Тогда же состоялось знакомство А. И. Солженицына с директором ИМКА-пресс Иваном Васильевичем Морозовым. Характеризуя возглавляемое последним издательство, А. И. Солженицын пишет, что до установления контактов с ним ИМКА-пресс, по ехидному замечанию некоторых эмигрантов, в основном занималось «изданием псалмов», т. е. богослужебной литературы (реплика, радующая слух атеиста, но не уместная в устах правоверного христиана). Причем в год издавалось не более двух-трех новых книг, тираж которых редко превышал тысячу экземпляров. И только с появлением солженицынских книг деятельность издательства стала приобретать солидный характер (27).

Оценив, однако, работу И. В. Морозова неудовлетворительно, Александр Исаевич, по его словам, в разговоре с Н. А. Струве заявил о свое желании видеть на посту директора ИМКА-пресс другого человека, но не встретил поддержки (28).

Иначе описывал этот эпизод В. Е. Алой. По его утверждению, появившись в издательстве ИМКА-пресс, А. И. Солженицын не просто поднял вопрос о необходимости отставки И. В. Морозова, а «потребовал» немедленного его удаления с поста директора, «поставив это условием дальнейшего сотрудничества с ИМКой» (29). Это требование было вынесено на заседание Совета РСХД, однако, писал В. Аллой, «Совет РСХД отверг ультиматум, в результате чего Солженицын на короткое время перешел в „Посев“, который немедленно объявил Собрание сочинений писателя и сильно на том погорел, ибо непредсказуемый автор вскоре вернулся в ИМКу, уполовинив свои требования» (30).

Последний факт признает и сам А. И. Солженицын. «После всего такого — пишет он — предполагаемое мое собрание сочинений я решил было отдать „Посеву“, гораздо крепче организованному», однако, если верить ему, столкнувшись с возражениями жены, решил отказатся от своего намерения (31).

Это значит, что дело не ограничилось простым разговором с Н. А. Струве, конфликт действительно имел место и достиг такой остроты, что Александр Исаевич был готов даже порвать отношения с ИМКА-пресс, но что-то удержало его от этого шага.

«Высылка на Запад, — констатировал А. И. Солженицын, — прервала работу над „Красным колесом“ почти на весь 1974 год». (32). Только в начале 1975 г. по возвращении из Парижа он уединился в горах («один раз на две недели, другой — еще на три») и вернулся к эпопее, сосредоточившись на ленинских главах (33). По всей видимости, первая поездка была до, вторая после 20 февраля, так как в этот день он находился в Цюрихе и выступал перед студентами университета (34). Ленинские главы, которых оказалось десять, «были окончены в марте 1975» (35) и «той же осенью изданы отдельной книгой под названием „Ленин в Цюрихе“» (36).

А пока Александр Исаевич трудился над ленинскими главами, в феврале 1975 г. увидели свет его литературные воспоминания «Бодался теленок с дубом» (36). Если прочитать их внимательно, нетрудно заметить, что — это редкий по саморазоблачению документ. Человек, выступающий против официальной лжи, даже не скрывал, что обманывал и лицемерил перед теми, кто ему доверял и готов был искренне помогать. Отталкивающее впечатление на многих произвело бестактное описание им А. Т. Твардовского, которого когда-то он сам называл своим литературным отцом, и уничтожающие оценки как отдельных сотрудников «Нового мира», так и всей возглавляемой А. Т. Твардовским редакции журнала. Александр Исаевич с некоторым самодовольством приводит слова одного из его друзей, что в «Теленке» он оставил «своим будущим биографам выжженную землю» (37).

Воспоминания вызвали скандальный резонанс и имели своим следствием дальнейшее сокращение круга поклонников и единомышленников А. И. Солженицына. Этому во многом способствали критические выступления в печати дочери А. И. Твардовского Валентины Александровны (38) и одного из членов редакции «Нового мира» Владимира Яковлевича Лакшина (39).

20 марта 1975 г. в первый четверг Поста Александр Исаевич молился богу. Но он не просил у него прощения перед теми, кого обидел и даже оскорбил в своих воспоминаниях. Он молил бога о другом: «Господи! Просвяти меня, как помочь Западу укрепиться, он так явно и быстро рушится. Дай мне средство для этого» (40).

Видимо, не желая, чтобы Запад продолжал «рушиться» и в благодарность за готовность гонимого и преследуемого писателя помочь Западу, бог приподнес ему подарок. Едва Александр Исаевич вернулся домой, как жена сообщила долгожданную весть: «Сенат единогласно проголосовал за избрание тебя почетным гражданином США» (41).

Решение американского Сената вдохновило А. И. Солженицына на новые подвиги. «И, — пишет он, — я понял так: что надо действовать через Соединенные Штаты, и даже в этом году. Ну, да я ж в ту сторону ехал. По нашей задумке было — что я уже в Европу не вернусь; найду в Америке землю — дом, куплю, там сразу и останусь работать» (42).

А пока оформлялись документы, Александр Исаевич совершил небольшое путешествие. 5 и 6 апреля (суббота и воскресенье) он посетил Мурмелон и здесь вместе с женой, Н. А. Струве и редактором эмигрантского журнала «Часовой» В. В. Ореховым побывал на Русском военном кладбище (43). 10 апреля в Париже провел прес-конференцию, посвященную презентации своих воспоминаний (44). 11 апреля с этой же темой выступил по французскому радио (45). Из Франции Виктор Банкул повез Солженицыных на четыре дня в Италию (46). Затем Александр Исаевич совершил небольшую поездку по Швейцарии и уже оттуда отправился за океан (47).

В день отъезда 28 апреля 1975 г. он направил лорду Н. Бетеллу гневное письмо: «Прошу Вас мне дать объяснение: какое право имели Вы торговать моей рукописью „Раковый корпус“, продавать ее от моего имени? Вы не имели на это никогда никаких полномочий ни от кого, и Вы знаете сами, как будет квалифицировано в суде подобное присвоение чужой литературной собственности… как допустили Вы неряшливый неточный перевод повести, нанеся мне непоправимый ущерб в глазах английского читателя? Если я не получаю от Вас удовлетворительных объяснений немедленно, я придам всей этой истории публичный или судебный ход. А. Солженицын» (48).

Странно, что подобным гневом он разразился не в 1968 г., когда впервые возник вопрос о публикации «Ракового корпуса», не в 1969 г., когда повесть уже появилась в печати, не в 1970 г., когда он стал лауреатом Нобелевской премии, не в 1974 г., когда оказался за границей, а только весной 1975 г.

«Я, — читаем мы в воспоминаниях Н. Бетелла, — тоже впервые написал сердитый ответ и напомнил, что именно Солженицын впервые вывел Личко на авансцену, когда передал ему свои рукописи и дал ему, первому из всех иностранных журналистов, серьезное интервью, что именно благодаря подписи Солженицына я стал доверять Личко. Я перечислил выгоды, которые писателю принес контракт на издание „Ракового корпуса“, заключенный Павлом Личко — не только деньги, но и славу, которая помогла завоевать Нобелевскую премию и защитила от КГБ. Я подверг сомнению утверждение о том, что наш „неряшливый, неточный“ перевод нанес писателю „непоправимый ущерб в глазах агнлийского читателя“… Я предложил ему, если он и впрямь считает наш перевод неряшливым и неточным, доказать это фактами. Наступила гробовая тишина. Солженицын не ответил на мой вызов» (49).

Еще бы, ведь издательство «Бодли хед» выплатило А. И. Солженицыну часть денег, которых он добивался (50).

США: туда и обратно

За океан Александр Исаевич отправился 28 апреля 1975 г.: по дороге из Швейцарии в Канаду им была написана статья «Третья мировая?». В ней он характеризовал весь последвоенный период как необъявленную мировую войну, которую начал Советский Союз, стремящийся распространить свое влияние на весь мир. Автор бил в колокола, чтобы разбудить не видящий нависшей над ним советской угрозы Запад и поднять его на борьбу с советской экспансией (1).

В Канаде Александр Исаевич встретился с руководителем Русского христианского движения отцом Силивестром и с помощью своего нового знакомого Алексея Виноградова начал поиски места, куда можно было переехать на жительство (2). Поиски оказались безрезультатными (3). 26 мая прилетала Наталья Дмитриевна (4). С нею Александр Исаевич побывал на Аляске, а затем отправился в Стэндфорд, куда прибыл не позднее 6 июня (5). Здесь он намеревался поработать в известном гуверовском институте, однако «времени на Гувер, — пишет он, — у нас было не больше недели» (6).

Точный маршрут американского путешествия А. И. Солженицына пока неизвестен. Можно лишь отметить, что 30 июня 1975 г. он был в Вашингтоне, где выступил перед представителями профсоюзов АФТ-ИПП (7). Нарисовав мрачную устрашающую картину террора в советской стране (8), А. И. Солженицын в частности заявил: «И с этой страной… в 1941 году вся объединенная демократия мира: Англия. Франция, Соединенные Штаты, Канада, Австралия и другие мелкие страны, — вступили в военный союз. Как это объяснить? Как можно это понять?» (9). Подобное высказывание некоторые западные средства массовой информации охарактеризовали как прогитлеровское (10).

Александр Исаевич попытался откреститься от подобного обвинения, заявив, что его неправильно поняли. Он, оказывается, осуждая Рузвельта за союз со Сталиным, имел в виду только то, что США могли разгромить фашистскую Германию без СССР (11). Интересно: как? Ведь Германия напала не на США, а на СССР. В таких условиях отказ Америки от поддержки Советского Союза означал или предоставление СССР самому возможности разгромить Германию или предоставление Германии возможности разгромить СССР. В первом случае участие США в разгроме Германии было исключено. Но тогда получается, что писатель допускал неизбежность разгрома СССР и желал, чтобы США вступили в в войну с фашистской Германией только после этого.

В своем вашингтонском выступлении А. И. Солженицын заявил, что он тоже за разрядку, но «разрядку истинную», которая должна привести к устранению насилия не только во взаимоотношениях между государствами, но и во взаимоотношениях между правительствами и народами («контроль общественности, контроль прессы, контроль свободного парламента»), иначе говоря к замене авторитарной или тоталитарной системы управления, там где она существовала, демократической (12).

Если оставить в стороне тот факт, что здесь мы видим явное противоречие с «Письмом вождям», то из понимаемого А. И. Солженицыным содержания разрядки вытекало, что она может быть только результатом полной капитуляции существующих авторитарных и тоталитарных государств. А значит, если США действительно стремились к разрядке, то они, по логике А. И. Солженицына, должны направить свои усилия не на переговоры с Советским Союзом, не на расширение делового сотрудничества, а на то, чтобы заставить его капитулировать. Иначе говоря, признавая разрядку на словах, на деле Александр Исаевич призывал к усилению холодной войны. Говорят, что после этого выступления А. И. Солженицына кто-то из амерканских политиков заявил: «Он же правее Барри Голдуотера!» (один из американских «ястребов», как звали тогда самых непримиримых противников разрядки — А.О.) (13).

Отметив в Вашингтоне вместе с М. Л. Ростроповичем День независимости США (14), Александр Исаевич не ранее 4 — не позднее 8 июля отправился в Нью-Йорк, здесь 9 июля он произнес новую речь перед представителями профсоюзов АФТ-КПП (15), а 13 июля дал телеинтервью команиии NBS (16). «Успел я в Нью-Йорке, — вспоминает А. И. Солженицын, — еще съездить в Колумбийский университет, два денька поработать в русском, „бахметьевском“ архиве» (17). Кто работал в архивах, знает: «два денька» — это не работа. Так. Знакомство.

Не ранее 13 — не поздне 15 июля Александр Исаевич из Нью-Йорка вернулся в Вашингтон (18). Здесь 15 июля ему была предоставлена возможность выступить в Сенате, в том самом, который он в первой редакции своего «Письма вождям» характеризовал как «балаган». Несмотря на проявленное им в этом письме неуважение к высшему органу законодательной власти Соединеных штатов Америки, теперь он с готовностью принял приглашение и призвал сенаторов за разговорами о разрядке не забывать о том произволе, который царит в «коммунстических странах», и помнить, что народы этих стран с надеждой и отчаянием смотрят на них (19).

Во время пребывания А. И. Солженицына в США появилось сообщение, что «президент Форд приглашает писателя в Белый дом» (20). В связи с этим 21 июля 1975 г., находясь в штате Нью-Йорк на ферме дочери Л. Н. Толстого Александры Львовны, Александр Исаевич сделал специальное заявление для «Нью-Йорк таймс» с осуждением его политики, направленной на разрядку отношений между США и СССР (21). На основании этого можно было бы подумать, что лауреат Нобелевской премии сам отказался от посещения Белого дома. Однако еще за полторы недели до его заявления на страницах «Русской мысли» в Париже появилось сообщение, в котором говорилось: «Ссылаясь на занятость президент Форд не принял Солженицына» (22).

Несмотря на то, что Александр Исаевич отправлялся за океан с надеждой осесть в США (вспомним его слова: «я уже в Европу не вернусь»), тогда его планам не суждено было осуществиться. По всей видимости, это было связано с тем, что решение Сената о предоставлении А. И. Солженицыну почетного гражданства снова не получило одобрения Палаты представителей (23).

Закончив путешествие по США, Александр Исаевич вернулся в Канаду (24) и 1 августа из Монреаля отправился в обратный путь (25).

Итак, за три месяца пребывания за океаном он смог уделить работе в архивах не более девяти дней. Следовательно, цель его поездки была совершенно в другом, а посещение архивов являлось лишь ознакомительным.

После возвращения из путешествия Александр Исаевич уединился в Хольцнахте (Базельское нагорье) и снова сел за эпопею, собираясь начать «Март Семнадцатого». Однако работа не пошла. «Думал, думал над этим, — пишет он, — топтался — решил пока взяться за личные сюжеты — дав протянуть эти линии до Шестого-Седьмого-Восьмого Узлов? Так и сделал. Постепенно стал из кризиса выходить» (26).

Едва только Александр Исаевич начал выходить из творческого кризиса, как к нему пожаловала полиция. 28 августа, пишет А. И. Солженицын, приехали два полицейских и сообщили, «как пропитана провокаторами чешская эмиграция в Цюрихе» (27).

Сообщение швейцарской полиции было неслучайным, если вспомнить о той роли, которую играли в семье Солженицыных супруги Голубы. Между тем, пишет Александр Исаевич «…стали к нам приходить предупреждения прямо из Чехословакии: что Голубы — агенты, он был прежде заметный чешский дипломат,[43] она — чуть не 20 лет работала в чешской госбезопасности… Наконец, и терпеливая швейцарская полиция прямо нас предупредила, не доверять им» (28).

Но этим «странные связи» консерватора А. И. Солженицына за рубежом не ограничивались. Так, считая наиболее удачными переводами своих произведений переводы, появившиеся во Франции, он отмечал, что в них принимали участие «человек семь-восемь», «все — ученики одного и того же профессора Пьера Паскаля и близких выпусков» (29). Было ли известно Александру Исаевичу, когда он писал эти слова, что Пьер Паскаль знал русский язык не по наслышке? В годы Первой мировой войны он был командирован в Россию в составе французской военной миссии (среди офицеров которой, кстати, находился Зиновий Пешков — брат Я. М. Свердлова и приемный сын А. М. Горького), в 1918 г. вступил в РКП(б), затем перешел в аппарат Коминтерна и играл в нем активную роль до середины 20-х гг. Только после того, как в СССР начался термидоринский переворот, П. Паскаль вернулся во Францию и посвятил себя изучению русской истории (30). Таким образом, по иронии судьбы лучшими переводчиками антикоммуниста А. И. Солженицына стали ученики бывшего коммуниста, к числу которых, кстати, принадлежал и Н. А. Струве (31).

А кто переводил «Архипелаг» на немецкий язык? Дочь лидера австрийских коммунистов Элизабет Маркшейн. А кому А. И. Солженицын обязан изданием «Ракового корпуса»? Павлу Личко, который был не только коммунистом, но и сотрудничал когда-то с советской разведкой. А кто содействовал изданию романа в «Круге первом» и получению Нобелевской премии? Ольга Карлайл — внучка лидера партии эсеров В. М. Чернова. Не следует также забывать, что сыгравшая в жизни А. И. Солженицына особую роль Н. И. Столярова была дочерью эсерки Н. Климовой и, по свидетельству некоторых знавших ее лиц, связывала судьбу диссидентского движения в СССР с еврокоммунизмом (32).

Но самый тяжелый удар был нанесен А. И. Солженицыну с другой стороны. До него, пишет он, дошли слухи, «что Хееб коммунист». Было проведено негласное дознание и «постепенно узналось: да, до 1956 был коммунистом, но после венгерского подавления в виде протеста перешел в социалисты. Вот те на! Знал бы я это раньше — пишет пораженный этим открытием Александр Исаевич, — сильно бы задумался… А знакомые Бетты были — скорее и больше по коммунистической линии, по ее происхождению, оттуда и рекомендации. Но мелочь такую о Хеебе она нам не сказала или важной не сочла» (33).

Она-то могла и не счесть важной, но как же прошедший лагерную выучку Александр Исаевич оказался таким наивным и беззаботным? Ведь ему ничего не стоило поинтересоваться анкетными данными своего адвоката. И тогда бы не вышло подобного срама, что правоверный христианин доверил зашищать свои интересы даже не либералу, а социалисту да еще с коммунистическим прошлым. Но самое интересное в другом: оказывается, о коммунистическом прошлом его адвоката он был предупрежден «стариками Андреевыми» еще тогда, когда находился в Советском Союзе (34). Но тогда почему-то над этим предупреждением не «задумался» и стал рвать на себе волосы только в эмиграции.

«В конце ноября», Александр Исаевич спустился с гор и «вернулся домой», в Цюрих, после чего опять поехал в Париж (35), а затем, в те самые дни, когда последний третий том «Архипелага» пошел к читателям, из Франции отправился в Англию, куда прибыл не ранее 16 — не позднее 21 февраля 1976 г. (36). На Британских островах он пробыл около полутора недель, однако ничего, кроме его интервью телекампании Би-Би-Си 22, 25 и 26 февраля (37), нам пока об этом путешествии не известно.

29 февраля А. И. Солженицын вернулся во Францию (38). О его пребывании здесь мы тоже можем пока судить главным образом по его интервью (39). Не ранее 10 — не позднее 20 марта из Франции Александр Исаевич направился в Испанию и провел там восемь дней (40). 20 марта он выступил по испанскому телевидению (41) и дал пресс-конференцию в Мадриде (42). Если его появления в эфире и телеэкране в Лондоне и Париже не вызвали особого общественного резонанса, то выступления в Мадриде получили широкий отголосок: и не только потому, что здесь он нарисовавал совершенно неправдоподобную картину ужасов советской жизни (об этом пойдет речь далее), но и потому, что выразил восхищение прелестями испанской жизни, «забыв» о франкистком режиме.

Касаясь в одном из испанских выступлений вопроса о своем литературном творчестве, он заявил: «Август Четырнадцатого» я не только собираюсь дописывать, но закончено и продолжение, «Октябрь Шестнадцатого». Сейчас работаю над «Мартом Семнадцатого» (43). Когда же Александр Исаевич успел закончить «Октябрь Шестнадцатого», если вывез его из России незавершенным (см. выше — С.), а до весны 1976 г. ничем кроме ленинских глав не занимался?

Не позднее 28-го числа А. И. Солженицын из Испании вернулся в Швейцарию. Если верить ему, к этому времени уже был решен вопрос о переезде в США, шли приготовления к нему. «В Цюрихе, — пишет Александр Исаевич, — последнее оформление американских документов на переезд всей семьи (наших всех поразило, что надо пальцы отпечатывать!). Мне ехать вперед — наконец, смотреть купленный участок и дать Алеше Виноградову добро на стройку» (44).

Из Европы в Америку А. И. Солженицын вылетел 2 апреля 1976 г. (45).

Первое издание «Архипелага»

Самым крупным событием в жизни А. И. Солженицына до отъезда за океан было завершение издания «Архипелага», третий том которого вышел в конце 1975 — начале 1976 г.

Ни одну из своих книг А. И. Солженицын не выносил на читательский суд с такими извинениями, которыми он сопроводил «Архипелаг»: «Не потому я прекратил работу — писал он в „Послесловии“ к „Архипелагу“, — что счел книгу оконченной, а потому, что не осталось больше на нее жизни» (1). Правда, с того времени, когда были написаны эти строки до выхода в свет первого тома «Архипелага» прошло почти семь, а до издания третьего тома — десять лет. Но не в этом дело. За что же извинялся автор перед читателями? «А вот, что выражался я неудачно, где-то повторился или рыхло сказал, — за это прошу простить» (2).

На первый взгляд перед нами редкий факт требовательности к себе. Но почему же автор не проявил такой же требовательности, вынося на читательский суд свою пьесу «Свеча на ветру»? А разве можно назвать удачными в литературном отношении «Пир победителей» и «Пленников»? киносценарии «Знают истину танки» и «Тунеядец»? А уж поэму «Дороженька» и неоконченную повесть о войне вообще никому не стоило показывать. Но ведь опубликовал же их. И без всяких извинений.

Поэтому извиняясь за несовершенство «Архипелага», Александр Исаевич, по всей видимости, имел в виду не только указанные им недостатки. Но начнем с них. Знакомство с «Архипелагом» прежде всего показывает, что перед нами если так можно выразиться очень «сырое» литературное произведение.[44]

Об этом свидетельствует даже знакомство с его оглавлением: Ч.1 — 342 с., Ч.2. — 78 с., Ч.3 — 364 с., Ч.4 — 46 с., Ч.5 — 218 с., Ч.6 — 88 с., Ч.7 — 54 с. Причем часть 4-я (46 с.) по объему меньше главы второй части 1-й (48 с.) (3). Разумеется, от автора нельзя требовать, чтобы все части, на которые разделяется книга, были равновеликими. Но вычленяя их, автор не только стремится отразить основные структурные элементы своего замысла, но и оказать определенное влияние на читателя, которое во многом зависит от наполняемости отдельных частей книги фактическим материалом. Поэтому или автор «Архипелага» неверно определил структуру своей книги, или у него не хватило времени для сбора необходимого материала.

Даже беглое знакомство с Архипелагом обнаруживает такую его особенность как повторы или дублирование. 4-я глава из первой части «Голубые канты» (4) посвящена той же самой теме, что и глава 20-я «Псовая служба» из третьей части (5) и глава 9 «Сынки с автоматами» из пятой части (6): лагерной охране и администрации. Проблема побегов, упонимаемая в 14-й главе «Менять судьбу» из третьей части (7), рассматривается в главах 6-й «Убежденный беглец» (8), 7-й «Белый котенок» (9) и 8-й «Побеги с моралью и побеги с инженерией» (10) из пятой части. Глава 18-я «Музы в ГУЛАГЕ» из третьей части (11) дублирует главу 5-ю «Поэзия под плитой, правда под камнем» из пятой части (12). Глава 3-я «Цепи, цепи…» из пятой части (13) перекликается с содержанием главы 15-й «Шизо, Буры, Зуры» из третьей части (14), а глава 2-я из пятой части «Почему терпели» (15) — с главой 12-й «Тюрзак» из первой части (16). Подобное дублирование касается глав 2-й «Ветерок революции» (этапы), (17), 10-й «Когда в зоне пылает земля» (18), 11-й «Цепи рвем на ощупь» (19), 12-й «Сорок дней Кенгира» (20). Во второй части дублируют друг друга главы 1-я «Корабли Архипелага» — (21), 3-я «Караваны невольников» (22) и 4-я «О острова на остров» (23). Одной и той же теме посвящены глава 3-я «Замордованная воля» из четвертой части (24) и глава 7-я «Зеки на воле» из шестой части (25).

Все это вместе взятое составляет треть книги. Если принять во внимание более мелкие повторы, этот показатель приблизится к 40 % всего текста. А если исключить из «Архипелага» тот материал, который был написан после 1967 г., т. е. если рассматривать только текст первой редакции книги, этот коэффицент составит почти 50%. Особенно велико дублирование в пятой части. Из двенадцати ее глав девять полностью и две частично дублируются в других частях «Архиплага». Это более 80 % ее содержания. Как будто бы под одной обложкой искуственно соединены два «Архипелага», которые писались по схожей схеме, но разными авторами.

При знакомстве с книгой в глаза бросются не только «неуданые выражения», «частые повторы» и «рыхлость» текста. В печати уже отмечено, что для «Архипелага» характерно «противоречивое единство взаимоисключающих точек зрения» (26). Особо следует подчеркнуть, это касается не только отдельных более или менее частных проблем, но и проблем, имеющих принципиальное значение. Прежде всего единства замысла.

По словам самого А. Соложеницына, в основу его произведения был положен «принцип последовательных глав о тюремной системе, следствии, судах, этапах, лагерях ИТЛ, каторжных, ссылке и душевных изменениях за арестантские годы» (27). Иначего говоря, «Архипелаг» мыслился автором как своеобразная энциклопедия «ГУЛАГа», которая должна была дать представление об этой системе через призму тех этапов, который проходил любой заключенный, начиная от ареста и кончая освобождением. Такой замысел действительно нашел свое воплощение в «Апхипелаге».

Наряду с этим присутствует и другой замысел, цель которого показать историю возникновения и развития советского террора, а значит историю возникновения и развития ГУЛАГа. Причем добиться гармонического сплава этих двух замыслов автору не удалось.

Как мы знаем, подобная трансформация первоначального замысла произошла после того, как первая редакция «Архипелага» была завершена, и в декабре 1967 г. А. И. Солженицын под до сих пор непонятно чьим влиянием начал перестраивать уже готовую конструкцию книги.

Но дело не только в том, что в «Архипелаге» механически соединены два разных замысла. Оказывается в книге достаточно четко прослеживаются три совершенно разные концепции истории ГУЛАГа.

Согласно одной из них, ГУЛАГ возник в начале 1920-х годах и просуществовал до середины 50-х.

«Я — откровенничал А. И. Солженицын в 1965 г., — там (т. е. в «Архипелаге» — А.О.) себя ограничиваю. С 21 года. У меня абсолютно нет гражданской войны» (28). И действительно, одна из глав книги называется «Архипелаг возникает из моря», т. е. из Словецкого лагеря особого назначения, созданного в 1923 г., опыт которого стал распространяться на всю страну только в конце 1920 — начале 1930-х гг. (29).

Что касается второй даты, то в первых шести частях книги нет ни одного факта, касающегося данной темы и выходящего за рамки 1956 г. Объяснение этого мы находим в следующих словах автора: «Когда Хрущев вытирая слезу, давал разрешение на „Ивана Денисовича“, он ведь твердо уверен был, что — это сталинские лагеря. Что у него — таких нет. И Твардовский, хлопоча о верховной визе, тоже искренне верил, что это о прошлом, что это — кануло. Да Твардовскому простительно… Но я-то, я! — ведь и я поддался… Я тоже искренне думал, что принес рассказ — о прошлом» (30).

Это мнение нашло отражение не только в отборе фактического материала, но и в содержании «Архипелага»: «Оценивая 1937 г…  — читаем мы здесь, — можно признать, что имено этот год сломал душу нашей воли и залил ее массовым растлением. Но даже это не было концом нашего общества (заметьте — «нашего» — А.О.). Как мы видим теперь, конец, вообще никогда не наступил — живая ниточка России дожила, дотянулась до лучших времен, 1956 г., а теперь уже тем более не умрет» (31).

Вторая концепция нашла отражение в названии книги: «Архипелаг ГУЛАГ. Опыт художественнного исследования. 1918–1956 г.» (32). В соотвествии с ней, история ГУЛАГа началась летом 1918 г.

Третья концепция может быть выражена словами автора: «Архипелаг родился под выстрелы „Авроры“» (33), «Архипелаг был, Архипелаг остается, Архипелаг будет» (34), иными словами, вся история Советской страны — это история террора, история ГУЛАГА.

В чем причина этих концептуальных расхождений? Возможны три объяснения: а) за время работы над «Архипелагом» замыслы и взгляды автора претерпели эволюцию и произошедшая ломка взглядов нашла свое отражение в отменных выше противоречиях; б) в процессе работы над книгой автор был поставлен перед необходимостью оперативно менять как свой первоначальный замысел, так и концепцию истории «ГУЛАГа», не имея при этом времени для того, чтобы соотвествующим образом переработать и унифицировать весь текст книги; в) отдельные части книги писались разными людьми, а А. И. Солженицын осуществил механическую сводку этого материала, не сумев или не пожелав его вычитать и устранить бьющие в глаза противоречия и настыковки.

Что касается, первого объяснения, то здесь необходимо учитывать, что хотя автор и работал над «Архипелагом» с 1958 по 1968 г., но история ГУЛАГа привлекала его внимание автора только на завершающей стадии работы (декабрь 1967 — апрель 1968 гг.). Поэтому об эволюции взглядов в течение этих трех месяцев не может быть и речи. Маловероятно, чтобы в течение столь короткого времени автор был вынужден перекраивать историю ГУЛАГА под чьим-то влиянием. Но тогда напрашивается вывод, что он пользовался материалом или же заготовками других лиц, которые по-разному смотрели на данный вопрос.

В связи с этим нельзя не обратить внимание на то, что в книге нашли отражение не только разные концепции истории ГУЛАГА, но и разные датировки советского террора. Так, характеризуя действие знаментой 58 статьи (пункт 10 — антисоветская агитация), он пишет: «Поток Десятого Пункта — пожалуй, самый устойчивый из всех — не пресекался вообще никогда, а во время других великих потоков как 37-го, 45-го или 49-го годов набухал особенно полноводно» (35). Эта же периодизация нашла отражение и при характеристике процесса над правыми эсерами: «вся панорама 37-го, 45-го, 49-го» (36).

Но вот, полемизируя с самим собой, А. И. Солженицын пишет буквально несколькими страницами раньше: «Когда теперь бранят произвол культа, то упираются все снова и снова в настрявшие 37–38-й годы. И так это начинает запоминаться, как будто бы ни до не сажали, ни после, а только вот в 37–38-м. Не боюсь однако ошибиться, сказав, что поток 37–38-го ни единственным не был, ни даже главным, а только может быть, одним из трех самых больших потоков… До него был поток 29–30-го годов… после был поток 44–46-го годов» (37).

Есть в Архипелаге и другая точка зрения: «Как уже видел читатель — читаем мы здесь — ни 35-м, ни 37-м, ни 49-м годами не исчерпаешь перечня наборов на „Архипелаг“. Наборы шли всегда» (38).

Итак, если в одном случае первый «великий поток» датирован 1937 г., а во втором 1929–1930 гг., то в третьем подчеркивается, что «наборы шли всегда», т. е. начиная с 1917 г. Перед нами три совершенно разные концепций развития террора. В первых двух случаях его можно характеризовать как сталинский и рассматривать как аномальное для советской системы явление, в последнем случае получается, что террор рождается вместе с советской системой и представляет собою одну их ее характерных черт.

Обращает на себя внимание еще одно обстоятельство — отсутствие единообразия в оформлении текста. Прежде всего это касается членения глав на разделы. В одних случаях для этого используется простой разрыв текста — просвет (А), в других просвет дополняется звездочками (Б), в третьих одна часть текста от другой отделяется «фонариками». Причем использовано по крайней мере четыре разновидности «фонариков»: а) выносные над текстом (В), б) открывающие текст и набранные жирным шрифтом (Г), в) открывающие текст, набранные жирным шрифтом и имеющие индекс (Д), г) открывающие текст и набранные в разрядку (Е). Итак, шесть разных способов оформления текста: три (А, Б, Г) — в первом томе, шесть (А, Б, В, Г, Д, Е) — во втором и три (А, Б, Г) — в третьем (39).

Как известно, у каждого автора свой «почерк». Что касается машинисток, то они делятся на две категории: одни механически воспроизводят чужой текст, другие, по крайней мере, с точки зрения оформления используют принятый ими стандарт.

Как известно, первоначально «Архипелаг» был написан А. И. Солженицыным от руки и зимой 1966–1967 гг. почти весь первый его вариант отпечатан им лично (лишь на протяжении десяти дней ему помогала Н. А. Решетовская). Поэтому первый машинописный вариант «Архипелага» мог иметь не более двух особенностей оформления текста, причем один из них вряд ли распространялся более чем на 10 а.л.

Затем в 1967 г. первый вариант «Архипелага» от начала до конца был перепечатан Е. Д. Воронянской, которая или унифицировала оформление текста, или же сохранила его в прежнем виде (40).

В 1968 г. первые два тома были перепечатаны Е. Ц. Чуковской, третий том, кроме нее, перепечатывали Е. Д. Воронянская и Н. А. Решетовская (41). Если бы каждая из них механически воспроизводила текст, то в его оформлении могло быть не более двух стилей, а если бы каждая печатала по своему — не более трех, причем эти три разных стиля могли иметь место только в третьем томе.

В 1968–1969 гг. все три тома были перепечатаны, по всей видимости, Н. Д. Светловой (42). Но поскольку она не унифицировала их оформление, то после нее должно было сохраниться не более трех стилей. Мы же имеем дело с шестью.

Данный факт можно объяснить тем, что при перепечатке текста машинистки полностью сохраняли особенности оформления его текста, а значит, единообразие его оформления отсутствовало в самой рукописи. Но тогда получается, что в рукопись книги имела шесть авторских особенностей оформления текста.

Все это вместе взятое дает основание утверждать, что Архипелаг ГУЛАГ — это результат не индивидуального, а коллективного творчества. Только этим можно объяснить и дублирование материала, и отсутствие единства взглядов по целому ряду вопросов, и различия в оформлении, и, кстати, бросающееся в глаза разностилье. К тому же не следует забывать, что и зимой 1966–1967 гг, и с конца 1967 по весну 1968 г. А. И. Солженицын никак не мог выполнить свою работу в одиночку.

О том, что у него были помощники, он пишет и сам:

«Из этого списка я хотел бы выделить тех, кто много труда положил в помощь мне, чтоб эта вещь была снабжена библиографическими опорными точками из книг сегодняшних библиотечных фондов или давно изъятых и уничтоженных, так что найти сохраненный экземпляр требовало большого упорства» (43). Но как подчеркивается во втором послесловии 1968 г.: «Полный список тех, без кого б эта книга не написалась, не переделалась, не сохранилась — еще время не пришло доверять бумаге. Знают сами они» (44).

Сейчас можно назвать, по крайней мере, девять человек, которые помогали А. И. Солженицыну в работе над «Архипелагом»: Н. М. Аничкова, Е. Д. Воронянская, А.М. и Т. М. Гарасевы, В. Гершуни, Н. Кинд, Н. Ф. Пахтусова, Г. Тэнно, А. В. Храбровицкий, Е. Ц. Чуковская (45).

Говоря о помощниках, Александр Исаевич имел в виду лишь техническую помощь. Между тем есть основания говорить и о соавторах. Трое из них могут быть названы уже сейчас. Это В. В. Иванов (Саед-Шах А. Солженицын // Новая газета. 2005. № 63. 28–31 августа (интервью В. В. Иванова) Г. Тэнно (46) и А. В. Храбровицкий (47).

По свидетельству Вячеслава Всеволодовича Иванова, были и другие соавторы: «много кусков написано разными людьми», причем на них приходится «большая часть его главной книги» (Там же).

Кто еще был причастен к написанию «Архипелага»?