«Я не поехал на вызов Твардовского, — читаем мы далее в воспоминаниях А. И. Солженицына, — а написал ему так: «…Если вы взволнованы, что повесть эта стала известна не только редакции „Нового мира“, то… я должен был бы выразить удивление… Это право всякого автора и было бы странно, если бы вы намеревались лишить меня его…» …Я писал — и не думал, что это жестоко. А для А.Т. это очень вышло жестоко. Говорят он плакал над этим письмом. О потерянной детской вере? о потерянной дружбе?.. С тех пор я в „Новый мир“ ни ногой, ни телефонным звонком, свободный в действиях, я бился и вился в поисках: что еще? что еще мне предпринять против наглого когтя врагов?.. Судебный протест был бы безнадежен. Напрашивался протест общественный» (48).

Так, по утверждению А. И. Солженицына у него возникла идея обращения к намечавшемуся в декабре 1966 г. съезду Союза писателей СССР (49). «Но, — пишет Александр Исаевич далее, — не скоро будет съездовский декабрь, а подбивало меня как-то протестовать против того, что делают с моими вещами. И я решил пока обратиться — еще раз и последний раз — в ЦК» (50).

Однако, если «Новый мир» признал нежелательной публикацию первой части «Ракового корпуса» 19 июля, то идеей обращения с письмом к своим собратьям по перу А. И. Солженицын поделился с Н. А. Решетовской за два дня до этого — 17 июля (51). В «Хронографе» под этим число значится: «У С. родилась идея — 100 писем писателям» (52). Следовательно, решение редакции «Нового мира» не имело никакого отношения к возникновения у А. И. Солженицына мысли о выступлении с подобным письмом.

Во время пребывания в Москве Александр Исаевич посетил К. И. Чуковского, С. М. Ивашева-Мусатова, побывал Жуковке, видимо, у Л.З. Копелева (53). Не исключено, что одним из вопросов, который он обсуждал, была вопрос его открытого общественного выступления. Видимо тогда же ему было предложено обратиться с письмом на имя Л. И. Брежнева. Первые наброски обоих писем А. И. Солженицын сделал в Борзовке 21–23 июля (54).

Повествуя о своем обращении в ЦК КПСС, он пишет: «Мне передавали, что там даже ждут моего письма, конечно, искреннего, т. е. раскаянного, умоляющего дать мне случай охаять всего себя прежнего и доказать, что я — „вполне советский человек“» (55). Александр Исаевич не сообщает, кто именно поставил его в известность о подобных ожиданиях, но из его воспоминаний явствует, что самое непосредственное отношение к составлению этого письма имел Эрнст Генри.

«Сперва, — пишет Александр Исаевич, — я хотел писать письмо в довольно дерзком тоне: что они сами уже не повторят того, что говорили до XX съезда, устыдятся и отрекутся. Э. Генри убедил меня этого не делать… Я переделал, и упрек отнесся к литераторам, а не к руководителям партии» (56). Если учесть, что А. И. Солженицын не слишком считался даже с мнением своего литературного отца А. Т. Твардовского, то его покладистость в данном случае заслуживает особого внимания.

Письмо на имя Л. И. Брежнева датировано 25 июля (57). Александр Исаевич не включил его в свои литературные воспоминания. И не случайно. Чтобы понять это, обратимся к тексту письма, опубликованного в воспоминаниях Натальи Алексеевны.

«Глубокоуважаемый Леонид Ильич! — писал А. И. Солженицын, — Скоро уже будет год, как органами госбезопасности изъяты мой роман „В круге первом“ и еще некоторые рукописи из моего архива. По этому поводу я обращался в ЦК в сентябре и в октябре прошлого года, однако тщетно ждал ответа или возврата рукописей. Тогда же я писал в ЦК, что среди этих рукописей есть такие, которые написаны 18–15 лет назад, еще в лагере, носят на себе невольную печать тамошней среды и тогдашних настроений, и что сегодня я также мало отвечаю за них, как и многие литераторы не захотели бы сейчас повторить иных речей, статей, стихов и пьес, напечатанных до XX съезда… В первую очередь это относится к пьесе „Пир победителей“, написанной в 1948–49 гг. в заключении, вынужденно без бумаги и карандаша, на память — и поэтому в стихах (как после освобождения из лагеря я никогда больше не писал)».

И далее: «С тех пор были XX и XXII съезды. С тех пор партия отмежевалась от сталинских преступлений. Настроения пьесы „Пир победителей“ мне самому давно уже кажутся несправедливыми, а так как и сама пьеса — ранняя и художественно слабая, да еще и в стихах, которыми я не владею, то я никогда не предназначал ее ни для печати, ни для обсуждения».

Письмо заканчивалось просьбой: «Я прошу Вас принять меры, чтобы прекратить незаконное тайное издание и распространение моих давних лагерных произведений, изданное же — уничтожить.[24] Я прошу Вас снять преграды с печатания моей повести „Раковый корпус“, книги моих рассказов, с постановки моих пьес. Я прошу, чтобы роман „В круге первом“ был мне возвращен и я мог бы отдать его открытой профессиональной критике» (58).

Из этого явствует: как бы ни негодовал А. И. Солженицын по поводу самой мысли о возможности «охаивания» им «себя прежнего», «Письмо Л. И. Брежневу» — пример подобного «охаивания» и самоотречения.

После самоотречения

Почти весь август Александр Исаевич провел в Борзовке.

И хотя он имел возможность полностью отдаться литературному творчеству, ему не работалось. 1 и 2 августа он ездил в Рязань (1). 8-го побывал в Москве, 17-го снова съездил на один день в Рязань, 20 и 21 крыл рубероидом крышу, 24-го готовился к велопоходу (правда, он не состоялся) (2). И тогда, вспоминала Н. А. Решетовская, «почти не надеясь поехать в Чехословакию, мы в конце августа пускаемся в автомобильное путешествие» (3).

Таким образом, с середины мая до конца лета 1966 г. А. И. Солженицын мог заниматься второй частью «Ракового корпуса» менее двух месяцев. Однако в течение этого времени его неоднократно отвлекали другие дела, поэтому над повестью он работал урывками и его уверения, что «пока Люша выстукивала» первую часть, он «быстро писал вторую», что работа над нею пошла «подхватисто, с огоньком» и что он «за лето исключительно быстро кончил вторую часть» (4), не соответствуют действительности.

Собираясь в путешествие, А. И. Солженицын отправил рукопись первой части «Ракового корпуса» в ленинградский журнал «Звезда» (5) и в воронежский журнал «Простор» (6).

Выехав из Рязани 29 августа (7), Александр Исаевич и Наталья Алексеевна посетили Чернигов, Винницу, Одессу, Крым и 28 сентября через Харьков вернулись в Борзовку (8). «Съездив в Рязань и Москву, — вспоминала Н. А. Решетовская, — муж собирается тут кончать вторую часть „Ракового корпуса“ (ту самую, которую, по свидетельству А. И. Солженицына, он закончил к концу лета — А.О.) да и поработать в саду», но «второго октября мы помчались домой» (9).

Характеризуя последствия своего обращения наверх, Александр Исаевич отмечает: «Письмо на имя Брежнева было отослано в конце июля 1966 г. Никакого ответа или отзыва не последовало никогда. Не прекратилась и закрытая читка моих вещей, не ослабела и травля по партийно-инструкторской линии, может призамялись на время» (10).

Ответ на его обращение все-таки был дан. Когда «позанимавшись дома корреспонденцией», Александр Исаевич «уехал в Москву», там его «ждала важная новость: секцией прозы Московского отделения Союза писателей на 25 октября в Центральном доме литераторов назначено обсуждение первой части „Ракового корпуса“. Одновременно его пригласили на встречу в НИИ Курчатова» (11).

«Почти весь октябрь 1966 г., — писала Н. А. Решетовская, — Александр Исаевич прожил в Борзовке. Каждое утром начинал с обливания из речки. Потом работал на грядках и писал последнюю часть „Ракового корпуса“» (12). В действительности на даче Александр Исаевич обосновался не ранее 6–7 октября (13), а 23-го снова отправился в Москву (14). 24 октября он выступил в Институте Курчатова, 25-го в ЦДЛ планировалось обсуждение первой части «Ракового корпуса», но было перенесено на ноябрь, 26-го А. И. Солженицын вернулся в Рязань и с 28 октября продолжил работу над повестью (15).

Отмечая факт выступления А. И. Солженицына в Институте Курчатова, необходимо обратить внимание на то, что осенью 1966 г. он почти одновременно получил приглашения более чем из десяти учреждений, которые вдруг воспылали желанием видеть его в своих стенах: «Посыпались приглашения в Институт молекулярной биологии АН СССР, в Институт народов Азии АН, в Фундаментальную библиотеку общественных наук АН СССР, в ЦАГИ и ОКБ Туполева, МВТУ, Большую советскую энциклопедию, НИИ имени Карпова, НИИ в Черноголовке, в Институт элементарно-органических соединений АН СССР, в МГУ» (16). А «учреждения-устроители, — пишет Александр Исаевич, — были не такие уж захолустные» (17).

Если первая встреча состоялась 24 октября, то последняя была назначена на 2 декабря. За полтора месяца планировалось провести 11 встреч. В те времена подобные мероприятия были невозможны без санкции парткомов названных учреждений. Поэтому перед нами не спонтанный взрыв интереса к писателю, который начинал превращаться в опального, а спланированная акция.

Пока А. И. Солженицын трудился над второй частью «Ракового корпуса» и готовился к намеченным выступлениям, в столице развернулась кампания против включения в Уголовный кодекс новой статьи 190–1, по сути дела восстанавливавшей отмененную к тому времени статью 58–10 (антисоветская агитация).

«В октябре или сентябре, — вспоминал А. Д. Сахаров, имея в виду 1966 г., — ко мне зашли два человека, один из них, кажется, был опять Гейликман, фамилию другого я сейчас забыл. Они принесли мне напечатанный на машинке на тонкой бумаге листок — Обращение» по поводу готовящихся статей 190-1 УК РСФСР (18). После того, как А. Д. Сахаров поставил свою подпись под этим обращением, произошло его знакомство с Р. А. Медведевым (19).

«Рой Медведев, — читаем мы далее в воспоминаниях Андрея Дмитриевича, — оставил у меня несколько глав своей рукописи. Потом он приходил еще много раз и приносил новые главы, взамен старых. При каждом визите он также сообщал много слухов общественного характера, в том числе о диссидентах и их преследованиях… для меня все это было очень важным и интересным, открывало многое, от чего я был полностью изолирован» (20). По признанию Андрея Дмитриевича, именно из книги Р. А. Медведева он впервые узнал о масштабах сталинских репрессий (21). Так постепенно происходило приобщение А. Д. Сахарова к диссидентскому движению.

Между тем А. И. Солженицын был в стороне от кампании, направленной против новой статьи УК РСФСР. Он был занят «Раковым корпусом».

Обсуждение первой части повести состоялось в ЦДЛ 16 ноября (22). Описывая его, Н. А. Решетовская отмечала: «…очень многие сравнивали мужа с Пушкиным, Достоевским, Толстым, Лесковым, Буниным». Подавляющее большинство высказалось за необходимость публикации этого произведения (23).

Еще в Рязани Александр Исаевич получил предложение японского журналиста Седзе Комото дать ему интервью. По существовавшим тогда правилам, для этого требовалось разрешение Иностранной комиссии Союза писателей. Однако А. И. Солженицын не поставил ее в известность о полученном предложении (24). 15 ноября он подготовил письменные ответы на вопросы С. Комото и в тот же день из Рязани отправился в Москву (25), а 16-го, пишет он, «в день обсуждения там „Ракового корпуса“, достаточно оглядя помещения, я из автомата позвонил японцу и предложил ему интервью завтра в полдень в ЦДЛ» (26). На следующий день А. И. Солженицын дал свое первое интервью зарубежному журналисту (27). Он надеялся на то, что оно произведет впечатление за рубежом. Однако его никто не заметил.

Накануне Александр Исаевич должен был выступать в Фундаментальной библиотеке общественных наук, выступление не состоялось. 17-го было отменено выступление в несмеяновском НИИ. 18-го — в Редакции Большой советской энциклопедии, 19 ноября — в Институте Карпова (28).

Видимо, в тот же день А. И. Солженицын вернулся в Рязань и 20 ноября «сел опять за „Раковый корпус“» (29). Однако и на этот раз другие дела отвлекли его. В среду 30 ноября мы снова видим его в Москве, где он выступал в Институте востоковедения (30). 1 и 2 декабря планировались выступления в МВТУ, ЦАГИ, МГУ, они были отменены (31). Из одиннадцати назначенных встреч состоялись только две.

Как будто бы кто-то стремился придать А. И. Солженицыну ореол неугодного, опального писателя.

Вторая зима под Тарту

2 декабря вечерним поездом А. И. Солженицын уехал из Москвы, опять в Эстонию (1). 3-го он мог быть в Тарту, четвертого — снова на хуторе Хаава. Если учесть, что завершение работы над «Архипелагом» датируется 22 февраля 1967 г. (2), получается, что на этот раз Александр Исаевич провел в своем «укрывище» 81 день. Именно эту цифру мы видим во втором издании «Теленка», однако в первом издании фигурирует другая цифра — 73 дня. Сравните:

Первое издание

Журнальное издание

Это дает основание думать, что по крайней мере 8 дней, проведенных на хуторе под Тарту, были нерабочими. Видимо, именно в эту зиму Александр Исаевич встречал католическое Рождество в семье Сузи (3). Кроме того, необходимо учесть его поездки к Лембиту. «Во вторую зиму, — пишет А. И. Солженицын, — он стал учиться заочно в Тартусском университете; когда приехал на зимнюю сессию — мы встретились в городе в условленном месте, у него в сумке были недостающие части „Архипелага“, я повел его знакомиться с Сузи-старшим» (4).

«Обе зимы, — читаем мы в «Теленке», — так сходны были по быту, что иные подробности смешиваются в моей памяти… И за эти два периода стопка заготовок и первых глав „Архипелага“ обратилась в готовую машинопись, 70 авторских листов (без 6-й части). Так… я не работал никогда в моей жизни… Я ничего не читал, изредка листик из далевского блокнота на ночь… Западное радио слушал я только одновременно с едою, хозяйством, топкой печи… Во вторую зиму я сильно простудился, меня ломило и трясло, а снаружи был тридцатиградусный мороз. Я все же колол дрова, истапливал печь, часть работы делал стоя, прижимаясь спиной к накаленному зеркалу печи вместо горчичников, часть — лежа под одеялами, и так написал, при температуре 38 градусов, единственную юмористическую главу („Зэки как нация“). Вторую зиму я в основном уже только печатал, да со многими мелкими переделками, — и успевал по авторскому листу в день!» (5).

Описывая свое пребывание на хуторе Хаава зимой 1966–1967 гг., А. И. Солженицын отмечает, что в перерывах между работой над «Архипелагом» он возвращался мыслями к замыслу «Р-17» (6) и именно в ту зиму 1966–1967 гг. не только начал осознать его грандиозность, но и пришел к выводу о невозможности его осуществления, если придерживаться обычного последовательного освещения событий. В связи с этим у него родилась идея ограничиться только наиболее важными моментами, имеющими узловой характер. Поэтому, пишет он, если «в 1965-м определилось название „Красное колесо“», то «с 1967 года — принцип Узлов, то есть сплошного густого изложения событий в сжатые отрезки времени, но с полными перерывами между ними» (7).

Правда, и в таком случае реализация замысла требовала много времени. Поэтому Александр Исаевич, если верить ему, видел перед собою два пути: «Один путь был — поверить во внешнее нейтральное благополучие,.. продолжать сидеть как можно тише и писать… А лет мне нужно на эту работу семь или десять. Путь второй: понять, что можно так год протянуть, два, но не семь. Это внешнее обманчивое благополучие самому взрывать и дальше… Ведь „железный Шурик“ тоже не дремлет, он крадется там, по закоулкам, к власти, и из первых его будет движений — оторвать мне голову эту» (8). Так, по утверждению А. И. Солженицына у него возникла готовность к открытому общественному выступлению: «Во вторую зиму мысли мои были все более наступательные. Выгревая больную спину у печки, под Крещение (т. е. 18 января 1967 г. — А.О.), придумал я письмо съезду писателей — тогда это казался смелый, даже громовой шаг» (9).

Когда в 1974–1975 гг. Александр Исаевич писал эти слова, он забыл перечитать то, что было написано им ранее. Из его же собственных воспоминаний и мемуаров Н. А. Решетовской мы уже знаем, что идея письма к съезду появилась у него еще летом 1966 г.

25 января 1967, когда у студентов начались каникулы, Н. А. Решетовская отправилась в Москву, 26-го она была на приеме у онколога (у нее появилась опухоль в груди), 27-го выехала в Тарту и на следующий день была там (10). Александр Исаевич встречал ее на вокзале (11).

«Дальше, — вспоминала Наталья Алексеевна, — начался полусон-полусказка… Жили мы недалеко от Тарту в совершенном уединении и тишине… Встаем, когда еще не рассвело. Работать утром можно лишь при электрическом свете. А он слабый. Если включить электрическую плитку — совсем никуда не годится. Но все предусмотрено. Еще с вечера термос наполнен кипятком. Теперь им заливается растворимый кофе. Выпиваем по чашечке и садимся работать. Александр Исаевич за рукопись, я — за машинку. Зима была злая, морозы достигали 30 градусов и ниже. Печатала я… возле печки, часто даже завернувшись в одеяло… Таких было 10 дней» (12).

Как явствует из дневника Н. А. Решетовской, она пробыла на хуторе до 6 февраля, когда Александр Исаевич проводил ее до Тарту и там посадил на московский поезд (13). В разговоре со мной Наталья Алексеевна сообщила, что ко дню ее отъезда работа над «Архипелагом» была завершена и это событие они отметили с мужем в одном из тартусских ресторанов (14). Последний факт нашел отражение и в ее воспоминаниях: «В нашей жизни это бывало нечасто. Разве что однажды, невдалеке от „укрывища“, по случаю окончания „Архипелага“» (15).

7 февраля 1967 г. Наталья Алексеевна была в столице (16). «В Москве, — читаем мы в ее воспоминаниях, — я сначала развезла все экземпляры отпечатанного „Архипелага“ в надежные места и лишь тогда появилась у Вероники. Теперь пусть за мной следят! Опасаться больше нечего! Сказала Веронике, чтоб отдала Александру Трифоновичу вторую часть „Ракового корпуса“» (17). С собою с хутора Наталья Алексеевна забрала также письма А. И. Солженицына в журналы «Звезда» и «Простор» (18).

«А 13 февраля спустя два месяца после того, как Саня закончил „Раковый корпус“, — вспоминала Н. А. Решетовская, — я оказалась в таком же. Только в Кашире» (19). У Натальи Алексеевны был обнаружен рак груди. 18-го ей сделали операцию, которая оказалась удачной (20).

Где же в это время находился Александр Исаевич? Если обратиться к опубликованному тексту «Архипелага», получается, что он продолжал работу над ним до 22 февраля 1967 г. (21).

К сожалению, текст первой редакции «Архипелага» нам неизвестен. Поэтому мы можем судить о нем главным образом со слов самого автора. Между тем его свидетельства на этот счет не только скупы, но и противоречивы. Так, в одном из послесловий к «Архипелагу» мы читаем: «Таким образом, к марту 1967 г. шесть первых частей „Архипелага“ были в основном закончены» (22). В «Теленке» об этом же говорится: «И за эти два периода стопка заготовок и первых глав „Архипелага“ обратилась в готовую машинопись 70 авторских листов (без шестой части)» (23).

Шестая часть «Архипелага» — это «Ссылка», о которой точно известно, что она была написана позднее (24). Поэтому есть основания думать, что первоначальная редакция этой книги состояла не из семи, как сейчас, а из пяти частей. Это подтверждает и Е. Ц. Чуковская, занимавшаяся перепечаткой «Архипелага» (25). Завершалась первая редакция, по всей видимости, обзором откликов на публикацию «Одного дня Ивана Денисовича» — «Читают Ивана Денисовича».

По утверждению А. И. Солженицына, первая редакция книги составляла 70 авторских листов (26). Если это было действительно так, получается, что зимой 1966–1967 гг. он написал не менее 20 листов. При средней скорости работы для этого нужно было примерно 60 дней. Чтобы вычитать и отредактировать рукописный текст по существовавшим издательским нормам требовалось не менее 70 дней (27). Даже если допустить, что автор работал не по 8, а по 16 часов — это еще 35 дней. Кроме того, текст следовало перепечатать. Принимая дневную производительность Александра Исаевича и Натальи Алексеевны в пределах авторского листа (официальная норма профессиональной машинистки) (28), получим 70 дней. Следовательно, для завершения работы над первой редакцией «Архипелага» зимой 1966–1967 гг. А. И. Солженицыну требовалось 165 рабочих дней.

Очевидно, что ни за 73 дня, ни 81 день даже с помощью Н. А. Решетовской эту работу он выполнить не мог. Поэтому или у него были другие помощники, или же он писал «Архипелаг» не один.

Ту редакцию «Архипелага», которую мы сейчас называем первой, Александр Исаевич рассматривал в 1967 г. как окончательный вариант. «Сейчас, — писал он в одной из глав, — у меня нет материалов, чтобы эту главу окончить так, как хотелось бы… Обрывая эту книгу в начале 1967 года, не рассчитываю я больше, что достанется мне возвратиться к теме „Архипелага“» (29).

«Кончив работу, — пишет А. И. Солженицын, — я поехал в Таллин, в семью Сузи, — переснимать теперь весь „Архипелаг“ на пленку» (30). Если работа над «Архипелагом» действительно была закончена 22 февраля и в этот день Александр Исаевич покинул хутор, то в Таллине он был не ранее 23-го. Фотографирование рукописи требовало около двух дней, поэтому уехать из Таллина он мог не ранее 25-го. По пути домой А. И. Солженицын заехал в Ленинград к Е. Д. Воронянской, которая фигурирует в его воспоминаниях под кличкой Кью. «В феврале 1967 проездом из Эстонии, — читаем мы в «Теленке», — я отдал Кью свой густо отпечатанный экземпляр „Архипелага“, один из двух для более просторной перепечатки» (31).

В Ленинград Александр Исаевич мог приехать не ранее 26-го, а 2 марта он уже был в Москве (32), в пятницу 3-го разговаривал с Натальей Алексеевной по телефону и 4-го вернулся домой (33). «Приехал, — вспоминала Н. А. Решетовская, — очень измученный» (34).

Весна 67-го

«Весной 1967, — вспоминает Александр Исаевич, — получил в Рязань телеграмму от двух словацких корреспондентов, просят интервью. Конечно, беспрепятственный приход телеграммы подозрителен, но бывают же и осечки, вдруг ГБ прохлопало?.. Принял. Один из них, назвавшийся Рудольфом Алчинским,.. все время молчал и приятно улыбался… Старший же был — топтыжистый Павел Личко, корреспондент словацкой „Правды“, уже тогда смелой газеты еще неизвестного миру Дубчека. В прошлом командир партизанского отряда против немцев… в конце интервью… попросил меня Личко: «А не можете ли вы дать нам „Раковый корпус“ для Чехословакии? Это будет нашей интеллигенции такая поддержка, мы будем пытаться напечатать его по-словацки». «И уж тогда и по-чешски!» — предложил я встречно. А для начала, в журнале, напечатать главу „Право жить“ (уж самую безъершистую). И легко дал ему 1-ю часть „Корпуса“ и в придачу „Оленя и шалашовку“. Ведь в восточноевропейскую страну, как будто совсем не за границу, не Запад же!» (1).

Не все в этой версии вызывает доверие. Прежде всего, как мы знаем, ко времени приезда словацких журналистов у А. И. Солженицына уже существовали контакты с Чехословакией и в мае 1966 г. он получил приглашение Союза писателей ЧССР посетить их страну. Поездка, правда, не состоялась. Между тем в том же 1966 г. издававшийся в Братиславе журнал «Словенка» решил дать на своих страницах серию публикаций советских писателей, в их список был включен и А. И. Солженицын (2).

«В конце 1966 года, — вспоминала жена Павла Личко Марта, которая в это время работала в редакции „Словенки“ — наш журнал обратился к ряду русских писателей, в том числе и к Солженицыну, с просьбой предоставить небольшие отрывки из их произведений. Мы собирались издавать анталогию. К нашему удивлению он прислал главу из „Ракового корпуса“ — романа, который как раз в то время заканчивал (речь идет о главе „Право лечить“ — А.О.). Мы сразу поняли, какое это замечатальное произведение, хотя в женском журнале оно вряд ли было уместно» (3).

Приведенное свидетельство подтверждается воспоминаниями Н. А. Решетовской. Она пишет, что уезжая 30 ноября 1966 г. из Рязани в Москву, Александр Исаевич специально проинструктировал ее в связи «с возможным изданием»… главы «Право лечить» (4). Это значит, к концу ноября она уже была отослана в Братиславу. Получив ее и «поразмыслив, — вспоминала Марта Личко, — мы с Павлом решили отдать эту главу в литературное приложение братиславской газеты „Правда“, где она и была напечатана в моем переводе 7 января 1967 года» (5).

Из этого явствует, что упоминаемая А. И. Солженицыным глава из «Ракового корпуса» была отправлена в Братиславу не в марте 1967 г., а еще 1966 г. Зачем ему понадобилось скрывать данный факт, а следовательно, и свое заочное знакомство с П. Личко до встречи с ним, станет понятно далее.

П. Личко был не обычным словацким жуналистом. Во время Второй мировой войны он работал в советской военной разведке, в 1948 г. возглавил редакцию братиславской «Экономической газеты», в 1949–1951 гг. занимал пост директора Департамента печати ЦК КП Словакии, с 1953 г. руководил издательским домом «Мир социализма», с 1962 по 1967 г. — редактировал газету «Культурная жизнь» (6). Позднее, в 1968 г. встал во главе агенства Татра-пресс (7).

«…И вот, — читаем мы в воспоминаниях английского журналиста Н. Бетелла, — Личко с номером газеты поехал в Рязань, где его тепло приняли» (8). В Рязани Павел Личко и Рудольф Алчинский появились в среду 15 марта (9).

На следующий день после этой встречи А. И. Солженицын отправился в столицу (10). «С середины марта, — вспоминала Н. А. Решетовская, — Александр Исаевич неделю провел в Москве» (11). 16-го он был у А. Т. Твардовского. «Я, — пишет А. И. Солженицын, — вошел веселый, очень жизнерадостный, он встретил меня подавленный, неуверенный… на XXIII cъезде его не выбрали больше в ЦК; сейчас не выбирали и в Верховный Совет РСФСР… а недавно ЦК актом внезапным и непостижимым по замыслу, минуя Твардовского, не предупредив его, снял двух вернейших заместителей — Дементьева и Закса» (12).

Однако, несмотря на личные неприятности, в течение полутора часов Александр Трифонович говорил не столько о себе, сколько о А. И. Солженицыне. Дело в том, что накануне, 15 марта, писатель Г. Марков на заседании Секретариата Правления Союза писателей СССР бросил фразу о том, что «Раковый корпус» уже печатают за границей (13). Поэтому когда Александр Исаевич появился в редакции журнала, Александр Трифонович обратился к нему за разъяснениями. «А откуда мог пойти слух? — читаем мы в «Теленке», — Пытался ему объяснить. Одна глава из „Корпуса“, отвергнутая многими советскими журналами, действительно напечатана за границей — именно, центральным органом словацкой компартии „Правда“. Да, кстати! я же дал на днях интервью словацким корреспондентам, вам рассказать?» (14). И хотя А. И. Солженицын заверил своего «литературного отца», что не собирается «посылать за границу ничего», расстались они очень сдержанно, едва не поссорившись (15).

В тот же день, 16 марта, Александр Исаевич встречался с Д. Д. Шостаковичем, побывал в «Современнике» (16), 17-го подписал договор с «Мосфильмом» на киносценарий «От четверга до среды» (17), 18-го съездил в Обнинск, 19-го познакомился с родственником В. Г. Короленко А. В. Храбровицким (18) и получил от него в подарок сборник своих произведений, опубликованный во Франкфурте-на-Майне издательством «Посев» (19), 20-го снова посетил Д. Д. Шостаковича, 22-го — В. А. Каверина (20).

«Была еще одна важная цель этой поездки:, — пишет Н. А. Решетовская, — обсудить с Чуковским, Кавериным и еще кое с кем содержание письма к съезду писателей» (21). Эта вкользь брошенная фраза дает основание думать, что свое выступление с письмом к съезду А. И. Солженицын пытался согласовать с другими литераторами.

Среди тех лиц, с кем в эти дни он повидался в Москве, был и Павел Личко. Как пишет Н. Бетелл, «примерно 20 марта они встретились… в Москве в кафе „Лира“, на углу Тверского бульвара и улицы Горького, чтобы обсудить еще одно, гораздо более важное дело». В письменных показаниях от 1 августа 1968 года, которые Личко дал в Лондоне, говорится следующее: «Солженицын лично дал мне текст первой части „Ракового корпуса“ и копию пьесы „Олень и шалашовка“. На этой встрече мы в общем плане обсуждали возможность публикации литературных произведений Солженицына за границей. Я прямо спросил Солженицына, не будет ли он возражать против этого, и он ответил, что хотел бы опубликовать свои вещи прежде всего в Англии и Японии, поскольку считает, что культура англичан и японцев имеет наиболее глубокие корни. В конце нашего разговора я спросил Солженицина, могу ли я быть его литературным представителем на Западе. Он ответил утвердительно и выразил желание, чтобы я как можно скорее организовал публикацию „Ракового корпуса“ и упомянутой выше пьесы…» (22).

Таким образом, если верить Н. Бетеллу, в марте 1967 г. А. И. Солженицын через П. Личко, с которым он только-только познакомился, сделал первый конкретный шаг, направленный на то, чтобы начать публикацию своих произведений на Западе.

Вернувшись 24 марта домой, Александр Исаевич сел за «Письмо к съезду писателей» (23). «Письмо съезду определилось. — отмечала Н. А. Решетовская, — Можно приниматься за окончательный вариант. Мужа тянет к музыке Бетховена. Ставится пластинка с Девятой симфонией. Под ее могучие звуки 27 марта Александр Исаевич завершает работу» (24). Первоначально он намеревался обратиться к съезду писателей с изложением своих личных претензий к руководству писательской организации. В окончательном варианте он поставил собственную литературную судьбу в зависимость от существования цензуры и поднял вопрос о необходимости ее отмены (25).

«Написав письмо, — читаем мы далее в воспоминаниях Н. А. Решетовской, — муж успокоился: на миру и смерть красна. Теперь он думал: что еще нужно сделать до того, как станет известным письмо? Это пока не совсем ясно, потому можно заняться корреспонденцией. Александр Исаевич ответил Шаламову, поздравил и поблагодарил Владимира Солоухина за книгу „Письма из Русского музея“: „Как это по-русски, до чего же наше: весь подбор имен и предметов, как все назрело давно!“» (26).

1 апреля Александр Исаевич направил Павлу Личко письмо, он поблагодарил его за «точность и аккуратность» перевода опубликованной на страницах братиславской «Правды» главы из «Ракового корпуса» и коснулся вопроса об издании в Чехословакии своей повести. В частности, речь шла о ее названии. «…Мне, — писал А. И. Солженицын, — не хотелось бы, чтобы „Раковый корпус“ переводился на словацкий „Онкологическое отделение“ (это уж слишком специально по-медицински), наверно есть и словацкое слово для „рака“» (27).

Переделав «Письмо к съезду», перепечатав давно написанную статью о пьесе А. С. Грибоедова «Горе от ума» и позанимавшись перепиской (28), А. И. Солженицын 7 апреля начал писать литературные воспоминания, которые получили название «Бодался теленок с дубом» (29).

Между тем 31 марта 1967 г. на страницах словацкой газеты «Литературная жизнь» появилось его интервью (30). Оно стало ему известно 12 апреля (31), 21-го Александр Исаевич поблагодарил П. Личко за эту публикацию, отметив, что с удовольствием вспоминает о их встрече, и пожелал успеха в работе над переводом его повести (32).

Не ранее 21 — не позднее 26 апреля А. И. Солженицын оторвался от «Теленка» и отправился в Москву (33). В это время в столице находилась дочь В. Л. Андреева Ольга Вадимовна, жившая в США, занимавшаяся литературоведением и имевшая связи с московских литературных кругах (34). Она была замужем за американцем Генри Карлайлем (35), который являлся сыном Томаса Карлайла (36).

Ольга Вадимовна уже собиралась в обратный путь, когда ей (не позднее 23 апреля) позвонил Л. З. Копелев и пригласил к себе в гости, загадочно сказав: «Будет еще некто» (37). На следующий день утром в 10.00, когда Ольга Вадимовна пришла к Л. З. Копелеву, у него, кроме Р. Д. Орловой и Ю. Ф. Карякина, она впервые увидела Александра Исаевича (38). Описывая эту встречу, О. Карлайл отмечает, что отправившийся ее провожать Л. З. Копелев по дороге заговорил с нею о А. И. Солженицыне, «он твердил: „Александру Исаевичу нужна Нобелевская премия. Это крайне важно, Ольга Вадимовна, прошу Вас примите это к сведению. Надо во чтобы то ни стало постараться организовать“» (39).

Просьба повергла О. Карлайл в изумление. И потому, что к этому времени имя А. И. Солженицына за границей было еще мало известно, и потому, что все его литературные сочинения помещались в одном небольшом томике. Если это свидетельство соответствует действительности — а Л. З. Копелев после публикации воспоминаний О. Карлайл не поставил его под сомнение — получается, что идея выдвижения кандидатуры А. И. Солженицына на Нобелевскую премию возникла уже в 1967 г., что она появилась в нашей стране и что с самого начала не имела никакого отношения к литературным заслугам писателя.

В тот же день у Н. И. Столяровой О. Карлайл еще раз встретилась с Александром Исаевичем. На этот раз он пошел ее провожать сам. По дороге жаловался на преследования КГБ и невозможность публикации своих произведений. Одновременно рассказал своей спутнице о том, что некоторое время назад «в Рязань… проникла группа югославских (вероятно, это ошибка, и нужно читать — словацких — А.О.) журналистов» и он передал одному из них «рукопись „Ракового корпуса“». Открыв эту тайну, Александр Исаевич обратился к Ольге Вадимовне с просьбой помочь ему с изданием за границей романа «В круге первом». Тогда же он сообщил ей о готовящемся «Письме съезду» писателей (40).

Согласившись помочь, О. Карлайл по дороге домой заехала к отцу в Женеву и забрала у него хранившиеся с осени 1964 г. «три коробочки» микрофильма романа «В круге первом». «К концу мая, — пишет она, — с помощью фотоувеличителя я прочла значительную часть романа». (41). Тогда же она посвятила в это дело двух своих друзей: бывшего дипломата Томаса Уитни[25] и журналиста Гаррисона Солсбери (42). Когда-то «Том, — отмечала О. Карлайл в своих воспоминаниях, — возглавлял отдел экономики в посольстве США в Москве», был женат на русской, которой до 1953 г. не разрешали покинуть СССР, на начальной стадии он мог поддерживать проект материально (43). Гаррисон Солсбери в рассматриваемый период занимал должность помощника главного редактора одной из крупнейших американских газет «Нью-Йорк таймс» (44).

Оба проявили интерес к полученной информации. «В июне 1967 г., — пишет О. Карлайл, — текст с пленки был распечатан на 504 глянцевых страницах крупного формата в двух экземплярах. Вскоре Том Уитни вплотную сел за перевод», а «в июле пришло известие от Солженицына: он хотел, чтобы роман „В круге первом“ вышел зимой 1968 г.» (45). Если учесть связи Т. Уитни и Г. Солсбери, а также самой О. Карлайл, которая, по некоторым данным была знакома с братьями Робертом и Эдвардом Кеннеди (46), получается, что весной-летом 1967 г. за границей начал раскручиваться влиятельный маховик поддержки А. И. Солженицына.

Из Москвы Александр Исаевич вернулся в Рязань, а затем 26 апреля вместе с Натальей Алексеевной отправился в Борзовку (47) и продолжил работу над «Теленком» (48). По свидетельству Н. А. Решетовской, «писал целыми днями, по восемь-двенадцать страниц, закончив рукопись точно седьмого мая снова в Рязани» (49), куда он приехал накануне, 6 мая (50).

А пока А. И. Солженицын работал над «Теленком», Наталья Алексеевна печатала «Письмо к съезду». «…восьмого утром, — пишет она о муже, — он едет в Москву и Ленинград подготовить друзей к акции, которую собирается предпринять. С собой, — вспоминала Н. А. Решетовская, — берет сто пятьдесят отпечатанных мною писем. Остальные сто будут напечатаны в Москве» (51).

В Ленинграде А. И. Солженицын пробыл два дня (9 и 10 мая). С кем он здесь встречался и какие вел переговоры, неизвестно. Можно лишь предположить, что во время этого приезда он забрал у Е. Д. Воронянской перепечатанный текст «Архипелага» (52). Не исключено, что тогда же журнал «Звезда» вернул ему его повесть «Раковый корпус» (53). Не решился печатать ее и журнал «Простор» (54).

«Поездка, — пишет Наталья Алексеевна, — уложилась в четверо суток. Двенадцатого мая Александр Исаевич уже блаженствует в Борзовке. Пишет оттуда, что очень устал» (55).

Но блаженствовал он здесь недолго и буквально через несколько дней снова отправился в Москву, где остановился на квартире Чуковских (56). Шли последние приготовления к рассылке «Письма». Несмотря на то, что оно было отвезено в Москву утром 8-го, под ним стоит дата — 16 мая 1967 г. (57). «Я, — пишет А. И. Солженицын, — рассылал письма лишь в последние пять дней», т. е. начиная с 17-го числа (58). «Список, кому рассылать, я долго отрабатывал, каждую фамилию перетирая. Надо было разослать во все национальные республики и по возможности не самым крупным негодяям (ставка на помощь национальных окраин у меня, впрочем, сорвалась — не нашлось там рук и голосов); всем подлинным писателям; всем общественно-значительным членам союза. И, наконец, чтобы список этот не выглядел как донос, — припудрить самими же боссами и стукачами» (59). И хотя полный список адресатов нам неизвестен, имеются сведения, что он включал в себя не менее 250 человек (60).

Непонятно, почему, имея на руках 150 экземпляров письма уже 7 мая, А. И. Солженицын начал рассылать его только через полторы недели. Очень странно и то, что оно расылалось по домашним и официальным адресам, в связи с чем многие адресаты разминулись с ним по дороге на съезд (61). Это не позволило сторонникам А. И. Солженицына согласовать свои действия и организованно выступить на съезде.

Вечером 18 мая в Москву приехала Наталья Алексеевна, остановилась она у Штейнов (62). На следующий день утром сюда пришел Александр Исаевич. Он принес весть об отставке В. Е. Семичастного с поста председателя КГБ и назначении на его место Ю. В. Андропова (63). Обращает на себя внимание, что незадолго перед тем был освобожден от обязанностей секретаря ЦК КПСС А. Н. Шелепин (64). Обе отставки ничем не мотивировались (65). Это придает правдоподобность версии, будто бы названные лица подозревались в намерении отстранить Л. И. Брежнева от власти (66).

19 мая, в пятницу, А. И. Солженицын и Н. А. Решетовская посетили Л. З. Копелева (67), потом П. Л. Капицу (68). Следующие два дня Александр Исаевич провел в Переделкино (69). «…советуется с Чуковским, Кавериным и другими писателями», комментировала этот факт Наталья Алексеевна (70).

21 мая в Переделкино Александр Исаевич направил Павлу Личко новое письмо, в котором опять касался опубликованного интервью с ним и заканчивал его словами: «…Желаю Вам с Мартой успеха в начатой Вами работе». «Под „работой“, — пишет Н. Бетелл, — он подразумевал перевод оставшейся части „Ракового корпуса“, который в то время готовила невестка Павла Магда Такачова» (71).

IV Всесоюзный съезд писателей СССР открылся 22 мая (72), завершился 27-го (73). Письмо А. И. Солженицына на нем не обсуждалось, но первом заседании нового Секретариата Правления Союза писателей СССР, которое состоялось 29-го (74) было решено встретиться с А. И. Солженицыным и обсудить его «Письмо к съезду» (75).