Медведев Юрий

Чаша терпения

Юрий Медведев

ЧАША ТЕРПЕНИЯ

...Что есть Красота

И почему ее обожествляют люди

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

Н. Заболоцкий

1. Сибирская Троя

- ЗОНА, ЧТО САМОЕ ЗАГАДОЧНОЕ В ПРИРОДЕ ЧЕЛОВЕКА?

- ТО, ЧТО ЧЕЛОВЕК СЧИТАЕТ СЕБЯ ВЕНЦОМ ПРИРОДЫ. ЛЮДИ ОЗАБОЧЕНЫ ОХЛАЖДЕНИЕМ СОЛНЦА ЧЕРЕЗ МИЛЛИОНЫ ЛЕТ ИЛИ УГРОЗОЙ СТОЛКНОВЕНИЯ ЗЕМЛИ С НЕВЕДОМЫМ НЕБЕСНЫМ ТЕЛОМ. НО МАЛО КОГО ТРЕВОЖИТ, ЧТО ЧЕЛОВЕК, ВОЗМОЖНО, ВСЕГО ЛИШЬ КРАТКОВРЕМЕННАЯ ОСТАНОВКА В ПОСТУПИ РАЗУМА.

- ЗОНА, ОН УЖЕ ББ1Л ПРОМЕЖУТОЧНБ1М ЗВЕНОМ. СРАЗУ ПОСЛЕ ТОГО, КАК ЕГО ПУТИ РАЗОШЛИСЬ С ОБЕЗЬЯНОЙ.

- А ЕСЛИ ЧЕРЕЗ ТРИСТА ЛЕТ ЧЕЛОВЕК ОБРАТИТСЯ В НЕКОЕ ВЫСШЕЕ СУЩЕСТВО? ЕСЛИ НЫНЕШНИЕ ЛЮДИ СТАНУТ ДЛЯ НЕГО ПОДОБИЕМ ПЧЕЛ, ДЕЛЬФИНОВ, ОБЕЗЬЯН?

Тускло-серебристая нить прошила вкось небеса над редколесьем дальнего берега Енисея. По утрам река все чаще затягивалась пологом тумана. В зените над нашим городищем нить наткнулась на невидимую преграду, змеей поползла, заскользила вниз, на глазах раздаваясь к торцу. За долгие годы полевых мытарств я успел коечем полюбоваться. Видел лепестки нежно-розового сиянья, распускающиеся иногда в грозу над урановыми жилами. На таежном озере под Зашиверском как-то на рассвете заметил очертания многогорбого чудища с длинной шеей и крохотной головой - то ли сказочный Змей Горыныч, то ли иной посланец из обидно далеких времен - и успел-таки щелкнуть затвором, но, как водится, на фотографии ничего нельзя было путного разглядеть, и я выбросил пленку. А однажды в Охотском море, между Итурупом и Шикотаном, среди бела дня мимо нашего катера неспешно прошествовал лихо закрученный столб воды толщиной в два-три обхвата, не больше, но уж зато ростом он был примерно полкилометра, помнится, я даже рыб разглядел в этом бродячем аквариуме...

В общем, много я чего перевидал, и потому не особенно изумился ниспускающейся ко мне на городище серебристой нити, хотя сам не знаю, зачем встал с обгорелого комля лиственницы. Когда-то здесь был льяльный двор, и на комле, всего вероятней, мастера очищали от окалины свои еще пышущие жаром поделки.

Тем временем конец нити раздувался, расплывался.

В небе обозначилось подобие родника или озерца, окаймленного первым ледком.

Не знаю, кто как, но я себя чувствую в подобных обстоятельствах стесненно. "Не хватало еще вынырнуть оттуда какому-нибудь белобрюхому тюленю (он же тюлень-монах), занесенному в Красную книгу и спасающемуся среди облаков от окончательного истребления", - подумал я.

Родник завис надо мною метрах в тридцати. Между заледенелыми берегами заиграли разноцветные прожилки. И вот явилось в нем (или на нем) лицо Учителя. Я услышал его глухой, как дальние раскаты грома, заметно заикающийся голос:

- Утро доброе, Олег. Как раскопки? Прошу учесть:

связь продлится не больше пяти минут.

- Насчет раскопок вам сверху видней, - громко сказал я. Говорить в небо с запрокинутой головой оказалось трудно: горло сжимали спазмы.

- Можете шепотом, - сказал Учитель. - Слышимость отсюда как с аэростата.

- За лето, - сказал я, - мы раскопали на холмах три поселения. Пока что три. Периоды - разные. Самое древнее принадлежит Афанасьевской культуре. В те времена лики знаменитых ученых еще не плавали по воздуху.

Учитель прищурил свои огромные миндалевидные глаза и пророкотал:

- Да, пять тысяч лет тому назад летать археологам по воздуху было незачем.

- А пока они летают, мы нашли бусы из жемчуга, литые золотые браслеты, подвески сердоликовые, украшения из электрона для конской упряжи. Итого семьсот восемьдесят три подобных предмета.

- Здесь впору музей открывать, - сказал Учитель. - Прямо-таки сибирская Троя.

- А также вырезанный из бивня мамонта ритуальный жезл. С причудливым орнаментом, - не утерпел похвастаться я. - Ему всего-навсего восемнадцать тысяч лет.

- Каков характер орнамента?

- Все точки орнамента складываются в лунный и солнечный календари, ответствовал я смиренно.

Тут никогда и ничему не удивляющийся Учитель откинулся как бы в глубь родника, возможно, развел невидимыми мне руками и усмехнулся. И я увидел у него за плечами безмятежное, как во времена Одиссея, море и даже различил барашки волн. Лицо мне приятно покалывало, будто я блаженствовал под теплым душем.

- Выходит, зря, зря поспешили приписать изобретение календаря халдейским мудрецам. - Я достал из кармана куртки сложенный вчетверо лист плотной бумаги. - Вот анализ. Прислали вчера из академгородка.

Восемнадцать тысяч годочков плюс-минус пятьсот. Ребят на радостях с утра отпустил в баньку, а сам вот сижу скучаю. Не податься ли, думаю, на остров Сицилию, на подмогу к Сергею Антоновичу, хоть меня и не пригласили в колыбель цивилизации. Теперь небось жалеете?

- Как в воду глядели, - сказал Учитель и снова наклонился вперед. Завтра жду вас здесь, в Палермо. Я немного прихворнул, и ваша помощь на раскопках будет впору. Не говоря о знании языка. Виза и билет в Москве, в институте, у Кравчука. И последнее, Олег. - Учитель вроде бы нечаянно притронулся указательным пальцем к мочке уха - призыв к высочайшему вниманию у тибетских отшельников. - Неплохо бы возвратить вашему знакомому Марио его необычный сувенир. Тот, что у вас в кабинете, возле настольной лампы. Неудобно перед вашим знакомым, слишком ценная вещь. А живу я здесь в гостинице "Золотая раковина".

Она вам хорошо знакома, если не ошибаюсь.

Я чуть было рот не раскрыл от удивления. Безделица, двухголовая засушенная ящерица названа ценной вещью. И кем названа? Никогда не ошибающимся Учителем.

- Но как же я с бухты-барахты помчусь к Средиземному морю? - спросил я ошарашенно, еще ничего не понимая. - А экспедиция? Мы только-только начинаем сворачиваться.

- Поручите свернуть ее Мурату. Он отлично справится. Кстати, как поживает ваш подопечный?

- Ваш подопечный, Сергей Антонович, - ответил я, намеренно выделяя первое слово. - Это он, самолично, раскопал бивень с календарем. Так что заказывайте портрет с надписью: "Победителю-ученику от побежденного учителя".

Мне показалось, что последней фразы висящий надо мной не расслышал.

- Передайте Мурату^: пусть консервирует раскопы - и в путь. Небось уж белые мухи по утрам жалуют. Поначалу забереги, пото^ шуга, а потом вмерзнете в снега, братья-троянцы, вместе с литыми браслетами и ритуальным жезлом.

Из глубины родничка подобием светящихся капель начала просачиваться цифирь: 60... 59... 58.... Тут между мною и родничком пролетел селезень и вдруг спикировал резко в траву, метрах в десяти от меня. Я кинулся было к нему, но услышал спокойный голос Учителя:

- Да вы, Олег, особо не торопитесь. (24... 23... 22...) Недельку-другую можете повременить. (17... 16... 15...) Обстановка здесь спокойная. (12... II... 10...) Как тогда, в урочище Джейранов, (б... 5... 4...) А с бивнем поздравляю...

Вслед за всплывшим нулем небесный родник начал замутпяться, сжиматься, заскользила ввысь- тускло-серебристая нить, поглощая самое себя, пока вовсе не истаяла.

Я помахал рукой угасшему виденью. Досадно.

Со своими жалкими потугами на остроумие я выгляжу перед Учителем краснобаем. А все из-за чувства неуверенности: мне почему-то кажется, что Учитель читает мои мысли, прозревает каждое движение души наперед.

Я знаю его пятнадцать лет, сам уже преподаю в университете, а вот робость перед могуществом его интуиции не проходит. Иногда мне кажется, что в мозгу Учителя проворачиваются живые шестерни размером с австралийский материк.

Селезень забился в пожухлой мокрой траве. Я поднял трепещущую птицу. Несколько раз она дернулась и затихла. Я не из ярых проповедников вегетарианства и питаюсь, понятно, не только картофельными котлетками, но я не хочу, чтобы ради приятных приглашений на знойный остров замертво падали в траву в моей родной Сибири красивые птицы. И без того их повывели ретивые насытители полей ядохимикатами...

Впрочем, селезень, кажется, начал оживать. Через минуту-другую он пришел в себя, встряхнулся и неожиданно взвился прямо из рук.

- Впредь поминай меня добром среди утиных собратьев! Авось свидимся на Сицилии! - прокричал я ему. Он бил крыльями уже над Енисеем, где туман окончательно рассеялся, обнажив излуку./е' белеющими створными знаками для все более редких буксиров. Пора было идти париться.

Я зашагал от городища,,до извилистой скользящей тропе. И тут мён?госенило. Господи, что за несуразицу Учителю я молол! Какие золотые подвески? Какая упряжь! Больной, он разыскал меня у черта на куличках. Он призывал к высочайшему вниманию. Он сказал: все спокойно, как в урочище Джейранов. Долго тлел бикфордов шнур этой незамысловатой фразы, но взрывом меня оглушило основательно...

2. Легенда о Снежнолицей

- ЗОНА, ПОЧЕМУ ТАК ТРЕВОЖАТ, ДАЖЕ ОСКОРБЛЯЮТ ФИЗИЧЕСКИЕ ИЗЪЯНЫ В СОВЕРШЕННОЙ КРАСОТЕ? ПРЕКРАСНОЕ ДИТЯ, РОЖДЕННОЕ ГОРБУНЬЕЙ, РАДУЕТ ВСЕХ. НО ДВУХГОЛОВЫЙ МОНСТР ОТ ВЕНЕРЫ МИЛОССКОЙ?!

ЕГО ПОЯВЛЕНИЕ НА СВЕТ РАСТОПЧЕТ И ЕЕ КРАСОТУ.

- ПРЕКРАСНОЕ - КАК ЖИВОЕ ЗЕРКАЛО, ОТРАЖАЮЩЕЕ ЮНОСТЬ МИРА. ЭТО БЛАЖЕНСТВО ГАРМОНИИ, ТОРЖЕСТВО ОСОЗНАВШЕЙ СЕБЯ МАТЕРИИ. А УРОДСТВО - ОЛИЦЕТВОРЕНИЕ РАСПАДА, УГАСАНИЯ ЖИЗНЕННЫХ СИЛ, ПРЕДВЕСТЬЕ РАЗЛОЖЕНИЯ. БЕЗОБРАЗИЕ САМОЙ СМЕРТИ.

- ЭОНА, НО У ИСТОКОВ ЗЛАТОКУДРОЙ ЮНОСТИ МИРА НЕ БЫЛО КРАСОТЫ - КРАСОТЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ, ПОСКОЛЬКУ НЕ БЫЛО ЕЩЕ И САМОГО ЧЕЛОВЕКА. ОЗНАЧАЕТ ЛИ ЭТО, ЧТО КРАСОТА НАРАСТАЕТ, ПРЕУМНОЖАЕТСЯ, СОВЕРШЕНСТВУЕТСЯ, ВОСХОДЯ ПО ЛЕСТНИЦЕ ВРЕМЕН?

- БУДЬ ТАК, ДИВНЫЕ ОБРАЗЫ ИСКУССТВА ПРОШЛОГО НЕ БЫЛИ БЫ СТОЛЬ ПРИТЯГАТЕЛЬНЫ ОДНАКО ИМЕННО ОНИ - НЕИСЧЕРПАЕМЫЙ родник ВДОХНОВЕНЬЯ для ВСЕ новых и новых ПОКОЛЕНИЙ ХУДОЖНИКОВ, СКУЛЬПТОРОВ, ПОЭТОВ. ИБО ПРЕКРАСНОЕ НЕПОДВЛАСТНО МЕЛЬНИЦЕ ВРЕМЕНИ. ПРЕКРАСНОЕ - ВЕЛИКОЛЕПИЕ ИСТИННОГО.

- ЭОНА, ТЫ СКАЗАЛА ЗАМЕЧАТЕЛЬНО: ВЕЛИКОЛЕПИЕ ИСТИННОГО.

- ЭТО СКАЗАЛ ПЛАТОН.

После первого курса я напросился в экспедицию к Учителю рабочим. В те годы он раскапывал древнее уйгурское городище в долине реки Или, несущей свои мутные воды среди отрогов Тянь-Шаньского хребта. Попасть к Учителю стремились многие в университете, притом не только будущие историки и археологи. Имя его всегда было окружено легендами, а после того, как он возвратился из Монголии, где раскопал кладбище стегоцефалов, об Учителе заговорили и за границей. Однако пробиться в его экспедицию было трудно: все знали, что состав ее долгие годы почти не меняется, а лишних людей он к себе не берет. И все же я рискнул: заявился однажды вечером к нему на кафедру, досадуя, что так и не обзавелся приличным костюмом. Он сразу же дал мне от ворот поворот, будто обрубил канат: нет! Тогда я достал из кармана застиранной ковбойки билет в общий вагон до Алма-Аты и положил на стол, где лежали разные диковинные камешки - единственная слабость Учителя.

- Все равно я окажусь на городище, притом раньше вас, - твердо сказал я. - Немного подзалатаю наш домишко в Алма-Ате - и прямиком на Нарынкольский тракт. Любой грузовик- подбросит до Чунджи. А там хоть пешком доберусь до обиталища Снежнолицей. Могу и бесплатно поработать, с голоду не умру. Буду рыбу ловить в Чарыне, на фазанов ставить силки. А яблок и урюка там столько, что медведи за ними спускаются с гор.

- Откуда такие познания тамошних мест? - прищурился Учитель.

- Я там целое лето отбарабанил. Сперва прицепщиком, потом трактористом, - сказал я. - На гоночный велосипед себе зарабатывал.

Он недоверчиво оглядел меня с ног до головы.

- Да разве трактористы и велогонщики такие? У них мышцы играют, как у Ильи Муромца.

- А я, значит, доходяга, кости да кожа, да? - запищал я фальцетом.

- Голос богатырский, нечего возраз51ть, - расхохотался он. - Небось и одного раза подтянуться слабо?

В экспедиции, между прочим, не только тенором песни поют, но и землицу родимую копают. Преимущественно лопатой.

Вместо ответа я подскочил к старинному дубовому шкафу, схватился за верхнюю планку, подпрыгнул и завис - кулак вровень с плечом, исхитрившись изобразить ногами еще и "угол". Этот и подобные трюки не раз приводили в смущение факультетских чемпионов по обрастанию мускулатурой.

- Буду висеть, как летучая мышь. Пока не возьмете, - выдавил я сквозь сжатые зубы.

- Слезайте, слезайте, Преображенский. Убедили.

Беру до конца сентября. Оклад положим как у съемщика планов-сто двадцать, но трудиться придется не перышком по бумаге, а кетменем и лопатой. Сапоги наши, портянки - не меньше трех пар - ваши. А теперь приземлитесь, пожалуйста, вот сюда, гимнаст.

Я осторожно "сел в старинное кресло с бархатными вытертыми подлокотниками, стараясь не выдать сбитого дыхания. Учитель, глядя на меня в упор, сказал:

- Сознавайтесь.

- В чем?

- Откуда вы знаете о Снежнолицей красавице?

...Незадолго до восхода солнца нас будили сурки.

Они стояли на задних лапах у своих глиняных холмиков, и все, как один, вглядывались в переливы светлеющего неба, словно ожидая оттуда прилета своих неземных собратьев. Их пронзительный посвист напоминал перекличку полковых флейт. Кусты жимолости и облепихи приседали под тяжестью росы. В переливы флейт вплетались птичьи голоса. Первые лучи солнца поначалу вызолачивали белоснежные шатры горных вершин, а вскоре выкатывалась и сама солнечная колесница.

Мы начинали рыться в земле сразу после завтрака, обедали в час, потом спасались в тени от зноя до четырех и снова, как кроты, вели свои ходы, вплоть до закатного блистания Венеры.

...Ты начитался книг о раскопках Трои, Помпеи, Вавилона, Ниневии, о сокровищах пирамид и скифских курганов, тебе чудятся извлекаемые из мрака тысячелетий царские короны, обитые золотом колесницы, - п что ж? Где бляхи в виде головы тигра? Где зубчатые пластины, изображающие волнующееся м"оре? Где свернувшийся зверь на набалдашнике меча? Где светильники наподобие лепестков лотоса, крокодилы крылатые из обсидиана, испещренные зернью шейные гривны, где? Вместо блях и корон - глина, песок, щебень, а изредка - ручка закопченная от кувшина, костяной истлевший амулет, оловянное грузило. ("Скажи мне, где прах твой истлевший, уплывших веков рыболов?")

Да, никакого уйгурского городища на проплешине между бешеной речкой и стеною ясеневого леса с примесью буков и тополей не было. То, что осталось от города, покоилось глубоко в земле. Поначалу, когда снимали верхний слой почвы, нам помогал бульдозер.

Он притарахтел своим ходом из Чунджи и через два дня уполз: пахнущий самогоном бульдозерист заломил такую цену за услуги, что Учитель выпроводил его без лишних разговоров. А еще через -пару деньков я уже набил себе кровавые мозоли: поди справься с сотнями ведер земли! На щеке вспух рубец от рукоятки переломленной лопаты, да вдобавок ко всему меня укусила за палец мышь-землеройка, и я стоически перенес уколы от столбняка. Учитель отнесся к происшествию с землеройкой невозмутимо: оказывается, начинающий археолог может стать жертвой примерно ста видов ползучих и порхающих гадов, но лишь два из них вызывают к себе уважение: паук каракурт и змея гюрза, после их укуса спасти от смерти удается далеко не всегда.

Случалось, хотя и редко, вызревала на севере гроза.

Она выталкивала из-за холмов многоярусные сизые башни. Облака клубились, перестраивались в боевые порядки, сопутствуемые чернильной, налитой, как винный мех, тучей. После свирепого ливня река вспухала, начинала прыгать по камням и реветь.

Вечером, если не досаждали комары, я ложился, смертельно усталый, на кошму возле палатки. Поблизости, за кустами джиды (из косточек ее белесых, приторных на вкус плодов я нанизывал бусы), шевелил красными плавниками костер. Тут Учитель вспоминал свою молодость, плавания по Тихому океану, первые путешествия на Лоб-Нор, дорогу в таинственную Лхассу, к истокам хрустальным Брамапутры, читал наизусть целые главы из "Борьбы за огонь", "Затерянного мира", "Р1стории государства Российского". Особенно любил он Гоголя. "Уже он хотел перескочить с конем через узкую реку, выступившую рукавом середи дороги, - рассказывал, чуть заикаясь, Учитель, - как вдруг конь на всем скаку остановился, заворотил к нему морду, и - чудо! засмеялся! белые зубы страшно блеснули двумя рядами во мраке. Дыбом поднялись волоса на голове колдуна. Дико закричал он и заплакал, как исступленный, и погнал коня прямо к Киеву.

Ему чудилось, что со всех сторон бежало ловить его:

деревья, обступивши темным лесом, и как будто живые, кивая черными бородами и вытягивая длинные ветви, силились задушить его; звезды, казалось, бежали впереди перед ним, указывая всем на грешника; сама дорога, чудилось, мчалась по следам его..."

Я слышал приглушенный рокочущий голос и благодарил судьбу за то, что свела меня с человеком, в чьей памяти разместилась целая библиотека, с человеком, который не затуманивал свой мозг винными парами, табачным дымом, был чужд накопительства, открыто презирал малодушие, угодничество, лесть. Среди войн, неисчислимых страданий, насилии, предательств, смертей русская земля никогда не уставала взращивать и таких сыновей, хотя, казалось бы, всё должно было измельчать, погрязнуть в мелочных заботах, но не мельчало, не погрязало, и это была для меня пока что неразрешимая загадка.

Окликала слепой ветер река Чарын. Приближался к Каневу колдун на хохочущей лошади. Слабодушный воевода Шеин со склоненными хоругвями уводил свое воинство от опаленных стен Смоленска, опасливо оглядываясь на окруженного рыцарями торжествующего короля Владислава. О! От судьбы не отвернешься, воевода, вперед смотри, только вперед, туда, где завтра у стен московских поднимет палач твою снятую голову над толпой: и поделом, поделом тебе, воевода, ни на каких условиях Родину не предавай.

Сторожевым огнем представлялся мне костер с шевелящимися лениво плавниками, вокруг него располагались Учитель и его неизменные сотоварищи, спутники странствований. Огонь перемигивался с воинством таких же огней из прошлых и будущих времен, рассыпаемых, как зерна, невидимой рукой по лику русского поля. Со сторожевыми кострами звезд.

Я вглядывался в небо, в очертания вечно цветущего сада созвездий и мечтал, как я найду Снежнолицую.

Легенду о ней я впервые услышал от слепого старика Ануара...

Она была единственной женой могучего уйгурского владыки в крепости на изгибе реки. Он привез Снежнолицую из далеких славянских земель, куда ездил свататься, и на тысячу лошадей были навьючены дары:

и ковры из Багдада, и горящие, точно хвост у павлина, шелка, и кружево венецианское, и парча, и орехи мускатные, и кардамон, и слоновая кость, и куски сандалового дерева, благоухающие, как деревья в раю. Да, на тысячу лошадей навьючены были дары, ибо слава о красоте Снежнолицей растекалась, как вешние воды по лику земли - до стен Царьграда докатывались волны славы, до скал норманнских, до гор зальделых Югры, где у людей нет голов и они скачут на одной ноге, одеты в шкуры медведей, рысей и росомах.

И увидел владыка невесту, и предложил без раздумий коней и дары, и поклон поясной отвесил ее отцу - рано поседевшему князю, а в довершение выиграл поединок у сына кагана хазарского, тоже прибывшего из своего Итиля не без даров. Ладен был и глазами проворен рыжий хазарин, надменно показывал профиль орлиный, плетью поигрывал; да кишка оказалась тонка:

через крепостной ров перемахнул уйгурский владыка на арабском своем скакуне, а летя надо рвом, исхитрился еще и лук выхватить, и стрелу сквозь колечко серебряное на коньке у терема пропустить. А рыжий так во рву и остался с хребтиною переломленной.

Возвратился из дальней земли владыка - молодым чашу радости век не испить. И давались диву уйгуры:

какой блеск смогла придать их величью чужестранка, дочь далеких снегов. Расцвела крепость на изгибе реки дворцами, а на крышах дворцов закачались под ветром - ах, услада взору! - невиданные цветы.

Мололи зерно мельницы водяные, никому на Чарыне неведомые дотоле. Явились, будто из-под земли, диковинные ремесла, и потянулись на зов Снежнолицей поэты, певцы, златошвеи, звездоблюстители, переписчики древних книг; даже из Индии пришли с обезьянами на плечах ковроткачи, поклонявшиеся невесомой, как дыхание ангелов, стихии - огню. Всяк находил радушный прием и защиту в Бекбалыке, крепости на изгибе реки.

Но проведал о красоте Снежнолицей богдыхан.

И прислал повеленье с гонцами: предстать чужеземке пред его богдыхановы очи. А взамен он ниспосылал владыке уйгуров вечный мир и свою, богдьтханову, милость. Запечалился было владыка: с воинством Поднебесной империи легко ль совладать? - а пока он печалился, получили гонцы самоличный ответ Снежнолицей, да столь дерзкий, что один из гонцов тут же лицом почернел и скончался от недомогания сердца.

Разве летит лань к стреле, спящей на тетиве?

- Нет, стрела устремляется к лани.

Разве садится горлинка молодцу на плечо?

- Нет, на горлинку молодец ставит сети.

Разве плывет царь-рыба к рукам рыбака?

- Нет, рыбак добывает царь-рыбу.

О, богдыхап! Старого учить - что мертвого лечить.

Тоньше нитей лунного света истончалась нить жизни твоей. Зачем тебе горлинки, лани, царь-рыбы? Скоро ты сам станешь добычей Ловца из Преисподней, чьей стрелы никому еще не удалось избежать.

Тебя до неба превозносят

Льстецы из покоренных стран.

В воде по горло пить не просят,

_______ О, богдыхан.

...Два года осаждала несметная рать богдыханова крепость на излуке реки, а взять не смогла. И тогда, сняв осаду, через месяц подослали лазутчика. Тот сумел (под видом купца), обмануть бдительность стражей и, забравшись на дерево возле дворца, пронзил стрелой Снежнолицую. Да не простою стрелою - отравленной, на хвосте же стрелы плясали на ленточке шелковой иероглифы, красные будто кровь:

ПУСТЬ СТРЕЛА УСТРЕМЛЯЕТСЯ К ЛАНИ!

Обезумел от горя владыка, плакал навзрыд. Приказал он забальзамировать возлюбленную, схоронить в хрустальном гробу. Никто не смел под страхом смерти войти в мавзолей Снежнолицей, где уединялся владыка в часы душевных скорбей. Купол мавзолея был подобием неба с вкраплениями драгоценных каменьевзвезд. На его стенах искусные резчики начертали стихи горем убитого мужа:

Дыханье Снежнолицей отняла Колдунья остроклювая стрела.

В меня вонзилась - и объяла мгла Мой разум, раскаленный добела.

В одиночестве докоротал свой век неутешный владыка. Как все предки его, воевал беспрестанно богдыхановы рати и не знал в сечах пощады.

Город, подобно большинству раскапываемых городов, был разрушен в древности дотла. К концу июля мы обозначили остатки стен дворца, а с западной стороны, на невысоком холме с розовым глиноземом, - круглое строение около шестидесяти метров в поперечнике: несомненно, обсерватория, а не загон для скота, как предположили поначалу, ибо выкопали медную, пострадавшую от сильного жара астролябию.

От необычайной жары и сухости граница между светом и тенью представлялась осязаемой, ее хотелось коснуться оукой. В полуденное небо нельзя было смотреть без рези в глазах. Иногда вдали, на песчаном взгорье, вырисовывался грубой лепки мираж: стены крепости с минаретами, отражавшимися в голубом глазе озера, как будто озеро, крепость и ее озерная тень поклялись и в этом фантасмагорическом сцепленье быть неразлучными, триедиными. Почему-то виденье меня раздражало. Еще больше раздражало (всех, а не одного меня)

то, что с середины августа мы лишились тишины. Выше нас по течению Чарына, правее, в древнем высохшем русле поднялась буровая вышка. Там ни днем ни ночью не затихал движок. Через неделю надоедливого тарахтения мы с ребятами отправились после обеда полюбопытствовать на диковинку и, надо сказать, крепко призадумались. Труд буровиков показался не просто тяжелым, как наш, - каторжным. Тем не менее, ворочая свои трубы, буры и канаты, они перекидывались шуточками, в том числе и на наш счет. Наконец, сверху по железной лестнице спустился смуглый подросток, уйгур, весь перемазанный солидолом.

- Зачем без приглашенья приходишь? - заговорил он высоким голосом, но слова выговаривал медленно, с акцентом. - Зачем работать мешаешь? Делать нечего - возьми помоги.

Был он худой и жилистый, как я, но с приметой: без верхней части правого уха; такое случается с мальчишками, когда учатся метать ножи. У меня, к примеру, сапожным ножом пробита левая ступня. Странно, но я сразу же почувствовал к нему симпатию. Его звали Мурат. Он, как и я, подрабатывал на каникулах, только у буровиков были еще и надбавки: отдаленные, безводные, сверхурочные - и выходило втрое больше. Мы с Муратом быстро сошлись и вечером часто плескались в реке, где соорудили запруду из камней. Он научил меня ловить на тухлое мясо вкусную рыбу маринку; брюшную полость у нее выстилает тонкая пленка, черная, как копировальная бумага: не снимешь пленку - отравишься насмерть. А голову от маринки не осмеливались жевать даже шакалы: - и она была ядовитой.

- Мурат, ты родом откуда? - спросил я его однажды.

- Теперь, пожалуй, из Чарына, - загадочно ответил он после некоторого раздумья.

От удивления я присвистнул как сурок.

- Да ведь и я жил в поселке Чарын! Целых четыре месяца. После шестого класса. Слепого старика Ануара знаешь? Что, живешь с ним по соседству? Ото!

И легенду о Снежнолицей слышал? Даже не только в Чарыне? Как же мы с тобой не познакомились?

- Я был у Созерцателей Небес.

- Ты? У астрономов? Значит, ты приезжал к нам в Алма-Ату?

- Нигде я здесь не был, кроме Чарына, - угрюмо сказал он и ушел к своей вышке. Вообще были в нем странности необъяснимые. Он не знал многих заурядных вещей, как будто жил в позапрошлом веке. Ни разу я не слышал от него таких слов, как "телевизор", "холодильник", "спутник", "синтетика/", "вычислительная машина". Зато когда у буровиков вышел запас продуктов, он вскинул на плечо свое ружье (между прочим, оно было кремневое, такие можно встретить лишь в музее) и скрылся в зарослях саксаула. Через час он приволок на двух жердях по песку здоровенного кабана, пуда на четыре, не меньше.

- А вон в того коршуна можешь попасть? - не нашелся ничего лучшего спросить я, трогая кабаньи клыки. В ту пору повсеместно гремела кампания за полное уничтожение хищной живности, и чучело коршуна украсило бы кабинет нашего декана, где уже пылилось с десяток кривоклювых врагов рода человеческого.

-- Это не коршун, а молодой орел-бородач. Орлов убивать нельзя. И шахина нельзя, сокола рыжеголового. И вихляя, дрофу-красотку. Когда убьют всех орлов, люди умрут, - слыхал такое старинное пророчество?

Нельзя в природе никого убивать.

- За исключением жирных кабанов? - Я поставил ногу на секача.

- В другой жизни кабаном стану я, и он меня лишит жизни, - серьезно отвечал Мурат.

- Ну а камнем стать на том свете не боишься? - усмехнулся я. Он мотнул головой. - Тогда попади в белый камень на обрыве. - Уж очень мне хотелось увидеть в действии музейный его самопал. Но Мурат сказал как отрезал:

- Патроны еще пригодятся.

Я познакомил Мурата с Учителем, и, к моему удивлению, через неделю немногословный уйгур стал ходить за ним как тень. Самолюбие мое было основательно задето. Оказывается, Учитель записывал со слов Мурата восточные легенды и мифы, а Мурат брал уроки русского языка.

К середине сентября мы оконтурили несколько дворцовых комнат, арсенальную башню, конюшню, бани с двухметровыми кувшинами, правда, от кувшинов остались одни закопченные черенки, библиотеку с жалкими остатками сгоревших манускриптов. К библиотеке примыкали две комнаты неизвестного предназначения.

- Скорее всего здесь были спальни, - предположил Учитель. Я спросил:

- А где искать мавзолей? Не мог же он располагаться за стенами крепости.

- Покоя не дает Снежнолицая? Такие легенды заставляют под любым холмом видеть Парфенон. Однако легенда есть легенда. За сотни лет событие обычно обрастает такими подробностями, что от него самого почти ничего не остается. Тем паче когда... - тут он заулыбался и мгновенно нарисовал палочкой на стене раскопа женский профиль, - когда в дело замешана красивая дама.

- Сергей Антонович, но с такими мыслями вы никогда бы не открыли ни кладбище стегоцефалов, ни Золотые дворцы на Орхоне, - разволновался я.

- Кроме названных, я участвовал еще в трех десятках экспедиций, Олег. Крупные открытия, к счастью, случаются редко. К счастью, ибо это не дает успокоиться.

...Где располагался мавзолей? На дворцовой площади? Вряд ли стал бы неутешный владыка возводить усыпальницу любимой там, где суетилась челядь и ржали кони. Рядом со своим мавзолеем? О нем ничего не известно. Он мог быть построен в Городе Мертвых, но кладбище мы еще не нашли. Рядом с библиотекой?

Судя по множеству сгоревших книг, владыка в перерывах между походами проводил немало времени за чтением, а переизбыток знания усугубляет печаль. Мне почему-то казалось, что последнее пристанище Снежнолицей было рядом с обсерваторией, может, даже внутри ее. Воображение услужливо рисовало одинокого старца, вглядывающегося в звездную пустыню неба, где Пегас летит рядом с Орлом и Лебедем навстречу бесстрашному Персею с обвитой змеями головою Медузы Горгоны в руках, где Дракон подкрадывается к Серебряному Приколу, вокруг которого четыре звездных волка гонятся за тремя овцами, и когда настигнут их - Вселенная снова свернется в клубок. Но еще силен Геркулес, и Кит воздувает буруны на Млечном Пути, и старец спускается по мраморным ступеням к той, ради которой он несся на бешеном скакуне над крепостным рвом.

Я поделился своими мыслями с Учителем. Он одобрил мой замысел: выкопать для начала колодец, а от него несколько пробных горизонтальных ходов.

Я вгрызался лопатой в розоватую землю, не разгибая спины. Впереди маячил сезон дождей. Первые два хода (на север и запад) ничего не дали: один обвалился, другой уперся в скалу. Я рыл еще и по ночам, тайно от всех, при свете керосинового фонаря. Иногда я дедал перерыв, вылезал глотнуть свежего воздуха. Тарахтела буровая, освещенная гирляндами лампочек. Там тоже грызли глину и гранит, и, может быть, бездушный бур давно уже прошел сквозь грудь Снежнолицей. Шакалы выли, обратив длинные морды к фонарю луны.

Им вторили камышовые коты. Ветер доносил запахи тысячелетних кочевий. Когда-то по этим местам проходил Марко Поло, и он тоже слушал эти звуки, вдыхал эти запахи, чтобы потом, томясь в плену, без всяких прикрас рассказать о выстраданном и пережитом н обессмертить имя свое - о, не званием члена великого совета Венеции обессмертить, не подвигами в братоубийственной бойне с Генуей. Простодушным повествованием о землях незнаемых, от которого он не отрекся и на смертном одре, и где сумел даже о никогда им не виданной Руси сказать добрые и правдивые слова.

Привет тебе из урочища Джейранов, праведный странник!..

В одну из ночей лопата наткнулась на каменную кладку. Камни были наподобие тонких кирпичей, замшелые, не тронутые пламенем, плотно пригнанные.

Я вернулся по ходу в колодец, принес лом. Первые же удары отозвались странным подземным гулом. Сердце поднялось к горлу. "Значит, там, за кладкой, пустота", - обожгла мысль. Казалось, прошла вечность, прежде чем один из камней подался и упал к моим ногам. Из образовавшейся дыры пахнуло затхлостью и еще пряным неведомым ароматом. Я осторожно высвободил несколько камней, просунул в отверстие руку.

Она повисла в пустоте. Я взял фонарь и протиснулся во тьму.

...Стены круглой сводчатой комнаты без окон показались мне утыканными множеством разноцветных лампад, как на новогодней елке. Даже в тусклом свете фонаря они переливались всеми цветами радуги. Узорчатый купол поддерживала выложенная яшмой и ониксом мощная колонна. Слева вплотную у стены отсвечивал золотым блеском массивный стол с шеренгой толстых черных книг на нем. У стола - черного дерева кресло с высокой спинкой. А справа - поначалу закрытый от меня колонной - покоился в покатой нише сундук, накрытый чем-то вроде кожаной попоны с нашитыми золотыми бляхами.

Я много слышал про хитроумные ловушки на пути грабителей могильников: про падающие на голову каменные глыбы, про отверзающиеся под ногами колодцы, которые на дне утыканы копьями, про отравленные стрелы, вылетающие из темноты. Конечно, могло сработать и здесь нечто подобное. И все же я без особых раздумий поднял над головою фонарь - рука коснулась холодного гладкого свода, и я ее непроизвольно отдернул, едва не сбив робкое пламя.

Я обогнул колонну. На ней тоже переливались новогодние лампадки, как будто за мпою следило множество кошачьих глаз. Ноги были ватные, я с трудом их передвигал. Казалось, вот-вот обрушится водопад грозных голосов, и мерцающий купол вместе со мной начнет проваливаться в другие времена на суд и расправу...

Глухая тишина. Пыль под ногами. И на кожаной попоне толстый слой пыли. Я осторожно взялся за ее край и приподнял. Кожа оторвалась беззвучно, невесомая, как пепел. Тогда я сдвинул рукавом попону в сторону - и сноп лучей ударил мне в лицо.

В хрустальном гробу лежала Снежнолицая. Как живая. На щеках проступал легкий румянец, и васильковые глаза смотрели на меня в упор. Венок из золотых листьев и золотых виноградин обрамлял русые косы.

Бирюзовые сережки с подвесками блестели в мочках ушей. Почему-то мне вспомнились красавицы панночки, описанные Гоголем. Да, так колдовски была она прекрасна, столь пугающе струилась ее красота, что я начал пятиться, пока не уперся плечом в колонну.

Нашел! Я нашел Снежнолицую! Значит, легенда - вся, от начала до конца! - правда. Я оставил фонарь у колонны, снова протиснулся в отверстие, вылез по лесенке из колодца и, как зверек, прыжками, бешеными скачками устремился к палатке Учителя. Обогнув дворцовую площадь, я спохватился: как бы не переполошить уставшую за день экспедицию - и перешел на шаг. Поблескивал месяц, как золотая бляха на попоне небес. Хохотала река. Я то и дело оглядывался, как будто за мною кралась колдунья в венке из золотых листьев и виноградин. Зря ты не завернул в Бекбалык, в крепость на изгибе реки, поседевший в странствиях венецианец!

Я потихоньку растормошил Учителя.

- Сергей Антонович, одевайтесь. Надо немедленно на раскоп!

Ни о чем не спрашивая, Учитель облачился в свою видавшую виды брезентовую куртку, и мы зашагали к обсерватории. Первым в усыпальницу влез я. Для его внушительной фигуры отверстие оказалось маловатым.

Я с величайшей осторожностью отделил ломом изнутри несколько камней. Мы оба очутились возле колонны, перед почти угасшим фонарем. Я подкрутил фитиль.

- Руками ничего не трогать, - сказал Учитель странно изменившимся голосом и шагнул к хрустальному гробу. Из-за его спины я подсвечивал фонарем.

Он долго вглядывался в дивные черты Снежнолицей.

Потом повернулся ко мне, положил мне свою руку на ллечо, больно сжал.

- Спасибо, брат, - сказал он шепотом. - Если мир и спасет красота, то лишь такая - пречистая.

Около часа он самым внимательным образом осматривал гробницу, нашел потайной вход рядом со столом, начертил в записной книжке план помещения, прихотливое узорочье купола и колонны. Запыленный овальный поднос на столе оказался поясным портретом Снежнолицей. Художник изобразил ее без украшений, с толстой косой, стекающей по плечу к букетику подснежников. На плече у нее сидел снегирь. Белоснежная кофта была оторочена светло-зеленой каймой с вышитыми снегирями, они прыгали на распускающихся ветках. Краски светились голубизной, как вода северных рек. Портрет казался" написанным вчера.

- Это энкаустик - секрет живописи утерян, - сказал Учитель. - Так писали фаюмские портреты. Русская финифть - сводная сестра энкаустика. А теперь пора возвращаться.

Портрет он взял с собой вместе с одной из книг (она была на древнегреческом). Отверстие в гробнице он попросил снова заложить камнями и засыпать глиной. Когда я покончил с этим и поднялся по лестнице, он ждал меня наверху.

- Вы сделали важное открытие, Олег, - строго сказал он. - На вас глядя, я вспомнил себя в восемнадцать лет. В те времена нашел под Усть-Цильмой ископаемых юрского периода. Помню, пустился в пляс.

Второй раз плясал на становище берендеев.

- Снежнолицую нашла вся наша экспедиция, - впервые возразил я Учителю. - Можно, я на один день съезжу в Чарын? Эх, и обрадуется Снежнолицей слепой Ануар...

- Попозднее, Олег, попозднее. Все гораздо серьезней. Утром я улетаю в Алма-Ату, надо поставить в известность академию. Вернусь через два-три дня. Вместе с группой для цветной киносъемки. Не удивляйтесь, если сюда нагрянет сам президент. Но давайте, Олег, условимся: до моего возвращения никому ни слова!

Иначе здесь начнется столпотворение вавилонское. Тут и буровики заинтересуются, и районное начальство валом повалит. Как бы не обрушился свод гробницы.

Единственная защита от любопытствующих - молчание. Очень на вас надеюсь.

- Даже во сне не проболтаюсь - сказал я, прикладывая палец к губам. - А лестницу сейчас же вытащу из колодца и спрячу в кустах.

Засвистал первый сурок. Уже разогревались краски неба на востоке.

Сразу после завтрака Учитель уехал на экспедиционном "газике" в райцентр, откуда летали в Алма-Ату юркие четырехкрылые самолетики. Состояние, в котором он меня оставил, можно передать единственным словом: восторг. Я не мог усидеть на месте, беспрестанно вскакивал, разрубал прутом воздух и, скрывшись от посторонних глаз на другом берегу Чарына, распевал, чтобы слышали и джейраны, и ящерицы, шныряющие по скрюченным стволам саксаула, и молодые орлы, которых нельзя убивать:

Перед ним во мгле печальной

Гроб качается хрустальный,

А в хрустальном гробе том

Спит царевна вечным сном.

Тут же в честь Снежнолицей я принялся сочинять гекзаметром поэму, где повторялась строка: "И нескончаемо длился осенний божественный день".

Да, длился он бесконечно, и я, конечно, не утерпел и как бы невзначай несколько раз подходил к моему колодцу, сожалея, что не могу сейчас же, сейчас показать Мурату невиданное чудо. Назавтра я договорился с ним пойти вечером на охоту, и надо было искать предлог отказаться. Какая там охота, если я должен неусыпно охранять Снежнолицую!

Ночь выдалась черная, безлунная. Зубцы гор слабо обрисовывались в тусклом мерцанье звезд, задернутых полупрозрачной пеленой. Над горами, словно огненные ветви, вспыхивали молнии. К полуночи воздух стал густым, тяжелым. Начало погромыхивать. Странный шум доносился со стороны реки. Я рыскал между палатками, надеясь разыскать брезент или клеенку, чтобы закрыть колодец на случай ливня. Там уже лежали крестнакрест добытые мной сухие жерди. Ничего не найдя подходящего, я решил пожертвовать своей палаткой - в конце концов скоротаю ночь в фургончике, заменявшем нам библиотеку. Палатка стояла на отшибе, среди белых шапок бересклета, и меня редко кто навещал, тем более ночью. Каково же было мое удивление, когда я лицом к лицу столкнулся у палатки с Муратом.

За его спиною чернел ствол ружья.

- Олег, беда идет, - заговорил он приглушенно. - Река распухла, уже несет камни. Будет землетрясение. Или еще хуже - сель. Поднимай всю экспедицию, перебирайтесь выше, на холм.

- Откуда ты узнал про землетрясение? - удивился я. - Даже наука бессильна их предсказывать. С чего тормошить людей?

- Буди всех, буди, пожалуйста! Сурки, землеройки, мыши на закате вылезли из нор, наверх двинулись.

Змеи уползли!

До этой ночи я слабо представлял себе действие землетрясений, разве что по рассказам дедушки. Видя мою нерешительность, Мурат впился в меня мертвой хваткой и буквально заставил поднять всех наших. Пока заместитель Сергея'Антоновича неохотно давал указания, пока спросонок кряхтели и чертыхались, собирали рюкзаки, пока грузили на "газик" добытые в крепости реликвии, прошло часа полтора. Звезды исчезли.

Разлилась тьма, она загустевала, как остывающая смола. Выл Чарын. Вдруг со стороны гор скатился громовой взрыв, будто сошла лавина. Казалось, под уклон двинулись циклопические каменные колеса. Удар ветра загасил костер возле буровой, искры скрутило в жгут.

- Бросайте все! Бегите наверх! Иначе смерть! - закричал Мурат.

Все кинулись спасаться, продираясь сквозь заросли барбариса и ежевики. Я тоже помчался было за Муратом, но вскоре остановился как вкопанный: ужаснула мысль об оставляемой на произвол стихий гробнице.

- Олег, ты что, вывихнул ногу? - встревожился Мурат.

- А Снежнолицая! Вдруг пострадает при землетрясении? Я пойду к ней! - И я повернул назад.

- Куда? Вниз? Ни с места!

- Может, прикажешь поднять руки вверх? - рассвирепел я.

Мурат появился во тьме и влепил мне такую звонкую затрещину, что я не устоял на ногах и повалилсяг на склон, но живо вскочил, собираясь расправиться с обидчиком. Мы сцепились, тяжело дыша. Мне было легче волочить его вниз по склону, но он сумел змеиным яодныром оказаться у меня за спиной и больно заломил правую руку.

- Наверх! Или прикончу как шакала!

Его крик растворился в. грянувших потоках ливня, словно над нами разверзлось озеро.

- Мы с тобой расквитаемся. Рваное Ухо, - злобствовал я, подталкиваемый сзади Муратом. Руку мс:о он так и не отпустил, пока мы не оказались высоко на холме. Я начал разминать затекшее плечо. И в это время внизу прогрохотала всесокрушающая громада селя.

Она была не видна за сплошной стеной дождя, но земля заходила ходуном, как будто под нашими ногами были не твердейшие скальные породы, а стог сена.

Вскоре со скоростью курьерского промчалась следующая громада, затем еще и еще...

Лило до рассвета. Мы промокли и продрогли. Мурат ушел, скорее всего к своим буровикам. После перепалки внизу он не сказал мне больше ни слова.

Солнце еле выползло. От кустов и травы поднимался пар. Я решил никого не искать и спуститься вниз. Сапоги на мокром склоне скользили, как по мазуту. Когда заросли поредели, сквозь редкие плети ежевики, свисавшие с облепих, открылось печальное зрелище. Оно и поныне стоит у меня перед глазами.

По урочищу Джейранов проволоклось железное чудовище, внеземной мастодонт, бессмысленно разрушивший все на своем пути. Буровая вышка была смята в лепешку, как хлипкая модель из алюминиевой проволоки, и заброшена за скалу. Там и сям чернели обляпанные грязью огромные валуны, оставленные селем, вперемешку со стволами ободранных тянь-шаньских елей. Деревья были сломаны, как соломинки. Наш лагерь исчез, на его месте блестела мутная лужа.

А гробница! Что сталось с находкой? Я. встал на край небольшого обрыва, ища контуры крепостной ограды со стороны реки. И не нашел ограду. Она была как ножом отрезана и унесена селем. Вместе с обсерваторией. Вместе со Снежнолицей. Там теперь тащилась по камням смирная река, обживающая новое русло. И не река даже - ручеек.

Вот и меня настигла из тьмы веков стрела с кровавыми иероглифами. Она впилась в сердце, я зашатался, и, чтобы не упасть, схватился за ветку дикой яблони.

Вслед за дождевыми каплями яблоня осыпала меня желтыми сплюснутыми плодами с розовыми прожилками. Яблоки глухо простучали по обрыву и закачались на бурой воде.

Как во сне, спустился я к дворцу, приблизился к срезу земли, пропаханной клыком разъяренного вепря, проклятого селя. Подо мною в зловонной жиже плавали обезображенные туши двух круторогих козлов-тэков, кабана, нескольких птиц: то были голенастые коростели. Справа на валуне блестела мокрой шкурой мертвая рысь. Я не смог сдержаться и начал всхлипывать.

Глотая слезы, я посылал проклятье горам, лавинам, разбухшим от дождей озерам над альпийскими лугами, селю, насыщающему утробу из этих озер.

Чья-то рука тронула меня сзади за плечо. Я порывисто оглянулся.

- Зачем плачешь как девушка? - тихо спросил Мурат. - Мужчины не плачут.

Был он в мокрой ковбойке, левая щека разодрана.

- Проваливай! - сказал я. - А то заплачешь тоже.

- Больше всего вышку жалко. Красивые на ней были лампочки, - сказал он невозмутимо.

И тут меня взорвало. Я схватил его обеими руками за грудки и принялся бешено трясти.

- Вышку жалко, вышку, да? А Снежнолицую не жалко? Сам знаю, плакать или плясать. За что меня вчера грозил прикончить как шакала? Зачем руку заламывал как уголовнику? Останься я здесь - и ее не тронул бы никакой сель! Да, не тронул! Проваливай, Рваное Ухо!

В детстве я страдал припадками эпилепсии и хорошо помню то блаженное состояние, которое охватывает все тело перед забытьем. Припадки не повторялись лет десять, но теперь я почувствовал: наваливается, накатывает опьяняющая волна.

- Проваливай, Рваное Ухо! - опять выкрикнул я в побледневшее Муратове лицо.

...А дальше - "бред небытия, кровавый отсвет забытья, видений Дантовых кошмары; разбой, насилия, пожары, разврат, распад державы, мор, предательство друзей, позор".

Слова сплетались в многоцветные хороводы, кивали, подмигивали, слетались и вспархивали стаей снегирей, рифмуясь с тою легкостью, с какою текла в древности речь сказителей и гусляров.

"...Корнями ясеня обвитый, в накрапах сизых грязевых, о брат мой, коростель убитый, что там, в пустых глазах твоих? В ликующем многоголосье лишь ты молчишь, и божий день к созвездью Лебедя уносит твою распластанную тень".

И надо всем - неутешные причитания владыки Бекбалыка, расплавляющие камни гробницы.

...И нескончаемо длился мучительный дьявольский сон.

3. Княгиня радости

- ЗОНА. А ВОТ ЧТО СКАЗАЛ АРИСТОТЕЛЬ:

"ЦЕНА ЛЮБОГО ПРЕДМЕТА ЗАВИСИТ ОТ ЕГО КРАСОТЫ. У КРАСИВЕЙШИХ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ ДОЛЖНЫ БЫТЬ РАБАМИ". ОН ПРАВ. РАЗВЕ ПЛОХО НАХОДИТЬСЯ В ПОЛНОЙ ВЛАСТИ У КРАСОТЫ?

- ЛЮБОЕ РАБСТВО ОТВРАТИТЕЛЬНО. КРАСОТА - ДОСТОЯНИЕ ВСЕХ. ОНА ПОДОБНА ШИРОКОЛИСТВЕННОМУ ДРЕВУ В ЗНОЙНОЙ ПУСТЫНЕ. ДРЕВО УТОЛЯЕТ ЖАЖДУ ПЛОДАМИ, ОДАРИВАЕТ ЦВЕТАМИ И ПРОХЛАДОЙ. НЕУЖЕЛИ ТЫ ЗАХОЧЕШЬ ЗА ЭТИ ЩЕДРОТЫ УВЕЗТИ ДРЕВО С СОБОЙ?

- ТАКИХ БЕЗУМЦЕВ ВО ВСЕ ВРЕМЕНА БЫЛО НЕМАЛО. И НЕ ТОЛЬКО ТЕХ, КТО ДОВОЛЬСТВОВАЛСЯ ГАРЕМОМ. СЛУЧАЛОСЬ, ОДИН НАРОД УСТРАИВАЛ ОХОТУ НА ДРУГОЙ НАРОД.

РАЗРУШАЛИСЬ ПРЕКРАСНЫЕ ГОРОДА, ИСПЕПЕЛЯЛИСЬ ДВОРЦЫ И ХРАМЫ, ИСТРЕБЛЯЛОСЬ ВСЕ ЖИВОЕ, КРОМЕ КРАСИВЫХ ЖЕНЩИН. ИХ ОБРАЩАЛИ В РАБЫНЬ, ПРОДАВАЛИ КАК СКОТ.

- НО ВСЯКИЙ РАЗ В ИСТОРИИ ДОБРО И СПРАВЕДЛИВОСТЬ ТОРЖЕСТВОВАЛИ.

- ТОРЖЕСТВОВАЛИ? В УЖАСАЮЩИХ СЕЧАХ, ГДЕ ПОГИБАЛИ ЛУЧШИЕ, ХРАБРЕЙШИЕ. ПУТЬ КРАСОТЫ ОТМЕЧЕН СТЕНАНЬЯМИ, КРОВЬЮ, ВРАЖДОЮ. ТАК УЖ УСТРОЕНО МИРОЗДАНЬЕ.

- ТЫ ОШИБАЕШЬСЯ, ПОЛАГАЯ, ЧТО РАЗУМНЫЕ СУЩЕСТВА ПОВСЕМЕСТНО В МИРОЗДАНЬЕ ВРАЖДУЮТ;..

Приехавший вместе с главным археологом Казахстана Сергей Антонович нашел меня в горячечном бреду. Температура доходила до сорока. Меня заворачивали в мокрые холодные простыни: кто-то вычитал про это в записках Пржевальского. Не помню, как везли на "газике", как летел в Алма-Ату. Одно и то же видение преследовало воспаленный мозг. Урочище Джейранов. Глухая безлунная ночь. Внезапно все окрест сотрясает громовой удар - это вырывается из заточения нефть вперемешку с газом. Буровая вышка смята, как модель из алюминиевой проволоки, и отброшена за скалу. Неудержимый поток нефти заполняет почти раскопанную обсерваторию, клокочет у стен дворца. "Спасите Снежнолицую! Спасите!" - кричу я, барахтаясь в нефтяных волнах. Стрела молнии поджигает черный поток, все кругом вспыхивает, я задыхаюсь в огненных языках и снова взываю о спасении Снежнолицей...

В университет я возвратился только после ноябрьских праздников. Здесь, в Сибири, давно уже лежала зима. Ребятня каталась с гор на салазках и самокатах, лихо гоняла шайбу по блестевшей как зеркало Оби.

Не заходя в общежитие, я направился к Учителю. Вечерело. В комнате с потертым креслом горела зеленая настольная лампа. Он поднял голову от бумаг, встал из-за стола, широко раскинул руки и обнял меня.

- Наконец-то, наконец-то, голубчик! Ну что, оклемался?

Я высыпал на кресло из рюкзака две дюжины яблок из нашего сада знаменитый апорт, каждое величиной с кулак. Он живо взял одно, с хрустом разломил, протянул мне половину.

- Слава казакам семиреченским, какой плод вывели! Апорт умудрялись сохранять до нового урожая.

И арбузы - они были у казачков пудовые. Эх, молодость! Катилося яблочко вкруг огорода, кто его поднял, тот воевода, тот воевод-воеводский сын; шншел вышел, вон пошел! Как это называлось, знаете? Конанье. Считалка мальчишечья. Я еще в бабки играл - и как!

Помолодел Учитель, точно четверть века сбросил с плеч. Не хотелось его огорчать, но...

- Сергей Антонович, я пришел проститься, - сказал я. - Ни историка, ни археолога из меня не получится. Я не уберег Снежнолицую. Чем так начинать, лучше податься в кочегары или дворники.

- Хорошая профессия кочегар. И я когда-то шуровал уголек. На пароходе, - сказал он невозмутимо.

- Возвращаюсь домой, в Алма-Ату. Я уже присмотрел себе работу. Надо деду помога-ть. Совсем состарился, весь скрюченный как саксаул. Сад высыхает, некому поливать. - Я принялся завязывать рюкзак. - Попробую перевестись у себя на вечерний физфак, авось стану геофизиком. Буду разгадывать природу землетрясений и селей.

Учитель сел за стол, подпер рукой массивный подбородок.

- Это трусость, Преображенский. А непроявленная доблесть еще постыдней проявленной трусости, как говорили древние... Да, потеря Снежнолицей невосполнима. Но подумайте, сколько погибает красоты при сооружении водохранилищ, при рытье каналов, при прокладке дорог. Сколько всего унитожено под бомбами в войну... Я нахлебался водички в болотах под Новгородом и помню, помню, что эти изуверы сделали с городом, с памятником "Тысячелетие России". А сожженный дотла город Минск! А Смоленск! А Петродворец! - Он заикался сильней обычного. - Но страшно даже не это.

Камни и книги мертвы, хотя что я говорю: мертвы?..

Ладно, об этом как-нибудь после. Так вот. Война страшна гибелью красоты. Смертью боевых друзей.

Мертвым подростком, моложе вас, с распухшим высунутым языком. Фашисты гвоздями прибили мальчонку к воротам амбара. Гвоздями, сволочи!.. Война страшна заколотыми штыками младенцами. Русокосой девчушкой со вспоротым животом... Эх! Война - это грязь, жестокость, безумие! Это наш дивизион, от которого в живых на прошлый День Победы осталось трое. Будь она трижды проклята, война!

И он опустил на стол кулак, так что лампа подпрыгнула. Я молчал.

- Да, погибла Снежнолицая. Но она была мертвой, ваша красавица. А когда безумный Сатурн пережевывает миллионы. И уродует уцелевших... Ваш отец воевал?

- Партизанил в Италии. В бригаде имени Гарибальди. После побега из плена. От него осталось "Свидетельство Патриота". Такое удостоверение на итальянском языке.

- Он погиб?

- Умер шесть лет назад. Разрыв сердца.

Карандаш, который Учитель держал в руке, непроизвольно вывел на листе рукописи человеческое сердце.

Он смотрел на меня и в то же время сквозь меня.

Наконец он снова заговорил:

- Был у меня товарищ школьных лет Андрей Нечволодов. Вместе берендеями занялись, на фронт пошли вместе. Знаете, о чем он мечтал? Подготовить и издать словарь славянской мифологии. У нас греческих божеств и героеь изучают чуть ли не с пеленок, и это, кстати, хорошо. А своих языческих богов, свои обряды, поверья, причитанья, заговоры, легенды знаем плохо.

Не то слово - плохо. За семью замками старина.

Андрей же, бывало, как начнет рассыпать имена диковинные - от писем бойцы отрывались. Стрибог, Полисун, Вертодуб, Белун, Ярило, Дива, Зюзя, Жива, Недоля, Ховало, Овсень... Их десятки, сотни, и о каждом сложены мифы. Кто их знает? Горстка специалистов.

Так-то.

- Мой дедушка знает заговор о Яриле, - вспомнил я.

- Вот и запишите, не пропадет добро... Эх, Нечво-.

лодов... Иные в рюкзаках консервы таскали, а он трехтомник Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу". Между боями готовил его к переизданию.

Книга-то вышла в. середине прошлого века. На ней Мельников-Печерский вырос, Лесков, Есенин, Бунин.

Горький знал и любил. Слышали про Афанасьева?

Я щурился на зеленую лампу. Что ответить энциклопедисту?

- И никто не слышал. А он за короткую жизнь собрал тысячи сказок, издал "Народные легенды". Его выгнали со службы по доносу провокатора, и он умер в нищете. Андрей рассказывал, как чахоточный Афанасьев распродавал за бесценок свою библиотеку, где были рукописные книги допетровской поры... Помню, под Кенигсбергом пошел мой дружок за гранатами, как раз привезли боезапас. Я немного замешкался, заглянул на КП. Вдруг слышу в березняке взрыв. Шальной снаряд попал в полуторку с гранатами, там стоял и Нечволодов. Ничего не нашли, воронка в земле над рекою Преголей - и все. До сих пор не верю, что нет друга. Осталась память - трехтомник со славянскими древностями... А теперь отвечайте, Олег: кто издаст словарь нашей мифологии? Кто книгу напишет об Афанасьеве? Удальцы с непроявленной доблестью? Те, кто при первой неудаче уже в кусты, в дворники? - От последних его слов стекло в окне задребезжало, и он покизил голос: - Вы прирожденный археолог, Преображенский. У вас обостренный нюх ученого будущего ученого! И заметьте: в недавней трагедии в Бекбалыке есть и светлая сторона, хоть это звучит кощунственно.

Во-первых, портрет Снежнолицей. На него нацелились сразу и Эрмитаж, и Пушкинский музей, и Музей восточных культур. Но мы еще с ними всеми потягаемся.

Во-вторых, манускрипт. Он оказался трактатом о небесных явлениях и принадлежит перу - кого бы вы думали? - Фалеев Милетского, родоначальника греческой философии, одного из семи мудрецов древности.

"О поворотах Солнца и равноденствии" - так называется эта поэма. О ней упоминал еще Диоген Лаэртский. А считалась она утерянной. Это ли не удача!

И, в-третьих, должен вас поздравить со стипендией имени Карамзина - это вам от академии за Снежнолицую и за Фалеса. Сто десять целковых в месяц да я в ваши годы мечтать не смел о таком богатстве, сухариками пробавлялся да пшенной кашей... Засим прошу следовать в общежитие и грызть гранит науки.

Летом снова приглашаю на раскопки.

Я сидел растерянный. Стыдно было перед Учителем за свое скоропалительное решение.

- Одно худо, товарищ именной стипендиат, - сказал Сергей Антонович и вновь захрустел яблоком. - Мурата вы крепко обидели. Таких, как он, обижать нельзя. Таким генералы снимали с кителя собственные ордена и на грудь прикалывали. Вдобавок он спас жизнь членам нашей экспедиции. Представьте, что он тогда всех не растормошил бы...

- Сергей Антонович, честное слово, я был не в себе, когда с ним рассорился, - выдавил я, не поднимая глаз.

- Каждый волен делать, что ему заблагорассудится, но не забывать о последствиях. Примерно так звучал девиз венецианцев. Думать о последствиях. Быть предельно осмотрительным. Это пе исключает отваги в решающий момент... Иногда от одного неудачного слова гибли империи. Жизнь-это хождение по лезвию бритвы, говорят в Тибете. Там же бытует поговорка: "Пока карлики поссорятся, повоюют и помирятся, великаны не успеют и поздороваться". Поменьше криков, суеты, размахивания руками. Побольше труда и духовного сосредоточения... Давайте, Олег, поступим так. В следующий четверг вы загляните ко мне домой на огонек.

Поведаю историю Мурата. Вы же продумайте, как перед парнем извиниться.

- Да я хоть сейчас готов лететь в Чарын, прощенья попросить, - чуть не закричал я.

- Зачем же в Чарын? Мурат стал вашим земляком.

Живет и здравствует в Алма-Ате. В уйгурской школеинтернате. Кстати, много ли вы знаете об уйгурах?

К своему стыду, ответить Учителю мне было почти нечего.

- Большинство уйгуров живет в Китае. Так уж история распорядилась, начал я робко. - По-моему, религия запрещает им охотиться. Во всяком случае, когда я жил в поселке Чарын, ни одного охотника не встретил. Они любят музыку, песни. Я брал в руки их гитару - на ней аж 25 струн. Любят сказки - и стар и млад. Помню, старик Ануар рассказывал про падишаха, который устроил испытание девушке из простонародья. Он повелел ей прийти ни в одежде, ни голой, ни пешком, ни верхом, ни по дороге, ни без дороги, ни с подарком, ни без подарка.

- Занятно, - сказал Учитель не без лукавства. - Напоминает русскую сказку. И что же красавица?

- Она пришла к падишаху по крышам домов. Завернулась в рыболовную сеть, между ног вела козла, а в руке несла воробья. Протянула руку падишаху с подарком - воробей и упорхнул...

- Похоже и впрямь на нашу сказку. И все же уйгурская. А почему знаете? Учитесь вникать в текст.

Девушка идет по крышам. На Руси такое было невозможно - и скаты крыш крутые, и дома друг от друга отстояли прилично. А у уйгуров жилища рядышком, один к одному жмутся. И крыши плоские, хоть на велосипеде разъезжай.

- Верно, - удивился я. - И сейчас, и, значит, в прошлом. Хотя насчет их прошлого - темное дело.

- В каком смысле темное? - оживился вдруг учитель. - Да уйгуры известны с третьего века до нашей эры! О них писали Птолемей, Вильгельм Рубрук, иезуит Плано Карпини, Марко Поло, даосский монах ЧаньЧунь, ал-Бируни. Они воевами ,с самим Искандером, то бишь Александром Македонским, с Тимуром не побоялись схватиться. С Тимуром! А задолго до Тимура - с жуань-жуанями, образовав целую державу на Орхоне и Селенге. Слыхали про развалины Каракорума? Он основан на пять столетий раньше монгольского города с таким же названием и размерами превосходит последний в несколько раз. Уйгурский алфавит - основа маньчжурского и монгольского, а уйгурский литературный язык был самым распространенным в Центральной и Средней Азии... Вы спросите, как уйгуры очутились в Притяньшанье? Их оттеснили сюда каракитаи, но здесь они развернулись во всю мощь. Победили тибетцев и образовали государство в полмиллиона квадратных километров. Я бывал в Турфанском оазисе, на развалинах столицы Кочо. А их буддийские монастыри! А картины и скульптуры! Тысячу лет назад каждый третий уйгур владел грамотой... Юсуф Баласагунский, Махмуд Кашгарский - они под стать Хафизу, Навои, Хайяму. Вот послушайте:

Я плачу, гибну, рану бередя,

Как дождь, я исхожу живою кровью,

Глаза мои ослепли без тебя, -

Так исцели, молю, своей любовью.

- Такое мог вполне написать владыка после гибели Снежнолицей, - сказал я.

- Это и написано примерно в те времена. Но как написано, как!

И Учитель продолжал читать строки Махмуда. Слушая их, я как никогда осознавал свое ничтожество.

Учитель, истерзанный войной и экспедициями, сумел выучить чуть ли не десяток языков, включая древнегреческий и уйгурский, сумел столько узнать, передумать, перечувствовать. А я! Что сделал я в свои почти двадцать годков? За лето в Чарыне даже не удосужился - у того же старика Ануара хоть что-нибудь узнать о народе, среди которого жила и погибла Снежнолицая...

История Мурата Шамаева и его верного стража Токо Сколько себя помнил, Мурат жил с дедом в уйгурской деревушке, в трех часах ходьбы от города Кульджи. Мурат был десятым ребенком в бедной семье, дед привез его из Урумчи и, по существу, усыновил. Едва восходило солнце, белобородый Турсун будил внука, и они шли на огород - клочок земли шагов двадцать в длину и вдвое меньше в ширину. Но на этом клочке Турсун знал буквально каждую пядь. Там стояли на кольях, в несколько этажей, ящики с прорастающей рассадой редиски, моркови, свеклы, помидоров, там росли в плетеных корзинах дыни и арбузы, там зеленели и краснели (в других корзинах, поменьше) стручки четырех сортов перца.

Все эти ящики, корзины, железные кастрюли с дырявым дном были соединены друг с другом паутиной веревок и проволочек, и, следя за солнцем, дед с помощью большого деревянного колеса и других колесиков, тоже деревянных, разных рукояток и рычажков управлял механизмом своей живой вселенной. Одни ящики и корзины прощались с тенью, другие задвигались, третьи поднимались на высоту протянутой руки деда. Три, подчас четыре урожая умудрялся собирать с апреля по ноябрь Турсун, и того, что давал огород, им хватало до следующего лета.

Со временем Мурат освоил хитроумную систему, к двенадцати годам он стал заправским огородником.

Теперь дед даже позволял себе вздремнуть часок-другой после обеда или отправиться в горы на поиски целебных трав. На стенах глинобитной мазанки, где жили дед с внуком, висели пучки растений, мешочки семян, в деревянном сундуке поблескивали пузырьки с барсучьим салом, целебным маслом облепихи, мумие. Вся деревушка лечила хворобы у Муратова деда, будь то водянка, слабость печени, отрыжка, кровохарканье или ушиб. Больницы в деревушке не было, как и школы, и Мурат выучился читать по единственной дедовой книге "Канону врачевания" благословенного Абу Алп Хусайн ибн Абдаллах ибн Хасан ибн Али ибн Сина.

Собственно, книг, составивших канон, было целых пять, толстенных, увесистых, пахнущих пряностями.

"Берут сагапена, горечавки, мирры, опопанакса и белого перца - каждого по два мискала, очищенных костянок лавра - четыре мискала, растирают и замешивают с водой, - читал Турсун нараспев при свете коптилки. - Оно помогает от всякого кашлд, всякой текучей материи, внутренних гнойников; его изобрел Абуллукийус - да продлятся потомки его на тысячу лет и десять тысяч дней..."

Под присмотром деда и Мурат собирал травы в горах. За одиннадцатым перевалом высоко над ручьем в скале чернели дыры. То был подземный город Созерцателей Небес. Там обитали когда-то почитатели бога Будды, не захотевшие покориться исламу, россказням хитроумного Магомета.

- Еще во дни моей молодости из пещер выходили люди в фиолетовых и желтых одеяньях, - говорил дед, и глаза его слезились от яркого света, и струилась борода по плечу на ветру. - Они спускались с гор и расплачивались за покупки старинными серебряными монетами. Но теперь больше уж не спускаются - как видно, повымерли все... А когда я умру, ты, Мурат, отправляйся в Чарын, к брату моему Ришату. И "Канон врачевания" передай ему. Ничего, что тяжелы книги.

Знание не тяжелит. Ты на ослика нагрузи и иди. Там граница, но родственников вроде бы пускают. Я б и сам ушел к Ришату, да больно стар, успокоюсь здесь.

Говорят, уйгуры на той стороне богато теперь живут, как в древности одни правители жили - елики.

- Дедушка, ты не умрешь, - говорил Мурат, - я отыщу для тебя бессмертную траву, и разотру в ступке, и смешаю ее с девясилом, семенами айвы, цветками гранатника и сельдереем.

И опять вышибал ветер слезы из дедовых глаз.

Однажды осенью дед впервые взял с собою внука и Кульджу. Они нагрузили двух осликов корзинами с овощами, дед ехал верхом, а Мурат шел по траве: жалел тонконогого ослика. Город немного испугал Мурата: так много было людей, лошадей, чихающих грузовиков, В глухом, заросшем травой переулке, на подходе к базарной площади, послышался жалобный собачий визг. Визг доносился из-за камышового забора. Мурат взобрался на ослика и увидел чужой огород, только без корзин, кастрюль и колес. Несколько здоровяков, вооружась длинными бамбуковыми палками, били по очереди метавшуюся возле железного колышка собаку.

Пес был гладкий, коротконогий, с маленькими ушами торчком.

Не раздумывая, Мурат перемахнул через забор, юркнул у кого-то под ногами и накрыл собаку своим телом. Вслед за тем он получил удар бамбуком по спине, да такой, что рубаха лопнула с треском.

- За что собаку бьете? - закричал он и заплакал от нестерпимой болк.

- Убирайся подобру-поздорову, щенок, - коверкая уйгурские слова, прогундосил пузатый детина и снова замахнулся палкой. - Убирайся! Из собачки этой мы сперва сделаем живую отбивную, а потом зажарим на вертеле. Мотай отсюда!

Плачущий Мурат кинулся защищать обреченного пса. Мальчишке всыпали еще несколько палок, но он не переставал кричать:

- Отдайте мне собаку! Отдайте собаку! Дедушка даст за нее мумие и жень-шень! Большой корень, длинней ладони!..

Детина долго радовался выгодной сделке: на полученный корешок можно было купить трех собак. Дедушка намазал вспухшую спину Мурата бальзамом из глиняной баночки к долго еще оглядывался на пузатого, что-то шепча.

На базаре они купили псу ошейник и ближе к вечеру отправились домой. Так у Мурата появился четвероногий друг. Его назвали Токо. Незаметно он вырос в могучего пса с широкими лапами и черной шерстью на загривке. Теперь, уходя в горы за травами или за сухим кустарником - кураем, .которым зимою топили печи, мальчик брал с собою Токо. Пес разрешал нагружать на себя курай, как на ослика. Он добросовестно отрабатывал свой хлеб. Со временем Токо наловчился добывать в зарослях зайцев, сурков, лисиц, даже приволок как-то шакала. За лисиц и зайцев дед Турсун сурово отчитывал пса.

- Большой грех убивать лису, о-ох, большой. Раньше лиса была человеком, да стала сбивать других людей разными хитростями, вот и наказал ее бог. И тебя, Токо, накажет.

- А кого еще бог наказал? - спрашивал Мурат.

- Слона. Он был хлебопек, обвешивал покупателей. Медведя - продавал худую краску. Волка наказал; Этот был мясник в другой жизни, торговал мясом дохлых овец. Тащи лису обратно, Токо, тащи!

И чудо! - Токо хватал мертвую лису за загривок и уволакивал в заросли шиповника. Вот каким догадливым оказался чуть было не забитый палками пес.

Однажды в пору цветения урюка, когда южные склоны гор заалели от тюльпанов, в деревушку ворвались бандиты. Они остановились перед домом дряхлого Рената Умарова - единственного книгочея по всей округе. Ими предводительствовал лысый толстяк с розовыми, как у младенца, щеками.

Бандиты принялись выкидывать из дома Умарова книги. Он бегал от одного к другому, хватал за руки:

- Опомнитесь! Я собирал их всю жизнь! Там "Сутра золотого блеска"! Там "Алмазная колесница". Это же -целое тысячелетие! - выкрикивал старик Ренат, поводя головой, и снова получил удар по шее.

В небе громыхнуло. Прикочевавшая из-за горы туча наваливалась темно-синим брюхом на деревушку. Ветер стих. Замолкли птицы.

- Дедушка! - закричал Мурат. - Что они делают?

- Молчи, Мурат, - сказал дед и зашатался. Колени у него подогнулись, он упал наземь. Соседи привели его домой под руки.

Такой грозы давно никто не помнил. До вечера бились в небе длинными мечами злые демоны, и прозрачная кровь из их ран проливалась на испуганную траву...

Вечером, отбиваясь от Токо дубинкой, в глинобитную мазанку вломился розовощекий.

- Пса на цепь, а то пристрелю! - скомандовал он, и Мурат загнал Токо в будку. Когда он вернулся в дом, гость сидел за столом с двумя бутылками рисовой водки.

- Дай, думаю, переночую у колдуна, авось не превратит в свинью, ухмылялся розовощекий. - Может, отвару какого нацедишь, чего-то сердчишко пошаливает, брюхо из штанов лезет, как квашня. Давай, давай, не жалей. Завтра все равно все твои зелья-притиранья в реку спустим.

Лежащий на низкой деревянной кровати дед отвернулся к стене.

- Ты нос не вороти, колдун, не вороти. Лучше о закуске позаботься, о грибочках да огурчиках. А с кровати слазь. На ней спать буду я. А тебя все равно в пустыню выгоним.

- Никуда я, сынок, отсюда не поеду. Жить-то мне осталось всего ничего, - вздохнул Турсун.

- Еще как поедешь, старый хрыч. Побежишь в пустыню резвее жеребчика. Он нехотя поднялся, подошел к кровати, пинком сбросил деда на пол. Задергался дед, захрипел, горлом хлынула кровь. Мурат впился зубами розовощекому в ухо и больше ничего не помнил.

Он пришел в себя от боли, потянулся рукой к правому уху, туда, куда впивались, как ему казалось, раскаленные иглы. Верхней половины уха как не бывало.

Он лизнул липкие соленые пальцы, застонал.

- Заткнись! - сказал толстяк, успевший опорожнить обе бутылки. - Моли бога, что все зубы еще не вычистил. Будешь знать, как кусаться, пес шелудивый.

Раньше говорили: око за око. Я же заявляю: ухо за ухо.

Ух-ух-ух-ух-ух! - Он затряс животом, корчась от смеха.

Гость плюхнулся плашмя на кровать и засопел.

Внук прикрутил фитиль в лампе, сходил в сени за кувалдой, проверил, занавешены ли окна. По стеклам ползли змееныши дождя. Оглядываясь на деда, Мурат накрыл холстиной толстяка, вцепившегося руками в подушку, как будто подушка, как сказочный дракон, уносила его в поднебесье.

Когда пятно по холстине расползлось на полкровати, Мурат оглянулся: дед уже не лежал на полу, а сидел, прислоненный к лавке. Неужели жив?

- Мурат... пи-и-и-ить, - простонал дед. Его зубы стучали о края чашки, когда он с трудом глотал молоко.

- Дедушка, я укокошил толстяка насмерть. Кувалдой, - сказал Мурат на ухо деду. Тот завздыхал.

- Ох, ох, тяжкий грех... Тем легче он тебя сразит на том свете... Что ж теперь будет, внук?.. - Язык у деда заплетался, слова он выговаривал с трудом. После долгих вздохов он зашептал: - Заводи обоих осликов прямо сюда, в комнату... давай навьючивать. Бери весь порох, жаканы, дробь, соль... пшена полмешка, полмешка рису... Одеяла бери верблюжьи, оба полушубка, валенки, сапоги... Надо скрываться в пещеры, деться больше некуда.

Мурат сделал все, как велел дед, затянул ремнями поклажу.

- Где кувалда? - спросил дед и попросил вложить ему рукоятку в руки. Мурат вложил.

- Помнишь теплый ключ ниже города Созерцателей Небес? - спросил дед. Там, под водопадом, вход в пещеры... Будешь проходить сквозь водяную стену - закрои осликам глаза... не то заупрямятся... Раньше осени сюда не возвращайся.... Осенью попробуй уехать в Урумчи, к отцу... Добрые люди помогут добраться... Но не раньше осени... Обещаешь?..

- Дедушка, - заплакал Мурат, - садись на ослика.

- Пусть думают, я убил... Никто тебя не хватится.

А я... сейчас... умру... - сказал дед. И голова его упала на грудь.

Сколько Мурат ни бился, поднять мертвого на ослика он не смог.

Когда тело деда стало холодеть, он погасил лампу, перестал плакать и двинулся в путь.

Возле мельницы он оглянулся с пригорка на родную деревню. Полночный дракон сожрал все лучи неба и земли, упиваясь мелким нудным дождем. Лишь вырисовывался по правую руку пирамидальный тополь.

* * *

Никаких отшельников в городе Созерцателей Небес он не нашел. Пещер было великое множество, они далеко уходили в глубь гор. В одной обнаружилось озеро с теплой водой и серебристыми карабкающимися со дна пузырьками. Откуда-то сбоку просачивался слабый свет. Токо смело зашел в озеро по грудь, но пить не стал. Полчища летучих мышей носились с писком над водою. Одежда отсырела, но Мурат решил на первых порах обосноваться здесь, потому что обнаружился ручеек, вытекающий из-под черного камня, и ослики вслед за псом напились.

Глаза свыклись с полумраком. За ручьем Мурат нашел деревянный помост с трухлявой соломой, а еще дальше, почти у кромки воды, - очаг и небольшой медный котел. "Может быть, прадед моего дедушки тоже спасался здесь от надутого", - подумалось Мурату, и от этой мысли ему полегчало.

Помня дедовы наставления, он ни минуты не сидел без дела: заготавливал сухие дрова, выискивал по утрам целебные и съедобные травы, сушил дикие фрукты, а ближе к осени начал коптить мясо архаров, готовясь к зиме. Ни в какое Урумчи он отсюда не поедет. Будет жить в пещерах один, пока не " состарится и не станет мудрым и седобородым, как дед, который постоянно снился склоненным над "Каноном врачевания". Проснувшись, Мурат проверял, на месте ли книги, завернутые в прорезиненный плащ, а иногда при свете лучины и сам вслух читал "Канон" собаке и осликам.

На ночь он выгонял осликов попастись, но ближе к осени одного задрал волк. Другой прибежал с окровавленным крупом, весь в пене и ринулся в озеро, где простоял три дня,'и рваная рана - как тут не задуматься? заросла молодой розовой кожей.

А потом обложились горы тучами, завыли, запричитали вьюги-метели, дракон тьмы бил хвостом о дрожащие скалы, нацеливался кривыми, как хвост кометный, глазами испепелить далекий город на юге, венчающий хрустальную Гору Света с домами из драгоценных камней и крышами из перьев павлина.

Ослик уныло перетирал зубами жвачку. Даже Токо присмирел, стал реже класть хозяину передние лапы на плечи и взвизгивать, обращая нос к выходу из пещеры:

пойдем, мол, порезвимся на снегу, добудем кабанчика или зайчишку.

Одно удивляло Мурата: с приходом зимы и долгих ночей в пещере не стало темнее. В сказках старика Рената не раз упоминались "орлиные камни". Они делали человека невидимкой, напускали днем тьму, ночью же один камешек мог осветить целый город. Может, и здесь, среди причудливых стен, похожих на оплывшие свечи, где вместо воска сползали струйки воды, жил такой сказочный камень. Иначе как объяснить, почему несколько случайно рассыпанных горошин и рисовых зерен вдруг пустили буйные ростки. Мурат разрыхлил ножом плотную землю у ручья, порастыкал дедовы семена. Зазеленело!

Но настоящие чудеса ждали в соседних пещерах, куда Мурат начал потихоньку захаживать еще с лета.

Там светились сами стены, квадратные, продолговатые, вытесанные как по линейке. И не просто светились. На стенах, а кое-где и на выпуклых потолках были изображены люди, звери, растения. Мужчины в длинных красных халатах, опоясанные кинжалами, сидели на стульях, где вместо ножек человеческие фигурки. На плечах женщин - одеяние из золотистой материи, на головах - маленькие короны. Все они - даже сосущие грудь младенцы держали в руках ветви в розовом цвету. И плавали лотосы в прудах, где на берегу резвились белые верблюжата, и в виноградниках бродили павлины, и ребята одних лет с Муратом брызгались водой из серебряных трубочек, и всадники на лошадях кружили на поляне, где удальцы с разделенными надвое бородами зарывали в землю барана и возжигали факел на ноже. Иногда под картинами попадались лошади из глины, и ослик протяжно кричал, напрасно дожидаясь ответа...

Одна пещера с полупрозрачным потолком поразила Мурата особенно. Сквозь потолок смутно угадывалось, как если смотреть со дна реки, солнце. "Но разве оно может пронизать лучами толстенную скалу?" - подумал Мурат и, оглянувшись, увидал картину на стене.

Он подвел ослика поближе, но сразу забыл и о нем и о Токо.

На лужайке возле дворца из драгоценных камней лежала в огромном цветке лотоса пригожая девушка в красном сарафане с белым кружевом. Ее украшало ожерелье из черных шариков и такие же черные серьги. Люди, стоящие вокруг цветка на коленях, предавались неутешной скорби. Одни плакали, другие с печальными лицами смотрели в сторону статного витязя, припавшего к ногам умершей. Даже деревья вокруг лужайки поникли ветвями, хотя подобных деревьев Мурат в жизни не видывал: пузатые, как бочки, кора иссиня-черная, на густых длинных ветках серебристые плоды. Так бывает, когда весной после оттепели ударит мороз, и все в лесу становится будто стеклянное... Это была даже не картина, а словно чудодейственное окно неизвестно куда, потому что над лужайкой светило сразу два солнца, оба сиреневые.

И тут Мурату показалось, что у красавицы на запястье тонко-тонко, тоньше дыхания муравьиного, бьется синяя жилка.

"Зачем вы плачете, люди? - сказал Мурат. - Прекрасная пери вовсе не умерла. Ее, наверно, испугал дракон, и она обмерла, погрузилась в спячку с бессонницей. Или литаргус, как говорит благословенный Абу Али ибн Сина, да продлятся потомки его на тысячу лет и десять тысяч дней. Мой дедушка при литаргусе делал настой из листьев ивы, ячменя с ромашкой, укропа, фиалок, корневища касатника и донника лекарственного. А потом смешивал с другим настоем - из лаврового листа, иссопа, пулегиевой мяты, руты, бобровой струи и сатара. Так советует "Канон врачевания". Настаивать травы легко. Даже я мог бы вашу красавицу исцелить".

И случилось чудо. Витязь у ног красавицы выпрямился, посмотрел на Мурата и поманил к себе пальцем с черным перстнем. Мурат окаменел от страха. Тогда витязь пересек быстрыми шагами лужайку, подошел к одному дереву, руками раздвинул, как занавес, кору, скрылся внутри. Дерево приподнялось над лужайкой.

Внизу вместо корней показались хвосты оранжево-красного сияния. Вскоре летучее дерево уже ползло среди медленно проступивших на картине звезд. Мурат что есть мочи кинулся из пещеры, настегивая ослика.

Он намерился никуда больше от озера не уходить и, как когда-то дедушка, подолгу сидел с деревянной лопаточкой возле своего огорода. Таинственная картина не выходила из головы. Зачем поманил его пальцем витязь? Чтобы попросить снадобье от спячки с бессонницей, чего тут гадать. А раз так, надо пересмотреть все дедовы склянки, шкатулочки, мешочки, найти целебный настой или сделать его самому, сверяясь с "Каноном врачевания". На эту работу ушла неделя. Правда, однажды он забыл завести серебряные часы дедушки на толстой цепочке и немного.сбился со счета дней. Для верности он сделал лишнюю зарубку на мягкой скале, сосчитал черточки. Заканчивался февраль. Скоро дыханием согреет подснежники март - весны меньшой брат. Зачем же и куда звал скорбящий витязь?..

Однажды он проснулся от лая Токо и чьего-то странного пыхтенья, как будто в пещеру приполз измотанный поединком дракон, припав пастью к озеру. Мурат осторожно приоткрыл глаза. Токо лаял на дерево, выросшее посреди пещеры. Это было то самое дерево с черной корой и серебристыми ветвями, но вблизи оно оказалось гораздо толще, чем на картине. Толще самого толстого дуба, толще скирды сена, Мурат не очень удивился, когда раздвинулась кора и в образовавшейся дыре появился витязь. Его голову окружал светло-желтый прозрачный колпак.

Прикрикнув на Токо, Мурат взял кувшинчик с отваром, смело подошел к пыхтящему дереву.

- Надо влить в рот прекрасной пери две ложки отвара - и литаргус пропадет, - сказал он и протянул кувшинчик.

Но витязь не взял. Он приложил правую руку к сердцу, поклонился, и Мурат как бы услышал у себя в голове такие слова:

- О, иноземец! Позволь тебя поблагодарить за желание исцелить княгиню радости. Я не могу ни обнять тебя, ни коснуться чего-либо в твоем мире. Соизволь ступить на летучий корабль. По исполнении звездного срока ты будешь доставлен обратно, куда пожелаешь.

- И Токо можно на корабль? - спросил Мурат, ни мгновения не помедлив.

- Бери, кого заблагорассудится, - сказал голос,но тут ослик так страшно и тоскливо закричал, и подскочил к хозяину, и начал тереться мордой о его плечо, что не взять его было бы предательством. Мурат начал собирать провизию.

- Ни о чем съестном не думай. Летящему да воздается, - сказал голос в голове.

- Тогда я возьму целебные травы, баночки, "Канон врачевания", мало ли кто у вас больной. И еще дедушкины часы и ружье, - сказал Мурат, лаская ослика.

- Твое пожелание исполнено. Перечисленное уже на борту, - услышал удивленный Мурат.

Где-то над головою витязя проблеснуло выпуклое, как глаз, оконце, и за ним стали различимы в желтоватом свете и мешочки, полные трав, и ружье, и с книжками прорезиненный плащ.

- Готов ли ты в недлящийся путь? - спросил голос.

- Готов! - закричал Мурат, а Токо залаял.

Из коры выдвинулся наклонный мостик из черного стекла. Первым вспрыгнул на него по команде Мурата пес, глупого же ослика пришлось силой тянуть за узду.

Дракон перестал пыхтеть. Убрался мостик. И восстали столбы тьмы, прежде чем возник на расшитом алмазами занавесе удаляющийся шар с красными, коричневыми и черными облаками, лишь изредка прорезаемыми прожилками голубоватого и золотистого. Летучий корабль обнял ветвями звезды...

О, внутри он оказался больше дома, больше пещеры, больше деревушки, да куда там деревушка в сорок дворов, - больше города Кульджи! Внутри плескались озера среди изумрудных зарослей неведомых растений, и'в озерах плавали плоские, похожие на головку подсолнуха живые разноцветные рыбы, и цветущие холмы переползали с места на место, подставляя бока множеству маленьких солнц. Жаль только, длилось это недолго, всего несколько дней, как показалось Мурату, потому что однажды появился витязь с двумя спутни' нами в сияющих одеяниях, скрепленных медными полосками, приглашая к выходу. И снова первым ступил на мостик бесстрашный пес, а ослик робел, кричал, и тело его исходило дрожью, как если бы он' чувствовал недалеко камышовых котов или волков.

Катились по небесам сиреневые солнечные шары.

В цветке лотоса, повисшем прямо в воздухе, лежала, откинув левую руку, а правую заложив за голову, беловолосая княгиня радости. Мурат приблизился к ней, откупорил кувшинчик, влил снадобье между розовых губ. Она вздохнула, открыла глаза, улыбнулась, приподнялась и села в цветке, от чего все вокруг заулыбались, принялись обниматься, а деревья с серебристыми плодами высоко подняли свои ветви. Цветной свод радуг восстал над деревьями. Послышалась тихая музыка. Нет, то пели не птицы, ни одного зверя, или птицы, или хотя бы ящерки Мурат не заметил окрест. То пели, он был уверен, сами деревья. Казалось, он различает нежные, как струенье ручья, слова: "Княгиня радости, драгоценность в цветке лотоса, здравствуй!"

Витязь, обнявши бережно княгиню радости, повернул усталое лицо к Мурату:

- О, иноземец! Востребуй любую награду за спасение княгини.

- Дедушка всю свою жизнь лечил бесплатно, - сказал Мурат. -Грех наживаться на несчастьях и бедах. Могу и других поврачевать, трав с собой много.

Лисью болезнь лечу, затвердения в почках, онемения членов, камни выведу из мочевого пузыря.

- Благодарствую, врачеватель. Однако в нашем мире болезни случаются два-три раз.а в тысячелетке, не чаще. А от награды отказываться не изволь.

Дальнейшее произошло как в сказке. На глазах у Мурата Токо и ослик превратились в людей. Токо стал кудрявым юношей в кожаной накидке, его неизменный спутник - мужчиной в рваном рубище. Они тоже стали просить за старика, бывший ослом даже упал на колени и руки к обоим солнцам простер. Витязь поднял его властным жестом руки.

- Будет исполнено, - сказал голос. - Теперь выбирай, о врачеватель: остаться навечно здесь или вернуться на Землю.

- Нет, только не на Землю, только не на Землю! - запричитал в рубище. Я был там нищим и просил медяки на базарах, а сам владел неисчислимыми сокровищами, и небо меня наказало, обратив в осла. Но клянусь, здесь я брошу презренное мое ремесло. Никуда я отсюда не хочу, пусть хоть в кандалы закуют! - С этими словами он содрал с себя рубище и оказался в парчовом одеянье.

- За твое признание ты заслужил свет, - сказал голос.

Блистающий парчой приблизился к Мурату. По щекам его текли слезы.

- Прости меня, хозяин, - сказал он. - И ты, Токо, прости. Теперь до конца моих дней я буду лекарем, как наш дедушка Турсун... Простите, милые братья, на вечные времена. - И скрылся в нежно поющих цветах.

Кудрявый юноша молчал.

- Пожалуйста, летучие джигиты, отправьте меня обратно, как было обещано, - сказал Мурат. - Только не в пещеру, а в Чарын. Травы, настойки и взвары оставляю убежавшему в заросли. Они ему пригодятся.

Может, и ты, Токо, начнешь врачевать?

- Я возвращаюсь с тобой, маленький хозяин, - тихо выговорил Токо.

- Помни: близ колесницы земного времени случится обратное превращение, - сказал голос.

- В дорогу, маленький хозяин. В обратную дорогу, - сказал Токо.

- Готов ли ты в недлящийся путь? - спросил голос.

И ни мгновения не раздумывал Мурат.

И восстали столбы тьмы, прежде чем сквозь прозрачный пол летучего корабля стал заметен на бархате, расшитом алмазами, живой шар - сплошь золотистыГ:, розовый и голубой, без единой мутной прожилки. Да, был он совсем живой, и бока у него вздымались и опускались, как у зверька.

Весь обратный путь Токо молчал. Он отчужденно бродил среди ползающих изумрудных холмов. Мурат не решался сам к нему подойти, спросить, кем он был в прошлой жизни. А однажды он увидел возле озера с плоскими, как блин, рыбами, прежнего Токо. Пес взвизгнул, за-лаял и положил ему, как раньше, лапы на грудь.

Когда холмы перестали ползать, а весь корабль наполнился пыхтеньем, Мурат уже знал, что пора сходить по стеклянному мостику на землю.

Они оказались в зарослях саксаула. Сквозь негустые ветви виднелись вдали глинобитные дома. Солнце - одно солнце, и не сиреневое, а обычное, светозарное, - взошло недавно, но было уже тепло. "Значит, теперь июль, мы же улетели в начале марта", - отметил Мурат про себя. И "Канон врачевания" в плаще, и ружье, и часы на цепочке оказались неведомо кем положенные на песок.

Тут драконье пыхтенье смолкло. Мурат оглянулся.

Дерево- исчезло. Там, где оно стояло, еле дымились на песке светло-коричневые разводья.

- Вы самые глупые животные во всем нашем Чарыне! - донесся со стороны домов голос мальчишкиподпаска. Он кричал на баранов. По-уйгурски.

- Зачем ты не остался у княгини радости? - спросил у Токо Мурат. Пес безмолвствовал.

* * *

- Сказка красивая, - сказал я. - Деревушка, даже подземное озеро вполне допускаю. Но картины со скульптурами в светящихся пещерах?..

- Светящиеся пещеры не диковинка. Как и картины в них. В Китае известен огромный лабиринт "Тысяча пещер". В некоторых находят засохшие мумии. В Иране и Ираке описаны пещеры говорящие.

В них тоже видно солнце, как сквозь слюду, и в зависимости от хода светила слышны голоса, повествующие о разных загадках древности.

- Выходит, солнечный луч - как игла, а вертящаяся Земля грампластинка? Пьезоэффект?

- Ого, какие словечки знают нынче гуманитарии!- поднял бровь Учитель. Примерно, хотя много сложней. Кстати, некоторые моменты из Муратовой эпопеи можно, конечно, считать бредом, галлюцинациями, чем угодно. Но в одном им не откажешь: они точны, эти сюжеты картин в пещерах или мифологические представления о превращениях животных в людей. А "Канон врачевания" я собственноручно преподнес президенту академии.

- Если добавить ружьецо и часы с цепочкой, которые я тоже держал в руках, останется единственный зопрос. Куда исчез его верный Токо? - сказал я.

- Мурат не захотел мне это объяснить... О, он еще нас кое-чем порадует, этот смышленый уйгурский глальчик.

Этот смышленый мальчик два года спустя оказался уже в университете, удивляя всех своей памятью. Перед ним раскрывали страницу незнакомой книги, и, прочтя текст, он тут же шпарил его наизусть.

На четвертом курсе этот смышленый мальчик подарил Сергею Антоновичу (а потом и мне) красиво изданные огромные тома перевода Авиценны. А защитился он раньше меня. На три недели, но раньше...

Да, было о чем вспомнить, покуда я добирался в Москву, летел в Рим, а потом в аэропорту, увековечившем своим названием имя Леонардо да Винчи, несколько часов ждал самолета в Палермо.

4. Озеро спящих ласточек

- ЗОНА, ТЫ УТВЕРЖДАЕШЬ, ЧТО КРАСОТА СПАСЕТ МИР, ЗАСТАВИВ ЧЕЛОВЕКА ПЕРЕСТРОИТЬСЯ ПО СВОЕМУ ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ?

- Я УТВЕРЖДАЮ: КРАСОТА - ЭТО НЕ ТОЛЬКО ПРЕКРАСНАЯ ФОРМА, НО ПРЕЖДЕ ВСЕГО СМЫСЛ ОСВОЕНИЯ МИРА ЧЕЛОВЕКОМ.

- ОДНАКО МИР ЗЕМНОЙ, НАПРИМЕР, СУЩЕСТВОВАЛ ВО ВСЕЙ КРАСЕ МИЛЛИОНЫ ЛЕТ ДО ПОЯВЛЕНИЯ НАШИХ ПРАЩУРОВ. И НЕ БЫЛО НЕОБХОДИМОСТИ В ЕГО СПАСЕНИИ.

- ЕГО СПАСЕНИЕ - В ИЗВЕЧНОМ СОВЕРШЕНСТВОВАНИИ И НАКОПЛЕНИИ КРАСОТЫ.

ПРИМЕНИТЕЛЬНО К ЧЕЛОВЕКУ МИР СПАСЕТ КРАСОТА ДЕЙСТВЕННАЯ. КРАСОТА ПОДВИГА, БЕЗОТЧЕТНОГО ПОРЫВА. СОСТРАДАНИЯ К БЕДАМ И НЕСЧАСТЬЯМ ВСЕГО ЖИВОГО. ЕГО СПАСЕНИЕ - В ВЕЛИЧИИ ЖЕНЩИНЫ, СУМЕВШЕЙ В УРОДСТВЕ РАСПОЗНАТЬ КРАСОТУ. ПОМНИШЬ, КАК ОНА ВО СНЕ ПРИЖИМАЛАСЬ ЩЕКОЮ К ЛИЦУ ГЕРОЯ, У КОТОРОГО НЕ БЫЛО ЛИЦА... ВСПОМНИ, КАК ОДНАЖДЫ В ДЕТСТВЕ ТЫ ПРОСНУЛСЯ И...

Я проснулся оттого, что у меня по лицу ползал жучок, а может, муравей. "Откуда в конце марта в доме мураши или жучки?" - подумал я и раскрыл глаза.

В снопе лучей утреннего солнца за окном маячил мой друг Юрка по кличке Белый. Оказывается, он сквозь форточку водил по моему лицу длинной камышинкой, какими мы обычно добывали вишни и урюк в чужих садах, если не удавались более простые способы...

- Вставай, соня, все наши небось уже у мельницы.

Да не забудь соли покрупней и картохи сырой - в золе печь будем, - еле слышно шепелявил он с отчаянными гримасами. - Дед твой уже по винограднику шастает, дак ты лучше через забор, ладно?

Я махнул ему рукой - он исчез вместе с камышинкой. Задача осложнялась: хлеб и колбасу я припас еще с вечера, а за картошкой надо было красться на кухню через родительскую спальню. Операция прошла успешно, но на обратном пути я задержался у дверей, нечаянно посмотрев на спящую мать. Ее золотистые косы были расплетены и стекали на отцову грудь. Она так крепко его обняла за шею, как обнимают девчонки березы, вслушиваясь, не зашумел ли в корнях весенний сладкий сок. Я всегда знал, что она очень красива: когда мы шли втроем по городу, все, и мужчины, и женщины, оглядывались нам вслед. На репродукции Боттичелли, висящей в кабинете истории, из пены морской выходила, овеваемая зефирами, моя мать Стеша. Но теперь, в это утро, я увидел впервые ее и отца единым целым, слившимся нераздельно, как сливаются ручьи после дождя. Щекой она прижималась к отцову лицу, вернее, к тому месту, где у него когда-то была левая половина лица.

Да, левой половины лица у него не было, с войны он вернулся обезображенный, и даже на партийном билете снят был в профиль.

"Ничего, Михаил Никифорыч, - говорил дедушка, - за дела твои геройские тебя еще на медалях отольют, помяни мое слово, а в деле медальном - будь ты хоть генералиссимус - профиль потребен, профиль.

Хоть и один у тебя нынче глаз - зато как ватерпас..."

Я столько раз слышал от матери и деда про эти геройства, так свыкся с ними, что запомнил наизусть. Пересказывая отцовы подвиги моим дружкам, я добавлял все новые подробности, и в конце концов мне самому стало казаться, что это не отец, а я попадаю из фашистского концлагеря в итальянский городок Каррару ломать мрамор от темна до темна и однажды сбегаю с напарником Баскаковым Петром в интернациональный партизанский отряд, и уже в отряде Баскакова Петра ранит шальной пулей в живот...

...В девять вечера, как было условлено, он был в городке и тут узнал от связного: совсем было выздоровевший Баскаков арестован по доносу провокатора и препровожден в двухэтажное здание мэрии, где теперь располагалась фашистская комендатура.

- Охрана большая? - спросил он связного.

- Вместе с комендантом-пятеро. Остальные уехали на облаву.

- Когда вернутся?

- Как обычно, часам к девяти. А завтра всех после восхода солнца сгоняют в каменоломню. Расстреляют н Баскакова, и всю семью, что его выхаживала.

"Пока солнце взойдет, роса кой-кому очи выест", - сказал он загадочную для связного фразу и сквозь плети сухой ежевики начал пробираться к комендатуре.

Когда окончательно стемнело, он, боясь хрустнуть сучком, забрался на пинию напротив кабинета коменданта. Тот разглядывал открытки в толстом альбоме, время от времени ухмылялся. "Ты у меня сейчас поухмыляешься, стервятник", - с холодной яростью подумал он и, перебирая руками по толстой ветке, добрался до балкона. Поскольку балконная дверь оказалась закрытой, он выдавил стекло плечом и приставил вальтер к боку коменданта, тот потерял сознание или притворился, что потерял, но после воды из графина, вылитой на голову, пришел в себя. Довольно твердым голосом герр комендант объяснил двум прибежавшим на шум автоматчикам, в чьих руках его жизнь, хотя все было ясно и без объяснений.

- Пусть автоматы положат на кресло, а сами в угол, к окну! скомандовал он коменданту. Все было исполнено без осложнений. Автоматчиков он запер в огромный сейф, автоматы закинул на плечо и повел коменданта в подвал, где в одной из трех камер юноша-немчик, почти еще мальчик, с помощью двух трясущихся от страха и отвращения итальяшек-карабинеров и школьной динамо-машины неумело пытался выведать у обнаженного и связанного Баскакова сведения про партизан. Наверно, лицо незнакомца, кровоточащее от игл ежевики и битого стекла, вывело юношу из равновесия, он не смог трезво оценить ситуацию, рухнур с пулей в голове на чистый кафельный пол, а дуло вальтера снова уперлось в податливый комендантов бок.

- Развязать! Одеть! - цедил он'сквозь зубы,-ощущая железом вальтера содрогание этого тестообразного жирного бока. - Где семья Беллоке? В соседней камере? Шагай туда, борсз, это тебе пе альбомчики разглядывать!

Из соседней камеры вышло восемь человек, из них пятеро малолеток и одна девушка с черными кругами под глазами.

- Не надо Стефанию трогать, синьоры, - сказала плачущая мать девушки. - - Умоляю, ей нет еще и шестнадцати...

- Бери автоматы, Петр, сажай их в грузовик, он во дворе, и чеши сам знаешь, куда, - сказал он по-русски. - Прикрытие обеспечу.

- Я без тебя, Миха, ни шагу. Пусть хоть снова пытают, - отвечал Баскаков тоже по-русски, потому как никаких других языков в отличие от нагрянувшего друга с окровавленным лицом он не знал, и щека у него задергалась.

- А об этой куче мале кто позаботится, Баскаков?

Я тебе приказываю как старший по званию: уезжай.

Да не забудь потом машину столкнуть в пропасть. А я как-нибудь выкручусь. Где наше не пропадало!.. Времени у тебя в обрез. Того и гляди вернется с охоты вся их разношерстная команда. Давай! Бог не выдаст, свинья не съест. Проверь бак с бензином, понял?

- Да я без тебя... - начал было опять тянуть резину Баскаков, но тут его спаситель так посмотрел, что Петр лишь махнул рукою с досады. Семья Беллоне быстро погрузилась в грузовик, и вскоре шум мотора затих за холмом...

Дальше в моих рассказах друзьям был пропуск.

Сколько ни пытался я узнать у отца, чей кончился тот вечер, как он умудрился задержать возвратившихся с облавы фашистов на несколько часов, отец молчал.

Одно известно: в партизанский отряд его через неделю принесли на самодельных носилках два пастуха. Обезображенного. В беспамятстве. В бреду. Уже и война окончилась, и друзья подались кто куда - от Испании до России, а он все в сознание не приходил. А когда пришел - увидел над собою единственным глазом прекрасное и заплаканное лицо девушки. Той, что вышла тогда из камеры и вскоре растворилась с Баскаковым Петром в спасительной тьме ущелий...

Мама моя Стефания, Стеша Беллоне, самолет проносит меня над твоей и моей землей, и бородатый пилот в фуражке с кокардой, наклоняясь ко мне, говорит:

"Вон, взгляните, синьор, будто розовые раковины в синеве и зелени волн. Это карьеры Каррары, не будь этого мрамора - сам божественный Микеланджело не создал бы ни "Давида", ни "Оплакивания Христа"...

Как? Вы родились в Карраре? 0-ля-ля, а акцент у вас неаполитанский, и за это стоит выпить ламбрусского, лучшего в мире вина... Убедились? О, да вы на Сицилию! Археолог? Браво, синьор!.." Мама Стеша, как нашла ты его над ручьем, как укрыла от предателей и ищеек, как вдохнула в него память, волю к жизни, саму жизнь. Самолет проносит меня над моей и твоей землей, и я чувствую, как две крови сплелись во мне и слились, как сплелись вы с отцом в то утро, когда твои волосы стекали ему на грудь. Как сумела ты без единого крика и вздоха прожить с ним и со мною сперва в деревушке за Уралом, на поселенье, потом в Джезказгане и наконец в доме дедовом, в Алма-Ате. Даже я не решался, когда подрос, целовать его, как в детстве, туда, где было когда-то лицо, но ведь ты вообще никогда его не видала вблизи, отцово лицо, разве что на фотографиях довоенной поры... Ты накладывала мне примочки на рассеченную бровь после того, как третьегодник Бусыга обозвал отца моего уродом, и мои ручонки на его горле расцепляли четверо учителей; ты говорила: "Будь спартанцем, не хнычь, сын героя, твой отецпрекраснее всех". Мама Стеша, сквозь рев исполинской трубы самолета я слышу нежное пенье каррарских розовых раковин: "Всех прекрасней Стефания ты..."

* * *

Лишь дважды удивил меня отец. Сначала, когда получил большую министерскую премию, не помню, тысячи полторы или две и, закупив на все эти деньги коньяка, водки и разной провизии, укатил на служебном грузовике в горы, где в пансионате для инвалидов войны доживали жизнь существа без рук и без ног, не пришедшие в память, слепоглухонемые. Через неделю мы поехали за ним с дедом. Он легко дал себя увезти домой, где встал перед матерью на колени и сказал поитальянски, чтоб, наверно, не понял дед: "Прости меня, пса поганого, Стефания. Повинную голову меч не сечет. Клянусь Каррарой - больше ни капли зелья в рот не возьму". И слово свое сдержал.

Потом, года через три, приехал из Москвы Баскаков. Кудрявый, быстроглазый, в генеральской форме, он, как ребенок, изумлялся нашей библиотеке; грушам и яблокам в саду, георгинам вровень с крышей сарайчика, которые выращивала мама.

- Отпусти шофера, Петр, - сказал отец. - Воскресенье, а ты полдня машину держишь. У него тоже ведь семья.

- А для чего мы воевали, кровь проливали? - весело спросил генерал, но машину отпустил. Он прожил на ведомственной даче в горах целый месяц, изредка наведывался к нам. Перед отъездом в Москву он положил отцу на стол зеленый конверт.

- Скажу тебе как фронтовому другу, Миха, только не обижайся, браток: живешь ты неважнецки. Книжки старинные - хорошо, грушки-яблочки - тоже. А вот второй этаж в доме не мешало бы надстроить. И дачку в горах заиметь. Ежели пожелаешь, я об участке похлопочу.

Отец хмурился, потирал ладонью ту, багровую, с зелеными пороховыми вкраплениями, половину лица.

А Баскаков ничего не замечал, все больше распаляясь.

- Мой тебе совет, Никифорыч, для начала обзаведись хотя бы гарнитуром, а?.. В конверте деньжата и телефон завмага из округа, понял? Да не дергайся, я ж тебе жизнью обязан, Михаил. Ну, давай обнимемся на прощанье.

- Обнимал медведь барана, - глухо отозвался отец, не вставая. - Значит, живу неважнецки, да? Гарнитурчиков не нажил, да? А ты забыл, к каким местам тебе хозяева поместий на Рейне провода прикладывали? Владельцы дачек! Любители венской мебели!..

Не ожидал от тебя, Петр Борисович! Перед бойцами, чьи кости точат в земле черви, не стыдно?

С отцом случился сердечный приступ, и мама, как всегда, сама ему впрыснула камфару.

Баскаков всю ночь просидел возле отца. Беспрестанно пил, почти не закусывая, но хмель его, видно, не брал.

Всю ночь он просил у отца прощения, говорил, что его сгубила расчетливая нелюбимая жена, что он, Петр Баскаков, отца моего сегодня предал, но, что случись снова война, он за него в огонь кинется и в воду.

- Ох и любишь ты, Баскаков, воду в ступе толочь,- подал наконец голос отходчивый отец. Видимо, друга он простил, но тот у нас больше не появлялся.

* * *

Мальчишки ждали меня у мельницы. Мы двинулись вверх по косогору через грязный подсыхающий сад с обрывками прошлогодней листвы и кое-где торчащими на ветках бурыми яблоками. На вкус они немного отдавали гнилью, но зато пахли прошлогодним летом.

Нас было шестеро, все из одной школы. Наш вожак Чава поигрывал на поясе настоящим финским ножом в чехле. Мы страшно ему завидовали еще и потому, что на прошлой неделе он обнаружил на Ласточкином озере тайник времен гражданской войны. Он гнался с собакой за лисой и провалился в яму, где под истлевшим брезентом и трухлявыми досками стояли вплотную друг к другу четыре ящика. В одном лежали промасленные винтовки, но без патронов. Другие Чава не открывал.

Мы должны это сделать вместе, заодно оценив, какой он всем верный друг.

Мы долго искали тайник, замаскированный пожухлыми стеблями курая, но наконец нашли. Радости не было предела. Решили положить несколько довольно тяжелых снарядов в вырытую ямку и развести сверху большой костер, чтоб жахнуло как на войне. В углу снарядного ящика я заметил гранату, похожую на зеленый апельсин, только с рифлеными стенками, и побежал похвастаться к Чаве.

- Давай сюда, - сказал он, - все тайниковое мое.

- Не получишь, не получишь, 'только зря себя помучишь! - смеялся я, прыгая на одной ножке. Он обиделся, навалился на меня, мы начали возиться. Не знаю, как оказалось в его руке стальное колечко с усиками, но хорошо помню его белое ватное лицо, когда он начал пятиться к большому камню, повторяя беспрестанно:

- Только не разжимай руки! Только не разжимай руки!

Когда он юркнул за камень, я услышал над ухом голос отца:

- Он прав, Олег, не надо разжимать, а не то она взорвется.

Человек, разительно похожий на отца, но с тем, не обезображенным, довоенным, лицом крепко обхватил мои руки.

- Давай-ка спустимся к воде, - говорил негромко он. - Ты ведь знаешь, Олег, почему озеро называют Ласточкиным?

- Потому что они на зиму никуда отсюда не улетают, а ложатся на дно... Сцепятся лапками и спят в озере до весны, - сказал я похожему на отца.

- Верно, Олег. Некоторых же ласточек уносят на юг журавли под крылом. Или аисты на спине... Ты осторожней, ставь сапоги боком, чтоб не скользили. Видишь, вода совсем близко... Теперь чуть ослабь руки, эту штуку я попробую сам ухватить. Разжимай, разжимай, не бойся. Даже после щелчка есть еще время от нее избавиться. Разожми, тебе говорят, ну!

- Не м-могу. Р-руки скр-рючило! - стучал я зубами и не мог, не мог их разнять, как на Бусыгином горле. Тогда таинственный человек в легкой диковинной рубахе не по сезону и в синих шелестящих штанах так сжал мне запястья, что я закричал. Граната начала падать в траву, но он перехватил, ее на лету, коротким броском метнул в озеро, успев еще повалить меня и накрыть своим телом. Ударил взрыв. Столб воды и тонкого льда восстал из воды, преломляя солнечные лучи.

- Ура, ура! - наперебой кричали ребята. - Рыбешки-то сколько! И выдра дохлая!

- Братва, сооружай плот, карасей на костре печь будем! - поддержал всех Чава.

Рыбы раздобыли порядочно, не меньше ведра. А вот незнакомец, похожий на отца, исчез, будто его вовсе не бывало. Вместе с ним исчезли и тайник, и два снаряда, уже положенные в будущее кострище. Даже в десятом классе мы время от времени выбирались на Ласточкино озеро, продолжали поиски тайника. Безуспешно. Как в воду все кануло.

В конце концов я и сам начал сомневаться в реальности случившегося. Да, был тайник, был, да, ели печеную рыбу, даже домой я принес несколько карасей.

Но никого из взрослых - тем более в синих штанах и летней рубахе -у озера не было. Так утверждала вся наша ватага, включая и Чаву.

И только Белый, когда уже уезжал в летное училище, признался мне: он видел тогда синештанного. И как мы к воде с ним осторожно сползали, и как гранату он плюхнул - все видел Белый. Но похож был незнакомец, как две капли воды, на его, Юркиного, отца. Хотя и выглядел помоложе.

5. Эпидемия

- ЗОНА, ДО СИХ ПОР Я НЕ ВЕРИЛ В СУЩЕСТВОВАНИЕ ИНОПЛАНЕТЯН. МЫСЛЯЩИЕ ОБЛАКА, ЧЕЛОВЕКО-ГРИБЫ, ЛЮДИ-ОСЬМИНОГИ, ОДУШЕВЛЕННЫЕ СГУСТКИ СВЕТА - ВСЕ ЭТО.

ПО-МОЕМУ, ВЫДУМКИ, ВРАКИ. УЧИТЕЛЬ ЖЕ СЧИТАЕТ, ЧТО ДРУГИЕ МИРЫ ПОВСЕМЕСТНО НАСЕЛЕНЫ, НО ИХ ОБИТАТЕЛИ - ТОЧНАЯ КОПИЯ ЧЕЛОВЕКА. ПОДОБНО ТОМУ КАК ОДИНАКОВЫ АТОМЫ ВО ВСЕЙ ВСЕЛЕННОЙ ИЛИ СПИРАЛИ ГАЛАКТИК...

- НО ПОЧЕМУ АТОМ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ РАЗМЕРОМ С КОЛИЗЕЙ, А ГАЛАКТИЧЕСКАЯ СПИРАЛЬ СОТКАНА ИЗ СЕРЕБРИСТЫХ ВЕТОК ДЖИДЫ? РАЗУМ МНОГОЛИК, МНОГОМЕРЕН. ЧЕЛОВЕК СТАЛ ЦАРЕМ ПРИРОДЫ СЛУЧАЙНО. И КОСМИЧЕСКИЕ КОРАБЛИ, И СИНХРОФАЗОТРОНЫ, И ЛОДКИ ПОДВОДНЫЕ, И ТЕЛЕБАШНИ МОГЛИ БЫТЬ СОЗДАНЫ, НАПРИМЕР, ПОТОМКАМИ ДИНОЗАВРОВ, ЕСЛИ БЫ ДИНОЗАВРЫ НЕ ВЫМЕРЛИ 65 МИЛЛИОНОВ ЛЕТ НАЗАД ПРИ ЗАГАДОЧНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ.

- ДОПУСКАЮ, ЧТО ТЫ ПРАВА, ЗОНА. НО, ГОВОРЯТ, НЕТ НИ ОДНОГО ДОСТОВЕРНОГО ФАКТА ПОЯВЛЕНИЯ ИНОПЛАНЕТЯН НА ЗЕМЛЕ.

- ТВОИ МОЗГ МОЖЕТ ВМЕСТИТЬ ДВАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ ТОМОВ УБОРИСТОГО ТЕКСТА. ЭТО ПОЧТИ ВСЕ КНИГИ ЗЕМЛИ. КАК ЖЕ ТЫ ЗАБЫЛ СТАТЬЮ, КОТОРОЙ ПОТРЯСАЛ КОГДА-ТО ПЕРЕД ВСЕМ УНИВЕРСИТЕТОМ? ВСПОМНИ: МИЛАНСКИЙ ЖУРНАЛ "ПАНОРАМА"...

- К СТЫДУ СВОЕМУ, ЗОНА, ЗАБЫЛ.

- Я НАПОМНЮ ТЕБЕ, ЗАБЫВЧИВЫЙ. ТАМ ГОВОРИЛОСЬ О НИЗКОРОСЛОМ СУЩЕСТВЕ С ЗЕЛЕНОЙ КРОВЬЮ, НАИДЕННОМ 7 ИЮЛЯ 1948 ГОДА ВОЗЛЕ ОСКОЛКОВ НЕВЕДОМОГО ЛЕТАТЕЛЬНОГО АППАРАТА. В МЕКСИКЕ, В 45 КИЛОМЕТРАХ ОТ ГОРОДА ЛАРЕДО. СУЩЕСТВО БЫЛО ЧЕТЫРЕХПАЛЫМ, БЕЗ ЯЗЫКА И ЗУБОВ, БЕЗ УШНЫХ И НОСОВЫХ ОТВЕРСТИИ. НАПРЯГИ ПАМЯТЬ: ДВЕ ФОТОГРАФИИ НА РАЗВОРОТЕ.

- ВСПОМНИЛ, ЗОНА! А НА МЕСТЕ УШЕЙ - ГЛАЗНЫЕ ВПАДИНЫ... ЛЕТ ПЯТЬСОТ НАЗАД ТОЖЕ НАХОДИЛИСЬ ОХОТНИКИ ОПИСЫВАТЬ ЛЮДЕЙ, У КОТОРЫХ РТЫ "МЕЖИ ПЛЕЧМИ", А ГЛАЗА - "ВО ГРУДЕХ".

- ПРЕЖДЕ ЧЕМ СГОРЕТЬ И РАЗВАЛИТЬСЯ, АППАРАТ ПРОЛЕТЕЛ НАД ЗЕМЛЕЙ ЧЕТЫРЕ ТЫСЯЧИ КИЛОМЕТРОВ. МЕНЬШЕ, ЧЕМ ЗА 54 МИНУТЫ. ЗА НИМ СЛЕДИЛИ РАДАРЫ, ТАК ЧТО ЦИФРА ПРИМЕРНО ТОЧНА.

- ПРИЗНАЮ: В СОРОК ВОСЬМОМ ГОДУ С ТАКИМИ СКОРОСТЯМИ НИКТО ЕЩЕ НЕ ЛЕТАЛ. НО КАК ПОВЕРИТЬ, ЧТО ЗЕЛЕНОКРОВНЫЙ КАРЛИК, БЕЗЗУБЫЙ УРОДЕЦ С ЧЕТЫРЬМЯ ПАЛЬЦАМИ, МОЖЕТ ПИЛОТИРОВАТЬ КОСМИЧЕСКИЙ КОРАБЛЬ?

- У ТЕБЯ, ЗАБЫВЧИВЫЙ, ПЯТЬ ПАЛЬЦЕВ ЛИШЬ ПОТОМУ, ЧТО ТЫ ПРОИЗОШЕЛ ОТ КИСТЕПЕРОИ РЫБЫ ДЕВОНСКОГО ПЕРИОДА, С ПЯТЬЮ РАСЧЛЕНЕНИЯМИ НА ПЛАВНИКАХ.

- ТОГДА, ЗОНА, Я ХОЧУ УВИДЕТЬ ЛЕТЕВШЕГО УРОДА В ЛИЦО.

В Палермо самолет из Рима приземлился поздно вечером. Было тепло и сухо. Средиземноморские звезды висели над самым аэродромом, как под куполом планетария. Даже на бетонных плитах чувствовался терпкий запах кипарисов. От самого трапа до низкого вокзальчика прибывших сопровождала дюжина бравых карабинеров.

- В Риме нас встречали сестры с Евангелием и распятиями, а здесь черти с автоматами, - услышал я разговор двух попутчиц-монахинь. Одна из йих - чуть ли не на голову выше меня - широко перекрестилась.

В таможенном зале висел во всю стену плакат:

ВО ИЗБЕЖАНИЕ ОТРАВЛЕНИЙ УПОТРЕБЛЯЙТЕ ВСЕ ПРОДУКТЫ В ПИЩУ ТОЛЬКО ПОСЛЕ ТЩАТЕЛЬНОЙ ТЕРМИЧЕСКОЙ ОБРАБОТКИ. ПОМНИТЕ: ПРИЧИНЫ ЭПИДЕМИИ ВСЕ ЕЩЕ НЕ УСТАНОВЛЕНЫ!

- Что за эпидемия? - тихо спросил я у таможенника, кареглазого крепыша с лунообразным свежим шрамом на левой скуле.

- Разное говорят люди, синьор. Одни - что от масла оливкового, другие напирают на тухлую воду.

Кто во что горазд. В общем,- на сегодняшнее утро окочурилось 178 человечков. Прими их с миром, вседержитель. - Он поднял глаза к потолку. Пожалуйста, раскройте, синьор, чемодан. Съестное наличествует?

Кареглазый аккуратно отложил в сторону все, чем я хотел порадовать Учителя: две буханки бородинского хлеба, банку селедки, целлофановые пакетики с клюквой.

- Продукты, синьор, конфискуются. Ввоз их строго воспрещен. Разве вас не поставили в известность в Риме при вылете? Кстати, нужна ли вам справка о конфискации?

- Обойдусь без бумажек, - улыбнулся я, - Хотя ума не приложу: как вы сможете подвергнуть селедку специальной термической обработке?

Крепыш мне подмигнул и сразу же занялся монашками. Я пересек пустынный зал, сел в такси.

- Отель "Конхилья д'0ро", - сказал я шоферу. - И, пожалуйста, парочку свежих газет.

- У меня, синьор, только "Голос Палермо", Другие можно купить по дороге, если немного завернуть в сторону церкви Сан Джованни, она, между прочим, двенадцатого века.

- Тогда прямо в "Золотую раковину".

Добрую треть первой полосы занимал снимок мужчины в луже крови и с раздробленным черепом. "Новая мафия, - гласила подпись. - Подпольное правительство Италии, твердо стоящее на двух китах - торговле наркотиками и коррупции. Взрыв террора в столице мафии Палермо: уже сто третье убийство только в этом году".

Я начал вчитываться в перепечатку из лондонской "Санди тайме". Оказывается, мафиози давно уже вместо спекуляции недвижимостью и строительными подрядами переметнулись к покупке игорных домов, похищениям людей и торговле наркотиками. "Конкуренция в этой торговле столь высока, что кровавая война между кланами не прекращается. Каждую неделю совершается очередное убийство или загадочное исчезновение новой жертвы. В Палермо поговаривают, что бетонные фундаменты новостроек на окраинах города превратились в склепы, забитые трупами мафиози". Главари кланов давно уже установили прямую связь - Палермо - Нью-Йорк".

Об эпидемии "Голос Палермо" ничего не сообщал, зато на третьей полосе, сверху, большими жирными буквами значилось: БЕСЧИНСТВА ИНОПЛАНЕТЯН ПРОДОЛЖАЮТСЯ. ВЧЕРА ПРИШЕЛЬЦЫ НАГЛО СПАЛИЛИ ИКС-ЛУЧАМИ РОЩУ МИНДАЛЬНЫХ ДЕРЕВЬЕВ В ОКРЕСТНОСТЯХ АГРИДЖЕНТО. Ниже пестрело изображение "летающей тарелки", смахивающей на перевернутый гриб-боровик. Жалкая эта липа выдавалась за фото (правда, любительское), сделанное одним мучившимся бессонницей шофером. Под "боровиком" шла такая уж махровая несусветица, что я поспешил перевернуть страницу. И вот удача! - дальше шло интервью с Учителем под заголовком "Сад приязни и развлечение души". После перечисления его заслуг, сильно преувеличенных, как и полагается при публикации беседы с иностранцем, корреспондент повел бойкую беседу:

Корреспондент: Дорогой профессор, правда ли, что вы поклялись раскопать на холме Чивита и вернуть хозяевам серебряный глобус, который не сможет поднять ни один подъемный кран?

Профессор: Поскольку глобуса никто уже много веков не видел, я, видимо, клясться должен бы был здешнему королю Рожеру Второму. Ведь это по его приказу арабский мудрец ал-Идриси руководил постройкой серебряного подобия небесного свода и большого круга, изображавшего поверхность нашей планеты. На мерцающем диске были выгравированы семь климатов земли, "с их странами и областями, берегами и полями, течениями вод и впадениями рек", как писал ал-Идриси в манускрипте "Развлечение истомленного в странствии по областям". К манускрипту было приложено 70 отдельных карт.

Что касается подъемного крана, то судите сами: серебряное чудо весило около шестидесяти пяти тонн.

Корреспондент: Из такой серебряной груды можно отлить не один подъемный кран! Но, извините, для вашего серебряного чуда нужно было и помещеньице немалое...

Профессор: Полагают, то была древняя норманнекая башня, видимо, известная и вам, поскольку она рядом с вашей редакцией. Кстати, спустя пять веков после безвозвратной гибели глобуса в башне разместилась обсерватория.

Корреспондент: Вы немного противоречите сами себе, профессор. Как можно найти глобус, который погиб?

Профессор: Так полагает большинство ученых.

Примерно в 1160 году здесь, в Палермо, восстали недовольные новым королем, Вильгельмом Дурным, как вы помните. Среди прочего восставшие растащили по частям и глобус.

Но я придерживаюсь другого мнения. Во-первых, глобус был сооружен не в Палермо, а в крепости Чивите, это не так уж и далеко. Чивита основана примерно в те же времена, что и Палермо, но в Чивите явно преобладает эллинская культура, а король Рожер, хотя и был норманном, обожал Древнюю Грецию. Кстати, в Чивите он пребывал иногда по полгода.

Далее. Вряд ли престарелый ал-Идриси пережил бы гибель своего детища, тем более вряд ли стал писать для Вильгельма Дурного продолжение своего бессмертного труда. Он же, представьте себе, написал. Я говорю о сочинении "Сад приязни и развлечение души" с семьюдесятью тремя картами. Это и позволяет мне надеяться, что серебряный глобус отыщется в Чивите.

Корреспондент: Ваша гипотеза не лишена убедительности.

Профессор: Это не только моя гипотеза. О судьбе глобуса в свое время блестяще написал наш русский поэт и историк Сергей Николаевич Марков! И знаменитый арабист академик Крачковский руку тоже приложил. Стоим на плечах гигантов, как говаривал Ньютон.

Корреспондент: Когда вы надеетесь откопать глобус?

Профессор: Пока еще не известно, где именно в Чивите располагалась обсерватория. Но мы ищем не только глобус - мы копаем город.

Корреспондент: Ползут слухи, что в связи с эпидемией многие участники вашей экспедици спешно покинули Сицилию...

Профессор: Это не слухи. Уехало семеро - американцы, турки, шведы, француз... Это их право:

Мы никого не удерживаем. Но раскопки идут. И будут продолжены.

Корреспондент: И посторонний вопрос, профессор. В связи с той же загадочной эпидемией поговаривают, что она вызвана вмешательством в земную жизнь пришельцев то ли со звезд, то ли из будущего...

Профессор: Наука оперирует не сплетнями, а фактами. Что касается пришельцев, то археология имеет дело только с пришельцами из прошлого: это добываемые из земли предметы старины. Они выставлены во всех музеях.

Корреспондент: Извините, не замечали ли вы по ночам над Чивитой "летающих тарелок"?

Профессор: В отличие от астрономов археологи ночью спят.

С газетой под мышкой я ворвался в номер Учителя.

- Поздравляю, Сергей Антонович! Сногсшибательное интервью!

Учитель лежал, вернее, полусидел на трех подушках. Он немного похудел, выглядел усталым. Интервью он просмотрел мельком и отложил газету рядом с собою на кровать.

- Здорово работают, дьяволы. Сегодня после обеда без разрешения ввалились ко мне со своими легкомысленными вопросами, а вечером уже тиснули. - Он слабо мне улыбнулся. - Молодец, что все поняли и примчались, Олег. Сердце у меня прихватило, притом основательно. Не меньше недели придется еще проваляться.

Я как броненосец с пробоиной под ватерлинией. Сверху ничего не заметно, но чувствую: потихоньку зарываюсь в волны...

- Пробоину заделаем, Учитель, - бодро сказал я. - Вот привез мумие, облепихового масла, спелой боярки. Хорошо, что догадался положить в портфельчик, а не в чемодан. Не то отобрала бы таможня вместе с селедкой и черной икрой, .под предлогом эпидемии. Неужели и впрямь чуть ли не двести смертей?

- Плюс втрое больше потерявших рассудок. Вообще здесь закрутилась странная карусель. Видения Мурата - детский лепет по сравнению с местной чертовщиной. Надеюсь, подарок Марио таможенники не конфисковали?

Я выложил Учителю на ладонь двухголовую ящерку в облачке ваты. Он развернул, внимательно со всех сторон осмотрел.

- Учтите, Олег, возможно, это ключ к разгадке непонятных событий последних двух месяцев, включая эпидемию.

- Эпидемия! Странная карусель! Чертовщина! Инопланетяне! - не удержался я. - Да объясните, умоляю, что здесь происходит?

...А происходило следующее.

Июльской ночью в портовом городке Сигоне случилось землетрясение. Накануне была суббота, день почитания здешнего святого, великомученика Джузеппе.

Еще с утра вереницы автомашин стекались отовсюду к кладбищу с часовней Сан Джузеппе. Служба закончилась около часу ночи, поэтому большинство приехавших заночевали у родственников или прямо в машинах возле кладбища.

В половине третьего земля содрогнулась, в домах зазвенела посуда. Землетрясение здесь не редкость, никто не обратил внимания на подземные толчки. Однако кое-кого насторожили непрекращающийся вой собак, кудахтанье кур, хрюканье и визг свиней. Еще через полчаса Сигону постигло подобие массового безумия: люди в одном белье выскакивала из жилищ, лезли на крыши, карабкались на деревья, всхлипывали, выкрикивали бессвязные слова. К утру несколько галлюцинирующих скончались в мучениях. Подоспевшая к полудню бригада врачей из Палермо терялась в догадках относительно причин бедствия. Пришлось силами полиции Сигону оцепить. Положение между тем не улучшалось: психоз обрушился на двух врачей и добрый десяток полицейских. Правда, все они остались живы, но тут власти, учтя серьезность положения, обратились за помощью к военным. Те скороспешно жителей Сигоны выселили, а еще через неделю вокруг городка уже блестело на солнце кольцо из колючей проволоки. Кольцо это многим представлялось абсолютно излишним, и без того не нашлось бы охотников разгуливать по' мертвой Сигоне...

- Сколько же выселенных из мертвой Сигоны? - спросил я Учителя.

- Судя по путеводителю, жителей там насчитывалось около двух тысяч. Безумие коснулось лишь трети из них - опять загадка. Здоровых расселили по окрестным деревушкам. Больных - в специальный военный госпиталь. Это довольно близко отсюда, в районе Солунто.

- Военный, значит, госпиталь, военный... - Я постучал пальцйми по столику. - Изв-ините, Сергей Антонович, но при всем желании выявить связь между событиями в Сигоне и вот этой двухголовой ящерицей я не могу.

Учитель, чуть щурясь, глядел на ящерку. Светло-голубой халат лишь оттеня-л нездоровую, бледность его лица,

- Не спешите, Олег, расписаться в бессилии. Я еще не сказал главное. Здесь перешептываются, что, мол, в Сигоне двухголовые плодятся теперь вовсю. И не только ящерицы. Мыши, Крысы. Жуки. Голуби. И не просто двухголовые. Двухвостые. Восьмипалые. С обезображенным телом. Без черепной коробки. Даже без мозга.

Множество уродств, притом самых неожиданных.

Слова Учителя отдавались в сознании глухо, как подземные взрывы. Я представился сам себе одиноким астрономом в горах, вдруг заметившим лунной ночью, что к Земле приближается живое космическое облако отвратительных тварей, сладострастно и жадно взирающих на ее красоту, и приближаются уродины отнюдь не так, как положено небесной механикой, а непостижимо быстро: облако уже зависло над снежными хребтами, и принимать решение об отпоре нашествию нетопырей надо в считанные минуты.

- Скорее всего Марио давно забыл про ящерицу, прошло уже несколько лет. Но вдруг вспомнит? Я сейчас же ему позвоню. - Я раскрыл записную книжку и потянулся к телефону. Учитель приложил палец к губам.

- Олег, про эпидемию по телефону ни слова! Предосторожность не помешает. И вообще - никаких лишних расспросов на эту тему. Кто знает, что за глыба здесь нависла. Почему до сих пор сюда не впускают никого из всемирной организации здравоохранения? Почему закрыли въезд зарубежным врачам, всем, кроме американцев?.. А так называемые инопланетяне, что за бредятина? Понимаю, газетчики наткнулись на золотую жилу, трубят про пришельцев во все трубы. Но, может, просто отвлекают внимание от эпидемии?

- Завтра с утра засяду за газеты, - сказал я. - Насчет пришельцев надо копнуть поглубже.

- Завтра поедете в Чивиту, Олег. Нельзя, чтобы экспедиция развалилась окончательно. И прихватите с собою вон ту зеленую папку, слева на шкафу. Там газетные россказни про инопланетян. Кстати, вы еще, кажется, не обустроились в номере. И не поужинали...

- Номер мой напротив вашего, Учитель. Что касается ужина, то я просто выпью внизу, в баре, теплого молока, а потом минут пять-десять прогуляюсь. Заодно позвоню Марио из автомата. Вы правы: инопланетяне вполне могут прослушивать гостиничный телефон.

Тень улыбки проскользнула по иссохшим губам Учителя, как лунная тень.

- После разговора с Марио зайдите, Олег, ко мне...

От гостиницы к невидимому морю тянулась слева стена тростника. Сухие стебли слабо позванивали под ветром. Справа подступали к улице уродливые жирные кактусы, похожие на скульптуры модернистов. За двухметровыми кактусами угадывались двухэтажные особняки местной знати. Ни одно окно в них не светилось:

Сицилия засыпает рано.

Телефон Марио я помнил наизусть. Трубка долго молчала. Я уже отчаялся, когда раздался певучий голос, который я узнал бы из тысячи других:

- Слушаю.

- Антонелла белла *, - выдохнул я. - Может, ты вспомнишь Олега? С нежным прозвищем Земледер.

(Да, иначе как земледерами нашего брата археолога она не именовала.)

И снова долгое молчание.

- Антонелла, - сказал я шепотом.

- Откуда ты свалился? - спросила она тоже шепотом. - Из Москвы? Из Рима? С Меркурия?

- Из Палермо. Из "Золотой раковины". И намерен звонить тебе беспрерывно, пока не кончится виза. Позови, пожалуйста, к телефону Марио.

Трубка сотряслась от всхлипываний.

- Святая мадонна, он в госпитале бенедиктинцев.

А до этого чуть не умер в Солунто. Господи, как он мучился, как бредил! Но слава богу, остался жив. - Она опять зашептала: - Я переехала сюда, к нему, потому что мама без Марио совсем сдала.

Я спросил:

- Ты не помнишь его диагноз, Антонелла? Может, нужны какие-то лекарства?

- Белла (итал.) - прекрасная.

- В том и ужас, что никто ничего не знает. У нас это называется просто-эпидемия. Многие уже умерли, ты, верно, слышал. Это чудо, что я в тот день не поехала с Марио в Сигону. - Она всхлипнула.

- Можно ли навестить Марио в госпитале?

- Только по воскресеньям, с четырех до шести.

В другие дни монахи не пускают. У них там строго.

- Воскресенье послезавтра. Давай встретимся в три, возле картинной галереи? Вместе съездим к Марио.

- У галереи? Возле фонтана "Трех лилий"? На нашем любимом месте? Ты не забыл? "*- печально спрашивала она.

- Я ничего не забыл, Антонелла белла, - сказал я. - Если понадобится моя помощь до встречи, звони в "Золотую раковину". Но учти: завтра почти весь день я буду на раскопках. Спокойной ночи!

- Узнаю тебя, Земледер. За эти годы ни одного звонка, ни строки, а желаешь спокойной ночи, будто мы расстались лишь вчера. Остроумно. Кому спокойной ночи} мне или себе?

- Средиземному морю. Ты, кажется, окрестила его землеобъятным, помнишь? И куда можно уйти по лунной дорожке, не забыла?

^- Оставь этот тон, Земледер! - Она повысила голос, и он слегка задрожал: - И запомни: землеобъятное море давно смыло все наши следы. Остались лишь твои потуги на остроумие. Продолжай веселиться. Чао!

Она повесила трубку и больше на звонки не отвечала.

Я вернулся в гостиницу. Несколько пожилых плотно сбитых господ, видимо, из Западной Германии, похохатывали у телевизора с экраном на полстены. В ресторане играл сразу на пяти инструментах кудрявый человек-оркестр. Я отказался от заказанного молока и пошел к Учителю. Он тоже смотрел телевизор.

- Вы, Олег, кое-что потеряли, - сказал учитель,- Только что показывали несколько фото инопланетян.

- Которые бесчинствуют по всему острову на радость газетчикам? Ну и потеха. На что они похожи?

На сосиски? На осьминогов? На велосипеды с гусиными лапами?

- На существа в скафандрах. Двуногие. Двурукие.

Одноголовые. Оседлавшие "летающую тарелку" довольно изящных форм. Учитель показал руками подобие эллипса.

- Само собою. Пришелец без "летающей тарелки" - что ведьмочка без помела.

- Увы, Олег, вы правы, - сказал Учитель, "^- Здесь полный трафаретный набор. Вблизи "тарелки" и мотор у автомобиля глохнет, и желтые пятна на трав$ от нее остаются, как будто... - Он задумался недоговорив.

- Позвольте докончить за вас, Учитель, - сказал я. - Как будто вылился желток из яйца ихтиозавра.

Размером с летающее в небе озеро. С ликами великих археологов. Не так ли?

Странно, но на упоминание о летающем озере Учитель ничего мне не ответил.

* * *

В два часа ночи я вышел у себя в номере на балкон.

Белая подкова "Золотой раковины" лежала на склоне холма, сбегавшего к заливу. В свете молодого месяца серебрились купола тутовых, лимонных, гранатовых деревьев вперемешку с кактусами. Слева, где петляла бетонная дорога, возвышался Драконий мыс. Он и впрямь походил на дракона, припавшего пастью к морю. Десяток деревцев с искривленными от ветра стволами - скорее всего маслины-смахивали на драконий гребень.

Море выдыхало запах водорослей, медуз, пенящихся волн. Волны катились к зеву дракона из времен странствий Одиссея и его сотоварищей, времен Фемистокла и Ганнибала, Пуннческих войн, немыслимых триумфов цезарей на колесницах, запряжённых львами, времен, в водовороте которых рождались и гибли вожди, наложницы, сатрапы, палачи, смотрители маяков, предсказатели будущего, мудрецы, умерщвляющие сами себя по повелению сатрапов, предпочитая изгнанию к берегам Ойкумены, земли обитаемой, - смерть. Волны накатывались, как римские когорты, взбрызгивая темную влагу.

Тою порой миротворно слетал Одиссею на вежды

Сон непробудный, усладный, с безмолвною смертию сходный.

Быстро (как полем широким коней четверня, беспрестанно

Сильным гонимых бичом, поражающим всех совокупно,

Чуть до земли прикасаясь ногами, легко совершает

Путь свой) корабль, воздвигая корму, побежал, и, пурпурной

Сзади волной напирая, его многошумное море

Мчало вперед...

Далеко над морем вспыхнула и погасла, как перегоревшая лампа, молния. Мне почудилось, что она высветила в небе исполинских размеров лицо, чьи черты не раз я угадывал в тревожных снах. Я вгляделся в ночной простор - и вот в молнийном мгновенном высверке природа снова запечатлела в небе черты Снежнолицей. Мне не нужно было свидетелей. Достаточно, что Снежнолицую видел хотя бы Дракон с изуродованными телами маслин вместо гребня.

...Почему образ утраченной красавицы не давал мне покоя все эти годы, как будто не владыка крепости на изгибе реки, а я лишился ее живой колдовской притягательности? Дважды погибшая, разметенная селевым валом по урочищу Джейранов, валом, перемешавшим ее плоть с осколками горных пород, ракушками, ветвями барбариса, мертвыми змеями, божьими коровками, сурками, ящерицами, стрекозами, - почему она навязчиво оживала в моей памяти? Вернее, из хаоса воспоминаний не сама она оживала, а восставала ее красота. Ее мертвая красота...

Пусть так. Мертвая. Отчего же живая ее сестра,красота земная, та, что обступала меня, как светящиеся колонны берез в весеннем лесу, отчего, эта животворная красота как бы пятилась перед навязчивым видением Снежнолицей, плывущей в своей хрустальной ладье вниз по реке времен?

Что подразумевал гений, подверженный припадкам падучей болезни, когда прорицал: красота спасет мир.

Спасет, но как? Спасение предполагает действие, волю, противоборство воинству зла. Красота же изначально пассивна, смиренна. Она ждет поклонения, восторга, возвеличения, ждет, наконец, обладания ею, дабы повторить все в тех же прекрасных формах самое себя...

А если не в столь прекрасных? Почему так тревожат, оскорбляют видимые изъяны в совершенной красоте?

Допустим, Снежнолицая была бы горбуньей... Или колченогой карлицей. Или восьмипалои... Красивый ребенок, рожденный даже двухголовым монстром, воспринимается как нечто само собой разумеющееся, как исправление природой собственной ошибки. Но Венера Милосская, родившая двухголового монстра! О нет, тут не утешишься, что, мол, живет и от красавицы урод, тут в другую вселенную улетает от дерева семечко, туда, в пугающую тьму...

Быть может, прекрасное - это зеркало, отражающее юность мира, радость осознавшей себя живой материи? А уродливое - предвестье распада, гниения, угасания жизненных сил, безобразия странницы с острой косой - смерти... Нет, тут какое-то противоречие непостижимое. У истоков златокудрой юности мира не было вообще красоты: кипящая лава, мертвый пепел, остывающие камни, чад и смрад. Красота, видимо, прибывала, нарастала вместе с ростом, совершенствованием живой природы, пока не расцвела в человеке...

Расцвела, но отчего мы ищем канон красоты в той же Древней Греции? Почему в поисках идеала прекрасного беспрестанно оглядываемся назад, допытываемся ответа у Рублева, Леонардо, Рафаэля. Так что есть Красота? И почему ее обожествляют люди?..

Я вернулся в номер, запер дверь на балкон, задернул зеленые занавески. Уснуть уже не удастся, это несомненно. Лучше всего, пожалуй, пойти побродить по берегу. Но внезапно вместе с мыслью о море мной овладела тревога: показалось, что в комнате я не один.

Я зажег верхний свет. Сходил в ванную. Открыл шкаф.

Заглянул под кровать. Под диван... Разумеется, никого.

Впрочем, немудрено и встревожиться: эпидемия, госпиталь в Солунто и госпиталь у отцов-бенедиктинцев, лицо Снежнолицей над морем, инопланетяне - на первый вечер в Палермо многовато...

Ладно. Пришельцы так пришельцы. Я включил настольную лампу и решительно придвинул к себе зеленую папку. Вырезки были заботливо разложены по датам. Первое сообщение гласило:

ЗАГАДОЧНЫЕ ПОДЖИГАТЕЛИ?

Луиджи Сатриано, владелец небольшой оливковой рощи в предместьях Агридженто, вчера пополудни позвонил к нам в редакцию и сообщил ошеломляющую новость. Он готов поклясться на Священном писании, что минувшей ночью видел над своей рощей "летающую тарелку". По его словам, "тарелка" вначале показалась со стороны залива, слабо мерцая в небе. Затем она зависла над рощей, осветила узким лучом света одну из олив, которая сразу же задымилась. Сатриано (он спал в саду) побежал в дом, разбудил жену и трех своих сыновей. На их глазах дерево вспыхнуло, после чего "тарелка", издававшая слабый шум, как от вентилятора, удалилась опять к заливу. Пламя удалось сбить струёй воды из шланга, но дерево оказалось загубленным.

Наш корреспондент немедленно выехал к месту происшествия. Действительно, одна олива в саду Сатриано обуглена. Никаких следов инопланетян не обнаружено.

Сатриано (он в твердой памяти и здравом уме) слово в слово повторил таинственные обстоятельства прошлой ночи. Полиция ведет расследование".

Дальше подобные истории посыпались, как лепестки с увядшей розы. "Тарелку" видели в нескольких местах, главным образом над глухими селеньями - и обязательно глубокой ночью. Чаще всего - четырежды - она появлялась над Сигоной - уже после, эвакуации жителей. Здесь она однажды подожгла миндальное дерево, вслед за тем преспокойно скрывшись. В обширной, полной противоречий статье престарелый профессор-микробиолог доказывал, что единственная причина странной эпидемии - безответственное поведение пришельцев из другого мира. "То, что разбойничьи полеты неопознанного летающего объекта зафиксированы несколько позже вспышки безумия в Сигоне, - писал он, - еще ничего не доказывает. К тому же существует история, рассказанная доном Иллуминато Кеведо. Почему никто не хочет принимать его сообщение всерьез?

Как бы не пришлось нам всем расплачиваться за подобную душевную глухоту".

Нашлась среди вырезок и история Кеведо. Действительно, дон Иллуминато, владелец фотоателье, поведал корреспонденту журнальчика "Ты и я" кое-что любопытное. Он, дон Иллуминато, ночевал у племянника в Сигоне за сутки до землетрясения и рано утром уехал в Палермо. Конечно, Святой Джузеппе мог на него и разгневаться, но ничего не попишешь: днем возвращалась на пароходе из Неаполя его, дона Иллуминато, жена. Уезжал он в полной растерянности. Еще бы: страдая бессонницей, глухой ночью он вышел в сад и здесь заприметил висящий в небе аппарат. Из него вылуплялись тускло светящиеся шары размером с футбольный мяч и, разносимые ветром, оседали на Сигону. Долго ли это длилось, он не помнит. В голове у него все спуталось, стали слышаться разноязыкие голоса, как будто в черепной коробке дона Иллуминато включился транзистор. Он не мог двинуться с места. Когда аппарат с хвостом шаров исчез, Кеведо на ватных ногах вернулся в дом. Будить он никого не стал, чтобы его не сочли за безумца.

Сообщение Кеведо заслуживало самого пристального внимания, тут микробиолог попал в самую точку.

Я достал из чемодана чистый блокнот и написал на первой странице: ПРИШЕЛЬЦЫ. ДОН ИЛЛУМИНАТО КЕВЕДО. Время для выводов еще не настало. Возможно, что-то подскажут таинственные снимки, упомянутые Учителем. Утром они появятся во всех газетах...

Да, плох Учитель, основательно его подкосило. Как бы не пришлось увозить в Москву, думал я. Но сразу же поправил себя: э, нет, брат, никакая сила не заставит раньше срока вернуться с раскопок этого великана с нервами из стальной проволоки. Ни сила, ни хитрость.

Казалось, он излучал мощное поле доброжелательности, о которое разбивались любые попытки завести с ним какую-либо психологическую игру. Он и сам предпочитал прямые действия, чуждаясь обходных маневров, а тем более розыгрышей. Тогда совсем не понятно, что за загадку он мне задал, перед тем как я с ним попрощался на ночь... Да, о летающем озере ни слова...

Ладно. Дочитаю зеленую папку до конца. Потом попробую увязать события в Сигоне с появлением Снежнолицей над морем. Потом, если удастся, часокдругой все же подремлю. А о загадке Учителя подумаю по пути в Чивиту, сей сад приязни и развлечение души короля Рожера, светлокудрого предводителя норманнов.

6. Сны о Сигоне

- ЗОНА, СЛЫШИШЬ МЕНЯ: Я ХОЧУ ВИДЕТЬ ЛЕТЯЩЕГО УРОДА В ЛИЦО!

- РАЗВЕ ТЫ НЕ ВИДИШЬ?

- ЭОНА, КАК Я ОКАЗАЛСЯ ПОСРЕДИ НОЧНОГО НЕБА, ПРЯМО В ВОЗДУХЕ, РЯДОМ С КОЛПАКОМ ТРЕУГОЛЬНОГО САМОЛЕТА?.. ПОЧЕМУ Я НЕ ЧУВСТВУЮ ВЕТРА? КАК Я ЛЕЧУ?.. ПОЧЕМУ НЕ ВИДНО ЛИЦА ПИЛОТА СКВОЗЬ ЕГО ШЛЕМ?

- ЕГО ГЕРМОШЛЕМ ОТСВЕЧИВАЕТ. МЕНЯЮ УГОЛ ЗРЕНИЯ И ОСВЕЩЕННОСТЬ...

- ПРОСТУПИЛ ПРОФИЛЬ... ЭТО ПРОФИЛЬ ЧЕЛОВЕКА... ЗНАЧИТ, ТЫ ОШИБЛАСЬ, ЭОНА: ЭТО НЕ ИНОПЛАНЕТЯНИН. ВИЖУ У ПИЛОТА И НОС, И ПЛОТНО СЖАТЫЕ ГУБЫ... ПОДО МНОЮ - ОГНИ БОЛЬШОГО ГОРОДА... В ЦЕНТРЕ ВЫПЛЫЛ В ГОЛУБЫХ ЛУЧАХ ГОТИЧЕСКИЙ СОБОР. ОН ПОХОЖ НА ЗАСТЫВШИЕ СТАЛАГМИТЫ. ПО-МОЕМУ, ТАКОЙ ЖЕ СОБОР Я ВИДЕЛ В КЕЛЬНЕ.

- ЭТО КЁЛЬНСКИЙ СОБОР.

- НО ПРИ ЧЕМ ЗДЕСЬ МЕКСИКА И ГОРОД ЛАРЕДО, ЕСЛИ ПОД НАМИ - КЕЛЬН?

- ПОД ВАМИ УЖЕ ДОРТМУНД. ВПЕРЕДИ БРЕМЕН, КИЛЬ,СЕВЕРНОЕ МОРЕ.

- ЭОНА, ЧТО ЗА СГУСТКИ ШЕВЕЛЯЩЕЙСЯ ТЬМЫ МЕЖДУ ОГНЯМИ ГОРОДОВ?

- МЕСТА КОНЦЛАГЕРЕЙ В ПРОШЛУЮ ВОЙНУ. ЭТО ЗДЕСЬ СДИРАЛИ С ЛЮДЕЙ КОЖУ НА СУМОЧКИ И АБАЖУРЫ. ПОМНИ: СГУСТКИ НЕ РАССЕЮТСЯ НИКОГДА.

- ПОЧЕМУ ПИЛОТ НЕ ШЕВЕЛИТСЯ? ОН НАКЛОНИЛСЯ ВПЕРЕД, БУДТО ВИДИТ ОДНОМУ ЕМУ ИЗВЕСТНУЮ ЦЕЛЬ...

- ЭТА ЦЕЛЬ - СКАЛЫ БЛИЗ НОРВЕЖСКОГО ГОРОДА НАРВИКА.

- ВЫХОДИТ, ОН ПРОЛЕТИТ НАД ДАНИЕЙ И ШВЕЦИЕЙ? И НАРУШИТ ВОЗДУШНЫЕ ГРАНИЦЫ ТРЕХ СТРАН?

- ДЛЯ АТОМНЫХ БОМБ ГРАНИЦ НЕТ.

- ЗНАЧИТ, ОН НЕСЕТ АТОМНУЮ БОМБУ?

- НО БОМБА НЕ ВЗОРВЕТСЯ, КОГДА ЧЕРЕЗ СЕМНАДЦАТЬ МИНУТ ОН РУХНЕТ НА СКАЛЫ НАРВИКА. ОН НЕ СМОЖЕТ НАЖАТЬ КНОПКУ, ИБО УЖЕ СЕЙЧАС МЕРТВ. ОН ЗАДОХНУЛСЯ ЕЩЕ ПРИ ВЗЛЕТЕ: ОТКАЗАЛА СИСТЕМА СНАБЖЕНИЯ КИСЛОРОДОМ.

- ЗОНА, НЕУЖЕЛИ ОН МОГ ПОЛЕТЕТЬ В ДРУГОМ НАПРАВЛЕНИИ И ВЗОРВАТЬ ПАРИЖ ИЛИ ЛОНДОН?

- И МАДРИД. И РИМ. И ПАЛЕРМО.

- НО ТОГДА ГРЯНУЛА БЫ ТЕРМОЯДЕРНАЯ ВОЙНА...

- А ЧТО СДЕЛАЛ ЛИЧНО ТЫ, ЧТОБЫ ВОЙНА НЕ ГРЯНУЛА?

Утром, когда мы завтракали у Учителя, пришел подтянутый мужчина лет пятидесяти, светловолосый, в чуть затемненных очках. Историк и археолог Зденек Плугарж оказался первым заместителем Сергея Антоновича.

- Первый и единственный, поскольку места трех других заместителей теперь вакантны, - улыбнулся Зденек, и улыбка смыла с его лица черты некой, поначалу мне представившейся, сухости. По-русски он говорил почти без огрехов, но медленно, как бы взвешивая слова на невидимых весах. Пока мы пили кофе, он докладывал Учителю о финансовых проблемах экспедиции, советовался по части раскопок.

- Ну, в час добрый, - сказал наконец Учитель. - До Чивиты два часа пути, будет время обо всем договориться. За меня не беспокойтесь, поработаю с отчетом. При любых неожиданностях звоните. А вы, Олег, захватите фотоаппарат: вдруг щелкнете "летающую тарелку", а? - И он хитро подмигнул.

Пан Зденек в задумчивости протер платком очки.

...В древности на этих просторах шумели густолиственные буковые леса, и сладко звенел сахарный тростник, и мельницы рокотали на непересыхающих реках.

Когда Платон наведался в Сицилию, она, должно быть, показалась ему земным благословенным раем. Здесь вполне можно было основать его республику - образцовое государство, где цари были бы философами, а философы - царями. Но не понял юного мыслителя сиракузский тиран Дионисий, продав его в рабство...

И во времена ал-Идриси пел еще, как лесная арфа, остров, и ручьи струились подобно волосам наяд.

Но стоило людям - якобы для своих неотложных нужд - начать вырубку лесов, и в короткий срок земной рай обратился в каменистую пустыню. Природа, как гордая красавица, не прощает насилия: когда над нею надругались, она кончает особой. Шахтные отвалы, зияющие пасти карьеров, затопляемые перед плотинами поймы рек с живыми лесами и их обитателями стрекочущими, прыгающими, ползающими, - это поминки по природе. Но что-то затягивается тризна на матушке-Земле. И мало кто отваживается на Западе сказать честно и прямо, так, чтобы услышали все толстосумы; мир у роковой черты. В погоне за наживой барышники погружают на дно морей продукты атомных распадов, спускают в реки ядохимикаты, цинично выставляя на берегах Рейна трехметровые буквы: ВАОЕМ УЕКВОТЕМ! - КУПАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО! Планета настолько нашпигована бункерами с оружием - и химическим и бактериологическим, - что хватит отравить всю солнечную систему, будь она населена.

Не пора ли опомниться, забить во все колокола: ведь другой Земли у нас нет. Значит, надо ее спасти...

Вот о чем мы говорили со Зденеком, когда наш пикап "феррари" нырял с холма на холм, пробиваясь на юг. Мы говорили о первой в мире карте звездного неба, начертанной резцом в римских катакомбах, на гробнице патрицианки Присциллы (весною там побывал мой спутник). О гробнице Вергилия в Неаполе, где побывал я. Об этрусках. О финикийцах. О связях древних славян с Сицилией, настолько глубоких, что в Палермо существовал даже Славянский пригород, подробно описанный - во времена Владимира Красное Солнышко! - странником Ибн-Хаукалем в "Книге путей и государств". И наконец мы заговорили об Учителе, о его будущей экспедиции в Гималаи, на поиски Беловодья, куда Зденек был уже приглашен. Мой спутник легко цитировал русские и китайские летописи, даже легенды староверов из Бухтарминской и Уймонской долин, даже показания некоего Марка из Топозерской обители, якобы побывавшего в Беловодье. И я снова про себя удивился таланту Учителя окружать себя людьми глубокими, многознающими, далекими от пронырства, торгашества и суеты. Казалось, как в древних житиях, он очертил вокруг себя незримый круг, куда не могла проникнуть никакая нежить и нечисть. Увы, о себе самом сказать такое я не мог...

- Я удивился, признаться, вашему быстрому приезду, пан Преображенский, - сказал Зденек, не поворачиваясь от руля.

- Зовите меня, пожалуйста, просто Олегом, - отвечал я и, когда он кивнул, спросил: - В каком смысле - удивились?

- Видите ли, Олег, позавчера Сергей Антонович рассказал мне сон. Сначала он летел над Землей, как в ракете. Ракета остановилась в небе. Из круглого, очень большого окна он увидел реку. Над рекою стоял туман. Вы один сидели на раскопанном холме. Сообщили, что найдена сибирская Троя. И Лунный календарь на бивне мамонта. Профессор просил вас приехать в Палермо. И назавтра вы уже здесь. Тоже в ракете с большим окном?

- Совпадение. Я не верю в вещие сны. Виза была готова еще неделю назад, - сказал я, бросив быстрый взгляд на Зденека. По его лицу нельзя было определить, шутит он или^подозревает нас с Учителем в сговоре., Со своей стороны, в сговоре следовало бы заподозрить их мне; сперва Учитель пропустил мимо ушей мои слова о летающем озере, теперь вот потешается пан Плугарж.

- Вещий Олег не верит в вещие сны, - сказал он. - Можно я закурю? Спасибо... Почему Олег был вещий? Вещать - значит говорить, да? Он красиво говорил?

Черт возьми, да он и впрямь подтрунивает надо мною! Самое время ответить кое-чем на его летописные цитаты. Минут десять я невозмутимо растолковывал ему, как на лекции, происхождение слова "вещать".

- Теперь сами решайте, каким был князь Олег, - закончил я, прозорливым, или предсказывающим будущее, или предусмотрительным, или долгоживущим, или поучающим. Кстати, у нас на Руси вещуньей называют ворону. Например: каркала б вещунья на свою голову. Или: вещунья за море летала, да вороной вернулась.

Зденек осторожно дотронулся рукою до моей руки.

- Не обижайтесь на меня, Олег. Иногда в жизни спасает только шутка. Когда увидите колючую проволоку вокруг Сигоны, согласитесь со мной.

- А когда я увижу эту проволоку? - вырвалось у меня.

- Через четверть часа. Сигона рядом с Чивитой.

Точнее Чивита над Сигоной.

Так вот отчего разъехалась экспедиция!.. Жаль, что Учитель вчера об этом не сказал. Да и я хорош гусь, вернее, не гусь, а ворона. Кто мне мешал в гостинице постоять в холле перед огромной разноцветной картой Сицилии? Надо немедленно купить путеводитель...

Чем ближе к морю, тем чаще унылый пейзаж оживлялся ползущими по склонам виноградниками, зарослями фисташковых деревьев. На Сицилии нет озимых, и желтые скошенные поля нигде не прерывались островками зеленых побегов.

Чивиту мы заметили издалека. На высоком холме обозначились полуразрушенные крепостные стены.

Их зубцы подпирали голубое эмалевое небо.

- Стена тянулась вокруг Чивиты примерно на километр, - объяснял Зденек. - Сейчас завернем налево, поползем в гору. Подъем довольно крутой.

Вблизи Чивита оказалась еще внушительней. Выдвинутая вперед от стены въездная башня возвышалась метров на сорок, не меньше. Мощные контрфорсы упирались в каменные блоки стен, окаймленных глубоким рвом. Когда-то попасть в город можно было только через подъемный мост. Теперь на этом месте лежали две железные балки с деревянным настилом. Я указал на них и повернулся к Зденеку:

- Представляю, каково вам было затащить сюда эти игрушки. Неужели обошлись без подъемного крана?

- Весьма просто. Наняли грузовой дирижабль и управились за два часа. Правда, до этого целая неделя потратилась на бетонные опоры.

Гулкие своды башни. Опять подъем по дороге, мощенной черными плитами. Слева развалины театра - розово-серые колонны с изящными капителями. Дальше - полукружье довольно крутых ступеней и почти разрушенная колоннада.

- Это гипподром, - сказал Зденек. - Мы откопали здесь бронзового орла. Его поднимали перед началом скачек. Нашли также алтарь Посейдона, одного из покровителей ристалищ.

- Остается раскопать бронзового дельфина, которого опускали в конце скачек, - нелепо бухнул я: мы, мол, тоже не лыком шиты по части увеселений древности.

- О, в Чивите копать да копать! - сразу оживился Зденек. - Сергей Антонович просил бросить все силы на обсерваторию, но мы пока увязли возле бассейна с цветной керамикой, он еще левее.

- Обсерватория, наверное, была на самой макушке холма?

- Это мы окончательно выясним вместе. Видите вон те разноцветные брезентовые домишки? Здесь и располагается наша злосчастная экспедиция. Половина из них теперь пустые. Советую занять сиреневый домик.

Там изнутри приколоты превосходные репродукции - Рафаэль, Джорджоне, Веронезе, Брейгель. Когда вспыхнула эпидемия" хозяин домика сбежал в свою Швецию.

- И картины завещал мне? Благодарю,-сказали.

Машина остановилась возле домиков. Рядом стоял светло-коричневый микроавтобус. Я внес свою сумку и вернулся к Зденеку.

- Все наши на раскопе, - сказал он, потирая поясницу. - Обед в двенадцать. Рабочие уезжают обедать на три часа. К себе домой, в Агридженто. Таков здешний обычай. Зато трудятся они превосходно.

До обеда оставалось чуть больше часа. Мы условились, что Зденек сходит на раскоп, а я пока что подымусь на Дозорную башню, похожую на маяк.

Я долго взбирался в полумраке по стертым покатым ступеням винтовой лестницы, дважды ударившись головой о выступы. Но наверху мои усилия вознаградились.

Казалось, отсюда видна и вся всхолмленная Сицилия в объятиях Средиземного моря, и очертания других морей и материков. Представляю, как потрясалась душа от этого вида в древности. Рукою было подать до небес, до всевечного обиталища грозньгх, карающих, веселящихся, милостивых, погибающих и воскресающих богов. Здесь человека уже пронизывали лучи космоса, мироздания, миропорядка, несущие на Землю тихую музыку звезд...

"Перетащу-ка сюда вечером матрац и буду спать ближе к небу", - решил я. Вспомнились родные горы ТяньШаня, найденная и потерянная Снежнолицая, дед, ведущий беседы с деревьями и цветами, как с детьми...

- Понравились вам картины в домике? - вывел меня из задумчивости голос Зденека. Он тяжело дышал, и пот лил с него градом. - Не представляю, как сюда поднимались в тяжелых доспехах.

- Картины приятные. Жаль, что репродукции, а не оригиналы, - протянул я. В конце концов никто не приглашал его на башню, можно было подождать и внизу.

Последовавший быстрый ответ на мою реплику убедил меня, как тонко он чувствует любую ситуацию:

- Башня очень крепкая, Олег, - сказал он. - Она не рухнет под тяжестью двоих... По дороге мы говорили о Сигоне. Вот она, слева под нами. В древности город лежал на пяти холмах. На самом высоком был храм Юпитера. Самый низкий холм занимало довольно жалкое кладбище - для нищих, рабов, бродяг. Отсюда его плохо видно, мешает западная башня.

- Где же стена из колючей проволоки?

- Проволоку с такого расстояния не заметно, нужно зрение орла. Но можно различить бетонные столбики.

Увы, ни одного столбика я не разглядел.

- Зденек, там, за Сигоной, большая гора, - указал я пальцем. - Тоже древняя крепость?

- Гору называют Поющей. Это вулкан. Последний раз он пробуждался в восьмом веке. На вершине Поющей были причудливые скалы. Из туфа и песчаника.

При сильном ветре с моря гора пела.

Я с интересом начал всматриваться в размытые полуденной дымкой очертания горы. Потом сказал:

- Что значит: "гора пела", "скалы были"? Почему в прошедшем времени? Кроме того, мне мерещатся на ней какие-то сооружения. Или это мираж?

- Ракетная база. Американская. Они разровняли скалы, которые пели. Уже лет пятнадцать прошло, - жестко отвечал Плугарж. И, видимо, прочтя на моем лице удивление, продолжил: - О, янки здесь не церемонятся. Возможно, нас сейчас разглядывает в перископ капитан их подводной лодки. Атомной. Или над нами летит их бомбардировщик. Или покажется на горизонте американский авианосец. Карманы их парней раздуты от долларов. Они разгуливают по злачным местам и в одиночку и компаниями.

- Да, янки народец компанейский, - сказал я. - Жалею, что наши отцы встретились с ними на Эльбе, а не на Сицилии. Теперь Европа не стонала бы от заокеанских громил.

- Увидим Европу еще и без этих громил, - сказал Зденек.

Мы помолчали, слушая шум моря. Только теперь я понял, что Чивита была неприступной в полном смысле слова: стена, обращенная к морю, висела над пропастью.

Я сказал о своем открытии Плугаржу. Вместо ответа он поглядел на меня не без угрюмости.

- Ну а все же, Зденек, не с дирижаблей же сюда сбрасывали десант, к примеру, при Ганнибале?..

- Зачем дирижабль? Во все времена в любом народе находился подлец, предатель, иуда. Готовый за лишнее колечко для шлюхи, за лишний кусок сала подставить своих сородичей под топор. Стариков. Девушек.

Младенцев. Так пало подавляющее большинство крепостей. Повсеместно.

- К сожалению, вы правы, - сказал я. - Для меня эти подлецы - главная загадка мировой истории.

Все остальное более или менее объяснимо.

- Слишком печальная загадка, пап Преображенский. Одни подлецы продают сородичей. Другие продают просторы морей для атомных церберов. Третьи горы для ракетных баз. Откуда у них такая прыть, такой размах в купле-продаже?

Я сказал:

- Размах и прыть вот откуда. От отсутствия воображения. От слепоты душевной. От ненасытимой жадности. Не видят, что ради наживы, сиюминутной выгоды губят красоту. Красоту людей. Живой природы. Да и неживой тоже достается.

- Я думал об этом не раз, - вздохнул Зденек. - Как-то спросил хозяина нашей скромной гостиницы:

"Синьор Рубини, вот вы так красочно рассказываете о своей мечте: роскошной вилле с подземным гаражом и бассейном. Представьте себе, вы можете хоть сегодня стать ее хозяином. Только взамен в солнечной системе не станет, извините, Луны. Согласны на такое?" - "Бог с нею, с Луною, бойко отвечает синьор Рубини. - Я над виллой фонарь на пинию повешу, в форме полумесяца..."

Зденек начал спускаться, пригласив меня отобедать в красной палатке минут через десять.

...Как распутать фантасмагорию вчерашнего вечера и сегодняшнего дня? Как развязать узлы на бесконечной веревке, протянутой над Сигоной неизвестно кем в неизвестно каких целях? Надо поделиться с Учителем некоторыми соображениями, прежде всего о ракетной базе.

Но пока еще все слишком неопределенно. Да и база как база. Мало ли их понатыкано по всему глобусу...

Мне снился городок у моря в долине между Чивитой и лишенной голоса Поющей горою. На пяти холмах Сигоны в неестественно тусклом, как бывает лишь в Заполярье, свете луны чернели развалины античных строений с величавым храмом Юпитера. Других развалин я не видел. Но зато из круглого огромного окна, будто сквозь диковинный прибор ночного всевидения, позволяющий взору проникать сквозь стены, я увидел вдруг всех жителей Сигоны. Они словно покоились в глубинах мерцающих вод: вольно разметавшиеся во сне девушки, скрюченные подагрой старики, влюбленные, вдовы, подростки. И беззвучно кричащие младенцы со склоненными над их колыбелями встревоженными матерями. И старца слепого, запрокинувшего возле причала голову ввысь, как бы впервые увидевшего небо. И священника, спящего в часовне Сан Джузеппе и знамением крестным осенившего себя в беспокойном сне. И бодрствующего художника с длинной спутанной бородой: он клал на картину мазок за мазком, но кисти я не замечал, и оттого представлялось, что- длиннобородый дирижирует сном сограждан или пересчитывает звезды на странно приблизившемся к городку небосводе. Земная красота для спящих не существовала. Они были там, где мертвые и нерожденные: в небытии.

Внезапно - опять-таки в моем сне - над Сигоной обнаружилось нечто парящее в воздухе. Оно смахивало на великанью шляпу. Из шляпы, как из машины для выдувания мыльных пузырей (такую машину я видел в английском фильме "Повелитель облаков"), стали вылупляться полутораметровые воздушные шары, оседая наземь. Там, где они оседали, виденье спящих людей гасло. Шары роились в потоках ночного ветра, как пузырьки в стакане газировки. На городишко сползла темнота, еле одолеваемая ущербной луной. Шляпа исчезла. И сразу вокруг Сигоны, точно сказочный змий, поползла и замкнулась стена колючей проволоки.

В миг, когда голова и хвост змия сомкнулись, от храма Юпитера к вершине Поющей горы вознеслась молния.

Она опять высветила в небе лицо Снежнолицей...

Я очнулся. Неумолчно свиристели цикады. Дозорная башня поскрипывала и покачивалась, как будто я спал в дупле старого дуба. К берегу шествовали рафинаднобелые шеренги волн, подгоняемые луной. В мертвой Сигоне ни огня, только смутные шевелящиеся лунные тени.

Со стороны моря донесся ровный гул, словно пылесос включился. Гул постепенно нарастал. Пепельное облачко заслонило серп луны, и когда опять просветлело, я увидел это. Оно висело над кипарисами, окаймлявшими причал в Сигоне. До той поры я не очень-то верил вдохновенным повествованиям о неопознанных летающих объектах, а тут и сам стал свидетелем явления необъяснимого.

Она, казалось, выпорхнула из моего сна, эта великанья шляпа, только вместо вылупляющихся шаров выпустила тончайший фиолетовый луч. Он пробежал по причалу, уперся в чернеющее строение, скорее всего будку, куда обычно на зиму складывают пляжные зонты, лежаки и прочую дребедень, и вскоре угас. Я вцепился в каменные перила башни и не дышал. Как только луч угас, шляпа двинулась восвояси - в сторону моря, правее луны, на юг.

Я уже потерял шляпу из виду, когда будка загорелась. Языки огня выхватывали из темноты железные переплетения пляжных навесов и белые стрелы волноломов.

Что это все значит? В моем сне смешались и рассказ Иллуминато Кеведо, и эвакуация Сигоны, и лицо Снежнолицей из вчерашнего ночного виденья с балкона над заливом в Палермо. Предположим. Но при чем здесь сон, если я воочию вижу горящую будку, подожженную вовсе не молнией, черт побери! Стало быть, газетные сообщения не бред? Эти огненные языки, эти снопы искр, роящиеся и тающие в небе, - это что, галлюцинация, продолжение сна?

Я спустился с башни. На моих часах было половина второго. Зденек ничего не понял и нехотя стал одеваться. Когда я попросил его не зажигать фонарик и разговаривать шепотом, чтобы не встревожить экспедицию, он начал чертыхаться. Наконец он нашарил очки и пошел за мною к пролому в западной стене.

- Скорее, пан Плугарж, - подгонял я его. - Не то все сгорит и ничего не увидите.

Будка на причале догорала.

- В честь кого такой фейерверк? - спросил Зденек и зевнул.

- По случаю моего приезда. Вы способны наконец прийти в себя? разозлился я.

- О, ночью вы еще учтивей, чем днем, пан Преображенский, - отвечал он.

Пришлось извиниться. Потом я сказал:

- Зденек, я только что своими глазами видел "летающую тарелку". Надеюсь, вы мне верите?

- Археологи - самый правдивый народ, - сказал он. - Только, умоляю вас, в другой раз будите меня до прилета летающих, как выразились, тарелок, а не после. Чтобы у меня была возможность спокойно натянуть штаны.

Я снова извинился, и он ушел досматривать сон.

Что ж, его скептицизм объясним. Я сам, помню, поднял как-то насмех полярного летчика, который утверждал, будто над морем Лаптевых его самолет чуть ли не полчаса был сопровождаем-ярко-желтым сплющенным шаром с несколькими отверстиями, причем сплющенный менял направление с легкостью солнечного зайчика.

Да, скептицизм объясним... Но эти тлеющие огоньки на причале? Как поступить дальше?

Я давно убедился, что ощутимых результатов добиваешься только тогда, когда поступаешь непредвиденно для окружающих, а порою и для себя самого. Руководствуясь лишь интуицией - и ничем более.

И я решил спуститься к мертвой Сигоне.

7. Неназначенное свидание

- ЗОНА, КАК ВЫГЛЯДЕЛ БЫ Я, БУДУЧИ РАЗУМНЫМ ПОТОМКОМ ДИНОЗАВРА?

- ТЫ БЫЛ БЫ ВЫШЕ НА ДВЕ ГОЛОВЫ. НАМНОГО СИЛЬНЕЙ. КОЖА У ТЕБЯ БЫЛА БЫ СПЛОШЬ ЗЕЛЕНАЯ. ИСКРЯЩИЕСЯ КРАСНЫЕ ГЛАЗА РАЗМЕРОМ С КУРИНОЕ ЯЙЦО. ЗРАЧКИ КАК У КОШКИ - ПРОДОЛГОВАТЫЕ. АБСОЛЮТНО ГОЛЫЙ ОГРОМНЫЙ ЧЕРЕП БЕЗ УШЕЙ. РУКИ И НОГИ - ТРЕХПАЛЫЕ.

- И ТЫ НЕ УЖАСНУЛАСЬ БЫ МОЕМУ ВИДУ? БУДЬ Я ДАЖЕ БЕГЕМОТООБРАЗНЫМ? СТРЕКОЗОПОДОБНЫМ? ТРИТОНОВИДНЫМ?

- ИЛИ ЖИВЫМ СГУСТКОМ ВИХРЕЙ. СПИРАЛЬЮ СВЕТА, ВЗЫВАЮЩЕЙ К СОБРАТЬЯМ ИЗ ДРУГИХ МИРОВ. РАЗУМНОЙ СУБСТАНЦИЕЙ, СВОБОДНО ПРОНИКАЮЩЕЙ СКВОЗЬ ВОЛОКНА ПРОСТРАНСТВА И ВРЕМЕНИ.

- ОТВЕЧАЙ: НЕ УЖАСНУЛАСЬ БЫ?

- ЗЕМНАЯ ЛИ, ГАЛАКТИЧЕСКАЯ, ВСЕЛЕНСКАЯ - КРАСОТА ЕДИНА. ОНА РАЗЛИТА, РАСПЛЕСКАНА ПО МИРОЗДАНЬЮ, КАК СВЕТ. ОНА САМО МИРОЗДАНЬЕ. ЕДИНСТВО КРАСОТЫ, ЕЕ ВЕЧНОЕ ГАРМОНИЧНОЕ ЦВЕТЕНЬЕ - НЕЗЫБЛЕМЫЙ ЗАКОН. ПОТОМУ ЛЮБАЯ ПОПЫТКА ПОСЯГНУТЬ НА КРАСОТУ, РАСШАТАТЬ ЕЕ УСТОИ ДОЛЖ НА БЫТЬ НАКАЗУЕМА.

От моста надо рвом спуск к морю оказался не таким уж и крутым, но длинным: мощеная дорога изгибалась плавным серпантином. Зонты пиний отбрасывали на обочину резкие изломанные тени. Говор моря все нарастал - и вот оно раскрылось - мерцающее^ живое, катающее в своих ладонях прибрежную гальку. Над Поющей горой светился, как глаз циклопа, кровавый фонарь.

Я двинулся на его свет. Взлобье холма Чивиты с зубчатой стеной занимало полнеба. Когда нависшая надо мною громада завернула к северу и обнажился простор небес, я увидел перед собою другую стену - из колючей проволоки, с бетонными сдвоенными столбами опор.

Ближе к морю на таких же бетонных столбах был укреплен квадратный щит. Подойдя к щиту, я прочел светящиеся буквы:

ВНИМАНИЕ! ЗЕМЛЯ СИГОНЫ ЗАРАЖЕНА И ОПАСНА. ПРОНИКНОВЕНИЕ ЗА БАРЬЕР, А ТАКЖЕ ВЫСАДКА С МОРЯ КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕНЫ. ОСНОВАНИЕ - ЗАКОН 19/37.

Луна вспыхивала на колючих остриях проволочного барьера. Тысячелетия равнодушная Диана обращает свой загадочный взор и на резвящихся в море дельфинов, и на сжигаемые захватчиками древние города, и на языческие купальские игрища, и на заграждения концентрационных лагерей.

Стена оказалась двойная: стальные ряды разделяло около метра.

Невероятно, но мне почудилась там, за барьером, согбенная фигура. Человеческая. Казалось, неизвестный смельчак или безумец что-то потерял, ну, скажем, мелочь из кошелька, и теперь шарит взглядом в траве, наклоняется к каждому камешку, сверкнувшему под луною.

До рези в глазах вглядывался я сквозь проволочное сплетение, туда, где медленно приближающаяся фигура обретала черты женщины.

- Эй, кто там ходит? - неожиданно для самого себя закричал я, но уже в самый миг крика осознал и всю нелепость своего вопроса, и то, что я не кричу, а хриплю, почти шепчу.

Женщина между тем приблизилась еще шагов на десять, стали различимы короткие пышные волосы и тускло блестевшее свободное платье. В левой руке она держала корзиночку или квадратную сумку.

- Что вы там потеряли, синьора? - уже громче продолжал я эту нелепицу. И - о чудо! - серебряным колокольчиком отзвенело:

- Я жду.

Как бы со 'стороны, из чужой жизни, глазами пиний, кузнечиков, глазами волнующегося моря увидел я отшатнувшегося от проволоки идиота, который, отшатываясь, сумел выдавить из себя:

- Кого ждете?

- Олега Преображенского, археолога.

- Дак Олег Преображенский - это ж я! - заревел идиот и горько посетовал про себя, что не в силах очнуться от кошмарного сна или рухнуть на траву без сознания, когда, наконец, до него дошел дьявольский смысл последовавшего отклика:

- Я это знаю, Олег.

Обладательница серебряного говорящего колокольчика подошла к проволоке почти вплотную. Поставила корзинку возле своих ног в плетеных сандалиях. Решительным движением головы откинула прядь светлых волос со лба. И наконец-то - после стольких бесплодных мучительных лет я увидел ее лицо живое, живое, живое!

- Снежнолицая!

- Зови меня лучше Зоной.

- Но тебя нет. Тебя унес сель в отрогах ТяньШаня.

Молчание. Она улыбалась.

- Как ты оказалась в Сигоне? Что делаешь там?

- То же, что и ты, Олег. Собираю доказательства.

- Доказательства - но какие?

- Доказательства посягновения на красоту. С необратимыми последствиями. В предсказуемом будущем.

- Что значит - в предсказуемом?

- На клочке времени, когда здесь будут прыгать крысы размером с овцу, а трехголовые рыбы ползать по деревьям.

Ее корзиночка стала прозрачной, как аквариум, и оказалась до половины заполненной обезображенной живностью: многоголовыми, скрюченными, порою лишенными конечностей тварями, ползающими, извивающимися, трепыхающимися уродцами.

Я закрыл глаза, будто один был повинен за содержимое вновь потемневшей корзинки-аквариума.

- Кому нужны эти доказательства?

- Тебе, Олег. И Галактическому Совету Охраны Красоты.

- Такое не сразу одолеешь, Снежнолицая...

- Зови меня лучше Зоной.

- Пусть так: Зона. Но для меня ты живое воплощение Снежнолицей. Не знаю, как ты вновь воскресла.

Но это о тебе написаны в древности стихи, послушай:

Мне без тебя и солнце и луна

Померкли. Чем уйму слепую боль я?

Безумным вихрем ты унесена,

Любимая, из милого гнездовья.

Но не иссякла памяти струя.

В ущельях тесных

И в степях безвестных, -

Где конь крылатый, на котором я

Нанду тебя среди светил небесных.

Прочтя печальные строки владыки Бекбалыка, я опомнился: что я такое несу, ведь стихи сочинены после смерти Снежнолицей; девушка с пышными русыми волосами просто похожа на нее...

- Действительно, я должна тебе напоминать кого-то из близких, - сказала читающая мои мысли. - Таков замысел 1 Галактического Совета. Подавляющим большинством голосов Совет решил, что, увидев меня, ты сразу поверишь в реальность и серьезность происходящего.

- Значит, ты, Зона... - Я замялся, подыскивая нужное слово.

- Гостья. Посланница. Посредница. Это для тебя, Олег. А'для себя... Не знаю, кто я здесь. Мне кажется, для сошествия к тебе меня окружили иной плотью, как водолаза скафандром.

- А до сошествия сюда?

- Сначала меня не было, потом не станет. Как в твоем любимом афоризме о мертвых и нерожденных.

- Это не, мой афоризм. Он родился здесь, на берегах Средиземного моря, в глубокой древности.

Молчание. Ее кроткая улыбка... .Надо было собраться с мыслями. Слишком многое*зависело от нашего разговора, хотя втайне я все еще надеялся, что все происходящее - бредни...

- Нет, не бредни, не бредни, Олег, - прозвенел колокольчик. - Разве моего лица: над заливом в Палермо, наяву, и над холмами Сигоны, во сне, тебе недостаточно?

Что я мог возразить красавице со страшной корзинкой? Окажись там, за колючим барьером, студенистая говорящая медуза или читающая мои мысли анаконда, - не кинулся ли бы я прочь, как и каждый на моем месте. О, как нам жаждется, чтобы вестники иных миров были во всем схожи с нами, точнее, с лучшими из нас: красивы, благородны, проницательны, одухотворены. А ежели и впрямь - медузы? Бегемотообразные туши? Стрекозоподобные? Тритоновидные?

- Или живые сгустки вихрей, -^ продолжила Она. - Спирали света, взывающие к собратьям из других миров. Разумные субстанции, свободно проникающие сквозь волокна пространства и времени...

- Сгусткам вихрей и разумным субстанциям нет дела до земной красоты, сказал я,

- Земная ли, галактическая, вселенская - красота едина. Она разлита, расплескана по мирозданью, как свет. Лишь ее светоносная сила способна удержать разгул мрачных стихии. Единство красоты, ее вечное, гармоничное цветенье - незыблемый закон. Потому любая попытка посягнуть на красоту, расшатать ее устои подлежит наказанию.

- Любопытно. Тогда почему не наказаны маньяки из Пентагона, швырнувшие атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки? На атолл Бикини? Обрушившие тысячи бомб на многострадальный Вьетнам? Те, кто в пустыне Невада подло взорвал атомную бомбу над тремя с лишним тысячами собственных солдат, заведомо обрекая их на психические заболевания и гибель от раковых опухолей? Это ли не посягновение на красоту? Знаешь, про что мне рассказал отец?

- Знаю, Олег. Его друг был в японском плену. Среди тех, над кем ставил опыты генерал Ишии Широ. Генерал проверял на людях воздействие химического оружия.

- На живых людях, Зона. Американцах. Русских.

Англичанах. А другой генерал, Макартур, сделал все, чтобы выгородить военного преступника Широ. Почему изуверы не наказаны?

- Возвращаю этот вопрос тебе. И твоим земным собратьям.

- Извини, собратья собратьям рознь. Для меня лесник из Огайо, мадридский печатник, пловдивская швея, пражский врач - собратья. А господа вроде военного министра Уайнбергера или израильского изувера Шарона, повинные в бейрутской резне, - для меня кровососы, враги. Так или иначе, но история их накажет!

- Вспомни завет древних: наказание за преступление уже заключено в самом преступлении.

- Не наказание должно быть заключено, а сами преступники! За толстыми решетками. За семью замками. И гласность, как на Нюрнбергском процессе!.. Ты мне, Зона, ответь: наполняешь свою корзинку - зачем?

Любопытства ради? Для музея во дворце Галактического Совета?

- Для Галактического Совета. Только Совет правомочен решить, ПЕРЕПОЛНИЛАСЬ ЛИ ЧАША ТЕРПЕНИЯ... - Снежнолицая подняла голову. Взгляд ее проскользил надо мною, как будто среди звезд, выше крепостной стены Чивиты начали проступать, как на проявляемом фотоснимке, контуры чаши терпения.

- Пожалуйста, не оглядывайся, Олег, - сказала она.

Я представил себе чашу величиной с купол небосвода, до краев наполненную дымящейся жидкостью, где плавали, точно в дантовом аду, чудовища, олицетворяющие самые мерзейшие пороки: алчбу, зависть, насилие, ненависть, зложелание, предательство, наживу. На каменных боках чаши, как на стенах древних пещер, было вырублено невыносимое: вот руины Рязани по уходу Орды; вот в Бухенвальде сдирают с узников кожу - да, на сумочки и абажуры для почтеннейших господ; вот подводная лодка перед тонущим транспортом с красным крестом на трубе и орава детишек хватается за поручни на скользящей косой палубе, чтобы быть перед смертью запечатленной в объективе ухмыляющегося морского волка. Вот...

- Ты должен знать: время от времени в вечно цветущем саду планет одно дерево заболевает. Оно может захиреть, даже погибнуть, если ему не поможет садовник. "Вредители должны 'быть уничтожены. Но иногда помощь приходит слишком поздно...

Высоко среди звезд передвигались вдоль Млечного Пути крестообразные зеленые и красные- огни: пассажирский лайнер, бомбардировщик с водородными или химическими бомбами?

- Пассажирский. Авиалиния Рим - Найроби, - сказала Снежнолицая, тоже глядя на огни.

Я сказал:

- Не понимаю вашей логики, всезнающие блюстители прекрасного. То вы собираете доказательства необратимых разрушений. То - сами разрушаете!

- Мы ничего не разрушаем.

- А сжигаемые по ночам деревья! А ядовитые разноцветные шары из порхающих "шляп"! Кого вы собираетесь наказывать за подобные забавы? Самих себя?

- Олег, мы ничего не сжигаем и не травим. И не уполномочены здесь кого-либо наказывать. Наказывать будете вы, когда соберете свои доказательства. - Она намеренно выделила "свои".

- Сплошной туман и пустые словеса! Если не вы, то кто отравляет и сжигает? Другие инопланетяне?

Не столь благородные, как вы? Плохие дяди и тети? - повысил я голос.

- Олег, успокойся, в космосе нет такой вражды, как на Земле.

- Зона, ответь прямо: кто поджигатели и отравители?

- Сами ответите: и себе и всем.

- Когда?

- Когда соберете доказательства.

- Хватит морочить мне голову! - не сдержался я и ударил ладонью по загудевшей проволоке. Но сразу отдернул руку: она попала на шипы, из пальцев брызнула кровь. - Хватит играть в жмурки! Еще неизвестно, кто кому должен предъявлять доказательства чужой вины или собственной невиновности! За меня же будьте покойны: свои доводы выложу. И кое-кому не поздоровится!

- Мы тебе, Олег, поможем, - все так же приветливо проговорила Зона. Ты в любой миг можешь вызвать меня мысленно и о чем угодно спросить. Не забудь: вопрос начинается моим именем.

Я кивнул.

- Галактический Совет Охраны Красоты благодарит тебя за начальный Контакт. И просит ни с кем не делиться сведениями о Контакте.

- Взаимно, - буркнул я. - Хотел бы знать на прощанье, почему Совету было угодно или удобно выбрать именно меня?

- На твоем месте мог бы сейчас стоять любой другой.

- И на твоем?

- Любая другая.

- Занятно. Стало быть, по эту сторону мог быть и Герострат, и Аттила, и какой-нибудь подлейший Батый, и Гитлер, неважно, бывший или будущий?

- Ими и подобными им занимается другой Галактический Совет. Тебе же, Олег, повторю: на твоем месте мог стоять любой другой защитник красоты.

- Здесь стою я. Почему?

- Тогда посмотри сюда...

...И увидел я пики Тянь-Шаня, как орел, с высоты, и снега на северных склонах многочисленных перевалов, а на южных склонах, на солнцепеке, грелись бабочки и лепестки распускали цветы. И плотину Медео, и Кульджинский заброшенный тракт, и змеею скользящую между песков мутно-рыжую речку Или. И надвинулась чаша Земли, и вот уж, подать рукой, и запруда у мельницы, и урючины дикие на угоре, и вдоль озерного берега засохший, терпко пахнущий, даже весною, курай. О, ласточкина обитель, озеро, полное рыб и облаков... Шестеро ребят возились возле вырытого углубления в земле, где масляио отсвечивали брошенные кое-как артиллерийские снаряды. Ребята забрасывали их кураем и сухим плавником. Предводительствовал горбоносый подросток с финским ножом на ремне. Я судорожно пытался припомнить, где уже я видел одного из пацанов, нескладного и длинного, чем-то похожего на меня в детстве, и не мог. Между тем похожий на меня подбежал к предводителю и показал ржавую гранату с рифлеными стенками. "Давай сюда. Все тайниковое - мое", - сказал предводитель по прозвищу Чава. "Не получишь, не получишь, только зря себя помучишь!" - засмеялся длинный и запрыгал на одной ножке. Они сцепились, начали возиться возле ямки, пока у Чавы не оказалось в руках стальное колечко с усиками и он не начал пятиться к большому валуну, беспрестанно повторяя:

"Только не разжимай руки! Только не разжимай руки!"

Один из пацанов, уже укрывшихся за валуном, завопил вдруг: "Олег взрывается!" - и дал стрекача в гору.

"Не сжимай сильно, она ржавая!" - хотел крикнуть я, но вместо этого в три прыжка уже оказался рядом с Олегом и крепко обхватил его руки. "Он прав, Олег, не надо разжимать, а то она взорвется". Удивление и испуг дрожали в Олеговых глазах. "Давай-ка спустимся к воде, - негромко сказал я и потянул его на себя. - Ты ведь знаешь, Олег, почему озеро называют Ласточкиным?" - "Потому что они на зиму никуда не улетают, а ложатся на дно. Сцепятся лапками и спят в озере до весны", - простучал он зубами. "Верно, Олег. Некоторых же ласточек уносят на юг журавли под крылом.

Или аисты на спине... Ты осторожней, ставь сапоги боком, чтоб не скользили. Видишь, вода совсем близко...

Теперь чуть ослабь руки, эту штуку я попробую сам ухватить. Разжимай, разжимай, не бойся. Даже после щелчка есть еще время от нее избавиться. Разожми, тебе говорят, ну!" - "Не м-могу, р-руки скрючило!" - начал заикаться он. В гранату он вцепился намертво, будто судорогой ладони свело. Пришлось так сдавить ему запястья, что он дернулся и закричал. Граната начала падать в траву. Я перехватил ее на лету, швырнул в озеро и накрыл собой Олега. Ударил взрыв. Столб воды и тонкого льда восстал, преломляя солнечные лучи...

- Оботри пот с лица, Олег, - сказала Эона.

Да что лицо! Рубашка насквозь промокла от пота, он тек по ногам и даже в ботинках хлюпало.

- Как ты это делаешь, Эона?

- Делаю, чтобы ты уяснил принцип нашего выбора.

Итак, почему, вызвав по эргофону из сибирской Трои, избрали тебя? Только что вы все шестеро было поставлены в равные условия. Никто не знал, что спасает, по существу, себя. Четверо предпочли не вмешиваться.

Один долго раздумывал, но запоздал.

- Как понять - запоздал?

- Взорвался. Сам знаешь, сколько мальчишек так погибло.

- Еще больше покалеченных, - сказал я. - Но где логика: он ко мне отсюда, допустим, запоздал, а взорвался там, выходит, я?

- Он и взорвался. Старая земная истина: спаси ребенка - и ты спасешь себя. Что же касается душевных качеств, которые привлекли нас в тебе, то...

- Эона, не перечисляй их, - перебил я ее. - Дай мне побыть в неведенье относительно моих достоинств.

Мне будет приятно открывать их в себе до самой старости.

- Это не продлится до старости, - серьезно ответила она.

- Видимо, не будет старости?

- Видимо, будет спокойная ночь... Спокойной ночи, - сказала посланница ночи, нагнулась за корзинкой и начала отдаляться в лунной мгле, обволакивающей все земное.

- Куда ты, Снежнолицая?

- Зови меня лучше -Зоной, - выдохнула трава.

Будка дотлевала вдали на причале. Галактические

выси пронзал с Поющей горы кровавым оком циклоп.

Пораненные шипами пальцы кровоточили.

8. Дочери вечности

В ожидании Антонеллы я бродил по солнечной стороне площади, напротив Галереи. Ее закончили строить при мне, когда я проходил стажировку в здешнем университете. Все три этажа представляли собою сцепление стрельчатых арок с лесом беломраморных колонн. Арки были изукрашены пестроцветной мозаикой - триумф богини земного изобилия: кистями винограда, лилиями, орхидеями, нежно светящимися, точно огоньки свечей, лимонами и апельсинами, розовоперыми ветвями миндаля. И казалось, над площадью полощутся волнуемые ветром или морем сказочные восточные ковры.

Внизу размещалось знаменитое на весь мир собрание древнегреческой скульптуры; выше - картины, золотые и серебряные украшения, безделушки, монеты, - все, что осталось на дне промывочного ковша сицилийской причудливо переплетенной истории, начиная с первой Пунической войны, когда вон там, в заливе, качался на волнах Тирренского моря весь карфагенский флот...

В прохладных залах посетителей было негусто. Иностранцы обычно толпились возле шедевра XV века кисти д'Антонио. На небольшом полотне из темной глубины взирала, чуть скосив карие глаза, молодая женщина в светло-фиолетовой шелковой накидке. Левой рукой накидку она слегка придерживала, а правую руку с растопыренными пальцами выставила чуть вперед, как бы призывая мир к тишине. Подобие улыбки затаилось в уголках губ... Возле этого полотна мы и познакомились тогда с Антонеллой. Она училась на третьем курсе и подрабатывала в Галерее как экскурсовод. Да, многое переменилось с той блаженной поры, слишком многое. Кроме ее привычки безнадежно опаздывать...

Вчера вечером я не стал выпытывать у Учителя подробности его сна обо мне. И без того все стало на свои места. Те, кто властен выудить из человеческой памяти запечатленный там образ и одеть его плотью, не станут зря просить о неразглашении тайны Контакта. Зона выразилась точней: не одеть плотью, а наделить ею.

Как скафандром водолаза. Зона... Ее поведение позапрошлой ночью мне представлялось теперь несколько странным. Подобно тому, как я забыл, точнее, почти забыл собственное детство; насильственно возвращенный Зоной (или неизвестно кем) в прошлое, на Ласточкино озеро, так, казалось, и сама она действует в полузабытьи...

Зона... Утром я спросил мимоходом Учителя о возможном происхождении необычного имени. И лишний раз убедился, что многого, многого еще не знаю. Оказывается, в греческой мифологии Зон - неумолимое, неумаляющееся время, отпрыск Хроноса. Последователи Орфея почитали Зона как сына Ночи. Он представлялся глубоким стариком, непрестанно вращающим колесо времени. В Римской империи Зона изображали мощным старцем с оскаленной львиной головой, вокруг тела его обвивалась змея. По учению гностиков, зонами были высшие силы и духи, олицетворяющие мудрость. Вся земная история с вереницей несправедливостей и страданий составляет один эон. В дословном переводе: Зона - "дочь вечности", "вековечная"...

Из времен Древней Эллады и зари христианства меня вернул в современность настойчивый автомобильный гудок. Антонелла сидела за рулем в своей крохотной потрепанной машине и махала мне рукой.

- Чао, Земледер! Ты заслушался пением ангелов?

Влезай поживее! Нельзя здесь стоять.

Она изменилась: волосы закалывала сзади пучком и слегка подкрашивала глаза. На ней были вельветовые серо-голубые джинсы и безрукавка поверх голубоватой блузки с вышитыми на воротнике цветами.

- Сегодня ты выглядишь превосходно, - сказал я и махнул В сторону Галереи. - В тон всей вашей летящей флоре.

- Благодарю за комплимент, - сказала Антояелла. - О тебе такого не скажешь. Лицо испуганное, глаза красные, как у кролика. О, и вроде бы пополнел!

При твоем росте я бы воздержалась от спагетти.

- Как дела у Марио? *- сразу спросил я.

- Кажется, лучше. На следующей неделе обещают выписать.

- Предлагаю заехать на рыбный рынок. Захватим для Марио печеных креветок. Помню, он их любил.

- На рыбный, так на рыбный, - согласилась она и ловко протиснулась между фургоном и тремя мотоциклистами. - На рыбный рынок с Земледером, вдруг свалившимся с небес. Помнящим только гастрономические причуды бывших друзей, хотя пронеслось уже ой сколько годков.

- Не обижайся, - сказал я и провел рукой по ее волосам. Она отстранилась. - Не обижайся. У меня есть оправдание. В виде изречения. Ты его оценишь.

"Славяне плачут при расставанье и забывают друг друга, покуда не встретятся вновь". Подмечено полторы тысячи лет назад. Прокопий Кесарийский. Византийский историк.

- Я готова заплакать прямо сейчас, - сказала она. - Сицилианки плаксивы. Особенно замужние.

- Выходит, ты замужем?

- Любая уважающая себя сицилианка в моем возрасте - давно замужем. Заруби в памяти: любая. А перед венчанием, примерно за полгода, уважающая себя сицилианка обязательно должна побродить ночки тричетыре по римским развалинам. В сопровождении неотразимого иностранца. Из тех, кто плачет при расставании. Она должна проводить его в небеса из аэропорта Леонардо да Винчи и тоже всплакнуть. Таков местный ритуал. Он складывался веками.

- Верно. Так прощались еще при Калигуле, - сказал я.

- Но для меня сей ритуал не означает ничего! Как чужбе письмо, по ошибке попавшее в почтовый ящик!

Верну, не вскрывая.

И опять она отстранилась, словно я потянулся погладить ее каштановые волосы.

-- Письмо письму рознь, Антонелла, - сказал я. - Хочу по ошибке получить конверт с разгадкой, например, причин эпидемии. Глазом не моргнув, вскрою.

Тут она уставилась на меня со страхом и любопытством, точно бы я на ее глазах начал преображаться в монстра.

- Ты, археолог, замахиваешься на эпидемию?! Толпа медиков ломает голову, включая самого профессора Боннано! Разве эпидемия мешает кому-то рыться в античных черепках? Что тебе до нее?

Я сказал:

- Тебе известно, что в Сигоне плодятся уродливые жучки и зверьки? Что вчера в Солунто из-за них умерло трое граждан? Какое дело мне до них, допытываешься ты? Так вот. Я, Олег Преображенский, не хочу, чтобы петля затягивалась и дальше. Не хочу, чтобы искажалось лицо красоты, хоть это и звучит выспренне. Кто знает, во что выльется эпидемия? Вдруг не у одних мышей и кроликов начнут плодиться уроды? Родить сиамских близнецов хочешь?

От резкого тормоза я ударился лбом о стояк бокового стекла. Мотор заглох.

- За-мол-чи! - закричала она и отвернулась. Потом медленно тронулась с места. Пышноусый синьор из обгоняющего нас "форда" покрутил пальцем у виска, визжа, что мы самоубийцы и негодяи. Рядом с ним на сиденье лаял на нас спаниель. Когда они скрылись за поворотом, Антонелла сказала:

- Не обижайся, Земледер. На меня находит иногда такое... Хочешь, сведу тебя с профессором Боннано? Ты должен помнить его по университету: чернобородый, под глазами мешки. Потолкуй с ним насчет эпидемии.

- Пойми: я могу заниматься только раскопками в Чивите - и больше ничем. Только раскопками.

- Я понятливая. Чем можно помочь тебе?

- Не мне, а Сигоне, - огрызнулся я. - Для начала разыщи в Палермо одного фотографа. Он величает себя доном Иллуминато Кеведо. Любыми путями попытайся узнать, как попал в прессу его рассказец про пузыри над Сигоной.

Я вытащил из бокового кармана журнальную вырезку и прочитал ее вслух. Оказывается, Антонелла помнила это интервью. В "Ты и я" у нее были знакомые, и она обещала расшибиться в лепешку.

В палате стояло коек двадцать, над каждой - крохотное деревянное распятие. Марио с закрытыми глазами лежал в углу, у раскрытого окна. Антонелла наклонилась, поцеловала брата в лоб. Он долго смотрел на нее, словно не узнавая. От его блуждающего взгляда мне стало не по себе. Но еще больше - от пурпурных прыщей, рассыпанных по лицу, шее, рукам...

- Посмотри, Марио, кто приехал, - сказала она. - И привез тебе жареных креветок.

Худое лицо Марио оживилось. Он поднялся, откинул одеяло. Мы обнялись.

- Спаситель мой приехал, спаситель, - бормотал он.

- Давайте спустимся в сад, - предложила Антонелла. - Там такой ласковый ветерок. Где твой халат, Марио?

Пока мы спускались по крутой лестнице, он несколько раз порывался меня обнять, бормоча свое "спаситель".

- Ошибаешься, Марио, - мягко сказал я. - Спаситель ходил с учениками по воде. По глади Тивериадского озера. Я же, если угодно, спасатель. Чтобы нам расквитаться, предлагаю поступить так. После твоей выписки из этого богоугодного заведения .давай снова махнем на катере через Мессинский пролив. Только оступлюсь и вывалюсь за борт я, а спасать меня кинешься .ты. И будем, квиты.

- Это невыполнимо, - сказала Аитонелла. - Ведь нас застиг тогда шторм баллов шесть, не меньше, помните? Волны швыряли катеришко, как щепку, правда?

Таких штормов поискать. К тому же мой братец плавать до сей поры не научился, даже в штиль. Не суждено ему быть ни спасителем, ни спасателем.

- Зато из безумия в Сигоне выкарабкался, - сказал Марио, насупившись.

- Ты самый лучший в мире брат, - сказала Антонелла и поцеловала его в щеку. - Давайте присядем в тенечке, вон под той шелковницей.

...Многое из того,.что рассказал Марио про события в Сигоне, я знал. Не хотелось бередить его рану, но все же я спросил осторожно:

- Долго ты пробыл в Сигоне перед... случившимся?

- Как всегда. Ночь на субботу, ночь на воскресенье.

В понедельник рано утром мы обычно возвращаемся в Палермо.

- Как тебе спалось в ночь на субботу? Ничего необычного не заметил?

- Да я глаз не сомкнул до рассвета, - сказал он.

- Бессонница?

- Какая бессонница? Мы до полтретьего грызлись с моей Катериной. Это бабье из Агридженто - сущие фурии! Намеренно заводят ссору, чтоб слаще после была любовь. Черт дернул жениться.

- У нас есть такая поговорка, - сказал я. - Неженатому хоть удавиться, а женатому хоть утопиться.

На глазах у Марио появились слезы, он схватился за голову:

- О-о-о, что за вздор я плету! Бедная Катерина!

Будь я трижды проклят, что не уступил ей и мы не успели помириться! О, моя голубка! Клянусь святой Розалией, едва ты выздоровеешь, я примчусь к тебе, как молния! - И он замолотил кулаком по сморщенной- коре дерева. Антонелла прижалась к брату, успокоила как могла.

- Спасибо, Олег, что нас опять навестил, - тихо проговорил после долгого молчания Марио и посмотрел искоса на Антонеллу. - Снова в университет?

- На раскопки древней Чивиты. Может, слышал про международную экспедицию? Из-за эпидемии коекто упорхнул отсюда. Вот я и примчался на подмогу.

- Чивита... - Глаза Марио преобразились. - Мальчишкой я облазил в ней все руины. На Дозорной башне мы расставляли силки на дроздов, после жарили их на вертелах, возле ипподрома. Или затевали игры в пещерах, что в Поющей горе. Много их было, пещер.

В них с незапамятной поры спасались от набегов с моря. Но янки прикарманили Поющую, точно какой-нибудь пустячный сувенир. Помню, как пыхтели бульдозеры, срезая вершину горы. Как янки сооружали бетонный мол. И теперь прямо с моря внутрь горы залетают самолеты. Представляешь? Будто пчелы в улей. Огромный подземный аэродром, мне Винченцо подробно описал.

Святая мадонна, гору купить, целую гору! Небось думают, с такой толстой мошной можно и всю Сицилию отхватить! Аппетит у янки волчий.

Пришлось вернуться к началу разговора и снова зачитывать откровения владельца фотоателье.

- В ночь на субботу? - изумился Марио. - Крепко заливает дон Иллуминато. Никаких предметов в небе, никаких шаров не было. Мы спали на крыше сарайчика, то есть не спали, я уже рассказал, а ругались до рассвета. Бедная, бедная, Катерина!..

Я раскрыл перед Марио пластмассовую коробочку и снял вату с ящерицы.

- Не припомнишь, где раздобыл?

- Еще бы!.. Здравствуй, двухголовка! - Он нежно гладил ее по хвосту. Ай да археолог, за собою возит мой подарок!.. Спрашиваешь, где раздобыл? У нас, в Сигоне, года за два до твоего прошлого приезда. Именно так. И за год до нашего переезда в Палермо. Погоди, надо вспомнить поточней. Вроде бы тогда весною тоже нас трясло. Помнишь, сестра?

Она задумалась.

- Ты прав, Марио. Трясло в конце апреля, но полегче. Обошлось без разрушений, не считая разбитой посуды.

- Тем летом уродцев порасплодилось - тьма.

И двухголовых, и трех. Стрекозы без крыльев, змеи сросшиеся, лягушки. Сперва я их в формалине выдерживал, потом сушил... Смотри, как сохранилась, прямо живая.

- Мы их ловили под стеной, - сказала Антонелла. - Видел, Земледер, бетонную стену вокруг Поющей? С толстыми струнами наверху?

- Говорят, по ним пропускают сильный ток, - сказал Марио. - Вот сволочи!.. Хочешь, подарю тебе сросшихся лягушек?

- Но и сейчас в Сигоне, - заговорил было я, однако, встретив яростный взгляд Антонеллы, осекся и закруглился так: - ...мы ищем серебряный глобус, в крепости.

- Ты об этом уже говорил, спаситель, - сказал Марио. - Разреши, я приеду к тебе на раскопки. Вот выпишусь и приеду. Я ж там знаю каждый камень. Разведаю сперва насчет работенки в мастерской и приеду.

Я подрабатывал временно, пособия по болезни не положено, ну и, сам понимаешь, могу оказаться на мели.

- Поступай к нам в экспедицию, - предложил я. - Люди нужны на раскопках, особенно теперь. Шестьдесят тысяч лир в неделю. Правда, работа тоже временная. До конца ноября, пока не зарядят дожди. Потом снова начнем, в мае.

Антонелла сказала:

- В мае, если с вашей Землею ничего не произойдет. Все готовы разорвать друг дружку, как звери лютые.

- Не все звери, не все, - сказал я, глядя ей прямо в глаза. - Только те, кто приторговывает по дешевке чужие горы. За морями-океанами. И лишает эти горы голоса. Заодно затыкая долларами рты исконным хозяевам этих гор.

- Кучка толстосумов и рвачей - еще не народ. - Она не отвела взгляда. Если б ты знал, что творилось на острове, когда решался вопрос о ракетной базе. Забастовки, петиции, митинги. Портовики целую делегацию снарядили в Рим.

- И пока их там успокаивали, янки уже вгрызлись в Поющую клыками, сказал Марио.

На обратном пути Антонелла молчала и хмурилась.

- Кажется, я огорчил тебя разговором о купле-продаже, - сказал я.

- Ну и что из того? - Она пожала плечами. - Я о другом. Пожалуйста, не упоминай при брате об ужасах в Сигоне. Главная трагедия у него впереди. Он не знает, что Катерины уже нет в живых...

Мы ехали берегом залива. С моря наползала черная вздрагивающая туча, отрезанная снизу, как по линейке.

Под срезом далеко на горизонте громоздились циклопические руины белоснежных облаков.

- Господи, скольких унесла эпидемия, - вздохнула Антонелла.

- Поэтому ты должна узнать об Иллуминато Кеведо, - сказал я.

- Не только поэтому, - отвечала она, застыв за рулем как изваяние. Начинаю догадываться, хотя и смутно, над чем ты ломаешь голову, Земледер.

Я спросил:

- Что это за Винченцо, поведавший Марио о подземном аэродроме?

- Винченцо Маццанти, его друг. Бывший летчик.

До недавнего времени был техником на Поющей.

- Значит, на базе работают местные жители?

- Человек полтораста. Техники, повара, официантки, полотеры и так далее. Девушек брали, естественно, самых смазливых. Они знают толк в амурных делах, гладкорожие янки. И покупают живой товар беззастенчиво.

- Покупают, значит, продают, - сказал я.

Антонелла резко обернулась.

- Постыдись, ты бросаешься словами, как янки!

Поезди по Сицилии, посмотри, как живет народ. Здесь веками царствует нищета! Ни одного детского сада на весь остров. В мастерских от зари до зари работают подростки, даже дети. Иначе семья подохнет с голоду.

Уезжая после сытного завтрака из "Золотой раковины"

в Чивиту, ты, Земледер, замечаешь небось сидящих у обочин молоденьких крестьянок?

- Они никогда не "голосуют". Наверно, ждут рейсового автобуса.

- Наивный сытый археолог! Они готовы подсесть к любому джентльмену. Даже если заплатит каких-нибудь жалких десять тысяч лир. Догадываешься, зачем их подсаживают? Чтобы свернуть в ближайшие заросли... Сколько стоит билет в кино? Правильно, четыре тысячи. А бифштекс? Умница, шесть тысяч. От шести до десяти. На базе же этим крестьянкам платили двести тысяч в месяц. Попробуй избавься от домогательств какого-нибудь бравого интенданта - сразу вылетишь на обочину. О, на нашей несчастной Сицилии они способны купить все!

По стеклам забарабанил дождь. На пляже началось столпотворение: люди сломя голову бежали под полосатые навесы.

- Значит, эти полтораста человек на базе работают... - начал я, но она перебила:

- Не работают, а работали. Их всех недавно уволили, В один день. Сунули каждому выходное пособие - и под зад коленкой! Благодетели!

"Вот это улов, - подумал я. - Если к тому же окажется, что их лишили работы после землетрясения в Сигоне, то..."

- Антонелла, слушай внимательно. Как можно скорее ты должна узнать примерную дату их увольнения.

Это главное. И причину. Кто и как им объяснил, что база больше не нуждается в их услугах? Переговори с Винченцо. Узнай у него поподробнее о Поющей горе.

Разыщи его, добудь хоть из-под земли. Но обо мне не упоминай, ладно? Парень он надежный? Порядочный?

- Порядочный и надежный. Иначе не стал бы моим мужем, - сказала Антонелла Маццанти.

* * *

Понедельник и вторник я провел в Чивите. Зденек не зря восхищался античным бассейном. Мозаика на дне - нереиды и тритоны с дарами моря открывалась во всем великолепии. Но истинным шедевром был центральный рельеф с временами года, где по кругу изображались бесхитростные сцены мирной жизни: сбор плодов и винограда, жатва, заклепывание бочек, собирание хвороста, закаливание свиней. Среди развалин храма Геракла обнаружились осколки еще одной мозаики, сильно пострадавшей. То была восседающая на слоне женщина со строгим взором и крутым подбородком несомненно, богиня правосудия.

Как и наметил Учитель, я с рабочими заложил раскоп на вершине холма, рядом с Дозорной башней.

Под брусчаткой пошла бурая глина, мелкие камни. Я бы и сам взялся за лом или лопату, но нарывала рука: следы удара по колючей проволоке той ночью. Я выдавил порядочно гноя, смазал ранку зеленкой и замотал ладонь бинтом.

Ближе к вечеру хлынул дождь. Я отпустил рабочих, лег подремать, но сразу заснул.

Проснулся без четверти двенадцать. Дождь стучал по брезенту. Хотелось пить, и я залпом опрокинул два стакана компота. Натянул дождевик. Спустился, скользя на камнях, к морю. Даже скала Чивиты не различалась во тьме. Море рокотало, Я брел наугад, пока не наткнулся на колючую проволоку и долго стоял перед стеной.

Я не заметил, откуда Она появилась, Миг - и обозначилось в дождевой пелене за стальной паутиной ее лицо.

- Снежнолицая...

- Зови меня лучше Зоной.

- Зона, зачем мне собирать доказательства, если вы и без них вмешиваетесь в земные события. Например, на Ласточкином озере...

- Озеро спящих ласточек не в счет. Что у тебя с рукой?

- Напоролся на ржавый гвоздь. Заживет как на собаке.

- Дай полечу, - прозвенели колокольцы тише обычного. Она протянула руки сквозь паутину ко мне, и я о замершим сердцем вложил в них свою, Незабинтованные кончики пальцев ощутили ее гладкую холодную кожу.

- О, как ты жжешься, какой живой огонь бежит по жилам твоим, принялась вдруг бормотать Зона изменившимся голосом. Лицо ее, как мне показалось, слабо засветилось. Она погладила забинтованную руку, и сразу боль стихла.

- Никакая ты не внучка Хроноса, и отец твой не старец Зон. Ты Снежнолицая!

- Немочь сонная одолела, котору ночь наважденье одно и то же. - Глаза ее полузакрылись, она крепко ухватилась за мою руку. - Аль сонной травы подмешали мне колдуны, аль зелье иное какое? Говорила светбатюшке, в пояс кланялась: сокол ясный, не скликай женихов с четырех ветров, ни с полуночи и ни с полудня, ты отдай меня, красну девицу, за Савватия-молодца. Ай не вышло, не сладилось: посулили владыке заморскому, где ж перечить родителю стану... Ничего не скажешь, удал женишок, и умом взял, и обхожденьицем, а как стрелу калену в кольцо по-над теремом пропустил, надо рвом скача на лихом коне, - тут судьбина моя и решилася. А хозарин-то - ровно червь во рву извивался, с хребтом переломанным... Немочь сонная, наважденье, бесовской соблазн. Кто ты есть, человече, с ладонью аки огонь? Нешто стрелена ворогом? Нешто ловчая птица уклюнула, егда коли охоту творил?

- Снежнолицая! - закричал я. - Не выходи за владыку, не уезжай в Бекбалык! Знаешь ли, что случится на Чарыне, горной реке? Не выходи, Снежнолицая!

Я, я тебя люблю!

Она отдернула руки. Схватилась за проволоку. Лицо перестало светиться, снова открылись глаза.

- Ты спрашиваешь, вмешиваемся ли мы в земные события? - сказала она чуть устало. - Крайне редко. Чтобы не исказить причинно-следственные связи в галактическом континууме. С природными силами шутить нельзя.

- Я люблю тебя, Снежнолицая...

- Зови меня лучше Зоной.

* * *

В "Золотой раковине" портье вручил мне запечатанный конверт. Внутри на узкой полоске бумаги плясала скоропись: "Важные новости. Звони. А. М.". Я позвонил, договорился о встрече и, заглянув ненадолго к Учителю (он все еще не выздоровел, но уже ходил по номеру), вызвал такси. По пути я разглядывал ладонь.

Никаких следов нагноения. Где еще вчера зияли яркокрасные ранки с зеленовато-желтыми разводьями, теперь была обычная кожа. Что еще преподнесет мне Снежнолицая, точнее, те, кто стоит за ней? Каким надо обладать могуществом, чтобы выудить из моей памяти ее образ и ожить... Нет, так рассуждать не совсем правильно, ведь Снежнолицая существовала задолго до меня. Скажем так: сколько раз должно переплестись вокруг Земли кольцо времени, чтобы сон Снежнолицей там, за звездными реками Хроноса, почти тысячу лет назад, материализовался здесь, у подножия утеса Чивиты, причем материализовался, как я начал понимать, лишь для меня одного... Какой прицельный взор у обвитого змеею старца с львиной головой...

Антонелла поджидала меня на прежнем месте, у "Трех лилий", но без машины.

- Мотор забарахлил у "букашки". Муж починит дня через два, не раньше. Давай погуляем по набережной, Земледер.

Она взяла меня под руку и крепко прижала локтем.

- Угадай, где я вчера была? Пари, что из десяти попыток промахнешься.

- Бывает, ничего не выходит и после десяти попыток, - сказал я.

- Ах, ах, какой острослов! А была я в гостях у самого... Иллуминато Кеведо!

- Предлагаю по сему поводу отобедать вон в том ресторанчике под пальмами. Если не ошибаюсь, он называется "Аквариум", угадал?.. Кажется, я там как-то сидел с одной пышноволосой неприступной красавицей.

В ее волосах запутывались пчелы.

- А жалишь меня ты, - сказала Антонелла.

Она всегда жила в недосягаемом для меня бешеном ритме. В считанные секунды успела перемолвиться с официантом, заглянула в круглое зеркальце, лизнула мизинец и провела под глазами, причесалась, не переставая отхлебывать оранжад и тараторить:

- Представь, его координаты раздобылись в телефонной книге. Я позвонила, хочу, мол, переснять несколько своих старых фото. Он поинтересовался, когда я кончила гимназию, и ну зазывать меня в свое ателье.

Я поехала не раздумывая.

- Настоящие сицилианки никогда не раздумывают, - успел ввернуть я, но она и глазом не моргнула.

- Дон Иллуминато оказался молодящимся старикашечкои с бородою клинышком, усиками и лысиной, замаскированной сбоку длинными волосами. Бывают такие старцы, от которых за три холма несет козлом...

Оказывается, он спе-ци-а-ли-зи-ру-ет-ся - на чем бы ты думал? Съемки обнаженной натуры. Каков дон! Теперь представь, сколько этой самой натуры у него поразвешано в ателье.

- Представил, - сказал я. - Заодно представил, как захотелось сатиру козлоногому прибавить к своей коллекции парочку свежих снимков.

- Не парочку, а целый альбом. Он предложил мне позировать для рекламы парфюмерии и ювелирных украшений. "Видите ли, голубушка, фирмы оплачивают услуги красивых барышень регулярно, оставляя образчики рекламируемой продукции,.- заговорила она сладким старческим голоском. - Мы -их будем делить пополам. Через год мы сможем вместе слетать в Америку".

Как тебе это нравится, Земледер?

Я съязвил:

- И тогда ведет ее диавол на весьма высокую гору и показывает все царства мира и славу их.

- Меня не поведет и не проведет, - отрезала она. - Пожалуйста, не перебивай. Так вот. Я, понятно, отнекиваюсь, но слабо, давая понять, что в конце концов он меня уговорит. Потом присела на краешек кресла, руки у сердца сжала и промурлыкала: "Ах, дон Иллуминато! Какая жалость, что вы с вашим талантом и вашей аппаратурой не оказались в Сигоне за сутки до злосчастного землетрясения. Такое бы там наснимали - враз стали миллионером!" И пересказываю его же собственное интервью. От моего лицедейства у него глазки полезли на лоб. "Дитя мое, - бурчит дон Иллуминато, - можно, допустим, понять, почему я поставил подпись под этими бреднями и сфабриковал фото "летающей тарелки", между прочим, посредством собственной шляпы, подвешенной на шесте в саду. Все-таки мне отвалили четыреста тысяч лир - гонорар вполне приличный. Но что заставляет вас, цветущее, беспорочное существо, повторять подобную чушь, я понять не могу.

Хоть убей". - "Ах, синьор Кеведо, - негодую я, - как смеете вы сомневаться в моей правдивости! Тарелку и шары я видела самолично, поскольку была в Сигоне той ночью и не спала". Тут он захохотал, вынул из бюро журнал "Ты и я", показал мне интервью со снимком, после чего принес из соседней комнаты злополучную шляпу. Подтверждаю: фальсификация. Пузыри он наложил другим негативом. "Не знаю, как вы, красавица, - сказал дон Иллуминато, - а я действительно ночевал в Сигоне накануне землетрясения и могу засвидетельствовать под присягой: небеса были чисты, как мое прошлое".

- Антонелла, сатир с безукоризненным прошлым не сказал, кто подбил его на операцию с пузырями? - поинтересовался я.

- Я не решилась на расспросы. Он заподозрил бы неладное.

- Ты права. И без того совершила почти невозможное. Не знаю, как тебя отблагодарить.

- Не уподобляйся льстивому дону Иллуминато, - засмеялась она.

До чего же прихотлив, изворотлив женский ум.

Не зря народом сказано: баба с печки летит, семьдесят семь дум передумает. На операцию "владелец фотоателье" мужчинам понадобилось бы учредить сыскное бюро, а тут молодая женщина управилась за час и как управилась? - с блеском. Неважно, кто заплатил дону.

Важно, что отпал последний аргумент: тарелки появились после землетрясения. Приблизительно через две недели.

Принесли рыбное ассорти - на квадратном блюде десяток разноцветных плоских чашек, заполненных всем, что еще копошится в чаше Средиземного моря. Закуска была острая, проперченная, вареная, жареная, ее хватило бы на компанию обжор.

- Выпьем за успех, Антонелла белла, - предложил я, поднимая рюмку.

- За пункт первый, под кодовой кличкой "козлоногий сатир". По рассеянности я выполнила и пункт-второй - "Поющая гора". - Она вытащила из сумочки и протянула свернутую в трубку тетрадь. Мы выпили холодное кислое вино. Я раскатал трубку. Заглавие было подчеркнуто красным фломастером: ПРО ГОРУ ПОЮЩУЮ.

"Все целиком внутри горы. Наверху метеостанция, радиолокаторы, площадки для вертолетов, технические службы, спортивный комплекс с двумя бассейнами, столовая, дансинг, пивной бар..."

- Что за история с лейтенантом Уорнером? - спросил я, листая тетрадь. Она подняла брови.

- У меня сведения довольно смутные. Говорят, во время взрыва внутри Поющей лейтенант здорово испугался, даже впал в истерику. РЬвроде бы попервоначалу обошлось. Но уже днем, приехав в Палермо после дежурства, он свихнулся. Выскочил из кинотеатра и с воплями: "Ползут! Ползут!" вскарабкался на акацию.

Там он распевал псалмы, пока не сняли пожарные.

- Он жил один на базе? Или с семьей?

- Семейные там не живут. Снимают квартиры здесь или в Агридженто. В фешенебельных кварталах. Одинокие офицеры тоже предпочитают цивилизацию. В перерывах между дежурствами. Дежурят они через неделю.

- Извини, Антонелла, так и не уяснил: с семьей он жил или один? спросил я.

- С семьей. Точнее, с женой. Когда его отправили отсюда, она тоже уехала. Больше они не возвращались.

- Не знаешь, куда его отправили?

- Никто не знает наверняка. Вроде бы домой, в Америку. Говорят, он там будто бы выздоровел.

- Стало быть, семь лет назад... Семь лет... - медленно выговаривал я, понимая, что следующий вопрос один из главных на подступах к дьяволиаде.

- В каком месяце, Антонелла?

- В апреле. Где-то в конце. Винченцо обещал уточнить.

- Необязательно. Лучше скажи, когда их уволили.

- Наутро после землетрясения в Сигоне, Их даже не пустили за проходную. Заявили: мол, увольнение по случаю закрытия базы.

Из-за Мойте Пеллегрино - Лебединого мыса - начал выползать силуэт авианосца. Над ним висели в небе два вертолета, похожие отсюда на невинных букащек.

Я думал: когда-нибудь, тысячелетия спустя, мои коллеги-археологи подымут со дна ржавый авианосный скелет и будут удивляться жестокости предков, строивших таких смертоносных бронтозавров, вместо того, чтобы украсить свою Землю дворцами и садами. Впрочем, через тысячелетия от бронтозавра ничего не уцелеет: вода растворит его без остатка...

Я думал: задолго до появления человека миллионы раз оборачивалась планета вокруг Солнца, ловя губами радуг, ладонями лесов и лугов струи живительного света. Так будет вечно. Природа залечит жестокие раны, которые мы ей наносим, как вылечила мне руку Снежнолицая. Она затянет живой кожей листьев, веток, цветов даже атомные ожоги, даже химическую ядовитую сыпь. Но в этом случае не надо обманываться, синьоры:

человека не будет. Гомо сапиенс - человек разумный - исчезнет как вид. И на планете летающих деревьев, где спас от недуга фею радости уйгур Мурат по дивному рецепту благословенного врачевателя Авиценны, и в мирах, управляющих теперешним сном Снежнолицей, начертают бесстрастные мудрецы на звездных скрижалях:

ТРЕТЬЯ ОТ СОЛНЦА. ПЛАНЕТАРНАЯ НЕУДАЧА. ТУПИКОВАЯ ВЕТВЬ.

Я думал: но еще мы поборемся, потягаемся с тьмою, чтобы не ТУПИКОВАЯ значилась в звездных анналах, а ЦВЕТУЩАЯ ветвь. Чтобы земная колесница времени не свернула с пути...

- Земледер, очнись, - услышал я голос Антонеллы. - Ты, кажется, шепчешь стихи. Жаль, я не понимаю по-русски... Что еще ты хочешь от меня?

- Уточнить одну деталь. Помнится, по пути от Марио ты говорила, будто Винченцо уволили недавно. Выходит, он работал еще месяца два после общего увольнения? Не кривись, пожалуйста, можешь и не отвечать.

- Повторяю: их всех вышвырнули скопом. Муж не хотел меня огорчать, потеряв такую работу... Кстати, Марио завтра выписывают. Я ужасно рада.

- Передай, что он может приступать к работе у нас -хоть завтра же, сказал я. - Ездить туда и обратно будем вместе. При желании в Чивите есть где заночевать. Может, Винченцо тоже захочет к нам?

- Милый мой Земледер. - Она накрыла рукой с коротко стриженными ногтями мою руку. Рука была горячая, вздрагивающая, и я невольно вспомнил мраморный холод длани Снежнолицей.

- Хватит с тебя забот по части Марио, брат-археолог. Пусть мой супруг ночует дома. Рассуди сам: что делать на раскопках бывшему летчику?

- Антонелла, почему "бывшему"? - удивился я. - Он в отцы тебе годится, что ли?

Она смутилась и ответила с видимым усилием:

- Не ладится у него со здоровьем. Ходил на днях наниматься - не взяли, даже хотел рекламировать стиральный порошок. Видел, ползают по утрам над заливом крохотные бипланы? Полная отставка. Недостаточная наполняемость мозговых капилляров - и это в тридцать лет! Врачи ему нагло врут!

Чтобы ее успокоить, я налил рюмку до краев и сказал:

- Переквалифицируюсь в летчики и буду возить в небе твой портрет. Да не убывает красота сицилианок!

Она жалко улыбнулась.

- Спасибо, Земледер. Ты сильно изменился. Стал такой важный, загадочный. О чем-то думаешь, думаешь, беспрестанно переспрашиваешь. - Она сдвинула брови и, почесывая указательным пальцем кончик носа, спросила похожим голосом с придыханьем: - Антонелла белла, это случилось семь лет назад?

Я рассмеялся.

- Милый мой, какая разница, когда помешался Уорнер...

- Разница немалая, - ответил я как можно тише. - В апреле взрыв на базе, а летом у стен базы вы с Марио ловите уродцев. Докатилось?

- Признаться, не докатывается.

- Через семь лет землетрясение в Сигоне, а через несколько недель там начинают копошиться обезображенные твари.

- Но в таком случае надо немедленно...

- Не повышай голос! - одернул я ее. - Все это пока еще предположения. Нужны веские доказательства.

Тут я подумал, что уподобляюсь Зоне, и замолчал.

Молчала и Антонелла, глядя сквозь меня. Медленно раскручивающийся вал кошмара увлекал нас за собою ввысь, к холоду мертвых вечных снегов, но скоро, скоро начнется соскальзывание в пропасть, в немолчно ревущие воды, сумеречные и злобные...

- Пока что, Антонелла, уродство затронуло кроликов, мышей, ящериц, жучков-паучков. Одним словом, наших сводных братьев по живой природе. Плюс эпидемия безумия у людей, так сказать, уродливое вырождение разума, повреждение духа. А вдруг повредится и плоть?

- Что ты хочешь этим сказать? - мертвым голосом сказала Антенелла.

- Не сказать, а спросить. У работавших там рождались когда-либо уроды?

По лицу ее пробежала судорога. Она закрылась ладонями, как от удара.

- Только не это! Нет! - выдохнула она. - Нет, не смеешь, живодер! Лопатой, скребком - в чужие души - не смей! Ройся в своих курганах, в трухлявых свалках, но нас, живых, - не трогай! - Она схватила сумочку, перескочила через подоконник, побежала по набережной, натыкаясь на испуганных прохожих.

А я еще долго сидел за столом под учтивыми взглядами ко всему привычных официантов... Вал надвигающегося кошмара... Медленно раскручивающийся вал.

И снова воззвал я к Снежнолицей:

- ЭОНА! УБИЙЦ С ПОЮЩЕЙ ГОРЫ НАДО УНИЧТОЖИТЬ!

- МЫ НЕ ЗАКОНЧИЛИ СБОР ДОКАЗАТЕЛЬСТВ.

- ЭОНА! РАЗВЕ НЕ ВИДИШЬ: ДО КРАЕВ НАПОЛНЕНА ЧАША СТРАДАНИЙ! НЕ ВИДИШЬ РАЗВЕ? И ЛЬЕТСЯ ЧЕРЕЗ КРАЙ!

- ПОМНИ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ ДРЕВНИХ:

НЕ ПРОЙДЯ СТРАДАНИЯ ЗЕМНЫЕ, НЕЛЬЗЯ ОТОЗВАТЬСЯ НА ЗЕМНЫЕ СТРАДАНИЯ

- ЭОНА, ЧТО ЭТИ, ЗАОКЕАНСКИЕ СВОЛОЧИ, ТВОРЯТ!

- ПОМНИ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ ДРЕВНИХ:

ЗАМЫШЛЯЙ И ТВОРИ, ЧТО УГОДНО НО БЕРЕГИСЬ ВОЗМЕЗДИЯ!

- Я ТРЕБУЮ ВОЗМЕЗДИЯ, ЭОНА!

9. Поющая чешуя

- Антонелла, пожалуйста, выслушай меня!

Частые гудки. Она бросала трубку при первых звуках моего голоса. Попытаться найти ее дома и объясниться? Сицилия не то место, где наносят визиты без приглашения.

На третий день после ее слепого бегства по набережной я обнаружил в баре "Золотой раковины" Марио.

Он дожидался меня еще с обеда, успев справиться с бутылкой виски. Черная щетина на впалых щеках.

Невидящий взгляд исподлобья. "Вот и узнал про смерть Катерины", сразу, подумал я и повел его к себе.

- Что ты натворил с Антонеллой? Почему она плачет с утра до вечера? угрюмо спросил он. - Ты, орел. залетный, забыл кое-что! У нее есть. муж. И брат.

Как поступают у нас с невежливыми кавалерами, знаешь? Без учета прошлых заслуг, спаситель.

Стоило большого труда усадить его в кресло и успокоить.

- Марио, я сам ничего не понимаю. Единственное, что я натворил с Антонеллой, - это поинтересовался, 1е рождались ли уроды в семьях вольнонаемных, на американской базе. Не предполагал, что она примет так близко к сердцу. Извини.

Он попросил еще выпить. Я налил полфужера клюквенной водки, он залпом опрокинул, закашлялся. После сказал, уже не так зло:

- Допустим, не моя, а твоя сестра дважды рожала бы увечных. Ты как бы себя чувствовал, спаситель?

Уроды от Антонеллы? Ее красота, выпестованная в колыбели времени красотою неба, моря, гор и лесов, ее красота, сама, как мне казалось, подчиняющая законам прекрасного облик^земных просторов, - разве может ее красота соскользнуть в бесформенное, безобразное? Если природа начинает самоистязание, то почему?

Или: за что? Ее красота...

И тут я опомнился, ощутив, что начинаю думать об Аптонелле, как о Снежнолицей.

- Твоя сестра не говорила мне о детях, поверь, - сказал я.

- Кто захочет хвастаться сросшимися мертвыми близнецами? Или младенцем, круглым как шар, с лапами бегемота. Да, бегемота... Он... Выродился четыре года назад... Антонелле сказали, будто тоже мертвый.

Но он жив! Он в интернате, на Монте Пеллегрино.

Я туда заглядываю иногда. Вожу леденцы. Его зовут Колосс, он начал говорить в полгода, и своими вопросами хоть кого поставит в тупик. Но как он ужасен, святая мадонна. Ты бы заплакал, посмотрев на него.

- Хочу посмотреть на него, - сказал я.

- Когда?

- Допустим, сегодня же. Возможно?

Он задумался, потом сказал:

- Время удобное. Начальство интернатское уже отбыло. Но зачем тебе это, спаситель?

- Затем же, что и тебе, - ответил я.

Мы спустились вниз. Я взял в баре две коробки шоколадных конфет. Усадил Марио в машину. Завернул к бензоколонке. Тени кактусов и пиний частоколом подпирали дорогу к Лебединому мысу. Острия теней целились в темно-синий залив с пышными кружевами волн.

Открылась рощица низкорослых дубов, мы завернули в нее, съехав с асфальта. Вскоре петляющий проселок взбежал на крутой холм, откуда я увидел железную высокую ограду, всю увитую виноградными лозами, а за оградой - двухэтажное серое строение с зарешеченными окнами.

По совету Марио я остановился на холме и дальше пошел пешком. Марио остался в машине. Он не хотел показываться пьяным на глаза старшей сестре, которая, по его словам, отличалась свирепостью,

Возле ворот я трижды нажал фарфоровую кнопку звонка. Через некоторое время из интерната показалась величественная дама в белом с высоко взбитыми рыжими волосами и прошествовала ко мне.

Да, среди ее питомцев есть ребенок супругов Маццанти. Да, свидания возможны, не чаще одного раза в месяц, но только с близкими бывшими родственниками.

Я заметил, как она подчеркнула: бывшими. Да, она передаст эту замечательную коробку конфет Колоссу и сердечно благодарит синьора за другую коробку, предназначенную ей, однако принять столь ценный подарок не может; если синьор не возражает, она разделит конфеты поровну между питомцами, которых любит всех одинаково, независимо от внешнего вида. В чем особенности их внешнего вида? О, синьору ничего не скажут, к примеру, такие слова, как стернопаги, краниопаги, ишиопаги или торокопаги. Все они означают сросшихся близнецов: черепами, тазобедренными суставами^ грудью и животом. Но что из того, что у кого-то волосы вырастают на языке, или вместо носа - хобот, или вместо ног - хвост? Господь в каждого вложил душу, каждый достоин милосердия, сострадания, любви и, синьор прав, сожаления. Хотя относительно сожаления у нее свой взгляд. Знаменитые сиамские близнецы жили до 63 лет, причем у каждого были вполне нормальные дети. Двор короля Якова в Шотландии потешал человек с двумя головами и четырьмя руками: обе половины прекрасно музицировали, говорили на множестве языков, что не мешало им иногда ссориться. Или американка Милли-Христина, ишиопаг, она прославилась на весь мир под именем двухголосого соловья, обладая волшебным контральто и не менее волшебным сопрано... Каков из этого вывод? Еще неизвестно, кого следует больше жалеть: ее питомцев или нынешних молодых - нор-маль-ных! - хлыщей, предающихся пьянству, наркотикам, разврату.

Лично она жалеет об одном: ее питомцы редко доживают до совершеннолетия. Впрочем, синьор, преподнесший столь дорогие конфеты и столь живо интересующийся вопросами... э-э... отклонения от норм, мог все узнать и у себя в Неаполе, он, судя по выговору, родом оттуда.

В Неаполе тоже существует подобный интернат, в пригородной роще, на стыке улиц Каподимонте и святого Антония. Раньше там была богадельня, во после эпидемии семьдесят третьего года - о, синьор, верно, помнит эту эпидемию, она разразилась из-за употребления в пищу моллюсков, отравленных сточными водами,- власти вынуждены были открыть подобный интернат.

Пойди уйми этих промышленных воротил, проныр, акул, думающих лишь о наживе, хотя бы тот же концерн Монтэдисон. Просто безумие: сбрасывает в море ежегодно три тысячи тонн ядовитой дряни... Читал ли синьор в прошлом номере "Панорамы" статью знаменитого океанографа Кусто? Да, да, за всем в мире не уследишь... Этот Жак-Ив Кусто заявляет, что Средиземное море уже наполовину мертвое. Через несколько десятилетий в нем останутся одни бактерии, как в грязной вонючей луже. И он, видимо, прав, синьор. Недаром даже здесь, на Сицилии, после шторма на берегу столько дохлых рыб... Откуда ее питомцы? Большинство из Сигоны. Несчастный городишко, синьор, конечно, знает и про тамошнюю эпидемию. Только господу богу ведомо, кто наложил проклятье на Сигону... Когда открыли интернат? Шестой год пошел, а питомцев все прибывает, на сегодня уже тридцать восемь... Но она слишком увлеклась разговором, через сорок семь минут ужин, и она желает синьору приятного возвращения... Где сейчас питомцы? Их вывели перед ужином подышать свежим воздухом, нет, за ограду никогда не выводят, они в детском городке, вон под тем развесистым дубом...

Храни вас провиденье, синьор...

Она удалилась, неся коробки перед собою торжественно, почти на вытянутых руках.

Сигона! Стрелка вселенского компаса, поколебавшись, в очередной раз уперлась в город, сжимаемый стальным удавом, и еще одно виденье начало проступать на стенах чаши терпения. Чтобы не вызывать лишних подозрений, я зашагал по дорожке обратно, затем резко свернул и начал пробираться сквозь заросли по направлению к детскому городку. Случайно угодил в ручей - по самую щиколотку. Вот и решетка, почти невидимая под виноградными листьями.

...Они облепили качели, копошились в песочнице, прыгали через веревочку, смеялись и ссорились, жевали травинки, разглядывали цветы и жуков. Стернопаги.

Одноглазые циклопы. Хвостатые сирены. Ишиопаги.

Будто бы на картинах Брейгеля или Босха, я увидел существ с плотью скрюченной, искореженной, обезображенной в незримых кривых зеркалах, и если впрямь ужасное отличается от безобразного на величину сострадания - я не почувствовал отличия. Я ужаснулся безобразию и отвел в сторону глаза.

Рядом со мною, на начинающей ржаветь решетке, застыла зеленовато-желтая ящерица с голубым горлом.

Одноголовая. Никем и ничем не изуродованная. С четырьмя лапками, оканчивающимися пятью пальцами.

С двумя продольными бороздами вдоль тела, сплошь покрытого округлыми чешуйками. Как ослепленный Одиссеем великан Полифем тщательно ощупывает овец, прежде чем выпустить их из пещеры, так и слепая природа миллионы лет плодит живых тварей, соблюдая строгое подобие в каждом виде и роде, в каждой экологической нише: и эта ящерица ничем не отличалась от той, чей отпечаток я обнаружил близ Бекбалыка средь отложений мезозойской эры. Время от времени она выстреливала тонким язычком в еле заметных мошек, и тогда я слышал нежные шелестящие звуки, как будто пел под ветром тростник... Но нет, звуки издавала не ящерица, они просачивались оттуда.

Я снова посмотрел сквозь виноградные листья.

Ко мне медленно приближался шар на вздутых трехпалых лапах, увенчанный шаром поменьше - головой, без ушей и волос. Оба шара сплошь были унизаны роговой переливающейся чешуей. Из коричневого балахона торчали ручки такие же короткие и трехпалые. При каждом его шаге чешуя издавала звуки, которые я и принял за пение ящерицы или тростника.

Он остановился возле ствола молодой агавы, в трех шагах от меня, и тихо сказал:

- Я вижу тебя сквозь виноградные листья. От меня никто не спрячется. У тебя тоже одна голова. Что ты здесь делаешь?

И сразу припомнилась мне Сигона, и та ночь, и красный огонь на Поющей горе, и тень, собирающая в корзиночку страшные дары Земли. И ответил я тоже негромко:

- Я жду.

- Кого ждешь?

- Того, кто задает трудные вопросы.

- Как его зовут?

- Колосс.

- Я, я Колосс! - обрадовался он и похлопал себя лапкой по балахону.

- Знаю. И готов тебе отвечать.

- Говори еще тише. Чтобы не слышала тетка Франческа, видишь, она дремлет под зонтиком. Не то прогонит меня отсюда. Да еще накажет: задернет занавеску на окне и не разрешит смотреть ночью на звезды. Ответь: зачем смотрят на звезды?

- Они красивые. Они летают в небе, как светляки. Только очень высоко. Их очень много, не счесть.

- Пожалуйста, не шути со мною. Я не глупая сирена Юдифь и не придурковатый циклоп Бруно. Я - Колосс. Я знаю, что звезды - это шары плазмы, гравитационный конденсат из водорода и гелия. Они рождаются, живут и умирают, как все во Вселенной. К старости они становятся или нейтронными звездами, или белыми карликами, или "черными дырами". Существуют понятия:

звездная эволюция, звездные подсистемы, звездные каталоги - древнейший составил Гиппарх, шкалы звездных температур и так далее. "Очень много", "не счесть" - это не ответ. Невооруженным глазом на Земле различают около двух с половиной тысяч звезд до шестой звездной величины, главным образом вблизи обода Млечного Пути. Ответь: на скольких из них может существовать жизнь?

- Я слышал, что в нашей Галактике около миллиона цивилизаций, - не слишком уверенно сказал я. - Жизнь вездесуща. Как семена земных растений разносятся ветром на тысячи километров, так и микроорганизмы - с планеты на планету, от звезды к звезде.

- Допустим, ты прав. Они действительно переносятся. Кометами, метеоритами, давлением звездного света. Но знаешь ли ты, какую дозу рентгеновского и ультрафиолетового облучения получают они в таких путешествиях? В десятки тысяч раз больше смертельной.

Поэтому вероятность подобной панспермии равна нулю... Даже если предположить, что жизнь самозарождается, то и тогда шанс для появления разума ничтожен,

- Однако на Земле разум появился, - слабо отозвался я.

- В условиях исключительных. Жизнь возникла в океане, впрочем, океан вполне представим на любой другой планете. Технологическая же эволюция возможна лишь на твердой почве, и потому морские животные выползли на сушу. Но до этого лунные приливы научили их дышать! Согласись: подобная планетарная ситуация исключительна. Кто поручится, что мы не одиноки в Галактике? Почему молчишь?

- Мы не одиноки, Колосс, - сказал я.

- Ты имеешь в виду загадочные сигналы пульсаров?

Всплески радиоизлучения Юпитера на декаметровых волнах? Упорядоченные пики рентгеновского излучения из космоса при временной развертке? Будем придерживаться презумпции естественности, пока не докажем обратное. Но ответь, если больше не у кого спросить в целой Галактике: кто я тебе?

- Ты мой брат, - сказал я. - Брат по разуму.

- Скажи: я красив?

- Ты красив. Все живое красиво. Красивы облака, ящерицы, собаки, агава, под которой ты стоишь, листья и кисти винограда, перевившего решетку.

- Тогда почему я не кисть винограда? Не агава?

Не облако и не собака?

Я молчал

- Почему я хочу стать таким, как ты или как тетка Франческа? Почему ты не хочешь уподобиться мне?

- Видишь ли, все мертвое и нерожденное пребывает в небытии, а живое изначально классифицировано на... - заговорил было я, но осекся, когда понял страшную глубину его вопросов.

- Потому что я урод! И я проклинаю твою волю и твою Землю за то, что я урод... Хочешь скажу, какого вопроса ты больше всего боишься?

- Я ничего не боюсь, Колосс.

- Боишься! Боишься, что я мог бы оказаться твоим сыном! Но я не твой сын. Я брат твой, уродливый твой брат. Ты сам это признал! Зачем ты позволил явиться мне из небытия в столь непригожем обличье, брат мой?

Ты открываешь на планете все больше интернатов для существ, подобных мне, а ведь большинство подобных мне - калеки еще и умственно. Зачем ты скрываешь правду о нас от себя самого?

- Я ничего не скрываю, брат мои Колосс, - сказал я.

- Жаль, что тебя не могут наказать братья из других галактик, - сказал он. - За то, что ты губишь прекрасное. За то, что труслив, жесток, сластолюбив. За то, что бросаешься фразами о мертвых и нерожденных, не вникая в их смысл...

- Коло-о-осс!! - раздался голос тетки Франчески. - Опять ты сам с собой разговорился. Иди, малыш, сюда.

- Пожалуйста, навещай меня почаще, брат, - сказал Колосс.

Он повернулся на лапах-коротышках и затопал прочь. И нежно зашелестел тростник.

Я кинулся было бежать, но пальцы вцепились в решетку, закостенели, впились, как на той ржавой гранате. И тогда от бессилия, от боли в сердце, раздувающейся, будто футбольный мяч, я принялся трясти решетку.

Я представлялся себе исполином, вознамерившимся расшатать .корабль земной, сбить с привычного пути.

- Де-е-ети! Пора на ужин, уже смеркается, - услышал я снова Франческу. - Кто мне не верил, что по вечерам на охоту выходит дракон? Слышите, как он трясет решетку...

10. Ночные оборотни

Древние индусы верили, что Вселенная дышит, как живое существо. При вдохе - а он длится свыше сорока миллионов лет - мир переживает четыре состояния, каждое со своей мерой добра и зла, -,так называемые юги. Критаюга - золотой век: торжество гармонии, блаженство, невысыхаемые родники и деревья, изобилие земных плодов. Во время Третаюги четверть добра умаляется, людям приходится браться за ремесла, возделывать пашню, отражать набеги хищных зверей, в том числе и двуногих. С наступлением Двапараюги чаша справедливости опорожняется наполовину: все вынуждены бороться с болезнями, наводнениями, междоусобицами. Наконец чаша пуста: грядет Калиюга, несущая голод, печали, жестокость, страх. Люди и державы уподобляются разбойникам, никого не щадящим в грызне за наживу и власть.

Да, дышит Вселенная, скажем и мы, она вечно жива, но ее жизнь, как и жизнь ее крохотной родинки-Земли, скорее напоминает развитие младенца: от беспомощного сосунка до Одиссея, многоопытного мужа. И даже самые закоренелые оптимисты не рискуют уже ссылаться на златокудрое прошлое нашей цивилизации как на обитель молочных рек и кисельных берегов. Кому ж не ясно, что первожители скорлупки земной стиснуты были - и похлеще объятий гравитации! - ужасами примитивного существования, борьбою с кознями природы.

Не было его, века-то золотого, увы... Хотя и доныне жизнь каждого из нас разделена светлыми и темными кругами. Но то, что здесь, на Сицилии, мы попали в Калиюгу, - сомневаться не приходилось. Уродцы и уроды Сигоны печальное тому подтверждение.

О, страшно уродство! Но еще страшнее уродующие.

Хотя, как ни странно, зло не всегда таится лишь в них.

В той же Индии Учитель побывал на уличном пред;тавлении "паука" - юноши со скрюченными тонкими руками и ногами, иссохшим крохотным туловищем и огромной головой. Слепой дервиш рассказал Учителю:

"пауков" уродуют еще младенцами, чтобы в дальнейшем родные могли на подаяние от представлений хоть как-то сводить концы с концами. "Паук" кувыркался, лазил по канату, пугал детей голосами пантеры, тигра, дракона.

О, то было лишь началом чудес. "Паук" взобрался на пальму и оттуда - до поздней ночи - читал наизусть "Рамаяну". Говорили, он мог прочесть без сна за две недели все семь книг древнего эпоса - 24 тысячи строф.

Но и это что! Безобразный юноша, сидящий на дереве, знал дословно и "Бхагавату", которая немногим меньше "Рамаяны", и "Махабхарату" - 100000 строф!

Кто же виноват, что его так изуродовали? Родители?

Обливаясь слезами, они пошли на преступление, чтобы спасти от голодной смерти многочисленных сестер и братьев "паука". Виновата социальная система, общество. Но и оно все еще не может оправиться от последствий колониального разбоя английских джентльменов удачи. В конечном счете юноша-"паук" - это их детище, так же, как и существо Колосс - детище спрута заокеанских и местных монополий, убивающих, уродующих все живое на некогда благословенных берегах Средиземноморья.

Когда это началось? В незапамятной древности, когда ссылали рабов подыхать на серные рудники. И во времена Возрождения в Неаполе умирали кожевенники и красильщики, не дожив до тридцати. И в начале нашего века большинство печатников уносила чахотка - бич всех, кто дышит свинцовой пылью. Но вот явилось химическое оружие - и в окопах первой мировой бойни русские солдаты задыхались в ипритном смраде. А потом химическая бойня, учиненная Америкой во Вьетнаме.

И после Вьетнама аппетит у дяди Сэма разыгрался всерьез...

Даже немногие выписки из журналов и газет, бывших под рукой Учителя за время его болезни, кого угодно должны навести на тревожные размышления.

И прежде чем ознакомить меня с одной гипотезой по поводу кошмара в Сигоне, надобно, чтобы я ознакомился с выписками.

- Учитель, вы ничего не упомянули про войны, - сказал я, потому что в памяти обозначилось лицо отца. - Больше всего уродует война. И тело и душу...

- Полегче с такими афоризмами, Олег, - отрезал Учитель. - Для меня тот, кто лишился рук и ног в битве с захватчиками, - никакой не урод. Он герой, под стать героям древнерусского эпоса... А эпос моей войны не пересказать до конца жизни.

* * *

"Около 60 000 американцев - ветеранов войны во Вьетнаме уже не сомневаются, почему они ушли на фронт здоровыми, а вернулись больными. Каждый из них стал жертвой "оранжевого реактива" - "эйджент орандж". И у большинства впоследствии родились детикалеки.

Приводим бесспорно установленные факты:

1. С января 1962 года по февраль 1971 года американские самолеты С-123 вылили на Вьетнам около 45 миллионов литров масляно-коричневого ядовитого реактива. Цель: обезлистить леса, чтобы в них не могли укрыться вьетнамские бойцы, и уничтожить посевы риса.

2. При производстве "эйджент орандж" (опасного для человека лишь в значительных дозах) возникает побочный продукт - яд диоксин (тетрахлордибензодиоксин). Однако диоксин не был удален из реактива, хотя он в тысячу раз страшнее цианистого калия. Как минимум, 163 литра диоксина было распылено над лесами, полями и местами дислокации вьетнамских войск.

3. Из 4,2 миллиона американских солдат, воевавших во Вьетнаме, примерно 3 миллиона действовали в зоне распыления яда. Тогда никто не подозревал, что это опасное химическое оружие. Пентагон постоянно подчеркивал в инструкциях по применению реактива, что он "абсолютно безвреден для людей и животных", использовав тем самым своих солдат в качестве подопытных кроликов.

О последствиях отравления диоксином можно судить хотя бы по катастрофе в итальянском городе Севезо.

В 1976 году из труб химического комбината "Икмеса" на город опустилось ядовитое облако, в котором было 200 г диоксина. Результат: несколько погибших, множество изувеченных. С тех пор в Севезо постоянно рождаются калеки -- такие же, как у ветеранов войны во Вьетнаме: страдающие заболеваниями мозга, печени, раковыми опухолями, прыщами по всему телу, провалами памяти, размягчением мускулов. Только теперь, наконец, вспомнили, что уродливые младенцы появлялись у вьетнамских женщин еще во время войны" ("Штерн").

"Более полутора миллионов жителей Вьетнама оказались жертвами химической агрессии США. Американцы варварски уничтожили 44% тропических лесов и 40% посевных площадей" ("Параллели").

"Хотелось бы напомнить бывшему государственному секретарю Александру Хейгу, что ему лучше, чем комулибо другому, известно, кто применял химическое оружие в Юго-Восточной Азии. Хейг служил в армии США в этом регионе и был прекрасно осведомлен обо всех тонкостях программы по обработке Вьетнама отравляющими веществами. В ходе этой программы на территорию Вьетнама сбросили свыше ста тысяч тонн ядохимикатов" (Конрад Эджи, американский журналист).

"14 марта 1968 года в Скалл-Вэлли (штат Юта) от нервно-паралитического вещества ви-экс пало 6 тысяч овец. В 30 милях от Скалл-Велли расположен армейский полигон Дагуэй - центр испытаний химического и бактериологического оружия" ("Нью-Йорк тайме мэгэзин").

"В секретных подземных подвалах в штатах Каролина и Юта ждут своего часа бомбы "Уэтай" ("Влажные глаза"), начиненные нервно-паралитическим газом зарином" ("Морнинг стар").

"Более 40 тысяч тонн ядовтых химических веществ хранится ныне в полной боевой готовности на американских базах, расположенных на атолле Джонстон в Тихом океане, в десяти городах США и в Европе" (Д. Моррисей,военный химик).

"Мы располагаем достоверной информацией из Лахора, что там американские биологи, нанятые ЦРУ, испытывают под видом борьбы с малярией наркотический препарат "антибе". Обработанные им 11 подопытных пакистанцев лишились рассудка. Еще трое умерли от американских прививок смертоносного вируса "конго". Нам удалось выяснить, что спецслужбы США планируют использовать сезонную миграцию из Пакистана в нашу страну кочевников-скотоводов, чтобы, заразив пришельцев и их стада, вызвать в Афганистане эпидемии энцефалитных заболеваний" (А. Данишьяр, редактор "Кабул нью тайме").

"Перед конгрессом Соединенных Штатов Америки я заявляю: на наших военных складах химического оружия на территории США и за рубежом ежегодно происходит около 4 тысяч смертельно опасных утечек газа" (Генри Джексон, сенатор).

"На военных картах предполагаемого химического конфликта значатся главные города Европы. Гражданское население этих городов не имеет ни противогазов, ни других защитных средств, поэтому именно эти люди окажутся главными жертвами" ("Прогрессив").

"Объединенный комитет начальников штабов хотел бы иметь в своем распоряжении 5 миллионов единиц химических боеприпасов. Если всеми имеющимися отравляющими веществами начинить боеприпасы, их общий вес составит около 300 тысяч тонн. Для сравнения: нынешние запасы обычных боеприпасов вооруженных сил Соединенных Штатов в Западной Европе достигают . примерно 500 тысяч тонн" ("Нью-Йорк тайме мэгэзин").

...Заметив, что я дочитал последний листок и чешу в раздумье лоб, Учитель попросил меня подсесть поближе к карте...

- Я тоже потирал лоб над этими куцыми сведениями, просочившимися в печать, - сказал он. - Легко представить, насколько все серьезней.

- Вы правы, Учитель, представить легко. Да нелегко понять: покушаясь на старушку Европу, они что же, надеются отсидеться за океаном?

- У господ наподобие Рейгана, илиУайнбергера, или Фулуайлера - иная логика. Им что Вьетнам, что Европа, что Америка - наплевать. Для них всегда находится уютный островок близ экватора или ранчо в неприступных горах, где они почивают от забот мирских, купаясь в чистенькой водице и вдыхая неотравленный воздух. Тому, кто не побывал в Америке, страусиную тупость толстосумов не уразуметь. На моих глазах эвакуировали целый поселок на канале Лав, рядом с Ниагарой. Оказалось, в знаменитый водопад десятки лет спускали ядовитую погань. Естественно, рождались уроды.

Забили наконец тревогу, когда птицы или кошки, напившись воды, начали погибать... Как вы думаете, Олег, сколько в Америке мест, где хранятся опасные для жизни ядовитые отбросы?

- Хотел бы взглянуть на каждую такую свалку, - сказал я.

- Жизни не хватит. Свыше тридцати тысяч! Теперь понимаете, как этим монстрам с Поющей дорог забубенньш городишко Сигона?

- Понимаю, как дорог вам и мне.

...Да, пока Учитель болел, он не терял времени даром. Он проанализировал все случаи появления "летающих тарелок" - и выявились закономерности пугающие.

Во-первых: когда места появления были соединены прямыми линиями, образовался причудливый лепесток с осью симметрии, проходящей вблизи Поющей горы.

Во-вторых: визиты наносились в интервале времени от двух до четырех часов ночи, по средам, субботам или воскресеньям.

В-третьих: после объявления в газетах о прибывших на Сицилию военных патрульных катерах для возможного обнаружения "тарелок", незваные гости перестали появляться в прибрежной зоне (за исключением случая с сожженной будкой на причале в Сигоне).

Я согласился с Учителем, что никакой инопланетной логикой здесь и не пахнет. Закономерности были вполне земные, заземленные. Ясно, что "тарелки" свили себе гнездышко под крышей американцев. И горючее в их двигателях не звездная плазма, а что-нибудь попроще:

причастность Поющей к оси симметрии, вероятней всего, объяснялась ресурсом горючего...

- Если гипотеза подтвердится, Олег, надо, чтобы об этих оборотнях узнала вся Сицилия, - сказал Учитель.

- Узнает весь мир, - ответил я. - Что касается Сицилии, то здесь не любят, когда оскверняют святыни.

При мне зарезали пьяного скандинава, отпустившего непристойную шутку по адресу статуи святой Розалии...

Подтверждение гипотезы беру на себя.

* * *

Прохаживаясь с Марио по волнолому, я посвятил его в свой план относительно незваных гостей.

- Ну, сволочи! - Он погрозил кулаком в небо. - Олег, зачем им такой маскарад?.. Скажи, почему мир разваливается на глазах? Откуда эти "тарелки", смерти, уродства? Почему они обрушиваются как из рога изобилия именно на меня, на мою семью?

- Не только на твою семью, Марио.

- Ты прав. Знаешь, я еще вчера понял в интернате: останься в живых моя Катерина, она тоже могла бы родить мне... - Недоговорив, он заскрипел зубами.

- Марио, ты не хуже меня понимаешь, где этот ядовитый рог изобилия. В Поющей горе.

- Мы их выведем на чистую воду, этих ублюдков!

Ребята-портовики, из местного отделения компартии, уже ведут расследование. Хоть неделю буду сидеть с фотоаппаратом, все равно подстерегу. Не бойся, не засну.

После ее смерти вообще не сплю по ночам.

Я сказал после молчания:

- Не забудь: как можно ближе к Поющей.

- А если засесть прямо на базе?

- Разве ты альбатрос или голубь? - улыбнулся я.

- Помнишь, говорил тебе, там прошло мое детство.

Не все пещеры утрамбовали или залили бетоном. Коекакие остались. Я знаю потайной ход на базу. Мы лазили раньше туда и добывали разные диковины: старые колеса от вертолетов, разноцветные стекла от сигнальных фонарей, иногда банку тушенки. Как-то приволокли целый парашют. Вся ребятня Сигоны ходила в рубахах из парашютного шелка.

- Спасибо, Марио. Ты один можешь помочь многим. Очень на тебя надеюсь, - сказал я.

- Можно не в одиночку? - спросил он. - С Винченцо. Совсем замаялся парень. Стал как загнанный конь.

- Вдвоем так вдвоем, - сказал я. - Тебе видней.

- Учти, он служил там на аэродроме, знает все ходы и выходы.

- Только не говори Антонелле, пожалуйста. Жду вас с охоты в гостинице или в Чивите. Если вам повезет, пленку сразу проявим. И такое устроим земля разверзнется! Но - предельная осторожность. Желаю удачи!

* * *

"Минувшей ночью один из дежурных двенадцатого полицейского участка на окраине Палермо вышел подышать свежим воздухом. Было без четверти три. Спокойный ветерок качал ветви жасмина вдоль ограды. Взглянув на низко висящую над заливом бледноватую луну, дежурный вспомнил, что забыл в автомашине термос с кофе и бутерброды.

В тот самый миг, когда он открывал дверцу "джипа", над полицейским участком появилась "летающая тарелка". Она издавала явственно ощутимый гул. Дежурный различил ее контуры и запомнил, что на ней (или в ней) не светилось ни огонька.

Дальнейшее разворачивалось по давно известному всем сценарию. Узкий фиолетовый луч упирается в крышу участка, скользит по окнам. Вспыхивают занавески, обои и синтетические ковры.

- Паолино, мы горим! - слышит дежурный крик перепуганного напарника, между тем как на глазах ошеломленного Паолино поджигательница преспокойно удаляется к центру города.

Неизвестно почему, но Паолино приходит в голову мысль, что оно ринулось спалить главное полицейское управление острова, и Паолино незамедлительно докладывает об этом по телефону оперативному дежурному и получает сначала выговор за пьянство на дежурстве, а утром благодарность и премию в размере месячного жалованья.

Однако летучая стервятница из неизвестно каких задворок Вселенной не добралась до полицейского управления. Она зависла неподалеку, над площадью Свободы, и, продолжая вакханалию незаконных посягательств на земные объекты, как-то: плодоносящие деревья, будки на причалах, здания полицейских участков, - подожгла деревянный помост,- уставленный кадками с пальмами по случаю предстоящего празднества в честь сбора урожая.

Когда бронированный фургон с карабинерами ворвался на площадь, "тарелка" спокойно опустилась возле статуи. Из "тарелки" показались три фигуры, вооруженные подобием минометов, а может быть, даже лазерных пушек. В создавшейся критической ситуации истинным героем выказал себя лейтенант Корделли. Именно после его прицельной автоматной очереди один из трех налетчиков рухнул наземь, а два других сцепились друг с другом и начали кататься по асфальту с невнятными выкриками. Скрученные карабинерами, сцепившиеся были незамедлительно доставлены в главное полицейское управление острова. Вокруг "тарелки"- (ее купол оказался поврежденным автоматной очередью) выставлено боевое охранение. На случай непредвиденного развития событий неопознанный летающий объект прикован цепями к двум тяжелым грузовикам и находится под усиленной охраной.

- Чем кончатся эти невероятнейшие события? Кто они, ночные налетчики?

Прямой телевизионный репортаж с площади Свободы начнется примерно в полдень. Группа наших специальных корреспондентов собирает материалы для вечернего выпуска".

Я через три ступеньки взлетел по лестнице из ресторана, где завтракал, к Учителю, сунул ему газету с мутным снимком чего-то округлого рядом со статуей Свободы и, прохрипев: "Читайте, читайте!" - скатился вниз, к телефону-автомату.

- Марио нет, - сказал усталый Антонеллин голос.

- Антонелла, только не вешай трубку, - зачастил я. - Читала утренние газеты? Сейчас же посмотри! Мне позарез нужен твой брат.

- Он еще не вернулся с ночной рыбалки. Вместе с моим мужем, - ледяным тоном отвечала она.

- Передай Марио, когда возвратится: пусть никуда не уходит. Я буду звонить каждый час.

- Хоть каждую минуту, мне все равно.

...У кого-то из древних, кажется у Светония, я читал о загадке необъятных толп, собирающихся сразу после смерти великих государственных деятелей. Именно такой была толпа на площади Свободы. К моему появлению здесь собралось тысяч триста, и народ все прибывал: рабочие-судостроители, гимназисты, моряки, старики крестьяне близлежащих деревень в праздничных костюмах из синего сукна и островерхих шапочках, крепко держащие под руку морщинистых жен в домотканых платьях из козьей шерсти и накинутых на плечи пестрых платках. Скорее всего они приехали рано утром на свой праздник и теперь явно не понимали происходящего: молча стояли и смотрели в сторону статуи, где блестел на солнце купол машины посланцев самого сатаны. Впрочем, на купол смотрели все, а мальчишки даже осмеливались швырять в него камнями, несмотря на строгие окрики карабинеров.

Наступил полдень. Марио не возвращался. Уже и прилегающие к площади улицы и переулки были забиты. Несколько раз через громкоговорители всех просили разойтись по домам и включить телевизоры: начинается предварительный допрос преступников следователем по особо важным делам синьором Конти.

- Дайте их нам! Без следствия разорвем! - прокричал высокий юношеский голос. Гул возмущения заходил волнами по толпе. Никто не сдвинулся с места.

Рядом со мною из кафе вытащили телевизор и водрузили перед витриной на тумбочку, предварительно поставленную на овальный стол.

...Он действительно походил на шляпу, этот странный пришелец, покоящийся на трех консолях с пузатыми самолетными колесиками. От консолей тянулись толстые цепи к грузовикам. Плотное кольцо карабинеров мешало разглядеть детали конструкции. Диктор добросовестно пересказывал подробности загадочных ночных событий, но про лазерные пушки в руках небесных гостей на сей раз не говорилось.

Затем на экране показали просторное, хорошо обставленное помещение с портретом Гарибальди во весь рост. Это был кабинет шефа полиции. По одну сторону длинного темно-коричневого стола сидели солидные синьоры с нашивками и бляхами на мундирах. По другую - двое в наручниках, под бдительным присмотром стоящих рядом охранников. От толпы спущенных с цепи репортеров стол отделяла плотная шеренга карабинеров.

Но вот сменился ракурс - ив одном из преступников я узнал Марио...

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Итак, вы утверждаете, лейтенант армии США Эммет Ньюхауз, что сегодня, в два часа пополуночи, вы стали жертвой террористических действий двух дотоле неизвестных вам лиц, одно из которых, итальянский подданный Марио Калаватти, сидит справа от вас?

НЬЮХАУЗ: Именно это я и утверждаю.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Поясните вашу мысль.

НЬЮХАУЗ: Около двух ночи я начал разогревать двигатели моей "медузы", так мы на базе прозвали наш летательный аппарат. Вот-вот должен был появиться второй пилот, он немного задержался в столовой. Вдруг в кабину врываются двое террористов. Угрожая мне ножом, они вынудили поднять "медузу" в воздух и приказали держать курс к Палермо. Подчеркиваю: все мои последующие действия - поджог двухэтажного дома, поджог деревянного настила на площади - были продиктованы террористами.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Что вы на это скажете, Марио Калаватти?

КАЛАВАТТИ: Он сказал сущую правду, синьор.

Должен признаться, что поначалу захват "летающей тарелки" не входил в наши планы. Мы проникли скрытно на базу с единственной целью - сделать несколько фотоснимков этого дьявольского аппарата. Сколько горя принес он всей Сицилии!

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Синьор Калаватти, из каких источников вам стало известно, что летательный аппарат можно сфотографировать непосредственно на территории базы?

КАЛАВАТТИ: Об этом догадался Винченцо, он раньше работал у янки на Поющей. Но когда его догадка на наших глазах оправдалась, когда увидели, что "тарелка" вырулила из ангара, когда услышали из кабины английскую речь, это пилот переговаривался по рации, - тогда-то окончательно убедились: никакие они не инопланетяне. Заурядные жулики. Оборотни. Насильники. И, не сговариваясь, кинулись к "тарелке". Мы хотели представить всем вещественные доказательства - и представили.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вещественные доказательства чего?

КАЛАВАТТИ: Гнусных проделок тех, кто терроризирует Сицилию, поджигая по ночам деревья. Кто напустил эпидемию на Сигону. Кто убил мою жену. Пусть теперь они получат возмездие по всей строгости закона.

НЬЮХАУЗ: Какое такое возмездие? При чем тут убийство чьей-то жены? За что я должен отвечать? Как военный, я просто выполнял приказы.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Чьи приказы вы выполняли?

Не слышу, громче!

НЬЮХАУЗ: Не имеет значения, чьи.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Лейтенант Эммет Ньюхауз, судя по вашему ответу, вы некритически оцениваете ваше положение. Оно незавидное. Захват летательного аппарата двумя частными лицами, из которых одно смертельно ранено,-это один юридический акт вполне определенного свойства. Ваша же злонамеренная деятельность, включающая в себя уничтожение частной и общественной собственности, а главное - вызов эпидемии в Сигоне - акт принципиально иной. Точнее, целая цепь актов. Это я говорю как юрист. Не удержусь добавить как человек: отвратительней всего, что злодеяния совершались вами не просто в полной скрытности, но выдавались за деяния так называемых инопланетян. И ваши ответы наподобие предыдущего могут лишь усугубить тяжесть обвинений, которые вскоре будут вам предъявлены.

НЬЮХАУЗ: Комедия, да и только. При чем тут эпидемия в Сигоне?

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Неужели вы, лейтенант, не отдаете себе отчет, что повинны в смерти ста девяноста шести граждан Италии? Именно столько скончалось от эпидемии на сегодняшний день. Опять-таки как юрист я не сомневаюсь: суд вынесет вам смертную казнь.

НЬЮХАУЗ: Отказываюсь понимать происходящий фарс. Меня, гражданина самой великой державы мира, шантажируют угрозой смертной казни? Мне угрожают смертью - и за что? За десяток сожженных деревьев, за спаленную будку на причале?! Я требую, чтобы здесь присутствовал представитель командования нашей ракетной базы. Возможно, он даст необходимые разъяснения.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Необходимые разъяснения от вашего командования получены час назад. Я позволю себе их зачитать:

"Официально уведомляем, что никаких летательных аппаратов наподобие "летающих тарелок" в распоряжении командования базы нет и никогда не было. Однако допускаем, что лейтенант Ньюхауз тайно от командования незаконно хранил подобный аппарат в одном из ангаров базы или вне базы. В этом случае лейтенант Ньюхауз попадает под юрисдикцию частного лица, отвечающего за любые свои действия, в том числе включающие в себя конструирование, приобретение, хранение и использование любых летательных аппаратов - от дельтаплана до спортивного самолета. Выражая сожаления по поводу неправомерных действий лейтенанта Ньюхауза, ставим в известность, что всю минувшую неделю, включая вчерашние и сегодняшние сутки, лейтенант Ньюхауз был свободен от дежурства и, следовательно, на территории базы отсутствовал. Из вышеупомянутого вытекает, что любые действия лейтенанта Ньюхауза в период нахождения вне базы надлежит квалифицировать как самочинные, не затрагивающие духа и буквы военной службы".

НЬЮХАУЗ: Фальшивка!

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Подписано: командир базы генерал Мэйр. Вы еще сможете ознакомиться с этим официальным документом.

НЬЮХАУЗ: Невероятно! Генерал Мэйр лично давал нам задание на каждый вылет.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Допускаю. В чем заключался смысл этих заданий?

НЬЮХАУЗ: Достичь определенного пункта. Поджечь одно-два дерева. Вернуться на базу... Поймите ж, наконец, как можно частным путем приобрести летательный аппарат с шестью электрическими двигателями?

С лазерным устройством, которое одно потянет на миллион долларов! С батареями, при всей компактности настолько мощными, что их хватает на полтора часа полета! Кто-нибудь видел в магазинах такие батареи? Да когда "медузу" привезли к нам, я влюбился в нее с первого взгляда!

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Не припомните, когда именно вы влюбились с первого взгляда в этот летательный аппарат?

НЬЮХАУЗ: Двадцать шестого июля ее привезли. Я как раз заступал на дежурство. Увидел - и обомлел. Какая отделка деталей! Как легка в управлении! Игрушка!

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ваша игрушка принесла Сигоне смерть и неисчислимые бедствия. Не пытайтесь, лейтенант, красивыми словечками замести следы грязных дел. Игрушка появилась на Сицилии не двадцать шестого июля, как вам кажется, а на две недели раньше, до начала эпидемии. Уясните себе - до!

НЬЮХАУЗ: Подобные обвинения нуждаются в серьезных свидетельствах.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Охотно зачитаю эти свидетельства. Они принадлежат дону Иллуминато Кеведо, человеку весьма порядочному. И, кстати, снабжены фотографией вашего летательного аппарата - за сутки до землетрясения... Итак, раскрываем журнал "Ты и я".

Я протиснулся в кафе, позвонил Антонелле.

- Мой брат, мой брат, - всхлипывала она. - Неужели его посадят в тюрьму?.. Ты думаешь, суд когда начнется?

- Не раньше, чем выздоровеет Винченцо, - сказал я.

- Он между жизнью и смертью. Я звонила в госпиталь. К нему не пускают никого.

Долгое, безысходное молчание.

- Антонелла...

- За что ему такие мучения? За что прыщи по всему телу, с тех пор как пошел работать на проклятую базу! Прыщи, провалы в памяти! Кошмарные ночные разговоры в бреду с каким-то уродом Колоссом!.. Господи, за что наказуешь?

- Антонелла, успокойся. Сейчас мне нужно в Чивиту, ненадолго. На обратном пути приеду к тебе...

* * *

СЛЕДОВАТЕЛЬ: ...по всей строгости закона.

НЬЮХАУЗ: Хватит меня пугать законом! Поймите же в конце концов, я не имею никакого отношения к эпидемии. Никакого! Мыслимо ли, чтобы десяток-друтой разноцветных шаров, якобы выпущенных из "медузы", стали разносчиками смертельной заразы.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Значит, вы признаетесь, что выпускали шары?

НЬЮХАУЗ: Не ловите меня на слове! Я сказал: якобы - и крышка. Загляните в мой послужной список. Затребуйте на меня характеристику. Вам станет ясно, способен ли я лгать.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я зачитал не все послание генерала Мэйра. Как вам нравится такой абзац:

"Просим учесть, что лейтенант Ньюхауз склонен к употреблению наркотиков, в частности марихуаны, за что был наказан очередной наркологической комиссией по проверке стратегической авиации США и ракетных сил наземного базирования и лечился в специальном центре для наркоманов".

НЬЮХАУЗ: Марихуана не наркотик. Она безвредна. Ее можно купить на любом углу Палермо. Она улучшает настроение, как вино. К тому же я не исключение. В прошлом году у нас в армии и на флоте лечилось от наркомании 38 тысяч человек.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я заканчиваю цитируемый абзац:

"Не исключено, что свои неправомерные действия лейтенант Ньюхауз совершал под действием наркотиков". Итак, наркотики. Отягчающие обстоятельства.

Только теперь Ньюхауз, кажется, осознал все. По лицу его катились хорошо заметные на экране капли пота.

Он достал носовой платок, но вытирал почему-то не лицо, а водил им по плечу. Следователь отложил бумаги в сторону и молчал.

НЬЮХАУЗ: Значит, наркоман, поджигатель, идиот и убийца, так?

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вам виднее, лейтенант.

НЬЮХАУЗ: Кто бы я ни был, прихлопнуть себя, как муху, не дам. Нечего мне навешивать чужие грехи.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Чьи грехи, разъясните...

НЬЮХАУЗ: Коли речь зашла о моей жизни и смерти, заявляю официально: истинная причина эпидемии в Сигоне - взрыв ракетных боеголовок. На складе, внутри Поющей горы. Отсюда и землетрясение. Да, рвануло так, что западный склон разворотило, как кратер. Газ вырвался наружу, начал стекать со склона и затоплять Сигону. Сейчас склон почти залатали, но тогда он был весь обезображен. Из-за этого и уволили наутро всех вольнонаемных.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Каковы свойства этого газа?

НЬЮХАУЗ: Я мало что знаю. Вроде бы он бесцветный, без запаха. Собственно, в нем два компонента. По отдельности они безвредны, ну а в смеси... Говорят, на определенное время смесь вызывает безумие. Видимо, так оно и есть: на базе после взрыва пострадало человек двадцать. Я их видел собственными глазами. Они походили на буйно помешанных.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Какова дальнейшая судьба этих пострадавших?

НЬЮХАУЗ: Отправили в Америку. Я слышал, некоторые умерли.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: На базе это первый случай утечки газа?

НЬЮХАУЗ: Да. Если не считать инцидента с лейтенантом Уорнером. Семь лет назад он тоже пострадал от взрыва, правда, слабенького. И тоже был отправлен на родину. Он вылечился, получил пенсию, но в прошлом году вроде бы покончил с собою.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Известна ли вам причина самоубийства лейтенанта Уорнера?

НЬЮХАУЗ: Лишь приблизительно. Ходили слухи, что у него дважды рождались уроды. Не то двух-, не то трехголовые.

КАЛАВАТТИ: Будьте вы дважды и трижды прокляты, уроды заокеанские! И ты - вместе со своей "медузой"!

НЬЮХАУЗ: Проклинать надо тех, кто газ изобрел.

Хотя лично у меня особое мнение: двухголовые люди, лягушки или голуби все же предпочтительней, чем адова пустыня после водородного взрыва.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Куда нацелены ракеты?

НЬЮХАУЗ: Откуда мне знать? Не моя забота, кто куда нацелен. Хоть на Африку, хоть на Луну. Главное, чтобы все здесь уяснили: насчет эпидемии руки мои чисты. Как и совесть. А за обугленные деревья, если надо, отвечу.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Согласны ли вы в дальнейшем привести более подробные свидетельства истинных причин эпидемии?

НЬЮХАУЗ: Согласен. Но при условии, что не конфискуете мою "медузу". Она теперь моя личная собственность, судя по отвратительному посланию генерала.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Суд учтет ваше раскаяние, хотя ваше более чем странное условие не делает вам чести.

11. Жернова Галактики

Ни единой живой души не обогнал я по дороге в Чивиту. Грузовики, роскошные лимузины, расписанные цветами телеги с мулами, нехотя перебиравшими ногами, - все двигалось только навстречу. И в палермском порту, когда я выезжал, уже причаливала добрая дюжина пароходов из Неаполя, битком набитых любопытствующими, показывающими друг другу в небо, где тарахтел биплан, влекущий за собой полотнище с изображением "медузы", крест-накрест зачеркнутой красными линиями и с такими же красными буквами:

ЯНКИ - КАТИТЕСЬ ВОН!

Я размышлял о событиях последних дней, об Антонелле, о Марио, о мертвом Винченцо, которого я так и не увидел и который представлялся мне отчего-то похожим на Гарибальди с портрета в кабинете шефа полиции. Я думал о судьбе лживого свидетельства козлоногого сатира Иллуминато Кеведо, как ни странно, сыгравшего решающую роль в показаниях лейтенанта Эммета Ньюхауза. Выходит, фальшивка, сфабрикованная во зло, помогла разоблачению зла? Что за мудреный механизм саморазрушения неизбежно тянет зло к гибели? Сколько раз случалось в мировой истории: красота, справедливость втоптаны в грязь, поруганы, оболганы; но неукоснительно наступает миг, когда росток добра разрывает мрачную скалу, казавшуюся монолитом. Когда (как в стихах великого поэта) вдруг:

...повеет ветер странный -

И прольется в небе страшный свет,

Это Млечный Путь взошел нежданно

Садом ослепительных планет.

За немногие эти дни я не раз вспоминал прежнюю мою жизнь, где на плавных благополучных берегах еще не вырисовывались мрачные контуры Сигоны. Эх, сколько я проглядел, упустил, сколько всего не успел!..

Не успел сказать нужных слов отцу. Несколько свысока относился к Мурату, потому что завидовал: да, завидовал, пытаясь скрыть эту зависть от самого себя.

Не уберег Снежнолицую в хрустальной ладье. Потешался над причудами деда, когда, возвращаясь под утро домой, замечал его седую бороду над крышей дома: дед ждал восхода солнца, чтобы первым встретить Огненный Щит древним песнопеньем о Царе-Огне, Воде-Царице, Матери Сырой Земле... И отец, и Мурат, и дед могли не знать о пророчестве спасения мира красотой.

Но чтобы спасти его - нужны их руки. И, надеюсь, мои. Иначе из непредставимо разъединенных с нами миров не пал бы именно на меня тонкий живоносный луч...

И когда обозначились в дальней дали зубцы крепостной стены, я обратился к Снежнолицей:

- ЗОНА, ВСЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА НАЛИЦО. Я ЖДУ ВОЗМЕЗДЬЯ. Я. АНТОНЕЛЛА И МАРИО. СИГОНА.

- И СИЦИЛИЯ, И ЗЕМЛЯ, И СОЛНЕЧНАЯ СИСТЕМА. И ГАЛАКТИЧЕСКИЙ СОВЕТ ОХРАНЫ КРАСОТЫ. НО - КАКОГО ВОЗМЕЗДЬЯ ИЗ МНОГИХ ЕГО ЗНАЧЕНИЙ: ВОЗДАЯНЬЕ, НАГРАДА И КАРА, ПЛАТА ПО ЗАСЛУГАМ, ВОЗНАГРАЖДЕНЬЕ, ОТДАЧА, ВОЗВРАТ? НО ВОЗМЕЗДЬЯ КОМУ?

- ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ? НАГРАДА? ТЫ СМЕЕШЬСЯ, ЭОНА! ПУСТЬ ПОДЫМЕТСЯ ВАЛ ИЗ МОРЯ - ВЫШЕ ПОЮЩЕЙ, ПУСТЬ ПОГЛОТИТ ПРОКЛЯТУЮ БАЗУ СО ВСЕМ ЕЕ СМРАДНЫМ НУТРОМ!

- И ОТХЛЫНЕТ? И ЗАЛЬЕТ КРИТ, САРДИНИЮ, КОРСИКУ, КИПР? И ТРИЕСТ, И НЕАПОЛЬ, И АФИНЫ, И РИЕКУ? ТЕЛЬ-АВИВ, МАРСЕЛЬ И БЕЙРУТ? ЗАЧЕМ ТЫ ПЫТАЕШЬСЯ ВЫЗВАТЬ МОЩНЫЕ СИЛЫ, НЕ УМЕЯ ИМИ УПРАВЛЯТЬ?

- ПУСТЬ НЕ ВАЛ, ТЫ ПРАВА: ОН СМЕТЕТ БЕРЕГА СРЕДИЗЕМНОГО МОРЯ. ПУСТЬ ВЗОРВЕТСЯ ВУЛКАН ПОД ПОЮЩЕЙ, ОН МОЛЧИТ СВЫШЕ ТЫСЯЧИ ЛЕТ. ПУСТЬ ЛАВА ХЛЫНЕТ ВНИЗ И ЗАЛЬЕТ ВСЕХ УРОДЦЕВ В СИГОНЕ! ОЧИЩЕНЬЕ ОГНЕМ!

- А ЕСЛИ НЕ ТОЛЬКО СИГОНУ ПОГЛОТИТ ОГОНЬ И ПЕПЕЛ? СИЦИЛИЮ, АПЕННИНСКИЙ ПОЛУОСТРОВ, ЕВРОПУ... ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ ПРО КРАКАТАУ?

- ЭТО ВУЛКАН ГДЕ-ТО В ТИХОМ ОКЕАНЕ...

- МЕЖДУ СУМАТРОЙ И ЯВОЙ. В 1883 ГОДУ ПЕПЕЛ ОТ ЕГО ИЗВЕРЖЕНИЯ ПОКРЫЛ ПЛОЩАДЬ В ПОЛ-ЕВРОПЫ. НЕСКОЛЬКО ЛЕТ ПЕПЕЛ НОСИЛО ВЕТРАМИ ОТ ЭКВАТОРА ДО ПОЛЮСОВ.

ПОГИБЛИ ДЕСЯТКИ ТЫСЯЧ ЛЮДЕЙ, ВСЕ ЖИВОЕ БЛИЗ ЗАЛИВА ЛАМПОНГ И В ЗОНДСКОМ ПРОЛИВЕ. ДОПУСКАЕШЬ, ЧТО УСНУВШИЙ ВУЛКАН ПОД ПОЮЩЕЙ МОЩНЕЙ КРАКАТАУ? НАПРИМЕР, В СТО РАЗ? В ТЫСЯЧУ?..

- ДОПУСКАЮ, ЭОНА. ХОТЯ... МНЕ НАДО СРОЧНО ТЕБЯ УВИДЕТЬ. ЧЕРЕЗ ЧАС Я БУДУ У НАШЕЙ КОЛЮЧЕЙ СТЕНЫ.

- ТАМ МЕНЯ УЖЕ НЕТ. ПРОДОЛЖАЮ СБОР ДОКАЗАТЕЛЬСТВ В ДРУГОМ МЕСТЕ.

- А ГДЕ ЖЕ ТЫ?

- НА ОСТРОВЕ ГРЮНАРД, РЯДОМ С ПОБЕРЕЖЬЕМ ШОТЛАНДИИ.

- А ЧТО ТАМ ТАКОЕ?

- ТОЖЕ ОБНЕСЕН КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ. БЫВШИЙ ПОЛИГОН ДЛЯ ИСПЫТАНИЙ БИОЛОГИЧЕСКОГО ОРУЖИЯ. ЗДЕСЬ ЗАРАЖАЛИ ЖИВОТНЫХ СИБИРСКОЙ ЯЗВОЙ. ТРУПЫ ЗАКАПЫВАЛИ В ЗЕМЛЮ. ЗНАЕШЬ, СКОЛЬКО ЭТА ЗАРАЗА МОЖЕТ ДРЕМАТЬ В ЗЕМЛЕ? ТЫСЯЧУ ЛЕТ. УРОВЕНЬ ЗАРАЖЕНИЯ - ДЕСЯТЬ МИКРООРГАНИЗМОВ НА ГРАММ ЗЕМЛИ!

- ЭОНА, Я НАЙДУ ТЕБЯ И НА ГРЮНАРДЕ!

- НЕ УСПЕЕШЬ. ДА И ВЪЕЗД СЮДА ЗАПРЕЩЕН. СКОРО Я БУДУ НА ОСТРОВЕ ГЕЛЬГОЛАНД, В СЕВЕРНОМ МОРЕ.

- ТОЖЕ СИБИРСКАЯ ЯЗВА?

- ЗДЕСЬ УТАПЛИВАЮТ ТИТАНОВЫЕ ОТХОДЫ. ВСЕ СЕВЕРНОЕ МОРЕ ЗАРАЖЕНО. ЦЕЗИЕМ. СТРОНЦИЕМ. ДИОКСИНОМ. ОДИН ТОЛЬКО АМЕРИКАНСКИЙ КОНЦЕРН "НЭШНЛ ЛИД" ВЫБРАСЫВАЕТ В МОРЕ ЕЖЕГОДНО 450 ТЫСЯЧ ТОНН ЯДОВИТЫХ ОТХОДОВ.

- ПРИЛЕЧУ И НА СЕВЕРНОЕ МОРЕ! НАЙДУ, ГДЕ БЫ ТЫ НИ БЫЛА. СЛЫШИШЬ МЕНЯ, СНЕЖНОЛИЦАЯ?

- ЗОВИ МЕНЯ ЛУЧШЕ ЗОНОЙ.

...Зденек встретил меня улыбкой. Таким ликующим я ни разу его не видел.

- Олег, вчера обнажилась голова дракона! Серебряная! На вашем раскопе! Но именно о драконах на глобусе подробно пишет ал-Идриси в "Развлечении истомленного в странствии по областям". Идемте в палатку, я вам прочту этот отрывок и покажу находку.

Какая удача!

- Мы почитаем ал-Идриси в Палермо, - сказал я. - Через пару часов. Но до этого быстро свернем экспедицию. Попросите всех собраться немедленно, это приказ Сергея Антоновича. И давайте грузиться. Надо забрать все раскопанное. Включая голову дракона.

- Час от часу не легче! Как можно грузиться, если сегодня не приехали рабочие! Ни один, представьте себе. Что бы это означало?

Я объяснил Зденеку Плугаржу, что это означало...

Незадолго до моего возвращения в Палермо лейтенант Эммет Ньюхауз был выведен в наручниках из здания полицейского управления. Марио шел следом, шагах в десяти. Лейтенант уже занес ногу на ступеньку тюремного фургона, когда три разрывные пули с крыши соседнего дома одна за другой сразили его наповал.

Убийцу захватить не удалось, но он оставил на чердаке винтовку с телескопическим прицелом. Из окружающих никто больше не пострадал. В создавшейся неразберихе Марио растворился в толпе...

Тень Ньюхауза, поглощенная тенью "медузы", тихо отделилась от нашей планеты, чтобы где-то в необъятной звездной пустоте слиться с тенями, подобными ей.

Тенями, чьи земные владельцы - ради корысти, мздоимства, алчбы решились стать игрушкой в лапах темных сил, втайне, быть может, надеясь, что принесут окружающим не столь уж великое зло, и не понимая, что у зла нет меры. Нет меры у зла, и потому любой его пособник или просто непротивленец - предатель человечества...

- И наоборот, - закончила Антонелла рассказ об убийстве лейтенанта. Ты видел, как преобразилось лицо Марио? Как будто он вдруг узнал о своем истинном земном предназначении. Боюсь, его накажут за побег. Где-то он сейчас обретается?

Я промолчал. Шел второй час ночи. Толпа на площади не поредела ничуть. Кое-где горели небольшие костры из мусора. Раздуваемое ветром пламя освещало усталые лица людей. Люди смотрели ввысь, на звезды, как бы надеясь заметить там и еще раз проклясть тень "медузы" и ее слепоумного ездока, а возможно, они пытались прочесть в звездных письменах ответ на земные вопросы.

- Слышал, янки подтвердили, будто они ликвидируют базу? До конца года. Сначала все на площади обрадовались, зашумели, даже пустили несколько ракет.

Но потом узнали, что не ликвидируют, а переносят.

В Порторалло, на самый юг Сицилии. Я тебе говорила, они кого угодно купят с потрохами. Что ж ты молчишь, Земледер?

- Вся площадь молчит, - сказал я.

- Давно уж пора бы заговорить, - устало ответила она. - Что-то мне не по себе стало. Вроде бы надвигается гроза...

Я успел обнять Антонеллу рукой за плечи, когда небо позади нас вспыхнуло фонтанами пурпурного огня.

Следом прикатился и нарастал, нарастал грохот грома, будто заработали жернова Галактики.

Это вновь запела Монте Кантаре, Поющая гора.

12. Эпилог

Ватага мальчишек носилась вокруг памятника Джузеппе Гарибальди на берегу залива. Герой, возглавивший когда-то поход знаменитой "Тысячи", высадился здесь, освобождая родину от папского и австрийского владычества. Левой рукою он опирался на шпагу, а правую простер в даль Тирренского моря, где скользила на горизонте тень армады чужеземных военных кораблей. Серо-белый вулканический пепел опускался на гриву медных волос великана, как бы ее серебря.

На эфесе шпаги я разглядел двухголовую ящерицу - наподобие той, из-за которой я вновь оказался здесь, на Сицилии.

- Чудовищное извержение вулкана Монте Кантаре!.. - восторженно закричал появившийся на ступеньках бара напротив шустрый продавец газет. Расплавленная лава целиком поглощает Сигону!.. Возможная причина извержения - взрыв американской подземной базы! Есть версия, что базу взорвал Марио Калаватти, сбежавший после загадочного убийства пилота "летающей тарелки" Ньюхауза!.. Дебаты в парламенте о немедленном закрытии всех американских баз на территории Италии!..

От мальчишек отделился один, с волнистыми волосами и прекрасными чертами эллина. Подбежав ко мне, он сказал:

- Я знаю, синьор, почему глядите на нас. Хотите, наверно, угадать, во что играем?

- Уже угадал, - сказал я и протянул юному эллину разноцветный пакетик с мармеладом из лепестков роз. - Угостишь и друзей-гарибальдийцев, ладно?

- Спасибо, синьор. А кто сегодня среди нас Гарибальди, угадаете?

- За сегодня не угадаю. Времени в обрез, - сказал я.

И тогда хозяин Сицилии ответил гордо:

- Я Гарибальди. И тоже зовут Джузеппе. И я никогда не умру.

1977-1982