Валерий Гитин

ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ БЕЗ КОМПЛЕКСОВ И СТЕРЕОТИПОВ

Том 2

Ренессанс, или Возрождение

Хоть вилами гони Природу, а она все-таки постоянно возвращается.

Квинт Гораций Флакк

Эта эпоха ассоциируется с пышнотелыми девицами на потемневших полотнах в золоченых рамах, с наглыми сексуальными авантюрами персонажей Джованни Боккаччо, с первооткрывателем Америки Кристофором Колумбом, со знаменитым пиратом Френсисом Дрейком и скромным актером и драматургом Уильямом Шекспиром, с лютеранством, кальвинизмом, иезуитами, грозным кардиналом Ришелье, блистательным королем Людовиком XIV, великим Леонардо да Винчи и многими другими людьми такого уровня незаурядности, что всякая иная эпоха попросту блекнет и стыдливо сворачивается в трубочку при одном лишь упоминании о Ренессансе…

Так называется идеологическое и культурное течение, зародившееся в Италии середины XIV века. Это было безусловно прогрессивное движение сопротивления дремучему средневековому феодализму и церковному мракобесию, проникшему во все сферы бытия.

Эпоха возрождения естественных жизненных приоритетов, характерных для древней Греции и Рима, эпоха освобождения от насаждаемого Церковью противоестественного аскетизма, эпоха буйства красок, форм и страстей, вырвавшихся из-под тяжкого гнета.

Оказалось, что вырваться из-под гнета не так уж сложно при наличии необходимой степени внутренней свободы. Конечно, такую свободу нельзя купить, как нельзя получить в подарок, но пробудить ее, дремлющую, приободрить ее, растерянную, а затем распахнуть перед ней дверь в мир раскрепощенного естества и осязаемой, многоцветной, терпкой, как вино, жизни…

Ф. Буше. Изящный поворот

Все не так уж сложно при наличии здорового начала.

Это здоровое начало присутствует в человеке независимо от внешних условий, от государственного устройства или системы общественных связей. Конечно, не в каждом из людей, но и не настолько редко, как это хотят преподнести некоторые субъекты, претендующие на исключительность, исходя из совершенно несостоятельного группового принципа.

Здоровое начало, как и здравый смысл, — понятие строго индивидуальное, что бы и кто бы ни говорил о коллективном сознании, эгрегорах и т.п., однако оно, несомненно, имеет черты, характерные для каждой конкретной эпохи.

Чтобы постичь эти черты, прежде всего следует обратиться к философии той неповторимой поры…

КСТАТИ:

«Философия есть современная ей эпоха, постигнутая в мышлении»

Георг Вильгельм Фридрих Гегель

Брожение умов

Философия во все времена играла роль некоего рентгеновского аппарата, лучи которого проникают в глубинную суть явлений и выявляют закономерности взаимодействия всех начал и всех противоположностей — в Природе, в характере человека и в общении его с себе подобными, отвечая на бесчисленные «почему?» и «зачем?».

Каждая эпоха имеет своих философов, которые с объективностью врачевателей ставят ей свои диагнозы — иногда в виде обширных трактатов, иногда — какой-нибудь одной будто бы случайно оброненной фразой.

Впрочем, в философии, как и в жизни, не бывает ничего случайного…

Характернейший персонаж эпохи — итальянский философ Никколо Макиавелли (1469—1527 гг.). Этот образ имеет традиционно зловещий оттенок из-за одной его крылатой фразы, ставшей девизом иезуитов: «Цель оправдывает средства». Собственно, в этой фразе содержался не столько призыв действовать определенным образом, сколько констатация существующего с незапамятных времен положения вещей, однако на Макиавелли всегда ссылались как на желчного мизантропа, вооружившего негодяев всех времен и народов таким вот руководством к действию.

КСТАТИ:

Эта мысль была сформулирована как программа лишь через 120 лет после Макиавелли священником-иезуитом Германом Бузенбаумом в сочинении «Основы морального богословия», где утверждалось: «Кому дозволена цель, тому дозволены и средства».

В начале XIX века подобную мысль выскажет Наполеон: «Нет путей к победе, есть только победа!»

Что же до совершенно беспринципного XX столетия, равно как и начала XXI, то нет, пожалуй, девиза, характеризующего это время наилучшим образом.

Более или менее образованные обыватели в связи с именем этого философа могут припомнить мудреный термин «макиавеллизм» — некий синоним политической беспринципности, вероломной интриги и морального беспредела, хотя сам философ ничего подобного не пропагандировал, а лишь отмечал то, что наблюдал вокруг себя, пребывая с 1498-го по 1512 год на государственной службе в своей республике Флоренции.

Так что он может быть обвинен в пропаганде политического коварства не более, чем Дарвин — в пропаганде естественного отбора.

А вот то, что он наблюдал и анализировал, нашло свое отражение в таких известных трудах как «Государь», «Мандрагора», «История Флоренции» и т.д.

АРГУМЕНТЫ:

«Насколько похвально, когда государь неизменно благочестив, живет цельно и бесхитростно, понятно каждому; тем не менее видно из опыта в наши времена, что те государи, которые мало заботились о благочестии и умели хитростью заморочить людям мозги, победили в конце концов тех, кто полагался на свою честность».

«Глава знаменитой семьи Борджиа, папа Александр VI, только то и делал, что обманывал, ни о чем другом не думал и находил случаи для этого… однако он всегда преуспевал…»

«Один из способов, с помощью которого можно удерживать власть в новом государстве и либо укрепить колеблющихся, либо сохранить в них состояние нерешительности и неизвестности, это держать их постоянно в ожидании, возбуждая желание узнать, чем же закончатся новые предприятия и начинания…»

Никколло Макиавелли. «Государь»

Реалии нашего бытия XX века ясно свидетельствуют о том, что государи бывших советских республик, а затем — «независимых государств» детальнейшим образом ознакомились с этим произведением Макиавелли (или, скорее всего, их ознакомили референты), особенно с последним из приведенных мною абзацев. Ну, один к одному…

В 1546 году состоялся Тридентский собор, в материалах которого произведение Макиавелли «Государь» объявлялось «написанным рукой Сатаны».

В 1559 году был опубликован папский «Индекс запрещенных книг», куда были занесены все произведения Макиавелли.

Этот печально знаменитый «Индекс…» просуществовал до 1966 года. К тому времени он включал в себя около 4000 названий произведений, которыми может лишь гордиться человечество.

В 1512 году республиканское правление во Флоренции сменилось тираническим. Правящая семья Медичи изгнала философа из его родного города, а через некоторое время, когда этого показалось мало, Никколо Макиавелли был брошен за тюремную решетку, где его и допрашивали со всей настойчивостью, и пытали, конечно же, не с целью вырвать из него какую-то тайну, а просто так, для мстительного кайфа…

КСТАТИ:

«Всегда недруг призывает отойти в сторону, тогда как друг зовет открыто выступить за него с оружием в руках. Нерешительные государи, как правило, выбирают невмешательство, чтобы избежать ближайшей опасности, и, как правило, это приводит их к крушению».

«Люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость».

«В действительности нет способа надежно овладеть городом иначе, как подвергнуть его разрушению. Кто захватит город, с давних пор пользующийся свободой, и пощадит его, того город не пощадит».

Никколо Макиавелли

Он был подлинным философом Возрождения, выразив суть своей эпохи просто, доходчиво, без всяких интеллектуальных изысков: «Все вещи в мире во все времена на свой лад сходны с античными временами. Ибо их творят люди, у которых всегда одни и те же страсти, приводящие к одному и тому же результату. И это облегчает узнавание будущих вещей посредством прошлых».

Вот так. И не имеет абсолютно никакого значения мнение по этому поводу какого-то там Тридентского собора…

Я не устану утверждать, что Бог, несомненно, существует как создатель Вселенной и всего сущего, но не следует переносить отношение к Богу на недобросовестных посредников между Ним и людьми, на клерков, которые должны, черт их побери, кланяться и умильно спрашивать: «Чего изволите?», а не восседать рядом с государями и запрещать «Анну Каренину». Да, и до такого дошла их наглость в 80-е годы XIX столетия…

Эпоха Возрождения, как никакая другая, поставила церковников на должное место. Они, правда, отомстили ей издевательствами над Галилеем и сожжением Бруно, Коперника и других светочей мысли, но этим они ничего, кроме холодного презрения потомков, так и не добились.

КСТАТИ:

Девятого июня 1889 года в Риме, на той самой площади, где был сожжен Джордано Бруно, в присутствии 6000 делегатов от всех стран и народов мира был открыт памятник великому мыслителю.

К чести папы Иоанна Павла II нужно отметить, что перед 2000-летием Рождества Христова он от имени католической Церкви принес покаяние за преступления инквизиции.

Еще один философ эпохи Возрождения, чьи труды под общим названием «Опыты» были осуждены Церковью.

Мишель Эйкем из замка Монтень, или попросту — Мишель де Монтень (1533—1592 гг.).

Он избрал отправной точкой познания окружающего мира человеческую душу как своеобразную действующую модель бытия. Как крошечная капля океанской воды содержит в себе все химические характеристики океана, так и человеческая душа, — по Монтеню, — содержит в себе все свойства огромного окружающего мира.

Полагаясь на древний принцип «Познай самого себя», Монтень выстроил свое философское учение на результатах анализа собственной души, и нужно отдать ему должное: мало кто способен на полное самообнажение, притом лишенное какого бы то ни было украшательства. Только через постижение самого себя Монтень изучал мир с азартной дотошностью ученого и с мудрой терпимостью истинного философа, и все затем, чтобы подвести итог своего исследования сакраментальным вопросом: «А что я знаю?»

Подобный вопрос может поставить только действительно мудрый и обладающий поистине глубокими знаниями человек…

КСТАТИ:

«Если хочешь излечиться от невежества, надо в нем признаться… В начале всякой философии лежит удивление, ее развитием является исследование, ее концом — незнание».

Мишель де Монтень

Видимо, контраст между его социальным статусом и местом в семейной иерархии породил знаменитую крылатую фразу Монтеня: «Для камердинера нет героев», которая стала лаконичным продолжением такого его изречения: «Мир считает чудом иных людей, в которых их жены или слуги не видят ничего замечательного».

«Опыты» Монтеня изобилуют истинами, пропущенными через его трепетное сердце, а потому весьма горькими. «Об истине, — писал философ, — нельзя судить на основании чужого свидетельства или полагаясь на авторитет другого человека».

Он считал религию не объективной данностью, а всего лишь реакцией человека на явления окружающего мира. «Религия людей, — утверждает Монтень, — есть ни что иное, как их собственное измышление, необходимое для поддержания человеческого сообщества».

КСТАТИ:

В 1676 году Ватикан внес «Опыты» Монтеня в «Индекс запрещенных книг».

Философу еще повезло, что он все-таки избежал костра инквизиции. А может быть, это повезло Ватикану, потому что еще пять-шесть сожженных вольнодумцев такого уровня, и — кто знает, чем бы завершилась эта эпопея с кострами на площадях…

Монтень не считает и человека каким-то уникальным явлением. Он беспристрастно рассматривает его как всего лишь одного из субъектов Природы, тем самым отвергая идею богоподобной исключительности. Человек, по Монтеню, не надприродный феномен, но и не слепая игрушка в руках этой самой Природы, в которой «ничто не бесполезно, даже сама бесполезность».

Монтень призывает человека заглянуть в собственную душу и постараться отделить в ней зерна от плевел, именуемых тщеславием, конформизмом, привычками и стереотипами, которые, как всякие слабости, необычайно коварны, живучи и вместе с тем необычайно разрушительны.

Душевные качества во многом определяются характером желаний того или другого человека, и прежде чем вкусить их сладкий дурман, следует трезво взвесить, стоит ли искомое наслаждение той платы, которую жизнь потребует за него.

Зачастую эта плата неоправданно высока.

Многие люди бывают недовольны государственным строем, при котором они живут. Наиболее радикальные из них проникаются страстным желанием изменить существующий порядок вещей, причем любой ценой. При этом они забывают о том, что этот порядок далеко не случаен, что он сформирован под воздействием определенных объективных законов, что он является строением, сложенным из взаимосвязанных частей, и нельзя поколебать хотя бы одну из этих составляющих, чтобы не нанести существенного ущерба всем остальным.

Монтень предостерегает от искушения вводить радикальные социальные новшества: «Плоды смуты никогда не достаются тому, кто ее вызвал: он только всколыхнул и замутил воду, а ловить рыбу будут уже другие».

Несомненно, именно эта фраза Монтеня навеяла в свое время германскому канцлеру Бисмарку его знаменитый афоризм: «Революцию подготавливают гении, осуществляют фанатики, а плодами ее пользуются проходимцы».

Бисмарк далеко не единственный, кто испытал на себе влияние великого французского философа. В драматургическом наследии Шекспира исследователи обнаружили более 750 косвенных цитат из «Опытов» Монтеня. Эта книга была настольной и у Г. Флобера, и у Л. Толстого, и у многих других выдающихся писателей и философов.

По количеству ссылок на них «Опыты» уступают разве что Библии.

Непревзойденная мудрость в сочетании с отточенной простотой:

«И даже на самом высоком из земных престолов сидим мы на своем заду».

Так что нечего искать на него приключений…

Но что было бы с миром, если бы все враз перестали искать подобные приключения?

Блистательный искатель приключений Томас Мор (1478—1535 гг.), английский гуманист, государственный деятель, писатель.

Один из основоположников утопического социализма.

Выпускник Оксфордского университета. Правовед.

В 1516 году увидело свет его сочинение «Утопия», где представлено идеальное общественное устройство фантастического острова Утопия. Там нет частной собственности, там все общее, там труд — почетная обязанность всех и каждого, а распределение жизненных благ осуществляется исключительно по потребности каждого желающего.

Любую идею можно дискредитировать, доведя ее до абсурда, и если идеологам социального паразитизма «Утопия» показалась рабочей моделью желаемого бытия, то здравомыслящие люди усмотрели в ней абсурд, доказательство от противного теоремы под названием «Рай для бездельников» или, в крайнем случае, беспощадную сатиру на популистские бредни.

К числу последних относился король Англии Генрих VIII, который по достоинству оценил критический пафос «Утопии» и назначил ее автора сначала своим советником, а затем — королевским секретарем. Очень скоро Томас Мор удостаивается рыцарского звания, а в октябре 1529 года становится лордом-канцлером Англии.

Ничто, казалось бы, не предвещало грозы на ясном небосклоне его успешной карьеры, как вдруг… собственно, не вдруг, к этому дело шло несколько лет подряд… король окончательно решил отмежеваться от католической Церкви, аннулировать все обязательства перед Римом и объединить в своем лице светскую и духовную власть. К причинам такого разворота событий мы еще вернемся. Сейчас речь о другом… В 1534 году Генрих VIII издает скандальный «Акт о верховенстве», где король провозглашается отцом Церкви. Томас Мор отказывается подписать Акт, за что препровождается в Тауэр, а через некоторое время обвиняется в государственной измене и приговаривается к смертной казни.

Что ж, немало людей без колебаний подписало бы любой Акт при малейшей угрозе своему благополучию, сочтя пустым звуком разговоры о чести, совести, верности и достоинстве…

КСТАТИ:

В 1886 году Томас Мор был причислен католической Церковью к лику блаженных, а в 1935 году — к лику святых.

Далеко не святой, но весьма уважаемый и Церковью, и ее оппонентами мыслитель Герхард Герхардс (ок. 1466—1536 гг.), он же Дезидерий, он же знаменитый Эразм Роттердамский. Непререкаемый авторитет в области научного познания христианства, античной философии и литературного творчества.

В 1500 году он завоевал общеевропейскую известность, выпустив в свет книгу под названием «Адагии», где были собраны поговорки и афоризмы античных и раннехристианских писателей. Книга произвела настоящий фурор, которого автор, по его словам, никак не ожидал. Так или иначе, но это была бомба, заложенная под устои ортодоксального христианства, потому что в ней красной нитью проходила тема Человека, ненавязчиво выводящая на идею его независимости и самоценности.

Недаром же Эразма Роттердамского считают одним из основоположников ренессансного гуманизма и наиболее характерным из его персонажей.

КСТАТИ:

«Иногда хорошо любить — значит хорошо ненавидеть, а праведно ненавидеть — значит любить».

Эразм Роттердамский

В 1501 году им был написан религиозно-этический трактат «Оружие христианского воина», где изложены основные принципы религиозной философии Эразма, который всегда подчеркивал важность нравственного совершенствования человека в соответствии с учением Христа, но совсем не с обрядовой стороной богослужения, которая к этому совершенствованию имеет весьма отдаленное отношение, если не противоречит ему.

Здесь можно с полным на то основанием усматривать основы Реформации церковной практики, что в принципе так и было, но когда впоследствии деятели этого течения обратились к Эразму Роттердамскому с предложением занять почетное место в их рядах, философ отказался, видимо, хорошо понимая, что реформаторами движет не столько забота о благе прихожан, сколько желание самим пользоваться всеми благами отцов обновленной Церкви.

В искренность реформаторов может поверить только уж очень наивный человек, а уж кто-кто, но Эразм Роттердамский таковым не был.

Некоторое время он жил в Лондоне, пользуясь гостеприимством Томаса Мора. Именно там была написана блистательная «Похвала глупости», остроумнейший синтез католической традиции и ренессансного гуманизма. Это был подлинный бестселлер, только при жизни автора переиздававшийся сорок три раза! Эразм по праву считается первым популярным писателем эры книгопечатания.

КСТАТИ:

«В человеческом обществе все делается дураками и для дураков».

«Христианская вера, по-видимому, сродни некоему виду глупости и с мудростью совершенно несовместна. Отсюда дураки столь угодны Богу».

Эразм Роттердамский. «Похвала глупости».

И никто не возмутился, наоборот, ему наперебой предлагали свое высокое покровительство и светские государи, и князья Церкви. Он учил их, как править своими подданными в «Наставлении христианского государя» и как правильно понимать патриотизм — в «Жалобе мира», где развенчивал славу завоевателей чужих земель и народов.

Это был необыкновенный человек: монах-антиклерикал, желчный критик своих содержателей и начальников, искренний протестант, не желающий принимать участие в протестантизме, христианин и в то же время — гуманист, то есть крайне парадоксальная личность, не воспринимаемая таковой…

Он писал: «Думаю, никакой беды в том не было бы, если бы высшее духовенство, эти наместники Христа на земле, попытались бы подражать Ему в своей повседневной жизни, исполненной тяжких лишений и труда, не так ли?» И тут же отвечал самому себе: «Оно-то так, но тогда ведь тысячи писак, блюдолизов… сутенеров останутся без работы…»

И в то же время он издает «Новый Завет» на греческом языке, написав в предисловии: «Я хочу, чтобы каждая женщина могла читать Евангелие и Послания Св. Павла. И пусть эти произведения будут переведены на языки всех народов, чтобы их понимали не только шотландцы и ирландцы, но и турки и сарацины…»

И в то же время это был великий пересмешник, мудрый шут, без язвительных тирад которого невозможно было бы осознать все безумие нашего мира.

КСТАТИ:

«Лишь одним дуракам даровано уменье говорить правду, никого не оскорбляя».

Эразм Роттердамский

Эту тему по-своему развивает другой знаменитый персонаж Возрождения — Фрэнсис Бэкон, лорд Веруламский (1561—1626 гг.), который заявил в присутствии членов королевской фамилии: «Не может быть двух более счастливых свойств, чем быть немножко глупым и не слишком честным». Сын лорда-хранителя печати, он получил прекрасное образование и стал одним из самых известных политических деятелей своего времени.

В 1613 году он назначается генеральным прокурором Англии.

В 1617 году Фрэнсис Бэкон — лорд-хранитель большой государственной печати. В том же году — лорд-канцлер.

Он поддерживал дружеские отношения с лордом Эссексом, фаворитом королевы, умницей и эрудитом, оказавшим большое влияние на совершенствование научного знания Бэкона. Правда, когда блистательного лорда Эссекса неожиданно для всех, в том числе и для него самого, обвинили в государственной измене, Фрэнсис Бэкон не только не вступился за него, но

еще и выступил в качестве главного государственного обвинителя на судебном процессе.

Меня бесят аргументы самоуспокоенных людишек по таким поводам:

«А что же, — говорят они, — ему оставалось делать? Как-никак, генеральный прокурор (или лорд-канцлер). Служба такая, ничего не попишешь… Тут, брат…» Да нет такой службы, ублюдок, которая вынуждает быть вероломным, коварным, жестоким, беспринципным и т.д. Нет такой службы. Накануне судебного заседания я на месте Бэкона поехал бы на охоту и сломал ногу, неудачно упав с лошади или сотворил что-то иное, если уж невозможно было пойти в открытую против «генеральной линии». Всегда можно что-то придумать, чтобы не стать негодяем. Мне как-то рассказывал знакомый военный прокурор, что в свое время парни, которые действительно не желали участвовать в Афганской войне (и у которых хватало должной решимости), совершали не слишком тяжкие уголовные преступления, за которые их приговаривали к различным срокам наказания — с отбытием его в Союзе…

КСТАТИ:

Анекдот афганских времен. Военкомат. Призывники уже в автобусе, который отправляется на вокзал. Пожилая женщина кричит из толпы провожающих:

— Сереженька! А куда же писать-то тебе?

— В плен, мама! В плен!

Так что Фрэнсис Бэкон мог избежать этой гнусной ситуации. Но, видимо, не счел нужным. Однако ничто не проходит бесследно. Через несколько лет, в 1621 году, Англия испытала тяжелый финансовый кризис. Король Иаков I созвал парламент и, чтобы разрядить накаленную атмосферу, указал на козла отпущения, на виновника всех возможных бед — лорда-канцлера Фрэнсиса Бэкона. И тот вынужден был принять на себя вину за все-все…

На этом его политическая карьера закончилась.

Но есть иной, гораздо более важный вклад Фрэнсиса Бэкона в Историю. Он является основоположником дедуктивного и экспериментального метода научного познания. Он осмелился отвергнуть традиционный индуктивный метод, согласно которому знания выкристаллизовывались только из аксиом, непременно утвержденных Церковью, и предложил прямо противоположный путь освоения Природы.

КСТАТИ:

«Природу побеждают только повинуясь ее законам».

«Причина заблуждений коренится не только в наших ощущениях, но и в самой природе человеческого разума, который все представляет себе по своему собственному масштабу, а не по масштабу Вселенной и таким образом уподобляется зеркалу с неровной поверхностью, которое, отражая лучи каких-нибудь предметов, еще и примешивает к ним свою собственную природу».

«Истина — дочь Времени, а не Авторитета».

«Знание — сила».

Фрэнсис Бэкон

Он оставил Истории свои трактаты: «Опыты и наставления моральные, экономические и политические», «О мудрости древних», «О началах и истоках», «Новый Органон наук, или Верные указания к истолкованию природы» и др., а также весьма любопытную философскую утопию «Новая Атлантида».

Он оставил множество мудрых мыслей, которые часто цитируются интеллектуалами, но, к сожалению, не берутся на вооружение теми, для кого эти мысли должны были бы, по идее, быть программными положениями. Чего стоят такие высказывания как: «Обычная уловка: создатели любой науки обращают бессилие своей науки в клевету против природы», «Общее согласие — самое дурное предзнаменование в делах разума», «Бессмертие животных — в потомстве, человека же — в славе, заслугах и деяниях»… А ведь сколько совершенно никчемных типов с гордостью заявляют, что заслуживают общественного признания только лишь на основании своего трех— или четырехкратного отцовства. Ну, если уж это считать критерием оценки социальных доблестей, то любой кролик или там… боров — достойнейшие из граждан… И еще о социальных ценностях: «Несомненно, что самые лучшие начинания, принесшие наибольшую пользу обществу, исходили от неженатых и бездетных людей».

Это — аксиома, подтвержденная всей Историей человечества.

А вот это изречение Фрэнсиса Бэкона можно считать исчерпывающей формулой социального прогресса: «Три вещи делают нацию великой и благоденствующей: плодоносная почва, деятельная промышленность и легкость передвижения людей и товаров».

Гениально и просто, как все гениальное, однако никак не постижимо мозгами парламентского поголовья всех последующих времен, которое упрямо изобретает свои формулы всеобщего счастья…

У Бэкона было несколько секретарей, записывавших его мысли. Один из этих секретарей был ничем не выдающимся простолюдином, которого звали Томас Гоббс, тот самый Томас Гоббс, который очень скоро станет известным английским философом…

Сын крестьянки и приходского священника, Томас Гоббс (1588—1679 гг.), тем не менее, успешно заканчивает Оксфорд, преподает, исследует тайны Природы, сочиняет трактаты, работает секретарем у Бэкона, обучает математике сына короля Карла I, встречается с Галилеем и другими героями своего времени…

Его раздумья о государстве, народе и о природе власти нашли свое отражение в трактатах: «О человеке», «О гражданине», «О свободе и необходимости», «Левиафан» и т.д.

КСТАТИ:

«Я не сомневаюсь, что если бы истина, что три угла треугольника равны двум углам квадрата, противоречила чьему-то праву на власть или интересам тех, кто уже обладает властью, то, поскольку это было бы во власти тех, чьи интересы задеты этой истиной, то учение геометрии было бы если не оспариваемо, то вытеснено сожжением всех книг по геометрии».

Томас Гоббс

А если потребуется, то и ликвидацией всех тех, кто читал эти книги. Да, все очень знакомо и, как подлинная классика, пережило века…

Произнеся свою историческую фразу: «Народ — парень дюжий, но злокозненный», Гоббс становится убежденным пропагандистом абсолютизма и создает образ чудовища — Левиафана, который состоит из огромного количества людей, объединенных в одном теле — государстве. При этом подчеркивается, что Левиафан не проглотил этих людей, не заставил их объединиться таким любопытным образом, а лишь воплотился в их однородной массе, которая так нуждается в сильной власти…

Значительные порции масла в огонь конфликта между научным знанием и религиозной верой подлили Рене Декарт, Пьер Гассенди, Блез Паскаль, Бенедикт Спиноза и др.

Знаменитое изречение Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую» стало краеугольным камнем теории познания мира, которую творчески развили Блез Паскаль и Бенедикт Спиноза, заявивший, что «истинное счастье человека заключается только в мудрости и познании истины». В их учениях сквозил вызов установившейся системе взглядов на мир, который оказался совсем не таким плоским и одноцветным, как его преподносили церковники. «Зло, — подчеркивал Спиноза, — порождено недостаточным знанием, а слепая вера достойна лишь презрения».

Их блистательно остроумный современник Франсуа де Ларошфуко (1613—1680 гг.) сквозь лавину своих афоризмов четко и уверенно провел мысль о том, что окружающий мир может иметь те или иные характеристики лишь на основании нашего восприятия и ни на каком ином. «Радости и несчастья, — утверждал он, — которые мы испытываем, зависят не от размеров случившегося, а от нашей чувствительности, не более того…»

Разумеется, такое брожение умов, отмеченных достаточно высоким уровнем независимости, непременно должно было найти свое действенное, практическое воплощение, как, например, принцип цепной передачи неизменно должен был привести к изобретению велосипеда.

Свободный ум может принять подчинение какой-либо власти или, по крайней мере, не отторгать идею этого подчинения, воспринимая его как осознанную необходимость. Однако на фоне этого брожения умов, да и вообще на фоне пробуждения здравого смысла и здоровых эмоций, власть Церкви уже никак не могла восприниматься как осознанная необходимость. Чем больше было осознания бытия, тем меньше было нерассуждающей веры в надприродные силы, управляющие каждой его деталью, и уж, конечно же, в необходимость подчинения церковникам, которые вели себя прямо противоположно насаждаемым ими же догмам и стереотипам.

КСТАТИ:

«Проводник нужен в странах неизвестных и диких, а на открытом и гладком месте поводырь необходим лишь слепому. А слепой хорошо сделает, если останется дома. Тот же, у кого есть глаза во лбу и разум, должен ими пользоваться в качестве проводников».

Галилео Галилей

Все сферы бытия той эпохи освобождались, как змея — от старой кожи, от докучливого и во многих отношениях тлетворного влияния самозванных посредников между Богом и Человеком. Это был процесс освобождения от средневековой идеологии, согласно которой люди — безвольные, беззащитные и беспомощные порождения Божьи, погрязшие в первородном грехе и крайне нуждающиеся в поводырях. А философия Ренессанса сказала: «Сбросьте повязки с глаз. Протрите их и взгляните на окружающий мир, что так прекрасен и так наполнен радостями, которые нормальный человек никогда не назовет грехами. Живите и радуйтесь!»

КСТАТИ:

«Нельзя отрицать того, что внешние обстоятельства способствуют счастью человека. Но главным образом судьба человека находится в его собственных руках».

Фрэнсис Бэкон

Но это ни в коей мере не было тем, что можно было бы назвать атеистической революцией. Речь шла не об отмене Бога, а о реформации системы служения Ему. Вот почему наблюдаемый процесс и получил название Реформации.

Конечно, он начался не вдруг, не в какую-то ночь с такого-то по такое-то, но он начался, и это уже невозможно было ни скрыть, ни игнорировать!

Во Флоренции объявился крайне фанатичный и, естественно, недалекий священник-популист Джироламо Савонарола (1452—1598 гг.), который произносил пламенные речи перед возбужденным» толпами народа, обличая папский престол, епископов, светскую власть, да и вообще все социальные институции во всех возможных грехах, и прежде всего — в содомии.

Далась же этим обличителям содомия, а особенно в Италии, где анальный секс считался еще с незапамятных времен специфической «итальянской любовью»…

Но, видимо, обличения этого полупомешанного монаха были достаточно убедительными, если Флоренция взбунтовалась и прогнала прочь своих властителей Медичи. Савонарола на какое-то время стал чем-то вроде первосвященника и настолько вошел в свою роль, что организовал публичные акты сожжения произведений гуманистического искусства, которое-де простому народу вовсе не нужно, а эти голые бабы на полотнах художников — сплошной грех…

Тициан. Венера Урбинская

Через некоторое время Медичи вернулись, а Савонарола, ко всеобщему удовлетворению, был отлучен от Церкви и сожжен на костре.

А престиж Церкви падал неумолимо и стремительно. Этому падению во многом способствовали такие понтифики как Родриго до Борджа (Папа Александр VI), который правил 1492—1503 гг., и Джулиано делла Ровере (Папа Юлий II), который правил с 1503 по 1513 гг. Вот уж кто не гнушался никакими деяниями, удовлетворяющими самые темные инстинкты! Кроме того, Папа Юлий II был патологически падок на деньги, и при нем продажа индульгенций приобрела поистине скандальные масштабы, что, естественно, способствовало невиданному ранее падению нравов. Впрочем, Церковь это никак не волновало.

Но зато был крайне взволнован всем увиденным побывавший в Риме некий монах-августинец из Виттенберга (Саксония) — настолько взволнован, что через десять лет возглавил протестантское движение и протестантскую Церковь.

Звали его Мартин Лютер (1483—1546 гг.).

Тогда, через десять лет после своего посещения Рима, он был уже профессором теологии Виттенбергского университета. Слыл он человеком прямолинейным до грубости и последовательным до маниакальности. Его публичные выступления, густо пересыпанные ругательствами, содержали в себе гневные тирады в адрес папского Рима, погрязшего в скверне и содомии (далась им всем эта содомия!). А тут, словно по заказу, в Саксонию приезжает посланец Папы монах Иоганн Тецель с заданием реализовать большую партию индульгенций. Понятное дело, он стал зримым объектом нападок Лютера на папство. Саксонский курфюрст поддерживает Лютера в этих нападках и высылает Тецеля из Саксонии.

Вдохновленный этой поддержкой, Лютер прибивает на дверях замковой церкви Виттенберга свое воззвание к верующим — так называемые «Девяносто пять тезисов», где решительно осуждались торговля индульгенциями и другие антибожеские деяния папского Рима.

Лютер публично заявил, что Церковь не имеет права присваивать себе функции посредника между Богом и людьми, что при этом она вполне способна прожить и без Папы и что, в любом случае, следует всем носителям власти прекратить отчисления денег на содержание папского престола.

Папа, как водится, ответил на все это буллой, содержащей проклятие зарвавшемуся «виттенбергскому монаху» и отлучение его от Церкви.

Лютер, как и следовало ожидать, сжег папскую буллу на костре при большом стечении народа.

Император Карл V нахмурился в раздумье. С одной стороны, ему вовсе не улыбалось ссориться с Папой Римским из-за какого-то зарвавшегося попа, но, с другой стороны, если объективно, Церковь действительно дискредитировала себя в глазах всех слоев населения и нуждается в реформации своей деятельности, да и, кроме того, уж очень дорого она обходится с ее индульгенциями, отчислениями, монастырями и т.п., так что ограничить ее аппетиты никак не мешает…

Он вызвал мятежного священника в Вормс, на заседание императорского парламента, где Лютер должен был отречься от своей позиции относительно Рима. Лютер приехал в Вормс, но на первом же заседании парламента со всей твердостью заявил, что не отступит ни на шаг от того, к чему призывал и чему учил.

Император попытался было арестовать Лютера, но саксонские рыцари опередили его, выкрав возмутителя спокойствия и спрятав его в одном из хорошо укрепленных замков.

Эти события совпали по времени с Крестьянской войной, которая вспыхнула в Баварии и вскоре охватила почти все германские земли. Повстанцы в какой-то мере рассчитывали на поддержку лютеранцев, но очень скоро их постигло горькое разочарование, когда они прочитали обращение Лютера «Против убийственных и злодейских крестьянских орд». Вскоре восстание было подавлено с показательной жестокостью, которая никак не была осуждена немецкими гуманистами.

А имперский парламент в 1526 году принял большинством голосов формулу власти, предложенную оппозицией: «Чья власть, того и религия». Император отверг эту формулу, и тогда оппозиция подала свой официальный «Протест», который дал название всему движению, отныне называемому протестантским. Император отверг требования протестантов, но их движение уже набрало силу, с которой нельзя было не считаться.

Лютеранское движение получило поддержку в Швейцарии, где некий священник Гульдрих Цвингли (1484—1531 гг.) решительно выступил против римской Церкви, но пошел дальше Лютера, отвергая не только индульгенции, не только некоторые элементы богослужения, но и власть епископов, и причастие как священное таинство.

Он погиб в одной из первых войн между католиками и протестантами, идя впереди войска с протестантским знаменем в руках.

В 1521 году в Саксонии заявили о себе анабаптисты («перекрещенные»). Они планировали создание идеальной христианской республики, основанной на евангельских принципах. В этой республике должны были жить заново крещеные христиане, не знающие ни частной собственности, ни насилия в любых его формах.

В итоге анабаптистов начали с одинаковым рвением преследовать и католики, и протестанты, вследствие чего они вынуждены были уйти в подполье, чтобы потом выйти на поверхность в виде баптистов, унитаристов, квакеров и т.п.

В 1529 году английский король Генрих VIII разорвал все отношения с Папой Римским и основал собственную англиканскую Церковь.

Действительно, что там мудрствовать…

А вот в Северной Германии князья провели в собственных владениях радикальную церковную реформу по образцу, предложенному Мартином Лютером. Они закрыли монастыри, естественно, прибрав к рукам их богатые земли, и стали главами Церквей в своих княжествах. Эти Церкви отныне назывались лютеранскими.

Короли Дании и Швеции, последовав примеру Генриха VIII, стали главами своих Церквей.

В швейцарской Женеве протестантскую Церковь возглавил некий Жан Кальвин (1509—1564 гг.), француз, бежавший от преследований католиков.

Эта Церковь получила название кальвинистской.

Глава ее внушал своим последователям идею собственной исключительности. Что ж, хорошо проверенная временем приманка для аутсайдеров. Действительно, быть какую-то часть сознательной жизни типичным никем, и — вуаля! — отныне ты избранный! Почему? Да потому, что стал моим последователем. Все мои последователи — избранные, а если кто-то сомневается в этом… скоро раскается… очень скоро…

И самое ужасное состоит в том, что те, другие, и в самом деле очень скоро раскаиваются в своей едкой иронии по адресу «этих олигофренов»! Кто бы мог подумать, что их так много…

Кальвин планировал создание автономных религиозных общин с неограниченными полномочиями их руководителей. Любопытно, как он собирался решать при этом организационные вопросы с местными феодалами… Вдруг возникает какой-то тип, который предъявляет свои права на абсолютную власть в данной деревне. Почему? Да потому, что здесь организована община кальвинистов, так что ее настоятель имеет право… Повесить без разговоров, потому что такие типы никаких логических аргументов не воспринимают, а крестьянам сказать, что отныне они вольны в выборе духовного наставника, но наставника, а не самозванного деспота, а если таковой снова объявится, то что ж… деревьев хватает…

Кальвин разработал принципы своей, кальвинистской этики. Согласно этим принципам добропорядочная семья должна была избегать любых проявлений чувственности, а также: танцев, пения, алкоголя, азартных игр, флирта, нарядной одежды, книг развлекательного характера, громких разговоров, энергичных жестов и т.п.

Трезвость, сдержанность, скромность, трудолюбие, богобоязненность… Мало было, видите ли, католического пресса, потребовался еще и такой…

КСТАТИ:

«Религия представляет собой узду для людей неуравновешенных по характеру или пришибленных обстоятельствами жизни. Страх перед Богом удерживает от греха только тех, кто не способен сильно желать или уже не в состоянии грешить».

Поль-Анри Гольбах

И, тем не менее, это изуверское учение выжило, распространилось и пустило глубокие корни в англоязычных странах под именем пуританства.

А тогда, в Женеве, кальвинисты так же, как и католики, со всей жестокостью преследовали своих противников и сжигали их на кострах. Недаром же называли тогдашнюю Женеву «протестантским Римом», а Кальвина — «женевским Папой». Можно себе представить, как он пыжился, слушая такие сравнения…

КСТАТИ:

«Человек подобен дроби: в знаменателе — то, что он о себе мнит, в числителе — то, что он есть на самом деле. Чем больше знаменатель, тем меньше дробь».

Лев Толстой

И все же… Вот что значит оказаться в нужное время и в нужном месте. А так ведь — ничтожество ничтожеством…

Во Франции его последователей прозвали гугенотами. Они довольно оперативно распространили свое верование на юге и западе страны, а также в ряде крупных городов.

Так, к середине XVI века христианский мир, до этого расколотый на две части: на православных и католиков, разделился на три: православные, католики и протестанты. Это в общих чертах. А если учесть все направления протестантизма? А российских староверов? Да что там говорить, можно только завистливо поаплодировать исламу за его монолитность. Да, есть сунниты и шииты, но касательно «неверных» у них нет разногласий.

Тьма власти

Пора бы, конечно, перестать всплескивать руками, задаваясь бесполезным вопросом: «Кто нами правит?!» История человечества отвечает на него более чем исчерпывающе: нами, нормальными людьми, правят дебилы, шлюхи, садисты, психопаты, убийцы, насильники, воры, клятвопреступники и прочая нечисть. Так было во все времена, во все периоды развития цивилизации, и это — правило, непреложное правило, которое лишь подтверждают немногочисленные исключения, увы…

А может быть, это они и есть нормальные, а мы…

Так или иначе, но они, бесспорно, обладают неподдающимся анализу качеством, предопределяющим их возвышение над другими людьми.

Современные исследователи называют это качество «харизмой» или «фактором Икс».

О наличии этого таинственного фактора можно было бы спорить, если бы не существовало убедительных подтверждений его проявлений в ходе опытов, проводимых этологами (деятелями науки о поведении животных). Они неоднократно отмечали странности в поведении крыс, собак и других животных, которые, встретив своего собрата, внешне абсолютно ничем не отличающегося от контрольной особи, неожиданно падали ниц перед ним, выказывая знаки безусловного повиновения.

Люди, обладающие этим «фактором X», уверенно, и как говорится, ничтоже сумняшеся, стремятся к высшей власти даже в тех случаях, когда отсутствуют какие бы то ни было предпосылки для такого стремления, когда даже робкое предположение о подобном кажется не более чем неумной шуткой. И тем не менее…

Середина XV века. Италия. Даже в те распущенные времена весь Рим потрясен скандальными похождениями некоего Родриго Борджиа, военного, не совершившего ни одного воинского подвига, но широко известного своим безудержным распутством. Собственно, не он первый, не он последний, мало ли на свете сексуально озабоченных тыловых крыс?

То обстоятельство, что он был племянником валенсийского кардинала Алонсо Борджиа, никак не выделяло его из общей массы: в то время кардиналов в Италии было хоть пруд пруди, и у каждого имелись племянники, а то и незаконнорожденные дети, ну и что?

Но вот случается так, что кардинал Алонсо Борджиа вдруг становится Папой Каликстом III (правил 1455—1458 гг.), а Родриго Борджиа— на правах его племянника, не более того, — кардиналом. Да, все в жизни не так уж сложно при наличии связей и не слишком уязвимой совести.

Итак, отпетый гуляка и дебошир преображается в почтенного кардинала, что все окружающие почему-то воспринимают как должное. Может быть, действительно, так должно?

Став кардиналом, Родриго Борджиа входит во вкус положения князя Церкви и очень скоро становится обладателем несметных богатств, разумеется, вследствие участия в самых сомнительных спекуляциях. По-иному на планете Земля внезапно разбогатеть невозможно, если не считать, конечно, в качестве источников дохода ограбление банка, разбой на большой дороге, организацию финансовой «пирамиды» и т.п.

КСТАТИ:

«За каждым быстро нажитым богатством стоит преступление».

Оноре де Бальзак

Ну и что? Кого из преступников можно было бы смутить подобными высказываниями? Да и вообще — смутить…

Новоиспеченный кардинал, спешно пополняя свою сокровищницу, не забывал и о простых жизненных радостях. Среди довольно многочисленного контингента его сексуальных партнерш была замужняя римлянка Ванноцца Катанеи, которая родила от него трех сыновей — Чезаре, Хуана и Жоффре, а также дочь Лукрецию. Видимо, эта Ванноцца представляла собой в каком-то плане нечто выдающееся, если Родриго Борджиа поддерживал с ней связь столько лет, да еще и официально признал своими всех этих детей.

Едва ли сам он знал, сколько у него вообще детей, при такой беспутной жизни, но этих он все же выделил из общей массы.

А жизнь его, судя по свидетельствам хронистов, была весьма и весьма насыщенной…

Письмо Папы Пия II кардиналу Родриго Борджиа 2 июня 1460 года

«Возлюбленный сын, Мы узнали, что Вы, забыв о высоком Вашем положении, присутствовали четыре дня назад (с семнадцати до двадцать двух часов) в саду Джиованни де Бичи, где было и несколько жительниц Сиены, живущих в мирской суете…

Мы слышали, что Вы наблюдали за их распутными танцами, что ни в одном из любовных соблазнов не было недостатка, и Вы вели себя как мирянин. Стыд мешает мне говорить о происшедшем, ибо не только такие деяния, но даже упоминание о них недопустимо рядом с Вашим именем. Я знаю, что мужья, отцы, братья и родственники этих молодых женщин и девушек не были приглашены, чтобы ничто не помешало Вашей похоти. Вы не только присутствовали на этой оргии, Вы ее вдохновляли и руководили ею».

Никакой ответной реакции.

А в 1492 году распутный кардинал Родриго Борджиа добивается избрания его понтификом. И он избран! Отныне он называется Папой Александром VI(правил 1492—1503 гг.), и в этой роли он заявляет о себе как об одной из самых одиозных фигур эпохи Возрождения.

Используя свои папские возможности, Александр VI буквально ограбил Италию, да и весь католический мир, а что до сексуальных удовольствий понтифика, то, судя по отзывам современников, он подчинил этим целям, как говорится, все живое и теплое.

При этом он не забывал своего официального потомства. Старший сын, Чезаре, по решению отца, посвятил себя духовной карьере, а Хуан и Жоффре стали владетельными сеньорами в Испании. Младшей, Лукреции, была уготована особая роль, но ее пора еще не пришла…

Чезаре получил хорошее воспитание в Риме, затем был отправлен в Перузу, где изучал право и философию. Король Арагонский (разумеется, под давлением Александра VI) признал законность его происхождения и присвоил ему право быть подданным королевств Арагона и Валенсии. Вскоре он получает должность каноника в Валенсии, а еще через некоторое время — архиепископа.

Он становится правой рукой отца во всех его делах и оставляет недобрый след в Истории как беспощадный устранитель всех, кого папский престол счел неудобным или лишним. В число таких людей зачастую попадали первые лица многочисленных мелких итальянских государств, кардиналы, вельможи, военачальники — все, чьи жизни были признаны ненужными или нежелательными.

Некоторые историки, умиленные целью объединения Италии, чего вроде бы добивались эти дьявольские отец и сын, пытаются смягчить их вину: дескать, время-то какое, а тут еще и раздробленность, как же было ее преодолеть, не запачкав рук… Далась им эта раздробленность… Ревнители коллективизации… Это все равно, что насильственным путем объединить несколько хуторов в колхоз… Все собиратели земель во все времена руководствовались только лишь стремлением подобрать то, что плохо лежит. Или отобрать его у законных хозяев, предварительно устранив их…

Что они, Чезаре Борджиа и его батюшка Александр VI, и делали, не останавливаясь ни перед чем. В самом буквальном смысле слова. Излюбленным средством решения ими любых проблем был яд. Отравляли они со знанием дела, масштабно, дерзко, с применением самых разнообразных подручных средств. Недаром же фамилия Борджиа стала синонимом понятия «коварный отравитель».

Чезаре, правда, пользовался не только ядами: эта капризная натура не терпела однообразия ни в чем, включая и убийство. Например, своего брата Хуана он зарезал. Так же он поступил и с целым рядом других людей, либо не вписавшихся в его жизненные планы, либо попросту вызвавших его неудовольствие.

Например, когда некий дон Жуан де Червильоне отказался уступить ему на время свою жену (только-то!), Чезаре приказал отрубить ему голову прямо посреди людной улицы. И данный случай далеко не оригинален.

Это был достойный сын своего отца, унаследовавший от него не только жестокость, коварство, вероломство и тому подобные «достоинства», но и болезненное сластолюбие. Не удовлетворившись всеми возможными вариантами сексуальных связей на подвластных ему территориях, Чезаре сделал своей постоянной партнершей родную сестру Лукрецию. Правда, ему пришлось делить ее ласки с их отцом, Папой Александром VI, но эта ситуация лишь добавляла остроты удовольствиям, которым предавалось трио кровосмесителей.

Поэт Понтано писал, что донна Лукреция приходилась Папе Александру VI одновременно «дочерью, женой и невесткой».

Они любили устраивать и массовые оргии, о чем свидетельствуют записи хронистов того времени.

ФАКТЫ:

«Вечером 30 октября 1501 года в покоях графа Валентино (Чезаре Борджиа) в папском дворце был праздник. На нем присутствовали пятьдесят проституток высшего класса. После трапезы они танцевали со слугами и гостями. Сначала все были в платьях, но потом совершенно обнажились. Когда гости закончили есть, горящие свечи со стола переставили на пол, и голым куртизанкам швыряли каштаны, чтобы те подбирали их, ползая между подсвечниками на четвереньках.

Папа, граф и его сестра Лукреция наблюдали за этим зрелищем. Коллекция шелковых шарфов, чулок и брошей предназначалась в награду тому, кто совершит наибольшее количество соитий с проститутками. Зрители, бывшие судьями, вручали победителям призы».

«В город явился крестьянин с двумя кобылами, нагруженными дровами. Когда они появились на площади Святого Петра, какой-то папский слуга, пробегая мимо, схватился за поводья, сбросил поклажу и отвел кобыл в маленький дворик за дворцовыми воротами. Там были выпущены четыре жеребца без седел и уздечек. Они бросились к кобылам, передрались между собой, кусаясь и лягаясь с громким ржанием, и покрыли кобыл с яростным пылом. Папа наблюдал за этим из окна своих покоев, Лукреция была рядом с ним. Оба хохотали до упаду и открыто проявляли свое удовольствие».

Записи в дневнике епископа Бурхарда, папского церемониймейстера.

А. Борель. Подставка

Почтенный епископ Бурхард упоминал еще о всякого рода «насилиях, непотребных действиях, совершаемых во дворце Святого Петра, бесчестных вещах, творимых с подростками и юными девушками, о проститутках, допущенных ко двору, и папских детях, рожденных от инцеста».

Ну и что? Вот если бы вывели на сцену какого-нибудь экзотического праведника из списка власть имущих, тогда стоило бы ахать, охать и анализировать причины и следствия, а так… рутина.

Папа Александр VI и его сынок Чезаре несколько раз выдавали Лукрецию замуж, преследуя опять-таки благие цели объединения итальянских земель. При этом оба они, естественно, продолжали с нею сексуальные игры. Третьего ее мужа Чезаре убил лично, не уступая такого удовольствия слугам.

Весной 1503 года Папа Александр VI и Чезаре устроили пышный пир в честь нескольких кардиналов, которых они решили отправить на тот свет, но по ошибке оба. отведали отравленного вина, вследствие чего старшее чудовище умерло на месте, а младшее, хоть и с трудом, но оклемалось.

Когда был избран Папой Джулиано делла Ровере (Юлий II), заклятый враг Чезаре Борджиа, тот купил себе жизнь ценой всех сокровищ своего отца и отречения от прав на герцогство Романья.

Далее он скитается, два года содержится в качестве пленника в испанском замке Медина дель Кампо, бежит оттуда к королю Наварры и 12 марта 1506 года в конце концов погибает в бою. Это был, пожалуй, единственный его поступок, не проклятый человечеством.

КСТАТИ:

«Он хвастается, что происходит по боковой линии от Авеля. Все правильно, он — потомок Каина».

Станислав Ежи Лец

А вот субъект совсем иного плана.

Франциск I (1494—1547 гг.), король Франции с 1515 года, зафиксирован Историей как не очень серьезный человек, но одержимый идеей абсолютной монархии. Для воплощения этой идеи он ничего подлинно исторического не предпринял, разве что в сфере правил внутреннего распорядка своей резиденции.

Он активно участвовал в европейских разборках, не преследуя далеко идущих политических целей, а так, скорее, за компанию. В 1515 году он совершил поход в Италию и даже одержал победу в битве под Мариньяно, однако второй его поход завершился бесславным пленением со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Франциск I был известен как монарх, склонный к заключению совершенно неожиданных договоров (например, с турецким султаном или Венецианской республикой), которые аннулировались с такой же сказочной быстротой, с какой и заключались. Векторы его внешней политики постоянно пребывали в хаотическом движении, в котором никто не мог установить хоть какую-то закономерность.

Но он еще известен как щедрый покровитель Рабле, Челлини и Леонардо да Винчи, как инициатор строительства роскошных дворцов в Шамфоре, в Сен-Жермен и Фонтенбло, как организатор экспедиции Жака Картье к берегам Канады, но прежде всего этот персонаж запомнился как блестящий рыцарь, жаждущий подвигов и бранной славы, а в итоге вполне удовлетворившийся славой неутомимого оплодотворителя придворных дам.

Он превратил королевский двор в некую помесь гарема и публичного дома, помесь довольно странную, впрочем, под стать хозяину. Как говорили тогда, «он превратил французских баронов в своих лакеев, а их жен — в одалисок». Собственно говоря, не всех баронов, а только тех, кто стремился к придворной карьере, кто хотел жить в Лувре на всем готовом, ни за что не отвечая и в то же время обладая вполне реальным влиянием, которое приносило немалые барыши.

Так что, за все это не нужно было платить?

И не следует усматривать здесь трагедию подневольного человека.

Придворными становятся только лишь по доброй воле, а скорее по недоброй, желая отхватить кусок пожирнее и не останавливаясь ни перед чем на этом пути, где дорожными указателями могли бы быть: «Клевета», «Вероломство», «Ложь», «Лесть», «Подкуп», «Лицемерие» и т.д. и т.п. Так что не стоит сочувственно вздыхать, читая о моральных страданиях униженного и «обесчещенного» царедворца. Невозможно обесчестить того, у кого нет этой самой чести.

КСТАТИ:

«Человеку невозможно жить честно и в то же время в достатке и уважении».

Генри Торо

Франциск I заставил всех желающих называться придворными, и при этом имеющих красивых жен или дочерей проживать непременно в Лувре. Кроме них, по свидетельствам современников, в Лувре проживала масса дам, преимущественно жен всякого рода чиновников. У короля имелись ключи от всех комнат дворца, так что он мог беспрепятственно навещать любую из них. Естественно, далеко не все мужья были в восторге от такого положения, но свое отношение к нему держали при себе.

Известно, правда, что один из придворных пригрозил жене смертью, если она отдастся королю. Узнав об этом, Франциск как-то ночью ворвался в его спальню с мечом в руке и попросту вышвырнул из постели, а сам тут же занялся его женой. С тех пор, как сообщает хронист, эта дама наконец-то обрела душевный покой, так как муж не только не препятствовал ее любовным играм с королем, но и всячески им способствовал.

КСТАТИ:

«Благородно только то, что бескорыстно».

Жан де Лабрюйер

Английский коллега Франциска Первого — скандально известный, одиозный Генрих VIII (1491—1547 гг.), беспощадный и безоглядный тиран. Нужно заметить, что его тирания носила сугубо личный характер, т.е. она была основана исключительно на скверности характера, а не на государственной пользе или, скажем, на агрессивной религиозности.

Впрочем, его многочисленным жертвам от этого легче не становилось.

Рослый, импозантный, энергичный, он в первые годы своего правления пользовался всеобщим расположением, а это, при недостатке самокритичности и воображения, способно сыграть злую шутку с кем угодно, и Генрих VIII не стал исключением из общего правила.

В 1509 году он женился на Екатерине Арагонской, вдове своего брата Артура. Так как формально он с ней состоял в родстве первой степени по боковой линии, то для заключения брака требовалось специальное разрешение Папы Римского. Учитывая то, что невеста была дочерью короля Испании Фердинанда II Католика, чье прозвище говорило само за себя, а жених был настолько ревностным католиком, что даже написал книгу, обличающую Лютера и его еретическое учение, Папа дал разрешение на этот брак и, кроме того, присвоил Генриху VIII почетный титул «Защитник веры».

Они прожили вместе около двадцати лет. Конечно, любвеобильный Генрих «осчастливил» за это время не одну сотню женщин, к чести своей, не делая различий между скотницами и герцогинями, но конфликтов между супругами, по крайней мере из-за этого, не наблюдалось.

И продолжалось бы все это неизвестно сколько времени, если бы не появилась во дворце новая фрейлина, очаровательная насмешница Анна Болейн. Девушка была очень не проста, ни по происхождению, ни по образу мыслей, ни по опыту придворной жизни, который она приобрела в ранней юности при французском дворе (Франциска I, между прочим). Короче говоря, девица, как говорят, не промах.

Есть данные, на которые ссылался Виктор Гюго, о том, что у Анны Болейн было шесть пальцев на левой руке. Возможно, эта деталь не имеет никакого значения, а возможно, означает очень и очень многое.

Так или иначе, юная леди Анна резко отличалась от привычных объектов королевской похоти, настолько резко, что король вдруг проникся мыслью сделать ее своей законной женой. Эта совершенно нелепая мысль завладела всем его существом, и он со всей решительностью начал воплощать ее в жизнь.

Разумеется, Анна Болейн, вдруг увидевшая вполне реальную перспективу стать королевой Англии, лезла из кожи вон, чтобы приблизить этот вожделенный миг.

Когда Генрих VIII начал хлопотать перед Папой о разводе с Екатериной Арагонской, тот уклонился от принятия решения по этому вопросу, не желая ссориться из-за сексуальной блажи «этого борова» с императором Священной Римской империи, племянником Екатерины Арагонской.

Генрих продолжал настаивать на разводе, аргументируя свою настойчивость муками совести, не позволяющей ему, верному и доброму католику, состоять в незаконном браке с вдовой своего брата, то есть со своей родственницей.

Папа продолжал уклоняться от прямого ответа на поставленный вопрос, и вот тогда в Англии произошла Реформация. Все эти глубинные исторические процессы и объективные причины — бред сивого мерина! Когда Генриху надоело ждать от Рима разрешения на развод, да еще когда при этом объект вожделения уклоняется от близости, ссылаясь на головную боль, которая пройдет только после венчания, нетерпеливый монарх воскликнул: «Ах, так? Какой-то там Папа Римский будет решать мою судьбу?! Да в гробу я его видал!» Или что-то в таком роде… И он объявляет себя главой Церкви на вверенной ему Богом территории. Вот так, ни больше, ни меньше!

Так в Англии состоялась Реформация и родилась Англиканская Церковь. Отныне была упразднена власть Папы, богослужение велось на английском языке, священники имели право жениться, звание епископа сохранялось, а звание монаха упразднялось. И не потребовалось никаких соборов, споров и подсчета голосов. Сказано — сделано.

Развод Генриха с Екатериной Арагонской был совершен с рекордной скоростью накануне его венчания с Анной Болейн.

Правда, вскоре после брачных торжеств пришлось казнить весьма известных людей, которые отказались принять только что сочиненную религию, таких как Томас Мор, кардинал Уолси и др., но это — детали, которые не омрачили семейного счастья короля.

Но довольно скоро это счастье поднадоело Генриху, и он начал подумывать о том, как бы избавиться от наскучившей красотки, которая мало того что проявляла недопустимую независимость суждений, так еще и родила девочку вместо обещанного мальчика.

Долго обдумывать что-либо было не в характере бравого короля и одновременно главы Англиканской Церкви, так что вскоре королева была обвинена в преступной связи с целой сотней мужчин и в организации заговора с целью лишения короля его драгоценной жизни.

Был организован громкий показательный процесс над группой «заговорщиков» из числа придворной знати, которые «признались» в том, что были еще и любовниками королевы и что она обещала якобы выйти за них замуж после благополучного убийства Генриха VIII.

Несмотря на абсолютное отсутствие каких бы то ни было улик, высокий суд приговорил несчастных к «квалифицированной» казни — повешению, снятию еще живыми с виселицы, сожжению внутренностей, четвертованию и обезглавливанию. Правда, король проявил особую милость к осужденным, заменив «квалифицированную казнь» простым отсечением головы.

Вот здесь-то Англию ожидал еще один сюрприз. Дело в том, что отсечение головы там осуществлялось при помощи секиры, тогда как в соседней Франции орудием палача был меч. Генриху меч показался предпочтительней примитивного топора, и поэтому он решил впредь отсекать английские головы тоже мечом. Действительно, чем английские головы хуже французских?

И вот нововведение решено было опробовать на нежной шее некогда обожаемой Анны Болейн. Ввиду отсутствия в Англии достаточно опытныхспециалистов пришлось заказать палача в Кале. Специальным кораблем его доставили в порт Саутгемптон, а затем, привезли в Лондон, где он с блеском продемонстрировал свое искусство. Головы у Анны Болейн как не бывало!

Большой, однако, забавник был этот Генрих VIII! В день казни Анны Болейн он обвенчался с некоей Джейн Сеймур, девушкой не очень хорошего происхождения, но и не такой самоуверенной и языкатой, какой была Анна Болейн.

Собственно, дело тут не в девушке, посредством которой король стал родственником сельского кузнеца, ладно, в конце концов, кузнеца, а не лакея или торговца, дело не в этом, а в том, что шел 1536 год, то есть прошло более 320 лет действия Великой Хартии вольностей, которой так гордились (и по сей день гордятся) англичане! Чем тогда гордиться, если вот так, запросто можно обвинить кого угодно и в чем угодно, а судьи послушно вынесут любой угодный деспоту приговор? Всякое бывало в Истории, так что не было бы в этом ничего из ряда вон выходящего, если бы тот же Генрих VIII,решив избавиться от поднадоевшей супруги, подсыпал ей в питье чего-нибудь «избавительного» или подослал верного человека, умеющего хорошо владеть кинжалом. Так нет же, устраивается смехотворный судебный процесс, насмешка над правосудием, над всеми английскими вольностями и законами, плевок в лицо палате лордов и т.д. И все это сходит с рук…

Азиатщина, причем самая дремучая.

КСТАТИ:

«Когда дикари Луизианы хотят сорвать плод с дерева, они срубают дерево под корень и тогда срывают плод. Таково деспотическое правление».

Шарль де Монтескье

В ликвидации Анны Болейн принимал самое активное участие государственный секретарь Томас Кромвель, который оперативно сфабриковал криминальное дело против нее и «антинародной» группы любовников. Дело, конечно, было шито белыми нитками и развалилось бы во мгновение ока, если бы в тогдашней Англии имел место хоть слабый бы намек на правосудие или на чувство собственного достоинства у членов парламента, но тогда другого и не требовалось.

Кромвель очень много сделал для укрепления королевской власти и для придания ей того характера, который в полной мере проявился в деле Анны Болейн.

Генрих VIII, с одной стороны, высоко ценил помощь госсекретаря, но, с другой, эта помощь начала его раздражать. Подобно всем низким натурам, напрочь лишенным чувства справедливости, Генрих начал считать, что он и сам мог бы справиться с такими делами, а этот заносчивый умник теперь, видите ли, цены себе не сложит…

А тут еще вот такая незадача: Джейн Сеймур умирает при родах, успев, правда, подарить своему мужу наследника престола, но все же умирает, значит, возникает проблема поиска новой королевы. И тут Кромвель выступает с предложением, которое, по его словам, является универсальным ключом к решению множества задач. Он предлагает королю жениться на немецкой принцессе Анне Клевской. Этот брак должен стать залогом прочного союза с германскими государствами и германскими протестантами, что особенно важно ввиду образования мощной антианглийской коалиции в составе двух католических держав — Франции и Испании. Для Генриха все эти премудрости были раздражающе сложны, но сама идея женитьбы на «дебелой немке» пришлась ему по вкусу.

Дабы не покупать кота в мешке, решено было отрядить на родину невесты знаменитого живописца Ганса Гольбейна (1497—1543 гг.) с поручением зафиксировать внешность Анны и предоставить портрет на суд жениха.

Но художник — не фотограф, делающий снимки на документы. Великий Гольбейн изобразил на полотне то, что он скорее почувствовал, чем увидел воочию в этом образе, и когда Генрих VIII взглянул на портрет, решение жениться созрело тут же и бесповоротно.

Вскоре невеста прибыла в Англию. Генрих галантно выехал ей навстречу, и вот в Рочестере, в тридцати милях от Лондона, они увиделись…

Первым желанием короля было тут же, собственноручно отрубить голову живописцу Гансу Гольбейну, так как невеста настолько отличалась от своего портрета, что видавший виды Генрих чуть не плакал от отчаяния и обиды.

Он заявил придворным, что никогда не женится на «этой кобыле», но потом изменил свое решение из боязни поссориться с немцами. Однако, как вскоре выяснилось, слухи об антианглийской коалиции Франции и Испании оказались сильно преувеличенными, так что, в принципе, отделаться от «кобылы» можно было достаточно просто и без особых дипломатических последствий.

Но прежде нужно было избавиться от Кромвеля. Сказано — сделано. Кромвель во мгновение ока оказывается узником Тауэра, его имущество конфисковывается, а все заслуги аннулируются ввиду открывшихся «фактов» ереси, государственной измены и прочих проявлений злокозненности.

Ему предлагается облегчить свою участь, подписав заявление о том, что король Генрих VIII неоднократно говорил в его присутствии о том, что «не исполнял своих супружеских обязанностей» по отношению к Анне Клевской, которая, исходя из этого, осталась в своем добрачном состоянии, а следовательно, не является женой короля в буквальном смысле этого слова. Несомненная ложь. Учитывая характер и наклонности Генриха VIII, просто невозможно предположить, будто он был настолько принципиален, что отказался от возможности хотя бы раз проинспектировать сексуальные способности «кобылы». Но дело не в этом.

Кромвель подписал все, что ему дали на подпись, после чего ему сообщили, что король в виде особой милости избавил его от повешения и сожжения на костре, разрешив ограничиться отсечением головы.

Вскоре его голову отсекли, а королеве объявили, что она разведена, правда, с назначением ей пенсии в 4 000 фунтов стерлингов и присвоением почетного звания «сестры короля».

А Генрих VIII незамедлительно женился на восемнадцатилетней Екатерине Говард, которая менее чем через два года после свадьбы была обезглавлена по обвинению в развратном поведении, несовместимом со званием королевы Англии.

Далее началась череда казней разного рода государственных преступников и еретиков. Парламент принял специальный билль, согласно которому осужденных католиков надлежало вешать, а вот лютеран — сжигать заживо.

Считается, что за годы правления Генриха VIII было повешено не менее 72 000 человек, только повешено, не считая сожженных заживо и обезглавленных.

Его последняя, шестая жена, Екатерина Парр, едва не угодила на эшафот за какое-то высказывание, вызвавшее неудовольствие ее кровожадного супруга.

Сам-то он себя таковым не считал.

КСТАТИ:

«Если Бог все знает и может отвратить всякого заблудшего от заблуждения, то почему он этого не делает? И почему, если Бог не отвращает от заблуждения, то грех падает не на Бога, а на человека?»

Пьетро Помпонацци

Вопрос, конечно, любопытный, но, на мой взгляд, аморальный: если человек не в состоянии удержаться от неблаговидного поступка, то пусть вся ответственность падет на его голову, а не на чью-то чужую, тем более голову Бога. С другой стороны, хорошо было бы, если бы Бог останавливал таких как Борджиа или Генрих VIII в самом начале их убийственного пути. Хорошо бы. Но, опять-таки, если многие тысячи окружающих терпят вот такое, то, может быть, так им и надо?

И вот что самое, пожалуй, печальное: все эти «многие тысячи окружающих» совершенно одинаковы в своих проявлениях независимо от времени, страны, религии и любых других условий. Вот они-то и создают тот вакуум, который непременно заполняется деспотами, а потом они страдают от беспредела власти, ненавидят ее, воспевают подвиги сопротивляющихся ей бандитов типа Робин Гуда или Стеньки Разина, с нетерпением ждут избавителя, который приходит только лишь затем, чтобы занять место предыдущего деспота, да так занять, чтобы эти «многие тысячи» с теплым чувством вспоминали о не таком уж плохом былом…

КСТАТИ:

«Решения проблем могут умирать. Сами же проблемы остаются вечно живыми».

Гаральд Геффдинг

Экзотический персонаж. Правитель ацтеков Монтесума II Младший (1466—1520 гг.).

Став главой государства, он сосредоточил в своих руках гражданскую, военную и религиозную власть.

Сразу же после инаугурации Монтесума приказал отстранить от дел всех тех, кто служил его предшественнику, абсолютно всех, включая курьеров, слуг, старейшин общин и т.п.

Все бы ничего, но только там, в доколумбовой Мексике, «отстранить от дел» означало — «ликвидировать», что и было сделано со всем тщанием.

Монтесума поставил перед собой задачу объединения всех племен, населяющих огромную страну под верховенством ацтеков. Понятное дело, эти племена вовсе не сгорали от желания обрести статус рабов, поэтому «святое дело объединения» сопровождалось постоянными военными походами, многими тысячами погибших защитников племенной независимости и столь же многими тысячами пленных, предназначенных для жертвоприношений грозным ацтекским богам.

ФАКТЫ:

Мексиканские жрецы доколумбового периода в отправлении религиозных обрядов достигали такого уровня холодной жестокости, который в свое время потряс даже испанских конкистадоров, людей далеко не милосердных и знакомых с методами европейской инквизиции.

Храмы были уставлены страшными идолами, окрашенными человеческой кровью. Капища бога Вицлипутли украшались черепами принесенных ему в жертву людей. Полы и стены этих капищ были покрыты толстым слоем засохшей крови. Перед статуей этого божества всегда лежало человеческое сердце, еще хранившее тепло своего бывшего обладателя. Понятно, что сердца постоянно обновлялись… Жрецы носили одеяния, сшитые из человеческой кожи. Обряд жертвоприношения проходил следующим образом. Главный жрец направлялся к жертвеннику, держа в руке большой нож, выточенный из куска кремния; за ним шел второй жрец с деревянным ошейником, а еще четверо жрецов замыкали процессию.

Четверка замыкающих останавливалась по обе стороны большого пирамидального камня. На этот камень клали человека таким образом, что вершина пирамиды давила ему на поясницу, и тело получало изгиб, облегчающий вспарывание живота.

Четверо жрецов держали жертву за руки и за ноги, пятый надевал ей на шею деревянное кольцо, а затем главный жрец каменным ножом вспарывал живот и, вырвав из груди жертвы сердце, посвящал его Солнцу.

Процедура была многочасовой, так как Солнцу требовалось посвятить не менее полусотни сердец.

Мы привыкли читать о жестокостях испанских конкистадоров, но ради элементарной справедливости следует заметить, что те жестокости, с которыми они столкнулись при первом же знакомстве с мексиканскими религиозными обрядами, не шли ни в какое сравнение с их собственными.

Во время одного из самых первых своих завоевательных походов Монтесума неожиданно приказал главному военному вождю срочно возвратиться в столицу и обезглавить всех воспитателей его детей, компаньонок многочисленных жен, а также других дворцовых женщин, чтобы тут же заменить их новыми. Зачем? А чтобы проверить, насколько оперативно и точно исполняются его приказы, не более того.

Вот этого уже не требовали религиозные правила. Это была сугубо частная инициатива человека, наслаждающегося безграничной властью над себе подобными.

Он покорял соседние племена с какой-то болезненной жестокостью, которая вызывала изумление даже у его сподвижников, отнюдь не страдающих альтруизмом.

Монтесума часто (и совершенно добровольно) исполнял обязанности главного жреца при жертвоприношениях (то есть именно он вспарывал живот жертвы).

Однажды, после усмирения непокорного племени уэшотцинков, было устроено массовое жертвоприношение военнопленных, поразившее всех приближенных Монтесумы своей неоправданной жестокостью и нарушением установленного ритуала. Пленных разделили на три группы. Первая была принесена в жертву обычным способом (рассекание груди и вырывание сердца). Вторую группу сначала поджаривали на медленном огне, а затем уже лишали сердец, а третью расстреливали из луков. Монтесума был очень доволен, но в народе пошли разговоры о том, что жертвоприношение — вовсе не казнь, так что был утрачен священный смысл древнего ритуала. Конечно, эти разговоры велись глухим шепотом, но сам факт их возникновения был симптомом, на который следовало бы обратить внимание. Но Монтесуме было не до того: поступили сведения о появлении каких-то таинственных пришельцев, в которых жрецы, посоветовавшись, признали богов, покинувших Мексику много столетий назад и пообещавших вернуться когда-нибудь. Это был отряд испанских конкистадоров.

Испанцы повели себя так, что очень скоро утратили ореол божественности и стали восприниматься лишь как жестокие и алчные незваные гости. И вот тут-то великий вождь, военачальник и жрец Монтесума II продемонстрировал полный паралич воли и элементарного достоинства первого лица государства. Он призвал своих соотечественников смириться и покорно принять власть завоевателей, за что был этими же соотечественниками побит камнями, до смерти, разумеется.

КСТАТИ:

«Кто кажется страшным, тот не может быть свободным от страха».

Эпикур

Еще один страшный человек с правами казнить и миловать — внук Ивана III и Зои Палеолог, великий князь «Всея Руси» Иван IV, прозванный Грозным (1530—1584 гг.).

Если рассматривать эту личность в контексте всех реалий его эпохи, то мы не увидим ничего из ряда вон выходящего ни в злодействах, ни в тех деяниях, которые историки традиционно считают положительными. Обыкновенный деспот эпохи Возрождения, четко вписывающийся в рамки понятия «типичный представитель самодержавной власти».

И он никак не более Грозный, чем, скажем, Генрих VIII или Карл IX, просто таков сложившийся стереотип. А то, что его образ был так горячо любим Сталиным, увидевшим в нем своего рода предтечу, можно объяснить, во-первых, тем, что он свой, отечественный, и, во-вторых, недостатками сталинской эрудиции. Например, Филипп II, «король-паук», покровитель испанской инквизиции, замучил и отправил на тот свет гораздо больше безвинных людей, а Генрих II был куда более взбалмошным и преуспевшим в садистских проявлениях, о чем, возможно, не читал ни Сталин, ни кто-либо из его пролетарско-местечковых референтов.

А грозный Иван Васильевич, как и все представители этой социальной группы, в детстве мучил животных, издевался над слугами и ставил первые сексуальные опыты над подневольными женскими телами.

16 января 1547 года его венчали на царство, и с этого венчания титул царя на Руси стал считаться легитимным, так как был подтвержден специальной грамотой Константинопольского патриарха. Грамота, правда, была получена лишь через четыре года после акта венчания на царство, но — как говорится, лучше поздно, чем никогда. Вскоре Иван женился на Анастасии Романовой, с которой прожил тринадцать лет, не отмеченных особо важными событиями, если, конечно, не считать таковыми страшный пожар, уничтоживший практически всю Москву, кроме Кремля, и, как последствие пожара — уничтожение всех родственников царя по материнской линии, обвиненных в поджоге, причем уничтожал не кто-нибудь, а народ, убитый горем, оставшийся без крова и кипящий жаждой мести виновникам несчастья, которые, конечно же, должны быть, иначе, если таковые не отыщутся, тогда вообще… безнадега… выходит, Божья кара, а она не бывает несправедливой… нет, лучше все-таки отыскать супостатов…

Универсальная формула реакции масс на негативное явление.

В окружении царя появились новые люди, которые, конечно же, по моде всех времен и народов, были рано или поздно казнены.

При этом нестерпимо терзают алчное воображение земли, лежащие вокруг, лежащие в общем-то плохо, а посему сам Бог велел их подобрать под царскую руку, а то как-то непрестижно звучит, если честно: «Царь Московского княжества»…

16 июня 1552 года Иван выступил в поход на Казань, столицу татарского ханства, а 2 октября, после осады и штурма, город был подвергнут ужасной резне. А, собственно, кто и когда видел иную, не ужасную резню? Резня как резня, что уж тут поделать…

В 1556 году московское войско захватывает Астрахань и, естественно, всю территорию Астраханского ханства и поволжские степи до самого Каспийского моря.

Затем начинается вялотекущая Ливонская война, которая в начале своем отмечена была взятием Нарвы и еще двадцати городов, а затем забуксовала, потому что Дания, Польша и Швеция осознали, что произойдет после того, как азартный русский царь покончит с относительно слабым Ливонским орденом, и укрепили линию сдерживания его молодых амбиций. Нормальный процесс мировой Истории, которой скучно без конфликтов…

КСТАТИ:

«Когда, наконец, человечество дождется эпох, в дни которых ложно понятая мужественность не будет превращать мужчину в свирепого захватчика, в кичащегося своей грубостью драчуна, в помесь индюка с тигром?»

Даниил Андреев

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Победа Михаила над драконом

Наверное, никогда. Да и кто знает, что будет с миром, если из мужского начала исключить такое понятие как «свирепый захватчик»? Иное дело — мера, процентное содержание этого понятия в характере мужчины, как, например, содержание кислорода в воздухе. Если его больше, чем необходимо для жизни, это создает угрозу. Все дело в пропорциях.

Но есть и другое свойство, сопутствующее в некоторых случаях мужской агрессивности как ее компонент. Вот здесь-то самое, казалось бы, незначительное нарушение необходимых пропорций приводит к ужасающим последствиям, зачастую непоправимым. Речь идет о жестокости.

Сама по себе жестокость является совершенно необходимым элементом многих человеческих проявлений, называясь при этом «разумной жестокостью».

Она понятна и естественна, если занимает должное место, не становясь самоцелью и объектом любования, как это воплотилось в характере Ивана Грозного. Ведь одно дело — отдать приказ о чьей-либо казни, и совсем другое — любоваться этой казнью, вникать во все подробности агонии, смаковать их…

Во все времена естественным последствием взятия войсками какого-либо города было его разграбление — плата победившим воинам за перенесенные опасности, раны, горечь утрат своих товарищей и т.п. В некоторых случаях командующий отдавал приказ убить какую-то часть населения взятого города (иногда — большую). Не будем рассматривать нравственный аспект ситуации — он абсолютно понятен и однозначен, как понятна ее мотивация: плата победителям, наказание за упорное сопротивление, устрашение жителей других городов противника, устранение данной административно-военной единицы с поля военной игры…

Ну, а если город не оказывает сопротивления? Если он гостеприимно распахивает навстречу войску противника свои ворота? Если за всем этим не кроется какая-то хитроумная западня, а все происходит так, как декларируется, с искренними проявлениями полной покорности пришельцам, как тогда расценивать резню, акты вандализма (не грабежа, а вандализма!), массовые изнасилования?

Тогда на первый план выступает личность командующего победившим войском, потому что все происходящее в данном городе санкционировано им и ни кем иным. Ссылки на то, что солдат — существо грубое, и поди останови его в захваченном городе — чушь, нелепая выдумка недобросовестных биографов этого командующего. Что бы там ни происходило, но публичный расстрел на городской площади пяти-шести зачинщиков насилия или просто насильников, пойманных на месте преступления, — надежнейшая гарантия того, что отныне город может спать спокойно. Следовательно, проблема состоит не в солдатском произволе, а в особенностях личности того, кто принимает решения.

Все вышесказанное в полной мере касается многих подробностей царствования Ивана Грозного, которого одни историки считают кровавым чудовищем, русским Нероном, другие — воплощением идеи безграничной свободы, третьи — трусливым и недалеким тираном, четвертые — рачительным хозяином и приумножителем богатств земли Русской, пятые — психически нездоровым человеком, глубоко страдающим от проявлений своего страшного недуга в минуты прояснения сознания и т.д.

Прежде всего, конечно, нужно, оценивая чьи бы то ни было деяния, отрешиться от понятий «свой» или «чужой». Подросток, зарезавший прохожего за то, что тот отказался дать ему закурить, совершил деяние, заслуживающее смертную казнь, и не имеют никакого значения ни страна, где это произошло, ни семья, в которой он воспитывался, ни его оценки в классном журнале. Значение имеет, в данном случае, преступление, а не тот, кто его совершил…

Биографию Ивана Грозного можно разделить на два периода: до смерти его первой жены Анастасии и после этой смерти, когда миру вдруг предстал совершенно иной, новый человек, у которого, если сравнивать его с прежним Иваном IV, как говорится, «поехала крыша». Да, он проводил довольно жесткую политику, да, он — дитя своего времени, и потому нет нечего удивительного в его поощрении казанской или астраханской резни после взятия этих городов, как нет ничего удивительного в казнях политических противников, явных или мнимых. Там, по крайней мере, наличествовали логически обоснованные мотивы, но вот после смерти жены его поведение во многом можно назвать неадекватным.

Он начинает убивать всех подряд, и лично, и с помощью своих подручных. Его жертвами стали: преподобная Мария с пятью сыновьями, Иван Шишкин с женой и детьми, князь Дмитрий Овчинин, князь Дмитрий Кашин (убит на пороге церкви), князь Михаил Репнин (убит во время чтения Евангелия), Дмитрий Курлятев с женой и малыми детьми, священник Благовещенского собора Сильвестр, советник Алексей Адашев, а также князья суздальские, ростовские, ярославские, полоцкие и т.д.

В то же самое время он заявляет: «Чтобы охотиться на зайцев, нужно множество псов; чтобы побеждать врагов — множество воинов; кто же, имея разум, будет без причины казнить своих подданных!»

В том-то и дело, что без причины, просто так, от плохого настроения или головной боли. Бесспорно, для поддержания должного порядка в стране казни были необходимой мерой, но неужели трудно было находить людей, действительно заслуживающих наказания за свои деяния? Думается, что их было вполне достаточно, и тем не менее…

Он хорошо понимал необходимость демонстрации жестокости, которая как бы подтверждает естественность, природность существующей власти. Например, в Османской Империи была своеобразная норма, — 250 публичных казней в месяц, — которая была призвана поддерживать на должном уровне престиж власти.

Видимо, масса усматривает в жестокости своего правителя нечто подспудно желаемое ею, вынашиваемое, но нереализованное из-за страха наказания или вообще недостатка силы духа.

КСТАТИ:

«Есть много жестоких людей, которые чересчур трусливы для жестокости».

Фридрих Ницше

Так уж повелось, что масса склонна принимать гуманность правителя за его слабость, а вот чего-чего, но слабости она не простит своему «отцу». Кроме того, гуманность абсолютно чужда массе, поэтому при контакте с ее (гуманности) проявлениями масса испытывает лишь негативные эмоции, что нельзя не учитывать тем, кто собирается его руководить.

Например, с точки зрения Зигмунда Фрейда, психология лидера резко отличается от психологии других членов социальной группы. Он не имеет эмоциональных привязанностей к кому-либо, кроме себя. Он никого не любит, кроме себя, он самоуверен и независим, он обладает определенными качествами, непостижимыми на уровне бытового сознания, и поэтому он становится общим идеалом — «Я».

Ему вовсе не обязательно быть лучше, умнее, благороднее других, но все его поступки, даже явно негативные, воспринимаются массой в совершенно ином ключе, чем если бы их совершил кто-то из «простых смертных».

А если ко всему этому добавить еще и мощную харизму, которой, несомненно, обладал царь Иван Васильевич…

ФАКТЫ:

В июле 1570 года он устроил в Москве очередную образцово-показательную казнь. На глазах у огромной толпы, запрудившей Китай-город, в течение двух часов две сотни человек были разрублены на части, распилены пополам или сварены живьем. Дети и жены казненных были тут же утоплены, как котята.

И вот царь поднимается на липкий от крови эшафот и обращается к толпе:

— Народ! Скажи, справедлив ли мой суд? «Народ» разразился радостными криками:

— Справедлив! Справедлив, батюшка-царь! Дай Бог тебе долго жить!

Но и это еще не все. Посаженный на кол боярин, умирая в нечеловеческих муках, присоединился к ликующему хору:

— Боже, храни царя! Даруй ему счастье и спасение!

Этот случай универсален. Такого уровня «народ» совершенно одинаков в своих проявлениях и в России, и в Испании, и в Германии, и в Мексике, конечно, только такого уровня, называемый не иначе как «чернью». Между прочим, и во все времена…

В конце 1564 года царь демонстративно покидает Москву и поселяется в Александровской слободе, откуда он присылает две грамоты: одну — Думе, вторую — для принародного оглашения населению Москвы. Оба документа обвиняли бояр в сопротивлении власти, корыстолюбии и государственной измене, а посему на Думу, дворян, священников и прочие власти объявлялась опала. А вот на «простой народ» — никакой опалы и никакой царской обиды, только от дел царь удаляется…

Парод пришел в ужас и тут же снарядил посольство, которое должно было умолить государя вернуться, при этом заверив его во всесторонней поддержке в его святой борьбе с врагами Отечества.

Получив таким образом неограниченные полномочия, Иван развернул невиданный доселе массовый террор. Был создан и надежный режущий инструмент — особая структура, получившая название опричнины. Это был прообраз современных полицейско-карательных служб, своего рода государство в государстве, игнорирующее его законы и обычаи, имеющее практически неограниченные права и подчиняющееся только одному человеку — царю.

Страна была разделена на две неравные части. Одна из них, меньшая, но более богатая, поступала во владение новой структуры и получила название «опричнины», а другая — «земщины». Опричнине, кроме лучших улиц Москвы, достались 20 городов с уездами, причем самые богатые, ну а земщине— поболее, конечно, но победнее, похуже.

Соответственно и все подданные царя, а если точнее, его рабы (как заведено в восточных деспотиях) были четко разделены на первый сорт — опричников, и второй — всех остальных.

Первый сорт имел огромные преимущества перед вторым буквально во всех сферах бытия и. разумеется, широко использовал эти преимущества в соответствии со своими моральными качествами. А качества, конечно, были именно того уровня, который соответствовал этим людям с улицы — в полном смысле этого слова.

Это были подонки общества, беспредельщики, выражаясь современным языком, которые вдруг получили неограниченную власть над тысячами и тысячами земцев, которых можно было совершенно безнаказанно грабить, убивать, подвергать всяческим унижениям — по наскоро сфабрикованным обвинениям, а то и вовсе без оных. Чем не светлая мечта отребья всех народов и во все времена?

Это была шоковая терапия «от Ивана Грозного», и, надо сказать, организована и проведена она была блестяще. Как он, должно быть, наслаждался, поставив над чванливыми боярами безродную чернь, которая могла, при желании, отнять их имущество, изнасиловать жен и дочерей, пытать, убивать… Это весьма напоминает ситуацию в сталинских лагерях, когда политических заключенных, этих профессоров, главных инженеров, знаменитых артистов, генералов, содержали вместе с ворами и убийцами, которые всячески изгалялись над ними, чтобы, по замыслу тюремщиков, сломить, растоптать волю политических, лишить их самого главного достояния — духа.

Эта организация по форме напоминала рыцарско-монашеский орден. Члены ее носили грубые мрачные одеяния и назывались братией. Царь назывался братом. Устав этого ордена напоминал монастырский, да и весь распорядок жизни вне казней, грабежей, пыток и набегов на земские земли был густо наполнен религиозной службой. Царь Иван носил звание игумена, а его помощник Малюта Скуратов — пономаря. Все они много и часто молились…

И развлекались в соответствии со своими душевными качествами и наклонностями. Их трапезы превращались в дикие оргии в духе Калигулы, когда «братья» во главе со своим «игуменом» предавались безудержному разврату, объектами которого были не только многочисленные женщины, но и мужчины, в частности боярин Басманов, который на царских попойках щеголял в женском платье и исполнял любые капризы своего своенравного властелина.

Думаю, это грубейшая напраслина — называть Ивана Грозного извращенцем на основании хотя бы эпизодов с Басмановым. Царь был абсолютно чужд гомосексуализму, а содомия с Басмановым основана прежде всего не на сексуальном гурманстве, а на унижении в его лице всего боярства, которое он, выражаясь тюремным языком, «опускал» таким образом, да еще и на глазах у представителей социального дна.

А в отношении ориентации — здесь было все в порядке.

Второй женой Ивана Грозного была черкесская княжна Мария Темгрюковна, женщина красивая, своенравная, склонная к жестоким забавам. Ей нравилась травля собаками или медведями приговоренных «врагов» царя, как нравились и сцены групповых изнасилований с участием бравых опричников и боярских дочерей.

У нее были любовники, и царь знал об этом, однако не препятствовал ее развлечениям, будучи сам погружен в омут дикого сладострастия. Он не возражал против того, что в его отсутствие царицу часто навещал опричник Афанасий Вяземский, но когда Мария связалась с дворянином Федоровым, и они замыслили заговор, Иван, узнав об этом, зарезал Федорова, а Марию приказал запереть в Кремлевском дворце навечно. Вскоре она умерла при невыясненных обстоятельствах.

Третьей кандидаткой в царские жены стала боярышня Марфа Сабурова, рослая, румянощекая красавица, которая вдруг стала буквально таять на глазах во время приготовлений к свадьбе. Возникло серьезное подозрение касательно отравления ее родственником умершей Марии, Михаилом Темгрюком. Иван все же остался верен своему слову и обвенчался с уже полумертвой Марфой. Через две недели она скончалась. Михаила Темгрюка обвинили в убийстве и посадили на кол.

Четвертая жена, Анна Колтовская, была неглупа, любознательна, ненавидела опричнину и обладала необузданным темпераментом.

Возможно, набор и соотношение этих качеств импонировали царю, потому что некоторое время он полностью находился под ее влиянием, забросив все государственные дела и опричнину в том числе.

Но случилось явно водевильное происшествие, резко повернувшее ход событий. Анна, будучи натурой страстной, время от времени имела сторонних сексуальных партнеров. Одним из них был князь Ромодановский, который проникал на женскую половину дворца, переодевшись в соответствующее платье и называясь при этом «боярышней Ириной». Иван несколько раз видел эту «Ирину», мельком, правда, но отметил про себя и статность красавицы, и ее румяные щеки, и черные брови… Короче говоря, а почему бы и нет? И вот когда «Ирина» в очередной раз пришла к его жене, ее встретили двое дюжих опричников, которые без лишних разговоров препроводили прямо в царскую спальню, где немедленно обнажили, дабы государь не тратил свое драгоценное время на раздевание скромницы…

Ромодановского Иван убил тут же, на месте, а коварную Анну отдал в пользование опричникам, у которых были веские причины отомстить ей за то, что она настраивала Ивана против них, да и вообще за брезгливую надменность. Вволю натешившись, опричники постригли ее в монахини.

Брак с княжной Марией Долгорукой был, пожалуй, самым кратковременным. Буквально на следующий день после венчания новобрачную, связанною и с кляпом во рту, привезли в санях на полузамерзший пруд. Царь сел в заранее приготовленное кресло на берегу, а его «пономарь» Малюта Скуратов объявил всему честному народу, густо облепившему место действия, что царица оказалась не девственницей, посему оскорбленный в своих лучших чувствах государь передает ее на волю Божью. Затем Скуратов хлестнул лошадь, и она вместе с санями провалилась под лед…

Некоторое время состояла в его женах семнадцатилетняя красавица Анна Васильчикова, которая внезапно скончалась по необъяснимой причине.

Далее был страстный период Василисы Мелентьевой, на которой Иван женился, предварительно отравив ее мужа. Став царицей, Василиса проявила явно садистские наклонности, помыкая супругом, унижая его, отказывая в интимной близости и при этом заставляя прислуживать себе в качестве камеристки. И он, Грозный, безропотно терпел все это! Что ж, каждый волен выбирать для себя удовольствия сообразно своим вкусам и капризам, но понятие «удовольствие» враз приобрело свой общепринятый смысл, когда царь застал у своей повелительницы ее любовника Ивана Колычева.

…Их похоронили рядом, в двух гробах, но, как поговаривали тогда, в отличие от Колычева, Василиса была похоронена живой…

Последней его женой была боярская дочь Мария Нагая. Правда, уже будучи ее законным супругом, Иван Грозный решил попытать брачного счастья с племянницей английской королевы Елизаветы I, так как проникся мыслью породниться с королевский династией и поднять свой престиж, поколебленный опустошительным разгулом опричнины и военными неудачами в Ливонии и на татарском фронте, потому что взятие Казани и Астрахани вовсе не означало решения проблем взаимоотношений с татарами, скорее напротив…

Но сватовство сорвалось, а Мария Нагая родила царю сына, которого нарекли Дмитрием. Мальчика ждала трагическая судьба: страдая припадками падучей, он в отроческом возрасте (согласно официальной версии) случайно поранился ножом и умер. Эту смерть принято приписывать стараниям Бориса Годунова, устранившего препятствие на пути к трону. Что ж, весьма вероятно…

Между прочим, известно, что царевич Дмитрий еще в раннем детстве испытывал наслаждение при виде предсмертных судорог овец, кур и гусей, которых резали в его присутствии. Кто знает, какой кровавый след оставил бы в Истории этот прелестный малыш, если бы судьба не распорядилась своевременно вывести его со сцены…

Да, его батюшки для той эпохи было вполне достаточно.

Характерный эпизод: вдруг, ни с того ни с сего вбив себе в голову, что престарелый конюший намеревается свергнуть его с престола, Грозный приказал ему одеться в царский костюм и взгромоздиться на трон. Затем царь начал униженно кланяться ему и ползать на коленях перед троном, приговаривая: «Здрав будь, Государь Всея Руси!», а натешившись самоунижением, встал с колен и сказал: «Вот ты и получил то, чего желал. Я сам сделал тебя государем, сам же и свергну тебя с престола». После этого Иван Грозный зарезал его и приказал бросить тело голодным собакам.

КСТАТИ:

«Царь Иван Васильевич царствовал так, как и следует царствовать… Он, как говорят, забавлялся тем, что вышибал мозги своим рабам, насиловал их жен и дочерей, калечил их собственными руками, рвал на части и сжигал… Он убил своего сына. Подавляя восстание в Новгороде, он приказал сбросить в реку три тысячи человеческих трупов. Он был российским Нероном!»

Маркиз де Сад. Жюльетта

Новгород — особая статья. Во-первых, там не было никакого восстания, а было лишь обвинение в возможном намерении городских властей перейти под юрисдикцию польского короля. Но даже если так, арестуй эти самые власти, казни их как изменников и дело с концом, так нет же… Дело тут было совсем в другом. Новгород вот уже несколько веков был известен всему миру как крупнейший торговый и культурный центр, как цивилизованный европейский город, никак не нуждающийся в таких силой навязанных ему «родственниках», как Москва.

Иногда думаешь о том, что, может быть, не следует обвинять Александра Невского в коллаборационизме, когда он активно сотрудничал с Золотой ордой, не заботясь о судьбе Москвы, но любой ценой оберегая Новгород от регрессивного влияния азиатских кочевников.

Москва всегда, во все времена, носила на себе печать азиатщины, и такое явление, как деспотия Ивана Грозного было, как мне кажется, вполне нормальным для Москвы и невозможным для Новгорода. И дело тут не в количестве убиенных, а в самой структуре отношений «царь — народ». Новгородцы могли быть подданными, покорными, смирными, дисциплинированными, но все же подданными, трезво осознающими, как все самодостаточные люди, понятие «необходимость», что дает ощущение внутренней свободы, а вот москвичи были рабами царя, а рабство, как известно, штука весьма непроизводительная.

Иван Грозный, наверное, осознавал это, и считая невозможным превращение истинно свободных людей в рабов, пришел к выводу об уничтожении Новгорода как явления.

Можно возвыситься над другими либо посредством собственных успехов, либо вследствие низведения до нужного уровня тех, других…

Иван Грозный избрал второе. В декабре 1569 года он с опричным войском двинулся из Александровской слободы сначала на Тверь, которой был учинен жестокий погром, а затем дальше, на Новгород…

ФАКТЫ:

«Вслед за убийством митрополита Филиппа приказал он грабить дотла тверского епископа, монахов и всех духовных. Граждане и купцы, ремесленники и другие стали надеяться, что грабежи не распространятся дальше. Они были вполне уверены в этом в течение двух дней, когда он прекратил убийства и грабежи, но по прошествии этого срока приказал великий князь врываться в дома и рубить на куски всю домашнюю утварь, сосуды, бочки, дорогие товары, лен, сало, воск, шкуры, всю движимость, свести все это в кучу и сжечь, и ни одна дверь или окно не должны были остаться целыми; все двери и ворота были отмечены и изрублены. Если кто-либо из грабителей выезжал из дома и не делал этого, его наказывали как преступника. Кроме того, они вешали женщин, мужчин и детей, сжигали их на огне, мучили клешами и иными способами, чтобы узнать, где были их деньги и добро…»

Из воспоминаний опричников Иоганна Таубе и Эларта Крузе

Да, среди опричников было немало иностранцев. Но дело не в этом. Следом за Тверью был, можно сказать, уничтожен Новгород, где были разрушены все хозяйственные и административные здания, разграблены огромные запасы дорогих товаров и убит каждый третий житель.

Вследствие этого приоритет в торговле и ремеслах перешел к Москве, а Великий Новгород вскоре превратился в обычный провинциальный город, былая слава которого ушла в область воспоминаний…

Та же судьба постигла древний Псков.

Вопрос первенства был однозначно и окончательно решен в пользу Москвы. А вскоре за Окой объявилось 120-тысячное татарское войско. Грозный спешно уезжает в Ростов, бросив Москву на произвол судьбы.

Столица (кроме Кремля) сгорела в один день. Тех москвичей, которые не погибли в огне, татары увели в плен.

Военная удача решительно отвернулась от Грозного. В начале 1582 года он заключил перемирие с Польшей, отказавшись от притязаний на Ливонию, а в мае 1583 года — со Швецией, и тоже отнюдь не на почетных условиях.

Однако, в противовес этому негативу, наконец-то пришло известие о победе Ермака над аборигенами Западной Сибири.

Время Ивана Грозного характеризует бурный процесс захвата территорий соседних государств, который историки лицемерно называют «присоединением». Казань, Астрахань, Сибирь… Естественно, такой поворот событий не входил в планы «присоединяющихся». Однако, ничего не поделаешь: колонизация есть колонизация…

Едва ли этот процесс можно признать положительным для усиления могущества Руси. Когда западные страны образовывали свои колонии, они использовали аборигенов как основную производительную силу, а наместники и небольшие военные отряды обеспечивали соблюдение установленного порядка, не привлекая туда продуктивное население метрополии.

Русское самодержавие действовало по-иному, вытесняя местное население и переселяя на новые земли представителей основной национальности, тем самым дробя и распыляя ее потенциал.

Потенциал нации является неизменной величиной, и наибольший успех в ее развитии достигается в основном за счет концентрации этого потенциала на пространстве, обеспечивающем нормальную жизнедеятельность нации.

КСТАТИ:

«Когда государство не может достичь своей высшей цели, то оно растет безмерно. Мировая римская империя не представляет, в сравнении с Афинами, ничего возвышенного. Сила, которая должна принадлежать исключительно цветам, принадлежит теперь неимоверно вырастающим стеблям и листьям».

Фридрих Ницше

Количество, как известно, далеко не всегда автоматически переходит в качество.

А Иван Грозный скончался 18 марта 1564 года, расставляя фигуры на шахматной доске.

Символично, что и говорить…

Его несостоявшаяся родственница Елизавета I Тюдор (1533—1603 гг.), английская королева с 1558 года.

Дочь Анны Болейн и Генриха VIII, она более пяти лет провела в одиночной камере Тауэра, собственно, все время правления королевы Англии Марии Тюдор (1516—1558 гг.), которая решила на всякий случай упрятать за решетку свою младшую сводную сестру, имеющую такие же, как и у нее самой, права на английский престол.

Мария Тюдор была замужем за испанским королем Филиппом II (1527—1598 гг.), фанатичным ревнителем католической веры и преследователем ереси в любых ее проявлениях. Под его влиянием Мария жестоко преследовала протестантов, ввела в Англии инквизицию и подписала более 500 смертных приговоров на религиозную тему за недолгое время своего правления, тем самым заслужив прозвище «Кровавая».

Ее поведение, конечно, импонировало ее не менее кровавому супругу, однако он в 1558 году вернулся на родину, в Испанию, где было невпроворот дел по искоренению ереси, да и инквизиция что-то обленилась… Мария впала в глубокую депрессию, вследствие чего умерла 17 ноября 1558 года.

Елизавета прямо из тюремной камеры восходит на трон Великобритании. Этот день, 17 ноября, превратился в национальный праздник, в триумф протестантизма.

Елизавета восстановила англиканскую церковь, за что была предана анафеме папой Сикстом V, который, тем не менее, признал, что она «государыня большого ума». И это было действительно так. Ее правление отмечено бурным развитием торговли, промышленности, наук, искусств и ремесел. Она покровительствовала торговым кампаниям. При ее поддержке утвердилась на русском рынке Московская кампания, на Балтике — Эстляндская, Берберийская — в Африке, Левантийская — на Ближнем Востоке, в Индии — Ост-Индская и т.д.

Разумеется, вокруг нее вился рой желающих разделить с ней трон, власть и успехи. Среди желающих не последнее место занимал овдовевший Филипп II Испанский, которому, видимо, импонировала мысль управлять одновременно Испанией и Англией из постели английской королевы, как это имело место при Марии Тюдор. Однако Елизавета была гораздо более цельной натурой, чем ее покойная сестра, и при этом ненавидела Филиппа II как зашоренного фанатика, не говоря уже о том, что она была убежденной англиканкой и не собиралась идти на какие-либо уступки в вопросах веры. Ее раздражала мышиная возня претендентов на роль мужа английской королевы, и, наверное, поэтому (хотя не исключены и другие версии) она объявила, что хочет остаться королевой-девственницей.

КСТАТИ:

«Елизавета (с достоинством): Мистер Шекспир, ваше счастье, что я милостивый монарх. Я оказываю вам снисхождение; вы росли в деревне и мало знаете. Но впредь запомните, что есть слова, пусть даже сказанные от чистого сердца, с которыми все же не подобает обращаться… не скажу к королеве, ибо вы меня таковой не считаете, — но к девственнице.

Шекспир (без запинки): Не моя вина, что вы девственница, ваше величество, это только моя беда… клянусь жизнью, будь я властен превратить вас в служанку, вы остались бы королевой и девственницей ровно столько времени, сколько нужно молнии, чтобы пересечь Темзу. Но раз уж вы королева и не желаете знать ни меня, ни Филиппа Испанского, ни какого другого смертного мужчины, мне приходится сдерживаться по мере сил…»

Джордж Бернард Шоу. «Смуглая леди сонетов»

Естественно, девственницей Елизавета была только номинально. У нее были фавориты, с которыми она поддерживала отнюдь не платонические отношения, так что звание «королева-девственница» существовало прежде всего для того, чтобы отгонять ретивых женихов. К чести Елизаветы следует заметить, что она — одна из очень немногих женщин в Истории человечества, которые не проявляли рабского благоговения перед институтом брака — источником неисчислимых бедствий всех внутренне свободных людей.

Это была одна из самых выдающихся женщин и государственных деятелей эпохи Возрождения. Елизавета, ко всем прочим ее достоинствам, владела латинским, греческим, французским, итальянским, испанским, немецким, голландским и шотландским языками, писала стихи, играла на различных инструментах, покровительствовала литераторам и театральным деятелям.

Вместе с тем, авторы министерских учебников часто ставят Елизавете в вину то, что она покровительствовала не только деятелям культуры, но и — прости, Господи! — пиратам, этим ужасным морским разбойникам.

Ну и что? Давайте освободимся от стереотипа: «свой — это хорошо, чужой — плохо». Эта женщина решила сделать Англию владычицей морей — и сделала то, что задумала, сделала блестяще, победоносно, по-королевски, одним словом. А кто кому мешал сделать Францию владычицей морей? Россию? Италию? Германию? Да хотя бы ту же Испанию, которая захватила во всем мире все, что можно и нельзя было захватить…

Желательно, конечно бы… но, увы, не до того было. Тут бы успеть организовать сеанс группового секса в Ватикане или в Александровской слободе, кого-то отравить, кого-то допросить с пристрастием. Все это, возможно, и нужно было делать, только вот решив для себя предварительно, что есть главное, основное, а что и подождать может…

КСТАТИ:

«Существенное должно сочетаться с приятным, но приятное следует черпать только в истинном».

Блез Паскаль

Было бы сказано.

А этим всем было не до того, в отличие от Елизаветы, которая решила и сделала…

Главной соперницей Англии в морской торговле была Испания, владевшая бесчисленными колониями и запрещавшая кому бы то ни было торговать с этими колониями в обход испанского правительства. Издать запрещающий акт — дело нехитрое. Гораздо сложнее — проследить за его исполнением.

Знаменитый, непобедимый английский флот еще только строился, а пока Елизавета решала прибегнуть к помощи морских разбойников.

Как известно, эти «джентльмены удачи» считаются состоящими вне закона, а поэтому при неблагоприятном для них стечении обстоятельств всю команду захваченного пиратского корабля принято было вешать на реях — всех, от капитана до юнги. Елизавета же, выражаясь нашим государственно-уголовным языком, предоставляла им «крышу», так что в случае неудачи они могли предъявить грамоту, свидетельствующую, что податели ее — вовсе не разбойники, а моряки королевского флота Великобритании. А почему на мачте развевается «Веселый Роджер», черный флаг с белыми костями и черепом? Да так… юнга созорничал… получит за такую шутку десять горячих, не меньше, уж не сомневайтесь…

За такую «крышу» пираты, естественно, «отстегивали» королеве определенный процент с добычи. И она этого никак не стыдилась. Даже украсила свою корону бриллиантом, добытым под «Веселым Роджером». И ничего, он от этого не утратил своей чистоты.

КСТАТИ:

«Жемчужина, если она брошена в грязь, не станет более презираемой, и, если ее натрут бальзамом, она не станет более ценной».

Иисус Христос

Знаменитый пират Фрэнсис Дрейк (ок. 1540—1596 гг.) во главе небольшой флотилии достиг побережья Южной Америки и нанес неожиданный визит целому ряду колониальных портов, где как раз к этому времени были подготовлены большие партии золота для отправки в Испанию. «Конфисковав» это золото, Дрейк пересек Тихий и Индийский океаны, совершив, таким образом, второе после Магеллана кругосветное путешествие, и вернулся в Англию.

Вскоре испанский посол попросил у королевы Елизаветы аудиенции, и когда она приняла его в тронном зале в присутствии толпы разряженных придворных, он от имени своего монарха Филиппа И потребовал возмещения убытков, причиненных «королевскими пиратами». Королева была крайне удивлена таким требованием и сказала, со свойственной ей насмешливостью: «Его католическое величество Филипп Второй хочет, видимо, таким образом получить компенсацию за свой моральный ущерб при моем отказе стать его супругой. Но кто возместит мой моральный ущерб? Ведь сам факт сватовства Его величества способен скомпрометировать любую женщину, не говоря уже о христианской королеве, так что еще неизвестно, кто кому должен…» Посол поспешил откланяться под громкий хохот придворных.

Елизавета в тот же день посетила корабль Фрэнсиса Дрейка и посвятила его в рыцари, так что в Историю он вошел как «Сэр Фрэнсис Дрейк».

А Филипп II начал самым деятельным образом готовиться к вторжению в Англию, и вот летом 1588 года испанский флот в составе 130 кораблей с двадцатитысячным десантом, самоуверенно названный «Непобедимой армадой», вошел в пролив Ла Манш, где его уже ждал английский флот, в составе которого были, конечно же, отчаянные головорезы сэра Фрэнсиса Дрейка и других капитанов, сменивших «Черного Роджера» на флаг английских королей.

Сражение длилось почти две недели. Лёгкие, быстроходные английские суда массированным артиллерийским огнем вывели из строя большинство огромных испанских фрегатов, рассчитанных больше на транспортировку десанта, чем на боевую ситуацию, требующую маневренности и оперативности.

Остатки «Непобедимой армады» попытались уйти домой через Северное море, но сильная буря разбросала их и побила о скалы. Лишь несколько кораблей достигли родных берегов.

Реакцию Филиппа Второго на это поражение хронисты не описывают.

Так или иначе, но Англия отныне стала владычицей морей, что и требовалось доказать.

Елизавета торжествовала победу.

Некоторые историки и писатели, в частности Стефан Цвейг, склонны считать, что у Елизаветы был какой-то существенный изъян по части женской физиологии, чем и объясняются ее деловые качества как результат сублимации неизрасходованной по назначению половой энергии. Цвейг при этом ссылается на обличительное письмо ее оппонентки Марии Стюарт (1542—1587 гг.), которая заявила, что Елизавета физически «не такая, как все женщины».

Ну, во-первых, это заявила женщина, да еще и смертельно ненавидящая объект обсуждения, во-вторых, «не такая, как все женщины» — вовсе на означает гермафродитизм. Зачастую «не такой» называют женщину, неспособную к деторождению. Что ж, если она способна на что-то большее, то зачем ей растрачивать свою энергию на сомнительнее счастье воспроизведения… о, если бы еще «себе подобных», а то ведь черт знает кого. Если учесть тот неприятный факт, что примерно четверть населения любой страны — осадок, уголовники, проститутки, наркоманы и т.п., то остается только сожалеть по поводу плодовитости родивших этот осадок женщин…

КСТАТИ:

«Какую чудовищную ситуацию создает синхронизация демографического взрыва с падением интеллектуального уровня!»

Станислав Ежи Лец

А со всем прочим у Елизаветы было все в порядке, о чем свидетельствует наличие нескольких блестящих фаворитов, которые, будучи допущенными до королевского тела, конечно же, где-то когда-то проговорились бы в случае аномалии, на которую столь прозрачно намекала Мария Стюарт.

Их было не так уж много, но зато это был цвет нации: лорд Лейчестер, с которым Елизавета даже подумывала вступить в брак, но раздумала ввиду открывшихся фактов его недостойного поведения; граф Рэйли, который в ее честь основал в Америке колонию, названную Виргинией; граф Эссекс и… может быть, Вилли Шекспир, может быть…

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«Некрасивая Елизавета считала себя красавицей; она любила катрены, акростихи; по ее желанию ключи от города ей подносили купидоны; она поджимала губки, как итальянка, и закатывала глаза, как испанка; у нее было три тысячи платьев, в том числе несколько костюмов Миневры и Амфитриты; она ценила ирландцев за их широкие плечи, носила расшитые блестками фижмы, обожала розы, ругалась, сквернословила, топала ногами, колотила своих фрейлин, Дедлея посылала к черту, била канцлера Берлея так, что бедняга плакал, плевала в лицо Мэттью, хватала за шиворот Хэттона, давала пощечины Эссексу, показывала свои ноги Бассомпьеру — и при всем этом была девственницей. Она сделала для Бассомпьера то же, что сделала когда-то царица Савская для Соломона. Священное писание упоминало о подобном случае: следовательно, это не могло быть неприлично. Все, что допускала Библия, могло быть допущено и англиканской церковью. Происшествие, о котором повествует Библия, завершилось рождением ребенка, нареченного Эвнеакимом или Мелилехетом, что означает сын мудреца».

Развратные нравы. Да. Но лицемерие не лучше цинизма.

Виктор Гюго. «Человек, который смеется».

Мы знаем далеко не все, да и так ли уж необходимо знать все? Исходя из неоспоримых фактов, можно сказать, что соперница Елизаветы шотландская королева Мария Стюарт в своих действиях руководствовалась не столько доводами рассудка, сколько томлением своей промежности. Каждый новый любовник оказывал на нее влияние, сила которого была попросту недопустимой, если вести речь не о скотнице, а о королеве.

Когда умерла Мария Тюдор, она под влиянием небескорыстных любовников заявила, что Елизавета — незаконная дочь Генриха VIII, а посему не имеет прав на английский престол, и предъявила свои претензии на этот самый престол, претензии, продиктованные скорее страстью, чем разумом.

Недолгое исполнение ею роли королевы Шотландии было отмечено волнениями, вызванными исключительно ее же непредсказуемым поведением и неясной политической линией. Есть вещи, которые должны быть четко определены, иначе многочисленные их трактовки приведут к хаосу.

Мощное восстание шотландских протестантов вынудило ее отречься от престола и искать убежища в Англии. Елизавета, хорошо понимая, с кем имеет дело, приказала посадить Марию за решетку.

Ну и что? Положение узницы никак не помешало экс-королеве Шотландии плести нити все новых и новых интриг, которые в итоге привели в 1569 году к мятежу католического дворянства на севере Англии. Целью мятежа были реанимация католичества и освобождение из-под стражи Марии Стюарт, которая в любом случае оставалась главной претенденткой на английский престол в случае смерти бездетной Елизаветы.

А эту смерть не так-то сложно было бы организовать…

Нужно было действовать на упреждение. Мария Стюарт в январе 1587 года предстала перед судом по обвинению в антигосударственном заговоре, осуждена, и 8 февраля палач отрубил ей голову в парадном зале замка Фотерингей.

Согласно завещанию Елизаветы, английский трон унаследовал сын Марии Стюарт Иаков VI. Таким образом была осуществлена долгожданная уния между Англией и Шотландией.

Став королем, Иаков приказал перезахоронить мать в Вестминстерском аббатстве, а замок Фотерингей сравнять с землей…

А одиозный Филипп II оставил о себе недобрую память еще и тем, что долго и тщательно топил в крови Нидерланды, благополучную и богатую некогда страну, которую он, превратив в свою колонию, начал разорять, причем совершенно бездумно, как режут курицу, несущую золотые яйца.

Несомненно, Филиппом руководил не здравый смысл, а ненависть к чужому успеху, к чужому превосходству в интеллектуально-деловой сфере, примерно то же, что руководило Иваном Грозным при уничтожении Новгорода.

В результате Северные Нидерланды, прогнав испанцев, образовали государство Голландия. Очень скоро Амстердам, столица Голландии, стал крупнейшим центром мировой торговли, и тут уж Филипп II мог только кусать локти в бессильной ярости…

КСТАТИ:

«Ненависть — активное чувство недовольства; зависть — пассивное. Не надо поэтому удивляться, если зависть быстро переходит в ненависть».

Иоганн Вольфганг Гете

Следующий персонаж того времени считается средоточием и ненависти, и зависти, и жестокости, и коварства, и многих других негативных свойств человеческой натуры, которые сделали имя этого персонажа нарицательным того же плана, что и, к примеру, «Борджиа». Речь идет о Екатерине Медичи (1519—1569 гг.), французской королеве.

Она вошла в историю как последовательная и непреклонная разжигательница религиозных войн между католиками и гугенотами, венцом которых была ужасающая по своим масштабам и жестокости Варфоломеевская ночь (24 августа 1572 года), организованная в строгом соответствии с замыслом властной королевы-матери.

ФАКТЫ:

Толпы вооруженных католиков врываются в дома мирно спящих протестантов. Они стреляют, режут, жгут, вспарывают животы беременным женщинам, выбрасывают из окон прямо на острия пик и алебард маленьких детей. И эти мерзости организованы сразу же после свадьбы короля Наварры Генриха (со временем Генрих IV (1553—1610 гг., король Франции) и Маргариты, родной дочери Екатерины Медичи. Эта женщина, действительно, не имела сердца… А ее сын, король Франции Карл IX (1550—1574 гг.), являющий собой странный коктейль Саддама и пассивного гомосексуализма, во время парижской резни стоял на балконе дворца и ради потехи палил из аркебузы по всем, кто имел неосторожность проходить мимо, неважно, католик это был, или же гугенот.

В ту ночь Генрих Наваррский едва не погиб, несмотря на то, что накануне стал католиком, прагматично рассудив, что «Париж стоит мессы»…

А его супруга Маргарита (у А. Дюма — королева Марго) состояла в кровосмесительной связи со своим братом Карлом IX, как, впрочем, и с другими братьями.

Карл IX о своей сестре: «Для этой женщины нет ничего священного, когда дело идет об удовлетворении ее похоти: она не обращает внимания ни на возраст, ни на положение в свете, ни на происхождение того, кто возбудил ее сладострастное желание; начиная с двенадцатилетнего возраста она еще не отказала в своих ласках ни одному мужчине».

Нравы того времени исключали подобные отказы. Известно, что Екатерина Медичи летом 1577 года устроила банкет в саду замка Шенон, где самые красивые и благородные придворные дамы, полураздетые, с распущенными, как у новобрачных, волосами, должны были прислуживать за столом королю и его приближенным.

Известно также, что Екатерина Медичи располагала так называемым «летучим отрядом королевы», который насчитывал от 200 до 300 дам, обладавших профессиональной сексуальной техникой при полном отсутствии стыдливости и готовых продемонстрировать ее когда и с кем угодно в ходе тонких политических игр своей грозной повелительницы.

А. Борель. У окошка

КСТАТИ:

«Политика — искусство создавать факты, шутя подчинять себе события и людей. Выгода — ее цель, интрига — средство… Повредить ей может только порядочность».

Пьер Огюстен Бомарше

Но политика и порядочность — параллельные прямые, которые, как известно, никогда не пересекутся, так что политики могут спать спокойно.

А в ту эпоху они только и делали, что грели руки на религиозных войнах, играя на эфемерном чувстве групповой солидарности.

Генрих IV, правда, попытался им помешать, установив некое подобие гражданского мира. Но его остановила рука политического убийцы.

Царствование Людовика XIII (1601—1643 гг.) было, по сути, игрой великовозрастного и капризного баловня всех окружающих, прозвавших его Справедливым просто так, чтобы сделать ему приятнее. Действительно. Жалко, что ли?

Это был классический маменькин сынок, которому в детстве было дозволено абсолютно все, чего он желал. В двенадцать лет он беспрепятственно входил в спальню к своей гувернантке и ощупывал ее с ног до головы. По свидетельству придворного лекаря, этот милый мальчик требовал, чтобы все родственники любовались его эрекцией и превозносили мощь полового члена, который «поднимался и опускался подобно замковому мосту».

Его женили в четырнадцатилетнем возрасте. На брачное ложе его укладывала мать, которой он через час продемонстрировал красный от девственной крови член и отчитался о происшедшем во всех подробностях.

Героине этих подробностей было тоже четырнадцать. Дочь испанского короля Филиппа III Габсбурга, сыгравшая свою роль на подмостках Истории под именем Анны Австрийской (1601—1666 гг.).

По свидетельствам современников, это была очень красивая женщина, воспетая всеми поэтами той эпохи.

Думается, обладание такой женщиной никак не могло быть в тягость Людовику XIII, человеку с весьма посредственными физическими данными, да и моральными, пожалуй, тоже. Однако дело обстояло именно так.

Красавице-жене король предпочитал ее фрейлин, мелкопоместных дворянок из провинции и даже случайных пейзанок во время загородных прогулок или охотничьих празднеств.

Согласно расхожей версии, нашедшей развитие в знаменитом романе Александра Дюма, Анна, гордая, недоступная, с хорошо развитым чувством подлинно королевского достоинства, даже увлекшись блистательным английским герцогом Бекингемским, не позволяла поцеловать ее руку выше края перчатки.

В то же время существуют свидетельства совершенно иного порядка, проливающие свет на нравы той эпохи, например: «Между королевой и Бекингемом завязалась переписка при посредстве г-жи де Шеврез, за которой волочился граф Холланд. Когда Бекингем прибыл в Париж для переговоров, царствующая королева Франции была готова принять его весьма благосклонно. Немало было галантных встреч, но более всего наделало шума их свидание в Амьене. Любезник повалил королеву и расцарапал ей ляжки своими расшитыми штанами…» При этом Анна Австрийская гневно отвергла любовные притязания всесильного герцога Армана-Жана дю Плесси де Ришелье (1585—1642 гг.), кардинала Ришелье, фактически правившего Францией вместо ее никчемного супруга. Между прочим, грозный кардинал в ту пору (1625—1627 гг.) выглядел вовсе не тем иссохшим и согбенным старцем, каким мы привыкли видеть его на старинных гравюрах. Это был тогда красивый сорокалетний мужчина, человек непоколебимой воли и храбрый военачальник. И тем не менее…

КСТАТИ:

«Любовь не ищет подлинных совершенств; более того, она их как бы побаивается: ей нужны те совершенства, которые творит и придумывает она сама. В этом она подобна королям: они признают великими только тех, кого сами и возвеличили».

Никола-Себастьен де Шамфор

Ришелье не нуждался в том, чтобы его кто бы то ни было возвеличивал.

Он был властелином Франции, и этим все сказано.

Ревновал ли он Анну Австрийскую? Намеревался ли опорочить ее в глазах супруга? Наверное, да, но его действиями руководила не столько ревность или обида отвергнутого самца, сколько досада на эту бездумную чету, которая свои удовольствия ставила выше интересов страны, готовой попросту расслоиться, развалиться без мощного цементирующего начала.

Ришелье решительно сместил многих наместников провинций и заменил их людьми не столь знатными, но зато мыслящими категориями государственности, а не своекорыстия. Так же решительно первый министр двора пресекал рецидивы феодального своеволия поместной знати. Многие и многие из разряда «неприкасаемых» угодили если не на эшафот, то за тюремную решетку. Те из них, которые решили укрыться от цепких рук власти в родовых укрепленных замках, вынуждены были в итоге выбирать между срытием наружных стен своих феодальных гнезд и отсидкой за толстыми стенами Бастилии. В довершение ко всему Ришелье под страхом смерти запретил дуэли — кровавую забаву гордецов, которым было четко сказано, что дворянин может проливать кровь только на королевской службе, и нигде более.

Конечно, многие и многие из тех, кто считал себя ровней королю, ответили на эти меры целой серией заговоров, которые, благодаря разветвленной агентурной сети трезво мыслящего кардинала, раскрывались еще до периода своего созревания.

Король занимал отрешенно-нейтральную позицию, видимо, отрабатывая прозвище «Справедливый», а вот Анна Австрийская откровенно принимала сторону оппозиционеров, так что странно было бы наблюдать иную, положительную реакцию Ришелье на ее деструктивную деятельность. Бывают ситуации, когда требуется обезвредить опасного противника, и тут уже не имеет никакого значения, красивая ли это женщина, давний приятель или даже родной брат. Или нужно дать возможность этому противнику победить, взять верх, однако на такой мазохизм имеют право разве что частные лица, но никак не государственные деятели.

При этом нельзя не учитывать того очевидного факта, что Франция активно участвовала в кровопролитной Тридцатилетней войне (1618—1648 гг.), и поэтому нельзя было допускать попыток подрыва существующего государственного строя, чего не хотели осознавать ни Людовик XIII, ни его социально активная супруга.

КСТАТИ:

«Кто хочет стать водителем людей, должен в течение доброго промежутка времени слыть среди них опаснейшим врагом».

Фридрих Ницше

По-иному еще ни у кого не получалось.

Но ушел в безмятежные дали грозный кардинал, через год призвав к себе своего подопечного Людовика XIII, и в Париж приезжает в качестве представителя Ватикана некий Джулио Мазарини (1602—1661 гг.), очень скоро ставший кардиналом Мазарини, преемником Ришелье.

Сын итальянского рыбака, затем — прислужник римского кардинала Бентиволио и его протеже на ватиканском поприще, Мазарини быстро осваивается в новой для него обстановке и очаровывает королеву-регентшу Анну Австрийскую, которая правит страной за малолетнего сына Людовика XIV (1638—1715 гг.).

И вот чопорная и надменная королева в свои сорок три или сорок четыре года, со всем пылом нерастраченной страсти бросается в скандальную интригу с итальянским авантюристом, бросается безоглядно и бездумно.

Мазарини очень скоро становится кардиналом и первым министром двора, заняв до того времени пустующий рабочий кабинет покойного Ришелье.

Следствием всего этого был целый ряд политических событий, в частности резкая активизация оппозиционного дворянского движения, называемого Фрондой, когда толпы парижан скандировали на площадях: «Долой Мазарини!», но королева-регентша свои влечения ставила выше соображений гражданского мира в государстве.

Гражданский мир — понятие довольно сложное и требующее неформального подхода, потому что искусственно созданная видимость такого мира чревата гораздо более тяжелыми последствиями, чем открытый конфликт, который так или иначе завершится, выдохнется, исчерпав себя. То же самое, что нарыв, который требует скальпеля хирурга.

Отдавая должное кардиналу Мазарини, нужно заметить, что в борьбе с Фрондой он проявил себя искусным дипломатом и в то же время достаточно непреклонным защитником абсолютной королевской власти. Этот человек умел, когда это требовалось, четко произносить слово «нет», и за четкость произношения этого слова он считался одним из самых влиятельных политиков в современном мире. Естественно, не только за четкость, но это свойство очень редко встречающееся, а потому весьма ценимое.

Он добился политической гегемонии Франции в Европе, прибегая подчас к нестандартным решениям, вызывающим целую гамму противоречивых чувств, среди которых в итоге превалировало восхищение.

Например, для участия в осаде и штурме крепости Дюнкерк, захваченной в свое время испанцами, Мазарини пригласил 2400 запорожских казаков, которые в составе армии принца Людовика Бурбона де Конде (1621—1686 гг.) проявили чудеса героизма и внесли достойный вклад в блистательную победу французского оружия, одну из самых значительных в ходе Тридцатилетней войны.

Конечно, этот человек был далеко не бескорыстен, если брать во внимание огромнее состояние, которое он сколотил, сидя в кресле первого министра французского королевского двора. Что и говорить, он себя не забывал, но при этом не забывал и дело, которому служил, и это совершенно бесспорно.

В конце концов, все, что происходит в нашем подлунном мире, оценивается исключительно по результатам, и вовсе не по благим намерениям, речам, лозунгам и попыткам, которые не увенчались успехом по правдоподобным причинам…

КСТАТИ:

«Обладать и создавать — вот проявление самых сильных человеческих страстей. В этом — вся особенность человека».

Жюль и Эдмон Гонкуры

Мазарини обладал тем, что создал — в той или иной мере, но все-таки создал, сотворил из ничего что-то, а не наоборот, как многие и многие, претендующие на славу и вечную историческую память…

А еще он обладал Анной Австрийской, и это было загадкой, над которой ломали головы и современники этой странной пары, и их потомки. Действительно, неужели Анна Австрийская не могла найти менее компрометирующего сексуального партнера, в особенности тогда, когда он еще не был признанным Европой государственным деятелем, а был просто чужеземцем сомнительного происхождения и неопределенных намерений?

Когда в ту пору ее близкая подруга, герцогиня де Шеврез, завела разговор на эту тему, Анна расхохоталась и сказала: «И ты веришь этим глупым сплетням? У нас с ним не может быть ничего общего в этом плане хотя бы потому, что он итальянец. Понимаешь? И-таль-я-нец!»

Герцогиня де Шеврез была достаточно опытной женщиной и поняла, что ее подруга имеет в виду так называемую «итальянскую любовь», а попросту говоря, анальный секс, который традиционно считается пристрастием всех итальянцев. Но даже если и так, то в чем проблема? Герцогиня пришла к выводу, что Анна лукавит, и, что более чем вероятно, вовсю занимается с этим подозрительным брюнетом его «итальянской любовью», разве что в знак благодарности за обучение давая ему уроки «французской любви», каковой, тоже традиционно, считается оральный секс.

Так или иначе, но версия относительно привязанности Анны к Мазарини на почве сексуального гурманства была одной из самых распространенных и в то время, и в последующие. Впрочем, версия — это всего лишь предположение, не более…

КСТАТИ:

«Женщинам свойственно доказывать невозможное на основании возможного и возражать против очевидного, ссылаясь исключительно на предчувствия».

Оноре де Бальзак

Может быть, и не следует ссылаться на предчувствия, принимая какие-либо важные решения, но прислушаться к их голосам далеко не лишне…

У английского короля Карла I (1600—1649 гг.) не могло не быть предостерегающих предчувствий, когда он, зачастую вопреки элементарной логике, предпринимал шаги, неминуемо ведущие к пропасти. Например, этот внук Марии Стюарт, напрочь отбросив свои шотландские корни, силой навязывал гордым шотландцам англиканскую литургию, не желая понимать, что это ни к чему иному, кроме восстания не приведет. Так и случилось. Началась фактическая война с Шотландией.

А в это время он принимает решение править страной без парламента, который он распустил. Просто так, взял и распустил. Но если уж так, то держись этой линии до конца, докажи, что можешь обойтись без чванливых лордов Верхней палаты и без не менее чванливых мясников Нижней, так нет же… В апреле 1640 года король все-таки созывает парламент, чтобы попросить денег на шотландскую войну (!). Вот тут-то и мясники, и лорды засыпали его требованиями одно жестче другого. И король нехотя, но послушно кивал головой в ответ на каждое их требование. Кивнул он и тогда, когда они потребовали казнить графа Страфорда, его первого министра, ну, а это, кроме всего прочего, означало расписаться в своем ничтожестве. История простила бы ему, если бы он в ответ на такое требование отправил на тот свет весь парламент, но только не графа Страфорда, потому что это было фактически концом его, Карла, власти.

А тут заволновалась и без того вечно неспокойная Ирландия, где забродил взрывоопасный коктейль из католицизма, протестантизма, англиканства и прочих результатов стремлений не слишком благополучных и недостаточно образованных людей стать отцами хоть какой-нибудь Церкви.

У. Хогарт. Епископ Гоудли

Шотландское войско пришло в Ирландию, чтобы поддержать своих одноверцев — протестантов (разумеется, не все войско, так как и в Шотландии хватало дел по борьбе с англиканской экспансией и, разумеется, с королем). Королевство запылало со всех сторон.

Вот тут-то Карла Первого наконец-то осенила мысль если не ликвидировать, то хотя бы изолировать источник смуты — парламент, хотя бы самую опасную его часть — Нижнюю палату, да не тут-то было…

Парламент начал войну против королевской власти, войну, которую историки назовут Английской революцией.

Этой революции могло бы, конечно же, не быть, окажись к тому времени у кормила власти другой человек, не Карл I, который слыл большим любителем женского тела, но это, как говорится, не профессия…

КСТАТИ:

«Это сила легко получает наименования, а не наименования — силу».

Никколо Макиавелли

Народ ведь всегда поддерживает идею парламента как органа своего представительства, но не сам по себе парламент, где в действительности собраны люди, воплощающие в себе самые худшие, самые низменные качества своих избирателей. Поэтому народ традиционно ненавидит депутатов, как карикатуру на тех, кого они представляют.

КСТАТИ:

Когда 3 октября 1993 года по приказу Ельцина расстреливался из танковых орудий Белый дом, в котором забаррикадировались страдающие деструктивной манией величия депутаты российского парламента, народ был однозначно на стороне Ельцина. В толпах, которые часами наблюдали картину этого противостояния, депутатов иначе как «сволочью» не называли.

Вот так-то. Но Карл Первый, к сожалению, не Ельцин, за что и поплатился.

А на сцену выходит многодетный сельский сквайр Оливер Кромвель (1599—1658 гг.), депутат Нижней палаты парламента, естественно. Пуританин, правдолюб, непримиримый борец за справедливость (в его собственном понимании, разумеется), защитник веры.

Эти непреклонные «защитники веры» во все времена совершали столько антигуманных актов, что в каталогах Истории они значатся под рубрикой «исчадия ада», и никак иначе.

К ним мы еще вернемся, а вот этот экземпляр, хоть и не блещет оригинальностью, зато очень убедительно подтверждает мысль о том, что, как правило, борцы за социальную справедливость преследуют сугубо личные цели, и когда достигают их, смотрят на эту пресловутую социальную справедливость как на досадный анахронизм. В этом контексте в качестве наиболее яркого примера такой трансформации приоритетов можно привести Владимира Ульянова (Ленина), но и Кромвель тоже хорош…

Когда началась гражданская война между парламентом и королем, Кромвель, разумеется, принимает сторону парламента и вступает в его армию (да, и такое допустил этот блаженненький Карл Первый!) в чине капитана.

К сентябрю 1642 года он уже возглавляет отряд из 60 фанатиков-пуритан. Этот отряд, участвуя в битвах гражданской войны, проявляет как завидное мужество, так и нерассуждающую жестокость, которая всегда отличает простолюдинов, вдруг обретших право казнить и миловать. Как правило, они предпочитают казнить…

В январе 1643 года Кромвель производится в полковники. Свой полк он разбивает на отряды и во главе каждого из них ставит капитана — непременно либо извозчика, либо пивовара, либо сапожника, а то и вообще какого-нибудь сельского батрака. К марту того же года его полк насчитывает около двух тысяч всадников, которым нечего терять, а вот приобрести — весьма желательно.

В конце ноября Кромвель едет в Лондон, где выступает в парламенте с обвинением командующего армией графа Манчестера в трусости и измене. Конечно же, графа смещают, а Кромвеля назначают главнокомандующим.

14 июня 1645 года армия Кромвеля наносит сокрушительное поражение войскам короля.

Король бежит, прячется, его ловят, затем он снова бежит… Несмотря на мятежи роялистов, его заключают под стражу обезумевшие от внезапно свалившихся на них возможностей революционеры.

КСТАТИ:

«Революции чаще всего совершаются вовсе не потому, что одна сторона стала просвещеннее, а потому, что другая натворила слишком много глупостей».

Антуан де Ривароль

20—27 января 1649 года происходят заседания так называемого «Верховного суда справедливости», созданного революционерами. Низложенного короля Карла обвиняют во всех смертных грехах, включая тиранию, кровопролитие (это кто бы обвинял!) и государственную измену.

ФАКТЫ:

В июне 1644 года был вырезан город Бодтон, а весной 1649 — ирландский город Дрогеда.

Между прочим, одно из любимых выражений Кромвеля: «Необходимость не признает закона».

А Карла Первого приговорили к смертной казни, и 30 января 1649 года приговор был приведен в исполнение на площади перед королевским дворцом. В Англии устанавливается республика под началом Оливера Кромвеля.

Для того, чтобы она выжила (хоть какое-то время), необходимо было навести элементарный порядок. Как известно, рукотворный хаос никогда не возвратится в состояние гармонии без применения силы. Кромвель, разворошив муравейник, теперь пытался вернуть муравьев в их некогда упорядоченный мир.

И полилась новая кровь. В результате наведения такого порядка погибла треть населения Ирландии. Тысячи ирландцев покинули родину, еще большее их число попало в американские колонии в качестве «белых рабов». А их земли вошли в уплату тем, с кем должен был рассчитаться Кромвель за поддержку его претензий на господство.

В мае 1650 года начинается усмирение Шотландии, где после казни Карла заметно усилились роялистские настроения и даже был провозглашен королем его сын, Карл II. Потопив в крови Шотландию, Кромвель возвращается в Лондон триумфатором.

Его достаточно вялые попытки провести демократические преобразования заходят в тупик, и самым естественным образом трансформируются в меры по установлению авторитарной власти. Что, собственно, и требовалось доказать…

История твердо и однозначно заявляет на основании более чем печального опыта, что все разговоры о «свободе», «демократии», «народном счастье» и т.д., не более чем спекуляция на естественном стремлении людей получать какие-либо блага взамен как можно меньшего количества приложенныхстараний. Увы, такова природа человеческая, и поэтому люди, в массе своей, так легко поддаются на посулы революционеров.

16 декабря 1653 года Кромвель провозглашается Лордом-Протектором Англии, Шотландии и Ирландии, то есть единоличным правителем.

В стране устанавливается уже откровенная военная диктатура, естественно, без парламента (зачем он нужен, если свою задачу по выдвижению Кромвеля он уже выполнил?), но с жесткой цензурой и с майор-генералами (комендантами) во главе каждого округа.

Англичане, конечно, не выражают бурного ликования, что чревато серьезными проблемами, и Кромвель это хорошо понимает.

Он возрождает парламент, даже палату лордов, которая лицемерно называется «другой палатой». Вскоре депутаты разрабатывают некое подобие конституции, где Англии возвращалась дореволюционная форма правления. Кромвеля нижайше просят принять корону.

Вот и все, к чему ведет любая революция. Любая!

Кромвель принять корону как-то стесняется, однако конституцию подписывает, то есть звание монарха принимает, но только без золотого головного убора.

За время его правления экономика страны пришла в полный упадок, а ко дню смерти Кромвеля — 3 сентября 1658 года — обнаружилось, что казна совершенно пуста.

Ну и что? Все это кого-то чему-то научило?

КСТАТИ:

«Нет беды страшнее, чем гражданская смута. Она неизбежна, если попытаться всем воздать по заслугам, потому что каждый тогда скажет, что он-то и заслуживает награды. Глупец, взошедший на трон по праву наследования, тоже может причинить зло, но все-таки не столь большое и неизбежное».

Блез Паскаль

Его похоронили в древней усыпальнице английских королей — в Вестминстерском аббатстве, однако после реставрации законной власти, 30 января 1661 года, в день казни короля Карла I, труп Кромвеля был эксгумирован и обезглавлен (после ритуального повешения). Затем его туловище зарыли под виселицей, а голову выставили на всеобщее обозрение, насаженную на острие копья.

Как говорится, за что боролись…

Когда думаешь о субъектах власти, вспоминается диалог, приведенный, кажется у Чехова, в его записных книжках: «— Как поживает ваша жена? — А, все они одинаковы…» Вот так и эти… Конечно, разные страны, разные костюмы и обычаи, но ведь все остальное, главное, — абсолютно одинаковое!

Эпоха Елизаветы Тюдор и Марии Стюарт имела свой аналог на Востоке, где женщина если и не могла официально руководить государством, то делала это хоть и неофициально, но вполне реально, правда, соблюдая все мусульманские формальности, касающиеся места женщин в системе общественных взаимоотношений. Восток ведь дело тонкое…

Этот период османской истории недаром получил название «Султанат женщин». Во время правления турецкого султана Сулеймана Великолепного (1494—1566 гг.) огромное влияние на внутреннюю и внешнюю политику страны оказывала украинская девушка Настя Лисовская, запечатленная Историей под именем «Роксолана». Попавшая в татарскую неволю, она была привезена в Турцию, где на невольничьем рынке ее приметил визирь султана, а затем в нее без памяти влюбился наследник престола.

Через некоторое время он становится султаном Сулейманом Великолепным, а Настя — его женой и верной помощницей во всех делах управления империей, владения которой включали огромные территории Северной Африки, весь Ближний Восток, Балканы и Юго-Восточную Европу.

Роксолана знала несколько европейских языков и свободно общалась с послами разных стран, оставившими восторженные отзывы о мудрости и дипломатическом таланте красавицы-султанши.

Второй заметной фигурой «Султаната женщин» была гречанка, известная под именем Кесем-султан, жена султана Ахмеда I, мать султанов Мурада IV и Ибрагима I. Она свыше тридцати лет оказывала заметное влияние на имперские дела как в области внешней, так и внутренней политики.

Видимо, именно ей удалось добиться отмены жестокого обычая убивать всех братьев провозглашенного султана и вообще всех его родственников по мужской линии. Свидетельство тому — ее сын Ибрагим, который остался в живых после инаугурации Мурада, старшего брата.

Мурад IV (1622—1640 гг.) принял империю в плачевном состоянии, когда ее экономика пришла в упадок, армия долгое время не получала жалованья, в столице царили бандитизм и мародерство.

Спасти положение могла только сильная и беспощадная рука власти.

Мурад был, по свидетельствам современников, атлетически сложенным и очень сильным человеком. Он не страдал комплексами Генриха VIII или Ивана Грозного, поэтому не торопился рубить первые попавшиеся головы, чтоб другим было неповадно попадаться ему на глаза. Ему не претило рубить головы, только эту процедуру он воспринимал тогда как средство, но не как цель.

Он принял в своем дворце большую делегацию взбунтовавшихся янычар. Они в ультимативной форме потребовали выдачи им семнадцати чиновников и великого визиря Хафиза Ахмад-пашу. Султан обратился к ним со страстной речью, убеждая не решать все проблемы посредством кровопролития. Делегаты стояли на своем. Тогда визирь Хафиз, решив принести себя в жертву, решительно направился к янычарам. Они его тут же зарезали, прямо на глазах у султана.

Тогда Мурад, тронутый мужественным поступком великого визиря, сказал: «Если будет на то воля Аллаха, вас ждет ужасное возмездие, вас, низкие убийцы, не боящиеся Аллаха и не испытывающие чувства стыда перед Пророком!» Эти слова были откровенно пропущены мимо ушей, и напрасно, потому что на этом лимит терпения молодого султана был исчерпан.

На следующее утро перед дворцовыми воротами можно было увидеть обезглавленный труп Реджеб-паши, подстрекателя взбунтовавшихся янычар.

Этот аргумент подействовал сильнее самых пылких речей, и янычары торжественно поклялись в вечной верности султану.

Затем была казнена большая группа коррумпированных чиновников.

Далее Мурад организовал прочесывание столицы и уничтожение бандитов и бродяг.

А дальше… дальше у него, как и у Грозного, «поехала крыша». Он опьянел от пролитой крови и утратил чувство меры в ее пролитии. Поэтому все его дальнейшие действия были окрашены именно в этот жуткий цвет…

Он строжайше запретил употребление спиртных напитков, ссылаясь на запрет, содержащийся в Коране, но при этом запретил и потребление такого тонизирующего напитка, как кофе. Все кофейни на территории империи были закрыты.

Мурад запретил и табакокурение.

Отныне всякий, кто позволил себе закурить трубку, выпить чашечку кофе или бокал вина, имел все возможности быть немедленно повешенным или заколотым.

Застав однажды садовника и его жену за курением, Мурад приказал отрубить им ноги и выставить, истекающих кровью, на всеобщее обозрение.

Одного француза, встречавшегося с турецкой девушкой, по воле султана посадили на кол.

Мурад стрелял из аркебузы по всем прохожим, которые, как ему казалось, неодобрительно посматривали на султанский дворец.

Он утопил несколько женщин только за то, что они, идя по лугу навстречу ему, слишком громко смеялись.

Он отрубил голову придворному музыканту только за то, что тот исполнял персидскую мелодию, чем, по мнению Мурада, прославлял врагов империи. За первые пять лет своего правления он погубил 25 000 человек.

Но порядок в империи он навел.

Думаю, что если порядок так дорого стоит, то возникает вполне естественный вопрос: «А порядок ли это?»

И кому он нужен — такой…

Наверное, он нужен власти, которая усматривает в порядке не цель, а средство, с помощью которого можно удовлетворить свои темные инстинкты. Впрочем, сама по себе воля к власти — достаточно темный инстинкт.

Наброски с натуры

Каждая эпоха схожа со всякой иной своими мерзостями, но при этом все же существуют те неповторимые штрихи, которые позволяют совершенно безошибочно определять по ним время действия того или иного акта человеческой трагикомедии, вернее, трагифарса.

Такими штрихами эпохи Ренессанса, несомненно, являются так называемые Великие географические открытия.

Причинами этих открытий лишь в последнюю очередь можно назвать жажду знаний, интерес к окружающему миру и т.п., так как на первом месте здесь, конечно же, стояла жажда наживы, которой было тесно в привычных рамках, и поэтому она торопила корабелов создать такие суда, которые смогли бы выдержать путешествие на самый-самый край земли и даже за его пределы…

Такие корабли были построены раньше всех в Португалии, и поэтому именно португальцы первыми начали бороздить дальние моря и океаны.

Прежде всего они освоили, вернее, ограбили западное побережье Африки, выменивая у туземцев за дешевые безделушки слоновую кость и золотой песок. Войдя во вкус, они все меньше выменивали и все больше просто отбирали, пользуясь преимуществом в вооружении и полной безнаказанностью.

Начала процветать и работорговля, когда с западного побережья вывозились тысячи негров для продажи на невольничьих рынках Средиземноморья.

Со временем и этого показалось мало.

В 1486 году португальская морская экспедиция под командованием Бартоломеу Диаша (ок. 1450—1500 гг.) обогнула южную оконечность Африки и вышла в Индийский океан, но вынуждена была повернуть назад из-за бунта матросов, отказавшихся продолжать плавание.

В 1498 году новая экспедиция во главе с Васко де Гамой (1468—1524 гг.) через четыре месяца после отплытия из Лиссабона обогнула южную оконечность Африки и вышла к ее восточному побережью, еще не изнасилованному европейцами.

Целью их путешествия была Индия, и поэтому, не задерживаясь, корабли де Гама взяли курс на Калькутту. Они прибыли туда в мае 1498 года, вызвав восторженный интерес у местных жителей, впервые видевших европейцев, и тревогу у арабских купцов, давно уже монополизировавших торговлю индийскими пряностями.

Васко де Гама побывал на приеме у раджи и заверил его в дружеских намерениях пришельцев и сугубо научном интересе их экспедиции. Вернувшись от раджи, он тут же послал своих матросов скупать по дешевке пряности, на которых арабы наживали 800—1000 процентов прибыли.

Арабские купцы в качестве ответной меры уговорили раджу арестовать несколько португальцев. Васко де Гама отреагировал на этот шаг тем, что задержал на флагманском корабле несколько знатных индийцев, которые знакомились с его устройством. Раджа выпустил арестованных, а когда они возвратились на свои корабли, послал за пленниками португальцев несколько лодок. Васко де Гама приказал открыть по лодкам орудийный огонь. Держа на борту индийцев в качестве заложников, он беспрепятственно загрузил трюмы своих кораблей пряностями, после чего двинулся в обратный путь. Судьба индийцев-заложников неизвестна.

Известно лишь то, что после двухлетнего плавания, во время которого погибло две трети матросов, корабли Васко де Гамы возвратились в Лиссабон. Доставленные пряности в 60 раз окупили все затраты на эту экспедицию.

Такая вот любознательность…

Вскоре португальцы освоили все города на побережьях стран бассейна Индийского океана. По этому поводу в Индии говорили: «Как хорошо, что португальцев так же мало, как тигров или львов, потому что иначе они истребили бы весь род человеческий».

Дело, конечно, не в португальцах как национальности, а в том, что они, пожалуй, первыми из европейцев сообразили, какое это доходное занятие — удовлетворение географической любознательности. И риска-то при этом почти никакого при наличии огнестрельного оружия и отсутствии совести.

Когда пишешь или говоришь о каких-то достижениях (неважно, какого рода), непременно находится человек, который, упрекнув в отсутствии должного уровня патриотизма, заявит, что еще за сто лет до этих вот португальцев наши побывали на восточном побережье Африки, и есть множество тому доказательств… Что ж, очень даже может быть, что какая-то наша сволочь побывала там раньше португальской. Очень даже может быть, только вот гордиться этим едва ли стоит.

А предприимчивые португальцы довольно скоро вытеснили арабов из Индийского океана и фактически монополизировали торговлю пряностями. Они беспощадно топили арабские и индийские торговые суда, заставляли индийских раджей платить им дань пряностями, захватывали большие территории и превращали их в свои колонии, и все это исключительно из любознательности…

КСТАТИ:

«О, на что только ты не толкаешь алчные души людей, проклятая золота жажда!..»

Публий Марон Вергилий

До конца XV века жажда золота толкала европейцев только на три континента: на свой, естественно, но там к тому времени уже все было распределено, на азиатский континент и на африканский.

Тогда еще они не знали о том, что уже более чем полтысячи лет викинги имели полное право называться первооткрывателями четвертого континента планеты, но им некогда было ни почивать на лаврах первооткрывателей, ни воспользоваться своим открытием земли, которую лишь в XVI веке откроют по всем правилам, ограбят и назовут Америкой.

Континент был довольно странен. Его жители не знали ни лошадей, ни колеса, ни плуга. Они жили первобытно-общинным строем, а в то же время их жрецы владели некоторыми знаниями такого уровня, что современные академики (и не только те, которые вместо математики или биологии изучали марксизм-ленинизм) лишь пожимают плечами при беглой попытке вникнуть в суть этих знаний.

Несомненно, там когда-то творилось нечто недоступное нашим земным оценкам. Там приземлялись чьи-то корабли, из них кто-то выходил, общался с туземцами, обучал наиболее смышленых основам примитивных (по их меркам) знаний, оплодотворял туземок, которые потом рожали касту жрецов…

Кто знает, что там происходило в действительности… Ясно только одно: уклад жизни, быт и нравы аборигенов Америки были особыми, не такими, как у других людей, принципиально особыми.

А в середине XVI века по приказу Трибунала инквизиции испанские монахи сожгли все древние рукописи народа майя (за исключением четырех, но, как выяснилось при расшифровке, сугубо бытового характера). Зачем? Возможно, это было сделано не из инквизиторской стервозности, возможно, эта спецслужба что-то знала, а возможно, что она получила указание от Кого-то, кто знал неизмеримо больше… Но это все версии, а вот факт состоит в том, что рукописи были уничтожены. Как и жрецы.

Но это все потом, а пока, в начале 1492 года, некий Христофор Колумб (ок. 1446—1506 гг.) получил наконец-то долгожданное разрешение испанского правительства предпринять путешествие в Азию через Атлантический океан. При этом он назначался губернатором всех земель, которые должны быть открыты (читай: захвачены) и признавался обладателем десяти процентов ожидаемой прибыли (добычи) в нелепом, но, наверное, весьма почетном звании «Адмирал океана».

3 августа того же года он вышел из порта Палос во главе маленькой эскадры из трех бригантин: «Санта-Марии», «Пинты» и «Ниньи».

Долгие десять недель они плыли на Запад, не повстречав ни клочка суши. На кораблях уже назревали матросские бунты, и Колумб уже готов был вешать на реях самых ярых противников продолжения путешествия, когда в два часа ночи 12 октября раздался крик вахтенного: «Земля!»

На рассвете Колумб сошел на берег, опустился на колени и поцеловал неведомую землю, которую он назвал «Сан-Сальвадор» и объявил, что отныне эта земля принадлежит испанской короне.

Это был остров, безлюдный и отнюдь не усыпанный золотыми слитками. Не расставаясь с мыслью найти золотые россыпи, Колумб открыл острова Куба и Гаити.

15 марта 1493 года он вернулся в Палос и вскоре доложил королю, что открыл морской путь в Индию.

В ближайшие годы Колумб предпринял еще три путешествия через Атлантику, открыв множество островов в Карибском море и исследовав часть побережья материка.

Но и там тоже земля не была усыпана сокровищами, так что «адмирал океана» не оправдал возложенных на него надежд. За это он был лишен всех званий, а его имущество пошло с молотка, чтобы оплатить затраты по снаряжению экспедиций, признанных безрезультатными.

Но результат был, и еще какой, на века!

Кроме открытия Америки, которое никто таковым не признал, моряки Колумба привезли из-за океана один подарок, страшный подарок, который очень скоро будут называть «французской болезнью», «итальянской болезнью», «испанской болезнью», а то и по-турецки — «христианской болезнью»…

Эта неизлечимая в ту эпоху болезнь с огромной скоростью распространилась по всей Европе, доселе не знавшей ничего подобного, а посему безмятежно предававшейся всем мыслимым и немыслимым плотским утехам. Это был удар такой разрушительной силы, что впору было проклясть открытие этой чертовой Америки, так жестоко отомстившей за непрошенный визит в ее пределы.

Через несколько десятилетий сифилис поразит уже миллионы людей, среди которых будут и папа Юлий II, и король Генрих VIII, и царь Иван IV Грозный…

А Колумб умер в безвестности и нищете.

КСТАТИ:

«Теперь я понимаю, почему Колумб пожелал, чтобы ему в гроб положили его цепи. Какой урок изобретателям! Всякое великое открытие — это истина. Истина разрушает столько заблуждений и ошибок, что все, кто живет неправдой, восстают и хотят убить истину. И прежде всего они нападают на ее носителя. Мы добываем свет, а у нас его отнимают, чтобы зажечь костер для нашей казни».

Оноре де Бальзак

Ну, не нарочно же он завез оттуда сифилис! Между прочим, оттуда, из Америки, тогда были завезены картофель, кукуруза, подсолнечник, помидоры, какао, табак и т.д. Правда, ежли положить на весы, то без всего этого можно, в принципе, прожить…

КСТАТИ:

«Сколько же есть вещей, без которых можно жить!»

Сократ

Так-то оно так…

А с 1497 по 1504 год флорентиец Америго Веспуччи (1451—1512 гг.), агент Медичи в Севилье, совершил три заокеанских путешествия, подтвердивших версию о том, что Колумб открыл четвертый материк, ни больше, ни меньше. Сам же Америго получил титул Главного лоцмана Испании. Новый материк был назван его именем.

Не столь важно быть первым, как важно оказаться в нужное время в нужном месте. Старая, как мир, истина…

Они очень торопились. В 1500 году португальцы объявили себя владельцами Бразилии, в 1505 — Маврикия, в 1509 — Суматры, в 1511 — Индонезии. Испанцы тоже не дремали. В 1511 году они освоили Кубу как плацдарм для дальнейших территориальных захватов, а в 1519 отряд из 400 конкистадоров высадился на побережье Мексики.

Командовал этими крутыми парнями некий Эрнан Кортес (1485—1547 гг.), человек, напрочь лишенный не только жалости, но и самого элементарного понятия о чести и совести. С другой стороны, может ли конкистадор выполнить свою задачу, руководствуясь соображениями чести и совести? Нет. Следовательно, конкистадор — человек изначально бесчестный. Тоже простая истина, казалось бы, но давайте ее придерживаться и при упоминании о тех конкистадорах, которые нам роднее, чем Кортес. Или давайте не называть Кортеса вероломным чудовищем. Или — или, а то ерунда какая-то получается…

Когда они высадились на берег, туземцы, впервые увидевшие лошадей и впервые услышавшие грохот мушкетов, безоговорочно поверили своим жрецам, заявившим, что пришельцы — боги, когда-то покинувшие их, а теперь сменившие гнев на милость. Но очень скоро все стало на свои места, и суеверные туземцы не только восстали против банальнейших грабителей, насильников и убийц, но и против аферистов, выдавших себя не за тех, кем являются.

Первым был убит ими собственный вождь Монтесума, а затем они напали на пришельцев, уже не воспринимая мушкеты, как источники грома небесного. Во время бегства из столицы ацтеков испанцы, тяжело груженые награбленным золотом, в большинстве своем потонули, переправляясь вплавь через канал.

Но на смену им пришли другие. Мексика была покорена и окатоличена. Последнее, пожалуй, было гораздо более жестоким и болезненным процессом, чем первое. Давно известно, что когда представители одной культуры грубо вторгаются в знаковую систему мировосприятия другой культуры, это никогда не приводит к позитивным результатам. Покоренные народы с гораздо большей легкостью смирятся с утратой политической независимости, чем с насилием над эмоционально-духовной стороной их бытия.

Конкистадоры, начавшие процесс окатоличивания Мексики, были крайне возмущены нравами туземцев, в частности особенностями их сексуальной культуры в виде группового, массового, гомосексуального, анального, орального и прочих способов сношения. Конечно, кто бы возмущался, но тем не менее…

Не меньшее возмущение вызывали и предметы прикладного искусства, отражавшие эту сторону жизни аборигенов.

Папа Павел III разделил это возмущение, но заметил, что туземцы — тоже люди, а следовательно, их можно и нужно обратить в истинную веру.

Обращение туземцев в «истинную веру» проходило в сочетании с решительным уничтожением предметов прикладного искусства равно как и самих туземцев, погрязших в «содомском грехе», о тяжести которого они не имели ни малейшего представления, будучи совершенно девственными в плане знакомства с Библией и с проблемами иудейско-христианской морали.

КСТАТИ:

«Независимая мораль оскорбляет всеобщие принципы религии, а особые понятия религии противоречат морали».

Карл Маркс

Поэтому, наверное, и были пролиты моря крови, вследствие чего современные мексиканцы, перуанцы и другие потомки древних народов Америки в подавляющем большинстве своем являются христианами и метисами с изрядной долей испанской, португальской и других кровей европейских завоевателей.

В так называемом «чистом виде» инки, ацтеки и майя практически не существуют.

А чудом сохранившиеся произведения прикладного искусства этих народов, для которых эпоха Возрождения стала Апокалипсисом, перешли в ранг объекта искусствоведческих исследований и теперь воспринимаются именно так, как и следует воспринимать предметы культуры.

Им посвящены серьезные монографии известных исследователей. Между прочим, в одной из таких монографий приводится любопытная классификация сосудов для питья, среди которых: 31 % отражает подробности гетеросексуального анального сношения; 14 % — оральный секс; 11 % — традиционное гетеросексуальное сношение; 6 % — зоофилию; 5 % — мастурбацию; 4 % — женские половые органы; 3 % — мужской гомосексуализм; 1 % — женский гомосексуализм; и 1 % — нечто неопределенное.

Это может кому-то не нравиться, но вот осуждать это никто не вправе. Такой была культура этих народов, и они отнюдь не высаживались на побережьях Европы, чтобы шокировать целомудренных испанцев, португальцев, французов и т.д. своими «непотребствами». Они жили у себя дома и никого туда не звали, поэтому самая вопиющая безнравственность — это открытие Америки, с его жестокостью, насилием и самым неприкрытым грабежом чужих ценностей, действительно апокалипсического уровня преступление, наказание за которое началось с сифилиса, а вот чем закончится, мы еще не знаем в своем тревожном XXI веке…

Кто-то скажет, пожав круглыми плечами: «Но… а как же без Соединенных Штатов?» А что, Европа, Азия и Африка к началу XVI века зашли в тупик своего развития, и поэтому срочно потребовалось открытие четвертого континента? Что, они никак не могли выжить без картошки, кукурузы и сифилиса? Это то же самое, что вопрошать: «Как же России жить без Сибири?» Но ведь жила же до конца XV века, и ничего, не погибала… Живет же Франция без Сибири, да и Англия тоже не бедствует. Стереотипы это все, господа. Бог дал каждой нации определенный участок земной коры для ее полноценного развития. Но этого участка, видите ли, показалось мало, так что нужно отнять землю у соседей или вообще у каких-то экзотических чужаков, живущих где-то за океаном…

А почему, на каком основании — отнять?

В эпоху Возрождения европейская конкиста действовала в двух противоположных направлениях: в восточном — завоевание Сибири и в западном — завоевание Америки. Остальные направления «великих открытий» были частью процесса колонизации, что отличалось от конкисты тем, что колонизаторы, вторгаясь в чужие земли, грабили их, затем посылали туда своих попов для ловли душ аборигенов, а в дальнейшем держали там лишь свои гарнизоны, обеспечивающие должный порядок, но вот европейская конкиста и в Америке, и в Сибири ставила перед собой цели не колонизации, а истребления аборигенов, которые, будучи язычниками, должны были, обязаны были умереть, уступив таким образом жизненное пространство алчущим христианам.

Россия такую политику старалась не афишировать, а вот западные европейцы открыто заявляли: «Хороший индеец — мертвый индеец». И претворяли этот лозунг в жизнь, не задумываясь о нравственной стороне проблемы.

Страна инков, ныне называемая Перу. Собственно, инками считались далеко не все ее обитатели, а лишь правящая каста, а вот остальные считались всего лишь «кечуа», в общем, так себе людишки… На вершине социальной пирамиды стоял верховный правитель — «Единственный Инка», подлинный деспот восточного образца, обладающий неограниченной властью над своими подданными.

Основной формой общественной деятельности была война, затеваемая по инициативе Единственного Инки и непременно при его высочайшем участии. Он воевал только на носилках (золотых, между прочим), а во время сражения метал из пращи во врагов снаряды из чистого золота. Жуть берет, когда подумаешь, сколько цивилизованных европейцев могло бы с радостью согласиться оказаться в зоне поражения такими снарядами: а вдруг повезет…

Война, пленные рабы, казни, короткий период затишья и снова война и т.д. Все это на фоне какой-то неправдоподобной, сказочной роскоши, которой пользовался Единственный Инка и его многочисленные родственники, число которых стремительно возрастало благодаря полигамии. У инков существовал аналог мусульманского гарема, называемый «избранными девственницами». Отбор туда был весьма строгим, как и дисциплина, главным требованием которой была плодовитость, так что кровных родственников у правителя хватало с избытком.

В 1529 году Единственным Инкой стал некий Атауальпа (1500—1533 гг.), победивший своих оппонентов в ходе кровопролитной междоусобной войны, длившейся три года.

Эта война унесла жизни 150 000 индейцев, но, видимо, Атауальпа и его приближенные сочли, что игра стоит таких свеч.

Но пришло с побережья сообщение о вторжении испанцев, которых после мексиканской трагедии уже никто не воспринимал в качестве небесных посланцев, и Атауальпа на всякий случай удалился на высокогорное плато, где располагался крупный город, называемый Кахамарка.

Испанский отряд под командованием Франсиско Писарро (ок. 1475—1541 гг.) насчитывал 200 солдат, из которых только 37 были конными. Учитывая успех Кортеса, этой военной силы, по мнению Писарро, должно было с лихвой хватить для покорения Перу, но, опять-таки, учитывая опыт Кортеса, это покорение следовало начать с пленения первого лица государства, который находился в какой-то Богом забытой глуши, до которой еще нужно было добраться…

Испанцам пришлось преодолеть более двух тысяч километров от побережья до Кахамарки, но Атауальпы они там не обнаружили. Верховный инка предусмотрительно укрылся в горах.

Отряд Писарро размещается в зданиях, окружающих центральную площадь города. К вождю инков направляется посольство, целью которого было пригласить его на переговоры, причем непременно на той самой центральной площади Кахамарки, которой суждено было сыграть роль западни. По замыслу Писарро, когда Атауальпа со свитой выйдет на площадь, она будет совершенно пуста, так как испанцы пока что займут боевые позиции в окружающих ее домах. К вождю выйдет только монах-доминиканец Вальверде (ничего себе священник!), который предложит этим язычникам принять христианство, а когда они откажутся, он же подаст знак нападающим.

Со своей же стороны, Атауальпа решает согласиться на встречу, чтобы там, на площади Кахамарки, перебить пришельцев, если они дадут повод для этого.

На следующий день они встретились. Согласно замыслу непрошенных гостей, Вальверде демонстративно протянул Атауальпе молитвенник, а тот оттолкнул от себя этот непонятного назначения предмет. Этого было достаточно для того, чтобы, по знаку святого отца из всех окон окружающих площадь домов загрохотали выстрелы. Многочисленная свита Атауальпы, примерно пять тысяч человек, приходит в крайнее смятение и начинает беспорядочно метаться по площади, выходы из которой заблокировали конные испанцы.

Один залп следует за другим, сея панику и смерть среди туземцев.

А затем испанцы — пешие и конные — двинулись на площадь, завершая мечами то, чего не достигли мушкетные пули. Неплохим подспорьем в этом деле оказались испанские боевые собаки, от которых вообще невозможно было ни защититься, ни скрыться.

По свидетельству очевидцев, на той площади погибло тогда около трех тысяч туземцев.

Как и было задумано, Атауальпа попадает в плен.

Он сразу сообразил, какому богу в действительности молятся христиане-испанцы, и предложил плату за свою свободу в виде такого количества золота, которого хватило бы для того, чтобы заполнить доверху комнату, где его содержали. И в качестве дополнения — вдвое большее количество серебра.

Писарро согласился на эти условия. Через два месяца со всех концов Перу свезли требуемый выкуп. Комнату заполнили прекрасными золотыми изделиями, настоящими шедеврами ювелирного искусства. Конкистадоры, как, впрочем, и следовало ожидать, переплавили эти шедевры в слитки.

Пятая часть добычи отправилась в Испанию, в королевскую казну, все остальное поделили между собой пропагандисты европейской цивилизации. Естественно, значительная доля золота и драгоценных камней досталась командиру отряда. Кажется, какого еще рожна ему было нужно? Отребье есть отребье, оно никогда, ни в какие времена не придерживалось взятых на себя обязательств, оно никогда не признавало силы слова чести, так что удивляться не стоит, узнав о том, что после получения выкупа Писарро обвинил Атауальпу во враждебном отношении к испанцам, в идолопоклонстве, многоженстве и т.п. Так как он не был христианином, то его не сожгли на костре согласно приговору Писарро, а удавили.

Это произошло 29 августа 1533 года.

Испанский король выразил неудовольствие по поводу казни Атауальпы, так как столь вольное обращение с человеком монаршего звания грозило подорвать усиленно насаждаемую веру в божественное происхождение власти. Впрочем, королевское неудовольствие носило довольно формальный характер…

КСТАТИ:

«Преданность негодяев так же ненадежна, как они сами».

Плиний Младший

Относительно Писарро король не мог обольщаться еще и по той причине, что отлично знал о другой истории, в которой тот фигурировал как персонаж еще более гнусного свойства. Казалось бы, куда еще, да вот поди ж ты…

Испанский конкистадор Васко Нуньес де Бальбоа (1475—1519 гг.) в сопровождении двух сотен головорезов предпринимает поход через перешеек на восток, к Тихому океану. Там, на той стороне перешейка, по его сведениям, находится страна, где золото ценится не выше, чем камни по краям дороги…

И вот отряд отправляется в опасный путь через быстрые реки, болота и горные ущелья. Им приходится прорубать себе дорогу мечами сквозь непроходимые тропические чащи, они карабкаются на обожженные солнцем скалы и бредут, в своих стальных доспехах, по горло в зловонной болотной жиже.

Они падают и снова встают, чтобы идти дальше, к побережью неведомого еще океана, где так много желтого металла, который искупит все их страдания и все грехи.

Некоторые из солдат не имеют сил подняться после очередного привала, изнуренные лихорадкой. Командир бросает их на произвол судьбы. Он спешит поскорее достичь волшебного берега.

И вот, когда до заветной цели, казалось бы, остался всего один, последний отчаянный бросок, дорогу заметно поредевшему отряду преграждают туземные воины, полуголые, раскрашенные, с короткими копьями в руках.

Бальбоа командует: «огонь!» Мушкеты испанцев изрыгают смерть. Пораженные ужасом туземцы, вернее, те из них, кто остался в живых после мушкетного залпа, падают ниц, побросав свои копья. Но доблестного исследователя чужих земель Нуньеса де Бальбоа не удовлетворяет эта капитуляция, и он отдает вторую команду, только теперь уже не людям, а собакам. Стая голодных, обозленных боевых псов бросается на безоружных туземцев, воскрешая давно (якобы) забытые кровавые зрелища на аренах Древнего Рима…

Отряд движется дальше и вскоре выходит на берег Тихого океана, и водружает там, на берегу, огромный деревянный крест — символ владычества испанской короны.

На обратном пути испанцы грабят мирные деревни и храмы, так что на побережье Атлантики отряд выходит тяжело нагруженный золотыми трофеями. И вот здесь-то Нуньеса де Бальбоа ожидает неприятная встреча с испанской эскадрой, доставившей отряд под командованием Франсиско Писарро. Узнав об успехах Бальбоа, Писарро, не желая в дальнейшем делиться золотом и славой со столь предприимчивым конкурентом, обвиняет его в государственной измене, благо в те времена и в тех краях особых доказательств для обвинения в чем-либо не требовалось. Просто отряд Писарро был более многочисленным, чем отряд Бальбоа, и этого обстоятельства было вполне достаточно для того, чтобы Бальбоа был арестован, осужден и казнен.

КСТАТИ:

«В жизни есть две трагедии. Одна — не добиться исполнения самого сокровенного желания. Вторая — добиться».

Джордж Бернард Шоу

По сокровенному желанию не так уж сложно определить тип желающего, причем абсолютно независимо от того, в каком контексте это желание будет высказано.

Возможно, Фернан Магеллан (1480—1521 гг.) был не самым благочестивым человеком, однако его заветной мечтой были все-таки не золото и не возможность безнаказанно убивать себе подобных, а открытие морского пути в Азию через Атлантику.

В 1518 году возглавляемая им флотилия из пяти кораблей пересекла Атлантический океан, прошла вдоль всего побережья Южной Америки, затем по обнаруженному Магелланом проливу достигла другого океана, названного моряками Тихим.

У них начались проблемы с продуктами и питьевой водой, их беспощадно косили болезни, но железная воля Магеллана вела их все дальше и дальше в сторону заходящего солнца…

В конце концов они достигли Филиппинских островов, где Магеллан самым пошлым образом погибает в стычке с местными жителями, с которыми его матросы не нашли общего языка.

Из пяти кораблей, на которых отправились в путешествие 265 моряков, на родину возвратился только один с 18 больными моряками на борту. Но это было настоящее открытие!

Это было первое кругосветное путешествие, наглядно доказавшее то, что Земля имеет форму шара, причем без всякой оглядки на то, нравится ли эта истина кому-либо, или нет.

КСТАТИ:

«Для истины — достаточный триумф, когда ее принимают немногие, но достойные: быть угодной всем — не ее удел».

Дени Дидро

Мы очень часто либо скрываем истину, либо адаптируем ее таким образом, чтобы не обидеть, не дай Бог, какую-то часть воспринимающих ее людей. Можно, конечно, таким образом поберечь их самолюбие или стереотипы мышления, но у истины есть такая особенность: когда ее прячут или камуфлируют, она заявляет о себе в самый, казалось бы, неподходящий момент и без оглядки на этикет.

Например, боязнь обидеть участников советско-финской войны 1939—1940 гг. не может уберечь их от очевидной истины, которая заключается в том, что давно известно всему миру: эта война была откровенно агрессивной со стороны СССР, за что нашу страну исключили из Лиги Наций. Это может кому-то не нравиться, но ведь не финны же вломились к нам с оружием, а мы к ним. Между прочем, афганцы тоже не ломились, а тот аргумент, что «если бы не мы, то американцы давно бы туда вошли», — попросту компетенция психиатра, потому что он вполне годится для самых фантастических устремлений, например, оккупации современной Франции или, скажем, Китая… Ну, это уже… слишком, но вполне в духе советской пропаганды образца конца семидесятых.

А вот то, что Земля — шар, было убийственной истиной для многих и многих, но, к счастью, после Магеллановой кругосветки никто не заботился об их психике.

Горькая истина всегда лучше сладкой лжи, тем более что от такой сладости неизбежно развивается кариес души.

А изнасилование Америки продолжалось. В 1536 году бретонский моряк Жак Картье (1491—1557 гг.) основал Монреаль в Канаде.

В 1565 году некий Педро Менендес основал Сан-Августин во Флориде, перед тем сравняв с землей существовавшее там гугенотское селение. Обитателей этого селения он решительно повесил как еретиков.

Через три года некий Доминик де Гурге, соотечественник повешенных, повесил весь испанский гарнизон Сан-Августина как мародеров и убийц.

Такой вот «обмен любезностями» между католиками и протестантами продолжался еще не одно столетие.

Да, чего только не видела открытая Америка! Открытая и для всех неблагополучных элементов Европы, для всех, кто был не в ладах с ее законами и укладом бытия, кто жаждал легкой наживы, не задумываясь о способах ее добывания, да и вообще мало о чем задумываясь.

Самое, пожалуй, безмозглое и деструктивное — прежде всего по отношению к грядущим поколениям — деяние пионеров Америки заключалось, на мой взгляд, в переселении туда черных рабов из Африки.

Не говоря о том, что само по себе рабство отвратительно, — прописная истина, — как же можно было, уничтожая чуждых, видите ли, по духу туземцев, коренных жителей страны, одновременно с этим завозить туда гораздо более чуждых по духу людей, чуждых и рабовладельцам, и всей атмосфере бытия осваиваемого континента!

Мало того, что они чуждые, что они — враги (потому что это истина: «Сколько рабов, столько врагов»), они еще необычайно плодовиты, гораздо более, чем европейцы, так что только дебил не в состоянии представить себе демографическую картину через 50, 100, 200 лет, когда они будут в подавляющем большинстве.

Не думаю, что все белые переселенцы были дебилами. Скорее, это были люди крайне безответственные, живущие одним днем и желающие получить все и сразу, не задумываясь о последствиях.

Характерная черта подонков общества. А, собственно, разве они были кем-то иным? Тараканы, выползшие из темных щелей Старого Света, которые там, на родине, могли рассчитывать разве что на карьеру батрака или лакея, вдруг обрели возможность владеть, повелевать, приказывать, казнить и миловать!

Там, в Европе, они жаловались на то, что нет возможностей развернуться, проявить себя, что тяжко обрабатывать чужую землю… Вот если бы свою… А в Америке, получив огромные, немыслимые по европейским меркам земельные владения, они начали судорожно обдумывать проблему рабочей силы, и как все люди с торгашеско-криминальным складом ума, пришли к выводу, что нет ничего дешевле привозного рабского труда, а если так, то почему бы им не воспользоваться?

Да, во главе угла стояла выгода — простая, пошлая, базарная выгода, — а вот все остальное, типа возможности казнить и миловать, было все-таки второстепенным, потому что для этих людей смыслом и целью жизни является выгода, и ничто иное.

А относительно куража, даже в жестоком, издевательском, унижающем человеческое достоинство смысле, я все-таки поначалу, каюсь, идеализировал эту пену. Куражиться могли Генрих VIII, Людовик XIII или Иван Грозный, а вот эти не куражились, им подавай нечто более материальное, чем кураж, они любую оплеуху с благодарностью примут, если она будет оплачена ударяющим, вот почему они не задумывались о последствиях ввоза на новые земли африканских рабов. Это ведь та же самая категория людей, которая сейчас убивает окружающую среду, потому что выгода прежде всего…

Типичная позиция социального дна. Между прочим, «дно» — это далеко не всегда бомжи, проститутки, подзаборные пьяницы и т.п. В наше время «дно» зачастую ездит на престижных автомобилях, посещает дорогие клубы, заседает в парламенте. Оно может одеваться у лучших кутюрье и оплачивать обучение своих отпрысков в Оксфорде, но никогда не сможет изменить свою подлую суть.

КСТАТИ:

«Благородный человек знает только долг, низкий человек знает только выгоду».

Конфуций

Я не восхищаюсь, вопреки сложившимся стереотипам, пионерами Америки, как не восхищаюсь пионерами Сибири, я вообще не восхищаюсь пионерами в любом значении этого слова. Но еще более я не восхищаюсь теми, кто был вторым эшелоном. Если у первых еще можно предположить наличие куража, азарта первопроходцев, корсарской романтики, то вторые двигались на плечах первых с единственной целью — захватить, заграбастать, присвоить, причем любыми способами.

Ввоз в Америку негров я рассматриваю как тяжелейшее преступление и против самих негров, и против всех грядущих поколений американцев, расхлебывающих кашу, которую заварили их предки, обуянные слепой жаждой наживы. Нельзя совмещать несовместимое, а путем насилия — тем более.

Как нельзя было встревать в размеренную жизнь арабских бедуинов, которые бы и по сей день ездили бы, куда им заблагорассудится, на своих верблюдах и не знали бы, что такое автомат Калашникова или Центр мировой торговли в Нью-Йорке. Так нет же… нефти арабской пожелалось, благо цена подходящая…

КСТАТИ:

«Они — хищные животные: в их слове работать слышится еще и грабить, в их слове зарабатывать слышится также перехитрить. Потому-то пусть им достается все с трудом».

Фридрих Ницше

И пусть они во всем и всегда будут вторыми. И в плане сорта — тоже.

Вместе с тем следует отметить, что базарный прагматизм в эпоху Возрождения все же знал свое место и не рисковал, как в последующие эпохи, заявлять о себе как о господствующей идеологии. Да, уже подсмеивались над чудаковатым Дон-Кихотом, но еще не допускали мысли о том, что Санчо Панса не понарошку может быть губернатором. Основные позиции все-таки оставались на тех местах, которые обеспечивали устойчивость общественной пирамиды.

А. Дюрер. Крестьянин и крестьянка

Эта устойчивость была сильно поколеблена Реформацией, продемонстрировавшей вероятность того, что при сильном желании любой авантюрист типа Кальвина или любой монарх-самодур типа Генриха VIII может создать свою Церковь — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Официальная Церковь отреагировала на случившееся запоздалой и неоправданной жестокостью по отношению к последователям Лютера, Кальвина и т.д., однако при этом почти ничего не предприняла для цивилизованного развенчания новых «учений».

Кое-что, правда, было сделано в этом направлении.

В 1540 году Папа Павел III освятил элитное подразделение католической Церкви, называемое «Общество Иисуса» или Орден иезуитов.

Основателем ордена был человек известный как своей непоколебимой набожностью, так и агрессивной воинственностью. Это был некий Иниго Лопес де Рекальде, более известный как Игнатий Лойола (1491—1556 гг.), впоследствии причисленный к лику святых.

Орден иезуитов по характеру своему был военно-идеологическим. Целью своей он ставил «возвращение заблудших душ в лоно Церкви», ну а средства ее достижения… они определялись исключительно важностью цели. Там царила суровая дисциплина, категорически исключающая все возможные «зачем» и «почему». Согласно уставу ордена, «если Церковь определяла, что вещь, кажущаяся вам белой, черна, вы сразу же должны признать ее черной».

Возглавлял орден генерал, который подчинялся непосредственно папе. Естественно, его полномочия и действия обсуждению не подлежали, как и положено, когда каждый из исполнителей общей задачи знает лишь свой участок работы и не должен вникать в то, чем заняты его коллеги. Это и есть то, что называется «работой на результат». Нужно же было учесть просчеты, приведшие к Реформации…

Всего за несколько десятилетий своего существования иезуиты создали развернутую сеть своих штаб-квартир, откуда их миссионеры проникали во все точки планеты — от Мексики до Киева или Японии. Они имели своих людей практически при всех монарших дворах мира и активно влияли на внутреннюю и внешнюю политику самых непохожих друг на друга правителей и государств.

Судя по бесспорным успехам ордена, можно с уверенностью сказать, что там не держали дураков и не было ни кумовства, ни круговой поруки. Иезуиты славились железной логикой в богословских спорах и способностью активно воздействовать на массовые аудитории любого уровня развития. Все это в сочетании с немалыми богатствами, накопленными орденом, порождало массу негативных эмоций и у протестантов, и у католиков, собственно говоря, у всех простых людей, которые не приемлют чужого богатства в сочетании с интеллектуальным превосходством. Иезуитов накрепко связали с сакраментальной фразой «Цель оправдывает средства», забывая (вернее, сделав вид, что забыли) о том, что девять десятых человечества живет именно по этому принципу. Я далек от пиетета в адрес иезуитов, но ради элементарной справедливости все же следует признать, что образ иезуита — хитрого, коварного, беспринципного, с кинжалом в одной руке и кубком с ядом в другой — не более чем расхожий стереотип, созданный конкурентами «Общества Иисуса».

Неизвестный автор. Сестра Моника.

КСТАТИ:

«Подозрений у человека тем больше, чем меньше он знает».

Фрэнсис Бэкон

Еще один штрих к портрету эпохи — созданная в 1542 году так называемая «Священная конгрегация инквизиции» — своеобразный верховный суд по делам, связанным с преследованием ереси. Конгрегация призвана была осуществлять надзор за деятельностью инквизиции, неустанно сжигавшей на кострах тысячи людей по весьма сомнительным поводам. Это было если не пресечением беспредела ущербных ортодоксов, то, по крайней мере, его обузданием, как того требовало изменившееся время.

В 1557 году «Священная конгрегация инквизиции» создала печально знаменитый «Индекс запрещенных книг» — добросовестно составленный каталог литературных шедевров, который оказал весьма дурную услугу репутации католической Церкви.

КСТАТИ:

«Любоваться миром можно бесплатно. Платить приходится за комментарии».

Станислав Ежи Лец

Особым, совершенно уникальным явлением эпохи Возрождения было казачество, возникшее в XIV веке на окраинах московских и украинских земель.

Казаки образовывали поселения непосредственно на границах, таким образом создавая буферную зону, предназначенную для защиты государства от внешних посягательств. От обычных пограничников они отличались (да и отличаются в настоящее время) тем, что пограничники несут службу на границе, а казаки там живут. Если первые могут беспечально отступить в случае возникновения крайне неблагоприятной боевой ситуации, то вторым отступать попросту некуда, потому что их родина — это именно та земля, на которой они живут, и другой земли у них нет: таков уговор с государственной властью.

Казаки — полновластные хозяева этой земли, в пределах которой действуют их органы самоуправления, суд и т.п. Они, как правило, освобождены от уплаты налогов и пользуются весьма ощутимыми привилегиями, за что обязаны по первому требованию власти выступать на защиту державных границ или на их расширение.

Казачество стало особым сословием элитного порядка, стоящим, условно говоря, на полступени ниже дворянства, но на ступень выше мещанства.

Территориально казачьи поселения относятся к тем или иным войскам: Всевеликое Войско Донское, Кубанское войско, Терское, Уральское (бывшее Яицкое) и т.д.

А тогда, в эпоху Возрождения, это сословие только формировалось под влиянием экстремальных условий жизни на южных окраинах христианского мира европейского Востока. Казаки селились не просто на границах государств, а на границах двух противоположных по духу и сути, взаимоисключающих миров, и это обстоятельство, несомненно, сыграло значительную роль в деле формирования этого сословия.

Особого порядка явлением, возникшим в ходе общего процесса становления казачества, можно считать Запорожскую Сечь, которая, в отличие от русских и украинских военно-общинных поселений того времени, была своеобразным орденом вольных воинов, маленьким государством, жившим по своим законам и правилам, некоей «вещью в себе», совершенно автономной единицей, не признающей над собой никакой власти, кроме христианского Бога.

Образовалась она по причинам не очень романтического свойства. Дело в том, что в ту эпоху, когда монголы, уйдя восвояси, оставили после себя на территории Украины, по крайней мере, ее центральной и восточной частей, так называемое Дикое поле, поросшее травой, способной надежно спрятать всадника с лошадью, появились в этом поле люди, которые избрали своим делом нападение на татарские отряды, проникающие с территории Крыма.

Эти отряды в поисках добычи углублялись на довольно большие расстояния, доходя даже до московских земель, а затем возвращались в Крым с захваченными невольниками (так называемым «ясыром») и огромными стадами домашних животных.

Вот тут-то эти вольные казаки нападали на татар и отнимали их добычу. Со временем таким образом образовалось довольно мощное движение сопротивления татарским набегам.

Но при этом существовали и другие казаки, которые базировались вокруг замков украинских князей и в городах, расположенных на рубежах обитаемых земель. Старосты этих городов, да и сами казаки, которых называли «городовыми», начали выражать неудовольствие по поводу обогащения вольных казаков, как говорится, на ровном месте. Короче говоря, они начали изнывать от жгучей зависти. Казалось бы, нет никаких препятствий к тому, чтобы самим сделать то же самое, ан нет…

КСТАТИ:

«Зависть есть беспокойство души, вызванное сознанием того, что желательным нам благом завладел другой человек, который, по нашему мнению, не должен обладать им раньше нас».

Джон Локк

Так вот, старосты этих городов не нашли ничего лучшего, чем взять и обложить данью вольных казаков. Те вначале совершенно беспрекословно отдавали им часть своей добычи, но когда аппетиты старост начали стремительно возрастать, казаки решительно отказались делиться с ними своими трофеями, что привело к весьма кровопролитной войне местного характера. Затем казаки ушли от греха подальше в низовья Днепра, но и там их достали загребущие руки охотников до тыловой наживы, и вот тогда-то двинулись казаки туда, где сама Природа воздвигла перед путниками почти непреодолимую преграду — грозные днепровские пороги, с их ревущей водой, перепадами и коварными подводными скалами.

Это была безумная затея — пройти днепровские пороги на утлых лодчонках, которые каждую секунду грозили расколоться, разбиться вдребезги при любом неверном движении рулевого, и тем не менее казаки с минимальными потерями миновали эту преграду и вышли на мирную воду.

Отныне пороги стали союзниками, защитниками и надежной гарантией свободы и независимости вольных казаков, которые стали называться запорожскими, или запорожцами.

Украинский князь Дмитрий Вишневецкий (Байда) построил там, за днепровскими порогами, на острове Малая Хортица, мощный укрепленный лагерь, получивший название Запорожская Сечь.

Это был форпост, надежно защищавший украинские земли с юга и державший под военным контролем довольно большую территорию на обе стороны нижнего течения Днепра. Это была точка непосредственного контакта христианского и чужого, перевернутого мира, своего рода та самая сказочная «избушка на курьих ножках», которая служила контрольно-пропускным пунктом на границе этого и того света.

Но все это не столь важно в сравнении с тем, что Запорожская Сечь была республикой, в то время как весь остальной мир стремительно формировал абсолютизм, причем, в наиболее жестких, наиболее одиозных его вариантах. Это была классическая республика, в которой правительство избиралось путем свободного волеизъявления каждого из ее граждан и при этом строго придерживалось принципа подотчетности своим избирателям.

Например, для руководства военным походом избирался напольный гетман, который на время этого похода получал совершенно неограниченные полномочия диктатора, но если поход завершался неудачей или сопровождался слишком большими потерями, напольный гетман лишался головы.

Человек, который обретает право распоряжаться судьбами многих тысяч (в данном случае) людей автоматически лишается права на ошибку, как не имеет этого права пилот воздушного лайнера или сапер. Мы же, в нашем конформистском настоящем, спокойно воспринимаем жутчайшие просчеты носителей высшей власти, мало того, мы еще им сочувствуем, входим в их положение, когда они ссылаются на свою неопытность или на непредвиденные обстоятельства.

Запорожцы в таких случаях попросту рубили головы, потому что ни до них, ни после человечество так и не изобрело другого способа заставить власть быть добросовестной и порядочной.

Сечь не имела писаных законов. Ее жизнь регулировалось обычаями и традициями, определяющими иерархию социальных ценностей, которые не подлежали обсуждению и должны были безоговорочно приниматься всеми без исключения членами сообщества.

По обычаю, прийти на Сечь имел право каждый желающий. Никто не интересовался его прошлым, хотя довольно часто у неофитов имелись веские причины скрываться за днепровскими порогами от польского, московского или, скажем, французского правосудия. Сечь была многонациональным образованием, но национальность того, кто приходил туда, становилась таким же прошлым, как и вся его биография. Он начинал жизнь с чистого листа, оставив за крепостными воротами все былое, даже свое имя, вернее, фамилию.

Кроме символического, смена фамилии имела еще и практическое значение: таким образом запорожцы обретали защиту от преследований властей из своего прошлого. Так, если, предположим, польский король требует выдать ему на расправу некоего пана Старицкого, то канцелярия Войска Запорожского уверенно и, главное, совершенно правдиво отвечает на это требование заявлением о том, что в реестре такой человек не значится. Да, это чистая правда, потому что, вступая в Войско, пан Старицкий стал казаком Ракитой, а к Раките никто никаких претензий пока не предъявлял…

Но единым и непреложным требованием для любого из пришедших на Сечь было православное крещение.

Традиционный вопрос, который кошевой атаман задавал каждому новичку:

— В Бога веруешь?

— Верую, — отвечал тот.

— Перекрестись.

Если новичок крестился по-православному, его тут же принимали в сообщество, если же нет, то вели в церковь, где он должен был принять православие. Исключений не допускалось.

Не допускались и разночтения такого понятия как свобода личности, понятия, имевшего на Сечи принципиальное, основополагающее значение. Прежде всего оно предполагало внутреннюю независимость человека от каких-либо стереотипов мышления окружающего рабско-феодального мира, в том числе и от семейно-бытовых устоев.

Запорожский казак должен был быть холостым, потому что семейные узы — это якорь, причем занесенный илом, так что при такой привязке невозможно быть полноценным воином, который обязан думать только о своих товарищах, о чести и славе, и ни о чем другом.

Если пришедший на Сечь был женатым, он должен был, во-первых, умолчать об этом и, во-вторых, как можно скорее забыть, как должен был он забыть о других обстоятельствах своего прошлого.

КСТАТИ:

«Свободу нельзя симулировать!»

Станислав Ежи Лец

Впрочем, каждый казак-запорожец имел право покинуть Сечь когда ему заблагорассудится и избрать себе какой угодно образ жизни, но в этом случае он лишался права голоса при обсуждении насущных проблем Сечи (если возвращался) и, соответственно, рыцарских привилегий.

Существовал категорический запрет на посещение Сечи женщинами. Этот запрет был одним из самых жестких, и нарушителей его ждала немедленная казнь. Поступок нарушителя расценивался как предательство, как попытка подорвать обороноспособность военного лагеря. Кроме того, согласно поверию, Сечь ожидала погибель, если на ее землю ступит нога женщины.

КСТАТИ:

«И нашел я, что горше смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею».

Экклезиаст. Глава 7:26

Еще одно ограничительное требование заключалось в том, что прибывший на Сечь мог быть кем угодно, но только не крестьянином.

В силу обстоятельств это требование со временем было упразднено, но на этапе становления Сечи оно было непреложным. И дело тут вовсе не в сословных предрассудках, а в том, что крестьянское хозяйство — это тоже якорь, причем, еще более занесенный илом, чем просто семейные связи.

Конечно, запорожский конгломерат состоял из очень и очень разных по характеру и наклонностям людей, но крайне экстремальная жизнь в сочетании с жесточайшей дисциплиной надежно отсеивала слабых духом и порочных людей. Вследствие этого идея равноправия, которая в других сообществах неизменно приводит к доминированию недостойных над достойными, то есть к гибели такого сообщества, в условиях Сечи не имела таких последствий.

По крайней мере, в первые десятилетия истории Войска Запорожского там не было социальных, имущественных или каких-либо иных контрастов. Это были люди далеко не бедные, одетые в шелка и бархат (совсем не как на картине И. Репина «Запорожцы»), владеющие весьма дорогим оружием, ценность которого, между прочим, была своеобразным индикатором воинской доблести. Бедность была пороком, укорачивающем жизнь.

Пороком считалась и неуемная страсть к алкоголю. Одно дело, если мужчина любит выпить, и совсем иное — если он не может не выпить. В перерывах между походами на Сечи царил пьяный разгул, но он прекращался сразу же после объявления подготовки к очередной операции. В походе категорически запрещалось употребление алкоголя. Нарушители этого запрета приравнивались к предателям со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Запорожцы предпринимали наряду с ближними походами в Крым и достаточно дальние — в Турцию и другие страны Черноморского бассейна, откуда они возвращались далеко не все, но с богатыми трофеями, которые могли бы позволить наслаждаться годы и годы безмятежной жизнью, но проходило совсем немного времени, и объявлялся новый поход, в который они шли с радостью и надеждой…

КСТАТИ:

«Что делает героическим? Одновременно идти навстречу своему величайшему страданию и своей великой надежде».

Фридрих Ницше

И они шли.

Шел основатель Запорожской Сечи князь Вишневецкий-Байда, мужественно принявший мучительную смерть в турецком плену.

Шел гетман Самойло Кошка, проживший 26 лет во вражеской неволе, а затем снова возглавивший Войско.

Гетман Иван Свирговский, который повел своих казаков на помощь молдавскому господарю, чтобы помочь ему освободиться от турецкого ига. Не успели они построить свои войска на берегу Днестра, как оказались прижатыми к воде турецкой армией, вдесятеро превышающей их совместные силы. Молдавский господарь предложил Свирговскому увести своих казаков за Днестр, чтобы молдаване прикрыли их отступление, но гетман гордо отказался от этого спасительного предложения, и они приняли геройскую смерть…

И. Крислач. Сеча

Гетман Богдан Ружинский (Богданко) — гроза крымских татар и союзник Ивана Грозного в деле защиты от набегов кочевников южных земель Московщины…

Исходя из территориального статуса, запорожцы считались польскими подданными, но это не мешало им проводить совершенно самостоятельную внешнюю политику и вступать в любые международные контакты по своему усмотрению. Польское правительство вначале старалось не замечать растущее могущество казацкой республики, но когда это могущество стало фактором влияния на реалии европейского бытия, правительство заволновалось, и от волнения начало предпринимать и запоздалые, и неуклюжие попытки затолкать в бутылку вырвавшегося оттуда джинна.

Дело осложнялось еще и тем, что в Польше (Речи Посполитой) к тому времени сформировалась модель государственного устройства, которую можно было бы назвать аристократической республикой, где шляхта выбирала, вернее, нанимала короля, который был весьма ограничен в своих правах и действиях, будучи скорее символом, чем реально функционирующим монархом.

Польская шляхта была настолько увлечена отправлением своего коллективного деспотизма и при этом, как всякий коллективный деспот, была настолько кичливой и настолько уверенной в собственной непогрешимости, что это не могло не привести к фатальным просчетам как во внутренней, так и во внешней политике.

В 1590 году был созван сейм Речи Посполитой, на котором основным вопросом был запорожский. Прежде всего чванливых шляхтичей оскорбляло то, что запорожцы считались хоть и не родовой, но все же шляхтой, а следовательно… Собственно, что — «следовательно»? Какие права и привилегии польской шляхты от этого страдали? Принцип, и не более того, но как дорого этот самый принцип обошелся в обозримом будущем!

На сейме было принято решение о «наведении должного порядка» в Запорожской Сечи, что послужило ключом зажигания всех последующих событий, которые можно охарактеризовать исключительно как разрушительно-гибельные.

Ответом на это решение сейма было решение военного совета Запорожской Сечи оказать вооруженное сопротивление тем, кто придет «наводить должный порядок».

Польский коронный гетман не решился приближаться со своим войском к Сечи, но зато отыгрался на городовых казаках и крестьянах, которым отныне было запрещено по собственной инициативе менять место проживания.

Это вызвало негативную реакцию запорожцев, которые к этому времени ввиду значительных потерь личного состава вынуждены были снять запрет на прием крестьян в число войскового товарищества.

Крестьянская часть запорожцев потребовала силовой реакции на действия коронного гетмана, но большинство сечевиков категорически отказалось предпринимать какие-либо боевые действия против вооруженных сил своей же державы, тем более, что в данном случае коронный гетман не посягает на права и вольности Войска Запорожского.

Здесь нужно кое-что заметить по поводу стереотипа, согласно которому казак — благородный защитник народных низов, носитель справедливости для сирых и убогих. Казаки всегда, во все времена служили державе, охраняя ее пределы, но они никогда не принимали участия во внутренних конфликтах социальной пирамиды, никогда не служили народу в смысле насильственного перераспределения благ, никогда не смешивались с ним, потому что в этом случае они не смогли бы выполнять свои специфические задачи. Мало того, на Дону в совсем недавнее время выписывали паспорта с записью «казак» в графе «национальность».

То есть, казаки не могут быть вызволителями какой-то части населения, не нашедшей общего языка с другой частью населения. Казак и повстанец, казак и революционер — «две вещи несовместные».

А тогда, в 1590 году, впервые произошел раскол на Сечи, когда часть казаков проявила явно антиказацкие настроения, призвав к вмешательству во внутренние дела державы. Эта часть была немногочисленной, но, тем не менее, избрав своим напольным гетманом Криштофа Косинского, украинского шляхтича, отличавшегося некоторым прекраснодушием, выступила в поход против тех, кого считала обидчиками народа. Они успели разгромить несколько замков польской шляхты, прежде чем были окружены и разбиты войсками коронного гетмана.

Побежденный Косинский дал слово чести, что вернется на Сечь и не будет впредь устраивать разборок внутри страны. На Сечь-то он вернулся, но ненадолго. Вскоре, собрав ватагу «народных мстителей», он снова двинулся в поход по Украине, но был выслежен и убит в ходе спровоцированной пьяной драки в корчме.

А тут началась нашествие турок на Австрию, и запорожцы, хорошо понимая, какую опасность таит в себе мусульманская военная экспансия, заявили австрийскому правительству о своей готовности выступить на защиту христианской страны.

Нужно отметить, что, в отличие от многих и многих европейских монархов, запорожцы в своей военной политике не делали различий между, предположим, католической Польшей или кальвинистской Австрией. Речь шла лишь о христианском мире и мире ему враждебном — мусульманском, все же остальное не имело особого значения.

И вот тут-то на арену выходит довольно одиозная фигура, о которой можно было бы вообще не вспоминать, если бы она не фигурировала во всех популярных исторических изданиях чуть ли не как символ казацкой чести и доблести, коварно преданный приспешниками польских магнатов.

Речь идет о Северине Наливайко.

Неглупый и достаточно образованный человек, сотник в войске князя Константина Острожского, он принимал участие в разгроме отрядов Косинского, а затем, узнав о намерениях Войска Запорожского оказать помощь Австрии в отражении турецкой агрессии, Наливайко решил загладить свою вину перед запорожцами за смерть Косинского тем, что, собрав большой отряд вольных воинов, самостоятельно напал на турецкий арьергард и изрядно пощипал его, захватив богатые трофеи.

Он прислал на Сечь 1000 лошадей и письменное извинение в некорректном поведении, которое заканчивалось предложением совместной борьбы с турками и татарами.

Запорожцы, поколебавшись, все-таки приняли предложение и осуществили совместно с ним операцию против турок в Молдавии. Вот здесь, пожалуй, и заканчивается героическая тема в биографии Наливайко.

После молдавской операции запорожцы вернулись на Сечь, а вот Наливайко со своими людьми отправился грабить Полесье, Волынь и Белую Русь. Объектами его грабежей были названы польские магнаты, но грабил он целые города, не очень-то вдаваясь в подробности, кто магнат, а кто нет…

Тот период характеризовался массовым переходом украинской шляхты в лоно униатской Церкви, объединяющей католическую и православную ветви христианства.

Крестьяне обвинили шляхту в предательстве национальных интересов (!), а тут как раз подвернулся случай и посчитаться с этими благополучными «предателями народных интересов», как любят выражаться авторы учебников. Наливайко мотивировал свои разбойничьи рейды желанием отомстить угнетателям, так что у него не было недостатка в желающих реализовать то же самое желание. Очень скоро крестьянское восстание охватило значительную часть Украины и Белой Руси.

Сначала восставшие успешно отражали натиск королевских войск, но когда прибыли подкрепления из Варшавы и Кракова, Наливайко вынужден был отступить к порогам Днепра.

И обратился он к Войску Запорожскому за помощью, мотивируя свое обращение благородным стремлением защитить православную веру от угнетателей.

К тому времени на Сечи уже пребывало достаточно много людей, чуждых рыцарскому духу, а лишь желающих отомстить кому-либо за нанесенные им обиды или попросту улучшить свое материальное положение, используя для этого Войско Запорожское лишь в качестве средства достижения своих мелочных целей.

Таких людей набиралось уже столько, что при голосовании они могли составить серьезный противовес рыцарству. И вот когда на общем совете обсуждалось обращение Наливайко, голоса тех, которые резонно замечали, что Войску Запорожскому не пристало вмешиваться во внутренние дела государства и тем более разбойничать на его территории, попросту потонули в яростных призывах к «борьбе за спасение веры предков» и т.п. И двинулось Войско на соединение с повстанцами Наливайко…

В итоге, после целого ряда кровопролитных сражений, они вынуждены были занять оборонительную позицию, будучи плотно окружены королевскими войсками. И вот тут-то противоречия между запорожцами и повстанцами проявились во всей возможной неприглядности, когда, например, повстанцы потребовали, чтобы обороной лагеря командовал не напольный гетман запорожцев, а непременно Северин Наливайко. Запорожцы начали возражать. В кровавой стычке был убит напольный гетман. В отместку запорожцы связали Наливайко и выдали его осаждающим.

Такая вот негероическая история.

КСТАТИ:

«Многие из тех, кто рвался в светочи, повисли на фонарях».

Станислав Ежи Лец

А далее на сцену, где основной диалог вели Речь Посполитая и Запорожская Сечь, выходит третий персонаж — Московия. После смерти Ивана Грозного, фактически изолировавшего страну от окружающего мира, начался процесс, весьма напоминающий тот, который происходит с конечностью человеческого тела, туго перетянутой жгутом более допустимого времени…

После смерти сына Грозного, царя Федора Ивановича (1598 год), начался период истории Российского государства, получивший название «Смутное время», когда центральная власть сама собой распалась, а на так называемое свято место, которое пусто не бывает, начали карабкаться все, кому не лень.

С 1598-го по 1605 год страной правил первый министр царя Федора, боярин татарского рода Борис Годунов (ок. 1552—1605 гг.). Его попытки восстановить сильную власть были достаточно решительными, но малоэффективными на фоне тотальной нестабильности и вялотекущей войны всех против всех в государстве, где трон расценивался как предмет, который плохо лежит.

А тут началась Ливонская война (очередная) между Польшей и Швецией, которая вторглась в Ливонию и захватила значительную часть ее территории. Польское правительство обратилось за помощью к запорожцам, но те ответили, что и пальцем не пошевелят в пользу правительства, которое так и не отменило решение сейма относительно «непорядков на Сечи» и репрессивных мер против казачества.

В начале 1601 года варшавский сейм отменил все акты, осуждающие казаков, и подтвердил их права и вольности, после чего Войско Запорожское выступило в Ливонию.

Шведов довольно скоро прогнали из Ливонии, но польский король возжелал еще и Эстонии, а затем и шведского престола, так что война грозила затянуться до неопределенных времен.

Запорожцы, не проявив интереса к Эстонии, решили вернуться домой, что и сделали. По пути они решили стать на постой в Витебске, а когда мещане отказались принять их, город был фактически взят приступом со всеми традиционными последствиями в виде погромов, грабежей, изнасилований и т.п.

И ни в коем случае не следует здесь искать какое бы то ни было проявление национального, социального или исторического характера. Так называемый «человек с ружьем» ведет себя абсолютно одинаково и в XIII, и в XVII, и в XXI веке, находясь во временной среде обитания, населенной безоружными жителями. Он почему-то считает, что они ему по гроб жизни обязаны… а, собственно, чем обязаны? Тем, что он воюет за интересы тех, кто его нанял на службу? Или призвал? Ну, в последнем варианте действительно стоит посочувствовать солдатику, которого в принудительном порядке послали проливать кровь, а в варианте контрактника, профессионала — нет, потому что сам он избрал для себя такую вот стезю, где стреляют, где смерть так же буднична, как дождик в октябре, где все женщины чужие… Такая вот специфика работы, и тут уж ничего не поделаешь. Но он почему-то так не считает, и редкому городу выпадает счастье повстречать в военном эпизоде своей истории такого коменданта, который не испытывает сочувствия к насильникам и мародерам в военной форме.

В 1602 году гетманом Войска Запорожского был единодушно избран Петр Конашевич-Сагайдачный (1570—1622 гг.), выдающийся полководец и общественный деятель. Он решительно реформировал Войско, превратив его в дисциплинированную армию. Те казаки, которые не способны были уяснить себе разницу между свободой и вольницей, были либо изгнаны из Сечи, либо казнены. По свидетельствам современников, Сагайдачный, добиваясь должного уровня боеспособности Войска Запорожского, «щедро проливал кровь». Увы, вербальное воздействие в таких случаях уж очень неэффективно…

Он возглавил целый ряд победоносных походов в Турцию и Крым, подарив свободу многим тысячам невольников самых разных национальностей.

Во второй половине 1603 года на арену Истории выходит так называемый «царевич Дмитрий», якобы законный сын Ивана Грозного, который, оказывается, не умер отроком в Угличе, а выжил, и вот…

Заручившись поддержкой князей Вишневецких и польского магната Ежи Мнишека, самозванец женился на его дочери Марине и начал собирать войско для похода на Москву.

Этот поход начался осенью 1604 года. Под Новгородом-Сиверским к Лжедмитрию и полякам примкнули двенадцать тысяч запорожских казаков, а затем — несколько тысяч донских казаков. Москву они взяли довольно быстро.

Лжедмитрий I сменил на московском престоле Бориса Годунова и правил страной с 1605-го по 1606 год, после чего был убит сторонниками следующего претендента, Василия Шуйского, который пребывал в звании московского царя с 1606-го по 1611 год.

В этот период против Шуйского было направлено восстание под руководством Болотникова (лето 1606 г. — осень 1607 г.), которого зачем-то поддержала часть запорожцев. Под «зачем-то» я имею в виду и без того полную, ничем не ограниченную, свободу их действий. Вода, в которой они «ловили рыбку» была настолько мутной, что не было ни малейшей необходимости еще более ее мутить. Иное дело — сам Болотников, у которого, конечно же, были амбиции, пусть не продуманные как следует, но амбиции…

В то время, недаром названное «смутным», любой авантюрист имел громадные амбиции, реализовать которые было не так уж сложно. Казалось, сам Бог карает Москву за ее самозванство, когда она вдруг объявила себя столицей державы, разгромив всех иных и даже возможных претендентов на это звание. Теперь она стала вдребезги пьяной бабой, которой может пользоваться любой из желающих…

Кроме восстания Болотникова, было еще восстание терских казаков, выставивших своего претендента на московский престол, названного «царевичем Петром», внуком Ивана Грозного.

В то же самое время объявляется и Лжедмитрий II, которого прозвали «тушинским вором» за то, что он обосновался в деревне Тушино под Москвой и оттуда руководил блокадой города. Это был, конечно, авантюрист высочайшего класса. Что там говорить, если ему удалось убедить Марину Мнишек в том, что он в действительности — ее воскресший муж, Лжедмитрий Первый!

К нему начали стекаться авантюристы со всей Европы, но больше всего там было, конечно, поляков и запорожцев, хотя донские, терские и поволжские казаки тоже были представлены достаточно широко.

На этом этапе, вопреки учебникам, официальная Польша не принимала участия в происходящем, но вот когда к середине 1608 года польско-литовские авантюристы в союзе с казаками достигли весьма впечатляющих успехов, польское правительство начинает всерьез обсуждать вопросы, связанные с развитием этого успеха на государственном уровне.

Осенью 1309 года войско польского короля выступило на Смоленск и взяло его в плотное кольцо осады. По свидетельствам хронистов, под Смоленском запорожский контингент насчитывал более 30 000, а под Москвой — примерно 40 000. Отдельный казацкий корпус занимался взятием Чернигова, Новгорода-Сиверского, Брянска, Козельска и др.

Польский король Жигимонт (Сигизмунд) III (1566—1632 гг.) был человеком весьма азартным, но отнюдь не великим стратегом. Он все свои силы бросил на завоевание Смоленска, оставив без должного внимания Москву и все, что с нею связано на политическом уровне. Правда, следует заметить, что польский сейм при этом никак не поддержал своего короля материальными ресурсами, и это не могло не сказаться на ходе кампании.

Московское боярство обратилось к нему с предложением короновать его сына, принца Владислава, так как престол пустовал, но король был слишком занят Смоленском, а казаки, не получая у него обещанного жалованья, разбрелись кто куда добывать «казацкий хлеб», а попросту говоря — грабить окрестные города.

В итоге Москва была занята польским гарнизоном, боярство правило страной от имени некоронованного принца Владислава, причем правило весьма своекорыстно и жестоко, что не могло не вызвать адекватной реакции народа. Спасти положение могла только эффективная помощь из Польши, но сейм не спешил с решением по этому поводу, видимо, оставив ситуацию на суд Божий…

В конце концов Москва загорелась в очередной раз и сгорела, а польский гарнизон был вышиблен из Кремля ополчением Минина и Пожарского.

Начала свое правление династия Романовых. Казаки после ухода поляков из Москвы еще долгое время промышляли на землях русского Севера.

Гетман Войска Запорожского Петр Сагайдачный в этот период в Москве бывал, но временами, наездами, хорошо осознавая всю надуманность польских притязаний на Москву и предвидя бесславный конец этой нелепой кампании.

Он постоянно отряжал военные походы в Турцию, как правило, успешные, считая необходимым по возможности ослаблять мусульманский мир, если уж ничего не выходит с укреплением монолитности христианского.

Сагайдачный понимал, что казаки нужны полякам лишь как ударная сила, которую можно расходовать, не жалея, но и на разрыв с Польшей он не решился бы, помня, что турки и татары в этом случае не заставят долго ждать своей наступательной реакции. Он считал, что с польской экспансией нужно прежде всего бороться в сфере духовной, так как силой оружия можно освободить лишь тело человека, но никак не душу, так что освобождение духовных рабов — дело абсолютно бессмысленное.

Он первым, и в принципе единственным, из запорожских гетманов в полной мере осознал необходимость повышения культурного уровня народа. В 1614 году он открывает в Киеве типографию, в 1615 — основывает Киевское украинское братство, в котором — впервые в сложившейся практике — казачество было представлено в сочетании с мещанско-духовной интеллигенцией, что до Сагайдачного невозможно было даже предположить. Таким образом наметился коренной перелом в развитии взаимоотношений между мещанством, духовенством и казачеством.

А походы и бои продолжались. В 1617 году польский принц Владислав двинулся с войском на Москву, потому что очень уж хотелось воссесть на московский престол. Сейм не выделил денег на эту очередную авантюру, так что польский король вынужден был снова просить помощи у Войска Запорожского.

Во главе двадцатитысячного войска Сагайдачный поспешил на помощь незадачливому принцу. Он взял штурмом Путивль, Елец и Ливны, после чего подступил к Москве, но вскоре было заключено перемирие, и все разошлись по домам.

Казаки снова впали в немилость, и польский сейм в очередной раз обсудил вопрос о лишении Войска Запорожского всех вольностей и привилегий. Не успела чванливая шляхта проголосовать за это самое лишение, как турецкий султан двинул на Польшу огромную армию, которая наголову разбила вооруженные силы поляков, а их резервное войско попало в окружение. Речь уже шла не просто об успехах или неуспехах какой-либо военной кампании, а о том, быть или не быть Польше как государству.

Когда польский король запросил помощи, Сагайдачный долго колебался, прежде чем дать ему однозначный ответ. С одной стороны, уж очень велико было искушение своим невмешательством в ситуацию надежно освободиться от влияния государства-сеньора и заодно поквитаться с ним за все несправедливости, чинимые его сеймом, его королем и т.д…

С другой стороны, гетман Сагайдачный не мог игнорировать свой долг перед всем христианским миром, долг защищать его от внешних врагов, а ведь оставив Польщу без поддержки, он тем самым открывал перед мусульманами путь к покорению Западной Европы…

Это было великим подвигом — и его решение, и победа его сорокатысячного войска над впятеро превосходящими силами турок…

КСТАТИ:

«Люди с сильным и великодушным характером не меняют своего настроения в зависимости от своего благополучия или своих несчастий».

Рене Декарт

И совсем по-иному выглядела картина взаимоотношений в этом районе христианского мира, когда основными действующими лицами следующего этапа Истории стали русский царь Алексей Михайлович (1629—1676 гг.), сын Михаила Романова; польский король Ян-Казимир (правил в 1648—1668 гг.) и гетман Зиновий-Богдан Хмельницкий (ок. 1595—1657 гг.).

Хмельницкий родился в семье мелкопоместного шляхтича, получил очень неплохое по тем временам образование в иезуитской коллегии, затем избрал военную карьеру. В составе Войска Запорожского он участвует в турецких походах, затем в Московской войне, где за проявленное мужество награждается именной саблей.

В 1646 году Хмельницкий, уже в довольно высокой должности Чигиринского сотника, подписывает с правительством Франции договор о военной помощи, после чего 2400 запорожцев в составе французской армии участвуют в штурме крепости Дюнкерк, захваченной испанцами.

Казалось бы, все предвещало блестящую карьеру, и вдруг, — как это всегда бывает, когда все складывается уж очень гладко, — польский шляхтич Чаплинский нападает со своей челядью на поместье Хмельницкого — хутор Субботов и подвергает его жестокому разграблению, при котором погибает младший сын хозяина.

И тогда в полной мере проявились и гнилость, и бездарность польского государственного строя, где король — якобы первое лицо, но только лишь якобы, потому что все действительно важные решения принимал сейм, этот коллективный тиран, который всегда более глуп и жесток, чем тиран-индивидуал. Но самое ужасное состояло в том, что этот коллективный тиран, будучи руководящей и направляющей силой (совсем как Компартия Советского Союза), был избавлен от какой бы то ни было ответственности за принятые им решения (ну, один к одному!).

Они сочли ниже своего достоинства вникать в тяжкую проблему Чигиринского сотника, а когда он обратился с ней к коронному гетману, тот не нашел ничего лучшего как приказать вместо того, чтобы наказать агрессора, сделать все с точностью до наоборот. Корпоративная солидарность, видите ли…

О, как дорого обходится человечеству групповая солидарность!

Хмельницкий организовывает крупномасштабное антипольское восстание, уже не беря во внимание (как это, в не такое уж давнее время, делал и гетман Сагайдачный) проблемы монолитности христианского мира или бессмысленности внешнего освобождения людей, несвободных внутренне.

Он привлек в союзники крымского хана, что в корне противоречило запорожским традициям, но игра зашла уже так далеко, что не до традиций было…

И вот, с апреля 1648 года до поздней осени 1653 года, Украина становится ареной кровопролитных сражений, разгула самых темных страстей, предательства татарских союзников, блистательных побед Хмельницкого и горьких разочарований при сопоставлении задуманного и реального.

После победы под Корсунем Хмельницкий обратился за военной помощью к московскому царю Алексею Михайловичу, но тот благоразумно отмолчался, при этом приказав нескольким своим воеводам быть готовыми вмешаться в украинскую войну на стороне поляков. Этот его приказ до сих пор вызывает нарекания: «Как же так… православные, братья… а те ведь чужие, католики…» Не вдаваясь в теологические тонкости, следует отметить, в поддержку решения Алексея Михайловича, что во всяком восстании прежде всего участвуют неблагонадежные элементы, которым охота половить рыбку в мутной водичке. Им в принципе все равно, за кого и против кого воевать, лишь бы получить возможность вволю пограбить и поубивать других людей, абсолютно не беря во внимание, кто они: православные, католики или мусульмане.

КСТАТИ:

«Даже если заговор составляется иногда людьми умными, осуществляется он всегда кровожадным зверьем».

Антуан де Ривароль

Так что Алексей Михайлович верно рассудил, что не всякий православный — брат, а вооруженный бунт социального дна поддерживать крайне неблагоразумно…

Собственно, на том этапе войны Хмельницкий и без помощи извне одержал полную и безоговорочную победу над поляками. Иное дело — назревающие внутренние проблемы. Возвратить муравьев в развороченный муравейник — задача едва ли осуществимая, по крайней мере, в XVII веке… А тут еще крымский хан заключает с польским королем Яном-Казимиром договор о пылкой дружбе и о том, что король впредь не будет иметь ничего против татарских набегов на украинские земли…

Хмельницкий снова и снова обращается к царю с призывами спасать православную веру. Тот не отказывается помочь ее защитникам, но только на материальном уровне, без заключения каких-бы то ни было политических соглашений.

Положение Хмельницкого было весьма незавидным, несмотря на все одержанные победы. Он никак не обманывался в отношении Войска Запорожского, которое помогло ему освободить Украину от поляков, но впредь, конечно же, не будет помогать формировать структуры общегосударственной власти, потому что оно само по себе — государство, и это государство никогда не поступится своими коренными интересами. А без Войска Запорожского — на кого ему делать ставку? На полковников-выдвиженцев, которые и сами-то собой управлять не слишком горазды, не то что целыми городами…

Кроме того, большинство из них — люди восставшие, то есть имеющие установку на разрушение, как все восстающие, как все революционеры. А ведь ясно же, что после завершения восстания, этих людей желательно ликвидировать, потому что они уже ничего, кроме разрушения, делать не умеют, да и не хотят, вкусивши аромат рукотворного хаоса.

Я весьма и весьма далек от симпатий к Сталину, но не могу не признать его адскую гениальность, одним из проявлений которой была ликвидация всех «старых большевиков», т.е. профессиональных революционеров, способных только подрывать устои, но никак не возводить их.

А кто у него, Хмельницкого, еще оставался в соратниках? Хорошо осознавая необходимость опоры на сильного союзника хотя бы в первое время, когда возводятся устои и когда все так шатко, он в очередной раз обращается к Алексею Михайловичу, и тот в конце 1653 года неожиданно дает согласие на подписание союзного договора.

И вот 8 января 1654 года в Переяславле состоялась войсковая рада, которая утвердила принципиальное решение о присоединении Украины к Московщине на правах автономного государства со своим собственным войском, своей казной, администрацией и прочими признаками державности.

Однако после принятия этого решения сложилась ситуация, которая едва не свела на нет все предварительные договоренности. Дело в том, что московские послы потребовали, чтобы гетман и все присутствующие присягнули на верность царю Алексею Михайловичу. Казаки в принципе не возражали, однако в свою очередь потребовали, чтобы и послы от имени своего царя присягнули им на верность, как это всегда делали польские короли.

Царские послы категорически отказались сделать это ввиду того, что царь, как самодержец, не присягает своим подданным.

Казаки зароптали. Напрасно Хмельницкий уговаривал послов не требовать казацкой присяги — те были непреклонны. Хмельницкий в конце концов согласился на одностороннюю присягу.

В ответ на это помещение рады демонстративно покинули полковники Войска Запорожского Иван Сирко (? —1680 гг.) и Иван Богун (? —1664 гг.), а также представители Уманского, Брацлавского, Полтавского и Кропивнянского полков.

Против вхождения в московское подданство высказались и представители киевского духовенства, указав на значительные расхождения в канонах богослужения между украинской и московской православными Церквами расхождения настолько серьезные, что требуют изменений в одной из систем, понятно в какой, учитывая сложившуюся ситуацию…

Но решение было принято, все присутствующие прокричали то, что положено кричать в таких случаях, и лексикон историков обогатился новым штампом: «Воссоединение Украины с Россией».

Собственно, Россией с полным на то правом Московия начала называться лишь после Переяславской рады, когда родилась формула: «Московия + Украина = Россия». Учитывая присоединение в этот же период Сибири, можно с уверенностью сказать, что царь Алексей Михайлович и есть подлинный основатель страны, получившей название «Российская империя».

А Хмельницкий вскоре умер.

Трагический пример явления, к которому вполне применимы слова Эйнштейна, произнесенные, правда, по совсем иному поводу: «Совершенство средств при неясности целей».

Еще один весьма интересный персонаж той эпохи — шведская королева Кристина (1626—1689 гг.).

В девятнадцатилетнем возрасте она начала править могучей державой, оказывающей огромное влияние на европейскую политику. Она была энергична и решительна, при хорошем образовании и незаурядном интеллекте.

Члены Государственного совета вполне искренне признавали ее превосходство в державном мышлении и державной воле. При этом юная красавица, воспитанная отцом в спартанском духе, была прекрасной и неутомимой наездницей, страстной любительницей охоты, воплощением образа мифической богини Дианы.

Осенью 1645 года из уст Пьера Шаню, французского посланника в Швеции, она услышала имя известного философа и ученого Рене Декарта (1596—1650 гг.), а в 1648 году они встретились, когда Декарт переехал в Стокгольм.

При первой же встрече королева задала философу следующие вопросы:

— В чем заключается сущность любви?

— Вытекает ли любовь к Богу из нашего естественного сознания?

— Что хуже: безмерная любовь или безмерная ненависть?

Несколько месяцев она была его безмерно талантливой ученицей, она боготворила своего учителя, и злые языки достаточно уверенно связывали их имена в постельных сюжетах.

Конечно, этого нельзя исключить категорически, как нельзя исключать категорически ничего в этом мире, но юная королева была лесбиянкой, и это обстоятельство снижает уровень вероятности их близких отношений. Снижает, но не исключает эти отношения, потому что лесбиянки довольно часто отдаются мужчинам, и весьма охотно.

А. Девери. Одалиски

А какая, собственно, разница?

КСТАТИ:

«Стремись всегда побеждать скорее самого себя, чем судьбу, и менять скорее свои желания, чем порядок в мире».

Рене Декарт

Узнав о смерти Декарта, Кристина разрыдалась. Первым ее побуждением было похоронить философа в усыпальнице шведских королей, но друзья Декарта убедили ее в том, что этому человеку более подходит простой гранит, чем мраморная роскошь.

А Кристина, вскоре после смерти Декарта, ко всеобщему изумлению, приняла католицизм, отреклась от престола и переехала в Рим. Она в своем дворце устроила настоящий салон, где собирались самые талантливые и образованные люди ее времени.

Церковь, вначале прославлявшая новоявленную католичку, очень скоро начала качать головой и поджимать губы по поводу ее вызывающей интеллектуальности, свободомыслия и отсутствия комплексов, которые, по мнению той же Церкви, были, скорее всего, прямым следствием ее богопротивной лесбийской ориентации.

Королеве Кристине, как необычайно яркой личности, вовсе не требовалось подтверждать свою значимость для Истории демонстрацией способности к деторождению, и она не брала на себя труд это скрывать.

И это прекрасно.

КСТАТИ:

Не хвастайся, дряхлый рассудок людской, Безумству — любовь и почет. Сулишь ты, рассудок, прохладный покой — Безумство восторг нам дает!

Роберт Бернс

Чего-чего, а безумства хватало во все времена, и Ренессанс — не только не исключение, но, пожалуй, наиболее характерная в этом плане эпоха, густо насыщенная воинствующим алогизмом бытия, нестандартными проявлениями его эстетики, дерзким, наступательным гуманизмом и в то же самое время — ворожбой, колдовством, астрологией, алхимией и т.п.

Один из наиболее характерных персонажей этой сферы — Мишель де Нотрдам (1503—1566 гг.), более известный как Нострадамус.

Он происходил из семьи еврейских выкрестов в Провансе. Получив хорошее (по тем временам) медицинское образование, он занялся врачебной практикой. Во время эпидемии чумы он самоотверженно спасал людей в Марселе и Авиньоне. Нострадамус не раз вынужден был скрываться от преследований инквизиции, исходившей из простой логики: если этот человек не заболел в зачумленном Авиньоне, значит, тут не обошлось без нечистой силы…

Однажды он познакомился с молодым итальянским монахом Феличе Перетти, к которому вдруг обратился: «Ваше Святейшество». Этому не было разумных объяснений, и лишь через сорок лет, уже после смерти Нострадамуса, монах Перетти стал Папой Сикстом V.

Нострадамус быстро прославился своими пророчествами, которые были изданы отдельной книгой в 1555 году.

Книга стала настоящей сенсацией, а вскоре автор был приглашен в резиденцию королевы Франции Екатерины Медичи для конфиденциальной беседы, содержание которой стало достоянием любознательных лишь через много лет.

Как поведала королева, в одной из комнат ее замка была установлена таинственная машина, центральную часть которой составляло вращающееся зеркало, в котором возникали образы тех или иных людей.

По ее словам, в зеркале возникали какие-то непонятные картины, меняющиеся после каждого поворота его плоскости. После первого же такого поворота она увидела смертное ложе младшего сына и рыдающую над ним женщину. Это была его жена — Мария Стюарт.

Далее, вспоминала Екатерина, «были картины каких-то празднеств, философских диспутов, но я никого не узнавала… Их сменили огни пожаров и потоки крови — это была ночь святого Варфоломея… Еще одно ложе смерти, пышное, королевское… Лицо мужчины, но с женскими серьгами и ожерельями — увы, это был Генрих Третий, потом — обнаженные тела, странные пляски… Да, это были приметы его царствования… Затем в зеркале появилась чья-то большая тень. Нострадамус не смог или не захотел ответить, кто это… Во время ночи Святого Варфоломея, поддавшись уговорам Марго, я сохранила жизнь этого беарнца, ее мужа… Теперь я поняла, чья это была тень…»

Все виденное, вернее, предвиденное, сбылось со временем с поражающей точностью.

Как и многие из пророчеств Нострадамуса.

В них обнаруживали себя Сталин и Гитлер, Джон Кеннеди и Михаил Горбачев, в них присутствуют и мировые войны XX века, и освоение Космоса, и многое другое, в зависимости от угла восприятия и точки зрения…

Зеркало Бытия

Зеркалом бытия принято называть искусство той или иной эпохи, отражающее своими специфическими средствами не только видимую, поверхностную сторону жизни, но и ее глубинный смысл, ее сокровенную суть.

Пафос искусства эпохи Возрождения состоит, пожалуй, в таком бесспорном постулате: «Смыслом жизни является сама жизнь». Жизнь — с ее радостями и печалями, взлетами и падениями, с ее страстями, присущими нормальному здоровому человеку, который верит в Бога, но при этом не верит поповским разглагольствованиям об антагонизме между телом и душей.

КСТАТИ:

«Душа телесна!» — Ты всех уверяешь смело;

Я соглашусь, любовию дыша;

Твое прекраснейшее тело

Не что иное, как душа!

Михаил Лермонтов

Средневековая концепция глобального греха лопнула, как мыльный пузырь, когда победивший гуманизм решительно провозгласил отход от теократического (центр — Бог) к антропоцентричному (центр — Человек) мировоззрению, которое сориентировано на уникальность человеческой личности и ее самоценность.

В изобразительном искусстве Ренессанса возвращение античных традиций воплотилось в прекрасных образах совершенно реально живущих и столь же реально чувственных женщин. Мы видим их на полотнах великих мастеров той эпохи, центральным образом которой была языческая Венера — богиня любви в простом, доступном и естественном понимании этого слова.

Мифическая богиня предстает на полотнах живописцев подчеркнуто земной, даже как-то нарочито реалистичной, давая понять зрителю, что перед ним — прежде всего обнаженная женщина, способная вызывать совершенно конкретные эмоции и влечения, а то, что она является богиней, лишь подчеркивает связь между людьми и богами, которые подчиняются тем же, что и люди, законам Мироздания.

Такова «Спящая Венера» Джорджоне, таковы и все другие Венеры из огромной галереи вызывающе чувственных образов, созданных художниками той эпохи.

Как правило, женщины на полотнах живописцев Ренессанса — созревшие, распустившиеся цветы, способные дарить всю возможную гамму чувственных ощущений и вызывающие тот самый эмоциональный отклик, который через четыре, примерно, столетия закомплексованные и зашоренные, но при этом необычайно авторитетные эксперты будут уверенно относить к наиболее характерным признакам порнографической продукции.

КСТАТИ:

«Некий содомит возбуждался, рассматривая учебник зоологии. Следует ли признать эту книгу порнографическим изданием?»

Станислав Ежи Лец

Это был не просто дерзкий эпатаж ханжей и мракобесов, это была демонстрация определенного мировоззрения, не только посмевшего отличаться от общепринятого, но и ниспровергающего его.

И в центре этого мировоззрения находился Человек, с его плотскими радостями и богатым внутренним миром, с его ликом, символизирующем неповторимость каждого индивидуума…

Бесспорно, наиболее величественной фигурой этой эпохи, столь густо насыщенной гениями и великими мастерами, был Леонардо да Винчи (1452—1519 гг.), живописец, скульптор, архитектор, инженер, ученый, философ — воплощение идеала «универсального человека» поры Ренессанса.

Он знал и умел так много, и при этом его знания и умения были настолько совершенны, настолько превосходили стандартные представления о возможностях человека, что и в эпоху Леонардо, и в наши дни время от времени возникает странный вопрос: «А человек ли он?» Вопрос, конечно, очень странный, но мало кто решился бы дать на него уверенно утвердительный ответ…

Он был сыном богатого землевладельца и простой крестьянки Катарины, которую, после разрешения от незаконного бремени, выдали замуж за крестьянина, польстившегося на ее красоту и хорошее приданое.

Мальчик воспитывался в семье отца, где благодаря острому уму, коммуникабельности и необычайной красоте был всеобщим любимцем и баловнем.

В 1466 году, в 14-летнем возрасте, Леонардо да Винчи поступил учеником в мастерскую живописца Вероккьо. Через шесть лет он уже был признанным мастером.

Кроме того, этот юноша становится блестящим музыкантом, певцом, мастером по изготовлению музыкальных инструментов, не говоря уже об ошеломляющих успехах в инженерном деле, механике, химии, зодчестве, ваянии, верховой езде, фехтовании и т.д.

При этом он был высок, красив и необычайно силен физически: будучи левшой, он правой рукой запросто сминал подкову.

Его характер все окружающие считали очень и очень странным. Он, например, не выказывал никаких эмоций ни по какому случаю, был до неправдоподобности равнодушен и ко всему, что принято считать добром, и ко всему, что принято считать злом, то есть в своих проявлениях напоминал заводную куклу, но никак не живого человека.

Зигмунд Фрейд, анализируя эту особенность характера Леонардо, объяснял ее глобальностью мышления, игнорирующего наработанные нравственные стереотипы.

АРГУМЕНТЫ:

«Он отвергал, как известно, мясную пищу, потому что считал несправедливым отнимать жизнь у животных и находил особое удовольствие в том, чтобы давать свободу птицам, которых он покупал на базаре. Он осуждал войну и кровопролитие и называл человека не столько царем животного царства, сколько самым злым из диких зверей. Но эта женственная нежность чувствований не мешала ему сопровождать приговоренных преступников на их пути к месту казни, чтобы изучать их искаженные страхом лица и зарисовывать в своей записной книжке… Он кажется часто индифферентным к добру и злу, — или надо мерить его особой меркой…»

Зигмунд Фрейд. «Леонардо да Винчи. Воспоминания детства».

Он во многом был особым. Пользуясь огромным успехом у флорентийских дам и накопив весьма богатый сексуальный опыт, он вдруг меняет ориентацию и становится активным гомосексуалистом, за что чуть было не попадает на костер инквизиции. Молва приписывала ему недозволенные сношения со всеми учениками, которые были, как на подбор, юными красавцами…

Впрочем, какое это имеет значение, если только лишь его гениальная живопись способна послужить оправданием жизни многих и многих поколений благонамеренных ортодоксов?

Я не устану повторять, что люди вовсе не для того взращены на этой планете, чтобы соревноваться с животными в быстроте передвижения, поднятии тяжестей, агрессии, потреблении пищи, размножении и т.п. В чем не находит должного применения человеческий интеллект — этот величайший дар Природы, предусматривающий совершенно особую миссию Человека в этом мире.

КСТАТИ:

«Как страшен может быть разум, если он не служит человеку».

Софокл

Его разум намного опережал не только время, в котором он жил, но и многие грядущие эпохи. К примеру, в 1499 году Леонардо для достойной встречи в Милане французского короля Людовика XII сконструировал механического льва, который сделав несколько шагов навстречу высокому гостю, садился на задние лапы, раскрывал свою грудную клетку и демонстрировал находящийся там букет из лилий — символов власти французских королей.

Леонардо да Винчи изобрел скафандр, подводную лодку, пароход, броненосец, вертолет, велосипед, планер, парашют, танк, пулемет, отравляющие газы и дымовую завесу. Это если не считать оформленными изобретениями мощнейшие (и по нашим временам) подъемные механизмы, текстильные машины, ирригационные системы, увеличительное стекло и т.д.

И, естественно, непревзойденные шедевры живописи:

1483—1494 гг. «Мадонна в скалах». Лувр.

1495—1497 гг. «Тайная вечеря», монастырь Санта-Мария делле Грацие.

1503 г. «Джоконда», Лувр.

1500—1507 гг. «Святая Анна с Марией и младенцем Христом».

1515—1517 гг. «Святой Иоанн Креститель», серии рисунков.

Но и это не все. В 1494 году им были сделаны очень странные записи, рисующие картины грядущего или отдельные приметы других времен. Например, изобретение телефона («Люди будут разговаривать друг с другом из самых отдаленных стран и друг другу отвечать»), телевидения («Люди будут ходить и не будут двигаться; будут говорить с тем, кого нет, будут слышать того, кто не говорит»), и даже все криминальные «прелести», связанные с современными успехами трансплантации («Многочисленны будут те, у кого будут отняты их маленькие дети, которых будут свежевать и жесточайшим образом четвертовать!») и так далее.

Так что Леонардо да Винчи — не просто «культурный деятель эпохи Возрождения», как принято сообщать о нем в учебниках. Весьма вероятно, что он — один из Мессий, которые время от времени посещают нашу беспутную планету, пытаются чем-то помочь ее обитателям, щедро наделенным искрами интеллекта, и уходят, убедившись в бесплодности своих усилий, как великий Леонардо, заметивший, что «некоторые люди должны называться не иначе как проходами для пищи, производителями дерьма и наполнителями нужников, потому что от них в мире ничего другого не видно…»

Со времени Леонардо число этих «некоторых» сильно возросло, потому что именно они проявляют способность к интенсивному размножению, подобно бурьяну, подавляющему полезные злаки на поле, называемом человеческим сообществом.

Вторым по значению, после Леонардо, принято считать великого художника той, да и всех других эпох, — Рафаэля Санти (1483—1520 гг.), автора бессмертной «Сикстинской Мадонны».

В конце 1508 года Рафаэль по приглашению Папы Юлия II переезжает из Флоренции, где он уже котировался как талантливый мастер живописи, в Рим. Там он очень скоро приобретает известность того уровня, которая позволила ему занять ведущее место среди художников, работавших при дворе Юлия II, а затем его преемника Льва X.

Главная тема его живописи — Мадонна с младенцем, ей посвящено свыше десяти полотен. Мадонны Рафаэля — вполне земные женщины, наделенные той неброской красотой, которая как бы светится изнутри, сквозь кожу, так мастерски выписанную художником. Глядя на этих женщин, будто намеренно созданных для чувственной любви в самых ярких ее проявлениях, не можешь освободиться от досадливой мысли о непорочности зачатия, исключающей шквал удовлетворенной страсти.

В этих Мадоннах Рафаэль воплотил свои представления о красоте флорентиек, одной из которых он посвятил такое стихотворение:

В сиянии лучей твой образ милый —

Всегда его хранит моя душа.

Начну писать и вижу — нет той силы,

Той прелести… О, как Вы хороша!

В Риме молодой художник назначается на высокую должность «живописца апостольского Престола». Ему доверена роспись парадных покоев Ватиканского дворца. Эта блестяще выполненная работа приносит Рафаэлю и славу, и материальное благополучие.

Но, бесспорно, вершиной его творчества становится «Сикстинская Мадонна», написанная в 1513 году — одно из самых значительных достижений человеческой цивилизации.

Чезаре Ломброзо упоминает о том, что итальянский живописец Франчиа умер от восхищения, увидев «Сикстинскую Мадонну».

Весьма вероятно…

Моделью этой Мадонны послужила некая Форнарина, дочь простого римского булочника, любовница великого художника. Миленькое свежее личико, которое дышит искренней любовью и предчувствием неизбежной жертвы…

Ошеломленный Василий Жуковский назвал эту Мадонну «одушевленным престолом Божиим, чувствующим величие сидящего».

А вот прелестная модель никак не чувствовала величие своего возлюбленного. Она его просто любила, как может женщина любить мужчину, и ей было абсолютно все равно, великий он художник или же бесталанный пачкун…

Их любовь классифицировалась как «преступная». Девушку яростно упрекали в легкомыслии, в безнравственности, собственно, во всех возможных грехах, однако когда Рафаэль умер во цвете лет, она, совсем еще молодая, постриглась в монахини.

Позднейшие исследования определили ее настоящее имя. Теперь доподлинно известно, что «Сикстинскую Мадонну» Рафаэль писал с прекрасной Маргариты Лутти.

А еще он известен как руководитель строительства собора Святого Петра в Риме, церкви Сан Элиджо, капеллы Киджи и церкви Санта Мария.

Да что там… Он — Рафаэль, и этим все сказано.

И третий столп эпохи — Микеланджело Буонаротти (1475—1564 гг.). Тот, который сказал, что скульптор берет глыбу мрамора и лишь отсекает от нее все лишнее…

Великий скульптор, живописец, архитектор, поэт.

Уже в ранних произведениях Мастера прослеживаются характерные черты его творчества: монументальность, динамичность, драматизм в сочетании с поклонением человеческой красоте.

Его «Давид», названный современниками «Гигантом» не только потому, что он был высечен из огромного мраморного монолита (высота статуи 5,5 м), стал символом величия и непобедимости человеческого духа. Недаром же «Давид» был установлен на центральной площади Флоренции и считался с тех пор покровителем города.

Второй знаменитый шедевр скульптора — «Моисей», излучающий нравственную стойкость и красоту цельной и сильной человеческой личности.

Творчеством Микеланджело освящены также свод Сикстинской капеллы в Ватикане, ансамбль церкви Сан-Лоренцо во Флоренции, ансамбль Капитолия в Риме и, конечно же, собор Святого Петра, где объединились усилия двух гениев, — его и Рафаэля…

Вот так следует заявлять о себе на скрижалях Истории, а не количеством отрубленных голов и не покоренными землями, которые все равно отпадут, отторгнутся, в очередной раз доказав абсолютную бессмысленность самой идеи такого покорения.

Эти трое, — Леонардо, Рафаэль и Микеланджело, трое гениальных флорентийцев, прославили Италию на весь мир и на все грядущие времена, они, а не Борджиа и не Муссолини. И не пираты, не футболисты и, конечно же, не смазливые дылды, якобы защищающие своими ляжками честь страны на каком-нибудь конкурсе типа «Мисс Глобус»…

Честь — это честь, и не следует ее путать с комплексом неполноценности.

КСТАТИ:

«Существует понятие чести среди карманных воров и понятие чести среди шлюх. Все дело в том, что применяются разные мерки».

Эрнест Миллер Хэмингуэй

Мерки, конечно, разные, но все же существуют так называемые общечеловеческие ценности, столь нелюбимые поборниками национально-территориальных математик, физик и биологий. Собор Василия Блаженного в Москве — это общечеловеческая ценность, как и собор Святого Петра в Риме, а также «Сикстинская мадонна», «Давид» или иконы Андрея Рублева.

Эпоха Возрождения, как, пожалуй, никакая другая, богата бессмертными шедеврами, авторы которых составляют ту группу исторических персонажей, которую можно было бы назвать элитой человечества, в отличие от подавляющего большинства монархов, президентов и прочих правителей, а также политиков, финансистов, военачальников, чиновников — словом, всех тех, которые оказались в нужное время в нужном месте и при этом доказали свою полезность тем, кто оказался там чуть раньше их, только и всего…

А эти люди, элита, отмечены печатью Божьей, и это совсем иное — то, что называется «эксклюзив».

…Антонио Аллегри (Корреджо), Тициано Вечельо (Тициан), Якопо Робусти (Тинторетто), Доменико Теотокопули (Эль Греко), Альбрехт Дюрер, Лукас Кранах, Альбрехт Альтдорфер, Ханс Хольбейн, Иероним Босх, Питер Брейгель Старший, Рембрандт ван Рейн, Диего Веласкес, Питер Пауль Рубенс, Сандро Ботичелли, Доменико Гирландайо, Пьеро делла Франческа, Франц Хальс, Жак Калло, Джулио Романо, Агостино Караччи…

И это, кроме перечисленных выше главных действующих лиц Ренессанса, только живописцы, а ведь в ту эпоху блистали еще и великие архитекторы, изобретатели, музыканты… Верно говорится, что трудно отыскать изюминку в корзине с изюмом…

КСТАТИ:

Ива склонилась и спит.

И кажется мне, соловей на ветке —

Это ее душа.

Басё (Мунэфус Мацуо)

Песни ренессансного соловья слагали художники слова, заговорившие живым языком любящих, страдающих, ненавидящих или счастливых людей. Разговорный язык литературных произведений стал характерной приметой эпохи возрождения традиций жизнелюбивой античности.

Во Франции живым языком заговорили поэты «Плеяды», в Испании — Мигель де Сервантес Сааведра (1547—1616 гг.), в Португалии — Луис де Камоэнс (1524—1589 гг.), в Италии — Торквадо Тассо (1544—1595 гг.), Джованни Боккаччо (1313—1375 гг.), Поджо ди Гуччо Браччолини (1380—1459 гг.), Пьетро Аретино (1492—1556 гг.), во Франции — Франсуа Рабле (1494—1553 гг.), Маргарита Наваррская (1492—1549 гг.), Пьер де Бурдей (1540—1614 гг.), в Германии — Себастьян Брант (1457—1521 гг.), в Англии — Джеффри Чосер (1340—1400 гг.), Кристофер Марло (1564—1593 гг.), Уильям Шекспир (1564—1616 гг.) и др.

Язык их произведений был не просто разговорным, он был вызывающим, зачастую шокирующим — в азартном стремлении дискредитировать мертвящие идеи отрешения от радостей истинного бытия во имя благодати на том свете.

Самым ярким литературным символом эпохи Ренессанса является, бесспорно, роман Джованни Боккаччо «Декамерон», написанный между 1348 и 1353 годом.

Этот шедевр занял свое достойное место в Истории не только благодаря своим бесспорным литературно-художественным достоинствам, но и потому, что это была первая книга, изданная типографским способом. Самое первое ее издание датировано 1371 годом.

Автор «Декамерона», Джованни Боккаччо, в юности служил при дворе неаполитанского короля, дочь которого, красавица Мария д'Аквино, стала его первой любовью и пылкой любовницей. Ее образ Джованни запечатлел в своих произведениях под именем Фьяметты.

Позднее он переезжает в Рим, поступает на службу в Ватикан, много путешествует, выполняя дипломатические поручения папы, а затем выходит в отставку, покупает дом в окрестностях Флоренции и на досуге пишет свое великое произведение…

Роман состоит из ста новелл. Согласно сюжетной канве, эти новеллы рассказывают в течение десяти дней семь молодых дам и три кавалера, которые, спасаясь от эпидемии чумы, охватившей Флоренцию в 1348 году, находят убежище на уединенной загородной вилле. Там, изолированные от мрачных реалий, они рассказывают разные истории, каждый свою и в определенной последовательности.

Перед читателем проходит нескончаемый парад колоритных образов самых разных представителей той и предыдущих эпох: короли и бездомные нищие, султаны и странствующие монахи, высшее духовенство и разбойники, благонравные матери семейств и уличные проститутки, озорные жены и их простоватые мужья, коварные соблазнители и их доверчивые жертвы, ненависть и любовь, порок и добродетель…

Но красной нитью через весь «Декамерон» проходит тема Церкви, ее двойной морали, деспотизма и мракобесия, алчности и вопиющей безнравственности священников всех уровней.

Вторая из основных тем романа — показная, официальная добродетель, нещадно осмеянная остроумным и дерзким автором.

И над всем этим многоцветьем тем, персонажей, ситуаций и событий победно царит всемогущий Эрос, вполне доказательно утверждая торжество естественных законов над законами, придуманными людьми неполноценными для того, чтобы властвовать над людьми самодостаточными.

Именно эротические новеллы принесли громкую славу «Декамерону», подчас довольно скандальную и связанную с забавными курьезами, наглядно демонстрирующими агрессивную косность блюстителей общественной морали всех без исключения последующих эпох.

Наиболее известные новеллы стали классическими образцами литературы эпохи Возрождения.

К их числу, конечно же, следует отнести знаменитую новеллу о деревенском парне по имени Мазетто, который устроился садовником в женский монастырь, притворившись немым…

Другая известная новелла повествует о некоей Перонелле, прелестной и озорной жене трудолюбивого и покладистого каменщика, которая в его отсутствие принимала любовника, но муж неожиданно рано возвращается домой. Перонелла, не растерявшись, представляет дело так, что Джаннело, любовник, будто бы пришел покупать бочку и согласен ее купить, но при условии, что она будет очищена от гущи, приставшей к ее дну.

Простодушный муж с готовностью залезает в бочку и тщательно чистит ее дно. Перонелла, нагнувшись над бортом бочки со свечой в руке, указывает ему, где еще нужно поскрести, а в это время любовник пристраивается к ней сзади и завершает прерванный несвоевременным возвращением мужа сексуальный акт…

Герой еще одной знаменитой новеллы — недалекий брат Пуччо, мечтающий достичь подлинной святости, по совету молодого и далеко не чуждого плотским радостям монаха дона Феличе накладывает на себя весьма суровую епитимью: в течение сорока дней поститься и каждую ночь, глядя на небо, молиться, опершись спиной на стол, причем в отдельном помещении. И вот, в течение всего этого срока брат Пуччо усердно молится, а в соседнем помещении его жена столь же усердно занимается любовью с бравым монахом…

Действие одной из популярнейших новелл «Декамерона» разворачивается в пустыне, где обитает отшельник по имени Рустико. В его хижину неожиданно приходит дочь одного берберийского богача, юная и очаровательная Алибек. Девушка желает узнать, в чем состоят особенности христианского богослужения, и он начинает рассказывать Алибек о Боге и дьяволе, о гордыне и коварстве последнего, о том, что наилучший способ угодить строгому христианскому Богу заключается в том, чтобы как можно более решительно и непреклонно загнать этого гнусного дьявола туда, где ему положено находиться — в ад.

Красавица живо интересуется, как именно это следует делать.

Рустико в ответ предлагает ей делать то же, что и он, после чего раздевается догола.

Бесхитростная Алибек следует его примеру…

Через некоторое время девушка вошла во вкус и стала требовать постоянного «служения Господу», а вот Рустико, питавшийся лишь кореньями и водой, очень скоро начал под разными предлогами уклоняться от контактов «дьявола» и «ада», так как его возможности явно не соответствовали разбуженным потребностям Алибек.

К счастью, все разрешилось наилучшим образом, когда Алибек, ставшая богатой наследницей, вышла замуж.

А такое понятие, как «загонять дьявола в ад», стало крылатой фразой…

Визет. Мушкетер

Монах Альберт, герой другой новеллы, выслушав исповедь смазливой, но крайне самовлюбленной купчихи, заявлявшей, что она настолько прекрасна, что простые смертные не могут рассчитывать на ее взаимность, приходит к ней ночью, переодевшись архангелом Гавриилом, и вовсю занимается с нею совсем не ангельским сексом…

А всеми уважаемый и богатый Пьетро ди Винчоло, застав у своей жены юного любовника, с удовольствием содомирует его, и в семье воцаряются мир и покой…

Достойным венцом темы коварного распутства духовенства может служить поистине знаменитая новелла о священнике доне Джанни, который часто останавливался на ночлег в доме своего приятеля Пьетро, а у того, конечно же, была молодая и красивая жена…

Они обратились к дону Джанни с просьбой поделиться своими волшебными знаниями и навыками. Тот поначалу отнекивался, но потом согласился провести показательный урок превращения женщины в кобылу, но только при условии абсолютного молчания во время эксперимента.

Супруги согласились на это условие, и вот начался урок…

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«Дон Джанни, приказав и Джематте молчать, что бы с нею ни произошло, велел ей раздеться донага и стать на четвереньки, наподобие лошади, а затем начал ощупывать ее лицо и голову, приговаривая: „Пусть это будет красивая лошадиная голова!“ Потом провел рукой по ее волосам и сказал: „Пусть это будет красивая конская грива“. Потом дотронулся до рук: „А это пусть будут красивые конские ноги и копыта“. Стоило ему дотронуться до ее упругой и полной груди, как проснулся и вскочил некто незваный. «А это пусть будет красивая лошадиная грудь, — сказал дон Джанни. То же самое он проделал со спиной, животом и бедрами.

Оставалось только приставить хвост; тут дон Джанни приподнял свою сорочку, достал детородную свою тычину и, мигом воткнув ее в предназначенную для сего борозду, сказал: «А вот это пусть будет красивый конский хвост». До сих пор Пьетро молча следил за всеми действиями дона Джанни; когда же он увидел это последнее его деяние, то оно ему не понравилось. «Эй, дон Джанни! — вскричал Пьетро. — Там мне хвост не нужен, там мне хвост не нужен!» Влажный корень, с помощью которого растения укрепляются в почве, уже успел войти, и вдруг на тебе — вытаскивай! «Ах, Пьетро, голубчик, что ты наделал! — воскликнул дон Джанни. — Ведь я тебе сказал: „Что бы ты не увидел — молчи“. Кобыла была почти готова, но ты заговорил и все дело испортил, а если начать сызнова, то уже ничего не получится».

«Да там мне хвост не нужен! — вскричал Пьетро. — Вы должны были мне сказать: „А хвост приставляй сам“. Вы ведь его низко приставили…». «Ты бы не сумел, — возразил дон Джанни, — Я хотел тебя научить». При этих словах молодая женщина встала и так прямо и сказала мужу: «Дурак ты дурак! И себе, и мне напортил. Ну, где ты видел бесхвостую кобылу? Вот наказание божеское! С таким, как ты, не разбогатеешь».

В послесловии к «Декамерону» автор пишет, предупреждая возможные упреки в непристойности: «Любую неприличную вещь можно рассказать в приличных выражениях».

И это ему удалось со всем блеском признанного классика мировой литературы.

А что до неприличностей, то история любой страны и любой эпохи — не что иное как собрание сведений, способных в первую очередь привлечь внимание психиатра, сексопатолога, прокурора, полиции нравов, и тут уж ничего не поделаешь….

КСТАТИ:

«Ужас будущего: говорящие памятники».

Станислав Ежи Лец

Между прочим, в последней четверти XIX века «Декамерон» был запрещен в США и Великобритании. В течение по крайней мере половины XX столетия этот памятник литературы Ренессанса подвергался бесчисленным арестам в англоязычных странах, где так бескомпромиссно борются за свободу слова и право личности на получение информации любого содержания и направления..

Книга достойна внимания лишь тогда, когда она задевает за живое. Трудно назвать какую-либо книгу, которая привлекала бы к себе столько же внимания, сколько «Декамерон». Да что там «столько же», хотя бы десятую часть. Кроме Библии, разумеется…

Восторженный последователь Боккаччо английский поэт Джеффри Чосер написал книгу в духе «Декамерона» — стихотворный сборник «Кентерберийские рассказы», представляющие собой зарисовки нравов современного поэту общества.

Эти зарисовки имели отточенную поэтическую форму и — по большей части — содержание шутливо-эротического свойства. Но, в отличие от «Декамерона», произведение Чосера по возможности обходит церковную тематику, основное внимание уделяя перипетиям светской жизни, где хватало объектов в виде сварливых и похотливых жен, пьяниц-мужей, завистниц-кумушек, озорных служанок и коварных соблазнителей…

Изображая порок, Чосер, в соответствии с английскими литературными традициями, неизменно выносил ему обвинительный вердикт и указывал путь добродетели…

КСТАТИ:

Не говорите мужу о грехах

Его жены, хотя б вы их и знали,

Чтоб ненавидеть вас мужья не стали…

Джеффри Чосер

А в Италии блистал еще один последователь Боккаччо — Поджо ди Гуччо Браччолини. Много лет прослуживший секретарем папской канцелярии, он, как и Боккаччо, не понаслышке знал закулисную сторону жизни высшего духовенства, и это знание нашло свое блистательное отражение в сборнике прозаических миниатюр под названием «Фацеции».

Этим названием автор как бы подчеркивал свою ориентацию на традиции фольклорно-городского жанра. Именно в таких традициях представлены многочисленные персонажи «Фацеций» — резко, подчас даже карикатурно, насмешливо и по-народному прямолинейно.

При всем этом литературные достоинства «Фацеций» были настолько бесспорны, что они не вызывали отторжения ни у епископов, ни у кардиналов, ни даже у самого папы, хотя тематика этих миниатюр едва ли могла их привести в восторг.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«Один монах, не обращавший большого внимания на то, что он говорит, проповедовал перед народом в Тиволи. Суровыми словами громил он супружескую неверность и изображал ее самыми черными красками.

Между прочим он сказал, что это такой большой грех, что он предпочел бы иметь дело с десятью девушками, чем с одной замужней женщиной. Многие из присутствующих были того же мнения».

Поджо ди Гуччо Браччолини

Довольно забавна его новелла о некоем отшельнике, который слыл за святого и в этом качестве склонил к сожительству немало знатных дам, приходивших к нему исповедаться.

Всем, конечно, угодить невозможно, так что в конце концов разразился скандал, вследствие которого отшельник был доставлен под конвоем к герцогу, сеньору тех мест.

Герцог лично допрашивал изобличенного «святого». Он потребовал назвать имена всех соблазненных дам. Отшельник перечислял своих мимолетных любовниц, а когда он умолк, герцог спросил, не осталось ли еще кого-нибудь неназванного. Отшельник сказал, что нет. Герцог решил было закончить допрос, но его секретарь, который записывал все сказанное, потребовал, чтобы отшельник припомнил все без исключения имена, в противном случае угрожая пытками. Тогда отшельник вздохнул и сказал дотошному секретарю: «Запишите и свою жену». Секретарь выронил перо, а герцог, рассмеявшись, заметил, что тому, кто с таким сладострастием допытывался о позоре других, воздалось по справедливости.

Еще одна короткая новелла посвящена забавному недоразумению, возникшему в связи с неосторожным заявлением молодой жены о слишком скромном «хозяйстве» ее мужа. Через некоторое время после свадьбы, когда молодая чета принимала гостей, подруги хозяйки выразили ей соболезнование по поводу ущербности доставшегося ей «сокровища». Услышав это, муж вынул член и положил его на стол. Он был настолько внушительных размеров, что потрясенные гости начали упрекать хозяйку в заведомой лжи. В оправдание она сказала, что как-то видела член у осла, так он вдвое больше мужниного, а ведь человеку следует во всем превосходить животное…

КСТАТИ:

«Что нас так восхищает созерцание животных, основывается на том, что нам приятно видеть перед собой собственную сущность, доведенную до такого упрощения».

Артур Шопенгауэр

Интересно, что по этому поводу думают животные… А среди французских последователей Боккаччо наиболее значительной фигурой является Ее Величество Маргарита Наваррская, написавшая сборник новелл под названием «Гептамерон».

Королева Маргарита слыла защитницей вольнодумцев и гугенотов, преследуемых официальной Церковью, покровительницей ученых-гуманистов, писателей и художников.

Она видела смысл жизни в ее земных и естественных радостях, решительно восставая против мертвящих догматов, посягающих на жизненные интересы человека.

Произведение Маргариты Наваррской состоит из 72 новелл, рассказанных группой мужчин и женщин, спасающихся от наводнения в обители на склонах Пиренейских гор. Вынужденная изоляция рассказчиков от внешнего мира и новеллистическая структура книги — вот, пожалуй, и все сходство со знаменитым «Декамероном». И ни одного заимствованного сюжета, хотя едкая сатира на духовенство в значительной мере роднит эти произведении. И, конечно же, триумфальное шествие плотских радостей… Поверхностный взгляд на литературу и искусство Ренессанса может навеять мысль о том, что художники и литераторы той эпохи были сплошь сексуально озабоченными субъектами, вываливавшими на своих читателей и зрителей груз своих нерешенных проблем, что мне не раз доводилось слышать из уст людей не просто образованных, но и защитивших диссертации по гуманитарным вопросам. Не вдаваясь в подробности их происхождения и воспитания, скажу лишь то, что люди, которых раздражает своим эротизмом «Декамерон», как правило, страдают разрушительными комплексами или испытывают дискомфорт от явного несоответствия своих затаенных желаний своим же возможностям, ограниченным не велениями Природы, а лицемерной моралью того общественного слоя, в котором они существуют.

КСТАТИ:

«Ах, какое это было мучение! Вокруг сплошь голые женщины, одетые с головы до пят».

Станислав Ежи Лец

Так что неча на зеркало пенять, коли рожа крива…

В поэзии тема жизненных ценностей нашла свое утонченное отражение в творчестве современника Маргариты Наваррской, блистательного Пьера де Ронсара:

Если мы в постель пойдем,

Ночь мы в играх проведем,

В ласках неги сокровенной,

Ибо так велит закон

Всем, кто молод и влюблен

Проводить досуг блаженный…

Так живи, пока жива,

Дай любви ее права —

Но глаза твои так строги!

Ты с досады б умерла,

Если б только поняла,

Что теряют недотроги.

О, постой, о, подожди!

Я умру, не уходи!

Ты, как лань, бежишь тревожно…

О, позволь руке скользнуть

На твою нагую грудь

Иль пониже, если можно!

А о чем еще может идти речь в лирической поэзии? О кризисе феодализма? О классовой борьбе? О научно-техническом прогрессе? Речь, конечно, может идти о чем угодно, но это личное дело, во-первых, автора, а во-вторых, его издателя, и больше никого. Не нравится — не читай…

Ведь не может же всем нравиться такая вершина литературного эпикурейства эпохи Возрождения, как творчество еще одного современника Маргариты Наваррской — Франсуа Рабле, автора знаменитых романов «Пантагрюэль» и «Гаргантюа».

Писатель начал свою карьеру монахом-францисканцем, затем получил звание священника, а в дальнейшем, изучив основы классической медицины, стал практикующим врачом.

В 1533 году увидел свет его первый роман «Пантагрюэль», а через год — «Гаргантюа», сюжетно связанный с первым романом, но потеснивший его на второе место, став прологом потрясающей своей масштабностью эпопеи.

Романы Рабле — это одновременно величественный и балаганно-ироничный гимн Возрождению, красочный карнавал, с его грубоватыми шутками и действами, раскрывающими смысл философии жизнелюбия и свободы человеческого духа.

Такая форма подачи литературного материала стала называться «раблезианством» — синонимом широты, буйства красок и балаганной гротескности.

Ярчайший тому пример — первые строки «Гаргантюа», обращение автора к читателям: «Достославные пьяницы и вы, досточтимые венерики, ибо вам, а не кому другому, посвящены мои писания…»

Даже в наше компьютерно-циничное время романы Рабле задевают за живое не блещущих эрудицией ханжей, так что можно легко представить себе, как воспринимались в 1534 году святошами в сутанах и без оных такие вот слова…

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«Милые вы мои сукины дети, покорнейше прошу вас: ежели попадутся вам такие вдовушки, с которыми приятно было бы иметь дело, то валяйте-ка сами, а потом приводите их ко мне. Ведь если они и забеременеют на третий месяц, то ребенок все равно будет признан наследником покойного, а как скоро они забеременеют, то потом действуют без всякой опаски: пузо нагуляла — поехали дальше! Вот, например, Юлия, вдова императора Октавиана: она отдавалась своим трахалыцикам только когда чувствовала себя непорожней, подобно тому, как судну требуется лоцман не прежде, чем оно проконопачено и нагружено…»

«Сударыня! Да будет Вам известно, что от любви к Вам я потерял способность писать и какать. Вы не можете себе представить, как это ужасно. Если со мной приключится что-нибудь худое, кто будет виноват?»

Но самый главный, самый беспощадный удар раблезианской сатиры был направлен на Церковь, и она, естественно, не собиралась оставлять этот удар без адекватного ответа. Кто знает, как бы сложилась судьба писателя и его произведений, если бы не авторитетное и решительное заступничество короля Франции Франциска I, поклонника его таланта…

КСТАТИ:

«Дело не в том, чтобы быстро бегать, а в том, чтобы выбежать пораньше».

Франсуа Рабле

А может быть, — в очередной раз, — Церкви повезло, что она не сожгла на костре такого вот человека, потому что… поди определи, какая из капель последняя…

Еще один современник королевы Наваррской — итальянец Пьетро Аретино. О, это был большой проказник! Сын сапожника, выдававший себя за плод несчастной любви некоего знатного дворянина и некоей очаровательной пастушки, он обладал неиссякаемыми запасами жизненной энергии и дерзкого авантюризма.

Едва ли кто-то смог бы объяснить, каким именно образом Аретино попадает в число придворных Папы Климента VII, причем, слывет одним из его любимцев. При папском дворе Аретино исполнял роль, которую можно было бы определить как нечто среднее между понятиями «придворный поэт» и «организатор развлечений».

В тот период своего творчества он написал цикл весьма откровенных сонетов, иллюстрации к которым были выполнены художником Джулио Романо. На этих рисунках были изображены различные эротические позы, названные современниками не иначе как «позами Аретино».

«Позы Аретино»

Это творение вызвало громкий скандал при папском дворе, настолько громкий, что Аретино попал в опалу и вынужден был удалиться в Венецию. М-да… весьма суровая ссылка…

Впрочем; известно, что истинной причиной этой ссылки были не столько скандальные сонеты, сколько скандальные похождения папского любимца, совратившего подавляющее большинство жен римских аристократов.

Папа вскоре простил проказника, и в Венеции он пользовался большим почетом у властей. Там Аретино жил в огромном палаццо, окруженный целым гаремом красавиц, которых называли «аретинками». В этом палаццо устраивались пышные празднества и оргии, которые поэт называл «пирами любви».

Там, в Венеции, Аретино написал свое знаменитое произведение «Раджионаменти», построенное в виде диалогов между куртизанками. В этих диалогах достаточно подробно и ярко отражена жизнь высшей римской знати и обслуживающих ее представителей других сословий. Вот почему «Раджионаменти» было классифицировано как крайне непристойное произведение, хотя там не описывались никакие «позы Аретино», а лишь оценивались нравы высшего общества…

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«СВОДНЯ: Я вне себя, когда думаю о том, что нам подорвали нашу некогда почетную профессию, да еще кто! — жены и дамы, мужья и господа, придворные кавалеры и барышни, исповедники и монахини. Да, дорогая кормилица, ныне вот эти знатные сводники управляют миром, герцоги, маркграфы, просто графы, кавалеры.

Должна тебе сказать даже больше — среди них встречаются короли, «папы», императоры, султаны, кардиналы, епископы, патриархи, суфии и всякие другие. Наша репутация пошла к черту, мы уже не те, чем были раньше. Да, если вспомнишь о том времени, когда наше ремесло процветало…

КОРМИЛИЦА: Да разве оно не процветает, раз им занимаются такие высокие особы?

СВОДНЯ: Процветает, но только для них, не для нас! Нам досталось только ругательное слово «сводня», тогда как они важно шествуют и щеголяют своими титулами, почестями и синекурами. Не воображай, пожалуйста, что человек талантливый может пойти далеко. Это так же мало вероятно здесь, в Риме, в этом свином хлеву, как и в других местах».

Пьетро Аретино. «Раджионаменти».

Он называл себя «бичом князей», но в традиционном восприятии навсегда остался автором, вернее, соавтором знаменитых «поз Аретино»…

Еще один знаменитый и осуждаемый святошами литератор эпохи Возрождения — Брантом.

Сын баронессы де Бурдей, фрейлины королевы Маргариты Наваррской, он, Пьер, провел при дворе детство и отрочество, так что мог вполне авторитетно судить о быте и нравах придворных дам и кавалеров.

В 1554 году, в четырнадцатилетнем возрасте, Пьер де Бурдейначинает изучать богословие, готовясь к карьере священника, однако, освоив основы теологии, избирает карьеру военного.

Он вступает в привилегированный кавалерийский полк, где на его долю выпадает множество походов, боев и других перипетий, неизменно сопутствующих жизни офицера конной гвардии.

Но вот в его сумбурную жизнь вмешивается случай, круто меняющий весь ее дальнейший ход. В 1589 году Бурдей неудачно падает с коня, настолько неудачно, что ему приходится оставить службу.

И вот отставной кавалерист начинает писать мемуары.

Его достаточно высокий титул и характер мемуаров заставляют выбрать себе литературный псевдоним. Так Пьер де Бурдей становится де Брантомом, каковым его знает история литературы.

В мемуарах Брантома многие вещи и лица названы своими именами, что, естественно, не приводило в восторг его героев и героинь. Особенно много возмущенных возгласов и письменных протестов вызвал один из томов этих «Мемуаров», названный автором «Жизнь галантных дам».

Брантом с отстраненностью истинного хрониста описывает все характерные особенности придворной жизни, иногда ограничиваясь лишь скупым изложением фактов, иногда детально анализируя то или иное явление дворцового бытия.

Он, например, сообщает о том, как одна высокопоставленная дама из Шотландии, пожелавшая зачать ребенка от короля Генриха II, не только не делала тайны из этого намерения, но и заявляла во всеуслышание: «Я сделала все, что могла, и в настоящее время забеременела от короля. Это для меня большая честь и счастье. Когда я думаю о том, что в королевской крови есть нечто особенное, такое, чего нет в крови простых смертных, я чувствую себя очень довольной, помимо тех подарков, которые я при этом получаю».

Как не без иронии отмечал Брантом, «эта дама… считает, что находиться в связи с королем нисколько не предосудительно и что непотребными женщинами следует называть только тех, которые отдаются за небольшие деньги людям знатного происхождения, а не любовниц королей и его высокопоставленных царедворцев».

Определенная часть знакомых Брантому придворных использовали, по его словам, своих жен «чаще с тыла, чем спереди, а спереди использовали их только для того, чтобы зачинать детей».

Среди фрейлин французского двора широко практиковались лесбийская любовь и мастурбация с помощью самых разнообразных и хитроумно сработанных олисбосов, причем, она не относилась к категории действий интимного характера.

При королевском дворе наибольшей популярностью пользовался томик сонетов Аретино с иллюстрациями Джулио Романо. Изображенные художником позы были предметов самого широкого обсуждения и практических экспериментов.

А. Караччи. Иллюстрация к Аретино

«Одна дама, — замечает Брантом, — никогда не позволяла целовать себя в губы, ибо именно они обещали мужу хранить его честь, а она не хотела быть клятвопреступницей. Что же касается лона, то оно ничего такого не обещало, и поэтому могло себе позволить все положенные ему удовольствия…»

Есть в «Жизни галантных дам» и своего рода эссе, посвященные тем или иным нюансам любовных связей…

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«Вспомним еще о юноше, влюбившемся в Ламию; она столь дорого запросила с него за обладание ею, что он не захотел или не смог столковаться с нею, а потому решился на иное: упорно думая о ней, он осквернил себя и утолил свое вожделение, мысленно обладая этой женщиной. Узнав об этом, она потащила его в суд, требуя заплатить ей за полученное удовольствие; судья, выслушав истицу, приговорил позвенеть перед ней деньгами, заявив, что за любовь, дарованную ею в воображении, звон денег — вполне достаточная плата…»

«Красноречие — не последнее дело в любви: ежели дама молчалива и косноязычна, навряд ли она в постели придется вам по вкусу, так что когда господин Дю Белле, говоря о своей подруге и восхваляя ее добродетели, пишет: „Скромна в речах, неистова на ложе“, то он имеет в виду те речи, которые дама держит в свете, в общем разговоре, но наедине с избранником своего сердца истинно любезная дама не постесняется в словах и забудет о стыдливости, ибо несдержанность в любовных делах угодна Венере и сильнее разжигает страсть».

«Одна очень скромная и серьезная дама, предаваясь забавам любви со своим другом, всегда занимала положение сверху, никогда не отступая от этого правила. Объясняла она это так: если муж что-то заподозрит, она сможет все отрицать, утверждая совершено искренне и не погрешив против Бога, что она ни под кем не лежала…»

Пьер де Брантом. «Жизнь галантных дам».

Конечно, Брантом — не ахти какой литератор, но его «Мемуары» являются авторитетным памятником эпохи, и делать вид что такого автора вообще никогда не существовало, как грешили этим редакторы литературных энциклопедий советской поры, по меньшей мере неприлично. В особенности, если страницы вроде бы серьезного справочного издания (да еще и перестроечных времен) пестрят какими-то известными в узких кругах фамилиями поэтов и прозаиков с обязательной пометкой: «Чл. КПСС». Своеобразный знак качества со знаком минус…

Анонимный художник. XIX в.

Еще один литератор, тоже, правда, не «Чл. КПСС», но зато основатель испанской национальной драматургии, поэт Лопе де Вега (1562—1635 гг.), автор приблизительно 1800 пьес, двадцати поэм, нескольких романов и трактатов. Он неизменно бодр, жизнерадостен и устремлен в будущее, где все перемелется и где справедливость все-таки должна восторжествовать…

В принципе, она, конечно, никому и ничего не должна, но, как говорится, не любо — не слушай, а… мечтать не мешай. Тем более что мечта облачена в столь совершенные формы…

Гораздо более сложен и глубок Мигель де Сервантес Сааведра, автор всемирно знаменитого «Дон Кихота». Это — многослойное творение, каким, на мой взгляд, и должно быть произведение любого вида искусства: наиболее утонченные, эрудированные и сообразительные воспримут и оценят по достоинству все, скажем, восемь слоев романа, менее утонченные ценители — семь и так далее до непритязательных жизнелюбов, которые смеются до упаду, если им показать палец. Им предназначен самый верхний приторно-сладкий слой.

В «Дон Кихоте» есть и такой слой, когда этот «полудурок, ну точно наш сосед сверху, кандидат каких-то, бля, наук», то есть Дон Кихот, воюет с ветряными мельницами, и это кому-то доставляет массу удовольствия от сознания своего превосходства над ним а у кого-то после прочтения тех же самых страниц сжимается горло от совсем иных чувств и переживаний.

Кто-то усмотрит в произведении Сервантеса прежде всего гротескную пародию на рыцарские романы, кто-то — едкую сатиру на современную автору действительность, кто-то содрогнется, ощутив всеми фибрами души этот жуткий разлад между истинно человеческими побуждениями странствующего рыцаря и откровенно скотскими устремлениями нерассуждающих, жующих ради самого процесса и живущих затем, чтобы, по словам Леонардо да Винчи, только лишь наполнить нужники.

В то же время Сервантес пытается отвратить нас, читателей, от сиропного прекраснодушия, демонстрируя яркие примеры не только его бесполезности, но и чреватости тягчайшими последствиями. Дон Кихот, руководимый самыми добрыми намерениями, освобождает из-под конвоя арестованных злодеев, а те вместо благодарности забрасывают его камнями. Не следует освобождать злодеев, потому что злодейство — это свойство натуры, а натуру не переделаешь, даже пытаться не стоит из-за бесспорной никчемности и опасности для окружающих.

И обольщаться попусту не следует, учит нас великий Сервантес. Не нужно из самой заурядной скотницы лепить Дульсинею Тобосскую. Это глупо, смешно и чревато последствиями, среди которых горькое разочарование — самое легкое.

Дон Кихот символизирует собой рыцарские идеалы, которые уже обречены на осмеяние, на побитие камнями, на убийственные диагнозы психиатров. Уже вовсю заявляет о себе та общественная сила, которая сделала своим богом одну лишь выгоду, а потому все, абсолютно все явления бытия оценивает только лишь исходя из этого критерия.

Дон Кихот ведет неравный бой с этой силой, которую невозможно победить, да и не следует побеждать, а нужно просто указать ей на то место, которое наиболее соответствует ее роли в процессе гармонизации общества. Самый богатый купчина в нормальном, здоровом обществе не ощущает своего превосходства над самым бедным армейским полковником или профессором. Не только не ощущает превосходства, но и почитает за великую честь сидеть с ними за одним столом. Таким образом здоровое общество устанавливает систему своих приоритетов, и не дай Бог ей накрениться в сторону золотой гири, потому что оно попросту погибнет без того, что нельзя купить…

КСТАТИ:

«Когда переведутся донкихоты, пускай закроется книга Истории. В ней нечего будет читать».

Иван Тургенев

Не переведутся, и порукой тому — История.

Во многом созвучен Сервантесу его английский современник Уильям Шекспир, великий драматург, классик литературы всех эпох и народов, как принято говорить. Их роднит прежде всего отход от кипучего оптимизма ренессансной культуры в направлении драматизации конфликтов между представителями различных сторон одной и той же медали, символизирующей жизнь.

Недаром же принято делить литературное наследие Шекспира на два разных периода: ренессансный и барокковый, относя к первому периоду сонеты, ранние комедии и исторические хроники, а ко второму — трагедии и драмы-феерии.

Основным предметом изображения в творчестве Шекспира можно назвать конфликт между внутренним миром человека и реалиями бытия. Его произведения густо населены отчаянными героями-одиночками, бросающими вызов жестокой судьбе, погибающими в неравном поединке с нею, но сохраняющими веру в свои идеалы. Гамлет, Лир, Отелло, Ромео и Джульетта, все они умирают, но не сдаются…

КСТАТИ:

Над смертью властвуй в жизни быстротечной.

И смерть умрет, а ты пребудешь вечно.

Уильям Шекспир

Герои Шекспира ощущают себя носителями истины, хотя весь строй окружающей жизни настойчиво пытается разубедить их в этом, склоняя к духовному рабству и тупой покорности судьбе. Собственно, все у Шекспира происходит созвучно тенденциям и проблемам его эпохи и в то же время созданный им безграничный мир страстей, мыслей, переживаний и проблем обладает подлинным бессмертием, он вечен, он созвучен любой эпохе, в очередной раз подтверждая столь нелюбимую мерзавцами мысль о том, что честь, достоинство, порядочность, верность идеалам — это понятия вечные, и никак не зависят от того или иного «времени», которое, по их словам, «бывает такое, что не до чести…».

Нет такого «времени», господа мерзавцы, нет и никогда не было, потому что время, оно всегда одно и то же, а меняются только его декорации, костюмы персонажей, техника и ассортимент жевательных резинок. Больше ничего…

…Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж

Достоинство, что просит подаянья,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор…

Сонет номер пятьдесят шесть. Каждое его слово созвучно тому, что можно увидеть за любым окном в любую эпоху. Или за любой дверью, это уж как понравится…

Вот чем велик Уильям Шекспир, и право слово, не имеет никакого значения, заимствовал ли он сюжеты своих шедевров, или же сам их сочинил темными лондонскими ночами, занимался ли он предосудительным ремеслом плагиатора, как пытаются выяснить некоторые шекспироведы, да и вообще был ли он как таковой (есть и такая тема «научного» поиска). Есть пьесы, которым цены нет, как нет цены человеческому гению, чести, совести, свободе и многому другому, чего никогда и ни за какие деньги не купить никому, сколько бы некоторые из таких вот желающих ни приобретали автомобилей, вилл, шлюх и телевизионного эфира.

А шекспироведам, конечно, необходимо как-то оправдывать свое никчемное существование, вот они и шебуршат среди хлама в поисках сенсации, которую можно было бы выдать за достижение научного знания.

КСТАТИ:

«Мнение профессора: не Шекспир главное, а примечания к нему».

Антон Чехов. Из записных книжек

К «профессорам» охотно присоединяются литературные ландскнехты, состоящие (по-прежнему) на державной писательской службе. Им, отмеченным в энциклопедиях почетным клеймом «Чл. КПСС», уверовавшим в свое высокое предназначение (написать за Л.И. Брежнева его книжку «Малая Земля», а затем бесстыдно славить «автора» в прессе, на телевидении и на собраниях организации, рожденной в 30-е годы почти одновременно в двух родственных странах: Советском Союзе и гитлеровской Германии) и в свой признанный державой талант, наличие Шекспира как такового крайне нежелательно, потому что самое поверхностное сравнение с ним попросту дезавуирует их как сочинителей.

Вот если бы Шекспир жил, скажем, во времена Анны Ахматовой, тогда иное дело, тогда можно было бы вызвать его на собрание, обвинить в «безыдейщине» и «моральном разложении», а также выкопать из биографии тот факт, что отец его, прежде чем обеднеть, владел, оказывается, кожевенной мастерской, а это уже о многом говорит, и совсем не в пользу «товарища Шекспира»…

И они бы единогласно исключили его из своей организации, а в тоталитарном государстве это означало то, что ни одно издательство не осмелилось бы напечатать даже одну его строчку, и ни один театр не поставил бы самую простенькую из его комедий, и за границу не уедешь, потому что не выпустят…

А спустя пару-тройку десятилетий те, которые единогласно исключали, будут страстно охаивать вскормивший их режим и говорить, что, мол, «время такое было».

Нет «такого времени», нет и никогда не было. А вот отребье было, есть и будет во всякие времена, но вот уровень его значимости в социуме напрямую зависит от уровня бездумного милосердия людей, считающих себя хотя бы элементарно порядочными. А при воображаемом сегодняшнем «разборе полетов» те, которые изгоняли Шекспира из своих стройных рядов, пожимали бы могучими плечами и говорили бы с былым достоинством: «Ну, касательно безыдейщины мы тогда, конечно, допустили некоторый… перекос — время такое… да и в отношении кожевенной мастерской его отца… он ведь потом разорился, так что ничего страшного… а вот моральный облик… как ни крути, а факты — упрямая вещь…». И это говорили бы люди, которые, отдыхая в Домах творчества писателей, вели себя там, как обезумевшие от вожделения кобели, чем изрядно развлекали славных парней из Конторы Глубокого Бурения (КГБ), которые потом прослушивали фонограммы и просматривали отснятый видеоматериал…

А что до морального облика великого поэта и драматурга, то в нормальном обществе (не в СССР, не в гитлеровской Германии и не в США, где азартно преследовали Президента за жалкий сеанс минета, преподнесенный ему какой-то практиканткой) этот вопрос вообще не подлежит обсуждению, потому что у нормального общества есть дела поважнее, да и не запятнает оно себя таким нездоровым интересом к совершенно естественным отправлениям человеческого организма…

А Шекспир, к сведению любопытных, был женат, и довольно-таки несчастливо. Может ли быть счастливым брак, который был следствием того, что двадцатишестилетняя дылда, изнывающая от общей невостребованности, подняла подол перед восемнадцатилетним юнцом и он, тогда еще не будучи знакомым с преимуществами непроизводительного секса, сгоряча сделал ей ребенка? Родственники дылды заставили Уильяма жениться на «соблазненной», тем самым поставив крест на этом браке, потому что можно заставить пойти в церковь для венчания, но нельзя заставить любить, уважать и т.д. Мало того, жена Шекспира, родившая дочь спустя пять месяцев после свадьбы, была груба, неотесана и феноменально сварлива — типичный деревенский «станок для траха», внезапно вступивший в права законной «половины» утонченного и мечтательного юноши. Мало того, она была еще и феноменально ревнива, ну а это уже перебор…

Шекспир впоследствии выведет ее образ в своей «Комедии ошибок», где Адриана, жалуясь игуменье на ветреность мужа, говорит:

В постели я ему мешала спать

Упреками; от них и за столом

Не мог он есть; наедине — лишь это

Служило мне предметом всех бесед;

При людях я на это намекала

Ему не раз; всегда твердила я,

Что низко он и гадко поступает.

Мир должен быть благодарен этой сварливой женщине, потому что окажись она покладистой, милой, чуткой, желанной, кто знает, не прожил бы Вилли Шекспир всю свою жизнь в этом захолустном Стратфорде, так никогда и не став бы тем Шекспиром, которым по праву гордится человечество.

Но она была не такой и он при первой же возможности уезжает в Лондон, где становится тем, кем обязан был стать.

Что и говорить, он был довольно-таки любвеобилен, но через весь лондонский период его жизни прошла церемониальным маршем все же лишь одна женщина.

Мэри Фиттон, в биографиях Шекспира более известная как «смуглая леди».

Она в семнадцатилетнем возрасте стала фрейлиной королевы Елизаветы, а в девятнадцатилетнем познакомилась с поэтом и актером Шекспиром, который каким-то образом оказался на многолюдном придворном празднестве.

Она была очень смугла, при огромных черных глазах и волосах цвета воронова крыла. Должно быть, она была фантастически чувственна, если Шекспир, будучи весьма невысокого мнения о ее нравственных качествах, пребывал во власти ее тела безрассудно и покорно, как раб.

Но она, «смуглая леди», была при этом и обольстительна, и умна, и кокетлива, и лжива, и нежна, что предоставило в распоряжение Шекспира богатейший материал для создания ярких женских образов, таких как Беатриче или Розалинда.

Одно время Мэри Фиттон была любовницей графа Пэмброка и даже родила от него ребенка, мертвого, правда, но все же свидетельствующего о неслучайности этой связи и о значении, которое Мэри ей придавала (в ту пору вытравить плод было очень несложно, и фрейлины прибегали к этой операции довольно часто).

А с Шекспиром она была дерзка, капризна, временами деспотична, и тем самым все больше и больше привязывала его к себе. Он страдал от ее неверности, но это страдание было весьма благотворным, стимулируя создание новых и новых шедевров.

Он сравнивает ее с заливом, где может бросить якорь каждый желающий, и в то же время завидует клавишам, по которым бегают тонкие аристократические пальцы его неверной, но несравненной возлюбленной, которая обратила его в сладкое рабство, которая тиранит его, помыкает им и держит в постоянном страхе когда-нибудь лишиться ее чарующего гнета…

Не знаю, насколько это соответствует действительности (как, собственно, и все прочее в Истории), но существуют сведения о том, что у Шекспира была гомосексуальная связь с графом Пэмброком-младшим. Возможно, это была даже не связь, а своеобразная месть Пэмброку-старшему за его снисходительно-потребительское отношение к Мэри. Активный содомит зачастую не считается гомосексуалистом, так что этот эксцесс не влияет на характеристику сексуальной ориентации Шекспира, но какова Мэри: проведав об этом, она воспылала ревностью и, можно сказать, на глазах у Шекспира соблазнила юного Пэмброка!

Этой женщиной нельзя не восхищаться, как нельзя не оценить ее вклад в развитие мировой литературы. Вклад, конечно, весьма своеобразный, но зато какой весомый!

А величайшее чудо культуры Ренессанса — Человек, личность, индивидуальность. Не масса, не группа, не коллектив, а один человек, такой, каким он приходит в этот мир и каким он уходит из него, и это чрезвычайно важно, потому что проблема приоритетности личности — коренная, пожалуй, проблема Истории, потому что те, которые не являются личностями, яростно борются за свое право не только сбиваться в безликий монолит, но и навязывать свои ценности личностям, которые вне коллектива автоматически переходят в ранг существ низшего сорта. Заветная мечта серости, мечта, которая временами воплощается в действительность и озаряет мрачную округу обманчивым светом мятежей и революций, который неизменно гаснет при восходе Солнца.

И снова начинается эпоха Возрождения.

Нимфы Ренессанса

Эпоха Ренессанса отличалась от других целым рядом характерных признаков, в числе которых не последним было сильнейшее эротическое напряжение, которое витало в воздухе и было всепроникающим, всеобъемлющим и всепоражающим. Естественно, это напряжение нуждалось в разрядке и находило ее, не беря во внимание ни такое понятие как «грех», ни такое понятие как «святость домашнего очага», ни все иные понятия, призванные сдерживать природные влечения.

Проституция всегда служила клапаном, предохраняющем от взрыва перегретый котел, так что в эпоху Ренессанса она срабатывала столь же безотказно и четко, как и во все иные эпохи, но при всем этом она еще и обрела статус, которого ранее не имела: она была узаконена как социальный институт, перед которым поставлена благородная цель защиты «брака, семьи и девичьей чести».

Этот статус, естественно, стимулировал бурный рост числа борделей. Любой захолустный городок имел в ту эпоху свой так называемый «женский дом». В городах побольше уже наблюдались целые улицы, заселенные «жрицами любви», а в крупных городах — большие кварталы.

Довольно часто функции борделей исполняли трактиры и, конечно же, бани, предоставлявшие жаждущим клиентам все мыслимые и немыслимые услуги того свойства, которое в эпоху Возрождения уже не называлось интимным.

Необычайное развитие получило и сводничество, которым занимались не только официальные подонки общества, но и его сливки — дворянство, духовенство, военные — в общем, все, кому не лень…

В Неаполе, например, профессиональным сводничеством занимались в основном хозяева питейных заведений, а вот в Венеции и Флоренции — публика повыше рангом, так что Аретино нисколько не преувеличивал, обвиняя в сводничестве сильных мира сего.

П. Шове. Ванна

Одну из категорий сводников составляли сутенеры, так называемые «милые дружки», которые были любовниками проституток и одновременно поставщиками клиентов для них — самый гнусный и презренный слой этого подножья общественной пирамиды.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

Толстуху люблю, ей служу от души!

Вы скажете, глуп иль собою урод?

Поди-ка, такую найди за гроши!

И грудь, и живот хоть кого завлечет, —

Недаром к нам валит гулящий народ,

И мчусь я с кувшином — вина подзанять,

И хлеба, и сыра спешу им подать,

А сам в уголке напиваюсь потом…

Марго вам по нраву? Мы ждем вас опять

В притоне, где стол наш и дом.

Вой, ветер, лей, дождь, — мне на все наплевать:

Истоплена печь и согрета кровать,

Любовник возлюбленной даме под стать,

Лисице жить с лисом, а кошке — с котом!

Отребью — отрепья, — о чем же вздыхать?

Нет чести в бесчестье — ее не сыскать

В притоне, где стол наш и дом…

Франсуа Вийон. «Баллада о Толстухе Марго».

Сутенеров не зря считают наиболее криминальным элементом в сфере проституции, так что нечего удивляться частым репрессиям, которым они подвергались и в старину, и в наши дни (например, в Китае за сутенерство предусмотрена смертная казнь).

В Испании XV века деятельность сутенеров приняла такие общественно-опасные формы, что король Генрих IV в 1469 году специальным указам запретил проституткам иметь любовников и содержать их.

Считались предосудительными не только содержание проституткой сутенера, но и вообще ее неформальные связи вне профессиональных занятий. В эпоху Возрождения подавляющее большинство публичных домов находилось в ведении городских властей и приносило городу весьма существенный доход, так что любовные связи проституток расценивались как злонамеренный подрыв городской экономики.

Городская казна пополнялась и за счет налогов, которые должны были платить вольные проститутки, не проживающие в борделях, а также бродячие, приехавшие в данный город «на гастроли».

Меня, честно говоря, крайне удивляет то, что при таком высоком уровне современной проституции наши законодатели с плохо сыгранным негодованием попросту затыкают уши, когда заходит речь о законе, регламентирующем проституцию. Это еще более смешно, чем фраза о том, что «В Советском Союзе секса нет!» И еще более цинично, чем словосочетание «советская демократия».

КСТАТИ:

Полицейский участок в Париже.

Сержант: Господин комиссар! На площади Звезды проститутки дерутся с педерастами!

Комиссар: Ну, и как там наши?

Но, конечно, основными налогоплательщиками были бордели.

Их хозяева, вступая в должность, приводились к присяге. Они обязывались честно содержать дом, снабжать своих подопечных пищей, одеждой и вообще всем необходимым, не допускать в борделе азартных игр, не допускать в бордель священников, детей и нехристиан, заботиться о здоровье девушек, запрещать сношение с ними во время менструаций, болезней и беременности, а также не предпринимать ничего кардинального без ведома городского совета.

Широкое распространение получила и гомосексуальная проституция, о которой упоминали Данте, Боккаччо и другие литераторы той эпохи. Италия, несомненно, держала первенство в области развития гомосексуальной проституции, тем самым оправдывая справедливость ярлыка, называемого «итальянская любовь».

Власти пытались если не искоренить это явление, то, по крайней мере, хотя бы сдержать его победоносное шествие. Например, в Венеции актом от 30 августа 1443 года было запрещено мужчинам под страхом крупного денежного штрафа и тюремного заключения публично появляться в женском платье.

В 1459 году некий грек Иоанн Гиерахос был за гомосексуализм приговорен к смертной казни через обезглавливание.

А вот акт от 16 мая 1461 года строго предписывал врачам и цирюльникам доносить о любом повреждении заднего прохода как у мужчин, так и у женщин.

Закон от 25 августа 1464 года предписывал сожжение на костре за педерастию.

Специальным постановлением городского совета Венеции проституткам предписывалось стоять на улицах возле борделей или у распахнутых окон с обнаженной грудью, чтобы рекламировать таким образом преимущества гетеросексуальных контактов. Все эти меры, однако, оказались неэффективными, и гомосексуальная проституция процветала в ту эпоху во всех крупных городах не только Италии, но и всей Европы.

Об Азии и говорить нечего, так как там этот вид проституции был совершенно банальным явлением.

Признанной столицей проституции в самом широком понимании этого слова был Рим. Здесь постоянно пребывали десятки тысяч священников, паломников, паломниц, просто приезжих, которых интересовали не только красоты Вечного города, но и возможности спустить пар. И Рим щедро предоставлял эти возможности всем желающим и готовым за них заплатить.

Здесь конкуренцию профессиональным проституткам составляли многочисленные паломницы со всех концов Европы, Северной Африки и Ближнего Востока. Растратив свои деньги еще по дороге в Рим, они добывали средства на возвращение домой самым простым и доступным способом — проституцией. Это было вполне обычным явлением, которое могло бы вызвать негативную реакцию разве что у мужей этих паломниц, но они были далеко и пребывали в полной уверенности относительно богоугодной миссии своих благоверных, ну совсем как типичные мужья в новеллах Боккаччо.

Огромное количество профессиональных проституток и любительниц этого способа заработка стекалось на церковные соборы, имперские съезды и т.п. К числу «любительниц» можно смело отнести благообразных бюргерских жен и дочерей, которые не прочь были послужить «святому делу», удовлетворив как можно больше церковных пасторов.

На церковные соборы съезжались и самые знаменитые куртизанки Европы, которые зарабатывали там целые состояния, обслуживая высшее духовенство. О целибате при этом никто не вспоминал.

А бюргерские жены даже не скрывали своего удовлетворения тем обстоятельством, что они составили такую мощную конкуренцию проституткам.

КСТАТИ:

«Легкое поведение — это наименьший недостаток женщин, известных своим легким поведением».

Франсуа Де Ларошфуко

В разношерстном конгломерате женщин «легкого поведения» особое место занимали солдатские девки, которые в ту бурную эпоху сопровождали войска.

Их было очень много, едва ли не больше, чем собственно войск, и зачастую это обстоятельство вызывало серьезные проблемы. Например, в 1570 году в войске, возглавляемом французским полководцем Страцци, оказалось так много «обслуживающего персонала», что его маневренность от этого сильно страдала. Так как интересы дела превыше всего, славный полководец вышел из затруднительного положения по-военному оперативно и решительно: он приказал просто-напросто утопить восемь сотен девок, что заметно дисциплинировало остальных.

Когда кровавый герцог Альба шел карать восставшие Нидерланды, в его войске насчитывалось четыреста конных куртизанок и более восьмисот пеших проституток.

Со временем полковые проститутки были организованы в особые подразделения, которыми командовали специально назначенные офицеры. В военных уставах той эпохи специальные главы были посвящены обязанностям и правам «начальника проституток», а также его подопечных — девок и мальчиков, которые должны были верно служить своим господам, носить их вещи во время переходов, «во время стоянок стряпать, мыть, ухаживать за больными, бегать по поручениям, приносить пищу и питье, а также все другое, что нужно, и держать себя скромно».

Если же рассматривать социальную атмосферу эпохи Возрождения в целом, то можно с уверенностью сказать, что проститутка была в ней если не главным по значению персонажем, то центральным — это уж точно. Эпоха Ренессанса возродила праздничную культуру античности, основанную на торжестве неуемной плоти, так что трудно было бы представить себе какой-либо праздник того времени без элемента, символизирующего эту неуемность плоти и ярко, непринужденно, бесстыдно ее демонстрирующего.

Например, когда на городской праздник прибывал какой-нибудь высокий гость, его непременно встречали и приветствовали голые проститутки — что-то наподобие встречи гостей с хлебом-солью.

Когда начиналась танцевальная часть праздника, именно они, проститутки, а не так называемые порядочные женщины, танцевали с придворными и другими гостями города. Проститутки разыгрывали сценки на мифологические сюжеты, исполняли вакхические хореографические композиции и были непременными участницами городских конкурсов красоты, популярных и в наше время, но лицемерно открещивающихся от своей истинной сути. Когда заканчивалась официальная часть праздника, с наступлением темноты его программа находила свое продолжение в «веселом квартале», где почетные гости находили самый радушный прием и обслуживались самыми красивыми проститутками совершенно бесплатно (услуги оплачивал город). Самому именитому гостю доставалась победительница конкурса красоты, как это обычно принято.

Если в городской ратуше давался торжественный обед в честь какого-либо важного вельможи, осчастливившего город своим посещением, рядом с ним всегда усаживали красивую проститутку, которая обязана была, в довершение всего прочего, выслушивать его идиотские остроты и заливисто смеяться после каждой из них. Таковы были реалии того времени.

Впрочем, любого.

ФАКТЫ:

«Городской совет постановил, что за все это время каждый может получать вина из постоянно открытого погребка, а также был отдан приказ, чтобы в домах, где прекрасные женщины торговали собой, придворные принимались гостеприимно и даром».

Из протокола городского совета г. Берна. 1414 г.

«Вино для публичных женщин — 12 ахтерин. Плата публичным женщинам, встретившим короля — 12 ахтерин».

Из протокола городского совета г. Вены. 1438 г.

«Женщины в домах терпимости были все оплачены и не имели права брать деньги. Там можно было найти арабок и всяких других красавиц, какие только угодны душе».

Из отчета городского совета г. Неаполя. 1450 г.

«Обычай требовал, чтобы бургомистр, судьи и проститутки (видимо, это было не одно и то же. — Прим. авт.) обедали вместе с посланником».

Из отчета посланника Сигизмунда Фон Герберштейна. 1513 г.

Проституция пронизывала все слои общественной пирамиды. Так, большинство подмастерьев, которые не имели права вступать в брак согласно цеховым законам того времени, находили сексуальную разрядку у проституток. То же можно сказать и о взрослых сыновьях мастеров, и о самих мастерах, в основном женатых на своих ровесницах, да еще и по трезвому расчету.

Публичный дом был для многих местом, где можно было не только «справить половую нужду», но и провести время в компании друзей, собравшихся «на огонек». Это был своеобразный клуб, где все знали друг друга и где царила атмосфера дружбы и доброжелательности, свободная от каких бы то ни было условностей.

Но уже имела место в ту пору особая категория людей, наиболее подверженная этим условностям в силу специфики своей жизнедеятельности. Речь идет о мелких буржуа, которым, во-первых, жаль было тратить деньги «на баловство», во-вторых, им, как говорится, «по долгу службы» надлежало быть примерными семьянинами (какое жуткое слово!), и посещение борделя этими целеустремленными рабами золотого теленка расценивалось ими же созданной лицемерной моралью как предательство, как подрыв основ благополучия семьи, которому нет и не может быть оправдания.

Ну и что? Как говорится, охота пуще неволи, и эти благообразные отцы мелкобуржуазных семейств пускались, тайком, разумеется, во все тяжкие, среди которых глубоко засекреченное посещение публичного дома было не самым тяжким из всех вероятных.

Но совсем по-другому вели себя представители уже окрепшей крупной буржуазии, которые в открытую игнорировали моральные ценности патриархальной семьи.

Это был довольно тревожный симптом, на который, конечно же, не обратило должного внимания традиционно беспечное дворянство: этим людям уже мало было обладания экономической свободой, поэтому, обретя свободу моральную, они неизбежно будут стремиться к свободе политической, а далее — к захвату власти. Есть категории людей, которым нельзя позволять подниматься с колен, даже если они обладают богатствами Креза, нельзя и все тут. И нужно устоять против всех их соблазнов, потому что расплата за такое небескорыстное мягкосердечие попросту страшна: это и экологические катастрофы, и мировые войны, и прочие прелести нынешнего бытия, такие, например, как международный терроризм, корни которого нужно искать в освоении рынков сбыта, дешевой нефти и т.д.

Люди, которые исповедуют только выгоду, крайне опасны. Возможно, они — посланцы Сатаны, не знаю, но твердо знаю одно: это люди низкие. Я безоговорочно верю Конфуцию, а потому не сомневаюсь в том, что многие беды Истории порождены неуемной алчностью.

КСТАТИ:

«Жадного деньги возбуждают, но не удовлетворяют».

Публилий Сир

А беспечное дворянство сделало своим культом рафинированное наслаждение, которое не могли предоставить проститутки. Время повелело возродить институт античного гетеризма.

Гетера, как и в греко-римские эпохи, становится предметом роскоши. Она приравнивается к экзотическому зверю, которого окружают заботой и лаской. Ей дарят драгоценности, роскошные особняки и кареты, в ее честь устраиваются пышные приемы.

Так возродился забытый в средневековье тип свободной образованной женщины, которая могла своей рафинированностью и красотой заработать достаточное количество средств, чтобы из бесправной рабыни превратиться во всевластную госпожу.

Эпоха Возрождения вывела на сцену гетеру нового образца — высшего класса кокотку, расположения которой добивались самые богатые и могущественные люди, и не столько из примитивной похоти, сколько из соображений престижа.

Пьетро Аретино, большой знаток этой стороны бытия, описал несколько наиболее характерных типов итальянских кокоток. Например, наиболее знаменитая из них, Вероника Франко, принимала в своем роскошном будуаре всю родовую и интеллектуальную аристократию не только Италии, но и, пожалуй, всей Европы.

Другая «интеллектуальная куртизанка», по словам Аретино, сочиняла стихи и читала в подлинниках латинских философов.

О третьей кокотке, Лукреции, он пишет следующее: «Она похожа, по-моему, на Цицерона, знает всего Петрарку и Боккаччо наизусть, а также множество прекрасных стихов Вергилия, Горация, Овидия и многих других поэтов».

Но все это было не более чем выполнением профессиональных требований, подобно тому как наши современные шлюхи изучают иностранные языки, информатику и правила этикета.

Время не вернуть, и кокотка эпохи Ренессанса уже не могла стать тем, кем была античная гетера, если все же судить не только по сугубо внешним показателям. Изменилась глубинная суть этого явления, и прежде всего потому, что изменилось содержание законного брака. В господствующих классах жена уже перестала быть простой производительницей наследников, как это принято было в Греции. Она превратилась в предмет роскоши, к тому же достаточно своевольный и развращенный, что уже само по себе наносило сокрушающий удар по гетеризму эпохи Возрождения.

К концу этой эпохи кокотка заняла не слишком достойное положение некоего суррогата, и со всеми вытекающими отсюда последствиями. Пресыщенным аристократам уже казалось мало утонченных ласк очаровательной кокотки. Они снимали особняки, где содержались целые гаремы из двух, трех и больше очаровательных и изощренных в искусстве любви профессионалок.

Как правило, этими гаремами пользовались не только их хозяева, но и друзья хозяев, которые часто собирались в этих раззолоченных притонах, где устраивались оргии по типу древнеримских, включавшие в себя, кроме различных видов парного и группового секса, элементы садомазохизма, зоофилии и прочих сексуальных извращений.

В древнем Риме такое проделывалось только с рабынями, а здесь… Что ж, времена меняются, а за красивую и беззаботную жизнь надо платить. Впрочем, эти женщины были в достаточной мере испорчены, чтобы не испытывать чувства униженности или брезгливости. Работа есть работа.

КСТАТИ:

«Как сладок труд, когда он соответствует призванию!»

Григорий Сковорода

Эпоха Возрождения вызвала из небытия и такую роль, обычно исполнявшуюся проститутками, как роль модели.

Так же, как в свое время знаменитая куртизанка Фрина позировала божественному Праксителю, так и в эпоху Ренессанса куртизанки служили моделями всем живописцам и скульпторам.

Это они, а не порядочные женщины, позировали великим живописцам Ренессанса, это их изображениями любуются вот уже не одно столетие миллионы восторженных зрителей, это они смотрят на нас с полотен Мурильо и Гольбейна, Тициана и Веласкеса, Гальса и Рембрандта… Что ж, таковы реалии того бытия.

Нормальные реалии, особенно в сравнении с нашими, когда лицемерие господствующей буржуазной морали привело к тому, что модели и участницы конкурсов красоты почему-то перестали считаться проститутками, хотя сама суть подобной деятельности по-иному классифицироваться не может хотя бы в силу своей природы, и тем не менее, модели у нас считаются чуть ли не элитой общества, а добрая половина (если не большинство) школьниц мечтает о карьере модели как о вершине социальных притязаний. Что тут сказать… Проституция, как и сами проститутки, — естественная и необходимая сфера нашей жизни, и в существовании ее нет, пожалуй, ничего самого по себе предосудительного, однако, она, как и все прочие сферы, должна находиться на своем месте, не нарушая общей гармонии. Если же возвести проституцию в ранг социальной элиты, чего так настойчиво добиваются и проститутки, и организаторы этого вида бизнеса, широко привлекая небескорыстные СМИ, кинематограф и литературу для его пропаганды путем романтизации и эстетизации, то мы пожнем жуткие плоды смешения общественных слоев, когда самый низший, называемый осадком, поднявшись вверх, вытеснит сливки и отравит весь социум.

КСТАТИ:

«Мир, вероятней всего, конической формы, и самая значительная его часть — дно».

Станислав Ежи Лец

А вот в ту гармоничную эпоху, называемую Ренессансом, проституткам хоть и уделялось немалое внимание, хоть они и были украшением всех празднеств, хоть и побеждали на конкурсах красоты, все же их роль была, в принципе, аналогичной роли красивых борзых собак на пиршествах феодальных баронов, не более того…

Тогда проституция не считалась «такой же работой, как и всякая иная», — я это недавно слышал с телевизионного экрана из уст женщины, которую ведущий представил кем-то вроде психолога, — а проститутка должна была всю оставшуюся жизнь носить клеймо третьесортности. Это клеймо — совершенно необходимая мера, цель которой — оградить приличных людей от нежелательных контактов в гостях, в клубе и т.д., но прежде всего — представить позорными и грязными стремления некоторой части девушек избрать себе такую вот жизненную стезю.

В ту эпоху для проститутки не было пути назад, и вовсе не из фарисейской мстительности, а по той простой причине, что при занятиях проституцией разрушается некий запретительный барьер, который восстановлению не подлежит, так что все многочисленные опыты по перепрофилированию падших женщин во все времена заканчивались самым позорным провалом.

Вот почему в эпоху Возрождения считалось невозможным возвращение в лоно семьи блудных дочерей. Их статуса не мог изменить даже брак с каким-либо уважаемым членом общества, как это имело место в последующие неразборчивые эпохи.

АРГУМЕНТЫ:

«Публичная женщина не имеет права носить украшения. Если она выйдет замуж за честного человека, то ей все-таки возбраняется знаться с честными женщинами. Такая женщина должна носить чепец, и никакого другого головного убора…»

Из постановления городского совета г. Гамбурга. 1483 г.

В первой четверти XVI века проституция, а с нею и все общество, получили страшный, ужасающий своей силой и глобальностью удар, называемый сифилисом.

Как писал Эдуард Фукс в своей «Иллюстрированной истории нравов», сифилис стал самым страшным испытанием той эпохи, «то был проклятый подарок, поднесенный Европе Новым Светом, завоеванным капитализмом рукою Колумба. То был, вместе с тем, апогей всемирно-исторической трагикомедии: бедные туземцы вновь открытого мира заранее отомстили своим будущим мучителям, столь жадным до золота. Из них хотели выжать только золото, а они влили в жилы Европы огонь, заставляющий и теперь, четыреста лет спустя, корчиться в беспомощном отчаянии миллионы людей».

А тогда, в XVI веке, благочестие одержало убедительную победу над пороком, но такой дорогой ценой, что, право слово, лучше бы эту Америку никогда не открывали…

Эпоха Возрождения была, пожалуй, последней из эпох, отмеченных стабильностью социальной гармонии, при которой каждый элемент общества занимает то положение, которому он соответствует и тем самым приносит наибольшую пользу общественному организму.

В ту эпоху служанка, к примеру, могла завидовать своей госпоже, завидовать самой черной завистью ее положению в обществе, ее нарядам, богатству, выхоленности, да мало ли чему еще, но далее, с самого тяжкого похмелья, она бы не стала строить планы относительно того, чтобы поменяться с нею местами, да еще и насильственным путем. Такая мысль попросту не могла бы прийти ей в голову, и не из забитости, не из тупой покорности, как любят говорить господа социалисты, охотно спекулирующие на людской зависти, алчности, злобе и других низменных чувствах низших сословий. Тут дело не в забитости, а в трезвом взгляде на жизнь, на свои возможности, четко сбалансированные с потребностями и устремлениями, взгляде нормального человека, не люмпен-пролетария с его криминальным мышлением, и не зажравшегося буржуа, который полагает что его деньги, вырученные с продажи пирожков сомнительного качества, дают ему право претендовать на кресло вершителя судеб, и не закомплексованного гуманитария в первом поколении, сомлевшего от того, что к нему обратились, назвав его «господином» и только лишь на этом основании решившего действительно стать таковым (черт знает что)…

А. Дюрер. Волынщик

КСТАТИ:

«Не то делает нас свободными, что мы ничего не признаем над собою, но именно то, что мы умеем уважать стоящее над нами. Потому что такое уважение возвышает нас самих…»

Иоганн Вольфганг Гете

Служанка эпохи Возрождения это понимала. На интуитивном уровне, но понимала, и поэтому эпоха была здоровой, прежде всего поэтому…

Она была здоровой и еще потому, что указала Церкви ее место, ее законное место. Пусть не поставила, а лишь указала, но и это сыграло свою роль в освобождении человека от шор на глазах, а это ой как немало…

Она была сплошным церемониальным маршем гениев, которые уже самим своим существованием расставили все необходимые акценты в шкале жизненных ценностей, наглядно объяснив всем сомневающимся, что нельзя путать божий дар с яичницей, что от Бога бывает талант, а вот власть — никак, скорее, от лукавого, который подпитывается человеческими гнусностями, удобряющими почву, на которой и произрастает это ядовитое древо.

Без власти, конечно, нельзя, но она должна быть если не разумной, то хотя бы предсказуемой с позиций законов Природы, иначе становится ясно, что она — порождение дьявола, которого разумнее всего загнать в ад, как советовал мудрец Боккаччо. А с ним и такую власть…

Но самое главное то, что эта эпоха возродила сугубо человеческие ценности и с помощью своих гениев возвела их в тот ранг, который в известной степени остался недосягаемым для всех, кто в последующие времена пытался осуществить их жульническую подмену суррогатами. Эти попытки продолжаются и по сей день, но с тем же успехом…

Галантное Просвещение

Вольтер учил: «Чем люди просвещенней, тем они свободней». Его преемники сказали народу: «Чем ты свободней, тем просвещенней». В этом и таилась погибель.

Антуан Де Ривароль

Просвещение — это обоюдоострый клинок, палка о двух концах. С одной стороны, оно действительно, по Вольтеру, способно помочь человеку обрести внутреннюю свободу, с другой стороны, оно вносит разлад в душу человека, не готового к обретению свободы и не способного соизмерять свои реальные возможности со своими претензиями к миру, претензиями, многократно возрастающими под влиянием просвещения, но, увы, не приобретающими необходимой обоснованности.

Давайте представим себе, что Акакий Акакиевич Башмачкин из гоголевской «Шинели» прослушал курс самых что ни на есть великолепных лекций по вопросам социальной справедливости, прав человека и т.п. И что же? Полученные таким образом знания что-то изменят в его статусе? Избавят от приниженности, от комплекса «маленького человека», разовьют весьма посредственный интеллект или вооружат чувством собственного достоинства? Как же-с…

А вот еще более жалким, еще более несчастным эти знания вполне способны сделать, и не только его, потому что они резко увеличат разрыв между действительным и возросшим, как на дрожжах, желаемым. Роль дрожжей, в данном случае, играет просвещение. Именно оно, подобно коварному бесу, нашептывает на ухо человеку, ранее не терзавшемуся неосуществимыми амбициями: «И ты терпишь свое жалкое положение?! Ты, который знает ничуть не меньше, чем все эти… Ты же не дрянь какая-то, ты — гомо сапиенс! Как же ты можешь…». И так далее.

После такого одни впадают в жестокую депрессию, а другие берутся за топор. А что им еще остается? Ведь просвещение само по себе не способно ничего изменить в статусе человека, оно может только лишь помочь, поспособствовать формированию самодостаточности в человеке, но не может снабдить этой самодостаточностью слабую или неразвитую личность.

Человек, ранее живший в мире с самим собой и с окружающей действительностью, вдруг задается вопросом: «А чем я хуже?», и вот тогда-то, после этой завязки, и начинается настоящая трагедия…

Просвещение подобно кислороду, без которого невозможна жизнь на нашей планете, но при его переизбытке существует точно такая же опасность для жизни, как и при «кислородном голодании».

И вот оно стало титулом целой эпохи, которая продолжалась с середины XVII века до начала XIX века, когда, как в известном анекдоте, пришел лесник и разогнал сражающиеся в его лесу полчища к такой-то матери…

С. Дали. Афродита

Эта эпоха гораздо страшнее всех предыдущих хотя бы тем, что она заканчивается катастрофой, причем, не случайной, не вызванной трагическим стечением слепых обстоятельств, а подготовленной всем ходом вполне прогнозируемых событий.

Гуманизм эпохи Возрождения был и уместен, и необходим для освобождения человека от мертвящих догм противоестественного мировоззрения, сковывающего прогресс цивилизации, но гуманизм последующей эпохи вольно или невольно сыграл с цивилизацией довольно злую шутку, попытавшись примирить непримиримое (например, веру с разумом) и тем еще сильнее заострив существующие противоречия, а также ни с того ни с сего провозгласив эру разума в атмосфере всеподавляющей безмозглости.

КСТАТИ:

«Разум и наука — продукты человечества; но желать их сделать непосредственным достоянием народа и получить их через народ — утопия».

Эрнест Ренан

Разум, естественно, не восторжествовал, вопреки обещаниям безответственных интеллектуалов, не примирился с верой и не смог раздать всем без исключения тот заряд внутренней свободы, который обуславливает свободу внешнюю.

Просвещение при всем этом наглядно проиллюстрировало библейскую фразу относительно бисера и свиней.

Еще одно название той эпохи — Абсолютизм.

Это название едва ли можно признать точным и исчерпывающим, потому что верховная власть во многих странах того периода была либо самодержавно-деспотичной, на манер Московии или Османской империи, либо аморфно-коллективной, как в Речи Посполитой, и только лишь небольшое число государств, таких как Франция, Испания или Австрия, тяготели к подлинному абсолютизму, когда в законодательном порядке усиливается процесс централизации и ослабляется влияние представительских органов власти, как и родовой аристократии.

Так что не следует путать абсолютизм и самодержавие, не говоря уже о деспотиях восточного образца.

Кроме всего прочего, та эпоха называлась Галантным веком.

Эпоха напудренных париков и безраздельной власти коронованных и некоронованных королев, эпоха узаконенного разврата, о которой знамениями авантюрист и покоритель женских сердец Иаков Казанова скажет: «В наше счастливое время проститутки совсем не нужны, так как порядочные женщины охотно идут навстречу вашим желаниям».

Ах, если бы это было действительной сутью эпохи, а не пышным фасадом в стиле барокко, за которым мыслители корпят над опаснейшими утопиями; разбогатевшие лавочники субсидируют молодых недоучек-радикалов, так, пока еще про запас, на всякий случай; прыщавые студенты в тиши сеновалов просвещают честолюбивых служанок относительно их бесспорного равенства с господами, а все это вместе можно было бы назвать созреванием опары, замешенной уверенными короткопалыми руками добропорядочного буржуа, который уже хочет на свои деньги не только всласть поесть, попить и тайком посетить игривую шлюшку, но и котироваться в обществе как фигура, персона грата, которая, если разобраться, no-справедливости, ничуть не хуже этих коронованных развратников, у которых гуляет ветер в карманах.

Да, денег у него уже было вполне достаточно для таких претензий, которые и усечь-то было некому, потому как не до того…

Все могут короли

Суть их, как первых лиц тех или иных государств, никак не меняется под влиянием каких-либо исторических реалий, национального менталитета или иных факторов. Они неизменно эгоистичны, жестоки, беспринципны, вздорны и похотливы. Да, за редчайшими исключениями, таковы они, наши властители. Собственно, не собирательные ли они образы тех, над кем властвуют? Скорее всего…

Карл II (1630—1685 гг.), король английский и шотландский. Сын короля Карла Первого, который сложил голову на эшафоте при Кромвеле, он вернулся в Англию 29 мая 1660 года, ознаменовав своим возвращением из изгнания реставрацию королевского дома Стюартов.

Англия потрясла его тупой покорностью пуританскому засилию, которое прошило своими нитями буквально все сферы английского бытия, став не только духовным, но и административным тоталитаризмом. Таковы были последствия правления Кромвеля.

Чтобы иметь представление о пуританстве, достаточно знать, например, что в их общинах был сильно развит культ отца, так что никого не удивило решение суда одного из городов южной Шотландии о казни ребенка, ударившего своего родителя.

Существовал запрет на увеселения, особенно во время Пасхи или Рождества. Посещение церкви по средам и воскресеньям было обязательным: нарушителей этого правила ожидало тюремное заключение — ни больше, ни меньше. Как-то во время свадьбы были арестованы подружки невесты, которых обвинили в том, что они нарядили ее слишком вызывающе, то есть красиво. В другой церкви были арестованы родители ребенка, возразившие против имени, которым священник нарек младенца. Их обвинили в богохульстве, что приравнивалось к государственной измене. И т.д. и т.п.

Вот что сделал с Англией Кромвель, так что вполне справедливо постановление парламента от 30 января 1661 года о том, чтобы вышвырнуть его тело из Вестминстерского аббатства — древней усыпальницы английских королей…

Возвращение Карла Второго было ознаменовано шумными празднествами, явно бросавшими вызов пуританским порядкам, да и вообще вся эпоха Реставрации в Англии была насыщена актами дерзкого ниспровержения основ пуританской морали, тем более, что самая широкая поддержка антипуританам была обеспечена и со стороны королевской власти, и со стороны парламента.

В. фон Каульбах. Игра в прятки

Примечательно одно судебное дело, которое слушалось на заседании пэров Англии в апреле 1631 года в Вестминстер-холле.

Лорд Мервин Каслхэвен обвинялся в соучастии в изнасиловании своей супруги, леди Анны, в актах содомии со слугами и поощрении развращения дочери.

Судьи допросили свидетелей обвинения: леди Анну, ее дочь и слуг, которых лорд заставлял насиловать свою жену, а затем заниматься с ним анальным сексом. Слугу Скипворта, своего любимчика, он заставил овладеть юной леди (разумеется, в его присутствии), когда ей было всего двенадцать лет. Лорд регулярно заставлял их совокупляться, призывая Скипворта «сделать ей ребенка, ибо он хотел заиметь мальчика от Скипворта, и ни от кого другого».

Все это не мешало, однако, лорду «использовать Скипворта как женщину», по словам свидетелей.

В этом же качестве он использовал и слугу Бродуэя, и других. По заявлению леди Анны, в первую или вторую ночь после их свадьбы лорд приказал слуге Энтиллу, а затем и слуге Скипворту войти голыми в их спальню, заставляя ее смотреть на них и комментировать подробности телосложения каждого из них. Затем в спальню вошли еще двое слуг, тоже голых, которые начали по очереди ее насиловать при активном содействии мужа. После этого лорд занялся с каждым из них анальным сексом. Такие сцены имели место достаточно часто. Кроме того, большинство слуг было «использовано лордом в качестве женщин».

Но и это не все. Оказалось, что в замке жила еще и некая женщина по имени Бландина, которая обслуживала и лорда, и всех его многочисленных слуг, причем, публично, так как лорд «очень любил смотреть…»

Обвиняемый с самым невинным видом, вернее, с видом оскорбленной добродетели, заявил, что слуги действительно делили с ним постель, но исключительно из-за «временного недостатка места», потому что их спальни подлежали ремонту, и не мог же он позволить этим славным парням спать на полу, как собакам… Вот, собственно, и все, что касается того, где кто спал… Все же остальное — злобный наклеп его старшего сына, которому, как видно, не терпится завладеть имуществом, устранив отца…

Лорд Каслхэвен был оправдан судом пэров Англии.

Король Карл не только поощрял подобные эксцессы, но и сам прославился в роли их активного участника. Он овладевал женщинами с азартом коллекционера, но, удовлетворив свое любопытство, сразу же терял к ним всякий интерес и возвращал мужьям (он предпочитал замужних).

Он покровительствовал известному в то время драматургу сэру Чарлзу Седли, о котором сказал как-то, что «сама природа выдала ему патент наместника Аполлона». Но симпатизировал Карл этому драматургу отнюдь не за его литературные достижения, а за его феноменальную развращенность, которую он еще и умел выставить на всеобщее обозрение в самом брутальном свете.

Например, в июле 1663 года Седли крепко выпил со своими приятелями в таверне «Петух», что на Боу-стрит. Достигнув степени опьянения, называемой «море по колено», почтенные джентльмены разделись догола и вышли на балкон таверны. Разумеется, под балконом немедленно собралась толпа зевак, которых Седли начал обзывать самыми последними словами, а также заявил, что обладает возбуждающим «порошком, который заставит их жен, как и всех женщин Лондона, бегать за ним» (по словам хрониста). Оскорбленная толпа попыталась вломиться в таверну, но найдя дверь запертой, ограничилась швырянием камней по балкону и окнам этого достойного заведения.

Седли был оштрафован за непристойное поведение, которое привело в восторг короля.

Артиллерист. Неизвестный художник. XVIII

Еще один громкий скандал был связан с архиепископом Кентерберийским Гилбертом Шелдоном, у которого Седли увел девку. Архиепископ метал громы и молнии, к вящему удовольствию Карла II, который приветствовал любое антиклерикальное деяние, даже самого скандального свойства.

Во дворце король требовал соблюдения правил внешней благопристойности, однако в своих многочисленных резиденциях устраивал массовые оргии, которым мог бы позавидовать Калигула…

Между прочим, вопреки расхожему стереотипу, пуритане, столь непреклонно преследующие жизненные радости, тем не менее жили в свое удовольствие. Ну, тут, конечно, следует определиться относительно такого понятия, как «удовольствие». Есть ведь удовольствие пьяницы и удовольствие меломана… Пуритане, решительно осуждая любые проявления эротизма, при этом вполне лояльно взирали на семьи, которые иначе чем полигамными назвать невозможно. Они вообще были на грани официального признания полигамии, угодной Богу, сказавшему (якобы) ключевую фразу: «Плодитесь и размножайтесь!»

Взяв на вооружение эту сакраментальную фразу, пуританские пастыри наперебой начали «служить Богу» посредством формирования самых настоящих гаремов (для себя, понятное дело). Например, известный религиозный деятель Джон Нокс (1513—1572 гг.), утвердивший в Шотландии такую разновидность кальвинизма, как пресвитерианство, был широко известен не только этим, но и тем, например, что, будучи дважды женатым, он в открытую сошелся с некоей миссис Боуз, почтенной матерью немалого семейства. Затем его своеобразное «служение Богу» (так и вертится на уме боккаччевское «загонять дьявола в ад») сменило объект, и он женился на дочери почтенной миссис Боуз. Уезжая в Женеву с молодой женой, он прихватил с собой и новоявленную тещу, несмотря на решительные протесты тестя, мистера Боуза. Вскоре он пополнил свой гарем некоей миссис Лоук, ее юной дочерью и ее дебелой служанкой по имени Кэтти. По субботам он посещал храм Божий в сопровождении всех этих женщин, к которым через некоторое время присоединилась и некая миссис Адамсон…

И при всем этом они арестовывали людей за «непристойную брань» или несогласие с требованием священника привести в его дом для ночной «беседы» свою четырнадцатилетнюю дочь.

Когда в XVII веке этому отребью достаточно сильно прищемили хвост в Англии, оно пересекло океан и уже там, в Новом Свете, разгулялось в меру всех своих порочных наклонностей.

И. Босх. Корабль дураков

А Карл II Стюарт, выполняющий Божье предначертание реставрации королевской власти в Англии, был, конечно, великим развратником, но развратником откровенным, без двойной морали, и кто знает, не лучшая ли это была кандидатура на роль разрушителя липкой паутины пуританства в стране, так долго страдавшей в тенетах этой идеологии? Кромвель ведь доходил до того, что уничтожая ирландские города, разумеется, вместе с их населением, ссылался на Божью волю по этому поводу… Клин надо было вышибать только клином, и прежде всего при этом следовало любыми способами взорвать изнутри, разрушить основы идеологии узурпатора, наглядно показать, кому она выгодна и зачем…

И король Карл II с этой задачей справился достаточно успешно. С тех пор в Англии больше не возникло ни одного Кромвеля, слава Богу, а то, что Франция и Россия не вняли английскому уроку, что ж, как говорится, умные учатся на чужих ошибках, а дураки — на своих. По-видимому, в 1789 году во Франции и в 1917 году в России количество дураков превысило допустимый уровень, и их критическая масса привела к тому, что произошло… Видимо, так…

КСТАТИ:

«Жизнь похожа на Олимпийские игры, устроенные сумасшедшими».

Акутагава Рюноске

И никак не иначе, потому что на обычных Олимпийских играх. при всех их закулисных нюансах, оценивается все-таки результат, а не сам факт участия в спортивных состязаниях, не антураж спортсмена, не его заявления и не экстравагантные выходки, а вот на играх, устроенных сумасшедшими, все происходит именно так…

Один из наиболее прославляемых и пропагандируемых фаворитов сумасшедших игр является, бесспорно, российский царь, а затем и император, Петр I Великий (1672—1725 гг.).

Согласно справочникам, энциклопедиям, учебникам и сложившимся стереотипам этот монарх был великим реформатором, благодаря железной воле и титаническим усилиям которого «крайне отсталая, забитая, живущая чуть ли не при первобытнообщинном строе огромная страна превратилась в великую европейскую державу», в империю, обладающую всеми необходимыми для этого благоприобретенными за время его правления свойствами.

Таков стереотип, в свое время поддержанный Сталиным, который, как известно, просто так или из уважения к сложившемуся мифу никакой стереотип не стал бы поддерживать. У него были два любимца царского уровня: Иван Грозный и Петр Первый, оба ставшие героями популярных художественных фильмов, отснятых, как сейчас принято говорить, под патронатом советского владыки.

Но есть и довольно серьезные историки, называющие первого российского императора не иначе как «кровавым чудовищем», причем вполне обоснованно, опираясь на неоспоримые факты.

Иногда жестокость правителя является эффективным средством решения тех или иных политических проблем, и когда эти проблемы решены, то на средства их решения уже смотрят как на, увы, необходимое зло… «Зато держава спасена» или «зато он сделал народ свободным». Да что там — хотя бы «сытым», что ли, и за то спасибо, и за то можно посмотреть сквозь пальцы на то, за что обычного человека следует отлучить от Церкви, посадить в тюрьму до конца дней или, по крайней мере, в психушку.

Ну, а если ничего такого «зато» не выжмешь, как ни тужься, тогда что сказать? Что данный спортсмен победил на Олимпийских играх не потому, что прибежал к финишу раньше других, а потому, что устроил пышный бал, свою бородатую команду заставил побриться и соорудил парусное судно, которое так никуда и не поплыло, но разве в этом дело?

Да, эти Олимпийские игры устроены явно сумасшедшими… В свои юные годы будущий император получил весьма условное образование и весьма сомнительное воспитание, в чем, правда, никак не его вина, но вышло так, как вышло. Его наставником был подъячий Никита Зотов. Сам не шибко грамотный, он обучал Петра азбуке по Часослову и Псалтири, стараясь не слишком докучать своему вспыльчивому и своенравному подопечному, который, к тому же, страдал нервными припадками, во время которых у него сводило губы, дергались щека, шея и нога, также наблюдалась полная потеря самообладания. В результате такого обучения Петр до конца своих дней писал с ужасающими орфографическими ошибками. Правда, нужно отметить, что Зотову удалось привить будущему реформатору интерес к Истории, это оказало весьма положительное влияние на его мировосприятие.

Второй наставник Петра, некий Артамон Матвеев, также приложил руку к формированию мировосприятия Петра, но в несколько ином ключе… Он отвел юного царя в Немецкую слободу, прибежище не только честных ремесленников, но и весьма сомнительных личностей со всей Европы. Нравы там царили «по-европейски» вольные. В действительности эта вольность нравов была не столько «европейской», сколько интернационально-трущобной, но восемнадцатилетний повелитель огромной страны не вдавался в подобные тонкости, жадно коллекционируя все новые и новые впечатления.

Его другом и гидом в этом мире утех стал иностранец Франц Лефорт, долговременный «гость Москвы», который оперативно организовал посвящение Петра в мужчины с помощью хорошенькой дочери ювелира Боттихера, а затем подложил под него весь цвет местных Дев, тем самым значительно расширив сексуальный кругозор самодержца, о котором вскоре лейб-медик скажет: «В теле его величества сидит, должно быть, целый легион бесов сладострастия».

В завершение этого эпизода биографии Петра преданный друг Лефорт подарил ему свою любовницу, признанную королеву красоты Немецкой слободы, дочь виноторговца и ювелира (хорошее сочетание) Иоганна Монса — Анну.

Правда, «подарил» — не совсем верное определение. Гораздо более точным было бы: «передал в периодическое пользование», потому что отныне Анна Монс занималась любовью попеременно то с с царем, то с ним, Лефортом, и все трое были этим вполне довольны.

Т. Роулендсон. Под столом

При этом Петр успевал проводить учения со своими «потешными» полками, изучать основы корабельного дела и осваивать различные ремесла. В 1689 году он женился на Евдокии Лопухиной, которая родила ему сына, названного в честь деда Алексеем. Охладел к ней Петр до неприличия скоро, все свободное время проводя в обществе своих любимцев: Франца Лефорта, князя Федора Ромодановского и сына придворного конюха Алексашки Меншикова, с которым он будет дружить долгие годы, осыпет всеми возможными наградами и титулами, а также сделает его своим пассивным гомосексуальным партнером.

Разумеется, не обходил царь своим вниманием красавицу Анну Монс и других женщин, возможно, не столь красивых, но пылких и азартно-бесстыдных, что особенно привлекало столь же азартного Петра.

Он не был равнодушен к военной славе, и летом 1695 года перешел от потешных баталий к натуральным, возглавив поход на Азов, где обосновались турки. Поход закончился жестоким фиаско, но к чести Петра нужно отдать должное его целеустремленности — в течение всего одного года на верфях Воронежа был построен флот, с помощью которого летом 1696 года Азов был взят.

На берегу Азовского моря спешно началось строительство базы для флота и крепости Таганрог.

А затем в западном направлении отправилось так называемое Великое посольство, состоящее из 250 человек. Петр пребывал в составе посольства инкогнито, под именем некоего Петра Михайлова. Очень скоро его инкогнито было раскрыто дотошными иностранцами, но это мало что изменило в планах молодого царя. В Брандебурге он осваивал артиллерийское дело, в Амстердаме — корабельное, в Лондоне знакомился с финансовыми и торговыми премудростями, ну и конечно же, не пропускал мимо себя озорных служанок, чопорных пасторских жен, деловитых бюргерш и просто портовых шлюх, без которых поездка по Западной Европе была бы излишне заформализованной, а вот этого Петр терпеть не мог…

Приятную во всех, отношениях поездку омрачило сообщение о стрелецком бунте в Москве, и царь помчался туда. Когда он приехал в столицу, бунт был уже подавлен. 57 его зачинщиков были казнены, четыре тысячи участников сосланы в Сибирь. Петр счел эти меры недостаточными и начал новое следствие. Число казненных теперь уже достигло тысячи, покалеченных и сосланных — не счесть.

В казнях он принимал самое непосредственное участие.

ФАКТЫ:

«Царь, Лефорт и Меншиков взяли каждый по топору. Петр приказал раздать топоры своим министрам и генералам. Когда же все были вооружены, всякий принялся за свою работу и отрубал головы. Меншиков приступил к делу так неловко, что царь надавал ему пощечин и показал, как должно рубить головы…»

Из Отчета Саксонского Посланника Георга Гельбига

Вот так. И нечего пожимать плечами относительно того, что «время такое было». 1698 год. Сто двадцать — сто тридцать лет назад Иван Грозный отдавал жуткие приказы, кой в кого и лично вонзал то остро отточенный наконечник царского посоха, то кинжал, но чтоб вот такое…

Время тут ни при чем. Время вообще ни при чем, учитывая жестокости XX века, коим просто нет аналогов в истории человечества. Дело вовсе не во времени, а в явной психопатологии. Этот человек был серьезно болен, и только данное обстоятельство хоть в какой-то мере способно смягчить естественную реакцию на его конкретные поступки, никак не вписывающиеся в тот роскошныйимидж, которым его снабдила ультрапатриотическая пропаганда.

Во время дополнительного расследования стрелецкого бунта Петр принимал самое активное участие в допросах, пытках и казнях подозреваемых. Именно подозреваемых, потому что их вину никто не брал на себя труд доказывать.

В это же время он отправляет в монастырь свою жену, царицу Евдокию, причем не выделив ни копейки на ее содержание. И отнюдь не по причине забывчивости.

Уж что-что, а память у него была без изъяна…

Нельзя сказать, что он вернулся из Западной Европы «другим человеком», нет, потому что в его поведении не выявилось никаких принципиально иных, чем раньше, новых качеств или наклонностей, но все они как-то обострились, обрели статус черт характера, а не случайных вспышек.

Натешившись пытками, казнями, отчаянием брошенной жены и пылкими ласками Анны Монс, Петр приступил к реформации русского уклада жизни, желая подстроить его под западноевропейский. Зачастую он делал это совершенно бездумно, из слепого упрямства или капризного принципа. Заставить вполне самодостаточного человека полностью сменить стиль одежды, сбрить традиционную бороду, надеть пышный парик и принимать участие в многолюдных собраниях рука об руку со своей супругой, которая до этого не заходила за порог женской половины дома, — это вовсе не означает реформировать внутреннюю политику огромной страны, к тому же постоянно расширяющейся ради самого процесса расширения, просто так, почему бы и нет….

На Западе практика сожжения людей на кострах к концу XVII века если не исчезла вовсе, то шла на убыль, а Петр активно внедрил ее в своей реформированной державе, которую он так страстно желал избавить от «дикости».

Во Франции того времени смертная казнь предусматривалась за 115 видов преступлений. При царе Алексее Михайловиче, отце Петра, наказывали смертью за 60 видов злодеяний, а вот Петр повелел карать лишением жизни за 200 видов… даже не преступлений, а так, нарушений запретов, если угодно. Например, за изготовление седла отечественного образца. Так вот…

Бороды, по примеру Иисуса Христа и его апостолов, носили все православные мужчины, считая при этом еретиками тех, кто не носил этого волосяного покрова на лице. Истинно это или ложно, не стоит даже ставить такой вопрос, потому что он попросту глуп, но почему же он так жестко ставился Петром Первым?

Принцип ради самого принципа, не более того, а последствия были достаточно серьезными, абсолютно неадекватными породившим их причинам.

По возвращении с Запада Петр начал настойчиво насаждать в России протестантские идеи, причем никак не считаясь ни с народными традициями и верованиями, ни с менталитетом, ни с элементарными реалиями повседневного бытия.

В вопросах религии он повел себя в России как иноземец-оккупант, причем грубый, недалекий, не думающий о последствиях своего поведения даже в ближайшем будущем. Ну, как по-иному можно расценить его строгий запрет держать в комнатах изображение Святого Николая? А введение в школах лютеранской системы обучения? А его пренебрежительное отношение к мощам святых?

Исходя из этого, едва ли стоит удивляться тому, что в народе утвердилась мысль о том, что настало время Антихриста.

В этом аспекте нельзя не принять во внимание ту напряженную ситуацию в религиозной жизни страны, которая досталась Петру по наследству и которую надо было хотя бы попытаться смягчить, не усугублять, как это он делал со свойственной ему безоглядностью (если выражаться очень мягко, щадя стереотипы мышления миллионов).

А ситуация была такой. Отец Петра, царь Алексей Михайлович, будучи не таким простым, как казался на первый взгляд, рассматривал идею русского «третьего Рима» достаточно конкретно, как рассматривают вполне осуществимую рабочую гипотезу. Для успешного воплощения этой гипотезы требовалось всего лишь присоединить к Московии Украину и — в перспективе — православную Сербию. Одним из условий успешного проведения этой операции была унификация московского, украинского и греческого православия с их достаточно разной обрядностью, в особенности если учесть то, что украинская и балканская ветви тяготели к слиянию с католицизмом.

Все эти премудрости были известны высшему духовенству, но никак не среднему и низшему, а тем более широким народным массам, которые усмотрели в церковной реформе Алексея Михайловича разрушение основ истинной веры. И начался процесс, именуемый «расколом», когда приверженцы старой веры заживо сжигали себя в скитах, протестуя против «разгула Антихриста».

А тут еще история боярыни Морозовой, которая бросила вызов самому царю, отказавшись посещать богослужения по новому обряду. Алексей Михайлович очень обиделся и тут же смекнул, что Морозова — одна из самых богатых помещиц в державе, а потому все складывается очень даже удачно… Дерзкую боярыню вместе с ее сестрой сначала пытали в застенках, потом — публично, хмурым зимним днем 1673 года во дворе Земского приказа, куда сбежалось немало праздного народа. По свидетельствам хронистов, Морозову и ее сестру, с вывернутыми руками, полчаса держали подвешенными на дыбе, а затем сбросили на землю с довольно большой высоты. После этого обнаженных женщин швырнули на снег, где они пролежали несколько часов со связанными руками. Потом — тюрьма, потом — яма в земле, да еще без пищи и воды…

Ну, а огромное состояние Морозовой, естественно, стало достоянием царской казны, как и следовало ожидать. А раскол только набирал силу…

Так что у царя Петра наследственность была соответствующая, но дело сейчас не в ней, а в том, что доставшаяся ему по наследству ситуация требовала особо тонкого и мудрого подхода к религиозной стороне жизни страны. Он же, словно нарочно, словно не приходя в сознание, творил с бородами, лютеранством, со святынями такое, что можно приравнять разве что к курению в пороховом складе.

Все его реформы в той или иной степени напоминали такую вот игру с огнем, и добро бы все они были успешны и прогрессивны — в этом случае действует правило: «Победителей не судят», — но, к сожалению, коэффициент полезного действия этих реформ был весьма и весьма низок. По крайней мере, большинства из них.

Великий историк Василий Ключевский (1841—1911 гг.), один из очень немногих ученых, которых можно назвать мыслителями, считал, что Петр вообще не собирался проводить никаких реформ, а просто хотел перенять у Запада то, что могло бы прижиться на российской почве, для чего он всегда готов был использовать свою знаменитую дубинку в качестве катализатора этого процесса.

Не обращая никакого внимания на уже существующее государственное устройство, Петр взял и разделил страну на восемь губерний, «восемь сатрапий», как выразился Ключевский, где процветало местничество, казнокрадство, деспотизм, причем в самом бесправном, азиатском его варианте. А зачем, с какой такой великой и тщательно продуманной целью? Да некогда было ему вообще что-либо продумывать…

КСТАТИ:

«Худшая посадка между двух стульев — очутиться между своими притязаниями и способностями, казаться слишком великим для малых дел и оказаться слишком малым для великих».

Василий Ключевский

Петр приложил немало усилий для организации своеобразного пародийно-шутовского ордена, названного им «Сумасброднейшим, Всешутейшим и Всепьянейшим Собором». Сочиненный им устав этого Собора однозначно и грубо пародировал церковный, что отнюдь не способствовало улучшению взаимопонимания с высшим духовенством, а царь относился к этим проблемам довольно-таки наплевательски.

Во главе «Собора» Петр поставил своего бывшего наставника Никиту Зотова, уже довольно старого и постоянно нетрезвого, присвоив ему звание «князь-папы». Вторым по значению чином был «князь-кесарь», присвоенный Федору Ромодановскому, начальнику печально известного Пыточного приказа. Далее шли «митрополиты», «протодиаконы», «диаконы» и т.д. Сам Петр был «протодиаконом Петром Михайловым», носившим кличку «Пахом Пихай». Весьма выразительная кличка, что да, то да…

Естественно, все сподвижники Петра, все «птенцы гнезда Петрова» были членами этого «Собора», сутью деятельности которого был пьяный разгул. Собрания «Собора» превращались в разнузданные оргии с участием жен всех придворных, их дочерей, дальних родственниц, просто случайных женщин, соответствовавших вкусам и запросам членов «Собора» и, конечно же, «протодиакона Петра», обладавшего почетным правом «снятия первой пробы».

Молодых и знатных девиц, успешно прошедших испытания оргиями «Собора», Петр выдавал замуж за мелкопоместных дворян, одаривая их весьма крупным приданым. Мелкопоместные, естественно, были в восторге и от приданого, и от оказанной им высокой чести. Шуба с царского плеча, жена с царского…

Сам же Петр тоже подумывал о женитьбе, хотя заточенная в монастыре Евдокия продолжала быть его законной женой. Ну и что? В том-то и прелесть «третьего Рима», что все под рукой: и митрополит, ставший патриархом, и законодательная, и исполнительная, и судебная власти, и сам закон, да и Закон Божий, если по большому счету, отредактируют именно так, как требуется… А жениться он собирался на Анне Монс, которая после скоропостижной смерти Лефорта находилась в его безраздельном (как он полагал) владении. Она, видать, обладала недюжинными сексуальными свойствами, если Петр, настолько избалованный женским вниманием, что вообще начал утрачивать вкус к гетеросексуальному сношению, испытывал стабильное влечение к ней и не был в состоянии преодолеть его, даже когда очень хотел этого.

И сделалась бы эта нимфа русской царицей, не случись войны со Швецией, которая началась 19 августа 1700 года и длилась ровно 21 год, войны вялотекущей и бездарной как с той, так и с другой стороны.

Петр отправился на театр военных действий и вскоре потерпел серьезное поражение под Нарвой, имея в своем распоряжении 35000 солдат, в то время как шведский король Карл XII (1682—1718 гг.) командовал всего восемью тысячами. Историки потом наперебой будут твердить о том, что в распоряжении Петра была какая-то необученная ватага, поэтому произошло то, что произошло, но это было далеко не так, потому что очень скоро эта «ватага» разобьет почти что наголову шведское войско. «Ватага» была хорошо обученной и оснащенной армией, а позорное поражение она потерпела лишь потому, что Петр в решающий момент сражения вдруг отлучился по каким-то более важным, видимо, делам, а оставленный им вместо себя граф де Круа вдруг принял решение сдаться неприятелю. Просто так. Сдаться и все тут…

А вскоре после нарвских событий, апрельским вечером 1703 года, Петр в обществе саксонского посланника Кенигсека обходил позиции под стенами осажденной шведской крепости Нотебург (впоследствии переименованной в Шлиссельбург), Кенигсек неожиданно поскользнулся на переброшенном через ручей бревне и упал в воду. Когда его вытащили на берег, он был мертв. В кармане у него нашли пачку писем от Анны Монс, тексты которых неопровержимо свидетельствовали о том, что посланник был весьма силен в науке любви и оставил «неизгладимое впечатление», в сравнении с которым весь ее, Анны, прошлый опыт представляется «жалкой детской возней».

Вот тогда-то Петр враз излечился от фатальной привязанности к этой неуемной исследовательнице мужских гениталий.

Какая-то властная сила тянула его к пороку, каким-то грязненьким усладам, анальному сексу с Меншиковым, и, наверное, не только с ним, к Анне Монс, которую они пользовали вдвоем с Лефортом, да и не только с ним, как оказалось, длинной череде «монашек», побывавших на заседаниях «Собора», где чего только с ними не делали все желающие…

Он не был изысканным гурманом. Это проявлялось и в отношениях с женщинами, и в его политике, которая оставила множество загадок грядущим исследователям.

Например, политика в отношении Украины. Если бы он твердо знал, чего хочет от этой полуколонии, доставшейся Московии без всяких усилий, в результате всего лишь определенного стечения обстоятельств, не более того, то дальнейшие события не оставили бы в Истории такого неприглядного следа…

В нарушение всех имеющихся в наличии договорных актов, более или менее четко определяющих взаимные права и обязанности, Петр с каким-то садистским азартом вмешивался в церковную жизнь Украины; вводил свои войска в ее города, причем без всякой надобности, просто так; смещал и перетасовывал местную администрацию. За его действиями не просматривалась четко выверенная логика, и это вдвойне раздражало людей, поначалу настроенных достаточно лояльно к такому прогрессивному русскому государю.

А тут еще началось грандиозное по своим масштабам и убийственное по своему содержанию строительство новой столицы в болотистом устье Невы, которое потребовало немыслимых людских затрат, потому что строители Петербурга гибли быстро и верно от болотной воды, в которой они проводили долгое рабочее время, от болезней, голода, холода, а главное — от какой-то феноменальной, нечеловеческой жестокости тех, кто руководил их созидательным трудом.

В Петербурге есть храм Спаса на крови. Этот город весь, целиком, стоит на крови, и это не может не определять его странную и загадочную судьбу.

О нем принято писать, что он «построен на болоте и гноище по воле сумасбродного Петра Первого и существует по собственным, аномальным законам».

Этот город, как считают специалисты по паранормальным явлениям, обладает ярко выраженным негативным, гибельным началом, которое объясняется не только его расположением или мистическим влиянием знаменитых сфинксов — «чудовищ невских берегов», но и многим иным, чему трудно подобрать название…

Подчас бывает затруднительно сказать, что именно следовало бы делать в том или ином случае, но вот чего не следовало бы — запросто. При таком огромном количестве праздношатающегося люда в государстве не было ни малейшей необходимости мобилизовывать украинских казаков на примитивные и губительные земляные работы при строительстве Петербурга, тем более что Украина несла на себе тяжелейшее бремя поставок в ходе Северной войны. Петр попросту рубил сук, на котором сидел, рубил сознательно, с каким-то дьявольским азартом, но без какой-либо, хотя бы дьявольской, логики.

И результатом этой алогичной рубки стала резкая активизация антимосковских настроений на Украине, апогеем которой был переход гетмана Ивана Мазепы (1644—1709 гг.) на сторону шведского короля Карла xii с целью возвращения Украине государственной независимости.

Мазепа был одним из богатейших и образованнейших людей своего времени. Меценат и строитель соборов, интеллектуал и аристократ, он не нашел общего языка с Запорожской Сечью, которая к началу XVIII века была уже совсем иной, чем при Сагайдачном или Хмельницком. Слишком много там насчитывалось в ту пору мелких авантюристов, беглых холопов, тех, кого в прежние времена запорожцы презрительно называли голью перекатной, кто жаждал лишь легкой и быстрой наживы в атмосфере беспредела вольницы, подменявшей им свободу.

Решение перейти на сторону Карла XII не встретило той массовой поддержки, на которую рассчитывал гетман. Те, от кого многое зависело, не были готовы к столь резкому и неожиданному повороту жизненного сюжета, тем более, что Мазепа до самого последнего времени хранил в строжайшей тайне свои намерения, а те, от кого мало что зависело, как всегда в таких случаях, предпочли подождать конечных результатов сложившейся ситуации.

И все же часть запорожцев поддержала Мазепу, который во главе нескольких тысяч своих соратников двинулся на соединение с войсками Карла, стоящими под Новгородом-Сиверским.

Ярость Петра была неописуемой. Придя в себя, он приказал во всех церквах страны предать анафеме имя гетмана Мазепы, и это было сделано, хотя, согласно канону, предание кого-либо анафеме не является правомочным, если оно вызвано причинами не религиозного, а светского характера. Но что ему до того канона?

Далее по его приказу войска князя Меншикова окружили гетманскую столицу — город Батурин, захватили его, сравняли с землей, а жителей (21 тысячу человек) поголовно вырезали.

Затем была Полтавская битва, историческое значение которой явно преувеличено, если учесть, что после убедительной победы Петр не смог извлечь из сложившейся ситуации никаких положительных результатов, кроме громкой славы, разумеется. Война со Швецией после этой битвы продолжалась еще долгих 12 лет, после чего Петр подписал мирное соглашение на не самых выгодных для России условиях…

Это факты, тут ничего не поделаешь, господа. Конечно, хотелось бы, чтобы наши сатрапы были лучше, умнее, талантливее чужеземных, но сатрапы, они ведь в массе своей однородны, они никогда не ценили человеческие жизни, не отвечали за свои поступки и не любили никого, кроме самих себя. Да, еще они часто женились на шлюхах.

ФАКТЫ:

Марта (фамилии не имела), официальная дочь литовского крестьянина, а неофициально — плод любви крепостной крестьянки и немецкого дворянина Альбендаля, родилась 5 апреля 1686 года.

Рано осиротев, она воспитывалась сначала в Лифляндии лютеранским пастором небольшого прихода местечка Рооп, а затем — пастором Эрнстом Глюком в Мариенбурге (ныне — латвийский город Алуксне).

Девочка, подрастая, формировалась очень рано, потому начала доставлять немало хлопот благочестивому пастору своими далеко не детскими приключениями с мужчинами. Ей спешно подыскивают жениха. Им оказался полковой трубач из местного гарнизона. Правда, уже через несколько дней после свадьбы трубач ушел в поход, а Мариенбург был взят войсками графа Шереметева, Марта попадает в плен. Одни историки склонны утверждать, что, прежде чем стать наложницей фельдмаршала Шереметева, она исполняла ту же роль при генерале Родионе Баэре (Боуре), другие настаивают на том, что этот отрезок времени ею пользовались драгуны того же Шереметева. Впрочем, одно другого не исключает, да это и не имеет значения.

Александр Меншиков, решительный, молодой и наглый, как все фавориты, отнимает у стареющего фельдмаршала Шереметева его тайную усладу и привозит шестнадцатилетнюю красавицу с живыми черными глазами и ошарашивающим бюстом в Москву, где потом с гордостью будет демонстрировать своим собутыльникам свое пикантное приобретение, тщательно пряча Марту от глаз сластолюбивого Петра.

Но нет ничего такого тайного, что со временем не стало бы явным, и в конце концов Петр увидел ее, ошалел, и увез с собой… Через три года она примет православное крещение и станет Екатериной Алексеевной, будущей императрицей Екатериной I.

КСТАТИ:

«Под сильными страстями часто скрывается только слабая воля».

Василий Ключевский

Все может быть.

Случилось и такое, что старший сын царя Петра, Алексей, наследник престола, оказался на поверку человеком слабым, нерешительным, мелочно-порочным, а главное — никак не интересующимся ни военным делом, ни тонкостями государственного правления.

Петр предъявил сыну ультиматум: либо он в корне меняет линию своего поведения, либо удаляется в монастырь. Избрав второе, Алексей отправляется, но отнюдь не в монастырь, а за границу, где просит убежища у австрийского императора Карла VI Габсбурга, своего дальнего родственника.

Император, проникнувшись родственными чувствами, прячет Алексея в крепости, затерявшейся среди Альпийских гор, но посланные на поиски беглого наследника офицеры Петра берут след. Алексея перепрятывают, но безуспешно. В письме Петра австрийскому императору содержится требование выдать царевича, а на словах посланцы государя добавили, что он не остановится и перед применением военной силы, если его требование не будет удовлетворено.

Уж очень невтерпеж было покуражиться вволю над родным сыном, и никакой в том не было державной необходимости, как преподносят этот кураж услужливые сочинители логики исторических процессов. Вопрос о престолонаследии Петр впоследствии решит очень просто: возьмет да и назначит своей преемницей пышногрудую супругу Катю, бывшую Марту. Возьмет да и назначит, потому как он сам себе и логика, и закон, и держава. Недаром же — «самодержавие». Это не абсолютизм какой-то там, это гораздо покруче…

Когда царевич Алексей был доставлен в Петербург, Петр принимал самое активное участие в жестоких пытках сына, проводившихся по пять раз на неделе в течение всего периода следствия. И без того слабый духом царевич сознавался во всем, что ему ставили в вину, лишь бы прекратились нечеловеческие мучения, но они не прекращались, потому что были не средством выведать какую-либо информацию, а целью, ради которой разыгрывался этот кровавый спектакль.

В пользу этого говорит и тот общеизвестный факт, что на следующий день после того, как верховный суд вынес смертный приговор Алексею, его отец приехал в Петропавловскую крепость, где содержался узник, чтобы еще раз пытать его. Ну, это уже бесспорно для собственного удовольствия…

Существует несколько версий (не менее девяти) относительно мученической смерти Алексея, но в каждой из них в качестве главного палача присутствует Петр Первый, уже названный Великим.

По одной из версий, последний раз перед кончиной Алексея пытали двое — его отец и генерал Адам Вейде, доверенное лицо государя. После пытки они предложили Алексею выпить яду. Когда тот отказался это сделать, палачи повалили его на пол и зарубили топором.

По другой же версии царевича сначала пытали в течение семи (!) часов, а затем удушили подушками четверо офицеров под руководством императора. А на следующий день, 27 июня 1718 года, Петр, как ни в чем не бывало, со всей возможной пышностью отпраздновал девятую годовщину Полтавской битвы.

Расправившись с сыном, Петр обратил свое жадное до крови внимание на его мать, свою давным-давно сосланную в монастырь жену Евдокию. Ее обвинили в том, то она грубо нарушала монастырский устав, надевая мирское платье и принимая в своей келье офицера Степана Глебова. Их обоих сурово допрашивали и на предмет преступной половой связи, и на предмет пособничества царевичу Алексею в его преступном побеге за границу. Последнее было явным абсурдом, а вот в первом пришлось сознаться ввиду неопровержимости улик.

Но Петру этого было мало. Он требовал от мучителей из Преображенского приказа раскрытия громкого политического дела, связанного с заговором против державы.

Раздетого донага Глебова ставили босыми ногами на острые деревянные шипы, а на плечи ему клали тяжелое бревно. Шипы, естественно, вонзались в ступни мученика, но он ни в чем, кроме любовной связи, не признавался, а, собственно, и не в чем ему было признаваться, при всем возможном желании. Его истязали кнутом, после чего к израненному телу подносили горящие угли и терзали его раскаленными щипцами.

М-да, Иван Грозный тут, пожалуй, отдыхает…

А спустя несколько дней измученного пытками Глебова привезли на Красную площадь, заполненную жадным до зрелищ народом, посадили на кол, причем такой конструкции, которая обеспечивала очень медленное вхождение неструганой палки в тело человека, при этом не затрагивая жизненно важных органов.

Глебов мучился пятнадцать часов.

Петр, не отрываясь, наблюдал за его долгой агонией из окна утепленной кареты (мороз был сильный, градусов тридцать).

После этого император велел предать анафеме Степана Глебова и поминать его имя совместно с раскольниками, еретиками и бунтовщиками — протопопом Аввакумом, гетманом Мазепой и др. Что ж, весьма престижная компания…

А в Петербурге, примерно через год после этой казни, состоялась другая казнь, где главной героиней была фрейлина Мария Гамильтон, удушившая своего незаконнорожденного младенца. После жестоких пыток ее приговорили к смерти, но приговор довольно долго не приводили в исполнение, так как приближенные Петра и сама императрица настоятельно просили его о помиловании фрейлины, и он вроде бы склонялся к их просьбам, но в итоге утвердил смертный приговор.

Некоторые из придворных не без оснований считали, что непреклонность Петра объясняется достаточно просто: задушенный Марией младенец был его сыном…

14 марта 1719 года состоялась казнь.

Приговоренная до самого последнего мгновения надеялась на Императорское помилование. Она упала перед ним на колени, умоляя о прощении. Петр наклонился к ней, обнял, поцеловал и шепнул что-то на ухо, после чего Мария Гамильтон улыбнулась и, подойдя к плахе, с готовностью положила на нее голову, видимо, обнадеженная обещанием Петра помиловать ее в самый последний момент.

Петр подошел к палачу и что-то негромко ему сказал, из чего все присутствующие сделали вывод, что палач просто занесет топор, а затем опустит его на плаху без какого-либо вреда для приговоренной. Но все эти действия Петра оказались всего лишь гнусной забавой садиста…

Когда голова Марии Гамильтон скатилась на помост, он поднял ее и поцеловал в губы.

КСТАТИ:

«Чем ужаснее одежды, в которые рядится удовольствие, тем оно приятнее для нас».

Маркиз де Сад

А что до знаменитых реформ… они, бесспорно, имели место и значение, которое едва ли кто-то решится оспаривать. К ним можно отнести новый календарь, согласно которому летосчисление теперь велось не от очень спорной даты сотворения мира, а от гораздо менее спорной даты Рождества Христова, и Новый Год праздновался не в сентябре, а 1 января, да еще и с красавицей елкой. Или его «Табель о рангах» — документ, согласно которому открывался путь вверх по служебной лестнице наиболее способным и предприимчивым. Но при этом был и созданный реформатором Святейший Синод, орган управления Церковью, включенный в систему государственных институтов со всеми вытекающими отсюда последствиями, и была податная реформа, которую едва ли кто-нибудь назвал бы благом для россиян, и введение паспортов — средства полицейского контроля, и прочих элементов закрепощения подданных.

То, что Петр люто ненавидел украинское казачество, было естественно после ситуаций, сопутствующих Полтавской битве, но что плохого сделали ему русские казаки, если он неожиданно нанес жестокий удар по их исконному самоопределению, отменив выборность казачьих атаманов и узаконив самодержавное назначение так называемых «наказных»? Видимо, казацкое чувство внутренней свободы ему, строителю полицейского государства, было крайне антипатично. Созданный им флот никакой значительной роли в военной истории так и не сыграл. Значительная часть пристаней и половина судов флота, базировавшегося на Азовском море, перешли к туркам, на Дону тридцать пять боевых кораблей попросту сгнили в воде, так вот…

А к числу положительных его деяний можно, несомненно, отнести следующее. Во время закладки и начала строительства Петербурга старообрядцы решили получить возможность влияния на «царя-антихриста», случив его с красавицей-девицей из их среды. Для этой цели была отобрана некая Елена Сивакова, являвшая собой прекрасный образец северорусской красоты. В начале 1711 года в селении Усть-Тосно, что в 30 верстах от Петербурга, состоялось свидание ее и Петра Первого, которое продолжалось около недели, после чего красавица забеременела и родила в положенное время крепкого мальчугана. На его содержание регулярно выделялись деньги из царской казны. А когда Петр уже был на смертном одре, он поведал о своем сыне главе Синода Феофану Прокоповичу и попросил не оставить его своим вниманием и не дать возможности староверам сделать из него козырную карту.

Воля умирающего была исполнена со всем тщанием, и тайный его сын со временем занял достаточно высокое положение в обществе.

Звали его Михаил Ломоносов.

КСТАТИ:

Ведь может собственных Платонов

И быстрых разумом Ньютонов

Российская земля рождать…

Михаил Ломоносов

Вот в этом нет никаких сомнений.

Что же до великих властителей, то с этим вопросом все обстоит гораздо сложнее, и не только на российской почве. Увы, видимо, такова природа власти… Страна все более нищала, а вот так называемые «птенцы гнезда Петрова» все более и более обогащались. Известно, что любимец Великого, Александр Меншиков переправил за рубеж сумму, равную государственному бюджету России того времени за полтора года, ни больше, ни меньше. А начал с того, что торговал пирожками, так-то…

Петр, конечно, боролся со взяточниками и казнокрадами, но очень выборочно, так что зачастую эта борьба напрямую зависела от его личных симпатий и антипатий. Незадолго до его кончины состоялось громкое судебное дело по обвинению во взяточничестве камергера двора Виллима Ивановича Монса, брата Анны Монс, бывшей царской возлюбленной. Дело было весьма громким и, как принято нынче говорить, резонансным, но суть его заключалась вовсе не во взяточничестве, а в том, что Виллим Монс, как оказалось, вот уже немалое время был счастливым любовником Екатерины, августейшей супруги Петра Великого.

Сначала император, сходя с ума от горя и ярости, хотел казнить обоих любовников, как это сделал когда-то Генрих VIII, но его отговорили от такого радикального шага, потому что если казнить императрицу за супружескую измену, то в таком случае возникнут вопросы касательно того, кто же действительный отец ее дочерей, Анны и Елизаветы, а это уже тот скандал, который может иметь очень далеко идущие последствия.

Петр согласился помиловать Екатерину, а вот ее возлюбленному отрубили голову, которая сначала была выставлена на всеобщее обозрение, а затем положена в банку со спиртом. Эту банку Петр установил на тумбочке в спальне Екатерины, после чего перестал делить с ней ложе. 28 января 1725 года, через два с половиной месяца после казни Монса, Петр скончался от уремии. Агония его была ужасной. Известно, что спустя некоторое время в бумагах усопшего был обнаружен некий документ, который рассматривали как политическое завещание. Там, в частности, говорилось о том, что России нужно погрузить на корабли тысяч сто пятьдесят азиатов и отправить их к берегам Западной Европы, и тогда Англия приползет на коленях.

Это ж надо — так ненавидеть своих учителей…

Собственно, чего иного можно было бы ожидать от человека, который делал то, что он делал?

КСТАТИ:

«Я знаю о ненависти и зависти вашего сердца. Вы недостаточно велики, чтобы не знать ненависти и зависти. Так будьте же настолько велики, чтобы не стыдиться себя самих!»

Фридрих Ницше

Герой другого европейского мифа о великом властителе — король Франции Людовик XIV (1638—1715 гг.) — тот, кому приписывают историческую фразу: «Государство — это я».

Возможно, что он действительно был автором этого изречения, которое принято считать формулой абсолютизма и под которой мог бы подписаться и современник Людовика XIV император Петр I Великий. Их очень роднит уверенность в собственной универсальности, позволяющей быть экспертом по абсолютно всем проблемам государственного бытия, от организации труда корабельных плотников до репертуара столичных театров. Разница между ними лишь в том, то Петр стремился прослыть знатоком артиллерийского и корабельного дела, а Людовик — высокого искусства.

В действительности же, как и у Петра, у него не было сколько-нибудь глубоких познаний в какой-либо определенной сфере, однако он блестяще владел искусством преподнесения себя в роли олицетворенной истины.

КСТАТИ:

«Он не говорит ничего. Да, но как он это разъясняет!»

Элиас Канетти

В своем письме к маркизу де Вилару (от 8 сентября 1688 года) он изрек следующее: «Приумножать собственное величие — наиболее достойная и наиболее приятная деятельность суверена».

И он приумножал свое величие, не жалея ни времени, ни усилий. Этот мастер пускать пыль в глаза был гениальным рекламистом. Его роскошный дворец в Версале излучал такое нестерпимо яркое великолепие, что оно озаряло всю Францию и вселяло уверенность в благополучие и необоримую силу государства, что замыкалась всего лишь на одном человеке, которого прозвали «Король-Солнце».

Он сам по себе был довольно впечатляющей рекламой Франции: высокий, красивый, величественный, прекрасный наездник, смелый охотник, талантливый артист, баловень женщин и воинствующий оптимист.

Все это не мешало ему быть вероломным, жестоким, деспотичным, но все эти качества были надежно спрятаны за блестящим фасадом щедрости, благородства и щепетильной справедливости, в отличие от Петра Великого, не считавшего нужным скрывать свою садистскую сущность.

Сущность Людовика в полной мере проявилась в сфере его религиозной политики, когда он, раз позабыв обо всех услугах, оказанных государству и ему лично гугенотами, развернул против них ужасающую по своей жестокости кампанию, когда при помощи военной силы жителей Пуату, Беарна и Лангедока заставляли принять католичество, когда в этих краях свирепствовали насильники и убийцы в военной форме, действовавшие именем короля.

Чтобы узаконить эти кровавые ужасы, Людовик под влиянием растленного и патологически жестокого Арле де Шанвалона, архиепископа Парижского, аннулирует принятый на вечные времена Нантский эдикт, гарантирующий во Франции веротерпимость и исключающий рецидив Варфоломеевской ночи. Если и впрямь «Государство — это я», то это была величайшая государственная подлость, которую невозможно обосновать никаким аргументами относительно «блага народа», «гражданского согласия» и т.п. набора слов, никакого отношения к вышеупомянутым приоритетам не имеющего. Стандартный камуфляж самого плебейского вероломства тех, кто так гордится незапятнанностью своей аристократической чести.

Правление Людовика XIV представляется роскошной дамой в очень дорогом платье, обвешанном платиной и бриллиантами, но при этом имеющей весьма несвежее белье.

После аннулирования Нантского эдикта в октябре 1685 года, после охотно разрешенных королем и освященных католической Церковью так называемых драгонад — военно-полицейских акций, направленных на ликвидацию протестантизма во Франции, миллионы продуктивных и добропорядочных французских подданных вынуждены были либо покинуть родину, либо стать жертвами кровавого террора.

КСТАТИ:

«Слава великих людей должна измеряться способами, какими она была достигнута».

Франсуа де Ларошфуко

Ну, если так, то подавляющее большинство великих людей, вернее, признанных таковыми, никогда бы не стерли со своих одухотворенных лиц клейма бесславия…

Людовик XIV выступал как активный провокатор многих европейских конфликтов, но он не был человеком военным, воякой, воином, как Петр Первый или Карл XII — нет, он жаждал военной славы, однако при этом оставался умозрителем, лишь передвигающим по клетчатой доске пешек и слонов.

Однако, он был довольно опасным умозрителем, всерьез считающим, что удел Франции — господство в Европе, и достижение этого господства является, как говорится, делом техники. Ввиду этого не так уж необоснованы сравнения этого капризного красавца с Наполеоном или с Гитлером, разумеется, в плоскости только лишь намерений, но, как заметил один из древних мудрецов, промахнуться может удар, намерение же не может промахнуться…

Он вел четыре войны, намереваясь отхватить себе самые лакомые куски европейского пирога, и кое-что действительно отхватил, но главная цель — господство на континенте — так и не была достигнута, как не была решена задача оздоровления французской экономики. Она была не просто больна, она пребывала в жестокой агонии. К примеру, государственный валовый доход составлял в 1715 году 69 миллионов ливров, а затраты — 132 миллиона.

При этом аристократия освобождалась от каких бы то ни было налогов и повинностей, средний класс был изрядно прорежен расправами над гугенотами, а все остальные подданные «Короля-Солнца» влачили самое жалкое существование, которое с настораживающей периодичностью заявляло о себе кровавыми бунтами в провинциях. Король отвечал на них кровавыми расправами, но проблемы так и оставались проблемами.

Г. Риго. Портрет Максимилиана Коуница

Зато Версаль был, бесспорно, самым блестящим из королевских дворов Европы. Великолепные празднества, балы, спектакли, фейерверки, немыслимая, режущая глаз, роскошь придавали Версалю статус законодателя мод, манер, нравов — всего того, что принято именовать великосветской жизнью.

Элементами этой жизни были и возникшие при Людовике Парижская академия наук, Королевская музыкальная академия и обсерватория. Это было престижно и работало на имидж неустанного покровителя наук и искусств.

Между прочим, когда в 1665 году была поставлена антиклерикальная комедия Мольера «Тартюф», Людовик горячо приветствовал ее, а в 1680 году запретил без каких-либо объяснений своего решения.

Ему нравилось окружать себя знаменитостями, чтобы на их фоне выглядеть гораздо более мудрым, талантливым, опытным, чем любой из опекаемых им создателей признанных шедевров, справедливым и суровым «отцом»… В этом он, несомненно, предвосхитил Сталина. Впрочем, Гитлер тоже был не прочь учить писателей, о чем и как писать книги, живописцев — какая манера предпочтительней для создания образа «великой эпохи» или чего другого, но непременно великого.

Людовик XIV из кожи вон лез, чтобы придать ореол величия своей эпохе, но бедность ее невозможно было скрыть ни за фасадом Версальского дворца, ни за пышностью королевских выездов, ни за блеском бриллиантов, которые любвеобильный король дарил своим фавориткам.

Ш. Койнель. Портрет мадам де Муши

Именно фаворитки и придавали эпохе яркость, которую услужливые историки преподнесли потомкам как блеск державного величия.

Женившись в довольно-таки нежном возрасте, Людовик незамедлительно начал формировать свое галантное окружение, которое периодически обновлялось, но принципы и правила его существования оставались неизменными, разве что приобретая тот или иной оттенок в зависимости от особенностей характера очередной примадонны этого театра любви.

Их было немало, голубоглазых блондинок и смуглых брюнеток, статных красавиц и худосочных дурнушек, сдержанных умниц и крикливых дур, но только три из них оказали реальное влияние на имидж той поры, формальным символом которой был «Король-Солнце».

Луиза де Лавальер — та, которая чистосердечно любила именно короля, а не его величество, по общему мнению современников. Она не была красавицей. Ее лицо носило следы перенесенной в детстве оспы, а также она слегка прихрамывала. Говорят, лишь верхом на лошади она была неотразима, но Людовик считал ее верхом совершенства, одновременно подтверждая и мысль о том, что любовь слепа, и мысль о том, что она обладает даром ясновидения.

Они впервые обменялись любовными клятвами 16 августа 1661 года на роскошном празднике, устроенном министром финансов Никола Фуке (1615—1680 гг.) в своем новом дворце с мраморными лестницами и позолоченными залами. На этом празднике состоялась премьера комедии Мольера «Досадный случай».

Этот праздник превратился в действительно досадный случай, если обратить внимание на то, что король был уязвлен кричащей роскошью дворца министра финансов, и на то, что этот министр, не подозревая о только что начавшемся романе между королем и Луизой, предложил ей двадцать тысяч золотых пистолей за ночь любви.

Этот досадный во всех отношениях случай вскоре имел своими последствиями почти десятилетнюю связь короля с Лавальер, а также заключение в тюрьму министра Фуке, где он и пребывал до конца дней своих. Он слыл мудрецом и талантливым финансистом, так что тем более странным представляется его поведение в плане демонстрации своего кричащего богатства королю, который ни в чем не терпел соперничества.

Людовик XIV не побеждал соперников в честном поединке. Он их попросту устранял со своего пути, и судьба Никола Фуке — лишнее подтверждение этого тезиса.

Лавальер родила от короля несколько детей, двое из которых выжили и были официально усыновлены.

Она не обладала традиционной наглостью королевских фавориток, которые извлекали максимум пользы из своего статуса, никогда ни о чем не просила Людовика и не ставила никаких условий. Со временем это показалось ему скучным, пресным, лишенным того, что называется интригой, и он охладел к излишне скромной Луизе Лавальер, которая отправилась в монастырь, где провела тридцать пять лет из прожитых ею шестидесяти шести.

КСТАТИ:

«Клясться женщине в вечной любви столь же нелепо, как утверждать, что всегда будешь здоров, или всегда будешь счастлив».

Шарль де Монтескье

Луизу де Лавальер сменила графиня Атенаис де Монтеспан, агрессивная красавица, способная идти к своей цели по трупам. Собственно, уход Лавальер в монастырь — в немалой мере следствие бешеной активности графини, буквально атаковавшей короля и вытеснившей совестливую фаворитку с орбиты его благосклонного внимания. Первый же разговор с Людовиком графиня направила в совершенно конкретное русло, в ту же ночь приведшее ее в одну из королевских спален.

Муж графини, напрасно ждавший ее домой этой ночью и утром узнавший подробности маленькой сексуальной революции в Версале, уехал, огорченный, в деревню.

Три месяца он напрасно ждал возвращения блудной жены, после чего вернулся в Париж, облачился в траур и приехал во дворец. Людовик, немало удивленный этим визитом, спросил его, по ком он носит траур. Муж скорбно покачал головой и ответил: «Ваше величество, у меня умерла жена». Король рассмеялся, но этот эпизод ему не понравился, причем настолько, что отставной муж его новой любовницы оказался в Бастилии, а затем был препровожден в собственное имение, где вскоре и умер на радость предприимчивой вдове.

Графиня де Монтеспан стала фактически первым лицом государства, полностью подчинив себе того, кто так любил повторять: «Государство — это я!» Людовик приводил в ее будуар министров, чтобы она одобрила те или иные правительственные программы или же, наоборот, отвергла их как неприемлемые.

Она издевалась над королевой, она устраивала королю бурные сцены, которые он сносил с поражающим смирением. Думается, это смирение было оборотной стороной садизма, проявлявшегося в характере Людовика XIV достаточно часто и явно, судя по его поступкам.

Графиня де Монтеспан родила от него шесть детей, которых он усыновил и дал им прекрасное содержание, а также еще двоих, но уже тайно, потому что к тому времени у Людовика возникли определенные сложности во взаимоотношениях с высшим духовенством, косо смотревшим на этот детский сад, зачатый во грехе.

Говорят, что дети привязывают мужчину к их матери. Вполне вероятно, в определенных случаях, но пусть кто-нибудь покажет женщину, которая после восьми деторождении сохранит притягательность для очень избалованного, капризного и развращенного партнера, к тому же еще и чужого мужа…

Людовик начал вновь обретать голову, потерянную было в период страстной покорности своей требовательной госпоже. И вот тут-то его ищущий взгляд останавливается на Франсуазе де Ментенон, вдове известного поэта Скаррона, которую графиня де Монтеспан опрометчиво взяла в дом в качестве воспитательницы своих многочисленных детей…

Она была красива и достаточно умна для того, чтобы сыграть перед королем роль ходячего благочестия, которое испытывает невыразимые муки, наблюдая разнузданный разврат, царивший в каждом закоулке роскошного дворца и часто проводит бессонные ночи в молитвах за спасение души христианнейшего монарха, погрязшего в грехе прелюбодеяния.

Стрела попала в цель. Пресыщенный Людовик заинтригован. Как и всякий развращенный человек, он проникся жгучим желанием совратить, растлить эту святошу, которая будет терять сознание от ужаса, когда его руки начнут срывать с нее одежду… Она блестяще, гениально сыграла свою роль, и мсье Мольер, безусловно, много потерял оттого, что она не служила в его труппе. Так или иначе, но прообразом мольеровского Тартюфа она была, так сказать, в чистом виде.

Графине Монтеспан вежливо, но решительно было указано на дворцовые двери, а воспитательница ее детей сменила свою благодетельницу на королевском ложе.

И у руля управления государством.

Она пребывала в этой роли целых тридцать лет, до самой смерти Людовика XIV в 1715 году. Учитывая особенности его характера, длительность этой связи была немыслимой, однако, факт остается фактом. Вот что значит тридцать лет ложиться с мужчиной в одну постель и каждый раз при этом разыгрывать грехопадение…

КСТАТИ:

— Господи, помоги! — страстно бормочет ханжа, случайно оказавшись в объятиях настойчивого поклонника и вяло отталкивая его.

— Не беспокойтесь, мадам, думаю, я и сам справлюсь.

Когда умер Людовик XIV, его знаменитая фраза «Государство — это я» воплотилась в жизнь самым буквальным образом. Да, вместе с ним умерло и государство, по крайней мере, в том виде, в каком оно существовало после Мазарини, который при всех своих негативных качествах все же заботился о благе Франции и не расходовал ее казну на собственные увеселения, не говоря уже о том, что он никогда бы не позволял какой-то наложнице играть роль истины в последней инстанции.

КСТАТИ:

«Дай мне, женщина, свою маленькую истину!» — сказал я. И вот что ответила старуха: «Ты идешь к женщинам? Не забудь взять с собой плеть!»

Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра».

Если не окажется под рукой плети, то, идя к женщинам, необходимо брать с собой хотя бы здравый смысл и не уподобляться молодому кобельку, учуявшего сучку с течкой. На то человек и зовется человеком, тем более если на нем лежит тяжкий груз ответственности за судьбу государства.

Какая там, к дьяволу, ответственность. Правление Людовика XIV — ярчайшая иллюстрация понятия «безответственность».

Он восседал на троне долго, так долго, что пережил всех своих детей, так что его наследником стал пятилетний правнук.

Этот правнук, запечатленный в Истории как Людовик XV (1710—1774 гг.), приступил к делам правления после более чем десяти лет регентства Филиппа Орлеанского и опеки прочих родственников — алчных, беспутных и, судя по всему, недалеких.

Молодой король, очень внушаемый и не очень осознающий свой долг перед державой, подпал под влияние иезуитов и потому проявил себя достойным продолжателем политического идиотизма своего прадедушки, запретив протестантам отправлять богослужение и дав согласие на конфискацию их имущества, тем самым подведя окончательную черту под процессом ликвидации наиболее продуктивной силы французского общества.

Эту государственную подлость можно было бы если не принять, то хотя бы осознать с позиций формальной логики, если бы она была полезна если не державе в целом, то хотя бы ее правящей верхушке, но ведь нет же, никому, кроме иезуитов, она не принесла ни малейшей пользы. Это весьма и весьма напоминает настойчивые требования отцов нашей Церкви запретить на правительственном уровне функционирование протестантских и всех иных религиозных организаций неканонического характера. Основание: они — «не наши», «чужие», «чуждые» и т.п.

Не более чем попытка с помощью государства избавиться от конкурентов. А разговоры о «нашей», «исконной» религии не слишком убедительны хотя бы потому, что религия-то одна, христианская, а то, что алчные и амбициозные попы ее расчленили, размежевали в угоду своекорыстным интересам, в этом нет вины самой религии. Сейчас, в XXI веке, учитывая сложившиеся на нашей маленькой планете ситуации, возникла поистине жестокая необходимость объединения мирового христианства, нравится ли такая перспектива местным князьям Церкви, или нет. Ну, а если совсем уж по большому счету, то христианская религия — не наша исконная, а благоприобретенная. Если, конечно, рассматривать как благо то, что происходило в Киеве в 988 году, когда новомодное христианство насаждалось с помощью огня и меча. Это так, между прочим.

А тогда, в конце двадцатых годов XVIII века, молодой Людовик XV тоже заявлял в оправдание репрессий против гугенотов, что католичество — это исконная религия французов, а вот все прочие течения — блажь, ересь, инородные тела в здоровом христианском организме. Такое всегда хорошо срабатывало в конкурентной борьбе религий, да и вообще идеологий. Иное — значит не наше, не наше — значит чуждое, чуждое — значит враждебное. И так далее — до репрессивных мер усилиями государственной машины.

После окончательного изгнания гугенотов на Францию обрушился неурожай, а за ним, естественно, голод, потому что позаботиться о государственных запасах хлеба было некому и некогда. Хлебные спекулянты взвинтили цены до невообразимых высот, а король, вместо того, чтобы пойти на нестандартные меры по спасению народонаселения или хотя бы репрессировать спекулянтов, беспомощно разводил руками.

Голодные бунты подавлялись военной силой, что отнюдь не способствовало повышению авторитета королевской власти.

Многочисленные советники Людовика приискали ему невесту. Ею оказалась Мария Лещинская, дочь польского экс-короля Станислава. По мнению современников, она была прелестна, и Людовик, в отличие от прадедушки, не искушенный в своем возрасте в делах физической любви, буквально потерял голову от близости с молодой полькой и, в отличие опять-таки от прадедушки, да и вообще, пожалуй, от всех известных Истории монархов, был ей верен, причем, даже после рождения ею наследника престола, что вообще считалось чем-то из ряда вон выходящим.

Придворные пересказывали друг другу историйку о том, как один из них обратил внимание короля на новенькую фрейлину, необычайно красивую девушку, а тот совершенно серьезно спросил: «Неужели, по-вашему, она более привлекательна, чем королева?»

Это потрясало и навевало тревожные мысли о возможных изменениях придворного климата в том случае, если угаснет любовь Людовика к королеве и он, со всей пылкостью натуры влюбившись в какую-то другую женщину, станет игрушкой в ее руках. Мало ли кем она может оказаться… А чтобы блокировать эту возможность, нужно было размежевать в восприятии короля такие понятия как «любовь» и «секс», предоставив ему возможность широкого общения с женским телом как полигоном для эротических маневров.

Пиго ле Брен. Афродита. XIX в.

Сказано — сделано. Духовник королевы убедил ее в том, что пылкость в ее отношениях с Людовиком отнюдь не способствует благу государства, что супружеский долг иногда вступает в противоречие с долгом монарха и что отныне ее высшей доблестью будет целомудрие. Королева, вняв словам змея в сутане, начала регулярно отказывать Людовику в близости, и он, удивленный, раздосадованный, неудовлетворенный, в свою очередь начинает смотреть на женскую часть мира уже совсем не так равнодушно, как совсем еще недавно. Придворные ненавязчиво предоставляют ему в качестве сексуального станка некую мадам Мальи, дебелую большеротую смуглянку, с которой можно было проделывать все, что вздумается, но влюбиться в которую было уж никак невозможно.

Людовик таким образом познавал многогранность мира, а мадам Мальи блаженствовала в роли эрзац-королевы.

История человечества самым убедительным образом подтверждает мысль о том, что человек, занятый каким-либо важным для него делом, ни в коем случае не должен приближать к этому делу своих родственников, которые непременно его провалят. Если совсем уж невозможно преодолеть в себе пагубной привязанности к якобы единокровным особям, то лучше всего дать денег — при условии надежной изоляции этих завистливых и наглых прихлебателей от дела, милостиво подаренного капризной Фортуной.

Беспечная и не отягощенная излишним интеллектом, мадам Мальи не вдавалась в обдумывание этих простых истин, а потому решила использовать свое положение, представив ко двору свою младшую сестру, которая до этого воспитывалась в монастыре. Как и следовало ожидать, младшая сестра самым беспардонным образом потеснила старшую и стала королевской фавориткой.

Но и она очень недолго наслаждалась своим положением, так как по свойственной этой семейке недалекости представила королю еще двух своих сестер, считая себя вне конкуренции. И напрасно. Каждая из этих полногрудых и коренастых бабищ успела-таки попользоваться привилегиями королевской избранницы. Недолго, правда, но все же…

КСТАТИ:

У него герцогиня знакомая,

Пообедал он с графом на днях…

Но осталось собой насекомое,

Побывав в королевских кудрях.

Роберт Бернс

Людовик вошел во вкус, и попросту доступное женское тело уже стало пройденным этапом. Теперь требовалась изюминка…

Ею оказалась очаровательная и в достаточной степени развращенная Ленорман д'Этуаль, ставшая вскоре известной под именем маркизы Помпадур. Сначала она, приняв предложение короля, тайно посещала его, но спустя некоторое время, оставив мужа, переселилась в королевскую резиденцию.

Она стала всевластной фавориткой, будто бы возродив времена графини де Монтеспан, но именно «будто бы», потому что нельзя войти дважды в одну и ту же реку. То, что при Монтеспан было психологической семейной драмой, при маркизе Помпадур стало фарсом, причем, далеко не лучшего свойства.

Характерный эпизод. Король и маркиза ужинают. Неожиданно входит ее простоватый отец. Бесцеремонно приблизившись к королевскому столу, он хлопает по плечу Людовика XV и восклицает: «Здорово, любезный зять!»

Людовик пришел в бешенство и запретил «тестю» даже близко подходить к дворцу, но факт сам по себе весьма примечателен. Такое было бы попросту невозможно во времена Людовика XIV.

Но, как в те же недавние времена, власть фаворитки была абсолютной. Однако не вечной, как и все прочее на нашей грешной земле.

Некий Франц Домиан совершает покушение на жизнь короля, ранит его, а на допросе заявляет, как это принято у террористического отребья всех времен и народов, что хотел убить короля в отместку за «народные страдания». Эта классическая чушь, тем не менее, подействовала на Людовика довольно странным образом: он решил отречься от престола в пользу дофина и уехать куда-нибудь в провинцию.

Только очень хороший баталист может передать реакцию маркизы де Помпадур на такое решение, подрывающее основы ее власти! И Людовик отступил, аннулировал свое отречение, но не забыл эту дикую сцену. То ли в отместку за нее, то ли решив отныне не сдерживать свои подспудные влечения, а скорее и по той, и по другой причине, он приказывает оборудовать в Версальском парке павильон, называемый «Кремитаж», для исключительно сексуальных забав. Из этого павильона подземный ход вел к группе домов, окруженных высоким забором, так называемому «монастырю», куда свозились со всего Парижа красивые девушки, большинство которых уместнее было бы назвать детьми.

Например, одной из них не было и тринадцати лет, когда Людовик лишил ее девственности и сделал своей постоянной наложницей, пока она не родила. Затем ее выдали замуж за какого-то полунищего дворянина, который был очень рад и жене с королевского пениса, и довольно солидному приданому.

Другому «приобретению» Людовика было одиннадцать лет. Девочка оставалась в «монастыре» ровно столько времени, сколько способна была вызывать вспышки королевской похоти. Ее отец, крупный торговец из Нанта, долго и безуспешно хлопотал об освобождении дочери, однако в итоге вынужден был смириться с реалиями бытия.

Разумеется, подобные факты были достоянием всей Франции, в которой зрело недовольство королевской властью.

А напрасно. Власть — она и есть власть. Зря говорят, что она портит своего носителя. Нет, она, как водка, всего лишь открывает заслонку, выпуская из вольера алчность, жестокость, сластолюбие, педофилию, патологическое корыстолюбие и т.п. И не стоит убивать королей. На их место придут другие, еще более алчные и развращенные. Но и это еще полбеды. Ведь может прийти к власти «народ», а вот этот коллективный деспот покажет такое, что самый сумасбродный и сексуально озабоченный король покажется невинным ребенком. История знает до черта таких примеров…

КСТАТИ:

«Самодержавие народа — самое страшное самодержавие, ибо в нем зависит человек от непросветленного количества, от темных инстинктов масс. Воля одного, воля немногих не может так далеко простирать свои притязания, как воля всех»

Николай Бердяев

Народные низы ненавидят власть не столько потому, что она их угнетает, а скорее всего, потому, что уж очень хочется совершать безнаказанно те же мерзости, что она, власть. Дело ведь не в свободе вообще, философском понятии, совершенно недоступном широким массам, а в свободе совершать мерзости, убивать, насиловать, отбирать чужое добро и т.д.

Но пока они еще ограничивались глухим ропотом по поводу непотребств, совершаемых королем, которому видите ли, некогда было прислушаться к этому ропоту и хоть как-то на него отреагировать.

Не до того ему было, как, между прочим, и не до маркизы де Помпадур, которая не выдержала конкуренции с одиннадцатилетними нимфетками.

Она отошла на второй, затем на третий план, а когда катафалк с ее гробом уныло катился под проливным дождем мимо окон кабинета Людовика, он насмешливо проронил: «М-да, погода не благоприятствует прогулке».

Что ж, все проходит…

Педофильские страсти тоже прошли, потому что приелись однообразием детского страха, смятения, стыда также как и, напротив, детского порочного любопытства. Набоков ведь не выдумал свою Лолиту. Оцепеневшая от ужаса нимфетка — по большей части плод фантазии прокуроров, оскорбленных в лучших гражданских чувствах. Но дело не в этом, а в том, что Людовику XV приелись нимфетки и он решил найти себе развлечение позабористее. И нашел.

Этим забористым развлечением оказалась некая Жанна Бекю, необычайно красивая молодая женщина, она же — известная всему Парижу куртизанка, которую ее содержатель граф Дюбарри сдавал внаем всем, кто мог уплатить за доставленное удовольствие. Когда дошла очередь до короля, он, потрясенный ее отточенной сексуальной техникой и умением преподнести себя в роли заботливой и верной подруги, сделал Жанну своей фавориткой, но, чтобы не дразнить придворных гусей, ее наскоро обвенчали со старшим братом графа Дюбарри, и во дворец она вошла уже под именем графини Дюбарри.

В этом плане все приличия были соблюдены: подругой короля стала не какая-нибудь простолюдинка, а графиня, ну а степень порочности и у шлюх-графинь, и у шлюх-простолюдинок совершенно одинакова, так что, как говаривала Ее Величество Маргарита Наваррская, вся разница лишь в ткани простыней…

Правда, степень порочности графини Дюбарри была какой-то особой, если пресыщенный Людовик XV после первого же сексуального контакта возвел ее во все мыслимые ранги и заявил приближенным: «Это единственная женщина во Франции, которая подарила мне беспамятство относительно моих шестидесяти лет». Как именно, он не рассказывал.

А вот народные массы бурно негодовали. Дело в том, что когда наложницей короля становятся фрейлины, жены или дочери его приближенных, иными словами, аристократки, это воспринимается спокойно, как нечто само собой разумеющееся. Но когда на королевской кровати спит самая обычная проститутка, Дочь швеи и залетного монаха-францисканца, это воспринимается массами как оскорбление. Действительно, почему именно она, а не, скажем, дочь имярека, или, на худой конец, племянница его кума? Почему именно этой стерве такая честь? А король… это ж до чего нужно быть неразборчивым развратником, чтобы польститься на такое вот… Масса очень не любит, когда из ее темных глубин кто-то выплывает на поверхность, лучше наоборот. Масса не стремится к совершенствованию, напротив, она стремится к тому, чтобы всех, стоящих выше ее стандартного уровня, низвести, снивелировать, дабы не мучиться изнуряющей завистью и порожденной ею ненавистью.

Так или иначе, но Людовику XV масса не простила графиню Дюбарри, а с самой графиней посчиталась позднее, уже после его смерти. Но это потом, а пока, при жизни Людовика, она была хозяйкой целой Франции, назначая и смещая министров, снисходительно поучая молодую супругу наследника престола и переписываясь с богоравным Вольтером, который осыпал ее комплиментами.

АРГУМЕНТЫ:

«Разрешите, сударыня, сложить к Вашим ногам уверение в моей почтительной преданности. Я не смею выразить все, что желал бы, но будьте уверены, что я занят только Вами, думаю только о Вас, и что в Альпах нет эха, которого я бы не учил повторять Ваше имя».

Из письма Вольтера к графине Дюбарри

10 мая 1774 года Людовик XV умирает от оспы.

В день его похорон король Людовик XVI (1754—1783 гг.) специальным приказом предписывает графине Дюбарри удалиться в аббатство Понтодам в качестве государственной преступницы.

Она прожила в аббатстве более года, после чего новый король сменил гнев на милость и разрешал экс-фаворитке своего отца жить в ее собственном замке.

Людовик XVI взошел на французский престол в двадцатилетнем возрасте. Его супруге, королеве Марии-Антуанетте (1755—1793 гг.), еще не исполнилось в ту пору и девятнадцати. Юная королевская чета была преисполнена самых добрых намерений, однако не владела средствами их воплощения, так что их недолгое правление лишь иллюстрировало известную поговорку о том, что добрыми намерениями вымощена дорога в ад.

Мария Антуанетта. Людовик XVI.

Королевский дворец был буквально завален петициями разношерстных политических деятелей относительно необходимости проведения реформ. Эти петиции сильно отдавали ультиматумами, но при этом не выдвигали никаких положительных программ.

Король мучился многочисленными вопросами, на которые не только он, а самые знаменитые умники Франции не находили вразумительных ответов.

В народе начало бродить недовольство «австриячкой», как называли королеву. Ее обвиняли во всех смертных грехах, в том числе, и в изоляции от двора (фантастический идиотизм!) графини Дюбарри, которую совсем недавно ненавидели со всей лютостью большого народного сердца. Теперь эта бывшая проститутка стала жертвой произвола короля и его «австриячки», стала национальной героиней, ни дать, ни взять.

КСТАТИ:

«Не у всякой серой массы есть нечто общее с мозгом».

Станислав Ежи Лец

Мария-Антуанетта обиделась на французов и решила не обращать на них внимания. Французы решили по-иному, и теперь уже в самом буквальном смысле не сводили с нее придирчивых глаз. Всеобщее негодование вызвала ее страсть к азартным играм, за которые, согласно существующему тогда законодательству, полагалось достаточно серьезное наказание: «Ей, выходит, можно, а нам нельзя?!»

А тут еще поспела история с ожерельем, которую впоследствии Александр Дюма-отец использует как сюжетную канву романа «Ожерелье королевы». Придворный кардинал де Роган, человек безнравственный, тщеславный и не блещущий никакими заметными достоинствами, был в немилости у королевы. Естественно, он не собирался мириться с таким status quo и ломал голову над планами исправления ситуации либо путем соблазнения молодой Марии-Антуанетты, либо, на худой конец, путем ублажения ее каким-либо другим подношением. На большее его фантазии не хватало.

В сентябре 1781 года ему была представлена некая Жанна де Валуа де Сен-Реми де Люз, в замужестве — графиня де Ламотт, которая весьма прозрачно намекнула на свою давнюю дружбу с королевой и вполне реальную возможность влияния на нее. Кардинал счел ее полезным для себя человеком и отныне с готовностью давал ей безвозвратные ссуды под залог будущего расположения Ее Величества.

И вот графиня де Ламотт делает эти ссуды постоянным источником своего существования, а также существования ее мужа, обедневшего, но не слишком гордого дворянина, и брата, здоровенного детины, совершенно уверенного в том, что сестра обязана его содержать.

Дабы поддержать в кардинале уверенность в ее влиятельности, графиня показывает ему письма, якобы написанные рукой королевы. Каждое из них начиналось обращением: «Милая Жанна…» Кардинал поверил, но высказал пожелание ускорить процесс овладения расположением Марии-Антуанетты.

Графиня пообещала перейти к самым решительным действиям в этом направлении. В то время в Париже блистал великий авантюрист, известный под именем графа Калиостро. Вся знать пребывала в ажиотаже, стремясь попасть на сеансы этого таинственного целителя, мага, чародея и предсказателя. Ассистировала магу его подруга Лоренца, загадочная красота которой была довольно эффективным подспорьем в деле оболванивания аудитории.

Лоренца становится подругой графини де Ламотт.

Через некоторое время графиня приглашает кардинала в Версаль, где в десять часов вечера королева будет совершать моцион по аллее дворцового парка. За час до назначенного времени кардинал де Роган взволнованно мерил шагами главную аллею….

— Пойдемте, — проговорила неизвестно откуда появившаяся графиня. — Королева разрешает вам приблизиться.

Они поспешили навстречу стройной женщине в плаще с капюшоном. Кардинал низко поклонился ей и услышал следующее:

— Вы можете надеяться на то, что прошлое будет забыто.

Она тут же ушла, оставив в его руках розу.

В роли королевы выступала некая баронесса д'Олива, подготовленная Лоренцой, которая исполняла роль сопровождавшей ее фрейлины.

Кардинал безоговорочно поверил в подлинность действа, разыгранного тремя авантюристками, и с того знаменательного вечера авторитет графини де Ламотт стал для него непререкаемым.

А тут графиня узнает, что придворные ювелиры — Бемер и Бассаж — изготовили необычайной красоты ожерелье, которое оценивалось в 1 600 000 франков. Состояние королевской казны в ту пору было попросту плачевным, так что нечего было и говорить о покупке этого роскошного изделия.

И вот при очередной встрече с кардиналом де Роганом графиня показывает ему письмо королевы (естественно, фальшивое), в котором та поручает ему, как особо доверенному лицу, вступить в переговоры с ювелирами относительно покупки ожерелья в рассрочку.

Гордый оказанным ему доверием кардинал немедленно отправляется к ювелирам и договаривается с ними о выплате требуемой суммы в течение двух лет, о чем составляется соответствующий документ.

Кардинал передает договор графине де Ламотт с тем, чтобы та показала его королеве.

Через два дня графиня вернула де Рогану бумагу, где возле каждого пункта было написано (умелой рукой мужа мадам де Ламотт): «Одобряю», а внизу стояла подпись: «Мария-Антуанетта, королева Франции».

1 февраля 1785 года ювелиры пришли в дом кардинала де Рогана и в обмен на подписанный королевой договор вручили ему ожерелье.

В тот же день кардинал отправился в Версаль, желая лично вручить королеве ее драгоценность.

— Королева ждет, — сообщает ему графиня де Ламотт.

В ту же минуту распахивается дверь королевской приемной и оттуда выходит некий важный господин, который передает графине записку. Та пробежала ее глазами и передала кардиналу. Это был приказ передать ожерелье предъявителю записки.

Приказ был выполнен.

Ожерелье незамедлительно было переправлено в Лондон, где муж графини распродавал его по частям, пересылая определенные суммы жене и ее сообщникам.

Но когда первый платеж был безнадежно просрочен, ювелиры обратились непосредственно к королеве и все тайное сразу же стало явным.

Кардинал де Роган, графиня де Ламотт и граф Калиостро отправились в Бастилию. Состоявшийся вскоре суд вынес решение, согласно которому графиня была высечена розгами, заклеймена раскаленным железом на обоих плечах и отправлена в тюрьму на пожизненное заключение, а вот граф Калиостро и кардинал де Роган были оправданы как жертвы обмана.

Эта история была истолкована не в пользу королевы, которую почему-то народная молва сочла не «жертвой обмана», а его вдохновительницей. Увы, такова логика народного, вернее, простонародного восприятия действительности.

А положение королевской власти становилось все более и более критическим. Министры, эти глубокомысленные господа Тюрго, Неккер, Колонн, де Бриенн и другие, довели страну до полного банкротства. Апогей государственной агонии наступил 13 июля 1788 года, когда поля Франции были опустошены чудовищным градом и голодный народ стал ждать от короля решения возникшей проблемы, а он не нашел ничего лучшего, чем объявить благотворительную лотерею, которая, конечно же, не спасла положения.

И тогда начался один из самых омерзительных эпизодов Истории, но о нем попозже…

КСТАТИ:

«Из рук в руки власть переходила куда чаще, чем из головы в голову».

Станислав Ежи Лец

Из более или менее позитивных героев исторического спектакля выделяется яркая личность короля Пруссии Фридриха II Великого (1712—1786 гг.), который не был идеалом человека и монарха, но, по крайней мере, не запятнал себя злодейскими деяниями личного характера, как подавляющее большинство его коллег по занимаемому положению.

Его детство прошло под жестоким давлением деспотичного отца, который заставлял сына ежедневно и до полного изнеможения заниматься маршировкой под барабан, стрельбой и верховой ездой, в то время как мальчика тянуло к чтению, музыке и одиноким прогулкам на лоне Природы.

С годами этот конфликт разросся, усилился и вылился в твердое решение наследника престола бежать за границу, чтобы там получить элементарное образование и зажить спокойной мирной жизнью.

Его побегу содействовало несколько придворных офицеров. Кто-то выдал их, потому что на самой границе была устроена засада, и беглецов ждал военный трибунал. Под давлением взбешенного короля все они были приговорены к смертной казни, в том числе, естественно, и наследник престола.

Королевская семья и министры приложили немало усилий, чтобы убедить короля заменить сыну смертную казнь заточением в крепость. Остальных беглецов казнили, а Фридрих оказался за решеткой, приговоренный к пожизненному заключению.

В 1740 году наконец-то отдал Богу свою не в меру суровую душу старый король, и на прусский престол вступил бывший заключенный под именем Фридриха Второго. Ему тогда уже исполнилось 28 лет. Все приближенные были уверены в том, что король, обретя свободу, начнет брать реванш за все прошлые принуждения, предавшись созерцательной жизни, однако, ко всеобщему удивлению, Фридрих с первых же дней своего правления всецело отдался делам государственного строительства. Он издал множество законов, направленных на улучшение жизни его подданных, ввел в Пруссии суд присяжных; запретил пытки подследственных, причем запретил по-настоящему, не так как это наблюдается в XXI веке, поспособствовал открытию целого ряда промышленных предприятий, построил множество школ и дорог.

Фридрих II Великий

Он был одним из очень немногих монархов, правящих без двойной моральной бухгалтерии, когда изданный закон является обязательным для одной части подданных и условным обозначением для другой. Это было предметом его гордости, можно сказать, даже определенного рода пунктиком, так что если бы Фридрих Второй жил в наше время и правил нами, то на красный сигнал светофора имели бы право ехать только пожарные машины и «Скорая помощь», а вот правительственные чиновники ждали бы, как и все прочие подданные, разрешающего зеленого сигнала во избежание жестокой порки кнутом за игнорирование закона. «Можно» и «нельзя» — понятия отнюдь не абстрактные.

А если по правде, то куда торопиться чиновнику? Разве что в целях имитации бурной деятельности…

Но в Историю Фридрих Второй вошел прежде всего как удачливый завоеватель чужих земель. Естественно, для этого нужно было быть талантливым полководцем. Он был таковым, побеждая далеко превосходящие силы противника и разрабатывая до гениальности простые, но блистательные военные операции.

Результатом его военной деятельности (Силезские войны, Семилетняя война 1756—1763 гг., раздел Польши в 1772 г.) было увеличение территории Пруссии почти вдвое. И при этом нужно заметить одну очень важную деталь: население завоеванных земель не испытывало традиционных тягот оккупации. Завоеватель не вмешивался во внутреннюю жизнь этих территорий, так что там оставались в прежнем виде и органы местного самоуправления, и налоги, и язык, и народная культура. Иное дело — высшая власть, но это ее проблемы, которые, если честно, не стоят того, чтобы за них умирали миллионы людей.

КСТАТИ:

«Когда предлагают пожертвовать счастьем ради прогресса, то не понимают того, что в счастье как раз и заключается смысл всякого прогресса».

Гилберт Кийт Честертон

Фридрих не жалел себя на войне, сражаясь в первых рядах и деля со своими солдатами и опасности, и голод, и холод, за что они боготворили его, как в свое время Юлия Цезаря.

При этом он был совершенно непреклонен в борьбе с мародерами, отмечая при этом, что мародеры не имеют ни национальности, ни подданства. Они — враги человечества, и потому должны быть ликвидированы. Без суда и следствия, если, конечно, захвачены с поличным.

Не менее сурово наказывались солдаты и офицеры, проявившие комплекс «человека с ружьем» в ходе общения с местным населением. Фридрих строго придерживался принципа: «Армия воюет только с армией», поэтому у него в тылу никогда не возникало партизанских движений.

Конечно, жестокость оккупантов — далеко не единственная причина партизанских действий, но перед ней блекнут общегосударственный патриотизм, и желание поддержать правительство (зачастую повинное в начавшейся войне), и естественная ксенофобия, и многое другое.

Жестокость всегда дорого обходится в соответствии с Законом сохранения и превращения энергии, так что ее сомнительные удовольствия в итоге обходятся непомерно дорого.

Фридрих, прозванный Великим за свои военные и государственные деяния, был одним из очень и очень немногих монархов, не идентифицирующих себя с государством, для которого, если оно действительно государство, а не большой скотный двор, императором должен быть закон, а не император — законом.

Во время строительства нового королевского дворца, названного «Сан-Суси», архитекторы заявили королю, что стоящая неподалеку мельница нарушает гармонию пейзажа, который открывается из окон кабинета, и не мешало бы эту мельницу снести.

Понятно, как поступили бы в этом случае многие монархи, президенты, секретари обкомов (горкомов, райкомов и т.п.) а также современные главы департаментов, генералы, налоговики и прочие. Фридрих же вызвал к себе мельника и предложил ему продать его мельницу, причем на самых выгодных условиях. Мельник категорически оказался принять предложение короля.

— Да знаешь ли ты, — вскипел Фридрих, — что я могу взять твою паршивую мельницу и задаром?!

— Знаю, — невозмутимо ответил мельник, — но у нас в Берлине на то есть суд.

Это непоколебимое доверие к государству покорило Фридриха, и он отпустил мельника не только с миром, но и с богатыми подарками.

Красивый жест? Возможно. Но учитывая то, что лишь ничтожное количество власть имущих на такое способно, ценность этого жеста едва ли можно преувеличить.

Фридрих утверждал, что монарх, да и любой представитель власти, не имеет права быть добрым или, напротив, злым, мстительным или отходчивым, подозрительным или благодушным, как все прочие люди. Монарх обязан исходить из единственного дозволенного ему чувства — справедливости. И никаких исключений из этого правила.

А все прочие моральные правила — это уж как придется.

К примеру, такой эпизод походной жизни: один кавалерист был застигнут во время полового акта с кобылой. Стереотипно мыслящий начальник, исходя из библейских законоположений и собственной закомплексованности, отдал бы кавалериста под суд со всеми вытекающими в военных условиях последствиями. Фридрих Великий вынес по поводу сложившейся ситуации такой вердикт: «Парень вел себя как свинья — отправить его в пехоту!» Простое и справедливое решение проблемы.

Да, кто-то содрогнется от омерзения, услышав о подобной проблеме, но омерзение не имеет права быть аргументом при отправлении правосудия, как и всякого рода фобии вкупе с политическими пристрастиями…

КСТАТИ:

«Из проблем права: до скольких трупов можно ошибаться?»

Станислав Ежи Лец

Тем не менее, Фридрих отнюдь не был человеком-машиной, имея пристрастия эстетического характера, увлекаясь литературой и музыкой. Его всегда окружали ученые и философы, среди которых он особенно выделял, — да что там выделял, — боготворил Вольтера. Одна из его знаменитых фраз: «Я родился слишком рано, зато я видел Вольтера!»

Он увлекался игрой на флейте. Не думаю, что настолько, насколько это представлено в многочисленных романах и фильмах, но все же существуют многочисленные свидетельства его современников, подтверждающие это хобби.

Упоминается далее такой факт: в своей походной палатке Фридрих увлеченно играл на флейте, когда ординарец доложил о приближающихся крупных силах неприятеля. Следом за ординарцем вошло несколько генералов, сильно встревоженных этой ситуацией. Фридрих, не поворачивая головы, досадливо проговорил:

— Подождите, дайте же мне закончить пьесу!

И только доиграв до конца мелодию, он вышел из палатки.

Вторым его хобби после флейты были собаки, постоянно окружавшие короля, причем, в большом количестве. Особым его расположением пользовались три великолепные гончие, непременно спавшие в одной с ним комнате, и, как говорят, маленькая и довольно жалкая с виду левретка по имени Бише.

Злые языки утверждали, что Фридрих держал при себе это вечно дрожащее животное из желания подражать Юлию Цезарю, у которого также была любимая левретка, подаренная царицей Клеопатрой, однако один исторический факт убедительно доказал искреннюю привязанность Фридриха к своей четвероногой любимице.

Это произошло в июле 1757 года во время осады Праги прусскими войсками.

В ходе ожесточенного сражения прусская пехота была смята и обращена в беспорядочное бегство, грозившее лишить Фридриха лавров великого полководца, но стремительная атака гусар прославленного генерала Цитена решила исход сражения в пользу прусских войск.

— Победа, Ваше Величество! — крикнул еще издали генерал Цитен, подъезжая к королю. — Что с вами, государь? — озабоченно спросил он, увидев, что Фридрих смертельно бледен и едва держится в седле. — Вы ранены?!

— Бише, — проговорил дрожащими губами Фридрих Великий. — Они ворвались в мою палатку и похитили Бише!

Генерал отвел глаза, отнюдь не горевшие сочувствием искреннему горю своего повелителя…

А когда Прага была взята штурмом, состоялось торжественное Подписание мирного договора с австрийской императрицей Марией-Терезией, согласно условиям которого к Пруссии отошла большая часть Силезии, а лично Фридриху Великому была возвращена Бише, томившаяся во вражеском плену.

После смерти левретки Фридрих воздвиг ей памятник из белого мрамора.

Кто-то скажет: «Собаке — памятник?!» Это, конечно, царапает коллективное самолюбие, но, с другой стороны, если непредвзято, то много ли людей могут успешно соперничать с собаками в плане верности, преданности и элементарной надежности? То-то…

А вот женщины никогда не были его хобби, но это вовсе не означает, что Фридрих Великий был женоненавистником, как его пытаются представить многие хронисты. Нет, он вовсе не был женоненавистником, но при этом никогда, как и подобает разумному человеку, не путал такие понятия как «цель» и «средство».

Он женился еще в молодом возрасте на принцессе Елизавете Христине Брауншвей-Бевернской — спокойной, уравновешенной и напрочь лишенной всего того, то принято называть шармом. Этот брак был всецело подчинен государственным интересам, и Фридрих отлично понимал это, не строя иллюзий относительно супружниной страсти, но, тем не менее, не мог освободиться от чувства жгучей досады по поводу подневольного секса.

Он построил в Берлине оперный театр и уделял ему немало времени, вникая во все подробности театральной жизни, не исключая, конечно, сексуальных. Серьезных увлечений у него на этой ниве, однако, не было ввиду всеобщей вульгарности представительниц мира искусств, но одна из них все же прочертила достаточно заметный штрих в биографии Фридриха Великого.

Это была знаменитая в те времена танцовщица Барбарина Кампанини, венецианка. Она долго и решительно отказывалась от берлинских гастролей, пока Фридрих, заинтригованный этим непонятным сопротивлением, приказал своему посланнику в Венеции уладить проблему любой ценой.

Н. Рушева. Балерина

Посланнику удалось в конце концов уломать строптивую звезду, заключив с ней контракт на поистине астрономическую сумму гонорара.

Однако подписание контракта не помешало балерине в последнюю минуту перед отъездом в Берлин заявить об изменении своих планов ввиду предложения некоего лорда Стюарта Мэкензи стать его законной женой и уехать с ним в Лондон. Кажется, все-таки последовательность была иной: сначала уехать с ним в Лондон, а потом уже превратиться в леди, что гораздо более соответствует принципам контактов английских лордов с актрисками, желающими стать леди.

Барбарина Кампанини не взяла на себя труд сообразить, с кем имеет дело. Когда она отказалась ехать в Берлин, Фридрих Великий обратился к правительству Венеции с требованием выдать ему нарушительницу контракта. В противном случае он угрожал Венеции различными санкциями, включая и военное вторжение. Правительство после некоторых колебаний решило выполнить требование прусского короля, который писал своему посланнику: «Следует принять все надлежащие меры, чтобы доставить эту тварь на место».

Ее везли в закрытой карете, да еще и в сопровождении многочисленного кавалерийского конвоя, а лорд со своими приятелями ехал следом, то пытаясь подкупить конвой, то напасть на него, чтобы освободить свою плененную «птичку».

Так они добрались до Берлина. Через несколько дней состоялось выступление звезды балета, затем восхищенный король сделал ее своей фавориткой, чему она, надо сказать, отнюдь не противилась, как-то враз позабыв о своем лорде, который после нескольких отчаянных попыток ее похитить был попросту выслан из столицы. Вот, как говорится, и вся любовь…

КСТАТИ:

«Женщина — это воплощение торжествующей над духом материи».

Оскар Уайльд

Да, но, как правило, торжество материи над духом очень кратковременно и заканчивается довольно-таки бесславно. Так закончилось и это торжество.

Фридрих стал тяготиться взбалмошной балеринкой, которая часто путала сцену и реальную жизнь, так что когда она попросила отпустить ее в Лондон, он с готовностью выполнил эту просьбу.

Через несколько месяцев, как и следовало, впрочем, ожидать, она вернулась в Берлин, так и не став английской леди. Зато вскоре после приезда Барбарина тайно обвенчалась с сыном канцлера Кочеи. Разумеется, семья почтенного канцлера впала в долговременный транс по поводу экстравагантной выходки младшего Кочеи. Фридрих выразил соболезнование канцлеру и заверил в своей поддержке в борьбе с «соблазнительницей-тварью».

Но Барбарина не смирилась с этими обстоятельствами. Она обратилась к королю с просьбой не разрушать ее брак, уже освященный предстоящим рождением нового «прусского подданного». Какие еще аргументы она выдвигала, никто толком не знает, но король мгновенно сменил гнев на милость. Молодой Кочеи был освобожден из-под стражи и вскоре воссоединился со своей балериной.

А в Берлинском и Потсдамском дворах Фридриха Великого еще долгое время висели на стенах большие портреты Барбарины Кампанини…

Но это все лирика, а суть образа Фридриха Великого выражена его же известной фразой: «Все, что дарит мне Аполлон, я приношу в жертву Марсу». Да, его суть ярче всего проявлялась на полях сражений, на этих липких от крови алтарях грозного бога войны, который был так милостив к своему любимцу…

КСТАТИ:

«Если вспомнить, что Фридрих Великий противостоял противнику, обладающему двенадцатикратным превосходством в силах, то кажешься самому себе просто засранцем…».

Адольф Гитлер. Из застольных бесед

Под этими словами могли бы подписаться многие военные и государственные деятели. Если бы, конечно, нашли в себе мужество признать очевидное.

В то же время, не следует идеализировать Фридриха Великого, и прежде всего потому, что увеличение территории страны за счет своих соседей — деяние объективно неблаговидное, потому что, как я не раз говорил, нельзя героически ограбить банк, нельзя и все тут, какими бы соображениями всеобщего блага не прикрывался агрессор.

КСТАТИ:

«Вдали от собственного дома победы выглядят преступлениями».

Булат Окуджава

Поэтому военный гений Фридриха можно оценивать лишь в аспекте профессионального мастерства полководца, но не в общем плане картины его монаршей деятельности, иначе эта картина сильно поблекнет.

Точно так же можно скептически относиться к военному гению Александра Васильевича Суворова (1730—1800 гг.), совершившего великое множество побед на чужих территориях (в том числе и побед в ходе карательных акций, как, например, в Варшаве или при подавлении мятежа Пугачева), но если рассматривать его победы как образцы боевого искусства, то ими можно лишь восхищаться. И оправдать в какой-то мере Суворова тем, что он — исполнитель чужой воли, профессионал на службе, а вот Фридрих сам принимал завоевательного характера решения, и это уже иная мера ответственности.

Впрочем, какая там ответственность у королей?

Но, все-таки, Фридрих — один из самых положительных представителей этой правящей братии, если, конечно, сравнивать с большинством…

КСТАТИ:

«Если принимать каждого по заслугам, то кто избежит кнута?»

Уильям Шекспир

Да, все относительно, и то, что представляется злодейством одним людям, воспевается как величайшая доблесть другими. Например, такое популярное в ту эпоху явление, как дворцовый переворот. Кто сможет дать ему объективную оценку? Он ведь кому-то выгоден, кому-то нет, а что касается историков, то они — всего лишь люди, а не электронные весы…

Петр Великий еще не испустил свой последний вздох на смертном одре, а его супруга уже была провозглашена императрицей Екатериной Первой, так что его последняя воля, окажись она отличной от официально объявленной, уже не имела бы никакого значения.

Дальше — больше. Петр Второй (правил с 1727 по 1730 гг.) стал во главе государства согласно фальшивому завещанию, приписанному Екатерине Первой, хотя он как внук Петра Великого имел достаточно веские основания претендовать на эту роль.

Императрица Анна Иоанновна (правила с 1730 по 1740 гг.), племянница Петра Великого, герцогиня Курляндская, вспрыгнула на трон благодаря секретной операции Тайного совета, сделавшего на нее свою политическую ставку.

Император Иван VI (правил с 1740 по 1741 гг.), сын племянницы Анны Иоанновны, стал таковым исключительно благодаря интригам Бирона, герцога Курляндского.

А вот родная дочь Петра Великого, Елизавета Петровна (1709—1762 гг.), была коронована лишь в 1741 году, причем при помощи всего одной роты гренадеров Преображенского полка, когда в ночь с 24 на 25 ноября был арестован малолетний Иван VI, его родители и группа приближенных.

На российский престол взошла тридцатидвухлетняя красавица, жизнерадостная, дерзкая, стремительная, необычайно кокетливая и чувственная, что было вполне естественно при таких родителях как Петр Великий и Екатерина Первая.

Эта чувственность послужила фундаментом для одного события, вернее, факта, который имел место в 1731 году, за десять лет до коронации Елизаветы, факта, самого по себе не такого уж знаменательного, если бы не далеко идущие последствия…

Полковник Вишневский, возвращаясь из Венгрии, куда он ездил по делам придворной службы, остановился со своим обозом неподалеку от украинского хутора, расположенного между Черниговом и Киевом.

Среди местных молодых казаков он приметил высокого чернобрового красавца, обладавшего дивным, поистине ангельским голосом. Звали его Алексеем Розумом.

Сочтя, что этот самородок украсит и своим голосом, и своей впечатляющей внешностью дворцовую певческую капеллу, Вишневский привозит красавца-казака в Петербург.

Здесь Розум начинает пользоваться огромным успехом у придворных дам, и прежде всего — у Анастасии Нарышкиной, подруги цесаревны Елизаветы.

Нарышкина, решительно оттеснив соперниц, делает украинского певца своим постоянным любовником. Видимо, его сексуальная потенция была так же превосходна, как и внешние данные, потому что подруга цесаревны, возвращаясь со свиданий с ним, едва волочила ноги от усталости.

Это обстоятельство пробудило любопытство Елизаветы, и она отнимает у подруги ее игрушку так же стремительно, как Петр Первый отнял ее мать у Меншикова.

И не жалеет об этом. Казак проявил себя не только великолепным любовником, но и скромным, достойным человеком, доказавшим на деле свою преданность.

Елизавета назначает его на придуманную ею должность «придворного бандуриста», а затем он становится «гоф-интендантом» и превращается из Розума в Разумовского. Естественно, главным местом его службы остается постель Елизаветы.

Как отмечали современники, в этой постели побывало достаточно много мужчин разного звания, но приоритет все же оставался за непревзойденным Разумовским.

А после того как в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года произошел организованный ею дворцовый переворот, цесаревна была повенчана на царствие, а вскоре после этой церемонии обвенчалась с Алексеем Разумовским в небольшой церквушке подмосковного села Перово.

В первые же месяцы своего царствования Елизавета подписала указ о производстве Михаила Ломоносова в адъюнкты Академии наук. Это случилось сразу же после того, как глава Синода, Феофан Прокопович, перед своей кончиной поведал ей тайну Петра Первого относительно рождения ее сводного брата.

В 1745 году она подписала указ о присвоении Ломоносову звания профессора, а в 1753 году ему были дарованы права дворянства, 9000 десятин земли и 212 душ крепостных.

Он был довольно неуживчив и вообще тяжел в общении. Однажды ему даже пригрозили отставкой, на что Ломоносов возразил: «Отставить меня от Академии? Это невозможно. Разве что Академию наук отставить от меня».

Елизавета провозгласила курс на возврат к наследию Петра Первого, преобразования которого, как выявилось на поверку, затрагивали лишь внешнюю сторону проблем российского государства, то есть были по сути впечатляющими фасадами прежних трущоб. Можно обрить бороды подданных, можно заставить их носить кургузые голландские камзолы, но что все это будет значить без модернизации мышления, производства, экономических отношений и т.д.? Одной из объективных заслуг Елизаветы были ее решительные шаги по модернизации самой сущности русской жизни.

При ней были отменены внутренние таможни, которые были серьезнейшим препятствием на пути развития отечественной экономики, основаны первые русские банки — Дворянский, Купеческий и Медный, проведена реформа налогообложения, позволившая заметно улучшить финансовое положение страны, и ряд других новшеств под знаком плюс.

Что бы и кто бы там чего ни говорил о взбалмошности натуры Елизаветы, но в державном уме и чувстве долга ей отказать невозможно. Елизавета-женщина была настолько ослепительной, что Елизавета-государыня попросту терялась на ее фоне, только и всего.

Елизавета была большой любительницей застолий и торжеств, маскарадов и театральных представлений, мистификаций и сексуальных эксцессов. Она была не слишком образованной, поэтому, например, всерьез полагала, что Англия располагается на материке, но никак не на островах. Впрочем, какое это имело значение, если женщина очаровательна, остроумна, оптимистична и добра? Не следует путать интеллект и эрудицию. Я знаю такое множество эрудированных идиотов, что к простой сумме знаний отношусь без всякого почтения, а зубрил просто не терплю и никогда не упускал случая усложнить им жизнь на экзаменах. Высшее образование при отсутствии интеллекта — то же самое, что компьютер без программного обеспечения.

А слово «интеллект» имеет тот же корень, что «интеллигентность» — крайне необходимое качество для вершителей человеческих судеб — качество, никак не зависящее от уровня образованности.

КСТАТИ:

«А голая женщина бывает интеллигентной?»

Станислав Ежи Лец

Елизавета, несомненно, была.

Кроме Алексея Разумовского, ее законного супруга, у нее были бурные романы, но, нужно отдать ей должное, они не являлись простыми актами удовлетворения похотливого томления, как это зачастую имело место у Екатерины Великой. В качестве характерных примеров можно привести ее многолетнюю связь с Иваном Шуваловым, известным русским просветителем, и Никитой Бекетовым, блестящим офицером и заядлым театралом, внесшим весомый вклад в создание русского драматического театра. Но Бекетов был как бы облачком при переменчивом ветре, а вот Шувалов прошел через ее жизнь если не красной нитью, как Разумовский, то, по крайней мере, жирным пунктиром. Друг Ломоносова, он активно содействовал учреждению Академии художеств и Московского университета, целого ряда школ, гимназий и кадетских корпусов.

КСТАТИ:

Указ об учреждении Московского университета был подписан Елизаветой 12 января 1755 года, в день именин матери Шувалова — Татьяны Семеновны.

С тех пор этот Татьянин день (по новому стилю — 25 января) особо отмечается в Московском университете, да и не только в нем.

Были и другие фавориты, но они промелькнули без следа, как падающие августовские звезды. Что ж, красивая и умная женщина имеет право на мимолетные капризы…

Это была последняя российская императрица, в жилах которой текла хоть половина русской крови. Подавляющее большинство следующих императриц были немецкими принцессами.

Собственно, не в этом дело…

П. Пикассо. Обнаженная

21 апреля 1729 года в семье немецкого князя Христиана-Августа Ангальт-Цербстского родилась девочка, которую нарекли Софией-Августой-Фредерикой.

По одной из версий, ее подлинным отцом был Иван Бецкой, сотрудник российского посольства в Париже, по другой, более правдоподобной, — прусский король Фридрих II Великий, дальний родственник ее матери, но ни одна из версий не подтверждена ничем более осязаемым, чем предположения…

Когда девочке было лет десять, ее привезли в город Эйтин, столицу Любекского княжества, где ей довелось познакомиться с одиннадцатилетним голштинским принцем Карлом-Петром-Ульрихом, ее дальним родственником по материнской линии.

Мальчишка был некрасив, груб и несносен. Он корчил за столом дикие рожи, капризничал и с видимым удовольствием щипал сидевшую рядом Софию.

Тогда, в тот вечер, никому не могло прийти в голову, что через пять лет этот мальчишка, племянник императрицы Елизаветы Петровны, будет великим князем и наследником российского престола, а маленькая София — его супругой, будущей императрицей Екатериной II Великой (1729—1796 гг.).

А мальчишка со временем тоже будет первым лицом, императором Петром III (1728—1762 гг.), но очень недолго и бесславно.

21 августа 1744 года состоялось их венчание, накануне которого София приняла православие, став Екатериной Алексеевной.

Как оказалось, гадкий мальчишка не только не изменился к лучшему за прошедшие годы, но напротив, стал к тому же пьяницей и грязным развратником.

Их супружеские отношения не сложились с самого дня их пышной полуторанедельной свадьбы.

Он не смог, да и не захотел сделать ее женщиной. Некоторые историки упоминают об анатомической подробности, препятствовавшей полноценному сексуальному контакту, что-то вроде блокировки крайней плоти, от которой наследника российского престола излечили одним движением скальпеля. Однако это как-то не вяжется с его похабнейшими приключениями как раз в тот период, когда он якобы не был способен к ним. Он ведь никогда не был полноценным человеком — вздорный, жестокий, грубый и глупый до подозрений в психической патологии.

А державе нужен был наследник престола, и взаимоотношения молодых супругов стали всерьез беспокоить императрицу Елизавету. После нескольких бесплодных попыток наставить племянника на путь истинный, она принимает нестандартное решение, впрочем, достаточно часто встречающееся в анналах Истории…

В комнату Екатерины входит ее гувернантка и статс-дама Мария Чоглокова, усаживается на банкетку и произносит следующее:

— Я буду говорить с вами без всяких ухищрений. Необходимо, чтобы вы поняли меня правильно. Россия ждет от вас наследника. Он необходим империи, весь народ просит этого в своих молитвах… Простите мою откровенность, но, верно, среди окружающих найдется кто-либо, кого вы предпочитаете всем остальным? Выбирайте между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным…

Это был недвусмысленный приказ императрицы.

И не такой уж неприятный или невыполнимый.

Екатерина, по некоторым данным, к тому времени уже подарила свою девственность красивому вельможе Сергею Салтыкову, так что приказ Елизаветы был очень кстати. Впрочем, возможно, приказ был продиктован истинным положением вещей, которое едва ли могло долго оставаться тайной при всеобщем дворцовом соглядатайстве и доносительстве.

Так или иначе, но 20 сентября 1754 года столица отметила орудийным салютом рождение Павла Петровича, законного наследника российского престола. Правильнее, конечно, было бы величать его Павлом Сергеевичем, но такие понятие как «правильное» и «разумное» далеко не всегда совпадают. Между прочим, когда Салтыков распустил язык в отношении своего отцовства, он стал вечным посланником. Все-таки нужно отдать должное эволюции нравов: во времена Петра Великого его бы посадили на кол, предварительно вырвав язык, во времена Ивана Грозного сделали бы то же самое, но язык вырывали бы раскаленными щипцами…

В наше время его бы тоже не оставили в живых, так что эпоха Просвещения — самая, пожалуй, мягкая из всех прочих. А, может быть, самая беспечная?

Скорее всего.

А у Екатерины началась эротическая эпопея длиною во всю оставшуюся жизнь, эпопея, которая со временем обросла неимоверным числом домыслов, легенд, анекдотов, создавшим славу новой Мессалины этой женщине, которая только после шести с лишним лет супружества познала радости физической любви. Правда, она с лихвой наверстала все упущенное…

Екатерина II Великая

После Салтыкова ее любовником был польский дипломат Станислав-Август Понятовский. Узнав о романе, муж сначала устроил большой шум с элементами драки, но потом образумился, не желая прослыть на всю Европу рогоносцем (вспоминаются столь популярные среди нашей разбогатевшей черни — «евроремонт», «европрическа», «европохудение». А в этом случае — «евророгоносец»?), и даже устраивал пирушки на четверых: Екатерина, Понятовский, Петр и его любовница Елизавета Воронцова, вульгарная и некрасивая, как смертный грех, фрейлина. Когда все уже бывало съедено и выпито, Петр, усмехаясь, говорил:

— Ну, дети мои, я вам больше не нужен, я думаю.

И уходил вместе с Воронцовой.

А Екатерина, изрядно утомив своего возлюбленного, часто задумывалась в такие ночи о том, что древняя, как мир, плотская утеха, которая, как правило, порабощает женщину, действует на нее совершенно противоположным образом, придавая все новые силы и чувство обладания не только своим партнером, но и всем, что окружает ее, всем без исключения…

Скорее всего, она была тем, кого в наше время называют «энергетическим вампиром», подпитываясь теми волнами, что излучает мужчина во время полового акта.

Впоследствие она напишет в своем секретном дневнике, что попросту пользовалась мужчинами, а использовав, готова была бросать их в огонь, как старую сломанную мебель.

Екатерина родила от Понятовского девочку, которая умерла вскоре после торжеств по этому поводу. Похоронена она была не в Петропавловском соборе — усыпальнице Дома Романовых, а в Александро-Невской лавре, что ясно говорило о том, что девочка была нагулянной.

Понятовский уезжает из России, а его место занимает Григорий Орлов, один из четырех скандально знаменитых братьев-офицеров, буян и авантюрист, не ведающий ни страха, ни упрека, ни стыда, ни угрызений совести. Пожалуй, именно такой партнер был нужен честолюбивой Екатерине, уже твердо решившей в глубине мятежной души стать государыней той страны, куда совсем, казалось бы, недавно она приехала робкой гостьей.

А тут умирает императрица, и все проблемы как-то враз обнажаются, уже не позволяя себя игнорировать…

Ее хоронили на Богоявление 1752 года с положенными императрице почестями, гвардейскими полками и артиллерией.

А на фоне этого траурного великолепия пораженные петербуржцы наблюдали странную фигуру нового императора Петра III, идущего за погребальной колесницей вихляющей походкой и при этом отчаянно гримасничая. Во время похоронной церемонии он громко ругался, нескладно подтягивал певчим и непристойно жестикулировал, к ужасу всех собравшихся, среди которых только уж очень тупые спокойно воспринимали происходящее, исходя из специально для них сочиненной фразы о том, что всякая власть — от Бога…

А этот дебил, ставший императором, будто в насмешку над таким понятием как «власть» и над огромной страной, сразу же после похорон своей благодетельницы начал устраивать шумные кутежи, на которые приглашался, как правило, весь дипломатический корпус.

Барон де Бретейль, посол Франции в России, описывал в своем отчете, как во время званого обеда пьяный император встал из-за стола, опрокинув свой стул, бросился на колени перед портретом Фридриха Великого и воскликнул, держа в руке бокал с вином:

— Брат мой! Мы с тобой завоюем весь мир!

И это при фактическом состоянии войны с Пруссией! Французский посол в ужасе собирает вещи…

Новый государь открыто глумился над православной обрядностью, приказав священникам сбрить бороды и коротко остричься, а также вынести из храма все иконы, кроме образов Христа и Богородицы.

Он задумал совершить массовый развод среди придворных и соединить разведенных с новыми партнерами, для чего были заказаны кровати для новобрачных. Сам он тоже решил развестись, после чего заставить Екатерину пройти улицами Петербурга с доской на спине, где будет написано его рукой: «Мать незаконнорожденного». Для неграмотных эти два слова должен был возвещать глашатай, идущий неподалеку.

Этого агрессивного идиота нужно было останавливать, причем немедленно.

С другой стороны, по какому праву? Почему эта чужеземная принцесса будет авторитетно решать, останавливать ли этого агрессивного идиота, или нет, а если останавливать, то как именно? Увы, российская традиция той эпохи предполагала не наследование власти, не избрание во власть согласно избирательному праву, а право захвата власти тем, кто сильнее в данный момент, кто ловчее и беспринципнее.

Такой была эта чужеземная принцесса, взявшая себе в сподвижники отчаянных смельчаков и богатырей Орловых, грубо бравших ее холеное тело и по-родственному передававших его друг другу, отчего душа Екатерины наполнялась упругой и непреклонной силой.

И вот свершилось то, что принято называть государственным переворотом, по сути — преступным захватом власти, когда поднятые по тревоге гвардейские полки присягнули на верность одетой в парадный военный мундир статной красавице, а ее муж, — что там не говори, но законный император, — был арестован и убит группой офицеров во главе с Алексеем Орловым.

По этому поводу Фридрих Великий высказался так: «Петр дурак, что позволил лишить себя трона, как ребенок, которого взрослые посылают спать».

А вот великий Вольтер, имевший оживленную переписку с Екатериной, отреагировал на эти события следующим образом: «Я прекрасно знаю, что Катишь ставят в вину несколько пустяков относительно судьбы ее супруга, но это семейные дела, и я в них не вмешиваюсь».

Итак, Катишь, как ее называл Вольтер, стала властительницей огромной страны, да еще и вдовой, что порождало честолюбивые фантазии тех, кто по простоте душевной полагал, что все женщины, вступающие в сексуальные контакты с мужчинами, непременно отдаются им. Екатерина никому, пожалуй, не отдавалась. Она брала мужчин, пользуясь, наслаждаясь ими, подпитываясь их энергией, удовлетворяя свои, иногда садистские, иногда мазохистские, наклонности, но не отдаваясь…

В ночь, последовавшую за убийством ее мужа, она остервенело ласкала Алексея Орлова, его убийцу, то и дело вздрагивавшего от навязчивых воспоминаний прошедшего дня, в отличие от своей партнерши, радостной и абсолютно раскрепощенной…

А Григорий Орлов обращался с ней очень грубо, часто бил ее, что придавало их связи особо терпкий вкус, когда после побоев наступало бурное примирение. Этот терпкий вкус в сочетании с соображениями сугубо практического свойства привел Екатерину к мысли о возможности вступления с ним в законный брак.

Петер Гейер. Олисбос. 1909 г.

Чтобы выставить в качестве аргумента то, что в юриспруденции называется прецедентом, она направила верных людей к Алексею Разумовскому с просьбой показать им документ, удостоверяющий его брак с покойной императрицей Елизаветой Петровной. Разумовский, умный, скромный и рассудительный, на глазах у посланцев открыл ларец с документами и бросил какую-то бумагу в огонь камина.

Но Екатерину это не обескуражило, и она поставила вопрос о своем замужестве на очередном заседании Сената, причем просто так, для проформы, нисколько не сомневаясь в положительном решении. И какого же было ее изумление, когда сенатор граф Н.И. Панин встал и твердо произнес:

— Императрица может делать все, что ей угодно, но госпожа Орлова не будет нашей императрицей!

КСТАТИ:

Генерал-прокурор князь Вяземский писал в своем докладе Екатерине Великой: «На Сенат стали с некоторого времени смотреть как на учреждение, лежащее в основе всей правительственной системы русской, как на учреждение, некоторым образом контролирующее и стесняющее верховную власть, и это мнение все более и более в народе утверждается».

Екатерина наложила следующую резолюцию: «Пособить этому весьма легко: надо только в сенаторы жаловать людей знатного рода, неукоризненной честности, но недалекого ума».

Получив отповедь Сената, Екатерина отказалась от мысли вступить в брак с Григорием Орловым, но заставила почти всех придворных униженно искать его расположения и признавать в нем второе в государстве лицо со всем надлежащим пиететом.

Но жизнь не стоит на месте, и ее безостановочное течение каждый миг подтверждает слова Гераклита о том, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Когда Орлов в сентябре 1771 года, наведя должный порядок в охваченной эпидемией чумы Москве, тем самым спас город от верной гибели и вернулся в Петербург, его встречали как триумфатора, однако место в постели императрицы было уже занято другим фаворитом.

А этого сменил третий и т.д.

Была разработана сложная процедура допуска к царственному телу очередного кандидата в фавориты. После детального медицинского осмотра кандидат отправлялся на испытание мужской потенции к придворной даме Анне Протасовой, видимо, очень авторитетной специалистке в этой сфере. Испытание длилось три ночи подряд, и если кандидат держался молодцом, то был рекомендован к прохождению службы в постели государыни.

В этом случае его ожидали роскошные апартаменты во дворце, сто тысяч рублей на карманные расходы и заискивающее отношение высших сановников, не говоря о титулах, землях и т.п.

КСТАТИ:

Анекдот на тему.

Спальня Екатерины. Глубокая ночь.

ЕКАТЕРИНА (сквозь сон): Кто это?

МУЖЧИНА, лежащий рядом: Рядовой лейб-гвардии Ее Императорского Величества Петров!

ЕКАТЕРИНА: Боже… Я опустилась до нижних чинов…

ПЕТРОВ: Прикажете прекратить, Ваше Величество?

ЕКАТЕРИНА: Ни в коем случае… Продолжайте… граф!

Из всей толпы ее наложников (удачное слово!), конечно же, резко выделялся Григорий Потемкин (1739—1791 гг.), тот, который известен как выдающийся государственный и военный деятель, как покоритель Северного Причерноморья и Крыма, как строитель Черноморского флота и главнокомандующий (при титуле Светлейшего князя Таврического) российской армией в русско-турецкой войне 1787—1791 гг.

С его именем связано и такое понятие, как «потемкинские деревни», которые он якобы построил из картона и фанеры на пути следования Екатерины в завоеванный им Крым. В действительности никаких декораций такого рода не было и не могло быть. Екатерина была слишком умна, чтобы принять за чистую монету такую грубую фальшивку. Такого рода «деревни» были всего лишь злобной выдумкой завистников Потемкина, только и всего. А выражение «потемкинские деревни» впервые увидело свет в мемуарах саксонского посланника Хелбига, изданных в 1797 году, когда уже не было в живых ни Екатерины, ни Потемкина.

Да, никаких фальшивых деревень он не строил, но, тем не менее, плут был отменный. В ранней молодости он совратил около десятка своих племянниц, а когда его мать выразила возмущение по этому поводу, он прекратил всякое общение с нею.

Он известен как участник многих дерзких авантюр, в том числе, и государственного переворота 28 июня 1762 года, когда его, тогда еще вахмистра, заметила новоявленная императрица, чтобы через 12 лет сделать его не просто фаворитом, постельной принадлежностью, как многих прочих, а опорой, защитой и надеждой трона. По некоторым данным, он был тайно обвенчан с Екатериной.

Его называли «Великим циклопом» из-за черной повязки на глазу. По одной версии, он потерял левый глаз из-за нерадивости лекаря, приложившего какую-то не ту примочку, а по другой — это был результат столкновения с Алексеем Орловым, приревновавшим его к Екатерине и выбившим ему глаз биллиардным кием.

Когда в 1769 году началась война с Турцией, Потемкин командовал фронтом, где основной наступательной силой было Войско Запорожское. Восхищенный отвагой и боевой выучкой украинских казаков, он выразил желание быть приписанным к Войску в качестве простого казака.

Запорожцы охотно приняли князя в свое сообщество. Потемкин получил соответствующий документ и сечевое прозвище — Грыцько Нечоса (из-за пышного парика). Новоявленный казак заверил своих товарищей, что всегда будет стоять на страже их интересов и прав.

Но окончилась война, Северное Причерноморье и Крым стали частью империи, и отношение к казакам со стороны Грыцька Нечосы и «доброй матери запорожцев» Екатерины как-то враз изменилось к худшему.

После оккупации Крыма Запорожская Сечь утратила для империи значение буфера, принимающего на себя все удары татар и турок, а посему все обещания и обязательства Екатерины и Потемкина в отношении сечевиков были забыты с истинно имперским цинизмом. Кроме того, плодородные запорожские земли давно уже привлекали жадные взоры екатерининских вельмож, да и стоило ли впредь мириться с существованием этого «государства в государстве», этой казацкой вольницы, которая, по идее, могла преподнести какие угодно сюрпризы…

Екатерина, после недолгих колебаний, приказала Потемкину упразднить Войско Запорожское и обезоружить его, желательно, без излишнего кровопролития.

25 мая 1775 года Запорожская Сечь была окружена шестидесятитысячным войском генерала Текелия и разоружена без сопротивления, в чем состояла немалая «заслуга» сечевого священника отца Владимира, пригрозившего запорожцам Божьей карой за пролитие крови своих единоверцев.

Сечь была разгромлена, а ее кошевой атаман Петр Калнышевский (1691—1803 гг.) был отправлен в Соловецкий монастырь, где последующие четверть века провел в подземной камере, откуда только трижды за год позволялось выходить в трапезную.

Калнышевского помиловал в 1801 году Александр Первый, но старик уже не имел сил вернуться на родину и умер там же, в Соловецком монастыре, 31 октября 1803 года на 112 году жизни.

А Потемкин, утратив сексуальное влияние на Екатерину, оказался умнее и дальновиднее всех своих предшественников, отброшенных на обочину столбового пути императрицы и канувших в небытие. Он твердой рукой направлял все капризы своей стареющей возлюбленной, подыскивал ей новых любовников, приказывая убивать на дуэлях тех, кто был нежелателен в этой роли, и подсыпая, где нужно, яд, а где нужно — возбуждающие средства…

Существует одна версия, согласно которой на Екатерине лежит большой, страшный грех, если все обстояло так, как утверждают хронисты. Вскоре после кончины императрицы Елизаветы был дан поминальный обед, на который пришли и особо приглашенные Михаил Васильевич Ломоносов с супругой. Екатерина, несомненно, была посвящена в тайну рождения знаменитого ученого и хорошо понимала, что по закону о престолонаследии он имеет неизмеримо больше прав на российский престол, чем принцесса чужеземного карликового государства, да еще и захватившая власть посредством убийства законного ее носителя.

Как бы то ни было, но на следующий день после поминального обеда супруги Ломоносовы одновременно заболели, причем не просто заболели, а у них вдруг проявился паралич нижних конечностей. Вдруг и у обоих сразу. Христина, жена Ломоносова, вскоре уже могла кое-как передвигаться, а вот Михаил Васильевич целый год был прикован к постели, после чего стал ходить, но с большим трудом.

Летом 1764 года Екатерина навестила больного, а весной следующего года он скончался.

Прямых доказательств преступления нет, а впрочем, что бы они могли изменить? Поколебать многократно обоснованное убеждение в том, что власть и злодейство — синонимы? Они действительно синонимы, и не стоит выпрыгивать из протертых профессорских штанов, доказывая с пеной у рта, что «наша, все-таки, не такая злодейская, как ихняя» или «нельзя же под одну гребенку: есть самодержавная власть, а есть же и демократическая…» и т.п. Власть есть власть. Она вне времени, национальности или социального происхождения. У нее есть своя, присущая ей природа, а различия между ее носителями могут заключаться лишь в том, что один из них больше убивает и меньше крадет, а второй — наоборот. Вот и все…

КСТАТИ:

«Тяжелая это мысль: ты сидишь, а на тебя сверху люстра. Очень тяжелая мысль…»

Венедикт Ерофеев

Многие исследователи сходятся на том, что Екатерина больше крала, чем убивала. Да, в сравнении с Петром или Кромвелем — несомненно, если подходить к вопросу формально, не учитывая завоевательные войны, в ходе которых были загублены сотни тысяч людей — во имя эфемерной «славы империи».

Но и личных «подвигов» тоже было предостаточно. Например, в тот период, когда Екатерина, старея, брала себе все более молодых любовников, сменяя их довольно часто, в числе ее приобретений был некий Александр Дмитриев-Мамонов, образованный и умный офицер, к тому же моложе императрицы на добрых тридцать лет. Он сопровождал Екатерину в ее долгой поездке в присоединенные южные земли, по возможности уклоняясь от обслуживания увядшего, но по-прежнему жадного до ласк, тела под предлогом то крайней усталости, то нездоровья. А по возвращении в Петербург он страстно влюбился в княжну Щербатову, юную и ошеломительно красивую.

По имеющимся данным, Екатерина благословила влюбленных, щедро одарила их после венчания, но потребовала, чтобы они покинули Петербург и поселились в Москве.

Но это лишь часть развязки этой истории. Вторая, заключительная ее часть, о которой стыдливо умалчивают многие ученые мужи, по достаточно авторитетным свидетельствам, заключается в том, что через две недели после переезда в Москву молодой четы, по секретному приказу оскорбленной самодержицы, в их дом ворвалась группа солдат, которые на глазах у связанного Мамонова по очереди изнасиловали его молодую жену, а затем выпороли плетьми. Несчастная женщина едва не лишилась рассудка. Через некоторое время, после продолжительной болезни обоих супругов, они покинули Россию…

Такая версия, конечно, не очень гармонирует с панегириками в честь Екатерины и отечественных, и зарубежных историков, и великого Вольтера, и великого Дидро, но… из песни слова не выкинешь…

Да и кроме этой истории есть немало данных, свидетельствующих о злобном вероломстве этой Женщины, которой дозволено все.

Думается, что любая из дочерей Евы, обретя подобный статус, превращается в монстра, но такая как Екатерина — в подлинное исчадие ада, это уж точно.

Добро бы еще, если бы средства оправдывали достаточно высокую цель, но ведь и этого не было!

В эпоху Екатерины во всех регионах резко повысилось число крепостных, тем самым автоматически снижая уровень эффективности сельского хозяйства страны.

Как и во времена жадного до территорий Петра, огромную армию содержали не менее чем 2/3 населения России, а в неурожайные годы эта цифра возрастала до 9/10.

Государственная власть зачастую проявляла полнейшую неэффективность, становясь своеобразной «вещью в себе».

Казнокрадство достигало ужасающих размеров, и лидером этого движения, несомненно, была сама Екатерина. Только содержание ее любовников обошлось казне, по самым скромным подсчетам, что-то около 92 миллионов золотых рублей — сумма поистине фантастическая по своему материальному эквиваленту, однако вполне реальная, если учитывать, например, тот факт, что один из парадных кафтанов, подаренных ею Григорию Орлову, обошелся державе ровно в миллион рублей. А сколько было всего подобного, что невзначай дарилось любому рослому самцу с крепкими гениталиями!

По свидетельствам современников, у Екатерины на почве частых половых связей и неумеренного пользования искусственным фаллосом развилась сильнейшая нимфомания, когда пожар ее неутоленных желаний не могли загасить ни толпы сношателей, ни хитроумные сексуальные приспособления, в том числе и легендарный станок, куда, как говорят, вводили жеребца, на которого возлагалась ответственная миссия удовлетворения ненасытной императрицы.

Иллюстрация к «Гамиани» А. де Мюссе

Один из очень молодых любовников (моложе ее на 29 лет), Александр Ланской, умер в самом цветущем возрасте вследствие перегрузок на «работе» и передозировки стимуляторов эрекции.

Сына своего, наследного принца Павла Петровича, Екатерина ненавидела, так что у него в последний период ее царствования были весьма серьезные основания опасаться за свою свободу, да и жизнь тоже…

Такой вот не слишком оригинальный персонаж, о котором в середине XX века Дейл Карнеги скажет: «Эта женщина правила империей, вышла замуж за идиота и имела множество любовников».

Когда он умирала в своей спальне, то рядом, в ее опустевшем кабинете яростно рылся в бумагах Павел Петрович, ища завещание о престолонаследии, согласно которому власть, как он знал почти наверное, должна была перейти не к нему, а к его сыну Александру. А вот этого он допускать не хотел и готов был помешать этому любой ценой. Любой…

Он довольно долго жег в камине какие-то пакеты и отдельные листки бумаги. По мнению большинства историков, документ о передаче власти Александру был уничтожен именно в ночь агонии императрицы.

А когда придворный лекарь объявил о кончине Екатерины, Павел приказал немедля вызвать священника, а когда тот явился, он первым делом привел к присяге супругу Марию Федоровну, а затем цесаревича Александра.

Всех присутствующих при этой церемонии поразила одна деталь: когда Александр проговорил положенный текст, Павел подошел к нему и заставил произнести еще и такие слова: «И еще клянусь не посягать на жизнь государя и родителя моего». Такого еще не было…

Ранним утром к присяге были приведены все чиновники Петербурга, генералитет, Сенат и Святейший Синод, на следующий день — вся гвардия. И началось крушение всего, что считалось характерными чертами правления Екатерины. Сотни полицейских провели рейд, в ходе которого они срывали с голов прохожих круглые шляпы и разрезали на полосы их фраки, так как новый император запретил носить эти предметы гардероба. Запретил, и все тут… А все парадные двери было приказано выкрасить в черно-белую клетку.

Подъехав к зданию оперного театра, новый император обратился к флигель-адъютанту Архарову:

— Чтобы этого театра не было!

И что же? К вечеру того же дня несколько сотен рабочих уже разравнивали то место, где еще утром красовался оперный театр. Дальше — больше. Было приказано немедленно прекратить войну с Персией. Войска, успешно действовавшие на восточном берегу Каспийского моря, были попросту брошены на произвол судьбы, да еще и в чужом краю. Казачий атаман Платов, прикрывавший их отход, по возвращении на Дон был арестован и препровожден в Петропавловскую крепость без каких-либо объяснений или хотя бы обвинений.

А один из полков, действующих на этом фронте, получил высочайшее предписание двигаться из Дербента в Тобольск. И вот этот полк двинулся… Он двигался ровно два года, прибыв в Тобольск без лошадей и в лохмотьях, когда о нем уже все забыли…

Павел отменил намеченную войну с революционной Францией.

Желая во всем противостоять еще непохороненной Екатерине, Павел освободил из-под стражи всех ее политических противников, в том числе А.Н. Радищева, Н.И. Новикова и героя польского восстания против российской оккупации — Тадеуша Костюшко, а также около 12 000 других участников этого восстания, что расценивалось как весьма и весьма опрометчивый шаг.

Из Гатчины, своей юношеской резиденции, он перевел в Петербург личные войска, вымуштрованные и экипированные на прусский манер. Гатчинские солдаты и офицеры были распределены по петербуржским гвардейским полкам, что не могло не вызвать недовольства блестящей екатерининской военной элиты.

Назначенный комендантом Петербурга Алексей Аракчеев (1769—1834 гг.), гатчинский любимец императора, тиран, солдафон и вообще крайне одиозная личность, на смотре Екатеринославского гренадерского полка назвал его георгиевские знамена «екатерининскими юбками». Так-то…

Павел приказал вскрыть пол Александро-Невской лавры, эксгумировать прах Петра Третьего и переложить его в такой же гроб, в котором должны были хоронить Екатерину. Затем гроб с прахом его вероятного (а вернее, невероятного) отца был доставлен в Петропавловскую соборную церковь.

Там состоялась церемония, в ходе которого Павел торжественно возложил на отцовский гроб корону, а затем, уже когда по Невскому проспекту при жестоком морозе медленно двигалась погребальная процессия, за двумя гробами шли убийцы Петра III — Алексей Орлов и Федор Барятинский. Орлов нес в дрожащих руках корону…

КСТАТИ:

«Пышность погребальных обрядов не столько увековечивает достоинства мертвых, сколько ублажает тщеславие живых».

Франсуа де Ларошфуко

А когда тщеславие смешано с мстительностью, упрямством, мизантропией и комплексом неполноценности, тогда впору говорить о бомбе с включенным часовым механизмом. Взрыв в этом случае неизбежен, только вот когда…

Да, он с самого начала носил в себе смертный приговор.

Павел — великолепный тип трагического героя. Его яростная борьба изначально обречена на неудачу, и прежде всего потому, что борется он не с противником, у которого рано или поздно можно все-таки найти слабинку и нанести удар в нужное место и в нужное время, а с устоявшейся тенденцией, которая выгодна и близка сотням и тысячам его противников, но такая борьба всегда безнадежна…

Он — Гамлет, как ни странно такое сравнение.

Я, впрочем, не вижу в этом сравнении ничего странного. Павел охвачен навязчивой идеей отомстить за отца, убийца которого был любовником его преступной матери, отомстить за горькие обиды, что он терпел всю свою сознательную жизнь и от Екатерины, и от ее фаворитов, отомстить всем, кто внаглую раскрадывал Россию — страну, отнятую у его отца, а затем доведенную почти до банкротства ловцами золотых рыбок в мутной воде екатерининского правления, отомстить памяти беспутной матери, которая считала его недостойным императорской короны и завещала престол Александру, который, видите ли, в виде снисходительного одолжения ему, своему родителю, заявил, что в таком случае откажется от короны в его пользу…

А эти насмешливые взгляды придворных, которые он ощущал затылком долгие годы, с самого раннего детства и до нынешних своих сорока двух лет — каждый день, каждый час…

Историки любят выставлять его дураком. Так проще, да и понятней: дурак, самодур — вот и устраивал балаган из всего, чего касался, будь то органы местного самоуправления или вооруженные силы. Да, он был тщеславен, непостоянен, холеричен, упрям, в чем-то маниакален, почти что не был наделен тем, что называется харизмой, все так, но вот дураком Павел Петрович уж никак не был. Современники отмечали его глубокий ум, но при этом указывали на весьма ограниченную сферу его применения. По словами Василия Ключевского, «самые лучшие по идее предприятия его испорчены были положенной на них печатью личной вражды».

Его месть недавнему прошлому была «пунктиком», и это действительно накладывало печать алогичности на многие из его нововведений.

Он упразднил введенные Екатериной должности наместников и разогнал городские Думы. В то же время прибалтийским губерниям, Украине и некоторым другим территориям были возвращены упраздненные Екатериной традиционные органы управления.

Павел Петрович положил конец практике заочной военной службы дворянских недорослей. Он объявил смотр всем числящимся в полках офицерам, и всех «мертвых душ» беспощадно вычеркнул из списков без оглядки на заслуги их отцов.

Он со всей твердостью заявил, что дворянское сословие — прежде всего сословие служилое, так что не служившим дворянам было запрещено участвовать в дворянских выборах и вообще занимать выборные должности. Возвратил он и отмененные Екатериной телесные наказания для дворянства.

Дворянство, конечно, очень обиделось, в особенности на заявление императора о том, что не потерпит в державе паразитов, кем бы они ни были, и что каждое сословие обязано неукоснительно исполнять возложенные на него обязанности.

По приказу Павла неподалеку от дворца был установлен специальный ящик, куда мог положить свою жалобу на кого бы то ни было любой из российских подданных. Император лично рассматривал эти жалобы, ответы на которые печатались в газете. Таким вот образом были раскрыты довольно крупные злоупотребления, а виновные в них наказаны, невзирая на громкие титулы, как, например, князь Сибирский и генерал Турчанинов, которые за взяточничество и казнокрадство были разжалованы и приговорены к пожизненной ссылке в «места, не столь отдаленные».

При Екатерине подобное было бы попросту немыслимо.

Но все это на фоне обезобразивших Петербург полосатых верстовых столбов, будок и шлагбаумов, установленных по личному приказу императора, а также на фоне запрета носить фраки и круглые шляпы, не говоря уже о строгом приказе обедать ровно в 13 часов, а отходить ко сну не позднее 22 часов.

При Павле издавалось не менее 42 законодательных актов в месяц, и каждый из них исполнялся неукоснительно во избежание совершенно неотвратимых последствий.

При этом Павел подавал пример неприхотливости и самоограничения, имея всего одну шинель, которую он носил и осенью, и зимой, что не могло не раздражать многих и многих придворных Щеголей.

Но все это — полбеды в сравнении с тем, что Павел Первый, православный император, стал великим магистром Мальтийского ордена и членом масонской ложи. Одно время он даже всерьез обсуждал идею создания в Петербурге главной штаб-квартиры ордена, что уже, как говорится, ни в какие ворота не лезло.

Да и масонство также не прибавляло ему популярности.

Он заявил об отказе от завоевательных войн, что в корне Противоречило традиционной российской военной доктрине. Такое решение было бы вполне оправданным, учитывая количество «присоединенных» к России земель и явную невозможность их рационально использовать, если бы не существовал в ту пору фактор, именуемый «французская революция». При наличии этого фактора заявлять о полном отказе от внешних и признании только оборонительных войн законными и допустимыми было несколько странно.

Дело в том, что основные европейские державы, в том числе и Россия, вошли при Екатерине в антифранцузскую коалицию, которая должна была направить на подавление революции объединенные вооруженные силы. Нужно заметить, что массовые беспорядки и кровавый террор охватили Францию еще с лета 1789 года, и все время до 1796 года монархи Европы обсуждали, согласовывали и уточняли организационные вопросы вторжения, фактически предоставив высшие классы Франции собственной судьбе, а она была не просто печальна, она была страшна, и в немалой степени ответственность за это падает на увенчанные коронами головы европейских монархов, которые проявили в этом вопросе поистине преступную халатность.

Все, что предпринималось против охваченной кровавым беспределом Франции, уже фактически не имело смысла после 1795 года, когда режим якобинцев рухнул, когда были убиты все, кого только смогли убить кровожадные аутсайдеры французского общества, и речь могла идти не о спасении сотен тысяч людей, а лишь о реставрации королевского дома Бурбонов, что никого особо не волновало. Так что победоносные походы Суворова в Северную Италию и Швейцарию в 1799 году были блестящей демонстрацией полководческого искусства, но не более того, так как ничего не изменили в общей картине европейского бытия конца XVIII века.

В следующем, 1800 году, русский корпус, который Павел все же послал в составе войск коалиции, послал нехотя, лишь не желая вступать в открытую конфронтацию с европейскими монархами, был разбит Наполеоном, после чего французский диктатор сообщил Павлу о своем намерении вернуть в Россию всех русских пленных, захваченных во время последнего похода (около 6000).

Павел был покорен любезностью «корсиканского чудовища», как называли Наполеона в Европе, а когда тот еще и распорядился, чтобы всем русским пленным перед возвращением на родину были сшиты за счет французской казны новые мундиры и обувь, а также возвращено оружие, Павел твердо решил сменить политический курс и заключить с Наполеоном военный союз.

Нечего и говорить о том, что в Петербурге это вызвало эффект разорвавшейся бомбы.

А тут еще серия скандалов, связанных с комендантом столицы Аракчеевым, который, конечно, был фигурой одиозной и совершенно непереносимой для офицеров, привыкших к вольностям екатерининской поры.

Павел не только не сдерживал тираническое рвение своего любимца, но еще и всячески поощрял его. Аракчеев был удостоен множества наград и титула барона с девизом «Без лести предан».

В Петербурге в ответ на это возник крылатый каламбур: «Бес лести предан».

А через некоторое время, когда непотопляемый Аракчеев играл заметную и такую же одиозную роль и при следующем императоре, Александре Первом, Пушкин посвятил ему следующую эпиграмму:

Всей России притеснитель,

Губернаторов мучитель

И Совета он учитель,

А царю он — друг и брат.

Полон злобы, полон мести,

Без ума, без чувств, без чести,

Кто ж он? Преданный без лести,

Бляди грошевой солдат.

В пояснение к последней строке нужно отметить, что всесильный и жестокий всех и вся «притеснитель» был в полном подчинении у своей дворовой девки Н. Минкиной.

Закон единства и борьбы противоположностей. Кажется, это так называется…

А если попроще, то каждый садист в душе еще и мазохист.

Садизм Аракчеева стал страшной сказкой из жизни гвардейских полков Петербурга. Он заставлял офицеров по десять часов в день заниматься черчением условных и никому не понятных планов, перемежая эти занятия с тупой шагистикой на плацу. При этом барон не стеснялся в выражениях своего неудовольствия, а то и отвешивал оплеухи.

Но вот однажды случилось непредвиденное. Во время смотра Преображенского полка Аракчеев, недовольный выправкой нескольких унтер-офицеров, побил их тростью, а подполковника Лена обложил перед строем площадной бранью. Подполковник, возвратившись домой, написал Аракчееву письмо обвинительного содержания и застрелился.

Разгневанный император отправил Аракчеева сначала в отпуск по болезни, а потом — в отставку. Через полгода он был возвращен на службу, но в октябре следующего 1799 года снова отправлен в отставку.

Звезда Аракчеева вновь засияла на имперском небосклоне уже в 1807 году, при Александре Первом, а пока, в 1799 году, он из грозного «всей России притеснителя» стал обыкновенным штатским лицом. При всех его изъянах, он проявлял совершенно искреннюю, неподкупную и непоколебимую преданность Павлу, будучи, пожалуй, единственным человеком такого рода в его окружении. Отставка Аракчеева имела для Павла роковые последствия.

Пост Петербургского военного губернатора занял генерал фон дер Пален, человек взвешенный, умный, расчетливый и жестокий, но не по-аракчеевски, а гораздо страшнее — от души, холодной и не знающей сострадания.

Он-то и стал во главе заговора против Павла, заговора, который давно уже зрел, вовлекая в свою орбиту все новых и новых людей, включая Александра, сына императора и наследника престола.

Когда Екатерина готовила его к роли императора, — в обход Павла, — Александр отчаянно сопротивлялся, даже угрожал сбежать в Америку, но теперь занял прямо противоположную позицию, сгорая от желания «спасти Россию». Хороший предлог…

А пока наблюдалось ужасающее всю остальную Европу сближение Павла и Наполеона, грозившее далеко идущими последствиями. В их совместных планах присутствовало и изгнание из Индии англичан. Нетерпеливый Павел, загоревшись этой идеей, приказал доставить в его кабинет из каземата Петропавловской крепости казачьего атамана Матвея Ивановича Платова, сидевшего там уже полгода по причине никому не известной.

— Вы знаете дорогу в Индию? — спросил Платова император. Атаман в первое мгновение опешил, а затем сообразил, что

в случае отрицательного ответа отправится туда, откуда привезен, и ответил как можно более уверенно:

— До последней ухабины, Ваше Императорское Величество!

Он была немедленно отправлен на Дон, и вскоре 22 500 казаков Всевеликого Войска Донского двинулись в поход навстречу восходящему Солнцу.

Но шли они очень недолго…

Получив анонимный донос о готовящемся заговоре и список заговорщиков, Павел вызвал к себе военного губернатора Петербурга.

— Изменник! — заорал он. — Повешу!

— За что, государь?

— За что? Вот вещественное доказательство!

И Павел швырнул на стол список заговорщиков.

— Все правильно, — невозмутимо проговорил Пален, пробежав глазами список. — Но у Вашего Величества нет причин для беспокойства. Если во главе заговора стоит военный губернатор Петербурга, значит, все будет в полном порядке.

— В каком-таком порядке?!

— Ваше Величество, — все так же невозмутимо проговорил Пален, — я состою в заговоре, чтобы выведать планы заговорщиков и управлять ими.

Чтобы окончательно успокоить Павла, он попросил у него ордер на арест наследника престола. Павел подписал ордер, правда, не проставив даты.

А Пален, выйдя из кабинета императора, направился в апартаменты Александра, показал ему ордер и потребовал ускорить переворот.

И вот 11 марта 1801 года после ужина, на котором присутствовали сыновья императора, Александр и Константин, когда Павел отправился в свои покои, предварительно распорядившись вызвать Аракчеева из его имения в Петербург, группа заговорщиков, убив одного из камер-гусаров и камер-лакея, ворвалась в его спальню…

Потом они утверждали, что не собирались убивать императора, что их целью было только заставить его подписать отречение от престола, но в подобные утверждения верят только уж очень наивные люди. Когда грабитель произносит: «Кошелек или жизнь!», он в равной мере жаждет отобрать у своей жертвы и то, и другое, а зачастую «другое» даже более, чем «то». Что поделать, таков человек в большинстве своем, если можно так выразиться.

Да, они сначала потребовали у Павла отречения, а затем… Они, эти блестящие придворные господа, убивали его долго и в то же время суетливо, как перепуганные собственной решимостью полупьяные лакеи, явно напоминающие членов ГКЧП, устроивших жалкое подобие государственного переворота в Москве 19 августа 1991 года.

Но тем, которые действовали вечером 11 марта 1801 года, в итоге все удалось: Павел был умерщвлен в результате удушения шарфом и многочисленных ударов носками хорошо начищенных сапог. Лакеи — они и есть лакеи, даже в камергерских мундирах. Главное ведь не происхождение, а душа…

Так в лице Павла погибла эпоха абсолютизма в России. Правда, на восемь лет позже, чем во Франции, казнившей своего Людовика XVI, но… что уж тут поделать, Россия всегда отставала в области нововведений, зато потом, в 17 году следующего столетия, она взяла реванш, да такой, что все страшилки французского производства оказались на поверку просто детским лепетом…

А короли, вопреки популярной песенке, утверждающей, будто они «все могут», к началу XIX века продемонстрировали свою крайнюю уязвимость, когда их начали воспринимать сквозь призму разума, а не слепой веры.

КСТАТИ:

«Вера и знания — это две чаши весов: чем выше одна, тем ниже другая».

Артур Шопенгауэр

Маяки Просвещения

Советская пропаганда часто использовала слово «маяк» для обозначения какого-либо примера, достойного подражания. Так, СССР был «путеводным маяком для передового человечества», а какой-нибудь искусственно выращенный «герой труда» был «маяком» для участников социалистического соревнования, ставших на трудовую вахту в честь исторического… У них все было непременно «историческим» — и съезды партии, и стройки каналов, которые либо основательно убивали экологию, либо, и это в лучшем случае, благополучно пересыхали, и так называемые «битвы за урожай», в результате которых все же закупали зерно в Канаде… Да ладно, не о них сейчас речь, просто слово уж больно сигнальное — «маяк».

Так вот, если мало-мальски вникнуть в суть, то станет очевидно, что держать курс прямо на маяк никак нельзя, ибо он стоит либо на острове, либо на скалистом берегу, а нужно его обойти, и чем подальше, тем, наверное, лучше.

Мыслители эпохи Просвещения схожи с маяками. Свет, который они излучали, и продолжают излучать до сих пор, скорее предупреждает об опасности сесть на мель, чем призывает стремиться к нему подобно обезумевшему от жажды света мотыльку. Они, мыслители той эпохи, сочли своим долгом излучать свет знаний и независимых суждений, не взяв на себя труд пораскинуть мозгами относительно того, не станет ли этот свет для кого-то излишне возбуждающим, для кого-то — ложным, а для кого-то попросту губительным.

Но вот об этом они как-то не задумывались, разбрасывая направо и налево семена того просвещения, которое они считали панацеей от всех социальных болезней, забывая о том, что значительной части социума требуется вовсе не знание, а слепая вера, а вот знание делает этих людей либо глубоко несчастными, либо самодовольно преступными.

Знание — сила, а если сила есть, ума не надо.

Но при этом, как заметил философ эпохи Просвещения Бенедикт Спиноза, (1632—1677 гг.), «невежество не есть аргумент».

Как часто мы слышим в ответ на призыв следовать элементарным нормам человеческого общежития самодовольно-насмешливую фразу: «Не знаем такого! В университетах не учились!» Конечно, не всем требуется учиться в университете для того, чтобы стать достойным членом общества. Хороший токарь может не оканчивать университет, как и хороший кузнец или хороший фермер, то есть мастера своего дела, которое приносит им почет и уважение общества, а вот люмпен-пролетарий — другое дело: он не захотел быть ни умелым, ни квалифицированным, ни образованным, а посему должен занимать свое место и оттуда низко кланяться мастерам и ученым. Это никак не порок — не иметь университетского образования, но вот гордиться этим — порочно.

КСТАТИ:

«Люди неизвиняемы перед лицом Бога только по той причине, что они находятся во власти самого Бога, подобно тому, как глина находится во власти горшечника, который из одной и той же массы делает различные сосуды — один для почетного, другие для низкого употребления».

Бенедикт Спиноза

Деяния же самого человека гораздо менее значительны, чем это кажется ему, охваченному эйфорией самовозвеличивания и порочной идеей богоравности. Как не без сарказма заметил знаменитый французский мыслитель той эпохи Жан де Лабрюйер (1645—1696 гг.), человек от природы лжив, а вот истина проста и обнажена, но человека она не устраивает: ему подавай только то, что он создал сам, — небылицы и басни.

КСТАТИ:

«О, тщеславный и самонадеянный человек! Сумей создать хотя бы того червяка, которого ты попираешь ногой и презираешь».

Жан де Лабрюйер

Лабрюйер — скромный библиотекарь в доме принца Конде, написавший бестселлер того времени — «Характеры и нравы нынешнего века», за что в 1693 году был избран членом Французской Академии.

Он был, несомненно, очень смелым человеком, если в период апогея царствования Людовика XIV, с его безумной роскошью и слепящей мишурой, написал такие строки: «Монарх, окруженный роскошью, — это пастух в одежде, усыпанной золотом и каменьями, с золотым посохом в руке, с овчаркой в золотом ошейнике, на парчовой ли шелковой сворке. Какая польза стаду от этого золота? Разве оно защищает его от волков?»

Слова, что были написаны по конкретному поводу и в определенное время, в следующем веке обретут силу грозного обвинительного заключения со всеми вытекающими отсюда последствиями, которых никак не мог предугадать Лабрюйер, умерший задолго до того, как фразы философов обрели печальную способность иметь кровавые последствия.

А вот такие его слова, пережившие века, не вызвали никаких печальных последствий, если, конечно, не считать таковыми нервный тик и массовый энурез у феминисток: «На ученую женщину мы смотрим как на драгоценную шпагу: она тщательно отделана, искусно отполирована, покрыта тонкой гравировкой. Это стенное украшение показывают знатокам, но его не берут с собой ни на войну, ни на охоту, ибо оно так же не годится в дело, как манежная лошадь, даже отлично выезженная».

Хорошо сказано, ни добавить, ни убавить!

КСТАТИ:

«Ум всех людей, вместе взятых, не поможет тому, у кого нет своего: слепому ни к чему чужая зоркость».

Жан де Лабрюйер

Приятно все-таки осознавать, что есть на свете что-то, чего нельзя ни отнять, ни купить, ни выспросить у его законного владельца…

Обладатель блестящего и насмешливого ума, английский философ Антони Эшли Купер Шефтсбери (1671—1713 гг.), граф, лорд, мыслитель-моралист, тот, который ввел в философский лексикон понятие «здравый смысл», как-то заметил со свойственной ему иронией: «Все превосходно, все заслуживает любви, все радует и веселит — абсолютно все, кроме человека и его жизненных обстоятельств, которые представляются не столь совершенными».

Однажды, в ходе неспешного вечернего разговора у камина, Шефтсбери обсуждал со своим гостем вопросы, касающиеся религии. Оба пришли к выводу, что, несмотря на невежество народа и алчность священников, то есть на причины религиозной разобщенности, у всех умных людей существует одна религия.

Когда присутствующая в гостиной леди спросила, скрывая тревогу, что это за религия, лорд Шефтсбери ответил с тонкой улыбкой: «Мадам, умные люди никогда этого не произносят».

Потрясающая своей простотой истина. Действительно, всех действительно умных людей нашей небольшой планеты объединяет одна религия, вернее, вера в нечто недоступное пониманию, но сотворившее все сущее, вера в справедливость Его и мудрость, в вечность и нетленность. А неумные, подстрекаемые своими алчными попами, убивают друг друга из-за того, что один крестится слева направо, другой — справа налево, а третий — молится Аллаху…

Но умные люди всегда в подавленном меньшинстве, так что прав был лорд Шефтсбери, заметив, что они никогда не произносят того, что царапает ороговевшие стереотипы большинства…

КСТАТИ:

«Я принял за правило все говорить не иначе как скрыто или изящно с насмешкой над самим собой, или же косвенно, в форме „мыслей о разном“.

Антони Эшли Купер Шефтсбери

Разумно, однако далеко не всем понятно.

А, может быть, именно так и надо?

Скорее всего, если вспомнить Библию, свиней и жемчуг.

КСТАТИ:

«И свиньи порой, глядя на пастуха, презрительно хрюкают: „Свинопас!“

Станислав Ежи Лец

Особенности подобных взаимоотношений были предметом мучительных размышлений великого французского философа Шарля де Монтескье (Шарля-Луи-Секонда, барона де ла Бред), жившего в период с 1689 по 1755 гг.

Он написал множество подлинных бестселлеров, самый известный из которых, — «О духе законов», — сразу после выхода в свет занял достойное место в печально известном «Индексе запрещенных книг». Плохие книги в этот «Индекс», как известно, никогда не попадали…

АРГУМЕНТЫ:

«Народ назначил государя в силу договора, и этот договор должен исполняться: государь представляет народ только так, как угодно народу. К тому же, неверно, чтобы уполномоченный имел столько же власти, сколько уполномочивший, и не зависел бы от него».

«Как для республики нужна добродетель, а для монархии честь, так для деспотического правления нужен страх. В добродетели оно не нуждается, а честь была бы для него опасна».

«Если судебная власть соединена с исполнительной, то судья получает возможность стать угнетателем».

Шарль де Монтескье. «О духе законов».

А еще этот человек является бесспорным автором крылатой фразы «Буря в стакане воды». Он всегда выражался кратко, точно и однозначно, считая, что лишь «недостающую глубину мысли компенсируют ее длиной».

Но если мысли Монтескье по принципу своего воздействия можно сравнить с остро отточенной шпагой, то мысли его современника, которого называли символом эпохи, сыграли роль гранаты, взорвавшейся в пороховом погребе, ни больше, ни меньше. Речь идет о великом французском философе, драматурге и поэте Франсуа-Мари Аруэ, больше известным под именем Вольтер (1694—1778 гг.).

Он начал с язвительных эпиграмм, героями которых стали сильные мира сего, вследствие чего одиннадцать месяцев провел в Бастилии, где сочинил трагедию «Эдип» и поэму «Генриада». Так как ему по приговору суда было запрещено пользоваться в камере чернилами и бумагой, он заучил свои сочинения наизусть и зафиксировал их на бумаге лишь по выходе на свободу.

«Эдип» принес Вольтеру громкую славу, с которой, собственно, и берет начало его всемирная известность.

С 1745 года Вольтер становится придворным историографом Людовика XV, а с 1746 — членом Французской Академии.

Он искренне восхищался Фридрихом Вторым и при их первой встрече называл его не «Ваше Величество», а «Ваше Человечество». Король не остался в долгу: «Если я когда-нибудь прибуду во Францию, первое, что я спрошу, будет: „Где господин Вольтер?“ Ни король, ни двор, ни Париж, ни Версаль, ни женщины, ни развлечения не будут интересовать меня. Только вы».

Фридрих настойчиво приглашал Вольтера пожить при его дворе, не скупясь на самые цветистые выражения: «Вы подобны белому слону, из-за обладания которым ведут войны персидский шах и Великий Могол; тот, кто его получит в конце концов, увеличивает свои титулы указанием того, чем он владеет. Когда Вы приедете сюда, то увидите в начале моих титулов следующее: „Фридрих, Божьей милостью король Прусский, курфюрст Бранденбургский, владелец Вольтера“.

С 1751 по 1753 гг. Вольтер пользуется гостеприимством Фридриха Великого, который буквально осыпал его почестями, наградами и прочими выражениями своего расположения. Однако Вольтер стал довольно скоро тяготиться своим статусом экзотической птицы в золотой клетке, да и прославленный король-полководец также чувствовал себя весьма дискомфортно рядом с великим мудрецом, который не мог, да и не хотел скрывать своего отношения к деспотии, закамуфлированной под просвещенную монархию.

И снова скитания, снова конфликты с сильными мира сего и опасные последствия этих конфликтов…

Нужно заметить, что он был несдержан на язык, а это весьма опасное качество в сочетании с болезненным чувством справедливости. С другой стороны, не обладая опасными качествами, не станешь кумиром миллионов…

КСТАТИ:

«Не бойтесь высмеивать суеверия, друзья мои. Я не знаю лучшего способа убить суеверие, чем выставление его в смешном виде. Что сделалось смешным, не может быть опасным».

Вольтер

Он не просто высмеивал суеверия, он давал им бой, яростный, беспощадный и напрочь исключающий мирные соглашения.

1762 год. Суд города Тулузы — по требованию местной общественности — рассмотрел дело семидесятидвухлетнего протестанта Каласа, обвиненного в убийстве собственного сына.

Поводом к убийству якобы послужило решение двадцатисемилетнего молодого человека принять католичество. Рассматривая это дело, суд почему-то (!) не принял во внимание таких очевидных обстоятельств, как необычайную физическую силу покойного, его сумасшествие и неоднократные попытки покончить жизнь самоубийством, что он и сделал в данном случае. Щуплый и больной старик — его отец — практически никак не мог повесить этого молодого и сильного (как все сумасшедшие) человека.

Да, если объективно, то все так, однако Калас был протестантом, и «доброжелательные» соседи не раз слышали, как он пренебрежительно отзывался о католической мессе, поэтому его судьба была предопределена, и суд превратился в пустую формальность. Старик был колесован на городской площади, а остальных его детей сослали на галеры.

В этом деле не было ничего необычного для того времени, и затерялось бы оно в длинном списке подобных дел, наглядно подтверждающих гуманизм христианской (как, впрочем, и всякой иной) религии, если бы не Вольтер, который был так потрясен случившимся, что запретил себе улыбаться до тех пор, пока невинная жертва религиозного фанатизма и судебного произвола не будет реабилитирована, а дети Каласа не будут возвращены с галер.

Он не улыбался ровно три года, пока вследствие его титанических усилий Парижский парламент не отменил преступный приговор Тулузского суда.

Ненависть Вольтера к католицизму со временем переросла в ненависть к религии вообще. К религии как к социальному институту, но не к вере во всемогущего Творца. Это очень важно. Церковники ведь из кожи вон лезут, чтобы вбить в массовую голову осознание идентичности своей религии и веры любого нормального человека в непознанную основу Мирозданья. Так же, как чиновники веками вбивают в массовое сознание идентичность понятий «родина» и «держава». Мотив один и тот же — корысть.

Вольтер вел обширную переписку. Его послания друзьям, да и вообще всем, кого он искренне уважал, неизменно касались Церкви и «растления ею духовной жизни общества», после чего он писал одну и ту же фразу: «Раздавите гадину!»

Вершиной его антиклерикализма стал «карманный философский словарь», изданный в 1764 году и ставший знаменитым бестселлером. Напрасно один из церковных графоманов, некий аббат Шодон тужился, сочиняя противовес вольтеровскому шедевру — «Анти-философский словарь». Напрасно. Чтобы противостоять Вольтеру, нужно быть каким-нибудь Анти-Вольтером, но не каким-то истекающим злобой попом.

Этот аббат написал в итоге: «Из всех сочинений, которые извергла на свет ярость безбожия, нет ни одного, отмеченного более мрачными чертами, чем „Философский словарь“… Его все читают, все его цитируют — военные, магистры, женщины, аббаты; эта чаша, из которой все состояния и все возрасты отравляются ядом безбожия…»

Не безбожия, малоуважаемый, а внутренней свободы, независимости от ваших мертвящих догм и стереотипов. Впрочем, вам этого не понять…

А девятнадцатилетний де ла Бар был в 1766 году казнен по обвинению в безбожии, и главной уликой послужил найденный у него «Философский словарь» Вольтера.

КСТАТИ:

«Суеверие — самый страшный враг человеческого рода»

«Растет новое поколение, которое ненавидит фанатизм. Наступит день, когда у руководства встанут философы. Грядет царство разума».

Вольтер

Как бы не так, безмерно уважаемый господин Вольтер! Как бы не так. Вам очень повезло не дожить до кровавого и совершенно безмозглого хаоса, называемого Французской революцией, иначе бы ее вожди припомнили одну из самых знаменитых Ваших фраз: «Если чернь принимается рассуждать — все погибло!» И натравили бы на Вас эту самую чернь, которая бы решительно потребовала казни «врага народа» (этот термин возник гораздо раньше, но тогда вот засиял с новой силой), а глас народа — это… Понятно. Так что Вам повезло…

А сколько появится желающих извратить Ваше понятие «царства разума»!

Помнится, в бытность заведующим кафедрой, идя по коридору, я услышал за полуотворенной дверью одной из аудиторий бодрый голос своего коллеги, утверждающего, что «Вольтер был провидцем, особым чутьем ощущавшим неизбежность такого исторического события, как Великая Октябрьская Социалистическая Революция, то самое „царство разума“, о котором…»

Когда этот мой коллега после лекции вернулся в помещение кафедры, я пригласил его в свой кабинет и как можно более доброжелательно заметил, что Вольтер, судя по его произведениям, никак не мог отождествлять пролетарскую революцию с идеальным «царством разума», ну никак…

Коллега в ответ слегка покачал головой, а затем спросил, что я усматриваю такого уж неразумного в Октябрьской революции, если столь уверенно противопоставляю ее вольтеровскому «царству разума».

И тут я сорвался, каюсь. Я сказал ему, что Вольтер действительно великий провидец, если за два с половиной столетия разглядел феномен рассуждающей черни.

Ровно через 24 часа в дверь моего кабинета постучался Костя Д. бывший студент, а затем офицер КГБ. Войдя, он приложил палец к губам, сел на гостевой стул и протянул мне сложенный вчетверо лист бумаги, при этом живо расспрашивая о здоровье, житье-бытье и пр. Приняв правила игры, я обстоятельно отвечал на его вопросы, одновременно читая написанное. Там была изложена вчерашняя беседа с коллегой относительно Вольтера, причем, от первого лица, не таясь и не прячась за псевдонимами, с анализом моего политического кредо и выводами относительно невозможности дальнейшего использования меня в качестве заведующего кафедрой истории.

«Использования»… Емкая фраза, ничего не скажешь.

Прощаясь, Костя кивнул на дверь. Я вызвался его проводить. В коридоре он сказал, что до сего времени в моем кабинете не устанавливали «жучков», но после этого письма — вполне могли сделать это прошлой ночью.

— Не берите близко к сердцу, — проговорил он на прощанье. — И ни в коем случае не подавайте вида… Все образуется…

Через некоторое время все действительно образовалось. Одна студентка, дочь крупного функционера, пожаловалась папе на сексуальные домогательства со стороны этого моего коллеги, и он во мгновение ока был переведен в какую-то комиссию по охране памятников, причем, на довольно-таки теплое место. Коммунист, как-никак…

За всем этим угадывалась сильная и справедливая рука Кости, и я тогда подумал, что и вправду не место красит человека, а наоборот.

КСТАТИ:

«Случайности не существует — все на этом свете либо испытание, либо наказание, либо награда, либо предвестие».

Вольтер

Что же касается политических убеждений Вольтера, то они более всего тяготели к такому понятию, как «просвещенный абсолютизм» и уж никак не к «народной революции». Вся видимая революционность его характера замыкалась только лишь на борьбе с католической Церковью, да и с Церковью как таковой. А то «вольтерьянство», которое пытались приписать к своему политическому активу социалисты, было в действительности вольнодумством, несовместимым с любой деспотией, и социалистической в том числе. Поэтому не нужно навешивать на Вольтера пролетарско-революционные ярлыки. Он был аристократом духа в полном смысле этого слова.

КСТАТИ:

«Я могу быть не согласным с Вашим мнением, но я отдам жизнь за Ваше право высказывать его».

Вольтер

Он постоянно испытывал сильные перепады между до неправдоподобности громкой славой и жесточайшими гонениями, заставлявшими его жить в тревожном ожидании опасности. И лишь в 1758 году он купил замок Ферне, стоящий неподалеку от швейцарской границы (на всякий случай!), где провел последние 20 лет своей жизни.

В своем замке он развернул бурную просветительскую деятельность. Он вел переписку с сотнями людей самых разных рангов и убеждений. Среди них были и король Фридрих II Великий, и Екатерина II Великая, и польский король Станислав Август Понятовский, и шведский король Густав III, и датский король Христиан VII, и т.д.

Там он написал великое множество научных трудов и художественных произведений, которые в конце 80-х годов XVIII столетия вошли в посмертное 80-томное собрание сочинений.

Вот это след в Истории!

КСТАТИ:

«Нас увещевают: довольствуйтесь тем, что имеете, не желайте ничего лучшего, обуздывайте ваше любопытство, смиряйте ваш беспокойный дух. Это прекрасные поучения, но если бы мы всегда следовали им, до сих пор питались бы желудями и спали под открытым небом».

Вольтер

Что и говорить, небосклон эпохи Просвещения озарен ярчайшим сиянием звезд первой величины, таких как Вольтер, Франклин и Ломоносов — тех, которые действительно имеют право именоваться звездами, в отличие от какой-нибудь современной трехгрошевой шлюшки, манерно мурлыкающей «под фанеру» примитивнейшую мелодию, написанную каким-нибудь полупьяным недоучкой.

Таких вот в наше люмпенское время называют «звездами», оправдывая это тем, что, мол, они «собирают полные стадионы». Во-первых, следует учитывать, кем переполнен такой вот стадион, а во-вторых, не забывать, что в старину публичные казни тоже собирали массовые аудитории. Массовый интерес к чему-либо отнюдь не является свидетельством высокого качества объекта. Скорее напротив…

КСТАТИ:

«Развитие истории сопровождается крайне неблагоприятным явлением: значение масс постоянно возрастает, значение индивидуумов уменьшается».

Джон Стюарт Милль

Возрастает, на мой взгляд, не значение масс, а их сила, основанная на количественном превосходстве. Если на Диогена или Сократа приходилось, скажем, двадцать тысяч частиц общей массы, то на Вольтера — двадцать миллионов. Масса ведь размножается неизмеримо быстрее, чем какой-нибудь там Сократ.

Ж.-Л. Давид. Портрет госпожи Хэмелин

А вот блестящий, неповторимый индивидуум — Бенджамин Франклин  (1706—1790 гг.), американский философ, ученый, политик, изобретатель, почетный член академий многих стран мира, один из авторов Конституции Соединенных Штатов.

Изобретатель громоотвода.

Изобретатель кресла-качалки.

Автор ряда открытий в области электричества.

Тот, кого называли «первым среди цивилизованных американцев».

Автор бессмертного афоризма «Время — деньги».

Его портрет на стодолларовой банкноте является как бы дополнительной гарантией стабильности этого денежного знака.

Неутомимый, великий труженик, с полным правом на то ненавидевший косность и лень, Франклин как-то заметил не без едкого сарказма: «Мастер находить оправдания редко бывает мастером в чем-нибудь еще».

Он с глубочайшим презрением относился к людям, которые бормочут, вяло разводя руками: «Ну… не получилось…».

КСТАТИ:

«Опыт — это дорогая школа, но что поделать, если для дураков нет другой школы».

Бенджамин Франклин

Когда он умер, траур в США продолжался тридцать дней. Имя Бенджамина Франклина включено в список наиболее выдающихся представителей Человечества.

Это к вопросу о том, кого считать звездой. И не стоит говорит: «Ну, это ж когда было…» Критерии человеческого ума или таланта одни и те же во все времена.

КСТАТИ:

«Для причины необходимо одно — чтобы у нее было следствие».

Дэвид Юм

Юм, Ломоносов, Дешан, Вовенарг, Гольбах — вот истинные звезды эпохи, ее разум и ее достоинство, одни из последних мудрецов XVIII века, не успевших опалить крылья души в революционном пламени 1789 года…

Не опалил свои крылья и философ Дени Дидро (1713—1784 гг.), но как много масла заготовил он для этого убийственного огня…

Он успешно оканчивает иезуитский коллеж, получив звание магистра искусств, но отказывается от богословской карьеры и живет в Париже, пробавляясь случайными заработками и ночуя где попало.

В 1743 году, уже в возрасте тридцати лет, он женится на дочери купеческой вдовы и этим как-то поправляет свои материальные дела.

В 1746 году Дидро выпускает свое первое произведение «Философские мысли», приговоренное к публичному сожжению парламентом, признавшим его аморальным и богопротивным.

В 1748 году по заказу некоего Морена, устроителя сексуальных развлечений короля Людовика XV, Дидро пишет эротический роман «Нескромные сокровища».

Вскоре он попадает за решетку по обвинению в религиозном нигилизме, но уже через три месяца выходит на свободу благодаря усилиям каких-то покровителей, видимо, достаточно высокого ранга.

Дидро, прослыв вольнодумцем и борцом за идеи Просвещения, становится частым гостем салона барона Поля-Анри Гольбаха (1723—1789 г.), где собираются такие неординарные люди как философ Гельвеции, академик-математик д'Аламбер, Бенджамин Франклин и др.

Там, в этом салоне, и рождается идея создания «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел», которую ввиду ее значимости для Истории назвали «Великой французской энциклопедией». Ее еще называют «Энциклопедия Дидро и д'Аламбера», потому что именно эти два энтузиаста стали не только ее основателями и редакторами, но и ее мятежной душой.

«Энциклопедия» потрясает как широтой охвата самых разных жизненных тем, так и непередаваемой манерой их отражения, где все противоречит господствующим стереотипам и догмам, издевается над ними, выставляет в самом идиотском свете, но настолько тонко и остроумно, что ни один цензор не смог бы предъявить авторам сколько-нибудь аргументированного обвинения.

Это все равно, что разговаривать с умным собеседником в присутствии стукача, полагающего, что он надежно законспирирован. Так полагает, естественно, лишь он один. И при нем, при дубине, можно говорить о чем угодно, но правильно построив фразы и запрятав иронию в той глубине, куда ему не проникнуть.

КСТАТИ:

«До глубокой мысли надо подняться».

Станислав Ежи Лец

К примеру, представив в самом отвратительном свете мусульманский фанатизм, Дидро в своей статье о суевериях ненавязчиво подталкивает читателя к естественному вопросу: «А, собственно, чем этот мусульманский фанатизм хуже родного, католического фанатизма?» И завершает статью словами: «Если читатель будет настолько несправедлив, что смешает католичество с чудовищными суевериями других народов, то мы возлагаем только на него ответственность за всю гнусность его извращенной логики».

Но это была игра с огнем. В 1745 году выходит королевский указ, согласно которому за издание, хранение и распространение литературы, подрывающей основы религии, писателям и издателям полагалась смертная казнь.

Дальше — больше. Следующий указ подобного рода был направлен на писателей, «волнующих умы». Понятно, что обвинить в таком естественном и, пожалуй, обязательном для каждого писателя воздействия на читающую публику можно было кого пожелается.

В 1764 году под страхом смертной казни писателям запрещается касаться проблем государственной политики, а еще через три года — и проблем государственных финансов. Несомненный признак агонии французского абсолютизма. Чем нашивать пуговицы на чужие рты, не лучше ли было бы все-таки решить эти важнейшие проблемы? Их не решили, и они вскоре вызвали государственную гангрену…

Начались гонения и на «Энциклопедию». Королевский совет запрещает ее дальнейшее издание, а ведь работа только началась! Вышло всего шесть томов…

Это был 1762 год, начало царствования Екатерины II Великой, когда она была очень заинтересована в имидже «просвещенной государыни» и в поддержке европейского общественного мнения. Вот тогда-то она предложила Вольтеру ускорить издание «Энциклопедии», перенеся его в Россию. Энциклопедисты с благодарностью отказались от этого предложения, решив все-таки издавать свой труд на родине.

А через пять лет Екатерина пригласила Дени Дидро в Россию. Она выкупила у него личную библиотеку, при этом сделав его библиотекарем и назначив ему весьма солидный оклад, который выплатила на 50 лет вперед.

С сентября 1773 года по март 1774 Дидро живет в Петербурге, постоянно общаясь с императрицей и обсуждая с нею проблемы морали, нравственности, государственного управления и внешней политики.

Эти беседы нашли свое отражение в ее дневниковых записях, где Екатерина отмечает, в частности: «Я много и часто разговариваю с Дидро, но не столько с пользой для себя, сколько из любопытства. Если бы я послушалась его, мне пришлось бы совершенно преобразовать и законодательство, и администрацию, и финансы для того, чтобы очистить место для невозможных теорий».

А Дидро, уезжая из России, окончательно разуверился в идее «просвещенной монархии», и в статье «Собственность» (том XVIII «Энциклопедии») заявляет со всей безапелляционностью, что «власть, основанная на насилии, насилием и свергается».

Вот только не указал господин Дидро на какой-либо вариант власти, которую возможно было бы осуществлять без насилия. Власть без насилия — это либо плод больного воображения, либо — коварная приманка для идеалистов равно как и для преступников.

Насилие — неотъемлемый элемент всякой власти, но, как и власть, оно может быть оправданным и разумным, а может быть тупым, деспотичным, фанатичным и т.п. Короче говоря, лучше с умным потерять, чем с дураком найти, как гласит пословица.

А Дидро написал стихотворение под названием «Дифирамб ко дню рождения королей», где есть такое: «И кишками последнего попа затянем шею последнего короля».

Нельзя, нельзя швыряться такими фразами, и дело тут вовсе не в симпатии к королям, а в осознании того, что нельзя звать людей к насилию над сложившимся порядком вещей, не предложив другого порядка, более разумного, более естественного (что, пожалуй, главное) и более справедливого, но в плане вселенском, а не так называемом «социальном», что является чистейшей воды утопией, потому что каждый социальный слой считает «справедливым» свое доминирование над другими, исходя исключительно из желаемого, но не из действительного.

Я уже не раз говорил о том, что Луне, возможно, не слишком импонирует положение спутника Земли, но таков порядок вещей, и переворот в плане «кто был ничем, тот станет всем» обернулся бы вселенской трагедией.

А болтать — это всегда было несложно и мало к чему обязывало любителей броских фраз. К примеру, Александр Сергеевич Пушкин, соблазнившись эффектным натурализмом фразы Дидро о кишках как средстве удушения, преподнес этот натурализм следующим образом:

Народ мы русский позабавим

И у позорного столба

Кишкой последнего попа

Последнего царя удавим.

Ну почему Николай Первый должен был покорно терпеть эту агрессивную пошлость? Потому что она исходила от поэтического гения России? А гении не должны отвечать за подобные подстрекательства?

Кому как не гениям знать, что слово материально?

А Дидро, надо сказать, оставил ярчайший след в Истории, и прежде всего, по моему мнению, никак не «Энциклопедией» и не философскими трактатами, а великолепной прозой — романами «Монахиня», «Племянник Рамо», «Жак-фаталист и его хозяин».

Что же до желудочно-кишечного тракта последнего из служителей культа и его практического применения в процессе ликвидации последнего из монархов, то будем считать стихотворную рекламу такого деяния дурацкой шуткой, и не более того…

Дидро ведь тоже не дожил до того времени, когда такие вот дурацкий шутки стали жуткой реальностью. Ему, как и Вольтеру, очень даже повезло.

КСТАТИ:

«По моему мнению, наилучший порядок вещей — тот, при котором мне предназначено быть, и к черту лучший из миров, если меня в нем нет. Я предпочитаю быть наглым болтуном, чем не быть вовсе. А люди, порицающие существующий порядок, сами при этом не замечают, что отказываются от собственного бытия».

Дени Дидро

Так что не следует считать просветителей революционерами. Им не так уж плохо жилось в том обществе, которое они с таким жаром критиковали со снисходительностью гурманов, случайно оказавшихся в сельской харчевне. Да, они критиковали, негодовали, иногда отправлялись на отсидки в Бастилию за чрезмерно шумное негодование, но в принципе придерживались вольтеровской позиции: «Лучшее — враг хорошему».

Но вот на небосклоне эпохи Просвещения возникло новое тело, которое внесло весьма ощутимый диссонанс в довольно-таки слаженный хор гурманов, сокрушающихся по поводу несовместимости баранины и сметанного соуса. Это тело громко и резко проговорило: «Довольно ныть! Баранину следует жрать сырой — нужно быть ближе к природе! И никаких соусов!»

Это был Жан Жак Руссо (1712—1778 гг.) — писатель, философ.

Он написал целый ряд статей для «Энциклопедии», затем — «Рассуждение о науках и искусствах», где сформулировал свою философскую концепцию: противопоставление современного общества человеческой природе в пользу последней. Мало того, ко всеобщему изумлению и негодованию, он заклеймил все науки и все искусства как виновников наблюдаемого вырождения человеческого рода. Руссо безапелляционно заявил, что культура вырвала человека из блаженного первобытного состояния, не дав взамен никакой компенсации, а посему — предать ее анафеме, эту коварную и бесполезную культуру!

Это было бы смешно, если бы не было так грустно.

В своем втором манифесте — «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми» — Руссо доискивался правовых, социальных и экономических причин неравенства между людьми. Он идеализировал «единственное состояние всеобщего равенства, и свободы людей», оскверненное появлением частной собственности (!).

АРГУМЕНТЫ:

«Первый, кто огородил клочок земли, осмелился сказать: „Эта земля принадлежит мне“, и нашел людей, которые были настолько простодушны, чтобы поверить этому, был истинным основателем гражданского общества.

Сколько преступлений, сколько войн, сколько бедствий и ужасов отвратил бы от человеческого рода тот, кто, вырвав столбы или засыпав рвы, служившие границами, воскликнул бы, обращаясь к людям: «Берегитесь слушать этого обманщика! Вы погибли, если забудете, что плод принадлежит всем, а земля никому!»

Жан Жак Руссо. «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми».

Люмпенская чушь. Ведь совершенно очевидно то, что именно Природа категорически не приемлет равенства. Лев никого не подпустит к своему логову, и у собак есть врожденный инстинкт охраны территории. Это только у колхозников бытовало убеждение в том, что «все вокруг колхозное — все вокруг мое», а у всех прочих есть природное чувство собственности, как у неутомимых строителей-бобров, как У тружениц-пчел, как у большинства живых существ.

Человек заботится прежде всего о своем потомстве, о своем клочке земли, о своем токарном станке, о своей рукописи, как и о своем здоровье, жизни, карьере и т.д. И чем добросовестней он будет заботиться обо всем своем, тем меньше он возложит хлопот о своей персоне на окружающих, то есть тем более он будет полезен обществу.

Мы ведь, господин Руссо, рождаемся не в массе, а по одному, с самого первого мгновения начав бороться за свою жизнь, и уходим из нее мы тоже по одному, и миссия на этой планете у каждого из нас своя, за выполнение которой каждый ответит перед лицом Творца.

А в массу мы зачастую сбиваемся исключительно по причине постыдной слабости, когда хотим что-то отнять у себе подобных или, напротив, помешать себе подобным что-то отнять у нас, а придумать какую-нибудь штуку, способную остановить сотню-другую агрессоров, как-то слабо, равно как и придумать штуку, способную вскопать огород, перетащить тяжести или выкорчевать старый пень.

Нет стадного инстинкта, есть отсутствие самодостаточности.

КСТАТИ:

«Почти все люди — рабы, и это объясняется той же причиной, какой спартанцы объясняли приниженность персов: они не в силах произнести слово „нет“. Умение произносить его и умение жить уединенно — вот способы, какими только и можно отстоять свою независимость и свою личность».

Никола Себастьен де Шамфор

В конце концов, господин Руссо, написали же Вы роман «Юлия, или Новая Элоиза», написали же «Исповедь», где в центре повествования — отнюдь не эмоции толпы, а сугубо личные переживания отдельно взятых людей, и недаром же считается, что эти произведения в немалой мере способствовали становлению психологизма в европейской литературе.

Но наряду с этими были и другие произведения, такие как «Общественный договор», где Руссо выступает как апологет теории естественного права и общественного договора. Его идеал государства — демократическая республика небольшого размера, наподобие швейцарского кантона или древнегреческого полиса.

А главная мысль этой книги выражается в теоретическом оправдании господства массы и категорическом отрицании любых привилегий, не только сословных, но и образовательных, интеллектуальных, моральных и т.д. Не поднять подзаборных пьяниц до уровня образованных и самодостаточных людей, а уравнять их, тем самым лишив абсолютно всех главного стимула получения образования, достижения почетного положения в обществе и т.д.

И этот господин еще был недоволен существующим государственным строем! Вот при его модели державы он уж точно бы отправился в концлагерь после первого же опубликованного опуса. Революционные террористы образца 1793 года однозначно ссылались на произведения Руссо, доказывая свое естественное право на истребление всех, кто имел любые привилегии перед отбросами общества. Так-то…

КСТАТИ:

«Всякий сочинитель хочет писать так, чтобы его понимали; но при этом нужно писать о том, что стоит того, чтобы его понимали».

Жан де Лабрюйер

Или чтобы понимали, но далеко не все, а лишь те, кто готов должным образом понять написанное и сделать из него правильные выводы. Зачастую ведь люди трактуют написанное в меру своей испорченности, приводя этим в ужас автора, «ничего такого» не имевшего в виду…

Но к Руссо это не относится: он отдавал себе отчет в том, о чем пишет и к чему призывает.

И принципиально иной подход к жизненной философии можно наблюдать у современника Руссо — украинского мудреца Григория Сковороды (1722—1794 гг.).

Он называл себя «Сократом на Руси».

Да, он воплощал в себе и Сократа, и Диогена, и, возможно, еще много кого из светлейших умов человечества, сумевших подняться, воспарить над суетностью среднестатистического мира и его ценностями, придуманными теми, кому до крайности охота восприниматься умнее, выше, богаче, престижнее своего ближнего. Вот только на простой вопрос «Зачем?» такие люди отвечать, как правило, либо затрудняются, либо категорически отказываются, гневно сверкая заплывшими жиром глазками.

Сковорода — апологет внутренней свободы человека. Именно этот вид свободы гарантирует независимость при любых жизненных обстоятельствах и равновесие между желаниями и возможностями, называемое счастьем.

КСТАТИ:

«Кто не любит хлопот, должен научиться просто и убого жить».

Григорий Сковорода

Он был одним из образованнейших людей своего времени и в то же время совершенно сознательно избегал использовать свою образованность как некий товар. То есть избегал того, во имя чего многие и многие пускаются во все тяжкие…

Сковорода был прям и резок в суждениях, называя все и всех своими именами, вследствие чего вынужден был (может быть, и не вынужден, а по велению души) скитаться по белу свету.

Известно, что харьковский генерал-губернатор Е.А. Щербинин как-то спросил философа: «Человек добрый! Отчего не займешься ты делом каким-нибудь?» Тот ответил: «Глубокочтимый пан! Мир подобен театру. А чтобы сыграть на сцене любое действие успешно и с похвалою, актеры должны брать роли по способностям: ведь их ценят не за знатность воплощаемого образа, а только за умелость и мастерство. Я долго размышлял над этим предметом и после многочисленных испытаний себя в разных применениях увидел, что не смогу сыграть на подмостках сцены мира никакой иной роли, если говорить об удачном результате, кроме как лица низкого, простого, беспечного, уединенного: я свою роль выбрал, взял и пока не жалею».

Щербинин внимательно посмотрел на Сковороду и, обращаясь к окружавшим их людям, произнес: «Вот действительно умный человек! Он заслуживает быть названным счастливым. И если бы все мыслили, как он, меньше было бы на свете неудачников и недовольных».

А на могиле Григория Сковороды, согласно его завещанию, помещена сочиненная им эпитафия: «Мир ловил меня, но не поймал».

Лично я ничего лучшего в этом жанре не встречал.

И лучшей философии — тоже.

Нет, не то. Не бывает философии лучшей или худшей. Есть философия, адекватная знаковой системе личности, или же неадекватная. Так, пожалуй, точнее.

КСТАТИ:

«Философов читают не очень охотно и вот почему: они слишком мало говорят о том, что нам хорошо знакомо».

Люк де Клапье де Вовенарг

Ну, а этот философ вообще не снисходил до популяризации своего учения. Речь идет об Иммануиле Канте (1724—1804 гг.), знаменитом немецком философе из Кенигсберга (ныне Калининград).

Свой главный труд, называемый «Критика чистого разума», Кант написал в возрасте 57 лет.

В 1794 году он стал иностранным членом Петербургской академии наук.

В повседневной жизни Кант, не в пример дилетантам, весьма неохотно беседовал на философские темы, видимо, сознавая бессмысленность споров как таковых, а философских — тем более.

Он был крайне педантичен. Ровно в 10 вечера он ложился спать, чтобы проснуться ровно в 5 утра. И так было на протяжении 30 лет. Все жители Кенигсберга знали, что профессор Кант выходит на прогулку ровно в 19 часов, одновременно с боем курантов на башне городской ратуши.

Генрих Гейне сказал о нем: «Изложить историю жизни Иммануила Канта очень трудно. Ибо не было у него ни жизни, ни истории».

КСТАТИ:

«Вся культура и искусство, украшающие человечество, самое лучшее общественное устройство — это все плоды необщительности».

Иммануил Кант

Он снисходил до пояснений своего шедевра — «Критики чистого разума» — следующими словами:

«Под чистым разумом какого-либо существа подразумевается способность познавать вещи независимо от опыта, стало быть, от чувственных представлений…

То, с чем я имею дело в «Критике чистого разума», это совсем не метафизика, а совершенно новая и неизвестная до сих пор наука, а именно критика разума, рассуждающего априорно».

А вот этот философ рассуждал вполне конкретно, предметно и детально — до гипертрофированного натурализма.

Донасьен-Альфонс-Франсуа де Сад (1740—1814 гг.), маркиз, писатель, воин, мыслитель.

Я без труда представляю себе саркастические улыбки определенной части вероятных читателей, пробежавших глазами предыдущий абзац.

Ну, в том, что де Сад — маркиз, сомневаться никак не приходится, так как доподлинно известно, что он принадлежал к древнейшему аристократическому роду Франции. Среди его предков, между прочим, была та самая Лаура, которая была светлым ангелом Франческо Петрарки. Род де Садов владел богатыми земельными Угодьями и несколькими замками.

Он получил образование в самом престижном учебном заведении Франции — в колледже Людовика Великого. Затем он окончил привилегированную школу легкой кавалерии, был произведен в офицеры в чине капитана, был участником боев Семилетней войны, дослужился до полковника.

Выйдя в отставку, женился на девушке из великосветской семьи.

Видимо, спокойная, размеренная жизнь, соответствующая установившимся стереотипам благополучия, была не для этого человека. Вскоре после женитьбы он без памяти влюбляется в свояченицу, та отвечает ему взаимностью, и разворачивается драматическая коллизия, обычно называемая «скандал в благородном семействе».

Образ своей пылкой возлюбленной де Сад потом увековечит в романе «Жюльетта».

Она умерла совсем молодой. Ее смерть вызвала глубокую депрессию у де Сада, и он, не найдя ничего лучшего, пытается заглушить сердечную боль сексуальным разгулом.

Он попадает в какую-то скандальную историю, суть которой осталась неизвестной его биографам, но, видимо, имело место нечто серьезное, если человека, занимающего такое общественное положение, отправляют за решетку одной из башен довольно-таки мрачного Венсенского замка.

Выйдя на свободу, он вскоре попадает в новую историю, гораздо более серьезную и чреватую тяжкими последствиями…

Проходя по площади Виктуар, маркиз встречает уличную проститутку, тридцатишестилетнюю Розу Келлер, как говорится, уже «вышедшую в тираж». Они договариваются о ее услугах, причем, де Сад особо оговаривает некоторую их необычность. Далее он привозит ее на свою виллу, где подвергает жестокой порке и другим истязаниям.

Проститутка выпрыгнула в окно и побежала прямехонько в полицейский участок…

Дело становится предметом судебного разбирательства. Несмотря на то, что семья де Сада откупилась от выпоротой проститутки суммой, на которую можно было бы нанять примерно три тысячи проституток ее класса, обвинение с маркиза не снимается. Лишь вмешательство Людовика XV вынуждает суд вынести оправдательный приговор.

Позднее де Сад вложит в уста одного из своих героев такие слова: «Вспомните, как у парижских судей в знаменитом деле 1769 года выпоротый зад уличной девки вызвал больше сожаления, чем толпы людей, брошенных на голодную смерть. Они надумали засудить молодого офицера, который пожертвовал лучшими годами своей жизни ради процветания своего короля, вернулся и получил награду — унижение из рук врагов той страны, которую он защищал».

Через три года, в июне 1772, маркиза вновь вызывают в суд, на этот раз по обвинению в попытке отравления некоей Маргариты Кост, которую он будто бы угостил отравленными конфетами. В действительности никакой «отравы» в тех конфетах не было, а было лишь сильное возбуждающее средство, с помощью которого неуемный маркиз хотел убедить эту закомплексованную девицу в тщетности сопротивления элементарным законам Природы.

Кроме того, де Саду предъявляют обвинение в попытке совершения акта содомии с тремя девицами, чье целомудрие позволяло проведение сеанса группового секса, но только исключая его анальную разновидность, на которой так настаивал их партнер.

Но попытка — не пытка, и эта история была бы благополучно забыта, если бы не новый скандал.

Маркиз пригласил на бал, который он устраивал в своем замке, вполне благонамеренных и ортодоксально настроенных дам и господ. Бал проходил в том же духе, в каком проходят обычно подобные мероприятия, но вот на десерт подаются великолепные конфеты, начиненные так называемой «шпанской мушкой» — сильнейшим афродизиаком, устоять против действия которого едва ли возможно. И тут происходит забавнейшая метаморфоза: чопорные дамы и господа вдруг раскрепощаются и выказывают такие наклонности, что завсегдатаи публичных домов должны, как говорится, отдыхать…

Разумеется, после такого спектакля де Сад скрывается в Италии от судебного преследования. По возвращении во Францию он берется под стражу и направляется в Бастилию.

Там-то он и начинает писать свои эпатирующие романы.

В 1781 году был написан первый из них — «Жюстина». За ним последовали: «Сто двадцать дней Содома», «Алина и Валькур», «Философия в будуаре», «Жюльетта»…

Трудно провести четкую границу между де Садом-литератором и де Садом-философом, а может быть, и не стоит этого делать, воспринимая его творчество как единое целое, которое находилось в очень сложном соотношении со всем комплексом идей, настроений, тенденций и художественных течений конца XVIII века. В определенной мере его творчество может быть определено как квинтэссенция всех этих факторов, прямо или косвенно формирующих ту ситуацию, которая называется революционной.

В итоге всех столкновений противоборствующих идей, взглядов и учений пьедестал победительницы заняла идея ничтожности, бренности, дешевизны человеческого бытия.

Идеи Просвещения трансформировались не только в осознание мудрости и беспредельности человеческого разума, но и в грубый материализм, в агрессивный атеизм, в нравственный нигилизм, выплескивающие на поверхность житейского моря не только концепцию естественного человека, но и философию насилия.

Доигрались, господа просветители…

КСТАТИ:

Слой человека в нас чуть-чуть

наслоен зыбко и тревожно:

легко в скотину нас вернуть,

поднять обратно очень сложно.

Игорь Губерман

Маркиз де Сад не является сочинителем, автором показанных им ужасов. Он лишь обнажает их, снимает с них фиговые листки и подносит к нашим глазам, которые упрямо не желают видеть очевидное. Существуют философы-мистики, философы-экзистенциалисты, киники, материалисты, гедонисты и так далее, но маркиз де Сад занимает среди этой разношерстной братии совершенно особое место, представляя (если можно так выразиться) философию человеческого подсознания, вскрывая и анализируя те слои личности, которые соответствуют такому, пожалуй, понятию, как «спецхран», куда не допускаются не только посторонние, но и сам владелец избегает приближаться к запретной двери, не то что отворять ее…

Там, за дверью, находится истинный образ человека, не сдерживаемый условностями, не обезображенный стереотипами, не облагороженный наработанным имиджем. Он зачастую страшен, непереносим, отвратителен, но… какой уж есть…

Де Сад в своих мрачных триллерах не порочил человечество, как заявляли (и продолжают заявлять) его обвинители, он просто-напросто подносил к его глазам зеркало. А то, что это зеркало было вогнутым, увеличивающим, способным показать внутренность «спецхрана», — отнюдь не факт глумления философа над человеческой природой, а лишь попытка обратить внимание самоуспокоенных и самодовольных людей на их собственную сущность, тщательно камуфлируемую светскими манерами, фрачным сукном и шелками бальных туалетов придворных красавиц.

КСТАТИ:

«Представляете, если бы люди могли вывернуть свои души наизнанку — грациозно, словно переворачивая лепесток розы, — представить их сиянию солнца и дыханию майского ветерка».

Юкио Мисима

Жестокости де Сада — лишь бледный и откровенно гротескный отголосок подлинных жестокостей окружающего мира — явных, тайных и ожидающих своего часа за железной дверью «спецхрана»…

Де Сад ни в коем случае не призывал к злу, напротив, он, как мог, отвращал от него людей посредством своей кровавой фантастики. «Говорят, что мои кисти, — писал он, — слишком сильны. Хотите знать, почему? Я не желаю пробуждать любовь к пороку… Я сделал героев, избравших стезю порока, настолько ужасающими, что они, конечно, не внушат ни жалости, не любви… Повторяю: я всегда буду описывать преступление только адскими красками; я хочу, чтобы его видели без покровов, чтобы его презирали, чтобы его боялись…»

Не в пример нашим современным «ваятелям» теле— и кинопродукции, где гангстеры, киллеры, насильники и грабители представлены в довольно-таки привлекательном свете, где они — заботливые сыновья и нежные любовники, а если и занимаются своим грязным делом, то как-то нехотя, между прочим, потому что так сложилось, а то бы ни-ни… Как будто у миллионов других людей какие-то особые, лабораторные жизненные обстоятельства, не такие, как у этих «несчастных», которые ну просто скрипя сердце убивают, грабят и т.д. И такая вот «продукция» считается вполне допустимой, легальной, а вот книги маркиза де Сада — грязь, жестокость, порнуха…

Я вот думаю: те, которые так говорят, они действительно идиоты, или им хорошо платят «ваятели» телесериалов за формирование «образа врага»? Второе предположение более правдоподобно.

КСТАТИ:

«Маркиз де Сад — самый свободный из живших когда-нибудь умов».

Гийом Аполлинер

Что ж, и за это тоже его ненавидели, причем все: и роялисты, и демократы, и святоши, и развратники — все, кто видел себя в его зеркалах…

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«…Вероятно, дисгармония в Природе несет в себе нечто такое, что воздействует на нервы даже с большей силой, чем красота. Впрочем, даже доказано, что ужас и омерзение оказывают весьма сильное воздействие на эрекцию…

Конечно, если во время полового акта возбуждающе действует именно безобразие, то вполне естественно то, что чем объект грязнее и порочнее, тем больше он должен нравиться. И именно его предпочтут существу безупречному и совершенному — в этом нет никакого сомнения.

Красота — явление простое и понятное, а уродство — нечто чрезвычайное, и извращенное воображение всегда предпочтет немыслимое и нестандартное простому и обычному. Красота и свежесть поражают только в простом смысле. Уродство и деградация вызывают сильное потрясение, и поэтому мужчины выбирают их.

Да, многие из них выбирают для наслаждений женщину старую и безобразную, а не свежую и красивую. Не надо удивляться тому, говорю я, если мужчина предпочитает для прогулок ухабистую землю гор монотонным тропинкам равнин».

Маркиз Де Сад. «Сто двадцать дней Содома».

И пусть кто-нибудь скажет, что все это — неправда, что такого не бывает, по крайней мере, в глубинах души, где живет монстр!

Фантазии Сальватора Дали.

А маркиз де Сад просидел в Бастилии почти до начала революции 1789 года. Правда, говорят, что за неделю до 14 июля, когда начались беспорядки, он был переведен в другую тюрьму за то, что кричал из окна своей камеры, будто бы в Бастилии истязают заключенных.

Революция предоставила ему свободу. Некоторое время маркиз пользовался определенными льготами на правах «мученика старого режима», но в 1794 году почему-то снова оказывается в тюрьме, на этот раз — в Сен-Лазар, потому что Бастилию уже снесли.

Вскоре, однако, он освобождается из заключения, издает свои романы и живет полноценной жизнью. Пока его не угораздило преподнести Бонапарту, тогда еще Первому Консулу республики, собрание своих сочинений, да еще и с дарственной надписью.

Бегло полистав книги, Бонапарт бросил их в камин, а их автора приказал отправить в психушку.

КСТАТИ:

Иногда Бонапарт читал преподнесенные ему книги более внимательно. Например, когда знаменитый физик, астроном и философ Пьер-Симон Лаплас (1749—1827 гг.) преподнес ему свой труд «Изложение системы мира», Первый Консул, как говорят, заметил: «Ньютон в своей книге говорил о Боге, в вашей же книге, которую я уже просмотрел, я не встретил имени Бога ни разу».

Лаплас ответил: «Гражданин Первый Консул, в этой гипотезе я не нуждался».

А де Сада поместили в дом для умалишенных в Шарантоне, где он практически оставался до конца дней своих. Там он писал пьесы и ставил их на подмостках больничного театра. Там он создал произведение «Преступления из-за любви» и несколько философских эссе.

Он умер в 1814 году, оставив завещание, где выражалась его воля быть похороненным среди лесной чащи, и без какого-либо памятного знака.

Сын де Сада сжег все рукописи, оставшиеся после смерти отца. Ну на кой ляд был нужен этот сын, если за радость наблюдать его первые шаги или слышать первые слова нужно впоследствии платить столь дорогую цену? Видимо, мудрый де Сад недаром писал о предпочтительности анального секса. Писать-то писал, но бумага и жизнь — не одно и то же…

Его произведения были категорически запрещены к изданию и распространению, причем, везде, и во Франции, и в Китае, и в России, и в Америке. В настоящее время в родовом замке де Сада создан мемориальный музей его имени, его романы издаются огромными тиражами, а в конце прошлого уже тысячелетия ЮНЕСКО отмечало год памяти этого неоднозначного человека и мыслителя.

Де Сад своим творчеством подвел черту под уходящей эпохой и предвосхитил суть и атмосферу наступающих эпох, отмеченных такой жестокостью и таким цинизмом, что его произведения подчас выглядят благостными рождественскими притчами.

Дальнейшая история человечества показала это со всей наглядностью.

Фантазии Сальватора Дали.

Касательно Истории согласиться никак не могу, но вот «современная трагедия» — иное дело. Недаром же с де Сада начинается XIX век, с ужасами его революций и жесточайшим цинизмом буржуазной морали, таящей в себе завязки трагедий, которые и не снились ни Софоклу, ни Шекспиру…

Сфера Изящного

Трудно, почти невозможно провести хотя бы условную грань между философией как таковой и литературным художественным творчеством. Последнее просто немыслимо без элементов философии, а первая очень и очень много теряет без художественно-выразительных средств. Творчество Вольтера, Дидро, Руссо — яркое тому свидетельство.

Философия эпохи Просвещения нашла свое эмоционально-творческое отражение в стиле рококо, с его замысловатыми орнаментами, игривой асимметрией, с его пастухами и пастушками, нимфами и богинями, пребывающими в непреходящей любовной истоме.

В литературе торжествующий гедонизм рококо в той или иной степени нашел свое выражение и в «Орлеанской деве» Вольтера, и, конечно же, в «Нескромных сокровищах» Дидро, но наиболее ярко он проявился в творчестве поэта Эвариста Дезире де Форжа де Парни (1753—1814 гг.), автора нашумевших «Эротических стихотворений» и поэм «Потерянный рай» и «Битва старых и новых богов», которые принесли ему заслуженную славу и репутацию «единомышленника Вольтера».

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

Приснилось мне, что я — смиренный инок,

Попавший в монастырь визитандинок.

Вечерня уж окончилась; сейчас

Узнаем, спят ли сестры? С этой целью

Из кельи я заглядываю в келью…

Гортензия! Зачем ты одеяло

Откинула? Его не отстраняй!

Не нужно, чтоб рука твоя блуждала!

Сперва груди коснулась невзначай

Атласно-гладкой юная черница,

И вот уже… Ну, можно ль так забыться?

К Цецилии спешу из кельи сей.

Хоть ночь длинна — роман еще длинней.

Евангелье любви она читает,

И грезит, и на ус себе мотает.

Скучающим в таком монастыре

Природу может заменить искусство.

Я безделушку вижу на ковре:

Она разгорячает Зои чувства.

Вот на киоте, рядышком с Христом,

Стоит сосуд с мягчащим молоком…

Поздравим же находчивую Зою!

Любовник скромен, он всегда с тобою,

И обмануть не сможет нипочем…

Эварист де Форж де Парни.

«Битва старых и новых богов».

И совсем иная проблематика и иная поэтика были присущи так называемому просветительскому реализму, отражавшему восхождение буржуазии на вершину общественной пирамиды. В произведениях этого направления духовные конфликты литературы XVIII века (борьба чувства и долга, страсти и разума) уступают место изображению активной, деятельной жизни героев, их борьбе за существование, за общественное признание, за утверждение личного достоинства человека из нижних слоев социума, человека, который «делает сам себя».

Английские писатели создали даже особый жанр романа, получивший название «просветительского». В таком романе герои попадают в различные нестандартные ситуации, где с наибольшей эффективностью проявляются их интеллектуальные, волевые и физические качества. Наиболее характерными образцами литературы этого жанра считаются романы Даниэля Дефо (1660—1731 гг.)и Джонатана Свифта (1667—1745 гг.).

Дефо, обратившись к форме авантюрного романа, создал целый ряд таких широко известных произведений, как «Робинзон Крузо», «Молль Флендерс», «История полковника Джека» и «Капитан Синглтон».

Самым популярным из них является, конечно, «Робинзон», этот гимн человеческой предприимчивости, трудолюбию и несгибаемой воле к жизни. Своим описанием идеала «естественной жизни» Дефо предвосхищает теории Руссо, а взаимоотношения Робинзона и Пятницы лягут в основу жанра так называемого «колониального романа», где цивилизованные европейцы терпеливо и по-отечески снисходительно наставляют обезьяноподобных аборигенов на путь истинный. Но главное — мужество и активная жизненная позиция Робинзона, героя эпохи предприимчивых людей, за которыми, как оказалось, будущее.

КСТАТИ:

Спасшийся во время кораблекрушения англичанин попадает на необитаемый остров. Его сочли погибшим, а потому не искали, так что робинзонада продолжалась довольно продолжительное время, пока остров не оказался в зоне морских учений, и высадившиеся на нем морские пехотинцы не обнаружили столь странного «условного противника».

— Что это за хижина? — спрашивают его, рассматривая скромное сооружение из бамбука и пальмовых листьев.

— Дом, в котором я живу.

— А вон то красивое строение?

— Клуб, который я посещаю.

— Ну а вон та хижина? —указывают на жалкую постройку в отдалении.

— Ах, эта… Это — клуб, который я игнорирую…

Что-то наподобие…

А вот главный герой Джонатана Свифта, тоже решительный, тоже волевой и предприимчивый, Лемюэль Гулливер, во время своих странствий встречается с какими-то фантастическими персонажами: великанами, лилипутами, разговаривающими лошадьми, но неизменно выходит победителем из всех возникающих ситуаций в тех или иных сообществах, изображенных с эзоповской иронией и поистине свифтовским сарказмом, не оставляющих сведений в том, что те, с кем общается Гулливер, — вовсе не плод авторской фантазии, а нечто вроде зарисовок с натуры…

При этом следует отметить, что творчеству Свифта присуще достаточно скептическое отношение к такому размытому и многозначному понятию как «социальный прогресс», что, собственно, присуще всем людям с незашоренным сознанием…

КСТАТИ:

«Если людоед пользуется ножом и вилкой — это прогресс?»

Станислав Ежи Лец

Незашоренным сознанием обладал и Генри Филдинг (1707—1754 гг.), написавший несколько романов, среди которых — искрометная «История Тома Джонса, найденыша», герой которой ведет неравную борьбу за место под солнцем и побеждает, причем, без какого-либо озлобления, без трагизма, присущего литературным борцам за общественное признание в последующих эпохах. Том Джонс ведет свою борьбу легко, изящно и дерзко, заражая самых ярых противников неиссякаемым оптимизмом и легкостью восприятия собственных поражений.

Противоречия человеческого характера нашли свое отражение в эксцентрических романах Лоренса Стерна (1713—1768 гг.): «Жизнь и мнения Тристама Шенди, джентльмена» и «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии», а также в блестящей драматургии Ричарда Бринсли Шеридана (1751—1816 гг.) и Джорджа Лилло (1693—1739 гг.), создавшего первую буржуазную трагедию «Лондонский купец».

Но эйфория по поводу победоносного шествия буржуазии и впечатляющих успехов предприимчивых плебеев достаточно скоро угасла, тем более что французская революция со всей убедительностью показала миру, в какой кровавый мрак толкает человечество библейская фраза «И последние станут первыми…»

Пошел процесс отката от просветительского реализма, который дал толчок развитию романтизма и сентиментализма.

Культу холодного разума был противопоставлен культ чувствований. В этом направлении активно работала группа немецких литераторов, вошедших в Историю под названием «Буря и натиск». Члены этой группы, развивая демократические идеи знаменитого немецкого драматурга и философа Готхольда Эфраима Лессинга (1729—1781 гг.), выдвигают на первый план человеческую «страсть» как основную пружину жизнедеятельности.

Но в отличие от сентименталистов, которые культу страсти придавали какое-то роковое, деструктивное значение (Оливер Голдсмит (1728—1774 гг.), Николай Карамзин (1766—1826 гг.) и др.), «мятежные гении», как себя называли участники группы «Буря и натиск», утверждали созидательное начало бурных переживаний.

Н. Рушева. Натали

Наиболее значительным представителем этой группы был молодой Иоганн Вольфганг Гете (1749—1832 гг.), который оставил свой след в мировой Истории и как выдающийся литератор, и как выдающийся философ.

Мало того, он в разные периоды своей нестандартной жизни был еще и живописцем, скульптором, архитектором, критиком, публицистом, актером, режиссером, директором театра, переплетчиком, гравером, алхимиком, анатомом, ботаником, физиком, астрономом, политиком, финансистом и т.д. и т.п.

У него было слабое здоровье. В 19 лет началось кровохарканье, которое продолжалось до самой смерти, до 83 лет. В 21 год наступило расстройство нервной системы, но этот недуг, в отличие от туберкулеза, Гете преодолел с блеском, как истинный хозяин собственной судьбы. Чтобы побороть частые головокружения, Гете заставлял себя подниматься на соборную колокольню. Он укреплял свою психику наблюдениями за хирургическими операциями в больницах, а также слушанием военных барабанов и маршировкой вместе с солдатами на плацу.

В 25 лет он написал свой знаменитый роман «Страдания молодого Вертера», о котором впоследствии сказал: «Это создание… я, как пеликан, вскормил кровью собственного сердца и столько в него вложил из того, что таилось в моей душе, столько чувств и мыслей, что, право, их хватило бы на десяток таких книг…»

Большое Веймарское издание его сочинений насчитывает 143 тома.

Самые значительные из них: «Римские элегии», «Годы учения Вильгельма Мейстера», «Волшебная флейта», «Учение о цвете», «Западно-восточный диван» и, конечно же, бессмертный «Фауст».

Образ Фауста, легендарного ученого-чернокнижника XVI века, у Гете является средоточием всех порывов человеческого духа, направленных на осмысление и покорение окружающего мира, что всегда так дорого обходится тем, кто превращает их в идею-фикс…

КСТАТИ:

«В жизни дело идет о жизни, а не о каком-то результате ее».

Иоганн Вольфганг Гете

Он пользовался огромным успехом у женщин. В его «букете» можно увидеть и роскошные оранжерейные, и скромные полевые цветы, но все они дышат искренним и сильным чувством: дочь лейпцигского трактирщика Анна Катарина Шенкопф, Эмилия и Люцинда, дочери танцмейстера, у которого молодой Гете брал уроки, Фридерика, дочь пастора, Шарлотта Буфф, описанная в «Вертере», Антуанетта, подруга его сестры, Елизавета Шенеман, Шарлотта фон Штейн, Христина Вульпиус, ставшая его женой, некая Беттина, веймарская актриса Корона Шретер и совсем юная Ульрика фон Левецов, последняя любовь гения…

Но все это были праздники, которые тем и хороши, что приходят нечасто и продолжаются недолго. Недаром же он сказал, что «радугу, которая держится четверть часа, перестают замечать».

Можно, конечно, превратить жизнь в сплошной праздник, но тогда она будет не только фальшива, но еще однообразна и скучна.

КСТАТИ:

«Празднуй лишь то, что благополучно закончено: всякие же вступительные торжества исчерпывают охоту и силы, которые должны возбуждать наше стремление и сопутствовать нам в дальнейших наших усилиях. Из всех празднеств брачное наименее уместно, ибо оно более всякого другого должно бы проходить в обстановке тишины, смирения и надежды».

Иоганн Вольфганг Гете

Он всегда призывал меньше праздновать свои мнимые победы и больше делать конкретного и действительно полезного, то есть того, что превращает небытие в бытие. О, если бы этот принцип был принят как основополагающий всеми теми, кто вершит нашими судьбами!

Увы, их заботит совсем иное: как найти наиболее эффективные средства подавления нашей внутренней свободы, потому что именно она мешает осуществлению их вековечной мечты — сделать из нас рабов не по статусу, а по сути, чтобы мы приняли душой это рабство и радовались, радовались, радовались ему, избавляющему от всякой ответственности за собственную жизнь…

Радость скота.

КСТАТИ:

«Для лошадей и влюбленных сено пахнет по-разному».

Станислав Ежи Лец

Но давно ведь известно, что чем сильнее давление, тем, соответственно, сильнее и сопротивление ему, и мощным консонансом философским трудам, утверждающим принцип независимости человеческого духа, послужила волна эротической литературы, которая бросила вызов двойной бухгалтерии буржуазной морали, рвущейся к господству над массовым умом, отличающимся от индивидуального крайней неразборчивостью и столь же крайней внушаемостью.

Испанская аристократка Алоизия Сихеа вызвала подлинное смятение в великосветских кругах (если, конечно, можно назвать таковыми круги, придерживающиеся фальшивой буржуазной морали) своей весьма откровенной повестью «Любовный напиток», единодушно признанной автобиографической.

Иллюстрация к «Любовному напитку» А. Сихеа

Все развратники испанского королевского двора были безмерно шокированы, читая строки, написанные женщиной (!), да еще и одного с ними социального круга: «Как ты прекрасна! А теперь стань на колени и наклони голову вниз!» — сказал он, узрев мои ягодицы, которые белизной соперничали со слоновой костью и ранним снегом…»

Это была эпатажная реакция на буржуазную благонамеренность ортодоксальной литературы того времени.

А французский писатель аристократ Ретиф де ла Бретони заявил: «Мораль несет любви зло!»

Спорное заявление, что там ни говори, однако что могли противопоставить ему записные моралисты? Что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда? Разве что…

А де ла Бретони приобрел скандальную известность не только своими эпатирующими высказываниями, но и автобиографическим романом «Мсье Николя», где автор весьма талантливо описывает свой сексуальный дебют в объятиях светской львицы мадам де Парагони.

Этим романом искренне восхищались Гете и Шиллер.

Автор бессмертного «Фауста» тоже любил скандализировать почтеннейшую публику. Впрочем, а кто не любил? Разве что тот, кому вообще нечего было этой публике сказать.

Аббату Прево (Антуан Франсуа д'Экзиль Прево, 1697—1763 гг.), видать по всему, было что сказать, если он, кроме «Истории Кливленда, незаконного сына Кромвеля…» написал еще и всемирно известную «Историю кавалера де Грие и Манон Леско», о которой некий правовед-неудачник, которого звали Маре, отозвался следующим образом: «Тут один сумасшедший выпустил ужасную книгу… за ней все бежали, как на пожар, в огне которого следовало бы сжечь и книгу, и ее автора».

Согласно постановлению суда первое издание «Манон Леско» было действительно сожжено.

И отнюдь не из-за какого-то эротического натурализма, который никак себя не проявил в данном произведении, а всего лишь из-за описаний «фривольных приключений двух распущенных молодых людей», которые заключались в следующем: «Намеренье обвенчаться было забыто в Сен-Дени; мы преступили законы церкви и стали супругами, нимало над тем не задумавшись».

«Безнравственность» данной книги власти усмотрели в ином, разумеется, а именно когда знатный, но безвольный юноша становится сексуальным рабом самой заурядной шлюхи.

Этот пример лишь в очередной раз указывает на то, что критерии определения уровня безнравственности того или иного произведения никогда не были объективными и постоянными, находясь в прямой зависимости от вкусов общества и его правителей.

КСТАТИ:

«Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги, написанные хорошо или же написанные плохо».

Оскар Уайльд

Но, чтобы определить, насколько хорошо или плохо написана та или иная книга, нужно обладать тем набором знаний и свойств, которым, как правило, никогда не обладают те, кто вершит наши судьбы. А их консультанты, тоже как правило, — дрянь…

В 1749 году увидел свет роман, сразу же ставший всемирно известным, как и его автор Джон Клеланд, до сих пор игнорируемый редколлегиями официальных энциклопедий. Роман назывался «Мемуары женщины для утех, или История жизни Фанни Хилл».

Его издателя, Клайда Гриффитса, власти приговорили к позорному столбу, возле которого он простоял указанное в судебном вердикте время, а вот автора, которого как джентльмена не могли приговорить к такому унижающему наказанию, вызвали в Королевский Тайный Совет и потребовали объяснений, во-первых, по поводу того, что именно он хотел сказать своим «гнусным творением», и, во-вторых, какие обстоятельства побудили его заниматься подобной деятельностью.

На первый их вопросов Клеланд отвечал довольно неопределенно, а вот на второй дал ответ короткий и исчерпывающий: «Нищета».

Члены Тайного Совета были порядком шокированы фактом обнищания благородного и образованного джентльмена и вынесли весьма странный, особенно по тем временам, приговор: «Назначить автору богомерзкого и смущающего общественный покой произведения денежное содержание, дающее возможность достойно существовать, но взамен потребовать с упомянутого автора торжественное обещание впредь никогда не писать ничего подобного».

Иллюстрация к «Фанни Хилл»

Клеланд с легкостью дал это обещание, удовлетворившись всемирной славой «Фанни Хилл», однако через много лет поставил жирную точку в своей литературной карьере, написав роман «Мемуары сластолюбца», где нет практически ни одной откровенно эротической сцены, но есть полная энциклопедия пороков английского бомонда с самой уничтожающей его характеристикой.

Итальянец Джованни Джакомо Казанова (1725—1798 гг.), более, чем литератор, известный как «король авантюристов», оставил потомкам двенадцатитомные мемуары, названные им «История моей жизни».

Эти мемуары — захватывающая хроника эпохи, уже ощущавшей дыхание приближающихся революционных гроз. Правда, атмосфера эпохи служит всего лишь фоном для хвастливых описаний эротических эксцессов, главным героем которых, естественно, является непобедимый, неотразимый, шокирующий, блестящий Казанова.

Автор, смуглый красавец геркулесовского телосложения, покоритель женских сердец, знаток оккультных наук, бывший в разные периоды своей пестрой жизни и журналистом, и священником, и офицером, и театральным музыкантом, и заключенным, и государственным деятелем, но основным своим занятием сделавший сексуальное сношение.

Именно оно стало основной целью его существования, его призванием и средством самоутверждения.

Диапазон его многочисленных подружек был чрезвычайно широк: от балерины Корчелли, отдавшейся ему в десятилетнем возрасте, до престарелой маркизы Дюрфе, которой он произвел знаменитую «операцию по переселению душ». Операция заключалась в интенсивнейшем сексе на протяжении трех ночей, после чего доверчивой старушке был подброшен маленький ребенок — «носитель ее переселившейся души».

Результатом этих действий было завещание, согласно которому осчастливленная маркиза отписывала свое немалое состояние этому ребенку и его опекуну (Казанове, разумеется).

На страницах своих «Мемуаров» Казанова щедро делится с читателем впечатлениями о бесчисленных победах своего члена, который он величает «главным орудием сохранения человеческой расы», при этом уделяя должное внимание и теоретической стороне вопроса:

«… Самый простой способ — не обращать на добродетель внимания, ни во что не ставить ни на словах, ни на деле, осмеивать ее… застать врасплох, перепрыгнуть через баррикады стыда — и победа обеспечена, бесстыдство нападающего враз уничтожит стыдливость атакованного.

Климент Александрийский, ученый и философ, говорит, что стыдливость, каковая должна обитать в голове женщины, на самом деле находится в ее рубашке, ибо как ее снимешь, то и тени стыдливости не узришь».

В сочинении Казановы установка на беспощадное сокрушение стыдливости реализуется в различных эпизодах группового секса, к которому автор, видимо, питал особое пристрастие. В одном случае это пикантное приключение с некими Еленой и Гедвигой, которых неуемный Казанова в одночасье лишил девственности, в другом — с двумя монашенками, в третьем — с игривыми сестрами Анеттой и Вероникой.

Одна из типичных ситуаций: Казанова приходит на ужин к своему помощнику Басси и буквально на глазах у веселящихся родителей овладевает их юной дочерью, после чего и сами родители азартно предаются плотским радостям…

Тема поверженной добродетели, будучи центральной в «Мемуарах», тем не менее, органично вписывается в набор иных тем, и этот набор формирует впечатляющую атмосферу человеческих взаимоотношений эпохи в целом.

«Люди скажут, — писал Казанова, — что книга, оскорбляющая добродетель, это дурная книга. Возможно, поэтому я не советую читать ее тем, кто больше всего ценит добродетель и содрогается при мысли о наслаждении, дарованном любовью, а также тем, кто верит, что подобного рода чувство оскверняет душу. Им тоже лучше воздержаться от чтения».

Естественно, «Мемуары» Казановы украсили собой все возможные списки запрещенных книг.

Эротическая миниатюра. XVIII в. Россия

И все же «Мемуары» никогда не подвергались таким яростным преследованиям церковных и светских властей, как произведения русского поэта Ивана Семеновича Баркова (1761—1768 гг.).

Барков был символом особого направления в русской поэзии, названного «барковщиной» и традиционно воспринимаемого как «хулиганско-эротическая поэзия, изобилующая непристойной лексикой», и это определение отнюдь не самое жесткое.

Между прочим, современники Баркова не приходили в тот цензурный экстаз, который так характерен для буржуазно-демократических времен, и воспринимали его стихи как «шутливую поэзию», только и всего.

У Баркова было немыслимое количество последователей. Известно, например, что некоторые произведения, автором которых он якобы являлся, были написаны лет этак через 70—80 после его смерти. Известно и то, что под именем почившего Баркова довольно часто скрывались многие и многие из тех, кто вошел в историю литературы с репутацией вполне благонамеренного человека, чьи произведения составляют золотой фонд семейного чтения.

Баркова очень высоко ценил Пушкин. Это ему, великому поэту и весьма требовательному критику, принадлежат слова: «Барков — это одно из знаменитейших лиц в русской литературе… Для меня сомнения нет, что первые книги, которые выйдут в России без цензуры, будут полное собрание стихотворений Баркова».

Судя по тому, что полное собрание сочинений Ивана Баркова и по сей день не вышло в свет, можно сказать, что время, о котором мечтал Александр Сергеевич Пушкин, еще не пришло…

Отдельные стихотворения и подборки появляются в разных изданиях, однако предваряющие эти подборки статьи маститых филологов, написанные в извиняющемся тоне, свидетельствуют о том, что табу, наложенное в свое время на имя Ивана Баркова, все еще не снято и едва ли будет снято на официальном уровне в ближайшем обозримом будущем.

КСТАТИ:

Не смею вам стихи Баркова

Благопристойно перевесть

И даже имени такого

Не смею громко произнесть!

Александр Пушкин

Это шуточное четверостишье в полной мере отражает суть традиционного восприятия Баркова, едва ли претерпевшего серьезные изменения в последние два с половиной столетия.

В свете этого восприятия поэзия Баркова выглядит сплошной похабщиной, издевательством над всеми моральными нормами и ценностями.

Барков же применял нестандартную лексику вовсе не из-за недостатка словарного запаса. Эта лексика служила ярчайшим выразительным средством дерзкого столкновения бесхитростной народной манеры отражения бытия и манеры салонной.

Стихи Баркова — отнюдь не глумление над моралью, а дерзкий вызов официальной власти, ее цензуре, ее нормам внешнего поведения и стереотипам мышления.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

Муж спрашивал жену, какое делать дело.

— Нам ужинать сперва иль еться начинать?

Она ему на то: — Изволь ты сам избрать,

Но суп еще кипит, жаркое не приспело.

Труды дают нам честь и похвалы на свет,

Трудом восходит вверх могущество героя.

Любовь от всех за труд приобрела Аннет

За то, что хорошо ебется стоя.

Иван Барков

Неотъемлемая часть русской литературы XVIII века, нравится это кому-то или нет. Правда, желающих авторитетно определять, что следует относить к литературе того или другого века, а что нет, предостаточно, вот только их квалификация оставляет желать лучшего, а то ведь они зачастую напоминают сосредоточенного Участкового милиционера, решающего задачу: «Спящая Венера» Кисти Джорджоне — порнография или же эротика?

КСТАТИ:

«Люди любят и ненавидят одни и те же вещи, но желающих много, а вот вещей мало».

Сюнь-цзы

Есть, конечно, вещи, и вовсе не подлежащие обсуждению. Та эпоха сверкает именами драматургов Пьера Корнеля (1606—1684 гг.) и Жана Расина (1639—1699 гг.), а некий Жан Батист Поклен, более известный как Мольер (1622—1673 гг.), человек весьма сомнительной нравственности, но несомненной гениальности, произвел подлинный переворот в драматическом искусстве, создав жанр социально-бытовой комедии, в которой он соединил, казалось бы, несоединимое: буффонаду, балаганный юмор и высокий артистизм, присущий лишь аристократическому искусству. И все получилось!

Этот человек оставил после себя такой яркий след своими «Мещанином во дворянстве», «Тартюфом», «Дон Жуаном», «Мнимым больным» и т.д., что его хватило бы на добрый десяток королей, включая и его современника Людовика XIV. Поговаривают, что его жена Арманда Бежар была в то же самое время и дочерью великого драматурга. Что ж, все может быть, но какое это имеет значение для следа человека в Истории? А те, которые полагают, что имеет, как правило, никаких следов после себя не оставляют. Кроме, разве что, грязного белья, в котором они так любили копаться…

И что бы, и кто бы ни говорил о каких-либо подробностях интимных биографий братьев Монгольфье, Жозефа Мишеля (1740—1810 гг.) и Жака Этьена (1745—1799 гг.), но это они ведь построили первый в Истории воздушный шар, а вот этим как раз и все сказано!

Но вернемся к литературе той фантастически богатой на культурные достижения эпохи. Пьер Огюстен Карон де Бомарше (1732—1799 гг.), безмерно талантливый человек, к тому же достаточно высокого происхождения, отразил в своих знаменитых пьесах «Севильский цирюльник» и «Женитьба Фигаро» конфликт между третьим сословием и дворянством, причем, явно сочувствуя первому.

Шедевры искусства, так же, как и воинские подвиги, должны, кроме всего прочего, обладать еще и определенного рода социально-нравственной ценностью. Думается, что антиаристократический пафос популярных комедий Бомарше подлил достаточно масла в огонь будущей революции. Смеяться, конечно, «не грешно над всем, что кажется смешно», однако иногда смех имеет своим следствием уж очень горькие слезы…

Вольно или невольно, но немало масла в тот же огонь подлил и Иоганн Фридрих Шиллер (1759—1805 гг.), с его мятежным стремлением к неограниченной свободе и жгучей ненавистью к феодальным порядкам (драмы «Разбойники», «Заговор Фиеско» и «Коварство и любовь», трагедии «Дон Карлос», «Мария Стюарт» и т.д.)

К сожалению, достаточно много найдется на просторах Истории талантливых людей, по тем или иным причинам не добившихся материального благополучия и возложивших ответственность за это на общество, совсем как ребенок, пинающий ногой шкаф, о который он ударился нечаянно…

КСТАТИ:

«Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-то ободрать».

Михаил Салтыков-Щедрин

А этот великий поэт хотел вещей простых, понятных и естественных, о чем и писал свои стихи, сделавшие его национальным героем Шотландии и мировой знаменитостью. Роберт Бернс (1759—1796 гг.), сын фермера, который в ранней юности начал сочинять произведения, ходившие в списках по всей Шотландии.

Подлинная слава пришла к нему в 1786 году, когда был издан томик его стихов, и весь тираж разошелся в один день.

У него была возлюбленная, Джин Армор, которая родила ему близнецов, но не могла выйти за него замуж из-за яростного противодействия родителей, мечтавших о выгодной партии для своей дочери и теперь пылавших ненавистью к тому, кто столь наглым образом отнял у них эту мечту.

Рассудив, что сложившаяся ситуация имеет больше плюсов, чем минусов, Роберт переезжает в Эдинбург, где быстро достигает громкого успеха. Его двухтомник мгновенно распродается, а за право впредь издавать его произведения издатель выплачивает Бернсу весьма немалые деньги, которые враз поворачивают на 180 градусов вектор отношения к поэту родни матери его детей, а также и самой Джин, в недавнем конфликте принимавшей сторону отца и матери.

Возможно, мечта об иных, не таких как у Джин, взглядах на любовь породила эти знаменитые строки:

Ты свистни —тебя не заставлю я ждать,

Ты свистни — тебя не заставлю я ждать,

Пускай там бранятся отец мой и мать —

Ты свистни —тебя не заставлю я ждать…

И гордый Роберт посылает куда подальше свою излишне благоразумную подружку с ее родителями впридачу.

Он известен уже всей Великобритании. Он знаменит, он принят в высшем обществе, он — кумир женщин…

КСТАТИ:

— Кто там стучится в поздний час?

«Конечно, я — Финдлей!»

— Ступай домой. Все спят у нас!

«Не все!» — сказал Финдлей.

— Как ты прийти ко мне посмел?

«Посмел!» — сказал Финдлей.

— Небось наделаешь ты дел…

«Могу!» — сказал Финдлей.

— О том, что буду я с тобой…

«Со мной!» — сказал Финдлей.

— Молчи до крышки гробовой!

«Идет!» — сказал Финдлей.

Роберт Бернс

Но он вернулся все-таки на малую родину, помирился с Джин Армор, а затем перевез ее и детей на свою новую ферму. Там он жил два года, при этом работая акцизным инспектором.

В 1791 году семья Бернсов переезжает в город Дамфриз.

Видимо, Бернсу, как, впрочем, и любому истинному поэту, семейная жизнь не шла на пользу. В этот период он часто болел и переместил центр своего внимания с естественных человеческих отношений на неестественные…

Законодателя страны

Я не хочу бесславить.

Сказав, что вы не так умны,

Чтоб наш народ возглавить.

Но вы изволили чины

И званья предоставить

Шутам, что хлев мести должны,

А не страною править.

Ну а шуты… они ведь чрезвычайно мстительны были во все времена, и время Бернса — не исключение, так что после подобных стихов жизнь поэта заметно усложнилась. А тут еще он во всеуслышание заявляет о своих симпатиях к французской революции…

У Бернса резко обостряется хронический ревмокардит, и в 1796 году он покидает этот безумный мир…

Когда-то он, национальный герой Шотландии и кумир многих миллионов читателей во всем мире, написал шутливую «Эпитафию на могиле сельского бабника», которая в известной мере могла бы относиться и к ее автору:

Рыдайте, добрые мужья,

На этой скорбной тризне.

Сосед покойный, слышал я,

Вам помогал по жизни.

Пусть школьников шумливый рой

Могилы не тревожит…

Тот, кто лежит в земле сырой,

Был им отцом, быть может!

Конечно, публика не состоит сплошь из глупцов, но отрицать очевидный факт негативного воздействия большинства на меньшинство едва ли разумно

КСТАТИ:

«Какая ирония! Умные, талантливые люди всю жизнь убивают себя для этой дурацкой публики, а между тем в глубине души презирают в отдельности всех глупцов, из которых она состоит!»

Жюль и Эдмон Гонкуры

А проблеме права человека на поступок, идущий вразрез общепринятыми нормами поведения, отдал свою жизнь английский поэт и общественный деятель Джон Мильтон (1608—1674 гг.), написавший знаменитые поэмы «Потерянный рай» и «Возвращенный рай», где это законное право утверждается хотя бы на художественно-образном уровне. Хотя бы так…

КСТАТИ:

Профессор: А теперь приведите хотя бы пару характерных штрихов биографии Джона Мильтона.

Студент: Когда великий английский писатель Джон Мильтон женился, он написал поэму «Потерянный рай», а когда его жена умерла, то из под его пера тут же вышел «Возвращенный рай».

Проблемам взаимоотношений рая и ада посвятил свое творчество великий Иоганн Себастьян Бах (1685—1750 гг.), создавший грандиозные фуги и оратории «Страсти по Матфею» и «Страсти по Иоанну».

Его современник Георг Фридрих Гендель (1684—1759 гг.) подарил Истории 25 классических ораторий («Мессия», «Израиль», «Эсфирь» и т.д.).

Франц Йозеф Гайдн (1732—1809 гг.) оправдал свое пребывание на Земле 104 симфониями, 52 фортепианными сонатами, 14 мессами, ораториями «Сотворение мира», «Времена года» и т.д. Что и говорить, это не то, что сделать троих детей, сожрать двадцать тонн картошки и выпить десять тысяч бутылок водки…

А вот итальянский композитор Клаудио Монтеверди (1568—1643 гг.) оставил всем нам в наследство искусство оперы…

КСТАТИ:

Зал оперного театра.

Молодая женщина обращается к своей пожилой соседке:

— Не врублюсь, чего этот Риголетто так страдает.

— Но ведь его дочь обесчестили!

— Трахнули, что ли? Мне бы его заботы!

Множество отличных опер написал композитор Антонио Сальери (1750—1825 гг.), кроме всего прочего, учитель Бетховена, Шуберта и Листа, придворный композитор австрийского императора Иосифа II (1741—1790 гг.).

И наконец, божественный Вольфганг Амадей Моцарт (1756—1791 гг.), оставивший после себя наследие, способное оправдать земное бытие нескольких поколений…

Кроме опер, симфоний, камерно-инструментальных и фортепианных произведений, кроме «Реквиема», заказанного каким-то таинственным незнакомцем, после него осталась и детективная история, связанная с предполагаемым отравлением великого композитора Моцарта известным, но не великим композитором Сальери, так неосторожно использованная Пушкиным для построения сюжета одной из его «Маленьких трагедий».

Очередной стереотип, основанный на случайно брошенных словах.

Моцарт умер очень рано, не дожив двух месяцев до своего 36-летия.

Высказывались предположения относительно отравления композитора, предположения, основанные на том же, на чем обычно основываются так называемые факты Истории: кто-то что-то сказал, кто-то видел человека, похожего на имярека, какая-то газетенка высказала мнение, ну совсем как одна из берлинских, опубликовавшая 31 декабря 1791 года следующее: «Поскольку тело раздулось после смерти, некоторые считают, что Моцарта отравили». Особенно умиляет — «некоторые считают»…

Существуют трое основных подозреваемых. Первый, конечно же, Сальери, «патологический завистник, подсыпавший объекту зависти сильнодействующий яд». Второй — Зусмайер, ученик Моцарта и предполагаемый любовник Констанцы, жены гения. Третий — юрист Франц Хофдемель, с женой которого у Моцарта якобы был роман.

Рассматривался и масонский след, и разные другие, было бы желание рассматривать следы.

Сальери, придворный композитор, ведущий музыкант Вены, любимец императора и высшей знати. Да, они с Моцартом не слишком любили друг друга, но скорее у Моцарта были причины отравить Сальери, чтобы занять его место при дворе, чем наоборот. Сальери мог, конечно, завидовать гениальности Моцарта, но ее ведь нельзя ни отнять, ни наследовать. Он боялся потерять тепленькое местечко? Чушь. Должность придворного композитора — это не столько сфера проявления гениальности, сколько очень хлопотный участок дворцовой службы, требующий многих качеств, отсутствовавших у гениального Моцарта, и это понимали все окружающие, включая императора.

Осенью 1823 года Сальери, пребывая в одной из клиник по причине тяжелого нервного расстройства, якобы сделал заявление о том, что это он отравил Моцарта. Через месяц после этого заявления он попытался покончить жизнь самоубийством. Известно, что перед смертью Сальери часто бредил своей виной в смерти Моцарта, но чем этот бред отличался бы от признаний в убийстве Юлия Цезаря?

Вот и все «доказательства» вины Сальери. А его родственники имели все основания вызвать Пушкина на дуэль, потому что именно его произведение создало устойчивый стереотип «Сальери — убийца Моцарта».

Второй подозреваемый — Зусмайер. Будучи учеником Моцарта и даже гипотетическим любовником его жены, он не мог иметь намерений убить своего патрона, едва-едва сводящего концы с концами, не оставившего никакого материального наследства и похороненного в могиле для бедняков. Чем он мог бы завладеть вследствие устранения Моцарта? Если болтовня насчет адюльтера — правда, то телом его жены он и так владел, а вот стремиться брать на себя заботы о содержании ее и детей в варианте женитьбы на бедной вдове — неразумно. Для него Моцарт был курицей, несущей золотые яйца, так что подозрения в его адрес попросту несостоятельны.

Третий — Франц Хофдемель. Его молодая красавица-жена брала у Моцарта уроки игры на фортепиано. Когда она вернулась домой после панихиды по Моцарту, муж набросился на нее, беременную, с бритвой в руке, нанес глубокие раны на шее, на лице и на руках, а затем заперся в спальне и перерезал себе горло.

Красавица Магдалена выжила и спустя пять месяцев родила ребенка, отцом которого, по слухам, был Моцарт.

Если все обстояло именно так, и Хофдемель действительно подозревал их любовную связь, то при таком бешеном темпераменте логично ли было исподволь травить ядом любовника жены, не препятствуя их встречам? И кто знает, может быть, этот бедняга услышал о своем «позоре» уже после смерти обольстителя? Все может быть, но этот третий подозреваемый еще более ирреален, чем первые два.

Масонский след. В свое время прошел слух, что Моцарт, будучи членом масонской ложи, раскрыл какие-то ее секреты в опере «Волшебная флейта», премьера которой состоялась 30 сентября 1791 года, за два с небольшим месяца до смерти композитора.

Очередная глупость, родившаяся совершенно беспричинно, как говорится, «с потолка», без каких бы то ни было доказательств и даже логически обоснованных аргументов.

А умер Моцарт, как показали исследования, проведенные специалистами позднейших эпох, от стрептококковой инфекции, кровоизлияния в мозг и бронхопневмонии.

Люди той эпохи оставили на память о себе и великолепную архитектуру, такую, как Версальский дворец, творение архитекторов Луи Левои Ардуэна Менсара, как церковь Святой Женевьевы в Париже (архитектор Ж. Суффло), как Петровский дворец в Москве (архитектор М. Казаков) и Таврический дворец в Петербурге (архитектор И. Старов) и др.

Пастораль. 1770 г.

Героическая живопись Николя Пуссена (1594—1665 гг.) и Жака Луи Давида (1748—1825 гг.), строгие классические сюжеты Жана Огюста Доменика Энгра(1780—1867 гг.), портреты Левицкогои Рокотова, галантные праздники Жана-Антуана Ватто, вызывающий эротизм Франсуа Буше, коварный гедонизм Жана Оноре Фрагонара, строгий реализм Уильяма Хогарта, Джошуа Рейнольдса и Томаса Гейнсборои романтизм Уильяма Блейка — вот, пожалуй, основное живописное наследие той эпохи, столь богатой на таланты, наследие, делающее честь его создателям и хоть в какой-то степени — извиняющее роковую бездумность его заказчиков.

Флибустьеры, авантюристы и другие

Не берусь утверждать что-либо относительно того, что эпоха Абсолютизма (или Просвещения, что сути дела не меняет) сама по себе является питательным бульоном для бактерий авантюризма, разбойничества и других не одобряемых обществом направлений человеческой деятельности, но то, что она настолько богата на факты такой деятельности, заставляет все-таки задуматься об определенных закономерностях…

Конец XVII века. Знаменитый пиратский капитан Кидд бросает якорь неподалеку от небольшого острова у побережья Юго-Восточной Азии.

Группа матросов во главе с боцманом перевозит на остров несколько очень тяжелых, окованных железом сундуков. В этих сундуках — несметные сокровища, некогда принадлежавшие Аурангзебу, правителю Монгольской империи в Индии, затем захваченные англичанами, а затем уже — после необычайно дерзкого нападения на королевские галионы — капитаном Киддом.

Когда драгоценные сундуки были надежно спрятаны на острове, капитан Кидд вместе с боцманом убил по одному всех матросов, участвовавших в этой операции. После этого они вдвоем распяли трупы на деревьях, причем таким образом, чтобы правая рука каждого из них указывала туда, где спрятан клад.

Когда же этот этап секретной операции был завершен, пришла очередь боцмана быть убитым и распятым на дереве…

Такая вот она, романтика плаваний под черным флагом с черепом и костями, называемым «Веселым Роджером».

Не все то золото, что блестит…

А трофеи всегда пахнут кровью, что бы и кто бы там ни говорил.

В 1768—1779 годах британские моряки под командованием капитана Джеймса Кука (1728—1779 гг.) совершили три кругосветных путешествия, богатых на географические открытия в Полинезии, у берегов Австралии и Новой Зеландии. Контакты с аборигенами были, как правило, довольно мирными.

Но вот однажды у побережья Новой Зеландии десять моряков с корабля Кука отправились за провизией и не возвратились…

Была отправлена на берег поисковая группа, командир которой потом написал в своем рапорте: «На берегу мы нашли два десятка корзинок… наполненных жареным мясом и корнями папоротника, употребляемого туземцами как хлеб. Там же мы нашли башмаки и руку. По вытатуированным на руке буквам Т. и X. мы установили, что это была рука Томаса Хилла. Неподалеку были разбросаны головы, сердца, легкие наших людей… Рядом собаки с урчаньем рылись в окровавленных внутренностях…»

Заметим, что это не была борьба за «свободу» или за «национальную независимость», которой многие сердобольные историки оправдывают кровожадность аборигенов. Это была просто кровожадность, без всякой патриотической подоплеки, а посему едва ли стоит упрекать капитана Кука за те несколько залпов из бортовых орудий, которые он приказал дать по туземной деревне.

Да, можно возразить на это тирадой: «А, собственно, кто их (европейцев) звал туда?!» Никто не звал, если по правде, а была бы моя воля, так я самыми жесткими мерами пресек бы алчность европейских властителей и купцов, снаряжавших подобные экспедиции. Пусть бы аборигены жили своей жизнью, но — никаких контактов, так никаких, то есть ни миссионеров, ни Красных Крестов, ничего. Дико? Да. Но взгляните на современную Европу, загаженную, зараженную, отброшенную на столетия назад в своем развитии, и все это по причине тех самых контактов…

Но это так, ненаучная фантастика. Просто очень хотелось бы увидеть Европу без сифилиса, без СПИДа, без наркотиков, без терроризма и всех прочих последствий географической общительности.

КСТАТИ:

«Забота об излишнем часто соединяется с утратой необходимого».

Солон из Афин

А что, и помечтать нельзя?

16 января 1779 года капитан Кук высадился на самом крупном острове Гавайского архипелага.

Когда команда во главе с капитаном показалась на берегу, туземцы дружно попадали на землю, приняв пришельцев за «сыновей Неба». Кук не пытался их в этом разуверить, поэтому позволил отвести себя в храм и там обнял главного идола в знак братской дружбы…

Прошел месяц, в течение которого англичане вели себя далеко не лучшим образом, постоянно требуя от аборигенов разного рода «подарков», при этом ничего не давая взамен, оскверняя их священные места и совершая совершенно бессмысленные изнасилования гаитянок, которые и так были на все согласны, но только, предположим, не в тех местах острова, где можно было только молиться, и т.п.

Короче говоря, англичане сами напросились на то, что должно было произойти…

И произошло. В ходе выяснения отношений один из матросов ударил старого вождя веслом по голове. Гавайцы ответили на это градом камней, но вождь, очнувшись после удара, приказал им остановиться.

Англичане, не сделав из происшедшего должных выводов, утром следующего дня затеяли стычку, в ходе которой погиб их капитан.

Тело Кука гавайцы разрубили на куски и разослали их всем островным вождям как доказательство смертности главного бога белых людей. Оставшиеся в живых моряки потребовали выдать им труп капитана, но когда островитяне доставили им несколько окровавленных кусков, они в ответ спалили прибрежную деревню и повесили на реях двух местных «авторитетов».

И лишь тогда один из вождей принес голову и кисти рук капитана Кука, которые, по обычаю, похоронили в море…

КСТАТИ:

«Приняли его за другого, но честно выдали его собственный труп».

Станислав Ежи Лец

Собственно, все морские приключения XVIII века были либо такие, как у Кидда, либо такие, как у Кука…

А на суше блистал своими сногсшибательными приключениями Иаков Казанова, король авантюристов, для которого не существовало ничего запретного, ничего недоступного и, конечно же, ничего святого.

При этом он был знаком со многими выдающимися людьми своего времени, которые находили в нем умного, образованного и необычайно коммуникабельного собеседника. Среди этих людей были и Папа Римский, и король Фридрих II Великий, и польский король Станислав-Август Понятовский, и Екатерина II Великая, и многие другие кто не стал бы тратить время на беседы с каким-то заурядным проходимцем.

Конечно, Казанова был проходимцем, но незаурядным, великим проходимцем, который обладал на удивление обширными знаниями и могучим интеллектом в сочетании с бешеной непристойностью и неиссякаемой сексуальной энергией. Все эти качества, объединенные в одном человеке, были весьма грозным оружием, которым Казанова пользовался виртуозно, не зная поражений ни в каких своих авантюрах. Традиционно принято считать Казанову прежде всего самцом-соблазнителем, и он действительно преуспел на этом поприще, но много ли найдется столь же неотразимых «мачо», с которыми было бы нескучно беседовать Вольтеру или Руссо? А много ли найдется людей, сумевших бежать из страшной «свинцовой тюрьмы» в Венеции, блистательно перехитрив своих тюремщиков и многочисленную стражу, отряженную в погоню и наделенную неограниченными полномочиями?

История заточения Казановы и бегства из тюрьмы является одним из популярнейших эпизодов его мемуаров, который сам по себе — бестселлер, переведенный на все европейские языки.

Казанове не откажешь ни в уме, ни в личном мужестве, ни в разносторонних способностях, которые позволяют говорить о нем как о поистине незаурядном человеке.

У камина. Неизвестный художник

И совсем иное впечатление оставил о себе у мадам Клио его современник, которого тоже принято называть «королем авантюристов», но по сути своего характера и поступков этот человек не авантюрист, а скорее аферист, что уж никак не одно и то же.

Речь идет о некоем Джузеппе Бальзамо (1743—1795 гг.), более известном под именем графа Калиостро.

Он родился в семье мелкого торговца Бальзамо, с горем пополам окончил семинарию, затем бросил духовную карьеру и начал колесить по свету в роли графа Калиостро — мага, волшебника, целителя и вообще благодетеля человечества.

Нечего и говорить о том, что творимые им «чудеса» были чистой воды шарлатанством, и лишь блестящая интуиция подсказывала «графу», когда наступала пора уносить ноги из «облагодетельствованного» им того или иного города.

Как правило, он облюбовывал города, где были масонские ложи. Представляясь в качестве масона высшего ранга, Калиостро извлекал немало пользы из этого имиджа, степень подлинности которого проверить было довольно сложно по тем временам. В России его ждал подлинный триумф. Высшее общество Санкт-Петербурга только и говорило о «полковнике испанской армии» (так он представился), который является «магистром таинственных сил», целителем, магом, алхимиком и вообще человеком, обладающим сверхъестественными способностями.

Популярность Калиостро была так велика, то даже авторитетное сообщение испанского посланника о том, что никакого графа Калиостро в испанской армии не существует, не возымело никакого действия. Князь Потемкин объявил себя почитателем и покровителем этого «гостя столицы».

Однако все рано или поздно расставляется по должным местам. Петербуржцы уже не могли закрывать глаза на то, что драгоценные камни, взятые графом Калиостро для наращивания их объема, возвратились к своим владельцам действительно увеличенные, но с явными изменениями молекулярной структуры, то есть в виде простых стекляшек. А взяв у одной безутешной матери ее младенца для оперативного лечения, «магистр» вернул ей здорового ребенка, но совсем не ее сына… Лекарства, продаваемые «целителем», оказывались опасной для жизни шарлатанской подделкой и т.д.

Калиостро был выдворен из российской столицы.

Он приезжает в Париж, где участвует в грандиозном и наглом обмане, известном под названием «Ожерелье королевы», когда группа мошенников от имени Марии Антуанетты получила у придворных ювелиров драгоценность стоимостью в 1 600 000 франков и распорядилась полученным по своему усмотрению.

Далее данные расходятся. Согласно одним из них, Калиостро был освобожден от всех обвинений по этому громкому делу, но есть и другие, согласно которым он все-таки провел три года за решеткой, затем был освобожден и выслан за пределы Франции.

В Англии его «раскусили» достаточно быстро, и Калиостро перебирается в Швейцарию, где предлагает обалдевшим от его учености властям проект растопления горных ледников при помощи соли и уксуса с целью добычи таящихся под ледяным гнетом несметных залежей золота и серебра.

Далее Калиостро направился в Австрию, но тамошние власти уже были осведомлены о «магистре таинственных сил», и его пребывание там было весьма недолгим.

И вот он едет в Рим, где приходит на поклон к отцам католицизма, кается в своей ереси и обещает впредь никогда… Собственно, что — «никогда»? То, чем он занимался всю свою сознательную жизнь, было тем, что перечислялось после слова «никогда», было сутью его жизни, и от этого никуда не уйдешь…

Вскоре он взялся за старое, был в 1789 году осужден Трибуналом инквизиции за ересь, колдовство, масонство и прочие «художества», заключен в крепость Святого Ангела, где провел около пяти лет и где отошел в мир иной…

КСТАТИ:

«Все народы питают тайную симпатию к своей нечистой силе».

Самюэль Батлер

В принципе, конечно, Калиостро был всего лишь средней руки мошенником, его известность обязана своим происхождением прежде всего ограниченности окружавших его людей, не более того.

Иное впечатление производит еще один авантюрист XVIII века, известный под именем графа де Сен-Жермена. Его биография окутана непроницаемой тайной, и поэтому никто не знает ни даты его рождения, ни иных фактов биографии этого загадочного человека, которого с почетом принимали в лучших домах Парижа середины xviii столетия. Он отличался изысканностью манер, глубокой эрудицией и каким-то особым, каким-то непосредственным знанием Истории. По его случайно оброненным замечаниям можно было сделать достаточно уверенный вывод о том, что этот человек лично знал Платона и Александра Македонского, беседовал с Юлием Цезарем и Понтием Пилатом.

Он никогда не утверждал, будто бы живет на свете уже много столетий, но и не отрицал этого, когда ему об этом говорили. Что ж, пусть говорят…

Ходили слухи, что ему известен эликсир бессмертия, основанные, правда, лишь на том, что Сен-Жермен никогда не ел в присутствии кого бы то ни было.

Известно было, что до того как приехать в Париж, он жил под разными именами в Англии, Голландии и Италии.

Известно и то, что граф Калиостро на допросах в Трибунале инквизиции указывал на Сен-Жермена как на закоренелого алхимика, которого тоже не мешало бы допросить кое о чем…

В Париже ему покровительствовали Людовик XV и маркиза де Помпадур, однако покидал он Францию довольно поспешно, как поговаривали, вследствие обвинения в шпионаже.

Далее — Голландия, Россия, где он был известен под именем генерала Вельдана, немецкие княжества, знавшие этого человека как принца Ракоци.

Затем он едет в Голштинию, где несколько лет живет уединенно в своем замке.

А далее — сведения о том, что граф Сен-Жермен скончался в 1784 году в своем голштинском имении.

Но вот незадача: на местном кладбище не нашли его могилы.

А год спустя в Париже состоялась встреча франкмасонов, и в списке присутствующих был он, граф де Сен-Жермен.

Королева Мария Антуанетта незадолго до казни писала в своем дневнике о том, что в 1788 (!) году Сен-Жермен предупреждал ее о грядущей революции и предсказал все связанные с нею ужасы…

КСТАТИ:

«Слабая память поколений закрепляет легенды».

Станислав Ежи Лец

Не только слабая память поколений, но и, пожалуй, извечное стремление выдавать желаемое за действительное. Хотя… кто возьмет на себя смелость установить пограничный столб между этими двумя понятиями? Установить-то не проблема, только вот где именно…

В 1772 году Париж заговорил о красивой и молодой даме, которая вначале представлялась княжной Владимирской, а затем — княжной Таракановой, родной дочерью покойной императрицы Елизаветы Петровны и ее морганатического супруга графа Алексея Разумовского, внучкой Петра Первого.

В то время Россией правила Екатерина Вторая, и легитимность этого правления была в глазах всего Старого Света весьма и весьма сомнительной.

Тем более после фактически организованного ею убийства законного российского государя Петра III.

И вот возникает гораздо более легитимная претендентка на российский престол, если, конечно, она действительно дочь Елизаветы и Разумовского.

А если даже и нет, игра все равно стоит свеч. Княжна Тараканова в подтверждение законности своих претензий предъявляла сомневающимся бумагу с печатью Российской империи, где рукой Елизаветы Петровны (вероятно) было написано черным по белому, что все права на трон она передает своей дочери — княжне Таракановой.

Екатерининские дипломаты неустанно убеждали всех европейских монархов, что это завещание — фальшивка, а княжна Тараканова — самозванка, на которую не следует обращать внимания. Монархи в ответ задумчиво кивали державными головами, пряча усмешки. Действительно, кто бы говорил…

У княжны были весьма влиятельные покровители, как правило, ее любовники, которые поддерживали ее претензии на самом авторитетном уровне.

Французский королевский двор и лично Людовик XV, турецкое правительство, британское внешнеполитическое ведомство, польское, итальянское — все они оказывали самую действенную помощь «принцессе в изгнании». Особо старались поляки, желая отомстить России за утрату своей независимости. Итальянцы готовились представить княжну Папе Римскому…

На нее всерьез делали ставки, считая дело вовсе не безнадежным, учитывая реалии европейского бытия того времени.

А в это время на другом краю Европы вызрела другая угроза правлению Екатерины. На Южном Урале объявился хорунжий Войска Донского Емельян Пугачев (1740—1775 гг.), который заявил, что он — не кто иной, как Петр III, император всероссийский, чудом спасшийся от рук убийц, подосланных его неверной супругой-злодейкой, ныне правящей Россией под именем Екатерины Второй.

Казаки, жившие на реке Яик (Урал), поддержали Пугачева, и, вскоре в его распоряжении было хорошо обученное войско, с легкостью захватывающее укрепленные города на Нижнем Урале и представляющее собой весьма серьезную проблему для государственной машины России, в это время занятой турецкой войной и колонизацией Крыма, не считая подавления польских волнений и т.п.

Пугачев был, бесспорно, талантливым военачальником и в полной мере обладал тем свойством человеческой натуры, которое принято называть харизмой, однако тот слой населения, который он мобилизовал для достижения своей цели, никак не соответствовал поставленной задаче. В традиционных учебниках его мятеж называется «Крестьянским восстанием», и, видимо, справедливо, потому что основную массу его воинства составляли все-таки крестьяне. Да и оседлые казаки мало чем от них отличались, если брать в расчет земельно-хозяйственную сторону их бытия. Такие люди могут воевать достаточно доблестно, но только лишь при защите собственного клочка земли, тем самым защищая державу, но не наоборот. Им, этим людям, требуется собственная земля, определенная автономия и привилегии, в принципе весьма условные, вот и все. При соблюдении этих условий, которые державе обходятся очень и очень недорого, они верно служат ей, этой державе, и при этом им наплевать, кто именно восседает на престоле, Петр Третий или Иван Грозный.

Пугачев потребовал от них того, что явно не соответствовало их менталитету, и, естественно, просчитался. Кроме того, он по натуре был типичным авантюристом и посему никак не смог бы вдруг переродиться в государственного функционера. Предположим, при удачном стечении обстоятельств он взял бы Москву, а дальше что? Что бы он стал с ней делать, с Москвой? То же самое, что и Наполеон через три с лишним десятка лет…

КСТАТИ:

«Куда легче провозгласить себя Цезарем, чем дворником».

Станислав Ежа Лец

А тут еще против него выступил с регулярной армией не кто-нибудь, а великий Александр Суворов, что само по себе сводило к нулю шансы победить и воцариться.

Он, Пугачев, на востоке и княжна Тараканова на западе образовали невидимую, но ощутимую ось угрозы правлению Екатерины Второй, и поэтому ответные меры были весьма и весьма решительными.

Когда приближенные Пугачева поняли, что их игра давно уже, а точнее в самом начале своем, была проиграна, и теперь тысячи людей проливают кровь исключительно из-за амбиций этого зарвавшегося хорунжего, они просто-напросто выдали его властям.

Это произошло в сентябре 1774 года.

Пугачев достиг Москвы, но в железной клетке, из которой он вышел только затем, чтобы подняться на эшафот, установленный на Болотной площади древней столицы…

С княжной Таракановой все обстояло гораздо сложнее. Конечно, можно было подослать к ней верного человечка с длинным кинжалом или с порошком, что без следа растворяется в вине, но Екатерина рассудила, что такое откровенное устранение уж точно вызовет скандал в тех кругах, которые не так давно закрыли глаза на государственный переворот и убийство Петра III. Здесь требовалось иное решение проблемы…

И вот адмирал Алексей Орлов, брат фаворита императрицы, ее периодический партнер по постельной борьбе и главный убийца Петра III, красавец и авантюрист по натуре, входит со своей группой кораблей в гавань итальянского города Ливорно, где в это время пребывала княжна Тараканова, имея недвусмысленный приказ Екатерины захватить «самозванку» и доставить ее в Россию, причем целой и невредимой. Бравому адмиралу при этом позволялось не стесняться в средствах достижения цели, и если не помогут обычные, то есть обман, соблазнение, похищение и т.п., прибегнуть к таким, как официальное требование выдать Тараканову, а если итальянские власти это требование проигнорируют, то без раздумий обстрелять Ливорно из бортовых орудий эскадры. Так-то…

В этой азартной решительности Екатерины ясно ощущалось подтверждение справедливости поговорки: «Чует кошка, чье мясо съела».

Но обстреливать Ливорно не пришлось. Все произошло гораздо менее романтично и даже пошло. Алексей Орлов сходит на берег, знакомится с княжной, не теряя времени попусту, устраивает ей показательный сеанс богатырского русского секса, делает ей, почему-то ошалевшей от этого сеанса, предложение руки и сердца, а затем заманивает на флагманский корабль якобы для совершения обряда венчания по русскому обычаю.

Надо сказать, что некое подобие венчания — балаганное, шутовское, издевательское — действительно было разыграно на верхней палубе адмиральского корвета, но уже не для Таракановой, а для тех, кто наблюдал этот «обряд» с берега, потому что в случае откровенного похищения княжны орудия береговых укреплений открыли бы огонь со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Эскадра беспрепятственно вышла из бухты и, обогнув Европу, достигла Кронштадта, после чего узницу отвезли в Петропавловскую крепость, из которой ей уже не суждено было выйти…

По одной версии, она умерла 3 декабря 1775 года от скоротечной чахотки, по другой — утонула в своей камере, когда туда прорвались воды разлившейся Невы, как это изображено на известном полотне К. Флавицкого, но не исключена и третья — ее спровадили из этого мира, потому что она мешала другой женщине чувствовать себя на престоле так же уверенно, как она это демонстрировала окружающим. Весьма может быть.

Но Тараканова… Все-таки нужно заметить, что крайним проявлениям авантюризма всегда сопутствует определенная ущербность, и это прослеживается и в Пугачеве, и в Отрепьеве, и в Кромвеле, и в Робеспьере, и в Ленине. И, конечно же, в княжне Таракановой. Решившись на столь отчаянное и, учитывая расстановку сил в Европе, — не столь уж безнадежное дело, как же можно было прельститься на такую пошлую приманку? Или во всей Европе не нашлось бы достаточно занимательного сексуального партнера? Взять хотя бы того же Казанову… А если так уж невтерпеж было выйти замуж, то в случае успеха намеченного предприятия можно было бы найти партию поприличнее… Да нет, тут дело не в этом, разумеется, а в той самой ущербности, увы.

КСТАТИ:

«Двуногая тварь, именуемая человеком, будет вечно верить тому, что льстит ее страстям, что питает ее ненависть и благоприятствует ее любви. Вот вам и вся мораль!»

Оноре де Бальзак

Все прочее мы выдумали.

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Конец Иуды Искариота

C'est la vie, или Такова жизнь

Жизнь во все времена резко отличалась от чьих-то представлений о ней, но эта эпоха являет собой особенно контрастную картину расхождения между желаемым и действительным. Мало того, желаемое может все-таки исходить из более или менее реальных вероятностей бытия, однако в этой эпохе оно опиралось исключительно на идеальную модель, которую ни в коем случае нельзя показывать дуракам. Не понимая шуток и условной манеры отражения действительности, дураки загораются стремлением заставить ее, действительность, соответствовать идеальной модели, а когда это стремление наталкивается на элементарные законы физики или экономики, они вспарывают мостовые и вооружаются архаичными, но достаточно действенными булыжниками…

А жизнь все равно продолжается, и этому процессу никак не могут помешать ни искореженные мостовые, ни просветители, призывающие ко всеобщему равенству. Последнее является наиболее, пожалуй, деструктивной из всех деструктивных идей самодовольных интеллектуалов.

КСТАТИ:

«И что глупее, как равное равенство, которое глупцы в мир ввести зря покушаются».

Григорий Сковорода

И давным-давно ведь известно, что зря, а все равно покушаются. Им, правда, вовсе не равенство нужно, а такой тип неравенства, при котором они бы имели гораздо больше прав, чем все остальные. Светлая мечта.

КСТАТИ:

«Все животные равны, но некоторые равнее других!»

Текст лозунга из повести Джорджа Оруэлла «Ферма животных»

Международные отношения того времени прямо опровергали идею всеобщего равенства суетливым и злобным перераспределением территорий, хотя это перераспределение носило настолько изменчивый характер, что игра явно не стоила свеч.

А вот процесс колонизации проходил довольно-таки оживленно и продуктивно. Здесь бесспорное первенство принадлежало испанцам и португальцам. В Северной Америке испанцы, владевшие Новой Испанией (так называлась Мексика), упорно продвигались на север, осваивая территории нынешних Калифорнии, Аризоны и Колорадо. В Южной Америке они фактически владели Венесуэлой, Перу, Парагваем, Ла-Платой. Португальцы достаточно решительно оттеснили голландцев с побережья Бразилии. Россияне же, освоив Сибирь, в 1648 году открыли пролив, названный впоследствии Беринговым, а затем заняли Камчатку.

Граница с Китаем была установлена по руслу реки Амур.

Имперская алчность, перемахнув через Берингов пролив, превратила Аляску в российскую провинцию, а затем, когда и этого показалось мало, отгрызла кусок Северной Калифорнии, основав там Форт-Рос.

Франция основала свои форты на восточном побережье Индии, от чего англичане, стремившиеся к монопольному владению этой страной, естественно, не пришли в восторг. В дополнение к этому французы откусили от английских потенциальных владений землю, на которой была основана в честь Людовика XIV, а вернее его фаворитки Луизы де Лавальер, колония Луизиана.

Англичане укрепили свое влияние на территории Пенсильвании и Джорджии, после чего отняли у Франции Ньюфаундленд, а далее и Канаду, утвердив свое лидерство в деле «героического» захвата чужих территорий.

Только немецкие, итальянские государства и Австрия не принимали участия в этой колониальной гонке.

А вот Антонио Страдивари (1644—1737 гг.) в это время занимался усовершенствованием скрипки и изобретением того особого лака, который является и по сей день нераскрытым секретом Мастера.

Это и есть то, что можно назвать Историей. Скрипки Страдивари — великое достижение человеческой цивилизации, и это так же бесспорно, как восход Солнца, а вот колониальные гонки с препятствиями — не более чем бандитские разборки после удачных ограблений — позорные эпизоды бытия, которые, как писал Роберт Бернс, «не стоят славословья».

Любовь в ту эпоху отличалась манерностью и налетом театральщины. Существовала, например, мода на сексуальное сношение в декоративных парках, при этом, естественно, в напудренных париках и платьях с кринолинами. Иногда такие «спектакли» сопровождались музыкой специально приглашенного оркестра.

КСТАТИ:

«Чем необычнее плотские утехи, тем больше удовольствия они доставляют».

Маркиз де Сад

Обычные тоже, надо сказать, не оставались невостребованными, если верить авторитетному Казанове, который писал: «В наше счастливое время проститутки совсем не нужны, так как порядочные женщины охотно идут навстречу вашим желаниям».

Ну насчет «совсем не нужны», он, конечно, загнул, но то, что порядочные женщины чувствовали себя достаточно свободно в плане сексуального волеизъявления, сомнению не подлежит.

КСТАТИ:

«Животные во время течки не с такой легкостью путают свое сердце и свои вожделения, как это делают люди и особенно бабенки».

Фридрих Ницше

И тем не менее уровень проституции заметно возрос в сравнении с эпохой Ренессанса. Одной из основных причин этого роста был заметный приток в большие города девушек из сельской местности, которые искали работу в качестве служанок, нянь, горничных и т.п. И в ту эпоху, и в наше время они составляют основной контингент городских проституток.

В маленьких же городах, где в предыдущую эпоху бордели были неотъемлемой принадлежностью их бытия, подобные заведения либо совсем перестали существовать, либо ушли в определенного рода полуподполье, когда в доме «тетушки» проживают пять-шесть «племянниц» на выданье, и нет ничего предосудительного в том, что в этот дом приходят «потенциальные женихи».

Что поделать, характерная для этих мест мелкая буржуазия сформировала атмосферу показного благочестия, и эта атмосфера диктовала свои правила социальной игры. Провинциальные проститутки должны были вести двойной образ жизни: днем они были прачками, швеями, лавочницами, а с наступлением темноты к их официально благопристойным домам пробирались мужья, братья и сыновья добропорядочных матрон, чтобы удовлетворить свою такую естественную и такую презираемую потребность в телесной любви, избавленной от комплексов и стереотипов сословной морали.

Контингент провинциальных проституток был весьма ограничен, так что «племянницам» приходилось работать довольно напряженно, пропуская за вечер и ночь не менее чем по 10—15 мужчин.

Их товарки в больших городах, ввиду своей многочисленности, не могли похвастать таким спросом на свои услуги. Их было очень много. К примеру, в Вене, по приблизительным данным, около 15 тысяч, в Париже — от 30 до 40, а в Лондоне к 1780 году их насчитывалось более 50 000. Целая армия, которая нуждалась в пище, одежде и крыше над головой, как минимум…

Особую категорию проституток составляли солдатские девки, сопровождавшие войска в их походах. В эпоху Ренессанса они обычно выполняли при армии ту или иную хозяйственную работу, но в XVIII веке эти существа применялись исключительно по своему прямому назначению, а это уже несколько меняло дело, потому что если раньше какой-нибудь солдат мог заработать сеанс любви, взяв на себя часть трудовых обязанностей походной девки, то сейчас оплата производилась только наличными, а это уже далеко не каждому солдату было по карману.

Выходит, что в Галантном веке эти женщины могли называться скорее не солдатскими, а офицерскими девками.

Иногда войско сопровождалось небольшими походными борделями.

В своем описании осады прусскими войсками города Майнца в 1753 году Лаукхарт отмечал: «В нашем полку существовал настоящий дом терпимости, палатка, где жили четыре девицы, для вида торговавшие кофе. Самая красивая из них, Лизхен, стоила 45 крейцеров, Ганнхен — 24, Барбхен — 12, а старуха Катарина — 8».

Но главной сферой деятельности проституции были, конечно, публичные дома самых разных категорий и степеней респектабельности — от грязных притонов до роскошных заведений с вышколенным персоналом, которые посещались дворянством и богатым купечеством.

Как свидетельствуют некоторые описания публичных домов той эпохи, в них, кроме самых разнообразных и утонченных сексуальных услуг, оказывались и услуги садомазохистского направления, изобретение которых невежды почему-то приписывают маркизу да Саду, хотя они были известны еще в Древнем Риме, а в XVIII столетии ими торговали вовсю, по крайней мере за полвека до публикации скандальных произведений маркиза.

Что же до обычных развлечений, то их ассортимент был очень широк. Каждая хозяйка борделя старалась перещеголять конкурентов, проявляя при этом максимум предприимчивости и фантазии, так что дочь гаитянского вождя в парижском борделе отнюдь не была захватывающей экзотикой…

КСТАТИ:

«Что уму представляется позором, то сердцу — красотой».

Федор Достоевский

А. Бертомме. Иллюстрация к книге «Подруги» П. Верлена

Еще один штрих… Шотландец Адам Смит (1723—1790 гг.), профессор университета в Глазго, создал теоретическую модель общества, живущего по экономическим законам, таким же объективным, как и законы физического мира. Он первым дал определение таким понятиям, как «рынок», «экономика», «организация труда» и т.п. Его любимым изречением было: «Оставьте рынок в покое!»

Увы, целая армия его последователей призывает к тому же на протяжении двух с половиной веков, но политики, в основе своей люди ограниченные и малограмотные, не могут смириться с объективностью этого требования и упорно пытаются использовать рынок в качестве инструмента.

Это примерно то же самое, что утверждать, будто не ветер вращает крылья мельницы, а, напротив, крылья, вращаясь, создают ветер. Что поделать, политика и научное знание — «вещи несовместные».

КСТАТИ:

Экзамен.

Профессор: Вспоминайте же, вспоминайте… Один из основоположников экономической науки…

Студентка: Мне кажется… Смит.

Профессор: Совершенно верно! А как звали господина Смита? Ну же… припоминайте… Я помогу вам… Вспомните имя первого мужчины… самого первого…

Студентка: Кажется… Витя.

Между прочим, первое в мире государственное Министерство образования возникло в Польше в 1772 году, когда последний король Станислав Август Понятовский, предвидя раздел своей страны и утрату государственной независимости, решил сохранить до лучших времен польские духовно-культурные ценности при помощи единой системы народного образования. Он писал в своем дневнике: «Если через двести лет еще будут жить люди, называющие себя поляками, то мои труды не напрасны».

Вскоре Польши не стало как державы, однако ее культура продолжала жить и развиваться во многом благодаря сохраненной королем системе образования.

Такой вклад в Историю нельзя не оценить по достоинству.

А в 1707 году, после многочисленных внутриостровных разборок, стоивших морей крови, было провозглашено основание Соединенного Королевства Великобритании. Отныне этим государственным образованием должны были править единый король и единый парламент. Шотландскую государственность, равно как и шотландскую историю, велено было забыть как историческое недоразумение. Жители островов отныне стали «британцами», вернее, не стали, а были назначены таковыми…

КСТАТИ:

Как-то Диоген возвращался из бани, и его спросили, много ли там людей.

— Народу много, а людей — почти никого, — ответил философ.

Оставались разделенными на лоскутные государства Германия и Италия, что само по себе было чревато нестабильностью в Центральной Европе, где имели место серьезные проблемы как внутреннего, так и внешнего характера. Самой значительной из них было турецкое вторжение в Австрию и осада Вены, когда европейская цивилизация в очередной раз оказалась перед угрозой уничтожения.

Турки окружили Вену войсками, насчитывавшими около 300 000 солдат.

Император Леопольд I (1640—1705 гг.) бежал, бросив свою столицу на произвол судьбы.

Гарнизон Вены составляли тогда 10 тысяч солдат и 15 тысяч ополченцев.

Осада длилась два месяца, с июля по сентябрь 1683 года.

На помощь осажденным выступило объединенное европейское войско под командованием польского короля Яна III Собесского (правил 1674—1696 гг.). Кольцо осады было настолько плотным, что венцы не имели никакой возможности общения с внешним миром, а общение это было крайне необходимым, потому что съестные припасы уже кончались и, кроме голода, Вене грозили еще и начинающиеся эпидемии. Еще немного такой изоляции, и турки без всякого штурма войдут в мертвый город…

Все разведчики, пытавшиеся пробраться через турецкий лагерь, перехватывались, а затем их головы выставлялись на остриях копий невдалеке от городских стен.

Комендант Вены обратился к горожанам с просьбой найти в своих рядах смельчака, который согласится предпринять очередную попытку, скорее всего последнюю, связаться с союзными войсками для согласования совместных действий, если к тому времени они сохранят свою актуальность.

На просьбу коменданта откликнулся украинец Юрий Кульчицкий, приехавший в Вену по торговым делам в начале лета и застигнутый там неожиданной осадой. Этот человек в юные годы, как оказалось, воевал в рядах казацкого воинства с турками и татарами, побывал в плену, где освоил турецкий язык и познакомился с мусульманскими обычаями, да и вообще был человеком опытным и смелым.

И вот он, одевшись турецким купцом, беспрепятственно пересекает вражеский лагерь и приходит в городок Штильфрид, где как раз остановились отряды украинских казаков под командованием полковника Данилы Апостола в ожидании приближающихся союзников.

Кульчицкий передал полковнику письмо коменданта Вены и отправился в обратный путь с устными указаниями осажденным и копией известного письма запорожцев турецкому султану Махмуду Четвертому. Эти копии во множестве ходили по рукам, но никто доподлинно не знает, был ли на самом деле оригинал, где едва ли не самым мягким было выражение: «И какой ты, к дьяволу, рыцарь, если голой ср…ой не убьешь ежа!» В данном случае это не имело решающего значения, однако свою роль в обороне Вены это письмо сыграло. Оно было срочно переведено на немецкий язык, размножено типографским способом, после чего роздано защитникам города для поддержания их боевого духа.

Когда 12 сентября 1683 года турки двинулись на генеральный штурм Вены, причем, двинулись неспешно, вальяжно, играючи, как кот, который приближается к полузамученной мыши, им в тыл неожиданно ударили союзные европейские войска, в первых рядах которых мчались на боевых конях украинские казаки и польские крылатые гусары…

Турецкое войско было разбито наголову.

Тогда-то и начался упадок мусульманского влияния на территории Европы.

Захваченное зеленое знамя турецкого войска Ян Собесский отправил Папе Римскому с сопроводительным текстом, авторство которого приписывали после Юлия Цезаря Карлу Пятому: «Пришел, увидел, а Господь победил». Вот только Цезарь о Боге ничего не говорил…

Впрочем, не в этом дело. Это была действительно великая победа и к тому же победа, одержанная в безусловно справедливой военной миссии, чем могут похвастать лишь очень немногие из боевых побед, запечатленных на скрижалях Истории человечества.

А Юрию Кульчицкому благодарные горожане присвоили звание Почетного гражданина Вены и отлили серебряную медаль в честь его подвига. Когда же ему предложили выбрать любой из дорогих трофеев, захваченных у турок, Кульчицкий, ко всеобщему удивлению, попросил несколько мешков с какими-то странными коричневыми зернами, которыми, как полагали венцы, турки кормили своих верблюдов.

Ему, конечно же, отдали все 300 мешков, найденных в турецком обозе, а кроме того, одарили значительной суммой денег и домом в лучшем районе города.

Через некоторое время Юрий Кульчицкий открыл там первую в Вене кофейню. Что и говорить, хороший след. Побольше бы таких, но… увы.

КСТАТИ:

«История — поистине учебник разочарования. В ней действуют или плуты, или честные дураки».

Эдмон Гонкур

А вот к какой категории отнести такую таинственную организацию, как франкмасонство? О масонах подчас много говорят, но никто толком не знает, что это за организация и какие цели она преследует. Бытует и такой термин, как «жидомасоны». Под ним подразумевается сионистская организация, то ли рвущаяся к мировому господству, то ли уже его осуществляющая. В отношении сионистов можно сказать, что этот вектор их устремлений едва ли может подлежать аргументированному сомнению, так как уж очень много неоспоримых фактов свидетельствуют в пользу существования именно таких устремлений этого национально-политического движения. Я считаю это бесспорным.

Но масоны… Тут все обстоит гораздо сложнее. Или — проще. Если бы кто-нибудь мог пролить свет на эту загадку, только со знанием дела. Но дела толком никто не знает…

По одной версии, масоны — преемники разгромленного ордена Тамплиеров, по другой — эти «вольные каменщики» являются подпольным филиалом средневекового цеха, давно прекратившего свое существование как цех, но совершившего своеобразную реинкарнацию… Есть и третья, и четвертая, и двадцатая, а толку-то…

Эта организация надежно засекречена, и эта самая засекреченность зачастую работает против нее, давая повод недоброжелателям строить самые мрачные предположения, переходящие в прямые обвинения… ну хотя бы в том, что масоны оказывают поддержку друг другу в ущерб всем прочим. Но почему «в ущерб всем прочим»? Ведь каждый человек волен оказывать поддержку тому, кому сочтет нужным, так что претензии в этом плане попросту несостоятельны.

Масонство обвиняют в активном антифеминизме и только лишь на том основании, что в его ряды закрыт доступ для женщин. Но в таком случае следует обвинить в том же «грехе» и Запорожскую Сечь, и вообще любой рыцарский орден, и любую уважающую себя армию, и любой морской экипаж, и любой научный… ладно, достаточно и этих примеров.

КСТАТИ:

«Женщина для нас, мужчин, поистине сама жизнь. Например, она источник всех зол».

Акутагава Рюноске

Франкмасоны при этом никогда не провозглашали женоненавистнических идей, зато, вопреки расхожим обвинениям, всегда заявляли о своем неприятии атеизма, о религиозной терпимости и стремлении к благотворительности. По крайней мере, во внешних проявлениях они строго придерживались этих деклараций, а там — кто знает…

В эпоху Просвещения франкмасонство развивалось невиданными ранее темпами. Его ряды пополнили многие из британских аристократов, ничуть не смущенных соседством с шотландскими политэмигрантами, затем масонские ложи образовались в Париже, Варшаве, Вене, Санкт-Петербурге и т.д.

Во Франции масонство сыграло негативную, на мой взгляд, роль в активизации процесса брожения умов в предреволюционный период, а в XIX веке оно заметно активизировало европейский либерализм, который тоже привел к неоднозначным последствиям, что и говорить…

Католическая Церковь решительно осуждала масонство как скрытое от глаз людских, нечестивое и антибожеское движение, управляемое Сатаной.

Тоталитарные режимы XX столетия не ограничивались формальным осуждением масонства и отправляли его апологетов в концлагеря и в расстрельные яры, так что во многих странах Европы масонство возродилось лишь после падения гитлеровской Германии и Советского Союза, до 90-х годов контролировавшего всю Восточную Европу.

Почему так? Почему «фармазоны» (так на простонародном русском называли франкмасонов в начале XX века) в массовом сознании отождествлялись с мошенниками, а то и с разбойниками? Кого они ограбили? Убили? Привлекли к участию в работе какой-нибудь финансовой «пирамиды»? Вопросы без ответов, да, пожалуй, и без надежды на их получение.

Таков стереотип.

Но кто же они, все-таки? Известно лишь то, что в их списках значились: Фридрих II Великий, Станислав Август Понятовский, Павел I, Свифт, Вольтер, Монтескье, Гете, Бернс, Гайдн, Моцарт, Кутузов, Суворов, Талейран, Пушкин, Лист, Гарибальди, Эйфель, Тирпиц, Керенский, Черчилль и целый ряд британских королей…

Неплохая компания, что тут сказать…

КСТАТИ:

«И многие, кто отвернулись от жизни, отвернулись только от отребья: они не захотели делить с отребьем ни источника, ни пламени, ни плода».

Фридрих Ницше

А жизнь била ключом. Россия продолжала торопливый захват соседних территорий. На западе она оприходовала Финляндию и часть Швеции, затем — большую часть Польши; на востоке — Аляску; на юге — все черноморские провинции Османской империи, включая татарский Крым, далее — Кавказ и Среднюю Азию.

Этот процесс даже при самом жгучем желании не назовешь «собиранием исконных земель». Земли-то, конечно, исконные, только вот чьи? И если из бездумного патриотизма настаивать на том, что раз на пользу, значит, все правильно, то можно развить подобную логику до «присоединения» Франции, Англии, Египта… да и Китай был бы не лишним.

Ну это уже компетенция психиатра… А специалисты в других областях знаний, анализируя ситуацию с патологическим территориальным аппетитом России, сходятся на том, что все это порождено двумя факторами: комплексом неполноценности власти и милитаризмом. Ну со вторым все ясно, а вот первый порожден крайней неэффективностью власти, которая не способна была осуществлять управление такими огромными пространствами и таким количеством подданных, и эту явную неспособность она компенсировала новыми захватами. Порочный круг.

КСТАТИ:

«Любовь к родине не знает границ».

Станислав Ежи Лец

А народ тут ни при чем. Ему это вот хвастливо-ущербное «от океана до океана» как-то, попросту говоря, «по барабану». Хотя — нет. На таких пространствах только погранично-таможенная служба сжирает столько, что при оглашении цифр психиатры настораживаются, как собаки, почуявшие объект охоты.

А Польша претерпела три раздела своей многострадальной территории, совершенные под самыми благовидными предлогами, лицемерно выдвинутыми тремя ее палачами: Россией, Австрией и Пруссией. Аргументация этого разбоя была настолько нелепой, что весь остальной мир стыдливо опустил глаза, исходя из подлого принципа «Моя хата с краю», но забывая о том, что всегда первыми горят именно крайние хаты…

Самой крайней «хатой» мира стали английские колонии в Америке, которых охватило пламя сепаратизма.

Конечно же, искра, из которой возгорелось это пламя, возникла в какой-нибудь уютной гостиной, где прилично одетые джентльмены, сидя в мягких креслах у пылающего камина, задались простым, как мычание, вопросом: «Зачем?» Зачем нам быть каким-то второсортным придатком страны, которая так много берет у нас, ничего не давая взамен? Зачем нам, свободным людям, терпеть тиранию короля Георга Третьего? Зачем нам платить налоги фактически чужой державе? Зачем, зачем, зачем…

В. Гисланди. Знатный господин в сером

А действительно, какого дьявола?

Они, конечно, лукавили. Никто у них не отбирал «так много», никто их не тиранил, никто их не душил непосильными налогами, никто не посягал на их гражданские свободы, по крайней мере, в том объеме, о котором можно было бы говорить серьезно, просто они стали мучиться честолюбивыми мечтами об управлении собственным государством, своим, со своей армией, казной, со своим гимном, гербом, флагом, прочими державными атрибутами… Обычный ход мыслей всех сепаратистов. Этот ход заметно ускоряется при наличии каких-либо ценных природных ресурсов, к примеру нефти, за счет которой можно вообще лежать и плевать в потолок. Возникает благородная ярость, которая заставляет защищать «свое, родное» от посягательств тиранов…

Так или иначе, но американские джентльмены приняли твердое решение обрести независимость, освободившись от власти английского короля.

В 1776 году с дипломатической миссией во Францию отправляется безмерно всеми уважаемый Бенджамин Франклин. Он идет на очень рискованный шаг, посвящая французов в дерзкие планы американских джентльменов, но его расчет оказался как нельзя более верен: ослепленные извечной ненавистью к Британии как к сопернице мирового масштаба и крайне обеспокоенные перспективой захвата ею их «родных» колоний, французы выказали готовность всеми возможными способами поддержать амбиции американских джентльменов, дабы хоть таким образом дать по морде этим зарвавшимся британцам.

Они, французы, даже не взяли на себя труд подумать, что же будет дальше и не обойдется ли слишком дорого удовольствие дать по морде Британии. Будь Людовик XVI хоть немного более предусмотрительным человеком, он бы живо представил себе все последствия создаваемого с его помощью прецедента. Ведь сам он никогда не потерпел бы подобных шагов со стороны французских колонистов, шагов, направленных на разрушение всех основ такого государственного строя, как монархия. Есть ведь те или иные основополагающие принципы, общие для всех, если кто-то где-то вдруг пренебрег ими и ему за это ничего не было, то почему бы не попробовать и другим?

Простая, вроде бы, логика, да где там…

КСТАТИ:

«Ум всегда в дураках у сердца».

Франсуа де Ларошфуко

Война за американскую независимость (1776—1783), конечно, дала возможность амбициозным джентльменам получить все желаемое, из чего их помощники, прежде всего Франция, не только не извлекли никакой выгоды, но и совершенно сознательно подпилили и без того не слишком надежный сук, на котором сидели.

Действительно, если американцы взбунтовались из-за почти символической пошлины на чай, то что тогда нужно делать другим, изнывающим под гнетом совсем не символических налогов? Если совершенно индифферентный к колониальным проблемам король Георг III преподносится миру как жестокий деспот, власть которого ну просто невыносима, то что же тогда говорить всем другим, кто в самом деле «изнывает»?

4 июля 1776 года была провозглашена Декларация независимости английских колоний в Америке. Текст ее, написанный очень крупными буквами, чтобы Георг III не сказал потом, что чего-то не разобрал в написанном, был отправлен в Лондон.

Затем была написана американская Конституция, семь статей которой содержали в себе квинтэссенцию идеалов европейского Просвещения. Любопытно то, что если такой из ее авторов, как Бенджамин Франклин, был философом демократического направления, то Джордж Вашингтон (1732—1799) и Томас Джефферсон (1743—1826) были типичными, классическими рабовладельцами, и надо же… Конституция равенства, по крайней мере равенства возможностей всех и каждого. «Мы, народ Соединенных Штатов…» Такого еще не было.

А инаугурация первого американского президента Джорджа Вашингтона состоялась 29 апреля 1789 года, можно сказать, в канун мировой трагедии, называемой французской революцией…

Принято говорить о действенном влиянии Франции на американские события, о чем со всей наглядностью свидетельствует подаренная ею роскошная Статуя Свободы, но вот обратная связь почему-то не берется во внимание, по крайней мере — должное внимание, хотя эта связь явно существовала. Мир представляет собой систему сообщающихся сосудов, так что взаимное влияние — непреложный закон бытия.

Бал Сатаны

По-другому трудно определить то, что произошло во Франции в середине лета 1789 года. Беззаконие было всеобъемлющим, тотальным. Его проявляли власти всех возможных уровней, его проявляли все, кому не лень. Казалось, что сломалась не только система государственной власти, но и система мирового устройства, столько веков и даже тысячелетий создаваемая на основе вселенских законов.

Все пошло прахом в одночасье, как при всемирном потопе.

Конечно, не бывает беспричинных событий, и то, что произошло во Франции жарким летом 1789 года, имело достаточно серьезные основания, которым посвящены пухлые тома многочисленных исследований проблемы освоения такого гимнастического упражнения, как «подъем переворотом».

Заманчиво, что и говорить.

Да, среди этих оснований присутствуют и неурожай 1788 года, и фантастической силы град, и массовое обнищание населения, вызванное бездумной внутренней политикой высшей власти, и дикие, какие-то гипертрофированно-феодальные отношения между крестьянами и помещиками, приносящие лишь убытки и тем, и другим, и утрата Канады в соперничестве с Великобританией, и неудача в Индии, где взяли верх все те же британцы, и безумное расточительство королевской власти, кроме всего прочего содержащей за счет обедневших французов 15 тысяч человек придворного штата, и коррупция среди чиновничества, но во всем перечисленном нет ничего уникального, такого, что было бы присуще только этой стране в это самое время, нет, как ни пытайся его выискать.

Были основания и более общего характера. Третье сословие, куда входили не только крестьяне, ремесленники и наемные рабочие, но и купцы, промышленники, банкиры, устало жить по правилам, явно отставшим от истинного положения вещей, и более всех эту усталость ощущали, наверное, купцы, банкиры и промышленники, мыслящие более сложными категориями, чем крестьяне, которые были бы вполне удовлетворены, скажем, снижением налогов и введением оброка вместо барщины, сильно отдающей крепостничеством.

Купцы и банкиры, как ни странно на первый взгляд, более всего мучились проблемой смысла жизни. Их плебейское материальное мышление никак не могло примириться с тем status quo, когда деньги — цель, суть, фундамент их бытия, не давали им ничего, кроме дорогой крыши над головой, добротной пищи, богатой одежды, собственно всего того, о чем каждый из них мечтал, начиная свой бизнес. Но когда все это пришло, захотелось большего — власти, почета, осознания себя элитой общества, а вот это-то и было им недоступно при существующем государственном строе, когда любой самый бедный дворянин мог совершенно безнаказанно избить тростью любого самого богатого купчину.

Если честно, то, наверное, в таком положении есть рациональное зерно. Деньги не должны быть эквивалентом власти или элитности, иначе обществом будут управлять те, которые, как писал Роберт Бернс, «хлев мести должны…», но сообразили, где стянуть то, что плохо лежит.

Мы на такое насмотрелись в первое десятилетие после развала Советского Союза. Не дай Бог…

Но это все рассуждения, а вот деньги обладают силой, могущество которой растет по мере разложения государственной власти, которая обязана поддерживать баланс между материальной и духовной сторонами жизнедеятельности вверенной ее попечению страны.

В тогдашней Франции деньги обрели то могущество, которое, подобно пару в перегретом котле, стало способно разорвать его стальные стенки. В каждом нормальном паровом котле существует аварийный клапан для снижения критического давления. Был такой клапан и у французской власти, но мало его иметь, надо еще вовремя им воспользоваться, и вот тут власть проявила ту безмозглость и ту безответственность, которые являются преступлением, за которым должно следовать наказание.

И еще одна черта. Государственный переворот — дело обычное и хорошо отработанное к тому времени хотя бы в той же России. Четкий и быстрый вариант: группа офицеров входит в комнату, где расположилось первое лицо государства, убивает его и затем объявляет о назначении нового первого лица. Третье сословие сочло подобный вариант и слишком дорогим, и ненадежным в том плане, что новое первое лицо, став у руля власти, может оставить без изменений, по крайний мере кардинальных, существующее социальное положение, и тогда — деньги на ветер что ли?

Купчины избрали другой путь, может быть, более хлопотный, но зато и более надежный. Они решили изменить в корне государственную систему, развалить, подорвать ее, отрубив при этом верхушку социальной пирамиды и прочно став на ее место. И при всей грандиозности такого плана воплощение его обходится сравнительно недорого, если основным инструментом сделать тех, кто жаждет только дармовой водки и куска вареной колбасы, при этом люто ненавидя всех, кто не похож на них своими привычками, одеждой, манерами и т.п. Они люто ненавидят всякий установившийся порядок. Это дети хаоса, тот самый осадок, который присутствует в любом обществе, но никакое общество не должно позволять ему подниматься со дна и проникать в другие свои слои.

Этой категории людей нельзя позволять концентрироваться, потому что, общаясь с массой себе подобных, они освобождаются от всех без исключения запретительных барьеров психики, испытывая жгучую потребность в реализации бьющей через край агрессивности.

При этом они испытывают потребность собираться группами, Желательно большими, то есть толпами, где ощущение коллективной силы и безнаказанности напрочь отшибает инстинкт самосохранения, растаптывает те слабые ростки разума, которые могли присутствовать в сознании, открывает ту заслонку, которая препятствует высвобождению из глубин подсознания самых темных, самых разрушительных сил.

КСТАТИ:

«Когда сто человек стоят друг возле друга, каждый теряет свой рассудок и получает какой-то другой».

Фридрих Ницше

Толпу охватывает то состояние, которое психологи называют социальным заражением. Оно обладает огромной гипнотической силой. Своеобразным «ключом зажигания» в таких случаях служит эмоциональный раздражитель. Им может быть гол, пропущенный в свои ворота любимой футбольной командой, призыв о помощи, исходящий от «своего» человека, то есть представителя черни, внешние проявления слабости и нерешительности официальных стражей порядка и т.п. В любом случае толпой управляют сильные эмоции, вызванные простым и естественным раздражителем, эмоции, более присущие женскому, чем мужскому началу, хотя, как правило, толпа состоит по преимуществу из мужчин. Это женское начало коллективной агрессии достаточно ярко отражено на полотне Эжена Делакруа (1798—1863 гг.) «Свобода, ведущая народ», где во главе вооруженной и охваченной жаждой мести (неважно кому) толпы широко шагает полуголая рослая красавица с потрясающим бюстом (особенно, если учесть совершенно неоспоримый факт отсутствия в те времена силикона).

Эжен Делакруа. Свобода, ведущая народ

И еще одно замечание по проблеме толпы. Как говорится, воробьи сбиваются в стаи, орлы летают в одиночку. Толпу образуют, как правило, люди с неразвитым личностным началом и весьма невысокой социальной ценностью. Кто-то сказал бы: «Ну и что? Все равно ведь это люди!» В ответ я бы посоветовал просмотреть видеоматериалы о событиях, происшедших 9 июня 2002 года на Манежной площади Москвы, когда толпа футбольных фанатов громила все и всех, кто попадал в поле ее коллективного зрения, когда там царил хаос в наиболее жутком его проявлении, что у любого нормального человека могло бы вызвать только одно желание: пригласить на Манежную площадь Терминатора с его лазерным пулеметом…

Достойные люди толпами не ходят.

Невозможно представить себе толпу Достоевских или Моцартов. Исключено. Да чего там великие, толпу кузнецов можно себе представить? А толпу хлебопеков? Учителей? А вот толпу всякой не занятой никаким полезным делом мрази — проще простого.

Совершая государственный переворот, нормальные, самодостаточные люди выбирают в сообщники только себе подобных, тех, которые сознательно разделяют их взгляды, сообразно этому оценивают сложившуюся обстановку и осознают свою ответственность перед обществом. Люди иного склада, не обладающие должным уровнем самодостаточности, страдающие различными комплексами, прежде всего — комплексом неполноценности, люди неудавшиеся, несостоявшиеся как заметные члены общества (хотя бы так) прибегают к средствам, которые во все времена считались недозволенными, недостойными и губительными для общества в целом: к помощи толпы.

В своем безумном стремлении отхватить у судьбы лакомый кусок, эти люди с полнейшим безразличием относятся к обществу, которое неизбежно бывает отравлено поднявшимся со дна губительным осадком.

Осадок этот поднимается со дна в считанные часы, но вот возвращается на свое законное место иногда годами, как во Франции, а иногда и десятилетиями, как в России, впрочем, возвращение это весьма и весьма условно.

Сатанинское это дело — аргумент толпы, такое же сатанинское, как отравление колодцев или бактериологическое оружие.

КСТАТИ:

«Вещь непостыдная становится постыдной, когда ее прославляет толпа».

Марк Тулий Цицерон

Великим праздником парижской толпы стал день 14 июля 1789 года, когда ничего такого уж эпохального не произошло на улицах взбудораженной французской столицы, однако, согласно дежурному мифу, именно в этот день состоялся штурм Бастилии, этой «цитадели деспотизма», как любят выражаться и списывать друг у друга авторы учебников, именно в этот самый день и началась французская революция, которую кое-кто упорно называет еще и «Великой».

Ну, «великой» ни одна революция быть не может, потому что, как правило, главным ее мотивом является совершенно низменное и банальное желание одной группы людей оттеснить от государственной кормушки другую группу, которая вовсю из нее хлебает и при этом не хочет делиться с другими жаждущими… А вот «справедливость», «равенство», «братство» и даже такая сладкая приманка, как «власть», — всего лишь камуфляж, за которым прячется вот то пошлейшее стремление…

Только-то и всего. А штурма Бастилии никогда не было, так что 14 июля, когда французы бурно радуются, поют, пляшут и устраивают пышные парады, имеет не более оснований для подобных проявлений, чем, скажем, 15 октября или 1 апреля. Последняя дата, пожалуй, предпочтительнее: она хоть что-то означает.

Но начнем, по порядку.

Весной 1789 года Франция вплотную подошла к той грани, с которой вступает в силу понятие «государственное банкротство». Людовик XVI не придумывает ничего лучшего в этой ситуации, как организовать лотерею в пользу неимущих. Эта жалкая затея, как и следовало ожидать, проваливается, едва заявив о себе. В народе усиливается брожение, унятъ которое попросту нечем. И тогда король решает созватьГенеральные штаты — высший представительский орган, который последний раз созывался в 1614 году.

Цель созыва — выкачать деньги из тех, кто и так содержит все и вся, из третьего сословия. Духовенство и дворянство от налогов были освобождены, хотя расходы на их содержание уже превышали все допустимые здравым смыслом проценты от всех затрат государства.

Все ведь должно иметь допустимую меру, иначе начинаются совершенно неуправляемые процессы. Но пока что дело до такого не дошло, все можно было еще спасти, мобилизовав серые клетки головного мозга и решившись на хотя бы частичную ломку сложившихся стереотипов. Да где там…

5 мая 1789 года в Версале (подальше от уже бурлящего Парижа) король в торжественной обстановке открывает Генеральные штаты. Большой зал, трон, перед троном восседают на скамьях делегаты от духовенства и дворянства — по 300 от каждого из этих сословий, а позади трона смиренно стоят 600 делегатов от третьего сословия.

А. Бос. Парижское купечество перед королем.

Ну какие мозги нужно было иметь, чтобы допустить вот такую мизансцену, которая изначально означает полный провал акции? Да разумней было бы заточить в Бастилии всех несогласных с иной планировкой, но кормильцев страны не ставить в такое положение, когда даже корова отказалась бы дать молока, не то что банкиры — денег.

И они, конечно, ничего не дали.

Министр финансов Жак Неккер (1732—1804 гг.), который обеспечил парижан хлебом в голодную зиму 1788—1789 годов (не бесплатно, правда, а посредством ссуды под пять процентов), выступил с речью, из которой явствовало, что все обстоит очень плохо и что надо что-то делать. Что именно надо бы делать, Неккер так и не сказал…

Король поспешил закрыть заседание, причем без каких-либо пояснений или предложений. Это было его ошибкой, которую вполне можно было бы признать роковой: беременность не рассасывается, так что игнорирование этого факта всегда чревато серьезными последствиями…

Инициативу перехватило третье сословие. 17 июня 1789 года его депутаты провозгласили себя Национальным собранием, то есть единственным полномочным представителем нации. Это был очень серьезный шаг. Национальное собрание ставило себя, по сути, выше королевской власти. Граф Мирабо, один из депутатов, приложил немало усилий, чтобы предотвратить такое решение, но представители третьего сословия упорно стояли на своем, и Мирабо счел за лучшее возглавить это движение, если уж никак нельзя было ему противостоять…

Впрочем, от него уже мало что зависело. 20 июня депутаты Национального собрания обнаружили зал заседаний запертым (король не придумал ничего лучшего для выхода из кризиса) и тогда перешли в соседний зал для игры в мяч, где поклялись не расходиться до тех пор, пока у Франции не будет конституции. К ним присоединилась определенная часть дворянства и духовенства, скорее всего исключительно из желания досадить королю, не подумав, во что это может вылиться.

Король, тоже не вникнув в глубинную суть происходящего, признал полномочия Национального собрания, тем самым фактически заявив о своем отречении от престола монарха, по крайней мере, абсолютного. Но он еще мог занять место на престоле монарха конституционного. Мог, но не сделал ни одного шага в этом направлении.

Он открыто игнорировал заседания Национального собрания, занимаясь охотой и устраивая иные развлечения, имевшие целью продемонстрировать его полнейшее равнодушие к «высшей власти» и ее законотворческой деятельности.

Но и это само по себе не так уж страшно было бы, если бы Людовик XVI со свойственной ему неуклюжестью не стал бы стягивать к Версалю, где проходили заседания Национального собрания, воинские подразделения. Депутаты, узнав об этом, подняли большой шум, заявляя о том, что король готовит государственный переворот (!). Поистине депутатская наглость.

КСТАТИ:

«— Вы кто такой?

— Депутат.

— Стыдитесь! Здоровый человек! Лучше бы работать шли».

Журнал «Сатирикон», 1908

А тут еще Людовик увольняет Неккера, обвинив его в халатности и пособничестве кризису власти. Неккер покидает Париж, и народ, окончательно признав в нем защитника своих интересов, а теперь — и жертву королевского своеволия, делает из его образа своеобразное знамя, под которое собираются все, кто желает половить рыбку в мутной воде беспорядков.

Среди таких желающих оказывается и маркиз де Лафайет (1757—1834 гг.), активный участник войны за независимость в Северной Америке, генерал американской армии, которому не терпится устроить во Франции какую-нибудь кровавую забаву.

9 июля Национальное собрание объявляет себя Учредительным, тем самым провозгласив свое право учреждать новый политический строй. Эти претензии были уже настолько серьезными, что требовали немедленных решительных действий со стороны короля, но он лишь продолжал подтягивать к Версалю войска. И это вместо того, чтобы ворваться в зал заседаний этого незаконного собрания во главе отряда улан с саблями наголо или, в крайнем случае, решиться на то, чтобы взорвать Версальский дворец вместе с заседающими там депутатами. Вандализм, конечно, но Франция — дороже…

13 июля образовалась Национальная гвардия под командованием маркиза де Лафайета, настроенного весьма и весьма решительно. Он и подобные ему люди, которых немало в Истории человечества, умеют очень оперативно собирать вокруг себя большие массы агрессивного люда, произнеся две-три энергичных фразы, освобождающих этот люд от всех психических барьеров, обычно называемых моральными устоями. Иными словами, собрав толпу, ей сообщают, что отныне ей «все можно, потому что кому как не народу может быть все можно» и что все грехи каждого члена многоуважаемой толпы оратор берет на себя, тем самым освобождая его от такого раздражающего понятия, как «совесть» и т.п. Дальше все происходит просто и быстро…

13 июля огромная толпа взяла штурмом Дом инвалидов, где хранились 28 000 винтовок и несколько пушек. Другая толпа ходила по улицам Парижа, демонстрируя неизвестно где похищенный бюст Неккера и взывая к «чувству справедливости» парижан.

Значительная часть парижан, опьянев от сознания вседозволенности и безнаказанности, невесть откуда свалившихся на них, решила воспользоваться случаем и примкнула к праздношатающимся.

Ну а дальше… дальше было то, чего никогда не было, но в честь чего парижане самозабвенно радуются каждого 14 июля…

Толпы избрали наиболее значительным и монументальным объектом своей агрессии Бастилию — громадный восьмибашенный замок в центре Парижа, в старину составлявший часть городских укреплений, а во времена кардинала де Ришелье используемый как место заключения представителей высшего общества.

Там не было мрачных казематов, пыточных камер, да и вообще там не было камер. Заключенные жили в довольно благоустроенных комнатах, при них могли находиться слуги, они имели возможность навещать друг друга и даже выходить в город, дав честное слово вернуться не позднее определенного часа.

На содержание каждого узника правительство выделяло деньги, причем очень даже немалые, настолько немалые, что некоторые «жертвы королевского произвола» просили продлить им сроки заключения, чтобы скопить побольше денег из выделяемых им на жизнь в «темнице».

Молодой Вольтер, просидевший в Бастилии некоторое время, успешно занимался там сочинительством, совсем как в престижном Доме писательского творчества, ни дать ни взять.

Содержание Бастилии обходилось казне очень дорого, особенно если учесть, что в этом огромном здании в 1782 году, например, пребывало 10 узников, а к 14 июля 1789 года — целых семь.

К тому времени уже были составлены планы сноса этой бесполезной громадины, напоминавшей слона посредине посудной лавки, и планы эти были выполнены вскоре после событий 14 июля, но никак не в ходе этих событий и не вследствие их.

Все происходило гораздо проще, банальнее официальной и очень красивой легенды о том, как героический народ, невзирая на огромные потери, пошел на приступ ненавистной цитадели деспотизма, как он освободил из мрачных казематов изможденных страдальцев, как по камешкам разнес грозную крепость…

Огромной толпе, подошедшей к воротам Бастилии 14 июля 1789 года, было попросту наплевать на каких-то там узников. Ее интересовало оружие, которое в большом количестве должно было, по идее, храниться в арсенале крепости, гарнизон которой составляли 82 инвалида и 32 швейцарца.

Сначала в ворота начала стучаться депутация так называемого Избирательного комитета, присвоившего себе права «Управления градоначальника Парижа», желая потребовать от коменданта крепости маркиза Делоне, чтобы он раздал парижанам все имеющееся у него оружие. Пока они стучались, выяснилось, что в Бастилии уже находится одна депутация от городских властей, которых Делоне любезно пригласил разделить с ним его завтрак. Вторую депутацию незамедлительно впустили на территорию крепости, и после ухода первой, имевшей, конечно, столько же прав представлять власти Парижа, а вернее, не имевшей никаких законных прав это делать, она предъявила коменданту свои требования.

Маркиз Делоне сказал в ответ, что раздавать оружие он не имеет права, но твердо обещает не применять его ни в коем случае, кроме нападения на крепость.

Пока шли эти переговоры, толпа на улице, жаждущая реализации своей агрессии, начала проявлять признаки нетерпения и выкрикивать призывы к захвату Бастилии. Солдаты-часовые, стоящие на стенах, не обращали на эти крики никакого внимания, пока по ним не открыли ружейную стрельбу, ранив нескольких из них.

Тогда, естественно, гарнизон открыл ответный огонь, что было расценено толпой как «вероломное нарушение обещаний не причинять вреда народу». Лишнее подтверждение простейшей мысли о том, что толпа — это единый организм, жаждущий разрушения, хаоса, крови, и всякие доводы разума в общении с толпой бесполезны и крайне опасны, так как они служат лишь дополнительным раздражителем, красной тряпкой для разъяренного быка. Эту же роль играют и одиночные выстрелы, которые никогда не остановят толпу, однако усилят накал ее агрессивности, как царапина действует на дикого кабана.

Атакующую толпу могут остановить лишь очень мощные водометы либо химические средства типа слезоточивых или иных газов, а в 1789 году, единственным эффективным средством остановить толпу была орудийная картечь, причем при батарейном, а не одиночном огне. Только потеряв убитыми критическую массу своих членов, толпа могла отступить, только тогда…

КСТАТИ:

«Толпа кричит единым огромным ртом, но ест тысячей маленьких».

Станислав Ежи Лец

Толпа бросилась к городской ратуше, громко крича о том, что солдаты «убивают народ» и требуя оружия для спасения того же «народа».

Парижский бургомистр де Флессель решил послать к Бастилии депутацию с письмом, в котором намеревался попросить Делоне принять в своей крепости какую-то часть парижской милиции, которая стала бы охранять Бастилию от несанкционированных действий.

Депутация уже отправилась к Бастилии, когда сообразила, что не имеет никаких опознавательных парламентерских знаков и поэтому не сможет обратить на себя внимание осажденных. В это время к воротам крепости подошла еще одна депутация, но снабженная и белым флагом, и барабанщиком, как положено. Солдаты, стоящие на стенах, вывесили в знак примирения белое полотнище. Депутация вошла во внешний двор Бастилии, постояла там некоторое время и вышла за ворота, после чего объявила толпе, что с нею не пожелали разговаривать, даже стреляли…

Толпе только это и требовалось для ее, толпы, полного счастья.

Она бросилась громить расположенные вне крепостных стен казармы инвалидов, дом коменданта, конюшни и каретные сараи, после чего все эти сооружения были подожжены.

И вот тогда-то крепость ответила на все это пушечным выстрелом, единственным в ходе событий 14 июля, что, конечно, полностью расходится с традиционной Историей, которая страсть как любит посмаковать ситуацию, когда пятнадцать (!) пушек беспрерывно палили в беззащитный народ (толпу довольно часто называют не иначе как народом), который героически…

«Народ» после этого единственного залпа бросился к ратуше с обвинениями в пособничестве гарнизону Бастилии. Членов муниципалитета уже готовы были зарезать, а здание ратуши — поджечь, когда некий швейцарец Юлен, владелец прачечной, обратился с зажигательной речью к двум гвардейским ротам, стоявшим неподалеку и никак не реагировавшим на явную опасность, угрожавшую ратуше, призывая их пойти за ним к ненавистной Бастилии и взять ее.

Гвардейцы, прихватив пять пушек, двинулись к Бастилии. Толпа, естественно, не отставала. Вскоре по крепости был открыт орудийный огонь, из-за неопытности «артиллеристов» поражавший еще и окрестные дома, что потом дало основание писать о том, что гарнизон Бастилии обстреливал из пушек чуть ли не весь Париж.

Вот тогда-то комендант и принял решение открыть ворота и сдать крепость агрессорам в обмен на обещание швейцарца Юлена и командира одной из гвардейских рот обеспечить безопасность гарнизона. Когда же это было сделано, толпа поступила по-своему. После добровольной сдачи Бастилии ее коменданту маркизу Делоне отсекли голову мясницким ножом. Та же участь постигла его адъютанта, майора, лейтенанта и трех солдат-инвалидов. Затем начался грабеж всего, что находилось внутри крепости.

Об узниках, «жертвах деспотизма», вспомнили лишь через довольно длительное время. Их освободили и вывели на площадь, где на них уже никто не обращал внимания. Из семерых «жертв» один оказался серийным убийцей, двое — сумасшедшими и четверо — фальсификаторами ценных бумаг. Потом их торжественно провели по улицам города. Во главе процессии шел субъект, который на острие пики нес голову маркиза Делоне, так и не успевшего осознать то, что толпа — это не только не народ, но еще и не люди…

Легенда о штурме Бастилии была опровергнута вскоре после своего возникновения, еще в том же 1789 году, когда были опубликованы материалы деятельности специальной комиссии, которая пришла к такому выводу: «Бастилию не взяли штурмом; ее ворота открыл сам гарнизон. Эти факты истинны и не могут быть подвергнуты сомнению».

Вот что празднуют французы 14 июля каждого года.

ФАКТЫ:

Вскоре после этих бесславных событий 863 парижанина были удостоены почетного звания «Участник штурма Бастилии», что предусматривало получение довольно значительной пенсии.

Революционный идиотизм зашел так далеко, что согласно финансовым документам, в 1874 году, почти через сто лет после происшедшего, были люди, получавшие жалованье, за «взятие Бастилии».

Собственно, чему удивляться?

Революция — это всегда идиотизм, всегда преступление и всегда — ложь, противоречащая не только истине, но и элементарной логике.

КСТАТИ:

«Революция — просто переезд на новую квартиру. Коррупция, страсти, честолюбие, низость той или иной нации, того или иного века попросту меняют апартаменты, что сопряжено с поломками и расходами. Никакой политической морали: успех — вот и вся мораль».

Жюль и Эдмон Гонкуры

После парижских событий революция прокатилась огненным смерчем по всей Франции, сея хаос, но не решая никаких насущных проблем, для чего она, собственно, была затеяна, если верить ее поджигателям.

Но им верить нельзя.

В ходе революции они не торопятся выйти на сцену, предоставляя эту неблаговидную и достаточно опасную роль несостоявшимся интеллектуалам, комплекс неполноценности и азартное честолюбие которых надежно гасят инстинкт самосохранения.

А маховик революции раскручивался все сильнее и сильнее, угрожая выйти из-под какого бы то ни было контроля.

Людовик XVI опустился до заискивания перед депутатами Учредительного собрания, а 17 июля того же рокового года он появился среди массы бунтующей черни, всячески пытаясь выдать себя за «своего парня». Когда он вернулся в Версаль с трехцветной революционной кокардой на шапке, Мария Антуанетта воскликнула в гневе: «Я никогда не думала, что вышла замуж за мещанина!»

Между прочим, граф Мирабо, один из «отцов» революции, так сказал о королеве: «Среди приближенных короля есть только один мужчина и этот мужчина — его жена!»

Если кто-то из членов королевского двора и сохранял элементарное человеческое достоинство, то это была, бесспорно, Мария Антуанетта.

26 августа Учредительное собрание приняло эпохальнуюДекларацию прав человека и гражданина, которая провозглашала нацию единственным источником власти. Объявленная конституционная монархия была, согласно Декларации, исполнительницей воли народа, не более того. Сословные привилегии отменялись, хотя на деле разрослась буйным цветом привилегия черни, а это было гораздо опаснее привилегий дворянства и духовенства.

И — всяческие свободы: слова, мысли, совести, печати, вероисповедания и т.п.

Свобода, равенство, братство.

Слова, слова, слова.

Свобода — это не беспредел вольницы, а осознанная необходимость, то, что абсолютно неприемлемо для отребья.

Равенство — это жалкая попытка проигнорировать законы Природы, исключающей это самое равенство.

Братство — очередная попытка несостоявшихся, порочных и морально слабых паразитировать за счет достойных, только и всего.

Декларация, конечно, имела определенный успех, но его, как говорится, на хлеб не намажешь, а осенью 1789 года продовольственная проблема дала о себе знать со всей жесткостью.

5 октября огромная колонна черни двинулась на Версаль. Отстранив короля от власти, «народ», тем не менее, именно на него возлагал вину за хаос в стране. После перестрелки с королевской охраной толпа ворвалась во дворец. Людовик XVI дал согласие на переезд в Париж королевского двора и Учредительного собрания.

Как будто это могло что-то изменить…

Франция погрузилась в пучину анархии, когда все хотели повелевать и никто не хотел исполнять повеления.

Множество аристократов да и вообще здравомыслящих людей эмигрировало в Австрию, Россию и немецкие государства.

В Учредительном собрании развернулась ожесточенная борьба политических группировок. Наиболее многочисленными и влиятельными среди них были умеренные конституционалисты — монархисты во главе с Мирабо, Лафайетом и Байи, мэром Парижа.

Радикалов возглавлял молодой адвокат из Арраса, последователь Руссо, некий Максимиллиан Робеспьер (1758—1794 гг.), замкнутый, педантичный, склонный к нарциссизму и, конечно же, не ахти какой специалист в своем деле, потому что настоящие мастера своего дела в революциях не участвуют. Им это просто не нужно.

А осенью того же 1789 года образовалось еще и «Общество друзей конституции», названное «Якобинским клубом». Вначале якобинцы были довольно умеренными политиками, но потом искушение запрячь безумную толпу в карету своего безмерного честолюбия возобладало над соображениями здравого смысла, и они уже не стеснялись в средствах достижения своих целей, венцом которых была, ясное дело, власть.

В 1790 году был основан Клуб кордельеров («Общество друзей прав человека и гражданина») во главе которого были адвокат Жорж Жак Дантон (1759—1794 гг.) и журналист Камиль Демулен (1760—1794 гг.).

Робеспьер и Дантон

В Париже издавалось множество газет, специально рассчитанных на уровень подонков городских трущоб, и журналисты плана Камиля Демулена без зазрения совести писали статьи для подобной аудитории. Самой одиозной из таких газет была, бесспорно, та, что называлась «Друг народа». Возглавлял ее неудавшийся врач и публицист Жан Поль Марат (1743—1793 гг.).

Учредительное собрание без устали штамповало законы. Один из них отторгал католичество от папы Римского, да, брал вот и отторгал… Это вызвало, естественно, противодействие духовенства, но что стоит такое противодействие, когда «так решил народ»? Тем не менее, из 135 епископов только пятеро согласились присягнуть «народной власти», за что нужно отдать должное тем 130, которые презрели соображения выгоды и безопасности.

Один из епископов сложил с себя священнический сан, чтобы заняться политикой, в чем он со временем очень даже преуспел. Звали его Шарль Морис Талейран (1754—1838 гг.), отмеченный Историей как один из самых выдающихся дипломатов и политиков.

Учредительное собрание издало и Закон об избирательном праве. Согласно этому закону избирать и быть избранными могли лишь те граждане, которые платили налоги в размере не менее трехдневной заработной платы.

Очень справедливый закон, нужно заметить: тунеядцы и всякий праздношатающийся люд не должны обладать избирательным правом. Только те, кто платит налоги. Что же касается трехдневной зарплаты, то не мешало бы прикинуть, сколько дней мы в своем странненьком XXI веке работаем в счет налогов. Но вот незадача: оказалось, что из 25 миллионов жителей Франции только 4,3 миллиона платило такой налоговый минимум. А что же остальные?

А остальные вознегодовали, как, впрочем, поступили бы и наши соотечественники при таких же обстоятельствах, хотя, по элементарной логике, человек, не уплачивающий налоги, не имеет права решать своим избирательным голосом судьбу державы, которую он не содержит…

Королевская чета мучилась желанием бежать из этого ада, но сделать это уже было весьма непросто. Кроме того, Людовик все еще рассчитывал на какое-то чудо, которое вдруг спасет, вызволит, образумит и т.д. Но чудо не торопилось свершиться, а положение все усложнялось.

Кроме того, европейские монархи как-то странно вели себя в создавшейся ситуации. Например, Екатерина Великая, выражая сочувствие королю Франции, тем не менее не выразила готовности помочь ему хотя бы одним рублем или хотя бы одним солдатом. Она, правда, добросовестно подстрекала к интервенции против революционной Франции австрийского императора, а также прусского и шведского королей. Но Пруссия, как и Великобритания, сочувствовала революции из-за враждебного отношения к Людовику XVI, а вот Австрии было вообще не до того, потому что, как и Россия, она усиленно присоединяла чужие земли. Из всех европейских монархов только лишь Густав III, король Швеции, готов был немедленно объявить крестовый поход против Сатаны, владевшей Францией, но его военных ресурсов было явно недостаточно…

КСТАТИ:

«Кто не несет обездоленным скорого спасения, тот им отказывает в нем».

Луций Анней Сенека

Одна из гнуснейших европейских традиций: спокойно наблюдать, как в соседней стране происходят ужасающие события, которые сами собой не угаснут, а затем, когда процесс стал необратимым, послать туда так, для очистки совести, небольшой экспедиционный корпус, которым можно подло пожертвовать, чтобы потом сказать: «Мы ведь не сидели сложа руки, мы действовали!»

Так было в 1790-м, так было в 1918 году, когда просила помощи оккупированная Сатаной Россия… Что ж, традиция есть традиция.

А 3 сентября 1791 года Учредительное собрание утвердило Конституцию Франции.

Эта Конституция, едва родившись, вызвала бурю разногласий между субъектами французской политики. Собственно, не столько вызвала, сколько послужила предлогом для разжигания этих разногласий, которые рано или поздно должны были перерасти в бойню.

Не дожив до этого, умер граф Мирабо, с которым была связана хоть какая-то надежда на цивилизованное решение существующих проблем. После его смерти политический Олимп заселили люди случайные и мелкие, но чрезвычайно амбициозные, среди которых выделялся весьма посредственный во всех отношениях, но до маниакальности целеустремленный Робеспьер.

Людовик, устав лавировать, притворяться, играть двойную игру, решился в конце концов на побег из Франции, но был опознан неподалеку от границы и возвращен в Париж, как беглый каторжник, ни дать ни взять.

Он переправлял за рубеж письма, в которых сообщал, что фактически находится под арестом, поэтому все его публичные заявления и действия следует считать недействительными. Некоторые из таких писем перехватывались, что еще более усугубляло положение королевской четы.

В конце концов европейские монархи удосужились создать антифранцузскую коалицию, в ответ на что Законодательное собрание заставило Людовика XVI скрепя сердце подписать объявление войны Австрии, требовавшей восстановления законного государственного строя во Франции.

Между прочим, в одном школьном учебнике выпуска 2000 года я обнаружил такую фразу: «Мария Антуанетта тайнопередала австрийцам военные планы». Это могли болтать в те времена оборванцы на парижских базарах или уличные торговки, но, господа составители, нельзя же быть такими безнадежными дебилами! Во-первых, весьма сомнительно наличие таких «военных планов» ввиду революционной безалаберности и профессиональной безграмотности «народных полководцев», во-вторых, Мария Антуанетта могла иметь столько же возможностей приблизиться к этим гипотетическим планам, сколько, к примеру, Солженицын, сидя в концлагере, передать сомалийской разведке чертежи водородной бомбы.

Но Бог с ними, с составителями учебников, хотя ой как опасно недооценивать их рвение…

А во Францию вторглись не австрийские, а прусские войска. Радикальное большинство Законодательного собрания, называемое жирондистами, провозгласило 11 июля 1792 года лозунг «Отечество в опасности!», хотя при чем здесь отечество? В опасности были они, по ком плакала виселица, и нечего было отождествлять себя с отечеством. Впрочем, такой лозунг выдвигали и Ленин, и Сталин, и Гитлер…

Вот тогда-то капитанКлод Жозеф Руже де Лиль (1760—1836) написал свою «Боевую песню Рейнской армии», вскоре названную «Марсельезой», мелодия которой со временем стала Государственным гимном Франции.

Наполеон часто повторял, что «Марсельеза» — самый выдающийся генерал республики.

Все это не помешало революционному Конвенту в 1793 году арестовать Руже де Лиля за роялистские симпатии, и он чудом не закончил свою карьеру на эшафоте. Он дожил до 1836 года и умер в крайней нищете.

Такова благодарность революции.

КСТАТИ:

«Только дурные и пошлые натуры выигрывают от революции. Но удалась революция или потерпела поражение, люди с большим сердцем всегда будут ее жертвами».

Генрих Гейне

Россия, закончив в январе 1792 года войну с Турцией, немедленно взялась за Польшу, конституция которой раздражала Екатерину Великую не менее, чем французская. Войско Польское под командованием племянника короля Юзефа Понятовского (1763—1813 гг.) и Тадеуша Косцюшко (1746—1817 гг.), ветерана американской войны за независимость и основателя военной академии в Уэст-Пойнте, держалось не только стойко, но и одержало ряд побед над российскими корпусами, однако с тыла, с запада, нанесла свой удар Пруссия, и Польша вынуждена была согласиться на очередной раздел своей территории.

Правда, через два года Косцюшко возглавит польское восстание, однако его потопит в крови фельдмаршал Суворов, неплохой в принципе человек, но вынужденный то подавлять восстания, то героически преодолевать Альпы, когда в этом отпала необходимость.

Французская революционная армия терпела поражение за поражением, хозяйство пришло в полный упадок, в общем все происходило именно так, как и должно было в этих условиях происходить, но кто-то должен же был за все это ответить…

В ночь на 10 августа 1792 года началось очередное восстание в многострадальной столице Франции. Вооруженные отряды так называемых «санкюлотов» (то есть «бесштанников») двинулись к дворцу Тюильри — резиденции короля.

Гвардия с готовностью предала того, кто ее содержал и кого она обязана была защищать до последней капли крови, а небольшому отряду швейцарцев, решивших стоять насмерть, король приказал покинуть дворец во избежание бесполезного кровопролития.

Толпа захватила Тюильри.

Королевская семья арестована и брошена за решетки тюрьмы Тампль.

КСТАТИ:

Говорят, что капитан Бонапарт наблюдал «штурм» Тюильри (правда, некоторые источники указывают на 500 убитых, что очень странно, если учесть, что гвардейские артиллеристы не сделали ни одного выстрела по нападавшим, а швейцарцы были удалены из дворца), после чего сказал, что если бы в его распоряжении было хотя бы три или четыре пушки, он бы мигом «разогнал всю эту сволочь».

Но явным, бесспорным достижением революции была машина для отсечения голов, названная гильотиной по имени доктора Жозефа-Игнаса Гильотена (1738—1814 гг.), который убедил Национальное собрание Франции утвердить массовое применение этой машины, изобретенной его коллегой доктором Антуаном Луи (1723—1792 гг.).

«При помощи этой машины, — убеждал депутатов доктор Гильотен, — можно отрубить голову в мгновение ока, без малейших страданий осужденного».

После ряда испытаний на трупах преступников машина была признана единственным средством совершения казни.

Первое ее испытание «вживую» состоялось 25 апреля 1792 года, когда был казнен какой-то уголовник. Присутствовавшие на церемонии депутаты в своих докладах отметили техническое совершенство новой машины и гуманность, с которой она лишает человека жизни.

Народ (настоящий, то есть чем-то занятый) подтрунивал над машиной, называл ее «Petite Louisau», но все же наиболее прочно закрепилось за ней название «гильотина», несмотря на протесты доктора Гильотена.

Всему свое время, и гильотина была внедрена как раз к тому времени, когда вторая волна революционных деятелей, среди которых уже не было ни маркиза де Лафайета, ни графа Мирабо, заведя ситуацию в тупик, начала лихорадочно искать виновных в том, что неизбежно должно было наступить. Их нужно было судить революционным судом и казнить публично, чтобы показать народу: революция не мстит, она справедливо наказывает отступников, предателей, вредителей и т.п.

Ситуация была действительно сложной. Разрушительное пламя охватило всю Францию. Те, кого принято называть отбросами общества, громили, грабили поместья, дворцы и просто дома, резали, мучили, насиловали и устраивали дикие оргии на пепелищах сожженных ими шедевров архитектуры.

Их патологическая ненависть к гармонии в любых ее проявлениях дошла до того, что во Франции были поголовно истреблены борзые собаки. Видимо, аристократическая грациозность этих животных была непереносима для тех, кто убивал своих сограждан только лишь за то, что на их руках не было мозолей или иных свидетельств грубого, неквалифицированного труда (то есть того, чего, по идее, должен стыдиться цивилизованный человек: чем меньше мозгов, тем больше приходится применять руки).

Естественное течение цивилизации было направлено вспять. Люди ждали Божьей кары, которая бы уничтожила всех и вся на этой некогда благодатной земле, всех потому, что те, кто допустил эти ужасы, ничуть не лучше тех, кто их творил. Но Божья кара не приходила. Впрочем, может быть, она пришла в свое время, но в формах, которые не соответствовали сложившимся стереотипам, только и всего…

А новые хозяева страны, провозглашая лозунги, принимая законы и выступая с рецептами спасения отечества, тем временем лихорадочно набивали собственные карманы, создавая таким образом класс «новых французов», как это бывает во все времена, когда под предлогам перестройки старых форм бытия происходит перераспределение жизненных благ в пользу людей, которые при старом режиме никогда бы не были допущены к политической деятельности по причине низкого уровня общей культуры, а в экономической по той же причине они не могли бы подняться выше директора какого-нибудь подпольного цеха.

Теперь же они, эти люди, выступают в роли «отцов нации», продолжая делать все то, что они умеют и любят делать: тянуть все, что плохо лежит, а если кто будет мешать… пусть скажет свое веское слово революционная законность!

Они образовали новый законодательный и исполнительный орган — Национальный Учредительный Конвент, в выборах которого принимали участие все, включая, естественно, и люмпенов, так что можно себе представить состав этого Конвента…

Но дело не в этом, а в том, что Конвент взял на себя всю полноту власти и отменил во Франции монархию. Просто так взял и отменил. И провозгласил Францию республикой. И не иначе.

Из 750 депутатов Конвента 165 составляли фракцию жирондистов, выступавших за свободу торговли и неприкосновенность частной собственности, а немногим более ста человек назывались монтаньярами, теми, кто стремился к тотальному революционному господству. Их возглавили Дантон, Робеспьер и Марат. Остальные депутаты были так называемым «болотом», то есть нейтральными, если такое вообще возможно.

Ясно как день, что конфликт между монтаньярами и жирондистами был неизбежен, и пробным камнем этого конфликта были сорокачасовые дебаты по поводу смертного приговора Людовику XVI, в котором это воинствующее отребье усмотрело источник всех своих неудач.

Людовик был никаким королем, только компрометировавшим королевскую власть, все так, однако он лишь косвенно виновен был в том, что страна, оказавшаяся во власти воров, насильников и грабителей, пришла через три года этой власти к полному упадку. Но он был козлом отпущения и должен был сыграть эту роль до конца…

21 января 1793 года на площади Революции в Париже (ныне площадь Согласия) Людовик XVI взошел на эшафот. Взошел спокойно, с тем непоказным достоинством, с которым положено держаться божьим помазанникам и которого ему так не хватало все последние годы. В 10 часов 20 минут нож гильотины отсек ему голову, которую палач показал ликующей толпе.

Франция, как и Англия в 1649-м, осквернила себя публичной казнью своего монарха.

Через сутки английский король Георг III изгнал из своей страны французского посланника, а остальные европейские монархи, до которых наконец-то дошло, что именно происходит во Франции, спешно образовали новую антифранцузскую коалицию, куда, кроме Австрии и Пруссии, вошли Англия, Испания, Сардинское королевство, Неаполь и большинство германских государств.

Россия по воле Екатерины не находила лучшего применения своей военной активности, чем дальнейшее расчленение Польши. Если рассматривать это с точки зрения территориальных приобретений, то, учитывая громадность российской территории при очень слабой ее освоенности, можно уверенно говорить о психической патологии власти. Проблема эта, как мне представляется, не сходила с повестки дня еще со времен Ивана Грозного, когда начался процесс территориального ожирения Московии, но сейчас было еще одно обстоятельство, извиняющее хоть в какой-то мере поведение Екатерины: Польша по сути была республикой, и это, как я уже отмечал, было непереносимо для российского самодержавия. То, что события во Франции представляли гораздо более серьезную угрозу для всех без исключения европейских монархий, Екатерина при всем своем уме адекватно оценить, видимо, не могла. Что ж, как говорится, и на старуху бывает проруха, а она к тому времени была старухой… Тут бы с любовниками разобраться…

Войска коалиции уже 18 марта 1793 года разбили наголову французскую армию при Неервиндене. Командующий ею генерал Дюмурье бежал после случившегося в австрийский лагерь, потому что революционное правительство отправило бы его за это поражение на гильотину, причем без каких-либо обсуждений возникшей проблемы.

А проблем у самодеятельных французских правителей хватало и без позорного поражения «революционной армии».

В мае началось очередное восстание, организованное монтаньярами с целью установления собственной диктатуры. До этого монтаньяры захватили власть в Якобинском клубе, чем заметно усилили свои позиции, так что теперь, называя себя якобинцами, они решительно произвели государственный переворот, после чего сочинили новую Конституцию и образовали Комитет общественного спасения во главе с Робеспьером.

Этот адвокат-недоучка стал фактическим диктатором. Его ближайшие соратники: Дантон, Гебер, Демулен, Карно и другие полуинтеллигенты, усмотревшие в революции уникальную возможность самоутверждения, на этом этапе самоотверженно работали по схеме «Короля играет его свита», концентрируя на Робеспьере то сияние, которое принято называть «ореолом величия власти».

Как и следовало ожидать, у Робеспьера, выражаясь современным языком, «поехала крыша». Этот невзрачный и во всех отношениях посредственный человек, который взлетел на вершину социальной пирамиды только лишь благодаря тому, что в определенный момент времени оказался нужен именно такой и никакой другой, закомплексованный и бесстыдно жестокий тип с неплохо подвешенным языком, уверовал в свою незаурядность и потратил немало сил на то, чтобы заставить уверовать в это и окружающих, то есть всю Францию.

Его квартира буквально ломилась от его же собственных портретов, где он представал в самых разных, но неизменно величественных позах, он собирал гостей, которых заставлял под страхом смерти (в самом прямой смысле) зачарованно слушать его декламацию (ну второй Нерон, ни дать ни взять!), он находил особое удовольствие в овладении вдовами людей, казненных по его приказу… Бездарная и извращенная мразь.

К одной из его любовниц была полусумасшедшая гадалка, которую звали Тео и которую враги диктатора прозвали «Теос», то есть Бог. Эта самая Тео, с которой он познакомился в салоне, имевшем весьма сомнительную репутацию, предсказывала ему мировое господство, поклонение всех народов и рас, славу гения всех времен и подобную чушь, которую он зачарованно слушал из ее легендарно порочных уст.

Когда же гадалка, ввязавшись в какую-то темную историю, была арестована, что в ту пору означало смертный приговор, Робеспьер даже пальцем не пошевелил ради ее спасения.

Он сам себя наделил почетным званием «Неподкупный» и заставлял всех своих приближенных именно так величать его, якобы отличавшегося от простых смертных и возвышавшегося над ними своим феноменальным равнодушием к деньгам и прочим материальным ценностям.

Ну и что? Да, он был равнодушен к деньгам, но ведь они ему попросту не были нужны, если в его распоряжении была вся Франция. Сталин тоже был равнодушен к деньгам, и по аналогичной причине. И Ленин тоже…

Зато Робеспьер терзался испепеляющей ненавистью к любым проявлениям незаурядности, одаренности, да и вообще самодостаточности в любых ее проявлениях, которые он классифицировал как «аристократизм», который подлежал, по мнению этого осклизлого чудовища, непременному уничтожению.

КСТАТИ:

«Болван Робеспьер, он почему-то и в атеизме усматривал аристократизм».

Венедикт Ерофеев

Он был против атеизма, считая, что для того, чтобы управлять массами, нужна какая-то религия или хотя бы какое-то ее подобие, и поэтому, отменив во Франции христианство, да, вот так взяв и отменив, он и его сотоварищи придумали, исходя из своей интеллектуальной посредственности, культ некоего «Высшего Существа». Естественно, первосвященником этого культа стал Робеспьер.

Хронисты отмечали, что была организовала совершенно фиглярская, дурацкая церемония поклонения первосвященнику Робеспьеру, щеголявшему в громадном венке из живых цветов и в мантии, из-за которой он то и дело спотыкался.

Мантию всегда носить затруднительно при отсутствии соответствующей генетической памяти…

Христианские храмы были подвергнуты жестокому разграблению. Бродяги и проститутки плясали на площадях Парижа в священнических ризах, а золотые чаши из кафедральных соборов, перед тем как быть переплавленными, прилюдно использовались как ночные сосуды.

Бал Сатаны, и по-другому все это назвать едва ли возможно.

Они, революционеры, ввели новый календарь, который начинался с 21 сентября 1792 года. Они всерьез собирались вычеркнуть из Истории весь период от Рождества Христова до придуманного ими штурма Бастилии. А вот названия месяцев они сочинили вообще доселе небывалые: вандемьер (вместо сентября), далее — брюмер, фример, нивоз, плювиоз, вантоз, жерминаль, флореаль, прериаль, месидор, термидор, фруктидор.

Между прочим, это стремление все перекроить, переименовать, преподнести в ином контексте весьма характерно для революционеров. Они бы не прочь и свою таблицу умножения ввести, если бы, конечно, не препятствовала такому начинанию их традиционная безграмотность. А вот грабить и взрывать храмы, строить циклопические сооружения, пропорциональные комплексу неполноценности своих заказчиков, ставить самим себе памятники и переименовывать города, не говоря уже об улицах, это — сколько угодно!

Таких вот переименованных улиц и сейчас еще предостаточно, особенно в провинции, так что зачастую содрогаешься от мысли, что идешь по бульвару, названному в 20-х годах XX столетия в честь какого-нибудь серийного убийцы, клятвопреступника, грабителя и растлителя малолетних в одном лице. А кое-кто говорит: «Зачем же вы так?! Это ведь наша с вами история!» Да не История это, не История, а эпизод, когда бандиты ворвались в банк, не более того, так что улицы, города, памятники в честь бандитов — такие же сатанинские знаки, что и преступления, совершенные этими бандитами…

КСТАТИ:

«Мы — все забываем. Мы помним не быль, не историю, а только тот штампованный пунктир, который и хотели в нашей памяти пробить непрестанным долблением.

Я не знаю свойство ли это всего человечества, но нашего народа — да. Обидное свойство».

Александр Солженицын. «Архипелаг ГУЛАГ».

Нет, не только нашего народа: французы — достаточно яркий пример. А может быть, не следует вообще говорить о каких-либо свойствах того или иного народа? Ведь в любом народе есть разные слои, каждый из которых имеет свои приоритеты, свою мораль, свою культуру и свои стереотипы, а то, что зачастую именуется «свойством», — не более чем национальный характер, темперамент и связанные с ними особенности ментальности, а вот Добра и Зла не бывает своего у французов и своего у русских, нет…

КСТАТИ:

«Неплохо родиться в испорченный век, ибо по сравнению с другими вы без больших затрат сможете сойти за воплощение добродетели. Кто не прикончил отца и не грабил церквей, тот уже человек порядочный и отменной честности».

Мишель де Монтень

Неплохо, конечно, но лучше переждать.

А одного из революционных чудовищ — Марата — убила ударом кинжала красивая и скромная девушка из Канн, которую звали Шарлотта Корде, убила в его собственной ванне, а потом спокойно поднялась на эшафот…

Их надо было убивать, потому что они обезумели от внезапно свалившейся на них власти, от права казнить кого угодно и по какому угодно поводу, от возможности удовлетворения любых, каких угодно желаний, фантазий, наклонностей, самых затаенных, самых нестандартных, самых противоречащих психическим нормам человеческого бытия.

В 1793 году революционный произвол достиг своего апогея. Дети Сатаны казнили всех подряд, причем даже не за какие-то действия или слова, или принадлежность к определенному слою общества, а просто так, в ходе выполнения взятых на себя революционных обязательств.

17 сентября 1793 года был обнародован «Закон о подозрительных». Таковыми объявлялись все, не получившие от местных «комитетов бедняков» свидетельств о их гражданской благонадежности, все дворяне, все отстраненные от государственной службы, все, кто не мог указать на законные с точки зрения люмпен-пролетария источники своего дохода, да что там, любой, чья физиономия имела несчастье не понравиться вчерашнему подзаборному пьянчуге, ныне возглавляющему так называемое «народное общество».

В каждом городе был образован свой революционный комитет, наделенный всей полнотой власти, а также правом использования по своему усмотрению местных вооруженных сил, состоящих, естественно, из всякого сброда, изнывающего от желания отомстить «чистеньким» за грязь своих тел и душ.

И мстили, ох как они мстили…

Лион был практически вырезан и разрушен.

Та же участь постигла Тулон.

В Нанте по распоряжению комиссара Каррье регулярно устраивались кровавые «республиканские свадьбы», как их называли, когда без суда и, понятное дело, следствия расстреливалось в одночасье по 200—300 человек (зачастую с помощью артиллерии). Тот же Богом проклятый Каррье организовывал так называемые «ссылки в вертикальном направлении», когда людей загоняли на баржу, которую топили на середине реки.

Между прочим, подобные «ссылки» были взяты на вооружение красными комиссарами во время гражданской войны 1918—1921 гг. в России.

В провинции Вандея, вошедшей в Историю как оплот героического сопротивления нашествию революционного хаоса, в 1793 году зверствовали 15 так называемых «адских полков», своим маниакальным стремлением к уничтожению всего живого напоминающие каких-то космических монстров, но никак не жителей планеты Земля.

Менее склонные к некрофилии революционеры занимались массовыми поборами и разбоем, который и по сей день изнывающие от ностальгии по тоталитаризму историки упрямо называют «экспроприацией».

Разбой есть разбой, то есть отнятие чужого имущества с помощью оружия, и никак по-иному не назовешь действий революционеров города Буржа, которые всего за каких-то два дня «работы» добыли два миллиона франков. В целом в течение жаркого лета 1793 года было таким образом «экспроприировано» 400 миллионов франков.

Общее число арестованных превышало 200 000 человек, если судить по весьма отрывочным данным. В принципе же арестовывали не так уж много людей, потому что это влекло за собой хлопоты по их содержанию. Проще и дешевле было их убивать, что это отребье и предпочитало делать.

В больших городах, особенно в Париже, гильотина работала беспрерывно.

В парижской тюрьме Консьержери был устроен своего рода отстойник, куда свозились аристократы для того, чтобы обеспечить равномерную и бесперебойную работу революционного суда и, как его неизменного продолжения, — гильотины.

Ах, эта тюрьма Консьержери! Как мало все-таки написано о ней книг и как мало отснято кинофильмов! Есть такой кинематографический жанр, называемый «фильм-катастрофа», когда людей, находящихся в одном автобусе, поезде или еще где-либо, ждет неминуемая, неотвратимая гибель вследствие аварии, взрыва моста и т.п. Здесь, в Консьержери, этих людей, вся вина которых заключалась в их дворянском происхождении, ждала такая же неминуемая катастрофа, но, в отличие от киногероев, они вполне отдавали себе отчет о том, что с ними происходит и что их ожидает в самом недалеком будущем…

Они вели себя с тем достоинством, которое отличает людей, обладающих хорошей родословной и получивших должное домашнее воспитание. Каждый вечер в тюрьме Консьержери горели свечи и пышно разодетые, как на придворный бал, дамы и кавалеры танцевали в тишине, без музыки, неспешные и томные менуэты, церемонно кланяясь друг другу и улыбаясь так беззаботно, словно впереди — вся жизнь, а не одна лишь эта ночь…

Они занимались любовью на глазах у своих возмущенных тюремщиков, ничуть не стесняясь их, потому что не стесняются же, как правило, кошек или лошадей… Ну тюремщики — еще так-сяк, но вот те, которые выносили приговоры этим людям, никак не походили на домашних (да и на диких тоже) животных. Это были какие-то жуткие мутанты, порождение бездны, куда не может заглянуть ни один смертный без неизбежной перспективы стать оборотнем.

Эти заглянули…

Утро. Заседание палаты Правосудия. Председательствует бывший господин, а ныне гражданин Фукье-Тинвилль (1746—1795), друг и соратник Робеспьера в его самоотверженном труде по освобождению Франции от французов.

Рассматривается дело графа Гамаша. По роковой случайности в судилище доставлен не граф, а его однофамилец, слесарь Гамаш.

Фукье-Тинвилль, нимало не смущаясь этим обстоятельством, произносит со своего председательского кресла:

— Но не беспокоить же понапрасну этого достойного слесаря! Ничего, два Гамаша вместо одного — только прибыль для гильотины!

Что это? Сборище инопланетных монстров? Порождение фантазии маркиза де Сада? Нет. Именно таковыми были все судилища победившей массы и при Кромвеле, и при Робеспьере, и при Ленине—Сталине…

Ошибки, подобные случаю со слесарем Гамашем, повторялись довольно часто. Как-то вместо графини Миллье привели торговку Маллье.

— Что ж, — невозмутимо изрек Фукье-Тинвилль, — пусть сегодня торговка заменит графиню, а завтра графиня сделает то же для торговки!

Он отправил на гильотину одного сумасшедшего, сказав, что «безумную голову и потерять не жалко».

Как-то во время перерыва члены суда провели в буфете больше времени, чем полагалось по расписанию, на что председатель отреагировал так:

— Теперь, чтобы наверстать упущенное, придется стрелять беглым огнем!

И за какой-то час с небольшим они допросили и приговорили к смерти сорок два человека.

Однажды, спеша на утреннее заседание, Фукье-Тинвилль увидел у подъезда палаты тележки, приготовленные для перевозки осужденных к месту казни.

— Девять тележек, — проговорил председатель судебной палаты, обращаясь к своему секретарю. — А сколько у нас сегодня осужденных? (Для него «обвиняемый» и «осужденный» были синонимами.)

— Около сорока, — ответил секретарь.

— Но в таком случае две тележки лишние.

— Я отошлю их обратно.

— Не стоит, — махнул рукой Фукье-Тинвилль. — Поди-ка в тюрьму и прикажи, чтоб доставили еще двенадцать человек. Любых, кто подвернется под руку.

Говоря о революции — причем любой — просто невозможно ее очернить, тенденциозно подобрать негативные факты или оклеветать ее, потому что революция — запредельное зло, бал Сатаны, и поди-ка очерни его…

КСТАТИ:

«Революция — когда человек преображается в свинью, бьет посуду, гадит хлев, зажигает дом».

Василий Розанов

Зачем же так оскорблять свинью, господин Розанов? Свинья никогда такого не сделает, разве что преобразившись в человека.

Та же палата Правосудия приговорила к смерти знаменитую фаворитку еще Людовика XV — графиню Дюбарри. Ее судебное дело особенно выразительно раскрывает такое понятие, как «революционная честь». Новые власти торжественно пообещали сохранить Дюбарри жизнь, если она укажет места, где спрятаны ее сокровища. Графиня приняла это условие, а когда все ценности были изъяты в пользу «святого дела революции», ее, конечно, казнили.

Ну а процесс над Ее Величеством королевой Марией Антуанеттой можно с полным правом считать характернейшим примером, символом так называемого «революционного правосудия», которое ну никак невозможно очернить…

Естественно, революционеры изнывали от желания распорядиться судьбой королевы, тем более, что с королем уже было покончено, и ликующая парижская чернь воочию убедилась в том, что королевская голова отсекается от туловища ножом гильотины так же легко, как и всякая другая. Мария Антуанетта, безусловно, была обречена, но просто взять и ликвидировать ее революционеры боялись: а ну как монархи Старого Света окончательно утратят терпение и, прекратив хотя бы на время свои разборки, действительно объединятся для того, чтобы раздавить «гадину» уже не в вольтеровском, а в буквальном смысле этого слова?

Поэтому королеву нужно было казнить лишь после показательного судебного процесса. Но состав преступления? Только то, что она была женой короля, которого казнили только за то, что он был королем? Замкнутый круг, к тому же уж очень топорно сработанный. Так в чем же таком должна была провиниться Мария Антуанетта?

В связи с этой проблемой вспомнилась десятилетней давности история с ожерельем королевы, в которой фигурировала мошенница графиня де Ламотт, осужденная к публичной порке, клеймению и пожизненному заключению в исправительном доме. Известно было, что ей через несколько лет удалось бежать в Лондон, где впоследствии она выбросилась из окна, преследуемая кредиторами. Так вот, между побегом в Англию и прыжком из окна беглянка успела опубликовать целый ряд брошюр, в которых изливались потоки грязной клеветы на Марию Антуанетту, которая представала перед заинтересованным читателем в роли нимфоманки, а также проститутки и извращенки. Учитывая отношение Англии к Франции, особенно в период войны за независимость североамериканских колоний, которым Людовик XVI оказывал самую действенную помощь, эти похабные брошюры пользовались на Британских островах большой популярностью. Да и не только там. Пикантное чтиво всегда пользуется повышенным спросом у широкой публики, так что репутация французской королевы испытала в то время довольно ощутимые удары.

И вот эти брошюры извлекли из небытия и спустя десять лет после их выхода в свет преподнесли как вещественное доказательство преступлений Марии Антуанетты против общественной нравственности (!).

Это был фантастический по своей неправедности судебный процесс, который сам по себе мог бы послужить веским основанием для предания анафеме всех революций прошлого, настоящего и будущего.

Решив привлечь на свою сторону стереотипы буржуазной морали, судьи обвинили Марию Антуанетту не только в нимфомании и проституции, но и в кровосмесительстве, замешенном на педофилии, то есть в том, что наверняка должно было вызвать ужас у почтенных буржуа, которые, между прочим, за милую душу пользовались услугами малолетних шлюх, но не допускали мысли о собственных детях в такой роли…

И вот во время процесса судья говорит, что в ходе детального революционного расследования «обнаружились и самые противоестественные грехи» обвиняемой, после чего по его знаку в зал вводят восьмилетнего мальчика и девочку чуть старше его — детей Марии Антуанетты и Людовика XVI. Им, испуганным, голодным, претерпевшим всевозможные издевательства тюремщиков, начали задавать вопросы, от которых, по свидетельствам очевидцев, краснели даже рыбные торговки, сидевшие на местах для публики.

— А скажи-ка, дитя мое, — обращался к малышу общественный обвинитель Гебер, — когда твоя мать занималась с тобой греховными забавами, она…

И так далее, на что мальчик обязан был дать утвердительный ответ, равно как и девочка.

Марию Антуанетту за все «такое» приговорили к смертной казни.

Один из судей цинично заметил после вынесения приговора: «Революция никому не мстит, она лишь избавляется от скверны».

Что говорить, если главный монстр этой революции — Робеспьер, самый кровожадный из всех известных Истории революционеров, был искренне возмущен этим судебным процессом!

16 октября 1793 года Мария Антуанетта взошла на эшафот.

Направляясь к гильотине, она случайно наступила на ногу одного из палачей и проговорила свои последние слова: «Прошу прощения, мсье, это было не намеренно».

КСТАТИ:

«Когда пятилетний Моцарт, только что отбежав от клавесина, растянулся на скользком дворцовом паркете, и семилетняя Мария Антуанетта, единственная из всех, бросилась к нему и подняла его, — он сказал: „Я на ней женюсь“, и когда императрица Мария-Терезия спросила его, почему, — „Из благодарности“.

Скольких она и потом, Королевой Франции, поднимала с паркета — всегда скользкого для игроков — честолюбцев — кутил, крикнул ли ей кто-нибудь из благодарности — «Да здравствует королева!», когда она в своей тележке проезжала на эшафот…»

Марина Цветаева

А весной следующего, 1794 года, пришел черед Дантона. Когда его везли в тележке к месту казни, он, указывая на дом, где жил Робеспьер, крикнул: «Сегодня я, а завтра он отправится туда же!»

Уже стоя на эшафоте, он обратился к палачу: «Покажи эту голову народу, она того стоит…»

Через три месяца беспрерывных казней, когда, по выражению Гете, «один мерзавец вытеснял другого», когда людей ради ускорения процесса стали судить и приговаривать к смерти уже не индивидуально, а большими группами, палач показал народу и голову главного головоруба — Робеспьера.

Вместе с ним казнили более сотни наиболее рьяных революционеров, после чего буржуазия наконец-то установила элементарный порядок, при котором террор был объявлен вне закона, а люмпен-пролетарии перестали льстиво именоваться «основной производительной силой общества».

Были упразднены революционные комитеты в провинциях и в самом Париже, где уже не наблюдалось бесплатных трапез для городского дна.

Все это, естественно, не произошло само собой и не было следствием воцарения здравого смысла на руинах революционного безумия, а было прямым следствием очередного государственного переворота. Этот переворот, названный термидорианским, так как произошел он от термидора (27 июля 1794 года), не был озвучен орудийными залпами и ревом обезумевших толп, напротив, он был, можно сказать, камерным, но решительным и быстрым. Члены Конвента из числа «новых богачей» (или «новых французов»), некие Тальен, Фрерон, Баррас и другие, добились принятия декрета об аресте радикалов, препятствующих выходу Франции на нормальный путь развития и тем самым создающих реальную угрозу ее существованию. Декрет был принят, а все прочее, в том числе и казнь Робеспьера, было уже делом техники.

Новая буржуазия стала безраздельной хозяйкой государства. Так-то оно так, но этот статус «новых французов» был скорее декларацией, чем осязаемой реалией бытия, потому что государства как такового фактически уже не было, а была лишь территория, на которой хозяйничали разбойничьи шайки, дезертиры и самодеятельные органы местной власти, но закон давно уже стал абстрактным понятием.

Развалить любое государство можно в один день, но для восстановления его требуется немалое время, да еще при наличии сильных и решительных людей, возглавляющих процесс государственной реабилитации.

Но где взять таких людей? Законодательная власть, предоставленная громоздким Советом пятисот и аморфным Советом старейшин, такими людьми не располагала, а исполнительная власть осуществлялась Директорией, из пяти членов которой один лишь Поль Баррас обладал качествами лидера, но реализовывал их большей частью в деле возведения здания личного благополучия, которое занимало первое место на шкале его ценностей. Это был, кроме всего прочего, страстный любитель чувственных наслаждений, в которых знал толк, но при этом не ценил выше денег, за которые их можно было бы купить.

И еще одно обстоятельство: Баррас был сугубо штатским человеком, что при существующем положении вещей было достаточно весомым недостатком. Баррасу требовался в качестве приводного ремня его политики умелый, смелый и не слишком совестливый генерал.

И такой генерал нашелся. Им оказался некий Набулионе Буонапарте (1769—1821 гг.), известный в более привычном произношении как Наполеон Бонапарт, впоследствии император Наполеон Первый.

Уроженец острова Корсика, фактически оккупированного французскими войсками, Наполеон с самого раннего детства воспитывался в атмосфере враждебности относительно Франции. Но судьбе было так угодно, чтобы этот смуглый мальчик, который едва владел французским языком, был направлен на учебу в военное училище города Бриенна, что в Восточной Франции, а затем в Парижскую военную школу, которую он закончил 30 октября 1785 года с патентом подпоручика артиллерии французской армии.

Далее — служба в полку, стоявшем в городе Валансе, полуголодное существование ввиду необходимости поддерживать семью, оставшуюся почти без средств после смерти отца, заботился о матери, братьях, сестрах…

Он, как истинный южанин, заботился бы о них и в случае самого безмятежного благополучия этой семьи, что и делал всю свою Жизнь, зачастую наперекор здравому смыслу, но… через натуру, как говорится, не перешагнешь…

Гитлер в свое время не без раздражения отмечал, что причиной краха этого гениального человека в немалой степени была его привязанность к родственникам, довольно посредственным и алчным людям, которых он ставил на ключевые посты вместо умных, порядочных и верных. Что ж, с этим трудно не согласиться, хотя при всей моей нелюбви к понятию «родственник» я все же не склонен считать эту крикливую толпу сколько-нибудь значительной причиной его неудач. Здесь все гораздо сложнее…

КСТАТИ:

«Люди обычно высказывают весьма неосторожные пожелания и бывают особенно несчастны, когда их мечты сбываются».

Анатоль Франс

Эта причина посерьезнее.

Нелюдимый мальчик из бедной корсиканской семьи, воспринимавший французов лишь как чужаков-оккупантов, становится офицером французской армии и приходит к простому логическому выводу из своих сумбурных размышлений о выборе жизненного пути: если не можешь чему-то противостоять, нужно это «что-то» возглавить. Может быть, этот вывод и не был столь прямолинейно обозначен, но вся дальнейшая жизнь Наполеона была так или иначе посвящена реализации этой мысли.

Представитель порабощенных, он стал самым главным среди их поработителей.

Бедняк, зачастую питающийся лишь хлебом и водой, он стал повелителем богачей.

Нелюдим, он стал самой публичной личностью своей эпохи.

Девственник по необходимости, так как в юности контакты с проститутками были ему не по карману, а контакты с порядочными женщинами были вообще немыслимы из-за своей дороговизны, отсутствия соответствующего имиджа и присутствия страха перед неудачей, он стал кумиром тысяч и тысяч самых роскошных, самых недоступных красавиц.

Ведомый, он стал ведущим.

Безвестный, он стал знаменитым.

Совсем как в Библии: «И последние станут первыми…» Правда, стал-то он один, в данном случае, и это хорошо, потому что такого рода превращение должно быть сугубо индивидуальным. Толпа «первых» — это уже компетенция психиатра.

А еще он обладал харизмой огромной, немыслимой силы, и харизма эта проявилась не сразу, не вдруг, а именно тогда, когда пришло ее время, когда ее носитель должен был занять положение первого среди миллионов, а не среди девятого «б» класса…

Революцию он не принял, называя ее «разгулом самой гнусной черни», однако хорошо понимая, что с любой самой паршивой овцы всегда можно взять хотя бы шерсти клок, Наполеон начал искать способ получения этого клочка шерсти.

И судьба улыбнулась ему со всей благосклонностью.

Бонапарт. Этапы карьеры

Поздней осенью 1793 года происходит контрреволюционное восстание в Тулоне, поддержанное английским флотом. Революционная армия осаждает город с суши. Осада приобретает затяжной характер, окрашенный вопиющей бездарностью революционных военачальников-выдвиженцев. Почти случайно оказавшийся в расположении войск двадцатичетырехлетний артиллерийский капитан Наполеон Бонапарт просит разрешения командования изложить свой план штурма Тулона. Командование милостиво разрешает, а затем ради эксперимента (чем черт не шутит?) позволяет этому молодому наглецу сделать то, что он задумал. В результате — Тулон взят, а английский флот, сильно потрепанный огнем орудий, столь умело расставленных Бонапартом, ушел подальше от берегов Франции.

После это блистательной и совершенно неожиданной победы революционное правительство присваивает Наполеону чин бригадного генерала.

Вот и первый клок…

Его вызывают в Париж и предлагают возглавить пехотную бригаду, направляемую в мятежную Вандею. Наполеон отказывается от предложения, мотивируя свой отказ тем, что ему как артиллеристу не пристало служить в пехоте. Думается, что дело было в другом: Наполеон понимал, что революция рано или поздно пройдет, как болезнь, и скорее рано, чем поздно, а вот участие в кровавой карательной акции в Вандее — это пятно, которое никогда не смыть, так что пусть уж граждане революционеры сами…

Его отказ повлек за собой отставку. И вот почти два года он слоняется по Парижу в поисках случайного заработка, пока случайно не попадается на глаза Баррасу…

И как раз вовремя, потому что в начале октября (вандемьера) 1795 года власть термидорианцев оказалась под угрозой ликвидации, когда Париж в очередной раз стал ареной противостояния разъяренных толп и государственной машины. В данном случае это был мятеж роялистов, которые, как и буржуа в 1789-м, не погнушались запрячь в свою карету массу люмпенов, которой в принципе все равно, за кого или против кого выступать, лишь бы сокрушить, разгромить, свергнуть… И вот термидорианский Конвент превратился в символ такого же характера, как не так уж давно — Бастилия. Толпы были многочисленны и довольно сносно вооружены стрелковым оружием. Они готовятся к штурму здания Конвента…

Баррас призывает Наполеона Бонапарта и задает ему прямой вопрос: «Можете ли вы что-то сделать в этой ситуации?»

«Могу», — отвечает тот.

И вот в ночь с 12 на 13 вандемьера, вернее, перед рассветом, к зданию Конвента свозятся артиллерийские орудия, и когда утром около 25 тысяч остервенелых люмпенов двинулись на штурм, по ним почти в упор ударила артиллерия, причем картечью…

Это был полный разгром. Восставшие бежали кто куда, спасаясь от огненной лавины, которая обращала в кровавое месиво многие сотни людей.

Вот тогда-то и родился знаменитый наполеоновский рецепт обращения с агрессивной толпой: «Расстрелять первые пять сотен, а остальные разбегутся сами».

За успешное применение этого рецепта Наполеон Бонапарт становится командующим парижским гарнизоном, любимцем главного директора страны Барраса и вообще, как говорится, не последним лицом в государстве.

Эта метаморфоза имела своим последствием знакомство Наполеона с Жозефиной Богарне (1763—1814), вдовой казненного генерала-якобинца, светской красавицей, к тому же креолкой, что очень импонировало темпераментному южанину, не избалованному женской лаской.

Она была на шесть лет старше его, обворожительная, загадочная, слегка надменная, к тому же виконтесса, что имело особое значение для Наполеона, хоть и пообтесавшегося в Париже, но продолжавшего быть чужаком-провинциалом, скрывавшего свои комплексы за напускной развязностью.

Жозефина тогда была любовницей Барраса. Собственно, учитывая характер и наклонности, слово «любовница» не соответствует истинному положению вещей, скорее — «сексуальный станок», да и то не постоянный, а по вызову, когда возникает должное настроение.

Она познакомилась с Бонапартом, конечно же, с ведома, если не по прямому указанию Барраса, который был заинтересован в молодом, предприимчивом и честолюбивом генерале, для которого в то время обладание такой женщиной, как Жозефина, было поистине пределом сексуальных мечтаний. Это был верный способ набросить узду на диковатого жеребца.

Но Баррас просчитался, делая ставку исключительно на сексуальное порабощение корсиканца. Да, это, несомненно, имело место, но привело к неожиданному повороту событий: они поженились. Они образовали таким образом союз, сила которого отныне подпитывалась совокупной волей к жизненному успеху, совокупной жаждой власти и совокупной неразборчивостью в средствах достижения своих целей. Как говаривал новый муж Жозефины: «Нет путей к победе, есть только победа». Не ново, но убедительно.

КСТАТИ:

«Проповедовать мораль легко, обосновать ее трудно».

Артур Шопенгауэр

Это уж точно.

Правда, боеспособность этого союза в немалой мере страдала из-за того, что Жозефина была прежде всего «машиной любви», а потом уже союзницей, «спутницей жизни» и т.п. Но и это не такой уж был бы порок, если бы не крайняя сексуальная разнузданность, присущая, как отмечали современники, скорее «туземной черной женщине», чем представительнице высшего света Франции.

Казалось, это о ней написал маркиз де Сад одну из своих иронических сентенций: «В каком бы состоянии ни пребывала самка, будь она девушкой, замужней или вдовой, она не должна иметь иной цели, иного занятия, иного желания, кроме траха с утра до вечера».

При этом она была весьма честолюбива, и это положительно влияло на ее неугомонного супруга, подстегивая сексуальную привязанность, которая, в свою очередь, стимулировала желание бросить к ее стройным ногам весь мир…

А через два дня после их свадьбы, 2 марта 1796 года, Наполеон отправился в поход, получивший у историков название Итальянского.

Официальной целью этого похода было блокирование действий держав антифранцузской коалиции, но в действительности речь шла о захвате Италии, которая уж очень, до неприличия плохо лежала.

И она была захвачена после разгрома на ее территории австрийских войск, выступавших от имени коалиции, а также военного контингента Сардинского королевства, которое в итоге подписало договор о своем вассальном подчинении Франции.

Да что там Сардинское королевство, когда Римский Папа Пий VI (1775—1799 гг.), ярый враг и французской революции, и лично «этого чудовища» Бонапарта, союзник Австрии и коалиции, после позорнейшего разгрома своих войск униженно просил мира на любых условиях, какие только угодно будет выдвинуть победителю! Папе пришлось купить мир за весьма значительную часть своих владений, а также за 30 миллионов золотых франков и лучшие картины из музейных фондов.

Но самое главное завоевание Наполеона в ходе этой войны — имидж непобедимого вождя, мудрого лидера, способного возглавить нацию и повести ее к сияющим вершинам. Каким именно — не имеет значения. Главное, чтоб к сияющим…

Чтобы вылепить этот имидж, он разрешал солдатам грабить итальянские города и села, даже те, которые не оказывали им никакого сопротивления; он расстреливал перед строем нерадивых интендантов; он сжигал деревни, если на их околицах находили хотя бы одного убитого француза; он разделял со своими солдатами все тяготы походной жизни, давая им понять, что они есть главная ценность, которую следует беречь, и единственное, чем стоит дорожить…

И этот имидж был вылеплен, разукрашен и представлен окружающему миру как светлый идеал, как новый мессия в запыленных ботфортах и треуголке.

Этот имидж породил множество мифов, легенд и анекдотов, прославляющих находчивость и остроумие Наполеона.

…Генерал Ожеро как-то вошел в приемную командующего армией и увидел, как тот подпрыгивает, пытаясь достать свою треуголку с высоко вбитого гвоздя.

— Позвольте вам помочь, сударь, — сказал Ожеро, — я ведь выше вас на целую голову.

— Вы не выше, — отозвался Бонапарт. — Вы просто длиннее. Но я могу лишить вас и этого преимущества…

И так далее.

А Жозефина категорически отказалась приехать к нему из Парижа, ссылаясь на неотложные дела.

«Я в отчаянии, — писал Наполеон в своем дневнике. — Жена не приезжает. У нее, наверное, любовник, удерживающий ее в Париже. Да будут прокляты все женщины!»

Жозефина сделала его всемирно известным рогоносцем. Правда, над ним не смеялись, как это принято в подобных случаях, потому что шлюха такого разряда как бы не изменяет мужу, а просто исполняет свое природное предназначение, ну, как птица, которая создана для полета…

Наполеон, конечно, в долгу не оставался, и о его сексуальных подвигах тоже ходили легенды, но в этих легендах было не столько самого секса, сколько царственной небрежности победителя, его неотразимого обаяния и неиссякаемого остроумия.

А в своем знаменитом письме он сообщал Жозефине об окончании Итальянской кампании и просил не мыться до его возвращения, чтобы он мог насладиться всеми ее природными ароматами…

КСТАТИ:

«Человеческое, слишком человеческое, — как правило, нечто животное».

Акутагава Рюноске

Наполеон и его генералы. Карикатура XIX в.

Но — делу время, потехе час. Едва возвратившись из Италии и насладившись ароматами Жозефины в сочетании с громом триумфальных оркестров, Наполеон отправляется в новый поход, на этот раз — заморский, в Египет, чтобы положить конец английскому владычеству на Востоке.

По дороге он просто так, походя захватывает остров Мальту, при этом счастливо разминувшись с английским флотом под командованием адмирала Горацио Нельсона (1758—1805 гг.), который поклялся растереть в порошок «этого самозванца».

В этом случае флот Наполеона чудом избежал беспощадного разгрома, чего не удалось французскому флоту в 1799 году в морском сражении близ Абукира.

КСТАТИ:

Исследования Королевского медицинского общества Великобритании опровергают стереотипные данные о том, что легендарный адмирал Нельсон был слеп на правый глаз и поэтому носил черную повязку, с которой его принято изображать.

Оказалось, что адмирал симулировал частичную слепоту в надежде получить пенсию по инвалидности, которая в то время составляла 200 фунтов стерлингов.

Адмиралтейство долго обсуждало этот вопрос, но в конце концов назначило лорду Нельсону пенсию по инвалидности, правда, не за потерю глаза, а за потерю правой руки в битве у испанского острова Тенерифе в 1797 году.

Высадившись на африканском берегу, Наполеон тут же взял Александрию. Это была авантюра чистой воды, а скорее — афера. Он заявил египетским властям, что не воюет с турецким султаном, которому принадлежит Египет, а пришел сюда исключительно для того, чтобы освободить арабов от угнетения со стороны местных феодалов, беев-мамелюков. Так-то. Переплыть море, чтобы «освободить».

Впрочем, Наполеон не очень-то заботился об оправдании своего вторжения в эту ничем не обязанную ему страну. Он вообще не любил оправдываться в чем-либо. Ну взял страну, значит так было нужно, вот и все.

Полушутя-полусерьезно он высказывал сожаление по поводу того, что поздно родился и не может, подобно Александру Македонскому, взяв Александрию, провозгласить себя богом, или божьим сыном, на худой конец.

Далее он двинулся на юг, где его ждало сражение с главными силами мамелюков и где он обратился к своим солдатам, произнеся свою историческую, но совершенно неуместную фразу: «Солдаты! Сорок веков смотрят на вас сегодня с высоты этих пирамид!» Как-будто речь шла о древних реликвиях родной земли.

Великолепно сказал Окуджава о том, что вдали от родного дома победы выглядят преступлениями. Обидно, конечно, такое слышать участникам всякого рода экспедиционных военных мероприятий, которые и кровь там проливали, и руки-ноги теряли, и товарищей хоронили, но ведь преступно же врываться с оружием в чужой дом, и если хозяева оказывают сопротивление этому, то они абсолютно правы и перед Богом, и перед людьми.

Наполеон так не считал, и всякая попытка египтян защищаться от вторжения подавлялась им с какой-то изуверской жестокостью, с массовыми казнями мирных жителей, с расстрелами военнопленных, причем тысячами…

Единственно в чем его упрекают напрасно, это в том, что якобы по его приказу артиллеристы отстрелили нос Большому Сфинксу. Исключено, и не только потому, что Наполеон не стал бы разрушать то, чем уже владел (как ему казалось), но и потому, что это сделали турки, к тому же спустя много лет.

В остальном же он вел себя, как подлинное исчадие ада.

Но про имидж мессии не забывал.

Во время тяжелейшего перехода по пустыне армия попала в окружение превосходящих сил мамелюков. И тогда во время перегруппировки своих батальонов Наполеон отдал один из своих исторических приказов: «Ослов и ученых — в середину!» Он спасал самое ценное: ослов как единственное транспортное средство в условиях пустыни и группу ученых, сопровождавших армию в этом походе, чтобы внести свой заметный вклад в египтологию и в формирование имиджа Наполеона.

В принципе же он относился к науке сугубо утилитарно, не слишком церемонясь с теми из ученых мужей, которые углублялись в дебри фундаментальных исследований, не имевших сиюминутной ценности.

А когда его доблестная армия шла по Сирии, Наполеон приказал всем спешиться, а лошадей и повозки предоставить для транспортировки больных и раненых. И тут к нему подходит главный конюший с вопросом, какую из лошадей оставить для главнокомандующего. Главнокомандующий ударил его хлыстом по лицу и закричал: «Всем идти пешком! Я первый пойду!»

И пошел.

В Сирии он тоже натворил всяких жестокостей, способных если не удивить видавшее виды человечество, то заслужить его проклятие.

К счастью, этот поход внезапно прервался, когда Наполеон, долгие месяцы не имевший информации о событиях в Европе, вдруг узнал, что Австрия, Англия, Россия и Неаполитанское королевство возобновили войну против Франции, что Суворов вторгся в Италию, разбил там французские войска и угрожает вторжением во Францию. К тому же, по имеющимся данным, во Франции наблюдается сильное брожение, с которым Директория совладать не в силах… И тому подобные новости.

И ко всему прочему, изложение парижских слухов о том, что Директория так легко согласилась на заморский поход, потому что хотела убрать его подальше от своей внутренней политики, а что касается Барраса, то он санкционировал эту акцию лишь для того, чтобы беспрепятственно трахать Жозефину Бонапарт…

В отношении последнего сообщения Наполеон не проявил сколько-нибудь бурной реакции, но вот все прочие вызвали дикую ярость. Он топал ногами, рвал на себе волосы и кричал, что все загублено, все напрасно, все пропало…

Собственно, на что он рассчитывал? Он ведь неплохо знал историю, достаточно неплохо, чтобы понять всю бессмысленность военных походов, результаты которых исчезают так же легко и неизбежно, как следы на песчаном пляже во время прилива. Знал, но не хотел осознать. Такое бывает…

КСТАТИ:

«Бывают люди, которым знание латыни не мешает быть ослами».

Мигель де Сервантес Сааведра

Он помчался во Францию, совершил государственный переворот, разогнав Директорию и Совет пятисот вместе с Советом старейшин, и 19 брюмера 1799 года стал Гражданином Первым Консулом, а фактически — полновластным диктатором Франции.

Вот так закончился «Бал Сатаны» — революция, которая никогда не бывает народной и которую, по известному выражению Бисмарка, подготавливают гении, осуществляют фанатики, а плодами ее пользуются проходимцы…

КСТАТИ:

«Солдата можно заставить умирать и за медную пуговицу — была бы идея».

Наполеон Первый, император

Все так просто, что попросту скучно…

P.S. А господам просветителям, философам, политикам-популистам и прочим «друзьям народа» надо бы вытатуировать на левой руке старую мудрость: «Не всегда говори то, что думаешь, но всегда думай, что говоришь».

Почему именно на левой руке? Да потому, что правой они мастурбируют.

Век Золота, или Золотой Век

«В чем состоит наша сила и слабость по сравнению с людьми XVIII века: они жили накануне исполнения своих чаяний, а мы живем на следующий день после их крушения».

Жюль и Эдмон Гонкуры

Если добиваться исполнения своих чаяний недостойными, порочными средствами, теми, которые принято называть «любыми», то не следует негодовать на судьбу, если в итоге приходится пожинать горькие плоды посеянного.

Свобода — очень непростое и уж совсем не однозначное понятие, совершенно извращенно трактуемое большинством, которое путает свободу с вольницей, с беспрепятственной возможностью удовлетворения всех своих природных наклонностей, с тем, что принято называть беспределом.

Множество людей желает свободы, но очень немногие из желающих имеют необходимые данные для рационального ее применения. Для тех, кто не обладает такими данными, свобода попросту губительна, что самым убедительным образом доказала История человечества.

Североамериканцы, доблестно сражаясь за свою независимость в 1775—1783 годах, преследовали цель создания своего государства, то есть устройства, жестко ограничивающего личную свободу (в расхожем понимании этого слова), а вот их союзники в этой затее — французы — действовали в прямо противоположном направлении и, благополучно развалив свое абсолютистское государство, которое, видите ли, ущемляло их свободу (вернее то, что подразумевалось под этим словом), пожали все горькие плоды, какие только можно было пожать в этом случае.

И что же? Их не устраивал безвольный губошлеп Людовик XVI, потом не устраивал коллективный дурак Конвент, потом — пятеро воровитых демагогов, называемых Директорией… И еще много чего продолжало бы не устраивать требовательных и до маниакальности свободолюбивых французов, если бы не появился маленький, неприветливый, жестокий, циничный, но чрезвычайно харизматичный человек, который сказал им: «Цыц! Стоять! Я знаю, что вам нужно, но не собираюсь это с вами обсуждать! „Марсельезу“ запевай! Шагом марш!»

И пошли, и запели, да еще как громко!

КСТАТИ:

«Там, где все поют на один мотив, слова не имеют значения».

Станислав Ежи Лец

А к чему слова? Слова требуют понимания, которое в подобных случаях совершенно излишне…

То ли дело мелодия! Она всем понятна, она интернациональна, так что ее на протяжении XIX века мурлыкали за милую душу и в Италии, и в Испании, и в Германии, и Австрии, не говоря уже о Франции, где эта мелодия неоднократно исполнялась «на бис», совсем как в том случае, когда человек наступает несколько раз на одну и ту же швабру, и в подтверждение известной истины: «Умные учатся на чужих ошибках, а дураки — на своих». Уж сколько раз твердили миру эту простую истину, а толку — чуть…

Ключевой девиз этой эпохи выражен в знаменитом афоризме Бенджамина Франклина: «Время — деньги».

Товарно-денежные отношения превалируют над всеми прочими, что в конце концов делает сморкающегося в рукав купчину тем, кого принято называть persona grata, а это уже означает, что такой человек может не исподтишка, как раньше, а совершенно легально заказывать музыку, включая и «Марсельезу», потому что, как известно, кто платит, тот и…

В связи с этим многие абсолютные монархии стали поспешно перекрашиваться в конституционные, чтоб не так стыдно было зависеть от «денежных мешков».

А куда без них? Надо же было кому-то субсидировать научно-техническую революцию, которая подарила Истории величайшие изобретения светлейших умов человечества! Правда, субсидии очень скоро окупили себя не десятками, не сотнями, а многими тысячами процентов прибыли, в особенности если какое-либо изобретение имело военное значение.

Прибыль стала возводиться в некий абсолют, что породило великое множество проблем, включая экологические. Если какой-нибудь граф рассматривал леса, реки и озера в своих владениях как ценнейшее достояние, нуждающееся в заботе и охране, то арендовавший часть этих владений промышленник рассматривал их лишь как средство достижения прибыли, скажем, кожевенного производства, и его никак не волновало, останется ли живой в реке рыба после слива туда жидких отходов.

Проблема, с которой предыдущие эпохи если и сталкивались, то в неизмеримо меньшей степени, XIX век столкнулся довольно ощутимо, но все же не придал должного значения, как, если по правде, и двадцатый…

И при этом — золотой век литературы, музыки, живописи, архитектуры, чего, правда, уже не скажешь о философии, гораздо менее богатой знаменитыми именами, чем любая из предыдущих эпох, и это, конечно же, не случайно.

Ну а все прочее — как всегда…

КСТАТИ:

«Отличительное свойство человека — желать непременно все начинать сначала…»

Иоганн Вольфганг Гете

Да, действительно, как будто бы не было предыдущих веков, эпох, горьких уроков, бессмысленно загубленных жизней, океанов пролитых слез, в том числе и слез раскаяния… как будто ничего такого не было, как будто каждый новый эпизод Истории начинается с чистого листа… tabula rasa.

Даже не верится подчас, что такое возможно, но факты — упрямая вещь.

Сага о корсиканском чудовище

Первые пятнадцать лет XIX века по праву называются «Эпохой Наполеона», потому что именно он, как это ни странно, ни парадоксально, ни ужасно, в конце концов, был в этот период времени центральной фигурой Истории. Можно сколько угодно вопрошать: «А, собственно, кто он вообще такой?», но это ничего не значит. Этот вопрос был, наверное, на устах у всех здравомыслящих людей начала XIX века, но он оставался без ответа.

Ответ, конечно, был, но предать его гласности — это означало оскорбить примерно 75% всех французов и достаточно значительный процент представителей других наций, которые бурно восхищались «великим человеком».

Бесспорно, он был велик в определенных аспектах, но это величие — если все же пренебречь стереотипами — ассоциируется с цирком, с балаганом, где демонстрируется человек, способный проглотить шпажный клинок, выпить ведро воды или перекусить пеньковый канат. Зрители приходят в восторг не потому, что перекушен канат (собственно, зачем портить полезную вещь?), а потому, что это удалось человеку, который, в принципе, ничем не отличается от любого из них. Такой вот неуклюжий с виду мужичонка, и надо же…

Вспоминается один «бородатый» анекдот.

Цирковое представление. Укротитель демонстрирует дрессированного крокодила. По его команде животное то становится на задние лапы, то ловит мяч, то кувыркается… И вот грохочет барабанная дробь, как всегда бывает перед исполнением особо опасного трюка…

Укротитель торжественно расстегивает брюки, достает член и сует его прямо в пасть крокодила. Страшные челюсти осторожно смыкаются. Укротитель бьет крокодила по голове резиновой дубинкой, и тот послушно раскрывает пасть. Укротитель показывает потрясенным зрителям совершенно невредимый член.

Укротитель: Три тысячи долларов тому, кто повторит этот трюк! Ну, господа, есть желающие?

Девушка из третьего ряда: Я! Я могу это сделать, только, пожалуйста, не бейте по голове!

Да, что-то общее прослеживается.

Трюкачество, не более того. Пошел в Италию, завоевал ее, ограбил, вернулся, а там все осталось прежним, как поверхность воды после того, как улягутся круги от брошенного камня. То же самое — Египет и Сирия. Разогнал толпу, штурмующую здание Конвента. Да, но это удалось бы любому, у кого хватило бы должной жестокости применить артиллерию в этих условиях.

Бесспорно, он талантлив как полководец. У него потрясающая харизма. Он — хитрый и беспринципный политик. Он тверд, напорист и целеустремлен. Но что такого уникального в этих данных? То, что он оказался в нужное время в нужном месте? Да, это так, но по воле случая, судьбы, чего угодно, а не вследствие особой одаренности или усердия.

Еще одно. Он был феноменально беспринципен, ему было абсолютно наплевать, кто и кому противостоит в обществе, которое он глубоко презирал, не делая различий между собственно обществом и толпой. Когда восторженная толпа бежала за каретой, в которой он ехал 10 брюмера, после удачного государственного переворота, Наполеон сказал сидящей напротив Жозефине: «Если бы меня везли на эшафот, эта сволочь радовалась бы ничуть не меньше».

В принципе, он, конечно, прав, но не как главное действующее лицо им же срежиссированных событий: это называется в таком варианте двойной игрой, которая рано или поздно из тайной превратится в явную, и тогда обманутые в своих искренних (хоть и не слишком глубоких и благородных) чувствах очень оперативно сменят свое раболепное почитание на презрительную ненависть.

Здесь, конечно, нельзя списывать со счетов и корсиканский реванш, потому что ненависть к захватчикам его родной земли — французам никак не могла вдруг угаснуть с получением чина офицера французской армии. Не следует забывать о том, что Корсика — именно та местность, где вендетта (кровная месть) считается едва ли не самым богоугодным делом из всех вероятных.

Следует отметить, что к такому понятию, как «дело» Наполеон относился очень ответственно, вкладывая в это отношение ту долю самоуважения, которая отличает только людей творческих и внутренне свободных.

КСТАТИ:

«Самая большая из всех безнравственностей — это браться за дела, которые не умеешь делать».

Наполеон I

Он не знал никакого иного дела, кроме военного, и тем не менее брался за абсолютно все дела в перевернутом с ног на голову государстве, компенсируя свое невежество фразой, ставшей крылатой: «Большие батальоны всегда правы». Он во многом напоминает Остапа Бендера, но если тот действовал на свой страх и риск, то за этим стояли нерассуждающие гренадеры, к тому же большими батальонами, и если Остап, проигрывая шахматистам-любителям сеанс одновременной игры, не нашел ничего лучшего, чем ударить шахматной доской по единственной электрической лампочке, освещавшей ристалище, а затем бежать со всех ног от возмездия за аферу, то Наполеон, делая, по сути, то же самое, не только не бежал, а еще и обвинял всех окружающих в некомпетентности, непатриотичности, тупости, отсталости и т.п.

Когда он в первые дни и месяцы своего диктаторского консульства вел переговоры с опытными политиками, финансистами, правоведами и другими специалистами, те попросту приходили в ужас от вопиющего невежества первого лица государства и при этом от его категорического нежелания выслушивать чьи-либо советы.

Так было при экстренной разработке новой конституции, призванной закрепить его права, так было при решении проблемы свободы прессы, когда Наполеон приказал закрыть сначала 60 газет из существующих 73-х, а затем еще девять. Оставшиеся четыре газеты были отданы под суровый надзор министра полиции.

Однако его непреклонная решительность в деле ликвидации разбойничьих шаек, контролировавших практически все дороги Франции, может быть упомянута лишь в хвалебном тоне. Такого рода организованную преступность он ликвидировал меньше чем за полгода, и это неоспоримый факт. Исходя из этого, остается только саркастически усмехаться в ответ на разглагольствования нынешних министров внутренних дел «о заметных достижениях» в борьбе с организованной преступностью. Они, как правило, часто сменяют друг друга, эти министры, и каждый новый непременно произносит знакомый текст о «заметных достижениях».

Вспоминая о блистательном решении этого вопроса Наполеоном и не менее блистательном решении проблемы итальянской мафии диктатором Муссолини, приходишь к неутешительным выводам о том, что наши «силовые министры» либо некомпетентны, либо, что гораздо хуже, непосредственно заинтересованы в неэффективности решений своих основных задач.

Их аргументы типа: «Так то ж диктатура, а у нас…» — просто стыдно слушать. Разбойник — не член общества, поэтому общественное устройство не имеет никакого значения в войне с ним. Никакого. На войне действуют законы войны, и в вооруженного противника следует стрелять, не интересуясь мнением прокурора на этот счет. Или не нужно называть происходящее войной.

А в то время Наполеон, произнеся очередную историческую фразу: «На войне как на войне», послал специальные отряды на войну с разбойниками. Командирам этих отрядов приказано было пленных не брать, ликвидировать, не вникая в подробности, и самих разбойников, и тех, кто дает им пристанище, и тех, кто скупает награбленное, и тех полицейских, которые пособничают, и т.п. Уже через месяц-полтора дороги Франции стали в принципе безопасны, а через шесть месяцев стали пригодны для пикников и леса.

КСТАТИ:

«Справедливость — это соотношение между вещами: оно всегда одно и то же, какое бы существо его ни рассматривало, будь то Бог, ангел или, наконец, человек».

Шарль де Монтескье

Пожалуй, отношение к преступникам было единственным безусловно справедливым проявлением характера Наполеона. Если и не все, то подавляющее большинство всех прочих проявлений его характера было окрашено в какие угодно цвета, но только не в тот, что мог бы символизировать взвешенную справедливость.

Это был деспот в чистом виде. Он даже не брал на себя труд играть, подобно Сталину, роль «отца» своих подданных. Этот человек вел себя подобно солдату, изнасиловавшему глуповатую бабенку, которая после случившегося всячески заискивает перед ним, терпит побои и бывает счастлива, когда он соблаговолит хотя бы шлепнуть ее по заднице.

После победы над австрийцами в битве при деревне Маренго (14 июня 1800 года) огромная, несметная толпа парижан простояла весь день перед Тюильрийским дворцом, приветственными криками вызывая Наполеона. Он так и не вышел на балкон. Зачем?..

КСТАТИ:

«Чтобы хорошо вести дела, нужно только всех удовлетворить. А для того чтобы всех удовлетворить, нужно всех очаровать, а для того чтобы всех очаровать, нужно — не то чтобы лгать, а так объясняться, чтобы никто ничего не понимал, а всякий бы облизывался».

Михаил Салтыков-Щедрин

Инструктируя разработчиков своей конституции, он сказал: «Пишите так, чтобы было кратко и неясно».

Наполеону удалось очаровать в числе прочих и российского императора Павла Первого, но их дружба, едва начавшись, оборвалась внезапной смертью Павла, в чем Наполеон усматривал «руку Лондона». Известно, что, узнав о трагедии в Петербурге, он топал ногами и кричал: «Англичане промахнулись по мне в Париже (имелось в виду неудавшееся покушение роялистов), но они не промахнулись в Петербурге!»

Пожалуй, англичане были единственными в мире людьми, которых он не собирался очаровывать и мирные отношения с которыми признал бы действительными только после их поражения в войне. Война с Англией была состоянием его души.

В числе прочих мотивов его англофобии было ясное осознание того, что эта страна, в отличие от многих и многих, никогда, ни при каких обстоятельствах не признает в нем законного правителя Франции, как, собственно, должно было бы сделать правительство любой страны в ответ на притязания узурпатора.

Он прекрасно понимал, что является всего лишь удачливым самозванцем, и усматривал решение своей проблемы в том состоянии бытия, которое было ему наиболее близко, понятно и доступно в плане самоутверждения — то есть в войне. Это была та сфера, где его авторитет считался непререкаемым, где он мог проявить все свои таланты и где он воспринимался как действительно великий человек, причем на совершенно законных основаниях. Война надежно отвлекала его подданных от многих и многих насущных проблем. Он умел спровоцировать то, что французский мыслитель Жак Тюрго (1727—1781 гг.) называл «лакейским патриотизмом», а князь Петр Вяземский (1792—1878 гг.) — «квасным патриотизмом», когда чернорабочие, глубоко презирая жителей далекой и совершенно неведомой им страны, заходят в этом презрении так далеко, что начинают кипеть желанием показать им «кузькину мать» и при этом боготворят того политического лидера, который «во исполнение воли народа» эту самую «кузькину мать» пытается показать в совершенно реальном плане.

Глубоко презирая своих подданных, Наполеон тем не менее, культивировал в их массовом сознании чувство превосходства над другими народами, чтобы применить это чувство в качестве горючего для успешной работы военной машины.

Как выразился сам Наполеон: «Первый консул не равен королю, милостью Божией, получившему свое государство в наследственное владение. Ему необходимы впечатляющие события — ему необходима война».

И войны следовали одна за другой, впечатляя не слишком притязательное массовое сознание.

Впечатляли массовое сознание и покушения на диктатора, после каждого из которых поднималась волна репрессий против истинных или мнимых политических противников, чему народные массы были безмерно рады. Они всегда радуются в подобных случаях, такова уж природа массового сознания.

КСТАТИ:

«Чем мельче жители, тем более великой кажется им империя».

Станислав Ежи Лец

Поэтому вся мелочь и проголосовала в ходе плебисцита за то, чтобы Бонапарт был объявлен «пожизненным консулом», что означало превращение Франции в абсолютную монархию.

Наполеон перестроил в монархическом плане всю административную систему и создал новый Гражданский кодекс, проявляющий особую заботу об интересах крупной буржуазии, которая должна была боготворить человека, объявившего несостоятельными все претензии Церкви и дворянства к приобретателям национализированного во время революции имущества.

Был открыт Французский банк и учреждена новая денежная единица — франк, сохранивший установленный в ту пору свой золотой эквивалент до 1914 года.

Но основная, определяющая черта той эпохи заключалась в том, как отмечали современники, что «Франция в нынешней ситуации не признает никаких границ; все окружающие ее территории либо уже стали ее собственностью, либо могут в любое время стать таковой…»

К примеру, Бонапарт «положил глаз» на Цизальпийскую республику (со столицей в Милане) и без лишних раздумий навязал этому суверенному государству свою конституцию, переименовал его в «Итальянскую республику» и объявил себя президентом этой самой республики. Так-то…

А вот Пьемонт, тот был попросту присоединен к французской территории без каких-либо формальностей. Та же участь постигла и герцогство Пармское. Швейцария, Голландия и ряд других государств вынуждены были подписать «оборонительный и наступательный договор», отдающий их в полную власть французского Первого консула.

Он развернул довольно бурную деятельность на Ближнем Востоке, в Вест-Индии и даже на американском континенте. Впрочем, там он ничего не захватывал, а лишь продал штат Луизиану Соединенным Штатам.

Британия в очередной раз решила «остановить выскочку», начав новую войну, где ее главным козырем было бесспорное преимущество на море.

И вот тут-то произошел один инцидент, как нельзя более характеризующий Наполеона вне привычных стереотипов. У Первого консула просит аудиенции некий Роберт Фултон (1765—1815 гг.), американский изобретатель, разработавший проект подводной лодки «Наутилус» и парохода. Каждое из этих изобретений способно было, как уверял их автор, коренным образом изменить соотношение сил на море в пользу Франции.

Наполеон внимательно выслушивает Фултона, но не дает ему определенного ответа. Предложение никак не вдохновило его, мыслящего совсем иными категориями, как оказалось впоследствии.

Но изобретатель не сдавался. Он построил в порту Бреста подводную лодку «Наутилус», которая погружалась на глубину до 10 метров и, благодаря баллону со сжатым воздухом, могла находиться под водой почти шесть часов. Во время испытаний «Наутилуса» Фултон, ориентируясь по компасу, подвел свою субмарину под днище списанного шлюпа, укрепил там мину и затем, к изумлению и восторгу зрителей, взорвал ее!

Наполеон никак не отреагировал на это событие, гораздо более значимое для Истории, чем все его походы, вместе взятые. Может быть, он интуитивно понимал это и потому, сгорая от зависти, делал вид, что «не очень-то и хотелось»? Да нет, не понимал он такой элементарной вещи, не понимал в силу такой же элементарной ограниченности, иначе бы пригасил личные амбиции ради такой блестящей перспективы, какая открывалась перед ним благодаря изобретениям Роберта Фултона.

А изобретатель, так и не дождавшись ответа Наполеона, демонтировал свою субмарину и затопил ее металлические детали. Наполеон, узнав об этом, пришел в бешенство, называя Фултона мошенником, шарлатаном и вымогателем. Изобретателя спас от суда лишь статус американского гражданина.

КСТАТИ:

Говорят, что по пути в последнее изгнание на остров Св. Елены Наполеон увидел далеко в море пароход и сказал, что весьма сожалеет об упущенной возможности в корне изменить ход Истории…

Не доверяя научно-техническому прогрессу, Наполеон действовал старыми испытанными методами. Он вынудил все страны Западной Европы закрыть свои порты для ввоза туда английских товаров и начал формирование на северном побережье Франции войск вторжения.

Желая использовать в своих целях католическую Церковь, он подписывает с Папой Римским соглашение (так называемый «конкордат»), согласно которому католицизм признается «религией огромного большинства французских граждан» и. разрешается богослужение. Епископов и архиепископов назначает лично Наполеон, а папа лишь посвящает их в соответствующий сан, папские послания допускаются для обнародования во Франции только с разрешения правительства. Наполеон знал, что делает. Сразу же после подписания конкордата во всех школах страны был введен обязательный катехизис, в котором проводилась, как аксиома, мысль о том, что Наполеон — образ Бога на земле, и ему следует покоряться так же безусловно, как Божьей воле, и т.п.

КСТАТИ:

«Никто не возражает против низвержения идолов. Но в то же время не возражает и против того, чтобы его самого сделали идолом».

Акутагава Рюноске

Нужно отдать должное этому человеку: он, как говорится, сделал сам себя как исторического персонажа вообще и как идола широких масс — в частности. Можно говорить о его ограниченности, о его жестокости (без этих двух качеств невозможно стать кумиром масс), об исторической бесполезности его завоеваний, о его общей недалекости, о нарциссизме, цинизме и многом другом, включая необыкновенную везучесть и столь же необыкновенную харизму, но при всем этом нельзя забывать о том, что он достиг очень больших высот без какой-либо страховки и поддержки. Только сам, своей головой и своими руками он придумал и возвел здание собственного величия, перед которым склонялись многие и многие…

Это он придумал орден Почетного Легиона, едва ли имеющий аналоги в плане престижности.

Он придумал еще много чего такого, что в совокупности своей является тем материалом, из которого выплавляется статуя, предназначенная для культовых отправлений.

Он не обладал отрешенной беспечностью гения и поэтому охранял государственный строй имени его самого со всей непреклонностью и тщательностью. Кроме официальной полиции существовала еще полиция, которая должна была следить за официальной, не считая разветвленной сети штатных и внештатных агентов, следивших и за первыми двумя полициями, и за всеми остальными счастливыми гражданами счастливой страны.

КСТАТИ:

«Нам не дано было родиться под счастливой звездой. Мы родились на ней».

Станислав Ежи Лец

И попробовал бы кто сказать или, еще того хуже, написать что-либо в ином ключе!

Знаменитая писательница, дочь дореволюционного министра и кумира первого этапа революции — Жака Неккера, госпожа Анна Луиза Жермена де Сталь (1766—1816 гг.) допустила весьма досадную оплошность, не упомянув в одной из своих книг о Наполеоне и высказав мысль о том, что в Париже можно прожить и без личного счастья. В этом цензура усмотрела пренебрежение к первому лицу государства и закамуфлированное заявление о том, будто в Париже все несчастны, ну а почему, понятно…

Весь тираж этой книги был изъят и уничтожен.

В то же время нельзя не отметить и тот факт, что когда на определенном этапе революции тысячи насильников и убийц, называвших себя революционерами, вдруг прониклись трогательной заботой об общественной нравственности и начали жечь на улицах Парижа и других городов книги, которые они считали «непристойными», Первый консул республики приказал оборудовать в здании Национальной библиотеки специальное хранилище для таких книг, чтобы спасти их от «народного гнева».

Таким образом было спасено множество литературных произведений, по тем или иным причинам попавшим в списки «непристойных». Думается, что определять степень этой «непристойности» с удовольствием помогали «народу» те политические лидеры, которые были отъявленными графоманами и таким вот образом мстили литературе за свои творческие неудачи.

Собственно, удачливые литераторы, за редчайшими исключениями, в революцию не идут. Это удел несостоявшихся, и не только в литературе, но и в любом деле.

В те времена книгам, ввиду возможности их тиражирования, все же повезло гораздо больше, чем картинам и скульптурам, множество которых было уничтожено при погромах дворцов аристократов. Особенно досталось произведениям эротического содержания. Видимо, изображенные на полотне холеные, дышащие утонченным сладострастием, а главное, чисто вымытые женские тела вызывали особо бурную негативную реакцию погромщиков. То же касалось и скульптур.

Я не раз отмечал, что грубые, примитивные натуры, совершающие крайне негативные с точки зрения элементарной нравственности поступки, вплоть до инцеста и скотоложства, крайне агрессивно реагируют на эротизм в искусстве. Вот почему все тоталитарные режимы, выстраивающие фундаменты своих идеологий на принципах мировоззрения социального дна, всегда характеризуются агрессивно-показным целомудрием. Бывают, правда, исключения из общего правила, но в этих случаях решающее значение приобретают личные пристрастия диктатора, как это наблюдалось в эпизоде с эротическим романом «Дитя борделя», написанным талантливым Пиго-Лебреном (подлинное имя — Шарль Пиго де л'Эпинуа). Роман и его автор избежали государственного преследования лишь благодаря высокому покровительству Наполеона, считавшего Пиго-Лебрена одним из лучших писателей своей эпохи.

А роман этот начинается так: «Сын властелина, как и сын простого сапожника, появляется на свет Божий лишь благодаря движению зада и, восседая на троне, он может быть обязан рождением своему лакею.

Сильные мира сего, не кичитесь высоким происхождением, и это говорю вам я, отец одного герцога и двух маркизов. Вы спросите, кто я такой? Я — дитя борделя!»

Видимо, подобные мысли импонировали Наполеону, ставшему властелином отнюдь не благодаря высокому происхождению.

Неизвестный художник. Франция. 1790 г.

Он устанавливал свои правила социальной игры, при этом ничуть не заботясь об их соблюдении при смене обстоятельств, поэтому люди, желающие ему угодить, должны были пребывать в постоянном напряжении и готовности назвать черное белым, если того потребует изменчивая ситуация или просто то пли иное настроение молодого властелина.

Он обладал цепкой памятью, несокрушимой логикой и способностью мгновенно реагировать на любые колебания окружающей человеческой среды.

И при этом — глубочайшее презрение к этой самой среде, к ее чаяниям, радостям и печалям, но презрение не инстинктивное, не безусловное, а вполне осознанное и выработанное в результате практического опыта.

КСТАТИ:

«Свобода, вероятно, еще может быть потребностью очень небольшого круга лиц, от природы одаренных более высокими способностями, чем общая масса, но именно поэтому свобода может подавляться практически безнаказанно, чего не скажешь о равенстве, которое является идеалом массы».

Наполеон I

Тем не менее он как-то высказался относительно того, что равенство — не более, чем ловушка для простаков, что даже не подлежит обсуждению.

КСТАТИ:

О равенстве мы заняты заботами,

болота и холмы равняем мы;

холмы, когда уравнены с болотами,

становятся болотами холмы.

Игорь Губерман

У него было несметное количество врагов, что вполне естественно при такой жизни, но при этом — ни одного друга, ни одного, а это уже чревато психологическими сложностями, не говоря уже о многом другом…

Роялисты видели в нем наглого узурпатора верховной власти, республиканцы — могильщика революции, а незаангажированное большинство французов — человека, который всего лишь человек, а потому может, неровен час, склониться в пользу того, чтобы передать власть Бурбонам или, еще того хуже, республиканцам, которые непременно ввергнут страну в хаос анархии.

В 1800 году на него было совершено покушение при помощи так называемой «адской машины» — бомбы замедленного действия, которая взорвалась, правда, не вовремя, на пути движения Наполеона в Оперу. Был еще целый ряд заговоров, также не достигших поставленной цели. Один из них, разработанный англичанами, был довольно масштабным и охватывал немалое число людей из ближайшего окружения Наполеона. Среди них были двое высокопоставленных военных — генералы Моро и Пишегрю. Последний, правда, с некоторого времени находился на нелегальном положении, так как бежал с места ссылки, но это лишь придавало остроту ситуации.

Главным же исполнителем задуманной операции был вождь бретонских повстанцев Жорж Кадудаль, проживающий в Лондоне и тайно переправленный на французскую территорию.

Среди заговорщиков не наблюдалось единства взглядов и, естественно, той железной дисциплины, без которой заниматься подобного рода делами попросту бессмысленно. Пока они выясняли отношения, наполеоновская полиция уже располагала всеми необходимыми данными, вследствие чего 15 февраля 1804 года генерал Моро был арестован у себя на квартире, а спустя восемь дней — и генерал Пишегрю, выданный полиции за вознаграждение в 300 000 франков его ближайшим другом.

Да, недаром же на здании французской тайной полиции были выбиты слова: «Предают только свои…»

А триста тысяч франков все-таки больше, чем тридцать серебренников. Со времен Христа цена вознаграждения за предательство возросла достаточно заметно, что и говорить.

Наполеон был в ярости, обвиняя в организации заговора Бурбонов, хотя никаких доказательств их участия в этом деле не было. Тем не менее, Наполеон отдает приказ арестовать жившего в Германии герцога Энгиенского, вся вина которого заключалась в том, что он был в родстве с Бурбонами.

В ночь с 14 на 15 марта 1804 года отряд французской конной жандармерии вторгся на территорию германского Бадена, арестовал герцога Энгиенского и увез во Францию при полном отсутствии реакции на происходящее со стороны баденских властей.

После скоростного заседания в Венсенском замке французского военного суда герцога Энгиенского расстреляли во рву.

Кадудаль был вскоре пойман и гильотинирован, а генерал Пишегрю повесился в тюремной камере. В ответ на слухи о возможном убийстве генерала Наполеон заметил с улыбкой: «У меня есть суд, который осудил бы Пишегрю, и нашелся бы взвод солдат, который расстрелял бы его. Я никогда не делаю бесполезных вещей».

Генерал Моро отделался ссылкой.

Этот неудавшийся заговор ускорил решение Наполеона принять титул императора, дабы отбить охоту реванша у представителей королевской фамилии, рассеянных по белу свету после казни Людовика XVI. Это решение горячо поддерживали «новые французы», разбогатевшая за время его правления плебейская знать, которая надеялась купить еще и титулы баронов, графов, герцогов и князей при новой, буржуазной монархии, как ее называли. Главным их мотивом было, однако, не получение титулов, о которых они и мечтать бы не могли при всяком ином режиме, а необходимость оградить себя и свою быстро нажитую (приватизированную) собственность от возможных притязаний старых хозяев-аристократов.

И вот 18 апреля 1804 года сенат присваивает Первому консулу республики титул императора. Как говорится, нарочно не придумаешь: «Император республики». Сапоги всмятку. Тридцать восьмого мартобря… Ну ладно еще «новые французы» изощрились в титулотворчестве, что с них возьмешь, но ведь были же вокруг закусившего удила Наполеона и более грамотные люди…

Решение сената поддержал и всенародный референдум, выражавший волю масс постоянно ощущать узду в твердой руке и шпоры абсолютной власти.

КСТАТИ:

«Всякий тиран настолько заинтересован в том, чтобы свой народ мог грабить только он сам, а средства, которыми достигается эта цель, настолько просты и ясны, что людям, быть может, живется лучше при самой жестокой тирании, чем при анархии».

Томас Баббингтон Маколей

И не какой-то там король, как эти Бурбоны, а бери выше — император!

Совсем как Карл Великий после коронации в 800 году, Наполеон желал быть не только наследником империи Карла, но и той, которая была еще ранее, — Римской. Как говорится, любить — так королеву, а грабить — так на миллион. Весь мир считал эту его затею бредом шизофреника, но что такое весь мир для этого человека, играющего только по своим правилам и меняющего их, когда заблагорассудится! Он пожелал, чтобы Папа Римский лично участвовал в предстоящей церемонии коронации, как это происходило более тысячи лет назад, когда состоялась коронация Карла Великого. Но не совсем так. Карл ездил короноваться в Рим, к Папе, а вот Наполеон пожелал, чтобы по такому случаю Папа Римский прибыл в Париж!

Папа Пий VII

Папа понимал, что в случае его отказа это «корсиканское чудовище» оккупирует Рим, что он требовался в качестве необходимого аксессуара, без которого церемония коронации выглядела бы каким-то пошлым «междусобойчиком» регионального масштаба, что без такого аксессуара никак…

И он выехал во Францию, предварительно оговорив, что Наполеон будет со всем возможным почетом встречать его на границе и сопровождать в Париж, иначе просто не поймут… Наполеон пообещал выполнить все в точности так, как они договорились.

Но встречал он Папу Римского не на границе, а под самым Парижем, в лесу Фонтенбло, да еще во время охоты, окруженный псарями и собаками. Наполеон не удосужился даже выйти из кареты, в которой сидел, когда папский кортеж показался на лесной дороге. Какой-то человек в костюме охотника бесцеремонно распахнул дверцу папской кареты и предложил пересесть в карету «его величества».

Папа покорно пересел в карету корсиканца, которая тут же тронулась и помчалась в Париж. Это напоминало похищение, но никак не торжественную встречу первосвященника.

Второго декабря в соборе Парижской Богоматери состоялось торжественное венчание и помазание на царство Наполеона Бонапарта.

Я представляю себе участников этого акта: сановников, генералов, кардиналов, баронов нового образца, таких же герцогов, графов и князей, сморкающихся в руку и расставляющих пальцы веером, и при этом самого настоящего Папу Римского, который берет с алтаря большую императорскую корону, чтобы водрузить ее на голову Наполеона Бонапарта, как десять столетий назад Папа Римский в соборе Святого Петра водружал ее на голову Карла Великого.

И тут имеет место совершенно непредвиденный, немыслимый, но общеизвестный исторический факт. Коронуемый проворно выхватывает корону из рук Папы Римского и напяливает ее себе на голову! Все только ахнули, даже «новые графья». Далее Жозефина опускается перед ним на колени, и он надевает ей на голову корону поменьше. Вот так. Мы, мол, никому и ничем не обязаны…

КСТАТИ:

«Укрепи тряпку на палке, и многие скажут, что это знамя».

Станислав Ежи Лец

Не нужно было этого делать, ох не нужно. Это коронование было, по сути, началом конца или той последней каплей, которая переполнила чашу терпения глав европейских государств, даже тех, которые до этого времени не придавали должного значения кровавому балагану, устроенному тем, кого уже все без исключения называли не иначе как «корсиканским чудовищем».

Спешно была образована новая, третья по счету, антифранцузская коалиция, руководимая британским премьер-министром Уильямом Питтом (1759—1806 гг.), который, ввиду совершенно реальной угрозы вторжения французской армии, сформированной в Булони, был готов пойти на любые затраты ради спасения Англии от наполеоновского владычества. Он пообещал полное материальное обеспечение любой антинаполеоновской инициативе, от кого бы она не исходила.

Это обещание весьма существенным образом подогрело благородное негодование законных монархов против узурпатора, и вскоре новая коалиция уже готова была приступить к самым решительным действиям.

А Наполеон, в свою очередь, готовился к форсированию Ла-Манша и говорил, что ждет хотя бы одного туманного дня, чтобы навсегда покончить с «владычицей морей». Однако его планы изменились в одночасье, когда стало известно о том, что Австрия, Пруссия и Россия в союзе с Великобританией перешли от слов к делу и формируют огромную армию, которая способна оказать решающее влияние на ход европейских событий.

Наполеон, не раздумывая, начинает передислокацию своей группы войск, стоящей в Булони, и перебрасывает их на берега Дуная со скоростью, которая сделала бы честь и полководцам более поздних эпох. Он был чрезвычайно талантливым военачальником, и этого у него никак не отнять. Была проведена поистине блистательная операция, в ходе которой австрийская армия под командованием генерала Мака капитулировала в полном составе. Наполеон двинул свои войска на Вену и взял ее без каких-либо хлопот.

Это был удар, которого никак не ожидали участники коалиции, надеявшиеся на безусловную победу генерала Мака и, естественно, решение проблемы «маленького капрала», как называли Наполеона его солдаты. Не тут-то было…

КСТАТИ:

«Надежда — мастерица подделывать истину; пусть же трезвость ее сдерживает, заботясь больше о полезном, чем о желаемом».

Бальтасар Грасиан

Разгром Мака заставил призадуматься тех, кто рассчитывал на скорый мир в Европе. Российский император Александр I (1777—1825 гг.) приехал в Берлин, чтобы склонить прусского короля Фридриха Вильгельма III (1770—1840 гг.) к объявлению войны Наполеону, к чему тот не был готов морально. В конце концов он обрел необходимую решимость под влиянием энергичного красавца Александра, которого горячо поддержала королева Луиза (1776—1810 гг.), одна из красивейших женщин своей эпохи.

Игривая Луиза стала инициатором очень странного ритуала, когда они втроем спустились в мавзолей Фридриха II Великого и поклялись у его гроба в вечной и нерушимой дружбе. Описание этого ритуала обошло все европейские газеты, которые высказывались о нем в довольно ироническом тоне, замечая, что любовь втроем вполне допустима, однако же не у гроба Великого Фридриха, этого вечного военного оппонента России…

А дальше… дальше наступило 2 декабря 1805 года, когда под австрийской деревней Аустерлиц произошла битва, запечатленная на скрижалях Истории как одна из самых грандиозных и кровопролитных. Ее еще называли «битвой трех императоров» — австрийского, российского и французского. Когда думаешь о том, что там полегло 20 000 русских, шесть из пятнадцати тысяч австрийских солдат и девять из восьмидесяти тысяч французов, приходит в голову естественный вопрос: «Зачем?» Ведь эта битва в принципе ничего не решала и, кроме того, была обречена на поражение русских и австрийцев еще до ее начала, о чем предупреждал господ императоров Михаил Кутузов (1745—1813 гг.), единственный, пожалуй, сведущий в военном деле человек из всей компании, которую составляли Александр I, Франц I, австрийский император, и их придворные военачальники.

Кутузов, изучив обстановку, посоветовал немедленно уносить ноги и как можно дальше, чтобы не потерять армии, но честолюбивый Александр, действуя вопреки не только военной науке, но и здравому смыслу, а к тому же поддержанный столь же азартным Францем, приказал готовиться к бою.

И грянул бой, в ходе которого Наполеон отделал эту парочку императоров, как зарвавшихся лакеев. Он не просто разбил наголову их армии, он их уничтожил, растер по земле, да так, чтоб позор был несмываемым.

Александр и Франц бежали с поля боя и лишь благодаря счастливой случайности не попали в плен, спасибо казачьему разъезду…

Александр I

М-да, император — это не профессия.

А «корсиканское чудовище» вышло из этой истории не просто победителем, а «великим полководцем», как писали европейские газеты.

Безусловно, он был талантливым военачальником, очень талантливым, не чета многим и многим, но в определенной мере его успехи были обусловлены бесталанностью противников. Эту мысль со всей наглядностью подтвердил русский поход, где Наполеон вчистую проиграл Кутузову, которому была предоставлена свобода действий, и он смог полностью проявить свой полководческий талант. Но это еще впереди, а пока он победно шествует по Европе, не встречая сколько-нибудь серьезного сопротивления. После разгрома коалиции Пруссия вынуждена была вступить с ним в союз, отдав значительную часть своей территории. Австрию ждала та же участь. Далее — образование так называемого Рейнского союза, куда вошло полтора десятка германских княжеств, которые «избрали» Наполеона своим «протектором», то есть стали его собственностью. Наполеон задумал окружить свой трон не просто свитой придворных, а свитой, состоящей сплошь из королей различных государств Европы, свитой, призванной наиболее эффектно преподнести, «сыграть» своего патрона. Своего старшего брата Жозефа, ленивого и бездарного, воплощенную обузу семьи Бонапартов, он назначил королем Неаполитанским; второго брата, Людовика, королем Голландии, а сестру Полину — герцогиней Гуастальской. Менее близкие родственники тоже не остались без титулов и владений. Сложилась та ситуация, о которой упоминал в своих застольных разговорах Гитлер: вместо умных, знающих, талантливых помощников — родственники. Этот фактор еще даст о себе знать…

Впрочем, его будут предавать все — и родственники, и чужие люди, но и те, и другие в подавляющем большинстве своем, кроме Талейрана и еще двух-трех действительно умных и способных людей, были серыми посредственностями, которые, пожалуй, только и умели, что предавать.

А пока — разгром Пруссии. Король, королева Луиза, их дети и несколько придворных находят приют в городе Мемеле. Во французских газетах по приказу Наполеона печатаются статьи, оскорбляющие достоинство королевы Луизы. Видимо, «маленького капрала» раздражало то, что первая красавица Европы никогда не замечала его величия…

Впрочем, понятие «величие» весьма и весьма субъективно…

КСТАТИ:

«Сент-Бев однажды видел первого императора: это было в Булони, в тот момент, когда Наполеон мочился. С тех пор Сент-Бев вспоминает всех великих людей и судит о них приблизительно так, как будто он видит их в этой позе».

Жюль и Эдмон Гонкуры

Наполеон говаривал, что от великого до смешного — один шаг. Нужно только окончательно решить, что считать великим, а что смешным, чтобы знать, в какую сторону шагать…

А Наполеон широко шагал на Восток. В поверженном Берлине он подписал декрет о континентальной блокаде Англии. Это означало, что не только Франция и ее союзники, а все страны Европы обязываются бойкотировать торговлю с Великобританией, чтобы обескровить ее экономику. Такую акцию было возможно осуществить, лишь подчинив единой воле все без исключения европейские государства, что и стояло на повестке дня…

В ноябре 1806 года французы вступили в Польшу, которая, по простоте душевной, встретила их как освободителей от российской оккупации, а заодно от австрийской и прусской. Ну с теми последними можно было уже не церемониться, будь на то позволение великого императора, а вот Россия… Собственно, по этому поводу великий император и находится здесь, в Речи Посполитой…

В декабре 1806 года произошла битва с русскими войсками при Пултуске. Битва закончилась, можно сказать, вничью, что означало отсрочку решения российско-французских проблем. Наполеон расположился зимними лагерями в Польше, постепенно подтягивая подкрепления из Франции. Самым ярким, пожалуй, эпизодом этого периода был его роман с польской графиней Марией Валевской (1789—1817 гг.), с которой, говорят, он вступил в морганатический брак и она родила ему сына, которого впоследствии не признали наследником, что само по себе, может быть, не так уж плохо, учитывая, чем кончилась эпопея «корсиканского чудовища».

А Валевская, видимо, действительно любила, если единственной из всех его женщин навестила изгнанника на острове Эльба. Корыстный мотив исключен: ведь он тогда был фактически никем…

Но это чуть попозже, а пока он торжествует победу над русскими войсками при Гейльсберге (10 июня 1807 года), а через четыре дня — под Фридландом, после чего самонадеянный Александр I вынужден был просить мира. Чтобы прийти к такому решению, потребовалось положить в землю десятки тысяч солдат. Просто так…

Ну, не извращение ли все подобное, если посмотреть на него без очков, тонированных стереотипами, комплексами, «лакейским патриотизмом», да и не лакейским тоже… Против Наполеона, конечно, следовало воевать хотя бы ради спасения Европы, и если бы страны-участницы коалиций поставили перед собой именно эту цель, то, может быть, карьера этого выскочки закончилась бы гораздо раньше и без такого количества пролитой крови, чего он явно не стоил, но ведь монархи этих стран хотели попутно поживиться тем, что плохо лежит, а так нельзя: и рыбку съесть, и… ног не замочить.

25 июня 1807 года в Тильзите (ныне г. Советск — потрясающее название!) состоялась встреча Александра и Наполеона. Туда же приехал и прусский король, но «маленький капрал» не пожелал его видеть. Зато с Александром он беседовал долго и, можно сказать, доверительно.

— Из-за чего, собственно, мы воюем? — спросил Наполеон.

— Наверное, из-за Англии, — ответил Александр, — но я ненавижу англичан в той же мере, в какой их ненавидите вы, и буду вашим помощником во всем, что вы будете против них предпринимать.

— В таком случае — мир! — проговорило «корсиканское чудовище».

— Мир! — подхватил Александр.

Вспомнив, о своем друге Фридрихе Вильгельме III, Александр завел разговор о судьбе Пруссии, на что Наполеон отреагировал очень резко. «Подлый народ! — воскликнул он. — Подлая нация, подлая армия, держава, которая всех обманывала и которая не заслуживает права на существование!»

Александр просил хоть что-нибудь оставить злополучной Пруссии, но Наполеон твердо стоял на своем: «Поделить, и чтоб следа на карте не осталось!»

Узнав об этом, Фридрих Вильгельм пришел в отчаяние и не нашел ничего лучшего, чем срочно вызвать в Тильзит королеву Луизу в надежде, что ее красота подействует умиротворяюще на непреклонного победителя. В этом, конечно, была немалая доля пошлейшего сутенерства, но прусский король уже не анализировал средства, дающие хоть какую-то надежду на достижение заветной цели. Королева Луиза, постаравшись забыть о газетной травле, устроенной Наполеоном, приехала в Тильзит, где ее муж и Александр наскоро научили ее, что именно нужно просить у «чудовища», во время беседы tete-a-tete. В назначенный час Наполеон вошел во дворец, только что возвратившись с конной прогулки, в егерском мундире и хлыстом в руке. Королева Луиза встретила его в самом пышном и откровенном из всех своих вечерних платьев. Они прошли в одну из гостиных. Наполеон, пропустив даму вперед, плотно прикрыл за собой дверь…

Фридрих Вильгельм и его приближенные замерли в напряженном ожидании. Так прошли полчаса, час, полтора…

Фридрих Вильгельм. Королева Луиза

Фридрих Вильгельм, наконец-то осознав, что не все средства, ведущие к цели, могут считаться приемлемыми, бросился к двери, за которой происходило свидание, и резко распахнул ее. Луиза и Наполеон, сидевшие рядом на диване, недовольно обернулись. Король быстро вывел свою супругу из гостиной, чувствуя спиной насмешливый взгляд корсиканца.

«Если бы он вошел несколькими минутами позже, — говорил Наполеон своим маршалам за ужином, — мне, как порядочному человеку, пришлось бы уступить Магдебург».

КСТАТИ:

«Победитель, разрушая крепости и города, всегда оставляй калитку. Для себя».

Станислав Ежи Лец

Пруссии были, все же оставлены некоторые области, причем с оговоркой: «…из уважения к Его Величеству Императору Всероссийскому».

Россия присоединилась к континентальной блокаде. А вот маленькая Португалия отказалась участвовать в этой блокаде, несмотря на угрозы Наполеона стереть ее с лица земли. В конце концов он добился от Испании согласия на проход по ее территории французской армии и двинулся на Португалию, однако Англия успела высадить там мощный десант, и вторжение «властелина мира» было отбито со всей определенностью. Свой гнев Наполеон выместил на Испании, лишив престола испанских Бурбонов и назначив королем брата Жерома. Но не тут-то было…

Не всякий, даже очень талантливый, гениальный полководец способен, оказывается, учесть тот очевидный факт, что испанский темперамент ничуть не уступает в яркости проявлений корсиканскому, что испанцы тоже умеют ненавидеть оккупантов, и самое главное: для испанских скотоводов, промышленников, для всего крестьянства, прямо или косвенно связанного с добычей шерсти, разрыв экономических отношений с Англией, главным потребителем шерсти, означал полное разорение. Мораль, патриотизм, политика — все это важные факторы, но когда речь заходит о физике или арифметике, реакция людей становится однозначной и легко прогнозируемой. Смена короля по прихоти пришельца — это, несомненно, обидно, но достаточно абстрактно, а вот разорение семьи — это и обидно, и конкретно, и осязаемо, и вообще…

Испания восстала, причем вся, так что каждого оккупанта подстерегал за каждым углом остро отточенный испанский нож.

А на западе вновь подняла голову Австрия, которая заключила союз с Великобританией.

5—6 июля 1809 года в битве под Ваграмом Наполеону удалось нанести поражение австрийской армии, но с большим трудом и непривычно большими потерями своего личного состава.

Но Австрия была снова поставлена на колени.

Пока. Все, что ни происходит в жизни, все происходит пока…

Его брак с Жозефиной тоже был пока. Пока не потребовался законный наследник престола, которого Жозефина уже не могла родить.

И тогда Наполеон сказал ей: «У политики нет сердца, а есть лишь одна голова», после чего изложил свое решение развестись с нею. Жозефина упала на пол и билась в конвульсиях, но император был непреклонен в своем стремлении стать еще и основателем династии. Он быстро получил от Папы Римского разрешение на развод и, после неудачной попытки сватовства к сестре Александра Первого женился на молодой австрийской эрцгерцогине Марии Луизе (1791—1847 гг.), между прочим, племяннице Марии Антуанетты. И толпа встречала его молодую жену с такими же радостными воплями, с какими провожала на казнь ее тетку. Толпе все равно, куда и кого везут, она знает только два состояния: ликование или гнев, так что не стоит она серьезного к себе отношения.

Новая жена была молода, белокура, голубоглаза и достаточно дородна для того, чтобы ее прозвали «австрийской коровой». Она была целомудренна и при этом глупа. Но самое, пожалуй, негативное ее качество заключалось в поражающем равнодушии, скорее даже в душевной черствости. Ей были, как говорится, «по барабану» все победы и поражения ее мужа, его конфликты с ее родней, судьбы окружающих ее людей, да все, в принципе, что не имело непосредственного отношения к ее здоровью и настроению. Она родила наследника престола и на этом считала свою миссию выполненной. Когда ее супруга сослали на остров Эльбу, она не ответила ни на одно из его многочисленных писем с просьбами приехать к нему вместе с сыном. Такое ей и в голову не могло прийти. Зачем?

Это вот Мария Валевская мчалась туда сломя голову, чтоб поддержать, утешить, а законная супруга, которая так гордилась своей богобоязненностью и целомудрием, перестала даже мужем его называть. Теперь она упоминала о нем не иначе как о «господине с острова Эльба». Она наслаждалась жизнью на курорте Экслебена, где, как говорили, некий камергер «заменял ей супруга во всех отношениях».

Еще одно подтверждение того, что такие понятия, как «целомудрие» и «порядочность», — далеко не синонимы, увы…

Дело, конечно, не в целомудрии как таковом, но давно уж замечено, что люди тогда гордятся своим целомудрием, когда больше гордиться нечем. С ведома (если не по прямому указанию) Наполеона одна из его любовниц мадемуазель Жорж, актриса, навестила Петербург, где за весьма недолгое время успела побывать в постелях и императора Александра, и его брата Константина. Несмотря на отточенную сексуальную технику, мадемуазель Жорж не произвела ни на одного из братьев ожидаемого впечатления, а Константин высказался с присущей ему грубой прямотой: «Эта мадемуазель Жорж в своей области (хорошо сказано!) не стоит того, что стоит в своей моя парадная лошадь!»

КСТАТИ:

«Все мы немножко лошади».

Владимир Маяковский

Если бы все разногласия между первыми лицами тех или иных государств ограничивались сферой сексуальных достоинств каких-то актрисок! Если бы… Но разногласия, как правило, имеют гораздо более глубокие корни, и между Россией и Францией накалялась та атмосфера, которую принято называть предгрозовой, а для ее возникновения требуются достаточно веские причины.

Среди этих причин можно назвать и политику Наполеона касательно Польши, которую он попросту отторгал от России, и то, что он препятствовал присоединению к России дунайских княжеств, и изоляция от Англии по условиям тильзитского союза, и многое другое, одинаково несправедливое и со стороны России, и со стороны Наполеона. Объективно чужая Польша, чужая Прибалтика, чужие дунайские княжества… Чтоб другому не досталось? А если бы оставить этих людей в покое и не стремиться отнять у них те небольшие земли, которые определены Богом как их отечества? Куда там…

Так что не нужно торопиться сжимать кулаки, слыша трафаретное: «Наполеон напал…» Да, он действительно напал на Россию в ночь на 24 июня 1812 года, но это был просто первый удар, нанесенный одним из участников разборки, где нет правых, а все виноваты.

Просто Наполеон оказался оборотистее, решительнее, что ли…

Вот что он писал в своем приказе от 22 июня 1812 года:

«Солдаты! Вторая польская война началась. Первая окончилась в Фридланде и в Тильзите. В Тильзите Россия поклялась быть в вечном союзе с Францией и в войне с Англией; ныне она нарушает свои клятвы! Она не желает дать никаких объяснений в своих странных поступках, покуда французские орлы не отойдут за Рейн и тем не покинут своих союзников на ее произвол. Россия увлечена роком. Судьбы ее должны свершиться. Не думает ли она, что мы переродились? Или мы больше не солдаты Аустерлица? Она ставит нас между бесчестием и войной. Выбор не может быть сомнителен. Идем же вперед, перейдем Неман, внесем войну в ее пределы…»

Что ж, достаточно убедительная аргументация. Александру было гораздо легче аргументировать свои действия: на Россию напали, следовательно, священный долг… Это бесспорно, но, если применять справедливые, единого достоинства гири на весах, то нельзя отрицать ту же священность долга поляков, литовцев, шведов и других защищать свою родину от вторжения российского агрессора.

Есть единые критерии оценки таких понятий, как «агрессия», «экспансия», «терроризм» и т.д., и если они будут адаптироваться под заказчика, то не стоит вообще обращаться к этим понятиям. Тогда будут использоваться аргументы типа: «Значит, так надо было» или «Если бы не мы, так другие», не говоря уже о таком, который приводит в восторг психиатров: «Но ведь это они атаковали нас на этой линии Маннергейма!» Если яблоко падает с дерева вниз, то это называется «вниз» и никак не по-другому, иначе мы утратим понятия не только о добре и зле, но и о законах физики, а это уже чревато…

КСТАТИ:

«Каждый располагает словарем по своей прихоти, начиная с того, что выдвигает положение: я прав, а вы заблуждаетесь».

Пьер Бейль

Но факт остается фактом: Наполеон во главе своей «великой армии» перешел Неман и углубился в просторы России.

Он уверенно шагал в направлении своего краха. Потом, и очень скоро, Наполеон вынужден будет признать, что этот поход был его роковой ошибкой. Как-то он сказал, что История состоит из времени и пространства. В этой войне, кроме армий противника и восставшего гражданского населения, ему противостояли также время и пространство, что почему-то явилось для него полной неожиданностью. Создается впечатление, что он не имел представления о географических и климатических условиях России, о составе ее населения, о господствующей общественной морали, религии, менталитете, то есть о тех исходных данных, не изучив которые детальнейшим образом, нельзя не то чтобы начинать войну, но даже думать о ней. А он начал, и до того бездумно, до того по-дилетантски, что просто не верится, что это был именно он, а не, скажем, его бездарный брат или кто-либо еще, перенявший его манеры, но не обладающий ни соответствующим опытом, ни талантом.

Такое можно было сделать только нарочно, как это делают самоубийцы, или же под влиянием временного помрачения рассудка.

КСТАТИ:

«Напрасный труд увещевать человека, полагающего, что он умен».

Демокрит

Он называл эту войну «польской», потому что, перейдя Неман, его войска вступили на бывшую польскую территорию, население которой, конечно же, поддержало бы его действия, направленные на их освобождение от власти российского самодержавия, но он проигнорировал это соображение. Видимо, «маленький капрал» счел себя слишком великим для столь «мелочных» проблем какого-то там населения или для того, чтобы использовать в своих интересах его антироссийские настроения.

Была у него одна удачная в стратегическом плане мысль: дать свободу российским крепостным, которые ради сохранения этой свободы взорвут изнутри государственный строй России, что принесет ему гарантированную победу.

Эту мысль, честно говоря, я бы не назвал плодотворной, и прежде всего потому, что большинство крепостных — и это впоследствии, после реформы 1861 года, подтвердилось со всей убедительностью, — вовсе не было настроено обретать свободу, которая гораздо более хлопотна, чем сытое и гарантирующее прожиточный минимум рабство. Ностальгия определенной (и немалой) части бывших советских людей по СССР — лучшее тому подтверждение, так что весьма вероятно, что Наполеон отказался от этой мысли, предвидя подобное со стороны освобожденных рабов.

КСТАТИ:

Чем дряхлый этот раб так удручен?

Его ведь отпустили? Ну и что же.

Теперь он на свободу обречен,

а он уже свободно жить не может.

Игорь Губерман

Наполеон уповал только на свой полководческий талант и на боеспособность своей «Великой армии». Она действительно была очень высока, когда он перешел Неман, и если бы на этом этапе и в тех краях состоялось генеральное сражение, на которое Наполеон так рассчитывал, то, вероятнее всего, эта война на том была бы и закончена, однако все сложилось совсем не так…

Две русские армии, одна под командованием военного министра Михаила Барклая-де-Толли (1761—1818 гг.) и вторая под командованием Петра Багратиона (1765—1812 гг.), отступая, сумели уклониться от навязываемого Наполеоном генерального сражения, что было весьма разумным стратегическим приемом, в результате которого русские войска сохранили свои силы, а вот французские их растрачивали в процессе долгих переходов, да еще при отсутствии должного количества продовольствия, в том числе и фуража, что вскоре вызвало массовый падеж лошадей.

Желаемая битва, которая рисовалась Наполеону новым Аустерлицем, так и не состоялась на этом этапе войны, если не считать нескольких боевых контактов с русскими арьергардами.

Он понимал, что нужно любой ценой воспрепятствовать объединению армий Багратиона и Барклая-де-Толли, понимал, но так и не воспрепятствовал…

Русские армии объединились под Смоленском. Здесь между командующими возникли разногласия, относительно дальнейших действий. Барклай считал, что нужно двигаться дальше на восток, избегая большого сражения, а Багратион, в гораздо большей степени подверженный влиянию стереотипного патриотизма, настаивал на том, что отдавать Смоленск без боя никак нельзя. Они сошлись на том, что французам окажут сопротивление один корпус и одна дивизия, а остальные силы продолжат отход в сторону Москвы.

Столичные «ура-патриоты» обвинили Барклая-де-Толли в измене, выдвигая главным аргументом своего обвинения его нерусское происхождение. А тут еще и князь Багратион — грузин…

Но русские войска оказали под Смоленском далеко не условное сопротивление. Это была яростная и кровопролитная битва, после которой французы вошли в полуразрушенный, усеянный трупами Смоленск, кроме всего прочего охваченный многочисленными пожарами. Все пороховые склады города были взорваны. Ветер разносил искры, от которых разгорались новые пожары. Картина весьма напоминала библейские катастрофы.

Говорят, что Наполеон медленно проехал в сопровождении небольшой свиты по улицам Смоленска, молчаливый и подавленный. Говорят, что войдя в отведенную ему квартиру, он швырнул саблю на стол и отрывисто бросил: «Кампания 1812 года окончена».

Он понимал, что планируемая им битва с убедительной победой и заключением мира с поверженным русским императором в конце концов превратилась в туманную мечту, в мираж, который ускользает по мере приближения к нему…

КСТАТИ:

«Что делает героическим? Одновременно идти навстречу своему величайшему страданию и своей великой надежде».

Фридрих Ницше

Героическое начало, бесспорно, было развито в этом человеке сверх всякой стереотипной меры, но это начало было своего рода «вещью в себе», таким же в общем-то балаганным свойством, как способность двигать ушами или задерживать дыхание на пять минут. Или еще того хуже, однако ближе к теме, — умение киллера всаживать своей жертве пулю точно в середину лба. Да, гениальной дерзости агрессия, но именно агрессия, насилие, разбой, доведенные до виртуозности, однако не вызывающие ни восхищения, ни какой иной позитивной реакции у нормального человека. И вполне нормальные люди, на земли которых он вторгся так бесцеремонно, при этом не беря их вообще в расчет, а думая лишь о том, как бы разобраться с их императором, отреагировали вполне адекватно на происходящее: они предоставили захватчику выжженную землю, где он не мог найти ни крыши над головой, ни еды, ни питья, ни сена для своих лошадей, ничего…

Правда, далеко не все в России были способны проникнуться и стратегической, и философской мудростью Барклая-де-Толли, уступающего противнику землю, которой тот уже не мог воспользоваться, и сохраняющего армию, которая скажет свое решающее слово, но не при самоубийственной демонстрации рекламного патриотизма, а при действительном спасении отчизны.

И ладно бы еще солдаты, которые говорили между собой о том, что «немец продает землю русскую», но ведь и генералы в уютных штабах всплескивали холеными руками, восклицая: «Барклай ведет гостя прямо в Москву!»

И ладно бы еще генералы в штабах, которые разбирались в стратегии не лучше, чем свиньи в бисере, но император Александр Первый, чья полководческая бездарность проявилась в полной мере при Аустерлице, чья неуклюжая дилетантская политика, собственно, и привела к этой войне, изо всех сил пытался отмежеваться от действий своих полководцев, при этом охаивая Барклая, да еще как-то по-кухонному, по-приказчицки что ли. Например, он с удовольствием, как смачный анекдот, пересказывал всем желающим, и в том числе иностранным дипломатам, слова, сказанные атаманом Платовым Барклаю после сдачи Смоленска: «Вы видите, — на мне из военного только плащ. Я никогда больше не надену русского мундира, так как это стало теперь позорным».

Почему-то такие мысли не пришли в голову славного атамана (если он действительно произнес эти слова) после позорнейшего разгрома под Аустерлицем или под Фридландом.

Но общее настроение было именно таким.

В итоге император Александр отстранил Барклая-де-Толли от командования всеми вооруженными силами и назначил на его место Кутузова, которого он весьма недолюбливал, но более подходящими кандидатурами не располагал.

Кутузов отлично понимал, что стратегия Барклая была не только правильной, но и единственно возможной в создавшейся ситуации, что против Наполеона активно работают и отдаленность от тыловых баз, и невозможность ведения длительной войны на «выжженной земле» неприятеля, и огромные пространства России, и ее суровый климат, и, что самое, пожалуй, главное, — мощное народное сопротивление захватчикам, именно народное, санкционированное не властью, а человеческими чувствами.

Но при этом великий полководец понимал и то, что отдать Наполеону Москву без совершенно излишнего, но так желаемого всеми генерального сражения ему, русскому, так же не позволят, как это не позволили сделать немцу Барклаю. И он скрепя сердце, более чем кто-либо осознавая жестокую бессмысленность такой битвы, имевшей сугубо политическое значение, но отнюдь не военное, решил сделать то, чего от него требовали те, кто не нес за это никакой ответственности. Все это напоминало Троянскую войну и вещую Кассандру, которая все предвидела, но ей никто не верил, потому что желаемое всегда привлекательнее действительного, особенно для коллективного ума…

И вот наконец-то произошло то, чего так ждали Наполеон и ура-патриоты России. В 110 километрах к западу от Москвы 26 августа (7 сентября) 1812 года состоялось одно из самых жестоких и кровопролитных побоищ в истории человечества — Бородинская битва.

К ее началу силы противников были, в принципе, равны: у Наполеона в распоряжении 135 тысяч солдат и 587 пушек, у русских — 103 тысячи солдат регулярной армии, 7000 казаков и около 10 тысяч ополчения, а также 640 пушек.

Существующий и поныне стереотип представляет Бородино как некий поворотный момент, решивший судьбу России в этой войне. В создании этого стереотипа принимали участие и политики, и историки, и великие живописцы, и великие поэты, которые, преклоняясь перед действительно беспримерным мужеством своих соотечественников, создали миф о судьбоносности этого сражения, которое было сугубо политической акцией и мало чем повлияло на исход этой войны.

АРГУМЕНТЫ:

Вам не видать таких сражений!..

Носились знамена, как тени,

В дыму огонь блестел,

Звучал булат, картечь визжала,

Рука бойцов колоть устала,

И ядрам пролетать мешала

Гора кровавых тел.

Изведал враг в тот день немало,

Что значит русский бой удалый,

Наш рукопашный бой!..

Земля тряслась — как наши груди,

Смешались в кучу кони, люди,

И залпы тысячи орудий

Слились в протяжный вой…

Михаил Лермонтов. «Бородино».

Потрясающей выразительности картина гениального мастера, картина, которая воздает должное человеческому героизму и вызывает взрыв патриотических чувств, да, все именно так, но всякое деяние должно оправдываться логикой, то есть целью, ради которой оно совершается. Если нужно отдать жизнь ради спасения родины, это один мотив, а вот ради политической акции — совсем иной…

Кто-то скажет: «Ну и что? Зачем болтать лишнее? Зачем принижать значение великого подвига? Даже если все обстояло именно так, зачем отнимать у людей гордость за своих предков?»

Да нет, величие подвига — величина постоянная, и ее отнять или девальвировать попросту невозможно, но совершать подвиги по воле политиков, которым они нужны для прикрытия своей алчности или глупости, — шалишь!

Все равно события развивались так, как предсказал Кутузов, все равно нужно было оставить Москву, и она была оставлена, потому что это был единственно разумный выход из создавшегося положения, но тогда в угоду каким соображениям (риторический вопрос) было загублено на поле Бородина 75 тысяч человек и более 35 тысяч лошадей, трупы которых, между прочим, никто не убирал многие месяцы?

КСТАТИ:

«Чтобы согреть Россию, некоторые готовы ее сжечь».

Василий Ключевский

Слава — вещь хорошая, но она не должна стоить непомерно дорого. Не следует путать славу с честью…

Бородинская битва закончилась вничью, хотя каждая из сторон конфликта уверенно приписала себе звание победительницы.

А затем «корсиканское чудовище» заглотнуло все наживки Кутузова: оно вошло в полупустую Москву, которую тут же подожгли ее жители; оно наблюдало разложение своей армии и при этом ничем не могло помешать этому разложению; оно вынуждено было покинуть неизвестно зачем оккупированную Москву, обвиняя москвичей в вандализме, и при этом отдало приказ своему маршалу Мортье на прощание взорвать Кремль и храм Василия Блаженного (этот приказ был выполнен лишь частично); оно начало отступление, но по совершенно гибельным, разоренным местностям, став, по сути, марионеткой, направляемой волей «кукловода» Кутузова.

Остатки «Великой армии» шли восвояси по ею же разоренной Смоленской дороге, терпя жестокие лишения и подвергаясь постоянным нападениям со стороны и регулярной русской армии, и казаков, и партизан. Можно сказать, что только ленивый не бил отступающих «завоевателей мира»…

Окончательная развязка этого жестокого балагана наступила на реке Березине, где сомкнулось кольцо стратегического окружения армии Наполеона и где она практически перестала существовать.

Пытаясь хоть как-то оправдать бесславное завершение так лихо начатой войны, Наполеон скажет, театрально разведя руками: «Нас победила зима, мы стали жертвой русского климата».

Самая беспардонная ложь. Погода в течение всей войны была на несколько градусов теплее, чем обычно бывало в то время года. Существуют документальные свидетельства того, что в октябре 1812 года, как раз во время отступления из Москвы, показатели температуры составляли в районе Смоленска 10, а в Ревеле и Риге — 7 градусов выше нуля.

А в ноябре, даже в конце ноября, когда совершался тот трагический переход через Березину, река была свободна ото льда, которого просто не могло быть по причине отсутствия морозов. Так что описания того, как русские снаряды взрывали лед на реке, — чистой воды вымысел.

А Наполеон писал, что «в ночь с 14 на 15 ноября термометр упал до отметки минус 16 — минус 18 градусов. Все дороги превратились в сплошной лед, лошади кавалерии и артиллерии каждую ночь погибали не сотнями, а тысячами… Мы вынуждены были оставить и уничтожить большую часть наших пушек и боеприпасов…»

Сплошная ложь, которой он пытался оправдать свои непростительные просчеты. О ком-нибудь другом можно было бы зло заметить, что плохому танцору всегда мешают гениталии, но он-то уж никак не «плохой танцор», и то, что произошло в России, свидетельствует не о какой-то врожденной бездарности, а о головокружении от успехов, когда человек, вдруг попавший, как говорится, из грязи в князи, утрачивает ощущение реальности, игнорирует непреложные правила, выполнение которых обязательно и для ветерана, и для новобранца, и самое, пожалуй, губительное — начинает недооценивать, презирать противника, что почти всегда оборачивается неизбежным крахом, и что, собственно, произошло в России…

КСТАТИ:

«Надо быть действительно великим человеком, чтобы суметь устоять даже против здравого смысла».

Федор Достоевский

Все же меня не оставляет ощущение того, что он все время играл какую-то чужую, не свойственную его истинной натуре роль, что он все же был Санчо Пансой в должности губернатора.

Хотя бы такой вот эпизод. В 1806 году, после разгрома Пруссии, в Нюрнберге у книгопродавца Пальма нашли анонимную брошюру «Германия в своем глубочайшем унижении», написанную скорее в виде философского трактата, чем прокламации. И тем не менее Наполеон потребовал, чтобы правительство расстреляло автора этой брошюры. Книгопродавец Пальм отказался назвать его имя. И тогда Наполеон приказывает расстрелять самого Пальма…

Ну, как-то не по-императорски все это. И сам по себе поступок, и то, что он не сообразил, насколько он унизителен.

КСТАТИ:

«Если сила есть право деспота, то бессилие есть его вина».

Клод Анри Гельвеций

А потом, как и следовало ожидать, его империя стала расползаться, как гнилая мешковина, и вся Европа в конце концов нашла в себе силы подняться с колен и поддержала Россию в ее стремлении добить раненого кабана в его логове, чтобы навсегда избавиться от угрозы нападения, продиктованного безумным и жестоким честолюбием, напоминающем манию, которую можно выбить из головы только вместе с мозгами.

Что там говорить, если с 1809 года он держал под стражей Папу Римского, у которого отнял Рим, чтобы подарить этот город своему новорожденному сыну!

Поразительно, как это во всей Европе не нашлось ни одного хорошего стрелка… Был, правда, один случай в 1809 году, но это было скорее намерение, чем попытка…

На смотре гвардии в Шенбрунне к его коню подошел какой-то молодой человек, но его схватили раньше, чем он успел обнажить кинжал.

В ходе допроса выяснилось, что это был саксонский студент по фамилии Штапс. Между ним и Наполеоном состоялся следующий диалог:

— За что вы хотели меня убить?

— Я считаю, что пока вы живы, ваше величество, моя родина и весь мир не будут знать свободы и покоя.

— Кто вас надоумил сделать это?

— Никто.

— Вас учат этому в ваших университетах?

— Нет, государь.

— Вы хотели быть Брутом?

Студент ничего не ответил.

— А что вы сделаете, если я вас отпущу сейчас на свободу? Будете опять пытаться убить меня?

Штапс помолчал, а затем проговорил:

— Буду, ваше величество.

Утром следующего дня он был расстрелян по приговору военно-полевого суда.

Наполеон запретил писать и говорить об этом происшествии. Когда в 1813 году началось так называемое «восстание народов», он еще надеялся отбиться, прорвать сжимающееся кольцо загонщиков, и огрызался достаточно яростно и жестоко, но происшедшие после русского похода изменения в его системе были необратимыми, и Франция уже перестала быть кобылой, легко управляемой с помощью хлыста и шпор.

Он проиграл, несмотря на целый ряд побед, которые на время останавливали загонщиков, но не сбивали их со следа. Кольцо сжималось. Союзники подступали к Парижу, и в 5 часов вечера 30 марта 1814 года после боя, который длился несколько часов и забрал 9000 жизней (из них 6000 русских) союзников, Париж капитулировал.

По инициативе Талейрана, мгновенно приспособившегося к изменившимся обстоятельствам, сенат принял решение о низложении его шефа Наполеона и провозглашении королем Франции Людовика XVIII (1755—1824 гг.), брата казненного в 1793 году Людовика xvi.

Наполеон подписал отречение от престола, за что получил в полное державное владение остров Эльбу в Средиземном море.

Через пять дней после подписания отречения он предпринял попытку покончить жизнь самоубийством, но яд не подействовал, по крайней мере не привел к летальному исходу.

20 апреля 1814 года он простился со своей гвардией, поцеловал знамя и сел в карету, которая помчала его к южному побережью Франции… 3 мая он прибыл на остров Эльбу, население которого со всем почтением встретило своего нового государя.

В таком повороте событий можно усмотреть немало странного и чреватого весьма серьезными последствиями, которые не замедлили проявиться уже вскоре после окончания эпохи, названной «наполеоновской», и продолжают проявляться и по сей день. Речь идет о нравственной оценке человеческих поступков, оценке, которая должна формироваться на базе тех или иных норм человеческого поведения, исходящих из наиболее общих понятий о добре и зле. Наполеон же почему-то рассматривался и продолжает рассматриваться вне этих понятий, что создает двойной стандарт их оценки.

Он захватил власть в стране, он установил в этой стране деспотический режим, он полностью разрушил понятие о суверенитете государства, перекраивая карту Европы по своему усмотрению, он принес неисчислимые страдания многим народам, устанавливая для них насильственным путем режим своего правления, его завоевательная политика привела к гибели сотен тысяч людей… Можно продолжить этот перечень, но любого из его пунктов с лихвой хватило бы для смертного приговора международного трибунала, который обязан был бы собраться после взятия Парижа, потому что оставить без должной оценки эти ужасающие преступления — означает их оправдание.

Уникальность личности Наполеона? Да, бесспорно, это незаурядная личность, наделенная огромными возможностями и талантами, но почему это обстоятельство должно влиять на правовую оценку его разрушительных, преступных деяний?

Если в дом врывается вооруженный грабитель, то по нему при наличии такой возможности следует открывать огонь, и здесь совершенно неуместным было восклицание кого-то из домашних: «Не стреляй! Он позавчера победил на математической олимпиаде!»

То же самое и в истории с Наполеоном. Аргумент типа: «Но это же Наполеон!» так же неприемлем, как и «Но это же Ленин!» и т.п.

Если поступки того или иного человека позволяют со всей уверенностью назвать его душегубом, то его таланты, образованность или личное обаяние никак не могут повлиять на эту оценку. Душегуб есть душегуб, и здесь ни к чему замечания наподобие «Ну он же хотел как лучше…»

А главы стран-победительниц, которые хорошо знали все его «художества» и немало пострадали от них, тем не менее вместо приговора международного трибунала дарят преступнику цветущий остров в Средиземном море, титул короля этого острова и право взять с собой достаточно значительный воинский контингент: 1100 солдат. Зачем? С какой целью? А сотни солдат не хватило бы для церемонии смены караула или чего-то подобного, что напоминало бы… А если ему ничто не будет напоминать о безграничной власти, которой он пользовался так преступно?

Князь Клеменс Меттерних (1773—1859 гг.), ведущий с ним переговоры от имени австрийского правительства в июне 1813 года, когда союзные армии уже наступали на запад, отмечал полное пренебрежение Наполеона человеческими судьбами и жизнями.

«Я потерял, правда, в России 200 тысяч человек, в том числе 100 тысяч лучших французских солдат, — сказал он тогда. — О них я, действительно, жалею. Что касается остальных, то это были итальянцы, поляки и, главным образом, немцы!» При последнем слове он сделал пренебрежительный жест. «Допустим, — ответил Меттерних, — но согласитесь, государь, что это не тот аргумент, который следует приводить, говоря с немцем».

Князь Меттерних

Есть предположение, что союзники поступили так уважительно с поверженным чудовищем лишь потому, что он оставался кумиром большинства французов. Но это было не так. Не большинства французов, а определенной части, то есть «новых французов», которые, конечно, не желали допустить ситуации, когда пришлось бы вернуть награбленное законным владельцам или расстаться с графскими титулами, на которые у них имелось не больше прав, чем на обладание, скажем, Московским Кремлем. Эти «новые» — понятное дело, такие же самозванцы, как и их «император», поэтому с ними нужно было поступить соответственно их статусу, а остальные французы начали бы поносить своего кумира с той же готовностью, с какой это делал и делает любой народ после того, как кто-то с высоты произносит роковое слово «можно». Это доказано Историей.

Так или иначе, что произошло, то произошло. Наполеон, вместо того чтобы предстать перед трибуналом, стал королем островного государства площадью в 223 квадратных километра, с тремя городами и несколькими тысячами жителей.

Его навещали родственники, друзья, бывшие соратники. На Эльбе побывала и графиня Валевская, единственная из его подруг. Жозефина, возможно, тоже приехала бы к нему в «заточение», но спустя несколько недель после прибытия его на Эльбу она умерла в своем дворце неподалеку от Парижа.

Он внимательно следил за происходящими во Франции событиями. Их наиболее точно охарактеризовал Талейран, назвав нелепыми в еще большей мере, чем можно было предположить. А о Бурбонах он сказал так: «Они ничего не забыли и ничему не научились».

КСТАТИ:

«На штык можно опереться, а сесть на него нельзя».

Шарль Морис Талейран

Бурбоны упрямо игнорировали очевидные реалии бытия, которое во многом изменилось за истекшие 20 лет. Они хотели восстановить феодальные отношения, восстановить абсолютизм, всесилие духовенства, произвол старого дворянства, игнорируя предостережение Гераклита о том, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. А тут еще и армия начала страдать от ностальгии по былым грабежам захваченных городов…

Наполеон, зная обо всем этом, принял решение вернуться к прежней жизни, тоже позабыв предостережение Гераклита, и 1 марта 1815 года он в сопровождении своих 1100 солдат высадился на французский берег неподалеку от мыса Антиб. Каким образом французские и английские военные суда, крейсировавшие вокруг Эльбы, не встретились с судами, перевозившими изгнанника и его солдат, остается белым пятном на скрижалях Истории.

На берегу Наполеона пылко приветствовала таможенная стража, а затем и жители городков Канн и Грасс.

Он двинулся на север, повсюду встречая самый дружественный прием.

Под Греноблем его ждали высланные наперерез войска, способные стереть в порошок его небольшой отряд. И вот они встретились…

Наполеон приказал своему отряду остановиться и повернуть ружья дулами к земле, а сам двинулся вперед. Приблизившись к строю солдат с ружьями наперевес, он расстегнул сюртук и сказал: «Солдаты пятого полка! Кто из вас хочет стрелять в своего императора? Стреляйте!»

Строй мгновенно распался и солдаты бросились приветствовать человека в скромном сером сюртуке.

Он обладал какой-то нечеловеческой харизмой. Тысячи людей вдруг проникались жгучим желанием повиноваться ему, ловить каждый его взгляд, жест, каждое слово, которое воспринималось как величайшая мудрость. И их ни в коей мере не волновали ни законность его статуса, ни степень преступности его приказов.

Его восторженно встречал Париж. Эта встреча, по свидетельствам современников, наводила на мысль о массовом безумии, которым, собственно, и характеризовался этот период Истории, запечатленный под названием «Сто дней».

А 18 июня 1815 года недалеко от Брюсселя, у селения под названием Ватерлоо, войска союзников одержали окончательную, последнюю победу над последней армией Наполеона и снова вошли в Париж.

Наполеон еще раз отрекся от престола. Он собирался уехать в Америку, но не смог этого сделать из-за плотной блокады французских берегов английской эскадрой и сдался на милость своих извечных врагов. Английское правительство, с согласия союзников, отправило его на остров Святой Елены, расположенный в южной части Атлантического океана.

Было предпринято немало отчаянных попыток организовать его побег с острова, но все они закончились неудачей.

Согласно существующему стереотипу, остров Святой Елены был специально выбран англичанами, чтобы уморить там своего пленника, что там крайне нездоровый климат, ядовитые испарения и т.п.

В действительности климат острова Святой Елены можно уверенно назвать курортным. В самом жарком месяце средняя дневная температура едва достигает 24 градусов по Цельсию, а в самом холодном месяце — 18, разумеется, с отметкой «плюс». Остров щедро покрыт разнообразной растительностью, а питьевая вода вкусна и богата минералами.

И Наполеон отнюдь не сидел там в заточении. Он жил в довольно удобном и большом доме, совершал верховые прогулки и вообще пользовался полной свободой передвижения.

С губернатором острова он не ладил, посему отказывался принимать его у себя (!), а сам к нему тоже не ходил, потому что приглашения были адресованы «генералу Бонапарту», а он себя по-прежнему считал императором. Великобритания вообще никогда не признавала за ним этот титул, считая его амбиции проявлением душевной болезни.

С ним на острове пребывали (разумеется, добровольно) маршал Бертран с женой, генерал граф Монтолон с женой, которая, говорят, была любовницей Наполеона, генерал Гурго и Лас-Каз, его хронист.

Вот они-то и довершили работу по созданию имиджа нового мессии, записывая отдельные фразы поверженного «властелина мира», обрабатывая их и преподнося как вершину человеческой мудрости.

Его смерть, наступившую 5 мая 1821 года от рака желудка, преподнесли почтеннейшей публике как результат вражьих происков, систематически отравлявших мирового гения.

Позднейшие исследования показали, что эта смерть могла действительно наступить вследствие отравления, но не пищевого, а вследствие вдыхания паров мышьяка, входящего в состав красителя для обоев, которыми была задрапирована его спальня…

Жизнь и смерть Наполеона обросли таким количеством легенд, что разобраться в них не представляется возможным даже при использовании новейших средств научного анализа.

Среди наиболее фантастических сообщений на эту тему есть и такое. У Наполеона, оказывается, был двойник, которого звали Эжен Робо, который долгое время сопровождал везде и всюду своего патрона.

Когда же патрона сослали на остров Святой Елены, Робо возвратился в свою родную деревню. Но о нем не забыли. Министр королевской полиции направил в эту деревню специального агента, который должен был неотступно следить за Эженом Робо, немедленно докладывая о каждом его подозрительном поступке.

Однако осенью 1818 года Робо внезапно исчез, покинув свое хозяйство на произвол судьбы. Полиции напасть на его след не удалось, хотя его искали по всей Франции и с особой тщательностью.

Но вот через полтора века после этих событий историки вдруг обнаружили в церковном архиве деревни, где жил Робо, странную запись напротив его имени: «…умер на острове Святой Елены…» Дата смерти не указана.

Можно ли это сообщение считать доказательством того, что Робо был переправлен на Святую Елену и подменил собой Наполеона!? Едва ли. Но есть фраза, обнаруженная в личном письме (осень 1818 года) коменданта острова, где сообщается о том, что Наполеон покинул вверенную ему территорию. Если так, то тогда становятся понятными сообщения современников о том, что у Наполеона почему-то изменились манеры и даже почерк, начиная с зимы 1818 года, а кроме того, он начал забывать многие факты из своей же биографии…

Все может быть.

Это была яркая, ослепительно яркая личность, отмеченная печатью гениальности, но под знаком тьмы, потому что зло, которое Наполеон причинил человечеству, безусловно, перевешивает его деяния позитивного характера. Лев Толстой сравнивал его с бурлящей под корабельным носом водой, которая никак не влияет на ход судна. Пожалуй, роль «маленького капрала» была все же более значительной, чем пена под носом корабля, но и переоценивать ее не следует, так как ни один из его походов в принципе ничего не изменил в общем порядке вещей, принося лишь порабощение и деспотию, то есть был преступен в своей основе.

А то, что он внушал французам, что они в большей, чем все остальные народы, мере достойны счастья и процветания, можно расценить лишь как шулерский трюк, которым владеют все политиканы.

Вот то, что он обуздал революционный хаос, — это действительно заслуга перед нацией, которой этот хаос грозил окончательной гибелью.

Личность, конечно, далеко не однозначная, личность гениально порочная, но безусловно — Личность.

Пожалуй, самое негативное в истории Наполеона — даже не те неисчислимые беды, которые он обрушил на человечество, а то, что он создал прецедент, когда артиллерийский капитан может стать императором, он показал пример, ставший настолько заразительным, что легион его последователей (в разных сферах, не только в государственно-политической) вот уже почти два столетия пускается во все тяжкие и обрушивает страшные беды на человечество, но при этом ни один из них не стал Наполеоном, что вполне естественно: Наполеоном нельзя стать, Наполеоном нужно родиться…

Это страшное слово «можно»

Человечество затратило уймищу времени и тяжкого труда на создание сферы межличностных отношений с ее правилами и законами, без которых дальнейшее развитие человека как вида было бы попросту невозможным. Эта система строится на системе запретов, на жестких «нельзя», на безоговорочном отказе человека от тех или иных действий, разрушающих сложившийся тысячелетиями порядок. Какие-то из его частностей изменяются, трансформируются с течением времени и под влиянием динамики обстоятельств, но основные положения остаются незыблемыми, так что ни обсуждению, ни ревизии определенно не подлежат.

Наиболее фундаментальные и общие для всех народов и религий: «не убий» и «не укради». Жизнь человека, равно как и его собственность, являются неприкосновенными, и никто никогда не брал на себя смелость декларировать нечто обратное по смыслу. Делать — да, но тайно, будучи при этом, автоматически вне закона, чувствуя себя изгоем, бросившим вызов обществу, пряча свой страх и свой стыд за жестокой дерзостью.

АРГУМЕНТЫ:

«Когда культура выставила требование не убивать соседа, которого ты ненавидишь, который стоит на твоем пути, и имуществу которого ты завидуешь, то это было сделано явно в интересах человеческого общежития, на иных условиях попросту невозможного.

В самом деле, убийца навлек бы на себя месть близких убитого и глухую зависть остальных, ощущающих не менее сильную внутреннюю наклонность к подобному насильственному деянию. Он поэтому недолго бы наслаждался результатами содеянного, имея все шансы самому быть убитым».

Зигмунд Фрейд

Общество выработало целый ряд мер пресечения деятельности преступных индивидуумов и стай, в которые они зачастую сбиваются.

Казалось бы, проблема в принципе решена. Только лишь в принципе, конечно, потому что множество деталей остается без адекватной реакции на них в силу влияния социально-психологических, религиозных и других стереотипов, мешающих закону обрести беспристрастие электрического тока, которому все равно, кто именно взялся рукой за оголенные провода…

Ни для кого не секрет то, что весьма значительный процент людей внутренне не одобряет действующих законов и не принимает их как некое должное, которое подлежит безусловному исполнению. Это гипотетические убийцы, грабители и насильники, но лишь гипотетические, потому что многие из них не могут решиться на преступление из-за страха наказания, общественного презрения и других факторов сдерживания, которые достаточно надежно блокируют такого рода проявления.

Гипотетические преступники, а также люди с повышенным уровнем криминогенности, преимущественно относятся к тем слоям населения, где общая культура — этот основной фактор сдерживания асоциальных проявлений — находится на низком уровне и не в состоянии активно влиять на формирование психологических установок позитивного характера.

И все же преступные проявления в этих слоях населения в известной мере сдерживаются жесткостью понятия «нельзя», которое с течением длительного времени проникает в подсознание, где и формируются запретительные барьеры.

Но вот в других, гораздо более высоких и культурных, слоях общественной пирамиды обнаруживаются люди, которые по тем или иным причинам не желают мириться с тысячелетним порядком вещей, а некоторые из них бывают настолько радикальны в своих взглядах и настолько преступны в своих установках, что реализуют все это на практике. Однако изменить существующий порядок вещей в одиночку просто невозможно, а подыскать необходимое для такого дела количество единомышленников едва ли вероятно, и потому такие люди обращаются к самому нижнему слою социальной пирамиды, который не имеет собственности, а посему не уважает чужую, а жизнь ведет настолько никчемную, что ею не дорожит, как, впрочем, и чужой, который всегда готов к реализации своих преступных установок и имеет склонность сбегаться в большие толпы.

КСТАТИ:

«Толпа — наихудший судья».

Луций Анней Сенека

Но наилучший режущий инструмент, как показывает практика всех революций.

Лидер, обращаясь к толпе, произносит самое главное, самое страшное из всех применяемых в подобных случаях слов: «Можно!» То есть отныне вам все можно, вы освобождены от (по Маяковскому) закона, «данного Адамом и Евой», вы освобождены от такого понятия, как «грех», от всех обязательств, от страха наказания за свои действия, которые отныне уже не считаются преступлениями, вам можно грабить, убивать, насиловать, потому что вы — народ, а народ всегда прав, и довольно этих антинародных «нельзя»! Теперь вам все можно!

И начинается…

АРГУМЕНТЫ:

«В течение первых месяцев после Октябрьского переворота были уничтожены многие ограничения: крестьяне получили санкцию на захват помещичьих земель; солдаты получили право на прекращение войны и возвращение домой; рабочим было дано право не работать, занимать наиболее важные административные посты, сопротивляться буржуазии, устанавливать контроль над заводами и фабриками. Что же касается отбросов общества, преступников, авантюристов и прочего сброда, то и они получили места в правительстве и обрели полную свободу для удовлетворения своих естественных потребностей в форме убийств и грабежа…»

Питирим Сорокин. «Социология революции, 1925».

Суть революций одна и та же, будь то Французская или Октябрьская, или какая иная. Ключом зажигания во всех случаях служит слово «можно».

Как и Наполеон, так и Французская революция в целом создала некий прецедент социального хаоса, который повторился во всех последующих революциях, а наиболее ужасное, катастрофическое свое воплощение нашел в Октябрьской революции 1917 года в России, этом рукотворном Апокалипсисе, гораздо более грандиозном, чем все американские блокбастеры вместе взятые…

А девятнадцатый век — с его каким-то конвульсивным колебанием умов, с безумными социальными идеями, тем более безумными, чем более разумными были идеи технические и научные, с его беспощадным буржуазным прагматизмом и столь же беспощадным политическим радикализмом, с его талантливым искусством и бесталанной дипломатией, с блеском куртизанок и нищетой философов — представляется своего рода кульминацией исторического процесса, самым большим из витков его спирали, за которым началось резкое ее сворачивание…

Этот век, часто называемый «золотым», был чрезвычайно богат на мятежи и революции, потому что уж очень много людей обрели ни с того ни с сего право называться «господами», и у них началось от этого легкое головокружение, которое стимулировало желание стать этими самыми господами «в натуре», вследствие чего наиболее радикальные из них собирали толпы люмпенов и произносили это сакраментальное «можно»…

КСТАТИ:

«…Массы находятся под влиянием особенного рода сил, развивающихся в избранных членах общества. Массы сами не думают, среди них есть мыслители, которые думают за них, возбуждают собирательное разумение нации и заставляют ее двигаться вперед».

Петр Чаадаев. «Философические письма».

Рисунок М. Лермонтова

В ряду многочисленных попыток насильственным путем изменить существующее положение вещей выделяется своей элитарностью вооруженное восстание декабристов в Петербурге. Здесь не было пьяного уличного сброда, как в Париже в 1789 году, не было уличных беспорядков и вообще всего того, что приводится историками в доказательство весьма шаткой гипотезы «Народ — творец Истории». Ничего такого не имело места в то утро 14 декабря 1825 года, когда несколько полков регулярной армии приняли участие в нелепом трагическом спектакле, обреченном на бесславный провал задолго до его начала.

Организаторы его — группа молодых дворян, которые сочли вопиющей несправедливостью то, что «народ, вынесший на своих плечах все тяготы Отечественной войны 1812 года, продолжает нести ярмо крепостничества», как переписывалось из учебника в учебник советской да и постсоветской поры.

Да, из заграничных походов русской армии они привезли много впечатлений и заманчивых идей. Европа уже не знала к тому времени крепостного права, но знала, что такое конституционная монархия, что такое элементарные гражданские свободы и — что такое Наполеон с его головокружительной карьерой и всемирной славой.

Несомненно, многие из них, — чувствительные и хорошо воспитанные юноши из благородных семейств — искренне желали принести пользу своему народу и защитить попранную (как им представлялось) справедливость. При этом они почему-то считали «народом» только лишь крепостных крестьян да еще, может быть, горничных в родительских имениях, которых они в свое время соблазнили и теперь страдали от комплекса вины.

Возможно, кому-то из них, наиболее чувствительному, снилось, как он в лице хорошенькой горничной лишает невинности весь народ, которым цинично пользуется как средством своего наслаждения, но на котором никогда не женится… И он просыпался в холодном поту, зажигал свечу перед иконой и клялся искупить свою горькую, вернее, сладкую вину…

Они много говорили на своих тайных собраниях о благе народа, при этом не имея ни малейшего понятия о его настроениях и нуждах, да и вообще о нем как таковом. Абстрактные понятия, такие же идеи и планы их осуществления.

Несомненно, кое-кто из них страдал комплексом неполноценности и связывал избавление от него с новыми возможностями, которые открылись бы в случае изменения государственного строя. Содержание этого изменения, его характер и реальные шаги к его достижению оставались незначительными деталями, на которые просто некогда было тратить драгоценное время, отведенное для обсуждения гораздо более высоких материй.

А кого-то, в чем он, конечно же, не признался бы даже под пыткой, манил такой заразительный пример Бонапарта, который ведь тоже был всего лишь капитаном…

Это было сообщество честных, благородных и мужественных романтиков, которые желали «чего-то большого и чистого», но чего именно — до конца не знали и вызвали бы к барьеру любого, кто бы снисходительно посоветовал им искупать в ванне слона.

Современники отмечали, что декабристы культивировали суровую серьезность как норму поведения. Это было своеобразной игрой в настоящих заговорщиков, решительных, непреклонных и аскетичных.

Пушкин, друживший с многими из них, как-то записал такой диалог:

«Дельвиг: Поедем к девкам, друг Рылеев!

Рылеев: Я женат.

Дельвиг: Так что же? Разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?»

Декабристы осуждали светские развлечения и пропагандировали спартанскую простоту во всех жизненных проявлениях, на что великий насмешник Пушкин отвечал:

Здорово, молодость и счастье,

Застольный кубок и бордель,

Где с громким смехом сладострастье

Ведет нас пьяных на постель!

Они негодующе пожимали плечами, но эта была игра, не притворство, не фальшь, а именно игра, искренняя, серьезная, честная, однако — игра…

Еще в 1816 году возникла их первая организация, называемая «Союз спасения». Своей основной задачей «Союз» ставил отмену крепостного права и установление конституционной монархии, но каким образом все это сделать, никто из членов организации толком не знал…

Преемником этого «Союза» стал в 1818 году «Союз благоденствия». Цели — те же, но уже были определены конкретные сроки революции — через 20 лет.

В 1821—1822 гг. на базе «Союза» возникли новые организации — «Южное общество» во главе с Павлом Пестелем (1793—1826 гг.), полковником, участником Отечественной войны, и «Северное общество», которое возглавил Никита Муравьев (1795—1843 гг.), один из основателей «Союза спасения» и «Союза благоденствия». Деятельность этих обществ в основном заключалась в разработке конституционных проектов либерального толка, при этом состоящих из общих фраз и страстных призывов к добру и справедливости.

А когда читаешь о том, что «осенью 1825 года они развернули широкую агитационную работу среди солдат», возникает естественный вопрос о том, была ли в тогдашней России полиция, жандармское управление и прочие организации, призванные следить за посягательствами на государственный строй. Создается впечатление, будто все делалось как-то понарошку: революционеры действовали якобы тайно, подпольно, но в то же время широко пропагандировали свои идеи, а политическая полиция якобы выслеживала их, но никого так и не выследила, пока в роковое утро 14 декабря они не вышли на Сенатскую площадь и не представились как сокрушители существующего государственного строя. Все это очень странно…

Революция была намечена ими на лето 1826 года, но смерть императора Александра Первого 19 ноября 1825 года внесла свои коррективы в планы заговорщиков.

На российский престол должен был вступить брат императора — Константин, но оказалось, что еще два года назад он отказался от права престолонаследия. Его отказ хранился в тайне, как и назначение преемником покойного императора его младшего брата — Николая. Когда все это стало известно, войска уже были приведены к присяге Константину, так что пришлось назначать переприсягу, которая должна была состояться 14 декабря.

Этот день заговорщики избрали днем своего восстания, запечатленного на скрижалях Истории как «восстание декабристов».

И это тоже была игра. Страшная, смертельно опасная, бессмысленная, в конце концов, но — игра.

Предполагалось, что войска, построенные на Сенатской площади, откажутся присягать новому императору, а затем захватят Зимний дворец (под командованием князя Е.П. Оболенского). Отставной поручик П.Р. Каховскийубьет Николая Первого (1796—1855 гг.), а господа К.Ф. Рылееви И.И. Пущин заставят (ни больше, ни меньше) Сенат передать власть Временному революционному правительству.

Эти люди сами себе сказали: «Можно!» При этом их никак не волновали судьбы сотен людей, которых они втягивают в эту авантюру, изначально обреченную на провал и бесславные последствия. Правда, их не волновали и собственные судьбы, но это, как говорится, их подробности…

КСТАТИ:

«Мужество без благоразумия — только особый вид трусости».

Луций Анней Сенека

Кто-то мог бы возмущенно вскрикнуть: «Постыдитесь ерничать на такие темы! Эти люди жизни отдали за народ!» Да ни один мятежник никогда не отдавал жизнь за народ, и прежде всего потому, что не имел четкого понятия о том, что есть народ, кого именно подразумевать под этим понятием. Жандармы тоже народ, и гвардейские офицеры, и сенаторы, и банкиры, и кузнецы, и многие другие, которые никак не нуждаются в услугах мятежников. А если, как я небезосновательно подозреваю, они считали народом лишь тот слой населения, перед которым, по словам партийных функционеров советской поры, интеллигенция находится в неоплатном долгу, то этим людям абсолютно безразлично, какой в стране политический строй и как он относится к гражданским свободам.

Так что они устроили свой кровавый спектакль вовсе не для народа, а для толпы зевак, сбежавшихся в то зимнее утро к Сенатской площади поглазеть на дармовое зрелище, до которого они всегда так охочи…

КСТАТИ:

«Не возвещай истину в местах общенародных: народ употребит оную во зло».

Пифагор

Декабристы лишь после свершившегося факта узнали о том, что Сенат и Синод присягнули на верность Николаю еще в семь часов утра 14 декабря, после чего сенаторы разъехались по домам. так что заставлять передать власть Временному революционному правительству было практически некого.

В 11 часов утра на Сенатскую площадь вышли лейб-гвардии Московский полк, лейб-гвардии Гренадерский полк, а затем — часть Морского гвардейского экипажа, группа офицеров других полков и сочувствующих штатских.

Мятежники стояли неподвижно, выстроившись в каре.

К площади подтягивались верные императору войска.

Николай послал на переговоры с мятежниками героя Отечественной войны, любимца солдат, генерала Милорадовича (1771—1825 гг.). Из опасения, как бы он не уговорил солдат оставить чуждую им затею, Каховский выстрелил в генерала из пистолета, после чего смертельно ранил командира Гренадерского полка полковника Стюрлера.

Когда Милорадовича отнесли в подъезд ближайшего дома, он спросил хирурга, извлекшего из его груди пулю: «Ну что? Пистолетная или ружейная?» Хирург ответил: «Пистолетная». Милорадович облегченно улыбнулся и сказал: «Я так и знал: солдат не стал бы стрелять в меня». Через несколько часов он умер.

Миссия митрополита Серафима, пришедшего усовестить мятежников, также не увенчалась успехом.

Тогда, уже в три часа дня, по приказу императора мятежников атаковала конная гвардия, но из-за гололедицы и массированного ружейного огня атака не имела успеха. И лишь после этого по восставшим ударила картечью орудийная батарея.

Мятежники бросились бежать по невскому льду, который раскалывался от ударов артиллерийских ядер.

И лишь один полк продолжал неподвижно стоять на обезлюдевшей площади. Император Николай Первый подошел к строю солдат и крикнул: «На колени!» Солдаты повиновались, после чего он приказал им вернуться в казармы.

Ну, а затем было следствие, затем — суд и кара. Суд приговорил к смертной казни через повешение 36 человек, но император оставил в этом списке лишь пятерых. Остальные мятежники были осуждены на длительные сроки лишения свободы и ссылку в Сибирь. Разумеется, все офицеры из их числа были разжалованы, а из солдат, участвовавших в мятеже, был составлен сводный полк, который отправился на границу с Персией, где вскоре начались военные действия.

13 июля 1826 года были повешены главные мятежники: Пестель, Рылеев, Каховский, Бестужев-Рюмин и Муравьев-Апостол.

Таким вот образом закончилась эта игра в войну за народное благоденствие.

КСТАТИ:

Декабрист Александр Одоевский, выходя тем роковым утром из квартиры Рылеева, чтобы направиться на Сенатскую площадь, воскликнул: «Умрем, братцы, ах, как славно умрем!»

Ну и умирали бы сами, коль была охота, но окружающие тут при чем? А тех командиров полков, которые вывели солдат на площадь, пользуясь своей безграничной властью, следовало бы не причислять к героям, а предать анафеме, как наиболее циничных злодеев.

КСТАТИ:

«Испорченному уму кажется ничтожным то, что позволено, и душа такого человека, охваченная заблуждением, считает достойным лишь противозаконное действие. Иное ее не удовлетворяет.»

Гай Петроний Арбитр

В тот же период времени во Франции активно действуют ячейки тайного революционного «Общества карбонариев», которое поставило перед собой целью свержение монархии Бурбонов. Что делать после такого свержения, многие из карбонариев четкого представления не имели. Некоторые из них, будучи бонапартистами, хотели бы видеть на престоле сына Наполеона, а другие не могли назвать какую-то конкретную кандидатуру, но высказывали пожелание заменить королевскую династию Бурбонов династией Орлеанов. Встречались среди карбонариев и республиканцы, но и они не имели четкого представления о конечной цели своих притязаний.

В 1824 году умирает Людовик XVIII, сменивший Наполеона, и власть переходит к его брату Карлу X (1757—1836 гг.), приверженцу идеи абсолютной монархии.

Свое правление сей достойный муж начал с издания взрывоопасного закона о суровых наказаниях (вплоть до смертной казни) за недостойное поведение в отношении предметов религиозного культа (!).

Второй его закон был посвящен выплате бывшим эмигрантам денежного возмещения в сумме около миллиарда франков, что само по себе, может быть, и справедливо, но этот миллиард надо же было где-то взять, а вот об этом новый король как-то не подумал…

Следствием такой мудрой политики стал первый в истории Франции экономический кризис, сменившийся депрессией.

Король отправляет в отставку правительство конституционных монархистов и поручает формирование нового кабинета министров князю Полиньяку, известному своими ультрароялистскими убеждениями. Вскоре увидели свет сразу шесть королевских указов, прозванных «ордонансами Полиньяка», согласно которым распускалась палата депутатов, сокращались списки избирателей, закрывались ряд газет и журналов и т.п.

Это было расценено как попытка государственного переворота с целью возвращения абсолютизма. Крупная буржуазия нахмурилась и сказала: «Можно».

27 июля 1830 года в Париже произошло вооруженное восстание.

29 июля толпа захватила многострадальный Тюильрийский дворец и подняла над ним триколор конца XVIII века.

Карл X отрекся от престола в пользу своего внука и эмигрировал в Англию.

А 30 июля собрание депутатов распущенной палаты вынесло решение вручить бразды правления герцогу Луи Филиппу Орлеанскому (1773—1850 гг.), который 7 августа того же года был провозглашен королем Франции.

Вскоре была принята новая конституция, которая предусматривала расширение круга полномочий депутатов, введение местного самоуправления, снижение имущественного ценза для избирателей, запрещение католическому духовенству приобретать недвижимое имущество и т.п.

Во Франции установилась буржуазная монархия. Король Луи-Филипп, крупнейший финансист и лесовладелец, возглавил пришедшую к власти финансовую аристократию, которая наконец-то обрела то, к чему шла так долго и за что пролила столько крови. Чужой.

КСТАТИ:

«Кот в перчатках мышь не поймает».

Бенджамин Франклин

Через 18 лет Париж снова лихорадило.

Экономический кризис, безработица, инфляция породили брожение умов, а оно, в свою очередь, — уличные беспорядки, умело направляемые и руководимые теми, кому это было выгодно, в данном случае — буржуазии среднего звена.

22 февраля 1848 года начались массовые демонстрации на улицах Парижа, на следующий день там возникли баррикады, а еще через сутки король Луи Филипп отрекся от престола и бежал в добрую старую Англию.

Толпы бурно ликовали по этому поводу, затем — традиция есть традиция — захватили дворец Тюильри, похитили оттуда королевский трон и со всей возможной торжественностью сожгли его на площади Бастилии. Этим они, конечно, разрешили все свои проблемы, надо полагать…

Было создано Временное правительство, которое провозгласило Францию республикой.

Первым декретом этого правительства был тот, который гарантировал право на труд.

Честно говоря, меня всегда приводило в недоумение (мягко говоря) это понятие «право на труд». Человек, проявивший себя бездарным и недобросовестным преподавателем, вследствие чего уволенный из данного учебного заведения, может, конечно, устроиться в другое учебное заведение, если его захотят туда принять на работу, но требовать, чтобы его обеспечили работой по специальности, — деструктивная затея всех бездарных и недобросовестных, которая, безусловно, встретит поддержку широких масс ввиду их качественного состава…

Еще одно опасное нововведение революционного правительства — создание вооруженной опоры своей власти в виде так называемой «Мобильной гвардии» (как они, однако, любят слово «гвардия», имеющее к ним такое же отношение, как, скажем, слово «культура»), набранной из бродяг, нищих и уголовников, 24 батальона по тысяче представителей социального дна в каждом.

Эти самые «мобили» были поставлены в привилегированное положение, совсем как всамделишная гвардия. М-да… Скажи, из кого набрана твоя гвардия, и я скажу, что ты вполне достоин ее…

КСТАТИ:

«Об этом человеке известно только, что он не сидел в тюрьме, но почему не сидел — неизвестно».

Марк Твен

А вскоре, 23 июня того же года, началось новое восстание в Париже. Ситуация была достаточно серьезной для того, чтобы применить для подавления этого восстания артиллерию, так как ни «мобили», ни регулярная армия не были в состоянии навести элементарный порядок на улицах столицы.

После окончательного подавления этого восстания было расстреляно 11 тысяч его активных участников согласно приговорам военно-полевых судов. Четыре с половиной тысячи были сосланы в заморские колонии на каторжные работы.

В ноябре было созвано Учредительное собрание, которое приняло Конституцию Второй республики, где уже не гарантировалось право на труд, но провозглашались гражданские права и свободы. Кроме того вводилась небывалая ранее во Франции должность президента республики.

В ноябре 1848 года первым президентом был избран Шарль Луи Наполеон Бонапарт (1808—1873 гг.), племянник Наполеона I.

Французское легкомыслие просто поразительно! Неужели так трудно было зафиксировать в сознании то, что человека с такой фамилией нельзя избирать президентом, памятуя о его дядюшке, который некоторое время пребывал в должности Первого консула, и что из этого получилось…

Как и следовало ожидать, этот Бонапарт оказался достойным преемником своего родственника: 2 декабря 1851 года он совершил государственный переворот и после формального плебисцита провозгласил себя императором Наполеоном III. Так начался период французской истории, названный Второй империей. Ну как тут не вспомнить несравненного Монтеня! «Не достигнув желаемого, они сделали вид, что желали достигнутого». Лучше не скажешь!

1848 год можно назвать «годом революций».

27 февраля массовые волнения начались в соседнем с Францией германском Бадене на тему свободы печати, собраний, введении суда присяжных и созыва общегерманского парламента (понятное дело, кому-то очень хотелось править объединенной Германией).

Так же развивались события в небольших государствах Западной и Юго-Западной Германии.

В марте начались беспорядки в Пруссии, где Берлин стал ареной баррикадных боев, после чего было созвано Учредительное собрание, которое должно было принять Конституцию.

В мае 1848 года во Франкфурте-на-Майне начал свою работу общегерманский парламент, но, как всякое искусственно созданное образование, он проявлял себя лишь в формально-условной сфере, например, приняв общегерманскую имперскую Конституцию при отсутствии германской империи как таковой и, соответственно, каких бы то ни было центральных органов власти, о которых шла речь в этом утопическом произведении.

12 января 1848 года началась революция в Палермо. Вскоре она охватила всю Сицилию. Здесь были свои особенности бытия, которые со временем кое-кому стали неприемлемы, а потому этот «кое-кто» решил их изменить, взволновав народные массы и пообещав им взять на себя все их грехи. Этим «кое-кем» на Сицилии была мафия.

В тот период Истории сицилийская мафия была исключительно сельским явлением, так как её интересы замыкались на деревне. Обширные земельные владения, так называемые латифундии, принадлежали сицилийским дворянам и представляли собой сферу, в которой процветал самый долговечный в истории Европы феодальный режим.

Удаленность от центральной власти и большие масштабы этих земельных владений породили множество проблем, самой большой из которых был разбой, который на Сицилии, как, впрочем, и во всей Италии того времени, был привычным бытовым явлением, к которому все давно адаптировались и воспринимали как необходимое зло. Разбойники в основном крали скот и захватывали заложников с целью получения выкупа. Полиция при этом беспомощно разводила руками. Единственной силой, способной в этих условиях поддерживать хотя бы видимость законного порядка, была мафия.

Мафия, выполняя обязанности блюстителя порядка, действовала в двух направлениях. С одной стороны, она сдерживала бандитов, но не уничтожала их, чтобы бароны не перестали их бояться, а с другой стороны, она постепенно присваивала имущество баронов, которые не в состоянии были защищать его от бандитов.

К середине XIX века большинство баронов переехало в города, оставив свои имения на попечение управляющих, которые должны были поддерживать порядок и взимать арендную плату. Разумеется, все эти управляющие были членами мафии, которая установила свой порядок и террор, выжимая из крестьян гораздо больше, чем этого могли добиться бароны.

И вот наступило время, когда правящие страной Бурбоны стали восприниматься мафией как досадная помеха, и эта помеха была устранена. Под давлением «народа», то есть масс, управляемых сицилийской мафией, королевские войска вынуждены были покинуть остров.

Такая вот народная революция.

Известие о революции в Вене вызвало мощные антиавстрийские выступления в Ломбардии и Венецианской областей.

Австрийцы покинули и Ломбардию, и Венецию, и Милан, и Парму, и ряд других городов.

В разгар этих событий вернулся из эмиграции герой борьбы за независимость Италии Джузеппе Гарибальди (1807—1882 гг.), который стал душой революции. Мафия, достаточно тонко чувствуя, откуда и куда дует ветер, оказала Гарибальди решительную поддержку, разумно рассудив, что лучше грабить свой народ самой, чем питаться крохами со стола чужаков-оккупантов.

На гребне этой волны король Пьемонта Карл Альберт (1798—1849 гг.) объявил войну Австрии. Пьемонтцам оказали существенную помощь отряды Джузеппе Гарибальди, но этой поддержки оказалось недостаточно, и война закончилась полной победой австрийских войск.

В то же время вспыхнуло восстание в Риме, вследствие чего Папа Пий IX вынужден был бежать из города и искать пристанища в Неаполитанском королевстве. Эти события, конечно же, не обошлись без участия Гарибальди.

Однако очень скоро все возвратилось на свои места. Итальянские революции подавила своими силами Австрия, а вот революция в Венгрии потребовала вмешательства российского императора Николая Первого, который по просьбе молодого австрийского императора Франца Иосифа Первого (1830—1916 гг.) ввел туда 100-тысячную армию.

Одним из наиболее зримых последствий Австрийской революции было преобразование Австрийской империи в двуединое государство под названием «Австро-Венгрия». Только и всего…

КСТАТИ:

«Человек всегда надеется на то, что ему следовало бы вспоминать, и вечно вспоминает то, на что ему следовало бы надеяться».

Серен Кьеркегор

И почему-то не держит в памяти драгоценнейший опыт предыдущих поколений, повторяя их ошибки с упорством маньяка.

1870 год. Франция. Воинственная внешняя и неуклюжая внутренняя политики Наполеона III привели страну к очередному кризису. Из-за совершенно нелепых, надуманных да к тому же еще и спровоцированных германским канцлером Отто фон Бисмарком (1815—1898 гг.) разногласий между Францией и Пруссией началась война, к которой объявившие ее французы не просто не были готовы, а вообще не имели ни материальных, ни человеческих ресурсов даже для поддержания внутреннего порядка в стране.

Что говорить, если военный министр в своем докладе правительству называл численность вооруженных сил, составляющую 1 200 000, а в действительности эта цифра составила всего 250 000!

Та же ситуация наблюдалась и со снабжением армии, и с организацией лазаретов и т.д.

Естественно, немецкая армия очень скоро разгромила французскую, а после решающего сражения под городом Седан заставила ее капитулировать, предварительно потеряв пленными 83 тысячи солдат и офицеров во главе с императором Наполеоном III.

Когда об этом узнали в Париже, там начались волнения, и 4 сентября 1870 года Законодательное собрание и правительство Наполеона III самораспустилось. Императрица Евгения и ее сторонники бежали в Англию.

Франция в третий раз за свою историю стала республикой.

Временное правительство, как водится, разразилось громкими заявлениями о светлом будущем, о чести нации и о необходимости потуже затянуть ремни. А тем временем германская армия двинулась на Париж и взяла его в жесткое кольцо осады.

При этом продолжалась оккупация французской территории, вызвавшая мощное движение сопротивления, которое действовало гораздо оперативнее и решительнее парижских политиканов, рассуждающих о чести нации и грядущих победах.

В осажденном Париже ощущалась нехватка продовольствия. Из-за отсутствия дров парижане рубили деревья на бульварах. Думается, что даже если бы и существовали запасы дров, деревья все равно бы рубили, потому что их можно было рубить. Определенная часть населения любой страны непременно предпочтет бесплатный вариант платному, не вдаваясь в проблемы экологии или сохранности городского хозяйства. Мало того, благополучные и вполне добропорядочные с виду граждане, убедившись в гарантированной безнаказанности, очень даже рьяно мародерничают в оставленных войсками и полицией городах, и перед занявшими город оккупантами встает непростая проблема пресечения мародерского ажиотажа.

При всем этом в Париже процветала спекуляция хлебом на фоне начинающегося голода, а власти ничего не предпринимали для сдерживания этого процесса. В подобных случаях следует забывать о принципах свободной торговли, о законах рынка и т.п. и людей, столь цинично наживающихся на горе ближних, вешать на фонарных столбах, прицепив на грудь каждого мерзавца лист фанеры с надписью: «Он спекулировал хлебом».

То же самое следует производить и с чиновниками, злоупотребляющими служебным положением.

Парижские власти ничего подобного не позволяли себе, чем вызвали вполне справедливое негодование горожан, не раз пытавшихся навести порядок собственными силами.

Вконец растерянное правительство 28 января 1871 года подписало перемирие с немцами, по условиям которого Париж должен был капитулировать, регулярная армия — сдаться в плен, а правительство — выплатить победителю контрибуцию.

Подписанный в феврале мирный договор был совершенно издевательским, даже учитывая безответственное поведение Франции как державы. Теперь Франция обязывалась в трехлетний срок выплатить Пруссии 5 миллиардов франков контрибуции и отдать две свои провинции — Эльзас и Лотарингию.

Дорого же обошлось это безмозглое объявление войны немцам…

КСТАТИ:

«Если кажется, что люди как будто отличаются от неразумных тварей тем, что они построили города, что у них есть государство, власть и руководители, то это не аргумент: ведь и муравьи и пчелы имеют все это».

Андерс Цельсий

Новое французское правительство, возглавляемое Адольфом Тьером (1797—1877 гг.), согласилось и на временную оккупацию Парижа немцами, и на ликвидацию республиканского строя, и на роспуск Национальной гвардии, что не могло не вызвать агрессивной реакции широких масс.

Тогда Тьер не нашел ничего лучшего, чем приказать Национальной гвардии добровольно разоружиться. Этот приказ вызвал восстание.

Тьер и верные ему части регулярной армии покинули Париж, избрав Версаль своим плацдармом.

А в Париже был избран Совет Коммуны, который объявил себя органом высшей власти.

Он объявил о роспуске регулярной армии и замене ее вооруженным народом (по-итальянски — «милицией»). Не требуется очень богатого воображения, чтобы представить себе этот вооруженный беспредел. Народ есть народ, а вот армия есть армия, и смешивать эти понятия можно только при очень большом желании ввергнуть страну в пучину беззакония.

Зарплаты чиновника и рабочего уравнивались.

Парижанам была предоставлена отсрочка платежей по векселям (что, конечно, приводило в неописуемый восторг кредиторов), за пользование жильем (бедные домовладельцы!), бесплатно возвращались заложенные в ломбард вещи (они за них получили в ломбарде деньги, а теперь — без выкупа им возвращались и вещи!). Штрафы отныне были запрещены, а оставленные владельцами предприятия переходили в собственность кооперативных обществ, созданных рабочими. Думаю, что эти кооперативные общества не очень заботились о соблюдении хоть и революционной, но законности, и в их собственность переходили все приглянувшиеся новым хозяевам жизни предприятия.

В Версале Тьер оперативно сформировал боеспособную армию. Бисмарк срочно вернул ему часть военнопленных и разрешил увеличить регулярные вооруженные силы до 130 000 солдат.

В апреле 1871 года к Парижу начали подтягиваться войска, а в мае город был окружен и отрезан от предместий. 21 мая начался штурм, а 28 мая пала последняя баррикада. Обе стороны проявили крайнюю жестокость относительно пленных, а коммунары даже расстреляли архиепископа Д'Арбуа, попавшего в число заложников.

В ходе боев за город погибло около 30 тысяч защитников Коммуны. Свыше 10 тысяч были приговорены к тюремному заключению и каторжным работам.

КСТАТИ:

«Кровь побежденных зачастую меняет цвет знамени победителя».

Станислав Ежи Лец

И действительно! Республиканский триколор с тех пор стал Государственным флагом Франции.

И все же красный цвет занимает только треть его полотнища, в отличие от полностью красного флага Парижской коммуны…

КСТАТИ:

«Все знамена запятнаны кровью, все они несут в себе зло. Всякое действие несет в себе зло. А бездействие — зло еще большее».

Ромен Роллан

Но подлинное время красного знамени пришло уже на излете Золотого века, в 1905 году, когда Россия, как Франция в 1870 году, пребывала в депрессии по поводу весьма неудачной войны (в данном случае — с Японией), а оппозиционные политиканы решили использовать неудачи на фронте и отвлечение туда основных вооруженных сил державы для организации государственного переворота.

3 января 1905 года началась стачка на Путиловском заводе в Петербурге. Поводом к ней послужило увольнение четырех рабочих. За что — неизвестно. Может быть, это были пьяницы, лентяи или неумехи, может быть, это были социалистические агитаторы или какие-нибудь иные, но деструктивные элементы, хотя, может быть, это были мастера своего дела, и их увольнение было вопиющей несправедливостью, вполне может быть, но как повод для остановки огромного завода, да еще завода военного, да еще в военное время.

Если бы такое (это в принципе невозможно, но все же представим) произошло при Советской власти, то через час после объявления стачки исчезли бы в неизвестном направлении все рабочие этого завода, их семьи, а также все друзья и знакомые. Но это если бы…

А при самодержавии — ни одного арестованного, да что там, ни одного уволенного стачечника! Восьмого января стачка охватила почти все предприятия столицы.

Традиционно неуклюжая политическая полиция разработала операцию, которую только при очень уж снисходительном отношении к ней (полиции) можно было бы назвать идиотской, но в действительности это была грандиозная провокация, и впору было бы поинтересоваться, сколько золота отвалили за ее разработку и проведение тайные спонсоры этой революции.

Б. Кустодиев. Большевик

Полиция курировала некий эрзац профсоюза — «Собрание фабрично-заводских рабочих». Руководил этим объединением тайный агент священник Георгий Гапон (1870—1906 гг.), который выступил с предложением устроить мирное шествие рабочих, которое подаст императору петицию с изложением своих нужд.

Странность. Когда он мог выступить с этим предложением? После третьего и не позднее восьмого января 1905 года. Выступил. Его предложение было поддержано участниками «Собрания». Но как, каким образом и кем именно были организованы в считанные день-два те сто сорок тысяч (!) человек, которые в то памятное «Кровавое воскресенье» 9 января двинулись по улицам Петербурга? Земля слухом полнится? Нереально, учитывая такое количество демонстрантов. Кто-то, имеющий в распоряжении сотни исполнителей, хорошо поработал над организацией такого шествия, а Гапон был лишь глашатаем, чтобы потом стать козлом отпущения…

Утром 9 января стосорокатысячное шествие двинулось по улицам Петербурга. У Нарвских ворот и у Дворцовой площади на его пути встали войска. Известно, что был открыт огонь по участникам шествия, что одна тысяча рабочих была убита на месте и около пяти тысяч ранено. Наверное, огонь открыли все-таки после невыполнения приказа разойтись, наверное, был дан предупредительный залп в воздух, даже если все происходящее было заранее задуманной акцией, призванной зажечь огонь восстания. Еще бы: безоружные люди идут со своими бедами к христианскому монарху, а он… оказывается каким-то исчадием ада, царем Иродом… Несомненно, все это было специально подстроено. Никакие в мире войска просто так, без всякой видимой причины, не будут стрелять в медленно идущую колонну людей, да еще мимо них, мимо, а не надвигаясь на них, когда могут сдать нервы. На такое были способны только большевики, но у них в 1918 году, когда они расстреливали мирную демонстрацию в Петрограде, были в распоряжении не войска, а деклассированные элементы, получившие в руки оружие и услышавшие из авторитетных уст слово «можно». Нет, тут что-то не так…

Так или иначе, но с этого кровавого эпизода и началась первая русская революция.

По стране прокатилась волна стачек и демонстраций. Естественно, эти акции не обходились без проявлений агрессии, которые вызывали адекватную реакцию как властей, так и владельцев подвергавшейся разграблению собственности. Известно, например, что весной-летом 1905 года крестьяне в массовом порядке захватывали помещичьи земли и грабили усадьбы.

А 14 июня разразилось восстание матросов на броненосце «Потемкин» Черноморского флота. Как сообщают учебники, причиной, вернее, поводом к восстанию были черви, обнаруженные в мясе, поданном на обед матросам. Лично мне не доводилось наблюдать червивого мяса, но если рассуждать логически, то черви — не раки, и поэтому за отсутствием панциря не могут сохранить свою уязвимую оболочку при длительной варке. Я плохо представляю себе, как можно обнаружить червей в только что вынутом из котла мясе, хотя, возможно, и ошибаюсь…

КСТАТИ:

Принцу Ольденбургскому донесли, что начальница одного из столичных пансионов скверно кормит воспитанниц. Решив поймать ее с поличным, принц по приезде в пансион отправился прямо на кухню, да еще с черного хода. На лестнице ему встретился какой-то мужик, несший два ведра с помоями, от которых еще шел пар.

Принц загородил ему дорогу.

— Погоди, любезный, — сказал он. — Надобно снять пробу.

И он хлебнул прямо из ведра.

— Да ведь это же настоящие помои! — возмутился принц.

— Так точно, ваше высочество, самые что ни на есть настоящие!

Кто-то из матросов крикнул, что мясо червивое, и этого хватило, чтобы побросать за борт офицеров, поднять красный флаг и объявить броненосец территорией революции.

На усмирение восставших (опять-таки в военное время, когда судопроизводство значительно упрощено) вышла группа боевых кораблей Черноморского флота. На сторону «Потемкина» перешел броненосец «Георгий Победоносец», но это никак не повлияло на процесс подавления мятежа.

Я не верю в подобного рода самодеятельность. За всеми этими событиями стояли опытные организаторы и очень большие, огромные деньги. Как по-иному объяснить то, что, например, 7 октября того же года началась стачка железнодорожников Московского узла, а к 12 октября она уже охватила все железные дороги России, после чего переросла во всероссийскую стачку, в которой участвовало более двух миллионов человек.

С этим нельзя было не считаться.

17 октября 1905 года император Николай II подписал знаменитый и знаменательный Манифест, согласно которому учреждалась Государственная дума — высший представительный и законодательный орган державы, объявлялась свобода личности, совести, слова, собраний, союзов и т.д.

Казалось бы… Да нет, когда грабитель произносит: «Жизнь или кошелек!», последний ему нужен в последнюю очередь. Такова сущность всех отнимающих…

Кульминацией этой революции стало Декабрьское вооруженное восстание в Москве, где большевики и эсеры решили пойти ва-банк. Восстание было подавлено войсками, после чего пламя революции начало угасать.

КСТАТИ:

«И всякий смрад, сражающийся с вентилятором, считает себя Дон Кихотом».

Станислав Ежи Лец

В 1906 году началась революция в Иране, которая была подавлена с помощью российских и британских войск.

В том же году начались волнения в Турции, организованные так называемыми младотурками — членами политической организации, возглавившей борьбу против феодального абсолютизма. В 1908 году эти волнения переросли в крупномасштабное восстание, заставившее султана созвать парламент и санкционировать действие Конституции, принятой еще в 1876 году, но не вступившей в силу.

В 1909 году султан попытался было поднять мятеж, однако младотурки погасили его, но при этом поумерили свой пыл относительно проведения антифеодальных реформ, решив, что тише едешь — дальше будешь… Революционный прибой прокатился и по Китаю, и по Мексике, где выяснение отношений между партиями и классами затянулось на добрых, вернее, недобрых семь лет и закончилось принятием Конституции.

Вот что может натворить такое безобидное, казалось бы, слово «можно».

КСТАТИ:

Однажды здесь восстал народ

и, став творцом своей судьбы,

извел под корень всех господ.

Теперь вокруг одни рабы.

Игорь Губерман

Иногда мы небезосновательно упрекаем просветителей XVIII века за то, что они неосторожно высказывали некоторые сентенции, не подумав о том, что их могут подхватить и преподнести в извращенном свете какие-нибудь Робеспьеры или Мараты, для которых цель всегда оправдывает средства. Но XIX век преподнес Истории букет таких теоретиков насилия, таких беспринципных словоблудов, что в сравнении с ними просветители представляются рафинированными чистоплюями, сочиняющими рождественские истории для чтения в пансионах для благородных девиц.

Чего стоит, например Луи Огюст Бланки (1805—1881 гг.), который в 30—40-е годы пропагандировал коммунизм, что должен воцариться посредством революционного переворота и диктатуры! Причем пропагандировал настойчиво и не без успеха, особенно в среде чернорабочих.

Михаил Буташевич-Петрашевский (1821—1866 гг.), социалист-утопист. Не из подворотни: окончил Царскосельский лицей, затем был вольнослушателем в Петербургском университете. Служил переводчиком в Министерстве иностранных дел.

Потом либо «поехала крыша», либо неудовлетворенное честолюбие замучило (что, собственно, почти одно и то же), и он создает кружок петрашевцев, пропагандирующих республиканское устройство государства, достигнутое путем революционного восстания.

В 1849 году организация петрашевцев была раскрыта и арестована за подрывную деятельность. Петрашевский и двадцать его сотоварищей были осуждены на смертную казнь, которую заменили каторгой.

Теоретик анархизма Пьер Жозеф Прудон (1809—1865 гг.) в 1840 году опубликовал книгу «Что такое собственность», гдебыл напечатан такой перл, ставший крылатым: «Собственность есть кража».

Видимо, он вознамерился опровергнуть гениальное изречение великого Пифагора: «Гражданин без собственности не имеет отечества». Что ж, вознамериваться никому никогда не возбранялось, только вот смотря с какой целью…

Он предлагал отменить деньги, дабы исчезли роскошь, угнетение, пороки и т.п.

Странно, как он не предложил отменить огонь, чтобы не было пожаров.

Компетенция психиатра.

Тандем в составе: Карл Маркс (1818—1883 гг.) и Фридрих Энгельс (1820—1895 гг.) сформировался в Париже, где эти достойные мужи познакомились и подружились на почве преклонения перед Французской революцией, ее идеями и, наверное, методами «лечебного» кровопускания.

Переехав в Берлин, они редактировали «Рейнскую газету», за что были высланы из Пруссии. Правда, они успели создать в тот период свой одиозный «Коммунистический манифест», с его леденящими кровь страшилками, явно позаимствованными у авторов готических романов: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма. Пусть трепещут господствующие классы… Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей… Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

КСТАТИ:

«Люди во все времена предпочитали сумерки ясному дню, а ведь именно в сумерках являются призраки».

Иоганн Вольфганг Гете

Создается впечатление, что авторы «Манифеста» либо лукавили, либо действительно не вникали в смысл латинского слова «пролетарий» — «нищий», «неимущий», то есть дно общества.

И, конечно же, не случайно и они, и вся последующая коммунистическая пропаганда навесили ярлык с надписью «пролетарий» на всех без исключения рабочих. Эта позорная кличка стала привычной, естественной, и даже весьма образованные люди употребляли ее, говоря о рабочих.

Понятно, что коммунистам очень хотелось бы связать всех рабочих круговой порукой, не допускающей естественного размежевания между мастерами своего дела и отребьем — пьяницами, прогульщиками, лодырями, неумехами и т.п. Как-то мой сосед по лестничной площадке, вполне самодостаточный во всех отношениях человек, в разговоре со мной произнес что-то вроде: «Мы, пролетарии, всегда были для власти только лишь вывеской…» Я согласился с ним, при этом заметив: «Но почему вы себя причисляете к пролетариям, Виктор Петрович? Вы ведь слесарь-лекальщик, мастер своего дела, зарабатываете не хуже доцента, да и квартира у вас — дай Бог каждому, так какой же вы пролетарий? Пролетарий, если уж быть точным, — неимущий, нищий, а вы — вот уж никак». «Я понимаю, — сказал Виктор Петрович, — но так уж повелось…»

Да, так уж повелось со времен Маркса, чтобы помочь всем духовно неразвитым, порочным людям прилепиться к самодостаточным и создать таким образом единый с ними класс. То, что вследствие этого заметно снизится средний показатель жизненной ценности этого единого класса, никак не волновало ни теоретиков такого симбиоза, ни собственно пролетариев, которых вообще никогда и ничего не волновало, кроме цен на спиртное. А почему все это не взволновало верхушку айсберга — Мастеров, то здесь, наверное, сработало их неотъемлемое свойство: Мастер по природе своей индивидуалист, и его не волнуют групповые проблемы. Чем и воспользовались те, кому это было выгодно…

АРГУМЕНТЫ:

«Как только рабочий обзаведется семьей, домашним очагом и сделает некоторые сбережения, он тотчас же делается упорным консерватором. Социалист и особенно социалист-анархист чаще всего холост, без домашнего очага, без семьи и без средств, т.е. кочевник, а кочевник всегда, во все эпохи истории, был необузданным варваром.

Когда экономическая эволюция обратит рабочего в собственника хотя бы небольшой части той фабрики, на которой он работает, его понятия об отношениях между капиталом И трудом изменятся в корне. Доказательством тому могут служить некоторые фабрики, где такое преобразование уже сделано, а также и склад ума крестьянина.

Крестьянину вообще живется значительно тяжелее, чем городскому рабочему, но крестьянин в большинстве случаев владеет пашней и уже по этой простой причине почти никогда не бывает социалистом. Он бывает им только тогда, когда в неразвитой голове некоторых из представителей крестьянства зародится мысль о возможности поживиться пашней соседа, не уступая, разумеется, своей».

Густав Ле Бон. «Психология социализма».

Эта книга Ле Бона, написанная в конце XIX века и переведенная на русский язык в 1907 году, была строжайше запрещена в Советском Союзе. Она была изъята из всех библиотек, а за хранение ее у себя дома можно было заплатить на менее чем десятью годами концлагеря. Говорят, один ее экземпляр был настольной книгой Сталина…

Но вернемся к Марксу, который был все же достаточно образован, чтобы понимать смысл слова «пролетарий». Когда они с Энгельсом поселились в Англии, он вел жизнь умозрителя, перебиваясь репетиторством и существуя в основном на деньги своего друга, который руководил торговой фирмой в Манчестере. Его огромный, фундаментальный труд «Капитал», который в советской политической литературе характеризовался как «бессмертное произведение, совершившее полный переворот во взглядах на человеческое общество», был плодом тридцатилетних размышлений над классическими трактатами и исследованиями выдающихся экономистов того времени.

Творение Маркса, которое большевики сделали своей Библией, представляет собой довольно пеструю смесь идей умозрительной философии и разнообразных экономических учений. Эту смесь автор преподнес в форме так называемого «диалектического материализма», Марксу очень хотелось создать теорию общественного развития такого же уровня и значения, как теория Дарвина о происхождении и развитии видов.

К. Маркс

Его явно смущали лавры Дарвина, он им завидовал и предпринимал поистине титанические попытки запечатлеться на скрижалях Истории в одном списке с человеком, который вопреки Библии заявил о происхождении человека от обезьяны.

Честно говоря, этот его пиетет по отношению к Дарвину весьма странен, потому что Дарвин основывал свое учение на теории естественного отбора, а такой отбор в корне противоречит коммунистическим идеям, предполагающим прямо противоположный подход к вопросам развития человека как вида.

АРГУМЕНТЫ:

«У диких народов особи, слабые духом или телом, быстро устраняются, а оставленные в живых обыкновенно отличаются поразительно крепким здоровьем. Что касается нас, людей цивилизованных, то мы употребляем все усилия, чтобы задержать это устранение: мы строим приюты для идиотов, увечных, больных, мы издаем законы, чтобы помочь неимущим, а наши врачи употребляют все свое искусство для возможного продления жизни каждого. Немощные члены цивилизованных обществ могут, следовательно, размножаться бесконечно.

Между тем, кто занимался разведением домашних животных, отлично знает, насколько подобное размножение слабых существ в человеческом роде должно быть для него вредным. С удивлением видишь, что недостаток заботы или даже заботы плохо направленные, быстро приводят к вырождению домашней породы животных, и за исключением самого человека никто не будет столь невежественен и неразумен, чтобы допустить размножение хилых животных».

Чарлз Дарвин

Все сказанное выше я бы принял лишь в аспекте слабости человеческого духа, и только в этом аспекте. Если же человек потерял ногу или руку, то это никак не основание бросать его на произвол судьбы. Известно, что автор знаменитого «Острова сокровищ» Роберт Луис Стивенсон (1850—1894 гг.) обладал весьма и весьма хилым здоровьем, но для человеческой цивилизации он сделал неизмеримо больше, чем две-три дивизии (как минимум) розовощеких здоровяков, которые лихо взяли штурмом какой-то город, вволю пограбили его, поизнасиловали женщин и, уже уходя, подожгли.

Они, конечно, способны дать здоровое потомство, но… лучше пусть такие типы останутся бесплодными…

Неужели Маркс не знал сути учения Дарвина?

Впрочем, не в этом дело. Дело в том, как из в общем-то среднего достоинства компиляции получилось «бессмертное» произведение, сыгравшее, столь негативную роль в Истории. Феномен, да и только…

Я знаю немало людей, в свое время защитивших диссертации по «Капиталу», но не знаю ни одного из них, кто бы действительно прочитал этот трехтомный труд от начала до конца.

Однако существуют серьезные исследователи, не защищавшие диссертаций на темы «Капитала», но не только прочитавшие его «от корки до корки», а и тщательно обдумавшие прочитанное. Вот на чем сходятся их выводы:

— идею материалистического характера Истории Маркс позаимствовал у Фейербаха;

— идею классовой борьбы — у Сен-Симона;

— идею диктатуры пролетариата — у Бабефа;

— теорию стоимости — у Адама Смита;

— теорию прибавочной стоимости — у Брея и Томпсона;

— принцип диалектического развития — у Гегеля.

Хорошая компания, ничего не скажешь. Правда, он все это сварил вместе, пропустил сквозь призму собственных воззрений и создал некую мессианскую доктрину, по словам известного историка Нормана Дейвиса.

Корни этой доктрины следует, исходя из этого тезиса, искать в иудаизме, от которого семья Маркса отказалась, когда он был еще ребенком. Таким образом сам Маркс выступал в роли пророка, пролетариат — в роли богоизбранного народа, коммунистическое движение — в роли Церкви, революция — в роли второго пришествия, а сам коммунизм — землей обетованной. Да, весьма похоже…

КСТАТИ:

«Учение Маркса всесильно, потому что оно верно».

Владимир Ульянов (Ленин)

Поразительно глубокая мысль.

Один восточный мудрец славился своими глубокими знаниями и благочестием. Когда его спрашивали, каким образом ему удалось достичь такого совершенства, он неизменно отвечал:

— Я знаю, что есть в Коране.

И все удовлетворялись этим ответом. Но однажды один въедливый человек спросил его:

— А нельзя ли узнать, что именно есть в Коране?

— В Коране, — ответил мудрец, — находятся два засушенных цветка и письмо от моего друга Абдуллы.

Побольше бы таких въедливых…

Ф. Энгельс

Энгельс тоже оставил литературное наследие («Анти-Дюринг», «Происхождение семьи, частной собственности и государства» и др.), но, конечно же, лишенное и марксовой претенциозности, и одиозности.

КСТАТИ:

Неподвижно висит

Темная туча в полнеба…

Видно, молнию ждет.

Басё

Да, видимо, носились какие-то флюиды разрушения в атмосфере середины XIX века, если то и дело возникали все новые и новые учения о переустройстве мира, причем одно радикальнее другого…

В Европе стал моден анархизм (от греческого — «безвластие»). Очень выгодное для любителей ловить рыбку в мутной воде учение. Очень выгодное…

Самым характерным и, пожалуй, самым одиозным из представителей радикального крыла анархизма был русский революционер Михаил Бакунин (1814—1876 гг.), который ставил перед своими последователями только одну задачу — разрушение, «расчистка почвы для грядущего строительства». Разумеется, «расчистка» любыми средствами, предпочтительно террористическими. Что будет потом, после такой вот «расчистки», Бакунин не говорил, потому что это его не очень-то занимало.

Дьявольщина какая-то.

В 1851 году за свои подрывные действия в Австрии он был выдан Николаю Первому, который приказал посадить монстра в Петропавловскую крепость. После смерти Николая, в 1857 году, Бакунин сослан на вечное поселение в Сибирь, откуда через три года бежал в Лондон. А еще говорят, что Россия того времени была полицейским государством! Его счастье, что он не родился этак на 70—80 лет позже…

В 1873 году Бакунин еще и книгу издал. Чтоб знали…

После отмены крепостного права, имевшей самые непредсказуемые (для правительства России) последствия, общее брожение умов резко активизировалось, и слово «можно» зазвучало в таких местах, при таких обстоятельствах и среди таких людей, которых ни в коем случае нельзя допускать ни к высшему образованию, ни к сфере реализации гражданских свобод, потому что они непременно используют это во зло. Сложившиеся веками границы между сословиями стали разрушаться, и от этого никто не выигрывал, потому что каждый человек чувствует себя комфортно только на своем месте, а чужое автоматически ставит перед ним целый ряд проблем, с которыми он, как правило, не в состоянии справиться из-за элементарной неприспособленности к изменившимся условиям жизни.

Дети крестьян, лавочников, провинциальных священников, купцов средней руки и т.п. утрачивали социальные связи с породившей их средой и становились так называемыми интеллигентами-разночинцами, большинство которых теряло душевный покой, когда слышало от извозчика обращение «барин», в действительности себя таковыми не ощущая, хотя полученное в столице образование и черный сюртук вроде бы и давали определенные основания, да и папаши зачастую не скупились, присылали деньжат, «чтоб не хуже других», но, видимо, дело не только в образовании, сюртуке и тугом кошельке в кармане…

И они обвиняли в этом состоянии своей неразвитой души того же извозчика, а также царя, который сказал «можно», но не сказал, как этим понятием пользоваться, своего приятеля-студента, который вырос в семье, где, может быть, не всегда было мясо на обед, но за этим обедом разговор шел об Овидии, которого все взрослые члены семьи читали, естественно, в подлиннике…

Для них все было чужим и были чужими все окружающие, а ведь они совсем не об этом мечтали, ступая на эту стезю, совсем не об этом.

КСТАТИ:

«Глупцы готовы пожертвовать всем ради двух приобретений: счастья и свободы, но бывают наказаны тем, что добиваются своего и оказывается, что испытывать счастье у них нет способностей, а что делать со свободой, они понятия не имеют».

Джордж Бернард Шоу

И эти люди не находили ничего лучшего, чем мстить тем, кого они считали виновными в этом ощущении себя людьми, севшими не в свои сани и уехавшими в этих санях достаточно далеко от родных мест, которые стали тоже чужими…

КСТАТИ:

«Никто так не презирает крестьянина, как сын крестьянина, и рабочего, как сын рабочего, если им удалось возвыситься над своим сословием. Это одна из психологических причин, в которой неприятно сознаваться, как, впрочем, в большинстве психологических истин, но которую все-таки нужно засвидетельствовать».

Густав Ле Бон. Психология социализма

И вот эти люди, оторвавшиеся от своих корней и проникшиеся презрением к этим корням, не имея возможностей органично вписаться в свою новую жизнь, решили изменить все окружающее бытие таким образом, чтобы оно соответствовало их менталитету, их мировосприятию, их понятиям о добре и справедливости.

Для этих людей стало характерным стремление резко и решительно перекроить «проклятую русскую жизнь».

В их среде получило самое широкое распространение такое течение общественной мысли, как нигилизм, предусматривающий отрешение от каких бы то ни было жизненных устоев, традиций, норм, от преклонения перед авторитетами, да и вообще перед кем-либо или чем-либо. Очень опасная тенденция, тем более в такой среде.

Добро бы, если б они собирались где-нибудь в трактире и соревновались в том, кто больше опорочит признанных авторитетов, а кто более красочно обрисует свое презрение к государству и его законам, так нет же, им потребовалась гораздо более широкая аудитория, и они пошли в народ, чтобы все это излагать ему (разумеется, в крайне упрощенном снисходительно-адаптированном виде). Осознавая, что по общечеловеческим нормам они ничего ценного из себя не представляют и должны быть довольны уже тем, что извозчики обращаются к ним: «Барин…», эти люди решили стать значимыми в отдельно взятой стране, которую, конечно, для этой цели следует изолировать от всего окружающего мира.

Они взяли на вооружение идею уникальности, особой самобытности России, которая должна идти своим, особым путем развития… Понятное дело, при таком раскладе кто как не они должны будут стать ключевыми фигурами. Ну как тут не вспомнить гениальное изречение Сэмюэля Джонсона: «Патриотизм — это последнее прибежище негодяя».

И вот они пошли в народ, причем не ограничиваясь разглагольствованиями общего характера, а призывая людей к бунту против существующего порядка вещей. Действительно, чего ради ждать, пока «народ созреет», когда так хочется поскорее ощутить в руках кормило власти!

КСТАТИ:

«Все в руках человека. Поэтому их надо чаще мыть».

Станислав Ежи Лец

Правительство и люди в жандармских мундирах наконец-то задумались относительно того, что как-то неприлично получать жалованье просто так, ни за что, и предприняли ряд мер по пресечению антигосударственной деятельности народников. В течение 1874 года в 37 губерниях России было арестовано около тысячи подстрекателей. Учитывая массовый характер этого явления, можно сказать, что жандармы арестовали весьма незначительную часть этих мутантов.

Почему? Учитывая крайне агрессивную внешнюю политику России, просто диву даешься при самом беглом взгляде на ее внутреннюю политику, нерешительность и зачастую какую-то неправдоподобную беспомощность органов правопорядка.

Тысячи людей ведут открытую пропаганду государственного переворота, а те, кому надлежит бдительно охранять порядок и безопасность государства, будто бы этого и не замечают, и только когда положение становится совсем уж скандальным, они кого-то арестовывают и куда-то ссылают, откуда сосланные благополучно скрываются. Трудно после такого не принять всерьез версию о некоем всемирном заговоре…

А ведь первый и очень тревожный «звонок», который, по идее, должен был бы привести все российские органы правопорядка в полную боевую готовность, прозвучал, вернее, прогремел выстрелом 4 апреля 1866 года, когда император Александр Второй (1818—1881 гг.), названный Освободителем за отмену им крепостного права в России, прогуливался в Летнем саду…

В четвертом часу дня прогулка заканчивается, и император направляется к своему экипажу. Неожиданно (браво, господа жандармы!) возле него вырастает фигура какого-то молодого человека, который выхватывает из кармана револьвер и направляет его на императора.

Один из стоящих неподалеку зевак подбивает руку стрелявшего, а жандармы хватают его.

Террорист громко кричит:

— Ребята! Я за вас стрелял!

Характерная черта этого отребья: оно настойчиво выдает себя за «народных мстителей», хотя меньше всего бывает озабочено проблемами тех, кого оно подразумевает под словом «народ».

Пойманного отводят к императорскому экипажу.

— Ты поляк? — спрашивает его Александр.

— Русский, — отвечает террорист.

— Почему ты стрелял в меня?

— Ты обманул народ: обещал ему землю, но не дал.

Вот теперь стало, как говорится, «теплее»: отпущенным на волю крепостным хотелось бесплатно поживиться землицей, а бывший хозяин сказал: «Бери свой надел, он твой, а если хочешь сверх того, покупай».

Стрелявшим оказался, как и следовало ожидать, никакой не бывший крепостной, не вписавшийся в свободную жизнь, а саратовский дворянин Дмитрий Каракозов, член революционной организации «Московский кружок». Руководил организацией двоюродный брат террориста, некий Ишутин, вольнослушатель университета. Целью организации был государственный переворот.

По этому делу было арестовано 196 человек, но судили только тридцать шесть из них, потому что для обвинения остальных улик было недостаточно. Но ведь они же были членами организации, они ведь намеревались…

Двоих — Каракозова и Ишутина — суд приговорил к смертной казни, остальные отправились на каторгу и в ссылку.

В последний момент, уже на эшафоте, Ишутину казнь заменили каторгой, а Каракозова повесили.

Правительство после этого судебного дела все же сделало для себя определенные выводы. Были закрыты такие издания, как «Современник» и «Русское слово», печатавшие на своих страницах произведения революционных радикалов, был уволен министр народного просвещения и назначен новый генерал-губернатор Петербурга, а вскоре был назначен и новый шеф жандармов.

Через год, в мае 1867-го, император выезжал во Францию на Всемирную выставку. Ознакомившись с экспонатами Выставки, Александр принял участие в смотре войск на Лоншанском поле, устроенном в его честь. Когда после смотра Александр и французский император Наполеон III возвращались в город через Булонский лес, из кустов раздался выстрел. Пуля попала в лошадь французского драгуна из состава почетного эскорта.

Стрелявшим оказался двадцатилетний польский эмигрант Антон Березовский, сын обедневшего дворянина Волынской губернии. На суде он заявил, что действовал самостоятельно, без какой-либо организации, а стрелял затем, чтобы отомстить за вековое угнетение Польши и за те жестокости, которые совершали русские войска при подавлении польского восстания 1863 года.

Суд присяжных приговорил Березовского к пожизненной каторге.

Одиночка Березовский был не слишком характерен для времени, когда акты террора совершались лишь по решению какой-то подпольной коллегии, которой очень нравилось играть роль трибунала, а не банды убийц, как оно было в действительности.

А таких вот «трибуналов» было в то время предостаточно, потому что уж очень много людей, оторвавшись от взрастившей их почвы, ничего толком не умея делать, но желая занять достойное место в чуждой им жизни, избрали для себя «путь борьбы». За что, против кого, чего — не суть важно. В конце концов, как говорится, ломать — не строить. Бог не выдаст, свинья не съест. «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног…» И так далее…

АРГУМЕНТЫ:

«Неудачники, непонятые, адвокаты без практики, писатели без читателей, аптекари и доктора без пациентов, плохо оплаченные преподаватели, обладатели разных дипломов, не нашедшие занятий, служащие, признанные хозяевами негодными, и т.д. суть естественные последователи социализма. В действительности они мало интересуются собственно доктринами. Все, о чем они мечтают, это создать путем насилия общество, в котором они были бы хозяевами. Их крики о равенстве и равноправии нисколько не мешают им с презрением относиться к черни, не получившей, как они, книжного образования. Они считают себя значительно выше рабочего, тогда как в действительности, при своем чрезмерном эгоизме и малой практичности, они стоят гораздо ниже рабочего. Если бы они сделались хозяевами положения, то их самовластие не уступило бы самовластию Марата, Сен-Жюста или Робеспьера — этих типичных образцов непонятых полуученых. Надежда сделаться тиранами после долгой неизвестности, пережитых унижений, должна была создать изрядное число приверженцев социализма».

Густав Ле Бон. «Психология социализма».

Немало сделали для того, чтобы подарить серости надежду на будущую тиранию, такие стереотипно-положительные персонажи Истории, как Александр Герцен (1812—1870 гг.) и Николай Огарев (1813—1877 гг.), известные деятели дворянского периода демократического движения 30—40-х годов, непримиримые борцы против крепостничества и против самодержавного беспредела Николая Первого (как им казалось). В середине пятидесятых они эмигрировали и уже оттуда, из западноевропейского далека, со страниц своего журнала «Колокол», следуя досадной инерции мышления, продолжали звать Русь к топору, хотя на Руси очень многое изменилось и звать надо было бы не к топору, а к порядку, с которым на Руси всегда было не все в порядке…

А жаль. Незаурядные ведь люди, не то что агрессивная сволочь, выдающая себя за их последователей. Чего стоят хотя бы слова Герцена о том, что нельзя людей освобождать в окружающей жизни больше, чемони освобождены внутренне! И надо же… Думаю, что Герцену больше приписали радикализма, чем его было в действительности, да и понятно стремление недоучек-социалистов иметь в своих списках людей такого ранга…

24 января 1878 года в кабинет петербургского градоначальника генерал-адъютанта Ф. Трепова вошла посетительница, вернее, просительница. Подойдя к столу, она хладнокровно вынула из сумочки револьвер и выстрелила в упор, тяжело ранив хозяина Кабинета.

Террористкой оказалась двадцативосьмилетняя дворянка, учительница Вера Засулич, уже успевшая отбыть срок политической ссылки.

Начала она такого рода деятельность в террористической группе С. Нечаева, называемой «Народная расправа». Ах, как мразь любит прикрываться народом, заявлять, будто она действует от имени народа, ради счастья народа! Итак, «Народная расправа», состоящая из студентов преимущественно Петровской сельскохозяйственной академии. Шеф — Нечаев, дабы «сцементировать организацию кровью», организовал коллективное убийство одного из ее членов, огульно обвинив его в предательстве.

Это советские учебники, литература и искусство сварганили образ революционера — борца за народное счастье, умного, мужественного, справедливого и т.д. В действительности же любой так называемый революционер — человек, обладающий всеми признаками уголовного преступника, причем в самом тяжком варианте этого понятия.

Преступник Нечаев написал программное произведение, названное им «Катехизис революционера». На страницах этого опуса изложены основные требования, предъявляемые к «борцу за народное счастье»: порвать все связи с окружающим миром, подавить в себе любое из человеческих чувств, мешающих делу революции, порвать с законами и приличиями общества, с его нравственностью и гуманизмом, стать его непримиримым врагом. При этом — беспрекословно выполнять любой приказ руководителя организации, не останавливаясь перед шантажом, провокациями, дезинформацией, запугиванием и убийством.

Коллективное убийство студента не прошло без последствий, и Нечаев бежал за границу, но через несколько лет был арестован швейцарскими властями и передан России, где был приговорен к 20-летней каторге. Как раз в то время, когда он находился в Петропавловской крепости, его воспитанница Вера Засулич и произвела свой меткий выстрел в Ф. Трепова.

На следствии она мотивировала свой поступок желанием отомстить за студента-революционера Боголюбова, которого якобы приказал высечь розгами Трепов за нарушение режима содержания в тюрьме. Бред. Градоначальник Петербурга будет, видите ли, заниматься умиротворением разбушевавшегося недоучки!

А когда Засулич предстала перед судом присяжных, — недавним нововведением Александра Второго — то в ходе всего одного утреннего заседания она была оправдана!

Невероятно, но факт. Не подлежит логическому анализу, но…

Восторженная толпа понесла на руках оправданную преступницу, засыпав цветами ее адвоката.

Славословия лились и в адрес председателя окружного суда, известного юриста А. Кони, который непосредственно вел это памятное заседание.

Как можно было так дерзко пренебречь и очевидным фактом тягчайшего преступления и элементарными моральными нормами, принятыми в цивилизованном обществе? На эти вопросы так и не нашлось ответов.

Впрочем, нет, нашлось. 11 сентября 2001 года, когда два воздушных лайнера, захваченные террористами, протаранили две высотные башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, это и было ответом на эти вопросы многие другие террористические акты в разные годы и в разных странах.

Терроризм — это принципиально особое явление, не вписывающееся в стандартные рамки понятия «преступление», поэтому и реакция на терроризм должна быть адекватной этому явлению, имеющему ужасающе много общего с манией убийства, а маньяков, как известно, не исправляют, не наказывают за их манию, их попросту ликвидируют, причем производят эту санитарную операцию, как правило, уголовники в тюрьмах, и совершенно добровольно, потому что они понимают то, чего никак не мог постичь знаменитый А. Кони, когда вел процесс Веры Засулич.

Этот процесс послужил разрешающим сигналом для целой серии террористических актов в разных городах России, причем совершенных с особой дерзостью.

2 апреля 1879 года состоялось еще одно, уже третье по счету, покушение на императора Александра Второго, когда он прогуливался в одиночестве (!) по Дворцовой площади. Поравнявшийся с ним мужчина вынул из кармана револьвер и выстрелил четырежды, но император успел уклониться, и пули пролетели мимо.

Террориста задержала проходившая мимо молочница. Прохожие помогли ей повалить его на землю, после чего сдали подоспевшей полиции.

Ну что можно сказать? Возникает вопрос: на что идут налоги, которые взимаются с подданных, если государственная машина не в силах защитить первое лицо государства?

Между прочим, такой примерно вопрос возникает, когда по телевидению показывают какой-нибудь лагерь по подготовке террористов. Если это не фальсификация, то почему он не стерт с лица земли? А стрелявшим в Александра оказался 33-летний Александр Соловьев, проучившийся всего один год в Петербургском университете. Верховный уголовный суд приговорил его к смертной казни, и, к счастью, исполнению приговора ничто не помешало.

КСТАТИ:

«Стоит ли исправлять человека, чьи пороки невыносимы для общества? Не проще ли излечить от слабодушия тех, кто его терпит?»

Никола-Себастьен де Шамфор

В ходе следующего покушения был взорван целый поезд, где, по данным террористов, должен был ехать император с семьей. Данные оказались ошибочными, и погибла императорская свита, ехавшая во втором, а не в первом поезде, как предполагалось ранее.

То, что при этом погибло несколько десятков человек, террористов никак не смутило: что такое несколько десятков жизней, если речь идет о святом, о революции!

Как точно заметил, однако, мудрый Николай Бердяев относительно того, что «наша интеллигенция верит не в Бога, а в идею Бога»! Разве может человек, который верит в Бога, совершать такие страшные злодеяния? Так относиться к человеческим жизням? Брать на себя роль вершителя чужих судеб, при этом даже не поинтересовавшись… Да о чем вообще речь? Какая-то закомплексованная мразь будет отыгрываться на нас за свои жизненные неудачи, причем, вполне объяснимые и справедливые…

КСТАТИ:

«Легче всего социализм развивается у людей с весьма большими потребностями, но лишенных способностей, необходимых для удовлетворения этих потребностей».

Густав Ле Бон

Один из весьма почетных персонажей книг по истории КПСС — некий Степан Халтурин — устраивается столяром в штат обслуги Зимнего дворца, затем изыскивает возможности перенести в одно из подвальных помещений большое количество динамита, ну а затем терпеливо ждет подходящего для взрыва момента, то есть того момента, когда император будет находиться как раз над этим помещением…

Члены террористической организации «Народная воля», внедрившие Халтурина в штат Зимнего, тоже ждут. В это самое время полиция захватывает типографию этой организации, где работал некий Богословский, на квартире которого наряду с оружием и нелегальной литературой обнаруживаются три карандашных рисунка — план каких-то помещений.

Вскоре выяснилось, что это — точный план той части Зимнего дворца, где находились апартаменты императора. Мало того, на рисунке было обозначено кружком место, где уже была заложена взрывчатка, однако господа полицейские не сочли необходимым заглянуть в то помещение, которое было так четко обозначено на плане.

Возможно, это был традиционный полицейский идиотизм, а возможно…

Можно лишь строить предположения, не более того.

Взрыв прогремел в тот день и час, когда в обреченной столовой должна была собраться вся императорская семья. Революционеров, конечно, не заботило то, что должно погибнуть множество людей, в том числе женщины и дети. Ну, на то они и революционеры, Чтобы не задумываться о таких пустяках… Взрыв-то прогремел, но в это время еще не вошла в столовую императорская семья, и пострадали только солдаты, находившиеся в караульном помещении, расположенном неподалеку. Погибло 19 и ранено было 48 солдат…

Почти год готовили террористы очередное покушение на императора, и вот 1 марта 1881 года он погиб от бомбы.

Шел первый день Великого поста.

Суд приговорил шесть непосредственных исполнителей этого покушения к смертной казни.

В ходе судебного процесса в адрес нового императора Александра III (1845—1894 гг.) поступили лишь два прошения о помиловании убийц: от писателя Льва Толстого (1828—1910 гг.) и философа Владимира Соловьева (1853—1900 гг.). Оба эти прошения не были удовлетворены, и справедливость хоть в какой-то мере восторжествовала. 3 апреля 1881 года пятеро из шести монстров — Желябов, Перовская, Кибальчич, Михайлов и Рысаком были повешены. Шестую — Гесю Гельфман — оставили в живых до окончания срока беременности. Это ж надо — носить под сердцем ребенка и заниматься такими делами…

Это не люди, нет.

В 1894 году от рук террористов погиб президент Франции Сади Карно, в 1897 — премьер-министр Испании Кановас дель Кастильо, в 1898 — императрица Елизавета Австрийская, а в 1900 — король Италии Умберто Первый.

Характерная деталь. На допросах террористы ведут себя так, будто они — носители истины, добра и справедливости, а вот те, кто их допрашивает, — настоящие преступники, приспешники сатаны.

Когда некоего Луккени, убившего императрицу Елизавету Австрийскую, спросили на суде, какую цель он преследовал, убийца ответил:

— Отомстить за свою жизнь.

Когда судья спросил, не раскаивается ли он в содеянном, Луккени покачал головой и сказал:

— Нисколько. Ведь не раскаялись же те, которые преследовали людей на протяжении девятнадцати веков.

И он подтвердил свою готовность совершить подобное преступление при благоприятных обстоятельствах.

Это уже не люди, это — зомби, которым и вопросы-то задавать бессмысленно. В 1887 году был казнен террорист Александр Ульянов, совершивший покушение на жизнь императора Александра Третьего.

Можно только в страшном сне представить себе, что бы сделали с его семьей представители «народной власти» в подобном случае, скажем, в году двадцать третьем, еще при Ленине. А вот «под гнетом самодержавия» на семье государственного преступника содеянное им никак не отразилось. Его младший брат, Владимир Ульянов (1870—1924 гг.), благополучно окончил гимназию и поступил в Казанский университет. Правда, вскоре был отчислен, но отнюдь не за грехи старшего брата, а уже за свои собственные, так как принимал активное участие в революционно-подрывной деятельности. Он был выслан в деревню неподалеку от Казани, но уже через полгода получил разрешение вернуться в Казань, где вступил в марксистский кружок.

Далее — еще один, совершенно немыслимый в советское время при подобных обстоятельствах эпизод: он сдает экстерном выпускные экзамены в Петербургском университете, получает диплом юриста.

Дальше — больше. Владимир Ульянов переселяется в Петербург, где вовсю разворачивает антигосударственную пропаганду. На что он существует в это время, неясно. Известно только то, что юридической практики у него не было. Но подпольной политикой он занимается вовсю, прямо под носом у всего жандармско-полицейского аппарата российской столицы.

К декабрю 1895 года вышеупомянутый аппарат наконец-то обрел способность что-то видеть и слышать, и несостоявшийся юрист попадает за тюремную решетку, откуда, как утверждают фолианты по истории КПСС, он продолжал успешно руководить созданным им «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса».

После двух лет заключения Ульянова ссылают в Сибирь, где он успешно работает над революционно-пропагандистскими произведениями, пытаясь адаптировать труды Маркса и Энгельса применительно к российским реалиям.

Он при этом явно выдавал желаемое за действительное, потому что в России того времени рабочий класс был в ничтожном меньшинстве по отношению ко всему населению империи и никак не мог бы играть роль «ведущей и направляющей политической силы», а ведь именно о нем, о рабочем классе, идет речь в работах Ульянова.

Он решительно выступал против борьбы рабочих с хозяевами производств за улучшение условий труда и быта без антигосударственной ориентации такой борьбы. Ну это вполне понятно: если рабочие будут довольны своей жизнью, то кому из них придет в голову разрушать способствующий этому государственный строй, а тогда кому нужен будет этот несостоявшийся юрист с апломбом, которого хватило бы на трех Бонапартов?

Вот почему он так нервно настаивал на том, что «без завоевания политической власти пролетариат не добьется своей свободы». От понятия «рабочий класс» он плавно переходит к понятию «пролетариат», которого уж никак не волнует борьба за улучшение условий труда, а лучше бы действительно, как «по делу базарит этот самый Ульянов, все поломать к едрене-фене, а там, глядишь, можно на тех обломках классно упаковаться, даже… министрами стать, в натуре!»

Станут, станут они, «в натуре» и министрами, и директорами научных институтов, и писателями, и генералами, а потом, в конце XX века огромная и когда-то великая страна будет смиренно принимать гуманитарную помощь из-за рухнувшего «железного занавеса», потому что осадок в бочке вина должен быть там, где положено, на дне, а иначе это будет уже не вино…

А ему, думающему только об удовлетворении амбиций, порожденных комплексом неполноценности, что до всего этого? Ему бы власть…

Вот почему он писал в своей работе «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?»: «…русский рабочий, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет русский пролетариат (рядом с пролетариатом всех стран) прямой дорогой открытой политической борьбы к победоносной коммунистической революции».

Рабочий поведет пролетариат… Он хорошо понимал разницу между ними, просто делал вид, что эта разница не суть важна для него. А разница-то огромна…

В начале 1900 года он возвращается из ссылки и вскоре уезжает за границу, где пишет свои труды, издает свою газету, пьет кофе в уютных кафе Вены, Парижа или Женевы, жуирствует и ждет своего 18 брюмера…

Он посетит Россию во время революции 1905 года, а после ее разгрома вновь уедет в более импозантные места, чтобы оттуда учить жить своих последователей и ждать, ждать, ждать…

А первого сентября 1911 года член партии социал-революционеров Дмитрий Багров выстрелом из револьвера смертельно ранил Петра Аркадьевича Столыпина (1862—1911), действительного реформатора и человека, искренне болеющего душой за свою родину, того кто на заседании Государственной думы сказал, обращаясь к депутатам от левых партий: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия».

Есть люди хаоса, и им не нужны ни великая Россия, ни великая Франция, ни любая другая страна, имевшая несчастье их взрастить, а нужны им лишь потрясения, потому что они — люди хаоса…

А может быть, и не люди.

У. Хогарт. Судьи

Первые лица

Наполеон любил повторять, что главное — это вовремя отдать приказ и проследить за его исполнением. Эпоха «Золотого века», которая продолжалась все XIX столетие и тринадцать с половиной лет XX столетия — до начала Первой мировой войны, стала, пожалуй, последней в плане насыщенности людьми, способными не только отдавать приказы, но и ставить под ними свои подписи. Коллективные же приказы всегда имеют оттенок трусливой подлости. Индивидуальные — может быть, тоже, но не всегда, и, по крайней мере, они не скрывают имени подлеца.

КСТАТИ:

«Творящие суровы. Для них блаженство — сжать в руке тысячелетия, словно воск».

Фридрих Ницше

И поэтому они, как первые лица, и несут на себе величайший груз ответственности за результаты такого сжатия.

Один из победителей Наполеона — российский император Александр Первый был в достаточной мере грешен, отдавая неразумные приказы и под Аустерлицем, где они имели особо тяжкие последствия в дальнейшем, но у него было очень ценное для первого лица качество: он умел со временем оценивать по достоинству свои неудачи.

Однако были и звездные часы, когда все неудачи забывались, а восторженные парижанки бросали под копыта его белого коня охапки цветов, когда перед ним падали навзничь самые красивые и неприступные женщины Европы, когда он председательствовал на Венском конгрессе 1811 года, в самом прямой смысле творя Историю (если можно так выразиться, не рискуя разгневать эту самолюбивую даму).

Венский конгресс, призванный восстановить в Европе порядок вещей, так бесцеремонно нарушенный Наполеоном, длился довольно долго: с начала сентября 1814 по июнь 1815 года, когда, уже после разгрома Наполеона под Ватерлоо, был подписан Заключительный генеральный акт Венского конгресса, предусматривающий возвращение Франции к границам 1792 года и окончательное разрешение всех территориальных проблем.

Этот Конгресс называли «Танцующим» из-за многочисленных увеселений, которые устраивались в честь двух императоров, свыше десятка королей и прочих очень влиятельных особ ранга князя Меттерниха.

Венский конгресс. С картины Ж. Изабея

В этой сфере Александр настолько преуспел, что окружающие без тени льстивости отмечали его незаурядные танцевальные данные, но предметом всеобщего восхищения служили любовные подвиги русского императора, признанного сексуального гиганта.

Он привез с собой из Петербурга первую придворную красавицу Марию Нарышкину (с мужем), но не находил возможности уделять ей должное внимание, потому что график его встреч с представительницами прекрасного пола был чрезвычайно насыщенным.

Сначала он увлекся блестящей красавицей графиней Юлией Зичи, которая, как отмечали агенты венской полиции, отвечавшие за безопасность русского императора, «не заставила себя долго уговаривать». Очень скоро он с наскоку овладел обворожительной княгиней Багратион, вдовой легендарного Багратиона, погибшего на Бородинском поле. А то, что он буквально выдернул княгиню из постели австрийского канцлера Меттерниха, с которым у Александра были давние счеты, придавало приключению еще более терпкий привкус.

В его «послужном списке» фигурировали и венгерская княгиня Сегеньи, и австрийская княгиня Ауэрсперг, и просто венские шлюхи, которые роем вились вокруг участников Конгресса.

Он писал во Франкфурт своей прошлогодней подружке Луизе фон Бетман, умоляя непременно приехать в Вену, чтобы скрасить его «тоскливое и горестное одиночество», а когда Луиза ответила, что не сможет приехать, Александр немедленно вызвал из Петербурга двух купчих-немок, фамилии которых, как отмечали агенты, были: Шмидт и Шварц. Немки примчались в его объятия, чем вызвали самую бурную реакцию венских соискательниц ласк Александра Первого.

Но за долгое время работы Конгресса никто из них не остался без своей доли благосклонного внимания…

Участники Конгресса, конечно, не только танцевали на балах и занимались любовью. Они делили все, что можно было считать предметом дележа. Россия, как всегда, стремилась проглотить Польшу, и желательно всю, против чего решительно восставали Великобритания и Австрия. Тогда Александр подписал тайное соглашение со своим другом Фридрихом Вильгельмом о передаче России территории Саксонии, где находились в то время русские войска.

Узнав об этом, первые лица Великобритании, Австрии и Франции подписали свой тайный договор. И так все время…

Франции, между прочим, как возмутительнице европейского спокойствия, изначально отводилась на Конгрессе весьма скромная роль, однако ярчайшая личность Талейрана резко изменила шкалу приоритетов, и без него уже не решался ни один важный вопрос и не подписывалось ни одно соглашение, будто Франция была не побежденной, а победившей стороной. Перед Талейраном заискивали, ему угождали, а он лишь покровительственно улыбался окружающим его помазанникам Божьим и снисходительно обещал им свое высокое покровительство.

КСТАТИ:

Однажды Адольф Тьер, впоследствии президент Французской республики, заметил, беседуя с Талейраном: «Князь, вы все время переводите разговор на женщин, а я все-таки хотел бы поговорить о политике». Талейран снисходительно улыбнулся и проговорил: «Но ведь женщины и есть политика».

Возвращаясь из Вены домой, Александр по пути заехал в Берлин, где ему был оказан самый сердечный прием Фридрихом Вильгельмом III, старинным другом и союзником, а теперь еще и будущим близким родственником: его семнадцатилетняя дочь Шарлотта к тому времени была сосватана за младшего брата Александра — великого князя Николая Павловича.

1 июля 1817 года состоялась их свадьба, за неделю до которой Шарлотта была наречена Александрой Федоровной.

А еще через два года император вдруг объявил своему брату Николаю, что назначает его своим преемником, так как цесаревич Константин, средний брат, отказывается от своих нрав на престол.

Безмерно изумленный Николай услышал из уст старшего брата еще и то, что передача власти состоится при жизни, так как он твердо намерен удалиться от мира, сложив с себя монаршие полномочия.

В то время Греция была охвачена войной за свое освобождение от турецкого протектората, который, надо заметить, был гораздо более мягкий, чем любой из протекторатов христианских держав, но тем не менее греки предпочли государственную независимость и войну спокойной, но подчиненной чужим властителям жизни.

Я бы не хотел порочить сам принцип национально-освободительной борьбы, однако зачастую такая борьба инициируется не народом, а его представителями, получившими приличное западное образование (в постсоветской России образование, к счастью, тоже начинает достигать должного уровня), а затем обретшими вместе с ним и совершенно нереальные амбиции. Они хотят сами править своими соотечественниками, угнетать, обкрадывать, то есть делать все то, в чем они обвиняют колонизаторов.

Они возбуждают в населении националистический раж, население берется за оружие, прогоняет чужаков, а затем оказывается под гораздо более тяжким гнетом, но уже не чужих, а единокровных деспотов. Примеров подобного обмена «шила на мыло» очень много, в особенности среди народов Африки.

Между прочим, турки не вмешивались тогда ни в вопросы вероисповедания греков, ни в вопросы их культурного развития. Речь шла только о государственном правлении, которое греки (вернее, их предводители) хотели сделать сугубо греческим, что, конечно же, заслуживает понимания и уважения.

Борьба была жестокой и неравной, так как Турция, кроме собственной огромной армии, использовала еще и армию союзного Египта, а если к этому добавить серьезные разногласия в стане греков, то эту борьбу можно было бы считать заведомо проигранной.

Попытки европейских держав вмешаться в ход греческих событий встречали резкое противодействие и Турции, и самой Греции, которая хотела все плоды победы получить в автономное распоряжение.

Она лишь милостиво принимала волонтеров из разных стран, изъявивших готовность умереть за ее независимость. Учитывая то, что их предводители и сами толком не знали, что делать с этой независимостью и как поделить между собой будущую власть, тем более трагической и нелепой выглядит смерть великого поэта лорда Джорджа Гордона Байрона (1788—1824) на полях этой войны. Он-то ведь, как романтик, не вникал в приведенные выше аргументы и со всем пылом своей поэтической души бросился в бой за свободу далекого и никакими узами не связанного с ним народа, за что вечная ему слава.

В России бушевали страсти, раздавались призывы оказать военную помощь православным грекам, что было в принципе невыполнимо и лишь надрывало сердце императора, который знал об этих настроениях, но не собирался их поддерживать какими-либо практическими действиями, считая опасными тенденции вмешательства в дела других государств лишь на основании единства вероисповедания: ведь не вмешивается же католическая Италия в дела католической Польши…

А тут еще пошли сплошным потоком сведения о тайных организациях политических радикалов, да еще в офицерской среде, что подорвало и без того пошатнувшуюся уверенность Александра в правильности курса его правления. Известно, что именно тогда он проявил живой интерес к оккультным знаниям.

7 ноября 1824 года произошло страшное петербургское наводнение, которое Александр Первый воспринял как Божью кару за его прегрешения.

Он все настойчивее говорил о своем намерении оставить престол и уйти в частную жизнь.

В начале сентября 1825 года он втайне от окружающих подготовил все документы, необходимые для оформления отречения от престола. Пакет этих документов Александр вручил Московскому архиепископу Филарету со словами: «Хранить до моего личного востребования. В случае моего исчезновения (на конверте было написано „кончины“) вскрыть…»

Затем император впервые за долгое время несколько часов подряд беседовал со своей супругой Елизаветой Алексеевной.

Они давно уже были, по сути, чужими людьми, особенно после того как Александр воочию убедился в неверности императрицы и появилась в его дневнике запись такого содержания: «…Она сообщила мне о своей новой беременности, — не от меня — и выразила желание уйти… Мне удалось убедить ее не допускать публичного скандала, возбудив чувство долга… Бог с ней!»

И вот, спустя годы отчуждения, они приходят к примирению, и Елизавета Алексеевна, узнав о том, что ее муж собирается в начале сентября поехать в Таганрог, с тем чтобы никогда более не возвращаться в столицу, изъявляет желание сопровождать его.

Через два дня после этого разговора император, один, без свиты, едет в Александро-Невскую лавру, где долго беседует с монахами, а затем уже направляется в Таганрог…

По записям, сделанным со слов кучера, отвозившего туда Александра, вместе с ним отбыл туда из лавры какой-то монах, с виду очень больной. Его сопровождал еще один монах. По прибытию больного монаха поселили в том же небольшом домике, где должна была проживать императорская чета.

Елизавета Алексеевна прибыла в Таганрог спустя десять дней после приезда туда Александра Первого. Согласно многочисленным свидетельствам, император отлучался из Таганрога в Крым, но очень ненадолго, после чего во время прогулки сильно простудился и умер 19 ноября 1825 года.

Есть одно свидетельство, которое, будь оно датировано нашими днями, безоговорочно признали бы фальсификацией, даже не вдаваясь в подробности, но так как в 1825 году никто не читал и не слышал про НЛО, то не так-то просто навесить ярлык фальсификаторов на некоего Федора, старика, который присматривал за садом той усадьбы, где провел свои последние дни Александр Первый, и некоего священника Ореховской церкви в Таганроге, который записал эту историю со слов этого самого Федора.

Да, еще одна немаловажная деталь: Федор не употреблял алкоголя по причине сильнейшей аллергии на это зелье, возбуждающее фантазию…

Поздно ночью с 18 на 19 ноября старик Федор возвращался домой от родственников. Была сильная непогода, ветер буквально валил с ног, но, когда он подошел к усадьбе, ветер внезапно стих и погода из ненастной мгновенно превратилась в тихую и необычайно ясную…

Вдруг сад озарился каким-то невероятным светом. Федор увидел в небе шар, горевший голубым огнем. Спрятавшись за дерево, он наблюдал, как шар опустился довольно низко, после чего из него выдвинулись три блестящие «ноги», а затем во двор вышли император и императрица, Александр поцеловал жену в лоб и решительно направился по дорожке сада к шару. Императрица осталась стоять на месте, закрыв лицо руками.

Император подошел к шару и будто растворился в нем. А затем видение исчезло так же неожиданно, как и возникло.

Утром было объявлено о смерти Александра Первого.

Живший в усадьбе больной монах исчез бесследно…

Существует и гораздо более правдоподобная, и гораздо более популярная история, касающаяся кончины императора Александра I, вернее, его исчезновения. Эта история складывается из множества свидетельств, слухов и странных фактов, которые кажутся совершенно невероятными, но тем не менее они имели место…

Суть этой истории в том, что император Александр Первый якобы не умер 19 ноября 1825 года в Таганроге, а отправился странствовать по Руси под вымышленными именами, в то время как вместо него был похоронен другой человек.

Доподлинно известно, что осенью 1836 года на Урале объявился высокий статный старик, называвшийся Федором Кузьмичем. Манеры он имел несколько странные для такого имиджа, поэтому он был арестован (ах, если б столичная полиция была столь же бдительна!) и допрошен. Старец сказал, что он — бродяга, не помнящий родства, за что был препровожден в тюрьму, высечен плетьми и сослан в Сибирь.

Известно, что таинственный старец был доставлен на место каторги в составе 633-й партии осужденных, что он работал на Краснореченском заводе, что потом проживал в станице Белоярской, что его опознал старый казак, ранее служивший в Петербурге, что после этой встречи Федор Кузьмич ушел на золотые прииски и работал там несколько лет, что когда он перебрался в Краснореченск, его посетил Иркутский епископ и они долго разговаривали по-французски, что в Томске одна пожилая чиновница, увидев старца, упала в обморок, а потом сказала, что узнала в нем покойного императора…

Известно, что этот человек умер 20 января 1864 года в возрасте 87 лет (выходит, он родился в 1777 году, как и Александр).

Так или иначе, но эта история с ее многочисленными деталями, каждая из которых могла бы считаться полноценной версией, остается пока что белым пятном, которое множество раз пытались замазать черной краской, но оно почему-то все проявляется и проявляется…

КСТАТИ:

«Крышку гроба со стороны пользователя не украшают».

Станислав Ежи Лец

Преемник Александра, Николай Первый, после того как вынужден был применить артиллерию против восставших декабристов, комментировал это событие так: «…Богу было угодно, чтобы я стал самым несчастливым из государей, потому что я вступил на престол ценою крови моих подданных!» Тем не менее едва ли какому-либо здравомыслящему человеку пришло бы в голову осуждать его за принятое решение и за последовательное его исполнение. Историки традиционно представляют этого монарха как человека жесткого, непреклонного и крайне реакционного, не беря во внимание то, что ему досталось очень тяжелое наследие в виде парализованной государственности, именно в таком виде, потому что в ином случае немыслимыми были бы события на Сенатской площади 14 декабря.

Александр Первый очень страдал, узнав о разветвленной сети дворянско-офицерских подрывных организаций, тем более что среди выявленных заговорщиков были его соратники по войнам с Наполеоном, его друзья и, казалось бы, единомышленники. Но он ничего не предпринял для того, чтобы обезвредить эту бомбу, уже заложенную под фундамент державы, он попросту устранился.

Расхлебывать всю эту кашу пришлось Николаю. Нужно было немедля укрепить устои государственности и обезвредить заложенные под них мины, а этого никак не достигнешь с помощью увещеваний.

КСТАТИ:

«Добрым словом и револьвером можно добиться большего, чем одним только добрым словом».

Предположительно, Аль Капоне

А в целом ряде случаев доброе слово воспринимается исключительно как проявление слабости, так что когда речь заходит о безопасности государства, то человек, несущий за него ответственность, попросту не имеет права на душеспасительные беседы вместо решительных действий.

Нужно учитывать и то, что Россия — не просто государство, а империя, то есть собрание множества земель и проживающих на них народов, которые вовсе не пылали желанием вступить в это собрание. Николай получил вполне приличное образование и не мог не знать мудрого древнегреческого афоризма: «Сколько рабов — столько врагов», а потому понимал, что уговорить врагов не быть таковыми — чистой воды утопия; отпустить их с миром — значит нажить еще больших врагов, так как многие из них, не сумев сформировать самостоятельной государственности, будут винить в своих бедах именно его; основная нация — русские — по мере расширения империи все более и более растворяются в конгломерате народов, теряя свое значение, а вот русские чиновники, своевольничая в национальных окраинах, тем самым культивируют там ненависть к метрополии и вообще ко всему русскому, потому что нельзя любить тот язык, на котором тебя оскорбляют… Эти и подобные им проблемы не мог решить ни один из действующих в Истории императоров, так что не следует винить Николая Первого в том, что он решал их, как «типичный реакционер» (по учебникам). Интересно, смог бы любой из авторов учебников назвать хоть одного императора-демократа. Империя есть империя, и управляют ею именно так, как того требует специфика управляемого объекта. Сверхзвуковым истребителем и извозничьей кобылой управляют по-разному…

КСТАТИ:

«Пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, а именно в состоянии войны всех против всех».

Томас Гоббс

Он со всей последовательностью боролся и с центробежными тенденциями национальных окраин, и с революционной ересью, которая, помимо всего прочего, играла на национальных чувствах «присоединенных» народов, лицемерно обещая им полное самоопределение в случае своего воцарения, хотя в действительности ее более всего устраивает именно имперский вариант государственности, что самым убедительным образом доказано на примере Советского Союза.

При Николае I заметно усилилась централизация управленческого аппарата, создано неоднозначно знаменитое Третье отделение (политическая полиция), составлен свод законов империи, упорядочена социальная структура общества.

Была введена весьма жесткая цензура, что опять-таки отмечают все учебники как проявление изощренного деспотизма. Да, Николай, безусловно был деспотом, но на том месте, где он находился, не быть деспотом — означало бросить огромную страну в хаос, подобный тому, в каком не так давно пребывала Франция. Он был на своем месте и исполнял свою роль добросовестно и умело.

Николай ясно отдавал себе отчет в том, что крепостное право — один из регрессивных факторов жизни страны, но понимал и то, что механическая его отмена создаст больше проблем, чем способна была бы их разрешить, и это в полной мере подтвердилось, когда его сын, Александр Второй, взял да и отменил так называемое «рабство»…

КСТАТИ:

«Цари существуют для того, чтобы рабы считали их виновными в своей участи, а рабы существуют для того, чтобы цари ощущали себя их благодетелями.

Рабы существуют для того, чтобы их ленью и нерадивостью можно было бы объяснить отсутствие благоденствия, а цари — для того, чтобы в глазах рабов служить единственной на благоденствие надеждой».

Булат Окуджава

Да, они — две стороны одной и той же медали и друг без друга существовать не могут, иначе и те, и другие утрачивают смысл своего существования.

А глубинный смысл жизни державы, вверенной Николаю Богом, выразился в разработанной министром просвещения формуле: «Православие. Самодержавие. Народность». Разумеется, все эти три понятия подлежали трактовке, подчас достаточно вольной. Уж мы-то знаем, как при советской власти можно было при желании назвать антинародным любое произведение искусства и при этом еще и обосновать такое определение со всей внешней убедительностью.

Относительно «Православия» и «Самодержавия» трактовки могли иметь место, но их диапазон был гораздо менее широким.

Николай вообще не любил вольные толкования чего-либо, поэтому при нем был резко сокращен курс преподавания философии в университетах, дабы ограничить возможности проявлений вольнодумства.

В связи с этим можно себе представить гнев императора, ознакомившегося с «Философическими письмами» Петра Чаадаева, где, например, есть и такие строки: «В России все носит печать рабства — нравы, стремления, просвещение и даже вплоть до самой свободы, если только последняя может существовать в этой среде». Или: «Во Франции на что нужна мысль? — Чтоб ее высказать. — В Англии? — Чтоб привести ее в исполнение. — В Германии? — Чтоб ее обдумать. — У нас? — Ни на что!»

После публикации первого «Философического письма» Николай I написал такую резолюцию: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного: это мы узнаем непременно, но не извинительный ни редактор журнала, ни цензор. Велите сейчас журнал запретить, обоих виновных отрешить от должности…»

Естественно, немедленно было произведено медицинское освидетельствование Чаадаева. В акте было указано, что обследуемый «имеет расстроенный ум». Император написал еще одну резолюцию: «Чаадаева продолжать считать умалишенным и как за таковым иметь медико-полицейский надзор».

КСТАТИ:

«Мысль должна быть глубже, чем может достать рука власти».

Станислав Ежи Лец

Что же касается великого Пушкина, то все намеки на участие императора в его гибели не имеют под собой почвы, а продиктованы лишь желанием преподнести эту гибель не как следствие некоторых личностных проявлений Александра Сергеевича, а как успешную операцию тогдашних спецслужб. Пушкин — действительно солнце российской поэзии, но он еще и человек, причем обуреваемый страстями не всегда самого высокого порядка, что вполне естественно, иначе он бы не был Пушкиным.

Наталья Николаевна, супруга поэта, как выяснилось уже потом, после той эпохи, действительно была «предметом страсти» императора, но страсти исключительно платонического свойства, как это частенько бывает у закоренелых развратников, каким, несомненно, был Николай Первый. Он любил ее долгие годы, он даже ухаживал за ней, но не предпринимал никаких шагов к практическому сближению, потому что любому Дон Жуану необходимо иметь объект безнадежного домогания, и если такой объект (по его же инициативе) переходит в иную категорию, то горечь утраты в этом случае намного превышает сладость обладания.

КСТАТИ:

«Домогание есть счастье; удовлетворение, переживаемое как счастье, есть лишь последний момент домогания. Счастье — быть сплошным желанием и вместо исполнения — все новым желанием».

Фридрих Ницше

Эту простую истину хорошо понимали и Николай, и Пушкин, потому что в аспекте коллекционирования женских тел они оба были, как говорится, «два сапога — пара». У Пушкина тоже был объект платонической страсти — Анна Керн, которой он посвятил «Я помню чудное мгновенье…» и т.д., но здесь все сложилось совсем не так, как у императора с его женой, скорее, напротив…

КСТАТИ:

А. Пушкин — С. Соболевскому, 1828 г.: «Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 рублях, мною тебе должных, а пишешь мне о М-m Kern, которую с помощью божией я на днях уёб…»

Н. Рушева. Пушкин и Анна Керн

Николай был далеко не промах в этом вопросе, и Наталья Пушкина была редчайшим исключением из установившегося правила. В юности он решительно и непреклонно «распечатал» подавляющее большинство воспитанниц Смольнинского института благородных девиц. Далее — женитьба на Шарлотте (Александре Федоровне), дочери Фридриха Вильгельма III, и короткий период затишья в развитии дефлорационного спорта. Этот период длился буквально считанные недели, после чего Николай зарекомендовал себя тем, кого принято называть «гигантом большого секса», не оставляя без внимания ни одной фрейлины и вообще ни одной дамы, так или иначе причастной к придворной сфере. И все это на фоне провозглашаемого императором идеала общественного устройства — патриархальной семьи, которую он считал основой такого понятия, как «народность».

КСТАТИ:

«Горе народу, если рабство не смогло его унизить, такой народ создан, чтобы быть рабом».

Петр Чаадаев

В период правления Николая Первого Россия выступила на мировой арене далеко не в самой благородной роли: подавление Польского восстания 1830—1831 гг. и революции в Венгрии 1848—1849 гг., участие в инициированной ею русско-персидской войне, затем — в русско-турецкой войне, имевшей целью оккупацию Константинополя, что вызвало Крымскую войну, имевшую самые печальные последствия для России. Но самые печальные, пожалуй, и самые «долгоиграющие» — вплоть до нашего времени — последствия вызвала Кавказская война, начатая еще Александром Первым и законченная уже после смерти Николая, в 1864 году, его сыном Александром Вторым. Но это только так говорится. Кавказская война не закончится, наверное, никогда, по крайней мере, пока Россия не перестанет быть империей…

Рисунок М. Лермонтова

Россия — вечна, а вот империи имеют объективное свойство распадаться, и тут чьи-то амбиции имеют столько же значения, сколько чтение стихов — для прерывания беременности.

КСТАТИ:

«Все слагается в Историю, и все в нее же и разлагается».

Станислав Ежи Лец

Современник Николая Первого — французский король Луи Филипп Орлеанский, который правил в промежутке между революцией 1830-го и революцией 1848 года. В юности он активно посещал Якобинский клуб, затем храбро воевал на стороне революционных войск, принимал участие в сражении при Вальми и других операциях.

Народ очень редко бывает благодарен за что-либо, а революционный народ — классический синоним неблагодарности, поэтому неудивительно, что когда «народный» генерал Дюмурье проиграл какое-то малозначительное сражение, его тут же обвинили в измене, и он вынужден был бежать в Швейцарию, где зарабатывал себе на пропитание частными уроками, и только брак с дочерью сицилийского короля внес заметные улучшения в его материальное положение.

В период Реставрации Луи Филипп вернулся во Францию, где ему возвратили родовые замки, не все, конечно, а те, которые новые правители еще не успели продать. Вопреки ожиданиям роялистов, он уклонялся от контактов с ними, предпочитая общение с оппозиционерами, на все лады поносившими Бурбонов вообще и нынешнего короля Людовика XVIII, в частности. Своих детей он отдал учиться во вполне буржуазный «Коллеж Генриха IV», где они сидели за партами рядом с детьми суконщиков и лесоторговцев, что необычайно льстило последним и создавало Луи Филиппу положительную репутацию в глазах всего третьего сословия.

Его супруга принимала посетителей с шитьем в руках, что приводило их в неподдельный восторг, а сам он часто бродил по Парижу в простом суконном сюртуке с зонтиком под мышкой, открытый, простой и крайне доброжелательный. Он крепко пожимал мозолистые руки рабочих и мелких торговцев, беседовал с ними о житье-бытье, не отказывался выпить и стаканчик-другой вина…

Вот так становятся кумирами масс.

А когда Луи Филипп стал королем, он правил так же, как и его предшественник, если говорить о стиле правления, а если говорить о сути, то можно отметить лишь то, что люди в королевской свите стали более коренастыми и они не совсем уверенно владели ножом и вилкой, но это мелочи…

КСТАТИ:

«Бывает слава без популярности, а бывает популярность без славы».

Жюль и Эдмон Гонкуры

После недолгого существования Второй республики, пришедшей на смену королю-буржуа Луи Филиппу, Франция вновь стала тосковать по «сильной руке» и не нашла ничего лучшего, чем избрать своим президентом Людовика Наполеона Бонапарта, племянника Наполеона Первого.

16 декабря 1848 года он получил почти 75% голосов избирателей и приступил к обязанностям первого лица державы. В октябре следующего года он отправил в отставку правительство и набрал новое, ну а дальше, дальше все состоялось по накатанному сценарию, разработанному его знаменитым дядюшкой: в начале декабря 1851 года — государственный переворот силами военщины, а в декабре 1852 года решением всенародного референдума было восстановлено императорское достоинство и бывший президент стал называться Наполеоном Третьим.

А казался таким серым, таким незаметным, что его избиратели даже ощущали нечто похожее на жалость, но только в начале эпопеи, потому что очень скоро у большинства из них возникнет непреодолимое желание целовать сапоги этому человеку с неподвижными чертами лица и невыразительным взглядом.

Он был сдержан и неразговорчив, прост в обращении и даже уступчив, но когда приходило время решительных действий, он поражал всех окружающих отлично просчитанной логикой и холодной отвагой.

При этом, как отмечали современники, Наполеон III был изначально порочной личностью, причем он даже не брал на себя труд это скрывать. Его всегда окружали какие-то трущобные красотки, всякого рода авантюристы и сомнительного вида маклеры, что, конечно, вызывало множество разговоров об изощренном разврате, колдовстве и шпионаже в пользу каких-то таинственных и никому неведомых государств.

Сам факт принятия им титула императора свидетельствовал о прямом нарушении договоров 1815 года, согласно которым фамилия Бонапарт никогда не должна фигурировать в связи с таким титулом, причем на вечные времена.

Ну и что?

Правда, Николай I отказался назвать Наполеона III, как принято в случаях пополнения семьи европейских монархов, «дорогим братом», а ограничился лишь «добрым другом», а также ни одна из европейских принцесс не согласилась вступить с ним в брак.

Что ж, он стерпел и «доброго друга», и пренебрежение принцесс, женившись на испанской дворянке Евгении Монтихо, но когда Николай I решил прибрать к рукам Турцию, проигнорировав при этом интересы Франции, ответом на такой шаг был немедленно заключенный союз Наполеона и Англии, на которую возлагал большие надежды русский император, и вскоре начавшаяся Крымская война стала подлинным торжеством одиозного французского императора.

Ключевым событием этой войны стала героическая оборона русскими войсками Севастополя, продолжавшаяся 349 суток и завершившаяся сдачей города.

Вскоре после этой трагедии Николай Первый уговорил своего лейб-медика дать ему не слишком быстро действующий яд, во избежание кривотолков, и попрощался со своими близкими.

Согласно официальной версии, он умер от гриппа.

А Наполеон III дожил до франко-прусской войны 1870—1871 гг., в том числе и до позорной сдачи в плен окруженной пруссаками французской армии вместе со своим императором.

Вскоре он был низложен.

Дни свои Наполеон III окончил в Англии, в скромном имении неподалеку от Лондона.

КСТАТИ:

Срезан для крыши камыш.

На позабытые стебли

Сыплется мелкий снежок.

Басё

Полный трагизма образ императора Александра Второго, сына Николая I, овеян неувядаемой славой ликвидатора крепостничества в России, за что этот монарх-романтик был назван Освободителем.

В его самых лучших и благородных намерениях относительно освобождения крестьян и дальнейшего движения России в направлении прогресса и доброй славы сомневаться никак не приходится, однако наши стандартные представления о Добре, Разуме и даже самой элементарной логике очень часто не совпадают с реалиями бытия.

Весь цивилизованный мир укоризненно качает головами и говорит: «Ну как же так? В просвещенном девятнадцатом веке на территории Европы сохраняется средневековое рабство… Ну не позор ли это?» И вся просвещенная Россия пожимает плечами в растерянном недоумении, да и без всего этого ситуация действительно дикая и тормозящая развитие общества, так что у всякого облеченного реальной властью человека возникнет в нормально мыслящей голове решение о реформировании такого отсталого уклада жизни, тем более что он ничего кроме поражений и утрат в последнее время не порождает…

И вот 19 февраля 1861 года Александр Второй, отныне еще и Освободитель, подписывает Манифест и «Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости».

Крестьянин получил право выкупить свой земельный надел и стать его полноправным владельцем, но на практике процесс вступления в такое владение обрастал огромным количеством сопутствующих проблем, и в итоге радость обретения свободы и земли к ней становилась довольно сомнительной.

Кроме того, значительная часть крестьян, ранее стонавших от «крепостного рабства», теперь продолжали стонать, но уже по поводу того, что они оказались брошенными на произвол судьбы и т.п. События и настроения постсоветского времени подтверждают бесспорность тезиса о том, что есть немало людей, предпочитающих полную зависимость и различного рода унижения, но с гарантированной кормежкой, — свободе и независимости, но с расчетом лишь на собственные силы во всех планах, включая и добывание хлеба насущного. Так что можно сказать с полной уверенностью, что немалая часть облагодетельствованных Александром Освободителем крестьян пополнила стан его заклятых врагов.

Естественно, в стане его врагов пребывали и бывшие хозяева «крестьянских душ» (по крайней мере, большинство из них), которые, возможно, ничего и не потеряли в плане сугубо материальном, однако со статусом безраздельного владетеля этих душ все же пришлось им распрощаться.

Для таких людей происшедшее стало личной трагедией, потому что ни к чему иному, кроме владения живыми людьми, они не были приспособлены. Известно, что некоторые из них в знак протеста перевешали всех своих борзых собак… Бедные борзые! То их уничтожало французское неимущее отребье в годы революций, то русское богатое отребье в период реформ…

Александра ненавидели революционеры, которые сделали своей профессией борьбу за освобождение крестьян, а теперь были враз лишены единственного дела, на которое они хоть как-то были способны…

Его ненавидели и разночинцы, которые вследствие реформ получили возможность претендовать на роли хозяев жизни, но не обрели возможности реализовать свои абсолютно необоснованные претензии…

В итоге вышло так, что вместо вполне заслуженной (по идее) всеобщей любви Александр Второй пожинал плоды если не всеобщей, то, по крайней мере, достаточно массовой ненависти.

Его печальная история напоминает эпизод из «Дон Кихота», где герой, руководствуясь исключительно идеалами добра и справедливости, нападает на обоз с каторжниками, обращает в позорное бегство конвоиров, освобождает узников, а те вместо благодарности забрасывают его камнями.

Не следует освобождать каторжников. Свобода не может быть подарком. Она может быть только завоеванием, в крайнем случае — платой, но не подарком.

И не стоит рассчитывать на всенародное признание. Если народ так многослоен, то где взять критерий, исходя из которого и нижние, и верхние слои его одобрят одно и то же явление?

Что же до нижних, вроде бы не слишком притязательных слоев, то там проблема познания усложняется многими специфическими факторами.

АРГУМЕНТЫ:

«Все новое и полезное народ ненавидит и презирает: он ненавидел и убивал врачей во время холеры, и он любит водку; по народной любви или ненависти можно судить о значении того, что любят или ненавидят».

Антон Чехов. Из записных книжек

Это написал самоотверженный труженик, земский врач, к тому же — внук крепостного, так что в барской спесивости его вряд ли можно упрекнуть…

Еще один великий романтик XIX века Авраам Линкольн (1809—1865 гг.), 16-й президент Соединенных Штатов Америки.

Сын фермера, собственными усилиями пробивший себе дорогу на политический Олимп, он в 1854 году становится одним из основателей Республиканской партии, а в ноябре 1860 года побеждает на президентских выборах.

В своей инаугурационной речи новый президент провозгласил одним из основных приоритетов своей политики борьбу за нераспространение рабства.

Это заявление вызвало настоящую бурю.

Плантаторы Юга Соединенных Штатов, широко использующие труд негров-рабов, хорошо понимали, что такие противоестественные трудовые отношения нуждаются в распространении на все новые и новые территории страны, иначе они не выдержат конкуренции со свободным фермерством, а кроме того хлопководство, которым они в основном занимались, быстро истощало землю, и поэтому под посевы хлопка требовались все новые и новые территории, что вступало в противоречие с политикой республиканцев в отношении свободной раздачи плодородных земель Запада.

Алчность завела этих людей так далеко, что они готовы были ради сохранения и приумножения своих богатств не только пожертвовать прогрессом своей страны, но и распространить рабство на всю ее территорию, если потребуется, то и силой оружия. Мне это отчасти напоминает стремление большевиков экспортировать свою революцию в другие страны, сделать ее мировой, чтобы красный тоталитаризм сделать общепринятой нормой, чтобы он не проигрывал от сравнения со свободной жизнью соседей…

И вот новый президент произносит свое твердое «нет» их жизненным устремлениям, на что они ответили мятежом.

20 декабря 1860 года штат Южная Каролина заявил о своем выходе из федерации. В январе-феврале следующего года подобные заявления поступили от Джорджии, Алабамы, Флориды, Луизианы, Техаса, Теннеси и Миссисипи. На съезде в городе Монтгомери представители этих штатов провозгласили создание Южной Конфедерации. Тут же был выбран и президент — Джефферсон Девис. Столицей Конфедерации был объявлен город Ричмонд.

12 апреля войска Конфедерации штурмовали форт Самтер в Южной Каролине, где стояли части федеральных вооруженных сил.

Так началась Гражданская война.

Президент Линкольн объявил южан мятежниками и приказал собирать ополчение для вооруженной борьбы с ними.

Казалось бы, ситуация предельно ясна и не таит в себе особых проблем, тем более что на стороне северян неоспоримые преимущества и в промышленном потенциале, и в живой силе. Население Севера составляло 22 миллиона, а Юга — всего лишь девять, да и то почти половина из них — негры, так что, по идее, шансы южан были весьма сомнительны.

И тем не менее, южане уверенно теснили северян в течение всего первого периода этой войны. Иногда можно было подумать, что все это — пустая и никому, кроме президента Линкольна и группы его товарищей по партии, не нужная затея, потому что уж очень много голосов в правительстве раздавалось против «братоубийства», да еще из-за «каких-то нигеров», уж очень много разного рода влиятельных людей имели экономические связи с Югом и потому терпели значительные убытки от этой войны, а простые солдаты ополчения северян едва ли проникались важностью борьбы за нераспространение рабства, которое было для них в общем-то абстрактным понятием.

К этому следует добавить предательство значительной части офицеров федеральных войск, у которых на Юге остались родные и близкие и которые предпочли воинскому долгу родственные связи (южане есть южане, увы). Следует добавить и неизбежные на всякой войне махинации с поставками в действующую армию оружия и продовольствия, и разгул спекуляции в тылу, а при этом махинаторам и спекулянтам не угрожает ни повешение, ни хотя бы расстрел.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что федеральные войска терпели поражение за поражением, и летом 1862 года возникла реальная угроза падения Вашингтона.

И вот тогда Авраам Линкольн наносит два сокрушительных удара по противнику, применив сугубо политические средства. Первым ударом был Закон о гомстеде, согласно которому каждый американец, равно как и любой иммигрант, пожелавший трудиться на земле, мог получить за символическую плату (10 долларов за размежевание) участок из государственного фонда размером в 160 акров (около 40 га), а по истечении пяти лет стать его полноправным владельцем.

Таким образом претензии южан на плодородный Запад были пресечены в корне. Одно дело — воевать за абстрактную идею, и совсем другое — защищать от любых посягательств свою землю — источник жизни.

И второй удар — указ президента от 22 сентября 1862 года об освобождении с 1 января 1863 года всех рабов на территории Соединенных Штатов. Этот удар был поистине сокрушающим, и защититься от него было практически невозможно.

КСТАТИ:

«Если вы держите слона за заднюю ногу и он вырывается, то самое лучшее отпустить его».

Авраам Линкольн

В армию северян влилось 186 тысяч негров, которым уж точно было за что воевать. Весной 1863 года федеральные войска под командованием славного генерала Гранта пошли в наступление. Одна из армий под его личным управлением двинулась на Ричмонд с севера, другая — во главе с генералом Батлером шла на столицу мятежников с востока, и третья, под началом генерала Шермана — с юго-запада, от реки Миссисипи к побережью Атлантического океана. В результате этой операции войска Конфедерации оказались рассеченными и начали отступление.

Конфедераты надеялись на президентские выборы 1864 года, которые, по их прогнозам, должны были резко изменить ситуацию в стране, но прогнозам так и не суждено было стать реальностью: Линкольн был переизбран на второй президентский срок.

Мне несимпатичны конфедераты не столько даже из-за тупой приверженности к идее рабовладения, сколько из-за крайней безответственности, порожденной самой пошлой алчностью. Они ведь не просто использовали труд рабов-негров, они (по крайней мере значительная их часть) разводили негров на продажу, даже не задумываясь над тем, что вследствие такого вот «негроводства» Америка через какое-то время может не просто «почернеть», а стать той территорией, на которой белое меньшинство будет находиться на положении бесправных рабов. Но что им до всего этого? Тут такая возможность заработать, как говорится, «на ровном месте»…

КСТАТИ:

Время действия вестернов. Двое англичан приезжают на американский Дикий Запад. Естественно, они входят в салун, заказывают виски. Читают объявление: «100 долларов за скальп индейца!»

— Э, да в этой Америке можно жить припеваючи! — говорит один из приезжих. — Деньги валяются под ногами!

— Так чего же мы ждем? — откликается второй. — Поехали!

Они долго рыскали по прерии и в конце концов нашли двух усталых индейцев, убили их, сняли скальпы и вернулись в салун, где тут же получили по сотне долларов.

Довольные, они решили на следующий день повторить операцию, а пока устроились на ночлег в палатке на краю городка.

Утром один из них выходит из палатки и видит, что перед ней стоит не меньше тысячи индейцев с ружьями и томагавками. Он вбегает в палатку, расталкивает приятеля и кричит: «Джон, скорей вставай! Мы теперь чертовски богаты!»

Ненавижу людей, которые зарабатывают деньги любой ценой.

А тогда, после президентских выборов 1864 года, Конгресс США утвердил 13-ю поправку к Конституции, запрещавшую рабство на всей территории страны. 9 апреля армия южан под командованием генерала Ли проиграла решающее сражение этой войны, после чего вооруженные силы Конфедерации капитулировали.

14 апреля 1865 года в Вашингтоне, в театре Форда, где проходили торжества по случаю окончания Гражданской войны, президент Линкольн был смертельно ранен несколькими выстрелами, которые произвел актер Джон Уилкс Бутс, мстивший за поражение южан и, конечно же, за собственную бездарность…

КСТАТИ:

«Месть есть наслаждение души мелкой и низкой, которой другие наслаждения недоступны».

Децим Юний Ювенал

В Великобритании эта эпоха была ознаменована правлением королевы Виктории (1819—1901 гг.), с именем которой связано подлинное величие королевства, наивысший его расцвет.

Она взошла на престол в 1837 году и покинула его лишь через 64 года, в последние часы своей жизни. Она была настоящей королевой, холодной и неприступной, как в сказках Андерсена. В то же время Виктория никогда не вступала в какие-либо конфликты с парламентом, который, в свою очередь, относился с величайшим пиететом к ее особе и ее правам.

Все премьер-министры начинали свои послания к королеве Виктории словами: «Смиренно исполняя свой долг…», а зачитывали свои доклады только стоя…

Когда во Франции произошел бонапартистский переворот 2 декабря 1851 года и министр иностранных дел лорд Пальмерстон выразил одобрение происшедшему, не поставив в известность об этом королеву, он был немедленно отправлен в отставку, несмотря на большие заслуги перед державой.

Эта дама, бесспорно, умела все и всех расставить по надлежащим местам, причем с наибольшей эффективностью, какая только была возможна, чем снискала заслуженную славу великой государыни.

Время ее правления вошло в Историю под названием «викторианская эпоха», известная как грандиозными достижениями в укреплении мощи Великобритании и парламентской демократии, так и воцарением той совершенно неповторимой морально-этической атмосферы, для характеристики которой был изобретен особый термин — «викторианизм». Сама королева Виктория была женщиной весьма строгой нравственности, набожной и непоколебимой в своих убеждениях.

КСТАТИ:

«Люди меня интересуют больше, чем их принципы, а интереснее всего люди без принципов»

Оскар Уайльд

Она вышла замуж совсем еще юной девушкой за Саксен-Кобургского принца Альберта, носившего после их венчания титул «принца-супруга» и умершего в 1861 году.

Овдовев, Виктория, по единодушному мнению всех ее современников, в течение последующих сорока лет жила крайне замкнуто, игнорируя светские развлечения и то, что принято называть «мирской суетой». Относительно взаимоотношений полов она высказывала совершенно безапелляционное мнение: «Они изначально греховны».

Такое отношение королевы к «основному инстинкту» породило определенный кодекс поведения с его четкими установками на целомудрие, чопорность и асексуальность.

Основное положение половой этики викторианизма: «благовоспитанные дамы не шевелятся», то есть женщина во время сексуального акта должна быть абсолютно индифферентной к происходящему, будто бы оно вообще ее никак не касается, ну и, разумеется, никаких там стонов, вздохов и прочих проявлений «непристойности».

КСТАТИ:

«Само презрение к наслаждению благодаря привычке становится высшим наслаждением».

Диоген

Подобного рода наслаждение доходило до того, что ножки пианино, диванов и кресел стали драпировать, дабы они не вызывали нежелательных ассоциаций с обнаженными женскими ногами.

И в то же самое время — необычайный расцвет проституции. Собственно, чему удивляться? Природа не терпит пустоты. И насилия — тоже.

КСТАТИ:

«Обожаю простые удовольствия. Это последнее прибежище сложных натур».

Венедикт Ерофеев

Одной из сложнейших натур XIX века по праву считается Отто фон Шенхаузен Бисмарк (1815—1898 гг.), князь, государственный деятель, первый рейхсканцлер Германской империи в 1878—1890 гг.

Свою политическую карьеру он начал в 1847 году депутатом объединенного парламента Пруссии в рядах ультраконсерваторов и абсолютистов. Его депутатская деятельность поначалу воспринималась окружающими как своего рода мистификация или результат заключенного с кем-то из приятелей пари, но в серьезность намерений этого гуляки и бретера никто не верил. Когда по окончании воинской службы он поселился в своем родовом имении, все окрестные жители называли его за глаза не иначе как «сумасбродный юнкер из Книпгофа». Он знал толк в старых винах и молодых красотках, каждую из которых он позволял себе любить не более суток.

О. Бисмарк. Этапы жизни

Но вот в 1847 году неожиданно наступает перелом, когда Бисмарк случайно оказывается в парламенте, подменяя заболевшего депутата, и тогда — в тот же период времени он женится на юной и обворожительной Иоганне фон Путкаммер, с которой ему суждено будет отпраздновать и «золотую» свадьбу.

Ко всеобщему удивлению, «сумасбродный юнкер» в считанные недели превратился в заботливого супруга и политического деятеля, очень скоро признанного восходящей звездой европейской дипломатии.

Это был необычайно талантливый человек, при этом обладающий сильной волей и решительностью, граничащей с дерзостью.

В начале своей политической карьеры он успел так досадить Австрии, что по требованию ее правительства был отправлен куда подальше от прусско-австрийских контактов — сначала послом в Петербург, а затем в Париж, откуда он возвратился на родину известным и уважаемым политиком, с которым не могли не считаться монархи Европы.

Он обладал острым практическим умом, который в сочетании с усеченной щепетильностью представлял собой весьма эффективное наступательное оружие. Если же к этому добавить кабанью напористость, лисью хитрость, змеиное коварство и прекрасно подвешенный язык, то, пожалуй, набросок этой незаурядной личности можно считать завершенным, хотя бы вчерне.

Он любил броские, эффектные фразы, шокирующие своим безапелляционным радикализмом, такие, как: «Сила господствует над правом» или «Великие проблемы решаются не речами и голосованием, а железом и кровью».

Обладая непререкаемым авторитетом, Бисмарк, тем не менее, никогда не выпячивал себя, как это делал австрийский канцлер Меттерних, а держался в тени, но делал это так выразительно, что затмевал всех, кто красовался на первом плане.

КСТАТИ:

«Не очень будь праведным и не слишком мудрым — зачем тебе ужасаться?»

Соломон Мудрый

Сама по себе мудрость никому еще не помешала, а вот демонстрировать ее вовсе не обязательно, потому что большинство попросту не в состоянии понять, что именно им демонстрируют, а меньшинство тут же примется доказывать, что оно тоже не лыком шито…

Бисмарк был убежденным противником демократии в том ее варианте, когда она, декларируя равенство возможностей, в действительности создает, по словам Байрона, «аристократию негодяев», игнорирующих это равенство. Глубоко презирая буржуазию, он, тем не менее, предпочел опираться на нее, а не на недоучек-полуинтеллигентов, которые, как и в России, стремились выйти на политическую арену.

Бисмарк поставил перед собой конкретную и вполне достижимую по тем реалиям цель: из раздробленной Германии создать мощную империю во главе с прусскими Гогенцоллернами. Основой, фундаментом будущей империи он видел союз родового дворянства и крупной буржуазии, понимая, что без ее денег любые политические устремления останутся всего лишь благими намерениями, не более.

И он двинулся навстречу своей цели, сметая все препятствия на этом пути и всецело полагаясь на силу, которая, по его же выражению, всегда господствует над правом.

В коротких и стремительных войнах он разгромил сначала Данию, владевшую частью германских земель, затем Австрию, а потом пришла очередь и Франции, императора которой, Наполеона III, Бисмарк характеризовал не иначе как «величайшую, но непризнанную бездарность».

В итоге 18 января 1871 года в Зеркальном зале Версальского дворца прусский король Вильгельм I Гогенцоллерн (1797—1888 гг.) был провозглашен германским императором.

В состав новой империи вошли все германские государства, за исключением Австрии. Фактическое управление этим государственным образованием было сосредоточено в сильных руках Отто фон Бисмарка.

Германскую империю часто называют юнкерско-милитаристской державой, вкладывая в это определение традиционно ругательный смысл, почему-то забывая (намеренно, конечно) о том, что в отличие от других империй, таких, как Австро-Венгрия, Россия или Османская империя, Германия состояла исключительно из германских государств, не захватывая чужие, негерманские территории и не порабощая чужих народов. Родной язык метрополии (Пруссии) был тот же, что и родной язык любой из окраин империи, а это имеет огромное значение, которое никак не стоит недооценивать.

Между прочим, завершая тему Бисмарка, следует вспомнить и о том, что Бисмарк является автором породы собак, называемой «немецкий дог». Эта порода получила всемирное признание и принесла заслуженную славу Бисмарку и в этом аспекте.

КСТАТИ:

Единственный безошибочный признак ума у человека — это оригинальность его взглядов, то есть их противоположность общепринятым.

Жюль и Эдмон Гонкуры

Российский император Александр III (1845—1894 гг.) своими взглядами во многом противоречил сложившимся к началу его правления стереотипам, за что частенько обвинялся интеллигентствующими критиками в невежестве, грубости и даже беспробудном пьянстве.

А сложившиеся к началу его правления стереотипы достаточно выразительно характеризуются хотя бы гнуснейшей историей с оправданием в суде террористки Веры Засулич и манифестацией, устроенной на улицах Петербурга в ее честь. Кроме того, во время суда над убийцами его отца — императора Александра Второго — раздавались голоса, призывающие к милосердию и христианскому всепрощению, а среди этих голосов были такие авторитетные, как голос Льва Толстого или Владимира Соловьева, не говоря уже о других духовных и научных деятелях, что свидетельствовало о вопиющем, непонимании этими людьми как глубинных процессов, происходящих в русском обществе, так и сути терроризма.

Это непонимание еще сыграет свою роковую роль в ближайшую четверть века, а пока оно создало довольно серьезные противоречия между нравственной позицией нового государя и стереотипами массового мышления.

Начало правления Александра Третьего было отмечено ужесточением административно-полицейского режима и цензуры. В качестве конкретных достижений в деле наведения порядка можно назвать подавление ранее функционировавших радикальных революционных организаций типа «Народной воли» и лишение их ореола «народных заступников», по крайней мере, на официально-публичном уровне.

Одновременно с этим были предприняты меры по улучшению материального положения крестьян и фабричных рабочих. Правда, соответственно ухудшилось, их социальное положение: крестьянское самоуправление было отдано под контроль земских начальников, затруднялось поступление в гимназии детей из низших сословий и т.д.

Например, циркуляр министра народного просвещения, получивший одобрение Александра III, так называемый Циркуляр о кухаркиных детях, гласил, в частности: «…гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, коих, за исключением разве одаренных необыкновенными способностями, не следует выводить из среды, к коей они принадлежат…»

С одной стороны… м-да… Но с другой… с другой — все правильно, потому что, во-первых, разительный контраст между атмосферой гимназии и атмосферой, царящей в доме такого ребенка никак не способствовал бы его успешному развитию, и, во-вторых, что, пожалуй, самое главное: зачем давать человеку тот уровень образования, который порождает притязания, далеко не соответствующие возможностям их реализации?

КСТАТИ:

«Надо всегда быть только собой. Конь без улана все тот же конь. Улан без коня — всего лишь человек».

Станислав Ежи Лец

Так что я бы не ставил Александру Третьему в вину одобрение этого циркуляра. Многие, правда, ставят, как ставят в вину ограничение избирательного права. В таких случаях я всегда вспоминаю гениального Цицерона: «Голоса взвешивают, а не считают». Голос солдата не может быть равен голосу генерала. Если, конечно, за них обоих не принял решение кто-то третий…

Александр был истовым апологетом всего народного, вернее, национального. Когда речь шла о традициях предков или о религиозности, это ни у кого не вызывало отторжения, скорее напротив, но когда император реформировал военную форму, обязав всех офицеров отныне носить кафтаны, шаровары и круглые барашковые шапки, господа офицеры, понятное дело, приуныли, но нарушить высочайшее повеление не решились. Только князь Барятинский, командир лейб-гвардии Преображенского полка, как-то приехал на дворцовый прием в мундире старого образца, а когда министр двора сделал ему по этому поводу замечание, князь заявил, что «мужицких тряпок носить не станет». Утром следующего дня он был отправлен в отставку.

Жил император очень скромно, ходил в полушубке, солдатских сапогах и косоворотке, соблюдая строжайшую экономию во всем, что касалось расходов на содержание его семьи и двора.

Осуждая образ жизни своего отца, да и деда тоже, Александр жене не изменял, а придворных подвергал различным наказаниям за адюльтер, который называл искушением сатаны.

В связи с такой позицией нетрудно представить себе благородное негодование императора, узнавшего, что среди офицеров гвардии широко распространен гомосексуализм и что более всех славится этим привилегированный Преображенский полк. Первой реакцией Александра было приказание немедленно выявить всех гомосексуалистов и выгнать из гвардии, но когда ему дали понять, что в таком случае ряды гвардии угрожающе поредеют, он несколько смягчился и повелел изгонять только тех, кто проявил себя в этом плане наиболее шокирующим образом.

Ну а на повальное пьянство гвардейцев пришлось попросту махнуть рукой.

Сам император был не прочь выпить при случае, но в разумных пределах, так что никаких эксцессов на этой почве мадам Клио не запечатлела. Особо осуждаемой современниками и историками чертой этого монарха был его крайний национализм, порой приобретавший довольно агрессивные формы. Сам он, имевший не очень-то много оснований считать себя русским человеком (в особенности если его прадед Павел I был действительно сыном Петра Третьего, немца. А о прабабке, Екатерине, и говорить не приходится, как и обо всей женской линии Романовых), тем не менее был ярым русификатором, запрещавшим обучение «инородцев» на их родных языках, а ведь Россия-то огромна и многонациональна… Он резко ограничил права евреев и в плане их проживания в так называемой «черте оседлости», и в плане образования и выбора тех или иных профессий. Правда, нужно заметить, что для евреев — купцов первой гильдии, специалистов с высшим образованием, ремесленников и отставных солдат делались исключения, так что ограничения касались не всех лиц еврейской национальности, а лишь определенных категорий, хотя антисемитизм Александра III, по свидетельствам современников, носил характер навязчивой идеи.

Возможно, у него были на то какие-либо причины личного характера, а возможно, его настораживал угрожающе высокий процент евреев в раскрытых полицией организациях революционеров, что позволяло вывести определенную взаимосвязь национальности и склонности к такого рода деятельности. Весьма возможно, учитывая дальнейшее развитие революционного движения…

В принципе же это был очень открытый, общительный и остроумный человек, что бы там ни говорили левые историки. Чего стоит, например, его резолюция на прошении Великого князя Николая Николаевича разрешить ему жениться на какой-то петербургской купчихе: «Со многими дворами я в родстве, но с Гостиным двором в родстве не был и не буду!»

К тому же Александр Третий был страстным коллекционером произведений искусства, да и сам был не чужд творчеству, очень сносно музицируя, а на тромбоне играя ничуть не хуже любого профессионала.

КСТАТИ:

«Вдохновение — это такая девка, которую всегда изнасиловать можно».

Михаил Ломоносов

И еще одно… Случилось так, что некая мразь, когда-то учившаяся в юридическом училище вместе с великим Петром Чайковским (1840—1893 гг.), а ныне служившая в канцелярии императора, вдруг обнаружила письмо на высочайшее имя от некоего барона, который жаловался на то, что композитор Чайковский совращает его сына, склоняя к половой близости.

Канцелярист возьми да вынеси эту жалобу на суд чести выпускников юридического училища, объяснив свое рвение тем, что «таким образом пытается смыть пятно со всего дворянского сословия». Малопочтенные судьи вынесли такой вердикт: либо огласка и публичное расследование, либо добровольный уход из жизни.

Чайковский как истинный невольник чести выбрал второе… Говорят, что Его Величество Александр III, узнав об этом, воскликнул со слезами: «Экая беда! Баронов у нас хоть завались, а Чайковский один!»

И это при его принципах. Нет, плохой человек так не скажет.

КСТАТИ:

«Заговори, чтобы я тебя увидел».

Сократ

И последний в этом периоде Истории российский император — Николай Второй (1868—1918 гг.), сын Александра Третьего.

Сложно, очень сложно назвать какой-либо исторический персонаж, хотя бы отдаленно напоминающий его своим величественным трагизмом, который, вступив в соприкосновение с реалиями и подлинной сутью окружающего мира, трансформировался в особую программу, которой суждено было наложить свой отпечаток на весь период с 1918 по 2001 год (по меньшей мере).

Уинстон Черчилль (1874—1965 гг.) высказался о нем так: «Он не был ни великим полководцем, ни великим монархом. Он был только верным, простым человеком средних способностей, доброжелательного характера, опиравшегося в своей жизни на веру в Бога».

Вот эта искренняя, истовая вера, с одной стороны, служила ему опорой, с другой — она сыграла роль ложного маяка, превратив этого безусловно достойного и самодостаточного человека в то, что криминалисты называют «жертвой-провокатором».

Но все это будет потом, в той полужизни, которая начнется в феврале 1917 года, а пока…

Пока он — юный наследник российского престола, хорошо воспитанный, отлично владеющий английским, немецким, французским и датским языками (последний был родным языком его матери), вежливый, корректный и обаятельный.

Единственно чего ему недоставало — (скорее всего), это харизматичности. Он, конечно же, не побоялся бы выйти, как его прадед Николай Первый, на Сенатскую площадь в том памятном декабре, но едва ли он смог бы так скомандовать: «На колени!», чтобы полк мятежников мгновенно бухнулся бы на снег.

Он проходил воинскую службу в разных родах войск, чтобы иметь четкое представление о вооруженных силах, Верховным главнокомандующим которых ему предстояло быть в сане монарха. Он провел два лагерных сбора в пехотном полку, а еще два — в гусарском, получая очередные звания и в 1892 году став полковником. В этом звании он оставался до конца дней.

Когда ему исполнилось двадцать лет, он влюбился в одну молодую еврейку, которая — нужно отдать ей должное — была в неведении относительно социального положения своего возлюбленного, но зато император Александр Третий очень недолго оставался в неведении относительно похождений цесаревича. Узнав об этом романе, он приказал петербургскому градоначальнику фон Валю «в 24 минуты» выслать из столицы еврейку вместе со всеми ее родственниками. Но когда градоначальник со своими помощниками явился на квартиру к «этой особе», там оказался Николай, который заявил, что эта молодая особа — его невеста, и только переступив через его труп… Тем не менее приказ императора был выполнен в точности и весьма оперативно.

Следующим его увлечением была юная балерина, впоследствии звезда мирового балета Матильда (Мария) Кшесинская (1872—1971 гг.), но поистине глубоким и постоянным было чувство Николая к своей супруге Александре Федоровне (1872—1918 гг.), герцогине Гессен-Дармштадской, которую звали Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса. Она была внучкой английской королевы Виктории. Во всех отношениях прекрасный выбор, если бы не одно обстоятельство, на которое обязаны были бы обратить более серьезное внимание родственники жениха: в роду Алисы была тяжелейшая наследственная болезнь, называемая гемофилией, что означает несвертываемость крови. Этой болезнью страдал весь ее род по мужской линии, и выглядит просто странным то, что рассудительный Александр III не помешал этому браку, понадеявшись на русское «авось». А ведь очередной наследник русского престола страдал гемофилией…

Н. Рушева. Испанский танец

Николай Второй начал править страной с 1894 года. Он с самого начала своего царствования взял курс на экономическую и социальную модернизацию страны, которая довольно скоро начала восприниматься окружающим миром как самодостаточный и уважаемый партнер. При Николае было введено золотое обращение рубля, начала реализовываться столыпинская аграрная реформа, изданы законы о страховании рабочих, о веротерпимости, о всеобщем начальном образовании и т.д.

Но вот когда вспыхнула так называемая революция 1905 года, он, как оказалось, не был внутренне готов действовать адекватно возникшим обстоятельствам. Русский философ Г.Д. Федотов дал очень точное определение образа Николая II: «Православный романтик».

Он во многом напоминал своего деда Александра Второго, донкихотством которого воспользовались революционные «бесы» (по Достоевскому) 70-х годов XIX столетия. А вот его «православным романтизмом» воспользовались бесы новой формации, воспользовались дерзко, нагло, не сомневаясь в том, что он, Николай, не отступит от христианских норм, но ведь такое безусловное следование догмам и есть величайшее поощрение бесовщины.

Полиция ведь была хорошо осведомлена о готовящейся на 9 января 1905 года демонстрации, и наивными были бы надежды на ее сугубо мирный исход, так зачем же было поддаваться на провокацию и сделать именно то, чего так ждали бесы, — открыть огонь по демонстрантам, когда можно было гарантированно избежать этого; ликвидировав в ночь с 8 на 9 января всех режиссеров этого жуткого спектакля, после которого один из самых гуманных и честных в мировой Истории монархов получил прозвище «Кровавый». Как же можно было допустить подобное?

Думается, что убийство Столыпина тоже является результатом какой-то ущербной, неадекватной реалиям бытия деятельности тех, кто обязан быть надежным щитом порядка и законной власти. А ведь останься Столыпин в живых, кто знает, случилась бы трагедия 1917 года…

Когда я смотрю кинохронику 1913 года, запечатлевшую пышное празднование 300-летия дома Романовых, меня неизменно охватывает тоскливое чувство бессилия, примерно такое же, какое возникает при просмотре фильма «Гамлет», когда так хочется предупредить героя об отравленном клинке Лаэрта. Или предупредить троянцев о том, что нельзя ни в коем случае затаскивать в город этого чертова коня, начиненного вражеским десантом, что права Кассандра… Увы…

КСТАТИ:

«Люди готовы, чтобы немного развлечься, послушать философов, как они слушали бы скрипача или фигляра. Но чтобы поступать так, как советует разумный человек, — никогда. Когда бы ни приходилось делать выбор между разумным и безумцем, человечество всегда без колебаний шло за безумцем. Ибо безумец обращается к самой сущности человека — к его страсти и инстинктам. Философы же обращаются к внешнему и второстепенному — рассудку».

Хаксли

Заметки на полях скрижалей

Хроника каждой эпохи изобилует сообщениями, не имевшими объективной ценности: то, что для одного читателя будет переворачивающим душу наизнанку откровением или хотя бы достойным внимания фактом, для другого окажется совершенно тривиальной информацией, только засоряющей содержание и без того сумбурного изложения.

КСТАТИ:

«Как живо не интересуйся политикой, вряд ли найдется чтение скучнее и утомительнее, нежели договоры между государями».

Люк де Клапье де Вовенарг

Договоры между государями не только скучны, а еще и феноменально лживы, так что чтение их попросту бессмысленно.

Бессмысленно также анализировать причины многочисленных войн, которыми так густо насыщена История. Эти причины настолько примитивны и низменны, что никакой иной реакции, кроме жгучего стыда за принадлежность к так называемому человеческому сообществу, вызывать у элементарно нормального человека никак не могут. Взять хотя бы наполеоновские войны, с которых начался XIX век. Захват чужих территорий, ограбление их, навязывание статуса оккупированных областей ранее независимым государствам. Мотив: безмерная алчность, патологическое властолюбие и трусливое желание затеряться в случае чего в толпе своих сателлитов.

Конец всей этой эпопеи был совершенно бесславный, и только укоренившиеся стереотипы мышления помешали победителям Наполеона поступить с ним так, как надлежит поступать с военными преступниками.

Так называемая Кавказская война, которую вела Россия на протяжении почти полувека, была классической захватнической войной, которой не было и не может быть никакого иного определения, кроме одного: «разбой».

АРГУМЕНТЫ:

«Аул, разоренный набегом, был тот самый, в котором Хаджи-Мурат провел ночь перед выходом своим к русским.

Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьей в горы, когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, дверь и столбы галерейки сожжены, а внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину…

Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся со своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены, были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья, и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были привезены еще два тела.

Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших.

Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.

Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед слепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения».

Лев Толстой. «Хаджи-Мурат».

Уж кого-кого, а графа Льва Николаевича в русофобии упрекнуть едва ли возможно, да и не в национальности оккупантов здесь дело, потому что оккупант не имеет национальности, а дело в том, что вторгающимся с оружием в чужой дом есть разбойник, и ему можно причинять какой угодно вред, и это не будет ни грехом, ни преступлением в бытовом понятии этого слова, и вполне естественно то, что потомки жителей того чеченского аула впоследствии устраивают кровавые бани в отчизне того самого оккупанта. Остается только пожалеть, что российские власть предержащие не читали повести «Хаджи-Мурат». Если бы читали, то, вероятно, можно было бы избежать множества потерь при решении не такой уж сложной проблемы…

КСТАТИ:

«Тот, кто слизывает мед с крапивы, платит за него слишком дорого».

Томас Фуллер

Война войне рознь, и если участники Отечественной войны 1812 года есть герои, защищавшие свою родину, то те из них, кто через несколько лет двинулись покорять Кавказ, могут называться только разбойниками, причем, независимо от того, кто из них сколько пролил крови, захватывая чужие аулы.

Не лучше вели себя американцы. Вытеснение индейцев с их исконных территорий проходило в виде кровавых побоищ и, как правило, сопровождалось захватами территорий соседних государств. Таким именно образом была «присоединена» Восточная Флорида, ранее принадлежащая Испании, а также Техас — исконная территория Мексики. Последняя акция вызвала, правда, войну между Мексикой и США, но в результате Мексика не только не возвратила себе отторгнутую от нее территорию, но еще и отдала победителю дополнительные земли, в том числе Северную Калифорнию с гаванью Сан-Франциско. Вот что значит отстаивать свои законные права…

КСТАТИ:

«В доме повешенного не говорят о веревке. А в доме палача?»

Станислав Ежи Лец

Русско-турецкая война за сферы влияния, начавшаяся в 1853 году, мягко перешла в Крымскую войну, которая, несмотря на беспримерный героизм русских воинов, закончилась поражением, да еще до того бесславным, что император Николай I наложил на себя руки. Правда, его смерть была представлена общественности как результат тяжелого недуга, но это мало что меняет.

Зато вскоре Россия стремительно захватила Казахское ханство, а затем Кокандское, Хивинское, Бухарское к Туркменистан. В учебниках уже третьего тысячелетия эти захваты продолжают классифицироваться как благодеяния по отношению к народам Средней Азии, ну просто изнывающим под гнетом феодальных отношений, таких вопиюще архаичных в цивилизованном XIX веке!

А вот война за объединение Италии и освобождение от австрийской оккупации, начавшаяся в 1859 году, была безусловно справедливой, как всегда бывают справедливыми любые действия, поднимающие людей с колен, в особенности если их вынудили опуститься на колени силой оружия.

Сила действия всегда и при любых обстоятельствах равна силе противодействия, как бы этот закон Природы ни трактовали священники.

И пусть говорят что угодно о том, что Гарибальди, освобождая Италию, пользовался услугами этой богомерзкой мафии и так далее. «Освобождать» — это хорошо, «захватывать» — это плохо, а члены мафии — такие же итальянцы, как и все прочие, только более принципиальные, вот и все…

КСТАТИ:

«Не называй вещи своими именами, если не знаешь их названий».

Станислав Ежи Лец

В 1875 году вспыхнуло восстание населения Боснии и Герцеговины против турецкого владычества. Европейские державы не остались равнодушными к возникшей проблеме, но, естественно, их неравнодушие отнюдь не было бескорыстным. Австро-Венгрия вознамерилась под шумок попросту присвоить себе эти земли. Германия планировала использовать ситуацию для того, чтобы втянуть Россию в войну с Турцией и таким образом освободить себе руки для войны с Францией, российской союзницей. Великобритания хотела использовать этот конфликт для экспансии на Ближний и Средний Восток. Россия стремилась к распространению своего влияния на Балканы под предлогом защиты православных славян…

В июне 1876 года Сербия и Черногория объявили войну Турции. Сербской армией командовал русский генерал М. Черняев. Он, привыкший к железной дисциплине и отличной выучке российской армии, был, конечно же, обескуражен, увидев, что сербская армия при всей самоотверженности, храбрости и прочих достоинствах все же представляет собой не более чем диковатое ополчение, управлять которым весьма проблематично.

После поражения сербов Россия предъявила турецкому султану ультиматум: в течение 48 часов заключить перемирие с Сербией, а не то…

Понятно, что султан не счел нужным отвечать на такое наглое требование Александра Второго, и тогда Россия объявила Турции войну, к вящему удовольствию Англии и Германии, наконец-то дождавшихся этого неосторожного шага российского императора.

Летом 1677 года российская армия героически обороняла Шипкинский перевал и осаждала крепость Плевну. В итоге были одержаны убедительные победы, следствием которых было образовано новое независимое государство — Болгарское княжество.

Франко-прусская война закончилась крушением надежд Наполеона III на обретение лавров своего одиозного дядюшки, и позорнейший немецкий плен поставил жирную точку в карьере этого человека, обладавшего наглостью своего родственника, но не обладавшего его талантами.

Великобритания захватила остров Кипр, а затем Бирму, весь Малаккский полуостров, африканские Сомали, Кению, Уганду и Судан, очень оперативно увеличив таким образом число своих подданных с 200 до 370 миллионов. Нечего и говорить о том, что эти захваты сопровождались ужасающими актами жестокости и насилия.

Но вершиной нравственного падения чопорной Британии была спровоцированная ею англо-бурская война 1899—1902 гг. Целью английской агрессии было присоединение к империи двух небольших республик на юге Африки, населенных бурами — потомками голландских, французских и немецких колонистов, то есть людей белой расы, что в данном случае весьма важно, потому что лишало британцев такого аргумента, как «необходимость приобщения дикарей к европейским ценностям». А вот сами они затеяли разбойничий захват Трансвааля и Оранжевой республики ради совершенно осязаемых ценностей: золота, алмазов и других полезных ископаемых, которыми так богаты земли Южной Африки. Буры оказались досадным препятствием на пути к этой цели, и это препятствие устранялось со всей беспощадностью. Там имели место жуткие зверства, но более всего потрясло мир такое изобретение британской карательной мысли, как концентрационные лагеря, где погибли от голода и болезней десятки тысяч людей. Так что, во имя элементарной справедливости нужно отметить, что концлагеря изобрели именно англичане, а не Ленин, как принято зачастую считать, и уж конечно, не Гитлер, этот беззастенчивый плагиатор…

Франция тоже решила отличиться на поприще колониальных захватов, и лишь за последнюю треть XIX века оприходовала огромные территории в Африке (в частности Тунис), острова Океании и Вест-Индии, Мадагаскар, Вьетнам, а затем и Марокко.

Конечно, эти захваты не остались незамеченными. Более всех негодовала Германия, обвиняя Францию в коварстве и пронырливой наглости. Вместе с Германией негодовали и ее партнеры по созданному в 1902 году Тройственному союзу — Австро-Венгрия и Италия.

В противовес Тройственному союзу возникла группировка, получившая название Антанты. В нее вошли Франция, Великобритания, только что победившая буров, и Россия. Таким образом в начале XX века возникли два военно-политических блока, как два разнозаряженных металлических шара, между которыми непременно должна пробежать искра. И она, конечно же, пробежала. Это была так называемая Первая мировая война. Но это уже в другой эпохе.

А в этом, Золотом веке, страны Антанты своими постоянными вмешательствами в балканские дела спровоцировали две войны, называемые Балканскими, хотя их с полным правом можно назвать репетициями Первой мировой. Да и русско-японская война сыграла роль экзамена, который Россия попросту провалила, но никаких полезных выводов из случившегося так и не извлекла…

Собственно, никто из них не извлек никаких уроков из своих побед и из своих поражений.

КСТАТИ:

«Народы всегда приписывают победы таланту своих генералов и мужеству своих солдат, а поражения непременно объясняют роковой случайностью».

Анатоль Франс

Так же как высоконравственные поступки обычно приписывают особенностям национального характерам, а вот те, которые принято считать безнравственными, исключительно тлетворному влиянию либо каких-то злонамеренных чужаков, либо своих отечественных, но непременно интеллигентов. А ведь подавляющее большинство, например, городских проституток является в самом недалеком прошлом сельскими жителями, то есть плоть от плоти и кровь от крови…

Если в предыдущие эпохи проститутка была существом какого-то особого рода, кем-то вроде прокаженного, которому строго предписывалось ходить с колокольчиком, звон которого должен был предупреждать окружающих о его приближении, то в XIX веке она стала обычной представительницей одной из профессий сферы обслуживания.

Формула «Товар — Деньги — Товар» является универсальной для буржуазного века, и любовь не имеет никаких оснований быть исключенной из общего прейскуранта товаров и услуг.

Конечно же, огромным заблуждением является довольно распространенное мнение о том, что проститутками становятся от безысходной нужды, от голода или иных несчастий. Такие мотивы могут иметь место, но они наблюдаются у весьма скромного процента «жриц любви», у тех, кто не нашел в себе достаточно сил, способностей и чувства собственного достоинства, чтобы противостоять искушению решить свои жизненные проблемы ценой сознательного отнесения себя к разряду недочеловеков, изначально неспособных обеспечивать свое существование при помощи труда (как утверждают некоторые мыслители, сделавшего из обезьяны человека), лишь посредством торговли собственным телом.

Проститутками становятся прежде всего из алчности и непреодолимой лени, препятствующей трудовой деятельности, что всегда наблюдается у преступников, и здесь безусловно верен тезис Чезаре Ломброзо (1835—1909 гг.) о тождестве понятий «преступник» и «проститутка», а также о том, что склонность к занятиям проституцией является врожденным качеством.

Чезаре Ломброзо и Энрико Ферри (1856—1929 гг.) разработали теорию врожденной проституции, которая, с одной стороны, привлекла к себе массу сторонников, а с другой — вызвала шквал возмущения приверженцев социологической теории происхождения преступности, в частности российских народников. Воодушевленные социалистическими идеями, последователи Николая Чернышевского (1828—1889 гг.), выражавшего самые пылкие симпатии представителям социального дна, пытались «исправлять» проституток тем, что усаживали их за швейные машинки (а некоторые даже женились на них), но эти эксперименты, конечно же, терпели самый блистательный крах, как и все прочие социалистические эксперименты, игнорирующие очевидные реалии бытия.

Несомненным и во всех отношениях положительным достижением XIX века является регистрация проституток, когда женщина, решившая профессионально заняться этим ремеслом, обязана была стать на специальный учет в полицейском участке, получить взамен паспорта так называемый «желтый билет» и отныне навсегда утратить право быть полноценным членом общества.

Различного рода «друзья народа» гневно восставали против такой регистрации, усматривая в ней дискриминацию целого социального слоя. Видимо, они питали надежды на поддержку хотя бы проститутками своих доктрин, ни у кого другого, видимо, не встречающих сочувствия. А ведь регистрация проституток — очень разумная мера, если абстрагироваться от разрушительной идеи всеобщего равенства. Нельзя человека относить к какой-то низшей категории, руководствуясь соображениями биологии, но там, где речь идет о поступках, о той или иной деятельности, избранной этим человеком, то почему бы и нет?

Честно говоря, лично меня шокирует мысль о том, что на президентских выборах мой голос равен голосу вокзальной шлюхи, так что трижды славен XIX век, определивший для проституток подобающее им место.

ФАКТЫ:

Чезаре Ломброзо упоминал о том, как в полицию пришла двадцатилетняя красавица с просьбой выдать ей билет, дающий право заниматься проституцией. Полицейский чиновник, движимый самыми лучшими побуждениями, начал отговаривать ее от подобного шага и предложил свою помощь в поисках какой-либо работы.

Наивный чиновник был весьма озадачен, услышав в ответ:

— Что? Место служанки?! Благодарю вас, в нашей семье, слава Богу, еще никто не опускался до этого!

Движимый подобными побуждениями (имеется в виду полицейский чиновник) граф Толстой как-то предложил одной проститутке место кухарки в своем имении, но та отказалась под предлогом того, что не умеет готовить.

«Но я, — вспоминал об этом случае Толстой, — по лицу ее очень хорошо видел, что она просто не хочет взять этого места, так как должность кухарки казалась ей, должно быть, слишком недостойной».

Так что разговоры о крайней нужде, толкающей «этих несчастных» на панель, — типичная уловка полуинтеллигентов, жаждущих популярности хоть в этом социальном слое.

Правда, в том же XIX веке была широко распространена и скрытая проституция, неподвластная полицейскому надзору. Вполне благопристойные с виду модистки, белошвейки, продавщицы и т.д. тайком подрабатывали торговлей своими прелестями, при этом обставляя эту торговлю как совершенно неожиданное, нечаянное «падение», «внезапно нахлынувшую слабость», за что полагался вполне солидный гонорар.

КСТАТИ:

«Человек еще и тем превосходит машину, что умеет сам себя продавать».

Станислав Ежи Лец

В ту эпоху расцвела самым буйным цветом такая форма скрытой проституции, которую можно было бы назвать деловой проституцией. Ее расцвет был стимулирован развитием капитализма, ростом промышленного производства и широкого использования в нем женского труда.

Работница фабрики или мастерской зависит от воли мастера и хозяина, как зависит продавщица и тому подобный наемный персонал. Чтобы не потерять места или облегчить условия своего труда, она, как правило, не отказывает своему начальству в сексуальных услугах, как не отказывает актриса режиссеру, директору театра, заведующему труппой, писаке-рецензенту и т.д. А хорошенькие жены должностных лиц, помогающие своим мужьям сделать карьеру способами, достаточно ярко описанными и Мопассаном, и Чеховым, и Золя, и Куприным…

И такое ужасное явление, как детская проституция.

Во времена правления суровейшей нравоучительницы — королевы Виктории, в 1885 году, палата лордов назначила специальную комиссию для тщательного изучения этой проблемы. В отчете комиссии сообщалось, в частности, следующее: «Не подлежит сомнению, что число малолетних проституток возросло до ужасающих размеров во всей Англии и в особенности в Лондоне… Большая часть этих несчастных жертв находится в возрасте от тринадцати до пятнадцати лет».

Как отмечали исследователи, детская проституция в основе своей — наследственная. В проститутки шли прежде всего дети самих проституток, отчасти под влиянием дурного примера, но в большинстве случаев оттого, что ими начинают торговать родные матери.

Ну а мужская проституция не приобрела каких-либо характерных черт в XIX столетии, разве что стала более организованной и приобрела определенную изысканность (фешенебельные мужские бордели, где скучающие жены бизнесменов имели возможность утолить жажду наслаждений, и т.п).

В остальном же древнейшая, как ее называют, профессия в Золотом веке не имела проявлений, которые можно было бы считать знаковыми, такими хотя бы, как суд Линча в США.

Этот весьма эффективный вид судопроизводства возник в Калифорнии, куда во времена так называемой «золотой лихорадки» со всех концов Старого и Нового Света ринулись люди, желающие разбогатеть посредством весьма тяжкого труда золотоискателя. Следом за ними туда, в Калифорнию, потянулись тысячи подонков, желающих отнять у золотоискателей то, что им удастся добыть.

Эти наглые и чрезвычайно жестокие паразиты очень скоро превратили жизнь золотоискателей в сущий ад, где процветали многочисленные кражи, грабежи и убийства.

Писать жалобы можно было, конечно, вот только некуда было их посылать, потому что законной власти как таковой в тех краях и в те времена попросту не существовало.

Что же оставалось делать? Ждать, когда Бог накажет убийц и грабителей? Дать им возможность перебить всех золотоискателей? Так и слышится голос какого-нибудь благонамеренного ортодокса: «Ну не устраивать же самосуд… Кто имеет право лишать человека жизни? Нельзя брать на себя роль Бога…» Советы таких вот ортодоксов весьма напоминают ситуации из американских кинобоевиков о космических пришельцах, намеренных истребить всех землян, среди которых непременно находятся подобные люди, которые призывают к мирным переговорам, в то время как пришельцы уничтожают город за городом вместе с их обитателями.

И вот, совсем как в кино, появляется внешне ничем не приметный персонаж, который своим не слишком влиятельным вмешательством коренным образом влияет на ход событий. Таким персонажем был простой американский фермер по фамилии Линч, который безмерно устал выносить беспредел бандитов и бездеятельное пособничество им, проявляемое органами правопорядка. Этот мужественный и справедливый человек учредил тот особый вид судопроизводства, при котором пойманному на месте преступления разбойнику предоставлялось пятнадцать минут на молитву, а затем его обременительную для человечества жизнь обрывала веревка или пуля.

И подействовало, да еще как! Ведь от суда Линча нельзя откупиться, его нельзя разжалобить или запугать, он абстрагирован от существующих социальных стереотипов, а потому справедлив. С введением суда Линча в лагерях калифорнийских золотоискателей воцарился элементарный порядок и люди наконец-то смогли заняться своим делом, не ожидая в любой момент выстрела в спину, обычно практикуемого клиентами нового судопроизводства.

В Калифорнии были повсеместно образованы так называемые «Комитеты Бдительности», взявшие на себя полицейские и судебно-административные функции.

Подобная структура возникла и на реке Миссисипи, по которой осуществлялись все торговые перевозки внутри страны. Эти перевозки, естественно, вызывали небескорыстный интерес разбойников, которые оборудовали себе своеобразный плацдарм на одном из речных островов под номером 94, известном среди судовщиков под названием «Воронье гнездо».

Эта шайка долгие годы терроризировала торговцев и местных фермеров, причем совершенно безнаказанно ввиду поддержки со стороны коррумпированных властей. Разбойников активно поддерживали и некоторые мэры прибрежных городов, и шерифы, и судьи, и тюремные сторожа, которые отпускали на все четыре стороны негодяев, захваченных на месте преступления законопослушными гражданами.

Вашингтонское правительство решилось, в конце концов, адекватно отреагировать на кровавое своеволие обитателей острова №94, и дважды, сначала в 1840, а затем в 1847 году, отряжало военные экспедиции против разбойников. Первая из них не имела особого успеха, так как предупрежденные местными чиновниками преступники успели скрыться, а вот вторая, проводившаяся в атмосфере повышенной секретности, достигла своей цели.

«Воронье гнездо» было окружено войсками, и большинство членов шайки предстало перед военно-полевым судом, после чего три десятка осужденных еще долго висели на деревьях в назидание остальным.

Некоторой части разбойников удалось скрыться в штате Техас. Пополнив ряды своей шайки, они вернулись на Миссисипи, где устроили кровавый беспредел еще похлеще былого.

И вот тогда-то фермеры образовали оборонительный «Союз линчистов», который захватил всю шайку и передал в руки законного правосудия. Атаман разбойников, печально знаменитый Джон Морре был приговорен к смертной казни, а двое его сообщников отделались, как говорится, легким испугом, получив незначительные сроки тюремной отсидки.

Тогда «Линчисты» при активной поддержке народа сказали свое веское слово, и все без исключения разбойники были повешены на деревьях и специально сооруженных виселицах вдоль берегов реки Миссисипи.

Можно без колебаний сказать, что на этом этапе американской истории суд Линча сыграл не просто положительную, а спасительную роль в деле формирования государства, которое со временем вступило в свои законные права.

Но, как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, так что довольно длительное время старый судья Линч возвращался из отставки, чтобы восстановить попранную справедливость там, где в этом возникала необходимость.

А возникала она достаточно часто. Случалось, что свидетели, присяжные и судьи поддались нажиму со стороны родственников или сообщников обвиняемого, пойманного буквально на месте преступления, и суд выносил оправдательный приговор. Мало того, в зале судебного заседания сидела вооруженная до зубов «группа поддержки», которая открыто угрожала расправой всем, кто посмеет произнести хотя бы одно слово в осуждение представшего перед судом исчадия ада. А бывало и так, что суд совершенно добровольно оправдывал убийцу или создавал ему все условия для благополучного побега из-под стражи.

В таких случаях граждане собирались в так называемый «уполномоченный отряд», который восстанавливал справедливость, и тогда уже не избегали заслуженного наказания ни убийца, ни его «группа поддержки».

Классический суд Линча особенно беспощадно карал за три вида злодеяний: за убийство, конокрадство и изнасилование. Ну что касается убийства, то здесь комментарии не требуются. Конокрадство совершенно справедливо приравнивалось к убийству, потому что вдруг лишиться коня в условиях калифорнийской пустыни — это означает быть обреченным на медленную смерть без пищи и воды. А вот третий вид наказуемых смертью преступлений — изнасилование — зачастую порождал, еще и проблемы расового характера.

В литературе плана «Хижины дяди Тома» и в массовом сознании людей, далеких от Америки и ее специфических проблем, негры предстают какими-то благостными страдальцами, абсолютно лишенными каких бы то ни было негативных черт характера и т.п. Сторонникам такого стереотипа хотелось бы посоветовать прогуляться вечерком по улицам негритянского Гарлема, а потом поделиться своими впечатлениями, если они, конечно, останутся в живых. И это сейчас, в цивилизованном XXI веке, а что говорить о середине девятнадцатого, да еще не в Нью-Йорке, а в крошечном городке среди плантаций американского Юга?

Негры не могли устоять против искушения изнасиловать белую женщину. Зачастую жертвы изнасилований были убиты, причем жесточайшим образом. Опасность такого рода подстерегала всех белых женщин, живущих в сельской местности или маленьких городах, где порядок охранялся лишь одним полупьяным шерифом.

Родственники потерпевшей обычно собирали небольшой отряд, который ловил убийцу и насильника, а затем, естественно, вешал на первом попавшемся дереве, и здесь мотивом служила отнюдь не расовая ненависть, как это зачастую пытались представить.

Известно немало случаев, когда на суку повисал белый, если он был повинен в серьезных злодеяниях. Но изнасилования в тех краях и в то время были прерогативой негров.

Иное дело — деятельность расистских организаций типа «Ку-клукс-клана», которые использовали методы суда Линча, но не руководствовались его принципами справедливости и беспристрастности.

После окончания Гражданской войны возникла еще одна проблема американской жизни, спровоцированная так называемой Пятнадцатой поправкой к Конституции США, утверждающей избирательное право за цветными американцами, в том числе и теми из них, кто ранее пребывал в неволе. С одной стороны — справедливое решение предоставить равные гражданские права всем элементарно грамотным и небездомным представителям населения страны, с другой — создание условий для реванша за свое недавнее рабство, что имело довольно широкое распространение в южных штатах, где зачастую негры были избирательным большинством, и не требуется слишком богатого воображения для того, чтобы представить себе «художества», творимые некоторыми черными мэрами, судьями, прокурорами и т.д.

Тогда, в те времена, поступали предложения депортировать всех негров в Африку, на их историческую родину, но против таких предложений активно восставали прежде всего сами негры.

КСТАТИ:

«Свобода личности и свобода гражданина не всегда совпадают».

Шарль Луи Монтескье

А та эпоха в истории США ознаменована не только виселичными проблемами, но и многочисленными техническими достижениями, давшими мощный толчок развитию материальной культуры всего человечества: металлообрабатывающие станки, сельскохозяйственные, швейные машины, пароходы, паровозы, железные дороги. В 1882 году знаменитый изобретатель Томас Алва Эдисон (1847—1931) построил первую в мире тепловую электростанцию, а к началу xx века в США таких станций было уже три тысячи. Всего же за период с 1860 по 1890 гг. в США было выдано 440 тысяч патентов на различные изобретения, большая часть которых была внедрена в производство.

КСТАТИ:

«У занятой пчелы нет времени для скорби».

Уильям Блейк

И для революций тоже.

К концу XIX века в США начинается массовое производство обуви, одежды, лекарств, автомобилей.

В 1892—1893 гг. начался выпуск автомобилей марки «Форд», а в 1903 году Генри Форд (1863—1947 гг.) основал автомобильную компанию, ставшую одной из крупнейших в мире.

Развивались средства связи: радио, телефон, телеграф.

В Нью-Йорке и Бостоне открылись первые линии метрополитена. 17 декабря 1903 года братья Уилбер и Орвилл Райт совершили первый в мире полет на сконструированном ими самолете.

И еще такая деталь американского бытия, как штаны, сочетающие в себе крой, характерный для одежды генуэзских моряков, прочную ткань, напоминающую парусину, и латунные заклепки, применяющиеся при изготовлении конской сбруи, то есть джинсы, разработанные в Америке иммигрантом из Баварии Леви Страусом (1829—1902 гг.).

Европа тоже оснащалась разного рода новинками, успешно соперничая с Новым Светом, так уверенно работающим локтями на пути прогресса.

Дмитрий Менделеев (1834—1907 гг.) открыл один из основных законов естествознания — периодический закон химических элементов. Кроме того, он заложил основы теории растворов, предложил способ фракционного разделения нефти, изобрел бездымный порох и многое другое, на что американцы могли только смотреть издалека и с алчной завистью.

Еще один европейский химик — Альфред Бернгард Нобель (1833—1896 гг.), швед, который вырос в Санкт-Петербурге, где его отец занимался производством торпед. Там же он получил химическое образование. Переехав в Швецию, Нобель изобрел нитроглицерин, а затем динамит, принесший своему автору огромные деньги, которые были завещаны специально созданному фонду, посредством которого начали присуждаться самые престижные в мире премии в области науки, техники, литературы, мира…

Нобелевские премии мира принято давать государственным деятелям, которые каким-то образом сглаживают международные конфликты, вместо того чтобы устранять их причины, как, например, в 1994 году получили такую премию палестинский лидер Ясир Арафат и его израильские оппоненты Шимон Перес и Ицхак Рабин. Абсолютно бессмысленная акция.

КСТАТИ:

«Все находятся в войне со всеми как в общественной, так и в частной жизни, и каждый с самим собой».

Платон

Гораздо более весомый вклад в развитие цивилизации внес Карл Бенц (1844—1929 гг.) из Манхайма, который в 1885 году построил трехколесное самоходное устройство с бензиновым мотором.

Объединив усилия с Готлибом Даймлером, он в 1901 году преподнес человечеству роскошный «Мерседес Даймлера-Бенца». Италия порадовала мир в 1899 году своим «Фиатом», Франция — «Рено» (1901), а в 1906 году уличные зеваки изумленно любовались «Ролс-Ройсом».

В 1826 году родилась фотография, а через тридцать лет Луи Даггер (1789—1851 гг.) презентовал миру систему, которая стала непосредственным источником развития как собственно фотографии, так и рентгеновских снимков, и кинематографа, и телевидения, и т.д.

А последние, согласно сложившейся традиции, немыслимы без боевиков. Боевики, как и жизнь, которую они отражают, без стрелкового оружия, а уж в этой сфере XIX век постарался произнести совершенно новое слово.

Это слово касалось прежде всего конструкций оружия, предусматривающих заряжание с так называемой «казенной», а не со ствольной части, что было подлинной революцией в оружейном деле.

Сэмюэл Кольт (1814—1862 гг.) еще в 1835 году усовершенствовал револьвер, а затем основал фирму по производству стрелкового оружия.

Дикий Запад Северной Америки осваивался прежде всего при помощи знаменитых «кольтов» и «винчестеров», не говоря уже о разных там «Вессонах», «наганах» и прочих изрыгающих смерть игрушках людей вполне взрослых, но лишь едва тронутых налетом цивилизации.

В восьмидесятых годах американский конструктор и промышленник Хайрем Максим (1840—1916 гг.) подарил человечеству автоматическую винтовку, пушку и станковый пулемет «Максим».

В начале XX века в России, Великобритании и Австро-Венгрии проводились активные поиски оптимального варианта бронированной боевой машины-танка. В этом направлении технической мысли Россия, пожалуй, преуспела более других, так как такой вид вооружений, как танк, наиболее соответствует имперской политике, потому что является прежде всего наступательным средством. Если страна резко повышает уровень производства танков, значит она готовится к агрессии на чужую территорию, как утверждает исторический опыт.

В 1909—1910 гг. в России началось освоение применения авиации в военных целях, и к началу Первой мировой войны она располагала 263 боевыми самолетами, в то время как Великобритания имела на вооружении 30 таких самолетов, США — тоже три десятка, Австро-Венгрия — 65, но Германия — 232, видимо, чтоб Россия не очень-то задавалась…

Все они очертя голову бросились строить мощные военные корабли, в том числе броненосцы, авианосцы и подводные лодки.

К началу Первой мировой весь мир, считающий себя цивилизованным, имел в своем распоряжении если не весь ассортимент нынешних средств уничтожения homo sapiens, то, по крайней мере, очень многие из них, что демонстрировало огромный скачок от кремневых ружей, тесаков и пушек, стреляющих ядрами во времена наполеоновских войн, до таких шедевров «черного прогресса», как автоматическое оружие, отравляющие газы и бомбардировочная авиация.

КСТАТИ:

«Всякая вещь в природе является либо причиной, направленной на нас, либо следствием, идущим от нас».

Марсилио Фичино

В Сорбонне 16—23 июня 1894 года состоялся Международный атлетический конгресс, инициатором проведения которого был барон Пьер де Кубертен (1863—1937 гг.). На этом конгрессе было принято решение о возрождении Олимпийских игр и проведении Первой Олимпиады в 1896 году в Афинах.

Очень скоро Кубертен разочаровался в своей инициативе, целью которой было развитие массового спорта, призванного улучшать здоровье нации, но никак не организация выступлений спортсменов-одиночек, которые якобы защищают честь пославшей их страны. В современном мире, по мнению Кубертена, есть достаточно гораздо более значимые критерии определения понятия «честь страны», чем способность кого-то из ее граждан прыгнуть выше других или метнуть что-либо дальше других. Да и здоровье нации от таких достижений никак не зависит.

КСТАТИ:

«Спортсмен-профессионал: публичная девка, от которой требуют честного поведения».

Жан Жироду

Ради справедливости нужно заметить, что вышесказанное может относиться не только к спортсменам.

Век золота из многих профессионалов воспитал публичных девок, но при этом милостиво оставил немного иллюзий, потому что надо же было иметь, что терять окончательно…

Баллада о главном

То есть о том, что досталось потомкам, что является вечным и непреходящим свидетельством истинно человеческой деятельности, той, ради которой, наверное, Творец и поселил нас на этой планете, а мы, в силу своего самодовольного скудоумия, решили, что наша главная цель — либо война, либо размножение, либо набивание брюха разной снедью, то есть все то, что гораздо успешнее делают животные.

КСТАТИ:

«Наше исчезновение с лица земли произвело бы на Природу не больше впечатления, чем исчезновение одного из видов кур или кроликов, не так ли?»

Маркиз де Сад

Истинно так, но только в том случае, если люди своими проявлениями ничем не отличаются от тех же кур или кроликов. Двуногий кролик не имеет никаких преимуществ перед четвероногим, а то, что он умеет говорить… это само по себе не меняет дела.

Но есть другие, соответствующие таким понятиям, как Личность, Человек, те которые имеют все основания с гордостью произносить слово «Я», не прячась за безликим «Мы».

Александр Первый повелел в честь избавления России от наполеоновского нашествия украсить Москву храмом, посвященным Христу Спасителю.

Николай Первый назначил специальный комитет, который должен был опекать этот проект. Архитектор Константин Тон, автор целого ряда роскошных железнодорожных вокзалов, разработал образ величественной крестовидной базилики с пятью куполами. После высочайшего одобрения проекта начались строительные работы на берегу реки неподалеку от Кремля. Эти работы велись на протяжении сорока пяти лет, и вот 26 мая 1883 года в присутствии императора Александра Третьего храм Христа Спасителя был освящен.

Со всего мира съезжались люди для того, чтобы взглянуть на это рукотворное чудо и поклониться гению и труду создавших его Мастеров.

Храму, который по праву считался символом православного христианства, предстояло через 48 лет после освящения в какой-то мере повторить судьбу Иисуса Христа в эпоху Антихриста, но о ней чуть попозже…

Золотой век был фантастически, неправдоподобно богат на шедевры творческой мысли, которых с лихвой хватило бы на всю Историю человечества, если бы все остальные эпохи каким-то образом оказались лишенными такой чести.

Людвиг ван Бетховен (1770—1827 гг.), великий немецкой композитор, основоположник героико-драматического направления в симфонизме, автор множества музыкальных шедевров, каждый из которых мог бы прославить в веках его имя.

Между прочим, Бетховен посвятил свою «Героическую симфонию» Первому консулу Французской республики — Наполеону Бонапарту, однако когда этот «борец за свободу» провозгласил себя императором, композитор отозвал свое восторженное посвящение.

Во время Второй мировой войны первые такты его Пятой симфонии стали позывными радиостанции «Би-би-си», вещавшей для всей оккупированной нацистами Европы. Музыка Бетховена на слова оды Иоганна Фридриха Шиллера (1759—1805 гг.), названной «К радости», утверждена официальным гимном Европейского Содружества.

А чем не украшение мировой музыки — творчество гениального Франца Шуберта (1797—1828 гг.), написавшего за свою короткую жизнь свыше шестисот песенных шедевров!

А чего стоит один лишь «Полонез», написанный князем Михалом Клеофасом Огинским (1765—1833)!

Великий итальянец Никколо Паганини (1782—1840 гг.), основоположник музыкального романтизма и современной скрипичной техники. Он был первым из скрипачей, игравший в концертах наизусть.

Паганини играл на скрипке так виртуозно, что о нем ходили легенды, будто музыкант продал душу дьяволу, потому что обычный человек не может обладать таким искусством.

А обычному и не нужно обладать таким искусством. Обычный — он и есть обычный, и ничего в том нет зазорного, кроме лютой ненависти, которую испытывает большая часть обычных людей к своим собратьям, отмеченным искрой Божьей.

Эта позорная ненависть клокотала в душе недоброй памяти епископа города Ниццы Доменико Гальвано (надеюсь, что все его потомки стали наркоманами и проститутками), который запретил хоронить Паганини на городском кладбище, обвинив его в ереси.

Друзья покойного решили перевезти его тело в Геную, родной город Паганини, которому он завещал свою божественную скрипку, но губернатор запросил указаний на этот счет у местного духовенства, вследствие чего прах великого музыканта не нашел пристанища на родине. Даже высокое вмешательство в эту ситуацию короля Карла Альберта осталось безрезультатным. Попы в своей ненависти к человеческому гению были непоколебимы.

Прах Паганини еще долгое время кочевал, не находя себе хоть какого-то пристанища, пока пармский епископ не сменил гнев на милость и не разрешил ввезти гроб с телом покойного, чтобы похоронить его на вилле графа Чессоле через пять лет (!) после кончины.

Я не столько обвиняю попов в подобных недоразумениях, сколько тех, кто позволяет им вмешиваться в мирские дела. Все должно находиться на своих местах, иначе наступит хаос…

КСТАТИ:

«Религиозные убеждения — прекрасный предлог, чтобы делать людям гадости».

Ричард Олдингтон

В 1876 году духовные пастыри наконец-то соизволили разрешить похоронить Паганини на кладбище, но лишь в 1896 году он нашел последнее пристанище в роскошной усыпальнице на новом пармском кладбище…

Дерзкие вызовы воинствующей серости бросали в ту эпоху уже не герои-одиночки, а многие десятки (если не сотни) гениев, которыми была буквально насыщена эпоха.

Ференц Лист (1811—1886 гг.), великий венгерский композитор, основоположник нового направления в фортепианной музыке, придавшего ей оркестровую мощь и красочность звучания.

Незаурядная личность и в мире Музыки, и в мире Любви, судя по тому, что такая выдающаяся женщина, как знаменитая писательница Жорж Санд (1804—1876 гг.), которую звали Аврора Дюпен, была довольно значительное время его подругой.

Жорж Санд отнюдь не была одинока в подобной роли, но это мало что меняет: Любовь скоротечна, а вот Музыка — это навсегда.

Навсегда Золотой век воплощен в именах Фредерика Шопена (1810—1849 гг.), Роберта Шумана (1810—1856 гг.), ФеликсаМендельсона-Бартольди (1809—1847 гг.), Гектора Берлиоза (1803—1869 гг.), Антона Рубинштейна (1829—1894 гг.), Петра Чайковского (1840—1893 гг.), Сергея Рахманинова (1873—1943 гг.), АнтонаБрюкнера(1824—1896 гг.), Густава Малера (1860—1911 гг.), Рихарда Штрауса (1864—1949 гг.), Клода Дебюсси (1862—1918 гг.), Мориса Равеля (1875—1937 гг.), Шарля Гуно (1818—1893 гг.), Жоржа Бизе (1838—1875 гг.), Джузеппе Верди (1813—1901 гг.), Джакомо Пуччини (1858—1924 гг.), Жака Оффенбаха (1819—1880 гг.), Иоганна Штрауса (1825—1899 гг.), Ференца Легара (1870—1948 гг.), Бедржиха Сметаны (1824—1884 гг.), Антонина Дворжака (1841—1904 гг.), Эдварда Грига (1843—1907 гг.), Цезаря Кюи (1835—1918 гг.), Милия Балакирева (1836—1910 гг.), Александра Бородина (1833—1887 гг.), Николая Римского-Корсакова (1844—1908 гг.), Михаила Глинки (1804—1857 гг.), Александра Глазунова (1865—1936 гг.), Модеста Мусоргского  (1839—1881 гг.), Рихарда Вагнера (1813—1883 гг.) и многих других композиторов.

Это только композиторов, а сколько художников, архитекторов, писателей, скульпторов, изобретателей осчастливило своим творчеством ту эпоху, которая, несомненно, была апогеем развития земной цивилизации!

Взять хотя бы Александра Эйфеля (1832—1923 гг.), чья великая башня попросту дезавуирует значение всех войн и всех революций как xix, так и xx века, опозорившего себя перед Историей патологической страстью к разрушению того, что принято называть мировой гармонией в ее земном воплощении.

Самая, пожалуй, знаковая фигура Золотого века — Александр Пушкин (1799—1837 гг.), который сам по себе и целая эпоха, и революция в словесности, и неиссякаемый поток шедевров, и дерзкий вызов сложившимся стереотипам общественной морали.

Н. Рушева. Пушкин и дама

Духом вызова сложившимся стереотипам проникнута значительная часть творческого наследия автора бессмертного «Евгения Онегина», наследия, которое было беспощадно изрезано цензурными ножницами и во времена Николая Первого, и в советские, и в постсоветские времена.

Этим бунтарским духом проникнуты такие поэмы, как «Царь Никита и сорок его дочерей», «Гаврилиада», «Монах» и другие произведения великого Пушкина. Ну а если поднимать тему безнравственности, то нужно заметить, что некоторые главы абсолютно хрестоматийного «Евгения Онегина» критики умудрялись называть «безнравственными», не беря на себя труд аргументировать свои выводы.

В стихотворении Пушкина «Городок» волею редактора была вымарана 21 строка и заменена одна фамилия, которую ни в коем случае нельзя было произносить.

Это была фамилия русского поэта Ивана Баркова.

И великий Пушкин ответил вполне адекватно на такой грубый выпад цензуры. Очень скоро Петербург, а за ним и другие российские города облетела рукописная поэма «Тень Баркова», которая повергла в шок и цензоров, и всех ханжей, еще не разучившихся читать то, что написано пером и невозможно вырубить топором:

Однажды зимним вечерком,

В борделе на Мещанской,

Сошлись с расстриженным попом:

Поэт, корнет уланский,

Московский модный молодец,

Подьячий из сената

И третьей гильдии купец,

Да пьяных два солдата.

Всяк, пуншу осушив бокал,

Лег с блядью молодою

И на постели откачал

Горячею елдою.

Кто всех задорнее ебет?

Чей хуй средь битвы рьяной

Пизду курчавую дерет,

Горя, как столб румяный?

О землемер и пизд, и жоп!

Блядун трудолюбивый!

Хвала тебе, расстрига поп,

Приапа жрец ретивый!

Думаю, не требуется обладать уж очень богатым воображением, чтобы представить себе реакцию критиков и благонамеренной читающей публики. Что до критиков, то один из разночинцев-полуинтеллигентов дошел до того в своем стремлении показать, как он болеет за народную нравственность, что гневно обвинил великого русского драматурга Александра Островского (1823—1886 гг.) в «циничном эротизме» его драм «Воспитанница» и «Гроза».

Начиная с середины XIX века число таких «критиков» стремительно росло благодаря страстному желанию этой интеллигенции в первом поколении как можно быстрее занять свое место под солнцем, ее жгучей зависти к высокородным «счастливчикам» типа Пушкина, а также комплексу неполноценности в сочетании с не слишком благополучной генетикой.

Противостоять им, активно льющим воду на мельницу официальной цензуры, осмеливались лишь хорошо образованные и духовно свободные аристократы, и делали они это в самых вызывающих формах, впрочем вполне адекватных давлению мракобесия.

Первым, конечно, не лез за словом в карман Пушкин — «Солнце русской поэзии», который задавал тон этому движению сопротивления, но наиболее значительные поэты той поры тоже не прятались в темных закоулках конформизма. Современник Пушкина и его единомышленник Александр Полежаев (1804—1838) доставил немало хлопот цензуре своими раблезианскими стихотворениями и автобиографической поэмой «Сашка», которая настолько не пришлась по вкусу Николаю Первому, что по его указу поэт был сдан в солдаты. Вскоре он погиб.

Михаил Лермонтов (1814—1841), кроме известных хрестоматийных произведений написал еще и те, что стараются не упоминать в его биографиях, такие, как «Уланша» или «Петергофский праздник», который был особо дерзким вызовом существующим цензурным догмам. Разумеется, у Лермонтова хватило бы словарного запаса, чтобы раскрыть любую тему, не прибегая к нестандартной лексике, но когда цензурные и моральные запреты буквально оскопляют даже самые невинные романтические баллады, то что ж… как говорится, нате вам, господа…

Пустите, мне домой пора!

Кто вам сказал, что я такая?

— На лбу написано, что блядь!

Вставляй же!.. Ну, полез, довольно?

— Какой огромный!.. ох! мне больно!

Ой! тошно. — Врешь, ебена мать!

(«Петергофский праздник»)

Несомненно, подобные же мотивы руководили теми талантливыми поэтами той поры, которые, написали «барковиану» — цикл стихотворных произведений, авторство которых приписали Ивану Баркову, которого к тому времени давным-давно уже не было в живых.

Никто не может сказать, кто именно написал знаменитых «Луку Мудищева», «Прова Фомича» или «Григория Орлова». Весьма вероятно, что их авторы носили бессмертные имена, украсившие историю и литературы, и всего человечества, а возможно, что это были никому не известные, но в любом случае очень талантливые люди…

КСТАТИ:

«Только в презираемой литературе могут быть порядочные авторы».

Жюль и Эдмон Гонкуры

Ну с этим можно поспорить, вспомнив имена таких «китов» литературы XIX и первых лет XX века, как Оноре де Бальзака (1799—1850 гг.), Чарлза Диккенса (1812—1870 гг.), Шарлотты Бронте (1816—1855 гг.), Николая Гоголя (1809—1852 гг.), Гюстава Флобера (1821—1880 гг.), Льва Толстого (1828—1910 гг.), Виктора Гюго (1802—1885 гг.), Ги де Мопассана (1850—1893 гг.), Федора Достоевского (1821—1881 гг.), Уильяма Теккерея (1811—1863 гг.), Тараса Шевченко (1814—1861 гг.), Александра Дюма-отца (1802—1870 гг.), Альфреда де Мюссе (1810—1857 гг.), Марка Твена (1835—1910 гг.), Антона Чехова (1860—1904 гг.), Джеймса Фенимора Купера (1789—1851 гг.), Александра Куприна (1870—1938 гг.), Ивана Франко (1856—1916 гг.), Генриха Гейне (1797—1856 гг.), Джорджа Бернарда Шоу (1856—1950 гг.)… и этот список далеко не полный. Что и говорить, удивительная, неповторимая эпоха, до отказа наполненная ярчайшими личностями. Млечный Путь, ведущий в черную бездну…

А великий американский романтик Эдгар Аллан По (1809—1849 гг.), который оставил свой след в хрониках как певец трагических поисков смысла красоты, жизни и смерти, а также как вызывающе аморальный тип, запомнился мадам Клио прежде всего как родоначальник детективной литературы, как автор бессмертного рассказа «Убийство на улице Морг», давшего толчок развитию показа мощнейшей индустрии художественного расследования преступлений.

Вальтер Скотт(1771—1832 гг.), автор «Айвенго», «Роб Роя», «Квентина Дорварда» и других книг, без которых, наверное, невозможно жить.

А можно жить без новелл Проспера Мериме (1803—1870 гг.), без романов Стендаля (1783—1842 гг.), без сказок братьев Гримм, без пиратских историй Роберта Стивенсона?

КСТАТИ:

Марк Твен, сидя в кафе, пишет письмо своей знакомой. Сосед по столику все время заглядывает в написанное.

«Дорогая, — пишет Марк Твен, — я заканчиваю это послание так сумбурно, потому что какая-то свинья все время сует нос в мои откровения…»

— Сам ты свинья! — вскипел сосед. — Очень мне интересно, какую чушь ты там плетешь!

Начинающий поэт прислал несколько своих опусов Байрону, сопроводив их таким пояснительным текстом: «Я написал эти поэмы, вдохновленный неизвестно откуда взявшимся творческим огнем. Посоветуйте, как с ними поступить.»

Ответ Байрона не заставил себя долго ждать.

«Я самым внимательным образом ознакомился с Вашими прекрасными творениями, — писал великий поэт, — и пришел к выводу, что их следует возвратить в тот огонь, который вдохновил их автора. Лучше всего — в каминный?»

Мопассан некоторое время работал министерским чиновником. Через много лет в архивах министерства была обнаружена следующая характеристика на него: «Прилежный, добросовестный чиновник. Единственный недостаток — плохо пишет».

У Дюма-отца как-то попросили пять франков на похороны известного критика.

— Вот вам десять, — ответил он, — и похороните на них двух критиков.

Один весьма посредственный актер обратился к Бернарду Шоу с просьбой походатайствовать за него перед режиссером известного театра. Встретив этого режиссера, Шоу сказал:

— Этот молодой человек играет Гамлета, Ромео, Фердинанда, на пианино, на тромбоне и в биллиард. В последнем он просто непревзойден.

Ресторан в Лондоне. Сидящий за столиком Бернард Шоу подзывает официанта:

— Скажите, пожалуйста, ваш оркестр играет по заказу?

— Да, сэр.

— В таком случае пусть он сыграет в домино.

И еще такая глыба, как Иван Тургенев (1818—1883 гг.), автор бессмертных «Записок охотника», «Отцов и детей», «Накануне», а также Герасима и Муму, не говоря уже о трепетных «тургеневских девушках».

Он уже не первый век служит эталоном добропорядочности, признанным ортодоксально мыслящими дамами, господами, товарищами, братанами и т.п.

И не столь уж многие знают, что Тургенев — еще и автор эротической поэмы «Поп», где встречаются и такие философские размышления:

…Люди неразумны, право:

В ребяческие годы мы хотим

Любви «святой, возвышенной» — направо,

Налево мы бросаемся, крутим…

Потом, угомонившись понемногу,

Кого-нибудь ебем — и слава Богу.

Так что в жизни есть место не только сентенциям закомплексованных разночинцев, населяющих хрестоматийные произведения Ивана Тургенева.

«Король французских поэтов» — Поль Верлен (1844—1896 гг.) подарил потомкам, кроме самых возвышенных, и такие строки:

О попа женская, что во сто крат чудеснее любой —

И попки мальчика, и задницы мужской.

Из всех задов — и тут ни дать, ни взять, —

Мы будем лишь ее ценить и почитать.

Из архива истории фотографии

А одним из весенних вечеров 1833 года Альфред де Мюссе, ужиная с друзьями-литераторами в парижском ресторане «Пале-Рояль», обсуждал характерные особенности эротической литературы. Большинство склонялось к мнению, что этот жанр непременно требует использования грубых и непристойных выражений, ссылаясь на произведения эпохи Ренессанса.

Возражая своим друзьям, Мюссе заявил, что докажет обратное, написав за три дня откровенный эротический роман и при этом не использовав ни одного выражения, выходящего за общепринятые рамки благопристойности.

Было заключено пари, и ровно через три дня все его участники получили на руки рукописные копии романа под названием «Гамиани, или Две ночи бесчинств». Мюссе блистательно выиграл пари.

Его роман стал одним из самых знаменитых образцов своего жанра, признанным шедевром романтической эротики.

Иллюстрация к «Гамиани» де Мюссе.

В 1867 году в Париже состоялись судебные процессы над авторами «непристойных произведений». Первым из них был Гюстав Флобер, вина которого заключалась в написании романа «Мадам Бовари», а вторым — поэт Шарль Бодлер (1821—1867 гг.), автор бестселлера «Цветы зла».

И в том, и в другом произведении отсутствовали натуралистические описания сексуальных отношений. Преследования были вызваны лишь авторской позицией, оценкой моральных норм современного общества.

В то же время к эротическому натурализму Эмиля Золя (1840—1902 гг.) власти относились гораздо более терпимо.

Сам Золя так характеризовал свой роман «Нана»: «Тут интимные органы женщины — это алтарь, на который мужчины несут свои жертвы. Роман этот — поэма о вульве».

О вульве, о томлении любви, о преступлении и наказании, о муках творчества, о богатстве и бедности, о добре и зле, о жизни и смерти, о чем только не писали они, великие литераторы, делающие честь своей эпохе, которая нисколько не дорожила ими в роковом своем заблуждении…

А еще озаряли ее небосклон такие личности, как Артюр Рембо (1854—1891 гг.), Райнер Мария Рильке (1875—1926 гг.), Адам Мицкевич (1798—1855 гг.), Уолт Уитмен (1819—1892 гг.), Аполлон Григорьев (1822—1864 гг.), Семен Надсон (1862—1887 гг.), Константин Бальмонт (1867—1942 гг.), Максим Горький (1868—1936 гг.), Валерий Брюсов (1873—1924 гг.), Александр Блок (1880—1921 гг.), Генрик Сенкевич (1846—1916 гг.)… Да нет, это просто бессмысленная затея — пытаться перечислить всех великих художников слова Золотого века, как и всех музыкантов, скульпторов, живописцев… Их было так много, что кажется, будто в Золотом веке не существовало иных проблем, кроме творческих…

КСТАТИ:

«Умник выдвигает проблемы, дурак и невежда решают их, но все трудности остаются для философа».

Жюльен де Ламетри

Любопытная деталь: так густо насыщенный выдающимися деятелями в области художественного творчества, Золотой век оставил Истории очень мало имен своих философов.

Почему так? Скорее всего, из-за невостребованности философской мысли. Она ведь всегда обращена в будущее, обгоняя свое врем», а какое будущее могли предвидеть философы XIX века?..

Самый, пожалуй, абстрактный из них — Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770—1831 гг.), который положил начало новому пониманию диалектики и подверг ревизии традиционную логику, выдвинув фундаментальный принцип: «Противоречие есть критерий истины, отсутствие противоречия есть критерий заблуждения».

Да, сам процесс жизнедеятельности — это процесс преодоления противоречий, без которых нельзя выстроить ее фабулу.

Гегель — автор таких понятий, как «абсолютная идея», «абсолютный дух», «для-себя-бытие» и т.п.

КСТАТИ:

«Человек не станет господином природы, пока он не станет господином самого себя».

Георг Вильгельм Фридрих Гегель

Его яростным критиком, если не сказать ниспровергателем, был другой философ Золотого века — Артур Шопенгауэр (1788—1860 гг.), который заявил, что не удивление, присущее Гегелю, а «недоумение и печаль есть начало философии».

Он был философом пессимизма, придумавшим вместе с английским поэтом Колриджем этот термин.

Он был величайшим мизантропом, заявившим, что «иные люди были бы в состоянии убить своего ближнего просто для того, чтобы смазать себе сапоги». Будучи приват-доцентом в берлинском университете, он поставил свои лекции в расписание именно в те часы, когда были назначены лекции Гегеля. Шопенгауэр был изумлен и раздосадован тем, что именно его лекции студенты предпочитали игнорировать.

КСТАТИ:

«Гегелевская философия состоит из 3/4 чистой бессмыслицы и 1/4 нелепых выдумок».

Артур Шопенгауэр

Его программное произведение «Мир как воля и представление» было издано в 1818 году тиражом в 800 экземпляров. За полтора года было продано всего 100 книг. Оставив для продажи 50 экземпляров, издатель весь остальной тираж превратил в макулатуру.

Когда друзья спросили умирающего Шопенгауэра, где бы он желал покоиться после смерти, он слабо улыбнулся и проговорил: «Все равно. Они найдут меня».

КСТАТИ:

«Общественные связи каждого человека находятся как бы в обратном отношении к его интеллектуальной ценности, и слова „он очень необщителен“ почти равносильны похвале: „это человек с большим достоинством“.

Артур Шопенгауэр

Очень большим достоинством обладал немецкий философ Фридрих Вильгельм Ницше (1844—1900 гг.), во многом разделяющий социальный пессимизм Шопенгауэра.

Он сочетал в себе черты блестящего острослова, души общества и при этом — угрюмого нелюдима, холодного скептика и экзальтированного мистика. Эти полярные свойства характера проявлялись в ключе крайнего максимализма, подчас граничащего с маниакальностью.

И при этом Ницше был гением, величие которого пытались оспаривать многие, чьи имена или не запомнились, или прокляты потомством.

«Социализм, — писал Ницше в 1886 году, — есть фантастический младший брат отжившего деспотизма, которому он хочет наследовать; его стремления, следовательно, в глубочайшем смысле слова реакционны».

Подобные мысли философа послужили поводом к запрещению публикаций его произведений в Советском Союзе. При этом его еще обвиняли в создании идеологического базиса германского национал-социализма.

Действительно, некоторые тезисы Ницше, вырванные из контекста его учения, были использованы нацистами при выработке своей идеологии, но именно вырванные из контекста и провозглашенные перед толпами весьма далеких от философии лавочников и колбасников, щеголявших в униформе гитлеровских штурмовиков.

Один из таких тезисов касается понятия «белокурая бестия», которое предусматривало возвращение к истокам созидательного становления человека, в то время как гитлеровцы оставили в этом понятии лишь одну агрессивную жестокость.

А еще Ницше говорил, что нужно помочь упасть тому, кто оступился. Речь идет, конечно же, о морально оступившихся, о тех, кому невозможно помочь, о рабах своих слабостей и пороков, и с этим тезисом едва ли возможно спорить. Нужно оказать любую возможную помощь людям, пострадавшим вследствие несчастного случая либо тяжелого недуга, но аморально помогать картежнику, проигравшему свою квартиру, алкоголику или наркоману. Для последнего не следует пожалеть килограмм героина (образно говоря), и пусть он отправится куда желательно…

Что же до пресловутого «сверхчеловека», то Ницше определяет его как цель, как венец трудного и тернистого пути самоусовершенствования, и, право слово, нет ничего зазорного в стремлении возвыситься исключительно благодаря собственным трудам и саморазвитию!

Я понимаю, что такое возвышение обидно наблюдать тем, кто не стремится или не способен к такому самосовершенствованию, но это уже их трудности.

Зигмунд Фрейд (1856—1939 гг.), всемирно известный ученый, основоположник научного психоанализа, отмечал не без горечи, что «многим из нас было бы тяжело отказаться от веры в то, что в самом человеке пребывает стремление к усовершенствованию, которое… будет содействовать его развитию до сверхчеловека». И далее: «Но я лично не верю в существование такого внутреннего стремления и не вижу никакого смысла щадить эту приятную иллюзию. Прежнее развитие человека кажется мне не требующим другого объяснения, чем развитие животных…»

Это к проблеме сверхчеловека. Что же касается проблемы движущей силы Истории, то великий русский философ Василий Розанов (1856—1919 гг.) высказался на эту тему коротко и ясно: «Человек не делает историю. Он в ней живет, блуждает, без всякого ведения, для чего, к чему…»

Не знаю, случайно или нет, но начало Золотого века совпало со скандальной известностью зловещих романов маркиза де Сада, а конец его ознаменован не менее скандальной известностью романа, отображающего тот вид извращения, которое доктор Рихард фон Краффт-Эбинг назвал «мазохизмом», производным словом от фамилии автора этого романа.

Леопольд фон Захер-Мазох (1836—1895 гг.) был довольно успешным и плодовитым писателем, которого критика справедливо сравнивала с Гоголем, Гейне, Тургеневым и Брет-Гартом, но вот выходит в свет роман «Венера в мехах», произведший впечатление разорвавшейся бомбы. Он стал гимном сексуальному извращению, смысл которого состоит в наслаждении от физических и моральных страданий, причиняемых партнером или партнершей.

«Венера в мехах» — произведение во многом автобиографическое. Сюжет строится на том, что молодой помещик Северин попадает в сексуальное рабство к своей эксцентричной любовнице Ванде (так звали первую жену писателя). При этом он испытывает острое наслаждение от порки тяжелой плетью и от морального садизма Ванды.

Захер-Мазох с поразительной тонкостью и глубоким психологизмом описывает все нюансы постепенного превращения свободного и гордого человека в жалкого раба, наслаждающегося своим рабством.

И роман, и воспетое в нем извращение приобрели в конце XIX века пугающую популярность. Разумеется, это явление существовало за много столетий до Мазоха, но именно он оформил его в систему мировосприятия и проанализировал его психологические механизмы.

Мазохизм стал массовым течением, в которое вовлекалась все большее число людей, ищущих наслаждения в страданиях. Появилась целая сеть специализированных борделей, где самые требовательные мазохисты могли получить все вероятные удовольствия в виде испытываемых мучений.

Весьма вероятно, что мазохистские настроения сыграли свою роль в формировании тех ужасных событий XX века, когда миллионы, казалось бы, психически нормальных людей совершенно добровольно унижались перед отребьем, которое они назвали своими вождями (по-немецки «фюрерами») и терпели исходящие от этих садистов неисчислимые страдания.

Что ж, как выразился Захер-Мазох, «кто позволяет себя хлестать, тот заслуживает того, чтобы его хлестали».

Роман Ужасов. Пролог

Изумительная работа, миледи… Я разрезал на куски человека, предварительно сняв с него кожу. Он был отвратительно сложен!

Октав Мирбо. «Сад пыток и смерти».

Город Сараево, столица Боснии. 28 июня 1914 года. По оживленной улице неторопливо движется автомобиль, в котором находятся австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд и его морганатическая супруга София, герцогиня Гогенбергская. Неподалеку от перекрестка автомобиль замедляет ход. К нему приближается болезненного вида молодой человек (как выяснилось вскоре, студент Гавриил Принцип) и стреляет из револьвера в пассажиров. София умирает сразу же. Эрцгерцог — через час.

Террорист, как выяснилось, был не одиночкой, а членом тайного сообщества под названием «Черная рука», которое боролось против династии Габсбургов.

Проще простого было бы выдать пойманного террориста, а заодно и всю его шайку обиженной стороне — Австро-Венгрии, и на том завершить эту неприглядную историю, но Белград отказался поступать столь сурово со своими «народными героями» и в ответ на жесткие требования выдать убийц объявил мобилизацию.

Российский Императорский совет принимает решение поддержать Сербию, даже не поставив об этом в известность своих союзников Великобританию и Францию. Решил и все тут…

Австро-Венгрия после этого объявляет войну Сербии, Германия — Франции и России. Началось…

А ведь проблема яйца выеденного не стоила. Да, собственно, о ней вообще забыли, потому что не в ней дело и не в союзнических обязательствах, которые вовсе не были такими уж категоричными. Здесь сработали такие факторы, как извечное желание попользоваться тем, что плохо лежит, и столь же извечное неумение правительств строить свою политику на созидании, а не на разрушении. Вести войну гораздо проще, чем налаживать экономику. И веселее. И, по сути, чужими руками, а к своим-то рукам, глядишь, что-нибудь да прилипнет. И прилипало, как продолжает прилипать до самого настоящего времени, и немало, ох как немало… Так стоит ли заниматься этим неблагодарным трудом-созиданием, если разрушение гораздо прибыльнее и почетнее?

Мало того, вся эта гнусь ярко окрашивается народным энтузиазмом. Русские свято поверили в то, что «истекающие кровью балканские братья» с надеждой смотрят на восток, где должно взойти солнце истинной свободы. Французы так же свято поверили в возможность реванша за все обиды, нанесенные им немцами, осквернившими Париж в 1870-м. Австрийцы поверили в угрозу славянского ига и в необходимость спасения от него европейской цивилизации. Немцы не очень-то верили в славянское иго, но были не прочь поставить на место зарвавшуюся Российскую империю — на востоке, а на западе — зарвавшихся французишек, которые, видно, забыли уроки недавней истории. Англичане же свято поверили в свою миссию блюстителей порядка в Европе и в Божье благословение на такой умиротворяющий милитаризм…

Короче говоря, все они запылали желанием показать кому-то «кузькину мать».

Эта война несерьезностью своих мотивов и совершенно неожиданной тяжестью своих последствий весьма напоминает пьяную драку каких-то подзаборников, в результате которой одни из них погибли, а другие, оставшиеся в живых, получили очень серьезные сроки тюремного заключения, так и не поняв, что, собственно, произошло и из-за чего возникло.

В полном соответствии с законами жанра такая драка, имея достаточно небольшое количество зачинщиков (в данном случае — пять стран), начавшись, быстро обрастает новыми участниками (свыше тридцати), которым уже в принципе все равно, из-за чего возникла эта потасовка…

Вначале все ее участники и зрители думали, что она будет короткой — три-четыре месяца, до Рождества, в крайнем случае — до Пасхи следующего 1915 года, но на самом-то деле она длилась 4 года и 3,5 месяца, причем закончилась она так же по-дурацки, как и началась, а вернее, так и не закончилась, тлея, как искорка огня в торфяных залежах, до 1939 года, до своего второго этапа.

Она резко отличалась от всех предыдущих войн своей патологической жестокостью, когда во главу угла ставится не капитуляция противника, а его физическое уничтожение, и когда полководческое искусство подменяется применением быстродействующих средств массового поражения.

Кроме автоматического оружия, с его огромной убойной эффективностью, широко применялись разрывные пули «Дум-Дум» и совершенно дьявольское изобретение — отравляющие газы. А фоном всему этому служили невиданные ранее бомбардировки с воздуха, артиллерийская шрапнель, танки, подводные лодки и прочие плоды инженерно-научной мысли в то время, когда человечество было беззащитно перед холерой, не говоря уже о банальном триппере.

Научный поиск средств уничтожения себе подобных всегда был приоритетным, но вызывающее неприличие своего размаха он продемонстрировал именно во время Первой мировой, которая со всей наглядностью показала, что так называемый нравственный прогресс — это блеф, выдумка прекраснодушных интеллигентов, которые и сами не знали, зачем взялись лакировать колючую проволоку (кстати, еще одно сатанинское нововведение Первой мировой).

Первая мировая продемонстрировала массовое зверство такого уровня, что все теории социального совершенствования были быстро сведены на нет, а вот теории социальных революций, напротив, получили очень весомые подтверждения своих стратегических положений.

Античеловеческие методики ведения военных действий очень удачно сочетались с массовой жестокостью воинов, которые не понимали, за что и почему они воюют, но использовали создавшуюся ситуацию с максимальной эффективностью хотя бы в плане удовлетворения низменных инстинктов, хотя бы так…

Но через весьма непродолжительное время наступило отрезвление, в особенности у русских солдат, столкнувшихся с вопиющими фактами полнейшего равнодушия к ним со стороны державы, пославшей их в залитые ледяной водой окопы и при этом снабжая некондиционными патронами и испорченной тушенкой.

Об атмосфере, царящей на фронте, свидетельствуют беспристрастные факты, согласно которым на каждую сотню павших российских солдат приходилось три сотни сдавшихся в плен, в то время как в британской армии эта цифра составляла 20 человек, во французской — 24, а в германской — 26. И это свидетельствует отнюдь не о трусости солдат, а о том, что они попросту не желали отдавать свои жизни во имя неизвестно чего, да еще при таком отношении к ним государства.

Армейские интенданты во все времена и во всех странах не отличались особой щепетильностью, но то, что позволяли себе российские во время Первой мировой, выходит за пределы не только всевозможных норм, но и элементарного правдоподобия: так не бывает. Но было, и никто этот беспредел не пресекал, по крайней мере так, как это положено делать.

Не подлежит даже малейшему сомнению то, что император Николай Второй не имел никакого отношения к этим преступлениям, но он имел отношение к державе, интересы которой защищают ограбленные солдаты, и его прямым долгом было распорядиться о том, чтобы на разных участках фронта перед строем были расстреляны уличенные в воровстве интенданты и их подельники-поставщики. И одновременно с этим требовалось коренное улучшение снабжения действующих армий, не говоря уже о решении остальных важнейших проблем.

Николай Второй, бесспорно, был светлой личностью, как характеризовала его моя бабушка, но этого свойства было явно недостаточно для успешного исполнения роли, с которой в этих условиях, наверное, лучше бы справился Николай Первый, но…

А в огромной стране царил беспредел. Коррупция должностных лиц достигла немыслимых высот. Экономика билась в агонии. Политические партии левого толка совершенно неприкрыто выступали за поражение России в войне и некому было дать определение их деятельности и судить по законам военного времени, некому было пресечь антигосударственную пропаганду всеми доступными средствами, увы…

Осадок, поднявшийся с общественного дна, быстро освоился с новым для него статусом, осмелел и начал входить в роль нового хозяина жизни.

Известный писатель и журналист Николай Брешко-Брешковский так описывал реалии окружающего его бытия образца 1915 года:

«Наживались громадные деньги. Наживались и на том, что Икс познакомил Игрека с Зетом в каком-нибудь кабаке. В дорогие рестораны — к „Медведю“, „Контану“, „Кобе“, „Донону“, где раньше собиралась изысканная публика, хлынул новый посетитель, чумазый, в считанные часы набивший бумажник, со своим особым хамством, со своими женщинами — вульгарными, не умеющими есть, но богато одетыми и с крупными бриллиантами в невымытых ушах.

Сам чумазый успел приодеться у лучших портных, но платье на нем сидит, как на холуе, а духи, купленные в «Жокей-клубе», все равно не могут заглушить годами впитавшийся запах трущобных меблирашек, где в тесной комнате рядом с кроватью-логовом плавали в мыльной воде окурки дешевых папирос.

Он хотел, чтобы от него воняло деньгами. Он требовал самые дорогие вина, закуски, швырял направо и налево чаевые. Но лакеи все равно служили ему нехотя, презирая его…»

До боли знакомая картина начала девяностых годов того же века…

И в довершение ко всему Николай Второй принимает решение лично командовать своими войсками, что войскам не очень-то помогло, а вот внутреннее положение в стране явно ухудшило.

КСТАТИ:

«Не наблюдать за работниками —значит оставить им открытым свой кошелек».

Бенджамин Франклин

Несмотря на большое количество действующих лиц этого эпизода Истории, тем не менее центральными в нем стали лишь двое, причем те, которые начали воевать как бы за компанию, из солидарности к столкнувшимся лбами Сербии и Австро-Венгрии. Россия и Германия задавали тон этой жуткой и бессмысленной бойне, и каждая из этих стран зашла уже так далеко, что… впрочем, всегда можно остановиться при наличии конструктивного разума, но имперское мышление и конструктивный разум, как правило, несовместимы. Они просто не хотели остановиться на этом пути, который неумолимо вел их к таким испытаниям и бедам, которых еще не знала планета и в сравнении с которыми кровопролитнейшая Первая мировая — рождественская сказка, не более…

Проклятьем заклейменный

Это слова из «Интернационала» — коммунистического гимна. «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…» и так далее. Помнится, я еще в отрочестве задумывался о том, кто и за что проклял этих людей, а когда через какое-то время на каком-то собрании увидел отнюдь не голодных, а довольно-таки упитанных мужичков, старательно поющих о том, что они очень проголодались, и о том, что «кто был никем, тот станет всем», пришел к выводу о том, что этот гимн явно аморален.

Выросший на убеждении, что человек должен всего в жизни добиваться только собственным трудом, я довольно отчетливо понимал, что тот, кто был никем, а в одночасье стал всем, — преступник, то есть грабитель, бандит, разбойник. Можно, конечно, разбогатеть в течение получаса, но для этого нужно ограбить банк. Или выиграть в лотерею.

Ну касательно лотерей я все понял, когда в «нагрузку» к законной и унизительно малой зарплате требовалось купить несколько билетов государственной лотереи. Все, что связано с грубым насилием, — преступление, и здесь уже не имеет значения, выигрывал ли кто-нибудь по этим билетам или нет.

И любое быстрое обогащение — тоже. Потом я прочитал это у Бальзака. А спустя долгие годы наткнулся на совершенно потрясающее изречение Леонардо да Винчи: «Кто хочет разбогатеть в течение дня, будет повешен в течение года».

Ну те, которые разбогатели в течение 25 октября (7 ноября) 1917 года, не были повешены в течение года. Только лет через семь-восемь их начал методически ликвидировать Сталин, так что у них было время вкусить прелести своего нового положения.

А «голодных и рабов» никто в общем-то и не проклинал, потому что совсем не в них заключался корень происшедшего зла, а в тех сытых и, к сожалению, свободных в своих действиях полугосподах, которые уж очень цинично и подло использовали сложившуюся ситуацию для решения своих личных проблем. Их поначалу никто не принимал всерьез, а когда они уже сделали свое дело, начали проклинать и сожалеть о том, что не повесили, но это уже, как говорится, «остроумие на лестнице»…

До сих пор не утихают жаркие дискуссии на тему: «Был ли Ленин немецким шпионом?» Несмотря на самые убедительные аргументы в пользу того, что «несомненно был», и, в частности, неоспоримые данные о том, как его переправляли те же немцы на территорию России в опломбированном дипломатическом вагоне, находятся историки (из бывших преподавателей истории КПСС), которые, мастерски просимулировав глухоту, когда звучали аргументы их оппонентов, с издевательской полуулыбочкой говорят: «Мы, ученые (помилуй Бог!), оперируем только фактами, и ничем иным. Покажите расписку Ленина в получении вышеуказанных сумм от германского командования, и тогда…» Кто бы говорил… Уж им-то, — если и не всем, то каждому второму, хорошо известно как агентам КГБ, что все письменные контакты с «центром» осуществляются от имени вымышленного лица, т.е. всякого рода рапорты, донесения (доносы) и соответственно расписки в получении гонораров подписываются от лица псевдонима. Сорок пять рублей на «представительские расходы» получил, конечно же, не преподаватель университета такой-то, а, скажем, «Илья Муромец» (Господи, грех-то какой!), и никто никогда не узнает, кто такой этот «Илья Муромец», если, конечно, не всплывет заявление того, кто «будет отныне именоваться…» Такие заявления, как правило, не всплывают, и вовсе не потому, как я полагаю, что спецслужба так уж дорожит этим «Муромцем», а потому, что нельзя создавать прецедент, вследствие которого все остальные агенты не будут доверять «центру».

В. Ульянов (Ленин)

Так что расписок Ленина в получении каких-то сумм от немцев не существует в природе. Деньги на «пролетарскую революцию» в России получал какой-нибудь «Фридрих Барбаросса» или «Вильгельм Телль», и конечно же, не Ульянов, он же Ленин, в чем не сомневаются полугоспода-полуисторики, требующие его расписок в измене Отечеству.

Когда же в России сложилась действительно критическая ситуация, его, т.е. «Фридриха Барбароссу» (или еще кого там), немцы усадили в вагон с надписью «Дипломатический», опломбировали и отправили в Петербург (тогда уже Петроград) в роли детонатора, способного взорвать российское общество.

Он был известен в определенных кругах воинствующих и честолюбивых недоучек, мечтающих о ниспровержении основ того бытия, в котором им не улыбалось быть кем-то иным, кроме репетиторов в домах непритязательных лабазников или, в самом лучшем случае, корреспондентов бульварной прессы. Пожалуй, лишь они в ту пору и являлись читателями его многочисленных трактатов, сплошь компилятивных и построенных на нигилистической демагогии. Читая то, что он писал, приходишь к однозначному выводу о том, что такое не мог написать человек, хоть мало-мальски способный к анализу исторических событий, законов экономики и Природы вообще. Эта безапелляционная подмена действительного желаемым была рассчитана на поддержку людей, кровно заинтересованных именно в такой подмене.

КСТАТИ:

«Надо побольше небылиц, чтобы производить впечатление на толпу. Чем меньше она понимает, тем больше восхищается».

Григорий Назианзинский. IV век

Это было штукарство чистой воды, весьма напоминающее общение Остапа Бендера с шахматистами-любителями из города Васюки, с обещаниями самого светлого будущего, благополучия, мирового признания и т.п. Ну это касалось «шахматистов-любителей», то есть революционеров и сексуально озабоченных курсисток, посещавших их сборища, а вот общаясь с люмпенским отребьем, на которое более всего рассчитывали большевики во всей этой истории, можно было не строить из себя гроссмейстера, а просто надеть кепку вместо изящного венского котелка и сказать: «Можно! Можно все!», подкрепив эти скупые слова энергичным жестом. Ну а всем другим нужно было пообещать все, чего бы им хотелось, просто пообещать, без каких бы то ни было гарантий, да, собственно, и без каких бы то ни было прав давать такие обещания. Так, солдатам было обещано прекратить войну. Просто взять и прекратить, только и всего… И не нашлось же неподалеку двух дюжих санитаров…. Крестьянам было обещано подарить землю, пока близлежащую, а потом и весь глобус…

Рабочим — подарить заводы, конечно, без администрации, без этих мерзавцев инженеров, которые требуют качества продукции, и без такого антинародного понятия, как «трудовая дисциплина».

Нечего и говорить о том, что эти посулы могли найти отклик лишь у людей определенной категории, склонных к анархии и тунеядству, а таких всегда хватало, в особенности в смутные времена… Время было действительно смутным, о чем, кроме всех прочих признаков, можно было судить хотя бы по немыслимому количеству гадалок, экстрасенсов, духовных наставников (гуру), астрологов, белых и прочих колдунов и т.п.

Квинтэссенцией этого явления было откровенное манипулирование императорской семьей, а через нее — и политикой государства юродивым мужиком Григорием Распутиным, «божьим человеком», перед которым заискивали министры и боевые генералы.

Такое просто невозможно представить себе при… да при любом из российских государей, при любом, кроме Николая Второго, который, уехав на фронт, оставил державу без реальной власти, нет, реальной-то существующая власть была, но вот законной ли… И позитивной ли, что, пожалуй, еще важнее.

И вот на такую благодатную почву попадает пропаганда вседозволенности в сочетании с евангельским «…и последние станут первыми». Беспорядки на улицах Петрограда, организуемые пристрастными толкователями Евангелия, возникновение Петроградского Совета, который рассылает по воинским частям приказ об учреждении советов в армии, а также решение об аннулировании государственной полиции и замене ее народной милицией…

А гарант мира, спокойствия, процветания и безопасности державы — император — вместо того чтобы ввести в столицу гвардейские части и казаков, объявить военное положение и перевешать всех членов Совета и их пособников, не находит ничего лучшего, чем отречься от престола.

Я понимаю, что давать советы проще, чем их исполнять, но в любом случае отречение императора от престола, да еще не в чью-то пользу, а просто так, с ликвидацией института императорской власти, было и крайне безответственным, убийственным шагом, приведшим к глобальной катастрофе.

Прекраснодушные интеллектуалы из Временного правительства заявили о своем намерении созвать Учредительное собрание, которое должно было бы узаконить основы российской демократии, не понимая, что уже имеют дело с силой, которой никак не нужна, даже враждебна эта самая демократия, которая нагло лжет о самоопределении народов, населяющих Российскую империю, и вообще обо всем лжет, что бы ни обсуждалось с нею, что им, большевикам, нужна та же империя и то же самодержавие, только с ними во главе, вот и все, за что они готовы были пожертвовать жизнями миллионов и миллионов.

Ленин честно отработал вложенные в него деньги, что да то да.

При откровенно преступном попустительстве государственного аппарата, не нашедшем в себе сил и воли подавить этот наглый мятеж, власть перешла в руки тех, кого еще год назад никто всерьез не воспринимал и в упор не видел. А зря…

Власть им досталась, можно сказать, без боя. Так называемый «штурм Зимнего дворца» — не более чем миф, призванный хоть как-то героизировать акты остервенелой жестокости и вандализма, имевшие место при вступлении большевиков во власть, которую они лицемерно называли «народной».

По идее, Зимний дворец охранялся пулеметной ротой и подразделением женского батальона (!). Если опустить все эпитеты, которые непременно сорвутся в адрес власти, так «добросовестно» охраняющей свою цитадель, то можно беспристрастно оценить факты, которые заключаются в том, что во время так красиво опоэтизированного штурма погибло всего 6 (шесть) человек, идущих (опять-таки, по идее) в лобовую атаку по совершенно открытой Дворцовой площади. И это при том, что очередь одного лишь пулемета способна скосить в десятки раз больше людей, так беспечно идущих отбирать власть у ее законных обладателей, которые и действительно могли сделать то, что требуется делать в таких случаях.

А воспетый залп носового орудия крейсера «Аврора» был холостым, сигнальным, и его могла произвести любая пушка, хотя бы та, что отбивает полдень в Петропавловской крепости. Но потребовалась «Аврора» — должно быть для того, чтобы впоследствии иметь дополнительный экскурсионный объект. Да ладно, чего там… Ну, взяли власть, которая плохо лежала, потому что нормальную власть так просто не возьмешь, но… все было гораздо сложнее. Казалось бы, зачем стрелять, если тебе сдаются добровольно? Разумеется, но если исходить из нормальной логики, а вот у тех, на кого опирался в своих «великих преобразованиях» вождь мирового пролетариата Ленин, была особая логика, присущая людям, которых никак не затронуло развитие цивилизации, руки которых не приспособлены к производительному труду, а мозги — к восприятию таких понятий, как «совесть», «честь», «гуманизм» или хотя бы «целесообразность» на худой конец. Вот почему, захватив не оказавший им никакого сопротивления Зимний дворец, они делали там то, что вызвало справедливый гнев у всех нормальных людей не только в России, но и во всем цивилизованном мире.

С осуждением вопиющих фактов изуверской жестокости и вандализма решительно выступил Максим Горький, горячий сторонник Ленина на умозрительно-мечтательном этапе его деятельности, а теперь пришедший в ужас от методов, которые этот «мечтатель» применяет для реализации своих фантазий. И Горький был не одинок в своей резкой оценке происшедшего.

Всех их «взяли на карандаш», тех, кто вознегодовал против того, что имело место в ту Богом проклятую ночь, и они частью были замучены в застенках ЧК, а частью высланы из страны.

В числе чудом спасшихся свидетелей этих зверств был и ученый-социолог Питирим Сорокин, впоследствии приобретший мировую известность как отец-основатель американской социологии. Вот его свидетельство:

«Осажденные министры не были убиты, их лишь загнали в Петропавловскую крепость, где томились царские министры. Участь, постигшая женщин, была куда страшнее, чем вообще способно представить себе наше воображение. Многие из них были убиты; те же, кого избежала милосердная смерть, были варварски изнасилованы. Они были обесчещены столь отвратительным способом, что вскоре скончались в ужасающих агониях. Многие из официальных лиц Временного правительства также были умерщвлены с садистским зверством».

А ко всему этому — масса уничтоженных шедевров искусства, загаженные вазы, зеркала, мебель, взломанный паркет и прочие результаты контакта цивилизации с порождениями хаоса.

Под утро растерянная власть не нашла ничего лучшего, чем вывести из казарм кадетов — пятнадцатилетних мальчишек, которых воспитывали на примерах воинской чести и доблести. Понятное дело, когда им встретился на Невском проспекте вооруженный отряд под белой наволочкой вместо знамени, они опустили винтовки, так как их учили, что нельзя стрелять в белый флаг, — и попали в ловушку. Их не только убивали, им еще распарывали животы и отрезали гениталии…

Этот случай далеко не единичный, и находятся же историки, которые при упоминании о подобных случаях невозмутимо говорят: «Что ж, революция должна была защищаться». Ну как же так, неужели они все — потомки тех, кто встретился кадетам на Невском? Да нет, вроде…

Одно можно сказать вполне уверенно: эти события продемонстрировали как бы квинтэссенцию мирового зла, что-то доселе невиданное в такой концентрации, по крайней мере.

КСТАТИ:

Мне Маркса жаль: его наследство

свалилось в русскую купель;

здесь цель оправдывала средства,

а средства обосрали цель.

Игорь Губерман

Цель… Встречаются на просторах Истории случаи, когда благородная, прогрессивная цель, не найдя должной поддержки, вынуждена преодолевать стену непонимания при помощи весьма жестких и непопулярных мер. Такая цель может оправдать эти меры только своей бесспорной прогрессивностью, позитивностью, ориентированностью на добро.

Не будем уподобляться тем героически-несчастным кадетам,

которые поверили в искренность намерений революционных бандитов, а посему не задержим внимания на цели этого переворота,

задекларированные Лениным, а рассмотрим такой вот аспект: кого вождь считал «врагами революции»? То есть скажи, кого ты считаешь врагом, и я скажу, чего ты в конечном итоге добиваешься. Ну, императорский двор, дворянство, буржуазия, помещики, фабриканты, банкиры — с этими все ясно: ограбленные никогда не простят грабителям того, что они с ними сделали. Добавим сюда царских офицеров, которые по природе своей не могут служить такой власти и терпеть такие порядки. Кого еще считал Ленин врагами?

ФАКТЫ:

В декабре 1917 года Ленин в своей записке Дзержинскому о мерах борьбы с контрреволюцией указывал, по каким критериям можно определить «члена буржуазного класса». Этими критериями были: 1) ежемесячный доход в сумме 500 рублей; 2) владение любой городской недвижимостью; 3) владение денежной суммой, превышающей одну тысячу рублей; 4) служба в банках, акционерных предприятиях, государственных и общественных учреждениях.

Врагами Ленин считал всех служащих органов местного самоуправления, духовенство всех уровней, преподавателей высших учебных заведений, ученых, писателей, инженеров, самостоятельных ремесленников, зажиточных крестьян, короче говоря, всех тех, которые олицетворяют собой производительные силы общества. А кто же остается?

ФАКТЫ:

Ленин — Горькому:

«И вы договариваетесь до „вывода“, что революцию нельзя делать при помощи воров, нельзя делать без интеллигенции!»

Записка от 31 июля 1919 г.

«Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно.»

Записка от 15 сентября 1918 г.

«Изобретатели — чужие люди, но мы должны использовать их».

Записка от 7 июня 1921 г.

Преображенскому:

«Надо выработать приемы ловли спецов и наказания их».

Записка от 19 апреля 1921 г.

Председателю Петроградского исполкома:

«Знаменитый физиолог Павлов просится за границу ввиду его тяжелого в материальном плане положения. Отпускать за границу Павлова вряд ли рационально, так как он раньше высказывался в том смысле, что, будучи правдивым человеком, не сможет, в случае возникновения соответственных разговоров, не высказаться против Советской власти и коммунизма в России».

Господи, Боже мой… Павлов, великий ум человечества, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине… Ну почему никто не догадался облить керосином тот опломбированный вагон и поджечь его?..

Он люто ненавидел интеллектуалов, в чем, собственно, нет ничего удивительного: он отлично понимал, что они, да, впрочем, не только они, а и любой нормальный человек, не отребье и не закомплексованные представители национальных меньшинств, которыми он окружил себя, никогда не признают законными его действия, как не признают шедеврами философской мысли его писанину, насквозь пронизанную ненавистью к самодостаточной человеческой личности.

Основное его окружение составляли евреи. Они, крайне обособленные, практически не поддающиеся ассимиляции, жаждущие социального реванша, закомплексованные, страдающие от душевного разлада, вызванного резким несоответствием между жизненными притязаниями и возможностями их удовлетворения, как нельзя более подходили на роли сокрушителей основ бытия.

Речь идет, конечно, не о евреях вообще, не о портных, сапожниках или парикмахерах, нашедших свою стезю и отнюдь не изнывающих от неудовлетворенных желаний занять место губернатора или премьер-министра, а о тех недоучках-полуинтеллигентах, которые уверовали в свои уникальные знания и способности, а потому возненавидели мир, который якобы мешает им достичь того высокого положения, которого они, бесспорно, достойны.

Такие полуинтеллигенты, о которых подробно писал Ле Бон, сами по себе очень опасны для общества, а в еврейском варианте эта опасность резко возрастает.

Но Ленину нужны были именно такие соратники.

По уровню жестокости и пренебрежению такими понятиями, как «человеческая личность» и «человеческая жизнь», Октябрьский переворот превзошел все предыдущие события подобного рода, оставив далеко позади даже Французскую революцию с ее массовым садизмом. Пытки, расстрелы заложников, потопления людей на баржах (по 500—600 одновременно), разгон Учредительного собрания, где большевики набрали всего лишь 24% голосов, тогда как эсэры — 40,4%, наглый обман всех, кого только удалось втянуть в орбиту переворота, концлагеря, о которых наивные французы конца XVIII века и представления не имели, и тотальный террор, которому не было равных в Истории.

КСТАТИ:

«Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.

Это не-воз-мож-но!

Надо поощрять энергию и массовидность террора».

Записка Ленина от 26 ноября 1918 г.

«Расстреливать, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты».

Телеграмма Ленина в Саратов. 22 августа 1918 г.

И так далее.

Он, бесспорно, был садистом. Причем харизматическим садистом, способным пробуждать это свойство в окружающих. Развязанная большевиками гражданская война выявила немыслимую доселе массовость садистских и некрофильских проявлений, так что возникает естественный вопрос: откуда в такой истово религиозной стране взялось в одночасье столько палачей, мучителей, насильников и т.п? Откуда? Или религиозная мораль — пустой звук, нормы сугубо внешних проявлений личности, никак не затрагивающих человеческую душу? Тогда почему религиозная сфера претендует на столь значимое место в социуме? Перипетии гражданской войны в России с особой наглядностью продемонстрировали неспособность Церкви позитивно влиять на реалии бытия, ну а если так, тогда почему бы не определиться с социальными приоритетами и перестать в конце концов выдавать желаемое за действительное?

Им, победителям-реваншистам, мало было просто расстреливать массы людей по групповому признаку (учебное пособие для будущих нацистов), мало было топить их, жечь живьем, им требовалась еще и атмосфера тотального террора, чтобы все, абсолютно все граждане бывшей Российской империи поняли, «кто в доме хозяин», да не просто хозяин, а полновластный вершитель судеб. Для этого была создана Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и т.д. (ЧК), во многом напоминающая опричнину Ивана Грозного. Она набиралась из такого же отребья и при этом имела в принципе неограниченные полномочия.

Один из традиционных методов их работы заключался в том, что поздним вечером к гаражу на окраине города подъезжал грузовик с наглухо закрытым тентом. Он привозил тех, кого местные чекисты сочли бесполезными для «молодой республики, уверенно шагающей к светлому будущему» (согласно фразеологии того времени). Грузовик въезжал во двор. Приговоренных заводили в гараж и под рев мотора грузовика расстреливали. Затем их бросали в кузов и увозили, чтобы похоронить в каком-нибудь загородном яру…

За ночь совершалось пять-шесть таких «мероприятий».

И это же не в одном отдельно взятом городе…

Прославились чекисты и дьявольской изобретательностью по части пыток. По свидетельству очевидцев, в Киевской ЧК в начале двадцатых годов широко применялось такое «творческое наследие» палачей Древнего Китая: «Пытаемого привязывали к стене или столбу, потом к нему крепко привязывали одним концом железную трубу в несколько дюймов шириной… Через другое отверстие в трубу сажалась крыса, затем оно тут же закрывалось проволочной сеткой, к которой подносился огонь. Приведенное жаром в отчаяние животное начинало въедаться в тело несчастного, чтобы найти выход. Такая пытка продолжалась часами, порой до следующего дня, пока жертва не умирала…»

Это, между прочим, называется «преступление против человечества», это и все прочее, что делали чекисты. В отношении всего подобного понятие «срок давности» не применяется. В связи с этим напрашивается вполне естественный вопрос: «Чем все это отличается от действий нацистов, осужденных в 1946 году в Нюрнберге?» Ничем. И если ту мразь осудили за преступления против чужих народов, то почему мы не осуждаем свою мразь за то же самое, только направленное против собственного народа?

Я понимаю, что уже нет на этом свете чекистских палачей и судить практически некого, но есть что осудить, а самое главное — добиться хотя бы того, чтобы впредь никто не гордился тем, чего следует стыдиться и что проклято Господом и людьми.

Да и преступления-то они совершали как-то подленько, по-воровски. Взять хотя бы убийство императорской семьи в 1918 году… ночью, в подвале, трусливо. Видимо, это отребье так боялось заглянуть в глаза своим жертвам, что после стрельбы практически в упор они еще и добивали их штыками…

Все-таки английские парламентарии, в 1649 году казнившие на площади своего короля, поступили гораздо честнее, порядочнее, чем эта шпана, занявшая кремлевские кабинеты, откуда поступил приказ ликвидировать Романовых. Да что там английские парламентарии… французские люмпены в 1793 году повели себя в сравнении с большевиками подлинными аристократами духа, устроив хотя бы какое-то подобие суда над Людовиком XVI, но эти…

КСТАТИ:

«Для нас нравственность подчинена интересам классовой борьбы пролетариата».

Владимир Ленин

Без комментариев.

Но становится понятно, как это можно было провозгласит!) право народов на самоопределение, а затем, получив с их помощью реальную власть, отпять это право силой оружия. Большевикам требовалось сохранить империю в ее прежнем виде, а еще лучше — расширить существующие границы, поэтому они распалили очаги гражданского противостояния на всей территории Российской империи, которую они же ранее называли «тюрьмой народов». Только теперь народы поняли, что такое настоящая тюрьма, только теперь, когда после объявления суверенитета большевистские войска начали захват их территорий.

Украина в такой ситуации обратилась за помощью к Германии, затем ее территория стала ареной ожесточенной борьбы между российскими революционными армиями, войсками Украинской республики, Польши, Добровольческой армией Деникина, армией барона Врангеля, Крестьянской армией Нестора Махно и множеством отрядов самой разной политической ориентации.

В течение 1919—1920 гг. Киев пятнадцать раз переходил из рук в руки.

В ходе этих событий имел место трагический эпизод, достойный уровня славы битвы при Фермопилах. На станции Круты, неподалеку от Киева, путь красным войскам, идущим на украинскую столицу, преградил отряд из трех сотен гимназистов и студентов. Они стояли насмерть.

Этот эпизод отличается от фермопильского прежде всего тем, что победившие персы оказали самые высокие воинские почести трем сотням погибших в борьбе с ними спартанцев, а вот победившие красные лишь вволю поиздевались над юношескими трупами. Прогресс, будь он неладен…

Красные побеждали не столько благодаря своей силе, сколько вследствие несогласованности действий и политических платформ их многочисленных противников, будто бы специально собравшихся затем, чтобы инсценировать известную басню Крылова о лебеде, раке и щуке. Например, в ноябре 1919 года возникла уникальная возможность покончить с большевиками, когда Деникин подошел к Туле, что в 160 километрах от Москвы, а поляки во главе с маршалом Юзефом Пилсудским стояли под Смоленском, т.е. примерно на таком же расстоянии от столицы. Их согласованный удар поставил бы жирную точку на истории Октябрьского переворота, но… Деникин вследствие консервативности своего имперского мышления не поддержал идею независимости Польши, вернее, высказался крайне туманно по этому вопросу, что не понравилось Пилсудскому, который вступил в переговоры на эту же тему с Лениным. А в это время Деникина отбросили на юг красные части, победившие белых под Царицыным.

Пилсудский очень скоро пожалел о том, что начал переговоры с Лениным, который оказался на поверку самым ярым колонизатором среди всех русских самодержцев. Пока велись эти переговоры, красные войска готовились к захвату Польши и дальнейшему захвату Германии, где уже начали тлеть очаги возможной революции.

В мае-июне 1920 года красные вытеснили поляков с территории Украины, а затем командующий красной кавалерией Михаил Тухачевский, получив соответствующий приказ из Кремля, скомандовал: «Вперед на Запад! Через труп Белопольши — к мировому пожару!»

И после такого поворачивался же язык что-то там вякать относительно миролюбивой политики «молодого пролетарского государства»! В основе политики большевистской Российской империи однозначно лежала агрессия, борьба за мировое господство. Да, собственно, по-другому и быть не могло, потому что большевики хорошо отдавали себе отчет в незаконности своей власти и одиозности ее характера, посредством которого огромная страна отбрасывалась на века и века назад в своем развитии, а следовательно, требовалось все остальные страны довести до такого же уровня, чтобы случившееся в России воспринималось не как дьявольская аномалия, а как некая норма.

КСТАТИ:

«Преступнику приятно, когда его окружает много преступных людей. Ибо он ищет соучастника, не нуждаясь в судье. Преступник хочет устранить из мира судью, т.е. добро, и придать вид реальности только хаотическому ничто. Вот почему он не чувствует в себе тяжести противоречий, освобожден от них, если находит другого человека, подобного себе».

Отто Вейнингер

Они мчались на Запад, уже готовясь установить в разгромленной Польше свою власть, уже планировали акции ЧК в Берлине, но увы… Пилсудский хорошо подготовился к встрече незваных гостей. В грандиозной кавалерийской битве с участием 20 000 всадников, последней битве такого характера в Истории человечества, красная конница была разбита наголову.

Западные обозреватели отмечали, что в случае поражения Пилсудского в этой битве вся европейская цивилизация оказалась бы под угрозой уничтожения. Значит, понимали все-таки, что происходит! И тем не менее газеты европейских стран пестрели заголовками: «Руки прочь от России!» Такая зашоренность потом оборачивается трагическими открытиями.

А ведь большевики даже не брали на себя труд скрывать свои истинные намерения. Они говорили о мировой революции, как о деле решенном и вполне реальном, исходя, конечно же, из того, что подонки есть везде, и услышав это магическое «можно», они тут же возьмут в руки оружие, перебьют всех, кто не такой, как они, и на каком-нибудь своем съезде проголосуют за вхождение в состав всемирно-пролетарской России.

Клевета? А вот это как понимать? Пьяный бред? Да нет…

Глаз ли померкнет орлиный?

В старое ль станем пялиться?

Крепи

у мира на горле

пролетариата пальцы!

Владимир Маяковский

Или вот такой перл:

Но мы еще дойдем до Ганга,

Но мы еще умрем в боях,

Чтоб от Японии и до Англии

Сияла Родина моя!

Эдуард Багрицкий

Это вовсе не метафора. Они этим жили, они в это верили. Однако, как говорил Достоевский, порядочный человек не тот, кто следует своим убеждениям, а тот, у кого эти убеждения порядочны. Такие же убеждения непорядочны, если их уж очень мягко характеризовать.

А у Александра Блока:

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем…

Ну и, конечно, знаменитая «Гренада» Михаила Светлова:

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

Как тут не вспомнить бессмертное и мудрейшее «Собачье сердце» великого Булгакова:

«Двум богам служить нельзя! Невозможно в одно и то же время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испанских оборванцев! Это никому не удается, доктор, и тем более — людям, которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на 200, до сих пор еще не совсем уверенно застегивают свои собственные штаны!»

Вот почему они и мечтали о том, чтобы весь мир состоял сплошь из оборванцев…

Но для начала не мешало бы подучить географию, а то ведь получалось совсем, как в известной пролетарской песне о матросе-Железняке:

«Он шел на Одессу, а вышел к Херсону…»

Что ж, бывает.

А статистики утверждают, что гражданская война в России, унесла столько же человеческих жизней, сколько и Первая мировая. То есть — 13,6 миллиона.

Сумма, конечно, страшная, но суть происшедшего еще страшнее.

Считается, что худой мир лучше доброй ссоры. Считается, что можно все стерпеть, лишь бы не было войны. Война, бесспорно, страшное зло, источник неисчислимых страданий и трагедий, однако бывают случаи, когда война подобна хирургической операции, болезненной, кровавой, опасной для жизни больного, но дающей ему реальный и единственный шанс избавиться от прогрессирующей болезни, сжирающей все новые и новые участки его тела.

В мире многие понимали, что Советская Россия — это раковая опухоль, которая никогда не ограничится собственными владениями, и в силу своих особых свойств неизбежно будет стремиться к заглатыванию все новых и новых территорий. Такова природа подобного образования, возникшего в «одной, отдельно взятой стране», но имеющего стойкую тенденцию к разбуханию.

И во время гражданской войны, и после разгрома Красной Армии под Варшавой возникали благоприятные моменты, которые при наличии политической воли можно было использовать для решения этой проблемы, для проведения хирургической операции, способной избавить мир от угрозы заражения. Но эти моменты не сочли нужным использовать, кто из соображения относительно того, что худой мир лучше доброй ссоры, а кто из самой низменной корысти, вступив в торговые и прочие контакты с властью, которая, пылая жгучей ненавистью к своему народу, обратила его в бессловесных рабов, предварительно истребив и изгнав из страны самые продуктивные его силы.

Когда нечто подобное происходило во Франции, европейское сообщество все-таки нашло в себе решимость отреагировать на это, но тогда военную коалицию возглавила Россия в лице Александра Первого, а сейчас в этой роли выступить было некому…

И они все дружно сделали вид, будто ничего угрожающего не произошло на шестой части земного шара, будто имеют дело с обычной страной, с которой лучше все-таки жить в мире, потому что тут дай Бог оправиться после Первой мировой, а этот их Ленин… ну что ж, интеллигентный человек, не Аттила же какой…

КСТАТИ:

Из служебной записки Ленина Чичерину:

«Нашу ноту по поводу отсрочки Генуэзской конференции следует составить в самом наглом и издевательском тоне, так, чтобы в Генуе почувствовали пощечину. Действительное впечатление можно произвести только сверхнаглостью».

25 февраля 1922 г.

Пока все они занимались переделом развалившейся Османской империи, наметилось активное сближение Советского Союза и Германии, униженной поражением в войне, репарациями и аннексиями. Примерно в одно и то же время Германия начала всячески уклоняться от выплат репараций, а Советская Россия заявила о своем отказе возвращать царские долги. И эту двойную наглость европейское сообщество сочло за лучшее не воспринимать как явный вызов: худой мир лучше доброй ссоры.

В России сложилась уже достаточно окрепшая тоталитарная система, а в Германии она только пускала ростки, но обе эти системы были обречены на тесное взаимодействие и трансформацию в глобальные структуры, чего опять-таки никто из соседей не счел достойным пристального внимания, по меньшей мере.

В одной из пивных Мюнхена стал часто появляться молодой человек с резкими манерами, общительный, любящий поспорить и покричать. Он был участником минувшей войны, ефрейтором, имевшим два ранения и проблемы с легкими вследствие пребывания в зоне газовой атаки, а также два Железных креста. Зарабатывал он себе на жизнь рисованием открыток, которые сбывал посетителям пивной, а то и просто прохожим на улицах. Он предлагал свои творения евреям-торговцам произведениями искусства, и они покупали их у него иногда, но даже не находя нужным скрывать насмешливо-снисходительную улыбку, что не ускользало от внимательного взгляда молодого художника. Потом, через некоторое время, он им отомстит и за это тоже, как и за то, что его дед покоился на еврейском кладбище, и за многое другое, о чем у него пока что не было времени детально поразмыслить, потому что нужно было как-то выживать в этом послевоенном мире, не менее жестоком, чем породившая его война…

Звали молодого человека Адольфом. Детство и юность он провел под фамилией Шикльгрубер, но потом принял фамилию отчима — Гитлер, которая напоминала ему древнегерманские саги и более подходила той роли, к которой он себя готовил, — сначала подспудно, на уровне томления мятежной души, а со временем и вполне сознательно.

Он начал митинговать в мюнхенских пивных, собирая вокруг себя недовольных и обиженных сложившимися жизненными реалиями, а таких было немало: кроме всех прочих, шесть миллионов безработных. Вот тогда-то, пожалуй, и возникла формация, называемая партией, которую Освальд Шпенглер, автор знаменитого «Заката Европы», охарактеризует как проявление того, как «бездельники руководят безработными».

Но получилось, и еще как!

Уже в начале двадцатых Немецкая национал-социалистическая рабочая партия стала реальной политической силой, по крайней мере, на территории Баварии. И вот 8 ноября 1923 года Адольф Гитлер, выступая на митинге в мюнхенской пивной «Бюргербраукелер», провозгласил начало национальной революции и призвал к свержению правительства в Берлине.

А. Гитлер

Баварские власти решили поддержать эту «народную инициативу». Поздним вечером штурмовые отряды партии начали занимать административные здания, однако утром следующего дня на центральной площади Мюнхена по ним открыли огонь части регулярной армии.

Этот эпизод вошел в историю Германии под названием «пивной путч». Суд приговорил Гитлера к пяти годам тюрьмы, однако уже через девять месяцев (симптоматично!) он выходит на свободу.

Значит, он был кому-то нужен. Да не «кому-то», а очень и очень многим. Он заполнил вакуум. Идеология, вначале интересная лишь посетителям мюнхенской пивной, очень оперативно приобрела огромную популярность, импонируя толпе симбиозом примитивного расизма, агрессивного национализма и социализма. Последний, пожалуй, наиболее опасен своими теоретическими выкладками, главный тезис которых — торжество посредственности, что более всего приветствуется толпой.

Вопреки существующему стереотипу, толпе на самом деле чужда демократия, о чем в самом начале XX века предупреждал Ле Бон: «Демократия, по самой сущности своих принципов, благоприятствует свободе и конкуренции, которые неизбежно служат торжеству наиболее способных, между тем как социализм мечтает, наоборот, об уничтожении конкуренции, исчезновении свободы и общем уравнении. Таким образом, между принципами социалистическими и демократическими существует очевидное и непримиримое противоречие».

Но он еще и владел искусством подачи текста, где говоря вполголоса, где переходя на крик, где представляясь оскорбленной добродетелью, а где и этаким простецким парнем, который не умеет говорить так красиво, как эти интеллигенты, но зато он искренне болеет за народ и готов отдать за него все, что имеет, — жизнь. Нате, берите! И толпа ревела в экстазе, и готова была… впрочем, толпа всегда и на все готова…

А в Советской России уже положил руку на штурвал власти будущий оппонент (соратник, друг, враг, завистник, победитель) Гитлера — Иосиф Сталин (Джугашвили), который со временем займет первое место в рубрике «Массовые убийцы» Книги рекордов Гиннеса.

КСТАТИ:

«Если ты хочешь понравиться людям, обращайся к их чувствам: умей ослепить их взгляды, усладить и смягчить слух, привлечь сердце, и пусть тогда их разум попробует сделать что-нибудь тебе во вред!»

Филипп Честерфилд

Сын сельского сапожника. Учился в духовном училище города Гори, затем в Тифлисской духовной семинарии, где приобщился к революционной идеологии, за что был исключен.

Он примыкает к большевикам и приносит им немалую пользу прежде всего своими криминальными способностями. В справочных изданиях даже последнего времени упоминается о неких «экспроприациях» в пользу партийной кассы, которые этот человек проводил со свойственной ему энергичностью. В действительности это были ограбления банков и весьма резонансное, как принято нынче говорить, преступление, которое заключалось в вооруженном нападении на тифлисский почтовый дилижанс и похищении большого количества золота. Нужно называть вещи своими именами, а то — «экспроприации».

Его неоднократно арестовывали и ссылали в Сибирь, откуда он благополучно бежал, но почему-то не был объявлен в розыск. Это и другие обстоятельства биографии «отца народов» дали определенные основания предполагать его сотрудничество с тайной полицией.

Далее — Петроград, встреча с Лениным, революция, должность комиссара по делам национальностей, ну и вершина притязаний (по крайней мере, на этом этапе) — кресло генерального секретаря партии.

Он подошел к этому креслу как-то нехотя, бочком, только, вроде бы, потому, что «более достойные товарищи», то есть Бухарин, Троцкий, Каменев, Зиновьев — не захотели оставлять свои участки партийной работы ради исполнения обязанностей секретаря. Эту должность они почему-то воспринимали как второстепенную и сугубо техническую, что-то вроде писарчука, что ли.

А когда он уселся в этом кресле, локти кусать уже можно было, только вот незачем. Этот «писарчук» мгновенно прибрал к рукам все силовые ведомства, в том числе и ЧК, а также весь исполнительный аппарат партии.

Затем он избавился от них, своих коллег, соратников, сотрудников, оппонентов, да вообще от всех, кто виделся, казался, представлялся ему сильным соперником.

По мнению Троцкого, он отравил Ленина, чтобы поскорее стать полновластным диктатором. Собственно, он и так уже обладал всей полнотой власти, так что смерть Ленина мало что изменила.

КСТАТИ:

Когда Ленин умер, было решено не хоронить его, а выставить набальзамированное тело «вождя» в специальном сооружении — мавзолее. Такое сооружение было спешно построено на Красной площади (временно — из дерева). Когда же туда поместили тело, неожиданно в том самом месте прорвало канализационную трубу — со всеми естественными последствиями. Аварию быстро устранили, помещение отмыли от нечистот и снова открыли для посещений. Патриарх Русской Православной Церкви Тихон так отозвался о происшедшем: «По мощам и елей».

Оказалось, что должность генерального секретаря партии — всего лишь старт, начало большого пути Сталина к его дерзким целям, настолько дерзким, что в сравнении с ними утратили всякую ценность и не так давно провозглашенные идеалы, и огромная страна, и населяющие ее люди, причем все до единого.

Его, говорят, обследовал Бехтерев, знаменитый российский психиатр и психолог. Результат обследования выразился в сложном диагнозе, смысл которого сводился к слову «паранойя». После такого диагноза Бехтерев прожил уж очень недолго…

И. Сталин

Экономика страны была разрушена революцией и двумя войнами. Ленинская Новая Экономическая Политика (НЭП) немного оживила торговлю и легкую промышленность (как в начале девяностых), но все остальные отрасли продолжали агонизировать. Из создавшегося положения можно было найти выход, даже два. Первый, естественный, заключался в том, чтобы вернуть экономику на путь, по которому она шла до революции, что, конечно же, было абсолютно неприемлемо для большевиков. Впрочем, о большевиках речь уже не шла. Это было неприемлемо для Сталина, которому никак не хотелось возвращаться на стезю грабителя почтовых дилижансов, а раз было неприемлемо, то отпадало напрочь, и без обсуждений.

Второй выход был гораздо более оригинален, но немыслим не только в XX веке, но даже на заре средневековья… Ну и что? А когда-нибудь мыслима ли была люмпенская революция такого размаха?

А куда они все денутся?! Второй выход заключался в том, чтобы ввести на всей территории СССР рабство, но не как в древности, когда население делилось на рабов и их хозяев, а рабство тотальное, всеобщее, когда все будут равны в своем бесправии перед лицом Хозяина, и тогда железный порядок, воцарившись в державе, заставит ее работать с точностью часового механизма, где каждый винтик и каждая шестеренка занимают положенное место и работают на единую цель…

Сделать все это не просто, но можно. Потребуется, правда, еще одна революция, но это не проблема. При соответствующей подготовке…

И он начал готовиться…

КСТАТИ:

«Пожарный в это время смотрел на город, освещенный одними звездами, и предполагал, что было бы, если б весь город сразу загорелся? Пошла бы потом голая земля мужикам на землеустройство, а пожарная команда превратилась бы в сельскую дружину, а в дружине бы служба спокойней была».

Андрей Платонов. «Чевенгур».

А в это время в Италии разрабатывал в чем-то схожие планы другой политический авантюрист — Бенито Муссолини, подвизавшийся одно время в роли издателя социалистической газеты, организатора политических стачек и главаря отрядов хулиганствующих молодчиков.

Он, твердо решив стать хозяином Италии, создал полувоенную организацию «Боевой союз». Члены этой организации назвали себя фашистами (классический фашизм — это совсем иное, но для них это не имело значения) и начали носить — в виде униформы — черные рубашки (отсюда — «чернорубашечники»).

Их количество стремительно увеличивалось, и вскоре они позволили себе открытые выступления против существующего государственного строя, который на это почти никак не отреагировал, вследствие чего и был устранен.

Просто так. Должность короля Италии, правда, пока не была упразднена, но только лишь потому, что он был пустым местом. Пусть сидит себе, ладно уж…

Что и говорить, странное было время.

Одна лишь сторона деятельности Муссолини заслуживает аплодисментов: решение проблемы мафии.

В 1924 году Бенито Муссолини, диктатор («дуче»), решает предпринять поездку на Сицилию. Естественно, его сопровождает довольно многочисленная охрана. И вот, когда кортеж диктатора въехал в небольшой городок Пьяна-дей-Гречи, мэр после формального приветствия обронил и такую фразу:

— Никак в толк не возьму, зачем вашей милости потребовалась такая сильная охрана. Когда я рядом, дуче может чувствовать себя в полнейшей безопасности!

Этот простодушный мафиозо, конечно, не собирался оскорблять главу государства, он просто объяснил, что к чему…

Муссолини хорошо понимал, что фашизм и мафия несовместимы, и не собирался делить власть с ее главарями, а посему решил проблему просто и эффективно: через несколько дней мэр Пьяна-дей-Гречи был арестован, и на всю итальянскую мафию обрушилась волна таких кровавых репрессий, что об этом «Уважаемом обществе» (как называли себя члены мафии) в течение двадцати последующих лет никто не слышал и не решался упоминать даже в частных разговорах.

Оказывается, с организованной преступностью можно бороться, что бы на эту тему там ни лепетали министры внутренних дел разных стран…

КСТАТИ:

«Величайшее поощрение преступления — безнаказанность».

Марк Туллий Цицерон

Но флагманом преступного процесса тоталиризации мира был, бесспорно, Сталин.

Он ввел жесткое планирование всего хозяйства страны. Одновременно с этим ввел и систему наказаний за невыполнение плана. Если учесть тот факт, что после свертывания НЭПа единственным работодателем было государство, то у работающих практически не оставалось выбора, трудиться или не трудиться на таких условиях, ничем не отличающихся от режима исправительной колонии.

В системе ГУЛАГа, этого огромного архипелага, по выражению Александра Солженицына, насчитывалось немыслимое количество исправительных учреждений, которые служили сферами применения рабского труда в его каторжном варианте. По большей части это были концлагеря, по образцу которых гитлеровцы создавали свои печально знаменитые лагеря смерти с их непосильными нормами трудовой выработки, отсутствием элементарных условий физического выживания, унижениями, издевательствами и обесцениванием человеческой жизни до… практически полного отсутствия какой бы то ни было ее цены.

Попасть в лагерь можно было за любого характера проступок или просто так, по плану (опять-таки) или по доносу соседа, желающего завладеть так называемой жилплощадью (не квартирой, а именно жилплощадью) обвиненного… да в чем угодно, это не имело никакого значения, впрочем, предпочтительнее было обвинять не в уголовщине, а в каких-либо морально-идеологических преступлениях, например, в положительном отзыве о, скажем, швейцарских часах («низкопоклонство перед Западом», «охаивание всего советского», «связи с иностранцами») или в так называемом «бытовом разложении», что означало внебрачную связь или что-то подобного уровня. А вот за гомосексуализм, между прочим, расстреливали и в СССР, и в гитлеровской Германии. За мастурбацию можно было лишиться работы, а то и — туда же, в лагерь… А вот уголовники были довольно уважаемыми людьми, и отношение к ним наблюдалось совсем не такое, как ко всем прочим. Их официально называли «социально-близкими». Каково?!

КСТАТИ:

«Как высоко должно быть благосостояние государства, которое может позволить себе из половины населения организовать полицию, а вторую половину держать на казенных хлебах в тюрьмах».

Станислав Ежи Лец

Как же-с… «На казенных хлебах». Да они не то что не сидели на казенных хлебах, они сами кормили страну своим до неправдоподобности дешевым трудом!

А вместо нормальной конкуренции, стимулирующей всякий прогресс, и трудовой в том числе, было придумано «социалистическое соревнование». Победитель в такого рода соревновании отличался от побежденных тем, что ему вручался вымпел с профилем Ленина и соответствующим текстом.

Зачастую таких «победителей» определяли заранее, еще до соревнования, а потом им создавали необходимые условия для «победы». А то, глядишь, победит кто-то нежелательный…

КСТАТИ:

В 1935 году забойщик одной из шахт Донбасса прославился тем, что добыл за смену 102 тонны угля вместо семи тонн по норме. Фамилия этого забойщика стала известна всей стране и дала название массовому движению среди рабочих разных отраслей промышленности.

Это был Алексей Стаханов.

Через три недели все газеты облетела весть о его новом, еще более впечатляющем рекорде: уже не 102, а 127 тонн, то есть тридцать две нормы.

После таких ошеломляющих достижений Стаханова послали учиться в Москву, избрали в Верховный Совет СССР и предоставили уютный кабинет в Министерстве угольной промышленности.

Почему-то никто не задумался о том (я имею в виду режиссеров этого шоу), что такого рода достижения свидетельствуют о вопиющем несовершенстве планирования, потому что работник, даже очень высокой квалификации, может перевыполнить план на 10, на 15 процентов, в каком-то особом случае — на 30 процентов, но чтобы в тридцать два раза, то есть на 3200 процентов… Что же это за планирование такое? Ну, понятное дело, этого не могло быть в природе. Тогда зачем устраивать такой дешевый балаган?

Ведь во времена Хрущева выяснилось, что вместо Стаханова в забое работала целая бригада…

Недалекие они все-таки, ох недалекие…

Да и цинизм тоже должен иметь какие-то пределы, иначе это уже не цинизм, а мания, Из музеев в те годы вывозилось множество шедевров искусства для продажи их за рубежом. Понятное дело, исполнителями таких операций были чекисты, выполнявшие задания вождя. Наивный человек может подумать, что это была мера, вызванная тяжелейшими экономическими обстоятельствами, когда требовалось спасти безвыходное положение. Нет. При всей действительной безвыходности многих положений внутренней жизни страны, деньги за проданные шедевры и буквально чемоданы драгоценностей отправлялись в разные регионы планеты, по большей части — в Северную Африку для субсидирования восстаний местных жителей против английских, французских и итальянских колониальных властей!

«Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде…» Ну не мания все это? Ладно бы еще при полном изобилии, а так…

КСТАТИ:

«У рабства есть и свои положительные стороны. Тиран не может утверждать, что он правит свободными людьми».

Станислав Ежи Лец

А этот мог. Запросто. Попробовал бы кто-нибудь сказать, что он не свободен…

Моральный страх, порожденный тотальным террором, превратившимся из средства в цель.

Сталин всерьез занялся прополкой общественного «огорода», что само по себе если не в моральном плане, то хотя бы в плане формальной логики вполне объяснимо: для осуществления задуманного требовалось элементарное единство… (хотел написать — «народа», да как-то неудобно… народ — это ведь не однородная масса, не сумма, а произведение).

Те, кого называют обычно «цветом нации», были либо истреблены в ходе переворота и гражданской войны, либо принуждены бежать за границу. Небольшая часть оставшихся, как говорится, погоды не делала. Великий Павлов умер, так и не дождавшись разрешения выехать туда, где чужбина, но никто не издевается над тобой только лишь потому, что у тебя на голове шляпа, а в руке — трость, где ученый — не какая-то особь третьего сорта и где невозможно было бы прочитать идиотские предписания такого содержания: «Сообщите в Научно-пищевой институт, что через три месяца они должны представить точные и полные данные о практических успехах выработки сахара из опилок».

Предписание датировано, 20 августа 1919 года. Подпись: Ульянов (Ленин).

Уже умерли Василий Розанов, написавший на прощание «Апокалипсис нашего времени», эссе о большевистском перевороте, Владимир Короленко, задававший неуместные вопросы наркому Луначарскому относительно истребления интеллектуалов, Александр Блок, написавший революционную поэму «Двенадцать», а потом проклявший себя за это, Владимир Бехтерев, слишком хорошо разбиравшийся в психических аномалиях… Многие из нежелательных ушли туда, где они уже не смогут иронически пожимать плечами и качать своими гениальными головами…

А тут подоспели и Есенин, да и другие на подходе. Лишние… Ну совсем без поэтов как-то нехорошо, но смотря каких… вон есть Демьян Бедный — плоть от плоти пролетарский поэт, потому что отними слово «пролетарский», и никакой он не поэт, а так… грамотей, умеющий рифмовать «пальто» и «полупальто».

Но даже если самым надежным образом избавиться от абсолютно всех дворян, купцов, фабрикантов, офицеров, священников, от всех кому было хорошо раньше, все равно найдутся умники, которые будут в кухнях поливать грязью «великие свершения», потому что слишком много знают, а вот и возомнили…

Видимо, именно с тех пор и пошла мода философствовать в кухнях.

На кухонных философов обрушилась система всеобщего доносительства, и пошли они кто в лагеря, а кто и в застенки НКВД, откуда крючьями — и в яму.

Был еще один враг у Сталина, самый, пожалуй, многочисленный и грозный самой сутью своего способа бытия, способа добычи хлеба насущного, который никак не вписывался в сталинскую модель.

Крестьянство, получившее после гражданской войны землю и способное существовать автономно, независимо, будь то над ним советская или какая другая власть.

Да, все так, но это касается лишь тех крестьян, которые способны быть хозяевами на своей земле, а не гостями, да еще постоянно готовыми стибрить все, что на ней плохо лежит. Вот они-то, хозяева, и сами никогда не бедствуют, и других способны прокормить. Как писал когда-то мудрейший Сюнь-цзы, «если человек старательно занимается сельским хозяйством и бережет добро, то Небо не в состоянии ввергнуть его в нищету».

Вот они-то, хозяева, не были нужны Сталину, а нужны ему были те, которые были так талантливо описаны Андреем Платоновым в его запрещенном до самого конца 80-х романе «Чевенгур». Вот они:

«Все взрослые члены коммуны — семь мужчин, пять женщин и четыре девки занимали в коммуне определенные должности.

Поименный перечень должностей висел на стене. Все люди, согласно перечню и распорядку, были заняты целый день обслуживанием самих себя; названия их должностей изменились в сторону большего уважения к труду, как-то — была заведующаякоммунальным питанием, начальник живой тяги, железный мастер — он же надзиратель мертвого инвентаря и строительного имущества (должно быть, кузнец, плотник и прочее — в одной и той же личности), заведующий пропагандой коммунизма в неорганизованных деревнях, коммунальная воспитательница поколения — и другие обслуживающие должности.

Копенкин долго читал бумагу и что-то соображал, а потом спросил председателя, подписывающего ордера на ужин:

— Ну а как пашете-то?

Председатель ответил, не останавливаясь подписывать:

— В этом году не пахали.

— Почему так?

— Нельзя было внутреннего порядка нарушать: пришлось бы всех от должностей отнять — какая же коммуна тогда осталась? И так еле наладили, а потом — в имении хлеб еще был…

— Ну тогда так, раз хлеб был, — оставил сомнения Копенкин.

— Был, был, — сказал председатель, — мы его на учет сразу и взяли — для общественной сытости.

— Это, товарищ, правильно».

Когда истинные хозяева и труженики земли были частью расстреляны, а частью сосланы в Сибирь, вот такое отребье было «избрано» в сельские советы, а затем оно образовало ядро четверти миллиона государственных колхозов, куда были согнаны все оставшиеся после «прополки» сельские жители.

Таким образом через семьдесят с лишним лет после упразднения в России крепостного права было вновь возрождено рабство, да еще в таком жесточайшем его варианте, что царское самодержавие представилось неосуществимой мечтой о земном рае.

Процесс коллективизации сельского хозяйства забрал жизни 15 миллионов человек.

Страшная рукотворная трагедия обрушилась в 1932—1933 гг. на Украину, откуда в принудительном порядке был вывезен подчистую весь урожай хлеба, границы блокированы войсками, а сельское население совершенно сознательно обречено на голодную смерть.

Люди умирали целыми улицами, селами, по которым курсировали телеги, нагруженные трупами, а среди чудом остававшихся в живых, обезумевших от физических и нравственных мук, вспыхнула эпидемия каннибализма, сам факт которой служит бесспорным основанием для того, чтобы большевизм был на вечные времена проклят человечеством как самая сатанинская из всех античеловеческих идеологий.

История не знала ничего подобного. Всякое бывало, и массовый голод тоже, но чтобы массовый голод был создан искусственно, чтобы он был актом государственного геноцида — нет, такого свет не видел!

Голодомор забрал жизни семи миллионов украинцев. Это на миллион больше числа евреев, погибших в результате организованного гитлеровцами холокоста. Гитлеровцев за это осудили со всей суровостью, но почему-то никаких карательных мер, хотя бы морального порядка, не принято мировой общественностью в отношении организаторов голодомора.

Опять двойная бухгалтерия. Не установив единые критерии оценок добра и зла, человечество никогда не достигнет ни мира, ни благополучия.

Как-то я разговаривал на эту тему с одним церковным функционером.

— Не заостряйте, — проговорил он, брезгливо поморщившись. — Надо же учитывать конкретные условия, фактор времени, в конце концов…

— Почему же тогда гитлеровцам на тему холокоста не засчитали ни конкретные условия, ни фактор времени?

— Сравнили… Гитлеровцы и…

— И кто?

— Знаете, такая злопамятность идет вразрез с христианской моралью.

— Что ж, вам, святой отец, лучше знать тонкости христианской морали, и если все в ней обстоит именно так, как вы говорите, тогда мне понятны причины всех ужасов последнего тысячелетия…

КСТАТИ:

«Те же самые руки, которые завинчивали наши наручники, теперь примирительно выставляют, ладони: „Не надо!.. Не надо ворошить прошлое!.. Кто старое помянет — тому глаз вон!.. Однако доканчивает пословица: «А кто забудет, тому два!“

Александр Солженицын. «Архипелаг ГУЛАГ»

Есть еще один аспект проблемы коллективизации. Когда начались массовые репрессии над командирами Красной Армии в тридцатых годах, на места репрессированных зачастую выдвигались представители сельских люмпенов, что, к сожалению, правда. В немалой степени это послужило причиной бесславного отступления Красной Армии в 1941 году, но есть и еще кое-что… Их сыновья стали потомственными военными (не все, конечно, но значительная часть), ну а затем пришла очередь и внуков. А вот, когда в девяностых годах приключились громкие скандалы с некоторыми генералами, запачкавшими руки самыми банальными кражами войскового имущества, генеалогические корни целого ряда таких преступников обнаружились именно там, в «комитетах сельской бедноты» начала 30-х годов.

КСТАТИ:

«Привычки отцов, и дурные, и хорошие, превращаются в пороки детей».

Василий Ключевский

Перед тем как совершить новую революцию, Сталин ликвидировал всех профессиональных революционеров, так называемых «старых большевиков», тем самым спалив мосты, соединявшие его с Октябрьским переворотом и его идеями.

К тому времени сформировалась и новая идеология, построенная на мифах настолько противоречащих реальной жизни, что они даже не вызывали ощущения дисгармонии. Они были чем-то наподобие ритуальных текстов, в смысл которых, как правило, никто не вдумывается. Например: «Сталин — продолжатель дела великого Ленина». Какого именно дела? В чем заключается его деятельность «продолжателя»? Об этом никто не размышлял. Или — «Партия — авангард народа». Ну и пусть себе… «СССР — оплот мира», «Народ и партия едины» и т.д.

Но вершиной мифотворчества было воспевание «отца народов». Поэмы, песни, кинофильмы, романы, пьесы…

1929 год, названный «годом великого перелома», стал годом сталинской революции, когда фактически была учреждена классическая восточная деспотия образца XII—XIII веков. Учреждена не просто с молчаливого согласия всех граждан Страны Советов, а под радостный вопль многих миллионов энтузиастов-мазохистов, которые с одинаковым рвением славили своего нового бога и требовали самой лютой смерти всем, кто не то чтобы не хотел этого делать, а просто славил недостаточно истерично…

Существует древнее правило, согласно которому власть должна постоянно демонстрировать свою способность к жестокому насилию над своими подданными. Сталин неукоснительно следовал этому правилу, проводя регулярные чистки и репрессии против явных или вероятных оппонентов, располагающихся на самых разных ступенях социальной пирамиды. Впрочем, при таком государственном строе ступени уже не имели особого значения.

Начиная с конца двадцатых в Москве активно проводились взрывные работы: сносили культовые сооружения. Как-то Сталину доложили, что люди выражают недовольство таким кощунством среди бела дня. «В таком случае, — невозмутимо ответил вождь, — взрывайте по ночам».

18 июля 1931 года газета «Правда» поместила заметку о том, что на берегу Москвы-реки планируется возведение Дворца Советов высотой в 415 метров (Эйфелева башня достигает 300 метров). Это сооружение так никогда и не было построено, но место для него подготовили, взорвав Храм Христа Спасителя.

Они заработали двадцать Нюрнбергов…

КСТАТИ:

«Кто делает цель средством, а следствие рассматривает как причину, тот выворачивает время; обратное течение времени есть зло».

Отто Вейнингер

С октября 1929 года Соединенные Штаты охватила экономическая депрессия, которая перебросилась и на страны Европы, торговавшие с США. Германия, естественно, не была исключением из общего правила, и лихорадка, охватившая ее, была, пожалуй, гораздо более изнуряющей, чем такая же болезнь Франции или Великобритании.

А тут еще Советский Союз демонстрирует всему миру стремительное процветание, основанное на том, что ГУЛАГ в начале тридцатых стал главным работодателем и сферой народного хозяйства, обладающей фантастической рентабельностью. Германские коммунисты, воодушевленные примером «восточных братьев», начали рваться к власти. И вот тут-то правительству понадобились нацисты как противовес коммунистам. Адольф Гитлер на этой вот волне взлетает до кресла канцлера Германии.

Ну а дальше все было делом техники. За неделю до парламентских выборов кто-то поджигает здание рейхстага, нацисты уверенно обвиняют в этом коммунистов и, воспользовавшись народным гневом, обращенным на коварных поджигателей, получают 44% голосов избирателей. А дальше — плебисцит, который утверждает в Германии диктатуру национал-социалистов.

При этом не была нарушена ни одна из статей конституции, не произведено ни одного выстрела и не предпринято вообще никаких акций силового характера.

Воля народа — это далеко не всегда синоним добра, справедливости и прогресса.

У Гитлера не было никакой теоретической платформы, кроме им же написанной книжки «Майн Кампф» — слишком сумбурной и пристрастно-эмоциональной, для того чтобы стать наукообразной политической программой. Его окружение проявило завидную активность в этом направлении, но сразу, немедленно можно было воспользоваться только опытом сталинской диктатуры, у которой к тому времени уже были довольно солидные наработки, тем более, что существовало немало точек соприкосновения между национал-большевистской, как ее называли на Западе, идеологией и национал-социалистической. В Европе коммунистов называли «красными фашистами», а национал-социалистов — «коричневымикоммунистами».

Советский режим стал для Гитлера и методическим кабинетом, и источником самой действенной помощи в обустройстве той Германии, которая так стремительно поднялась к вершинам своего грозного величия и так бесславно скатилась к самому подножию, совсем как тот камень, который катил в гору мифический Сизиф…

КСТАТИ:

«Я хочу выпить за Гитлера — авторитетного вождя немецкого народа, заслуженно пользующегося его любовью. Я пью за осуществление всех планов вождя немецкого народа».

Иосиф Сталин

Он не только пил за Гитлера, он по-свойски помогал ему, чем мог, заметно обрадовавшись тому, что в Европе появился родственный режим, а тем более в Германии, с которой после войны возникло так много общего. Собственно, почему «возникло»? Так было всегда, а в такое славное время, как нынешнее, тем более…

Советская Россия к тому времени успела накопить опыт организации концлагерей, немалый опыт проведения показательных политических процессов, устранения оппонентов, внутреннего и международного терроризма, управления деятельностью спецслужб и карательных органов и т.д. Короче, было чему поучиться и что перенять, разумеется, адаптировав к местным условиям. Была бы архитектура, а внутренняя отделка — это уж как-нибудь приложится…

X. Сораяма. Пин-ап № 44

Два тоталитарных режима. Оба построены по принципу «вождь — народ» (или «отец — дети»). Общая идея исключительности: в одном случае — классовой, в другом — расовой, но принцип один. Терроризм как одно из ведущих средств внутренней и внешней политики. Милитаризм. Правовой нигилизм. Коллективизм, нивелирование личности. Культ рабочих рук как часть культа силы как таковой. Идея мирового господства. Нагнетание страха перед «враждебным окружением» с тем, чтобы страх трансформировался в желание избавиться от его гнета путем вооруженного подавления врага. Подчеркнутая целомудренность искусства. Жесткая цензура и т.п.

Этого с лихвой хватает для признания идентичности.

Кроме того, в СССР еще до прихода к власти Гитлера велась подготовка высшего командного состава вермахта. Например, известный гитлеровский военачальник Хайнц Вильгельм Гудериан был выпускником советской военной академии, а сотрудники гестапо и СД проходили стажировку в Москве вплоть до начала Великой Отечественной войны.

КСТАТИ:

Разговор в песочнице.

— Светка, давай дружить!

— А против кого?

За этим дело не станет…

Тем более, что Европу продолжает лихорадить от экономического кризиса. В Германии же и в СССР — резкий подъем экономики. Правда, все силы бросаются на ее быстрейшую милитаризацию, но это уже подробности.

Как говаривал Антон Павлович Чехов, если в первом акте на сцене висит ружье, то в третьем оно должно выстрелить. Гонка вооружений не может быть самоцелью, не может хотя бы по природе изготавливаемой продукции. В этом аспекте репрессии против интеллигентов, военачальников, режиссеров, художников, гомосексуалистов и прочих «попутчиков» также не могли служить сферой реализации милитаристского потенциала.

И тут возникла гражданская война в Испании (1936—1939 гг.), где представилась реальная возможность, как говорится, и людей посмотреть, и себя показать, правда, не афишируя своего участия в чужих делах, однако хоть в какой-то мере сделать былью мечты о Гренаде…

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью.

Преодолеть пространство и простор.

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца — пламенный мотор!

Вот именно — «вместо сердца»… Но в основном песни были посвящены грядущим войнам и героическим подвигам.

Я на подвиг тебя провожала.

Над страною гремела гроза.

Я тебя провожала и слезы сдержала

И были сухими глаза…

Песня из довоенного кинофильма «Остров сокровищ». В знаменитом романе Стивенсона ни о какой войне и речь не идет, но в советском фильме герой ищет сокровища лишь затем, чтобы субсидировать какую-то войну, в которой кровно заинтересован он сам и его подруга Дженни…

В 1938 году германская армия оккупировала Австрию. Вскоре после окончания этой операции, на которую мировая общественность посмотрела сквозь пальцы, Гитлер приказал провести артиллерийские учения, использовав в качестве полигона селение Долерсгайм. Приказы фюрера не обсуждались. Жители селения были эвакуированы, а само оно сметено с лица земли бравым артиллерийским огнем. Вместе с селением уничтожено и местное кладбище, на котором были похоронены отец Гитлера и бабушка по отцу — Мария-Анна Шикльгрубер. Этот акт вандализма был вызван тем, что незадолго до вступления в Австрию Гитлеру стало известно, что в юности бабушка забеременела его отцом, будучи незамужней домработницей в доме богатого еврея…

Затем Гитлер вошел в Чехословакию, проигнорировав протесты ее союзницы Великобритании. Как сказал по этому поводу Уинстон Черчилль, «мы потерпели поражение без войны».

Сталин в принципе завершил процесс прополки своего «огорода» и тоже мог приступить к проведению «зарубежных гастролей».

Между прочим, для тоталитарных режимов характерен групповой принцип взаимоотношений. Это вождь (фюрер) — один, «он», а вот все, кто бы то ни был, — «мы» или «они». Все достоинства, достижения, изобретения — это «наши» свершения, а вот недостатки, пороки, просчеты — это «их» проявления. «Мы» изобрели гвардейский миномет «Катюша», «мы» отсняли фильм «Иван Грозный», «мы» раскрыли очередной заговор «врагов народа» и т.д., а вот «они» окружили нас и хотят завоевать (ну Германию еще, по идее, можно окружить, а вот Советский Союз…), «они» ставят нам палки в колеса (все те, о ком напишет в этом ключе газета «Правда»), «они» все потенциальные предатели (украинцы, белоруссы, казахи, узбеки, татары, впрочем, все равно), «они» много о себе мнят (русская интеллигенция даже в таком усеченном и приглаженном асфальтовым катком варианте) и т.д.

Этот же принцип группового подхода применялся и для оправдания внешней агрессии. Предположим, в Польше попадает за решетку какой-то грабитель, русский по национальности. Тут же разжигается газетная истерия на тему «наших бьют!», вследствие чего массы, конечно же, оправдают ввод в эту враждебную нашим братьям (браткам) Польшу воинского контингента.

Трудно сказать, чем было оправдано вторжение в Монголию, где состоялся достаточно масштабный боевой контакт между японской и советской армиями, но чем-то было. Может быть, японцы рыли туннель из Монголии прямо под Кремль, но их подрывную деятельность вовремя раскрыл бывший красноармеец Сухов, который, ликвидировав 64 самурая, успел сообщить о вражеской агрессии куда следует…

И Сталин, и Гитлер понимали, что окружающий их мир очень плохо лежит, а потому нуждается в усовершенствовании. Он не так уж мал, поэтому его можно поделить пополам — пока, а там видно будет…

Понятное дело, что за этим «видно будет» маячила мировая бойня.

КСТАТИ:

«Война — отец всех вещей, отец всего».

Гераклит

Мировая ссора

Исторически сложившееся отношение Российской империи к Польше можно определить как маниакально-агрессивный психоз, потому что в международных отношениях просто не может присутствовать принцип, близкий к биологическому, ибо в таком случае это уже компетенция биолога, а не правоведа.

Германия всегда относилась к Польше более ровно, без психоза. Она попросту считала, что Польша не должна фигурировать на карте мира. Не должна и все тут.

На союзнические связи Польши и Великобритании обе социалистические державы решили вообще не обращать внимания.

23 августа 1939 года в Москве был подписан пакт о ненападении между СССР и Германией. Мадам Клио зафиксировала этот документ как «Пакт Молотова-Риббентропа». К основной части этого пакта прилагалось дополнение, как бы подводная часть айсберга. Вот оно-то и было главным документом, разумеется, тщательно засекреченным. Но… все секретное когда-нибудь становится общеизвестным, и после 1945 года весь мир (кроме, естественно, граждан СССР) имел возможность ознакомиться с полным текстом секретного протокола, подписанного Молотовым и Риббентропом, о переделе Восточной Европы. Фактически пакт о ненападении был пактом о нападении — на Польшу, на Финляндию, Латвию, Литву, Эстонию и Бессарабию.

КСТАТИ:

«Русские очень милы. Я чувствовал себя среди них как среди старых национал-социалистов».

Запись в дневнике Риббентропа после обеда в Кремле, 1939

А Сталин высказался более поэтично: «Гитлер — ледокол революции».

Через восемь дней отряд немецких заключенных, одетых в польскую военную форму, штурмовал приграничную радиостанцию в городке Глейвиц, в германской Силезии. После успешного штурма все заключенные были расстреляны из пулеметов эсэсовцами, а их трупы послужили вещественным доказательством польской агрессии.

Затем, естественно, гитлеровские войска напали на Польшу.

Через 17 дней с противоположной стороны, с востока, на Польшу напала Красная Армия.

Таким было фактическое начало Второй мировой войны.

Существуют (и были показаны по телевидению) документальные кинокадры совместного парада в Польше гитлеровских и советских войск. Кинокадры подлинные, так что защитникам мифа о том, что СССР никогда и ни на кого не нападал, остается лишь признать очевидное.

Правда, Сталину удалось в этом случае выйти сухим из воды, преподнеся свою агрессию на Польшу благородным стремлением способствовать воссоединению украинского и белорусского народов со своими братьями, ранее «изнывавшими под польским ярмом». И прошло! Гитлеру за такие же «художества» западные державы объявили войну, а Сталину… выразили одобрение. Ну как можно симпатизировать западному миру при такой устойчивой проституционной политике? Если бы только этот случай.

Сталин под предлогом «избавления от ярма» захватил Западную Украину, Западную Белоруссию и прибалтийские страны. От кого он их «освобождал» — непонятно, да никто и не интересовался такими тонкостями.

ФАКТЫ:

В 1939 году из районов, прилегающих к польской границе, было выслано туда, где «Макар телят не пас», 36 045 поляков.

Всего же депортировано туда же из «освобожденных» Советским Союзом областей 2 000 000 человек.

5 марта 1940 года Сталин подписал приказ, согласно которому НКВД предписывалось расстрелять свыше 26 000 польских офицеров-резервистов, захваченных в плен во время советско-германских операций по захвату Польши в сентябре 1939 года. Эти резервисты были, по сути, сугубо штатскими людьми, в основном врачами, инженерами, юристами, учителями… Понятное дело, это уж никак не «социально-близкие» уголовники…

Они были расстреляны.

Я все думаю о том, что для всех подобных операций требовалось огромное число палачей, огромное, немыслимое. А это ведь были довольно молодые люди, которые оставили потомство. Да и не только эти палачи. Они ведь были ценными кадрами для режима, а посему не гибли в окопах под Сталинградом или при штурме Берлина, так что потомства произвели предостаточно…

Когда в сорок первом произошло то, что должно было произойти, и Сталин начал дружить с польским правительством в изгнании, его спросили поляки, куда подевались двадцать шесть тысяч их соотечественников. Сталин ответил со свойственным ему цинизмом: «Они сбежали» — «Куда?» — оторопели польские дипломаты. «Куда? — слегка призадумался „отец народов“. — Ну, скажем, в Манчжурию…»

Весь цивилизованный мир долгие годы добивался ответа на этот простой вопрос. В 1946 году на Нюрнбергском процессе советские обвинители предпринимали неуклюжую попытку «повесить» эти 26 000 жертв на гитлеровцев, но это обвинение было настолько нелепым, что его пришлось снять, сохраняя вид оскорбленной добродетели.

И только в 1991 году президент Горбачев частично, а президент Ельцин полностью признали вину советских палачей.

Но это потом, а в 1940 году о таком и речи, и мысли даже не могло быть.

14 июня 1940 года гитлеровцы оккупировали Париж. По поручению Сталина Молотов поздравил фюрера с успехом.

20 апреля 1941 года Сталин лично поздравил Гитлера с днем рождения. Но противоречия между этими двумя медведями в одной европейской берлоге все росли и росли, как этого и следовало ожидать, и очень скоро их военное противостояние стало делом очень недалекого будущего.

18 декабря 1940 года Гитлер отдает приказ готовить операцию «Барбаросса» — поход на Советский Союз.

Советский Генеральный штаб разрабатывает операцию обратного порядка. Весной 1941 года начинается передислокация огромных контингентов советских вооруженных сил в западные приграничные районы. Там не создавалось укрепрайонов, как это делается обычно для организации линий обороны. Войска готовились к наступлению.

По ту сторону границы происходило в точности то же самое.

Сталин боялся начинать войну, хотя предпринял все, что требовалось для наступления на Запад. Его смущало многое: и недавнее позорное поражение Красной Армии в Финляндии, и недостаточно высокая техническая оснащенность войск, и простоватость высшего командного состава, сменившего прежний, непростой, а потому репрессированный, и рабская, тупая покорность солдат, не предвещающая того победного азарта, который ценится гораздо выше, чем любые технические новшества… Он, наверное, хорошо понимал, что войны не избежать, но рабы, которые очень хороши на «трудовом фронте», плохое подспорье в сражении, а кто у него есть в распоряжении, кроме рабов?

Гитлер опередил его, начав массированное наступление 22 июня 1941 года.

Красная Армия, как и следовало ожидать в этом случае, отступала, бросая технику, оружие и сдавалась в плен тысячами, десятками тысяч. Рабы, действительно, плохое подспорье в сражении…

Первые десять дней войны Сталин пребывал в прострации и в ожидании ареста за свои феноменальные просчеты, но затем оклемался и здраво рассудил, что, во-первых, им все равно придется защищать от пришельцев свои семьи, дома, жизни, все равно придется, и прострация, которая сейчас отпустила его, так же отпустит и их, и они будут действовать… а во-вторых, когда схлынет волна этой самой прострации, которая на время заглушила массовый мазохизм, он вернется, и тогда они будут с радостью умирать с его именем на устах, а их вполне достаточно, чтобы завалить их же телами все амбразуры, все подступы к тому, что он назовет святым…

КСТАТИ:

Спасибо вам, что в годы испытаний

Вы помогли нам устоять в борьбе.

Мы так вам верили, товарищ Сталин,

Как, может быть, не верили себе.

Михаил Исаковский

И он победил, он заставил гитлеровцев захлебнуться морями крови советских солдат, действительно умиравших с его именем на устах, он довел свои армии до Берлина, не смущаясь ценой, которая составляла, как потом выяснилось, свыше 8 миллионов солдатских жизней и около 19 миллионов жизней просто граждан. Победителей не судят… Потом был Нюрнбергский процесс, на котором судили побежденных. Бесспорно, гитлеровские главари заслужили то, что получили по приговору международного суда, но вот сам по себе суд вызывает лишь негативное к себе отношение. Прежде всего, конечно, бросается в глаза его заангажированность: победители судят побежденных, то есть истец судит ответчика. Недаром же Черчилль и Моргентау, министр финансов США, были против такого суда и предлагали просто-напросто расстрелять негодяев и таким образом поставить точку в этом вопросе, но Сталин и Рузвельт настаивали именно на показательном процессе и отстояли свою точку зрения.

Но кто бы настаивал! Ведь почти по всем пунктам обвинения (если уж судить за совершенные преступления, а не за поражение в войне), будь то преступный сговор, преступления против мира, военные преступления, преступления против человечества и т.д., вина Сталина была настолько очевидна, что у всякого логически мыслящего человека неизбежно должна была возникнуть мысль о том, что его повесят первым из всей компании… м-да…

Короче говоря, этот процесс лишь послужил иллюстрацией к латинскому выражению «Горе побежденным».

Совершенно отвратительна роль американцев во всех коллизиях триумфа победителей, и прежде всего в том, что они с какой-то заискивающей готовностью выдали сталинским палачам всех узников гитлеровских концлагерей (советского происхождения), всех солдат, просивших политического убежища или хотя бы возможности на свой страх и риск искать пристанище на Западе, всех славян, воевавших против сталинского режима (а их было, вместе с армией генерала Андрея Власова, более полутора миллионов. Полтора миллиона предателей — это нонсенс), всех русских эмигрантов…

Величайшая подлость, которую невозможно оправдать никакими обстоятельствами, никакими соображениями. Тем более, что они знали, какая судьба ждет в России тех, кого они швыряют в руки энкаведистов.

КСТАТИ:

«В 1941 немцы так быстро обошли и отрезали Таганрог, что на станции в товарных вагонах остались заключенные, подготовленные к эвакуации. Что делать? Не освобождать же, не отдавать немцам. Подвезли цистерны с нефтью, полили вагоны, а потом подожгли. Все сгорели заживо».

Александр Солженицын. «Архипелаг ГУЛАГ»

А они еще кого-то судили за «преступления против человечества»…

А может быть, человечество само спровоцировало все это?

Ведь сколько миллионов людей погибло в период с 1917-го по 1945-й! За что? Во имя исполнения какой миссии? Чтобы кучка аферистов ощутила себя вершителями судеб этих миллионов? Неужели наша планета — действительно полигон для жутких испытаний, смысл которых понятен только ТОМУ-КТО-ТВОРИТ? Похоже на то…

Ю. Ш. фон Карольсфельд. День покоя

Палата №6

С легкой руки изысканнейшего Антона Павловича Чехова сочетание «Палата №6» означает «сумасшедший дом».

Как ни печально, но другим определениям вторая половина XX века не соответствует, что бы там ни говорили те, которые в силу своих психических аномалий склонны выдавать хорошую эрекцию за справедливое общественное устройство.

И наоборот.

1945 год. Контрразведка «Смерш» Третьего Украинского фронта проводит спецоперацию по захвату некоей Марии Коппенштайнер, 1899 года рождения. При аресте при ней обнаружены: 1) плетенная из прутьев корзина; 2) эмалированный бидон; 3) нательный крест, медный. Муж — Игнац, мелкий фермер. Дети: Франц, 11 лет, Адольф, 5 лет, Леопольдина, 15 лет, и Мария, 16 лет. Все они также арестованы.

Обвинены в кровном родстве (Каково? Середина XX столетия, как-никак!) с Адольфом Гитлером: Мария Коппенштайнер — двоюродная сестра (для особо начитанных — кузина) немецкого диктатора. Мария на допросах показала, что видела своего «кузена» всего дважды в жизни, в детстве. В дальнейшем — никаких контактов, и прежде всего потому, что Гитлер демонстративно игнорировал любые родственные связи.

Тем не менее ретивые следователи терзали Марию одним и тем же: «Расскажите о вражеской (!) деятельности вашего родственника Адольфа Гитлера». В конце концов измученная ночными допросами женщина подписалась под следующим: «Мой брат Адольф Гитлер вел подготовку агрессивных войн, захватил много стран, разрушал города, истреблял мирное население…»

Приговор — 25 лет строгого режима. Муж Марии погиб при невыясненных обстоятельствах, дети, возможно, попали в разные приюты под вымышленными, естественно, фамилиями. Сама Мария умерла в 1953 году в тюремной камере при, как водится, невыясненных обстоятельствах.

КСТАТИ:

Джордж входит в палату, где лежит его жена с новорожденным. Он обнимает ее, целует, затем подходит к кроватке, где спит младенец и замирает от ужаса: ребенок черный!

Жена не растерялась.

— Грязная свинья! — закричала она. — Теперь-то ты уже не станешь отрицать, что трахал нашу черномазую служанку!

6 августа 1945 года американцы сбросили на японские города Хиросиму и Нагасаки ядерные бомбы. Никакой стратегической необходимости в таком акте, больше подобающем не цивилизованным людям, а дикарям, случайно выдернувшим чеку из гранаты, не было, да и не могло быть. Япония к тому времени была лишь гипотетическим противником.

Если уж так хотелось изменить ход Истории, логичней было бы сделать то же самое с Москвой. Конечно, предварительно надо было бы под каким-то предлогом эвакуировать оттуда всех беспартийных.

КСТАТИ:

Палуба военного корабля. Боцман развлекает фокусами свободную смену матросов.

— Смотрите внимательно на эти два яйца, — говорит он. — Сейчас я хрясну одно о другое и…

Не успевает он сделать это, как в борт корабля попадает торпеда и раздается страшный взрыв.

Барахтаясь среди корабельных обломков, один из матросов бормочет:

— Мудак ты, боцман, и шутки у тебя мудацкие!

В 1948 году мир содрогнулся, прочитав роман Джорджа Оруэлла «1984», мрачную утопию на темы советской власти в Англии. В особенности, естественно, волновались англичане, ожидая наступления 1984 года, и облегченно вздохнули лишь тогда, когда ужасное пророчество не сбылось.

В начале января 1959 года на острове Куба, известном во всем мире как экзотический бордель среди морских просторов, произошла революция. Одиозный диктатор Батиста был свергнут не менее одиозным революционером Фиделем Кастро, установившим на Кубе столь же деспотическую власть, но под другими лозунгами. Назвать Кастро неуравновешенным — все равно что назвать дождь «слегка влажным». Еще будучи школьником, он бегал с пистолетом, угрожая всем, кто осмелился ссориться с ним, а спустя годы он как-то раз остановил машину, в которой ехал с друзьями, выхватил пистолет и начал палить по мирно пасущимся на лугу коровам.

Кастро всегда относился с величайшим презрением к человеческой жизни (чужой, разумеется), считая примерами для подражания Гитлера и Сталина. Себя же он берег и продолжает беречь со всем тщанием. По общему мнению, Кастро представляет собой очень интересный материал для наблюдений психопатологов, да и не только для них…

Естественно, этот человек привлек заинтересованное внимание советского руководства, которое в условиях им же развязанной «холодной войны» было очень не прочь половить рыбку в столь мутной воде. Кастро охотно пошел на сближение с Никитой Хрущевым, возглавлявшим партию и страну, не замедлив, правда, обвинить его в нерешительности за то, что тот, дескать, недостаточно активно поддерживает революционные движения во всем мире.

Вскоре на Кубе уже стояли советские ракеты, нацеленные на Соединенные Штаты, которые располагались всего лишь в каких-то 90 милях от Кубы, советские солдаты, переодетые ради конспирации в одинаковые серые брюки и столь же одинаковые цветастые рубашки навыпуск (гениально придумано!), бродили по Гаване, дегустируя знаменитый кубинский ром и чернокожих красоток в не менее знаменитых кубинских борделях (для «советских друзей» плата была до смешного символической), а Советский Союз начал закупать кубинский тростниковый сахар по цене столь высокой, что она сама по себе могла заинтересовать психиатров.

Ни один торжественный концерт в СССР не обходился без массового танца, исполнители которого были наряжены в кубинскую форму цвета хаки и потрясали над головами деревянными десантными автоматами под мелодию очень популярного кубинского марша «Куба — любовь моя».

А в это время нормальные люди, собравшись пофилософствовать на кухне, любили петь на тот же навязший в зубах мотив:

Куба, отдай наш хлеб!

Куба, возьми свой сахар!

Пусть тебя кормит лохматый Фидель,

Куба, пошла ты на…

А ракеты пришлось-таки забрать назад, не добровольно, конечно, но под сильнейшим давлением международной общественности, которой в конце концов надоела эта агрессивная шизофрения, которая могла обойтись человечеству дороже, чем все предыдущие войны вместе взятые.

Кастро, который всерьез рассчитывал на то, что Советский Союз нанесет упреждающей ядерный удар по Штатам, узнав о решении Хрущева забрать ракеты, разбил зеркало, швырял во всех, кто попадал в поле зрения, стаканы и орал: «Сукин сын! Негодяй! Задница!»

КСТАТИ:

Фидель Кастро входит в кабинет Хрущева крайне взволнованный, срывает с себя накладные усы и бороду и кричит:

— Все! Не могу больше, Никита Сергеевич! Баста!

Хрущев: Надо, Федя… Надо!

Хрущев был популярнейшим героем анекдотов, чему давал немало поводов, то стуча ботинком по трибуне Генеральной Ассамблеи ООН, то обещая показать американцам «мать какого-то Кузьмы» и т.п.

Как-то он проговорил в контексте очередного доклада: «А зачем советскому человеку автомобиль?»

Действительно…

А вот зачем советскому человеку, средняя зарплата которого позволяет лишь более или менее сносно питаться и покупать время от времени скоропортящиеся и казарменного дизайна «товары народного потребления», опекаться насущными проблемами сомалийских, эфиопских, ангольских, чилийских или ливийских оборванцев, которым не давали покоя лавры Ленина, Сталина, Кастро и т.п.? А ведь при Генсеке Брежневе это было своеобразной идеей-фикс государственной политики, этому посвящались большие программы, на специальных базах готовились террористы, откомандированные в СССР из тех стран, где, по донесениям парней из внешней разведки, «уже назрела революционная ситуация», так что если подготовить сотню-полторы «верных людей» (набранных в каких-то трущобах хулиганов) и не пожалеть тысяч тридцать-сорок долларов (которые они разделят между собой и местным «активом»), то социалистический лагерь расширится еще на одну страну… Неплохой бизнес придумали тогда себе парни из внешней разведки, ничего не скажешь…

Между прочим, парни из ЦРУ вешали такую же лапшу на уши своим боссам. Разница состояла лишь в порядке цифр.

Но последствия таких вот «забав» просто ужасающи. В своем параноидальном стремлении завоевать окружающий мир обе сверхдержавы бездумно сеяли где попало зубы дракона — то есть людей, которые в своем социальном развитии отстали от современного уровня лет на 200, но при этом в совершенстве владеют необходимым набором навыков бойцов спецназа. К настоящему времени таких вот «идеальных солдат» расплодилось очень и очень много, что чревато последствиями самого печального свойства…

КСТАТИ:

В одной из экзотических стран съели французского посла. Франция, естественно, немедленно отреагировала на случившееся нотой протеста.

Ответ экзотической стороны был таким:

«Сожалеем о недоразумении. Во имя сохранения дружбы и сотрудничества между нашими странами предлагаем адекватную меру: правительство Франции может съесть нашего посла в Париже».

Советский Союз принимал самое активное участие в проведении коммунистического эксперимента над народом Чили, а когда эксперимент благополучно сорвался, вызвав множество проблем, в том числе и продовольственных, а лидер чилийской компартии Луис Корвалан оказался за решеткой, Советский Союз вызволил его путем обмена.

На кухнях в те времена исполнялась частушка:

Обменяли хулигана

На Луиса Корвалана.

Где найти такую блядь,

Чтоб на Брежнева сменять?

КСТАТИ:

Брежнев: Товарищи члены… Политбюро! Дело в том, что в наших рядах начал распространяться… склероз… да-да, я не оговорился… Вчера, на похоронах товарища Гречко… кстати, что-то я его здесь не вижу… Да… Так вот, когда заиграла музыка, только я один и догадался даму пригласить.

А середина восьмидесятых ознаменована потрясающей своим идиотизмом (скорее всего хорошо оплаченным) антиалкогольной кампании, когда новый Генсек Горбачев ратовал за уничтожение виноградников и проведение безалкогольных свадеб.

На кухнях говорили, что безалкогольная свадьба — прямой путь к непорочному зачатию.

Объявленная Горбачевым перестройка, несомненно, спасла КПСС от расплаты за ее самоотверженную борьбу с перенаселенностью в СССР и с пережитками «проклятого капиталистического прошлого» в виде экспорта зерна (вместо уже ставшего привычным импорта), гражданских свобод, права собственности, уважения к квалифицированному труду вообще и к интеллектуальному, в частности, и т.д.

Фантастической силы удар по мифу о несокрушимой военной мощи СССР нанес Матиас Руст, 19-летний парень из Гамбурга, который 28 мая 1987 года провел свой спортивный самолетик сквозь все линии советской ПВО и приземлился возле Красной площади, которую отныне на кухнях прозвали «Шереметьево—3».

Система, конечно же, не сдалась, не рухнула, как это декларировалось, хотя довольно убедительно симулировала свое падение, но тем не менее можно было сказать, цитируя Горбачева, что «процесс пошел»…

На кухнях говорили, что перестройка — это когда дети наших начальников становятся начальниками наших детей.

КСТАТИ:

«Политика есть дело грязное:

Ей надо

Людей практических,

Не брезгующих кровью,

Торговлей трупами

И скупкой нечистот…

Но избиратели доселе верят

В возможность из трех сотен негодяев

Построить честное

Правительство стране».

Максимиллиан Волошин

А потом был совершенно опереточный Августовский путч 1991 года, деятели которого почему-то не были наказаны так, как это необходимо делать с путчистами во все времена, особенно памятуя о «пивном путче» Гитлера, который почему-то просидел девять месяцев вместо пяти лет.

Что и говорить, система лишь притворилась, что упала. Она просто залегла, а это ведь не одно и то же, никак…

И Советский Союз только сделал вид, что развалился (исключая Прибалтику), посмеиваясь над пограничными столбами и таможнями на своей традиционно неделимой территории.

В 1993 году российский парламент возомнил себя коллективным Кромвелем, который в очередной раз отчекрыжит голову королю. В результате несколько танков ударили из своих орудий по штаб-квартире парламента и несостоявшиеся Кромвели вышли оттуда с поднятыми руками.

Нормальные люди могли всерьез рассчитывать на такой финал этого балаганного действа?

На кухнях, правда, огорчалась по поводу подпорченного пушечными залпами здания, тем более что искомого результата могла бы гарантированно достичь рота спецназа, но — танками гораздо эффектнее, и с этим нельзя не согласиться.

КСТАТИ:

Учительница: Вовочка, почему тебя вчера не было в школе?

Вовочка: Я водил бычка к корове.

Учительница: А что, папа не мог это сделать?

Вовочка: Мог, но бычок лучше.

А потом начались ужасы Чеченской войны, которую развязали люди, преследующие исключительно коммерческий интерес, замешенный на горе, крови, изломанных судьбах, жизнях тысяч и тысяч вольных или невольных участников этой войны. И все это только лишь для того, чтобы какая-то мразь спокойно подсчитывала дивиденды с этой трагедии?

Можно понять сложнейшее положение президента Владимира Путина, который не может остановить эту войну, развязанную совсем другими людьми, и при этом отлично понимает всю бессмысленность ее продолжения…

Да будут прокляты на веки вечные авторы и акционеры этой войны.

События 11 сентября. Правая башня

Как пусть покарает Бог тех ученых и бизнесменов, которые продают террористам стратегические технологии и оружие.

Когда 11 сентября 2001 года по телевизору показывали одновременно трагедию и позор цивилизованного человечества, на кухнях царило молчание.

Молчание стыда.

Постскриптум

«У людей же неразумных и беспамятных все случившееся с ними уплывает вместе с течением времени, и, ничего не удержав, ничего не накопив, вечно лишенные благ, но полные надежд, они смотрят в будущее, не замечая настоящего».

Плутарх

P.S. Пока эта книга готовилась к выходу в наш безумный свет, произошло событие, имеющее все основания считаться историческим: в Украине, этой общепризнанной «Вандее советской державности», на президентских выборах 2004 года победил Виктор Ющенко, кандидат от демократической оппозиции.

Победил вопреки всем сложившимся стереотипам, традициям, комплексам и прогнозам политтехнологов.

Победил назло Системе, которая в конце 1991 года лишь инсценировала свою кончину, а в действительности жива по сей день, активно провоцируя на землях соседей сепаратизм, терроризм, социальные катаклизмы и прочие наработки спецслужб пресловутой Империи Зла.

Он победил, ибо таковой была воля народа, уставшего стоять на коленях, уставшего симулировать провалы памяти относительно организованных Системой оккупации, депортаций, репрессий, голодомора, упадка и т.д., уставшего играть роль населения, да еще и проживающего исключительно в крайних хатах, которые горят, как известно, первыми…

Смущает лишь то, что эта победа названа Оранжевой революцией. Оранжевая символика — это прекрасно, это Солнце, разгоняющее своими животворными лучами всякую нечисть, но вот «революция»… Это ведь не «револ», не переворот, а возвращение похищенного законного Богом данного порядка.

Бандиты, конечно, могут захватить банк, могут его переименовать, могут запечатлеть себя там в бронзе или граните. Ну и что? Ведь порядок все равно возвратится, банк заживет нормальной жизнью, а бандиты отправятся туда, куда положено — в тюрьму.

В Истории им делать нечего.

Каждому — свое.

Ученик профессора N.