Вячеслав Антонов

Китайская петля

Часть I

Глава первая

Майским днем 1644 года небо над китайским городом Сучжоу было затянуто густым дымом пожарищ. Маньчжурские войска, пришедшие с севера, с заснеженных таежных просторов, пошли на штурм «благословенного» города императорских парков, в котором укрепились отряды Ли Цзычена — проклятого мятежника и погубителя династии Мин. На зубчатых стенах бесновались бритые голодранцы, размахивая топорами, меча из луков, пригибаясь под страшным свистом каленых ядер. Маньчжурские бомбарды, скованные из железных брусьев, укрепленные в широких рубленых колодинах, грохотали, сотрясая землю; и волна за волной — казалось, от горизонта до горизонта — двигались шеренги воинов в пластинчатых железных панцирях. Гудели боевые барабаны, рыжие отсветы пожарищ проскакивали по блестящему металлу, бросая резкие тени на каменные лица. Черным огнем горели узкие глаза, вперившиеся в стену, на которой в крошеве каменных фонтанов, вздымаемых ядрами, летели кровавые ошметья человеческих тел. Шеренги шли одна за одной, неотвратимо и мерно приближаясь к городу. Еще раз ударили пушки, захлопали пищали, с тяжелым грохотом обрушилась стена, затянув полнеба облаком грязно-серой пыли, и тотчас же, приставив лестницы, Маньчжуры густо полезли на стены и хлынули в пролом, сметая оставшихся защитников. Смолкли орудия, из всех звуков остался лишь боевой рев тысяч глоток да сабельный лязг рукопашного боя. Закрутившись на стенах, побоище перевалилось в город, клубки сцепившихся тел заметались среди огненной метели и черного дыма, в которых валились кровли горящих домов. Распахнулись захваченные ворота, и тогда, по команде военачальника северян, в бой пошла маньчжурская конница: слитно гремели копыта, развевались гривы, на бамбуковых древках бились узкие флаги. Сверкая кривыми саблями, конная лава проскочила ворота и покатилась по прямым улицам Сучжоу, рубя бегущих мятежников, оставляя за собой неподвижные тела, втоптанные в темно-красный парковый песок. Ручейки крови, булькая, сбегали к прудам, расходясь грязно-бурыми пятнами в неподвижной воде…

В одном из парков, укрывшись между кустов, за побоищем следил пожилой китаец — невысокий, узкоплечий, сутуловатый. Его загорелая лысина была окружена венчиком седеющих волос. Седыми были свисающие усы и небольшая бородка; узкие глаза, полуприкрытые в странной отрешенности, порой глядели прямо и жестко. Когда резня затихла и всадники северян скрылись за побеленной парковой оградой, китаец показался из своего укрытия и двинулся по дорожке, огибающей пруд. Выйдя из ворот, украшенных шипастыми головами драконов, он оглядел неширокую реку, в которой плясало отраженное пламя горящих барок, круглый разрушенный мост, изрубленные тела в лохмотьях, валяющиеся на берегу. Недалеко крутились всадники, мелькали сабли, слышались крики дорезаемых повстанцев. Из клубов пыли и круговерти лошадиных тел вывалился один конник и, пришпорив крупного гнедого жеребца, тяжело поскакал к китайцу. Чешуйчатые доспехи, составленные из длинных полос, наложенных друг на друга, гремели на скаку. Плечевые и грудные накладки были завернуты, точно крылья жука. С обнаженной сабли летели красные капли крови, со свалявшейся черной бороды — мутные капли пота. Подскакав, всадник круто осадил коня, вскинул саблю, но мгновенно превратил удар в эффектный салют. Храпящий жеребец вскинул тяжелую голову, оплетенную сеткой жил. С железных удил валилась густая пена.

— Ну, здравствуй… как там тебя… — бросил китайцу всадник.

— Ли Ван Вэй, с вашего позволения. Поздравляю с блестящей победой, Ваше превосходительство! — вежливо поклонился китаец.

— Спасибо и тебе… то есть вам, — внимательно глянув в глаза китайцу, поправился Маньчжур. — То место и впрямь оказалось слабым, наши пушки легко проломили стену.

— Полагаю, настала очередь Пекина?

— О да, черт подери! Гавкать вздумали, псы! Всей черни языки повырезаем! — Всадник потряс саблей и, не выдержав возбуждения, поднял коня на дыбы, ударил его пятками и поскакал в ближайшую свалку — рубиться. Китаец же усмехнулся про себя, покачал головой и не торопясь направился вдоль медленной мутной реки от человеческой крови.

На полторы тысячи километров севернее, по летней сибирской степи шел Младший Ученик, спешащий на встречу с китайским Мастером, прибывшим из далекой страны Хань. Мастер собирал учеников в отрогах Кузнецкого Алатау, напоенных запахом тайги и медвяным ароматом альпийских лугов.

Ученик был одет в меховые штаны и куртку, перетянутую кожаным ремнем, на котором висел длинный кинжал из темной бронзы. Еще час назад, на самом раннем, темном рассвете, он проходил мимо санатория, в скудном тополевом парке которого стояли кибитки на массивных деревянных колесах, закрепленных на жердинах-осях тяжелыми кривыми клиньями. У летнего кафе «Ветерок» была вкопана коновязь из вылощенных временем жердей; привязанные к ней, стояли мохнатые кони с луками и круглыми берестяными колчанами, притороченными к войлочным седлам. Рядом остывал горбатый «Запорожец»— кони недовольно фыркали, принюхиваясь к запаху семьдесят шестого бензина. На заднем сиденье, поджав под себя худые ноги, спала девочка в голубых шортах и желтой махровой маечке с изображением морского штурвала.

— Лена, Лена! — хотел позвать Младший Ученик свою сестренку, но не успел — жизни его угрожала опасность, поэтому надо было спешить. Вдоль дороги, выбитой деревянными колесами кибиток и обкатанной мягкими протекторами «Жигулей», росла низкая голубоватая трава. Мелкие степные ястребы сидели на каменных плитах могильников, тут и там разбросанных в предгорной степи. Позади осталось широкое зеркало соленого озера, блестящего под низким рыжим солнцем. За ближайшей грядой раскинулось другое озеро, Собачье (Ит-Куль), с водой холодной и пресной, накатывающей, словно ртуть, на серую береговую гальку. В степи множество озер и все разные, но сейчас Младший Ученик об этом не думал; он торопился, направляясь к ближайшей гряде холмов. На курорте-стойбище остался труп его друга, который тоже шел к Мастеру.

Выйдя к шоссе, он пропустил совхозный «КамАЗ», груженный тюками прессованного сена, — сухие травинки долго кружились в воздухе — и продолжил подъем на холмы. Глухой слитный топот, донесшийся с подножия склона, заставил его обернуться. Со стороны подсобного хозяйства, покачивая пиками, показалась группа всадников в ушастых малахаях. У них были кривые сабли и круглые щиты, притороченные к седлам. Ученик побежал, с трудом переставляя гудящие от усталости ноги. Заметив его, всадники гикнули, ударили пятками мохнатых коней, переводя их в галоп и вытаскивая из-за спины широкие дальнобойные луки. Глухой топот копыт по сухой земле стал яснее, долетели резкие крики погони. Обливаясь потом, Ученик успел доковылять до вершины пологого холма, но кольцо всадников сжималось, загоняя его к обрыву. Обрыв был сложен из выветренных плит слоистого песчаника, под ним крутой травянистый склон, сбегающий к берегу озера. За озером холмы, поросшие невысокими соснами, гряда за грядой. Еще дальше смутно синели горы.

Крики погони стали совсем близкими, они пробивались сквозь шумное дыханье, острой болью разрывающее грудь. Младший Ученик встал на край обрыва, его ступни в мягких кожаных сапогах ощутили ноздреватый камень, влажный от утренней росы. Передний всадник уже крутил над головой камчу — сыромятную нагайку-волкобой. Еще раз оглянувшись, Младший Ученик присел, вытянул руки перед собой, будто нащупывая в воздухе невидимую плоскость, затем, набрав и выдохнув воздух, усилием воли оттолкнулся от камня. Руки и ноги покатились по невидимым плоскостям, от напряжения потемнело в глазах, крупно задрожали кисти. Степной склон откачнулся назад, под ногами мелькнула извилистая речка с берегами в ярко-зеленой осоке, надвинулась озерная вода, покрытая рябью. Сзади вдруг свистнуло, мелькнули деревянные стрелы с узкими гранеными жалами и бронзовыми шариками-свистунками, уходя вниз по крутым дугам. Последняя стрела порвала на плече меховую куртку, крики заглохли, а под ногами уже показались мелкие волны, сквозь которые замелькало каменистое дно. Руки совсем ослабели, а волны уже приблизились, мелькнули спины больших рыб, крупные глыбы на дне, по которым пробегали солнечные змейки. По дну запрыгала и его тень, появившись откуда-то из темно-зеленой глубины; гребень волны коснулся поджатых ног, и, наконец, последним усилием он дотянулся до берега, свалившись на теплую землю, покрытую сухой желтоватой травой.

Отдышавшись, Младший Ученик огляделся: неподалеку начинался крутой склон холма, на нем росли невысокие редкие сосны, за ними были видны выцветшие палатки и зеленый геологический вездеход на гусеничном ходу. Отлежавшись, Ученик встал и продолжил свой путь к далеким таежным горам.

В горной тайге, на узкой прогалине, раскрывающейся на самом перегибе склона, среди темных елей и светлых пушистых кедров прятался низкий вход в землянку. Вечерело, горы окрасились теплым предзакатным светом, подрумянившим круглые кучевые облака над дальними перевалами. Перед землянкой потрескивал костер, Старший Ученик — высокий, широкоплечий китаец с бугристой кожей на смуглых щеках — помешивал что-то в большом глиняном горшке. Оттуда вкусно пахло мясом и кореньями. Младший Ученик, один из немногих, кому удалось дойти сюда, сбросил у костра охапку хвороста.

Послышались голоса. На прогалине показался Ли Ван Вэй — его Мастер, — следом группа учеников, среди которых Младший Ученик узнал Вонга, вьетнамца, убитого в азиатском порту.

— Как тут может быть Вонг? — не мог понять Младший Ученик. — Он же мертвый.

— Ты глупый, Младший Ученик, — ответил ему Мастер. — Это магия. Разве ты не знал?

— Он вообще порченый, — небрежно бросил Старший Ученик, — он ничего не знает. Зачем он вам?

— Это мое дело, Чен, — ответил Мастер и жестом подозвал Младшего Ученика, — иди сюда. Я покажу тебе, как действует магия.

На перегибе склона они встали в стойку готовности и легко, без всяких усилий и боли, двинулись по воздуху к дальним снежным горам. Под ногами прошли нагретые травянистые горы, серые скалы и таежные урочища с пеной ручьев, белеющей в мутной холодной тени. Ушла вниз граница леса, приблизились первые снежники, окрашенные закатом, гаснущим в фиолетовом небе, в котором круглились многослойные багрово-красные облака. Где-то над облаками на мгновение блеснула еле видная черточка пассажирского лайнера. Мастер и Младший Ученик добрались до одной из вершин и с хрустом опустились в глубокий рыхлый снег. Здесь им предстояло провести ночь в медитации. Укрывшись за черными глыбами гольца, иссеченными ледяным ветром, они сели на пятки и замерли. «Пи-пи-пи», — послышался зуммер мобильника, висящего на поясе Мастера рядом с ритуальным ножом из слоистого полупрозрачного обсидиана. Мастер не ответил, а телефон все звонил и звонил…

Не открывая глаз, русский мужчина прихлопнул кнопку будильника. В номере гостиницы, расположенной в центре китайского города Сучжоу, наступила тишина. И все же пора было вставать — уже через семь часов из шанхайского аэропорта уходил его питерский самолет.

Аккуратно упаковав большую спортивную сумку, сдав ключи в Reception, мужчина направился в гостиничный ресторан. На вид ему было от тридцати до сорока, ростом не особенно высок, широк в кости, с тяжеловырубленными, жилистыми мышцами. На южном солнце лицо его загорело красным, веснушчатым загаром северянина, светлые волосы на крепкой лобастой голове были коротко подстрижены, как и усы с круглой бородкой, окружающие небольшой, твердо очерченный рот. Широкие скулы и холодный взгляд узких серых глаз делали его похожим на азиата. Звали мужчину Андреем Николасвичем Шинкаревым, воинское звание — капитан запаса, должность — международный курьер компании «Лимассол инвестментс Лтд», точнее, ее питерского представительства. Сама компания, зарегистрированная на Кипре, была создана для обслуживания российского оружейного экспорта и укомплектована сотрудниками в звании не ниже капитана.

Сюда, в старинный город Сучжоу, Андрей приехал попрактиковаться с китайским Мастером, триада которого плодотворно работала с «Лимассол инвестментс» по азиатским контрактам. Наверняка китаец догадывался, Андрею поручено поближе приглядеться к азиатским партнерам. Это, однако, не мешало добрым отношениям Шинкарева и Мастера, поскольку казачком-то Андрей был засланным, а вот учеником — самым настоящим, давно и прочно запавшим на «внутреннее» ушу. Более того, как чувствовал Андрей, на его счет у китайцев появились свои планы, и как раз сегодня — в день отъезда, стоило ожидать серьезного разговора.

Глава вторая

— Туй-шоу! — скомандовал Мастер, и на парковую дорожку, посыпанную крупным темно-красным песком, вышла невысокая китаянка. С волосами, завязанными в хвост, в облегающей куртке с петлями на груди, она казалась совсем девчонкой, если бы не жесткие «граненые» мышцы бедер, время от времени проступавшие сквозь шуршащий серо-голубой шелк.

Андрей сделал шаг навстречу, запястье коснулось запястья, и двое, словно привязанные друг к другу, принялись нанизывать медленные плавные круги. Ноги, согнутые в низкой стойке, заскользили осторожными полукруглыми шагами.

— Хан сюй ба бэй! — резко бросил Мастер, поправляя стойку девушки. Выглядел он точь-в-точь как господин Ли Ван Вэй — тот китаец, что наблюдал за штурмом города примерно триста шестьдесят лет назад. Даже одет был похоже — в простой темный костюм для ушу. По странному совпадению и звали Мастера так же — господин Ли Ван Вэй.

По его команде китаянка присела еще ниже, согнув опорную ногу, и внезапно рванулась вперед, стремясь повалить Андрея, на краткий миг потерявшего устойчивость. Его тело мгновенно скрутилось с линии удара, он сдернул бьющую руку, продолжая рывок толчком, и девушка рыбкой отлетела на три шага, растянувшись на влажном песке. Но тут же извернулась, упруго вскочила на ноги и снова в стойку — кулаки вперед, черные глаза горели гневно — съела бы сейчас, не иначе!

— Достаточно, — улыбнувшись уголками глаз, Мастер прекратил спарринг, — ты свободна, Лю Фэй. А с тобой еще пройдемся, провожу до пристани, — сказал он Андрею.

Мастер и его ученик, не торопясь, пошли по дорожке, огибающей парковый пруд. С семнадцатого века императорский парк мало изменился. С течением времени он просто стал самим собой, словно получил печать, подтверждающую его благородство, — «Verificetur in aeternis». «Знаменитые террасы и беседки появляются, когда минет большой срок. Благородные травы и деревья достигнут зрелости, когда пройдет много лет», — писал о садах китайский поэт Су Дунпо.

— Видишь, — показал господин Ли Ван Вэй, — здесь их убивали. Трава стала мокрая от крови, вода красная.

— Занятно… — ответил Андрей, без всякого выражения в голосе.

— Занятно? И это все, что ты можешь сказать?

Андрей молча пожал плечами. Обойдя пруд, они оказались перед нагромождением серых крупнозернистых глыб, исполосованных длинными тенями и полосами света, в череде которых то вспыхивали, то пригасали пучки шаровидных бледно-желтых хризантем.

— «Камень — лучший друг возвышенного мужа», так говорил поэт Бо Цзюйи. А здесь воины проверяли мечи, — показал Мастер, — видишь, на камнях до сих пор следы ударов. — Китаец притронулся к каменному боку, поблескивающему кубиками кварца.

— Вижу, — ответил Андрей.

Он сжал правую руку в кулак, отвел большой палец и медленно провел им по неглубокой, стершейся от времени борозде.

— Вы хорошо говорите, Ши-фу . Будто сами побывали в том времени.

— Может, и побывал. А ты хотел бы? — ответил Мастер.

— Простите, не понял.

— Я плохо говорю по-русски?

На самом деле он говорил хорошо, почти без акцента.

— Я не понял вопроса, — повторил Шинкарев.

— Ты хотел бы побывать в том времени? Увидеть войны, штурмы городов? Тех воинов?

— Разве можно попасть в другое время? — спросил Андрей.

— Если повезет, можно даже вернуться.

— Весело… И каким образом?

— С помощью Учения. Можешь считать его китайской магией.

— Магией, — разочарованно хмыкнул Андрей, сплюнув на дорожку.

— Доплюешься, губы заболят, — заметил Мастер. Он ожидал разговора, но не такого — «Потомственный маг Василий Пупкин: элитная чистка кармы, приворот…» Вообще, Андрея, как и других «белых» учеников, допускали к занятиям на трех условиях: не играть в магию, не лезть в философию и ничего не изобретать в технике. Андрей охотно принял стандартные правила школы, помня изречение китайского ученого семнадцатого века Чжоу Жудэна, которое любил приводить его Мастер: «Дао по своей сути не есть нечто необыкновенное. Оно там, где учащиеся учатся, крестьяне пашут землю, монахи декламируют сутры, чиновники управляют, и каждый радуется своей доле». Однако правила менялись прямо на глазах, и вряд ли китаец позволит Андрею и дальше просто «радоваться своей доле».

— Да мы о чем говорим-то? — Андрей тряхнул головой, словно отгоняя сон. — Вы это серьезно?

— Вполне серьезно. Побеседуй со своим руководством. Надеюсь, своих начальников ты считаешь серьезными людьми?

— До сих пор считал.

— Можешь считать и дальше, — заверил его Мастер. — Постарайся понять: любой Воин, развивающий свою внутреннюю силу, — ты ведь этому учишься у меня? — подходит к такому пределу, дальше которого он может двигаться лишь с помощью магии. Твой срок подошел, и выбора у тебя нет, — сказал он неожиданно жестко.

— Выбор всегда есть, — твердо ответил Андрей, — как говорил наш Горбачев, «есть другая альтернатива».

— Хорошо, скажем иначе, — смягчил тон китаец, — у тебя есть возможность. Довольно редкая возможность.

— Возможность чего?

— Участия в большом магическом действии, связанном с переносом личности во времени.

— А кем я буду? Там, в другом времени. — Андрей все еще не мог поверить, что Мастер говорит серьезно.

— Моим учеником, разумеется. А ты думал, китайским императором? — усмехнулся китаец.

За разговором они успели выйти к пристани. Андрей огляделся, глубоко вдохнув влажный речной воздух. Казалось, время остановилось для этого города. Как и сотни лет назад, одно-двухэтажные дома фронтом стояли вдоль берега, грязноватая побелка стен начиналась прямо от низкой набережной, сложенной из груботесаных камней. Высокий арочный мост, отражаясь в глинистой воде, образовал круг, в который безостановочно втекала река, разлинованная полосами мелкой ряби. Под мостом стояла темная бочкообразная барка, с высокими бортами и плоско-срезанной кормой. Окутанные влажным воздухом, соединяющим бледно-голубое небо и голубые блики воды, над старой черепицей крыш поднялись кроны деревьев Тигрового холма, а над ними высокая островерхая пагода с загнутыми карнизами на каждом из своих уступов.

— Какие у тебя планы? — спросил Мастер.

— Сейчас в Питер, оттуда в отпуск, в Красноярск. Давно в Сибири не был.

— Хорошо. Через месяц я буду в Красноярске. Там ты и дашь окончательный ответ. Но прежде я прошу тебя помочь мне в Москве.

— Чем именно?

— Немного напугать одного человека. Он очень мешает российско-китайской дружбе. Дело легкое, без крови; кстати, можешь сообщить о нем своему начальству.

— Я подумаю.

К пристани подвалил широкий низкий катер, в это же время с ближайшей улицы вывернул черный «мерседес»с притемненными стеклами. Спустя несколько минут снова рявкнул винт, вспенилась коричневая вода под кормой. Махнув на прощание Андрею, Мастер подошел к машине, не торопясь устроился на заднем сиденье и по-китайски скомандовал водителю:

— В Шанхай!

— Мы бы могли подбросить его, — трогаясь, водитель кивнул на уходящий катер, подразумевая Андрея.

— Ему лучше побыть одному.

— А почему именно этот?

— Других земля не примет.

Водитель, казалось, нисколько не удивился странной фразе.

— Так он согласился?

— Он пойдет, — уверенно ответил Мастер.

— А я? — при этом вопросе на бесстрастное лицо водителя прорвалось неожиданное волнение.

— И ты пойдешь, Чен. Решено.

Тот, кого Мастер назвал Ченом, явно успокоился, удобнее устроился на мягком кожаном сиденье и сосредоточился на дороге — «мерседес» выехал на автостраду, резко набирая скорость.

— Но сначала, — продолжил господин Ли Ван Вэй, — ты поедешь в Красноярск, в город этого человека. Нужно помочь нашим… ты знаешь, в чем.

— И он будет с нами?

— Посмотрим. Главное, пусть сделает дело в Москве.

— В Москве у нас надежные кадры, им хорошо заплатят. Сами справятся.

— Нужно, чтобы работал он. Работу надо снять на камеру.

— Крючок?

— Не только. Товарищи из даосского отдела ЦК КПК, которые отвечают за проект, хотят сами видеть работу этого северного варвара.

— А зачем нам всеобще возня в Красноярске? — спросил Чен уже на въезде в Шанхай, когда в перспективе автострады, заполненной «тойотами»и «ниссанами», показалось нагромождение туманно-голубых небоскребов. — Если проект удастся, дивиденды будут такими, что и во сне не снились.

— Вот именно — если удастся. А на дивиденды ты не особенно облизывайся, знай свое место. Ты понял? — в голосе Мастера проступили едва слышные нотки недоброй силы.

— Я понял, Ши-фу.

— Вот и хорошо, — мирно ответил Мастер, затем откинул голову на кожаную спинку и задремал.

Устроившись на катере, Андрей закрыл глаза. Он не пытался обдумывать недавний разговор — еще будет время. Под мерный рокот дизеля и плеск воды за бортом мысли свободно поплыли, медленно вращаясь вокруг китайцев как таковых.

…Китайцы в жизни Андрея появлялись постепенно, но многообразно — соответственно тому, как узнавала их большая часть российской провинции. В Красноярске Китай ощущался как военная угроза в странном сочетании с топографической поэзией: говорили, что до него «семь перевалов» через Туву и Монголию, семь возможных рубежей обороны. Ресторан со странными башенками, построенный на Караульной горе, местные острословы, предвосхищая события, прозвали «китайской комендатурой». Китайской оккупации так и не состоялось, а ресторан сожгли городские цыгане в порядке рэкета.

Андрей на миг открыл глаза, ощутив себя на катере, потом снова нырнул в прошлое.

…Как-то раз в августе, в День ВДВ, Андрей зашел на красноярский городской рынок, собираясь купить винограда — сестре в больницу. Под высоким куполом гулко отдавался южный гомон — азербайджанский, узбекский, таджикский. Андрей ходил, смотрел на сладко пахнущие дыни, оранжевый урюк, прозрачный, словно мед, на крупный темный изюм. Внезапно у входа раздались крики, топот, и внутрь ввалились расхристанные парни в зеленых кителях и голубых тельниках, раскручивая солдатские ремни. С дробным стуком покатились фрукты, гортанно выкрикивая что-то, побежали южные мужчины. Граждане качали головами, шокированные непривычным еще зрелищем погрома. Некоторые, впрочем, происходящее одобряли, большинство же принялось набивать сумки дармовыми фруктами. Недалеко от Андрея несколько китаянок поспешно упаковывали товар — но не успели. Орущая, топочущая толпа подкатилась раньше. Пьяная десантура нацелилась было на китаянок, но тут словно из-под земли появились узкоглазые парни с ножами и нунчаку и плотно окружили женщин. На всех прочих китайцам было наплевать, но за своих теток они собрались биться насмерть — в черных горящих глазах это читалось предельно ясно.

И русские парни, числом и комплекцией вдвое превосходящие азиатов, обошли их стороной, попутно отвешивая пинки каким-то перепуганным киргизам в тюбетейках.

Для Андрея тот случай стал толчком ко многому. К чему именно? — не раз спрашивал он себя, отвечая все так же неопределенно — ко многому…

Глава третья

Три недели спустя Чен подошел к тому самому городскому рынку, на котором Андрей впервые столкнулся с проявлением восточного боевого духа. Рядом с Ченом шел молодой китаец Миша — региональный координатор шанхайской триады. На самом деле никакой он был не Миша, просто все китайцы, живущие в России, берут себе русские имена. Еще пара китайцев осталась в темном «БМВ». Стрелка готовилась давно, поскольку назрели вопросы по торговым сборам. На бетонном крыльце рынка Чена ожидала пара крупных, коротко стриженых парней; русские и китайцы холодно поглядели в глаза друг другу и прошли внутрь — для долгих и сложных переговоров.

Вечером того же дня Андрей вышел из своей конторы, расположенной на Миллионной улице. В его походке явно чувствовалась выправка, правда не офицера, а ушуиста — корпус прямой, плечи немного развернуты, подбородок чуть поджат для защиты горла. Повернув в сторону Марсова поля, он решил пройтись до площади Восстания — важные вопросы хорошо было обдумывать на ходу. А подумать было о чем.

Пару часов назад Андрея вызвал директор питерского представительства «Лимассол инвестментс Лтд»— Геннадий Сергеевич Д., грузный седеющий мужчина, не так давно носивший погоны полковника ГБ. Отменив ближайшую командировку Андрея, начальник предложил ему служебное задание, выходящее за рамки обязанностей международного курьера. Формально капитан запаса Шинкарев мог встать и уйти, поблагодарив за доверие. Однако фирма, действующая под крышей спецслужб (а как еще могла действовать фирма-посредник по экспорту оружия?), требовала от своего персонала лояльного отношения к неожиданным предложениям начальства. Именно поэтому Андрей удобнее устроился в кресле и внимательно выслушал следующее.

Первое. В настоящее время в обстановке полной секретности готовится крупный российско-китайский проект.

Второе. Подготовка проекта включает в себя проведение операции… — тут начальник замялся от необходимости использовать неприятное ему слово, без которого, однако, никак было не обойтись — …эзотерического плана. Операция эта предложена китайской стороной и ответственным за ее проведение является господин Ли Ван Вэй. Это был Мастер, у которого занимался Андрей. Стало быть, дело намечалось серьезное.

Третье. По просьбе господина Ли Ван Вэя кандидатура Андрея Николасвича Шинкарева утверждена в качестве участника операции с российской стороны.

Четвертое. Находясь в оперативном подчинении у господина Ли Ван Вэя, Андрей должен проследить, не угрожают ли его… гм-м, эзотерические действия… интересам российской стороны. Естественно, о миссии Наблюдателя (так это назвал про себя Андрей) господина Ли Ван Вэя информировать не нужно.

— Зачем его информировать? — заметил Андрей. — Он и так знает.

— Конечно, знает. Но существуют оговоренные правила. И твоя задача состоит в том, чтобы не выпускать игру за рамки правил. Или выпустить, но в нужный момент — нужный ТЕБЕ, а не ЕМУ.

В общем, Андрей принял это задание, и принял его без внутреннего сопротивления — шутки о китайской комендатуре над Красноярском никогда не казались ему особенно смешными. Эзотерика не была проблемой, он за нее не отвечал. Другое дело Москва. И личная просьба Мастера.

— Черт его знает… — протянул начальник, узнав, в чем дело. — Все же депутат Госдумы. Ради каких-то китайцев…

— А нам он не мешает?

— Пока особо не мешал. Больше под таможню рыл, да газопроводом в Китай интересовался. Слыхал я, правда, что он к проекту подбирался, даже пресс-конференцию собирать хотел. Уж туда-то все вороны слетятся — НТВ, Си-эн-эн, Дойче Велле… Если так, то пугнуть не мешает.

— А может, он честный человек, депутат-то? — пошутил Андрей. — Может, он как лучше хочет?

— Не каждый честный человек наш друг, Андрей Николасвич. И не каждый подонок враг. Нда…

Геннадий Сергеевич замолчал, перекидывая бумажки на столе.

— Стало быть, без мокрого?

— Такой разговор был, — ответил Шинкарев.

— Решено. Поможешь китайским товарищам. Если проект удастся, оружейные поставки валом пойдут. Потому и этот шустрит, что чует что-то.

Начальник достал тонкую пластиковую папку.

— На вот, проштудируй.

Андрей посмотрел название: «Военно-политическая история южной Сибири. Аналитический доклад». Быстро пролистал — много убористого текста, карты, таблицы.

— Подготовлено по просьбе господина Ли Ван Вэя, — сказал Геннадий Сергеевич, — с указанием обратить особое внимание на XVII век. Уж извини, за что купил, за то и продаю, — развел он руками. — Вопросы есть?

— В Москве прикрытие будет?

— С Москвой поможем. А с китайцем своим ты уж сам разбирайся. Все, удачи тебе.

С тем Андрей и вышел из конторы — судя по всему, надолго.

Сейчас доклад лежал в кожаной папке, которую Андрей нес под мышкой. Проходя по аллее вдоль Марсова поля, он поднял голову, привлеченный желтым светом заката. В проясневшем, вечереющем небе морской ветер проносил огромную облачную гряду. Круглые глыбищи с ватно-расчесанными краями плыли, казалось, прямо над черными верхушками лип. Закатное солнце делало их днища тяжелыми, мутно-сизыми, верха же громоздились ярко-желтыми обрывами и пропастями, разделенными дымными водопадами — теней. Выше всего, между столбчатыми золотыми вершинами, горели куски прозрачной предкосмической голубизны.

Опустив глаза к грешной земле, Андрей двинулся было дальше, как вдруг странная волна поднялась откуда-то снизу живота, двинулась вверх, разойдясь по плечам сотней покалывающих иголочек. Во рту стало кисло, голова закружилась. Разгоняя внезапную слабость, Андрей вдохнул холодный воздух, опершись спиной о черный ствол липы.

— Ай, молодой, случилось что? — прорвался в уши чей-то хриплый голос.

Он открыл глаза: перед ним стояла цыганка. У нее было смуглое обрюзгшее лицо с «брылями», свисающими вдоль носа, волосы, гладко зачесанные под платок, бурдюкообразные груди, обвязанные грязной пуховой шалью. И глаза: круглые, черные, окруженные морщинами, в набрякших красноватых веках.

— Порченый ты, — протянула цыганка, глянув ему в глаза, — дай погадаю, скажу, где тебя порча ест.

— Не надо, — ответил Андрей и медленно двинулся дальше, массируя левую грудину, стянутую вяжущей болью.

— Гляди, молодой, не жилец ты с порчей! — крикнула она вдогонку. — Дай погадаю!

Слабость постепенно отступила, в груди стало легко. Андрей пошел быстрее. Такого с ним еще не было. Мастер сказал, что у него нет выбора. Может, он это имел в виду?

На подходе к площади Восстания закат уже отгорел, крепчавший мороз подсушил тротуары. Над огнями вывесок и торопливой темной толпой, в прозрачно-фиолетовом небе замерли черные карнизы зданий, слегка припорошенные снегом, отражающим серебристый свет ранней луны.

Андрей свернул в маленький бар, из которого на бетонные кирпичи тротуара падал тусклый свет. Тусклый свет был и внутри, медленно и тяжело играя в рюмке. Водка обожгла рот, тепло покатилось по жилам. Андрей достал сотовый, набрал московский номер.

— Слушаю! — трубку поднял Юрий, более известный как Есаул. С ним Андрей встретился в далеких тропических горах, где русский наемный батальон дрался с мусульманскими повстанцами.

— Шинкарев говорит, Андрей. Не забыл?

— Разве сердце позабудет того, кто хочет нам добра… Как там Питер, стоит еще? Все хочу скататься, глянуть, как Самсон раздирает пасть писающему мальчику…

— Отставить, — усмехнулся Андрей, — остряк-самоучка.

Есаул вовсе не собирался на экскурсию в Петродворец. Самсон — это московский «Спартак», писающий мальчик, соответственно, питерский «Зенит».

— Есть проблемы, капитан? — серьезным голосом спросил Есаул.

— Есть дело. Детали послезавтра, в десять ноль-ноль, на точке «два».

— А нету ее, точки «два». Закрыли.

Вот она, проза жизни. А жаль, хорошее было место — пивная в районе Киевского вокзала, в меру темная, грязноватая, шумная. Быстро в Москве все меняется.

— Тогда на точке «четыре». Все, конец связи.

Ребята подстрахуют Андрея, когда он будет брать депутата. Что-то не понравилось Андрею ни в голосе Мастера, ни в голосе начальника, вроде бы давшего санкцию на московское дело. Ребята помогут. Народ тертый, битый, сплошь «дикие гуси». Тем более через Шинкарева им светил новый «тропический» контракт. Тут надежно.

Андрей обернулся к телевизору — на экране хрюкала компьютерная свинья в телогрейке. Свинья была довольна — в России случилось очередное ЧП с трупами.

— Вот гадость, — послышался за спиной женский голос.

Андрей обернулся. Рядом с ним устроилась довольно высокая худощавая блондинка, с большими серо-зелеными глазами, лет двадцати пяти. Черный беретик чуть сдвинут набок, пола длинного черного пальто откинулась, когда девушка присела на высоком барном табурете, открыв длинную худую ногу, обтянутую темным капроном. На профессионалку она не походила, на наркоманку тоже, потому Андрей ответил.

— Ты о чем?

Говорить можно было хоть про дядю Васю с водокачки. Главное — сразу на «ты». Сигнал был принят.

— Что ты смотришь? — кивнула она на экран. — Барахло такое.

— А ты бы что смотрела?

— Ну, не знаю, — пожала она плечами, — Эм-ти-ви, наверное. Хотя тоже барахло.

— А ты выпей, — предложил Андрей, — тогда все в кайф. Взять тебе?

— Не хочу. А тебя я тут раньше не видела.

Неужели все-таки профессионалка? Платной любви Андрею не хотелось, и еще меньше хотелось знать, что он ошибся при взгляде на девушку. Такие ошибки дорого обходились в его профессии.

— Часто здесь бываешь? — спросил Андрей.

— Захожу, когда иду с работы. Живу рядом, на Лиговке.

Кажется, она поняла его сомнения и поспешила развеять их. В смысле продолжения это звучало неплохо. По крайней мере, можно было не спрашивать, ждет ли дома муж.

— На Лиговке, значит… — протянул Андрей, — может, в гости пригласишь?

— Пошли, — сразу согласилась девушка, — кофе попьем. А то холодно.

Дома у Светланы — так звали блондинку — они действительно пили кофе, разговаривали на маленькой кухне.

— У тебя холодные глаза, Андрей, — сказала Света, — ты холодный человек?

— Не теплый. Помнишь такое: «Был бы ты холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст Моих!» Откровение, три-шестнадцать.

Это Мастер приучил Андрея точно цитировать священные книги. А что он холодный, это правда. Или близко к правде. «Порченый»?

— Как странно, — Светлана зябко передернула плечами. — Так чего ты хочешь? По жизни?

Это она спросила уже во второй раз.

— Не знаю, — ответил Андрей, — наверное, ничего.

Это был удобный ответ, хотя и не вполне достойный — форма мужского кокетства. Поскольку продолжения знакомства с этой девушкой он уж точно не хотел. Похоже, она все-таки покуривала, хотя профессионалкой точно не была.

— Нет, ты чего-то хочешь… — возразила девушка, — только я не пойму, чего.

— Может, и так.

Легко хотеть «ничего»— или ничего не хотеть? — будучи в состоянии мужского посторгазмического холода. А до того Света вскинула руки, подняв легкий шерстяной свитер, и начала снимать его через голову. Ее нос уперся изнутри в мягкую ткань, глубоко втянулся бледный живот, груди в низком кружевном бюстгальтере напряглись, подавшись вперед. Груди у нее были слабые, уже отвисающие, но кожа удивительно нежная, шелковистая.

— Что ты хочешь? — спросила Светлана, сняв свитер.

Это был первый раз, когда она задала этот вопрос.

— В данный момент? — уточнил Андрей.

— Допустим.

— Трахнуть тебя, — ответил он, активно участвуя в процессе раздевания. Этого он действительно хотел. В данный момент.

— А почему? — спросила девушка, расстегивая узкую юбку.

— Что «почему»? — Андрей отвлекся, поглощенный ощущением постепенно открывающегося женского тела.

— Почему ты этого хочешь?

— Потому, что ты красивая.

— Не правда, я некрасивая, — убежденно возразила Светлана.

— Значит, я хочу трахнуть тебя, потому что ты некрасивая.

Что он мог еще сказать?

— А зачем трахают некрасивых? — спросила она, стянув последнюю кружевную тряпочку и со скептическим видом разглядывая себя в широкое трехстворчатое зеркало.

— Чтобы они стали красивыми, — ответил Андрей, положив ладони на худенькие плечи.

Поставив Свету лицом к зеркалу, он мягко нажал на тонкие плечи, заставив выгнуть узкую спину с торчащими косточками и широко расставить ноги. В зеркале она видела бородатое лицо Андрея, с сосредоточенным, почти научным выражением; и свое лицо — раскрасневшееся, с широко распахнутыми, блестящими, ПРЕКРАСНЫМИ глазами. Одна рука Андрея легла на плечо, другая легонько сжимала грудь. Другая грудь, отвисшая, как груша, качалась туда-сюда соответственно ритму, с которым дубинка Андрея, — конечно, не милицейская РД — 70, но тоже ничего, — возвратно-поступательно двигалась в темной влажной глубине.

Глава четвертая

С утра в Москве было холодно и сухо, зимнее солнце тускло блестело в стеклянной башне «Макдональдса», что на углу Тверской и Газетного переулка. Взяв стандартный завтрак — кофе с оладьями, политыми канадским кленовым сиропом, — Андрей устроился за колонной, у стены, облицованной тяжелыми, грязновато-желтыми изразцами. На другой стороне зала, не обращая внимания на Андрея, сидел кудрявый широкоплечий парень с квадратным подбородком — Юрий, он же Есаул. За прошедшие двое суток Андрей отработал план операции с двумя командами — нанятой китайцами, с которой он поедет брать депутата, и другой, которая будет страховать лично его. Все действия были просчитаны и на плане города, и на крупных фоторазвертках участка улицы, на котором было намечено проведение захвата. Оба варианта, «китайский»и страховочный, Шинкарев помнил досконально.

В зале появился худощавый, коротко стриженый парень в кожаной куртке — Олег, старший основной, «китайской», команды. Не обратив внимания на Есаула, он подошел к Андрею.

— Приятного аппетита, Андрей Николасвич. Все готово.

Андрей глянул на часы — дорогие японские «Сейко».

— Хорошо. Ждите в машине.

Машина, темно-синяя «девятка»— стояла напротив «Макдональдса», у входа в Центральный телеграф. Андрей взял рацию:

— Проверка связи. Первый, как слышите, прием!

— Первый нормально, прием! — откликнулась еще одна «девятка», находившаяся на углу Волхонки и Садового кольца.

— Второй, как слышите, прием!

— Второй нормально, прием! — откликнулся экипаж замызганного «зилка»— хлебовозки, час назад уведенной от булочной в Мытищах.

Помимо этих двух, переговоры слышали экипажи двух машин команды Андрея, чьи рации были настроены на прием, а также пара крепких, неброско одетых мужчин, прогуливавшихся в районе проведения операции. Основная команда имела два плана действий — основной («Вариант один») и запасной («Вариант два»). На самом деле (чего не знала основная группа) при команде Андрея «Вариант два!»в дело должна была вступить его группа.

Андрей снова глянул на часы — блеснул серый титан массивного рубчатого корпуса.

— Вперед!

Машина двинулась вниз по Газетному переулку, проехала Большую Никитскую, повернув налево, прошла Никитским бульваром, затем Гоголевским, выехала на Волхонскую площадь, готовясь свернуть направо — на Остоженку. Вслед за ней пошел темно-красный «фольксваген-поло», за рулем которого сидел Юрий и еще один бывший-будущий «дикий гусь».

— Первый, где находитесь, прием?

— Прошли участок «два». Машина шла по Волхонке.

— Второй, где находитесь?

— Прошли участок «четыре», выходим на участок «один».

Хлебовозка прошла Волхонскую площадь, заворачивая в район переулков между Остоженкой и набережной Москва-реки. В это же время на подъезде к Гоголевскому бульвару остановился темно-зеленый «форд-транзит» без окон — из команды Андрея.

Темно-синяя «девятка», остановившись на Волхонке, высадила Андрея, он перешел улицу и свернул в Пожарский переулок. Впереди, за желто-белыми стенами тяжелым золотом отливали купола Христа-Спасителя.

Дубовая дверь с телекамерой. Перед тротуаром — массивная черная «ауди»с крупным триколором на номерных знаках.

Все шло, как и рассчитывали: один охранник вышел из машины, чтобы открыть дверцу, второй остался внутри, третий сидел за рулем. Особой бдительности они не проявляли: нет смысла. Серьезные нападения на клиента должна предотвращать служба безопасности, а если она этого не сделала (другой вопрос, не смогла или не захотела), личная охрана уже не поможет.

— «Вариант один!»— отдал Андрей команду на начало операции, потом сунул включенную рацию в нагрудный карман, взамен ее взяв электрошокер, сделанный в виде пачки сигарет.

Дубовая дверь медленно открылась, из нее вышел худой лысоватый человек лет пятидесяти, без пальто, в больших очках и сером костюме, за ним девушка.

Мужчина поцеловал ее, они разошлись: девушка двинулась по Зачатьевскому, в сторону Бульварного кольца, а мужчина, кивнув охраннику, направился к машине.

В этот момент из-за угла показалась синяя «девятка», а с противоположной стороны — еще одна, такая же. Из нее выскочили двое парней, они схватили девушку за плечи, зажали рот и дернули к своей машине. Действовали они демонстративно грубо, явно причиняя боль своей жертве. Сейчас Андрей увидел лицо девушки — правильный узкий овал, короткие русые волосы, темные глаза, расширенные от ужаса.

Охранник, держащий дверцу, бросился к ней, но Андрей ткнул его шокером, затем подскочил к мужчине, двумя пальцами левой руки взял его за шею, а двумя пальцами правой — чуть выше локтя. Мужчина застыл на месте, все видя, но не в силах ни говорить, ни двигаться.

— Ка…кха… к-а-атя-а… — еле слышно просипел он. Андрей знал, каково сейчас ему — он не раз испытывал на себе это сочетание мягкости направляющего усилия и электрической, парализующей боли. Охранники в «ауди» рванулись было наружу, но сзади уже подлетела хлебовозка. Согласно плану «зилок» должен был протаранить «ауди», а экипаж, высадившись, помочь Андрею и похитителям девушки, уходя в их машинах. Но хлебовозка почему-то пошла мимо, а в открытое окно высунулся автоматный ствол с глушителем. Очередь с жестяным лязгом ударила по корпусу «ауди», посыпались стекла, охранники завалились внутри. Сбив мужчину на асфальт, Андрей бросился сверху, прикрывая его и успев крикнуть в рацию «Вариант два!».

Олег раскрыл дверь «девятки», собираясь выскочить наружу, в этот момент прямо на тротуар вылетел темно-красный «фольксваген», отсекая Олега от Андрея с депутатом. Есаул распахнул дверь, Андрей швырнул депутата на заднее сиденье, свалился рядом с ним и резко сдавил пальцы на шее похищенного. Тот, не охнув, повалился без сознания, а «фольксваген», рявкнув турбо-дизелем, в десять секунд ушел на Остоженку. Сзади резко захлопали выстрелы — Олег стрелял вдогонку, но безуспешно. Он не знал, что все это время сам был в перекрестье оптического прицела. Однако курок английской снайперской винтовки L96A1 не был нажат, и 9 — миллиметровый патрон так и остался в патроннике. Людям Андрея кровь была не нужна. А вот китайцам она для чего-то понадобилась. Или не китайцам?

Темно-зеленый «форд», не торопясь, тронулся с места, готовясь к повороту на Гоголевский бульвар. Обе «девятки» скрылись из Пожарского переулка, один охранник депутата валялся в шоке, второй был убит, третий, раненый, вызывал подмогу.

На другой стороне улицы какой-то китайский турист в ярко-желтом пуховике снимал старую улочку Москвы, вроде бы невзначай захватив прошедшую разборку.

Он уже убрал в кейс цифровую видеокамеру, когда сзади подошли двое.

— Э-э-э, мужик, — похлопали его по плечу.

— Sorry? — обернулся китаец с вежливой улыбкой интуриста.

— Тебе морду разбить или камеру? — поинтересовался тот, что был ближе. Второй стоял чуть дальше, боковым зрением фильтруя подходы и держа руку в кармане. Именно на эту руку и покосился китаец.

— Excuse me… — попытался он ответить, но выбор сделали за него. Шмякнувшись о стену, интурист медленно сполз на землю, а когда пришел в себя, мужчины давно исчезли — вместе с камерой, сотовым телефоном, бумажником и паспортом гражданина Китайской народной республики.

Темно-красный «фольксваген» пересек Волхонскую площадь и двинулся вверх по Гоголевскому бульвару, держась в первом ряду. На бульваре, догнав «фольксваген» по второму ряду, притерся темно-зеленый «форд-транзит». На ходу сдвинулась боковая дверь, Андрей перекинул в тормознувший «форд» депутата (чьи-то крепкие руки приняли бесчувственное тело) и прыгнул сам, брякнувшись на пыльный железный пол.

Сидя на полу фургона, Андрей наконец перевел дыхание. Рядом, в грузовом отсеке расположился здоровый мужик — Алексей, или Борода, а за рулем «форда» еще один его знакомый — темноволосый худой парень с горбатым носом и небольшой аккуратной бородкой. Андрей знал, что зовут парня Иосифом, и он тоже воевал в наемном батальоне — соответственно имени, в должности начфина. Хотя там пули летали над всеми, не разбирая, начфин ты или узбек. Вот и этот был ранен. Пройдя Гоголевский и Никитский бульвары, фургон свернул направо перед зданием ТАСС и пошел по Большой Никитской в сторону Манежной площади.

— Слышь, Кобзон, на точку «три»! — скомандовал Борода.

— Йес, сэр! — откликнулся водитель, сворачивая к роллерным воротам, вставленным в обычную с виду арку. Машина въехала в небольшой дворик, закрытый со всех сторон, ворота опустились. Внезапно голова Андрея закружилась, лицо покрыли крупные капли пота, он закашлялся, отплевываясь грязно-зеленой пенистой мокротой.

— Что с тобой, капитан? — спросил Борода.

— Все нормально, — отмахнулся Андрей.

Он вышел из машины, обнаружив, что она стоит в небольшом дворике, на который со всех сторон выходили глухие стены. Депутат еще не пришел в себя.

— Пасть ему заклей. Руки-ноги замотай, — распорядился Андрей.

— Знаю, — откликнулся Борода, передавая Андрею новые брюки, куртку и механическую бритву.

Иосиф вышел из кабины, доставая сигареты. Рука немного дрожала, очевидно, он первый раз участвовал в жестком городском деле.

— Как же это вы, Андрей Николаич? — заговорил Иосиф, приходя в себя и одновременно стараясь подбодрить Андрея, скрученного приступом кашля. — Интеллигентный с виду человек, и вдруг средь бела дня, можно сказать, живого депутата… а электорат что скажет?

— Он не моего округа, — сплюнув, ответил Андрей. Отойдя подальше от машины, он достал сотовый и позвонил в Питер.

— Геннадий Сергеевич?

— Да!! — У начальника голос был напряженный, он явно ждал этого звонка. — Шинкарев?! Клиент с тобой?

— Клиент в порядке, уже ножками сучит. Депутат и правда успел прийти в себя, ворочался, мычал что-то заклеенным ртом.

— Клиента надо вернуть, — распорядился начальник, — все прочее мы уладим.

— Да пожалуйста, — лениво протянул Андрей, — мне-то он зачем? Отпускают девку, получают клиента. Client against girl, как в лучших домах.

Одно из личных правил Андрея гласило: «Ни женщин, ни детей». Не всегда это получалось, но когда шанс был, Андрей старался его использовать. Кстати, согласно «Варианту один» девчонку и должны были отпустить через два квартала, посоветовав никуда не ходить, если ей дорого папашино здоровье. Правда, этот вариант с самого начала был туфтой, о чем знали или догадывались все участники дела.

— Девку отпустить… — с сомнением протянул начальник. — Им же с клиентом работать.

— Ему кто-то скажет? Вы нет, и я нет. Да он и так тепленький, после всего.

— Ладно. Езжай в свой Красноярск, жди китайца, после встречи позвони мне. Что у тебя за люди?

— Серьезные. Останусь жив, познакомлю. Все, конец связи.

Андрей и так собирался выводить ребят на свою контору — намечались контракты на поставку солдат для антипартизанской войны в ЮВА. Любая же дополнительная заинтересованность начальства в его жизни была сейчас совсем не лишней.

— Все, ребята, пошел я. Деньги, как договаривались. Есаулу привет.

— Может, подвезти, а, капитан? — предложил Борода, видя его бледность.

— Пройдусь.

Андрей действительно хотел пройтись после приступа. К тому же надо было обдумать ситуацию — кто кого подставил, в конечном итоге? Подойдя к зданию ТАСС, он остановился перед окном, где были выставлены крупные цветные фото Юго-Восточной Азии. Причудливые скалы, торчащие из океана, сверкающего под тропическим солнцем, бурлящая толпа на улицах, стиснутых стеклянными стенами небоскребов, изогнутые черепичные крыши, с которых свешивались круглые красные фонари. Неожиданно и сильно потянуло на Восток.

Кто-то аккуратно, но настойчиво похлопал Андрея по плечу. Он обернулся: перед ним стоял милицейский сержант.

— Документы.

— Пожалуйста. — Андрей протянул паспорт с питерской пропиской.

— Регистрация в Москве?

— Сегодня приехал, сегодня уезжаю.

— Билетик не покажете?

— Билет «сюда» выбросил, билет «отсюда» заказан, выкуплю сегодня вечером, на вокзале.

Так он, собственно, и планировал.

— Пройдемте.

В здание ТАСС они зашли сбоку, с бульвара. У них тут, оказывается, свое отделение милиции — Андрей о нем вроде и знал, но не приходило в голову опасаться этого места. А сейчас не надо бы ему сюда. Спускавшийся навстречу милиционер бросил равнодушно:

— Ты кого привел? Ты армян каких-нибудь води…

В рации, торчащей на груди сержанта, что-то забулькало, захрипело, прорываясь отдельными словами: Пожарский переулок, похищение, трупы, среднего роста, с бородкой… Выслушав ориентировку, сержант подвел Андрея к помещению охраны.

— Слышь, земляк, какие проблемы? — лениво спросил Андрей.

— Напишете объяснительную, почему в Москве без регистрации. Потом доставим вас в районное отделение. Может быть, штраф заплатите.

А вот в районное отделение ему тем более не надо! Вохре ориентировки пофигу, она контору охраняет. А мусора сейчас землю роют — похищение депутата, его дочери, трупы в центре Москвы…

— А чего время-то тратить? Давай тебе и отдам, а ты мне квиток нарисуешь.

— У меня нет квитанций, — вроде бы ничего не понимая, ответил сержант. При этом он приглядывался к Андрею, оценивая его платежеспособность, но, казалось, пока не остановился на конкретной сумме.

— Да и хрен с ней, с квитанцией! Сколько там положено, двести? — вот тебе пятьсот и спасибо за науку.

— Только вы зарегистрируйтесь, — строго напутствовал сержант, выпуская Андрея на улицу, сам же снова отправляясь на охоту за «административниками».

— О чем речь, земляк! Сегодня же! — клятвенно заверил Андрей, только что в грудь себя не ударил.

«Вот сейчас все брошу…»— Переведя дух, он скрылся за углом. Пронесло. Зачем ему нужны такие дела? Почему он согласился на это? На то была причина, сильнее, чем просьбы Мастера и приказы начальства. На кривых международных путях у него осталась женщина — полуфранцуженка-полуамериканка, тоже ученица Мастера, по кличке Крыса. Ее Андрей собирался найти с целью вступления в законный брак. Цель, что и говорить, достойная, однако требующая хотя бы некоторой материальной обеспеченности. Гонорары за рискованные дела не делали его Биллом Гейтсом, но кое-что прибавляли на счет, открытый в одном из банков Республики Кипр. В случае же конечного успеха проекта (как намекнули ему и Мастер, и конторское начальство) дивидендов хватит на всех.

Глава пятая

Уже три недели господин Ли Ван Вэй жил в Красноярске. Он искал ворота. Познакомившись с университетскими альпинистами, пожилой китаец топал через зимнюю тайгу к знаменитым Красноярским столбам, ночевал в избе, слушал песни под гитару, а наутро снова поднимался на вершины скал, зависал на обрывах, топтался в снегу у подножия причудливых монолитов. Ворот не было.

Вместе со спелеологами господин Ли Ван Вэй пробирался по узким известняковым «калибрам», слушал о таинственных следах и жутких вздохах в глубине дальних гротов. Но это были не ворота.

Вечерами в отведенной ему комнатушке господин Ли Ван Вэй часами сидел над топографической картой, а утром выходил на место со старинным бронзовым компасом, предназначенным для китайского «искусства ветров и вод». Такой компас, определяя почти сорок разновидностей «веяний», показывал, как в этом месте Белый Тигр-инь борется с Зеленым Драконом-ян. «Драконьи вены», или потоки земных сил, изгибались в каменных толщах, повторяя контакт огромного магматического массива Куйсумского плато, миллионы назад врезавшегося в известняковые пласты Торгашинского хребта.

Господин Ли Ван Вэй чувствовал таинственные узлы, хранящие память о страшных огненных реках, бушевавших в черных глубинах, о железных дождях и фиолетовом сиянии, которое испускала черная демонская кровь. Все было не то.

Приехав в Красноярск, Андрей жил в квартире своих родителей. После московского дела начальство его не беспокоило, Мастер тоже не звонил. Время от времени возвращались приступы слабости: дрожали руки, спина было мокрой от пота, сухой кашель скребся где-то в основании грудины.

Решающий день начался вполне обычно. Родители отправились в гости к Елене — той самой худенькой девочке, спавшей в «Запорожце», которая стала взрослой замужней женщиной, — и собирались вернуться лишь к вечеру. Оставшись один, Андрей отпился китайским сбором от очередного приступа кашля и лег на диван, изучая документы из пластиковой папки.

…Летом 1627 года в государстве енисейских кыргызов под названием Хоорай, расположенном в степях нынешней Хакассии, состоялся большой съезд — Чыын. Представители четырех хоорайских княжеств — Алтысарского, Исарского, Алтырского и Тубинского — решили направить посольство в Москву, к царю Михаилу Романовичу, и предложить равноправные и союзные отношения с Россией. В Москве посольство было принято и договор заключен.

27 мая 1628 года, в нарушение заключенного договора, русский отряд численностью 304 казака под командованием владимирского дворянина Андрея Дубенского поднялся вверх по Енисею до левого притока Ызыр-сух, ныне именуемого Качей. Здесь, «в Тюлькиной землице», лежащей уже на территории Хоорая, отряд встретили местные «князцы» Татуш и Абытай и помогли казакам лошадьми для транспортировки леса. Увидев, что строится не торговая фактория, как то было обещано, а мощная крепость, запирающая выход Енисея на равнину, «князцы» предприняли попытку выбить казаков. Попытка не удалась, и уже 18 августа острог был закончен. Именно Красноярск, провоевавший почти сто лет, сыграл ключевую роль в овладении Хакассией, Тувой и всем Алтае-Саянским нагорьем…

Чтение прервалось зуммером телефона. Звонила Марина, вдова Виктора, — старого, старого друга Андрея. Виктор был геологом. Несколько лет назад его убили в Талнахе, рудничном городе, расположенном недалеко от заполярного Норильска. Как раз в это время на Норильский горно-обогатительный комбинат пришел новый собственник — потанинское ОАО «Нор-никель», — поэтому обстоятельства гибели Виктора никто выяснять не стал. Собственно, все распределение собственности в российской горнодобывающей промышленности и основано на таких убийствах при невыясненных обстоятельствах. После гибели Виктора Андрей регулярно помогал деньгами его семье. Примерно год спустя после смерти мужа Марина психологически отошла от шока и, пойми Андрей правильно ее намеки… но он предпочел не понять. Помимо естественного уважения к памяти друга, для этого имелись две причины приземленно-эротического плана. Во-первых, набирающий силу роман с Крысой, а во-вторых, подрастающая дочь Виктора и Марины по имени Таня. Ее Андрей знал все шестнадцать (или уже семнадцать?) лет — сначала толстощеким карапузом, потом худой голенастой школьницей и, наконец, крепкой, расцветающей сибирячкой. Андрей по-мужски осторожно держался с этой девочкой, при этом не стараясь изображать ни второго отца, ни заботливого дядю. Он был знакомым их дома, свободным интересным мужчиной, не переходящим границ, и это положение, похоже, устраивало всех. Возможно, устраивало бы и дальше, но сегодняшний звонок менял многое.

У Татьяны анализы показали плохую кровь, врачи боялись лейкемии. «Лейкоциты, эритроциты, РОЭ…»— читала Марина с карточки.

— Что посоветуешь? — наконец спросила она упавшим голосом.

Такой голос бывает у родителей при первом известии о смертельной болезни ребенка. Мужество приходит потом.

— Скоро приезжает мой знакомый, — подумал вслух Андрей, — он китаец, хороший врач.

— Сможет он осмотреть Таньку?

— Я попрошу его. Думаю, да, сможет.

— Танька зайдет к вам сегодня. Что-то хочет тебе отдать. Ты поговори с ней, а?

— Конечно, Марина.

— Прости, Андрюша, вот еще что…

— Говори.

— Сколько стоит визит твоего врача? Видишь ли, у нас…

— Думаю, один осмотр ничего не будет стоить. А там разберемся. Не переживай, все будет нормально.

…Последний раз они виделись месяца три тому назад, осенью, на даче общих знакомых. Там состоялся большой пикник, знаменующий окончание картофельной страды. Оторвавшись от шашлыков и водки, настоянной на кедровой скорлупе (это лучше, чем настаивать водку на целых орешках), Андрей предложил Тане прогуляться к запруде. Было солнечно, безветренно, горьковато-сухо пахло опавшей листвой, из которой поднимались тонкие березовые стволы.

«Сколько мертвого света и теплых дыханий живет

В этом сборище листьев и прелых рогатин…»

— прочитала на память Татьяна, поднимая с земли извилистую рогульку. При этом на ее левой руке что-то негромко прозвенело.

— Что там у тебя? — спросил Андрей.

— Смотрите, — приподняв обшлаг куртки, протянула она руку.

На тонкое запястье с выступающими косточками был надет браслет, сплетенный из нескольких рядов мелких темных колец.

— Откуда такой?

— Парень знакомый сделал. Вообще-то он кольчуги плетет, на продажу. Представляете?

— И что, берут?

— Говорит, берут, как пирожки. Нож-то не пробивает. Вам такую не надо?

В делах Андрея ножи были неактуальны. А вот браслет ему понравился. Можно приспособить под часы — серый титановый корпус неплохо смотрелся бы на темной чешуйчатой змейке.

— Можешь мне такой заказать? — спросил он. — Я заплачу.

— Кому браслет — вам или шпионке вашей?

Он упомянул как-то про Крысу, и вот, пожалуйста, — шпионка. Версия старшего школьного возраста. «Там шпиёнки с крепким телом…».

— Для меня браслет, — заверил он. — Нет никаких шпионок.

— Ну конечно, нет! Другому кому рассказывайте!

— Не было, нет и не будет. Граница на замке.

— А меня с ней познакомите? А то не буду заказывать.

— Что с тобой делать. Вместе в Париж отправлю.

— А я была в Париже. Еще когда папа был жив. Час от часу не легче.

— И как тебе Париж? — Андрей хотел увести разговор от воспоминаний о Викторе. Для них было не время и не место.

— Одни негры, — бросила красноярская соплюшка с вполне натуральным пренебрежением, почти не рисуясь. Вот и Крыса говорила: «Париж — это город, где когда-то жили французы».

— Ручку вашу позвольте, — меж тем попросила Татьяна. Гибкие девичьи пальцы охватили его запястье, потом составили в воздухе кольцо, запоминая размер…

А сейчас Андрею было ясно — просьба Мастеру осмотреть Таню будет стоить его согласия на поход. Формально он еще не дал согласия. Правда, принял задание от своего питерского начальства, так, в принципе, это ничего не меняло. Другой вопрос — где сейчас Мастер?

В тот же самый хмурый зимний день господин Ли Ван Вэй и его ученик Чен вышли из торгового центра «Китайский город», стоящего на Стрелке — месте слияния рек Енисея и Качи. Почти четыреста лет назад именно здесь был поставлен Красноярский острог. Macтер был недоволен. На одном из лотков он увидел китайские тренировочные нунчаку — взял, крутнул раз, и мягкая пластиковая трубка сразу сорвалась с несущего стержня, улетев на другой конец зала.

— Ну, тут чего-нибудь закрепить надо, — меланхолично заметила русская продавщица, принимая товар обратно.

— Найти, кто такие завозит, и в задницу забить, — распорядился Мастер. — Надо бороться за качество наших товаров.

— Я понял, Ши-фу, — ответил Чен.

— Как там, на рынке?

На рынке было сложно. Братва попалась упорная, никак не отдавала нужный процент.

— А ведь тебе скоро в Китай, — напомнил ему Мастер.

— Я знаю. Простите, Ши-фу, вы нашли ворота для Андрея?

— Найду. Андрей уже здесь, вернулся из Москвы.

— А как там, в Москве?

— В Москве работают. Жаль, что не вышло со съемкой. Жаль.

Мастер пристально посмотрел в сторону Караульной горы. Там, за косо летящим снегом, виднелось приземистое кирпичное строение, возведенное на месте сожженного цыганами кабака, — того самого, что местные острословы отвели под китайскую военную комендатуру.

— Кажется, на доме была телекамера, — вслух подумал Чен, — может, остались записи?

— Даши люди в тот же день вышли на охрану дома. Но опоздали. Кассета находится в «Лимассол инвестментс», в петербургской конторе.

Разговаривая, Мастер и ученик подошли к автостоянке, на которой стоял их темный «БМВ».

— Вот, значит, как… — протянул Чен, садясь за руль. — Но ведь контролировать Андрея в общих интересах.

— Пока да, — ответил Мастер, защелкнув ремень. — Ладно. С рынком поступим так: пусть думают. До твоего возвращения. А пока подготовь прощальный привет по-китайски — чтоб лучше думалось.

— Я понял, Ши-фу.

— Вот и хорошо, — по-доброму улыбнулся господин Ли Ван Вэй, откинувшись на спинку сиденья и набирая номер на сотовом телефоне.

В квартире Андрея снова зазвонил телефон.

— Алло. Да, это я. Здравствуйте, Ши-фу. Вечером, в спортзале Университета? Буду.

«Ну, вот и он, легок на помине. Про Таньку не забыть». — Отойдя от окна, Андрей снова лег с бумагами.

…26 апреля 1644 года, после неудачной войны в Маньчжурии и народного восстания, в пекинском парке повесился последний император китайской династии Мин. Спустя полтора месяца в Пекин ворвались Маньчжурские войска, и Богдо-хан стал первым императором новой, и последней, династии Цинъ. Внешняя политика новой династии определялась давней целью Китая — объединением всей Азии (в идеале — всего мира) под китайским владычеством. К северо-западу от Китая лежало могущественное Джунгарское ханство, населенное калмыками и западными монголами (ойратами). На эти земли у новой китайской династии были свои планы, и население степного Хоорая играло в них не последнюю роль.

В университетском спортзале тренировались скалолазы: мужская фигура, сцепленная из мускулов и сухожильных тяжей, словно муха, распласталась по потолку. Девушка в пестрых, обтягивающих штанишках, с мешочком магнезии на спине, гибко, словно змея, обошла угол, едва удерживаясь на крошечных зацепах. Оглядевшись на балконе, Андрей увидел невысокого китайца в скромном сером костюме. Рядом стоял крупный чернявый мужик, похожий на цыгана, — руководитель команды альпинистов, недавно вернувшейся с Гималаев. Оба склонились над склеенными квадратами аэрофотосъемки; указав на какую-то точку, мужик с сомнением покачал головой. Приняв сотенную купюру с портретом американского президента, альпинист гулко потопал вниз.

— Лучше гор могут быть только баксы? — подойдя, спросил Андрей.

— Они и нужны ему, чтобы ездить в горы, — складывая карту, откликнулся Мастер, не повернув головы, — к сожалению, этот человек не знает того, что мне нужно.

— Но деньги берет.

— В России все берут. И никто ничего не знает.

— А в Китае никто не берет, и все все знают, — в тон ему ответил Андрей, кашлянув в ладонь.

— Почему ты кашляешь? Ты болен? — спросил Мастер, подняв голову.

— Ничего, пройдет. Уже проходит.

— Не пройдет. Я ведь говорил, что у тебя нет выбора.

— Что вы имеете в виду? — спросил Андрей, вспомнив про «порчу», увиденную цыганкой.

— Мне пора идти. Может быть, пойдем вместе?

— Конечно, Ши-фу.

На улицу они вышли уже в полной темноте. У входа Мастера ждала «девятка», за рулем которой сидел молодой китаец. Отвернув от освещенных окон, машина, не торопясь, двинулась к выезду на шоссе, перед поворотом приблизившись к густому сосняку.

«Выходи!»— внезапно бросил Мастер Андрею, и сам прямо на ходу выскочил в лес. И сразу потерялся между деревьев.

Шинкарев выпрыгнул секундой позже и оказался на широкой тропе, соединяющей университетское общежитие и учебный корпус. Догнал Мастера, некоторое время молча шел рядом.

— Зачем мы вышли из машины? — спросил он наконец.

— Потому что она должна ехать в другое место. А нам недалеко.

«Ответ типа» сам дурак «. Кому надо было увидеть, что мы отъехали от спортзала на авто?»

— Это из-за Москвы? Есть опасность?

— Не только из-за Москвы.

«Вот как!»

— Чем вы занимаетесь в Красноярске? — спросил Андрей, чуть повысив голос. Факт сомнительной деятельности Мастера в своем родном городе (какой бы она не была) ему совсем не понравился.

— Я приехал встретиться с тобой, — спокойно ответил Мастер, — а в городе работает Чен. Ты ведь помнишь его?

Андрей знал одного Чена — по совместным приключениям в тропических горах. Его появление в Красноярске Андрею понравилось еще меньше.

— Ты мог бы помочь Чену, если будет такая необходимость? — спросил Мастер.

Это после московской-то подставы!

— Башку ему свернуть? Это можно. Могу небольно зарезать, если он вам особенно дорог.

Мастер, казалось, слегка удивился:

— Почему ты так говоришь?

— А что, непонятно? Это же мой родной город — у меня тут мать, отец, сестра. Я приехал, наследил, уехал, а отыграются на ком? Я что, должен такие вещи объяснять?!

— Наверное, ты прав. Там, в Москве… где ты работал. Случайно поблизости оказался один китаец с видеокамерой. Снимал виды старой Москвы. Ты понимаешь, о чем я говорю? Так вот, какие-то люди у него отобрали все вещи. Если ты знаешь этих людей, пожалуйста, попроси их вернуть паспорт. У него проблемы.

— Пусть заявление напишет в милицию: так, мол, и так, принимая участие в похищении депутата Государственной Думы Российской Федерации, я подвергся неспровоцированному нападению со стороны неизвестных мне лиц…

— Хорошо. Тебе не надо беспокоиться за своих родственников, — помолчав, произнес Мастер. — Им ничего не угрожает, а Чен завтра уезжает из города.

— Приятно слышать, — ответил Андрей.

— А как прошел разговор с твоим петербургским начальством?

— Нормально. Откомандирован в ваше распоряжение.

— Что ж, служба есть служба. «День на службе — день в аду».

— Кто это сказал? — Андрей знал склонность Мастера к цитированию.

— Китайский писатель Юань Хуандао, еще в двенадцатом веке. Похоже, он знал, о чем говорил. Хорошо… — Мастер задумался, — тебе надо исчезнуть на некоторое время после московского дела.

— Например, в другое время? — машинально спросил Андрей, думая о другом. Он колебался: «Сейчас, что ли, сказать? Все равно о родне заговорили…» Решил сказать — раньше, позже, какая разница?

— Тут такое дело, Ши-фу… У меня есть знакомая девушка, Таня. Похоже, она серьезно больна. Вы не могли бы осмотреть ее?

— Ты не особенно боишься за безопасность этой девушки, если просишь меня встретиться с ней.

— Может, и так. Вот если бы Чен собирался с ней встретиться…

— И что тогда?

— Я уже сказал.

— Так и передам ему, — усмехнулся Мастер, — оставь телефон, я зайду.

— Мы можем зайти вместе.

— Нет, я один. Я посмотрю Таню, а ты пойдешь со мной.

«Ну, волк!»— почти восхитился Андрей хваткой китайца. Для него это выглядело так, словно матерый полярный волчище (машина длиной полтора метра и весом в восемьдесят килограммов) дернул в сторону лобастой башкой, клацнул пастью, и северный олень забился в конвульсиях. А поглядеть со стороны — шли двое, мирно беседовали. И все же Андрей не чувствовал себя сцапанным олешком — скорее, тоже волком, пусть поменьше.

— Я и не отказываюсь, — пожал он плечами.

— Надеюсь. Главное, чтобы ты не отказался в последний момент.

Некоторое время они прошли молча. Тропа вела их низкорослым черным сосняком, увешанным снежными шапками, а затем, смутно белея среди сугробов, стала спускаться под гору, к верхушкам березовой рощи.

— Шао-линь, — произнес по-китайски Мастер, показав на сосны, затем повторил по-русски:

— Молодой лес. Потом большой будет.

Тропа стала узкой, так что пришлось идти гуськом, и разговор снова прервался.

— Меня больше беспокоит твоя слабость, чем болезнь твоей девушки. Твои силы понадобятся, — начал Мастер, когда тропа расширилась и они пошли рядом. Тон его изменился, похоже было, что китаец собирался говорить о чем-то действительно важном для него.

— Вы сказали, что у меня нет выбора. Почему? — Андрей вспомнил разговор в зале, и тот, давнишний, состоявшийся в парке Сучжоу.

— Так оно и есть. Твоя слабость не случайна. Так действует потустороннее. Во время наших занятий мы слишком приблизились к нему.

— И что?

— Ты снял защиту. Простые люди защищены неверием, а ты уже поверил. Наполовину.

— Это плохо?

— Вера — великая сила. Неверие — большая сила. А полувера — только слабость: «Господи, если ты есть, спаси мою душу, если она есть». Ведь так?

Конечно, это было так. А как еще могло быть?

— Это к делу не относится, — возразил Андрей. — Можно ли восстановить защиту?

— Только одним способом. Пойти со мной, чтобы испытать себя на пути Четырех стихий.

— Каких Четырех стихий?

— Наше Учение, я говорил тебе о нем.

Слабость, распоряжение начальства, необходимость скрыться куда-то после московского дела, деньги для встречи со своей женщиной, Танина болезнь, — с разных сторон словно появились стены и все плотнее сдвигались вокруг Андрея, оттесняя к черной щели, в которую заманивал его пожилой китаец. Или это петля сжималась на горле? «Китайская петля». С тройной, с четверной подстраховкой ситуация отсекала его от любой возможности выбора. Его согласие ничего не значило и никак не ослабляло давления — это-то и было не по-человечески. «Желательно, конешно, помучиться», — вспомнил Андрей выбор красноармейца Сухова, но не увидел, чем это могло бы ему помочь.

— Четыре стихии вернут тебе силу, — еще раз повторил Мастер, — или убьют.

— Ничего не скажешь, весело.

Справа показалась электроподстанция — ее решетчатые столбы и прогнувшиеся пучки кабелей были обведены резким галогеновым светом. Свет рассыпался радужными лучами по сетчатке глаз, разгонял по сугробам частые волнистые тени, стеклянно дробился в гроздьях изоляторов. За темным переплетением опор, проводов, трансформаторов светились окна низкого кирпичного здания, глубоко и толсто укрытого снегом.

— Сюда. — Китаец указал на подстанцию.

— Посторонним нельзя, — кивнул Андрей на предупреждающую табличку на сетчатых воротах, подумав, что Мастер, возможно, не знает ее смысла.

— Можно. Я здесь живу, — спокойно ответил тот.

«Вольфшанце. Волчье логово», — внутренне усмехнулся Андрей, проходя по разметенной дорожке между высокими сугробами. Местожительство Мастера вполне гармонировало с его личностью. Именно тут он и должен был жить, накачиваясь амперами и вольтами.

Внутри здания было тепло, чисто, много массивных серых электрощитов. Они вошли в небольшую, скудно обставленную комнатушку: столик, узкая кровать, аккуратно застеленная клетчатым байковым одеялом. За белыми оконными рамами, у которых понизу настыли полоски льда, у самого стекла искрился верх сугроба.

— Раздевайся. Если нужен туалет, он дальше по коридору. — Китаец скинул потертую шубу и включил электрический чайник.

— Почему вы здесь живете?

— Подумай сам.

— Много энергии? Используете магнитные поля?

— Правильно было бы сказать «ци юнь»— «созвучия энергий»— по-китайски. Но главное, что здесь тихо. И нет посторонних глаз.

Мастер поставил чайник, потом залил кипящей водой сухую траву в двух чашках с крышечками.

— Вот, выпей, — указал он Андрею.

— Что это?

— Хорошо от кашля. Скажи, ты когда-нибудь лазал по скалам? — Мастер сменил тему неожиданно, но явно не случайно.

— В молодости, — ответил Андрей, поставив кружку на стол.

— На местных скалах тебе ничего не показалось странным? Или в лесу, в пещерах, вообще в окрестностях города.

«Странным?»

— Что вы имеете в виду?

— Что угодно. Странное, необычное. Попробуй вспомнить что-нибудь. А главное — где это случилось.

Андрей вспомнил — и вспомнил неожиданно легко.

…Название города Красноярска происходит от тюркского слова «яр»— «берег», точнее, высокий склон речной террасы. Склоны эти каменисты, круты, прорезаны скальными складками и стенками. Зимой Андрей лазал по ним в одиночку, иногда поздно вечером, так как место было освещено прожекторами лесного порта, расположенного на другом берегу Енисея.

— Рассказывай точно, — глядя в глаза Андрею, велел китаец.

— Я стараюсь.

— Чай пей, тебе нужно.

…В тот вечер подниматься было легко, Андрея словно подталкивала какая-то мягкая сила, проводя по самым трудным ходам, — уверенно, без малейшего напряжения и страха. На скале для хорошего ритма ногу надо ставить туда, где только что была рука. Так он и двигался: рука-нога, рука-нога. Пройдя очередную стеночку, Андрей вылез на край небольшого отвеса. Выше, в густой тени поднималась еще одна высокая стенка, а у ее подножия, где чернела щебенка и сухая трава, Андрей увидел небольшую площа-дочку, иссиня-белую в резком свете прожекторов.

Если прыгнуть, то полет до этого места составил бы метров пять-шесть. В ту ночь все виделось как-то особенно рельефно и четко. Белое пятно казалось совсем рядом; в морозном воздухе словно проступила неясная силовая дуга, ведущая вниз. Была полная уверенность, что прыжок получится. Тело наклонилось над обрывом, опершаяся на скалу кисть была готова резко оттолкнуться, ноги приготовились прыгнуть вперед и сразу подпружинить после удара, устанавливая равновесие на крутом склоне… но Андрей так и не прыгнул тогда. Промедлил секунду или что-то остановило его.

«Может, время не пришло?»— подумал он, закончив рассказ.

— Интересно, — заметил китаец, — ты можешь показать мне это место?

— Здесь. — Андрей показал на карте.

— Так это рядом! — удивился Мастер, развернув карту к себе. — Вот так всегда и бывает — ищешь, ищешь…

— Что? — спросил Андрей.

— Ничего, это я себе… Знаешь, что? Давай завтра утром прогуляемся туда, — предложил китаец.

— Почему нет? А зачем это вам? Мастер посмотрел на часы. Было похоже, что он хотел быстрее закончить разговор.

— Я ищу ворота. Место твоего перехода. Возможно, это то, что нам нужно.

— Вы тоже пойдете в эти ворота?

— Только ты. Почему так, нет времени объяснять. А сейчас уходи. Возьми чай, пей его дома.

Договорившись о времени и месте завтрашней встречи, Андрей вышел на мороз.

Высадив Андрея с Мастером, Миша поехал на станцию Бугач, в «цыгано-китайский микрорайон»— известное всему городу скопление деревянных халуп и новых кирпичных особняков, расположенное между Транссибирской железнодорожной магистралью и голыми склонами степной гряды, возвышающейся над городом. Чуть позже по темным улицам проехало несколько машин, которые на выезде из поселка двинулись по разным направлениям.

Тем временем Чен приехал на последнюю встречу, посвященную разногласиям по городскому рынку. Встреча состоялась в респектабельном ресторане, который красноярцы называют «Еб», что значит «Енисей-батюшка». Поскольку к соглашению прийти не удалось, Чен выдвинул своим собеседникам последний срок на раздумье — полгода. Выйдя из ресторана, он сел в «БМВ»и направился в сторону международного аэропорта «Емельянове», но, немного не доехав до него, свернул направо, в сторону аэропорта местных линий «Черемшанка». На подъезде к аэропорту Чен связался с господином Ли Ван Вэем и согласовал с ним конкретное время и место. Место было то самое, которое Андрей указал на карте. Проведя короткий разговор в коммерческом отделе «Черемшанки», Чен снова сел в машину и направился в «Емельянове», где приобрел три билета на завтрашний рейс авиакомпании «Эйр Чайна» по маршруту «Красноярск — Иркутск — Пекин». Проверив расписание, Чен только головой покачал — завтра запаса времени не будет совсем.

Солидные люди, контролирующие красноярский городской рынок, после ухода Чена задержались в ресторане. Полугодовой срок ультиматума их очень развеселил. Гляди-ка, «последнее двадцать восьмое китайское предупреждение»! Но тут их сотовые запели хором, и собравшимся стало не до веселья.

На первый телефон сообщили, что коммерческий директор сети ночных клубов, двигаясь по ночному шоссе, получил удар из гранатомета в борт своего «джипа». После этого он стал одним целым с грудой искореженного металла, улетевшей в глубокий овраг. Поскольку телефон принадлежал владельцу этой сети, у того появился серьезный повод для раздумья.

Не менее серьезный повод появился у владельца другого телефона. Его лучший «друган», проживающий в элитном доме на берегу Енисея, вылетел из окна, грохнулся о крышу собственной «хонды»и скатился на утоптанный снег в виде безжизненного тела.

И уж в совсем глубокие раздумья погрузился хозяин третьего аппарата, чья супруга, вышедшая из самолета в аэропорту города Шанхая, была задержана таможенными служащими. Причиной задержания стал десятиграммовый пакетик с героином, обнаруженный в ее сумочке, что не предвещало ничего хорошего.

Одним словом, прощальный привет вышел на славу. Теперь стоило ждать ответных действий на почве российско-китайской дружбы, именно в предвидении таковых Чен и посетил оба красноярских аэропорта.

Китайский чай помог — на всем пути до дома Андрей ни разу не кашлянул. Раздеваясь в прихожей, он услышал Танин голос, доносившийся с кухни. За три месяца, что они не виделись, голос изменился — начали исчезать высокие детские тона, проступила женская грудная глубина. Второй голос принадлежал отцу Андрея.

— Всем привет! — Андрей показался в дверях кухни, привалившись плечом к косяку.

— Здрасьте, Андрей Николасвич. — Блестящие ореховые глаза внимательно оглядели мощный торс Андрея, обтянутый толстым черным свитером. Полные красные губы сложились во взрослую усмешку. — А ваша бородка скоро начнет седеть. Я вижу.

— Здравствуйте, Татьяна Викторовна, — слегка поклонился Андрей. — Что ж делать: седина в бороду, бес в ребро.

«На кой черт тебе Крыса, когда рядом такая?»— уже несколько лет, глядя на взрослеющую Татьяну, он задавал себе этот вопрос. И ответ всегда был одним и тем же — «Нет». Возможно, подходит время ответить по-другому. Пока не опоздал.

— Скажете тоже, бес! Какой еще бес? — Девушка повернулась в профиль, чуть вскинула подбородок, показывая новую прическу. — Нравится?

Отец поднялся с места:

— Сидите, ребята, а я к матери подойду. Прилегла мать, устала сегодня. Скоро хоккей — будешь смотреть?

— Нет, наверное.

Отец болел за московское «Динамо», хотя к органам никакого отношения не имел. Андрей же равнодушно относился к тем видам спорта, которыми не занимался сам.

— Ну как, нравится? — переспросила Таня. — Вчера подстриглась. Денег отдала — ужас.

— Красиво.

— А волосы у меня хорошие? Смотрите, какие густые! Без всяких «херэншордес». — Название этого брэнда в Красноярске обыгрывалось с не меньшим удовольствием, чем во всей остальной России. — Сами пощупайте.

Она придвинулась в Андрею, приблизив голову. Волосы на ощупь действительно были густые, жестковатые от лака, а кожа мягкая, покрытая легкими волосками. Немного растрепав волосы, Андрей погладил девушку по шее, проведя мизинцем за ушной раковиной. Шея слегка дернулась от волнения, на щеках выступил румянец. Какой-то странный румянец: сначала проступили мелкие красные точки, которые слились в неровные пятна. Пятна внезапно исчезли, сменившись резкой бледностью. Татьяна закрыла глаза, тело ее повело — она бы, наверное, упала, не поддержи ее Андрей.

— Сейчас пройдет, — глухо сказала она.

«Правда, что-то с кровью», — подумал Андрей, в то время как рука ощутила крепкое плечо, круглую грудь, туго выгнувшую пушистый бело-розовый свитер. «Совсем девка созрела. Прямо на выданье. Если бы не это…» Болезнь девушки могла быть решающим аргументом в пользу сугубой осторожности в отношениях — только такого хомута ему не хватало для полного счастья. Для начала можно закрепить взаимное «вы», вполне кстати возникшее в сегодняшнем разговоре.

Татьяна постепенно пришла в себя, тряхнула головой, отгоняя головокружение, смущенно улыбнулась, одернула свитер и снова села напротив Андрея.

— Слушай, Таня… — Он все-таки назвал ее на «ты». Плевал он на все аргументы.

«Доплюешься, губы заболят»— вспомнилось предостережение Мастера. О Мастере Андрей и собирался поговорить.

— …из Китая приехал мой знакомый, хороший врач. Ты не против, если он осмотрит тебя?

— Маменька про анализы наговорила? — криво усмехнулась девушка.

— Так ты согласна?

— Да ладно, мне-то что… А я вам браслетик привезла, — сообщила она нормальным голосом, почти полностью избавившимся от недавней мертвенной глухоты.

— Какой браслетик?

— Забыли уже, Андрей Николасвич? В Париж, между прочим, обещали. Что, мужчины все такие?

— Какие «такие»?

Таня хотела что-то ответить, но вдруг покраснела, склонила голову над сумочкой и молча протянула на ладони темную чешуйчатую змейку.

— Ручку дайте, пожалуйста. Примерка.

Девичьи пальцы, как три месяца назад, легли на запястье Андрея, надевая браслет. Он лег легко, но плотно, словно сам нашел свое место.

— Сколько с меня?

— Нисколько.

— Брось! Человек работал.

— Подумаешь, работал! Невелика работа. Между прочим, он с меня натурой взять хотел. Как вы думаете, отдать? — Таня глянула на Андрея чуть искоса, немного отвернувшись и склонив голову к сумочке. Во взгляде был явный вызов, как и в том, что она не побоялась грубого мужского выражения «отдать натурой».

— Лучше деньгами, — сказал Андрей. — Хотя смотри сама, большая уже.

— Отдам, если вы разрешите.

Разговор вплотную приблизился к опасной черте, и Таня первой сделала шаг назад.

— Ладно, пойду я. — Она защелкнула сумочку и поднялась.

— Может, тебе такси вызвать?

— Что? — Таня взглянула на Андрея с искренним изумлением. Похоже, ей такое и в голову не приходило — Да бросьте вы, доеду. Только до остановки проводите, ладно? — Она помолчала немного. — Скажите, Андрей Николасвич, мы еще встретимся?

— О чем речь, Татьяна Викторовна! Неоднократно и в ближайшее время.

Андрей понимал, что означало предложение Мастера прогуляться к предполагаемым воротам. Он решил никого не предупреждать о своем возможном переходе. У него уже бывали такие внезапные отлучки, так что особой паники не ожидалось. Но определение «ближайшего времени»в такой ситуации становилось сомнительным и как минимум неконкретным. Впрочем, Тане он тоже решил ничего не говорить, пообещав позвонить ей — опять же «в ближайшее время».

Посадив девушку в автобус (списанные школьные автобусы пригнали из Германии, в их салонах до сих нор висели схемы маршрутов по каким-то Дуйсбургам и Мариенштадтам), Андрей досмотрел с отцом хоккей, затем взял трубку и ушел в свою комнату. Учитывая «четыре часа минус», начальник должен был быть на месте. Так оно и оказалось.

— Слушаю! — трубку поднял Геннадий Сергеевич.

— Шинкарев говорит. Встреча состоялась. Сегодня.

— Когда? — Обоим было ясно, к чему относилось «когда».

— Возможно, завтра.

— Ну, добро. — Судя по тону, начальник уже готов был повесить трубку. Но один вопрос требовал уточнения.

— Подождите, — остановил его Андрей.

— Что еще?

— Как там, вообще? Что новенького? — Разговор был телефонным, и тон пришлось взять соответствующий.

Начальник понял правильно:

— Да что новенького — слухи все да сплетни. Говорят, китайская мафия депутата украла.

— Да ну! Питерского?

— Федерального! Наши-то ей без надобности. Московская милиция с ног сбилась, китайскую общагу в Теплом стане на уши поставила да ничего не нашла.

— Я и сам что-то слышал… там, вроде, девчонка была. Как ее, нашли? — спросил Андрей. Никаких эмоций по поводу похищенной девушки у него не было, но он поставил условие и важно было знать, выполнено ли оно.

— Да разное говорят, — заметил начальник. — Девчонку, кажется, отпустили, а депутат того… взял да и помер. Вот так… что скажешь?

— Всякое бывает, — своим тоном Андрей дал понять, что он не возражает против подобного развития событий.

— Это точно, бывает, — откликнулся начальник с некоторым облегчением, — так завтра, значит?

— Откуда я знаю? Вот еще что… — Новый организационный вопрос пришел ему в голову секунду назад. — Мне ведь какой-никакой аванс положен, за прогулку-то. Да и зарплата пойдет. Если вам позвонит женщина по имени Марина, или придет счет из больницы, за лечение ее дочери, оплатите из этих денег. А если сверху заплатите, потом рассчитаемся.

Начальник помолчал. Помолчал и Андрей.

— Такого разговора не было, — наконец откликнулся Геннадий Сергеевич, — это важно?

Такую мать, вечно одно и то же: ты жизнь кладешь, а они, суки, за лишнюю копейку трясутся!

— Много о чем разговора не было. Может, мне напомнить?!

Узнай Андрей, что к московской подставе приложила руку его питерская контора, он нисколько бы не удивился.

— Хорошо, мы заплатим. Удачи тебе, Андрюша… — закруглился начальник, перейдя на отеческий тон «слуга царю, отец солдатам».

— Идите к черту!

«Скорее я к нему пойду», — подумал капитан запаса Шинкарев, отключив телефон уже в дверях кухни. Захотелось выпить с отцом — например, по поводу выигрыша хоккейной команды московского «Динамо».

Глава шестая

Темное утро скрипело морозным снегом, фиолетовый воздух был наполнен мерцающим ледяным блеском. На окраине города стояли частные дома, их темные, щелястые бревна были припорошены еще летней пылью. Пахло знакомой с детства полудеревенской зимой: печным дымом, золой и замерзшими помоями, кое-где, по старой памяти, выхлестнутыми прямо поперек широкой разъезженной улицы.

Мастер уже ждал его на условленном месте, на окраине Академгородка.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, оглядев Андрея.

— Нормально.

— Ты хорошо одет. Тепло и удобно.

На встречу Андрей одел старый полушубок, валенки, теплые штаны с начесом и черный кроличий треух. «Бич — значит» Бывший Интеллигентный Человек «», вспомнилась ему сибирская шутка при случайном взгляде в зеркало. Воротник полушубка обметало белым куржаком, пар вырывался изо ртов — мороз был еще крепким, хотя понемногу и начинало теплеть. Похоже, дело шло к снегопаду.

— Идем, — сказал Мастер. — Если то место окажется твоими воротами, домой ты сегодня не вернешься. Ты понимаешь это?

— Конечно. Я другого не понимаю. Мы готовимся к переходу, допустим, в семнадцатое столетие. Ведь вы его мне дали на изучение. — Андрей не то чтобы не понимал, но никак не ощущал всей странности предстоящего события.

— И что? — спросил Мастер.

— Получается, я буду там один?

— Сначала да. Мы встретимся позже. Запомни — я приду с юга.

— Что мне там делать?

— Выжить. Понять, что происходит. Найти возможность встретиться со мной. И вот что — ты не должен никого убивать: ни человека, ни зверя, ни птицу, ни рыбу. Можешь есть то, что убьют другие. Ты понял?

— Да, Ши-фу.

— Кроме того, ты не должен учить тому, что знают люди нынешнего времени.

— Учить кого?

— Людей. Тех, что там живут. Или жили, не знаю, как сказать.

Андрею все еще казалось, что речь идет не о нем, кто-то посторонний собирается проходить в ворота, выживать, разбираться в хитросплетениях того странного времени.

— Скажи, на тебе есть металл? — спросил Мастер.

— Вот. — Андрей вытянул левую руку, поддернув рукав полушубка. На запястье были надеты часы и браслет, подаренный Таней.

— Часы отдай мне, верну их по возвращении. Откуда у тебя такой? — Мастер кивком указал на браслет.

— Его подарила Таня. Знакомая девушка, я вчера говорил вам о ней.

— Как она?

— Болеет. Вы хотите взять браслет?

— Он похож на часть воинского доспеха, — заметил Мастер.

— Его сделал человек, который делает доспехи.

— Оставь себе, — разрешил Мастер.

Про крестик, висящий на шее, Андрей не сказал. Забыл, да не сказал бы, и вспомнив — он не считал его просто «металлом».

Они вышли на высокое открытое место. Совсем рядом начинался крутой спуск к Енисею. Свинцово-стылая вода чернела далеко внизу, за снежным выгибом береговой кручи. Еще дальше, под скудными лучами солнца, вода словно становилась теплее, испещренная легкими желтоватыми проблесками, похожими на старое живое серебро.

— То самое место? — спросил Мастер.

— Да. Только метров на сто ниже, примерно на середине склона.

— Хорошо. Теперь молчи. Не мешай мне.

Мастер достал из кармана узорчатый бронзовый диск, поставил на снег. Вытянул перед собой кисти рук, поводил в воздухе. Затем поставил руки над диском, постоял так.

— Да, это здесь, — подтвердил китаец. — Где можно спуститься к реке?

— По Монастырской тропе, вон там, — показал Андрей. — Но крюк большой.

— Здесь был монастырь?

— Мужской. Так мы идем?

— Нас подвезут.

Мастер поглядел на часы, потом на проезд, ведущий от автобусной остановки. Оттуда показалась белая «девятка», за рулем которой сидел китаец Миша. Забрав Андрея с Мастером, машина выехала на шоссе и на развилке повернула в сторону спуска к Енисею. В этот момент, выйдя с другой дороги, за ней пошла черная «Волга».

— По-моему, за нами хвост, — заметил Андрей. Мастер коротко переговорил с Мишей по-китайски.

— Так и есть, — ответил Андрею по-русски, — но это неважно.

Спустившись по шоссе, машина двинулась вдоль поселка водников, возвращаясь понизу к подножию того же самого склона. «Волга» все так же шла сзади, справа промелькнула еще одна, идущая по параллельной улице. Миша прибавил газу, стремясь избежать перехвата, машину затрясло на выбоинах. Мастер достал сотовый, набрал номер, назвал имя «Чен». Затем жестко командовал что-то в трубку. Андрей сумел понять, что Чен находится где-то на пути к ним.

Поселок остался позади, дорога пошла по узкому берегу, заросшему тополями и тальником. Между водой и крутым склоном оставалось не больше двадцати метров. Первый выстрел прозвучал, когда «девятка» достигла нужного места. Пуля пробила оба стекла, заднее и лобовое. Андрей с Мастером выскочили первыми, спрятавшись за осыпь под скалой. Андрей огляделся: на дороге, метрах в пятидесяти от них, стояли две машины с распахнутыми дверцами. В их сторону перебежками двигалось несколько человек, то показываясь, то прячась за кусты и камни. На узком берегу преследователи не могли развернуться в настоящую цепь. Гремели выстрелы, пули звонко били в корпус машины, поднимали фонтанчики снега и каменной пыли.

— Давай наверх!! — скомандовал Мастер Андрею. — Поднимись и прыгни! Ты знаешь где! Иди!!

Со стороны подъехавших машин прогремела длинная автоматная очередь.

— А вы? — крикнул Андрей.

— Неважно! — Мастер указал наверх. — Иди! Там сейчас главное!

Миша метнулся от машины, залег на снег рядом с Мастером и передал ему автомат с двойным магазином, стянутым синей изолентой. Мастер начал отстреливаться очередями, заставив преследователей остановиться. Сам Миша безостановочно лупил из «Макара», одну за одной перещелкивая обоймы. Удивленные плотностью ответного огня, преследователи залегли.

Китайскую стрельбу Андрей услышал уже на подъеме, отметив про себя, что те совсем не экономили патронов. В Шинкарева тоже стреляли, потому он двигался вверх короткими рывками, прячась в овражке, забитом слежавшимся снегом. Андрей вбивал кулаки в снег, затем мягко заводил ногу в отверстие, осторожно уминая его. Перед выходом на каменное ребро Андрей остановился, глянул — и тут же упал на землю: автоматная очередь пошла по ребру полосой грязной пыли и разлетающегося щебня. Выждав, Андрей броском пересек открытое место и рухнул за скалу, по которой тут же застучали пули.

Сквозь автоматный треск пробился какой-то новый звук. Андрей обернулся: над Енисеем по широкой дуге снижался оранжево-красный «МИ — 8» полярной авиации, заходя прямо на место перестрелки. Иллюминаторы вертолета поблескивали на зимнем солнце, в открытой двери виднелся человек, держащий в руках зеленую трубу. Тем временем сам Андрей вышел на площадку для прыжка. Пару секунд он стоял там, еще колеблясь, но тут в прикрывающее его каменное ребро ударила граната из подствольника. Грохнуло, свистнули осколки, взвихрился снег, полетели камни. Андрея сбросило со скалы, но уже в падении последним усилием он сумел оттолкнуться, чтобы не упасть на выступы обрыва. В полете Шинкарева словно ударило о плотный воздух, в глазах вспыхнули яркие зеленые круги, затем сознание накрыла глухая мертвая тьма.

Андрей не видел, как снижался вертолет, а Миша с Мастером перебежками отступали с места перестрелки. Преследователи остановились на миг, разглядывая винтокрылую машину, некоторые схватились за мобильники, выясняя, кто и зачем прислал подкрепление. С малой высоты ударил выстрел из огнемета РПО-А «Шмель»— той самой зеленой трубы. Объемный взрыв уничтожил все живое в радиусе тридцати метров, накрыв почти всех преследователей на узком берегу. Двое, успевшие пройти дальше, с воем катались по земле. Вертолет, поднимая вихри снега, сел на мерзлую береговую гальку, оттуда высунулся Чен, отчаянно махая рукой:

— Быстрее, Ши-фу!! Рейс через час, едва успеваем! Мастер пихнул Мишу:

— Давай к Чену!

— А вы?

— Летите! Я сам уйду!

— Ши-фу!!

— Давай, давай!

С натужным свистящим воем «МИ — 8» оторвался от земли и ушел в сторону города. Мастер прогулялся к «Волгам»и добил раненых, потом выбросил в реку автомат. На ходу он достал телефон и набрал номер питерской конторы Шинкарева.

— Это я. Все в порядке, он перешел. Спасибо за вертолет и огневую поддержку. Нет, я пока остаюсь — обещал осмотреть одну девушку, она больна. Нет, это не шутка! Конечно, риск, я понимаю. Как только понадобится помощь, дам знать. Все.

Закончив разговор, господин Ли Ван Вэй поглядел вокруг — на просветлевшее небо, заголубевшую реку, на тальники, вмерзшие в береговой лед. Потом убрал телефон и направился к автобусной остановке пригородного маршрута номер двенадцать.

Часть II

Глава седьмая

Медленно возвращалось сознание, отмечая холодный снег на лице, сухую траву перед глазами, ссадину на щеке от удара лицом о горную щебенку. Андрей поднял голову. Мир сузился до небольшого круга, похожего на дальний просвет в темном туннеле. Поднявшись на ноги, Андрей осмотрел и ощупал тело: руки-ноги двигались, ничего не болело, но на груди чувствовалось жжение. Он расстегнул полушубок: на свитере появилась дыра с обгорелыми краями, кожа была красной, как после ожога. Крестик исчез. Такое же пятно появилось и под браслетом, но снег, набившийся в рукава, приглушил боль. Колечки браслета почернели, отливая голубоватой окалиной.

День потемнел, пошел густой снег. Стояла тишина — ни выстрелов, ни криков. Андрей продолжил подъем, двигаясь осторожно из-за легкого головокружения. Скалы уходили вверх и вниз, пропадая в серой кружащейся мгле. Постепенно склон стал положе, овражек расширился, превратившись в широкий распадок, поверху которого были надуты снежные карнизы. Преодолев последние метры, Андрей вышел на ровное место. Снег лежал глубокий, рыхлый, без всяких следов дороги, по которой совсем недавно повез их Миша.

Грудь стиснуло страхом, в горле стало сухо. Андрей встал в китайскую «стойку всадника», закрыл глаза, выровнял дыхание. Страх ушел, сменившись спокойствием, а потом и желанием действовать. Тогда Андрей двинулся прочь от берега, пристально глядя вперед, вслушиваясь в тишину зимнего леса. День постепенно угасал, а снегопад все продолжался, скрывая частые березовые стволы.

Внезапно нога наткнулась на что-то мягкое. Пнув валенком раз-другой, Шинкарев увидел посиневшие, скрюченные пальцы. Замерзшие тела Андрей видел и раньше, потому не особенно удивился. Откидав рыхлый снег, он обнаружил труп мужчины в грубом овчинном полушубке. Круглая матерчатая шапка с меховой опушкой свалилась с головы, стриженой «под горшок», рот был забит снегом. Вместо одного уха — пятно мерзлой крови. Это ладно. Уши Андрей и сам резал, — были обстоятельства, — а вот шуба, шапка… Да еще обнаружившийся рядом с трупом грубокованый, выщербленный топор на длинном прямом топорище.

Нет, не зря ему Мастер документы подсунул. Стало быть, все-таки семнадцатый век. Попал он сюда физически, в своем сознании, или еще как-то, принципиального значения не имело. Главное сейчас было — выжить, не замерзнуть, не погибнуть с голоду, найти Мастера.

Андрей поднялся и пошел туда, где в двадцать первом веке располагался город. В семнадцатом, насколько он помнил, там тоже жили. Топор он захватил с собой. Взял и кожаный пояс, на котором висел железный нож с рукоятью, обмотанной сыромятным ремешком, в ножнах из твердой коричневой кожи, украшенной тусклыми оловянными бляхами.

Вновь замелькали березовые стволы, они стояли часто, ближе и дальше, сливаясь в сумеречную черно-белую рябь. В подступавшей ночи, за кружением снега, где-то в глубине леса появилось слабое красноватое свечение. Поколебавшись, Андрей осторожно двинулся в его сторону. Пока шел — стемнело по-настоящему. Видны были лишь языки пламени, мелькавшие за черными стволами. Наконец, до слуха донесся треск, а затем ощутимо повеяло теплом.

Андрей вышел на открытое место и остановился. Перед ним сильно и ярко горело квадратное здание, сложенное из толстых бревен. Таких срубов он еще не видел: бревенчатые стены с узкими бойницами поднимались примерно на метр выше плоской крыши.

«Грамотно зажгли, по-сибирски, — подумал Андрей. — С четырех углов, чтоб и концов не найти».

Снег вокруг был испещрен круглыми следами с ямками в виде полумесяцев. «Подковы?»

Недалеко от горящего дома, на земле валялся еще один труп, из длинной шубы торчало несколько оперенных стрел.

Внезапно крыша дома провалилась, языки пламени и снопы искр рванулись к черному небу, навстречу редким снежинкам.

Жар, шум и треск еще усилились. Андрей склонился над трупом, и в следующий миг ему в спину уперлось что-то твердое и острое.

«И, а, сань, сы, у», — под внутренний счет до пяти, произнесенный по-китайски, Андрей высоко поднял руки и медленно обернулся. Перед глазами, снизу вверх, прошли переступающие копыта, грудь коня, обведенная кожаным ремнем, крупные желтые зубы, закусившие железные удила, черно-кровавый глаз, в котором отражалось пляшущее пламя. А выше, над конскими ушами, молодое скуластое лицо. Горящие глаза-щелки холодно и цепко впились в Андрея. Отсветы пламени играли на узком жале копья, под которым покачивалась длинная черная кисть. Всадник рявкнул что-то коротко и грубо, речь его напомнила Андрею когда-то слышанный казахский.

— Бельмеим! Моя твоя не понимай! — раздельно и четко ответил Андрей.

— Туда иди! — бросил всадник на ломаном русском, качнув копьем.

В черный ночной лес уходила свежевытоптанная тропа, скрываясь в густой поросли молодых берез. Горящий дом остался позади, но впереди замелькал еще один огонь. Тропа сделала поворот, за ним еще, Андрей протиснулся сквозь кусты и вышел на полянку, на противоположной стороне которой начинался густой сосняк. Похоже, на полянке отдыхал какой-то военный отряд. Горел костер, слышался треск сучьев, нос ощутил запах дыма. В медном казане, подвешенном над огнем, булькало какое-то варево, распространяя по лесу сытный мясной запах. На краю полянки стояли кони, к седлам которых были приторочены большие луки и копья со свисающими черными бунчуками. У костра, на расстеленных кошмах, устроились несколько азиатов в овчинных шубах и толстых стеганых кафтанах с нашитыми железными пластинками, с кривыми саблями на боку.

Один человек заметно выделялся среди прочих — на нем был низкий железный шлем с опушкой из лисьего меха, лисья шуба, под ней кольчуга с блестящими бляхами на груди. Из-под кольчуги виднелся длиннополый атласный кафтан с узорным подолом. Чуть поодаль, прямо на снегу, со скрученными за спиной руками сидели несколько славян, одетых в полушубки и валенки. У двоих лица окровавлены.

Андрей попытался было остановиться и осмотреться, но спина его сразу ощутила острый наконечник копья. Пришлось выйти на середину поляны. Спешившись, всадник скрутил Андрею руки и пинком отправил его к пленным, сам же подошел к воину в кольчуге.

— Кто таков? — услышал Андрей тихий шепот. Не поворачивая головы, к нему обратился ближайший пленник. — Русский, што ль?

— Русский, — прошептал Андрей. Пленник подозрительно глянул на черный кроличий треух.

— Казак аль хрестьянин?

— Лекарь я. — Ответ сам собой пришел в голову.

— С Красноярского острогу? Не припомню штой-то.

— Вчера приехал. А ты кто?

— Афонька я, Мосеев, десятник первой атаманской сотни. Не приведи Господь у кыргызов подыхать…

— А это кыргызы?

«Енисейские кыргызы. Хорошего мало, судя по тому, что о них написано».

— Кыштымя ихние, — ответил казак. — Вон тот кыргызин, в шубе. Рыщут, курвы, не иначе в лето на острог набегут.

Двое воинов поднялись от костра, подошли к пленникам, схватили Андрея за воротник. Подтащив к костру, швырнули на колени перед кыргызином. Тот брезгливо оглядел одежду Андрея, снял с головы треух, повертев, швырнул за спину. Подошел парень, взявший Андрея.

— Урус? Кзыл-Яр-Тура-ит? — грубо пролаял кыргызин.

— Русский? Красноярская собака? — перевел парень.

— Йок. Нет, — ответил Андрей по-казахски и по-русски.

Это была первая реакция — не называться русским. Не хорошо, конечно. Получается, с ходу отрекся от своих? Но надо. Надо сначала хоть разобраться, что к чему.

— Урянх? Тувинец? — перевел парень новый вопрос кыргызина.

— Саво. — Андрей назвал самое дальнее из известных ему финских племен. Был в Финляндии, залетело в ухо, а сейчас вот выскочило. Кыргызин пожал плечами, о чем-то переговорил с толмачом.

— Алып? — снова спросил Андрея.

— Воин? Казак? — перевел парень.

— Лекарь я, — ответил Андрей, показав браслет. Показал не думая, само так вышло.

— Ганкам , — подумав, сказал толмач.

Переведя ответ, парень продолжил что-то говорить кыргызину. Пожав плечами, тот вроде бы согласился. Андрею развязали руки, но ноги спутали длинной веревкой, позволяющей, впрочем, передвигаться. Зато вернули пояс с ножом и кинули старую кошму.

— Спи там. — Парень ткнул на место рядом с костром. — Завтра едешь с нами. Дело тебе будет.

— Курсак пустой, — чуть повысив голос, заявил Андрей, показывая на живот, а потом на булькающее варево. — Есть надо.

— Ешь, — парень бросил ему кусок конской кровяной колбасы. Как собаке бросил, сука!

Приноравливаясь к веревке, Андрей проковылял к недалекому сосняку, срезал охапку лапника. Швырнул его на снег, завернулся в кошму и закрыл глаза, пытаясь заснуть. Кашель не возвращался, в груди было легко. Тело согрелось под кошмой, ноздри щекотал чистый холодный воздух, щеки чувствовали тепло, идущее от костра.

И все-таки было неприятно. Стоило попасть черт-те куда, чтобы тут же ткнуться мордой в дерьмо, отказавшись от своих. «Генерала Власова звали Андреем»— мелькнула мысль. Но все уже поплыло, растворяясь в накатывающей усталой полудреме. Перед глазами прошли лица Тани, Мастера, молодого толмача, потом все провалилось в глухую темноту, словно подсвеченную далеким пламенем.

Глава восьмая

Снова пошел густой, мягкий снег. Пофыркивая, переступали кони, скрипнул снег под копытами, потрескивал пригасающий костер. Сморенный караульщик уронил голову, охватив руками копье. Скрип снега стал чуть громче, лошади подняли головы, тревожно прядая ушами. Андрея словно выбросило из усталого, но тренированно-чуткого сна, караульщик тоже вскинулся и тут же рухнул — прорезав темноту пороховым огнем, раскатился грохот пищального залпа. Оглашая ночь матерным ревом, размахивая бердышами и саблями, от опушки бежали люди в длинных кафтанах и круглых шапках. Азиаты выхватывали сабли, бросались к лошадям, но тут же валились.

— Бра-а-атцы! Казачки! Зд-е-е-еся мы! — кричали пленные.

Андрей первым делом избавился от веревки, спутавшей ноги. Вскочил, увидел кыргызина, бегущего к лошадям, парня-переводчика, который рубился с русскими казаками, прикрывая его отход. Внезапно перед Андреем оказался рысьеглазый, рыжебородый казак, замахнулся бердышом:

— А-а-а, вошь остяцкая!

Шинкарев увернулся от широкого полукруглого лезвия, ударом кулака свалил нападающего. Что делать? Перейти к русским? Или не рисковать — пленные же видели, как кыргызин отделил его от остальных. В этот момент грудь Андрея охватила жесткая петля, выдернувшая его из схватки. Аркан проволок Андрея по глубокому снегу, затем Шинкарева ухватили сразу несколько рук, зашвырнули на лошадь, которую он инстинктивно ухватил за гриву. Лошадь шарахнулась под тяжестью неумелого, но цепкого, как клещ, наездника.

— Держись, ганкам! — раздался голос толмача.

Костер, русский мат и крики добиваемых азиатов остались позади. Андрея мотало на жестком седле, перед глазами мелькал снег, черные деревья да шерстистые мохнатые уши его лошади. «Ну, выносите, святые угодники, какие вы там ни есть!» Справа и слева мелькали всадники, но их почему-то внезапно стало больше — сбоку, из-за березовых стволов выметнулись черные тени, фонтаны снега летели из-под мелькавших лошадиных ног. Над темными массами коней наметились папахи, смутные пятна лиц, провалы орущих ртов:

— Гойда! Го-о-ойда!! Р-р-у-уби, в такую мать!!

В темноте коротко блеснули сабли, один из «своих» качинцев кувырком полетел в снег — из белой пыли мелькнули ноги и сразу остались позади. Андрей увидел, как впереди один из казаков сбил толмача с лошади и по инерции умчался куда-то вбок. Это произошло впереди. Когда лошадь Андрея подскочила к толмачу, тот ухватился за болтающееся стремя (Андрей так и не сунул в них ноги), пользуясь силой лошади, пробежал дюжину шагов, свистнул, подзывая своего коня, и снова прыгнул в седло.

Затем все повалилось куда-то вниз, в ушах засвистел ветер. Темные деревья стремительно понеслись мимо лошади, разогнавшейся под уклон по накатанной дороге. Впереди мелькали темные крупы других коней, часто и сильно били копыта, жесткие комья снега летели в лицо. «Спуск к санаторию» Енисей «», — машинально отметил Андрей, переведя дыхание и пытаясь определиться с топографией. Уклон стал выравниваться, под копытами затрещала мерзлая береговая галька, лошади, перейдя на рысь, выбежали на какое-то длинное снежное поле. Тут и там торчали ледяные торосы, между которыми уходила в темноту широкая натоптанная тропа.

«Енисей замерз? Не может он замерзнуть — ему же ГЭС не дает. Значит, так оно и есть». Бой у костра еще мог быть чьим-то странным маскарадом, но Енисей в XXI веке замерзнуть не мог. Что ж, придется выживать, и, судя по всему, в качестве пленного.

Проехав по заснеженной реке и завернув за высокую ледяную глыбу, всадники остановились. Кыргызин и толмач коротко переговорили о чем-то, затем кыргызин рявкнул одно слово:

— Хозон! (Дружина!)

Раздался резкий свист, и с берега на реку выехал отряд всадников с длинными копьями. Кыргызин ударил коня каблуками, все тронулись вверх по реке. Андрей успел разглядеть, что широкая натоптанная дорога идет и вниз по Енисею — в сторону города. Но сейчас и думать было нечего ускакать от конвоя. Ровно заскрипел снег. Понемногу светало. Широкая белая лента Енисея, стиснутая крутыми склонами, поросшими сосновым лесом, плавно заворачивала на юг. Мимо проходили знакомые с детства места — узкий лог Собакиной речки, Шалуний бык на правом берегу Енисея, скалистое ущелье Караулки. Везде было пусто, мертво, все засыпано нетронутым, седым снегом. Ни дымка, ни следа. Хотя нет — понизу, от Караульной речки до Калтата, вместо соснового бора торчали лишь пеньки да сугробы.

— Казак тайга забрал. — Толмач ткнул рукавицей на порубки. — Плоты вязал, на Кзыл-Яр плавил, острог ставить. Имя как? — ткнул он в грудь Андрея.

— Андрей.

— Адерей, — произнес качинец по-степному.

— А тебя?

— Кистим .

Час за часом скрипели копыта, лошади бежали ровной походной «хлынцой». Покачивались пики с бунчуками, проплывали седые скалы, покрытые снежными шапками, длинные осыпи, сосны, уходившие в вышину, к тяжелому низкому небу. Голова падала на грудь, сон временами сливался с явью.

Внезапно лошадь под Андреем встала, и он увидел, что отряд остановился на развилке. Толмач и кыргы-зин снова переговорили о чем-то, кыргызский отряд пошел на юг по замерзшей реке, а несколько всадников, включая Андрея с Кистимом, свернули к береговой круче. Пройдя между скалами, двинулись вверх узким овражком, над которым нависли кривые, покрытые снегом ветки черемухи. Лошади тяжело ступали по узкой тропе, засыпанной недавним снегопадом.

Между соснами снова забелела река, но уже далеко внизу. Тропа, еще покрутившись по лесу на склоне, вывела на узкую поляну, на которой оказалось несколько восьмиугольных деревянных строений, покрытых бугристой лиственичной корой. За ними виднелся хлев, обмазанный глиной, рядом загон для овец. Тут запахло дымом, навозом, старой золой. Из центров крыш поднимались дымки. У ближнего дома на утоптанном снегу лежала вязанка мерзлых дров. Рядом с входом оказалось нечто странное: березовая ветка с развилкой, к которой были прикреплены медвежья лапа, железное кольцо и полоска когда-то синей ситцевой ткани.

— Аба тось, медвежий дух, — пояснил Кистим, спешиваясь, — тут стой.

Андрей тоже спешился, еле устоял — подкосило ноги, отвыкшие от верховой езды. Один из качинцев отвел лошадей к лесу, где они сразу же принялись «тебеневать»— разгребать копытами снег в поисках сухой травы. Выйдя с небольшим узлом, Кистим подтолкнул Андрея к соседнему, дому. Внутри оказалось темно и холодно. Вдоль стен лежали какие-то тюки.

— Тут будешь спать. Это надень. — Он швырнул Шинкареву узел.

Развернув его, Андрей обнаружил хлопчатобумажную рубаху с разрезным воротом, нижние и верхние штаны. Кистим сунул ему рукавицы и овчинную шубу, его же одежду забрал, брезгливо поморщившись.

«Как у бомжа какого»— внутренне усмехнувшись, отметил Андрей.

— Так ты точно лекарь, ганкам? — внезапно спросил Кистим.

— Да, — после мгновенного колебания подтвердил Андрей. — Кто болен?

— Отец плохой, лечить надо.

— Что с ним?

— Зад больной часто.

— Когда лечить?

— Когда больной будет, — пожав плечами, ответил Кистим. — Сейчас есть надо, баранчика резать.

Андрей это делал не единожды, потому, войдя в загончик, привычно зажал коленями барана, закинул ему голову, готовясь полоснуть ножом по горлу. Внезапно вспомнил: «Мастер же сказал никого не убивать!»

— Нельзя! — сказал он Кистиму. — Я лекарь, ганкам!

Тот ухватил барана за шею и сильным ударом вбил нож животному в затылок, под первый шейный позвонок. Сняв шкуру, он расчленил конечности по суставам, не разрубая костей. Пояснил:

— Кости ломать — скот переведется. И горло резать нельзя — так урус делает, собака «

» Вот как. Интересно, где у них тут шхельда?«

— Слышь, Кистим, мне бы…

— Там, — указал Кистим в сторону леса, — потом в дом иди.

В доме было тепло, чисто. В центре горел очаг, в казане варилось мясо. Андрей снял валенки, отошел в угол и сел по-турецки на кошму. Лицо его горело после целого дня на морозе, тело наконец расслабилось в тепле.

Пожилая хозяйка попробовала мясо, вытащила его из казана, а в булькающий бульон бросила кружки пресного теста. Когда тесто сварилось, женщина выложила его на большое блюдо, покрошила лапшой, смешала с маслом и выставила блюдо на стол перед очагом. Там же оказалось мясо и бульон в пиалах, которым надо было запивать лапшу. В центре низкого круглого стола поставили железный котел с молочной водкой —» аракой «.

Рыжие отблески пламени перебегали по крепким скулам Андрея — коротко стриженый, прищурившийся, с круглой бородкой, он казался таким же азиатом, что и окружающие качинцы. Стало неожиданно легко и спокойно. Шла мерная, веками налаженная жизнь, соответствующая реке, скалам, окружающей тайге. Остаться здесь, затеряться в веках? И пошли они все…

Несколько раз открылась-закрылась дверь, у стола постепенно собралась группа мужчин, женщин и детей. Кистим жестом указал Андрею его место. Хозяин — крепкий седой азиат — поднял долбленую деревянную кружку, зачерпнул араку и, пригубив, пустил круговую чашу. С двух верхних ребер барана он откусил немного мяса, остальное бросил в горящий очаг со словами:

— От юлуз! (Доля огня!)

Все приступили к еде: мясо брали руками, чаша снова пошла по кругу. Поев, дети выбежали на улицу, хозяйка стала убирать посуду, мужчины остались за столом, допивая водку. На коленях у одного из них оказался» чатхан»— длинный полый ящик с семью струнами из бараньих кишок. Зазвенели струны, зазвучал какой-то древний плач, исполняемый «потусторонним», горловым пением. Закрыв глаза, Андрей словно поплыл куда-то: перед глазами прошли всадники с длинными мечами, древние степи, горячие от зноя, узкие женские глаза… Кто-то тронул его за плечо.

— Что такое?

— Теперь ты, — сказал Кистим.

— Что я?

— Петь надо. Или говорить.

— Что говорить-то?

— Что хочешь. «Час от часу не легче».

Андрей вспомнил китайскую притчу, которую однажды рассказал ему Мастер.

— Хрен с тобой, переводи. «Однажды китайский князь со своей свитой приплыл к Обезьяньей горе. Знаешь, кто такие обезьяны? — спросил Андрей Кистима. — Ну, неважно. Так вот, увидев людей, все обезьяны попрятались, лишь одна осталась. Князь выпустил в нее стрелу, но она отпрыгнула и на лету поймала ее. Со стрелой в руке обезьяна стала раскачиваться на ветке, похваляясь своей ловкостью. Тогда князь приказал свите дать залп по обезьяне. Тут уж она не смогла увернуться и пала мертвой. А князь повернулся к своему спутнику и сказал:» Это животное показывало свой ум и верило в свое мастерство. Никогда не полагайся на себя, когда имеешь дело с людьми «».

Кистим перевел, азиаты засмеялись: «какая глупая обезьяна». Похоже, притча им понравилась, несмотря на то, что Андрей не стал рассказывать конец: «На спутника князя эта сцена произвела столь глубокое впечатление, что, вернувшись домой, он полностью изменил свой образ жизни, изменился сам, и скоро никто в Поднебесной не мог его использовать».

Сам Мастер уже использовал Андрея. Теперь Андрей должен использовать этих доморощенных таежных хитрецов. Например, для того, чтобы попасть к Мастеру.

Внезапно лицо хозяина исказилось, он приподнялся на кошме, выгнув спину и держась руками за ягодицы. На его лице страдание было смешано со смущением, отражающим постыдность источника боли.

— Помоги! — попросил-приказал Кистим.

— Надо лечь на живот. И света больше.

Мужчина лег на толстую кошму, спустил штаны и поднял рубаху. Кистим, поставив рядом масляную лампу, вышел на улицу и зажег перед «медвежьим духом» жертву — крупу и сухие стебли борщевика.

«Ишиас, что ли? Хорошо, если так…»

— Здесь больно? А здесь? — спросил он.

— Больно, — перевел Кистим. Такие приступы Андрей умел снимать. Китайский точечный массаж должен помочь и в этот раз.

— Спроси, легче ему? — спросил Андрей, закончив с последней болезненной точкой.

— Легче, но больно.

«Хорошо бы еще» баночки» поставить. На активные зоны «.

— Пусть полежит. Завтра дашь мне небольшой горшок с гладкими краями, будем дальше лечить. Все, спать пойду.

— Иди. Утром на охоту, козу стрелять будем.

— Я не буду. Ганкам, нельзя стрелять.

— Как хочешь.

Захватив головню, Андрей вышел наружу. Уже стояла ночь — ничего удивительного, от Красноярска добирались долго. На безлунном небе виднелись смутные силуэты скал. Скрипнул снег под ногами, было слышно, как тебенюют на опушке кони. На морозе голова немного проветрилась, закрутились профессиональные варианты.» Ночью караульщику по башке, на лошадку и в Красноярск. Расстояние километров пятьдесят, часов за шесть доберусь. Плюсы — буду у своих. Минусы — с лошадкой могу и не справиться, караульщика убивать нельзя. А главное — если сбегу, буду ли я ближе к Мастеру? И обрадуются ли мне «свои»? Не фа-а-акт «. Сзади скрипнул снег, послышался голос Кистима:

— Отца лечи. Не убегай на Красный Яр. Скоро с урусами говорить поедем, нужен будешь.

» Там посмотрим «, — подумал Андрей, но промолчал. Огонь быстро разгорелся, потом постепенно погас, а Шинкарев завернулся в кошму и сразу же заснул.

Глава девятая

Спустя три недели после внезапного исчезновения Андрея, Татьяна вышла на улицу из краевой больницы. Про Андрея она не думала — сейчас она была не способна думать ни о чем другом, кроме ухудшающихся анализов. Врачи не говорили ничего определенного, но, похоже, подтверждались подозрения на лейкемию, рак крови. Раньше Таня чувствовала себя больной — приступы повторялись все чаще, — но сознание отказывалось признавать факт лейкемии, почти неизлечимого рака крови. Но сейчас ее сознание было стиснуто страхом. Перед ней лежал старый центр Красноярска: тротуары, недавно выложенные цветной плиткой, старые кирпичные дома, февральское солнце, играющее в сахарно-белых деревьях. Жить бы да жить…

Десять дней назад к ним домой зашел пожилой китаец. С некоторым смущением она разделась до пояса. От нервного напряжения она покрылась» гусиной кожей «, которая теплела и исчезала, по мере того как сложенные ладони лекаря — сухие, смуглые и сильные — медленно продвигались над ее похудевшей спиной. Китаец долго щупал ее пульс, потом сразу ушел, так ничего и не сказав. Больше он не приходил. Вероятно, уехал из-за китайских погромов, прокатившихся по Красноярску. Таня видела в теленовостях трупы челночников, сожженные дома на Бугаче, разгромленное китайское общежитие в Покровке.

Все-таки Таня не теряла надежды: на Андрея, на врачей, на этого странного лекаря. На свою молодость, наконец. На что-то ей надо было надеяться.

Дикие козы вышли на поляну, расположенную высоко в горах, под самым перевалом. Они разгребали копытами снег, принюхиваясь и внимательно глядя на дымки качинского селенья, поднимавшиеся далеко внизу, из лесистого ущелья. Снег на поляне был уже закатным, румяно-розовым, и козы застыли на нем черными силуэтами. Ниже поляны все погрузилось в сизую, морозную тень.

Андрей увидел коз, когда спускался по тропе со связкой дров за спиной. Борода и усы его успели отрасти, кожа на лице покраснела и огрубела, весь он пропах дымом, лесом, скотом. По здешним понятиям Андрей был пленный раб —» ясырь «, говоря по-местному. Но обращались с ним сносно, вероятно, потому, что поставил на ноги отца Кистима. Общался он в основном с Кистимом, который говорил по-русски. Вместе они немало поездили по окрестностям, охотились. Во время одной из таких поездок Кистим показал куда-то вдаль:

— Кзыл-Яр-Тура. Красный Яр.

— Где?

Что-то сжалось в груди Андрея. Непостижимо-странна связь времен: вот он, его город, почти четыреста лет назад, в начале начал.

Вдалеке, на самом краю горизонта, за снежными лбами сопок и черно-зеленой щетиной тайги виднелась группка крохотных бугорочков-пирамидок, таких же белых, как и все остальное. Они были почти неразличимы на огромном пространстве енисейской долины, над которой опустилось тяжелое, зимнее небо. От» пирамидок» тянулись вверх тонкие ниточки дыма.

— Мы поедем туда? — спросил Андрей. — С русскими говорить?

— Потом. Сначала в другое место, в степь. Потом туда.

«В степь, говоришь…»— неясная мысль мелькнула в голове Андрея.

Они ехали ровной рысью, по натоптанной таежной тропе, сначала гуськом, потом, когда в подступающих сумерках выехали на енисейский лед, — рядом.

— Слушай, Адерей, — искоса глянув на Андрея, начал Кистим с сомнением в голосе, — ты правда не урус? Как ты сказал, когда тебя взяли…

— Саво, — повторил Андрей название финского племени. При этом он замешкался на долю секунды, не сразу вспомнив, что же тогда брякнул. Это замешательство, похоже, не укрылось от Кистима.

— Что это за народ? На кого он похож?

— На меня, — пожал плечами Андрей.

— А что? — спросил он, помолчав.

— Ты похож на уруса. И говоришь, как урус. Скажи что-нибудь на своем языке.

— Бумбарбия. Киргуду.

— Что?

— What do you want to hear from me?

— Что ты сказал?

— Что ты хочешь услышать? — перевел он.

— Как ты сюда попал? — снова спросил Кистим. — Почему появился из лесу, один? Зачем ты здесь?

— Так просто не скажешь… — начал Андрей, и тут до него дошло: «Мы же на юг едем!» Мастер не назначил Андрею конкретного места и времени встречи. Но в ходе последнего разговора, перед самым переходом, он упомянул о том, что придет с юга. Значит, вполне логично было самому двигаться на юг, попытавшись как-то узнать о появлении Мастера.

— …не хотел я говорить, да никуда не денешься, — вздохнув, продолжил Андрей. — Там, на западе, — он неопределенно махнул в темноту, — мой народ тоже собирается воевать с урусами. Вез я ханьскому послу секретное послание от нашего вождя (в докладе он прочитал, что китайцы так зовут себя — хань. Кажется, Кистим понял). А в тайге местные разбойники на меня напали, лошадь, саблю, товар — все забрали. Насилу от них ушел, тут на вас и наткнулся.

— Это урусы! Все они разбойники!

— Разбо-о-ойники, точно! Я гляжу, вы на них тоже зубами скрипите, так тебе прямой расчет мне помочь.

— Чем помочь, Адерей?

— Ты ж в кыргызы едешь?

— Да, в Хоорай.

— Узнай там, не ждут ли они кого из ханьцев, с юга. Особенно, если едет старый мудрый человек. Невысокий такой, волос на голове мало, бородка реденькая. К нему я еду.

— А что ты ему скажешь? Давай, я передам.

— Да сам-то я слов не помню. Ханец руки мне к голове приставит и враз все разберет. Но, я так понимаю, о войне то послание — вместе с ханьским каганом Урусов воевать. В коалиции.

— Я не понимаю, как ты говоришь… Войной на Урусов? — недоверчиво протянул Кистим.

— На кого ж еще? Они нам тоже жить не дают. Что скажешь?

Андрей подумал, что другого способа выехать к Мастеру у него не будет. Видя, что Кистим еще колеблется, он решил зайти с другого конца.

— Тот человек не только посланник ханьский, но и лекарь знатный. Меня он учил, когда в нашу страну приезжал. Отцу твоему я помог, да надолго ли? А ханец тот редкой травы даст, вот тогда вылечу его накрепко.

— Тебе траву отдаст? — все еще сомневаясь, протянул Кистим. — Пусть мне даст.

— Траву я должен передать его ученику, когда назад поеду. Себе малую толику оставлю. А тебе он не даст.

— Почему так?

— Не дают они чужим, ханьцы-то. Так что?

— Хорошо, Адерей, я узнаю.

На том разговор тогда и окончился.

Но перед отъездом Кистим сам вернулся к тому разговору, пообещал узнать о китайце, и, если что, в следующий раз взять Андрея с собой. Это было хорошо. При одном условии: что Мастер выжил в той перестрелке на берегу. Иначе и ехать уже не к кому.

Андрей сгрузил дрова в сарай, отряхнул снег с валенок и вошел в дом. Пожилая женщина, замешивающая тесто, молча улыбнулась ему. В доме на кошме сидел Кистим.

— Здравствуй. Как отец? — спросил он.

— Лучше. Беречься надо, не застудить. Но надо лечить еще китайской травой, помнишь, я тебе говорил?

— Куда беречься, когда стынь такая… В тайгу ходить, белку стрелять, по весне урус придет, ясак брать будет. Куда тут беречься…

Он вздохнул и поднялся, разминая ноги.

— Скоро едем.

— На Красный Яр?

— Нет, в степь, в Хоорай.

— Хорошо. А в степи что?

— Дело есть. И тебе дело: повезем тебя к ханьцу…

«Стало быть, выбрались они», — с облегчением подумал Андрей. Перестрелка, как и вся прежняя жизнь, отступила куда-то на самый край сознания, но возможность встречи с Мастером была очень даже своевременной.

— …только не посол ты, а раб, — между тем продолжал Кистим, — отдам тебя как раба.

Рабом, так рабом, без разницы, правда, при одном условии — что тот пожилой ханец действительно его Мастер. А если нет? Поэтому психологическую линию следовало выдержать точно:

— Н-у-у, Кистим, как же так: отца твоего я вылечил, на ноги поставил, а ты меня рабом отдаешь. — Андрей сделал вид, что обиделся.

— Да, рабом, — твердо повторил Кистим. — А до того у нас еще одно дело будет.

Говоря про «еще дело», Кистим смутился. «Девка у него там, не иначе, — подумал Андрей, — что ж, дело хорошее. Мне б и самому какую-нибудь хакасочку не помешало… А все же тот ли это ханец?»

В то время как Андрей разговаривал с Кистимом, за тысячи верст оттуда, в китайском городе Сучжоу, в павильоне Сада Львиной Рощи состоялась конфиденциальная беседа двух высоких чиновников маньчжурского императорского двора.

Маньчжурская династия Цинь лет пятнадцать назад пришла к власти, сменив выродившуюся династию Мин и разгромив народное восстание. Решив внутренние дела, она обратилась к политической задаче, о которую обломали зубы все предыдущие китайские династии — объединение под властью Китая всей Азии. Династия Мин кое-что успела на востоке и юге: присоединила горные районы Бирмы, весь Индокитай, подмяла Корею, вытеснив оттуда японские войска. Теперь наступал черед западных земель, и решать эту задачу придется маньчжурам. Об этом и говорили два чиновника в старинном императорском парке.

Беседу начал статс-секретарь Его величества — тот самый всадник, с которым Мастер перекинулся парой слов на берегу реки, красной от крови.

— Господин Ли Ван Вэй, завтра вы отправляетесь на север, с грамотой Его императорского величества к кагану енисейских кыргызов. Это трудное поручение, но ваше мужество и проницательность помогут вам с честью выполнить его.

Статс-секретарь был крупный полный мужчина с широким мясистым лицом, пышными усами и густой черной бородой, заметно погрузневший со времени штурма Сучжоу. На нем был просторный красный халат, затканный извилистыми черными облачками и золотыми чешуйчатыми драконами, на голове — черная чиновничья шляпа с высокой двойной тульей.

Господин Ли Ван Вэй недавно прибыл из дальнего путешествия — куда он ездил, и почему на нем остановился выбор Богдо-хана, этого статс-секретарь не знал. Он старался не смотреть послу в глаза — светилось в них что-то… неприятное. Слегка поклонившись, господин Ли Ван Вэй произнес:

— Я высоко ценю это поручение, Ваше превосходительство, но, боюсь, вы преувеличиваете мои достоинства.

— Нет-нет, господин посол, я ничуть не преувеличиваю. Более того, я прошу вас использовать все ваше мужество и проницательность, чтобы разрешить определенного рода сомнение, которое в настоящий момент овладело выдающимися умами в нашем государстве. Вы, конечно, знаете, о чем идет речь?

— Признаюсь, я не совсем понимаю вас, Ваше превосходительство. Я полагал, что моя миссия ограничивается лишь передачей императорского послания.

— Для этого ее не стоило бы поручать столь выдающемуся человеку, как вы.

Статс-секретарь глянул в окно, за которым в утреннем тумане проступал императорский парк — пруд, купы деревьев, размытые очертания беседки с загнутой крышей — и продолжил:

— Говорят, вы сведущи в древней истории?

— Это так, история весьма занимает меня.

— И какая же тема занимает вас более других?

— О, это совсем незначительная тема. Я даже думаю, не крамольная ли она?

— Назовите же ее, господин Ли Ван Вэй, — мягко, но настойчиво попросил статс-секретарь.

— История «рыжеволосых варваров» Азии. Иначе говоря, азиатских белых.

— Многие знают этот миф. Но что говорит история?

— История темна и запутана, Ваше превосходительство. Одно можно сказать несомненно — народы с белой кожей, голубыми глазами и рыжими волосами всегда играли важную роль в Азии, появляясь в разное время под разными именами — динлины, усуни, хягасы…

Разговаривая, чиновники вышли на галерею, мягко ступая по полу, выложенному квадратами речной гальки. С внутренней стороны галереи шла белая стена павильона, прорезанная ступенчатыми оконными нишами, с внешней — высокий каменный борт, на который опирались круглые деревянные колонны. Статс-секретарь провел рукой по столбу, покрытому старым, шершавым на ощупь, лаком.

— Вы сведущий человек, господин Ли Ван Вэй. Тем легче мне довести до вас весьма деликатное поручение, которое прямо касается истории.

— Я весь внимание, Ваше превосходительство.

— Вы, конечно, знаете об этих русских, столь прискорбно быстро распространившихся по просторам Сибири. Их выход на Амур создал проблему по соседству с родиной нашей династии — Манчжурией. Отсюда и пристальный интерес к этим варварам, показавшим себя весьма серьезным противником в недавней войне за Албазин. Их немного, но они уже возвели крепость на Амуре и упорно сражались за нее.

— Но мы заняли Албазин, Ваше превосходительство, — заметил посол.

— Да, это так. Учеными, приближенными ко двору, была высказана гипотеза, что эти русские варвары суть «рыжие демоны»— голубоглазый народ усуней, в древние времена воевавший с Поднебесной и теперь снова возвратившийся к нашим границам. Это предположение многое объясняет, и потому желательно проверить, так ли это. А также вызнать вооружение, устройство крепостей и состояние русских войск, ныне воюющих с кыргызами Хоорая. Кстати, мне донесли, что этим летом кыргызский каган планирует большой поход на Красноярскую крепость.

— Я не знал этого, — заметил посол, — что, джун-гары поджимают?

— Очевидно, так. Вы знаете, конечно, о секретном политическом плане, который ныне обсуждается при дворе?

— Относительно Джунгарии и Синьцзяна? Значит, Империя все же пойдет на Запад?

— Это воля Неба, господин Ли Ван Вэй. Конечно, мы пойдем на Запад, все дальше и дальше. Что же касается джунгарского направления нашей политики, было бы неплохо связать его с кыргызским — для взаимного подкрепления. Вы понимаете, о чем я говорю?

Господин Ли Ван Вэй задумчиво посмотрел на парковый пруд. Поверхность воды, растворенная в светлеющем тумане, чуть колыхалась, проходя под узким мостиком, сложенным из ноздреватых камней. Слышался щебет невидимых птиц, неторопливый плеск весел; пахло водой, перекопанной землей и дымком, поднимавшимся от жаровни.

— Кажется, я понял вас, господин статс-секретарь. — Господин Ли Ван Вэй слегка поклонился.

— Тогда счастливой дороги, и помните, что Его величество очень рассчитывает на вас.

— Приложу все усилия.

Завершив беседу, чиновники разошлись. Выйдя за фигурные ворота парка, Мастер посмотрел на улицу, на которой лежал тонкий слой желтоватой пыли. У ворот парка его ждал великолепный белый конь — потомок древних «небесных жеребцов», некогда славившихся на всю Азию. Рядом, верхом на вороном коне, ожидал телохранитель — крупный широкоплечий китаец, одетый в длинный кафтан плотного бордового шелка, черные штаны и черные сапоги на толстой подошве. На голове воинственного щеголя красовалась островерхая шапка под цвет кафтана, отороченная темным собольим мехом, на боку длинный прямой меч. Сняв повод с кованого крюка, Мастер сел в седло, и они двинулись по широкой прямой улице.

— Ты готов к отъезду, Чен? — спросил посол.

— Да, Ши-фу, сегодня в школу приходили уездные стражники. Сказали, нужно платить налоги. Я думал, в этом веке не платят налогов.

— Их платили во все века. Налоги, Чен, есть основа человеческой цивилизации — ты что, забыл лекции в американском университете? Сначала боги дали людям огонь, потом налоги.

— А потом рекламу?

— Нет, выборы. Ну все, пошутили, и будет. Со стражниками разберутся без тебя, а ты уезжаешь сегодня. Встретишься с купеческим караваном в Хайфы — не, на северной границе; пойдешь у них начальником охраны. В верховья Енисея монголы пригонят грузовое судно. В степи к кыргызам будете спускаться по воде. Мы с тобой встретимся в Саянах либо уже в степи.

— Я понял, Ши-фу. Это все?

— Нет, не все. В Саянах у тебя будет еще одна встреча — тайная. Об этой встрече вы договоритесь с человеком, который подойдет к тебе там же, в пограничном городе Хайфыне.

— Кто это?

— Он тебе все объяснит. Он приедет с запада.

— Из Джунгарии?

— Тс-с-с… — Мастер приложил палец к губам, — и стены имеют уши.

— Мы же дома, — пожал плечами Чен, — разве не так?

— Мы нигде не дома! — резко ответил Мастер, ударив пятками своего Белого. — Нигде!

Расставшись с Ченом, господин Ли Ван Вэй направился во дворец градоначальника. Пребывая в семнадцатом веке, он не мог отказать себе увидеть только что написанный шедевр У Биня «Потоки и горы вдали от мирской пыли». На полосе плотного, золотисто-матового шелка словно тонкими сквозными кружевами были выписаны отвесные скалы, раскидистые деревья и беседка мудреца у подножия водопада. Двое пожилых, умудренных жизнью китайцев — господин Ли Ван Вэй и градоначальник Су-чжоу — долго любовались на ажурные сгущения полутени-полусвета, вполголоса рассуждая о качествах «дань»и «чжо»— «неброскости картины»и «целомудренного дилетантизма в живописи», — сквозь которые проступало возвышенное «цюй»— «настроение», — ведущее к «мин»— «высокой осиянности духа».

Негромкий разговор шел за скромной трапезой с подогретым виноградным вином. Все было так, как советовал художник и знаток живописи Дун Цичан: «Пусть будут подметены дорожки, куриться благовония, журчать родник, а хозяин заведет с многомудрым гостем беседу об искусствах и будет толковать об истине среди цветов, бамбуков и кипарисов, неспешно насыщаясь закусками». Каждый вежливо наполнял чашу собеседника и палочками накладывал себе кушанья. Скромно, но изящно, как и положено «людям культуры», для которых все высокие должности и мирские дела суть пылинки, играющие в «ослепительном мраке» человеческого Дао.

Вечером господин Ли Ван Вэй стоял на палубе императорской почтовой барки, отходившей от пристани Сучжоу. В вечерней мгле силуэты гор слились со смутным небом. Среди неразличимо-темной массы стен, крыш, деревьев загорелись круглые красные фонари.

Когда город скрылся за поворотом реки, Мастер спустился в отведенную ему небольшую каюту, развернул шелковый свиток с географической картой и долго изучал очертания саянских хребтов и ущелий. Ему предстояло пересечь Саяны и спуститься в хакасские степи для встречи с ханом енисейских кыргызов. Такова была официальная миссия императорского посланника. Однако задача «связать кыргызскую политику с джунгарской» предполагала тайные действия в самих Саянских горах. Именно в этих действиях и должен был участвовать Чен, накануне принявший поручение Мастера.

Чен, в отличие от Мастера, предался менее утонченным удовольствиям. Расставшись с господином Ли Ван Вэем, он двинулся к пристани, где его ждал новообретенный друг — лучший знаток сучжоузских борделей. Подобно статс-секретарю Его императорского величества, который боялся смотреть в глаза господину Ли Ван Вэю, этот молодой человек тоже не решался глядеть в лицо Чену — казалось, у того в глазах мелькало что-то недоброе. Может быть, думал друг Чена, перед ним и не человек вовсе, а «ди сянь»— небожитель, сосланный на землю. Как было известно всем китайцам того времени, сосланные небожители были гуляками, ветренниками, выпивохами, искателями всевозможных земных удовольствий. Их приходилось чуть ли не силком водворять обратно на небеса, не особенно разбираясь, встали ли они на праведный путь. Встретившись, молодые люди направились на двухэтажную, ярко раскрашенную барку — плавающий maison de la rendez-vous , где уже ждали прелестные певички и танцовщицы. Рекой лилось вино, звенели струны циня, а потом «…парами сливаясь, ветки ликуют, шелестят неугомонно. Взметнулись высоко чулки из шелка, вмиг над плечами возлюбленного взошли два серпика луны. Уточка прильнула к селезню. Стыдится тучка, робеет дождик, все хитрее выдумки, все искуснее затеи…»

Турфанский оазис на границе каменистой пустыни и Западного Тянь-Шаня окружили скалистые, песчано-желтые горы. Изрезанные сизыми тенями в оврагах, они высоко уходили в бледное зимнее небо. Спускаясь в долину, к мутной извилистой реке, вдоль которой высились группы пирамидальных тополей, горные склоны становились городом: подпорными стенками, плоскими террасами, глухими кубами домов того же песчано-желтого цвета, что и горы. Над городом поднялось несколько ступенчатых пагод, показывающих, что народ Джунгарии , населяющий Турфан, много веков назад отдал свои души Желтой вере — тибетскому буддизму.

Из ворот турфанского города выехала группа всадников в полном вооружении — в кольчугах, островерхих шлемах, с короткими копьями. Всадники направились на север, в сторону Западных Саян. Двое из них вскоре отделились от отряда, повернув коней в сторону пограничного города Поднебесной империи. Там они собирались встретиться с Ченом — телохранителем пожилого китайского посла. Севернее, уже в Саянах, этот телохранитель должен был встретить их еще раз. Так разыгрывалась связь джунгарского и кыргызского направления в политике Китая. Что конкретно должен был сделать Чен, знал лишь один из провожающих отряд — юноша, носивший калмыцкое имя Цэван, наследный принц Джунгарии. Его ждало славное будущее и великие свершения. Но пока все это лишь готовилось, и в этой подготовке непосредственное участие принимал почтенный китайский чиновник господин Ли Ван Вэй.

Глава десятая

Уже четыре дня Андрей, Кистим и несколько их спутников продвигались на юг по льду Енисея. Чем дальше, тем ниже стали горы, тайга пошла перелесками, между которых спускались к реке длинные узкие поляны — елани. Потом перелески стали колками — круглыми островками леса в холмистой степи; потом исчезли и колки, сменившись на заросли черемухи по берегам речушек, и легкие, сквозящие березовые рощицы на северных склонах сопок. За плавными грядами и сопками, из которых торчали слоистые красновато-коричневые скалы, виднелись туманно-голубые хребты.

— Маленькая степь, — сказал Кистим, кивнув в сторону, — но хорошая, теплая.

Тут и там торчали плиты могильников — древние «иней-тас»(«каменные бабы») и могилы знатных кыр-гызских воинов — «чаа-тас»(«камни войны»).

— Как урус на Красный Яр пришел, много таких стало, — показал Кистим на «камни войны».

Андрей вспомнил могилы чеченских «идрисов»— шесты с зеленой лентой. Вот тоже — как русские пришли, много таких стало…

Погода была теплой, мягко голубело предвечернее небо. Подмерзший снег лежал в синей тени гор. По ровному полю реки далеко шли полосы рыжевато-желтого света, падая между береговыми скалами.

— Бояр тасхыл, Боярский хребет, — сказал Кистим.

На буром скальном обрыве были выбиты контуры оленей с рогами, закинутыми на спину, бревенчатые дома с пирамидальными сводами, всадник, на полном скаку вскинувший боевой молот.

— Кыргыз? — Андрей показал на рисунок всадника.

— Нет, — ответил Кистим, вглядевшись в изображение, — он такой, как ты.

— Как я?

— Белый, как урус. Лицо длинный, нос высокий.

— Знаешь что-нибудь о них? — спросил Андрей.

— Нет, давно такие жили. Может, в Хоорае знают — там умеют писать чертами.

— А ты умеешь?

— Только знаки, скот считать — десять, пятьдесят, сто. Сто голов — «много скота». Тогда хозяин бай.

— А ты бай?

— Не бай, не «харачи»— так, середка будет.

— А много надо скота, чтобы жить в степи?

— Считай сам. — Кистим начал загибать пальцы. — Семья пять душ — для еды надо двадцать пять лошадей. Одна лошадь — это как шесть овец. Это только еда — мясо, молоко. Да еще лошади на езду — по одной под седло каждому, кибитку возить четыре, на большую юрту с вещами десять. Постой-ка…

На берегу показалась большая группа всадников, на рысях заворачивавшая на лед.

Кистим перекинулся парой слов с их командиром. Андрей внимательно разглядел вооружение проезжавших воинов. У некоторых за спиной висели темные, грубокованые пищали с резными деревянными прикладами, у других широкие боевые луки. Кони у всех высокие, тонконогие, настоящие аргамаки — не то что коренастая киргизская лошадка, на которой сидел Андрей.

— Куда это они? — спросил Андрей вернувшегося Кистима, — на север? На Красный Яр?

— Зачем тебе знать? — подозрительно глянул тот.

— Домой приеду, так спросят — как там, в Хоорае с урусами воюют?

— Скажи, хорошо воюют. Скоро всех с Енисея сгонят, никого не останется.

«Вот оно как!»— отметил себе Андрей и оглянулся вслед кыргызским конникам. Кистим со спутниками двинулся дальше. Вскоре они уже ехали по землям Исарского улуса, северной части древнего государства енисейских кыргызов — Каганата Хоорай.

Южную границу Хоорая, проходящую в Саянских горах, пересекал небольшой караван, направлявшийся на север. Цепочку мохнатых, тяжело нагруженных верблюдов сопровождали всадники — монгольские воины с копьями, китайские купцы в теплых халатах. По-весеннему пригревало солнце, на снежных карнизах, наметенных над бурыми скалами, повисли и закапали сосульки. Замерли темно-зеленые ели, исполосовав снежные склоны длинными голубыми тенями, на речных порогах, в ледяных промоинах бурлила темная вода.

Посол по особым поручениям Его императорского величества господин Ли Ван Вэй ехал на своем белом коне. Сзади, под легким вьюком, шел такой же конь, но рыжий, предназначенный для русского мужчины, с которым китайский посол собирался встретиться в степи. Несколько дней назад, проезжая через Туву, посланник имел короткую беседу с наместником монгольских Алтын-ханов, управляющим Тувой, или, как ее звали монголы, Урянхайским краем. Во время беседы увесистый мешочек золотых китайских монет перешел из рук в руки, и монгольский нойон пообещал выделить небольшой отряд, чтобы при поддержке одного из саянских родов совершить короткую экспедицию в кыргызские степи. Объектом набега должен был стать род, кочующий у большого соленого озера.

До кыргызских степей осталось дня три-четыре пути. В степи купцы собирались торговать, а господин Ли Ван Вэй должен был передать кыргызскому кагану важную императорскую грамоту, после чего намеревался отправиться к тому самому соленому озеру, на который планировался тувинско-монгольский набег. Затем, если повезет, он хотел поехать на север, чтобы посмотреть на Красноярский острог, возведенный бородатыми русскими варварами. В этой поездке его должны были сопровождать двое мужчин — Чен и Андрей.

Глава одиннадцатая

Получив императорскую грамоту, кыргызский хан Ишинэ проявил благосклонность и разрешил господину Ли Ван Вэю полгода пожить в Хоорае, в предгорной степи, у соленого озера. Своих коней китайский посол забрал с собой, так и не вняв деликатным намекам, если не в отношении Белого, так хотя бы Рыжего. Кроме того, перед отъездом послу сообщили о любопытном известии, которое привез с севера некий качинец Кистим. Белый бродяга неизвестного роду-племени, взятый недалеко от Кзыл-Яр-Туры, утверждал, что прибыл издалека специально с целью встречи с посланником Поднебесной империи. С разрешения хана Кистим должен был доставить чужеземца к соленому озеру, где господин посол смог бы переговорить с рабом, а при желании и приобрести его.

На четырех вьючных лошадях к озеру доставили юрту господина Ли Ван Вэя. Выделенные ханом охранники собрали ее: сначала деревянную решетку с дверной рамой, потом жерди купола. Сверху на каркас натянули войлочное покрытие, закрепленное волосяными арканами, внутри устроили очаг, обложив его местным коричневым плитняком, хорошо сохраняющим тепло. На полу расстелили кошмы, внесли сундуки китайца.

Поставив юрту, ханские нукеры сели на коней и отправились назад, в главную ставку. Посланник остался жить без охраны — сам так попросил. Захватив связку бронзовых монет с квадратным отверстием посередине, китаец отправился к «башлыку»— местному родовому старосте, чтобы договориться насчет дров, участка земли, выпаса своих лошадей, а также — за пять дополнительных монет — приобрести пленного раба, которого вот-вот должен был доставить качинец Кистим. Во время беседы в юрту заглянула тоненькая темноволосая девушка. Услышав о прибытии Кистима, она накинула шубку, выскочила на улицу. Полог юрты был откинут — Мастер увидел, как девушка вскочила на вороного конька, ударила его пятками и умчалась в степь.

— Дочка, — улыбнулся «башлык»и предложил гостю чашку араки.

Потеплело. Андрей скинул малахай и шубу, подставив солнцу загорелое лицо с отросшей бородой и светлыми свалявшимися волосами. Его сильные жилистые кисти огрубели от морозов и грязи, став похожими на звериные лапы. Зато глаза на ярком солнце засветились голубым, пугая степняков, — восточным людям кажется, будто у голубоглазых небо просвечивает сквозь дырки в черепе. Впрочем, некоторые старики глядели с почтением. Андрей вспомнил, что Кистим говорил о «белых» людях, высеченных на скале. Возможно, здесь помнили о них.

Тут и там виднелись группы войлочных юрт, поднимались кизячные дымки. Чем дальше ехали путники, тем более многолюдной казалась степь. Время от времени попадались следы иной, не кочевой жизни: на дне заплывших оросительных канав булькала весенняя вода, над озером поднимались остатки крепостных стен, сложенных из местного камня-плитняка.

— Долго еще ехать? — спросил Андрей Кистима.

— Не долго, — ответил тот, вглядываясь в плавные степные склоны. На вершине ближней гряды, среди снега и сухой травы, на фоне голубого неба показался всадник. Кистим придержал коня, приставил ладонь к глазам, умеряя блеск солнца. Разглядев встречного, он, все так же не торопясь, двинулся вперед.

— Кто это? — спросил Андрей.

— Увидишь.

Андрей вгляделся — к ним приближалась девушка. Подскакав, она резко осадила коня, улыбнулась Кистиму, но, увидев Андрея, стыдливо спрятала лицо за широкими обшлагами — они были специально скроены так, чтобы девушки из хороших родов прикрывали лица от чужих взглядов.

Все же Андрей успел разглядеть ее лицо: светлокожее, с изящно вырезанными ярко-розовыми губами, легким румянцем на щеках. Блестящие круглые глаза цвета спелой черемухи, опушенные темными ресницами, огибались ровными, плавно выгнутыми бровями; темные волосы заплетены в косички, украшенные подвесками из серебра и красных кораллов, черная шапочка чуть сдвинута вперед. Длинная шейка казалась полудетской, но шубка на груди уже поднималась явственно и кругло. Шубку покрывал черный плис с оторочками из черной мерлушки, поблескивавшей на солнце, на груди и спине змеилась красная вышивка. Свои красные сапожки всадница на скаку вытягивала далеко вперед. «Какая хакасочка… — Андрей только головой покрутил, смущенно усмехнувшись. — Сколько же ей — как Таньке? Да нет, пожалуй, чуть помоложе. Лет на триста пятьдесят».

Девушка тем временем переговорила с Кистимом, мимоходом улыбнулась Андрею и, подняв коня на дыбы, умчалась в теплую снежную степь. Какой там, к черту, сон, какая магия! Живая человеческая жизнь глянула на него широко распахнутыми черемуховыми глазами.

— Ее зовут Ханаа . — Кистим кивнул в сторону всадницы.

— Красивое имя. Сестра, невеста?

— Не сестра. Может, невеста, может, нет, не знаю.

— Почему не знаешь?

Кистим помолчал немного, улыбка сошла с лица.

— Видел ее камни?

— Кораллы?

— Да. На них душа приходит. Татары их торгуют, из Бухары везут. За одну бусину — как у нее на руке, видел? — одну лошадь берут. Потому и не знаю.

— У нее светлая кожа, — заметил Андрей, чтобы сказать что-нибудь.

— Древняя кровь. Половина — от белого народа. У того народа волосы были рыжие, глаза голубые. Теперь благородный батыр такой — голова круглая, кожа белая, глаза темные, как черемуха. Да, древняя кровь…

Поднимаясь вслед за девушкой, они перевалили гряду — раскрылось озеро, еще покрытое льдом. Подгоняя пятками коней, путники объехали широкую белую плоскость (ехать по льду Кистим не решился) и на рысях двинулись к аалу — кочевому селенью, расположенному в балке между холмами. Балка сужалась, поднимаясь к холму. Перед крутым склоном стояла большая серая юрта. Когда всадники приблизились, из юрты вышел пожилой загорелый китаец и поприветствовал Кистима.

— У него теперь будешь. Твой это ханец, нет, не знаю, — сказал Кистим и, ведя в поводу лошадь Андрея, поехал к юрте «башлыка», отца Ханаа.

«Вот и встретились», — подумал Андрей.

— Ну заходи, презренный раб, — без улыбки пригласил его Мастер, — чайку попьем.

Они зашли, разулись. Мастер жестом указал Андрею, куда сесть, сам повесил котелок над очагом.

— Как прошел переход? — спросил Мастер, расставив на низком столике фарфоровые китайские чашки.

— Нормально, — ответил Андрей. — Этот человек, Кистим, взял меня в плен под Красноярском. Он говорит, у него в степи дело.

— Интересно, — вслух подумал Мастер, — надо бы выяснить, что за дело. Он тебе ничего не говорил?

— Нет. Скажите, Ши-фу, вы видели Таню?

— Видел. Хорошая девушка. Мне кажется, она скоро умрет.

— Вы серьезно?!

— А может, и нет. Отчасти это зависит и от тебя. Браслет у тебя?

«Нет, дяденька, я его в сугроб уронил!»

— Где ж еще! — ответил Андрей и завернул край рукава.

Ему никак не удавалось привести мысли в порядок, поэтому он ответил — и подумал — немного раздраженно. Мастер, казалось, не придал этому значения. Он нагнулся, посмотрел на голубоватый отсвет окалины, появившийся на темных кольцах после перехода.

— Интересно, — повторил господин Ли Ван Вэй. Вода в медном казанке закипела. Китаец заварил чай, потом налил обоим.

— Ты никого не убил? — снова спросил Мастер.

— Никого. А меня могут убить?

— Конечно.

— Если меня убьют, что произойдет в моем настоящем времени?

— Что угодно. Например, тебя найдут зарезанным в Красноярске или в Питере, где-нибудь в грязной парадной. Разве мало у вас таких находок?

— Более чем… — Андрей медленно покручивал в пальцах горячую пиалочку.

— …или на Кавказе. Будешь валяться с простреленной башкой.

— А если мне, допустим… выбьют глаз? Стрелой. Хотя могу догадаться.

— Вот что, давай-ка выйдем, — предложил Мастер.

Вечерело. Закатный свет легким красноватым сиянием проходил сквозь тонкие ветви берез, мягко обволакивая юрты селенья, стоящие ниже, в заснеженной балке. Они подошли к лошадям. Господин Ли Ван Вэй погладил своего Белого, затем подвел Андрея к Рыжему. Таких коней Андрей здесь еще не встречал: с широкой грудью, небольшой изящной головой на мощной шее, сильными ногами, утончающимися к бокам, и небольшими круглыми копытами.

— Небесные кони, — сказал Мастер, поглаживая коня по шее, — их вывели сяньби — предки монголов. Когда-то эти кони славились на всю Азию. Нравится?

— Что я, Семен Буденый? — скептически заметил Андрей. — Мне бы «хаммер» с пулеметом.

К лошадям Андрей относился равнодушно и до попадания в этот мир верхом ездил всего несколько раз, причем без всякого удовольствия. А вот «хаммер» он водил — в горных джунглях, по узким полоскам липкой, красно-коричневой глины, называемой в тех местах дорогами.

— Извини, «хаммера» нет, — ответил Мастер, — воевать будем в конном строю.

— Как его зовут? — спросил Андрей, осторожно погладив коня по морде — вниз по белой полоске, идущей от челки к горячим темно-розовым ноздрям.

— Никак его не зовут. Можешь звать его «Чи». Своего я зову «Бай».

Конь, фыркнув, повернул голову, обнюхивая незнакомого человека. Жаль, дать было нечего — ни хлеба с собой, ни сахара.

— Рыжий так Рыжий. Что еще я должен делать?

— Все, что скажу, — ответил господин Ли Ван Вэй. Он был настоящим господином Андрея, приобретшим его согласно степному закону. — Для начала с дровами разберись, ночью холодно будет.

Захватив охапку хвороста, Андрей скрылся в юрте вслед за Мастером.

В наступающей ночи, на просторах азиатских гор и степей двигались несколько вооруженных отрядов, постепенно сближаясь друг с другом. Их движение было следствием секретных встреч и тайных разговоров, которые в разное время провел господин Ли Ван Вэй. Китайский купеческий караван, куда Мастер устроил своего ученика Чена начальником охраны, только что перевалил Саяны. Монгольская стража Алтын-ханов, которым принадлежали Саянские хребты, беспрепятственно пропустила мирных китайцев, везущих плотно упакованные ящики с чаем. После короткого осмотра караван прошел и кыргызский пограничный караул и начал спускаться к Енисею, где его уже ожидало грузовое судно — вместительный дощаник русской постройки.

В условленное время в пограничном китайском городе у Чена состоялась встреча с двумя джунгарами, отделившимися от своего отряда. На этой встрече было определено место на берегу Енисея, на котором Чен должен был встретить воинов-джунгар, отряд которых провожал в Турфане молодой калмыцкий воин Цэван. Этот отряд, обойдя монгольские караулы, остановился высоко в Саянах. К Енисею, на встречу с Ченом, отправились несколько воинов, которые выросли на Тянь-Шане и могли ходить по горам без троп. Конечно, тайные тропы в Саянах были — там, где поднимается величественная пятиглавая вершина Боруса, но джунгары их пока не знали.

Недалеко от этих мест ранее прошел другой, посольский караван, с которым в кыргызские степи выехал господин Ли Ван Вэй. Как следствие его тайной встречи с монгольским нойоном — наместником Урян-хая — по тайным саянским тропам отправился в путь большой военный отряд монголов и урянхов-тувинцев. Отряд собирался выйти в степь и тайно, ночными переходами, идти к большому соленому озеру, у которого и поселился господин Ли Ван Вэй вместе с новокупленным рабом-урусом. Помимо приказа нойона-наместника, отрабатывавшего китайское золото, у предводителей отряда был и свой интерес — породистый кыргызский табун, а также малолетний наследник рода, за которого можно было потребовать солидный выкуп.

Степь накрыла древняя ночь — глухая, косматая, дикая. Резкий ветер бил в юрту, дергал веревки, мелкий сухой снег шуршал по войлочному пологу. Внутри юрты было тепло и сухо, и там, в уютной темноте, озаренной красноватыми отблесками очага, беседовали двое мужчин.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Мастер.

— Как зверь. Ни кашля, ни слабости, — ответил Андрей.

— Еще накашляешься. Сила Четырех стихий приходит через слабость.

— Вы хотели сказать — Пяти стихий?

Андрей имел в виду учение «У-Син», или пяти первоэлементов: Огня, Воды, Земли, Дерева, Металла. Именно на этом учении основан китайский точечный массаж — воздействие пальцами на энергетические меридианы, — которому Андрей обучался у Мастера и знание которого, возможно, спасло ему жизнь в селенье качинцев.

Мастер помолчал, помешивая угли, по которым пробегали синеватые язычки пламени. Потом обернулся к столику, на котором стояли принадлежности для письма, — до разговора Мастер делал какие-то записи в шелковом свитке. Сейчас он взял лист китайской бумаги, обмакнул в тушь узкую беличью кисть и сделал быстрый уверенный рисунок — круг с квадратом внутри.

— Как ты думаешь, что это? — спросил он Андрея.

— Похоже на старую китайскую монету.

— Верно. Форма китайской монеты отражает классическое изречение: «Небо круглое, земля квадратная». В этом уравновешивается Инь и Ян. Пять первоэлементов — Небесный путь, Путь круга. Его и обозначают пятиконечной звездой, вписанной в круг. Но если есть Путь круга, значит, должен быть и другой путь.

— Земной путь? Путь квадрата? — спросил Андрей, несколько поколебавшись. Такое название, тем более произнесенное на русском языке, показалось ему несколько неуклюжим.

— Точнее, Квадратный путь, или путь Божественной четверицы, — кивнул Мастер. — Именно так назвал его Мэн Цзы. «Большой мастер поучает людей, имея циркуль и имея угольник»— вот как еще он говорил.

— Что такое Квадратный путь?

— Земной путь, проходящий по четырем сторонам света, через четыре времени года. Квадратный путь — это учение нашей школы. Можно считать его учением о первоэлементах, несколько преобразованным для боевого искусства . Должен сказать, последователи Пяти стихий относятся подозрительно к нашему учению. «Панмэнь цзо дао», «боковой вход, тупоумный путь»— вот какие слова я слышал в свой адрес. Что поделаешь, всем не угодить… — Мастер слегка покачал головой, глядя на огонь. — Ладно, ближе к делу. В отличие от «У-Син»— а может быть, в дополнение к нему, — наше учение выделяет не пять, а лишь четыре первостихии: «Землю», «Ветер», «Воду»и «Огонь».

Мастер вновь обмакнул кисточку в тушь.

— Тоже четверица. — Легким кивком головы он указал на столик. — Четыре драгоценности ученого: тушь, тушечница, кисть и бумага. Вот смотри. — Он провел на бумаге две разорванные черты.

— Это Вода, великая Инь, по-китайски Тай-Инь. Затем провел две сплошные черты:

— Это Огонь, великий Ян, или Тай-Ян. Как писал даосский святой Зань Сань Фэн, основатель искусства тайцзи-цюань: «Огонь и Вода, соединившись, образуют живую ртуть».

— Ртуть?

— Даосский эликсир бессмертия.

Снова обмакнув кисточку, Мастер нарисовал две комбинации целой и разорванной линий:

— Это Земля и Ветер. В них средние Инь и Ян — по-китайски Цзюе-Инь и Цзюе-Ян — играют друг с другом. Об этом тоже писал Мэн Цзы: «Мир наполнен небесной музыкой: ветер мира, наполняя отверстия земли, извлекает из каждого неповторимое звучание».

— Простите, Ши-фу, — перебил его Андрей, — то же самое есть в европейской астрологии: знаки «Огня», «Воды», «Земли», «Воздуха». Я еще удивлялся, почему Водолей — это знак «Воздуха»…

— Лучше бы ты оставил в покое европейские учения, — с неудовольствием заметил Мастер, — да и меня не перебивал. Определенное сходство есть, конечно. Прежде всего, в психологии. Знаки европейской астрологии — это, в сущности, определенные типы человеческой психики. Наши стихии — помимо прочего, ибо значений множество, — представляют собой определенные типы боя, а значит, и душевные состояния бойца.

— Что это значит?

Ничего не ответив, Мастер прополоскал кисточку, свернул шелковый свиток, убрал все это в небольшую кожаную сумку, которую он возил за седлом. Откинув полог юрты, выплеснул воду и тушь, потом пошевелил почти затухший очаг.

— Скоро все узнаешь — наконец ответил он.

— И я буду учиться Квадратному пути? Здесь, в этом времени? — спросил Андрей, все еще не привыкший к такому названию.

— Этому учиться — всей жизни не хватит, — усмехнулся Мастер, укладываясь у очага. — Так, кое в чем проверишь себя. А вот если выживешь… тогда и посмотрим.

Андрей лег перед входом, положив рядом большой топор — настоящим оружием он еще не обзавелся.

Глава двенадцатая

Весна в степи приходит быстро. Коротко и резко пересвистываясь, рыжими столбиками встали суслики, почти невидимые на фоне прошлогодней сухой травы; высматривая их, ходил кругами ястреб, еще один уселся на каменной плите, косо торчавшей на старом кургане.

Вытерев пот с загорелого лба, Андрей из-под руки оглядел степь, потом снова поднял «абыл»— массивную железную тяпку, насаженную на длинный черенок. Его дневным уроком был один «загон», двести квадратных сажен — этого хватало для засева одного пуда ячменя.

По длинному ровному склону, не торопясь, поднимался всадник на белом коне.

— Как работается? — спросил Мастер, спешившись.

— Как китайскому диссиденту в трудовой коммуне.

— Вот как? А что ты думаешь — так мы и трудились во времена председателя Мао. Это вы, молодые, на земле работать разучились.

Господин Ли Ван Вэй взял щепоть земли, размял ее, понюхал.

— Все от земли, все…

— У крестьянина?

— У воина тоже.

— Простите, Ши-фу, мы уже начали учение?

— Да. Слушай внимательно. «Земля»— первое состояние воина.

Андрей сошел с поля, обстукал влажную землю с тяпки и сел по-турецки на теплую сухую траву. Китаец посмотрел на него.

— Э-э-э, нет. Так не пойдет. В «ма-бу»!

Андрей поднялся с земли и встал в «стойку всадника». Сначала стоять было легко, ноги еще не устали. Главный смысл и кайф этой стойки — вовсе не напряг, не стиснутые зубы, а, как говорят китайцы, «полулегкость-полутяжесть». Надо поймать первоначальную легкость, сохранить, развести по членам.

— Ниже сидеть! — Голос Мастера ударил, словно хлыстом.

Преодолевая подкатывающую боль, Андрей опустился в классическую стойку Шаолиня — спина прямая, «хвост поджат», бедра параллельно земле. Потянулись долгие минуты. Ноги крупно задрожали, по спине покатился пот, в мышцах словно потянулся тягучий резиновый ком, наполняющий икры и бедра густой горячей болью. Мастер меж тем продолжал:

— Суть «Земли»— глухая, нерассуждающая решимость, стремление биться насмерть, не отступать. Можешь спрашивать.

Что ж, и на том спасибо. Обычно в стойках говорить не разрешалось.

— Как дерется воин «Земли»? — спросил Шин-карев.

— Главное в его действиях — автоматизм, мгновенное применение простых, но накрепко заученных приемов.

Мастер вдруг забыл об Андрее, оглядывая окрестности, особенно степные дороги, ведущие к озеру с юга. Глаза его сузились, губы неслышно шептали, словно высчитывая что-то.

— Это хорошо? — спросил Андрей, с некоторым удивлением наблюдая за китайцем. «Ждет кого-то?»

— Без такого автоматизма вообще никуда, — ответил Мастер, словно заставив себя вернуться к Андрею, — но иногда воина «Земли» «зажимает»в ступоре. Приходится силой вырываться из «Земли», ломать ее.

— Как?

— Например, резким звуком. Ну-ка, попробуй!

Андрей ухмыльнулся и вдруг пронзительно завизжал. Белый конь шарахнулся в сторону, всхрапнув и недовольно поводя ушами.

— Поднимайся! — скомандовал господин Ли Ван Вэй. — Устал?

— Нормально.

Андрей медленно поднялся, разминая гудящие ноги. Горячий ком растворился, по телу покатилась особая легкость, парящая над преодоленной болью и судорожным напрягом.

— Зачем кричишь, слушай? Всю степь распугаешь! — донесся снизу голос Кистима.

Он показался внизу, в неглубокой долине, по дну которой петляла речушка. Рядом с ним еще был один всадник: руки вынуты из рукавов, короткая овчинная Шуба спущена и подпоясана кушаком — смуглые плечи блестели на солнце. Шуба была круглогодичной одеждой степной бедноты. Подъехав, всадники спешились, Кистим переговорил с китайцем, время от времени указывая на Андрея. Господин Ли Ван Вэй в сомнении опустил голову, потом кивнул подтверждающе. Тем временем спутник Кистима спустил штаны и голым задом уселся на вскопанную землю. Посидев немного, он поднялся, отрицательно помотал головой и трусцой отбежал за бугор — очевидно, чтобы штаны два раза не снимать.

— Рано сеять, холодно, — объяснил Кистим. — Поехали к озеру. Там ждут.

— Собирайся, ты едешь с нами, — приказал Мастер Андрею.

— А это? — Андрей указал на некопанный участок.

— Успеется.

Андрей сел на Рыжего, и все четверо коней скачками вымахнули вверх. На вершине лежал снег, уходящий вниз по северному склону, у теплых слоистых скал поднимались белые ветреницы, лиловые колокольчики сон-травы, отливающие, словно мехом, серебристой опушкой. Впереди, напоенная весенней дымкой, широко распахнулась степная долина. В извилистой балке поднялись к небу дымки селенья, за ними, испещренное солнечной рябью, лежало ярко-зеленое озеро, на котором истаивали последние льдины. Гикнув, Кистим ударил пятками лошадь и бросился вниз по склону. Копыта с хрустом врезались в жесткий снег, потом часто и дробно застучали по сухой земле; развевались гривы, озеро, качнувшись, накренилось за мелькающей землей. В голове Андрея мелькнули обрывочные мысли, но ощущение скорости, простора, встречного ветра, бьющего под рубаху, слитности своего тела с ритмичной работой коня целиком заполнило сознание.

Промчавшись ровным пологим склоном, всадники вольной размашистой рысью выкатили на хрустящую береговую гальку, которую облизывали холодные зеленые вол ночки. Андрей осадил коня, улыбаясь, обернулся к Мастеру — во время скачки он обошел китайца. На лице Мастера улыбки не было. Андрей оглянулся к Кистиму, успевшему сойти с коня. Тот тоже был серьезен. Серьезность на и так-то бесстрастном азиатском лице выглядела почти комично, но не в данном случае. Чувство радости от скачки по степи мгновенно сменилось острым ощущением опасности. Андрей огляделся.

Чуть поодаль, у самой воды, стояла группа кыргызских воинов в полном вооружении. Рядом с ними был «ясырь»— несколько связанных пленных, судя по виду — русских. Один из них показался знакомым; приглядевшись, Андрей узнал рыжего казака, который чуть не убил его в первую ночь пребывания в этом времени. Лицо казака распухло, один глаз заплыл, из-под грязной тряпки на кудлатой рыжей голове виднелась засохшая кровь. Первым заговорил Кистим.

— Адерей, ты хороший лекарь, — сказал он, помолчал, потом продолжил:

— Но мы не знаем, кто ты такой. Может, ты такой же, как эти русские собаки. — Он кивнул на связанных и продолжил:

— Надо знать, что ты не враг.

— Я не враг.

— Мало. Нужна шерть, клятва.

Кистим вынул саблю, двое воинов выволокли вперед одного из пленников — того самого казака. Захватив казака за волосы, один из воинов пригнул ему голову, открыв грязную, жилистую шею.

— Руби. — Кистим подал саблю. — Голову руби.

«Вот оно как…»А ведь он предполагал что-то подобное. И чувство измены, выходит, не зря его скребло. Но той зимней ночью это не было однозначно. А сейчас будет. «Да ты что? — спросил он себя. — Ведь этого казака уж и косточки сгнили. Лет триста назад». Но это ничего не значило. Измена есть измена. И еще одно — он ведь сейчас воин «Земли»! А что это значит? А то и значит — упрись рогом, держи позицию, ни шагу назад. Тем не менее как-то надо было выйти из этой ситуации.

— Я же лекарь, — дружелюбно сказал Андрей, — мне такого нельзя.

— Руби! — также дружелюбно улыбнувшись, ответил Кистим. — Будешь нам брат!

Кыргыз, держащий шею казака, чуть ослабил хватку, тот поднял голову.

— Ну, руби, што стоишь?! — яростно сверкнув незаплывшим глазом, прорычал тот Андрею. — Руби, с-с-сука, не то я тя… — Казак резко дернулся, попытавшись вскочить с колен, но тут резко свистнула плеть и он мешком рухнул на землю, ткнувшись лицом в береговой песок. Кыргыз за волосы поднял его на колени — лицо казака было все в песке, на шее вспухал широкий багровый след удара.

— Ну, давай! — Кистим протянул Андрею саблю, показывая на шею казака.

А может, это испытание? Испытание воина «Земли»— держаться. Не отступать? Дело серьезное, но не до смерти же? Дать ему такое испытание мог только Мастер, Андрей и обернулся к нему.

— Ты можешь сделать это, Андрей, — успокоил его китаец. — Сейчас можешь.

Андрей покачал головой:

— Мы так не договаривались. Поеду я, Ши-фу. Мне еще огород копать…

Он повернулся в сторону своего коня. В спину ему уперлось острие копья — точь-в-точь как в зимнем лесу. На испытание это было мало похоже.

Казак продолжал материться — тогда кыргыз пнул его сапогом в лицо. Слова с разбитых губ слетали глухо.

— Прими это, как есть, — убеждал Мастер Андрея. — Так надо, поверь.

— Ну, что? — спросил Кистим.

— Пошли вы на х…! — Капитан Шинкарев по-русски послал обоих в одно место. Его поняли правильно. Воины скрутили Андрею руки, отвели в сторону. Мастер подошел к связанному казаку, вынул из ножен кривую саблю-дао и стремительным, точным ударом снес рыжую голову. Плоскомордые воины одобрительно защелкали языками — чистый удар. Алая кровь разошлась бурым пятном в холодной озерной воде. Китаец наклонился к телу казака, поглядел на отрубленную голову, произнес, словно сам себе:

— «Рыжие демоны»? Этот не похож на демона. Хотя кто знает…

Мастер, больше не взглянув на Андрея, сел в седло и двинулся с берега, ведя Рыжего в поводу. Но Андрей не думал о нем, захваченный ощущением внутренней победы: гниловатый осадок, появившийся в ночь пленения, растворился без следа. Однако внешние обстоятельства Шинкарева на победу походили мало.

Один из воинов, стоящих на берегу, неторопливо сел в седло, накинул аркан на Андрея и столь же неторопливо двинулся в сторону селенья. Лошадь шла легкой рысцой, переходя на шаг — кыргыз придерживал коня, когда Андрей падал, давая возможность тому встать и снова, спотыкаясь, тянуться-бежать на аркане. Всадник остановился у земляной ямы, выкопанной примерно в полуверсте от селенья. Судя по всему, убивать его пока не собирались — иначе стоило кыргызу пустить коня в галоп, и до ямы доехал бы кусок мясного фарша. Может, его испытывали?

Андрею развязали руки, подвели к краю ямы, сбросили вниз. Зацепившись при падении за кривые холодные стенки, он свалился на земляное дно. Полежал неподвижно, приходя в себя, потом поднял голову, осмотрелся: было мокро, холодно, грязно. В одном углу валялась старая деревянная миска, обгрызенные кости, пук грязной соломы, в другом обнаружилась куча засохшего человечьего кала. «С новосельем. А это что такое?»С одной из стенок спускался толстый ледяной нарост, делающий яму в этом месте несколько уже. Если бы не караульщик, можно было бы попытаться выбраться враспор. Но тот был начеку. Да и вылезет он из ямы, что толку? Куда денется, что будет делать? Мастер-то отстранился от него…

А может, он сам виноват? Стоило согласиться? «Не думай! Вообще не думай!» Андрей присел на корточки, подпихнул под себя солому и завернулся в вытертую овчинную шубу. От темных земляных стен тянуло могильной стынью, а сверху косой щелью светилось ясное предвечернее небо.

Волосики побрили и костюмчик унесли,

Теперь на мне тюремная одежда.

Кусочек неба синего и звездочка вдали,

Сияет, точно слабая надежда… —

Вспомнился подходящий блатной куплетец. «Воин» Земли «, такую мать! Будет тебе земли, досыта…»

Скорчившись на соломе, сберегая остатки тепла, Андрей просидел без сна всю холодную ночь. Вспомнив уроки китайца, он положил руки на живот и попытался толчками разогнать внутреннюю энергию по телу, разогревая его. Все же к утру потяжелело в груди, заскребло нехорошим кашлем. Томительно тянулись часы, солнечный луч медленно переползал по земляным стенкам, поблескивая на кристаллах вытаивающего льда. В яму периодически заглядывал караульный и тут же скрывался. Ни еды, ни воды, ни ясности. Тайно заворочалась надежда, вот сейчас подъедет Мастер и спросит, не передумал ли он? Андрей его красиво пошлет, тот извинится и скажет, что он выдержал очередное испытание. Но часы тянулись за часами, а никто и не думал появляться. Впечатление было такое, что кыргызы все-таки собрались его кончать, и это обстоятельство требовало действий. Если Андрей не выберется в эту ночь, сил у него уже не будет. К тому же ледяной натек растает — он и за сегодняшний день стал заметно меньше. Ночью надо попробовать выбраться — а там будь что будет. Тем временем последний луч исчез, в яме снова загустела холодная земляная сырость.

В степи стало темнеть. В дальних сопках, у другого озера, холодного и пресного, поднялись с тайной дневки тувинцы и монголы. Они ели полоски вяленого мяса, пили холодную, как лед, воду, зачерпывая ее горстями. На вершинах окрестных сопок в камнях притаились дозоры. У речки, в зарослях черемухи, с перерезанными горлами валялось несколько случайных путников-кыргызов — дело готовилось тайное, и свидетели были не нужны. Когда темнота опустилась на степь, конный отряд поднялся и на рысях двинулся вперед, в сторону широкого соленого озера.

К ночи сознание Андрея поплыло. Темная яма словно раздвинулась, вбирая в могильную стынь свет и запах дальней теплой земли. Как сказал бы Мастер, он достиг состояния «ван»: «радостного странствия духа в бесконечном превращении бытия.» Но Андрей не различал уже, где его тело, где дух, где что…

…Каждую осень, по ясной и звонкой сентябрьской погодке, вся Сибирь копает картошку. Андрей на это время всегда старается приехать к родителям, выехать с ними на поле. Древко семейной лопаты уж лет двадцать знакомо ладоням. Заточенный отцом штык легко входит под бугорок мягкой земли, увенчанный стеблями пожухлой ботвы, кирзовый сапог налегает на лопату, выворачивая клубни крупных темно-розовых картофелин. Женщины отряхивают клубни, отрывая корнеплоды от их нитевидных корней, перерывают руками мягкую землю в поисках оставшихся картошек, потом со стуком ссыпают их в ведра. Подошедший отец подхватывает полное ведро, оставляя пустое.

— А тут у нас «Андретта», — показывает он Андрею, ссыпая картошку в мешок, — не забыл еще?

— «Андретта» хорошая картошка?

— Была хорошая, да выродилась. Менять пора.

Андрей скручивает края мешка, отец связывает их капроновым шнуром, потом помогает Андрею закинуть пятидесятикилограммовый куль на широкое плечо, обтянутое черной штормовкой. Чуть горбясь, Андрей тащит мешок через поле к «КамАЗу»: рывками, в такт шагам, приближаются грязно-зеленые доски кузова, бурая рама с бензобаком, тяжелое колесо, облепленное мягкой землей, глубоко ушедшее в нее.

— Слышь, земляк, прими! — окликает Андрей мужика в кузове.

— Давай, — отвечает тот.

Чуть присев, Андрей пружинит ноги и, выпрямив корпус, мягко и точно посылает куль в кузов — на кучу таких же мешков, на груботканых боках которых синим химическим карандашом выведены фамилии владельцев.

— Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит! — бросает мужик грузчицкую поговорку, подтягивая мешок повыше.

— Верно, земляк.

Он возвращается через поле, чтобы взять новый мешок. В плечах легкость, грудь глубоко вдыхает теплый воздух начала сентября. Нос улавливает запах дыма и печеной картошки, который доносится от костров, разведенных в ближайшей березовой рощице…

…Негромко прозвенел браслет на руке. Андрей открыл глаза, попытался вслушаться. Тело ощутило отдаленный гул, слабую дрожь земли. Зашуршали промерзшие стенки ямы — с них посыпались мелкие комья. Гул приблизился, стал сильнее, и вдруг ночь взорвалась звериным, стремительно накатывающим ревом. Рев еще придвинулся, мерзлая земля завибрировала от слитных твердых ударов; все прокатилось над ямой и завертелось-закружилось в стороне селенья. Донеслись высокие женские крики, кто-то завизжал, тонко и страшно, над краем ямы, на фоне ночной черноты качнулся слабый оранжевый отсвет. Андрей внимательно вслушался в происходящее, потом подошел к ледяному наросту, уперся ладонями в его бугры, а ногами в противоположную стенку ямы и так, перебирая ногами и руками в горизонтальном распоре, осторожно полез вверх. Через минуту он перевалился через край ямы и огляделся. У ямы обнаружился зарубленный караульщик, примерно в полуверсте, в стороне селенья поднимались столбы пламени над горящими юртами, на их фоне крутились черные силуэты всадников, сверкали кривые сабли. Слышался непрекращающийся воинственный рев, крики, топот копыт. Забрав саблю убитого караульщика, Андрей короткими перебежками двинулся в сторону погрома. Ближе к селенью картина налета представилась во всех подробностях: под ударами сабель валились полуодетые мужчины; женщины бежали в степь или садились на землю, словно наседки, прикрывая детей. Скручиваясь, чадно горели войлочные юрты, вокруг них вертелись всадники, отбрасывая огромные косматые тени. Андрей заметил «башлыка», местного старосту, которого вправо-влево таскал за редкую бороду один из напавших. «И-и-и»— визжал налетчик и плевал старосте в лицо. С топотом проносились все новые и новые конники, всаживая стрелы во все, что еще двигалось. Андрей начал потихоньку отползать от селенья, как вдруг всадник выскочил на Андрея, волоча за косы девушку, одетую в легкую широкую рубаху и такие же штаны. Перебирая босыми ступнями по мерзлой земле, та без крика, лишь слабо всхлипывая, волочилась за всадником.

«Кистимова девка… Ханаа, кажется… Черт, и мочить-то их нельзя!»А почему, собственно, нельзя? Кто так сказал — Мастер? А где он был, когда Андрей в яме сидел?

Всадник придержал коня, втаскивая девушку поперек седла, тут Андрей кошкой бросился ему за спину, ударил в затылок рукоятью сабли. Что-то хрустнуло — черт знает, убил, не убил? Андрей сбросил тувинца с седла, его лошадь, почуяв незнакомого всадника, встала на дыбы, потом попятилась, собираясь наддать задом. Андрей ударил ее пятками, потом саблей — плашмя, та прыгнула вперед и помчалась в темноту. Ханаа потеряла сознание, Андрей одной рукой охватил бесчувственное тело и гнал по степи, пока черная горбина ближней сопки не скрыла огонь и крики. Тут он пустил лошадь шагом, потом и совсем остановился. Девушка пришла в себя — резко обернулась, пытаясь что-то крикнуть. Андрей мгновенно зажал ей рот. Та укусила его ладонь, вцепилась ногтями в руку, тогда он коротко и резко ударил ее по ребрам — задохнувшись, девушка стала хватать ртом воздух, потом беззвучно заплакала.

«Так. И дальше что?»— накинув на Ханаа свою шубу, он тронул лошадь, направляя поверху длинной степной гряды, но не выезжая на самую вершину. Сверху видно несколько потускневших огненных пятен, между которыми уже не было людского мельтешения. В ночи послышался густой, но слабеющий топот копыт, быстро уходящий на юг.

— Саим, Саим! — несколько раз выкрикнула девушка, указывая в том же направлении.

— Ладно, разберемся, — ответил Андрей по-русски, потом успокаивающе погладил ее по руке.

— Саим! — продолжала вскрикивать Ханаа, дергая его за рубаху. В ее голосе послышался подступающий плач.

Это стало надоедать. Нянька он, что ли?

— Отставить разговоры! Ну!! — рявкнул Андрей, чуть приподняв кулак.

Девушка мгновенно замолкла, испуганно сжалась, втянув голову в плечи.

— Так-то лучше, — миролюбиво заметил Андрей, пытаясь успокоить ее голосом.

Поеживаясь от холода, он дернул за повод, направляя лошадь к разоренному селенью.

Глава тринадцатая

Из балки столбами поднимались серые дымы, уже издалека доносились вой и причитание женщин. Перевалив невысокую гряду, Андрей увидел сгоревшие решетки юрт, разбросанные вещи, мертвые тела на земле. Подъехав ближе, он спрыгнул с лошади, оставив на ней девушку, забрал у нее свою шубу и, хлопнув лошадь по крупу, направился в сторону своей юрты. Снизу не было видно, уцелела ли она в набеге. Усталость и голод приглушали чувства. В данный момент кыргызов он не опасался — у тех были другие дела, кроме возвращения его в яму. Но когда те оправятся от налета, вполне возможно, захотят снова вернуться к Андрею и его отказу рубить голову русскому. Тем быстрее требовалось найти Мастера.

Андрей вспомнил, как Мастер оглядывал степь, стоя близ вскопанного поля. Будто поджидал кого-то. Может, он знал о предстоящем ночном налете? А то, что Андрей попал в яму, — это как-то связано с налетом? Может, Мастер «устроил» туда Шинкарева, чтобы тот под ногами не путался? И тем фактически спас ему жизнь? А выбравшись из ямы — спутал ли Шинкарев чьи-то карты? Вопросов много, ответов пока нет.

Шагал Андрей медленно, краем глаза замечая картину разгрома: там и тут валялись трупы; женщины, неподвижно сидящие на земле, закрыв руками лицо; женщины, которые вцепились себе в волосы и выли как волчицы, медленно и ритмично раскачиваясь. Возле одной из юрт показалась группа мужчин — туда и поскакала Ханаа, ударив пятками лошадь.

Их юрта сгорела, но за черным остовом Андрей заметил Белого и Рыжего, пощипывавших траву. Тут же был и Мастер — спокойно сидел в «полулотосе» на аккуратно сложенной кошме. На коленях у него лежал развернутый свиток. Подойдя ближе, Андрей отыскал обгоревший кусок кошмы и сел по-турецки, на некотором расстоянии от господина Ли Ван Вэя.

— Я видел, как ты увез Ханаа, — подняв глаза, спокойно сказал китаец. — Надеюсь, ты почтительно с ней обращался? Она девушка хорошего рода.

— Почтительно? — Андрей хмыкнул. — Можно и так сказать. Вы нас видели?

— Я ведь тоже ускакал в степь. Тогда и увидел. Вот, коней сберег.

— А поесть чего найдется? Сутки не жрамши, по вашей-то милости!

Китаец поднялся с кошмы и убрал свиток.

— Поехали в аал, там тебя накормят.

В селенье все еще слышалось завыванье женщин, мужчины не успели разойтись от большой юрты. На Андрея никто не обратил внимания. Спешившись, Мастер указал ему на соседнюю юрту — небольшую, крытую берестой, а не войлоком.

— Это летняя кухня, там и поешь.

Внутри оказалось несколько женщин, в том числе Ханаа. Андрей получил большую пиалу с айраном — напитком из кислого молока — и чашку «похты»— сметанной каши, сваренной на медленном огне.

— Харынга тох? (Сыт желудок?) — спросила Андрея одна из женщин, но он, не понимая, лишь улыбнулся в ответ. На улице Мастер о чем-то толковал с Кистимом.

— Здравствуй, Адерей. У тебя хорошая удача, — сказав это, Кистим сразу отошел, не гладя ему в глаза. «Я так понимаю, извиняться тут не принято».

— Ты поел? — осведомился Мастер.

— Да, Ши-фу. Что происходит? Кто были эти люди, ночью?

— Монголы и урянхи.

— Урянхи?

— Тувинцы, говоря по-русски. Увели лошадей, увели Сайма, мальчика, наследника рода.

— Брата Ханаа?

— Да.

«То-то она дергалась».

— И что теперь?

— Нужно похоронить отца Ханаа, здешнего старосту. Потом соберется отряд, который пойдет за урянхами — отбивать табун, искать мальчика. Хан даст воинов — к нему уже послали гонца.

— А мы?

— Кистим просит пойти с ними. Возможно, им нужна будет помощь в горах, кыргызы плохо знают перевалы.

— И мы пойдем?

Китаец оглядел горизонт, чуть туманный в дымке разогревшегося дня.

— А ты что думаешь?

— Пойдем! — решительно ответил Андрей.

Игра началась, и стоять от нее в стороне Андрей не собирался. Как выразился в свое время начальник Шинкарева, уходя из силовой структуры в коммерческую: «Я не намерен стоять швейцаром в дверях перестройки».

— Что ж, ты сам так решил. — Мастер был явно доволен ответом. — Правда, есть одно «но»…

— Что за «но»?

— Возможно, придется поработать саблей. А в этом ты не силен. Рука не поднимается? — в узких глазах китайца блеснул мстительный огонек.

— Поднимется, — сухо ответил Андрей.

Тем временем двое мужчин сняли одну из решеток юрты, вынесли и поставили на телегу гроб. Женщина, одетая во все черное, налила в деревянную чашку молока, накрыла ее белой материей, обошла вокруг телеги, повторяя древнее заклятье-оберег. Послышались причитания, члены семьи покойного по очереди подходили, отпивали из чашки. Телега тронулась, скрипя колесами и медленно переваливаясь на кочковатом, каменистом подъеме. Погребальное шествие, следуя за телегой, вышло на высокое место, удаленное от полей и выгонов, на котором было расположено родовое кладбище. Андрей с господином Ли Ван Вэем тоже пришли сюда — никто их не пригласил, но и запрета, похоже, не было. Ветер легко шуршал в колосках прошлогодней травы, которой обросли накренившиеся плиты могил.

— Хорошее место, сухое, — заметил Мастер, оглядев кладбище.

Лишь только мужчины стали зарывать могилу, женщины отправились назад, готовить поминки. Потом ушли и мужчины, на кладбище остались лишь Андрей с китайцем. Мастер подошел к могильному холмику, взял горсть свежей земли — как тогда, на пашне. Приблизил к лицу, вдохнул над ней, потом сказал:

— От могильной земли веет по-особому. В Китае говорят: «Останки погребенных предков вбирают в себя» дыхание земли «, и это определяет судьбу их потомков».

Мастер медленно повернул ладонь — темные комки высыпались на могильный холмик. Китаец указал на него Андрею:

— Вот чем живет воин «Земли». Он бьется в скорби, понимая, что шансов нет, все равно победит Смерть.

— Скажите, Ши-фу, — спросил Андрей, — я правильно сделал, что не убил того казака?

— Как решил, так и сделал.

В голосе не было ни злости, ни мстительности, — лишь спокойствие.

— Но ведь мне нельзя убивать, — напомнил Андрей.

— Это бы ничего не изменило. Он все равно должен был умереть.

— Я сам так подумал. Но чувствовал, что нельзя.

— В тебе говорил воин «Земли». Это ЕМУ было нельзя. Ведь казака привезли из твоего города, с той же земли, с которой пришел и ты сам.

— А вы могли бы убить китайца?

— Тысячу китайцев, если понадобится. Но ты не об этом думаешь. Или еще не чувствуешь того, что должен. Не знаю, как сказать. Задай любой вопрос. Не стесняйся!

— Зачем вы меня в яму посадили? — спросил Андрей, не думая.

— Путь Дао идет через темноту, Мировую пещеру. Каждому она раскрывается по-своему, но любое постижение начинается с земляного мрака. Вот послушай, как написал литератор Хуан Юэ: «Непостижимо-далекое: высота гор — не в неприступных кручах, в глубине ущелий постигаешь их величие; красота дерев — не в пышной кроне, в мощи корней познаешь их совершенство». Основатель монастыря Шаолинь, Воддхид-харма, девять лет медитировал в пещере. А ты на сутки попал в яму. Было бы, о чем говорить!

— Боддхидхарма-то сам в пещеру сел, никто его туда не спихивал. А что касается суток, так это я сам выбрался, через сутки.

— Что ж, молодец. Тебя мне продал староста этого селенья. И вот ты вышел из ямы, а он попал в нее. — Мастер указал на могильный холм.

— Что-то мы сегодня все о могилах, — заметил Андрей, поднявшись и разминая ноги. — Печально.

— Да, «Земля» печальна. Впрочем, как посмотреть. Для китайцев образы смерти означают праздник — «наслаждение траты». Трата же есть вовлечение души в пустоту «единого дыхания». Поэтому китайские грузчики весь день вкалывают на рынке, а вечером пропивают заработанное вместе с публичными женщинами. Это тоже трата — смерть — пустота.

— Грузчики знают учение? Простые люди?

— Конечно, не знают. Но они его чувствуют. Они ведь тоже китайцы. А ты не знаешь и не чувствуешь. Пока.

— Как-то сложно все… Можно еще спросить?

— Спрашивай.

— Воин «Земли» дерется в скорби, зная о победе смерти. Воин «Земли» дерется на автоматизме, применяя стандартные, заученные приемы. Скорбь и автоматизм, печаль о смерти и многократное повторение… Что это такое, если взять вместе?

— Ритуал, — с ходу ответил Мастер. — Жертвоприношение: себя и своего врага. Вот последний смысл воина «Земли». Ри-ту-ал, — медленно повторил Мастер, пристально глядя в глаза Андрею. Того слегка передернуло.

Уже на закате они направились к селенью. Навстречу им поднималась вереница людей с хворостом в руках. Когда Андрей с Мастером приблизились к юрте покойного, на выгибе кладбищенской горы, почти слитой с угасающим черно-фиолетовым небом, закачался золотистый цветок поминального костра.

Молчаливым кругом люди встали у входа в юрту. Сгорбленный седоволосый «кам»— родовой шаман — разложил все, потребное для последнего обряда: белый конский череп, девять колючих веток шиповника, девять черных камней. К юрте подвели вороного конька, на котором Ханаа встретила в степи Кистима. Все замерли. В полной тишине из юрты раздались низкие, ритмичные удары в бубен — там, в кромешной тьме, шаман искал «харан»— «черную душу» покойного. Глухие удары словно сгустили темноту внутри людского круга, они становились сильнее, сдвигаясь по юрте то вправо, то влево, пошли вкруг остывшего очага. Внезапно донесся протяжный стон — то плакал схваченный «харан», он боялся уходить в Нижний мир, к черному богу Эрлик-хану.

У Андрея ноги стали ватными, сильно забилось сердце. Плач прекратился, но снова глухо бил бубен — это шаман вбивал в него «черную душу». Когда «кам» показался из юрты, словно мягкая лапа коснулась лица Андрея, подняв дыбом волосы. Неведомый страх стиснул грудь, надавил на живот свинцовым шаром. С сильным ударом бубна шар рванулся вверх, тысячи иголок впились в лицо и плечи. Сразу перехватило дыхание, ударило зеленым огнем под закрытые веки. Бум-бум-бум — мерно бил бубен, рыдали женщины, а Андрея отшатнуло от толпы, какая-то сила швырнула его на землю. Свинцовый шар словно уперся в горло, Андрей хрипел, ни в силах ни кричать, ни дышать, со-трясаемый желудочными спазмами. Бум-бум-бум — глухие удары заполнили все тело Андрея, внутренности сотрясались, войдя в резонанс с мертвенными звуками шаманского бубна. Андрей почти задохнулся, когда в нем словно прорвалось что-то, горячая волна ударила в голову, из носа пошла кровь.

Вороной конь храпел, в страхе пятясь перед шаманом. Усадив на коня невидимую душу, «кам» хлестнул его колючими ветками шиповника, конь заржал, поднялся на дыбы и пропал в темной степи. Обряд окончился — «черная душа» ушла, она не могла принести несчастье живым. Совершенно без сил, но в сознании, Андрей валялся в стороне от молчаливой толпы. Временами тело его сотрясали конвульсии. Могильный костер внезапно погас — вместе с затихающим эхом последнего удара.

Когда все разошлись, тогда китаец подошел к Андрею.

— Ну что, жив? — тихо спросил он.

— Гха-а-а-а, — захрипел тот, не поднимая головы.

— Отлежишься, пойди к озеру, помойся. Потом поспи где-нибудь. Хватит с тебя «Земли».

— Что… это?

— Ритуал, — в голосе китайца прорвался стран-вый, едва слышный смешок, но закончил он серьезно, — «Земля» приняла тебя.

Глава четырнадцатая

Степные версты длинные. Просохнув на весеннем солнце, густо запылила натоптанная кочевая дорога, мелкая пыль повисла над частоколом бунчужных пик, оседая на лица, на голубую придорожную полынь и потные лошадиные крупы. Андрей приподнялся на стременах, пытаясь хоть немного размяться. Мастер же сидел на своем Белом прямо, как свечка, глаза его были закрыты. Один из воинов отъехал в сторону, свесился с седла, ухватившись за гриву, спустил штаны. «Всякого цирка повидал, но как с коня гадят…»— подумал Андрей.

Закончив дело, всадник свистнул плетью, умчался вперед.

Очень хотелось пить, хотелось сесть в прохладную траву, побродить босыми ногами в холодной воде. Андрей закрыл глаза, пытаясь отключиться, как Мастер, но не заснуть — спать нельзя, свалишься, задние враз затопчут.

От нечего делать Андрей принялся разглядывать седло и сбрую Мастера. У того был китайский «арчак»— длинное седло с пристегивающейся подушкой, одной только передней лукой и круглыми бронзовыми стременами, чьи узкие дужки были вылиты в виде драконьих морд. Узкая золоченая решма — налобное украшение Белого — тоже была в форме головы дракона. Черные ножны сабли поблескивали золотыми обручами, к седлу был приторочен двойной сафьяновый саадак — фигурный налуч с широким боевым луком, и колчан, полный длинных стрел, оперенных маховыми перьями орла. Сам Андрей, одетый все в ту же вытертую короткую шубу поверх рубахи — одежду степного бедняка, — вооружился лишь саблей, которую подобрал во время ночного набега.

Мастер открыл глаза, скептически глянул на посадку Андрея.

— Полагаю, по возвращении в наше время тебя ждет блестящая военная карьера, — заметил китаец.

— Вы так думаете? — спросил Андрей, чувствуя подначку.

— Очень уж ты напоминаешь китайский талисман, обеспечивающий продвижение по службе — обезьяну верхом на лошади.

«Посмотрю я, кого ты напомнишь, как по горам полезем», — подумал Андрей, совсем не обидевшись на Мастера. Кстати, вовсе не факт, что тот ходил по горам хуже Андрея — от этого китайца можно было ждать любых сюрпризов.

Внезапно колонна замедлила движение, потом остановилась. Начальник колонны — Ханза-чазоол — выехал вперед, встречая дозорного.

Выслушав дозорного, чазоол отослал его назад, а сам что-то крикнул воинам. По его команде конный строй начал разворачиваться, длинной шеренгой поднимаясь по склону. Звенело железо, копыта слитно топотали по мягкой просохшей земле. Мастер, ударив пятками Белого, подъехал к кыргызскому начальнику.

Въехали на гребень, и перед глазами открылась еще одна долина; на ее противоположном скате виднелись стены полуразрушенной крепости, перед которой выстроился большой конный отряд. На удалении он казался игрушечным — миниатюрные лошадки помахивали хвостиками, торчали заостренные палочки пик, мелькали крохотные блики-блесточки на железных кольчугах и шлемах.

Кыргызские конники выстроились. Тяжелые копья, сверкая жалами, густым частоколом врезались в голубое небо, теплый ветер покачивал черные кисти бунчуков. Отряд, стоящий под стенами крепости, тоже оставался неподвижным. Насколько понял Андрей, это был арьергард ночных налетчиков, который преградил погоне путь на юг, в Саяны. Туда и ушла основная часть урянхов с захваченным табуном и наследником степного рода.

Чазоол снова крикнул, махнув рукой, — качнулись копья, и кыргызские всадники с железным лязгом двинулись вниз. Отряд из-под крепостной стены тоже пошел вперед. Андрей глянул на Мастера — тот стоял рядом с чазоолом, сзади выстроилась охрана. На вершине степного склона, на фоне голубого неба, они выглядели словно ожившие древние изваяния — с каменными лицами, глазами-щелками, грозно поблескивающими из-под меховой опушки шлемов.

Господин Ли Ван Вэй ничего не сказал Андрею, даже не глянул в его сторону. Можно ли ему в бой? А, черт, была не была! В несколько скачков Рыжий догнал всадников: перед глазами плотно шли гнедые крупы, черные помахивающие хвосты, широкие человеческие спины, покрытые чешуей блестящих колец. Топот копыт усилился, стал слитным, смешиваясь с железным лязгом кольчуг и тягучим волчьим воем, который, появившись откуда-то из утробной человеческой глубины, потек над атакующей лавой.

Подхлестываемые гулом атаки, воины пригнулись к седлам, медленно опуская копья над небольшими круглыми щитами. Некоторые натянули луки, на скаку накладывая стрелы. Андрей, вытянув из ножен старую саблю, бросал быстрые взгляды вправо-влево. Топот усилился, вой поднялся, завибрировал, переходя в визг. Между конскими ушами и мелькающими спинами передних Андрей заметил какую-то темную массу, которая стремительно приближалась, распадаясь на оскаленные конские головы, грозно-неподвижные лица под шлемами и жала пик, направленные, кажется, прямо ему в глаза. Визг взлетел над лавой, переходя уже в ультразвук — люди, кони, отточенное железо слились в одно целое, неудержимо рвущееся вперед. Боевой восторг охватил Андрея — подняв саблю над головой, он тоже завизжал, оскалившись, и ударил пятками Рыжего, забыв себя и китайца, готовый рубить и кромсать все, что попадется на пути. Справа и слева послышались резкие удары спускаемой тетивы, короткий свист стрел; в воздух взмыли их вытянутые тела, уходя вперед, здесь и там стали заваливаться всадники, пораженные стрелами врагов.

Мимо уха Андрея что-то коротко и страшно свистнуло, потом еще раз, в уши на мгновение прорвался нарастающий топот чужих коней, и вдруг все взорвалось: железный грохот сталкивающихся щитов, треск копей, сабельный лязг, гортанные крики всадников, конское ржание — все закружилось в глазах и ушах. Впереди, между своими, возникли чужие воины, крутя кривыми саблями; некоторые уже валились с коней, пораженные кыргызами, в последнем усилии еще стремясь достать кого-то. Перед глазами Андрея проскочило окровавленное жало копья, оскаленные зубы — Андрей наотмашь хлестнул саблей — враг исчез, но тут же из свалки вывалился новый. В оранжевом халате с широким поясом поверх пластинчатого панциря возник всадник, из спины у него торчал обломок кыргызской пики, кровь пачкала шерсть коня.

Андрей поднял на дыбы Рыжего, развернув его в сторону монгола и, с замиранием сердца, с ходу полоснул того саблей по шее. Бессильно мотнулась полуотрезанная голова, ударила алая струя крови — но Андрей уже проскочил между двумя дерущимися клубками всадников, на ходу лязгнув саблей по кожаному щиту с чеканными медными бляхами. Встречный бой начал смещаться в сторону холма, сначала медленно, потом быстрее и быстрее — монголы, не выдержав кыргызского натиска, ударились в бегство, кыргызы с гиканьем помчались за ними, раскручивая арканы. Но кони их, утомленные дальним переходом, стали отставать, и остатки монгольского отряда быстро скрылись за холмом. Кыргызы, рассыпавшиеся по степи, перешли с галопа на рысь, а потом, завернув утомленных, покрытых пеной коней, двинулись назад.

Подбирая своих раненых и добивая врагов, воины собирались перед склоном, на котором, опираясь на пласты мягкого песчаника, поднимались невысокие бугристые стены, сложенные из этих же, розовато-серых каменных плиток. Несколько всадников, хлестнув коней, заскочили в крепость, затем один из них появился на стене, махнув камчой. Ханза-чазоол в сопровождении охраны и Мастера шагом поднялся по склону. Мастер жестом подозвал Андрея, тот присоединился к нему уже в крепости. Шел он пешком, косолапо переставляя ноги, ведя коня в поводу.

— Покажи свою саблю, — потребовал китаец, как только Андрей приблизился к нему. Сабля была темной от крови, притупленной от ударов о чужое железо.

— Вытри ее, — приказал Мастер, — оружие нужно вытирать сразу после боя. Потом возьмешь один из этих камней, — показал на куски песчаника, вывалившиеся из кладки стен, — и подточишь. И не надо ерзать в седле — лошади спину собьешь. Как прошел бой? Ты убил кого-нибудь?

— Не знаю, мелькало все. Одного добил, но он был ранен — может, и так помер бы.

— Понравилось на коне воевать?

— Пожалуй…

Ему и правда понравилось. По адреналину встречный конный бой оказался круче скоростного горнолыжного спуска и даже партизанской засады в джунглях.

— Мне в свое время тоже нравилось, — так же спокойно заметил Мастер. — А вообще, у нас — у тех, кто попал в чужое время, — есть особая техника боя. Мы называем ее «экспедиционной». Останешься жив, обучу тебя ей.

— Для того, чтобы выйти живым из этой экспедиции, или для того, чтобы отправиться в следующую?

— В следующую? — Мастер усмехнулся. — Сначала из этой выберись.

Солнце склонилось к горизонту, длинные тени поползли от неровных плитняковых стен. Воздух прояснился.

— Там уже Саяны, — показал Андрей. — Мы идем в горы?

— Да, в горы, — ответил Мастер. — Но завтра. Сегодня ночуем здесь.

Из горного городка, лежащего на границе Турфана и пустыни, выехал крупный военный отряд. С лязгом боевого железа и топотом копыт он прошел в темной арке ворот, и вскоре облако пыли показало, что он двинулся по направлению к северным Саянским хребтам. Вел отряд широкоплечий чернобородый воин в блестящей кольчуге — джунгарский полководец Галдан Бодохчу. С молодых лет он был предан буддийскому учению и своей тяжелой сабле. Сейчас наступала очередь сабли — пора было показать енисейским варварам-кыргызам истинный смысл «Восьми сторон божественной любви». «Ом мани падме хум!»— повторял про себя полководец, предвкушая кровавую потеху.

Джунгарские разведчики, ранее прибывшие из Турфанского оазиса, вышли к Енисею, на условленное место встречи с Ченом. По горной тропе, за которой они наблюдали, лежа за каменной осыпью, прошел отряд всадников, спешно уходящий в Монголию. Многие из них были ранены, поперек седел везли трупы. По отрывочной беседе, которую разведчики подслушали, тайно подобравшись к привалу, им стало ясно, что другой отряд, собранный из урянхов, направился в одну из горных долин, куда ожидался ответный рейд степняков-кыргызов. Но к тем людям, встречи с которыми ждали разведчики, все это не имело никакого отношения.

Выйдя на берег Енисея, джунгары стали обустраивать место встречи: тайное укрытие для ожидания, пути отхода, дрова для сигнальных костров. Встреча ожидалась через несколько дней.

Ночью кто-то тихо толкнул Андрея в плечо.

— Поднимайся, — услышал он шепот Мастера.

— Проблемы?

— Тихо! Седлай коня, и поехали. «О Господи, за что?!»

— Куда едем?

Но Мастер уже исчез в темноте. В крепости стояла тишина, в разных местах виднелись группы спящих воинов, кони паслись снаружи, под охраной. Оседлав Рыжего, Андрей замер, вслушиваясь-вглядываясь в темноту, пока разглядел белого коня. — За мной, — прошептал Мастер. Они рысью двинулись по темной степи, догнав группу молчаливых всадников, которые ехали, не зажигая огня. По тускло блеснувшему шлему в одном из них Андрей признал чазоола. Один из всадников — кажется, пленный монгол — был связан. Проехав по долине, они начали подниматься на пологий холм, примерно на середине склона перерезанный невысоким известняковым откосом. Сойдя с коней, зажгли факел — коптящее пламя блеснуло на металле кольчуг, заметалось по кустам акации и каменной осыпи, ведущей к черному глазу пещеры. К пещере двинулись чазоол, Андрей с Мастером и еще один воин, подталкивающий пленника. Все молчали.

Внутри пришлось пробираться низко пригнувшись, но потом ход расширился. Похоже, что стены пещеры были стесаны и пол выровнен. Потом ход вновь стал сужаться, превратившись в узкий лаз, — как говорят спелеологи, «калибровку». К счастью, она оказалась сухой — в известняковых пещерах часто приходится ползать в жидкой грязи, которую потом очень трудно отмыть. Пройдя «калибру» ползком, они вылезли в невысокий длинный грот, дальний конец которого скрывался в темноте. В зигзагах оранжевых и черных пятен, перебрасывающихся в свете факела, мелькнули сталактиты, бугристые своды грота, покрытые какими-то рисунками. Впереди что-то блеснуло, чем ближе, тем яснее: круглое лицо с длинными, полуприкрытыми глазами, рот, змеящийся в отрешенной улыбке, гирлянда оскалившихся черепов на плечах. Отделенная от пришедших неподвижной черной водой, в свете факела матово поблескивала золотая статуя мужчины, сидящего в позе лотоса.

— Смотри, — еле слышно прошептал Мастер. Андрей на миг повернул к нему голову — ему показалось, что китаец смотрит не на статую, а куда-то дальше, но хотел, чтобы Андрей смотрел именно на нее. Там свод грота круто спускался, и на его поверхности было сделано какое-то изображение — вот в него и вглядывался китаец. Андрей пристальнее посмотрел туда и невольно отпрянул: большая темная птица, раскинув крылья из черного клубящегося дыма, готовилась броситься на него из-за золотого идола. Пламя факела качнулось — птица пошевелила крылом, холодно и жутко блеснул круглый зрачок, с новым движением пламени оказавшийся лишь завитком на голове истукана. Пламя плясало по плоской золотой морде, глаза блестели, улыбка змеилась — но идол не оживал, оставаясь лишь тяжкой грудой металла. Птица же была живой — а в следующий миг ее не стало вовсе.

«Отче наш, иже еси на небеси…]] — отгоняя морок, Андрей незаметно перекрестился. Рядом послышалась какая-то возня — связанный монгол с кинжалом в груди рухнул в озеро, подняв сноп брызг и волну, омывшую золотой край истукана. Господин Ли Ван Вэй, казалось, не обратил внимания на смерть монгола, он все так же пристально глядел в глубь грота.

Назад выбрались тем же ходом, а когда сели на коней, Андрей спросил шепотом:

— Я не читал, что кыргызы приносили человеческие жертвы.

— Они и не приносили. Это тайный, воинский культ. Без жертвы нельзя, ни одно дело не получится.

— Почему они показали нам эту пещеру? Мы же чужие. Нас убьют?

— Пока не найдем табун и мальчишку, нам ничего не грозит. Так что не думай об этом.

Некоторое время они ехали молча, копыта мягко стучали по сухой земле.

— А почему там птица? За головой этого… в пещере.

— Какая птица? — Мастер даже повернулся к Андрею, явно удивившись. — Там не было никакой птицы. Там были древние Числа, нанесенные задолго до того, как кыргызы приволокли из похода этого золотого Боддхисаттву. Я должен был обязательно увидеть эти Числа.

— А я видел птицу. Что это значит?

— Смотря по тому, что за птица. Скажем, Феникс — знак державной власти, его изображение вышивается на парадной одежде китайского императора. Белый журавль — знак бессмертия. Изображения пары журавлей носят даосские священники.

— Та черная. Даже не черная, непонятно какая. Темная.

— Вообще-то Птица знак судьбы. Так что готовься, что-то ждет тебя.

— Кстати, о птичках, — вдруг решился Андрей, — вы знали о монгольском набеге?

— Откуда я мог о нем знать? — Мастер ответил с ходу, и голос его был полон такой неподдельной искренности, что у Андрея отпали последние сомнения:» Знал «.

Проведя ночь в крепости, конный отряд кыргызов снова двинулся к югу. Монголов не было видно, пустынная степь расстилалась под копытами коней. Все меньше встречалось степных могил, все выше стали склоны, острее скалы на круглых сопках. Рощицы с северных склонов спустились ниже, сошлись в колки, перелески, и вот уже за высоким, травянистым увалом вздыбился первый таежный хребет.

Всадники остановились, начальник колонны — Ханза-чазоол — переговорил с вернувшимся дозором. И снова колонна двинулась вперед, втягиваясь в длинный узкий распадок, крутые склоны которого поросли густым сосновым лесом. Кое-где среди сосен проглядывали невысокие известняковые скалы, то темно — , то светло-серые, покрытые шершавыми золотистыми лишайниками. Копыта зачавкали по мокрой земле — дно распадка было пропитано водой от снега, дотаивающего между частыми сосновыми стволами. Ноздреватый снег был усыпан рыжими иголками, — желтые стволы и зеленые кроны сосен поднимались по склонам и, уже далеко вверху, отчетливо рисовались в синем саянском небе. Легкий ветер, охлажденный близкими ледниками, напоенный запахом смолы, хвои, подсыхающей земли, обвевал лицо и тело под шубой, сносил прочь резкий запах пота и сладковато-приторную вонь засохшей лошадиной пены.

— Там, куда идет отряд, там будет бой? — спросил Андрей.

— Возможно. Что тебя беспокоит?

— То, что я не могу убивать. Как тогда драться?

— Режь руки, ноги. Пусть добивают за тобой, только не убивай сам.

— Понял.

Чем выше, тем уже и круче стал распадок. Всадники сошли с коней, проводя их под уздцы через густой сосняк. Лес стал редеть, сквозь бугристые стволы все ближе замелькала воздушная голубизна. Перед самой вершиной все остановились, Андрей с еще несколькими воинами ползком выбрался наверх и залег, осматриваясь.

Прямо из-под ног, от кряжистых, избитых ветром сосен, круто падал открытый склон, переходя в неширокую каменистую долину. Пятна снега спускались со скалистого перевала, образуя плотные белые языки, забившие ущельица между каменными гребнями. На дне долины, отсвечивая голубым, петляла узкая речка, по ее берегам серыми комочками двигались овцы, чуть поодаль лежала большая овчарка. Из войлочной юрты поднимался дымок, рядом стояли привязанные лошади.

Один из воинов отполз назад, что-то сказал чазоолу, тот взмахом руки направил в обход группу всадников. Низко пригнувшись, к Андрею перебежал китаец, теперь они оба разглядывали долину.

— Бывал тут раньше? — спросил Мастер.

— Пару раз бывал южнее, под Борусом. Там, где Саяно-Шушенская ГЭС.

— Какая тебе тут ГЭС!

— Да это я так, по привычке…

Внезапно пастушеская собака с лаем бросилась в сторону их склона, из юрты выскочил человек, за ним еще двое, они вскочили на лошадей, но было поздно — группа разведчиков уже развернулась в долине, на скаку охватывая пастушеский стан. Собака завизжала на пике, замелькали сабли, двое зарубленных пастухов свесились с коней, а третий покатился по земле, сдернутый арканом.

Чазоол бросил команду, отряд начал спускаться прямо по открытому склону. Лошади тревожно фыркали в поводу, приседая на задние ноги. Андрей на ходу погладил Рыжего, пытаясь его успокоить. Внизу все снова сели в седла, отряд с шумом пересек мелкую речку, попутно загоняя отару к юрте. В юрте и скрылся чазоол, с ним несколько старших воинов, туда же завели пленника. Мастер тоже ушел в юрту, кыргызы разводили костры, резали овец — похоже, что ночевать предстояло здесь.

Андрей долго осматривался, не решаясь выбрать место для себя с Мастером, Прикинув наиболее опасный сектор ночного нападения, он, наконец, встал в верхнем конце лагеря, ближе к перевалу.

» Если что, бросать коней, уходить на снег, на скалы? Глупо, конечно, но уходить вниз, по конному ходу, вообще безнадежно «. Из юрты показался Мастер, жестом пригласив Андрея внутрь. В юрте горел очаг. Пленник валялся у стены — лицо было покрыто крупным потом, тело била сильная дрожь, на голой руке вспух волдырь широкого ожога. Кивнув на Андрея, военачальник что-то сказал Кистиму.

— По горам ходишь? — перевел тот.

— Умею, — кивнул Шинкарев.

— Видел перевал? Пройти сможешь?

— Смогу, наверное. А когда идти, завтра? — спросил Андрей.

Кистим перевел.

— Ай толызы! — ответил Ханза-чазоол.

— Полнолуние, — снова перевел Кистим, — сегодня ночью. Луна яркая, видно будет. Что тебе нужно?

» Что нужно? Да всего-то малость: рюкзак, термос, анорака, пояс с беседкой, каска, скальный молоток, ледоруб, трикони, кошки, карабины, крючья скальные и ледовые, закладухи, репшнур, веревка — желательно японская, жумар — желательно французкий. Что еще? — карта, рация, ракетница, аптечка…«

— Две веревки покрепче, небольшой топорик, если есть. Рукавицы.

— Такое есть. Так сможешь?

» А что, есть выбор?«

Лежа на склоне, Андрей успел разглядеть перевал. Пройти-то можно — маршрут» двойки «, максимум» тройки «. Правда, есть вопрос — как степняки чувствуют себя на скалах и на снегу?

— Ладно, пройдем.

Цивилизация двадцатого века, научившая Андрея спортивному скалолазанию, тоже чего-то стоит, даже в этом мире, суровом мире воинов.

Один из кыргызов вышел вместе с Андреем, выдав ему все необходимое. Одну из полученных веревок Андрей скрутил в наплечный моток, другую разрезал на отдельные куски, закрепив их на поясе. Топорик он слегка притупил о камень (острым лезвием на скале можно пораниться), свою саблю пристроил за спину, чтобы в нужный момент выхватить из-за плеча. Кусок волосяного аркана подошел для» беседки»— комбинированной обвязки на поясе, бедрах и груди, предотвращающей опрокидывание вниз головой при зависании на страховочной веревке. «И обвязку ты свою затянешь, на груди» узлом проводника «…»— напевал он про себя, подгоняя импровизированное снаряжение, когда подошел Мастер и, не обратив внимания на Андрея, встал у лошадей. Стоял он долго, но, наконец, хлопнув по шее своего Белого, поднял походный тючок и распустил ремни в виде лямок — тюк оказался удобным рюкзаком. Справа от тючка, на спине, Мастер вертикально закрепил свою саблю, на манер ниндзя. Все у него вышло легко, ладно, как-то незаметно.

— Кто пойдет на перевал? — спросил Андрей, глядя на его приготовления.

— Ты.

— А еще кто?

— Я.

— И все?

— Ханза-чазоол, начальник этого отряда. С ним воины, человек сорок.

«Сам начальник в передовой группе? Чего-то тут не так».

— А Кистим?

— Он остается.

«Значит, на перевал пойдут не все. Остаются воины, остаются все лошади. В принципе, схема разумная, лошадей все равно не поднять. Но почему главный начальник идет в самой опасной группе?»

Глава пятнадцатая

Темнело. В прозрачно-синем небе, над острыми силуэтами утесов, повис молочно-белый шар. В черной тени склона серебристыми блеснами искрилась речка, рядом, в темноте долины, сибирскими жарками заплясали огни костров. Вокруг сидели воины, составив пирамидами копья, невдалеке ходили расседланные кони. Запахло мясной похлебкой, послышались негромкие разговоры. Мастер поднялся:

— Ты поел?

— Так, всухомятку. Горячего бы…

— Нет времени, вставай.

За юртой, держась в густой тени леса, угадывалась цепочка молчаливых фигур. Присоединившись к ней, Андрей с Мастером медленно и бесшумно двинулись к перевалу, стараясь не выходить из тени. Сзади слышалось, что разговоры в лагере стали чуть громче, монотонно заиграл «хомыс»— охотничьи двухструнные гусли.

«Отвлекают от нас?» Подойдя под первые скалы, группа остановилась. Андрей был слегка возбужден, как всегда перед подъемом — тело еще полно сил, все снаряжение прилажено, подтянуто, пристегнуто. Он подошел к китайцу:

— Спросите его, — указал он на чазоола, — как лучше подниматься?

— Подниматься в тени, как можно меньше шума. — Мастер перевел ответ. — Путь выбрать так, чтобы скрыться из виду со стороны долины. Наверху могут быть дозорные.

— Возвращаться будем тем же путем?

— Это важно? — от себя спросил Мастер.

— Конечно. Нужно обустроить маршрут для спуска, провесить перила.

— Нет, другим, — снова перевел китаец ответ начальника.

— Ладно, переведите всем: на веревку не наступать, веревку не дергать, сильно дернешь — сорвешь всех. Идти след в след — разобьешь следы, снег задних держать не будет. Надеть рукавицы — схватишься теплой рукой за камень, он заледенеет, заднему не взяться. Без команды никто никуда не суется! Всем все ясно?! Тогда вперед.

Там, где светила луна, видно было хорошо, да что толку — они-то шли в тени. Андрей встал первым, за ним китаец, за ним командир отряда, дальше цепью остальные. Андрей начал подъем на стыке скального гребня и плотного снега, забившего узкий кулуар. Так можно использовать для опоры и снег, и скалы, к тому же на снегу было немного светлее.

«Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал…» На подъеме мысль всегда зацикливается на одном, но сейчас Андрей не позволил себе привычного автоматизма — слишком уж странной была ситуация. Снег постепенно затвердел, перешел в ледяной натек на скальной перемычке. Стараясь не шуметь, Андрей вырубил топориком ступеньки, затем отцепил от пояса первый из коротких кусков веревки, обвязал его вокруг острого выступа скалы, а другой конец обвел свободной «петлей проводника» вокруг общей веревки. Первая точка страховки оказалась готова, последний воин должен был снять ее и по цепочке снова передать наверх — веревок было мало. Андрей оглянулся назад: «Идут, вроде, — шерпы хреновы!»

Крючьев у него не было, можно было заготовить деревянные, но бить нельзя — шуму много. Поэтому страховочные концы он крепил английским способом: если есть выступ — накидывал на него петлю, если есть щель — вязал на веревке узел и забивал его в щель обухом топорика. «Следы на трудном склоне выглядят, как хорошо сделанная вещь», — подумал он, глядя, как воины втягивались в кулуар, оставляя за собой ровную ниточку следов.

Мастер передал ему уже несколько концов, снятых снизу. Сам китаец шел уверенно, осторожно ступал в его след, мягко, без малейшего рывка, брался за веревку.

«Может, он прикидывается, что лазать не умеет — а сам лучше меня на скале работает? Или просто физуха хорошая?»

Кулуар закончился, показался надутый снежный карниз, уходящий вправо, и широкая осыпь с левой стороны. То и другое было плохо. Осматриваясь и переводя дыхание, Андрей остановился на площадке, рядом с ним Мастер и чазоол, все остальные замерли в снегу, перед выходом из кулуара. Приглядываясь к дороге, военачальник сделал пару шагов под снежный карниз.

— Эй, гражданина! — не церемонясь, Андрей оттащил его за шкирку. — Снег башка попадет, совсем мертвый будешь!

Сверкнув глазами, чазоол занял свое место. Тем не менее выбора не было — идти пришлось под карниз. Показав, как страховать, Андрей закинул на плечи вторую веревку и траверсом пересек склон, стараясь ни-чихнуть-ни-пукнуть: весенние лавины в Саянах сходят от малейшего шума. Добравшись до широкой полки, он закрепил веревку, принял Мастера, а сам пошел вверх по кулуару, закрепил вторую веревку и остановился. Теперь каждый проходил по горизонтально провешенной веревке, принимал следующего, показывал ему нижний конец новой, вертикальной веревки, а сам поднимался по ней в темноту нового кулуара. Дойдя до остановившегося переднего, нижний и сам останавливался — таким образом, в новом кулуаре вдоль веревки вскоре выстроилась вся цепочка.

«Пока что — тьфу-тьфу-тьфу — все нормально». Нет, не все. Над кулуаром, как пробка, нависла довольно высокая скальная стенка. Остановив под ней всю цепочку, Андрей принял снизу несколько страховочных концов, закрепил верхний конец общей веревки и медленно пошел по скале. Снизу страховал Мастер; чазоол, привязавшись к страховочному концу и наложив на лук стрелу, внимательно оглядывал верхние секторы подъема по обе стороны от стенки. Поднимаясь, Андрей рукавицей протер глаза — вдруг стало хуже видно. Но глаза были ни при чем — луну закрыло тучей, потянул резкий ветер, в воздухе запорхали снежинки. Снежный заряд пришел внезапно, как это всегда бывает в горах. Ветер еще усилился, он дергал тело, грозя сбросить со скалы, снег густо и быстро летел перед глазами. Все пропало, из сплошной белой мути перед глазами возникали лишь ближайшие выступы мягкого слоистого камня. Андрей потянулся к одному, рукавица соскользнула, мягкий сапог поехал и, придушенно вскрикнув, он полетел вниз — провалился в секущий ветреный мрак, наполненный белыми точками снегопада.

— Дер-р-р-жа-ать!!! — простонал-прорычал он Мастеру сквозь стиснутые зубы. Сорвавшись со скалы, Андрей заскользил по снегу, но веревка вдруг резко дернулась и, мотнувшись в «беседке», он остановился на крутом снежном склоне.

«Лавина?! Пойдет или нет…» Не пошла. «Не ходи по косогору, сапоги стопчешь»— вспомнился Козьма Прутков. А куда ему деваться? Облегченно отлив на снег, Андрей снова пошел наверх. Метель быстро пронесло, ветер начал стихать, вновь выглянула луна. На этот раз Андрей пошел вдоль вертикальной щели, загоняя в нее узлы страховочных концов. Выбравшись на наклонную полку над стенкой, он на четвереньках прополз по снегу, лежащему на рыхлой горной щебенке. Остался последний, более пологий кулуар.

Далеко внизу показались пятнышки лагерных костров. Внезапно огоньки стали мигать — будто какие-то тени заметались перед кострами. Спустя несколько секунд долетели звуки боя — топот, крики, лязг оружия. Огоньки стали гаснуть один за другим, а звуки боя затихли, уходя вниз по долине.

«Значит, мы уходим из ловушки. Все погибнут, Кистим тоже? Лошади? В общем-то, не факт». Он дождался Мастера, указал вниз:

— Там бой идет.

— Я знаю. «Когда пришли муравьи грызть корни персикового дерева, сливовое дерево самоотверженно отвлекло муравьев на себя»— так говорят в Китае.

— Понятно. А как же наши лошади? Белый с Рыжим?

— Рыжего спасти, самим погибнуть? Как ты думаешь, скоро перевал?

— Да. Похоже, этот скальный ход прямо туда и выводит.

— Тогда будь внимательней.

Снизу подтянулись воины, чазоол бросил отрывистую команду.

— Тут вроде я командую, — заметил Андрей.

— Уже нет, — сказал Мастер.

Ввиду близкой опасности произошло перестроение: Андрей по-прежнему впереди, рядом с ним трое лучших стрелков с луками наизготовку, Мастер и военачальник в середине колонны. Темп снизился до предела — вжимаясь в скалы, сантиметр за сантиметром они бесшумно продвигались вверх.

Внезапно Андрей остановился, выбросил руку в сторону, жестом «зеленого берета» указав ориентир одному из стрелков. Сузив глаза, воин вгляделся в основание отвесной скалы, черным силуэтом торчащей на предрассветном небе. Все замерли — было что-то или почудилось? Андрей ничего больше не видел, но кыргыз стал медленно натягивать лук. Один из уступов вроде бы немного изменил очертания — похоже, из-за камня выдвинулась чья-то фигура. Прозвенела тетива, свистнула над ухом стрела — уступ снова выглядел камнем. «Попал?! Черт его знает. Ладно, все равно идти надо».

Склон плавно вывел на седловину, с обеих сторон зажатую высокими скальными стенами. На перевале лежали крупные камни, между ними замерз снег, днем дотаивающий на солнце. От одной из скальных стен метнулась чья-то темная фигура, но тут же свалилась, подшибленная несколькими стрелами. Воины, пригнувшись, беззвучно бросились вперед, из темноты донесся короткий лязг, чей-то сдавленный крик, еще одно темное тело свалилось на камни. Показался чазоол, осмотрелся и стремительным кошачьим рывком перемахнул под скалу. Андрей с Мастером залегли за каменной глыбой, приходя в себя после подъема. «Ну вот, всех живыми довел. Что еще от проводника надо? А ведь могли и не дойти, горы дело такое…»

Андрей выглянул из-за камня в сторону противоположного склона: все затянуло молочно-белым туманом, над которым в холодную стальную синеву рассвета поднялись волнистые черные хребты. Над черными горами нереально легко, словно белое облако — чуть зарозовевшее на свету, чуть подсиненное в тенях — парила снежная вершина Боруса.

В Андрее вновь заговорил Наблюдатель. В принципе, китаец мог знать о готовящемся набеге — он ведь шел с юга, через Саяны. Но зачем они сейчас пошли со степняками? Разведать горные маршруты? Допустим. Но для кого? Не для кыргызов — те и сами знают, правда, плохо ходят по горам. Не для русских — тем пока до саянских перевалов, как до Луны. Не для этих, как их там… урянхов — эти-то вообще у себя дома. Для монголов? Но мы лишь недавно дрались с монголами. Может, для китайцев? Китайцы владели Урянхаем, это правда, но это было намного позже, да и в горы китайцы не ходили — Андрей успел прочитать в докладе. Для какой-то иной силы, собирающейся вступить в игру? Тогда какой?

— Похоже, спускаться будем позже. Я посплю немного, а ты покарауль, пожалуйста, — попросил китаец.

— Конечно, Ши-фу, поспите.

Мастер уселся по-турецки на свой тючок, сунул руки в рукава короткой шубы, поднял воротник и закрыл глаза. У Андрея на душе странное, почти сыновнее чувство к этому простецкому на вид пожилому китайцу. «Сколько еще вместе топать? Да сколько бы не пришлось, все наше».

Из тумана, откуда-то снизу, донесся чуть слышный собачий лай. «И все-таки, на кого мы работаем?»

Глава шестнадцатая

Чтобы отвлечься, Андрей решил заняться снаряжением. Собрав короткие веревки, он аккуратно перемотал их, обвязав вокруг пояса. Работая, Андрей проводил мысленный «разбор полетов»— вспомнил, где шел хорошо, где плохо, где держал себя в руках, где испугался. «Повезло, что снег не сошел. Остальное-то ничего, почти как на Столбах». Мальчишкой еще, начав лазать на Красноярских столбах, чего он только не насмотрелся и не наслушался! Была там и своя мистика — так, он слышал вполне серьезные рассказы о какой-то «черной руке», протянутой скалолазу в последний момент перед срывом. Да и как обойтись без «черной руки» ухарю, лезущему на скалу ночью, зимой, в одиночку, в мороз, в одной рубахе (только что вывалившись из избушки), с гитарой (вариант — с обрезом), пьяным и без страховки — разных комбинациях, а то и все сразу. Сам Андрей лазал трезво, спокойно, и потому пожать «черную руку» ему не довелось. Зато однажды открылись некие ворота — и вот он здесь. «Таков печальный итог».

Что-то насторожило его — ситуация на перевале изменилась. Все посветлело и одновременно помутнело — наступило утро, туман начал подниматься из долины. Смутно различимые в тумане, в их сторону направились несколько человеческих фигур. Поудобнее передвинув саблю, Андрей легонько пихнул ногой китайца, но тот и сам уже открыл глаза. Фигуры стали четче, видно, что это чазоол с несколькими воинами. Коротко переговорив с чазоолом, Мастер поднялся.

— Вставай, мы спускаемся.

— Уже?

— Да. Ты идешь первым.

Они снова связались. Андрей двинулся на спуск, осторожно прощупывая склон. Сверху его страховал невидимый в тумане китаец. Андрей посылал ему сигналы, дергая веревку: один раз — «Выдай!», два раза — «Выбери!», три раза — «Закрепи!». Других команд в горах нет.

«Два дурака лезут, нижнему веревка внатяг. Он и кричит верхнему:» Отпусти!«— тот, естественно, отпускает, нижний летит вниз, грызлом о камни». На этом спуске сознание могло позволить себе зацикленность, вспомнив анекдот, которым начинается воспитание новичков-скалолазов.

Чем дальше вниз, тем гуще туман, но склон под ногами ровный, травянистый, усеянный некрупными угловатыми камнями, время от времени пересекаемый скальными стеночками. Одна из таких стеночек оказалась выше других. Андрей осторожно обошел ее и попал внутрь скального цирка: потянуло гарью от свежего кострища, под каменным карнизом обнаружилось какое-то тряпье. «Кто тут спал? Пастухи? Боевики? Тува не Чечня, но и здесь, я слышал, постреливают. Хотя да, сейчас ведь… а какая разница?»

Разного рода доброхоты, причитающие с телеэкрана о невозможности силовой операции против тех или иных «восставших» инородцев, очень не любят вспоминать про Туву. Волна националистической уголовщины, поднявшаяся в этой маленькой саянской республике в конце 80 — х годов XX века, грозила большой кровью беззащитному русскому населению, прежде всего рабочим коллективам «Туваасбеста»и «Тувакобальта». Уже издыхающий Советский Союз СИЛОЙ прибил эту волну, вовремя введя ОМОН в Кызыл и проведя тотальные обыски по всей Туве. Большинству русских пришлось уехать из Тувы (кто хоть раз вспомнил об этих беженцах?), тувинцы же переключили свою пассионарность на сбор дикой конопли, растущей здесь огромными полями, и угон скота из соседней Монголии. Монголы, естественно, ответили на это встречными рейдами — короче говоря, сбросив с себя «развитой социализм», жизнь пошла естественным азиатским путем — как и сто, и пятьсот, и три тысячи лет тому назад.

Но еще до введения ОМОНа по Усинскому тракту, соединяющему Туву и Красноярский край, выдвинулись отряды добровольцев, спешно сформированных на базе минусинского казачества. Целью было пресечение грабежей и убийств пассажиров машин и автобусов, которые устраивали банды конных «батыров». Четыре человека, включая Андрея, отправились на разведку в «жигуленке», когда банда из 10 — 15 всадников внезапно выехала из придорожной тайги. Верхом на низеньких мохнатых лошаденках, в телогрейках и кожаных кепочках-восьмиклинках, плоско-мордые «батыры» ощерились редкозубыми ртами, раскручивая над головой плети с тяжелыми гайками на концах. Андрей долго помнил злобную растерянность в узких глазах, когда налетчики увидели, кто их ждет у притормозившего «жигулька»— каждый из вышедших четверых, зажав под мышками приклады, держал в каждой руке по двуствольной «ижевке» или «тулке». Залп волчьей картечи из шестнадцати стволов в клочья разнес урянхайскую кавалерию, надолго установив порядок на данном километре стратегического шоссе Красноярск — Абакан — Кызыл. Но километров впереди было много…

Пока Андрей вспоминал прошлое, постепенно подтянулись его спутники. Чазоол вгляделся в туман, затем скомандовал снять страховку и развернуться цепью. Еще ниже показались смутные силуэты елей. Осторожно двигаясь по нагромождению валунов, отряд вступил в полосу редкого горного леса. Неожиданно потянул ветерок, чуть посветлело. А на выходе из леса туман совсем растаял, и перед глазами во всю ширь развернулись Саяны: резкий ветер гнал облака по холодному небу, рябил озерную воду на дне долины. Пятна света и тени прокатывались по травянистым и таежным склонам, по гладким серым скалам и белым вершинам. Недалеко от озера был виден кочевой стан — крохотные кибитки, юрты, дымки костров.

«Если спускаться по правому гребню, то можно отсечь тувинцам путь к отступлению».

Чазоол, словно прочитав мысли Андрея, взмахом руки направил отряд на гребень. По вершине гребня была натоптана удобная тропинка, но воины скрытно пробирались по склону, скрываясь за гребнем. Внизу журчал ручей, струи воды поблескивали среди угловатых обломков известняка. У воды росли плотные, темно-зеленые кусты горной осоки и оранжево-желтые, как огонь, сибирские купальницы. Ветер усилился, он шуршал в траве, покачивая сухие колоски прошлогоднего мятлика, холодил тело, забираясь под шубу. Китаец пристроился рядом с Андреем.

— Слышишь этот ветер? — спросил он.

— Да.

— И что ты слышишь?

Андрей прислушался, глядя на теплый от солнца верх травяного гребня, над которым просторно-воздушно выгибался голубой купол. Всплыли строчки читанного в молодости казачьего поэта:

Как ветреней был облак надо мной

И дни летели, ветреные сами.

Играло детство легкою волной

Вперясь в нее пытливыми глазами…

— Так что ты слышишь? — повторил китаец.

— Шум. Трава шумит.

— Немного. Тогда слушай меня.

— Да, Ши-фу.

— «Ветер»— второе состояние воина. Его смысл — полная неразбериха в действиях, которая сбивает с толку атакующего. Хаотические прыжки, дикий крик, визги, беспорядочные удары во все стороны — потом внезапный кувырок в сторону и бегство при первой возможности.

— Боец имитирует такую неразбериху?

— Конечно, нет! Фальшь раскусят сразу — боец именно входит в бессознательную истерику и при этом — на другом уровне сознания — холодно контролирует ее.

— Вы сказали «крик»?

— Я вижу, ты помнишь. Да, в состояние «Ветра» легче всего перейти криком, если, например, тебя зажало в состоянии «Земли».

— Воин «Земли» стремится достичь совершенства стандартных приемов, отточенности канонических движений, — напомнил Андрей, — а воин «Ветра»?

— Ты видел обезьяну? Прыг-скок, прыг-скок, туда-сюда, банан укусила — бросила, апельсин сорвала — бросила.

— Апельсин?

— Апельсин, который оказывается твоей селезенкой.

«А банан, соответственно…»

— И что?

Мастер поглядел вверх, где резкий ветер проносил белое облако, сопровождаемое движением тени по склонам. Потом продолжил:

— «Воистину, облака сродни безумству». Так сказал писатель семнадцатого века Дун Юэ. Мне лично сказал, между прочим. Так вот, о воине «Ветра»: главное в его бою — быстрота, натиск и полная непредсказуемость. Ни один прием не доводить до конца. Избегай завершенности — и ты достигнешь совершенства!

— А что же…

— Сделаем так, — прервал его Мастер, — сейчас будет бой, постарайся войти в это состояние. Почувствуй себя воином «Ветра». После обсудим впечатления.

— Ясно. Что еще?

— Ищи мальчишку. Никого не убивай — можешь ранить, но не смертельно. Все, пожалуй. Давай присядем.

Все устроились на короткий привал, поправили одежду, проверили оружие. Топорик Андрей выбросил. Длинную веревку он закрепил на теле таким образом, что ее плотные кольца закрывали живот и грудь импровизированным «панцирем». Так удобнее, да и защита какая-никакая. У его сабли не было темляка, он прикрепил к рукояти кусок веревки, чтобы не потерять оружие в бою.

С вершины гребня подполз дозорный, чазоол выслушал его и поднял воинов. С тихим шорохом, от которого морозом пробрало по коже, из ножен поползли сабли. Распластавшись на перегибе гребня, чазоол оглядел местность и резкой отмашкой послал отряд в бой. Выскочив из-за крутого основания гребня, воины рассыпались по полю белого фирна — плотного, крупитчатого полуснега-полульда. Кыргызы сбегали без единого звука, некоторые скользили по склону, другие прыгали по серой осыпи у подножия утеса. Ветер свистел в ушах, солнечными блестками рябило озеро, от фирна обдавало холодом, от близкого утеса — теплом нагретого камня. Не успели они достичь середины снежного ската, в кочевье взлаяла собака, ей вторил резкий мужской крик.

Боевой рев вырвался сразу из сорока глоток. Добежав до кромки фирна, воины спрыгнули на серую приозерную гальку и устремились к кочевью, отсекая тувинцам выход в долину. Несколько женщин заметались меж юртами, бросились было к берегу озера, потом к скальной гряде. Навстречу атакующим выскочили вооруженные мужчины в длинных подпоясанных халатах и острых войлочных шапках.

«Черт, сколько их тут!» Врагов (кем бы ни были местные, сейчас они смертельные враги для Андрея) и правда оказалось многовато для пастушеского стана, хотя нападения с этой стороны они явно не ожидали. С лязгом металла и волчьим рычанием кыргызы схватились с местными — в теплой зеленой долине, под просторным ветреным небом рубилась почти сотня азиатов. Схватка стала быстро смещаться к кочевью, оставляя за собой убитых и раненых, затем разделилась на несколько групп, которые сражались между юртами. Андрей увидел Мастера, который фехтовал китайским способом — кривая сабля, не останавливаясь, описывала полные круги. Разлетались выбитые топоры, перерубленные пики, раненые урянхи хватались за разрезанные руки, но все оставались живы. Их, правда, тут же добивали кыргызы, но сам китаец еще никого не убил.

Сам Андрей дрался спокойно, с ясной головой — никакого «безумия ветра» на него не накатило. Для группового боя он выбрал комбинацию двух «внешних» китайских стилей кунфу — резкие короткие перемещения, чуть изгибая тело в «шаге хромого», время от времени делая длинные выпады в «стиле пьяницы». Хоть он и не был знатоком «внешних» стилей, такая тактика сработала — без коней низкорослые кривоногие урянхи двигались неуклюже, фехтовали плохо, так что драться с ними не составило большого труда. Лязгнули сабли, Андрей ударил здесь, отбил там, быстрыми зигзагами прошел сквозь схватку, очутившись у входа в юрту. «Может, пацан здесь», — подумал он, заглянув внутрь, и тут перед глазами мелькнул длинный изогнутый нож. Андрей инстинктивно отвел корпус — нож прошел по его веревочному «панцирю», затем кувыркнулся в воздухе, выбитый сабельной рукоятью.

На удар ответил женский голос. Тувинка, у которой Андрей выбил нож, взвизгнув, попыталась выскочить из юрты, но Андрей толчком в грудь свалил ее, сам упав сверху. Вот тут на него и «накатило»— сознание словно померкло, заполненное запахом женского тела, осязанием мягких бараньих шкур, окутанное нагретой полутьмой юрты. Тувинка щелкнула зубами, пытаясь укусить Андрея, ее тугое тело извивалось, крутилось под ним. Уже ничего не соображая, Андрей хлестнул женщину по щекам и задрал темное платье. Ладонь его нашарила и стиснула мягкую грудь, ощутив крепкий конус соска. Лязг сабель, шарканье сапог, победоносный рев кыргызов и крики добиваемых урянхов раздавались по кочевью, временами юрта качалась от толчков дерущихся тел, а Андрей, схватив тувинку за жесткие волосы, раз за разом вбивал себя в женскую плоть.

Кончив, Андрей отшвырнул женщину в другой конец юрты и, пошатываясь, вышел наружу. Голова слегка кружилась, перед глазами дрожали белые горы, серые войлочные юрты, зеленое озеро, искрящееся солнечной рябью. Бой кончился. По своему обычаю кыргызы не пощадили никого — ни женщин, ни детей, ни собак. «Ну, хоть эта живой останется, если не дура». По кочевью спокойно шел Мастер, ведя за руку мальчика лет семи. Поравнявшись с Андреем, он вгляделся ему в лицо, затем быстро заглянул в юрту, убедившись, что его никто не видит.

— Вот, — глупо ухмыльнулся Андрей, — ветер. Ветреное поведение.

Он громко икнул. «Черт знает, как оно вообще получилось».

— Ну-ну… — покачал головой китаец. — Я, собственно, не то имел в виду, когда говорил о состоянии «Ветра». Хотя я не против импровизаций, конечно, в разумных пределах. Кстати, для определения того, что ты назвал «ветреным поведением», есть специальное китайское слово — «фэн-цин», или «сила ветра».

— Что это значит? — спросил Андрей, полностью придя в себя.

— То и значит. «Ветер страсти», «ветреность чувств», пьянящая сила желания в земной, плотской жизни. Интересно, что «фэн-цин» обозначается тем же иероглифом, что и «космическая сила» китайского императора. Как писал известный литератор Ли Юй, живший в семнадцатом веке; «Лишь ветреность души связывает жизнь человека с жизнью Неба».

— Он тоже ваш знакомый?

— Кто?

— Этот, как его… Ли Юй.

— Разумеется. Он даже подарил мне экземпляр своего эротического романа «Молельный коврик из плоти». Но это так, к слову. О чем я говорил? Так вот, в своей «силе ветра», жажде жизни, воин «Ветра» противоположен воину «Земли», захваченному силой смерти. А в бою «Ветер» вырывает воина из состояния «Земли». Так взаимодействуют стихии. Подумай над этим.

В данный момент Шинкарев не был расположен думать, поэтому предпочел сменить тему.

— Тот самый пацан? Саим? — показал он на мальчика. Услышав свое имя, Саим встрепенулся, заглядывая в лицо то Андрею, то китайцу.

— Тот самый, — ответил Мастер и погладил мальчика по голове.

— Повезем его домой, в степь?

— Куда же еще? Ладно, пошли на берег. Мастер подхватил мальчика на руки, и они быстрым шагом направились к берегу.

— Ты бы не с местными женщинами развлекался, а лучше поесть поискал, — словно бы между делом заметил Мастер.

«А ведь и верно». Сейчас только Андрей почувствовал, насколько он голоден — подкашивались колени, мелко дрожали руки.

На берегу были выложены четверо убитых кыргызов, рядом сидели и лежали раненые. На кострах жарилось несколько баранов — от запаха рот сразу наполнился слюной. Со всех концов разгромленного кочевья сходились воины, складывая в кучу, кто что нашел — лепешку, связку лука, горшок айрана, мешок сухого сыра.

— Ну, хоть поедим спокойно, да и отдохнем. А то искупнемся? Как тут водичка? — подумал вслух Андрей.

— Думаю, отдых будет коротким, — ответил Мастер.

— Это еще почему?

— Сейчас все узнаем.

На захваченной косматой лошаденке на берег выехал Ханза-чазоол, глянул на окрестные горы, потом — на своих воинов, бросил отрывистую команду. Бараньи туши сняли с огня, разрубили саблями и сложили куски вместе с остальной добытой едой. Все жадно хватали горячее мясо, ломали сухие лепешки, передавали по кругу бурдюк с аракой и глиняные горшки с кислым молоком. Блестели степные глаза — веселые и жестокие, крепкие зубы крушили бараньи кости, белый айран брызгал из хохочущих ртов, стекая по подбородкам. Андрей и сам рвал зубами сочную баранину, прихлебывал из деревянной чашки мутную водку.

Наевшись, Андрей зачерпнул воды — прополоскать рот — и вдруг застыл, охваченный внезапным страхом: браслет с руки исчез.

Глава семнадцатая

Андрей лихорадочно ощупал одежду, оглядел берег — ничего. «Вот черт — на бабе, что ли, оставил?!» Он поднялся и, не ответив на вопросительный взгляд Мастера, направился в сторону давешней юрты. Если там нет — значит нет, ничего не попишешь.

Меж серыми боками юрт струился горячий воздух, на траве, взрытой сапогами, валялись мертвые тела. Наступила тишина, до странности быстро поглотившая шум с берега, слышалось только журчание ручья, протекавшего через кочевье, да поскуливал где-то недобитый щенок. Над серой вершиной утеса, исполосованной пятнами теней, кругами ходил ястреб. Обойдя войлок, скомканный под заваленным каркасом, Андрей мгновенно узнал юрту, в которой он был с женщиной — войлочная завеса на входе до сих пор полуоткинута. Перед входом на земле лежало женское тело. Андрей подошел ближе, вгляделся — оказалась та самая тувинка. Платье пропиталось кровью, темные волосы разметались по земле пыльными прядями. Рядом валялся топор на длинной рукояти, на его темном железе бурыми пятнами засохла кровь. Вот так. «Жаль все-таки…» Андрей огляделся. Неподалеку от юрты на земле лежало что-то вроде скрученной темной змейки.

Показалось, что послышался шорох. Нечего ему тут торчать одному. На всякий случай, захватив топор, Андрей прыжком достиг змейки, нагнулся — «Тот самый!»В этот момент над ухом что-то свистнуло. Схватив браслет, Андрей бросился на землю, откатился в противоположную сторону. Там, где он только что стоял, торчала стрела, подрагивая оперением. Коротко чиркнув по камешкам, в землю впилась еще одна.

Шинкарев мысленно выругался. Сабля осталась на берегу — непростительная оплошность. Между двумя юртами на мгновение показался человек с натянутым луком — Андрей едва ушел от стрелы, бросившись за ближайшую юрту. Что делать? Криком позвать на помощь? Пробираться к озеру? Самому расправиться с лучником, выловив того меж юртами? Тут не пейнтбол, чтобы играть в «кошки-мышки», одно попадание — и Андрей готов. Кстати, «ордер на убийство» ему Мастер так и не выписал. А если лучник не один? Криком предупредить об опасности? Еще раз свистнула стрела, ударилась в толстый войлок, упала на землю. Сразу за ней — один лучник явно не успел бы — пролетели еще несколько. Со стороны окружающих склонов послышались крики, которые стали удаляться в сторону пологого травянистого склона, замыкающего долину. Все ясно — у озера ему делать нечего.

Бросками от юрты к юрте Шинкарев достиг края кочевья. Где ползком, где перебежками он двинулся в зарослях кедрового стланника, направляясь к выходу из долины. Бежать пришлось по крупным угловатым камням, перевитым чешуйчатыми корнями. Длинные иглы кололи тело сквозь рубаху, над головой свистели стрелы. Одна звонко ударила о камень, блеснув узким трехгранным жалом, вторая вонзилась в ствол кедра, третья цапнула за бицепс — по левой руке потекла горячая струйка.

«Надеюсь, никакой дрянью они их не мажут». Руки и колени он сбил о камни, он хрипел, вдыхая неподвижный горячий воздух, пропитанный эфирным запахом смолы. Заросли кончились, открылся пологий травянистый взъем, на котором виднелись убегающие кыргызы. Они разворачивались, били навскидку и дальше бежали в гору. Несколько неподвижных тел осталось на склоне. Андрей посмотрел направо — там, на крутой горе, среди каменных глыб, виднелись натягиваемые луки, островерхие шапки, поблескивали железные шлемы.

Собрав последние силы, он догнал кыргызов почти на самом верху склона.

— Где тебя черти носили?! — обернувшись, рявкнул Мастер.

Китаец бежал быстро и экономно, не делая ни одного лишнего движения.

— Стрелой задело. — Андрей показал руку, весь рукав был уже темным и влажным.

— Потом!

Они перевалили через гребень. Внизу, на альпийском лугу пасся табун караковых степных коней. Его охраняли двое верховых кыргызов. Чазоол рявкнул что-то, и четверо воинов мгновенно развернулись, прикрывая отход. Остальные, хватая воздух разрывающимися легкими, на кривых кавалерийских ногах побежали к табуну. Андрей вскочил на мохнатую тувинскую лошадку, чазоол и Мастер уже были в седлах. Кыргызы мчались, подгоняя табун, то рассыпавшись на ровных участках, то сбиваясь вместе на коротких крутых спусках. Андрей старался держаться в середке, крепко сжимая топор. «Ну, прямо вестерн! А вот и команчи».

Сзади и сбоку послышался топот чужих коней, резкие крики, над головой снова засвистели стрелы. Вздыбилась лошадь, вывалившись из табуна, по земле покатился сбитый кыргыз. Надвинулась темная граница тайги, все сильнее слышался шум реки. Чазоол снова закричал, и весь отряд свернул к реке, узкий выход к которой почти полностью перегородила невысокая известняковая скала. Отряд помчался вдоль реки, один из кыргызов спрыгнул на скалу, полез наверх. Когда Андрей на своей лошадке поспел к проходу, погоня уже была рядом, но задержалась в некотором отдалении: кыргыз на скале метал стрелу за стрелой.

— Прыгай! С лошади прыгай! — крикнул Мастер, уже успевший спешиться.

«Ни хрена себе! Я каскадер, что ли?» Кое-как он спрыгнул с лошадки, которая поскакала вслед за табуном. В этом месте скала прикрывала их от обстрела, прямо к воде спускался густой еловый лес.

— Плот умеешь? Делай!! — крикнул Мастер, обрубая саблей ветки с поваленной ветром ели. Забыв о раненой руке, Андрей рубил, отесывал бревна, потом, сняв с себя веревку, связал небольшой салик — сибирский плот на двоих-троих человек. Остановившаяся было кровь снова потекла по руке, в глазах поплыли красные круги.

Когда плот закачался на воде, Андрей бросил взгляд на скалу — там кыргызский лучник медленно заваливался вперед, пораженный несколькими стрелами. Мастер погнал плот по отмели, в этот момент из-за скалы донесся топот и вой — урянхи пошли в атаку. Всадники с гиканьем ворвались в проход между скалой и рекой, но плот с Андреем и Мастером уже выскочил на стрежень, и река понесла его прочь. Урянхи не прекратили погони — вздымая фонтаны брызг, мчались по отмели. Одна, две, три стрелы ударили в бревна, выбивая щепки.

Китаец и Шинкарев соскользнули в реку, укрываясь за бревнами. Ледяная вода обожгла тело, перехватила дыхание, волны швыряли плот, ноги бились о камни.

«А если впереди водопад или пороги? Или отмель, перекат?»

Стрелы уже утыкали плот, но бревна пока защищали головы пловцов. Внезапно отмель кончилась, лошади оказались по грудь в воде. Урянхи прекратили погоню. Еще несколько минут — и вокруг осталась лишь быстрая вода и тайга по берегам.

Андрей и Мастер забрались на плот, несколько минут лежали неподвижно, покачиваясь на мелких волнах.

Глава восемнадцатая

Работая шестом, Андрей уверенно вывел плот на ровный сильный стрежень. Здесь, на саянской реке, он чувствовал себя равным Мастеру. Китаец выдергивал и аккуратно складывал тувинские стрелы.

— Как рука? — спросил он.

— Работает.

— Покажи.

— Прямо здесь? Может, пристанем к берегу, разведем костер, обсушимся?

— Опасно, — усомнился Мастер.

— Может, и опасно, — пожал плечами Андрей, — может, и нет. А вот пневмония вещь реальная.

— Мне не грозит пневмония. И тебе не грозит. Но можно и пристать. Вон там хорошее место?

— Вполне.

Место и впрямь было неплохое — узкий галечный пятачок, с трех сторон окруженный прибрежными скалами. Главное, на нем были дрова — какие-то выбеленные от старости коряги, выброшенные рекой. Снова спустившись в воду, Андрей подогнал плот к берегу, затем, подрагивая от озноба, наломал хвороста, пока китаец рылся в своем тючке, шурша промасленной бумагой. Оттуда он достал огниво, чистую хлопчатобумажную ткань и какую-то глиняную фляжку.

— Умеешь так? — спросил Мастер, ловко щелкнув кремнем о кресало и поднося затлевший трут к наломанным сухим веточкам.

— Плохо.

— Надо хорошо. Суши одежду, показывай руку. Та-а-ак… это ничего, ничего, — сказал китаец, открывая свою фляжечку.

— Что это?

— Антисептик, — усмехнулся господин Ли Ван Вэй.

Остро пахнувшая жидкость обожгла руку, китаец наложил на рану чистую повязку и убрал все обратно, тщательно упаковав в бумагу.

— Ты куда ходил? — спросил он.

— Браслет потерял. Ходил искать, нашел у юрты. И топор нашел, там же.

— Пошел искать браслет, а нашел топор? — спросил господин Ли Ван Вэй без всякого удивления в голосе.

— Да. А что?

— Нет, я просто так… А та женщина, что с ней?

— Погибла. Ее и убили этим топором. Жаль — думал, жива останется.

— Невозможно, — покачал головой Мастер.

— Почему?

— Кыргызы в своих набегах не щадят никого. А своим изнасилованием ты отнял у нее последние шансы.

— Ее убили из-за меня? Кто — свои? Урянхи?

— Неважно, кто именно ударил топором. Ее убило положение вещей. И тебя убьет, если будешь делать глупости. А в юрте ты сделал большую глупость.

«А как же» Сила Ветра «?»— хотел спросить Андрей, но не стал. Перевесил мокрую одежду, подтянул веревки у плота и снова уселся, изредко пошевеливая костер. «Дрова сухие, дыма почти нет. Ни хрена не заметят».

— Почему нас прикрывал тот кыргыз? — спросил он Мастера.

— Этот воин должен был умереть.

— А мы?

— И мы.

— Почему? — спросил Андрей.

— Мы были в пещере. И тот воин — тоже. Мы трое остались прикрывать отход. Все, побывавшие в пещере, должны были умереть. Кроме Ханзы-чазоола. Но чазоол ничего не знал о плоте. Сейчас он думает, что мы мертвы.

— Вы знали, что так будет? — спросил Шинкарев. Господин Ли Ван Вэй улыбнулся в редкие усы:

— Умный умеет выбраться из беды, мудрый в нее не попадает. Надеюсь, мы поступили как умные люди, раз уж не вышло с мудростью. Как говорил Сунь Цзы: «Есть время одерживать победы, но есть и время избегать поражения, когда мужество нужно не для сражения, а для бегства». В этом бегстве нам понадобится достаточно мужества.

— А если чазоол потом встретит нас в степи? Это опасно?

— Многое опасно. Как твоя одежда?

— Еще мокрая.

— Есть хочешь?

— Хочу.

— При правильной медитации можно получать энергию прямо из Космоса. Но для тебя это пока слишком сложно, верно? — Мастер усмехнулся. — Так что давай поедим. Ибо сказано: «Мудрые начальники заботятся о своих подчиненных». Я кое-что собрал там, на стойбище — сухой сыр, вяленое мясо.

Перекусив, они столкнули плот и шестами выгнали его на стрежень. Сильная река пошла быстро, но ровно. Реку пересекали длинные вечерние тени, падающие от береговой тайги. Вершины потемневших гор ловили последнее солнце, загораясь ярко-зелеными пятнами. После отплытия Андрей молча работал шестом, господин Ли Ван Вэй, так же молча, смотрел на быструю воду, потом обернулся к Андрею:

— В Китае говорят: «Бегущая вода навевает думы об отдаленном».

— Вода спасла нас. — Андрей с силой налег на шест, уводя салик от мокрого камня, мелькнувшего среди невысоких частых волн.

— Что ж, тем легче говорить о ней.

— Зачем нам говорить о ней?

— Затем же, зачем мы говорили о «Земле»и «Ветре». «Вода»— третье из базовых состояний воина.

— Ив чем его смысл? — Андрей шестом увел плот от нового камня.

«Что-то они зачастили».

— Главный смысл «Воды»— мягкость, или, по-китайски, «жоугун»— «мягкая работа».

Как капля нежная источит каменную твердь,

Так мягкость силу побеждает…

— …вот так и действует воин «Воды».

— А конкретнее? — спросил Андрей, сильнее налегая на шест.

— А конкретнее, воин «Воды» относится к противнику примерно так же, как русская женщина, которая утихомиривает пьяного и буйного мужа: успокаивает, уговаривает, одновременно уворачиваясь от его кулаков.

— Я предпочел бы врезать, — заметил Шинкарев.

— Может, бить вообще не придется. Это и есть лучшая победа. А если придется — то бить внезапно, в уязвимое место, которое противник сам откроет, поддавшись мягкости «Воды». Например, когда ты стоишь под прицелом — лука ли, ружья, — это единственно возможная тактика. «Уступить в одном, выиграть в другом»— вот правило воина «Воды». Или, по-китайски, «цзяюшуй»— попросту говоря, «мутить воду». Чем мы и займемся, когда…

— Берегись!!!

В наступающих сумерках Андрей слишком поздно заметил «шиверу»— скрытый под водой порог, над которым выгнулась упруго-пенная волна. Послышался глухой удар, треск, один край плота высоко задрался, второй с плеском пополз в воду. Тугая струя перехлестнула через плот, сбивая людей. Китаец, извернувшись, как кошка, одной рукой вцепился в веревку, другой мгновенно схватил свой тючок и затем лишь стал осматриваться.

«Веселого мало», — подумал Шинкарев, оценив ситуацию. Вода волокла плотик по камню, все больше накреняя его, топор утонул, один шест унесло. Андрей спрыгнул в воду (теплее она не стала) и, отталкиваясь от донных камней, попытался вплавь подогнать плотик к берегу. Поколебавшись, китаец тоже разделся и, придерживая свой тючок, присоединился к Андрею. Река постепенно мельчала, но течение усиливалось, высокие пенные волны взлетали меж частых камней. Впереди послышался глухой шум. Водопад, пожалуй, или большой порог. То и другое плохо…

Подогнать плот к берегу не удалось, пловцы оставили его в реке, уперев в камни, и вброд добрались до берега. Порог ревел близко, заглушая звон комаров.

— Соображения? — спросил Мастер. «Принцип» Воды»— проиграть в одном, выиграть в другом?«

— Через порог на плоту плыть нельзя. Бросить его, дальше идти пешком? Или плыть. Тогда — вопрос: сводить плот в собранном виде или, сняв веревки, собирать бревна, спущенные через порог? Как быть?

— Тебе решать, воин» Воды «.

» Даже так!«— немного подумав, Андрей вынес решение:

— Ждать мы не можем. За ночь комарье сожрет, а костер жечь нельзя. В темноте бревна нам не выловить. Через порог плот так или иначе нужно будет отпустить, за веревку его не удержишь…

Комары действительно стояли густо, путники пытались отгонять их ветками, но это мало помогло.

— Это последний порог? — спросил китаец.

— По-моему, да. Енисей должен быть не очень далеко.

— Енисей — Большая вода… — словно бы про себя произнес господин Ли Ван Вэй, — кыргызы зовут его» Ким «, урянхи —» Хем «, китайцы —» Кян «. Древнее имя, очень древнее…

— До Енисея еще добраться надо.

— Значит, не будем терять времени. Так что?

— Спускаем плот через порог. Вы отпускаете сверху, я ловлю внизу.

Андрей и Мастер вновь вошли в ледяную воду, сняли плот с камней и где вброд, где вплавь повели его к порогу. Подойдя ближе, они вновь заклинили плот в камнях и отправились на разведку. Порог грозно ревел, тяжелая вода литым стеклом валилась меж черных зубьев, чтобы снизу, из неразличимой темноты, взлететь пенными взрывами и снова выгнуться темной волной, пропадающей в еще одном пенном вале.

Андрей ушел вниз, китаец, захватив шест, поднялся к плотику. Спустя несколько минут Андрею показалось, что на верхнем бьефе — кроме естественной» плотины «, через которую переливалась вода, — мелькнул какой-то черный угол, сразу провалившийся в белую клокочущую жуть. Потом долго ничего не было видно, и лишь краем глаза он заметил вынырнувший плот, в ночной темноте уходящий за поворот.» Черт, прохлопал ушами!«Бросившись в сильную струю, он догнал плот, но вывести его на берег удалось лишь намного ниже по течению. Почесываясь от комариных укусов, Андрей подтягивал веревки, склонившись над плотом, как вдруг почувствовал, что в его икру уткнулся чей-то холодный круглый нос.

» Это еще что такое?«Обнаружился довольно крупный шар бурой шерсти, задранная с любопытством большеухая морда, блестящие в лунном свете глаза-пуговки. Медвежонок, весенний. Значит, и мамочка его где-то рядом обретается. Значит — рвать отсюда и как можно скорей! А Мастер?!

» Воин «Воды», говоришь, — мягче надо, мягче…«Поглаживая, почесывая за ухом, он, как мог, попытался успокоить медвежонка, постепенно отводя плот в воду и напряженно вглядываясь в прибрежный чащобник. С берега донесся хруст гальки под шагами, выше по реке показался светлый силуэт Мастера. В то же время в лесу вроде бы послышался какой-то легкий треск.

» Он же не знает про медведицу!«Ухватив за шкирку медвежонка, Андрей поднял его и резко крикнул, затем скрутил зверенку мохнатое ухо. Тот разразился детским еще, повизгивающим ревом, размахивая широкими лапами.

» Да в нем живого веса уж пуда два!«Из черноты леса ответил грозный рев, и на береговой галечник вымахнула массивная черная туша. Медведица бросилась на крик детеныша.

— В воду!!! На плот, по воде!! — заорал Андрей что есть мочи.

Андрей перехватил медвежонка двумя руками и со всей силы швырнул в сторону медведицы. Сила у него хоть не медвежья, но бросок вышел неплохой. Медведица замешкалась на несколько секунд, повернувшись к обиженно визжащему медвежонку. Когда она бросилась в воду, Андрей с подскочившим Мастером уже отчаянно гнали плот по отмели, затем прыгнули на него, Андрей стал отталкиваться оставшимся шестом. Ревущая туша сделала несколько крупных скачков в фонтанах брызг, затем, грозно рявкнув — словно послав их куда подальше, — грузно развернулась к берегу.

Тяжело дыша, беглецы уселись на плоту. Замелькали темные массы леса, лунные блики блеснули на гребнях невысоких волн.» Мужик и ахнуть не успел, как на него медведь насел. Нда…«Первым заговорил Мастер:

— А зачем мы, собственно, убегали?

» Вот те раз!«

— Вы меня спрашиваете?

— Кого же еще? Ты мог бы остановить медведя, направив на него поток психической энергии. Ты же знаешь, что так можно погасить агрессию любого зверя.

— Я-то знаю, а медведь знает? Вдруг он необразованный?

— Логично, — слегка усмехнулся господин Ли Ван Вэй. — И что будем делать? Не боишься плыть ночью?

— Да нет, какая разница.

Меняя повязку на руке Андрея, китаец обнаружил, что вблизи запястья появилась довольно глубокая рваная рана.

— Медвежонок, гаденыш, когтем цапнул! А я и не заметил, — догадался Андрей.

— Браслет защитил руку. Коготь мог бы зацепить артерию.

» Что ж, спасибо «, — мысленно поблагодарил Андрей неизвестно кого.

Закончив с перевязкой, китаец устроился на носу плота, подремывая вполглаза на спокойной воде. Андрей, которого тоже тянуло в сон, энергичней заработал шестом.

До самого утра плот шел ровно, переходя из черноты береговых теней в лунное колыхание плесов. После недолгого сна к шесту встал Мастер, потом его снова сменил Андрей. Под утро потянуло туманом — его полосы поползли по реке, слились, превращая воду, небо и тайгу в мутно-синеющий морок, в разрывах которого качались темные контуры береговых елей. Андрей не стал будить китайца. Пусть поспит. Не молодой ведь. Мастер проснулся сам — когда со стороны берега послышалось конское ржание.

Они оба легли на бревна и напряженно прислушивались. Ржание повторилось, негромко звякнул металл, потянуло дымком костра. В тумане было видно, что у берега стоял какой-то человек, набирая воду в котел. Заметив плот, он что-то крикнул. И тут спереди на плот надвинулась тень. Здоровенная скала торчала посередине реки. Вскочив на ноги, Андрей нажал на шест, отводя плот, волны сильно качнули его, пронося в холодной тени мимо мокрого каменного бока, облизанного ледоходами. На берегу послышался хруст гальки, крики, свистнула стрела, звякнув о скалу. Полетели еще стрелы, мелькая в тумане, но плот уже пронесло на сильной струе. Бег воды начал успокаиваться, и тут плот развернула какая-то новая волна — длинная, невысокая, но мощная в своей уверенной плавности. Путников охватил особый запах большой реки.

» В Енисей вышли? Похоже на то «. Все было тихо, берег постепенно исчез из виду. Плавно качаясь на широких волнах и медленно кружась в сплошном белом мареве, плот ровно пошел к северу.

Глава девятнадцатая

Господин Ли Ван Вэй поднялся, сел на бревна.

— Вышли в Енисей?

— Да, — ответил Андрей. — Вынесло. Теперь бы весла. С шестом на большой реке неудобно. Мастер рылся в своем кожаном тюке.

— Спать хочешь?

— И есть, — ответил Андрей, работая шестом, чтобы остановить вращение плотика.

— Ну, давай перекусим.

Доверившись течению, они уселись на влажные бревна, закусывая остатками урянхайских трофеев. Среди клочьев белого пара проглядывала большая вода — тяжелая, мутно-зеленая, наполненная грузной мощью, она то скручивалась водоворотами, то вспухала, расходясь пропадающими кругами.

Поев, Шинкарев сразу взбодрился. Даже спать расхотелось. Один вопрос не давал ему покоя. Может, пришло время задать его?

— Хотел спросить вас, Ши-фу… Я сделал глупость, взяв ту женщину, так вы сказали. Глупость в том, что она погибла?

— И это тоже. Но главное, она отвлекла тебя, и ты не сделал того, что должен был сделать. И» Ветер» не принял тебя. Впрочем, такова уж судьба женщины — сбивать мужчину с Пути.

— Значит, я не справился? Жаль. Мне было легко в этом состоянии.

— Потому и легко, что ты не заглянул в глубину. В глубине «Ветер» страшен. Ты был очень близок, там, на склоне, когда сорвался.

Туман начал редеть, неясные массы гор проступили по обеим сторонам широкой реки. Мастер устроился на плоту, сев на свой тючок и сложив по-турецки ноги. Плот все так же плавно качало, с легким плеском вода лизала темную кору бревен.

— Скажите, Ши-фу, как мы сюда попали? И зачем мы здесь?

— Где «здесь»? На Енисее?

— Нет, в этом времени. В семнадцатом веке.

— Вот ты о чем… — качнул головой китаец, — что ж, наверное, пора тебе услышать.

Господин Ли Ван Вэй помолчал, глядя на горы. Потом продолжил:

— Все вещи во Вселенной совершают свой Путь, или Дао. Мы говорим, вещи движутся «из Пустоты в Пустоту»: появляясь из Пустоты, в конце Пути растворяются в ней. Это — вселенский поток превращений, или Тело Дао. Он делится на две части: «Сянь-Тянь», или Раннее небо, и «Хоу-Тянь», или Позднее небо. Раннее небо — хаотическое, рассеянное бытие, готовое уйти в Пустоту или только что родившееся из нее. Позднее небо — мир конкретных, осязаемых форм, в том числе земных.

Андрей поднялся, развернул плот. Боковая качка стала меньше.

— В Раннем небе обитают «подлинные божества». Именно они и помогли нашему переходу, — продолжал Мастер.

— Что за «подлинные божества»? — спросил Андрей, сев напротив Мастера и укладывая шест поперек плота.

— О них мало что известно. По сути, это лишь формы рассеяния, маски Хаоса. Кроме земного тела, явленного здесь, в Позднем небе, человек обладает «подлинным» телом — как говорят даосы, «смутным обликом», — которое существует в Раннем небе. Вот через «смутные облики» Раннего неба и с помощью его божеств и произошел наш переход.

— Переход в другое время? — спросил Андрей.

— Именно так.

Туман стал подниматься. Над темным, волнующимся зеркалом воды проносило последние седые клочья, и над рекой неясными еще бурыми, коричневыми, темно-зелеными пятнами проступили горы. Массивные ребра и острые вершины скал, оттененные утренней синью, растворялись в светлеющем небе, наполненном тонким белым паром. Мастер меж тем продолжал:

— В области Раннего неба время не течет, как у нас. Там оно просто есть. В области Позднего неба время движется, определяясь сменой событий. События же меняются двояко. Во-первых, они регулярно повторяются в круговом движении. Так меняются времена года. Во-вторых, события связаны линейно. Линейная связь подчиняется двум законам: «причины-следствия»и «временных ритмов». Понятно?

— Про «причину и следствие» понятно. А что за временные ритмы?

— Если не ошибаюсь, есть такая русская пословица — «обещанного три года ждут». Это подмечено верно — от первого проявления события до его полного развития и проходит примерно три года. Немного больше или меньше, но примерно так.

— Почему три года?

— Не знаю. А почему через пять лет происходит нечто противоположное тому, что произошло пять лет назад? И этого не знаю. Но знаю, что наложение всех линейных ритмов образует волну, волну времени, которая и несет нас в будущее.

Туман совсем рассеялся. На сотни метров над рекой поднялись многоярусные стены мраморных скал, отливавшие на солнце чистым серым блеском, пронизанные жилами белого кварца. Вокруг скал цвел багульник, охватив склоны розовым облаком, взлетающим от теплой бурой земли. За волнистой грядой серо-зеленых гор белела вершина Боруса, мягко синели тени на перегибах широких снежных скатов.

— Наложение циклического и линейного движения образует спираль времени, по-китайски, «цзи», — продолжал Мастер. — Расширяясь, спираль достигает Раннего неба, уходя в Пустоту. Такая же спираль движется в противоположном направлении — внутрь, к точке. Точка не имеет размеров — в этом она равна бесконечности, а значит, и Пустоте. Даосы называют это двойное движение «лян син»— «идти двумя путями». Обе спирали ориентированы по «оси Дао»— «дао шу». Эту ось символизирует бамбуковый посох даосского отшельника, с которым ты сам не раз упражнялся. А в точках стыка, соприкосновения противонаправленных витков спиралей и совершается переход.

— Время идет назад? Мистика какая-то…

— Мистика? Ты так думаешь?

— А что же еще?

— Жизнь, — произнес Мастер как нечто само собой разумеющееся. — Я говорил раньше, — не помню, говорил или нет? — что идея обратного хода жизни, или «дяньдао», лежит в основе всех даосских практик. Даосский подвижник стремится вернуться к «внутриутробному» состоянию, как бы поворачивает вспять течение своей жизни, вплоть до того, что поглощает свою собственную счюну и семенную жидкость! Да что там подвижник, элементарный курс цигун действует точно так же.

Андрей, плотно занимаясь ушу, уделял немного времени искусству цигун как таковому. Помня правила школы, в теорию тоже не лез. А такое слышал вообще в первый раз. Мастер между тем явно разговорился:

— В двадцатом веке был у меня приятель… Не странно ли, что, будучи в семнадцатом веке, я говорю про двадцатый век «был»? Но я давно его не видел. Приятель этот индонезиец, зовут его Вон Кью Кит, он довольно долго работал в Шаолиньском институте, даже написал пару книжек о кунфу. Не очень серьезных. Вот что он мне рассказал. Известно, что если маленький ребенок лишится последней фаланги пальца, она может снова отрасти, регенерироваться. С возрастом эта способность пропадает. Так вот, в школе у моего приятеля занимался некто Чжо — директор страховой фирмы из Джакарты. И каким-то образом этому Чжо отрезало последнюю фалангу на мизинце. Пятидесятилетний мужчина с такой страстью практиковал цигун, что палец у него снова отрос. Он потом всей школе надоел — ходил, палец торчком, всем показывал . А ты говоришь — мистика!

— Вот так, — завершил беседу господин Ли Ван Вэй. — Как мы попали сюда, я тебе более-менее рассказал: через Раннее небо, пользуясь обратным ходом спирали «цзи». Зачем мы здесь, расскажу позже. В общем, это связано с той самой волной событий, которая движется в Позднем времени. Знание временных ритмов позволяет сделать некий расчет… а если еще не делать глупостей с местными женщинами… — Он зевнул, прикрыв рот сухой смуглой ладонью. — Я, пожалуй, посплю, если ты не возражаешь. И даже если возражаешь.

Мастер лег, подложив под голову тючок, и закрыл глаза, а Андрей, взяв шест, вновь опустил его в темную воду.

Глава двадцатая

День разогрелся. С крутых склонов, поросших соснами, потянуло запахом смолы и сухой земли. Андрей совсем разделся, подставив тело яркому солнцу. Снежная вершина Боруса почти исчезла за горами — остался лишь белый венчик над таежным перевалом. Река была пустынна: ни лодок, ни плотов, ни людей на берегу. Мастер спокойно спал, подложив под голову кожаный тюк.

Андрей поднялся, поставил ладонь козырьком над глазами, вгляделся вниз по реке. В голубовато-серой дымке, в которую безостановочно уходила вода, желтым пятнышком покачивалось что-то… катер, что ли?

«Какой тут катер — ладья или коч какой-нибудь».

— Проснитесь, Ши-фу, пожалуйста! — Он легонько потряс Мастера за плечо.

— Что такое?

— Разрешите доложить — неизвестное судно в трех милях по курсу.

— Прямо-таки в трех… — Господин Ли Ван Вэй с удивлением посмотрел на голого Андрея. — Ты бы оделся, а то за обезьяну примут.

— Кому тут принимать? Медведю?

— Не беспокойся, найдется кому.

«Ну ни хрена себе. И здесь он при делах.»

Плот тем временем подносило к судну. Стало видно, что это дощаник русского типа или даже русской постройки — одномачтовая парусно-весельная барка, примитивная, но крепкая и вместительная. Дощаник встал на якорь недалеко от берега, развернувшись носом к течению. На широком скругленном носу показался крепкий мужчина в темной одежде. Заметив плот, мужчина дал знак, судно снялось с якоря, по бортам блеснули мокрые весла. Когда дощаник развернулся, гребцы придерживали его, поджидая плот.

— Возьми шест, подойдем к ним, — скомандовал Мастер.

— Будем подниматься на борт?

— Конечно.

— А что там за люди?

— Хорошие люди. Китайцы.

«Мы, китаиса, людя хоросая и веселая…»

— И вот еще что, — чуть колеблясь, продолжил Мастер, — возможно, там окажется… твой знакомый. В любом случае, если узнаешь кого-то, не подавай виду.

— Да, Ши-фу. А кто это может быть?

— Чен.

— Понятно. — Андрей знал Чена, правда, давно не видел.

Медленно покачиваясь, подвалила тяжелая корма с топорно вырубленным рулем, на которую уже успел перейти встречающий их мужчина. Плот подошел к борту, мужчина бросил конец, который Андрей закрепил к вязке плота.

— Ши-фу хо! — улыбаясь, приветствовал мужчина Мастера.

— Чен хо! — без улыбки ответил тот.

Мужчина был крупный, широкоплечий китаец неопределенного возраста — от тридцати до сорока — одетый в костюм темного, чуть поблескивающего шелка. У него было широкое твердое лицо, узкие черные глаза, смуглая маслянистая кожа слегка бугрилась на щеках. Загорелый широкий лоб переходил в синеватый, гладко выбритый череп, жесткие волосы с темени и висков зачесаны на затылок, с которого свешивалась узкая коса. Китаец внимательно осмотрел Андрея.

— Жди здесь! — скомандовал Андрею Мастер, закинул тюк за спину и, ухватившись за борт, легко перемахнул в дощаник. Чен, не сказав ни слова, отошел от борта. Андрей сел на плот, поглядел на реку. Булькала темная вода между бревном плота и нагретым бортом, сколоченным из широких досок. Тут весла дощаника пришли в движение, из-под кормы потянулся гладкий след, закручиваясь мелкими водоворотами. Зажурчала вода под бревнами — плот тоже двинулся за дощаником. Андрей сидел, охватив руками колени — в плеске воды, в тепле позднего полдня не было уже ни голода, ни сонливости, ни особенного любопытства…

— Эй, ты! — Незнакомый голос коротко и жестко пролаял русскую речь.

— Что надо? — буркнул Андрей.

— Сюда! — Мужчина показал на борт и отошел.

Подтянув плот к корме, Андрей ухватился за толстый борт и, грузно перевалившись животом, втащил тело на дощаник. Он специально решил показать себя более неуклюжим и, следовательно, более безопасным.

На первый взгляд на дощанике действительно были одни китайцы — по шестеро гребцов с каждого борта, с виду похожие на солдат, и пара пожилых, в теплых халатах и костюмах блестящего узорчатого шелка. «Купцы?» Мастера не было видно. Посередине барки лежали тщательно упакованные ящики, в кормовой части был жилой кубрик, носовая часть прикрыта навесом из соломенных циновок. Там стоял Чен, Андрей окинул взглядом его мощное гибкое тело, широкие кисти с «набитыми» бляшками на суставах — ив этом времени Чен оставался бойцом, пожалуй, даже более опасным, чем в своем собственном. «А какое время его собственное? А собственное время Мастера? Кто они вообще?»

Чен, в свою очередь, внимательно оглядел Андрея: грязные исцарапанные ступни, тяжелые кулаки, широкие плечи, светлую спутанную бороду и ярко-голубые глаза.

— Человек? — спросил он, ткнув Андрея пальцем в грудь.

«Человек — это звучит гордо!» Андрей чуть подался назад, так что палец Чена остановился в воздухе.

— Кто ж еще?

— Не знаю кто, — пожал Чей плечами. — Обезьяна. Демон. Так человек?

— Питекантроп! — Андрей ухмыльнулся.

— Что? — не понял Чен.

— Чмо! Пожрать есть?

— Водки хочешь?

— Давай!

— Иди сюда.

Из черного глиняного горшка Чен положил Андрею чашку риса со свининой и тушеными овощами, протянув ему палочки «куай-цзы», в пиалы налил рисовую водку.

— Меня зовут Чен. Тебя как?

— Андрей.

Вот и «познакомились».

— Почему умеешь есть с куай-цзы? — спросил Чен, глядя, как Андрей управляется с палочками, стараясь не торопиться. Судя по всему, Чен выставлял ему приемлемую «легенду».

— Бывал в Китае, — подхватив игру, ответил Андрей, — а ты откуда русский знаешь?

— Албазин.

Водка уже туманила голову, Андрей ел быстро, но аккуратно, по ходу вспоминая:

«Албазин — первая русская крепость на Амуре. Середина семнадцатого века. Китайцы ее осаждали, русские оттуда ушли, потом опять пришли… что-то в этом роде. Фактически, Первая русско-китайская война».

— Так ты воевал? — спросил Андрей. — Там, под Албазином?

«А может, это не» легенда «?»— мелькнула странная мысль, или, скорее, ощущение абсолютного соответствия этому времени, которое виделось в Чене. В самом себе такого соответствия Андрей совершенно не чувствовал, полагая, что и со стороны его не было заметно.

— Воевал, на штурм ходил, — ответил Чен, — потом переговоры были, с казаками говорил.

— И как тебе казаки?

— Хороши. Маньчжуры о них говорят — «тигры». Казаков четыреста было, Маньчжуров две тысячи, с пушками — и ничего не могли сделать. Потом казаки сами ушли. Еще водки хочешь?

— Давай.

«Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!» Допив свою чашку, Чен поднялся:

— Спать будешь? Тогда спи здесь, другие штаны, рубаху потом дам, — указал он место у борта.

Андрей улегся на циновку, закрыл глаза. Ритмично скрипели уключины, плескалась за бортом вода, слившись с мяукающими звуками китайской речи, — понемногу все затуманилось, поплыло куда-то, в итоге провалившись в черную воронку сна.

…Из темноты проступают стены комнаты, где-то выше, над дугообразной спинкой железной кровати, в темноте плывет потолок.

— Угар, — донесся до маленького Андрюши чей-то взрослый голос, — вьюшку закрыли, и вот…

От печки вьется дымок — это его душа уходит в слабых голубых завитках. Тяжелые веки смыкаются, и в черноте наплывает диковинная Птица. Вырезанная из залоснившегося темного дерева — одновременно живого и мертвого, — с изгибами древесных волокон, следами ножа и лоском от тысяч пальцев, сотни лет державших ее. Птица растет и растет, охватив распавшуюся комнату тяжело-выгнутым клювом, стиснувшим голый череп оленя, заполнив ее волнистыми линиями крыльев, переплетением толстых полукружий, грубо изображающих перья. Она парит у низких облаков, под деревянными крыльями до горизонта расстилается тайга, кое-где разорванная снежными склонами сопок, с высоты напоминающих небольшие круглые кочки…

— Это птица Гаруда, — слышится Андрюше, — и ты убьешь ее, убьешь ее… А потом она вернется, потому что птица Гаруда бессмертна…

На лоб ему ложится мокрое полотенце, рядом журчит вода…

Глава двадцать первая

Когда Андрей проснулся, уже потемнела вода, потемнели горы по берегам. Рядом с ним лежали штаны и куртка из синей дабы — дешевого китайского ситца. На носу лодки кружком сидели гребцы. Среди них — Чен. Увидев, что Андрей проснулся, китаец встал и подошел к Шинкареву.

— Есть хочешь?

— Нет.

— Водки?

— Нет, спасибо. Что за груз? — Андрей показал на ящики.

— Чай. Вот они везут, — кивнул Чен на купцов, стоящих на корме, — немного в степи продадут, немного в Красноярске, потом в Енисейск спустятся.

— А дальше — в Москву?

— Это зимой, на санях. Летом в тайге дорог нет, только лодки.

— Опасно чай возить?

— Все опасно возить. Там, где русские живут, разбойники по ночам в тайге караулят, чай с возов режут. Когда «чаереза» ловят — догола раздевают, привязывают к дереву и обливают водой. Так и стоит всю зиму во льду, других пугает.

— И все равно режут?

— Режут.

За разговором они подошли к кормовому кубрику. Еще больше сгустились сумерки, сквозь входную занавеску, сделанную из соломенной циновки, мелькнул огонек свечи, горящей внутри.

— Иди, — сказал Чен, — Ши-фу ждет. Изнутри кубрик оказался достаточно просторным. Койки были скрыты в темноте, на низком столике, стоящем в центре, горела свеча, были разложены свитки шелка и принадлежности для письма: кисточки, стакан с водой, брусок сухой туши и круглая каменная тушечница. Тут же низкий коричневый чайник и стеклянные чашечки. Мастер, сидя по-турецки, выводил на шелке нечто напоминающее топографическую карту. Отложив кисть, пригласил Андрея садиться:

— Покажи руку.

На плече уже образовалась корочка, но на запястье повязка присохла к ране.

— Надо сменить. Потерпи.

— Меняйте, раз надо.

Присохшую повязку пришлось отрывать от раны. Господин Ли Ван Вэй обработал руку и наложил чистую повязку. Затем налил Андрею чаю и вновь взялся за кисть.

— Сколько было конного хода до перевала? — спросил он, не поднимая головы.

— От озера?

— Нет, от крепости.

— Три дня.

— А на перевал сколько шли?

— Ну… Часов шесть?

— Пожалуй.

Обмакнув кисть в тушечницу, китаец вывел сбоку от карты столбцы быстрых изящных иероглифов.

— Спуск с перевала?

— Часов семь. Мы шли медленно, в тумане, потом прятались.

— Да. Час быстрой скачки до реки, полдня и ночь на плоту до Енисея. Кажется, все.

Мастер прополоскал кисточку и осторожно отжал ее о край стакана.

— Красиво? Это тоже гунфу. — Китаец указал он на иероглифы и продолжил:

— Повезешь это вместе с Ченом. Познакомились?

При этом он пристально взглянул в глаза Андрею, словно проверяя, усвоил ли тот «легенду».

— Да. Кто он здесь?

— Начальник охраны. Мой лучший ученик. Бери! — Он протянул Шинкареву послание.

— Что здесь?

— Тебя не касается.

— Тогда зачем мне это брать? — Андрей усмехнулся. Затем взял свиток, развернул, вгляделся в географическую схему, затем поднял голову, встретившись глазами с Мастером.

— Скажите, Ши-фу, вы шпион? Китайский шпион?

Шинкарев подумал, не пора ли ему несколько расширить правила игры — дать понять, что он здесь российский Наблюдатель, а не просто ученик Мастера. Китаец об этом знал с самого начала, но в их отношениях этого момента как бы не было. Так что — изменить игру, ввести официальный момент? «Рано».

— Э-э-э… Кажется, ты начинаешь забывать родной язык, — подчеркнуто спокойно возразил Мастер. — Это у «них» шпионы, у «нас», как известно, разведчики.

— А кто тут «мы»и кто «они»?

С бесстрастным видом китаец скрутил шелк и теперь подчеркнуто медленно, тщательно взялся упаковывать его в промасленную ткань.

— Тебя это волнует?

— Мне это не все равно.

— Почему?

Отвернув толстое полотенце с коричневого чайника, господин Ли Ван Вэй налил еще по чашке — чай был почти прозрачный, с крупными зелеными листьями, горьковатый на вкус. «Как он не остывает в этом чайнике? Глина, наверное, особая».

— Китай только что воевал с Россией, — сказал Андрей, — а может, и сейчас еще воюет. Само собой, в этом времени. А шпионить против России я не буду. Кстати, что у нее с Китаем — мир, война?

— Перемирие. Но с чего ты взял, что все это против России? Ведь тут совсем другие страны: кыргызский Хоорай, Тува под монгольскими Алтын-ханами, джунгары…

— Какие, к черту, джунгары? — прервал его Андрей. — Плывем-то мы в Красноярск!

— Это Чен тебе сказал? — Мастер был явно недоволен. — Да, Красноярск, но не сразу.

— Ну вот!

— Что «вот»?

— Как это что? Вот вернусь я в свое время, а вместо Красноярска Чайнатаун на десять миллионов китайцев!

— Ты вернись сначала.

«Вот тут он прав».

Добавив себе чаю, Мастер усмехнулся в усы:

— Десять миллионов китайцев, говоришь? А что, это мысль! Тебе не приходило в голову, что России — твоего времени — следовало бы свою Чечню сдать в аренду Китаю лет эдак на двадцать? Через год там будет образцовый порядок — расселится миллионов пятнадцать трудолюбивых рисоводов, а все «полевые командиры» получат по лопате и отправятся на стройку ирригационных сооружений, в район Синьцзян-Уйгурского автономного округа…

— Сами разберемся. А с уйгурами у вас тоже не очень получается.

— Верно. Хотя это не главное.

Мастер откинул полог, коротко бросив в темноту что-то по-китайски.

— А что тут главное?

— Главное то, что сейчас — то есть в середине семнадцатого века — завязываются те исторические узлы, которые определят жизнь в этой части света вплоть до нашего времени. Именно в это время складываются государства в их нынешних границах — Россия, Китай, даже Орда киргиз-кайсаков…

— Что за орда?

— Вы ее называете независимым Казахстаном.

— Понятно. И что, мы будем в этом участвовать?

Мастер взял подсыхающую кисточку, заострив ее кончик до иголочной тонкости, и едва заметно, совсем неощутимо для кожи притронулся к руке Андрея.

— Коснемся. Вот так. «Красиво».

— Оставим след, — продолжал Мастер, — ведь след и есть настоящий знак Пути. Как сказал поэт девятого века Сыкун Ту: «Вот подлинный след: воистину, познать его нельзя. Облик воли только хочет родиться, а превращения уже творят новые чудеса!» Волна обгоняет любые усилия. Мы чуть-чуть, точно рассчитанным образом корректируем историю здесь, в семнадцатом веке. Волна отраженных событий проявится только в двадцать первом веке. Дойдя, волна «уляжется»— события станут естественными, своими для истории, и в то же время такими, как нужно… кому-то.

— И все-таки я не понимаю.

— Чего ты не понимаешь? — Китаец собрал принадлежности для письма, убрал куда-то чайник и чашечки.

— Вот смотрите — допустим, я живу в 2003 году…

— Допустим.

— Каким-то образом я попал, скажем, в 1660 год. Что-то натворил, пошла волна отраженных событий, я возвращаюсь в свой 2003 год, а там все идет иначе. Но ведь события 2003 года уже произошли, их нельзя менять задним числом.

— А 2005 год? 2010? То, что еще не прожито в твоем 2003 году — как быть с этим?

— Значит, какие-то силы — эти самые «подлинные божества»— перенесли меня из моего 2003 года в 1660 год, чтобы мое действие в этом году так вмешалось в волну взаимосвязанных событий, что это изменит еще не прожитое нами будущее — скажем, 2005 или 2010 годы. Так?

— Может, и так, — в голосе Мастера появилось нетерпение, он явно стремился закончить этот разговор.

— И что, постоянно так происходит? То есть постоянно устраиваются такие «переносы-экспедиции», корректирующие ход истории?

— Я этого не знаю. Но почему бы и нет?

— Мне это кажется странным.

— А мне кажешься странным ты. И что с того?

— Но как же люди живут, возвратившись в свое время? Помня все это? Почему они молчат? Или… они не возвращаются?

— Много ли стоят воспоминания о снах? — пожав плечами, ответил Мастер. — Кому они интересны? Кроме того, по возвращении с тобой поработают специалисты. Они внушат тебе так называемую «наведенную память».

— Что это?

— Гипноз.

«А вот хрен тебе, а не гипноз!»— подумал Шинкарев. Но промолчал.

— Ты будешь помнить некоторые вещи, которые ты якобы сделал во время своего отсутствия, — продолжал китаец. — Но и возвращаются не все. Я же тебе говорил — мало ли трупов находят в грязных парадных или вылавливают из рек.

— Но это значит, что и в нашем времени, то есть, например, в 2003 году, по улицам ходят такие вот «члены экспедиций», перенесенные из другого времени. Так?

— А разве можно довериться благоразумию людей того же 2003 года: их атомной бомбе, их озоновым дырам?

— Я не о том, — сказал Андрей. — Люди! По улицам наших городов ходят люди, с виду вполне обычные. Есть ли среди них «члены экспедиций», вроде нас?

— По нашим улицам ходит великое множество необычных людей. В том числе и членов таких экспедиций.

— Тем более хочу знать, что я делаю и против кого!

— Что-то ты в Москве не очень хотел знать, кого придавил и зачем, — в голосе китайца послышалась угроза, — да и Тане своей просил помочь, не особенно разбираясь, что я должен для этого сделать.

— Я хочу знать! — упрямо произнес Андрей. — Я должен!

— Ну что с тобой поделаешь, — вздохнул Мастер, — будешь ты знать. Но не сейчас, извини, времени уже нет. Вставай, пошли!

Они поднялись и вышли в темноту, наполненную светом звезд над черными силуэтами гор и тихим плеском большой воды, безостановочно стремящейся куда-то.

Глава двадцать вторая

Пока Андрей и Мастер беседовали в кубрике, команда успела убрать парус, завернув его на рею. Дощаник шел самосплавом, на носу был виден черный силуэт Чена, вдоль бортов разместились гребцы-солдаты. Осторожно обходя ящики с чаем, Андрей задел один из них. Внутри звякнуло.

«Хороший чаек. Интересно, холодный или огнестрельный?»

Глаза постепенно привыкли к темноте, различая на гребцах кольчуги и шлемы, пристегнутые сабли, длинную пищаль, прислоненную к мачте. На судне знакомая атмосфера полной собранности, сосредоточенной, несуетливой готовности в бою.

Выйдя на нос, Мастер обменялся с Ченом несколькими китайскими фразами, затем оба умолкли, в полной тишине вглядываясь в темноту.

«Чего они ждут? Разбойников речных, Стеньку Разина? Не читал я про таких на Енисее…» Внезапно в непроглядной черноте появилась яркая точка, отразившись в воде мерцающей дорожкой. Ниже по течению появилась еще одна точка, еще одна дорожка. Чен бросил короткую команду — гребцы опустили в воду весла, рулевой на корме чуть сместил тяжелый рычаг, медленно и бесшумно подправляя курс ближе к берегу. Мастер снова по-китайски переговорил с Ченом, затем достал из-за пазухи чертеж, плотно завернутый в промасленную бумагу, и передал Андрею.

— Ну что? — спросил он приказным тоном. — Пойдете?

— Нет. Я пойду один.

Это решение Наблюдателя. Пусть он увидит и узнает такое, чего не увидят ни Мастер, ни Чен.

— Вот как… — с сомнением качнул головой господин Ли Ван Вэй, — один, значит…

— Я курьером не первый год. И всегда один работал — знаю, о чем говорю.

— Что ж, иди, — согласился Мастер. Похоже, Чен на судне был нужнее.

— Что нужно сделать? — спросил Андрей.

— Отдать это. — Мастер показал на пакет. — Взять, что дадут. Вернуться живым.

«Курьерское задание. Все нормально».

— Там может быть засада? — привычно спросил Андрей.

— Там все может быть.

— Понятно.

Андрей бесшумно спустился на плот, Чен протянул ему недлинное, удобное весло.

— Правь, чтобы пристать между двух огней. Ждем тебя ниже по течению. Все, пошел!

Андрей отвязал веревку, опустил весло в воду, и курсы сразу начали расходиться — плот пошел к берегу, дощаник — к середине реки, перемещаясь массивной черной тенью, накрывая собой дрожащие лунные блики. Мягко работая веслом, Андрей повел плот к невидимому берегу, отмеченному лишь двумя яркими огнями. Проплывая мимо первого огня, он увидел костер, разложенный на берегу, — оранжевый круг выхватывал из темноты полосу гальки, темный блеск накатывающей воды, колючие лапы сосен, уходящие вверх по крутому склону. У костра никого не было, но Андрей на всякий случай лег на бревна. Сильное течение быстро пронесло его мимо, и тогда, на глаз определившись с расстоянием, он начал понемногу подгребаться к берегу. Когда костры примерно сравнялись в размерах, он скинул одежду, положил посылку на плот, несколькими сильными гребками подвел его к отмели и, держась за бревна, соскользнул в воду. Ледяная вода доходила до подбородка, холод перехватил дыхание, течение давило сильно, но удержать плот было можно — Енисей река быстрая, мощная, но все же не горная.

«Ну что, где комитет по встрече?» Никого. Берег был молчалив, темен и пуст. У Андрея свело ногу, пока он пытался размять ее, на несколько секунд опустив голову, что-то произошло — на берегу было все так же тихо, но у кромки воды, как изваяние, встала темная человеческая фигура. Мимолетный лунный блик сверкнул на бляхах длинного кафтана, на мгновение осветил скуластое лицо под железом блеснувшего шлема. Не говоря ни слова, человек поднял над собой какой-то предмет, Андрей, прячась за плотом, тоже поднял сверток, указывая им на плот, затем швырнул на берег. Когда на бревна шлепнулась ответная посылка, Андрей, не показываясь, толкнул плот от берега и сам поплыл за ним по течению.

Наводящие костры погасли, но под луной, наполняющей черную реку серебристо-голубыми искрами, Андрей не рисковал выбираться на плот, хотя у него уже зуб на зуб не попадал от енисейской воды — сшибут стрелой запросто, стреляют здесь метко. Но и холод долго терпеть было невозможно.

Проплыв еще несколько минут, Андрей выбрался на плот, кое-как обтерся, не вставая, натянул штаны и рубаху. «Что-то загостился я в воинах» Воды»— пора куда-нибудь посуше, в феллахи-бедуины «.

Андрей поднялся, вгляделся в реку. Впереди, на лунных бликах, мелькающих в волнах, показался темный силуэт судна. Андрей погреб к нему, спустя некоторое время он услышал плеск весел, затем плот ткнулся в борт дощаника.

— Отдал; письмо? — спросил Мастер.

— Отдал.

— Привез?

— Давай, — выхватив из руки Андрея привезенный мешок, господин Ли Ван Вэй сразу скрылся в кубрике.

— Поесть дай. Водки дай! — без церемоний потребовал Шинкарев у Чена.

— Все дам, пошли.

Чен уже накладывал рис и разливал водку по пиалам, когда подошел Мастер.

— И мне налей, — велел он Чену.

— Пожалуйста, Ши-фу, — почтительно ответил Чен.

— Ну, за что выпьем? — Мастер повернулся к Андрею.

— За российско-китайскую дружбу! — И три глиняные пиалки негромко брякнули друг о друга.

Эти трое уже бывали в рискованных делах. Не так давно и не так далеко отсюда (и вместе с тем в непредставимо далеком пространстве и времени), в южном портовом мегаполисе, они возвращали к власти президента страны. Вокруг горящего небоскреба трещали автоматы, в ночном небе ревели американские штурмовики… Они еще не стали настоящей командой, но сейчас почему-то казалось, что стали. И что Андрей не Наблюдатель, настороженно оценивающий действия Мастера, а любимый и преданный ученик — такой же, как Чен (тоже капитан, правда, Китайской народной армии). Но, положа руку на сердце, что было ближе к правде?» Вопрос… Пожалуй, все-таки то, что я Наблюдатель. Пока это так «. Но не только об этом подумал Андрей. Там, в азиатском городе, их ведь было не трое. Четверо. С ними действовала Патриция, та самая Крыса, из-за которой (отчасти) капитан Шинкарев и полез в эту черную дыру.

— Когда поешь, зайди ко мне, — сказал Мастер Андрею и поднялся.

Андрей решил спросить Чена:

— Ты видел Крысу?

— Здесь нет крыс.

Узкоглазое лицо, освещенное тусклым светом масляной лампы, было бесстрастно. Казалось, мысли Чена где-то далеко.

— Ты знаешь, о ком я говорю, — сказал Шинкарев.

— Знаю.

— И что?

— Ничего.

— Это Ши-фу приказал молчать о Патриции?

— Он ждет тебя, — напомнил Чен. — Лучше не думай о ней, пока ты здесь. Я знаю, о чем говорю.

Судя по виду и голосу Чена, так оно и было. Ни Мастер, ни Чен не желали зла Андрею — это было бы просто нефункционально. Поэтому Андрей решил закончить разговор миром. Выпив по последней с Ченом, он тоже встал и направился в кормовое помещение. Внутри стояла тишина, Мастер читал письмо, написанное круглой, причудливо изгибающейся вязью на тонкой желтовато-белой коже.

— Рассказывай, — приказал он, положив письмо.

— Кто там был? — спросил Шинкарев, закончив краткий отчет.

— Джунгары.

— Не знаю таких.

— Считай их калмыками. Этих ты знаешь?

— Этих знаю. А почему они прятались?

— Потому что это не их страна. Урянхай, или Тува, из которой мы уходим, подчиняется монгольским Алтын-ханам. Хакассия, куда сейчас плывем, — страна енисейских кыргызов.

Андрею пришла в голову неожиданная мысль:

— А почему мы вообще с ними встретились? С джунгарами.

— Что ты имеешь в виду?

— Но ведь мы сюда случайно попали. Тувинцы напали на кочевье, мы пошли в поход, потом поплыли. Или вы и набег сами устроили?

— Если бы не было меня, джунгары встретились бы с Ченом, — сказал Мастер.

— Понятно. И чего хотят джунгары?

— Хотят знать о горных проходах в Западных Саянах.

» Так вот та сила, для которой мы разведывали перевал! Но почему перевал разведывал китаец?«

— А китайцы чего хотят? — спросил Шинкарев.

— А МНЕ ПЛЕВАТЬ НА ТО, ЧЕГО ХОТЯТ КИТАЙЦЫ! — отрезал господин Ли Ван Вэй.

— То есть… как это? — изумился Андрей.

— Имеет значение то, чего хочет Его величество Император, коим в данный момент является представитель Маньчжурской династии Цинь. Русские его называют Богдыхан.

» Что называется, «Почувствуйте разницу!»«.

— Ну и чего хочет этот самый… Богдыхан?

— Выполнить историческую миссию Китая — объединить под своим началом всю Азию.

— Только-то! — присвистнул Андрей. — А как же мы, русские? Нас-то этот ваш Богдыхан собирается спрашивать?

— Живите в Сибири, раз уж пришли. Сибирь — это» Ло-ча «, » Голодная земля «, по-китайски, и воевать за нее Поднебесная не будет. Как сказано:

Имперские мужи, познавшие законы Дао,

Не учинят войны, чтобы добиться послушанья

.

— …другое дело южные страны — Монголия, Джунгария, Уйгурия, Бурятия, Тува. В общем, в этой части мира должны остаться только Россия и Китай. Такова цель — ив семнадцатом веке, в двадцать первом, и в любом другом. На нее мы и работаем.

» Сначала Россия и Китай, потом только Китай?«

— А джунгары, кыргызы, монголы? Они-то как?

— Все это лишь фигуры в шахматной партии. Они сыграют друг против друга, расчищая дорогу главному игроку — Китаю. Ну и России отчасти. Хочешь чаю?

— Да, Ши-фу.

Китаец достал чайник, стаканчики, разлил ароматный зеленый чай.

— Как писал ученый пятнадцатого века Лу Тун:» За чаем соприкасаешься с сердцем собеседника, а пить чай с неподходящим человеком — все равно что поливать бурьян сталактитовой капелью «. Капли, падающие из сталактитов, — молоко Земли. Самая ценная вода, которая только есть на Земле. Видишь — вода связана с землей. И так во всем.

— Когда они должны сыграть друг против друга? — спросил Андрей, занятый своими мыслями.

— Через год. Через сто лет, через триста лет. Когда угодно. Главное — не дать степнякам объединиться, хотя бы временно. Если это произойдет, если появится новый Чингисхан — Китай в который раз отбросят за Янцзы, а Россию выкинут из Сибири за Урал, а то и за Волгу.

» Чин! — Чин! — Чингисхан!«— закрутился в голове прилипчивый немецкий мотивчик.

Андрей поднял стаканчик, пригубил горьковатый чай.

— Со стратегией ясно —» За Волгой для нас земли нет!«А тактика?

— Главное сейчас — выиграть время, растянуть ситуацию. Не дать кыргызам выбить русских с Енисея, не дать русским быстро продвинуться в хакасские степи. Дать время ослабнуть Монголии, там стоит многолетняя засуха. Позволить усилиться Джунгарии, а главное — поставить туда нужного Китаю хана.

— Есть и такой?

В тепле и уюте Андрей вдруг почувствовал сильную усталость — засыпающее сознание сдвинулось, явно теряя нить разговора. А китаец меж тем продолжал объяснения:

— Есть у них один мальчик — принц, наследник престола. Зовут его Цэван Рабдан. В письме, которое ты только что привез, в обмен на сведения о саянских перевалах джунгары дали согласие на поездку принца Цэвана в Китай. Там я с ним побеседую.

— А потом?

— Суп с котом. Ты знаешь, китайская кухня признает любые продукты, но это… Что, русские и правда варят такой суп?

— Да нет, просто так говорят. — Андрей зевнул.

— В каком случае русские так говорят?

— Когда не стоит объяснять дальше.

— И правда не стоит. Спать будешь на палубе. Чен даст тебе одеяло потеплее.

Снова журчала вода за бортом — словно и не было сегодня ни плота, ни холодной воды, ни темного воина на пустынном берегу. Прозвучала негромкая команда, весла опустились в воду, с тихим плеском подгоняя дощаник к северу. Гор по берегам уже не было — великая река, замедлив свой бег к Северному океану, вышла из горного ущелья и двинулась по степи, перекатывая камни по дну, неся в себе больших и малых рыб, покачивая на холодных волнах деревянную барку, везущую кыргызам тайный груз.

Глава двадцать третья

Резкий звук удара одним махом вышиб Андрея из тревожного сна. В деревянном корпусе дощаника — там, где была его голова, но с наружной стороны — торчала длинная стрела с трехлопастным оперением.

— Пригнись! — донесся голос Чена.

Свистнув над ухом, в мачту воткнулась вторая стрела.

— Кто стрелял? — осматриваясь, спросил Андрей.

— Не знаю!

Было темно, восток только разгорался. Темная вода растворялась в клочьях негустого тумана, в котором угадывались контуры низких лодок — одна, вторая, две с противоположной стороны, еще одна лодка зашла с кормы. В лодках виднелись силуэты людей в островерхих шапках — некоторые гребли, опуская короткое весло с одной стороны, — как на индейских каноэ, — другие натягивали короткие, круто-загнутые луки. Лодки были узкие, длинные, выдолбленные из цельного древесного ствола.

— Черт, да они везде!

Китайские солдаты рассредоточились по периметру судна, скорчившись под бортами. Одна за другой свистели стрелы, вонзаясь в деревянный корпус, не давая поднять голову. Черные волосяные петли метнулись снизу, охватив короткий форштевень и рулевой рычаг. Арканы натянулись — видно, что нападающие сделали попытку тянуть дощаник, но им трудно изменить курс тяжелого судна. Петля на носу слетела, перерубленная подскочившим солдатом, петля на руле тоже перерублена, но солдат сполз на палубу, схватившись за стрелу в плече. Андрей услышал, как стукнули в борта подошедшие лодки. Обстрел из луков внезапно прекратился, а окружающий туман взорвался многоголосым боевым кличем. Взлетели новые петли, множество рук одновременно схватилось за борта. Солдаты рубили по рукам саблями, нападающие с криком шлепались в воду, но подходили все новые лодки, все новые люди, как муравьи, лезли на дощаник.

Андрей дрался китайской саблей, выхваченной у раненого солдата, рядом с ним Чен и Мастер. Они держались ближе к середине судна, прикрывая двух пожилых купцов. Купцы сначала дрожали от страха, потом уселись на корточки, отрешенно прикрыв глаза.

— Жри, зар-р-раза!!! — рявкнул Андрей, разрубая лицо очередному нападающему.

— Что делать, Ши-фу? — крикнул он Мастеру.

— Дерись!! Не убивай, режь им руки!

Сам Мастер только что вышиб у кого-то кривую саблю и, ударив его ногой в промежность, толкнул на копье другого. Кожаный тючок привычно висел у него за спиной.» Ловко! Но долго не продержаться «.

В голову как-то ничего не приходило. Он видел, как трое или четверо оставшихся солдат отступили на корму, один из купцов лежал с разрубленной головой, другой безучастно покачивался с закрытыми глазами.» Интересно, где меня найдут? В канализации, в морге, под поездом? Вот тебе и «силы времени»…«

Нападающие начали хватать чайные ящики, лежащие ближе к камбузу, и стаскивать их в лодки.» Может, им только этого и надо?«С кормы грохнул пищальный выстрел, за ним резкий крик на китайском. Все обернулись, мгновенно застыв, — один из солдат держал тлеющий фитиль, готовясь опустить его в невысокий пузатый бочонок. Нападающие медленно, как кошки, сместились к бортам, подтягивая за собой пару ящиков.» Разойдемся, ребята, а? Миру-мир, хинди-руси бхай-бхай…«Внезапно снизу послышался глухой удар и скрежет, с которым тяжелое деревянное днище поволоклось по донной гальке.

» На мель сели! Все!!!«Дощаник резко накренился все повалилось на борт, и в последний момент Андрей увидел падающего солдата — неторопливо, как в замедленной съемке, приближающего фитиль к черному порошку, которым полон был пузатый бочонок. Хотя нет, это предпоследнее, последнее же — два тела, ласточкой летящие через борт, причем над спиной у одного из них — небольшой кожаный тючок.

…В черном небе медленно колышется черная вода. Вода, растворяясь, уходит в небо, небо, загустевая, наполняет собой воду. Небо и вода ходят волнами — волны все выше и выше, одна из них загибается, сворачивается в круг, рассеченный волнистой полосой белой пены. Все пространство втягивается в этот круг, уходя, загибается узкой спиральной пещерой. Из глубины пещеры бьет тусклый, постепенно яснеющий свет. Свет становится резким, холодным, синевато-белым, лучи его разлетаются по сторонам, вырываясь из-за черного силуэта грубо вырубленной деревянной Птицы.

— Это птица Гаруда, — слышит Андрей чей-то голос, — и ты убьешь ее. Убьешь ее, убьешь ее…

На груди у Птицы тускло блестит какое-то кольцо. Оно становится ярче, его живой золотистый блеск раздвигает, отбрасывает холодные белые лучи — Андрей видит, что это его браслет, подаренный племянницей Таней.

— Ты убьешь ее, убьешь ее… — монотонно звучит заклинание.

Золотистый круг становится ярче, живые лучи подхватывают Андрея, унося его назад по черной спирали…

…Очнулся Андрей от сильного шлепка по щеке. Он лежал лицом вверх, при этом кто-то щупал его пульс.

— Эй, ты жив? Или нет? — откуда-то прорвался слабый голос Чена.

— Где… я? — простонал Андрей:.

— На этом свете.

Андрей приподнял ноющую голову, с трудом разлепив веки. Осмотрелся.

Они были на берегу реки, по которой все еще несло клочья тумана, над серой галькой качалась прошлогодняя сухая трава. В нескольких метрах от берега догорал остов дощаника. Вокруг валялись трупы, обугленные обломки досок, пятнами сухой чайный лист из разбитых ящиков, искореженные железные стволы, расщепленные приклады.» Разбойнички-то поди за ними и охотились «.

— Что ты видел? — послышался голос Мастера.

— Где?

— Там, где ты был.

— Воду… черную воду. Потом Птицу.

— Приняла тебя» Вода «, — с облегчением вздохнул Мастер.

— Тревога! Смотрите, Ши-фу! — Чен схватил его за плечо, вглядываясь в туман.

На реке сквозь туман мелькнуло что-то похожее на лодку. Последовала быстрая команда, и Андрей ощутил, что две пары сильных рук поволокли его прочь от воды. Заскочив в густые заросли тальника, его перевернули на живот, подсунув кулаки под подбородок. Приподняв голову, Андрей действительно увидел приближающуюся лодку. С тихим шорохом долбленка наползла на берег, с нее спрыгнули трое коренастых азиатов в коротких кафтанах и толстых, отороченных мехом безрукавках, подпоясанных широкими кожаными ремнями. Они внимательно оглядели берег, склонились к следам на песке, потом достали широкий кожаный мешок и принялись сгребать в него рассыпанный чайный лист.

Завязав мешок, азиаты повернулись было к лодке, и тут же Андрей почувствовал слабый шорох по обеим сторонам от себя. Чен перемигнулся с Мастером, и два китайца разом выскочили из-за кустов и в несколько секунд вырубили опешивших мародеров. Пока Мастер связывал им руки и забивал рты тряпками, Чен выволок Андрея и забросил его в лодочку, туда же швырнул мешок с собранным чаем. Мастер уже успел сесть, они ударили веслами, и легкое суденышко развернулось и быстро пошло вниз по течению.

Андрей поднял глаза к рассветному небу, покрытому волнистыми грядами облаков.

— Ты как? — спросил Андрея Мастер, методично работая веслом.

— Не очень. И плечо болит.

— Боль острая?

— Тупая, тянущая.

— Будем надеяться, не перелом и не разрыв суставной сумки. Потерпи, скоро остановимся, тогда и посмотрим твою руку.

— Чем, интересно? Переломы рентгеном смотрят.

— Рентгена не обещаю, но жить будешь. Давай-ка, попробуй уснуть.

» И то верно «. Андрей прикрыл глаза, стремясь избавиться от головокружения, потом забылся в коротком полусне, из которого его выдернул новый приступ боли.

— Ши-фу?

— Что?

— Да нет, это я так… нехорошо мне…

— Потерпи, пожалуйста.

В глазах снова поплыло, потом потемнело, и снова боль скрутила руку, заставив открыть глаза. Приступ тошноты вдруг стал особенно сильным, рот наполнился металлическим, кислым привкусом, сотрясая тело, тяжелый ком вывернулся из желудка, извергаясь в воду бледно-розовой блевотиной. Судорожно втягивая воздух, Андрей откинулся на мешок с чаем, подложенный ему под спину, и закрыл глаза.

…В боксе онкологического отделения красноярской краевой больницы уже много дней находился тяжелый пациент — Татьяна. Она похудела, ореховые глаза потеряли блеск, стали огромными, под ними набухли темные круги. Голова повязана платком — от химиотерапии уже начали выпадать волосы.

Она только что проснулась — приступ рвоты вырвал ее из тяжелой болезненной дремы. Конвульсивная волна прокатилась по телу. Таня поднялась с кровати и согнулась над раковиной, выбрасывая остатки скудного завтрака. Дергалась похудевшая спина с выступившими позвонками, браслет на левой руке бился о белый фаянс. От химии она почти перестала есть — первым сдал желудок, похоже, что второй будет печень. Ее мама — Марина, знакомая Андрея, — уже потеряла способность плакать — ночью она просыпалась, и ей казалось, что это нереально, что всего этого просто не может быть. К тому же подошли к концу деньги — комплексы химиотерапии стоили дорого, о стоимости пересадки костного мозга она даже думать боялась. Правда, часть расходов покрыл перевод из Питера, от фирмы со странным названием» Лимассол инвестментс «.

Китаец, осмотревший Татьяну, исчез куда-то. Еще раньше исчез и Андрей, ни единой весточки не подав за все это время. Сполоснув рот, Таня снова легла и открыла папку, оставленную ее дядей, —» Политическая история Южной Сибири «. Тема политической истории Сибири ее интересовала меньше всего, однако в самом чтении она находила странную поддержку — история словно подпитывала ее. На развороте обложки рукой Андрея была сделана выписка из средневекового китайского поэта Хун Цзычена:» Подремли с книгой у окна, заросшего бамбуком. Пробудись и увидишь: луна закралась в потертое одеяло…«Может быть, это написано для нее? Через две страницы дрема действительно охватила девушку, и папка тихо легла на грудь, сотрясаемую приступами пробегающей боли…

— Эй, травмированный! Просыпайся, приехали, — послышался голос Чена.

Лодка стояла, ткнувшись носом в песчаный берег. В нескольких метрах от воды начинались густые заросли краснотала, на его лаковых, малинового цвета ветвях уже развернулись первые листочки. С другой стороны, за широким, ярко-синим полем реки, поднимались желтоватые степные горы, рассеченные длинными выходами скал.

Сзади заскрипел песок. Чен и Мастер подхватили Андрея, без лишних нежностей вытащив его из лодки.

Он тоже попытался двигать заплетающимися ногами, помогая им, — так и добрались до кустов.

— Что ж, глянем на твою руку. . Жесткие пальцы сначала осторожно, затем уверенно ощупали плечо, повернули руку в разных плоскостях.

— Так больно? А так? Точно, вывих. Будем надеяться, что суставная сумка цела.

— А если разорвана?

— Останешься калекой, только и всего. Приготовься, сейчас Чен даст обезболивающее.

Раздвинув зубы Андрея, Чен зажал в них толстую сухую ветку — это и было» обезболивающее «. Господин Ли Ван Вэй основаниями ладоней сильно надавил на плечо, вправляя сустав, от боли Андрей глухо застонал, ветка треснула под судорожно стиснутыми зубами. Чен, сложив ладони в горсть, принес воды из реки и напоил Андрея, вытирая ему со лба крупные капли пота.

— Возни с тобой… — проворчал он. Мастер сменил и повязку на предплечье, как бы невзначай проведя пальцами по браслету.

— Мне кажется, твоей Тане сейчас плохо. Еще хуже то, что у нас кончается время, за которое можно успеть что-то исправить.

— Что же делать?

— Подумаем. Чен, иди сюда! Будем говорить по-русски, чтобы Андрей понимал. Итак, нам надо добраться или до ханской ставки, или до рода, который кочует у соленого озера. Что нам делать — идти пешком или плыть?

— Я, Ши-фу, так думаю: идти нам невозможно. Первое — от коней в степи не уйдешь и не спрячешься. Второе — на ходьбу нужны силы, а еды у нас нет. Даже чай не согреть — котелка нет.

— Пожалуй. А третье?

Китаец всегда должен назвать нечто третье.

— А вот оно, третье. — Чен мотнул головой на Андрея. — С ним-то что делать? На горбу тащить?

— Значит, плыть. Поплывем в ханскую ставку, раньше она была на берегу. Но и плыть опасно!

— Плыть надо ночью, а днем прятаться.

— Что ж, так и решим. Поднимайся, занесем лодку.

Поднатужившись, они затащили долбленку в кусты. Мастер остался сторожить, Чен замел ногой и ветками след от лодки, потом лег и тут же заснул. Андрей, привалившись спиной в круглому деревянному борту, лежал в полудреме, охваченный примиряющей легкостью отступившей боли. Разогретый день наполнен плеском воды, голосами птиц, солнечные пятна скользили по земле, усыпанной древесным сором, сквозь переплетение твердых темно-красных прутьев светилась воздушная голубизна.

Проснулся Чен, сменив на карауле Мастера. Очень хотелось пить, но Андрей не решился попросить Чена принести воды. Он закрыл глаза, снова уйдя в расслабляющую дрему. Безостановочно двигались тени, медленно перекатываясь за полудень. В очередной раз проснулся Мастер, отправив Чена спать.

— Потом один будешь караулить, нам с Ченом надо выспаться — всю ночь веслами махать. Сможешь?

— Да, Ши-фу, поспите.

— Не сейчас.

— Можно тогда спросить?

— О чем?

— Кто такая» гаруда «? Или что такое?

Китаец удивленно поднял голову.

— Откуда ты знаешь?

Замявшись в нерешительности, Андрей решил сказать правду:

— Сон видел.

— Тогда понятно. Гаруда — это птица. Это арабское имя, местные называют ее Хан-Кирети. Так звали птицу, которая отказалась сесть в Ноев ковчег. Строителя ковчега здешние народы зовут Борусом, отсюда имя священной горы, рядом с которой мы недавно побывали. По местной легенде, на эту гору пристал ковчег после потопа.

Андрей поменял положение подвязанной руки, на которую, вместо гипса, Мастер примотал крепкие палки.

— Отказалась сесть, и что?

— Если ты помнишь, воды потопа стояли сорок семь дней — Бытие, восемь-десять. Птица Гаруда продержалась в воздухе сорок шесть дней, потом утонула. Вот и все.

— Почему она не села на крышу?

— На какую еще крышу? — непонимающе спросил Мастер.

— На крышу ковчега, или что там было.

— Откуда я знаю? Не могла сесть, раз не села.

Господин Ли Ван Вэй замолчал. Замолчал и Андрей, закрыв глаза и пытаясь представить себе эту самую Гаруду. Вскоре его снова подхватил болезненный полусон, и вот тогда он увидел. Над бесконечным морем огромная Птица из последних сил держится в воздухе, хватая воздух, густо насыщенный водяной пылью. Хрипит грудь, горящая от боли, в широких крыльях словно растягивается жгучий ком, парализующий последние слабые взмахи. В усталом отупении, прерываемом последними всплесками звериной ярости, Птица видит, что свинцовые волны все ближе расходятся под ней, безразлично-жестоко притягивая к себе усталое тело. Серое море отделяется от серого неба лишь бледной полосой горизонта, на которой вздымается тяжелый, как сундук, силуэт ковчега. Птица не может спастись на нем — гордый отказ, сделанный от имени всего Допотопного царства, не дает ей прибиться к вонючей теплоте, в которой сгрудилось» всякой твари по паре «…

Усилием воли Андрей открыл глаза, чувствуя, что еще немного — и свалится в настоящий сон.

— Откуда местные знают эту историю — про потоп, про ковчег?

— Возможно, от несториан — их тут много было.

Они даже крестили здесь.

— А я думал, что русские крестили местных, — говорит Андрей.

— В православие да, но христианство тут было и до них. Когда монгольский хан Батый пришел на Русь, в его войске многие были христианами.

— Выходит, православные русские сражались с монголами-несторианами?

— Выходит, так. В монгольских обозах шли походные церкви со священниками-несторианами. Коренные монголы, выходцы из Ононского бора, принадлежали к азиатской белой расе — у них были длинные лица, русые волосы и синие глаза. А кони под ними были из Хорезма — высокие, тонконогие ахалтекинцы. Все это не очень похоже на картинки из ваших книжек, не правда ли?

— Откуда вы это знаете?

Андрей вновь переложил руку. Мастер ощупал повязку и лубки, проверяя крепость узлов.

— Я изучал древние истории, читал летописи в императорской библиотеке в Пекине.

— А здесь, в Минусинской котловине, были монголы?

— Да. Это была Белая орда, улус Джучи. Когда монголы пошли на Русь, местные кыргызы дали им войско. Оно пошло в Монголию зимой, по льду Енисея.

Отдыхая от разговора, Андрей вновь закрыл глаза: в полузабытьи мелькнула белая лента реки меж крутых склонов, поросших темно-зелеными соснами. По этой ленте, покачивая частоколом копий, отряд за отрядом уходит в молчаливую темную даль, растворяясь в сумерках зимней тайги — первобытной, стоящей здесь от начала веков. Скрипит мерзлый снег под копытами, вылетает пар из черных лошадиных ноздрей, тусклое солнце блестит на низких железных шлемах, отороченных дорогой красной лисой…

» Вот воины были… не нам чета «. С какой-то странной, отрешенной и гордой жалостью Андрей подумал о сибирских всадниках, ушедших на Запад и сгинувших во тьме веков.

— Это войско вернулось из похода?

— Вполне возможно. Потери были небольшими. Русские тогда плохо воевали. Помолчи-ка!

Со стороны реки донесся шум, плеск воды, хлопанье крыльев, и на мелководье опустилась стая странных птиц — на голенастых ногах, с длинными гибкими шеями и толстыми загнутыми клювами.» Енисейские фламинго… вроде, были такие…«

Едва слышное шевеление показало, что и Чен проснулся. Птицы беспечно кормились на отмели, охорашивались, выгибая шеи. Короткий и резкий свист прервал птичью идиллию — шумно хлопая крыльями, стая поднялась и низко полетела над водой. Одна птица осталась — она кричала, вытянув из воды длинную шею, и била крыльями, поднимая брызги.» Вот и еда пришла — а то уж брюхо к спине прилипло!«

Чен, видимо, подумав то же самое, чуть приподнялся, но Мастер тут же прижал его к земле. Невдалеке хрустнула веточка, зашуршали ветви краснотала, н на берег, по направлению к раненому фламинго, осторожно вышел человек с коротким охотничьим луком. Осмотревшись, он положил лук на землю, разулся, достал нож и направился в воду. Чиркнув по горлу бьющейся птице, охотник вытащил ее на берег.» Давай, Чен, — now or never!!«— едва подумал Андрей, как тугая черная пружина, развернувшись, вылетела на берег, одним коротким ударом отправив охотника в нокаут. Зашвырнув птицу в кусты, Чен затащил туда же бесчувственное тело. Некоторое время охотник лежал на животе, затем начал подергиваться, приподнялся на локтях, все еще опустив голову. Голова его снова упала на землю, но он все же приподнялся, согнул ноги в коленях и медленно сел. Увидев его лицо, Андрей с Мастером, не удержавшись, удивленно вскрикнули:» Кистим!!«Действительно, это был он.

Глава двадцать четвертая

Кистим ошалело озирался, и вдруг дернулся, заметив Чена, собравшегося ощипать птицу. Лицо Кистима исказилось, он попытался было броситься к Чену, но тот показал Кистиму тяжелый кулак:

— Еще хочешь? Могу добавить.

— Нельзя!!! Хысхылых! — вскрикнул Кистим, не обращая внимания на Андрея с Мастером.

— Отдай ему эту курицу, — скомандовал господин Ли Ван Вэй, — а ты, Кистим, хоть бы поздоровался. Вон и Андрей сидит, он твоей невесте как-никак честь спас, а то и жизнь. А мы думали, что не выйдете вы с гор.

— Здравствуйте, господин посол. Здравствуй, Адерей. Птицу надо убить, — показывает он на фламинго, — а есть нельзя! Хысхылых!

» Убить Птицу! Нет, что-то явно накатывает «.

— Так что, жарить не будем? — недовольно проворчал Чен.

— Я дам вам еды. Сейчас, быстро принесу. А ее заберу, ладно?

— Давай быстрей!

Захватив фламинго, Кистим скрылся из виду.

— Ему можно верить? — спросил Чен. — А то бы связали, а курицу эту зажарили.

— Рискнем, — ответил Мастер.

— Ну-ну…

Тяжело проскрипели шаги, и показался Кистим с лошадью в поводу. Спустя несколько минут на берегу затрещал костер, над ним забулькал медный котелок с брошенными туда веточками смородины.

— Что такое» хысхылых «? — спросил Андрей.

— Вот она, птица, — отвечает Кистим, по-прежнему не глядя ему в глаза.

— Их что, не едят? — Чен, как видно, не оставил своих намерений относительно фламинго.

— Едят, когда другого нет.

— А тебе она зачем?

— Жениться.

— На ней, что ли?! — заржал Чен, отхватывая крепкими зубами кусок лепешки.

— Помолчи-ка! — оборвал его Мастер. — В самом деле, что значит» жениться «?

— Вы видели Ханаа? Вот на ней.

— Ханаа хорошая девушка, но при чем здесь эта птица?

— Когда хочешь жениться, надо платить» халын»— выкуп родителям девушки. Мне чем платить? А у Ханаа урянхи отца убили, дядя сказал, может ее так отдать. Только исполнить древний обычай — добыть эту птицу, «хысхылых», и подарить родителям девушки. Те отдают ее без выкупа, а то птица проклянет их род, и девушка помрет.

— Вот оно что… тогда понятно.

Мастер прикрыл глаза, неторопливо жуя кусочек лепешки, думая о чем-то другом.

— А как там наши лошадки, Белый с Рыжим? Живы? — неожиданно спросил он.

— Белый жив, в аальном табуне сейчас. Я с гор на нем уходил, был бы другой конь — достали бы урянхи. А вот Рыжий там остался.

— Жалко, хороший был конь. Так ты оттуда сейчас, от озера?

— Нет, — глянув на Андрея, Кистим перешел на кыргызский.

Андрей не понимал, о чем именно он говорит с Мастером, ухо улавливало лишь отдельные знакомые слова: «Кзыл-Яр-Тура»— Красноярск, «Сисим»— река, приток Енисея. Потом слово «каан». Это может быть «кан»— кровь по-кыргызски, либо река Кан, протекающая к востоку от Красноярска; либо же «каан»— «каган», «хан»— правитель енисейских кыргызов. Неожиданно мелькнуло слово «ча-зоол»— сначала в вопросе Мастера, потом в ответе Кистима.

«Если чазоол в ханской ставке, он нас как пить дать достанет, за пещеру-то! Только с моей рукой сейчас от него и бегать. Может, поехать с Кистимом да разговорить его по пути? Но предложить это должен господин Ли Ван Вэй. А как ему сказать?» Ну, это-то просто — Кистим первый перешел на свой язык, так и ему стесняться нечего.

— Listen, Shi-Fu! I would like to go with Kistim, to take part in his wedding ceremony…

— Just you?

— Yeah. You and Chan can go to Kahan…

Мастер перебросился с Ченом парой слов по-китайски. «Кто тут кому свой, кто кому чужой?» Потом Мастер обратился к Кистиму на русском — понятном для всех:

— Видишь, как Андрей у нас плох…

— Он не такой хороший воин, как вы и этот человек, — спокойно заметил Кистим.

— Весьма польщен, — поклонился Чен. «Вообще-то я лекарь, если почтенная публика еще не забыла. А забыла, так можно и напомнить».

— А как этот мальчик, Саим? — спросил Андрей, приближаясь к теме.

— Плохо. После урянхов сердце болит, голова болит, — ответил Кистим.

— Лечить надо.

В безветренном тепле раннего вечера волны улеглись, мощная река катилась размеренно и мирно. От кустов на мелкую воду протянулись острые тени, над кустами чиркнули утки, плеснувшие в недалекой заводи. Кистим схватился было за лук, да лишь махнул рукой.

— Слушай, Кистим, — сказал Мастер, — как поедешь к озеру, возьми с собой Андрея, очень нам с ним неудобно. А он Сайма посмотрит, может, тебе и девушку легче сватать будет. Саим ведь брат ее.

«Вот оно как — буду кунаком влюбленного джигита».

— Одна лошадь плохо. Тут аал недалеко… — с простецким видом заметил Кистим.

— Вот. — Китаец достал из тючка пару круглых бронзовых монет с квадратным отверстием посередине. — Купи ему лошадь.

— А вы, Ши-фу? — спросил Андрей для виду.

— Мы к вам скоро подъедем. Еще на свадьбу успеем.

«А лодку-то Кистиму не показал».

У Андрея было двойственное чувство. С одной стороны, не хотелось отрываться от своих китайцев: он не увидит, чем они будут заниматься, к тому же рискованно остаться один на один с Кистимом — вопрос с ямой так и не был закрыт. С другой стороны, он увидит и узнает нечто такое, чего китайцы знать не будут, то есть снова наберет некоторые очки.

— Надо ехать, раз решили. Садись, Адерей. — Кистим указал на седло.

Втроем они усадили Андрея, Кистим взял повод, и скоро заросли кустов полностью скрыли от глаз низкий песчаный берег Енисея.

Аал открылся через полчаса неторопливого хода, показавшись из-за невысокой гряды, — со своими собаками, косматыми верблюдами у серых войлочных юрт, узкоглазыми детишками, разглядывающими путников из-за длинных материнских юбок. За китайские монеты Кистим быстро сторговал коренастого пегого конька вместе со сбруей, да еще прикупил кусок дешевого ярко-красного сатина. Захватив материал и убитого фламинго, он скрылся в одной из юрт, затем вы — . шел, держа в руках два длинных куска домашней колбасы.

— Ты ел хыйма? — протянув кусок, спросил он Андрея.

— Ни разу.

— Ешь, как я.

Глядя на Кистима, Андрей поднял колбасу вертикально, чтобы не пролить вкусную жидкость, которой был пропитан фарш из жирного мяса, с добавкой лука, перца и внутреннего сала лошади.

— Вкусно? — спросил Кистим.

— Вкусно. Скоро поедем?

— Сейчас и поедем, только свое заберу.

— Что заберешь?

— Скоро увидишь.

Он еще раз зашел в юрту, вынес свою птицу вместе с каким-то свертком. Приторочив все это к седлу, Кистим помог Андрею забраться на своего пегого, и двое путников под лай собак выехали из кочевья, направляясь в темнеющую степь.

— Не опасно ночью ездить?

— Опасно, да времени нет, — ответил Кистим, ударяя пятками. — Ничего, проскочим. Утром на месте будем.

Степная ночь глухая, беззвездная, наполненная какой-то косматой, дымной темнотой. «Киргизская ночь», — мельком подумал Андрей, но занимало его не это.

— Когда у вас свадьба? — спросил он Кистима.

— Утром поедем девку брать. По обычаю через месяц надо делать «той», праздник.

— Ты будешь делать?

— Нет.

Они ехали конь-о-конь по едва видимой дороге, которая выглядела как две параллельные тропы, — в степи путники обычно ездят парами, неторопливо беседуя на ходу. В студенческие годы, завербовавшись рабочим в геологическую экспедицию, в якутской степи Андрей видел остатки таких дорог. В экспедиции он и познакомился с Виктором, отцом Татьяны.

— Не будешь устраивать «той»? Почему? — переспросил он Кистима.

— На что? — пожал тот плечами. — Денег нет, баранов нет. Надо быстрей домой ехать.

— Почему быстрей?

«Быстрей?» Андрей (точнее, Наблюдатель в нем) выделил решение Кистима быстрей возвратиться к родителям. Это важно, но почему важно, он еще не знал. Фактор времени вообще ключевой в этой операции, собственно, она вся завязана на время.

— Ты знаешь, китайский господин собирается плыть на Кзыл-Яр-Тура… — для пробы сообщил Андрей.

— Говори «Красный Яр», я понимаю. А зачем?

— Чаем торговать, — с ходу ответил Андрей, — да он хотел и к вам заехать, соболей прикупить. Может, травы своей сторгует. Сказать ему, где вы живете?

— Йок, нет соболя, русский все на ясак забрал. В Москву соболь поехал. И приезжать не надо — скоро уйдем оттуда.

«Вот оно как!»

— К русским, под Красный Яр? Ты говорил об этом зимой.

— Сюда, в Хоорай.

— В степь? Вы ж охотники, в тайге живете.

— Зачем в степь, в тайгу и перейдем. Хан место дал на Сисиме.

— «Так… насколько я знаю родное отечество, добром это не кончится. Целое племя налогоплательщиков собралось, можно сказать, слиться в оффшор. Стало быть, жди» маски-шоу»с автоматами. Детали в зависимости от места и времени, но суть-то всегда одна «.

— А жену как — к своим повезешь?

— Сама хочет, — пожал плечами Кистим. — А вот ханьцам не надо туда ехать.

— Думаешь, за вами казаки пойдут, на Сисим? Так ведь ханьцы прямо в Красный Яр поплывут, на ярмарку.

Кистим помялся, кусая губы.

— Знаешь, я не верю тебе, Адерей. Ты говоришь, что не урус, а сам уруса не убил, шерти не дал. Но ханьцу я верю — он нам не враг. Увидишь, скажи ему — не надо на Красный Яр ехать, плохо там будет.

» Похоже, тут не налоговая проверка, а, можно сказать, война на носу! И как всегда, главный вопрос — «Когда?»«.

— Когда?

— Что когда?

— Когда будет плохо?

— Зачем тебе знать? — подозрительно глянул Кистим.

— Так ведь и мне туда плыть, с ханьцами-то.

— Зачем тебе плыть? Живи в Хоорае, здесь лучше. Урусы сами» в кыргызы» уходят из-под Красного Яра, из-под Томского острога. Поживешь здесь, потом поедешь в Хань с послом, так и домой вернешься — если правду говоришь, что ты не урус.

— Почему русские уходят?

— Под московским царем плохо жить, тяжко. Казаков все время плеткой бьют. Ясашных бьют, крестьян бьют. Плохо.

«Да что за страна такая — какой век ни возьми, все бьют?»

Оба замолкли и молча поехали дальше. Каждый думал о своем, слушая негромкий стук копыт по мягкой степной дороге.

По ночному Енисею спускалась узкая лодка-долбленка. Сидящий на корме широкоплечий мужчина, приноровившись к неустойчивой посудине, мерно и неутомимо работал веслами. На носу, опершись спиной о кожаный мешок с чаем, устроился пожилой китаец. С досадой цокнув языком на темное беззвездное небо, он достал из кожаного тючка небольшую масляную лампу и какие-то свитки. Выбив огонь, он вздул лампу, опустив ее на дно лодки, чтобы прикрыть свет бортами, и развернул узкий длинный шелк, всматриваясь в столбцы изящных иероглифов, нанесенных сбоку от чертежа. Чертеж изображал множество концентрических кругов, на которых располагались Крыса, Обезьяна, Петух, Змея и еще восемь гороскопических зверей.

— Что говорят звезды, Ши-фу? — спросил мужчина за веслами.

— Что близок наш срок. Говорят они и про русского варвара.

— Что именно?

— Темны его числа.

Чен помолчал некоторое время, ровно и сильно работая веслами.

— Чего вы с ним возитесь, давно хочу спросить?

— Надо. Не говорил ли он тебе про Птицу?

— Делать мне нечего, как слушать его варварские бредни. А что за птица?

— Знаешь, один арабский поэт написал:

Нет жаждущих приюта под тенью совы,

Хотя бы и не было на свете птицы Хумай…

— Арабы тоже варвары.

Он по-прежнему ровно греб, чуть ослабляя нажим при спуске и с силой вгоняя долбленку на плавные подъемы волн.

— Так и думай, Чен, — тихо сказал Мастер, — думай проще — иначе не сможешь ответить ни на один вопрос. А потом почувствуешь, что устал.

— Бросьте, Ши-фу! Вы великий Мастер! Ученики умереть готовы, лишь пальцем шевельните.

— Или убить? «Мандарин, которого убивают за пять тысяч ли, лишь шевельнув пальцем, — убийство ли это?» Но что я скажу, когда увижу их ТАМ — всех, кто убивал и умер по моему приказу.

Пожилой китаец, ссутулившись, принялся сворачивать свитки.

— А что вы скажете тем, кого отказались взять в ученики? Разве тем самым вы избавили их от смерти? — возразил Чен.

— Нет, конечно… Сменить тебя? Если нет, я посплю — утром с ханом говорить, голова нужна свежая.

— Спите, Ши-фу. По течению грести нетрудно.

— Хоть ты и не любитель думать, но раскинь-ка мозгами, пока гребешь — чем будем в Красноярске заниматься? Кормить нас никто не будет.

— Да нет, о деньгах я люблю думать. Вы говорили, мы на ярмарку плывем? Э-э-э… — оторвавшись от весел, Чен сморщил лоб и поскреб в затылке, производя какие-то вычисления.

Но Мастер его не слушал — он уснул.

Глава двадцать пятая

Под утро в степи выпала холодная роса, покрыв слоистые плиты курганов, обметанные шершавым белым налетом. Повлажнели пучки придорожной травы, бугристые камни на склонах. Солнца не было, серые облака покрыли плоское небо, касаясь безлесных вершин. Усталые кони, помахивая хвостами, поднимались на очередную горку, усталые всадники ехали молча, погрузившись в собственные полусонные думы. Плавный перегиб подъема все приближался — сначала он навис над путниками, заслоняя низкое небо, потом начал снижаться, постепенно открывая дальние холмы, широкое озеро, отливающее темной зеленью и, наконец, длинный спуск дороги, из-под копыт уходящей к далеким юртам селенья.

— Приехали, — сказал Кистим.

— И что теперь?

— Девку брать поедем. Поможешь мне? «Похищение невесты для влюбленного джигита?»

— Что надо делать?

— Доедем, скажу.

Не доезжая селенья, всадники свернули в неширокую долину, на дне которой извивалась речушка, текушая в густых зарослях смородины, черемухи и тальников. В самые жаркие дни, когда вся степь дрожит, прокаленная зноем, вода у таких речушек остается быстрой, темной и холодной до ломоты в зубах. На берегу речки, на влажной земле, покрытой темно-зелеными серпами осоки, росли ирисы, свешивая крупные фиолетовые цветы. На пологом склоне ходил аальный табун, охраняемый двумя мохнатыми овчарками.

— Вон ваш Белый, видишь?

— Вижу, — приглядевшись, ответил Андрей.

Подъехав к пастуху, Кистим перекинулся с ним парой слов, затем развернул аркан и порысил к табуну. Злые коренастые «киргизы» шарахнулись по склону, но спокойный китайский конь остался на месте.

— На нем езжай, — посоветовал Кистим, — своего в табун пусти.

Андрей расседлал конька и, хлопнув по крупу, отправил в табун. Белого заседлать оказалось непросто — он скалил зубы, пытаясь укусить, пятился от незнакомого человека. Седельная подпруга и грудной ремень с трудом охватывали широкий корпус. Хлопнув коня по животу, чтобы тот не надувался, мешая затянуть подпругу, Кистим придержал его за узду, пока Андрей усаживался.

— Езжай в аал, бери девку и сюда.

— И все?

— Все.

Андрей по-степному ударил каблуками в бока и, чуть привстав на стременах, склонился к мощной, круто выгнутой шее. Белый широкими скачками вымахнул на горку. Завернув на ровный склон, ведущий к селенью, Шинкарев пустил коня рысью. Внизу, в балке, виднелись серые берестяные купола и высокие дымки очагов. «Первый этап — подход к объекту», — усмехнулся про себя Андрей, несколько смущенный ситуацией — чужих невест красть ему не доводилось, как, впрочем, и своих.

На месте их бывшей стоянки, под березовой рощицей, устроили овечью кошару, а вот просторная юрта зального старшины, «башлыка», стояла на прежнем месте. В селении Андрей пустил Белого шагом, не представляя, что будет делать, если сразу не найдет девушку. Вокруг лошадиных ног заходились истошным лаем собачонки, с визгом отлетающие в стороны при малейшем движении камчой. Вытаращились черноглазые кругломорденькие пацанята, бросали любопытные взгляды их мамаши. Андрею казалось, что выглядит он довольно глупо.

«Цирк уехал, клоун остался. Хорошо хоть взрослых мужиков не видать. Но где же девка-то?» Никаких указаний Кистим не дал. Остановив коня перед входом в войлочную юрту, Андрей подумал пару секунд, затем спешился, накинул повод на вылощенное бревно коновязи и негромко позвал:

— Ханаа!

Орать на всю деревню как-то неудобно, а соваться в юрту за девчонкой совсем уж нелепо. Никто не откликнулся, тогда он повторил, уже громче:

— Эй, Ханаа!

Собаки разошлись, побрехивая, мальчишки молча собрались вокруг. У самых конских копыт пристроился какой-то испачканный пылью карапуз, с любопытством ковыряющий в носу. «Вот, блин, ситуевина…»

Андрей смущенно поскреб в затылке, затем обхлопал себя по бокам — пусто, да на китайской рубахе карманов отродясь не было. Тогда он оторвал костяную пуговицу с вырезанным на ней иероглифом, показал ее мальчишке, который показался ему посмышленее.

— Ханаа, — сказал он, показывая на юрту.

Понимающе кивнув, пацан скрылся за войлочной полостью и через секунду показался обратно, ведя за руку девушку, стреляющую черными глазками из-за рукава, которым она скромно прикрыла зардевшееся лицо.

«Так. Второй этап — взятие объекта». Сунув пацану пуговицу, Андрей шепнул девушке «Кистим!», подтолкнул ее к лошади и правой рукой подсадил в седло. Сквозь тонкую меховую безрукавку ладонь ощутила ее узкую, но сильную спину, потом круглую, упругую ягодицу. Сев сзади и пристроив поудобнее больную руку, Андрей спокойно отъехал. И тут ситуация резко изменилась: мальчишки с криками разбежались по селенью, истошно залаяли собаки, из юрты, размахивая кривым ножом, выбежала женщина, до глаз повязанная платком. Между юрт показались мужские фигуры с длинными топорами в руках, где-то послышался топот всадника.

«Нда… тяжело в деревне без нагана. Ладно, третий этап — отход с объектом».

— Дальше произошло нечто еще более неожиданное — Ханаа вырвала у него повод и сама вбила скошенные красные каблучки в бока Белого, пустив его в галоп.

— Э-э-э, тут вроде я за рулем! — довольно вяло возразил Андрей, поскольку девчонка управлялась с конем явно лучше его. Он тоже положил руку на повод и добавил скорости пятками. Сзади уже раздавался топот и крики погони, правда, довольно далеко.

— Слышь, притормози-ка! Тпр-р-у-у-у! А теперь переключись на третью да езжай потихонечку.

Надо было подпустить погоню поближе, чтобы привести ее за собой к Кистиму. Ханаа непонимающе оглянулась на Андрея, но возражать не стала, видимо, помня поднятый кулак. Так, с погоней на плечах, они и спустились в речную долину, где уже ждал их Кистим — по его знаку Андрей остался в седле, а Ханаа пересела на коня Кистима. В этот момент подоспевшие всадники с гиканьем свалили под горку, осаживая фыркающих коней, Кистим вышел вперед, поклонился и подал их предводителю несколько орленых серебряных рублей со словами:

— Ат чобаа! (За пот лошадей!)

Сделав это, он сел в седло позади невесты и рысью направился в аал. Андрей, спешившись, торопливо набрал букет ирисов, а затем, с трудом взобравшись в седло, галопом погнал за свадебным кортежем.

Из-за плоских серых туч, нависших над Енисеем, выбился сноп косых дымно-голубых лучей, посеребривших стальную воду посередине реки. Ханская ставка, разместившаяся недалеко от берега, в центре большого кочевья, была окружена множеством берестяных и войлочных юрт, перемежавшихся с деревянными многоугольными строениями. Выше, на косогоре, виднелись валы земляной крепости. Там никто не жил, лишь при нужде отсиживались от набегов. Вокруг просторной ханской юрты уселись на пятках стражники с луками и русскими пищалями на коленях.

Со стороны берега послышался стук копыт и характерные шаркающие шаги людей, которых тянут на аркане. Так и оказалось — к юрте выехали вооруженные всадники, за двумя из них шатающимся полушагом-полубегом волоклись два китайца: один из них крупный, средних лет, в дорогом костюме черного шелка, другой пожилой, лысоватый, скромно одетый. Он казался совсем безобидным, но почему-то именно на него были направлены копья опытных воинов. Еще один всадник захватил два мешка — один мешок большой, с чем-то сыпучим и мягким, другой поменьше — походный тючок из крепкой дорогой кожи. Не доезжая до ханской юрты, воин швырнул мешки на землю, подбежавшие стражники ударили пленных по ногам, заставив их встать на колени, а потом и согнуть спину, опустив лица в сухую пыль. Именно так положено было стоять перед ханской юртой, в которую направился на доклад десятник — предводитель взявшего их конного отряда. ***

Жених с невестой — Кистим и Ханаа, — окруженные всадниками, подъехали к большой войлочной юрте, у входа которой показалась женщина, повязанная платком, — мать Ханаа. Рядом с ней стоял пожилой мужчина — дядя Ханаа, брат ее убитого отца, который стал теперь «башлыком»— главой рода и по совместительству старостой селенья. Все спешились, молодые вышли вперед. Кистим вынул из мешка и подал дяде «хысхылых»— убитого им фламинго, на которого он надел красную сатиновую рубашку, а голову повязал таким же красным платком. Одетая птица выглядела забавно, но все сохраняли полную серьезность, пока Кистим, поклонившись в ноги, произносил ритуальную просьбу о благословении брака:

Мы пришли просить пестрого коня, чтобы ездить в гости.

Мы пришли просить белую корову, чтобы из ее молока делать айран.

Мы пришли просить посуду для продуктов.

У нас нет курицы, которая бы кудахтала.

У нас нет собаки, которая бы лаяла.

Ничего не поняв из сказанного, Андрей встал поодаль. Невесту между тем увели в юрту, где женщины расплели ее девичью прическу, состоящую из множества косичек, и уложили волосы в две толстые косы. В уши ей вдели специальные серьги, положенные только замужним, — с тремя розово-красными коралловыми бусинами, арабской серебряной монетой и шелковой кисточкой на конце.

Мужчины расстелили на земле войлоки, готовя место для свадебного обеда. Все делалось быстро и скромно, так как Кистим не уплатил положенный обычаем выкуп. Решено было, что свадьбу догуляют после, когда род жениха переселится в Хоорай, а пока что невеста отправится погостить у его родных.

Когда улыбающаяся Ханаа показалась из юрты, на ней был наряд молодой замужней женщины — распашной кафтан из тонкого черного сукна, поверх которого праздничная безрукавка. Молодые устроились на подушках во главе стола, когда подошедший Андрей вручил невесте букет ирисов. Чуть замешкавшись и пожав плечами, Ханаа взяла цветы, вдыхая их несильный, но резкий лекарственный запах. «Ишь ты, какая. Хакасочка», — усмехнулся чему-то Андрей, глядя на невесту. В этот момент она была чудо как хороша — черная бархатная шапочка чуть сдвинута на чистый лоб, правильный овал лица, зарозовев по мягким, еще детским щекам, склонился к крупным фиолетовым лепесткам. Приоткрыв твердые белые зубки, полные губы растянулись в неуверенной еще, но радостной улыбке ожидания, в лад которой черные глаза блеснули разгорающейся женской страстью, тут же притушенной густыми загнутыми ресницами. Легкий выдох — и женский пламень отлетел до поры легким облачком, а перед гостями снова сидела девочка, породистая таинственной древней породой — ее круглые груди туго выгнули расшитую безрукавку, а гладкие бедра трепетали в ожидании часа, когда они раздвинутся под тем, кто рядом с ней на свадебном пиру.

После нескольких чашек араки мысли Андрея поплыли — он снова видел смеющуюся невесту, которая склонилась к плечу жениха, потом Таню, потом испуганную москвичку, потом иных девушек и женщин, столь непредставимо далеких в пространстве и времени, — и непривычные слезы вдруг навернулись ему на глаза. Ему было грустно и хорошо — так, наверное, и положено плыть во хмелю пространственной русской душе.

Глава двадцать шестая

Клинки енисейских кыргызов были известны на всем Востоке: «пробивают кожу носорога»— так говорили о них арабы. Сами кыргызы воинами были хоть куда — «зело свирепы и воисты»— писал московский хронограф. Был таким и нынешний хан Ишинэ — не степной разбойничий царек, а наследник великих дел и царств. Всю свою молодость резался он, точно волк, то с русскими на севере, то с урянхами в Саянах, вновь и вновь приводил к покорности кыштымов-данников: северных качинцев, степных сагайцев, таинственных саянских тофаларов. Не раз бывал он под Красноярском, и невзятая эта крепость до сих пор торчала занозой, преграждая выход с гор на простор Енисейской лесостепи. Смети, сожги ее — и покатится степная лава до самого Енисейска, а там поднимутся эвенки, подойдут буряты по Ангаре, заволнуются якуты на Лене. И это лишь начало, за которым двинутся настоящие силы — ударят джунгары из Семиречья, перейдут Амур Маньчжуры с китайцами. Объединись сибирские народы — ив месяц вырежут по Сибири «орысов», останется у них Тюмень с Тобольском, а то и вовсе покатятся за Уральский камень, откуда принес их черный бог Эрлик-хан. И третьего не дано — либо мы их, либо они нас…

Так думал кыргызский хан, покачивая в руках маленький кубок, расширяющийся узорными лепестками-гранями. Старое потемневшее серебро, усеянное пылью веков, переливалось рыжими бликами горящего очага. На гранях отчеканены тигры и олени, а основание обведено круглой уйгурской вязью: «Держа сей сверкающий кубок, я, Толыт, познал счастье». Кем был тот Толыт, хану неведомо — древен был кубок, еще тех времен, когда кыргызы, перейдя Саяны и разгромив уйгуров-манихеев, двести лет господствовали над всей Центральной Азией. Восемьсот лет прошло с тех пор, много воды утекло в холодном Енисее. У хана было круглое лицо с черной седеющей бородкой, тяжелые плечи и кривые ноги степного воина, хотя тело его понемногу оплывало — сам в битвы не ходил, а пища была сладкой, жены покорными. Но глаза по-прежнему глядели остро. Хоть черные они, а не желтые, как у волка, но время от времени хищно, по-волчьи впивались в глаза китайского господина Ли Ван Вэя, сидящего напротив на шерстяном петельчатом ковре. У китайца глаза были узкими и веселыми, а в улыбке никакой хитрости. Зачем ему хитрить — он открыт для правды, спрашивайте, о чем хотите!

— Прошу извинить моих воинов за непочтительность, господин Ли Ван Вэй, — прижав руку к груди, вежливо извинился хан.

— Вам не за что извиняться, достопочтимый хан. То была лишь необходимая предосторожность.

— Именно она заставляет меня спросить, что именно посол великой Империи делал на водах Кима, передвигаясь в столь утлом суденышке? — все так же вежливо спросил Ишинэ.

— Сие есть прискорбное следствие нападения степных разбойников на мирных китайских подданных, стремившихся доставить в ваши пределы лучший чай, что производят плантации Цзяннани и Хебэя.

— Стыд и позор для нас! Считайте, что головы разбойников уже торчат на позорных шестах.

Китаец с легким поклоном принял любезность хана.

— Однако же, — продолжил тот, — не могу не признаться, что ваше появление на грузовом судне еще менее объяснимо для меня. Согласно нашему соизволению, вы же… — Хан пытался вспомнить, каков был предлог для задержки китайца в пределах Хоорая.

— Совершенно верно, изучал целебные свойства соленого озера, пока кочующий там род, давший мне пристанище, не подвергся злодейскому набегу горных урянхов, поддержанных жестокими мунгалами. Увидев страдания ваших бедных соотечественников, я не мог не оказать им посильной поддержки.

— Да, Ханза-чазоол мне докладывал. Правда, он считал, что вы погибли, прикрывая отход.

— Как видите, слухи о нашей смерти оказались несколько преувеличенными, — усмехнувшись уголком рта, заметил господин Ли Ван Вэй.

— Что ж, я рад, — ответил хан без особой, впрочем, радости.

— Ханза-чазоол отважный воин и мудрый начальник, — заметил Мастер.

— Вы так думаете? Однако он понес потери, хотя скоро нам понадобится каждый воин, — задумчиво проговорил Ишинэ.

— Уже не как частное лицо, но как представитель Его императорского величества осмелюсь спросить — в каких именно землях понадобятся вам воины? Или это секрет?

— У нас нет секретов перед послом великой державы. Но и выбора у нас нет — в который раз мы пойдем на север. Можем ли мы рассчитывать на помощь Китая в войне с урусами?

— Официально, думаю, нет — между Китаем и Россией сейчас перемирие. Однако вы должны знать, что взорванное разбойниками судно везло не только чай. Потому я и оказался на нем, желая лично проследить за доставкой груза.

— Да, пороха у нас мало. И пищалей мало, а пушек совсем нет. Казаки в степь не идут, стреляют из пушек с деревянных стен. Что могут мои воины под стенами?! — Хан слегка пристукнул кулаком по колену.

Господин Ли Ван Вэй замолк на минуту, затем спросил, тщательно подбирая слова:

— Все дело лишь в Красноярском остроге?

Волчьи глаза Ишинэ снова впились в честные и веселые глаза китайца.

— В том-то и дело, что нет! Наша страна еще с Чинрисовых времен была данником монгольских Алтын-ханов. Монголы грабят, конечно, но мы с ними уживались. С урусами договориться невозможно — они плюют на договора и строят в наших землях острог за острогом. Однако до сих пор мы отбивались от урусов, даже ходили на них.

— Что-то изменилось? — подчеркнуто спокойно спросил китаец.

— Изменилось… — горько подтвердил хан, — Монголия год от года слабеет, в ней сильная засуха. Это значит, что войну с Джунгарией она проиграет. Джун-гары уже разгромили монголов в большой битве на Алтае, в верховьях Чулышман-реки. При этом погибла наша тяжелая конница, которую мы вынуждены были предоставить Алтын-хану. Значит, скоро война придет и в наши степи. Пока джунгар держит то, что они не знают путей через Саяны, где главные перевалы перекрыты нашими заставами.

— Если джунгарский хунтайши решится на вторжение, достаточно ли в Хоорае сил, чтобы противостоять и ему, и русским одновременно?

— Куда там… — махнул рукой хан Ишинэ, — даже на одних джунгар сил не хватит. Как тут быть?

— Как говорят в Китае: «Тот, кто хорошо ведет войну, подобен змее с гор Чанышшь: ударишь ее по голове — она бьет хвостом, ударишь по хвосту — она бьет головой, ударишь в центре — бьет головой и хвостом».

— Легко сказать! Не будь Красноярского острога, мы бы ушли на север, в Енисейскую степь, да там и отсиделись. Но пока выход с гор запирают урусы, туда нам дороги нет.

— А покориться русским?

— Покориться?! — Голос хана даже захрипел от ненависти, — да не будь вы…

— Нижайше прошу извинить меня, достопочтимый хан, — низко склонился господин Ли Ван Вэй. — Мог бы лично я чем-то помочь вам? Учитывая мои планы посетить Красноярский острог, где, как известно, вскоре состоится ярмарка.

— Помочь? — Хан глубоко вздохнул, успокаиваясь. — Ярмарка? С чем же вы поедете? Нужны лошади, еда, хоть какой-то товар для продажи.

— Осмелюсь напомнить о вашем интересе к моему Белому, хоть и не высказанному вами явно. Не мог бы я обменять этого коня на некоторое количество товаров и припасов, необходимых для поездки?

— Жаль, что нет еще и Рыжего… Конечно, господин посол, я буду счастлив принять Белого, в свою очередь снабдив вас всем необходимым. Но где же этот конь?

— Сейчас он у соленого озера, с моим слугой. Если не возражаете, я отправлю за ним второго слугу, правда, ему нужны лошадь и провожатый.

— Ему дадут. А мы пока обсудим, что вы можете сделать для нас.

По приказу хана Чену развязали руки, после чего с ним кратко побеседовал Мастер. Затем Чену подвели коня, и через несколько минут стук копыт уже стих за ближайшим степным пригорком.

Ханзы-чазоола в этот момент в ханской ставке не было, его ставка была южнее, у Батеневского кряжа, надвое разрезающего хакасские степи. Все свидетели посещения пещеры с золотым истуканом, кроме Андрея с Мастером, к тому моменту были уже мертвы.

Глава двадцать седьмая

Выбравшись из импровизированной палатки — куска войлока, натянутого на две кривые палки, — Андрей сел у входа, протирая заплывшие глаза и скребя в отросшей лохматой бороде. Ему не спалось. Рука болела. Да и холодно. Во рту было сухо, голова тяжелая. «» Пахпыр»у меня, похмелье. Тьфу, пакость, совсем окиргизился, по-ихнему заговорил «.

В сером тумане был неясно виден Белый, пощипывающий редкую траву.» Я хоть вел-то себя прилично?«— он быстро ощупал тело. Похоже, не совсем — один глаз заплыл, костяшки правого кулака сбиты вполне характерным образом — явно о чью-то морду.

Но вспомнить как-то не получалось.» Ладно, что за свадьба без драки «.

Помахивая тяжелым хвостом, подошла здоровенная овчарка-волкодав, охраняющая табун. Сунулась черной утюгообразной мордой, ткнув холодным носом, как своего.

— Чего тебе, собачка?

Овчарка лизнула его розовым языком, не торопясь, пошла вниз, где у реки, смазанные туманом, виднелись темные силуэты пасущихся лошадей.

— Умыться предлагаешь? Пр-р-а-авильная мысль!

Вслед за собакой Андрей спустился к речке, напился студеной воды, зачерпывая ее горстями, затем полил себе на затылок. Завершил все чисткой зубов с помощью сломанной веточки — рот наполнился водяной стынью, резким привкусом древесного сока. С мокрых волос капало, влажный утренний воздух выбил прокисший водочный смрад, заполнив грудь холодным запахом степи. Кое-как ополоснувшись до пояса, Андрей поднялся к палатке, соображая, что за день ему предстоит.» Так… а, вспомнил! — пацана подлечить надо. Ладно, сейчас и поедем «. Может быть, там же удастся и похмелиться, согласно закону магии:» Подобное воздействует на подобное «. Андрей свернул палатку, приторочил к седлу все, включая кривые палки, потом выехал на гору и двинулся в селение.

Постепенно всплывали картины вчерашней гулянки. Помнится, в компании воинов, с которыми Андрей шел на перевал, они взялись пить местную водку. Кистим сидел с невестой, так что переводчика у Шинкарева не было, он лишь пытался — на слух определить немногие знакомые слова. Чаще всего мелькало название Красноярского острога — Кзыл-Яр-Тура, при этом рты говоривших ощеривались с каким-то злобным сладострастием, черные глаза вспыхивали в предвкушении. Вся эта вековая, клокочущая ненависть к» орыс-ит»— «русским собакам» (Андрей уже знал это слово) как-то странно соотносилась с объектом этой ненависти — крохотными белыми бугорочками, стоящими на краю бескрайней тайги. В них-то и было все дело?

Внезапно до него дошло, что это самое слово обращено к нему — ощеренный рот орал ему что-то, горящие глаза-щелочки впились в его глаза. Тряхнув захмелевшей головой, Андрей узнал воина, который тащил его на аркане от озера — для того, чтобы сбросить в яму.

— Орыс-ит! — визжал кыргыз, тыча в него пальцем, затем ребром ладони провел себе по горлу.

И это было знакомо. Такое ему говорили не раз. Чеченцы, например, кричали: «гяске!»— «козел!». Какой-то пьяный финн назвал его «русея»— «русак», главное оскорбление времен Зимней войны. Эстонцы говорили «вене вярт»— «русское дерьмо»; хохлы и поляки — «кацап». Слова были разные, суть их одна — предлагалось почувствовать себя дерьмом, если ты имел несчастье родиться великороссом. Отвечал Андрей по-разному — иногда матом в лицо, иногда пулей в глотку, иногда кулаком в зубы. Но часто приходилось молчать.

Он и сейчас решил не связываться с дураком — уехать в степь, поставить палатку и завалиться спать, благо всю ночь провел в седле. Но просто так уйти не удалось — резко опустив руку от горла, кыргызин плеснул недопитую араку из своей чашки в лицо Андрею. Попади он — и Андрей ослеп бы на пару минут из-за действия спирта, а что бы сделали со слепым, можно только догадываться. Андрей успел отдернуть голову, и струя местной самогонки пролетела мимо. А вот его кулак попал точно — и кыргыз завалился назад, дрыгая ногами. Дальше Андрей помнил плохо: замелькали кулаки, руки, ноги, кто-то кричал, визжали бабы… потом хлопнула чья-то плеть, разгоняя дерущихся, в результате он все-таки уехал. Уехать-то он уехал, но при этом не заметил важной вещи. Один из воинов, тоже ходивший на перевал, быстро оседлал коня и поскакал на юг. Именно там, у одного из небольших озер, была в тот момент ставка чазоола.

Сейчас, подъезжая к селенью, Андрей решил сделать вид, будто накануне ничего не произошло. Спешившись у юрты, от которой лишь вчера увез невесту, он отодвинул войлочную полость, громко окликнув:

— Салям алейкум! Хозяева дома?

— Заходи, Адерей, — послышался спокойный голос Кистима, — садись, поешь.

Кроме Кистима, в юрте была мать Ханаа, с низко надвинутым платком на голове. Она готовила «корчик»— древний напиток Саяно-Алтая. Свежее коровье молоко, взбитое длинной палочкой с войлочным кружком на конце, женщина поставила на медленный огонь и перед самым кипеньем слила в большой глиняный горшок, который стала вращать до образования пены. Деревянная кружка «корчика», поданная Андрею, оказалась прекрасным завтраком, сразу утолив голод и жажду. Похмеляться не потребовалось.

— Ну что, посмотрим мальчишку? — предложил он Кистиму.

— Пойдем.

Саим тихо играл в соседней юрте, опасливо поглядев на вошедших. Андрей был не особенно силен в детском массаже, помнив лишь главное правило — массировать только кисть, не трогая основных точек тела. Но дело твое.

— Хорошо потеет? — спросил он Кистима. Тот перевел вопрос матери мальчика.

— Плохо, — ответил Кистим. Андрей объяснил, обращаясь к нему:

— Надо потеть, легче будет. Смотри. — Он взял круглую детскую ладошку, показывая способ массажа: мягкое нажатие большим пальцем от центральной ладонной точки «лао» ко второму и третьему межпальцевым промежуткам.

— Вот так делать, утром и вечером. Понял?

— Подожди, матери скажу. Мы-то уезжаем.

— Когда?

— Скоро — два дня, может, три. Надо быстро ехать, поздно будет.

— Что поздно будет?

Кистим насторожился от вопроса:

— Так, ничего… Пошли, араки выпьем.

Они перешли в большую юрту, устроившись у очага с горшком араки и большим куском кровяной колбасы.

— Почему ты ударил этого воина? — спросил Кистим через некоторое время.

— Не помню, — с ходу ответил Андрей, — пьяный был. А что, я кого-то ударил?

— Да. Того, кто назвал тебя «русской собакой».

— Вон оно что… а чему ты удивляешься?

— Почему ударил, если сам не русский? — пояснил Кистим. — На что обиделся?

Ну, на такие вещи Андрей уж лет пятнадцать не покупался.

— Потому и ударил, что не русский. Чего ради меня «русской собакой» обзывать?

Сейчас у него не было никакого чувства измены или внутреннего отречения от своих. Шла привычная игра, она всегда такая.

— Вот как. — Кистим покачал головой и отвернулся к очагу, по пепельно-черным поленьям которого перебегали рыжие язычки огня.

Через некоторое время на улице послышался стук копыт и русский оклик с явным китайским акцентом:

— Андрей! Ты слышишь меня, презренный раб?

— Чего орешь? — Андрей высунулся из юрты. Чен гарцевал посреди пыльной улицы на пегой киргизской лошадке. С ним был один из уланов хана.

— Слезай, тут выпить дают, — сказал Андрей.

— Вот, бери, — передал Чен повод своей пегой, — теперь ты на ней потрюхаешь. И барахло свое сам вези.

— Ну и рожа, — заметил он, разглядывая синяк Андрея, — хорошо погуляли?

— Как положено.

Сбросив притороченную палатку, Чен прошептал Белому что-то по-китайски, погладил по шее, оправил потник, подтянул подпругу. Белый склонил к Чену тонкую морду, довольно фыркая.

— Господи, настоящий китайский конь! — воскликнул довольный Чен. — На местных клячах ездить, все равно что спать с кем попало… Ладно, где тут наливают?

Он вошел в юрту, приветствуя молодого мужа:

— Ну здорово, как там тебя — Кистим, что ли?

— Много говоришь, — спокойно ответил тот.

— Да? А кто тут считает? Ну, за новобрачных! — Чен единым махом осушил большую чашку араки. — Собирайся, мы уезжаем, — это уже Андрею.

— Что за срочность? А Ши-фу?

— Ши-фу не приедет. Поднимай задницу, кому сказано!

— Тоном ниже! А то сейчас подниму, в три переворота полетишь!

Чен, несколько удивленный, глянул в глаза Андрею.

— Чего это ты разгавкался? Забыл, кто тебе в будку хлеб кидает?

— А тебе кто?

На это Чен не сообразил, что ответить. Андрей тоже промолчал, отвернулся и стал подтягивать подпругу пегой киргизской лошадки. Хочет Чен ехать на Белом, да и хрен с ним, пусть едет! Для Андрея лошадь была и осталась лишь средством передвижения, некоторые чувства он начал испытывать к Рыжему, но тот пропал. Сев в седло, Андрей задержался, желая что-то сказать Кистиму и не зная что.

— Ладно, может, увидимся еще. Ты не думай, что я враг.

— Счастливой дороги! — пожелал Кистим обоим, никак не откликнувшись на последнюю фразу Андрея. По тону было ясно, что Андрею он по-прежнему не верил. Молодая жена его так и не показалась. Трое всадников тронули коней, и скоро и юрты, и холмы, и озеро — все исчезло за длинной горой.

Спустя несколько часов после их отъезда, когда солнце уже стало клониться на закат, отражаясь в багровой воде озера, в селенье ворвалась группа всадников на взмыленных конях, посланная чазоолом. Сам он спешно направился в ханскую ставку, куда ему, собственно, и так нужно было ехать в связи с походом на Кзыл-Яр-Туру. Отдохнув и переменив лошадей, посланные чазоолом воины поскакали вдогон Андрею с Ченом.

Вечером Мастер снова был в ханской юрте. По просьбе хана к нему привели на осмотр одну из новых наложниц, жалующуюся на боли в груди. Оставшись лишь в пестрых шелковых штанах, девушка уселась на пятки, в то время как Мастер обвел ладонями ее крепкий крестьянский торс. Неровный свет очага скользил по налитым, янтарного цвета грудям, чуть раскинутым на стороны и увенчанным тугими темными сосками. Жесткие пальцы китайца слегка ощупали груди, обнаружив в одной из них небольшое уплотнение.

— Красивая девушка, — улыбнулся господин Ли Ван Вэй. — Что, здесь болит? Надо рожать, кормить — тогда рассосется. Воина рожай, улана…

— Благодарю вас, господин посол, — прервал его хан, бесстрастно наблюдавший за процедурой. — А сейчас мы могли бы закончить наш разговор.

— Думаю, что утром конь будет здесь.

— Прекрасно, хотя я имел в виду не это.

— Очевидно, ваш поход на север?

— НАШ поход на север, — произнес хан с нажимом. — Если я правильно понял, нам была предложена помощь.

— Разумеется, достопочтимый хан, разумеется! Но что именно…

— Два дела. Первое: купить для нас на Красном Яру партию пищалей и припаса для огненного боя — пороха и пуль. Не будет припаса, шайтан с ним, купить хотя бы ружья. Второе: вывести конных урусов за крепостные стены, под наши сабли.

— Всех? — в голосе китайца сквозило сомнение.

— Как выйдет. Хоть сотней казаков меньше будет, и то нам легче.

— Если потребуется послать-получить известие — кто поможет?

— В Кзыл-Яр-Туре есть наши люди, они помогут.

— Кто они? Им можно доверять? — спросил господин Ли Ван Вэй.

— Они урусы, но доверять им можно, — кивнул хан.

— Почему же русские вам помогают?

— Нажились под московским царем, в степь хотят, в «кыргызы». А другие не так молятся, оттого и в леса уходят. Говорят, сами себя жгут. На Бирюсе такая артель стоит, лодки строит — и себе, и нам. До них доберетесь верхами, с нашим провожатым. Купите у них лодку, коней нам вернете. За белого коня даю товару на продажу, еды в дорогу. А поможете — век не забуду!

— Сделаю все, что смогу, достопочтимый хан. С почтительным поклоном китаец покинул ханскую юрту, выйдя в дикую, тревожную темноту, озаренную рыжими сполохами костров. С юга послышался слитный топот большого конного отряда — похоже, войска уже начали стягиваться в ханскую ставку. ***

Над степью опустилась ночь, но трое коней все так же рысили по натоптанной конной тропе, поднимаясь и спускаясь на пологих увалах. Всадники ехали молча, подремывая, говорить не было желания. Темные склоны сливались с небом, вдоль слабо сереющей дороги проходили черные тени могильных плит. Для Андрея все они были одинаково неразличимы, однако, не доезжая одной из них, всадник-кыргыз вдруг придержал лошадь, вгляделся в темноту, потом привстал на стременах и вгляделся снова. Увидев что-то, он обернулся к спутникам и жестом послал их в объезд — Андрея направо, Чена налево. Медленно вытягивая саблю, сам он тронул коня в направлении кургана. Теперь и Андрей увидел, что среди черных плит вроде бы шевелились какие-то тени. «А вдоль дороги мертвые с косами стоят. И тишина…»

Чена он потерял из виду, но кыргызин еще виднелся. Андрей вглядывался в черное шевеление впереди, как вдруг с могильника раздалось по-кыргызски: «Аман!»и почему-то по-русски: «Шухер, братцы!» Из темноты ударил огненный шар, тишина разорвалась грохотом пищального выстрела — лошадь кыргызина шарахнулась в сторону, унося свисающее тело. Тут же со стороны Чена донесся, нарастая, леденящий кровь, какой-то по-змеиному шипящий вой. Вой все усиливался, и в темноте показался бледный силуэт лошади. По мере сил подвывая в ответ, Андрей ударил пятками свою пегую, подгоняя ее к могильнику, — черные тени метнулись в темноту, и когда Андрей подъехал к разрытой могиле, он увидел лишь Чена, ковыряющего разрытую землю носком сапога. Тот нагнулся, вытащил из земли какой-то светлый предмет, обтер о траву и спрятал под куртку. Увидев Андрея, сразу заторопил его, не показывая находки:

— Пошли, пошли, еще бедолагу этого искать!

Лошадь обнаружилась неподалеку — мертвый кыргызин зацепился ногой за стремя, а кафтаном за какую-то степную колючку. Привязав его поперек седла, они тронулись было к дороге, как вдруг Чен остановился, вслушиваясь в ночной мрак. Издалека доносился нарастающий топот копыт — он стал четче, потом совсем приблизился, и глаза различили группу всадников, промчавшуюся по дороге.

— За нами? — шепнул Чен. — Ты где-то наследил?

— Представления не имею. Вроде бы нигде.

Они хлестнули коней и тоже двинулись по дороге, стремясь скорей уйти со странного места. Скоро дробный топот галопа вновь сменился мерной походной рысцой. Андрей с Ченом поехали рядом, лошадь с кыргызином чуть позади.

— Что ты подобрал? — спросил Андрей.

— Да так, странное что-то… Я сначала Ши-фу покажу, а уж он тебе, если сам захочет.

— Дело хозяйское. А кто там рылся?

— Бугровщики. В Китае таких полно, все могилы поразрыли. Странно только, что русские среди них. Или я ошибся?

— Да нет, вроде, не ошибся. — Андрей поправил левую руку, которую он подвесил на косынку, затем глянул, не съехал ли с седла мертвый кыргызин. — Интересно, как они с местными сговорились?

— Business is business, — пожал плечами Чен, — особенно ночной. Кстати, ты не сентиментален? Нет желания пообщаться с соотечественниками?

— Что я, братков не видал?

— Это правильно. Кстати, у меня есть предположение, что Красноярск, который мы собираемся посетить, как раз и населен такими вот братанами. Что ты об этом думаешь?

— Правая у меня в порядке. Да и левая скоро заработает, — ответил Андрей. — Разберемся.

Похоже, Чен и ждал чего-то в этом роде:

— Что ж, приятно слышать.

Лошади, пофыркивая, мерно рысили по темной дороге, покачивалось на одной из них остывающее тело. Впереди было тихо. Дрема вновь клонила головы, стягивала на глаза потяжелевшие веки. Где сейчас Мастер, где Таня, где кто? Да и сам-то он где? В пустоте между мирами несла его теплая живая лошадь, на бегу потряхивая ушами в черной — нет, уже чуть посеревшей предутренней мути. Чен прикемарил, голова упала на грудь.

Год назад Чен показывал Шинкареву Шаолиньский монастырь. Поездка туда была наградой за рискованную операцию, проведенную в азиатском порту. Заодно, по поручению Мастера, Чен должен был рассказать Андрею о китайских нравах и обычаях.

Андрей с некоторым волнением подошел к высокой красной стене, над которой нависал тяжелый выгнутый карниз кровли, покрытой толстой трубчатой черепицей. Черепица была старая, по ее темно-зеленой глазури сетью разбегались трещины. Ко входу вела высокая лестница, сложенная из серого гранита. Монастырь состоял из множества корпусов и дворов, отделенных друг от друга кирпичными стенами. Стены были окрашены грязноватой красно-розовой краской, понизу шел поблескивающий черно-золотой барельеф, изображающий драконов.

Дорожки и дворы были вымощены серыми шестиугольными плитками. Во дворах упражнялись монахи в просторных оранжевых одеждах, подпоясанных черными и желтыми поясами. Некоторым из упражняющихся Чен кивнул, как хорошим знакомым. Отвечая Чену, монахи улыбались, кивая и Андрею.

— Китайцы пожимают руки без поклонов, — говорил Чен, — и постоянно улыбаются. Улыбайся больше. Подарок протягивай обеими руками. Не бойся личных вопросов: семья, зарплата, даже группа крови. Ты тоже отвечай.

— Понятно. Еще что?

— Когда подзываешь человека, не ставь палец вверх — это обидно. Направь пальцы вниз и делай движения, как будто подгребаешь к себе. Дадут тебе визитную карточку — не клади ее в задний карман брюк, это тоже обидно. Только в передний или внутренний.

— Понятно.

— Сегодня в ресторане ты совершил ошибку. Оставил палочки торчащими из недоеденного риса.

— Этого нельзя?

— Так делают на кладбище. Сделать это в ресторане — все равно что пожелать смерти его хозяину.

— Почему ты говоришь о смерти?

— Именно на смерть завязаны все китайские церемонии. Ши-фу говорил как-то: «Церемонии — это игра, с помощью которой человек пытается поставить под контроль мир смерти». У этих, — Чен кивнул на монахов, отрабатывающих комплекс кунфу, — то же самое. Я не все понимаю, что говорит Мастер. Но он прав. Скажем, подарить часы — тоже пожелание смерти. Правда, только настенные или настольные. Наручные можешь дарить. — Андрей тогда машинально поглядел на свой «Ориент», купленный в Пекине за пару дней до визита в Шаолинь.

Сейчас, сидя на лошади, он тоже машинально повернул запястье — негромко прозвенел браслет, вырвав его из дремы. Чен спал, голова склонилась на грудь.

— Просыпайся, Чен, утро уже! Как думаешь, скоро приедем?

— Что? А-а-а, — тот широко зевнул, — скоро…

— Тихо! — оборвал его Андрей. — Слышишь что-нибудь?

— Где? — не понял Чен, но мгновенно насторожился.

— Слушай еще! Конный отряд?

— Э-э-э… да, похоже на то.

Спереди донесся слитный топот копыт, отдаленное ржание, еле слышный звон металла. Они остановили лошадей, Андрей соскользнул вниз, припав ухом к земле.

— Те самые? — спросил Чен.

— Нет, большой отряд. Идут с нами в одном направлении. Поедем не торопясь, сближаться не будем, — предложил Андрей.

Чен согласился, некоторое время снова ехали молча.

— Чен! — негромко позвал Андрей.

— Да?

— Я знаю, куда идет этот отряд. И куда он пойдет дальше.

Чен пожал плечами.

— Войска идут на войну, что ж тут удивительного? Их война на севере, это тоже ни для кого не секрет.

— А где наша война?

— Везде. Снова молчание.

— Это не ответ.

— Как угодно, — вновь пожал плечами Чен.

— Тогда ответь вот что: там, в Саянах, я ночью возил письмо. Этим… Ши-фу еще сказал… джунгарам.

— Держи-ка язык за зубами! — оборвал китаец. — А то быстро укоротят.

— Да ладно, я ж только тебе.

— Так что ты хочешь знать?

— Судя по всему, кыргызы собираются в поход на север — на Красноярский острог. Связано ли ночное письмо джунгарам с этим походом? Я ведь знаю, что было в письме — описание горного прохода через перевалы. Кыргызы пойдут на север, а джунгары ударят в спину — может такое случиться?

— Не знаю, — пожал плечами Чен. — Не интересуюсь. А тебе-то что? Да хоть и ударят, это же азиатская война — вчерашние союзники в спину бьют при первой возможности. Пора бы уж знать.

— Да я не о том. Наша миссия — может, и она с этим как-то связана?

— Миссии, трансмиссии, комиссии — это все к Ши-фу, — беспечно ответил Чен, — по мне, так чем меньше знаешь, тем лучше спишь.

— Я и вижу — дрыхнешь на ходу, чуть с лошади не сверзился.

— Три ночи не спал. Таскайся за тобой, черт знает куда… — Чен широко зевнул, прикрыв рот крупной жилистой ладонью, и тронул пятками Белого, подгоняя его на очередном подъеме.

Понемногу светало. За ближайшей горой показались высокие, но какие-то размытые, странно-удаленные вершины. «Там уже Енисей, за горой. А эти высокие горы на том берегу». Выехав на подъем, они увидели темные пирамиды хребтов, отсвечивающий сталью полукруг реки, многочисленные бугорки юрт на берегу. По склону, ведущему к селенью, спускалась темная кавалерийская колонна, поблескивающая крохотными остриями копий. С другой стороны, вдоль берега, подходил еще один отряд, понемногу втягиваясь в табор. «Каша-то нешуточная заваривается. Интересно, можно ли в этой ситуации довериться Мастеру? Идти против него — это самоубийство на девяносто девять и девять в периоде. И тем не менее…»

— О чем грустишь, товарищ? — хлопнул его по плечу подъехавший Чен.

— Да так. Поехали! — Андрей пихнул коня и двинулся по темному склону, повернувшись спиной к черноте запада и лицом к холодной голубизне востока.

Глава двадцать восьмая

Трое всадников — два живых и один мертвый — медленно ехали по военному лагерю, в который на глазах превращалась ханская ставка. С топотом и лязгом проезжали группы воинов, ревели навьюченные верблюды, вооруженные мужчины ставили все новые и новые юрты. Кыргызы поглядывали на приезжих равнодушно, без явной враждебности. Недалеко от большой ханской юрты, ожидая их, стоял Мастер — невысокий, совсем незаметный в этой круговерти стального лязга и конского топота.

— Расседлать, — не здороваясь, указал он на Белого и отошел вместе с Ченом.

Мертвого кыргызина молча унесли подошедшие воины, Белый был расседлан и вместе с другими лошадьми поставлен у коновязи. Сделав все, что нужно, Андрей уселся на землю, опершись спиной на седла, уложенные друг на друга. Приоткинулась завеса ханской юрты, оттуда выбежал воин, по виду не старше сотника, и вскоре небольшой отряд, с гиканьем проскакав через лагерь, скрылся на подъеме.

«За бугровщиками поехали. Да вряд ли кого найдут».

Мастер, поговорив с Ченом, тоже скрылся в ханской юрте, а Чен подошел к лошадям, кивнув Андрею:

— Бери седло с Белого и давай за мной.

— А сам не хочешь взять?

Можно было бы и окоротить этого китайца, но (вдруг подумал Шинкарев) лучше изобразить настоящего слугу Мастера — у него ведь такая «легенда». Кроме того, не хотелось цапаться с Ченом — ночью они хорошо говорили.

— Я коня поведу, — спокойно ответил Чен. Видимо, он тоже не хотел ссориться.

Чен отвязал Белого и повел его за Андреем. Когда они вышли на берег, солнце уже встало, над водой растянуло легкий туман, в прибрежных зарослях красно-прутника засвистели-зачирикали птицы. Густо унавоженный берег был сплошь истоптан круглыми следами копыт. Найдя место почище, Чен разделся и завел Белого в потеплевшую енисейскую воду. После купания Чен тщательно — ремешок к ремешку — взнуздал и заседлал коня. Тускло засветились оскаленные драконы на стременах, из-под светлой челки, на белой шерсти лба блеснула золоченая решма. Китаец как раз закончил, когда новый хозяин показался на берегу в окружении многочисленной свиты.

— Исчезни! — услышал Андрей сердитый шепот Чена.

«Этот, что ли, хан?»— подумал Андрей, отойдя за кусты. Заодно и отлил. Нет, хан Ишинэ не произвел на него особенного впечатления. Шинкарев увидел, как Мастер с поклоном передал хану узду.

— Хороший конь, — довольно произнес Ишинэ, оглаживая крутую конскую шею.

— В Китае говорят: «Хороший конь бежит вперед, увидев лишь тень плетки», — вежливо улыбнулся Мастер в редкие усы.

— Хороший конь, — повторил хан и вдруг птицей влетел в седло, сразу подняв Белого на дыбы. Тот сделал несколько прыжков, потом замер как вкопанный, чуя железную руку. Спешившись, хан любезно приобнял китайца за плечи, и они удалились, направляясь к площадке между юртами, заполненной народом. Андрей с Ченом направились туда же.

Шарканье шагов, тяжелое дыханье, грузное паденье тел, выкрики зрителей были слышны издалека. В нос ударил едкий запах мужского пота. Голые до пояса, мускулистые азиаты, охватив друг друга руками, старались провести бросок, не используя подножек и кулачных ударов.

— Я слышал, вы обучаете воинов, господин посол, — любезно осведомился хан. — Так ли это?

— Да, среди прочего. Но ваши воины не нуждаются в моем обучении, — столь же любезно ответил Мастер, кивнув на пыхтящих борцов, спины которых были обильно залиты потом.

— Возможно ли проверить это? Пусть один из ваших слуг покажет свое мастерство в состязании с моими людьми.

— Без сомнения, мой человек проиграет.

— Почему вы так уверены? По крайней мере, этот выглядит воином. — Хан небрежно кивнул в сторону Чена.

— Прошу понять меня правильно, достопочтимый хан. Я не учу своих людей ни драться, ни бороться — я учу их убивать.

— Ну и убьет одного-двух, беды не будет. Зато посмотрим. Так что?

— У меня другое предложение, достопочтимый хан, — поклонившись, произнес господин Ли Ван Вэй. — Я сам покажу свое скромное искусство. Прошу вас, выберите трех ваших воинов, любой силы и веса.

Мастер разделся до пояса и лег на землю, лицом вниз, подобрав под себя руки. Трое здоровенных кыргызов навалились сверху, плотно прижав его к земле. Китаец сделал несколько глубоких вдохов, затем, как-то утробно крякнув, шевельнулся — и степняков словно подбросила неведомая сила, расшвыряв в разные стороны.

Что-то дрогнуло у Шинкарева в груди. Когда Учитель выполнял нечто подобное, Андрей чувствовал все величие древнего Учения, преображающего разумом человеческое естество.

— Как называется это искусство? — помолчав, спросил хан.

— Кунфу.

— Забавное искусство… — задумчиво протянул степняк, — но когда тысяча всадников идет в атаку, можно ли их так же отбросить?

— Нельзя, достопочтенный хан.

— В таком случае проку в нем немного.

— Потому я и сказал, что ваши воины не нуждаются в моем обучении.

— Воистину так. И все же я хотел бы посмотреть на настоящий бой. Пусть этот покажет что-нибудь. — Хан посмотрел на Чена. В этот момент раздался частый топот копыт и показался Ханза-чазоол. Его вороной конь храпел, вскидывая голову, а чазоол горящими глазами впился в Андрея с Учителем. За ним виднелись еще несколько всадников.

«Черт его дери! Достанет теперь за пещеру. Найдет способ и достанет». На хана надежда слабая. Кто они ему? Значит, надо действовать на опережение. Раздвинув плечом передних воинов, Андрей вышел в круг.

— Я ученик господина Ли Ван Вэя! И я вызываю на бой благородного Ханзу-чазоола! — громко сказал он по-русски.

Мастер перевел, хан усмехнулся, чазоол, побагровев от ярости, схватился за саблю, ударив коня каблуками. Расталкивая столпившихся воинов, тонконогий вороной конь рванулся в круг. Андрей отпрыгнул в сторону.

— Без коней! Пешими! — громко потребовал он.

Чазоол вновь замахнулся саблей, но хан коротко и властно бросил ему что-то, и тот, скрипя зубами, полез с седла. Когда Ханза-чазоол вышел в круг с длинной саблей, предназначенной для рубки с коня, стало видно, что драться пешим он не привык. Это давало бы Андрею небольшой шанс, но тому было плевать на шансы. Андрей не собирался драться с чазоолом согласно правилам поединка — он собрался его убить.

— Дайте топор! — потребовал Шинкарев. Мастер вновь перевел, Андрею принесли топор с длинной прямой рукоятью. Оперев его о камень, он ударил каблуком. Обожженное листвяжное топорище выдержало удар. Подошел Мастер, поставил ногу на деревяшку, сделал ей едва уловимое волнообразное движение — топорище громко треснуло. Переломив его о колено (от рукояти остался полуметровый, расщепленный на конце обрубок), Андрей подкинул топор на руке, проверяя баланс. «Сойдет». Кыргызы, криками одобрившие демонстрацию Мастера, захохотали, видя, как Андрей поднял топор — вертикально над правым плечом. Чазоол, презрительно скривив рот, несколько раз ткнул саблей перед собой, явно собираясь погонять бестолкового уруса. Что с того взять — сломал хороший топор, упустив и так-то малый шанс. Андрей чуть отступил от сабли, чазоол, злорадно оскалившись, немного подался вперед. Кто-то из воинов подтолкнул Андрея в спину, чтобы тот не уклонялся от поединка. Ханза-чазоол отвел саблю для удара. Продолжая толчок воина, Шинкарев бросил корпус вниз и в сторону, одновременно резко метнув топор в противника. На таком близком расстоянии тот не успел уклониться. Топор с глухим ударом вошел в грудь, чазоол, захрипев, свалился на землю, дернулся пару раз и затих.

Наступила тишина. Степняки молчали. С их точки зрения, победа Шинкарева заслуживала лишь презрения, а не похвалы. «Да и плевать». Хан резко сказал что-то Мастеру, тот жестом позвал Андрея с Ченом, и они направились к коновязи. Там уже стояли три оседланные лошадки — довольно невзрачные «степняки», рядом две лошади под вьюками и трое вооруженных всадников охраны. Уехали тотчас же, быстро и молча.

На выезде из лагеря дорогу им пересекла очередная колонна всадников, а дальше в степи поднимались облака пыли — отряды все подходили и подходили.

«Похоже, всерьез они за Красноярск берутся».

— Простите, Ши-фу, можно вас спросить? — обратился Андрей к Мастеру.

— Спрашивай, — глухим голосом ответил тот.

— Что сказал хан после моего поединка?

— Это не было поединком. Это было подлым убийством.

— Это хан так сказал?

— Он сказал следующее: «Так дерутся урусы — собаки, не имеющие понятия о воинской чести. Теперь вы видите, почему нельзя покоряться им».

— Разве я не правильно поступил? По-моему, у нас не было выбора.

— «Выбор всегда есть»— не ты ли это говорил? — усмехнулся китаец.

Лошади поднимались на крутой подъем, всадники замолчали, подгоняя каждый свою.

— А почему меня не убили? — спросил Андрей, когда они снова поехали по ровной дороге.

— Потому что ты мой слуга, — спокойно ответил Мастер.

— А почему не убили вас?

— Потому что я императорский посол.

«Ой ли?! Нужен ты им, вот в чем дело! Нужна наша поездка на север, и именно в связи с их походом. А в чем задача — помочь хану взять город? Допустим. А мне как быть? Помешать их планам?»

— Простите, Ши-фу, можно еще спросить? — Вопрос давно вертелся у него на языке.

— Что еще?

— Русские правда так подло воевали?

— Это война. На войне все хороши, — махнул рукой Мастер, — но у вас, русских, нет понятия чести. И порядка тоже нет. Вот, скажем, такой исторический факт: когда русские впервые встретились с енисейскими кыргызами — еще в шестнадцатом веке, при Борисе Годунове, — в Тюмень для подписания пограничного договора поехал кыргызский бек, брат правящего хана. И поехал он с женой. Так вот эту самую жену тюменские люди побили и отобрали у нее соболью шубу. Как тебе такое? Естественно, что договор подписан не был. Да хоть бы и был — русские их постоянно нарушали, пытаясь продвинуться в степь.

— И как, продвинулись?

— В конечном итоге да, — кивнул Мастер.

— А к нынешнему времени?

— Практически нет. Несколько крупных экспедиций было уничтожено кыргызами и сибирскими татарами. Тем не менее на северной границе степей русские сумели удержаться, выстроив линию острогов: Кузнецкий, Томский, Ачинский, Красноярский.

— А сейчас кыргызы решили взять Красноярский острог? — спросил Андрей. — Вы намерены сделать так, чтобы они его взяли?

— Нет. Может, они и возьмут острог, но не с нашей помощью.

Сказано было твердо и честно, но когда господин Ли Ван Вэй говорил иначе?

Дальше снова ехали молча. Вскоре Енисей скрылся за цепью невысоких островершинных холмов, поросших жесткой, уже выгорающей травой. В траве качались розовые звездочки диких гвоздик, наливались темно-багровые шарики клубники. Неровный горизонт был размазан мутью горячего дня, раскаленные камни могильников, обсиженные птицами, покрыты дорожной пылью.

По пути на север степь снова менялась, уже в обратном порядке — выше стали холмы, расширились березовые рощицы на северных склонах, вдоль темных речек загустели черемушники, плотно перевитые смородиной и боярышником. У одной из таких речек устроили привал: кыргызы остались с лошадьми, Андрей и Чен были заняты костром и чаем, а Мастер, открыв один из тюков, разглядывал ханский товар — рулон толстой многоцветной ткани, вытканной узором из белых, желтых и фиолетово-красных полос.

— Что это за ткань? — спросил подошедший Андрей.

— Степная работа. Ты понимаешь что-нибудь в ткачестве?

— Ничего.

— Смотри, это интересно. — Господин Ли Ван Вэй перегнул ткань, показывая ее изнаночную сторону. — Видишь эти продольные нити? Их называют «основой», они толстые, сделаны из грубой некрашеной шерсти. Поперечные нити, или «уток», цветные и тонкие. Такую ткань называют «уточным репсом».

— Мне надо это знать?

— Почему нет? В Красноярске продадим ее, возможно, ты этим и займешься.

«Хочет отвлечь меня от более важных дел?»

— Сколько она стоит?

— В баксах? — усмехнулся Мастер. — Сколько базар даст. Пошли, чай готов.

Чай пили под черемухой, на которой уже налились завязи-ягодки, отливающие твердым зеленым лаком.

— Забыл тебя спросить, — повернулся китаец к Андрею, — как ты съездил на свадьбу?

— Да вроде нормально.

Машинально притронулся к синяку, уже наполовину рассосавшемуся.

— Молодые остаются у озера?

— Нет, уезжают. Кистим сказал, что боится опоздать.

— Куда опоздать? — Мастер спросил равнодушно, но Андрей уже научился различать в его голосе едва слышимую нотку интереса.

— Хан дал разрешение его роду откочевать в Хоорай, ближе к устью Сисима.

— Что такое Сисим?

— Таежная река. Течет с восточной стороны, впадает в Енисей недалеко от начала степей.

— Вот оно что… Наверное, русским не понравится этот уход. Как ты думаешь?

— Бунт, в сущности, — пожал плечами Андрей, — ясак давать не будут. Кому понравится?

— И что предпримут русские?

— Подавят бунт. Ушедших вернут силой, зачинщиков накажут. Мне так думается.

— Вот и мне так думается, — сказал Мастер и надолго замолчал.

После чая снова сели в седла, снова вверх-вниз по нагретым склонам, вспугивая грузных дроф и серых лисичек-корсаков, пока, наконец, не мелькнула с вершины — далеко еще, еле заметно — щетинистая темно-зеленая полоска.

— Тасхыл, — указал один из воинов. — Тайга. Степь йок, дальше нету.

Андрей оглянулся — его самого удивило чувство, неожиданно захлестнувшее грудь. Вдруг не захотелось ему покидать эту небольшую теплую землю, плавные, травянистые склоны под горячим голубым небом, обведенные шумящими березовыми рощицами — ярко-зелеными, исчерченными полосками белых стволов. Порыв северного ветра донес еле слышный шум таежного океана, его прохладный смолистый запах. Андрей знал, конечно, что едет он на войну, но не только в этой, земной войне было дело. На севере его ждало что-то неведомое, грозное, отчего сжималась грудь и еще раз, как за последнюю свою защиту, цеплялся взгляд за коричневые плиты курганов, встающие из желтоватой сухой травы. «Ладно, все там будем… — успокаивал он себя, —» Раннее небо» не выдаст, так и свинья не съест «. Но это не особенно помогало.

Часть III

Глава двадцать девятая

Бирюса показалась неожиданно, на третье утро медленного пути по» сакме»— тайной таежной тропе. Все вокруг покрылось росой, что-то потрескивало под сапогами, качались над головой белые зонтики съедобной травы «пучки». Ведя лошадь в поводу, Андрей на ходу ободрал шкурку с сочной пустотелой трубки и вкусно захрустел.

— Смотри, Чен, на этом в тайге прожить можно. Недолго, конечно, но выбраться сил хватит.

В сизой предрассветной мгле, наполненной темными массами елей, в разрыве бледной полосы тумана вдруг блеснул лунный блик на угольно-черной воде.

Передовой кыргыз замер, указывая рукой вниз по склону:

— Бирюса. Там урус живет. Туда пойди.

— А вы? — спросил Мастер.

— Мы нет пойди. Домой, степь.

Провожатые забрали всех лошадей. Пришлось Андрею и китайцам забросить на плечи вьюки и идти пешком. Черная полоса воды расширилась, пересеченная пятнами лунной дорожки. В тумане проглянул глыбистый спуск к неширокой реке, на котором поднимались узкие высокие ели. Небо светлело, над размытыми еловыми верхушками повис молочно-белый диск луны. Плеснула вода, крикнула сойка в темной глубине леса. Неподалеку сонно взлаяла собака.

— Так, — остановив всех, тихо сказал Мастер, — там жилье. Что делаем?

— Я иду первым, — вызвался Андрей, — вы ждете здесь. Если все в порядке, я зову вас, если нет, уходите в тайгу.

Андрей посчитал себя обязанным предложить такой план. Здесь он был у своих — какими бы ни были русские этого времени, для него они в большей степени свои, чем для Мастера и Чена.

— Что ж, так и сделаем, — согласился господин Ли Ван Вэй.

Левая рука Андрея уже была без лубков — спасибо Мастеру. Он двинулся вперед, аккуратно, с перекатом ставя на землю ноги в мягких сапогах. Совсем бесшумной ходьбы не получалось, все же отвык он от тайги, но собака больше не взбрехивала. Шаг, еще шаг — снова плеснула вода, на этот раз явственно и близко. «Бобер, что ли, или выдра какая? — Андрей еще пригляделся. — Выдра… своего рода».

Из темной воды показалась женская голова, потом узкие белые плечи. Острая козья грудь, мокро блестящая в мутном предутреннем свете, ребра, видные под луной, небольшой втянутый живот. Темный треугольник под ним — мокрые волосы завернулись вниз хвостиком, с которого сыпалась прозрачная водяная струйка. Волосы на лобке были обведены складочками, переходящими в чуть располневшие бедра, круглые колени, гладкие длинные икры. Выбравшись, женщина отряхнулась — точь-в-точь, как собака, — потом, ступая белыми ногами по мокрой темной траве, перешла к кусту боярышника и наклонилась за рубахой. Сейчас Андрею стали видны круглые ягодицы, чуть широковатые по сравнению с худой, но крепкой спиной. Рубаху она надевала через голову — когда лицо и грудь скрылись в складках простого беленого полотна, а бедра прикрылись подолом, Андрей, двумя прыжками перескочив полянку, одной рукой плотно охватил тело женщины, стиснув ей руки, а другой рукой туго зажал ей рот. Тело ее резко дернулось в сторону, потом замерло, бессильно обмякнув.

— Сейчас пущу, не бойся. Только не ори. Ясно? Ясно?!! — яростно зашипел он. Женщина мелко закивала. Ее била крупная дрожь. Сдернув вниз подол ее рубахи, Андрей освободил ее лицо. Самое обычное, русское: правильный овал сходил в закругленный выступающий подбородок; нос прямой, с небольшой пипочкой на конце, мягкие щеки. Мокрые волосы двумя «рожками» обегали белый лоб. «Не особенно-то и молодая». От рубахи едва уловимо пахло коровой, парным молоком. И еще чем-то — сладковатым, смолистым дымком… «Ладан, кажется?»

— Одень это. — Шинкарев кивнул на сарафан. — Живешь здесь?

Она молча кивнула в ответ, понемногу успокаиваясь.

— Одна? Чего молчишь?

— Н-не.

— Глянь-ка, и голос прорезался! Говорят, вы тут лодки строите?

— Т-то т-там, на плотбище, — указала она дрожащей рукой куда-то в туман.

— Лодку мне надо. С кем бы поговорить насчет покупки?

— С тятей. Счас покличу! — метнулась она в сторону.

— Э-э-э нет, так не пойдет! — в последний момент Андрей поймал ее за подол. — Покличешь тятю, а выйдет десять лбов с кольями. А так ты у меня заложница. Вот теперь зови!

— Т-я-я-т-я-я! — громко крикнула женщина, — подь сюды-ы!

В ответ в три глотки грохнули собаки, зашлись злобным хриплым лаем.

— Аграфена! — послышался скрипучий голос. — Ну што опять, ети твою…

— Давай, батя, двигай сюда! — громко ответил Андрей.

— Хто там ишшо? Счас собак спущу! — Голос начал приближаться.

— Попробуй только! Враз башку сверну твоей Глашке!

Из-за елки показался старик не старик — пожилой, кряжистый мужик: утиный нос, морщинистое лицо, седая борода лопатой. Некоторое время они молча вглядывались друг в друга.

— Хто ты есть? — ткнув пальцем, спросил мужик. — Человек аль нехристь какой?

«Питекантроп»— снова всплыл в голове наиболее подходящий ответ. А что, так оно и есть, в каком-то смысле. И не в одном даже.

— Русский я, батя, русский.

— Черт те батя! Русскай… — прищурившись, язвительно протянул он. — Да глаз у тя узкай! А ну покажь!

— Пожалуйста, — пожав плечами, Андрей обмахнулся широким православным троеперстием.

— Тьфу!!! — яростно сплюнул мужик. — Как есть, никониан клятый!!

«Вот оно что — кержаки это, раскольники…»

— Да что ты, батя! Какой я тебе никониан — русский я. Простой советский человек.

— Чаво-о?

— Ничаво! — передразнил Андрей. — Со степи я приехал, от хана!

Как ни странно, это подействовало. Мужик явно успокоился, перевел дух.

— Хан он ничаво-о-о, хан стару веру не забижат… токо вот к себе не пушшат пока.

«Вот оно как!» Поворот был интересный. Русские староверы собирались к кыргызам. Стало быть, не врал Кистим.

— А зачем вам к хану? Чего здесь-то, на Руси, не живется?

— Чаво не живется… — снова протянул мужик. — Аль сам не знашь: на Москве царь Ляксей сидит, всех в никонианску веру перекрешшат, за грехи наши тяжкие…

— А к хану-то как — по воде пойдете или посуху?

— А те нашто? — подозрительно спросил он, покосившись на потрепанный китайский костюм Андрея. — А не глянешь ты на кыргызина-то. Да и то сказать, на казака не глянешь.

— А говоришь «никониан»! Погоди, сейчас своих позову, враз поверишь, что от хана. Или боишься?

— Тебя, што ль? — Мужик пренебрежительно дернул плечами, кажется, почти не притворяясь. — Мы тута, в тайге, не больно пужливые. Кличь, коли не врешь.

На крик Андрея еще яростнее зашлись собаки, но больше ничего не произошло. Андрей крикнул еще раз. Еле слышно шевельнулись кусты, и с двух противоположных сторон бесшумно появились Чен с Мастером с обнаженными саблями наизготовку.

— Спрячь, — повелительно кивнул мужик на оружие, — неча в скиту божием саблей махать. Стой, где стоишь. Девку отдай. Говори, чаво надоть!

Андрей отпустил девушку. Та сразу же исчезла за деревьями, мелькнув из-под сарафана босыми пятками.

— Просим нас извинить, — слегка поклонился Мастер, — мы люди киргизского хана. Хотим у вас лодку купить, скупиться не будем.

— Лотку-то… лотку оно можно, — заскреб старовер в затылке, соображая, сколько содрать с незнакомцев.

— И еще одно, — сказал Мастер, взяв мужика под руку, — давайте-ка отойдем, дело тайное.

Они отошли на некоторое время, затем возвратились.

— …дак вам Митрея надоть, он лотки ладит, он имя и торгует… — объяснял мужик господину Ли Ван Вэю.

— А где сейчас Дмитрий? — спросил тот.

— Дак уж на заутрене, — ответил старовер, глянув на посветлевшее небо, — и Глаха туды побегла, а я тут с вам балакаю, токо Бога гневлю… Ладно, идить прям к плотбишшу, во-о-он туды. А мы счас с етим вот, — усмехнувшись, он кивнул на Андрея, — в церкву зайдем, Митрея кликнем.

Еле видная тропинка, покрутившись меж темными боками елей и замшелыми каменными глыбами, на которых вытянулись стройные молодые пихточки, поднялась на пригорок, выведя на небольшую поляну. На поляне расположились скитские строения — бревенчатая церквушка, жилые полуземлянки, скотские и овечьи хлевы. Оставив Андрея у входа, раскольник скрылся в церкви, туда же заглянул и Андрей.

Внутри, в полумраке, теплились огоньки свечей. Женские головы в черных платках, и мужские, стриженые в скобку, склонились, слушая проповедь: «…некоторому монаху благословенному показа Аггел пламень зело велико, и в оном пламени веде лежаща человека, из чрева же ево исходит древо велико с ветвием, и на оных ветвиях различных людей мужеска и женска пола, повешенных за шею и в оном пламени непрестанно горящих… — проповедь вилась монотонно-протяжно, древним мраком обволакивая головы, еще не отошедшие от ночного сна, — …Вопроси же монах Аг-гела, что сие семь. Ответоша ему Аггел, сей человек лежащий есмь Никон патриарх, повешены на ветвиях суть никониане, сыновья и внучата ево…»

— Чаво рот раззявил, ворона залетит, — послышалось за спиной. Видимо, из церкви был другой выход. Рядом с давешним мужиком стоял другой — высокий, сутулый, с очень светлыми волосами и бородой. «Помор? Тут их, вроде, много было — с Архангельска, Вологды, Пустозерска…»

— Вот с им иди, он те лотку подберет, — сказал первый. — Я опосля подойду, тоды и цену сговорим.

Спустившись с другой стороны пригорка, тропинка обогнула толстую сосну, рассеченную вертикальной трещиной, в которую были вбиты деревянные клинья. Рядом росли другие сосны, в которых клинья были толще, некоторые стволы, особенно широко развернутые, лежали срубленными.

— А какие вы лодки строите? — спросил Андрей.

— Дак разны. Каки хошь: однодеревки, обласы, осиновки. Барку вот ладить будем. А те каку надоть?

— Троим сплавиться до Красноярска и товар довезти. И чтобы продать ее там.

— Много ль товару-то?

— Немного.

— Тоды паренку вам дам, есть одна готова. Бона глянь, как паренка ладится.

Недалеко от берега расклиненный сосновый ствол был установлен над землей примерно на метр. Внутри была налита вода, которая «парила» лодку, делая дерево гибким. Распорки-тагуны, расклинивающие стенки колоды, постепенно заменялись на более длинные, таким образом расширяя будущий корпус. Рядом лежали полуготовые долбленки, которые гладко отесывались изнутри и снаружи, смолились, на них устанавливались тесаные мачты и рули, прибивались кованые уключины. Чуть дальше стояла более крупная лодка, собранная из двух продольно-состыкованных колодин. Свежие стесины светились нежно-розовым — это была лучшая лодка, «кедровка», вытесанная из сибирского кедра.

«Интересно…» топорные» суда, без досок. Правильно, пилы-то еще нет. А вот что-то крупное «.

— А это что? — Андрей указал на какое-то сооружение в стороне.

— Сказал же, барку ладить будем.

На земле было выложено плоское днище из бревен и начат монтаж стенок из полубревен, расколотых надвое.

— Из бревен строите — вы так весь лес сведете! — заметил Андрей .

— Толкуй! Бона какая тайга-то, всем хватаит.

— А из досок лодки строите?

— Илимки-то? Сладим, ежли надо, да возни с имя. — Помор пренебрежительно махнул рукой. — Досок-то теслом не настрюкаисси.

— А… — заикнулся было Андрей о пиле, да вовремя прикусил язык.

Дальше за баркой показались готовые крупные лодки — карбасы, не менее десяти. Они стояли полностью снаряженные, готовые к спуску.» Куда это они? Похоже, для одного заказчика «. Андрей один раз участвовал в шлюпочном десанте, сразу вспомнились те лодки, выстроившиеся перед посадкой экипажей.

За карбасами открылся небольшой навес, крытый березовой корой, под которым были сложены гвозди, скобы, скатанный парусный холст, якорь, моток бечевы. Тут же лежали инструменты — топоры, тесла, напарье (коловорот). Обойдя навес, Андрей увидел Мастера с Ченом. Они рассматривали небольшую байдару — каркасную лодку, обтянутую шкурой, легкую и изящную, как игрушка. Рядом стояла готовая долбленка-однодеревка с установленной мачтой, скатанным парусом и двумя парами весел.

— Энта вот ваша, — указал мужик, — счас староста придет, ему и деньги отдашь.

Андрей обошел лодку, покачал весло, подвигал рулем.

— И хорошо такие продаются?

— В прошлом годе почесть все ушли. Не боись, на Красном Яру враз сторгуешь.

Помор тоже оглядел лодку, колупнул толстым ногтем темный мазок смолы. Чен с Мастером забросили свои тюки, затем они вчетвером столкнули лодку на воду, привязав ее к раскоряженной колодине, принесенной паводком.

— Слушай, — спросил Андрей помора, — а сам-то ты кто, беглый, что ли?

— Пошто ж беглый? Гуляшший я, тягло продал.

— Как это?

— Аль не знашь? Как в Сибирь с Холмогор пришел, дали землю, на ей все подати записаны — то и есть» тягло «. Кто новый из Расеи переселится, сторгуешь ему тягло, сам дальше гуляй.

— И что, берут?

— А што ж не взять! Земелька-то нужна — кормиться чем? Еланька моя хороша была, раскорчевана, запахана. Опосля соболишек брал кулемой, теперя вот в скиту лотки лажу.» В кыргызы» хочу уйтить, воля там, в степу-то. А ишшо, бают, на полудне Камень стоит высоченный — снег на ем круглый год не стаиват. А за Камнем тем страна Беловодье. Вот туды бы мне… — Взгляд помора устремился куда-то поверх еловых верхушек.

На спуске, петляющем меж густых елей, послышались шаги, и вскоре, скрепя береговой галькой, к лодкам подошел седобородый мужик в сопровождении Аграфены. У мужика на плече лежал рогожный мешок, молодая женщина несла в руке узел, пряча глаза за низко надвинутым платком.

— Глашку мою на Красный Яр сплавите, — не допускающим возражений тоном обратился старовер к Мастеру, — в куле припас на дорогу — мука, крупа, толокна малость, мясо сохатиное, сушеное. Котел, ложки есть, по вечеру чевонить скашеварите.

— А ты мотри у меня! — насупив брови, обратился он к Андрею. — Станешь с девкой руки распушшать, я те их враз повыдергаю! Ишь ты, ерой, — усмехнулся он и снова обернулся к Мастеру. — Давай-ка отойдем, дела покончим.

Подобрав подол, мелькнув в воде белыми ногами, Глаша забралась в лодку, устроившись на кормовой кокоре — плоской распорке между бортами. На миг Андрею показалось, что быстрый взгляд скакнул было в его сторону, но тут же исчез за вышитым краем платка. На дневном свете стало видно, что волосы у нее темно-рыжие, лицо усеяно веснушками.

— …значит, так и сделаем? — закончил разговор Мастер, подходя к лодке вместе с мужиком.

— Ин быть по сему. Как Кистимов род тронется, я те вестку пошлю, хоть с Глашкой, хоть с Митреем. То-ко ты на нас казачков не наведи — а то шастают ироды, бают, выше по Анисею острог ставить будут. Ну што, все сели? Тоды помогай Господь!

Мужик сильно толкнул лодку, перекрестив ее истовым двоеперстием. Андрей с Ченом сели на весла, и взбулькиванье ровной гребли слилось с журчаньем воды из-под кормы и плеском невысоких волн, быстро уносящих однодеревку от узкой галечной косы. «Для кого ж лодки-то?»— неожиданно для себя снова подумал Андрей.

Глава тридцатая

Неяркий, облачный день разогрелся. Темная вода быстро несла лодку меж бугристых каменных берегов, облизанных ледоходом. Серые глыбины, круто выйдя из воды, лежали плоско, рассеченные трещинами и разлинованные узкими тенями, падающими от березовых стволов. Березняк стеной стоял на прибрежном каменье, далее уходя вверх на крутые горы, из-за которых то тут, то там выступали массивные островерхие скалы. При виде их Андрея охватил легкий зуд старого скалолаза: «Бирюсинские Столбы — жаль, не добрался до них в свое время. В общем, не хуже наших, красноярских».

На гребях он сел лицом в корму, встретился с серыми глазами Аграфены. Молодая женщина все так же сидела на кокоре, изредка перебирая что-то в своем узелке. По жизни Андрей был не очень опытен во всяких женских кокетствах (всегда старался, минуя этот этап, перейти сразу к делу), но в быстрых взглядах рыжей староверки явно виделось ожидание. Кто-то тронул его за плечо:

— Как рука? — спросил Мастер.

— Да не очень.

Левая рука разболелась от непривычной работы — ноющая боль выворачивала плечо, отдавалась в боку.

— Давай я погребу, а ты иди на корму, поболтай с пассажиркой.

— О чем?

— О чем хочешь. Мне, что, и тут тебя учить?

— Понял.

Пробравшись через рогожную палаточку, растянутую поближе к корме, Андрей устроился напротив пассажирки.

— Не устала ехать-то?

— Ништо, мы привышные, — ответила она тихим голосом, не поднимая взгляда из-под платка.

— Так тебя Аграфеной зовут? Это как — настоящее имя или монашеское?

— Кака я те монашенка? От монахов-то и за Камень утекли. Монастырские мы были…

Взгляд, наконец, открылся — серые глаза прозрачные, до донышка ясные, а легкие морщинки уже собрались вокруг век, на белой веснушчатой коже.

— Так ты замужем?

В ответ, уже с легким смешком, глаза в глаза:

— Да откуль там, в скиту, мужа-то взять? Так вот и живу, ни целка, ни мужняя жена. Аль ты возьмешь?

— Чтобы батя твой меня кобелям скормил? — усмехнулся Андрей.

— Ишь ты, пужливый какой!

Длинные пальцы чуть приподняли холщовый подол, круглая белая нога вытянулась вперед, босой ступней раздвигая ноги Андрея и упершись в район вздувшейся ширинки, впрочем, не предусмотренной в китайских штанах.

— Бона в портах-то — небось, оглобля!

«И все, чего хочу я, я вижу наяву… А ноги у нее красивые».

Улыбнувшись, он слегка погладил ей лодыжку, показывая, что в принципе не отвергает ее предложение, неуместное лишь в данный момент, затем снова поставил шершавую загорелую ступню на доски днища — неровные, теплые, с выступившими капельками прозрачно-золотистой смолы.

— А я песню знаю, про вашу речку, — начал он новый круг дорожного разговора.

— Да ну! Скажи.

— А вот:

Ой ты речка, речка Вирюса! Ломая лед, шумит-поет на голоса. Там ждет меня, тревожная, таежная краса! — вспомнил он шлягер, слышанный в школьные годы.

— Хорошо как… — вздохнула Глаша, — мы, по-куль в Рязани жили, тож на голоса пели.

— А теперь?

— Тяперь… тяперя тятя ругает! В церкву, грит, ходи, стихиры пой, а мирское петь — токо Бога гневить.

— Крут у тебя батя!

— Будешь крут — то ведмедь в лесе ходит, то людишки худые набегают. На меня одначе такой вот наскочил, как ты, поутре, ссильничать хотел. Хорошо Карай, кобель отцовский прибег.

— И что?

— Да што? Глотку ему выдрал, и все делов!

«Утром-то…» прибег» бы такой Карай, и Петькой звали…«Хотя вряд ли. Уж с кобелем-то он управился бы. Не медведь все-таки.

— Так что, собаками и отбиваетесь?

— Што ты! У нас и стрелы есть, и бой огненный.

— И где ж вы его берете?

— Так-то не укупишь. Да на Красном Яру человек есть торговый, Мишка Выропаев. Он те и пишшали продаст, и припас всякий — и свинец, и зелье. Ой, што ж я говорю-то?! — прихлопнула она рот ладошкой. — Узнает тятя, вожжой удавит!

— Да ты не бойся, я думаю, он нас к нему и послал. Слышь, Глаша! — Он легко погладил ее круглое колено. — Ты не обижайся, за утро-то.

— Да уж, ухватил, дак ухватил! — Она передернула плечами, под сарафаном коротко мотнулись острые груди, прочертив бугорками сосков по тонкому ситцу. И снова взгляд ушел вниз, спрятавшись за край платка. Босая нога медленно легла на его широкую ногу, обутую в мягкий степной сапог, но вдруг испуганно отдернулась.

— Ну что, оба живы? — сзади высунулся Чен. — Иди, Ши-фу зовет. А я посплю, пожалуй, — завозился он в балаганчике. — Не составите компанию, милая девушка?

— Счас! — с ходу поймав верный тон, притворно-сердито откликнулась Аграфена.

Перебравшись к веслам, Андрей сел лицом к носу, и, не гребя, только правил лодку, удерживая ее на стрежне. Узкий темный поток с плеском катил мимо берегов, поросших высокой травой, из которой торчали каменные глыбы. Лес отступил от реки, ее долина заросла» вертепником»— густыми зарослями тальника, из круглых мелколиственных волн которого поднимались редкие высокие ели. И ели, и тальник, уходящий к таежному склону, и сам склон были погружены в тусклую тень, выше которой все было освещено теплым предзакатным солнцем. Мягкая гора, пронизанная тенями дерев, легкая голубизна неба, белые круглые облака над вершиной, как-то поособому — волнительно и вместе с тем по-детски уютно — раскрывались в пространство таежного мира.

— Ну, и как там девушка? — спросил Мастер.

— Она проговорилась, у кого в Красноярске можно купить оружие.

— Я и сам это знаю. А ты что, ее допрашивал? Мне показалось, у вас была вполне приятная беседа.

— Я помню ту урянхайку.

— Правильно делаешь, что помнишь.

Заметив в темной воде белые барашки, Андрей увел ледку по стрежню, минуя мелководье.

— Можно вас спросить? — спросил Андрей, выровняв ход.

— Спрашивай.

— В степи я видел рисунки, на скалах. Кистим сказал мне, что выбили их белые люди. У жены его древняя кровь, наполовину кровь белых. Откуда это все?

Мастер помолчал, глядя на приближавшийся речной поворот, лишь потом ответил.

— Ханаа красивая девушка, хорошей породы. Действительно, в ней есть кровь белой расы.

— Но откуда здесь эти… э-э-э?

— Азиатские белые? Признаюсь, они меня всегда интересовали. Но тебе-то что за дело?

— Ну, как же, — жили же такие, как я.

— Расовая солидарность? Ливингстон и Стенли в Африке? Не обольщайся, при встрече обниматься не потянет.

— Думаете?

— Скажи-ка мне вот что. Кто из жителей Кавказа больше всего похож на славян? У кого мягкие круглые лица, русые волосы, у многих голубые глаза, а голос без всякой кавказской гортанности? Ну?

Андрей молчал, зная ответ. Ответил Мастер.

— Правильно, у чеченцев. Ну, и что скажешь? Ладно, не скрипи зубами — может, еще помиритесь. А какие снайперы стреляли в тебя в Чечне? Опять же правильно, сплошь славяне — украинцы и чехи. А ваши «братушки» болгары в двух мировых войнах воевали против вас, русских. Мне продолжать или достаточно? Так что болтовня о «братских народах»и уж тем более расах — чистый блеф. Плюнь и забудь.

— Пусть так. Но почему-то мне это кажется важным.

Китаец задумчиво взял в кулак редкую бородку, замер ненадолго.

— Скажи, ты не голоден?

— Пока нет.

— Тогда поужинаем на ночном привале. Что ж, некоторую тонкость инстинкта ты уже начал приобретать. Ощущение важности темы у тебя в целом верное. И связано это с той реальностью, в которой ты действуешь, — хоть в семнадцатом веке, хоть в двадцать первом.

— А поподробнее?

— Подробнее? Попробуем подробнее. Значит, тебя интересуют «азиатские белые»?

— Да.

— Дело это темное, сразу тебе скажу. С чего бы нам начать? Пожалуй, с повторения нескольких базовых вещей:

Первое — внутри себя белая раса очень разная. Например, в нее входят православные эфиопы, у которых лица черны, как наваксенный сапог.

Второе — белые народы всегда жили в Азии, они еамые настоящие, коренные азиаты.

Третье — Центральная Азия, страна великих степей и гор, периодически попадала под власть то одного, то другого крупного народа: скифов, гуннов, тюрок, уйгуров, енисейских кыргызов и, наконец, монголов. Попытки китайцев захватить Центральную Азию были неудачными, степные же народы иногда захватывали Китай, но ненадолго. Понял?

— Да.

— Хорошо. Тогда можно начать.

Сзади раздалось какое-то шевеление, Андрей оглянулся: пробравшись сквозь навес и шлепнув по руке Чена, который, не просыпаясь, инстинктивно сунул руку под сарафан, женщина склонилась к Андрею, прошептав: «Слышь, Ондрюшенька, мне бы…»

— Понял. Ши-фу, можно к берегу?

— Сам решай, ты здесь местный.

— Давай, Глаша, быстрей только.

Зашуршав тяжелым долбленым днищем, лодка подвалила к галечному мыску. Спрыгнув на берег, женщина исчезла в кустах. Андрей, отмахиваясь от комарья, тоже справил малую нужду, затем снова устроился на гребной кокоре, лениво пошевеливая веслом.

— Извините, Ши-фу, вы начали говорить…

— Да. Более или менее известна ситуация, которая сложилась около трех тысяч лет тому назад. В то время в долине Хуанхэ китайцы воевали с таинственным белым народом ди, которых они звали «рыжими демонами». Вытесненные на запад, ди разделились на два народа: чи-ди, или «рыжие ди», стали предками уйгуров — у них были коренастые тела, круглые полные лица, толстые мясистые носы, курчавые рыжие волосы, пышные усы и бороды. В свою очередь бай-ди, или «белые ди», стали предками усуней — высоких, светловолосых, голубоглазых людей. Сейчас, то есть в семнадцатом веке, в Китае существует мнение, что русские, вторгшиеся в Сибирь, есть потомки усуней, тех самых рыжих демонов. Мнение неверное, но о нем чуть далее.

На берегу зашевелились кусты, раздвинув ветки, показалась Глаша. Подбежав к лодке, она прыгнула на корму, затем, сунув руку под сарафан, принялась выгонять из-под подола залетевших туда малых хищников-кровопийц.

— Плывем скорей, а то сожрут ведь, ироды!

— Зна-а-ает зверь, где мясо слаще! — откликнулся Чен, с комфортом развалившийся в балаганчике.

— Молчал бы уж, охальник! — сердито махнула на него девушка.

Оттолкнувшись веслом, Андрей вывел лодку на стрежень.

— Продолжайте, Ши-фу, пожалуйста.

— Так вот. На севере, в долине Енисея, жили родственники «белых ди», которые в китайских хрониках получили название динлинов, а их государство — «Страна динлинов», Динлин-го. Они тоже были высокими, светловолосыми, голубоглазыми, лица их были костистые, с резкими скулами и многими веснушками. По культуре динлины принадлежали к скифскому миру. Западнее, на Алтае и Южном Урале, жили арийцы, по-китайски юэджи. Как полагают некоторые, они пришли с севера, с затонувшего острова — Полярной Атлантиды. Были они темноволосыми, смуглолицыми, немного похожими на армян. Одна волна арийцев, как известно, ушла в Индию, две другие разделились на оседлый Иран и кочевой Туран, вступившие между собой в бесконечные войны. Некоторые племена задержались в горных долинах Гиндукуша, где сейчас и живут самые чистые арийцы, если кому-то придет в голову искать таковых.

— А дальше?

— Так оно и шло примерно с тысячу лет. Лет за двести до нашей эры в степи появились новые хозяева — гунны. Они, как известно, много чего понаделали и среди прочего сдвинули с места один небольшой народ, живший в Северной Монголии, в котловине Великих озер.

— Что это за народ?

— Китайцы называли их гян-гунь. Были они белые, но с легкой примесью азиатской крови — с круглыми румяными лицами, сероглазые, русоволосые.

— Симпатичные…

— Вполне. Так вот, примерно в первом веке нашей эры эти самые гян-гуни перебрались через Саяны и стали расселяться по верхнему Енисею, в Минусинской котловине. При этом они смешивались с голубоглазыми динлинами, но медленно. В это время и те и другие были данниками гуннов, и гунны послали к ним наместником пленного китайца — Ли Лина. Так вот, в одном из своих донесений этот Ли Лин для населения Минусы использовал слово «хягас»— отсюда «хакасы» двадцатого века. Но главное свое имя — славное имя, прогремевшее на полмира! — новый народ получил лет на триста позже. Это имя кыргыз, и ты накрепко запомни его.

— И долго они были под гуннами?

— Недолго. Гуннов они скинули в результате восстания, в котором участвовали их южные родственники — вышеупомянутые голубоглазые усуни. Примерно во втором веке нашей эры хозяевами степей стали тюрки, а в седьмом веке — уйгуры. Уйгуры, правда, в Минусинскую котловину не пошли, отгородившись Большой Саянской стеной — глинобитным валом, усиленным гарнизонными крепостями. К тому времени, а это примерно 750 год нашей эры, уйгуры стали похожи на нынешних узбеков, да и кыргызы получили достаточно желтых генов, чтобы глаза их стали малость поуже.

— Встречались ли эти азиатские белые с настоящими белыми? — спросил Андрей, работая веслом.

— С какими «настоящими белыми»?

— С европейцами. Или, скажем, с русскими.

— Сколько угодно. Хотя еще вопрос, кто из вас настоящий.

Стало темнеть. В кормовом балаганчике, протяжно зевнув, завозился Чен.

— Как полагаешь ночевать? — спросил Мастер Андрея, — в лодке или на берегу?

— Лучше всего найти небольшой остров — без медведей, но с дровами.

— Не очень-то ты к медведям, как я погляжу, — хмыкнул Мастер, — но ты прав. Тогда плывем дальше: до острова, а если не найдем, пристанем прямо к берегу. А пока слушай дальше. Уйгуры одержали славные победы, но разложились изнутри, вследствие идеологической агрессии — манихейства. Позже, на юге Франции, манихейскую заразу выжигал святой Доминик, а позже — Инквизиция. Видишь, какие тут завязки! Но именно тогда и наступил звездный час енисейских кыргызов. В 840 году они перешли Саяны, в течение безжалостной семилетней войны разгромили уйгуров, взяли их столицу Каракорум, вырезали всех, не успевших бежать, и еще двести лет правили всей Степью — от Алтая до Амура. Вот так-то!

— А что потом?

— Потом все как-то неясно. Война с уйгурами так и тлела потихоньку, лет двести, а тут еще началась большая засуха. В десятом веке кыргызы снова ушли за Саяны и жили в своей Минусинской котловине еще двести лет, до Чингиса. И, надо сказать, неплохо жили, создав настоящее, довольно развитое государство. Примерно с седьмого века нашей эры у них появилась своя письменность — руны. Кыргызы торговали почти со всей Азией — очень ценилось их оружие; молодежь из знатных семей обучалась в Китае. Они строили здания, по стилю что-то между Средней Азией и Китаем — такие караван-сараи с загнутыми крышами.

— Кыргызы воевали с Чингис-ханом?

— Скорее нет, чем да. Сначала, в 1206 году, изъявили покорность, поклявшись монгольским нойонам белыми конями и белыми кречетами. Потом, когда монголы потребовали войск для похода на Запад, подняли восстание, но неудачно. Зато и не особенно пострадали. Правда, городская культура исчезла, и они снова стали степняками, обремененными лишь памятью о славном прошлом.

Чен выбрался из балагана, зачерпнув за бортом воды, ополоснув лицо, и уселся, сонно поглаживая выбритый лоб.

— Пора на берег, — сказал Мастер, — вон там, кажется, неплохое место. Давай-ка подводи, а я доскажу, что успею. Так что?… а, вот что. Держава монголов распалась сама собой. Самые воинственные монголы переселились в Джунгарию — географически это южнее Алтая, восточнее вашего независимого Кыргызстана, чтобы тебе было понятно, — и образовали Ойрат-ский союз, дав начало народу калмыков. В 1449 году оираты разгромили наступление китайской династии Мин, даже взяли в плен императора, однако китайцы о покорении Азии не забыли. И никогда не забудут — не такой это народ, чтобы забывать.

…Андрей вспомнил свои питерские занятия по ушу.

Занятия по комплексу движений (таолу) и дыхательной гимнастике (цигун) проходят отдельно и отдельно же оплачиваются. На занятиях по таолу инструктор-китаец спрашивает нового ученика, глядя ему в глаза и искренне улыбаясь: «Пятница цигун придешь?» Ученик, польщенный особым вниманием к своей персоне, отвечает с широкой улыбкой: «Конечно, приду!» «А я нет! — отвечает инструктор, все так же широко улыбаясь. — Водка пить пойду!» Оказывается, в китайском консульстве банкет, собирают всех китайцев, какие только есть в Питере, — только что присоединили Гонконг. Через полгода снова «Водка пить пойду!»— присоединили Макао. Теперь ждут, когда за Тайвань будут «водка пить». А дальше? «Серьезный, кстати, вопрос».

— А что енисейские кыргызы? — спросил Андрей, осторожно подводя лодку к отмели.

— Енисейские кыргызы до нынешнего времени, то есть до второй половины семнадцатого века, остаются данниками монгольских Алтын-ханов. Однако Монголия слабеет, Джунгария усиливается, так что скоро все может измениться.

— Мы забыли об «азиатских белых», вам не кажется?

— Я-то не забыл, да про них доскажу позже, у костра. Ну-ка, взяли!

Вместе с Мастером Андрей нажал на весла, и лодка, проскрипев по донному камешнику, с ходу вползла носом на низкую галечную отмель.

Глава тридцать первая

Костер, разложенный на отмели, бросал оранжевые блики на черные волны реки, убегающей в ночь. Искры летели в темное небо, рыжие языки пламени лизали закопченный медный котелок, в котором заваривались веточки черной смородины. Все уже поели, женщина ушла спать в лодку, Чен мыл посуду, Андрей же с Мастером, неторопливо отмахиваясь ветками от комарья, устроились рядом с костром.

Сдув с чая серые хлопья отгара, китаец сузил и без того узкие щелки-глаза и неотрывно глядел на огонь.

Что он там видел? Пламя на жертвенниках забытых богов? Пылающие города? Рыжие сигнальные костры, цепочкой разбегающиеся по синим холмам? Андрею то было неведомо.

— Огонь… нет, про огонь потом. Сперва закончим, что начали. Ты, наверное, спрашиваешь — если не меня, то себя — вот о чем. Столько белых народов жило в Азии — и где они теперь? И важно даже не то, как и по каким обстоятельствам они ушли, но ПОЧЕМУ они исчезли, почему уступили место желтой расе? Ты ведь это хочешь знать, правда?

— Наверное, я бы спросил иначе, но… пусть будет так.

— Не один ты, много умов в Китае об этом думало. Да и сам я… но не это главное. Вот, смотри.

Не поднимаясь с места, Мастер обернулся и вытянул из-за спины свой кожаный тючок. Порывшись внутри, он достал небольшой плоский предмет, напоминающий тарелку, тщательно завернутый в тряпицу.

Развернув мягкую ткань, он протянул Андрею старую гипсовую маску.

— Это Чен нашел на разрытой могиле. Женская погребальная маска.

Андрей взял маску в руки, вгляделся. Выпуклый овал обрисовывал мягкие скулы, закрытые глаза-полоски были заполнены синевато-черной краской. Лоб, щеки и нос были окрашены в потемневший красный цвет, на высоком лбу процарапан спиральный узор, имитирующий татуировку. В перебегающих бликах пламени маска казалась живой, словно поглядывая из-под плотно сжатых век.

— Смотри, — сказал Мастер, показывая обратную сторону, — здесь сохранились волосы покойницы — они каштановые, с проседью .

— Когда ее сделали? — спросил Андрей. Он вертел маску в руках, осторожно трогал мягкие женские волосы.

— Примерно в пятом веке нашей эры. Только-только сформировался народ кыргызов. Раньше, во время динлинов, чтобы сделать маску, у покойного срезали все мышцы лица, обнажая череп, и на нем лепили маску. Эта маска была сделана по-другому — гипс был наложен прямо на лицо, только глаза прикрыли тряпочками. Но не это самое интересное. Приглядись-ка внимательнее — что скажешь?

— Это была белая женщина. Ну, более-менее белая, вроде казанской татарки. Знал я таких. Но… рисунком на маске ее как будто хотели переделать в настоящую азиатку, узкоглазую. Правильно?

— Правильно. Прожив жизнь «белой», она захотела уйти в другой мир «желтой». То есть «духовно»— а как еще назвать встречу со смертью? — она выбрала мир желтой расы, который и был подчеркнут погребальной маской. Не сама она, конечно, — так выбрал ее народ, те, кто хоронил ее.

— И что это значит? — спрашивая это, Андрей вдруг почувствовал легкое волнение, как перед получением любой ключевой информации. Он вернул маску Мастеру, тот принялся упаковывать ее в свой тюк.

— Эта погребальная маска выставлена Сибирской, коллекции Эрмитажа.

— Они УСТАЛИ быть белыми, — сказал Мастер, не отрывая взгляда от внутренностей тючка, — у желтой расы оказалось больше энергии, жизненной силы, вот белая раса и уступила им.

Наклонив котелок, Мастер налил себе еще чаю.

— Уступила что? — спросил Андрей.

— Азию. И в Китае это было воспринято как нечто вполне естественное.

— Почему?

— Желтая раса самая молодая. Значит, за ней будущее — сначала в Азии, потом везде, но уж в Азии точно. За желтой расой, возглавляемой Китаем. И так оно и шло, пока…

— Пока что?

— Сам знаешь что. Пока в Сибири не появились русские. Это было невероятно! Китайцы все знали — и про казни Грозного, и про разорение Смутного времени. И вдруг за какие-то шестьдесят лет — рывок от Урала до Тихого океана… напор, жизненная сила, боевая хватка — откуда что взялось? Естественно, понадобилась хоть какая-то версия, чтобы соотнести их с китайцами. Вот и было высказано мнение, что таким образом вернулись потомки древних голубоглазых усуней, когда-то выбитых китайцами со своей прародины. Мнение ложное, но характерное.

— Про русских-то я понимаю. Но мы говорили про древние белые народы, которые, как вы сказали, устали быть белыми. Они что, исчезли?

— Ничто в этом мире не исчезает. В двадцать первом веке уйгуры живут на северо-западе Китая, и их мусульманский сепаратизм создает много проблем для нашего правительства. Кстати, в Чечне они тоже воюют. Потомки древних усуней — светловолосые, голубоглазые горцы африди — ныне живут в Пакистане. В 1985 году они поддержали советские войска, подняв восстание против пакистанских властей, вместе с другим народом — темноволосыми арийцами шинвари. Когда Россия ударит по Пакистану — а она это обязательно сделает, ведь именно из Пакистана ведется парко-террористическая война в Чечне, да и Средней Азии, — то именно африди и шинвари могут стать ее ударной силой. Естественно, с русским оружием и советниками, может быть, поддержанные американской авиацией и крылатыми ракетами. Как это было в Афганистане. Прошлое не исчезает, завязанные в нем узлы приходится распутывать все новым поколениям потомков. И нам в том числе — собственно, потому мы здесь и находимся.

— И последний вопрос, Ши-фу. Вы рассказывали мне о свойствах времени, о стихиях воина, теперь вот историю «азиатских белых». Я буду это помнить?

— Может быть. Или забудешь. Я же говорил, у тебя будет «наведенная память». Просто ты станешь немного другим. Немного «нелюдью»— как и все те, кто встал на Путь. Может быть, тебя потянет в степи, в горы, к старым книгам… а может, и нет. Ну что, доволен?

— Спасибо, Ши-фу.

Мастер вздохнул, явно утомленный разговором.

— Ладно, давай спать. Чен нас покараулит, он-то весь день в лодке провалялся. Где думаешь спать?

— В лодке.

— Поближе к девушке?

Тогда поглядывай за ней. Андрей ухватился было за борт, когда Мастер снова окликнул его:

— Andrew!

— Yeah? — повернулся тот.

— No fucking! You get me?

— Well… Yes, sir. Sure.

— Вот и хорошо.

Андрей улегся на носу лодки. Последнее, что он слышал, — плеск воды о толстый деревянный борт, потрескивание костра на берегу, да тихое дыхание рыжей староверки, свернувшейся калачиком под низким рогожным навесом.

…На последней грани сна и яви перед ним проходят те самые таинственные «белые»: высокие воины в овчинных безрукавках, железных шлемах, с длинными тяжелыми мечами. Их широкие пояса сцеплены литыми бронзовыми пряжками, на которых тигры бросаются на спину оленям с широкими ветвистыми рогами. Светлые, пшеничного цвета волосы развеваются под ветром, грубые веснушчатые лица словно сбиты из углов — остро выделяются надбровья, скулы, подбородки, полускрытые жесткими бородами. Большие глаза светятся таинственной, нерусской голубизной, вобравшей в себя древнюю высоту азиатского неба, отраженного в разливах сибирских рек, в верховьях которых вздымаются снежные пики, оттененные льдистой синевой. У кибиток с высокими деревянными колесами стоят их крепкие, тяжелогрудые женщины. Ветер клонит высокую степную траву, рябит воду в холодных озерах. Развеваются гривы полудиких коней, покрытых бараньими шкурами вместо седел. Лоб одного коня украшен деревянным диском — на нем два грифона завернулись по кругу друг против друга, вытянув упругие чешуйчатые шеи. Кажется, они готовы взмахнуть могучими крыльями, обратившись в одну фантастическую Птицу…

Легкий шорох заставил Андрея вскинуться от сна. «А Глашка-то где? — нету. Видать, по нужде пошла. Да куда она тут денется…»

За кустами стояла темень, хоть глаз коли, под ногами влажная земля с редкой высокой крапивой. Андрей уже развернулся было в сторону лодки, как вдруг гибкие женские руки обняли его: одна охватила плечи, другая стала гладить живот, спускаясь все ниже. «Рыжая, что ли? Плохо, что не заметил. Ладно, держи себя в руках, хватит и одной пришибленной». Однако отказывать девушке было бы глупо и невежливо. Да и самому хотелось, чего уж там. Был еще запрет Мастера… но даосская техника секса без семяизвержения была уж давно освоена Андреем. Сейчас он решил применить способ «извлечения нефритового сока из золотого пруда»— доставить удовольствие Рыжей, одновременно немного подлечившись женской энергией. Один раз ей вреда не доставит, а его «вампиром» не сделает.

Некрупная острая грудь, горячая сквозь ткань двух рубах, медленно прокатывалась по его плечу. Андрей осторожно обернулся, провел рукой по узкой худой спине, расширяющейся в круглые крепкие ягодицы, затем снова поднял руку, охватив кисть девушки. Начав с ее среднего пальца, он перевел ласки на указательный, потом безымянный, затем двинулся вверх по руке. Внутренняя поверхность локтевого сгиба была мягкой и горячей — эта зона особенно быстро насыщалась энергией. От ласки Андрея энергия «ян» Рыжей поднялась к плечам, потом теплой волной покатилась вниз, к гениталиям. Молодая женщина тихо застонала, стиснув плечо Андрея, но он пока не торопился вниз. Туда следовало продвигаться не торопясь, лаская тело вдоль по «чунмай»— энергетическому «меридиану страсти».

Андрей потерся носом о шею Рыжей, согревая ее дыханием. Затем коснулся губами, слегка куснул. Женские бедра словно окаменели, охватив его ногу. Андрей сбросил с ее плеча лямку сарафана. Широкая мужская ладонь прошла в широкий вырез рубахи, ощутила тонкую ключицу, бок, острую дрожащую грудь. Мужчина склонился к груди, вдыхая чуть кисловатый запах возбужденной женщины, накрыл губами напрягшийся сосок. Некоторое время он согревал ртом его основание, затем начал осторожно лизать выгнутую пипочку соска — самым кончиком языка. Рыжая прижалась еще плотней, поглаживая рукой по штанам.

— Давай, што ль! — жарко прошептала она.

— Потерпи…

Через некоторое время Андрей задрал ей подол, провел рукой по твердой круглой ноге. Выпуклый шершавый лобок словно впился в его ладонь. Мягкие волосы зашуршали под рукой. Андрей ласкал лобок четырьмя пальцами, не касаясь большим — таково было правило. Гладкие бедра охватили, стиснули его кисть. Вагина словно раскалилась, закрытые глаза Андрея как будто видели исходящее от нее голубоватое сияние. Найдя указательным пальцем точку «гуэй-инь»— ровно посередине между влагалищем и анусом, Андрей помассировал это место по часовой стрелке, затем нажал несильно — женское тело выгнулось, как от удара током, голова закинулась, глаза распахнулись, отражая лунное сиянье. Но это лишь только начало. Остальное Андрей выдал по всем правилам китайской спальни, осторожно положив Рыжую на траву. Девушка стонала, ее били судороги, а «нефритовый сок», переполнивший «золотой пруд», без задержки потек по «нефритовому столбу», наполняя «тонкое тело» мужчины.

Когда Андрей поднялся, Рыжая лежала неподвижно, глаза были закрыты. Откачка энергии все-таки подействовала. Ничего, сейчас новую наберет — летняя ночь теплая, воздух свежий, таежный, жизненные силы в природе играют… А ему было хорошо. В раненой руке, в груди, во всем теле перекатывалась свежая сила. Отойдя в сторону, Шинкарев опустился в «стойку всадника», положил руки на «даньтян»и мягко направил теплую волну на почки. Они не то чтобы болели, но последнее время Андрей стал чувствовать, что почки у него есть.

Напряжение в паху мягко перешло на спину, затем растеклось по всему телу — спина потеплела, голова стала пустой и легкой, ноги тяжелыми, словно налитыми свинцом. Постепенно все спало, стало обычным, каким-то ровным и плоским — ни мыслей, ни эмоций. Недалеко послышался плеск воды — очевидно, Рыжая решила помыться, а то и искупаться.

Андрея купаться не тянуло и, вернувшись к лодке, он ополоснул руки и снова улегся на шубу. Чья-то босая нога легонько стукнула его по голове.

— Эй, подь сюды, — донесся тихий шепот из-под навеса, — давай ишшо раз.

— Спи, Глаша.

— Сам и спи, коли дурак такой!!

Она выскользнула из балаганчика и села рядом, охватив руками колени. Платка на голове не было, голубой лунный свет блестел в каплях, висящих на кончиках рыжих волос. Мягко светилась кожа, играли ночными искрами большие прозрачные глаза, твердо блестели зубы из-за приоткрывшихся, круто-вырезанных губ. Она приподняла подол, круглая белая икра выгнулась, как натянутый лук, дугами теней от напрягшихся мышц.

— Ну?

— Шла бы ты спать.

— Аль убудет с тебя?

«Вот с тебя-то точно убудет».

— Нет, конечно. Но не надо лучше.

— Ну, как знашь, — с обидой в голосе она одернула подол.

— А тебе зачем на Красный Яр? — спросил он, чтобы сменить тему.

— Прикупить кой-чего, по ярмонке погулять — не все ж коровам хвосты крутить, да жениха ждать. Они, вон, носы воротят, женихи-то… — Обида в голосе еще не прошла.

— Тогда на ярмарке и встретимся.

— Оченно ты мне надобный! Тама казачков полон двор — токо юбку держи, враз задерут!

— Вот тебе и женихи.

— Эт-ты тяте скажи. От их-то и бежим, троеперстников, да от попов ихних.

— Смотри, Глаша, утро уже.

— Да…

Приподняв тяжелую руку Андрея, она свернулась у него под боком, положив руку себе на плечи. Черные вершины елей остро вычертились в засиневшем небе — правда, лишь на одном краю, другой оставался сплошь темен от заходящих низких облаков.

— Похоже, дождь пойдет. — Андрей почувствовал легкое давление за лобной костью.

— Ага. — Глаша снова забралась в балаган, зашуршала там какими-то тряпками, укладываясь досыпать.

Порыв ветра взрябил воду, наклонил легкий дымок остывающего костерка. Проснувшийся Мастер о чем-то посовещался с Ченом, собирающим посуду, затем подошел к лодке.

— Уже достаточно светло, чтобы плыть? — спросил он Андрея.

— Вполне.

— Тогда отплываем. Как там наша пассажирка?

— Проблем не будет…

— Это хорошо. Эй, Чен, подтолкни-ка!

Чен толкнул лодку, берег, качнувшись, быстро пошел назад. Там, в темной тайге, резко крикнула какая-то птица, ей ответила другая, словно провожая лодку, уходящую за речной поворот по темной, еще ночной воде.

Глава тридцать вторая

Перед впадением в Енисей узкая таежная Бирюса разогналась, стиснутая серыми скалами. Скалы широкими наклонными пластами вырывались из темно-зеленой воды, играющей отражениями тайги, и уходили куда-то высоко, под самые вершины прибрежных гор, которые то появлялись, то вновь скрывались в низком небе, набухшем близким дождем.

— Анисей уж скоро, — подала голос с кормы Аграфена, — во-он он, за тем «быком».

— Постоим немного. Я схожу, гляну на реку, — сказал Андрей.

— А что нам бояться? — ответил Мастер. — Едем с товаром, никого не трогаем.

— Тятя тута, за «быком», завсегда лодку ставит и глядит, штоб по Анисею никого б ни плыло.

— Так я схожу? — полуспросил, полунастоял Андрей.

— Давай, только быстро, — нехотя согласился Мастер. Похоже, он не любил, когда кто-то, кроме него самого, проявлял инициативу.

Оставив лодку в тени «быка», Андрей выпрыгнул на галечный берег и быстро поднялся по каменным ступенькам. Удобный скальный ход был очищен ото мха и травы, похоже, им регулярно пользовались. Забравшись в узкую ложбину между скалой и береговым обрывом, Андрей оглядел неширокий залив, которым Бирюса входила в Енисей. Стояла тишина, водная гладь была пустынна, крутые таежные горы на другом берегу размыты дымкой пасмурного дня. Казалось, путь был свободен.

Андрей уж повернулся на спуск, когда его остановил легкий скрип гальки и негромкие голоса за ближней горбиной горы. Махнув рукой Мастеру, чтобы тот не торопился выводить лодку, он еще теснее вжался за гладкий известняковый выступ, осматривая поворот берега.

Скрип шагов приблизился, наконец, из-за серого каменного взъема показалась гнедая конская голова, затем склоненная шея, напряженные плечи, охваченные широким хомутом. Три лошади гуськом вывели тяжелый струг, который шел против течения, пользуясь еще и обратным ходом воды — такой ход часто бывает у берегов широких быстрых рек. В струге сидели казаки: бородатые люди в длинных кафтанах, в круглых шапках с меховыми опушками, с саблями на боку и длинными пищалями. Еще двое шли по берегу, погоняя лошадей.

В месте впадения Бирюсы лошади остановились, казаки стали совещаться, как переезжать через залив — будут ли кони переплывать реку или лучше перевозить их в струге. Деталей Андрей не слышал, долетело лишь пожелание кому-то отправиться к такой-то матери, высказанное особенно громко. Похоже, верх взял второй вариант, потому что лошадей распрягли и загнали в воду. На лицо Андрея упала крупная капля, потом еще одна. По воде пошли круги, серая дымка над рекой сгустилась, перейдя в нечастые косые струи. Перед тем как отплыть, казачий десятник спрыгнул на берег, подошел к «быку»и внимательно изучил впадину, в которой спрятался Андрей.

У десятника было узкое загорелое лицо с густым румянцем на выступающих скулах, длинный крупный нос, близко посаженные глаза, большой толстогубый рот, обведенный рыжеватыми усами и такой же бородкой. Под толстым сукном его круглой шапки с рысьей опушкой угадывались зашитые полоски железа. Длинный красный кафтан был украшен частыми нагрудными петлями, грудь пересекал кожаный рушник с прицепленной лядункой — замшевой сумочкой для зарядов, и натруской — черным рожком для пороха. На левом боку висела широкая кривая сабля с витой латунной рукоятью. Русский человек, воин семнадцатого века, со спокойным достоинством смотревший на жизнь и на смерть. Не заметив Андрея, десятник вернулся на струг и тот отчалил, скрывшись в дождевой полумгле.

Соскочив со скалы, Андрей дал отмашку, показывая, что путь свободен, и на ходу прыгнул в лодку. Небо затянуло плоскими серыми тучами, несильный затяжной дождь ровно стучал по енисейской воде, быстро идущей на север. Пройдя Минусинскую котловину, вобрав в себя полноводные Тубу, Сисим, Ману, река стала чуть медленнее, но шире и мощнее, она расходилась тяжелыми низкими волнами, накатываясь в светлую северную даль. Мастер и Аграфена спрятались под навесом и мирно беседовали, временами о чем-то пересмеиваясь. Андрей с Ченом накрылись от дождя рогожными мешками и гребли в охотку, не особенно надрывая жилы.

Андрей снова вспомнил лицо казачьего десятника, затем рыжего казака — первую встречу с ним в ночном зимнем лесу и его голову, срубленную Мастером. До сих пор происходящее было похоже на сон — честно сказать, степняки не воспринимались им настоящими людьми — так, странные тени из странного сна. Даже эта девочка, Ханаа. Наверное, дело было в языке — трудно считать своим того, чью речь не понимаешь. Но уже рыжая староверка была реальной — абсолютно такой же, как сам Андрей, Таня или московские парни, с которыми он брал депутата. А теперь десятник. У степняков не было права судить о том, что и как делает Андрей. А вот у этих людей такое право было — так ему казалось.

Лодка неожиданно качнулась — это Мастер, выбравшись из-под навеса, осторожно прошел на место Чена, отправив того в балаганчик. Смех и повизгиванье Рыжей показали, что тот с ходу принялся за дело. Мастер, накинув на себя мешок, взялся за пару весел:

— Надо размяться. Как твоя рука?

— Спасибо, Ши-фу, нормально. Я тут подумал…

— О чем?

— Вы сказали, что я буду учиться. Но разве так учатся?

— А что? Тебе не нравится способ?

— Скорее отсутствие цели.

Мастер греб ровно и сильно, заметно увеличив ход тяжелой лодки. Андрей, наоборот, работал веслами без всякого усердия.

— Поясни, — попросил господин Ли Ван Вэй.

— Ну как же. Сначала вы говорили об обучении воина, о стихиях. Потом пошла политика, история. Зачем все это?

— Скажи, как ты зовешь меня?

— «Ши-фу».

— И что это значит?

— По-китайски «учитель».

— Вот именно, по-китайски! Но ты ни разу не спросил меня, в чем суть обучения в китайской школе, у китайского учителя.

— И в чем суть?

— Ты меня разочаровываешь, Андрей.

Андрей промолчал. Он был обижен. И немудрено: всю жизнь, всю свою личность нацелил на Учение, на ушу, на этого китайца, наконец. И что теперь? Обиду, к тому же, усугубляло предпочтение, отданное Чену. Тот лишних вопросов не задавал, сидел себе в балаганчике, Глашку рыжую щупал — и на тебе, «мой лучший ученик»!

— Так в чем суть китайской школы? — деланно спокойно спросил Андрей, стараясь по-китайски «держать лицо».

— По-китайски школа называется «мэнь»— «ворота». Скажем, моя школа в Сучжоу носит название «Лянмэнь»— «Балочные ворота». Любые ворота должны куда-то открываться, ты согласен?

— Согласен.

— Хорошо. Так вот, все китайские «ворота», все школы — «мэнь» открываются на одно и то же — единство общего Пути. Понятно? Ты можешь начать с чего угодно: с каллиграфии, с боевого искусства, медицины, истории — иными словами, можно войти через любые ворота. Но в результате обучения ты должен выйти на понимание — нет, на ощущение — живой жизни в общем Пути вещей, или Дао.

— Как это делается?

— Сначала нужно просто принять на веру то, что говорит твой учитель, каким бы странным это не казалось. Затем надо самому убедиться в истинности сказанного, проверить на себе.

— Перенос личности во времени? Четыре стихии?

— И многое другое. — Господин Ли Ван Вэй помолчал немного. — Я долго думал, в чем твоя проблема. И, кажется, понял — ты не умеешь выбирать. Может быть, жизнь не давала тебе много возможностей для выбора. Но часто ты стараешься просто делать, что прикажут. Согласен, ты действуешь жестко, порой просто сметаешь других со своего пути, но самого-то пути не выбираешь.

— А надо ли? Может быть, не выбирать — это тоже выбор?

— Может быть. Но так многому не научишься.

— Что же делать?

— Есть довольно жесткий метод обучения — «затруднительные положения», по-китайски «гуаньтоу». Попав в «затруднительное положение», ученик видит, достаточно ли у него «возвышенной воли», чтобы идти дальше. Даже не идти, просто жить дальше. Как шутят в китайских школах, чтобы выдержать такой экзамен, «нужно обладать резвостью скакуна, упрямством осла, неразборчивостью вши и выносливостью верблюда». Продвинутый ученик сам создает себе «гу-ань тоу», и обычно на это уходит большая часть его мирских заработков: «затруднительные положения» дело не дешевое. Но я, так. и быть, постараюсь устроить тебе одно.

— Где? И когда?

— Там, куда мы плывем, где же еще. А когда… вот приплывем, тогда и разберемся. Надо еще и дело делать.

«Может быть, он выталкивает меня из дела?»— с некоторым сомнением подумал Андрей. Внезапно у него закружилась голова — не очень сильно, но ощутимо, раньше такого не бывало. Перед глазами поплыла вода и горы, Андрей качнулся, упершись в деревянный борт. Так же внезапно все прошло.

Дождь кончился, вниз по Енисею потянул ветер, разгоняя низкие облака. Послюнив палец, Чен предложил поставить парус. Выбравшись следом за ним, раскрасневшаяся Глаша, видавшая, как ставит парус ее отец, взяла на себя общее руководство. Под ее инструктаж Андрей с Ченом подняли на мачту тяжелую, топорно вытесанную рею, с которой раскатали вниз толстое серое полотнище со шкотами, закрепленными на нижних углах. Мастер, ходивший в Желтое море на пиратских джонках, взялся за шкоты и одновременно за руль, выставляя ход под ветер. Парус медленно выгнулся, спереди послышался ритмичный плеск волн, разбиваемых тупым закругленным носом.

Глаша отправилась на нос варить кулеш — пшенную кашу с салом. Дымок от костерка, разложенного на плоском камне, сбивало ветром, унося над темными низкими волнами, мерно вздымающими долбленку. Андрей помог Рыжей с огнем, придерживая рогулькой таганок, чтобы не расплескать воду. На качке, в тесной лодке, молодая женщина время от времени касалась Андрея — то плечом, то бедром, — а из-под платка горел румянец на молочно-белой щеке, за рыжим локоном поблескивал серый глаз, обведенный морщинками, уже ясно видимыми на дневном свету.

Шинкарев почти забыл разговор с Мастером, все более охватываемый одним чувством — ожиданием возвращения. Его поездки в Красноярск всегда были возвращениями домой, и чем старше он становился, тем в большей степени возвращением не только в пространство, но и во время — в прошлое, в воспоминания, лишь частично разделенные повзрослевшими друзьями и стареющими родителями. И вот теперь предстояло новое возвращение — сначала в пространстве, затем снова во времени, но на этот раз одновременно и в прошлое, и в будущее.

— Чего колупаетесь, жрать охота! — нагнувшись под парусом, на нос пробрался Чен. От тяжести трех человек лодка зарылась в волну, брызги с шипеньем упали в костерок.

— Уйди, дурак, потопнем из-за тебя! — притворно-сердито махнула на него Аграфена.

— А я-то что! Вот он пускай уходит, — показал Чен на Андрея.

— Да уж готово, — подув на ложку, Андрей попробовал кашу, — давайте котел под мачту, там и поедим. Где у тебя ложки, Глаша?

— Дак в балагане!

Она скрылась под навесом, вытащила оттуда деревянные ложки, головку чеснока, краюху темного ржаного хлеба. И еще кое-что — в бутыли зеленого пузырчатого стекла.

— О-о-о! — с неподдельным удовольствием Чен набулькал кружку чего-то мутного, здорово отдающего сивухой. Самогон крепко драл горло, но в лодке собрались люди опытные, не только мед-пиво пившие, — даже Глаша приложилась, сделав губки бантиком. «Ну… за возвращение!»— подумал Андрей голосом артиста Булдакова, опрокидывая свою порцию. После второй кружки стало совсем хорошо и спокойно — с горячей сытной кашей, ломтем кислого черного хлеба, на знакомой с детства реке, несущей лодку к таинственному деревянному городу, всплывающему из потока безвозвратно ушедших времен.

Глава тридцать третья

На реке они были не одни — далеко впереди, перед поворотом на Шумихинский створ виднелся крохотный квадратик паруса, за ним еще один. Вдоль скалистого берега по темной воде медленно тянулся плот, от шалаша на корме поднимался прозрачный синий дымок. Дождь кончился, темно-зеленые горы окутались понизу влажной дымкой, ватные волокна тумана, огибая смутные деревья, поползли вверх по лесистым логам, скрывая круглые вершины, смазывая их до размытых дугообразных пятен, едва проступающих в серо-голубой пелене.

— Андрей, иди сюда! — послышалось с кормы. Пригнувшись под парусом, Андрей пробрался к Мастеру.

— Раньше ходил под парусом? Возьмешься?

— Взялся бы… а не утоплю?

— Не утопишь. Я первый раз вышел, когда корейско-китайский десант шел на Японию. Самураи под Окинавой перебили всех корейцев с моей джонки, так я один чуть ли не до Шанхая ее вел. А до этого тоже ничего не умел. Да еще шторм был. А утопишь, так тому и быть. — Мастер повернулся, нагибаясь под парусом. — Да, вот еще что. Кистим здесь где-то живет?

— Здесь. Недалеко уже, между Шумихой и Калта-том. В гости заедем?

— Не сейчас. Просто покажешь мне это место.

Зажав под мышкой тяжелый тесаный руль, Андрей намотал шкот на кулак и опасливо подтянул парус под ветер, компенсируя боковой снос лодки поворотом руля. Долбленка, не имеющая киля, рыскнула в сторону, опасно накренившись и черпнув бортом воду.

— Утопи-ко ишшо, ездюля хренова!! — взвизгнула спереди Рыжая. Мастер промолчал, Чен что-то сострил по поводу рулевого. Андрей еще не мог почувствовать лодку всем телом — ее рысканья были непредсказуемы для рук, натягивающих шкот.

Последний раз так было, когда в джунглях Андрею пришлось сесть за рычаги французского «Леклерка». Движения пятнистого шестидесятитонного танка, казалось, никак не соответствовали усилию руки, нажимающей на фрикцион, — просто в водительской смотровой щели начинала смещаться картинка, как на компьютерном симуляторе. Время от времени мелькало сваленное дерево, совершенно не замечаемое танком. В конце концов, танк угодил в болото, бурая жижа горбом перла из-под гусениц. Но они все же сумели задрать ребристое дуло, чтобы выцелить батарею повстанцев, устроенную высоко на горном склоне.

Выбирались на слонах — Андрей, Юрий, Борода, помогавшие ему в Москве. У слонов тяжелые цепи свисали с морщинистых боков, на цепях были закреплены зеленые снарядные ящики. Его слон шел медленно, переваливаясь круглой кормой, обмахиваясь широкими жилистыми ушами. «У слонов жилистые уши»— запомнилось Андрею.

Ветер начал стихать, лодка шла ровнее и почти с той же скоростью, поскольку течение усилилось, все теснее сжимаемое берегами на подходе к Шумихе. По команде Андрея, понемногу обвыкшегося на реке, Мастер с Ченом спустили рею и закатили на нее парус, уложив его вдоль борта, потом уселись за весла. В Шумихинском створе, в котором триста лет спустя будет построена Красноярская ГЭС (изображенная на десятирублевых банкнотах Российской Федерации), вода вспухала низкими, неслышно бурлящими горбами, растекаясь между гребнями плавных, но мощных волн. Коричневые утесы, поросшие соснами, выйдя из воды, ступенями уходили к поголубевшему небу. Разогнавшись на быстром течении, лодка плавно поднималась и опускалась, поймав ритмом гребли медленные взмахи волн.

Пройдя створ, течение чуть замедлилось. Правый берег (место будущей комсомольской стройки — города Дивногорска) спускался к Енисею плавным сосновым склоном. Левый берег был все еще крут, разрезан частыми скальными стенками, между которыми сходили длинные языки осыпей. Чуть дальше, перед тем как скальному склону завершиться в устье Калтата, сменившись сплошным сосняком, вверх уходил небольшой ложок, втиснувшись между скалами. Выше, над вершинами сосен, поднималось несколько дымков, почти прозрачных в солнечном свете.

— Во-о-он где Кистим живет! — крикнул Андрей, указывая Мастеру на дымки. Тот подобрался ближе.

— Сколько отсюда до Красноярска?

— Километров пятьдесят — час на «Метеоре». То есть… ну, вы понимаете…

— Это точно, на «Метеор» рассчитывать не приходится. Значит, ночуем где-нибудь неподалеку, а на Красный Яр придем завтра. Где тут хорошее место?

— Э-э-э… пожалуй, в устье Караулки. Под Караульным «быком».

— Значит, туда и пойдем. Садись, погреби.

К устью Караульной речки они добрались лишь к вечеру, когда солнце уже склонилось на береговые горы. Лента Енисея, словно поток расплавленного металла, струилась в узкой долине, заполненной золотистой закатной дымкой. В нее один за другим уходили утесы, растворяясь в пересечении теней. Острая вершина одного из них — Глухаря — запрокинулась в вечернее небо, пройдя высоко над приблизившейся лодкой. Из-за Глухаря выдвинулась серая глыба Караульного «быка», в его холодной сизой тени непрестанно скручивалась тяжелая енисейская вода.

Заведя лодку в узкую протоку, рассеченную частыми стрелками травы, путники остановились на ночлег. Костер развели под развесистым черемуховым деревом, на котором уже круглились гроздья твердых зеленых ягод. В наступившей темноте искры пролетали меж ветвями, заставляя вздрагивать кончики мягких овальных листьев. Глаша возилась с таганком, Чен, захватив саблю, отошел под береговой утес и там, под плеск легких волн, накатывающих на галечный берег, выполнял таолу — прыжки, развороты и быстрые удары.

— А ты? — предложил Мастер Андрею.

— Настроения нет.

— Ну-ну…

Настроение было странным — возвращения-невозвращения, очередного круга по знакомым уже местам, но сейчас пустынным, никем еще не тронутым. Див-ногорск-Шумиха ладно — он редко бывал там. Но сюда-то, на Караулку, Андрей еще школьником с рюкзаком частенько дотопывал, своих первокурсниц на «Ракете» привозил — помнится, девушки были в узких брючках, легких цветастых рубашках, с венками ромашек на беспечных стриженых головках, которые кружило от запахов июньской горной тайги. И ни ножа в кармане, ни нунчаки за пазухой…

Затрещали кусты, вернулся Чен с берега, бросил, ни к кому отдельно не обращаясь:

— Костер с реки видно.

— Это опасно? — спросил Мастер у Глаши.

— Мы, как на Красный Яр плавимся, завсегда огонь жжем.

— И что?

— Да никто покуль не трогал.

— И часто вы туда плаваете?

— Часто не часто, а куды денешься — того купить, этого…

— Почему вас не трогают? Почему казаков на скит не посылают? — спросил Андрей.

— Тятя обещался о кыргызах вести слать, каки мимо скита ходят. Потому к нам казачков и не шлет воевода. А вот которые мимо идут, тех сторожиться надобно.

— И что, поверил воевода? Про кыргызов-то?

— Откуль мне знать — поверил аль нет? К им-то и уйдем вскорости, к кыргызам.

Не успела Рыжая договорить, с реки докатился гулкий упругий удар — эхо, отлетевшее от скал, потонуло в свисте и щелканье многочисленных пуль.

— Ложись!!! — рявкнул Шинкарев, падая в траву. — Гаси огонь!

В полной темноте с реки мелькнула вспышка, раскатился новый удар — уже ближе к берегу — картечь кучно хлестнула по кустам. Все поползли прочь от загашенного костра; Чен, согнувшись, поволок с собой горячий таганок с крупяной похлебкой.

— Кто это? — шепотом спросил Мастер.

— Казаки балуют, — ответила Глаша, — видать, с ертаульного стругу .

— На берег они сходят?

— Дурные они, што ль?

— Да и черт с ними, суп стынет, — подал голос Чен, — есть давайте.

— Счас ложки принесу, — вскинулась Рыжая.

— Отставить!! — что-то почувствовав обстрелянным нутром, Андрей в последний момент сдернул ее за подол.

Новый удар разорвал тишину у самого берега, сноп картечи хлестнул по склону прямо над их головами — по вжатым плечам забарабанили сосновые шишки, посыпались срезанные ветки, закружился мелкий сор — сосновые иглы, чешуйки коры.

— Что делать? — шепотом спросил Мастер.

При всей его опытности, в чисто военной, окопной науке он явно уступал капитану Шинкареву — тому-то довелось хлебнуть. Похоже, китаец и сам понимал это.

— Схожу, гляну, что к чему, — отозвался Андрей.

Он рывком перекатился через защищающую их обомшелую глыбу известняка и, низко пригнувшись, двинулся по склону траверсом, стараясь держаться на одной высоте. Вскоре он сумел разглядеть под глухой стеной утеса, на темной, лунно-бликующей воде, пятно большой лодки со спущенным парусом. На фоне воды перемещались черные силуэты, тускло поблескивал ствол пушки. На берегу, ниже Андрея, послышался треск сучьев под сапогами.

— Ну, што у тя там? — донеслось со струга.

— Да хрен ё знат!

— Вздуй огонь, да глянь!

«Черт! Наша лодка!»

Андрей крадучись подобрался к утесу и поднялся на вершину. Ход он знал давно, так что спокойно лез в темноте. За триста лет кое-что изменилось, но основные выступы остались те же — только шершавые еще, не вылощенные руками и ботинками туристов. Плоскую вершину утеса рассекали трещины, поросшие короткой травой.

Ухватив пару камней величиной с кулак, Андрей подполз к краю обрыва и осторожно заглянул вниз. Там, бросая оранжевые блики на черную воду, бился огонь факела, в его свете блестела пушка, стволы пищалей, бляхи, сабельные рукояти. Голоса по-прежнему доносились с берега, и, насколько он мог судить, придвигались все ближе к лодке. Пора было что-то предпринимать.

Прицелившись, Андрей с силой метнул камень, стараясь угодить в пушку — короткий свист, звонкий удар рикошетом, матерный рев казака, схватившегося за рассеченный лоб.

— Ну как? — спокойно осведомился Андрей сверху.

— Погодь, курва, щас до тя доберуся!! — заревел казак.

— Люди отдыхают, а вы, засранцы, палите куда ни попадя!

— Ты ково обосранцем назвал, паскуда?!

— Тебя! Валите отсюда, не то перестреляю всех, едреной матери!

— Ишшо и вякает, — вступил чей-то голос поспокойнее. — А можа, он известкарь? Они тута известь жгли давеча…

Андрей молчал.

— …а по голосу вродь как не кыргызин. Слышь, — это в сторону Андрея, — ты случаем кыргызятинов не видел?

— Нету их здесь.

— А ты прям знашь, што нету. Да пес с им, поехали! Стя-я-пан, подь сюды-ы-ы!

Невидимый Степан, захрустев сапогами по гальке, прыгнул на струг, и тот отошел, взблескивая черными веслами в темно-лунной воде.

— Ну, с-сука, узнаю тя на Красном Яру, башку скручу! — крикнул на прощанье пораненный казак, и струг отдалился вниз по течению — как раз на такой угол подъема орудия, под которым удобнее всего было шмальнуть по вершине утеса. Андрей быстро скатился вниз.

По пути в укрытие он осмотрел лодку, не замеченную казаками, перевел ее повыше по Караулке, затолкав в густые кусты. Пока он воевал, суп успел остыть, да и оставили ему «ноль целых, хрен десятых»— Чен от возбуждения выхлебал через край чуть ли не весь таганок. Добрав хлебом, что осталось, Андрей раскатал степную овчинную шубу, на правах героя подпихнул под бок Рыжую и, не сказав ни слова, закрыл глаза. Что бы там ни было, завтра он приезжает домой — в тот таинственный, непостижимо далекий город, однажды увиденный им в виде крохотных белых бугорочков-пирамидок, затерянных среди бескрайней зимней тайги.

…Следуя из Москвы, поезд сутки пересекает Западно-Сибирскую равнину. Тени вагонов бегут по невысокой траве, меж рощицами невысоких берез. В них совсем нет подлеска, никаких кустов — лишь березы и трава. Длинные поляны изгибаются между уютными бело-зелеными опушками. Здесь кочевали сибирские татары, на этих полянах ермаковы казаки — яицкие «лыцари», малиновые шапки — рубились с уланами сибирского Кучума.

С Ачинска начинается центральная, Енисейская Сибирь. Здесь были северо-западные окраины Хо-орая — государства енисейских кыргызов, неоднократно сжигавших первый форпост русских — Ачинский острожек. Разогнавшийся поезд заходит на плавные дуги, огибая холмы, поросшие сосновым лесом, — на повороте становится виден электровоз с мокрыми зелеными вагонами, блестящими после дождя. Коротко гремя на мостах, состав проносится над овражками, на дне которых, среди зарослей тальника и полос серого галечника, на мгновение взблескивают мелкие таежные речки.

— Чайку можно? — спрашивает Андрей проводника.

— Пожалте-с! Пять с полтиной, с сахарочком. Постель уже собрана, на столе стоит последний стакан чаю в железнодорожном мельхиоровом подстаканнике, а поезд меж тем заходит на очередной вираж: слева падает крутой скат, отсыпанный свежей желтой щебенкой, у самых окон проносится низкий скалистый обрыв, верх его увешан тонкими корнями и покрыт сухими сосновыми иглами. Свет и тень мелькают в вагоне, обрыв внезапно отпрыгивает в сторону, быстро и плавно уводя за собой высокий склон и круглую лесную вершину за ним. Лес все дальше уходит вправо, а слева, за проскакивающими дачными крышами, появляется гряда степных холмов, между которыми видны первые городские дома. Далеко впереди гряда заканчивается, и там, на вершине пологого склона, уже мелькает белое пятнышко часовни на Караульной горе. За сопкой поднимаются еще горы — сначала скалистые, хвойно-зеленые отроги, за ними, один за другим, туманно-голубые перевалы, растворяющиеся во влажной дымке неяркого дня.

Неторопливо постукивая на стыках, поезд проходит под бетонной эстакадой, по которой проскакивают авто и троллейбусы. Медленно наплывают бело-коричневые арки и колонны вокзала, и, наконец, все останавливается. Захватив сумку, Андрей выходит в тамбур вслед за очередью спин, а с перрона уже видны напряженные, ищущие глаза родных.

Вот он и снова дома — в который уже раз…

Глава тридцать четвертая

— Подымайсь, царствие небесное проспишь!

Голос Рыжей прорвался сквозь сон, чья-то рука трясла за плечо.

— Чего? — не разобрав спросонья, Андрей крутил головой, — а где…

— Мужики-то? Лотку в Анисей выводят. Тебя будить велели, да спал больно сладко. Ишь, слюни-то распустил!

Все вокруг затянуло густым туманом, сквозь который смутно пробивались силуэты сосен на крутых склонах. «Грамотно — именно сейчас и нужно выходить. Повезет, так и мимо патруля проскочим, а ближе к городу не будут приставать». Накинув шубу на зябко дрожащую Рыжую, Андрей сбежал к Енисею. Прозрачная вода светлыми волночками накатывала на мокрую гальку, растворяясь в густой белой мути. Силуэт лодки был виден у песчаной косы, которой оканчивалась узкая вода Караулки, рядом двигались два мужских силуэта, один из них молча махнул рукой. Говорить было нельзя — в тумане да по воде все звуки разносятся очень далеко. То же самое запах дыма, так что утренний чай тоже пришлось отменить. Подсадив Глашу, Андрей толкнул лодку, запрыгнул сам и сел на руль — скоро должны были начаться протоки, мели, острова, и его. хоть какое-то знание реки было совсем не лишним. Глашу, немного знающую Енисей, он отправил на нос впередсмотрящей, Чен же с Мастером, с саблями на коленях, взялись за весла, медленно и бесшумно опуская их в воду.

Туман стоял все так же густо, когда, по расчетам Андрея, лодка должна выйти на траверс приметного правобережного утеса — Шалунина «быка». За ним начинался первый из многочисленных енисейских островов — низких, с тополями, тальниками, песчаными берегами, которые отмелями уходили далеко в реку. Андрей уже начал уводить лодку вправо, на стрежевую воду, когда из тумана нарисовался массивный остроносый силуэт струга.

— Сар-р-рынь на кичку! — рявкнул грубый голос. — А ну погодь!

«Остряк-самоучка!» Андрей узнал один из ночных голосов. Глаша туго накрутила платок на голову и низко склонила голову. Толстый борт ертаульного струга приблизился, покачиваясь, и навис над долбленым бортом их лодки; над бортом струга, в свою очередь, нависла здоровенная бородатая ряха в высокой бараньей шапке — что называется, «дядя Афанасий, семь на восемь, восемь на семь». Чуть ниже убедительно торчал ствол пищали — все, короче, было как положено.

— И хто тута плаун? — поинтересовалась ряха, обдав густым перегаром.

— Я, достойнейший алып, являюсь старшим на этом судне, — с почтительным поклоном ответил Мастер.

— Куды плавимся?

— В Красноярский острог, на ярмарку.

— Откудова?

— Из кыргызских степей.

— Бона чего… — Ряха задумалась, напряженно сморщив лоб. — Правда ль, што кыргыз войско собирает?

— Что вы, достойнейший алып! Кыргызы боятся русских пушек.

— Хрен те в нос, боятся оне… Ночевали-то где? На Караулке никого не встренули?

— Мы плыли всю ночь, торопясь поспеть к торговле, на Караульную же не заходили.

— Успеете ишшо, до завтрева-то — завтре она, яр-монка… Ну, плавьтесь тоды. Давай, Стяпан, заворачивай!

Ударив веслами, струг отвалил, блеснув медной пушкой на проглянувшем солнце.

— Глядя в лицо этого джентльмена, я не заметил на нем усталости от «бремени белого человека», — словно сам себе, заметил Андрей.

Мастер промолчал.

Лодка прошла Шалунин «бык», слева потянулся остров, на котором, за низким песчаным взъемом, виднелась большая отара овец, пасущихся меж редкими тополями. Енисей замедлился, расходясь между островами, узкая горная долина распахнулась в близкую лесостепь. На правом берегу горы были еще высоки и круты, увенчаны острыми пиками Красноярских столбов.

— Вишь каменье, — указала Рыжая на ближний пик Такмака, — ужасть высокое. Тятя говорит, зарок на ем лежит: до скончания веков никому на то каменье не влезть.

Андрей на Такмак ходил как на прогулку, а его институтский дружок Серега как-то выспорил бутылку, пропрыгав по такмаковскому ходу, называемому «Корыто», со связанными за спиной руками. Что и говорить, далеко ушел прогресс!

— Тюлькина землица пошла, — сказала Глаша. — Не знам, почему Тюлькина. Татары так звали.

— «Тюльгу-пиг» по-кыргызски «Лиса», насколько я понимаю. А овцы чьи на острове? — спросил Мастер.

— Татарския. Вишь, спереди — то Абытая остров, князца татарскова. Дале ишшо один, поболе того будет — там сына ево, Татыша, скотина ходит; Татышев, стало быть, остров .

По левому берегу пошел крутой скалистый склон. В узкой впадине, зажатой широкими скальными стенками, падала темная полоска ручья, дальше поднимался знакомый ход, ведущий наверх; вот и тот откос, с которого Андрей прыгнул, оказавшись в этом времени. «Плюнуть на все, пробраться сюда и прыгнуть снова? Сработает, нет? Вряд ли. Сработает, когда пошлет Мастер или приведут обстоятельства — сами по себе, без моей воли».

Крутой склон закончился, средь тайги проглянули поля, появились избы с огородами. Андрей по привычке глянул, как тут у них картошка — цветет ли уже? ан нету еще на Руси — картошки — все больше репа с капустой. Неяркий облачный день был наполнен легкой серо-зеленой дымкой, пронизанной тенями тайги и гор. Все вокруг двигалось — катились темно-зеленые волны, гармошкой ходили в них отраженные берега, плыли лодки, грузные дощаники, тянулись длинные плоты. Над текущей рекой туманно-серыми горами тянулись облака, под ними поворачивались на ходу таежные хребты и сопки, выступая одна за другой. Показался высокий безлесый конус Николасвской сопки — вулкана, неведомо когда потухшего; за ней открылся длинный спуск Афонтовой горы, покрытой прохладными лесами — тихим осинником, веселым березняком. Под спуском пошел мелкий, степной уже, сосновый лес, растущий на ровном месте, которое сужалось к Стрелке — глинистому мысу при впадении в Енисей речушки Качи — татарской Ызыр-сух.

Из-за Афонтовой горы волной поднялась степная сопка Кум-Тигей — по-казачьи Караульная. Сухие склоны ее изрезаны оврагами и выступами шершавого рыже-розового известняка — отсюда Кзыл-Яр, «Красный берег» по-местному, а стало быть, и Кзыл-Яр-Тура — Красноярск, «Город Красного берега». Город-крепость, без спросу поставленный в земле кыргызов, мышеловкой перекрывший пути на север, — и за то смертно ненавидимый ими, да так ни разу и не взятый. На Караульной горе виднелась смотровая вышка, и сам город уже показался за сосновыми верхушками, приближаясь деревянными шатрами острожных башен, церковными луковками, бревенчатой стеной Большого города, мелькнувшей за леском.

— Куда здесь лодки подходят? — спросил Андрей у Глаши.

— Вон туды правься, ко взвозу — тама все чалятся.

Высокий енисейский берег заворачивал влево, над ним поднималась невысокая стена Большого города, ограждающая предместье — Посад. Далее, за тесовыми избяными крышами, выступали бревенчатые стены Малого города — мощной пятибашенной крепости, стоящей на самой Стрелке. Именно эти шатровые кровли башен и видел Андрей зимой — только тогда на них лежал снег. В стене Большого города были устроены ворота, от них к реке спускалась дорога — «взвоз» по-местному. Подо взвозом в реку рядами уходили мостки, к которым были зачалены лодки, струги, карбазы и иные сибирские суда. Покачивались частые мачты, на берегу и мостках толпился народ: пестрые бабы, подгородние да посадские мужики в длинных серых азямах, мелькали военные кафтаны казаков, иные из них проезжали верхами, грозно покрикивая. Все яснее доносилось тележное скрипенье, людской гомон, крик, брань, стук переволакиваемых, перекатываемых бочонков и кулей. Мычали коровы, блеяли овцы, тявкали собачонки.

Мастер с Ченом подняли весла, Андрей, уже освоившись с рулем, медленно подводил лодку к мосткам. Рыжая Глаша причесывалась, охорашивалась, оправляя свой нехитрый наряд. В мутной воде плавало черт-те что — рыбьи головы, яичная скорлупа, щепки какие-то; все это откатывалось от круглого носа, разрезавшего воду, — наконец, толкнувшись о борт струга, лодка несильно стукнулась о позеленевшее бревно причальной намости. Глаша привычно выскочила, закрепляя чалку на торчащий серый обрубыш. «Ну вот, с возвращеньицем!»

— Welcome to old Krasnoyarsk! — приветственно произнес Андрей.

— Ну-ну… — Голос Мастера был какой-то странный, неуверенно-настороженный.

— Все, побегла я! — подхватив узелок, крикнула с мостков Рыжая. — Поутре на ярмонке встренемся!

— Удачи тебе! — крикнул в ответ Андрей, но та уже не слышала — настоящая горожанка, перекинулась словом здесь, ругнулась там, и вот уже высоко на взвозе направлялась к воротам. Остальные тоже вылезли на мостки, разминая затекшие ноги.

— Что будем делать? — спросил Андрей.

Странно, но он совершенно не представлял, что теперь делать. И уж совершенно не чувствовал себя хозяином, в чей город прибыли гости.

— Мы в город, Чен остается караулить лодку, — скомандовал Мастер, — Андрей, бери товар и пошли.

Протолкавшись сквозь береговой народишко, они поднялись к воротам по горячей сухой дороге с затвердевшими тележными колеями, заросшей по краям пыльным подорожником.

— Ты вот что, — негромко сказал Мастер, — не очень-то расслабляйся. Если есть в голове сентиментальность по поводу возвращения домой, выкинь ее оттуда как можно скорее. Помни, это чужой для тебя город и, скорее всего, враждебный.

— Как это враждебный? Я так не чувствую.

— Просто поверь на слово и делай то, что тебе скажу. Ты понял?

— Да, Ши-фу.

Пыльные лопухи росли у темно-коричневой стены, сложенной из палей — толстых окоренных бревен, для крепости еще и обожженных. Записавшись у воротного, они вошли в узкую оживленную улицу, ведущую к острогу. Вдоль улицы плотно стояли бревенчатые избы с крутыми тесовыми крышами — двухэтажные, с маленькими квадратными окошками; рядом островерхие торцы амбаров, высокие глухие ворота и, наконец, соединявшие все массивные заплоты — глухие ограды, собранные из толстых плах, вставленных в пазы вертикальных столбов. Кое-где покачивали ветвями невысокие березы, торчали круглые черемухи, за тесовыми углами крыш поднимались освещенные солнцем шатры крепостных башен. Мастер внимательно оглядел улицу.

— А не хочешь ли ты… выпить? — вдруг предложил он Андрею, указывая на одну из потемневших построек. — Насколько я понимаю, это заведение называется кружало.

— Похоже на то.

— Помню, говорил мне писатель Дун Юэ: «Древние не чурались винной чарки и даже прославляли достоинство опьянения». Древние не чурались, так и нам не пристало, верно? Как это говорят — «тяпнем по маленькой»?

— Тяпнем, почему нет?

Заскрипев, с трудом открылась тесовая дверь — темная, залощенная, снизу подгнившая, избитая сапогами. Андрей был в легком напряжении, самые мелкие детали остро бросались в глаза. В кружале вдоль стен шли лавки, перед ними стояли грубо сколоченные столы и такие же табуреты; напротив входа была широкая стойка с подъемным проходом, сбитая из толстых досок, за ней полки, уставленные широкими узкогорлыми бутылями из тусклого стекла. Окошко, затянутое бычьим пузырем, заплыло жиром и намертво въевшейся пылью. За стойкой устроился потный широкобородый целовальник в рубахе с косым воротом — стеклянный стакашек тонул в лапище, поросшей черным волосом. Народу в кабаке было много, чадно, шумно — кто кореша за грудки хватал, кто песни орал, кто девку блудную (на том языке, «блядскую жонку») в углу лапал.

«Нда, заведение… — хмыкнул Андрей про себя. — А наш притончик гонит самогончик!» Увидев свободный стол, Андрей уселся за него, кинув тюк на лавку. Мастер подошел к стойке, спросив «мерзавчик»— малую бутыль зеленого вина, к нему горячих пирогов с капустой и копченой ряпушки — мелкой енисейской селедки.

— Чена бы сюда. Ему все злачные места как дом родной, — заметил господин Ли Ван Вэй, поставив все на стол, — ну да ладно, он свое возьмет. Что ж, с возвращением тебя! — набулькав водки, китаец поднял стаканчик.

— Все-таки с возвращением? — спросил Андрей, чокаясь и закусывая вкусной рыбкой.

— А как же!

— Может, вы и правы, — начал было Андрей и замолк, оглянувшись на соседний стол.

— Эй, дед! — грубо поинтересовались оттуда. — В лоб хошь?

За столом устроились трое «братков», намерения которых читались без всякой телепатии. Не хотелось приезд в родной город начинать с банального мордобоя. Может, Мастер подскажет, как лучше себя вести — судя по всему, господин Ли Ван Вэй не новичок в подобных заведениях. А главное, он явно знал, зачем они зашли в этот кабак.

— Это мне или вам? — спросил Андрей Мастера.

— Вот и разберись, — спокойно посоветовал тот, — но помни: без убийства! А я отойду на минутку-другую, потолкую с этим почтенным человеком, — кивнул он в сторону красномордого целовальника, который стоял, широко раскинув руки и уперев в засаленную стойку пудовые кулаки.

Краем глаза Андрей оглядел гадюшник и ситуация ему не понравилась: фон происходящего непотребства как-то изменился, словно изогнувшись вокруг их столика. Ближе всего сидел темноволосый курчавый парень с длинными усами и колючим небритым подбородком. Жиган — так мысленно назвал его Андрей, — сощурив и без того узкие глаза, недобро поглядывал в спину Мастеру, мирно облокотившемуся на стойку.

— Поднес бы стакашек-то, — ухмыляясь, бросил он Андрею, на секунду нагнувшись и не показывая больше правой руки.

— Да уж нет ничего. — Андрей неторопливо поднял бутыль, демонстративно выплеснув остатки в свой стакан.

— Ну дак ишшо возьми, — посоветовал чернявый.

Пара его дружков придвинулась ближе. Один из них левой рукой придерживал что-то похожее на «гасило»— кистень, спрятанный в рукаве. Как тут дерутся, когда начинают — черт их разберет! Бьют обычно внезапно, но для опытного глаза мелкие признаки все же могут указать начало атаки.

— Денег нет, — примиряюще улыбнулся Андрей. Может, удастся спустить ситуацию «на базаре»?

— Дак у ево есть, — указал Жиган на Мастера, с явным намерением заставить Андрея отвернуться.

— У кого? — переспросил Андрей, отворачиваясь и краем глаза замечая выброшенную вперед руку. Уйдя от кривого засапожного ножа, он выплеснул содержимое своего стакана в лицо чернявому. Кыргыз на свадьбе промахнулся, а Андрей попал точно — это стандартный, многократно отработанный прием ресторанных драк. Крепкое спиртное ударило в глаза Жигану, на несколько мгновений лишив того зрения. Кинувшегося дружка Андрей встретил ребром оловянной тарелки в переносицу; другой кореш, неуклюже махнув гасилом, едва успел отскочить от тяжелого стола, пинком отправленного в его сторону. «Ну что, уроды, — драку заказывали?!»

В кабаке поднялся общий рев, разверзшиеся пасти угрожающе захрипели из-за лохматых бород. «Сейчас кодлой кинутся!» Заметив, что чернявый ощупью ищет нож, Андрей схватил за горло бутыль и обеспечил себя розочкой, резко, без замаха, ахнув в жи-ганский лоб. Толстое стекло не разбилось сразу — рука Андрея привыкла к современной, более тонкой посуде, так что пришлось добавить еще и по затылку. Жиган мешком сполз на пол, водка потекла по грязным кудрям, смешиваясь с кровью и осколками стекла.

— Уби-и-или!! — послышался бабий визг откуда-то из угла. — Гришку убили! Ярыжек кличьте!

Перекинув розочку в левую руку, Андрей правой схватил за ножку тяжелую табуретку и со всего размаха отправил ее на крик. В углу затихло.

— Ну что, будем культурно отдыхать? — обратился он к присутствующим, покачивая розочкой. — Или как?

Кодла опасливо оттянулась, в свою очередь выставив ножи. Андрей подтянул ногой еще один табурет.

— Э-э-э, охолонись-ка малость! — раздался сзади неторопливый бас целовальника.

— Простите, это вы мне? — вежливо осведомился Андрей.

— Кому ишшо? Сядь, кому сказано! Дунька, не ори! Вы двое, — скомандовал кабатчик Тришкиным корешам, — волоките малого в чулан. Полежит малость, глядишь, и оклемается. А и подохнет, невелика потеря.

Гришку унесли. Дунька, подшибленная табуретом, тихо подвывала в углу, а публика, получив для успокоения «бутыл» за счет Мастера, снова загудела обычным кабацким гудом.

— Я полагаю, мы договорились? — словно ничего не случилось, закончил разговор китаец.

— Покажь сукнецо-то, — как из бочки, прогудел целовальник.

Китаец сделал знак Андрею, тот швырнул тюк на стойку, а мужик, ловко поймав его, вытянул кусок ткани.

— Лады! Баба моя сукно сторгует. Маланья! — рявкнул он в другую дверь, откуда шустро высунулась девчонка лет десяти. — Покажь мужикам избенку, да сразу назад, не то ухи оборву!

В дальнем от стойки углу снова послышалось рычанье, мелькнули ножи — похоже, завсегдатаи не поделили Дуньку. Прошлая драка якобы забыта, и на Андрея никто не обращал внимания. Впрочем, исходя из своего опыта, он в это не верил. «Миром такое не кончается. Что-нибудь да будет».

Глава тридцать пятая

— Ну, — довольно сказал Мастер, отойдя от стойки, — кажется, двинулись дела. Вставай, нам пора!

Захватив бутылку с закуской для Чена и оставив тюк с тканью, Андрей с Мастером вышли из кабака. Уже наступил вечер: на востоке светилось проясневшее небо, подпертое темным конусом Николасвской сопки. Тесовые кровли смутно вздымались в густеющей тени, самые высокие по острым конькам были еще подрумянены закатом. Тяжелый оранжевый свет залил Караульную гору, рассеченную резкими тенями каменных бугров и оврагов.

Сзади приблизился дробный копытный перестук, и их обогнал десяток всадников. Бородатые казаки на ходу покачивали пиками, за спинами болтались пищали в кожаных чехлах. Кафтаны у всех были одинаковые, а вот доспех разномастный: у кого кольчуга, у кого кожаный куяк с нашитыми пластинами железа, у кого «бумажник»— толстый простеганный кафтан.

— У кыргызов доспехи лучше, — отметил Мастер. — И пищали у них есть. И кони хороши. По сравнению с казаками, кыргызы выглядят как настоящая, регулярная армия. Чем же эти сильнее?

— А они сильнее?

— История показывает, что да. Вот только чем?

— Скоро увидим.

— Думаешь? — Китаец, повернув голову, с любопытством поглядел на Андрея.

«А что, есть сомнения?»— подумал тот.

— Думаю, да. Да и вы так же думаете. Кыргызы-то не зря войско собирают.

— Вон ты о чем… — протянул господин Ли Ван Вэй, — ты уж лучше помалкивай.

— Да мне-то что.

Пожав плечами, Андрей двинулся под гору, к рядам молчаливых черных лодок. Ему было ясно, что действия по «корректировке» волны событий развернутся именно здесь, и связано это с кыргызским походом. Хорошо бы наметить какой-нибудь план действий. Но для этого нужно было угадать, что именно планирует Мастер. Помочь взять город, который, судя по историческим документам, ни разу не был взят? Вмешаться — и тем самым изменить историю? Но как именно?

Интересно, почему Чен остался в лодке? И что он делал, пока Андрей кулаками в кабаке махал? Судя по виду «любимого ученика», ни хрена тот не делал.

— Ну, как ты тут? — спросил Мастер заспанного Чена, когда тот, протирая глаза и отмахиваясь от комаров, высунулся из лодки.

— Ребята, какие тут девки — кровь с молоком! Глазки, зубки, титьки! Завтра мы…

— Как говорил Сунь Цзы: «Красивых дев надо дарить врагу, ибо они могут заткнуть рот умным советникам», — прервал его господин Ли Ван Вэй.

— А это кто такая? — Чен кивнул на Малашу, девчонку целовальника.

— Мы сняли дом, она нас туда отведет, — пояснил Мастер. — А ты остаешься здесь, караулить лодку. Ясно?

— Ясно, Ши-фу.

— Пошли, што ль, дедушка! — переступала с ноги на ногу Малаша, нетерпеливо дергая Мастера за рукав. — Пошли, не то тятька ухи крутить зачнет!

— Идем-идем, — успокоил ее китаец, ласково погладив по светлым волосам.

«Интересно, есть ли у него дети? — подумал Андрей про господина Ли Ван Вэя. — А вдруг Чен его сын — для полного счастья… Хотя нет, вряд ли. Сходства ни малейшего».

«Дом» оказался покосившейся избенкой с завалинками, густо поросшими травой. Внутри — земляной пол, пара лавок, застеленных тряпьем, вместо печи очаг, кое-как обложенный камнем. Андрей походил, потрогал, посмотрел.

— Что думаешь? — поинтересовался Мастер.

— Фигвам. Сибирская национальная изба.

— Что-что?

— Жить можно, говорю.

Жить, в общем, действительно было можно. Под лавкой нашлись дрова, была и вода в кадушке.

За окном опустилась ночь, внутри затрещал огонь, облизывая закопченный бок казана; дым поднимался к потолку, густо-черному от сажи, и вытягивался наружу сквозь узкое волоковое оконце. Андрей сидел, охватив руками колени, и неотрывно смотрел на пламя.

— Что ты там видишь? — спросил Мастер.

— Честно ответить?

— Как хочешь.

— Аграфену. Ответ нечестный.

Мастер коротко усмехнулся, точно как в кабаке перед дракой:

— Она тебе нравится?

— Красивая женщина. Рыжая, сероглазая. Вам, китайцам, этого не понять.

— Все мы понимаем. А вот у Ханаа глаза темные, как черемуха. Разве они хуже?

— Тоже симпатичная девчушка. Вам больше нравится?

— Обе хороши. И похожи.

— Это чем же?

— Судьбой.

Шинкарев не понял. С его точки зрения, между безмужней староверкой и юной степной «аристократкой», женой Кистима, ничего общего быть не могло. Но спорить не стал. О чем тут спорить?

— Попробуй-ка, чай заварился? — спокойно сказал Мастер.

С чаем подъели, что еще осталось со скита; потом, налив еще по чашке, устроились в темноте, глядя на огненные змейки, перебегавшие по малиновым буграм догоравших поленьев.

Спустя некоторое время китаец сказал:

— Ты прошел три стихии: «Землю», «Ветер»и «Воду». Осталась последняя — «Огонь». Две из них приняли тебя. Одна — нет. Это поправимо, если «Огонь» тебя примет.

— А если — нет.

— Тогда все погибло.

— Все?

— Для тебя — все.

— Что я должен сделать? — спросил Андрей. Если китаец хочет его припугнуть — на здоровье. Только чтоб напугать Андрея, одних слов маловато будет.

— Сделать? Ты должен СМОЧЬ. Кто сможет гореть, не сжигая себя, тот способен постичь Путь воина. Способен, но не всегда постигает.

— В чем суть боевого «Огня»?

— Бешенство. Гнев. Ярость. Бой насмерть, не чувствуя боли.

— А практически? Когда лучше входить в состояние «Огня»?

— В безвыходном положении, когда терять уже нечего. В коротком бою, например, для того, чтобы прорваться в укрытие. В закрытом помещении, когда ты уверен, что к противникам не подойдет подкрепление.

— Почему?

— Потому что настоящий «Огонь» отнимает очень много энергии. После боя ты будешь абсолютно без сил. И без сознания, скорее всего. Если ты вышел из «Огня», снова «разжечь» его почти невозможно.

— А как выходить из «Огня»?

— «Водой». Мягкостью.

— Понятно. Вы говорили о «гуань-тоу», «затруднительном положении». Это как-то связано?

— Именно в «гуань-тоу» ты должен войти в «Огонь».

— Значит, войти в «Огонь»… Странно… Я думал, мы должны что-то точно рассчитать. Какое-то конкретное действие, толчок, изменяющий «волну времени». Математически точно рассчитанный. Разве не так?

— Математически… — в голосе Мастера послышался скепсис. — «Тот, кто хочет улучшить счастливый момент, за год ни одного дела не сделает»— так, помнится, говорил литератор Се Чжаочжэ. Будь все дело в математике, ты бы сюда не попал. Мне бы и Чена хватило.

— Ну, а Чен? — поинтересовался Шинкарев с долей ревности, — он проходил «затруднительное положение»? И эти стихии — он испытал себя в них?

— Что тебе Чен? Думай о себе, не о Чене. Знаешь что — давай. — ка спать. Поздно уже, а завтра трудный день.

— Спокойной ночи, Ши-фу.

За окном тихо зашелестело. Андрей поднялся, приоткрыл дверь — с шумом дождя ворвался сильный запах травы, недалекой реки, прибитой дорожной пыли. Выйдя и постояв пару минут снаружи, Андрей вернулся в избу и снова устроился на своей шубе. Спать не хотелось. Кыргызский поход, ряд готовых лодок в раскольничьем скиту, знание Мастера о том, где можно купить «огненный бой»в Красноярске… Что же делать? «К Выропаеву зайти? Ладно, завтра», — решил он и заснул.

Глава тридцать шестая

Ранним утром густой туман поплыл над темной водой Енисея, роса упала на серую гальку, темные бревна городских стен, узкие листья береговых тальников. Скрипнула дверь покосившейся избушки, и на берегу показался невысокий пожилой китаец, одетый в простые темные штаны и такую же куртку с узелками вместо пуговиц. Чуть согнув в коленях ноги, он повернулся лицом к востоку, смутно розовеющему сквозь туман, и начал традиционные утренние упражнения. Заводя руки над головой, господин Ли Ван Вэй «снимал» Янь-энергию Небес. Проводя кисти по кругу перед собой на уровне пояса-груди, он «вытягивал» Инь-энергию Земли.

«Небо черное, Земля желтая, Небо круглое, Земля квадратная»— так говорила древняя китайская космология.

Взяв энергию Земли и Неба, господин Ли Ван Вэй собрал ее в «сияющий цветок», то сжимая кисти в шарик перед грудью, то снова разводя их по диагонали.

Закончив, он еще раз взглянул на солнце, чей сияющий оранжево-красный край показался из-за темной заречной сопки. Почтенный китайский господин направился в обход енисейского мыса, мимо пристани, где в кормовом балагане их долбленки безмятежно спал Чен. На сегодняшний день было намечено много дел, в некоторых Чену предстояло сыграть важную роль.

Но вот роль Андрея Мастеру была еще неясна. Судя по всему, тот не желал быть просто кулаком, вбивающим в косную жизнь замыслы китайского мудреца. Но кем тогда? Скорее всего, круг всеобщих перемен сам повернется и найдет для него нужное место. Господин Ли Ван Вэй остановился на этой мысли, как раз подойдя к воротам в стене Большого города.

Солнечный луч, пройдя сквозь дырку в мутном оконном пузыре, острой стрелкой стоял в темном воздухе избы, оканчиваясь круглым зайчиком. Медленно двигаясь по полу, светлый кругляш наполз на лицо Андрея и разбудил его. Мастер ушел, оставив на столе несколько серебряных денежек — «суточные». Хлебнув холодного чаю из котелка, Андрей помыл посуду, как смог, прибрал избенку. Закончив уборку, задвинул наружную щеколду и направился в город.

Ясное и чистое утро уже накалялось полуденным жаром. От реки слышался стук вальков — там, на низких мостках, расселась цветная бабья клумба: белые рубахи с широкими рукавами, темные ситцевые сарафаны и фартуки с мелкими белыми цветами, розовые, красные, темно-синие платки. Из-под платков виднелись круглые загорелые лица, потные лбы, блестящие на ярком солнце. Однако, поднимаясь по крутому взвозу, Шинкарев не особенно всматривался в окружающее: он размышлял.

В ворота втекала густая толпа, направляясь по улице в сторону рынка. На всякий случай придерживая карман, Андрей, без особых намерений, тоже двинулся на торг — сегодня открылась ярмарка.

Купив в обжорном ряду горячего медового сбитня и пирог с зайчатиной (сбитенщик дал сдачу медными денежками — обсчитал ли, нет, черт его знает), Шинкарев прошел меховым рядом. Укрытые от солнца, под навесами красовались меха собольи, куньи, лисы черные и красные, белка в розни и сшитыми мехами, бобры, песцы черные и белые, зайцы и волки, горные барсы и даже барбы (тигры). Со всего Саянского нагорья стекались в Красноярск меха — лучшие, понятно, в цареву казну (…сколь числом придет в году, того описати не в память, а чаять тое казны приходу в год боле шти сот тыщ рублев — ..), да и базару оставалось довольно…

А ведь недавно еще все это были кыргызские угодья, их кыштыми — саянские шорцы и койбалы — меховой «алдан»в Хоорай посылали. Смирятся кыргызские тайши с такой потерей? На-ко, выкуси — смирятся они! Значит, в который раз жди войны.

А на торжище стоял шум, толчея, гомон. Пьяненький мужичонка тренькал на балалайке, веселил народ:

Чаще-почаще, что кому послаще:

Кому сахар и медок, кому бабий передок

Пушной ряд окончился, пошел красный товар: сукно цветное, «каменье-одекуй» (бисер), посуда медная и оловянная, уздечки наборные, узорные попоны и много еще чего. Тюменские ковры — на черном поле огромные красно-белые розы и зеленый виноград — розан мой алый, виноград зеленый… Вот и их ткань продавалась и, как видно, неплохо. Но Андрей не стал подходить к целовальниковой жене — разбитной сибирячке в цветастом платке. У него появилась мысль — купить подарок Рыжей, может, бусы какие-нибудь; да только не знал, хватит ли на это его денежек.

Кончился и красный товар, пошел одежный ряд — порты, рубахи, кожаные сапоги (сибиряки лаптей не носили), кафтаны, пестрый женский наряд.

— Ай, хорош азямчик! Глянь-ко! — протянул какой-то мужичок Андрею длиннополый, теплый кафтан.

— Мне такой же, но с перламутровыми пуговицами, — машинально бросил тот, занятый мыслями о кыргызах.

«Хочет ли Ши-фу отдать им город, ни разу не взятый, согласно известным сведениям? Много ли стоят известные сведения? Можно ли это допустить?»

Андрей повернул в сторону конских рядов, не заметив, как из-за кафтанного ряда за ним осторожно скользнул мужчина, одетый в старый казацкий кафтан, продранный на локтях. На переносице запеклась большая багровая корка — след крепкого удара, полученного не далее как вчера.

Войдя в город на рассвете, господин Ли Ван Вэй сразу направился на Посад. Свой путь он сверял со «схемой», грубо нацарапанной на куске бересты, который он получил от староверческого старосты. Подойдя к нужной калитке, посол Его императорского величества, господин Ли Ван Вэй стукнул несколько раз витым железным кольцом.

— Кто там? — послышался неприветливый бабий голос из-за высоких ворот.

— Мне нужен Михаил, — вежливо ответил Мастер.

— Нету Мишки. В Енисейск за товаром уехамши.

— А когда он вернется?

— Да кто ж ево знат — неделю проездит, не то и две.

— Кто-нибудь его заменяет в торговле?

— Никто не заменят — то дела евонные. Иди отсель, мил человек, не знам я ничево.

Навестив Чена, Мастер направился к Малому городу. Пройдя Посад, он вышел к открытому месту, где рядами были вкопаны вертикальные столбы — надолбы. За надолбами шел глубокий ров, за которым поднималась высокая крепостная стена. Верхняя часть ее выступала вперед, образуя боевые навесы — «обламы».

Тяжелые серебристо-серые бревна отчетливо рисовались в густом синем небе, дальние башни — квадратные, с четырехскатными тесовыми крышами и малыми островерхими башенками наверху, — виделись уже туманно-голубыми, полурастворенными в теплом воздухе. В центральной Преображенской башне были открыты ворота, сбитые из листвяжных плах в три пальца толщиной, стянутых широкими железными полосами и скобами.

— Куды прешь? — опустив бердыш, поинтересовался воротный.

— Мне к воеводе, по важному делу.

— Сабля али пистоль при себе имется?

— Вот. — Китаец показал широкую китайскую саблю в черных кожаных ножнах с узорными бронзовыми петлями. — Но я не воин и не умею рубиться, как вы, доблестный альт.

Караульный поскреб в затылке.

— Ладно, проходь.

Войдя в ворота, китаец внимательно огляделся, накрепко запоминая увиденное. Рубленые крепостные стены, или «городни», образовывали внутри стены прямоугольные клети, заполненные хозяйственными, складскими, а частью жилыми помещениями крепостного гарнизона. Внутри острога стояло несколько строений: «съезжая изба»— крепостная тюрьма, «приказная изба»— воеводская канцелярия, «государевы анбары»— склады собранной пушной дани, где она хранилась перед отправкой в Москву. Еще в остроге имелась рубленая церковь и «жилая изба», в которой жили «аманаты»— заложники туземных данников. Во всем чувствовались сила и порядок крепости, готовой в любой момент сесть в осаду. Немного постояв, господин Ли Ван Вэй решительно направился к приказной избе.

После ухода Мастера, еще немного соснув в балаганчике, Чен ополоснул лицо в потеплевшей енисейской воде, подошел к уже знакомому пристанскому сторожу, дал тому копейку и поручил поглядывать за лодкой. Сам же направился в город. По описанию господина Ли Ван Вэя найдя вчерашний кабак, Чен вошел внутрь и взял чекушку у целовальника, предложив и тому выпить.

— Не пью я до обедни. Жена узнат, враз во власы вцепится — аспид, не баба!

— Сочувствую. Ну, тогда твое здоровье!

— Буди и ты здрав, коль человек хороший.

— А если плохой?

— А плохой дак подохни, я жалеть не буду.

— Понял. А вот вчера у вас в чуланчике был один плохой, Гришкой звали. Он как, жив еще?

— Да што ж ему, варнаку, зделатца? Чен набулькал еще стаканчик.

— Хотелось бы с ним потолковать.

— Толкуй, мне што?

Он открыл дверь чуланчика:

— Гришка, подыми харю-то! Дело до тебя есть.

Спящий мордой вниз Жиган поднял кудлатую голову, небрежно перемотанную какой-то тряпкой:

— Вина дай, — прохрипел он спросонья.

— Пожалуйста. — Чен с улыбкой поднес налитый стаканчик.

Тот опрокинул, дернув выступающим кадыком:

— Ишшо!

— Вот. — Чен снова поднес ему, теперь только треть стакана. — Остальное после нашего разговора.

— Чево надоть?

— Судя по вашему виду, вы деловой человек.

— Ча-а-во? — непонимающе протянул Жиган.

— Выропаева знаешь? — совсем другим тоном, коротко и жестко спросил Чен.

— Кто ж Мишку не знат. Шшипнуть ево, што ль?

— Бабу свою щипай. Знаешь, чем торгует Выропаев?

— Дак много чем…

— А мне много не надо. Ты что, еще не понял?

— Бона што… — догадавшись, протянул чернявый, — хошь «слово и дело государево»? На остроге прознают, враз на дыбу подвесят!

— Не узнают. А мы не поскупимся. Давай еще, — плеснул он в стакан, — и я с тобой.

— Припасу у меня нету…

— А сами пищали? — Чен сел на солому рядом с Жиганом.

— Рушницы-то? Поишшем. Казакам на острог невдаве новые прислали — «кремневки». Хороши, собаки! Дак они стары-то пишшали, «фитильные», по указу и поломали.

— Все поломали?

— По росписи все. — Жиган помотал головой, что-то соображая. — Значится, двадцать «фитильных», по два рубли за штуку. Годится?

— Пойдет. — Чен поднялся.

— Погодь! Окромя денег, ты мне добро зделашь.

— Что за добро?

— Вишь, как меня, — показал он на замотанную голову, — моим же бутылом приложили. Курвенок один. Дак ты тово курвенка мне подвесть должен, я ему из спины ремни резать буду. А иначе те рушниц не видать, а видать «слово и дело». Понял?

— Откуда ты знаешь, что я с ним знаком?

— Толкуй! Дак ты понял?

Чен погладил широкий выбритый лоб.

— Договорились. Как ты дашь знать, что товар готов?

— Уж дам, не беспокойсь!

Оставив Гришке бутылку, Чен в раздумье вышел на улицу. Сдать Андрея? Плохо. Очень плохо. А если по-другому не получится? Так или иначе, надо было говорить с Мастером.

Пройдя одежный ряд, Андрей почувствовал запах пота, услышал негромкое ржанье конского ряда. В ряду стояли разные кони: коренастые злые киргизы из хоорайских степей, северорусские Пегашки и Карьки, приведенные в далекую Сибирь из Холмогорья, дорогие аргамаки, пригнанные из Средней Азии. Засмотревшись на лошадей, Андрей лишь в последний момент почувствовал бросок чьей-то тени ему под ноги. Не раздумывая, он ушел кувырком. Больная левая рука несколько задержалась с подкатом, и запястье, защищенное кольчужным браслетом, попало под удар ножа. Острый конец оцарапал руку, но не более того. Вскочив, Андрей увидел одного из вчерашних Гришкиных дружков, готового снова броситься с ножом.

Вопрос первый: один ли он здесь? Это вряд ли. Топором в спину, колом по загривку — запросто. Андрей крутнул головой, осматриваясь, и вдруг узкая черная петля змеей захлестнула Тришкиного дружка. Тот выронил нож, грохнулся, и его тут же поволокло по грязи. Андрей поднял глаза — и увидел сухощавого азиата в простом темном халате и матерчатой кыргызской шляпе с загнутыми ушами.

— Кистим!! Вот те на! Ты как здесь? — не скрывая удивления, воскликнул Шинкарев.

— Ярмарка, — пожав плечами, спокойно ответил тот, — коней продаем.

Брезгливо сдернув аркан, он медленно сматывал его, пока нападавший уползал куда-то, пробираясь меж конскими ногами, весь перепачканный пылью и навозом.

— Пойдем, айрану выпьем. Поговорить надо, — предложил Кистим.

— Пойдем.

Кистим спешился, и они с Андреем отошли к юрте, поставленной недалеко от конского ряда. Внутри, за войлочной полостью гомон ярмарки мгновенно отступил куда-то. Тут было чисто, сумрачно, приятно пахло овечьей шерстью. Кистим достал кожаный мех с айраном и пригласил Андрея присесть на кошму.

Приказная изба была одноэтажной, но высокой, поставленной на подклет. Внутрь вела крытая лестница с навесом над крыльцом. В передней горнице, «приемной» воеводы, по стенам стояли лавки. Сейчас горница была пуста, сквозь дверь, приоткрытую во вторую горницу, где работали воевода с подьячим (дьяка Красноярску не полагалось no-малости), виделся длинный стол и деревянный стул-складень, на котором лежала баранья шкура. В углу комнаты была устроена большая печь, облицованная муравленными изразцами, доставленными из России, — на блестящих квадратах гарцевали всадники с копьями, скалились диковинные звери с рогами, широко распустили паруса круглые голландские кораблики.

Воевода Никита Иванович Карамышев, одетый в серый кафтан с длинным отложным воротником в мелкую синюю клетку, был густобород, высок и широкоплеч. Над пушистыми усами нависал широкий «утиный» нос, маленькие глаза прятались под тяжелыми бровями.

Воевода диктовал письмо в Тюмень, о постоянной острожной напасти — кыргызах: «…По вся годы в работное и летнее время хлебного жнитва и сенокосу приходят кыргызы под Красноярской войною, а в иные времена посылают для отгону всякого скота малое число воровских улусных людей, селы и деревни жгут и всякий скот отгоняют, и людей побивают…»

Темно-золотистые пластинки слюды, вставленной в свинцовые переплеты, пропускали мало света, и потому у стола подьячего одна оконная створка была распахнута. На столе были разложены принадлежности для письма: стопа нарезанной чистой бумаги, медная чернильница с пером, баночка с киноварью для заглавных буквиц, песочница с мелким песком, чистая тряпица — обтирать перо. Написав оригинал документа — «отписку»и архивную копию — «список», подьячий посыпал их мелким песком, затем сдул его и передал документы на подпись.

— Все, што ль, на севодни? — подписывая, спросил воевода. — А то на ярмонку сходить.

— Один сидит, вродь как не нашенский, — кивком головы указал подьячий.

— Пушшай заходит.

Вежливо поклонившись в дверях, господин Ли Ван Вэй прошел в присутствие и сел на табуретку, придвинутую к столу.

— Назовись — кто таков, откуль прибыл? — приказал воевода.

Господин Ли Ван Вэй представился, подьячий записал аккуратно.

— Ну, и што у тя за дело?

— Будучи проездом у кыргызского хана, слышал я, что один из ясачных качинских родов собирается отойти в степь. Хан уже выделил им землю.

— Ох, шатуны ети… — вздохнул воевода, — прям беда с имя. А што за род и куды пойтить намылился?

— Скоро в Красноярский острог должен прибыть мой человек, он сообщит точнее, а я без задержки передам.

— А я вот слыхал, што войско хан собирает. Ста-ло-ть, жди ево вскорости. А?

Простодушные глаза воеводы встретились с веселыми и честными глазами китайца — похоже, собеседники оказались достойными друг друга.

— Собирает, но против джунгар. Джунгарский хунтайджи намерен отправить войско на Хоорайю.

— Вот оно што… — покачал головой Никита Иванович, — а как же Алтын-ханы мунгальские? Кыргызы ж у мунгалов под рукой ходют.

— Монголия слабеет, достопочтимый воевода, Джунгария же с каждым днем усиливается. Но кыргызы боятся джунгар и не хотят видеть их своими господами, — вежливо пояснил господин Ли Ван Вэй.

— Правильно боятся. Слышь-ка, — воевода грузно обернулся к подьячему, — ты не пиши пока, а што написал, то порви. Уж больно дело темное. А не врешь ты? — снова обратился он к китайцу. — Зачем те нас-то упреждать?

— Исключительно в порядке доброй воли, проявляемой императором Китая по отношению к дружественной Московии.

— Уж конешно, без вас тут никак. Пусти козла в огород…

— Чтобы вы могли удостовериться в нашей искренности, я намереваюсь сообщить вам следующее… — низко наклонившись к уху воеводы, господин Ли Ван Вэй тихо прошептал что-то.

Воевода задумался, потом ответил:

— Ладно, глянем, каков ты гусь. А коли врешь, дак на дыбу подвесим, у нас это не долго. Понял?

— Вполне. На этом разрешите откланяться, достопочтимый воевода.

Китаец поклонился.

— Иди уж, — махнул рукой Никита Иванович, — один черт не по Уставу посольскому кланяться, ни большой, ни малый поклон не разбирать. Ох вы, бусурмане… — Воевода зевнул, перекрестив рот. — Ладно, на ярмонку пойду.

Усмехнувшись в редкие усы при поклоне, китаец отступил в переднюю горницу, воевода вышел за ним на крыльцо. Яркий день разогрелся. Над темными острожными стенами, в голубой выси плавала вершина Караульной сопки, подрагивая в горячем воздухе. По крепостному двору, заросшему низкой травой, шел высокий худой человек в иноземном наряде — темном суконном кафтане и высоких сапогах-ботфортах с начищенными латунными пряжками.

— Бона, глянь-ка, — указал воевода господину Ли Ван Вэю, — немец наш шкандыбат, Францем зовут. У ляхов был, по хохлам из пушек палил, да взяли ево под Белой Церковью. Богдашка Хмельницкий взял, гетман хохляцкий. Слыхал, небось, про такого?

— При императорском дворе известно про Хмельницкого и унию Московии с Украиной.

— Ну куды ни плюнь, все-то вы знаете!

— Мир тесен, достопочтимый воевода. А это ваш единственный человек с польской войны?

— Ишшо полковник хохляцкий есть, Васька Многогрешный. За татьбу невдаве прислан, ноне в клети сидит. Думаю вот, што с им делать. Слышь, Франтиш-ка, как дела у тя?

Франц подошел, щелкнул каблуками.

— Das ist Ordimg! Порьядок!

— A y нас вон кыштыми в степь подалися. Што делать-то будем?

— Kommand слать, Herr Kommendant! Кыштым должен arbeiten! А на кыргыза рейтар надо.

— Ну, это ты врешь! Рейтар кыргызина в поле нипочем не достанет — тяжел больно. Тут гусары надобны, как у поляков, да где ж их взять-то? Ладно, — обернулся воевода к китайцу, — скоро увидим, врешь ты аль нет. Иди покуль, глянь на ярмонку нашу, а я с тобой не пойду — на остроге ишшо пройтись надобно.

— Ну, как твоя жена? — спросил Андрей, приняв от Кистима пиалу с белым айраном.

— Боится. Войны боится.

— Вы уйдете в степь?

— Думаем вот, как лучше. Может, сюда, на Красный Яр, если казаки от кыргызов помогут.

— Зачем вам от кыргызов помогать? Вы же друзья с ними. Ты, вон, к хану ездил.

— Ездил, да… — вздохнул Кистим, — можно и к хану. Только скоро в степь джунгары придут, скажут: «Давай ясак, давай людей, много людей — женщин для работы, мужчин для войска». Кыргызы в Джунгарию не пойдут, нас пошлют.

«Вроде все сходится — и Ши-фу говорил о том же».

— Ну, а я тебе зачем?

— К воеводе пойдем. Скажу, чтобы сюда, на Красный Яр, нас пустил. Ты по-русски говоришь, помогать будешь. Пойдем?

— Пойдем, почему нет?

— А как твое дело?

— Какое дело? — не понял Андрей.

— Ты от своего народа приехал, ханьца увидеть. Что решили? Вместе с урусом воевать?

«Точно!»— Андрей же зимой послом представился. Сейчас он решил отстраниться.

— Что должен был сказать, то сказал. А так я же лекарь, о лекарском деле говорить приехал. Травами ханьцы лечат, я не умею.

— Травы да, хорошо будет, — с готовностью согласился Кистим, вероятно, так же не поверив ему, как не поверил и зимой.

Выйдя из юрты и перейдя торг, они прошли узкой улочкой, изогнувшейся в направлении Малого города. Вглядевшись в народ, входящий-выходящий из острога, Кистим вдруг резко завернул обратно.

— Ты чего? — удивленно рпросил Андрей.

— Так, дело одно забыл. Завтра к воеводе пойдем.

Андрей увидел Мастера, выходящего из крепостных ворот. Дело в этом?

— А где встретимся? — спросил он Кистима.

— У коней. Иди, иди — завтра пойдем!

Пожав плечами, Шинкарев повернулся было, но Кистим остановил его:

— Адерей!

— Что еще?

Кистим помялся, не решаясь сказать, потом произнес:

— Узнай, зачем твой ханец к воеводе ходил. Мне скажи завтра, хорошо?

— Попробую. Ладно, пойду я.

Андрей перешел открытое место перед крепостными стенами и подошел к китайцу.

— Добрый день, Ши-фу!

— А, это ты, — ответил китаец, судя по голосу, явно пребывающий в хорошем настроении, — пошли, на рынке потолкаемся.

— Угадайте, кто здесь? — поддержав веселый тон, спросил Андрей.

— Ну?

— Кистим. Коней продает.

— Ты с ним говорил? — Мастер быстро обернулся, глаза его вдруг стали серьезными и жесткими.

— Конечно, говорил. Вот только что.

— О чем? — веселье исчезло и в голосе.

— Он собирается к воеводе, говорить о переходе своего рода под Красный Яр.

— Вот как…

Они снова вошли на торг, проталкиваясь сквозь толпу.

— Как ты думаешь, — выйдя на свободный пятачок, снова спросил Мастер, — правду он говорит или просто отвлекает внимание красноярцев, выигрывая время для перехода в Хоорай?

— Он говорил, что его род боится уходить в степь из-за джунгар. Но когда Кистим увидел вас выходящим из ворот, он вдруг отказался идти к воеводе. А вы были у воеводы?

— Был. Так, ничего интересного, — в голосе китайца снова появилось веселое, ничем не омраченное спокойствие. — О, да тут цирк! Давай-ка глянем.

В окружении плотного кольца зевак, сквозь которых они с трудом протолкались в первый ряд, широкими крадущимися шагами прохаживался Чен. Его гладкий смуглый торс, мощный, но почти лишенный мускульного рельефа, двигался волнообразно, словно пропуская через себя невидимые импульсы. Отставив какую-то чашечку, он закинул голову, поднеся ко рту тлеющий фитиль, и изо рта его вырвалась длинная струя пламени. Зеваки ахнули и тут же, протягивая старую войлочную шляпу, по кругу побежала шустрая целовальникова Малашка.

— Кидай денежку-то, сюды кидай, што гляделки выпучил! — строго внушала она зрителям, дергая их за полы. Позвякивая тяжело и солидно, шляпа уже оттягивала тонкие девчоночьи руки.

— А сейчас — «железная рубаха»! — объявил Чен следующий номер.

В кольцо зрителей вошел здоровенный мужик, волоча за собой длинную, груботесаную оглоблю.

— Зашибу-кось… — с сомнением протянул он, оглядывая Чена.

— Давай, давай!

Чен слегка наклонил голову, мужик размахнулся и, крякнув, что есть силы опустил лесину на бритый китайский лоб. Хрясь! — толстая оглобля переломилась, отлетевшей половиной чуть не пришибив какую-то бабу, а Чен, присев в коленях и приставив кулаки к бокам, взревел, как дикий зверь, и тут же снова отправил девчонку по кругу.

— Мне Крыса говорила… — попытался вспомнить Андрей, коснувшись пальцами виска, — «Миру нужны люди с чугунными лбами». По ее словам, так сказал Альберт Швейцер.

— По-моему, он имел в виду нечто иное, — ответил господин Ли Ван Вэй, глядя на лоб Чена, на котором оглобля не оставила никаких следов.

— Эй, Чен! — Мастер коротко и резко щелкнул пальцами. — Концерт окончен!

Поклонившись зрителям, Чен вышел из круга, при этом легким, почти неуловимым движением смахнул с пояса чей-то кожаный полукруглый кошелек, украшенный выдавленными полосками.

Выйдя с торжища, все четверо (девчонка уцепилась за руку Мастера, к которому она еще вчера почувствовала расположение) направились уже проторенной дорогой — в кабак.

Глава тридцать седьмая

Русские денежки семнадцатого века — легкие и тонкие, как овальные лепесточки, — были высыпаны на стойку и справедливо поделены между целовальником и компанией.

— Это называется: «Из ничего сотворить нечто», — с довольным видом произнес господин Ли Ван Вэй, ссыпая деньги в изящный кошелек арабской работы.

На стол выставили бутыль и сибирскую снедь — пельмени, мясо жареное, рыбу соленую, пироги, шаньги. Все выпивали — вслух за общее и молча — каждый за свое; после трудного дня ели много и с аппетитом.

Целовальник ушел на стройку своего «анбара». За стойку встала целовальникова жена — в ярмарочный день в кружале полно народу, торговля шла бойко. Убрав со стола и получив от хозяйки по кружке чаю, Мастер с Ченом перешли на китайский.

— Ну, что у тебя? — спросил Мастер.

— Этот раненый русский вор может продать двадцать ружей. Зачем они нам?

— Для кыргызов. Хан просил достать.

— Понятно. Но за ружья им нужно отдать Андрея. Я согласился, не знаю, правильно, нет?

— А без этого нельзя?

— Нет.

Мастер замолчал, глядя в мутное оконце.

— Так что? — переспросил Чен.

— Отдадим.

— Он что, нам больше не нужен?

— Нужен. Ничего, что-нибудь придумаем. Да пищали тут не главное — это вообще неизвестно, получат ли их кыргызы.

Чен налил себе еще чаю.

— Извините, Ши-фу, а мы вообще-то за кого? Кому мы помогаем — русским, кыргызам, джунгарам?

— Ни тем, ни другим, ни третьим.

Прищурившись, Мастер посмотрел на пыльное окно, сквозь которое пробивается красноватый закатный свет, теряясь в пыльном стекле бутылок, расставленных за стойкой.

— Кистима помнишь?

— Конечно, — ответил Чен.

— Так вот — я обещал хану вывести казаков под кыргызские сабли.

— Зачем? Чтобы кыргызы взяли город?

— Ни в коем случае! Нужно, чтобы победа не досталась ни той, ни другой стороне. Но свести все к ничейной перестрелке не годится — если кыргызы просто поскачут вокруг острога, а казаки просто постреляют в них со стен, это ничего не даст. Задача в том, чтобы обе стороны значительно ослабили друг друга. Значительно! А для этого нужно вывести казаков за стены. А вывести можно, только если напустить их на Кистимовых родичей, уходящих или якобы уходящих в степь.

— Так в чем проблема?

— Кистим здесь. Хочет говорить с воеводой. С помощью нашего Андрея.

— О чем они собираются говорить?

— Кистим будет просить разрешения своему роду перейти на Красный Яр, под защиту русских. То ли правда уходить не хотят, то ли воеводу отвлекают, чтобы уйти без шума. Но и то и другое нам не подходит. Найди Кистима, говори ему, что хочешь, но он должен уйти из города! А если и род его двинется, совсем хорошо будет. Ты понял?

— Да, Ши-фу. А если его… — Чен провел рукой по горлу.

— Не показывай на себе.

— А все-таки?

— Не сейчас. И не ты.

— Ладно, — вздохнул Чен, — подумаем.

Заскрипела входная дверь, и в кружало сунулся Гришкин дружок, недавно побывавший в Кистимовом аркане. Оглядев заполненный кабак, он подошел к их столу и что-то прошептал Чену на ухо.

— Договорились. — Чен отсыпал ему горсть серебряных монет. — Задаток. Остальное против товара.

— А курвенка тово?

— Его мы с собой приведем.

Получив монеты, Гришкин кореш сразу ушел.

— Договорились? — спросил Мастер.

— Да, Ши-фу.

— Тогда идем.

Они поднялись, вышли из кабака и разошлись в разные стороны. Чен направился на рынок, в конский ряд.

Солнце уже склонилось к закату. Узкая долбленка, которой правил чернявый парень с перевязанной головой, скользила по играющей бликами воде. Долбленка ткнулась в берег рядом с покосившейся баней, парень свистнул. Из бани показался мужик постарше. Вдвоем они выгрузили из лодки длинные тяжелые свертки и занесли их внутрь. Когда закончили, чернявый прыгнул в лодку и двинул вниз по течению, а дружок его снова скрылся в бане.

Торг кончился, рынок опустел. Кистим уж собрался уводить непроданных лошадок, когда путь ему неожиданно преградил Чен.

— Помнишь меня? — спросил китаец.

— Помню, — бесстрастно ответил Кистим, — много говоришь.

— Сейчас мало скажу. Мало и быстро.

— Говори.

Кистим взял своего коня за повод, кивнул напарнику, чтоб тот забирал коней, а сам неторопливо двинулся к выходу из города. Чен — за ним.

— Я только приехал, — начал Чен, — на лодке плыл, заезжал на Бирюсу, к русским, которые по-старому молятся.

— Знаю таких.

— А Дмитрия знаешь?

— Лодки делает? Белый волосом. Знаю.

— Вот он меня и привез.

— Зачем Дмитрий на Красный Яр приехал? — без всякого интереса спросил Кистим.

— Рыжую девку знаешь, Старостину дочку? С моими до Красного Яра в лодке ехала, хотела на ярмарке погулять. Одно место, видать, у нее чешется. А Дмитрий со мной приехал, попозже. Староста его послал, девку забрать.

— Зачем дочку увозить? — Кистим слегка насторожился.

— Ты же знаешь людей с Бирюсы, у них кругом уши. Так вот, Дмитрий говорит, что красноярский тайша казаков пошлет по Енисею — и к ним, и к вам. Узнали, говорит, что раскольники лодки для кыргы-зов строят и потому надо те лодки сжечь или на Красный Яр приплавить. И про ваш отход узнали — старый китаец, что в степи с нами был, сегодня к тайше ходил.

— Я видел!

— Ну вот. А главное, — Чен склонился ближе к уху Кистима, — они узнали про Ханаа, жену твою. Сам видишь, в Красноярске баб мало, их из России на лодках привозят. А тут такая «фэй»… э-э-э, коасавица — много охотников найдется. Да хоть и сам тайша, хоть куда еще мужик.

— Молчи!!! — яростно оборвал его Кистим.

— Да мне-то что? Я отсюда уйду скоро, в Китай поеду. — Чен помолчал немного. — А в степи кыргызы войско собирают.

— Так то на джунгар… — откликнулся Кистим.

— Это мы с тобой знаем, что на джунгар, — развел руками Чен. — Думаешь, русские этому поверят?

— Но это правда.

— Ну и что? Все равно красноярский тайша озаботится, и уж на вас, бывших кыргызских данников, в первую очередь казаков напустит. Хотя бы просто посмотреть, что у вас там происходит. А доберутся к вам казаки, жену твою быстро используют — не знаешь, что ли, как они улусным бабам подолы задирают?

Кистим подумал немного и спросил:

— Зачем ты мне это говоришь?

— Чудак, я же в Китай степью поеду. Мне там врагов не надо.

— Каких врагов? Почему?

— Да родственников жены твоей. Случись что с дочкой, ее родня со всех спросит, кого рядом видели. Что ж я, кыргызов не знаю?

Ворота остались позади, впереди лежал луг, освещенный закатным солнцем, пересеченный длинными тенями близких сосен.

— Уходить надо, — подумав, сказал Кистим, — а уходить долго: cкoт гнать, припас, вещи везти. Уходить надо!

— Ну да. Завтра, может, поздно будет. А так, если до Хоорая и не дойдете, кыргызов на пути встретите — так и так казаки вас не достанут. Может, успеешь.

Кистим, не ответив, взлетел в седло, и вскоре стук копыт стих за темным сосновым бором.

Насвистывая китайскую песенку о глупом барсуке и трех гималайских медвежатах, Чен с довольным видом повернул в город.

Узнав еще утром, где живет торговый человек Вы-ропаев, Андрей после обеда заглянул к нему. Дома того не оказалось, о чем из-за закрытой калитки сообщил сварливый бабий голос, добавив, что «к Мишке все хо-дють и ходють, да все неруси каки-то». Похоже, поутру у Выропаева побывал Мастер. Зачем — хотел купить оружие? Для кого — для кыргызов? И если не смог купить, что он теперь предпримет?

Проходя через опустевший, замусоренный рынок, перед какой-то наспех сколоченной сараюшкой Андрей заметил знакомую женскую фигуру в темном ситцевом сарафане.

— Глаша! — окликнул Андрей еще издалека.

— А, женишок, — усмехнулась Рыжая, обернувшись на его голос, — я тя днем искала.

— На ловца и зверь бежит. А зачем искала?

Андрей говорил, не торопясь, стараясь справиться с неожиданно накатившим волнением. Все так же посмеиваясь, женщина молчала, щелкая кедровые орешки. Опытным глазом Андрей видел, что перед ним настоящий мастер — она раскалывала орех поперек, чуть повернув в зубах, — совершенно сухие скорлупки были разделены точно, словно разрезаны, открывая аппетитное, маслянисто-желтое ядрышко.

— Так зачем искала-то? — повторил Андрей вопрос.

— Да што ж, — стрельнула она глазками из-под платка, — Митрей с вестью явится, дак куды ему ит-тить? Где искать-то вас будет?

— Ясно. Пойдем, покажу.

Они двинулись с рынка в сторону речки Качи, где стояла их избушка.

— А где ты живешь в Красноярске? — спросил Андрей, подсознательно ожидая чего-то типа «Третьего микрорайона» или «улицы Ленина».

— У тетки Марфы в дому. У ей все нашенские стоят, ковды на Красном Яру бывают.

— Есть и другие ваши, кроме тех, что на Бирюсе живут?

— Все-то те знать надо! Пристал, прям репей!

И снова щелк да щелк, и только глазки мелькали из-за платка. Они спустились Качинской улицей, ведущей к закрытым сейчас городским воротам. Отсюда уже можно было разглядеть их покосившуюся халупу.

— Вон тот дом, видишь? В нем мы и живем, — указал Андрей.

— Тоже дом! Курей токо держать али свинью.

— Что поделаешь. Да и это ненадолго.

— Вона что… — Веселье в ее голосе вдруг пропало. — И куды ж ты потом?

«Далеко и надолго», — только и пришло в голову.

— Далеко, Глаша.

Они остановились в тени, падающей от высокого амбара, которая протянулась через улицу, залитую красным закатным светом, прыгая на кучах золы и засохших тележных колеях. Глаза глядели в глаза — женские казались огромными, как озера, — мелкие, прозрачные до радужного дна и провально-глубокие в черных кругах зрачков. Андрей поправил рыжую прядь, выбившуюся из-под темного платка, женщина несмело приникла к нему, положив руки на плечи.

— С собой забери, — прошептала она ему, опустив глаза, — ить хорошо было…

Андрей легонько, чуть касаясь, провел губами по длинной белой шее, легко обвел ладонью остро-вытянутую, но мягкую грудь, потом худую спину, крепкие круглые ягодицы. Голова закружилась от отчетливого, но чистого запаха молодой женщины.

— Давай к нам зайдем, — прошептал он, сдвинув рыжий завиток ей с уха, — зайдем, как люди ляжем…

— А вот и не зайду я к тебе, женишок! — внезапно расхохотавшись, отпрянула от него Рыжая.

— Это почему? — несколько опешив, спросил Андрей.

— Да ить первый день седни! Вчера б вечор пошла с тобой, а ноне — извиняй!

«Вот, черт, непруха!»

— А ну тебя! Иди к своей Марфе, раз нельзя.

— И пойду, дак тя не спрошусь! На-ко вот, пош-шелкай, — высыпала она ему оставшиеся орехи.

— Митрея к вам пошлю! — крикнула Глаша, обернувшись уже издалека, и скрылась за поворотом потемневшей улицы.

С чувством легкого разочарования Андрей направился к избушке, к которой с другой стороны, негромко насвистывая, спускался и Чен.

Внутри пахло дымом, у очага сидел Мастер, хворостинкой пошевеливая угли.

— А-а, явились! И оба сразу, — поприветствовал он их, заглядывая в котелок. Все сели по-турецки на пол, разлив чай по чашкам и разложив рыбный пирог на чистой тряпице.

Были ли эти трое настоящей командой? Нет, конечно. Но судьба свела их, и выжить они могли только вместе. «Когда три человека живут под одной крышей и делят между собой обязанности, тогда проявляется облик Дао», — писал историк восемнадцатого века Чжан Сюэчен.

— А мне нравится здешняя еда, — заявил Чен, подцепляя кинжалом кусок пирога с рыбой, — и девки местные нравятся. Да вот не добраться до них, все-то я в делах, в заботах.

— Как прошел разговор? — поинтересовался Мастер.

Чен молча скосил глаза в сторону Андрея.

— Что нужно сделать с человеком, который вот так стреляет глазами? — спросил господин Ли Ван Вэй, показав на Чена.

— Сбить ему мушку с прицела, — мрачно ответил Шинкарев, сжав кулак.

— Говори, — приказал Мастер Чену.

— Кистим уехал. Его род уйдет в ближайшее время.

— Под Красноярск? — спросил Андрей.

— Нет. В степь, к кыргызам.

— Почему?

— Приближаются главные события, ради которых мы и попали в это время и место. И ты должен решиться. — Мастер пошевелил палочкой очаг, по углям пробежала быстрая оранжевая змейка.

— На что?

— Избавиться от иллюзий.

— Каких иллюзий?

— Что окружающие люди принадлежат к твоему народу. Что ты им чем-то обязан. Что некоторые из них дороги тебе. Что твии действия должны определяться эмоциями и привязанностями, а не разумом.

— Если я буду действовать и мои действия будут определяться этими, как вы сказали… иллюзиями — что будет?

— Очень плохо будет.

— А точнее?

— Неизвестно. Непредсказуемо. Цепь неизвестных и непредсказуемых событий.

— Это и есть самое худшее?

— Да.

Андрей помолчал, обдумывая сказанное. Может, и так. Может, прав китаец. А может, и нет. Может, это то, на что не хватает мудрости «земного Пути»— принять неизвестность как благо.

— Моя забота о Тане — это иллюзия? — наконец подал он голос.

— Она тебя действительно заботит? — глядя ему в глаза, спросил Мастер. — Только честнг. «Честно?»

— Не знаю уже. Да, наверное. — Он поглядел на браслет.

— А кто тебя занимает? Из здешних женщин? Рыжая?

Андрей покосился на Чена, но тот сидел молча, никаких шуток.

— Да, — проговорил Андрей. — И отчасти Ханаа. Не могу понять, но я будто отвечаю за нее.

— За девочку, жившую за триста лет до твоего времени? Если это не иллюзия, тогда что такое иллюзия? Видишь, как твой разум расходится с чувствами. При этом разум темен, а чувства полны страхами. Спроси себя — что делать в такой ситуации?

Андрей помолчал.

— Что молчишь? Так что тебе делать? — повторил Мастер.

Андрей еще помолчал, потом ответил:

— Только то, что скажет Мастер. Слушать и подчиняться.

— Верно. Но хватит ли у тебя сил?

— Я хочу спросить Чена.

Господин Ли Ван Вэй хмыкнул:

— Разве Чен тебя учит?

— И все-таки.

— Что ж, спрашивай.

— Чен, ты проходил «гуань-тоу»? — спросил Андрей.

— Должен я ему отвечать? — поинтересовался Чен.

— Ответь, если хочешь, — разрешил Мастер.

— Так ты проходил «затруднительные положения»? — переспросил Андрей.

— Проходил.

Ответив, Чен отвернулся. На какую-то долю секунды Андрею показалось, что в глубине узких глаз китайца мелькнуло страдание — давно и накрепко задавленное.

— Что делать в «затруднительном положении»? — спросил его Андрей.

— Сказать ему? — Чен снова повернулся к Мастеру.

— Ну, скажи.

— У тебя есть три варианта. Первое — не делай ничего. Второе — изучи проблему и прими взвешенное решение. Третье — доверься интуиции и сделай первое, что придет в голову. Нельзя смешивать эти варианты. Выбрал что-то одно — иди до конца. Я так сказал, Ши-фу? Правильно?

— Это он сам решит. Ты понял, Андрей?

— Да, Ши-фу. Спасибо, — ответил Шинкарев, поблагодарив Мастера формальным приветствием — руки перед грудью, левая ладонь на правом кулаке.

— Тогда всем спать, — приказал Мастер.

Уже засыпая, Андрей вновь почувствовал головокружение, в уши накатил слабый шум, быстро усиливаясь и кровяным гулом ударяя в виски. Потом все отступило, и голову, словно мягкой лапой, накрыл темный сон.

Глава тридцать восьмая

Ранним утром по Енисею потянуло туманом, обещая жаркий погожий день. Блестящая серая вода колыхалась, словно ртуть, растворяясь в густой белой вате, скрывающей прибрежные утесы, тайгу, вершины гор. Казацкий ертаульный струг, который накануне, пользуясь низовым ветром, сумел подняться до устья Калтата, теперь готовился к возвращению в Красноярский острог — на починку и отдых. Одна была беда: все, что с собой было, уж выпито, весь хлебный припас подъеден до корочки, а до Красного Яру отсюда не меньше суток плавиться.

— Слышь, мужики! Тута, на Калтате, вродь как улус стоял. Давай заедем — пожрать чево возьмем, араки. Не то жэншшину каку попользуем.

— Нашшот баб воевода наказ дал — не озоровать шибко. Неча, грит, кыштымей злить попусту.

— Да хрен с имя, с бабами. Лучше розыск учиним — можа, оне царевый ясак утаивают. Давай вертай — вон он, Калтат-то, а за каменьем и сакма пошла ихняя.

Струг осторожно повернул к берегу, на носу казак шестом промерял глубину. Невысокий утес выходил прямо из воды, над ним поднимался еще один — и так, длинным гребнем, они уходили в туман, до самой невидимой вершины. В тумане, наполненном тихим плеском волн, казаки не заметили мужчину, спрыгнувшего с вершины скалы и бесшумно метнувшегося в тайгу. Не увидели они и долбленки-однодеревки, подходящей сверху.

Но одну странность казаки все же заметили — у подножия утеса на воде покачивался плот, не очень умело сделанный из гладких темных бревен с пазами на концах, явно взятых с разобранного строения, причем не русского.

— Плавиться куды хотят? Тож мореходы! А лесины таки откудова?

— Ладно, пятеро со мной, трое струг караулят. Счас во всем разберемся, — распорядился старший.

Пятерка казаков, не вынимая пищалей из кожаных заплечных чехлов, цепочкой двинулась по узкой тропе. Выйдя на поляну, они увидели разобранные деревянные строения, нескольких коней, на которых улусные старики и женщины навьючивали походные тюки. Навстречу казакам вышел отец Кистима.

— Ну, чево удумали? — грозно поинтересовался старший казак, положив руку на саблю. — В отход собралися? В кыргызы?!

— Йок, урус алып, — поклонился качинец. Он почти не говорил по-русски. — Нету кыргыз. Барашка гонить.

— Ты ври-ври, да не завирайся. В кулях-то што? Ясак, поди, недоданный, рухлядь мягкая? Ну-ка, — последовала команда своим, — проверить тут все!

Казаки рассыпались по селенью, вытаскивая еду, долбленый бочонок с аракой, выкидывая найденную пушнину.

— Старшой, глянь кака птаха! — крикнул один из них, выводя из юрты молодую женщину, прикрывающую лицо широким рукавом. Ханаа, ничего не понимая, только блестела круглыми темными глазами.

— Не трожь — воевода наказал…

— Да што с ей зделатца — небось, не убудет!

Казак толкнул испуганную Ханаа за полуразобранный дом, когда из ближнего пихтача раздался короткий свист, и в грудь ему впилась длинная оперенная стрела.

— Разбой, казачки! А ну, в сабли их! — скомандовал старший и сам повалился с двумя стрелами, торчащими в широкой спине. Еще один казак упал, хрипя пробитым горлом, двое запрыгали вниз по тропе, торопясь к стругу. Но и в струг полетели стрелы с береговых скал — один казак перевесился через борт, двое других лихорадочно заряжали пищали — наконец, двойной грохот раскатился по тихой туманной воде. Из-за скалы показался казак, припадая на левую ногу, которую зацепила стрела, другой остался на тропе. Дошедший тяжело перевалился в струг, в котором остался лишь один из стрелков — другой скорчился, ухватившись за древко стрелы, торчащей из живота. Двое с трудом оттолкнули шестом тяжелую лодку, и тут второй стрелок задрал голову к невидимому небу и с громким плеском рухнул в темную воду — лишь оперение стрелы мотнулось в пенном бугре, скрывшем дергающееся тело. Раненый еще раз толкнулся шестом, затем упал на дно, спасаясь от стрел, и струг, наконец, медленно скрылся в тумане.

В качинском поселке, расположенном на горе, народу прибавилось — из тайги вышел Кистим и другие мужчины с луками. Дорезав раненых, они сняли с них пищали и припас для огненного боя (русские сабли оставили, не нужны) и снова приступили к сборам. Теперь надо было уходить, не мешкая, — плохо, что струг ушел со стрельбой, но ничего, река пустая, туман густой, глядишь, и пронесет.

Но Енисей не был пуст. Митрей, который плыл к Кистиму по распоряжению староверческого старосты (под предлогом какой-то безделицы, на самом же деле глянуть, что да как нынче в улусе), услыхал выстрелы. Подведя лодку поближе, сквозь редеющий туман он смог разглядеть обстрел ертаульного струга и сейчас же, поймав в парус слабый попутный ветер, повернул долбленку на Красный Яр.

На сто пятьдесят километров выше по Енисею туман уже поднялся. На ярком солнце заблестели железные шлемы, частые наконечники кыргызских пик и редкие пищальные стволы. У берега стояли плоты и лодки, на берегу выстроились плотные ряды всадников, за ними мохнатые навьюченные верблюды. Впереди, на широкогрудом белом коне сидел хан Ишинэ. Высокая лука его седла была украшена фигурными серебряными накладками с чеканными травяными узорами, серебро блестело на оружии и бляхах, украшающих кольчугу.

Кам — Верховный шаман — перед воинским строем принес жертву верховному богу — Худай-чаяну, главе девяти творцов, обитающих в Верхнем мире богов — Чаян-чири. Девять творцов благословили кыр-гызов на славный поход здесь, в Среднем мире людей — Кунниг-чири. Воины сбросят урусов с берегов Енисея и отправят их в Нижний мир мрака — Айна-чири, где им самое место.

Кам разрубил черную жертвенную собаку и разбросал обе части туловища, обрызгав землю жертвенной кровью. Когда жертвоприношение было совершено, хан дал знак, и войско с лязгом и топотом двинулось по степи, направляясь вниз по Енисею.

Узкие глаза воинов вглядывались в таежную даль, в береговые скалы, за которые заворачивала туманная гладь Енисея. Сейчас, после жертвоприношения, их плечи переполняла древняя сила, от века данная хозяевам сибирских гор и степей. Некогда великие царства падали под копыта их коней, горели и рушились города, сдавались неприступные твердыни. Пришло время гореть и деревянной крепости урусов, точно гнойный прыщ вскочившей на их исконной земле, на берегу их Большой воды. ***

С утра Андрей решил помахать топором, пособить в постройке целовальникова «анбара». Ну и с народом потолковать заодно.

— Слышь, Ондрюха, а ты ничего, с топором-то, — сказал рядчик Степан, до того искоса приглядывавшийся к Андрею. — Я б тя в ватагу взял.

— Я подумаю, — ответил Шинкарев. — А ты, Степа, давно на Красном Яру?

— Да уж десятый годок пошел, как на Анйсей перебрался.

— Кыргызов-то видал?

— Как не видать, видал. — Дядя Степан оттянул косой ворот рубахи, показав бугристый розовый шрам над ключицей. — Стрела ихняя.

— На стене стоял? — Андрей кивнул на мощные стены Малого города, краем видные из-за берегового угора.

— И на обламах стоял, да и в поле ходил, с казаками.

— Понятно.

Андрей помолчал, отесывая стропилину и обдумывая следующий вопрос. Спросить надо было точно.

— А как думаешь, если кыргыз опять на острог набежит, откуда его ждать?

— Откуда? Да отовсюдова, — усмехнулся рядчик, аккуратно выводя очередную «курицу»— опору для «потоков», деревянных желобов, предназначенных для отвода дождевой воды.

— Вершные все, долго ль имя… и отсюдова, — он махнул на склон Афонтовой горы, — и оттудова, — показал на степную долину речки Качи, не видимую с енисейского берега.

— А с реки?

— С Анисею-то? Да нет, такого не видал. Не любят оне лодок-то. Вот казаки, те завсегда по воде в кыргызы ходют.

«Короче, с реки кыргызов не ждут. А тем временем раскольники кому-то лодки готовят. С берега до острожных ворот — всего ничего. Только в Большой город войти, но эту-то стену они легко возьмут».

— А вы где живете, на Посаде? — снова спросил Андрей.

— Посадские мы, верно.

— Тут это… такое дело. Как ехали мы сюда, у кыштымей на Калтате ночевали. Так те говорили, что у кыргызов лодки завелись. Ежели что… ты поглядывай за рекой. Да воеводе скажи или сам знаешь кому.

Рядчик хмыкнул только, ничего не ответив, — не разберешь, то ли поверил, то ли нет. Но Андрею стало спокойнее. Поставив стропила, плотники набили на обрешетку деревянную кровлю, пригрузив крышу сверху «охлупнем»— тяжелым бревном, оканчивающимся «кокорой»— резным торцом, украшающим фронтон амбара. Заколотив в крышу темный, грубо-кованый гвоздь, Андрей огляделся — к вечеру день потемнел, под полосой тяжелого, сине-серого неба, над темными вершинами заречных хребтов поднимались нагромождения круглых облаков, словно бы изнутри освещенных глубинным, нутрянно-желтым светом. В одном месте свет был какой-то особенно яркий, плотный — словно зрачок диковинной птицы из путаницы мутно-сизых перьев зловеще уставился на Андрея.

«Гроза идет».

— Дядя Ондрей! А дядя Ондрей! — послышался внизу высокий девчоночий голос. Звала целовальникова Малашка.

— Чего тебе? — спросил Андрей.

— В избу идить, деда зовет.

Дедом она звала господина Ли Ван Вэя. Андрей лихо спрыгнул с крыши.

— Он сам тебя послал? — спросил уже на земле.

— Сам. Ишшо грит, дядю Чена привесть. Неча, грит, с девками цельный день лясы точить, — рассудительно, как взрослая, произнесла Малаша.

— Ну, пойдем за дядей Ченом. — Андрей погладил ее по светлой головке.

Чен нашелся неподалеку, на бревнах, сваленных у реки, в окружении четырех или пяти посадских девок. В руках у него была балалайка, из которой он извлекал мурлыкающую китайскую мелодию. Две сочные девахи привалились к нему с двух сторон, щелкая орехи. Рука Чена доходила до струн, ухитряясь обойти вокруг одной из девок, непрерывно двигаясь по тугой груди, на которой, казалось, вот-вот лопнет сарафан. Впрочем, девка и сама была не прочь о мужика потереться.

Снает толька нось глубокайя,

Как полатили они… —

Пел Чен с утрированным китайским акцентом.

— А «Мурку» могешь? — спросил Андрей, с силой вбив топop в бревно. — Пошли, Ши-фу зовет!

— Ну-у-у… — недовольно заныли девки, но Чен молча поднялся, оставив балалайку, и двинулся вслед за Андреем.

— Вот слушай, — сказал он Шинкареву:

Появляются деньги — появляются девки.

Появляются девки — исчезают деньги.

Исчезают деньги — исчезают девки.

Исчезают девки — появляются деньги.

Появляются деньги — появляются девки.

Появляются девки — исчезают деньги… —

Такая философия. Называется «Малый круг двух стихий». Учись, студент!

— Не учи ученого.

К избушке они подошли уже в сумерках. Перекинувшись с Мастером парой слов по-китайски, Чен тут же ушел куда-то, Мастер молча сидел перед остывшим очагом, рассеянно глядя то ли в неметеный пол, то ли куда-то вглубь себя.

— Может, чайку попьем? — предложил Андрей.

— Что? — Китаец вскинул голову, оторвавшись от своих мыслей. — Чай? Не успеем, времени мало.

— А Чен куда пошел?

— Пошел. Скоро придет.

— Я вчера разговаривал с Рыжей, — сказал Андрей. — Знаете, что она хочет?

— Чтобы ты взял ее с собой? — Мастер, казалось, прекрасно это знал. — Это обычная просьба местных женщин к таким, как мы. Женщина чувствует твою высокую значимость.

— А это возможно? Взять ее с собой. Раз я сюда попал, так и она…

— Перенос во времени возможен лишь на время. Я плохо сказал? Не по-русски?

— Нормально. А почему?

— Командировка сюда дорого стоит.

— В каком смысле?

— Энергетически. Представь, что ты на вытянутой руке держишь железную гантель, которая к тому же отжимает несколько мощных пружин. Вот гантель и есть твоя личность в перенесенном состоянии. А если гантель еще и начинает дергаться… по собственной воле.

— А рука чья?

— Какая тебе разница?

«Как сказал Марадона, забив рукой решающий мяч, —» Я почувствовал, что это была рука Божья!«»

— Но я не чувствую этого напряжения.

— Неужели? А голова у тебя не кружится? Иногда?

— Иногда. Это как-то связано?

— Рука слабеет. Срок подходит к концу. На улице послышались мягкие шаги, дверь открылась, проскрипев, и на пороге показался Чен:

— Все нормально. Пошли, — сказал он Андрею.

— Иди, — подтверждающе кивнул Мастер.

— Куда идти?

— Иди, иди… — Господин Ли Ван Вэй уже отвернулся.

Андрею показалось неловко настаивать. Но ничего, по дороге спросит.

В темной покосившейся бане, стоящей на берегу Качи, на краткое время открылась дверь. Смутная фигура выскользнула в темноту и направилась в сторону Большого города. Там она притаилась за одним из заборов, в глухой тени. Под светом луны на мгновение блеснул длинный кривой нож, затем все окончательно скрылось из виду.

На улице стояла ночь, слабо озаренная голубоватым светом ущербной луны, прорвавшейся сквозь поредевшие тучи. Дома и заборы казались плоскими, отсвечивая легкой серебринкой старого дерева, пропадающей в глухих тенях, падающих от навесов и крыш.

— Куда мы идем? — спросил Андрей.

— Говори тише.

— Так куда мы идем? — прошептал Андрей.

— На встречу.

— С кем?

— Тебе это важно? Ши-фу сказал идти — иди и не спрашивай.

Андрей остановился.

— Я никуда не пойду, — спокойно сказал он.

— Ты что?! Спятил? Пошли, я сказал!

— Сам иди.

Чен насупился. Казалось, еще чуть-чуть — и он оставит Шинкарева и пойдет один. Нет, не решился.

— Черт с тобой! — сказал китаец. — Мы идем на встречу с продавцами оружия.

— Для кого оружие — для кыргызов?

— С чего ты взял?

— Ну как же — ночью, тайно. Так для кыргызов?

— Нет. Не хотел я говорить, да ладно. — Чен говорил нехотя, словно по принуждению. — Для раскольников оружие. Ты видел лодки в их поселке? Раскольники хотят в степь уйти, им вооружиться надо. Разве тебе Рыжая ничего не говорила? Ты же видел ее вчера.

— Она говорила, что приезжает этот белобрысый — Дмитрий, который нам лодку продал. Так он по этому делу? — спросил Андрей.

— А ты как думал?

Голос Чена был спокоен, даже бесстрастен. Андрей напряженно думал: могут раскольники перепродать ружья кыргызам? Тут все может быть — время такое… Ну хорошо, а сейчас-то что делать? «Надо идти. Идти и посмотреть, что к чему — как-никак, Наблюдатель».

— Так ты идешь? — раздраженно прошептал Чен.

— Пошли.

Свернув в проулок, Чен с Андреем подошли к стене Большого города, поднялись наверх. Здесь Чен вытащил из-под рубахи моток веревки. Пропустив ее через стойку лестницы, он сбросил наружу оба конца, оглянулся: нет ли сторожей? Все было спокойно. По веревке они тихо спустились наружу. Веревку Чен забрал с собой. «Значит, возвращаться будем не здесь», — решил Шинкарев.

Глаза уже привыкли в темноте и разбирали подъем Караульной горы, темной глыбой закрывшей звезды, слабый блеск воды внизу и черные углы строений на берегу.

— Стой здесь, — прошептал Чен, — встреча внизу, у реки. Смотри, чтоб никого не было. Если появятся казаки, завоешь по-собачьи.

Это Андрей умел, и Чен мог отличить его вой от воя других собак — Мастер специально их учил.

— …сам пойдешь, как позову по имени, — продолжал Чен, — а если по-собачьи завою — скрывайся, иди в дом, жди Ши-фу. Понял?

— Что я буду делать?

— То же, что и я, — грузить, потом разгружать. Если что, поможешь отбиться. Все, меня ждут.

Андрей встал в тень, а Чен двинулся вперед, спускаясь к покосившейся бане, стоящей на низком качин-ском берегу. Навстречу ему выдвинулась темная мужская фигура.

— Деньги принес? — донесся да Чена негромкий голос.

Андрей уже не слышал этого разговора.

— Принес. Товар где? — ответил Чен.

— В лотке уж, как уговорено. Курвенка свово привел?

— Во-о-он он — там стоит. Ничего не знает. Сейчас я сяду в лодку, а его позову. Идет?

— В лотку садись, но отпустим опосля того, как ево возьмем.

— Черт с вами, берите.

Чен уселся в лодку, пихнув ногой завернутый груз, — что-то несильно брякнуло железом.

— Не боись — все по-честному! — успокоил его Жиган.

— Андрей! Давай сюда! — негромко крикнул Чен, удобнее перехватывая весло.

Услышав голос, Андрей медленно двинулся вперед. Улица, сузившись между невысокими огородными изгородями, шла под уклон, ныряя в непроглядную темь, лишь где-то вдали разреженную лунными бликами, играющими на узкой качинской воде. Снова что-то накатило на него, сознание помутнело — и тут он ощутил удавку, внезапно охватившую горло. Инстинктивно сделав «жабью шею», чтобы оттянуть петлю от трахеи, он резко перехватил рукой веревку, заметил смутное пятно лица за ней, достал его прямым ударом кулака. Это было последнее, что ощутил Шинкарев. В следующий миг он осел наземь в глубоком обмороке.

Матерясь разбитыми губами, нападающий поднялся, вытаскивая нож из-за голенища, как вдруг темноту прорезала вспышка и грохот пищального выстрела.

— Всем стоять!! Пер-р-рестреляю, к такой матери!!! — загремел из темноты бас красноярского воеводы.

Схватившись за грудь, напавший на Андрея человек рухнул на землю, выскочившие откуда-то казаки начали крутить руки Жигану, а Чен, рыбкой метнувшись с лодки, вплавь ушел под темной водой. Снова грохнули выстрелы — казаки стреляли в речку, но в темноте ничего не было видно. Воевода, сопровождаемый господином Ли Ван Вэем, подошел к берегу, на котором казаки разложили захваченный груз.

— Ушел, сучий потрох! Энтого в острог! — кивнул воевода на Жигана, — счас на дыбу подвесим, все скажет! Тово тож подобрать, да в клеть запереть, покуль не очухатца. Поутре глянем, што за птица.

— Ну что, теперь вы убедились, что я говорю правду? — с легким полупоклоном китаец обратился к красноярскому воеводе Карамышеву.

Тот покачал головой:

— И впрямь не соврал. Ну, ин ладно. Жду от тебя вести про кыштымей. Как получишь, не мешкая ко мне.

Воевода повернулся и ушел в сопровождении казаков, не видя, как Мастер напряженно кусал губы при виде того, как казаки уносили бесчувственного Андрея. И того, как китаец пошатнулся и притронулся ко лбу.

Глава тридцать девятая

Еще одно утро поднялось над Енисеем, затянув туманом его широкую долину. Кыргызское войско, дойдя до края степи, остановилось в подтаежной, холмистой местности, где плавные, травянистые склоны перемежались с легкими березовыми рощицами. Кыргы-зы варили еду, сворачивали ночной табор, завьючивая своих мохнатых верблюдов. До Красного Яра путь был не близок.

Просидев всю ночь в тальниках на Татышевом острове, перед которым малая речка Кача впадала в Енисей, Чен в тумане двинулся домой. Ружья были потеряны, но Мастер сказал, что это не главное. Главное сейчас — увидеть его самого. У Чена тоже кружилась голова, к тому же ночью пошла носом кровь — видимо, перенапрягся, задержав под водой дыхание. Он незаметно подобрался к стене Большого города и ловко, как кошка, залез по торцам бревен, выступающих на рубленом углу. Спустившись с другой стороны, спокойно пошел по улице, направляясь к избушке.

В это же время к противоположной стороне Большого города, к мосткам енисейской пристани, подошла долбленая лодка-однодеревка. Сидящий в ней высокий светловолосый мужик спустил парус, привязал лодку к мосткам и направился вверх по наезженному взвозу. Ожидая открытия ворот, он сел на корточки, прислонившись длинной спиной к теплым коричневым бревнам стены, и задремал, утомленный непрерывным суточным плаванием. Наконец, ворота открылись, мужик вошел в город и направился в знакомый дом староверки Марфы. Попив чаю в малой горнице, под образами уральского строгановского письма, в сопровождении рыжей Аграфены он двинулся на другой конец Посада, где поселился старый китаец с двумя странными спутниками.

Показав ему дорогу, Рыжая ушла к городским воротам, где ее уже ждали двое староверов верхами, со свободной лошадью. Все трое покинули город, спешно направляясь в раскольничий скит.

Мастер сидел в избушке, в компании Чена, который, раздевшись догола, развесил мокрую одежду над очагом.

— Чен… — сказал пожилой китаец.

— Да, Ши-фу…

— Сейчас ты едешь к хану, потом, вместе с кыр-гызами, пойдешь на штурм Красноярской крепости.

— Да, Ши-фу, — повторил Чен. — А как же совершение Обряда? Все ли готово?

— Для Обряда все готово — огонь будет зажжен, жертвы будут принесены.

— Кто овца на этот раз? — спросил Чен, начиная одеваться.

— Найдется. «Увести овцу, попавшуюся под руку», советует Сунь Цзы. Так мы и сделаем.

Пожилой китаец замолк, покусывая губы, потом решился.

— Жертвоприношение будет совершено, и наше дело будет сделано. Но есть дело сверх того. Если ты увидишь, что у кыргызов есть шанс взять Красноярскую крепость, помоги им это сделать. Решение примешь сам.

— Что вы говорите, Ши-фу? Вы же сказали, что победа не должна достаться никакой стороне.

— Если кыргызы не возьмут эту крепость, впереди будет большая кровь. Страшная кровь. Если возьмут, ее будет меньше — может быть… К тому же это может иначе повернуть позднейшую историю — ив двадцать первом веке над Красноярском все же построят нашу комендатуру…

Мастер говорил неуверенно, останавливаясь, надолго замолкая.

— Простите, Ши-фу… — так же неуверенно возразил Чен, — не запретно ли вообще то, что мы делаем? Вы сами меня учили — «Нельзя манипулировать прошлым». У этой крепости своя история, и если она ни разу не была взята…

— Что такое история? Лишь пыльные бумаги. В забытом архиве найдут старый документ, по случайности не съеденный мышами, и выяснится, что Красноярск был-таки однажды взят. Кстати, архивы в Сибири были в ужасном состоянии, а многие документы намеренно уничтожались. Так что не тревожься об этом.

— Да, Ши-фу. Значит, речной десант… А если Андрей узнает? Он русский. Он встанет против нас, если поймет, в чем дело.

— Ему будет не до того — это я тебе гарантирую. Езжай, мальчик, и удачи тебе! — неожиданно мягко сказал господин Ли Ван Вэй, обняв Чена.

Андрей Шинкарев, второй ученик Ли Ван Вэя, в это время валялся на деревянном полу крепостной тюрьмы, уткнувшись лицом в грязную солому. Андрею было худо. Его мучило головокружение и противная слабость. Но его соседу было куда как тяжелее. Этого бедолагу, с вывернутыми руками и спиной, до костей изодранной кнутом, к Шинкареву «подселили» ночью.

Разбудил Шинкарева хрипловатый, приятный голос, который доносился из-за рубленой перегородки:

Ой, на гори та жници жнуть, А по пид горою козаки йдуть…

«По-украински поет?»— попытался угадать Андрей. Голова была ясной, руки и ноги — к счастью, несвязанные! — вновь наполнены силой. Где-то рядом послышался стук подкованных сапог, проскрипела деревянная дверь.

— Подымайсь, неча дрыхнуть! Один уж на дыбе повисел, щас тя вешать будем.

«Затруднительное положение?» Китайское «гуань-тоу»? Не успев ничего подумать, Андрей резко развернул корпус, выстрелив ступней прямо в бородатое лицо. «Фиолетовый колокольчик» сработал — получив удар пяткой в челюсть и треснувшись башкой о стену, казак бесчувственно сполз на пол. Через две минуты он уже голым валялся на соломе, руки-ноги связаны разодранными китайскими штанами, а рот забит кляпом из старой рубахи. Переодевшись в казацкое, Андрей на секунду склонился над изувеченным пыткой Жиганом. Одной рукой взяться за затылок, другой за щеку и челюсть — и резко крутнуть в сторону. Секундное дело, а свидетеля не будет. Ладно, хрен с ним. Пусть живет. Тем более «запрет на убийство».

Через минуту к двери «съезжей избы», в дальнем конце которой и были устроены «клети», подошел среднего роста, широкоплечий казак, одетый в длинноватый для него военный кафтан с петлями на груди, кожаные сапоги на толстой подошве и лихо заломленную баранью шапку с малиновым верхом. На кожаной перевязи висела широкая кривая сабля, стучащая оземь при ходьбе. Выйдя на улицу, он увидел нескольких лошадей у коновязи, охраняемой караульным. Придерживая шапку, казак подскочил к лошадям и, крикнув на ходу: «От воеводы с наказом, срочно!»— отвязал высокую серую кобылу.

— То ж Ванькина, — не понял часовой.

— Хоть чья! Дело спешное!

— Слышь, а ты-то кто? Што я Ваньке скажу, коли спросит, кто кобылу увел?

— Ондрюха я, с Енисейского острогу присланный!

«А казачок-то засланный!» Андрей давился от внутреннего хохота, в котором разрядилось скопившееся напряжение. Рысью он выехал в крепостные ворота. И сразу увидел идущего навстречу Мастера — тот тоже заметил его, но никак не подал виду, даже головы не повернул.

Отъехав на сотню шагов, Андрей услышал шум в крепости и вбил в конские бока шпоры. Вихрем промчавшись по Посаду и крикнув на скаку: «От воеводы с наказом, спешно!», вылетел из ворот, проскочил под-городние избы, огороды, поля и скрылся в недалеком сосновом бору.

Через лес вела узкая песчаная дорога, усыпанная сухими иглами, колючие ветки на скаку норовили хлестнуть по лицу. Сосновый бор сменился березняком, идущим вверх по склону длинной Афонтовой горы. «Дальше куда? В Гремячий лог надо, можно там отсидеться».

Окрестности города Андрей помнил с детства, поэтому, быстро разобравшись с направлением, свел кобылу в узкий и высокий овраг, желтоватые глинистые стенки которого густо заросли черемухой, боярышником, малиной.

На дне оврага журчал ручеек. Разнузданная кобыла со спутанными передними ногами сразу опустила голову к сочной траве, растущей у мелкого прозрачного ручья, который струился в косицах чистого промытого песка. Отойдя от лошади шагов на десять, Андрей лег на землю, подсунув под голову шапку и придвинув поближе саблю. Унимая дрожь в руках, он бездумно уставил глаза в пятнышки небесной голубизны, которые расплывчато светились в густой мелкой листве, пронизанной узкими золотистыми лучами. План у него был только один — не попадаться до ночи, а там будет видно.

Пройдя в переднюю горницу «приказной избы», господин Ли Ван Вэй увидел воеводу Карамышева, погруженного в чтение каких-то бумаг.

— Разрешите? — легонько стукнув в косяк, вежливо осведомился китаец.

— А, это ты… Ну, с чем пожаловал? А я вот листы сыскные читаю и оченно мне любопытно. Мужик-то, который рушницы покупал и в воду от нас ушел, тож вроде тя был, узкоглазай. А?

— Он пойман?

— Поймам, куды денетца.

— А что второй?

— Да вот послал за им, счас послухам. Да где ж он, давно послал-то. Эй, кто там, в горнице — подь в съезжую, да веди придурка энтова!

В передней загремели кованые сапоги, грохнула наружная дверь.

— Ну, што скажешь? — Никита Иваныч грузно развернулся к китайцу.

— Все это интересно, достопочтимый воевода. Но у меня для вас более важные вести.

— Да ну тя? И каки ж таки вести?

Видно было, что воевода все еще не верил китайцу и лишь искал повода поймать того на лжи.

— Один из качинских родов отходит в степь, в подчинение кыргызам.

— Слыхали уж. И што за род?

— Это род, стоящий в устье Калтата. Не берусь вам советовать, но у нас в Китае уже шел бы отряд для примерного наказания бунтовщиков.

— Из Москвы царь Ляксей наказы шлет — не забижать кыштымей, лаской их брать. Не забижать, глянь-ко! Цацкаться с имя, дак и вовсе на шею сядут.

В передней горнице хлопнула дверь, в комнату ворвался казак, посланный привести Андрея.

— Ну?! — воевода грозно навис над столом.

— Сбег, сука!!! Ваньку раздел, повязал и сбег! И кобылу ево с коновязи свел.

— Ваньку под кнут! Кто при коновязи стоял, под кнут! Наряд в догон собрать, живо! Старшой ты! Не возьмешь, сам кнута испробуешь. Да, вот ишшо што — ежли он в лес ушел, то в Гремячем логу хоронится, не иначе. Так ли, нет — все одно туды гляньте. Понял? Ну, давай!

— Вот олухи, прости Господи! — снова сказал он китайцу. — Кыргызской сабли давно не пробовали, привыкли, понимать, на остроге пузо греть.

На дворе поднялся шум, снова хлопнула дверь, вбежал казак, отряженный в погоню за Андреем.

— Ну, чево ишшо?! — прорычал воевода.

— Ой, бяда! Качинцы наших на струге постреляли, двое токо приплавились и те пораненные.

Воевода грузно сел на баранью шкуру, хватая воздух широко открытым ртом.

— Йе-мать! Не врал ты, узкоглазай… — продышавшись, бросил он Мастеру, не заметив, каким черным огнем полыхнули на «узкоглазого» прищуренные китайские глаза.

— Так, — последовал приказ казаку, — погонь завернуть! Хрен с им, ишшо достанем. Подь в первую сотню, она от нарядов свободная — пушшай собираются. Насмелели кыштымя, дак поучим маненечко. Сотника ко мне! И коня — потом на Анисей поеду, на пораненных глянуть.

Загремев сапогами, казак рысью скрылся в сенях, китаец по-прежнему сидел на месте.

— Иди, мил человек, не до тя мне, — исподлобья глянув на него, нелюбезно произнес воевода Карамы-шев.

— Боюсь, это было бы преждевременно, — вежливо, но с достоинством ответил господин Ли Ван Вэй.

— Ты што ж думаешь, мы при те говорить будем, куды казачков пушшать?

— Это не мне решать, достопочтимый воевода. Но это еще не все новости, которые я должен вам передать…

Тут хлопнула дверь, и к косяку привалился средних лет казак. У него было скуластое лицо, сильно загорелое, немного веснушчатое, выгоревшая, пшеничного цвета борода с такими же усами.

— Звал, Никита Иваныч? Куды сотню собирать?

— Куды, куды… на кудыкину гору! Садись вон на лавку, чево стоять-то, — затем оборачивается к китайцу:

— Ну, говори, што там ишшо.

— Будет удобнее, если я нарисую. Не найдется ли у вас листа бумаги и чего-нибудь, чем писать?

— Сам и возьми — вон, на столе у подьячего. Двигай, сотник, ближе, о деле толковать будем.

Мастер тем временем взял широкий лист плотной бумаги, обмакнул в чернила гусиное перо и начал рисовать.

— Вот Енисей, — показал китаец, проведя на желтоватой бумаге ровную черную линию. — Вот речка Бирюса, а вот здесь стоит… как это по-русски… в общем, маленькое поселение для христиан старой веры. А вот это… — И он обвел кружок на берегу Бирюсы, в том самом месте, где раскольники строили свои лодки. Воевода и сотник придвинулись ближе, внимательно разглядывая рисунок.

— И сюды казачков пошлем, — подумав, решил воевода.

Проснулся Андрей от легкого треска — ветка хрустнула под чьей-то ногой. Лошадь, подняв голову, насторожила уши. Подтянув саблю, Андрей осторожно выглянул из-за кустов. Вверх по оврагу, вдоль ручья пробирался высокий сутуловатый мужик с прямыми и светлыми, словно выбеленными, волосами, стриженными в кружок. Выйдя к лошади, он осторожно огляделся, затем позвал негромко:

— Ондрюха! Не боись, я от китайца твово посланный. Выходи!

— Здорово, Дмитрий! — поприветствовал его Андрей, спрыгнув к ручейку.

— Ну-у-у, — оглядел его Митрей, — оре-е-ел! Полну казацку справу отхватил!

— Что китаец говорит?

— К ему велел поспешать. Вот те порты с рубахой, одевай — покрасовался в казацком, и будет. Не знам токо, где он ждет тя, сам ишшы.

Глянув на присланную одежду, Андрей снова связал ее в узел и отдал Дмитрию.

— Неси назад или спрячь куда-нибудь.

— А ты што ж, так в казацком и пойдешь?

— Не пойду, а поеду.

— Совсем ума решился? Ишшут тя и в городу, и окрест.

— Да плевать!

Андрей не хотел больше рядиться в рванье. Ему нравилась казацкая одежда, нравилась сабля и лошадь. Впервые мелькнуло какое-то чувство причастности к миру настоящих, прирожденных воинов, и он хотел как можно дольше сохранить это ощущение. А может быть, действовать дальше, руководствуясь именно им — самоощущением воина. Тогда и думать не надо будет, сабля и конь сами подскажут, что делать. «Но ведь не мое это, с чужого плеча. Ладно, будем считать за трофеи».

— Да мне-т што, езжай, коли дурак! — Митрей сплюнул и, захватив узел, стал выбираться по склону оврага.

Распутав и взнуздав лошадь, Андрей вывел ее наверх и рысью направился в город, не дожидаясь темноты. Он был полностью уверен в себе: в военном кафтане, на казачьей лошади, он словно вошел в резонанс с воинственными вибрациями этого времени. Вырвавшись из тюрьмы и вооружившись, может быть, он прошел «гуань-тоу», — экзамен, ведущий в мир воинов.

Ничего и никого он больше не боялся. Может, это и был «Огоны»?

Глава сороковая

Подняв частокол пик, со знаменем на правом фланге, первая сотня выстроилась на крепостном дворе «конно, людно и оружно». Квадратное знамя пробито пулями, обгорело с краю — не раз побывало в битвах. С потемневшего полотнища смотрел огромными глазами вышитый Спас. Сытые кони переступали копытами, потряхивали сбруей, украшенной серебряными бляхами, бордовыми нагрудными кистями, красными и синими лентами, вплетенными в длинные гривы. Подбоченясь, заломив бараньи шапки, сидели в седлах казаки — среди русых бород и рыжих чубов мелькали высокие скулы, узкие глаза и жесткие черные волосы — то всходило новое, сибирское потомство, наработанное в постелях с раскосыми улусными бабами.

На высоком крыльце приказной избы стоял воевода Карамышев — высокий, грузный. Тяжелые ладони плотно лежали на потемневших листвяжных перилах.

— Ну, казачки, знаете уж, што наших в струге постреляли? Кто не знает, сходите на Анисей, гляньте! — помолчал, потом спросил, будто спокойно:

— Што, и дале спушшать будем? — и грозно:

— Будем, дак скоро всех вас за чубы поташшат!

Гул прошел по сотне — глубинный, нутряной, медленно и страшно разгораясь в крови. А воевода все добавлял:

— Каргызня-то, хамло степное, — вон она, за горой ходит. Ослабь токо казацку жилу, враз головы на кольях подымут. А кыштымя тут первые потатчики. Аль не так? Забыли, видать, про казацки сабли — забыли, дак напомним! Любо ль, казаки?

— Лю-ю-б-о-о! — глухо ответила сотня.

Воевода, собственно, говорил не по чину. Так должен говорить в кругу казачий атаман. Да нету атамана-то, Емельяна Тюменцева, — недавно пошел с отрядом «в ясак», угодил в засаду и сидел нынче в плену у степного хана.

— А любо, дак шапки долой!

Вперед вышел поп, затянув раскатисто:

— …Христолюбивому воинству! — пошел вдоль строя, окропляя святой водой лошадей, отмахивающих мордами от брызг.

— Балуй еще, т-такую мать! — всадники успокаивали их плетками.

Сотник спешился, стал на колени, целуя крест, затем снова сел на своего вороного, в котором, судя по оскалу, явно играли киргизские «кровя».

— Давай! — отмахнул рукой воевода, и сотня, качнув пиками, медленно потянулась из крепости. Вдоль улицы стояли бабы, ребятишки — провожали семейных казаков. С дробным стуком сотня выехала из ворот Большого города и на рысях втянулась в лес. Некоторые оглядывались на платки и сарафаны жен, перебежавших с улицы на городскую стену. Щемило в душе, но и разгоралась кровь от предстоящей потехи. Никто при этом не замечал пожилого китайца, собирающего у городской стены какие-то травки — лечил он кого или сам лечился, кому какое дело?

Митрей пошел в город пешком, а Андрей ненадолго задержался у песчаной, лесной дороги, обнаружив на ней свежие следы множества копыт. Всадники прошли как раз в то время, когда он отсыпался в овраге. Пожав плечами, Шинкарев съехал с дороги и пустил лошадь вниз по склону, сначала по высокой траве в негустом, светлом березняке, а потом, когда склон кончился, по сухим иглам, устилающим песчаную землю под редкими корявыми соснами. Впереди показались пригородные дома, невысокая длинная стена Большого города, за ней стены и башни острога. Заметив знакомую фигуру у городских ворот, Андрей перевел лошадь в галоп, лихо, как настоящий казак, осадив ее на всем скаку в паре шагов от китайца, спешился и хлопнул по крупу серую кобылу.

— Принимай аппарат, — произнес он голосом киноартиста Леонида Быкова. — Вот. Махнул не глядя.

— Ты не переоделся, — не отреагировав на его тон, спокойно заметил Мастер.

— Так лучше. На человека похож. — Андрей огладил казацкий кафтан.

— Ты похож на попугая.

— А мне нравится. Раз прошел «гуань-тоу», можно и обождать, с рваньем-то.

— Что ты сказал? — откровенно удивившись, а потом и усмехнувшись, поглядел на него господин Ли Ван Вэй. — Прошел «гуань-тоу»? Надо же, а я и не заметил.

Он аккуратно сложил собранные травки, потом выпрямился.

— Давай-ка отойдем.

Ведя лошадь в поводу, Андрей отошел подальше от ворот, сопровождаемый китайцем.

— У тебя хорошая лошадь. За ее потерю два человека валяются в тюрьме, только-только отходя от кнута. Я обещал воеводе сделать отвар, который их поднимет. У него теперь каждый человек на счету. Но все равно хорошо, что у тебя есть лошадь.

— Куда мне ехать? — бодрым голосом спросил Андрей.

— Это ты сам выберешь.

— Как так? — Андрей ничего не понимал, но воинственное настроение понемногу выветривалось.

— Слушай меня внимательно, — продолжал Мастер. — Сегодня утром рыжая девушка уехала домой. Ее повезли люди из староверческой общины, им зачем-то понадобилось на Бирюсу. А два часа назад ушел карательный казачий отряд.

— Куда ушел?

— Он пойдет в два места — пресечь отход Кистимо-ва рода и наказать раскольников за связь с кыргыза-ми, и, кроме того, уничтожить их лодки.

— Откуда вы это знаете?

— Это мое дело.

— А мое?

Покачав головой, китаец откровенно усмехнулся:

— Ты что, еще не понял?

— Кажется, понял. Надо предупредить кого-то… но кого? Казаки пойдут вверх по Енисею, значит, сначала выйдут на Кистима, если он еще не ушел, а только потом на староверов. Так?

— Не так. Отряд пойдет петлей, по таежным тропам. В тайге казаки разделятся и одновременно выйдут и на староверов, и на качинцев. Потом две группы встретятся на Енисее, где-то в районе Шумихинского створа.

— Значит, мы поедем вдвоем с Ченом?

— Нет, у Чена свое дело. Собственно говоря, он уже уехал.

Андрей снова задумался, чувствуя что-то необычное. Словно странная, темная сила вздымала его над землей, готовая поволочь куда-то. Тем не менее он до последнего пытался спокойно разобраться в ситуации:

— Но ведь я один. В одиночку я не смогу предупредить и тех и других. Как же быть?

Китаец улыбнулся — собрались морщинками уголки глаз.

— Вот сам и решишь.

Сказав это, Мастер повернулся, направляясь в город.

— Постойте, Ши-фу! — бросился за ним Андрей. — Но откуда казаки узнали про раскольничьи лодки?

— Я им сказал.

— Вы предупредили Глашу о казачьем отряде?

— Нет.

— Но почему?!

Веселые и честные китайские глаза глянули прямо в лицо Андрея:

— Забыл.

— УБЬЮ, СВОЛОЧЬ!«— прорычал Андрей, схватив за грудки господина Ли Ван Вэя.

В этом выплеснулось все — ярость за московскую подставу, за смерть рыжего казака, за ночной обман. Мастер мягко положил ладони на его запястья — и в следующий миг Андрей со.стоном повалился на колени.

— У тебя мало времени, — спокойно заметил господин Ли Ван Вэй. — Советую раздобыть заводную лошадь, быстрей доберешься.

А потом повернулся и пошел — невысокий, сутуловатый. Андрей поглядел ему вслед, и ему вдруг почудилось, что вокруг фигурки Мастера возникла какая-то сумрачная аура, распространяющая тусклый отсвет — багровое дьяволово сияние.

Поднявшись с колен, Андрей долго не мог унять дрожь в ослабевших руках. Недавняя воинственная уверенность мгновенно улетучилась. Две пары глаз плыли перед ним, в темноте закрытых век — одни по-детски круглые, темные и блестящие, как спелая черемуха; другие большие, прозрачно-серые, окруженные сеточкой легких морщин. Приход казаков — смерть. Одна умрет, другая, быть может, спасется. Которая?

» Вот, значит, какое оно, «затруднительное положение»! Сволочь узкоглазая! Сейчас-сейчас… что там Чен говорил — первое, второе, третье?… действовать, не думая… сейчас…«

Андрей покрутил головой, отгоняя наваждение, потом подтянул к себе кобылу и тяжело влез в потертое казачье седло. Прозрачно-серые глаза Рыжей, прощаясь, печально взглянули на него, растворяясь в жарком мареве уходящего дня.

» К староверам!«

Несколькими часами позже и сам господин Ли Ван Вэй выехал из города, направляясь вверх по Енисею. Под ним была хорошая лошадь, выданная воеводой, за седлом запас продуктов, на спине все тот же кожаный тючок. Он ехал ровной спокойной рысью — спешить ему было некуда.

Вечером передовые отряды кыргызов вышли к новому Караульному острогу, расположенному в двухстах километрах от Красноярска, вверх по Енисею. На узкой елани, плавно спускающейся к реке, стоял начатый острожный сруб, белеющий свежими палями — ошкуренными и обожженными сосновыми бревнами. Тревожные крики и громкие хлопки пищалей Ответили свисту стрел, густо полетевших вдруг из темной тайги. Из-за мыска выдвинулись низкие лодки с силуэтами пригнувшихся воинов, мелькающих яркими комочками пламени. С зачаленного к берегу струга грохнула пушка, пульки широким веером хлестнули по вечерней реке — пара лодок с плеском завалилась в воду, но с других огненными дугами понеслись горящие стрелы. Еще раз ударила пушка, хлопнули последние казацкие пищали, но все гуще летели стрелы, рассекая, закручивая клубы синего порохового дыма. Из тайги, прикрываясь кожаными щитами, побежали пешие кыргызы в куяках и железных шеломах. Короткая схватка, яростный сабельный лязг в квадрате недостроенных стен, и все кончилось: за пылал накренившийся струг, на земле — мертвые казаки, под стеной — несколько раненых, захваченных в плен. Среди убитых был и казачий десятник — тот самый, которого Андрей видел на Бирюсе. Умные, близко посаженные глаза закрылись, из груди торчала длинная оперенная стрела, окруженная красным пятном, расплывшимся меж петлями военного кафтана.

Из тайги в сопровождении дюжины всадников медленно выехал чазоол — командир отряда, как две капли воды похожий на другого чазоола, убитого Андреем, Среди чазооловых спутников выделялся один всадник — рослый китаец с узкой черной косицей и высоким выбритым лбом.

Не сходя с коня, чазоол внимательно осмотрел захваченный острог, убитых и раненых, затем дал отмашку двигаться дальше. Лодки пошли вниз по течению, всадники и пешие скрылись в ночи, оставив на темной поляне столб пламени, жарко полыхающий над рублеными стенами.

В темной тайге теплились костерки: казаки варили кашу, иные уж спали; дозоры, выставленные вокруг стана, чутко вслушивались в ночь. Вкруг своего костерка сотник собрал начальных — пятидесятников и десятников.

— Значитца так, мужики: поутре пойдем розно. Ты, Еремей, выходишь к Калтату и дале по следу. Далеко кыштымям не уйтить. Ты, Корнила Иваныч, давай на Бирюсу. Как дело зделашь, отряди ково на Караульный, давно вестей оттудова не было. Лодки найдешь, дак сам гляди — каки пожечь, каки приплавить. Опосля оба на Шумиху.

— А сам-то, Степан Данилыч?

— Я прям туды, со мной пяток Еремеевых. Оглядимся покуль, как да што. Ну все, давай спать, казачки, — завтре, Бог даст, потрудимся.

— Што ж, этто можна, — кивали головами начальные, — мо-ожна, да-а…

К утру холодный рассвет пришел откуда-то с высоты, обтекая мохнатые еловые лапы. В туманной сине-зеленой полутьме оранжевые лепестки костров заплясали бесшумно и ярко. Три отряда разошлись в светлеющем лесу, оставив после себя легкие серые дымки над угольями да теплые конские яблоки на вытоптанной мокрой траве.

День разогрелся, тайга просветлела, до краев наполненная запахами теплых трав и острым смоляным духом. В бирюсинском скиту закончились лихорадочные сборы — скот уведен в глухой распадок, ценности закопаны, жилая изба разобрана, бревна пущены на спешную достройку барки. Все, что можно, погружено на барку, на плоты, в готовые и полуготовые лодки. Среди народа, занятого на переноске вещей, мелькала молодая рыжеволосая женщина. Ее прозрачно-серые глаза время от времени застывали, повернувшись в сторону Красноярского острога.» Чаво рот раззявила, халда!«— приводил ее в чувство кряжистый седобородый мужик, и она бежала к берегу, согнувшись под тяжестью очередного узла.

Помолившись, вся староверческая община расселась в лодки и отплыла вниз по Бирюсе, направляясь на условленное место, назначенное им для встречи кыргызским ханом Ишинэ. Хану нужны были лодки для похода на Красный Яр — их дадут староверы, иначе в степь им допуска не будет. А Красноярскому острогу так и так конец — и сила на него идет большая, и внутри теперь свои люди — обещали помочь в решающий момент.

Пройдя тайными снежными перевалами, с таежных Саянских гор в холмистые хакасские степи вышел большой конный отряд. Вел его широкогрудый чернобородый воин в дорогой сверкающей кольчуге — джун-гарский полководец Галдан Бодохчу. Разделившись на несколько групп, конные джунгары двинулись широкой облавной дугой, охватывая кыргызские становища. Защищать их было некому — почти все мужчины ушли на север — штурмовать ненавистную Кзыл-Яр-Туру.

Утро поднялось темным, бессолнечным, из-за ненастных серых туч слабо потек ранний холодный свет. Таежная тропа шла по краю желто-бурого песчаного ската, усеянного мелкими камнями. Над песком стояли сосны, снизу темно-зеленая трава, растущая мягкими редкими пучками. Прямо в траве начиналась вода лесного озера, густо настоянная на торфе, — неподвижная, почти черная, смутно отражающая сосновые стволы.

На берег озера выехал всадник на усталой лошади. Мужчина, одетый как красноярский казак, — от усталости он то ронял голову на грудь, то снова вскидывал ее, протирая глаза. Увидев полоску воды, мелькнувшую сквозь завесу утреннего тумана, который смутной кисеей потек меж сосен, он механически толкнул пятками кобылу, как вдруг, мгновенно придя в себя, слетел на землю, быстро откатившись с тропы за ближайший пень и оглядывая оттуда темные кусты. В шершавом еловом стволе, на уровне конских ушей все еще дрожала длинная тяжелая стрела. Поколебавшись секунду, мужчина поднялся в полный рост, поднял руки над головой и вышел на тропу.

— Эй, я один тут! Не стреляйте! Мне в скит надо, дело есть.

— Како тако дело? — раздался неподалеку хриплый мужской голос. — Кто таков?

— Я скиту друг. Предупредить хочу, казаки к вам идут.

Андрей не знал, разумно ли так говорить с незнакомцем, которого он даже не видел. Однако выбора не было.

— Эвона! — послышалось в ответ. — Дак вчера иш-шо все сплавились. Пуст он, скит-то!

Голос приблизился, из-за старой разлапистой пихты показался мужик с охотничьим луком в руках.

— Как пуст? — Андрей от слабости сел на землю, намотав на кулак повод. — А куда скитские ушли?

— Дак от казаков и ушли. Все лотки собрали и сплавились. Третьево дни заезжал один узкоглазай, здоровый такой, с косицей. Он и упредил, о казаках-то.

» Чен?! Какого черта! Что за игра такая?!«

— А ты кто? — спросил он мужика.

— В караульщиках оставлен. Казаки придут, дак схоронюсь, а потом снова глядеть буду.

— Слушай, там такая рыжая была…

— Глаха-то? Тож уехала. Говорю те, все уехали.

» Кистим!! Если здесь я не нужен, может, к ним успею?«

— Скажи-ка, — снова сказал Андрей мужику, — а есть у тебя лошадь? Дай мне любую, только свежую, а я тебе эту отдам. Она хорошая, ты не смотри, что устала.

Мужик, подойдя, осмотрел кобылу.

— Хорошая, говоришь? А не запалил ты ее? Бона, как боками-то водит.

— Да нет, она отойдет.

— Гляди… Ладно, дам я те свово меринка. Переседлай токо, казацка сбруя мне без надобности.

Снова закружилась голова, от усталости и голода Андрея повело в какой-то черный провал. Получив еще полкраюхи ржаного хлеба и большую прошлогоднюю репу, Андрей оседлал коренастого гнедого мерина и рысью уехал по тропе, ведущей к Енисею.

День стоял теплый, но бессолнечный, приглушенный, в своей парной теплоте пропитанный предчувствием летнего ливня. По береговой енисейской гальке, между серыми каменными глыбами, до гладкости облизанными десятками тысяч прошедших ледоходов, медленно тянулся азиатский род. Сначала кыргыз-ские, потом русские данники, в жилах которых вязкая финская кровь енисейских хантов смешалась с горячей кровью сибирских степняков, они наконец сделали свой последний выбор. Они выбрали степь. Правду кривых азиатских сабель — да не сабель! — ханских нагаек, обдирающих спины, и молодых ханских стражников-аткаменеров, чьи румяные щеки смуглы и тверды, как подошвы сапог, которые в набегах волокли их жен в заросли степной полыни. Да и ладно, от баб-то, поди, не убудет, но и кривые мечи аткаменеров лучше кривды красноярских канцелярий, перед которыми сколь не клади драгоценной» мягкой рухляди»— все им мало.

Ш-шайтан!! У кыштымских баб от недоедания уже свисали груди, выступали животы, кривились ноги — молодые ханские аткаменеры только посмеются над ними, даже в полынь не потащат. Ладно, они отдали урусам свою енисейскую «Тюлькину землицу»— подавитесь!! — они все оставили, уходя в степи. Ясак вам нужен? Лиса? Белка? Соболь? Ну так стреляйте их сами, почтеннейшие казаки, но только без нас!

Так повторяли про себя родовые старейшины, уводя сородичей все дальше и дальше, к спасительной встрече с подходящим кыргызским войском. Еще немного, еще чуть-чуть — впереди уже показались гребни Шумихинских скал, располосовавшие крутые горные склоны на всю высоту, от стальной енисейской воды до круглых таежных вершин. Еще немного, но что это? Что такое — там, в тайге?!

А-а-ааа!!! — с угора, нависающего над узким галечным берегом, покатился густой многоголосый рев. Сквозь кусты проламывались оскаленные конские морды. Мелькали тусклые жала пик, вскинутые казачьи сабли. У этих была своя правда — тут, в Сибири, каждая православная душа на счету, а сколь своих на струге побили — и кто? Да ладно бы кыргы-зы! — а то эти, таежные сморчки-мухоморы!

— Гойда! Го-о-ойд-аа-аН — покатился перед лавой древний, еще половецких времен, боевой клич. — Гой-да-а, мать-перемать!!! Ну, шта-а-а, встречайте гостей!

Качинцы прыснули было по берегу, да куда тут денешься — везде сверкающие полукружия сабель: свистнуло одно — свалился старый отец Кистима, у которого Андрей снимал приступы боли; свистнуло другое — покатилась его мать, готовившая еду в первый вечер, проведенный Андреем у приютившего его народца.

Удар пики, свист сабли, и казак поволокся по гальке с разрубленной шеей. Еще один разогнал лошадь — Кистим извернулся, метнул нож — бородатый урус повис в стременах, колотясь башкой о береговые камни.

— Васька, еб…на мать, кончай падлу!

Грохнул пищальный выстрел, и Кистим осел на землю, ухватившись за грудь, развороченную тяжелой круглой пулькой.

Кистиму было больно! Как было больно!!! Его беременная девочка со степными черемуховыми глазами кричала в отчаянии, билась в жилистых казачьих руках — в последней предсмертной жалобе жалея и своего мужа, и себя, и их неродившегося ребенка, и весь свой старый таежный род, вырезаемый сейчас на галечном берегу древней Большой воды.

Смахивали с сабель руду красноногие казаки, шатались под ними краснобокие от крови кони. Саблями резали, что бежит, потом чисто подбирали пиками.

Молодой кривоногий казак слез с коня, пошел на старуху, закрывшую собой орущего ребеночка:

— Што жа, байбача, ну што ты — дак встречай нас!

Завизжал, и саблей, веселясь, по скулам — раз-два, крест-накрест! Над развороченной губой кровавый глаз. Комок тряпья еще орал — хрясь его! — и замолк, курвенок!

А степная девочка все кричала и кричала. Один раз позвала даже чужого белого мужчину, однажды спасшего ее от степных разбойников. Только не было его рядом — как не было надежды спастись из цепких, безжалостных рук его соотечественников.

Через двадцать минут все было кончено. Добив изнасилованных женщин по старому, дедами завещанному казацкому обычаю, перерыв захваченное барахло, полусотня тронулась вверх по Енисею, где недалеко уже, перед Шумихинским створом, она должна встретиться с остальными силами карательного отряда.

В середине дня вторая полусотня того же отряда вышла на опустевший скит. Казаки подожгли амбары, невысокую рубленую церковь с островерхой колоколенкой, найденные заготовки для лодочных корпусов. Оставив за собой высокие дымные факелы, они на рысях двинулись вниз по Бирюсе, направляясь к Шуми-хинскому створу — месту будущей Красноярской ГЭС, а сейчас пункту встречи трех частей карательной сотни.

Подгоняя шпорами неторопливого мерина, Андрей обогнул по таежной тропе Шумихинский створ — перед которым, как он знал, должны встретиться казачьи отряды, и выхал на енисейский берег выше устья небольшой таежной речки, называемой Калтат. По его расчетам, именно сюда мог дойти таежный род, обремененный скотом, тяжелыми кибитками и всякой иной кладью. Андрей не знал, что он будет делать, встретившись с уходящим родом Кистима. Может, просто крикнет: «Казаки!»и снова повернет в тайгу. Может, будет драться, защищая молодую жену Кистима, которую он однажды спас в беспощадном ночном набеге. Он действительно чувствовал какую-то обязанность по отношению к этой девочке — и теперь точно знал, какую именно, — обязанность человека из будущего, человека, знающего, что для его соплеменников не прошли даром эти триста лет.

Но доказывать было уже некому и нечего — на узкой полосе пологого берега валялись опрокинутые кибитки, кучи тряпья, и трупы, трупы, от которых тянулись багровые полосы, успевшие загустеть на сером галечном берегу.

— Кистим! Ханаа! Кистим! — звал Андрей. Он крутился, как собака, среди молчаливых изрубленных тел.

— Кистим! Ханаа! Кистим!

Вокруг стояла тишина, наполненная лишь плеском енисейской воды да шорохом ветра в соснах. Андрей переворачивал трупы, вглядывался в застывшие лица. Вот апа, «матушка». Вот отец Кистима, вот он сам — шмат кровавого мяса. В прибрежных кустах Андрей заметил что-то похожее на кусок изодранной тряпки, подошел ближе и застыл на месте. Он всякое видел, но такое в первый раз: из-под порванного платья раскинулись крепкие женские бедра, стройные, белые, но густо залитые багровой кровью. Меж бедер, далеко вбитый в разодранную промежность, торчал толстый грязный кол, залитый человеческой кровью .

Широко раскрыв рот, как рыба, выброшенная на берег, Андрей тяжело хватал воздух, бессмысленно вперившись в остановившиеся черемуховые глаза. Невероятность и вместе с тем какая-то извращенная, демоническая естественность того, что он увидел, пригвоздила его, видевшего в жизни немало крови и смертей, вогнав в парализующий ступор.

Вдруг Андрей присел, стиснул кулаки и завизжал — завизжал что есть мочи, завизжал так, как зверь визжит в отчаянии, наполняя речную долину высокочастотным реквиемом по беременной юной степнячке, убитой более трехсот лет тому назад.

Полегчало. Настолько, что Андрей вновь уселся на своего меринка и направился по следам отряда к Шумихинскому створу. А перед тем выдернул из ножен саблю, очертил в воздухе ровный сверкнувший круг: «Зубами буду грызть!»

Перед Шумихинскими скалами стояли оседланные кони, перед ними дымился костерок с закопченным таганом, висящим над затухающим пламенем. Вокруг расположились казаки — одни спали, другие сидели у костерка, ожидая готовности варева. Сотник стоял у воды, вглядываясь в береговую полосу, уходящую за скалы.

Сверху, со стороны тайги, показался караульщик, сложив руки успокаивающим жестом и крикнув: «Идуть!» Приблизился стук многих копыт и из-за кустов, покачивая пиками, гуськом выехала полусотня вершников в казацких кафтанах, неторопливо спешиваясь на берегу.

— Ну што там, Ерема? — спросил сотник.

— Да вот, поучили маненечко, — ответил ему Еремей, пятидесятник, руководивший уничтожением качинцев.

— Ну и ладно. Корнилу Иваныча дождем, да и на-зад, на Красный Яр.

Наверху снова послышался треск сучьев, на опушке показался давешний караульщик — он хрипел, заваливаясь на слабеющих ногах, судорожно вцепившись руками в стрелу, которая пробила ему грудь.

— К бою! — рявкнул сотник, казаки бросились к лошадям, вскидывали пищали, расхватывали пики, составленные в пирамиды. Опоздали — с топотом и свистом, крутя кривыми степными саблями, с трех сторон вылетели кыргызские вершники. На скалах показались пешие, они разом натянули длинные луки, и свистящая волна стрел накрыла казаков: повалились стрелки, так и не успев зарядить длинные пищали, упал сотник, схватившись за пробитое бедро.

Кыргызы, разогнав коней, врезались в сумятицу, сразу на две стороны полосуя саблями. Меж серебристо-стальной водой и серыми ребрами скал закрутилась бешеная схватка: боевые кони тяжелыми копытами месили гальку, втаптывая в нее упавшие тела, с лязгом сталкивались сабли, матерный казацкий рев перекрывался кыргызским волчьим воем.

Казаки дрались яростно, но внезапность нападения и численный перевес противника сделали свое дело — схватка постепенно затихла, кыргызы дорезали раненых, вбивали стрелы в тех, кто бросился вплавь, потом принялись собирать оружие, ловить казачьих коней.

Из лесу показались новые всадники, впереди ехал чазоол — командир передового отряда, накануне спалившего Караульный острог. Он осмотрел побоище, затем глянул наверх.

Кыргызин, стоящий на одной из скал, замахал руками, по этому знаку чазоол дал команду уходить. Кыргызы, захватив трофеи, снова скрылись в тайге, лучники исчезли со скал.

Из-за ближней скалы показались лодки и плоты с людьми, окружающие массивную барку из топорного леса, тяжело нагруженную домашним скарбом. На носу передней лодки сидел седобородый коренастый мужик — раскольничий староста, рядом с ним молодая рыжеволосая женщина. Подойдя ближе, староста с сомнением оглядел берег, на котором густо валялись казачьи тела, но тут из-за кустов выскочил какой-то кыргызин — он широко улыбался, показывая жестами, что причаливать нужно именно здесь.

— Тавай, тавай, суды тавай!

— А хан где? Аль старший какой? — крикнул староста.

— Хан скоро хотить, тавай, тавай!

— Тять, а тять, — тихо сказала женщина, — а мо-жа не надо, к им-то… На Красный Яр не то поплыли…

— Ждут тя на Красном Яру, как же… перекладин-ка дубовая, а на ей петелька шелковая, — так же тихо ответил он дочери. — Чалься! — наконец решившись, громко скомандовал он остальным.

Заскрипев галькой, лодки ткнулись носами в берег. Спрыгнув на берег, мужики дружно подтянули барку, закрепив веревку за ствол ближайшей сосны. Все вышли на берег, сгрудились у лодок.

— Ну, здорово, што ль? — обернулся староста к встречавшему их кыргызину, но тот исчез куда-то, — А где ж… — начал было седобородый, но договорить не успел — несколько стрел, свистнув, насквозь прошили кряжистое тело.

— Тя-а-атя-я-я! А-а-а-аШ — отчаянно завизжала Рыжая и тут же рухнула на каменный берег, сбитая длинной стрелой с острым трехгранным жалом. Упав, она тихонько заплакала, глядя вверх, — в прозрачных серых глазах угасали высокие сосны, небо, покрытое перистыми облаками, кыргызские лучники на скалах, непрерывно посылающие свистящие стрелы, которые добивали ее родичей, мечущихся у лодок. Вскоре и с ними все было кончено — из лесу снова вышли кыргы-зы, выбросили из лодок староверческие вещи, сели сами и отплыли вниз по течению, в сторону Кзыл-Яр-Ту-ры.

Среди воинов десанта, которые заняли лодки, выделялся все тот же крепкий китаец с узкой косицей. Сильный боец, он был явно нездоров, время от времени поднося руку к глазам.

Чазоол дал последнюю команду, по которой пешие кыргызы отошли от берега. Вторую полусотню, подходящую с Бирюсы, он ждать не стал — по словам китайца, на Шумихинском створе должны были встретиться ДВА казачьих отряда. То, что на ночном привале сотник разделил казаков на ТРИ группы, чазоол знать не мог. Кыргызский отряд вышел на тропу и обходной таежной петлей двинулся в сторону Красного Яра.

Это был не единственный кыргызский отряд. По летним таежным горам, в густых распадках, по просторным сосновым борам, глухо топоча копытами, позвякивая боевой сталью, зорко вглядываясь в повороты троп узкими степными глазами, шли многие и многие отряды, стягиваясь к обреченному городу безжалостным степным арканом.

Андрей выехал на Шумиху примерно через час после побоища.

Ехал он берегом, а кыргызы ушли по тайге, так что пути их не пересеклись. В разморенной полуденной жаре копыта мерина громко скрипели по береговому камешнику. Серо-черные скалы, подпаленные рыжими пятнами недавних обвалов, уходили высоко, к самым вершинам гор, где в теплой сини рисовались крохотные черные сосны. Все также накатывали на берег гладкие волночки, бликуя небесной синевой, покачивая отражения белых перистых облаков. Потряхивая ушами, гнедой мерин безучастно опустил морду, обнюхивая собственные копыта.

Спрыгнув с седла, Андрей встал на берегу. Его била дрожь. А внутри словно какой-то бес истерически похихикивал: Куда ты собрался бежать? Кого давить, кого зубами грызть? Словно мягкая серая лапа холодно и просто вдавливала его сознание во мрак безумия. Он видел мертвых казаков, видел седобородого старосту, видел Рыжую — лежа лицом к небу, со стрелой в груди, она словно задумалась, широко распахнув помутневшие серые глаза… «Похоронить бы надо…»

Выдернув стрелу, Андрей закрыл ей глаза, отнес похолодевшее тело в лес, вырыл саблей неглубокую могилу. Земля в лесу была мягкая, но полная камней, густо переплетенная корнями сосен. И почти сразу сабля заскребла по твердому серому известняку.

Андрей перешел на другое место, снова рыл — и снова наткнулся на камень. В глазах у него поплыло, дыхание сбилось, мир выгнулся мерцающим боком мутно-серого пузыря. Наконец, ему удалось выкопать яму и, уложив в нее убитую, забросать тело землей. В головах он поставил крест, связанный из трех сосновых веток, затем снова вышел на берег. Поверхность пузыря перед глазами рассыпалась на множество мелких шаров-пузыриков — грязно-серых, словно наполненных вонючим нарывным гноем.

Прорываясь сквозь эти гнойные пузыри, Андрей кружил, кружил по берегу, в этом круженье его незаметно оттянуло к лесу. Очутившись у могилы рыжеволосой женщины и теряя остатки сознания, он со стоном вцепился зубами в ствол тонкой березы, забивая рот сухой берестяной пылью и терпким древесным соком.

Отвалившись от ствола, Андрей стоял, покачиваясь, не замечая при этом человека, неслышно приблизившегося сзади. Размашистый удар плетью, как огнем, ожег его плечи, гнойно-серые пузыри взорвались жгучим багровым пламенем, глаза густо налились кровью, волосы дыбом встали на голове.

— «Огонь»! Войди в «Огонь»! — выкрикнул Мастер, увернувшись от страшно просвистевшей сабли Андрея. Второй удар снес толстую ветку над самой головой почтенного господина Ли Ван Вэя. Тот, бросив плеть, снова крикнул: «» Огонь «! Войди в» Огонь «!» Затем вскочил на своего коня и с дробным топотом скрылся за поворотом тропы. Андрей бросился было за ним, но, не сумев догнать, исполосовал саблей какой-то куст, затем с рычаньем выскочил на берег, набычив голову, оглядывая Енисей кровавыми глазами. Смутные контуры скал проступали за чадно-багровыми языками, береговые камни казались черными, игравшими рубиновым огнем под обугленной коркой. Низко нависшее небо охватили дымные крылья — гигантская птица спускалась все ниже и ниже, нацелив тяжелый клюв на его мерина, вытесанного из старого темного дерева.

— Я сам! — Андрей бросил саблю, схватил крупный камень, грохнул его по другому булыжнику и несколькими сильными ударами вырубил топорную, рвано-острую кромку. Руки его сами знали, что делать, управляемые телом, наполненным клокочущей первобытной злобой. Андрей подскочил к лошади, намереваясь перебить ей глотку заостренным камнем, но тут же свалился, схваченный тугой петлей аркана.

— Эй, чаво удумал-то? — послышался сзади человеческий голос.

Казак, сидя в седле, сворачивал аркан, другие гуськом выезжали из-за прибрежной скалы. Это была вторая полусотня, прибывшая на место встречи от бирю-синского скита.

— Нда… побили казачков, стало-ть… — поскреб в затылке пятидесятник Корнила Иваныч. — По всему видать, кыргызы побили. Плохо, ой как плохо… Ну, а ты кто будешь? — спросил он Андрея. — По виду казак, но вродь не нашенский. С Красноярску, што ль?

— Да-а… — прохрипел Андрей, готовясь нанести удар.

Но пятидесятник был человек опытный, он чуть оттянулся назад:

— Заберите у ево каменюгу-то. Да придержите покуль, кто там поближе. Видать, умом тронулся малый, как кыргызы набежали. Ну ниче, бывает в первый раз, скоро оклемается. Давай, ребятушки, мужичков похороним да на Красный Яр поворачиваем.

— А с имя што делать? — показал казак на староверов.

— Тож похороним, чай не собаки. Всех в одну ями-ну клади, нету времени кажному могилку-то рыть.

Похоронив убитых и сварив себе горячего, полусотня двинулась в сторону Красноярска, захватив с собой Андрея. Брошенную саблю казаки сунули ему в ножны, руки скрутили от греха. Сидя на лошади, он часто и сильно дергал головой, как будто отстраняясь от невидимого пламени, а потом смотрел вверх, словно уворачиваясь от приближающегося клюва.

Ближе к ночи киргизские отряды остановились в лесу под Николасвской сопкой, готовясь к решающему броску на город. Не зажигая костров, они хоронились в тайге, разослав лазутчиков — местных качин-цев, хорошо знающих местность.

В походной ханской юрте, поставленной на берегу мелкой Собакиной речки, вытекающей к Енисею из узкого лесистого ущелья, хан Ишинэ провел совещание с мурзами и военачальниками. Решено было ночью на штурм не ходить. В тесном городе степным всадникам и лучникам трудно будет. В темноте многих убьют. К тому же саму крепость — Малый город — урусы на ночь запирали, выставив крепкие караулы, а взять надо было именно крепость. Это главное.

Лодки, пригнанные из Хоорая и захваченные у раскольников, тем временем плыли вниз по Енисею. К утру они должны были скрытно зайти за остров, проплыть по протоке и, вновь выйдя в основное русло Енисея, с началом штурма высадить десант на городскую пристань. Задача десанта — захват ворот Малого города и удержание их до подхода основных сил. Воинам, сидящим в лодках, отдали все имеющиеся пищали, все зелье и заряды к ним. Хоть и не купил китайский посол пищали у русских, да не подвел, вывел из города казаков. От них кыргызам досталось кое-что. А для надежности с десантом послан один из спутников посла — Чен.

.

В наступивших сумерках уцелевшая в карательном походе полусотня шла по тропе, петляющей между сопками. Андрей так и ехал со скрученными назад руками, привязанный к лошади. Голова у него кружилась — все словно исчезало в смутной тайге, потом снова возникало из ниоткуда. Черное дымное небо сгущалось над головой, от земли тянуло душным жаром. Иногда жар наливался тусклым багровым огнем, охватывающим тело, тогда Андрей мычал и дергался в седле. Ближний казак пихал его в бок:

— Сиди, не ворохайся! Эк тя корежит-то… — покачал он головой, глядя на Андрея. Постепенно Шинка-реву полегчало, что-то помогало ему, успокаивало. Когда он малость оклемался, то понял: браслет. От него в голову шла прохладная струя, умеряющая сухой жар безумия. Еще через некоторое время Андрей начал слышать стук копыт, шорохи тайги и, наконец, негромкий разговор всадников, едущих впереди.

— Да тут каргызня кругом — не иначе, на острог набегли, — говорил пятидесятник, выслушав донесение вернувшегося пластуна.

— Мимо их на Красный Яр нипочем не пройтить. Што делать-то?

— Переодеться надо, в кыргызское, — не думая, механически ответил Андрей.

— Ишь ты, заговорил! — обернулся к нему пятидесятник. — Да где ж ево возьмешь, кыргызское?

— У них, — ответил Андрей тем же безжизненным голосом, — у кыргызов.

— А што, дело говорит… Слышь, Семен, — пятидесятник снова повернулся к лазутчику, — ты где их углядел?

— Да вон оне, в распадочке стоят. Костров не жгут, а так не больно-то хоронятся.

— А ну стой, казачки! Двое с коньми остаются, остальные пеши, да тихо штоб! Вякнет кто, враз башку сверну! Пойдешь с нами? — спросил Андрея пятидесятник.

— Нет.

Пластун из него сейчас — как из свиньи канатоходец. Странно, совсем не так он представлял себе «Огонь».

— Ну, тоды коней покарауль, — распорядился пятидесятник, — Ванька ишшо с тобой останется.

Шинкареву развязали руки, казаки тихо сошли с седел, привязали лошадей и бесшумно исчезли в сумерках. Опытные таежники, в темном лесу они чувствовали себя гораздо увереннее пришлых степняков.

Разместившись на противоположных концах та-бунка, караульщики вслушивались в звуки подступающей ночи. Казалось, что в тайге тихо, но даже неопытное ухо чувствовало, что это какая-то недобрая тишина — тревожно замершая, настороженная от множества вооруженных людей, наполнивших лес. Ни один ночной зверь не подавал ни голоса, ни звука. Для опытного уха это говорило о многом. Через некоторое время на тропе слегка зашевелились кусты, чуть слышно треснула веточка под сапогом. В наступившей ночи к лошадям возвращались хозяева — с добычей: добротными кыргызскими куяками, халатами, пиками, небольшими кожаными щитами. Иные вещицы были запачканы свежей кровью.

— Одевай поверху, как проскочим — враз сбрасывай, свои чтоб не побили, — распорядился пятидесятник.

Андрею достался старый стеганый «бумажник»и теплый лисий малахай. Переодевшись, полусотня села в седла и малой обходной тропой продолжила движение в сторону города. Выйдя в березняк, спускающийся по склону Афонтовой горы, снова остановились. Город был уже близко, но туда было не проскочить — передовые кыргызские отряды хоронились повсюду. Пятидесятник дал команду сойти с седел, покемарить до рассвета.

Привалившись спиной к старой бугристой березе, Андрей закрыл глаза. Сначала не было ничего — лишь черная, накаленная пустота. Потом в глубине сознания словно послышались едва уловимые звуки. Андрей слушал их, словно со стороны. «Наверное, убьют завтра», — вдруг подумал он совершенно равнодушно. Звуки меж тем становились отчетливей, ясней, образуя мелодию. Патриция играла Баха — кажется, хоральную прелюдию. Андрей не старался запомнить названия. Двигались гибкие женские кисти, длинные пальцы осторожно касались клавиш. Мелодия медленно изгибалась, переходя с октавы на октаву, поднималась с неторопливой и вместе с тем упругой легкостью, потом мягко опускалась обратно.

Над задумчивым диалогом звуков дугами-ожерельями проносились короткие трели, составленные из ясных высоких нот. Душа тянулась вступить в разговор и отступала в смущении, испуганная неведомым смыслом, мелькнувшим сквозь оплетающую сеть звуков.

У них тогда были сложные времена — a bonne nuits et mauvais jours , как выражалась Крыса. Одна из местных команд получила приказ пристрелить их при первой возможности, потому Андрей с Патрицией отсиживались в этой комфортабельной, но тайной квартире, не имея возможности выйти на улицу, ни даже сделать телефонный звонок. Но Андрей не жалел ни о чем, поскольку ночи были хорошие.

Огоньки свечей блестели в глазах Патриции, мелькая сквозь мягкие ресницы. Свечи отражались в черном лаке рояля. Их огни то расширялись до крупных шаров, давящих на закрытые веки, — оранжевых снаружи, синевато-черных внутри; то сужались до сверкающих точек, иголками покалывающих в виски. Андрей задул свечи. Музыка смолкла. В комнате стало темно, в окнах появился ночной азиатский город, снизу подсвеченный неоновыми вспышками реклам. В черное небо уходили прямоугольники небоскребов, составленные из одинаково-светлых квадратиков-окон — шире и уже, выше и ниже, ближе и дальше, они выступали один из-за другого. Некоторые окна темнели, словно щели от выбитых зубов. На фоне светлых клеток появился, силуэт Патриции: мягкие завитки волос, изгиб тонкого плеча, пересеченный лямочкой бюстгальтера, зубчики кружев, обтягивающих груди. Подойдя к окну, Андрей обнял женщину (рука привычно ощутила ее мягкий теплый бок) и поглядел вниз, на крохотные блестящие автомобили, которые сплошным потоком двигались к Даунтауну. Патриция прижалась к нему, лица сблизились: неоновый рекламный свет заиграл в опытных, изящно-подведенных глазах, блеснул на зубах, когда рот приоткрылся в готовности к поцелую. «Oui, mon chere», — прошептали губы.

Женская ладонь легла на плечо Андрея и вдруг жестко тряхнула его. Свет реклам стал багроветь и горячей волной пошел снизу вверх, затопляя сознание. Чья-то рука еще раз тряхнула за плечо.

— Что такое? — спросил Шинкарев, проснувшись.

— Подымайсь, — прошептал казак, разбудивший его, — пора.

В лесу посветлело, за темными массами березовых верхушек разгорался багровый рассвет. Вокруг него казаки садились в седла. «А может, и не убьют», — подумал Андрей, надевая кыргызский халат, шуршащий пятнами засохшей крови.

Глава сорок первая

Ранним утром, когда оранжево-красные лучи осветили круглую вершину Николасвской сопки, сонный казак на вышке оглядел енисейскую долину, затянутую молочно-белым туманом, и вдруг насторожился. Из тумана поднимались черные столбы дыма, один за другим, все ближе к городу. На дороге, ведущей с юга, показались всадники с копьями. Они помчались к ближайшей деревушке, которая вскорости тоже скрылась в дыму.

— Кыргызы!

На вершине горы загорелся «сполошный огонь»— караульная вышка скрылась в черном дыму, а казаки во весь конский мах помчались вниз, в острог. Кыргы-зы обычно действовали быстро — чуть замешкайся, уже стрела в спине или аркан на шее.

Со стены Малого города грохнула пушка, загремел тулумбас — большой тревожный барабан, — поднимая казаков к бою.

На Посаде поднялся крик, суета — казаки, придерживая сабли, спешили: кто в Малый город, кто на стены Большого; посадские бабы с ребятишками вязали узлы, волокли их к крепостным воротам, а в наружных воротах Большого города сгрудились на телегах подгородние крестьяне и казаки из караульных острожков — кто сумел уйти от кыргызских сабель. На стенах Большого города людей было раз, два и обчелся. Совсем мало осталось казаков в Красноярске: которые в Канский и Ачинский остроги отряжены, которые побиты. В Малом городе казаки взбегали на верхотурье — верх стены, выступающий вперед наве-сами-обламами. На обламах каждый занимал свое место по росписи, прилаживаясь у отверстий-стрелышц. Стрелки сыпали порох в длинные, шестигранные пищальные стволы. Внизу воротные стражники нервно стискивали рукояти бердышей.

— Скорей, скорей, чаво возишься, вор-р-рона! — орал стражник в Преображенских воротах на какую-то бабу, мешавшую проходу остальных.

Пора уж закрывать, а все никак — бегут и бегут, откуда их столько?

От Гремячего ключа к устью Качи в сопровождении свиты медленно ехал кыргызский хан. Широкогрудый боевой конь, блестя китайским золотом на белом лбу, осторожно ступал в черном дыму горящей деревни, перешагивая через чадящие головни и трупы. Мужики, бабы, детишки… Кто успел выскочить — на улице посекли, кто не успел — в избах спалили.

Подскакивали гонцы — все в срок вышли к городу. Запаздывал только один небольшой отряд, но не было времени дожидаться — лодки с десантом уже входили в протоку. Хан дал рукой отмашку — сигнал к началу штурма.

По сигналу, повторенному чазоолом — начальником штурмовой колонны, из соснового леска вырвались кыргызские всадники, с гиканьем и визгом понеслись к стенам Большого города. Проскакивая вдоль стен, одни непрерывно метали стрелы, стараясь попасть в стеновые стрельницы и не дать казакам бить из пищалей. Другие, вздув огонь, посылали зажженные стрелы поверх стены. Горящие стрелы перелетали стену дымными дугами, вбивались в рубленые стены, в сухие тесовые кровли, в массивные заплоты — и вскоре Большой город затянуло черным дымом пожара.

Начальник штурмового отряда еще раз подал сигнал — из лесу накатила новая волна всадников; у каждого за спиной сидел еще один воин, держа в руках большой кожаный щит. Некоторые скакали парами, держа между лошадьми длинные лестницы и сухие лесины с большими сучьями. Когда они достигли крепости, вверх полетели арканы, на стену навалились лестницы и сучковатые бревна. Спешившись и прикрываясь щитами, кыргызы бросились на стены, диким воем перекрывая грохот редких пищалей. Через несколько минут первая захваченная пищаль хлопнула уже в сторону урусов. Очистив стену, кыргызы прыгали вниз, в город, и продолжали схватку в черном дыму среди треска, пламени, в облаках искр, выметывающихся из горящих зданий.

Погиб дюжий целовальник. Отмахивался пылающим бревном, пока не взяли на пику. Его дочку еще раньше сбили стрелой.

Начальник штурмового отряда отрядил к хану гонца — заканчивался бой у ворот Большого города, часть воинов разметывала наружную стену, другие спешно прорывались к открытым еще воротам Малого города. Еще чуть-чуть и можно было пускать в бой главные силы, которые уже давно наготове и ждали только команды. Выслушав гонца, хан помедлил еще несколько секунд — момент атаки нужно было выбрать точно, чтобы не опоздать, но и не поспешить, сгрудив кавалерию на еще не расчищенном пути.

Среди многих кыргызских отрядов, которые двигались в разных направлениях перед горящим городом, завершая перегруппировку перед главной атакой, шел и небольшой отряд в пятьдесят сабель, почти не отличавшийся от прочих, если особенно не вглядываться. Увидев, куда стягиваются главные конные силы, пятидесятник отвел своих людей в сторону, ближе к енисейскому берегу. Как им попасть в город, он пока не звал, и вообще не знал, что делать. Когда за колючими ветвями сосенок показалась енисейская вода, командир отряда, прищурив глаза, стал вглядываться в сторону окончания длинного острова, доходящего почти до мыса в устье Качи.

— Это што ж там… — начал пятидесятник, — глянь-ко, у кого глаза зорче…

— Лодки. Много, — сказал Андрей.

Он вспомнил слова рядчика Степана о том, что кыр-гызы обычно с воды не нападают. Шинкарев ведь его предупреждал.

— А в лодках-то кто? Казачки? — снова спросил пятидесятник.

— Нет! Кыргызы там, с пищалями!

Андрея снова жгло багровое пламя, он крутил головой, передергивал плечами. Теперь он ясно знал, что могло прекратить его страдания — кровь. Чужая кровь, горячая, багровая, только она зальет это пламя. Врезаться с саблей в гущу — кыргызов ли, русских ли, все равно кого, и резать, резать, кромсать кровавое мясо… Что теперь удержит его от этого?

— Они к пристани идут, там высадятся, — глухо проговорил Андрей.

— Што ж нам-то делать? — пятидесятник посмотрел на него.

— На берег идти.

— Не, не на берег — на Качу. Обойти надоть, и в острог, через малые ворота.

— На берег, идиот, поздно будет!

— Шта-а-а… да я те… — надвинулся на него пятидесятник.

Андрей выдернул из ножен саблю, без замаха чиркнул легонько по шее пятидесятниковой лошади. Та отпрянула, заржав, вскинулась на дыбы.

— Слово и дело государево! — заорал Андрей первое, что пришло в голову. — Туда, на берег надо!! Кыргызы с воды пойдут!

Казаки, обряженные в кыргызское, в нерешительности глянули на пятидесятника.

— На берег дак на берег, — сплюнул тот. — К бою, казачки, сабли вон! Пошел!!!

С визгом и гиканьем, подражая боевому кличу кыргызов, полусотня вырвалась из леса, на полном ходу проскочив енисейским берегом по направлению к пристани. Ничего не поняв, хан несколько минут вглядывался в этот маневр, приняв его за самодеятельность опоздавшего отряда. На эти несколько минут задержался и сигнал к атаке главных сил.

Но ворота Малого города все еще были открыты! Там шел бой, в воротах дралась и погибала прорвавшаяся ударная группа кыргызов, в отчаянии ожидая подхода главных сил со стороны Большого города и десанта с пищалями со стороны Енисея.

Впереди, перед пристанью, горели какие-то сараи, туда успел прорваться небольшой пеший отряд кыргызов. Что-то крича, они выбежали навстречу переодетым казакам и тут же покатились под саблями.

— Надо лодки сжечь!! Все, какие есть, и наши, и ихние! — крикнул Андрей пятидесятнику. Мерин под ним старался из последних сил, но уже начал отставать.

— Семен! Ванька! Со своими к сараям, живо! — скомандовал пятидесятник. Два десятка казаков подскочили к пожару, расхватывая головни, зажигая факелы. Десант уже подходил, лодки с шорохом утыкались носами в галечный берег, стукались о долбленки и дощаники, стоящие у мостков. Экипажи лодок готовились к высадке, не вынимая оружия. Вдруг один из воинов — высокий китаец в черном — пристально вгляделся в Андрея и крикнул что-то командиру десанта. Мгновенно из лодок показались длинные стволы пищалей, за ними дымящиеся фитили.

Тридцать казаков развернулись лавой, на полном скаку атакуя пристань. В последнем рывке кони вытянулись над землей, всадники поднялись на стременах, высоко подняв сабли. Андрей кричал что-то на скаку, а ветер, забивая рты, пел песню смерти, насвистывая на сверкающих клинках.

Пищальный залп с треском разорвал воздух, в упор расхлестав казаков. Грохот, свист пуль, крик, ржание коней, визг береговой гальки, летящей из-под копыт! Кувыркались кони, катились по земле люди, кричали кыргызы, с саблями выскакивая на дощатые мостки. Но вместо сшибленных пулями всадников выскакивали новые, прыгая с коней и швыряя в лодки горящее дреколье.

Мерина, на котором скакал Шинкарев, подбили одним из первых. Андрей ударился спиной и очнулся только через минуту-другую. Рядом лежал убитый пятидесятник; мертвых было много: и людей, и коней. Горели лодки, вокруг стоял топот, рев, лязг сабель. Андрей увидел, как Чен расшвырял казаков на берегу и сейчас пробивал себе путь к городским воротам. Техника боя была знакома Андрею — Чен только ранил, добивали другие. Стиль боя выглядел отточенным, многократно отработанным — видимо, приготовленным специально для таких случаев. «Экспедиционная техника», — мелькнуло в голове Андрея.

— Эй, Чен, иди сюда! — крикнул он, поднимаясь с земли, — иди сюда, в паре поработаем!

Что-то рявкнув на бегу, Чен бросился к воротам Большого города, указывая путь своему отряду, но Андрей уже встал у него на дороге. Лязгнули, скрестившись, сабли, Андрей коленом ударил Чена в грудь, отшвырнул назад.

Они остались одни — кыргызы оттеснили оставшихся казаков и подоспевших посадских, схватка постепенно поднималась на угор.

— Уйди с дороги! — прорычал Чен. — Убью, сволочь!

— Да ладно тебе… Поработаем, постукаем. — Андрей говорил мягко, словно успокаивая его, как и положено воину «Воды». Чен с ревом бросился вперед, и Андрей стал воином «Земли», нe отступающим ни на шаг. Придавил чужой клинок своим, пережимая его напор грубой откровенной силой.

Их мышцы окаменели, волосы вздыбились, ноги врылись в береговой камешник. Два демона набычились, буравя друг друга мертвыми глазами. Глаза Андрея выглядели как алюминиевые полозья детских саночек на морозе — плоские, светлые, блестящие. Глаза Чена стали крыльями жука — темными, поблескивающими бронзовой матовостью.

Извернувшись, Чен ударил Андрея по ногам, сбив с ног, и замахнулся для последнего удара. Но Андрей, выпустив саблю, перехватил руку китайца, поддал ногой, перебросив через себя. Чен перекатился по гальке и тут же вскочил на ноги. Андрей подхватил с земли саблю, но Чен вдруг сделал длинный мягкий прыжок в сторону. Глаза его стали человеческими, слепая ярость ушла из них. Китаец оглядел берег, мгновенно оценив обстановку: большая часть десанта уничтожена, внезапной высадки не получилось, пищальные заряды расстреляны… «А-а-а!!!»— крикнул Андрей, подняв саблю для удара. Чен же вложил свою в ножны, небрежно махнул рукой в сторону горящего города.

— Иди… — как-то странно усмехнулся он.

— Ты что, т-т-твою… — зарычал Андрей.

— Иди, иди… — спокойно повторил Чен, — твой город, ты и разбирайся. Сейчас твое время.

Андрей бросился к городским воротам. «Туда Чен своих вел, значит, там сейчас самое главное!»

В воротах Малого города все еще шел бой. Воевода не мог послать на ворота большого подкрепления, так как с минуты на минуту ожидался общий штурм. Но и кыргызы не могли одолеть стражу. Не найдя дороги, которую должен был указать Чен, закрутившись среди горящего города, понеся серьезные потери в мелких стычках, лишь небольшая часть десанта добралась до ворот. Это еще не дало наступающим перевеса для захвата Преображенской башни, но позволило несколько продвинуться в глубь Малого города. Между тем хан дал наконец добро на общий штурм, и из ближайшего леса в сторону города с гулом, топотом и воем покатилась кыргызская конная лава.

Андрей достиг горящих ворот Большого города, когда кыргызы добивали последних защитников. Андрей с ходу врезался в свалку: мелькали, сталкиваясь с треском, копья и приклады пищалей, а между ними, подобно белой молнии, сверкала сабля Андрея. Забыв все правила и ограничения, сжигаемый темным огнем, он хлестал направо и налево, стремясь кровью загасить угли, физически ощутимо сжигавшие его изнутри. Враги оседали на землю, кровавыми ошметками разваливались шлемы, набухали кровью лисьи малахаи, алые фонтаны ударяли из перерубленных жил, впитываясь в пыльную землю.

Время словно замедлилось, рев и грохот боя отступили куда-то. Среди медленно качающихся кыргызов тело воина «Ветра» то распластывалось по земле, то плавно взмывало в воздух, исполняя вихревое «таолу меча». Лезвие проходило по безупречным, математически выверенным окружностям, работая подобно гигантской циркулярной пиле, смахивая все несовершенные формы жизни, выравнивая их Смертью. В холоде космической пустоты, в такт свисту и лязгу сабли качались стеклянные звуки неведомого метронома:

…при-и-ю-ти ме-ня род-на-а-я в сво-о-ей ке-е-лье гро-о-бо-вой…

Внезапно все вернулось, звуки боя с новой силой ударили в уши. Из клубов черного дыма, оставив за собой неподвижные и дергающиеся тела, вывалился Андрей с обломком сабли. Он снова почувствовал себя плохо — перед глазами крутилась черно-багровая метель, подпаленная огненными языками, заверченная обжигающими снопами искр. Скозь клубы дыма мелькал красный диск солнца, поминутно меняя очертания: вот волна дыма прошла по нему, превратив солнце в красно-черный знак «Инь-Ян», и сразу же дымный хвост завернулся оскаленной челюстью, кружки сдвинулись в черные провалы глазниц, и китайский знак превратился в оскалившийся череп.

Перед горящим амбаром Андрей споткнулся о мертвого кыргызина и выдрал из скрюченных рук пищаль и дымящийся фитиль. Кыргыз успел засыпать в ствол порох, но пуль и пыжей у него не было. Дымная улица казалась пустой, и Андрей, с пищалью наперевес, раскачиваясь, как пьяный, двинулся в сторону от Малого города. Вдруг он замер посреди улицы, тело повело в сторону, и Шинкарев ввалился прямо в горящий амбар, с крыши которого падали балки. В последний миг, в снопах искр ему удалось выскочить на противоположную сторону — одежда тлела, лицо было черно, волосы дымились. Повезло, что порох в пищали не взорвался. А с соседней улицы уже накатывал густой утробный рев кыргызской лавы.

На стенах Малого города царило беспокойство. Воевода Никита Карамышев, пройдясь вдоль нескольких заряженных пушек, покусывая пальцы, глядел на воротную башню, потом на горящий Большой город.

— Ишшо ково на вороты послать? — спросил он сотника второй казачьей сотни.

— Нету уж, Никита Иваныч, все при деле.

— Давай сюды Ваську, всех давай, кто по клетям сидит!

Сотник отправил казаков за сидящим в тюрьме Василием Многогрешным — ссыльным украинским полковником. Кроме него, выпустили всех воров, татей, кромешников. Выпущенные расхватали сабли, бердыши и бросились в свалку, кипящую в Преображенских воротах. Им удалось несколько потеснить нападающих, но ворота еще не были закрыты, когда в дальнем конце улицы, в дыму и пламени показалась черная конная лава.

Андрей вывалился на улицу, вслушиваясь в приближающийся топот и вой. Скрыться было некуда — все дома горели, дыхание перехватывало дымом, сознание уже плыло от угара. Впереди показалась темная масса, в которой горела яркая желтая точка, напоминающая круглый орлиный глаз. Это блестело, переливаясь в огнях пожарищ, нагрудное украшение на кольчуге чазоола — большой золотой диск с грифоном, раскинувшим по кругу тяжелые крылья, В это же время в каком-то другом, сдвинутом мире, черная дымная птица, блестя желтым глазом, с высоты спускалась на Андрея. Он лихорадочно осмотрел пищаль, обхлопал по бокам казацкий кафтан в поисках мешочка с пулями, затем, не найдя его, сдернул с руки браслет и, туго скрутив, затолкал его в дуло. Заряд он запыжил куском ткани, разодрав свою рубаху, и в этот момент за ним с грохотом обрушился амбар, обдав обжигающим пламенем. Спасаясь от жара, Андрей отскочил на середину улицы, внезапно появившись перед мчащейся конницей в снопах искр и клубах черного дыма, со вздыбленными горящими волосами — вот сейчас он был настоящим воином «Огня»!

— Демон! Эрлик-хан! — закричали передние всадники, сбиваясь в короткую свалку.

Андрей прицелился дрожащими руками и выстрелил прямо в желтый, налетающий на него глаз черной птицы. Сноп раскаленных железных колечек хлестнул в чазоола, и тот, схватившись за лицо, с криком завалился в седле. Пролетев выше, несколько колец попали в голубей, которые кружились над пожаром. Один из них — странно-белый, чистый, словно приготовленный для жертвы, — вдруг вздрогнул и, кувыркаясь в воздухе, полетел вниз, мгновенно пропав в огне.

…В этот момент в другом мире энергия, заключенная в браслете-обереге, голубым лучом вылетела из рук Андрея, сбив мифическую черную птицу с дымно-багрового неба.

В этот момент, на сто пятьдесят лет позднее, пра…прадед Андрея, участвующий в штурме Варшавы, подрубил знамя с красно-белым польским орлом, и лавина русской пехоты хлынула в проломленные стены Праги — укрепленного предместья мятежной польской столицы.

В этот момент девятилетний Андрюша поднял синичку, сбитую им из рогатки в пионерском лагере. Он внимательно разглядывал расколотую головку и птичий мозг, показавшийся из нее крохотным розовым язычком.

В этот момент тридцатилетний Андрей ударом палки сшиб с балконных перил нагадившего голубя, который, метнувшись вниз по широкой дуге, врезался в стекло тяжелого грузовика. Пока водитель машины, перевозившей ядерное топливо на Красноярский горно-химический комбинат, счищал с лобового стекла кровавую лепешку, его машина задержалась на несколько минут и не встретила на перекрестке Татьяну, дочь погибшего друга Андрея. Таким образом, Таня избежала дозы радиоактивного облучения, которая вызвала бы у нее тяжелую форму лейкемии — почти неизлечимого рака крови…

Конная лавина кыргызов задержалась лишь на несколько секунд, снова рванувшись вперед. Однако этих секунд оказалось достаточно, чтобы крепостные ворота, наконец, начали закрываться. Копыта одного из коней сбили Андрея, тот, потеряв сознание от ожогов и удара, бесчувственно откатился в сторону, не ощущая уже, как чьи-то крепкие руки быстро стянули его в узкий сырой погреб.

Красноярский воевода, насупив брови, глядел с верхотурья на конную кыргызскую лаву, которая, почему-то замешкавшись на миг, снова рванулась к не до конца еще закрытым воротам. Почти безнадежная ситуация стала чуть лучше, но все теперь зависело от точности крепостной артиллерии. Воевода оглянулся в сторону немца Франца, командующего батареей: у того белые кружева были выпущены поверх начищенной кирасы, в руках трость, в глазах стальной блеск, губы насвистывали что-то. Вокруг замерли бородатые пушкари, туго завинтившие нарезные затворы пушек русской системы.

— Глянь, Франтишка, кака сила прет! Здаватца, што ль, будем?

— Сие не есть фосможно, Herr Kommendant!

— Ну, тоды давай! С Богом! — скомандовал воевода.

У немца окаменели скулы, остекленели глаза — весь вытянулся, как тросточка.

— A-a-ahtung! Пе-е-рфый орутий! — растягивая голос в команде, поднял он руку и вдруг резко швырнул вниз, — FEIER!! Фторо-о-ой орутий! FEIER!!

На последнем разгоне атакующие кыргызы вылетели на открытое место перед Малым городом. Стук копыт, боевой рев, блеск сабель, мелькающих в дыму, соединились в единый кулак, готовый ворваться в Преображенские ворота, вот сейчас, в этот самый момент смыкавшиеся последней щелью, — осталось высадить их, ворваться в крепость, сея смерть урусским собакам! Над конной лавой словно поднялась волна боевой энергии — невидимой, прозрачной, но оттого не менее сильно подхватывающей и бросающей вперед душу степного воина. Обычный мир словно сместился, потоки и волны боевой силы стали видны всем, в чьем сердце горел древний огонь. Ворота стремительно приближались, прозрачная волна загустела, обретая ударную, проламывающую силу духа степной войны — Чаа. В этот момент с крепостных стен вырвались снопы какой-то иной силы — рыжей, как казачьи бороды, огневой, беспощадной. Они врезались в прозрачную волну азиатской энергии, разорвали ее, смяли, закрутили, расшвыряли клоками. Мелкие пульки, железные и каменные ядра, крупные гладкие камни, выпущенные из пушек, хлестнули по лаве, вздымая пыль; покатились кони, в воздухе замелькали руки, ноги, летящее оружие сбитых всадников. Лава рассыпалась, заворачивая на стороны, лишь отдельные всадники доскакали до стен. В этот момент тяжелые ворота наконец захлопнулись.

Чазоол, пораненный раскаленными брызгами браслета (сам Андрей уже ничего этого не видел, без сознания валяясь на земляном дне погреба), дал команду оттянуться от стен и ждать пехоту, которая со всех сторон, с задымленных горящих улиц стягивалась к Малому городу. Конники носились под стенами, часто и сильно метали стрелы, давая время подготовиться к новой атаке.

На стене стоял воевода с сотниками, совещаясь, что делать дальше. Стрелы летели густо и метко, так что начальные люди лишь краем глаза выглядывали в стрельницу.

— Собаки! — заругался воевода, когда тяжелая стрела, отшибив большую острую щепку, с треском вошла в бревно рядом с его головой. — Косоглазые, а метятся ладно!

В этот момент со стороны воротной башни на стену поднялся мужчина — настоящий «щирый украинець»с широким полным лицом и закругленным подбородком, высоким лысеющим лбом, тонким красивым носом с горбинкой, нависающим над длинными запорожскими усами. Голова его была окровавлена, наспех повязана подолом разодранной украинской сорочки.

— А, Василий! — Воевода уважительно приветствовал ссыльного полковника, отбившего ворота. — Отошли они покедова, да, видать, скоро вдругорядь пойдут.

— Ну-ко, побачимо, — не торопясь, произнес полковник Многогрешный, выглядывая в стрельницу, — це гарно…

— Што? — спросил воевода.

— Хай воны там носятця, як дурни! Трэба собрати усих хлопцив, яки з конями, та зараз и вдарити.

— Как ударить? — не понял воевода. — Откуда?

— Дывысь, Никита, — як ти дурни знову пийдут, ми туточки вийдемо, та и… — Полковник звонко шлепнул правым кулаком по левой ладони, затем подвел кулак к своему носу и после всего показал на крепостные ворота.

— Ну, гляди, Василий, — отобьешь кыргызов, царево прощенье заработаешь! Всех вершных к воротам, выходить по моему приказу! — скомандовал он сотнику.

Собрав пехоту со щитами, лестницы, сучковатые лесины, приготовив арканы, кыргызы снова двинулись на слом. Грохнули захваченные пищали, на стены со свистом понеслась туча стрел, всадники с пешими за спиной помчались к Малому городу. В этот момент со скрипом открылись Преображенские ворота и из крепости, теснясь в проезде, стали вываливаться все новые и новые конники урусов. Трехсотсабельная казачья лава, развернувшись на виду у крепостных стен, бешеным наметом покатилась на кыргызскую атаку. Впереди лавы, с саблей наголо, мчался украинский полковник Василий Многогрешный, зарабатывая себе прощенье российского самодержца и блестящую военную карьеру в Московии. Конные лавы были все ближе, ближе — вот сшиблись, смешав волчий вой кыргызов и казачий боевой мат, беспощадная рубка закружилась на узких задымленных улицах.

Скрытый от посторонних глаз, из узкой земляной щели на русских казаков внимательно смотрел невысокий почтенный господин Ли Ван Вэй, время от времени шепотом повторяя один и тот же вопрос: «Чем же эти лучше?» Но ему никто не ответил, так как его спутник — русский мужчина, пострадавший в бою, — все еще не пришел в себя.

От внезапного казачьего удара кыргызы откатились назад. У хана Ишинэ еще были резервы, он мог послать в бой свежие отряды, но им было не развернуться на узких горящих улицах.

— Спешиться, взять щиты! — поколебавшись, скомандовал хан, намереваясь штурмовать Малый город с другой стены, со стороны малой речки Качи. Но тут в его стане послышался какой-то шум, и перед ханом появился запыленный всадник на взмыленном, шатающемся коне. Упав с седла, всадник ударился лбом в землю, затем пополз на коленях к хану.

— Светлейший хан, я скакал день и ночь, я загнал двух коней… Беда!

— Что такое?! — Ишинэ вскочил с подушек, схватив гонца за грудки.

Тот едва переводил дух, колени его подгибались. Хан брезгливо швырнул гонца на землю.

— Говори, сын собаки!! — бешено крикнул он.

— Джунгары… Большой отряд перешел Саяны по тайным перевалам, в обход наших застав. Они громят кочевья, режут скот, убивают всех… Спаси свой народ, светлейший хан!

— Проклятье!!! — Хан мог только рычать, брызгая слюной сквозь стиснутые зубы. Он мотал головой с безумным видом, в его глазах бешенство сменилось глубокой тоской — как у загнанного волка, которого обступили собаки.

— Повернуть войска, отвести всех от города, мы уходим! Но мы еще вернемся, дай срок, вернемся! — грозил он горящему городу.

На крепостной стене воевода Никита Карамышев наблюдал за схваткой, откатившейся к дальним воротам Большого города. Рядом с ним стоял немецкий командир батареи.

— Ну, Франтишка, што скажешь? — спросил Никита Иванович.

Немец выглянул в стрельницу, вслушиваясь в затихающие звуки боя.

— Отшень карашо.

— Знамо дело, — согласился красноярский тайша и загремел коваными сапогами, спускаясь по лестнице.

Кыргызы еще не однажды приходили под Красноярск, и даже вместе с джунгарами, вассалами которых они стали. Однако так ни разу и не взяли эту крепость. Ни разу, за восемьдесят лет непрерывной войны!

А в тот день, когда на разоренный город опустилась ночь, они ушли от Красноярска. Слабый вечерний дождик шипел паром на догорающих черных развалинах, наполняя водой лунки, оставленные тысячами конских копыт. Ни Андрея, ни Мастера тоже не было в городе.

Глава сорок вторая

Андрей с трудом открыл глаза, прорываясь сквозь тошноту и головокружение. Болел левый бок, было трудно дышать. Саднило обожженные-руки и лицо. Он огляделся — вокруг стояла темнота, прорезаемая багровыми сполохами. Свечение то разгоралось, то затухало, но не исчезало совсем. Но это был не тот огонь, что накануне жег его изнутри — горело что-то внешнее, отдельное от него. Внутри же все словно обуглилось — темнота и пустота, но той давящей боли уже не было. Словно соскочила петля, прежде стискивавшая грудь.

— Где я? — спросил он куда-то в эту багровую тьму.

— В том самом месте, через которое ты попал в другое время, — послышался голос Мастера, — в Воротах.

Действительно, спина начала ощущать влажный камень, невысокие слоистые скалы уходили куда-то вверх и вниз. Вниз, впрочем, недалеко — метрах в десяти под ними угадывалось мощное течение темной воды, отражающей огненные всплески, долетающие с черных заречных гор. «Вулканы? А вода, что — Енисей? Но ведь от этого места метров сто вниз, а не десять, как сейчас».

— Почему вода близко? Почему темно и свет такой красный? — спросил он Мастера.

— Так было в прошлом, миллионы лет назад, когда действовали окрестные вулканы, а Енисей еще не прорыл свою долину. Так будет в будущем, когда ядерный удар снесет плотину Красноярской ГЭС, подняв огромную волну. Я ведь говорил тебе — время направлено одновременно и в прошлое, и в будущее.

— Значит, я мертвый? — догадался Андрей.

— Да, это похоже. Ты же был в «Огне». Время — вот огонь, на котором мы все сгораем…

— Да бросьте вы. Надоело…

Андрею и правда все надоело. Чернота и пустота, угли и пепел… Глаза привыкли к темноте, Андрей различил Мастера, сидящего рядом с ним, немного выше по склону. Андрей оглядел и себя. Обгорелую казацкую одежду с него сняли, надели простые штаны и рубаху из китайского темно-синего ситца — такое можно носить в любом времени, никто особенно не удивится. Говорить ему не хотелось, но он мог слушать.

— Так я прошел «гуань-тоу»?

— Это ты сам решишь, — ответил Мастер. — Если сможешь жить дальше — значит, прошел наполовину. Если сможешь дальше учиться — значит, прошел по-настоящему.

— Чему учиться?

Мастер помолчал.

— Ты знаешь, почему даосы не делают харакири? — спросил он, немного передвинувшись на камне, на котором сидел. И передвинул ногу, бросив быстрый взгляд на грудь Андрея.

— Почему? Религия не позволяет? — спросил Шин-карев.

— Дело не в этом. Просто в харакири мало юмора. А главное — в любой момент ты должен быть готов начать жизнь заново. Может быть, это единственная вещь, которой стоит учиться.

— И кто же будет учить?

— Жизнь. Как сказал один из ваших поэтов, «беспощадно-счастливая жизнь». Ну и я отчасти.

Андрей снова помолчал, глядя на силуэты черных гор.

— Что мы сделали?

— Прикоснулись к истории. Самым кончиком самой тонкой кисточки.

— А Птица? Я убил ее?

— Я не знаю. Это что-то сверх моего Учения. Вообще, не стоит очень уж верить мне.

Вокруг было все так же темно, багровые отсветы мелькали в быстрой воде, по которой сеялся мелкий бесконечный дождь. Вода была тяжелой, темной, словно демонская кровь.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Мастер.

— Темно внутри. Сухо, жарко. Но легче.

— Это «Огонь», он еще горит. Помнишь, как выходить из него?

— «Водой». Я чем-то болен?

— Травмы, ожоги, сотрясение мозга. Трещина в одном из ребер. Но это уже не моя забота — пусть лечат ваши врачи. Как и то, что сейчас добавится.

— Что значит «сейчас добавится»?

— То и значит. Как раз это самое, — со странной усмешкой произнес господин Ли Ван Вэй, сильным пинком сбрасывая Андрея с каменного гребня. Шин-карев с криком полетел в тот же самый овражек, зимнее падение в который перенесло его на три с половиной столетия назад.

Снова в глаза ударили зеленые и красные круги, руки неуклюже махнули в воздухе, ноги машинально оттолкнулись, уводя тело от каменных ступенек обрыва. Острая боль в боку молнией полоснула в голове и, : уже теряя сознание, он ощутил удар каменной осыпи по обожженной щеке…

…На плоском белом блюде лежит горка тугой, влажно поблескивающей оранжевой хурмы. Рядом с ней глубокая фарфоровая чашка, наполовину полная почти невидимой, прозрачной воды. Идет дождь: капли падают в чашку, расходятся кружками, отражаясь от ее гладких белых стенок. Плеск капли — кольцо — отражение, плеск капли — кольцо — отражение…

За гладкими темно-красными колоннами, за фигурным черепичным карнизом, во влажно-серой дождевой дымке лежит китайский сад. Прозрачные капли висят на острых кончиках жестких темно-зеленых листьев, блестящий гравий дорожек изгибается в мокрой траве. Вода прудов неподвижна, ее поверхность исчерчена лишь мелкой дождевой рябью.

Летящий гусь не желает отразиться на поверхности пруда.

Воды пруда не желают удерживать в себе отражения гуся.

Уносимые потоком Дао, люди и вещи расходятся, не совпадают, прощаются друг с другом в «обоюдном забытьи»— «цзян-ван»; спираль Времени разметывает их, отрывает друг от друга, унося в бесконечную Пустоту… Так лечатся сожженные души воинов.

Глава сорок третья

Молодой китаец Миша, решавший в городе Благовещенске таможенные вопросы на российско-китайском пограничном переходе, уже собирался лететь в Красноярск (заканчивался срок ультиматума, предложенного братве, крышующей городской рынок), когда увидел необычайно яркий сон. Пользуясь указаниями этого сна, Миша по прибытии в Красноярск взял трех китайцев и приехал на то место, где зимой забирал Мастера с Андреем. Спустившись по травянистому склону, китайцы осторожно полезли в скалистый овражек. Пройдя узкое место, они обнаружили тело мужчины в темной одежде, неподвижно лежащего на каменной осыпи, под невысоким скальным обрывом. Мужчина был без сознания, и китайцы отвезли его в больницу. После этого Миша сделал звонок в Питер, Геннадию Сергеевичу Д., директору представительства компании «Лимассол инвестментс Лтд». Миша сказал всего два слова: «Он вернулся»— так велел ему господин Ли Ван Вэй — и сообщил номер больницы, в которую поместили Шинкарева.

Закончив разговор с Мишей, Геннадий Сергеевич сделал звонок в Санкт-Петербургский институт мозга им. Бехтерева. Через несколько часов в Красноярск вылетели трое лучших специалистов по гипнозу.

При падении Андрей не почувствовал всей силы удара о камни — лишь легкий шлепок. Тем не менее лицо почему-то оказалось забинтованным. Под головой обнаружилась подушка, сверху одеяло, Он открыл глаза — перед ним была стена, окрашенная грязновато-голубой краской, на стене белый железный шкафчик с красным крестом.

— Доброе утро, Андрей Николасвич! — послышался знакомый голос. Голос был Танин — веселый, но какой-то слабый, с то ли взрослой, то ли болезненной хрипотцой.

— Таня…

— Она самая! Ой, не смотрите на меня, пожалуйста. Такой уродиной стала…

— А где я?

— Там же, где и я. Во второй краевой больнице. На Енисее вас нашли, неделю назад. Я случайно в коридоре увидела, как раз из «скорой» вытаскивали. Неделю к вам никого не пускали. Все какие-то люди ходили, в белых халатах. А где вы были?

— Не помню. Нет, постой… кажется, в Саратове. На военном заводе — помню цех: огонь, искры, работали прессы…

Картины кузнечно-прессового цеха стояли перед глазами, хотя ум еще помнит битву на улицах горящего города. Андрей понимал, что скоро «наведенная память» начнет вытеснять настоящую. Но сейчас это был хороший предлог сказать что-то, ничего не сказав о том, о чем он не скажет никогда и никому. Но и не забудет, что бы там не говорил Мастер.

— Ты-то как? — спросил он.

— Помирать собиралась, — она снова засмеялась, а смех был слабым, хриплым, — как вдруг резкое улучшение. Наверное, химия подействовала.

— Наверное. А сейчас что?

— Сейчас анализы в норме. Сплю да ем, маменька еду таскает. А вы есть хотите?

— Нет. Спать. — Глаза слипались, сознание проваливалось в глубину. Но в этой глубине уже не было ни пламени, ни боли.

— Тогда я пойду.

Андрей поднял глаза, оглядывая девушку. Таня сидела на краю его постели, одетая в темный байковый халатик. Голова была туго повязана платком, виднелись похудевшие, резко очерченные ключицы, тонкая шея.

— Волос нет, — смущенно улыбаясь, Татьяна прикоснулась к платку, — это из-за химии. Ничего, скоро отрастут. Да! — бумаги-то ваши у меня. Те, что про историю Сибири. Принести?

— Потом.

Все отдалилось куда-то, и Андрей заснул, успев только подумать: «Где Мастер?»

А Мастер был еще «там». Он пребывал в Сучжоу, в парковом павильоне, стоящем в Саду Неспособного Управляющего. Гладкие стены павильона были прорезаны круглыми окнами. От массивной черепичной крыши по белым стенам и по сухой песчано-желтой земле разбегались легкие серые тени. Земля вокруг павильона почти голая, без травы. Вокруг росли высокие старые клены, между которыми заворачивала дорожка — выпуклая, мощенная мелким старым кирпичом.

Господин Ли Ван Вэй очень ослабел, ему было трудно говорить. Сидя в глубоком мягком кресле, он ожидал последнего разговора, после которого он с легкой душой смог бы уйти. В руках у него был чертеж на шелковом свитке: Мандала Жертвы. В ее нижней части были изображены два черно-белых знака «Инь-Ян», опираясь на которые стояла мужская фигура в языках пламени. Немного прищурившись, Мастер с удовольствием улыбнулся — на этот раз Обряд был совершен с высоким искусством: «Огонь», зажженный в душе белого мужчины, и две жертвы, соотнесенные по строгим правилам взаимного перехода — женщину-кыргызку убили русские, русскую женщину — кыргызы. Жертвенная кровь пролилась, волна пошла, значит, и результата ждать недолго: лет триста.

Правда, не была решена дополнительная задача, которую Мастер поставил Чену, — и потому в сибирском городе пока не будет китайской комендатуры. Ну что ж, не все сразу…

В это время по кирпичной дорожке послышались шаги нескольких человек, на пороге показался прислуживающий ученик.

— Его высочество Цэван Рабдан, наследный принц Джунгарии! Примете, Ши-фу?

— Проси, — с трудом поднял руку господин Ли Ван Вэй.

На пороге показался молодой человек, почти мальчик, одетый в длинный кафтан блестящего оранжевого атласа, из-под узорной полы которого виднелись загнутые носки красных кожаных сапог. Оранжевая ткань кафтана хорошо сочеталась с массивной золотой цепью, а такая же шапочка — с кожей смуглого лица, с персиковым румянцем по-юношески гладких щек, с надменной чернотой узких королевских глаз. Две пары азиатских глаз, не мигая, смотрели друг на друга.

— Простите меня, Ваше высочество, за мою немощь, не дающую возможности приветствовать вас согласно этикету. Но, прошу вас, проходите, присаживайтесь, — Мастер показал на кресло рядом с собой.

— Что ты хочешь сказать мне? — отрывисто, с трудом выговаривая китайские слова, произнес принц Цэван.

— Нечто очень важное, требующее лишь моих и ваших ушей. Пусть все удалятся. Скоро вы станете джунгарским ханом, «хунтайши». Вы знаете, конечно, о странах, расположенных на востоке от Джунгарии — о кыргызском Хоорае и Урянхае, ныне принадлежащем монголам.

— Для чего ты мне это говоришь? — надменно оборвал его юноша-принц. — Будешь долго говорить, так и помрешь, не закончив. Судя по твоему виду, тебе недолго осталось.

— Еще раз простите меня, Ваше высочество! Так вот, Урянхай, или Тува, скоро будет занят китайскою силою. Что же касается кыргызов, то в отношении них вы должны будете сделать следующее…

Дальнейший ход этой конфиденциальной беседы был неизвестен, однако известны ближние и дальние ее последствия — те, которые пока что успели проявиться. Сам же Мастер пропал после этого разговора, не оставив следа ни в жизни, ни в людской памяти, ни в дотошных китайских хрониках.

Андрей лежал один в палате, в руках у него был аналитический доклад — «Политическая история Южной Сибири». Он начал изучать его, пока не попал в то странное время, а теперь ему любопытно, что же было дальше, после тех событий, к которым они прикоснулись самым кончиком тонкой китайской кисточки. Подробности начали забываться, но главный смысл интриги понятен.

«Кыргызы хотели взять Красноярск, и не смогли. После этого угроза с юга, от джунгар, для них стала совсем близкой. А дальше?»

…После неудачного штурма Красноярска, отбитого с помощью ссыльного украинского полковника Василия Многогрешного и уголовников, выпущенных из крепостной тюрьмы, государство кыргызов попало в вассальную зависимость от Джунгарии. Дальнейшие походы на Север совершались под предводительством джунгарскиз-явлководцев, но ни один, из них не был удачен.

В 1692 году большой красноярский отряд, под командованием все того же Василия Многогрешного, вошел в Хакасские степи, разгромил кыргызское войско и устроил в улусе погром — всего было убито более 1000 мирных жителей, очень много по тем временам. За этот поход молодой российский государь Петр Первый наградил Многогрешного большим количеством дорогой пушнины.

«Жаль, что не повстречались. Вот голос у него приятный», — вспомнил Андрей украинскую песню, услышанную в острожной клети.

В 1697 году в Джунгарии заступил на престол новый молодой хан — Цэван Рабдан, который царствовал тридцать лет. В это время большое количество населявших Джунгарию калмыков переселилось на северный берег Каспия, где и сейчас находится Республика Калмыкия — один из субъектов Российской Федерации. В Джунгарии тогда остался родственный калмыкам народ ойратов (западных монголов).

В 1700 году кыргызы совершили последний набег на Красноярск, но город им взять не удалось. Примерно в то же время войска китайской династии Цинъ стали планомерно занимать Урянхайскую землю (современную Туву).

«О чем же говорил Мастер с принцем Цэваном по поводу кыргызов? — подумал Андрей. — Вот, нашел!»

В 1703 году джунгарский хан Цэван Рабдан вне-запно вторгся в государство кыргызов. Более 2000 воинов быстрым маршем прошли через саянские перевалы и под конвоем переселили в Джунгарию почти все кыргызское население Хоорая. Хан опасался, что их, в качестве военной силы, используют китайцы, активно занимающие близкую Туву.

Енисейских кыргызов расселили в долине реки Или, в нынешнем Южном Казахстане. Они стали предками пятимиллионного народа тянъ-шанских киргизов, ныне проживающих в независимом государстве Кыргызстан.

Сразу после этого, в 1704 — 1705 годах, по приказу Петра I русские войска развернули широкое наступление в Хакассии, двигаясь от Красноярска на юг.

«С нашими понятно, они всегда так действовали. А китайцы? Ага! Вот и китайцы!»

В 1727 году, согласно Буринскому пограничному трактату, территория Южной Сибири была разделена — Хакассия отошла к России, а Тува — к Китаю. Итого России потребовалось:

— разгромить хана Кучума и занять его ханство — 16 лет.

— пройти всю Сибирь до Тихого океана — 60 лет.

— занять одну маленькую Хакассию, размером 300 на 500 километров — 120 лет.

«Не хило! А эти самые джунгары-калмыки так и остались небитыми, да еще на своей земле? И китайцы сидели и просто так на это смотрели? Что-то не очень верится. Да, вот, кстати!»

В 1756 году китайский император Цяньлун начал широкое наступление на Джунгарию. На помощь ойратам с побережья Каспийского моря двинулись калмыки, но в Казахстане их встретили ранее переселенные туда енисейские кыргызы. Они нанесли калмыкам военное поражение и заставили их повернуть обратно. Оставшись без помощи, джунгарские ойраты, не смогли сопротивляться китайцам. За три года войны (1756 — 1759) было убито почти два миллиона человек — китайцы охотились за стариками, женщинами, детьми, не давая пощады никому. Произведя поголовное истребление западных монголов — фактически геноцид, — китайцы заняли Джунгарию, что и было их давней целью. Она и сейчас в составе Китая .

Именно эту кровь и пытался предотвратить Мастер, когда просил Чена открыть ворота в Красноярск, что дало бы возможность кыргызам уйти от джунгар в Енисейскую лесостепь. Но на пути Чена встал Андрей. «Ну и как оно — чувствовать себя историческим героем?»

Так что же получается: сначала китайцы помогли джунгарам вывести кыргызов из Хакассии, за это без российского сопротивления заняли Туву (еще раньше заняв Монголию, ослабленную засухой и войной с теми же джунгарами). Потом напали на Джунгарию, захватив ее с помощью ранее переселенных кыргызов. Все было проведено четко и последовательно, на протяжении почти двухсот лет. Вот комбинаторы! Как говорил Остап Бендер, — учитесь, Киса! И мы в том времени как раз и помогали воплощению этой схемки. И другой вопрос — а ОКОНЧЕНА ли их комбинация?

— Здравствуйте, Андрей Николасвич! Давно не читали? — услышал он Танин голос.

— Да, так, — Андрей закрыл папку.

Таня присела на край кровати. Странно, но она была одета в обычную городскую одежду — джинсы, клетчатую рубашку с короткими рукавами. Голова все так же повязана платком, но теперь это черный пиратский платок, украшенный черепом и скрещенными костями. В руках какие-то бумаги.

— Почему ты не в больничном? — спросил Шинкарев.

— Это вас надо спросить, почему все еще в постели. Выписывают нас сегодня, вот и документы ваши.

— Почему так рано?

— Так больница-то бесплатная. А на страховом полисе денег нет, чтобы нам тут отдыхать. Или сами платить будете? Тогда напишите заявление в бухгалтерию.

— Лучше домой. Отвернись, пожалуйста, я переоденусь…

— А на меня и смотреть не будут, хоть оденься, хоть разденься.

— Брось! Ты же красавица! Смотрели и будут смотреть.

— И вы?

— Что «я»?

— Да нет, это я так. Не слушайте меня!

Оставив его бумаги, Таня быстро вышла из палаты. Андрей поглядел ей вслед. Надо внести ясность в отношения с этой девушкой. И внести ее — Шинкарев был сейчас абсолютно уверен в этом — совершенно определенным образом. Прекратить отношения — мягко, но решительно, «не наматывая соплей на кулак». Прежней Тани все равно не будет — скоро она превратится в худощавую, нервную, быстро устающую женщину. Выздоровление с помощью потустороннего не проходит даром — оно всегда накладывает на личность свою холодную печать. Именно Андрей был орудием выздоровления. Глупо считать, что он подарил Тане жизнь, но еще глупее окончательно испортить ее.

А вот Крысу надо найти. Но как? «Подумаем». Как писал Козьма Прутков, один из любимых мыслителей капитана Андрея Николасвича Шинкарева: «Ив пустых головах любовь порой преострые выдумки рождает». Оно и лучше, подумать-то, — сколько можно китайским умом кормиться, пора уж собственной башкой соображать.

А может, он снова уходит от выбора, заранее «сдавая» Таню в пользу Крысы? Если и так, теперь никто ему не судья.

Через полчаса Андрей с Таней спустились в приемный покой. Там уже ждали. Слезы, объятия, солнечный свет на крыльце больницы. Глоток жаркого городского смога, настоянного на выхлопных газах, густо обметенного тополиным пухом. Хлопок автомобильной дверцы, и свой город — так и не взятый врагами замелькал за боковым стеклом. Ветер дул со стороны «Химволокна», и потому небо было оранжевым, а по асфальту змеились зеленые тени. Знакомо запершило в горле.

— По телевизору говорили, что ожидается какое-то важное решение, связанное с Китаем, — обернувшись от руля, сказал отец. — Ты ничего не слышал?

«Седеет батя-то. За шестьдесят уже…»— подумал Андрей.

— Нет, ничего.

«Так кончилась ли их комбинация? И может ли она вообще закончиться, коль скоро была запущена в» волну событий, отраженных друг от друга «? Скоро увидим». Он откинул голову на горячую кожу сиденья и закрыл глаза. Глава сорок четвертая

Летом в Красноярске темнеет быстро и наглухо — ночное небо по-южному черно, без всякого проблеска вечерней зари на горизонте. Теплый ветерок овевал Танино тело, раскрывая все поры под летним платьицем. Высокие каблучки белых босоножек стучали по асфальту — желтому от фонаря, исчерченному узорной тенью, падающей от раскидистой черемухи. Перед автобусной остановкой припарковался «мерседес»— не самый дорогой, не «шестисотый», но крупный, широкий, уверенно поблескивающий черным лаком корпуса. Странно, что он делает здесь, на безлюдной заводской окраине?

Тане нужно было перейти на другую сторону улицы, но когда девушка вышла на дорогу, обходя машину, дверца вдруг распахнулась и перед ней появился крупный, коротко стриженый парень.

— Прокатимся? — Широкая волосатая лапа стиснула Танино запястье, потянула внутрь машины.

— Отпусти! Что делаешь, урод?! Отпусти, кому говорю! — Таня по-настоящему испугалась.

— Давай лезь, телка! Щас ноги раздвинешь, и отпустим к мамочке. А будешь дрыгаться, я тебя через своего кобеля пропущу.

— Отпустите девушку, — послышался сзади спокойный голос с легким восточным акцентом. Из тени, отбрасываемой деревьями, вышел высокий китаец в дорогом темном костюме.

— Мужик, ты кто, в натуре? — осклабился Танин обидчик.

— Сейчас узнаешь, — ответил мужчина.

И толкнул бандита ладонью в челюсть. Вроде бы не сильно, но внутри что-то хрустнуло, и Танин обидчик прижал лапы к физиономии и замычал. Китаец небрежно смахнул его в сторону и — намного деликатнее — отодвинул Таню от машины.

— Ты че, козел?! — зарычал было водитель, но в руке китайца вдруг появилась короткая стальная палка. Боковое стекло «мерса» разлетелось вдребезги, а водитель уткнулся головой в рулевую колонку. Китаец ударил еще раз, сбоку. Сразу запахло бензином — стальной штырь пробил бак.

— Идем, — сказал мужчина и потянул Таню к остановке. Но пройдя метров сорок, остановился.

— Подожди-ка… — Он рассеянно потер ладонью по высокому выбритому надлобью. — Что-то я забыл… а, вот!

Похлопав себя по бокам, он вынул из кармана золотую «ронсоновскую» зажигалку, нажал на рычажок и с силой швырнул ее в сторону «мерседеса». Огненная точка, описав длинную дугу, упала в бензиновую лужу.

— Вот такой теперь разговор с вами будет! — как бы сам себе сказал китаец. Затем повернулся к Тане:

— Идем, девушка.

— Кто вы такой? — спросила перепуганная Татьяна.

— Меня зовут Чен. Мы с Андреем, — он замялся, подбирая слово, — мы вместе учимся. У одного человека. Ты знаешь, где сейчас Андрей?

— А вы его не тронете? — ее испуг за себя перешел в испуг за Андрея.

— Тронешь его… — проворчал Чен. — Не бойся, я к нему по делу.

— Тогда записывайте. — Таня продиктовала телефонный номер сотового.

Чен записал, потом мягким движением поправил сбившийся Танин платок.

— А ты красивая девушка.

— Не трогайте меня! — отшатнулась Таня.

— Не бойся, — спокойно сказал Чен. — Завтра сходим куда-нибудь? Поговорим. Не против?

— На свидание, что ли? А Андрей Николасвич… — попыталась сказать Таня, но Чен перебил ее.

— А мы ему не скажем, верно? — прошептал китаец ей на ухо. — Придешь?

— Ну да, приду, наверно. — Татьяна неуверенно улыбнулась.

Тут как раз подошел ее автобус, Чен попрощался и, что-то насвистывая, вновь скрылся в ночной тени.

Все было сделано качественно. Конкурентам показали, кто теперь хозяин, сборы с мясных рядов пойдут китайцам. И Мастер скоро приедет. На семинар по даосской магии, намеченный в Красноярском государственном университете. Впрочем, все это лишь повод, а настоящая причина была совсем недалеко — озаряя ночь огнями плавки, изрыгал на полнеба фтористый дым Красноярский алюминиевый завод — второй по величине в России. Так что новые приказы не преминут последовать, это уж точно.

В Ситуационном зале Кремля проходило заседание Совета Безопасности Российской Федерации. Перед Президентом РФ лежал еще не подписанный указ о начале выполнения российской части совместного проекта с Китаем.

Все силовые министры объявили о готовности своих министерств к началу проекта. Министр иностранных дел предупредил о крайне негативной реакции США и их союзников — «Вы же понимаете, какой вой поднимется!» Поскольку формально проект был ответным шагом на действия Запада, вой решено было проигнорировать. Кроме того, шум по поводу первой части проекта должен был прикрыть подготовку его второй части, имеющей даже более важное значение.

В этот момент пришло сообщение — только что закончилось заседание Совета Безопасности Китайской народной республики, и Председатель ЦК КПК подписал аналогичный указ. Через некоторое время должен состояться визит в Москву представительной китайской делегации. В ходе этого визита будет подписан долгосрочный межгосударственный договор, который затем ратифицируют парламенты двух стран.

— Так что, товарищи? Есть замечания, вопросы, возражения? — последний раз спросил Президент, сняв колпачок с ручки и придвигая к себе текст указа.

Летний дождь, тихий и теплый, застал Андрея на берегу реки. Светлая енисейская вода покрылась рябью, исчезая в тумане, растворяющем лесистые горы на другом берегу. Легкие волны набегали на береговую гальку, на которой валялись выбеленные куски старых бревен и тяжелые якорные цепи, покрытые рыхлой коричневой ржавчиной. Влажный воздух наполнился запахом большой реки — рыбы, сухих водорослей, далекого дыма. Ветер стих, слышался лишь шорох дождя да мерный стук капель по капюшону старой штормовки.

Все замерло — время остановилось, пространство сузилось, очерченное линиями крутых склонов, растворяющихся в дожде. Потемнели коричневые скалы и осыпи, светлые прозрачные капли повисли на зеленых листочках акации и завитках ее коры, отслоившейся от крепких изогнутых, стволов.

«Что же мы сделали? Что за совместный проект? Что дальше?»— Андрей снова и снова задавал себе вопросы. Он многое помнил, понимая, — или догадываясь? — что экспедиция была успешной. К тому же в Академгородке у него была назначена встреча, на которой он надеялся выяснить если не все, то многое.

«Здесь, кажется». Постояв перед знакомым подъемом, Андрей двинулся вверх по овражку, стиснутому каменными стенками. Земля на скалах набухла, пропиталась водой, на подъеме она легко сдвигались ногой, оставляя на чистом камне темные следы. На середине склона подъем вывел на скальную полку, образованную ребром выступающей плиты. Плоскости скал гладко и тускло блестели под дождем, полка была покрыта мокрой щебенкой, в центре ее образовалась лужица, на поверхности которой непрерывно возникали-пропадали круги от дождевых капель. Капля — легкая быстрая волна — качание воды, пропадающее без следа…

Андрей подошел к невысокому отвесу, внимательно осмотрел место своего прыжка. Ничего особенного — скалы, осыпи, мокрые кусты акаций. Никакого волнения внутри. Машинально он поднял с земли две плоских каменных плитки и несколькими уверенными ударами отбил на одной из них заостренную кромку. С удивлением посмотрев на свою собственную работу, Шинкарев повернулся и двинулся дальше. Дождь тем временем стих, заголубело небо, блеснул первый солнечный луч, отражаясь на влажных ребрах скал. Мокрые леса на заречных хребтах засияли изумрудными пятнами и синими, как морская вода, тенями в распадках, по которым поползли полосы белого тумана.

Подъем стал положе, появилась тропа, идущая по узкому гребню травянистого склона. Встретилась первая пустая бутылка, покрытая каплями. Из-за края горы показались типовые пятиэтажки Академгородка. Там, на конечной остановке, стояло небольшое кирпичное кафе — туда и направился Андрей. Повесив мокрую куртку на спинку стула и взяв чашку кофе, он сел лицом к широкому окну, глядя на прояснившееся голубое небо, мягкие зеленые горы и теплые коричневые скалы на их вершинах.

«Азия, в сущности… А вот мы, русские, — чужие здесь или свои? Должны мы здесь жить или лучше, чтобы нас тут не было?» Кто ответит? Только сам себе — больше некому.

— Красивая природа, — послышался сзади знакомый голос.

Андрей обернулся — Мастер. Все правильно, так они и договорились.

— Здравствуйте, Ши-фу.

— Здравствуй. Что ж, теперь ты совсем дома.

— Похоже, не совсем.

— Почему? — Китаец вприщур глянул в глаза Андрею.

— Мне кажется, вое вокруг какое-то непрочное. Будто ненастоящее.

— Как сказал один из патриархов Чань: «Много лет я искал дорогу домой, а теперь забыл, откуда пришел». Ты помнишь что-нибудь?

— Какие-то женщины, лошади, огонь. Я все позабуду?

Шинкарев помнил почти все. Но говорить об этом не собирался.

— В дневном сознании — да, — ответил господин Ли Ван Вэй. — Но в снах это будет возвращаться. Правда, все реже и реже.

Мастер отошел к стойке, взял себе стакан минеральной воды. Вернувшись за столик, достал из внутреннего кармана титановые часы, положил перед Андреем.

— Твои. Нам чужого не нужно.

— Спасибо. И спасибо вам за Таню, — сказал Шинкарев, защелкивая «Ориент» на запястье.

— Это не моя заслуга, — спокойно ответил Мастер. — Твоя. Таня встречается с Ченом, ты это знаешь?

Андрей знал это. Знал и о том, что произошло на темной заводской окраине. Достойный поступок, ничего не скажешь. И тем не менее Андрей не хотел видеть Чена рядом с Татьяной. По той же причине, по которой и сам прервал отношения с ней. Но кто он такой, чтобы вмешиваться в личную жизнь двух взрослых людей?

— Таня самостоятельный человек и способна решить, с кем ей встречаться. Я слыхал, Чен собирается уезжать?

— Он уже уехал.

— Куда?

— А вот сейчас и посмотрим, — ответил Мастер, глядя на синий экран телевизора, по которому прыгала белая стрелка. Приближались «Новости». Прошла заставка, послышался голос диктора:

…после принятия в Европейский Союз Литвы и Польши и блокирования этими странами сухопутного сообщения с Россией экономика и управление Калининградской области столкнулось с большими трудностями. В этих условиях Президент и Правительство Российской Федерации приняли решение удовлетворить просьбу Китая и передать ему в аренду территорию Калининградской области сроком на пятьдесят лет. Согласно условиям аренды, Россия сохраняет контроль над следующими объектами: янтарным комбинатом, базой Балтийского флота, городом и портом Калининград, главными международными автомагистралями и границами…

«Ну ни хрена себе, сказал Внутренний голос. Мать твою, что же мы наделали?!»

А диктор продолжал:

…на территории Калининградской области предполагается создание мощных производственных комплексов, ориентированных на выпуск товаров для европейского рынка. Для работы на этих предприятиях и обеспечения сопутствующей инфраструктуры, а также сельского хозяйства, будет организовано переселение нескольких сот тысяч граждан КНР. В течение срока аренды китайское население этой территории может достигать нескольких миллионов человек…

— На этой территории китайцы будут производить свой ширпотреб? — спросил Андрей.

— Почему ширпотреб? Хорошие товары. Главное, рядом европейский рынок.

— Но кто их пустит на европейский рынок? Ведь производство будет на территории России?

— Не совсем. Калининградская область получит международный статус «арендованной территории». Такой же, как, например, зона Сайменского канала, используемого Финляндией. Кроме того, если головная фирма зарегистрирована в Китае, то где бы ни была произведена ее продукция, на ней будет стоять «Made in China».

— Будет стоять, и что?

— Как что? Китай же член ВТО, Всемирной торговой организации. А значит, европейский рынок открыт для его товаров. Я тебе больше скажу — само вступление Китая в ВТО было сделано в расчете на появление такого европейского плацдарма.

«Хитро! Почти как с Джунгарией».

— Да… — покачал головой Мастер. — В перспективе: два-три миллиона китайцев. И это только легальных. Со своими кланами, «триадами», нарко-траффикантами. По восемь-десять детей в каждой семье. Много работы.

— Для кого?

— Для нас, разумеется. Для моей школы «Лян-мэнь». Надо же контролировать… гм-м-м… производственный процесс. Но это еще не все. Слушай дальше.

Закончив чтение президентского указа, диктор стал сообщать новые факты:

…Как выяснилось, переговоры об аренде крупных объектов российской собственности велись и ранее. Так, Китай собирался взять в аренду проведение крупного теннисного турнира — «Кубка Кремля». Кроме того, он выразил желание приобрести у России ее радиолокационную станцию в Лурдесе (Куба). Россия сдала в аренду Южной Корее рыболовные зоны вокруг островов Шикотан и Хабомаи — несмотря на официальные протесты Японии, которая требует возвращения ей этих островов Курильской гряды…

— Теннисный турнир и станция? Но это же ерунда, мелочи. Да и сделки не состоялись, насколько я знаю, — пожал плечами Шинкарев.

— Конечно, мелочи, — кивнул господин Ли Ван Вэй, — но они создали тенденцию. Определенную логику событий. А чтобы эта логика привела к чему-то действительно крупному, выходящему за обычные рамки, — и при этом соответствующему этой же логике, — пришлось немного «подкрутить винтики» истории. Обычная экспедиция, ничего особенного. Рутина, в сущности.

— Допустим. — Андрей проверил, высохла ли его куртка. — А почему в Красноярске?

— Вселенная держится на действии «Небесных весов», так говорят даосы. Как на небе, так и на земле — все должно быть уравновешено.

— Ив этом деле?

— Конечно. У совместного проекта будет и второй этап. Продвижение России в Юго-Восточную Азию при поддержке Китая. Создание крупного российского анклава, где-нибудь между Гонконгом и Сингапуром. А Красноярск географически находится как раз посередине. Так сказать, точка равновесия.

— Там же все занято, поди, между Гонконгом и Сингапуром.

— Для этого и понадобится китайская поддержка. И ребята, с которыми ты воевал в джунглях. Да и твое служебное задание не заставит себя ждать. А Чен уехал в Калининград. Видишь, как все уравновешено.

— Зачем Чен уехал в Калининград?

— Ну… — немного замялся Мастер, — погуляет, посмотрит, что к чему. Кстати, он пригласил с собой Татьяну. Она прилетит туда попозже.

В душе Андрея шевельнулось что-то похожее на ревность. А не рано ли он отказался от этой девушки? Нет, все нормально.

— И вот еще что, — добавил Учитель, — тебе передает привет одна из моих учениц — некая Крыса. Хочет поприветствовать героя фантастического рейда. Получившего к тому же приличную сумму на банковский счет.

— Победитель получает все? — криво усмехнулся Андрей.

Тот ли выбор он сделал? Странная вещь — необходимость выбора. Способна испортить самую лучшую ситуацию. И никуда не денешься.

— Настоящий победитель не получает ничего, — спокойно ответил Мастер. — Как говорил Сунь Цзы: «Тот, кто искусен в делах войны, не приобретет славы за свою хитрость и не получает награды за свою храбрость». Ты хочешь быть среди настоящих победителей? Или среди героев, которых приветствует толпа?

— Настоящих. — Андрей не сразу решился ответить. — Пожалуй, так.

Он уже начал чувствовать цену такого ответа.

— Тогда готовься терять, — произнес Мастер. — В конце концов, ты потеряешь все. Именно это я будет твоей главной победой. Но пока что тебя ждет Крыса.

— Где?

— В Бангкоке, в отеле «Хилтон». Если хочешь, мы вылетим туда завтра. У меня дела в Таиланде.

Господин Ли Ван Вэй замолк, глядя на горы, потом устало прикрыл глаза. Сразу стал виден возраст. Он снова открыл глаза, и впечатление старости тут же исчезло — взгляд был острым и цепким.

— Ладно, — подытожил он, поднявшись из-за столика, — пойдем-ка, прогуляемся, по пути все и обсудим. В лесу хорошо после дождика — тепло, грибами пахнет… Ты идешь?

— Да, Ши-фу.

Этот выбор сделан. Они поднялись и вышли из кафе.

В это самое время, в нескольких сотнях метров по направлению к реке и в пятидесяти метрах ниже по склону — там, куда дважды падал Андрей, — воздух словно сгустился. Казалось, что из него сейчас проявится какая-то смутная человеческая фигура, то ли из прошлого, то ли из будущего. Но через мгновение все успокоилось, виденье рассеялось без следа. Больше ничего не происходило, лишь далеко внизу, под скалами, великая река — Енисей, Ионесси, Большая вода, — как сотни и тысячи лет назад, безостановочно катила на север свои холодные темные волны.