Жаклин Монсиньи

Божественная Зефирина

ПРОЛОГ

НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ

На широкой кровати под кружевным балдахином глубоким сном роженицы спала красивая молодая женщина. Умиротворенная улыбка озаряла нежное лицо, обрамленное рыжими волосами с медным отливом, которые пенились, будто самый игристый сидр.

В колыбели с золочеными фигурками и короной над изголовьем тем же мирным сном, что и его мать, спал ребенок, все еще связанный с ней невидимой пуповиной.

В высоком каменном камине тлел дубовый ствол, бросая красноватые отблески на гобелены, украшавшие стены комнаты. За окнами в эту ночь 1 апреля 1509 года ярилась снежная буря.

В деревенских хижинах сервы и вилланы[1] весело отмечали при свечах Новый год[2], так хорошо начавшийся, несмотря на стужу и непогоду. Иначе и быть не могло – рождение первого ребенка в замке Сен-Савен предвещало празднества и увеселения, а также многие щедроты со стороны хозяина.

Церковный колокол пробил час ночи. Топот лошадей, промчавшихся галопом по старому подъемному мосту, долетел до башни Трех голубок, где почивала молодая женщина.

Еще не вполне проснувшись, она пошевелилась, а затем открыла глаза, более зеленые, чем изумрудный медальон, висевший у нее на шее. Это было странное и великолепное украшение, с которым она никогда не расставалась. На конце очень длинной цепочки из тончайшего золота, разделенной на пятьдесят пластинок, усыпанных драгоценными камнями, сверкал огромный изумруд величиной с орех, перевитый оправой в виде змеи с человеческой головой.

– Роже… – вздохнула прелестная юная мать, улыбаясь своему счастью.

Ей было двадцать лет, и самый прекрасный кавалер при дворе был ее мужем. Первенцу, которого она только что произвела на свет, предстояло возглавить длинную вереницу детей, чьи звонкие голоса вскоре оживят аллеи парка, окружавшего старинный замок ее предков.

Лошадиный топот постепенно стихал, удаляясь по направлению к Блуа.

Молодая женщина потянулась на своем ложе, словно мурлыкающая кошка. Она знала, что Роже вместе с верным оруженосцем Ла Дусером покинули дом, невзирая на поздний час, дабы немедленно известить их величества о рождении ребенка. Вне всякого сомнения, уже завтра утром король Людовик XII и королева Анна Бретонская лично навестят свою дорогую крестницу Коризанду.

Глаза у нее слипались, и она смежила веки, готовясь снова заснуть, как вдруг зловещий скрежет, исходивший от очага, заставил ее поднять голову. Перемычка тяжелого, сложенного из камней, камина, казалось, дрогнула.

Думая, что это ей чудится, молодая женщина торопливо поднесла тонкую руку ко лбу. Быть может, у нее начался жар? Но нет, кожа была столь же свежей, как июньский персик. В тишине, обволакивающей будто вата, едва нарушаемой потрескиванием тлеющего дерева, камин раскрылся, и резные львы, стоящие по бокам, сдвинулись с места. Коризанду била дрожь, кровь ее застыла от ужаса. Не в силах шелохнуться, парализованная страхом, она даже не подумала дернуть шнур звонка. Словно птица, зачарованная змеей, несчастная смотрела на черную тень, возникшую из зияющей дыры. Бесшумно скользя по полу, призрак приблизился к кровати под балдахином и слегка приподнял закрывавший его лицо черный капюшон.

– Ты… ты… – прошептала молодая женщина, не веря своим глазам.

– Да, Коризанда… Я позабочусь о тебе… Сначала о тебе… Потом о НЕМ.

Прошептав эти слова и быстро взглянув на колыбель, призрак вытащил из длинного рукава позолоченный пузырек. Быстрым движением он снял колпачок и, прежде чем молодая женщина успела поднять руку, чтобы защититься, окропил ей лицо и уши маслянистой жидкостью.

И под спокойным взглядом призрака произошло ужасающее превращение. С губ Коризанды сорвался невнятный стон, прекрасное лицо, искаженное от боли, сморщилось и вспухло, глаза, вспыхнувшие внезапным огнем, вылезли из орбит. Она хотела закричать, позвать на помощь – но внезапно отяжелевший и переставший ворочаться язык не дал ей произнести ни слова.

– Спи… спи спокойно, моя дорогая Коризанда.

Призрак ухмыльнулся и сорвал с шеи своей жертвы медальон с изумрудом.

– О, наконец-то! Наконец-то ты мой! – прошептал демон, целуя огромный камень, а затем, не обращая больше внимания на конвульсии несчастной женщины, распростертой под роскошным балдахином из кружев и парчи, обернулся к резной колыбели. Над ребенком Коризанды нависла зловещая тень.

Появившийся из камина человек распахнул черный плащ и вытащил белый сверток, который столь походил на другого младенца, что можно было обознаться. Призрак приготовился положить его на место новорожденного, в кроватку с короной. Будто почуяв опасность, новорожденный в своей колыбели начал испускать пронзительные крики.

Тотчас же раздался звук торопливых шагов по плитам коридора.

У призрака было время только на то, чтобы проскользнуть за шелковую драпировку в свободное пространство между кроватью и стеной. Дверь отворилась и в комнату ворвалась крепкая краснощекая женщина в белом чепце, с грудью, распиравшей зашнурованную блузу.

– Маленькое сокровище уже проголодалось… Ах, боже мой, госпожа маркиза, что с вами? – вскричала кормилица, испуганная внезапным изменением, произошедшим с ее госпожой. Она уже хотела бежать за помощью, но Коризанда, собрав всю свою энергию, уцепилась за нее своими пылающими от жара руками.

– Она… Это она… Спаси мою Зефирину… Спаси ее… – едва смогла произнести несчастная, чье искаженное мукой лицо покрывалось фиолетовыми пятнами и распухало на глазах.

– Малышка чувствует себя хорошо, она как раз хочет пить, госпожа маркиза… Это вы, Пресвятая Дева, это вы! – лепетала, заикаясь, Пелажи. – Ах! Бертиль… Бертиль… Ради Святого Маглуара, где ты? Иди скорей…

Ложным образом истолковав отчаяние, которое заволакивало уже померкшие глаза бедной Коризанды, славная женщина вырвалась из судорожных объятий и побежала к коридору, в растерянности не заметив зияющей дыры в камине.

Путь был свободен. Черный призрак выскочил из своего укрытия и вновь склонился над колыбелью.

– Малышка?.. Так значит, ты – девочка? Проклятый скорпион… Это все меняет…

Медлить было нельзя. Торопливые шаги по плитам доносились из комнаты стражи. Не теряя более времени, призрак запахнул плащ, спрятав свой сверток в белых пеленках, и исчез в черной дыре.

В следующую секунду резные львы вновь тихо заняли свое место, и даже самый искушенный глаз не смог бы заметить наличие тайного механизма.

Ученые люди: врачи, аптекари и даже деревенские знахари, – призванные маркизом к изголовью его нежной супруги, объявили, что они бессильны. Они считали, что маркизу де Багатель по неизвестной причине поразила «болезнь опаленных»[3] – прискорбный недуг, который обычно свирепствовал в самых бедных лачугах. Никто не подумал о яде. Кому могла понадобиться смерть кроткой маркизы?

Через два дня после этой трагической ночи прекрасная Коризанда угасла в полном безмолвии, не приходя в сознание; лицо ее было изуродовано и покрыто странными гнойниками.

Только в тот момент, когда священник в последний раз благословил бренные останки, было замечено исчезновение драгоценного медальона.

Стремительно проведенное следствие очень быстро свелось к обвинению двух женщин, которые постоянно прислуживали маркизе. Кормилица Пелажи и служанка Бертиль были строго допрошены оруженосцем маркиза; обе все отрицали, крича о своей невиновности в этом злодеянии.

К несчастью, один из садовников замка, папаша Коке, нашел медальон, вскрытый и выпотрошенный, в соломенном тюфяке Бертиль. Напрасно бедная девушка вопила, рыдала и клялась Иисусом Христом, что она невиновна, – никто не хотел ей верить, и протесты только ухудшили ее положение.

Ее схватили и бросили в подземный застенок. Королевский прокурор собирался подвергнуть ее пытке, чтобы заставить не только признаться в совершенной краже, но и раскрыть, что же она взяла из медальона, прежде чем приказать колесовать ее до смерти на деревенской площади. Тогда серв Генноле, отец Бертиль, чьи предки вот уже двести лет были крепостными на землях замка, бросился в ноги маркизу.

Удрученный горем Роже де Багатель не захотел еще более омрачать эти ужасные дни. В сущности, что значило для него это украшение? К тому же оно было найдено. Маркиз, таким образом, удовлетворился тем, что выгнал Генноле с дочерью-воровкой на дорогу, еще покрытую льдом в эту позднюю весну. О, страшная весна! Если бы маркиз подумал о последствиях! Какой-то странствующий монах нашел в десяти лье от замка, на замерзшем берегу королевского пруда, труп Генноле, полусъеденный волками. От несчастной Бертиль не осталось ничего, кроме клочка юбки из голубой саржи.

У маркизы Коризанды, богатой наследницы огромного состояния, не было родных, кроме сводной сестры Генриетты, незаконнорожденной дочери ее покойного отца, графа де Сен-Савена. Роже де Багатель туманно припоминал, что видел во время чудесной помолвки с Коризандой высокую черноволосую девушку со строгим лицом под капором, но больше он ее не встречал. Эта набожная девица думала только о молитвах и о спасении души. В то время, когда состоялась свадьба ее сестры, она добровольно заточила себя в монастырь Сен-Савен, став в нем настоятельницей. Этот монастырь был великодушным даром Коризанды.

Накануне похорон посланец маркиза отправился верхом в монастырь, чтобы предупредить затворницу о постигшем ее горе. Рано утром он вернулся со странным известием: аббатиса Генриетта де Сан-Савен исчезла 29 марта. Сестры-монахини полагали, что она утонула в реке во время паводка.

В парке замка Сен-Савен был воздвигнут надгробный памятник в виде ангела из белого мрамора, и Роже решил впредь навсегда покинуть эти проклятые места.

Молодой маркиз обосновался в маленьком поместье Багатель, в окрестностях Амбуаза. Удалившись от ставшего для него зловещим королевского двора в Блуа, он сблизился с наследником престола Франциском Ангулемским, герцогом Валуа. Время не смягчило горечь утраты. Он не желал видеть ребенка, который, по его разумению, стоил жизни его дорогой супруге. Одна лишь славная Пелажи с неустанной преданностью заботилась о маленькой девочке. Зефирине было два года, когда она случайно познакомилась со своим отцом. Обладая уже тогда большим чувством независимости, Зефирина ускользнула из-под бдительной охраны своей кормилицы. Маленькими семенящими шажками, путаясь в длинном платье из льняной египетской ткани с вышивкой в виде кистей розовой сирени, она шла по опушке леса в сопровождении своего друга – большого пса Балтазара. Внезапно звук хлопающих крыльев заставил ее поднять глаза к вершинам столетних вязов. Какая-то мощная хищная птица с гигантским по сравнению с ростом ребенка размахом крыльев парила прямо у нее над головой. Хищная птица, казалось, колебалась; затем она, ловкая и быстрая как молния, спикировала прямо к Зефирине, в то время как трусливый Балтазар, испугавшись страшного противника, поджал хвост и спрятался в кустах боярышника.

Оставшись в одиночестве перед соколом с жестокими глазами, который только что сел у ее ног на каменистой дороге, Зефирина, не сознавая опасности, лепетала:

– Холосенькая птицка…

Она гладила своей тоненькой ручонкой голову хищника, очень удивленного тем, что не внушает страха.

Лошади, пущенные галопом, быстро мчались по сырой земле и подлеску. Должно быть, охота была очень оживленной – два всадника, выскочившие из леса, разом спрыгнули со своих покрытых пеной лошадей.

Раздался свист, следом за ним – резкий приказ:

– Сюда, Коннетабль!

Один из охотников протягивал свою кожаную рукавицу, утыканную острыми шипами. Сокол, покорный и, возможно, разочарованный, взмахнул крыльями, чтобы вернуться на руку своего хозяина. Последний тотчас же набросил черный колпачок на голову хищной птицы. Приняв эту меру предосторожности, он наклонился с высоты своего роста к Зефирине.

– Уф, с ней все в порядке… Ты знаешь, кто этот ребенок, Багатель? – спросил молодой человек, обернувшись к своему спутнику.

– Хм… Я думаю, что это моя дочь, монсеньор, – ответил Роже с очень смущенным видом.

– Ты думаешь… Какой странный отец… Ты не очень испугалась, малышка?

Прижавшись к мускулистой ноге дофина, ставшего на колени перед малюткой, Зефирина мурлыкала, как заблудившийся котенок. Она с интересом рассматривала безбородое и безусое лицо Франциска де Валуа, затем легонько провела пальчиком по его длинному орлиному носу, заявив с очень довольным видом:

– Ты красивый… Дофин звонко рассмеялся:

– Клянусь красной чумой, эта малышка уже умеет разговаривать с мужчинами.

Не только юный принц был очарован. Умиленный, покоренный и внезапно пришедший в восхищение маркиз лишь сейчас заметил, что со своими большими изумрудными глазами и рыжими кудрями девочка была живым портретом прекрасной Коризанды. Но в отличие от нежной матери и несмотря на доброе маленькое сердечко, Зефирина обладала диковатым и вспыльчивым характером, которым она, видимо, была обязана далекой молдавской прародительнице, чью героическую историю любил рассказывать Роже: эта юная амазонка, оставшись одна в своем замке на Дунае, обратила в бегство тридцать турецких янычар!

Пелажи часто приглядывалась к своевольному ребенку, и под чепцом на лбу у нее появлялась тревожная морщинка, ибо славная женщина не могла забыть ту трагическую ночь. Она все время пыталась понять своим трезвым крестьянским умом последние слова бедной госпожи: «Она… Это она… Спаси мою Зефирину, спаси ее…»

В святую Пятницу[4], перед причастием, Пелажи, не сдержавшись, открылась кюре из Амбуаза, который посоветовал ей превозмочь боль воспоминаний и рассказать обо всем маркизу де Багатель.

Набравшись храбрости, Пелажи постучала в дверь комнаты своего господина. Роже ее внимательно выслушал, затем обхватил голову обеими руками:

– Не думай об этом больше, Пелажи, моя супруга бредила. Кто может желать зла нашей маленькой Зефирине? Готовятся большие события. Битва, которая может стать решающей для судьбы нашей страны, неизбежна. Новое блистательное правление скоро изменит наши судьбы. Мою дочь ждет прекрасное будущее, – добавил Роже де Багатель, глядя сквозь тонкие планки оконного переплета на беззаботного ребенка, игравшего под старыми дубами парка.

И действительно, казалось, что Зефирину вела за собой триумфальная звезда, поднимавшаяся на небесном своде, чье стремительное восхождение не смог бы остановить ни один человек на земле.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

САЛАМАНДРА

ГЛАВА I

ИЗБАЛОВАННАЯ ДЕВОЧКА

– Она пытается убежать!

– Если ты ошибаешься, она умрет, – прошептала Зефирина тоненьким взволнованным голоском.

– Уверяю тебя, что нет! Папаша Коке сказал, что она обладает волшебной силой. Если у нее отрезать голову или лапки, они отрастают; даже глаза у нее восстанавливаются, а если она замерзнет во льду, ее можно отогреть на снегу. Тс-с! Смотри, Зефи…

Юные заговорщики опустились на колени прямо на утрамбованную землю, чтобы наблюдать как можно ближе это зрелище. Странное существо, похожее на ящерицу с гребешком на спине, размером не более ладони, крутилось на месте, окруженное со всех сторон горящей соломой, очень неосторожно подожженной под крытым гумном.

Разумно и терпеливо бедная саламандра безнадежно пыталась найти выход. Не найдя его, она, казалось, внезапно смирилась и поняла, что только храбрость может помочь ей выбраться из этого отчаянного положения. Долгая дрожь прокатилась волнами по ее черной блестящей спине, а золотистая кожа на ярко-желтом, почти оранжевом брюшке опустилась до самых задних лапок.

– Хватит, Бастьен, она сейчас лопнет! – вновь заговорила Зефирина, словно загипнотизированная языками пламени.

Не отвечая, Бастьен схватил свою подружку за руку, с силой сжав ее пальцы. Устав от попыток найти выход, маленькая саламандра стала сопротивляться огню. Под действием страха ее тело покрылось чем-то вроде пота: капельки густой жидкости вытекали из крохотных бородавочек; затем саламандра собралась с силами…

Кусая губы, Зефирина вонзила ногти в мозолистую руку своего товарища по играм. Маленькая саламандра двигалась теперь прямо к огненной преграде. Защищенная жидкостью, стекавшей по ее коже, она прошла через огонь, а затем поспешно убежала, даже не взглянув на своих мучителей, скрывшись в благодатной сырости рва, протянувшегося вдоль конюшен.

– О, Бастьен, она действительно погасила пламя на своем пути!

Большие зеленые глаза Зефирины блестели на маленьком треугольном личике.

– Ты видела, Зефи, это, конечно, волшебство!

Дети смотрели друг на друга, восхищенные чудом, свидетелями которого стали; они не обращали внимания на огонь, уже подобравшийся к охапкам соломы.

Одна из лошадей, почуяв дым, тревожно заржала. Снаружи раздались крики:

– Святой Хризостом, это на конюшнях!

– Бегите быстрее, папаша Коке!

– Матерь божья, это гумно!

– А где же дети?

Услышав эти вопли, Бастьен и Зефирина одновременно подняли головы.

– Беги, спасайся, Зефи! – закричал Бастьен, торопливо обрывая шнурки на своем колете из овечьей шкуры.

Мальчик храбро бросился вперед, опередив свою подружку, чтобы потушить пожар.

Зефирина поднялась с колен. Однако не в силах двинуться с места, почти парализованная, она стояла неподвижно, зачарованная огнем, уже лизавшим края ее фланелевых юбок.

– Боже милостивый! Что они еще натворили?

При этих словах на Зефирину со всего маху обрушилось целое ведро воды. Промокшая до нитки, ослепленная и задыхающаяся девочка почувствовала, как крепкие руки папаши Коке увлекают ее наружу. Она оказалась перед конюшнями в объятиях толстой Пелажи.

Три обезумевших от страха конюха уже выводили бьющих копытами лошадей.

– Горе ты мое, горе! С тобой ничего не случилось, мое сокровище? Ах, Господи! Меня ноги не держат! – говорила, запинаясь, Пелажи, ощупывая тело Зефирины под корсажем, дабы удостовериться в том, что девочка жива.

Папаша Коке уже возвращался. Он тащил на спине отбивающегося Бастьена, в то время как Ипполит и Сенфорьен, лакеи маркиза, заливали гумно водой из водоема, где водились карпы.

В кратчайший срок всякая опасность была устранена.

После пережитого страха раздались охи и ахи, и затем пришла пора дать нагоняй виновникам. Все кричали одновременно:

– Устраивать такие глупости!

– Вас бы нужно посадить на хлеб и воду!

– Да мы же не нарочно! – протестовал Бастьен.

– Это был «опыт», – серьезно объясняла Зефирина.

– Маленькие негодники, вы же могли сжечь всю округу!

– О, Святой Блез, в такой день, как сегодня! – смахнула слезу Пелажи.

– Пела, мы только хотели посмотреть, правда ли, что «саламандры» на самом деле волшебные, как нам говорил папаша Коке, – надулась Зефирина.

– Волшебные!.. – перекрестилась Пелажи. – Замолчи, мое сокровище, и не повторяй больше это слово!

Уперев руки в бока, Пелажи обратила гнев на папашу Коке, повернувшись к нему своим тучным телом, а папаша Коке, совершенно сконфуженный, не смел поднять глаз.

– И вам не стыдно рассказывать подобный вздор детям!.. – Пелажи понизила голос. – Колдунов сжигали за менее серьезные вещи, старый вы безумец! Идите, беритесь каждый за свою работу! – добавила почтенная домоправительница властным тоном. – Вы не закончили украшать дом. Через два часа все должно быть готово, я приду проверю. Бастьен, ты сейчас поможешь Ипполиту и Сенфорьену, потом отправишься спать и не увидишь шествие; это будет тебе в наказание, шалопай… Что же до тебя, мое сокровище, в хорошеньком же ты виде… Поди сюда, я тебя умою… А твои волосы!.. Клянусь Святой Женевьевой, вы только посмотрите.

Не переставая ворчать, Пелажи сняла белый чепчик с головы Зефирины. Волна кудрявых, непокорных волос, таких же рыжих, как заходящее солнце, рассыпалась по плечам маленькой девочки.

А та, к большому удивлению всех, позволила себя увести, не особенно протестуя, но последовала за Пелажи с одной оговоркой, заявив очень отчетливо:

– Я не хочу, чтобы ты меня умывала! Или не наказывай Бастьена… И еще я хочу, чтобы он был со мной на балконе, когда мы будем смотреть, как проедут папа и Франциск…

– Иисусе, надо говорить его величество или король! – оборвала ее возмущенная Пелажи.

– И я хочу надеть мое красивое серебряное платье! – продолжала Зефирина, не смущаясь.

– Хочу, хочу… Нехорошо семилетней девочке так говорить…

– Я уже большая!

– Ну, я бы этого не сказала! Клянусь Святым Маглуаром, я спрашиваю себя, что сделал бы господин маркиз, если бы узнал обо всех глупостях, что проделала его дочь, пока он сражался вдалеке и, да славится Господь в этот день славы, выиграл для нас войну.

И с этими словами Пелажи трижды размашисто перекрестилась.

– Да, но ты не сказала, что ты позволишь Бастьену пойти со мной! – вновь заговорила Зефирина, на которую явно выраженная набожность Пелажи не произвела никакого впечатления.

– Посмотрим, посмотрим…

Продолжая ворчать, но отложив на потом решение судьбы своего племянника, Пелажи поигрывала своим серебряным кошельком, висевшим на поясе. Этот кошелек вместе со связкой ключей, также прицепленной к поясу, был неоспоримым знаком доверия, которым почтил ее маркиз де Багатель, назначив перед отъездом на войну своей домоправительницей. Зефирина успокоилась потому что знала по опыту: «посмотрим» означает, что ей удалось взять верх.

Два рослых плотника прибивали самые красивые гобелены из зала для приемов на стены главного двора.

Зефирина собиралась войти в особняк следом за Пелажи, пройдя под лоджией, где была установлена конная статуя, изображавшая Эжена Артура де Багателя, одержавшего победу над сарацинами в битве при Сен-Жан-д'Акр, когда ее остановил чей-то надтреснутый голос:

– Подайте милостыню… Хлеба… К вашим добрым сердцам, благородные дамы… – уныло тянул нищий со следами оспы на лице.

Бедняга прислонился к косяку широко открытого портала. Культю, обмотанную грязными тряпками, он протягивал к Зефирине.

– О, Пела, дай мне экю для этого бедняги! – с мольбой сказала Зефирина, потрясенная этим столь характерным для парижских улиц, зрелищем, к которому она была непривычна.

Еще два месяца назад малышка жила в прекрасной долине Луары. Лаконичное послание от маркиза, в котором он приказывал открыть парижский особняк для празднования победы, заставило Зефирину и всех людей Багателя, от конюхов до самого младшего поваренка, покинуть поместье в Турени. Сначала на плоскодонной барже они поднялись вверх по Луаре, затем, совершая короткие переходы в портшезе, юная дикарка и ее воспитательница, в сопровождении небольшой свиты примерно из тридцати человек, ехавших на мулах и ослах, без всяких затруднений добрались до столицы.

Каждый день умненькая живая девочка то приходила в восхищение от парижских улиц, то проникалась сочувствием к судьбе несчастных нищих.

– Целый экю! – возразила Пелажи, с сожалением развязывая один из кармашков своей бездонной юбки. Клянусь Святым Крепи, вот один соль, и я еще великодушна, хватило бы и одного денье, а еще лучше был бы хороший удар палкой.

– Злая жадюга…

Зефирина, завладев своим оболом, уже бежала к бедному нищему. Здоровой рукой оборванец тотчас же сунул монетку из красной меди в карман.

– Да благословит вас Господь, благородная девица. Чтобы я мог зажечь свечку перед Святым Экспедитом, думая о вашей милости, не назовете ли вы мне ваше благородное имя? – спросил он плачущим голосом.

Пелажи хотела помешать девочке ответить, но славная женщина весила теперь, должно быть, не меньше ста восьмидесяти фунтов, не была столь быстра, чтобы вовремя оказаться у подъезда.

– Зефирина, Зефирина де Багатель… мой папа возвращается с войны. Он один атаковал сто ландскнехтов и опрокинул триста лучников, – с большим удовольствием начала объяснять Зефирина. – Его спутники падали вокруг, но мой папа, которого защищает моя мама на небесах, остался в седле, и король его назначил…

Раздраженный голос Пелажи прервал этот словесный поток.

– Довольно, Зефирина, мы опаздываем… Обиженная девчушка не шелохнулась. Пелажи настаивала:

– Если не пойдешь сейчас же, не сможешь выйти в должном виде на балкон.

Это было волшебное слово. Подражая взрослой женщине, внезапно вспомнившей о делах, она церемонно простилась со своим собеседником. Уже очень женственная, она грациозным движением приподняла свою юбочки, и бегом припустилась к своей кормилице, стоявшей посреди двора.

Упреки не заставили себя ждать.

– Ты не должна разговаривать с незнакомыми людьми!

– Я не должна разговаривать с рогоносцами! – стала напевать Зефирина. Она взбиралась, прыгая на одной ножке, на пятнадцать ступеней главного крыльца, сложенного из черных и розовых кирпичей.

– Пресвятая Дева! Кто тебя этому научил? – задохнулась Пелажи.

– Не скажу…

– Ах, ты злюка… Раз так, я одевать тебя не буду, причесывать не буду тебя, и ты останешься у себя в комнате!

Видя сердитое выражение лица Пелажи, Зефирина поняла, что перешла границы дозволенного, и вернулась назад, чтобы броситься на шею своей кормилице:

– Я больше не буду так говорить, Пела, обещаю!

Раскаявшаяся Зефирина покрыла поцелуями славные красные щеки той, что заменила ей мать. Как можно было сопротивляться? Однако Пелажи помедлила с полминуты прежде, чем сдаться.

– Хорошо, хорошо, мое сокровище… Давай, иди скорей.

В то время как успокоенная и беззаботная Зефирина входила в особняк, Пелажи машинально обернулась, чтобы бросить последний взгляд на обновленный двор.

– Добавь посеребренных гирлянд вокруг пилястров, Сенфорьен! – приказала Пелажи, указывая на легкие каменные колонны, расположенные вдоль фасада здания и украшенные резьбой в арабском стиле.

Она удовлетворенно улыбнулась. Господин будет доволен. Двор блистал.

Нищий, оскорблявший своим присутствием это место, благополучно ретировался от портала, и Пелажи могла видеть, как он, прихрамывая, направляется в сторону моста у ворот Сен-Дени.

Домоправительница пожала плечами:

– Я становлюсь старой дурой. Везде мне чудится недоброе. Эта малышка… Такая большая ответственность… К счастью, господин маркиз возвращается.

И славная женщина успокоившись, вошла вслед за баловницей в вестибюль, выложенный голубой фаянсовой плиткой.

ГЛАВА II

ТРИУМФ

В этот день, 5 октября 1516 года колокола громко трезвонили. Бейте, барабаны! Пойте, флейты! Звените, трубы!

Из ста восьмидесяти тысяч парижан, населявших этот славный город, не было ни одного, который бы не высовывался из своего окна или не стоял там, где проходил кортеж, чтобы приветствовать столь долгожданное возвращение юного короля – победителя гельветов[5].

С момента восшествия на престол Франциск I сначала попытался мирным путем вновь захватить герцогство Миланское, утраченное Людовиком XII, очаровав швейцарцев, истинных хозяев этой страны. Несмотря на многократно повторенные предложения о союзе, «господа-конфедераты», как их называли, решительно отвергли четыреста тысяч экю золотом, предложенных королем Франции в том случае, если они вернутся в свои горы и кантоны.

Обеспокоенные слишком большими аппетитами молодого Франциска I, король Испании Фердинанд и старый император Священной Римской Империи Максимилиан Австрийский подстрекнули швейцарцев к бескомпромиссной борьбе. Уверенный в своем праве, Франциск I собрал войска и перешел через Альпы. В день, когда ему исполнился двадцать один год, он во главе своих всадников атаковал и опрокинул швейцарскую армию, поддержанную австрийскими, испанскими и венецианскими союзниками.

Уже вечером следующего дня, 14 сентября 1515 года, битва при Мариньяно, эта «битва гигантов», как говорил простой люд, стала легендой.

На балконе, обтянутом переливающимся шелком, украшенным флер-д'оранжем, Зефирина была живым воплощением восторга, опьянившего город. Ее отливающие медью длинные волосы были искусно заплетены Пелажи и убраны под усыпанный жемчугами головной убор. Ее своенравное личико горело от возбуждения. Она держалась очень прямо, как подобает маленькой девочке из аристократической семьи, одетая в настоящий дамский сюркот[6] с корсажем на китовом усе и воротничком из серебристых кружев. Крошечная фигурка в тосканских шелках бледно-зеленого цвета на возвышении была окружена всей прислугой; каждый надел новую ливрею с буквой Б и короной Багателей.

Зефирина была очень горда собой. На улице люди задирали головы, глядя на нее с восхищением. Они знали, что это дочь героя, товарища по оружию самого короля. Ее пальцы сжимали руку друга Бастьена. Оба юных провинциала переглядывались, оглушенные, восхищенные, очарованные волнением, охватившим народ. Длинные вымпелы из синего бархата, с вышитыми лилиями реяли над островерхими крышами жилищ.

На перекрестке, где стояла церковь Сен-Ле и куда выходила улица Пти-Льон, Зефирина еще могла видеть красовавшегося там, в память о покойном короле Людовике XII, дикобраза, но везде, на каждом фасаде, начиная с самого убогого домишки и кончая самым роскошным дворцом, сверкали саламандры, грубо нарисованные на дереве детьми или искусно вышитые мастерами на самых тонких шелках. Саламандры, извергавшие из пасти огонь! Саламандры, валившие наземь швейцарского медведя! Золотые саламандры! Синие саламандры! Саламандры с зелеными глазами! Саламандры, пронзающие насквозь дракона! Саламандры, плывущие средь бушующих волн! Саламандры, увенчанные коронами! Прекрасные и изящные саламандры – победоносная эмблема молодого красивого короля Франциска I, с девизом, написанным внизу «Nutrisco et extinguo»[7].

Зефирина переминалась с ноги на ногу. Она волновалась и начала топать ножкой, хмуря брови. Пелажи призвала ее к порядку.

Гул, неохватный как ропот океана, поднимался отовсюду: толпа все больше густела, люди собирались, скучивались и толкались. Парижане смеялись и переговаривались друг с другом: все находились в ожидании и в крайнем возбуждении.

Воры и разбойники, казалось, объявили передышку на этот день, оставив горожан и лавочников в покое.

Монахи, нищие, паломники, продавцы сувениров и благочестивых картинок, уличные певцы и торговцы вином вносили несказанную суматоху.

Зефирине хотелось получить все: пряник, портрет Франциска, грушу, горячее молоко, даже копченую селедку! Ипполит и Сенфорьен сбивались с ног, стараясь угодить всем капризам своей юной госпожи. Счастливая Зефирина, смеялась, делила лакомства с Бастьеном. У нее кружилась голова. Сколько пышных нарядов, золота, драгоценностей! Казалось, Париж хотел показать маленькой девочке все свои богатства, чтобы таким образом заставить ее позабыть зловонный запах его клоак.

Кумушки здоровались друг с другом, кивая накрахмаленными чепцами. Драгоценные украшения, золотые цепи и парчовые платья переливались всеми цветами радуги на высокомерных знатных дамах, стоявших у своих окон.

Во всех домах стоял гомон, как в птичнике. Лишь один двор, построенный в прошлом веке и находившийся напротив светлого и современного особняка Багателей, сооруженного к свадьбе Коризанды и Роже, выделялся на фоне возбуждения, царившего в квартале. Четыре башни, чьи окна не были украшены, казалось, были давным-давно покинуты его владельцами. На железных ставнях первого этажа скопилась пыль. Опавшие листья и сорная трава заполнили сырой двор, который Зефирина видела сквозь высокие решетки, украшенные вплетенной в них змеей с человеческой головой. Но вскоре ее внимание было отвлечено от печального жилища.

На паперти церкви Сен-Инносан, усыпанной лепестками роз, толпа веселых молодых людей распевала песенку, которую в этот час повторяла вся Франция: балладу о Мариньяно, специально сочиненную мэтром Клеманом Жанекеном. Наконец-то Зефирина могла броситься в бой. От всего сердца присоединила она свой голосок к голосам поющих. Дойдя до того места, которое больше всего ей нравилось, Зефирина, уже красная как мак, набрала в грудь воздух, чтобы пропеть куплет как можно громче. Она буквально вопила, все более и более воодушевляясь.

Внезапно славная Пелажи, которая пела куда более сдержанно, невольно нахмурила брови. Ее проницательный взгляд выделил из толпы, образовавшейся в конце улицы Сен-Дени, того самого нищего, что она видела сегодня утром.

Горемыка стоял, прислонившись к одному из тритонов, украшавших фонтан. Даже и не думая о том, чтобы утолить жажду гипокрасом[8], изумительным сладким вином, лившимся рекой в этот день всеобщего ликования, он оживленно беседовал с ребенком, чье лицо было скрыто плоским беретом с большим желтым пером. Малышу, судя по росту, было не более десяти лет от роду, и это должно было бы успокоить Пелажи, но нищий сопровождал свои слова жестами, указывающими на особняк Багателей.

– Клянусь Святым Самсоном, что замышляет этот бродяга? – проворчала Пелажи, все более и более заинтригованная.

Ей показалось, что мальчуган положил в руку несчастного какой-то предмет, возможно, кошелек. Нищий поклонился и тут же исчез в направлении башни Иоанна Бесстрашного, а ребенок, чье желтое перо Пелажи только что видела в толпе, стал с трудом пробиваться к улице Коссонри, где торговцы мясом нажарили столько каплунов, что ими можно было бы накормить целую армию!

– Ну вы, шутники, я с вас глаз не спущу! – процедила сквозь зубы Пелажи.

Грохот оваций заставил умолкнуть славную женщину. Единый крик поднимался к небесам:

– Да здравствуют лучники! Да здравствуют городские советники! – вопила Зефирина вместе со всеми парижанами.

Был полдень. Огромное шествие только что двинулось под звуки труб и приветственные клики. У ворот Сен-Дени появились сидящие верхом, по двое в ряд, лучники, арбалетчики, прево и городские советники Парижа, одетые в красные и синие одежды.

– Бастьен, Бастьен, ты видишь папу? – кричала Зефирина, пребывая в состоянии крайнего возбуждения.

– Пока нет, Зефи, пока нет… А вот и сержанты с пиками! – возгласил мальчик, который взгромоздился на широкие плечи папаши Коке и имел возможность раньше других увидеть длинные пики солдат.

– Да здравствуют сержанты стражи!

– Да здравствуют золотых и серебряных дел мастера!

– Да здравствуют секретари суда!

– Да здравствует Верховный суд!

– Да здравствует Высший суд!

– Да здравствуют нотариусы!

Как и все население, Зефирина встречала аплодисментами каждую депутацию, проезжавшую мимо. Даже судейские чиновники и сборщики налогов, к которым относились с ненавистью и презрением, когда они в камзолах из черного бархата и с толстой золотой цепью на шее, являвшейся знаком возложенной на них власти, собирали столь непопулярный налог на соль, получили свою долю приветственных возгласов.

Шествие продолжалось уже три часа, но никто не чувствовал усталости. А папаша Коке вдруг воскликнул:

– Скажите! Ну и соседство!

Зефирина подняла голову. Казалось, заброшенный особняк напротив особняка Багателей ожил. Два лакея в ливреях оливкового цвета открывали мрачные окна, проветривали комнаты, вытирали пыль, торопливо расставляли цветы, развешивали драпировки, ставили кресла; затем внезапно исчезли в глубине двора, ставшего гораздо менее мрачным. Зефирина хотела вновь обратиться к шествию, когда из комнаты с низким потолком, находившейся как раз напротив балкона особняка Багателей, быстро вышла из полумрака женщина с волосами, покрытыми черными кружевами, и в маске из атласного бархата.

Изящным движением незнакомка облокотилась о тяжелую каменную балюстраду. Наряд из черной парчи, обшитый стеклярусом из агата, свидетельствовал о ее высоком положении.

Несколько секунд дама в черном и маленькая рыжая девочка смотрели друг на друга. На губах незнакомки в черных драгоценных кружевах мелькнула тень улыбки.

Ее блестящие глаза, скрытые маской, пристально рассматривали Зефирину. Улыбка на розовых губах стала более явственной, показались заостренные зубы ослепительной белизны, и дама склонила голову, весьма учтиво приветствуя маленькую девочку, окруженную слугами.

– Кто эта дама, Пела? – спросила Зефирина, потянув няню за широкий отделанный воланами рукав.

– Не знаю, сокровище мое… но ты должна ответить, сделав реверанс, на столь любезное приветствие этой знатной дамы, которая…

Пелажи вдруг осеклась, и лицо ее сильно побледнело. Рядом с незнакомкой возникли два пера: желтое и зеленое. Пелажи отчетливо увидела головы, которые едва возвышались над балюстрадой, человек в берете с желтым пером – тот, кого она приняла за ребенка, когда он разговаривал с нищим, – оказался карликом с уродливым приплюснутым лицом; это был лакей или, возможно, шут изящной дамы. В берете с зеленым пером был мальчуган, тщедушный и болезненный с виду, которому могло быть шесть или семь лет, как Зефирине.

Все более и более обеспокоенная, Пелажи ощущала какое-то необъяснимое чувство тревоги.

Вопли Зефирины, смешивавшиеся с криками народа, вывели ее из состояния задумчивости:

– Да здравствует король… Да здравствует папа… Да здравствует герцог Алансонский… Да здравствует коннетабль[9] де Бурбон… Да здравствует маршал де Ла Па-лис… Да здравствует адмирал Бониве… Да здравствует король… Да здравствует папа! – пронзительно воскликнула Зефирина.

Воодушевление достигло своей наивысшей точки. В сопровождении тринадцати пажей, восьмидесяти шотландских лучников, двадцати двух герольдов появился Франциск I во всем своем сверкающем великолепии, одетый в белый и небесно-голубой атлас, гарцуя на снежно-белом жеребце, Цезарь двадцати лет от роду. Он возвращался победителем, покрытый золотом и горностаем, завоевав герцогство Миланское кончиком своего копья, пышущий силой, в сиянии юности и славы. Легкое ранение в голову заставило его отпустить бороду. Все спутники последовали этому примеру.

Зефирина с трудом узнала своего отца среди всех этих бородачей. Она вопила, посылала воздушные поцелуи, обрывала кружева на своем платье.

В то время как коннетабль де Бурбон нес перед собой королевский плащ, а маршал де Ла Палис – шпагу с насечкой, Роже де Багатель держал в руках на вышитой лилиями подушке отлитый из золота массивный шлем, защищавший короля под Мариньяно. Это было огромной честью.

После двух лет отсутствия маркиз возвращался домой, щедро осыпанный милостями. Все еще прекрасный рыцарь, с едва посеребренными висками, Роже улыбался дочери, слугам, собравшимся на балконе его особняка.

Приветственные возгласы перешли в исступленный восторг:

– Да здравствует король… Да здравствует король!

Находясь в страшном возбуждении, Зефирина едва не свалилась с балкона. Крепкая рука папаши Коке удержала ее в последнее мгновение.

Проезжая мимо, молодой король наклонился к маркизу:

– Ты видел свою рыжую саламандру? Неистовая девчонка одна производит больше шума, чем наши всадники, давая сигнал к атаке.

Расхохотавшись, Франциск с истинно королевской грацией снял берет, украшенный драгоценными камнями, чтобы поприветствовать свою приятельницу Зефирину. Она ответила, от волнения кусая пальцы. Посылая воздушные поцелуи и смеясь, она пришла в полуобморочное состояние: слишком прекрасное зрелище приводило ее в восторг, сжимало ей горло, слепило и потрясало.

Этот день навсегда остался в памяти Зефирины.

Внезапно девочка нахмурила свои тонко очерченные брови. Ловко брошенная черная роза упала рядом с золотым шлемом на расшитую подушку, которую нес ее отец. Роже де Багатель сейчас же поднял глаза к башне мрачного жилища. Стоя у окна, дама в черном, исполненная грациозного очарования и изысканной сдержанности, приветствовала героя. На секунду, так, чтобы видел только он один, она чуть приподняла маску, скрывавшую лицо, открыв тонкие черты, поражавшие своей красотой. Мало того, черные глаза незнакомки, казалось, смотрели на маркиза со странной нежностью. Роже де Багатель склонился к шее своего жеребца и затянутой в перчатку рукой взял розу, поднеся ее к своим губам. Зефирина инстинктивно зажмурилась. Детское эгоистическое предчувствие предупреждало об опасности. Зефирина ощутила внезапный холод, и ей захотелось зарыдать, всхлипывая, поскольку внимание обожаемого отца было отвлечено от ее маленькой персоны.

Когда Зефирина вновь открыла глаза, облако пыли, поднятое шествием, удалялось. Народ в конце улицы Сен-Дени расходился. Люди возвращались к своему очагу или направлялись к паперти собора Парижской Богоматери, чтобы присутствовать при пении «Те Deum»[10].

Перед тем как покинуть балкон, Зефирина бросила взгляд на мрачное здание. Дама в черном и мальчуган с зеленым пером исчезли, словно привиделись ей во сне. Лакеи молча убирали цветы, драпировки и гобелены с окон. Но желтое перо карлика двигалось по-прежнему. Видно было, что этот человечек распоряжался слугами.

– Идем, мое сокровище, пора ужинать! – сказала Пелажи, беря Зефирину за руку.

Зефирина только что познала ревность. Ей было необходимо отомстить кому-нибудь. На другой стороне улицы карлик прислонился уродливой головой к каменной балюстраде. Он рассматривал девочку с рыжими кудрями. Ни его плоское лицо, ни выпученные рыбьи глаза ничего не выражали. Зефирина торопливо обернулась. Украдкой от Пелажи она показала карлику язык, затем, придя в восхищение от собственной гримасы и совершенно не осознавая всей злобности своей безнаказанной выходки, она отпустила руку воспитательницы и весело побежала к лестнице, ведущей на кухню.

Там гремел чей-то трубный голос.

ГЛАВА III

Я ХОЧУ

– Клянусь рогами рогоносца… Со времен Ганнибал? не совершалось ничего подобного!

Бородатый гигант гулко ударял себя кулаком по мощной груди в кирасе, восхищенный шепот сопровождал каждое его громогласное слово. Никто из присутствующих не обратил внимания на Зефирину. Она скромно уселась на последнюю ступеньку и, оперев свою изящную рыжую головку на обе руки, стала внимательно, как и все остальные, слушать.

– Тридцать тысяч человек, закованных в броню! Десять тысяч всадников! Семьдесят две пушки! Мулы, повозки, лошади, наши лучники и дворяне в доспехах под палящим солнцем! Мы перешли через Альпы на высоте шести тысяч футов, чтобы обрушиться на равнине на швейцарского медведя. Нас убивали! Нас обманывали! Нас кусали со всех сторон! Целых два дня мы дрались, опрокинув более тридцати раз этих пройдох-швейцарцев! Ах, клянусь бородой Барнабе! Когда при крике «Святой Марк» эти пердуны-венецианцы атаковали нас, клянусь честью, я вот этой самой рукой, которую вы видите, пронзил более сотни негодяев, и, однако, я думал, что всему крышка, что все пропало… Какая неразбериха! Нас ослепляла пыль… Лошади и всадники тонули в грязи, а наша артиллерия стреляла без передышки, наши арбалетчики выпускали град стрел… Всю ночь мы не отрывали задницу от седла, но вечером той сентябрьской пятницы швейцарцы и их дерьмовые союзнички были обращены в бегство. Тогда, друзья мои, я своими собственными глазами увидел, как наш молодой король встал на колени и поцеловал землю, орошенную кровью. Затем перед всеми нами он поручил храбрейшему из храбрых, благороднейшему из благородных, человеку без страха и упрека, я говорю о шевалье де Байяре, возвести себя в рыцари.

Вслед за этим воцарилось благоговейное молчание.

Главный повар Ёзеб, три поваренка, четыре кухарки и все лакеи стояли с разинутыми ртами, держа в руках вертелы, точно тесаки, и мечтая о сражениях и битвах, о величии и героизме.

– Ла Дусер! Ла Дусер! – завопила Зефирина, воспользовавшись всеобщим затишьем, чтобы броситься в объятия рассказчика.

– Зефи, так ты не забыла своего Ла Дусера? О, дай-ка мне на тебя посмотреть, какая ты большая и красивая! – восторженно воскликнул умиленный гигант.

Большим пальцем, размером со шпатель, он утер слезу, застрявшую в бороде цвета соли с перцем.

– Смотри, у меня выпало три зуба!

Зефирина с гордостью показала несколько дырочек среди маленьких жемчужин, украшавших ее розовые десны, затем, забыв о себе, с видимым интересом провела пальцами по заросшим щекам своего друга и спросила:

– Почему ты теперь тоже бородатый?

– Я дал обет Святой Кунигунде, что отпущу бороду, если мы выиграем битву! – солгал гигант, не смея признаться, что, как и все люди Франциска I, последовал королевской моде…

– Я люблю тебя, Ла Дусер!

Зефирина страстно поцеловала оруженосца своего отца, который, не колеблясь, посадил ее в седло в возрасте трех лет.

– Когда я буду большая, ты вместе с Бастьеном будешь моим мужем!

Едва Зефирина поведала о своем решении, как поварята и кухарки прыснули со смеху в свои жирные тряпки; бросив на них яростный взгляд, потрясенная Пелажи, возразила:

– Послушай, мое сокровище, нельзя выйти замуж сразу за двоих мужчин!

– Когда я стану большая, буду делать то, что я хочу! – заявила Зефирина с огромным убеждением.

– Ладно, отпустите-ка барышню Зефирину. Господин маркиз устраивает ночью пир в честь возвращения, и, даю слово повара, на карту поставлена моя честь.

Главный повар Ёзеб, возвратившись на грешную землю, вновь принялся за работу. Словно коннетабль перед битвой, он произвел смотр своему войску. Поварята и подавальщицы вновь засуетились вокруг пирогов с куропатками, кулебяк с рыбой, фазанов, фаршированных коринкой, в то время как в очагах шипели, поворачиваясь на вертелах, бараньи и свиные туши, благоухавшие от покрывавшей их горчицы.

Зефирина в отместку сунула пальцы в пироги с бобами, которые выстроились в ряд на длинных деревянных столах.

– Они невкусные! – бросила Зефирина, чтобы отомстить мэтру Ёзебу.

Пустив эту отравленную стрелу, она бегом присоединилась к Бастьену, чтобы сыграть с ним в новую игру.

– Ты будешь пердуном-венецианцем, а я Ганнибалом, клянусь рогом рогоносца… Вот уже два дня как мы не отрываем задницу от седла…

Миновала полночь, но Зефирина все еще не спала. Ярость уступила место печали. Она лишь недолго видела своего отца, когда тот вернулся из дворца Турнель, в котором король, предпочитавший это светлое жилище мрачной главной башне Лувра, принимал нотаблей[11] города.

Роже де Багатель провел очень мало времени со своей дочерью, хотя взволнованной Зефирине хотелось бы все знать об итальянской кампании.

Надевая камзол с длинными рукавами, присборенными в плечах, поверх рубашки из тонкого голландского полотна, стройный и очаровательный маркиз, кратко рассказал девочке, как миланские князья под предводительством герцога Максимилиана Сфорцы покорились после поражения швейцарцев и присягнули королю Франции. Только один из них восстал – юный князь Фульвио Фарнелло. Он ответил французскому королю, «что не знает другого властелина, кроме своей шпаги и божественного провидения!» Французские рыцари просили короля Франциска I обезглавить наглеца или по крайней мере разорить все его имения, разрушить все его дворцы, но король, великодушный и снисходительный, а возможно, уставший от крови при Мариньяно или же тронутый семнадцатью годами юноши, удовольствовался тем, что повелел сломать красовавшийся на фронтонах его дворцов гордый герб рода Фарнелло: леопард с золотой пастью и девизом – «Я хочу!»

Дойдя до этого места в своем повествовании, Роже де Багатель внезапно заторопился к гостям, чьи портшезы уже появились во дворе; торопливо поцеловав дочь, он велел Пелажи сейчас же уложить ее в постель.

Теперь Зефирина вертелась с боку на бок на мягком 1Юфячке из овсяной микины, и мысли ее неслись во весь опор. Она все время возвращалась к высокомерному ответу князя Фульвио Фарнелло. Какая самоуверенность! Он осмелился бунтовать против Франциска I, короля-победителя, самого могущественного государя в мире! Кто такой этот Фарнелло, что считает себя равным королю Франции? Размышляя о дерзком итальянце, она одновременно прислушивалась к смеху и радостным крикам, доносившимся из зала для приемов. Внезапно терпение у нее лопнуло, и она решилась:

– Я… Я хочу встать!

Присоединив к словам действие, Зефирина тихонько распахнула балдахин. Отбросив занавеси из зеленой шелковой узорчатой ткани, она прыгнула на черный дубовый пол, внезапно оказавшийся ледяным для ее босых ножек. Сначала она, крадучись на цыпочках, прошла через комнату Пелажи, примыкавшую к ее собственной. Пустая постель, робко освещенная бледным лунным светом, неопровержимо свидетельствовала, что кормилица находилась внизу.

Зефирина была одна на всем этаже. Она прошла в туалетную комнату, с наслаждением вдохнув запах мазей и духов своего отца, затем вошла в такой темный коридор, что пришлось двигаться на ощупь; ее направляли только звуки лютни и гобоев. Путаясь в длинной рубашке из тонкого батиста, чей вышитый подол волочился по полу, так что его надо было приподнимать, Зефирина невольно стучала зубами: ночью оружейный зал производил зловещее впечатление.

Храбро подавив охватившую ее дрожь, словно смелая маленькая саламандра, она продолжила свой путь, хотя чувствовала себя все же очень неуютно в этом обширном здании, расположение комнат в котором знала плохо. Чтобы идти в правильном направлении, Зефирина держалась за стену.

Внезапно повеяло ночной сыростью. Зефирина ощутила под пальцами шероховатость громадных портретов своих предков. Это было хорошо. Теперь девочка знала, что находится в портретной галерее; портреты она знала наизусть. Эти картины кисти больших мастеров висели в том же порядке, в каком были развешаны в Турени.

Внезапно Зефирина остановилась и сердце у нее сильно забилось. Ей показалось, что совсем близко слышно чье-то дыхание и чьи-то бесшумные шаги скользят по натертому воском паркету.

Зефирина резко обернулась, но не различила в темноте никакой подозрительной тени.

– Я не боюсь! Я не боюсь! – повторяла Зефирина, дрожа от холода.

Чтобы придать себе больше храбрости, она начала вслух называть имена предков, проходя мимо них:

– Вот Эрнест… Ахилл-Жозеф… Тимолеон… Гонтран… Беранже… Гуго-Бертран, Бланш, Гиацинта… Эврар… Шарль-Базиль…

Зефирина дошла до конца галереи. Ее маленькая ручка коснулась деревянной рамы портрета матери, прекрасной Коризанды, изображенной в полный рост. Сколько раз девочка, которую холили и лелеяли, но которой так не хватало материнской нежности и любви, сколько раз мечтала она о материнской ласке, всматриваясь в этот кроткий и нежный взгляд изумрудных глаз, в которых уже сквозила какая-то грусть, возможно даже какое-то предчувствие быстротечности своей судьбы.

– О, мама! – вздохнула девочка. – Я ваша маленькая дочка. Я хочу, чтобы вы со мной поговорили. Почему вы не разговариваете со мной?

Но загробный голос никогда не отвечал своевольной девочке.

Смех, музыка и пение звучали все громче. Зефирина, наконец, дошла до двойной лестницы, которая обвивала свои изящные завитки вокруг огромной колонны из резного дерева.

Девочка знала, что сможет укрыться за раковинами балюстрады и что, таким образом, с этого возвышения ей откроется прекрасный вид на весь большой пиршественный зал.

Она очень удобно устроилась в своем тайнике, когда рядом раздался чей-то хриплый голос:

– Чем больше человек сходит с ума, тем больше смеется!

Зефирина вскрикнула, но ее возглас тут же пресекся: чья-то затянутая в перчатку рука крепко прижалась к ее губам, заглушая все жалобы. Взбешенная Зефирина, брызгая слюной от ярости, случайно вцепилась в чужой палец. Она с наслаждением вонзила свои острые зубки в плоть напавшего на нее человека, но тот не отпускал ее, наоборот, все крепче сжимал. Затем тот же голос с угрозой произнес:

– Не двигайся, толстая индюшка!

Полузадохнувшейся Зефирине все же удалось повернуть свою кудрявую головку: она увидела уродливое существо, чей вид вызвал у нее ужас.

ГЛАВА IV

КАРОЛЮС

Гогот карлика с желтым пером раздавался в тишине. Его плоское, как у дохлой рыбы лицо, кривилось гримасами как раз на уровне испуганных глаз Зефирины.

Маленький рост напавшего на нее человека должен был успокоить девочку. Но, странно, именно его короткое, уродливое тело больше всего наводило ужас.

– Смотри-ка, ты вдруг стала более вежливой, мартышка! – отметил карлик с удовлетворением. – Ну ладно, я уже достаточно отомстил тебе за твою наглость. Если пообещаешь быть благоразумной, я дам тебе возможность дышать!

Отвратительный человечек ожидал ответа Зефирины. Все еще вытаращив глаза, она тихонько кивнула головой в знак согласия. Карлик осторожно разжал свои объятия. Несмотря на страх, который внушал враг, Зефирина продолжала держать его палец в крепко сжатых зубах.

– Эй, каждому свой черед! Теперь твоя очередь отпустить мой палец! – скорчил гримасу карлик.

Зефирина решилась разжать зубы. Казалось, не испытывая ни малейшей боли, странный уродец снял свою черную перчатку и победно помахал перед глазами девочки четырехпалой красной ручонкой, вырезанной из сандалового дерева.

– Видишь, дурочка… ты могла на этом переломать все свои зубы! Ну, давай, садись на попку и никаких воплей! Я не спущу с тебя глаз, девчонка!

Сказав это, карлик вновь надел свою черную перчатку и бесцеремонно подтолкнул Зефирину к небольшому золоченому деревянному сундуку. Никто на свете никогда не употреблял таких слов, обращаясь к Зефирине. Устраиваясь на указанном месте, она пришла в себя; ей удалось произнести:

– Кто ты?

– Я – Каролюс, король карликов! Карлик королей! И я не к твоим услугам, краля!

Карлик с издевкой поклонился, коснувшись пола своим длинным желтым пером.

– Сколько же тебе лет? – спросила девочка недоверчиво.

– Тридцать шесть и все зубы есть!

Услышав такой ответ, Зефирина молниеносно обрела присущую ей самоуверенность.

– Ты довольно маленький!

– Ты тоже, тетеря!

– Да, но я-то стану большой! – бросила Зефирина тоном превосходства.

При этих словах странная искра промелькнула в желтоватых глазах карлика.

– Кто знает! – скорчил гримасу человечек, а затем вновь с ухмылкой заговорил:

– Ну, давай, подвинь свои юбки, моя красотка…

Подпрыгнув на кривых ножках, карлик уселся рядом с Зефириной на импровизированном сиденье. Полностью успокоившись, она спросила:

– Как ты сюда вошел?

– С помощью волшебства, сладкая моя! И мой настоящий мизинец говорит мне, что тебе придется привыкнуть к манерам Каролюса.

А теперь заткни пасть и дай мне посмотреть на благородное собрание.

Это было уже слишком. Зефирина тявкнула, как разъяренная шавка:

– Я у себя дома, и не такому дерьмовому человечишке отдавать мне приказы!

Удовлетворенная как своим ответом, в котором использовала любимое словечко Ла Дусера, так и ошеломленной физиономией карлика, она совершенно потеряла интерес к Каролюсу и перенесла все внимание на зал для приемов.

Сто восковых свечей освещали, словно днем, необъятных размеров стол.

Среди полусотни сотрапезников, вокруг которых вился хоровод лакеев в бархатных зеленых ливреях – цвета дома Багателей – Зефирина тотчас узнала сидевшего на почетном месте в слегка распахнутом камзоле своего друга короля Франциска.

Жареные павлины, лебеди и цапли появлялись в зале; их несли поварята на позолоченных серебряных блюдах.

Зефирина, находясь в своем укромном месте, пыталась привлечь внимание Бастьена, которого Пелажи ради такого случая предоставила в распоряжение повара; она кривлялась и гримасничала, но ее товарищ по играм ни на мгновение не поднял головы, слишком поглощенный важностью порученного ему дела.

Зефирина заметила, что король, выказывая благовоспитанность и учтивость человека, умеющего следовать моде, всего лишь по одному разу погружал пальцы в каждое блюдо, чтобы взять кусок и поднести его к губам. С жадностью поедая сочную ножку цапли, Франциск нежно разговаривал со своей соседкой, красивой молодой женщиной с прекрасными каштановыми волосами, в которые были вплетены жемчужные нити. Будучи, как всегда, любопытной, Зефирина спрашивала себя, кто бы это мог быть, так как она не узнавала в этой даме любезную королеву Клод.

Насмешливый голос Каролюса, словно тот угадал ее мысли, раздался у нее над ухом:

– Жила-была торговка печенкой, которая однажды сказала себе: «Клянусь честью, это Франсуаза де Фуа, которая в следующий раз будет кобылой короля»[12] Гы! Гы! Гы!

Придя в восторг от собственной шутки, Каролюс скорчился от смеха.

– Ты – дурак, это ничего не значит. Замолчи! Зефирина сопроводила свой властный приказ чувствительным толчком в бок карлика.

Совершенно не смущаясь, Каролюс ответил выпадом на выпад:

– Наша маленькая гусыня сегодня вечером проделает путь от удивления до изумления. Гы! Гы!

Зефирина, презрительно пожав плечами, стала искать взглядом отца.

Несколько человек отделяли маркиза де Багатель от его сюзерена. Как король и все присутствовавшие здесь молодые победители, он весело праздновал возвращение в окружении множества красивых женщин.

Несмотря на свою детскую невинность, Зефирина прекрасно понимала, что лишь одна-единственная особа привлекла внимание ее отца. Роже де Багатель постоянно склонялся к соседке справа. Зефирину это раздражало, и она выворачивала себе шею, пытаясь разглядеть черты лица этой дамы, но видела только ее высокий головной убор, украшенный эмалевыми подвесками, которые ниспадали на роскошное платье из черной тафты, в которую были вплетены золотые нити.

Внезапно зазвучавшие аплодисменты отвлекли внимание Зефирины от этой женщины. В зале появилось какое-то животное огромных размеров и необычное с виду. Оно передвигалось отрывистыми прыжками, болтало лапами в воздухе и вертело своим рыжеватым хвостом. Несколько дам взвизгнули от страха и, казалось, были готовы упасть в обморок. Сидевшая на возвышении Зефирина тоже едва не поддалась панике, но насмешливый взгляд соседа привел ее в чувство.

Внезапно животное замерло перед королем. Франсуаза де Фуа, видимо, испугавшись, бросилась в объятия Франциска. Король воспользовался этим, чтобы поцеловать ее в шею. Такое поведение глубоко возмутило Зефирину, хотя ей тоже хотелось бы прижаться к груди отца.

Сказочный зверь с ужасным рыком потряс своей оранжевой гривой, а из его разинутой пасти появилась девочка-подросток, едва прикрытая прозрачной тканью, усыпанной лилиями.

– Хи-хи! Деревенщина! Здесь все иначе, чем в твоей дыре! – зубоскалил Каролюс.

Зефирина решила было ответить презрением на эти насмешки; однако осталась сидеть с разинутым ртом, вытаращив глаза. Никогда еще девочка не видела подобного волшебства, равно как и подобных полуголых девиц. Зефирина покраснела от стыда за это создание. Господин кюре из Амбуаза говорил, что только приспешники дьявола снимают свои одежды – и Пелажи всегда купала Зефирину одетой в длинную рубашку. Но сегодня вечером, как и сказал Каролюс, Зефирина шла от удивления к изумлению.

Казалось, совершенно не опасаясь нечистой силы, король аплодировал так, что дом мог рухнуть. Более того, бросив свою мадам де Фуа, он легкомысленно поцеловал юную девушку в губы, лаская ее обнаженную грудь, а затем воскликнул:

– Браво! Браво! Входите, мой славный мэтр! Идите сюда, чтобы мы Могли поблагодарить вас за это замечательное изобретение!

В зал быстрым шагом вошел старик, чья длинная белая борода ниспадала на расшитую по итальянской моде одежду, и склонил сутулую спину перед королем.

– Я так счастлив, что мой автоматический лев «понравился» вашему величеству! – сказал старик с легким заальпийским акцентом.

– Понравился… Ах! Даже более того, мой добрый отец, намного более. Друзья мои, – сказал король, обращаясь к придворным, – я представляю вам свой лучший итальянский трофей! Это мэтр Леонардо да Винчи, гениальный художник, с которым дурно обошлись его соотечественники. Мэтр Леонардо согласился последовать за нами. Отныне он будет жить в «милой Франции», приберегая для нас свои замечательные изобретения. Спасибо, мой добрый отец… спасибо! – закончил молодой король. И было видно, что он жаждет выразить старику свое уважение и восхищение. Со свойственной ему пылкостью, Франциск I сжал старого художника в объятьях, затем обернулся к Франсуазе де Фуа и поднял свой кубок:

– А теперь, друзья мои, выпьем за властительницу наших мыслей! Но женщина изменчива и безумен тот, кто станет ей доверять!

– Гы! Гы! И с этими словами стал поэтом наш Франциск! – прошептал Каролюс.

– Заткни пасть! – сказала Зефирина, которая все схватывала на лету.

Слова короля были встречены восторженным гулом. Каждый из сотрапезников повторял их, на все лады расхваливая остроумие монарха.

Роже де Багатель тоже повернулся к своей соседке, подняв светло-зеленый кубок. Даже чувствуя на себе насмешливый взгляд Каролюса, Зефирина не удержалась от жеста, выражавшего удивление. Только сейчас она увидела: рядом с ее отцом сидит та самая незнакомка, что бросила черную розу!

– Раз ваше величество указало нам такой прекрасный путь, то я позволю себе выпить за здоровье госпожи графини доньи Гермины де Сан-Сальвадор!

ГЛАВА V

ГРАФИНЯ

– Сан-Сальвадор, – повторил король; он, казалось, пытался что-то вспомнить. – Мы не ошибаемся, сударыня? Ведь речь идет о титуле?

– Сир, я действительно вдова графа Энрике де Сан-Сальвадора.

Произнеся эти слова, графиня встала со своего места, тут же опустившись в глубоком реверансе перед королем.

– Ах, да! Один из испанских грандов! Но вы очень хорошо говорите по-французски, госпожа графиня! – одобрительно произнес король.

– В нашем замке у нас всегда были воспитательницы-француженки, ваше величество.

У графини был низкий и мелодичный голос, который Зефирина тотчас же возненавидела.

По любезному знаку короля графиня снова заняла свое место рядом с маркизом де Багатель. Теперь Зефирина могла очень хорошо видеть черные как смоль кудри, образовавшие ореол вокруг прекрасного лба.

Роже де Багатель вновь склонился к графине и прошептал несколько слов, которые Зефирина не могла расслышать. Графиня потупилась. Нежная улыбка озаряла ее лицо мадонны. Из-под длинных черных ресниц сияли горячие, глубокие, ласковые глаза – и все это было для маркиза де Багателя.

Не зная почему, Зефирина чувствовала себя несчастной, оскорбленной, одинокой и покинутой. Ей вдруг стало очень холодно. Она поджала свои босые ножки, скорчившись на золоченом сундуке.

– Ну и непоседливая же ты, цесарка! – заворчал Каролюс.

– Я делаю то, что хочу! – все тем же «любезным» тоном ответила Зефирина, но тут же замолчала, чтобы послушать своего отца, обратившегося к королю.

– Позволит ли мне ваше величество высказать просьбу?

– В чем бы я смог тебе отказать, Багатель?

– Прошу вашей высочайшей благосклонности: разрешить мне просить руки графини Гермины де Сан-Сальвадор.

– Вот это огорошит тебя, маленькая свинушка! – скорчил гримасу Каролюс.

Зефирина смотрела на карлика, и лицо ее выражало полное непонимание происходящего.

– Что папа хочет сделать с рукой этой дамы? – спросила наивная девочка.

– Гы-гы-гы!

Каролюс скатился на пол и болтал в воздухе ногами, предаваясь безудержному веселью.

– Если таково твое желание, Багатель, было бы нелюбезно с нашей стороны отказывать в твоей просьбе, однако…

Франциск I, внезапно вновь стал более королем, чем другом, явно заколебавшись, следует ли давать маркизу разрешение на брак. К этому обязывали существовавшие обычаи. Ведь испанская графиня могла в случае смерти мужа унаследовать огромное состояние, включавшее объединенные земли родов Багателей и Сен-Савенов, и это заставляло задуматься сюзерена Франции.

– Позволит ли ваше величество рассказать ему одну историю? – спросил Роже де Багатель, чувствуя внезапную нерешительность короля.

По любезному знаку властелина маркиз приблизился к королевскому креслу.

Очарованная тем, что услышит какую-то сказку, Зефирина приблизила лицо к раковинам, украшавшим балюстраду, и, уперевшись подбородком в сложенные руки, в привычной для себя позе, стала с восторгом смотреть на отца.

– После того как мы одержали победу, ваше величество совершали триумфальное путешествие в Марсель, – начал рассказ Роже де Багатель, – а ваш слуга, у которого расковалась лошадь, ехал следом за вашей свитой по дороге на Маноск. Я немного отстал, и тут разразилась гроза с проливным дождем…

Король прервал маркиза, чтобы дать кое-какие пояснения Франсуазе де Фуа.

– О да! В Провансе, как мне помнится, прекрасная дама, у нас была встреча с госпожой нашей матушкой; гроза была, когда мы проезжали через священный лес Сент-Бом, и, клянусь кожей на животе Святого Бонифация, мы все промокли до костей. А ты не простудился, дружище? – ласково пошутил король.

– Я никогда не боялся стихии, сир, тем более находясь на службе у вашего величества, – ответил с затаенным упреком Роже де Багатель, – но ударившая в дерево молния заставила моего коня встать на дыбы; я вылетел из седла, и меня отбросило на пятнадцать футов, ударив о скалу. Когда я пришел в сознание, уже опустилась глубокая ночь, я был один и не мог идти, так как моя нога в сапоге чрезвычайно распухла. Послышался вой волков, он приближался. Я старался ползти, но продвигался вперед очень медленно. Я уже видел, как блестящие глаза хищников светились в темноте, я уже вручил свою душу Господу, когда провидение донесло до меня звук копыт лошадей, скакавших галопом по каменистой дороге, что проходила внизу. Немного приободрившись, я изо всех сил позвал на помощь. Наконец, около меня остановилась повозка, влекомая четверкой лошадей. Два лакея втащили меня внутрь. Я был спасен! Это были граф и графиня де Сан-Сальвадор, которые, совершив паломничество к гроту Святой Магдалины, возвращались в свое поместье в Арагоне. Сама донья Гермина, услышав мои отчаянные призывы, приказала своим людям остановиться, ибо граф де Сан-Сальвадор, внезапно сраженный болотной лихорадкой, был, казалось, очень плох.

Моя нога воспалилась. Я провел три дня в монастыре Сан-Сакреман, где графиня, решившая там остановиться из-за своего супруга, ухаживала за мной так преданно, что именно ей я обязан жизнью. К несчастью, граф де Сан-Сальвадор так и не оправился; мое выздоровление было омрачено скорбью, вызванной его кончиной. Я простился с графиней… не осмелившись сказать ей о тех чувствах, которые она вызвала во мне. Высказав ей самые искренние соболезнования, я покинул ее навсегда…

Каково же было мое удивление, и какое затем меня охватило счастье, когда я увидел, что превратности судьбы привели госпожу де Сан-Сальвадор, ныне свободную, в Париж и что она, не зная того, поселилась по соседству с особняком Багателей! Я пошел навестить ее тотчас же по окончании шествия и… осмелившись, наконец, признаться в моей тайне, имел счастье узнать, что я ей небезразличен. Вот, сир, то благородное создание, которое сохранило жизнь не самому худшему из воинов вашей армии! – заключил Роже де Багатель, бросив долгий взгляд на графиню де Сан-Сальвадор.

В течение всей этой речи графиня сидела, целомудренно опустив глаза. Несколько секунд Зефирина слышала только, как капли воска монотонно падают со свечей на пол, выложенный голландскими изразцами. Наивная и невинная девочка ощущала какую-то странную тревогу. Во время этого рассказа она не узнавала голоса своего отца. Было похоже, как если бы кто-то другой говорил вместо него… или же он лгал.

Когда такая ужасная греховная мысль пришла ей в голову, Зефирина торопливо, так, чтобы не увидел Каролюс, перекрестилась.

Громогласный возглас короля нарушил почтительное молчание:

– Клянусь Святым Франциском, моим покровителем, беру назад все свои слова! Женись на этой преданной женщине, Багатель! Перед лицом благородных дам и моих храбрых товарищей по оружию я даю тебе королевское разрешение жениться на госпоже графине де Сан-Сальвадор.

Придворные встретили эту речь овацией. По знаку хозяина дома лакеи наполнили кубки драгоценным вином из Кагора.

– Жениться? – прошептала Зефирина, вопросительно глядя на карлика.

– Ну да, дурья башка! Жениться, что же еще? Теперь у тебя новая мама.

Каролюс паясничал, хлопая ресницами и вертя задом.

Зефирина тряхнула изящной медноволосой головкой. Рыдание рвалось с ее губ. Она уже хотела убежать в свою комнату, чтобы укрыть там свое разочарование, свое огромное детское горе, когда заметила в проеме ведущей на кухню двери свою кормилицу в толпе прислуги, прибежавшей послушать рассказ своего господина.

Зефирина хорошо знала Пелажи. По ее насупленному лицу она поняла, что та недовольна, очень недовольна. Не думая, что за ней наблюдают, Пелажи как-то странно смотрела на графиню де Сан-Сальвадор. У Пелажи были суровые глаза, да, подозрительные и суровые, сходные с двумя арбалетами, готовыми выстрелить.

Вдруг Зефирина услышала какой-то дикий вопль:

– Нет… нет!

При этом крике все одновременно подняли головы, посмотрев на верхнюю галерею. Только теперь Зефирина поняла, что это она сама неистово вопит, вцепившись в перила изящной балюстрады.

– Нет, я не хочу, чтобы папа женился… Я не хочу!

Как и все его сотрапезники, потрясенный король смотрел на маленького разбушевавшегося демона, которого, по-видимому, пытался удержать карлик Каролюс.

Растолкав лакеев, Пелажи бросилась к избалованной девочке. Но Роже де Багатель, придя в себя от первоначального изумления, остановил кормилицу на бегу. Всем своим видом выказывая отцовскую властность, он бросил зычным голосом:

– Немедленно остановитесь, Зефирина! Приказываю вам исполнить мой приказ! Возвращайтесь и ложитесь спать!

Увы! Зефирину понесло, к тому же Каролюс насмешливо шепнул ей:

– Черта с два! Ты не осмелишься продолжать, дура набитая!

Словно маленькая фурия, Зефирина вырвалась из рук карлика. Она скатилась по лестнице с криком:

– У меня только одна мама на небесах! Я не хочу другую! Я не хочу эту даму! Папа, мой дорогой папа, не женитесь на ней, она злая, злая, я это чувствую… Если хотите жениться, возьмите в жены Пелажи…

Зефирина бросилась в объятия своего отца. Роже де Багатель был совершенно поражен случившимся; было видно, что он гораздо лучше знал, как вести себя на поле боя, чем с собственной дочерью. Взгляды присутствующих обратились к графине Сан-Сальвадор. На лицах придворных читалась затаенная насмешка. Завтра при дворе в Фонтенбло, куда король намеревался отправиться, языки будут молоть без умолку.

Очень бледная, графиня не шелохнулась. Казалось, она превратилась в мраморную статую. Только по стиснутым на кружевной скатерти рукам можно было догадаться о ее чувствах.

– Ну ладно, Багатель, дай мне ее успокоить! – сказал король. – Я умею разговаривать с детьми!

Франциск I привлек Зефирину к себе на колени:

– Ну что это за каприз, Зефирина? Ты же моя подружка!

– Нет! Теперь нет!

Зефирина отчаянно отбивалась. Крепкой рукой король удерживал маленькую взбешенную девчонку у себя на коленях.

Зефирина, нагая под легкой рубашкой, почувствовала, как сквозь серо-серебряные чулки, подвязанные к королевским штанам, в ее детское тело внезапно проникает тепло. Она была смущена и взволнована; ей одновременно хотелось и убежать и расслабиться сидя на коленях, ибо ей нравился тот мужской запах, что исходил от него.

– Ты же видишь, мы любим друг друга!

Король легонько ласкал лицо Зефирины шелковистой бородой. Она на секунду закрыла свои зеленые глаза, но тут же открыла их, бросив горячий упрек:

– Вы не имели права говорить папе, чтобы он женился!

– Я делаю что хочу! Ведь я король! – возразил Франциск.

Очарование было нарушено. Зефирина выпрямилась с вызывающим видом, словно маленькая фурия:

– Тогда занимайтесь своей кобылой!

– Моей кобылой?! – удивился король.

– Именно так…

Зефирина выпалила единым духом:

– Жила-была торговка печенкой, которая сказала себе: «Клянусь честью, Франсуаза де Фуа будет в следующий раз кобылой короля!»

Раздался сдавленный крик. Не вынеся подобного скандала, госпожа де Фуа сочла за лучшее упасть в обморок.

Придворные с трудом удержались, чтобы не расхохотаться.

Франциск I в ярости поднялся:

– Этот ребенок совершенно невозможен, Багатель! Ты должен ее укротить, как дикую необъезженную лошадь.

Король дал своим людям знак, что собирается уходить.

В отчаянии от того, что вызвал неудовольствие монарха, Роже де Багатель рассыпался в извинениях.

– Да, сир, я отдам ее в монастырь!

– Ты прав, надо обучить ее хорошим манерам, – одобрил король.

Каролюс усмехался, спрятавшись под столом. Зефирина с большим удовлетворением взирала на весь этот беспорядок, причиной которого стала ее маленькая персона.

– Но меня, дорогое дитя, меня ты выслушаешь!

Сладкий и мелодичный голос графини де Сан-Сальвадор возвысился над царившей суматохой. Шелестя парчовым платьем, донья Гермина плыла, едва касаясь плиток пола, по направлению к девочке. Словно кролик, завороженный взглядом хищной птицы, смотрела Зефирина на приближающуюся к ней даму в черном.

Улыбка мадонны озаряла прекрасное лицо графини. Ее дивные черные глаза пристально и нежно смотрели на девочку.

– Дорогая, дорогая малютка…

Сильнейшее очарование доньи Гермины подействовало на Зефирину. Внезапно ей захотелось отказаться от своего буйного поведения. «Ах! Упасть в эти радушные объятия, спрятать голову на этой материнской груди, вдохнуть этот чарующий запах!» Скрытая от всех насмешка разрушила волшебство. Это был ее злой ангел Каролюс; он шептал, скорчившись под столом:

– Трусиха, бояка, зайчиха…

В то же мгновение графиня нежно приблизила свои пурпурные губы к девочке, чтобы запечатлеть поцелуй на ее кудрях.

Дальнейшее произошло само собой. Зефирина вскинула голову:

– Вы никогда не будете моей мамой! – завопила маленькая дикарка.

Словно маленькая ведьма, она вонзила ногти в бледные щеки доньи Гермины.

Все вскрикнули одновременно, а громче всех графиня, которая не могла вырваться из маленьких острых коготков юной тигрицы, придворные, король, Франсуаза де Фуа, Роже де Багатель, Пелажи, Ла Дусер… ну и суматоха поднялась!..

Никто не мог вырвать добычу из рук дрянной девчонки.

– Она взбесилась… Она ведьма, бейте ее по рукам… Тащите за волосы… Ах, наконец! Это просто чудовище, уведите ее!

Ла Дусеру удалось оторвать Зефирину от ее жертвы.

Девочке еще хватило времени на то, чтобы посреди безумия, охватившего, казалось, весь пиршественный зал, заметить, как король и Роже де Багатель утешают графиню, упавшую в полуобморочном состоянии на кресло; мелкие капельки крови выступили у нее на щеках.

Видя это, Зефирина испытала огромное наслаждение. Она увидела, как прибежал на своих кривых маленьких ножках Каролюс, неся влажную тряпицу для своей госпожи; затем Зефирина уже не видела ничего.

Она чувствовала, что ее уводят в комнату, таща за собой, словно куль. Ее заперли на два поворота ключа.

Зефирина вновь оказалась одна в темноте. Она долго-долго плакала, прежде чем уснуть на рассвете под крики водоносов.

ГЛАВА VI

МОНАСТЫРЬ

– Господин маркиз, ваш отец, сейчас в приемной, мадемуазель де'Багатель! – предупредила мать Мария-София д'Анжелюс.

Зефирина весело отложила лютню, на которой наигрывала мелодию.

– О, вам везет, Зефи. Я надеялась, что это ко мне! – воскликнула юная девушка с круглым и свежим лицом.

– Идемте со мной, Луиза! – предложила Зефирина.

Девушки-подростки пробежали через зал со стрельчатыми сводами монастыря Сен-Савен, тогда как около сорока их соучениц, все – девушки из очень знатных семей, продолжали сидеть над вышивками, рисунками или за чтением Святого Евангелия.

– Не идите, а скользите, мадемуазель де Багатель, а вы, мадемуазель де Ронсар, держите выше голову! Следите за осанкой, барышни! – строго сказала мать Мария-София д'Анжелюс, которая никогда не шутила, когда речь шла о манерах.

Зефирина бросила заговорщический взгляд на свою подругу. Они выждали, когда монахиня повернется в другую сторону, а затем устремились бегом через тихий монастырский сад.

Волосы девушек были убраны под чепец с длинной вуалью; они были одеты как послушницы монастыря Сен-Савен – в синие с белым платья, только одна деталь – большой красный крест, вышитый на нагруднике, – отличала простых пансионерок от тех, кто посвятил свою жизнь Господу.

Столь строгое одеяние не могло скрыть, что из куколки, которой была Зефирина, вылупилась прекрасная бабочка. Капризный ребенок превратился в очаровательную девушку-подростка, уже почти сформировавшуюся, чей гибкий стан и изящные движения позволяли предсказать, какой очаровательной женщиной она станет. Одна из непокорных прядей медно-золотого цвета выбилась из-под чепца во время бега и теперь высовывалась из-под вуали. Под рыжевато-каштановыми ресницами сияли чудесные зеленые глаза, которые теперь, казалось, были еще больше, чем в детстве.

– Папа… папа!

Роже де Багатель прижал дочь к груди.

– О, папа, какая радость! Вы не были у меня в прошлый раз! Расскажите же обо всем, что вы делали!

Зефирина, задыхаясь, осыпала своего отца ласками и вопросами.

– Ну-ну! Спокойно, моя дорогая! Я думал, монастырь сделал тебя благоразумной.

– Папа, я очень благоразумная, я стала настоящей святой. Правда, Луиза?

– Именно так, господин маркиз, – подтвердила любезная Луиза де Ронсар с уверенностью, которая, однако, не до конца убедила Роже де Багателя.

– Пелажи! Ла Дусер!

Теперь Зефирина бросилась на шею тем двоим людям, кого, если не считать отца, любила больше всех на свете.

Время после полудня прошло очень приятно. В этот прекрасный весенний день маркиз повел юных девушек в парк, под старые кедры, чтобы угостить их пирожными и пирожками с начинкой из абрикосов, любовно приготовленными старой няней.

Когда юные девушки утолили молодой голод, Роже де Багатель взял дочь под руку. Они прогуливались вдвоем по парку монастыря Сен-Савен.

– Если бы ты вернулась в Багатель, Зефирина, все было бы в порядке? – вдруг спросил напрямик Роже.

Озадаченная Зефирина остановилась. Ее выразительные зеленые глаза потемнели. Брови, изящно очерченные и столь же тонкие, как линия на рисунке, сошлись над ее маленьким прямым носом.

– Вы хотели бы, чтобы я вернулась в замок, папа? – спросила Зефирина, внимательно глядя на отца.

Она внезапно заметила, что у маркиза усталый вид. У него были большие темные круги под глазами, а в бороде были густо рассыпаны серебряные нити.

– Тебе уже пятнадцатый год, Зефи, твое место – рядом с нами!

– Но, что подумает… графиня?

Зефирина не удержалась, чтобы не выказать сомнение.

Роже де Багатель помрачнел.

– Ты всегда была к ней несправедлива, Зефирина, и прекрати называть ее графиней, – с упреком сказал маркиз; он, к счастью, не знал, что Зефирина, в его отсутствие, всегда говорила «эта Сан-Сальвадор».

– Именно маркиза горячо вступилась за тебя. Она считает, что твое пребывание в монастыре продолжалось достаточно долго и наступило время, чтобы ты вернулась к нам!

«Действительно, удалить меня на семь лет – это было неплохо задумано!»

– Хорошо, папа, я буду счастлива вернуться. Я даже вам обещаю, что буду кроткой, вежливой, любезной с этой Сан… с маркизой де Багатель.

Роже де Багатель долго смотрел на дочь, пытаясь прочесть мысли этого маленького сфинкса.

«Боже… она еще красивее, чем моя бедная Коризанда!» – подумал Роже. Он вздохнул, нежно поцеловал свою дочь в лоб и, возобновив прогулку, объявил:

– Приготовь вещи, Ла Дусер приедет за тобой через две недели. Ах, да! Скажи своей подруге Луизе, что по пути сюда я сделал небольшой крюк и заехал в замок ее родителей. Господин и госпожа де Ронсар тоже желают, чтобы их дочь вернулась в отчий дом. Итак, вы поедете вместе…

Последующие дни Зефирина не находила себе места от возбуждения в ожидании отъезда, хотя в Сен-Савене была довольно счастлива.

На следующий день после «скандала» Пелажи и Ла Дусер поспешно отвезли девочку в этот монастырь – родовое владение семейства Сен-Савенов в долине Луары.

Сначала Зефирина дулась на монахинь. Обладая весьма любознательным умом, она совершенно не воспринимала алфавит, который старался вдолбить ей в голову брат Франсуа, ученый монах-францисканец.

– Огромным достижением человечества являются письменность и чтение, дитя мое! Какой же будет колыбель вашего разума, если вы не будете развивать эти драгоценные дары?

Зефирина, с трудом понявшая речи брата Франсуа, все-таки нашлась с ответом:

– Пелажи не умеет читать! И Ла Дусер тоже! И Бастьен, и Ипполит, и Сенфорьен, и папаша Коке, и…

Брат Франсуа прервал перечисление:

– Это не довод, дочь моя. Asinus asinum fricat[13]. Дурак дурака хвалит. Возможно, однажды небеса откроют науку каждому крестьянину, но сейчас только редкие избранные, одаренные отличными от других душой и телом, к числу которых принадлежите и вы, Зефирина, могут получать знания. К тому же, если вы не будете учиться, то что вам делать в этом монастыре? Если только вы не хотите остаться здесь на всю жизнь и стать монахиней, дабы лишь возносить выученные наизусть молитвы к Богу… Но если вы хотите впоследствии выйти в свет, воспользоваться благами жизни, ослепить современников блеском своих знаний, не слушая ханжей и прозябающих во тьме невежд, тогда поглощайте пищу земную и пищу духовную. Вкушайте знания, питайте свой разум, дитя мое. Учитесь…

Эта речь, столь странная для монаха-францисканца, который, похоже, находил более предпочтительной жизнь мирскую, чем жизнь монашескую, понравилась Зефирине. Да, она хотела жить, ослеплять и очаровывать.

На следующий день она проснулась, горя нетерпением учиться. Она догнала и даже обогнала всех своих подруг, усваивая с невероятной легкостью греческий, латынь, итальянский, испанский, оправдав, таким образом, все надежды, которые брат Франсуа возлагал на нее.

– Моя лучшая ученица! – всегда говорил он с гордостью. – Она не самая дисциплинированная, но не все ли равно!? Она самая способная, – добавлял просвещенный монах, выказывавший всегда большую снисходительность к Зефирине; он всегда заступался за нее, когда юная необузданная девушка восставала против уроков вышивания, которому тщетно пыталась ее обучить мать Бертранда де л'Аннонсиасьон.

Лучшей подругой Зефирины в Сен-Савене тотчас же стала очаровательная Луиза де Ронсар, и их искренняя взаимная привязанность не ослабела с течением времени. Часто по вечерам, когда мать Жозефа гасила свечи в дортуаре[14], они вели долгие беседы, поверяя друг другу свои маленькие тайны, и смеялись как сумасшедшие, лежа под одеялом в постели, куда забирались вдвоем.

Однажды утром их застали спящими в объятиях друг друга! Ну и скандал же был, когда это обнаружила мать Жозефа! Виновниц тут же повели к аббатисе.

– Вы, нечистые, не стыдитесь телесного греха… Вас высекут… оденут власяницу…

Оторопевшие Луиза и Зефирина слушали, как задыхалась от возмущения толстая настоятельница монастыря, суля им вечный адский огонь.

Аббат Рубажу, которого Зефирина прозвала Колченогим, исповедал девочек-подростков. Попытавшись добиться признания перед распятием в грехе сладострастия, которому они предавались, Колченогий быстро убедился в очевидном: малышки были чисты и невинны, как ангелы.

Брат Франсуа, который никогда не сомневался в Зефирине и считал всю эту историю «вздором, выдуманным мегерами», торжествовал. Происшествие вскоре было забыто.

Примерно через месяц в монастырь Сен-Савен прибыла новая пансионерка – Альбина де Ля Рош-Бутэ; это была высокая черноволосая девочка, на два или три года старше Зефирины.

В течение нескольких дней сухая, надменная Альбина не сказала никому ни слова и не подружилась ни с кем из учениц. Зефирина и Бернадетта де Вомулер учтиво предложили ей сыграть в биту на лужайке, где пансионерки имели право развлекаться до обеда, с 11 часов утра. Но единственным ответом был ледяной взгляд этой холодной особы.

Следующей ночью Зефирина, которая не смела ложиться в постель к своей подруге Луизе после всех этих непостижимых драм, не спала. Лежа с открытыми глазами, она размышляла с тоской об отце, о своей дорогой Пелажи, о милом поместье Багатель, о Ла Дусере, о счастливом Бастьене, что вырастал на свободе, и о коне Красавчике, который, должно быть, смирно ждал ее на конюшне, как вдруг шепоток, донесшийся с соседней кровати, заставил ее насторожиться.

– Они все спят, не бойтесь, мой ангел!

В дортуаре было очень темно, однако Зефирина узнала, глядя сквозь полуприкрытые ресницы, Альбину, которая проворно скользнула под простыню к Бернадетте де Вомулер.

Не видя в этом ничего дурного, Зефирина собиралась закрыть глаза, когда услышала, что Бернадетта застонала:

– Нет, я не смею!

– Замолчи, глупышка!

Отдав этот приказ, Альбина склонилась над Бернадеттой. Зефирина, ожидая увидеть, как они расцелуют друг друга в щеки, как это часто делали они с Луизой, затаила дыхание. Голова Альбины двигалась, губы быстро и резво скользили от уха к шее Бернадетты, возвращались ко рту и вдруг, казалось, впились в него. Зефирина лежала, задохнувшись и онемев, слишком ошеломленная, чтобы двигаться, и слишком заинтересованная, чтобы смежить веки или отвернуться.

Медленным движением Альбина откинула простыню, подняла рубашку Бернадетты, лаская бедра и груди, чья белоснежная нагота заворожили Зефирину.

Теперь, казалось, Бернадетта стала проявлять нетерпение. Зефирина отчетливо видела, как она изгибалась от поцелуев и прикосновений Альбины. Короткие хриплые вскрики вылетали из ее горла, руки судорожно сжимались, вцеплялись в тюфячок. Внезапно Бернадетта осмелела, ее руки в свой черед скользнули под рубашку Альбины, обнажая тонкие упругие бедра, раздвигая ноги, задерживаясь в низу живота.

Горячая волна затопила Зефирину. Ее сердце громко стучало в груди. От внезапно охваченной огнем поясницы по всему телу распространялись волны. Пристыженная, испуганная и потрясенная, она не могла оторвать глаз от странного зрелища плотских утех, происходившего в нескольких футах от ее ложа. Вместе покачиваясь почти в одном ритме, обе девушки, казалось, доставляли друг другу с помощью непонятных круговых движений бедрами некое удовольствие и некую боль.

Вдруг Зефирина отчетливо увидела, что Альбина подпрыгнула, словно рыбка в воде. По ногам ее пробежала дрожь, а движения рук на теле подруги замедлились.

– Еще! – простонала Бернадетта.

– Теперь тебе нравится! А что будет, если я перестану? – прошептала Альбина с коротким смешком.

– Нет… нет… продолжай, прошу тебя! Мне нравится… это чудесно.

Бернадетта извивалась от нетерпения. Приподнявшись над своей подружкой, Альбина ловкими пальцами коснулась ложбины между ног, все убыстряя точные движения рук. Почти тотчас же, испустив глубокий вздох, Бернадетта расслабилась, и они обе остались лежать, задыхающиеся и неподвижные, словно бы умиротворенные.

На следующий день, как в часовне, так и во время игр и занятий, Зефирина тайком посматривала на Бернадетту и Альбину, но на их безмятежных лицах ничто не осталось от бурной ночи. Все более и более смущенная, Зефирина даже не осмелилась признаться в том, что видела, своей подруге Луизе.

На следующую ночь вновь возобновились те же проделки.

Зефирина спала все меньше и меньше. С пересохшим горлом она следила за ночными забавами Альбины и Бернадетты, которые делали явные успехи и, казалось, с каждой ночью становились все смелее.

Однажды утром, после того как сладко проспала проповедь аббата Рубажу, Альбина шепнула ей, когда они выходили из часовни:

– Вы плохо выглядите, дорогая Зефирина. Надеюсь, вы не больны?

Тон был любезен, но Зефирина не обманывалась на этот счет. Насмешливый огонек, горевший во взгляде Альбины, ясно говорил, что та прекрасно знает, отчего Зефирина не спит по ночам.

– Действительно, у меня бессонница, – бросила Зефирина не раздумывая, затем оглянулась вокруг и сказала с деланно-равнодушным видом:

– Но я сегодня не вижу «нашу» подругу Бернадетту. Вместо Альбины ответила Луиза де Ронсар:

– Она заболела, бедняжка. Опасаются, что у нее корь.

При этом известии Зефирина вздрогнула. Она была уверена, что Бернадетта подхватила болезнь во время ночных забав. Зефирина видела в этом знак божественной кары.

На неделю монахини изолировали Бернадетту. Это действительно была заразная лихорадка. Сначала ею заболели четыре ученицы, потом – еще три. Дортуар пустел. Зефирина, все более и более озадаченная, спрашивала себя: все ли заболевшие девочки поступали так же, как бедная Бернадетта? Однако ее смущало то, что Альбина должна была бы заболеть первой, но высокую черноволосую девушку зараза по-прежнему не брала. Новости о больных были очень дурны. Зефирина, как и все ее подружки, с ужасом узнала, что тяжелее всех больна Бернадетта. Ученые мужи считали, что у нее мало шансов выжить. В одну и ту же ночь ей несколько раз пускали кровь. К утру она не умерла, и у всех вновь возродилась надежда. Дни проходили в покаянии, в выполнении девятидневного молитвенного обета; они молились о выздоровлении больных.

Однажды во время вечерни брат Франсуа, имевший обширные познания в медицине, объявил во время проповеди, что Бог внял молитвам и что все девушки теперь вне опасности.

В ночь, последовавшую за этой доброй вестью, когда Зефирина почти была готова подумать, будто ей приснилось все, что происходило между Альбиной и Бернадеттой, ее заставил вздрогнуть чей-то шепот:

– Вы мне дадите местечко, Зефирина?

Это была Альбина де Ля Рош-Бутэ. Не дожидаясь ответа, она проворно юркнула в постель. Ни жива ни мертва, Зефирина съежилась под простыней.

– Боже мой, вы замерзли, – прошептала Альбина, схватив за руки, которыми Зефирина судорожно вцепилась в тюфячок. – Не бойтесь, дорогая, я только хочу вас согреть! – очень ласково промолвила Альбина.

С этими словами она пыталась прижать Зефирину к груди.

– Я… я ничего не боюсь! – заявила Зефирина, хотя зубы у нее стучали от страха. – Но я не хочу подхватить корь.

– Об этом и речи нет, мой ангел. Бедная Бернадетта, как глупо было так заболеть! Наконец-то… вот мы и успокоились. Она мне очень нравилась… Кстати, вы, плутовка, знали об этом… Вы достаточно на нас нагляделись…

Руки Альбины ласкали лоб и волосы Зефирины.

– Я… я не могла поступить иначе! – возразила Зефирина, дрожа от холода.

Она знала, что должна была бы оттолкнуть Альбину, вскочить, бежать прочь из дортуара. Начинала бить дрожь, видимо, вызванная любопытством или страхом.

Опытный рот Альбины приблизился к лицу Зефирины. Продолжая шептать, она коснулась ее лица своими губами, языком, мочками ушей.

– Однако, дорогая, вы мне понравились, как только я вас увидела, но вы внушали мне робость. Вы такая красивая, Зефи, я грезила о ваших волосах, мечтала зарыться в них лицом… Вы так меня возбуждаете… мне хотелось еще…

Многоопытные пальцы Альбины играли с распахнутым воротом ее рубашки. Зефирина чувствовала, как они прикасаются к ее круглым грудям, соски на которых вдруг странно поднялись. Это были томительные и наводившие ужас ощущения; Зефирине казалось, что сердце перестало биться у нее в груди. Теперь Альбина скользнула рукой вниз по ее бедрам, приподняв тонкую батистовую рубашку. Огненный шар подкатил к горлу Зефирины. Альбина старалась раздвинуть ее колени. Сопротивляясь изо всех сил, Зефирина крепко сжала ноги.

– О, вы никогда не пробовали, ни с кем из ваших подруг! – удивилась Альбина. – Позвольте мне сделать это, дорогая. Я очень горжусь, что вы первой избрали меня… Я сейчас вам покажу, какое истинное наслаждение можем доставить друг другу мы, девушки.

С легкостью перышка Альбина прикоснулась к ложбинке между ног.

Внезапно Зефирина ощутила нечто похожее на огонь – Альбина добралась до самого сокровенного уголка ее тела. Зефирину охватила нервная дрожь. Разумеется, это было первым признаком заболевания корью.

Вопль, который испустила Зефирина, заставил Альбину вскочить с постели. Все пансионерки внезапно проснулись.

– Пресвятая Дева! Что случилось, мадемуазель де Багатель?

Это прибежала толстая мать Жозефа, забавно путаясь в своей длинной ночной рубашке и держа свечу в руке.

– Я… у меня корь, матушка! – заявила Зефирина; у нее щеки горели и дрожали ноги.

Ее сейчас же поместили в келью для больных. Уверенная в том, что совершила ужасный грех, Зефирина потребовала власяницу. К огромному восторгу сестер, она беспрестанно молилась, умерщвляла плоть по ночам, дойдя до того, что занялась самобичеванием, стоя на коленях на каменных плитах.

После недели молитвенных бдений и поста Зефирина похудела, но вернулась «выздоровевшей» в круг своих подруг. Она очень боялась встретиться с Альбиной, но с облегчением узнала, что госпожа ле Ля Рош-Бутэ увезла свою дочь, намереваясь выдать замуж за какого-то богатого кузена.

После ее отъезда Зефирина вздохнула свободно и попыталась забыть волнующие ощущения, которые испытала в объятиях этой девушки.

ГЛАВА VII

МАВЗОЛЕЙ

Две недели, данные маркизом де Багатель на сборы, пролетели очень быстро.

Утром в день отъезда Луиза и Зефирина, взволнованные тем, что покидают монастырь, где прошло их детство, захотели совершить последнюю прогулку по парку монастыря Сен-Савен.

Взявшись под руки, обе девушки, тоненькие и очаровательные в своих синих с белым платьях, болтали, с восторгом строя планы на будущее.

– Мы будем жить всего лишь в трех лье друг от друга.

– Имея Красавчика, я легко смогу навещать вас, Луиза!

– Каждый день!

– Обещаю.

– Ох, мне так не терпится, чтобы вы познакомились с моим братом Гаэтаном, Зефи.

– Мне тоже!

– Я часто пишу ему о вас в моих письмах…

– А что он вам отвечает?

– Что вы, разумеется, не такая красивая, какой я вас описываю!

Девушки прыснули со смеху.

– Если мачеха будет вам досаждать, Зефи, вы поселитесь у нас в имении Поссонньер, – предложила Луиза.

– Моя мачеха…

Внезапно лицо Зефирины помрачнело.

– Но, в конце концов, почему вы ее ненавидите, Зефи?

– Честно говоря, Луиза, не знаю! – признала Зефирина, склонив головку в белом чепце.

– Возможно, просто потому, что она вышла замуж за вашего отца, заняла место вашей матери?

– Да, возможно, – признала Зефирина. – Вы моя единственная подруга. Я признаюсь, что часто, по ночам… мне снится эта Сан-Сальвадор. Ее лицо закрыто вуалью, но я знаю, что это она; она наклоняется надо мной, мне страшно… и вдруг она начинает насмехаться: «Пока я оставляю тебе жизнь!» В сущности, Луиза, я, должно быть, сумасшедшая! – весело заключила Зефирина.

– Сумасшедшая… сумасшедшая… сумасшедшая! – словно эхо повторил чей-то насмешливый голос.

Любой другой, оказавшийся на месте Луизы и Зефирины, мог бы испугаться существа с пергаментным лицом, которое показалось из леса, но обе девушки-подростка очень хорошо знали мамашу Крапот, старуху-лесничиху, жившую в одиночестве на самом краю парка в плохонькой саманной лачуге.

– Здравствуйте, мамаша Крапот, – сказала Луиза.

– Или, скорее, до свидания! – поправила Зефирина.

– Я знаю, вы уезжаете, скверные девчонки. Я ждала вас… я искала вас… Так идите к черту, – проворчала старуха, согнувшись под огромной вязанкой хвороста.

– Должно быть, выпила! – прошептала Луиза со смешком. Действительно, мамаша Крапот, казалось, была во власти сильного возбуждения. Она ударяла по кустам сучковатой дубиной, продолжая бурчать:

– Они все уезжают, как эта воровка… никто об этом не знал, но мамаша Крапот ее видела, она об этом скажет… злая монашка.

– На кого вы сердитесь, мамаша Крапот?

Зефирина безбоязненно приблизилась к обливавшейся потом старухе.

– Ну-ка, дайте мне вашу ношу, матушка, это слишком тяжело для вас. Мы понесем эту вязанку вместе с моей подругой.

Старуха вызывала чувство жалости, и Зефирина, желая совершить доброе дело, к чему всегда призывал их Колченогий, освободила лесничиху от вязанки.

– Я давно тебя знаю, вот уже долгое время я наблюдаю, как ты растешь, ты очень смелая малышка, в этом тебе не откажешь…

Продолжая тяжело дышать, старуха вытащила маленькую фляжку из засаленного рукава и отпила три больших глотка. Сильный запах водки тотчас же распространился в свежем утреннем воздухе. Лесничиха с видимым удовольствием щелкнула языком, потом пошла впереди двух девушек, внезапно приободрившись.

– Сюда, милочки… Итак, вы уезжаете… Вы увидите много чудных вещей в свете… хи-ха… Они все сумасшедшие… сумасшедшие… сумасшедшие. Идите сюда, это я храню пергаменты этого дьявола. Он пишет всю ночь, этот дурной монах… всю ночь…

Мамаша Крапот вышла на маленькую поляну, окруженную березами, и дала знак девушкам положить вязанку на землю. Не обращая внимания на саманную лачугу, около которой хрюкал черный поросенок в окружении каркающих ворон, старуха направилась к крохотной часовне, скрытой от взглядов беспорядочно растущим колючим кустарником. Луиза и Зефирина встревоженно переглянулись. Должно быть, почувствовав их беспокойство, старуха усмехнулась, толкнув в ту же минуту расшатанную дверь часовни.

– Не бойтесь, милочки; вы были добры к мамаше Крапот; она привела вас сюда, чтобы сделать подарок.

Девушки прищурили глаза, чтобы привыкнуть к темноте. Они находились внутри древнего склепа. Могильный камень весь зарос мхом и вьюнками. Однако мамаша Крапот была права: кто-то, должно быть, пользовался этим уединенным убежищем. Пол был усыпан листами пергамента. Наполовину оплывшие свечи стояли в нишах сырых стен.

Зефирина подошла к плохо сбитому колченогому столу. Листы толстой рукописи, где лишь недавно высохли чернила, казалось, ожидали прикосновения руки своего владельца.

Зефирина наклонилась, чтобы разобрать название, написанное красивыми готическими буквами:

– Бесценная… жизнь великого Гаргантюа, роман брата Франсуа Рабле… Ну и ну!

– Брат Франсуа! – повторила Луиза.

Девушки посмотрели друг на друга в полном изумлении; потом обе одновременно прыснули со смеху.

– Ах, он затворник! Пишет романы… Посмотрите, Луиза: Пантагрюэль, Козлонос, гер Триппа… Ох! – воскликнула шокированная Зефирина.

– Я вас спрашиваю, Зефи, кому придет в голову читать романы, написанные монахом, – насмешливо промолвила Луиза.

Зефирина не ответила. Она искренне любила брата Франсуа, и ей не хотелось, чтобы над ним смеялись.

– Не надо ничего трогать. Не трогайте его рукопись, – посоветовала она подруге.

Решив, что уже видели все, они захотели выйти на свежий воздух.

– Что сказано, то сказано! Не уходи без подарка, малышка. Именно тебе я должна его отдать! – проворчала мамаша Крапот. – Ну-ка, иди, помоги мне.

Старуха, опустившись на колени на каменные плиты, с трудом повернула с помощью деревянного бруса подставку под двумя погребальными урнами, на которых Зефирина с удивлением прочитала надпись: «Гуго и Гортензия Сен-Савен. Их тела и сердца были соединены в жизни. Они соединятся и в смерти. 1170–1190».

– 1190. Третий крестовый поход. Это мои предки, Луиза. Им было по двадцать лет. Но почему они здесь?

Более взволнованная, чем бы ей хотелось, Зефирина повернулась к своей подруге.

– Ничего удивительного, Зефи. Это аббатство всегда принадлежало семье твоей матери.

– Да, но почему их сердца погребены отдельно от остальных в часовне, а не находятся там, где лежат члены семьи Сен-Савен, в склепе аббатства? – спросила Зефирина.

– Хи-хи, потому что они были наказаны, наказаны так же, как будет наказана злая монашка Генриетта, которая украла… украла… Это мамашу Крапот высекли вместо нее, высекли до крови. Аббата схватили, но он не сознался даже на дыбе… Дурной священник… Дурная монашка… Тем хуже для них, они будут гореть в аду, колдуны… колдунья… река не отдала ее…

Крючковатыми пальцами старуха вытащила из дыры, скрытой позади урн, маленькую железную шкатулку и без труда открыла замок.

– Вот, держи, малышка, оно принадлежит тебе… я знаю… бери… эта безделушка подойдет к твоим зеленым глазам!

Старуха протянула Зефирине длинную цепь, разделенную на пластинки, усыпанные драгоценными камнями; на конце ее блестел изумруд величиной с орех, зажатый в когтях орла с человеческой головой.

– Но я знаю это украшение! – прошептала пораженная Зефирина. – Луиза, посмотрите, это невероятно. У мамы был точно такой же медальон. Папа показал мне его перед отъездом на войну и сказал мне, что он будет принадлежать мне, когда я стану взрослой. Я была тогда маленькой, но я его никогда не забывала. Единственное отличие в том, что вместо орла была змея. С этим медальоном даже была какая-то история. Негодная служанка хотела украсть его у моей бедной матери в ту ночь, когда она умерла. Неужели возможно, что существуют два столь странных и почти одинаковых украшения?

Зефирина повернулась к своей подруге Луизе, как будто бы у той был ключ к разгадке этой тайны.

Насмешливый голос мамаши Крапот заставил девушек вздрогнуть.

– Хи-хи-хи! Ты и вправду дочь прекрасной Коризанды. Ну ладно, бери и уходи… уходи…

С этими словами мамаша Крапот положила пустую шкатулку в тайник.

– Боже мой, мамаша Крапот, так вы знали мою маму! – воскликнула Зефирина, не двинувшись с места, а затем добавила:

– Расскажите мне о моей тете Генриетте де Сен-Савен… об этой несчастной, что утонула во время разлива реки…

– Замолчи… замолчи, скверная девчонка… Я не говорила этого, я ни в чем не призналась. Они не поймают мамашу Крапот… Ну, уходи… уходи же… Я не хочу тебя больше видеть никогда! Они опять будут бить меня. Уходите, я прогоняю вас, я прогоняю вас!

Внезапно озлобившись, сумасшедшая старуха подняла свою дубину. Пришедшие в ужас Луиза и Зефирина выскочили из склепа.

– Не возвращайтесь сюда, иначе вы будете иметь дело со мной, скверные девчонки!..

Когда они бежали сквозь заросли орешника, голос мамаши Крапот продолжал их преследовать. Убегая так стремительно, – словно сам дьявол гнался за ней по пятам, Зефирина сжимала в руке медальон с изумрудом.

Оказавшись в месте, откуда уже были видны постройки монастыря, она спрятала его в рукав своего платья.

– Пресвятая Дева, барышни, на кого вы похожи! – воскликнула мать Мария-София д'Анжелюс, задохнувшись от возмущения при виде съехавших набок чепцов и раскрасневшихся щек своих овечек. – Так-то вы воспользовались нашими наставлениями? Подите причешитесь и наденьте мирские платья. Оруженосец вашего отца ждет вас, мадемуазель де Багатель.

В полдень обе пансионерки, полностью преобразившись в двух девушек из хорошего общества, распрощались со своими подругами и монахинями из аббатства Сен-Савен. Зефирина теперь была одета в короткий дамский жакет гранатового цвета и широкую юбку из серой тафты. Ее прекрасные волосы цвета червонного золота, причесанные на прямой пробор, виднелись из-под красной бархатной шляпки-ракушки. Грациозная девушка-подросток с лихо воткнутым в шляпку белым пером могла легко сойти за взрослую барышню шестнадцати-семнадцати лет. Луиза, в своем голубом шелковом наряде, тоже была очаровательна, хотя по характеру и по внешнему виду была менее яркой, чем ее подруга.

– До свидания, матушка! До свидания, сестры!

– Да благословит вас Господь, дети мои, – говорили монахини, целуя девушек в лоб.

– До свидания, отец мой! Спасибо вам за все, чему вы меня научили! – учтиво сказала Зефирина, подойдя к брату Франсуа.

– Прощайте, дитя мое, – сказал монах вкрадчиво. – Я ухожу на покой к благочестивым бенедиктинцам. Одиссея Книги Жизни заставляет меня думать, что наши с вами прихотливые дороги больше не пересекутся. Однако знайте, что подобно Софоклу, наставнику Алкивиада, я очень счастлив тем, что, испытывая к вам огромные отцовские чувства, дал вам амбру, мускус и горечь разума!

Медленным движением брат Франсуа осенил крестом склоненную головку Зефирины. Лукавый дьявол как будто бы подтолкнул Зефирину, и она воспользовалась моментом, чтобы прошептать:

– В любом случае, я надеюсь, что все это мне пригодится, когда однажды я буду читать «бесценную жизнь мессира Гаргантюа»!

Внезапно округлившиеся глаза брата Франсуа Рабле поведали ей, что она сумела отомстить за всю греческую и латинскую премудрость, которыми пичкал ее добрый монах в течение долгих лет учебы…

– Прощайте, брат Франсуа! Прощай монастырь Сен-Савен! Прощай, детство! Погоняй, Ла Дусер!

Четыре мула, впряженных в повозку, весело стучали копытами по дорогам долины Луары. Да здравствует свобода!

Радостными криками отвечали Луиза и Зефирина на приветствия крестьян, работавших в полях. Трясясь в открытой повозке, на свежем воздухе, укрывшись от весеннего солнца под установленным на повозке балдахином, они восхищались всем: деревнями, приютившимися под сенью лесов, стрелами колоколен, виноградниками и своенравной рекой, которая лениво текла меж своих серебристых берегов.

– Воистину, барышни, это изумительно! Как у нас говорят: «Луара – это баба, обцелованная нашими королями…» О, простите…

Очень гордый тем, что был произведен в чин пажа, Ла Дусер делился личными впечатлениями, указывая пальцем на королевские воды. Его обязанности ментора были легкими. Луиза и Зефирина восхищались всем, приходили в восторг от всего, смеялись и поминутно просили остановить мулов, чтобы лучше осмотреть окрестности.

Солнце отражалось в водах реки. Ослепленная, захмелевшая от свежего воздуха, от света и от нового чувства свободы, Зефирина прикрыла глаза рукой. Лодочники ловко и уверенно вели свои суденышки меж покрытых зеленью островков и песчаных отмелей. Паром, на котором находилось около дюжины молодых всадников, пристал к берегу. С громкими криками и восклицаниями эти щеголи в охотничьих костюмах, вскочили на своих лошадей. Они галопом пронеслись мимо девушек в повозке, когда Луиза вскричала:

– Гаэтан! Гаэтан!

Один из всадников придержал свою лошадь.

– Клянусь зеленым единорогом! Луиза… это вы! Господа, смилуйтесь! Остановитесь! Это моя младшая сестра!

Как настоящий кавалер, юноша спрыгнул с лошади на каменистую дорогу. Изящным движением сняв украшенную султаном из перьев шляпу, он проворно взобрался на повозку.

– О, Гаэтан!

– Луиза! Родители уже известили меня о вашем приезде в Посонньер. Итак, вы возвращаетесь из монастыря. Ведь я по крайней мере три года совсем не видел вас… Дайте мне на вас полюбоваться, сестренка! Вы превратились в настоящую барышню!

Пылко расцеловавшись с братом, обретенным после долгой разлуки, Луиза обернулась к подруге:

– Зефи, дорогая, представляю вам моего брата Гаэтана!

Внезапно оробев от присутствия мужчины, Зефирина сумела лишь только привстать, чтобы сделать реверанс, затем с чопорным видом склонила голову.

– Ах, так вы та самая знаменитая Зефирина де Багатель, о которой нам всегда пишет в письмах Луиза! Ваш покорный слуга, мадемуазель!

Гаэтан де Ронсар поклонился с изяществом и непринужденностью человека, постоянно бывающего в обществе.

Еще безусый и безбородый, он был старше Луизы и Зефирины всего на два или три года. Он был высок ростом и хорошо сложен, его голова намного возвышалась над головами девушек. Тонкий, очаровательный, с каштановыми волосами и серыми глазами, в которых отражалось небо над Луарой, Гаэтан де Ронсар медлил, и было видно, что молчание Зефирины возбудило его любопытство.

Его спутники уже окружили повозку. Они смеялись, наклонялись к шеям своих лошадей, надвигали на глаза шляпы и круглые береты, из-под которых спадали на плечи довольно длинные волосы, дерзко, в упор разглядывая девушек.

– Клянусь Богоматерью, оруженосец, вы правите довольно красивой упряжкой!

– Остерегитесь, как бы в дороге у вас не похитили эти прелестные создания! – любезничали молодые люди, делая вид, что обращаются к Ла Дусеру, но в то же время отвешивая глубокие поклоны девушкам.

– Черт побери, Ронсар, вы что, о мулах так говорите? – воскликнул, смеясь, красивый щеголь, сидевший верхом на сером в яблоках жеребце.

– Что это вы там несете, Буа-Леже, мои ослепленные глаза могут видеть только солнце!

От взглядов молодых мужчин, от их двусмысленных слов Зефирина чувствовала себя все более и более неловкой, несчастной, глупой. Она вдруг рассердилась на брата Франсуа и на монахинь из Сен-Савена, ибо те совершенно не научили ее, как вести себя в подобных обстоятельствах.

«У них такой вид, будто принимают нас за тупых гусынь. Какая наглость! Я должна сбить с них спесь и сказать что-нибудь умное!» – думала Зефирина, испытывая адские муки, но в голове у нее было совершенно пусто.

Некоторые всадники уже выказывали нетерпение:

– Довольно, Ронсар! Простите нас, барышни! Кабан ждать не будет!

Призванный к порядку, Гаэтан раскланялся:

– До свидания, сестрица! До очень скорого свидания! Мадемуазель де Багатель, мое почтение! Я надеюсь скоро вас увидеть!

Гаэтан задержал дольше, чем положено, пальцы Зефирины в своей руке без перчатки.

Зефирина, хотя очень неопытная, чувствовала, что юноша старается поймать ее взгляд. Странное томление охватило девушку. Стоя на внезапно ослабевших ногах, она хотела улыбнуться томной улыбкой, но тут же поняла, что не следует вести себя подобно одураченной индюшке. Внезапно на нее снизошло озарение, и она сухо бросила:

– Ut fata trahunt! Как поведут нас судьбы, сударь!

При этой реплике Гаэтан замер, и было видно, что он ошеломлен.

Юная вздорная и чопорная девица, почувствовав в парусах дуновение ветра победы, решила еще более подчеркнуть свое превосходство.

– Tranit sna quemque voluptus, что означает, как известно каждому: «о вкусах не спорят, и каждый получает свое удовольствие в том, в чем он его находит…» К вашим услугам, сударь! Господа, нас ждут! Вперед Ла Дусер! Tarde venientibus ossa, что означает: «тот, кто опаздывает к столу, получает лишь кости».

И более не заботясь о совершенно ошеломленных такой образованностью молодых охотниках, Зефирина вновь уселась под балдахином повозки.

– Ох, ну и люблю же я всякие такие штучки! О-ля-ля… какая же вы ученая барышня, Зефирина! – восторгался Ла Дусер, щелкая кнутом.

Звук галопа возвестил Зефирине, что всадники удаляются.

– Это правда, вы были удивительны, Зефи. Гаэтан все смотрел на вас, так смотрел… но он, бедняга, едва умеет читать, вы его повергли в совершенный ужас! Он никогда больше не осмелится заговорить с вами!

Не отвечая на смех своей подруги, Зефирина обернулась, чтобы бросить взгляд на облачко пыли, постепенно исчезавшее у опушки леса.

Мулы вновь весело застучали копытами. Луиза и Ла Дусер перебрасывались фразами, Зефирина же слышала лишь их голоса, не понимая смысла слов. Прохладный свежий воздух внезапно опьянил ее. Ветер трепал отливавшие медью пряди. Ее глаза, более зеленые, чем трава на лугах, сверкали.

Очаровательным жестом Зефирина прижала обе руки к сильно бившемуся сердцу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВРАГ

ГЛАВА VIII

МАЧЕХА И ПАДЧЕРИЦА

Была уже почти ночь, когда Зефирина, проводив свою подругу Луизу де Ронсар в Поссонньер, оказалась в поместье Багателей.

Ей очень хотелось подняться к себе в комнату, открыть свой дорожный сундук, чтобы привести себя в порядок, но Пелажи, расцеловав ее в обе щеки, объявила, что «господин маркиз и госпожа маркиза ждут ее в розовой гостиной».

– Будь с ней поласковее! – посоветовала Пелажи.

Зефирина не могла больше отступать. Нужно было примириться с неизбежностью и отдать дань вежливости мачехе. Донья Гермина тотчас же поднялась с места, опередив мужа, как только вошла Зефирина:

– Дорогая малютка, я так счастлива… Какой прекрасный день, день возвращения блудного чада. Подойдите скорей, дайте мне вас обнять!

Шелестя шелком платья, «эта Сан-Сальвадор» приближалась, протягивая к ней руки.

– Добрый вечер, суда… матушка! – вовремя спохватилась Зефирина, приседая в. глубоком реверансе.

– Тс-тс-Tc! Чтобы этого не было между нами, дорогая!

Донья Гермина подняла Зефирину, чтобы прижать к своей груди, затем удерживая ее на расстоянии вытянутой руки, посмотрела на нее проницательным взглядом.

Зефирина ответила тем же. В течение секунды мачеха и падчерица следили друг за другом, оценивая и примериваясь друг к другу.

В сущности, кроме того вечера, когда Зефирина ее оцарапала, они никогда не встречались с доньей Герминой. Она почти забыла, до какой степени «эта Сан-Сальвадор» красива, ласкова, элегантна, какой у нее низкий и мелодичный голос, удерживающий собеседника в плену его очарования. Зефирина вновь ощутила ее колдовской запах, увидела роскошные волосы цвета воронова крыла, заплетенные в толстые косы и перевитые тонкими нитями мелкого жемчуга.

Что же касается доньи Гермины, если она и была удивлена прелестным личиком той, что подняла на нее глаза, его полусерьезным и шаловливым, задумчивым и волевым выражением, восхитительными глубокими зелеными глазами, столь же изменчивыми, как океан, взгляд которых будет очаровывать и волновать мужчин, – то ничем не выдала своих чувств.

– Дорогая, милая моя Зефирина, вы стали изумительной девушкой!

Донья Гермина поцеловала падчерицу в лоб. Зефирина не смогла сдержать дрожь при прикосновении холодных губ.

Роже де Багатель с умилением наблюдал за этой сценой. Зефирина и в самом деле не ожидала столь горячего приема. В конце концов, обретя благоразумие и желая доставить удовольствие обожаемому отцу, Зефирина была готова отрешиться о злопамятства избалованного ребенка.

– Идите сюда, дорогая, я вам представлю моего Рикардо. Ему так не терпелось с вами познакомиться. Сокровище мое!

Маркиза де Багатель, продолжая держать Зефирину за руку, повлекла ее к тщедушному подростку на вид лет четырнадцати-пятнадцати.

«Сокровище» играло в бильбоке[15] перед высоким камином. Мальчик едва поднял свою черноволосую голову, чтобы поздороваться с Зефириной. Рикардо де Сан-Сальвадор ни в чем не походил на свою прекрасную, достойную резца скульптора, мать. У него были хилые ноги, впалая грудь, гноящиеся глаза на дряблом прыщавом лице.

Тотчас же испытав чувство гадливости к этому мальчишке и потеряв к нему всякий интерес, она подбежала к отцу и положила свою золотистую головку ему на плечо.

– Папа, дорогой!

– Моя Зефи!

На короткое мгновение они заключили друг друга в объятия.

Тут же раздался мелодичный голос маркизы:

– Ваша новая комната готова, моя дорогая!

– Я больше не буду в прежней? – удивилась Зефирина.

– Та комната недостаточно велика и удобна, я приготовила прекрасные апартаменты в южном крыле, думая о вас, моя дорогая малютка.

Это было очень любезно, и возражать было бы неучтиво. Впрочем, Зефирине даже понравились новые владения. Речь шла о трех элегантных комнатах: будуаре, гостиной и примыкавшей к ним туалетной комнате, в которой находились кувшины для воды, тазы и корыта. Маркиза де Багатель была столь предусмотрительна, что не забыла о духах и душистых притираниях.

Зефирина освежила лицо, пока Пелажи укладывала ее вещи в сундуки и короба. Продолжая болтать с нянюшкой, Зефирина переоделась.

Пелажи рассказала ей обо всем, что произошло в течение семи лет, проведенных ею в пансионе. У бедного папаши Коке случился удар. Парализованный и немой, он влачил жалкое существование в маленьком домишке в деревне. Опечаленная Зефирина пообещала навестить старого садовника. Братья-близнецы Ипполит и Сен-форьен взяли себе в жены двух сестер-двойняшек из Амбуаза. Бастьен, родной племянник Пелажи, служил теперь на конюшнях, ухаживая за лошадьми.

Зефирина решила, что завтра же утром побежит обнять его. Пелажи тотчас же вскричала:

– Не забывай, что Бастьен, несмотря на все милости господина маркиза, всего лишь крепостной. Его отец, мой покойный брат, так никогда и не стал вольным. Ты теперь барышня, мое сокровище, и должна помнить о своем положении!

Зефирина, на которую глубокое впечатление произвели весьма современные идеи брата Франсуа, оставила за собой право пренебречь условностями и перевела разговор на мачеху и ее сына Рикардо.

Внезапно заторопившись, Пелажи ничего не ответила, сказав только:

– Колокол скоро зазвонит к ужину. Спускайся тотчас же, госпожа маркиза любит точность. Не серди ее, и все будет хорошо!

Произнеся эту двусмысленную фразу, Пелажи закрыла дверь.

Оставшись в одиночестве, Зефирина проворно расшнуровала свой корсаж и вытащила медальон с изумрудом, больно царапавшим кожу. Какое-то мгновение она задумчиво рассматривала переливающиеся камни при свете свечи. Это украшение ей не принадлежало. Оно, несомненно, было очень дорогое. Уже много раз Зефирина собиралась сказать о нем сначала отцу, потом Пелажи, но присутствие маркизы и недомолвки кормилицы заставили ее отложить это на некоторое время. Внезапно, вертя в кончиках пальцев блестящие камни, Зефирина заметила тоненькую застежку на медальоне. Поддев ногтем, она открыла ее: изумруд оказался полым внутри, как пустой орех. Зефирина нерешительно огляделась вокруг. Кровать под балдахином не показалась ей надежным тайником. Она завернула медальон в одну из своих рубашек, потом проворно залезла на скамеечку из дикой вишни, чтобы забраться в нишу статуи, изображавшей стоящего в полный рост Святого Михаила, поражающего дракона копьем. Зефирина спрятала свой сверток за основание статуи. Она едва успела спрыгнуть, как дверь комнаты отворилась.

– А ты здорово выросла, толстуха!

Это был карлик Каролюс, он вошел в комнату, с достоинством переваливаясь с боку на бок.

– А вот ты и вправду не изменился! Все такой же маленький и не воспитанный! – метко парировала Зефирина.

– Хо-хо! Язычок у тебя по-прежнему хорошо подвешен, рыжая лягушка! – расхохотался Каролюс.

Он бесцеремонно прыгнул на кровать. Удобно вытянувшись на пуховой перине, он скрестил коротенькие ножки.

От такой наглости Зефирина вскипела:

– Доставь мне удовольствие, немедленно убравшись отсюда, и предупреждаю тебя, что больше не потерплю твоих насмешек, недоносок!

– О! Рыжая лягушка, разве можно так обращаться со своим старым другом Каролюсом?

– Запрещаю называть меня рыжей лягушкой!

Зефирина бросилась на карлика, словно фурия. Она подняла руку, готовая ударить. Быстрый как молния, Каролюс спрыгнул в нишу между стеной и кроватью.

– Хи-хи, не стыдно тебе, большая трусиха, бросаться на бедного маленького и беззащитного карлика!

– Убирайся! Я тебя ненавижу! – зарычала Зефирина с побледневшими от ярости губами.

Каролюс не заставил повторять это дважды и со всех ног бросился в темный коридор.

– Я его ненавижу! О! Я его ненавижу!

Зефирину била нервная дрожь. Колокол зазвонил к ужину.

Зефирина впервые сидела за столом с отцом, мачехой и Рикардо. Последний, несмотря на свою тщедушность, был настоящим обжорой: он по три-четыре раза запускал облепленные жиром руки в каждое блюдо.

Зефирина не понимала, как маркиз де Багатель терпит у себя за столом подобного поросенка. Но Роже, казалось, ничего не замечал. К тому же он был очень возбужден, рассказывая жене новости королевского двора.

– Король, моя дорогая, держится в стороне, соблюдая величайшую осторожность, однако позволил профессорам богословского факультета Парижского университета осудить этого Мартина Лютера!

– Но разве нет в этой Реформации некоторых интересных идей? – с невинным видом спросила маркиза де Багатель.

– Дорогая, вы же знаете, я всегда с вами согласен, но в данном случае, Гермина, разрешите сказать вам, что вы ничего в этом не смыслите! – воскликнул Роже.

От изумления он даже положил обратно на тарелку отбивную из кабана, которую уписывал за обе щеки.

– О, разумеется, друг мой, я всего лишь слабая женщина и ничего не понимаю в философии!

Притворно вздохнув, прекрасная Гермина подцепила двумя изящными пальчиками крылышко цесарки и грациозно поднесла его к своим губам.

– Речь идет не о философских идеях, Гермина! Это еретические учения о таинствах, об устройстве церкви, о покаянии, об исповеди и даже о чистилище!

– Да убережет меня Господь от подобных мыслей! К счастью, вы все понимаете, Роже, и так хорошо умеете объяснять! – прошептала маркиза де Багатель.

Роже улыбнулся с едва заметным самодовольством. У Зефирины вдруг появилось ощущение, что мачеха прекрасно знает, о чем говорит и что ее подчеркнутое невежество предназначено лишь для того, чтобы польстить маркизу.

– Но невозможно было поверить, что, начиная с 31 октября 1517 года, того самого дня, когда этот Лютер вывесил девять своих скандально известных предложений на двери церкви, его мерзкие идеи завоюют столько умов. Король, который, однако, всегда благоволил новым веяниям, доверительно сообщил мне, что инстинктивно чувствует опасность лютеранских пасквилей!

Роже де Багатель схватил с блюда, которое ему протягивал Сенфорьен, ножку куропатки и капусту. Пока он с жадностью уписывал сочное мясо, Зефирина осмелилась спросить:

– Но кто такой этот Мартин Лютер, отец?

– Разумеется, тебе о нем в монастыре не говорили, и было бы лучше, если бы так же поступали все.

Роже де Багатель окунул пальцы в кувшин с душистой водой и вытер подбородок, по которому стекал жир дичи, а затем продолжил:

– Это монах из-за Рейна, из Виттенберга, чтобы быть более точным, принадлежавший к ордену монахов-августинцев, который несколько лет назад бросил призыв к Реформации; он распространяет дурное религиозное учение, исполненное мерзостных заблуждений, и призывает к бунту против католической церкви. Вы должны знать, Зефи, что всякий, кто думает, как Мартин Лютер, – безбожник, ибо приговор Сорбонны, вынесенный неделю назад, обжалованию не подлежит. Учение его признано схизматическим, противоречащим Священному Писанию и кощунственным по отношению к Святому Духу. Подумайте только, этот Лютер обозвал его святейшество папу «Антихристом» и даже «дурацкой ослиной головой».

Придя в ужас от этих слов, Зефирина несколько раз перекрестилась, как и положено было поступить, дабы отогнать от себя дьявола.

Оглушительный грохот заставил ее подскочить. Братья-близнецы Ипполит и Сенфорьен, еще более напуганные, чем барышня, рассказом хозяина, уронили эмалевые тарелки на натертый воском пол.

Оглядев осколки, Зефирина вдруг быстро подняла голову. Она могла бы поклясться, что увидела в розовом свете канделябров, как по другую сторону широкого стола донья Гермина закусила губы, чтобы не улыбнуться.

ГЛАВА IX

СТРАННЫЙ СОН ЗЕФИРИНЫ

– Нет… нет… нет… нет…

Собственный стон разбудил Зефирину посреди ночи.

Она зажгла свечу, провела дрожащей рукой по влажному от пота лбу и долго лежала, уткнувшись лицом в подушку, чтобы прийти в себя.

Зефирине приснился страшный, кошмарный сон. Будто она вернулась в круг своих подруг в Сен-Савене. Какой-то монах с зеленоватым лицом, освещенным тысячами свечей, заменил брата Франсуа. Внезапно указав на Зефирину и выставив ее на всеобщее обозрение, священник исступленно завопил: «Еретичка… Схизматичка… Каталептичка[16]». С дьявольским смехом он размахивал руками, и Зефирина видела, как он, словно птица – вестница несчастья, кружил у нее над головой. Внезапно монах преобразился, обретя черты графини де Сан-Сальвадор. У нее на спине тоже были черные крылья. Она кружилась и кружилась под потолком комнаты. Во сне Зефирина знала, что находится в своей постели; но, однако, над головой ее больше не было балдахина. Она лежала вытянувшись, как бы связанная невидимыми нитями, в то время как ее мачеха насмехалась: «Скверная девчонка, мы подарим ее Мартину Лютеру… Схизматичка! Еретичка! Ведьма! Распутница! Чернокнижница!»

При каждом слове донья Гермина вонзала когти в лоб Зефирины.

Внезапно из-за плеча графини показалось лицо этого головастика – карлика Каролюса.

– Ты ничего не заметил? – прошептала графиня Сан-Сальвадор.

– Нет, госпожа!

Каролюс поцеловал длинные, со слегка скрюченными пальцами, руки доньи Гермины.

– Следи за ней. Мы должны дождаться этого момента, только в нужное время, только в должный час… я буду действовать…

«Еретичка… Схизматичка… Прокалываю тебя… Прокалываю тебя и опять прокалываю…»

Голос удалялся. Какой-то скрежет или крик птицы, прозвучавший во сне, разбудил Зефирину. Дрожа всем телом, покрывшись «гусиной кожей», она долго не могла успокоиться.

Рыжеватое пламя свечи освещало дрожащим светом статую Святого Михаила, стоящую в нише. Заподозрив неладное, Зефирина соскочила с постели. Путаясь в длинной рубашке с накрахмаленным воротничком, она влезла на скамеечку и сунула руку за основание статуи. Пусто!.. Там больше ничего не было! Лишь одно имя вспыхнуло у нее в мозгу:

– Каролюс!

Зефирина была уверена, что именно карлик украл медальон. Ну уж он-то за это заплатит! Не чуя под собой ног от волнения и жажды мести, путая сон с явью, Зефирина вновь улеглась в постель, продолжая дрожать. Пелажи поставила на столике у изголовья кровати серебряный стаканчик и графин с мелиссовой водой[17]. Большими глотками Зефирина выпила освежающий напиток. У него был горький привкус. Голова у Зефирины закружилась. Внезапно она провалилась в глубокий сон.

На следующее утро над поместьем Багатель сияло солнце.

Забыв про свои ночные тревоги, Зефирина без чьей-либо помощи торопливо облачилась в рубашку с белым воротничком, поверх которой надела нижнюю юбку с тюрнюром, затем широкую юбку из голубой кисеи, повязала черной лентой свои рыжие кудри. Подготовившись таким образом, Зефирина сбежала по лестнице. Было еще очень рано. Обитатели замка медленно просыпались.

Выпив бульона из цесарки, что подала ей на кухне Пелажи, Зефирина решила спуститься в парк. На маленькой каменной лестнице она наткнулась на служанку с лицом, изуродованным либо болезнью, либо сожженным при пожаре.

– Как вас зовут? – спросила Зефирина, с трудом пытаясь скрыть свое отвращение.

Девушка бросила на нее лишенный всякого выражения взгляд, потом отвернулась, ничего не ответив.

– Я ее не знаю. Кто это? – прошептала Зефирина.

Пелажи пожала плечами:

– Беатриса… несчастная немая… служанка госпожи маркизы. О, она не злая, только немного странная, бедняжка. Одна госпожа маркиза ее понимает и может с ней объясняться. Ты не должна об этом думать, мое сокровище!

Затем, внезапно сменив тему разговора, Пелажи ласково погладила атласную щечку своей обожаемой девочки.

– Я так рада, Зефи, что ты вернулась. Единственное, что требуется теперь, так это подумать о твоем будущем. Я бы так хотела, чтобы ты вышла замуж и удачно вышла за…

Зефирина расхохоталась, заставив умолкнуть Пелажи:

– Замуж! Но у меня еще есть время, Пела!

Приподняв изящным движением подол своих юбок и открыв тонкие сапожки, Зефирина весело спустилась по черной лестнице.

– Боже, защити ее! – прошептала Пелажи, провожая взглядом свое любимое дитя.

Зефирина бегом пересекла общий двор, где находились службы поместья. Она как ураган ворвалась на конюшню.

– Бастьен… Бастьен, где ты?

В ответ на этот призыв высокий парень, обтиравший соломенным жгутом гнедого коня в стойле, поднял курчавую голову, увенчанную тиковым колпаком.

– Бастьен! – повторила Зефирина. – Ты меня узнаешь, надеюсь?

Бастьен небрежной походкой приблизился к девушке, стоявшей в проходе.

– Конечно, мадемуазель. Счастлив вас видеть снова.

Держа колпак в руке, он склонился перед Зефириной без всякого раболепства.

– Но, Бастьен, я не ошибаюсь? Это и вправду ты? – воскликнула Зефирина, ошеломленная холодностью этой встречи.

Избалованная девушка думала, что найдет прежнего маленького товарища по играм, бывшего для нее «козлом отпущения». Сразу узнав это энергичное лицо, озаренное синими глазами, Зефирина, однако, почти оробела, глядя на Бастьена снизу вверх. Теперь он превосходил ее ростом на целую голову. Широкоплечий, в рабочей блузе из рыжей мешковины, слегка раздвинув ноги в штанах с гульфиком, Бастьен был одет, как все крестьяне; Зефирина видела в полях их всегда согбенные спины; однако природная гордость делала юношу каким-то иным, более волевым и гордым, чем простые крестьяне.

– Да, мадемуазель, ошибки нет, это в самом деле я!

Говоря это, Бастьен смотрел на Зефирину с вежливой улыбкой, и никакое чувство не отражалось на его лице.

– Так что же, мы поцелуемся?

С этими словами Зефирина с очаровательной непосредственностью бросилась на шею другу детства. Прежде чем он успел помешать ей, она звучно расцеловала его в обе щеки.

– А знаешь, ты изменился, Бастьен! – сказала Зефирина.

– Вы тоже, мадемуазель!

Бастьен отступал, его щеки внезапно вспыхнули.

– По твоему виду не скажешь, будто ты доволен, что видишь меня вновь! – с упреком сказала Зефирина.

– Вы ошибаетесь, мадемуазель. Я очень рад. Надеюсь, ваше возвращение в замок принесет вам много счастья. Чем я могу вам сейчас служить? Не хотите ли, чтобы я оседлал для вас Красавчика?

– Что с тобой такое? – вскричала Зефирина. – Прекрати называть меня мадемуазель. Да, я хочу поехать прогуляться… Оседлай и себе коня, мы вместе поскачем галопом в имение Поссонньер.

– Сожалею, мадемуазель, у меня есть работа, это невозможно.

Бастьен вновь взял соломенный жгут, чтобы обтирать гнедого коня.

Зефирина топнула ножкой:

– Черт бы побрал твою работу! Я сейчас же поговорю об этом с папой.

Зефирина направилась к дому. В два прыжка Бастьен догнал ее и схватил за руку:

– Простите меня, мадемуазель, будет лучше, если вы не станете ни о чем просить. Госпожа маркиза дала распоряжение… Мы уже не дети… Оставайтесь на своем месте, и все будет хорошо… Крепостной есть крепостной, а господская дочка…

– Папа, я хотела бы, чтобы вы освободили Бастьена от крепостной зависимости!

– Какая любопытная идея, дитя мое! – раздался мелодичный голос доньи Гермины.

Зефирина влетела как вихрь в «низкий зал» своего отца – нечто вроде охотничьего кабинета, в котором по стенам были развешаны оленьи рога, поводки, шляпы и оружие. Она вздрогнула, заметив мачеху, укрытую высокой спинкой кресла. Роже де Багатель отложил в сторону аркебузу, которую чистил.

– Ваша мать права, Зефи! Что это за каприз?

– Папа, я против всякого рабства.

– Какие громкие слова, дитя мое! – вздохнула донья Гермина.

– Ваша мать права, Зефи…

Почти потеряв надежду, Зефирина повернулась спиной к мачехе, чтобы обратиться только к Роже.

– Послушайте, папа, брат Франсуа в монастыре объяснял нам, что рабство безнравственно. Я знаю, что он прав.

– Безнравственно! – воскликнул Роже де Багатель.

– Именно так, папа. Человек создан для того, чтобы быть свободным и…

– Тсс, тише! Моя дорогая, будьте осторожны! Это еретические идеи! Не так ли, друг мой?

Говоря так, донья Гермина выпрямилась. Она, казалось, была искренне огорчена словами своей падчерицы.

«Еретичка, схизматичка, каталептичка…» Слова из сна громко зазвучали и потрясли Зефирину. Она на короткое мгновение замерла, внимательно разглядывая донью Термину. Чувствуя на себе взгляд этих зеленых глаз, маркиза отвернулась, тогда как Роже де Багатель заговорил в своей черед:

– Ну да, Зефирина, ваша мать права, у вас опасные мысли, дорогая… это лютеранские идеи… Итак, они достигли вас, даже в вашем монастыре, хотя вы не отдаете себе в этом отчета. В крепостной зависимости нет ничего безнравственного, напротив, жаль, что в семьях сервов становится все меньше детей. Бастьену очень хорошо, он счастлив и доволен своей участью… У него есть крыша над головой, он накормлен, одет, чего еще можно желать? Деревенский кюре даже научил его читать и писать!

– Но, папа, Бастьен не свободен! – воскликнула Зефирина.

– Это как посмотреть! – прошептала донья Гермина, поднимаясь и шурша платьем.

– Ваша мать права, Зефи. Многие из наших вольных крестьян были бы рады вновь стать простыми сервами. Мы ответственны за их участь. У этих мужланов всегда есть работа, пища, крыша и очаг; они не должны платить ни подать, ни налог на соль; у них нет никаких забот. Что же они должны взамен? Работать, повиноваться, жить на наших землях… Что они будут делать в другом месте, Зефи, я вас спрашиваю? Нет, ваша мать права…

Выйдя из «охотничьего кабинета», Зефирина прикинула, что отец, должно быть, по меньшей мере, десять раз, сказал: «Ваша мать права».

– У тебя довольно разочарованный вид, рыжая лягушка!

При звуках этого насмешливого голоса Зефирина опустила глаза. Это был Каролюс, и, как всегда, она не услышала его шагов.

– Не обращайся больше ко мне, грязный карапуз, или я выпущу из тебя кишки! – свирепо предупредила его Зефирина.

На тот случай, если карлик окажется непонятливым, пнула его сапожком в лодыжку, чтобы подчеркнуть весомость своей угрозы.

– Уй!.. Уй!.. Злая тварь!

Каролюс, не заставив просить себя дважды, со всей скоростью, на которую были способны его короткие ножки, удрал в вестибюль.

Зефирина несколько раз вздохнула, чтобы успокоиться, потом вернулась назад, решив по крайней мере попросить разрешения у отца, чтобы Бастьен с сегодняшнего дня имел бы право оставлять работу и сопровождать ее на прогулках. Дверь кабинета оставалась приоткрытой. Зефирина замерла. Донья Гермина проговорила серьезно, с торжеством в голосе:

– Вы видите, друг мой? Разве я не была права?

– Я считал, что она слишком молода, но девочка действительно превратилась в настоящую женщину. Нельзя позволить ей бегать по полям вместе с этим сервом.

– Не говорила ли я о ее счастье и о интересах?

– Вы изумительны, друг мой.

– Итак, Роже, когда же вы примете решение?

– В ближайшее же время я переговорю об этом с королем, но вы правы, Гермина, чем раньше, тем лучше.

Шорох шелка возвестил о том, Что донья Гермина направляется к выходу из кабинета. Зефирина проворно спряталась в другой темной комнате. Через щели между панелями она увидела, как промелькнула тень мачехи и в ноздри ударил колдовской запах доньи Гермины. Зефирина подождала еще мгновение. Уверившись, что ее не заметят, она на цыпочках вышла из своего тайника, не зная, стоит ли опять обращаться к отцу. Ее беспокоила очевидная его слабость перед лицом жены. Зефирина поднялась в свою комнату, чтобы основательно поразмыслить и обдумать услышанное.

Что же хотел сказать Роже де Багатель этими словами: «Вы правы, Гермина, чем быстрее, тем лучше!»?

ГЛАВА X

Я УБЬЮ ЕГО! Я УБЬЮ ЕЕ! Я УБЬЮ СЕБЯ!

– Это вам, Зефи! – крикнули в один голос Франсуаза, Жизель и Луиза де Ронсар.

Зефирина схватила шар, чтобы бросить им в кегли.

Вот уже целый месяц после возвращения Зефирина, в сопровождении Ла Дусера, приезжала каждый день после полудня к своей подруге. У нее была тайная надежда увидеть еще раз Гаэтана, но молодой Ронсар был на королевской службе: по поручению короля он пересек Ла Манш, дабы отвезти важные бумаги советникам его величества короля Англии Генриха VIII.

Зефирина пока еще не была представлена ко двору. Отец заверил, что Франциск I хочет назначить ее, когда ей исполнится пятнадцать лет, фрейлиной к доброй королеве Клод. Почти каждый день Роже и донья Термина, сверкающая шелками и драгоценностями, отправлялись к королю в Блуа или Амбуаз, но Зефирина быстро поняла, что «эта Сан-Сальвадор» совершенно не торопится отвезти туда падчерицу.

В сущности, Зефирине это было безразлично. Ей нравилось бывать у Ронсаров. Атмосфера у них была спокойная, простая, веселая и добродушная. Кроме Гаэтана, у Луизы были еще и старшие сестры, Жизель и Франсуаза, обе очаровательные и искренно полюбившие Зефирину. Старший брат, которого Зефирина видела мало, тоже был на службе у короля. Он недавно женился, и его жена только что родила крупного толстощекого младенца – маленького Пьера. Уже способная ощутить материнские чувства, Зефирина любила брать малютку на колени, укачивать его, нежить и холить, ласкать нежную кожу, от которой приятно пахло молоком.

– Маленький Пьер будет таким же хорошим солдатом, как и его отец! – напевала Зефирина.

– О, Зефи, война, вечные битвы… нет… – восклицала молодая мать. – Я бы предпочла, чтобы мой сын стал поэтом! Пусть сочиняет рондо и утренние серенады, а благородные дамы и красивые кавалеры пели бы их при королевском дворе!

– Почему бы и нет! Пьер де Ронсар будет великим поэтом! – решила, смеясь, Зефирина.

В замке Поссонньер всегда гостило множество красивых молодых соседей и кузенов, приезжавших с визитами. Они играли на лужайках в карты, в кости и другие азартные игры; юные девушки разыгрывали пантомимы и устраивали маскарады; молодые люди соревновались в ловкости, играя в лапту. Они даже иногда сражались на палках, но совсем беззлобно, с гордостью демонстрируя силу и умение. Ближе к вечеру госпожа де Ронсар своим звонким молодым голосом читала вслух несколько страниц из модного тогда рыцарского романа «Четверо сыновей Эймона». Сердце Зефирины сильно билось, когда она слушала о приключениях прекрасной Роланды, похищенной незнакомым принцем, но спасенной Белым Рыцарем.

К несчастью, вечером, после всех этих восхитительных развлечений нужно было возвращаться в Багатель. Обстановка в поместье становилась все более и более невыносимой. Зефирина чувствовала, что за ней шпионит Каролюс и наблюдают колючие глаза мачехи.

Ее презрение и отвращение к Рикардо де Сан-Сальвадору становилось с каждым днем все сильнее. Она обнаружила, что, помимо обжорства, мальчик отличается грубостью, злобностью, неизменной жестокостью и бесхарактерностью.

Несколько дней тому назад, когда Зефирина шла на конюшню, какие-то слабые стоны привлекли ее внимание к курятнику. Там она увидела ужасную картину. Старый пес Балтазар с заткнутым кляпом пастью был привязан к колышкам за все четыре лапы. Чья-то злодейская рука вымазала его шкуру медом и обсыпала зерном. Добрая сотня кур, петухов, цесарок и индюшек яростно клевали его шерсть. Несчастное животное, один глаз которого уже окрасился кровью, могло лишь жалобно стонать от боли. Усевшись на крышу курятника, Рикардо де Сан-Сальвадор наслаждался этим зрелищем, корчась от смеха.

– Вы чудовище! – зарычала Зефирина.

Не обращая больше внимания на мучителя, она поспешила в курятник, чтобы освободить Бальтазара.

– Ну-ка, убирайтесь, глупые птицы! – кричала Зефирина, стоя посреди квохчущих кур.

– Ну вот, уже и развлекаться нельзя!

Рикардо де Сан-Сальвадор спрыгнул со своего насеста и, насвистывая какую-то дерзкую мелодию, стал подходить к Зефирине.

Зефирина, не боясь испачкаться, освободила Балтазара от пут. Несчастный пес тут же удрал, а Зефирина в упор посмотрела на Рикардо. Ее глаза метали угрожающие молнии, а губы дрожали от возмущения.

– Я запрещаю вам прикасаться к Балтазару!

– Вы ничего не можете мне запретить, рыжая! – сказал насмешливо сын доньи Гермины.

Это уж было слишком! Зефирина вскипела:

– Гнусный тип!

Наклонив голову вперед, как разъяренный бык, она бросилась на подростка. Тот не был готов к такому внезапному нападению. Сильным ударом она столкнула его в яму с навозной жижей.

– Зассыха! Я тебе отомщу! Я скажу об этом матери! За кого ты себя принимаешь, засранка!

– Сам ты засранец! – расхохоталась Зефирина, глядя на испачканное лицо и воняющую одежду юноши.

– Что случилось, мадемуазель?

Услышав крики, с конюшен прибежал Бастьен. Рикардо де Сан-Сальвадор поднялся:

– Ха-ха! Вот и он, твой любовник! Он красив, этот лакей… Все знают, что ты с ним валяешься на соломе! Что он с тобой делает, эта свинья? Какой-то конюх… У нее жжет в заднице и спереди… у этой рыжей… Ошеломленная Зефирина смотрела, как Рикардо де Сан-Сальвадор отплясывает какую-то бешеную джигу. Внезапно она издала вопль: Рикардо схватил ее за локоть своей рукой, с которой стекала навозная жижа, и злобно потянул к яме. Тотчас же Бастьен встал между ними:

– Пойдите вымойтесь, господин Рикардо!

Неторопливым, но уверенным жестом Бастьен отстранил подростка.

– Лапы прочь, грязный лакей. Я – не рыжая… У нее жжет в заднице… и спереди…

Рикардо де Сан-Сальвадор удалился по направлению к господскому дому, напевая свою песенку.

С горящими от стыда щеками, ощущая смущенный взгляд Бастьена, Зефирина повернулась, чтобы пойти к конюшням. На глазах у нее навернулись слезы. Найдя убежище в одном из пустых стойл, она дала волю своей ярости.

– Я его ненавижу! Презираю вместе с его ужасной матерью! Мой отец во власти этой женщины! Я… я ничего не могу больше сделать… Эти Сан-Сальвадор здесь хозяева. Кроме Пелажи, ты мой единственный друг, Бастьен… За мной шпионят. Теперь я даже не смогу приходить поговорить с тобой по вечерам, когда ты чистишь лошадей…

Зефирина подняла на юношу залитые слезами глаза. Он покачал кудрявой головой:

– Нет, мадемуазель, я вам уже говорил. Вы не хотели мне верить, но сами дали повод этим толкам. Я ваш друг и сделаю для вас все, но не нужно, чтобы «они», в замке, знали об этом.

– О, Бастьен! Бастьен! Я так несчастна!

И зарыдав сильнее, чем прежде, она упала на грудь своего старого товарища по играм. Бастьен внезапно побледнел. Сделав над собой страшное усилие, он обнял одной рукой по-братски плечи Зефирины, второй схватился за край кормушки так сильно, что сделал себе больно.

– Ну-ну, я не хочу, чтобы ты плакала, Зефи, – прошептал Бастьен, внезапно назвав ее на «ты», как в детстве. – Ты создана, чтобы смеяться и петь; ты словно солнце, сияющее на шкурке маленькой саламандры… Помнишь, как мы были в Париже и чуть не спалили ригу и даже весь квартал…

Зефирина не смогла удержаться от смеха сквозь слезы. Все так же прижимаясь к этому широкому и горячему плечу, она подняла рыжую голову.

Внезапно став серьезным, Бастьен провел шершавым пальцем по ее щекам, будто хотел навсегда стереть с них слезы. Зефирине стало хорошо. Она расслабилась. Ей хотелось бы навсегда остаться в этом положении, под защитой спокойной силы Бастьена. Кровь все быстрее текла по ее жилам, какая-то благотворная теплота поднималась по бедрам. Ноги у нее ослабели, она ощутила желание упасть вместе с Бастьеном на солому, почувствовать его руки на своем теле. Взволнованная Зефирина узнавала странные ощущения, которые познала с Альбиной. Все окружающее исчезло. Ее груди под корсажем набухли. Как бы против воли руки Зефирины обвили шею Бастьена. Она молча влекла его к себе. Смущенный этим немым призывом, Бастьен наклонился и закрыл глаза, тоже готовый потерять голову.

Какая-то лошадь заржала в соседнем стойле. Почти грубо юноша отстранил Зефирину:

– Вы хотите поехать на прогулку, мадемуазель?

– Ох, да…

Зефирина с трудом приходила в себя.

– Я хочу поехать в Поссонньер.

Бастьен постоял с минуту у ворот конюшни, смотря вслед Зефирине и Ла Дусеру, чьи лошади цокали копытами по залитой солнцем дороге. Когда молодой серв вернулся на конюшню, чтобы заняться лошадьми, Каролюс сидел на охапке сена на приоткрытом чердаке.

– Ты давно здесь? – подозрительно спросил Бастьен.

– О, у меня как раз была сиеста[18]! – скорчил гримасу Каролюс, спрыгнув в кормушку, наполненную овсом. – Когда спишь, узнаешь так много!!

Выпустив эту отравленную стрелу, прежде чем Бастьен успел шелохнуться, карлик выбрался на утрамбованную землю и помчался во все лопатки к господскому дому.

– Ну же, Зефи! Вы о чем-то мечтаете, моя дорогая! Вам остается всего лишь два шара, и победа за нами! – воскликнула Луиза.

После первого ловкого броска Зефирина прицелилась последним шаром, чтобы сбить оставшуюся на траве кеглю, но осталась стоять с поднятой вверх рукой, словно застыв в этой позе. Гаэтан де Ронсар, в дорожных сапогах и весь в пыли, шел по аллее и громким голосом повторял:

– О fortunatos nimium, sua si bona norint, agricolas!

Слишком счастливы селяне, если они знают о своем счастье!

– Гаэтан! Гаэтан!

Барышни де Ронсар окружили брата с криками радости. Извещенная о возвращении младшего сына, госпожа де Ронсар прибежала, чтобы прижать его к своему сердцу.

Державшись чуть сзади, Зефирина прекрасно видела, что Гаэтан, отвечая на вопросы матери и сестер, украдкой на нее поглядывал, стараясь понять, какое впечатление произвела фраза, произнесенная по-латыни.

– Гаэтан, видели ли вы короля Англии?

– Так же, как вижу вас, матушка!

– А как прошло плавание через Ла Манш?

– Нас укачало и я спал без задних ног, сестра!

– Как одеваются английские дамы?

– Хуже вас, сестрицы!

Воспользовавшись тем, что дамы семейства Ронсар рассмеялись и пустились обсуждать манеры одеваться, Гаэтан высвободился из их объятий и приблизился к Зефирине. Он поклонился, сделав широкий взмах своим беретом.

– Мое почтение, мадемуазель де Багатель. Зефирина слегка присела в реверансе, а затем насмешливо бросила:

– Мои поздравления, господин де Ронсар! Не в Англии ли вы сделали такие успехи в языке Цицерона?

– Я сделал это, думая о вас, мадемуазель! – прошептал Гаэтан, не смутившись.

В последующие дни Зефирина не просто скакала к замку Ронсаров, а летела по каменной дороге, изо всех сил понукая Красавчика.

– Клянусь всеми моими сорока восемью метлами, у наших кляч нет крыльев! – протестовал Ла Дусер, у которого не было причины нестись сломя голову, подобно своей юной госпоже.

Когда Гаэтан был свободен от службы у короля, он сопровождал сестер и Зефирину в лес. Они собирали ежевику, грибы и незабудки, что служило поводом бегать, играть и прятаться друг от друга в негустом подлеске. Гаэтан возвращался с полными руками и укладывал добычу в корзинку Зефирины. Пальцы у девушки дрожали, и она чувствовала, как столь же дрожащие пальцы юноши старались ненароком прикоснуться к ее запястьям и ладоням.

– Знаете, когда я увидел вас в первый раз, вы меня очень напугали! – шептал Гаэтан.

– Однако по вашему виду нельзя было сказать, что вы чего-то боитесь! – говорила Зефирина, пряча за улыбкой смущение.

– Вы такая замечательная, Зефирина, такая образованная, если вы мне…

– Гаэтан… Зефи!

Всякий раз, когда Гаэтан собирался добавить что-то важное, Луиза или одна из старших сестер прерывали эту болтовню, к большому разочарованию Зефирины.

В тот день, поймав несколько раков в речке около замка, Гаэтан предложил всем спуститься к Луаре.

С испуганными криками барышни окунали в реку пальцы ног. Сняв сапоги и верхнюю рубашку, Гаэтан смело нырнул. Зефирина стыдливо отвернулась, чтобы не увидеть юношу в нижней рубашке. Присутствие мужчины действовало на нее возбуждающе. Чтобы вновь почувствовать себя непринужденно, она потянулась за веткой, плывущей по воде, но слишком далеко зашла: песок внезапно ушел у нее из-под ног, и она упала в яму, столь же предательскую, сколь глубокую.

Как и все барышни из хорошего общества, Зефирина не умела плавать. В одно мгновение ее снесло течением к опасным водоворотам Луары. Нижние юбки, сначала поддерживавшие ее, отяжелели от воды и потянули на дно. Она задыхалась и даже не могла крикнуть, чтобы позвать на помощь.

– Спасите! Зефи тонет!

Услышав вопль Луизы с берега, Гаэтан несколькими мощными гребками добрался до Зефирины, схватив за длинные кудри как раз в тот момент, когда золотистая головка исчезла в водовороте. Задыхаясь, Зефирина отбивалась, как могла.

– Простите меня!

Зефирина ощутила удар в подбородок. Когда она пришла в сознание, то лежала на берегу реки.

– Пойдите за ее оруженосцем. Помогите мне расшнуровать ее корсет… принесите вина, одеяло, сухую одежду… торопитесь!

Скатанной в комок собственной рубашкой Гаэтан протирал Зефирину так же, как поступил бы со своей лошадью.

Барышни де Ронсар побежали за вещами, которые потребовал принести брат, к сиденьям на спинах мулов, оставленных под присмотром Ла Дусера.

Под руками мужчины, растиравшими ее, грубо к ней прикасавшимися, проникавшими во все уголки тела, Зефирина начала дрожать. Она наблюдала за Гаэтаном сквозь бахрому полуприкрытых ресниц цвета темного золота.

Внезапно молодой человек, осознав, что она очнулась, прекратил это энергичное растирание. Слегка покраснев, он быстро убрал руки с ее корсажа и стал извиняться:

– Это чтобы согреть вас, Зефирина. Как вы себя чувствуете?

– Очень хорошо, – чистосердечно ответила девушка.

Она хотела подняться, не сознавая, что одна ее грудь, круглая как яблоко, похожая на бутон розы, выпрямившийся от холода, показалась наружу.

– Нет, не двигайтесь… подождите, когда вернутся мои сестры.

Гаэтан с непривычной суровостью не дал ей встать. За стеной из камышей послышались испуганные крики барышень де Ронсар.

– Мы думали, что вы утонули, Зефи! – вновь заговорил Гаэтан. Голос его звучал как-то странно, он казался все более и более смущенным. Взволнованным взглядом смотрела Зефирина на красивого юношу, все еще стоявшего над ней на коленях.

– Гаэтан, вы спасли мне жизнь! – выдохнула Зефирина. Все произошло очень быстро. Губы Гаэтана внезапно прижались к ее губам. Это был первый целомудренный поцелуй. Два юных рта неловко соприкоснулись. Зефирина ощущала дыхание Гаэтана. Она напряглась, всем своим существом призывая какое-то другое, более глубокое Чувство. Она угадывала, что существует некая тайна, еще ей неведомая, но уроки Альбины дали возможность узнать эти волнующие ощущения.

Когда Зефирина вновь открыла глаза, Гаэтан уже поднялся; щеки у него горели. Барышни де Ронсар возвращались с Ла Дусером. Гигант стучал зубами.

– Клянусь Святым Барнабе, моя маленькая Зефи, я так перетрухал!

С загадочной улыбкой на устах Зефирина позволила переодеть себя в сухую одежду.

Ее поцеловали… Поцеловал молодой красивый кавалер.

Осознавая свое новое состояние, Зефирина подняла голову. Большие белые облака в небе над Луарой внезапно закружились, образовав какой-то чудесный хоровод.

– Господин маркиз вернулся от королевского двора. Он хочет поговорить с тобой! – прошептала Пелажи, когда Зефирина, одетая в платье Луизы, вернулась в замок.

Роже де Багатель был один в большой гостиной. Он мерил шагами комнату.

– Здравствуйте, моя дорогая… Вы хорошо провели день вместе с друзьями из семейства Ронсаров? Садитесь, мне надо с вами поговорить.

Такое вступление не встревожило Зефирину. Она уселась в одно из кресел с высокой спинкой, стоящее перед камином, и стала ждать продолжения.

– Я мало видел вас все это время, Зефи, поскольку меня поглотила служба у короля.

«А служба у мачехи – еще больше», – дерзко подумала Зефирина. Будучи девушкой весьма сообразительной, она воздержалась от комментариев.

– Иногда я проводил день на площадке для нового замка, который король повелел выстроить в Шамборе… Надо будет мне отвезти тебя туда, чтобы ты увидела его, Зефи… Это Боккадоро, итальянский архитектор, создавший чертежи, самый настоящий волшебник! Он сейчас возводит самый прекрасный дворец, который когда-либо существовал… Король сегодня после обеда был в чудесном настроении. Он спрашивал о тебе!

– Это очень любезно! – согласилась Зефирина.

– Более чем… и мы говорили о твоем будущем!

– О, неужели это правда, папа! Меня назначили фрейлиной? – воскликнула Зефирина.

Она весело спрыгнула с кресла, чтобы поцеловать отца. Роже де Багатель, осыпаемый поцелуями дочери, погладил бороду:

– Нет, нет… Успокойтесь, дитя мое, это гораздо лучше. Сядьте на место. Король дал разрешение на ваш брак.

– Мой брак… Но с кем? – пролепетала Зефирина.

– Это замечательная партия… Молодой человек, которого ты хорошо знаешь… даже очень хорошо…

Роже де Багатель умиленно улыбался, глядя на дочь. «Гаэтан!» – тотчас же подумала Зефирина. От предчувствия необыкновенного счастья сердце ее замерло.

– Папа, о, папа, скажите же скорей! – горячо молила Зефирина.

Ответ прозвучал словно свист кнута.

– Рикардо де Сан-Сальвадор!

Услышав ненавистное имя, Зефирина вскрикнула:

– Он… Никогда!

– Но, дитя мое, – попытался возразить Роже де Багатель, удивленный таким неистовством, – мы вместе с вашей матерью думали только о вашем счастье, дабы сохранить, таким образом, богатство в…

С горящими глазами Зефирина прервала своего отца:

– Папа, если вы будете принуждать меня… Я убью его! Я убью ее! Я убью себя!

ГЛАВА XI

БОЖЕСТВЕННАЯ ЗЕФИРИНА

– Успокойся, мое сокровище!

Пелажи хотела смочить виски Зефирины винным спиртом. Девушка отвела руку кормилицы и с голодной жадностью набросилась на ножку фаршированной курицы.

Несколько часов назад Зефирина, переходя поочередно от отчаяния к яростному бунту, заперлась у себя в комнате. Она ходила из угла в угол, ложилась на кровать, плакала, вновь поднималась; ей хотелось поджечь поместье, убить Рикардо, покончить с собой; она сжимала кулаки, рвала на себе кружева, пинала ногой сундуки, царапала лицо, рвала на себе волосы. Короче, она предавалась отчаянию так, как было свойственно ее возрасту. Решив в конце концов уморить себя голодом, она не спустилась к ужину. Таким образом, она ничего не знала о реакции мачехи и о решении отца.

Должно быть, уже наступила полночь. В замке догорали последние свечи. Закончив дневную работу, в комнату своей обожаемой девочки проникла Пелажи, неся миску с едой.

– Я убегу к Ронсарам! – решительно заявила Зефирина, приподнявшись на локте.

Остренькими зубками Зефирина разрывала кабанью отбивную, уписывая ее за обе щеки.

– Это ничего не даст, мое сокровище… Они приедут за тобой, и твои друзья будут бессильны. Нет, послушай, Зефирина, – прошептала Пелажи на ухо своей воспитаннице, – …надо опередить «ее». Отправляйся к королю, никого не предупреждая… Один только король может изменить то, что сам решил. Я предупредила Бастьена, он будет держать Красавчика оседланным с самого рассвета. Отправляйся к королевскому двору, мое сокровище. Маркиз с маркизой не поедут. Я знаю, что завтра они здесь будут разбираться с испольщиками. Поезжай в Амбуаз. Твое имя откроет перед тобой все двери, будет твоим просителем.

– Но в конце концов, Пела… – возразила Зефирина, наконец-то насытившись, – отец меня любит, он не может… не может…

Слезы вновь потекли по щекам Зефирины.

Пелажи, собрав разбросанные по одеялу кости, направилась к двери. Голосом, в котором слышалась печаль, она прервала Зефирину:

– Ты не очень хорошо поняла, что здесь происходит, Зефи. Ты совсем одна против нее, моя дорогая, ведь кроме меня нет у тебя никого, а я не очень-то много могу сделать…

– Одна! – машинально повторила Зефирина.

Как раз в это мгновение какой-то скрежет или, скорее, хруст, похожий на звук, который издает какой-нибудь грызун, послышался из-за стены. Пелажи с Зефириной одновременно подняли головы и посмотрели в сторону Святого Михаила, поражающего дракона.

– У тебя завелись мыши? – спросила Пелажи.

– Да… А что находится по другую сторону перегородки?

– Заброшенный гардероб!

– Попроси Ипполита или Сенфорьена поставить мышеловки.

– Будет сделано завтра же утром, – пообещала Пелажи. – А теперь спи, мое сокровище… и поступи так, как я тебе сказала!

Пелажи вернулась назад и наклонилась, чтобы поцеловать Зефирину, а та заставила ее присесть на постель.

– Пела, ты ведь тоже ее не любишь!

Как всякая нормандка, Пелажи ограничилась тем, что наклонила голову в белом чепце.

– Что ты знаешь достоверно?

Материнским движением Пелажи погладила очаровательное треугольное личико, обрамленное воздушной пеной золотисто-рыжих волос.

– Ты так похожа на свою бедную мать, мое сокровище, однако у тебя нет такого кроткого выражения лица; ты более отчаянная, более решительная, чем она. Берегись, моя Зефи!

Смущенная взглядом этих проницательных зеленых глаз, Пелажи потупилась и попыталась высвободиться из рук Зефирины.

– Почему ты тоже ненавидишь «ее», Пела? – вновь заговорила Зефирина, не выпуская руки своей кормилицы.

– Я ничего не могу утверждать, моя Зефи! Я только знаю, что ты должна постоянно всего остерегаться, каждое мгновение…

– Перестань говорить загадками, Пела. Знаешь ли ты что-нибудь об этой Сан-Сальвадор? Да или нет? – уже с раздражением спросила Зефирина.

– Да… Нет… – тотчас же спохватилась Пелажи. – Действительно, в течение многих лет у меня были какие-то подозрения, кое-что казалось мне странным, но все это настолько невероятно, что иногда твоя Пелажи спрашивает себя, не помутился ли у нее рассудок… вот и сегодня я обнаружила нечто настолько безумное, настолько невозможное… это касается Беатрисы…

– И что же? Немая заговорила с тобой? – не смогла удержаться от улыбки Зефирина.

– Почти, Зефи… Но это был голос из могилы… – прошептала Пелажи, вздрогнув.

– В самом деле, Пела, если ты знаешь о каком-нибудь злодеянии этой Сан-Сальвадор, то почему не скажешь об этом моему отцу? – воскликнула Зефирина.

Неясная тень легла на доброе толстое лицо Пелажи.

– Теперь надо поспать, моя малышка… все, в чем я могу тебе поклясться – это что я не дам прикоснуться ни к единому волоску на твоей голове.

Когда свеча погасла, Зефирина попыталась уснуть. Внезапно она застыла от испуга. Статуя Святого Михаила уставилась на нее сверкающими в темноте глазами. Уверенная, что бредит, Зефирина натянула себе на голову стеганое одеяло. Сжавшись под одеялом в комок, она услышала, как на деревенской колокольне пробило два часа ночи, а затем быстро заснула.

Тусклый свет зарождающегося дня внезапно разбудил девушку. Первым ее желанием было влезть на скамеечку, чтобы осмотреть статую. В нише ничто не пошевелилось. Как всегда невозмутимый, Святой Михаил все также воздевал копье над драконом. Однако Зефирина нахмурила тонкие брови: несколько черных зерен было рассыпано вокруг цоколя статуи; они располагались в виде звезды. А ведь Зефирина была уверена, что вчера там их не было. Она взяла зерна в руки. Это походило на темный перегной или на древесный уголь. Она пожала плечами, ничего не понимая, потом спустилась, чтобы как можно быстрее одеться.

Через несколько минут Зефирина без помех выскользнула из объятого сном дома.

Пелажи обо всем позаботилась. Бастьен ждал ее с Красавчиком. Для пущей осторожности юноша обернул копыта лошади тряпками. Зефирина безмолвно последовала за своим спутником к выходу из парка.

– Да сохранит тебя Господь, Зефи! – прошептал Бастьен.

Выйдя на дорогу, ведшую через лес, он скрестил руки и пригнул голову, чтобы помочь юной всаднице сесть в седло.

– Спасибо, мой Бастьен!

Легкая как перышко, Зефирина, поднимаясь в седло, коснулась груди юноши. Это прикосновение и этот мужской запах вызвали у нее какое-то тайное смущение. Возможно, осознав, какое волнение ее охватило, Бастьен придержал лошадь. В отчаянии от собственной слабости, Зефирина отвернулась.

– Сними тряпки! – сухо приказала она.

Не говоря ни слова, Бастьен склонился к копытам Красавчика. Зефирина смотрела на крепкий затылок, склонившийся по ее приказанию. От удовольствия, вызванного пьянящим чувством власти над мужчиной, у нее закружилась голова. Она почти физически ощущала разочарование, быть может, даже боль Бастьена. «Все же я не могу разрешить себя поцеловать, только чтобы доставить ему удовольствие», – подумала Зефирина, несправедливая, как и все люди, что кричат «пожар» после того, как подожгли дом.

– Ты кончил? – нетерпеливо спросила Зефирина.

Бастьен едва успел отскочить от Красавчика. Ударив своим хлыстиком по шее коня, Зефирина пустила его рысью.

– Стой… вернись!

Услышав этот крик, Зефирина натянула поводья и увидела, как из-за обвалившейся стены выскочил Каролюс. Он бежал изо всех сил на своих коротеньких ножках, чтобы перерезать Красавчику путь.

– Прочь с дороги! – яростно крикнула Зефирина.

– Подожди, послушай меня!

Каролюс храбро подпрыгнул, чтобы схватить Красавчика под уздцы. Не помня себя от бешенства, Зефирина подняла хлыст. Упав в траву, карлик испустил вопль. Рубец от удара алел у него на щеке.

– Это научит тебя, как совать свой нос повсюду, гнусный карлик! – Пусть он заткнется, Бастьен! – приказала Зефирина.

Повинуясь с видимым удовольствием, юноша бросился на карлика, пытавшегося улизнуть.

– Не бойтесь, я сейчас его свяжу и запру! Теперь езжайте, Зефи! – сурово крикнул Бастьен.

Зажатый, словно в тиски, его руками, карлик издавал какие-то булькающие звуки.

Успокоившись насчет своего врага, Зефирина ударила каблуками по бокам Красавчика и вихрем полетела по дороге на Амбуаз.

Впервые в жизни Зефирина ехала верхом одна, без оруженосца, но пугаться из-за этого не собиралась. Напротив, она испытывала чувство свободы и даже нечто вроде ликования.

Было еще очень рано, когда она увидела на левом берегу реки возвышающийся над долиной великолепный четырехбашенный замок Амбуаз.

По специально построенному для лошадей склону, идущему по спирали, Зефирина добралась на Красавчике до ворот замка.

Там ее ожидало разочарование. Стоявшие на страже солдаты с алебардами без особых уговоров поведали прекрасной юной всаднице, что король ночевал в Блуа.

Зефирина колебалась, стоит ли ей продолжать скачку. Она почти решилась бросить эту затею и отправиться искать убежища у своих друзей Ронсаров. У нее вдруг страшно разболелась голова. Тем не менее, стиснув зубы и борясь с соблазном вернуться к Гаэтану, она направила Красавчика на дорогу, ведущую в Блуа.

Было уже позднее утро, когда она, проголодавшись после долгой скачки, увидела черепичные крыши города. Зефирина спрыгнула с лошади перед воротами замка, походившими на ручку от корзинки. Какие-то мальчишки предлагали свои услуги всем прибывшим в замок. Зефирина отдала одному из них повод Красавчика. Сунув в грязную руку мальчонки несколько солей, она приказала дать добрую порцию овса ее коню.

Не замеченная никем в толпе придворных, теснившихся в выложенном черным кирпичом и ромбовидными плитами дворе, Зефирина поднялась по новой наружной лестнице в восьмиугольную башню. Оказавшись наверху, девушка попятилась назад, внезапно оробев. В длинной галерее, стены которой были украшены искусно вырезанными деревянными панно, толпились благородные дамы в платьях, отделанных мехом горностая, и прекрасные кавалеры в разноцветных переливающихся колетах и штанах с буфами.

Рядом с этим блестящим обществом Зефирина вдруг почувствовала себя простушкой в сером плаще с беленьким воротничком и в саржевой юбке для верховой езды. Вдобавок ко всему у нее вновь началась эта проклятая головная боль.

Зефирина, стиснув зубы, подошла к одному из дворян, чье открытое и гордое лицо узнала, несмотря на седую бороду.

– Простите мою дерзость, сударь, но не могли бы вы мне указать место, где была бы хоть какая-нибудь надежда увидеть его величество?

– Клянусь всеми святыми рая, господа, – воскликнул дворянин, приложив руку к сердцу, – это еще что за чудо? Если я не сплю, то, значит, я проснулся! Если я проснулся, значит, я не сплю! Но если я не сплю, значит, этот ангел из рая действительно стоит передо мной… Если же речь идет об ангеле, то это значит, что я умер… Если я умер, клянусь красной чумой, это значит, что я – не живой, а если я не живой, то не смогу ухаживать за этим ангелом!!!

Выслушав эту речь, отличавшуюся своеобразной логикой, Зефирина вытаращила глаза и залилась румянцем. Несколько господ, столь же роскошно разодетых в суконные колеты, богато расшитые золотом и серебром, прилегавшие к штанам в форме бочонков, смеясь, подошли поближе.

– Боже, Ла Палис, вы заставили покраснеть ангела!

– Не пожелает ли ангел назвать себя?

Кроме Жака де Шабанна, маршала де Ла Палиса, Зефирина вспомнила виденные в детстве морщинистые лица – это были спутники ее отца и друзья короля: Монморанси, Флоранж, Гуффье де Бонниве, адмирал Франции. Она колебалась, стоит ли называть им свое имя, когда круг ее почитателей был раздвинут властной рукой высокого, худого, можно сказать, костлявого человека с узким лбом и коротко подстриженной бородой – это был коннетабль де Бурбон! Все присутствовавшие господа с уважением поклонились потомку Людовика Святого, двоюродному брату самого короля.

– Для военного вы говорите слишком много, Ла Палис! – бросил коннетабль с очень неприятным смешком… – какого черта! Действуйте же, чтобы взять приступом эту крепость, или ваш ангел сейчас выскользнет у вас из рук!

– Но мы же не на поле битвы, монсеньор!

Отвечая, Ла Палис вновь вежливо поклонился коннетаблю.

Хотя Зефирина была еще очень молода и неопытна, она сразу догадалась, что отношения между этими мужчинами весьма напряженные, хотя они и обменялись улыбками. И ее симпатии были не на стороне коннетабля.

– Я был прав, ваш ангел нем! Вы проиграли поединок из-за вашего пустословия, мой славный маршал! – с иронией произнес коннетабль де Бурбон.

Вокруг послышались раболепные поддакивания. Принц крови повернулся, чтобы уйти, когда хорошо поставленный голос Зефирины пригвоздил его к месту:

– Вы ошибаетесь, монсеньор, я глубоко оценила риторику господина де Ла Палиса!

– Риторику!!! Вы только подумайте!.. Какая-то девчонка употребляет слова, смысла которых не знает.

Коннетабль де Бурбон выжидательно посмотрел на стоявших вокруг дворян, число которых теперь увеличилось, словно беря их в свидетели своей правоты. Со всех сторон раздались смешки.

Зефирина очень хотела быть сдержанной, но, будь то правнук Святого Людовика или нет, чаша ее терпения переполнилась.

– Это слово происходит от слова ритор, по-гречески – оратор; совершенно очевидно, что господин де Ла Палис не является учеником Аристотеля, трактат которого об искусстве риторики дает самые точные сведения об искусстве красноречия и о способах совершенствования в нем, что достигается при помощи построения речи на основе определенной композиции и применения различных фигур! – выпалила единым духом Зефирина, затем, воспользовавшись всеобщим изумлением, продолжила свое доказательство:

– Напротив, слово logos означает речь, a logia – теория; господин де Ла Палис, опираясь на безупречную логику кажущегося нелогичным высказывания, высказывает прекрасную в своей последовательности мысль, чье философское содержание было бы очень интересно углубить…

Молчание, которым были встречены последние слова Зефирины, могло бы наполнить гордостью сердце брата Франсуа Рабле. Его лучшая ученица оказалась на высоте. Весьма довольная собой, Зефирина ожидала ответа коннетабля. А тот презрительно оттопырил нижнюю губу:

– Глупая болтушка!

И уязвленный коннетабль де Бурбон отвернулся.

– Господа, ее величество королева!

Зефирина едва успела присесть в глубоком реверансе. Королева Клод шествовала в окружении своей суровой свекрови Луизы Савойской и очаровательной золовки, госпожи Маргариты, которую все называли «Перл из Перлов»[19]. Принцессы любезным кивком отвечали на приветствия придворных.

Когда Зефирина выпрямилась, маленькая королева – с невзрачной внешностью, но с улыбкой, способной согревать сердца, – уже прошла мимо.

Ла Палис, Флоранж и Бонниве по-прежнему окружали Зефирину.

– Мое дорогое дитя, ваше блестящее доказательство заткнуло клюв герцогу! А ведь это коннетабль де Бурбон, первый вельможа королевства! – расхохотался адмирал де Бонниве.

– Король будет очень сердиться на меня? – спросила Зефирина, внезапно встревожившись о последствиях своей выходки.

– Вовсе нет. Ее величество будет в восторге, а когда королева в восторге, доволен и король! – заверил ее Ла Палис.

Зефирина и ее верные рыцари рассмеялись.

– Ну, прекрасная барышня, – осведомился Монморанси, – кто же вы?

– Зефирина де Багатель, сударь!

Свой ответ она сопроводила грациозным реверансом.

– Дочь Роже, нашего товарища по оружию? Черт побери, у вас прибавилось и знаний, и красоты, душенька… Итак, вы хотите повидать короля? – спросил Бонниве, выказывая легкое любопытство.

– Мой отец поручил мне передать послание его величеству! – солгала Зефирина, предпочитая сохранить при себе причину своего появления при дворе.

– Его величество в Шамборе. Я как раз туда направляюсь. Идемте, очаровательная барышня, мы поедем туда вместе и… клянусь честью, таким образом, мы не помешаем друг другу, – заключил Ла Палис.

Маршал оказался очаровательным спутником. Проезжая в сопровождении четырех оруженосцев через богатый дичью лес Шамбор, Зефирина и Жак де Шабанн, сир де Ла Палис, весело беседовали.

– Клянусь бородой папы, душенька моя, у вас самые прекрасные в мире волосы и взгляд, способный погубить Святого Петра, Святого Иоанна и Святого Павла вместе взятых. Клянусь моей душой, я хотел бы с вами полюбезничать в этом лесочке, но я не смею превратиться в совратителя молоденьких девушек. К тому же вашему батюшке это вряд ли понравилось бы. Итак, поговорим о философии, раз уж вы такая ученая.

Упиваясь мыслью, что привела в смущение такого человека, как прославленный маршал де, Ла Палис, Зефирина, обладавшая пытливым умом, расспрашивала его и спорила с ним, давая точные и меткие ответы на любой вопрос.

– Какая умница! Клянусь Святым Иринеем, именно вас надо было послать на переговоры с императором Священной Римской Империи.

– С его величеством Карлом V? А разве наш король не договорился с ним? – осведомилась Зефирина.

– Боже в небесах, откуда вы свалились?

– Из монастыря, сударь!

– Черт побери, могу себе представить… Псалмы на целый день и ни словечка о мирском.

– Так и есть, сударь!

– Как я глуп, ведь вы совсем молоденькая девушка… Мне надо было спеть вам рондо, а не о политике говорить.

– Нет, сударь, расскажите мне, что происходит на белом свете. Правда, это меня очень увлекает! – настаивала Зефирина, с блестящими глазами и с оживившимся от беседы лицом.

Ла Палис покачал головой в бархатном берете с пером:

– Странная вы малышка… можно учиться в любом возрасте! Клянусь честью, не знал, что нужно рассуждать о проблемах внешней политики, чтобы соблазнить девственницу из этого нового поколения. Будь по-вашему, прекрасная Зефирина! Я начну с самого начала и признаюсь вам, что мы здорово сели в лужу!

– Мы?

– Королевство! – пояснил Ла Палис. – После битвы при Мариньяно, дитя мое, король был самым видным и самым счастливым государем в Европе, и наша страна была самой богатой… К несчастью, только пусть это останется между нами, король Франциск, после смерти императора Священной Римской Империи Максимилиана, вбил себе в голову, что добьется императорской короны – избрания императором.

– Избрания?

– Ну да, избрания! В силу старинных обычаев по семь выборщиков от Кёльна, Майнца, Бранденбурга, Пфальца выбирают императора Священной Римской Империи. Король мог, конечно, сделать попытку, но я был одним из тех, кто предупреждал его, что эта мечта – безумие! У императора был свой кандидат – собственный внук Карл, наследник престола Испании, Фландрии и Неаполитанского королевства… Этот холодный, спокойный, рассудительный юноша – полная противоположность нашему очаровательному государю. Короче, дорогая Зефирина, что должно было произойти, то и произошло: король напрасно заплатил 514 тысяч флоринов, чтобы купить голоса германских князей, золото-то они взяли… но проголосовали за Карла V! Не смотрите на меня такими большими глазами, моя красавица, или, клянусь честью Ла Палиса, я за себя больше не отвечаю!.. На чем я остановился?

– Вы сказали, что они проголосовали за Карла V, сударь, – ответила Зефирина, которая не теряла нити беседы.

– Совершенно верно. Ну вот, моя дорогая, это и есть бочка с гусиным пометом, простите меня за такое выражение, в которой мы находимся. Карл V никогда не простит королю Франциску, что тот пытался похитить у него корону, которой уже восемьдесят лет владеет его семья. Борьба двух монархов неизбежна. Один из них лишний. Карл хочет изгнать Франциска из герцогства Миланского, а Франциск хочет выставить Карла из Неаполя. Ну, что вы скажете об этом безвыходном положении, прекрасная резонерка?

Зефирина нахмурила тонкие золотисто-рыжие брови:

– А какова роль короля Англии во всем этом, сударь?

– Английский король говорит, что вы столь же умны, сколь и красивы, божественная Зефирина! – заявил Ла Палис, отвесив глубокий поклон.

Чтобы скрыть смущение, Зефирина звонко расхохоталась. Тряхнув золотисто-рыжей гривой, она пришпорила коня и поскакала в сопровождении своего нового друга к наполовину построенным башням, чьи белые стены заметила в просвете между деревьями.

ГЛАВА XII

КЛЯТВА

На огромной стройке в Шамборе раздавались звуки пил и молотков, звенели кирки. Словно пчелы из одного улья, сотни славных малых – резчиков по камню, каменщиков, мостильщиков и плотников, – гнули спины за несколько солей в день, чтобы возвести сказочный дворец. Зефирина, восхищенная этим зрелищем, с восторгом смотрела на гигантский фундамент и на уже возведенные этажи здания, выраставшего на песчаной и бесплодной земле.

– Вон Клеман Маро, лакей короля.

Ла Палис указал на довольно молодого человека в сине-зеленой ливрее, сидевшего на подножке какой-то повозки.

– Он немножко сумасшедший, немножко шут, немножко поэт, и еще, думаю, лютеранин, – добавил маршал. – Но король его любит и прощает ему все причуды.

Действительно, лакей-поэт, должно быть, был погружен в свои рифмы или в увлекательное чтение, так как даже не поднял глаз от пергамента, который держал у себя на коленях, когда Зефирина и маршал де Ла Палис спешились рядом с ним.

– Мадемуазель де Багатель ищет короля, чтобы передать ему послание от отца, господина маркиза, мой дорогой Клеман… Знаете ли вы, где его величество? – спросил Ла Палис чрезвычайно любезным тоном.

Не повернув головы и не поднявшись, чтобы поклониться маршалу, как полагалось сделать, лакей-поэт пробормотал:

– Его величество удалились вместе с добрым ветром судьбы.

Выслушав этот дерзкий ответ, Ла Палис скорчил Зефирине гримасу, что должно было означать приблизительно следующее: «Я ведь вас предупреждал, что он довольно странный!» А Клеман Маро, желая показать, насколько Зефирина и маршал помешали его занятиям, громко произнес двусмысленную фразу:

– Афиняне, я признателен вам и люблю вас, но я скорее буду повиноваться Дельфийскому оракулу, нежели вам…

Лакей-поэт перевернул лист пергамента, приготовившись читать дальше. Ошеломленная подобной наглостью Зефирина набрала в грудь воздуха и продолжила вместо него:

– Афиняне, оправдаете вы меня или нет, будьте уверены, что никогда я не изменю своего поведения, пусть даже тысячу раз должен буду стоять перед лицом смерти!

– Клянусь богом поэтов, мадемуазель знакома с Сократом! – воскликнул Клеман Маро.

– Но сударь, – с негодованием возразила Зефирина, – отчего вы думаете, что только род мужской обладает знаниями?

– Я не думаю, вовсе не думаю, мадемуазель, просто так оно и есть… весьма часто женский разум помещается не в голове, а совсем в другом месте!

– Да? И где же это, сударь? – спросила Зефирина, выдавая полную невинность своих пятнадцати лет.

– Хм!..

Внезапно смутившись, Клеман Маро обменялся взглядом с Ла Палисом. Последнему успела надоесть греческая философия, и он не скрыл своего нетерпения:

– Все это очень хорошо, мой дорогой Маро, но известно ли вам – да или нет, – где мадемуазель де Багатель может найти короля?

– Его благосклонное величество удалились, не известив меня о своей судьбе, – повторил Клеман Маро. – Но для такой ученой девицы… примите мои поздравления, мадемуазель! – лакей-поэт поклонился Зефирине: – Вы, конечно, догадываетесь, что вечер… его величество проведет в Кло-Люсэ!!…

Зефирина начала смутно догадываться о том, какую власть над мужчинами ей дает ученость. Она поблагодарила находившегося на седьмом небе от счастья Клемана Маро несколькими словами по-гречески, потом, направившись к Красавчику, уже собиралась попросить Ла Палиса сопровождать ее в Кло-Люсэ, когда услышала восклицание:

– Мадемуазель де Багатель…

Это был Гаэтан, весь в пыли. Он привез скатанные в трубку документы для распорядителя работ на стройке.

Гаэтан! От волнения Зефирина до крови прикусила губу. Сердце отплясывало в ее груди какую-то сумасшедшую сарабанду. У нее почти подкосились ноги в тот момент, когда юный Ронсар склонился перед ней в поклоне:

– Мадемуазель… простите… Ваш покорный слуга!

Молодой человек был, видимо, озадачен, что встретил ее так далеко от поместья Багатель без отца и без оруженосца. Было заметно, что присутствие маршала смущает его и не дает высказаться. Зефирина, у которой порозовели щеки и заблестели глаза, старалась сохранить хладнокровие. Сейчас ей особенно была необходима ясность мысли. Гаэтан был здесь тоже совершенно один. Это была неожиданная удача. Видя, в каком он замешательстве, Зефирина поняла, что именно ей придется принять решение. Прежде всего следовало избавиться от Ла Палиса, который, казалось, стал таким же прилипчивым, как банка со смолой.

– Ну наконец-то, вот и вы, господин де Ронсар! – воскликнула Зефирина так, словно у нее была назначена встреча с молодым человеком.

Опьянев от своих недавних успехов в красноречии, она несколько напыщенно произнесла:

– Это настоящее уравнение Пифагора с параметрическим решением. Я ждала вас в пункте X в Блуа, господин де Ла Палис, заменив вас в пункте У, сопроводил меня сюда, вы возвращаетесь в пункт Z в Поссонньер, а я сама еду в том же направлении в Кло-Люсэ. Смотрите, какая интересная задача с прямоугольником квадратной формы… Едем, господин де Ронсар, в дороге мы поговорим о математике…

Теперь, когда она скакала бок о бок с принцем своих грез, Зефирина приходила в отчаяние, не в силах придумать, что еще сказать умного. Со своей стороны, Гаэтан превосходил немотой рыбу. Напрасно щебетали в своих гнездах пташки, напрасно благоухала жимолость – тяжелое молчание удручало Зефирину. Она постаралась его нарушить несколькими остроумными замечаниями, но Гаэтан был явно не склонен к беседе и отвечал односложно.

Подобное глупое положение вещей не могло долее продолжаться. Заметив на опушке леса саманную лачугу, откуда выходила тоненькая струйка дыма, Зефирина спросила:

– Не согласитесь ли вы, господин де Ронсар, остановиться на несколько минут, чтобы раздобыть для нас стакан молока и буханку хлеба? Признаюсь вам, что я ничего не ела с самого рассвета…

– К вашим услугам, мадемуазель! – откликнулся Гаэтан, спешиваясь.

Не зная, как следует себя вести, Зефирина покачивалась из стороны в сторону в своем седле. Она видела, как Гаэтан беседовал с крестьянином. Мужчина услужливо склонился и тут же принялся доить свою козу.

Внезапно Зефирина пошатнулась от пронзившей ее боли; у нее вновь заболела голова, и боль была еще сильнее, еще острее, чем прежде. У нее было ощущение, будто ей шилом пронзают череп. Зефирина сползла с седла на землю; двигаясь осторожно, словно сомнамбула, она подошла к колодцу, чтобы выпить немного воды и смочить себе виски.

Склонившись над краем колодца, Зефирина вздрогнула. Собственное отражение затягивало ее в глубину вод, в то время как чей-то нежный голос шептал: «Зефирина… Зефирина…»

– Осторожно, вы можете упасть!

Крепкая рука Гаэтана ухватила ее в тот момент, когда она была готова упасть в колодец. У нее стучали зубы.

– Вам плохо, мадемуазель? – спросил Гаэтан, заметив ее бледность.

Зефирина не села, а рухнула на бревно.

– Нет, это так глупо! Не знаю, что со мной… Сегодня у Меня много раз начинала болеть голова…

Откинув голову назад, она оперлась о ствол дерева, и ее золотисто-рыжие кудри, спутавшиеся во время скачки, рассыпались по плечам.

– Пустяки, вас просто одолел голод. Вот держите, ешьте и пейте!

Гаэтан протянул ей миску, наполненную душистым, теплым и пенистым молоком. Зефирина выпила с жадностью. Чувствуя на себе нежный взгляд юноши, она проглотила булку ячменного хлеба и кусок сала, подаренные добрым крестьянином.

– Теперь лучше? – спросил Гаэтан.

– Да, гораздо лучше…

– Знаете, иногда вы меня даже немного пугаете… – прошептал Гаэтан, усаживаясь рядом с девушкой.

Зефирина только что закончила пиршество, съев все до последней крошки.

– Пугаю?

Она сидела, открыв рот и глядя на юношу с оторопелым видом, так что выглядела почти смешной. Гаэтан кивнул:

– Да, черт побери! Вы слишком ученая, слишком умная для меня, Зефи… Я… как вам сказать… Я чувствую себя совершенно потерянным рядом с вами. С тех пор, как я вас знаю… В особенности с тех пор, как я держал вас в объятиях… Я мечтаю о вас! Но я всего лишь младший сын, мне предназначена военная карьера, я недостоин вас, я только и умею, что читать да писать, я не моралист и не филолог, не математик и не…

– О, Гаэтан! Гаэтан!.. – простонала Зефирина.

Изо всей его речи она уловила лишь одну фразу: «Я мечтаю о вас». Губы у нее тряслись, она дрожала всем телом. Захмелев от счастья, она вдруг поняла, насколько опасно быть столь занудно-ученой с сильным полом. Это был урок, который следовало запомнить.

– Бог мой, как вы ошибаетесь, Гаэтан! – возразила Зефирина со слезами в голосе. – Я так одинока, так слаба. Это я нуждаюсь в вас, в вашей силе… Я нуждаюсь в вашем покровительстве. О, Гаэтан! Гаэтан!

Зефирине хотелось прокричать о своей любви на весь лес. Она подняла на юношу сияющие глаза. Гаэтан наклонился. Его губы коснулись волос Зефирины, ласково притронулись к ее вискам, быстро пробежали вниз по нежной шейке. Его крепкие руки любовно сжали ее талию. Она прижалась к горячей мужской груди…

Под звонкое щелканье дрозда молодые люди обменялись своим вторым поцелуем – немного неловким, очень целомудренным, чистым поцелуем двух влюбленных подростков… Цветы диких абрикосов нежились под лучами послеполуденного солнца.

Гаэтан поднялся, ослепленный, рассматривал чудесное маленькое личико, обращенное к нему.

– С этой минуты вы, Зефи, самое дорогое, что у меня есть. Клянусь своей жизнью!

– Я люблю вас, Гаэтан! Я хочу быть вашей женой!

Прерывающимся от волнения голосом Зефирина поведала юноше о событиях, вызвавших ее бегство, о причинах, заставивших ее искать встречи с королем.

– Я доставлю вас к нему, душенька моя, – пообещал Гаэтан. – Я никогда особенно не любил вашу мачеху, а еще менее – ее отпрыска. Ничего не бойтесь, мы не оставим вас в их когтях.

Словно желая скрепить печатью свои слова, Гаэтан поцеловал Зефирину в лоб. Он уже собирался выпрямиться, когда Зефирина непроизвольным движением обвила руками его шею. Истосковавшись по любви, внезапно найдя счастье на груди этого юноши, она вновь искала губами его рот. В совершенной невинности своей она закинула назад голову, раскрыла губы, готовая к бесконечному поцелую. Гаэтан наклонился, чтобы поцеловать ее в уголки губ. Она задрожала, затрепетала в его объятиях, и ей вдруг захотелось чтобы он укусил ее, впился в нее зубами, был с ней резок, был груб.

Гаэтан побледнел. Высвободившись из ее объятий, он сделал несколько шагов в сторону. Когда он вернулся к Зефирине, ее восхитительные зеленые глаза были залиты слезами.

– Зефирина, что случилось? – воскликнул юноша, встав на одно колено рядом с ней.

Зефирина замотала своей рыжей головкой:

– Вы меня не любите, Гаэтан!

– Я вас не люблю?

– Нет… вы бежите от меня!

Гаэтан сжал кулаки.

– Я так вас люблю, Зефи… что буду относиться к вам с почтением, не притронусь даже поцелуем, пока вы не станете моей женой!

– Вы будете относиться ко мне с почтением и не притронетесь ко мне? Ничего не понимаю из того, что вы говорите. Нет ничего неуважительного в том, что вы меня поцелуете, если любите меня!

Она вдруг обнаружила в Гаэтане нечто непонятное. Ей просто хотелось прижаться к нему, и она не видела, в чем же состоит затруднение.

Гаэтан ласково погладил шелковистую щечку. Очень сильный в свои семнадцать лет, он внезапно ощутил чувство превосходства: он был молодым мощным самцом, взявшим под свое покровительство невинную лань.

– Вы очень ученая во многих вещах, душечка моя, но не играйте с огнем, или я за себя не ручаюсь. Я люблю вас и сейчас докажу это.

Лишь последние слова несколько успокоили Зефирину. А Гаэтан вытащил кинжал, который носил с собой.

Быстрым движением он провел острием клинка по своей руке, оставив на ней короткий надрез.

– Вы не боитесь, Зефи? – спросил юноша.

– Нет… – ответила Зефирина.

На самом же деле она пришла в ужас, однако закрыла глаза и храбро протянула маленький кулачок. Когда она вновь открыла глаза, на ее молочно-белой коже поблескивало несколько капель крови.

– Клянусь Святым Граалем Иосифа Аримафейского в том, что я, как достойный рыцарь и благородный дворянин, клянусь своей кровью и кровью дамы – властительницы моих дум, что буду защищать ее от врагов, что буду почитать ее и беречь до самого дня нашей свадьбы… И что бы ни случилось, клянусь перед Богом и перед людьми никого не брать в супруги кроме нее!

Гаэтан посмотрел на Зефирину. Теперь настала ее очередь произнести клятву. Она уверенно повторила:

– Клянусь Святым Граалем Иосифа Аримафейского в том, что я, как девушка благородного происхождения, клянусь своей кровью и кровью рыцаря – властителя моих дум, что скорее погибну, чем буду принадлежать другому, что буду ему перед Богом и людьми нежной и верной супругой, даже после смерти!

Молодые люди смотрели друг на друга, слишком взволнованные, чтобы говорить. Они держались за руки, с которых стекала соединявшая их кровь.

Бросив быстрый взгляд на примитивные солнечные часы, укрепленные на стене лачуги, Гаэтан первым пришел в себя.

– Дорогая, нам предстоит еще два часа пути, чтобы добраться до цели. В дороге мы решим, как нам следует себя вести…

ГЛАВА XIII

ТАЙНА ДЖОКОНДЫ

– Что я могу сделать для вас, юный девица?

Задав этот вопрос с каким-то певучим акцентом, старик обтер измазанные в гончарной глине руки о свою длинную белую бороду.

Зефирина соскочила с Красавчика. Уже опускались сумерки, когда они с Гаэтаном добрались до замка Кло-Люсэ.

Молодые люди выработали план поведения: Гаэтан будет ждать Зефирину в хижине лесника на опушке парка, а девушка отправится к королю одна, если, конечно, монарх все еще был здесь.

– Я Зефирина де Багатель, и я прошу вас извинить меня, мэтр Леонардо да Винчи.

Слегка оробевшая Зефирина узнала великого художника, который сам только что открыл ей дверь.

– Господин Клеман Маро уверил меня в том, что его величество заедет повидать вас сегодня вечером и…

– Ну да! – прервал ее Леонардо да Винчи, – вот какая прекразный позланниц… Король еще не приехал… Входьите, юный дзевиц, входьите… Я есть очьярован таким кразивым лицом…

Не поднимаясь на крыльцо, Зефирина вслед за мэтром Леонардо вошла в нижнее помещение замка, выходившее прямо во двор. Картины, скульптуры, рисунки, макеты, наброски людей-птиц или пушек, изрыгавших огонь и железо, загромождали эту большую комнату, превращенную в мастерскую.

– Садитесь… и в свою очередь извиньите менья, очаровательная гозтья, я очень торопльюсь закончить эту картину, так как мнье осталось не так уж дольго джить!

Все это было сказано очень веселым тоном, в котором не звучало никакой грусти по поводу собственной участи. Забыв о Зефирине, старый художник вновь склонился над своим полотном.

Внезапно почувствовав себя очень усталой после долгой верховой езды, Зефирина расположилась в одном из кресел. Равномерное движение тяжелого маятника стенных часов убаюкивало ее. Она видела Леонардо да Винчи со спины. Жестами, которые с возрастом стали замедленными, он заканчивал портрет женщины с черными волосами, прикрытыми тонкой мантильей. Портрет поразил Зефирину. Она заметила, что в загадочном взоре женщины на полотне таилось несомненное сходство с черными глазами «этой Сан-Сальвадор». Напротив, широкая улыбка, открывавшая неровные зубы, совершенно не была похожа на улыбку доньи Гермины.

Где-то вдали пробило пол-седьмого. Гаэтан, должно быть, волнуется, сидя в своем убежище, Гаэтан… Гаэтан… С улыбкой на устах, Зефирина не могла удержаться, чтобы в глубине души не повторить имя юноши. Она улыбалась своему будущему, своей клятве и огромной тайне любви.

Вдруг Леонардо еле слышно произнес:

– Не двигайтесь, девушка, радьи Бога, не двигайтесь, не жевелитесь более… Вот она, моя улыбка… та самая, что я изкал всьегда… Настоящая улыбка льюбви… Вот он, мой жедевр… Самое прекрасное создание в мьире… Я взьял лоб у Лоренцо Великолепного… глаза – у прекразной кньягини Фарнелло… нос – у Монны Лизы… руки – у моего злавного Робертино… благодарья вашей улыбке, я скоро закончу этот жедевр красоты… Ах, Бога ради, улыбайтесь… улыбайтесь… Вот так! Вы божественная… божественная…

«Он совершенно сумасшедший, – подумала Зефирина, застыв с величественной улыбкой на лице. – Но что это он там себе бормочет в бороду? Этот портрет – портрет многих людей, мужчин и женщин, всех разом? Ведь это же грех против природы!.. О, в конце концов она выглядит довольно посредственной, эта его кумушка!»

Не замечая нарастающего недовольства своей натурщицы, Леонардо да Винчи все более и более приходил в возбуждение:

– Моя Джоконда… Моя Джоконда будет бессмертной!

Звук копыт множества лошадей раздался на усыпанном гравием дворе.

– Мой дорогой отец! Где вы?

Это был голос короля.

У Зефирины хватило времени только на то, чтобы опуститься в глубоком реверансе. Франциск I вошел в нижнюю комнату замка, весь в пыли после удачной охоты.

«Он не очень постарел, – подумала непочтительная девица. – Интересно, узнает ли он меня!»

С тем очарованием, Что было ему столь свойственно, король прижал гениального художника к сердцу.

– Смотрите-ка, мой добрый отец… вы изменили улыбку «нашей» Джоконды! – сразу же сказал Франциск I, приблизившись к полотну.

Зефирина ожидала королевского позволения, чтобы выпрямиться. Опустив голову, но подняв глаза, она находилась в положении шатком и неустойчивом и украдкой наблюдала за поведением короля. Тот, казалось, даже не заметил ее присутствия. Леонардо да Винчи, в длинном одеянии по моде прошлого столетия, подошел к стоящему перед картиной королю.

– Я никогда не забуду, что вы зир, зпасая меня от нищеты, купили эту картину. Мне кажется, я правильно здьелал, убрав смешливое выражение лица… чтобы заменить его на самую таинственную из улыбок!

– Клянусь бородой самого папы римского, вы были правы, мой добрый мэтр, ибо своей кистью вы передали самое таинственное выражение лица истинной женщины, опьяняющее и волнующее… Черт побери, эта улыбка способна свести с ума несчастных мужчин!

– Пусть ваше величество соблаговолит обернуться, и вы увидите саму модель во плоти! – сказал Леонардо да Винчи, воодушевленный восторгом короля.

Едва услышав слова старика, Франциск I резко повернулся на каблуках своих забрызганных грязью сапог. Ощущая на себе взгляд короля, Зефирина уткнулась взглядом в широкие черные и белые плиты пола. Вся ее самоуверенность внезапно улетучилась.

– Поднимитесь, мадемуазель! – сказал Франциск I.

Он протянул длинную руку без перчатки. Ни жива ни мертва, Зефирина оперлась на нее. Она злилась сама на себя за это замешательство.

«Какая я смешная. Король или нет, он такой же человек, как все другие!» – подумала она, чтобы приободрить себя.

– Ей-богу, мой славный мэтр, где вы нашли это юное чудо? Какие замечательные пропорции… красивое телосложение и прекрасная грудь! – восклицал король.

«Можно подумать, что он говорит о лошади!» – потихоньку, но с нарастающим протестом, шепнула себе Зефирина, тогда как король громогласно продолжал:

– Какой чудесный цвет волос: рыжий, золотистый… Это настоящая венецианская блондинка. Это несомненно, мой добрый мэтр… Цвет моей Саламандры!.. Ну-ка, улыбнитесь, дитя мое. Ах, клянусь честью, какие прелестные зубы!

«Так и есть, он их сейчас начнет пересчитывать!»

– Смотри-ка… Она заговорила, хоть и не языком! Какой красноречивый взгляд… Клянусь честью, никогда не видел столь прекрасных зеленых глаз! – вскричал восхищенный король.

– О, нет, сир, ваше величество знает мои глаза! – услышала Зефирина собственный голос.

– Прошу прощения?

– Вашему величеству они очень хорошо знакомы, так же, как и мое имя… вот уже очень давно!

Действительно, Зефирина не была создана для роли пассивного наблюдателя. Едва она открыла рот, чтобы заговорить, как к ней вновь вернулась живость движений и ума.

– Уже очень давно… Так я что же, их забыл?.. Что за шутки! Учитывая ваш возраст, несомненно, желаете представиться при помощи шарады, барышня?

Король, казалось, был наполовину очарован и наполовину озадачен этой девчонкой.

Слегка встревоженный таким оборотом дел, Леонардо да Винчи хотел вмешаться. Франциск знаком велел ему молчать, а Зефирина начала перечислять: мой первый слог в древности был приятным и легким ветром с Запада… Мой второй слог inevitabilis[20] продолжает первый… Мой третий слог – это пустяк или безделица. А целое составляет для самого прекрасного принца в мире загадку моего имени! – закончила Зефирина, сделав легкий реверанс.

– Хм!.. Черт бы побрал эту юную образованную девицу! – сказал король, польщенный последней фразой… – Посмотрим, находимся ли мы на высоте ее разума… Мой первый слог – это Зефир, приятный и легкий ветерок с Запада… Мой второй слог me eritabitis неизбежно является продолжением первого… Хм… Зефир… ина… Мой третий слог – Багатель! – Боже в небесах! Зефирина де Багатель! Если бы я знал… Плутовка… Ты все такая же дерзкая резонерка, к тому же еще и ученая, но, клянусь моей душой, ты стала настоящей красавицей. Дай-ка мне на тебя посмотреть… хм… какая досада, что я узнал тебя слишком юной! У меня будет ощущение, что я – совратитель молоденьких девушек. Или же мне потребуется время, чтобы привыкнуть… Но что, черт побери, ты тут делаешь? – спросил король внезапно, погладив привычным жестом свою каштановую бороду.

– Сир, я приехала, чтобы броситься вам в ноги, чтобы умолять вас не отдавать меня гнусному созданию, которое я ненавижу!

С этими словами Зефирина упала к ногам короля.

– Что ты такое говоришь?

Король поднял девушку, увлек к креслу и усадил в него, а сам устроился, усевшись верхом на резную деревянную скамеечку, сказав просто:

– Я твой друг. Говори, Зефирина.

Внезапно задохнувшись, она бросилась, как говорится, в омут с головой: кричала про свое горе, и ее голос прерывался явно слышимыми рыданиями. Она уже вполне управляла своими чувствами, умела соизмерять свои притязания и находить верный тон. Ей удалось разжалобить Франциска I, и она изложила свое дело так, что заинтриговала короля, который, однако, был уже пресыщен женской любовью.

– Сир… Мой король… Самый благородный, красивый и могущественный во всем христианском мире! Я заклинаю вас не поступать со мной, как поступил бы какой-нибудь Карл V, бесчувственный и жестокий. Не выдавайте меня замуж за Рикардо де Сан-Сальвадора! – закончила Зефирина в каком-то порыве, где искренность смешивалась с плутовством.

– Хм… Я вижу, ты хорошая девушка и совсем не любишь императора… Клянусь честью, ты правильно рассуждаешь и у тебя прекрасный взгляд на вещи, – сказал король, очарованный, что слышит дурной отзыв о своем злейшем враге. – Ну-ка, осуши свои слезы, Зефирина. Я думал, что сделаю тебе приятное, дав мужа, но если ты не можешь выносить этого юношу, что же… К тому же у тебя впереди достаточно времени, чтобы выйти замуж. Одна только маркиза де Багатель будет не довольна…

– Тем лучше! – бросила Зефирина свирепо.

Франциск I расхохотался, потирая руки. Его лукавые миндалевидные глаза блестели от удовольствия. Теперь он, казалось, был не королем Франции, а просто молодым человеком, веселым, беспечным и непосредственным – тридцатилетним мальчишкой, что приготовился сыграть славную шутку!

– Бедная мачеха! Так ты ее до сих пор ненавидишь! Ба! Прекрасная саламандра… не кусай ее слишком, твою мачеху. Ну ладно, что сказано, то сказано, Зефирина, у тебя есть мое королевское слово… Оставайся в девицах!

При этих словах Зефирина не смогла сдержать дрожь.

Своими тонкими пальцами Франциск поглаживал ее рыжие кудри.

Как пчела, собирающая мед с цветка, он коснулся розового рта, шелковистой кожи, нежно приподнял подбородок.

«Он – король… У него есть право на все!» – думала Зефирина с бьющимся сердцем.

«Она, конечно, девственница и, кажется, еще не представляет могущества своей красоты и своего ума… Она взволнована… Я уверен, что ее тело еще не знало ласки мужчины… Ну ладно, я все-таки не Жиль де Рэ. Подождем еще год или два. Положим, год… даже полгода, этого будет достаточно, и тогда именно я научу настоящей улыбке любви это юное чудо».

К большому облегчению Зефирины, Франциск I перестал разглядывать ее так, словно хотел прочитать ее мысли. Он выпрямился, сделал несколько шагов по направлению к картине, которую Леонардо да Винчи тщательно отделывал последними мазками своей искусной кисти.

Король внимательно посмотрел на загадочную улыбку таинственного создания. Внезапно его словно поразила какая-то неожиданная мысль, и он повернулся к Зефирине:

– Если, конечно, у тебя нет какой-нибудь любовной интрижки в голове, Зефирина, и ты не остановила уже выбор на каком-нибудь красивом щеголе? – спросил, став вдруг подозрительным Франциск I.

Зефирина раскрыла рот, готовая уже признаться в своей клятве, в своей страсти к Гаэтану. Внезапно проснувшийся женский инстинкт подсказал ей, что она ничего не выиграет, если станет говорить об одном мужчине с другим мужчиной, пусть даже последний и будет королем.

Не желая лгать, она выбрала для ответа фразу с двойным смыслом:

– Не станет же ваше величество сомневаться, что у меня впереди целая жизнь, дабы даровать любовь избраннику моего сердца!

Подкрепив свои слова грациозным поклоном, хитрая девушка наблюдала за реакцией короля, и тот не заставил себя ждать:

– Клянусь честью, ты совершенно права! – воскликнул Франциск I, восхищенный ответом, который понял буквально. – Подождем, ну скажем, несколько месяцев… Ты умная девушка, и это мне нравится… Теперь уже поздно, я прикажу проводить тебя! Эй!.. Факелов!

Тотчас же на зов короля прибежал оруженосец. Зефирина быстро опустила ресницы, чтобы ее не выдал блеск глаз. Это был Гаэтан, который, несомненно, потеряв терпение в своем тайнике, ловко пробрался в ряды королевской свиты.

– А, Ронсар! – сказал король, не удивившись присутствию юноши. – Возьми с собой двоих доезжачих, я доверяю тебе мадемуазель де Багатель. Довезешь ее до порога дома… Возвращайся за моими приказаниями в Амбуаз. Нам нужен гонец, который без промедления отправится в Рим, дабы отвезти наше послание его святейшеству папе…

Не заметив, каким долгим взглядом обменялись Зефирина и Гаэтан, король галантно помог девушке накинуть на плечи плащ, а затем Зефирина распрощалась с мэтром Леонардо.

– Прощайте, моя прекразная улыбка, и храните взегда ваши загадки зфинкса!

Старый художник сопроводил свои слова взглядом, исполненным симпатии к Зефирине и Гаэтану. Девушка прижала пальчик к губам, не сомневаясь, что Леонардо да Винчи все понял. Будучи уже светской дамой, она нашла совершенно естественным, что сам король проводил ее до двора замка.

При свете факелов около сорока всадников ожидало распоряжений монарха. Ржание лошадей и лай собак, утомленных охотой, смешивались с криками соколов, сидевших под черными колпачками.

Внезапно ужасное предчувствие охватило Зефирину, и она не смогла сдержать дрожи…

Как благородный дворянин, утонченный до кончиков ногтей, Франциск I, отстранив Гаэтана, сам помог Зефирине сесть в седло. Собственноручно придерживая повод Красавчика, он произнес очень ласково:

– До скорой встречи, мадемуазель Зефирина, и не забудьте сказать вашему отцу, что получили наше приглашение на свидание века!

ГЛАВА XIV

С. С

Зефирина и Гаэтан, смущенные присутствием факельщиков, доскакали до поместья Багатель, не сказав почти ни слова друг другу, кроме фразы «Все идет хорошо», которую прошептала девушка. Когда они прибыли к воротам замка, чья-то тень метнулась от кустов. Это был Бастьен, который, казалось, ждал уже давно.

– Барышня Зефирина, страшное несчастье… это… это…

– Быстро говори, что случилось? – нетерпеливо спросила Зефирина.

– Тетушка Пелажи, – прошептал юноша. Он был очень расстроен, и при свете факелов было видно, какое у него бледное лицо.

– …Какая-то внезапная болезнь…

Не слушая его более, Зефирина в сопровождении Гаэтана пришпорила коня, подлетев к самому крыльцу. Едва Красавчик остановился, она соскочила на каменные плиты ступеней и бегом бросилась в вестибюль. Ее тут же встретил мелодичный голос доньи Гермины:

– Где вы были, мое дорогое дитя… мы вас искали повсюду!

Не обращая внимания на «эту Сан-Сальвадор», Зефирина направилась к своему отцу, который спускался по парадной лестнице.

– Я была с королем, отец… – победоносным тоном бросила Зефирина. – …Где Пела? Как она себя чувствует?

– Капеллан только что прочел над ней молитвы! – Роже де Багатель воздел руки вверх в знак полного бессилия.

– Молитвы!.. – запинаясь, пробормотала Зефирина.

– Увы, да. Мы боимся, что это эпидемия. Надо закрыть дом, Зефирина. Пела умерла от той же скоротечной болезни, что и ваша бедная мама.

– Это она ее убила!

Зефирина рычала, указывая пальцем на донью Гермину.

– Боже мой, что такое вы говорите?

Роже де Багатель бросился к жене. Услышав такое ужасное обвинение, маркиза упала в обморок.

– Зараза… Не ходите туда, барышня Зефирина! – закричал Ла Дусер.

Ничего не слушая, Зефирина бросилась, прыгая через несколько ступенек, по черной лестнице в комнату на чердаке, где жила ее кормилица. Под самой крышей она столкнулась с немой служанкой, выходившей из бедной комнатенки Пелажи.

Зефирина успела заметить слезы, блестевшие в глазах обездоленной девушки. Теперь ее уродство уже не вызывало отвращения у Зефирины.

– О, Беатриса! Вы тоже ее любили! – прошептала Зефирина, тронутая этим горем.

– Да, барышня! – словно бы прошелестело в ответ. Немая уже спускалась по лестнице.

Думая, что собственное горе сыграло с ней дурную шутку, Зефирина проникла в мансарду. При свете свечей тело Пелажи, у которого никто не осмелился находиться, лежало, успокоившись навсегда.

– Пела… Пела… что они с тобой сделали? – простонала Зефирина, увидев искаженное лицо и покрытую странными гнойниками грудь своей кормилицы.

Казалось, что Пелажи, лежавшая с полуоткрытым, как бы застывшим в гримасе ужаса ртом, хотела даже из-за порога смерти предупредить Зефирину о страшной опасности.

– Что ты мне хотела сказать вчера вечером? О, моя бедная Пела… они хотели помешать тебе говорить! – всхлипывала Зефирина.

Не опасаясь заразиться, она целовала и судорожно сжимала руки той, что так лелеяла ее. Внезапно Зефирина вздрогнула. Какое-то блестящее зерно выпало из застывших пальцев Пелажи. Хотя Зефирина почти ослепла от слез, она все же взяла эту маленькую штучку и подняла повыше, чтобы рассмотреть при свете свечей. Это был рубин, оправленный в золотой кружок – безобидный брелок, который мог бы служить уликой какого-нибудь преступления, если таковое было совершено…

Зефирина быстро спрятала камень в платок, который тут же сунула себе за корсаж.

– Давайте побыстрее, моя маленькая Зефи, господин маркиз взбешен, он очень сердится на вас!

Это был храбрый Ла Дусер. Более смелый, чем все остальные, он пришел за девушкой.

Когда они спускались на первый этаж, гигант рассказал Зефирине, что произошло: когда в замке все проснулись, Пелажи, уже очень больная, не смогла подняться. Несмотря на то что маркиз призвал к ее изголовью своего собственного врача, Пелажи умерла к вечеру, не приходя в сознание.

«Я чувствовала, что произойдет несчастье», – подумала Зефирина, утирая слезы, заливавшие ей щеки.

– Так вот, барышня Зефирина, не надо вам кидать крысу в этот пряный отвар… Клянусь тремя волосками Святого Фирмена, она на небесах, наша госпожа Пелажи… Слово чести Ла Дусера, очень печально видеть кончину других… тем более, если подозревают эпидемию!

Зефирина посмотрела на Ла Дусера. Оруженосец, казалось, был совершенно искренен и верил в то, что Пелажи умерла естественной смертью.

С благоразумием и хладнокровием, удивительным для молодой девушки, Зефирина обдумывала сложившееся положение: ее бедная Пелажи умерла, не открыв своих подозрений. Что, в сущности, она знала? Кормилица сказала либо слишком много, либо слишком мало. Зефирина чувствовала, что не должна позволять себе предаваться горю и что гнев – плохой советчик. Лучшая ученица брата Франсуа совершила большую ошибку, даже глупость, публично обвинив свою мачеху. Если мачеха была опасной преступницей, то Зефирина должна была действовать крайне осторожно, чтобы сорвать с нее маску. Если же, напротив, «эта Сан-Сальвадор» была всего лишь мачехой, не причастной к смерти Пелажи, а только желающей устроить брак с богатой невестой для своего отпрыска, лишенного всякого состояния, то Зефирина знала, что уже смогла парировать удар.

Обдумав все это, Зефирина придала подобающее выражение своему лицу, чтобы вновь появиться в вестибюле. Роже де Багатель, белый от ярости, встретил ее такими словами:

– Вы произнесли ужасное обвинение! Я приказываю вам, мадемуазель, с раскаянием просить прощения, или я никогда в жизни не пожелаю вас больше видеть!

Зная свою дочь, маркиз приготовился к взрыву негодования или к неистовому сопротивлению, поэтому не смог скрыть удивления. Кроткая, как ягненок, Зефирина подошла к диванчику, на котором приходила в себя донья Гермина.

– Простите меня, матушка, – сказала Зефирина громким и внятным голосом… – Я не знала, что говорю. Я только что помолилась над моей бедной Пелажи. Хотя я и не лекарь, но вполне осознала, что, несомненно, речь идет об обычной злокачественной лихорадке.

Черные глаза доньи Гермины пытливо вглядывались в лицо Зефирины, чтобы прочесть на нем истину. Зефирина начала свою речь, потупясь, с выражением точно рассчитанной невинности. Теперь она подняла глаза.

Какое-то короткое мгновение мачеха и падчерица смотрели друг на друга, стараясь угадать чувства друг друга.

– Охотно прощаю вас, бедное дитя, и искренне соболезную вашему горю. Мы все очень любили нашу добрую Пелажи… Так давайте просто вознесем молитвы, чтобы десница Господня не поразила наш дом и нашу страну, словно бич Божий!

Донья Гермина была великолепна в своем достоинстве и в своем сдержанном горе.

«У меня нет никаких доказательств… Уж не злобное ли я чудовище, что обвиняю эту женщину… жену моего отца!» – подумала Зефирина.

– Хорошо, пойдите соберите ваши вещи, Зефирина. Вы познакомитесь с местами, где родились. На рассвете мы уезжаем в Сен-Савен, чтобы дышать там более чистым воздухом! – сказал Роже де Багатель, явно испытав облегчение от того, что добрые отношения между женой и дочерью были восстановлены.

Лакеи, служанки и девушки с кухни, как и хозяева, торопившиеся покинуть эти места, отравленные эпидемией, уже сносили по лестнице короба, закрывали сундуки, убирали посуду и драпировки, которые понадобятся в старом замке, где никто не жил последние пятнадцать лет.

Не сказав ни слова, Зефирина направилась к большой лестнице, ведущей в ее апартаменты. Скорчившись на одной из ступенек, Рикардо загораживал ей дорогу. С безвольным ртом и плутоватым взглядом, юный Сан-Сальвадор крутил одной рукой свое вечное бильбоке. Зефирина колебалась: начинать ли схватку. Она бросила быстрый взгляд во двор: пламя факелов говорило о том, что Гаэтан, не решаясь проникнуть в дом, все еще ждал от нее сигнала.

– Ну же, Рикардо, проявите любезность, отойдите, чтобы пропустить нашу дорогую Зефирину.

Внезапно оживившись, маркиза встала между падчерицей и своим отпрыском. Учтивым движением своей тонкой белой кисти со слегка скрюченными пальцами, она ласкала руку Зефирины. А та вдыхала подавляющий волю запах мачехи. При соприкосновении с доньей Герминой воля Зефирины ослабевала. Ей хотелось положить свою рыжую голову на это материнское плечо, хотелось подчиниться, прекратить борьбу маленькой взбунтовавшейся девочки, дабы передать свою судьбу в руки этой любящей и нежной женщины…

– Моя дорогая, я так счастлива, что мы вновь ладим друг с другом. Если бы вы знали, как меня вдохновляет мысль о вашем счастье. Желая сохранить дорогие вам воспоминания о вашей дорогой маме в Сен-Савене, я распорядилась, чтобы вам приготовили самые красивые апартаменты замка, те самые, которые я хотела бы занять вместе с вашим отцом…

Убедительные слова подействовали на нервы Зефирины, как волшебный напиток. Она забыла про свою горечь и про свои подозрения.

Придя в умиление от тонкости и деликатности жены, Роже де Багатель поцеловал ей пальцы.

– Спасибо, Гермина… за чудесное внимание к этой юной взбалмошной девице, которая, разумеется, не стоит ваших забот!

– Это так естественно, Роже. Я люблю нашу Зефирину, даже если она не всегда отвечает мне тем же!

Высказав этот кроткий замаскированный упрек, донья Гермина повлекла девушку к лестнице. Побежденная Зефирина была готова отступить и согласиться на все, но тут взгляд ее упал на тонкую и нервную руку доньи Гермины.

Простой золотой браслет в виде двух переплетенных змей обнимал ее запястье. Зефирина не могла оторвать глаз от двух С, образованных змеями… Сен-Савен… Сан-Сальвадор… С.С. В первый раз совпадение начальных букв, этих имен поразило воспаленный разум Зефирины. Как же она не подумала об этом раньше? Но что особенно привлекло ее внимание и заставило ее задрожать, так это глаза змей… Они были сделаны из рубинов, оправленных в драгоценный металл… Однако… одного камня не хватало… не хватало рубина точно такого же размера, что она обнаружила в застывшей руке Пелажи.

– Вам нравится мой браслет, дорогая Зефирина? – спросила донья Гермина. – Я охотно подарю его вам в знак нашей дружбы.

Не разделяя слово и дело, донья Гермина сняла браслет, чтобы надеть его на руку Зефирины. Девушка отступила назад, бледная как смерть.

– Благодарю вас, матушка, но вы мне его подарите, если когда-нибудь… я стану вам дважды дочерью!

Удивленная этими словами, донья Гермина пристально посмотрела на падчерицу.

«Уехать… Уехать… Бежать…», – какой-то животный страх охватил Зефирину. Она ни за что не должна была позволить увлечь себя в ловушку Сен-Савена или она, как ее мать Коризанда, никогда не выйдет живой из замка ее предков.

– Я бы хотела, чтобы вы мне разрешили, отец, пожить некоторое время у моей подруги Луизы де Ронсар, чтобы я могла лучше приготовиться к тому, что меня ожидает!

Зефирина говорила, не глядя на донью Гермину.

– А ведь правда, вы же говорили мне, что встретили короля, Зефирина? – спросил заинтригованный Роже де Багатель.

– Да, совершенно случайно, отец. Я заблудилась в лесу, куда имела неосторожность отправиться без Ла Дусера…

Ловко смешав правду и ложь, Зефирина поставила Роже де Багателя в известность о королевском приглашении, утаив все, что ему предшествовало.

– Его величество лично приглашает вас присутствовать при свидании с королем Англии? – воскликнул Роже. – Это большая честь, дочь моя, и я надеюсь, вы отдаете себе в этом отчет.

– Да, отец, и я знаю, что обязана этой Милостью вашей доблести на полях сражений, – искусно вставила Зефирина.

Выслушав этот комплимент, достоинством которого была искренность, Роже де Багатель удовлетворенно кивнул головой.

– Хорошо, Зефи, я вижу, вы стали более мудрой и благоразумной. Так поезжайте же к своей подруге Луизе, если вам этого хочется. Я пошлю туда торговцев сукном, портных и ювелиров, чтобы вы могли с честью представлять наш род. Вы поедете завтра утром, – кивнул Роже де Багатель, довольный тем, как все устроилось – ведь это могло, наконец, вернуть мир в его семью.

– Если вы позволите, отец, я бы предпочла воспользоваться услугами факельщиков, которых король предоставил в мое распоряжение, и уехать сегодня же вечером.

– К чему такая спешка, дорогая Зефирина, можно подумать, что вы бежите от нас! – запротестовала донья Гермина.

– Я далека от этой мысли, матушка, но очень боюсь эпидемии!

Отвечая таким образом, Зефирина смотрела мачехе прямо в глаза. Никакое другое чувство, кроме материнской заботы, не отражалось на прекрасном лице маркизы; однако Роже де Багатель, предчувствуя новое столкновение между женой и дочерью, поспешно вмешался:

– Будет лучше, Гермина, если Зефирина отправится сегодня вечером. Ла Дусер, ты останешься при барышне! – приказал маркиз.

Пока опьяненная победой Зефирина кидала вперемежку свои вещи в резной деревянный сундук, Ла Дусер ожидал у порога, когда его хозяйка закончит сборы, чтобы снести вниз ее багаж.

Внезапно Зефирина показала на скамеечку.

– Ла Дусер, я хотела бы взять с собой эту статую.

Не пытаясь понять этот каприз молодой девушки, гигант повиновался. Скамейка застонала под его весом. Ла Дусер схватил за цоколь статуи рукой, наделенной силой самого Геркулеса. Но статуя не поддавалась, словно была вмурована в стену. Немного раздраженный, гигант принужден был пустить в ход и вторую руку, чтобы сдвинуть ее с места. Крякнув, он резко дернул и вырвал часть кладки; полая статуя рассыпалась у него в руках.

– Вот так странная чертовщина! – проворчал изумленный силач.

– Отойди-ка! – приказала Зефирина.

Взяв свечу, она ловко вскарабкалась наверх. За статуей, как и говорила Пелажи, открывалась чернота пустого кабинета. Потрескивающее пламя сальной свечи отбрасывало дрожащие отблески. Зефирина с трудом могла различить что-либо в этих потемках. Однако, когда глаза ее привыкли к полумраку, она разглядела длинный стол, уставленный посудой странной формы. Она никогда не видела ничего подобного. Одним из этих предметов был сосуд с длинным и узким изогнутым горлом.

Зефирина медленно слезла вниз. Из этого тайника «они» наверняка слышали, какие советы давала ей Пелажи, и, видя, какую угрозу представляют ее предостережения, приняли решение устранить несчастную домоправительницу… Чего только нельзя свалить на мышей в гардеробе!

Теперь Зефирина знала, что тогда ночью ей это все не приснилось. Однако, кроме рубина, у нее в руках не было никаких доказательств для того, чтобы безусловно обвинить донью Гермину.

Прибытие Зефирины в поздний час в замок Ронсаров было встречено криками радости. До самого рассвета Зефирина шепталась со своей подругой Луизой. Излив все свои подозрения против мачехи, оплакав Пелажи и рассказав обо всех событиях дня, Зефирина не смогла отказать себе в удовольствии и посвятила Луизу в тайну клятвы, которой они обменялись с Гаэтаном. Луиза была для Зефирины идеальной слушательницей. Она то дрожала, то вскрикивала, то приходила в ужас, то впадала в полный восторг; обожая подругу и брата, она поклялась хранить молчание, искренне радуясь, что в один прекрасный день Зефирина станет ее невесткой.

Впервые за долгое время Зефирина быстро заснула, и у нее не было страшных кошмаров, несмотря на горе, которое она испытывала из-за смерти Пелажи.

На следующее утро она проснулась очень поздно. Гаэтан уже уехал. Очаровательный и скромный юноша, подсунул ей под дверь записку:

«Моя Зефи… зная что вы под адной крышей самной, я незмог уснут… я буду скакат в Рим и думат толко о вас. Будте щасливы в моей симье. Ваш Гаэтан».

Прядь каштановых волос выпала из свитка пергамента. Оставшись равнодушной к орфографическим ошибкам, которыми изобиловало письмо, Зефирина страстно поцеловала завиток, который Гаэтан догадался срезать со своей обожаемой головы, чтобы оставить ей память о себе. Она сожалела лишь о том, что не поступила так же.

Одна из служанок Ронсаров прервала ее восторги, постучав в дверь:

– Мадемуазель де Багатель, один из ваших сервов ждет вас во дворе!

Зефирина торопливо надела жакетик и юбку цвета индиго.

Это был Бастьен, приведший Красавчика, который вчера был слишком утомлен, чтобы на нем можно было ехать.

– Поместье Багатель опустело? – спросила Зефирина.

– Почти, барышня. Все уехали в Сен-Савен. Я один остался, чтобы присутствовать завтра на похоронах тети Пелажи.

Когда юноша произносил последние слова, голос его задрожал. Он быстро взял себя в руки и прошептал:

– Что я должен сделать с карликом?

– Господи, я совсем про него забыла! Где он?

Оглянувшись вокруг, Зефирина увлекла Бастьена на задворки, где находились служебные пристройки, чтобы поговорить спокойно.

– Я держал его связанным в соломе! Вот что я у него нашел.

Юноша вытащил из-за пазухи рабочей блузы свернутую в комок тряпку, и Зефирина тотчас же узнала одну из своих рубашек, а именно ту самую, которую она спрятала за статуей Святого Михаила. Бастьен осторожно развернул тонкую ткань. Длинная цепь, разделенная пластинами, усыпанными драгоценными камнями, блестела у него на ладони.

– Карлик поклялся мне, что это сокровище принадлежит тебе, Зефи. Это правда?

– Если так угодно! – прошептала Зефирина, удостоверившись в том, что это действительно медальон, «подаренный» старухой Крапот.

Сомневаться было невозможно! Изумруд размером с орех был зажат в когтях отлитого из золота орла.

– Ладно, – вновь заговорила Зефирина, выдержав вопросительный взгляд юноши, – скажем так, Каролюс действительно украл его у меня!

– Хорошо, теперь я спокоен, Зефи, потому что это казалось мне странным. Когда я захотел вернуть украшение маркизе де Багатель, у Каролюса был страшно перепуганный вид. Он вопил, что не шпионил за тобой, что хотел предупредить тебя о готовившемся несчастье, а потом умолк, сказав, что будет говорить только с тобой лично.

– Гнусный недоносок, – прошептала Зефирина. – Единственное несчастье, которое произошло, это смерть нашей Пелажи.

– Может быть, ты хочешь, чтобы я избавил тебя от карлика, свернув ему шею, как цыпленку? – предложил Бастьен.

– Ты что, с ума сошел? Мы живем в просвещенном веке. Тебя схватят и колесуют!

– Так, значит, я тебе хоть немножко дорог! – прошептал Бастьен.

– Ну, конечно! Что у тебя за мысли!… Я… я…

Под взглядом голубых глаз юноши Зефирина растерялась, смутилась. «С ума я, что ли, сошла, что позволяю себе так смущаться? Он становится слишком вольным в обращении!» – подумала Зефирина, придя в раздражение от собственной слабости.

Донесшийся из окна первого этажа голос Луизы вывел ее из затруднения.

– Зефи, Зефи, где вы? Мы ждем вас к обеду!

– Иду, Луиза. Я разговаривала с моим слугой! – зло прокричала Зефирина. Потом повернулась к Бастьену, чтобы отдать приказания не терпящим возражения тоном: «Благодарю тебя, возвращайся в Багатель и отпусти Каролюса. Пусть отправляется к своей дорогой хозяйке. Я очень удивлюсь, если он станет хвастаться своими приключениями!»

Не сказав ни слова, Бастьен поклонился. Зефирина кусала себе губы, не зная, возражать ей или нет, ибо каким-то очень естественным движением юноша вновь свернул в комок батистовую рубашку, в которой теперь не было медальона, и сунул ее за ворот своей блузы.

– К вашим услугам, мадемуазель! – произнес Бастьен, удаляясь.

– До завтра! – сухо сказала Зефирина.

Она приподняла подол своей широкой юбки и направилась к крыльцу. Прежде чем войти в замок, почти против воли она обернулась и увидела, что Бастьен выезжает за ограду парка. Как и все не получившие вольную слуги, юноша не имел права ездить на лошади. Он сидел верхом на ослике, и его длинные ноги почти касались земли. Однако, несмотря на несколько смешной вид, широкие плечи и прямая спина юного серва вызывали уважение, свидетельствуя о том, что он обладает манерами и природной гордостью.

«Я безусловно должна добиться, чтобы он стал вольным, – еще раз подумала Зефирина. – Но какой отвратительный характер!» – Уверенная в своей правоте, она побежала к своей новой семье.

ГЛАВА XV

СТРАННЫЕ ПРИЗНАНИЯ ПАПАШИ КОКЕ

– Если позволите, Луиза, я заеду повидать нашего старого слугу!

С еще влажными глазами Зефирина вышла под руку с Луизой с маленького кладбища, где священник только что прочел последние молитвы над могилой Пелажи. Роже де Багатель не явился на похороны своей домоправительницы. И никто из Сен-Савена не приехал. Зефирина испустила вздох. Она все более отдавала себе отчет, насколько ее милый и очаровательный отец был игрушкой в руках жены. Однако, нежно любя маркиза, она отказывалась его судить.

– Спасибо, что пришли, барышни!

Бастьен, единственный родственник Пелажи, поклонился девушкам. Он надел свой колпак и уже хотел исчезнуть на улицах деревни. Зефирина схватила его за шнурок колета:

– Ты едешь в Сен-Савен?

– Да, барышня.

– А Каролюс? – прошептала Зефирина так, чтобы Луиза не могла услышать.

– Все в порядке. Мадемуазель больше во мне не нуждается?

Казалось, Бастьен торопился установить между ними должную дистанцию.

– Нет, останься!

– Но дело в том…

– Садись впереди вместе с Ла Дусером! – приказала Зефирина, которая не привыкла к тому, чтобы кто-то оспаривал ее желания.

Гигант-оруженосец приближался, правя повозкой, в которую были впряжены два мула с вплетенными в сбрую бубенчиками.

– Мы возвращаемся в замок барышни Луизы? – спросил Ла Дусер, в то время как обе девушки усаживались на заднее сиденье с помощью Бастьена.

– Да, но сначала остановись у папаши Коке! – сказала Зефирина.

Так как она была погружена в свои грустные мысли, то путь до конца деревни показался ей коротким; там она увидела бедную лачугу, чья соломенная крыша спускалась почти до самой земли.

– Подождите меня, пожалуйста, несколько минут, Луиза, – сказала Зефирина, которой не хотелось брать с собой подругу.

Не дожидаясь ответа, она дала знак Бастьену следовать за ней внутрь хижины. На закраине, у окна, находившегося на уровне земли, только несколько цветов напоминали о том, что владелец хижины был когда-то садовником.

Зефирина спустилась вниз по четырем ступенькам и попала в помещение, прямо вырытое в земле, которое и представляло собой единственную комнату в этом жилище.

– Здравствуйте, папаша Коке. Я приехала нанести вам короткий визит. Вы меня узнаете?

Задав этот вопрос, Зефирина с трудом узнала в этом опустившемся человеке, в этой жалкой развалине, старого балагура. Папаша Коке, сидевший с тусклым взглядом, с перекошенным ртом, не подавал никаких признаков понимания.

– Зефирина… Зефирина де Багатель! – настаивала девушка.

Она подтащила расшатанную табуретку и уселась напротив несчастного садовника.

– Бедняга совершенно парализован. Никто не знает, понимает ли он что-нибудь. Он может только шевелить двумя пальцами правой руки, и его невестка мне говорила, что иногда он возится с цветами. Это единственное, что он еще умеет делать! – прошептал Бастьен.

– Как это случилось? – спросила Зефирина.

– Бедняга выпил ледяного сидра на кухне в Багателе – и упал как подкошенный.

– Знаешь ли ты, кто дал ему этот напиток? – вновь спросила Зефирина.

Заинтригованный Бастьен пристально посмотрел на девушку:

– Что вы на самом деле ищете, мадемуазель?

– Отвечай! – выказала нетерпение Зефирина.

– Я очень хорошо помню, я тогда был там, – это была Беатриса, несчастная немая, но…

Приказ был отдан очень сухо:

– Замолчи! Никому больше этого не говори!

– В моем положении я привык молчать! – просто сказал Бастьен.

«Беатриса… немая, которая говорит… Но почему, почему моя мачеха могла бы заставить ее совершить это преступление? Она не была заинтересована в том, чтобы избавиться от папаши Коке! От этого можно сойти с ума. Если только он, конечно, не раскрыл какую-нибудь ужасную тайну! Но какую?» – думала Зефирина, удрученная своими зловещими открытиями.

В комнате повисла гнетущая тишина. Девушка смотрела вокруг и видела земляной пол, нищую обстановку, единственной роскошью были медный подсвечник и квашня. Этот запах бедности заставлял ее чувствовать себя неловко.

Зефирина ощутила на себе иронический взгляд Бастьена, который угадал ее смущение. Она быстро опомнилась.

– Я прикажу прислать вам хорошего белого хлеба, папаша Коке…а также покрывало из овечьей шерсти, чтобы вашим коленям было тепло.

Говоря так, Зефирина ласково взяла узловатую руку калеки в свои руки.

– Я уверена, что вы не забыли вашу маленькую Зефирину. Я – Зефирина де Багатель, которую вы однажды спасли при пожаре. Вспомните!.. О, вы вспоминаете!

Два пальца бедняги-паралитика пошевелились в ее руке.

– Папаша Коке, дайте мне какой-нибудь знак, что вы меня понимаете!

Пожатие пальцев стало сильнее.

– Бастьен, Бастьен, он меня понимает! – воскликнула Зефирина. – Папаша Коке, я бы хотела…

Взглянув на Бастьена, Зефирина вдруг остановилась:

– Оставь-ка нас наедине с папашей Коке… Скажи мадемуазель де Ронсар, что я иду!

Без рассуждений Бастьен вышел из лачуги. Зефирина подождала, когда юноша закроет за собой дверь, и с жаром продолжала:

– Папаша Коке, послушайте меня, будьте очень внимательны к тому, о чем я вас попрошу. Прежде всего, для того, чтобы ответить мне «да», нажмите один раз мне на ладонь, для того, чтобы ответить «нет» – два раза… Повторим… да… нет… отлично, вы поняли папаша Коке… – Зефирина инстинктивно понизила голос, – это очень важно. Я подозреваю, что в моей собственной семье творятся ужасные вещи. Не думали ли вы когда-нибудь, что моя мачеха хочет от вас избавиться? – закончила Зефирина, с трудом проглотив слюну.

Старик два раза нажал ей на ладонь.

– Нет? – удивилась Зефирина. – Вы хорошо поняли мой вопрос?

Папаша Коке один раз легонько стукнул по пальцам Зефирины.

– Да… хорошо… Но не подозревали ли вы, что Беатриса, ее служанка, влила вам какую-то отраву в стакан?

Ответ последовал без колебаний. Нет.

– Нет! – повторила удивленная Зефирина, – однако подумайте хорошенько, папаша Коке, быть может, вы, перед вашей болезнью… узнали что-нибудь о моей мачехе?

– Да… А! – победно воскликнула Зефирина. – А что это было? Я хочу спросить… это было плохое?

– Нет?.. Нет… Это не было плохое? Тогда… это было хорошее?

– Да.

– Вы узнали что-то хорошее о донье Термине? – повторила ошеломленная Зефирина.

– Да.

– Что… Что… Боже мой, как мне спросить у него?

– Вы узнали, что донья Гермина настоящая великосветская дама?

– Да.

– Благородная?

– Да.

– Она не авантюристка?

– Нет.

– Она набожна?

– Да!

– Она никогда не причиняла зла?

– Нет!

– Но, папаша Коке, – застонала Зефирина, – я-то ее подозреваю в самых худших злодеяниях… даже в том, что она убила Пелажи…

– Нет.

– Это не она?

– Нет.

– Я должна ее любить?

– Да.

– Вы, папаша Коке, вы любите мою мачеху? – настаивала Зефирина.

– Да.

– А… моего отца? – спросила Зефирина, поколебавшись.

Ответ последовал быстрый и ясный: нет.

– Вы не любите моего отца? – пролепетала Зефирина.

– Нет.

– Но почему?.. У вас есть причина?

– Да.

– Он был несправедлив к вам?

– Да.

– Это все?

– Нет.

– Но что… есть что-то еще?

– Нет.

– Как это нет… А! Вы не хотите мне сказать?

– Нет.

– Я вас умоляю, папаша Коке, я…

– Нет.

У Зефирины появилось желание немедленно уйти, прекратив этот допрос, который истощал ее нервы, однако она не хотела оставлять старого калеку, не задав ему последний вопрос.

– Хорошенько посмотрите на этот медальон, папаша Коке! – прошептала Зефирина.

Она вытащила из-за своего корсажа драгоценную безделушку, демонстрируя перед безжизненным взглядом старика большой изумруд, зажатый в лапах золотого орла.

– Вы узнаете это украшение?

– Да.

– Оно из шкатулки моей матери?

– Нет.

– Однако у моей матери было такое же?

– Да.

– Но не совсем такое?

– Нет.

– Со змеей?

– Да.

– Медальон со змеей был украден служанкой Бертиль в день, когда я родилась?

– Да.

– Это вы нашли его спрятанным в тюфяке у этой Бертиль?

– Да.

– Но тогда… кому же принадлежит этот, с орлом? – простонала Зефирина… Подождите, папаша Коке, я по-другому задам вопрос. Если этот медальон не принадлежал моей матери, то не принадлежал ли он моему отцу?

– Нет.

– Нет?

– Моей мачехе?

– Нет.

– Соседям?

– Нет.

– Друзьям?

– Нет.

– Королю?

– Нет.

– Он был украден?

– Нет.

– Но кому я должна его отдать? Послушайте, я нашла его в монастыре Сен-Савен…

– Нет.

– Как это нет? Да… действительно, мне его дала одна старая женщина.

– Да.

– Да? Вы знаете мамашу Крапот?

– Да.

– Она сумасшедшая?

– Нет.

– Она говорила мне о моей матери.

– Да.

– Она знала мою мать?

– Да.

– Она ее любила?

– Да.

– Итак, возможно, медальон принадлежал моей семье?

– Да… Нет…

– Что вы хотите сказать, папаша Коке? Да и нет? «Может быть, он сошел с ума или впал в детство?» – подумала Зефирина, прежде чем вновь сказать вслух:

– Смотрите, папаша Коке, это украшение было спрятано в монастыре Сен-Савен, то есть в родовом владении. Как вы думаете, могу ли я оставить у себя этот изумруд?

Старый калека опять трижды нажал на ладонь Зефирины.

– Я могу его оставить… на три года? На три месяца? На три недели? – пришла в отчаяние Зефирина. – На три века? Так… на три века?

– Да… Нет… Да… Нет…

Все более и более опечаленная Зефирина смотрела на папашу Коке, стараясь угадать за гримасой лица несчастного какой-либо признак разума.

Но делать было нечего, ибо старый калека, возможно обессиленный этой слишком долгой «беседой», забылся сном.

Зефирина тихонько встала. У нее в поясе было несколько экю. Она положила их на стол из светлого дерева. Спрятав медальон с изумрудом обратно себе за корсаж, она придала своему лицу подобающее выражение и вышла из лачуги.

Последующие дни пролетели для Зефирины в предотъездной лихорадке. Держа свое слово, маркиз де Багатель посылал к своей дочери лучших мастеров, ювелиров, вышивальщиц, швей и торговцев пухом и пером, чтобы они изготовили приданое «барышни, лично приглашенной самим его величеством». Дамы из семейства Ронсаров, очень взволнованные этими приготовлениями, щебетали наперебой во время бесконечных примерок.

Зефирина не имела никаких известий о Гаэтане… В конце концов откуда им взяться! Она знала, что он уехал по крайней мере на два месяца. Мысль о нем никогда не покидала ее, так же как и прядь волос, которую она хранила, как драгоценность, у себя на груди. Они совершали с Луизой длительные прогулки. Единственной темой их разговоров был Гаэтан, Гаэтан и еще раз Гаэтан. Зефирина хотела знать все о молодом человеке. Он был пажом с восьми лет, и как младший сын в семье он уже два года был королевским гонцом. Король, казалось, очень ценил Гаэтана, все время проводящего в дороге и в силу этого могущего сделать хорошую карьеру.

– Зефирина де Ронсар… Что вы на это скажете, Луиза? Зефирина, супруга рыцаря де Ронсара!

– Это имя вам так пойдет, Зефи! – блаженно восторгалась Луиза.

Возглас госпожи де Ронсар прервал мечты девушек:

– Идите быстрее, вот мастер Маромато!

Луиза и Зефирина быстро возвращались на ежедневную примерку. Мэтр Маромато со всем своим штатом закройщиков и портных был сейчас самой важной персоной при дворе. Это он одевал больших вельмож и благородных дам для предстоящего события!

Вертясь вокруг Зефирины, стоявшей в юбке, рубашке и корсете, господин Маромато не прекращал свою речь:

– Мадемуазель носит свой туалет с редким изяществом. Но она должна выбросить свои мягкие, вышедшие из моды юбки, чтобы отдать предпочтение нашим божественным фижмам, которые производят фурор!

– Но все это очень жестко! Я не могу ходить, я не могу сидеть, – возражала Зефирина, в то время как непреклонный господин Маромато заставлял ее надевать жесткую, негнущуюся юбку в форме колокола, на которую были нашиты сделанные из прутьев обручи.

– Ну уж нет, ну уж нет, барышня! Все наши дамы хорошо привыкают к деревянным обручам, которые служат нам для того, чтобы создавать фижмы, этот шедевр элегантности… Ну-ка, теперь «тело»! – приказывал мастер Маромото.

В корсаже, натянутом на металлическую проволоку, который придавал ее бюсту почти геометрический вид и сжимал ее юные груди, Зефирина, опьяненная тем, что она превращается в настоящую даму, все же тем не менее почти задыхалась.

– А что скажет мадемуазель об этой хлопчатобумажной ткани из Индии?

Вопрос был излишним. Зефирина не могла больше ничего сказать…

– Вот шелк из Персии, – продолжал неутомимый мастер Маромато, – вот шелковая узорчатая сирийская ткань. Для головного убора я предлагаю золотистый муслин. Прогресс нельзя остановить, любезные дамы! Благодаря господину Христофору Колумбу и господину Васко да Гама для нас открыты морские пути. Подумайте, всего лишь двадцать лет назад у нас не было всех этих новых тканей! А что вы скажете об этом сукне для безрукавки из Антиохии? О прекрасных перьях для султана на головном уборе? Сам убор будет из бархата и украшен выкованным из серебра чертополохом. Для этого короткого жакета, украшенного шнурами с металлическими наконечниками, я думаю, прекрасно подойдет мех куницы, а муфта будет из горностая или из лисицы…

Зефирина преображалась в руках Маромато. Прелестная девочка-подросток, с изящными формами, превращалась в настоящую молодую девушку, уже почти в женщину. Ощущая на себе расшитые ткани, кружева и разноцветный бархат, Зефирина осознавала свою ослепительную красоту. С природным кокетством она вертелась, ходила, изящно садилась – этому она быстро научилась – и изысканным движением приподнимала золотистую волну своих рыжих волос. Котенок становился кошечкой и начинал оттачивать свои коготки на драгоценных шелках.

Зефирина была почти готова со своими шестью сундуками, набитыми самыми красивыми нарядами, когда маркиз де Багатель прислал ей карету, которой правил Бастьен. На заднем сиденье восседала девица Плюш, старая дева из Сен-Савена, которую маркиз де Багатель посчитал себя обязанным предоставить в распоряжение своей дочери в качестве дуэньи. Обнаружив это «подарок», Зефирина нахмурила свои тонкие золотистые брови. Она поклялась как можно скорее избавиться от столь стесняющего присутствия старой девы.

– Папаша Коке умер! – известил ее Бастьен.

Мучаясь угрызениями совести, Зефирина заметила, что в предотъездных волнениях она почти забыла о старом калеке.

Она оставила записку и прядь своих кудрей для Гаэтана (на тот случай, если он вернется раньше, чем предполагалось) у Луизы, затем, распрощавшись со всей семьей де Ронсаров, собравшейся на крыльце, она в сопровождении Ла Дусера двинулась по дороге, ведущей в Пикардию.

ГЛАВА XVI

СВИДАНИЕ ВЕКА

– Клянусь честью, это какая-то спятившая шкатулка с драгоценностями!

Услышав восклицание своего оруженосца, Зефирина и мадемуазель Плюш наклонились и выглянули из кареты.

На дороге случился огромный безнадежный затор: при звуках хлопающих бичей повозки, перегруженные тканями, снастями, съестными припасами, напрасно старались продвинуться вперед. Лучники, всадники и их лошади, зажатые в этой сутолоке, ничего не могли поделать своими криками, усиленными ржанием лошадей. Солдаты-саперы, которые, для того чтобы сделать окрестности еще красивее, убирали ограды, вырывали с корнями деревья и в последнюю минуту рыли рвы, только увеличивали всеобщее смятение.

– Теперь нельзя ни проехать вперед, ни податься назад! – крикнул Бастьен, пытаясь перекричать общий шум.

– Подхлестни свою клячу!

– Пропусти моего хозяина!

– Приказ коннетабля!

– Слуги короля!

– Слуги маршала!

– Слуги королевы!

– Слуги принцев крови!

Пажи, гонцы, привратники, капитаны и слуги ревели наперебой.

– А ты – слуга моей задницы! – рыкнул Ла Дусер на какого-то ветрогона в ливрее.

– Достаточно, теперь помолчи! – приказала Зефирина. Гигант-оруженосец, совершенно сконфуженный, повиновался своей юной хозяйке. Она же не знала, что предпринять: карета, вне всякого сомнения, застряла здесь на много часов.

– А если мы, мадемуазель Зефирина, подобно странствующему рыцарю королевы Морганы, пойдем пешком?

Это предложение исходило от неустрашимой девицы Плюш.

– Прекрасная идея! Бастьен, догонишь нас, когда сможешь. Идем, Ла Дусер! – сказала Зефирина не терпящим возражения командирским тоном.

С помощью богатыря-оруженосца девушка со своей дуэньей легко спустились из кареты.

Ступив на узкую тропинку, петлявшую среди полей, она направилась прямиком к временно построенному городу с золотыми крышами, который она видела внизу, в долине.

Зефирине не терпелось оказаться на месте: она щурила глаза, ослепленная феерическим зрелищем: от восьмисот до девятисот палаток, которые вошли в историю под названием «Золотого лагеря», сверкали на солнце. Над ними развевались разноцветные штандарты, вымпелы и украшенные гербами щиты и эмблемы. Этот лагерь из раззолоченных палаток был построен совсем рядом с городом Ардре. Он был развернут в форме звезды вокруг главного сооружения, состоявшего из четырех павильонов, разрисованных лилиями. «Резиденция короля» – подумала Зефирина, ускорив шаг.

– Раскроем же глаза и уши, мадемуазель Зефирина! Мы с вами – счастливые очевидцы Свидания Века! – сюсюкала, почти задохнувшись от восторга, девица Плюш.

Зефирина бросила веселый взгляд на свою дуэнью. За десять дней путешествия она оценила костлявую старую деву и больше не помышляла от нее избавиться.

Честно говоря, Артемиза Плюш не была красавицей: ужасающе худая (что напоминала скелет), с уныло опущенным тощим носом, с редкими волосами под высоким, вышедшим из моды чепцом, новоиспеченная дуэнья, не помня себя от радости, что покинула дыру, в которой она прозябала почти сорок лет, следовала за Зефириной, словно за одной из тех принцесс из сказок, о чьих приключениях она с увлечением читала в рыцарских романах. Короче говоря, девица Плюш прятала за своей невзрачной и суровой внешностью романтичное сердце, и Зефирина быстро это обнаружила.

– По вашему мнению, король Англии уже прибыл? – спросила Зефирина, не обращаясь ни к кому лично.

Ла Дусер, который всегда был в курсе всех последних сплетен, многозначительно ответил:

– Он поднялся в Кале три дня назад на борт своего судна «Генрих Божьей Милостью», по-видимому, самый прекрасный корабль из всех, что существуют… Тысячетонный! Сто двадцать две пушки! И надстройка на корме, от которой может закружиться голова! Смотрите, вон где король Англии…

– Где это? Где он? Я не вижу королевского корабля!

Девица Плюш косилась на серые воды Северного моря.

– Да нет же, мадемуазель Плюш, – терпеливо сказал Ла Дусер. – Посмотрите-ка туда, в сторону города Гин, это там толстяк Генрих проведет сегодня ночь.

Ла Дусер указывал на расположенный в четверти лье, позади ристалищ, возведенных для состязаний и турниров, второй лагерь с золотыми крышами, который ускользнул от внимания Зефирины.

– Ах! Я чувствую руку Господа! – восторгалась пришедшая в лирическое настроение Артемиза Плюш.

Со своей стороны, Зефирина чувствовала, что по ногам у нее бегут мурашки от нетерпения. Она была сейчас всего лишь в пятистах шагах от лагеря, и ей приходилось сдерживать желание пуститься бегом. Через несколько минут она встретится с отцом, с мачехой. Как поведет себя «эта Сан-Сальвадор»?

Размышляя обо всем этом, Зефирина рассеянно слушала, как Ла Дусер продолжал разглагольствовать перед самой восхитительной слушательницей, какой была ее дуэнья.

– Вы чертовски правы, мадемуазель Плюш. Клянусь рогатой овцой, когда король Франции и толстяк Генрих подпишут свой договор о согласии, Карл V, простите великодушно, получит хорошую пулю в задницу!

Зефирина дала знак Ла Дусеру говорить потише и выбирать выражения. Они приближались к ограде, охраняемой солдатами с алебардами.

– Остановитесь здесь… Прохода нет!

Стоя перед настоящей театральной декорацией, толстый сержант преграждал путь в золоченый деревянный портик, опиравшийся на колонны в виде фигур Вакха и Купидона.

– Этот приказ меня не касается! – надменно возразила Зефирина. – Ну-ка, прикажите своим людям отойти прочь с дороги, нас ждут при дворе. Я Зефирина де Багатель!

Она возгласила свое имя тем же тоном, каким заявила бы, что она – сама королева.

– Возможно… но без пропуска прохода нет! – стоял на своем упрямый сержант.

В то время как Зефирина и сержант спорили, какой-то всадник с оруженосцем приблизился к золоченой ограде. Не упуская ни одного слова из беседы, они тоже явно ждали своей очереди для того, чтобы попасть в «Золотой лагерь». Погруженная в свои думы, Зефирина не заметила их присутствия. Она размышляла, какого поведения ей следует придерживаться, чтобы заставить сержанта дрогнуть: то ли впасть в явный гнев, то ли прибегнуть к слащавому очарованию, когда писк, изданный ее дуэньей, прояснил положение вещей:

– Где была моя голова, мадемуазель Зефирина! Держите, стражник, вот ключи от рая!

И девица Плюш с победоносным видом вытащила из своей черной муфты бланк с подписью и королевской печатью, который ей передал маркиз де Багатель, нанимая ее на службу к своей дочери. С коротким присвистом, который привел в отчаяние Зефирину, сержант ознакомился с документом. Он вертел его и так и сяк, потом вернул его Зефирине, ворча:

– Вы можете идти туда, но, скажите на милость, ведь вы издалека, и долгую же дорогу вы проделали пешком от Луары!

При этой нескрываемой насмешке зеленые глаза Зефирины стали метать опасные молнии.

– Наша упряжка осталась зажатой на дороге, запруженной из-за вашей неспособности навести порядок! Впрочем, я пожалуюсь его величеству! Ну же, дайте нам одного из ваших людей, чтобы он шел впереди нас!

На этот раз властный тон Зефирины совершил чудо. Укрощенный сержант согнулся пополам в поклоне. Он лихорадочно просматривал длинный список:

– Ну, разумеется… подряд… Ну-ка! Один паж для эскорта мадемуазель де Багатель… «квартал благородных девиц», палатка номер 553, аллея Валуа, на Ангулемском перекрестке!..

В сопровождении Ла Дусера и девицы Плюш Зефирина с высоко поднятой головой проникла в святая святых.

– Идемте прежде всего к королю! – приказала Зефирина.

Мальчуган в костюмчике из синего и золотого бархата увлек ее тотчас же по направлению к аллее, обсаженной искусственными кустами и деревьями.

Если бы Зефирина в этот момент обернулась, то она увидела бы, как всадник смотрит ей вслед чуть насмешливым взглядом. Этот человек, если судить по богатству его разноцветного камзола, был, несомненно, знатным вельможей. Его властные черные глаза озаряли матовое, чисто выбритое лицо, правильные черты которого, отличавшиеся мужественной и гордой красотой, говорили о том, что ему еще нет и тридцати. Несмотря на присущее ему несомненное очарование и исходившую от него высокомерную обольстительность, этот человек явно не привык ни ждать, ни слушать, как оспаривают его приказы.

Зефирина исчезла среди придворных в лабиринте зелени.

По знаку всадника его оруженосец извлек из своей утыканной шипами ратной рукавицы пропуск. После того, как сержант ознакомился с пергаментом, он посторонился и встал у одного из золоченых столбов.

– Входите, монсеньор… Но для того, чтобы попасть к королю Англии, надо повернуть налево по большой аллее и проехать весь лагерь… На другом конце вы найдете сады Виндзора. Но если вашей милости нужен паж, чтобы указал вам дорогу, я сейчас…

– Нет… У нас есть глаза, чтобы видеть, и язык, чтобы спросить! – сказал всадник сухо.

Не дожидаясь ответа, он уже въезжал в сопровождении своего оруженосца за ограду «Золотого лагеря».

– Черт возьми… У этого посланца Карла V не слишком-то любезный вид! – сказал толстый сержант, почесывая свою бороду.

ГЛАВА XVII

ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ

– Иоланда де Флоранж!

– Маргарита де Монморанси!

– Гилэн де Монпеза!

– Лора де Бонниве!

– А я – Зефирина де Багатель!

После обычных представлений Зефирина весело вступила во владение просторной и удобной палаткой из красивой ткани, которую ей предстояло делить в течение многих недель с четырьмя другими девушками и их камеристками. На всех там было двенадцать походных кроватей, стоявших рядом друг с другом в один ряд на настоящем деревянном полу.

С помощью девицы Плюш Зефирина, напевая, открывала свои сундуки, только что доставленные Бастьеном. Зефирина понимала, что он был в плохом расположении духа. Во время путешествия она резко его одергивала и называла «кучером». С некоторой жестокостью девушка пожала плечами: «Если ему угодно беситься, тем хуже для него!»

Новые подруги Зефирины, все дочери из очень благородных семей, таких же спутников короля, как и Роже де Багатель, любезно подвинулись, чтобы дать ей место.

Посреди царившего беспорядка и хаоса из шелков и кружев Зефирина как могла расправляла свои платья и пышные фижмы.

– Мы вас покинем, чтобы присутствовать на первых состязаниях братьев нашего короля! – весело предупредила ее Иоланда де Флоранж. – Присоединяйтесь к нам, когда будете готовы!

Похожие на птичек в пестром оперении, девушки весело направились в лагерь.

Зефирина устроилась перед венецианским зеркалом. В то время как девица Плюш свивала в жгуты ее тяжелые рыжие волосы, Зефирина кусала себе губы и пощипывала щеки; она видела, как это делали взрослые дамы, чтобы придать большую живость лицу.

– Вы были прекрасны, когда предстали перед его величеством, мадемуазель Зефи, но тотчас же я ощутила острое стеснение в груди, от волнения мои глаза закрылись против моей воли, а когда я их открыла, слово чести, король уже прошел мимо!

Выслушав это жалобное признание, Зефирина расхохоталась.

– Не плачьте, мадемуазель Плюш, мы же только что приехали! Вы еще увидите короля… королей… Тра-ля-ля! Спасибо, это прекрасно!

Действительно, с того момента, как Зефирина ступила в лагерь, все шло прекрасно. Несмотря на свои многочисленные заботы, король, завидев ее, вскричал, стоя среди своих советников:

– Добро пожаловать, моя прекрасная Саламандра!

Чтобы показать свое расположение, Франциск I поднял опустившуюся в глубоком реверансе Зефирину и поцеловал ее в щеку. Роже де Багатель, польщенный тем, что его дочь так хорошо принята при дворе, увлек ее за сине-золотую часовню, примыкавшую к жилищу короля, и прошептал:

– Я очень доволен вами, Зефи! Ваше путешествие прошло хорошо? Вы ладите с этой Плюш?

Когда маркиз задал этот вопрос, вид у него был обеспокоенный.

«Бедный отец, он чистосердечно считает, что я – фурия», – подумала Зефирина.

– Я предпочел, чтобы вы ехали отдельно потому…

Роже де Багатель запутался в своих объяснениях.

– Чтобы избежать в дороге затруднений с доньей Герминой! – напрямик съязвила Зефирина.

– Вы ошибаетесь, Зефирина, ошибаетесь… Маркиза была великолепна…

«Как всегда!»

– Моя дорогая Гермина даже заявила, что, не желая вызвать неудовольствие ваше или короля…

«В особенности, короля!»

– …Надо забыть эту мысль о браке с Рикардо. Впрочем, вы очень скоро увидите вашу мачеху. И она вам это повторит сама!

«Если папаша Коке был прав, то это я – чудовище по отношению к донье Гермине!» – подумала смущенная Зефирина.

Когда ее прическа, представлявшая собой поднятые вверх толстые косы, уложенные на макушке, была закончена, Зефирина встала, надела платье из синего бархата, затканного серебряной нитью, и, по-прежнему сопровождаемая восторженной девицей Плюш, черной, как ворон, покинула палатку, чтобы отправиться на место проведения турниров.

Горячее майское солнце делало это послеобеденное время прекрасным. Чайки, принесенные дующим с моря легким бризом, как бы привлеченные сказочным зрелищем, кружились в небе.

Зефирина не слишком хорошо отдавала себе отчет в том, насколько огромен был лагерь: 5172 человека – принцы, принцессы и привилегированные дворяне, занесенные в списки, которые видел Ла Дусер, станут жить здесь вместе в течение многих недель. В этом лабиринте из зеленых аллей, перелесков и грабовых насаждений, насаженных королевскими садовниками, среди драпировок из шелка и шерсти, затканных золотом, среди источников, из которых обильно текла мальвазия, среди всеобщего волнения, толкотни и восклицаний придворных Зефирина, слегка оглушенная, размышляла, в каком направлении следует идти. Плюш не могла оказать ей никакой помощи. Она была на седьмом небе, как говорится, считала ворон, и только и делала, что восхищалась: «Мы находимся в земном раю!»

– Простите, господин де Женуйяк! – сказала Зефирина, узнав главного специалиста в области артиллерии, который, она знала, лично руководил работами в лагере. – Можете ли вы мне указать, где находятся ристалища?

– Клянусь порохом моих бомбард, вот ангел, который столь сильно смутил разум этого старого сумасшедшего Ла Палиса! – воскликнул Гальо де Женуйяк, смеясь. – Знаете ли вы, благородная барышня, что маршал кричит направо и налево, что нашел самую умную девушку в Западном мире?

Не зная, смеется ли над ней Гальо де Женуйяк, Зефирина слегка покраснела, в то время как великий артиллерист решил, наконец, показать ей дорогу.

– Пойдите направо, по Савойской аллее, мадемуазель де Багатель, до конца, затем налево и прямо по аллее Блуа. И вы упадете, если я могу так выразиться, прямо на турнир. Ваш покорный слуга, мадемуазель!

Зефирина поблагодарила его, сделав реверанс, и, провожаемая своей дуэньей, направилась в указанном направлении. Приближаясь к ристалищу, девушка услышала восторженные восклицания, которые сопровождали бег лошадей и бряцание копий. Она ускорила шаг, но почти тотчас остановилась. Донья Гермина спускалась с одной из трибун.

– Здравствуйте, моя дорогая. Как вы красивы и как хорошо выглядите в ваших новых фижмах! – тотчас же воскликнула маркиза.

Испытывая легкую ревность, Зефирина не могла не восхищаться странной красотой своей мачехи, чьи черные волосы были подняты вверх и на кудри была накинута зеленая вуаль.

Маркиза де Багатель очень нежно взяла за руку свою падчерицу.

– Дорогая Зефирина, какая радость увидеть вас вновь. Вы видели вашего отца? Сказал ли он вам, о чем я думаю? Я не хочу, чтобы…

В течение нескольких минут обе дамы из семейства Багатель, сопровождаемые Каролюсом и девицей Плюш, злобно поглядывавшими друг на друга, прогуливались вокруг огороженного участка, где происходили состязания. Зефирина, заняв выжидательную позицию, не произносила ни слова. Говорила одна донья Гермина:

– Счастлива видеть, моя дорогая, что мы снова друзья. Идите развлекайтесь. Воспользуйтесь удовольствиями, свойственными вашему возрасту… и в особенности помните, что я только и желаю вам счастья!..

Донья Гермина подчеркнула эти слова, поцеловав Зефирину в лоб.

Как всегда, при этом ледяном прикосновении, девушка напряглась, однако ей удалось это скрыть, тем более что король, делая последний смотр своему лагерю, только что наблюдал эту сцену:

– Прекрасно, милые дамы, я люблю, когда люди любят друг друга! – одобрил Франциск I, прежде чем продолжить свой путь во главе примерно пятидесяти придворных, среди которых находился и Роже де Багатель.

В то время как донья Гермина, шелестя шелками, присоединилась к королевской свите, Каролюс воспользовался этим, чтобы прошептать:

– Ты не представишь мне свою цаплю, Рыжуха?

Насмешливым жестом карлик указывал на стоявшую рядом с Зефириной дуэнью.

– Пойдите-ка вы, изжарьте вашу умную башку, малыш! – воскликнула возмущенная девица Плюш.

– Эй! Ты слышал? – насмешливо спросила Зефирина. – Плюш, я вас обожаю! – добавила она.

Покинув своего заклятого врага, которого она не видела с тех самых пор, как ударила его хлыстом, Зефирина поднялась на трибуну и села на свободное место между Иоландой де Флоранж и Лорой де Бонниве.

Это был конец поединка. Рыцарь в белых доспехах только что «поцеловал пыль», в то время как победитель, в черных с золотом доспехах, с лицом, скрытым его опущенным забралом, объезжал по кругу ристалище на своем жеребце, чтобы получить поздравления от присутствующих.

– Бедный господин де Ла Жоншер! – усмехнулась Иоланда де Флоранж, как разбирающаяся в поединках дама.

Побежденному никак не удавалось подняться, так как ему мешали наколенники и поножи.

– А кто победитель? – спросила Зефирина, машинально следя взглядом за черным пером, укрепленным на шлеме одержавшего победу рыцаря.

– Мы не знаем его имени. Кажется, он принадлежит к числу людей, сопровождающих короля Англии, но Маргарита слышала, что он отдавал приказания своему оруженосцу по-итальянски, – ответила Лора де Бонниве.

Рыцарь в черных доспехах вернулся в центр ристалища. Движением, которое могло бы быть любезным, но которое Зефирина сочла исполненным высокомерия, победитель протянул свое длинное копье побежденному, чтобы тот поднялся. Когда несчастный господин де Ла Жоншер поднялся на ноги и его, шатающегося, увели его оруженосцы, победитель заставил своего жеребца, покрытого такими же, как он, черно-золотыми доспехами, проделать сложный поворот, и затем он проехал перед трибуной, где сидели юные девушки.

Вдруг Иоланда де Флоранж, восторженная и непосредственная, бросила свой кружевной шарф. Черный рыцарь ловко его поймал концом своего копья. Склонив голову в шлеме, на котором сверкала тонкая золотая кайма, он поблагодарил с какой-то высокомерной учтивостью. Остановившись перед трибуной, он теперь держал тонкие кружева в своих железных рукавицах. Сквозь прорезь в шлеме Зефирина увидела, как его черные глаза остановились на ней. Ее раздражала настойчивость этого взгляда, она догадывалась, что участник, поединка старался угадать, кто из присутствующих девушек осмелился бросить ему свой шарф, и для того, чтобы показать, что не она была этой глупой взбалмошной девчонкой, Зефирина отвернулась с уязвленным видом. Она пришла в изумление, когда ей показалось, что из-за железного шлема раздался какой-то металлический смех.

– Какая наглость, что он даже не поднял свое забрало, чтобы приветствовать нас! – прошептала Лора де Бонниве.

– И я того же мнения, моя дорогая! – уронила Зефирина.

Однако любопытство было сильнее обиды. Этот мужской взгляд почти обжег ее, настолько он был силен.

Вновь посмотрев в сторону ристалища, девушка с некоторым разочарованием увидела, как черный рыцарь выезжал за ограду под аплодисменты зрителей.

– Что вы думаете об этом таинственном рыцаре, Зефирина? – спросила Иоланда де Флоранж.

– Мне не нравятся его доспехи! – презрительно ответила Зефирина.

ГЛАВА XVIII

ОПАСНОСТИ, ПОДСТЕРЕГАЮЩИЕ НА ПУСТЫННОМ БЕРЕГУ

Все последующие дни пролетели для Зефирины в вихре ежеминутных дел.

Во французском лагере нарастало напряжение.

Зефирина лишь мельком видела отца и мачеху. Правда, на это-то она не жаловалась. Она была занята всякую секунду, у нее почти не было времени на то, чтобы поддержать свои силы, то есть поесть, ибо она все время проводила со своими подругами, чтобы увеличить численность рядов дома королевы Клод, или регентши Луизы Савойской, или принцессы Маргариты.

Не зная отдыха, благородные девицы повторяли под высоким руководством графа де Сен-Поля, бывшего беспощадным в вопросах этикета, тройные реверансы, песнопения, способы изъявления благодарности, учились учтивому поведению при встречах, двенадцати способам ходить и отступать назад таким образом, чтобы не запутаться в шлейфах и накидках из горностая, которые подобало изящно приподнимать.

– Шлейф… Выше шлейф, барышни! Ради бога, поднимайте! Поднимайте! – не переставая, пищал господин де Сен-Поль.

Из-за этих упражнений у Зефирины ломило руки.

Приказы Франциска I были точными и категоричными: «Надо ослепить англичан!»

В первое утро после прибытия в лагерь Зефирина была внезапно разбужена на рассвете выстрелами из пушек. Батарея из десяти бомбард стреляла без остановки.

Таким образом, как и все остальные, Зефирина узнала о прибытии Генриха VIII в английский лагерь.

Она ожидала немедленной встречи двух королей. Однако с того времени ничего не произошло. Даже турниров между двумя лагерями больше не происходило. Каждый оставался в своем лагере. Франциск I и Генрих VIII, словно шахматные короли, окруженные своими почтительными придворными, оставались неподвижны.

Находясь в свите королевы, Зефирина видела, как приходили возбужденные посланники, которые бегали из одного лагеря в другой, чтобы до конца уточнить все трудные вопросы, связанные с протоколом и безопасностью.

По обе стороны царило недоверие. Эта тяжелая атмосфера уже начала сказываться на настроении, царившем во французском лагере.

Вот уже в течение двух дней Зефирина ощущала, быть может из-за усталости, постоянную головную боль. У нее было чувство, что какой-то обруч сжимает ей голову. Боль даже мешала ей спать по ночам. Вертясь с боку на бок на своем ложе, убаюкиваемая, если так можно выразиться, храпом девицы Плюш, она старалась забыть о своей боли, сосредоточиться только на Гаэтане: «Где он сейчас находится? Может быть, он еще в Вечном городе… а может быть, уже где-нибудь на пути назад?»

Зефирина представляла себе, как Гаэтан скачет по Италии, которую она никогда не увидит…

– Клянусь Святой Роландой, мадемуазель Зефирина, уж не заболели ли вы? – встревожилась девица Плюш при пробуждении.

Зефирина была так бледна, у нее под глазами были такие синие круги, что ее друзья уже хотели было отправиться за придворным врачом.

– Бесполезно, Плюш. У меня часто бывают сильные головные боли.

– Так оставайтесь в постели, дорогая Зефирина, – посоветовала Иоланда де Флоранж, прежде чем выйти из палатки вместе со своими приятельницами. – Я освобождаю вас от наших репетиций со шлейфами.

Обмениваясь насмешками, девушки весело направились в лагерь, когда пришел Ла Дусер, который, как всегда по утрам, принес своей хозяйке два горшка с водой.

– Что нужно вам для того, чтобы оправиться от болезни, барышня Зефирина, так это хорошая скачка в седле, по берегу, и большой стакан сидра по возвращении. Жалко смотреть, как вы сидите затворницей в этой палатке! Пойдите, подышите вольным воздухом! – посоветовал Ла Дусер.

– Если я встану, ты поедешь со мной, Ла Дусер? – спросила Зефирина тихим ласковым голосом.

– Никак не могу. Господин маркиз ждет меня, чтобы ехать в лагерь англичан, и я должен запрячь упряжку для госпожи маркизы. Но я скажу Бастьену…

– Моя мачеха уезжает?

Зефирина приподнялась, внезапно заинтересованная сообщением.

– Да… Она едет молиться в монастырь Валь-Дорэ, в лес Гин.

– В лес Гин! – непроизвольно повторила Зефирина.

Море было спокойным, по нему под бледно-голубым небом изредка пробегали белые барашки. Отлив обнажил отмели с растущими на них водорослями – черноватые и зеленоватые островки на огромном пространстве белого песка. Тысячи капелек воды блестели, словно бриллианты, под копытами Красавчика.

Скачка галопом по пустынному берегу чудесным образом исцелила Зефирину. Ее длинные волосы распустились во время скачки под серой шапочкой с голубым перышком; сегодня она была одета в амазонку; захмелев от соленого воздуха, от света, от июньского солнца, радовалась, что покинула лагерь ради этой прогулки. Сидя верхом на муле Помпоне, Бастьен следовал за ней на почтительном расстоянии.

– Все хорошо, Красавчик, все хорошо, мой славный, мой хороший… Спокойно, Красавчик… Какой ты великолепный…

Лаская шею коня, Зефирина заставила его замедлить бег. Теперь Красавчик ступал шагом по сырому песку.

– Приблизься! – приказала Зефирина.

Услышав этот приказ, Бастьен обернулся, как бы для того, чтобы удостовериться, что это четко произнесенное слово не было обращено к какому-то другому человеку.

– Это вы со мной говорите, барышня? – спросил молодой серв.

– А с кем же ты хочешь, чтобы я говорила?

Зефирина указала на огромное пустынное пространство, потом она вновь насмешливо заговорила:

– Ну ладно, кончай дуться! Лучше помоги мне спуститься на землю!

Говоря это, девушка направила Красавчика к прекрасным серебристым дюнам, где росли высокие дикие травы, образовавшие настоящий серо-зеленый океан, трепетавший под северным ветром. Большая лодка, возможно поднятая туда рыбаками, чтобы ее не унесло приливом, лежала перевернутая вверх дном на сухом песке.

Не сказав ни слова, Бастьен спрыгнул со своего мула. Он положил руки на талию девушки, и она соскользнула со своего седла вниз. Затянутая в перчатку рука Зефирины осталась лежать на плече юноши. Она улыбалась, глядя на него. Он тотчас же отступил на один шаг.

– Мадемуазель желает чего-нибудь еще? – осведомился он холодно.

– Мне ничего не нужно… просто мне хочется немножко поболтать с тобой! – Сказав это, Зефирина сняла свою шапочку с голубым перышком.

– Мне, однако же, показалось, будто мадемуазель не очень-то хотела со мной разговаривать во время путешествия.

– Путешествие – это одно, а сейчас – другое! – ответила Зефирина.

Услышав сей исполненный женской логики ответ, Бастьен ограничился лишь тем, что покачал своей кудрявой головой, в то время как Зефирина указывала своим хлыстиком с золотой головкой на отливающую всеми цветами радуги гладь вод.

– Как красиво, не правда ли? Ты представлял себе море таким, Бастьен?

– Я не знаю, мадемуазель, у меня совсем нет воображения.

– Ну, в конце концов должен же был ты что-то думать о… Ты же не животное! – пришла в раздражение Зефирина.

– Почти, мадемуазель!

Скрестив руки на груди, обтянутой ливреей зеленого цвета – цвета рода Багателей, Бастьен повернулся спиной к Зефирине.

Она пожала плечами и опустилась на песок около лодки.

– Если ты хочешь совершенно испортить нашу прогулку, то как тебе будет угодно!

Между молодыми людьми повисла тишина, прерываемая только криками чаек.

Забавляясь тем, что просеивала горячий песок сквозь пальцы, Зефирина наблюдала за широкой спиной Бастьена. Он тоже опустился одним коленом на гальку и склонил голову, ища ракушки. Какое-то волнение охватило Зефирину, когда она увидела его загорелый затылок. Ей внезапно захотелось вонзить свои зубы в эту бронзовую кожу, горячую и такую же живую, как и песок, с которым она сладострастно играла.

Зефирина заговорила окрепшим голосом, вновь возобновив попытку восстановить отношения:

– Я прошу тебя, Бастьен, потерпи немного. Как только это будет в моей власти, я заставлю дать тебе вольную, ты будешь свободен… Ты это понимаешь? Ты будешь волен делать то, что тебе захочется! И в скором времени, благодаря состоянию моей матери, я помогу тебе, ты сможешь стать ножовщиком или кузнецом. Ты мой друг… я хочу сделать тебя счастливым.

Голос Зефирины слегка задрожал, когда она произнесла последнее слово.

Бастьен обернулся. Он пристально смотрел на Зефирину, как если бы хотел распутать клубок ее истинных намерений.

– Я благодарю вас за ваше доброе желание, барышня, но стану ли я ножовщиком или кузнецом, это неважно, и я очень сомневаюсь в том, что вы понимаете, в чем состоит счастье какого-то серва!

Ощущая на себе взгляд голубых глаз приятеля детства, Зефирина слегка смутилась.

– Ну, иди же, сядь и перестань называть меня «мадемуазель» и «барышня»!

– А как я должен вас называть? – спросил Бастьен, подчиняясь приказу девушки.

– Черт побери! Когда мы одни, называй меня Зефириной или – еще короче – Зефи, так же, когда мы были маленькими!

– Единственное отличие заключается в том, что мы теперь взрослые! Что вы – девушка, а я – парень!

Последние слова он почти прошептал.

– Не будь дураком, что это меняет? – вздохнула Зефирина.

Лежа с полуприкрытыми глазами, откинув голову назад и опираясь затылком на деревянную лодку, похожая на тонкую саламандру, греющуюся на солнце, Зефирина испытывала почти чувственное наслаждение, вдыхая полной грудью благоуханный бриз. У нее появилось желание навсегда остаться вот так лежать на горячем песке. Ее взгляд следил за полетом чаек в синем небе.

– Зефи… Зефи… – внезапно пробормотал Бастьен хриплым голосом.

– Как приятно, не правда ли? Ох! Я хотела бы жить на берегу моря! – вздохнула Зефирина, несколько неестественно потягиваясь.

Ободренный ее поведением, Бастьен склонился над девушкой. Его пальцы с нежностью смахнули с ее щеки прилипшие песчинки. На губах Зефирины промелькнула улыбка. Она смутно догадывалась, что ей надо бы подняться как можно быстрее и продолжить прогулку. Но ей было слишком хорошо, она совершенно расслабилась, не могла и не хотела двигаться. Девушка закрыла глаза, ощущая около своей щеки прерывистое дыхание Бастьена.

Как ни была она неопытна, она знала, что играет с ним, как кошка с мышью. Однако она не до конца осознавала свою жестокость, не представляла себе полностью то зло, которое могла причинить. Покатый склон приближал ее к юноше. Их тела соприкоснулись. Внезапно с неистовой силой, которой Зефирина не ожидала, руки Бастьена обхватили ее плечи, притянули ее к себе, мяли ее тело.

– Зефи, я люблю тебя… я люблю тебя, как сумасшедший… я не могу больше спать, я…

Охваченный восторгом и пылом юности, Бастьен пытался найти губы Зефирины.

С ума она, что ли, сошла? А Гаэтан?.. Гаэтан, которого она любила больше всего на свете, Гаэтан, которому она поклялась своей честью в верности и вечной любви? Неужели она позабудет все? Свое высокое общественное положение, свои обязательства и свое будущее! Забудет в объятиях простого серва? Несмотря на появившееся у нее желание позволить себя поцеловать и несмотря на смутные, неясные чувства, которые внушал Бастьен, Зефирина тотчас же образумилась.

– Отпусти меня! – приказала девушка.

Оттолкнув ошеломленного Бастьена, она поднялась, ноги у нее дрожали.

– Почему, Зефи? – жалобно спросил Бастьен с побледневшими от волнения и желания губами. – Я знаю, всегда знал, что ты меня… Ты создана для меня, даже если все нас разделяет и даже если твое имя… гордость…

– Достаточно! Я не хочу больше ничего слышать… и только ради нашей старой дружбы попытаюсь забыть твое безобразное поведение! – бросила Зефирина тоном, тем более резким, что она ощущала свою вину.

– Но, Зефи, мне казалось, понял… – возразил Бастьен.

– Ты ошибаешься. Я как раз хотела поговорить с тобой как с настоящим другом и объявить тебе о моей тайной помолвке!

Произнеся эти слова, Зефирина, как бы ища поддержки у союзника, подошла к Красавчику.

– Ваша… помолвка! – произнес, запинаясь, Бастьен.

– Да!

Не глядя на юного серва, Зефирина выпалила скороговоркой:

– Я пообещала выйти замуж за одного рыцаря, чье имя я сейчас не могу сказать… Но если я тебе и признаюсь в этом, то потому, что с этого дня я рассчитываю на тебя…

Рев Бастьена прервал фразу Зефирины:

– Вы хуже, чем самые кокетливые и игривые деревенские девчонки!

Задетая за живое, Зефирина в ярости обернулась:

– Я запрещаю тебе сравнивать меня с девчонками, которые пасут гусей!

– Вы друг друга стоите. Они совсем не ученые, но зато позволяют развлекаться с собой в канавах!

– Ты отвратителен!

– Так сохраните ваши прекрасные фразы, вашу добродетель и ваши ласки для Красавчика. Это все, что вы способны дать!

– Я прикажу тебя высечь!

– Я не доставлю вам этого удовольствия! – зарычал Бастьен.

– Но за кого ты себя принимаешь? Грубиян… мужлан… деревенщина… Я… Я… Вернись! Я приказываю тебе!..

Зефирина остановилась, задохнувшись от бешенства. Ее крики ни к чему не привели. Бастьен как сумасшедший вскочил на своего мула и удалялся на неровно скачущем Помпоне.

– О, он мне за это заплатит! Разумеется, я больше в жизни ему слова не скажу! Деревенская задница! Я заставлю его знать свое место! – метала громы и молнии Зефирина.

Мгновение она постояла, чтобы успокоиться. Опершись на лодку, она влезла в седло и, погруженная в сумбурные мысли, Поскакала к морю. Вдруг она заметила, что забыла на песке свою шапочку с голубым перышком.

Не желая возвращаться в лагерь с непокрытой головой, она заставила Красавчика проделать сложный поворот. Пришпорив коня, девушка вновь поскакала галопом к лодке. Но, охваченная ужасом, тут же сдержала бег коня: силуэт какого-то мужчины, который, должно быть, лежал за лодкой, высился там. Этот человек распрямился, потягиваясь… Мужчина спокойно стряхивал пыль с камзола. Он прикрепил на место свою шпагу и надел берет с пером на голову.

Зефирина находилась слишком далеко, чтобы различить черты его лица, но, судя по изяществу его силуэта, была уверена в том, что это дворянин. Она предпочла бы тысячу раз встретиться с каким-нибудь рыбаком, уснувшим за своей лодкой.

– Какой стыд… Какой ужас! – простонала Зефирина, разрываясь между яростью и отчаянием. Она кусала свой кулачок, однако это не помогало успокоиться.

Ведь свидетель, возможно, даже приближенный к королю, слышал всю эту ужасную сцену с Бастьеном. Она лихорадочно пыталась вспомнить свои опрометчивые слова. «Зефирина!» Бастьен и она сама много раз повторяли ее имя. Но она не назвала Гаэтана и теперь поздравила себя с этим.

Девушка терялась в догадках: был ли это шпион, пришедший подслушать их беседу? Или речь шла об одиноком путнике, который был внезапно разбужен их криками? Зефирина склонилась ко второму предположению.

Несмотря на гордость, она почти хотела броситься в ноги незнакомцу, умоляя его не сплетничать при дворе, пожалеть репутацию юной девушки. Но дворянин, должно быть, заметил ее внезапное возвращение. Он, казалось, вдруг очень заторопился. У него была гибкая, почти кошачья походка. Мужчина поднимался в дюны.

Какое-то время девушка еще видела черное перо на его берете, возвышавшееся над высокими травами, потом и оно исчезло.

С грубостью, ей не свойственной, Зефирина пустила Красавчика в галоп и доскакала до перевернутой лодки.

Сомневаться не приходилось: очертания большого тела еще были видны на песке со стороны дюн.

Зефирина несколько раз объехала вокруг лодки. Серая бархатная шапочка валялась на гальке, но голубое перышко, ее украшавшее, исчезло, «украденное» незнакомцем.

От такой наглости девушка с досады прикусила губу.

Начинался прилив, вода быстро поднималась. Зефирина покинула берег и отважно углубилась вместе с Красавчиком в серебристые дюны.

ГЛАВА XIX

ЗАГОВОР

За дюнами она обнаружила свежие следы двух лошадей, по которым довольно долго ехала, но, наконец, совсем потеряла их на каменистой лесной дороге.

Красный диск солнца в небе начал опускаться. Теперь Зефирина раскаивалась, что заехала так далеко, но с упрямой настойчивостью продолжала ехать по следам «вора».

Без факела, без сопровождения, опасаясь того, что ночь застигнет ее в лесу, Зефирина уже жалела, что не вернулась в лагерь, следуя берегом моря, так как Красавчик стал прихрамывать.

– Ну, еще одно маленькое усилие, мой дорогой! Если бы только знать, где мы находимся! – прошептала Зефирина.

Словно в ответ Красавчик заржал. Славный конь, должно быть, только что услышал, одновременно с Зефир иной, раздававшиеся с лужайки бодрые звуки ударов молота о наковальню.

Немного удивленная, успокоившись от того, что найдет помощь в этом пустынном месте, Зефирина спрыгнула на землю. Ведя Красавчика за повод, она подошла к кузнице.

При ее появлении здоровяк, который изо всех сил ковал какой-то котел, прекратил свою работу.

– У моего коня расковалось левое копыто! – сказала Зефирина.

– Вот те на! Да, его копыто повреждено! Надо будет подумать о сургуче! На работу уйдет не меньше часа, сударыня! – предупредил кузнец после того, как осмотрел пораненное копыто Красавчика.

Он не задавал вопросов, но Зефирина видела, что в его взгляде светится любопытство. Он был явно удивлен тем, что юная аристократка ездит по лесам совсем одна.

– С моим лакеем приключилась маленькая неприятность. Он очень скоро присоединится ко мне! – поспешила объясниться Зефирина.

– Ну, вот это уже другое дело! Потому что по ночам, мадемуазель, в лесу Гин бывает небезопасно!

– О, он будет здесь до наступления ночи! – заверила Зефирина, довольная тем, что узнала, где находится.

Внезапно вспомнив, что ей говорил по поводу ее мачехи Ла Дусер, она спросила:

– Я как раз направлялась в монастырь Валь-Дорэ. Это далеко отсюда?

– Совсем нет. Я-то ведь служу кузнецом у святых отцов. Вы даже можете пройти туда пешком по маленькой тропинке. Вот там, видите… Когда вы спуститесь по ней, то монастырь будет у вас на расстоянии вытянутой руки. Но вы должны вернуться до заката, чтобы не заблудиться!

– Не беспокойтесь, с лакеем либо одна, я очень скоро вернусь!

Не зная точно, что же она ищет, девушка пошла в направлении, указанном кузнецом.

Придерживая одной рукой шлейф своего платья-амазонки, Зефирина шла недолго и вскоре наткнулась на плотную изгородь из кустарника. Она раздвинула ветви своим хлыстиком и влезла на находившуюся позади изгороди песчаную насыпь. Слегка задохнувшись, Зефирина чуть не отступила назад. Кузнец был прав: если уж и не на расстоянии вытянутой руки, то уж, конечно, на обозримом расстоянии находился монастырь Валь-Дорэ, окруженный высокими стенами. Он стоял как раз посередине небольшой лесистой долины.

Некоторое время девушка смотрела на монастырь и на ухоженный сад, в котором работали молчаливые монахи, обрезая розовые кусты, окапывая фруктовые деревья и на ходу читая книги с благочестивым содержанием.

Колокол зазвонил к вечерне. Усевшись на мох, Зефирина погрузилась в мечты. Эта обстановка напомнила ей о монастыре Сен-Савен… о брате Франсуа… о мамаше Крапот… Девушка еще раз задумалась над странными словами, произнесенными старой лесничихой. Почему с детства Зефирину не покидало необъяснимое чувство, что ей предстоит нападать и защищаться, все время опережая неведомого противника… Девушка вздрогнула: ненависть… да, ненависть жила в ее сердце! Это ужасное чувство как бы вросло в нее корнями.

Время шло. Зефирина решила вернуться обратно. Поднимаясь, она заметила находившуюся вне стен монастыря, притаившуюся среди папоротника и дрока, маленькую каменную часовню, о существовании которой она не подозревала, когда проходила по тропинке, заросшей крапивой. Чувствуя непреодолимое желание помолиться, Зефирина пошла в этом направлении. Двери были открыты, и она увидела алтарь. Видимо, эта часовня в прошлом веке служила молельней какому-нибудь знатному местному вельможе. Казалось, это место и теперь не было совсем заброшенным, о чем говорили искорки в дарохранительнице, стоявшие кое-где на плитах скамеечки для молитв и ветхая исповедальня из источенного червями дерева, которая была придвинута к стене.

Хоры были погружены в мягкий сумрак. Зефирина опустилась на колени прямо на ступеньки алтаря. Опустив голову на руки, она начала свой суд совести: «Господи, прошу, помоги мне… Я – гордая, злая, черствая… Я плохо поступила с Бастьеном. Накажи мое тело за темные мысли, которые смущают меня. Убери тот жар, что я ощущаю у себя в животе и бедрах. Устрани это желание мужского поклонения, от которого у меня мурашки бегут по коже. Я покаюсь в этом. Каждое утро я буду читать по три молитвы. Помоги моему браку с Гаэтаном, я люблю его и буду ему хорошей супругой. В особенности же я тебя умоляю, вырви с корнем из моей души эти мерзкие, гнусные подозрения против доньи Гермины… Твоя слуга смиренно просит тебя… Не отталкивай ее… Я слишком молода, слаба, неопытна. Моя дорогая мама там, рядом с тобой, Господи, позволь ей указать мне дорогу, по которой…»

Заливаясь слезами, Зефирина прервала молитву.

Бог словно бы захотел ответить, и она услышала, как звенят бубенчики в упряжке, подъезжавшей все ближе.

Зефирина хотела было быстро выйти из часовни, когда знакомый голос пригвоздил ее к месту:

– Подожди меня, Каролюс.

Шелест шелков извещал о приближении доньи Гермины.

Не раздумывая над последствиями, Зефирина бросилась в исповедальню и закрыла за собой дверь. Находясь в убежище из резного деревянного кружева, сидя на месте исповедника, девушка затаила дыхание, следя за своей мачехой. Зефирина не различала выражения ее лица, но опьяняющий запах духов доньи Гермины дразнил ее обоняние.

Маркиза опустилась коленями на скамеечку для молитв. Она подняла вуаль, приколотую к шапочке. Опустив голову на руки, она, казалось, как и несколько мгновений тому назад Зефирина, погрузилась в усердную молитву. Возможно, донья Гермина просила Бога о том же, о чем просила ее падчерица.

Зефирина вдруг устыдилась своей роли шпионки. Вот дорога, указанная ей божественным провидением: сейчас она выйдет из своего тайника и бросится в объятия доньи Гермины. И они обе, по-настоящему примирившись друг с другом, поцелуются чистосердечно, как мать и дочь, и…

Зефирина уже положила руку на дверной засов, когда раздался стук копыт лошади, скачущей галопом по заросшей вереском равнине.

Услышав шум, донья Гермина поднялась, а Зефирина застыла, положив руку на засов.

Снаружи всадник торопливо спрыгнул на землю.

– Не давай никому приближаться, Каролюс! – коротко бросил он.

Этот холодный голос показался Зефирине знакомым.

– Положитесь на меня, монсеньор! – ответил карлик услужливо.

«Монсеньор»? Все более и более заинтригованная Зефирина придвинулась к решетке исповедальни, чтобы разглядеть вновь прибывшего. Воинственным шагом человек вошел в часовню.

– Ах, наконец! Вот и вы, Шарль!

– Меня задержал наш дорогой король, можно подумать, что он не может обойтись без моей персоны! Итак, какие новости, Генриетта?

«Генриетта»? Зефирина прижала руку к губам, чтобы заглушить едва не сорвавшийся с уст возглас изумления.

Продолжая говорить тем же тоном, полным горечи, мужчина опустил полу плаща, которой прикрывал нижнюю часть лица. Несмотря на царивший полумрак, Зефирина тотчас же узнала костлявое лицо коннетабля де Бурбона.

Что это была за тайна? Почему принц, главный казначей, губернатор Лангедока, губернатор герцогства Миланского, первый дворянин в королевстве, имевший преимущество перед принцами крови, приехал без свиты на это тайное свидание?

– За вами не следили, Шарль? – забеспокоилась донья Гермина.

– Это невозможно. Я выскользнул из этого проклятого лагеря, взяв камзол одного из моих офицеров. А вы, Генриетта, не было ли у вас самой трудностей для того, чтобы удалиться?

– Напротив, я довольно громко назвала место нашей встречи! – ответил мелодичный голос доньи Гермины.

– Вы что, с ума сошли?

– Успокойтесь, Шарль! Это лучший способ устранить всякие подозрения, объявив о моем намерении помолиться в Валь-Дорэ.

Неприятный смех герцога де Бурбона разнесся по часовне.

– Я вас обожаю, Генриетта, за вашу дьявольскую ловкость!

– Опасайтесь произносить некоторые слова, Шарль! – сухо бросила донья Гермина.

– Хм… У меня мало времени. Так что же такое срочное вы мне хотите сообщить, Генриетта?

– Карл V отправил гонца к королю Англии!

При этих словах, очень четко произнесенных доньей Герминой, коннетабль пожал плечами.

– Хорошая новость, по правде сказать! Король тотчас же был поставлен в известность солдатами, охраняющими лагерь. Между нами, вашему императору следовало бы потребовать от своего «посланца» вести себя немного скромнее!

– Тсс… тсс… когда я сделаю из вас повелителя Франции, Шарль, вам надо будет остерегаться ваших первых побуждений. У меня мало времени, садитесь и слушайте меня не прерывая, я вас прошу!

Донья Гермина уселась на скамью. Коннетабль де Бурбон присоединился к ней. Внезапно он схватил ее за плечи.

– Ты знаешь, что я всегда тебя слушаю, Генриетта…

Произнеся эти слова очень нежным тоном, Шарль де Бурбон впился губами в шею доньи Гермины. Она закинула голову назад. Стон сорвался с ее губ. Ее пальцы вцепились в мужской камзол.

– Нет, Шарль, нет… Не сейчас, не здесь…

– Ты стала очень целомудренной, Генриетта, со времени нашей первой встречи. А ведь это было уже в монастыре, если у меня хорошая память…

«Монастырь… Генриетта… Что хотел сказать коннетабль де Бурбон?» Мысли, доводящие до безумия, теснились в голове Зефирины. Вдруг в голову ей пришла абсурдная идея, от которой она тотчас же отказалась… но совпадения очень смущали ее… незаконнорожденная сестра ее матери, ее сводная сестра, ее собственная тетка Генриетта де Сен-Савен, действительно ли она умерла, утонув в разлившейся реке? И инициалы С.С.[21]… Генриетта де Сен-Савен… Гермина де Сан-Сальвадор… Нет, невозможно… Случайное совпадение… Тетя Генриетта была добрым и набожным созданием, не имевшим ничего общего с чудовищем, которым была мачеха Зефирины… А сели… А если… папаша Коке говорил о Генриетте де Сен-Савен, а не о Гермине де Сан-Сальвадор? Если ключ к тайне заключается именно в этом?..

Какой-то глухой шум прервал поток мыслей Зефирины. С незаурядной силой донья Гермина оттолкнула коннетабля де Бурбона к стене. Уверенным шагом она направилась к алтарю.

– Заклинаю тебя, всемогущая Астарта, скажи: достоин ли этот человек великой участи, что его ожидает? Или тот, кому высшая власть Анубиса дарует трон, всего лишь ребенок с погремушкой в руке? О, скажи мне, Вельзевул, способен ли этот человек следовать тем путем, который ваша преданная раба ему укажет…

Произнеся последние слова, донья Гермина вытащила из сумки, висевшей у нее на поясе, связанную голубку и острый кинжал. Она положила голубку на алтарь. Быстрым движением, как человек, уже привыкший к подобного рода обрядам, она перерезала горло птицы.

Зефирина не смогла сдержать вздох ужаса.

Герцог и донья Гермина переглянулись.

– Кто-то вскрикнул! – прошептал испуганно коннетабль.

– Да, это птица! Вот в этом я и вижу знак, которого долго ожидала… Высшее существо заговорило. Шарль де Бурбон, вы станете королем Франции!

Говоря это, она окропила алтарь кровью.

Сидя в своем тайнике, Зефирина щипала себя, чтобы удостовериться, что действительно присутствует при этой отвратительной сцене, что она не спит, находясь в плену своих обычных кошмаров.

Не у нее одной было такое ощущение, ибо герцог де Бурбон, слегка побледневший, прошептал:

– Разве это так необходимо? Иногда ты меня немного пугаешь, Генриетта…

Донья Гермина обернулась, с горящими глазами, очаровательная и в то же время зловещая; по ее бледному лицу стекала капелька голубиной крови. Зефирина увидела, как она жадно слизнула ее остреньким язычком. Затем она продолжала своим властным голосом:

– Тебе ли, коннетаблю де Бурбону, тебе ли, герою Мариньяно, дрожать, как баба? Твоя судьба пустилась в путь, Агальярепт указывает тебе дорогу. Ну, ты все еще жаждешь отомстить?

– Клянусь царственной кровью моих предков, особенно я хотел бы выиграть процесс против матери короля! – проворчал герцог.

– Глупости и бредни! Вы хнычете над Наследством Анны де Божё, которое хотят присвоить Валуа. Но вас ожидает нечто другое, Шарль!

Коннетабль де Бурбон тяжело вздохнул. Он вернулся и вновь сел на скамеечку в глубине часовни.

– Я ненавижу короля. Он и эта старая мерзавка, его мамаша, собираются меня ограбить, обокрасть, уменьшить мою мощь. Но от ненависти до предательства… чтобы перейти в лагерь противника, встать на путь открытого бунта… надо сделать огромный шаг!

Зефирина видела, что герцог явственно вздрогнул. Он уронил свою костистую голову на грудь.

Вытерев свой кинжал о тонкий батистовый платок, донья Гермина вернулась к вопросу, занимавшему ее:

– Как настоящий рыцарь, перескочи овраг. Карл V никогда ничего не делает без умысла! Он специально послал к королю Англии, дабы внушить ему доверие, в качестве почти официального посланника, высокорожденного итальянского князя, который к тому же ненавидит Франциска I. Он предложит королю Англии встретиться с Карлом V как раз после завершения приема в этом претенциозном «Золотом лагере»!

– Что ты говоришь? Скоро Карл V приедет?

– Он прибудет в Гравелин, что возле Кале, чтобы помешать Генриху VIII подписать договор с Франциском I. Забавно, не правда ли? Ставки сделаны: еще до начала переговоров Франциск I уже проиграл. Генрих VIII будет вилять, прибегать к уверткам, оттяжкам, будет бесчувственным к очарованию Валуа. Ну, развеселись! В этот час войска Карла V уже захватывают герцогство Миланское. Они найдут там только старого брюзгу Байяра. Когда Франциск I узнает эту новость, он сразу же уедет на войну. Если ты уже сейчас присоединишься с твоими войсками к императору, то ты, Шарль де Бурбон, вернешься королем Франции! Решай: да или нет?

В часовне воцарилось молчание.

Охваченная тревогой Зефирина слышала, как коннетабль выстукивал сапогами какой-то военный марш на плитах пола.

– Я согласен, Генриетта, я буду на встрече с Карлом Пятым!

Черты лица доньи Гермины на секунду исказились. Ее длинные пальцы сжали рукоятку кинжала, голос дрожал и звучал глухо:

– Ты будешь самым великим властителем в Западном мире, Шарль… Ничто не устоит перед нами… Весь мир склонится ниц… А когда ты будешь править… Я буду рядом с тобой!

Говоря так, донья Гермина повернула голову к коннетаблю. При свете заходящего солнца Зефирине показалось, что два сообщника хитровато смотрели друг на друга.

А что станет с маркизом де Багателем, если осуществится этот дьявольский план? Зефирина не осмеливалась ответить себе на этот вопрос. Как и бедная Пелажи, знавшая слишком много, Роже исчезнет, став жертвой «эпидемии»…

Что же касается ближайшего будущего, то Зефирина поняла только, что донья Гермина, она же – Генриетта, хотела предать своего мужа, свою новую страну, своего короля, чтобы удовлетворить на службе у Карла V свое всепоглощающее честолюбие! «Эта Сан-Сальвадор» просто решила править Францией!

Внезапно герцог де Бурбон встал. Он поднял воротник плаща, прикрыв лицо, и надвинул свою шляпу до бровей.

– У нас едва хватит времени, чтобы вернуться до ночи, Генриетта! Как поживает Рикардо?

– Бедный ребенок умирает от скуки совсем один в Сен-Савене. Ведь его-то не пригласили! – сказала донья Гермина с горечью.

– Ну так не беспокойся больше. Раз уж планы насчет женитьбы на этой рыжей потерпели неудачу, отдай его мне в оруженосцы. В общем-то, это же естественно, что его отец будет заботиться о его будущем…

Донья Гермина прервала коннетабля, дав ему знак замолчать:

– Ты говоришь серьезно, Шарль?

– Самым серьезным образом в мире!

Лоб «этой Сан-Сальвадор» перерезала морщинка. Она вдруг приняла решение:

– Я вверяю вам Рикардо, но с условием, чтобы он никогда не узнал о том, что он незаконнорожденный!

– Само собой разумеется. Неужели вы думаете, что я хочу, чтобы кому-нибудь стало известно о наших отношениях, Генриетта!

– В обмен на это отдайте мне Византийца!

– Вы что, хотите от кого-нибудь избавиться? – насмешливо спросил коннетабль.

– Мне необходим преданный слуга, чтобы, не рискуя, заставить замолчать одного человека, нанесшего мне тяжкое оскорбление!

Услышав этот ледяной голос, Зефирина почувствовала, как у нее по спине волной пробежала дрожь. Пот тек ручьем у нее по рукам, покрывал ладони, стекал по шее.

– А он, что, ненадежен? – прошептал герцог, указывая на карлика Каролюса, ожидавшего под деревьями.

– Да нет, но… иногда становится слишком сентиментальным! – так же шепотом ответила донья Термина.

– Хорошо, было бы дурно с моей стороны отказывать вам в этой маленькой просьбе. Сегодня же вечером Византиец будет в вашем распоряжении. А что касается всего остального, то когда вы дадите мне знать, Генриетта?

– Очень скоро. Сигналом к отъезду будет служить красный носовой платок, у которого будут завязаны узелками все четыре угла. Его принесет вам Каролюс или Беатриса. До этого момента будьте крайне осторожны! Удачи, монсеньор!

– Прощайте, маркиза!

Голоса коннетабля и доньи Гермины удалялись. Выждав, когда звук копыт совершенно исчезнет в лесу, Зефирина вышла из своего укрытия.

Бледная, с подкашивающимися ногами, она вынуждена была предпринять почти нечеловеческие усилия, чтобы дойти до алтаря.

Единственным свидетельством всего этого кошмара была кровь на камнях и уже застывшее тельце зарезанной голубки. Словно желая сохранить эту осязаемую улику, Зефирина вырвала у несчастной птицы несколько перышек, и погрузила их в кровь. Когда кровь стекла, она сунула их себе за корсаж.

Снаружи быстро темнело. Зефирина ускорила шаг, чтобы вернуться в кузницу. При каждом крике совы, вспархивании летучей мыши над головой, трепетании тени от ветки она вздрагивала и начинала дрожать. Сердце бешено колотилось у нее в груди.

– Я не должна поддаваться панике! Мне надо успокоиться. Прежде всего необходимо найти дорогу. Я подумаю обо всем после! – повторяла Зефирина, стараясь отыскать нужную тропу во враждебном лесу.

Внезапно заржал Красавчик, и это указало ей верный путь. Она пошла быстрее и вскоре вышла на поляну, где стояла кузница.

– Вы там долго пробыли, я уж не надеялся вас увидеть в такой поздний час… А ваш лакей, он-то где? Я дал двойную порцию овса вашему коню, и он все слопал, будьте уверены. Но вы не можете ехать совсем одна ночью, я провожу вас до монастыря!

Говоря все это, кузнец снял свой кожаный фартук и закрыл дверь своей кузницы.

Зефирина, покачав головой, торопливо заговорила:

– Благодарю вас, но мне во что бы то ни стало надо вернуться в королевский лагерь!

Она достала из-за пояса два золотых экю, чтобы оплатить услуги кузнеца.

– Но это же верная гибель, ехать одной через лес! – процедил сквозь зубы мужчина, глядя на золотые монеты, украшенные лилиями и восходившим над ними солнцем, блестевшие у него на ладони.

– Будьте любезны, не дадите ли вы мне факел? Торопясь уехать, Зефирина поставила ногу на камень, чтобы взобраться в седло.

Мужчина пожал плечами: «Если эта девчонка сошла с ума, то это ее дело». Он отвернулся. Дрожащее личико и огромные глаза Зефирины заставили его вновь повернуться к ней.

Хотя девушка его ни о чем не просила, он проворчал:

– Никто не скажет, что Нарцисс Симон, мастер-кузнец, бросил беззащитную малышку одну в лесу. Если это действительно так спешно, то я пойду с вами, но только за одну вашу улыбку, барышня!

И кузнец гордо вложил монеты в руку Зефирины.

Когда через час они увидели лагерь, освещенный тысячами огней, она была уже лучшим другом Нарцисса Симона. Этот человек говорил правду в глаза. Под его грубой внешностью пряталась чуткость, проницательность в сочетании с неколебимым здравым смыслом. Впервые в жизни Зефирина узнала о том, какова была реальная жизнь тех, кого в их кругу называли простолюдинами. Симон когда-то был сервом, монахи дали ему вольную, и теперь за сорок пять солей в день он, как и все ему подобные, работал от света дотемна.

Несправедливость такого положения вещей внезапно возмутила благородный ум девушки. Однако, слушая кузнеца, Зефирина успокоилась. Она привела в порядок свои мысли. Она знала, как поступит.

– Прощайте, мастер Нарцисс, я благодарю вас от всего сердца и прошу принять, в знак моей признательности, этот скромный памятный подарок.

С этими словами Зефирина сняла тоненькую цепочку со своего запястья.

– Ну, барышня, вот это другое дело! Я принимаю это в знак дружбы! Да хранит вас Господь!

Услышав это пожелание, Зефирина задрожала. Ей действительно было необходимо покровительство самого Господа, чтобы довести до благополучного конца свою миссию!

Она направилась к конюшням, дала повод Красавчика одному из пажей, поручив отвести коня к Бастьену. Затем, не потрудившись сменить туалет, направилась к «Дому короля».

Все четыре павильона ярко сияли, освещенные факелами. Вокруг королевских палаток царила большая суматоха. Придворные сновали взад и вперед. Зефирина увидела своего отца, но предпочла спрятаться за золочеными скульптурами одного из источников. Могла ли она сказать ему: «Ваша жена – презренная негодяйка?» Роже де Багатель отказался бы ее слушать. И даже, если бы он, несмотря ни на что, поверил ей, то все же Зефирина не могла решиться нанести ему этот удар, причинить ему такое горе. Нет, она должна за это взяться иначе!

За ее спиной раздалось восклицание:

– Божественная Зефирина! Раз вы здесь, значит, вас нет в другом месте!

Застигнутая в своем укрытии, Зефирина с облегчением узнала маршала де Ла Палиса.

– Сударь… – торопливо сказала Зефирина, – само небо посылает вас! Крайне важно, чтобы я поговорила с королем. Но только наедине! Прошу вас, проведите меня в его покои так, чтобы никто не видел!

Жак де Шабанн, господин де Ла Палис внимательно всматривался в напряженное личико девушки, стараясь угадать причину столь неожиданной просьбы. «Неужели это еще одна охваченная жаром любви девчонка, готовая на все, чтобы обратить на себя внимание Франциска I?»

Ничем не показывая своего разочарования, Ла Палис спросил:

– Могу я хотя бы узнать зачем?

Зефирина тряхнула своими рыжими кудрями:

– Я не могу вам ничего сказать, сударь. Знайте только, что речь идет о судьбе королевства. Вы должны довериться мне!

Зефирина произнесла эти слова с такой серьезностью, что Ла Палис, на которого это произвело впечатление, прошептал:

– Хорошо. Я верю в юную особу, самую умную девушку Западного мира! Подождите меня, божественная Зефирина!

Не прошло и двух минут, как маршал вернулся. Не говоря ни слова, он сделал знак своей подопечной следовать за ним к палаткам из золоченой ткани.

Здесь, в отличие от портика у входа, царило относительное спокойствие. Около дюжины лакеев занимались уборкой: выносили мусор и мыли покрытую эмалью посуду.

Открыв калитку в ограде и прошептав ночной пароль: «Амбуаз и Ангулем» на ухо одному из солдат, Ла Палис приподнял пеструю драпировку, что бы пропустить Зефирину в длинный коридор. Все так же молча, маршал повлек девушку к рабочему кабинету. Она заметила прикрепленные к деревянным стойкам карты Италии. Не дав девушке времени разглядеть что-либо еще, Ла Палис отодвинул одну драпировку.

В центре комнаты-ротонды возвышалась кровать под алым балдахином, расшитым лилиями.

Немного озадаченная, Зефирина оказалась в комнате самого короля, освещенной, как и весь павильон, множеством свечей в канделябрах.

– Наберитесь терпения, его величество скоро придет! – прошептал Ла Палис. Он тотчас же удалился.

Внезапно обессилев, Зефирина упала в кресло. Она сняла серую шапочку, которая сжимала ей виски. Движением руки распустила свои волосы, золотыми волнами рассыпавшимися у нее по плечам.

Чтобы еще раз убедиться в том, что это была не игра воображения, Зефирина взглянула на обагренные кровью перышки голубки. Она сунула их обратно за корсаж, закрыла глаза, вспоминая ужасные происшествия сегодняшнего дня. Казалось, что за двенадцать часов она постарела на двенадцать лет, столь тяжкая ответственность давила на ее плечи. Еще совсем подросток в свои пятнадцать лет, она чувствовала, что стала совершенно взрослой.

Сидя с закрытыми глазами, Зефирина слышала смех, звон посуды. Король ужинал в хорошей компании.

Тот шпион, который наблюдал за ней на берегу, возможно, был одним из пирующих. Зефирина пыталась вспомнить, его облик, его гибкую походку там, в дюнах. Быть может, однажды она вновь увидит его и обольет своим презрением.

Голос короля вернул Зефирину к действительности:

– Итак, что же это за столь не терпящие отлагательства известия, прелестная Саламандра?

Ухватившись рукой за драпировку, Франциск I с лукавым видом рассматривал Зефирину.

ГЛАВА XX

СЮРПРИЗЫ АЛЬБИОНА

Зефирина от досады закусила губу. Великое слово было произнесено. Какая-то девушка! Какая-то женщина! Она была лишь одним из этих безмозглых созданий. Если бы она была мальчиком, юношей, все было бы по-другому! Но из-за того, что она носит юбку, король ее даже не слушал. Он смеялся. Вот так! Выслушав ее рассказ, король рассмеялся ей прямо в лицо:

– Ну-ну, прекрасная Саламандра! Думай лучше о любовных интрижках…

Произнося эти слова, король играл волосами Зефирины. Придя в бешенство, она испытывала желание укусить этого очаровательного короля, который столь легкомысленно отказывался прислушаться к ее предостережениям.

– Для особы твоего пола и возраста у тебя слишком большое воображение! – продолжал король. – Все, о чем ты говоришь, очень серьезно. Своими обвинениями ты могла бы отправить свою мачеху на костер, а коннетабля – под топор палача! Завтра, малышка, будет великий день. Завтра официальная встреча с королем Англии. Сегодня вечером у нас будет бал, и мой «брат» Генрих прислал мне целую делегацию своих придворных. Я хочу видеть вокруг себя мои самые прекрасные цветы. Пойди переоденься и возвращайся танцевать павану. Если ты будешь благоразумной и любезной девочкой, я сам, слово короля, станцую ее с тобой. Теперь ступай, Зефирина… И запомни, я тебе категорически приказываю не говорить ни одной живой душе о том, о чем ты мне только что рассказала. Поклянись на распятии! – добавил Франциск I.

– Клянусь в этом, сир, потому что вы приказываете! – повторила пришедшая в отчаяние Зефирина. – Но помните, я вас предупреждала, а вы не захотели меня услышать!

Не обращая внимания на суровый тон Зефирины, король улыбнулся себе в бороду.

– Ты – очень хорошенькая особа, Зефирина. Думай лучше о том, чтобы остаться красивой!

Прежде чем она успела пошевелиться, король поцеловал ее в уголок рта. Ни о чем не сожалея и ни в чем не сомневаясь, он выпрямился в своем расшитом золотом камзоле и хлопнул в ладоши. Тотчас же в его комнату вошел паж, одетый в небесно-голубой костюм.

– Ла Френей, проводи мадемуазель де Багатель к ее палатке! – приказал король.

Настаивать было бесполезно. Так как у нее не было больше никаких аргументов, она молча откланялась, сделав реверанс, и последовала за юнцом с факелом по лабиринту павильона.

Как только Зефирина покинула комнату-ротонду, Франциск I поднял драпировку, скрывавшую вход в рабочий кабинет.

– Вы слышали, Ла Палис? Что вы об этом думаете?

– Трудно сказать, сир. Но если это не ложь, то это правда… а если это правда, то это большое несчастье!

– Хм… она казалась искренней… Однако я их знаю, этих молоденьких девушек: никаких мозгов, а темперамента – хоть отбавляй!

Маршал де Ла Палис покачал головой:

– Мадемуазель де Багатель не такая, как все, сир. Хоть она еще очень молода, но уже сейчас она один из лучших умов вашего царствования.

– В особенности она преуспела в том, что своими прекрасными глазами вскружила вам голову, маршал! – усмехнулся король.

– Немного есть, сир, но я доверяю ей. Чем больше я обо всем этом думаю, тем больше верю в то, что она стала свидетелем нечто действительно ужасного! Какой ей был интерес рассказывать это?

– Женские ссоры! Эта юная особа ненавидит свою мачеху… отсюда и обвинения в жутких преступлениях…

Король уселся в кресло, покинутое Зефириной. Стоя перед своим монархом, маршал де Ла Палис был погружен в раздумья. Вдруг он решился и сказал:

– Не рискуйте, сир. Прикажите арестовать герцога де Бурбона, прикажите наблюдать за лагерем Генриха VIII, чтобы помешать Карлу V приблизиться!

– Хороший совет, в самом деле! Заточить в тюрьму без единой улики самого знатного вельможу моего королевства и рассердить короля Англии, который прибыл с дружескими намерениями. Действовать как тиран в отношении одного и как предатель – в отношении другого. Нет, я хочу быть верным своему слову монархом, хочу верить, что наши соперники поступают так же! Ну же, не делайте такого вытянутого на целый локоть[22] лица и идите пригласите наших дам танцевать павану, Ла Палис…

Одетая в великолепное атласное платье цвета индиго, чья широкая юбка с фижмами подчеркивала ее тонкую талию и изящную выпуклость груди, Зефирина смотрела на себя в освещенное свечами зеркало. Ее мысли были далеко. Она едва слышала болтовню своих приятельниц, восторгавшихся балом, а также жалобные упреки мадемуазель Плюш, которая ждала ее в течение всего дня.

– Вы выдергиваете у меня волосы, Плюш! – сухо сказала Зефирина, не давая никаких объяснений по поводу своего исчезновения.

Раздались первые звуки гобоев и виол д'амур[23]. У Зефирины не хватало духу на то, чтобы пойти развлекаться. Однако она позволила «благородным девицам» увлечь себя за собой. Оживленно щебечущая группка направилась к королевским павильонам. Нет ничего страшнее на свете, чем быть один на один со своей тревогой среди беззаботной толпы.

Как только Зефирина ступила в сверкающий мир большой бальной палатки, она почувствовала себя чужой среди присутствующих. Удушающая жара, усиленная сотнями факелов, царила здесь. Но кавалеры и дамы танцевали и, казалось, не испытывали никаких неудобств от жары; они теснились у буфетов, ломившихся от яств, любезничали, состязались в элегантности, кланялись восседавшим на тронах королю и королеве.

Зефирина издали увидела своего отца в пестром камзоле. Донья Гермина, или, скорее… Генриетта, блистала в роскошном наряде из бледно-желтой тафты, красоту которого подчеркивали бриллиантовые звезды. Чуть дальше находился герцог де Бурбон, окруженный своими приближенными. При виде того, как эти два сообщника игнорировали друг друга, кто бы мог подумать об их гнусности и низости?

«Что делать… что же делать?» – мучительно думала Зефирина, у которой сердце сжималось от бессилия.

Словно чтобы опровергнуть сказанное ею королю Франциску I, в большой зал вошла делегация англичан. Встав на цыпочки, Зефирина видела, как мимо нее двигались широкие спины британских вельмож.

Поднявшийся шепот, похожий на шум морского прилива, даже заглушил звуки оркестра:

– Смотрите… Король… Король Англии… Генрих VIII… Он спрятался среди своих дворян. Он улыбается. Это тот брюнет? Да нет же… У его величества золотистая борода… рыжая, курчавая… вон там… да… Это он… самый сильный… Ах, как он красив! Какое достоинство… какое очарование… изящная осанка… стройные ноги… А королева, Екатерина Арагонская? Ее здесь нет… она ждет в лагере… Говорят, что он пренебрегает ею, предпочитая ей госпожу де Болейн… Генрих VIII! Генрих VIII! Генрих VIII!

Это был визит, нанесенный инкогнито, неожиданный, невероятный, еще вчера – невообразимый.

– Какой знак дружбы и доверия! – прошептала Иоланда де Флоранж на ухо Зефирине.

Должно быть, и король Франциск I был того же мнения. Светясь от счастья, король Франции вскочил со своего трона. Он спускался по ступеням навстречу королю Англии, протянув руки. Под приветственные крики придворных обладатели каштановой и рыжей бороды долго обнимались. Два «брата» ласково хлопали друг друга по спине, улыбаясь друг другу, осыпали множеством комплиментов.

– Что вы думаете о короле Англии, Зефи? – спросила Иоланда де Флоранж.

«Что он король мошенников!» – хотела ответить Зефирина. Она благоразумно воздержалась от такого ответа и посмотрела на двух королей, которые под руку обходили зал по кругу.

Генрих VIII, как и Франциск I, был в расцвете лет. Тридцатилетний мужчина, с бычьей шеей, со здоровым цветом лица человека, привыкшего к охоте и свежему воздуху. Отвечая на вопросы на прекрасном французском языке, король Англии украдкой осматривал глазами гурмана всех красивых дам, которых ему представлял Франциск.

После того как они долго разговаривали с коннетаблем де Бурбоном, с маршалом де Ла Палисом, с адмиралом де Бонниве, с маркизой и маркизом де Багатель и другими знатными вельможами королевства, оба короля оказались в центре зала.

Здесь находились Зефирина и ее приятельницы, стесненные так, что не могли пошевелиться; фижмы одной налезали на фижмы другой.

– А вот и наши благородные девицы, брат мой! – заявил Франциск I.

– Вы счастливец, мой добрый брат, рядом с вами целая армия чаровниц!

Генрих VIII сопроводил свои слова, сказанные с легким иностранным акцентом, смешком, показавшимся Зефирине очень неприятным.

– Мадемуазель де Флоранж… Мадемуазель де Бонниве… Мадемуазель де Багатель… – учтиво представлял Франциск I.

Услышав свое имя, Зефирина опустилась в глубоком реверансе.

– О, божественная рыжуха! Я считал, что я – единственный обладатель такого редкого цвета волос… Ах, ах, у нас обоих, мадемуазель, волосы, как мех у лисицы! – воскликнул Генрих VIII.

Выслушав эту королевскую шутку, все придворные, французские и английские, расхохотались. Оба короля уже собирались пройти мимо. Зефирина выпрямилась, глаза у нее горели.

– Ваше величество слишком добры ко мне. К тому же, рыжий цвет, как вы, несомненно, знаете, это цвет честности и порядочности!

Четко выговаривая эти слова, Зефирина улыбалась с совершенно невинным видом. Король Франциск I, который слишком хорошо понял двусмысленную фразу Зефирины, хотел увлечь дальше своего «доброго брата» из Англии, однако тот, тяжелый и массивный, отказался двигаться с места. Очарованный юной красотой Зефирины и уверенный в том, что она дает ему прямые авансы, Генрих VIII бросил с видом лакомки:

– Хм… что касается порядочности, барышня, то мы знаем только одну дорогу, которая прямиком ведет к добродетели! Не так ли, господа?

Когда король Англии произнес эту игривую фразу, смех вокруг зазвучал с новой силой. Генрих VIII, восхищенный собственным успехом, продолжал:

– Ха, ха! Но что касается честности, то, клянусь честью короля и иностранца, не очень хорошо знающего язык, расскажите мне, барышня, о чем идет речь?

Рукой без перчатки Генрих VIII ласкал подбородок Зефирины. Ничуть не смутившись, она выпалила:

– Честность – это от слова Probitas[24], честность, сир, это такая добродетель, которая состоит в том, чтобы скрупулезно соблюдать правила общественной и королевской морали, выполнять законы, установленные правосудием и быть неподкупным. Монархи, которые ведут себя сообразно этой добродетели, храбры, прямы, честны, неподкупны, порядочны, высокоморальны, щепетильны, совестливы, добродетельны и уважаемы своими народами; те же, кто отрицает эти правила, – покрыты позором, недостойны, презренны, зловредны, нечестны и непорядочны! Они – мошенники!

Слова Зефирины были встречены смущенным молчанием. Генрих VIII нахмурил брови. Его бледно-голубые глаза, казалось, искали на лице девушки глубинные причины этого словесного состояния.

Франциск I тотчас же вмешался, смеясь:

– Мадемуазель де Багатель – настоящая эллинская моралистка и замечательный филолог.

– О, образованные женщины… эти хуже всех! – проворчал Генрих VIII.

– Идемте, брат мой, отведайте наших пирогов, – предложил Франциск I, который знал, что король Англии слыл большим лакомкой.

– Клянусь честью, как говорят у вас, я немножко проголодался, это будет очень кстати…

Голоса королей удалялись. Свита придворных следовала за ними к накрытым столам.

– Какая муха вас укусила, Зефи? – спросила Лора да Бонниве.

Зефирина пожала плечами.

– Он подействовал на меня раздражающе!

– Господи, боже мой, король Англии вас раздражает, и вы отвечаете ему с такой дерзостью!

Иоланда де Флоранж задыхалась, уткнувшись в свой платок. Она вновь заговорила, очень взволнованная:

– А как вы находите английских вельмож, Зефи?

– Я на них почти не смотрела! – чистосердечно ответила Зефирина.

– Надеюсь, они пригласят нас танцевать бранль.

Лора де Бонниве лихорадочно приводила в порядок свой чепец, в то время как другие девушки расправляли свои широкие рукава и вышитые корсажи, чтобы приготовиться к танцам.

– Как раз позади короля Англии герцог Суффолкский, – продолжала с восторгом эта сплетница Иоланда де Флоранж. – Сбоку стоят маркиз д'Орсе и граф Гэлбот… О, он смотрит на меня, подружки. Но маркиз д'Орсе смотрит только на вас, Лора…

«Как они глупы! – подумала Зефирина. – Ну можно ли так квохтать из-за взгляда, который соблаговолит бросить на них один из этих англичан? Они отвратительно держатся! До чего же ужасно стоять вот так, зажатой среди этих идиоток!»

– О, вон тот красивый блондин, вон там, он, кажется, покорен вами, подружка Зефи! – прошептала Иоланда де Флоранж.

– Кто это? – не смогла удержаться от вопроса Зефирина.

– Это милорд Мортимер де Монроз. По-видимому, один из самых могущественных и богатых вельмож Англии. Говорят, что у него в Корнуэлле около пяти тысяч овец. Представляете?

Решительно, эта болтунья была в курсе всего происходящего!

Несмотря на презрение, которое она испытывала к своим приятельницам, Зефирина, польщенная тем, что обратила на себя внимание вельможи, владеющего таким стадом, не могла запретить себе смотреть в его сторону. Она была вынуждена признать, что лорд Мортимер был одним из самых красивых мужчин, которых она когда-либо видела. Ему могло быть двадцать восемь – тридцать лет. Кудри, светлые, как мед, обрамляли лицо с тонкими и правильными чертами. Только нос, слегка искривленный посередине, напоминал о том, что этот вельможа, должно быть, был истинным британским бойцом во время состязаний или на полях сражений.

Ободренный взглядом Зефирины, англичанин дважды поклонился, рассматривая ее настойчиво и с нескрываемым восхищением. Внезапно, покинув круг придворных, окружавших королей, он прошел через зал и подошел к группе девушек.

«А если это он шпионил на берегу?» – подумала Зефирина, ни жива ни мертва.

Она пыталась угадать в мощных плечах, в гордо посаженной голове и в твердой, истинно британской походке милорда Мортимера облик незнакомца и его кошачью походку, что она видела со спины, когда тот удалялся.

– Прекрасный Мортимер собирается пригласить вас танцевать павану, Зефи! – закудахтала Лора де Бонниве.

В это мгновение паж в небесно-голубом костюме коснулся руки Зефирины…

– Мадемуазель де Багатель…

– Да, господин де Ла Френей? – спросила Зефирина, узнав того подростка, который провожал ее из королевского павильона.

– Его величество приказывает вам удалиться! – прошептал мальчик с искренне огорченным видом.

Королевская немилость! Услышав эту новость, обрушившуюся на нее словно молния, Зефирина побледнела. Ей следовало ожидать этого. Франциск I, разумеется, был сердит на нее. Зефирина прикусила губу. Почему она всегда говорит слишком много? Она должна была промолчать и оставить короля самого разбираться со своим «добрым братом» Генрихом, который готовил ему славный подвох!

Зефирина быстро взглянула на своих приятельниц. Слишком занятые английскими дворянами, они ничего не заметили. Сопротивление ни к чему не приведет, только вызовет еще большее неудовольствие короля. Надо было безропотно покориться и покинуть бал как раз тогда, когда тот стал интересным.

Зефирина незаметно следовала за пажом позади золоченых гипсовых скульптур. Внезапно она обернулась. Прекрасный лорд Мортимер обескураженно смотрел ей вслед. Вдруг Зефирина осознала, что ей нравится ощущать на себе этот мужской взгляд. Словно желая отомстить Франциску I, саламандра хотела заставить сожалеть о себе. Лукавый демон кокетства заставил Зефирину послать англичанину таинственную улыбку Джоконды. Придя в восторг от того, что ей удалось его смутить, она вслед за пажом проскользнула в вестибюль.

Солдаты с алебардами все так же окружали большую палатку. Гармоничные звуки лютней удалялись. Снаружи светила луна. Это была одна из тех ночей, когда прилетающий с моря бриз заставлял трепетать цветущие яблони.

Зефирина сделала несколько шагов вдоль королевских павильонов.

– Должен ли я предупредить вашу дуэнью, мадемуазель? – спросил юный Ла Френей.

– Нет, это бесполезно! – ответила Зефирина.

Лучше оставить мадемуазель Плюш наблюдать издали за зрелищем бала. К тому же Зефирине не хотелось давать ей объяснения. Чем меньше людей узнает о постигшей ее немилости, тем будет лучше.

– Вы позволите мне проводить вас, мадемуазель? – спросил вновь робкий юнец.

Зефирина разрешила. Мальчик высоко держал потрескивающий факел. Идя вперед по пустынным аллеям лагеря, он любезно пытался приуменьшить значение королевского решения.

– Я знаю короля, мадемуазель. Его величество очень добр. Завтра от всего этого не будет никаких следов… и… хм… как может он сердиться на такую очаровательную девушку!

Зефирина рассеянно слушала своего спутника… Сколько ему может быть лет? Тринадцать? Четырнадцать?.. Совсем ребенок… Рядом с ним Зефирина ощущала себя чрезвычайно старой, превосходившей его в опытности.

– Вот я и пришла. Спасибо, господин де Ла Френей! – сказала Зефирина, останавливаясь около своей палатки.

– Мадемуазель… хм… мое почтение… я… я… Паж старался удержать руку Зефирины.

– Вы такая… О, с сегодняшнего вечера я думаю только о вас… я… я был почти рад, что король дал мне такой приказ… я прошу вас, позвольте мне войти с вами… я буду очень уважителен, я вам обещаю…

Этот робкий мальчик, внезапно ставший столь дерзким, возомнил, что сможет войти вместе с ней в палатку. Он проворно избавился от своего смоляного факела, оставив его на траве. Осмелев, он сжал талию Зефирины, стараясь поцеловать ее в шею. Кому же можно доверять?

Зефирина, разумеется, не была готова к такому внезапному натиску. Сама не зная как, она оказалась в объятиях пажа.

Хотя он и был ниже ее ростом, но был крепкий и мускулистый. При свете пламени она видела его юное безусое лицо, уже напряженное, почти искаженное желанием.

– Я люблю вас, мадемуазель Зефирина! Зовите меня Эрнестом. Я с ума схожу по вам… Но я уже не девственник… Я уже был с двумя благородными девицами… Позвольте мне пошалить с вами…

Прогудев все это, юный Ла Ферней укусил Зефирину. Он, что, с ума сошел? Чего хотел от нее этот Эрнест? Она с любопытством ощущала сквозь его штаны, как какая-то часть его тела стала твердой и колола ее в живот. Эта тайна смущала Зефирину. Со сбившимся дыханием, она боролась с напором одержимого юнца, когда вдруг треск веток кустарника, как раз за самой палаткой, заставил ее вздрогнуть. Она была уверена, что какой-нибудь одинокий гуляющий наблюдал за ними и не упустил ни единого слова, ни единого жеста из всей сцены! Что за день! Зефирина рассердилась на этого юнца. Нанеся изящный удар по коленям своего воздыхателя, Зефирина освободилась.

– Omnis homo mendax, – каждый мужчина – лгун! Если вы пойдете за мной, Эрнест, я разобью вам голову… Добрый вечер!

С видом оскорбленной королевы Зефирина отвернулась от мальчика, столь же ошеломленного латынью, сколь и ударом, и вернулась в свое походное пристанище.

Девушка подождала некоторое время. Убедившись в том, что паж ушел, она быстро разделась при свете свечи. Стоя перед венецианским зеркалом, она сняла свое бальное платье, позволила упасть фижмам и тяжелым юбкам к своим ногам, сняла тонкую рубашку и корсаж.

В дрожащем свете свечи Зефирина видела в зеркале свое собственное отражение. Натиск пажа ее взволновал. Она смотрела на свое тонкое, стройное тело с перламутровым блеском, на свою наготу, на свои юные круглые груди с темными сосками, различимыми в полутьме. Зефирину охватила дрожь. В горле у нее внезапно пересохло, она представила себе мужские руки на своей нежной груди… Представила себе этого красивого англичанина, проводящего рукой по нежным волосам внизу живота.

В эту ночь Зефирина ощутила, что ее тело создано для любви. Но она, кроме того жара, который ощущала в бедрах, и кроме тех ласк, которые предугадывала, не знала, в чем заключается эта великая тайна любви!

Стоя с пересохшим горлом, Зефирина исполненным очаровательной грации жестом подняла свои рыжие волосы на макушку.

Гаэтан… Гаэтан… увидит ее такой, обнаженной, принадлежащей ему, рядом с собой, под собой… они будут лежать в одной постели… Гаэтан научит ее любви…

После того как ей в голову пришла эта чудесная мысль, Зефирина быстро надела длинную белую рубашку, погасила свечу и проворно скользнула под простыню.

Она лежала с закрытыми глазами, и перед ее внутренним взором вновь проходили события этого дня… Эта негодяйка донья Гермина… Коннетабль де Бурбон… Бастьен… Шпион на берегу… Нарцисс Симон… Король… Ла Палис… Генрих VIII… Прекрасный Мортимер Монроз… Все они отплясывали какую-то дьявольскую фарандолу. Утомленная Зефирина заснула…

Неожиданно ее разбудил жар потрескивающего костра. Крыша шатра пылала, как факел. Зефирина вскочила. Деревянные стойки, охваченные пламенем, рушились. Пышущее жаром дыхание исходило от всех четырех стен из присборенной ткани.

Зефирина испустила крик животного, попавшего в ловушку: как некогда маленькая саламандра, она была теперь пленницей огня.

Палатка из золоченой ткани может превратиться в саван из пепла.

ГЛАВА XXI

НОЧНОЙ НЕЗНАКОМЕЦ

Зефирина глотает клубы дыма. Ослепленная, с грудью, разрываемой жаром, она ползает на четвереньках, ища выход.

Окружающий ее со всех сторон огонь заставляет ее отступать к центру палатки. Ее волосы потрескивают. Она торопливо набрасывает себе на голову какую-то шаль, пытаясь их защитить, так же как и лицо. Ее руки уже обожжены горящими обрывками ткани, падающими на ее тело. Как раненое животное, она кружится по палатке в поисках выхода, отказываясь принять такую ужасную смерть. Она рычит, неистово хлопая по своей объятой пламенем рубашке. Огонь ревет все громче. Платья и юбки вспыхивают, как смола, с треском «взрываются» фижмы.

Зефирина пытается выйти через заднюю стенку палатки, но вновь отступает. Одна из балок, поддерживавшая хрупкое сооружение, рушится с адским треском.

Все кончено. Девушка задыхается, скорчившись. Она ненастоящая саламандра. Она не может пройти сквозь огонь. Голова ее болтается из стороны в сторону, тело погружается в пылающую бездну. Она сдается, ее руки царапают раскаленный пол. Она знает, что погибнет в огне. Она даже больше не сопротивляется. Полузадохнувшись, она вот-вот потеряет сознание. «Тем лучше! – хватает у нее сил так подумать, – она не почувствует боли».

Вдруг ей кажется, что она бредит. Чей-то голос, перекрывающий рев пламени, кричит слова, смысл которых она не понимает. Словно во сне, она видит, как чья-то тень преодолевает огонь. Около Зефирины возникает черный силуэт. Этот человек набрасывает на нее мокрое покрывало. Мощные руки заворачивают ее в пропитанную водой ткань, хватают и несут прочь, словно соломинку. По тому, какой она ощущает жар, Зефирина догадывается, что ее спаситель преодолевает стену огня. Девушка задыхается под шероховатой тканью, икает, барахтается. Она слышит постепенно удаляющиеся звуки пожара. Ее уносят подальше от этого пылающего костра. Покрывало сползает с ее лица.

Полной грудью Зефирина вдыхает свежий ночной воздух… дыхание жизни. По спине у нее пробегает дрожь. Она жива… жива!

– Так… все кончено!

Услышав эти слова, сказанные ей на ухо, Зефирина открыла застывшие от только что пережитого страха глаза. Она приходила в себя в объятиях мужчины, черты которого не могла различить. В красноватых отблесках пожара она лишь угадывала контуры мужского лица, выделявшегося на фоне звездного неба. Это лицо склонилось над ее собственным лицом.

Со всех сторон доносились крики:

– Палатки горят… станьте цепью… не давайте огню распространяться… принесите ведра… пожар у благородных девиц!

По аллеям бежали люди. Мужчина нес Зефирину в прохладу рощи. Находясь под защитой его крепких рук, она не могла управлять своим телом. Ее колени непроизвольно дрожали, зубы стучали от страха. Одни части ее тела горели, как объятая пламенем палатка, другие же заледенели.

– Спокойно, все хорошо! – с нежностью заговорил вновь незнакомец.

Он сбросил плащ, с которого стекала вода, потом опустился на одно колено и хотел положить Зефирину на мягкую траву. В безотчетном порыве она вцепилась в камзол этого мужчины, о котором ничего не знала. Словно животное, устрашенное лесным пожаром, она искала убежища у широкой груди человека, который спас ее из ада.

– Не… не оставляйте меня одну! – простонала Зефирина, судорожно икая.

Ее руки обвились вокруг шеи спасителя. Она не давала ему уйти, крепко прижимаясь к нему.

Мужчина приблизил свое лицо к ее лицу так, что почти касался его, словно хотел проникнуть в ее истинные намерения. Блестели в темноте его черные глаза, обладавшие такой силой, что Зефирина, смущенная этим сверкающим взглядом, откинула голову назад. Ее почерневшие в огне волосы торчали вокруг лба, словно ореол, тысячами крохотных буйных прядей. Рубашка, прожженная во многих местах, позволяла свободно видеть ее обнаженное тело.

Ощущая на себе мужской взгляд, Зефирина внезапно осознала, в каком она виде. Она лихорадочно постаралась натянуть бесформенные лохмотья тонкого батиста на свою юную трепещущую грудь. Со спокойной властностью мужчина отодвинул ее руки в сторону, сказав с коротким смешком:

– Не прячьте то, что прекрасно!

У него был низкий певучий голос, в котором слышались нотки иронии. От его насмешливого тона Зефирина вдруг пришла в себя. Ей хотелось подняться, убежать, избежать новой опасности.

Слишком поздно. Сверкающие глаза смело и решительно погрузились в ее собственные. Она протестующе застонала. Губы незнакомца слились с ее губами во властном поцелуе, заставившем ее задрожать. Как-то смехотворно-беспомощно Зефирина ударила наглеца в грудь; она пыталась сопротивляться, пыталась оттолкнуть его. Совершенно не смущаясь, мужчина еще крепче сжал ее в объятиях. Его поцелуй стал еще более страстным.

Зефирина находилась во власти этого рта с мясистыми губами, которые раздвигали ее губы, покусывали язык, проникали ей внутрь, ласкали ее небо, зубы и возвращались влажные и горячие, словно для того, чтобы напиться из источника.

Никогда еще Зефирину так не целовали, никогда Гаэтан и никто из мужчин с ней так не обращался. Захваченная чудесным вихрем, Зефирина заметила со смешанным чувством ужаса и еще сохранившейся трезвости ума, что она отказалась от всякого сопротивления, находясь в объятиях незнакомца. Более того, быстро всему научившись, она даже вернула ему его долгий поцелуй с многообещающим пылом. Трепеща, приникнув к этому возвращающему ее к жизни рту, Зефирина забывала про все свои страхи; она хотела бы навсегда остаться около этого мужчины, лица которого она даже не знала, но который защищал ее своей силой.

Крики приближались. Чьи-то силуэты мелькали вокруг огня.

– Там… там… около рощи… там раненый… это женщина!

Почти грубо мужчина вырвался из ее объятий.

Всего одну секунду он своим горящим взором рассматривал лицо Зефирины, проведя двумя пальцами по ее губам. Зефирине показалось, что среди доносившихся со всех сторон криков и взрывов она услышала:

– Жаль…

Легкий смешок подчеркнул это слово.

Тотчас же став вновь невозмутимым, что указывало на наличие большого самообладания, незнакомец нежно опустил Зефирину на траву.

«Вы – лорд Мортимер? Не покидайте меня!» – хотела было крикнуть Зефирина. Она еще хотела спросить его, кто он такой, умоляя его не покидать ее. С горящими щеками, не способная произнести ни единого слова, она смотрела на него сквозь полуприкрытые ресницы. Он разогнулся, выпрямился во весь рост над ней. Зефирина протянула руку.

– Не… уходите! – удалось ей прошептать.

Словно во сне она отчетливо увидела, как он поднял руку… наверное, послал ей воздушный поцелуй…

Шагая широким шагом, гибкой, кошачьей походкой, незнакомец исчез в ночи.

Зефирина издала невнятное жалобное восклицание. Какая-то золотая повозка перевернулась в небе. Она вновь упала на траву, потеряв сознание.

ГЛАВА XXII

ТРИ ПИСЬМА ЗЕФИРИНЫ

– Это несчастный случай!

– Это неосторожность!

– Какая-нибудь плохо погашенная свеча, наверняка!

Когда Зефирина пришла в себя, она подумала, что, выйдя живой из огня, умрет от удушья. Действительно, вокруг нее царила такая суматоха, что ей не хватало воздуха.

По меньшей мере добрая сотня людей – вельможи, лакеи – топтались на лужайке. Они волновались, давали советы, дергали ее, поднимали, усаживали, затем вновь укладывали, чтобы тотчас же поднять ее вновь… Движимые самыми лучшими намерениями, они чуть не погубили ее.

У каждого было свое лекарство. Одни хотели всю ее намазать растительным маслом, другие были сторонниками того, чтобы всю ее целиком погрузить в большой сосуд с вином, уверяя, что ванна из бордосского вина – первейшее средство от ожогов. Некоторые отдавали предпочтение воде из родника. Дамы бежали к своим палаткам. И возвращались с мускусом, серой, амброй, семенами настурции, луком-резанцем, лошадиным навозом и даже засохшей грязью, перемешанной с коровьей мочой!

В то время как услужливые руки растирали ей под покрывалом опаленные огнем ноги и руки, Зефирина пыталась найти среди склонившихся над ней лиц блестящие глаза незнакомца, спасшего ее. Прекрасный англичанин? Был ли это он?

– Где он? – пролепетала Зефирина.

– Она заговорила!

– Она открыла глаза!

– Чего вы желаете?

– Этого… дворянина! – с трудом произнесла Зефирина.

– Кого же?.. Какого дворянина? – Того, который… проходит сквозь огонь!

– Она бредит, бедняжка! – говорили дамы, качая головами.

Чей-то грубый, зычный голос покрыл весь этот шум и гам.

– Клянусь носом самого папы, отодвиньте в стороны ваши головешки!

– Да будут благословенны все святые рая! Барышня Зефи, вы живы!

Ла Дусер с шедшей за ним по пятам неописуемой мадемуазелью Плюш рассекал толпу. Зефирина испустила вздох облегчения. Появление гиганта-оруженосца и ее дуэньи должно было спасти от ужасной мази с коровьей мочой.

– Зефи, моя маленькая девочка… черт побери! Клянусь моей шпагой, не надо волноваться! Мадемуазель Плюш натрет вас мазью, которую я сам составил. Через неделю у вас везде слезет кожа, не останется и следов!

Со всей нежностью, на которую был способен этот великан, когда речь шла о Зефирине, он взял ее на руки. Зефирине стало дышаться легче там, наверху, над теснящейся толпой.

– Какое несчастье… ваши волосы! – жалобно причитала девица Плюш, глядя на обгоревшие пряди. Зефирина провела рукой по голове. Она сама себя не узнавала. Голова была покрыта ежиком волос, как у мальчика.

«Отрастут!» – философски подумала Зефирина. Ее даже радовала мысль, что она будет похожа на юного щеголя. Ее собственное положение слабого создания, представительницы прекрасного пола, уже начинало ее беспокоить, нервировать и приводить в отчаяние.

Теперь Зефирина знала, что ее разум превосходил разум большого числа мужчин. Хорошо бы и ее телу быть таким же сильным, как у мужской половины человечества. Страх и слабость, которые она испытала в объятиях незнакомца, оставили ее смущенной, сконфуженной и растерянной, Зефирина была еще слишком молода и неопытна для того, чтобы понять, что именно эта слабость может стать ее силой.

– Сюда, оруженосец! – позвала графиня де Монпеза. – Идите в нашу палатку. Дуэнье будет здесь удобно ухаживать за мадемуазелью де Багатель!

Все направились к соседнему павильону.

Возле пепелища обуглившейся палатки раздавались разрывающие душу крики.

– Наши платья! Наши драгоценности! Наши кружева!

Иоланда де Флоранж, Лора де Бонниве, Маргарита де Монморанси и их приятельницы предавались отчаянию при виде своих обгоревших нарядов.

Они едва повернули головы, когда мимо проносили Зефирину.

«Гнусные эгоистки! Могли хотя бы спросить, как я себя чувствую!» – подумала Зефирина, задохнувшись от такого равнодушия.

– Привет, Рыжуха! Ты действительно чуть не порыжела!

Зефирина посмотрела вниз. Это был Каролюс, который подпрыгивал на своих коротких ножках, пытаясь увидеть юную девушку.

Резким движением Зефирина оттолкнула голову карлика.

Странная искра промелькнула в глазах маленького человечка.

– Ты быстро восстанавливаешь силы, Рыжуха!

Смех карлика растворился в шуме толпы.

На какое-то короткое мгновение Зефирина пожалела о своих словах и о своем движении, но все, что касалось ее мачехи, было враждебным, отвратительным, ужасным…

Она догадывалась о том, что это не был несчастный случай, что чья-то преступная рука, бросила пылающую головню. Но у нее снова не было доказательств.

Среди всех этих волнений Зефирине трудно было до конца привести в порядок свои мысли. У нее страшно горели руки, колени и плечи. Несмотря на это, она чувствовала неотложную потребность довериться верному другу, сделать так, чтобы ее защитили. Зефирине нужен был хороший сторожевой пес, который будет показывать зубы, когда кто-нибудь вновь захочет напасть на нее. Когда Ла Дусер входил под украшенный вычурной отделкой навес павильона графини де Монпеза, Зефирина вдруг спросила:

– Не можешь ли ты предупредить Бастьена о том, что со мной случилось, Ла Дусер?

– Я бы охотно это сделал, но этот плут не появлялся в лагере.

– Ты хочешь сказать, что он не вернулся с прогулки?

Услышав эту новость, Зефирина побледнела.

– Ну, разумеется, я еще не предупредил господина маркиза, но…

– Ничего не говори, прошу тебя, умоляю, Ла Дусер… не предупреждай моего отца…

– Но дело в том…

– Оставь… оставь его в покое… Он не замедлит вернуться! – прошептала Зефирина.

Она выглядела такой расстроенной, что Ла Дусер не стал настаивать. Он довольствовался тем, что проворчал, укладывая ее на кушетке в палатке, предоставленной графом и графиней де Монпеза:

– Где же это видано, чтобы какой-то серв шлялся где ему вздумается… Но не забивайте себе этим голову, мамзель Зефи! Слово Ла Дусера, я буду молчать, и черта с два, я что-нибудь скажу господину маркизу!

Успокоенная этим обещанием, Зефирина закрыла глаза. В то время как девица Плюш снимала с нее обгоревшие лохмотья и обмазывала ее тело с головы до пят мазью, девушка осыпала себя упреками.

«Если с Бастьеном что-нибудь случилось, то я в этом виновата!» Она хотела бы повернуть время вспять, вернуть все назад, взять обратно свои злые эгоистические слова. «Завтра он вернется и вновь будет моим другом», – подумала Зефирина, стараясь себя успокоить.

Ожоги были поверхностными, и мазь Ла Дусера сотворила чудо. Натертая мазью, посвежевшая, одетая в сорочку, подаренную графиней де Монпеза, девушка теперь отдыхала, не прислушиваясь к болтовне Плюш.

Она все еще не спала. Она размышляла, и плоды ее размышлений были скорее горьки. Она осталась совсем одна: без Пелажи, которая могла бы дать совет, без Бастьена, который мог бы помочь ей. Она чувствовала, что перед лицом этого чудовища, всюду подстерегавшего ее, она одинока и беззащитна. У нее появилось желание довериться Ла Дусеру, но поймет ли ее великан-оруженосец? Если король не захотел услышать ее предостережений, то кто ей поверит? К тому же храбрый оруженосец был полностью предан Роже де Багателю. Он ему все рассказывал, а Зефирина не хотела сейчас посвящать своего отца в это дело, пока у нее не будет неоспоримых доказательств.

Откровения папаши Коке все время мучили Зефирину. Был ли старик безумным? В глубине души Зефирина не верила в это. Каково же было истинное лицо доньи Гермины: ангел или демон? После того, что случилось сегодня вечером, Зефирина склонялась скорее к мысли об аде. В ожидании того, что сможет обнаружить все нити, ведущие к истине, Зефирина твердо решила стойко защищать свою жизнь.

Через несколько месяцев, когда она будет замужем за Гаэтаном, он защитит ее. А сейчас надо трезво смотреть на вещи и быть очень осторожной. Надо уметь ждать!

– Дитя мое!

– Дорогая Зефирина!

Час настал! Услышав эти два восклицания, Зефирина поднялась. Маркиз де Багатель, сопровождаемый шелковистым шорохом платья доньи Гермины, входил, совершенно задохнувшийся, в палатку.

– Моя Зефи, моя дорогая… Нам только что сказали на балу. Боже мой, какой ужасный несчастный случай! – говорил, запинаясь, Роже де Багатель, который был бледнее мертвеца.

Ясно показывая только что пережитый им страх, он прижал Зефирину к груди.

– Успокойтесь, дорогой мой отец, теперь все хорошо, – прошептала Зефирина, тронутая этой нежностью.

Она медленно высвободилась из объятий отца и посмотрела донье Термине прямо в глаза. Искреннее беспокойство, которое она читала в глазах мачехи, заставило бы ее еще раз усомниться, если бы она не присутствовала при ужасной сцене в часовне. Опьяняющий запах духов доньи Гермины распространился по палатке. И вдруг какая-то необъяснимая головная боль обрушилась на Зефирину. Устало она опустила свою рыжую головку, со ставшими теперь короткими кудрями, на подушку.

– Вы устали, моя Зефи. Мы оставим вас, вы будете спать. Я надеюсь, вы не очень страдаете… – забеспокоился Роже де Багатель.

– Нет… Я молилась святой Генриетте… И видите, папа, она спасла меня из огня!

Говоря эти слова совершенно невинным тоном, Зефирина украдкой наблюдала за реакцией доньи Гермины. Она была разочарована. На неподвижном и величественном лице «этой Сан-Сальвадор» не дрогнул ни один мускул. Скорее Роже де Багатель казался ошеломленным. Он произнес, запинаясь:

– Почему… святой… Генриетте, дочь моя?

– Потому что она исполняет все, что я ни попрошу. Я очень долго молилась ей в часовне в Валь-Дорэ и просила, чтобы мы с маркизой де Багатель стали друзьями. В моем сне святая Генриетта послала мне гонца… передо мной явился коннетабль де Бурбон, так же как его сын и Византиец.

Зефирина выпалила все это, ни разу не взглянув на свою мачеху. Она чувствовала себя лучше. Головная боль почти исчезла.

– У нее жар! – прошептал Роже де Багатель. Он с озабоченным видом коснулся лба своей дочери.

Вдруг донья Гермина встала и сказала спокойным и мелодичным голосом:

– Поищите свежей воды, Плюш. А вы, друг мой, подождите меня снаружи. Я хочу охладить виски и ноги нашей дорогой дочери, чтобы у нее спал жар!

«Эта Сан-Сальвадор» клюнула на приманку. Теперь пришло время Зефирине действовать, и действовать правильно!

– Спасибо… спасибо… друг мой, вы так добры! – пришел в восторг Роже де Багатель, целуя руки своей жены.

Драпировка опустилась вслед за вышедшими маркизом и Плюш. Зефирина была одна лицом к лицу с доньей Герминой. Если девушка еще сомневалась в виновности своей мачехи, то теперь, увидев, как изменилось ее лицо, сомнения отпали.

– Негодная шпионка! Я должна была бы давно вырвать тебе язык. Тем хуже для тебя, скорпион! Я хотела другого, но у меня нет больше сил постоянно устранять тебя с пути, нет больше времени ждать! – скорчила гримасу донья Гермина.

Сбросив маску, «эта Сан-Сальвадор» приближалась к ложу Зефирины. С искаженным от ярости лицом, с перекошенным от ненависти ртом, она устремила на свою падчерицу взгляд, исполненный ненависти.

Зефирина оставалась на месте, застывшая, парализованная, словно птица, загипнотизированная змеей. Не имея возможности пошевелиться, она видела прекрасные надушенные руки с пальцами, унизанными перстнями. Щелкнув ногтем, донья Гермина открыла оправу большого голубого бриллианта.

«Я сейчас умру!» – подумала Зефирина почти равнодушно.

Как раз в этот момент где-то совсем рядом раздался взрыв. Должно быть, огонь добрался до запаса растительного масла, находившегося в палатке, соседствовавшей с той, в которой был пожар.

Внезапно прийдя в себя, Зефирина вскочила со своей кушетки.

– Не приближайтесь, Генриетта! Если вы меня убьете или обезобразите, вы пропали! – пригрозила девушка.

При этих словах «эта Сан-Сальвадор» выказала некоторое колебание. Она явно старалась угадать по лицу Зефирины, какую часть в сказанном ею составляет правда, а какую – ложь.

– Вы, что же, меня за идиотку принимаете, слепую и недальновидную? Я оставила в надежном месте три письма: одно – для короля Франциска I, другое – для его святейшества папы римского, третье – для Мартина Лютера… – выпалила Зефирина, довольная своей выдумкой. – В них пишу обо всем, что я знаю, а знаю я многое о вас, Генриетта… Если бы я погибла при пожаре, то это было бы ваших рук дело. Моя жизнь – ваша единственная гарантия, если же я умру, вы погибнете на костре как колдунья!

– Гнусная негодяйка! – прошипела застывшая в свой черед донья Гермина.

– Это вы – гнусная узурпаторша! Поддельная Генриетта де Сен-Савен, принявшая имя Гермины де Сан-Сальвадор… Поддельная графиня, у которой, вероятно, никогда не было мужа, графа де Сан-Сальвадора… Итак, вы обманули доверие моего несчастного отца… Как только вам это удалось, интриганка вы эдакая… Я слишком хорошо это понимаю… вы этого добились с помощью зарезанных голубок и прочей чертовщины.

– А-а-а! Когда пробьет час моей мести, ты будешь плакать кровавыми слезами! – прошептала «эта Сан-Сальвадор».

– Возможно… но помните, если случится хотя бы маленькое несчастье со мной, три письма будут отправлены из трех разных мест. Их повезут три гонца, незнакомые друг с другом. Вы видите, моя дорогая Генриетта, счет идет на три! – усмехнулась Зефирина.

Когда донья Гермина услышала эту злую шутку, лицо у нее стало воскового цвета.

– Так ты действительно все знаешь, змея! Ты тоже ищешь третий номер!

– Именно так! – подтвердила Зефирина, понимая, что ни единым жестом или словом не должна показать, что совершенно ничего не разобрала в таинственном восклицании доньи Гермины.

– А-а-а! Я должна была этого опасаться! Ты не такая глупая, какой была она. Клянусь тебе Элигором и Валефаром, что земля будет мала для нас двоих. Однажды я сверну тебе шею, пусть на это потрачу всю мою жизнь.

Произнеся это очаровательное обещание, донья Термина закрыла оправу своего бриллианта.

Внутренне Зефирина поздравляла себя. Ее военная хитрость превзошла все ее ожидания.

Настал момент нанести последний удар.

– То, что вы строите заговоры с Карлом V, с Генрихом VIII и с отцом вашего незаконнорожденного сына, меня совершенно не волнует! – самоуверенно продолжала Зефирина.

Казалось, донья Гермина превратилась в соляной столб. Не слыша ответа, Зефирина быстро нанизывала одно на другое:

– Чтобы избежать скандала, связанного с именем Багателей, который неизбежно бросит тень и на меня, я воздержусь от того, чтобы сказать обо всем этом королю. Политика – это его дело! То, что он сохранит или потеряет свое драгоценное герцогство Миланское, это мне совершенно безразлично! Помните только, что все описано в деталях в моих трех письмах… Я говорю это на тот случай, если вы быстро забудете об этом.

Зато мне надоело видеть вас рядом с нами, надоело смотреть, как вы водите моего отца на цепочке, точь-в-точь как бродячие артисты водят медведей на ярмарках.

– Что вы о нем знаете, претенциозная вы девица… быть может, он очень счастлив! – усмехнулась донья Термина.

Не давая этому заявлению произвести на нее хоть какое-нибудь впечатление, Зефирина вновь заговорила надменным и ледяным тоном:

– У вас нет выбора! Раз уж вы так любите Испанию, то поезжайте туда и посмотрите, существуют ли на самом деле замки рода Сан-Сальвадор!

Зефирина откровенно издевалась над особой, которую ненавидела с детства.

При свете свечей лицо доньи Гермины вновь стало бледным и величественным. Только красные губы слегка подрагивали.

– Вы прогоняете жену своего отца! – медленно констатировала донья Гермина.

– Я удаляю ее как удаляют бешеное животное, сударыня… вот и все! – сухо ответила Зефирина.

Если бы глаза доньи Гермины обладали способностью убивать, то ее падчерица была бы сражена на месте наповал.

– Ты выиграла в первом состязании! Посмотрим, так ли ты ловка, чтобы выиграть и во втором турнире!

Проговорив эти слова угрожающим тоном, донья Термина направилась к драпировке, закрывавшей вход. Здесь она столкнулась нос к носу с неописуемой Плюш, которая возвращалась, неся большой глиняный кувшин.

– Ку-ку, а вот и славная водичка из источника, обладающая чудесными успокоительными свойствами, дорогие дамы! – просюсюкала Плюш.

Появление девица Плюш пришлось как раз кстати.

– Ваша госпожа совершенно не нуждается ни в каком уходе, Плюш! Но вы должны время от времени охлаждать ее мысли.

Донья Гермина брезгливо отодвинула дуэнью рукой и исчезла за драпировкой. После нее остался только запах опьяняющих духов.

– Мадемуазель Зефи, что… что… происходит? – пролепетала Плюш, смущенная таким несвоевременным уходом.

Не отдавая себе отчета в том, что она делает, старая дева вылила столько же воды на свои туфли, сколько и в серебряную миску.

– Моя мачеха немножко нервничает сегодня. Завтра утром, при свете солнца, ей будет лучше! – ответила Зефирина.

Лукавая улыбка озаряла ее выразительное личико. Она была удивлена легкостью своей победы. Итак, с помощью небольшой доли высокомерия, властности и большого количества выдумки и воображения она заставила опаснейшую «Сан-Сальвадор» покориться своей воле. Зефирина все более и более отдавала себе отчет в том, до какой степени был прав брат Франсуа, когда приобщил ее к образованию и дал понять его силу. Ее превосходство над другими людьми было прямым следствием ее ума! Теперь задачей Зефирины было извлечь из этого обстоятельства все возможное.

Несмотря на ожоги, она очень хорошо спала, без всякой головной боли.

На следующее утро ее отец с огорченным видом поведал ей о внезапном отъезде своей жены, «срочно вызванной к изголовью дорогого Рикардо, упавшего с лошади!»

Услышав это известие, которое также избавляло ее и от Каролюса, Зефирина вздохнула с облегчением. До самого последнего момента она опасалась нового нападения со стороны «этой Сан-Сальвадор». Та же, казалось, была разбита наголову хитростью своей падчерицы.

Праздники «Золотого лагеря» окончились для Зефирины. Кроме того, что она потеряла при пожаре все свои наряды, ее кожа облезала большими лохмотьями и не позволяла носить платья, которые могла бы предоставить любезная госпожа де Монпеза. Для того чтобы вернуть палатку ее владельцам, а также для большего удобства Зефирину переместили за стены лагеря, в дом к аптекарю маленького городка Ардре. Она теперь могла носить только рубашку, а тело было покрыто чудесной мазью.

Отныне ее единственным развлечением было слушать чтение девицы Плюш, которая в течение дня монотонным голосом читала бесконечные рыцарские романы. Время от времени ее навещал отец, который рассказывал ей сплетни, носившиеся по лагерю.

Прошло три дня, но Бастьен так и не вернулся на конюшни. Маркиз де Багатель в конце концов это заметил. Он был в ярости от исчезновения Бастьена и хотел объявить розыск молодого конюха. Если бы его схватили, то в лучшем случае его ожидала порка, а в худшем – колесование или дыба. Для того чтобы показать пример другим, Роже де Багатель, разумеется, шутить не станет.

– Это я послала Бастьена в Поссонньер отвезти записку моей подруге Луизе! – заверила Зефирина отца, чтобы защитить юношу.

Роже де Багатель перенес свое недовольство на дочь. Он смотрел на нее суровым взглядом, который ей был не знаком.

– Вы слишком своевольны. Самая простая вежливость обязывала вас спросить на это разрешения у меня!

– Я не хотела вас беспокоить всеми этими домашними проблемами, вы были так заняты! Ну же, отец, дорогой, расскажите мне о том, что происходит между королями.

Справившись со своим волнением, Зефирина стала нежной, ласковой, очаровательной. Она окружала своего отца лаской, счастливая от того, что стала с этого момента единственной женщиной в его жизни.

Не заставляя себя долго упрашивать, Роже, который прекрасно выглядел после отъезда маркизы, описал Зефирине официальную встречу Франциска I и Генриха VIII в Валь-Дорэ, приемы королевы Англии Екатерины и доброй королевы Франции Клод, пиры, танцы и маскарады, за которыми последовали турниры (по рыцарскому обычаю), соревнования по владению оружием в пешем строю, стрельба из лука и даже рукопашная схватка двух монархов, лицом к лицу.

– Наш король умеет драться, как моряк де Кимпер. Ловким ударом его величество свалил короля Англии и заставил его «поцеловать пыль». Видели бы вы это, Зефирина… Генрих VIII поднялся смущенный, он что-то невнятно бормотал, а французский лагерь оглушительно приветствовал Франциска I.

Рассказывая об этой сцене, Роже де Багатель был преисполнен гордости.

«Это плохо! – подумала Зефирина. – Король Франциск I приведет в раздражение толстого Генриха, и тот еще быстрее побежит поплакать на плече у Карла V!» Не замечая озабоченности дочери, Роже де Багатель продолжал с удовлетворением:

– И это еще не все, мое дорогое дитя… Сегодня утром их величества, выйдя с мессы, которую служил Томас Уолси, кардинал Йоркский, оказали мне высокую честь, справившись о вашем здоровье!

– Даже король Англии? – не смогла не спросить с иронией Зефирина.

– Ну, разумеется. Какой характер, дитя мое! Я должен признать, что не понимаю вас, Зефи. Почему вы всегда принимаете такой воинственный вид? Король Генрих не единственный… один из вельмож его двора тоже очень интересовался вами!

– О, скажите скорее, папа…

Сердце Зефирины внезапно очень сильно забилось.

– Это был милорд Мортимер Монроз… самый богатый вельможа Англии. Говорят, что у него…

– Пять тысяч овец! – закончила Зефирина с мечтательным видом.

– Ах, так вы в курсе! А не обменялись ли вы несколькими словами с милордом Монрозом во время первого бала?

– Да… нет… – Смутилась Зефирина. – А… что он вам сказал, папа?

– Только это: «Я узнал о несчастном случае с мадемуазель де Багатель. Как она себя чувствует?»

– Ах, это все! – сказала разочарованная Зефирина.

– Нет… Милорд Монроз добавил: – «Я прошу вас, господин маркиз, передать ей мои наилучшие пожелания скорейшего выздоровления!»

– Ах! Он ни о чем больше не спросил? – настаивала Зефирина.

– Да нет… А что бы вы хотели, чтобы он добавил?

Роже де Багатель начал с любопытством поглядывать на свою дочь. Зефирина предпочла переменить тему разговора. После того, как они поговорили о нарядах королев и о сплетнях в «Золотом лагере», Зефирина задала последний вопрос, который жег ей губы:

– А вы случайно не нашли того дворянина, который спас меня из огня?

– Нет… Несмотря на все поиски, никто не объявился! По моему мнению, страх, который вы испытали, заставил вас выдумать спасителя, Зефи!

– Да, может быть, папа! – прошептала Зефирина, безотчетно проведя пальцем по губам.

Она была в бешенстве, что лежит здесь с красной кожей, обмазанная довольно вонючей мазью и не имеет возможности самой вести следствие.

– Хорошо, до завтра, моя дорогая. Мне пора возвращаться на празднество. Черт побери, я чуть не забыл! Вот подарок, который посылает вам король Франциск. Я надеюсь, что вы, Зефи, отдаете себе отчет в том, что его величество проявил чуткость и внимание, потратил время на то, чтобы написать для вас шараду, которую вы, возможно, поймете… Что касается меня, то я ничего не понимаю в этих играх ума!

Как только Роже де Багатель ушел, Зефирина открыла маленькую шкатулочку с небольшой насечкой, которую он только что ей передал. Внутри лежала свернутая в трубочку записка. Зефирина проворно ее развернула и прочла следующие слова, написанные собственноручно Франциском I:

«Мое первое – место где причаливают корабли.

Мое второе слышится в крике раненого зверя.

Мое третье – драгоценный металл, из которого отлиты все экю.

Таково горячее пожелание ее короля своей хитрой и умной саламандре.

Франциск.»

Зефирине не потребовалось много времени, чтобы угадать скрытый смысл шарады:

«Мое первое – мол… мое второе – рычание… молчание… мое третье – золото…»

Молчание – золото!»

Зефирина испустила долгий вздох. Она прекрасно поняла смысл королевского послания. Таким образом, Франциск I, все еще упорствующий, напоминал про ее клятву.

Большие зеленые глаза Зефирины устало закрылись. Она чувствовала себя слишком молодой, ее слишком удручала раскрытая ею тайна предательства. Король шел с закрытыми глазами прямо в ловушку, расставленную его врагами.

Ей оставалось только ждать, когда произойдет катастрофа.

Она произошла гораздо быстрее, чем ожидала Зефирина… вестником ее стал очаровательный Гаэтан.

ГЛАВА XXIII

КРАСНОЕ ОБЛАКО

– Рыцарь Байяр, командовавший арьергардом, был предательски атакован… Раненый выстрелом из аркебузы в бедро навылет, с перебитым позвоночником, доблестный рыцарь без страха и упрека умирал один у подножия дерева в течение трех дней и трех ночей, после того, как отдал категорический приказ сопровождавшим его французам отступить, чтобы не попасть в плен. Этим он вызвал восхищение у своих победителей, испанских полководцев. Боже мой, моя дорогая, я, спрятавшись в одном из гротов, издали наблюдал эту сцену, которую никакое дитя Франции не сможет никогда забыть: смерть этого храбреца на итальянской земле, за которую мы будем сражаться до последнего!

Словно для того чтобы смягчить свои воинственные слова, Гаэтан провел рукой по коротким кудрям Зефирины.

– Итак, моя любимая, я чуть не потерял вас в пламени…

Молодые люди шли по парку. Нежной рукой Гаэтан обнимал Зефирину за плечи. От этого успокаивающего прикосновения сильного тела она забыла обо всем, вновь стала маленькой девочкой.

– Ох, Гаэтан, Гаэтан! Мне так вас не хватало в этом ужасном «Золотом лагере»…

Она говорила совершенно искренне. Внезапно охваченная волнением, она закинула голову назад. Гаэтан наклонился, и едва коснулся ее губ нежным поцелуем. Зефирина закрыла глаза. Ее охватила истома. Тело ее вздрагивало. Она ждала большей смелости со стороны Гаэтана. Ей хотелось грубых объятий, жарких поцелуев.

– Идемте, моя дорогая…

Гаэтан увлек Зефирину к поваленному молнией дереву. Усадив ее, сел рядом с ней, обнял за талию и нетерпеливо начал рассказ о тех событиях, которые происходили по ту сторону реки По.

Сначала разочарованная, даже раздраженная таким слишком бережным отношением, Зефирина, предчувствуя, что с помощью Гаэтана она переживает исторический момент, понемногу увлеклась рассказом.

Итак, после нескольких месяцев отсутствия, Гаэтан только что вернулся из Италии. Его миссия при Святейшем престоле оказалась более продолжительной, чем это было предусмотрено, ибо миролюбивый папа римский Адриан VI, стремившийся смягчить злобу, которую питал Карл V к Франциску I, и даже пытавшийся сблизить этих двух больших «Котов», правивших Европой, умер столь скоропостижно, что впервые в Риме осмелились заговорить о яде.

– А не было ли у папы странных вздувшихся гнойников на лице?

– Да, именно так… А как вы это узнали, моя душенька? Боже, не знаете ли вы, кто убийца? – воскликнул пораженный Гаэтан.

– Во всяком случае, мне знаком этот яд! – просто ответила Зефирина. – Продолжайте, Гаэтан.

После того как он дождался избрания следующего папы римского Клемента VII – Юлия Медичи, двоюродного брата другого великого Медичи – Льва X, покровителя искусств, – Гаэтан пустился в обратный путь. Он увозил с собой многочисленные послания его святейшества к королю Франции. Едва взойдя на престол святого Петра, Клемент VII уже рассорился с Карлом V и Генрихом VIII. Он искал союза с королем Франции.

– Ну ладно, все это превосходно! – сказала Зефирина, достаточно удовлетворенная.

Гаэтан покачал своей кудрявой каштановой головой.

– Если так будет угодно Богу, моя дорогая… Священный союз с папой римским нам тоже может принести много неприятностей… Я приехал из Сен-Жермена под Парижем, где сейчас находится король. В прихожих и коридорах дворца шептали, что толстый Генрих подписал в «Золотом лагере» только «Договор о добрососедстве».

– Иначе говоря, это – клочок пергамента! – усмехнулась Зефирина. – А как король воспринял те новости, которые вы ему принесли, Гаэтан? – любопытствовала девушка.

– Его величество сначала был очень подавлен, когда я поведал ему о смерти шевалье Байяра и о внезапном нападении императорских войск на наши войска в Италии. Затем прибыли другие гонцы с озера Маджоре и из других уголков Италии, а также из-за Рейна… Ланнуа, вице-король Неаполя, заключил союз с княжествами полуострова, напуганными возможностью возвращения французов. Против нас выступают покинувшие нас венецианцы, флорентийцы, ломбардцы, генуэзцы, а также жители Сиены и Лукки… Против нас граф Фюрстенберг с десятью – двенадцатью тысячами германцев. Он заключил союз с Карлом V… Но, что самое серьезное – английские войска могут, похоже, высадиться на севере Франции…

– Король слишком доверчив. Я была уверена, что толстый Генрих вел двойную игру… А он тоже присоединился к Карлу V? – прошептала Зефирина.

– Если это так, Зефи, то для Франциска речь будет идти не о простой кампании за возвращение герцогства Миланского, ему придется противостоять…

– Целой коалиции! – закончила Зефирина.

Она вдруг испугалась войны, испугалась будущего, испугалась туч, которые собирались над королевством.

Словно угадав мысли Зефирины, Гаэтан внезапно бросил:

– Любопытно, моя дорогая, на дороге в Авиньон, около таверны «Три экю», когда я мчался в Париж, я встретил едущую в противоположном направлении карету. Клянусь, я узнал вашу мачеху!

– Донья Гермина… на пути в Италию!

Зефирина побледнела. Изгнав «эту Сан-Сальвадор», не совершила ли она самую худшую из ошибок?

– Маркиза видела вас, Гаэтан? – внезапно спросила Зефирина.

– Нет… в конце концов я не думаю… Донья Гермина была очень занята… но я не знаю, должен ли я посвящать вас в это… – Гаэтан колебался.

Придя в состояние крайнего нетерпения, Зефирина забросала его вопросами.

– Ну говорите же скорей, Гаэтан! Что делала моя мачеха? Говорите, ради Бога…

– Ну так вот… Вообще-то, может быть, это и не имеет никакого значения… Маркиза де Багатель высунулась в окошко своей кареты… Она давала приказания своему карлику Каролюсу и служанке… Вы ее знаете, Зефи… Той несчастной немой, с лицом, обезображенным шрамами… Донья Гермина отдала им красный платок с четырьмя завязанными на концах узелками со словами: «Поезжайте быстро оба… со мной останется один Византиец. Ступайте и найдите того, о ком вы знаете, и отдайте ему этот знак. Ему известно, что это означает… Затем возвращайтесь, найдете меня в аббатстве Сен-Сакреман в Салон-де-Провансе.

– И что же?

– Так вот, это все… Карлик и немая уселись на ослов… В тот момент, когда они уже собирались уезжать по дороге на Фонтенбло, маркиза сказала своей служанке: «И помни, Бертиль, что…» Но я не слышал продолжения этой фразы…

– Бертиль! – воскликнула Зефирина, – вы уверены, что донья Гермина назвала немую Бертиль, а не Беатрисой?

– Уверен, Зефи… Но разве это так уж важно? Бертиль – это было имя служанки, которая, после того как она украла медальон несчастной Коризанды, как говорили, была съедена волками…

Круг сужался вокруг доньи Гермины.

Зефирина догадывалась о том, что союз немой (которая умела говорить) с ее мачехой не случаен. Была ли донья Гермина замешана в скоропостижной смерти Коризанды? Зефирина все более и более склонялась к этой мысли.

С другой стороны, была ли Гермина де Сан-Сальвадор и Генриетта де Сен-Савен одним и тем же лицом?

Зефирина глубоко вздохнула. Она догадывалась о том, что непреклонная судьба опять сыграла с ней шутку на свой лад. Она не могла ничего больше сделать, наверстать упущенное, ничего не могла остановить.

К тому же все вообще было плохо! Бастьен, маленький спутник ее детства, так и не вернулся в замок. Зефирина после его исчезновения ощущала большую пустоту и ужасное чувство вины. К счастью для юного серва, когда маркиз де Багатель объявил о его розыске, было уже поздно. Бастьен, должно быть, был уже далеко.

Зефирина тряхнула своей огненной головой. Как и саламандра Франциска I, она была игрушкой в руках рока, который привел свои рычаги в действие. С сердцем, сжавшимся от зловещего предчувствия, она уронила голову на плечо Гаэтана.

Пела птичка, сидя на ветке серебристого бука. Летний теплый вечер разливался по земле. Легкий душистый ветерок долетал с Луары.

Гаэтан держал Зефирину за руку. С необычайной нежностью он перецеловал все ее тонкие пальчики. Рядом с Гаэтаном Зефирине становилось лучше, спокойнее, безмятежнее. Она ласково погладила кудрявую голову юноши. Он выпрямился и едва прикоснулся, словно бабочка, к ее глазам губами.

– Моя душенька, я хотел бы утонуть в этих озерах… Почему ваши глаза такие зеленые?

– Потому что я люблю вас, Гаэтан… Я люблю вас, – прошептала, вздрогнув, Зефирина.

– Сердце мое… Моя божественная… Зефирина…

Они долго пребывали в объятиях друг друга, целомудренные, молчаливые.

Была уже глубокая ночь, когда они потихоньку вернулись к замку. В то же мгновение темное, почти красное облако закрыло серебристый диск луны.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЛЕОПАРД

ГЛАВА XXIV

ВЕЛИКИЙ РАЗГРОМ

Новость настигла Зефирину, когда колокол звонил к вечерней молитве. Крестьяне бежали по покрытым инеем полям.

– Беда… Беда в королевстве!

Мало-помалу, от прихода к приходу нежный звон, призывавший к вечерне, сменился набатом.

Зефирина, гоня коня тройным галопом, вернулась в Поссонньер. Не дожидаясь помощи лакея, она спрыгнула с Красавчика и побежала в парадный зал замка.

Госпожа де Ронсар рыдала в объятиях своих дочерей.

– Погибло… Все погибло… король предан… в плену… самый большой разгром… – смогла произнести госпожа де Ронсар, прежде чем упала в обморок.

Зефирина совершенно не запомнила последовавших за этим известием дней. Как и вся Франция, она жила в состоянии отупения, подавленности, погруженная в оцепенение. Никто не мог поверить ни в поражение, ни в предательство коннетабля де Бурбона. Несмотря на то, что Зефирина знала больше, чем другие, она так же, как ее друзья, утверждала, что сведения ложные. Однако ей пришлось признать очевидность трагической реальности. Каждый час пребывали гонцы и рассказывали подробности драмы. Самое кровавое поражение в истории Франции со времен Айзенкура обрушилось на страну. Двадцать тысяч человек погибли в течение нескольких часов в Павии. Это произошло 24 февраля 1525 года. Те, кто не погиб, попали в плен или пропали без вести. Весь цвет французского рыцарства был побежден коалицией, собранной императором. Не было ни одного замка, ни одного городка, ни одного прихода, которого не коснулась бы эта беда. Становились известны имена погибших: Луи де Ронсар, отец маленького Пьера, отважный Ла Тремуй, граф де Сен-Поль, паж Эрнест де Ла Френей, адмирал де Бонниве, учтивый Ла Палис… Погибли все эти славные дворяне, победители в битве при Мариньяно… Погибла прекрасная молодость! Погибли герои!

С лицом, залитым слезами, Зефирина слушала наивную песенку, которую изнуренные солдаты маршала сочинили в честь его храбрости на поле битвы:

Услышав этот куплет, который был так похож на полные логической непоследовательности рассуждения ее друга, старого маршала, Зефирина разрыдалась.

Он сражался с испанцами, как лев, до последнего. Раненный в плечо, со сломанной ногой, Ла Палис еще сопротивлялся, когда один из офицеров Карла V приставил к его груди дуло своей аркебузы. Этот жестокий наемник застрелил его в упор.

У Зефирины не хватало духу выслушивать все эти ужасающие подробности. Среди простого люда даже распространился слух, что солдаты Карла V продавали тела погибших французским слугам, которые хотели отвезти их обратно во Францию. На людской памяти никто никогда не слыхивал о подобной гнусности. Эти испанцы больше не могли считаться христианами, они стали собаками! Таким вот образом зарабатывать на останках побежденных! Это надо же!

Зефирина каждый день после обеда скакала вместе со своей подругой Луизой к печальному замку Блуа. Ко всем этим бедствиям, несчастная маленькая королева Клод угасла в возрасте двадцати пяти лет, истощенная болезнью.

На воротах погруженного в траур дворца Зефирина и Луиза лихорадочно искали в списках, которые с каждым днем становились все длиннее, имена Роже де Багателя и Гаэтана де Ронсара. Каждый вечер они возвращались, ощущая облегчение от того, что не нашли их там. На следующий день тревога оживала вновь. Они разрывались между надеждой на чудо и опасением, что хищные птицы разорвали тела маркиза де Багателя и шевалье де Ронсара на поле битвы.

Если солдаты императора избавились от их тел, бросив их в реку Тичино, если Ла Дусер и лакей Гаэтана погибли и не смогли потребовать тел их господ! Если это случилось, то Зефирина никогда не сможет по-христиански предать земле тел ни своего отца, ни своего жениха.

Поздно вечером, сидя у камина, слишком опечаленные, чтобы заснуть, и слишком несчастные, чтобы оставаться в одиночестве, Зефирина и ее подруги из семейства Ронсаров разговаривали, шептались, пытались объяснить самим себе причины этого разгрома. Каким образом самая большая армия во всем христианском мире за такое короткое время была разбита Карлом V?

Герцог де Бурбон! Предатель! Негодяй! Изменник! Это он был во всем виноват! Он предал Франциска I, перейдя с шестью тысячами своих ландскнехтов на службу к императору.

Со своей стороны, Зефирина, связанная по-прежнему клятвой, от которой ее мог освободить только сам король, знала, откуда проистекали все беды Франции. «Этот роковой «Золотой лагерь»! И заговор доньи Гермины!»

«Боже мой, как же он должен раскаиваться, думая о моих предостережениях!» – Зефирина старалась представить себе Франциска I, заточенного в крепости Пиццигеттон в двенадцати лье от Павии. Как он корит себя, этот добродушный король, испытывая унижение от поражения, видя своих соратников перебитыми, а свое королевство – в опасности.

Зефирина знала, что он написал своей матери – регентше Луизе Савойской, которая управляла королевством из города Лиона: «Сударыня, все потеряно, кроме чести». Действительно, ничего другого у короля Франции не осталось.

Большие часы на башне замка пробили полночь. Луиза подняла свое нежное и кроткое лицо, побледневшее от пролитых слез.

– Какой сегодня день? – спросила девушка.

Мадемуазель Плюш ответила ей, шмыгая носом:

– Первое апреля! Боже мой, сегодня же Новый год! Мы все про него забыли в нашем горе!

– Зефи, моя дорогая! Это же день вашего рождения! – воскликнула Луиза с грустной улыбкой.

Подруга и дуэнья расцеловали ее. Зефирина вспомнила, что ей исполнилось шестнадцать лет.

В этом году она должна была выйти замуж за Гаэтана, так как Франциск I и Роже де Багатель, прежде чем отправиться воевать, дали им разрешение на брак. Она уже представляла себе его, скачущего рядом с Франциском I при торжественном въезде в Париж, увенчанного лаврами победителей.

И вместо осуществления этой сладостной мечты, не выйдя замуж, она, возможно, уже была вдовой того, кого любила, и сиротой, потерявшей обожаемого отца. Действительность слишком сурова, бесчеловечна, несправедлива и ужасна. Из ее груди рвалось рыдание.

На следующий день, на рассвете, обитатели замка были разбужены криками и ударами по южным воротам.

– Открывайте, разрази вас гром! Я… принес известия!

Услышав этот громоподобный голос, Зефирина, босая, бросилась вниз по каменной лестнице, даже не накинув шаль поверх ночной рубашки.

– Клянусь, ну и дрыхнут же здесь!

Ла Дусер! Это был он, похудевший, изможденный, изголодавшийся, забрызганный грязью Ла Дусер. Грязная повязка перетягивала его большую голову. Он едва держался на ногах от голода и недосыпания, но это был он из плоти и крови.

– А отец? – запинаясь спросила Зефирина, бросившись в объятия богатыря-оруженосца.

– Господин маркиз жив!

– Жив! О!.. Ла Дусер… Ла Дусер… а Гаэтан? Ты что-нибудь знаешь о нем?

Зефирина покрывала поцелуями и слезами словно вырубленное топором грубое лицо оруженосца.

– О, скажите скорей, господин Ла Дусер! – умоляли барышни де Ронсар.

– Я ничего не знаю, клянусь… В последний раз, когда я взглянул на молодого шевалье, черт меня побери, он дрался как дьявол среди сотни испанцев, этих андалузцев и мартышек венецианцев! Черт побери! Я очень за него беспокоюсь, но, простите меня… Триста лье за десять дней… У меня сдохло двадцать лошадей… На перекладных… Я торопился…

Почти задыхающийся, Ла Дусер не мог более говорить. Он побледнел, опершись о стену, готовый потерять сознание. Девушки догадывались о той дьявольской скачке, которую верный оруженосец должен был проделать, чтобы в столь короткое время добраться до Зефирины. Они поддержали его и повели на кухню. В то время как служанки суетились у очага, Зефирина перевязывала ему голову. Рана была неглубокой, но воспаленной. Луиза принесла миску с теплой розовой водой и стала отогревать его большие руки, онемевшие за время непрерывной скачки.

Девица Плюш предлагала ему анжуйского вина, Жизель и Франсуаза – бульон из цесарки, сало, окорок косули. Даже бедная госпожа де Ронсар спустилась к гонцу. В течение часа Ла Дусер проглотил, не сказав ни слова, все блюда, которые ему подавали.

Зефирина дрожала от нетерпения. Она хотела расспросить гиганта-оруженосца, заставить его рассказать подробно о разгроме под Павией. Особенно о том, что делал ее отец. Где он? Он жив… Возможно, ранен… Молчание оруженосца казалось ей плохим предзнаменованием.

Наконец, насытившийся, согревшийся, подкрепивший свои силы Ла Дусер решился заговорить, и речь его была краткой:

– Барышня Зефи, у меня письмо господина маркиза к вам!

«Почему же ты не отдал его мне сразу?!» – хотела закричать Зефирина.

Ее пальцы дрожали, когда она взяла забрызганный грязью пергамент, нетерпеливо сорвала сургучные печати и полными слез глазами начала читать:

«Моя дорогая Зефи!

Сколько страданий, несчастий. Какой позор! Я тысячу раз предпочел бы смерть на поле битвы!

Я в плену у князя Фульвио Фарнелло. Если вы хотите, чтобы ваш отец однажды оказался вновь на свободе, то нам нужно уплатить огромный выкуп в двести тысяч золотых дукатов. Я никогда не говорил вам о таких вещах, дитя мое, но наше состояние в последние годы значительно уменьшилось из-за неудачного вложения денег. К моему огромному сожалению, я должен был расстаться с лесами и фермами, сданными в аренду. Таким образом, я сомневаюсь, что вам удастся собрать сумму, требующуюся для моего освобождения.

Забудьте вашу злобу, чтобы вместе противостоять тому горю, которое тяжким бременем обрушилось на нашу семью. Поезжайте и найдите мою дорогую супругу Гермину, которой я пишу и отправляю письмо с тем же гонцом.

Маркиза де Багатель выразила пожелание на время войны запереться в одном из наших монастырей, чтобы молиться. Сначала она хотела поехать в Сен-Савен, потом – в Сен-Сакреман в Провансе.

Так как я не имел о ней известий со времени начала военных действий, я не могу вам точно указать, где в настоящее время находится моя горячо любимая Термина. Но я заклинаю вас, моя Зефирина, помиритесь с ней. Продав Сен-Савен, Багатель, Буа-Жоли, монастыри и драгоценности, вы, возможно, сможете собрать выкуп!

В противном же случае моя единственная надежда зиждется только на вашей дочерней жалости: в обмен на мою свободу князь Фарнелло соглашается жениться на вас. В качестве приданого он просит только наше старое аббатство Салон-де-Прованс! Это предложение, дитя мое, в нашем положении, конечно, неожиданная удача. Это позволило бы нам сохранить остатки нашего состояния и сделало бы вас княгиней».

Дойдя до этого места в послании, Зефирина протестующе застонала. Кажется, ее отец очень легко согласился отдать ее этому чужеземцу, этому незнакомцу, которого она ненавидела от всей души, этой грубой кровожадной скотине, возжаждавшей золота. Пергамент дрожал в руках Зефирины. Она утерла слезы, которые струились у нее по щекам, и продолжила чтение:

Итак, Гаэтан был мертв. Погиб ее первый возлюбленный, ее единственная любовь; погиб тот, кому она поклялась своей честью в верности; погиб ее юный и прекрасный рыцарь, с которым она была связана кровной клятвой.

Три дня и три ночи Зефирина провела, запершись у себя в комнате. Выплакавшись, она оставалась онемевшей, обессиленной, застывшей в своем горе, отказываясь от всякой пищи и мечтая соединиться с Гаэтаном в смерти. И именно ее подруга, кроткая Луиза, вывела ее из этого угнетенного состояния:

– Моя дорогая… Моя Зефи, мы все оплакиваем нашего Гаэтана, но ваше горе, к несчастью, не возвратит его к жизни. Мы все очень тронуты вашими слезами и вашим отчаянием… но… теперь вы, моя Зефи, должны подумать о вашем отце…

Обе девушки долго сидели обнявшись, и их слезы сливались в один поток, затем Зефирина медленно выпрямилась.

Луиза права. Несмотря на боль, которую она ощущала, Зефирина больше не имела права предаваться отчаянию. Она должна действовать во имя того, кто был жив и ждал, будучи пленником своего алчного тюремщика.

Не желая ничего даже слышать об этом омерзительном браке, Зефирина приступила к поискам золота и своей мачехи.

Как она и ожидала, оказалось, что донья Гермина никогда не появлялась в Сен-Савене. Зефирина приказала искать ее по всей Турени. Маркиза де Багатель не показывалась там со времени «Золотого лагеря», и Зефирина знала почему. Разве не рассказал ей об этом Гаэтан как раз накануне этой ужасной войны?

Такое положение вещей серьезно затрудняло ее миссию. Один только сбор такой огромной суммы в такое короткое время уже был бы подвигом. К тому же Зефирине понадобилась бы подпись доньи Гермины на документах о продаже поместий Багатель и Сен-Савен, если бы ей удалось их продать.

Зефирина в сопровождении Луизы, поддерживавшей ее своей дружбой, объехала все соседние замки. Она съездила в Амбуаз, Тур, Блуа, Анже, Лаваль и Алансон. И у всех дверей тех жилищ вельмож, в которые она стучалась, ей говорили примерно одно и то же в ответ:

– Бедная девушка, мы бы с удовольствием вам помогли… Мы сами собираем деньги на выкуп нашего отца, нашего сына… нашего дяди… короля… Этот скряга Карл V требует в обмен на свободу для нашего короля миллион золотых дукатов. Надо также заплатить «компенсацию» за понесенный ущерб этому толстому Генриху Английскому. Регентша отчаянно собирает золото… Попробуйте поехать к ее высочеству в Лион!

Дни пролетали слишком быстро. Срок платежа приближался. Ла Дусер, совершенно восстановивший силы, теперь сопровождал девушек.

Однажды вечером в Туре Зефирине показалось, что она нашла решение проблемы, обратившись к ростовщику. Он не хотел брать в залог земли, но драгоценности его интересовали. Этот скряга давал всего лишь двенадцать тысяч дукатов за великолепный изумрудный медальон, который Зефирина прятала в имении Поссонньер. Но это было лишь начало! Она согласилась на сделку. С другой стороны, ростовщик сделал ей предложение: если у нее есть еще столь же прекрасные камни, то, возможно, он даст за все сто тысяч дукатов. Половину выкупа!

Девушка отправилась сначала в Багатель, потом в Сен-Савен, где лихорадочно искала драгоценности своей матери. Она всего лишь один раз, совсем маленькой, как раз перед битвой при Мариньяно, побывала в старом родовом замке Сен-Савен. Она не помнила этих мест. Зефирина была взволнована, когда ступила на вышедший из моды подъемный мост и прошла через трухлявые, источенные червями двери.

Внутри в комнатах было темно, пахло запустением и сыростью. Ла Дусер, Луиза, Зефирина и девица Плюш, которую взяли с собой ради такого случая, искали везде. Напрасно! Так же, как и в имении Багатель, здесь не нашли никаких украшений. Это можно было предвидеть, ибо донья Гермина, несомненно, наложила руку на все драгоценности.

– Вот комната, в которой вы родились, барышня Зефирина, – сказал Ла Дусер, открывая в башне Трех голубок тяжелую дубовую дверь. Зефирина сделала несколько шагов по комнате в форме ротонды. Внезапно она пришла в волнение. Зефирина смотрела на кровать под покрытым пылью балдахином, на выцветшие парчовые драпировки, на деревянные сундуки, высокий камин с почерневшим очагом, на обстановку, среди которой умерла ее мать.

– Все осталось на своих местах со времени вашего рождения, барышня Зефи… Господин маркиз всегда хотел, чтобы так было. После смерти нашей бедной Пелажи донья Гермина прислала каменщиков, чтобы они все побелили и прибрали. Она приказала все отсюда убрать. Господи, Боже мой, в первый раз господин маркиз разгневался и гремел как гром! Черт побери! Ну и гвалт же был!

Ваша мачеха, прошу прощения, была раздавлена как муха, и, слово чести Ла Дусера, ей ничего не оставалось, как закрыть дверь. После этого больше никто и никогда не входил в комнату вашей бедной матушки!

Зефирина опустилась на колени около кровати под балдахином. По знаку девицы Плюш Луиза и Ла Дусер удалились в прихожую, чтобы оставить Зефирину помолиться.

«Мама, моя дорогая мама, если я не смогу собрать нужную сумму, должна ли я согласиться на этот постыдный брак?»

Через мгновение Зефирина выпрямилась. Ее взгляд обежал комнату. Если донья Гермина приказала каменщикам «прибрать» эту комнату, это означало, что она хотела что-то скрыть. Но что? Задумавшись, Зефирина провела рукой по сырой стене. Она подняла драпировки, открыла сундуки и буфеты, заглянула под кровать.

Затем приблизилась к высокому камину с вырезанными по карнизу львами. В этот момент в комнату вошла Луиза, она была очень бледна.

– Зефи, внизу ждет господин кюре из Сен-Савена. Мои сестры послали к нему Эмиля. Он говорит, что моя мама совсем плоха…

Госпожа де Ронсар благословила своих дочерей и маленького Пьера, единственного представителя мужского пола, оставшегося под родовой крышей.

С того момента, как священник соборовал умирающую, хрипы в ее груди, казалось, стали меньше. Стоя на коленях перед кроватью, Зефирина держала за руку Луизу. Жизель и Франсуаза рыдали друг у друга в объятиях. Слуги заунывно читали молитвы в глубине комнаты. Госпожу де Ронсар очень любили. Служанки громко всхлипывали.

Умирающая вдруг открыла глаза. Казалось, она кого-то ищет среди присутствующих. Ее взгляд, уже замутненный близкой смертью, остановился на Зефирине.

– Гаэтан… Вы так любили моего Гаэтана, моя маленькая Зефи…

Госпожа де Ронсар сделала слабый знак девушке приблизиться.

– Сударыня… О, сударыня… – рыдала Зефирина. – Вы так нужны нам… Не покидайте нас…

Она целовала исхудавшие руки госпожи де Ронсар. Умирающая тихонько высвободилась, чтобы положить дрожащую руку на красивую рыжую головку:

– Тихо, дитя… Все мы в руках Господа… Я… очень люблю вас, Зефи… Будьте внимательны… Вы слишком горды… Я освобождаю вас от вашей клятвы… моему Гаэтану. Дайте мне говорить… У меня мало времени… Послушайте меня… Как ваша собственная мать, которую я скоро увижу на небе… Если Богу угодно… Вы должны ехать, Зефи… подчиниться… спасти вашего отца… Долг, Зефи… Долг…

Это были последние слова госпожи де Ронсар.

На следующий после похорон день Зефирина покидала своих друзей. Они все столько плакали, что теперь слез не было.

– Мы положили запеченные паштеты на дорогу!

– Круглые пироги с куропатками!

– Шесть кувшинов с вином.

– Воду из родника!

– Жареных каплунов!

– Мед и гречневые лепешки!

– Будьте внимательны в пути! Говорят, на дорогах хозяйничают банды дезертиров!

– Шайки разбойников!

– Не бойтесь, барышни, клянусь честью Ла Дусера, я их разрежу на кусочки!

– Прощайте, моя Зефи… Прощайте!

Луиза старалась скрыть свое волнение и судорожно обняла подругу.

– До свидания, Луиза! Я клянусь вам всем, что вернусь!

Произнеся эти слова суровым тоном, Зефирина вырвалась из объятий осиротевших подруг. Не оглядываясь назад, она поднялась в повозку и села рядом с неустрашимой Плюш. Братья-близнецы, Ипполит и Сенфорьен, ехали следом на мулах. Ла Дусер поднял свой кнут.

До срока уплаты выкупа оставалось тридцать пять дней.

ГЛАВА XXV

ЖЕЛЕЗНАЯ РЕГЕНТША

– Мы благодарим вас за визит, мадемуазель де Багатель.

По этим словам, произнесенным сухим тоном, Зефирина поняла, что аудиенция закончена. Итак, регентша Луиза Савойская осталась глуха к ее мольбам.

Подавив горечь, Зефирина сделала реверанс. Она отступила к двери, охраняемой снаружи солдатами с алебардами. Уязвленная холодным приемом, который ей только что был оказан, и пренебрегая всяким этикетом, Зефирина не смогла удержаться, чтобы торопливо не бросить при выходе:

– От имени моего отца, соратника короля, позвольте мне поблагодарить ваше высочество за все ваши милости.

При таком нескрываемом наскоке принцесса вздрогнула. Облачко гнева пробежало по ее челу. Тонкие морщинки собрались в углах губ. Она подняла руку, несомненно для того чтобы приказать своим людям как можно скорее вышвырнуть прочь эту нахалку. Однако ее блестевшие от усталости глаза внимательно рассматривали напряженное лицо Зефирины.

Горе, ответственность, траур, невзгоды и опасности дороги, которые Луиза Савойская прочла на лице этой юной девушки, должно быть, растрогали суровую регентшу.

– Вернитесь, мадемуазель де Багатель! – внезапно сказала она.

С некоторой чопорностью Луиза поднялась из-за стола, за которым без отдыха работала над спасением королевства от того хаоса, в который его погрузил разгром под Павией.

– Дитя мое… Вы – девушка из знатной семьи. Вы должны понять, в каком трагическом положении находится Франция. Если бы ваш отец был единственным дворянином, который находится в подобном положении, а король, мой сын, был бы на свободе, государство помогло бы вам. К несчастью, казна опустошена войной. Как мать и принцесса, мы боремся отсюда, из этого славного города Лиона, чтобы сохранить королевство для нашего сына, чтобы сохранить наследство для наших внуков, а землю – для нашего народа. Регентша Франции столь же несчастна и бедна, как беднейший из нищих. Поезжайте в Италию, Зефирина де Багатель! Спасите вашего отца! Только вы можете это сделать. Каждый из нас должен по-своему нести свой крест, бороться за Францию и за свободу. Ваш крест – это связать себя узами брака, не плачьте больше, такое поведение недостойно девушки благородного происхождения. Идите навстречу вашей судьбе с высоко поднятой головой… Вы меня поняли?

Словно для того, чтобы передать ей свою силу, принцесса взяла Зефирину за руку.

– Да, сударыня, я во всем буду повиноваться вашему высочеству! – пообещала сломленная Зефирина.

Она не испытывала симпатии к Луизе Савойской. Но в этот момент Зефирина ощутила огромное восхищение этой маленькой пятидесятилетней женщиной – железной регентшей, которая боролась, движимая энергией отчаяния.

– Вы будете повиноваться во всем! Хорошо, девушка, хорошо… – машинально повторила мать короля.

Казалось, в ее голове зародилась какая-то идея.

– Посмотрите на меня… Хм… Вы очень красивы, Зефирина де Багатель. А столь же ли вы храбры? Можно та доверять этим прекрасным зеленым глазам?

– Приказывайте, сударыня… Я ваша покорная слуга и слуга моего короля! – гордо ответила Зефирина.

Регентша отвернулась в задумчивости. Молча она сделала несколько шагов по направлению к столу. Тяжелый маятник стенных часов отсчитывал убегающие секунды. Было слышно, как снаружи, на набережной Роны, ржали и били копытами лошади.

– Вы едете в герцогство Миланское, мадемуазель де Багатель. Будете ли вы достаточно ловки, чтобы отвезти и передать… послание в крепость Пиццигеттон?

– Ваше высочество желает, чтобы я повидала заточенного там короля? – спросила Зефирина, как если бы речь шла о самой простой вещи в мире.

– Вы крупно рискуете, дитя мое, если вас схватят сыщики Карла V, – прошептала смущенная принцесса. – Не сможете ли вы попытаться проникнуть к королю…

Вдруг слова принцессы были прерваны пажом, отворившим дверь.

– Ваше высочество, только что прибыл граф де Монпеза!

– Пусть он войдет, – торопливо приказала регентша.

Даже не взглянув на Зефирину, граф де Монпеза, явно обессилевший, вошел быстрым шагом в рабочий кабинет.

– Ваше высочество, гонцы вернулись! У меня свежие новости с наших границ!

– Итак, что же Генрих VIII? – взволнованно спросила принцесса.

– Король Англии плакал от радости, когда узнал о нашем разгроме!

– Мошенник! Он нападет? – спросила принцесса, побледнев.

– Нет, ваше высочество, толстый Генрих размышляет о слишком сильном блеске Карла V… Это его беспокоит!

– Прекрасно! А что папа?

– Его святейшество плакал от горя, когда узнал о нашем поражении, но он держится в стороне!

– Это к лучшему… Когда в дело замешан кто-нибудь из Медичи, все усложняется. А Карл V?

– Запершись в своей молельне в Эскуриале, император молится, прибегает к уверткам, ему не хватает денег, чтобы вооружить новые войска. Он думает, что мы сильнее, чем мы есть на самом деле! Короче, он не решается захватить нашу страну!

– Прекрасно… время… нам нужно выиграть время для того, чтобы собрать остатки армии, чтобы принять меры предосторожности, следить за границами… – возбужденно говорила Луиза Савойская, меряя шагами кабинет. – Послушайте, мой славный Монпеза, мы будем вести переговоры с каждым из итальянских князей поодиночке. Каждый прошедший день – это день отсрочки. Совершенно необходимо, чтобы король сделал вид, что согласен на все условия, выдвинутые Карлом V. У меня есть идея, которая запутает императора. Пока он остается в своей молельне, мы застрахованы от самого худшего. Мадемуазель де Багатель? Боже, куда она девалась?

Внезапно вспомнив о присутствии девушки, Луиза Савойская искала ее взглядом.

Во время разговора, из которого Зефирина не упустила ни слова, она стояла у оконного проема. Внимательно слушая диалог, она в то же время с грустью смотрела на воды Роны, которые мощным серым потоком неслись под пролетами каменного моста.

– Я здесь, ваше высочество, – сказала Зефирина, поднимая драпировку.

– Я думала, вы ушли! Хорошо, так вы по-прежнему полны решимости? – спросила регентша.

– Если я могу быть полезной королевству и королю… более, чем когда-либо, ваше высочество!

В то время как регентша торопливо набрасывала несколько строк на пергаменте, господин де Монпеза подошел к Зефирине.

– Мадемуазель де Багатель! Мы всегда встречаемся при трагических обстоятельствах!

– В последний раз, когда мы с вами виделись, все было не так уж серьезно, ибо только я получила ожоги! – возразила Зефирина.

При этих словах, сказанных с деланной веселостью, граф грустно вздохнул. Он покачал своей словно Высеченной из камня головой старого солдата, глядя на эту красивую и гордую девушку.

– Ваш отец… он?.. – спросил граф де Монпеза, не решаясь закончить вопрос.

– Нет, сударь! Отец – пленник князя Фарнелло!

– В руках Леопарда? – воскликнул Монпеза.

– Да, именно…

– Что требует князь в качестве выкупа?

– Меня, господин граф! – бросила Зефирина с презрительным видом.

Она отвернулась от явно ошеломленного Монпеза, чтобы взять сложенный вчетверо пергамент, запечатанный сургучной печатью, без адреса, который ей протягивала регентша.

– Удачи, Зефирина де Багатель. Я буду молиться о том, чтобы вы смогли преодолеть сети Карла V и передать эту чрезвычайно важную записку в руки нашего горячо любимого сына… Если, по случаю, увидите короля, скажите ему, что… – Голос Луизы Савойской задрожал от рыданий… – Его мать молится, сражается, но, как и все подданные, любит его и уважает. Пусть мой сын не даст себя сломить! Мы победим, потому что наше дело правое, и Господь поддержит самого христианнейшего короля старшей дочери Церкви.

Серые глаза Луизы Савойской наполнились слезами.

– Мне удастся сделать это, ваше высочество, клянусь!

Склонившись в изящном поклоне, Зефирина поцеловала край платья принцессы и вышла. Но на пороге кабинета, дверь которого открыл один из солдат, она услышала, как граф де Монпеза шептал:

– Миссия очень важная… ваше высочество не опасается, что…

– Надо доверять судьбе, Монпеза! Ну, за работу… Нам надо подготовить письма, чтобы умаслить итальянцев.

Последнее, что запомнила Зефирина о регентше, был ее черно-белый чепец, склоненный над рабочим столом.

Лихорадочная суета царила в коридорах и на лестницах дворца, в котором регентша расположила свой генеральный штаб. Зефирина прокладывала себе путь среди вельмож, солдат и гонцов, прибывавших изо всех уголков страны. В вестибюле ожидали приема несколько дам. Возможно, они тоже прибыли, как Зефирина, умолять регентшу помочь отцу или мужу, оставшимся в Италии.

Когда Зефирина вышла на мощеный двор, церкви Сен-Бонавентур звонили к обедне.

– Ну что, барышня Зефи? – спросил Ла Дусер, ожидавший ее возвращения в компании девицы Плюш.

– Поторопимся, друзья мои, у нас осталось только восемнадцать дней… – просто ответила Зефирина.

– Ифигения, принесенная в жертву богам! – напыщенно воскликнула девица Плюш.

Ла Дусер что-то проворчал себе в бороду, и смысл его слов был куда менее поэтичен.

Семнадцать дней ушло у Зефирины и ее друзей на то, чтобы добраться до Лиона. Дороги были ненадежны, по лесам бродили отряды наемников, из которых состоят армии всех монархов христианского мира. Кроме того, были еще грабители, бродяги, пройдохи и авантюристы. Все это вынуждало путешественников принимать самые серьезные меры предосторожности. Как только опускалась ночь, они останавливались в таверне или ночевали в доме кого-нибудь из местных жителей. В течение дня Ла Дусер старался присоединиться к группе торговцев или паломников для того, чтобы проехать через лес. Вместе они представляли собой силу.

Иногда приходилось избегать и деревень. Словно всех бедствий было недостаточно, «отвратительное животное», бич века, уснувший несколько лет назад, чье название произносили лишь шепотом, с ужасом – чума, вновь явилась и опустошала городки и деревеньки. Когда Ла Дусер замечал трагический красный лоскуток на конце копья, воткнутого сбоку от дороги, они делали крюк, объезжая как можно дальше пораженные лачуги.

Все эти объезды задерживали путешественников. Теперь Зефирина сожалела о том, что согласилась взять с собой братьев-близнецов Ипполита и Сенфорьена. Их миссия заключалась в том, чтобы защищать повозку с тыла, а они только и делали, что жаловались на неудобства путешествия, на опасности в дороге и на плохую пищу. Они наперебой хныкали, думая о своих женах, сестрах-двойняшках из Амбуаза. Короче говоря, надоели, стали совершенно невыносимы, и Зефирина подумывала о том, чтобы отправить их назад.

Ла Дусер не разделял этого мнения. Оруженосец вооружил братьев аркебузами, к великому страху девицы Плюш, которая с тех пор постоянно оборачивалась и смотрела на этот неуклюжий арьергард.

Часто Зефирина, которой надоедали и повозка и болтовня мадемуазель Плюш, садилась верхом на Красавчика. Ей было необходимо побыть одной. Несмотря на крики дуэньи и на упреки Ла Дусера, она скакала вперед, заставляла своего коня перепрыгивать через изгороди и ручьи.

До самого Лиона Зефирина лихорадочно искала выход. Но после свидания с регентшей поняла, что надеяться больше не на что. Она с тоской думала о том роковом дне, когда окажется перед лицом князя Фарнелло. По ее коже пробегала дрожь отвращения при одном имени этого человека, которого она ненавидела, не зная его. Она презирала его изо всех сил, но вынуждена связать с ним жизнь в обмен на свободу своего отца.

Мысль о том, что этот чужеземец будет распоряжаться ею, пользоваться ее телом, ее молодостью и ее чистотой, вызывала в ней протест. Итак, у этого грубого солдафона будут все права.

При этой мысли все в Зефирине бунтовало с головы до пят. Она вся покрывалась «гусиной кожей», стон срывался с ее губ.

«Кому было нужно, чтобы Гаэтан умер? Это слишком жестоко! Он ее понимал, он ее любил… Ах, почему она не отдалась Гаэтану прежде, чем он уехал на эту отвратительную войну? Почему он не захотел ее тронуть? Безумие, тогда он ведь был жив…»

Прошел год со времени его отъезда. Долгий год в Поссонньере, в течение которого Зефирина созрела, изменилась, развилась. Очаровательная девушка-подросток превратилась в женщину. Она воспользовалась этими месяцами уединения для того, чтобы пригласить, с согласия госпожи де Ронсар, знаменитого профессора из Коллеж де Франс, мэтра Гийома Постеля, который преподал ей начала восточных языков и еврейского. Что касается последнего, то его Зефирина осваивала с большой легкостью. Математик и юрист-филолог приезжали из Тура раз в неделю, и Зефирина с таким рвением набросилась на учебу, что это вызвало мягкую иронию у ее подруг.

– Женщина, для чего вам вся эта учеба? – спрашивала Луиза, улыбаясь.

Зефирина не могла ответить на этот вопрос. Она страдала из-за разлада между разумом и телом. Ее кожа жаждала ласки, которая бы ее взволновала, а в то же время мозг желал побороть ее слабость.

Погруженная в свои мысли Зефирина слишком далеко отрывалась от своих спутников. Очнувшись, она галопом возвращалась к ним и едва слышала почтительные предостережения Ла Дусера и девицы Плюш.

В деревнях Зефирина отворачивалась от зрелища, которое она всегда выносила с трудом: от повешенных. Тела казненных болтались, колеблемые ветром, с табличкой на груди, на которой она могла прочесть: Вор! Дезертир! Грабитель! Дурной христианин!

Чтобы выиграть время и отдохнуть, Ла Дусер хотел нанять плоскодонную лодку, спускавшуюся вниз по течению Роны, но таяние снегов сделало такое путешествие невозможным. После короткого совещания, было решено из Лиона отправиться по дороге на юго-восток. Им было известно, что местность наводнена ордами беглых каторжников. Они продолжат путь по долине, по направлению к герцогству Валентинуа, а затем – к Авиньону. Когда они приедут в город, бывший когда-то резиденцией папы Римского и остававшийся до сих пор вотчиной его святейшества, то свернут в сторону и поедут по менее людной дороге к Турину, а затем – и в герцогство Миланское.

Зефирина и ее спутники очень скоро поздравили друг друга с таким решением. Крюк, который они сделали, стоил того. Правда им пришлось преодолеть несколько разлившихся рек: дорога до города Валанс, столицы герцогства Валентинуа, была гораздо более спокойной. Казалось, преступники остались где-то за Лионом. Освещенные солнцем деревни были, по-видимому, меньше затронуты войной. Менее обеспокоенный Ла Дусер расслабился. Девица Плюш, ставшая менее многословной, успокоилась. Только Зефирина мрачнела все больше, – ведь каждый оборот колеса приближал ее к роковому сроку платежа.

– Вон там – крепостные стены! – объявил Ла Дусер.

Зефирина взглянула в направлении, указанном оруженосцем. Действительно, уже были видны вырисовывавшиеся вдалеке стены города, бывшего когда-то резиденцией папы. Судя по солнцу, сейчас могло быть около шести часов вечера. Сегодня путешественники будут ночевать в Авиньоне.

Дорога стала более узкой. Деревянный мостик нависал над ручьем. Зефирина направила Красавчика к нему. Несмотря на несколько трухлявых досок, мостик выглядел крепким. Она подняла руку, чтобы дать знать Ла Дусеру, что все хорошо. Доверившись своей юной хозяйке, гигант-оруженосец спрыгнул на землю, чтобы направить двух лошадей на этот мостик. Повозка уже была на пол-пути, когда раздался зловещий треск. Одно колесо висело над пропастью. Девица Плюш испускала истошные вопли. Несмотря на геркулесову силу, Ла Дусеру не удавалось вытащить повозку из дыры. Братья-близнецы спешились, но от двух нытиков было мало толку. Зефирина видела, как они тянули и толкали повозку, но все было безуспешно, они не могли сдвинуть ее даже на палец. Нужно было освободить повозку от поклажи.

Зефирина, раздраженная этой задержкой, осмотрелась вокруг. Примерно в двухстах туазах[25] над крышей какой-то фермы поднимался дымок.

– Я поеду позову на помощь! – крикнула Зефирина.

Прежде чем Ла Дусер смог ей помешать, девушка направила Красавчика к жилищу.

Она не проехала и пятидесяти туаз под пологом высокого леса, как поняла свою ошибку.

– Вот она!

Два оборванца выскочили из ямы. Они преградили ей дорогу. Будучи превосходной наездницей, Зефирина подняла коня на дыбы. Она сделала поворот и хотела вернуться к своим спутникам, оставшимся на мостике. Два других наемника, верхом, выскочили из-за изгороди и загородили дорогу.

– Ла Дусер! – завопила Зефирина, поняв, что попала в настоящую засаду.

Все произошло очень быстро. Она видела, как Ла Дусер бросил повозку и побежал по направлению к ней, подняв кулак. Оруженосец был слишком далеко, чтобы помочь. Какое-то покрывало обрушилось на голову Зефирины. Задыхаясь, она кусалась, отбивалась. Удар кулаком почти доконал ее. Она чувствовала, как чьи-то железные руки стаскивают ее с Красавчика. Ее бросили поперек седла. Болтаясь из стороны в сторону, словно тюк, Зефирина услышала отданный по-испански приказ:

– Убейте ее только в крайнем случае!

– Зефи… моя маленькая Зефи… они ее похитили!

Это был полный отчаяния голос Ла Дусера. После этого Зефирина не слышала ничего, кроме топота копыт по каменистой дороге. Ее похитители удалялись быстрым галопом.

ГЛАВА XXVI

УЧАСТЬ ХУДШАЯ, ЧЕМ СМЕРТЬ!

Зефирина потеряла представление о времени. Поясницу ломило, в висках стучало, во рту пересохло, грудь обжигало горячим дыханием. Она впадала в долгое оцепенение, потом выходила из этого бесчувственного состояния, когда всадники замедляли бег, чтобы дать перевести дух лошадям. Она не имела ни малейшего представления о том, в каком направлении увозили ее похитители, ни о том, какую цель они преследовали.

При остановках эти люди подолгу совещались тихими голосами. Зефирина слышала перешептывания, из которых не могла извлечь ничего существенного.

Чтобы она не могла убежать, они связали ей лодыжки и запястья. Не снимая с головы покрывала, они сняли ее с лошади и опустили на мох или на солому. Такое поведение немного успокоило Зефирину. Ее похитители старались сохранить свою добычу в добром здравии.

– Она сказала, что даст каждому по две тысячи экю, капитан! – услышала Зефирина во время одной из таких остановок.

Она?.. Зефирина вздрогнула. Не исходил ли приказ о похищении от доньи Гермины?

Ржание Красавчика приободрило Зефирину. Значит, ее славный конь тоже уведен злоумышленниками. Задыхаясь под тканью, которая стесняла дыхание, Зефирина потихоньку пошевелилась, чтобы ослабить путы и побольше узнать о своих похитителях.

После нескольких таких попыток, как раз тогда, когда Зефирина уже достигла некоторого успеха, один из мужчин схватил ее, точно куль. Это был все тот же, кто нес ее. Зефирина узнала его ищущие руки, которые задержались на ее корсаже. Он вновь бросил ее поперек своего седла, и безумная скачка продолжалась в ночи. Сквозь шершавую шерсть покрывала Зефирина неясно различала свет факелов.

Она слышала, как колокол прозвонил к девятичасовой вечерней молитве. Значит, они скачут уже три часа.

– Капитан… лошади на дороге на Салон!

– Нас преследуют!

– Невозможно… у них оставались одни мулы!

– Спрячемся в развалинах! – сухо приказал тот, кого остальные звали капитаном.

Похитители свернули с дороги. По тому, как ступали лошади, Зефирина поняла, что они спускаются в ложбину. Она даже слышала, как внизу журчит ручей.

– Если Византиец…

– Никаких имен… Замолчи! – бросил капитан. – Уведи ее к башне!

Зефирина почувствовала, как похититель уносит ее на плече. Он, должно быть, шел по кустарнику, потом опустил ее на землю.

Сердце Зефирины оглушительно стучало. Византиец! Теперь она была уверена в том, что «эта Сан-Сальвадор» замешана в ее похищении.

Наверху, на дороге, раздался стук копыт лошадей, пущенных быстрым галопом. Если бы только она могла привлечь внимание этих всадников!

– По-мо-ги-те! – завопила Зефирина с энергией отчаяния.

К несчастью, тяжелая ткань заглушила ее крик. На ее губы сейчас же легла железная ладонь.

– Замолчи, или я сверну тебе шею! – проворчал тот, кому была поручена ее охрана.

Зефирина приняла это к сведению.

В то же мгновение яростное ржание Красавчика раздалось в ночи. Зефирина, вновь начавшаяся надеяться, прислушалась, но звук галопа быстро удалялся и стал неразличимым, и она ничего больше не слышала, кроме уханья совы.

– Не дайте обнаружить себя! Сидите спокойно… Понятно! Не двигайтесь отсюда… Ты, иди со мной… Возьми лошадь девчонки, мы поедем на дорогу в разведку, посмотрим, свободна ли дорога! – объявил капитан, чей фламандский или еще более северный выговор Зефирина хорошо знала.

Тотчас же она услышала, как две лошади поскакали рысью.

Легкое посвистывание известило ее о том, что ее страж оставался поблизости, в то время как другой негодяй, оставшийся около лошади, прошептал издали:

– Ты там, Фес Нуар[26]?

– А как же!

По «изящному» звуку, последовавшему вслед за этим, Зефирина поняла, что так называемый Фес Нуар длинно сплюнул.

– Эй, послушай-ка, Фес Нуар, а что ежели мы этим чуток воспользуемся?

– Заткнись, Анклюм[27]! Сказал же капитан, не надо лезть в эту тайну! Надо держаться спокойно… Чего там!

– Да ладно! Это ее не убьет! Что до меня, то эта скачка разогрела мои…

Зефирина ничего не понимала в разговоре грабителей. Правда, услышала их имена: Фес Нуар и Анклюм!

Кто-то шел, продираясь сквозь кустарник. Должно быть, Фес Нуар пошел навстречу своему компаньону.

– Ну так что… Давай?

– Кто начнет?

– Решим это, поборовшись…

Зефирина больше не колебалась. Пока бандиты были заняты борьбой, надо было что-то предпринять.

Терпеливая работа, начатая во время предыдущей остановки, принесла плоды. Зефирине удалось слегка отодвинуть покрывало от носа и глаз. Она была счастлива глотнуть свежего воздуха и тотчас же увидела возможность сбежать от своих стражников.

Она лежала около рухнувшей стены постройки, которая когда-то была английской сторожевой башней. При серебристом свете луны она увидела в двух туазах от себя бандитов с согнутыми спинами. Они поставили локти на большой камень. И, сцепившись руками, выясняли, кто сильнее.

Зефирина подтянула колени к подбородку. С большим трудом ей удалось добраться до узла на пеньковой веревке, которая стягивала ее лодыжки. Пот выступил у нее на лбу, в то время как она молча трудилась. Она едва не вскрикнула от радости, когда почувствовала, что ее ноги свободны.

Приняв тысячу предосторожностей, девушка перевернулась на бок. У нее по-прежнему были связаны руки. Это положение стесняло ее движения, но добраться бы до обрушившегося мостика, который она угадывала над рвом. Она смогла бы вбежать в густой лес, где похитителям было бы довольно трудно найти ее среди ночи.

– Мое угощение! Я выиграл!

– Дурак! Она драпает!

Услышав крики негодяев, Зефирина поднялась. Ею руководила энергия отчаяния. Она хотела бежать, но ноги затекли и не слушались. Она испустила жалобный крик животного, попавшего в ловушку. Бандиты накинулись на нее и бросили ее на землю. Голова Зефирины ударилась о камень. Оглушенная ударом, она продолжала сопротивляться, лягаться, брыкаться, пинать их ногами, но со связанными руками была бессильна противостоять нападавшим.

– Заставь ее замолчать, Анклюм… Но не прячь ее голову. Она милашка. Меня возбуждает ее вид!

– Каждому в свою очередь… Давай скорей, Фес Нуар! – умолял Анклюм.

– Не боись, дай мне только войти в нее, и дело за тобой, ты, ворюга!

Зефирина еще сомневалась в настоящих намерениях этих негодяев. Полузадушенная кляпом, она с отвращением ощущала, как руки Фес Нуара бегали по ее телу, щупали ее, разрывали ткань корсажа.

Когда ее юная роскошная грудь была обнажена, Зефирина испугалась, как бы эти бродяги в поисках драгоценностей, не обнаружили бы письмо регентши, спрятанное за корсажем. Однако она быстро поняла, что намерения этих мерзавцев были совершенно другого рода. Тяжело дыша и противно посмеиваясь, они задрали ей юбки. Испытывая стыд от того, что похотливые взгляды этих типов увидят самые интимные части ее тела, она выгнулась дугой на земле. Хорошенько ударив коленом по подбородку Фес Нуара, она отправила его в яму.

– Ах, ты, шлюха! Держи-ка ее лапы, Анклюм! – зарычал бандит, вновь принимаясь за свое дело.

– Подожди, мы сейчас поржем! – пообещал его компаньон.

Он принялся колотить Зефирину, осыпать ее тумаками и наносить ей удары ногами, злобно целясь в грудь и лицо. Один из ударов пришелся ей прямо в подбородок. От боли у нее посыпались искры из глаз. Анклюм вытащил из ножен кинжал. Теперь он развлекался тем, что водил острием по груди Зефирины.

– Если ты будешь плохо себя вести, я тебе сиськи отрежу!

И, чтобы показать, что его обещание серьезно, мерзавец укусил Зефирину в грудь.

С ужасом она теперь осознала, что с ней происходит самая ужасная на свете для молодой девушки трагедия… изнасилование… Она сейчас будет изнасилована этими двумя отвратительными, омерзительными существами.

Анклюм услужливо раздвинул ее колени перед своим компаньоном.

– Ты видишь, она теперь спокойна, ей это нравится… Ха, плутовка! Ты хорошенькая! Мы сделаем тебе приятное! – насмехался Анклюм.

Он сунул руку ей прямо между ног. При этом прикосновении Зефирина вздрогнула от стыда, оскорбленная в своей самой тайной женственности. Она ощущала смешанное чувство отвращения, любопытства и ужаса. Фес Нуар вновь встал над своей жертвой. Вытаращенными от ужаса глазами Зефирина увидела, как мерзавец копается в своих штанах. Издав какое-то ворчание, он вытащил огромный жесткий член, агрессивно нацеленный вперед. Вот как устроен мужчина!? Никогда в своей жизни Зефирина не видела такой уродливой, надутой, ненормальной, чудовищной штуки!

Опираясь на локти, Фес Нуар старался засунуть эту поганую, гнусную, скотскую штуку в нее. Протестующий крик смолк, заглушенный кляпом. Зефирина взвилась от отвращения. С отчаянной силой она вновь стала бороться с двумя мерзавцами, удивленными этой новой волной сопротивления.

Смерть в тысячу раз лучше, чем это надругательство.

Зефирина бросилась вперед на кинжал, который Англюм приставил к ее груди. У нее на губах был вкус мученичества, она предпочитала отдать свою жизнь, как это делали святые, брошенные в яму со львами, чем познать бесчестье.

Через мгновение Зефирина будет принята всеми ангелами рая. С каким-то пьянящим чувством она ощущала, как острый клинок погружался в ее плоть… В ее ушах уже звучали божественные колокольчики…

Как раз посреди жертвоприношения Зефирина вздрогнула. Чей-то серьезный голос, в котором не было ничего божественного, сухо скомандовал:

– Поднимитесь, вы, грязнули!

ГЛАВА XXVII

СТРАННЫЙ ВРАЧ

Зефирина вытаращила глаза. При свете луны она увидела два силуэта вооруженных мужчин. У одного в руках была дубина, утыканная острыми шипами, у другого – длинный кнут.

– Если хотите сохранить жизнь, то не двигайтесь! – вновь заговорил тот, чей голос Зефирина уже слышала.

Несмотря на угрозу, Анклюм попытался броситься в кусты. Металлическая дубина тотчас же обрушилась ему на голову. Какая-то липкая и теплая жидкость брызнула на лицо Зефирины, в то время как презренный негодяй ткнулся в землю носом со зловещим бульканьем.

Фес Нуар тоже поднялся:

– Ну, ладно, чего уж там… Уж и пошутить нельзя… Да вам, друзья, тут тоже хватит…

Со смешком, сопровождаемым похабным жестом, бродяга гордо выставил напоказ свой твердый член. Кнут хлестнул его по этой части тела. Издав вой, Фес Нуар присоединился к Анклюму, скорчившись на земле.

– Свяжи их, Франк Берри… Погрузи на лошадь. Мы перевяжем раны и допросим их дома! – объявил этот человек.

Он положил свой кнут на землю и с тревогой склонился над Зефириной. Забрызганная кровью Анклюма, она закрыла глаза. Ее тошнило от отвращения. Зефирина чувствовала, как ловкие руки торопливо вытаскивали кляп и развязывали путы на ее запястьях. Так как она не шевелилась, две теплые руки стали массировать ей затылок и лоб. При этом прикосновении ее охватило очень приятное чувство, какое-то внутреннее умиротворение и успокоение снизошли на нее.

– Мадемуазель… мадемуазель… Вам больше нечего бояться, эти негодяи больше не смогут повредить вам… Вы не ранены?

Продолжая говорить, мужчина осторожно приподнял Зефирину. Словно для того чтобы вывести ее из состояния отупления, он подул на ее веки.

– Нет, нет… я не думаю!.. – пролепетала Зефирина. Она вновь открыла глаза, стараясь разглядеть в темноте внешность своего отважного спасителя. Он, должно быть, понял этот немой вопрос, понимая, что она боится попасть в руки других негодяев. Он учтиво поклонился:

– Доктор Мишель де Нотр-Дам, сторонник мира, врач, фармацевт и собиратель трав из Сапон-де-Прованса. К вашим услугам, мадемуазель. Вы не должны опасаться более. Ваш оруженосец не замедлит к вам присоединиться. Я знал, что вы в опасности, находясь среди этих руин, но он не захотел меня слушать. В данный момент, поверив одной хитрости, ваш Ла Дусер преследует двух других злоумышленников, удирающих по дороге, ведущей к аббатству. Я думаю, они от него ускользнут. Однако радуйтесь. Он приведет обратно вашего коня, а через час к нам присоединится и ваша дуэнья. Вы видите, у вас нет никаких оснований для беспокойства. Мой лакей и я сам, мы позаботимся о вас.

Говоря все это успокаивающим тоном, он донес Зефирину до жеребца, который смирно ожидал возвращения своего хозяина позади развалин, в то время как Франк Берри удалялся со своим стонущим грузом.

– Господин доктор, откуда вы знаете все то, о чем вы меня известили? – прошептала Зефирина, с ужасом спрашивая себя, уж не оказалась ли она теперь во власти опасного безумца.

– Мое жилище находится при въезде в Сапон-де-Прованс, там я окажу вам помощь. Через несколько дней вы сможете продолжать ваше путешествие… Ну-ну, мадемуазель, успокойтесь, вы приедете точно вовремя! – только и ответил врач.

Его голос был таким мягким, внушающим доверие, а Зефирина была такой разбитой, усталой, что уже больше не возражала, не удивлялась словам этого странного сторонника мира. Должно быть, Ла Дусер слишком разболтался. Девушка решила, что ее спаситель был всего лишь безобидным оригиналом.

Успокоенная этим объяснением, Зефирина уронила голову на плечо доктора де Нотр-Дама и отложила на потом выяснение такого чудесного освобождения.

– Пр-р-ивет!.. 3-з-здоровье!.. Здоровье! Привет!

Чей-то гнусавый голос встретил появление Зефирины в кабинете доктора Нотр-Дама.

Замолчите, Гро Леон[28]! – ответил врач, укладывая девушку на кушетку.

Зефирина поискала взглядом этого человека, к которому только что обратился доктор. Но в кабинете, освещенном семисвечником, никого не было. Только качался человеческий скелет, привязанный веревкой. Его окружали банки, бутылки, перегонные аппараты, реторты, напомнившие девушке, что она одинока и беззащитна в руках ученого, который был, возможно, безумцем.

Зефирина вздрогнула, кто-то тем же самым гнусавым голосом, раздававшимся с того места, где находился скелет, вновь начал кричать:

– Пиявка… Слуга… Слуга… Пиявка!

Зефирине стало страшно, а на лице появилось очень смешное выражение изумления. Доктор Нотр-Дам не смог сдержать улыбку. Затем он сурово сказал:

– Немного спокойствия, Гро Леон! Вы пугаете нашу гостью. Идите и поздоровайтесь, раз уж вам так этого хочется! А затем замолчите!

Раздалось хлопанье крыльев. Большая птица с черным оперением вылетела из-за скелета; полетав под потолком, она опустилась на колени к Зефирине.

– Здравствуйте! Симпатия! – прокаркала птица.

Когда прошло первое изумление, Зефирина приподнялась на локте. Она ласково погладила пальцем серое пятнышко на шее, единственное светлое пятнышко на черном, блестящем оперении птицы.

– Говорящая птица! – воскликнула восхищенная Зефирина.

– Это галка, мадемуазель. Она больше, чем дрозд, но меньше, чем ворон, болтлива больше, чем попугай ара… А воровка хуже, чем ворона… Вот таков Гро Леон!

Словно понимая речь своего хозяина, птица кокетничала и прихорашивалась. Ощущая ласку Зефирины, она наклоняла голову, и из ее клюва вырывалось нечто, похожее на довольное кудахтанье, прерывавшееся словами:

– Здоровье! Привет! Сардина!

– Она зовет меня Сардиной! – сказала Зефирина, смеясь.

– Это потому, что вы ему нравитесь. Для него это дружеское имя. Он очень любит и легко запоминает слова, начинающиеся на «с». Я нашел его год назад на каком-то поле. Должно быть, несчастный малыш выпал из гнезда. Крыло у него было сломано и волочилось по земле, жалко было смотреть. Я ухаживал за ним как только мог, и, клянусь, это животное оказалось более благодарным, привязчивым и разумным, чем многие люди!

Продолжая разговаривать, доктор Нотр-Дам расставлял на низком сундуке масла, повязки и мази. Она же смотрела на врача с возрастающим удивлением.

– Вы ухаживаете за птицами, сударь… вместо того, чтобы прикончить их, швырнув камень, как делают многие в подобных обстоятельствах?

– Птица стоит человека, мадемуазель! Могу ли я попросить вас расстегнуть ваш корсаж?

С недоверчивым смущением Зефирина покорилась. В то время как доктор Нотр-Дам щупал ее пульс и внимательно осматривал раны и кровоподтеки, которыми была разукрашена грудь Зефирины, она заметила при свете семисвечника, что врач гораздо моложе, чем ей показалось ночью, судя по его серьезному голосу.

Черная сутана, спускавшаяся ниже колен, – обычная одежда для людей его профессии, – придавала ему важный и суровый вид. Но с того момента, как он снял свои желтые перчатки, широкополую шляпу, длинный и широкий плащ, Зефирина поняла, что, в общем-то, доктор Нотр-Дам еще молодой человек: ему могло быть двадцать три или двадцать четыре года. Он был среднего роста, но очень пропорционально сложен, и, если судить по тому удару кнутом, который он нанес Фес Нуару, он должен был быть крепким и отважным. Но особенно привлекало внимание Зефирины его лицо: белое, непроницаемое, словно высеченное из мрамора. Над прямым, правильным носом поднимался широкий лоб, а его сине-зеленые, с переливом, глаза, казалось, читали в душе Зефирины, словно в раскрытой книге.

– Несмотря на мою молодость, мадемуазель, я изучаю медицину на медицинском факультете в Монпелье. Я уже целый год практикую как врач в этой местности. Именно возвращаясь от больного, я встретил ваших людей на мосту… хм… ваши раны поверхностны, но мне не нравятся ни те, что у вас на груди, ни та, что у вас на подбородке. Мне придется успокоить влагу в глубине вашего организма, чтобы у вас не осталось никаких следов на столь прекрасном теле и столь прекрасном лице. Это было бы обидно и досадно… Я вам положу на раны это лекарство, сделанное в Тулузе. Оно немного пощиплет, но неприятное ощущение будет продолжаться недолго. В терапии я предпочитаю использовать растения и травы, которые собираю в полях и лесах…

Доктор положил на круглые груди и на подбородок Зефирины нечто вроде припарок с приятным запахом фиалки. Оказалось, что доктор выразился слишком мягко: его лекарство не щипало, а ужасно жгло. Подавив стон, рвавшийся из груди, Зефирина стиснула зубы. Ее глаза наполнились слезами. Внезапно, как по волшебству, боль прекратилась. У девушки появилось ощущение, что от припарок исходил успокоительный холодок.

– Ну, вот и все! Вы были очень отважны, – с восторгом сказал молодой врач. – Теперь поспите с этими повязками всю ночь. Завтра или, самое позднее, послезавтра не останется никаких следов от ударов, которые нанесли вам эти скоты. Это будет всего лишь дурным воспоминанием…

Пока доктор говорил, его ловкие и мягкие руки накладывали примочки на тело Зефирины. Он очень спокойно поднял ее нижнюю юбку, ища на ногах и на атласной коже бедер ссадины и царапины, которые надо было обработать. По мнению Зефирины, его поползновения зашли слишком далеко. Она чувствовала, что к ней возвращается все ее недоверие. Что она знала об этом слишком молодом враче? Да, он вовремя прибыл в нужное место, чтобы вытащить ее из когтей бандитов. И еще, что он был немножко сумасшедший и хороший говорун.

Сухо оттолкнув руки врача, Зефирина вдруг выпрямилась, сидя на кровати.

– Благодарю за вашу заботу, господин де Нотр-Дам, я закончу наносить эти мази сама!

Несмотря на иронию, которая светилась в его сине-зеленых глазах, молодой врач не настаивал.

– Как пожелаете, мадемуазель. В это самое время ваша дуэнья въезжает в город. Как только она сюда прибудет, она поможет смазать ваши раны.

Зефирина прислушалась. Она не различала ни звуков катящейся повозки, ни стука копыт. Этот молодой доктор начал ее чрезвычайно раздражать своим внушительным видом оракула. Ей очень хотелось раз и навсегда поставить его на место, показав, что она тоже обладает солидными познаниями в анатомии.

– Позвольте мне, сударь, восхититься вашим телосложением, ибо внешние отверстия ваших слуховых каналов, снабжены, несомненно, чудесным аппаратом, который позволяет вам слышать то, что другие совсем не слышат!

Зефирина выпалила свою краткую речь с совершенно невинным видом. Но она была разочарована реакцией молодого человека.

– Чувствуете ли вы себя достаточно крепкой, чтобы дойти до комнаты, который Франк Берри приготовил для вас? – только и спросил Мишель де Нотр-Дам, казалось, не заметивший иронии Зефирины.

Перед лицом этого олимпийского спокойствия ей стало немного стыдно, что она набросилась на человека, который спас ее от бесчестья! Но птичий крик отвлек ее внимание от молодого доктора.

– Солидно! Сардина! Сардина! Солидно!

Гро Леон хлопал крыльями, сидя на пузатом буфете, с которого наблюдал за происходящим.

Зефирина встала на ноги без помощи врача. Она подняла глаза на птицу и испустила возглас изумления. У нее было впечатление, что она смотрится в зеркало. Однако, картина, которую она видела на стене, освещенной свечами семисвечника, была портретом в натуральную величину. Краски были совсем свежими… Это был ее собственный портрет!

Еще неуверенно держась на ногах, Зефирина подошла к полотну.

– Но ведь это я? – пролепетала она.

Взгляд ее изумленных глаз попеременно перебегал с портрета на лицо доктора.

– Действительно, я вас ждал неделю назад… Несмотря на то что я всего лишь художник-любитель, портрет получился верным… да…

– Должен признаться, что я удовлетворен, сходство большое, не так ли? – спокойно сказал молодой врач, расставляя оловянные сосуды.

Зефирина еще раз внимательно рассмотрела портрет и получила весьма неопровержимые доказательства того, что именно она нарисована: на шее у девушки, изображенной на картине, был медальон, разделенная на пятьдесят пластинок цепочка, усыпанная драгоценными камнями, с большим изумрудом посередине, размером с орех. Однако у изумруда была другая оправа. Вместо того чтобы быть окруженным змеями или зажатым в когтях орла, изумруд сжимал в пасти золотой леопард!

– Но кто же вы, сударь?

Зефирина испытывала смешанное чувство недоверия, восхищения и любопытства. Мишель де Нотр-Дам мягко улыбнулся:

– Я – простой человек, мадемуазель! А вот и ваша дуэнья и оруженосец. Они прибыли одновременно и будут очень рады увидеть вас вновь!

На этот раз Зефирина услышала звук колес и топот лошадиных копыт, стучавших по мостовой маленькой площади.

– Клянусь задницей дьявола, эти мерзавцы от меня ускользнули! – метал громы и молнии Ла Дусер.

Радостное ржание было ответом на проклятия и ругань великана-оруженосца.

– Ла Дусер… Красавчик! – прошептала Зефирина. Она бросила заинтересованный взгляд на молодого врача. Все происходило именно так, как он предсказывал.

– Мерзавцы! Здоровье! Здоровье! Мерзавцы! – орал в прихожей Гро Леон.

– Барышня Зефирина! Ах! Вы целы! – смешно сюсюкала девица Плюш, увидев свою подопечную в доме у доктора. – Слава тебе…

Достойная старая дева не смогла закончить так хорошо начатую фразу. Она упала в обморок на пол из черной пихты.

– Спасена! Цела! Спасена! Цела! – повторял с огромным удовольствием Гро Леон.

– Моя малышка! Моя маленькая малышка! Клянусь потрохами Святого Сатурнена!.. Жива, она жива!.. Ах, старый я дурак! Вот славный врачишка, что спас нашу барышню!

Грохочущий Ла Дусер со всего маху хлопал молодого врача по плечу. Зефирине хотелось смеяться. Старательно оберегающий свой покой господин Нотр-Дам явно не ожидал подобного гама в своем тихом жилище. Пришедший в восторг от того, что видит такое прекрасное общество в столь поздний час, Гро Леон орал все громче и громче:

– Святой Сатурнен… Мерзавец… Мерзавец… Мерзавец… Святой Сатурнен!

– О-ля-ля! О-ля-ля! Уй! Уй! Уй!

Эти словечки изрекали братья-близнецы Ипполит и Сенфорьен, которых это приключение, казалось, потрясло больше, чем Зефирину. В прихожей невозможно было расслышать друг друга.

К большому удовольствию девушки, доктор энергично взял бразды правления в свои руки. Прежде всего он запер галку в кабинете.

В качестве лекарства он влепил две добрые оплеухи по впалым щекам Артемизы Плюш. Это лекарство совершило чудо. Оно подействовало лучше, чем микстура.

– Где я? Что я слышу? Что я делаю? Что я вижу? – простонала Плюш, открыв глаза.

– Мадемуазель де Багатель испытала большое нервное потрясение! – сказал решительным тоном доктор.

– Она нуждается в покое и отдыхе. Франк Берри, отведи наших гостей в их комнаты! Все должны спать! Завтра утром мы допросим злоумышленников!

Зефирина не проснулась ни утром, ни днем, ни к вечеру. Она проспала глубоким сном без сновидений, не двигаясь, не поведя бровью, тридцать шесть часов подряд. Когда она открыла глаза, доктор Нотр-Дам склонялся над ее подушкой, словно он и не покидал изголовья ее постели.

– Уф, мадемуазель! У вас был жар, и я опасался, что вы впали в летаргический сон!

– У меня волчий аппетит! – заявила Зефирина с чарующей улыбкой.

Она была свежа, как яблоко; она знала, как красива при пробуждении. Чудесные распущенные золотые волосы обрамляли розовое личико. Она кокетливо потянулась, в то время как врач приложил ухо в ее груди, чтобы послушать, как бьется сердце. Зефирина в то же время чувствовала, как его горячие пальцы ищут ее пульс. Ей было приятно ощущать голову молодого врача около своей груди. Расслабленная и полная сил одновременно, Зефирина едва не испустила вздох разочарования, когда Мишель де Нотр-Дам вдруг выпрямился. «Уже?!»

– Вот вам шарик, который я составил сам. Это древесина кипариса и растертые в порошок цветы гвоздики. Они очень способствуют восстановлению сил. Примите это лекарство, и я думаю, что через три дня вы будете достаточно крепки, чтобы продолжать ваш путь, мадемуазель!

Зефирина не ответила. Молодой врач молча менял ей повязки. Глядя на него сквозь полуприкрытые ресницы, она заметила в этом загадочном человеке некую нервозность.

– Ну, вот… все идет хорошо!

Сделав это заключение, Мишель де Нотр-Дам собрал инструменты и быстрым шагом вышел из комнаты. Зефирина пребывала в задумчивости. В голове у нее вертелась одна мысль. Почти тотчас же Франк Берри поднялся к ней с подносом, уставленным бульонами с травами, дымящейся похлебкой и самой аппетитной на вид пуляркой.

– Они принимают меня за обжору! – сказала Зефирина, улыбаясь.

В то время как она уписывала все это за обе щеки, Ла Дусер и девица Плюш болтали, стоя у нее в ногах. Выслушав их смущенные признания, Зефирина понемногу узнала о тех событиях, которые последовали за ее похищением. В то время как великан-оруженосец, обезумевший от ярости и отчаяния, выпрягал мула, чтобы броситься вслед за Зефириной, к мосту подъехал доктор Мишель де Нотр-Дам со своим лакеем Франком Берри и аптекарем господином Мелоном.

Поставленный в известность о той драме, которая только что произошла, молодой доктор тотчас же попросил господина Мелона дать свою свежую лошадь Ла Дусеру. Аптекарь, в котором не было ничего от поборника справедливости, не заставил себя просить присоединиться к девице Плюш, стоявшей у повозки. С помощью доктора Ла Дусер вытащил колесо повозки из дыры. И тогда он понял, что доски мостика были подпилены у основания. Без сомнения, этот несчастный случай был, разумеется, подстроен! Не теряя времени, три всадника бросились в погоню за похитителями Зефирины, назначив встречу, что бы ни случилось, в доме Мишеля де Нотр-Дама в Салон-де-Провансе. Бег своих лошадей они сдержали только один раз, у кузницы по дороге на Салон. Они расспросили кузнеца, и тот ответил, что видел всадников, которые неслись как сумасшедшие, а у одного из них был большой сверток. Да, сверток, который мог бы быть телом человека!

Зефирина знала, что произошло потом. Она слышала, как ее спасатели мчались по дороге. Они слышали ржание Красавчика, и Ла Дусер опознал его. Они проехали мимо развалин и углубились в густой лес. Прошло совсем немного времени. Капитан и его пособник, скакавший на Красавчике, бросились по дороге, ведущей в аббатство. Ла Дусер, уверенный в том, что Зефирина с ними, решил следовать по их следам, в то время как доктор, уверенный в правильности своего дара предчувствия, вернулся к развалинам, как раз вовремя, чтобы спасти девушку.

Ла Дусер, подъехав к стенам монастыря, заметил, что у бандитов не было никакого подозрительного «свертка». Он напал на одного из них и, несомненно, ранил его, ибо тот свалился с лошади. В то время как Ла Дусер гнался за вторым, первый, воспользовавшись сумерками, исчез. После этого Ла Дусер поймал Красавчика, который пасся в лесу. Он решил положить раненого на седло, но тот, как и первый бандит, исчезли в ночи.

Ла Дусер, обезумевший от ярости из-за того, что позволил так себя провести, долго стучал в ворота монастыря. Можно было подумать, что все монахи умерли: никто ему не ответил. Тогда, с опущенной головой, он вернулся к дому доктора Нотр-Дама, где имел счастье вновь найти свою юную хозяйку.

День пролетел быстро. Зефирина, однако, немного переоценила свои силы. После того как девица Плюш одела ее в платье из мягкой ткани цвета небесной голубизны, заплела волосы в две косы и уложила их вокруг головы, она решила немного поупражняться в ходьбе в цветущем саду. От нескольких шагов у нее закружилась голова, и она села на каменную скамеечку, скрытую от солнца в тени благоухающей грабовой аллеи, где смешались запахи лаванды и тимьяна. Гро Леон составил ей компанию. Он порхал вокруг нее, любезничал и кокетничал, приносил ей подарки: улитку, земляного червячка, увядший цветок, две испорченные вишни, хвостик лесной мыши, раковину улитки – короче говоря, очарованный Гро Леон старался понравиться.

– Сардина! Привет! Сардина! Сапфир! Сардина! Слуга!

Гро Леон произносил все слова, которые только знал.

– Ты очень любезен. Спасибо, Гро Леон…

Играя с птицей, Зефирина не могла не думать с тоской о своем будущем. Все то, о чем она забыла во время своего глубокого сна, быстро возвращалось.

«Завтра! Самое позднее, послезавтра она вновь отправится в путь к этому Леопарду… князю Фарнелло… к этому ненавистному человеку… В конце концов лучше умереть, чем разделить столь печальную участь!» – с горечью думала Зефирина.

– Зачем приходить в такое отчаяние от жизни, мадемуазель Зефирина? Вы слишком молоды, слишком умны и слишком красивы для того, чтобы не верить в свое будущее…

При этих словах, произнесенных мягким голосом, Зефирина вздрогнула. Она не слышала, как подошел Мишель де Нотр-Дам. Он стоял, скрестив руки на груди, опираясь спиной на ствол сливы, и, похоже, какое-то время уже смотрел на нее. Ощущая на себе его ясный и проницательный взгляд, Зефирина слегка смутилась:

– Мое будущее так печально и столь достойно сожаления, что лучше о нем не говорить!

Не замечая краски, залившей щеки Зефирины, Мишель де Нотр-Дам согнул руку в локте и помог девушке подняться.

– А вот и к ужину звонят! Чувствуете ли вы себя достаточно крепкой, чтобы разделить нашу скромную трапезу?

Со времени ее завтрака прошло всего несколько часов, и Зефирине не очень хотелось есть. Она рассеянно слушала разговор, который вели доктор, Ла Дусер и девица Плюш. Речь шла об аптекаре, господине Мелоне. Тема разговора мало интересовала девушку. Однако не так обстояло дело с девицей Плюш. Зефирина заподозрила, что ее дуэнья не осталась равнодушной к чарам пузатенького аптекаря. При одном только упоминании имени господина Мелона Артемиза бледнела, краснела, нервничала, сюсюкала, ее нос становился еще длиннее, а глаза часто моргали.

С самого начала ужина Зефирина хотела задать один вопрос, но у нее вдруг ужасно заболела голова. В то время как Гро Леон, совершенно не стесняясь, склевывал с ее тарелки остатки пирога с хрустящей корочкой, Зефирина выпила глоток горячего вина из Сен-Рафаэля. Этот напиток с горьковатым привкусом апельсинов приободрил ее. Она произнесла, ни к кому не обращаясь:

– Никто из вас не сказал мне, сумели ли вы получить какие-либо сведения от двух злоумышленников?

Ответом ей было смущенное молчание.

– Мерзавцы… Вышли… Вышли… Мерзавцы! – орал Гро Леон, воспользовавшись всеобщим замешательством, чтобы напиться прямо из кувшина с вином.

– Замолчите, Гро Леон! – сурово приказал врач. Он отер жир куропатки, который стекал по его подбородку, и положил на стол кость, которую обгладывал.

– Мы не хотели вас беспокоить, мадемуазель Зефирина! Один из них, несмотря на мой уход, умер. Должно быть, Франк Берри ударил его слишком сильно… Что же касается второго, то… хм…

Молодой врач смотрел на Ла Дусера.

– Тысяча тараканов! Это большая ошибка, моя маленькая Зефи… – жалобно признал великан. – Я думал, что он еле жив, этот негодяй… Но он перерезал веревки и сбежал вчера, прежде, чем пропел петух…

Из-за этого неприятного известия или из-за того, что она проспала тридцать шесть часов подряд, Зефирина не смогла уснуть в следующую ночь.

Самые безумные картины мелькали у нее перед глазами. Она видела донью Гермину, вооруженную кинжалом. Своего отца, Роже де Багателя, умирающего в цепях в камере. Гнусного Фес Нуара, тянущего к ней свои руки. Бандита сменил человек с головой леопарда…

Зефирина слышала, как в комнате, которая находилась как раз над ее собственной, ходил Мишель де Нотр-Дам. Он тоже не спал. Иногда это хождение прекращалось. У Зефирины сложилось впечатление, что молодой врач читал или что-то писал. Наконец, сломленная усталостью, на рассвете она заснула.

Девушка чувствовала себя намного лучше, когда проснулась поздно утром. Ровно в полдень она внезапно решила съездить в монастырь Сен-Сакреман. Ла Дусер опасался теперь всего, даже монахинь. Великан-оруженосец устроил эту поездку Зефирины. С ними поехали Франк Берри, братья-близнецы Ипполит и Сенфорьен, девица Плюш, две служанки доктора Мартон и Марта и, наконец, Гро Леон, который вопил, сидя на голове у мула Помпона.

Если аббатиса и была удивлена всей этой командой, она этого не показала.

– Мы ждем вас в течение часа, мадемуазель! – решительно сказал Ла Дусер, стоя у ворот, в то время как его юная госпожа вместе с тремя сопровождающими дамами и Гро Леоном, которого не принимали за мужчину, входила внутрь монастыря.

Это надо было понимать так: «Если вы не вернетесь в течение часа, мы пойдем на штурм».

Мать-настоятельница, с елейно сложенными на груди руками и со склоненной под монашеским чепцом головой, показала хозяйке этих мест монастырь, часовню и монашеские кельи. Затем монахини предложили пообедать. Осмотрительная Зефирина не прикоснулась ни к питью, ни к еде. Все это время Мартон и Марта стояли по обе стороны ее кресла. Девица Плюш изо всех сил старалась поддержать разговор. Со своей стороны, Гро Леон забавлял послушниц, повторяя:

– Сан!.. Сакреман!.. Слуга!..

Как ни старалась Зефирина, она не находила ничего подозрительного. Ну можно ли представить, что эти святые женщины дали приют «этой Сан-Сальвадор» и ее двум бандитам?

Прошел час. Ла Дусер заколотил в ворота.

– Вы уже покидаете нас, мадемуазель де Багатель? – искренне удивилась аббатиса.

Зефирина и ее сопровождающие подошли к калитке. Прежде чем откланяться, девушка в упор спросила:

– Не видели ли вы случайно, ваше преподобие, в последнее время мою дорогую мачеху, донью Гермину, Маркизу де Багатель?

Настоятельница, казалось, была очень удивлена этим вопросом:

– Нет, дочь моя. Маркиза покинула нас вот уже много месяцев назад; однако нам нанес визит господин ваш отец…

– Давно? – с усилием смогла произнести Зефирина.

– Да две недели назад или около того, – сказала аббатиса, улыбаясь.

– Мой отец!!!

Зефирина была так взволнована, что не смогла закончить фразу. Казалось, не замечая бледности своей собеседницы, настоятельница монастыря Сен-Сакреман спокойно продолжала:

– Мы будем молиться за ваш брак, возлюбленная дочь моя. Да благословит вас Господь!

Зефирина покинула монастырь словно во сне. Либо эта монахиня сумасшедшая, либо Зефирина ничего не поняла. Либо… Либо… Но нет, это невозможно! Роже де Багатель находился в Италии, в плену у князя Фарнелло… Если только не…

Ужасное подозрение против собственного отца зрело у Зефирины. Уже не в первый раз возникало у нее необъяснимое чувство тревоги, когда она думала о том, кто породил ее. Настораживали кое-какие, казалось, малозначительные факты! Иногда проявления трусости и малодушия! Кое-когда – молчание… или – взгляд… Роже де Багателю было что скрывать, а Пелажи перед смертью попыталась ей это объяснить.

В то время как мадемуазель Плюш ворковала, слушая всякий вздор, который нес господин Мелон, Зефирина молчала, поглощенная своими мыслями.

– Мышь! Сардина! Сардина! Мышь! – вопил Гро Леон.

Они прибыли к дому доктора Нотр-Дама.

– Я полностью восстановила свои силы. Мы уезжаем завтра утром! – приказала Зефирина.

Во время ужина Зефирина чувствовала, что взгляд сине-зеленых глаз молодого врача много раз останавливался на ее лице. Зефирина потупила глаза. Она брала двумя пальчиками еду с блюд, которые Мартон и Марта ставили на широкий стол.

– Франк Берри поедет с вами до самого герцогства Миланского, Ла Дусер. Так мне будет спокойнее! – вдруг сказал Мишель де Нотр-Дам.

– Ох ты, деревянная сабля! Вот так замечательное предложение и благородная идея! С таким славным спутником мы не будем бояться этих чертовых задирателей юбок! Слово Ла Дусера! О, простите меня, дамы! – опомнился Ла Дусер и покраснел.

Под тем предлогом, что они уедут утром, Зефирина рано удалилась в свою комнату. Девица Плюш хотела помочь ей уложить вещи в сундуки, но Зефирине хотелось побыть одной. Она отпустила свою дуэнью, медленно разделась, умылась холодной водой с жасминовой эссенцией и надела красивую батистовую рубашку с кружевным воротничком. При мягком свете свечи она посмотрелась в маленькое зеркальце, покусала губы. Распустив волнистые волосы, она долго их расчесывала.

Они сопротивлялись, снова ниспадали плотными кудрями ей на плечи, переливчатые и мягкие. Зефирина была очень хороша. Она это знала, и ее отражение в зеркале ответило ей улыбкой.

Двери в доме закрывались одна за другой. Огоньки гасли. Должно быть, было 11 часов вечера, когда Зефирина услышала, как доктор Нотр-Дам покинул свой кабинет на первом этаже и стал подниматься по лестнице. Когда он проходил мимо двери ее комнаты, ей показалось, что он замедлил шаг. Возможно, он даже видел свет свечи. И колебался, войти или нет? Сердце Зефирины громко стучало у нее в груди. Она еще не совсем решилась осуществить свой план.

На колокольне маленького городка Салон пробило полдвенадцатого. Через шесть часов она навсегда покинет этот гостеприимный дом и его симпатичного владельца, чтобы соединиться с ненавистным, презренным и зловредным существом. Ну, не надо больше увиливать! Зефирина твердой рукой схватила подсвечник. Она легким шагом поднялась по лестнице. На площадке второго этажа луч света пробивался из-под двери. Зефирина тихонько поцарапала ногтями по двери и, не дожидаясь ответа, вошла в комнату. Доктор сидел за рабочим столом в белой рубашке с закатанными рукавами и гораздо больше походил на молодого студента, чем на ученого медика. Он что-то писал на плотном пергаменте, пользуясь длинным гусиным пером.

Не поднимая глаз на девушку, словно ждал ее, он просто сказал:

– Входите, Зефирина. Что я могу для вас сделать?

– Быть первым!

Услышав этот лаконичный ответ, Мишель де Нотр-Дам отложил перо в сторону. Он поднял голову и посмотрел на Зефирину.

– Я не понимаю…

– Вы прекрасно все поняли! – сказала Зефирина суровым тоном. – Я пришла отдаться вам…

ГЛАВА XXVIII

В КОТОРОЙ, БЛАГОДАРЯ ЗЕФИРИНЕ, «НОТР-ДАМ» СТАНОВИТСЯ БЕССМЕРТНЫМ ИМЕНЕМ

– Если вы ищете эталон мужчины и только, то вы ошиблись адресом, мадемуазель! – сухо ответил Мишель де Нотр-Дам.

Уязвленной столь ироничным приемом, Зефирине захотелось убежать, чтобы скрыть свой стыд. Она пришла отдаться этому молодому врачу, он же пренебрег ею, хуже того, он решительно ее отверг.

Однако надо было плохо знать Зефирину, – она не собиралась отступать.

– Я действительно не понимаю, почему вы не делаете из этого целую историю, господин Мишель. Я пришла попросить вас оказать мне небольшую услугу. Окажите мне ее и не будем об этом больше говорить! – настаивала Зефирина, аккуратно затворяя за собой дверь.

На этот раз доктор с такой силой отшвырнул от себя пергамент и бронзовую табуретку, что чернила пролились на карты и манускрипты, разложенные на длинном столе из темного дерева. В два прыжка молодой врач оказался около Зефирины. Он схватил ее за плечи. Его проницательные глаза пристально всматривались в глаза Зефирины.

– Я действительно не понимаю, почему вы не позволили оказать «эту маленькую услугу» двум бандитам. Они бы вас не убили! Все, чего они хотели от вас, так это минутного удовольствия. Что касается меня, то вы хотите причинить мне зло – ведь я не смогу умереть с чистой совестью, ибо я причинил бы зло другому человеку… сколько было бы горя и страданий! – закончил свою речь Мишель де Нотр-Дам глухим голосом.

– Я глубоко сожалею о том, что причинила вам зло, господин Мишель, – искренне сказала Зефирина, – ну хорошо, не будем больше об этом говорить! Я обратилась к вам потому, что вы человек благородный и великодушный. Меня ожидает гнусный человек, он захочет воспользоваться своим правом в отношении меня. Я не хотела доставить ему удовольствие быть первым. Я думала, что, будучи достойным дворянином, вы поймете мое мучение и не откажете мне в вашей помощи. Но если это будет и для вас столь же мучительно…

Продолжая говорить, Зефирина старалась высвободиться из его объятий. Теперь молодой врач не позволял ей уйти. На его красивом лице, внезапно оживившемся от огромного внутреннего волнения, можно было прочесть жестокую борьбу.

– Божественная Зефирина… – прошептал молодой человек. – Несмотря на вашу эрудицию и ваши знания, вам надо еще многое узнать. Любовь – это совсем не такая вещь, с которой можно обращаться как с окороком, который обменивают на ярмарке.

Ласковым движением Мишель Нотр-Дам привлек голову Зефирины к себе на плечо. Он провел рукой по роскошным рыжим кудрям.

– Любовь, как вы говорите, – вздохнула Зефирина, – для меня является синонимом отвратительного животного акта. Но что делать, раз человек, которого я любила, умер. Я предпочитаю, чтобы это были вы, доктор… Ответом ей был вздох. Она отдавала себе отчет в том, как изменился внешний вид доктора. Он прижимал Зефирину к себе, и она ощущала крепость и упругость его мужского тела. Несмотря на отвращение, которое охватило ее в то мгновение, когда она увидела мужское естество Фес Нуара, она не могла не восхищаться этим превращением. Руки Мишеля, внезапно ставшие нетерпеливыми, ласкали ее юные груди, свободные под тонким батистом. Всю ее охватила дрожь. Зефирина подняла глаза на молодого человека. Он был ненамного выше ее ростом. Очень медленно он склонился к ней, коснулся губами ее лба, глаз, спустился к губам. Мягкие и приятно пахнущие губы прижались к ее губам. Это был очень нежный поцелуй, долгий и полный неги.

Зефирина снова испытывала те же волнующие ощущения, как в ту ночь, когда был пожар. Правда, эти ощущения были сейчас менее жгучими, но не менее приятными. Какой-то чудесный жар и покалывание охватили ее бедра. Не желая признаться, что ей приятно, она охотно потянулась к молодому человеку. Дыхание у нее стало прерывистым, теперь ей хотелось поскорее «узнать», что произойдет.

– Идемте, Зефирина… – прошептал Мишель Нотр-Дам.

Она дала себя увлечь на брошенную перед камином медвежью шкуру. Несмотря на то, что стояла весенняя теплая провансальская ночь, в очаге горел огонь.

Зефирина вытянулась, согретая пламенем. Ее рубашка приподнялась, обнажая ноги и бедра. Она закрыла глаза и ждала. Так как ничего не происходило, она, удивленная, вновь открыла глаза. Мишель де Нотр-Дам сидел рядом с ней по-турецки и смотрел на нее каким-то странным взглядом.

– Ну так что? – спросила Зефирина, приподнимаясь на локте.

Пальцы доктора ласково коснулись ее губ, безупречного овала ее ясного лица, на котором следы ударов были уже почти незаметны.

– Зефирина… Божественная Зефирина… – глухо повторил молодой человек. – Вы самая чудесная девушка, которую я когда-либо знал, чистая и обладающая такой чувственностью, которая будет сводить мужчин с ума. Ваша откровенность приводит в замешательство, ваш подход к жизни заставляет меня бояться за вас. Я умираю от желания сжать вас в объятиях, но не смогу воспользоваться неожиданной удачей в данных обстоятельствах. Вы будете сердиться на меня за это, и я буду себя за это упрекать. Вы говорите, что в любви есть что-то животное и омерзительное, Зефирина. Любовь – это самый чудесный дар для тех, кто ее испытывает. Я ее испытал… но не вы! Если бы я овладел вами сегодня ночью, вы все равно уехали бы завтра утром, а я бы все время думал, что вел себя как дикий зверь!

– Ну, это уже слишком! – воскликнула Зефирина в бешенстве. – Все эти прекрасные слова говорят об одном – вы изменили свое мнение. Ах, господин де Нотр-Дам, я вас поздравляю, вы всего лишь эгоист! Но я-то что буду теперь делать? А?

Возмущение Зефирины было столь комичным, что доктор рассмеялся.

– Мы все же проведем эту ночь вместе, Зефирина… Я не буду заниматься с вами любовью… но я составлю ваш гороскоп. Это будет моим свадебным подарком.

– Гороскоп? Это что еще за причуда? – недоверчиво спросила Зефирина.

– Ну-ка, божественная Зефирина, призовите на помощь ваши знания. От латинского horoscopus… и от греческого heroscopos.

– Horoscopos… – повторила Зефирина… – это слово восходит к слову «skopein» «час рождения»… Оно означает именно это?

– Да. Вы столь же учены, сколь и красивы, моя душенька. Гороскоп – это исследование, которое астрологи проводят, чтобы узнать о судьбе какого-нибудь человека, опираясь на сведения о влиянии на него небесных тел с момента его рождения, наблюдая за состоянием небесного свода и положением небесных тел в данный момент…

– Но не является ли это колдовством, господин Мишель?

– Нет, Зефирина. Ничего не бойтесь. Астрология – это наука, зародившаяся на Востоке, и в ней нет ничего недоступного для понимания. Она даже может для того, кто пользуется ее благотворной стороной, сорвать печать, которой сейчас запечатаны некоторые философские доктрины, и раскрыть с помощью математики некоторые тайны алхимии.

Мишель де Нотр-Дам подвел Зефирину к своему рабочему столу и усадил в странное кресло из меди с высокой кованой спинкой. Затем накинул ей на плечи плащ из коричневой шерсти, похожий на те, что носят пастухи в Альпах, и стал пытаться найти посреди ужасного беспорядка, царившего на столе предметы, которые ему были нужны для его опыта.

Зефирина вначале не обратила внимания на обстановку комнаты. Но сейчас она с большим вниманием осмотрела чердак молодого врача. В отличие от врачебного кабинета на первом этаже, содержавшегося в превосходном порядке, эта обширная мансарда под самой крышей напоминала, скорее, логово, которое ее владелец устроил для того, чтобы скрыться от нескромных взглядов.

– Никто и никогда не приходил сюда, Зефирина, – сказал Мишель, суетясь и хлопоча. – Даже Франк Берри не поднимается сюда вытереть пыль, и я безжалостно изгоняю всякого, проникшего в комнату… вы – первое человеческое существо, навестившее меня. Не беспокойтесь, ваше кресло сделано из меди, а мое – из бронзы для того, чтобы лучше улавливать таинственные силы мира, находящегося за пределами чувственных восприятий.

Среди пыльных книг, старинных манускриптов, реликвий, перегонных аппаратов, реторт и хрустальных склянок, в которых молодой ученый изготавливал целебные напитки и другие жидкости, предназначаемые для больных, Зефирина заметила медали, печати, круглые зеркала, развернутые карты, испещренные цифрами таблицы и нацеленные на звезды астролябии в проемах слуховых окон.

Все более и более заинтригованная, Зефирина воспользовалась тем, что Мишель был чем-то очень занят, находясь в глубине чердака, и склонилась над его рабочим столом.

Несмотря на высохшие чернильные кляксы, Зефирина достаточно легко прочитала тонкие каракули молодого врача:

Мишель де Нотр-Дам подошел к Зефирине и громко прочитал написанные выше строки.

– Леопард… не о князе ли Фарнелло идет речь? Кажется, что каждое слово имеет какое-то значение… Какой странный и красивый текст… Ответьте мне, доктор, кто вы на самом деле?

– Вы мне уже задавали этот вопрос, Зефирина. В ответ я сказал вам правду… Я – простой врач… правнук Авраама Соломона…

Зефирина посмотрела на семисвечник, освещавший комнату. Почему она раньше об этом не подумала?

– Вы – иудей, Мишель?

– Как и многие на этой земле, которые не ведают об этом и стали бы отрицать очевидное, если бы им сказали об этом!

– Я не знаю ничего плохого об иудеях, но я – не иудейка, ибо, если и есть что-то, в чем я могу быть уверена, так это в родословной моей семьи, известной задолго до крестовых походов! – гордо сказала Зефирина.

Раскладывая карты, зеркала и инструменты на столе вместо пергаментов, Мишель де Нотр-Дам не смог удержаться, чтобы иронически не посмотреть на Зефирину.

– Не гордитесь слишком вашим именем, божественная Зефирина. Жизнь может преподнести сюрпризы…

– Вчера я видела господина кюре из Салона в вашем жилище, – внезапно припомнила Зефирина. – Никогда католический священник не придет к…

– К еврею… Произнесите это слово, даже если оно вас пугает. Это раса иноверцев, скитальцев, которых правоверные католики опасаются больше, чем лютеран… Но, успокойтесь, Зефирина. Вот уже три поколения в моей семье исповедуют христианскую веру, в которую мои предки перешли, чтобы поблагодарить короля Рене за его благородное гостеприимство. Итак, сейчас вам нечего бояться… Соломоны, став Нотр-Дамами, крестились, вместо того чтобы делать обрезание!

Доктор закончил свою фразу, издав короткий иронический смешок, и Зефирина широко распахнула огромные зеленые глаза.

– Что именно вы хотите сказать, Мишель? Должна признаться, я не очень хорошо поняла!

Мишель де Нотр-Дам протянул к ней руку через стол. Он поймал пальцы девушки и нежно их поцеловал, потом посмотрел ей в глаза.

– Отчего вы так красивы? Почему ваши глаза такие зеленые, такого восхитительного цвета, какой я видел только во сне? Я люблю вас, Зефирина, я вас никогда не забуду. Клянусь! Теперь, чтобы выполнить полный цикл исследований, помолчим!

Пот струился по лбу доктора. Вот уже более часа молодой человек в тишине, едва нарушаемой ходом тяжелого маятника стенных часов, занимался странными вычислениями под взглядом Зефирины. После того как Мишель де Нотр-Дам проверил по написанной неразборчивым почерком рукописи расположение небесных тел на 1 апреля 1509 года, в день рождения Зефирины, он стал работать над картой расположения планет. Внезапно он поднял голову, посмотрел на девушку и, казалось, заколебался.

– Так и есть… Вы прочли мое будущее, Мишель. О, скажите скорее! – нетерпеливо умоляла Зефирина.

– К двум светящимся небесным телам, луне и солнцу, прибавляются пять шумерских планет: Марс, Венера, Меркурий, Юпитер и Сатурн, чье расположение на небе позволило мне определить ваше прошлое, настоящее и будущее… Но все, что я вижу, настолько невероятно, необычайно, Зефирина, что я боюсь, не ошибаюсь ли. Позвольте мне еще раз сосредоточиться.

Оставив свои вычисления, Мишель де Нотр-Дам взял странное граненое зеркало овальной формы. Никогда еще Зефирина не видела такого блестящего зеркала. Молодой астролог долго оставался склоненным над отражающей свет поверхностью. Вдруг Зефирина отчетливо увидела, что в глубине зеркала начало собираться черное облако. При виде такого чуда Зефирине захотелось убежать, однако какая-то неведомая сила мешала ей двигаться, говорить, даже шевелиться. Она посмотрела на доктора и не узнала его. Лицо молодого человека исказилось, словно под давлением гигантского усилия. Его глаза налились кровью, потерявшись в розовых отблесках свечей, плясавших в середине черного облака. Зефирине показалось, что пелена на зеркале рассеялась. Она видела в зеркале чьи-то тени, силуэты людей в старинной, вышедшей из моды одежде, незнакомые лица под старинными головными уборами. Она хотела подняться и посмотреть в зеркало, но ее как будто приковали к медному креслу, руки и ноги были тяжелее камня. Испуганная Зефирина почувствовала, как какое-то сильное дуновение пролетало по комнате, и Мишель де Нотр-Дам заговорил монотонно и отрывисто:

– Уже трижды… вы должны были погрузиться в небытие, Зефирина де Багатель: при вашем рождении, когда вы достигли сознательного возраста, когда вы достигли брачного возраста… Ваша жизнь проходит под знаком цифры 3 – знаком женского треугольника.

Три планеты окружают вашу судьбу… Венера, Марс и Меркурий… Любовь… Война… Путешествия…

Три звезды блистают на небесном своде столь фатально, что вы ничего не сможете против этого сделать: Сальфа, Сорфа и Сомега… Они освещают для вас землю, небеса и воды… Вы всегда будете внушать три чувства: любовь, преданность, ненависть…

Три женщины стоят у истоков ваших несчастий. Они были сестрами… Трое мужчин разделят между собой вашу жизнь. Будут и другие, но они не в счет. Первый даст вам свое имя и внушит всепоглощающую страсть… второй подарит вам свою месть… Третий – свою жизнь…

Три линии образуют три буквы, которые я вижу у вас над головой… Вы пересечете три океана… только тогда, когда на три самые высокие вершины трех неизвестных гор обрушатся с небес раскаленные камни и огненные шары, когда задрожат три земли… только тогда будут похоронены три гидры… Безобразные… Ненавистные… Ужасные… Три лика змей…

Ну вот, почти закончено… Все тает и расплывается, я больше не вижу, я не могу сказать ничего более… Знайте только, Зефирина де Багатель, ваша судьба будет единственной в своем роде. Вы всегда будете испытывать влияние цифры 3. Вы познаете: жизнь… кровь… смерть!.. Богатство, бедность, изгнание!.. Могущество, счастье, горе!.. Любовь, славу, ненависть!.. Жар, золото, страсть! Три качества, свойственные человеческой натуре, всегда будут сталкиваться в треугольнике: разум, сердце, чувственность! Вот какова ваша судьба, божественная Зефирина…

Мишель де Нотр-Дам умолк в изнеможении. Как по волшебству, Зефирина вдруг почувствовала, что избавилась от той тяжести, которая приковывала ее к медному креслу. Она бросилась к провидцу за спину, чтобы склониться над зеркалом. Его поверхность стала блестящей и гладкой. Она увидела только свое собственное лицо рядом с бледным лицом молодого врача.

Мишель большими глотками напился из глиняного кувшина. Его лицо вновь стало спокойным.

– Мишель… Мишель… Все это так необыкновенно… – вдруг прошептала Зефирина, положив руку на плечо врача. – Я хотела бы остаться с вами, чтобы вы научили меня понимать язык звезд и зеркала…

– Однажды вы встретите великого знатока магии, немца Генриха Корнелиуса Агриппу, Зефирина… Он врач, как и я, к тому же он адвокат и профессор… Агриппа пользовался покровительством папы Льва X, который дружески принимал его при Святейшем Престоле…

– Папа римский увлекался магией? – воскликнула Зефирина.

– Нет ничего тайного, что не должно бы быть открыто, Зефирина, если это во благо человечеству… Мы стоим на пороге великих открытий, моя душенька… Корнелиус Агриппа поможет вам избавиться от магического квадрата, который дьявол начертал вокруг вашего отца и вас со времени вашего рождения…

– Магический квадрат? Донья Гермина? – пролепетала Зефирина.

– Не страдаете ли вы сильными головными болями?

– Да, верно, но…

– Это совсем не из-за жара или из-за влаги в организме, Зефирина, – это следствие влияния зловредного разума на ваше подсознание, которым он старается овладеть. Однако уже много раз существо, которое вы не видите в его истинном виде, вас защищало и будет защищать от бедствий и опасностей…

В своем трактате, посвященном оккультной философии, Корнелиус утверждает, что большой макрокосмос мироздания сообщается с внутренним микрокосмосом человека… и что наука о камнях соотносится с наукой о звездах таким образом, как части человеческого тела и человеческий разум соотносятся с планетами… Да, я утверждаю, что вы, Зефирина, находитесь под влиянием зловредного разума черной магии… уравновешенного действиями благотворной руки благородной родственницы, заменившей вашу мать…

– Родственницы? – повторила Зефирина. – Но кроме моего отца у меня никого не было, кроме Пелажи, а она не была из нашей семьи…

– Трижды эта рука отвела от вас зло, – настаивал молодой провидец. Воду… огонь… яд… Кто-то, кого вы не видите в истинном виде… кто-то отвел от вас, как и я сейчас сделаю, смерть…

Зефирина мгновение поколебалась, потом вдруг решилась:

– Смилуйтесь, Мишель… Скажите мне ваше мнение…

Впервые в жизни девушка вперемешку стала рассказывать о тайнах, отягощавших ее юность, о ненависти, которую она испытывала к донье Термине и ее проклятому карлику Каролюсу, о цепи подозрений, связанных с личностями ее мачехи Гермины де Сан-Сальвадор и ее тетки Генриетты де Сен-Савен… Что хотел сказать папаша Коке? Не была ли сокрыта тайна в двух изумрудных медальонах?

Зефирина говорила долго, раскрывая свое сердце и душу этому молодому врачу, которого она не знала еще три дня назад.

Мишель Нотр-Дам внимательно выслушал прерываемый вздохами рассказ девушки. Потом задумался, прежде чем ответить:

– Я не имею права вмешиваться, Зефирина. А то, что я «вижу», это всего лишь толкование судьбы… Однако доверьтесь… Однажды все станет ясно… Вы узнаете правду благодаря рыцарю, чье сердце пылает для вас столь же ярко, как и костер, из которого он вас спас…

– Незнакомец из «Золотого лагеря»?.. – прошептала Зефирина.

– Этот человек вас тайно любит… Несмотря на силу, которую я чувствую в нем, он не смог вас забыть… Ваш образ преследует его… Он уже совсем рядом с вами… около вас, Зефирина…

Теперь позвольте мне действовать… Я хочу помочь вам избавиться от паутины проклятого паука…

При помощи белой палочки доктор начертил три круга в десять футов вокруг Зефирины. Озадаченная девушка заметила, что он старался расположить их на расстоянии ладони один от другого.

– Халака… Аггада… Каббала…

Мишель де Нотр-Дам быстро прошептал несколько фраз на древнееврейском языке. Зефирина случайно узнала слова, благотворный смысл которых ее успокоил, и она переводила их так: положительный закон… религиозное или моральное воспитание… традиции…

Закончив чертить последний круг, Мишель де Нотр-Дам остановился перед Зефириной. Он снял со своей шеи золотую цепочку, на которой сверкала звезда Давида.

– Этот металл «заговорен», Зефирина. Носите этот скромный талисман, он предохранит вас от врагов…

– Обещаю, что сохраню навсегда эту звезду в память о вас, Мишель!

Неяркий свет проник через слуховое оконце на чердак. Зефирина с удивлением посмотрела на молодого человека.

– Ну вот, видите, дорогая, мы провели ночь вместе. Пойдите теперь немного отдохните перед отъездом…

Почти по-братски молодой доктор обнял Зефирину за плечи и повел ее к лестнице. В доме еще все спали. Они, крадучись, спустились к ее комнате. Сердце Зефирины сильно билось. Доктор толкнул дверь, пропустил Зефирину и хотел тотчас же уйти. Она удержала его за руку.

– Мишель… ответьте мне откровенно. Вы мне не сказали, выйду ли я замуж в герцогстве Миланском?

Лицо молодого человека слегка исказилось:

– Да, вы выйдете замуж раньше, чем через две луны.

– Я выйду замуж за Леопарда, этого князя Фарнелло? – настойчиво спросила Зефирина.

Казалось, молодой доктор не хотел отвечать столь прямо. Он просто и кратко повторил:

– Прежде чем минут три луны, у вас будет на голове корона!

Это было все, что Зефирина хотела знать.

– Мишель, не уходите! – прошептала она смущенно.

Прежде чем молодой врач смог отстраниться или отступить, она обвила руками его шею. Гибкая, как лиана, она прижалась к нему и откинула голову назад. Молодой человек побледнел. Его губы прижались к этому подставленному для поцелуя рту, словно к сочному плоду. Его руки ласкали это нетронутое, юное, чудесное тело, ставшее податливым. Зефирина упала навзничь на незапятнанную белизну постели. Мишель де Нотр-Дам, забыв обо всем, приподнял ее рубашку и ласкал ее атласную кожу.

В это мгновение трижды прокричал петух. Молодой человек, внезапно пришедший в себя, словно призванный к порядку какой-то неведомой силой, вздрогнул и погрузил свой взгляд в томные глаза Зефирины.

– Спите теперь, божественная Зефирина, спите, я этого хочу… моя дорогая… моя любовь… Зефирина…

Ценой нечеловеческого усилия доктор сумел положить свою длинную белую руку на лоб девушки. Какое-то странное блаженство охватило Зефирину. Она провалилась в сон.

Мишель де Нотр-Дам долго смотрел на спящую, словно хотел навсегда напоить свои глаза ее красотой. Поймет ли она когда-нибудь, что, отказавшись от нее, он подарил ей наилучшее свидетельство своей любви?

На первом этаже хлопнула дверь. Это был Ла Дусер. Уже совершенно одетый, он вышел, чтобы приготовить упряжку.

Мишель де Нотр-Дам в свой черед тоже спустился в свой рабочий кабинет.

– Привет! Здоровье! – завопил Гро Леон, проснувшийся в прекрасном расположении духа. Доктор посмотрел на свою галку:

– Гро Леон, мне надо с вами поговорить…

Теплое солнце сияло над Провансом. Зефирина в последний раз вдохнула чудесный запах тимьяна и лаванды, доносившийся из цветущего сада. Она спала всего два часа, но чувствовала себя, однако, столь же свежей и бодрой, как если бы проспала полдня. Взяв плащ, она вышла из гостеприимного дома. Ей казалось, она провела в этом доме многие недели, несмотря на то, что пребывание в нем было столь кратким.

На площади Салона, тишина которой нарушалась лишь ржанием мулов, ждали только ее. Девица Плюш уже расположилась в карете, набитой сундуками. Господин Мелон держал ее за руку.

– Вернетесь ли вы, Артемиза?

– Обещаю, Овидий! – шмыгала носом Плюш.

В свою очередь Ипполит и Сенфорьен, если судить по прощальным объятиям, казалось, легко позабыли своих жен, двойняшек из Амбуаза, ради темноволосых провансалок Мартон и Марты.

Не позволяя себе умилиться этим всеобщим волнением, Зефирина, которая была еще недостаточно крепка, чтобы ехать верхом на Красавчике, поднялась в карету и села рядом со своей дуэньей.

Стоя около мулов, Мишель де Нотр-Дам обсуждал с Ла Дусером и Франком Берри маршрут путешествия.

– Поезжайте через городки Венель, Мейрарге и Пейроле… Поднимитесь вверх по долине реки Дюранс до Брийана, затем спуститесь вниз по долине реки Блеоны, чтобы добраться до ущелья Мор и долины реки Арш… А от ущелья, носящего то же имя, идет знакомая мне дорога… Самое позднее, через две недели, вы доберетесь до самой Италии…

Увидев Зефирину, устроившуюся на деревянном сидении, Мишель покинул оруженосцев и подошел к девушке.

– Не слишком ли вы утомлены, чтобы пускаться в это путешествие сегодня, мадемуазель Зефирина? – спросил молодой врач уже профессиональным тоном.

– Нет, сударь, я хорошо себя чувствую!

– Я очень этому рад… Да сохранит вас Господь… Я желаю вам хорошо доехать… Прощайте, мадемуазель Зефирина… – сказал Мишель де Нотр-Дам, слегка наклоняя голову.

Движением, одновременно очаровательным и немного дерзким, Зефирина приложила пальчик к губам молодого врача.

– До свидания, дорогой Нострадамус! – сказала Зефирина, улыбаясь.

– Почему вы так меня назвали? – спросил Мишель де Нотр-Дам с удивленным видом.

– Как это почему?.. От латыни… Такой эрудированный человек, как вы! Ну-ка, подумайте, поищите и, быть может, вы найдете… Нострадамус… – повторила Зефирина.

Ей не хотелось показывать свое истинное волнение, и она расхохоталась.

Ла Дусер и Франк Берри щелкнули кнутами. Повозка со следовавшими за ней всадниками сделала круг по площади и направилась на восток.

– Божественная Зефирина… – прошептал Мишель де Нотр-Дам.

Зефирина видела его черный и одинокий силуэт, видела, как он входил в свой дом, ставший под лучами солнца кирпично-красным.

Звон колокольчиков, висевших на шеях мулов, весело разносился над дорогой. Он провел рукой по побелевшим губам. Зеферина и ее спутники не проехали еще и одного лье, когда хлопанье крыльев, дополненное звучным клекотом, заставило их поднять головы.

– Привет! Сардина!

– Гро Леон! – воскликнула Зефирина.

Галка порхала вокруг повозки. С очень важным видом Гро Леон уселся на колени к Зефирине.

– Ты прилетел со мной попрощаться, Гро Леон. Как это любезно!

– Слуга! Слуга! – вопил Гро Леон.

В то время как Зефирина ласкала перышки на его сером затылке, Гро Леон вытянул клюв, чтобы показать девушке тоненькую золотую цепочку, обвивавшую его шею. К цепочке был прикреплен свернутый в тоненькую трубочку пергамент. Зефирина проворно развернула послание и прочла:

«Божественная Зефирина!

Возьмите Гро Леона с собой. Он будет верным и преданным другом. Что же касается вашего последнего слова, то вы, несомненно, более образованны, чем я, ибо я искал и не нашел, откуда оно взялось. Но ради любви к вам… я навсегда останусь вашим преданным Нострадамусом».

Быстрым движением Зефирина поднесла пергамент к губам.

– Дорогой и благородный Мишель! – прошептала она, тронутая этим знаком привязанности и любви.

Она знала, насколько он привязан к этой птице. Зефирине внезапно захотелось забыть обо всем, вернуться обратно в Салон и на всю жизнь остаться в тихом и спокойном жилище молодого врача Нотр-Дама.

– Улыбнись! Сардина! Сардина! Улыбнись! – вопил Гро Леон.

– Ты прав, Гро Леон! – Зефирина овладела собой. Если аббатиса солгала, то скоро она будет в объятиях своего отца. Она спасет его от недостойной участи. Сейчас было не время позволять себе выказать слабость.

Ее наполненные слезами глаза смотрели на горизонт.

Вдалеке, за сиреневой стеной гор, простиралась Италия.

Леопард поджидал ее. Она стиснула зубы. Он встретит тигрицу…

ГЛАВА XXIX

ОТ СЮРПРИЗА К СЮРПРИЗУ

Зефирина пересекла реку По на пароме, которым управляли крепкие перевозчики. В местности, по которой они путешествовали, казалось уже забыли о войне. Здесь не видно было разорения, развалин, беженцев и толп бродяг. Они проезжали Пьемонт и Ломбардию. В деревнях дома были увиты розами, холмы покрыты виноградниками и оливковыми рощами. В переливающихся всеми цветами радуги долинах пышная растительность сверкала под жарким солнцем полуострова. Италия не только не отталкивала Зефирину, напротив, она ее завораживала мягкими склонами холмов, легкой прозрачностью чистого воздуха и заливавшим ее светом.

Зефирина была существом слишком тонким и умным, чтобы не быть чувствительной к этой красоте. Но что ослепляло ее больше, чем окружавшие ее пейзажи, так это города, названия которых заставляли ее погружаться в мечту, города, которым было более двух тысяч лет… Суза… Турин… Верчелли… Палестро… Милан…

Среди аканта и жасмина юная эрудитка обнаруживала соборы с зубчатыми стенами, роскошные дома с колоннами, богатые дворцы епископов, башни с часами, бесчисленные статуи из многоцветного мрамора, сохранившиеся со времен римлян цирки и арки, колокольни и донжоны[29], чьи кружевные силуэты охряного цвета возвышались над апельсиновыми и лимонными рощами. Видя все это великолепие и роскошь, Зефирина начала лучше понимать «безумное желание» французских королей завоевать и сохранить за собой это драгоценное герцогство Миланское.

Храня в своем корсаже бесценное послание регентши, Зефирина хотела было направиться в крепость Пиццигеттон. Но Ла Дусер обратил ее внимание на то, что этот крюк отнимет у них столь драгоценный день, быть может, даже – два. Они могут опоздать. Итак, Зефирина решила ехать по кратчайшей дороге, чтобы сначала спасти своего отца.

Девушка думала, что по дороге они столкнутся с враждебным отношением населения. К ее большому удивлению, крестьяне и трактирщики, пьемонтцы они были или ломбардцы, казалось, не сердились на нее за то, что она француженка. Напротив, как только повозка останавливалась во дворах, Зефирину тотчас же встречали горячими словами:

– Bella Signorina[30]!

Пребывая в состоянии полнейшего смятения чувств и путаницы в мыслях, после ночи, проведенной в скромной гостинице ломбардского городка Виджевано, где она очень плохо спала, Зефирина попросила девицу Плюш помочь ей надеть парадное платье. Она приказала также оруженосцам хорошенько вычистить повозку и коней. Им оставалось проехать всего несколько лье, чтобы достичь цели путешествия. Зефирина хотела прибыть в приличном виде.

Под изумленными взглядами хозяина постоялого двора и его слуг, которые совершенно не понимали эту «furia francese»[31], Ла Дусер и Франк Берри, по пояс голые, принялись мыть повозку, мулов, сбрую и, конечно, Красавчика, обливая их водой из ведер. В то время как Ипполит и Сенфорьен с особым усердием чистили щетками штаны и камзолы, девица Плюш старалась чуть-чуть завить свои тусклые волосы. Даже Гро Леон, захваченный этими приготовлениями, полоскал свои запылившиеся перья в поилке черной свиньи.

Солнечные часы показывали 9 часов утра, когда французы, сверкая, как новенькие экю, пошли на последний приступ.

Зефирина была одета в роскошное платье из синего бархата, прекрасно сочетавшегося с небом герцогства Миланского, с чуть сдвинутой набок шапочкой с синим перышком. Ставшая вдруг молчаливой, она с опаской старалась разглядеть среди цветущего пейзажа владения князя Фарнелло.

После того как они миновали Виджевано, им стали часто попадаться идущие навстречу испанские солдаты. С пиками на плечах, затянутые в кирасы, в железных касках, пехотинцы шли ровными рядами. Под предводительством высокомерных всадников в черных камзолах солдаты чеканили шаг, распевая тоскливые кастильские баллады, которые действовали Зефирине на нервы.

«Я их ненавижу… я ненавижу их всех, этих душегубов!» И девушка, дрожа, с презрением отводила глаза. Она даже не хотела видеть этих захватчиков, этих мясников, руки которых были запятнаны французской кровью.

Однако, когда мимо испанских солдат проезжала повозка Зефирины, они вежливо уступали дорогу. Ничто в их поведении не указывало на малейшее поползновение к проявлению агрессивности. Как всякие мужчины, лишенные женщин, они просто смотрели с явным интересом на повозку и на ее красивую хозяйку.

– Гаэтан… Гаэтан, любовь моя! Я отомщу за тебя этим убийцам, – прошептала Зефирина, подавив рыдания.

Возможно, побелевшие кости молодого человека гнили всего лишь в десяти лье отсюда, на поле кровавой битвы? Ла Дусер благоразумно постарался объехать это место.

На полпути между Миланом и Павией, когда повозка проезжала среди серебристых лавров по западному берегу своенравной реки Ламбро, Ла Дусер вдруг поднял руку:

– Клянусь башмаками Святого Юстиниана, вот мы и приехали, и приехали вовремя, барышня Зефи!

Девушка взглянула туда, куда указывал великан-оруженосец. Она онемела от удивления: возвышаясь над деревней, спрятавшейся среди зелени, дворец князей Фарнелло возносился серо-розово-белой громадой. Гармоничный и величественный, он стоял на вершине холма с крутыми склонами, укрощенными руками великих мастеров.

Зефирина, разумеется, не ожидала увидеть столь роскошное жилище, которым не пренебрег бы и сам король.

– Барышня Зефи! О! Барышня Зефи! – восторгалась Плюш.

Пребывая в состоянии восторженного изумления, неописуемая дуэнья открывала и закрывала рот, словно рыба, выброшенная из воды.

По знаку Зефирины повозка остановилась на обочине грунтовой дороги. Ей нужно было привести в порядок свои мысли, прежде чем встретиться лицом к лицу с врагом. Вся ее небольшая свита, за исключением Ла Дусера, которому были знакомы эти места, с ошеломленным видом рассматривала будущее жилище девушки.

– Брови! Синьорина! Синьорина! Брови! – вопил Гро Леон, который, казалось, понимал, что происходит в душе Зефирины.

И действительно, нахмурив тонкие брови над потемневшими глазами, девушка, казалось, совершенно не оробела при виде окружающей ее роскоши.

Река голубовато-стального цвета несла свои воды у подножия крепости. Пять веков назад дворец Фарнелло со своими башнями, галереями с навесными бойницами, донжоном, был настоящим орлиным гнездом, защищавшим свои земли и деревни. Но умелый архитектор, отдавая дань новой моде, окружил старый замок новыми крыльями, белыми, воздушными, украшенными куполами и колоннами, резными карнизами, которые придавали всему строению очарование и величественное изящество. Сам холм благодаря искусству садовников превратился в обширный цветущий парк с пышно цветущими розовыми кустами, с высокими темными кипарисами, устремленными к небу, с мраморными статуями, террасами, спускающимися к заросшим зеленью берегам реки Ламбро.

«И что же? Я уже видела разные замки. Не буду же я вести себя, как ослепленная провинциалка…» – подумала Зефирина, пришедшая в ярость от своего собственного изумления.

Наконец она очнулась и, дав знак Ла Дусеру, приказала приблизиться с Красавчиком. Гигант-оруженосец, поняв намерения своей юной госпожи, помог ей сесть в седло, и Зефирина, гордо восседая верхом на своем лоснящемся жеребце, возглавила небольшую группу.

По мере того, как Зефирина приближалась ко дворцу, она с тревогой заметила внезапно возникшее движение в аллеях парка. Видно было, что обитатели замка извещены о приближении повозки и всадников. Дворецкие, стражники в униформе, лакеи в ливреях и конюхи бежали к высоким бронзовым решеткам, не позволявшим чужакам проникать в княжеские владения.

Зефирина подняла голову. Над двумя столбами, обрамлявшими массивные ворота, красовался герб князей Фарнелло: на голубом поле был изображен леопард с золотой пастью, а сверху серебряными буквами начертан гордый девиз: «Я хочу!». Могло показаться, что Зефирина своим взглядом бросала вызов этому тщеславному гербу, который Франциск I приказал сломать на фронтонах всех домов, принадлежавших юному князю, восставшему против его, Франциска I, власти. Это было десять лет назад, после победы при Мариньяно. Зефирина в ярости стиснула руки, в которых держала поводья коня. Ах, с каким удовольствием она бы вновь разрубила этот проклятый герб!

Чей-то слащавый голос прервал ее мстительные размышления.

– Signorina de Bagatella[32]? Добро пожаловать, ваша милость… Sua Eccellenza[33] был в большой тревоге и нетерпении… Я ободрять и утешать его, как только мог… Хорошо ли доехали, ваша милость?

Зефирина опустила глаза. Кругленький управляющий поместьем, вскарабкавшийся на спину крепкого ослика, приветствовал ее, выказывая самое глубокое уважение.

«Его превосходительство нуждался в утешении! Хорошенькое дельце!» – подумала Зефирина, внутренне насмехаясь. «Ну ладно, князь Фарнелло не знал, что его ожидает. Не знал он и того, что у нее не будет с ним ничего общего!»

– Мы, я и мои люди, проделали по чудесным дорогам Франции сколь прекрасное, столь и поучительное мирное путешествие! – заверила его Зефирина снисходительно.

Она была твердо настроена не дать противнику шанс пробить брешь в ее стене отчуждения.

– Мой отец, маркиз де Багатель, все еще пленник в этом доме? – вновь заговорила Зефирина высокомерным и ледяным тоном.

– Дон Роже де Багателла вот уже много дней ожидает вашу милость… Его превосходительство не переставал спрашивать меня о приезде вашей милости…

После этого многословного объяснения Зефирина догадалась, что запуталась в словах: превосходительством, о котором говорил управляющий, был не князь Фарнелло, а ее отец, Роже де Багатель.

Оказавшись столь близко к цели, Зефирина внезапно ощутила желание разрыдаться. Так, значит, аббатиса солгала, или она ошиблась, или… или…

В этом зубчатом донжоне, который возвышался над оврагом или, может быть, над рекой, сидел в каменном мешке, в цепях, Роже де Багатель, бледный и обессилевший, ожидал от своей дочери избавления от этой участи.

– Хвала Мадонне за то, что защитила нашу будущую, такую прекрасную княгиню! – учтиво добавил управляющий, сложив в благочестивом жесте затянутые в перчатки ручки.

При упоминании о браке дрожь пробежала по спине Зефирины. Она больше не могла отступать. Жребий был брошен.

Повинуясь знаку пестро разодетого управляющего, четверо стражей широко открыли большие бронзовые ворота, в то время как лакеи выстроились в настоящий коридор почета.

– Привет… Лосось… Колбаса… – вопил в качестве приветствия Гро Леон, к огромной радости лакеев.

Повозка, Зефирина и всадники проехали следом за толстым управляющим, который трусил на сером в яблоках ослике, углубляясь в обширные владения. Металлический скрежет известил девушку о том, что стражники закрыли ворота за французами. Не совершила ли она ужасную ошибку, послушавшись Ла Дусера? Вот так приехать и с закрытыми глазами броситься в ловушку?

Зефирина даже не захотела обернуться: «выкуп» только что прибыл во владения князя Фарнелло.

Склон холма был слишком крут для впряженных в повозку мулов. К большому неудовольствию девицы Плюш и к огромному удовольствию Гро Леона, лакеи и конюхи должны были подталкивать повозку сзади.

Великолепная мощеная дорога вела вверх ко дворцу. По краям стояли статуи из белого мрамора с синими прожилками, благоухали заросли цветущих рододендронов, виднелись фонтанчики в виде золотых пастей леопардов, из которых изливалась вода. Зефирина призналась себе, что никогда не видела столь прекрасного пейзажа. Однако она относилась с недоверием ко всему этому богатству, ведь она сама стоила двести тысяч дукатов! Гордо восседая на своем жеребце, она рассеянно слушала смешанную франко-итальянскую болтовню упитанного управляющего, который ехал с ней рядом на храбром ослике.

– Меня зовут Анжело, прекрасная синьорина Багателла, к вашим услугам… Его светлость поручил мне встретить вашу милость и всеми возможными способами просить извинить его достойное сожаления отсутствие…

– Князя Фарнелло здесь нет? – спросила Зефирина, очень заинтересованная этим неожиданным известием.

По ее тону управляющий, должно быть, составил себе неверное представление о ее отношении к этому известию. Вероятно, он подумал, что девушка разочарована тем, что не нашла поджидавшего ее «жениха». Его полное лицо приобрело крайне озабоченное выражение.

– Пусть ваша милость не истолкует это дурно! Его светлость был вынужден уехать из-за крайне срочных дел. Но пусть ваша милость успокоится: каноник Падре предупрежден, для свадебной церемонии все готово и дон Фульвио Фарнелло, разумеется, вернется до конца недели.

Мозг Зефирины работал быстро. До конца недели, с божьей помощью и при помощи некоторого воображения, она и ее отец, быть может, даже вместе с королем, будут уже далеко от этого проклятого герцогства Миланского.

Они прибыли на прекрасную, выложенную мрамором эспланаду, возвышавшуюся над зеленеющей долиной. Служанки и лакеи в красно-золотых ливреях спешили навстречу юной всаднице. На площадь перед княжеским дворцом Зефирина ступила, успокоенная выработанным ею планом. Она улыбалась.

– Ваша милость, несомненно, желает отдохнуть в своих апартаментах? – тотчас же спросил толстый Анжело.

Это бьющее через край желание угодить и приторная любезность возродили недоверие девушки.

– Немедленно проводите меня в тюрьму к моему отцу! – сухо приказала Зефирина.

Если толстый управляющий и был уязвлен колкостью фразы, то он этого не показал. Продолжая улыбаться, он склонил свое полное тело в поклоне.

В то время как лакеи разгружали повозку, он, не говоря ни слова, пошел впереди Зефирины, к которой, конечно же, присоединились Ла Дусер, девица Плюш и Гро Леон. Они шли под высокими сводами по выложенному мозаикой полу. Отливающие всеми цветами радуги струи воды освежали воздух.

Зефирина приподняла юбки, чтобы подняться по величественной мраморной лестнице. Два лакея с лицами, столь же непроницаемыми, как лица статуй, открыли двери из вызолоченного дерева, которые вели в большой вестибюль. Девушка шла следом за своим проводником по коридорам, залам и галереям, которые также были выложены желтым, черным, белым и розовым мрамором. Внутренне она восхищалась и удивлялась совершенству убранства и комфорту, необычному для Франции.

Вместо маленьких и узеньких окошек дворцов в долине Луары здесь были широкие оконные проемы, в которые лился свет. Эти потоки света освещали гостиные и галереи, щедро украшенные мебелью – столами, столиками с выгнутыми ножками, креслами, покрытыми пестрыми подушками. На стенах, отделанных панелями и украшенных лепкой, великолепные зеркала соперничали по красоте с произведениями современных итальянских художников, чьи подписи на картинах Зефирина читала на ходу: Микельанджело… Рафаэль… Перуджино… Не зная этих имен, она, однако, отдавала себе отчет в том, что речь шла, несомненно, о больших мастерах. Даже двери были разрисованы цветами и фруктами в духе тех фресок, которыми Зефирина восхищалась в мастерской Леонардо да Винчи.

Теперь среди всей этой изысканной роскоши ее прекрасное синее платье, которым она так гордилась до прибытия сюда, показалось ей блеклым. Она чувствовала себя такой же неловкой и провинциальной, как какая-нибудь крестьянка, вылезшая из своей дыры. Должно быть, такого же мнения была и девица Плюш, которая сюсюкала, замешкав сзади.

– Из всех рыцарей короля Артура только Ланселот видел такие чудеса, которые…

Разъяренный взгляд Зефирины прервал неуместные и несвоевременные изъявления восторга ее дуэньи. Теперь управляющий шел впереди них по длинной галерее. Около полусотни портретов в полный рост покрывали стены. Зефирина ни на секунду не усомнилась в том, что перед ней проходили парадом князья и княгини Фарнелло. Мужчины с холодными и высокомерными физиономиями все были изображены художниками в одинаковых военных доспехах. Несомненно, это была семейная традиция: в кольчугах, в доспехах с серебряной и золотой насечкой, со шлемами на головах, они восседали на неистово вздыбленных конях, а сверху был изображен герб и девиз Леопарда. Женщины, в большинстве красивые, сидели в грабовых аллеях или у камина, иногда с ребенком на коленях. У всех были высокие прически и головные уборы и какой-то меланхолический вид.

Пройдя среди надменных лиц и нарядов прошлых веков, по мере того, как они приближались к современным портретам, Зефирина не могла сдержаться и искала, с некоторым любопытством, портрет нынешнего князя.

Взглядом она задала немой вопрос Ла Дусеру, но оруженосец, казалось, не понял или не захотел понять этот немой вопрос своей юной госпожи. Зефирина уже заметила, что этот великан, обычно столь словоохотливый, погрузился в какое-то тревожащее молчание, когда речь заходила о Леопарде. Был ли князь горбатый, кривой, такой старый и ужасный, что Ла Дусер даже не осмеливался его описать?

Управляющий подошел к концу вереницы портретов. Вдруг Зефирина заметила пустое место на стене. Цвет камня и слегка желтоватые пятна свидетельствовали о том, что один портрет, должно быть, сняли со стены совсем недавно. Девица Плюш, которая была заинтригована еще больше, чем ее юная госпожа, пропищала:

– А есть ли портрет князя Фарнелло среди портретов его предков?

Управляющий Анжело быстро ответил, не оборачиваясь:

– Нет, синьорина, портрет дона Фульвио был унесен, чтобы сделать кое-какие поправки.

Произнеся эту лапидарную фразу, пухленький ломбардец открыл низкую дверцу в деревянных панелях и отошел в сторону, чтобы пропустить Зефирину. Девушка оказалась в огромной библиотеке. Тысячи книг всех размеров, старые колдовские книги, написанные неразборчивым почерком, и новые манускрипты в богатых переплетах с гербом Фарнелло, горами лежали на тяжелых столах и стояли на полках из черного дерева вдоль всех четырех стен.

В резном кресле сидел мужчина. Он читал, сидя перед высоким окном, выходившим на лес, словно был гостем, или даже хозяином этого роскошного жилища.

Когда вошла Зефирина, он повернул голову и у него вырвался радостный крик:

– Зефи!

– Отец!

ГЛАВА XXX

ОТЕЦ И ДОЧЬ

Зефирина и Роже долго сжимали друг друга в объятиях, слишком взволнованные, чтобы говорить, слишком счастливые, чтобы не уронить несколько слезинок.

Славная девица Плюш, потрясенная этой встречей отца и дочери, рыдала на груди у Ла Дусера, очень смущенного этой шокирующей близостью, а Гро Леон гнал волнение от себя прочь, таская сладости из бонбоньерки.

Наконец, к Зефирине вернулось хладнокровие. В это время пришли приветливые и миловидные служанки, одетые в изящные ломбардские наряды: в черно-белых головных уборах, с шалями тех же цветов над ярко-красными корсажами, с белыми фартучками, надетыми поверх полосатых юбок. Они принесли освежающие напитки. Зефирина была удивлена, так как в хороших домах во Франции это делали только лакеи.

Несмотря на сдержанное выражение лиц девушек, Зефирина чувствовала, что в их взглядах сквозило любопытство. Должно быть, на кухне, в комнатах для слуг и на служебном дворе толки и пересуды шли вовсю. Каждому, разумеется, хотелось больше знать о «французской синьорине», будущей хозяйке этих мест.

Зефирина, испытывавшая раздражение от этого интереса, не ответила на реверанс горничных. Она надменно отвернулась, делая вид, что смотрит в окно на деревья в лесу.

По знаку Анжело служанки поставили напитки на стол черного дерева, инкрустированный перламутром, и скромно удалились. Управляющий же, прежде чем выйти, осведомился:

– Ваши превосходительства ни в чем больше не нуждаются?

– Нет, спасибо, мой славный Анжело, все прекрасно! – ответил Роже де Багатель, улыбаясь.

«Невероятно! Можно подумать, что мой отец находится в таверне и очень доволен обслуживанием!» – не смогла не подумать Зефирина.

– Позвольте мне, ваше превосходительство, от моего лица и от лица всей прислуги передать вам наши горячие поздравления и пожелания счастья в связи с приездом ее милости, прекрасной синьорины!

Произнеся эти пылкие слова, управляющий тихонько закрыл за собой дверь, оставив маркиза де Багателя и его дочь только с их преданными слугами.

– Отец, отец… Нам надо поторопиться, – тотчас прошептала Зефирина. – Если я правильно поняла, вы пользуетесь здесь определенной свободой… Нам надо бежать до возвращения князя. Ла Дусер нас…

Роже де Багатель прервал свою дочь:

– Мое дорогое дитя, не блуждайте в мечтах, это невозможно!

После молчания, которое длилось для Зефирины целую вечность, маркиз объяснил:

– Я не могу и не должен бежать, Зефирина, по двум причинам: первая заключается в том, что я дал моему победителю, в обмен на достойное обращение и благородную участь, мое рыцарское слово не пытаться покинуть его владения. Как человек чести, я не нарушу моей клятвы. Во-вторых, я поступаю так ради вашего будущего и вашего счастья. Как же вы не понимаете, что мы не могли даже надеяться на такое брачное предложение, какое сделал князь Фарнелло? Мы почти разорены, Зефирина. Король Франции теперь не более чем несчастный пленник. Он ничего не может сделать для нашей семьи. Напротив, посмотрите на этот дворец, на эти красоты, на это богатство! Вы будете княгиней, Зефирина!

– И я буду замужем за человеком, которого ненавижу! Настолько безобразным, что он велел снять свой портрет, чтобы я его не увидела! – возразила возмущенная девушка.

– Вздор! Князь Франелло из благородной ломбардо-сицилийской семьи и…

Довольно долго Зефирина вынуждена была выслушивать своего отца, превозносившего преимущества этого брака.

– Вы, кажется, забыли, отец, что даже мертвого, я все еще люблю Гаэтана!

– Дитя мое, надо думать о живых. Ну-ну, успокойтесь! Однажды вы поблагодарите меня за то, что я воспользовался своей отцовской властью! И так как хорошая весть никогда не приходит одна, я имел счастье вчера вечером получить послание от моей дорогой супруги Гермины, которая ожидает меня в Сен-Савене. Как только будет отпразднована ваша свадьба, я поеду к ней во Францию.

– В Сен-Савене! Как странно! – не смогла удержаться от иронического восклицания Зефирина. – У меня были все причины верить донье Гермине, которую некоторые называют Генриеттой, не так ли? Еще совсем недавно, когда я оказалась в Салон-де-Провансе, в нашем аббатстве, где я остановилась, я могла ей верить, отец! Да, кстати, аббатиса уверяла меня, что принимала и вас тоже в прошлом месяце…

Здесь Зефирина пришла в ужас от того, как изменилось лицо Роже. Обычно улыбающееся и приветливое, оно было искажено гримасой бешенства, почти ненависти.

Глядя на него с недоверием, девушка вдруг поняла, что ее отец стал похож на ненавистную «Сан-Сальвадор».

– Если вы проделали весь этот путь для того, чтобы вести себя со мной вызывающе, чтобы восставать против моей воли, чтобы, как всегда, поступать так, как вам того хочется, то уезжайте немедленно! Позвольте, не испытывая угрызений совести, князю Фарнелло отдать вашего отца в руки испанцев. У вас есть все причины «верить», сказали вы? Ну так мне остается сделать только одно с непокорной, глупой, неискренней, скудоумной дочерью! С дочерью, капризы которой, злоба и самые сумасбродные выдумки должны были оттолкнуть от нее мою дражайшую супругу, если бы та ни была настоящей святой!

Когда Зефирина выслушала этот невероятный поток желчи, в ней вновь зародилось ужасное подозрение. В этом язвительном и желчном человеке она не узнавала своего отца.

Да он ли это? Она в этом сомневалась. Жесткие и блестящие глаза Роже де Багателя как-то странно-пристально смотрели на нее. Питал ли он какое-либо отцовское чувство к своей дочери? Отдавал ли он себе отчет в том, какой жертвы он от нее требовал?

Не использовал ли он Зефирину, руководствуясь чудовищным эгоизмом, только для того, чтобы достичь своих целей? Не был ли этот богатый брак выгоден для него, разорившегося ради «этой Сан-Сальвадор»? Или, быть может, как «увидел» Нострадамус, Роже де Багатель уже много лет был пленником «магического квадрата»? В этом случае Зефирина хотела бы помочь своему отцу избавиться от проклятого влияния. Но каким образом могла бы она этого добиться?

Находясь в одном из уголков библиотеки, девица Плюш и Ла Дусер замолкли, онемев от изумления.

Зефирине стало стыдно, что эта сцена происходила на глазах других людей, пусть даже таких близких. Однако, проглотив обиду и бессильную ярость, она гордо сказала: – Успокойтесь, отец! Вы – господин! Я уважаю вашу клятву, хотя она и была дана Леопарду вынужденно и может иметь лишь относительную ценность. Как покорная дочь, я подчиняюсь вашей воле!

Все это было сказано коротко и резким тоном. Зефирине пришлось сделать огромное усилие над собой, чтобы, выходя, не хлопнуть дверью.

Для Роже де Багателя дело было сделано. Вновь став очаровательным, легкомысленным и совершенно беззаботным, он осыпал свою дочь тысячами любезностей и ласк, но она оставалась напряженной и равнодушной. Он делал ей комплименты, восхваляя ее изящество, красоту, восхищался ее образованностью, радовался (правда, немного поздновато) встрече с ней. Он играл с Гро Леоном и смеялся над его воплями. Когда, наконец, на колокольне старинной часовни в парке пробило пять часов, он велел Зефирине пойти в ее апартаменты и переодеться к ужину, который вскоре будет подан в ротонде. Ла Дусер остался с маркизом.

Покинув библиотеку вместе с шедшей за ней по пятам девицей Плюш и с Гро Леоном на плече, Зефирина вспомнила, что она даже не заговорила о послании регентши. С ужасом Зефирина осознала, что не питает никакого доверия к своему отцу. Она, разумеется, его жалела, но, что было еще хуже, она его презирала!

ГЛАВА XXXI

ПО ПРИКАЗУ ЕГО СВЕТЛОСТИ

Проснувшись на следующее утро, Зефирине показалось, что она продолжает спать и видеть сон. Что это за кровать, в которой она лежала между тонких посеребренных колонн, поддерживавших балдахин из венецианского шелка с изумрудно-зеленой бахромой? Что это за комната с белоснежными стенами, украшенными золоченой лепкой? Что это за будуар с бледно-голубыми с сиреневым оттенком стенами, в котором через приоткрытую дверь она видела сундуки из черного дерева и кресла кораллового цвета?

Понемногу к ней вернулась память, а вместе с ней – протест, тоска и чувство одиночества.

Приглушенный шум долетал до нее из примыкавшего к ее комнате кабинета. Зефирина прислушалась. Никаких сомнений: кто-то перешептывался как раз за перегородкой. Не обращая внимания на Гро Леона, дремавшего в складках балдахина, Зефирина тихо встала. Она накинула поверх рубашки домашнее платье с алансонскими кружевами, надела мягкие сафьяновые туфельки на тонких каблучках и немного резко открыла дверь в кабинет. Молодая камеристка ходила по кабинету, раскладывая мягкие простыни и мази, в то время как двое крепких лакеев приносили кувшины с горячей водой, которую они выливали в настоящую оловянную ванну, что было верхом роскоши.

Увидев Зефирину, юная служанка сделала изящный реверанс:

– О, ваша милость уже проснулись!

«Конечно, проснешься при всей этой вашей возне!» – едва не ответила Зефирина надменным тоном.

По знаку ломбардки оба высоких парня поклонились и вышли.

В кабинете воцарилась мертвая тишина. Из-под полуопущенных ресниц Зефирина с недоверием наблюдала за девушкой. Горничная, возможно, была смущена высокомерным, если не сказать более, выражением лица невесты князя. Она молча занималась своим делом.

Эта юная ломбардка была не старше Зефирины. У нее было милое, веселое и честное лицо, кожа красивого абрикосового оттенка, живые глаза блестели из-под накрахмаленного чепца. Зефирина признала, что девушка симпатична и даже очаровательна. В конце концов бедняжка не виновата в том, что Франциск I проиграл битву! В том, что Карл V одержал победу! В том, что герцог де Бурбон предал! И в том, что ее господин, князь Фарнелло, всего лишь… бандит! Не будет ли лучше, если она постарается найти союзников в этом доме, вместо того чтобы замыкаться в своем ледяном презрении?

– Я не видела вас вчера вечером? – спросила вдруг Зефирина, приняв решение улыбнуться и заговорить на очень хорошем итальянском языке. Такое внимание, казалось, тронуло юную ломбардку.

– Ваша милость очень хорошо говорят на нашем языке, – восхищенно сказала девушка. Затем продолжила с лукавым видом: – Я, как и вся прислуга в замке, видела вас во время ужина и восхищалась вами, но ваша милость меня не видели! Возможно, вы были слишком утомлены путешествием и удалились очень рано в ваши апартаменты!

Ужин подавали на эмалированной посуде. В соседстве с Плюш и Роже де Багателем Зефирине было очень тоскливо, и она постаралась сократить пребывание за столом.

– Как вас зовут? – спросила Зефирина, снимая кружевное утреннее платье, чтобы погрузиться прямо в рубашке в оловянную лохань.

Тонкая ткань сморщилась у нее на теле и собралась складками. Зефирина с наслаждением вытянулась в горячей воде, слушая, как юная горничная отвечает на ее вопросы:

– Мария Эмилия Джулия Бенедикта Романа, но все зовут меня Эмилией. По приказу его светлости князя Фульвио я приставлена в качестве прислуги к вашей милости, и я надеюсь, что…

Лед был сломан. Замотав рыжие кудри в жгут на макушке, чтобы не намочить, Зефирина слушала болтовню юной горничной. Та же теперь позволила себе разговориться. Говорливая и совершенно не робевшая, она охотно рассказывала о своей жизни и о жизни своей семьи, бывшей в услужении у князя Фарнелло. У нее было множество братьев и сестер, и у каждого была ответственная должность во дворце.

Зефирина, приняв твердое решение, предприняла большую «военную» операцию по очаровыванию девушки. Она сделала вид, что ее интересует все, что касается Эмилии. Она хотела знать имена всех членов ее семьи, довольна ли она своей участью и не была ли она просватана за одного из лакеев замка.

Да, у Эмилии был жених, но он погиб в битве при Павии… Отвечая на вопрос Зефирины, горничная отвела наполненные слезами глаза. Такое сходство судеб настолько взволновало Зефирину, что она, перестав ломать лицемерную комедию, вдруг поцеловала Эмилию. Она едва не заплакала вместе с ней. Как раз вовремя она взяла себя в руки. Эмилия протягивала ей простыню, чтобы выйти из ванны.

Этот отвлекающий маневр позволил Зефирине вновь обрести ясность мысли. Она быстро сняла намокшую рубашку, и на секунду ее очаровательное перламутровое тело отразилось в зеркале. Без всякого самолюбования Зефирина смотрела на свою лебединую шею, на крутой изгиб бедер и на груди с торчащими розовыми сосками.

– Как ваша милость хорошо сложены! – восхитилась Эмилия. – Его светлости князю Фарнелло очень повезло!

При этом столь прямом напоминании о ненавистном браке щеки Зефирины обдало жаром. Она быстро завернулась в простыню, позволив своей камеристке обсушить себя и подать надушенную рубашку. Разговаривая на всякие безобидные темы, Зефирина дала затянуть себя в корсет, который сжимал ее талию и подчеркивал грудь, одеть одну на другую три юбки, длинную домашнюю кофту. Затем она села перед трельяжем, инкрустированным редкими и красивыми раковинами.

В то время как Эмилия расчесывала ее пышные кудри, Зефирина спросила с безразличным видом:

– Судя по портрету князя Фарнелло, который я получила еще во Франции, я смогла заметить, что волосы у его светлости достаточно светлые?

– о, нет, ваша милость, – тотчас же возразила Эмилия. – У его светлости очень темные волосы и смуглая кожа… из-за сицилийской крови со стороны его матери, покойной княгини из рода Салестра с Сицилии. Его светлость ломбардец только по отцу, покойному князю Фарнелло.

Получив эти сведения, Зефирина поздравила себя с избранной стратегией. Она продолжала, улыбаясь:

– Темный?.. Должно быть, воображение художника сделало его блондином?

– Несомненно, ваша милость.

– К несчастью, в дороге мы потеряли несколько сундуков. Эта миниатюра находилась в одном из них. А хотелось бы вам ее показать, Эмилия, и сравнить ее с портретом его светлости, который должен быть среди портретов его предков в фамильной галерее.

Рыбка попалась на крючок.

– Но, ваша милость, – тотчас ответила Эмилия, – с тех пор как его светлость были ранены, дон Фульвио приказали убрать все их портреты из дворца!

– Ах, вот как? Ну да, конечно, где только была моя голова? Он был ранен! – повторила Зефирина с понимающим видом.

– О, это было ужасно, донна Зефира! Это произошло год назад, тоже весной, во время стычки около озера Маджоре, немного спустя после битвы, в которой ваш рыцарь Байяр нашел свою погибель. Князь Фарнелло целый месяц пребывал между жизнью и смертью. Он выздоровел, но его левый глаз был окончательно потерян.

– Одноглазый! Человек с лицом, наполовину снесенным ударом копья… Так вот что вы от меня скрывали! Лицемеры, притворщики, фальшивые друзья! Я больше никогда не буду вам доверять! О, не возражайте, не говорите мне о своей невиновности! Ты, Ла Дусер… ты об этом прекрасно знал! Хотя бы потому, что ты его видел! А вы, Артемиза Плюш… вы тоже были в курсе дела! И вы промолчали! – метала громы и молнии Зефирина.

Под градом этих обвинений Ла Дусер опустил вниз свою славную физиономию с довольно жалким видом. Нос девицы Плюш вытянулся и стал похож на щучий плавник. Что же касается Гро Леона, то он, будучи очень осторожным, делал вид, будто погружен в глубокий сон под пологом балдахина.

Тихие звуки мандолины, долетавшие с южного двора, не успокаивали Зефирину. Наоборот, эта музыка действовала ей на нервы. Не обращая внимания на шестерых всадников, которые ехали по центральной аллее к мраморной эспланаде, она захлопнула окно и продолжала свою речь саркастическим тоном:

– Кривоногий! Кривой! Какой еще, разве я знаю? Слюнявый! Плюющий в тарелки, из которых ест! Жалкий обломок человека с изборожденным шрамами лицом! Какие-то дряхлые отбросы! Хворый и хилый! Болезненный инвалид! Вот кому мой отец отдает меня, не испытывая угрызений совести, а вы… вы – его сообщники!

– Ну что за галиматья, моя маленькая Зефи, это не… – попробовал сказать несколько слов Ла Дусер.

– Я больше не твоя маленькая Зефи! – зарычала Зефирина. – Смотри-ка, что я сделаю с твоим князем-пугалом!

Хрупкая статуэтка Купидона украшала камин. Зефирина размашистым движением смахнула его в очаг. Алебастровая статуэтка разлетелась на тысячу кусков.

Как раз в это мгновение, как в хорошо отрепетированном балете, кто-то тихо постучал в дверь будуара.

– Кто там? – спросила Зефирина еще дрожащим от гнева голосом.

Из-за закрытой двери ей ответил елейным голосом управляющий:

– Это Анжело. Позволит ли, ваша милость мне войти?

Зефирина велела знаком девице Плюш открыть дверь. Сама же она устроилась в кресле, схватила рукоделие, над которым работала ее дуэнья, и принялась вышивать с чопорным видом.

– Привет! Сосиска! – завопил Гро Леон со своего насеста, в то время как в маленькой гостиной появился какой-то розовый куст.

Озадаченная Зефирина подняла голову.

– Хорошо ли спали, ваша милость?

Выставив вперед свое толстое брюхо, Анжело втащил настоящий розовый куст, который поставил у ног Зефирины.

– Более или менее!

Удрученное выражение лица Зефирины опровергало ее слова.

– Не ощущает ли ваша милость в чем-нибудь недостатка? – с обеспокоенным видом вновь спросил управляющий.

– Кроме моей дорогой долины Луары, в чем еще могу я нуждаться? – вздохнула Зефирина. Эти слова она произнесла еще более скорбным тоном.

– Довольна ли ваша милость своими апартаментами?

– Мне может быть хорошо повсюду с моими людьми и моим вышиванием.

Зефирина тяжко вздохнула.

– Не жалуется ли ваша милость на услуги своей горничной? – осведомился явно пребывавший в тревоге Анжело.

– Да нет, я очень довольна Эмилией! – внезапно искренне возразила Зефирина.

Этот допрос уже начал ей смертельно надоедать.

– Ваша милость видит, как меня переполняет счастье от этого известия!

Со вздохом облегчения Анжело склонил свое пухлое тело в поклоне перед девушкой. Не боясь шипов, он запустил руку в середину розового куста и вытащил оттуда шкатулку из наборного дерева с богатой золотой и серебряной насечкой. Эту шкатулку он с восторженной улыбкой положил на колени девушки.

– Его светлость просит у вашей милости разрешения без промедления прийти к вам и приветствовать вас!

– Простите? – Зефирина не решалась понять его слова.

– Его светлость князь Фарнелло только что вернулся во дворец, раньше, чем мы надеялись его увидеть Его светлость приказал мне передать вам этот скромный подарок.

Продолжая говорить, Анжело открыл шкатулку, чтобы показать Зефирине кружевную шаль, расшитую розовыми жемчужинами, блеск которых заставлял оценить их цвет по достоинству.

Изо всей этой комедии Зефирина поняла только одно: князь-пугало вернулся втихомолку. Должно быть, он был одним из тех всадников, которые ехали вверх по откосу. Смотри-ка, так значит, эти пол-человека еще были способны сидеть верхом на лошади?

Если он думает, что сможет купить Зефирину с помощью своих жемчугов, своих подарков и своего богатства, то он очень ошибается, макака! Зефирина небрежно и сухо закрыла шкатулку.

– Эти жемчуга не подходят к моему цвету лица. Верните их вашему господину!

– Бе… Бе… что? – запинался Анжело.

– И еще скажите, что я слишком плохо себя чувствую, чтобы принять его!

Цветущий вид Зефирины опровергал эти слова. В полной растерянности управляющий пытался найти помощь у Ла Дусера и девицы Плюш. Но эти двое, явно удивленные, внимательно разглядывали розовый куст.

– Возможно, завтра, когда ваша милость почувствуют себя лучше, вы сможете принять его светлость? – подсказал Анжело.

– Ни завтра, ни послезавтра! Мы с князем встретимся в день нашей свадьбы. И это будет еще слишком рано. Спасибо за ваши услуги, Анжело! Ах, да! Унесите также и эти цветы, они вызывают у меня головную боль!

Словно оскорбленная богиня, она встала и открыла окно. Затем с помощью батистового носового платка стала изгонять «миазмы» розового куста.

Со шкатулкой и розовым кустом в руках несчастный Анжело вышел, пятясь задом, под аккомпанемент насмешливого попискивания Гро Леона, который совершенно распоясался:

– Синкопа! Сардина! Слуга!

У Зефирины не было времени на то, чтобы вместе с галкой порадоваться их общей победе. Через несколько мгновений Анжело вернулся и вновь постучал в дверь.

– Его светлость князь Фарнелло очень обеспокоен состоянием здоровья донны Зефиры. Он приказал своему личному врачу немедленно прийти к вашей милости!

– Бесполезно отдавать все эти приказы. Мы нуждаемся только в покое, отдыхе и мире! Мы останемся в наших апартаментах! – сухо ответила Зефирина, употребляя королевское «мы».

В течение целого дня Зефирина умирала от скуки в компании девицы Плюш и Гро Леона. Она злилась на себя за то, что послушалась Ла Дусера и не поехала прямо в крепость Пиццигеттон, чтобы попытаться приблизиться к королю и передать ему послание.

Ближе к вечеру Роже де Багатель поднялся повидать свою дочь. Она встретила его с томным, надутым и угрюмым видом. Видя ее сварливое настроение, Роже де Багатель ушел от нее довольно рано, не коснувшись в разговоре никаких деликатных тем.

На следующий день вновь началась та же комедия с Анжело. На этот раз управляющий принес убор из необработанной великолепной бирюзы, который «его светлость приказал ей передать»!

Зефирина точно так же отправила украшение обратно, как и вчера, и приступила ко второму дню добровольного мученичества. К вечеру у нее все тело ломило от бесконечного сидения. А уж о настроении и говорить не приходилось.

За произнесенные «да» или «нет» она грубо обрывала и одергивала девицу Плюш, Гро Леона и даже бедную Эмилию, которая начала разочаровываться в такой госпоже. Ее единственным развлечением, если это можно так назвать, был визит Франка Берри. Славный юноша возвращался в Прованс. Зефирина тепло приняла его и передала с ним дружеское послание к Нострадамусу. После отъезда провансальца она еще острее почувствовала одиночество и тоску по родине.

На рассвете третьего дня все, казалось, сложилось удачно для нее. Рано утром повозка и несколько всадников покинули дворец. Ла Дусер поднялся предупредить Зефирину, что князь Фарнелло отбыл на целый день.

– Оседлай Красавчика! – торопливо приказала Зефирина. – Быть может, такой случай больше не представится…

Она наивно думала, что ей позволят поехать гулять туда, куда ей захочется.

В тот момент, когда Зефирина, сопровождаемая Ла Дусером и Гро Леоном, порхавшим у нее над головой, собиралась выехать из парка, два оруженосца, одетые в костюмы красного цвета, цвета Леопарда, присоединились к ним.

– Я – Паоло, донна Зефира! – сказал один из них, склоняясь к шее своего коня. – Его светлость приказал нам, Пикколо и мне, позаботиться о безопасности вашей милости. Куда ваша милость желает поехать?

Зефирина не обманулась. Несмотря на преувеличенную вежливость тона, которым это было сказано, она не была свободна. Этот Паоло, с его строгим лицом, лысоватой головой и хитроватым взглядом, немедленно внушил ей неотвратимую неприязнь. Овладев своими чувствами, Зефирина удовольствовалась ответом:

– Я хочу скакать по полям и лугам!

Гордая всадница, одетая с утра в серое платье с белым кружевным воротничком, с огненными волосами, убранными под черную сетку под шапочкой с белоснежным перышком, пришпорила коня и поскакала по освещенной солнцем дороге.

Зефирина рассчитывала на Ла Дусера в том, чтобы их прогулка совершалась в направлении крепости Пиццигеттон. Она также полагалась на свою собственную изобретательность, необходимую ей для того, чтобы избавиться от своего «эскорта».

В течение целого часа всадники скакали по Ломбардской долине среди зеленых пастбищ и богатых виноградников, расположенных на склонах холмов. На взгляд Ла Дусера, возглавлявшего кавалькаду, такова была прихоть девушки.

Однако начиная с какого-то момента у Зефирины появилось некоторое неприятное подозрение. Она заметила, как Паоло что-то шептал на ухо Ла Дусеру. Ей показалось, что ломбардец увлекал их за собой в каком-то определенном направлении.

Вежливый, даже угодливый оруженосец Леопарда теперь возглавлял скачку. Ла Дусер более не отвечал на тревожные взгляды Зефирины. Внезапно ставший большим любителем сельской природы, гигант-оруженосец с восхищением рассматривал цветы, скошенное сено и с глупым видом улыбался, слушая квакание лягушек.

– Не желает ли ваша милость остановиться на несколько мгновений, чтобы выпить сладкого молока ломбардских коз? – спросил Паоло, когда показались колоколенки большого картезианского монастыря в Павии.

У Зефирины появилось желание ответить, что этот напиток, с горьким привкусом поражения, вызывает у нее тошноту, но она овладела собой. Слишком уж был хорош случай, чтобы скрыться.

– Какая удачная мысль, Паоло! Я обожаю козье молоко. К тому же, буду рада отдохнуть минутку от этой долгой скачки!

Она сопроводила свои слова изысканной улыбкой. Гро Леон сидел у нее на плече. Суровое лицо оруженосца расслабилось, когда он услышал столь любезный ответ. С возросшей приветливостью он помог девушке спешиться перед фермой монахов-картезианцев, ибо, разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы женщина проникла в саму обитель!

В то время как Ла Дусер в сопровождении Пикколо увел коней на водопой, Паоло отошел в сторону, чтобы позволить Зефирине с Гро Леоном войти в большую живописную комнату. Непрерывный ряд следовавших одна за другой арок, отделанных красным деревом, был освещен проемами, находившимися на уровне плеч.

– Желает ли ваша милость чего-нибудь еще? – осведомился Паоло, когда два молодых монаха принесли, целомудренно опустив глаза, кувшин с пенистым молоком и деревянный стаканчик, который поставили на длинный деревянный стол.

– Нет, спасибо, я немного отдохну!

Как только дверь за монахами и оруженосцем закрылась, она влезла на скамейку, чтобы посмотреть, что творится снаружи.

С восточной стороны, кроме двора, где находились оруженосцы и кони, Зефирина видела поля. Большие белые волы, с рогами, изогнутыми в форме лиры, медленно тянули за собой плуги. Волов подгоняли монахи-землепашцы.

– Сюрприз! Следи! Следи! Сюрприз! – вопил Гро Леон.

Зефирина была такого же мнения. Вокруг было слишком много людей. Она сменила свою наблюдательную площадку и обратила внимание на западную сторону. Здесь картина была совершенно иная: персиковые, абрикосовые и грушевые деревья росли в прекрасном саду, спускавшемся к маленькому озерцу, окруженному плакучими ивами. По другую сторону глади вод Зефирина видела готические башни и решетчатую ограду монастыря.

Пройдя вдоль этой ограды, Зефирина смогла бы очутиться на дороге. У нее в кошельке были золотые дукаты, и она, разумеется, нашла бы около большого монастыря какого-нибудь молодца, который продал бы ей лошадь.

Сказано – сделано! Зефирина приподняла шлейф своего платья-амазонки, собираясь вылезти через окно. Скамейка была слишком низкая, а окно расположено слишком высоко. Зефирина вновь спустилась вниз и тихонько подтащила к окну тяжелый дубовый стол, затем взобралась на него. Теперь было в самый раз, и Зефирина легко переступила через оконный проем.

– Прыгать! Сардина! Прыгать! – посоветовал ей разумный Гро Леон.

Повернувшись спиной к саду, она спустила ноги вниз, обеими руками держась за оконную раму. Она хотела послушаться совета Гро Леона: спрыгнуть на землю, которая находилась в пяти футах под ней. Воспитанная в сельской местности и привычная к физическим упражнениям, девушка выпустила из рук раму и… осталась висеть в воздухе, в то время как чей-то металлический голос шептал ей в затылок:

– Могу ли я осмелиться помочь вам, донна Зефира?

ГЛАВА XXXII

КНЯЗЬ – ПУГАЛО

– Я страшно расстроюсь, если в чем бы то ни было буду препятствовать вашим планам, мадемуазель, но ненадежность вашего положения заставила меня немедленно прийти вам на помощь.

Во время этой речи в изысканно-вежливых словах сквозила явная ирония. У Зефирины было впечатление, что она парит в воздухе. Затем ее, слегка ошеломленную, опустили на газон, окружавший цветочную клумбу. Тиски, сжимавшие ее талию, разжались.

Как разъяренная саламандра, Зефирина быстро обернулась. Она подняла свою рыжую голову и с вызовом взглянула на незнакомца, который поклонился ей с высокомерным изяществом.

– Вы плохо рассудили, сударь! Вы вмешались в дело, которое вас совершенно не касалось, ибо мы…

Зефирина остановилась на середине своей мстительной фразы. Мужчина выпрямился. Он спокойно надел берет с темно-красным пером на свои агатово-черные кудри и представил взору Зефирины свое гладко выбритое лицо.

По тонкой черной повязке, скрывавшей его левый глаз, Зефирина тотчас угадала, кто был ее собеседником. Она смутилась от того, что позволила застать себя врасплох в такой неловкой позе. С удивлением, смешанным с беспокойством, она заметила, что «князь-пугало, хворый, хилый, немощный калека, болезненный, слюнявый и плюющийся», исключая его потерянный глаз, во всем остальном был великолепным рыцарем, не достигшим еще тридцати лет. Это, несомненно, был князь Фарнелло, который гордо нес свое прозвище – Леопард, с его гордой осанкой, ростом гораздо выше среднего, с его статной фигурой с широкими плечами, на которой прекрасно сидел усыпанный железными пряжками и застежками камзол, с мощной шеей, выступающей из ворота рубашки, с заткнутым за пояс кинжалом. Его длинные мускулистые ноги были обтянуты чулками и пестрыми штанами. Крепкий, сильный, гибкий как кошка, этот человек должен был быть опасным противником на поле битвы, лихим рубакой и достойным участником любых состязаний. Серьезное выражение этой мужской физиономии с гладко выбритыми щеками оживлялось только иронической складкой у губ и властным взглядом карего глаза, в котором, однако, казалось, сверкали смешливые искорки, когда он смотрел на Зефирину.

– Смею надеяться, что не очень испугал вас! – сказал князь Фарнелло с легким оттенком сожаления в голосе.

Он изъяснялся на превосходном французском, в его низком и теплом голосе слышался легкий певучий акцент.

– Знайте же, сударь, что я никогда ничего не боюсь! Однако спасибо за помощь. До свидания, сударь! – коротко бросила Зефирина, твердо решив не поддаваться впечатлениям и не показывать того, что она опознала в незнакомце князя Фарнелло.

При этом ответе молния сверкнула во взгляде Леопарда.

– Никогда ничего не боится! – повторил князь насмешливым тоном.

Он явно был не приучен к сопротивлению и к плохому приему.

– Никогда, сударь!

Придя в восторг от своего обмана, Зефирина повернулась к нему спиной.

Она быстрым шагом удалялась к озеру, а Гро Леон хлопал крыльями у нее над головой. В течение некоторого времени она наблюдала, как большой черный лебедь преследовал белого лебедя, любовалась полетом бабочек над берегом озера и игрой солнечных бликов на поверхности вод, изумрудный цвет которых делал ее глаза еще более зелеными.

Металлический голос князя прервал ее «мечты»:

– Соблаговолите, мадемуазель, опереться на мою руку, чтобы немного прогуляться по грабовой аллее.

Сделав три шага, князь догнал девушку. С хорошо разыгранным удивлением Зефирина повернулась к нему, чтобы сказать ему смущенным тоном:

– У меня нет такой привычки, сударь, прогуливаться с незнакомыми мужчинами.

Эта дерзкая реплика сделала свое дело: на лоб князя набежали морщинки. На какое-то короткое мгновение воцарилась тишина, и только треск кузнечиков звенел над равниной. Вдруг, против всякого ожидания, Леопард разразился громким смехом. Теперь, казалось, эта ситуация его чрезвычайно забавляла. С полуиздевательским и полувосхищенным видом, приложив руку к сердцу, он вновь склонился в поклоне перед Зефириной:

– И где только была моя голова? Простите мне мою забывчивость, мадемуазель, и разрешите представиться… Фульвио Фарнелло. Я буду иметь честь и счастье менее чем через неделю стать вашим супругом, донна Зефира.

«Он думает, что я от этого сейчас же приду в восторг! Что упаду в обморок, как дура! Что стану издавать восхищенные ахи и охи! Ну что ж, он будет очень скоро разочарован, этот кривой претенциозный дурак!» – подумала Зефирина. Не выказывая ни малейшего волнения, она уставилась своими зелеными глазами на матовое, с красивыми энергичными чертами лицо князя Фарнелло, которое пересекала тонкая черная повязка.

– Это счастье, сударь, будет только с вашей стороны. Я хочу вас предупредить, что не испытываю к вам ничего, кроме неприязни, а к нашему браку – живейшее отвращение. Я подчиняюсь моему отцу только по принуждению, не забывая о том, что представляю собой двести тысяч дукатов. Таким образом, не может идти и речи даже о малейшем чувстве к вам. Я также хочу добавить, что я любила одного благородного рыцаря, павшего на поле битвы, и ничто не заставит меня его забыть. Так вот, сударь, если вы продолжаете настаивать на этом, я сдержу слово, данное господином маркизом, моим отцом, и вы можете назначить день свадьбы, когда хотите. В общем-то, чем раньше, тем лучше.

– Для того чтобы мы как можно скорее избавились от этого! – закончил князь Фарнелло, не расставаясь со своей улыбкой. – Вот так! Мне нравится такое положение вещей: откровенное и ясное… По крайней мере, точно знаешь, куда идешь… Прекрасно, мадемуазель! Теперь, когда между нами все ясно, не совершите ли вы прогулку со мной вокруг озера?

Фульвио Фарнелло согнул руку в локте. Без всяких колебаний Зефирина положила свои чуть дрожащие пальчики на широкий рукав князя. И жених и невеста в сопровождении Гро Леона начали медленным шагом прогулку вдоль цветущих берегов.

Несмотря на свой высокий рост, Зефирина была намного ниже князя Фарнелло. Перышко на ее шапочке как раз было на уровне его плеча. Для того чтобы отвечать на светские фразы своего собеседника, Зефирина была вынуждена поднимать голову.

Дважды она замечала, как карий властный глаз Леопарда пристально смотрел на нее со слегка насмешливым интересом. Это раздражало и смущало ее, она теряла свою уверенность. Чтобы восстановить душевное спокойствие, она сделала вид, что заинтересовалась большим монастырем. Попросив объяснений, она вежливо слушала, как князь рассказывал о сооружении монастыря:

– Семейство Висконти и семейство Сфорца, не прекращавшие бороться друг с другом, соревновались между собой также в благородстве и начали строить в начале прошлого века большой монастырь и храм… Но Лодовико Сфорца, прозванный Лодовико Моро, исчез где-то в плену, не завершив своего дела… И теперь уже семейство Фарнелло в течение последних тридцати пяти лет строило эту ферму, склеп, маленький монастырь и эту церковь…

По мере того как «жених и невеста» шли вперед, к ним подходили монахи и кланялись князю, показывая тем самым Зефирине, что этот большой вельможа везде был у себя дома.

Мало-помалу ей в голову пришла сумасшедшая идея. Она сейчас воспользуется этим гордым Леопардом для того, чтобы достичь своих целей.

– Наши архитекторы, как вы можете судить, мадемуазель, достигли больших успехов!

Князь Фарнелло указал на ажурные арки, которые уступами возносились в виде колокольни. Это действительно было сооружение столь же гармоничное, сколь и дерзновенное.

– Это точно, – признала Зефирина. – Наш век, сударь, это век палингенеза!

– Простите? – спросил князь Фарнелло, останавливаясь. – Не могли бы вы повторить это слово?

Ощущая на себе этот властный взгляд, Зефирина, не смущаясь выпалила скороговоркой:

– От греческого palin… – новый и от genesie – рождение. Речь идет об античной мистической философии. Мы пережили жестокую эпоху. Мы уходим от нее, такой ограниченной и скудоумной, и возрождаемся для культуры, знания, цивилизованности. Палингенез, сударь, означает, в каком-то смысле, возрождение! – закончила Зефирина безаппеляционно и педантично.

Если у Фульвио Фарнелло и возникло желание посмеяться при подобной демонстрации эрудиции, то он этого не показал. К тому же обход озера был почти завершен.

Невозмутимый князь Фарнелло повел Зефирину во двор фермы. Шестеро всадников, одетые в костюмы цветов рода Леопарда, окружали теперь черно-золотую повозку. Корона и гордый девиз Фарнелло «Я хочу» были выгравированы на ее дверцах. Завидев жениха и невесту, Паоло, Пикколо и Ла Дусер под уздцы подвели коней. Опустив глаза, Ла Дусер странно шаркал сапогами, приближаясь с Красавчиком.

– Грязная фальшивая монета, ты знал о том, что он задумал! Ты мне за это заплатишь! – быстро прошептала Зефирина, когда оруженосец нагнулся, чтобы проверить ремни ее седла.

– Грязная! Грязная! – повторил Гро Леон, обладавший тонким слухом.

– Проклятый рогоносец! – ответил ему Ла Дусер, брюзжа и ворча проклятия в свою окладистую бороду цвета соли с перцем.

Отдав несколько приказаний своим оруженосцам, князь приблизился к Зефирине.

– Желаете ли вы сейчас же вернуться во дворец, донна Зефира, или хотите еще на несколько часов продлить эту прогулку по равнине герцогства Миланского?

Это было уже хорошо: Леопард протягивал ей руку помощи.

– Должна признаться, ваша светлость, что я устала от скачки, – заявила Зефирина, которая могла сидеть в седле без устали полдня… – Напротив, я с большим удовольствием поеду в этой удобной повозке, вместе с вашей светлостью, и проеду несколько лье на юг от Павии. Мне говорили, там очень красиво.

Казалось, князь старался угадать по улыбающемуся и почти любезному лицу Зефирины причину столь внезапной перемены.

– Ваше желание – закон, донна Зефира!

Как галантный мужчина, привыкший к женским капризам, Фульвио Фарнелло помог Зефирине подняться в повозку, затем легко вскочил в нее сам и устроился рядом с Зефириной.

– Сардина! Поехали! Поехали! Сардина! – завопил Гро Леон, в свой черед проникая в повозку.

Зефирине были знакомы только жесткие деревянные сидения французских повозок. Она пришла в изумление и восхищение от итальянской изысканности. Изнутри повозка была обита алым бархатом, расшитым серебром и золотом. Зефирина отодвинула занавески на окошках, чтобы дышать свежим воздухом. Гро Леон делал вид, что спит, в то время как Зефирина, уютно расположившаяся на мягких подушках, притворялась, будто погружена в созерцание золотистых полей и лугов, усеянных маками. Теплый июньский ветерок растрепал ее рыжие кудри, и они трепетали вокруг ее очаровательного личика, раскрасневшегося от прогулки. Она старалась не поворачиваться к князю Фарнелло, с лица ее не сходило полусерьезное, полумеланхоличное выражение, которое ей особенно шло.

Уловка удалась: Зефирина чувствовала на себе заинтригованный взгляд Леопарда. Она знала, что красива, элегантна, утонченна. Эта уверенность придала ей храбрости для атаки закованного в латы упрямства противника.

– Какая красивая страна! – восхищенно сказала она, откидываясь на шелковистую спинку сиденья.

Девушка явно все более и более возбуждала любопытство князя. Фульвио Фарнелло поблагодарил ее кивком головы.

– Вы видите, донна Зефира, я в восторге от того, что Ломбардия вам нравится. Осмелюсь добавить, что, со своей стороны, и вы ее очаровали!

Его признательность была выражена как нельзя более любезно.

«Погоди, голубчик, ты быстро разочаруешься!» – Зефирина подавила ироническую улыбку и воскликнула с восхищением:

– Со своей стороны, ваша светлость, я должна признать, что никогда не видела полей такого восхитительного цвета!

– Это правда, мадемуазель. Это утопающая в зелени местность герцогства Миланского и золотистая земля Сицилии, с которой вы вскоре познакомитесь, являются, без сомнения, единственными местами во всем необъятном мире, которые Создатель придумал для того, чтобы подчеркнуть и по достоинству оценить женскую красоту!

Произнося эту тираду, князь Фульвио спокойно взял в свои руки ручку Зефирины и со спокойной уверенностью мужчины-соблазнителя повернул эту дрожащую ладонь. Прежде чем Зефирина смогла сделать хотя бы одно движение, чтобы отстраниться, мужские губы надолго припали к покрытой голубыми жилками коже ее запястья.

При этом прикосновении жгучий жар опалил ее щеки, она лишилась дара речи, чувствуя, что теряет сознание. От внезапного испуга и удивления она не могла говорить, это было для нее верхом смущения. Хуже того, она была совершенно подавлена прикосновением этого мягкого, нервного и горячего рта человека, который уже вел себя как хозяин. Что с ней случилось? Что за истома охватывает ее тело? Что за недостойная слабость?

Толчок повозки вывел ее из затруднительного положения. Девушка резко вырвала руку и, высвободившись из ловушки, так стремительно забилась в глубь повозки, что едва не раздавила несчастного Гро Леона. Не обращая внимания на чуть насмешливый огонек в карем глазу Леопарда, она, не задумываясь, произнесла:

– Abyssus abussum invocat – бездна призывает бездну! Как прекрасно сказал Давид в псалме двадцать третьем… Ах, ваша светлость, короли виновны!

Князь насмешливым тоном тотчас же ей возразил:

– Acta est fabula… Пьеса сыграна, как прекрасно сказал Октавиан Август. Могу ли я все же позволить себе спросить вас, что вы подразумеваете под этими словами, донна Зефира: короли виновны?

– Конечно, ваша светлость. Хотя я по рождению француженка, я могу только упрекать короля Франциска за те бедствия, которые из-за его безумной прихоти обрушились на эту прекрасную итальянскую землю!

Хитрая маленькая бестия выждала секунду и повернулась к своему собеседнику. Опираясь локтем на оконный проем, Леопард с нескрываемым удивлением смотрел на девушку.

– Вот слова, с которыми я могу полностью согласиться. Король Франции когда-то приказал разбить герб Фарнелло на фронтонах наших дворцов… Клянусь моей душой, это дурное деяние принесло ему несчастье.

Леопард побледнел, вспомнив об этом, он и не собирался этого забывать.

– Я не хотел бы задеть вашу гордость, мадемуазель, вновь заговорил князь Фарнелло, совладав со своей обидой, – но раз уж вы меня поддерживаете, позвольте сказать, что этот король, легкомысленный и бестолковый, получил то, что заслужил!

– И это, увы, слишком верно! – без труда признала Зефирина.

– Ну вот, мадемуазель! – обрадовался князь Фарнелло. – Смотрите, мы по крайней мере нашли повод для согласия: политику!

Смех Зефирины прозвучал под бархатными сводами повозки почти искренне.

Фульвио Фарнелло повернулся, чтобы указать рукой на серую точку к югу от Павии:

– В двух лье отсюда, за маленьким леском, вы увидите крепость Пиццигеттон!

ГЛАВА XXXIII

ВСЕ ВМЕСТЕ В ПИЦЦИГЕТТОНЕ

Одна, без князя, только с Ла Дусером, Зефирина никогда не смогла бы приблизиться к тяжелой громаде крепости. Все подъездные пути к ней находились под наблюдением. Но цвета рода Леопарда словно по волшебству служили пропуском и они без препятствия миновали все заставы испанцев. Ландскнехты императора, в доспехах и кирасах, завидев Леопарда, приветственно поднимали копья. Зефирина поняла, как боялся Карл V короля Франции, а поэтому очень бдительно сторожил его. Но что-то происходило сегодня в замке. Люди были возбуждены и растеряны.

Очень быстро она получила объяснение происходящему. По знаку князя Фарнелло суровый капитан-арагонец приблизился к повозке.

– Каковы причины всего этого волнения? – спросил по-испански Фульвио Фарнелло тем отрывистым командирским тоном, который, казалось, был ему свойствен.

– Король Наварры бежал сегодня по веревочной лестнице из замка в Павии, где он содержался в качестве пленника, ваше превосходительство! Мы получили приказ удвоить бдительность по отношению к королю Франции. Но это не касается вашей милости, разумеется!

– Спасибо, капитан. Будьте начеку! А мы продолжим наш путь по этой дороге до крепости, чтобы развлечь эту прекрасную даму. Не бойтесь, мы не похитим Франциска де Валуа!

Веселый ответ испанского капитана был заглушен топотом конских копыт.

Повозка снова покатилась вперед, прямо по направлению к крепости, а Леопард повернулся к Зефирине.

– Вы слышали, мадемуазель? Несмотря на свое обещание, Генрих д'Альбер сбежал как лакей. Мне хотелось бы знать, что вы думаете о таком поведении?

– У меня нет никакого мнения на этот счет, ваша светлость! – надменно заявила Зефирина.

Испытующему взору Леопарда предстало ее непроницаемое лицо. Однако она должна была сделать усилие и овладеть собой, чтобы не обнаружить радость. Благородный король Наварры сыграл славную шутку с Карлом V. Если бы только и Франциск I тоже смог улететь, как маленькая пташка, из-под носа своего победителя! От этой мысли сердце Зефирины выпрыгивало у нее из груди.

Башни Пиццигеттона находились теперь совсем близко.

– Враг Ломбардии, сам великий Фридрих I Барбаросса, был здесь, прежде чем утонуть в Киликии во время третьего крестового похода. Не доставит ли вам удовольствие посещение садов крепости, донна Зефира? – спросил в упор князь Фарнелло.

– Должно быть, с террас открывается действительно прекрасный вид! – Зефирина сохраняла все тот же равнодушный вид.

Ответом послужил взрыв смеха. Зефирина хранила спокойствие. Но теперь она была уверена в том, что Фульвио Фарнелло играл с ней, как кошка с мышкой. Был ли он искренен только что? Ломал ли он сейчас перед ней комедию? Та легкость, с которой он позволил увлечь себя в Пиццигеттон, не служила ли доказательством тому, что Леопард решил перейти из одного лагеря в другой?

Но он, казалось, не был близок к тому, чтобы простить Франциска I. С другой стороны, Зефирина вспомнила, что регентша отправила тайные послания к великим итальянским князьям. Леопард, несомненно, был одним из них… Сила, которую он представлял собой в самом сердце Ломбардии, имела чрезвычайное значение. И Франциск проявил большую неосторожность, что пренебрег этим. Кроме того, для папского престола князь олицетворял своей персоной римско-сицилийский союз.

В то время как Зефирина – неофитка, вступившая на шахматную доску международной политики, – ломала себе голову над тем, каким образом взяться за дело, повозка въехала на хорошо охраняемый мост крепости и затем на широкий двор, окруженный зубчатыми стенами.

Вышколенные Паоло и Пикколо открыли дверцы повозки. Князь Фарнелло спрыгнул на неровные камни мощеного двора, снял перчатку, которую надел, когда они были в повозке, и тотчас протянул руку Зефирине. Это был обычный жест дворянина, сопровождающего даму. С едва заметным притворством Зефирина постаралась не коснуться матовой кожи руки Леопарда.

Ее рука легла на присборенный рукав камзола князя, и она легко сошла со ступеньки.

Не глядя на Леопарда, который теперь предлагал ей свою руку, Зефирина с удивлением рассматривала двор крепости Пиццигеттон. Если снаружи крепость казалась довольно мрачной тюрьмой, то изнутри походила на некий караван-сарай, на Вавилонскую башню, где были представлены все языки и национальности. Около двух сотен оруженосцев, лакеев, конюхов, солдат и слуг, среди которых были испанцы, венецианцы, ломбардцы, англичане, римляне, французы, гельветы, фламандцы, шотландцы, голландцы, австрийцы, германцы, а также слуги и солдаты папы римского, ожидали своих господ возле повозок, коней и носилок.

Зефирина тотчас же почувствовала, что в крепости царит атмосфера взаимного недоверия. Люди стояли отдельными группами под яркими флажками и вымпелами своих господ. Они делали вид, что не видят друг друга, и, конечно же, не разговаривали друг с другом. Даже союзники по коалиции не смешивались между собой.

Группа людей, принадлежавших другой расе, собравшаяся вокруг статуи Дианы-охотницы, была еще более изолирована от всех других. Зефирина смотрела на этих черноволосых с очень темной кожей людей. Они были одеты в длинные шелковые халаты без рукавов, на головах красовались яркие тюрбаны. Кривые сабли, усыпанные драгоценными камнями, висели у пояса.

– Люди с Востока! – прошептала Зефирина.

– Действительно, перед вами посланцы «Великой Порты», донна Зефира. Весь мир хотел бы заполучить самого значительного узника христианского мира! – произнес насмешливым тоном князь Фарнелло.

Какой-то офицер-распорядитель, судя по цветам его одежды – неаполитанец, подошел к Зефирине и Леопарду, стоявшим около повозки. Не обращая внимания на присутствие девушки, он прошептал на ухо князю несколько слов на неизвестном Зефирине диалекте. Несмотря на охватившее ее любопытство, Зефирина не смогла понять, что он говорил. Князь, чем-то озабоченный, обернулся к Зефирине:

– Соблаговолите простить мне мое отсутствие в течение нескольких минут, донна Зефира. Я вернусь очень скоро!

Машинально Зефирина посмотрела вслед высокой фигуре Леопарда, который последовал за офицером-распорядителем по направлению к крепости.

Какое-то странное чувство охватило девушку. Она уже когда-то видела эти широкие, мощные, неподвижные плечи, эту гибкую, почти кошачью походку. Зефирина нахмурила тонкие золотистые брови. Уж не сошла ли она с ума? Воспоминания теснились в ее памяти: «Золотой лагерь»… Незнакомец на берегу… Дворянин, спасший ее из пламени, зажженного преступной рукой… Жгучий и властный поцелуй, которому она поддалась без сопротивления… Этот порыв, который бросил ее к этому таинственному рыцарю… То наслаждение, которое она испытала в объятиях мужчины, лица которого даже не видела… Никогда Зефирину еще так не целовали… Никто с ней так не обращался… Трепещущая, приникшая ко рту, возвращавшему Зефирину к жизни, она позабыла про все свои страхи… Подхваченная чудесным вихрем, она сама осмелилась вернуть ему с многообещающей страстью его долгий поцелуй…

При воспоминании об этом щеки Зефирины запылали, сердце затрепетало, а колени задрожали под длинной юбкой платья-амазонки. Нострадамус «видел» тайную любовь к ней какого-то человека…

Князь Фарнелло исчез за дверьми квадратной башни.

Зефирина старалась успокоиться. У нее было слишком живое воображение. Это было невозможно. Прежде всего ничто не доказывало того, что человек на берегу, укравший ее перышко, был тем же самым человеком, который спас ее из огня. Девушка старалась вспомнить низкий голос своего спасителя, его чарующие интонации, звучавшие тогда у нее над ухом: «…не прячьте то, что прекрасно», как он осмелился сказать, когда она пыталась натянуть остатки своей сгоревшей рубашки на обнаженные груди. Закрыв глаза, она еще раз переживала эту сцену, увидела еще раз эти черные блестящие глаза, этот обжигающий взгляд, который она не забывала и не забудет, пока живет на белом свете.

А вот и доказательство! У незнакомца, спасшего ее, были самые прекрасные глаза в мире, а князь Леопард был кривой на один глаз…

Пронзительные крики вернули Зефирину во двор крепости Пиццигеттон.

– Клянусь Аллахом, это вор!

Не обращая внимания на эти вопли, Гро Леон возвращался, во всю прыть хлопая крыльями.

– Сапфир! Сардина! Сардина! Сапфир!

Гро Леон, довольный своим подвигом, опустил в вырез платья своей юной госпожи великолепный камень, синева которого была глубже, чем синева небес.

Смущенная и озадаченная Зефирина смотрела, как к ней приближается законный обладатель сапфира, утративший свой величественный и серьезный вид. Задрав полы халата так, что стали видны бронзовые икры его ног, с тюрбаном, съехавшим набок, он прибежал и замахнулся на Гро Леона кулаком. Как настоящий трусишка, Гро Леон спрятался за широкой юбкой Зефирины. Об это непреодолимое препятствие турок и споткнулся.

– Клянусь моим господином, великим и могущественным падишахом Белого и Черного морей, пусть благородная дама простит мне мой гнев.

Человек с Востока очень хорошо изъяснялся на итальянском языке, звучавшем в его устах немного странно, но совершенно понятно.

– Вы прощены, сударь, – любезно ответила Зефирина. – Со своей стороны, я прошу простить шутку этой забавной птицы… Вот ваша драгоценность.

Зефирина сунула руку за корсаж. Вытащив камень, застрявший у нее между грудей, она подала его, еще теплый, турку. Тот, казалось, заколебался. Он был довольно молод и хорошо сложен. Его явно смутила и взволновала красота девушки. Он поднес свою руку к сердцу, к губам и ко лбу. Это был одновременно очень изящный и исполненный достоинства жест.

– Гарун Собаль Рахмет, великий посланец Великой Порты, не смог бы взять обратно то, что Аллах у него отнял. Пусть благородная дама сохранит у себя этот дар. Благороднейшего из благородных и величайшего из великих в память о нашей встрече.

– Благодарю вас, сударь, за это намерение, но я не могу принять такой ценный подарок.

В то время как Зефирина любезно, но твердо отказывалась от подарка, человека с Востока, казалось, осенила какая-то мысль. Не беря назад сапфира, он вновь склонил свой тюрбан перед девушкой:

– Мой господин, образованнейший, богатейший, благороднейший, милосерднейший…

«И какой же еще?» – дерзко подумала Зефирина, в то время как турок, невозмутимый и велеречивый, продолжал:

– Великий султан и победоносный падишах, возлюбленный Сулейман, не имеет в своем дворце в благословенном Константинополе, женщины с золотистыми волосами, с молочным цветом кожи и с глазами более зелеными, чем самый зеленый из изумрудов в его бесценной сокровищнице… Гарун Собаль Рахмет смог бы предложить до двадцати тысяч драхм чистым золотом, чтобы купить у ее господина даму с изумрудными глазами и отвезти ее в столицу империи…

В ответ сухо и надменно прозвучал резкий голос Леопарда:

– Донна Зефира не продается!

Казалось, турецкий посланник не обиделся на откровенно неприязненный тон князя Фарнелло.

– Хозяин женщины всегда остается свободным в своем выборе!

Бесповоротно закончив на этом разговор, он коснулся рукой лба и пошел к своим людям, собравшимся около статуи.

– Вас, донна Зефира, в самом деле ни на минуту нельзя оставить одну! – тихо и сквозь зубы произнес князь Фарнелло.

Он смотрел на девушку своим карим глазом, и в его взгляде сквозила насмешка.

Не позволяя себе волноваться, Зефирина метко ответила ему:

– Решительно, «просьбы о браке» все пребывают. Все хотят меня купить… «Хозяин женщины остается свободным в своем выборе!» – как он сказал… Вы должны были согласиться на эту сделку! Это вам хотя бы немного возместило потерю ваших двухсот тысяч дукатов!

Она в открытую вела себя вызывающе по отношению к князю. Легкое подрагивание левой скулы под тонкой черной повязкой, казалось, свидетельствовало о том, что Леопард немного нервничает. Однако он овладел собой, взял Зефирину за руку и ограничился тем, что коротко сказал:

– Идемте, болтушка! Нас ждут! – и повел ее к квадратной башне.

– Подождите! – Зефирина позвала Ла Дусера: – На, пойди и отдай с благодарностью этот камень тому турецкому господину, который находится вон там… и следи за Гро Леоном!

Отдав это распоряжение, Зефирина последовала за выражавшим явное нетерпение Леопардом.

В мрачном и темном вестибюле квадратной башни находился сторожевой пост. Надо было знать пароль, чтобы миновать его. Для князя Фарнелло это означало, что его должен был опознать офицер-распорядитель, вышедший ему навстречу, а также суровые кастильцы, охранявшие крепость.

– Могу ли я узнать, куда мы идем? – спросила Зефирина, когда они с князем поднимались по широкой лестнице. На каждом лестничном марше безмолвный испанский страж, смуглый и прямой, как палка, в кирасе, опускал со зловещим грохотом пику после прохода посетителей.

– Ну да, моя дорогая! Мы скоро увидим короля! – спокойно ответил князь Фарнелло.

– Что? Короля… Франции?

От удивления Зефирина остановилась на площадке. Князь Фарнелло увлек девушку под своды небольшой ниши, выдолбленной прямо в скале.

– Ведь вы же этого хотели, не так ли? Комедиантка!

– Но, я…

Находясь в слишком большой близости от пестрого камзола, Зефирина потеряла самоуверенность. Князь крепко сжимал ее запястья, склонившись над ней.

«Он меня сейчас поцелует… А я буду отбиваться и царапать его…» – подумала Зефирина ни жива ни мертва.

Такая возможность ей не представилась, так как лицо Фульвио Фарнелло застыло в одном дюйме от носа Зефирины.

– Вы слишком умны, чтобы строить из себя идиотку, и слишком красивы, чтобы проскользнуть незамеченной. Ваше присутствие здесь и наш брак, мое прелестное дитя, в добавление к тому удовольствию, которое он мне, несомненно, доставит, также полностью соответствуют моим планам на будущее и моим политическим целям.

– Да перестаньте же, наконец, думать только о себе! – протестующе воскликнула пришедшая в ярость Зефирина.

Против всякого ожидания князь Фарнелло тихо рассмеялся:

– А вы, тигрица, прекратите меня терроризировать!

Леопард внезапно замолчал. Другие посетители поднимались по лестнице, громко разговаривая. Князь Фарнелло толкнул Зефирину в глубь ниши, и они оба услышали разговор людей, проходивших мимо импровизированного тайника.

– Да, ваше превосходительство… Галеры готовы поднять якоря…

– Завтра мне станет легче дышать, король Франции поднимет парус и направится в Испанию…

Посетители остановились на площадке, чтобы перевести дыхание. Они изъяснялись на очень хорошем французском языке – языке дипломатов, с легким итальянским и испанским акцентом. Говоривший сейчас имел английский акцент…

– Хм… Осмелюсь дать вам совет, господин Ланнуа: опасайтесь всего и всех. Быстрый галеот, пришедший с Сицилии или из Марселя, сможет перехватить ваши тяжелые корабли, атаковать их и похитить Франциска де Валуа.

– Не беспокойтесь, милорд Монроз…

При упоминании этого имени удивленный вздох сорвался с губ Зефирины. Леопард тотчас же прикрыл рот девушки своей трепещущей рукой. Не переставая с любопытством наблюдать за ней, он дал знак не раскрывать их присутствия, чтобы послушать продолжение этой интересной беседы.

– Корабль пленника выйдет под охраной других кораблей. Интересы императора и интересы короля Генриха слишком сильно совпадают, милорд!

– Так как я чрезвычайный посол Англии, то мне очень приятно это слышать, господин Ланнуа. Но, между нами говоря, не вы несете за это ответственность…

– Что здесь за шумное сборище? Что за кавардак? Прежде всего, что делают во дворе турецкие посланцы?

– Хм… Великий Сулейман отправил целое посольство для того, чтобы ответить на письмо, которое отослал к нему… хм… хм… я, право, не очень понимаю, каким образом его величество узник… Я должен признать, что положение создалось по меньшей мере затруднительное…

– Скандальное, вы хотите сказать… Христианский король, призывающий на помощь мусульманского султана…

Куда мы идем, я вас спрашиваю, если более не соблюдаются элементарные законы рыцарства!

Услышав эти слова, произнесенные возмущенным тоном, Зефирина рискнула бросить взгляд поверх присборенного рукава Леопарда. Она узнала стоящего на площадке башни красивого англичанина из «Золотого лагеря», милорда Мортимера Монроза. Все такой же светлый, как архангел, напыщенный, великолепный и элегантный, это именно он с такой горячностью говорил с коренастым, плотным дворянином из императорской стражи и с костлявым господином, в котором Зефирина без труда опознала по его золоченым галунам и позументам господина Ланнуа, верховного главнокомандующего Карла V и вице-короля Неаполя.

Не заботясь о том, что может обидеть столь важную персону, Мортимер Монроз продолжал упрекать его:

– Король Генрих очень настаивает на том, чтобы мы здесь, на Западе, воюя между собой, не втягивали бы неверных в наши военные конфликты!

– Это верно! – признал Ланнуа, имевший довольно жалкий вид для вице-короля.

– Что скажет император Карл, когда узнает об этом странном посольстве Сулеймана?

– Хм… Судя по тому, что мне сказала на прошлой неделе донья Гермина де Сан-Сальвадор… его императорское величество полностью поглощен теми условиями мира, которые он хочет навязать Франциску I. Из-за династических законов наследования престола, которыми император очень дорожит и которым он придает большое значение, трудно исполнить, между нами говоря, обещание, которое он когда-то дал, предоставить французский престол коннетаблю де Бурбону… Но, что бы там ни было, договор будет очень тяжел для Валуа… Пойдем, послушаем его…

Трое мужчин удалялись вверх по лестнице.

После того как она услышала ненавистное имя «этой Сан-Сальвадор», Зефирина так побледнела, что князь Фарнелло не смог не спросить:

– Вы не больны донна Зефира?

– Вовсе нет! Идемте!

Больше не настаивая, князь Фарнелло протянул руку своей невесте. Она с высокомерным видом проигнорировала его руку и быстро пошла вверх по темной лестнице. Одна ступенька была выщерблена. Башмачок Зефирины попал как раз в выбоину. Она едва не упала навзничь.

Девушка рисковала разбить себе голову о каменные плиты, если бы рука Леопарда не удержала ее в последнее мгновение. В течение краткого мгновения, достаточного для того, чтобы маятник часов качнулся из одной стороны в другую, она стояла, зарывшись лицом в мужской камзол. Однако у нее было такое ощущение, что это мгновение длилось целую вечность. От волнения у нее подкашивались ноги. Она чувствовала, как руки князя все крепче сжимали ее в своих объятиях.

Разозлившись от собственной слабости, Зефирина почти грубо высвободилась и вновь предприняла свое восхождение под пристальным взглядом Леопарда.

ГЛАВА XXXIV

САМЫЙ ЗНАМЕНИТЫЙ УЗНИК В МИРЕ

«Я здесь, сир… вы больше не одиноки!» – хотелось закричать Зефирине, со сжавшимся сердцем наблюдавшей за спектаклем, разворачивавшемся в большом зале, имевшем форму ротонды, в Пиццигеттоне.

Узник сидел один за покрытым кружевной скатертью столом. С ним обращались как с королем, но в то же время он был окружен сорока свирепыми кастильскими солдатами с алебардами. Он делал вид, что с прекрасным аппетитом ест блюда, которые ему подавал с соблюдением подобающего этикета и со всеми почестями, полагавшимися королю, предатель, подлец, тот, кто согласился перейти на сторону Карла V… тот, кто изменил ход сражения… проклятый коннетабль… герцог де Бурбон!

Около пятидесяти других важных вельмож-иностранцев, в сопровождении нескольких дам («все похожи на шакалов», думала Зефирина, трепетавшая от бессильной ярости и боли), присутствовали на королевском ужине.

Князь отвел Зефирину на лучшее место, около зарешеченного окна, выходившего во двор крепости.

Слегка наклонив голову, Зефирина увидела сквозь ветви сиреневых глициний Паоло, Ла Дусера, «разговаривавшего» с Гро Леоном, турецкое посольство и всех слуг и оруженосцев тех господ, которые находились в зале.

Франциск I сильно похудел, но сохранил величественный вид. Его живые миндалевидные глаза перебегали с одного присутствующего на другого, быть может, в поисках дружеского лица.

Зефирина приподнялась на цыпочки, надеясь, что король заметит ее в толпе. Судя по лицу пленника, он не заметил среди присутствующих огненную шевелюру своей хитрой саламандры.

– Какая замечательная пьеса для театра! – прошептал металлическим голосом князь Фарнелло в тот момент, когда герцог де Бурбон склонился, чтобы предложить королю голову кабана, лежавшую на эмалированном блюде… – Незабываемый спектакль! Несчастный король… и вероломный предатель – вассал!

Дыхание Леопарда ласкало затылок Зефирины. Она обернулась, словно он укусил ее.

– А вы, ваша светлость, какую роль вы играете во всем этом? – прошептала девушка сквозь зубы.

– У меня роль несчастного отвергаемого жениха! – усмехнулся Леопард.

– Я бы сказала, что у вас, скорее, роль обезьяны, таскающей каштаны из огня!

Бросив эту злую шутку, Зефирина перенесла все свое внимание на господина де Ре, полномочного представителя Карла V, который, после лицемерного изъявления принятых в подобных случаях формул вежливости, принес и представил условия договора, предложенные императором.

– Его величество Карл Австрийский и Испанский, император Великой Священной Римской империи, заверяет своего брата, его величество короля Франции, в том, что у него будет «приятная тюрьма»…

«Это слишком любезно для Карла V!» – подумала Зефирина, в то время как посланник продолжал чтение:

– И что, оставив в стороне старые ссоры, король Франциск Французский должен будет для того, чтобы вновь обрести свободу, подписать этот договор, вернув Бургундию, города, земли и сеньории усопшего господина прадеда его императорского величества Карла, прозванного Карлом Отважным… Король Франции должен будет вернуть Дофине, графство Тулузское, находившееся в давние времена в зависимости от Арагона… укрепленные города Теруан, Эздин во Франдрии, а также Прованс… Он должен будет заплатить за нанесенный ущерб королю Генриху Английскому и вернуть ему все то, что тому принадлежит по праву!!! Заплатить контрибуции нашей дорогой тетушке Маргарите, управляющей Нидерландами… герцогу Оранскому… Принцессе Шимейской… нашей возлюбленной родственнице, королеве Жермене Арагонской…

К несчастью для Франциска I, у Карла V были очень развиты родственные чувства. Перечисление продолжалось, длинное, безжалостное и ужасающее в своей суровости. Совершенно не нужно было так долго ходить вокруг да около, ибо обжора-император хотел получить всю Францию!

В наступившей тишине можно было услышать, как пролетит муха.

Лицо Франциска I, немного скрытое окладистой каштановой бородой, было таким мертвенно-бледным, что Зефирина опасалась, как бы у него не начался приступ ярости.

«Каким образом, ну каким же образом передать ему предупреждение и совет его матери-регентши: согнуться в три погибели… выиграть время… заморочить императору голову!..»

Зефирина была в отчаянии от того, что так близка и так далека от короля одновременно. Самые невероятные мысли о том, как приблизиться к нему, проносились у нее в голове. Завопить! Упасть в обморок! Пробиться сквозь толпу! Подбежать к королевскому столу! Вырвать пику! Убить кастильского стражника! Поджечь занавеску! Убить полномочного представителя императора! Позвать на помощь турок!

Внезапно Зефирину осенило. Там, во дворе, Гро Леон порхал над Ла Дусером. Как она об этом раньше не подумала? Ей нужно остаться у окна в одиночестве, чтобы выполнить свою миссию. Позади пронзительный взгляд Леопарда следил за всеми ее действиями. Обладая природным даром актрисы, Зефирина издала легкий стон. Она притворилась утомленной долгим стоянием на ногах и, прислонившись к стене, коснулась лба рукой. Это было столь правдоподобно! Как раз то, что надо! Ни слишком преувеличенно, ни слишком скромно!

– Не желаете ли присесть? – осведомился князь Фарнелло.

– Скорее мне требуется стакан свежей воды, ваша светлость! – ответила Зефирина с утомленным видом.

Она проводила взглядом учтивого Леопарда, который удалялся по направлению к одному из камергеров.

В этой башне Фульвио Фарнелло будет труднее раздобыть глоток воды, чем найти стул!

Оставшись одна около оконного проема, она оглядела зал и господ, окружавших ее. Никто не обращал на нее внимания. Все в этот исторический момент слушали представителя императора, каждый на свой лад. Зефирина заметила стоящего у высокого камина прекрасного Мортимера Монроза, но тот ее, по-видимому, не увидел или не узнал. Сделав вид, что ей необходим свежий воздух, она повернулась к присутствующим спиной.

Спрятав руки под полами плаща, она вытащила из-за своего корсажа послание регентши, затем скатала его в маленький шарик, какой только возможно было сделать, и оторвала несколько листочков глицинии за оконным переплетом, чтобы привлечь внимание Гро Леона.

Когда третья веточка упала с неба, Гро Леон поднял свою черно-серую головку. Заметив за прутьями решетки свою юную хозяйку, он полетел к ней во весь дух и собирался издать один из своих звучных воплей. Однако бывшая наготове Зефирина схватила его, зажав ему клюв, и спрятала его под своим плащом.

Теперь нужно было действовать быстро, так как полномочный представитель императора уже завершал чтение договора:

– …И для того чтобы окончательно защитить мир и спокойствие от неверных, король Франции должен будет присоединиться ко всеобщему крестовому походу всего христианского мира, собравшемуся под сенью крыльев императорского орла…

Когда он произнес эти слова, Зефирина нагнулась. Ее ловкие руки сорвали одну из подвязок на ноге. Она обвязала ею послание регентши, веточку глицинии и все это привязала к шее Гро Леона. Затем прошептала:

– Быстро… лети… к… королю… один… один… король… за столом… Лети!

Зефирина распахнула свой плащ. Сделав три взмаха крыльями, Гро Леон пересек зал. Прежде чем стража смогла что-либо сделать, он опустился на стол Франциска I между кубком и серебряным кувшином.

– Король… Один… Один… Король!

– Говорящая птица!

– Цветы для короля-узника! – раздались вокруг голоса присутствующих.

Дамы, сопровождавшие победителей, от волнения пустили слезу. Быстрым движением король снял подвязку и сиреневые цветы с шеи Гро Леона.

«Только бы он увидел послание!» – молилась Зефирина, привставая на цыпочки.

Король смотрел в ее сторону. Зефирине показалось, что он ей подмигнул.

– Внимание! Проверьте птицу! Обыщите ее перья!

Приказ, произнесенный на плохом французском языке, исходил от капитана-астурийца, более недоверчивого, чем его солдаты.

– Клятва… сосиска… сардина!

Гро Леон улетел со стола и уселся на заостренный шлем одного из солдат с алебардой. Затем последовала некоторая суматоха и сумятица. Гро Леон перепрыгивал с пик на шлемы, одновременно всячески насмешливо обзывая испанцев. Они же, поскольку их движения были затруднены кирасами, алебардами и кольчугами, подпрыгивали, стараясь поймать галку за крылья. Но они только натыкались друг на друга, в то время как Франциск I делал вид, что не замечает весь этот шум и гам.

Стоявший позади короля коннетабль де Бурбон предлагал ему огромное блюдо с заливным из дичи. Нарочно или нет, но неловкое движение Франциска I отправило курочек «танцевать» по полу. Соус бешамель брызнул во все стороны, и его брызги долетели даже до сервировочного столика с пряностями.

Зефирина отчетливо видела, как король наклонился, чтобы вытереть руки и рот, как это всегда делалось очень быстро, о кружевную скатерть. Однако на этот раз он оставался склоненным над скатертью долее, чем это было необходимо, и лицо его было скрыто беретом с пером.

Зефирина поняла: Франциск I спокойно читал письмо своей матери под носом у стражи.

Раздался чей-то рык. Это вопил капитан-астуриец, оказавшийся более прозорливым, чем остальные.

– Сир, со всем уважением, с которым я должен относиться к вашему величеству, я приказываю вам передать мне записку, которую вы прячете.

Быстрая, как молния, рука короля подлетела к его рту.

– Мы на самом деле не понимаем, о чем вы говорите, капитан Эррера! – сказал король, яростно работая челюстями.

Капитан выказал признаки неуверенности. Должен ли он наброситься на узника? Но силой открыть рот короля, пусть даже и пленного!? Такое решение принять было нелегко, не обратившись за разрешением к кому-нибудь, олицетворявшему верховную власть! Франциск I воспользовался этой мучительной задумчивостью капитана, чтобы опередить его. Он поднял свой кубок:

– За здоровье нашего брата Карла! – сказал король добродушно.

Капитану ничего не оставалось делать, как стать по стойке смирно в честь своего императора.

Улыбаясь, Франциск I медленно пил горьковатое вино коалиции. Когда его длинная рука, унизанная драгоценными кольцами, поставила кубок на стол, кусочки пергамента плавали, надежно скрытые, в его королевском желудке. С Карлом V сыграли злую шутку, его провели, ибо теперь можно было только разрезать короля Франции, чтобы достать послание! От этого ловкого обмана Зефирине хотелось бить в ладоши и прыгать от радости!

Вся эта сцена произошла в течение нескольких коротких мгновений. Все, что за этим последовало, произошло еще быстрее. Капитан Эррера, поняв, что одурачен, приказал своим солдатам с алебардами прекратить глупую погоню за птицей. Очень довольный этим Гро Леон, потерявший в этой свалке несколько перьев, полетел искать защиты на плече у своей юной хозяйки.

Это было как раз то, чего делать не стоило. Словно по команде, взгляды всех присутствующих обратились к Зефирине. Взглядам сорока восьми пар глаз, с подозрением смотревших на нее, предстало гладкое очаровательное личико, сиявшее невинностью. Однако сердце ее сильно билось. Именно этот момент Леопард выбрал для того, чтобы вернуться и встать рядом с ней.

– Вас действительно нельзя оставлять одну! – прошептал князь Фарнелло. – Вас всегда так мучает жажда?

Было трудно понять, шутит ли князь Фарнелло или действительно раздосадован.

Видя перед собой это перечеркнутое черной повязкой лицо, этот властный глаз, который смущал Зефирину больше, чем все любопытные взгляды присутствующих, она недрогнувшей рукой схватила серебряный стаканчик, который протянул ей паж. Она старалась пить с безразличием и равнодушием, которое может быть свойственно только человеку с чистой совестью.

В это мгновение под высокими сводами зала зазвучал теплый и низкий голос Франциска I. Взгляды всех присутствующих снова, словно по команде, переместились с Зефирины на короля-узника.

Каждый из присутствующих стоял с разинутым от удивления ртом, ибо, держа подвязку Зефирины кончиками пальцев, Франциск I пел.

Да… Событие невероятное… Король Франции пел как трубадур:

Взгляды, которыми обменивались участники антифранцузской коалиции, говорили о многом. Уж не сошел ли король Франции с ума? Не ослабило ли пребывание в тюрьме его рассудок настолько, что он превратился в менестреля? Одна только Зефирина знала, что король прибег к этой уловке для того, чтобы отвлечь внимание от нее и ее птицы. Гро Леон же, в общем-то понимая, что допустил большую оплошность, воспользовался пением короля для того, чтобы улететь и спрятаться во дворе.

Насладившись всеобщим изумлением, король прервал исполнение песни. Величественным жестом он приказал полномочному представителю императора приблизиться:

– Мы выслушали ваше любезное чтение, господин посол, и мы просим вас по возвращении поблагодарить нашего брата Карла V за его «добрую волю»… «Вот это да!» – подумала Зефирина, кусая губы.

– Чем вести речи о провинциях и о мрачных ссорах, – невозмутимо продолжал король, – не лучше ли сначала построить светлое будущее для наших стран? Чтобы наш союз стал еще теснее, мы поручаем вам официально попросить у его величества императора руку ее величества, его сестры, королевы Элеоноры Португальской, которой вы передадите посредством этой скромной песни, которую мы специально сочинили для нее в нашей ссылке, наши чувства, что ее чары смогли внушить нам и здесь!

«Вот это король!» – подумала опять Зефирина.

От несчастного господина де Ре валил пар, как от кипящего чана. Он приехал сюда получить Бургундию. А уезжал с пустыми руками, увозя с собой в качестве добровольного обязательства узника просьбу о браке, которая обошлась ему всего лишь в одну песню! «Бог мой, что скажет Карл V в дворце в Эскуриале?»

Не замечая обильной потливости полномочного посла императора, Франциск I обратил свой взор к английскому посланнику:

– Милорд де Монроз! Мы рады видеть вас вновь при нашем дворе, Вы передадите нашему брату Генриху, насколько мы тронуты этим рыцарским жестом, то есть тем, что он пожаловал нам в нынешних условиях самый почетный орден Англии… И как говорят у вас, да будет стыдно тому, кто об этом плохо подумает![34]

Сказав это, Франциск очень естественно провел по своему широкому рукаву розовой подвязкой Зефирины.

Ужин был окончен. Король-узник поднялся, как если бы он всегда был здесь хозяином положения. Гордой поступью, окруженный сорока солдатами с алебардами, он удалился из зала.

– Проклятый француз!

– Какая самонадеянность!

– Можно подумать, что он один выиграл войну! – слышала Зефирина возгласы.

Задетая за живое, она обернулась, услышав эту последнюю фразу. Ока происходила от венецианского вельможи, стоявшего в трех шагах от окна. Он беседовал с князем Фарнелло и с еще одним мошенником, возможно римлянином, о чем можно было судить по гербу на костюме его пажа. Смех Леопарда привел Зефирину в отчаяние. «Болтайте! Болтайте, индюки, но что сделано, то сделано! И я провела вас!» – с презрением подумала девушка.

Ей удалось выполнить свое поручение, и она ощущала огромное превосходство над всеми этими фанфаронами. Зефирина сделала несколько шагов, чтобы отдалиться от этой группы. Сдержанная улыбка озарила ее лицо. Прекрасный Мортимер Монроз только что узнал ее и издали ей поклонился. Английский герцог, ободренный ее ответным еле заметным поклоном головы, оставил несчастного полномочного посланника императора и направился к ней. Зефирина пожалела, что у нее в руках нет веера, чтобы придать своей осанке еще более гордый вид. С рассеянным видом она притворилась, что поправляет кудри у себя на затылке.

– Все такая же огненная… Здравствуйте, Зефирина!

Какой-то чрезвычайно худенький юноша склонил перед ней свою голову. Он был очень бледен. Черты его лица были отмечены почти женской красотой. Зефирина сдержала вздох досады. Этот навязчивый юнец стоял на пути у герцога Монроза.

– Меня известили о вашем прибытии в герцогство Миланское… как мне сказали, для того, чтобы выйти замуж… Как поживает ваш почтенный отец? Матушка пишет мне, что она с нетерпением ждет встречи с ним! – вновь заговорил юноша.

– Ри-кар-до! – воскликнула Зефирина с изумлением. Она никогда бы не узнала прыщавого болезненного и тщедушного подростка в этом тоненьком кавалере, наделенном каким-то странным очарованием.

– Я так сильно изменился, дорогая сестра? – спросил Рикардо де Сан-Сальвадор, смеясь.

– Да… более чем!

– Теперь, когда вы в Ломбардии, я надеюсь, мы будем часто видеться, Зефирина.

– О… О…

– О, Зефирина, я вас знаю. Ну ладно, не будьте злопамятной. Забудем о наших детских ссорах и забавных планах наших родителей. Станем друзьями. Хотите?

Рикардо протягивал полупрозрачную руку. Зефирина была в затруднительном положении. У нее не было ни малейшего желания возобновлять «родственные» отношения с сыном «этой Сан-Сальвадор». Однако предложение, казалось, было сделано искренне, и юноша не отвечал за преступления, совершенные его матерью.

– Сальвадор!

Сухим и неприятным голосом герцог де Бурбон звал своего оруженосца.

– Простите меня, Зефирина. До скорой встречи! Не забывайте о том, что я ваш друг!

Произнеся эти приветливые и любезные слова, Рикардо де Сан-Сальвадор удалился.

Зефирина задумчиво смотрела, как хрупкий юноша следовал за предателем де Бурбоном по лестнице. Она одна знала о тех узах, что связывали этих двоих… отца и сына… Несмотря на видимую искренность этого незаконнорожденного Рикардо, она тысячу раз предпочла бы с ним никогда не встречаться… Ей показалось, что черная туча опять нависла у нее над головой.

На Ломбардию вот-вот должна была опуститься ночь. Паоло уже отдал приказ зажечь факелы.

Сидя в повозке, они ехали обратно во дворец. Зефирина и Леопард молчали. Покинув Пиццигеттон, они не сказали друг другу ни слова. «Возможно, он теперь отдает себе отчет в том, что, женившись на мне, допускает ужасную оплошность. Я никогда не буду его союзницей в борьбе против короля. Я никогда не буду помогать ему в его заговоре с другими итальянскими князьями и с Карлом V, напротив… И прежде всего, зачем он повез меня в Пиццигеттон? Не хотел ли он воспользоваться мной? Не ведет ли он двойную игру с Францией и Испанией? Меня бы это не удивило… От этого предателя… Ох, как же он меня раздражает своим напыщенным видом… Из-за него я не смогла поговорить с прекрасным Мортимером де Монрозом… Как раз в тот момент, когда он уже собирался обратиться ко мне, явился этот чертов Леопард… Уверена, он сделал это нарочно…»

Перебирая в уме обиды, Зефирина не могла удержаться от того, чтобы не бросать украдкой гневные взгляды на своего спутника. Она уже заметила, что князь Фарнелло садился всегда так, чтобы она видела только неповрежденную сторону его лица.

– Вы, кажется, чем-то очень озабочены, донна Зефира? – внезапно спросил Леопард. – Уж не потерей ли вашей подвязки?

На эту неприкрытую насмешку, служившую доказательством того, что князь Фарнелло не попался на удочку, Зефирина предпочла совершенно серьезно ответить:

– Я думала, ваша светлость, о том, что вы сейчас совершаете величайшую оплошность.

– И в чем же вы ее видите?

Фульвио Фарнелло повернулся к Зефирине, и она увидела его черную повязку.

– Ну да, – вновь заговорила девушка, не теряясь под его властным взглядом. – Вам надо жениться на принцессе или княгине испанской, итальянской, голландской, английской, какой угодно! Но, в любом случае, не на мне! Ну, сделайте же великодушный жест! Я уверена, у вас есть сердце. Позвольте мне вернуться во Францию с моим отцом. Клянусь, мы со временем выплатим выкуп…

Голос Зефирины звучал убедительно.

– Ха! Но так я рискую все потерять… Ну-ка, что вы дадите мне в залог? – холодно спросил князь.

– Мое обещание… Мое слово… Мою вечную признательность…

– И все? – Леопард скорчил презрительную гримасу. – Нет, в конце концов если хорошенько подумать… я не слишком-то доверяю… Ну-ка! Найдите что-нибудь другое, что могло бы меня убедить…

Он откровенно насмехался над ней. Раз уж не помогало очарование, то Зефирина решила перейти к угрозам:

– Берегитесь, ваша светлость! Если вы принудите меня силой, я стану вашим злейшим врагом. Я не испытываю к вам ничего, кроме презрения. Как этот Бурбон, вы предали наше дело и…

Зефирина не смогла закончить свою обвинительную речь. Рука Фульвио Фарнелло с силой опустилась на ее руку. Ей показалось, что он сейчас ее сломает.

– Никогда не повторяйте этого. Бурбон – предатель, трус; его можно обвинить в покушении на жизнь короля. Я же… Я – князь Фарнелло, повелитель части Ломбардии, Сицилии и вообще всей Италии, независимый ни от кого и повелевающий на своих землях… Леопард семейства Фарнелло никогда не был вассалом никакого короля, никакого императора… Он свободен выбирать себе союзников, которые лучше всего подходят для его подданных, проверенных на войне. Он не должен ни перед кем отчитываться, кроме как перед самим Господом Богом!

– Но в конце концов… – возразила Зефирина, на которую горячность князя Фарнелло произвела гораздо более сильное впечатление, чем она это хотела бы показать… – Не злитесь на меня… Возьмите себе в монастырь в Салоне и все земли, которые у нас еще остались… Но зачем на мне жениться?

И ответ прозвучал. Четкий, надменный, бесповоротный:

– Потому что я этого хочу!

ГЛАВА XXXV

СВАДЬБА

Приготовления к брачной церемонии заканчивались. Во главе целого батальона служанок Эмилия принесла в апартаменты Зефирины роскошное платье из генуэзской парчи, затканной серебряными нитями.

– Его светлость приказали мне, чтобы ваша милость примерили венецианскую фату, которая принадлежала покойной княгине, его матери! – сказала Эмилия.

«Его светлость приказали! Дон Фульвио желает! Я сказал!.. Я хочу!..» Зефирина знала наизусть лапидарные фразы Леопарда. Не сказав ни слова, она села перед овальным зеркалом. В то время как ее горничная ловко собирала в складки драгоценную кружевную фату с бахромой из жемчуга, которую девица Плюш только что накинула на ее рыжие кудри, Зефирина сделала непроницаемое лицо.

Она не слышала ни радостной болтовни Эмилии, ни восторженных воплей своей дуэньи, ни восхищенных криков Гро Леона, раздававшихся при виде свадебных подарков жениха, скопившихся в будуаре.

Зефирина пока еще не решилась надеть на палец восхитительное кольцо с сапфиром, окруженным бриллиантами, которое князь передал ей накануне через посредничество все того же Анжело.

«Завтра… Завтра я стану его женой!» – думала Зефирина, не сумев подавить тоскливую дрожь. Завтра, после отъезда ее отца во Францию, она останется совсем одна, лицом к лицу с деспотом, привыкшим к тому, что все, звери и люди, склоняются перед его волей, и Зефирина, разумеется, не будет исключением из правил.

После возвращения из Пиццигеттона она больше не виделась с князем наедине. Казалось, что Фульвио Фарнелло был чрезвычайно занят различными делами вне стен дворца, если только он по каким-то причинам больше не желал оставаться с ней наедине. У Зефирины создалось впечатление, что он просто ее избегает.

Чтобы соблюсти приличия и создать видимость добрых отношений в глазах знатных вельмож-соседей, которые часто наносили визиты, жених и невеста иногда совершали короткие прогулки по парку, сопровождаемые Роже де Багателем, мадемуазель Плюш и несколькими ломбардскими дворянами.

Несомненно, для того чтобы избежать разговоров на животрепещущие темы современной политики и жизни, князь говорил о литературе, математике, астрономии, о греческом и латинском языках. Зефирина, сначала хранившая молчание, оживлялась, увлекалась и проявляла недюжинную образованность. Но как только карий с золотистыми искорками глаз Леопарда останавливался на ее лице, она замыкалась в себе, быстро откланивалась и в сопровождении Плюш возвращалась во дворец.

Во время одной из таких прогулок князь Фарнелло спокойно объявил, ни к кому не обращаясь:

– Король Франции плывет сейчас в Испанию.

– Что это такое вы нам говорите, ваша светлость? – воскликнул Роже де Багатель, ласковость и любезность которого по отношению к князю приводили Зефирину в отчаяние.

– Его величество отправился в путь три дня назад под хорошей охраной. Судя по тому, что мне рассказали, был составлен целый заговор, целью которого было его похищение где-то в районе Корсики, но король сам отказался бежать!

– Если только Франциска I не выдал какой-нибудь предатель, соблазненный золотом Карла V! – презрительно бросила Зефирина.

Не дожидаясь реакции Леопарда, ее отца или ломбардских вельмож, она повернулась к ним спиной и пошла наверх в свои апартаменты в сопровождении Плюш и Гро Леона.

Зефирина громко хлопнула дверью. Она задыхалась в этом чужом дворце. Она правильно оценила этого Леопарда. Да, разумеется, этот человек не был лишен ни представительности, ни определенного очарования, но это делало его еще более опасным, ибо к его обольстительности добавлялись еще высокомерие, холодность, расчетливость, ирония, спесь, алчность, подозрительность и властность. Фульвио Фарнелло был тираном самого худшего вида: он был уверен в своем могуществе и в своем праве феодала! Он действовал исключительно в своих личных интересах и не испытывал ни к кому ни малейшего чувства.

Зефирина была уверена, что он замешан в этой неудачной попытке похищения Франциска I. Она поняла, зачем он поехал с ней в Пиццигеттон: он принимал участие в заговоре и, возможно, хотел использовать ее в своих целях.

«Почему… Ах, почему она этого не поняла? Почему не попыталась все поставить на карту? Почему не вмешалась, не попыталась провести, обмануть этих мерзавцев, пообещав от имени регентши большую сумму денег тому, кто освободит короля?!..

Фульвио Фарнелло прислушался бы к таким словам… Золото было единственной вещью, которая интересовала этого алчного князя… А она позволила вовлечь себя в бесполезную болтовню! В беседы, сколь глупые, столь и пустые! Она считала себя очень сильной… Леопард славно посмеялся над ней…»

В эту последнюю предсвадебную ночь Зефирина спала очень плохо. Она слышала, как на колокольне часовни колокол звонил каждый час.

На рассвете она погрузилась в тяжелый, гнетущий сон, в котором донья Гермина, Рикардо, герцог де Бурбон, Франциск I, несчастная Пелажи, папаша Коке, Карл V, Бастьен, Мортимер Монроз, Леопард, Гаэтан и Нострадамус, живые и мертвые, проходили перед ее взором, кружились, отплясывая бешеную сарабанду.

– Время вставать, моя маленькая Зефирина.

Славная девица Плюш потрепала свою подопечную по плечу и тут же отпрянула, пораженная синими кругами под ее наполненными слезами глазами и тонким, искаженным страданием лицом.

– Клянусь всеми рыцарями Броселианды, моя дорогая, нельзя доводить себя до такого состояния! – заахала Плюш.

– Хотела бы я вас видеть на моем месте! – возразила Зефирина.

Казалось, такая возможность не повергла в отчаяние Артемизу Плюш.

Старая дева присела на край одеяла, взяла за руки Зефирину и начала произносить длинную путаную речь, в которой говорилось о послушании, преданности, самоотречении, взаимном согласии и об откровении тайны жизни… Плюш сейчас заменяла мать Зефирины… Господин маркиз поручил ей, дуэнье, поговорить с его дочерью… Заставить ее понять некоторые деликатные вещи… Рассказать ей о… Хм… В конце концов… что… что сегодня вечером… короче… имея в виду, что… не сопротивляться… Некоторые движения… принять, согласиться… Узы брака… Что потребуется от нее… хм… хм… Это нормально… У мужа есть все права…

Девица Плюш кашляла, путалась, покрывалась испариной, сморкалась, обмахивалась веером, перебирала четки, короче говоря, не могла выбраться из туманных объяснений.

Зефирина милосердно пришла ей на помощь:

– Если вы хотите сказать, Плюш, что я должна как ягненок разделить ложе с «его светлостью-я-хочу!»… так вот, поверьте, его ожидают сюрпризы!

– Сюрпризы! Сюрпризы! – заорал внезапно проснувшийся Гро Леон.

– Зря Леопард думает, что я беспрекословно подчинюсь его приказам и капризам, да, он ошибается… Я никогда не буду его рабыней, и он всю жизнь будет жалеть, что силой заставил меня выйти за него замуж!

Внезапно приободрившись от этих воинственных мыслей, Зефирина вскочила с постели, сопровождаемая потрясенным и удрученным взглядом Артемизы Плюш. «Боже мой, – думала славная добрая старая дева, – я не знаю двух других столь мало подходящих друг другу натур, чем этот загадочный князь Фарнелло и наша неукротимая Зефирина… Если любовь не придет им на помощь, то сколько бурь они переживут в будущем…»

Под лучами уже ставшего горячим солнца засверкали шелковые драпировки в апартаментах Зефирины.

Начинался очень длинный день.

С расшитой жемчугом фатой на голове Зефирина была готова к жертвоприношению. Она слышала стук колес первых прибывших повозок по камням мостовой во дворе, крики носильщиков, доставивших своих господ на свадьбу.

Девушка надеялась, что свадьба будет очень скромной, что это будет просто благословение в узком кругу. Но «его светлость» принял другое решение.

Судя по приготовлениям и по многочисленным повозкам и лошадям, поднимавшимся по дороге к замку, дон Фульвио Фарнелло придал своему браку с «французской синьориной» блеск, свойственный бракосочетаниям монархов.

Окруженная служанками, Зефирина бросила последний взгляд на свое отражение в зеркале. Она увидела какую-то незнакомку, чужую, бледную, далекую, высокомерную. Ее золотисто-медные волосы были подняты вверх и поддерживались усыпанными драгоценными камнями и жемчугами золотыми дугами. Она была в корсете на китовом усе, талия была так стянута, что она едва могла дышать. Присборенные рукава, словно отливающие всеми цветами радуги шары, еще больше подчеркивали изящество груди и хрупкость девичьего силуэта.

– По сравнению со всеми княгинями, которые изображены на портретах в галерее предков, ваша милость – самая прекрасная! – восхищенно воскликнула Эмилия, подавая своей госпоже веер, усыпанный блестками в виде цветочков.

– Клянусь честью, ты права, Эмилия!

Услышав этот металлический голос, Зефирина вздрогнула. Только что в будуар своей кошачьей походкой вошел Леопард.

Девушки-служанки стремительно опустились в глубоком реверансе. По знаку князя они, с девицей Плюш во главе, удалились, словно стайка воробышков.

Оставшись одна с глазу на глаз с Леопардом, Зефирина, повергнутая в изумление этим неожиданным визитом, предпочла атаковать:

– Никогда не слышишь, когда вы входите! – сказала она резким тоном.

– Я никогда не вижу, как вы улыбаетесь! – спокойно в тон ей ответил Леопард.

В течение секунды жених и невеста смотрели друг на друга. Зефирина первой отвела глаза. Глубоко вздохнув, она сделала вид, что поправляет перед зеркалом декольте и обмахивается веером.

– Ну-ну, наберитесь храбрости, донна Зефира… Эта обязанность неприятна, но все это будет продолжаться недолго!

Князь подошел к девушке. Подавляя ее своим высоким ростом, он с насмешливым видом смотрел на ее отражение в зеркале.

– На самом деле, ваша светлость, если вы говорите о сегодняшнем дне, то это так, но что касается всего остального…

Свои слова Зефирина сопровождала выразительной гримаской.

– Разумеется, всю жизнь быть привязанной к одноглазому мужу! Это может оказаться…

– Я не заставляла вас говорить это! – возразила Зефирина вызывающе.

Она не ожидала того, что затем случилось, князь Фарнелло схватил ее за плечи.

– Я всегда любил укрощать норовистых кобылиц… Потом они становятся самыми покорными…

Прежде, чем Зефирина успела отстраниться, Леопард припал губами к ее шее. Все произошло очень быстро, это было как ожог. Затем князь выпрямился, очень спокойный, прекрасно владеющий собой. Его карий глаз с золотистыми искорками уставился на потрясенную Зефирину.

– Так как вы, моя дорогая, отказываетесь принять какой-либо подарок из рук этого бедняги Анжело, я должен был решиться прийти к вам лично и обвить вокруг вашей очаровательной шейки эту скромную безделушку в память о столь тягостном и мучительном дне.

Князь Фарнелло вынул из кармана камзола какую-то драгоценность, сверкавшую тысячами огоньков. С нежностью и осторожностью, как самая ловкая горничная, он опустил драгоценность на грудь Зефирины и без труда защелкнул замочек.

Зефирина издала приглушенный крик.

– Не причинил ли я вам боль? – осведомился Леопард.

– Этот… этот медальон! – пролепетала Зефирина, запинаясь.

Широко раскрытыми от изумления глазами она смотрела на роскошное и странное украшение, которое князь только что надел ей на шею. Она не могла поверить своим глазам: на тонкой золотой цепочке, разделенной на пятьдесят пластинок, усыпанных замечательными драгоценными камнями, блистал главный камень – изумруд размером с орех, заключенный в золотую оправу в виде пасти леопарда… Третий медальон… Тот самый, который «видел» Нострадамус…

– Где… где вы взяли его? – спросила Зефирина, резко поворачиваясь к князю Фарнелло.

Ее натиск был таким неожиданным и яростным, что князь едва не отшатнулся, но сдержал себя.

– Вы задаете странные вопросы, моя дорогая… Вы что же, на самом деле принимаете меня за бандита с большой дороги?

– Я прошу вас, ответьте… – умоляла Зефирина.

Ее глаза, более зеленые, чем изумруд, висевший у нее на шее, выдержали мрачный взгляд Леопарда, не мигая.

«Что это еще за новый каприз?» – казалось, думал высокомерный вельможа. Внезапно он решил ответить ей и отвечал очень терпеливо, словно обращался к несносной маленькой девочке.

– Этот медальон, мое нежное дитя, из шкатулки моей покойной матери, княгини Фарнелло. Он принадлежал многим поколениям нашей семьи. Чтобы быть более точным, скажу, что он является собственностью нашего рода с благословенного года 1187… Ну что, вы удовлетворены?..

1187 год… Год взятия Иерусалима императором Салладином, как раз перед третьим крестовым походом… – прошептала Зефирина.

– Точно, юная эрудитка; в нашей семье даже поговаривали, что с медальоном была связана одна история… История трагической любви, как водится… Вначале, кажется, было три медальона, принадлежавшие трем сестрам… В легенде говорится, что какая-то женщина соберет в своих руках три разбросанных по свету медальона через 333 года… Тогда эта женщина получит доступ к сокровищам великого Салладина, которые стерегут три змеи, три орла и три леопарда…

Зефирина была вынуждена опереться о сундук. Три… три… три… Ненавистный голос Гермины вновь зазвучал у нее в ушах: «Ты тоже ищешь третье?» Зефирина больше не сомневалась в том, что «эта Сан-Сальвадор» хотела завладеть тремя медальонами. Была ли она тем чудовищем, которое убило ее мать, нежную Коризанду? Каким образом донья Гермина смогла это сделать?..

Над парком поплыл колокольный звон. Пробило три часа дня. Князь Фарнелло, не сознававший, какое смятение вызвали его слова в душе у Зефирины, подал ей свою руку.

– Ну, смелей. Пришел час жертвоприношения! Все ждут только новобрачную… Идемте, моя дорогая… Так как этот рассказ, кажется, вас очень развлек, то будьте уверены, сегодня вечером я буду иметь возможность рассказать вам историю этого медальона полностью…

При таком прямом упоминании о приближающейся ночи горячая волна опалила жаром щеки Зефирины. Она отвернулась. Сделав вид, что не замечает протянутой руки князя, она направилась к большой мраморной лестнице.

Одобрительный шепот приветствовал появление невесты, ведомой под руку ее отцом.

Часовня была забита до отказа. Под ее сводами раздавались григорианские песнопения. Зефирине казалось, что она присутствует на чьей-то чужой свадьбе. Она не ощущала, что все это касается ее, она почти раздвоилась, видела все, слышала все, действовала, говорила, двигалась, как когда-то это делали замечательные механические куклы старого художника мэтра Да Винчи.

В то время, когда Зефирина, бледная и очаровательная, поднималась на верхнюю галерею храма вместе с Роже де Багателем, она, ставшая почти равнодушной, узнала среди приглашенных предателя Бурбона, вице-короля Неаполя, итальянских вельмож и испанских грандов, виденных в Пиццигеттоне. Все победители находились здесь, они были свидетелями ее унижения.

Стоя на хорах, Леопард ждал свою невесту. Не взглянув на него, Зефирина тотчас же опустилась на колени на одну из скамеечек перед алтарем. Опустив голову на молитвенно сложенные руки, она принялась молиться с такой истовостью, с какой не молилась со времени выхода из монастыря.

Обряд бракосочетания совершал прелат из Милана. Словами, исполненными елея, он призывал будущих супругов исполнять свой долг по отношению друг ко другу.

– И жена должна слушаться своего мужа, подчиняться ему, должна почитать его и хранить ему верность…

«Если он это называет долгом по отношению друг к другу!..» – подумала Зефирина, в которой вновь вдруг заговорил бунтарский дух.

– Фульвио Карло Массимо Корнелио Бенвенуто, князь Фарнелло, господин Салимонте ди Седжесте, граф Сиракузский, барон Агридженте и Илла, герцог Сицилийский, маркиз Селестра… хотите ли вы взять в жены присутствующую здесь донну Зефирину, дочь маркиза де Багателя?

– Да, я этого хочу! – ответил без колебаний металлическим голосом Леопард.

Тогда прелат обратился к девушке:

– Зефирина Мария Коризанда Эме Джулия Гортензия де Багатель, хотите ли вы…

Ответом на вопрос прелата было долгое молчание. Лишившись от волнения голоса, Зефирина не могла ответить.

На галереях возник легкий шепот. Зефирина окинула присутствующих взглядом утопающей. От кого бы она могла ожидать помощи? Разумеется, не от отца, уже открывшего рот как рыба, выброшенная из воды. Не от славной девицы Плюш, шмыгавшей носом над своим молитвенником. Не от Ла Дусера, который не мог понять ее чувств. Не от Рикардо де Сан-Сальвадора, который, стоя рядом с де Бурбоном, украдкой смотрел на ее медальон завистливым взглядом. И не от этого бедного монаха с низко надвинутым на лицо капюшоном, монаха, который молился рядом с исповедальней…

Зефирина вздрогнула. Уж не сошла ли она с ума? Она могла бы поклясться, что монах подавал ей какой-то полный тайного смысла знак.

– Дитя мое… Ну же, дитя мое!

Голос прелата вернул ее к действительности. Зефирина обернулась к священнику, совершавшему бракосочетание. Она чувствовала на себе пристальный взгляд Леопарда.

– Вы хорошо поняли мой вопрос, дитя мое? – вновь спросил прелат. – Хотите ли вы взять присутствующего здесь Фульвио Карло Массимо Корнелио… в мужья?

– Да, я этого хочу! – прошептала Зефирина так тихо, что только приглашенные, стоявшие в первых рядах, могли ее слышать.

По знаку прелата диакон подан на золотом подносе обручальные кольца.

Князь Фарнелло схватил руку Зефирины. При прикосновении этих длинных пальцев, таких темных рядом с ее молочно-белой кожей, таких нервных, горячих, мужских, таких властных, привыкших «укрощать норовистых кобылиц», при прикосновении этих пальцев Зефирина инстинктивно отшатнулась. С какой-то неистовой силой, которая, возможно, была вызвана всего лишь нетерпением и раздражением, князь удержал ее руку, затем, возможно, желая смягчить резкость, он почти ласковым движением очень бережно и нежно надел обручальное кольцо на ее дрожащий пальчик.

– Слишком поздно, княгиня! – прошептал Леопард.

Почти против своей воли Зефирина подняла глаза на того, кто с этой минуты был ее мужем.

Золотистые искры сверкали в карем глазу князя Фарнелло. Это было очень мимолетное впечатление. Смущенная Зефирина тотчас же опустила глаза.

Она недрогнувшей рукой поставила свою подпись под документом о заключении брака.

Звонили колокола.

– Да здравствует его светлость!

– Да здравствует прекрасная княгиня!

Князь и новая княгиня Фарнелло вышли из часовни под приветственные крики крестьян, собравшихся перед ней. Стоя рука об руку с князем, Зефирина сделала над собой усилие. В толпе она вновь увидела того же монаха. Она ясно видела, как он воздел руки к небу, а затем исчез за группой крестьянок. Озадаченная Зефирина вновь поискала его взглядом, но больше не видела капюшона его рясы из грубой шерсти среди кружевных головных уборов.

Леопард ничего не заметил. Он увлек Зефирину к украшенной цветами повозке, и новобрачные отправились наверх, во дворец, а все приглашенные последовали за ними пешком.

После того как Зефирина выслушала все пожелания благополучия и все поздравления, показавшиеся ей бесконечными, гости отправились на пышный банкет, который был устроен в большой выложенной мрамором галерее.

Среди всей этой суеты Зефирина не обменялась ни одним словом со своим мужем. Она постоянно ощущала его присутствие рядом с собой. Изящно беря угощения тонкими пальчиками, она обменивалась любезными фразами со своими соседями слева.

Прекрасно исполняя роль хозяина дома, Леопард постоянно склонялся к своей соседке слева, прекрасной княгине Ринальди, даме со смуглым лицом, обрамленным двумя великолепными темно-каштановыми косами. Фульвио ни разу не попытался заговорить со своей женой. «Ну и на здоровье! Пусть себе болтает всякий вздор с этой претенциозной чернушкой!» – думала Зефирина с предубеждением.

К четырем часам пополудни большинство пирующих, как это водится, были более пьяны, чем Ной в своем шатре. Маркиз де Багатель, захмелевший более, чем другие, вдруг поднял наполненный до краев кубок.

– Я пью за здоровье князя Фарнелло, моего друга… моего благородного победителя… отдавая ему самое дорогое мое сокровище, мою дочь Зефирину… А теперь, когда я сдержал слово, пришло время вам, мой зять, сдержать ваше!

Униженная Зефирина видела, что Роже нетвердо стоит на ногах. На вид более трезвый, чем его тесть, князь Фарнелло поднялся в свой черед:

– Что сказано, то сказано… Маркиз, вы заплатили самый прекрасный выкуп на свете!.. Вам – свободу! А мне – новобрачную!

По тому, каким резким движением князь поднял кубок, Зефирина поняла, что он тоже пьян.

– Хорошо сказано, Фульвио!

– Браво, Фарнелло!

– Выпьем за поцелуй новобрачной!

– За ее подвязку! За ее нижнюю юбку! За ее фату! Аплодисменты и приветственные крики, провозглашенные пьяными голосами, становились все громче.

«Я их ненавижу, этих пьяниц! Я их ненавижу!» – думала Зефирина, уязвленная фразой князя, которая претендовала, однако, на то, чтобы быть галантной. Чувствуя себя все более и более униженной и оскорбленной, она проводила своего развеселого отца во двор.

Она знала о том, что Роже де Багатель принял решение уехать тотчас по окончании брачной церемонии. Когда же пришел момент расставания, она ощутила огромную пустоту и глубокое отчаяние. Во дворе повозка, которой правили, если это можно было так назвать, братья Ипполит и Сенфорьен, оба пьяные и распевавшие песни во все горло, шесть сундуков, четыре лошади и Ла Дусер, более пьяный, чем его господин, ожидали сигнала к отъезду.

– Я… благословляю… вас, дочь моя! – заявил Роже де Багатель, тяжело ворочая языком и с большим трудом усаживаясь в седло.

– Прощайте, отец… Прощайте… Прощай, мой Ла Дусер! Отец!

Зефирина отвернулась с глазами полными слез.

– Улыбайся! Сардина!.. Сардина!.. Улыбайся!

Гро Леон опустился Зефирине на плечо. Она долго стояла и смотрела вслед повозке, своему отцу и Ла Дусеру; их лошади сами шли вниз по дороге, к подножию холма, они не нуждались в том, чтобы ими правили. Когда всадники и повозка превратились в крохотное облачко пыли посреди ломбардской равнины, она решилась вернуться во дворец.

Там начинался бал…

ГЛАВА XXXVI

БРАЧНАЯ НОЧЬ

Было уже поздно, когда последние пошатывающиеся гости покинули замок.

В то время как князь Фарнелло провожал захмелевших знатных гостей во дворе, освещенном светом горящих факелов, Зефирина воспользовалась этой минутой для того, чтобы подняться в свои новые апартаменты, представлявшие собой вереницу роскошно и пышно обставленных комнат на втором этаже южного крыла замка.

Зефирина, измотанная более морально, чем физически, прошла прямо в спальню, даже не взглянув на деревянные скульптуры, резьбу по дереву, лепнину, на чеканные бронзовые предметы и на прекрасные драпировки. Она не удостоила взглядом огромную кровать под балдахином, затканным золотой нитью, которая торжественно возвышалась посреди комнаты и, казалось, издевалась над ней.

В то время как Эмилия расшнуровывала ее корсет, Зефирина чувствовала, как спину ей буравят колкие взгляды трех других горничных, слышала, как они посмеиваются, обмениваясь намеками. Эти девушки были столь возбуждены, что могло показаться, будто это они ожидают прихода их супруга.

– Какую прекрасную пару составляют ваша милость с его светлостью!

– Его светлость все время смотрел на вашу милость!

– Я была так взволнована, что заплакала… когда новобрачные вышли из часовни!

– О, а я… я сказала Раймондо… ты не будешь со мной таким любезным, как его светлость с княгиней!

– О, я слышу, как отъезжают повозки! Его светлость скоро придут!

– Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Пфф…

Зефирина была готова убить этих глупых гогочущих гусынь!

– Где моя дуэнья? – сухо спросила Зефирина, пытаясь остановить этот поток глупостей.

– Бедная мадемуазель Плюш крепко выпила, ваша милость. Она храпит где-то в кресле. Паоло приказал ее отнести наверх, в кровать!

Гро Леон, должно быть, тоже отсыпался после попойки где-нибудь на сундуке на первом этаже. Решительно, Зефирина оставалась одна трезвой в этом дворце пьяниц.

Освободившись от тяжелых фижм и корсета, сжимавшего ее талию, она глубоко вздохнула. В одной короткой сорочке она отправилась в туалетную комнату, где в одиночестве освежила лицо и тело розовой водой из кувшина.

В зеркале она увидела свое отражение: роскошный медальон сверкал у нее на груди. На Зефирину снизошло вдохновение: она взяла в руку большой изумруд и хорошенько его рассмотрела. А затем, поддев ногтем, раскрыла изумруд. Как и у предыдущего украшения, камень был полый, но в отличие от изумруда, зажатого в когтях орла, в этом была заключена пластинка из странного металла с фиолетовым отблеском. Зефирина вытащила ее из тайника и поднесла к свече. Разглядывая ее, она прочитала две строчки, выгравированные на металле:

«Утомленный на небе леопард слышит свой глаз… Парящий вокруг солнца орел видит, что резвится со змеей…»

Слова Нострадамуса!!! Разве возможно подобное? Зефирине казалось, что у нее в ушах еще звучит успокаивающий голос Мишеля де Нотр-Дама: «Прежде чем минут три луны, вы будете носить корону на голове, Зефирина!»

Рассмотрев получше пластинку из драгоценного металла, Зефирина заметила, что с другой стороны вместо таинственного текста нанесен геометрический рисунок. Это были три треугольника, наложенные один на другой и пронзенные посередине стрелой. Это был, несомненно, какой-то талисман, или план, содержащий только часть тайны Салладина… Чтобы понять смысл загадочных слов, надо было, вероятно, иметь все три пластинки…

Через полуоткрытую дверь до Зефирины доносился шепот горничных.

– Какой туалет желаете надеть, ваша милость, голубой или зеленый? – спросила Эмилия.

– Сейчас иду! – ответила Зефирина.

Она быстро закрыла изумруд, сняла тяжелый медальон и положила его на столик с благовонными мазями. Зажав в руке пластинку с таинственными словами, она поискала надежное место, куда бы ее можно было спрятать. Увидев чуть сдвинутую дощечку на паркетном полу, она засунула под нее пластинку. Затем попробовала вытащить ее обратно при помощи пилочки для ногтей. Ее хитрость полностью удалась. Для большей надежности она подтащила ковер и положила его туда, где была щель: он скроет, если в этом будет необходимость, металлический блеск пластинки от пытливого взгляда.

Приняв эти меры предосторожности, она вернулась в спальню.

Эмилия предложила ей на выбор два ночных туалета из газа, воздушных и прозрачных. Зефирина вздрогнула от возмущения. И речи быть не может о том, чтобы надеть один из этих обольстительных туалетов! На кого она будет похожа? На телку, которую ведут к быку?!

– Я надену этот туалет! – сухо приказала Зефирина и указала на строгое платье из черной саржи с наглухо закрытым воротом. Не обращая внимания на ошеломленные лица своих горничных, Зефирина с удовольствием натянула это одеяние старой святоши.

– Могу ли я распустить волосы вашей милости? – спросила Эмилия, уже приготовившаяся расчесывать роскошные золотисто-рыжие косы.

– Мне и так хорошо, Эмилия. Вы все мне больше не нужны… Благодарю вас за услуги… – сказала Зефирина более мягким тоном.

– Спокойной ночи, ваша милость! – хором ответили девушки.

Приведенная в отчаяние многозначительными улыбками горничных, она повернулась к ним спиной и приблизилась к открытому окну.

Итак, все кончено. Она стала княгиней Фарнелло. Зефирина прижалась пылающим лбом к цветному витражу. Мгновение, которого она так опасалась, наступило… Она осталась одна… совсем одна лицом к лицу с тираном и, что бы там ни говорили, со смертельным врагом Франции…

Звук хлопнувшей на первом этаже двери заставил Зефирину вздрогнуть. Она вышла на увитую цветами террасу. Сделав несколько шагов, она оперлась об искусно украшенную каменную балюстраду. От находившихся внизу зарослей рододендрона поднимались волны одурманивающего запаха. Пахло сиренью, гвоздикой; запах цветов смешивался с запахом перегноя. Легкое облачко тумана виднелось около рожка месяца в небе. Внезапно от набежавших слез у Зефирины защипало глаза.

– Медовый месяц… Говорят, англичане недавно придумали это выражение, Honey Moon, чтобы называть так дни, которые следуют за свадьбой…

Услышав эти слова, произнесенные теплым голосом, Зефирина быстро вытерла глаза и обернулась. Опять она не услышала, как он подошел к ней.

Леопард стоял, прислонясь спиной к ажурной колонне террасы. Он снял тяжелый расшитый серебром и золотом камзол и, должно быть, второпях надел эту рубашку с длинными рукавами, вышитыми серебряной нитью. Рубашка была небрежно стянута широким поясом с золотыми заклепками, из-под рубашки виднелись короткие коричневые штаны. Широко распахнутый ворот рубашки позволял видеть его мускулистую шею и черные волосы на широкой груди. Одетый таким образом, он казался теперь намного моложе, совсем не надменным, более доступным, почти человечным. Лицо его стало спокойным, черты разгладились; он улыбался и внимательно смотрел на Зефирину своим единственным глазом, в котором горел какой-то иной огонек, чем простая насмешка.

Ощущая на себе этот жгучий взгляд, Зефирина быстро опустила глаза. Он, возможно, догадался о том, что она плакала, и она не хотела ему показать свое смятение.

– Англичане, которым не откажешь в уме, ваша светлость, несомненно хотят этим выражением сказать, что брак – это такое же тяжкое бремя, как и горшок с медом…

Она вложила в свои слова всю ироническую холодность, на какую только была способна.

Ее слова были встречены легким смехом.

– Теперь я спокоен. А то, видя, что вы молчите, я на какое-то мгновение испугался, что брачная церемония превратила вас в покорное создание!..

– На этот счет можете не беспокоиться, ваша светлость!

– Так значит, вы намерены навсегда сохранить ваш восхитительный характер? Я в восторге!.. Ну-же, божественная Зефирина, согласитесь по крайней мере выпить вина с вашим злейшим врагом, и, клянусь честью, мы отправимся спать каждый на свою половину…

Услышав столь откровенные слова, Зефирина замерла, озадаченная. Князь Фарнелло спокойно открывал усыпанный драгоценными камнями графин, который она прежде не заметила. Графин, оказывается, стоял вместе с лакомствами и конфетами на столике из розового мрамора.

– Вы не считаете, что уже выпили слишком много? – бросила Зефирина, на этот раз очень неприятным тоном.

– О, моя дорогая! – князь совсем не обиделся на оскорбительный тон. – Поднимем наши кубки в честь любви, чье биение и трепет ваше ледяное сердце не слышит сквозь это строгое платье…

Зефирина машинально взяла кубок, который ей протянул Фульвио. Выпив несколько глотков хмельного напитка, она с вызовом сказала ему:

– Если вы думаете, что вам будет достаточно заставить меня выпить вина для того, чтобы я все забыла, вы очень ошибаетесь!

– О, вы мне приписываете на самом деле самые низменные намерения! – проговорил князь преувеличенно огорченным тоном.

– Чья же в том вина? Вы купили меня. Вы унизили меня. Вы принудили меня силой… Вы…

Зефирина прервала свое жалобное перечисление. Князь Фарнелло протянул руку, и эта рука, властная, ласковая и нежная, опустилась на ее волосы, погладила и распустила несколько рыжих кудрей.

– Чья же в том вина, сударыня? Вы соблазнили меня! Вы очаровали меня! Вы околдовали меня!

Продолжая говорить, он взял у нее кубок из рук. Зефирина лишилась дара речи. Несмотря на чуть шутливую нотку, прозвучавшую в его ответе, она не ожидала таких слов. «Я погибла!» – подумала Зефирина. Вдруг она произнесла очень громко:

– Умоляю вас, скажите мне правду!

– Правду! – повторил князь, улыбаясь.

– Да… Разрешали ли вы моему отцу несколькими днями ранее отправиться во Францию?.. Я хочу знать это!

Услышав вопрос, произнесенный в виде приказа, князь Фарнелло, казалось, был удивлен, раздражен и, возможно, немного разочарован:

– Какая странная маленькая девочка!.. Маркиз ни на единый день не покидал дворца Фарнелло… Казалось даже, что он был очень счастлив, когда гулял по парку… Ну так что, вы удовлетворены?.. Ну же, перестаньте хмуриться и не стройте надутой физиономии, она совершенно не идет новобрачной…

Погруженная в свои мысли, Зефирина молчала. Если князь Фарнелло не лгал, то, значит, Роже де Багатель не был в монастыре Сан-Сакреман! Девушка внезапно ощутила, как огромный груз свалился с ее плеч. Дорогой отец, несчастный отец, которого она несправедливо подозревала Бог знает в чем! Ее прелестное личико, обрамленное золотисто-рыжими волосами, разгладилось.

Воспользовавшись этим благоприятным обстоятельством, князь теперь нашептывал ей по-итальянски:

– Bellissima mia…[35] Не угодно ли прекратить эту бесполезную борьбу… Подумаем лучше о любви… Вы – самая красивая девушка в мире, а я умею ценить красоту… Между мужчиной и женщиной я знаю лишь один возможный способ столкновения и сближения! Позвольте мне заставить вас позабыть обо всем на свете… Tesero mio!..[36]

Не от вина ли у нее закружилась голова? Зефирине хотелось вырваться из плена этого вкрадчиво-обольстительного голоса, властного, слегка снисходительного и уверенного в своих чарах; ей хотелось спрятаться от обжигавшего ее шею дыхания, от этого опытного рта, покусывавшего ее ушко, от этих крепких рук, все теснее сжимавших ее талию, от этих не оставлявших никаких сомнений ласковых прикосновений к ее груди, от этого властного и сильного колена, уже легко прокладывавшего себе путь между ее ног. Но она была не способна оказать сопротивление такому вражескому штурму. Совершенно обессиленная, с подкашивающимися ногами и с объятыми пламенем бедрами, она все же сохраняла еще остаток ясности ума для того, чтобы верно угадать, какую игру вел князь: он хотел превратить ее в покорную его воле рабыню, созданную для удовлетворения его прихотей султана, которую он запрет в какой-нибудь башне, когда пресытится ею. Уже уверенный в своей победе, как нетерпеливый мужчина, привыкший ловко вести свои дела и легко добиваться успеха как на состязаниях, так и у женщин, Леопард тихонько подталкивал Зефирину к спальне. Захваченная каким-то вихрем, она с ужасом обнаружила, что оставила всякое сопротивление.

При свете свечей кровать под балдахином блистала своей незапятнанной белизной.

В последнее мгновение к Зефирине вернулся ее бунтарский дух:

– Я вас не люблю… Я вас никогда не полюблю… Если у вас так мало чести… Я… Я… приказываю вам отпустить меня, князь Фарнелло!..

Употребив всю силу своих рук, она пыталась оттолкнуть Леопарда. Весьма далекий от мысли повиноваться ей, он еще крепче сжал ее в объятиях со спокойной властностью:

– Тебе нечего опасаться, Cara mia![37] – шептал вкрадчиво-обольстительный голос. – Ты думаешь, я тебя купил… какое гадкое, мерзкое слово… А ведь ты должна была бы гордиться… Я не смог забыть вкус твоих губ… Я не смог забыть твою красоту, это тело, которое я держу сейчас в объятиях… Посмотри же на меня…

Изумленная таким поведением и этим обращением на «ты», Зефирина подняла глаза. Князь возвышался над ней, подавляя ее своим высоким ростом. Взгляд его черного с золотистыми искорками глаза смело встретился со взглядом Зефирины. Его тонкие губы изогнулись в улыбке, они шептали:

– Вспомни…

Леопард сделал движение и вытащил из своего рукава голубое перышко… Зефирина вскрикнула, но крик тотчас замер у нее в горле. Метнулась чья-то тень, и на голову князя обрушилось что-то тяжелое. В ночи прозвучал глухой звук удара. На лице князя застыло удивленное выражение. Очень мягко, словно лишенная управления марионетка, он упал на мраморные плиты к ногам Зефирины. Девушка подняла голову, вздрогнула; она ничего не понимала. Перед ней стоял тот самый монах, который подавал ей знаки во время брачной церемонии.

– Кто… что… – запинаясь, пролепетала Зефирина.

– Надо действовать быстро!

Монах схватил ее за руку. Она было хотела оказать сопротивление.

– Моя душенька… Так значит, вы меня не узнали… Монах скинул капюшон. Эта улыбка… Этот голос…

Это лицо – видение из загробного мира… Зефирина схватилась рукой за сердце.

– Гаэтан… Гаэтан, вы ли это?

– Да, моя душенька… Он самый… Я пришел вас спасти, вырвать из когтей этого Леопарда.

– Я… Я… Все на свете считали вас мертвым, Гаэтан!

Слезы ручьем заструились по щекам Зефирины. От волнения она покачнулась, и он должен был поддержать ее. На какое-то мгновение они замерли в объятиях друг друга, стоя около брачной постели.

– Я был действительно ничуть не лучше трупа, моя дорогая! – прошептал Гаэтан. – Без вашего бывшего серва Бастьена я сегодня находился бы на два фута ниже уровня земли…

– Бастьен участвовал в битве при Павии? – пролепетала Зефирина.

– Он дважды спас мне жизнь… Один раз во время самой битвы, когда я едва не погиб под ударами вражеских копий, а во второй раз, когда прятал меня в лачуге одного ломбардского крестьянина и лечил меня… Но… я расскажу вам об этом позже. Сейчас мы заткнем кляпом рот этому несчастному господину и свяжем его.

Гаэтан сорвал с постели простыни. Зефирина, как парализованная, смотрела на него. Она была не в силах помочь ему завернуть большое неподвижное тело князя в это некое подобие савана. Она была слишком смущена и взволнована для того, чтобы поближе рассмотреть судорожно зажатое в руке Леопарда голубое перышко, похожее на то, которое «украл» у нее незнакомец на берегу. Когда Леопард был хорошо завернут и крепко связан, Гаэтан тяжело дыша, попытался втащить его на кровать, но князь был слишком тяжел. Испытывая некоторое замешательство и неудобство, Зефирина была вынуждена взять своего мужа за ноги, в то время как Гаэтан приподнял его за плечи. Уложив князя Фарнелло на кровать под балдахином, Гаэтан рядом с ним так уложил подушки, чтобы создать видимость присутствия рядом другого человека. Затем с головой накрыл Леопарда покрывалом. Видя все эти приготовления, Зефирина отвернулась, сконфуженная и раскрасневшаяся. Гаэтан схватил ее за руку:

– Идемте, моя душенька…

– Но… что…

– Не бойтесь, я прибыл из Франции, мои сестры меня во все посвятили… Ваш отец теперь вне опасности, он спасен… В любом случае Леопарда найдут только завтра днем… У нас впереди есть целая ночь для того, чтобы скакать…

– Но куда?..

– Мы поедем в Рим, моя душенька, чтобы аннулировать ваш брак. Идемте же…

Несмотря на настойчивую просьбу, Зефирина не могла двинуться с места. Гаэтан обернулся к своей невесте:

– Если только вы не… хотите остаться здесь, моя дорогая… Быть может, находясь рядом с этим человеком, вы забыли о нашей клятве?

– Нет… нет… Гаэтан, это от волнения… Я его ненавижу!

Зефирина схватила плащ, лежавший на табуретке, и решительно последовала за шевалье де Ронсаром. К каменной балюстраде была привязана веревочная лестница. Зефирина соскользнула прямо в объятия Гаэтана. Не переводя дыхания, молодые люди бросились бежать к кустам. Было слышно, как на псарне лаяли собаки.

Зефирина вздрогнула: ей показалось, что какая-то маленькая фигурка бросилась по направлению к кедрам, росшим посреди большой поляны. Несомненно, это была тень какого-то ребенка… или тень карлика… Эта тень двигалась в сторону забытой ими веревочной лестницы. «Каролюс!» – подумала Зефирина. Мысль о карлике непреодолимо преследовала ее. Выследила ли уже донья Гермина третий медальон? Девушка обрадовалась, что спрятала таинственный талисман в щели на полу. Она прикоснулась к руке Гаэтана, чтобы показать ему ночного посетителя. Слишком поздно! Тень уже исчезла за зарослями рододендронов.

– Сюда! – прошептал Гаэтан.

Постоянно оглядываясь и принимая меры предосторожности, он вел Зефирину в глубь парка. Они на ощупь спустились вниз по дороге, которая вилась по склону холма. В стене, окружавшей замок, была приоткрыта маленькая дверца. Лежавший рядом с ней связанный солдат свидетельствовал о том, что Гаэтан уже проходил этим путем.

По другую сторону стены их поджидала привязанная к изгороди лошадь. Гаэтан помог Зефирине влезть в седло, потом сам сел впереди…

– Моя душенька… – прошептал юноша, захмелевший от своей победы. – Ничто… ничто, клянусь, не сможет нас более разлучить…

– Нет, Гаэтан, ничто…

Говоря так совершенно искренне, Зефирина все же не смогла удержаться от того, чтобы не обернуться. При свете луны на фоне неба вырисовывались три зубчатые башни дворца князей Фарнелло, возвышавшегося на холме.

В ночи зазвучал тоскливый волчий вой. Дрожь пробежала по телу Зефирины. Что это была за боль, от которой сжималось ее сердце? Почему ее терзала и грызла тоска из-за того, что она убегала вот так, словно воровка? Что за непонятное сожаление она испытывала? О чем она сожалела? О ком?

Еще было не поздно… Она еще могла вернуться назад…

Уж не сошла ли она с ума? Зефирина тряхнула золотисто-рыжими кудрями. Она навсегда покидала этого гордого Леопарда… Она была счастлива от сознания свершившейся мести. Зефирина положила голову на плечо Гаэтана и позволила увезти себя галопом по дороге свободы…