РАНЕТКИ

Юрий Шестов

Начало этой истории было многообещающим. Лето подходило к концу. Время, поставив все паруса, стремительно скользило в осень. Оставалась последняя неделя каникул, но я врос в лето как картофельный куст в землю, и потому скорое начало учёбы в четвёртом классе представлалось чем-то далёким и нереальным. Я два раза наведывался в магазин “Культтовары” на базаре, чтобы купить тетради, карандаши и прочую мелочёвку для предстоящей учёбы. Но даже эти эпохальные по моим масштабам закупки не смогли поколебать летний настрой. Где-то в глубине души поселилось ощущение неизбежности скорых радикальных перемен, но я как-то сумел заблокировать оставшиеся дни от зловещей тени школьной обязательности. Соседские ребятишки по разным поводам всё чаще упоминали школу. Их разговоры не проникали дальше моих барабанных перепонок. Я был слишком занят, быстро и деловито выжимая из лета последние капли калорита. Наперекор всему для меня ничего не менялось. Я будто только вчера на крыльях свободы вылетел из школьных дверей и без оглядки помчался в Лето. Мне было хорошо, и я не собирался портить этого состояния разговарами о школе. Не подозревая на ту пору о существовании “Золотого Телёнка”, я тем не менее по наитию исповедовал жизненное кредо О. Бендера: “Когда будут бить, тогда будем плакать”. Но не раньше. Если вообще.

Голова по-прежнему была полна самых вожделенных замыслов, и я настойчиво двигал их в жизнь. Отведённые жизнью и родителями рамки не мешали полёту моей мысли. Я точно знал что хотел, как этого добиться и имел достаточно сил и средств для осуществления моих самых смелых задумок. Это была свобода. И состояние моей души – солнечное и уверенное – было самым верным индикатором обладания этим сокровищем. Между нами говоря, многие люди не очень дорожат свободой – не знают что с ней делать. Меня такие проблемы не мучили – каждый её карат использовался подчистую, аннигилируя без остатка с потребностью в движении. Будь этой свободы побольше или будь она другой пробы, думаю и это пошло бы в дело – для человеческой энергии свобода такой же лакомый кусок, как вакуум для воздуха. (Другое дело, что это за энергия и есть ли за ней хоть капля разума… Но об этом, извините, мы поговорим в другой раз…)

Как-то под вечер я сидел возле своего сарая, одним из многих построенных под одной крышей и протянувшихся через весь двор армейской шеренгой. Туда я заселился в начале лета, соорудив себе предварительно для ночлега что-то вроде палатей под крышей сарая. Старый стол, в незапамятные времена покрашенный весёлой жёлтой краской, перекочевал поближе к двери. До моего вселения на нём были свалены связки подписных журналов – были тут “Юный Натуралист”, “Пионер”, “Костёр”, “Мурзилка” и много чего ещё. Мама на детские журналы денег не жалела. Но что ещё удивительнее, все они прочитывались. Обстановку дополняли табуретка и загадочного происхождения этажерка. Она была подвешена на здоровенных гвоздях, вбитых в стену. Пол в сарае был земляной и неровный. Этажерка падала несколько раз, прежде чем я сообразил подвесить её на гвозди. Снаружи возле двери стоял широченный чурбан, отпиленный в незапямятные времена от огромной сосны. Он служил мне и столом, и сиденьем, и верстаком во время моих многочисленных поделок.

В данный момент я сидел на чурбане. Передо мной вверх колёсами стоял мой подростковый велосипед, заднее колесо между коленями. Шина с него была снята. Шёл второй час как я выправлял “восьмёрку” на заднем колесе. В начале я даже не стал снимать шину с обода, опрометчиво полагая что так будет быстрее. Раньше иногда у меня это получалось. На сей раз понадобились добрые полчаса, прежде чем я поменял свое мнение насчёт правильности такого новаторского подхода. После снятия шины дела тоже пошли не блестяще. Выправив колесо в вертикальной плоскости, я вскоре обнаружил, что оно приобрело овальную форму. Коррекция этого интересного но непрактичного достижения привела к новой восьмёрке. Но я не сдавался.

Оставалось часа два до закрытия хлебного магазина. Я поставил себе целью доставить на велосипеде две обычные буханки хлеба, закупка которых была моим скромным вкладом в бесперебойное функционирование семейного механизма. Хлеб я складывал в сетку-авоську и намотывал её на руль так, чтобы она не касалась колеса. Часто хлеб был ещё тёплым и издавал уютный аромат свежей выпечки. Поход в магазин пешком представлялся скучным и неимоверно длительным мероприятием. На велосипеде было интересней. Навстречу мчались рытвины и кочки, я ловко лавировал между колдобинами. В сухую погоду колёса велосипеда вздымали облачка золы, высыпаемой жильцами на нашу ухабистую, с глубокими колеями дорогу.

Напротив меня на пригорке, метрах в пятидесяти, вытянулся одноэтажный бревенчатый дом с отдельными входами, выкрашенный суриком. В нём жили несколько семей, в том числе и мы. Между домом и сараями протекал тихий и скромный ручеёк. Голос он набирал только во время дождей и по весне. За домом высоко, круто вверх поднималась железнодорожная насыпь, густо заросшая травой.

Из-за угла дома показались моя старшая сестра и её неизменная спутница Любка. Сестрёнка была старше меня на три года. По-подростковому угловатая, её подружка как обычно возвышалась позади сестры над левым плечом. Эта была их обычная походная диспозиция. Моя сестрёнка шла легкой поступью, быстро разговаривая о чём-то с Любкой и как обычно живо и весело улыбаясь. Она была ниже своей подружки. Сколько я помню сестру, она всегда была такая подвижная, ловкая и женственная, даже будучи маленькой девочкой. Красивая у меня была сестрёнка. Это понимал даже я, вечно занятый своими делами и не обращавший особого внимания на окружающих.

Девочки перешли узенький мостик из одной доски, укреплённой над ручейком на низеньких столбиках. Явно они направлялись ко мне. Сестра единым движением и подошла, и остановилась и начала говорить. И всё это у неё опять получилось как-то легко и изящно. Ямочки на щёчках пришли в движение.

– “Мы сейчас разговаривали с бабушкой возле диспетчерской”, – в диспетчерской водители автобусов отмечали маршрутные листы, – “У неё две яблони прямо усыпаны ранетками. На одной такие большие, как у Веры Кузнецовой, а на второй поменьше, такие красно-оранжевые”. Вера была одноклассница сестры. Такая старательная, серьёзная девочка.

Я очень живо заинтересовался сообщением. Ещё бы мне не знать большие нежные янтарные ранетки на яблоне Кузнецовых. Я не считал за труд смотаться к ним за три километра по неровным улицам нашего посёлка, исключительно из-за этих самых ранеток. В обмен на право прокатиться на моём велосипеде Серёга, младший брат Веры, озираясь выносил штук шесть-семь яблочек – родители похоже не поощряли такого рода предприимчивость. Но в один из заездов большие ребятишки начали приставать ко мне, пытаясь отобрать велосипед. Я еле оторвался от них – в проулке где жили Кузнецовы было грязно, и мне не сразу удалось развить спринтерскую скорость. Был момент, когда один из преследователей почти настиг меня. Увидя его боковым зрением, я успел вильнуть в сторону, а на второй рывок посягателю на чужую собственность не хватило сил и прыти. Больше к Серёге я не ездил. Риск потерять велосипед перевесил искушения чревоугодия.

Сестра продолжала: “Бабушка такая старенькая, собрать ранетки не может, говорит всё пропадёт если сейчас не собрать, а помочь ей некому, она одна живёт. Попросила нас найти кого-нибудь собрать ранетки, а она бы за это яблочками расплатилась. Я сразу подумала, может быть ты ей поможешь?” Любка добавила: “Она добрая. Только больная. Ей ни за что не собрать”.

С их слов вырисовывалось выгодное дело. Немощная старуха в полном отчаянии не знает как спасти урожай ранеток. Этот морозоустойчивый сибирский эквивалент яблок по-видимому составляет львиную долю её осенне-зимней диеты. Если ранетки пропадут, старухе грозит голодная смерть. Живёт она одна, родственников у неё явно нет – иначе зачем слёзно взывать о помощи к первым встречным девочкам.

– “Сколько она даст ранеток?” – деловито осведомился я.

– “Хоть два ведра!” – в один голос ответили мои собеседницы, явно повторяя слова отчаявшейся старухи.

– “Ладно”, – сказал я, беря сразу быка за рога, – “Где живёт ваша бабка?”

Они довольно толково обьяснили, какие ворота у бабкиного дома, на какой стороне он находится и под конец даже сказали номер дома и что он прикреплён сбоку на столбе ворот. Сбросив с себя таким образом груз ответственности, они ушли в дом, а я с утроенной энергией продолжил устранение “восьмёрки”. Дело пошло гораздо быстрее – новый стимул влил дополнительные силы и улучшил мою сообразительность. Минут через пятнадцать колесо приняло вполне приличную форму. Я закрыл сарай, оседлал велосипед и, разогнавшись, нацелился на узенький мостик. Перескочив ручей, я подлетел к дому, спрыгнул с велосипеда, забежал домой взять деньги, сетку и снова оседлал велосипед. Навстречу весело понеслась ухабистая дорога.

Я долго колотил в ворота, прежде чем в доме раздался звук открываемой двери. Потом послышались неторопливые шаги, за калиткой раздался звук открываемой щеколды и калитка медленно распахнулась. В проёме появилась неопрятная старуха средних размеров и с подозрением, весьма неприветливо, воззрилась на меня. Мне будто раздался звонок – уж больно вид старухи не соответствовал описанию сестры и Любки. Она не казалась ни сильно старой, ни больной, и уж совсем язык не поворачивался назвать её доброй. Реальная картина оказалась в сильном диссонансе с моим первоначальным представлением. Я даже подумал вначале, что ошибся домом. Но над забором висели те самые крупные ранетки, о которых говорила сестра. На второй яблоне – пониже, но тоже высокой – росли мелкие красно-оранжевые яблочки. Я знал их вкус – жесткие, сухие и очень кислые. Есть их было невозможно. Скормить свиньям был единственный способ хоть как-то воспользоваться этими диковатыми плодами природы.

Я натянуто поздоровался. Бабка ничего не ответила, продолжая молча и подозрительно смотреть на меня.

– “Это тебе надо ранетки собрать?” – я решил не обращать внимания на старухины странности.

– “Ты кто такой?” – наконец угрюмо осведомилась бабка после продолжительного молчания.

– “Мне сказали, тебе надо ранетки собрать с обеих яблонь, и за это ты дашь два ведра ранеток”.

Старуха слегка оживилась. Она отступила вглубь, как бы приглашая зайти во двор. Я приподнял велосипед над доской, перегородившей ворота внизу, и протиснулся с велосипедом через калитку. Старуха махнула рукой на яблони и вдруг довольно бодро и напористо заговорила.

– “Соберёшь все до одной, ничего не оставляй. Перетащишь всё в дом и ссыпешь в погреб. Я тебе дам одно ведро яблочек за это. И чтобы ни одной веточки не сломал!”

Я осмотрел высоченные яблони. До верхних веток добраться не было никакой возможности. Первая яблоня была ещё так-сяк, можно было пролезть как-нибудь между ветвями. Вторая выглядела такой же дикой, как вкус её убогих плодов. Многочисленные корявые ветви и веточки вырывались вверх из ствола под острым углом и тут же переплетались друг с другом как борцы в непримиримой схватке. Лазить меж таких ветвей одно мучение. Будь здесь только эта яблоня, я бы тут же что называется развернул оглобли и без лишних разговоров отбыл бы в направлении хлебного магазина. Но ради ведра нежно-янтарных ранеток я был согласен претерпеть некоторые мучения.

– “Знаешь что, бабушка, я тебе могу с верхних веток палкой посбивать, и то не все. Кое что останется. И ветки я не смогу не сломать – посмотри как они переплелись. Я ж тебе не гусеница чтобы по ним ползать.”

– “Нет уж, ты все до единой ручками, ручками-то собери!”, – весьма энергично упорствовала старуха.

– “Да как я тебе ручками-то дотянусь доверху?! Ты думаешь что говоришь, старая?” – попытался я воззвать к голосу разума старухи, но тщётно.

– “Мне в прошлом годе зять всё дочиста руками собрал!” – это было наглое враньё. Наличие зятя удивило и насторожило меня опять, но я и этот звонок пропустил мимо. А зря… Если от бабки отвернулись ближайшие родственники, которые ещё год назад ей помогали, то стоило бы задаться вопросом – почему?

– “У тебя зять что, Дядя-Стёпа-Милиционер?” – съязвил я. Но старуха или шуток не понимала, или не была знакома с творчеством придворного поэта.

– “Короче, бабушка, если я буду собирать, то несколько веточек сломаю. Смотри, как они сплелись!”

В таком духе разговор продолжался ещё долго. В итоге сошлись на нескольких сломанных веточках, паре десятков несобранных на самом верху яблочек, использовании палки для осторожного сбивания ранеток с самых верхних веток, ведре хороших ранеток и завтрашнем дне.

По дороге я заскочил в хлебный магазин, купил ароматный, с хрустящей корочкой хлеб и помчался домой.

На следующий день я поднялся рано утром, взял десятилитровое оцинкованное ведро и под хмурым, уже осенним небом отправился собирать ранетки. Задувал холодный северный ветер. Низкие серые тучи быстро летели над землёй. Погода была самая осенняя. Опять долго стучал в ворота, опять бабка глядела на меня молча и подозрительно, пока мне это разглядывание наконец не надоело и я не прервал его встречным вопросом: “Что смотришь, не узнаёшь что ли? Вчера я у тебя был, уже забыла?”

Бабка наконец заговорила: “Ты зачем такое большое ведро принёс! Я тебе только маленькое ведёрко дам, детское! Ты что это, решил весь урожай забрать!”

Я растерялся. Мне казалось, мы обо всём договорились вчера и ни о каком детском ведре речи не было.

– “Знаешь что, бабушка, собирай-ка ты тогда свои ранетки сама”, – я развернулся и отправился домой.

Я отошёл метров на двадцать, прежде чем старуха окликнула меня. По-видимому, в её прижимистой душе не на шутку разыгрывались шекспировские страсти.

– “Эй, паренёк, погоди! Иди сюда”. Я подошёл со словами: “Что, старая, передумала?”

– “Ладно, бери ведро, только красных ранеток, они тоже очень хорошие.”

– “Не, бабушка, ты меня уморишь. Мы ж вчера на ведро белых ранеток договарились, ты уже не помнишь, что ли?” Мы ещё немного попрепирались, и наконец бабка уступила.

Старуха удалилась в дом. Я начал с того что набрал в своё ведро ранетки, поставил его в укромное место к забору и прикрыл травой. Потом начал собирать ранетки бабке и стаскивать их в дом. Из сеней в погреб через небольшое окошечко был проделан наклонный деревянный желоб, и я просто ссыпал ранетки в погреб по этому желобу. Дело шло споро. Часам к двум я закончил собирать ранетки на хорошей яблоне и приступил ко второй. Колючие ветки раздирали кожу до крови. Я ничего в тот день ещё не ел, не считая десятка ранеток, которых я очень быстро наелся, и начал уставать. Болели ступни ног от того что всё время приходилось неудобно стоять на ветках. Ведро пристроить было некуда, приходилось набирать ранетки за пазуху, спускаться вниз, ссыпать в ведро и снова лезть наверх. Работёнка на поверку оказалась просто каторжной.

Но рано или поздно всё кончается. Осталось обобрать пару ветвей, и я уже предвкушал конец утомительной работы. Но не тут-то было. Возвращаясь из очередного рейса в сенцы, я глянул в ту сторону где должно было стоять моё ведро и не увидел его. Прошуровал всю траву возле забора, но своего ведра с ранетками так и не обнаружил. Калитка на щеколде, никто не заходил. Значит, бабка.

Я рассвирепел. Метнулся в сени и начал стучать во входную дверь изо всех сил. Дверь была заперта. Из дома в ответ не раздалось ни звука. Я выскочил во двор и закричал в окно.

– “Если ты, старая стерва, не отдашь мне ведро, я тебе сейчас все окна повышибу камнями!” В ответ ни звука. Я начал искать камни. За углом дома что-то звякнуло и покатилось по земле – по звуку ведро. Я забежал за дом и увидел не свое хорошее новое, а какое-то старое, не пощаженнное временем подобие ведра.

Я опять метнулся к окну и увидел в нём бабку. Замахнулся камнем и уже собрался запустить им в окно, когда она завопила и отпрянула внутрь. Спустя несколько секунд снова раздался звук упавшего ведра. На сей раз это было моё, правда несколько пострадавшее от падения.

С оставшихся ветвей я кое-как набрал полведра мелких кислых ранеток, со всей силы хлопнул калиткой и потащил свою убогую добычу домой. В душе клокотали обида, жажда мести и какое-то чувство удивления свершённой несправедливостью. Я не понимал, за что меня так подло обманули. Я честно выполнил тяжёлую работу, всё как договорились, а меня взяли и так нагло, беззастенчиво обвели вокруг пальца. Это как-то не укладывалось в моей голове. Я собрал по меньшей мере ведер двадцать пять только хороших ранеток. Себе хотел взять одно ведро, как договорились, но мне и этого не досталось. Тащу домой какую-то несъедобную кислятину, которую можно даром набрать в посадках возле подсобного хозяйства.

Я не витал в облаках и представления о жизни у меня были вполне земные. Но в моём жизненном опыте такой однобокий поворот событий встретился впервые. Так беззастенчиво взрослые меня ещё не грабили. Эх, знать бы, что это было только начало… Ранетки окажутся такой мелочью в сравнении с тем что меня ждёт впереди, по мере того как я буду взрослеть и идти по бездорожью этой жизни.

Дома мама взглянула на добычу без малейшей тени энтузиазма.

– “Что ты с ними хочешь делать, есть их невозможно”.

– “Может, варенье сварить?” – высказал я свежую идею.

Мама колебалась. С её точки зрения затея выеденного яйца не стоила, но она решила не обижать меня отказом, сказав: “Ладно. Только помой ранетки, вырежи серёдки, засыпь сахаром чтобы сок дали. Вечером приду, сварю”.

Утро выдалось такое же серое и неприветливое как накануне. Задувал порывами северный ветер. Ивы с уже начинающими увядать узкими листьями как-то бесприютно, с унылым шелестом, вздымали на ветру свои длинные поникшие ветви. Я пошёл на общественную колонку, вымыл ранетки и уселся у сарая вырезать серёдки. Мяготь складывал в небольшую эмалированную миску. Подошли братья Михальцовы. Серега примерно моего возраста, чуть помладше, младший брат Вова года на два моложе Серёги. Начали было помогать, но им это быстро надоело и они просто сидели рядом, разговаривали. Ранетки братья раскритиковали. Я согласился, но выразил надежду что варенье будет хорошее. Серёга с сомнением покачал головой. Потом их позвала бабушка и они ушли.

Время тянулось через день как Млечный Путь по ночному небу. Ранетки в ведре убывали мучительно медленно. Мало-помалу я приспособился, и дело пошло живее. Закончив обрезать ранетки, я ссыпал серёдки в корыто соседской свинье. Свинья тут же ринулась к корыту, стоящему у края низкого загончика. Налитая туша, покрытая короткой белесой щетиной, извивалась от удовольствия. Раздавалось довольное, сладострастное похрюкиванье. Немного пользы принес мой трудовой подвиг.

Дома я засыпал наструганную мяготь ранеток сахаром и поставил на холодную печную плиту. После этого с лёгким сердцем занялся своими делами – пошёл искать подшипники для колёс игрушечного вездехода, своей очередной поделки.

Вечером мама сварила варенье на электрической плитке. В итоге получилась аккурат литровая банка. Мне варенье понравилось. А может я убедил себя, чтобы хоть как-то оправдать неимоверные моральные издержки и физические трудозатраты. Кроме меня никто его больше не ел. Сестрёнка предпочитала помидоры и солёные огурцы.

Оставшиеся до школы дни бежали быстро. Мы с отцом на велосипедах съездили на наше картофельное поле, далеко за окраиной посёлка. Лето было засушливое, картофель не уродился. Мы вывернули несколько гнёзд, но не нашли ни одной картофелины крупнее куриного яйца. Отец посмеялся, сказав что собирать урожай в этом году будет легко. Потом мы заехали к смотрителю железнодорожного переезда. Попили ледяной воды из колодца. Отец поговорил со смотрителем, жившим здесь на отшибе со своей семьёй и домашним хозяйством, состоявшим из нескольких овец и двух коров. Место было тихое, уединённое, запрятанное между берёзовых колков. От железнодорожной насыпи дом загораживал пологий холм, заросший полыньёй и уже сухим репейником. Уютное было местечко, мне понравилось. Я поймал несколько больших синих стрекоз, рассмотрел их и отпустил с миром. Вроде без особых повреждений, судя по скорости с которой они унеслись от меня. Их стрёкот медленно затихал в прозрачной тишине безветреного вечера.

Ещё в начале лета я сделал на берегу Иртыша шалаш из досок и травы, выбрав для него уютное местечко на песку среди больших ивовых кустов. Мой приятель, Гена, приезжал на выходные из интерната домой. Мы с ним проводили время в шалаше, читали книжки, играли в шашки. Иногда я укрывался в нём от редких в то лето дождей, а то сидел у входа, что-нибудь вырезая из дерева. Возле шалаша речной песочек был мелкий, приятный, сидеть там было уютно.

В тот промозглый, серый день я поймал в Иртыше небольшое сосновое бревно, плывшее недалеко от берега. Длинной веткой подогнал его к прибрежным камням, укрепляющим берег, и начал вытаскивать его из воды. Бревно для меня было тяжеловатое. Занося понемногу то один конец, то другой, я постепенно вытащил его на берег. Тут набежал дождь, и я укрылся в шалаше. Вскоре послышались торопливые шаги, и в мой шалаш начали протискиваться знакомые подростки, старше меня на три-четыре года. Отношения у меня с ними были не очень дружелюбные. Ребятишки они в основном были задиристые. Тон задавал Витька. Его старший брат Лёнька к тому времени уже сидел в тюрьме за поджёг транспортёра крупозавода. Крытая эстакада транспортёра тянулась от крупозавода до причала метров сто с лишним. По рассказам очевидцев Лёнька геройски забросал эстакаду бутылками с зажигательной смесью. Сухое дерево разгорелось моментально. Чёрный от резины дым чудовищными клубами поднимался в небо. Огромные языки пламени жадно, с треском пожирали доски и брёвна эстакады. Сбежалась вся округа. Примчались две пожарные машины, но доступа к горящей эстакаде не было – дорогу преградили подъездные железнодорожные пути крупозавода. С реки к причалу подплыла небольшая самоходная баржа. Экипаж раскрутил брандспойты и попытался отстоять часть эстакады со стороны реки. Тщётно. Огонь стремительно распространялся понизу эстакады, так что в какой-то момент смельчак с баржи с брандспойтом в руках стоял наверху, а огонь понизу уже преодолел метров пятнадцать за его спиной. Люди долго кричали, махали руками, прежде чем в горячке борьбы и треске пожара он осознал грозившую ему опасность.

Транспортёр сгорел дотла. Катки транспортёра быстро растащили по окрестностям, присособив их для вытягивания лодок и брёвен на берег. У нас у самих было три таких катка, так что даже я мог спустить лодку на воду.

Витька верной поступью шёл по стопам брата. Лёнька, потом говорили, повесился в тюрьме, а Витьку через несколько лет убили в том же заведении. Зная Лёнькин характер, версию о самоубийстве принимали с недоверием. Он и в меня как-то бросал нож, разозлившись непонятно за что, но я успел упасть на землю, а потом убежал. Папаню их в скором времени выгнали с работы за воровство, и им пришлось освободить служебную квартиру. Но Кировск посёлок маленький, и мы по-прежнему оставались в курсе дел этой уродливой семейки. Матери у них не было.

Вспоминая, сколько гадостей эти ублюдки сделали мне, я и сейчас, много лет спустя, считаю что они получили по заслугам. Сделал – получил. Сразу, по полной программе. Иначе порядка в жизни не будет.

Ребятишки, сидя в шалаше, делали скабрезные пошлые намёки, ругались, обсмеяли мой шалаш. Я сказал, что если им здесь не нравится, то пусть выметаются, я их не звал. В воздухе запахло враждебностью. Похоже, Витька только и искал повода чтобы начать ко мне цепляться. Дождь заканчивался, я вылез из шалаша. На узких листьях ивовых кустов блистали крупные капли. Подул ветерок, листья закачались. Капли начали скатываться на мокрый песок, быстро и бесшумно исчезая в нём.

Вылезли из шалаша и эти ребята. Неожиданно Витька ударил ногой по шалашу и как по команде они начали его ломать, раскидывая во все стороны доски и траву. Я обомлел, потом в ярости схватил палку и пошёл на них. Вначале они со смехом уклонялись, но когдя я хватил Витьку по плечу, ситуация поменялясь. Витька разозлился, схватил здоровый булыжник и со всей силы бросил мне в голову. Моё счастье, что он чуть промахнулся. Остальные тоже похватали кто камни, кто палки и пошли на меня. По ситуации надо было убегать, но мне было всё равно. В таком состоянии народ идёт на танк с гранатой. Дело для меня могло бы кончиться весьма и весьма плачевно, не одумайся вовремя Володя Заздравный, старший из них. Вообще-то он был хороший парень, но толпа у многих предохранители закорачивает. В самый последний момент он сказал: “Постойте, парни. Мы же сами сломали его шалаш, а теперь ещё хотим его избить. Пойдёмте отсюда”. Витьку такой поворот событий явно не устраивал – он как шакал уже учуял запах крови и лёгкой расправы. Но, в отличие от оголтелого брата одиночки, он предпочитал пакостить чужими руками. Витька был коварный малый – мог влезть кому угодно в душу, втереться в доверие и уже тогда нанести удар побольнее и тут же изобразить из себя невинность. Он приостановился, чтобы оценить ситуацию. Остальные заколебались. Володя с угрозой в голосе напустился на меня: “А ты хорош, чуть что за палку хвататься. Ты так быстро себе схлопочешь, смотри”. Я же ещё и виноват, оказывается, что они шалаш сломали. Во жизнь!…

Мои обидчики ушли. Я стоял возле останков шалаша, где мне было так хорошо и солнечно всё лето. Один раз, в начале каникул, мне его уже кто-то ломал. Тогда я построил шалаш заново. Строить его сейчас не было смысла.

Жизнь торопливо давала урок за уроком. Было только непонятно, в чём заключается домашнее задание.

Я сложил доски в штабель. На следующий день отец взял лошадь и мы увезли эти доски и несколько брёвен к сараю. Накладывая доски на телегу, отец спросил: “Ребятишки сломали шалаш?”

– “Они”, – ответил я без всякого сожаления. Было понятно, кого он имел в виду.

– “Витька шкодливый пацан. Хитрый. Но плохо кончит. Вовремя остановиться – большое дело, а этот не сможет, зарвётся. Думает – всех перехитрит. На каждое ядие есть своё противоядие”, – он посмотрел на меня и весело подмигнул.

Перед самой школой выдалось несколько погожих, удивительно прозрачных и ласковых дней. В один из них, тихим утром, я сидел на корточках возле своего соснового чурбана и делал платформу для игрушечного вездехода. Рядом, стоя на коленях, пристроился Вова Михальцов, навалившись грудью на чурбан. Я пытался из кусочков дранки сбить платформу, а Вова всей душой усердно соучаствовал в этом деле. Иногда он помогал мне – поддерживал планки или держал гвоздь плоскогубцами с одной стороны, пока я загибал его с другой. Планки сбить было легко, но как только мы начинали загибать гвозди, планки трескались. Надо было придумать другой способ. Вова напряженно думал. Поначалу он предлагал наивные инженерные решения, но постепенно его техническая мысль становилась более зрелой. Когда он предложил использовать пластилин, я сказал что пластилин отвалится. Вова упорствовал. Тогда я сходил в сарай, нашёл в коробке со всякой своей всячиной кусок бурого пластилина, отломил немного и принёс Вове со словами: “На, попробуй прилепить его к доске так, чтобы ось не отваливалась”. Он приступил к эксперименту.

Я вообще любил возиться с младшими ребятишками. Моих сверстников поблизости не было. С одноклассниками я не общался – мы жили далеко от школы, да и не было как-то у меня желания сойтись с кем-нибудь из них поближе. Я читал ребятишкам, рассказывал сказки или что-нибудь из прочитанного в книжках, журналах или услышанное от взрослых, учил их что-нибудь делать своими руками. Иногда я заклеивал им проколотые велосипедные камеры, подтягивал гайки на детских велосипедах, ремонтировал как мог игрушки. Порой устраивал экспедиции за пределы двора, собрав человек пять-семь малолеток. Мы ходили вдоль илистого берега Иртыша до островов, исследовали пойму, где после весеннего половодья образовывались многочисленные прудики с лягушками и мальками. Пойма в таких местах зарастала камышом и осокой, там было интересно. Я даже мог в случае необходимости заплести косички и вплести бантик какой-нибудь маленькой девочке, прибившейся к нашей компании.

Не всегда такие походы были полны идиллии. Однажды мне досталось по зубам от каких-то хулиганистых ребятишек. Мои подопечные сбились в испуганную молчаливую стайку, пока я барахтался с предводителем в траве. Нападавшие оценили по достоинству мою бескомпромиссность и предложили заключить мир. Мы пожали друг другу руки, путём перебора нашли общих знакомых, и с тем расстались. Мои ребятишки обрели голос и выразили сожаление, что я не побил нападавших ещё сильнее. Кое-кто даже поставил мне в укор примирение, заподозрив в трусости. Только одна девочка молчала и со слезами в широко раскрытых глазах смотрела, как из моей разбитой губы сочится кровь.

Я и сам понимал, что моё решение никак нельзя назвать героическим. И всё же я чувствовал, что поступил правильно. Усомнившимся в моей доблести я в качестве слабого утешения привёл пословицу, которую слышал от мамы – худой мир лучше доброй ссоры. Пословицу пришлось долго объяснять. Кто-то удовлетворился народной мудростью, кто-то так и не смог примириться, что я не разгромил противника в пух и прах.

Намучавшись с пластилином, Вова наконец-то оставил свою идею и предложил следующую – использовать верёвку. Я и сам уже собирался сделать платформу из доски, насверлить отверстий и, продевая через них проволоку, притянуть все шесть осей к платформе.

– “Молодец”, – поощрил я юного изобретателя, – “Только вместо верёвки давай возьмём медную проволоку”. Вовка расцвёл.

Я увидел, как от дома к нам на рысях понёсся Вовин брат, Серёга. Он подбежал, запыхавшись, и за одно дыхание вывалил последюю новость нашего двора: “Тебя две какие-то девки ищут, ругаются чего-то. Ты бы убежал на всякий случай”.

– “Да что они мне сделают”, – во дворе я чувствовал себя в безопасности. Тут же из-за угла дома показались вышеназванные прищельцы, видно обойдя дом кругом.

– “Во, сюда идут. Это им Светка про твой сарай сказала. Вот гадюка”, – прокомментировал их приближение Серёга.

Я внимательно смотрал на идущих к нам двух длинноногих девчонок. Они осторожно ставили ноги между свежими кучками куриного помёта с налипшими перьями и пухом. По виду им было лет тринадцать-четырнадцать. Настрой у них явно был решительный. И вдруг я узнал их обеих. Они немного поменялись за лето, но теперь я точно знал, кто они такие. В прошлом учебном году обе были командирами своих пионерских отрядов, когда нас, тогда ещё октябрят, по какую-то холеру притащили на пионерскую линейку. Я хорошо запомнил как та, что подлиннее, стоя перед своим отрядом громко выкрикивала что-то типа заклинаний. Меня тогда ещё поразил девиз их пионерского отряда – “Не можешь – научим, не хочешь – заставим!”. Этот устрашающий девиз почему-то сразу напомнил дядю Лёшу с его присказкой: “Да я таких бушлатом по зоне гонял!” Я не мог объяснить, какая была связь между девизом отряда и блатной присказкой, но почему-то в моем представлении одно дополняло другое.

Интересно, на кой это ляд им понадобилась моя персона. Я не ожидал ничего хорошего от прибытия этих активисток.

Они подошли и остановились метрах в четырёх от сарая.

– “Это ты собирал у бабушки ранетки?” – грозно начала длинная – та, у которой был столь озадачивший меня девиз.

– “Ну, я. А тебе до этого какая забота?” – я не улавливал никакой связи между старой калошей, этой стервозной бабкой, и приходом пионерских вожаков.

– “Ты украл бабушкино ведро с ранетками, обещал собрать и не собрал, убежал”.

Если вам не доводилось выслушивать таких, мягко говоря, несправедливых обвинений, то вам трудно будет понять охватившие меня тёплые, дружественные чувства к упомянутой невинной жертве моего коварства. И эти наивные борцы за правду с их железобетонной уверенностью в своей правоте… Я задохнулся: “О, чёрт! Ну старуха!” Это ж какая титаническая работа была проведена бабкой и сколько людей было вовлечено в её орбиту, прежде чем эти дурёхи оказались перед моим сараем! Так точно выйти на цель ничего не зная обо мне, даже имени!

Ребятишки, подтягивающиеся к месту происшествия в предвкушении интересных событий, примолкли, ошеломлённые суровостью павших на мою голову обвинений. Слова прозвучали уверенно и весомо, как топор палача, опускающийся на шею поникшей жертвы. Первое движение души было взять что поувесистей и начать охаживать незваных гостей. Но я сумел подавить свой праведный гнев. Кругом стояли маленькие ребятишки и почему-то это останавливало меня. Надо, очень надо было найти другое, совсем другое решение. Я вдруг вспомнил, как на берегу, когда разломали мой шалаш, Володя Заздравный напустился на меня, что нечего хвататься за палку каждый раз. Правильно, ведь правильно он тогда сказал! Не поможет мне сейчас слепая, хоть и праведная ярость. Я как-будто со стороны увидел всю сцену. Мы с Вовой Михальцовым сидим на широком чурбане. Я упираюсь спиной в неровные доски сарая, поставив ноги на чурбан и положив ладони на колени. Вова привалился к моей голени. Рядом стоит Серёга. По бокам к нам жмутся набежавшие ребятишки. Всё! Я понял что надо делать! Так вёл себя в подобных ситуациях мой отец. Я даже на время заимствовал его лексикон.

– “Серьёзная заявка”, – начал я спокойно и насмешливо, хотя в душе всё ещё клокотала буря, – “Не иначе как сама бабуля вам об этом поведала, верно?” Но эти пионерки как будто меня не слышали.

– “Мы всё знаем”, – вклинилась вторая.

– “От бабули”, – тут же добавил я. “Понятно, откуда ветер дует”. – Я продолжал говорить в той же насмешливой манере, на сей раз обращаясь больше к широкой публике и Вове. Вова догадался, подхватил игру и утвердительно кивнул головой. Напряжение среди ребятишек чуть спало.

– “От бабушки или от кого, это неважно”, – перехватила эстафету первая активистка, – “Но нам всё про тебя известно”.

– “А в ваши куриные мозги не забредала такая мысль, что бабушка может соврать или что у неё голова, к примеру, не в порядке?” – ребятишки робко хихикнули. У пионерок на лицах промелькнули одновременно и тень сомнения и оскорблённое достоинство. На мгновение они смешались. Я воспользовался замешательством и продолжил наносить удары по их железобетонной вере.

– “А вы не заметили случайно, что ранетки все собраны, подчистую? Бабуля вам не поведала, кто их всё-таки собрал? Не я ли?” – бетон дал первую видимую трещину. Они вопросительно посмотрели друг на друга.

– “Мы не знаем кто собрал…”, – начала было та что подлиннее. Я не дал договорить, тут же перебив её: “А надо бы знать, когда такую даль тащитесь сами не знаете зачем”. Я снова адресовал замечание благодарным слушателям. Ребятишки засмеялись уже посмелее. Вовино лицо выразило полное недоумение – мол, как это можно так легкомысленно подходить к такому важному вопросу?!

В стане противника царили растерянность и повышенная раздражённость. Мне вдруг как в голову ударило – ситуация поменялась с точностью до наоборот! Сейчас они были готовы растерзать, вцепиться в меня и начать награждать тумаками по чему ни попадя! Не много, оказывается, надо чтобы переломить некоторые ситуации. Но и не мало.

Я знал, что они не посмеют начать драться. И совсем не потому, чтобы не уронить марку хороших пионерок. Плевать им обеим было на приличия в их не на шутку разыгравшейся злости. Они были сбиты с толку моими спокойствием, насмешливостью и уверенностью. Обе попросту начали бояться меня, не зная что я ещё могу выкинуть. Случай оказался нетипичным – я их не боялся, и это одно пугало. Длинная почти в бешенстве, со злостью закричала: “Мы твоим родителям всё расскажем!”

– “Валяй. Только о чём, о сумасшедшей бабушке у которой не все дома?” – ребятишки засмеялись, теперь уже во весь голос. Сказав это, я почувствовал, что чуть-чуть, но передёрнул в этом ответе. Бабка была что называется “с приветом”, но не сумасшедшей, я это знал. Что-то внутри меня реагировало даже на такие небольшие отклонения от того, что представлялось на тот момент истиной.

Они развернулись и зачем-то опять пошли к дому, хотя от сарая до ворот путь был намного короче. Видать, потеряли ориентацию. С девочками это легче происходит. Последний крик души, чтобы, наверное, окончательно не потерять лицо, раздался от подружки длинной: “Мы тебя на совете дружины будем разбирать!”

– “Гаечные ключи не забудь, Самоделкин! А то замучаетесь!” – весело прокричал я вслед. Это замечание среди публики вызвало злорадный смех. “Ворота в другой стороне!” – добавил я. Но они всё равно пошли к дому, и через несколько минут мы видели, как они шли к воротам с другой стороны, мимо общественной колонки.

– “Ну ты даёшь!” – Серёга восхищённо смотрел на меня, – “Как ты их!” Вова от избытка чувств стукнул меня кулаком по коленке. Ребятишки тоже живо обсуждали итоги и отдельные наиболее запомнившиеся моменты бесплатного зрелища. Я чувствовал, триумф действительно был заслуженный.

Каким-то образом слухи о моём коварстве дошли до сестры и её подружки. Мы пересеклись у водопроводной колонки, когда я пил воду из-под тугой струи, широко расставив ноги чтобы не забрызгать подвёрнутые штаны. Любка было радостно открыла рот, чтобы высказать свои незатейливые нравоучения, но сестра быстро укоротила её, сказав что та там не была и вообще лучше бы Любке прикусить язычишко. Сестрёнка была не из тех, кто сдаёт своих, а уж за словом в карман точно не лезла. Могла отбрить кого угодно – на себе проверял. Она только посоветовала мне: “Ты повнимательней на всякий случай. Эти две дылды ещё к учительнице попрутся”. И, уже в упор глядя на Любку, добавила: “А мы, если что, поможем. Да, Люба?” Та, посопев и вздохнув, согласилась. Любке тяжело было отказаться от удовольствия потоптаться на ближнем, когда тот споткнулся. Не ей одной.

То ли на второй, то ли на третий день школы я подходил к диспетчерской, когда неожиданно увидел издали зловредную старуху. Она стояла на тротуаре у калитки своего дома и пристально вглядывалась в лица проходящих мимо школьников. Сомнений быть не могло – это по мою душу. По-видимому, приободрённая горячим участием пионерских вожаков, она решила завершить всю историю полным моральным уничтожением противника типа унизительным выворачиванием ушей и нанесением подзатыльников. Старая, похоже, совсем утратила всякое чувство реальности и переоценила свои силы. Или недооценила противника. Не так важно, дело в разности.

Ещё безопасно было перейти на противоположную сторону улицы. Перед школой я подстригся, был одет в другую одежду – вряд ли бы она меня узнала. Ну нет, чёрта с два! Мы ещё посмотрим кто кого. Я пошёл на бабку, глядя ей прямо в глаза. По её оживившемуся лицу я уловил момент, когда она меня опознала. Накрутил на руку ремень полевой сумки, с которой ходил в школу. Не доходя до старухи, я вдруг с диким криком сорвался с места и понёсся на неё, размахивая сумкой: “А вот я сейчас тебя, старую калошу!” Бабка если чего и ожидала, то только не такого нападения. Она испуганно закричала, попятилась к калитке, запнулась о доску, перегораживающую проём внизу, и свалилась во двор. Я заскочил внутрь, захлопнул калитку. Бабка вставала на четвереньки, путаясь в юбках.

– “Если я тебя ещё раз увижу, старую ведьму, я тебе дом подожгу, ты поняла, гадюка?!” – постарался я как можно страшнее довести до бабкиного сведения последствия возможных необдуманных действий. Бабка прямо-таки взвыла. Не то от страха, что вряд ли, не то от унижения и неожиданности нападения. Больше разговаривать с ней было не о чем. Я сказал всё что хотел. Она, похоже, в дискуссию вступать не собиралась.

Захлопнув за собой калитку, я оглянулся по сторонам. Вроде бы происшествие осталось незамеченным. Я пошёл дальше, прислушиваясь к тому что творилось за спиной. Всё было тихо.

Ещё через день учительница подошла ко мне на перемене и осторожно осведомилась: “А ты собирал у какой-то бабушки ранетки?”

Я подумал, что некоторые истории имеют способность отрастать снова и снова как головы у Змея-Горыныча. Что-то эта эпопея начинала надоедать. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы скрыть закипевшую злость – она сработала бы против меня. Учительнице я беспечно ответил: “Они и ко мне уже приходили насчёт этой бабушки – ну эти, две пионерки! Они ведь вам сказали?” – учительница не ответила, заколебалась. Я видел – видел(!) – как моя уверенность сбивает её с толку. Она явно была в растерянности, продолжать ли допрос. Я решил развить успех и дружелюбно продолжил: “Их там не было, ничего-то они не знают. Бабушка сама ещё тот фрукт, кого хочешь вокруг пальца обведёт. Забудьте Вы про эту бабушку. Ни я, ни она, теперь никто ничего не докажет. А я, честное слово, ничего плохого не делал. Мне – да, сделали, но я же не бегаю, не кричу об этом. Проехали”, – закончил я свою доверительную речь словами отца. Учительница была в замешательстве. “Ну, я тогда пойду, раз Вам больше не нужен”, – она но то чтобы кивнула, скорее неопределённо мотнула головой. Мне только этого и надо было. Второй раз начать разговор она не решится. Я это чувствовал так же точно, как налима на самоловах, когда далеко уходящая под воду бечёвка, натянутая сильным течением, начинает еле ощутимо подёргиваться в руке. Поднявшаяся было злость быстро растворялась в радостном чувстве моей маленькой победы.

По-видимому, это и было летнее домашнее задание. Если это так, то, похоже, я его выполнил. А на какую точно оценку, так это жизнь поставит. Со временем.