25-го Наталья Алексеевна действительно приехала на дачу, а Александр Исаевич вернулся в Жуковку, но пробыл там недолго, так как 27 июля ему снова пришлось быть в Рязани: решение районного суда о разводе было отменено областным судом. Разумеется, Александр Исаевич не удовлетворился этим и подал апелляцию в Верховный суд РСФСР (21). Предстояло новое разбирательство.

Страсти вокруг развода достигли своего высшего накала. Не ранее 4 — не позднее 9 августа Наталья Алексеевна решила обратиться к своей сопернице и с этой целью отправилась на дачу М. Л. Ростроповича, однако Александр Исаевич и Г. П. Вишневская не допустили Н. А. Решетовскую к ней (22). Тогда 20 августа она написала Наталье Дмитриевне письмо, которое заканчивалось словами: «Если развод так уж необходим, так уж неизбежен, то ему должно предшествовать наше взаимное примирение, установление добрых человеческих отношений, признание Вашей и Саниной вины передо мной, а не очернительство меня» (23).

Письмо было вручено Наталье Дмитриевне только после того, как 23 сентября она разрешилась от бремени и на свет появился ее третий сын, которого назвали Игнат[37] (24).

18 октября 1972 г. Наталья Алексеевна впервые встретилась с Натальей Дмитриевной, которая не только извинилась перед ней, но и попросила ее о разводе. После этого Н. А. Решетовская, по ее словам, решила больше не удерживать мужа насильно и отозвала свое заявление из Верховного суда РСФСР. Поскольку теперь на развод были согласны обе стороны, дело могло быть решено не в суде, а в ЗАГСе. 14 декабря 1972 г. Александр Исаевич и Наталья Алексеевна подали общее заявление и для расторжения брака им был назначен день — 15 марта 1973 г. (25).

Таким образом, бракоразводный процесс вступил в завершующую стадию. Однако два с половиной года нервного напряжения не прошли бесследно. Жертвой произошедшей семейной драмы стала Мария Константиновна. Под влиянием пережитого у нее начался рак. 23 января 1973 г. она умерла. 26-го Александр Исаевич приехал в Рязань проститься со своей тещей, после похорон ушел с поминок «по-английски», ни с кем не попрощавшись (26).

Между тем семейные дела лауреата Нобелевской премии привлекли внимание печати и 26 февраля 1973 г. в на страницах «Нью-Йорк таймс» появилась специальная статья на эту тему (27). Если учесть, что около года назад именно эта газета опубликовала интервью с А. И. Солженицыным с целью защиты его имени, если принять во внимание, что заместителем главного редактора этой газеты был Гаррисон Солсбери, то публикация названной статьи представляется симптоматичной.

И действительно именно в эти февральские 1973 г., Ольга Карлайл направила А. И. Солженицыну письмо с отказом от участия в издании «Архипелага» (28). Это было связано с тем, что осенью 1972 г. А. И. Солженицын ограничил право Карлайлей на «Архипелаг» только США, причем поставил условием, чтобы договор с издательством Харпер энд Роу был заключен Ф. Хеебом (29), а затем отодвинул издание «Архипелага» «на май 1975 г.» (30). Становилось ясно, что без письменно оформленного договора иметь дело с лауреатом Нобелевской премии невозможно.

На публикацию «Нью-Йорк таймс» откликнулись сотрудник АПН Семен Владимиров и Жорес Медведев[38]. Статья первого называлась «Солженицын в рубище» (31), второго — «В защиту Солженицына» (32). Названия статей говорят сами за себя.

По свидетельству Н. А. Решетовской, в статье Ж. Медведева было затронуто ее имя, причем в оскорбительной для нее форме, поэтому она обратилась в Агенство печати Новости (АПН) и выразила желание опровергнуть некоторые факты, содержавшиеся в этой статье (33). 9 марта на страницах Ньюй-Йорк Таймс появилось ее интервью, которое она дала сотрудникам АПН Рогачеву и Старшинову (34).

Вслед за этим АПН предложило Н. А. Решетовской опубликовать ее воспоминания о А. И. Солженицыне, на которые она писала уже четвертый год. 18 июня ею был подписан договор, в соответствии с которым к 18 декабря она должна была представить рукопись воспоминаний в издательство (35). А поскольку АПН работало под непосредственным контролем КГБ, получается, что уже весной-летом 1973 г. он начал готовить литературный залп по А. И. Солженицыну.

15 марта 1973 г. Н. А. Решетовская и А. И. Солженицын официально оформили развод (36), после чего 20 апреля Александр Исаевич вступил в законный брак со Н. Д. Светловой. А 24 апреля Екатерина Фердинандовна обратилась в милицию с заявлением о прописке своего нового зятя (37).

На следующий же день министр внутренних дел Н. А. Щелоков поставил об этом в известность ЦК КПСС (38). Ответ за подписью заведующих Отделом культуры В. Шауро и Отделом административных органов Н. Савинкина последовал 10 мая 1973 г. В нем говорилось: «КГБ СССР считает прописку Солженицына в Москве нежелательной и просит решить вопрос об отказе ему в прописке. В соответствии с поручением данный вопрос рассмотрен в Отделах ЦК КПСС с участием Генерального прокурора СССР т. Руденко, министра внутренних дел СССР т. Щелокова и заместителя председателя Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР т. Чебрикова… Учитывая просьбу Комитета госбезопасности, условились, что органы милиции, не отказывая Солженицыну в прописке, вместе с тем пока не будут принимать окончательного решения. Имеется в виду, что по истечении некоторого времени МВД СССР и Комитет госбезопасности возвратятся к рассмотрению этого вопроса» (39).

В результате, как позднее утверждал Александр Исаевич, он стал бездомным (40): в Рязани в одной квартире со своей бывшей женой он жить не мог, а жить в Москве на квартире своей новой жены без прописки не имел права.

Лето 73-го

9 апреля 1973 г. А. И. Солженицын направил И. Н. Томашевской в Крым письмо: «Мы — писал он, — увидимся с Вами теперь только в декабре, но уже обязательно. А вслед за тем я, очевидно, приеду в Ленинград» (1). Однако увидеться с И. Н. Томашевской ему не довелось, так как осенью 1973 г. она умерла, а он появился в Ленинграде только через четверть века. Жизнь внесла в его планы свои коррективы.

Весной 1973 г. Александр Исаевич покинул Жуковку и снял дачу в подмосковном поселке Фирсановка (2), переезд на которую был завершен 25 мая (3). Оттуда изредка он наезжал в Борзовку (4).

Бракоразводная история, тянувшаяся полтора года и несомненно отвлекавшая от дел, была позади. Казалось бы, теперь можно было полностью сосредоточиться на романе. Однако Александр Исаевич не был настроен на творческий лад. В начале августа он посетил Переделкино и здесь поведал Люше о своем, как он пишет, «плане атаки», которая должна была начаться крупным интервью зарубежным журналистам, с критикой существующей власти (5).

Не позднее 9 августа из Переделкино А. И. Солженицын отправился в Борзовку. «В августе,.. — вспоминала Н. А. Решетовская, — Александр Исаевич жил в „Борзовке“ больше недели. Покидая „Борзовку“, он оставил мне письмо… Писал, что целую неделю шли небывалые дожди… в лесу было много грибов, так что он ел их ежедневно» (6). Первоначально здесь А. И. Солженицын собирался провести «половину» лета, «лишь половину, ибо теперь делил его по времени со своей бывшей женой» (7). Но приехав сюда уже с готовым решением о переходе в открытое наступление, он здесь не задержался.

И хотя Александр Исаевич пишет, что в эти летние дни 1973 г. он жадно «впивался» в работу, конкретного представления о том, чем именно он занимался мы не имеем. Можно было бы предполагать, что одним из его занятий была работа над «Октябрем 16-го». Но на этот счет в нашем распоряжении имеются противоречивые свидетельства.

«На Второй узел, — читаем мы в «Теленке», — мне не хватило совсем немного — месяца четыре, до конца 1973 г. Но их — не давали мне. Только срочно продублировать на фотопленку что есть, чтоб это-то не погибло в катастрофе. Тем более мерк Третий узел, так манивший к себе, в революционное полыханье. Сламывались все мои искусственные сроки, ничто не оставалось ясным, кроме: надо выступать» (8). Получается, что летом 1973 г. работа над «Октябрем» была приостановлена.

А вот что А. И. Солженицын пишет в «Зернышке»: «У „Октября“ была особая, сложная судьба. Я усиленно писал его в 1971-72, еще под Москвой у Ростроповича. Потом накальная советская жизнь — оторвала, покинула надолго» (9). Если исходить из этих слов, следует признать, что в 1973 г. Александра Исаевич вообще не занимался романом.

Не совсем ясно и то, на какой стадии остановилась работа над эти Узлом. В одном случае А. И. Солженицын утверждал, что «за 1972–1973 уже весь Узел был написан» (см. выше). В другом случае он пишет, что для завершения работы над ним ему «не хватило совсем немного — месяца четыре, до конца 1973 г.» (см. выше). А вот его же слова из письма Г. П. Вишневской и М. Л. Ростроповичу: «…у Вас, — отмечал он, имея в виду свое пребывание в Жуковке, — я написал больше половины „Августа“ да и значительную часть „Октября“» (10). Следовательно, к маю 1973 г… когда писатель покинул дачу М. Л. Ростроповича «Октябрь» был написан менее чем наполовину.

Свернув работу над эпопеей, Александр Исаевич решил обратиться к руководителям советского государства с предложением радикально изменить как внешнюю, так и внутреннюю политику. Так, по его словам, за «два дня в начале августа» на свет появился первый вариант его «Письма вождям Советского Союза» (11).

В «Теленке» А. И. Солженицын трогательно описывает, как он прощался со своей дачей. «В середине августа, уезжая в бой, я обходил все места вокруг и каждую пять участка, прощался с Рождеством навсегда. Не скрою: плакал…» (12).

Именно в это время, Наталья Алексеевна в Рязани была приглашена на встречу с приехавшим из Москвы сотрудником КГБ, которого, по свидетельству Н. А. Решетовской, интересовал только один вопрос — имеется ли у нее дома текст «Архипелага». Дав, по ее словам, отрицательный ответ на этот вопрос, она отправилась в Борзовку, где на 18 августа у нее была назначена встреча с бывшим мужем (13), но когда она приехала туда, то обнаружила только его письмо от 16 августа («Натуся, обстоятельства требуют моего отъезда сегодня») и заявление в кооператив с просьбой переписать дачу на Наталью Алексеевну («проводи его не откладывая») (14).

Если бы решение о необходимости выступить «на бой» Александр Исаевич принимал сам, ему ничего не стоило дождаться своей бывшей жены. Если же он не сделал этого, значит, боевой сигнал был дан кем-то другим. Из Борзовки Александр Исаевич направился в Фирсановку, где проводила лето его новая семья. По пути он сделал остановку в Москве.

«Это было — августа 19-го или 20-го, — вспоминает А. И. Солженицын, — я пришел к Стигу на свидание с планом целой серии ударов задуманной контратаки. Я так понимал, что это — последнее и высшее, что мне дадут сделать и я предлагал теперь Стигу выйти из его тайной роли,.. самому открыто брать у меня интервью… он в полутьме, под вечерним деревом чуть подумал — и отказался… на интервью… прислал Фрэнка Крепо… и по моему настоянию корреспондента из „Монд“… (Я еще очень не разбирался тогда в оглядчивости и двуликости этих газет)… Ожидая плотного боя, мы со Стигом договорились на сентябрь 1973 г. встречаться каждые десять дней. Даты были намечены заранее, но плотность понадобилась еще больше» (15).

И далее: «Последняя неделя, последние ночи перед наступлением были совсем бессонные. Все ревели самолеты над самыми крышами Фирсановки… Первый удар я намечал — письмо министру внутренних дел, — ударить их о крепостном праве (имеется в виду отказ ему в московской прописке — А.О.)… Я пометил письмо 21 августа (пятилетие оккупации Чехословакии), но из-за серьезности его текста задержал отправку до 23-го, чтобы беспрепятственно нанести второй удар — дать интервью…» (16).

А пока А. И. Солженицын только готовился к бою, 21 августа в годовщину чехословацких событий академик А. Д. Сахаров провел в Москве свою первую пресс-конференцию с иностранными журналистами, на которой открыто выступил с критикой советского режима (17). Через день, 23 августа А. И. Солженицын дал интервью агенству «Ассошиэйтед Пресс» и газете «Монд» (18). В отличие от А. Д. Сахарова он протестовал только по поводу тех «стеснений и преследований», которым он подвергался он сам и близкие ему люди. «Сразу после интервью, — пишет Александр Исаевич, — я вышел в солнечный день на улицу Горького,.. быстро шел к телеграфу с дать заказное письмо министру» (19).

Прошло еще несколько дней и Александр Исаевич дал команду начать подготовку «Архипелага» к печати. Что же заставило его форсировать события? По словам А. И. Солженицына, причиной этого стала та драма, которая розыгралась в конце августа в Ленинграде (20).

Еще 17 июля КГБ направил в ЦК КПСС фрагменты из воспоминаний Е. Д. Воронянской, которые хранились у ее подруги Н. Ф. Пахтусовой (21). В них содержалась характеристика «Архипелага» и давалась весьма негативная оценка существовавшего режима: «…советское правительство за валюту готово продать не только отца родного, но весь марксизм-ленинизм с его тремя источниками (ну, конечно, не на свету, а тайно, секретно)» (22).

4 августа Н. Ф. Пахтусова и Е. Д. Воронянская, отдыхавшие до этого в Крыму, вернулись в Ленинград и здесь были арестованы прямо на перроне Московского вокзала. Н. Ф. Пахтусову повезли домой, где у нее был произведен обыск, а Е. Д. Воронянскую, видимо, доставил на Литейный проспект (23). Во время обыска были обнаружены не только уже цитированные воспоминания Е. Д. Воронянской, но и дневник Н. Ф. Пахтусовой, из который явствовало, что они обе были причастный к работе над «Архипелагом» (24). А потом, пишет А. И. Солженицын, пять дней «непрерывных допросов (с 4 по 9 августа, а у Елизаветы Денисовны может быть и дальше» (25).

Сразу же по освобождении Е. Д. Воронянская легла в больницу. С 9 по 22 августа 1973 г. она находилась в кардиоревматическом диспансере, а когда вернулась домой, 23 числа к ней пожаловали нежданные гости и произвели обыск, причем, как утверждает А. И. Солженицын, не только «сдирали обои», но и «вскрывали полы». Обыск был днем, а в 18.00 Е. Д. Воронянская скончалась. Запись в морге гласила: «Воронянская Е. Д. 24 августа. Механическая асфиксия». Это означает, что она повесилась[39] (26).

Из воспоминаний Леонида Александровича Самутина явствует, что вечером 28 августа к нему на квартиру явилась незнакомая женщина и, назвав себя женой двоюродного брата Е. Д. Воронянской, сообщила о ее смерти и похоронах, которые должны были состояться 30 августа в два часа дня на Южном кладбище. При этом, сославшись на следствие, она отказалась назвать причину смерти (27). Это не могло не насторожить, и, если верить Л. А. Самутину, в тот же вечер он решил связаться со знакомыми Е. Д. Воронянской, но из «трех телефонов ответили только по одному, и там незнакомый голос сказал, что проф. Л. в Польше и приедет только к 10 сентября» (28).

На следующий день Леонид Александрович сообщил полученную им новость Е. Г. Эткинду (29), который сразу же передал ее находившемуся в Ленинграде Л. З. Копелеву, а тот по телефону — Наталье Дмитриевне (30). В результате, уже 29-го А. И. Солженицын получил весть о странной смерти одной из его верных поклониц и помощниц. Однако полученное известие оставило его равнодушным и он не предпринял никаких действий, чтобы выяснить хотя бы причину смерти.

По воспоминаниям Л. А. Самутина, в тот же день, 29 августа, его задержали на улице, доставили на Литейный проспект и предложили отдать все имевшиеся у него рукописи А. И. Солженицына, прежде всего «Архипелаг». После этого в сопровождении двух полковников госбезопасности он отправился на свою дачу в Чащу и там передал им чемодан с рукописями, названный им «архивом Воронянской». В этом чемодане находился и экземпляр «Архипелага» (31).

Когда и как он оказался у него? Этот вопрос заслуживает специального исследования. В данном случае можно лишь отметить, что, по свидетельству А. И. Солженицына, в Ленинграде хранилось три экземпляра «Архипелага»: один в семье Ливеровских, второй — у Е. Г. Эткинда, третий Е. Д. Воронянская передала на хранение Л. А. Самутину. Как утверждает Александр Исаевич, будучи в Ленинграде весной 1972 г., он дал распоряжение уничтожить все экземпляры, после чего якобы все хранители заверили, что его распоряжение выполнено. Однако Е. Д. Воронянская обманула его, в результате чего ее экземпляр в августе 1973 г. и оказался в руках КГБ (32).

Между тем имеются сведения, что Е. Д. Эткинд хранил свой экземпляр «Архипелага» до 1974 г., когда попытался вернуть его автору через С. Н. Татищева (33). А Ливеровские выкопали из земли свой экземпляр в 1989 г. (34). Из этого вытекает: или все ленинградские хранители «Архипелага» обманывали Александра Исаевича, или же никакого распоряжение об уничтожении своей книги он не давал.

Вернувшись домой из Чащи под утро 30 августа, Л. А. Самутин, по его словам, уничтожил все криминальное, что хранилось у него дома, а днем получил приглашение в КГБ, где ему предложили подписать заявление о том, что он добровольно передал в КГБ «„архив Е. Д. Воронянской“, состоявший из рукописи А. И. Солженицына Архипелаг ГУЛаг и других его произведений, а также из различных материалов самиздата» (35).

30 августа в 14.00 Леонид Александрович и супруги Эткинды встретились на Южном кладбище, но оказалось, что Е. Д. Воронянская была уже похоронена. Касаясь в своих воспоминаниях этого эпизода, Л. А. Самутин пишет, что он не стал посвящать Е. Г. Эткинда «в подробности вчерашнего дня и прошедшей ночи» и только в самой общей форме дал ему понять, с чем была связан смерть Е. Д. Воронянской (36). По другой версии, тоже исходящей от него (его заявление в КГБ от 2 апреля 1974 г.), «…оказавшись на короткое время с Эткиндом один на один, я сообщил об изъятии бумаг Воронянской органами» (37).

Если верить А. И. Солженицыну, дальше события развивались следующим образом: 31-го жена Л. А. Самутина сообщила о провале «Архипелага» своей сослуживице по Горному институту Аршанской, та — мужу, муж — Л. З. Копелеву, который в это время находился в Ленинграде, Л. З. Копелев в 12-м часу ночи — Е. Г. Эткинду, и ночным поездом с 31 августа на 1 сентября в Москву с известием «Взят Архип» (так в окружении А. И. Солженицына называли «Архипелаг») был направлен курьер (Сергей Маслов). Утром он передал это сообщение писателю Коме (Вячеславу) Иванову и тот «к концу дня» вместе с Люшей приносит эту весть в Фирсановку (38), где в это время Александр Исаевич доделывал «Письмо вождям» и писал статью «Мир и насилие», в которой рекомендовал кандидатуру А. Д. Сахарова на Нобелевскую премию (39). Однако при передаче сообщение о провале «Архипа» трансформировалось в известие о провале архива. Не поняв, о каком архиве идет речь и никак не связав эту новость со смертью Е. Д. Воронянской, Александр Исаевич попросил уточнить пришедшее из Ленинграда сообщение. И только 3 сентября вечером, ему стало точно известно, что именно произошло (40).

В «Третьем дополнении» к «Теленку» он пишет, что через день, т. е. 5 сентября, дал за границу команду печатать «Архипелаг» и одновременно передал туда же «Письмо вождям» (41). В «Пятом дополнении» говорится, что он отреагировал на полученное из Ленинграда известие на следующий день, использовав для этого Стига Фредриксона: «В этот вечер 4 сентября, — читаем мы здесь, — я что-то много передал: и известие об „Архипелаге“, и „Письмо вождям“, и много распоряжений на Запад, и пленку свою какую-то» (42).

Объясняя сделанный им шаг, Александр Исаевич писал: «Во всем этом август-сентябрьском бою, при всем нашем громком выигрыше — разве бы я сам решился? разве понял бы, что пришло время пускать „Архипелаг“? Наверняка — нет, все так же бы — откладывал на весну 75-го, мнимо-покойно сидя на бочках пороховых. Но перст промелькнул: что спишь ленивый раб? Время давно пришло, и прошло — открывай» (43).

Такова версия А. И. Солженицына.

Но, оказывается задолго до гибели Е. Д. Воронянской он направил Л. Маркштейн письмо, в котором писал: «…Думаю, что в ближайшее время… западной демократической и социалистической общественности предстоит узнать сотрясательные истины, когда из России ложными идолами будут объявлены святые, многовековые божества». Комментируя это письмо, А. Солженицын вопрошал: «И откуда во мне было такое ясное предчувствие?» (44). А действительно, откуда?

В этом отношении поражает письмо, которое Александр Исаевич адресовал Э. Маркштейн 22 августа 1973 г., т. е. за день до смерти Е. Д. Воронянской. Он писал: «Это будет особенно трудная осень. Может быть, уже и некогда говорить. Вы, может быть, заметили ускорение и сгущение событий у нас со многим. Это какой-то ход звезд или, по нашему, Божья воля. Я вступаю в бой гораздо раньше, чем думал, многое к этому вынуждает, сомнений нет. Ничего нельзя предсказать, но ясно что, готовность „Архипелага“ понадобится раньше, чем предполагалось» (45).

Еще более поразительны в этом отношении записи Н. А. Пахтусовой, относящимися к лету 1973 г.: «Приезжала взволнованная и растроенная Е. [Воронянская]. Она узнала, что А.И. [Солженицын] решил опубликовать [„Архипелаг“]… Я тоже потрясена этим известием. Что привело А[лександра] И[саевича] к такому отчаянному решению? Ведь он всегда говорил, что эта книга увидит свет только после его смерти… Книга будет издана в 73 году, но, возможно, А[лександр] И[саевич] замыслил другой ход: уехать из С[оветской] Р[оссии] со своей семьей, т. е. довести правительство до того, чтобы его выгнали из страны… Об этом говорят такие факты, как ликвидация [„Архипелага“]… в прежних редакциях, и то, что он затребовал назад свою переписку. И вот весной приезжал прощаться с ленигр[адскими] друзьями» (46).

К этому можно добавить, что еще в июле А. И. Солженицын заявил Наталье Алексеевне: «Существование „Архипелага“ уже не является тайной» (47), что 16 августа он навсегда прощался с Борзовкой и тогда же дал согласие переписать ее на Н. А. Решетовскую. Между тем, по существовавшей между ними договоренности, передача ей Борзовки должна была произойти в 1975 году (48), на который, как мы знаем, была перенесена публикация «Архипелага».

Все это вместе взятое дает основание утверждать, что решение о публикации «Архипелага» в 1973 г. было принято до гибели Е. Д. Воронянской.

В ожидании «Архипелага»

30 августа 1973 г. «после заседания Политбюро» Ю. В. Андропов проинформировал его членов о конфискации книги А. И. Солженицына «Остров Гулаг» и заявил: «Мы будем вызывать Солженицына и предъявлять ему обвинение в преступлении против Советской власти» (1).

4 сентября КГБ поставил ЦК КПСС в известность об этом факте уже официально. Причем на этот раз книга А. И. Солженицына была названа «Архипелаг ГУЛАГ» (2). 10 сентября КГБ направил в ЦК КПСС развернутую аннотацию этой книги (3). И 17-го вопрос о А. И. Солженицыне был вынесен на заседание Политбюро. Он рассматривался в связке с вопросом о А. Д. Сахарове (4).

Ю. В. Андропов на этом заседании не присутствовал, но направил в ЦК КПСС специальную записку, в которой говорилось: «Поскольку есть документальные основания рассматривать действия Солженицына в последнее время уже не как заблуждения литератора, а как сознательную легальную и нелегальную деятельность человека, глубоко враждебного Советскому строю, целесообразно в подходящее время возбудить против него уголовное преследование с целью привлечения к судебной ответственности». Одновременно он предложил рассмотреть вопрос о возможности высылки его заграницу, считая подобное решение более предпочтительным (5).

По итогам обсуждения данного вопроса на заседании Политбюро было принято решение: «Поручить Комиссии в составе тт. Косыгина, Суслова, Шелепина, Келдыша, Кузнецова, Чебрикова, Руденко подготовить и внести в ЦК КПСС соотвествующие предложения по этому вопросу с учетом обмена мнениями на заседании Политбюро» (6).

Никаких сведений о работе данной Комиссии пока не известно. Но из воспоминаний А. И. Солженицына явствует, будто бы КГБ сделал попытку вступить с ним в переговоры, избрав для этого в качестве посредника его бывшую жену (7). 25 сентября они встретились на Казанском вокзале, и Наталья Алексеевны заявила, что КГБ хочет предотвратить издание «Архипелага» и готов пойти на определенные уступки со своей стороны, в частности разрешить издание «Ракового корпуса» (8). Смехотворность этих «переговоров» поразительна. КГБ знал о существовании «Архипелага» уже восемь лет и ничего не делал, чтобы помешать его написанию. А теперь предлагал такой несерьезный компромисс.

Если исходить из опубликованных материалов, получается, что после заседания Политбюро ЦК КПСС 17 сентября 1973 г. о А. И. Солженицыне вспомнили только 12 декабря, когда Ю. В. Андропов направил в ЦК КПСС новую записку, посвященную А. И. Солженицыну, в которой снова поднимал вопрос о возможности его привлечения «к уголовной ответственности» и опять более разумным считал «заменить такую меру лишением СОЛЖЕНИЦЫНА советского гражданства и выдворением за пределы СССР» Заканчивалось письмо словами: «С товарищами А. Н. Косыгиным и М. А. Сусловым согласовано» (9). На письме сохранилась резолюция: «Доложить (вкруговую) по ПБ и Секр-ту ЦК Затем обсудить. Л. Брежнев». И далее — подписи членов Политбюро, ознакомившихся с этой запиской (10).

Снова данный вопрос был вынесен на заседание Политбюро только после того, как первый том «Архипелага» появился в печати.

Таким образом, мы видим, что изъяв «Архипелаг», КГБ не предпринимал никаких мер ни для того, чтобы не допустить публикации этой книги за границей, ни для того, чтобы привлечь ее автора к ответственности, ни для того, чтобы выслать его за границу.

Чем же занимался в это время А. И. Солженицын?

9 сентября он был в Борзовке и надеялся встретиться здесь со своей бывшей женой, но не застал ее, так как именно в этот день она узнала о смерти «тети Нины» и, дав телеграмму Александру Исаевичу на его московский адрес, уехала в Рязань. А. И. Солженицын на похороны не приехал и позвонил Наталье Алексеевне только 15-го, сообщив, что узнал о случившемся лишь накануне, 14-го, так как до этого в Москве не был (11).

«21 сентября, — вспоминает А. И. Солженцын, — точно через месяц после начала, я счел кампанию выигранной и для себя ее пока законченной… Для себя, — увы, по рассогласовке действий я не способен был передать это Сахарову. А его выход из боя растянулся еще на месяц и с досадными чувствительными потерями» (12).

События развивались, однако, не совсем так.

Еще «10-го [сентября], — пишет А. И. Солженицын, — раздался голос больного, со своей фермы, Вильбора Милза, председателя бюджетной комиссии Палаты представителей США: он — против расширения торговых связей с СССР, пока не прекратятся преследования таких людей, как Солженицын и Сахаров» (13). Тогда же в американском Сенате был поднят вопрос об использовании подобных санкций, чтобы содействовать эмиграции из СССР (поправка Джексона), которая фактически была поддержана А. Д. Сахаровым (13).

16 сентября из загорода Александр Исаевич направил А. Д. Сахарову письмо, в котором обратил внимание на ошибочность поддержки поправки Джексона и необходимость поддержки поправки Милза.

«После моего заявления о поправке Джексона, — вспоминал А. Д. Сахаров, — Солженицын прислал, как он пишет, записку. В ней он писал о поправке Милза (примерно то же, что в «Теленке») и просил зайти к его жене Наталье Светловой (к Але, как он ее называет). Мы с Люсей выполнили его просьбу. Разговор происходил без Александра Исаевича. Аля сказала — как я могу поддерживать поправку Джексона и вообще придавать большое значение проблеме эмиграции, когда эмиграция — это бегство из страны, уход от ответственности, а в стране так много гораздо более массовых проблем. Она говорила в частности о том, что миллионы колхозников по существу являются крепостными, лишены права выйти из колхоза и уехать жить и работать в другое место. По поводу нашей озабоченности Аля сказала, что миллионы родителей в русском народе лишены возможности дать своим детям вообще какое-либо образование» (15).

Этой встрече посвящено специально письмо заместителя председателя КГБ С. К. Цвигуна на имя К. У. Черненко:

«17 сентября 1973 г. жена Солженицына пригласила к себе на квартиру академика Сахарова с женой и имела с ними двухчасовую беседу. В процессе беседы Сахарову было вручено письмо Солженицына с замечаниями по поводу его обращения с провокационным „Открытым письмом к конгрессу США“, в котором Сахаров ставит вопрос о праве беспрепятственного выезда из Советского союза — всех граждан, желающих изменить страну проживания. Выражая мнение Солженицына, его жена в беседе настойчиво проводила мысль о необходимости дополнительного обращения Сахарова к мировой общественности по более широкому кругу проблем, имеющегося якобы отсутствия свобод в Советском Союзе. Отвечая на возражения Сахарова о боязни американцев „расширить вопрос дальше еврейской проблемы“, Солженицына подчеркнула, что „…этот вопрос сейчас меньше, чем то, что может сказать Сахаров на том пьедестале, на котором он сейчас стоит. Ведь в Конгрессе тоже есть силы, которые ставят вопрос шире, отражают новое понимание, которое стучится в мозги благодаря Вам и Сане (Солженицыну)“. В ходе беседы Сахаров, в целом разделяя позицию Солженицына, в то же время дал понять, что такая постановка вопроса в данный момент нецелесообразна и практически остался на своей точке зрения» (16).

Таким образом, мы видим, что выход А. Д. Сахарова из боя затянулся не из-за рассогласовки действий, а под самым непосредственным влиянием А. И. Солженицына.

Между тем 6 октября 1973 г. произошло событие, эхо которого продолжало звучать на протяжении многих последующих лет. Египет и Сирия атаковали израильские войска. Началась очередная арабо-израильская война. А поскольку США с самого же начала встали на сторону Израиля, 17 октября 11 стран ОПЕК приняли решение о прекращении экспорта нефти в США. Начался так называемый «энергетический кризис», который с некоторыми перерывами бушевал до 1983 г. В результате цены на нефть увеличились в 15 раз, что привело к самой настоящей экономической войне, одним из проявлений которой явился рост цен буквально на все товары.

«Энергетический кризис» сыграл медвежью услугу Советскому Союзу. Он позволил ему подключиться к эксплуатации нефтепотребляющих стран и за их счет не только временно парализовать развитие зародившегося на рубеже 60-70-х гг. кризиса экономики, но и создать видимость благополучия. Именно в эти годы в нашей стране получила развитие теневая экономика, произошло накопление крупных состояний представителями бюрократии и партократии. Это вело к складыванию и обострению противоречия между интересами формировавшейся в подпольной буржуазии и интересами существвоавшей в стране государственно-капиталистической системы.

«Осенью, — читаем мы в воспоминаниях А. И. Солженицына, — из Фирсановки я уже уехал, у Ростроповичей не жил уже с весны, в Москве с семьей — не допускала жить милиция, — и с ноября Лидия Корнеевна пригласила меня на зиму опять в Переделкино» (17).

О том, когда именно это произошло, мы можем судить на основании дневниковых записей врача Николая Алексеевича Жукова, из которых явствует, что 8 ноября А. И. Солженицын посетил его в институте и сообщил ему, что «завтра он решил поехать к Ростроповичу, забрать письменный стол и прочие предметы мебели и будет ограничивать себя кратковременными наездами в Переделкино». Далее Александр Исаевич рассказал Н. А. Жукову, что в октябре видел А. Д. Сахарова, имел с ним конфиденциальную беседу, а когда они стали расставаться, Андрей Дмитриевич заявил, что должен будет поставить в известность об этом разговоре свою жену. Это вызвало возмущение со стороны А. И. Солженицына, которое позднее нашло отражение в «Теленке». Расставаясь с Николаем Алексеевичем, Александр Исаевич не удержался, чтобы не сообщить ему, что в декабре 1973 или в январе 1974 должен выйти «Архипелаг» (18).

Тем временем в Переделкине А. И. Солженицын «…спешил окончить», по его словам, самое главное — статьи для «Из-под глыб» (19). Здесь же не позднее середины декабря 1973 г. он начал писать «Третье дополнение» к «Теленку» (20). Объем авторского текста (без документальных приложений) около 5,0 а.л. Это значит, что дополнение могло быть написано за две недели. «…Третье дополнение, — пишет А. И. Солженицын, — уже окончено было,.. оставалось его перепечатать, перефотографировать, отправить на Запад, остаток спрятать, когда 28 декабря в Переделкине, на даче Чуковских, где с осени был мой новый пустынный зимний приют, во время обычного дневного пережёва под слушанье дневного Би-би-си, я неожиданно услышал, что в Париже вышел на русском языке первый том „Архипелага“» (21).

Первые сведения о новой книге А. И. Солженицына, изданной за границей, появились на страницах советских газет уже 6 января 1974 г. Однако ее название не упоминалось, а содержании не раскрывалось (22).

7 января 1974 г. состоялось заседание Политбюро ЦК КПСС, на котором присутствовали 15 человек: Л. И. Брежнев, В. Ю. Андропов, В. В. Гришин, А. А. Громыко, А. П. Кириленко, А. Н. Косыгин, Н. В. Подгорный, Д. С. Полянский, М. А. Суслов, А. Н. Шелепин, П. Н. Демичев, М. С. Соломенцев, Д. Ф. Устинов, И. В. Капитонов и К. Ф. Катушев. На этом заседании был специально рассмотрен вопрос «О Солженицыне». Мнения разделились: одни члены Политбюро считали необходимым привлечение писателя к судебной ответственности, другие — возможным ограничиться его высылкой за границу. Ю. В. Андропов принадлежал к числу последних[40] (23).

Если судить по «Рабочей записи заседаний Политбюро ЦК КПСС», было принято первое предложение (24), однако в окончательном тексте протокола этого заседания зафиксировано совершенно иное решение: «Ограничиться обменом мнениями» (25).

Только после этого 8 января на страницах «Правды» «Архипелаг» был назван своим именем (26). 13-го в «Правде» появилась статья «Гневное осуждение» (27), 14-го — статья И. Соловьева «Путь предательства» (28). 30-го по инициативе АПН Н. А. Решетовская дала интервью корреспонденту «Фигаро» Роберту Ляконтеру и назвала «Архипелаг» «лагерным фольклором» (интервью появилось в печати 5 февраля) (29). К начавшейся антисолженицынской кампании был привлечен и Н. Д. Виткевич, опубликовавший статью «Меня предал Солженицын» (30).

В связи с начавшейся против него кампаний А. И. Солженицын обратился к средствам массовой информации: 18 января он сделал «Заявление для печати» (31), 19 января — дал интервью корреспонденту журнала «Тайм» (32).

Трудно сказать, кто вмешался, но принятое 7 января решение Политбюро ЦК КПСС осталось на бумаге. А затем появилось новое решение о высылке А. И. Солженицына за границу. Все необходимые материалы для такого шага были подготовлены к 7 февраля 1974 г. (33). В этот день Ю. В. Андропов направил Л. И. Брежневу письмо, в котором, рассматривая возможность высылки Солженицына за границу, писал: «Если же по каким-либо причинам мероприятие по выдворению Солженицына сорвется, мне думается, что следовало бы не позднее 15 февраля возбудить против него уголовное дело (с арестом). Прокуратура к этому готова» (34).

На следующий день, в пятницу 8 февраля в Переделкино, где находился А. И. Солженицын, позвонила Наталья Дмитриевна и сообщила: «приносили повестку из генеральной прокуратуры» с приглашением туда «к концу рабочего дня». Но обратив внимание на то, что в повестке отсутствовал исходящий номер, т. е. она не была зарегистрирована, и не указана причина вызова (в качестве свидетеля или обвиняемого), Наталья Дмитриевна принять повестку отказалась (35). Утром в понедельник 11-го Александр Исаевич отправился в Москву, хорошо понимая, что в этот день вызов повторится (36). И действительно. Едва только он переступил порог квартиры на улице Горького, как здесь же появился новый посыльной из генеральной прокуратуры. Вместо того, чтобы расписаться в новой повестке, А. И. Солженицын приложил к ней свой ответ с отказом от явки (37).

На следующий день 12 февраля 1974 г. Александр Исаевич пустил в обращение свой манифест «Жить не по лжи», который содержал призыв к отказу от всякой лжи и пассивному сопротивлению (38).

В этот же день к вечеру А. И. Солженицын был арестван. Ему предьявили обвинение в измене Родине (39). В детальном описании своего второго ареста он особое место отводит пребыванию в знаменитой Лефортовской тюрьме (40).

В глаза бросаются два факта. Рассказывая о том, как он снова оказался за решеткой, А. И. Солженицын так передает свои стремления: «Не упустить номер на камере. Не заметил, как будто нету» (41). И действительно, он называет номера камер, в которых сидел в 1945 и 1946 гг., и не успел разглядеть номер своей лефортовской камеры. Между тем, как явствует из воспоминаний Александра Исаевича, менее чем за сутки он входил и выходил из камеры несколько раз (42). Да и у сокамерников можно было спросить ее номер, тоже забыл. Удивляет и другое. Александр Исаевич полностью перечисляет тех, с кем сидел на Лубянке в 1945 г., называет около 70 заключенных Экибастузского лагеря и оказывается неспособным назвать двух своих сокамерников по Лефортово ни по фамилии, ни по имени («один — чернявый», «второй — белокурый») (43).

Уже вечером 12-го об аресте А. И. Солженицына сообщили западные радиостанции. Это событие вызвало глухой ропот среди интеллигенции в СССР и врыв возмущения за рубежом. Никто не мог предсказать, что последует за этим. Невольно рождались самые худшие подозрения, у некоторых даже возникал вопрос: не есть ли это возвращение к 1937 г.? (44).

Вспоминая те дни, В. Н. Войнович пишет: «В Европе готовились массовые демонстрации и митинги у советских посольств. Советских представителей забрасывали гнилыми помидорами и тухлыми яйцами. Раздавались призывы жителей западных стран порвать все отношения с Советским Союзом. И вдруг…» (45).

«И вдруг — неожиданный потрясающий поворот сюжета… Продержав в Лефортофе одну ночь, арестанта, живого, здорового, в казенной пыжиковой шапке, доставили на Запад прямо под ослепительный свет юпитеров» (46).

Все ограничилось лишением А. И. Солженицына советского гражданства и выдворением его за границу. «Некоторые, — ехидно замечает В. Н. Войнович, — потом завистливо иронизировали, что высылка Солженицына была гениально разработанной пиаровской акцией» (47).