Прицельная дальность Факт Киев

Ян Валетов

Прицельная дальность

Глава 1

Теперь, если бы кто-нибудь сейчас спросил Сергея Савенко, как чувствует себя заживо погребенный, он мог бы рассказать все в деталях.

Убежище действительно более всего походило на гроб. Он лежал на спине, уткнувшись носом в старые, пахнущие трухой и плесенью, изъеденные жучками доски уже шестнадцатый час. Тоненький туристский матрасик, который вначале был мягким и удобным, теперь казался засыпанным горохом: дико болела спина, затекший бок кололи сотни иголок, крутило шею.

Кейс с винтовкой, уложенный аккуратно сбоку, как казалось тогда, вплотную, но все же на расстоянии несколько сантиметров, чтобы не касаться бедра, врезался замками в кожу выше колена.

Ватки, пропитанные раствором серебра, он менял уже пять раз — без них он бы задыхался от кашля и обязательно выдал бы себя. Чердак проверяли четырежды, причем два раза достаточно серьезно. Бригада из пяти человек осмотрела каждый уголок и даже простучала стены в подозрительных местах. Скосив глаза, прикрытые пластиковыми линзами очков для плавания, чтобы не засыпало трухой, через неширокую щель в полу он видел проверяющих: молодые ребята, самому старшему было от силы лет тридцать пять, вооруженные короткими автоматами, скользили между наклонными балками, подпиравшими скат крыши. Они брезгливо отмахивались от клочьев паутины, матерились в полголоса, иногда шутили. Свет, падавший сквозь чердачные окна искрящимися от пыли столбами, позволял рассмотреть их достаточно хорошо. Трое в штатском, в приличных костюмах, белых рубашках и галстуках, и двое в черной спецназовской форме.

Работали парни профессионально, придраться не к чему. Но и его убежище было подготовлено не новичком — внутри чердака, вдоль внешней стены здания, как раз под чердачными окнами, тянулся уступ, похожий на подиум — ступенька высотой сантиметров сорок, сорок пять и шириной около метра. Именно в нем и был оборудован схрон размерами не больше пресловутого гроба, в котором он должен был провести почти сутки, а, учитывая особенную, всем известную пунктуальность одного из людей, ради которых он здесь находился, скорее всего, сутки с небольшим.

Покинуть свое убежище он мог за несколько секунд, но толку от этого было чуть. Пара секунд при некоторых обстоятельствах все равно, что пара дней. Лаз, ведущий из схрона, был узок, так как из боковой части подиума при нажатии выпадала только одна доска. Неудобно, конечно, но куда денешься? Маскировка. Нужно стать незаметным, раствориться в полутьме чердака, в запахе кошачьих испражнений, в шорохах и вздохах старых деревянных балок. А это значит минимум изменений в окружающей обстановке: не смахнуть многолетнюю пыль, густо покрывавшую каждый сантиметр на чердаке, не нарушить хитрую вязь паутины, затянувшей углы и пространства между балками. Посему и доска, которую превратили во входную дверь в убежище, была только одна. И распил, сделанный в старом дереве был настолько тонким, что рассмотреть его можно было, только если знать, где искать.

Если бы проверяющий чердаки наряд обнаружил бы его во время одного из рейдов, то выбраться Савенко не успел бы при любом раскладе. Его расстреляли бы прямо через пол, начни он выползать. Никто не стал бы с ним церемониться: больно уж нервной была обстановка. Времена Майдана канули в лету. Совместное предвыборное мероприятие Президента и Премьер-министра охранялось должным образом — с СБУшными снайперами на господствующих точках, перекрытыми проходными дворами, запертыми чердаками и массой агентов в самой толпе, которая сплошной массой заполнит площадь через несколько часов.

При отработке мероприятий по обеспечению безопасности первых лиц государства, как и в любом другом регламентном деле, выполняется масса действий, которые любому думающему человеку покажутся глупыми и ненужными. Опыт же спецслужб всего мира говорит о том, что террористический акт невозможно стопроцентно предотвратить даже при буквальном исполнении всех инструкций. А любое отклонение от них увеличивает вероятность удачного покушения во много раз. Человеческий фактор был, есть и остается главной причиной любых удач и неудач в любом деле, и исключить его влияние не удалось еще никому.

Чердак был чуть-чуть в стороне от прямой линии выстрела, вернее, так казалось на первый взгляд. На самом деле, обзор площади отсюда был и с небольшой дистанции — между предполагаемой точкой прицеливания и стрелком пролегало ровно триста двадцать пять метров, согласно показаниям лазерного дальномера. Но для того, чтобы занять нужную позицию стрелок должен был оказаться под потолком чердака, на высоте более трех метров, как раз напротив чердачного окна. Именно с такого угла и такой высоты становилась видна небольшая часть Майдана, с построенной там по поводу совместного выступления Президента и Председателя Правительства, трибуной.

Чердак и выбран был Алексом и его хозяевами именно потому, что на первый взгляд не был «красной» зоной и мероприятия на нём выполнялись, но не по высшему уровню. В таком месте не сажали на дежурство группу прикрытия, не располагали снайпера, выслеживающего возможных террористов. Отрабатывали чердак в большей степени формально, ввиду близости расположения оного к месту выступления первых лиц государства — не более. Вероятность обнаружения, конечно, существовала, только зависела она от случайности, которой в любых обстоятельствах найдется место, и добросовестности проверяющих, в коей им отказать было трудно.

Но наряд, несмотря на то, что провел досмотр очень основательно, Савенко не нашел.

Несколько раз высокий парень в дорогих туфлях на кожаной подошве прошелся прямо по нему — мелкая древесная труха и густая, как мука пыль сыпалась через щели прямо Савенко в лицо, он брезгливо сжимал губы. Доски скрипели и прогибались под тяжестью крепкого тела ретивого сотрудника Службы Безопасности, почти касаясь щеки Сергея. С обратной стороны доска была покрыта тысячами похожих на свалявшуюся шерсть, щепочек. От старости они стали мягкими, и у Савенко создалось впечатление, что лица касается огромный мохнатый паук, пропахший ветхостью и прелой древесиной. От такой иллюзии он содрогнулся. Не будь в носу турундов с серебром — он бы обязательно расчихался. А окажись на его лице такое членистоногое — предпочел бы умереть.

Пауков Савенко боялся до смерти, даже на картинках и на экране телевизора. В учебниках по психиатрии такое заболевание называют арахнофобией. При виде многоногого омерзительного существа, Савенко охватывала такая паника, что все остальные страхи, включая страх смерти, казались несущественными. Перед тем, как ложиться в схрон он тщательно обработал одежду и доски специальной жидкостью, отпугивающей насекомых, но от мысли о том, что из одной из щелей выберется восьминогий вражина, дыхание сбивалось, и сердце колотилось в ребра изнутри, словно случайно залетевший в комнату воробей в оконное стекло.

Когда на дверях защелкнулся навесной замок и шаги наряда зазвучали в подъезде, на лестнице, Савенко перевел дух. Потом позволил себе поменять позу, так, чтобы давление переместилось на другой участок спины, и чуть приподнял ягодицы.

Тем, кто рекламирует памперсы, стоит хоть раз в жизни попробовать их поносить. Перед тем, как занять позицию Сергей специально не пил несколько часов, и уже лежа здесь, на чердаке, позволил себе буквально несколько глотков лимонного сока смешанного с водой, которые выпил из плоской фляги через соломинку. Но организм продолжал функционировать, почки работали, и он все-таки помочился один раз часов шесть назад, на удивление обильно. Далось ему это нелегко, навык полученный много лет назад уже ушел в небытие и он долго боролся сам с собой, прежде чем решился сделать в штаны, но другого выхода не было, хоть он и пытался терпеть, сколько мог.

Специальная ткань чудо-памперса впитала в себя горячую, как расплавленный свинец жидкость, но легенда «про совершенно сухие попки» оказалась все же легендой. Гениталии после мочеиспускания прели так, что Савенко отдал бы многое, чтобы снять с себя наполненные мочой «трусы — промокашки». Лежа на свежем воздухе, в обычном снайперском гнезде, он бы не испытывал таких ощущений. Здесь же, не имея возможности даже очень медленно, но кардинально сменить позу, он вынужден был смириться с мучительным дискомфортом в паху и ждать, ждать, ждать…

Еще пять с половиной часов и можно будет выбираться. Останется почти тридцать минут на то, чтобы собрать винтовку, осмотреться и приготовиться к стрельбе. Ну, и конечно на то, чтобы проверить свой путь для отступления.

Вчера, перед тем, как лечь в схрон у него такой возможности не было. С ним был Алекс и еще один — мрачный тип лет сорока, сорока пяти, с бритой головой и дергающимся глазом, которого ему не представили. В отличие от лощеного и всегда элегантного Алекса, этот мрачный, как грозовое небо, тип, был нарочито неопрятен. И пахло от него, как от плохо вычищенной беговой лошади после тренировки. Вот только руки у него, почему-то, были ухожены — подпиленные ногти, нежная кожа на ладонях — и это сразу чувствовалось при рукопожатии. Алекс был любителем маскировок, но, как и многие, кто считал себя докой в разного рода скользких делишках, перебарщивал с основными акцентами, недорабатывая в деталях. Голова у мрачного была брита недавно — на коже виднелись мелкие, замазанные тоном порезы и раздражение, а череп не имел такого основательного, красивого блеска, какой приобретает после многократного, привычного выбривания. Даже запах от одежды (интересно, где они ее раздобыли в такой кондиции?) в сочетании с ухоженными ручками кабинетного работника терял часть своей убийственной интенсивности.

Вообще, во всей истории, в результате участия в которой Савенко оказался на чердаке старого здания в центре Киева, было много настораживающих, чтобы не сказать, пугающих, деталей. Деталей, на которые Савенко, будь он тем, за кого он себя выдавал, никогда не обратил бы ни малейшего внимания. Но он носил эту фамилию сравнительно недавно — двенадцать лет не срок. И под личиной Сергея Савельевича Савенко (1960 года рождения, несудимого, бывшего члена КПСС, ныне беспартийного, бывшего контрактника, отработавшего в Афгане, прошедшего через горячие точки Приднестровья и Карабаха), скрывался совершенно другой человек.

Он не был профессиональным военным, совсем наоборот, был он человеком мирным до мозга костей. А каким может быть врач, выпускник Первого Московского Медина, пусть и отслуживший в армии до поступления? И не случись в свое время перестройки, не проснись в нем коммерческая жилка, был бы он и по сию пору Сафроновым Николаем Алексеевичем, 1962 года рождения, беспартийным и прочее, прочее, прочее…

А так, случился многомиллионный кредит, отконвертированный и переведенный за рубежи родины на закупку оборудования для диагностического центра. Случилась на той стороне границы сверхнадежная партнерская фирма, за которой стояли обычные московские бандюки, прикупившие себе в услужение грамотных финансовых советников.

А дальше — все пошло, как по нотам.

Оказался господин Сафронов под банальной раздачей — меж двух пылающих огней. С одной стороны те самые московские «пацаны» со шпалерами, с другой банковская безопасность и чекисты с наручниками, колоссальный шум в прессе и небогатый выбор между тюрьмой или безымянной могилой где-нибудь на стройке, в ближнем Подмосковье.

Тогда он нашел третий путь — благо на черный день были отложены кое-какие деньги.

Черновцы, где он пересидел самые «горячие» дни, залечивая простреленное плечо. Вильнюс, где он прикупил документы. Сонный городок Смела, недалеко от Черкасс, где он легализовался, и Киев, где он, спустя полтора года после московского беспредела, начал новую жизнь.

В новой жизни был и новый девиз — не высовываться!

Его искали. Иногда (очень редко) он звонил своему близкому другу, единственному из оставшихся, кому он мог доверять, и узнавал безрадостные новости. Искало его ФСБ — друг говорил, что видел его фото, висящие рядом с фотографиями «чехов», объявленных в федеральный розыск. А это однозначно указывало на то, что и крепкие парни с толстыми золотыми цепями на шее, о нем не забыли. Несмотря на низкие лбы у них была хорошая память.

Раз в год, а иногда реже, о его деле, получившем название «дело о двухстах миллионах», писали газеты — журналисты стряхивали пыль со старых расследований, оставшихся не раскрытыми, и приводили дело Сафронова, как яркий пример коррумпированности и беспомощности органов, а также беспринципности новых русских бизнесменов.

Николай Алексеевич эту чушь читал, скрежетал зубами, напивался по — черному, но сделать ничего не мог. Бессилие грызло его, как бездомный пес — кость: жадно и ожесточенно.

Он был человеком талантливым, деятельным, способным — в тысячи раз способнее тех, кто не обладая и маленькой толикой его талантов, с успехом ковал денежные знаки. Да, он был оторван от привычной среды! Он, еще не утратив модного московского лоска, канул в дебри провинции, словно нож в омут, без всякой надежды выбраться.

Конечно, можно перечитать «Графа Монте-Кристо», но, скорее, как лекарство для души, а не как руководство к действию. И душе станет легче. А телу… Тело останется в славном граде Киеве, который, несмотря на всю свою столичность, был в сравнении с Метрополией просто местечком. И это местечко должно было стать для него новой родиной, что мучительно, но неизбежно… Потому, что вернуться назад нельзя.

Слишком хорошо запомнил Сафронов, ставший Савенко, смертельный холод который он почувствовал тем зимним вечером февраля 1994 года, когда, спотыкаясь, ковылял прочь от пылающего после выстрела из «мухи» «Мерседеса».

Снег был все еще белым: снегопад начался незадолго до полуночи, Ленинский проспект был пуст. Сажа моталась в воздухе черными ажурными хлопьями. Его легкое, не по погоде, элегантное пальто нежно-кофейного кашемира пропитывалось кровью от правого плеча — вниз. Рукав тяжелел и на снег, из отворота, через кисть, россыпью падали темные, в ртутном свете одинокого фонаря, капли.

В салоне его пылающей машины догорала, скручиваясь словно сломанная пластиковая Барби, в позу боксера, Лана. Он не любил ее, ему нравилось просто спать с ней, не более. А в последнее время — отношения с нею начали Сафронова тяготить, и он подумывал о том, чтобы расстаться. Он не хотел, чтобы она ехала в клуб тем вечером. Но именно ее тело, тонкое и гибкое, как тело ласки, и такое же хрупкое, спасло его от взрывной волны.

Вот такая вот ирония судьбы…

Он шел к освещенному месту, падал несколько раз, потом поднимался и снова шел, то и дело оглядываясь через плечо. А за ним от черной глыбы джипа, не торопясь, подходили двое — чтобы закончить начатое.

Третий, небрежно облокотившись о блестящее крыло, курил возле приоткрытой двери «гранд широкого». Движок машины работал, в морозном воздухе висело белое облачко замерзающего выхлопа. А из салона, из теплой темноты, наполненной зеленоватым свечением приборной доски и застоявшимся табачным дымом, доносился синатровский веселенький напев «Raindrop is follow on my head».

Сафронов, не поступивший в МедИн с первого захода, угодил в Афган, почти сразу после вторжения, и оттарабанил снайпером все два года — минус учебка. Значок разрядника по пулевой стрельбе, к которой у юного Коленьки был талант, спас ему жизнь в чужих горах, но погубил взамен много афганских жизней. Он был хорошим снайпером, умеющим абстрагироваться от мыслей о душе мишени. Мишень — она и есть мишень, откуда у нее душа? Он просто исполнял работу и вернувшись, как-то сразу сумел выбросить из памяти и красно-коричневые скалы, и «зелёнку», и горящие на дороге БТРы. И лица и силуэты тех, кто попадал в окуляр прицела его СВД. Умение забывать — талант доступный избранным, особенно если надо забыть неприятные вещи.

Снайпер не убивает в ближнем бою. Между ним и жертвой всегда есть расстояние и это придавало воспоминаниям Сафронова совершенно другое направление. Он никогда не мог заставить себя подумать о смертях тех, кого застрелил в свои юные годы, как об убийстве. Это было поражение мишени — ничего более. Может быть, поэтому он не сошел с ума и не искалечил свою душу муками совести, как многие из его сослуживцев.

Человек, прошедший войну, мало чего боится. Но в День Святого Валентина 1994 года, Сафронов боялся так, как не боялся никогда раньше. Даже пауков он боялся меньше, чем тех, кто шел его добивать. А еще, он боялся того, кто стоял и смотрел на то, как удачливый, богатый бизнесмен, молодой талантливый врач (ну, пусть больше организатор, но все-таки — врач!) раздавленным жуком ползет по снегу, пачкая его кровью.

Тогда и понял Николай Алексеевич, что он не Эдмонд Дантес. Он не хотел и думать о мести тем, кто расстреливал его «Мерседес». А до тех, кто отдавал приказ — было не дотянуться.

Умри он тогда, неподалеку от Поклонной горы, и его репутация не пострадала бы — для всех он умер бы честным человеком. А так, на Сафронова навесили всех собак. Больно уж удобной была эта версия — жулик-коммерсант «скоммуниздил» кредит из государственного банка. И для ФСБшников — удобной, и для Бобы с его головорезами. Тем более что Боба уже пер танком в Госдуму, и всем было понятно, что его не остановить. Двести миллионов канули в казну его «государства в государстве», кинутый «лошок» Сафронов не помер, как планировалось, а убежал, что еще приятнее, так как именно за «лошком» вдогонку и бросилась вся легавая свора.

Да, Сафронов, все-таки, убежал, хоть для этого и пришлось стать Савенко, слиться с пейзажем и замереть, как в детской игре «Море волнуется…» Потерять все, вплоть до фамилии было ужасно, мучительно, несправедливо! Он ненавидел себя и все, что видел вокруг, но Киев, который тогда казался ему, столичному пижону, глухой провинцией, все же заслуживал более добрых чувств, и Сергей это хорошо понимал. Ведь этот зеленый город, вальяжно, словно сытый кот разлегшийся на днепровских кручах, был куда лучше смерти или жизни Черновцах.

Сергей Савенко, в отличие от Николая Сафронова, вел образ жизни непубличный, замкнутый и скромный. Быть плейбоем стало небезопасно и под угрозой обнаружения, тюремного заключения и смерти, привычки изменились сами собой. Он коротко постригся, отрастил густую шкиперскую бородку, стал одеваться в спортивном стиле, отдавая предпочтение джинсам, свитерам и мокасинам. Обедать или ужинать теперь приходилось или дома (он снял трехкомнатную квартиру на Оболони) или в небольших ресторанчиках семейного типа, благо они уже начали открываться в Киеве.

Но для того, чтобы построить бизнес, не обязательно быть личностью известной и публичной. Большое количество по-настоящему богатых людей остаются сокрыты от любопытных глаз публики, выставляя впереди себя наемных директоров, президентов и управляющих. Настоящий же руководитель и организатор всего, словно паук сидящий на краю паутины, только лишь следит за тем, как добыча попадает в сети, оставаясь в полумраке безвестности.

Деньги, оставшиеся в распоряжении Савенко, для метрополии были мелочевкой, но для Киева, в котором на то время на сто долларов наличными можно было сравнительно неплохо жить целый месяц, Сергей был состоятельным человеком, хотя Крезом его и тогда никто бы не назвал.

Через год он начал забывать разочарование, которое он пережил и твердо стал на ноги.

В девяносто шестом женился — супруга была моложе его на семь с лишним лет, но обладала деловой хваткой акулы, и брак по любви оказался еще и удачным с точки зрения расчета.

В конце девяносто седьмого Оксана родила двойняшек, мальчика и девочку. И все шло превосходно. И в семье, и по бизнесу. Большой палец болел показывать как.

В 1998 они сравнительно легко, с небольшими потерями, перенесли дефолт.

В 1999 они, по настоянию Оксаны диверсифицировали бизнес-риски, организовав несколько фирм другого профиля и, как оказалось, правильно сделали.

В 2000 их слегка «потрясло» после закрытия энергетических зачетов, компания с которой они начинали, за полгода потеряла более половины активов, но Савенко успел перебросить спасенные деньги в фирму по торговле недвижимостью и небольшую строительную компанию.

Когда в столице начался строительный бум, они оказались к нему готовы. «С&О real estate» владела несколькими участками в центре и в некоторых районах на окраинах, отведенными за сравнительно небольшие деньги. Строительная компания «С&О Sweet Home» на этих землях строила. За три года семья Савенко утроила капиталы и при этом выкупила еще четыре площадки под строительство в самом центре.

Савенко оставался «серым кардиналом», зато Оксана входила в Мэрию, как к себе домой, и Сан Саныч при встрече целовал ее в щечку. На их проектах и семейных деньгах паразитировало столько чиновников, силовиков и депутатов, что Оксана начала подумывать о политической карьере.

Невидимого и неслышимого высшими кругами киевского сообщества Сергея, считали белой ручной мышью при жене бизнес-леди, но такое положение вещей Савенко не угнетало, так как могло бы угнетать Сафронова. Время и жизнь меняют людей, маски прирастают к коже, становясь вторым лицом. Разница между реальностью и неосуществленными амбициями становится несущественной, особенно при наличии больших денег.

На выборах 2004 года они страшно рассорились — первый раз за всю совместную жизнь. Дети, никогда не видевшие родителей в таком возбуждении, спрятались в спальнях и старались старшим на глаза не попадаться. Оксана, справедливо полагавшая, что от добра добра не ищут и хорошо запомнившая потери во время прекращения энергозачетов, составившие, как минимум три миллиона долларов в реальных ценах, при виде бывшего руководителя «Единых энергосистем», бывшего вице-премьера по вопросам ТЭК Регины Сергиенко в «помаранчевом» наряде приходила в состояние озверения.

Савенко же, внезапно проникся юношеским идеализмом, которым в свое время переболеть не успел ввиду отъезда для выполнения интернационального долга в Республике Афганистан, и рвался на Майдан, где уже начали собираться толпы людей, выступавших против фальсификации выборов.

Первая для них семейная ссора закончилась бурным примирением в постели, полным консенсусом и превосходным обедом вместе с детьми в отдельном кабинете одного из киевских ресторанов. Оксана, будучи женщиной от природы разумной (и к тому же предусмотрительной, так как основные финансовые активы семьи были два месяца назад выведены из страны и лежали на депозите в одном из банков Лихтенштейна) решила принять сторону мужа, тем более, что верхним, политическим нюхом почуяла, что кандидат от Партии Регионов с его судимостями, пальцами веером и косноязычием, скорее всего, проиграет, если уж в первом туре, при всей чудовищной, работающей на власть машине, умудрился проиграть.

К тому же, с помаранчевыми было гораздо веселее. Майдан бурлил. С трибун летели обещания, которым все верили, и которые никто не собирался выполнять. Улыбки грели промозглый воздух киевской зимы и атмосфера великодушия и доброты, которая может быть свойственна только безусловно побеждающей стороне, делала пришедших на главную площадь страны моложе и чище помыслами. Испытать такой духовный подъем в рядах агонизирующих бело-голубых было невозможно. Даже мрачные плохо оплаченные отряды донецких и луганских шахтеров теряли всю старательно взращенную их вдохновителями злобу и от похмелья и голода начинали скандировать: «Восток и Запад — вместе». И это было правдой — только здесь и сейчас, но все-таки правдой. Со всех сторон страны в Киев ехали, летели, добирались на перекладных сотни тысяч людей, ждущих коренных перемен и торжества правды.

Пуховики, носки, лекарства, термосы с горячим чаем, коробки с апельсинами и шоколадом, перчатки, оранжевые шарфики (правда говорить, что шарфики были чистой благотворительностью было нельзя — Оксана умудрилась вспомнить, что на одном из их предприятий в августе получили «помаранчевый» материал и в разгар революции в регионы поехали «газельки» набитые шарфиками с вышитым на них словом «Так!». Что поделать, бизнес и политика всегда шли рядом!) семья Савенко подвозила к палаточному городку, как патроны на передовую.

Супруги Савенко, вместе с детьми — Александром и Натальей, и со всей прогрессивной частью украинского народа, встретили победу президента Плющенко радостными криками, стоя на главной площади страны.

В этот момент они испытали неизвестное им до сей поры чувство — чувство единения с народом.

Это было оргастическое чувство, чувство настолько острое, что вызывало слезы на глазах и желание слиться в братских объятиях со стоящими рядом тетками и мужиками в ватниках, без боязни испачкать шубку за тридцать тысяч долларов или модельный кардиган от Валентино.

Это было новое чувство общности с теми, с кем общности быть не могло.

И ее таки не было, как выяснилось несколькими месяцами позже, но в этот великий момент такая мелочь не играла никакой роли.

Неважно было, что выигравший выборы в бескомпромиссной борьбе Президент, на самом деле избран из-за отсутствия третьего варианта, и еще из-за вовсе безрадостной перспективы прихода к власти беспощадного и агрессивного донецкого клана.

Неважно, что команда Плющенко, собрана из совершенно разных, но в чем-то обделенных или обиженных предыдущей властью людей, которые никогда не были единомышленниками, а всего лишь временными союзниками на пути к политическому Олимпу и распределению финансовых потоков.

Неважно, что каждый, получивший хотя бы среднее образование, человек читал в учебниках о том, что любая революция делается руками народа, для того, чтобы выгоды получил новый правящий класс.

Все это ровным счетом ничего не значило.

Был великий момент, повторение которого невозможно в принципе — народ, безропотно терпевший все, что с ним делали на протяжении сотен лет, вдруг поднялся с колен и показал всему миру, который еще вчера не знал о его существовании, что он «не тварь дрожащая, а тоже право имеет!» Правда, вскоре выяснилось, что он поднялся с колен только для того, чтобы партнеру было удобнее, но сам великий момент пароксизма — о, он стоил дорогого!

Начавшийся с возвышенной инаугурации 2005, закончился прогрессирующим системным кризисом, который в руководящих кругах называли «великими свершениями».

Тому были разные причины — и ошибки правительства, возглавляемого Региной Сергиенко, и головокружение от революционных успехов, не позволившее объективно оценить размеры предполагаемых инвестиций. Был, конечно, саботаж, как же ему не быть во время революции? Но основной причиной, как всегда и везде, стали некомпетентность, амбициозность и жадность новых правителей. Каждый из них был человеком прошлой системы, а из гнилого семени не вырастает хорошего плода.

Один властный «дерибан» сменился другим, косметически подремонтированная система судебной и исполнительной власти, по сути, осталась нетронутой и творила то, что творила раньше, но для новых хозяев.

Савенко от революции не пострадали, но и ничего особенного не приобрели. Кроме прекрасных воспоминаний, естественно. Деньги, по-прежнему, зарабатывались. Чуть медленнее и чуть труднее, конечно, но все-таки. И жизнь стала дороже. И постоянная перетасовка во власти повлияла на размеры взяток не в сторону уменьшения, только давать их стало труднее. Дающему приходилось изображать лицом стыд и чувство национальной гордости, а берущему — заботу о государственных интересах и смущение. А так — все, как раньше — только веселее, так как во время передела собственности в стране всегда весело.

Новый 2006 год они встретили в Австрии, где их принимали весело и радушно. В пятизвездочном отеле в Целемзее было много украинцев, на их столиках в ресторане во время новогоднего ужина поставили желто-голубые и оранжевые флажки. Возрастную пару из Донецка, отдыхавшую здесь шестой год подряд, слегка перекосило от полноты чувств. Дети катались на лыжах, снег на склонах Альп был белоснежен и прекрасен!

А в самом конце мае, когда на Киев уже начинала наваливаться липкая летняя жара, на стоянке возле офиса на Красноармейской, к Савенко подошел сравнительно молодой человек в дорогом льняном костюме цвета «капля крови в молоке» и ставшей вновь модной, яркой рубашке «апаш».

— Господин Савенко? — спросил он дружелюбно.

— Чем обязан? — сказал Сергей, открывая дверцу своей «Ауди».

— Очень хочу познакомиться, — с располагающей улыбкой произнес стильно одетый незнакомец. — И, вообще, мне кажется, что я вас где-то встречал!

— Киев, город маленький! — отрезал Савенко, и сел в машину, не собираясь продолжать разговор.

Странный тип! На «голубого» не похож, а так — кто их разберет!

Незнакомец остановился у водительской двери и прижал к стеклу две фотографии. На одной из них был изображен господин Сафронов, году этак, славной памяти, девяносто втором. То есть — московского разлива. Фото было сделано длиннофокусным объективом превосходного качества: задний фон был размыт, но на втором плане угадывался «Белый дом».

А на второй фотографии был он нынешний, в обществе жены и детей, в Киевском зоопарке. Они гуляли там неделю назад. Оксанка выглядела молодой и счастливой, дети радостными, да и он смотрелся не на свои «за сорок», а много моложе.

— Вот блядь! — сказал Савенко в слух, и нажал кнопку опускания стекла.

— Вы что-то сказали? — спросил незнакомец участливо.

— Я сказал «вот блядь!» — повторил Сергей и, посмотрев на холенное, гладко выбритое лицо человека, показавшего ему фотографии, выговорил с плохо скрываемой брезгливостью. — А я уж заждался, прямо! Садитесь в машину, жарко же.

Незнакомец дважды приглашать себя не заставил и мгновенно оказался на правом сидении, не снимая с лица совершенно неуместной улыбки.

— Алекс, — представился он, захлопнув дверь.

— Серж, — мрачно проговорил Савенко, но руки не подал.

— Отдаю должное вашему чувству юмора, — продолжил тот, кто назвал себя Алексом. — Я знаю, как вас зовут, Сергей Савельевич. И как вас звали раньше, Николай Алексеевич.

— Рад за вас, Алекс. Доказать сможете?

— Легко! — радостно заявил тот. — И доказать. И арестовать. И экстрадицию организовать. Все, что пожелаете. Вы себе представить не можете, как вас ждут на родине, господин Сафронов!

Господин Сафронов-Савенко внезапно понял, что прикидывает расстояние от своего локтя до кадыка стиляги Алекса и мысленно просчитывает силу удара, да такого, чтобы убить наверняка.

— И не надо на меня так смотреть, — сказал Алекс торопливо, — убивать меня бесполезно. Просто добавите себе статью. Поверьте, мы можем договориться.

Савенко погладил одеревеневшую мышцу бицепса. Еще секунда и договариваться надо было бы со следующим Алексом.

— Сколько? — спросил Сергей.

— Вы о чем?

— Вы сказали, что мы можем договориться. Сколько?

— Вы о деньгах?

— Нет, о волшебных бобах! Шутите, наверное?

— Нет, деньги здесь не при чем, — заявил Алекс с искренним удивлением. — Зачем нам деньги? Из-за денег мы бы вас не трогали…

— Класс! И как прикажете с вами договариваться. Сразу предупреждаю, натурой не получится. Я лучше вас прибью!

— Слушайте, я тут недалеко знаю одну пиццерию, днем там пусто. Неудобно как-то на ходу. Вопрос, все-таки, серьезный. Там на тротуаре припарковаться можно.

В пиццерии с итальянским названием действительно было пусто, но Алекс, который очевидно бывал здесь не в первый раз, призывно махнул рукой и направился к лестнице, расположенной в правом углу верхнего зала. Они спустились в подвальчик и уселись за небольшой столик в нише — тут было настолько тихо, что, казалось, наверху нет шумных столичных улиц, полных яростного, почти летнего солнца, млеющих от жары людей и горячих, как консервные банки, брошенные в костер, машин.

Официантка с усталым лицом включила дежурную улыбку, получила заказ на кофе и удалилась, а в руках у Алекса возникла тоненькая папочка и хрупкая пластиковая упаковочка с мини-диском.

Савенко разглядывал его пухлую, неприятную физиономию, рыжевато-белесые редкие волосы, спадающие на лоб гитлеровской челочкой, водянистые, на выкате, непонятного грязного цвета глаза и подумал, что у парня только одна черта не вписывается в общий облик — тяжелый, правильно очерченный подбородок. Эта была деталь, украденная у другого типа лица, отчего при взгляде на Алекса создавалось впечатление, что кто-то ошибся, составляя фоторобот.

Но, зато, если судить по подбородку — воли и целеустремленности Алексу было не занимать.

— Дома посмотрите, — сказал он, передавая Савенко мини-диск. — Любопытно, знаете, этакие ностальгические воспоминания. И документики там интересные, познавательные, можно сказать, документы. Ну и …

— А в папке что? — перебил его Сергей.

— В папке? В папке только фотографии, и то чуть-чуть. Из армейских архивов. Институтские. Для вящей убедительности.

— Убедили уже. Что вам нужно?

Алекс посмотрел на официантку, ставящую перед ними чашки с экспрессо, и совсем по-детски улыбнулся.

— Именно это я вас сейчас и объясню.

Он, словно фокусник, извлек из-под стола прозрачный файл и вытащил оттуда еще два документа — сколотые скобами листики, которые положил между собой и Савенко так, чтобы оба могли их одновременно рассмотреть.

— Вот, — сказал он. — Давайте-ка вместе глянем…

Обе бумаги представляли собой сканированные копии архивных документов. Из архива какой конторы они были взяты можно было только догадываться. С копий их принадлежность тщательно убрали. В одной бумаге речь шла о господине Сафронове — подробно, надо сказать была написана объективка, мелким кеглем на три странички.

— Ух, ты… — подумал Савенко с невольным восхищением. — Живы, курилки… Это ж как надо было постараться! И биография, и связи, и экономика.

Если бы в файле содержались сведения о детском пристрастии к онанизму, то особого удивления у Сергея это бы не вызвало.

Последние сведения о Сафронове датировались мартом-апрелем 1994 года. Далее, шли несколько непонятных ссылок на свидетельства лиц, фамилии или кодовые имена которых на оригинале были замазаны. Ссылка на Службу внешнего наблюдения, где якобы имелись дополнительные документы.

Вторая бумага была посвящена жизни и деятельности Сергея Савельевича Савенко — от рождения и до настоящего момента, и для того, кто сейчас носил эту фамилию, представляла большой интерес. Всегда интересно узнать что-то новенькое о себе, тем более что при покупке документов столь полную картину никто не представлял.

Сергей даже увлекся, читая те биографические подробности, о которых и не подозревал. Он, конечно, догадывался, что купленная им личность не была святой, но, чтобы настолько…

Видно Сергей слегка поменялся в лице во время чтения, потому что Алекс даже вздохнул, и сказал участливо:

— Да не расстраивайтесь вы так, не стоит…

Свой жизненный путь господин Савенко, по мнению неизвестных информаторов, закончил в 1993 году, в Приднестровье. Документы Сергей покупал в Вильнюсе, в 1994. Прибалтика тогда была местом вербовки «солдат удачи» со всего СНГ и, скорее всего, паспорт, военный билет и все прочее, оставались у вербовщиков, которые и заработали на покойном последний раз, продав все скопом Сафронову.

— Ну и? — спросил нынешний Савенко, отрываясь от текста второй объективки. — Что дальше?

— А дальше — нам с вами предстоит выяснить, что общего есть между этими двумя людьми, кроме того, что вы уже столько лет таскаете на себе чужую шкурку…

Алекс изобразил улыбку. На самом кончике носа у него росли три рыжие, достаточно длинные волосины, когда кондиционер посылал в его сторону струю холодного воздуха, волосины начинали шевелиться. Эта деталь обаяния собеседнику не добавляла, но и испортить впечатление уже не могла.

— А без «Что? Где? Когда?» можно?

— Как пожелаете. Смотрите…

Алекс достал из внутреннего кармана ручку и золотым пером отчеркнул несколько строчек на справке по Сафронову, а потом пометил почти целый абзац в объективке Савенко.

— Ах, вот оно что… — подумал Сафронов-Савенко. — Хотя это ничего не объясняет.

Общим оказалось то, что Сергей Савенко, как и Николай Сафронов, был кандидатом в мастера спорта по пулевой стрельбе. И военную службу они оба проходили в качестве снайперов, только Савенко повезло: он был на два года старше, и Афганистан случился уже после его демобилизации. Но если военная карьера для Сафронова на Афгане и закончилась, то Савенко к военному делу прикипел душой, и после развала Варшавского блока и СНГ засветился, где только мог, во всяком случае, по сведениям, полученным составителями документов.

— Мы-то и искали, собственно говоря, его, — извиняющимся тоном произнес Алекс, и почесал указательным пальцем то место на носу, откуда росли волосины. — А, как выяснилось, нашли вас. Что, надо сказать, тоже неплохо…

— И чем же это неплохо? — осведомился Сергей.

В горле у него пересохло так, что даже капельки слюны, кажется, шуршали, скатываясь по пищеводу.

— Ну, — заулыбался Алекс, — сами видите, господин Савенко, упокой, Господи, его душу, был, — он замялся, подыскивая слова, — не очень приятным человеком. Совсем не интеллигентным, в отличие от вас, Николай Алексеевич.

— Называйте меня Сергеем Савельевичем, мне так привычнее.

— Да как вам будет угодно! Суть дела это не меняет. Просто, ознакомившись с информационной справкой по вашему, так сказать, донору, я рад, что дело надо иметь с вами. Честно говорю, поверьте!

Савенко посмотрел на часы.

— А если ближе к сути, господин Алекс. Искали его, нашли меня… Да, я был снайпером в армии. Это моя вина?

— Что вы, что вы… Конечно же — нет! Более того, я даже не думаю, что вы могли взять деньги! Ну, те, самые двести миллионов из-за которых вы с 94-го в федеральном розыске!

— Правильно не верите, — огрызнулся Сергей раздраженно. — Я их действительно не брал!

— А кто их брал? — спросил Алекс ласковым, проникновенным голосом. — Неужели депутат Государственной Думы России, председатель думского комитета «Антипреступность», господин Бобиков? Лично?

— Так вы и это знаете? — вырвалось у Савенко непроизвольно.

— Разумеется, — так же сладенько протянул Алекс и опять почесал кончик носа. — Но тоже не верим. Разве мог столь уважаемый человек похитить бюджетные средства? Клевета, конечно…

Савенко почувствовал пламенное желание заехать тяжелой стеклянной пепельницей, стоящей на столе, прямо по суперменскому подбородку — да так, чтобы хрустнуло! Просто, чтобы привести в соответствие верхнюю и нижнюю часть физиономии собеседника.

— Но вопрос-то не в том, брали вы эти деньги или не брали, — продолжил Алекс неторопливо и, жестом подозвав официантку, спросил:

— Может быть водички? Сока? Что мы с вами сидим, как на профсоюзном собрании?

— Воды, — процедил Сергей сквозь зубы. — Холодной.

— Значит, два стаканчика холодной водички. Можете даже со льдом и ломтиком лимона. — Алекс снова повернулся к собеседнику и уставился на него своими выпуклыми глазами, обнесенными частоколом коротких, рыжеватых ресниц. — Так, вот, Сергей Савельевич, главное не в том, что вы можете оказаться действительно честным человеком, а в том, кому из вас поверят. Вам, человеку, прожившему больше десяти лет по подложным документам, разыскиваемому всеми структурами финансовому мошеннику, и, вы только не волнуйтесь, но такая версия тоже есть, убийце…

— Это он о Лане… — подумал Сергей, за миг до того, как мышцы сработали рефлекторно, и он пружиной метнулся через стол, с белыми от гнева глазами и одной единственной мыслью: вцепиться зубами в горло этой рыжей сволочи.

В следующий момент он рухнул обратно на массивный деревянный стул, оплывая, как надувная кукла, из которой выпустили воздух. Движение, которым Алекс остановил его бросок, было незаметным — просто тычок пальцами в район грудины, но эффект от него был такой, словно в тело вонзилась раскаленная спица. Дыхание стало, и Савенко прошиб холодный пот.

— Экий вы нервенный… — протянул собеседник тем же дружелюбно-спокойным тоном. — Просто девица на выданье! Беда с вами, интеллигентами, честное слово! За вора вы на меня не бросались, однако! А за убийцу — прямо таки, как дикий вепрь! Не пыхтите вы так, Сергей Савельевич! Через пару минут отойдете. Вот водички только выпьете — и все пройдет.

Раскаленная спица в груди медленно повернулась против часовой стрелки, и Сафронов-Савенко стиснул зубы, чтобы не застонать.

— И с чего вы взяли, Сергей Савельевич, что вором быть почетнее? По мне, так никакой разницы и нет…

Подошедшая официантка поставила перед ними стаканы с водой и удалилась, раскачивая худыми бедрами, затянутыми в тугую юбку из дешёвой ткани.

— Хлебните водички, — посоветовал Алекс, — я серьезно говорю — будет легче.

Савенко совету последовал — рука державшая стакан дрожала так, что зубы пару раз лязгнули о стекло. После нескольких глотков действительно полегчало.

— Больше прыгать не будем? Руками махать не будем? — осведомился Алекс, пытаясь скрыть иронию. — Давайте договоримся по-доброму, мне стучать вас по организму удовольствия не доставляет.

— Ох, — сказал Сергей хрипло, голос тоже не слушался — а я бы вам настучал бы по всему, до чего б дотянулся!

— Вот так всегда, — произнес собеседник с огорчением. — Отнесешься к клиенту по-человечески, а он тебя ни в грош не ставит! Я ведь вам руки не крутил, хотя мог. Не в подвале — в кафе разговариваем!

Он опять взглянул на часы и улыбнулся.

— Ну, самое время… Продолжим, Сергей Савельевич? Неужто вам не интересно узнать для чего мы с вами тут сидим битый час?

— Кто вы такой? — спросил Сергей. — Откуда вы взялись на мою голову?

— Я? — переспросил собеседник. — Я — Алекс. Я же уже говорил. Неужели не запомнили, Сергей Савельевич? Просто — Алекс. И больше ничего обо мне вам знать не нужно.

Савенко попробовал сесть поудобнее, и у него неожиданно получилось. Спица, засевшая в груди, стала тоньше и холоднее. Алекс не соврал — Сергей действительно начал отходить от болевого шока.

— Что вы от меня хотите, Бога ради?

— Вот! Наконец-то появился конструктив! Не бледнейте вы так, не волнуйтесь! Ничего страшного не произойдет, ни с вами, ни с Оксаной Михайловной, ни с детьми вашими. Кстати, очаровательные дети. Я, знаете ли, всегда хотел иметь двойняшек…

— Имеете?

— Не задалось у меня с детьми. У меня и жены-то, собственно, нет…

— Оно и лучше, — сказал Савенко, разглядывая Алекса, как особо любимое им членистоногое о восьми ногах. — Такие, как вы размножаться не должны. Ни в коем случае.

— Я не обижаюсь, — рассудительно заметил Алекс и отпил воды из запотевшего стакана, — вы перевозбуждены. У вас — состояние аффекта. Если бы вы знали, как я вам сочувствую.

— Комедию не ломайте.

— Да что вы, какая комедия! Ваши дети уже в безопасности!

— Не понял, при чем тут безопасность моих детей?!

— Сергей Савельевич, в настоящий момент ваши дети уже летят над Атлантическим океаном, в комфортабельном лайнере, в сопровождении вашей няни… Вот только попробуйте на меня бросится и я вас приласкаю уже по-настоящему!

Но броситься на собеседника Савенко уже не мог не из-за отсутствия желания, его как раз было выше крыши, а по причине того, что руки и ноги у него стали ватными, и окружающая их обстановка поплыла, как на фото со смазанной резкостью.

Его дети, его гордость и любовь. Саша и Наташа.

— Если с ними что-то случится, — прохрипел он, со свистом выдыхая воздух через ставшую мгновенно узкой, как лисья нора, гортань, — я тебя загрызу. Зубами.

— Если вы будете человеком разумным, — серьёзно сказал Алекс, перегнувшись через столик, — с ними ничего не случится. Ни-че-го!

— Куда ты их отправил?

— Всему свое время. Обязательно скажу. Как приземлятся, так сразу скажу, не сомневайтесь.

— Я с тобой разговаривать не стану, пока ты не скажешь, куда ты их отправил. Все.

Над столом повисла пауза. Савенко ухватил со стола свой стакан и начал пить большими глотками, в тишине было слышно, как вода шумно падает к нему в желудок.

— Хорошо, — сказал Алекс. — В конце концов, на исход это никак не влияет. Панама. Не шляпа, конечно, страна. Хорошая вилла на берегу теплого океана. Фрукты, мороженное, ласковая няня. Очаровательная девушка, кстати… «Она пошла на удачу! Удача в жизни так много значит!» — пропел он, безбожно фальшивя.

Сергей молчал.

— Сергей Савельевич! Ну, что вы себя ведете, как ребенок! Ну, попали уже в историю, так расплатитесь и будьте здоровы. Дела то на пару недель, не более!

— Ты скажешь, наконец, чего вы от меня хотите?

— 28 июня ты сделаешь один выстрел. Всего один.

— Я не убийца.

— Вопрос. Ты же убивал на войне? Или в Афгане ты стрелял по тарелочкам?

— Это было четверть века назад!

— Ну, это как кататься на велосипеде, — возразил Алекс спокойно. — Если научился — то уже навсегда.

— Ты в своем уме? Я стрелял последний раз лет пять назад, да и то — из двустволки. После такого перерыва я в жопу слону с трех метров не попаду!

— Причем здесь слон? Мы люди гуманные, животных не стреляем. Стрелять надо будет в человека. И расстояние — метров четыреста.

Савенко даже рассмеялся, правда — невесело.

— С ума вы сошли, что ли? Нашли себе Робин Гуда! Это же нереально — нетренированному человеку попасть с такой дистанции!

— А у тебя будет время потренироваться. Выстрел должен быть очень точным.

— С четырехсот метров?

— Чуть меньше.

— Да какая, на хрен, разница! Ты когда-нибудь стрелял с такого расстояния?

— Сочувствую. Но, все-таки, придется исполнить.

— Слушай, вы допускаете ошибку! Вам нужен совсем не я. Я дилетант! Найдите профессионала, это же раз плюнуть…

— Вот тут ты заблуждаешься… Очень сложно найти. Почти невозможно. Нам не нужен был профессиональный киллер. Мы Савенко искали потому, что ему несколько раз еще в конце восьмидесятых предлагали такую работу, но он отказывался. Воевать за бабки — пожалуйста, а вот отработать «заказ» ни в какую.

— У вас что — денег нет — кого получше купить? Так я могу дать!

— Деньги у нас есть, — обиделся Алекс, — этого добра — хоть завались. Но нам нужен особый человек. Специально мотивированный, но незаангажированный. Ух, ну и сказанул, даже самому приятно! Ладно, чего голову морочить? Нет никакой ошибки. Я когда понял, что ты такой же Савенко, как я Рабинович, сначала огорчился. А когда глянул твой настоящий послужной список — чуть не плясал от радости. Просто класс! Ты — с какой стороны не посмотри — находка.

— Почему?

— Кофе еще будешь? — Алекс потер затылок, и пояснил: — Давление, наверное, падает, голову жмет. Или поднимается, сам чёрт ногу сломит!

— Почему я — находка?

— Зачем тебе это знать? — печально сказал Алекс. — Это как раз то, что тебе знать совсем даже излишне. Просто, ты нам подходишь.

— Я не хочу никого убивать!

— Да, остынь, — он поморщился, но не брезгливо, а явно утомившись от бессмысленного разговора, — никого тебе убивать не придется.

— Не понял, — Савенко ошеломленно посмотрел на невозмутимого собеседника. — А что мне надо будет сделать? Ты что, меня разыгрывал?

— Ну, почему же? Конечно — нет! 28 июня ты должен будешь выстрелить в одного человека. Но не убить. Ранить. В плечо. И никак не иначе.

— Ага. И сейчас ты скажешь, что этот человек Президент Украины!

— Слушай, ты кофе будешь? А то голова болит, сил нет!

— Ты мне зубы не заговаривай!

— Ох, — сказал Алекс, опять почесал кончик носа. — Настырность — второе счастье! Президента ему подавай! Ну, ты и размечтался. Много чести будет! Бери ниже. Твоя мишень — всего лишь госпожа Премьер-министр.

Глава 2

Время тянулось, как жевательная резинка, прилипшая к подошве. Савенко скосил глаза на светящийся в полутьме циферблат часов. Часовая и минутная стрелки стояли, словно приклеенные, и если бы не бег секундной, то часы впору было подносить к уху.

Но секундная стрелка говорила о том, что сложный электронный механизм работает и, через несколько часов, Сергей отожмет плечом распиленную доску и выползет наружу, прихватив с собой кейс с «винторезом». Разомнет усталые члены, снимет этот траханный памперс, от которого яйца уже сварились всмятку, и начнет готовить «гнездо» — вот там, где подпорная балка встречается со стропилом. Проушины, намеренно состаренные, ржавые, заранее вкручены в просмоленную древесину — ровно четыре штуки. На них закрепятся растяжки. Доски, в размер, уложены слева. Их надо поставить на поперечины. Потом стопорное кольцо с подвижным блоком — через него свободные концы растяжек. На тренировках на сборку конструкции уходило три с половиной минуты. Тут не тренировочный комплекс — пусть уйдет пять. Останется еще целая куча времени.

Оружие лежащее рядом с ним в специальном пенале, замаскированном под обычный кейс, было самым совершенным из тех, которые Савенко когда-нибудь держал в руках. За последние две недели он сделал из подобного ружья более тысячи выстрелов с разных дистанций, и пристрелял еще одно — то, которое сейчас ждало своего часа.

Всего две недели, а, кажется, что прошла целая вечность.

По мере того, как солнце совершало свой путь, склоняясь к западу, на чердаке становилось все жарче. Раскалялась крыша, крытая крашенным кровельным железом, ошалевшие от зноя голуби прятались за трубами и в дождевых желобах и оттуда урчали, как работающий старый холодильник. Воздух над городом дрожал, очертания зданий теряли четкость. Купола церквей сливались с расплавленным небом, и Киев начинал походить на пустынный мираж — такой же зыбкий, призрачный и нереальный.

Сейчас Савенко, конечно, видеть этого не мог. Представлял — это да. Он, вообще, после страшной ностальгии по Москве, внезапно полюбил стремительно меняющийся Киев бурной любовью изгнанника. И это не было изменой величавой Белокаменной. Есть категория людей не способных быть космополитами — Сергей относился именно к таким. Москва изгнала его, он едва не умер на ее грязных тротуарах. Там он потерял все, что у него было: осталось только острое чувство одиночества приправленное не проходящей обидой на вселенскую несправедливость случившегося. Он был брошен на произвол судьбы. И любовь к матери городов русских мгновенно излечила его от безответного чувства к бывшей столице некогда великой страны.

Правда порою, во снах, он видел Воробьевы горы, ночной проспект Мира и грязно-белые стены Ново-Девичьего монастыря. Видел Патриаршьи, на которых, возле пруда, весь в зелени, стоял старинный флигель, служивший ему офисом. Вспоминались улочки Старого Арбата, причудливо сбегающиеся перед тем, как впасть в асфальтовую реку Арбата Нового. Но чаще всего, не слишком часто, чтобы стать навязчивым кошмаром, (все-таки он умел забывать) но значительно чаще, чем хотелось бы, он видел во сне ту развязку на Кутузовском. А на ней — горящий, как сноп сухого сена автомобиль, зловещий антрацитовый блеск лака на корпусе джипа, мазки собственной крови на свежевыпавшем снеге, и снова и снова слышал вкрадчивый голос, выпевающий «Rain drops is falling on my head…»

Живя здесь, в этом городе, сочетавшем изощренную склонность к византийской роскоши с совершенно бесхитростной южной жизнерадостностью, он нашел не только забвение — он нашел настоящую любовь, вторую жизнь и был благодарен Киеву за это.

Сегодня все заканчивалось.

Савенко не был наивным человеком. Того, что было, уже не будет никогда. Никогда. При любом исходе. Останется ли он жить или умрет сегодня — Рубикон уже перейден. Судьба не пощадила его и во второй раз, безошибочно достав черный шар из своего мошеннического барабана. Что толку менять личины, когда кто-то уде очеркнул ногтем посвященный тебе абзац в книге Судеб? Но это не значит, что игра сыграна до конца. Он не сдался в первый раз, хотя похоронный оркестр уже вовсю разогревал инструменты. И не собирался сдаваться в этот — он не рождественский гусь, украшенный яблоками и цукатами, чтобы тихо лежать на тарелке. Он уже доказывал это в прошлом, и докажет в ближайшем будущем. Он просто не может быть другим, когда рядом есть его жена — Оксана.

Лежа в полумраке схрона, он попробовал коснуться своей левой щеки, но ничего не вышло. Ему казалось, что щека горит, но он знал, что это только воспоминание, которому уже две недели.

По этой щеке Оксана хлестнула его со всей силы в тот день, когда он примчался на Владимирскую, в их контору. Сразу после разговора с Алексом.

Тогда он рассказал ей всё.

Несколько секунд жена молчала, словно оглушенная его словами, а потом он, скорее, услышал, чем почувствовал на лице пощечину.

Сергей молчал. Говорить, собственно, было уже нечего. Во рту после удара ощущался явственный привкус крови.

— Скажи мне, чего ты боялся? Ну, объясни мне, дуре, на что это могло повлиять?

— Я был в розыске, Ксюша, — выдавил из себя Савенко. — Я был испуган. И я не врал. Я не говорил всей правды.

— Ты врал, — убежденно сказала она и всхлипнула. — Ты — мой муж, врал мне!

Даже сейчас, в шоке от его рассказа, заплаканная, растрепанная, она была так хороша, что при взгляде на нее у Сергея замирало сердце.

— Я боялся тебя потерять.

Она опустилась в гостевое кресло и заплакала, уткнув лицо в собственные колени.

— Ксюша, ты должна понимать, что то, что случилось сегодня, все равно бы произошло, даже знай ты все с самого первого дня. И в этом никто не виноват.

— Прости, — голос ее звучал приглушенно, — я понимаю. Извини, что я тебя ударила.

— Это ничего, — сказал Савенко и пощупал горящую щеку, — это бывает.

— Как мне теперь тебя называть? А? — спросила она, шмыгая носом. — Колей? Ох, всю жизнь терпеть не могла это имя!

— Того человека давно уже нет, он, наверное, умер тогда, в России — ответил Савенко, а про себя подумал, что, вполне возможно, что для Ксюши было бы лучше, если бы это было так.

Ему еще предстояло сообщить жене об исчезновении детей.

— Та девушка, которая сгорела в машине — была твоей женой?

— Нет.

— Мне жаль ее…

— Мне тоже.

Говорить, о том, что он ее даже не любил, Сергей не стал, тем более, что по прошествии стольких лет и сам не был в этом уверен.

— Мне надо умыться.

— Ксана, — сказал он. — Ксана… Это еще не все. Дети.

От его слов она сжалась, будто бы ее ударили плетью между лопаток — плечи сразу стали острыми.

— Они забрали детей? — спросила она хриплым, совершенно незнакомым ему голосом. — Они забрали наших детей?!

Она медленно повернулась к Савенко, и он похолодел, увидев ее глаза ставшие совершенно сухими, и сменившие цвет с бархатного оттенка гнилой вишни на черный окрас — воронова крыла. Не только глаза, все ее лицо стало другим — резко очертились скулы, между широкими, красиво очерченными бровями, через лоб к волосам, вздулась под кожей пульсирующая жила.

— Где они?

— Они увезли их. Их и Галину, — выдавил он из себя, не в силах оторвать от нее взгляд.

— Куда?

— Сказали, что в Панаму.

Внезапно Оксана рассмеялась, но не обычным своим звонким смехом, а очень недобро. От такого смеха вполне могло стать не по себе, только Савенко это уже не грозило. Ему и так было не по себе.

— В Панаму? Да ты что, Сережа? Какая Панама? Для этого паспорт нужен… Дай-ка я позвоню в ФСБ…

— Не надо никуда звонить. Даже если они не в Панаме, и этот тип соврал мне, то Ната с Сашкой все равно у них. А, может быть, он не соврал… Паспорт… Уж поверь, — сказал Савенко серьезно, — если это те, о ком я подумал, то паспорт для них не проблема.

— А о ком ты подумал, Сережа? — спросила она, — Кому мы с тобой стали так интересны? Интересны, настолько, что для этого надо тащить наших детей через полмира? Не поверю. Ни за что не поверю. Нас «разводят», Сергей. Знаешь, как уже было? Няня с детьми гуляют в парке, а в это время с запаниковавших родителей снимают выкуп. Помнишь, мы с тобой смотрели?

На ее лице была написана надежда. Так хотелось, чтобы все оказалось неправдой, розыгрышем дилетантов — просто, чтобы получить денег с испуганных родителей. Мечта. Как это было бы здорово! Но, увы…

Савенко покачал головой.

— Это что угодно, но не банальный «развод». Им не нужны деньги. Я предлагал. Бесполезно. Так что, Ксана, это не шантаж и не киднеппинг. От парня за сто шагов несло Конторой.

— Ты видел его удостоверение?

— Мне необязательно видеть удостоверение, чтобы понять, что человек из Конторы.

Надежды в ее глазах больше не было. Уж кто-кто, а Оксана не умела жить иллюзиями, они мешали ей преобразовывать мир. Впрочем, одну иллюзию она, все-таки, сохранила до сегодняшнего дня — она думала, что знает о нем все.

— Что ж, тем хуже для нас… — сказала Оксана. — Деньги — это только деньги. Их бы я отдала не думая.

Он смотрел на жену и удивлялся ее ледяному спокойствию, наступившему после того, как он сказал об исчезновении детей. Сухим, горящим мрачным огнем ненависти, глазам. Чужому голосу. Лицу, превратившемуся в маску.

— А тебя и детей — не отдам, — добавила она совершенно без всякого пафоса, так, что Савенко сразу понял, что она пойдет с ним до самого конца. Каким бы он не был. И из любви к семье, и еще потому, что своих не бросают ни при каких обстоятельствах. Даже если не отступив — не выжить.

Оксана Михайловна Савенко была по жизни настоящим бойцом и, одновременно, как и всякая женщина — клубком противоречий. За добрый десяток лет семейной жизни она не переставала удивлять Савенко: и разноплановостью своих талантов, и неожиданными проявлениями силы своего характера.

В бизнесе, а хозяйство у супругов Савенко было немалое, она была прагматичным и жестким руководителем, почти лишенным сантиментов. Она, не меняя выражения лица, могла стереть в порошок конкурента, и, тут же, всю ночь утешать девочку из бухгалтерии, от которой сбежал жених. Когда приходило время договариваться, она оказывалась дипломатичной и прозорливой, угадывая ходы противника или возможного союзника, пожалуй, раньше, чем он сам о них подумал.

И без раздумий, как носорог через кусты, бросится на зарвавшегося чиновника, с которым можно было без труда и совсем не дорого, найти общий язык, только за то, что он посмел ей хамить.

Для мужа и детей Оксана Михайловна оставалась нежной матерью и женой, хотя, (и что с этим было поделать?) страдающей от нехватки времени, но никогда — от нехватки любви к ним.

Когда состоялось их знакомство, Оксана была миловидной невысокой девицей с несколько фольклорной внешностью. Как там у классиков — белолица, черноброва?

В ее ладной фигурке можно было разглядеть некоторую склонность к полноте, речь была полна украинизмов, что «тогдашнему» столичному Савенко казалось очень смешным. И, вообще, ежели б ту «дивчыну» нарядить в наряд с веночком, красные сапожки, да пустить в пляс под звуки славного «гопака» — перед глазами зрителей была бы живая иллюстрация к фразе из документальных фильмов советских времен: «Особенно хороши и колоритны женщины из украинской глубинки — сохранившие внешность и традиции братского украинского народа в неприкосновенности!».

Но как же меняет нас время!

Глядя на Оксану Савенко сейчас, никто бы не сказал, что когда-то она была склонна в полноте. Из речи почти исчезли «украинизмы» (зато они появились у Сергея), осталась только певучая южная мягкость.

Сейчас она была похожа, скорее, на бывшую спортсменку, сумевшую сохранить себя в отличной форме. И, к счастью или к сожалению, утратила фольклорный колорит — теперь уж мало кто на первый взгляд мог бы определить ее национальную принадлежность. Красивая, «породистая» женщина средних лет, с запоминающимися высокими скулами, делающими ее лицо аскетичным, и огромными карими глазами, придававшими внешности особую сексуальную чувственность, легко превращаемую госпожой Савенко в грозное оружие против коллег-бизнесменов мужеского пола. И с какой стороны не глянь Оксана Михайловна выглядела, как типичная европейская бизнес-леди — совершенно интернациональный образ.

Выдержка и умение держать удар были у нее от природы, и, наверное, передались от предков. Кровь, бурлящая в жилах этой женщины несла в себе гены всех народов, когда-либо проживавших на землях Украины: от мариупольских греков по материнской линии, до надменных польских шляхтичей по отцовской.

Она умела бороться, и эта черта ее характера не была тайной для мужа. Но сегодняшняя ситуация шокировала кого угодно — материнский инстинкт никакой интеллект еще не отменял. И шок, наверное, был. Просто действовал он на Оксану Михайловну, как допинг на обессиленного спортсмена. От удара судьбы она не «поплыла», а, отлетев на канаты, спружинила, как кошка, упавшая с высоты на все четыре лапы, и тут же, шипя, выгнула спину, готовая к атаке.

— Где он? Где этот Алекс? Или, как его там? Где его найти?

— Он перезвонит.

— Ты был дома?

— Я приехал за тобой.

— Поехали. Я ему ни на минуту не верю.

Она встала и одернула юбку. От нее словно исходили электрические волны, подпитывающие выжатого, как лимон Савенко. Само ее присутствие давало ему стимул к действию. Рядом с ней он не мог думать о поражении, хотя еще пять минут назад оно казалось ему неизбежным.

Секретарь Оксаны, строгая, словно классная дама, Эльвира Георгиевна, вскочила с кресла, как солдат в «курилке», при приближении офицера.

— Буду позже, — бросила Оксана, проходя мимо, — все встречи отменить. Пока — перенос на завтра, а там — видно будет.

— Оксана Михайловна, — в холле к ним бросился Олег Тарасов, ее заместитель, толковый мужик, вовремя сбежавший из мэрии от Сан Саныча в коммерческую структуру супругов Савенко, и играющий роль связующего звена между чиновниками и коммерсантами — чрезвычайно ответственная и очень рискованная часть работы, особенно для компании связанной с землеотводами. Рискованная, но денежная.

Олег был не только замом, но и совладельцем фирмы — на десять процентов капитала. И старым другом семьи, что добавляло ему ответственности.

— Вы куда?

— Неприятности, Олег, — они быстрым шагом вышли на лестницу, ведущую к выходу во внутренний дворик офиса.

Здесь было уже чуть жарче, охрана у выхода была в легких рубашках с короткими рукавами.

Тарасов, уловивший в голосе Оксаны тревогу, последовал за ними.

— Ксана, Сергей! Я могу помочь?

Здесь, когда подчиненные их не слышали — они могли называть друг друга на «ты».

— Пока нет, дружище. — Савенко попытался распахнуть перед женой двери, но охранник, молодой парень под два метра ростом его опередил. Из дверного проема пахнуло жаром.

— Я тебе перезвоню, в случае чего.

— Что-то серьезное? — спросил Олег с тревогой в голосе. — На тебе лица нет, Сережа…

— Пока еще не знаю, — соврал Савенко через силу.

Ну, что он мог ему сказать? Что, вообще, и кому можно говорить в такой ситуации?

Раскаленный на бетонном покрытии, словно масло на сковородке, воздух, ударил по их лицам горячей подушкой зноя — дыхание сразу затруднилось.

У самых дверей офиса, во внутреннем дворике, стоял уже готовый к выезду «Митцубиси Грандис», и они нырнули в его кондиционированное нутро, как летучие мыши, прячущиеся в пещеру от яркого солнечного света.

— Домой, пожалуйста, — приказала Оксана водителю, и принялась набирать на клавиатуре мобильного телефона номер.

— Не стоит, — посоветовал Савенко. — Если ты по этому поводу — учти, нас наверняка слушают.

— Толик, дай трубку, — попросила Оксана, и водитель мгновенно вынул свою «Нокия» из держателя на приборной доске.

— Куда? — спросил Сергей.

— У меня есть знакомый в пограничной службе. Если они могли пересечь границу, то только по Галкиному паспорту, вписать туда детей, даже чужих, через доверенность, или просто взять разрешение на выезд если надо — пять минут дела. Особенно, через знакомого нотариуса. Есть! Отлично! Саша! Это Савенко. Оксана. Да, да… Я тоже. Как ты? Как Люда? Естественно! Помню, конечно… Обязательно, как только выдастся свободная минута… Саша, я к тебе по шкурному и ОЧЕНЬ срочному вопросу. Мне нужно знать, когда и куда вылетела и вылетела ли, ближайшие шесть часов некая Никодимова Галина Олеговна, 1983 года рождения. И были ли с ней дети — девочка и мальчик.

Она замолчала, слушая собеседника.

— Да. Ты понял правильно. Нет. Никуда и никому не сообщать. Ни в коем случае. Да, я знаю, что делаю. Нет. Личная просьба. Просто узнай — и все! Да, на эту трубку. Быстро сможешь? Хорошо.

Она дала отбой.

— Минут двадцать. Если они улетали из Киева — то меньше.

— А если не улетали?

Она пожала плечами.

— Не знаю. Если они здесь, значит все гораздо хуже, чем можно предполагать.

«Грандис» уже встрял в «пробку» на Набережной, тянущуюся от самого Речпорта и далеко за Рыбальский мост.

Трафик в Киеве с каждым днем становился все напряженнее, и уже вполне походил на движение в крупных европейских городах, во всяком случае, по количеству пробок.

— Зачем они выбрали Панаму? А если и выбрали — зачем они тебе об этом сказали?

— А что можно предпринять в таком случае? Рвануть за ними?

— Хотя бы. Туда, если не ошибаюсь, и виза не нужна.

— За мной они точно будут смотреть днем и ночью. А до Панамы — часов двадцать лету, если с пересадкой во Франкфурте и в Гаване. А через Нью-Йорк и того дольше…

Оксана посмотрела на него внимательно, и до Савенко дошло, что он сейчас сказал.

— Вот именно, — подтвердила его догадку Оксана. — Не бьется. Не могли они туда долететь даже «Конкордом»! Я уехала из дома в 7.30. Ты — на полчаса раньше. Они еще были дома. Галка пришла только в полвосьмого, мы с ней в лифте, внизу встретились. Какая Панама? Сейчас еще пяти нет. Или они еще и не долетели, болтаются где-то во Франкфурте, или он тебе врал, и Сашка с Натальей никуда не улетали. Здесь они, здесь…

— Как ты думаешь, Галку они купили?

— Не знаю, — Оксана задумалась, — исключить это нельзя. Но вот и верить в это не хотелось бы.

Галка работала у них три с лишним года и могла считаться почти что членом семьи. Сергей и Оксана помогали ей поступить на вечерний в Шевченко, и считали ее, скорее уж, родственницей, чем работницей по найму.

Они проговорили о случившемся всю дорогу (Толик, бывший военспец с завода Малышева, отличался немногословностью, и все об этом его качестве знали) не затрагивая при водителе только одну тему — задание, которое дал Алекс Сергею.

Дома не было никаких следов насилия.

Действительно, не хватало дорожной сумки, которая всегда стояла в стенном шкафу в прихожей. Некоторой одежды детей, Галкиного МП-плейера, который вечно валялся в Сашкиной комнате возле компьютера. И, главное — свидетельств о рождении детей, которые всегда лежали вместе с их паспортами в открытом секретере, а не в стенном сейфе, замурованном в их спальне.

Пока они осматривали квартиру, зазвенела трубка водителя, перезванивал Оксанин знакомый из пограничной службы.

Разговор длился несколько минут, во время которых Сергей, не куривший уже лет пять, нашел в секретере вскрытую пачку дамских сигарет, и подряд выкурил несколько — по две затяжки на каждую.

— Границу они не пересекали, — сказала Оксана, отключившись. — Во всяком случае, под этой фамилией. Он попробует узнать, не помнит ли кто женщину с двумя детьми, проходившую контроль. Но на это нужно время.

— Я все думаю, почему Натка и Саша нам не позвонили перед отъездом? Что им такого рассказали? Ты же знаешь, они всегда звонят, когда идут куда-нибудь…

— Да что угодно, — отмахнулась она. — Что это сюрприз от родителей, путешествие, мало ли… Что мы ждем их там. Они же дети…

— Что дальше? Что будем теперь делать?

— Ничего, Сергей Савельевич, — сказал весело Алекс, входя в гостиную. — Пока — ничего. Здравствуйте, Оксана Михайловна! Я — тот самый Алекс. Вам супруг, наверное, уже рассказал. Что ж вы двери не закрываете? Я понимаю, дом элитный, но все рано — двери на распашку, входи, кто хочет! Непорядок это!

— Не могу сказать, что рада вас видеть, — сказала Оксана, смерив Алекса взглядом.

— Ну! — Отозвался Алекс, окидывая окружающую обстановку профессиональным взором, — так я и не любимый дядюшка из Жмеринки, чего мне радоваться? Прекрасный декоратор постарался! Просто мастер! Вы мне телефончик не дадите? Я, знаете ли, тоже ремонт затеял…

— Если не прекратите паясничать я постараюсь дать вам в морду, — пообещал Савенко, серьезно.

— Так вы же уже пробовали! — изумился Алекс. — Неужели есть желание повторить?

— Желания нет. Есть необходимость.

— Что ж вы все такие вспыльчивые? Семейное это у вас, что ли? — с огорчением произнес Алекс, и уселся в кресло, вытянув перед собой ноги в остроносых плетеных туфлях. — От меня так много зависит. Я, можно сказать, теперь вторая нянька для ваших деток, а вы меня — в морду.

Оксана молча смотрела на гостя. И взгляд у нее был…

Сергей даже удивился, найдя точную аналогию. Взгляд был, как у снайпера, наблюдающего за жертвой через прицел.

Но Алексу, похоже, было на это наплевать в высшей степени.

Из угла чердака появилась испуганная крыса и остановилась на границе света и тени. Это не была наглая, откормленная подвальная тварь, разжиревшая на мусорных отходах. Чердачная крыса была более-менее интеллигентной за счет плохого питания, а четыре подряд вторжения на ее территорию, да и ощущение от присутствия человека, пусть и тихо лежащего под полом, смелости ей не добавляли.

Сергей прекрасно видел ее мордочку, глаза бусинки и топорщащиеся усы, сверкающие в луче солнца, как световоды.

Крыса стояла на задних лапках, обнюхивая воздух, и явно решала, стоил ли идти дальше или лучше спрятаться в свою норку и дождаться пока человек, запах пота и испражнений которого она явственно слышала, не покинет чердак. Крыс Сергей не боялся, не пауки, все-таки.

Капли пота стекали по его лицу, волосы под тонкой хлопковой шапочкой, напоминающей глубокую «ермолку», были мокрыми насквозь. На чердаке становилось светлее и светлее. Если бы митинг начался сейчас, то стрелять было бы очень трудно, даже со светофильтрами. Но спустя два часа солнце будет закрыто домами, на чердак упадет густая тень, в которой не сможет «бликануть» линза прицела, а площадь будет все еще освещена.

Когда они в первый раз приехали на заброшенную военную базу за городом пристреливать «винторез», Алекс сказал, передавая ему кейс:

— Такого ты не видел. Когда ты служил, эту штуку еще разрабатывали и использовали разве что в спецоперациях.

Стрельбище заросло высокой травой, похожей на ковыль, только там, где сквозь песок ничего не проросло, можно было стрелять из положения «лежа». Разрушенные стены, трава, которую колышет ветер, ржавые остовы каких-то конструкций, похожих на сторожевые вышки — сюрреалистическая картина разрушения. Под ногами хрустел то гравий, то битое стекло.

Завидев их несколько отощавших собак, оставшихся здесь еще с прошедших времен, и помнивших, как их досыта кормил повар-сверхсрочник, бросились было навстречу, оглашая окрестности звонким лаем. Алекс сделал вид, что ищет в траве камень и дворняги бросились наутек. Судя по всему те, кто приезжал на базу сейчас их не жаловали.

— Вот твари! — сказал Алекс весело. — Так и норовят за брюки схватить! Слушай, Сергей Савельевич, и смотри! Грустная картина! Упадок, как в Римской империи!

Он сделал жест свободной рукой, словно демонстрируя Савенко пустынный пейзаж вокруг, и продолжил:

— Вот мог ли ты такое предположить, когда служил? Когда за ту страну кровь проливал?

— Когда я служил, ты еще в школу не ходил, а тогда все можно было предположить. Вот сказать ничего нельзя было! А у вас сейчас — лафа! Говори, что хочешь, а кровь — вы все больше чужую и чужими руками проливаете. Племя младое, незнакомое…

— Как это не прискорбно, но жизнь не справедлива! — заметил Алекс. Он извлек из целлофанового кулька пустые алюминиевые банки, четыре пивных — синего цвета, одну желтую, из-под прохладительного напитка, и аккуратно расставил их в полуметре друг от друга, на верхушке разрушенной стены из обветренного красного кирпича.

— Только учти — мы пришли на все готовое, ничего не придумывали. Все придумали до нас. Вы же сами и придумали. А теперь полны благородного негодования. Какое я тебе младое племя? Пятнадцать лет разницы.

У него была своеобразная манера общаться, к которой было очень трудно привыкнуть. И очень своеобразное чувство юмора: было почти невозможно определить ерничает он, или говорит серьезно. Но, при всей своей антипатии к этому рыжеватому пижону с шварцнеггеровским подбородком, Савенко отдавал должное эффективности этого приема. Сам он никак не мог приспособиться к такому стилю беседы, и постоянно находился в некоторой растерянности.

— Это не пятнадцать лет, — сказал Савенко, оглядываясь кругом. — Это целая жизнь.

— Ты, конечно, старше, не спорю, но я к этому пиетета не испытываю. Я не испытываю к тебе и сыновних чувств, а ты ко мне отцовских. Разница в возрасте, все же, маловата. Только бизнес, Сергей Савельевич, ничего личного, как говорят в Голливуде. Я тебе — неприятность. Ты мне — работа. А, в общем и целом — мы друг другу — никто. Ладно, оставим философию для слабонервных. Принимай инструмент, стрелок!

В кейсе лежало какое-то диковинное оружие, разобранное на три части, каждая из которых занимало свое ложе в днище чемоданчика. Облегченный приклад, толстый ствол, достаточно короткий, и затворная часть — то, что непосредственно является оружием.

— Класс — да? — восторженно сказал Алекс. — Просто чума, а не пушка! Собирай!

— Легко сказать… Как?

— Попробуй, — Алекс пожал плечами. — Дело немудреное. Разберешься.

Он и сегодня был одет по пижонски: какие-то рваные джинсы, рубашка из ткани, похожей на марлю, расстегнутая до третьей пуговицы, мокасины на босу ногу и стильные солнцезащитные очки на носу.

— Кто из нас снайпер? А? — он выпятил свой суперменский подбородок, изображая улыбку.

— Ох, и врезал бы я тебе, — подумал Савенко, разглядывая содержимое кейса. — От всей души. Но не время еще. И не знаю — будет ли время?

Любопытство победило.

Диковинное оружие собиралось легко, как конструктор «лего», только фиксаторы щелкали. Сергей собрал винтовку и вытащил из гнезда в кейсе пустой магазин — на глаз патронов на двадцать, если он правильно определил калибр. А вот прицел оказался знакомый — обычный, четырехкратный ПСО, знакомый еще по армии. Он легко скользнул по направляющим и стал на место.

Оружие оказалось почти невесомым — килограмма три, три с половиной, от силы. Савенко вспомнил тяжесть СВД и оценил результат конструкторской мысли по достоинству.

— Если из этой штуки «бабахнуть», — предупредил он, — пол леса сбежится.

— А ты попробуй, — сказал Алекс, и метнул ему в руки полный магазин.

Перед тем, как дослать патрон в патронник, Савенко посмотрел на Алекса с нескрываемым интересом. Тот бросил в рот несколько подушечек жевательной резинки, легким движением поправил чуть сползшие по носу очки и замер, подпирая плечом полуразрушенную стену.

— Смелый ты, как я погляжу, — сказал Савенко и передернул затвор.

Оружие было ухоженное, превосходно изготовленное, сразу чувствовалось, что это штучное производство, а не конвейерное изделие. Девятимиллиметровый остроконечный патрон блеснул на солнце медным боком и скользнул в ствол.

— Ну, если ты ждал, что я сходу обосрусь, как только ты зарядишь, то зря, — резонно заметил Алекс. — Я не смелый, я умный. Что толку тебе — меня убивать? Ну, убьешь? Дальше что? Дети твои — у нас. Я, как понимаешь, не последний по счету кадр в конторе. Придут следующие, не такие вежливые, как я. Заберут еще и Оксану Михайловну.

— А если я сбегу? Шлепну тебя — и сбегу с женой вместе. Что вам мои дети? Вам другой снайпер нужен.

— Никуда ты не сбежишь, — лениво протянул Алекс и сморщил нос, подставляя лицо утреннему солнышку, — потому, что знаешь, что я обещание выполню. Ну, не я — а кто-то другой. Система. И детей твоих не станет. И жены. И тебя мы из-под земли достанем. Даже если на это много лет уйдет — все равно достанем. Это ты, родимый, не сомневайся.

— Слушай, кто это «мы»? — спросил Сергей, представив себе, как пуля бьет этого пижона в переносицу, как раз в дужку очков, разрывая тонкий позолоченный метал, входит в кость и с хлопком вылетает через затылок, вынося наружу кусок черепной коробки, вместе с серо-розовой, желеобразной массой мозга.

От этой мысли у него сразу вспотели ладони.

— Ты все время говоришь мы? Мы, мы, мы… Папа Римский? Император Хирохито? Моника Беллуччи? Ты кто, Алекс? Сотрудник спецслужбы? Шпион? Фрондёр? Революционер? На кой хер тебе столько головной боли? Искать меня? Уговаривать? Угрожать? Прятать детей? И все для того, чтобы я ранил Сергиенко? Заметь, не убил, только ранил? Ты что, с дуба упал? Да вокруг масса народа, которая за маленькие деньги кому хочешь голову отстрелит, а доплати чуток, так и отгрызет!

— Я Алекс. — он опять поправил сползающие очки. — И все. Больше тебе ничего знать не нужно. Просто — Алекс. Я же уже говорил. И про то, что нам подходишь именно ты, тоже говорил. Зачем тебе подробности, Николай Алексеевич?

— Я тебя просил, чтобы ты не называл меня этим именем.

— Так и я тебе говорил, что нечего тут обсуждать и спрашивать. Дело делать надо! А ты все о своем, как глухарь на току. Так, что квиты, Сергей Савельевич? Ну? Давай, пробуй машинку, пока жара не началась. Я тебе и банки установил, прямо как ассистент. Начнем со ста пятидесяти метров. Проверим, есть ли еще порох в пороховницах!

Удивительно все-таки устроен человек.

Савенко не держал винтовки в руках с 1981 года, без малого двадцать пять лет, но стоило ему ощутить в руках тяжесть оружия, как он вновь ощутил то мальчишеское чувство восторга от обладания им, которое привело его в стрелковую секцию еще в седьмом классе.

Ворошиловский стрелок. Маленький значок, в виде мишени с концентрическими кругами. Щелчки ТОЗа — мелкокалиберной однозарядки. Сладкий запах сгоревшего пороха, пахнущий пылью и сыростью подвал школы, где был расположен тир.

— Молодец, Коля! 47 из 50-ти! Еще серию!

Диоптрический прицел. Раз за разом — слабая отдача в правое плечо. Щелчок. Еще. Еще.

— Два завалил. Третий и пятый. Оба на три часа. Но молодец — опять 47. Еще серия!

Банки стояли далеко. Не сто пятьдесят метров, это Алекс сболтнул не подумав, метров сто тридцать, или даже сто двадцать пять.

Сергей не стал ложиться — больно уж легкой и прикладистой казалась винтовка. Четырехкратный прицел заставил банку оказаться почти рядом, перед самыми глазами. С этой дистанции можно было не давать поправку на ветер, да и ветер был так себе — легкое дуновение, а не ветер. Нисхождение пули на этой дистанции тоже должно было быть минимальным, но однозначно так сказать было бы глупо, он не знал ни характеристик оружия, ни характеристик патрона.

Прицел был Т-образным, с точкой посередине поперечины. Сергей навел ее на верхний край банки, зафиксировался, еще раз мысленно восхитившись удобству конструкции и маленькому весу «винтореза», выбрал указательным пальцем свободный ход спускового крючка и …

Отдача была, а вот звука выстрела, который он ожидал, не было, можно сказать, вообще. И затвор сработал мягко, без лязга. Щелк! «Мелкашка» — и та стреляла громче. Что уж вспоминать об СВД, грохот которой в горах был слышен на несколько километров.

Он посмотрел в прицел снова — банка исчезла. Остальные пять, все из-под пива «Балтика» лежали на краю стены, а желтая из-под приторного «Живчика» исчезла.

— Ну, вот, — сказал Алекс и почесал свои волосины на кончике носа, — а ты переживал. Совсем даже неплохо.

— Она с глушителем? — спросил Сергей, разглядывая винтовку, которую держал в руках, с нескрываемым уважением, чтобы не сказать с восторгом. — Ствол он и есть «глушак»?

— Точно. Интегрированный глушитель. Вообще-то — это давно не новость, ты поотстал лет на двадцать. И патрон дозвуковой. Так что наша работа по восстановлению твоих охотничьих навыков только начинается.

— Какой вес пули?

— Шестнадцать грамм.

— Скорость на срезе?

— По документам — 290 в секунду.

Сергей мысленно прикинул дистанцию и спросил:

— Ты хочешь сказать, что пуля до цели будет лететь секунду с четвертью? Да за это время можно играючи уйти из зоны обстрела.

— Можно, — согласился Алекс и осклабился. — Если ты промажешь. А охрана сообразит.

— Если я сделаю такой выстрел, то мне в цирке выступать надо! Это безумие!

— Да ну?

— Ты, что надеешься, что я не промажу?

— Я не надеюсь, я уверен, что ты не промажешь. Это будет главный выстрел в твоей жизни. Ты спасешь себя, жену и детей. Мы же никогда не говорили о том, что будет после удачного выстрела? Так?

— Так.

— И когда я расскажу тебе это, ты поймешь, что до выстрела ты и не жил. Что после него жизнь только начинается.

Алекс снял очки и уперся в Савенко своими блеклыми глазенками неопределенного цвета. Он улыбался.

И, может быть, потому, что Сергей только что включил свою военную память, обостренную интуицию и чутье армейского снайпера, или потому, что последние сутки перевернули его устоявшийся мир напрочь, он с невероятной ясностью почувствовал, что от этого взгляда, и от фальшивой, как «левая» двадцатка, улыбки повеяло смертельным холодом.

Угрожая — Алекс говорил правду. Сейчас же — собирался солгать.

— После выстрела ты и твоя семья будете жить долго, богато и счастливо, — сказал Алекс. — Это мы тебе обещаем.

И снова, растянув губы в улыбке, закрыл глаза темными стеклами очков.

Глава 3

За два с половиной часа до «выхода на сцену», у Савенко начались судороги в икроножной мышце. Хуже всего, конечно, был бы понос или метеоризм — он бы не улежал бы в таком состоянии и точно «спекся», но и судорога была не подарком.

Началось все с того, что у него возникло страшное желание двигать ногой. Просто невероятное. Настолько сильное, что даже если бы на чердаке находились проверяющие, он мог бы не сдержаться.

Но на чердаке, кроме него и крысы никого не было. И Сергей усиленно задвигал ногой, стараясь, все-таки, сильно не шуметь. Зуд охватил всю конечность, поднялся к взопревшему паху, ринулся вниз к пальцам, и тут Савенко «пробила» такая боль, что он даже зашипел в полголоса. Он ощутил, как на икре вздулся твердый, как камень, желвак и от него во все стороны пошли волны расплавленного металла, выжигающего плоть.

Ни уколоть себя иголкой, ни ущипнуть, ни размять сведенную мышцу, Савенко не мог — не дотянуться. Оставалось только корчиться и кусать себя за губу. Он сам себе напоминал жука, закрытого в спичечном коробке — и от этого сравнения ему стало еще хуже. Воздух начал поступать в легкие маленькими порциями, перенасыщенный выделениями его собственного организма, липкий, словно прошедший через дыхательные пути Савенко тысячи раз.

Он понимал, что все это чистой воды психоз, проявление клаустрофобии, результат неудобной позы и многочасового лежания в этом «гробу», но сделать ничего не смог — его трясло: от недостатка кислорода, от зуда во всем теле, от судороги в ноге и дикого желания выбраться из подпола, выпрямиться и, подбежав к окну, глотнуть свежего воздуха.

И в этот момент, как назло, он услышал, что кто-то открывает дверь чердака. Насторожившаяся от его шипения крыса бросилась наутек, и исчезла в густой тени угла, словно кролик в шляпе фокусника.

— Только не это, — подумал Савенко, — ну, уж совсем не по-божески, погибнуть вот так, под полом! А ведь застрелят, как пить дать, если услышат!

На чердак вошли. Он не видел кто и сколько их. По шагам, вроде бы — двое. Неужели еще осмотр? Алекс говорил, что обход будут делать только четырежды, но кто знает, что взбредет в голову СБ?

Судорога не прекращалась.

Еще через секунду он увидел ноги вошедших. Джинсы и кроссовки. Кого это занесло, черт побери!?

— Давай сюда, — произнес детский голос. — К тому окну.

— Не-а, — второй был чуть постарше. — Оттуда ничего не видно. Это левое окно — оно лучше. Оттуда виднее.

Ноги двигались мимо него. Одни в синих джинсах, другие в темных. Кроссовки «фила» и «рибок» — одни более новые, вторые основательно тертые, с грязными шнурками.

Они перешли к окну и выпали из поля зрения Савенко.

— Интересно, — спросил тот, кто показался младше, — откуда замок на дверях? Как ты думаешь, нас просекли?

— На кой замок, когда петля не держит, — отозвался второй. — Держи, я установлю.

Что-то щелкнуло. Сергей от удивления даже забыл о боли, которая терзала его уже пять минут.

Щелчок был железный, так клацает фиксатор сошки, например. Или ствол, становящийся в пазы. У них что там — ружье? Вот будет потеха! Скоро очередь будет стоять, как в тире, в парке аттракционов, чтобы в наших правителей пальнуть! Но почему дети? Дети с винтовкой? Абсурд! Или школьнички с портретом Александра Ульянова на груди решили опять пойти другим путем? Но с нижней точки трибуну не видно, это точно. По этому принципу Алекс с нежноруким напарником и выбирали место для схрона.

Он попытался повернуть голову так, чтобы рассмотреть хотя бы что-нибудь, но детишки находились в мертвой зоне, фактически у него в головах: ни шею не выгнешь, ни глаза не скосишь до такой степени.

Заскрипело открываемое окно. Громко так, с присвистом. Задребезжало разболтанное в раме стекло. В той раме, через которую планировал стрелять Сергей, верхняя часть стекла была удалена заранее, как раз, чтобы избежать шума при открывании.

— Ну, давай… Давай… — возбужденный голос младшего. — Ну? Что видишь? На месте уже?

— Да, — откликнулся старший. — Ух ты! На месте!

— Дай мне посмотреть!

— Подожди. Класс. Просто класс!

— Димка, ты скоро там?

— Да не шурши, ты! Успеешь!

— Успеешь! А если заметит?

— Да как тут заметишь. Далеко же…

— Как далеко? — обеспокоился младший. — Не видно, что ли?

— Да не-е-е, — довольно протянул старший, — все видно. Как на ладони!

— Слушай, ну, отойди уже! Это же моя труба!

— Ладно, ладно… Смотри!

Судя по шороху, он поменялись местами.

Савенко, несмотря на болезненное состояние — улыбнулся. Все-таки ситуация накладывает отпечаток на образ мышления. Ему уже на каждом шагу мерещатся засады, снайперы и заговоры. Это же просто мальчишки, со своими мальчишескими делами и интересами, залезшие на чердак, оказавшиеся в неправильное время, в неправильном месте. Ну, и что прикажете сейчас делать?

— Какая телка! — восхищенно сдавленным голосом сказал младший. — Во, блин! Очуметь! Слушай, а она точно здесь каждый день загорает?

— Ребята говорили, что каждый… Квартира у нее на крыше, пентхауз называется. Денег стоит — наш дом целиком купить можно! Видишь, у нее типа веранды, и бассейн. Она думает, что ее никто не видит.

— А мы видим, — хихикнул младший. — Сдуреть можно! Какая задница!

— Ладно. Посмотрел, дай другому!

— Только ты не долго!

— Ага, до дыр засмотришь!

— Это моя труба!

— Интересно, — подумал Савенко, — сколько еще будет загорать та красотка возле бассейна? И на сколько хватит терпения у этих ребятишек? На час? На два? Будет очень забавно, если из-за двух сексуально озабоченных подростков накроется пилоткой тщательно продуманный план нашего доморощенного гения Алекса. Хотя, для меня лично, ничего особо забавного в этом не будет.

И в этот момент на чердак влетела группа захвата.

Впечатление от появления спецназа было похоже на взрыв фугасного боеприпаса в замкнутом пространстве — в разные стороны полетело все, что оказалось на пути бегущих — старые картонные ящики, продавленный, ощетинившийся ржавыми пружинами, диван, куча деревянных сломанных стульев, образца середины прошлого века. И, конечно, двое вооруженных домашним телескопом, юных любителей эротики.

— На пол!

— Лежать, блядь!

— Ноги в стороны!

— Руки, что бы я видел!

— Лежать, нах…

По Савенко пробежались раз десять во всех направлениях, наступая на лицо, от чего пыль сыпалась сквозь доски сплошным потоком. Со стороны могло показаться, что на чердаке старого киевского дома взяли в оборот самого Усаму Бен Ладена с присными. Во всяком случае — шума, криков, бряцанья оружием и мата, было не меньше.

Зазвенело разбитое стекло. Перепуганный до смерти младший заплакал в голос и запричитал:

— Дяденьки, не бейте, дяденьки!

— Мы ничего не делали, — заорал старший, — мы ничего не делали! Ой!

Судя по вскрику, кто-то из служивых приложил пацана прикладом или сапогом.

Когда служебным собакам дана команда «фас» нет гарантии, что они услышат команду «фу» и упрекать спецназовцев, ошалевших от жары в своих бронежилетах, в излишней жестокости было бы смешно. Охрана первого лица государства дело ответственное — нечего болтаться, где не положено.

Младшего по ребрам бить не стали, просто швырнули на пол, как мешок картошки из кузова грузовика, прямо нос к носу с Савенко. Их лица разделяли только доски пола — в щель Сергей видел вытаращенный глаз мальчишки. Из его рта бежала слюна, и Савенко ощутил, как она липкой нитью стекает из щели на его щеку. А потом парню наступили на шею, чтоб не дергался, и мочевой пузырь подростка не выдержал. В юношеском организме обнаружились просто огромные запасы жидкости.

— О, Господи! — подумал Савенко с тоской. — За что?

Кто-то из спецназовцев засмеялся.

— Ты гляди — обоссался! Ну, что, террорист, страшно?

— Ты чего пацана прессуешь? — спросил кто-то строго.

— Я? Так я не прессую еще, так, балуюсь!

Доски скрипнули. Судя по всему спецназовец надавил ботинком парню на шею.

— Ты не обиделся? Сам вижу, что нет! Просто обоссался, но без обид! Ты что тут делал, земеля?

— Оставь пацана, юморист! Можешь полюбоваться, что они тут делали.

— Ох, ты, — восхитился юморист, — во, бля… Рыжий, ты на хера трубу разфигачил? Ух, ну и телка! Командир, дай бинокль!

И младший, и старший нарушители режима лежали тихо и неподвижно: только всхлипывали. И из-под младшего все еще вытекала моча. Ее запахом, острым, как испытанный мальчишкой страх, заполнился весь схрон. Савенко был мокрым по пояс. Зато судорога пропала неизвестно куда.

— Так, закончили бардак!

По голосу это был командир группы.

— Пацанов — вниз. Трубу забрать.

— Дяденьки, трубу не забирайте! — заскулил младший. — Это не моя труба! Это отца телескоп!

— Да, — сказал Юморист, — был у твоего бати нехреновый телескоп! И сплыл. Прости, земеля!

И тут над головой Савенко опять взорвалось.

— Стоять! Руки! Руки, что б я видел!

— Тут что — мавзолей? — подумал Савенко. — Что им всем неймется? Прям идут и идут на этот чердак. Смешно, ей-богу!

— Отставить! — голос у командира был настоящим командным. Быть ему всенепременно генералом, если доживет. — Ближе подойди и руки не опускай. И ты тоже. Брось удостоверение!

— Что? — переспросил кто-то.

— Ксиву брось, — приказал командир еще жестче. — Ко мне. Под ноги. Брось.

Звучало убедительно.

По-видимому, вошедший приказ исполнил. Что-то с шорохом упало на пол. Потом опять раздался тот же голос с генеральскими интонациями.

— Ну и что, капитан? Что вы тут делаете? И кто это с вами? Сантехник?

— Напарник.

Услышал Савенко голос Алекса и немало ни удивился. Он, вообще, перестал удивляться тому, что случалось последние две недели. Разучился, наверное.

— Напарник, капитан? А удостоверение у напарника есть?

— Есть, — откликнулся сам напарник. — А как же? Обязательно есть.

— Посмотреть можно?

— А вот посмотреть нельзя. Вы, собственно кто? Знаков различия не вижу, извините…

— Эй, капитан, — спросил спецназовец, — явно теряя часть самоуверенности. Больно уж спокойно вели себя непрошенные гости. — Ты куда это звонишь?

— А ты не волнуйся, — опять влез напарник, — куда надо звонит. Тебе сейчас все расскажут. Мы тут на конспиративной квартире сидим, обстановку контролируем, а вы тут бегаете, как стадо баранов!

— Ну, ты, про баранов — полегче!

— Это ты — полегче командир! Ты чего сюда прибежал? Зачем над пацанами издеваешься? Что ты тут, вообще, делаешь, в месте проведения спецоперации?!

— Ай да сантехник, — мысленно Савенко уже аплодировал, — ай да, сукин сын! Как рокирнулся! Зависть берет! Спецоперация, бараны… Сейчас этот орел ему честь отдаст! И стоя, и в движении!

Алекс, скорее всего, уже дозвонился куда хотел, и забубнил что-то в трубку.

— Да, какая спецоперация, — возмутился, но осторожно, спецназовец, — нам никто ничего не говорил!

— Вот сейчас и скажут, — заверил его сантехник, — считай, уже дождался.

И. действительно, и десяти секунд не прошло, как зашелестела рация, и чей-то слегка напряженный голос сказал, без всяких «альф», «первых», «роджеров» и прочей атрибутики:

— Свистун, а ну-ка, взял своих — и быстро оттуда! Бегом!

Командир группы захвата Свистун оказался не просто толковым, а очень толковым и на амбиции собственные наплевал сразу и бесповоротно. Когда начальство отдает приказы в такой неофициальной форме слушаться надо еще до того, как закончится фраза.

— Покинуть помещение! — скомандовал он с теми же победными интонациями.

— А с ними что? — спросил Юморист, явно имея в виду плененных любителей эротики.

— С собой, — сказал, как отрубил Свистун. — И трубу — тоже.

Отступление состоялось организованно, без паники и суеты — как и положено.

— Ну, вот и ладненько, — громко, гораздо громче, чем требуется, сказал Алекс им в след. — А то, разбегались, раскричались, людям работать мешаете.

Сергей не видел взгляда, которым одарил Алекса и сантехника ретирующийся Свистун, но догадаться, конечно же, мог. Таким взглядом можно испепелить на месте, или обратить в камень.

— И нам пора, — резонно заметил сантехник с холеными руками, — нечего здесь делать.

Он стоял совсем рядом со схроном и Сергей видел его синие полотняные штаны, заляпанные по брючинам чем-то белым, и грубые ботинки из комплекта спецодежды — наш отечественный «катерпиллер», уродливый и полустоптанный.

— Они где-то рядом, — подумал Савенко, холодея от самой мысли, пришедшей к нему в голову. — Они в нескольких минутах ходьбы от этого места. В этом или соседнем подъезде — голову могу дать на отсечение. В одной из квартир у них «лежка» — там они сидят и ждут, как пауки свою жертву. Он же сам сказал про конспиративную квартиру! Не соврал, в кои веки! Где-то здесь у них — камера слежения. Одна, но хорошо замаскированная — я же уверен, что чердак они готовили задолго до того, как нашли меня. Время у них было.

Алекс с напарником шли к дверям чердака. Рассуждать и сомневаться времени не было — надо было использовать шанс, подаренный судьбой. Это была компенсация за случайность, которая привела к тому, что искавший настоящего Савенко Алекс обнаружил на его месте подходящего для своих делишек Савенко-Сафронова. Случайность против случайности. Пусть компенсация получалась и не полной, но не купить такой лотерейный билет Савенко не мог!

Почти одновременно с тем, как Алекс с сантехником исчезли за дверью, Савенко уперся правым плечом в доску, закрывавшую вход в убежище, и в тот момент, когда створка захлопнувшихся дверей закрыла дверной проем, выкатился из схрона с чемоданчиком в левой руке. Выйти из убежища было значительно проще, чем залечь. Гораздо проще, чем он предполагал.

Он метнулся к выходу, но едва не упал. Затекшие ноги не держали одеревеневшее тело. Ждать, пока конечности отойдут было некогда, он должен войти в их квартиру буквально у Алекса на плечах — иначе их след можно потерять совсем. Пока в конспиративной квартире никто не сидел у мониторов слежения, а Савенко, почему-то, был твердо уверен, что третьего подельника у Алекса и сантехника не было, его выход из схрона останется незамеченным.

За все эти две недели Алекс ни разу не дал Савенко шанса себя вычислить. Он появлялся и исчезал произвольно, как фокусник-иллюзионист, говорил шутками, постоянно держал их с Оксаной в напряжении, мастерски создавая напряженные ситуации с момента своего появления и до того, как в очередной раз испариться.

Тогда, когда он, как чертик из коробочки, возник в их квартире, Оксана метнула в Алекса тяжелую бронзовую пепельницу с такой силой, что гипсокартонная перегородка, в которую пепельница попала, лопнула снизу до верха. Савенко даже испугался, пока пепельница, брошенная с силой молотобойца, летела через гостиную в голову обладателя самого красивого подбородка Киева. Вес, у этого искусно отлитого куска бронзы, переваливал за три килограмма и реанимация в случае прямого попадания, могла бы и не выезжать.

Оксана метила в голову и почти попала. А в голове Алекса были нужные им сведения: нити, ведущие к спрятанным детям, к таинственным «мы», отдававшим приказы, к заказчику, обожающему госпожу Премьер-министра… Загадок в этой голове было много, но много было и разгадок.

А Алекс, просвистевшей у виска смерти не испугался ничуть. Оглянулся, оценивая разрушения нанесенные пепельницей, с уважением посмотрел на Оксану Михайловну, и, забросив ногу на ногу, устроился в кресле поудобнее.

— Ну, вот, — сказал он, качая головой, — черная людская неблагодарность! Оксана Михайловна, разве можно так гостей встречать? К вам же никто ходить не станет!

Оксана глазами поискала что-нибудь тяжелое, чтобы повторить попытку. Под руку ей попалась глиняная африканская статуэтка, украшавшая нишу в стене, и безымянное языческое божество тут же взлетело в воздух не хуже Бетмена.

На этот раз Алекс даже не стал уворачиваться, а просто проводил божка глазами — ударившись о притолоку, тот разлетелся вдребезги, осыпавшись на паркет красноватыми осколками.

— Так дело не пойдет, — констатировал он с грустью в голосе. — Я к вам пришел о важном поговорить. Сергей Савельевич, вы хоть будьте нормальным человеком! Нам с вами еще работать и работать!

Савенко шагнул вперед, вспоминая приемы рукопашного боя, которые ему когда-то преподавали в учебке. Конечно, исход драки у него не вызывал сомнений, но желание достать этого рыжего засранца полностью затмевало разум.

— Сергей Савельевич! — Алекс предостерегающе поднял руку, выставив ладонь вперед. — Давайте без глупостей!

— Не надо, Сережа, — произнесла Оксана за его спиной.

— Оксана Михайловна дело говорит, — поддакнул Алекс. — Поберегите здоровье! И мое, и свое и ваших детей!

— Где дети? — спросила Оксана быстро.

Несмотря на то, что она умела держать себя в руках, было видно, что это деланное спокойствие дается ей непросто. Сергей увидел пульсирующую на виске жилу, и желваки, играющие на щеках.

— Разве Сергей Савельевич вам не говорил? — удивился Алекс с нарочито деланной естественностью — точно актер бразильского сериала, изображающий свою непричастность к очередной подлости, произошедшей на экране. — Странно… Ваших детей мы отправили в Панаму… Отдохнуть, покупаться… Прекрасная, знаете ли, страна…

— И давно? — осведомилась Оксана Михайловна.

— Не очень.

— У него, наверное, ковер-самолет, — вмешался Савенко. — Или волшебная палочка.

— Или он думает, что мы не умеем считать… — предположила она.

— Ах, господа Савенко, — вздохнул Алекс, ухмыляясь, — господа Савенко! Какая разница, в Панаме они, в Канаде или на Коста-Рике? Для вас они все равно недосягаемы, как если бы мы высадили их на Луне! Понимаете, о чем я?

Сергей с Оксаной переглянулись.

— Вот только не надо на меня бросаться вдвоем! — заявил Алекс с угрозой в голосе. — Вы спросите Сергея Савельевича, как неудачно потом дышат те, кто на меня бросается! Он знает. Вот!

Он выложил на столик небольшой цифровой диктофон, напоминавший и формой, и размерами зажигалку, и нажал треугольную кнопку на блестящей боковине.

— Оксана Михайловна! Сергей Савельевич!

Это был Галкин голос. Исключить возможность монтажа Савенко не мог, истории с пленками Мельниченко, а, вернее, с его чипами, научила каждого мало-мальски думающего человека, понимать, что разобраться где подделка, а где нет, не могут даже самые высокооплачиваемые эксперты. Голос, звучавший из мини-динамика, был очень похож на голос няни их детей. И голос это был испуганный, жалобный и совершенно исключал мысль о предательстве со стороны хозяйки.

— Вы не волнуйтесь, с ребятами все в порядке, — продолжила электронная версия Галины, — они даже ничего не подозревают. А мне сказали…

Она всхлипнула.

— Я не знаю где мы, дети играют тут, в доме, они сыты и думают, что скоро приедете вы… Нам сказали…

— Достаточно, — сказал Алекс и остановил запись. — В общем-то, я несильно и рассчитывал, что вы поверите в Панаму, но, согласитесь, все равно получилось здорово!

Он неожиданно задорно им обоим подмигнул и, бросив в рот две подушечки жевательной резинки, живо задвигал челюстями.

— Мы хотим поговорить с детьми, — сказал Сергей, не сводя глаз с мерно двигающегося подбородка. — Иначе — ничего не будет!

— Как же так, — укоризненно произнес Алекс, — мы же с вами обо всем договорились!? Но, если вы настаиваете… Не вопрос! Поговорите прямо сейчас.

Он достал из поясной сумочки телефон и принялся набирать номер.

— Минуточку терпения! Я понимаю — родительские чувства! Ну, вот! И дозвонились! Генчик! Привет, друже! Ты как? А детки? Вот и отлично! А очаровательная няня Галя? Тоже хорошо? Гена, ты действительно гостеприимный хозяин! Я? А я, вот, с родителями общаюсь. Беспокоятся. Да. Да, да… Минуточку, Генчик…

Он закрыл ладонью микрофон, и с радушной белозубой улыбкой, ну, вылитый распорядитель на свадьбе, спросил:

— Вам кого? Мальчика, девочку? Обоих?

Оксана молча протянула руку за трубкой.

— Только давайте без глупостей, — предупредил Алекс. — Не надо ничего такого детям говорить. Скажите, что скоро будете. Что дела вас держат в Киеве и вы приедете, как только сможете. Не создавайте себе и мне проблемы, хорошо?

Голос Наташки был настолько звонким, что ее было слышно и на расстоянии метра от трубки.

— Да, мам, все в порядке. Тетя Наташа с нами. Да, сыты. Вы скоро будете? Ну, постарайтесь…

— Как перенесли полет? — спросила Оксана, прикрывая плечом трубку, чтобы не позволить Алексу сразу выхватить трубку, но тот даже и не дернулся, только осклабился и все.

Наташка хихикнула и сказала:

— Шутишь, ма? Куда это мы должны были лететь? Доехали хорошо. Ма, а точно, что вы сегодня не подъедете?

— Точно.

— Ладно. Тут бассейн есть, ма? Купаться можно?

— Можно.

— А дядя Гена — это ваш друг?

Алекс усиленно закивал головой.

— Знакомый, — выдавила из себя Оксана. — А что?

— Классный мужик! — заявила Наташка. — Юморной! Ладно, ма! Сашка уже на радостях побежал за плавками в нашу комнату. Постарайтесь побыстрее. Пока!

— Позвольте! — Алекс, внимательно слушавший разговор, выхватил у Оксаны трубку раньше, чем она успела кинуть взгляд на дисплей.

Савенко в очередной раз отметил насколько тот здорово двигается: с бесшумной кошачьей грацией и скоростью атакующей змеи. Мгновение назад он еще сидел в кресле, добродушно расслабленный — и тут же опять откинулся на подушку, только уже с телефонной трубкой в руках, а в промежутке — и не поймешь, что было.

— Довольны? — спросил он, пряча мобилку в поясную сумочку. — Поговорили? Успокоились? Теперь, Сергей Савельевич, хотелось бы поговорить по делу. Так, чтобы и Оксана Михайловна слышала. Согласие между мужем и женой — это очень важно в нашей работе!

— А вы юморист, — заметила Оксана, — и Гена ваш, если верить дочке, тоже юморист. У вас наверное где-то поблизости — гнездо. Или инкубатор, где таких, как вы юмористов выводят.

— Не поверите, Оксана Михайловна, но такие люди подобрались, — Алекс даже руками развел, мол, ничего не поделаешь, — без юмора в нашем деле нельзя. Просто не выжить! Так, что иронизируйте, если хотите, ваше право, но неужели лучше было бы, чтобы я ходил насупившись и рычал?

— Ну, это еще как сказать, — ответил Савенко, — больше бы соответствовали внутренней сущности. И вашей поганой работенке!

Алекс рассмеялся, запрокидывая голову, заразительно и весело, надо сказать, прямо-таки с мальчишеским задором.

— Ну, почему же паршивая, Сергей Савельевич? Разве ж я кому плохо сделал? Вам например? Вот что плохого я сделал вам, кроме того, что когда вы на меня аки лев рыкающий накинулись, так приспокоил без особых травм? Детей ваших чем-то обидел? Так нет! Живы дети, здоровы дети, накормлены, присмотрены. Вот, купаться пошли, в данный момент… Что плохого? Жена вот ваша, красавица, ей-богу, пепельницей в меня швыряла, образиной какой-то… А я ее разве чем-то обидел? Мы же с ней, вообще, в первый раз видимся! И, заметьте, я не делаю из произошедшего драмы, хотя имею все основания. Вот попади в меня Оксана Михайловна, чтобы было?

— Здорово бы было! — ответила Оксана разглядывая Алекса, как какое-то редкое насекомое, неизвестно как оказавшееся у нее на подушке.

— Плохо бы было! — сказал Алекс с глубокой убежденностью в голосе. — Во-первых, пострадали бы дети. Ну, может быть на первый раз, не дети! На первый раз пострадала бы ваша Галя. Не знаю какие травмы ей бы нанесли для того чтобы вас убедить больше ничего подобного не предпринимать, но думаю, что существенные. Да поймите же вы, господа Савенко: вы, я, дети ваши, Генчик, который сейчас с ними нянчится, Галя ваша — просто винтики в той машине, которая закрутилась. Даже не винтики, что-то более мелкое. Есть цель. Ну, там задача, сверхзадача или как там еще говорят. Так вот, эта цель должна быть выполнена. И вариантов нет! С вами, без вас — ей, то есть цели, это по барабану. Совершенно безразлично. И как только вы такую простую истину усвоите — вам сразу станет гораздо легче! Я же не пугаю вас, у меня и в мыслях этого не было! Просто предупреждаю. Отработает ваш муж, Оксана Михайловна, то, что ему сделать по нашему замыслу положено, и можете забыть обо мне, как о страшном сне. Я же даже не прошу его убить кого-то. Только ранить — всего-то делов!

Он улыбнулся и опять развел руками.

— И досыта и без греха! Что вы насупились? Вот я получил распоряжение еще и денег вам приплатить, много ли, мало ли — решайте сами. Сумма отличная, как на моё разумение, за пять минут работы — так просто гонорарище!

Савенко молчал, глядя на развалившегося в кресле Алекса. Оксана тоже не издала ни звука.

— Неужели не интересно? — спросил Алекс. — Ах, да… Вы же люди состоятельные, денежные… И стоит ваш бизнес немало. Деньги в чемодане вас не волнуют, хотя, на мой взгляд, в чемодане это даже интереснее.

Савенко продолжали молчать.

— Удивительные люди, — скорее уж продекламировал, чем сказал Алекс, — у-ди-ви-тель-ные! Никогда не мог понять, когда кто-то не воспринимает логичные, доходчивые и внятные аргументы. Так, Сергей Савельевич! Стрелять будем? Или звонить Гене?

— Будем, — сказал Савенко.

— Оксана Михайловна, — произнес Алекс торжественно, — мне остается только поздравить вас со столь разумным жизненным выбором вашего супруга. Книксен можете не делать!

— Сколько вам лет, Алекс? — неожиданно спросила Оксана, склонив голову к плечу.

— Двадцать девять. А что, выгляжу моложе? Или старше своих лет?

— Да, дело не в этом…

— Неужели проснулось любопытство? А… Понял! Сейчас вы меня таки спросите про деньги? Да?

— Ты знаешь, — сказала Оксана, глядя на мужа и пропустив слова Алекса мимо ушей, — я всегда думала, что такие, как он долго не живут. Нельзя быть настолько недальновидным, и пережить хотя бы тридцатилетие. И, смотри-ка, я права! Ему еще нет тридцати!

Савенко пожал плечами.

— Ну, — рассмеялся Алекс, чуть неестественно, во всяком случае, более неестественно, чем смеялся до этого. Никто не любит когда говорят о его смерти — и этот выскочка с массивной челюстью не был исключением. — Тридцать мне исполнится как раз в этом месяце, тридцатого, так что — считайте, что уже исполнилось. Могу пригласить на юбилей, но, думаю, что вы вряд ли придете! Так что, Оксана Михайловна, ваши антипатии можете оставить при себе!

Он опять нащупал нужный тон — его насмешливость и хамство, казалось, подпитывали его энергетику.

— А вот вы, несмотря на ваш возраст, мне симпатичны. И даже очень! И вы, и ваш муж! Я, конечно, не разделяю ваши откровенно чистоплюйские взгляды, но все-таки, — он вздохнул, — вы мне симпатичны.

— Что ты от нас хочешь? — спросил Савенко, каждой клеточкой ощущая, что он устал. Устал так, как не уставал с тех далеких времен, когда под Кандагаром смерть ходила за ним попятам. Или с тех времен, когда он, пылая от лихорадки, несколько суток ехал в кабине КАМАЗа, скрипя зубами от боли в простреленном плече. — Чего ты еще от нас хочешь?

— Во-первых, — сказал Алекс, подняв вверх указательный палец. — Молчания. Разумного молчания. Во-вторых…

Он поднял верх второй палец.

— Сотрудничества. Полного и безоговорочного. Это касается прежде всего вас, Сергей Савельевич, значительно больше, чем вашей супруги. Вы, можно сказать, поступаете в мое распоряжение. Мы будем видеться ежедневно, помногу часов. Вам предстоит кое-чему научиться и некоторые навыки восстановить! Вам, Оксана Михайловна, я более постараюсь не докучать! Хотя приглашение на юбилей, ох, пришлю! Тут вы меня заели… И три!

Вверх взлетел третий палец.

— И… Никакого противодействия. Я добр и мягок, бел и пушист, но только до той поры, пока все соблюдают правила игры. Если вы скажете хоть слово кому-нибудь из силовиков, я буду знать об этом ровно через пять минут. А еще через пять минут умрет кто-то из близких к вам людей. Смотрите, все ясно, как белый день! Есть правила. Нарушивший их будет наказан. Dixie! Я сказал! Теперь — разрешите откланяться!

Он встал и пошел к дверям, не оборачиваясь. Только возле самого выхода оглянулся через плечо и сказал, сощурясь и морща нос:

— А про гонорар так и не спросили… Уважаю! Но сам, пока не спросите, не скажу. Пусть у нас с вами останется какая-нибудь тайна!

Глава 4

Они не стали закрывать дверь на замок — именно это могло сломать импровизацию Савенко в самом ее начале, буквально на первых аккордах. Он прижался к стене возле проема, слушая, как звучат голоса Алекса и его напарника, спускающихся по лестнице вниз. Желание содрать с себя памперс немедленно ему удалось побороть, тем более что один памперс теперь погоды не делал — юный эротоман пометил его одеяние мочой, как мартовский кот углы на своей территории. Сейчас надо было, не выдавая себя, проследить их путь на конспиративную квартиру. А вот зачем ему это надо, Савенко и сам представлял с трудом. Он действовал так, как подсказывала ему интуиция. Разум отчаянно пытался за ней угнаться, но не поспевал.

Он сделал шаг в сторону и аккуратно, чтобы не скрипнули петли, приоткрыл дверь. Алекс с напарником были на пролет ниже. Савенко собрался шагнуть за порог и тут увидел лежащий на границе света и тени мобильный телефон. Кто его обронил и когда — было не ясно, но, скорее всего, трубка вылетела из кармана одного из школьничков, в тот момент, когда их тащили вон.

Вот это была настоящая удача и Савенко, почему-то, сразу подумал о том, что действия его совершенно правильны и кем-то наверху одобрены, если уж в руки сыпятся дополнительные шансы. Последние трое суток он был лишен связи с женой и, вообще, оторван от всего мира полностью. Алекс, который всегда был уступчив в этих вопросах, стоял намертво — ни звонков, ни встреч. Он не знал, удалось ли Оксане осуществить свою часть плана, более того, кабель от телевизора тоже был отключен, чтобы Савенко не слушал новости. Единственной отдушиной были заранее оговоренные три звонка в день детям — тут Алекс придерживался договоренности. Скорее всего, не от доброго сердца, а потому, что понимал, что без этих звонков Сергей и с места не тронется. Утром, днем и вечером на сердце у Савенко теплело — он слышал родные голоса, сам говорил что-то ласковое и врал безбожно, придумывая причины, почему он с мамой не может приехать.

Найти мобильник — это было что-то! Наверное, Сергей так не радовался бы воде в пустыне, как обрадовался дешевенькому «сименсу» с плоской серой антеннкой, торчащей из пластикового чехла. Он сунул трубку в нагрудный карман, содрал с лица очки для плавания и двинулся вниз по лестнице, мягко переступая ногами в удобных полуспортивных ботинках на резиновом ходу. Алекс и сантехник спускались вниз, разговаривая в полголоса. Савенко держал дистанцию в полтора пролета, по-кошачьи скользя вдоль стены и, плотно прижимая к себе пенал с винтовкой.

— Только бы никто не поднимался на встречу! — подумал он миновав площадку четвертого этажа. — Или не вышел из квартиры. Если это будет женщина — не избежать криков. Если мужчина — тут может быть и неадекватное действие.

Он представил себе, как должен выглядеть со стороны. Одетый во все серое, с черной шапочкой на волосах, с отметинами от очков на физиономии, пыльный, мокрый и вонючий…

Одежда, в которую он, по замыслу Алекса, должен был переодеться, лежала в ящике для песка, во дворе соседнего дома, рядом с пустующей бытовкой, замок на двери которой был сломан сегодня утром и только с виду соединял массивные ушки на сварной двери. Но туда еще нужно было дойти.

На третьем этаже голоса стали громче. Щелкнул ключ в замке. Быстро выглянув из-за перил, Савенко заметил, как Алекс и напарник входят в дверь одной из квартир. Дверь была массивная, оббитая дорогим когда-то, а теперь ветхим дерматином, и деревянная.

Почти все квартиры в подъезде были давным давно выкуплены состоятельными жителями столицы, и каждая дверь была проявлением индивидуальности своих хозяев — это Сергей заметил еще тогда, когда они с Алексом и лже-сантехником поднимались сюда в едва серые предрассветные часы. Были тут и похожие на сейфовые металлические двери, снабженные сложнейшими замками и распорами, и бронеплиты на петлях, залитые сверху полимером, и стальные листы обшитые сверху дорогими сортами дерева и украшенные инкрустациями. Каждая из этих дверей была сложным инженерным сооружением, дополнительно снабженным видеокамерами, глазками и датчиками сигнализации.

Дверь, в которую входили Алекс и его напарник, а Савенко прекрасно видел ее торец, была обычной, деревянной. Такими двустворчатыми конструкциями снабжали квартиры еще в пятидесятых годах прошлого века. Конечно, прежние хозяева дверь меняли, но на радость Сергею, выбрали себе точно такую же, как и была раньше и защитили вход вжилище всего двумя замками: врезной нижний и накладной, похожий на чуть уменьшенный гаражный, двухригельный верхний. Алекс, шедший первым, нижний замок не открывал. Щелчок, который слышал Савенко, был звуком сработавшего верхнего — Алекс уступил дорогу лже-сантехнику, после чего они вместе вошли в квартиру.

Сергей весь обратился в слух.

Щелчок. И тишина. Только один замок. Опять верхний. Он закрыл глаза и еще раз представил себе ту часть двери, которую только что видел. Нет, стальной накладки не было, это точно. Тогда можно и рискнуть. Он быстро спустился на половину пролета, к окну и уложив кейс на аккуратно выкрашенный подоконник, мгновенно собрал «винторез» — напарник Алекса, принимавший у него зачет вчера мог бы быть доволен результатом.

Собрав «бесшумку» Сергей вынул из гнезда в кейсе обойму и, по весу поняв, что она полна, ровно двадцать патронов калибра 9 миллиметров , защелкнул магазин на место и передернул затвор, дослав патрон в ствол.

Перед тем, как с первого же выстрела высадить замок, он взглянул на часы. До начала акции оставалось один час и пятьдесят три минуты.

Будь он по подготовленнее, то влетел бы в квартиру красивым кувырком, через правое плечо и тут же вскочил бы на ноги, поводя стволом и стороны в сторону, как герой настоящего боевика. Но на деле получилось гораздо менее эффектно. Тяжелая пуля с расстояния в полметра пробила старое дерево и искалечила замок, вырвав его крепления и разбросав внутренности по прихожей. Когда Савенко толкнул дверь, замок просто рассыпался, а ригеля с глухим стуком упали на толстый ковролин, постеленный на полу. Эффект от выстрела из «винтореза» был такой, будто бы Сергей пальнул в цель из короткоствольного штурмового ружья двенадцатого калибра.

Савенко, с ружьем на перевес, скользнул в приотворившуюся щель, и замер, ожидая услышать торопливые шаги навстречу. Но в квартире было тихо. Он закрыл дверь за собой и осторожно провернул ручку нижнего замка. Путь из квартиры был закрыт. Потом, стараясь не производить лишних звуков, он поставил у самой двери кейс, в котором оставался оптический прицел, и двинулся вглубь по коридору.

Такие длинные, с высокими потолками, похожие на переход в метро, коридоры бывают только в старых «сталинках» и «екатерининках». В этом, пропахшем прошлым и, почему-то, мучным клейстером, однозначно было что-то готическое. Даже в плохом освещении были видны лохмотья обоев на стенах и размытые до серого грунта потолки. Ковролин в прихожей тоже был грязен, присыпан известковой пылью — в квартире явно готовились к ремонту. Или хотели, чтобы кто-то так подумал.

Коридор утыкался в гостиную и раздваивался. Правый рукав уходил на кухню, а левый вел дальше. По правую руку располагались три высоченные, на три четверти высоты потолка, двери, частично облупившиеся от старости. Там, скорее всего, располагалась кладовка и туалет с ванной. По левую руку дверей было две. Как выяснилось во время осмотра — они вели в спальни. Мебели в комнатах почти не было, а та, что была — обветшала до крайности. Только добротные стол и стулья в гостиной, да монументальный буфет из коричневатой фанеры, занимавший одну стену на немаленькой кухне, выглядели вполне пристойно. На обоях остались темные пятна от украшавших их некогда картин. Тяжелые портьеры, набитые пылью до полной потери цвета, свисали с массивных латунных карнизов, пропуская в комнаты лишь мизерную часть солнечного света, бьющего в окна. Казалось, что и кислород, находящийся в квартире, состарился и выпал на пол мелким серым порошком. Савенко стало трудно дышать. Он вспомнил о турундах, закрывавших ноздри, и вытащил высохшие ватки прочь. Теперь запахи, наполнявшие квартиру, дошли до него в полном объеме, а не урывками, как раньше. Превалировал запах старого обойного клея — вот почему он вспомнил о клейстере, которым в детстве пользовались для того, чтобы резаной газетной бумагой заклеить на зиму окна. И еще — тяжелый запашок мокрой извести и старой пыли. И сигареты. Точно. Запах сигарет. Хороших сигарет.

В комнаты давно никто не заходил — об этом говорил нетронутый слой серой пудры на полу. Никто не пользовался туалетом и ванной — в покрытой ржавыми потеками раковине кверху ногами лежал дохлым огромный черный таракан.

Савенко вернулся к кухне. Тут запах сигарет был сильнее. И, как ни странно, практически отсутствовала пыль на полу — как будто ее сдули или убрали. То же самое было в гостиной. И возле явно самодельных книжных полок на истертом паркетном полу Сергей увидел грудку серого пепла, упавшего с кончика сигареты.

На поиск рычага, открывающего дверь, у Савенко ушло не более двух минут. Собственно говоря, и рычага-то никакого не было — просто одна секция могла поворачиваться вокруг центральной оси, если конечно нажать на выключатель, который ничего не зажигал, а освобождал собачку, удерживающую полку в закрытом состоянии.

Из приоткрывшегося пространства хлынул белый электрический свет, стали слышны бубнящие голоса — работал телевизор и запах дыма стал настолько явным, что создавалось впечатление, что кто-то закурил в комнате.

Алекс не курил, это Савенко знал четко. Ни разу за две недели он не видел его с сигаретой, и не слышал даже запаха табака. Только жевательная резинка, которую тот закидывал в рот сразу по две подушечки. Наверное, пекся о своем здоровье — фитнес, утренние пробежки, витаминный напиток, немного протеина. А вот не представившийся сантехник (мода у них такая, что ли?) тот курил много и неразборчиво, как многие люди из старшего поколения, а он был старше Савенко на несколько лет, как минимум. И пахло от него, как от плевательницы в вокзальном туалете, но тут уж скорее для маскировки. Сигареты тут были, пожалуй, не при чем. А вот желтые пальцы на ухоженных руках и чуть желтоватый налет на зубах — однозначно указывали курильщика.

Проем вел в кладовку соседней квартиры, входная дверь в которую по расчету Сергея выходила в следующий подъезд. Под потолком кладовки горела стоваттная лампа, дверь, ведущая в коридор, была закрыта неплотно. Сомнений не было — Алекс и его напарник находились там.

Савенко снова посмотрел на часы. Несмотря на то, что время тянулось для него бесконечно, с момента, как он расстрелял входной замок, прошло всего шесть минут.

Он шагнул обратно в пустующую квартиру, прикрыл потайную дверь и вышел в наполненный затхлым воздухом коридор.

На экране телефона горел стандартный логотип Киев Стар, а не один из многочисленных патчей с предоплаченным сервисом. Батарейки у мобилки были разряжены наполовину, но Савенко не собирался говорить часами. Этого времени у него в распоряжении не было.

Он, наконец-то выдрал из промежности осточертевший мокрый памперс и вышвырнул его в угол, помыл руки в туалете, отправив дохлого таракана в последний путь по канализации вместе со струей ржавой воды и, с отвращением ощутил касание к коже в районе ягодиц, мокрой ткани брюк.

Потом он набрал номер Оксаны и, когда она ответила на вызов, тихо сказал:

— Это я…

— Сереженька, — всхлипнула когда-то несгибаемая супруга, и тихо заплакала в трубку. — Сереженька, слава Богу, что ты позвонил!

Глава 5

— У нас не другого выхода, — сказала она. — Что прикажешь? Сидеть тихо, как завещал великий Алекс?

— Ну, уж нет, — сказал Савенко, — конечно, нет. Но для того, чтобы хоть что-то делать, надо представлять общую картину. А ее нет.

Они разговаривали в их офисе на Красноармейской, в кабинете Оксаны, который только что прошерстили вдоль и поперек сотрудники одного из охранных агентств. «Прослушек» в кабинете не было, но уходящие высокооплачиваемые специалисты оставили несколько джаммеров, чтобы исключить считывание звука со стекол и активизацию пассивных устройств некоторое время спустя.

— Мы не знаем ничего, — продолжил он, кружа вокруг кресла, как игрушечная модель самолета, закрепленная на шнуре, вокруг хозяина. — Ни кто они, ни откуда они. Что мы, вообще, знаем, кроме того, что приперся к нам тип, назвавшийся Алексом и заказал мне госпожу Премьершу. Может быть, мне надо было сломя голову лететь в СБУ и рассказывать эту безумную историю, но…

— Дети, — напомнила она.

— Да. Дети. Это то слабое место, которое и искать не надо. Дети. Что мы еще знаем наверняка, кроме того, что Саша и Натка действительно у них?

— Ничего, — сказала Оксана, подумав несколько мгновений.

— Мы знаем ровно столько, сколько мы должны знать. Обрати внимание, он не просил меня не рассказывать тебе ничего. Более того, он сделал все, чтобы я рассказал тебе о своем прошлом, которое я сам начал забывать. Зачем? Разве одного похищения ребят недостаточно?

Она покачала головой. Тогда Савенко стал напротив жены через стол и, опершись о столешницу, приблизил свое лицо к ней максимально, как только мог.

— Они же психологи, Ксана! Становится известно то, что я скрывал много лет. В семье трение, дискомфорт. Если ты оттолкнешь меня — возникнет еще больший дискомфорт, я буду морально подавлен и стану легкой добычей нашего друга с могучей челюстью. Если ты простишь меня, то на крючке мы оба, ибо нет более преданного друга, чем только что простившая женщина. В любом случае — он в выигрыше. Дети — могучий финальный аккорд, прекрасно выверенный во времени.

— Значит, ты уверен, что это ГБ?

Он печально улыбнулся.

— Нет, не уверен. Их люди сейчас могут работать на кого угодно, обладающего ресурсом. Алекс — ГБшник, СБУшник — назови, как угодно. Но я не знаю, работает ли он на державу за персональную кормушку, или на частных лиц, за хорошие деньги. И никто не знает. Профессионал не перестает быть профессионалом, когда работает по найму. Но еще один парадокс — заказчиком может быть кто угодно. И держава в том числе. У Регины Николаевны враги везде. Единственный кто к ней хорошо относится — это колорадский жук. И то, потому, что за этот год она им не занялась, времени не было. Вот он ее заказать не мог — ему не за что обижаться. А остальных — госпожа Сергиенко опустила под плинтус. И частных лиц и государственных деятелей. Так что велик список, Ксана! Тут дело в другом…

Он подошел к встроенному в стену бару, достал стаканы и бутылку виски.

Савенко не пил днем уже много лет. Когда-то, в своей московской жизни, он мог себе позволить пропустить стаканчик другой и до ужина, но вот уже много лет, как без особого повода он не прикасался к спиртному и даже на светских раутах мог пробродить весь вечер с одним и тем же стаканом в руках. Но сейчас ему необходимо было выпить, настолько необходимо, что он начал понимать алкоголиков. Между действительностью и разумом должен был возникнуть, хотя бы призрачный, но заслон.

Сергей плеснул янтарную жидкость в стакан и вопросительно посмотрел на жену. Оксана кивнула. Савенко отдал ей стакан и налил другой себе.

— Все было понятно, если бы те, кто послал Алекса, хотели бы ее убить.

— Погоди… А если речь идет о предупреждении? Ведь она сейчас популярнее Плющенко…

— Не вижу логики. Зачем предупреждать? О чем? Принцип-то остается старым: нет человека, нет проблемы. Толку оттого, что состоится покушение, и оно будет неудачным? Вот если Регины не станет — в ее команде нет ни одного человека, который может подхватить знамя. И это будет означать смену курса, политики, приоритетов и, самое главное, смену команд, чьи бизнес-интересы от нее впрямую зависят. А таких много. Расчеты за помощь во время оранжевой революции еще не закончились. Скажу больше — они еще и не начинались по-настоящему. Главный передел еще впереди, и руководит всем этим пиршеством героев Регина Николаевна собственной персоной. Потому, что некому больше этим руководить, только у нее смелость и жадность в нужной пропорции. Любим мы ее, не любим — она личность, замены которой нет и, ближайшее время, не будет, потому что она не тот тип политика, который терпит рядом с собой равных.

— Мы не на своем поле, это другой уровень решения проблем! Это для своего окружения мы крутые, богатые и близки к властным кругам. А на самом деле в сравнении с той же Региной — мы даже не Моськи, а так, прах на ее обуви, — сказала Оксана с болью в голосе. — Мы никогда не поймем суть игры, потому, что это чужая игра. Да я же многих из Рады прекрасно знаю, я через них вопросы решаю, и в правительство вхожа — что же они все — людоеды? Получается, что все они, там, наверху настолько ненавидят друг друга, что готовы даже убить, если представится удобный случай? И для того, чтобы было удобнее друг друга по голове молотить, дубинкой выбрали тебя? Просто выбрали — и все? Но это же несправедливо! Бред! Должна же быть какая-то логика? А если ее нет, то все, что мы с тобой придумаем — гипотезы, не более…

— Ну и что? — возразил Савенко, — Пусть гипотеза, пусть бред… Что из того, если это позволит нам выбрать решение, которое окажется правильным? Мы в эту банку с пауками не лезли, нас туда бросили, и я не собираюсь превращаться в их десерт. Только не говори мне, что шансов нет! Я это слышал много раз. Шанс всегда есть. Они только и ждут, чтобы мы так подумали.

— Я не буду говорить, что его нет.

— Но ты так считаешь?…

— Да, Сережа, я так считаю. Но драться намерена до самого конца.

— Вот еще бы понять — с кем?! Господи! Ну почему я всегда вытаскиваю несчастливый лотерейный билет!?

Сергей стукнул кулаком по столу.

— Ладно. Рано убиваться. Дети живы — здоровы, мы с тобой тоже. Времени — вагон и маленькая тележка. А то, что меня крепко взяли за яйца — так это не впервой.

Савенко произнес эти слова, а сам подумал, что так за яйца его, на самом деле, взяли впервые. Профессионально взяли, как клещами. Дети рядом, но найти, где их прячут, не представлялось возможным. Нет, конечно, если, не поднимая шум, заплатить какой-нибудь из стоящих контор, которых сейчас развелось, как мух на мусорнике, то…

Глупости! Это же не игры в поиск спрятанного клада, не игра в жмурки во дворе! Алекс и его коллеги не будут сидеть и ждать, пока весь Киев будет поставлен на уши. О наказании за непослушание было сказано без обиняков. Прямо. Это смерть — сначала для Галки, которая никак этого не заслужила, потом и для Сашки с Натой.

Если рассуждать логически — зарубеж им не нужен вовсе. Лишние сложности, лишние следы, лишние свидетели… Алекс повесил этой Панамой дымовую завесу, и, не исключено, только для того, чтобы Савенко с женой ужаснулся размаху и возможностям противника, пометушился, набил себе пару шишек и упал духом.

Они спрятали ребят здесь, в Украине. А Украина — большая. За то время, что было в их распоряжении, они могли довести детей в Крым, в Карпаты, в Приазовье. Да и в окрестностях Киева мест, где за высокими заборами у шикарных бассейнов можно спрятать дивизию, а не то, что двоих малышей — полно. И ехать никуда не нужно.

— Сережа, — произнесла Оксана тихо, прерывая ход его невеселых мыслей, — я, может быть, спрошу кощунственную вещь, но, все-таки спрошу. Если у тебя… — она запнулась. — У нас всех, не будет другого выхода, ты будешь стрелять?

Савенко посмотрел на жену и улыбнулся. Улыбнулся той самой улыбкой, которая тогда, во время их первой встречи, так ей понравилась. Он сильно изменился за те годы, которые они прожили вместе: слегка погрузнел, потерял половину своей густой шевелюры, а ее остатки были густо припорошены сединой. У темных, как спелые вишни, глаз появились еловые лапки морщин, но она как-то не замечала этого, просыпаясь с ним рядом каждый день. За сегодня он осунулся и постарел еще больше, но улыбка осталась прежней, и от того, что муж ещё не разучился улыбаться, Оксане, почему-то, стало гораздо спокойнее.

— Да, — сказал он. — Буду. Можешь не сомневаться.

— Сереженька, — повторила она, — слава Богу, ты живой! Я уже три дня не сплю. Не могу спать! Это сегодня? Да?

— Да, — сказал Савенко, чувствуя, как от этого родного, дрожащего от сдерживаемой душевной боли голоса, в горле поднимается плотный и шершавый, как кусок пенопласта, комок. — Ксана, у тебя получилось?

— Да, я была у нее. Вчера.

— Кто помог? Сан Саныч?

На вторые сутки после первой встречи с Алексом, уже после того, как Савенко сделал первые выстрелы из «винтореза» на заброшенном стрельбище под Киевом, они с Оксаной приняли решение, которое, на тот момент, казалось наиболее разумным.

Было понятно, что Алекс с сотоварищи окружил их плотной липкой сетью, проскочить через ячейки которой было заданием невероятно трудным. Главное, что было непонятно — это то, насколько далеко простираются его возможности, кого он контролирует, с кем дружит? Он был человеком загадкой, и для решения этой загадки у Сергея не было никаких данных. Обратиться в такой ситуации к посреднику — равносильно тому, чтобы подписать себе и детям приговор — ведь первое, что сделает «неправильный» посредник — свяжется с Алексом и доложит ему, что объект производит несанкционированные телодвижения.

Идея обратиться напрямую к госпоже Сергиенко принадлежала Оксане.

Савенко тогда только покачал головой. В любой другой ситуации они бы попали «пред ясны очи» Регины Николаевны уже назавтра, но попробуй добраться до приемной премьера, когда ты никому не можешь внятно объяснить ни цель визита, ни причину его срочности. Нужно было искать черный ход, а это значит достаточно высокопоставленного чиновника или депутата, готового на одном доверии оказать такую услугу. И учитывать при этом, что именно тот чиновник или депутат, которого они просят о помощи, и может оказаться заказчиком покушения.

Оксана, действительно, знала многих из тех, кто имел прямой доступ «к телу» Премьера, но, как всегда, когда возникает острая необходимость, нужные люди оказались вне досягаемости, потом вне досягаемости оказалась госпожа Сергиенко, уехавшая с визитами по Европе и странам Балтии. По ее возвращению, а это было неделю назад, Оксане даже назначили было время и место встречи, но планы Премьер-министра поменялись в связи с четвертым в этом году поднятием цен на бензин, и самолет желто-голубого окраса украшенный трезубом, унес ее в Кувейт, очередной раз решать не решаемые нефтяные проблемы.

Она казалась неуловимой, и Савенко лишился связи с женой тогда, когда встреча с прилетевшей с Ближнего Востока Сергиенко в очередной раз сорвалась. Оксана была в отчаянии. Похудевшая за эти дни килограмм на пять, безо всяких диет и подсчета калорий, она чуть не плакала от бессилия. И тогда Савенко предложил обратиться к Сан Санычу.

Бывшего мэра, оказавшего множество мелких и одну крупную услугу Оранжевой революции, к этому времени уже окончательно превратили в парию.

Об услугах, им оказанных, быстро забыли. И если мелкие были, действительно, несильно значимы — ну, что такого, что отогревал и кормил в мэрии людей, давал им ночлег, организовал, вопреки приказу сверху, работу коммунальных служб на Майдане и возле него, и прочее разное — забыли — и ладно. А вот то, что Сан Саныч мог вполне без единого выстрела разогнать Майдан и положить конец оранжевым событиям, всего-навсего отключив свет на близлежащих улицах, но не сделал этого — забывать, по мнению Савенко, не стоило.

Да и не самым худшим человеком был Сан Саныч. Жадным, но в меру, не до беспредела. Хитрым, но достаточно честным с партнерами. И, если уж брал деньги или долю за услугу, то дело оплаченное старался выполнять до конца. И добрым Сан Саныч был, правда, по обстоятельствам, но это уж излишество, которое настоящий бизнесмен себе позволить не может — всегда быть добрым может лишь безнадежный идиот.

Сан Саныч идиотом не был. Был он умницей и крепким хозяйственником, не лишенным таланта к политической интриге, и кресло мэра было ему настолько к лицу, что у целого ряда заинтересованных лиц возникало неудержимое желание его с этого кресла вышибить. Сам Сан Саныч свою должность потерять не хотел, так как ее потеря означала конец для некоторых цветущих предприятий, принадлежащих ему и его семье, и схождение Сан Саныча с политического Олимпа, попасть на который через депутатство стоило теперь не один миллион долларов.

На тот момент, как супруги Савенко решили обратиться к нему за содействием, Сан Саныча тихо доедали в углу. Три уголовных дела, словно гранаты из которых вырвали чеку, дожидались своего часа за дверями Генеральной Прокуратуры, и только от лояльности мэра к тем, кто выбивал его из «сапог», зависело — дадут ли делам ход или спустят на тормозах. Савенко о существовании дел знали, тем более что все три касались вопросов строительства и сомнительных землеотводов в престижных киевских районах, но от Сан Саныча не отвернулись. И, в то время, как многие из тех, кто раньше славословил о делах бывшего мэра, почем зря, забыли его номер телефона, они продолжали общаться, не обращая внимания на зловещее шипение, раздающееся из вышестоящих инстанций.

И именно отставной мэр стал для Оксаны Михайловны последней надеждой на встречу с Региной. Но Савенко исчез со связи еще до того, как был получен конечный результат.

— Да. Он помог, — сказала Оксана. — Теперь она в курсе. Во всяком случае, ровно на столько, на сколько в курсе я.

— Как прошла встреча? — спросил Сергей.

— Мы встречались не официально.

— Я понимаю.

— Не испугалась. Обещала помочь с поисками детей.

— Она откажется от участия в сегодняшнем мероприятии?

— Я не знаю, Сережа! Но они будут тебя искать. Сказала, что меры безопасности будут усилены. Что снайперу просто негде будет расположиться.

— Снайперу есть где расположиться. Она дала тебе номер телефона для связи?

— Нет, — удивленно сказала Оксана. — Только благодарила и взяла у меня мой номер. Сказала, что с ребятами все будет в порядке. Что с ними ничего плохого не случится.

— Как все просто, — подумал Савенко без особого удивления, — и как я раньше не догадался? Наверное, по той же причине, что и Ксана. Шок. Нарушение привычного уклада. Постоянное давление. Страх за детей.

Кубик Рубика щелкнул в последний раз, и все грани стали на место.

— А моя фотография? У них есть моя фотография? — спросил он, автоматически, продолжая дорисовывать картинку, сложившуюся в воображении.

— Нет. Меня и не спрашивали…

— После разговора с Сергиенко с тобой говорил кто-то из ее безопасности? Кто-то из спецов?

— Сережа, да со мной, вообще, больше не выходили на связь! В чем дело, Сережа? У тебя что-то не так? Ты не волнуйся, если она в курсе, то не появится на митинге…

— Ксана, — сказал Савенко тихо.

Он по голосу слышал, что жена не в себе — сказывалось колоссальное напряжение последних дней. Она просто не отдавала себе отчета в том, что в действительности происходило до сегодняшнего дня. И в том, что должно было произойти уже сегодня. Но в чем можно упрекнуть умную, сильную женщину, но, все-таки, прежде всего мать двоих детей? Любящую мать.

— … она не приедет, и тебе не в кого будет стрелять.

— Ксюша, — повторил Савенко мягко. — Она приедет. Ты просто послушай меня, хорошо? Просто меня послушай, и сделай так, как я тебе скажу. В точности так, не иначе. От того, насколько внимательно ты меня послушаешь, очень многое зависит.

— Ты только не волнуйся, Сережа. Она пообещала, что все будет…

— Ксюша, — сказал Савенко, — не имеет ровным счетом никакого значения, что она тебе сказала. Слушай меня. Возьми охрану из офиса, там, у Петровича, есть пара ружей с разрешением, пусть прихватит. Он с людьми должен быть в машине, когда я перезвоню. Я постараюсь управиться быстро. Потом вы поедете туда, куда я скажу, и заберете детей. Ты будешь сидеть в машине. Там есть, кому работать. Все.

— Сережа…

— Прости, милая, — произнес Савенко, уже вдыхая пересохшими ноздрями горячий воздух Кандагара. — Я тебя очень люблю. Ты веришь мне? Да? Тогда просто сделай, то, что я сказал. Мне пора. Очень мало времени. Нам надо успеть.

Разговор закончился. Он сидел в темном коридоре пустующей квартиры, на грязном полу, прислонившись к стене. «Винторез» лежал у него на коленях, и Савенко поймал себя на том, что гладит оружие, как гладил бы кота, пригревшегося в ногах. Пора было подниматься и идти, тем более что для себя он все решил.

Он знал, что там, на площади, под все ещё жарким, вечерним солнцем, уже гудит и плещется между двумя подковами Площади Независимости человеческое море, щедро раскрашенное мазками оранжевого цвета.

И стоит посреди этого моря собранная из металлических конструкций и деревянных щитов огромная, раза в два больше, чем была осенью 2004 года, сцена, украшенная стилизованной подковой и надписью «ТАК!».

Мелькают красками огромные панорамные экраны—крылья, установленные возле сцены, гремят пронзительно музыкой черные кубы мощных колонок. И стекаются со всех сторон, заполняя Крещатик, и прилегающие улочки, как прорвавшая плотины вода, тысячи и тысячи людей. Люди стекаются слева, справа, сверху, заливая чашу Майдана, закипая водоворотами, там, где потоки скапливаются.

Толпа потеет, раскачивается в такт музыке, пьет воду и пиво, толпа ждет. На ее берегах, далеко от центра событий, выкипает на солнце бело-голубая и красная пена тех, которые даже сегодня, в этот светлый праздничный день были против. Они, конечно, не в чести. Бить их, по старой привычке к мирному разрешению конфликтов, не будут, но и ближе не подпустят, обозначив лояльность к инакомыслию.

Сцена огромна, как мавзолей. Она призвана вместить всех героев революции, которых с каждым днем становится все больше и больше: так же в свое время множились те, кто вместе с Лениным нес бревно на субботнике. У этого помоста есть перспективы роста — вплоть до бесконечности. Потому, что в этой стране может не хватать всего, и никогда нет недостатка только в одном — в героях.

А через полтора с лишним часа на эту сцену поднимутся главные действующие лица спектакля, характерные персонажи, персонажи второго плана, статисты и хор.

Здесь будет стремительно становящийся прижизненным памятником самому себе президент Плющенко.

Опьяненная абсолютной властью и местью до полной потери ориентации Регина Сергиенко.

Иезуитствующий Хоменко, внимательно, с прищуром оглядывающийся по сторонам.

Озлобленный, мрачный, но еще недобитый соратниками Хорошенко, так и не переставший бороться за пальму первенства, и не сменивший золото на фарфор.

Смотрящий на хозяйку по-собачьи преданным взором, вечный Санчо-Панса Пурчинов.

Беспощадный борец за доходы МПС и связи, главный физик и гонщик Красненко.

Но рядом с ними уже вряд ли будут стоять другие лидеры «оранжевых» событий — выброшенные за пределы властной когорты в никуда или ушедшие в игрушечную оппозицию, для которой мудрецы из СДПУ(о) так и не придумали лучшего лидера, чем уголовно наказанный Януковский.

И не будет там единственного порядочного человека во всей парламентской компании Холода, и юмориста-социалиста, ставшего смешным милиционером, громогласного Куценко. И миротворец поневоле, взвешенный и хитрый Житвин, давно уже озабочен своим электоратом, а не публичными выступлениями в обществе Плющенко.

Зато в заднем ряду, за спинами забронзовевших лидеров, станут те, кто хочет засветиться своей причастностью к власти, а их будет много: и членов Кабмина, и депутатов, и губернаторов, и партийных бонз с мест и местечек, заслуживших благословение за тяжкий и неустанный труд.

И совсем потерянным, с тоскливыми больными глазами, будет стоять в этой толпе украинский Орфей Славко Захарчук, до сих пор числящийся у Президента в помощниках.

И золотой голос Коноваленко будет разноситься над площадью и над всей страной по теле и радиоволнам: «Ще не вмерла…».

Толпа будет подпевать, размахивать флагами, привязанными к удилищам и скандировать: «Ре—ги—на! Ре—ги—на!» через каждые пять минут. И чуть реже, по старинке: «Плю-щен-ко! Плю-щен-ко!» Пиво будет холодным, вечер теплым, после митинга ожидается концерт, а это значит — праздник продолжается! А что еще надо народу, кроме продолжения праздника?

Савенко встал, ощущая, как болят закостеневшие суставы, спрятал телефон в нагрудный карман куртки, и аккуратно застегнул клапан на молнию.

Возле прикрытого потайного хода стали слышны голоса. Он скользнул в узкий лаз, подняв ствол винтовки вертикально, так, чтобы ненароком ничего не зацепить. Тяжелая потайная дверь провернулась вокруг оси, как старый турникет-вертушка в метро, только легко и беззвучно.

Они сидели в комнате слева. Там жужжали вентиляторы мониторов, окна были плотно зашторены, и работал кондиционер, отчего сигаретный дым выносило в коридор клубами.

Сергей замер слева от двери, ведущей в комнату, и на мгновение закрыл глаза, еще раз мысленно прокрутив свои действия перед внутренним взором. «Винторез» был худшим вариантом штурмового оружия из всех возможных, но другого варианта не было.

— Прости меня, Господи! — подумал Савенко, и плавно, с разворотом через левое плечо, скользнул вовнутрь, выставляя толстый ствол винтовки впереди себя.

Алекс сидел справа, полубоком и, почти сразу повернув голову в сторону Савенко, правильно оценил ситуацию, за пушку не схватился, и дергаться не стал. Лже-сантехник сидел в высоком кресле, спиной к Савенко и сам момент вторжения не видел.

В комнате работали несколько компьютеров, штук семь мониторов слежения, явно подключенных к кабельным сетям и любимый лэптоп Алекса, с которым тот никогда не расставался.

— Всем сидеть! — приказал Савенко тихонько.

Алекс осклабился, словно цепной пес учуявший вора, но устраивать цирк не стал, а вот напарник его, быстро глянув через плечо, попытался выстрелить из невесть откуда возникшего револьвера, но закончить разворот эффектным падением на пол, и стрельбой из положения лежа — не успел.

Промахнуться с такого расстояния было трудно даже полуслепому человеку, а Савенко на зрение не жаловался. «Винторез» чихнул еле слышно, и из кресла полетела набивка. Со звоном разлетелась дешевая фарфоровая чашка, стоявшая на столе. Сергей попал, куда целил, в правое плечо, но представить себе, что удар пули будет настолько силен, не мог. Лже-сантехника швырнуло на стол, словно от удара Леннокса Льюиса, кровь из простреленной руки обдала мелкими каплями мониторы, Савенко показалось, что от удара о край столешницы у напарника Алекса треснули ребра и, запрокидывая голову, как контуженый жеребец, он рухнул на пол. Зазвенела отстрелянная гильза. С грохотом проехал по паркетному полу выпавший из руки раненого револьвер.

— Ну, почему вы, Сергей Савельевич, — сказал Алекс, тоскливо глядя на упавшего лже-сантехника, — ничего не можете сделать так, как вам сказали? Обязательно надо все делать через жопу? Вбежали, выстрелили… Дальше-то что?

— Рот закрой, — попросил Савенко, кривя губы в нехорошей усмешке, — еще наговоришься!

Алекс опять посмотрел на лежащего без движения напарника и пожал плечами.

— Андреевича покалечили. Милейший человек, мухи зря не обидит…

— Ага, — сказал Савенко, поднимая с пола отлетевший револьвер. — Просто миляга, одуванчик твой Андреевич. А пушка у него была исключительно для красоты.

Револьвер был хорош. 38-спешиал, Смит-Вессон, но не «стандарт», а вариант «коммандос», вороненый, с обрезиненной рукоятью. И еще одно было интересно — револьвер был неуставным оружием, у сотрудника СБ или Управления охраны президента, он, конечно мог быть, у них, вообще, все могло быть, вплоть до «Першинга», но вот его легальность таки вызывала сомнения.

Не сводя ствола винтовки с Алекса, Савенко проверил, снаряжен ли барабан 38-го, потом перехватил револьвер в правую руку, а «винторез» отставил в угол.

— А вот теперь — поговорим, дружок, — сказал Савенко Алексу. — Быстренько лег на пол, ноги врозь, руки в замок, на затылок!

— Ох ты, Господи, — посетовал Алекс, все-таки исполняя приказ. — Что ж ты, Сергей Савельевич, изгаляешься? Пиджачок-то у меня совсем новый, пол в квартире грязный… Хорошую вещь испорчу, дорогую…

— Ничего, ничего, — ответил Сергей, осторожно обходя лежащего противника с тыла. — Не испортишь. Руки в замок, я сказал!

Он ожидал от Алекса любой пакости — все-таки подготовленный мужик, моложе на пятнадцать лет и быстрый, как гюрза, но тот вел себя на удивление спокойно. Аккуратно опустился на колени, потом лег, в точности, как приказал Савенко и сцепил руки на затылке. Видимо в том, что Сергей в случае чего будет стрелять, он не сомневался.

— Что ты собираешься делать дальше? — спросил он. — Подписать приговор своей семье?

— Вот мы сейчас это и выясним, — сказал Савенко, оглядываясь в поисках какого-нибудь шнура. — После беседы будем решать, Алекс, после мужского разговора.

— Классный у тебя мужской разговор, Сергей Савельевич! Один мужчина рожей вниз, руки за голову, а второй с пушкой ему лунку в затылке ковыряет. Интересно, а с женщинами ты так же разговариваешь? Или нежностью берешь?

— Когда как, — ответит Сергей, отыскав, наконец, свободный провод, лежащий на одном из столов. — Тебя уж точно нежностью брать не буду. Больно уж ты, Алекс, скользкий и опасный тип.

— Тогда легче пристрелить, — предположил Алекс. — Зачем тебе общаться с таким мерзким типом? Вот Андреевич оклемается — с ним поговоришь. Он, правда, не разговорчивый…

Савенко примерился и, нагнувшись, с размаха врезал стволом револьвера ему по затылку, как раз ниже заплетенных на затылке рук. Ударил крепко, но так чтобы не покалечить — слегка оглушить. Алекс замолчал на полуслове, как расчирикавшийся воробей, подстреленный из рогатки. Вязать такого доброго молодца в полном здравии было, мягко говоря, рискованным мероприятием, а вот после такой взбучки — получилось легко.

Савенко усадил обмякшего супермена, облокотив его на тумбу стола, и быстро обыскал. Ствол обнаружился в плечевой кобуре — хороший ствол, полимерный «глок» с резьбой для глушителя. Сам глушитель был там же в специальном отделении кобуры — не самоделка, а фирменное устройство для бесшумной и беспламенной стрельбы, маркированное непонятной эмблемой. Во внутреннем кармане лежал бумажник, а в нем водительские права на имя Росицкого Олега Федоровича. Права, несмотря на правдоподобный вид, скорее всего, были фальшивыми. С годом рождения, по крайней мере, Алекс не соврал.

С лже-сантехником Андреевичем возни было больше. Пуля перебила ему плечо, так, что осколки кости торчали наружу и рана кровила. Сергей не стал церемониться, и вторым шнуром примотал его за шею к ножке другого стола, стараясь не удушить.

Когда он закончил, Алекс начал шевелиться.

— Ох… — сказал он. — Ох, и сволочь ты, Савенко!

— Не ной, — откликнулся Сергей. — Не помрешь.

Он только сейчас почувствовал, что весь покрыт холодным липким потом и руки у него ходят ходуном. Он сел в простреленное кресло, из которого торчала набивка, и перевел дух.

Это был «отходняк», переизбыток адреналина в крови после пережитого страха, знакомый всем новичкам. Но он-то, если говорить честно, новичком не был. Какой уж тут новичок после полутора лет ада? Просто со времени его последнего боя прошло двенадцать лет. Да и можно ли считать тот расстрел на Кутузовке боем? Савенко вдруг пришло в голову, что между 82-м, когда он вернулся из Афгана, и 94-м тоже было 12 лет перерыва. Судьба ставила его под удар раз в двенадцать лет. Будто бы проверяла — сохранил ли он способность выживать? И если выжить удавалось — оставляла в покое, но не навсегда. Будь он человеком суеверным, наверняка бы поверил в существование высшей силы, но Сергей суеверным не был.

Он посмотрел на часы. До начала митинга оставалось час и тридцать четыре минуты.

Савенко поднял глаза и натолкнулся на взгляд Алекса. Тот глядел исподлобья, тяжело мрачно, и в этом взгляде не было ненависти, было что-то похожее на брезгливость, и бесконечное желание убивать. Сергей видел такое выражение глаз не раз — и двенадцать, и двадцать четыре года назад. И всегда кто-то должен был умереть: или тот, кто смотрел, или тот на кого смотрели.

Савенко поневоле стало жутко.

— Ты мне, сволочь, затылок рассадил! — сказал Алекс, сверля ему переносицу глазами.

— Я же предупреждал, что нежностью тебя брать не собираюсь. И не смотри на меня с такой любовью, друг мой Алекс, не пробуждай во мне лишний раз инстинкт самосохранения. Если он проснется, то ты умрешь, ты это понимаешь?

Алекс промолчал.

Савенко спрятал револьвер в карман, взял в руки трофейный «глок», глушитель, и, проверив обойму и ствол, принялся неторопливо наворачивать массивный цилиндр по резьбе на кромке дульного среза.

Когда он закончил — на него смотрели уже две пары глаз. Андреевич тоже пришел в себя и здоровой рукой зажимал рану. По его пальцам текла темная густая кровь.

— Теперь внимательно меня послушайте, — сказал Савенко, чеканя слова. — Я буду задавать вопросы, а вы на них отвечать. Если я подумаю, только подумаю, что кто-то из вас меня обманывает — я буду всаживать по пуле в самые болезненные, но не смертельные места. Обещаю, что будет больно. Очень больно. И вы все равно мне ответите, только или будете после этого инвалидами, или нет. Выбор ваш.

И тут Алекс тихонько засмеялся. Он не отводил взгляда от переносицы Сергея, и его смешок делал этот взгляд еще тяжелее.

— Вот же — везение! — выдохнул Алекс. — Вот же, мать его, везение! Кто бы мог подумать, что какой-то дохлый комерс, с подпорченной биографией и левыми ксивами будет нас с тобой, Андреевич, раком ставить! Ах, каким бодучим козлом оказался жертвенный барашек!

Андреевич не смеялся, ему было явно не до того — он с каждой минутой становился все бледнее и бледнее. Рукав его грязного рабочего комбинезона пропитался кровью полностью, с манжеты капли падали на пол и возле бедра образовалась небольшая лужица.

— А ведь ты мне сразу не понравился, — сообщил Алекс, выпятив свой выдающийся подбородок. — Только никто меня не слушал…

Савенко навел ствол на дверцу тумбы, как раз возле головы Алекса и потянул за спусковой крючок. Спуск оказался превосходно настроенным и очень легким и предсказуемым — просто нужно было полностью выжать курок.

— Пстсссс! — вздохнул глушитель.

Чанг!

Тяжелая девятимиллиметровая пуля врезалась в деревянную дверцу, расколов ее, как топор колоду. Щепки брызнули в стороны, и одна из них пробила Алексу щеку — он мотнул головой, как корова, отгоняющая слепней. Щепа торчала у него чуть ниже скулы, словно попавшая в цель стрела.

На это раз Алекс ничего не сказал, глаза у него были совершенно обалделые.

— Нет у меня времени, — сказал Савенко. — Поэтому — не зли меня. Будет хуже.

— Что ты хочешь? Что тебе надо знать? — неожиданно спросил Андреевич хриплым и натужным от боли голосом.

— Где дети? — Сергей перевел взгляд на лже-сантехника. — Это первый и главный вопрос.

— Хера тебе! — выдохнул Андреевич. — Ты сам их всех кончил — и жену, и де…

Чанг!

Пуля ударила его в кисть руки, которой он прикрывал рану, прошла на вылет и пробила плечо второй раз, прошив мякоть бицепса.

Андреевич завыл, как побитый щенок и замотал головой, прихваченной к ножке стола.

Гильза, горячая и резко пахнущая сгоревшим порохом, упала на пол между ног Алекса, покатилась и замерла, как раз у паха.

— Твоя очередь, — сказал Савенко, и поднял пистолет.

— Только не это, — едва выговорил белый, как мел Алекс, — только не туда!

Щепка, торчащая в его щеке, мелко задрожала.

Лже-сантехник продолжал скулить и трясти раздробленной кистью, щедро орошая кровью все вокруг.

— Нет! — заорал Алекс, ощущая, как от взгляда этих застывших карих глаз, от хлещущей из ран напарника крови, от вида ствола наведенного на его промежность, против воли опустошается мочевой пузырь и расслабляется сфинктер.

Чанг!

Пуля врезалась в пол в сантиметре он того места, где под тканью располагалась плоть.

— Где дети? — прошелестел голос Савенко. — Где они? Адрес?

Алекс попытался выдавить из себя ответ, но не смог. Ужас и омерзение к самому себе, которое он испытал, почувствовав, как хлещет из него, наполняя белье и брюки, ставшая совершенно жидкой от животного страха каловая масса, сдавили ему горло.

Чанг!

На этот раз пуля пробила намокшую ткань брюк, и обожгла подтянувшуюся к телу мошонку.

Алекс завизжал, как кастрируемый поросенок — на грани ультразвука.

— Дякую тобi… — внезапно запел все еще включенный телевизор. — За то, що ти завжди зi мною…

На мониторах наблюдения двигались цветные картинки — толпа, двор, крыша, другой двор, чердак (тот на котором лежал в схроне Савенко), улица с верхней точки, опять крыша…

На лэптопе Алекса в качестве скринсейвера крутился земной шар. Красиво выполненный, как автоматически отметил Сергей, укрытый полупрозрачной дымкой атмосферы и клочковатыми, как распушенная вата, сероватыми облаками.

— Где дети? Еще секунда и ты больше не мужик!

— З-з-з-з-здесь! — Алекса, наконец, прорвало. — Здесь! Под Киевом! В Украинке!

— Молчи, мудило! — проскрипел Андреевич. — Он же нас все равно застрелит!

И он засучил ногами, силясь подняться вместе со столом.

Савенко небрежно двинул рукой, пистолет выбросил гильзу, а пуля раздробила Андреевичу колено. Звук от попадания был такой, как будто бы сломалась толстая сырая ветка.

— Ау-кх! — воздух вылетел из легких лже-сантехника и он осел, повиснув на шнуре, как повешенный.

В комнате пахло, как в сгоревшей мясной лавке превращенной в отхожее место. Брызги крови были на всем в радиусе нескольких метров.

Сергей с окаменевшим лицом перевел прицел на промежность Алекса.

— Адрес?

И Алекс назвал адрес, давясь словами и наполнившей рот горькой, как желчь, слюной.

— Охрана есть?

— Два человека.

— Вместе с твоим Геной?

Он замотал головой и едва не высунул язык от усердия — лишь бы Савенко больше не стрелял! Лишь бы не чувствовать, как содрогается пол от попадания пули. Так близко…

— Кого ждут? — спросил Сергей, доставая телефон из кармана. — Тебя? Его?

— Тебя! — проскулил Алекс. — Твоего выстрела!

— А потом? Их перевезут куда-нибудь? Их отпустят?

— Нет. Никто никого не отпустит.

Савенко взглянул на Алекса так, что не будь его кишечник и мочевой пузырь уже пусты, то опорожнились бы немедленно.

— Вот значит как? — сказал Сергей, медленно выдавливая из себя слова. — Вот, значит, в какие игры мы играем?

Он набрал номер на клавиатуре мобильного и поднес его к уху, дожидаясь ответа.

— Ксана, это я… Нет, все в порядке. Солнышко мое, времени нет. Дай трубку Петровичу… Александр Петрович, значит так, адрес…

Он продиктовал адрес.

— Там дети, няня наша, Галина, вы ее знаете, и трое чужих. Главного зовут Гена. Можете не стесняться. Самое важное, чтобы дети и няня остались целы. Да, я понимаю. Сколько будет надо — столько и заплатим. Это не вопрос. Дай трубку Оксане Михайловне. Хорошо, Ксюша. Я понял, что вы уже выехали. Ты обещала мне не высовываться, я тебя прошу, помни об этом. Я на связи по этому номеру. Да, да… Не волнуйся, все будет хорошо. Я тебя тоже очень люблю.

Он представил себе, как два их фирменных микроавтобуса — серебристый «Грандис» и темно-зеленый «Хёндэ» выскакивают из мощенного плиткой двора и несутся по пустеющему в ожидании праздника центру Киева на юг, пронзительно сигналя и мигая светотехникой. Как сидит на переднем сидении насупленный Петрович, размышляя, каким образом штурмовать загородный дом и не угробить при этом никого из сотрудников охраны — мальчишек, если по-честному, не имеющих боевого опыта. Как примостилась в уголке его Ксана, осунувшаяся и постаревшая за эти две недели, с красными от недосыпания и слез глазами, но, все-таки, сильная и решительная.

Потом он повернулся к Алексу. Подбородистый супермен лежал в луже собственной мочи и дерьма, и его модный льняной костюмчик выглядел и пах так, что запах униформы Андреевича, еще вчера приводивший Савенко в трепет, теперь казался легким благоуханием цветов жимолости. Увидев взгляд Сергея, Алекс заметушился, задергал ногами, от чего запах усилился неимоверно.

— Так объясни мне, любезный мой друг, что значит «отпускать никто не собирался»? И, вообще, у меня к тебе столько вопросов, просто не пересчитать!

Алекса уже не тянуло хамить. Вернее, его стиль общения, ставший глубокой привычкой, оставался при нем, но, будучи человеком разумным, он отдавал себе отчет, что сейчас не лучшее время для того, чтобы дразнить Савенко. Алекс явно учился сдерживаться — из глаз ушло выражение явного превосходства и брезгливости, с которым он смотрел на окружающих. Теперь в них был испуг. Смертельный испуг и заискивающее ожидание — такие глаза бывают у побитых наглых собак и предателей.

Еще недавно Алекс считал себя в праве казнить и миловать, а сейчас сам ждал милости от своего бывшего пленника, будучи готов на все, лишь бы остаться «при хозяйстве». И Сергей подумал, что на такое перевоспитание понадобилось всего-то ничего — несколько девятимиллиметровых патронов и полчаса времени.

— Расскажешь мне о своих планах или мне тебя надо убедительно попросить? А?

Алекс закивал и заулыбался одной половиной рта — вторая половина, с той стороны, где из щеки торчала щепка, скорее всего, управлялась с трудом. Глаз подергивался нервным «тиком», правый угол рта отвис.

— Детей должны были убить? — переспросил Савенко. — Только думай, перед тем как говорить, а то вдруг решишься соврать, а я это почувствую. Тогда — прощай колокольчики.

Алекс шумно сглотнул слюну.

— Их должны были ликвидировать, Сергей Савельевич.

— И вы думаете, ни у кого не возникло бы вопросов, как и куда они исчезли?

— Не возникли бы, — сказал Алекс и отвел глаза. — Ни у кого и ничего бы не возникло.

— А вот с этого места — поподробнее. Это как, собственно, ты планировал?

Пока Савенко задавал Алексу этот вопрос, его мозг уже знал ответ — в принципе, все ответы лежали на поверхности, нуждаясь только в подтверждении.

— Так, так… — произнес Савенко, — значит, ты собирался списать в расход не только меня, что было очевидно, но и Оксану. Иначе шума тебе не избежать. И детей. А я, как понимаю, должен был выступить в роли убийцы? И премьера, и собственной семьи?

Алекс молчал, только смотрел виновато, точно, как нагадивший посреди комнаты щенок.

— Не заставляй меня стрелять еще раз. Патронов тут достаточно, а яйца у тебя всего два и мне так хочется их отстрелить, что ты себе просто не представляешь! Давай-ка, родной, откройся, как на последней исповеди!

Алекс посмотрел на обвисшего, как пустой костюм аквалангиста, напарника, лицо которого приобрело синюшный оттенок из-за кровопотери и пережатого горла. Потом опять на Савенко, сидящего в нескольких метрах от него, на «глок» с «глушаком», направленный точно в его причинное место. И под напором страха, не безосновательного страха, надо сказать, последние плотины в сознании, удерживающие его от окончательного предательства, рухнули.

И чем больше он говорил, тем спокойнее и увереннее себя чувствовал, ему казалось, что между ним и Сергеем протягивается тоненькая ниточка сопричастности. Как будто бы Савенко, услышав подробности плана, сможет оценить его не как жертва, а как профессионал, с точки зрения логики и красоты замысла, и качества исполнения задуманного. Впрочем, ожидать, что-либо другое, например, что-то вроде раскаяния, от человека считающего мораль производной от политической необходимости, и не приходилось.

Наблюдая, как с каждой произнесенной фразой из жалкого обделавшегося человечка вылупляется тот самый супермен с тремя рыжими волосинками на беспородном носу, наделенный правом казнить и миловать по своему разумению, да по приказу своих хозяев, Сергей вдруг понял, что у их разговора будет только один финал. Финал безрадостный для обоих, но фатальный только для одного из них.

Он даже прослушал начало рассказа Алекса — в принципе, в несколько укороченном варианте Алекс все это уже излагал, и включился только когда тот, ухмыльнувшись здоровой частью лица, сказал:

— В каком-то смысле ты скорректировал наш план. Найди мы того, кого искали, и никто бы не стал огород городить. Твой донор, Сергей Савенко, и биографию имел попроще, и был, не в обиду покойнику сказано, человек попримитивнее. Но ясный был человек. Дали бы ему денег чуток, пригрозили бы творческой биографией — и все. Спекся бы Серега, как баклажан на гриле — до полного размягчения. И отстрелялся бы с превеликим удовольствием.

— И помер бы там же, на чердаке, — поддержал монолог Савенко. — Так, ведь? А, Алекс?

— Да чего уж тут скрывать — помер бы, — согласился Алекс. — И мир бы не зарыдал, уж поверь.

— Так он бы и по мне — не зарыдал бы. Миру, в общем-то, плевать.

— Здраво мыслишь! — подтвердил Алекс. Щепка в его щеке уже смотрелась естественно, как будто бы всю жизнь там и торчала. Капля крови, выступившая вокруг нее, загустела и начала присыхать. — Ты пойми меня, Сергей Савельевич, на мой вкус — ты мужик правильный, я бы с тобой водки бы выпил. И в разведку бы пошел!

Савенко на секунду утратил контроль над собой — брови удивленно взлетели вверх.

— Но не судьба. Когда ты всплыл — планы пришлось менять. Так сказать, с оглядкой на личность и биографию. Как по мне — так я бы искал другого снайпера — ты мне сразу показался, ну, как тебе сказать, слишком сложным, что ли? И опыта маловато, и выскочил ты оттуда, откуда выскочить был не должен. А ведь тогда на тебе такие люди висели — о них теперь только в учебниках писать будут. Можно сказать, основатели новой школы!

— Не сомневаюсь, — сказал Савенко. — Действительно, школа была новая, совместная — чекисты и бандиты в одном классе! Подкупает новизной, просто таки!

— Брось, — если бы руки у Алекса не были скручены за спиной, он бы отмахнулся от Савенко, как от назойливой мухи. — Ты тоже свой начальный капитал не у бабушки под подушкой нашел!

— Точно, — согласился Сергей, — но и утюгом бабушку не гладил, и доверительного фонда на ее «гробовые» не организовывал. Но ты от темы уходишь…

— Так время есть, спешить, вроде, уже некуда…

— Да, пожалуй…

— Эх, — сказал Алекс, тоскливо, — мне бы тогда настоять на смене кандидата! Знал бы, чем обернется — из штанов бы выпрыгнул. Не послушали. Смотри, ты — россиянин с криминальным прошлым, живущий в Украине по поддельным документам. Твой бизнес — однозначно завязан на властные структуры и достаточно коррумпирован. В последний год у вас сложности, несмотря на то, что вы поддержали оранжевую революцию. Вашего визави убрали от корыта, и ты имеешь все основания быть недовольным новой властью, потому, что и твое пребывание у корыта теперь под вопросом! Плюс ко всему, если подумать, то твой удачный побег из России может иметь еще и другие корни.

Он выдержал небольшую паузу, обозначив важность момента.

— Агентурные, например. Это можно объявить не сразу, чуть погодя, но звучит это здорово! Русский агент, снайпер в Афгане, с преступным прошлым, завербованный российскими спецслужбами, стреляет в Премьер-министра Украины, неприязненные отношения которой с российскими силовиками и российской властью стали притчей во языцах!

— Бред! — отрезал Савенко. — Плод больного воображения!

— Несомненно! Но кого это волнует!? Правда скучна и бессмысленна. Психопат, убивающий Премьера Швеции ножом, на выходе из кинотеатра — лучше, что ли? А тут — античная трагедия! И куда не ткни — мотив! Если даже все отпадет — запутанно так, что не докопаешься.

— А Ксана-то вам зачем? Дети?

— Послушание твое обеспечить хотел. Каюсь. Ну, и для убедительности, так сказать. Для того чтобы явить миру настоящую морду сотрудника вражеских спецслужб.

— Это-то Россия тебе враг?

— Ну, и не друг, если разобраться! Да не парься ты, Савенко! Мне, если честно, по хер, — пожал плечами Алекс, — кого шефы назовут — тот и враг! Скажут, что америкосы — враги, будут они. Скажут немцы — будут немцы. Скажут удмурты — будем изобличать удмуртов. Политика, Сергей Савельевич. Как там, у Черчилля — есть только вечные интересы?

— Где вас таких растят? — спросил Савенко с неподдельным удивлением. — Для этого же специальный инкубатор нужен, для цыплят с генетическими уродствами.

— Ошибаешься. Не нужен. Нужно было просто родиться во время перестройки — и все, приехали. Нет идеалов. Это вас, дурачков, идеологически обрабатывали. А нас бесполезно. Я, Сергей Савельевич, человек меркантильный. Я бабки люблю, а на идеологию мне нас…ть! Из-за этого я и попал с тобой, как кур в ощип! Классные лавэ мне за исполнение давали. Не деньги — деньжищи! Просто кайф! Но не сложилось. Обхитрил ты меня.

— А откуда ты, Алекс? Контора твоя как называется? А то документов с собой у тебя нет…

Савенко вспомнил, что удостоверение группе захвата на чердаке показывал Андреевич. А его он не обыскал! Но это ничего, сейчас и обыщем!

— Да тебе моя контора без надобности. Мирная контора. А по основному образованию — я, вообще, социолог.

— А это, — Савенко показал глазами на «Глок» с глушителем, который он держал в руках, — инструмент социологических исследований?

— Издержки.

— А ведь я выстрелю, Алекс.

— Да я правду говорю! Работаю я…

— Где — это второй вопрос. На кого? Какие погоны таскаешь?

— Да что это тебе даст?

— Ничего, — согласился Сергей. — Я ведь понимаю, что дотянуться до твоих шефов не просто тяжело — невозможно. Но я узнаю, кто они — даже если придется настругать тебя на суши.

— Ну, хорошо! Раньше я был сотрудником службы безопасности.

— А теперь?

— Я же говорил. Социолог. Работаю на частных лиц. Да не смотри ты так, я не вру! Считай, что я политтехнолог, но немножко нестандартный.

— Политтехнолог со смещенным центром тяжести.

— Шутишь? Уважаю! Но, в сравнении с Глебом Павловским — я просто дите на качелях. Его же ты не воспитываешь?

— Так я и тебя не воспитываю. Знаешь, что мне удивительно — лежишь ты передо мной, жидко обосравшись, вонючий и жалкий. И до смерти тебе — даже не полшага, а просто мое короткое движение. Тебе бы покаяться: не как в церкви, а перед собой, тебе бы о вечном подумать. А ты, как опростался, так и гнешь свою линию — со мной, которого ты вместе с семьей приговорил, обсуждаешь красоту своего замысла. И смерти, ведь, боишься, но побороть себя не можешь… М-да…

— Да не мой это был замысел!

— Ну, да! Ты не причем! Просто — погулять вышел! А это кто? Кого это я разделал?

Алекс оглянулся на Андреевича, лежащего, по-прежнему, без движения. Только слегка приподнимающаяся грудь говорила о том, что он еще жив. Но, судя по луже натекшей крови, быть ему в этом состоянии оставалось не долго. Савенко уже и успел забыть, что в человеке так много крови.

— Это ты, конечно, учудил. Это, знаешь ли, чудо… Словно болонка волка порвала…

— А если без красивостей?..

— Эх, — вздохнул Алекс, — все равно хуже не будет… Бывшая «девятка», ныне управление государственной охраны. Из старых сотрудников. Из тех, кто перековался.

Савенко встал со стула и подошел к неподвижно лежащему Андреевичу. Будучи на чердаке, он не видел, откуда лже-сантехник доставал документы, но то, что из одного из верхних карманов — это точно. Сергей присел рядом с телом и, переложив пистолет в левую руку, запустил правую в нагрудный карман Андреевича, нащупав кожу крупного портмоне.

Удар был страшен.

Будь противник не настолько обессилен кровопотерей, то все бы кончилось иначе. Савенко показалось, что его в голову лягнула лошадь. Андреевич ударил без замаха, раненой рукой и кровь из раздробленной кисти залила Сергею лицо. Он перелетел через всю комнату и врезался спиной в пустые книжные полки, чудом не раскроив себе затылок. Боли почти не было, комната плыла перед глазами, резкость терялась. Левый глаз начал заплывать — распухшая от удара бровь росла, как сугроб в снегопад, спускаясь на веко. Но пистолет Савенко не выпустил.

Он, словно в рапиде, видел, как рвется всем телом в вниз, силясь выскользнуть из под захлестнувшего шею шнура, Андреевич. Как медленно встает на ноги Алекс, с разинутым в крике ртом, и, покосившись на правый бок, словно яхта от сильного бокового ветра, двигается в его сторону. И понял, что если Алекс добежит и приложится ногой к его виску, хотя бы с той же силой, с какой Андреевич ударил рукой, то свет обязательно погаснет. И, скорее всего, навсегда.

Практически не целясь, Савенко повел стволом, и выстрелил. Пуля попала Алексу в бедро, с внутренней стороны, пропахала борозду снизу вверх, ушла в плоть и вылетела, проделав отверстие в нижней части ягодицы. Попадание было так себе, но расстояние и мощь патрона сыграли свою роль — Алекс засучил в воздухе ногами и рухнул на спину, больно ударив и раненую филейную часть, и стянутые сзади руки.

Со щелчком включился звук, потом появилась резкость и сразу за ней пришла боль. Болели бровь и глаз, болела спина, ушибленная о полки, болел забитый при падении локоть, но все это было ерундой — Савенко был жив, и Алекс с напарником оставались под его контролем.

Обладатель артистического подбородка скулил, перевернувшись на бок, и пачкал кровью пол. Андреевич же, сообразив, что вырубить Савенко не удалось, притих и лежал, как лежал, сжигая Сергея тяжелым и обжигающим, как расплавленный свинец, взглядом.

Савенко с трудом поднялся, покряхтывая и шипя от боли, и снова сел на стул. Бумажник лже-сантехника, выпавший при падении, лежал рядом с ним. Осталось только нагнуться, но это потребовало волевых усилий — встреча поясницы с одной из полок даром не прошла.

Удостоверение, лежавшее за пластиковой перегородкой, было выдано Мартыненко Василию Андреевичу, полковнику СБУ, управление государственной охраны. А вот должность, указанная в коленкоровой книжечке, лежащей в другом отделении бумажника, была, как минимум, генеральской.

— Так вот, кто у нас шеф, — сказал Савенко и сам удивился, как болезненно и хрипло звучит его голос. — Как же это так, Василий Андреевич, вы же охранять их всех должны, а вы и есть — самый первый убивец!?

— Не добил я тебя, — сказал Мартыненко с сожалением в голосе, — повезло тебе, парень. Ежели б не раненая рука — сдох бы ты сейчас. Мазанул я. А этот пентюх — не успел.

— Ну, вы не убивайтесь, — Савенко аккуратно сложил документы в бумажник, и спрятал его в карман, — это у меня привычка такая, вредная, выживать, когда должен тихо помереть. От Бога привычка. Хитры вы, Василий Андреевич, очень хитры, но, кажется, в этот раз перехитрили сами себя. Как я понимаю, вначале вы выполняли прямое поручение Регины Николаевны?

Мартыненко ничего не ответил, но сморгнул, и по этому движению век Савенко определил, что Андреевич слушает его внимательно и, скорее всего, он попал в точку со своими предположениями.

— Я думаю, что вначале вот этот засранец, — продолжил Сергей, кивнув в сторону Алекса, — или кто-то из его социологической конторы придумал трюк с покушением. Вернее, и придумывать ничего не надо было — за последний год СБУ раз пять рассказывало во всех изданиях, что какие-то темные силы готовят убийство Регины Сергиенко. И каждый раз народ ей сочувствовал, а рейтинг рос, как на дрожжах. Но сколько раз надо крикнуть «Волки!», чтобы тебе перестали верить? Пять? Десять? В конце концов, не пора ли показать волка или, хотя бы, его свежую шкуру? И Алекс начинает искать снайпера, который сделает хороший выстрел. Этот выстрел и станет доказательством серьезности всех предыдущих угроз и сделает из популярного Премьера народную героиню. А, что получится из народной героини с полномочиями Премьера, можно только гадать — но если напрячь воображение, то ничего выше, чем Президентская должность в этой стране уже не осталось. И вы, разыскивая стрелка, попадаете на меня — такое уж у меня еврейское счастье. Алекс, перестань выть и вытирать кровь с зада о грязный пол, следующая часть спектакля касается непосредственно тебя. Хочешь послушать, как разводят лохов?

— Ну, ну, — мрачно сказал Мартыненко. — Давай, расскажи-ка…

— Легко! Я все не мог понять — почему из всех вариантов вы выбрали самый ненадежный? Брать в исполнители человека, который только и мечтает, чтобы соскочить с темы, человека 25 лет не стрелявшего по мишени, не то, что по живому существу? И этому стрелку, с позволения сказать, поручают сделать выстрел, которым не надо убить — надо ранить.

— Верил я в твой талант, — сказал Мартыненко спокойно, и Савенко не мог не восхититься хладнокровием этого человека. Профессионал оставался профессионалом даже раненый и загнанный в угол. — Тем более, отстрелялся ты неплохо. Особенно после такого перерыва.

— Да ладно вам, Василий Андреевич, чего уж там. Игра закончилась, вам не повезло, зачем вы карты прячете? Я с самого начала не мог понять — на кой черт я вам нужен. Вам нужен хирург, способный с 325 метров сделать дырку в мягких тканях, а вы пригласили коновала с топором. Ружьецо, которое вы мне дали — не для этой работы. Им так сработать нельзя, невозможно физически. 400 метров для «винтореза» предел, пуля у него большая и тяжелая, скорость у нее намеренно маленькая, чтобы не создавать шума при стрельбе. Я очень удивился, когда мне вручили эту пушку. А когда увидел «гнездо» удивился еще больше.

— «Гнездо»-то тебе чем не понравилось, голубь? — спросил Мартыненко.

— Как раз очень понравилось, лучше не придумаешь, но на кой черт «бесшумка» в такой точке? Оттуда можно из гаубицы лупить — никто не засечет. Из мелкокалиберного длинноствольного карабина — в самый раз, а вы мне — девятимиллиметровое устройство для автоматической стрельбы всучили. Вы ведь спец по контрснайперским мероприятиям, да, Василий Андреевич? Только спец мог так рассчитать. Ты Алекс, внимательно слушай, у тебя уши не на жопе, я их не отстрелил. Ты думал, что Василий Андреевич выполняет распоряжение твоей социологической лавки? Играет в ваши политехнологии? А он играл тебя в темную, исполняя другой заказ. В том, втором сценарии, отношения к которому ты не имел, выстрел должен был быть смертельным.

— Чушь, — пискнул Алекс, сдавленно. — Полная чушь!

Мартыненко молчал. Он смотрел перед собой и Савенко мог поклясться, что на его губах играет улыбка.

— Плохой снайпер, не то оружие, пусть самое современное, но не то, что нужно для выполнения задачи. И это все делается твоими руками, Алекс. Кто у нас руководитель операции? Правильно, ты! А Василий Андреевич, как персонал вспомогательный, только подбирает место для «гнезда», за пределами красной зоны, да так, чтобы не обыскивали с собаками и не сажали снайперов группы прикрытия. И делает это очень качественно. А вот с патронами для акции — грубо перестраховались, очень грубо, Василий Андреевич. Я как обойму в руки взял — так и похолодел. Зачем надпилы делать? Примитивно это.

— Зато надежно, — буркнул Мартыненко. — Жаль, не получилось. Ну, это не беда.

— Естественно, — согласился Савенко, поглядывая на часы. — Есть ведь еще стрелки? Это же азы, еще со времен Кеннеди. Так? С вашим-то опытом и ждать, что вы пустите дело на самотек? Никогда! Кстати… А какова была моя судьба по вашему плану? Вы лично должны были меня ликвидировать?

— С превеликим удовольствием, — ответил Мартыненко и застонал. Он держался в сознании на одной силе воли. — Ох, с каким бы удовольствием я это сделал бы!

— Увы. Сожалею, что разочаровал!

Савенко набрал номер телефона. Послушал далекий голос в трубке и сказал:

— Хорошо.

Потом посмотрел на пленников, особенно пристально вглядываясь в лицо Мартыненко, напоминающее бледностью гипсовый посмертный слепок.

— Есть еще немного времени на беседу, — продолжил он, неторопливо и опять спрятал трубку в карман. — Немного, но есть. У этой истории есть два исхода. Первый — я поднимаю шум, такой, что становится тошно чертям. Вызываю сюда всех, кроме военно-морского флота и дальней авиации. Например, открываю огонь по колонкам на сцене. Представляете, что будет? Другие «гнезда» или обнаружат или нет — разница несущественная. Регина под выстрел не попадет, при всем желании. Она, конечно, будет недовольна, но жива, и эта история ей, в общем-то, не повредит, если кто-то вроде меня не расскажет журналюгам, в чем, собственно, суть дела. Второй исход наступит в том случае, если с моими детьми или женой что-то случится…

Он почувствовал, как от этих слов сжалось сердце и стало трудно дышать. Савенко перевел дыхание и выпустил воздух через ноздри ровной, горячей струей.

— В этом случае я не стану поднимать шум. Более того, я сам с удовольствием приму участие в стрельбе. Поднимусь вверх, устроюсь поудобнее, и отработаю замысел Василия Андреевича в полном объеме. Могу даже с перевыполнением, там народа хватит. У меня в обойме еще 18 патронов, аккуратно вами, Василий Андреевич, надпиленных.

— А мне, Сергей, особой разницы уже нет, — сказал Мартыненко. Дыхание его начало учащаться, стало рваным. — Что ты сделаешь, то и будет. Твое везение сегодня, а я отыграл своё. Такое случается. И, запомни, на всякий случай, не мои люди твою семью «зачищать» собирались — его.

Он кивнул в сторону Алекса с нескрываемым презрением.

— Ты все почти правильно понял. Кроме одного — никто мне ничего не заказывал. Я сам этих оранжевых гондонов не люблю до смерти. За вранье, за то, что никак власть не поделят. За то, что в моей службе профессионалов разогнали на хер и теперь всей госохраной руководят прапора и выскочки, которых выбирали по цвету, а не по опыту. И так по всей стране, во всех местах. А больше всего, за то, что я сам тогда в эту х..ню о новом времени и новых принципах поверил, как пацан. А меня в очередной раз — нае…ли. Так что — это моя операция, Савенко.

— Так и меня обманули, Андреевич. И я другого ждал. Мне и старую власть любить было не за что, и новую тоже. Но я же тебя убивать не пошел, а ты со своим дружком — пошел, и жизнь человеческую ты ни во что не ставишь! Что при красных не ставил ни во что, что при сине-белых, что сейчас, при оранжевых. Мне они тоже не нравятся, но мне и в голову не придет браться за винтовку, чтобы все изменить. Они же не стреляли. И даже «голубые» не стреляли. А вот голосовать за них я больше не буду. И на площадь не пойду. Все — отходил. И еще одно… Не верю я, Василий Андреевич, что только твоя это задумка. Просто, не тот ты человек, чтобы имя назвать. Что бы с тобой не делали — ты его не скажешь. Это в тебя вдолбили намертво — предавать — смертный грех. А вот объяснить, что человека просто так убить — смертный грех, наверное, забыли.

— И как ты снайпером служил с таким мусором в голове? — спросил Мартыненко. — Ума не приложу.

— Так была война, — пояснил Савенко.

— Ага, война все спишет! Где-то я это уже слышал… Чудик ты, Савенко! Чтобы хуже не сказать… Бело-голубые, оранжевые, красные — какая разница? Власть — это всегда власть! Убийство, Савенко, всегда — убийство, даже если называется выполнением боевой задачи. И если ты думаешь, что власть хоть где-нибудь бывает нравственной, то ты законченный идиот! Ах, да, забыл! Ты у нас не просто идеалист-снайпер, а еще и гуманист! Верится, правда, с трудом. То-то ты нас сегодня на части рвать начал. От большой гуманности.

— Так я еще и не начинал вас рвать. Когда начну — ты почувствуешь. Не я пришел к тебе в дом. Не я поднял руку на твою семью. Опыт у меня есть, ты прав. Тогда, в мои восемнадцать, меня научили — если враг не сдается… А дальше ты сам знаешь, Василий Андреевич. Но не сдаешься… Ну, что ж… Вы же никого щадить не собирались, так? Так что — учтите, если, не дай Бог, с моими близкими что-нибудь случится, вы оба умрете очень плохо. Медленно и плохо. И ты, и этот засранец.

При слове «засранец», находившийся в прострации Алекс встрепенулся:

— Ты позвони! — голос Алекса дрожал. — Ты подними тревогу! Ты что… Савенко! Звони, давай! Звони! Я же ответственный за операцию! Развяжи меня немедленно! Давай, я Генчику позвоню, чтобы твоих не трогали! Это же не я! Не я все придумал! Про тебя и твою семью! Это этот вурдалак!

— Врет, гнида! — спокойно сказал Мартыненко, и прикрыл глаза.

— Я знаю, — откликнулся Савенко и посмотрел на часы.

До начала митинга оставалось двадцать девять минут.

— Диктуй номер своего Генчика, социолог!

— 555-13-98! — прокричал Алекс фальцетом. — Звони быстрее!

В телефоне звучали длинные гудки. Савенко нажал на кнопку громкой связи, и гудки зазвучали громко, на всю комнату.

— Не берет! — Алекс чуть не плакал от злости. — Не берет!

Сергей оставался внешне невозмутимым — это была защитная реакция. Допустить, чтобы Мартыненко и Алекс увидели, что он медленно сползает в истерику, он не мог. Но сердце….

Сердце колотилось в горле горячим, дрожащим комком, и сумасшедший ток крови заставлял вибрировать каждую мышцу.

Он повторил набор. Абонент не отзывался.

Тогда Савенко набрал номер жены. Оксана подняла трубку сразу. Она плакала.

— Дорогу перекрыли…

Голос ее прерывался всхлипываниями.

— ГАИ и оцепление. Ждут проезда кортежа кого-то из правительства — нам не прорваться. Там Петрович пытается договориться, но они даже денег не берут. Бояться.

— Не паникуй. У меня появился шанс. Я перезвоню.

Она всхлипнула, да так горько, что Сергей едва не застонал.

— Все будет в порядке. Не плачь, я очень вас всех люблю.

— За что? — выдохнула она в микрофон. — За что нас, Сережа? Мы же никому ничего плохого не делали… Это же несправедливо!

— Я прошу тебя, не плачь. У нас еще есть время. Верь мне — все будет в порядке!

Оставалось самое малое — самому поверить в то, что было сказано.

Он посмотрел на Алекса, замершего, как охотничья собака в стойке. Глаза у него тоже были собачьи: жалобные и слезящиеся.

— На твоем месте — я бы помолился! — сказал Савенко.

Он снова набрал номер таинственного Гены, послушал длинные гудки и поставил трубку на автодозвон.

Телевизор продолжал работать. На экране колыхалась оранжевая толпа, из динамиков лилась музыка, что-то говорил комментатор, но из-за глухого рокота, издаваемого людским морем, его почти не было слышно.

Сергей перешел в угол и сел у стены, вытянув ноги и взяв на руки винтовку.

Магазин был полон. Патроны поблескивали медными боками. Он защелкнул обойму на место.

Мартыненко то ли умер, то ли потерял сознание. Сквозь неплотно прикрытые веки просвечивали бельма закатившихся глаз. На мертвенно бледном лице краснушной сыпью лежали подсохшие кровяные брызги.

Трубка сработала еще раз. Алекс вытянул шею, словно силился рассмотреть что-то далеко от него лежащее, но с каждым безответным гудком все больше и больше втягивал голову в плечи.

Потом он тихонько заплакал, жалобно, совершенно не по-мужски, косясь на Савенко из-под прилипшей к взмокшему лбу челки. Нижняя губа его дрожала, и подбородок перестал выглядеть, как выточенный из цельного куска мрамора. Обычный такой подбородок. Слезы скатывались по его грязным щекам, и на кончике носа повисла большая, блестящая капля.

Савенко кинул взгляд на циферблат и поднялся, опираясь на винтовку, как на палку. Алекс завыл на одной ноте и закатил глаза.

Сергей подошел к нему и посмотрел сверху вниз, на склоненную, словно под топор палача, голову. На макушке была видна перхоть и проглядывала через рыжевато-серые волосы будущая лысина, покрытая веснушками.

Савенко посмотрел на пистолет, потом на сгорбленные плечи, на которых морщился пиджак непонятно какого цвета, покрытый пылью и кровью и сказал:

— Вставай, супермен! Пора на позицию.

Алекс не ответил. Он ждал выстрела.

Савенко спрятал «глок» в карман на бедре, ухватил Алекса за воротник и рывком поднял на ноги.

Алекс воротил лицо в сторону и ронял на пол тягучие нити слюны, но ноги передвигал, припадая на раненую ногу, как охромевший мерин.

Затхлый воздух пустой квартиры показался Савенко свежим, как вечерний ветерок в горах. В подъезде тоже было пусто. От ног Алекса на ступеньках из прессованной мраморной крошки, истертой за три четверти века сотнями тысяч подошв, оставались кровавые следы. Но это уже не имело никакого значения.

Дверь, ведущую на чердак, Савенко замкнул огрызком водопроводной трубы. Ерунда, конечно, но ничего лучшего не было. Алекс свернулся калачиком у одной из подпорных балок. Телефон Сергей положил рядом с ним и гудки звучали в пыльной и вязкой тишине чердака, как звуки трубы — печально, чтобы не сказать похоронно.

Савенко собрал «насест» и закрепил его в расчетном месте. Покойный Андреевич был, все-таки, спец — хоть куда! Майдан открылся перед Савенко, как на ладони. Он осмотрел сцену через прицел — только суетящиеся телевизионщики и обслуга. Несколько человек охраны, с витыми проводками за ушами. Молодой человек со значимым лицом, скорее всего чей-то референт.

До начала митинга оставалось пятнадцать минут, но Плющенко никогда и никуда не приходил вовремя. Сегодня Савенко считал это самой лучшей его привычкой. Каждая лишняя минута была лишней минутой надежды.

Он спустился с платформы, и сел рядом с Алексом, не обращая внимания на запах.

Трубка в очередной раз включила автоматический набор. В полутьме желто-оранжевый экран «Сименса» засветился, как путеводный огонек.

Савенко потер ладонью ноющую грудь над сердцем и облокотился на балку, темно-коричневую от старости и креозота.

— Жаль, что ты не куришь, — сказал он, не рассчитывая на ответ.

Потом он прикрыл глаза воспаленными от усталости веками, и все слушал и слушал длинные гудки, ожидая пока на той стороне поднимут трубку.

Август 2005 г.