Атмосфера в следующем вагоне была такой же разогретой и возбужденной, как в личном вагоне мистера Нордструма, но гораздо менее утонченной. Это был ковбойский вагон. Никакой роскошной мебели, ламп и ковров; только скопище мужиков, вместо мебели — душистое сено и сосновая стружка вместо ковров. Под потолком качался одинокий фонарь. Под ним — кружок орущих и вытягивающих шеи, чтобы увидеть какое-то зрелище. В общем гвалте высокий голос вел обратный отсчет: «Пятнадцать… четырнадцать… тринадцать…»

Сквозь крики и счет пробивался другой звук: странное, тихое гудение.

Джордж и Сандаун встали на тюк позади зрителей. Мне хватало роста, чтобы видеть и без этого. В дыму и сумраке я разглядел, что отсчет ведет стоящий в центре круга худой человек с карманными часами. По краям, друг против друга, сидели на корточках двое.

Странное приглушенное гудение исходило от меньшего из них. Он держал во рту всю голову черного петуха и, гудя, вдувал в него воздух, словно это была какая-то волынка в перьях. Его рябой оппонент держал толстого огненно-рыжего петуха между сжатыми коленями. Петух пернатой пружиной ярости рвался вперед. Иначе как с помощью коленей рябой не мог удержать его от нападения до того, как кончится отсчет.

— Я видел, как дерутся эти рыжие, — сказал Сандаун, — Они сильные.

— Этот старый мешок с требухой? — возразил Джордж, — Да любому видно — ерепенится и топорщится, а на самом деле трус.

— Ты не знаешь птиц, — безучастно отозвался Сандаун.

— Да? Поспорим?

Индеец посмотрел на него заинтересованнее.

— На что?

Чем ближе отсчет подходил к началу, тем громче галдел народ. Джордж наклонился и что-то прокричал индейцу на ухо. Индеец кивнул.

— …три… два… один… Пускайте!

Гудящий вынул изо рта голову черного петуха и повернул его к противнику. Обалделый петух неуверенно сделал несколько шагов. Красный яростно налетел на него, опрокинул на спину. Болельщики красного гикали и трясли деньгами, зажатыми в кулаках. Красный развернулся и снова налетел на маленького. Хозяин черного петуха перестал гудеть и огорченно стонал, глядя, как его птица лежит кверху лапами в стружках и моргает. Рыжий снова развернулся и набросился на него. Замелькала сталь; несколько секунд он полыхал над несчастной темной птицей, как пламя, пляшущее на конце фитиля. И вдруг словно черный порыв ветра задул пламя. Рыжий сам опрокинулся на спину, вспоротый от глотки до живота. Обалделый черный петух перекатился на бок и встал. Он сделал два неуверенных шага, клюнул распоротого врага в помутневший глаз — победный клевок — и повалился рядом мертвый. Я даже не видел удара, который убил большого рыжего.

— Лезвия — Сандаун плюнул, сердито глядя на шпоры мертвых петухов, — Я думал, на них шипы, а не лезвия. Иначе не стал бы спорить.

Джордж ухмыльнулся.

— Похоже, большая лысая обезьяна согнула удачу в твоем волшебном центе. С нечеловеческой силой. Может, теперь это неудачный цент…

— Нет, — сказал Сандаун. Он сошел с тюка и сел на него, горестно глядя на свои ноги. — Просто это был неудачный удар. — Затем он обратил мрачный взгляд на меня, как учитель оборачивается от доски к ученику. — Никогда не держи пари, если у птиц мексиканские лезвия на шпорах. Никакого запаса прочности при лезвиях. С шипами ты можешь получить неудачный удар и драться дальше.

— Вот в чем беда с вами, краснокожими, — объявил Джордж. — Никогда не можете признать, что вас победили. Скидывай их.

Сандаун скинул их. Через несколько минут мои сапоги горделиво шагали по сосновой стружке и петушиным перьям, но теперь на ногах Джорджа. Я шел следом — мне не терпелось увидеть, что ждет нас дальше. Сандаун остался сидеть на тюке и смотрел на согнутый цент у себя на ладони. Он сказал, что будут еще бои с шипами и он попробует немного отыграться.

В тамбуре следующего вагона я спросил Джорджа о чуде этого другого силача.

— Сандаун сказал, он может гнуть монету без пальцев.

— Это родственник Сандауна из якима[16], Монтаник, — сказал Джордж, — Пастор Монтаник. Но бог с ним, нам надо познакомиться с чудесами, которые поближе. — И распахнул дверь.

За ней нам открылось неожиданное зрелище венского вальса.

Вагон был устроен как благородный бальный зал, весь в бархате и орехе. Вдоль стен горели керосиновые лампы под абажурами, и богато одетые пары кружились под смутную музыку Штрауса. Эти одышливые звуки выпускала из себя украшенная золотыми листьями фисгармония. Джордж замешкался на секунду, смущенный изысканностью общества, потом храбро улыбнулся мне и вошел.

Улыбка быстро потухла за порогом. Одна за другой пары останавливались и упирались в него взглядом. Золотая фисгармония всхлипнула и умолкла. Джордж сдернул свой большой желтый стетсон и стал извиняться за наше вторжение, запинаясь и шаркая ногами, как батрак. Навстречу ему шагнули седой, с морщинистым лицом скотовод и его жена.

— Добрый вечер, мистер Флетчер, — сказал он, протянув мозолистую руку.

Когда они обменялись рукопожатием, атмосфера в вагоне изменилась словно по волшебству. Нахмуренные лбы разгладились. Поджатые губы заулыбались. Фисгармония оправилась от шока и снова запыхтела.

— Добрый вечер, мистер Келл. Рад вас видеть, и это правда.

— И я тебя, Джордж. Новые сапоги?

На лице Джорджа появилась привычная широкая улыбка. Он нагнулся, задрал штанины и показал звезды и полосы на красивых сапогах.

— Для меня новые, — сказал Джордж, с улыбкой бросив взгляд в мою сторону, — Любезно с вашей стороны, что вы заметили, мистер Сесил, — Он повернулся к женщине и отвесил поклон, — Добрый вечер, миссис Келл. Танцевали мимоходом, мы с молодым другом. Простите великодушно, что помешали.

Миссис Келл подала длинную изящную руку.

— Добрый вечер, Джордж. И желаю удачи. Весь город в ожидании вашего успеха.

Джордж прижал шляпу к груди.

— Спасибо, миссис Келл, — почтительно сказал он. — Надеюсь, не огорчу их.

Он подтянул меня вперед, чтобы представить. Ее узкая ладонь была теплой и мягкой, в отличие от заскорузлой мужниной. Она напомнила мне руку одной из моих теток, и я почувствовал укол в груди.

Перекинувшись несколькими словами, мы распрощались и пошли между танцующими, извиняясь налево и направо. Я не понимал, всех тут знает Джордж или нет, да и не очень это меня занимало. Я все еще думал о Келлах. Вот достойные люди, ничем не уступающие ни одному из тех благородных южан, с кем мне доводилось встречаться. Келл среди здешних был человеком особого покроя — необыкновенным, но совсем не в том смысле необыкновенным, как Буффало Билл или Готч. Достоинство ветерана войн с индейцами поистрепалось и поблекло, как старая банкнота. В Готче ничего фальшивого не было, но он не вполне укладывался в обычные представления о homo sapiens. Сесил Келл показался мне и особенным, и в то же время обычным — благородным человеком, но обеими ногами стоящим на земле.

Когда мы добрались до конца вагона, я напомнил Флетчеру, что Сандаун все еще смотрит петушиные бои.

— У него может целая ночь уйти, чтобы натянуть мои сапоги, — сказал Джордж. Он опять говорил шепотом. — Кстати, у тебя осталось еще сколько-нибудь Важных Зеленых?

— Немного осталось, — признал я.

Он взял меня под руку.

— Хорошо. Дядя Джордж покажет тебе, как сделать из этого немного целую уйму, — И направился в следующий вагон.

Это был спальный вагон, и в нем — ни души. Все либо спали, либо гостили в других вагонах. Проход вдоль окон был так узок, что нам пришлось идти гуськом. Когда Джордж прошел на цыпочках мимо одного из купе, дверь позади него открылась и из нее выдвинулась немыслимая кипа белья на двух маленьких ножках. Я решил помочь.

— Давай помогу, мальчик.

Я принял кипу, и передо мной оказалось лицо красивой азиаточки. Под моим взглядом оно стало быстро менять цвета, как китайский фейерверк. Вагон шатнуло, и ей, чтобы не упасть, пришлось обхватить меня за талию. Я почувствовал, что на моем лице тоже начались пиротехнические явления.

— Спасибо, большое спасибо, — с запинкой сказала девушка. Она стала обходить меня, приговаривая: — Добрый вечер, большое спасибо. — Она увидела Джорджа и радостно повернулась к нему, — А, добрый вечер, мистер Флетчер.

— И вам добрый, мисс Сью Лин, — сказал он, — Это мой новый товарищ. Мятежник Джонни Нашвилл Третий.

Меня качало вместе с кипой, но будь я неладен, если позволю ему шутить надо мной.

— Джонатан Спейн, мэм, — поправил я, — Джонатан Э. Ли Спейн. Счастлив познакомиться. Очарован.

Я пустил в ход всю галантность, какую мог призвать на помощь, — мне страшно захотелось познакомиться поближе с этим разноцветным блуждающим огоньком.

Джордж игнорировал и мою галантность, и мое желание.

— Сью, золотко, где остальная прислуга? — тихо спросил он, — Попряталась?

Она ответила так же тихо, только тонким голосом:

— Вы, может быть, пойти в ту сторону, куда идете. Может быть, в том вагоне. Может быть, последняя дверь. Мне надо идти в другую сторону.

Она протянула руки к белью, поезд снова качнул ее ко мне — всего лишь легкое касание, — но огонь разгорелся во мне с новой силой. Джордж дернул меня за рукав.

— Ну ладно, мистер Очарованный. Ты, может быть, пойти со мной в ту сторону. Если не собираешься тут стоять и глазеть, как рыба на крючке.

Следующий вагон тоже был спальный, но более старый, и часть его занимали служебные помещения. На дверях были свежие надписи жирным цветным мелом: КЛАДОВАЯ, ТЕЛЕГРАФ, АВАРИЙНОЕ СНАРЯЖЕНИЕ. На последней двери значилось: ТОЛЬКО ДЛЯ Ж. Д. ПЕРСОНАЛА. Джордж приоткрыл ее, и мы заглянули внутрь. В помещении висела пыль, и полукругом, молитвенно, на коленях стояли люди. На полу было расстелено индейское одеяло с зигзагами, и, словно в алтаре, горел фонарь тормозного кондуктора. Я увидел черные лица и жесткие форменные пиджаки официантов, проводников, поваров, судомоев. Обслуга. Они не молились, они играли. По одеялу катались кости, туда и сюда перемещались зеленые бумажки. Игроки вели себя азартно, чертыхались, ликовали, призывали на помощь Даму Фортуну — но всё шепотом. Джордж со стуком распахнул дверь и ворвался с криком:

— Шабаш! Кончай игру!

Произошло смятение. Руки похватали деньги, люди вскочили на ноги. Потом они увидели, кто это гаркнул на них.

— Нелегкая тебя возьми, Джордж Флетчер! — крикнул один из игроков, — Нашел когда дурака валять!

— Правда, Джордж, — поддержал его человек постарше, с хмурым лицом. Он один не поднялся с колен, — Шутка дурного вкуса.

— Приношу извинения, ваше преподобие Линкхорн, — Джордж снял шляпу и смиренно поклонился. — Черт меня под руку толкнул, как говорил мой папа. Подурачиться захотелось, не удержался.

— У черта в дураках служить не годится, — сказал коленопреклоненный голосом, похожим на далекий похоронный колокол. Это был худой человек с печальным ртом, в очках с золотой оправой и в костюме, таком же черном, жестком и пасмурном, как его лицо. — Особенно человеку, который почти у всех успел походить в дураках.

— Да, ваше преподобие, сэр, — покаянно отозвался Джордж. Потом, повеселев, помахал рукой, как бы разгоняя пыль. — Не впустить ли вам немного свежего воздуха в вашу пыльную игру?

При этом вопросе его преподобие оживился.

— Свежая кровь никогда не помешает.

— Хорошо. А то у меня тут дятел, такой желторотый, что всех нас может сделать богачами.

Джордж втянул меня в душный отсек. Я был еще разгорячен после встречи с Сью Лин, не говоря уже о симпатическом смешении двух бокалов шипучки с желтым самогоном тети Рут, так что, боюсь, язык повиновался мне еще хуже обычного. Его преподобие Линкхорн наклонился, чтобы разглядеть поближе, — но не меня. Он щурился за очками на ноги Джорджа.

— Новые сапоги, брат Флетчер? Или ты опустился до осквернения могил?

— Нынче вечером Дама Фортуна заботилась о моих нуждах. Эти сапоги выиграны честно и благородно, спросите Нашвилла.

Его преподобие серьезно посмотрел на меня, и я серьезно кивнул в ответ. Он поднял кости и похлопал ладонью по одеялу.

— Так примите участие, братья. Дорогие друзья и братья, всех прошу… — Он окинул взглядом остальных, — Преклоним колени и посмотрим, упорствует ли мисс Фортуна в своих непристойных ухаживаниях за братом Флетчером.

Я стал на колени рядом с его преподобием и расстегнул рубашку для быстрого доступа к поясу с деньгами. Джордж присел рядом, взял у меня купюру и у Линкхорна — кости. Подул на кубики.

— Темные дамочки, повернитесь к нам лицом. Семеркой и одиннадцатью. И к черту дюжину[17]. Послушаем, что вы скажете, кости.

Рука его описала широкий круг, и кости покатились по одеялу. Змеиные глаза[18]. Джордж застонал, кружок заулюлюкал. Я зевнул. Все эти игроки в разных вагонах перетасовались у меня в голове. Паровоз дал долгий печальный гудок, колеса стучали у нас под коленями. Помню, что тоже бросал раз или два, но было трудно сосчитать очки и упомнить ставку. Я продолжал зевать. Выпитое, бормотание соседей в тесном отсеке, темные фигуры, душное тепло — все это погрузило меня в сонное оцепенение. Лица сделались окороками, висящими у нас в коптильне, где мне не полагалось играть — по крайней мере, с детьми батраков. Кости — двумя моими лучшими выбивальными шариками. Индейское одеяло — кругом, процарапанным на земляном полу коптильни, и я выбивал из круга рубиновые, мраморные и прозрачные и забирал в пухнущий мешочек у себя между коленями.

Я осознал, что игра кончилась лишь тогда, когда тугой, холодный свежий ветер вывел меня из забытья. Я снова был на крыше вагона! В серой скорлупе рассвета обозначилась фигура Джорджа, ползшего по-крабьи, боком. Одной рукой он тянул за собой женщину, Луизу, в другой держал лосиные сапоги Сандауна. Луиза сжимала на груди края наброшенного на плечи одеяла с зигзагами. Оно хлопало на ветру, Луиза смеялась и взвизгивала.

— Господи Иисусе, не могу поверить, что дала уговорить себя. Ты настоящий змей, Джордж Флетчер, о господи!..

Паровоз откликнулся, и пара провалилась в лунную пшеницу.

Сандаун уже был в нашем скотском вагоне, лежал, завернувшись в свое одеяло. Джордж и повизгивающая Луиза повалились рядом с ним на индейское с зигзагами. Я сел на свое одеяло и принялся стягивать сапоги — мои собственные сапоги. Оказалось, я лучше играю в шарики, чем думал.

Сандаун открыл глаза:

— Чертовски красивые сапоги.

Я поставил их в ящик под брезент. Паровоз загудел, я откинулся на седло. Жемчужная лента дыма пересекла диск луны. Паровоз пыхтел. Когда я очнулся, пыхтел он реже, мы останавливались. Небо было убийственно ярким, и глазами, красными, как солнце, я впервые увидел Пендлтон.