Юрий Коротков

Девятая рота

Глава 1

В синих морозных сумерках у ворот сборного пункта толпились призывники и провожающие. Офицер выкрикивал фамилии по списку, и призывники один за другим бежали к воротам, последний раз оглядываясь на своих и натыкаясь друг на друга. В толпе стояли, держась за руки, девчонка с милым, детским еще лицом и невысокий лопоухий мальчишка. Их толкали со всех сторон, а они не видели никого вокруг, не отрывали глаз друг от друга.

— Ну не плачь, пожалуйста, — сказал парень, сам едва сдерживая слезы. — Ну не надо, я тебя очень прошу.

Девчонка отрицательно замотала головой: не буду.

— Только два года, — сказал он. — Всего два года, понимаешь?

Она торопливо кивнула, боясь произнести хоть слово, чтобы не разрыдаться.

— Рябоконь! — выкрикнул офицер. — Рябоконь!.. Рябоконь есть?

— Да вон несут. — В толпе захохотали. К воротам приближалась процессия: пятеро парней тащили на плечах пьяного в хлам Рябоконя. Тот размахивал длинными руками и орал как заведенный:

— Братва! Братва! Спите спокойно! Я на страже! Они не пройдут! Братва! Но пасаран!

Его сгрузили к воротам. Офицер выкрикнул было следующую фамилию, но долговязый шут Рябоконь снова возник в воротах, приветствуя толпу сжатыми над головой руками.

— Братва! Граница на замке и ключ в кармане!

В воротах возникла пробка. Офицер уперся ему ладонью в лоб и втолкнул в ворота.

— Давай, родишь сейчас!

Девчонка мельком испуганно оглянулась на эту сцену.

— Воробьев! — выкрикнул офицер.

— Я! — откликнулся мальчишка. Девчонка вздрогнула и судорожно вцепилась в него обеими руками, будто пытаясь удержать.

— Я вернусь! Только два года! Я вернусь! — Он побежал к воротам.

— Чугайнов!

— Я! — Толстый рыжий парень потрусил следом. Лопоухий мальчишка хотел последний раз обернуться от ворот, но рыжий грубо толкнул его в спину.

В вестибюле призывники столпились около вахты.

— Сумки сюда! — командовал дежурный офицер. — Водку, пиво, самогон — на стол! Найду — хуже будет! Загоню за Магадан моржей дрочить! — Он копался в сумках и рюкзаках, встряхивал и смотрел на просвет бутылки с газировкой. Другой быстро обыскивал карманы.

— Твоя? — спросил мальчишку рыжий, кивнув назад.

Тот молча кивнул.

— Успел хоть на шишку посадить напоследок?

Воробьев враждебно вскинул на него глаза.

— Чо, не дала? Ничего, ты за нее не переживай! Не бзди, все путем будет — есть еще нормальные пацаны, оприходуют твою телку, — осклабился тот. — Еще паровоз не тронется, натянут за всю маму, по самую шапочку — вот так! Вот так! — от души с размаху показал он. — За себя и за того парня!

Мальчишка не знал, куда деваться. Беспомощно сжимая дрожащие губы, он пытался протиснуться в толпу подальше от Чугайнова, но тот не отставал, со злобным удовольствием зудел над ухом:

— Теперь два года вас на пару будут драть — тебя там товарищ сержант раком поставит, а ее тут во все щели отбалуют — вот так! Вот так!..

— Это что? — Изумленный офицер вытащил из сумки высокого парня горсть тюбиков.

— Краски, товарищ капитан, — спокойно ответил тот.

Офицер отвернул крышку, понюхал, выдавил краску на палец. Достал из сумки связку разнокалиберных кистей.

— Ты что там рисовать собрался, воин, — колесо от танка? Ты бы с мольбертом еще приперся! Художник!

— Джоконда! — крикнул кто-то, и вся толпа с готовностью захохотала. Художник невозмутимо собирал краски и кисти обратно в сумку, не обращая ни малейшего внимания на смех и приколы.

Воробьев шел, почти бежал по коридору. Рыжий не отставал ни на шаг.

— А ты что думал, Воробей, — ждать будет? «Письмецо солдатское в простеньком конвертике»… — заржал Чугайнов. — Ты там писулю ей катаешь, сопли по бумаге возишь, а ее тут в два ствола — в хвост и в гриву!

— Слушай! — чуть не плача, обернулся мальчишка. — Что ты ко мне привязался? Что я тебе сделал?

— О, голосок прорезался! — обрадовался Чугайнов. — А что, может, в морду дашь? Ну давай, — подставил он физиономию. — Махни лапкой, пернатый! Ну?.. Чтоб место свое знал по жизни, понял! — с неожиданной ненавистью сказал Чугайнов. — Вот тут у тебя написано, — звучно хлопнул он мальчишку ладонью в лоб, повернулся и пошел прочь.

Глава 2

В большой комнате стояли парикмахерские кресла в два ряда. Солдаты парикмахеры в пижонских наутюженных хэбэшках и вполне штатских прическах наспех, кое-как орудовали машинками. Весь пол был завален волосами, двое призывников сгоняли их щетками и трамбовали в огромный мешок.

В крайнем кресле сидел мрачноватый парень в новом костюме. Он невольно дернулся, когда парикмахер резким движением вырвал клок волос.

— Спокойно, сынок! — насмешливо процедил тот. — Я из тебя сделаю солдата! Какая первая заповедь устава, знаешь? Боец должен стойко переносить все тяготы и невзгоды армейской службы!

Парень перевел на него тяжелый взгляд холодных глаз исподлобья.

— Ты чего при всем параде-то? — кивнул парикмахер на его костюм. — На службу как на праздник? Все равно ж на выброс.

— Другого нет, — коротко ответил парень.

— Слушай, давай махнемся, — предложил парикмахер. — Я тебе свое отдам и еще сигаретами добью. Тебе уже все равно, а мне в город ходить — дискотека, телки, сам понимаешь.

— А ты хорошо устроился, — одобрительно сказал парень.

— Не то слово! — Солдат переглянулся со своими, и они засмеялись. — Служба — сладкий сон, просыпаться не хочется. День машинкой помашешь, командиры по домам, к жене под бок, а ты в город — пиво пить, девок снимать. — Он скинул с парня простыню. — Ну так что, договоримся?

— Договоримся. — Парень внимательно оглядел в зеркале свою свежую лысину. — Сладкий сон, говоришь? — улыбнулся он.

И вдруг схватил солдата железными пальцами за шею, пригнул вниз, выхватил машинку и запустил ее в густую шевелюру парикмахера.

— Стоять, фраера! — бешено заорал он дернувшимся было к нему солдатам. — Спокойно, сынок! Что там в уставе про тяготы и лишения, помнишь? — Он простриг широкую полосу от лба к затылку. — На! — швырнул он машинку на кресло. — Дальше сам дострижешь! — И спокойно вышел из комнаты.

Уже обритый Воробьев потерянно бродил по призывному пункту. На длинных скамьях плечом к плечу сидели одинаковые, как кегли, сотни призывников, понуро ожидая своей участи.

— Извините, вы не знаете, где шестая команда? — спросил наконец Воробьев у кого-то из призывников.

— Новенький, что ли?

— Да.

— Так ты сразу-то не беги, как фамилию услышал. Сперва узнай, куда команда. Как поближе к дому будет — тогда сдавайся.

— Да нет, я… Простите, пожалуйста, вы не скажете… — обратился Воробьев к офицеру, но тот молча пролетел мимо, даже не взглянув на него.

Воробьев побрел дальше. В унылом ровном шуме он услышал вдруг громовой хохот. В дальнем углу зала поднимались, как из вулкана, клубы табачного дыма, бренчала гитара. Он неуверенно, невольно замедляя шаги, подошел ближе. Здесь, как на острове посреди общей тесноты, вольготно раскинулись на составленных в круг скамьях несколько человек, среди них Чугайнов, Рябоконь, художник и парень в костюме, обривший парикмахера, — дымили, и, не таясь, пили водку.

— Шестая команда?

— Тебя-то куда понесло, пернатый? — захохотал Чугайнов. — Терминатор, блин! Вали отсюда по-шустрому!

— Кончай, Чугун! — резко сказал парень в костюме. — Как зовут-то?

— Воробьев. Володя.

— Лютаев Олег, — протянул руку парень. — Лютый, короче. Это Руслан, — указал он на художника.

— Джоконда! — тотчас хором поправили все. Видимо, кличка уже приклеилась.

— Ряба, Стас, Серый, Чугун. Пока все.

Воробьев торопливо кивал и пожимал руки.

Последним нехотя подал руку Чугайнов.

— Подвинься, земляк! — Лютаев плечом столкнул призывника с соседней скамьи на пол и сбросил следом его барахло. — Садись, Воробей!

Джоконда передал ему бутылку водки. Воробьев неумело, вытягивая шею, выпил из горлышка.

— Чо дальше-то, Ряба? — поторопил круглолицый, по-девичьи розовощекий крепыш Стас.

— Ну, короче, просыпаюсь утром, — продолжил Рябоконь. — Башку поднять не могу, глаза пальцами разлепил, так снизу от подушки и смотрю. Что за дом, коврики какие-то с оленями — как попал, хер его знает, ничего не помню. И девка какая-то сидит голая, лыбится. А надо мной папаша ее стоит, как над гробом. «Ну, ты, говорит, пацан, влип. Дочке-то восемнадцати нет. Так что выбирай — или в загс, или в ментовку». И эта зараза одеяло на сиськи натянула, глазки опустила, будто ни при чем. А страшная — как… как бульдог. Фотку на дверь повесь — замка не надо! Я, видно, не первый уже попал. Кто ж за нее без приговора пойдет? Ну, я говорю: «Знаешь, папаша, я лучше под танк лягу, чем на нее». Ну, в брюки на ходу запрыгнул, и мы с папаней наперегонки, кто быстрей — он в ментовку или я сюда!

Все, кроме Чугайнова, засмеялись.

— А я женился вчера, — мрачно сказал он. — Все сразу — и свадьба, и проводы.

— Ты чо, кроме шуток? А чего молчишь-то? Поздравляю!

— Угу… — Чугун хлебнул из горлышка, потянул воздух сквозь сжатые зубы и вдруг тихо, зло засмеялся.

— Ну, говорит, теперь твоя. Давай, говорит. Теперь жена, говорит, теперь положено. Думает, я совсем дурной! Я ворота отворю — гуляй два года! — Он смеялся, мотал головой. — Всю ночь ревела — как же, говорит, жена — и нетронутая. А я говорю — вернусь, говорю, проверю. А если, сука, говорю, целку порвешь — убью! Убью, зараза, задушу! — Он сдавил бутылку так, что побелели пальцы. — Так и оставил. — Он допил бутылку, с силой швырнул в угол и отвернулся.

По залу шел, оглядываясь, остриженный наполовину парикмахер. За ним поспешал дежурный офицер.

— Вот этот! — указал парикмахер на Лютаева.

— Ты в кого ручонкой тычешь, сынуля! — Вся команда тотчас сорвалась с места и угрожающе двинулась на него. — Ты кто такой, в натуре?

— Все нормально, ребята! — Офицер, улыбаясь, миролюбиво поднял ладони. — Извините, ошибочка вышла. Отдыхайте! — Он подтолкнул парикмахера в сторону и в сердцах врезал ему по недостриженному затылку. — Я тебя крест-накрест с ушами вместе обстригу! — прошипел он. — Это же афганская команда, придурок!

А афганцы засвистели, заржали вслед, скаля зубы, хлопая друг друга по плечам, — страшные, бритые, злые. И Воробей сперва неуверенно, а потом во весь голос счастливо захохотал со всеми вместе, оглядывая новых друзей — равный среди равных.

Глава 3

Белое полуденное солнце нещадно жгло лица, от раскаленной бетонки струился горячий воздух. Распахнув теплые куртки и ватники, обмахиваясь шапками, потные пацаны томились около самолета, с любопытством оглядывались. Взлетная полоса тянулась по узкой котловине, зажатой со всех сторон горами. Другие группы призывников во главе со своими сержантами уже шагали к военному городку.

— Наш, что ли, наконец? — лениво сказал Чугун, глядя на приближающегося сержанта.

— Гляди, как хером подавился, — сказал Ряба.

Все засмеялись — сержант действительно шагал, как-то неестественно прямо держа спину.

Он подошел, молча оглядел призывников, невыразительно спросил:

— Откуда, клоуны?

Говорил он тоже странно, иногда будто зажевывая слова и выталкивая их изо рта резким движением головы. На щеке был уродливый, бугристый шрам от ожога.

— Из Сибири, товарищ сержант! — весело ответил Ряба.

Тот по-прежнему пристально разглядывал их.

— Меня зовут сержант Дыгало, — наконец произнес он.

— Как? — не понял кто то с краю.

— У кого со слухом плохо? — спокойно спросил сержант. — Смирно!! — вдруг заорал он. — Застегнуться в строю! Головные уборы надеть!

Все торопливо напялили вязаные шапочки и ушанки и подтянулись.

— Кру-гом! — Пацаны развернулись лицом к горам. — Надеюсь, со зрением у всех в порядке? Вон та гора — наша. Следующая за ней — Афган! И чтобы те, кто из вас, уродов, попадет туда, не сдох в первый же день, — я буду вас драть во все дыры, не вынимая, три месяца по двадцать четыре часа в сутки, начиная с этой минуты! Кто уже передумал — вылет через два часа! Остальные в колонну по одному — бегом марш!

В новеньких хэбэшках пацаны выстроились в казарме. Дыгало шел вдоль строя, брезгливо оглядывая каждого с головы до ног.

— Рядовой Чугайнов! — выкрикнул Чугун, когда сержант поравнялся с ним.

— Ремень не для того, чтобы яйца держать, воин!

Чугун торопливо принялся затягивать ремень.

— Рядовой Бекбулатов! — гаркнул рослый кавказец с вытаращенными от усердия глазами.

— Рядовой Стасенко!

— Рядовой Петровский! — крикнул Джоконда.

— Это ты, что ли, художник? — остановился Дыгало.

— Так точно, товарищ сержант!

— Ну и что ты сюда приперся? Малевал бы голых баб да цветочки в горшочке… Я задал вопрос, воин!

— Видите ли, товарищ сержант, если верить доктору Фрейду, — невозмутимо ответил Джоконда, — любое художественное творчество — это только сублимация подсознательных инстинктов человека, в том числе инстинкта насилия.

Сержант молча смотрел на него в упор.

— Впрочем, — сдерживая улыбку, пожал плечами Джоконда, — вы можете с этим не согласиться, поскольку советская наука не признает буржуазное учение Фрейда.

Дыгало по прежнему смотрел на него.

— Умный? — наконец спросил он.

— Виноват, товарищ сержант, исправлюсь! — улыбнулся Джоконда. — С вашей помощью!

Дыгало неожиданно с силой ударил его под дых.

Джоконда сложился и упал, задыхаясь, суча ногами по полу.

— Правило номер раз — десантник всегда готов к внезапному нападению! — отчеканил сквозь зубы Дыгало. Тотчас с разворота ударил в живот стоявшего рядом Лютого. Тот выдержал, не шелохнувшись. Дыгало ударил еще, сильнее, — тот только смотрел на него своими волчьими глазами исподлобья.

— Фамилия?

— Лютаев!

Сержант одобрительно кивнул, отвернулся и, не оглядываясь, ударил расслабившегося Лютого локтем.

— Правило номер два! — заорал он, не взглянув на рухнувшего во весь рост Лютого. — Умнее сержанта только старший сержант! Кто не понял? Кто еще хочет поговорить? Ты? Или ты? — метнулся он вдоль замерших в напряжении пацанов. — Забудьте все, что вы знали и кем вы были на гражданке! Запомните, уроды, — здесь вы не умные и не глупые, не хорошие, не плохие, не художники и вообще никто! Вы даже не люди — вы говно! А людей из вас буду делать я, вот этими самыми руками!

Глава 4

Крутой склон горы за учебным городком сверху донизу был покрыт мелкой каменной осыпью, острой, как щебенка. Солдаты в полной выкладке, в броне и касках торопливо набивали камнями десантные рюкзаки.

— Я сказал, под завязку! — Сержант мимоходом пнул Стасов рюкзак. — До кого не доходит с первого раза?

— Товарищ сержант, а первое отделение до половины только, — кивнул Стас на ползущие к вершине черные точки.

— Всем рюкзак под завязку! А тебе, урод, — упер Дыгало палец в Стаса, — еще подвеску доверху! У кого еще вопросы? — заорал он, оглядывая остальных. — Есть еще такие наблюдательные? Налегке с блядью в кусты гулять будете! А здесь чем больше боезапаса возьмешь, тем больше шансов живым вернуться! До всех дошло, раздолбай, или на пальцах объяснить?

Готовьсь!

Солдаты с трудом подняли на плечи тяжелые, разбухшие от камней рюкзаки.

— Задача — выбить противника, занять высоту и закрепиться! — скороговоркой крикнул Дыгало. — Командир, готовность!

— Товарищ сержант, второе отделение к выполнению поставленной задачи готово! — внахлест, без паузы откликнулся Лютый.

— Вперед!

Солдаты с криком кинулись на склон. Ботинки скользили на осыпающихся камнях, тяжелый рюкзак тянул назад, они цеплялись за щебенку скрюченными пальцами, обламывая ногти, обдирая колени, карабкались вверх на метр и тут же съезжали вниз на три под нестерпимой полуденной жарой. Раскаленный воздух уже не лез в обожженное горло, они вдыхали с хриплым криком, из-под каски хлестал, заливал глаза пот.

— Пошел! Пошел! — Сержант поднимался с ними, подгоняя пинками отстающих. — Не ложиться! Пока бежишь — еще живой, если лег — уже труп!

Воробей споткнулся, потерял равновесие и рухнул на склон.

— Назад! — заорал сержант. — Вернулись двое! Десант своих не бросает!

Стас и Джоконда соскользнули к Воробью, помогли подняться и двинулись вверх, один подтягивая хромающего Воробья за шиворот, другой подталкивая сзади.

Выше, насколько можно было поднять взгляд, была только бесконечная россыпь камней. Перед глазами стояла багровая пелена. Потом осыпь кончилась, пошла земля, бежать стало легче, вдали возникла спасительная кромка вершины и над ней краешек неба.

— Первое отделение, к бою! — раздался наверху крик, и перваки высыпали на кромку.

— Второе отделение, к бою! — крикнул Дыгало.

Пацаны на ходу сбросили рюкзаки и подвески и бросились на штурм. Перваки, успевшие уже отдышаться, легко сталкивали их вниз.

— Десант, вперед! — орал Дыгало. — Вперед! Не ложиться! Вперед, уроды!

Это напоминало детскую веселую игру в «царя горы», только игра была страшной, потому что схватились озверевшие от жары и нечеловеческой усталости, разрисованные по лицам потеками грязного пота здоровые парни. Они скатывались по склону и опять, подгоняемые командой, лезли на вершину на подгибающихся от слабости ногах, не в силах уже поднять руки, но готовые, кажется, зубами вцепиться в противника.

— Отбой! — раздалась наконец команда, и пацаны без сил, почти без сознания повалились на склон, лицом в землю.

Дыгало прохаживался над ними, переступая через тела.

— Боевая задача не выполнена. Вы все — трупы. И ты, — пнул он ногой одного. — И ты! — пнул он другого. — Груз двести в «черном тюльпане». Кусок говна в цинковой обертке. Из-за вас колонна, которая пойдет под этой высоткой, напорется на засаду. Ты знаешь, что такое один пулеметчик на высоте над дорогой? — бешено заорал он, схватив за плечо Лютого. — Знаешь? Когда ни вперед, ни назад, и зарыться некуда, и всех пацанов по очереди у тебя на глазах, и ты ждешь своей пули, — знаешь?.. Подъем! Подъем, уроды! Мертвым отдых не нужен! Рюкзаки на плечи, бегом вниз!

Голые пацаны, сплошь в синяках и ссадинах, стояли в ряд, согнувшись над низким длинным умывальником, стирали хэбэшки. Дыгало прохаживался сзади, вдоль строя отставленных задниц, намотав на руку ремень. Размахнулся и звонко врезал по чьему-то тощему заду.

— Кто такой советский десантник?

— Советский десантник — это сила, краса и гордость Вооруженных Сил, — не разгибаясь, выкрикнули пацаны.

— Кто такой советский десантник? — ударил Дыгало по следующей заднице.

— Советский десантник — это образец и зависть для всех чмырей и штатских!

Мыло вдруг вылетело из рук у Воробья, он судорожно принялся ловить по всей мойке ускользающий обмылок и тут же получил такой удар по заду, что выгнулся всем телом от боли.

— А вы кто такие? Не слышу! — Сержант ударил подряд одного, другого. — Вы — позор учебного полка и меня лично! До отбоя раком стоять будете, уроды!

Пацаны напряженно замерли в своих кроватях под взглядом сержанта, натянув простыню под подбородок. Воробей застыл на втором ярусе на полудвижении, где застала команда. Искоса испуганно глядя на сержанта, он тихонько втянул отставшую ногу под одеяло.

В гробовой тишине Дыгало прошагал по казарме, выключил свет и закрыл дверь.

Пацаны заворочались в темноте, устраиваясь поудобнее.

— Пидор! — в сердцах негромко сказал Стас.

Помолчали.

— Все ничего, я только не пойму, почему первое отделение всегда впереди идет? — сказал Лютый. — Налегке, да еще час курят, пока мы корячимся. Делать нечего нас скинуть. Хоть через день бы менялись — раз мы, раз они.

— Потому что у них сержант нормальный. А у нас — пидор, — мрачно ответил Стас.

— Пацан с того призыва сразу сказал — хана вам, мужики, Дыгало насмерть задрочит, до кровавых соплей, — сказал Ряба.

— Выслуживается, сука. Широкую лычку на дембель хочет.

— Да нет. Он контуженный на всю голову. У них весь взвод положили, он один остался. Его сюда списали… Он все министру письма строчит, обратно просится. А кому он там, на хер, нужен с больной головой. Вот и бесится. — Ряба тоскливо вздохнул. — Короче, попали мы, пацаны, по самое не балуйся.

Воробей на втором ярусе, по-детски подложив ладонь под щеку, закрыл глаза…

…и тотчас вспыхнул свет, раздались хлесткие, как удары ремнем, команды:

— Рота, подъем!.. Первое отделение, подъем!.. Второе отделение, подъем!..

Не проснувшиеся, с закрытыми глазами, пацаны посыпались с коек — суетясь, мешая друг другу, хватая чужие вещи, одевались. Дыгало считал, отбивая пряжкой по ладони:

— Десять… пятнадцать… двадцать… Время!

Пацаны сомкнулись в строй. Стас замер под взглядом сержанта, как кролик перед удавом, согнувшись на одной ноге, с ботинком в руках. Дыгало огрел его ремнем.

— Второе отделение, отбой!.. Второе отделение, подъем!

Пацаны метались вперед и назад.

— Отбой!.. Подъем!

Воробей сиганул со второго яруса прямо на голову Рябе, они повалились на пол и на карачках, друг через друга, бросились к сложенной одежде.

— Отбой!.. Подъем, уроды!..

…Перегнувшись через скамью в учебном городке, они качали пресс.

— Пять — и! Шесть — и! — отрывисто считал Дыгало.

Воробей замер с искаженным от напряжения лицом, пытаясь согнуться. Дыгало с размаху ударил его пряжкой по животу — и Воробей судорожно сложился…

…Подтягивались в ряд на турнике.

— Семь! Восемь! Девять! — Дыгало метался вперед и назад, помогая ремнем по заду.

…Отжимались на кулаках.

— Двенадцать, тринадцать, четырнадцать! Быстрей, уроды! На бабе своей корячиться будешь! — Дыгало переступал через них, подгонял пинками…

…Бежали по лабиринту из железных, отполированных ладонями турникетов, рывком подтягивая себя из одного изгиба в другой, мельтеша друг за другом, как в калейдоскопе…

…Пробегали, ловя равновесие, по бревну. Чугун поскользнулся и со всего роста сел верхом, повалился на землю, держась двумя руками за яйца.

— Назад, уроды! Все назад! Десант своих не бросает!

Пацаны бросились обратно, со злостью отвесив на бегу несколько пендалей Чугуну…

…С разбегу карабкались на дощатую стену и переваливались на другую сторону, спеша успеть до того, как опустится занесенный ремень.

— Быстрей, уроды! Пуля не ремень — догонит!..

…Ползли по-пластунски по залитой до краев густой грязью луже под низко натянутой колючкой.

— Ниже голову! — Дыгало каблуком в затылок впечатал Джоконду лицом в грязь. — Дурная голова — подарок для снайпера!..

— Десять влево — упал! Десять вправо — упал! Не давай прицелиться!

Пацаны короткими перебежками продвигались вперед, падали на жесткую землю, перекатывались за камень, тут же вскакивали, бросались в другую сторону и снова падали, отбивая колени и локти.

— Десять влево — упал! Десять вправо — упал! Ты уже труп, урод, ты понял? Твою похоронку мать читает! Десять влево — упал!..

…В полной выкладке, с разбухшими от камней рюкзаками стояли под щебневой горой.

— Командир, готовность!

— Товарищ сержант, второе отделение к выполнению поставленной задачи…

— Отставить!

Дыгало прошел вдоль строя и упер палец в Чугуна.

— Открой рюкзак!

Чугун обреченно снял рюкзак и открыл. Сержант опрокинул его, вытряхнул — под небольшим слоем камней он был набит свернутым брезентом.

Дыгало медленно поднял глаза.

— Это залет, воин! — отчетливо произнес он. — После отбоя — ко мне!

И снова под полуденным палящим солнцем пацаны лезли на щебневую гору, задыхаясь, проскальзывая вниз лицом по острой щебенке. А когда подняли залитые потом грязные лица, увидели сквозь багровое марево в глазах первое отделение — те, посмеиваясь, возбужденно потирая руки, ждали их на вершине.

Глава 5

Они молча лежали в темной казарме, прислушиваясь. Из комнаты сержанта доносились звуки тяжелых ударов и приглушенные стоны. Затем дверь открылась, Чугун на подгибающихся ногах, жалко съежившись, проковылял к своей кровати.

Джоконда повернулся, зарылся лицом в подушку… И в то же мгновение вспыхнул свет.

— Рота, в ружье!

Одуревшие от усталости и недосыпа пацаны расхватывали в оружейке автоматы, броню и подвески, надевали на бегу.

Неправдоподобно огромная луна висела над горами, тишина и ночной покой царили вокруг. И только размеренный топот сотен ног по горной дороге, тяжелое дыхание сотен ртов, изредка окрик сержантов:

— Не растягиваться! Держи дыхание!

Небо порозовело, первые лучи солнца прострелили между вершин. Колонна все так же размеренно бежала по забирающей все круче вверх дороге. Далеко внизу открылась долина с украшенными цветами склонами, взлетной бетонкой и игрушечными домиками военного городка. Но вся эта красота была не для них, пацаны пустыми, бессмысленными глазами смотрели в колышущуюся спину бегущего впереди.

Воробей вдруг закатил глаза на бегу и повалился навзничь. Кто-то споткнулся об него, не оглянувшись, другие перепрыгивали или обегали стороной.

— Назад! — заорал Дыгало. — Второе отделение, назад! Взяли двое! Пушку, рюкзак — разобрали быстро!

Пацаны сняли с Воробья автомат, подвеску и рюкзак. Лютый и Джоконда подняли его и, придерживая с двух сторон, почти волоком потащили дальше. Отделение замедлило ход, остальные обогнали их и, не сбавляя темпа, вскоре скрылись за поворотом.

Когда они добрались до места сбора, рота уже отдыхала на зеленом склоне. Пацаны повалились на траву.

— На, держи, урод пернатый! — Чугун швырнул рюкзак в Воробья. Ряба бросил рядом с ним автомат и подвеску. Воробей сидел, поджав колени к груди, жалко ссутулившись, часто, со всхлипом дыша.

Лютый трясущимися пальцами достал спичку, попытался попасть по коробку и выронил. Джоконда щелкнул зажигалкой, остальные прикурили, придерживая его пляшущую на весу руку.

— Это что, каждый раз тебя на горбу таскать, Воробей? — сказал Лютый. — Своего барахла мало.

— Ну убей меня теперь! — взвизгнул вдруг Воробей. — Ну убей! Давай! — Он вдруг кинулся на Лютого, вцепился в него обеими руками.

— Да отвали ты! — Лютый оттолкнул его. Воробей отлетел и скорчился на траве, истерически всхлипывая.

— Я не могу так больше… Я не могу… Я так не могу… Не могу больше… Не могу, не могу…

— Да заткнешься ты? — Ряба пошарил вокруг и швырнул в него коробком. — Не можешь — катись отсюда! Завтра построение — выйди да скажи.

— И выйду! — крикнул Воробей. — Выйду! Что, презираете меня, да? — лихорадочно оглядел он пацанов. — А мне плевать! Плевал я на вас на всех, поняли? — Он действительно плюнул, но тягучая слюна повисла на губах. Он растер ее ладонью и затих, опустив голову.

— А там Оля ждет не дождется, — глумливо подмигнул Чугун и показал: вот так, вот так.

Помолчали, дымя папиросами, не глядя друг на друга.

— А еще вниз столько же, — сказал Стас, глядя в долину. — Может, разбежаться и… — кивнул он. — Чтоб долго не мучиться.

— Слышь, Пиночет, — окликнул. Джоконда Бекбулатова. — Ты ведь чеченец?

— Ну так что?

— Как же ты против своих воевать будешь?

— Слушай, какие они мне свои? — с полоборота завелся Пиночет. — Ты думай, что говоришь, да? У меня дед воевал, прадед воевал, прапрадед воевал…

— Да я не о том, — ухмыльнулся Джоконда. — Ты же мусульманин. И там мусульмане. Аллах не простит.

— Слушай, отвали, да?

— Пиночет, а ты обрезанный? — спросил Лютый.

— А тебе чего? — насторожился тот.

— Покажи.

— Слушай, раком становись — покажу! — вышел из себя Пиночет.

Посмеялись и снова замолчали.

— Я тоже завтра выхожу, пацаны, — сказал вдруг молчавший до этого Серый. — Мать письмо прислала, давно уже, — достал он в подтверждение листок. — Болеет она. Если убьют… У нее ж вообще никого, кроме меня… Я один не вышел бы, как последний чмырь. Ну чо, пацаны? — Он оглядел ребят. — Никто больше?

Все отводили глаза.

— Парни говорили, в Афгане неделю на боевых по горам шаришься, две на базе кайфуешь, — сказал Ряба. — А тут с Дыгалой до войны не доживешь, раньше сдохнешь.

— Ну так что, Ряба?

Тот глубоко затянулся, выдохнул — и отрицательно покачал головой.

— Ну что, Воробей, договорились? — неуверенно спросил Серый. — Только вместе выходим, да?

Тот кивнул, не поднимая головы.

На построение Дыгало надел парадку с двумя медалями. Полк выстроился на плацу. Комполка, приземистый мужик без шеи, с короткими мощными руками, говорил зычным голосом, привычно коротко рубя фразы, будто командовал атакой:

— Двенадцатого декабря. Находясь на боевом выходе. В районе перевала Кандагар. Взвод попал под шквальный огонь превосходящих сил противника…

Замерший в строю Воробей покосился на Серого. Тот чуть заметно вопросительно кивнул. Воробей отвел глаза. Дыгало грозно зыркнул на них, и все снова замерли.

— Пулеметчик гвардии рядовой Самылин. Выпускник второй роты нашего полка. Остался прикрывать отход своих товарищей, лично уничтожил восемь единиц живой силы противника. А когда кончились патроны. Подорвал себя гранатой. Вместе с окружившими его душманами. За мужество и героизм, проявленные при оказании интернациональной помощи братскому афганскому народу. Рядовой Самылин представлен к ордену Красного Знамени посмертно! Вот так воюют наши ребята! — повысил голос полковник. — В честь нашего погибшего товарища! Полк! На караул!

Офицеры и сержанты отдали честь, пацаны повернули головы на склоненное знамя.

Выдержав паузу, полковник двинулся вдоль строя, оглядывая обращенные к нему лица.

— Каждый из вас. Сам. Добровольно. Принял решение служить в Афганистане. Я должен задать вам вопрос. Есть ли среди вас те, кто передумал? Я не буду спрашивать о причинах. Вы просто продолжите службу в других частях на территории страны. Итак! — Он остановился перед строем. — Кто не хочет ехать в Афганистан — два шага вперед!

Воробей замер, глядя под ноги, напряженно ссутулившись. Серый отчаянно смотрел на него. Воробей покосился в другую сторону, поймал взгляд Лютого, Джоконды, других пацанов, глянул вдоль бесконечного неподвижного строя. Подался плечами вперед, пытаясь сделать эти два спасительных шага, — и остался на месте.

Полковник последний раз оглядел строй и вскинул ладонь к козырьку.

— Благодарю за службу!

— Служим Советскому Союзу! — грянул строй.

Воробей обреченно, бессильно опустил плечи.

Глава 6

На доске в учебном классе висела карта Афганистана. Занятия вел капитан Бессонов, не по-армейски лощеный, с узким породистым лицом и ухоженными руками, не сходящей с губ иронической улыбкой и негромким голосом. Даже форма на нем сидела как-то по-особому.

— Минимум знаний, необходимый для общения с местным населением, вы почерпнете из этой памятки, — указал он на тощие брошюрки, лежащие на столе у каждого. — Но главное, что вы должны помнить, когда окажетесь по ту сторону границы, — что вы находитесь в исламском государстве…

Пацаны скучали. Чугун, подперев щеку ладонью, мучительно боролся со сном. Лютый, прикрываясь учебной тетрадью, писал письмо. Джоконда рисовал портрет капитана: карикатурно длинный английский подбородок, кружевное жабо вместо воротничка над погонами. Стас и Ряба ухмылялись, поглядывая с двух сторон на рисунок.

— Ислам — не просто другая религия. Это другой мир, живущий по своим законам, другое отношение к жизни и смерти. Правоверный мусульманин не боится смерти в бою — тот, кто погиб, сражаясь с неверными, то есть с нами, немедленно попадает в рай, где его ждет то, чего не хватало в этой жизни: вода, плоды садов и пышногрудые девы — гурии…

Пацаны оживились, загудели. Капитан чуть заметно улыбнулся.

— Отношение к женщине в исламе — особый разговор. Главная святыня для мусульманина — его дом, «харам». Отсюда, кстати, произошло слово «гарем». Второе значение этого же слова — «нельзя», «запрещено». Нельзя смотреть на мусульманских женщин — «харам». Все, что касается половых отношений — «харам». «Харам» — показывать мусульманину непристойные жесты, которые всем вам так привычны — за это можно получить пулю даже от мирного жителя… С другой стороны, мусульманин никогда не осквернит свой дом кровью. С того мгновения, как вы попали в кишлак — вы гость. Убить гостя, даже неверного, — «харам». Запомните, пока вы находитесь в кишлаке — вы в безопасности. Но как только вы ступили за границу кишлака, тот же хозяин, который пять минут назад поил вас чаем, может выстрелить вам в спину, потому что убить неверного — это подвиг, это ступенька в рай…

Капитан остановился у стола Лютого.

— Я рассказываю это для вас, солдат, — так же ровно, не повышая голоса, сказал он и требовательно протянул руку.

Лютый хотел было спрятать письмо, но капитан перехватил своими тонкими пальцами его запястье. Лютый вдруг пригнулся к столу, едва сдерживая стон. Капитан, глядя на него с прежней невозмутимой улыбкой ледяными глазами, сжимал стальной захват. Письмо выпало, капитан взял его и спокойно положил на свой стол. Лютый, скалясь от боли, растирал онемевшую руку.

Пацаны разом подтянулись, с невольным уважением и опаской глядя на капитана. Джоконда спрятал рисунок в тетрадь.

— Итак. — Капитан, как ни в чем не бывало, отошел к доске и взял указку. — Афганистан — многонациональная страна, здесь проживает более двадцати народностей. Основные: таджики, — показал он на север страны, — узбеки, туркмены, вдоль границы с Пакистаном — пуштуны, на западе — хазарейцы: монголоиды, осевшие здесь, видимо, со времен монгольского нашествия. Собственно, само слово «хазар» в тюркских языках означает «тысяча»… Вам не интересно, солдат? — резко обернувшись, спросил он Рябоконя.

Тот, растерявшись от неожиданности, поднялся, пожал плечами.

— А не все равно, кого мочить?

Капитан терпеливо вздохнул и покачал головой.

— Я много раз видел вот такую щенячью самоуверенность, и до добра она никого не доводила. Если вы хотите вернуться домой живыми, научитесь уважать и понимать противника. За всю историю — никому и никогда — не удалось завоевать Афганистан. Ни властелину мира Александру Македонскому, ни полчищам арабов, ни монголам, которые, кстати, перед этим разорили всю Русь. Здесь трижды терпели поражение англичане.

— Но мы же победим в войне?

— Разве мы воюем с Афганистаном? — удивленно поднял брови капитан. — Солдат, что мы делаем в Афганистане? — указал он на Стаса.

Тот вскочил за столом.

— Выполняем интернациональный долг по оказанию помощи братскому народу Афганистана в отражении империалистической агрессии! — отрапортовал он.

Капитан иронически улыбнулся и развел руками.

С криком в сто глоток сто мозолистых кулаков ввинтились в воздух. Синхронный поворот — удар ногой. Шаг назад — блок. Вперед — удар. Бой с воображаемым противником — устрашающий, почти первобытный ритуальный боевой танец…

— Стволом! Прикладом! Рожком! Стволом! Прикладом! Рожком! — орал сержант.

С диким криком сорванных уже голосов, разбрызгивая пот с вывернутых губ, с остекленевшими глазами солдаты работали рукопашный бой с набитыми песком манекенами. Стволом в корпус. С короткого замаха — тяжелым затыльником приклада. Торцом магазина в безглазую брезентовую голову.

— Не слышу! Громче! Под дых! По печени! В морду! — всё ускоряя ритм, командовал Дыгало.

Он подскочил к Стасу.

— Ты что, урод, физкультурой занимаешься? Убей его! Убей, я сказал! Убей первым! Один удар у тебя будет, чтоб жопу свою спасти! — Он вырвал автомат и отшвырнул Стаса в сторону. — Вот так! Так! Так! — Он с нечеловеческой ненавистью ударил манекен, чуть не сорвав ему голову. Бросил автомат Стасу. — Ну! Громче! Не страшно! Не боюсь! Убей!

Стас отчаянно, уже почти теряя сознание от жары и усталости, заорал и с безумными страшными глазами бросился на манекен.

— Так! — удовлетворенно крикнул сержант. — Ребра ломай! Зубы ему в глотку вбей! Убивай!!..

— Захватил! Подсек! Бросил! Добил!

Разбившись попарно, пацаны бросали друг друга на жесткую землю.

— Добей, я сказал! — Дыгало рванул к себе за плечо Рябу, заорал в лицо. — Бросил — добей, ты понял меня, урод? В спину только мертвые не стреляют! — Он швырнул Рябу на противника. Отступил, чтобы видеть всех сразу. — В полную силу работаем! Что вы жметесь, как целки? Лишний раз по морде полезно получить — крепче будет! Давай, вмажь ему! Ну, давай! — натравливал он пацанов друг на друга. — Стоп! — заорал он. Упер палец в Воробья. — Воин, ко мне!

Воробей подошел, стал напротив.

— Слушай, сынок, — сказал сержант. — Ты дрался когда-нибудь в жизни? Во дворе? В детском саду хотя бы, за лопатку в песочнице?

Воробей молчал.

— Ко мне! — кивнул Дыгало Стасу. — Смирно!.. Бей его по лицу! — велел он Воробью.

Тот посмотрел на Стаса, стоящего навытяжку с опущенными руками.

— Ты понял приказ, воин?!

Воробей неловко замахнулся, пересиливая себя, и ударил вскользь.

— Девочку свою по трусам гладить будешь! — заорал Дыгало. — Я сказал — выруби его!

Воробей ударил чуть сильнее, сдержав в последнее мгновение руку.

Дыгало досадливо дернул головой.

— Бой! — коротко велел он.

Оба стали в стойку, закружились друг около друга. Стас несколько раз достал Воробья по лицу.

— Давай, Воробей! Ну, давай! — пытался подбодрить он, но тот только защищался, стараясь захватить его за руку.

— Кончай бальные танцы! — крикнул Дыгало. — В полный контакт, я сказал!

Стас, постепенно входя в азарт, ударил Воробья с правой, разбив ему нос. Тот упал на колени, растирая хлынувшую ручьем кровь.

— Встать! — Дыгало пнул его по ребрам. — Встать, я сказал! Бой!

Они снова закружились среди обступивших их пацанов. Воробей уже только прижимал руки к разбитому лицу, пытаясь закрыться от ударов.

— Давай, Воробей! — не выдержал Лютый.

— Давай, пернатый! Давай!

Стас сильно и точно пробил ему между рук в челюсть, и Воробей повалился на землю. Сержант подошел, наступив тяжелым ботинком у самого лица, глянул на него сверху. Воробей в залитой кровью хэбэшке пытался отжаться от земли дрожащими руками.

Дыгало брезгливо перешагнул через него. За спиной сержанта Стас и другие пацаны бросились поднимать Воробья.

Вечером они, обессиленные, отупевшие от усталости, молча сидели на траве за учебным городком. Воробей время от времени шмыгал разбитым носом, трогал языком распухшие губы. Солнце подсвечивало верхушки гор, в тишине пронзительно звенели цикады.

— Скорей бы в Афган, что ли… — тоскливо сказал Ряба.

— Воробей, — вяло окликнул Чугун. — Слышь, пернатый!

— Чего тебе?

— Отнеси мой хрен поссать — сил нет.

— Да куда ему, надорвется, — сказал Серый.

Все коротко, невесело посмеялись и снова замолчали.

— Гляди, Белоснежка! — вдруг в восторге крикнул Ряба.

— Ты чо? Где? — вскочили следом еще несколько человек.

Вдали, у ограды офицерского городка, шла тонконогая девчонка в цветастом коротком сарафане.

— Эй! Ходи сюда! Давай к нам! На полшишечки! — тотчас ожили, заорали, засвистели, замахали руками, забыв про усталость, мужики.

Девчонка засмеялась, помахала издалека ладонью и, напоказ виляя бедрами, пошла дальше.

— Вот зараза, — в сердцах сказал Чугун, зажимая ширинку. — Теперь до утра стоять будет.

— А кто это? — спросил Воробей.

— Ты чо, с луны свалился, пернатый? — возбужденно засмеялся Ряба. — Белоснежка! Санитаркина дочка! Через нее все призывы прошли, ни одного не пропустила! Пол-Афгана оттрахала! Пацаны с того набора говорили, на склад ее ночью провели, до самой поверки всей ротой драли!

— Да ты что? Сорок человек? — не поверил Стас.

— Ну я тебе отвечаю! По трое сразу, вертолетом!

— А сколько берет?

— Да ничего не берет, в том-то и дело! За интерес! На жрачку скинулись — ну, печенье там, конфеты, самогона достали. Девка, говорят, — чума! Не ты ее трахаешь, а она тебя! Болезнь такая женская есть — бешенство матки!

— Что-что? — насмешливо спросил Джоконда. Он лежал, подперев голову ладонью, зажав в зубах спичку. — Что-то новое в медицине.

— Отвали, ученый, — отмахнулся Пиночет, воровато оглянулся и с горящими глазами придвинулся ближе. — Ряба, ты договориться с ней можешь?

— Да чо договариваться! Безотказная, как автомат Калашникова, — бери да веди. А куда вести-то? Ее через два караула протащить надо.

— Да нет, мужики, пустой базар, — спокойно сказал Лютый. — Тот призыв — они перед самым отлетом, там уже все равно — дальше Афгана не пошлют. А нам тут три месяца еще трубить. Залетим — кранты.

Пацаны разочарованно затихли.

— Слушай, Лютый, а ты пошел бы? — спросил Джоконда. — После сорока человек, с этим обмылком?

— А ты нет?

— Я нет, — пожал плечами Джоконда. — Из помойки жрать — лучше с голоду сдохнуть.

— А я жрал! — Лютый упер в него бешеный взгляд. — Ты хоть раз подыхал с голодухи-то, так, что заснуть не можешь? Так что ж ты пасть-то разеваешь? Нам на ужин три ложки столярного клея на тарелку кинут, а мы потом по городу бродим, смотрим, как ты за стеклом в кабаке свою телку гуляешь, чтоб тарелку успеть схватить, что осталось! Понял? — заорал он, сгреб Джоконду за грудки и рывком притянул к себе. — И бабы у меня такие только и были! — мотнул он головой вслед Белоснежке. — И других не будет!

— Хватит, ребята, не надо, — сказал Воробей.

— А ты заткнись, пернатый! Бабу сперва понюхай, потом голос подашь! — отмахнулся Лютый. — И не нужны мне другие, понял! — Лютый изо всех сил тряхнул Джоконду. — Не нужны мне твои, ты понял, а ты к моим не лезь! Из помойки жрать? Она, может, лучше, чем все твои цыпы на цырлах! Хоть слово еще скажешь — землю есть будешь, ты понял меня?!

Он еще мгновение мерил Джоконду бешеными глазами, оттолкнул, повернулся и пошел к казарме.

Глава 7

— С виду — как будто пластилин. — Добродушный пожилой майор продемонстрировал зеленоватый кубик и отдал его Джоконде. — Ну-ка помяли все, помяли, пощупали! Вот так!

Окружившие его пацаны принялись старательно мять, раскатывать в ладонях свои кубики.

— Легко мнется, принимает любую форму, — неторопливо продолжал рассказывать майор. — Вроде бы безобидная детская игрушка, у каждого дома такая была, каждый лепил зайчиков-белочек. А между тем сейчас у вас в руках мощное и эффективное оружие — пластическое взрывчатое вещество. Проще — пластит. У него, конечно, есть химическая формула, которую вам знать не обязательно. Пластит — вещь незаменимая и поэтому входит в набор вооружения каждого десантника. Возникает вопрос — почему?..

Ряба, едва сдерживая смех, незаметно толкнул Пиночета и кивнул на Джоконду. Вскоре все отделение давилось от смеха. Невозмутимый, как обычно, Джоконда слепил из пластита громадный пенис — со всеми необходимыми подробностями, с головкой и яйцами.

— Во-первых, в незаряженном состоянии он абсолютно безопасен, удобен в хранении, всегда под рукой. Как говорится, карман не тянет…

Джоконда иллюстрировал слова майора: загнул пластитовую головку вниз и показал, как безопасен хрен в незаряженном состоянии и действительно всегда под рукой. Пацаны скисли от смеха.

— Но в боевом применении он исключительно эффективен и обладает большой разрушительной силой… — с выражением продолжал майор.

Джоконда, грозно сведя брови, привел орган в боевое состояние.

— Однако для работы с ним требуются определенные навыки. А именно… Воин! — Майор требовательно протянул руку к Джоконде. Тот, растерявшись от неожиданности, отдал ему свое произведение. Майор, не взглянув, взял и продолжал лекцию, помахивая для убедительности пластитовым хреном. — Есть два простых солдатских правила. Первое: чем крепче сомнешь, тем сильнее рванет. Правило второе: не лепи куда попало. Сначала надо обнаружить наиболее уязвимую точку объекта. Лучше всего найти какую либо щель и забить его туда как можно глубже. На следующем занятии мы с вами займемся практикой…

Пацаны уже едва держались на ногах. Майор близоруко покосился на них, не понимая причины такого веселья в серьезном вопросе.

— Однако сама по себе эта штука не сработает. Для того чтобы произвести взрыв, нужно что? Правильно, нужно вставить детонатор. — Майор продемонстрировал детонатор, вставил его в пластитовый пенис — и только тут обнаружил, что, собственно, держит в руке.

Пацаны, уже не сдерживаясь, покатились со смеху. Майор побагровел.

— Фамилия? — медленно поднял он глаза на Джоконду.

— Рядовой Петровский, товарищ майор.

— Это залет, воин! — сказал сквозь зубы майор. — Буду вынужден доложить вашему командиру! — И, держа в вытянутой руке вещественное доказательство, двинулся через плац, сопровождаемый изумленными взглядами марширующих мимо солдат.

— Попал ты, Джоконда, — сказал Стас. — Дыгало после отбоя кликнет.

Джоконда на карачках, сдерживая тошноту, драил зубной щеткой толчок. В сортир заглянул Серый:

— Сержант зовет. — Он проводил Джоконду сочувственным взглядом.

Джоконда вошел в сержантскую каморку. На столе лежал пластитовый член. Дыгало сидел в кресле, неторопливо курил медный резной кальян.

— Хорошо слепил, — наконец сказал он. — Жизненно.

Джоконда молчал.

— А красками умеешь?

— Я вообще-то живописи учился, — осторожно ответил Джоконда, не понимая, к чему клонит сержант.

— Портрет можешь? Вот такой, — показал Дыгало размер.

— Могу.

— Я, это… — неловко отводя глаза, начал сержант. Он волновался, поэтому говорил труднее обычного, подергивая головой. Вообще удивительно было видеть его не орущим внадрыв, а смущенно подыскивающим простые человеческие слова. — Я… Девчонка моя пишет. Вот… — показал он аккуратную стопку конвертов. — Перед войной познакомился… Фотку все просит. А что я — такую вот пошлю? — указал он на изуродованную щеку. — Старую послал бы, да сгорели все… Ты без этого можешь нарисовать, чтоб красиво?

— Конечно. Только маслом не так быстро, за один раз не выйдет.

Дыгало кивнул, опять помолчал.

— Я это… дембельнусь — к ней не поеду, — тоскливо сказал он. — Куда таким уродом… Пусть хоть пока пишет…

Пацаны в темной казарме напряженно прислушивались к тишине в сержантской комнате, переглядывались. Стас сполз с кровати, на цыпочках подкрался к двери, заглянул в замочную скважину…

Дыгало в парадке со всеми регалиями торжественно замер в кресле. Джоконда, как был, в трусах и шлепанцах, приспособив картонку на стуле напротив, привычно разложив кисти и краски, набрасывал первые мазки портрета.

Глава 8

Воробей суетливо, короткими судорожными взмахами кромсал каменистую землю саперной лопаткой, смаргивая заливающий глаза пот.

— Пять минут! — глядя на часы, спокойно объявил сержант.

Лютый, Джоконда и остальные через равные промежутки по прямой линии вгрызались в землю.

— Четыре тридцать!

Воробей замахал лопатой еще быстрее. Наткнулся на корень и, поскуливая от нетерпения, принялся рубить его.

— Четыре минуты!

Воробей не выдержал и с ужасом оглянулся через плечо. Метрах в тридцати прогревал двигатели танк. От раскаленной брони струился воздух. Танкисты курили, сидя в люках.

— Давай-давай! — подмигнул ему механик. — Пошире могилку-то! Поровней!

— Эй, десантура! — весело крикнул другой. — Костей там не нарыл еще с того призыва? Мы тут ваших закопали — немерено!

Они захохотали. Механик дал газу на холостом, танк взревел — Воробей вздрогнул и замахал лопатой, как заведенный.

— Пошел! — Сержант взмахнул флажком.

— Кто не спрятался — я не виноват! — крикнул механик, выплюнул папиросу и нырнул в люк. Гусеницы с гулким лязгом натянулись, и танк двинулся вперед, зажевывая траками землю.

Воробей, обняв автомат, свернулся на дне неглубокого окопа. Свежий срез земли перед его глазами задрожал все сильнее, посыпались песчинки и мелкие камни. Воробей каждой клеточкой своего беззащитного тела вжался в дно окопа. Тень танка накрыла его, гусеница прогрохотала над головой. Воробей вспомнил наконец про гранату, трясущейся рукой вытащил чеку и бросил вслед учебную болванку…

— Гляди, обоссался! — вдруг захохотал Чугун, указывая на Воробья, когда все собрались вместе.

По штанам у того действительно расплывалось мокрое пятно. Воробей, готовый провалиться сквозь землю, стоял, опустив голову.

— Вам-то смех, а у меня койка под Воробьем, — сказал Ряба. — Мне чо, с зонтом теперь спать, а, пернатый?

Все снова захохотали. Подошедший сержант молча коротко ударил Рябу тыльной стороной ладони по губам. Смех тотчас оборвался.

— Ты что-то видел, воин? — спросил он, приближая лицо вплотную.

— Нет, товарищ сержант, — забегал глазами Ряба.

— А ты? — Тот резко обернулся и ударил Чугуна.

— Никак нет.

— А ты? Ну?! Расскажи, я тоже посмеяться хочу!

— Показалось, товарищ сержант, — ответил Лютый.

Дыгало оглядел остальных.

— Хоть сопли на кулак мотай, хоть маму зови, хоть в штаны ссы — но сделай! Умри, но сделай! А он сделал!

— Отделение, одиночными — огонь! Огонь! Огонь! — командовал Дыгало.

Пацаны лежали на стрельбище. Вокруг поясных мишеней вдали взлетали фонтанчики песка. Лютый, яростно оскалившись, стрелял будто по реальному врагу. Воробей невольно моргал, жмурился на каждом выстреле. Джоконда спокойно, с холодным пристальным взглядом подводил прицел под срез мишени.

Потом каждый держал свою мишень, Дыгало шел вдоль строя.

— Все вниз ушло! Не дергай за спуск, дрочить в другом месте будешь… Нормально!.. А тебе, урод, только огород сторожить, в жопу солью стрелять!..

Он остановился перед Джокондой, глянул на кучные пробоины в мишени, потом на него.

— Занимался?

— Никак нет. Наверное, профессиональное, товарищ сержант, — пожал плечами тот. — Глазомер развит.

Дыгало снова посмотрел на мишень. Достал из кармана пятак.

— Воин! — Он кинул пятак Воробью и указал на линию мишеней.

Джоконда лежал на рубеже, с тем же холодным пристальным взглядом наводя прицел на поблескивающий на солнце пятак. Пацаны столпились за спиной.

Ударил выстрел. Под восторженные крики пацанов пробитый пятак, кувыркаясь, взлетел высоко в воздух.

Пацаны перекуривали, пока стреляло первое отделение.

— Слушай, Джоконда, — сказал Серый. — Вот если честно, без фуфла, чего ты в Афган пошел? Сидел бы в штабе, рисовал — звали ведь. Да вообще от армии закосить мог.

— Не поймешь. — Джоконда, как обычно, жевал зажатую в зубах спичку.

— А ты попроще.

— Попроще? — Джоконда вздохнул, подумал. — Смотри, — прищурившись, указал он на стоящий поодаль танк. Красиво, правда? Такая мощь, и ничего лишнего, ни одной черточки. Оружие — это самое красивое, что создало человечество за всю свою историю.

Пацаны озадаченно посмотрели на танк и снова на Джоконду.

— Ну? — пожал плечами Серый.

— Был такой художник в эпоху Возрождения — Микеланджело. Его однажды спросили, как он создает свои скульптуры. Он ответил: очень просто, я беру камень и отсекаю все лишнее. Понимаешь? Красота — это когда нет ничего лишнего, никаких условностей, никакой шелухи. А на войне — только жизнь и смерть, ничего лишнего. Война — это красиво.

Пацаны переглянулись. Лютый зло сплюнул под ноги.

— Я не пойму, Джоконда, — ты правда дурак или опять стебаешься? Красиво ему, когда кишки на гусеницы наматывают! У нас все пацаны, кто еще не сел, в Афган пошли. Может, хоть что по жизни изменится. Говорят, с орденом придешь — квартиру дадут. А ему, блядь, красиво. В войнушку поиграть со скуки…

Джоконда только улыбнулся, щурясь на солнце.

Пацаны с разбегу бросались на каменистую землю, били очередями.

— Огонь! Огонь! Огонь! — орал Дыгало, стоя на колене за цепью. — Перезарядились!

Пацаны откатывались за камень, лежа на боку, торопливо отщелкивали пустой магазин, доставали из подвески новый.

— Быстрей, уроды! Или ты стреляешь, или в тебя стреляют! Три секунды жизни у тебя! Огонь! Огонь!..

Чугун бил из тяжелого крупнокалиберного «Утеса». Дыгало лежал рядом, глядя в бинокль.

— Ниже возьми! Ниже, я сказал! В горах сто раз срикошетит, пуля расколется, от камней осколки — чем-нибудь да достанешь!

Джоконда целился из снайперской винтовки.

Дыгало, изогнувшись, на карачках навис над ним, следя за линией прицела.

— Не торопись! Один твой выстрел десяти рожков стоит! Хороший снайпер — половина взвода!

Воробей с колена наводил гранатомет. Дыгало, обняв сзади, кажется, слился с ним.

— Корпусом целься, корпусом, урод, не руками! Огонь!

За спиной у стоящих цепью с гранатометами на плечах пацанов один за другим взлетали клубы дыма и пыли, далеко впереди среди мишеней рвались гранаты…

БТР с разворота остановился на полном ходу, из распахнувшихся люков посыпались пацаны. Дыгало подгонял, с силой толкая в спину.

— Пошел! Пошел! Пошел!

Стреляя на ходу, пацаны упали за камни и двинулись один за другим короткими перебежками.

— Прикрыли огнем! Не давай голову поднять! Один пошел — остальные прикрывают!

Самолет набрал высоту над долиной. Пацаны сидели вдоль бортов в полной боевой выкладке — броня, парашюты, набитые боезапасом подвески, автоматы, гранатометы. У Джоконды — СВД с зачехленной оптикой, у Чугуна ручной пулемет.

Над кабиной пилотов вспыхнула красная лампа.

— Готовьсь! — Дыгало распахнул люк. Пацаны встали вдоль борта, пристегнули вытяжные карабины к натянутому под потолком тросу. Сержант быстро прошел вдоль строя, проверяя амуницию и крепления.

Загорелась зеленая лампа, пронзительно загудел зуммер.

— ВДВ, вперед!

Пацаны с криком «ура», плотной толпой, упершись головой в спину впереди стоящего, посыпались из люка. Дыгало подталкивал их и выпрыгнул последним.

Парашюты с резким хлопком открывались один за другим, пацаны, восторженно захлебываясь ветром, смотрели вверх, на расцветшее белыми куполами небо, перекрикивались, указывая вниз, на крошечную, будто игрушечную панораму.

Чугун от избытка чувств затянул какую-то дикую ликующую песню без слов.

Земля приближалась, десантники отстегнули автоматы и открыли огонь, раскачиваясь от отдачи. Приземлялись один за другим, сбрасывали парашюты и короткими перебежками, прикрывая друг друга огнем, двинулись вперед.

Чугун по прежнему заливался соловьем в поднебесье. Потом глянул вниз, по сторонам — и умолк. Его отнесло далеко в сторону, внизу был какой-то поселок, а за ним — площадка для пионерских линеек с высоким металлическим флагштоком, трибуной и фанерными щитами, на которых красовались отдающие салют узбекские пионеры и Ленин, тоже смахивающий на узбека. Загорелые до черноты пацанята играли, носились друг за другом, потом глянули вверх — и бросились врассыпную.

Но Чугуну было уже не до них — его несло задницей прямо на острый штырь. Чугун в ужасе принялся дергать за все стропы разом, в последнее мгновение с диким воплем, выпучив глаза, судорожно выгнулся, спасая зад, — штырь с треском пропорол штанину, прошел вдоль спины под одеждой, вышел над плечом, уперся в каску — на секунду Чугун повис подбородком на ремешке каски, затем ремешок лопнул — каска — осталась на верхушке, а Чугун съехал по штырю на землю. Парашют опустился рядом.

Он оказался накрепко привязан к флагштоку проколотой в двух местах хэбэшкой, бронежилетом, ремнями парашютов, автомата и пулемета. Чугун мог шевелить руками, но не мог ни наклониться, ни повернуться. Стоя навытяжку, он беспомощно корчился, переступая вокруг столба, пытаясь вслепую расстегнуть карабины парашютной подвески.

Пацанята между тем осмелели, обступили его и, весело щебеча по-узбекски, тянули к себе пулемет.

— Уйди! Уйди, черт нерусский! — отмахивался Чугун. — Не трожь, говорю! Взрослых позови кого-нибудь! Отца позови! Ты по-русски понимаешь?..

Уже стемнело, Чугун одиноко стоял у своего позорного столба, когда послышался топот, и на площадку выбежали Дыгало и пацаны, взмыленные, усталые и злые. Тяжело переводя дыхание, они остановились напротив, недобро разглядывая прикованного Чугуна.

— Я отойду на две минуты, — деловито глянув на часы, сказал наконец Дыгало. — Время пошло.

Он отвернулся, доставая сигареты, и в ту же секунду за его спиной послышались звучные удары ременных пряжек и вопли несчастного Чугуна.

Глава 9

Пацаны в майках-тельниках драили пол в казарме.

— Почта! Почта, пацаны! — влетел в казарму Ряба, размахивая пачкой писем. Все тотчас с радостным воплем бросились к нему. Из своей комнаты вышел Дыгало — и пацаны замерли под его взглядом, одергивая форму.

— Вам, товарищ сержант, — доложил Ряба, протягивая конверт. Сержант молча взял письмо и ушел к себе. Все снова навалились на Рябу, пытаясь выхватить письма.

— Куда? Куда ручонками! — растолкал тот пацанов. Наконец важно достал первый конверт, прочитал: — Стасенко! Какой сегодня день-то?

— Среда! Третий! — Стас с готовностью подставил физиономию, Ряба от души три раза звонко щелкнул его конвертом по носу и отдал письмо.

— Воробьев!

Воробей со счастливой улыбкой подставил нос.

Пацаны разбрелись по казарме, каждый в свой угол, торопливо, жадно читали письма. Чугун слонялся без дела. Он подкрался к Воробью, заглянул через плечо.

— «Милый мой Воробушек!..» — с выражением прочитал он.

Воробей попытался спрятать письмо, но Чугун выхватил его и отскочил.

— «Девчонки звали меня на дискотеку, но я не пошла. Не хочу без тебя», — нежно пропел он.

— Кончай, Чугун! — сказал Лютый.

— Отдай! — тихо сказал Воробей.

— Что? — удивился Чугун, оглядываясь по сторонам. — А, это? — показал он письмо. — На, — протянул он листок. Тотчас выхватил обратно из самых пальцев Воробья и продолжал уже другим, похабным голосом, отступая: — «Зато вчера сняла двух классных пацанов и теперь оттягиваюсь с ними по полной программе!» — Чугун подмигнул и показал: вот так!

Воробей вдруг резко, сильно ударил его в лицо.

— Да ты чо, сука, оборзел? Я же тебя… — процедил Чугун.

Воробей вырвал у него письмо и той же рукой с зажатым скомканным листом врезал ему в челюсть.

— Во дает! — в восторге крикнул Ряба.

— Давай, Воробей! Давай! Мочи его! — Пацаны повскакивали с мест.

Воробей и Чугун дрались молча, страшно, насмерть, руками и ногами, кружили по казарме, оскальзываясь на бурой жиже, с грохотом опрокидывая ведра и табуреты. Пацаны расступались перед ними. Чугун был сильнее, Воробей легче и подвижнее. Оба уже были в крови — у Чугуна перебит нос, у Воробья рассечены брови. Наконец Воробей достал Чугуна тяжелым ботинком по ребрам, сбил с ног и навалился сверху, разбивая с двух рук ненавистное лицо в кровавое месиво.

— Стоять! — раздался крик сержанта. — Смирно!

Они поднялись, тяжело дыша, оба с головы до ног залитые кровью и грязью.

— Залет, воины! — указал Дыгало на одного и другого. — Оба ко мне после отбоя!

Когда дверь за ним закрылась, Лютый, Джоконда, Пиночет, Ряба кинулись к Воробью, обнимали, хлопали по плечу. Тот, не остывший после драки, бессмысленно водил глазами, оглядывался на побежденного врага. Потом вырвался из рук пацанов и отошел, бережно расправляя скомканный, заляпанный кровью листок.

Пацаны вернулись к тряпкам и ведрам, только Стас, все это время неподвижно сидевший с опущенной головой, будто окаменел над своим письмом.

— Ты чо, прилип? — мимоходом толкнул его Лютый. Остановился, присмотрелся, заглянул снизу ему в лицо. — Ты чо, Стас?

Тот отвернулся, глотая слезы. Пацаны подтянулись ближе. Стас беззвучно плакал, судорожно втягивая воздух сквозь сжатые зубы. Потом вдруг разорвал письмо, оттолкнул Лютого, бросился к своей тумбочке и стал рвать старые письма, бросая на пол. Пацаны молча смотрели на него.

Стас вытащил фотографию, рванул было тоже.

— Стой! — Джоконда выхватил надорванный снимок из рук. — Дай сюда!

Он вынул один альбом из своей папки, открыл и аккуратно приклеил фотографию Стасовой девчонки на первую страницу. Удивленные пацаны наблюдали за ним.

— Зачем это? — спросил Воробей.

— Пригодится, — спокойно ответил Джоконда. — В случае чего — открыл, посмотрел: не тебе одному не повезло. Все легче будет. — Он спрятал альбом обратно в тумбочку.

И снова они стояли у подножья щебневой горы с набитыми камнями рюкзаками у ног. Дыгало неторопливо шел вдоль строя, пиная рюкзаки ногой.

— Воин! Сам добавишь или помочь?

Чугун торопливо доложил щебня в рюкзак.

— Готовьсь!

Солдаты вскинули тяжелые рюкзаки на плечи, пристегнули карабинами и снова замерли.

— Задача — выбить противника, занять высоту и закрепиться! Командир, готовность!

— Товарищ сержант, второе отделение к выполнению поставленной задачи готово! — откликнулся Лютый.

Сержант отошел в сторону, дожидаясь, когда первое отделение доберется до вершины.

— Слушай сюда, пацаны! — негромко сказал Лютый, не отрывая волчий взгляд исподлобья от ползущих по склону точек. — Все идем ровно, не отставать, не рассыпаться. Под верхушкой, у того камня, Воробей, Стас и Ряба вперед. Хватайте за ноги и валите на себя, двоих хотя бы. Хоть зубами держите. Главное — дыру пробить. Чугун, Джоконда, Пиночет — со мной, остальные следом.

— Вперед! — заорал сержант.

Пацаны с криком бросились на склон. Цепляясь за камни задубевшими пальцами, соскальзывая по осыпи и вновь догоняя своих, они цепью карабкались вверх. Когда вершина была уже рядом, навстречу высыпало первое отделение — выстроились вдоль кромки, посмеиваясь, возбужденно потирая руки, подманивая к себе.

— Воробей, пошел! — задыхаясь, крикнул Лютый. — Чугун, Джоконда, ко мне!

Воробей, Ряба и Стас метнулись вперед, мертвой хваткой уцепились за ноги двум противникам и покатились с ними вниз. Лютый, Чугун, Джоконда, наступая коваными ботинками на переплетенные тела, на спины, на головы, рванулись в образовавшуюся брешь и выскочили на вершину, следом ринулись остальные. Схватка разбилась на сцепившиеся насмерть пары. Лютый, как куклу, бросил своего противника вниз, отодрал другого от Джоконды, швырнул следом.

— Отбой! Отбой, я сказал! — Оба сержанта в четыре руки растаскивали сцепившихся солдат.

Оставшиеся в меньшинстве перваки уже сами соскакивали на склон. Лютый еще метался вперед и назад, но драться уже было не с кем, тогда он наконец остановился и заорал в выжженное небо. И остальные подхватили этот звериный ликующий вой, обнявшись на вершине.

— Рядовой Воробьев! — выкрикнул полковник.

Воробей, чеканя шаг, подошел, встал на колено, взял протянутый голубой берет, поцеловал его и край знамени, поднялся и надел берет.

— Служу Советскому Союзу! — сияющий, едва сдерживая улыбку, отдал он честь.

Следом подошли Лютый, Джоконда, Чугун…

Вскоре весь полк стоял на плацу в беретах, в полном десантном параде.

— Теперь вы с полным правом. И гордостью, — рубил фразы полковник. — Можете носить этот голубой берет. Я не хочу и не буду выделять лучших или худших. Потому что самый главный экзамен. Еще впереди. И сдавать вы его будете там, — кивнул он за горы. — На днях вы все. Отправитесь в зону боевых действий. Чтобы выполнить свой интернациональный долг перед братским афганским народом. И сегодня. Я в последний раз. Могу задать вам вопрос. Кто из вас по каким-либо причинам. Не хочет или не может лететь в Афганистан?

На плацу воцарилось молчание. Полковник оглядел строй.

— Я не сомневался в вашем ответе… Рядовой Сергеев, выйти из строя!

Серый шагнул вперед.

— По просьбе матери и по приказу командования вы продолжите службу поблизости от места жительства.

Серый растерянно оглянулся на сочувственные взгляды пацанов.

— Товарищ полковник, разрешите…

— Не разрешаю. — Полковник чуть смягчил голос. — Не имею права. Ни как офицер, ни как отец.

— Товарищ полковник! — отчаянно сказал Серый.

— Рядовой Сергеев, стать в строй! — отрезал полковник.

Торжественным маршем, чеканя шаг под оркестр, с развернутым знаменем впереди пацаны прошли мимо трибуны. Серый, не попадая в ногу, шел в середине шеренги, опустив голову, глотая слезы.

Глава 10

— Подъем, второе отделение! — Дыгало влетел в спящую казарму. — Подъем! Подъем, уроды!! — Пьяный, с налитыми кровью глазами он метался по казарме, скидывал зазевавшихся со второго яруса на пол. Растерянные пацаны кое-как выстроились в трусах около кроватей, не понимая, что происходит. — Ложись! Ползком марш!

Пацаны поползли по кругу между кроватей.

— Быстрей! Быстрей, я сказал! Быстрей, уроды! — Дыгало подгонял пинками по ребрам. — Голову не поднимать! — Он с силой ткнул каблуком в затылок Чугуну, припечатав того лицом в пол. — Еще быстрей!

Пацаны, задыхаясь, ползли на пределе сил, извиваясь всем телом, дробно стуча голыми локтями и коленями.

— Что? — вдруг остановился сержант. — Что, не понял?.. Встать!

Пацаны вскочили, тяжело переводя дыхание. Дыгало пошел по кругу, оглядываясь.

— Ты что-то сказал, рядовой? — Он с левой ударил Стаса в зубы.

— Никак нет.

— Может, ты? — с разворота ударил Дыгало Джоконду.

— Никак нет, товарищ сержант.

— А-а! — вдруг радостно оскалился Дыгало. Он, хищно пригнувшись, двинулся к Лютому. — Это ты, воин! — Он подошел вплотную, лицом к лицу, глядя в упор мутными глазами. — Ты хочешь что-то сказать, правда! Я же вижу! Ты давно хотел мне что-то сказать! Ну скажи, ну пожалуйста! Ну? Чирикни на ушко! — Он повернул голову, прислушиваясь.

Лютый молчал, глядя на него исподлобья.

— Ну, давай! — Сержант вытащил его в середину круга. — Один на один! Как нормальные мужики! Никто не видит! Никто не узнает! Ну! — Он ударил Лютого. — Ты — берет, и я — берет! Давай! Давай! — Он ударил еще несколько раз.

Лютый только защищался, сдерживаясь из последних сил.

— А может, ты? — Дыгало выхватил Чугуна. — Давай! Ну, все на одного! — лихорадочно обернулся он. — Вот он я! Вперед, десантура! — Он стал в стойку посреди круга, сделал выпад назад, пытаясь достать ногой, метнулся в одну сторону, в другую. Пацаны только расступались, молча глядя на него. — Ну! — отчаянно заорал Дыгало. — Есть тут хоть один мужик или чмыри одни позорные?..

Он вдруг остановился и замер, опустив плечи, будто выпустили воздух. Медленно прошел к выходу, не глядя отшвырнув с пути Воробья, и грохнул дверью.

В казарме стало тихо, пацаны молча переглядывались.

— Приснилось, что ли? — сказал Ряба.

— Ага, приснилось… — Стас сплюнул тягучую кровь, вытер разбитые губы.

— Весеннее обострение. — Воробей покрутил пальцем у виска. — Это у них бывает.

— Погоди, — вспомнил Джоконда. — Сегодня в штабе говорили: он заявление опять писал, хотел с нами улететь. Сегодня отказ пришел.

Сквозь окно видно было, как Дыгало, запинаясь, не разбирая дороги, брел по городку. Потом сел на землю и обхватил голову руками.

Ряба торжественно вскрыл трехлитровую жестяную банку яблочного компота. Повел носом и, зажмурившись, сладострастно замотал головой. Остальные тоже, сталкиваясь лбами, понюхали — и оценили. Они сидели вокруг разложенной на газетке снеди в скупо освещенной сушилке, под развешенными на металлических штангах бушлатами.

Ряба зажег спичку и жестом волшебника поднес к банке — над горлышком заплясал голубой огонек.

— Чистяк! Батяня гнал! — гордо сказал он, прихлопывая огонь ладонью. Выудил грязными пальцами лезущее через край яблоко и разлил розовую жидкость по кружкам. Они чокнулись и переглянулись.

— Ну что, пацаны? За отлет! — сказал Лютый.

— Прорвались, пацаны!

— Не верится даже, правда?

Они выпили и задохнулись.

— Погоди… сколько градусов-то?.. — просипел Чугун.

— Семьдесят. А чо, за сто верст бражку слать? Мне б на одного не хватило!

Воробей с выпученными глазами искал, чем заесть, схватил яблоко, надкусил — и совсем скис, отплевываясь. Все захохотали.

— Классное яблочко, Воробей? Из райского сада!

— Слышь, пернатый, да ты не пей, не мучайся, — сказал Чугун. — Ты яблочка поклюй, тебе хватит!

— Ну чо, по второй сразу? — спросил Ряба.

— Погоди, не гони. Пиночет, доставай, — кивнул Лютый.

Пиночет разломил домашний пирог, вытащил начинку — завернутый в целлофан пакет с травой. Свернул косяк, раскурил, передал дальше по кругу.

Воробей затянулся, медленно выдохнул, пробуя вкус, пожал плечами, передал Джоконде и сплюнул.

— Трава травой. А в чем кайф-то?

— Не курил еще, что ли? Вдыхай во всю грудь и держи, сколько сможешь. Вот так. — Джоконда показал и отдал обратно.

Чугун покосился на сосредоточенно напыжившегося, с раздутыми щеками Воробья, его душил смех, он из последних сил пытался сдержать дыхание, коротко хрюкнул раз, другой, выпуская тонкие струйки дыма, и наконец захохотал, невольно заражая смехом остальных. Один за другим все кололись, окутываясь клубами дыма.

— Кончай, Чугун! Кайф уходит! Чо, повело уже?

— Да не… Я, это… — Чугун все не мог остановиться. — Как Воробей под танком обоссался!.. Да еще фигурно как-то… Ну ладно… это… но как ты на спину-то себе нассать изловчился?

— Да ладно, а сам-то — чуть очком на кол не сел! Четыре часа бегали, искали, думали — в Афган улетел, а он, как пугало в огороде, стоит!

Теперь уже все хохотали, корчились от смеха.

— А как Джоконда хрен из пластита слепил!.. А этот не заметил, стоит, как мудак, хреном машет… ой, не могу… запал вставляет…

В сушилку влетел Стас, возбужденно заорал придушенным голосом:

— ВДВ, к бою! Слушай мою команду — хрен наголо!

— Чо, привели? Белоснежку привели? Стас, не врешь? — тотчас вскинулись все.

— Перваки протащили. Давай быстрей, пацаны! На склад! По-тихому только!

Пацаны торопливо расхватали жратву, банку с самогоном и кинулись за Стасом, только Джоконда и Воробей остались сидеть.

— А вы чего? — обернулся от двери Лютый.

— Я не пойду, — сказал Воробей.

Джоконда только отрицательно покачал головой.

— Не хотите — никто вас за хер не тянет, — сказал Лютый. — Но если залетать — то всем! Пошли!

Огромная луна висела над горами, заливая мир мертвенным светом. Один за другим короткими перебежками пацаны прокрались через учебный городок.

— Стой, кто идет? — лениво спросил часовой со штыком автомата над плечом.

— Кому надо, тот идет, — откликнулся Стас. — А кому не положено, тот стоит.

— Курева оставьте, мужики, — попросил тот, отпирая дверь склада.

Джоконда и Воробей, свои и перваки вперемешку, обкуренные, пьяные и счастливые сидели на складе между огромными, уходящими в темноту стеллажами, на которых громоздились пирамиды сложенного камуфляжа, бронежилетов, связанных шнурками новых ботинок, стояли колонны вставленных одна в другую касок, — допивали самогон, гоняли косяк по кругу. Из-за стеллажа слышались веселые голоса и смех девчонки, той самой. Потом она мучительно застонала, все чаще и громче.

Пацаны засмеялись, прислушиваясь.

— Опять запела!

— Вот дает девка! Кончает, как из пулемета.

Девчонка вдруг закричала в голос. Пацаны захохотали.

— Это кто ж так зарядил-то? — Ряба приподнялся, пытаясь рассмотреть.

— Чего скис? — толкнул ногой Стаса Джоконда.

— А-а… — расстроенно махнул тот. — Яйца свело с отвычки. Веришь, ночь бы с нее не слезал, глазами бы оттрахал, а болят — тронуть страшно. Может, отпустит еще… Дай дернуть.

Джоконда передал ему косяк.

— А Дыгало не хватится? — спросил Воробей.

— Не хватится.

— Почему?

Стас в этот момент затянулся и затаил дыхание, показал пальцем: подожди, сейчас. Наконец, блаженно прикрыв глаза, медленно выпустил дым тонкой струйкой и глубокомысленно ответил:

— Потому что.

Из-за стеллажа вывалился раскаленный, потный Лютаев, присел рядом.

— Это ты, Лютый! — засмеялся Ряба. — А я думал, кто там крупнокалиберным дал?

Кто-то из перваков поднялся и, покачиваясь, наступая на ноги сидящим и получая от них пинки в зад, ушел за стеллаж.

— Осталось еще? — Лютый налил самогона из банки. — Натрахаюсь так, чтоб на полтора года обвис, голоса не подавал! — Он выпил, перевел дыхание. Глянул на сидящего рядом Воробья, обнял его, сильно прижал к себе. — Воробей, птица!.. Знаешь, как у нас в детдоме курили? По-цыгански, один косяк на всех. — Он глубоко затянулся, повернул к себе лицо Воробья и потянулся губами.

— Атас, Воробей! — захохотали вокруг. — Ему уже все равно, кого трахать!

Лютый пальцами сдавил Воробью щеки, открывая рот, прижался губами и выдохнул половину. Они затаили дыхание, прижавшись лбами, глядя в упор пьяными смеющимися глазами. Одновременно выдохнули и засмеялись.

— Лютый!.. — растроганно сказал Воробей, с трудом уже ворочая языком. — Ты такой… такой!.. — Слов ему уже не хватало. — Ребята! Вы все такие… Вы сами не знаете, какие вы! Я за вас — все!.. Я вас всех так люблю!..

— Ну, пернатый нажрался! — засмеялись пацаны. — Не наливайте больше, а то на горбу потащим!

— Слушай, Вовка, — ты мужик? — спросил Лютый. — Нет, вот ты мне скажи — ты мужик или вроде как?

— Нет… Не надо про это, Олег. Я не хочу с ней… — отстранился тот. — Ты же знаешь, у меня Оля есть… Она меня ждет, понимаешь…

— Да люби ты свою Олю, я ж не об этом! — сильнее обнял его Лютый. — И у меня есть, и у него, и у этого урода, да любого спроси! Ну, Джоконда — ладно, — махнул он в его сторону, — у него свой кайф, не понимаю я, ну и хрен с ним. Но ты — ты вспомни, кем ты был, пернатый! Ты же нормальным мужиком стал! Последний зачет остался. Надо, птица, понимаешь, надо! Как Дыгало говорит: умри, но сделай! Не на курорт же едем баб гонять — может, последний шанс у тебя! Ну нельзя же целкой на войну идти — это ж мужицкое дело!

— Иди, Воробей, правда, — сказал Джоконда.

— Давай, пернатый! — поддержали другие.

— Может, она еще не захочет со мной… — неуверенно сказал Воробей.

— Да ты что! — вытаращив глаза, горячо зашептал Лютый. — Ты ей больше всех нравишься! Из всего призыва!

— Врешь.

— Вот те крест! Да мужики соврать не дадут — вот только что про тебя спрашивала! — Лютый отвернулся, подмигнул и скорчил страшную рожу, пытаясь сдержать смех. Остальные тоже едва сдерживались.

— Нет, правда? — подозрительно, но с надеждой спросил пьяный Воробей.

— Ну! Она же сто раз тебя в городке видела. А ты — ноль внимания! Обидно же ей!

— Нет, я не могу так… при всех… — опустил голову Воробей.

— Сейчас! На, выпей пока. — Лютый налил ему полный стакан и кинулся за стеллаж. Оттуда послышались возмущенные голоса, потом повалили недовольные пацаны.

— А чо он, особенный, что ли? — проворчал Чугун, застегивая ширинку. — Чо, лучше всех?

— Ладно, кончай базар, потом разберемся! — Лютый вытолкнул последнего.

— Воробей, может, помочь? За ноги подержать? — предложил кто-то.

— Давай, Воробей! — Лютый хлопнул его по плечу, подталкивая. — Десант, к бою!

Воробей обернулся, попытался изобразить бесшабашную улыбку.

— Не вернусь — напишите: пал смертью храбрых! Пусть улицу назовут!

— Ага, Пернатый переулок. Давай по-шустрому, время идет!

Пацаны присели, прикурили друг у друга.

— А бздиловато немного, а, пацаны? — сказал кто-то из перваков. — Если уж честно-то, без понтов…

Повисла долгая пауза, пацаны смотрели в стороны, избегая глазами друг друга.

— Да ладно… не всех же… — откликнулся другой.

— Да нет, если сразу — не страшно. Хуже всего, если покалечит… Я в Ташкенте в госпитале был. Лежат пацаны, палата целая, а каждый — на полкойки, что осталось…

— У нас во дворе парень вернулся. Сам целый, только осколком мочевой пузырь перебило. Так у него трубка прямо из живота, а к ноге банка привязана. Самогонщиком прозвали…

— Да ладно, кончай! Чего ехал тогда, если очко играет? Дома сидел бы или в стройбате кирпичи таскал!.. Чо там Воробей твой — заснул или стихи ей читает?

— Дай гляну. — Ряба приподнялся было, но в этот момент выскочил Воробей и, не разбирая дороги, наступая на ноги и на разложенную еду, кинулся к дверям.

— Эй, погоди… Вовка, ты чего? — Лютый перехватил его.

— Скоты! — всхлипывая, закричал Воробей. — Скоты! Вы все, поняли! — Он вырвался и забарабанил кулаками в дверь. — Открывай!

— Воробей, ты что? Да брось ты. — Лютый попытался его обнять. — Ну, не получилось — с кем не бывает…

— Это вы, как животные!.. — срывающимся голосом кричал Воробей в истерике. — С кем угодно, где угодно, все равно! А я не могу так, понимаешь, не могу!

Часовой наконец открыл дверь, и Воробей выскочил наружу.

— Я ж как лучше хотел, — обернувшись к своим, растерянно развел руками Лютый.

— Да, обломался пацан, — философски заметил кто-то.

Джоконда лежал на раскинутых в несколько слоев палатках, подперев голову ладонью. Расширенными зрачками с тихой восторженной улыбкой он смотрел на Белоснежку. Голая девчонка сидела среди мужиков, подобрав одну ногу под себя, торопливо, жадно ела печенье, запивая из бутылки. Крошки налипли на распухших красных губах. Кто-то потянул ее за руку — она капризно оттолкнула его коленом.

— Отвали, я сказала! Говорю — устала!

Мокрая с головы до ног от своего и чужого пота, с мокрыми насквозь каштановыми волосами, разметавшимися по лицу, с живыми сверкающими ярко-карими глазами, пьяная от самогона и минутной власти над толпой сильных мужиков, покорно лежащих, как стая псов, вокруг нее и терпеливо ждущих приказа, — она была необыкновенно красива. Сразу несколько рук обвивали ее грудь, живот и плечи — и сквозь грубые, корявые мужицкие руки со вздувшимися венами ее тело, казалось, излучало свет в темном пространстве.

Она почувствовала взгляд, обернулась.

— Чо уставился?

Джоконда по-прежнему с восторгом, подробно разглядывал ее.

— Тебе когда-нибудь говорили… что ты очень красивая?.. — медленно, без выражения сказал он.

Девчонка от неожиданности фыркнула крошками с губ.

— Влюбился, что ли?

— Влюбился — женись! — захохотал Ряба. — А мы к тебе в гости ходить будем!

— Ты должна это знать. Ты очень красивая, — так же медленно повторил Джоконда.

Девчонка быстро, настороженно оглянулась на мужиков — не издевка ли.

— Он чо, придурок?

— Нет, художник.

— Киприда, из моря выходящая… — сказал Джоконда.

— Совсем обкурился, — ухмыльнулся Стас.

— Кто-кто? — не понял Чугун.

— Богиня красоты… Море смывает все грехи… Вечно непорочная блудница…

— Богиня! — заорал вдруг Лютый. Он рухнул перед Белоснежкой на колени и уткнулся головой ей в ноги. — Молитесь! Молитесь, уроды! — Он за шею пригнул Чугуна и Рябу вниз, остальные тоже радостно попадали на колени, отбивая шутовские поклоны. Белоснежка хохотала, отталкивая их пятками. Потом кто-то обхватил ее и повалил на брезент.

Джоконда повернулся на спину, затянулся, с той же восторженной улыбкой глядя на медленно уплывающий вверх легкий дым.

— Товарищ сержант! Вы такой… такой… — из последних сил ворочал Воробей заплетающимся языком. — Вы самый лучший! Вы… вы сами не знаете, какой вы!.. Вы для меня — все!.. Нет, честно! Вы не смейтесь, товарищ сержант! Вы даже престать… представить себе не можете, что вы для меня сделали!.. У меня девушка есть, Оля… — Воробей полез в один карман, потом в другой, наконец выудил фотографию. — Вот… Я только ее люблю и вас! Я вас так люблю, товарищ сержант! Можно… я вас обниму?.. — Он от избытка чувств облапил неподвижного Дыгало. Тот сидел в своей каморке, откинувшись в кресле с мундштуком кальяна в руке, с обвисшими губами, уставившись на свой парадный портрет на стене расширенными во все глаза зрачками, ничего не видя и не слыша вокруг…

В серой предрассветной мгле десантники в новой камуфляжной форме-«песчанке», в броне и подвесках с боеприпасами выстроились около самолета. Дыгало подошел к своему отделению. Молча, с каменным лицом смотрел в глаза, коротко обнимал, хлопал по плечу и шагал к следующему. Лютый, Чугун, Джоконда, Стас… Обняв замыкающего строй Воробья, так же молча повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь.

В две колонны десант поднимался по кормовому трапу. Гулко грохоча тяжелыми ботинками, пробегали в темную глубину самолета и садились на металлический пол «елочкой» — между раскинутых ног предыдущего, обняв за плечи следующего, лицом к кормовому люку. Наконец последние заняли свои места, и все замерли, напряженно глядя на квадрат мутного серого света в люке. На его фоне видны были только черные силуэты, бесконечная шеренга солдат казалась одним многоголовым, многоруким существом, неразделимым на людей. По нарастающей заревели двигатели, и одновременно начал медленно подниматься трап, перекрывая свет. Вот осталась только узкая щель, уже не различить было лиц, только сотни глаз еще светились в полумраке.

Трап с лязгом закрылся, и все исчезло в темноте.

Глава 11

Новобранцы спускались по трапу на раскаленную бетонку баграмского аэродрома, с любопытством оглядывались, щурясь от солнца. Поодаль стояли штурмовики-«грачи» и громоздкие «крокодилы» — вертолеты огневой поддержки с зачехленными пушками и обвисшими лопастями. Пара «крокодилов», отстреливая от хвоста искры тепловых ракет, неторопливо кружила над выжженными солнцем горами, зажавшими аэродром со всех сторон. Сбоку от взлетной полосы стояли, опершись, как на копья, на длинные острые щупы, саперы с разомлевшими от жары собаками на поводках. Из динамиков хрипло гремело «Прощание славянки», а навстречу новичкам к самолету шагала команда дембелей.

Две колонны встретились на бетонке — салаги в новеньком, не обмятом еще камуфляже, в панамах с широкими полями, навьюченные амуницией, и дембеля в беретах и щегольских, ушитых в обтяг парадках, увешанные медалями, значками и золотыми аксельбантами, с пижонскими «дипломатами» и японскими магнитофонами в руках.

— Свежанины привезли! — Дембеля радостно захохотали, скаля белые зубы на бронзовых, задубевших от солнца и ветра лицах. Хотя разница была всего в пару лет, они казались старше на целую жизнь. — Вешайтесь, салаги! Сразу вешайтесь, чтоб долго не мучиться!

Новички молча, настороженно смотрели на них.

— Земляки есть? — крикнул кто-то из дембелей. — Из Питера есть кто?

— Архангельские есть?

— Ростовчане?

Две колонны на мгновение перемешались, дембеля обнимались с земляками.

— Красноярск!

— Я! — крикнул Лютый.

К нему протолкался дембель с соломенными волосами под голубым беретом.

— Откуда?

— С КРАЗа.

— А я с Ершовки!. Здорово, земеля! — Дембель с силой хлопнул его по плечу. — Не бзди, прорвемся! Все нормально будет, ты понял? Я улетел, ты улетишь! На, держи. — Он торопливо снял с шеи почерневший серебряный арабский многоугольник на шнурке. — Заговоренный! Полтора года — ни царапины, ты понял? Восемнадцать боевых прошел — ни царапины! — Толпа оттеснила его к самолету. — Носи, не снимай! — крикнул он. — Только не снимай! Новые придут — земляку отдашь, понял? Тебя как зовут?

— Олег! А тебя?

— Что?

— Зовут как?

— Что? Не слышу! — показал тот.

Лютый только махнул рукой…

Салаги присели на краю бетонки на сброшенные парашюты, закурили, наблюдая, как транспортник выруливает на полосу.

Самолет оторвался от земли и тут же заложил вираж, пронесся над головами, поднимаясь по крутой спирали. Марш в динамиках оборвался.

— Три часа — и дома… — вздохнул кто-то.

Военный городок был неотличим от таких же в России — обнесенные колючкой щитовые дома, казармы, клуб, военторг и солдатская чайная, заглубленные в землю склады, плац и стенды с аляповатой наглядной агитацией.

Поредевший строй новобранцев томился около штаба. Появился хмурый старлей, выкрикнул по списку:

— Рябоконь, Петров, Демченко, Бекбулатов! Четвертая рота!

— Пока, пацаны! До скорого! — Пиночет и Ряба помахали своим и отправились за старлеем.

На плацу остались только Лютый, Джоконда, Чугун, Воробей и Стас.

— Опять крайние! Чо ж за непруха такая? — сказал Стас.

— Жрать уже хочется, — добавил Чугун.

Наконец к ним подкатился круглолицый кудрявый прапор — колобок в мешковатых штанах.

— Ну что, залетчики? — весело крикнул он. — Раздолбай! Алкоголики! Наркоманы! Дебоширы! Сексуальные маньяки! По вам девятая рота плачет!

В оружейке прапор вручил Джоконде СВД. Тот приладил приклад к плечу, осмотрел оптику.

— Это ты, что ли, художник?

— Так точно.

Прапор глянул на дверь и понизил голос.

— Баб голых нарисовать можешь? Вот так, с открытку, — показал он размер. — И чтоб ядреные, сиськи с арбуз, жопа как две моих!

— Зачем? — удивился Джоконда.

— Зачем! Бизнес! Половина — твоя, у меня все по-честному. А я тебя от нарядов освобожу, здесь будешь сидеть рисовать. Договорились?

— Договорились. — Джоконда, пряча улыбку, расписался в оружейном журнале.

— И вот еще что. Когда деньги получите — если сигареты или консервы там, в военторг не ходи, у меня дешевле. Только… — Он со значением приложил палец к губам. — Для своих, понял?

— Понял, товарищ прапорщик.

Чугун в той же оружейке изумленно разглядывал ручной пулемет с расщепленным, обколотым прикладом и погнутыми сошками.

— Чего он обгрызанный-то весь?

— Это пулемет геройски погибшего рядового Самылина! Он из него восемь духов положил и орден получил! А что поцарапано немного — так это он гранатой подорвался. Заклеишь!

Чугун глянул вдоль ствола.

— Так дуло кривое! Как из него стрелять-то?

— Тебе, можно сказать, честь оказана, дубина! — обиделся прапор. — Именное, можно сказать, оружие! Гордиться должен, а он кобенится тут, имя героя позорит!

Чугун хотел было возразить, но прапор опередил его.

— Кругом, воин, я сказал! — гаркнул он. — Шагом марш!

Салаги вошли в казарму, остановились на пороге, оглядываясь.

— Салабонов пригнали! — лениво прокомментировал кто-то из дальнего угла.

— О, зеленая поросль! — С ближней койки спустил босые ноги и поднялся парень в тельнике и закатанных по колено штанах — приземистый, ниже Воробья, но невероятно широкий в плечах и груди, с мощными короткими руками в наколках. Не выпуская сигарету изо рта, он подошел к молодым, брезгливо оглядел каждого. — Равняйсь! Смир-рно! — скомандовал он. — Поздравляю с прибытием в доблестную девятую роту!

Он склонил голову, прислушался.

— Я не понял, воины! Пробуем еще раз. Поздравляю вас с прибытием в доблестную девятую роту!

— Ура! Ура! Ура! — грянули салаги.

— Забодал, Хохол! — приподнялся кто-то из дедов. — Иди на плацу их дрочи, дай поспать!

— Вам слова не давали, ефрейтор, — не глядя, ответил тот. — Меня зовут сержант Погребняк, — продолжал он, прохаживаясь вперед и назад перед новобранцами. — Забудьте, кем вы были в учебке! Здесь вы не отличники и не двоечники, здесь вы вообще никто! И я лично буду драть вас день и ночь, чтобы сделать из вас нормальных бойцов!

Салаги уныло переглянулись — все это было уже знакомо.

— Не понял… — насторожился Хохол. — Я внятно выражаюсь, воин? — остановился он перед Лютым.

— Так точно, товарищ сержант!

— Значит, так… — Сержант глянул на часы. — До двадцати одного часа вылизать всю казарму, чтоб блестело, как котовьи яйца! В двадцать два — выход на боевое задание! Время пошло!

Лютый и следом за ним остальные, пригнувшись, короткими перебежками крались в темноте. Потом по-пластунски подползли к колючке и затаились.

За колючкой, огораживающей закуток около склада, стояли клетки. Прапор в трусах и шлепанцах на босу ногу кормил кроликов, подсыпал в клетки траву, чесал их за ушами.

— На, мой хороший… И тебе, и тебе тоже… Ай ты мой ушастенький…

Когда он скрылся в дверях, Лютый достал штык, соединил с ножнами и перекусил несколько ниток колючки у земли.

— Слушай сюда. Моя с Воробьем — первая справа. Джоконда, Стас, — ваша третья, чтоб не толкаться. Воробей, открываешь и сразу бежишь, я беру — и за тобой. Чугун, страхуешь здесь… — Лютый огляделся, коротко выдохнул и скомандовал: — Вперед!

Они проползли под колючкой, потом одновременно бросились к клеткам. Воробей и Стас распахнули дверцы, Джоконда и Лютый схватили по кролику и кинулись прочь. С разбегу упав на землю, проползли обратно и побежали в темноту.

Прапор вылетел из дверей с пистолетом.

— Стой! Стой, суки, стрелять буду! — истошно заорал он. Потерял на бегу шлепанец, споткнулся и растянулся во весь рост.

Воробей стоял на коленях, прижав одной рукой кролика к бревну. В другой мелко дрожал занесенный штык.

— Не могу! — сказал он наконец. — Лучше меня режьте — не могу!

— Вот урод пернатый! — Лютый забрал у него штык, перехватил кролика. Решительно занес лезвие.

Кролик таращил на него глаза, испуганно подрагивал носом. Лютый занес штык еще выше… И опустил.

— Давай ты, Чугун!

— А я чо, крайний?

— Быстрей, пацаны! — Стас тревожно оглянулся. — Залетим же сейчас!

— Ну так режь сам!

— Давайте на пальцах кинем, — предложил Воробей.

— Дай, — вдруг спокойно сказал Джоконда. Он взял штык, опустил его и замер на мгновение, сосредоточенно глядя перед собой холодными глазами. Коротко замахнулся и с хрустом рубанул лезвием.

Глава 12

Хохол, долговязый носатый Афанасий, плосколицый казах Курбаши и салаги сидели в каптерке вокруг стола с обглоданными косточками.

— А сержант у вас кто был? — спросил Хохол, сыто ковыряя спичкой в зубах.

— Дыгало.

— Сашка Дыгало? — удивился Афанасий. — Я думал, списали его вчистую.

— Да, это вы попали, пацаны, — протянул Хохол. — Не позавидуешь. У него крыша-то совсем съехала. По ночам тут орал, зубами скрипел — боем командовал, спать не давал, пока в госпиталь в Ташкент не отправили… А ведь нормальный парень был, веселый… Как это называется-то, медицина? — толкнул он Курбаши.

— Контузия называется.

— Я думал, умное слово скажешь, чурка. Это я и без тебя знаю.

— Белоснежка там еще? — спросил Афанасий.

— Там, — ответил Лютый.

Все засмеялись, переглядываясь.

— Гляди. — Афанасий задрал тельник. На груди у него был выколот девичий профиль. — Ну как, похожа? А, художник?

— Это пацан по памяти колол, через год уже… — Афанасий любовно скосил глаза на наколку. — А Помидор, слышь… — скис он вдруг от смеха. — Ему самылинский пулемет, покоцанный, выдал! — указал он на Чугуна. — Новый-то вместо него, видать, списал и духам уже толкнул!

— Он что, с духами оружием торгует? — удивился Воробей.

— А что, он один? Ты чо, вчера родился? — пожал плечами Хохол. — Из наших же стволов по нам бьют. Редко когда чужое встретишь.

— Помнишь, на Усаму когда нарвались, — сказал Курбаши, — «эм-шестнадцатые» потом нашли, американские.

— А я все понять не мог, из чего стреляют-то, — музыка не та, — кивнул Афанасий.

— Усама — это кто? — спросил Чугун.

— Лучше бы тебе не знать, — усмехнулся Хохол. — Командир «черных аистов». Арабы-наемники… Вот не дай бог опять встретиться. Как вспомню, так вздрогну…

В каптерку заглянул дневальный:

— Атас! Помидор по роте шарится!

— Собрали все, быстро! — скомандовал Хохол.

В одно мгновение кости завернули в газету и сунули за шкаф, на стол выставили чайник.

Прапор распахнул дверь и замер на пороге, принюхиваясь маленьким подвижным, как у кролика, носом.

— Заходите, товарищ прапорщик, — нагло улыбнулся Хохол. — Чайком вот балуемся…

— Все равно ведь найду гадов! На губе сгною! — прошипел Помидор. — У саперов собаку возьму, по следу пущу! — Он кинулся дальше по казарме.

— А вдруг правда пустит? — опасливо спросил Стас.

— Да насрать, — лениво потянулся Хохол. — Через три дня на боевые. Война все спишет.

БТРы с бойцами на броне шли колонной по извилистой дороге. Здесь, в предгорье, склоны по сторонам дороги были еще пологими, под неглубоким обрывом в широком каменистом русле, разбившись на несколько спокойных потоков, текла река. Далеко впереди, изломав горизонт, поднимались горы.

Время от времени то слева, то справа на обочине дороги попадались ржавые остовы сгоревших грузовиков, завалившийся набок танк в черных пятнах копоти, опрокинутый кверху колесами БТР с распоротым взрывом днищем и отлетевшей далеко в сторону башней, прогоревшие до дыр, зависшие над обрывом бензовозы. Стояли, пропуская колонну, саперы со своими пиками и собаками на поводках. Окапывались, развернув пушки в сторону гор, артиллеристы. Прогрохотала над головами и ушла вдоль реки пара «крокодилов» с ракетами на подвесках.

Салаги с настороженным любопытством вертели головами по сторонам.

Джоконда, пристроив блокнот на коленях, торопливо набрасывал портрет командира роты Быстрова. Тот ехал на следующей машине, по пояс, как сфинкс, возвышаясь из люка. На его грубом рябом лице, неподвижном, как маска, из-под тяжелых нависших век светились неожиданно яркие синие глаза.

— Хорош бумагу марать, Репин! — зло прикрикнул Хохол. Он мял припухшую щеку, сосал больной зуб. — Сел на броню — глазами кругом стриги, целее будешь!

Джоконда с сожалением спрятал блокнот.

— Монументальный мужик. Его бы в бронзе отлить!

— Каграман! — крикнул Афанасий.

— Чего? — не понял Джоконда.

— Каграман! Душманы прозвали. Значит — злой великан… Такого комроты во всем Афгане нет! Его три раза на Героя представляли. А он с боевых придет, какому-нибудь чмырю штабному морду спьяну набьет, так что звон на весь гарнизон. И под трибунал отдать, вроде, нельзя, и без звезды опять остался!

На обочине показалась колонна с солдатами в необычной форме.

— А это кто? — спросил Стас.

— Зеленые! Афганская армия, союзники херовы. Хуже нет с ними рядом работать! Как жареным запахло — рвут когти, не оглядываясь! Думаешь, фланг закрыт, а они уже в трех километрах за тобой. Нас однажды вот так подставили. В кольцо тогда из-за них, пидоров, попали, понадеялись.

— Откуда душманская территория начинается? — спросил Джоконда.

— А сразу за колючкой. Вон они, — кивнул Афанасий на кишлак — глинобитные дома без окон, ступенями стоящие на склоне. — Днем шурави — друг и брат. — Он помахал афганцам, глядевшим на колонну. Те с готовностью замахали в ответ. — А ночью автомат откопал и вперед — аллах акбар, секир башка!.. Чо, не терпится? Еще вот так навоюетесь, — усмехнулся он, чиркнув пальцем по горлу.

— Ну что, поспорили, кто первым духа завалит? — спросил кто-то из дедов.

Салаги переглянулись и засмеялись.

— На что замазали-то?

— На блок «Мальборо», — признался Лютый.

— С меня еще один, — сказал Хохол.

— А у вас кто первый, товарищ сержант? — спросил Воробей.

— Самыла, — нехотя ответил тот. — Первый духа снял, первый в цинке улетел. Что по кускам собрали…

Дорога пошла в гору, склоны стали круче, река под отвесным обрывом отступила далеко вниз. Машины остановились.

— Приехали. Поезд дальше не везет, просьба освободить вагоны. — Афанасий первый спрыгнул на землю.

Бойцы соскользнули с брони, разминая затекшие ноги.

Под палящим полуденным солнцем, растянувшись по тропе, десантники быстрым шагом поднимались в горы, навьюченные грузом выше головы: у каждого поверх брони, своего рюкзака и полной подвески — минометная труба или станина, пара связанных мин через шею или огнемет за плечом, рация, палатки, резиновые двенадцатилитровые фляги с водой, связки пулеметных лент, гранатометы и коробки с выстрелами к ним. Пот заливает глаза, губы потрескались от зноя. Ни слова, только беззвучный мат сквозь сжатые зубы — каждый в одиночку борется с нечеловеческой усталостью, нестерпимой жарой и будто нарастающей с каждым шагом тяжестью на плечах…

— Привал пять минут!.. пять минут… пять минут… — пронеслось по цепочке.

Солнце уже опускалось за горный хребет. Бойцы выстроились в очередь к «водяному». Тот разлил воду из заплечной фляги в подставленные кружки. Солдаты жадно пили, садились на землю, скинув каски, оперев рюкзак о камни, чтобы хоть на минуту разгрузить плечи, жевали сухой паек, глядя перед собой остекленевшими глазами.

Хохол мучительно раскачивался вперед и назад, держась за щеку.

— Что у тебя, Погребняк? — подошел Быстров.

Тот отнял ладонь от раздувшейся щеки.

— Аж в глаз отдает, зараза…

— Ты головой думаешь или чем? На базе не мог жопу от койки оторвать, до врача дойти?

— Думал, само пройдет.

— Думал он! Индюк тоже думал, да херово кончилось!.. Курбангалеева сюда!

— Курбаши!.. Курбаши, к капитану!.. — понеслось вдоль цепочки.

Подбежал Курбаши с санитарной сумкой поверх рюкзака, осмотрел больной зуб.

— Так это рвать надо.

— Ну так рви, твою мать! — заорал Хохол.

— Я ж не зубник. Щипцов даже нет.

— Чурка безрукая!.. Плоскогубцы у кого? — крикнул Хохол.

Кто-то протянул ему пассатижи.

— Так это… с корнями надо, а то хуже будет, — сказал Курбаши.

— Без тебя знаю, урод! Голову подержи! — кивнул Хохол Лютому.

Лютый зажал ему лоб и затылок. Хохол разинул рот, засунул по рукоять пассатижи… Воробей, Джоконда, да и многие другие невольно отвели глаза.

Хохол вырвал зуб, сплюнул кровь и зажал во рту протянутый санитаром тампон со спиртом.

— Пошли! — сквозь зубы сказал он и поднялся.

На рассвете они вышли на крутой склон. Далеко внизу, в ущелье вилась дорога.

— Занять высоту, закрепиться! — крикнул капитан. Он присел около радиста, взял микрофон и наушники. — Первый! Я — девятка!.. Первый! Я — девятка! Занял позицию!..

Бойцы, развернувшись в цепь, с автоматами на изготовку прочесывали высоту.

— Замри! — заорал вдруг Хохол, указывая на Джоконду.

Тот застыл с поднятой ногой.

— Два шага назад!

Джоконда отступил на два шага, как робот.

— Ты что, урод, по бульвару с бабой гуляешь? Под ноги смотри!

Хохол махнул салагам, те подтянулись ближе.

— Чо, на взрывном деле в учебке письма писали? Видишь — «лепесток»! Самая подлая мина, — указал он на маленький, будто игрушечный желтый кубик, незаметно лежащий между камней. — Наша, у духов такой нет. Сами сеем, сами подрываемся. Наступишь — оторвет ногу по край обуви. В ботинках — посюда, в сапоге — по колено. Куда удобней наступить, где удобней лечь — там внимательней всего смотри, там и лежит, дожидается!

Он бросил камень на мину — раздался глухой негромкий хлопок.

Салаги двинулись дальше, настороженно погладывая под ноги. Поодаль, на другом краю цепи, послышался еще один хлопок, потом еще.

— Хохол! — махнул издалека Афанасий. — Подарочек от дяди Магомета!

Хохол с салагами подошли к зияющему в склоне глубокому колодцу.

— Черт, керизы…

— Что это? — спросил Воробей, заглядывая вниз.

— Подземный арык, — ответил Афанасий. — Аул рядом, а вода вон где, — указал он на дно ущелья. — Вот они от ближнего источника под горой тоннель бьют. Сперва такой колодец, а там — в обе стороны. Может, километров на десять идет.

— Это сколько ж лет копать? — удивился Стас.

— Да ему, может, лет пятьсот уже, — усмехнулся Афанасий.

Джоконда присвистнул.

— Это у нас царь Грозный правил, а они тут водопровод строили?

— Кончай базар! — прикрикнул Хохол. — Лютый, Чугун, Воробей, — проверьте туда дальше, — указал он, — нет ли еще выходов. Бывает, духи по ним шарятся. — Он достал проволоку и гранату и натянул растяжку вокруг колодца.

Потом бойцы, выбрав относительно ровный участок, сбросив амуницию и раздевшись до тельников, как муравьи, таскали плоские камни, складывали один на другой. Вскоре кладка — с бойницами и пулеметными гнездами — поднялась вокруг позиции.

Затем, не разгибаясь, как заведенные, вгрызались в каменистую землю, рыли окопы вдоль кладки, ямы под продукты и боезапас и землянки.

Уже в сумерках натягивали палатки в отрытых котлованах, растаскивали по землянкам амуницию.

И ночью, обессиленные, спали мертвым сном, раскинувшись или неловко подвернув под себя руку — в той позе, в которой настиг их сон, едва они коснулись головой подушки…

Луна, закрытая наполовину горной грядой — будто неровно обломанная напополам, — сочила тусклый свет. Стас с автоматом на изготовку бродил вперед и назад по склону около позиции, настороженно поглядывая по сторонам. Здесь, в нагромождении камней, было больше тени, чем света. Вокруг царила тишина, скрип песка под ногами и даже собственное дыхание казались оглушительно громкими.

— Первый! — донесся издалека крик.

— Первый — да! — откликнулся еще дальше часовой.

— Второй!

— Второй — да! — крикнул Стас.

Он прошел еще несколько шагов, повернулся и побрел обратно. Он таращил слипающиеся глаза, часто моргал, встряхивал головой, пытаясь прогнать сон. Закрыл глаза на ходу, споткнулся, испуганно вздрогнул и огляделся, поводя стволом вокруг. Потом присел на камень, обняв автомат.

— Первый!

— Первый — да!

— Второй!

— Второй — да! — откликнулся он, уже не открывая глаз…

Он дремал, свесив голову на грудь, когда за камнями бесшумно мелькнули две тени. Сильная рука рванула назад каску, перетянув ремешком горло, другая плотно зажала рот. Одновременно у него выхватили автомат. Стас судорожно засучил ногами и тут же согнулся от удара в живот.

Его несли по тропе связанного по рукам и ногам, с мешком на голове.

Затем бросили на землю, осветили фонариком, требовательно спросили что-то по-афгански. Рука оттянула ему вверх подбородок, вторая прижала финку к горлу.

— Н-н-до!.. Н-н-до!.. — замычал Стас сквозь мешок, извиваясь всем телом.

Лезвие медленно, будто примеряясь, прочертило ему неглубокую царапину на горле от уха до уха… Потом короткими взмахами перерезало веревки на мешке, руках и ногах.

Стас полежал еще неподвижно, потом неуверенно снял мешок трясущимися руками и сел.

— Ребята… — жалко улыбнулся он, оглядываясь.

Вокруг него стояли в землянке Хохол, Афанасий, Курбаши, дальше у входа — Лютый, Джоконда и Воробей.

— Что, страшный сон приснился? — участливо спросил Хохол, помогая ему подняться. И наотмашь с силой врезал ему по зубам. Стас отлетел к Афанасию, тот развернул его к себе, добавил под дых и толкнул к Курбаши. Они долго, молча и жестоко били его, передавая друг другу, пока Стас не рухнул на колени. Кровь ручьем лилась из разбитого носа и рта. Хохол рывком вскинул ему голову.

— Знаешь, как это бывает? Показать? — бешено заорал он Стасу в лицо. — Заходят вот сюда! — указал он на вход. — Толкают спящего, чтоб не охнул спросонок, — и режут, от уха до уха! Вот так! — Он чиркнул Стаса пальцем по горлу. — Одного за другим! Тридцать пацанов! Одного за другим! Режут, как свиней! Из за того, что один, один-единственный пидор заснул на посту! — Он изо всех сил ударил Стаса, и тот рухнул на пол.

Хохол бросился к понуро стоявшим у входа молодым, прошелся кулаком по мордам.

— Это не учебка, салабоны, это война, если кто еще не понял! — заорал он. — Здесь двойки не ставят, здесь убивают! Если кто еще заснет в карауле — пристрелю, на хер! Пусть лучше один урод сдохнет, чем все из-за одного урода!.. Забирайте это говно отсюда! — пнул он бесчувственного Стаса. — Воробей, вместо него пойдешь во вторую смену!

Пацаны подняли Стаса и повели к выходу.

Глава 13

Джоконда быстрыми, уверенными штрихами заканчивал рисунок — горы, БТР на дороге и снизу подпись вычурной вязью «АФГАН». Бойцы окружили его, глядя через плечо.

— Во класс! — Рисунок пошел по рукам. — Мне нарисуешь потом?

— Давай. — Один из бойцов лег, сняв тельник, другой смазал ему грудь одеколоном, налепил рисунок, окунул связанные иголки в чернила и начал колоть по контуру.

— Джоконда! Хохол зовет! — послышался крик.

— Иду! — Джоконда оставил начатый рисунок и накинул бронежилет. — Вернусь — закончу.

Чугун, щурясь от солнца, навел пулемет с перевязанным изолентой прикладом на склон, поймал в прицел одинокий валун и дал очередь. Фонтаны пыли поднялись метров на десять левее. Чугун, изумленно разинув рот, уставился на них. Потом, пыхтя и матерясь сквозь зубы, принялся подгибать пассатижами прицел. Снова навел кривой ствол на камень…

Запыхавшийся Джоконда вбежал в землянку со спичечным коробком. Деды резались в карты.

— Товарищ сержант, рядовой Петровский приказ выполнил!

— А получи, душман, гранату! — Хохол с размаху шлепнул перед Кур-баши туза и заржал. — Бабки гони, чурка!

Тот досадливо цокнул языком и, ругаясь вполголоса по своему, оторвал клочок бумаги и расписался. Хохол достал из кармана стопку таких же расписок и вложил еще одну. Потом глянул на Джоконду и посмотрел на часы.

— Опоздал на две минуты. Ладно, прощаю на первый раз. Давай. — Он сунул в рот папиросу.

Джоконда протянул ему коробок. Хохол открыл — и медленно поднял на него глаза.

— Я не понял… Ты что, издеваешься, воин? — Он вытряхнул на засаленные карты три спички.

— Ни у кого нет, товарищ сержант, — развел руками Джоконда. — Все, что осталось.

— Ты знаешь, когда колонна пойдет? Сколько нам тут еще сидеть — день, два, неделю? — крикнул Хохол. — Чтоб через час спички были! Два коробка!

— Где ж я их тут найду?

— Мне по фигу! Найди-укради-роди! Ты приказ понял, воин? Вперед! — Хохол начал сдавать по новой. — Слышь, художник! — крикнул он вслед. — Без спичек лучше не возвращайся — разрисую, как Третьяковскую галерею, понял?

Джоконда вышел из землянки, растерянно оглядел горные склоны и пустынную дорогу внизу. И вдруг заметил на тропе ниже позиции пожилого крестьянина-афганца верхом на понуром ишаке.

— Эй! — Он бросился было к мужику, потом обратно в окоп, подхватил автомат, сунул в карманы две банки тушенки и побежал вниз. — Эй, бача! Стой!

Мужик обернулся на окрик, ударил осла пятками и поехал быстрее.

— Стой, говорю, зараза! Стоять!!

Тот наконец остановился, настороженно глядя вполоборота. Джоконда подбежал к нему.

— Спички! — показал он руками. — Понимаешь, спички! Два коробка! — поднял он два пальца. Полез в карманы — мужик испуганно шарахнулся — и достал тушенку. — Это — тебе, спички — мне, понимаешь?

Тот, улыбаясь, закивал, залопотал по-своему, указывая вперед, ударил ишака пятками, жестом предлагая идти следом. Джоконда неуверенно глянул в сторону позиции и двинулся за ним.

Они уходили все дальше. Потом тропа резко повернула. Джоконда последний раз оглянулся на позицию и перевесил автомат на грудь, быстро обшаривая глазами каменистые склоны. Мужик неспешно рассказывал что-то, нимало не заботясь, понимают его или нет.

Вскоре показался небольшой кишлак. Под кишлаком пахал ровный клочок земли допотопной деревянной сохой молодой парень в халате, с плеером на поясе и наушниками на голове. Завидев их, он снял наушники и быстро, опережая их, пошел к домам.

Их, наверное, давно заметили, на окраине кишлака собралась толпа — мужчины и чуть поодаль малышня. Джоконда передернул затвор. Мужик обернулся, показал руками: все в порядке. Он сказал что-то по-своему, и толпа молча расступилась. Мужик слез с ишака и пошел вперед. Джоконда медленно шел за ним сквозь толпу, держа палец на спусковом крючке, искоса поглядывая по сторонам и назад через плечо.

Крестьянин провел его к глинобитному дому, открыл расхлябанную дверь и вошел внутрь. Джоконда осторожно шагнул следом. Здесь, видимо, было что-то вроде амбара, на голом полу лежали набитые зерном мешки. Мужик протянул руку: давай. Джоконда, не снимая палец со спуска, достал одну банку, потом, неловко изогнувшись, выудил вторую левой рукой из правого кармана. Тот указал на пол: садись, — и вышел.

Джоконда присел на глиняный пол, привалившись спиной к мешкам, направив ствол на дверь. Внутри был душный полумрак, из маленького оконца под крышей наискось светил солнечный луч, в нем клубилась золотистая пыль.

Открылась дверь, вошел старик в чалме с темным, сморщенным, как печеное яблоко, лицом, с жутким бельмом вместо одного глаза и двумя кривыми гнилыми зубами на голых деснах — страшный колдун из восточной сказки. Он молча сел напротив, улыбаясь, не спуская с Джоконды единственного глаза.

Джоконда сидел, вцепившись в автомат занемевшими пальцами. Пот градом катился по лицу, он слизывал его языком с губ. Каждый раз, когда он переводил глаза на старика, тот с готовностью расплывался в улыбке, демонстрируя два гнилых клыка.

— Харам! — хриплым голосом сказал Джоконда. Чиркнул пальцем себя по горлу и погрозил старику: — Нельзя! Харам!

Резко распахнулась дверь, Джоконда вздрогнул, вскинул автомат. Внутрь заглянули две чумазые детские физиономии, хихикнули и исчезли…

Наконец вошел молодой парень с плеером на поясе.

— На. — Он положил на мешок у входа два коробка спичек. Джоконда поднялся, подошел боком, чтобы не оставлять старика за спиной, показал парню стволом, чтобы тот отступил дальше, подобрал спички и положил в карман.

— Ходи, — указал парень на дверь. Джоконда снова повел стволом, показывая, чтобы тот шел впереди. Последний раз оглянулся на улыбающегося колдуна и вышел наружу.

Мокрый от пота, с большими темными пятнами на груди и под мышками, он опять медленно прошел сквозь толпу.

— Ходи, — указал парень на тропу. — Быстро ходи!

Джоконда двинулся по тропе, оглядываясь, сторожа каждое движение за спиной. Потом не выдержал и кинулся бежать, как учил Дыгало: десять шагов вправо — упал, десять влево — упал.

Толпа молча стояла на окраине кишлака, глядя, как он удаляется, мечась из стороны в сторону…

Когда Джоконда появился из-за поворота, навстречу ему, развернувшись в цепь, шли человек двадцать бойцов в броне и подвесках с автоматами наперевес. Он на подгибающихся ногах поплелся к своим.

— Цел? — издалека крикнул Быстров. — Кто разрешил покинуть позицию? — едва сдерживаясь, спросил он, когда Джоконда подошел. — На подвиги потянуло? Пикассо, блядь! — Он врезал Джоконде по шее. — Айвазовский, твою мать! Три наряда вне очереди!

— Есть три наряда, товарищ капитан, — откликнулся тот.

Все двинулись обратно.

— Чо так долго-то? — спросил Хохол за спиной у капитана. — Мы уж на штурм пошли, кишлак по камням разбирать. Достал?

Джоконда вытащил из кармана два коробка.

— Ты глянь, аж размокли все, — засмеялся Хохол. — Ну, герой! — Он хлопнул Джоконду по спине. — Родина не забудет!

Позицию окутал густой туман. Он катился огромными волнами, так что фигура соседа по окопу то проступала размытой тенью, то исчезала вовсе. Солдаты стояли метрах в десяти друг от друга, навалившись грудью на стену окопа, положив ствол автомата на кладку, и вглядывались в беспросветную серую мглу.

— Воробей, — негромко окликнул Лютый. — Слышь, пернатый!

— Чего? — донеслось из тумана.

— У тебя сигареты остались?

— Сержант заметит.

— Да чо он тут разглядит!

— Я те покурю, дятел! Ты у меня до дембеля котелки скрести будешь! — раздался у них над головой голос Хохла. Он спрыгнул в окоп между ними и двинулся вдоль цепочки бойцов, мгновенно растворившись в тумане.

— Курбаши, — позвал Воробей в другую сторону.

— А?

— Надолго это еще?

— Может, через час сдует. Было — три дня стояли.

Воробей вытер рукавом с лица противную морось, положил автомат плашмя на камень и подпер щеки ладонями, безнадежно глядя перед собой…

Неожиданно слева раздался хлопок, сквозь туман смутно засветилась сигнальная ракета. Тотчас, разрывая ватную тишину, загрохотал автомат, за ним другой, третий, следом ударил пулемет.

— Рота, к бою!!

Быстров выскочил из землянки, пригибаясь побежал на звук выстрелов. Из других землянок разбегалась по своим местам отдыхающая смена.

В окоп чуть не на голову Воробью свалился Стас, торопливо застегивая надетый задом наперед бронежилет. Они замерли, вглядываясь в туман, чутко поводя стволами, возбужденно поглаживая пальцем спусковой крючок.

— Свои! — донесся по цепочке крик. — Не стрелять! Свои!

Через несколько минут по окопу прошли Быстров, за ним шестеро в камуфляже без знаков различия — усталые до черноты под глазами, с многодневной щетиной на скулах. Они вели духа со связанными руками, с мешком на голове. Последним шел капитан, который рассказывал пацанам в учебке про ислам. Сейчас от тогдашнего его лоска не было и следа — грязное исцарапанное лицо, запекшаяся кровь на забинтованной ладони.

— Здравия желаю, товарищ капитан! — радостно выкрикнул Воробей.

Тот через силу улыбнулся и коротко поднес палец к губам.

— Погребняк! — вполголоса окликнул Быстров.

— Я.

— Возьми трех человек — проводишь до соседей.

— Есть.

Нежданные гости исчезли в тумане.

— Огня дай, — сказал Афанасий, взял зажигалку у Стаса, прикурил, привычно пригнувшись за кладкой и тотчас спрятав огонек сигареты в кулак. — Армейская разведка, — кивнул он вслед. — Весь кайф обломали. Такой сон смотрел!.. Пойду, может, на вторую серию успею. — Он направился к землянке.

— Одно название — десант, — уныло сказал Стас. — Спросят: чо делал? А ничо. Торчал на горе, как пугало. — Он махнул рукой и ушел.

Воробей вздохнул и снова привалился грудью к стене окопа, тоскливо глядя в туман.

В тишине ущелья послышался тихий гул.

— Идут! — крикнул Хохол.

Гул нарастал, заполнял ущелье, и наконец далеко внизу из за поворота показалась голова колонны. Впереди шел танк с тяжелым катком — минным тралом, за ним БТРы с пехотой на броне, потом крытые «Уралы», тягачи с пушками, бензовозы, передвижные радиостанции, самоходки, опять бензовозы, «Грады» с зачехленными ракетами, снова грузовики, полевые кухни, самоходные зенитки. Колонна растянулась уже на все ущелье, а из-за поворота выворачивала все новая и новая техника.

— Е-мое! Сколько же их? — в восторге крикнул Воробей.

Чугун шевелил губами, пытаясь сосчитать машины.

Джоконда в снайперский прицел рассматривал солдат, сидящих на броне, торчащие из люков головы механиков-водителей и сосредоточенных шоферов за баранками «Уралов».

Неожиданно откуда-то сверху к колонне протянулся неровный дымный след, за ним еще один. Первая граната разорвалась с перелетом, вторая попала в кузов грузовика. «Урал», полоща обрывками горящего брезента, съехал с дороги, пехота посыпалась с БТРов, прикрываясь броней. Люки захлопнулись, боевые машины заворочали башнями, не видя противника.

— Вон они! — указал Хохол и первым бросился по гребню горы. Лютый, Воробей и Джоконда побежали следом.

Хохол на бегу дал очередь по мелькающим меж камней духам. Те, не пытаясь отстреливаться, отходили вверх. Бойцы короткими перебежками, стреляя на ходу, окружали их. Джоконда встал на колено, опер винтовку на плоскую верхушку камня. Он отчетливо видел одного духа, бородатого мужика в коричневом халате на фоне неба. Спокойным, холодным взглядом он поймал его в перекрестие прицела и нажал на спуск. Но тот внезапно исчез, будто провалился сквозь землю. Пуля выщербила камень на том месте, где за мгновение до этого была цель.

Хохол подбежал к керизу, наполовину прикрытому плоским маскировочным камнем, сорвал с подвески гранату, бросил вниз и отшатнулся. Из провала вылетел тугой столб дыма и пыли. Хохол, обдирая локти и колени о стены, соскользнул вниз, дал длинную очередь в глубину темного тоннеля. Следом за ним на дно колодца спрыгнул Лютый. Пригибаясь в низком узком тоннеле, стреляя по очереди, они двинулись вперед.

— Ложись! — крикнул Хохол.

Оба упали ничком. В наступившей на мгновение тишине послышался стук прыгающей по каменному желобу гранаты. Грохнул взрыв, взрывная волна стремительно пронеслась по тоннелю, осколки зазвенели по стенам. Хохол выстрелил в темноту еще раз, прислушался, напряженно склонив голову, и поднялся. Достал фонарик, осветил уходящие в бесконечность стены кериза, мазнул пальцами по свежему пятну крови и растер в ладони.

— Ушли, — сказал он. — Кишлак бы прочесать, посмотреть, кто тут наследил.

Сзади послышались шаги. Хохол перевел фонарик: к ним пробирался, держа автомат наготове, Воробей.

— О, подмога пришла! — обрадовался Хохол. — А я думаю — чо они рванули сломя голову? А это они Воробья увидали!.. Иди, головорез! Отвоевались уже. — Он развернул Воробья к выходу и проводил пинком в зад.

Глава 14

Снова они ехали на броне. Небольшая колонна — два БТРа, «Уралы» и бензовозы, надсадно завывая перегретыми двигателями, забиралась все выше в горы. Слева дорога обрывалась огромной пропастью с едва видной далеко внизу рекой, справа нависали скалы.

Джоконда быстро набрасывал карандашом пейзаж, время от времени дул на замерзающие пальцы. Хохол недовольно глянул на него, но промолчал.

— Холодно, черт, — поежился Воробей.

— Прикинь, высота какая, — ответил Афанасий. — Перевал уже рядом. Солнце сядет — такой дубарь будет… А зимой вообще, едешь — яйца о броню гремят.

— А этого ничо не берет, — усмехнулся Стас, кивнув на мирно спящего на корме БТРа Чугуна. — Жир, что ли, греет?

— Товарищ сержант, — окликнул Лютый Хохла. — А дикари — это кто?

— Увидишь, — усмехнулся тот. — Дальний гарнизон… Как в самую срань ехать — так девятая рота. Все нормальные люди на базе уже… Каждой жопе затычка. — Он зло сплюнул вниз.

— А? — удивленно сказал Чугун, приподнимаясь. — А-а-а!! — заорал он вдруг истошным голосом, сиганул с брони на землю и заплясал на месте, прихлопывая двумя руками горящую на заднице «песчанку».

Колонна остановилась. Под хохот бойцов Чугун, выпучив глаза и не переставая орать, содрал штаны до колен и носился взад-вперед, пытаясь остудить обожженный зад.

— Чего там? — выглянул механик-водитель.

— Да придурок на радиаторе заснул, пригрелся!

— Сука! — Механик кинулся за Чугуном и от души влепил ему несколько пендалей в голый зад. — А я думаю — чего движок-то кипит, не тянет ни хрена! А он, пидор, жопой воздух перекрыл!

Бойцы покатывались со смеху.

— Кончай балаган! — заорал комроты. — Дотемна не успеем!

Колонна снова двинулась в гору. Чугун, подвывая, лежал на животе со спущенными штанами. Задница у него побагровела и пошла волдырями.

— Поссать надо, — сказал Курбаши. — Самое верное дело от ожога.

— Во, дай я! — с готовностью приподнялся Стас.

— Нет, я!

— Я те поссу! — прошипел Чугун. — Мажь давай чем-нибудь!

Курбаши кое-как наложил марлевую повязку во всю задницу и закрепил пластырем.

— Ты думаешь, тебе сейчас больно, Чугун? — философски сказал Джоконда, не отрываясь от рисунка. — Не-ет. Больно будет, когда в сортир пойдешь. Китайская средневековая пытка. Лучше сразу кляп в рот затыкай, чтоб не орать!

Чугун только постанывал, вцепившись двумя руками в броню.

Гарнизон — пятачок у дороги с несколькими полуземлянками и автоэлектростанцией — стоял на краю пропасти, как ласточкино гнездо. Со всех сторон он был огражден мощной каменной кладкой с бойницами. Каждая землянка, станция, даже летняя столовая — деревянный стол со скамейками — все было доверху обнесено кладкой. Больше всего гарнизон напоминал средневековую крепость, только посередине на высокой мачте развевался красный флаг. Дорогу между скалой и гарнизоном перегораживала «змейка» из тяжелых бетонных плит.

Колонну, видимо, давно ждали, у ворот толпились человек двадцать местных. Как только машины остановились и уставшие от долгой дороги солдаты посыпались с брони, дикари бросились к ним — лихорадочно шарили глазами по лицам, обнимали каждого, торопливо жали руки.

— Здорово, пацаны! Здорово!.. Ашот!.. Колян!.. Михей!.. Здорово, ребята!..

— Разгружай! — крикнул капитан. — Встали под разгрузку!

Уже в сумерках бойцы по цепочке передавали из рук в руки ящики с боеприпасами и провизией. Бензовоз сливал горючку в зарытую по горловину цистерну. Хохол, улучив момент, мигнул механику-водителю. Они отошли за БТР.

— Изюмовки отлей, — попросил Хохол.

— Ты чо, это ж капитанская! Увидит — башку оторвет!

— Да литров пять, не заметит. Надо пацанов угостить, нет?

Водила воровато огляделся и открутил нижнюю пробку запасного топливного бака в задней дверце. Хохол подставил канистру. Из горловины с шипением вырвалась струя пенистой коричневой жидкости с раскисшим изюмом.

— Забродила, нет? — спросил Хохол, принюхиваясь.

— Да ты чо! Под солнышком растрясло — Массандра! — Водила перекрыл горловину.

Вечером Хохол, Афанасий, Курбаши и Лютый с друзьями сидели в тесной землянке вокруг низкого стола под тусклой, помаргивающей лампой, пили брагу, разливая из канистры, передавали по кругу косяк. Чугун лежал на животе на матрасе. Перед ним тоже стояла кружка.

— Слушай, а девки теперь в чем ходят? — спросил Ашот.

— Да вон, полгода с гражданки, — кивнул Хохол на молодых.

— Как в чем? — пожал плечами Джоконда. — В платьях. В джинсах.

— Слушай, я знаю, что не в броне с камуфляжем, да?! Я говорю, в каких платьях? Подробно говори, да?

— Ну, этим летом в таких юбках — совсем прозрачные, против солнца насквозь светится. Смотришь, ноги как у штангиста — все равно идет.

— Вот такие? — показал Ашот длину.

— Нет, подлиннее. И покрой вот такой широкий, летает во все стороны. Ветер дунет — все за юбки хватаются…

— А Горбачев — вот я по приемнику слушаю, не пойму, — начал сосед Ашота медлительный светловолосый Михей. — Перестройка эта. Народ-то чего говорит, верят? Или опять фуфло?..

— Слушай, ты заткнешься когда-нибудь, нет? — взвился Ашот. — Видишь, с людьми разговариваю!.. Ну? — обернулся он опять с горящими глазами к Джоконде. — Вот идет — и юбка туда-сюда, туда-сюда, да?

— Ну да.

— Что, так и идет?

— Так и идет, — пожал плечами Джоконда.

— Вай, зараза! — зашелся от восторга Ашот, хлопая себя по коленям.

— Мужики… — растерянно спросил Лютый. — Вы сколько тут сидите-то?

— Полтора года сидим.

— Пятнадцать месяцев, — уточнил Михей.

— Слушай, я без тебя считать умею, бульбаш поганый! С тобой говно хорошо хлебать, слушай, — рта открыть не дашь!.. — отмахнулся Ашот. — Так и сидим. Вот раз в полгода колонна придет, горючку, боезапас подвезут — и опять сидим. В неделю раз чалмач на осле проедет — и то радость…

— А зачем? — спросил Воробей.

Ашот пожал плечами:

— Обозначаем присутствие.

— Погоди, — присмотрелся Хохол к развешенным по стене фотографиям и вырезкам из журналов. — Это Белоснежка, что ли?

— Так вы из нашей учебки, что ли, братва? — обрадовался Ашот. — Как она, там еще?

— Там, куда она денется! — засмеялся Афанасий. — Вон, пацанов тоже проводила.

— Любимая моя! — Ашот сдернул фотографию со стены, любовно погладил нечеткий снимок. — Красавица!

Фотография пошла по рукам.

— Сколько ей лет-то уже? — спросил Ашот.

— Лет семнадцать, — сказал Лютый. — Да не изменилась совсем. Да? — Он протянул снимок Воробью, подмигнул. Тот насупился и отвернулся. Лютый, Джоконда и даже Чугун засмеялись.

— Вот так сидишь с утра до ночи, на ту сторону ущелья пялишься, — кивнул Ашот. — Веришь — каждый камешек уже в лицо знаю. Хочешь, по порядку расскажу, не глядя? Справа внизу — Слон, повыше — Ящерка, потом разлом идет — Тещина щелка, потом Тарас — это парень у нас был, снайпер оттуда его достал, потом Клык…

— Черепаха потом, — подал голос Михей. — А там уж Клык.

— А я говорю — Клык! — взвился Ашот.

— Черепаха сначала!

— Ты чо, бульбаш? Ты кому это говоришь? Ты мне это говоришь?

— Чо заладил: бульбаш, бульбаш? — завелся наконец Михей. — А ты кто — козел горный! С горы своей слез, толчок первый раз в казарме увидел! Ты меня достанешь — я тебя так достану!

— А ну пойдем! — вскочил Ашот. — Пошли проверим! Если первый Клык — я тебе морду разобью, понял? Что, очко заиграло?

— Хорош, мужики! Кончай! Тихо! — Хохол и Афанасий растолкали уже сцепившихся через стол дикарей.

Хохол разлил из канистры.

— Давайте за дембель, мужики. Недолго осталось. Как говорил дедушка Ленин? Дембель неизбежен, как крах империализма!

Они чокнулись кружками. Ашот все не мог успокоиться, косился на Михея.

— Вот про дембель думаю — знаешь, о чем мечтаю? Думаешь, бабы, все дела, да? Вот одна мечта, веришь: просыпаюсь утром — и эта харя передо мной не маячит!

— Ладно, ладно, давай! — Хохол подтолкнул его кружку своей.

В землянку заглянул кто то из дикарей с биноклем ночного видения на груди, сообщил гнусавым дикторским голосом:

— Московское время — двадцать два часа. Передаем концерт по заявкам… Ну чо, мужики? Пойдем постреляем?

— Да отвали, — отмахнулся Ашот. — Дай с пацанами побазарить… Слышь, Патефон! — крикнул он вдогонку. — Молодых вон возьми.

Лютый, Джоконда и Воробей вопросительно посмотрели на Хохла.

— Давай, — усмехнулся тот. — Идите, воюйте.

Пацаны торопливо разобрали оружие и бушлаты у входа.

Следом за Патефоном, пригнувшись, они подошли к каменной кладке на краю пропасти. Около бойниц уже сидели несколько бойцов, курили, пряча огонек в ладони. Один в наушниках лежал у переносного локатора — железного чемоданчика размером с «дипломат» с тускло подсвеченными приборами. Стоящая вертикально антенна медленно поворачивалась вправо и влево, прощупывая противоположный склон. Патефон присел рядом с локатором, глянул в бинокль. Лютый, Джоконда и Воробей настороженно всматривались поверх кладки в кромешную тьму ущелья.

Локаторщик остановил антенну, медленно, по миллиметру подкрутил регулятор настройки и поднял руку. Бойцы загасили сигареты, передернули затворы и выставили стволы в бойницы. Прошло несколько томительных секунд в тишине. Все смотрели на локаторщика. Тот, прикрыв глаза, напряженно вслушивался в одному ему различимые звуки.

— Идут? — негромко спросил Патефон.

Локаторщик молча указал пальцем на прибор, на котором едва заметно колебалась тонкая стрелка.

— Сколько?

— Пять… Или шесть. Не пойму… — ответил локаторщик.

Он щелкнул переключателем, снова подкрутил регулятор, прислушиваясь.

— Повыше Черепахи и метров тридцать левее, к Большому Зубу. Прямо под Слоном, — наконец указал он направление, скинул наушники и тоже взял автомат.

Патефон направил туда бинокль.

— Вон они… Здравствуйте, дорогие друзья! — прогнусавил он. — Усаживайтесь поудобнее около ваших радиоприемников… Пятеро, кажется… — Он опустил бинокль. — Ахмет!!! — заорал вдруг он так, что Лютый с друзьями вздрогнули от неожиданности. — Это ты?!

Эхо полетело по ущелью.

— Льоша! — донеслось с той стороны. — Салам алейкум, дарагой!

— Ахмет! Ты живой еще, говноед позорный? Глистопердежник, чалмач вонючий, сучара подзаборная! — надрывался Патефон, заряжая ракетницу. — Сейчас мала-мала убивать тебя буду!

— Льоша! Я твои кишки рэзать, горло душить! Я тебя абал, твою маму абал, твою папу абал, твою сестра абал!

— Замучишься абать! Абалки не хватит! — Патефон выстрелил из ракетницы. Ракета повисла между склонами, мертвенный голубой свет заиграл причудливыми тенями в ущелье. Тотчас с другой стороны ударили очереди. Бойцы разом ответили из-за кладки, застучал крупнокалиберный пулемет. Грохот выстрелов, многократно умноженный эхом, заметался между горами, длинные пунктиры трассеров, пересекаясь, перечеркнули ущелье.

Лютый, Джоконда и Воробей стреляли из своих бойниц, ловя в прицел огоньки автоматных очередей на той стороне. Пули били в камни кладки, пронзительно свистели над головой. Воробей откатился вбок, меняя опустевший рожок. В ту же секунду пуля ударила в стенку бойницы, срикошетила и звонко чиркнула по каске. Воробей невольно схватился за голову, нащупал вмятину. Переждал секунду, снова вынырнул в проем бойницы и азартно нажал на спуск.

— А теперь прослушайте вашу любимую мелодию — «Серенада лунной долины»! — объявил Патефон. — Давай, Колян!

Кто-то из бойцов приподнялся, вскинул на плечо гранатомет. Оставляя светящийся дымный след, граната перелетела ущелье и разорвалась на склоне. Следом ушла вторая. Огоньки выстрелов с той стороны стали реже, затем совсем погасли. Патефон махнул рукой, и огонь с этой стороны тоже прекратился. Далеко в горах затихло последнее эхо, и над ущельем снова воцарилась тишина.

Патефон посмотрел в бинокль.

— Все. Уходят… Концерт по заявкам радиослушателей окончен. До новых встреч в эфире, друзья! — сообщил он.

По пути к землянке Лютый и Джоконда по очереди разглядывали, ощупывали отметину на каске Воробья.

— Не, ты представляешь! — в восторге рассказывал тот, не остывший еще от азарта боя с невидимым противником. — В стенку, от нее в камень — и прямо по каске! Туда-сюда — и как даст! Не, ты прикинь: вот на ладонь ниже — и прямиком в лоб, а!..

Глава 15

Утром Воробей с громадной резиновой флягой за спиной спускался от гарнизона в ущелье. Повесив автомат на грудь, он двумя руками цеплялся за камни, проскальзывая на крутой тропинке. Соскользнул на каблуках вдоль большого валуна — и вздрогнул от неожиданности. В трех метрах от него, склонившись над бьющим из-под камня родником, набирал воду в кожаный бурдюк молодой парень в халате и пуштунской войлочной шапке. Он тоже вздрогнул, вскинув голову. Руки его были заняты тяжелым, раздувшимся от воды бурдюком, автомат лежал сзади на земле.

Воробей торопливо передернул затвор. Оба замерли, глядя друг на друга, напряженно ловя каждое движение. Наконец парень широко улыбнулся, обнажив ровные белые зубы на смуглом лице.

— Льоша? — спросил он.

Воробей помотал головой.

— Володя, — охрипшим вдруг голосом сказал он.

— О, Волода, — еще шире улыбнулся тот. — Салам, Волода!

— А ты — Ахмет?

— Ахмет, да, — кивнул тот. Он, не меняя позы, стрельнул глазами на наполняющийся бурдюк. Воробей так же быстро глянул вверх, в сторону гарнизона, — он не знал, что делать.

Они снова уставились в глаза друг другу.

— Я скоро пошел, — кивнул Ахмет на бурдюк. — Ты совсем скоро. Совсем не ждать.

Воробей кивнул.

— Жила Ташкент, да? — спросил Ахмет. — Папа-мама — Ташкент?

— Красноярск… Сибирь.

— О, Сибир! — со значением покачал головой Ахмет. — Холодно… Девачка есть Сибир? Есть, да? — засмеялся он. Это был славный, симпатичный парень, ровесник Воробья. — Любишь, да? Как звать?

— Оля.

— Ольа! — улыбнулся Ахмет, подмигнул. — Красивый?

— Да… очень… — тоже попытался улыбнуться Воробей. Палец подрагивал от напряжения на спусковом крючке.

— Мой — Фатима. Тоже красивый. Очень любишь… О, нивеска! Фатима — нивеска, да?

— Невеста, — засмеялся Воробей.

— Невеста, да! — радостно закивал Ахмет. — Другой кишлак, там. Скоро жена. Ко мне дома жить. Совсем скоро…

Бурдюк наполнился, вода полилась через край. Ахмет, подчеркнуто не совершая резких движений, показывая глазами, что он собирается делать, завязал горловину и поднял бурдюк на веревке за спину. Отступил к автомату, развел в стороны руки ладонями вперед, медленно присел и поднял автомат за ремень. Не спуская глаз с Воробья, он отступал шаг за шагом. Подниматься по крутой тропе спиной вперед было невозможно, он все так же медленно повернулся и пошел, держа автомат в опущенной руке на отлете, на виду.

Внезапно он поскользнулся на мелком камешке, и в то же мгновение Воробей судорожно нажал на спуск. Ахмет упал лицом вниз и съехал к ногам Воробья. Из пробитого в нескольких местах бурдюка ударили тугие струйки кристальной родниковой воды. Потом они окрасились в розовый цвет, ослабли и стали красными…

На осыпающихся камнях по тропе от гарнизона соскользнули с десяток бойцов, держа наготове автоматы, на ходу быстро оглядывая склоны.

— Ты стрелял? — издалека крикнул Хохол.

Воробей кивнул и указал головой. Бойцы обошли валун и окружили убитого.

— Откуда он взялся-то? — сказал Ашот. — Совсем оборзели духи — средь бела дня шарятся.

— Это Ахмет, — бесцветным голосом сказал Воробей.

— Слышь, Патефон! Твой дружбан!

— Да ты что? — Патефон протолкался вперед. — Дай хоть на морду глянуть. — Он перевернул Ахмета на спину. — Урод вонючий! — Он несколько раз со злостью ударил того ногой по лицу. — Троих наших положил, сука!

— Ну, с почином, Воробей! — засмеялся Хохол. — Можешь зарубку делать!

Джоконда, Лютый, Стас хлопали Воробья по плечу, тормошили, тот вяло улыбался в ответ, не отрывая глаз от мертвого лица первого убитого врага.

— Ладно, набирай воду, пошли! — скомандовал Патефон.

Когда группа двинулась вверх по тропе, он достал гранату, снял чеку и аккуратно подложил под мертвое тело. Расправил окровавленную одежду, чтобы замаскировать ловушку, встал, прижал каску к груди.

— Прощай, дорогой друг! — с чувством прогнусавил он. — Мы не увидим тебя больше, но память о тебе навсегда сохранится в наших сердцах! — Напялил каску и двинулся за своими.

Дорога шла вниз. Горные вершины отступили к горизонту, река под обрывом уже растекалась вширь. На пологом голом склоне стоял кишлак.

— Сколько до базы? — спросил Воробей.

Афанасий глянул на часы.

— Часов шесть еще. Ох, харю придавлю — часиков эдак на тридцать! — мечтательно сказал он. — Пусть хоть одна падла подойдет — последний шаг в его жизни будет!

— Кайф! — сладко зажмурился Курбаши.

— Чо развеселились, салабоны? — грозно прикрикнул Хохол. — Война за колючкой кончается!.. Я понимаю, этому не терпится, — он ухмыльнулся и пихнул ногой Курбаши, — в магазин сбегать! — Хохол вытащил из кармана и помахал в воздухе пачкой расписок.

Тот отвернулся и плюнул с досады. Все захохотали — и в это мгновение ударил страшный взрыв. Взрывная волна вырвала у Хохла из рук и разметала бумажки. Идущая впереди БМП поднялась на дыбы и опрокинулась — тяжелая башня, кувыркаясь, улетела в сторону, разорванная гусеница с лязгом хлестнула по броне БТРа. Тотчас от кишлака протянулся дымный след, граната разорвалась под колесами бензовоза, тот по дуге уткнулся кабиной в склон, по огромной цистерне побежали голубоватые языки огня. Сверху застучали автоматы и крупнокалиберный пулемет.

Бойцы соскочили с брони. Страшно кричал придавленный опрокинутой машиной водитель. Несколько бойцов, пригибаясь под пулями, пытались вытащить его. Спереди дорогу перегородила БМП, сзади горящий бензовоз. БТРы встали, отстреливаясь из пушек.

Прятаться здесь было негде, сверху дорога простреливалась насквозь.

— Вперед! — заорал капитан. — Вперед, не ложиться! Только не ложиться! Вперед!

Бойцы кинулись к каменной россыпи вверх по склону, навстречу огню. Кто-то упал, его подхватили двое, потащили волоком. С разбегу бросались за камни, били из автоматов по засевшим выше по склону и в самом кишлаке духам. Пули свистели вокруг, щелкали по камням, рикошетили во все стороны.

Капитан, лежа рядом с радистом, кричал что-то в микрофон, изо всех сил прижимая к голове наушник, не слыша ответа и себя самого за грохотом выстрелов.

Чугун, не надеясь на прицел, поливал из пулемета, широко поводя кривым стволом. Джоконда не торопясь снял чехол с оптики, опер винтовку на локоть, приник к прицелу и осмотрелся. Нашел торчащую над камнем голову в чалме, поймал в перекрестие и мягко, глядя спокойными холодными глазами, нажал на спуск. Голова дернулась, забрызгав камни красным, и дух сполз на землю.

Джоконда повел прицел дальше. Там видны были только ноги в шароварах — дух лежал за камнем. Джоконда прицелился и выстрелил — на ноге появилась рваная рана. Дух перекатился на бок, вцепившись в раненую ногу, и стал виден весь. Джоконда передернул затвор и так же спокойно, аккуратно всадил ему пулю в спину.

— Афанасий, Стас! Кто там? Лютый! — крикнул Хохол ближним бойцам, указывая на ложбину слева по склону, выходящую прямо к кишлаку. — Сбоку обойдем! На «три»!.. — Они подобрались каждый за своим камнем. — Раз! — выкинул он первый палец. — Два!.. Три!

Они одновременно вскочили, пробежали несколько шагов и скатились в ложбину, сопровождаемые длинной очередью фонтанчиков пыли. Пригибаясь, они вышли к крайним домам. За углом мелькнул халат, Хохол сорвал с подвески гранату и бросил вслед.

Стас обернулся на движение, вскинув ствол, — за камнем сидел на коленях, смотрел на него широко распахнутыми глазами мальчишка лет двенадцати. Стас отвернулся и двинулся дальше. Мальчишка поднял из-за камня кажущийся непомерно огромным в тонких руках автомат, выстрелил ему в спину и побежал вверх по склону. Идущий следом Лютый всадил в него длинную очередь. Мальчишка упал ничком, уронив автомат, широко разбросав босые грязные ноги.

Лютый подбежал к Стасу, перевернул его. Тот растерянно улыбался, держась за пробитый навылет бронежилет.

— Уходим! — крикнул, подбегая, Хохол. — «Град» будет работать!..

Далеко от них, за горой, «Град» поднимал и разворачивал в сторону направляющие с ракетами…

Бойцы, уже окружившие кишлак, торопливо отползали назад, к дороге.

— Быстрей!.. Давай!.. — торопил Хохол. Они с Лютым тащили вниз по ложбине раненого Стаса…

«Град» взметнул вокруг себя облако пыли и дыма. Ракеты одна за другой огненным пунктиром ушли в небо…

Глинобитные стены ближнего дома разорвались изнутри. Тугая волна песка и мелких камней пронеслась по ложбине, сшибла с ног Лютого и Хохла. Они поползли дальше, подтягивая за собой обмякшего Стаса, а у них за спиной разлетались в пыль дома, выбрасывая высоко вверх горящие обломки.

Кишлак исчез в клубах разрывов, в огне и гари. Пылающий, как факел, с ног до головы человек бежал от него, упал и покатился по склону…

Курбаши быстро разрезал бронежилет и пропитанный кровью камуфляж, перевернул Стаса набок, наложил тампоны на сквозную рану и перебинтовал. Встал, глянул на своих и отрицательно качнул головой.

— Курбаши, сюда! — раздался сзади истерический крик, и он побежал к другим раненым.

Стас захлебывался кровью, сучил ногами, упирался дрожащими руками в землю, пытаясь приподнять голову, чтобы увидеть рану. Воробей присел, положил его голову себе на колени. Остальные молча стояли вокруг.

— Ты чего, Стас? — дрожащим голосом сказал Воробей. — Ты чего?.. Ты глаза-то не закрывай! Ты на меня смотри… — Он пальцами пытался открыть безжизненные уже глаза. — Не умирай, Стас! — заорал он. — Ты чо, с ума сошел? Не умирай!.. — Он сел на землю и заплакал, обхватив голову…

Танк уперся в опрокинутую бронемашину и, проскальзывая гусеницами по каменистой земле, со скрежетом сдвинул ее с дороги на обочину. Потом, отвернув башню, подтолкнул горящий бензовоз к обрыву. Тот будто упирался, вспахивал землю ступицами разорванных колес. Танк громче взвыл движком. Кабина бензовоза повисла над обрывом, огромный бак на мгновение встал вертикально — и рухнул вниз. Оттуда взметнулся столб огня, озарив в сумерках лица замерших в молчании пацанов багровым светом.

Глава 16

Под потолком казармы висели бумажные снежинки, на стене — румяный Дед Мороз на санках с мешком подарков и большими цифрами 1989 на груди. У стены стояла склеенная из картона плоская елка с нарисованной хвоей и игрушками.

Пацаны в наутюженных парадках с начищенными медалями суетились вокруг сдвинутых в ряд столов, открывали консервы, строгали колбасу крупными ломтями.

— Давай, шевели лапками, пернатый! — на ходу толкнул Лютый Воробья. — Из-за тебя, урода, красноярский проворонили!

— Ну и слава богу! — откликнулся Афанасий. — А то Владивосток вон уже с вечера в дровах! — кивнул он на мертвецки спящего с ботинками на подушке бойца.

— Чугун! Компот-то зажилил?

— Чо сразу — зажилил? — буркнул тот. — Забыл просто.

— Ага, забыл! Втихаря под одеялом сожрать хотел!

Чугун выставил на стол трехлитровую жестяную банку персикового компота.

Распахнулась дверь, вошел Бекбулатов с рюкзаком за плечами.

— Пиночет! — Пацаны бросились обнимать его. — Захады, дарагой, гостем будищ!

— Какой гости! — мрачно сказал тот. — Койка где свободная? — Он сбросил рюкзак. — Меня к вам сослали.

— Да ты чо? За что?

— Чмырю одному зубы обломал. — Он показал здоровенный, содранный до крови кулак. — Говорит — чавкаешь, как свинья! Слушай, у нас свинья — грязное животное! Мусульмане свинью не едят даже! У нас убьют за такие слова!

— Опять вместе! — засмеялся Лютый. — Знакомься: это Афанасий, Курбаши — медицина, Хохол…

— Кому — Хохол, а кому — товарищ сержант! — ответил Хохол, приглядываясь к новичку.

— Да ладно тебе, Серега! Это ж наш пацан, дыгаловский! — Воробей обнял Пиночета.

— Мужики! Горбач уже говорит! — Кто-то врубил на полную громкость магнитолу. Сквозь шум и треск донесся голос Горбачева, поздравляющего советский народ с Новым 1989 годом.

Пацаны кинулись к сголу, торопливо разлили из канистры брагу и замерли, подняв жестяные кружки. Над Красной площадью ударили куранты.

— …десять… одиннадцать… двенадцать! Ура-а-а! — заорали они, чокаясь. — С Новым годом, братва! Дем-бельский год, пацаны!

Дальневосточник приподнял голову, слабо протянул было руку — и снова упал лицом в одеяло.

— И сразу — вторую! — скомандовал Хохол. Молча встал, следом замолчали и поднялись остальные. — За Самылу. За Стаса. За Ваську Балашова, Никиту, Потапа, Лысого, Коляныча… За всех, кто не дожил… Десант, вперед!

Они выпили, не чокаясь. Сели, закусили.

— А земляк-то правду сказал — заговоренный! — достал Лютый из-за ворота амулет, глянул. — Шесть боевых — ни царапины!

— Не каркай! — оборвал Хохол. Оба торопливо постучали по дереву.

— Браги-то — на донышке, — качнул кто-то канистру.

— Чо, у Помидора не могли достать? У него штук десять таких стоит.

— Ага, допросишься у него. Жопой на них сидит, насиживает…

— Погоди, — сообразил вдруг Лютый. — Пиночет! А? Неужели пустой?

— Обижаешь, да? — улыбаясь, развел тот руками и под восторженный гул выудил из глубины рюкзака пакет с травой. Тотчас разорвали газету, и косяк пошел по кругу.

— А теперь наливай! — сказал Джоконда. — За тех, кто не с нами!

— Пили уже.

— Еще нет, — загадочно сказал Джоконда. Он достал из своей тумбочки пухлый альбом и уронил на стол, так что подпрыгнули кружки.

Парни сгрудились за его спиной. Джоконда открыл первую страницу, плотно заклеенную девичьими фотографиями — ровесницы со всех краев огромной страны, в фас и вполоборота, со старательной улыбкой в объектив или томным взглядом из-под накрашенных ресниц, с накрученными белыми локонами или короткой черной челкой, красивые и попроще.

Пацаны молча разглядывали своих бывших любимых.

— Стасова девка, — указал Лютый. — Первая… И он первый у нас… Хоть на похороны-то пришла, сучка?

— Это Рябы…

— А эта, зубастая?

— Это Сашкина, со второй роты.

— Афанасий!.. — Хохол постучал пальцем по фотке.

— Вижу, не слепой, — хмуро ответил тот. — На свою вон любуйся.

— Твоя, Лютый.

— Замуж уже вышла, пацаны писали. — Лютый тоскливо смотрел на фотографию. — Вернусь — в общагу сразу не пойду, на вокзале перекантуюсь, дождусь, пока с работы пойдет, со своим под ручку… И навстречу. Вот так… — Он провел ладонью по медалям. — И не оглянусь даже! Пусть хоть в ноги кидается!.. Дай! — Он забрал косяк у Джоконды и затянулся, отвернувшись.

— Погоди. — Хохол оглядел ребят. — А кого еще ждут-то?

— Меня вроде, — неуверенно сказал кто-то. — Не пишет только давно…

— А у меня нет никого, — сказал Пиночет. — У нас нельзя, пока не отслужишь.

— У Чугуна вон жена, ей положено.

— А я знаю — ждет, нет? — сказал Чугун. — Письма как под копирку. Погода, все здоровы. Как по приговору пишет… Я телеграмму-то не дам, так нагряну. Ох, если застукаю!.. — Он заиграл желваками. — Убью суку! Пускай сажают. На зоне не страшней, чем тут.

— Воробья ждет.

— Ну, Оля — это святое! — насмешливо сказал Джоконда. — Если Оля бросит — мир перевернется! Значит, нет правды в этой жизни!

— Да ладно, хватит, — смущенно буркнул Воробей.

— Нет, пацаны, только одна есть на свете! Не бросит и не забудет! — Афанасий поцеловал фотографию Белоснежки на последней странице.

— За Белоснежку, пацаны! — заорал Хохол. Все засмеялись, потянулись чокаться. Кто то покрутил ручку приемника и нашел забойную музыку.

Только Воробей по прежнему разглядывал альбом.

— А знаете, что я подумал? — вдруг удивленно сказал он. — Мы здесь, а они — все! каждая! — вот сейчас, вот в эту самую минуту, — показал он на часы, — тоже сидят за столом, с кем-то рядом, танцуют, смеются…

— А мы что, плачем? — весело крикнул Хохол. Он выскочил на середину казармы, врубил магнитофон на полную катушку и начал танцевать, двигая бедрами в такт музыке вперед-назад. И все тотчас радостно подхватили похабный танец: вот так! и еще вот так! а еще вот этак! Потом Хохол, извиваясь в бешеном ритме, протянул руку и легонько ткнул кулаком Афанасия. Тот задергался в смертных муках, зажав невидимую рану и оседая, потом, выставив пальцы, дал очередь в Лютого. Тот увернулся, показал, как пули просвистели мимо, выдернул зубами воображаемую чеку и бросил гранату. Воробей, хохоча, выхватил невидимый штык и пошел на Чугуна врукопашную — и начался какой-то немыслимый, дикий танец войны, по-детски смешной и по-солдатски грубый, с зажатым в зубах косяком, под топот тяжелых ботинок и хрип выворачивающихся наизнанку динамиков. Даже пьяный дальневосточник сполз с кровати, покачиваясь, и присоединился. Джоконда припер откуда-то размочаленный прикладами брезентовый манекен с нарисованной на груди мишенью и танцевал с ним танго, то эффектно бросая его на руку, то прижимая щекой к щеке.

— Атас!! — заорал, влетая в казарму, боец. — Командир полка!

В одно мгновение пацаны вырубили музыку, разогнали руками дым, сунули канистру с брагой под кровать, выставили на середину стола персиковый компот и чинно сели, сложив руки, с трудом переводя дыхание, красные и взлохмаченные.

В тишине вошел комполка со свитой штабных. Все вскочили из-за стола, одергивая форму.

— Смирно! — гаркнул Хохол и строевым шагом двинулся навстречу. — Товарищ полковник! Второй взвод девятой роты…

— Отставить, сержант, — махнул рукой тот. — Ну, штрафники… — с улыбкой оглядел он притихших пацанов. — Поздравляю с Новым годом!

— Спасибо, товарищ полковник! И вас тоже, товарищ полковник!

— Что, за стол не зовете?

— Садитесь, товарищ полковник! — Хохол подвинул табурет, торопливо смахнул мусор со стола.

— Вот это галерея! — Полковник провел взглядом по медалям. — Тут замполит посчитал — в девятой роте больше медалей, чем в любой образцово-показательной.

— И три Героя еще!

— Думаю, не последние, — сказал полковник. — Ну что, наливайте!

Хохол налил ему компота из банки. Полковник попробовал на вкус — и выплеснул в свободную миску.

— Я что, дверью ошибся? — спросил он. — Я сказал — наливайте!

Пацаны переглянулись. Афанасий, вытащил из-под кровати канистру и разлил брагу. Полковник понюхал кружку и улыбнулся.

— Вот это другое дело. Массандра!.. — Он помолчал. Пацаны напряженно ждали, глядя на него. — Что мы делаем здесь, в этой стране? За тридевять земель от дома, от своих любимых… — негромко заговорил он. — Нужны мы здесь или нет? Это не нам решать. Мы солдаты — и вы, и я. И мы выполняем приказ… Есть большая война — одна на всех. И есть маленькая война — она у каждого своя. Когда ты лежишь в цепи на огневой или идешь врукопашную — ты воюешь не со всей армией, перед тобой один, два, три противника — и это твоя война, ты должен победить, не отступить, выжить сам и не подставить того, кто рядом с тобой. И если каждый выиграет свою маленькую войну — из этого сложится одна большая победа. Только так! — Он поднял кружку. — Я пью за вас. Я горжусь вами, ребята!

Пацаны грянули «ура», потянулись чокаться. Полковник встал.

— Ну, не буду мешать. Празднуйте, только не увлекайтесь. — Он кивнул на клюющего носом дальневосточника. — Скоро на боевые.

В этот момент за окном бухнул глухой разрыв, тут же другой, третий. Где-то посыпались разбитые стекла, донесся крик. Пацаны вскочили, прислушиваясь.

— Налет, что ли?

— Ну вот и новый год начался, — усмехнулся полковник. — В ружье!

По городку, как в растревоженном муравейнике, метались бойцы с автоматами. Где-то уже строчил пулемет в сторону гор. Бухнул еще один разрыв.

— Откуда бьют?

— Там! Вон там вспышки!

— Раненый! — раздался крик. — Врача сюда, быстро!

Полковник и несколько бойцов подбежали на крик, осветили фонарями Помидора. Из рассеченного лба у того текла кровь, перемешанная с бурой жижей. С головы до ног он был увешан комьями раскисшего изюма, а в руке держал ручку от разорванной канистры.

— Ранен? — крикнул полковник.

Тот только ошалело таращил глаза вокруг.

Полковник подошел ближе и подозрительно принюхался.

— Бражка… перестояла… — рыдающим голосом сказал Помидор. — Четыре канистры… — Он показал оторванную ручку. — На праздник берег…

Полковник захохотал, и через секунду весь городок покатывался со смеху, глядя на несчастного Помидора. Кто-то первый дал очередь трассерами в небо, остальные подхватили — стреляли из автоматов, пистолетов, ракетниц, и этот неожиданный салют расцветил небо над крошечным, обнесенным колючкой клочком земли посреди огромной темной долины, среди настороженно молчащих гор…

Две бронемашины по краям и несколько грузовиков шли по ущелью.

Пацаны притаились за камнями у дороги. Пропустили головной БТР, дождались середины колонны.

— Пошел! — махнул Афанасий.

Воробей и Джоконда на ходу запрыгнули в кузов и стали выбрасывать картонные ящики в руки бегущих рядом с машиной пацанов. Один ящик не долетел, упал на землю, консервы раскатились по дороге. Потом все с добычей рванули вверх по склону.

Кто-то из солдат на броне замыкающего БТРа дал очередь вслед поверх голов.

— Я те, блядь, постреляю, чмырь поганый! — обернулся Афанасий и пустил ответный веер трассеров.

Солдат крикнул что-то в открытый люк. Башня БТРа, опустив ствол, развернулась.

— Ложись! — Пацаны, бросив ящики, попадали за камни. Солдаты злорадно захохотали, показывая размашистый жест от локтя.

Вечером пацаны сидели у землянки на позиции, обжигаясь, ели из котелков.

— Вот уроды, а? — сказал Чугун, кивнув вниз. — Вот так свои же за ящик тушенки подстрелят, за полгода до дембеля.

— Тебе до дембеля, как до Китая раком. Про дембель он думает! — ответил Хохол. — Это нам с Афанасием чемоданы пора паковать.

— А зря все-таки, пацаны, — сказал Воробей. — Одно дело у Помидора тырить. А эти, может, в тот гарнизон повезли, Ашоту с Лехой.

— Давай, Воробей! — Чугун выскреб котелок и бросил на землю. — Поучи жизни. Люблю послушать на сытое брюхо!.. Вы знаете, кто у нас Воробей? Ну, скажи, пернатый!

— А чо мне стесняться-то? — неловко пожал плечами тот. — В педагогическом, на филфаке…

— Он учителка у нас! — пояснил, ухмыляясь, Чугун.

Хохол заржал.

— А что смешного-то? — насупившись, спросил Воробей.

— Да нет… Попался бы ты мне в школе! К нам учителя в класс заходить боялись!

— Слышь, Воробей, а сколько у вас пацанов на курсе? — спросил Афанасий.

— Трое.

— А баб?

— Пятьдесят две.

Тут уже захохотали все.

— Ну, пернатый! Тихоня! В цветник залез! Всех перетрахал или на потом заначил?

— Да вы что, пацаны! — укоризненно развел руками Джоконда. — У него ведь Оля!

— Вот гадом буду — специально приеду, посмотрю, что за Оля такая? Чудо природы, — сказал Хохол.

— Погоди, — сказал Афанасий. — Ну, Воробей с указкой у доски торчать будет, как дятел. Джоконда — понятно. Чурка людей будет кромсать, — махнул он на Курбаши.

— Не, людей не буду больше, — откликнулся тот. — Вот так уже, — провел он пальцем по горлу. — Я опять ветеринаром. Овцы, кони — с ними спокойней.

— А ты куда, Лютый?

— Да все равно, — пожал плечами тот. — Где квартиру дадут… Жить как-то надо? Зацепиться бы только, не загреметь за пацанами на зону.

— Чугун?

— А у меня медовый месяц будет, — мечтательно улыбнулся тот. — Если дождется. А остальное — по фигу.

— А ты, Пиночет?

— У меня брат торгует, отец торгует, его брат торгует, — начал загибать пальцы тот. — И я торговать буду.

— Чем торговать-то?

— А что купят. Хоть машины, хоть помидоры. У нас денег нет — ты не человек совсем. Не женишься даже.

— А ты, Хохол? — спросил Лютый. — Дембельнешься — что делать будешь?

Тот ковырял спичкой в зубах, глядя на первые звезды, высыпавшие на ночном небе.

— Пить буду, — коротко ответил он.

— Ну, это понятно. Неделю попьешь, а потом?

— Опять пить буду.

— А дальше?

— И дальше буду. Пока не забуду все это, — повел он головой вокруг. — Тогда встану, харю умою — и по-новой жить начну…

Осторожно переступая через спящих пацанов, Джоконда достал из рюкзака папку, коробку с красками и кистями и в одном тельнике вышел из землянки. Здесь были густые предрассветные сумерки, ущелье до краев наполнено было настороженной, чуткой тишиной, солнце еще пряталось за горами, и только между вершинами хребта небо наливалось нежным лазоревым светом.

Старший караульной смены, привалившийся спиной к наружной стороне кладки, оглянулся, приподняв автомат.

— Кому не спится в ночь глухую? — лениво спросил он. — Дернуть оставь.

Джоконда еще раз затянулся и; протянул ему папиросу. Тот оторвал зубами мундштук, выплюнул.

— Первый, второй — свои! — крикнул он в темноту и сунул бычок в рот.

Джоконда прошел мимо бредущего по тропе часового.

— Не спи, козленочком станешь!

— Да пошел ты…

Джоконда спустился ниже по склону, выбирая место. Сел, пристроил на камень лист картона с карандашным наброском, разложил кисти и открыл тюбики с краской, выдавил несколько на палитру, нетерпеливо поглядывая на розовеющее над горами небо…

— Первый! — донесся крик.

— Первый — да! — ответил часовой. Он прошел еще пару шагов, когда из-за камней вдруг послышался негромкий булькающий звук. Часовой вздрогнул и остановился, медленно обернулся — между бровей у него темнела маленькая круглая точка, и из нее уже струилась по переносице кровь — и повалился набок…

Между вершинами прострелили узкие лучи солнца, окутанные легкой дымкой. Джоконда быстро мешал краски, наносил на картон первые мазки…

Второй часовой дошел до конца тропы, не торопясь, повернулся — и тут сзади со свистом его горло обвила тонкая плетеная металлическая нить с грузиком на конце. Рывок — и из перерезанного до позвонков горла ударил фонтан крови…

Джоконда, нетерпеливо закусив губу, лихорадочно писал, жадно, цепко поглядывая на рассветное небо… Вдруг замер с протянутой к холсту кистью, уставившись в одну точку. Потом, не поворачивая головы, повел глазами вбок — и стал медленно, сантиметр за сантиметром, оседать вниз. Присел за камнем, опершись рукой на палитру, отчаянно глядя в сторону позиции, прикидывая расстояние. Пригнувшись, бесшумно ступая, двинулся вперед.

Из-под ноги у него сорвался, загрохотал под гору камень — и он вскочил, уже не скрываясь, бросился бегом.

— Атас! Атас, пацаны!! Духи!!

Ударила очередь — он качнулся, будто споткнувшись, не добежав нескольких шагов до позиции, схватился руками за голову, повел ладони вниз, размазывая по лицу кровь вперемешку с краской, и упал навзничь, открытыми глазами к небу.

Послышались первые ответные выстрелы — пацаны вылетали из землянок в накинутой наспех, не застегнутой броне, с ходу стреляли по мелькающим у самой кладки духам. Чугун в броске дотянулся до своего пулемета, рванул затвор и всадил очередь в выросшую прямо над ним фигуру.

— «Черные аисты»! — раздался отчаянный крик сразу нескольких голосов.

Бойцы наконец разбежались по окопам, расстреливая в упор длинными очередями, забрасывая гранатами одетых с головы до ног в черное арабов. Те, отстреливаясь, стали отходить к россыпи камней. Воробей и еще несколько пацанов послали навесом вдогонку заряды из подствольников.

На короткое время наступила передышка. Бойцы застегивали бронежилеты, передавали по цепочке подвески с боезапасом, гранатометы.

— Хреново. Попали мы, — сказал Хохол. — Эти до последнего бодаться будут!

— Потери есть? — крикнул капитан.

— Караула всего нет!.. Петровского нет!..

— У нас двое! — донесся крик с другого края позиции.

— Радиста ко мне! — Капитан, выскочивший с автоматом по тревоге со всеми вместе, побежал обратно в свою землянку.

От камней раздался глухой хлопок, второй — и над головой послышался противный шепелявый свист.

— Мины! Ложись! — заорал Хохол.

Все упали на дно окопов, вжимаясь в стены. Мины рвались одна за другой, разнося кладку, засыпая бойцов камнями и песком, осколки с визгом рикошетили во все стороны. Где-то закричал раненый, донесся истерический вопль:

— Курбаши! Курбаши, сюда!

Курбаши, пригнувшись, наступая на лежащих бойцов, побежал по окопу.

Капитан надел протянутые радистом наушники, схватил микрофон.

— Первый! Первый! Я — девятка!..

Мина пробила потолок и разорвалась в землянке. Радиста подбросило взрывной волной и отшвырнуло в сторону. Капитан с размаху ударился спиной в стену, он сполз на пол, из-под наушников потекли по шее две струйки крови…

Вся позиция окуталась густыми клубами пыли.

— Капитан где? — крикнул Хохол. — Воробей, в землянку, по-шустрому! Они нас разутюжат здесь! — Он, выждав паузу между разрывами, приподнялся, глянул в бинокль. — Один в ложбине за камнями — полтораста на ту вершину! — указал он. — И второй там же! К миномету!

Минометчики на коленях в своем окопе развернули трубу, опустили снаряд и пригнулись, заткнув уши. Миномет коротко подпрыгнул на месте. Далеко за камнями ударил взрыв.

— Ниже двадцать, лево пятьдесят! — крикнул Хохол, не отрываясь от бинокля.

Команду передали по цепочке. Минометчики подкрутили прицел, второй снаряд ушел по крутой дуге и разорвался в ложбине.

— Один накрыли! — заорал Хохол. — Ништяк, пацаны! Право двадцать!

— Право двадцать! — понеслось по цепочке.

Заряжающий поднял снаряд, и в этот момент рядом грохнул взрыв. Мина сдетонировала в руках у бойца, тяжелая труба миномета, кувыркаясь, взлетела в воздух в облаке дыма и песка…

— Капитана убили! — донесся крик Воробья.

Хохол бросился к нему. Воробей сидел на корточках в развороченной землянке напротив Быстрова. Тот, откинув голову к стене, пристально смотрел на него мертвыми глазами из-под тяжелых век. Хохол стащил с головы капитана наушники, безнадежно пощелкал переключателями разбитой рации.

— Идут! — раздался крик сразу в несколько голосов.

Хохол и Воробей, пригнувшись, пробежали напрямик через открытое пространство и скатились в окоп у разрушенной наполовину кладки.

Наемники поднялись из-за камней и под прикрытием тяжелых пулеметов пошли в атаку, обходя позицию с трех сторон.

— Кто из офицеров остался? — заорал Хохол. — Есть кто-нибудь?

Бойцы оглядывались в окопах. Молоденький лейтенант, командир первого взвода, панически оглянулся вместе со всеми и наконец крикнул:

— Рота, слушай мою команду! Короткими — огонь! — и тут же повалился назад с пробитой каской.

Десантники припали к автоматам, ловя в прицел черные фигуры. Кто-то из арабов падал, тут же через него перешагивал следующий.

— Блядь, да сколько же их?! — истерически крикнул кто-то.

В окопы полетели гранаты, раскидывая бойцов. Надрывно закричали раненые. Курбаши, весь вымазанный в крови, торопливо перетягивал кому-то жгутом культю оторванной ноги.

Чугун, широко поводя стволом, поливал из пулемета. Наемники уже прыгали через кладку в окопы. Чугун поднял пулемет наперевес, дал очередь в одну сторону и в другую. Пулемет заклинило, он дернул затвор, потом перехватил тяжелый пулемет за ствол — раскаленный металл зашипел, сжигая ладони — и со всего замаха ударил перевязанным прикладом по голове приближающегося противника. Приклад разлетелся в щепки. Он махнул огрызком в другую сторону, получил очередь в упор, сполз по стенке и повалился набок, судорожно ловя ртом воздух, глядя широко открытыми глазами на мелькающие на бегу у самого лица подошвы грубых ботинок.

В тесном окопе началась рукопашная. Курбаши обернулся, выхватил из высокого ботинка казахский нож, нырнул под руку арабу и всадил острое, как бритва, лезвие ему под бронежилет. Воробей, как учили, встретил прыгающего наемника стволом в живот, торцом магазина в лицо, выстрелил в упор и дал очередь вверх, в следующего. Пиночет сцепился со здоровенным арабом, прижал к стене и, напружинив шею, ударил лбом в переносицу. Кровь брызнула ему на лицо, ослепленный противник осел, и Пиночет вогнал ему штык сверху в шею. Афанасий рубился заточенной саперной лопаткой. Хохол могучими ручищами насмерть обхватил хрипящего араба за горло. Лютый прикладом раздробил противнику челюсть, сам получил удар сзади и на мгновение поплыл, отшатнулся, прислонившись к стене окопа, растерянно озираясь кругом — на смазанные движением переплетенные тела, залитые по локоть кровью руки, оскаленные рты и горящие нечеловеческой ненавистью глаза, крик и мат на всех языках, тяжелое дыхание, лязг железа и стон затоптанных раненых…

Глава 17

Оглушительная тишина царила в ночных горах. Луна заливала мертвенным голубоватым светом разрушенную позицию с редкими островками уцелевшей кладки, тела убитых, разбросанные на всем пространстве от самых дальних окопов до каменной россыпи.

Пацаны сидели на дне окопа, курили, выдыхая вниз и сразу разгоняя дым ладонью. Хохол поднял ракетницу и выстрелил. Красный огонек повис над темным ущельем.

— Да без толку. Нет никого, — сказал Афанасий. — Ракеты побереги, может, пригодятся еще…

— Должны же они подойти когда-нибудь! Если на связь второй день не выходим.

— Эй, шурави! — раздался крик от камней. — Уходи! Я не стреляй! Живой уходи!

Хохол приподнялся и выстрелил на звук из подствольника. Граната разорвалась между камней. С той стороны ответили очередью. Трассеры прочертили темноту над кладкой, и опять все стихло.

— Слушай, а что они все из автоматов поливают? — спросил Лютый. — Мины-то, видно, кончились, но у них же гранатометов полно еще.

— Колонну ждут. На нас не тратят пока.

— Послушайте, а что, если действительно уйти по-тихому, пока темно? — спросил Воробей. — Вон по окопам — и вниз. Пока они хватятся… А мы навстречу пойдем, предупредим. Вызовут вертушки или «Град», проутюжат здесь все под ноль к чертовой матери!..

— Может, ты еще лапки поднимешь, Воробей? С белой портянкой пойдешь? — тихо спросил Хохол. — У нас приказ — держать высоту! — бешено заорал он, схватив Воробья за грудки и встряхивая. — До последнего! И они, эти пацаны, все, — указал он на мертвых бойцов, — они это понимали! А ты их тут бросить хочешь, да? Жопу свою унести? Нет, пернатый, будем держать! Зубами! Ты понял? И удержим, ты понял меня?!

Сразу несколько очередей ударили от россыпи, пули защелкали по камням над головой.

— Ты понял? — тише сказал Хохол. Он оттолкнул Воробья, перевел дыхание, хлопнул его по плечу. — Иди Андрюху смени.

Воробей, пригнувшись, подошел к пацану, стоявшему у бойницы уцелевшей кладки, взял у него бинокль.

Хохол прошел по окопу вдоль цепочки бойцов. Солдаты дремали, откинув голову, зажав автомат между ног. Курбаши сидел около парня с оторванной ногой, укутанного по горло душманским халатом.

— Холодно… Холодно… — монотонно повторял тот, зябко подрагивая всем телом.

— Потерпи еще чуть-чуть. Недолго осталось, — убаюкивал его Курбаши, с трудом открывая слипающиеся глаза. — Скоро наши придут… Вертушка за тобой прилетит, Ташкент повезет… Там хорошо… тепло… медсестричка в халатике…

Хохол вернулся на место.

— Сколько до рассвета?

— Часа полтора.

— Скоро начнут, — сказал он.

С первым рассветным лучом ударил взрыв, второй, третий, разнося по камешку то, что еще оставалось от позиции.

— Все, гранатами бьют! — крикнул Хохол. — Терпелка кончилась!

Бойцы привставали между разрывами, стреляли по приближающимся наемникам. Хохол вынырнул с автоматом, прицелился, и в этот момент прямо перед ним разорвалась граната, он отлетел к стенке окопа, схватился руками за лицо — между пальцев ручьем полилась кровь.

— Курбаши! — не отрываясь от автомата, крикнул Лютый. — Курбаши, сюда!

Он пробежал по окопу — Курбаши с перерезанным осколком горлом лежал поперек безногого парня.

Оба пустыми глазами смотрели в небо.

Арабы уже прыгали в окопы. Пацаны, пригнувшись, отступали в обе стороны, отстреливаясь из-за каждого утла. Лютый срезал в упор одного наемника, второго, потом выдернул чеку зубами и бросил за угол гранату. Чуть приподнялся и выглянул наверх.

Над извилистыми ходами, прорытыми на плоской позиции, тут и там мелькали каски бойцов и арабские платки. Никто не рисковал выскочить на открытое пространство, противники перестреливались через всю позицию, перебегая с места на место, по очереди выныривая по плечи с автоматом и снова приседая. Кувыркаясь в воздухе, перелетали из окопа в окоп в обе стороны гранаты.

Неожиданно из занятых арабами ходов вымахнул наверх Воробей и побежал к своим. Тотчас очередь прошила ему ноги, он упал, выронив автомат, и пополз, упираясь локтями.

— Давай, Воробей! — отчаянно заорал Лютый. — Давай! Сюда!

Еще несколько пуль попали в Воробья, он сел — один посреди голой позиции — и заплакал. Он сидел, сжавшись, прижав руки к груди, смотрел на своих и беззвучно плакал, как потерянный, забытый взрослыми ребенок.

— Сюда, пернатый! Ползи, Воробей! Сюда! — орали сразу несколько голосов. Бойцы встали, поливая длинными очередями ходы вокруг него, не давая наемникам поднять голову.

Арабские платки Мелькали над окопами, приближаясь к нему. Воробей по-прежнему, не оглядываясь, смотрел на своих. Потом отнял от груди дрожащие руки и протянул, как оправдание, на открытых ладонях гранату.

Раздался взрыв. Лютый заорал, выскочил наверх и кинулся вперед, стреляя от бедра, крича и не умолкая ни на секунду. Следом рванулись остальные — кто-то сразу падал, поймав пулю, другие бежали, расстреливая сверху мечущихся по окопам наемников, бросались на них с разбегу. Лютый спрыгнул вниз, араб бросил в ужасе автомат и побежал от него. Лютый догнал, повалил его и, не переставая орать в лицо оскаленным ртом, стал бить головой о камни.

Пиночет соскочил в окоп, наемник обернулся и выстрелил в упор. Пиночет качнулся, выронил пушку — и пошел на него. Араб, отступая, стрелял очередями — Пиночет, изрешеченный пулями, как робот, надвигался на него, ругаясь по-своему с выкаченными бешеными глазами, брызжа кровавой слюной с губ. Вцепился мертвой хваткой в горло, навалился на него, и только когда затих последний судорожный хрип, безжизненно обмяк и уткнулся головой ему в грудь.

Арабы не выдержали и побежали. Лютый дал очередь вслед, один взмахнул руками и повис на камнях.

Неожиданно наступила тишина. Лютый замер, затаив дыхание, прислушиваясь.

— Эй! — наконец окликнул он. — Есть кто живой?

— Я!

— Я здесь! — Над кромкой окопа показалась одна каска, другая, потом еще с другой стороны.

— Духов нет?

— С этого краю нет.

— Здесь тоже вроде…

Они, пригибаясь за камнями, оглядываясь, обошли разгромленную позицию. Земля сплошь была усеяна стреляными гильзами, покореженным оружием и телами убитых — своих и чужих. В дальнем окопе лежали несколько бойцов с задранными на голову тельняшками и вырезанными во всю грудь кровавыми звездами.

— Суки… — всхлипнул Афанасий. — Суки… Суки!! — в истерике заорал он и вскочил, поливая от бедра камни, за которыми засели арабы, крича что-то перекошенным ртом. С той стороны раздалась ответная очередь.

Лютый стащил его вниз, вырвал из рук автомат. Афанасий бился в истерике, кричал и рвался обратно, Лютый несколько раз с силой ударил его кулаком в лицо. Тот наконец затих и заплакал, обхватив голову и раскачиваясь вперед и назад.

— Кто старший остался? — спросил Лютый.

Бойцы переглянулись.

— Никого.

— Слушай мою команду! — крикнул он. — По порядку рассчитались с того края!

— Первый!.. Второй!.. — послышались голоса. — Третий! Четвертый!.. Пятый!.. Шестой!..

— Седьмой, — откликнулся Афанасий.

Лютый подождал еще, оглядываясь.

— Восьмой! — закончил он счет. — Я с Афанасием здесь, остальные обошли всех, собрали патроны, что осталось! Ловушки смотри в оба!

Бойцы начали обходить мертвых — сперва осторожно просовывали руку под тело, шарили там, потом снимали рожок с автомата, дергали затвор, выбрасывая патрон из ствола, обыскивали карманы и подвески. Духи время от времени постреливали, заметив движение. Пули высекали осколки из камней, били в мертвые тела.

— Вода, пацаны! Вода! — Кто-то из бойцов нашел у землянки резиновую флягу, торопливо открутил пробку, поднес ко рту.

— Не трожь! — крикнул Лютый.

Боец смотрел безумными глазами то на него, то на плещущуюся во фляге воду. Лютый подскочил, выхватил флягу.

— Отравить могли. — Он выплеснул воду на землю…

Потом в окопе они выщелкали патроны из рожков в каску и поделили на восемь.

— По двадцать на нос. Четыре гранаты. Еще шесть подствольных.

— Кранты, — спокойно сказал кто-то. — На один раз отбиться не хватит.

— Арабы бешеные…

Солнце зависло над высоткой, будто время навсегда остановилось в полдень. На всей позиции не было ни пятнышка тени. От раскаленной земли струился обжигающий легкие воздух. Один боец посматривал в сторону духов, остальные неподвижно сидели на дне окопа, привалившись спиной к стене, распахнув броню, закрыв лица полями панам, тяжело дыша пересохшим ртом.

— Чо молчат-то? Может, ушли? — не открывая глаз, спросил Афанасий.

— Да нет… сидят…

— Сколько времени?

— Хрен его знает. Часы стали…

— Они не уйдут, — сказал Лютый.

— Скорей бы уж тогда, — подал голос кто-то. — Чего тянут-то?..

— Ничего… — ответил Лютый. — Они тоже там на солнышке…

Боец присмотрелся в бинокль.

— Слушай, они там скучковались, человек пять. Может, достану из под-ствол ьн и ка?

— Не тронь говно — вонять не будет, — откликнулся Афанасий. — Может, дотянем до своих.

— Где они, свои? — спросил кто-то. — Второй день уже… Одну бы вертушку. Только одну вертушку…

Снова повисло молчание. Афанасий вдруг гыкнул, затряс плечами от беззвучного смеха.

— Чо ты? — скосил глаза Лютый.

— Слышь, чо подумал… Где-то люди живут… по улицам ходят… Странно, правда?..

И снова молчание.

— Засуетились вроде, — сказал боец с биноклем.

Лютый тяжело поднялся, достал из кармана оптику от СВД, глянул.

— Готовятся, — сказал он. — Рота, к бою!

Бойцы зашевелились, застегивали бронежилеты, снимали панамы, надевали каски, поднимались, опираясь на приклад автомата. Уже невооруженным глазом видно было, как стягиваются духи к крайнему ряду камней.

— Сейчас пойдут, — спокойно, даже равнодушно сказал кто-то. — Пиздец нам.

— Знать бы, который из них Усама, — сказал Афанасий. — Глотку перегрызть напоследок.

Лютый, прижавшись щекой к прикладу, положил подбородок на камень, опустил глаза. Песчинки — каждая, оказывается, своей причудливой формы и цвета — перекатывались, разбегались кругами от его дыхания. Из-под приклада выбежал бронзовый жучок. Лютый закрыл ему дорогу пальцем. Тот деловито ощупал усиками огромный, как гора, палец, вскарабкался на него, спустился с другой стороны и побежал дальше по своим важным делам…

От камней раздался гортанный крик. Лютый поднял глаза, резко втянул воздух, раздувая ноздри, щуря глаза, готовясь к бою. Бойцы, оскалившись в застывшей на почерневших губах улыбке или играя желваками, подрагивая от напряжения, ждали.

Наемники пошли в последнюю атаку. Их было уже немного, но все же гораздо больше, чем то, что осталось от девятой роты. Они тоже давно потеряли счет убитым, счет времени, представление о цене своей и чужой жизни, для них тоже весь мир сжался до этого клочка выжженной каменистой земли, они тоже валились с ног от жары, отчаяния и нечеловеческой усталости, — и они первые не выдержали, встали в рост и пошли, стреляя от бедра и призывая на помощь аллаха.

— Ну чо, пацаны, махнем по последней? — крикнул Афанасий.

Лютый вскочил из своего укрытия, оглядел лежащую за кладкой редкую цепочку бойцов и заорал, надсаживая голос:

— Рота, слушай мою команду! ВДВ, вперед!

Бойцы поднялись и с яростным криком бросились за ним навстречу противнику.

Две цепи солдат, две волны ненависти стремительно сближались на вершине — кто-то из пацанов закинул голову и упал в рост — и в этот момент земля между ними дрогнула и взметнулась вверх. Пара «грачей» с ревом пронеслась над самой головой и заложила крутой вираж над ущельем. Следующая пара ударила ракетами по разбегающимся в ужасе наемникам, накрыла их стеной разрывов. Горело все — земля, одежда и волосы убитых. Солнце бледным пятном едва просвечивало сквозь черный дым.

Лютый в засохшей на камуфляже своей и чужой крови оцепенело стоял на вершине, держа автомат в бессильно опущенной руке. Снял и уронил под ноги каску. Из ущелья рядом с ним поднялась и зависла над самой головой ощетинившаяся пушечными стволами вертушка. Струи воздуха от гигантских лопастей рвали в клочья дым, гнали песок и мелкие камни. Лютый медленно обернулся — человек и огромная машина лицом к лицу будто смотрели в глаза друг другу.

Вертолет сел, из него выпрыгивали солдаты, бежали к раненым. Следом соскочил на землю комполка, оглядывая поле недавнего боя. Лютый, очнувшись, повернулся к нему, поднес к непокрытой голове трясущиеся, сведенные усталостью пальцы.

— Товарищ полковник… Девятая рота… свою задачу выполнила… Колонна может идти… — без выражения произнес он.

Тот шагнул навстречу, с силой обнял его, прижал к себе, прокричал в ответ что-то, не слышное за грохотом винтов.

— Товарищ полковник… высота наша… колонна может идти… — как робот, повторил Лютый.

— Не будет колонны! Ты слышишь меня, боец? — крикнул тот, встряхивая его за плечи. — Почему связи не было? Ты меня слышишь?! Мы уходим!!

Лютый, не понимая, смотрел на него.

— Товарищ полковник… Дорога свободна… Колонна может идти…

— Не будет колонны!! — заорал тот. — Война кончилась, ты слышишь? Война кончилась! Два дня назад! Почему связи не было? Мы выходим, ты понимаешь меня, боец? Домой! Мы уходим!! Как тебя зовут, боец?..

Лютый наконец понял. Он молча смотрел на командира, сжимая предательски дрожащие губы, потом повернулся и, шатаясь, пошел прочь. Из воспаленных глаз катились слезы, оставляя полосы на закопченном пороховой гарью лице. К нему подскочил санитар, Лютый не глядя оттолкнул его. Он шел по выжженной земле, засыпанной гильзами, смотрел на раскиданные по всей вершине скомканные тела — своих и чужих — и не мог поймать глоток воздуха широко открытым ртом, задыхался от слез. Растер их пятерней вместе с грязью по лицу, нащупал на шее амулет, будто именно тот душил, мешал дышать, сорвал и бросил в сторону. Потом упал на колени, судорожно сгреб пальцами горячие камни — и заорал, завыл, закинув голову к низкому дымному небу…

Бесконечная колонна — бронемашины, танки, «Грады», тягачи с пушками, самоходки — с развернутыми знаменами спускалась по горному серпантину к мосту через Пяндж. На головной машине ехал военный оркестр, и сквозь рев моторов и лязг гусениц доносилось «Прощание славянки».

Лютый со своими ехал на БТРе, придерживаясь перебинтованной рукой за ствол. Облепившие броню пацаны в наутюженных парадках, в медалях и аксельбантах издалека с жадным нетерпением всматривались на ту сторону границы, где генералы под козырек принимали войска, где толпились с цветами съехавшиеся со всей страны солдатские матери, отцы и жены. Там, ломая армейский порядок, рассыпая букет, бросались к колонне женщины, и навстречу им соскакивали с брони, по-щенячьи тыкались в материнские щеки мальчишки в солдатской форме.

Мы уходили из Афгана. Мы победили. Мы — девятая рота — мы выиграли свою войну.

Тогда мы еще многого не знали. Не знали, что через два года исчезнет страна, за которую мы воевали, и станет немодным носить ордена вымершей державы. Что еще много лет большие люди где-то там, наверху, будут спорить, нужна ли была эта война или нет, и решать за нас, кто прав, кто виноват.

Мы не знали, что раненого Усаму вынесли из боя «черные аисты», и однажды через много лет все мы снова услышим про него и впервые увидим нашего врага в лицо на телеэкране.

Сержант Дыгало останется на сверхсрочную, и его вместе с учебкой, оказавшейся вдруг в чужой стране, перебросят в Россию, куда-то под Тулу, а через год он умрет от инсульта прямо на бегу в ночном маршброске. Белоснежка останется в брошенном военном городке, и ее с матерью и другими русскими семьями вырежут исламисты. А нас самих, оставшихся пацанов из девятой роты, жестоко разбросает новая жизнь — кого в князья, кого об самое дно.

Но ничего этого мы не знали тогда. Мы даже не знали еще, что в суматохе вывода огромной армии нас просто забыли на этой дальней, никому уже не нужной высотке…

Мы уходили из Афгана. Мы — победили.