Сергей Фомичёв

Пророчество Предславы

Глава первая

Знамение

Городец Мещёрский[1]. Апрель 6860[2] года.

Стук в дверь. Пёс приподнял голову, насторожил уши, но не зарычал, и не залаял, — значит в дом пришли не враги. Сокол согласился с псом, он и сам не почуял ничего угрожающего, напротив, явно ощутил чужой страх пополам с неуверенностью. Боялись его, Сокола. Боялись, но всё же пришли. Из чего следовало, что пришли по важному делу.

Стук в дверь застал чародея за его любимым занятием. Лёжа на покрытой шкурами лавке, он разбирал аравийскую вязь трактата великого Авиценны, что полгода назад доставил ему ханьский купец Чунай. Бросать чтение не хотелось. Но делать нечего — вряд ли кто-то решился бы беспокоить известного чародея по пустякам.

— Видимо, нам предстоит работа, — сказал Сокол псу, отложив свиток и поднимаясь с лавки. Пёс не ответил, лишь обвёл взглядом комнату — всё ли в порядке — и улегся обратно. До чародейской работы ему не было никакого дела.

В одной рубашке, босиком, Сокол прошлёпал в сени и отворил дверь, даже не спросив, кто там.

Возле порога стояли, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, два мужика. И без волшебства ясно, что они столь же опасались чародея, сколько и нуждались в его услугах.

В первом, что постарше и ниже ростом, Сокол угадал сельского старосту — рубаха богата вышивкой, не из обыденных, такие даже купцы достают лишь по праздникам. Второй рядом со старостой выглядел настоящим богатырём. Охотник, — решил Сокол, отметив, что новые, судя по свежести меха, сапоги, уже изрядно потёрты на боках от длительной ходьбы. Молодой, хотя плохо зажившие рубцы на лице делали его старше. Сокол подумал, что, пожалуй, смог бы помочь молодому человеку, составив подходящую мазь, однако вряд ли гости пришли за этим, а навязывать лечение было не в его привычках.

Лица обоих украшали густые чёрные бороды, какие не часто встретишь у лесного народа. На груди у старосты к тому же виднелся нательный крестик, что развеяло последние сомнения Сокола.

Православные неохотно обращаются за помощью к чародеям, подумал он, а если и обращаются, то к своим чудотворцам. Так что работа обещала быть необычной.

Сокол посторонился и молча указал рукой, приглашая гостей войти. Они вошли, почистив в сенях не слишком-то и грязную обувь, сняли шапки и, оглядев комнату, немного успокоились. Жильё колдуна выглядело обычным. Никаких черепов да костяков по стенам не висело и на столах не лежало; чёрных котов или воронов туда-сюда не шмыгало, пауков или жаб в котле не варилось. Лишь в углу висел пучок травы, но такая, отгоняющая днём мух, а вечерами комаров, встречалась почти в каждом доме. Пёс же — единственное помимо хозяина существо — смотрел на них даже доброжелательно.

— Что вам нужно, уважаемые? — спросил Сокол после обмена приветствиями и малозначащими, по крайней мере, для него, пожеланиями здоровья.

— Колдун у нас умирает, почтенный чародей, — бойко заговорил староста. — Страшное дело. Всё село второй день не спит, опасается, как бы худо не вышло, как бы не обернулся он упырём. Иные уж вещи собрали и подались в Мещёрск или к родичам в соседние сёла. Священник наш, Леонтий, носа из избы не кажет. Некому защитить мир.

Он вздохнул.

— Помоги, не гневайся, а мы в долгу не останемся — отблагодарим. Мы бы и не беспокоили тебя пустяками-то. Но тут такое дело, такое дело…

— Далеко ли село ваше? — осведомился Сокол, одеваясь и раздумывая, не взять ли чего с собой. Так, на всякий случай. Умирающий колдун дело действительно серьезное, староста вовсе не преувеличивал. В Мещере только два-три человека могли справиться с подобной напастью, не причинив при этом вреда себе и окружающим.

— Сельцо называется. Пути вёрст шесть. На возке-то быстро домчим — дорога хорошая, наезженная, — заулыбался староста, увидев, что чародей согласился.

Сокол оделся и, шепнув псу, чтобы тот сторожил дом (хотя не случалось ещё, чтобы воры лазили по таким домам), вышел вслед за мужиками на улицу.

Там поджидал возок, запряжённый парой низких заросших лошадок неопределенной масти. Пару в этих местах запрягали редко, главным образом на праздники и по торжественным случаям. Две лошади, пусть и не самые породистые, свидетельствовали не столько зажиточности хозяина, сколько об уважении, которое тот оказывал Соколу.

Староста взялся за вожжи, а охотник уселся позади рядом с Соколом.

Дорогой чародей заметил, что молодой селянин всё время озирается по сторонам, не выпуская из рук копьеца — в большом городе он чувствовал себя неловко.

Староста, впрочем, тоже город не жаловал. Вместо того, чтобы проехать коротким путём через крепость, он направил лошадок в обход, по дороге, что вела почти под самыми стенами между лесом и рвом. Всё время причмокивая и поддёргивая вожжами, староста заставил бежать своих лошадок довольно резво. Охотник, тем временем, исподлобья рассматривал городские стены, сложенные из сосновых, обмазанных глиной, срубов. Невысокие, они, тем не менее, с утра до вечера накрывали окружную дорогу тенью и от этого внушали проезжим почтение.

Оставив позади город и взяв от Напрасного Камня левее, они выскочили на идущую сквозь вековые леса и воспетую вместе с ними в сказаниях и былинах, знаменитую Муромскую дорогу. Дорогу настолько древнюю, что говорили, будто торили её великаны онары, что жили в этих краях задолго до людей.

— А что злой колдун? — спросил Сокол, как только они миновали Напрасный Камень.

— Да нет, добрый, вообще-то, — ответил, подумав, староста. — На людей и скот порчу не наводил. Откуп брал, правда, да на свадьбах угощался, во главе стола сидел. А так, знахарствовал, людям помогал, но главное других колдунов к нам не подпускал и ихнюю порчу снимал. Да только кто знает, что он после смерти вытворять начнёт.

К деревенским своим собратьям-самоучкам Сокол не испытывал неприязни, тем более ненависти. Ни к злым, ни к добрым. И те, и другие занимались нужным делом, оттягивая на себя всё тёмное, что скапливалось среди людей. А добрый колдун или нет, зависело лишь от присущего ему обычного человеческого естества. Что, впрочем, тоже имело значение.

* * *

Въехали в притихшее Сельцо, состоящее из двух десятков дворов. Оно и впрямь оказалось христианским — на горке возвышалась деревянная церквушка из побеленного сруба, покрытого небольшим куполом с маковкой и крестом. Это означало, что почтение чародею будет оказано больше из страха, чем из уважения. Улица пуста — народ собрался неподалёку от колдунского дома, на соседнем дворе, и тихо перешептывался, бросая в ту сторону косые взгляды. При виде подъехавшей повозки, в которой сидел мещёрский чародей, среди людей пронесся вздох облегчения — умирающего колдуна православные побаивались больше, нежели колдуна живого.

Сокол слез с возка и подошёл к людям. Прежде чем приступить к делу, он решил расспросить поподробнее местных, что за колдун, каков его нрав, кто и что за ним подмечал. Конечно, по дороге Сокол выжал из старосты всё, что мог, но в таком серьезном деле никакой разговор лишним не бывает. Однако, судя по рассказам селян, всё обстояло как обычно, не лучше и не хуже чем в других местах.

— А кто ходит за ним? — спросил чародей. Колдун там или не колдун, а всякий больной, тем более, умирающий человек требует ухода.

— Племянница ходит, Елена. Она и сейчас там, — ответившая баба махнула рукой. — В его доме.

Тоже в порядке вещей. Кто кроме родственника, притом близкого, станет ухаживать за колдуном на пороге его смерти?

— Пойдешь со мной, — сказал Сокол охотнику. — А ты оставайся здесь, — добавил он, обращаясь к старосте.

Воздух в тёмной комнате стоял затхлый и к тому же в нос било какой-то кислятиной. Пол оказался земляным, ничем не покрытым — христианские сёла в Мещере жили, как правило, небогато. На укрытой шкурами широкой лавке, дёргаясь и мыча, умирал колдун. Сокол увидел глубокого седого старика с высохшим, почти невесомым на вид телом; увидел лицо, испещренное морщинами и покрытое отвратительными синюшными пятнами.

Возле умирающего сидела племянница. Она оказалась молодой женщиной, красивой, но измученной двухдневным уходом за необычным больным. Бросив взгляд на вошедших, Елена встала со скамейки и поправила на голове платок.

— Брала у него что-нибудь? — на всякий случай спросил Сокол, хотя и так видел, что сила колдуна всё ещё оставалась при нём, иначе он давно уже упокоился бы.

— Что ж я, дура неграмотная? — ответила женщина, пожав плечами.

— Иди, — кивнул Сокол. — Теперь уже не долго осталось.

— Здесь постою, — возразила Елена. — Родня всё же. Может, захочет чего сказать перед смертью.

Чародей не ответил. Придвинув скамейку ближе, уселся перед постелью. Охотник встал в отдалении, поглядывая на больного с опаской.

— Если его будет корчить, поможешь мне, — сказал парню Сокол и занялся, наконец, хозяином.

Колдун умирал тяжело. Колдуны вообще очень тяжело умирают, уходящая сила крутит их перед смертью хуже церковных пыток. Нечеловеческая боль рвалась наружу, старик стонал, скрипел зубами, из его рта шла пена вперемешку с кровью от прикушенного языка. Сокол снял с пояса мешочек. Отщипнув немного от тестообразного вещества, скатал шарик и сунул колдуну в рот. Это был банг — вязкое варево из конопляных листьев, белены и прочих дурманящих трав, изготовлению которого, он научился у одного аравийского лекаря. Банг опасен для живых, если его употреблять без меры, но помогает тяжело больным и умирающим избавиться от страданий.

Колдун притих, его боль медленно отступала.

— Ну всё, дед, — обратился к хозяину чародей. — Мучений больше не будет.

Конечно, он имел в виду земные мучения. А что ждёт колдуна там, за порогом смерти, кто знает…

— Возьмешь у меня змеевик?[3] — приоткрыв глаза, спросил вдруг умирающий старик.

— Возьму, — спокойно, не отводя взгляда, ответил Сокол.

Тот не без усилия протянул морщинистую руку с длинными, но ухоженными ногтями и вложил в ладонь Сокола амулет.

Сперва ничего не происходило — змеевик, сохранивший тепло хозяина, грел руку, и казалось, в нём нет ничего колдовского. Чародей даже подумал, что дело обойдётся без обычной в подобных случаях борьбы. Но вот ладонь слегка кольнуло. Сокол невольно сжал амулет и сразу же почувствовал, как на него обрушился мощный поток неведомой силы. Будь на его месте обычный человек, или даже чародей без достаточного в таких делах опыта, поток неизбежно захватил бы его, сокрушил, подчинил своей власти, превратил бы в живое орудие, способное продолжить дело умирающего. Но Сокол не зря считался сильнейшим среди собратьев по ремеслу, его собственная мощь значительно превосходила ту, что заключалась в змеевике. Поэтому он без страха раскрылся потоку, вбирая в себя каждую его частичку. Он впитывал чужую силу, как человек, одержимый жаждой, глотает воду; он растворял её и использовал для усиления собственной мощи.

И почти сразу почуял неладное. Нет, он ни на миг не потерял власть над потоком, тот по-прежнему легко покорялся, но странная чужеродность входящей силы насторожила. На своём веку Сокол многое изведал и до сих пор полагал, что столкнуться с чем-то совершенно новым ему не придётся. И вот столкнулся. Колдун служил кому-то настолько чуждому, что Сокол не смог даже отдалённо понять сущность этой силы. В другой обстановке он не преминул бы выяснить её природу, но сейчас его собственная неимоверная воля превратилась в помеху. Она успешно подавляла чужой поток, но вместе с тем и закрывала его от сознания чародея. Только подчинив себя чужой воле — как случилось бы со всяким принявшим от колдуна змеевик, кто не обладал могуществом соизмеримым с могуществом Сокола — можно понять хоть что-то. Но это стало бы слишком дорогой ценой за знание, а Сокол не готов был заплатить свободой и за более ценные сведения.

Выпытывать у православных селян, какой именно силе служил колдун, бесполезно — эти люди давно забыли своих прежних богов. В лучшем случае от них можно получить лишь смутный намёк. Сокол подумал, что на этот раз любопытство придётся оставить неудовлетворённым. А жаль…

— Как звали тебя? — спросил он. Именно так: «как звали», а не «как зовут».

— Вихрь, — ответил тот хриплым, но отнюдь не старческим голосом.

Чародей резко повернул руки ладонями к себе и оборвал призрачную нить неведомого потока, уже почти полностью иссякшего и растворившегося в нём. Те крохи, что остались в распоряжении колдуна, пригодятся ему в странствиях по загробному миру, каковые никогда не бывают лёгкими у представителей их племени.

— Я последний… — прохрипел Вихрь, как бы желая о чём-то предупредить чародея, но не договорил. Хрип оборвался. Старик медленно закрыл глаза и, сипло выдохнув в последний раз, спокойно умер.

Дело сделано. Теперь местные жители, несмотря на своё христианство, похоронят колдуна с соблюдением старых обрядов: подрежут, как водится, подколенные жилы; положат в гроб лицом вниз; вынесут головой вперёд, а в могилу вобьют непременный осиновый кол. Но всё это уже не будет иметь значения. Колдун перестал быть опасным. Перед самой своей смертью, он, собственно, перестал быть колдуном — стал обычным человеком. Но суеверных мужиков не переубедишь. Да и зачем? Так им будет спокойнее.

Чего нельзя сказать о самом чародее. Страха он по-прежнему не испытывал, но смутное беспокойство осталось. Ох, не прост был колдун, ох не проста сила.

Сокол вместе с Еленой и охотником вышел во двор.

Народ с прибытием чародея осмелел и толпился уже возле самых ворот, вполголоса обсуждая событие. Увидев выходящих, все устремились навстречу, спрашивая, что да как.

— Всё, отмучился, — сообщил охотник вздыхая.

Люди, перекрестившись, заметно повеселели. На лицах появились улыбки, и радость сдерживало только уважение к усопшему. Староста торжественно направился к Соколу, протягивая ему с поклоном тряпичный свёрток.

— Вот, прими от мира. Чем богаты, — промолвил староста.

Сокол развернул тряпицу. Сельцо расщедрилось на две серебряные гривны, что за такую работу явный перебор — видимо сильно напугался православный народ этой смерти. Чародей оставил у себя одну гривну, вторую же вернул старосте.

— Этого хватит, — сказал он. — А теперь отвезите меня обратно.

Провожал чародея только охотник. Староста остался в селе, немедленно занявшись устройством похорон. Суеверные жители решили похоронить колдуна ещё до захода солнца.

По дороге парень немного разговорился. Звали его Николай, но соседи чаще называли его Дымком, за тот запах, что шёл от него постоянно после долгих лесных скитаний. Он и в самом деле промышлял охотой, впрочем, как и многие из его села. А вот покойного колдуна, как оказалось, знал лучше прочих.

— Как-то раз попросил меня Вихрь волчонка добыть. Не молочного, понятно, но щенка. Зачем ему понадобился зверёк, колдун не сказал, а я, понятно, не спрашивал. Где тот волчонок теперь, не знаю. Верно подрос уже…

Во время неспешного разговора Сокол часто трогал пальцами змеевик, а то и вытаскивал, чтоб ещё раз взглянуть. Тот выглядел вполне обыкновенным — серебряный с вплавленным в серебро янтарём, с рисунком в виде солнца и месяца.

Вот еще одна странность — как такой амулет мог храниться у колдуна, если известно, что их брат не жалует ни серебро, ни янтарь. Вернее сказать, серебро и янтарь не жалуют колдунов. Впрочем, возможно это ещё одно суеверие, ждущее опровержения. Или же Вихрь был не простым колдуном, а кем-то сверх этого. Кем? «Я последний…» — сказал он. Последний кто?

Много в колдуне странного, слишком много. И в змеевике его тоже.

Только показался Мещёрск, охотник опять сник. Он не любил город.

Сельцо. Три дня спустя.

Отец Леонтий был человеком небольшого роста и средних лет. Его пузатое, словно бочонок, тело и лоснящееся, вечно красное лицо с жидкой бородой, делали его похожим на бога вина Бахуса, каким того изображали италийские живописцы. Это сравнение было тем более точным, что священник слыл любителем выпить. Каждый вечер он обходил паству будто бы с увещевательными речами. Иногда, ему приходилось долго слоняться от дома к дому, иногда обход заканчивался в первом же дворе. Так или иначе, но к себе он возвращался обычно заполночь. Пиво, медовуху, брагу готовили в каждом доме по-своему и любой прихожанин, оказавшийся утром в нескольких шагах от батюшки, по одному лишь его дыханию, мог легко определить, у кого из селян тот гостил накануне.

Будучи ещё монахом, он грешил чревоугодием и не любил работать. Большую часть времени проводил в своей келье или гулял по лесу, возлагая заботу о пропитании на двух расторопных слуг. До ухода в монастырь был Леонтий человеком обеспеченным, да и в обитель ушёл не по велению сердца, а скрываясь по осторожности природной от нелегкого и опасного времени. Тихая, размеренная жизнь вдали от мира ему пришлась по душе. В те годы общежительный устав ещё только обсуждался, и монастыри больше напоминали хорошо укрепленные постоялые дворы, чем строгие заведения затворников. Разве только церковь, да отсутствие явного блуда, отличали обитель от какого-нибудь дорожного приюта. Но зато божьих людей не трогали ни ордынцы, ни князья, да и не всякий разбойник решался нападать на монастыри. Находясь у Христа за пазухой, иноки жили при этом почти также как в миру; каждый вёл своё хозяйство, держал собственную казну. Что до общественных работ, то имеющие средства нанимали вместо себя тех, кто пришли в монастырь без гроша. Игумен же слыл человеком сговорчивым и прощал монахам мелкие прегрешения за воз репы или кадку зерна. Он радел за общее дело и потому с готовностью закрывал глаза на частности.

Так и прожил бы Леонтий иноком до конца своих дней, но жизнь резко изменилась, когда в монастырь пожаловал владимирский викарий и принялся наводить новый порядок. Подобно ангелу, что спустился в египетской пустыне к Пахомию Великому, викарий принёс с собой общежительный устав. Разжиревших от изобилия и лени монахов, коих вместе с Леонтием насчитывалось больше половины братии, он принудил заниматься трудом и продолжительными молитвами. Им приходилось соблюдать многочисленные посты, как канонические, так и те, что учреждал по ходу дела сам викарий. Такое выдерживал не каждый. Многие собирали добро (нередко даже возросшее за время монашества) и уходили. Леонтий же в по-прежнему неприветливый мир возвращаться отнюдь не жаждал. Он избрал другую стезю. Перестал роптать, претерпел всё насилие над плотью, и уже через год его рукоположили в священники.

Из несклонного к подвижничеству Леонтия вышел не самый лучший священник. И потому, после возведения в сан, его не послали в новые земли, а отправили в уже сложившийся приход, который накануне лишился своего основателя. С трудом добравшись до Сельца, которое и отыскалось-то не сразу, Леонтий с ужасом обнаружил, что прежний священник ввёл в приходе непонятный ему уклад. В избе нашлись книги и свитки, писанные латынью, которую новый батюшка не знал. И таковых неправильных трудов оказалось много больше, чем греческих или славянских. На сводах церкви он разглядел изображения мудрецов, про которых мало что знал, а иных и вовсе затруднился припомнить. Но самое ужасное, что посреди алтаря стояло вырезанное из дерева изображение Иисуса Христа, похожего ликом на какого-нибудь поганого Световита.

Леонтий, конечно, знал, что подвижники, расходясь по весям и продвигая влияние церкви, обустраивали приходы исходя из собственного разумения, или же пытаясь приспособить каноны к местным поверьям. Никаких чётких, обязательных для всех правил, не существовало. Но увиденное настолько отличалось от привычного Леонтию, что всё пришлось переиначивать. Первым делом он тайно сжёг оставшиеся от предшественника книги и списки, все, что не смог прочесть. Затем взялся за лики. Обнаруженного на стене Вергилия батюшка тронуть не решился, так как не имел представления каким образом сделать новую роспись. Но имя философа на всякий случай со стены сбил, и теперь в этом месте зияла внушительная дыра, сквозь которую виднелись бревна сруба. Имя Гомера, дабы не делать ещё одной дыры, он шкрябал ножом до тех пор, пока разобрать что-либо стало невозможно. Остальных мудрецов, вовсе ему не знакомых, не тронул, опасаясь, вдруг кто из них окажется святым или пророком. Не решился он тронуть и деревянную фигуру Иисуса, но, смущаясь и бормоча молитву, закрыл её платком. Преобразование в службах заключалось лишь в одном: Леонтий сократил их количество до одной в день, а продолжительность свёл к нескольким коротким молитвам. Взамен он ввёл вечерние обходы паствы, якобы с назиданием и увещеванием, из которых неизменно возвращался мертвецки пьяным.

Ничего удивительного, что прихожане отнеслись к новому батюшке с недоверием. Прежнего священника они уважали и нововведения, а особенно дыры на стенах им не понравились. Тем более что и вид Леонтия не шёл ни в какое сравнение с богатырским и мужественным обликом предшественника. Совсем не таким, как Леонтий, по мнению людей, надлежало быть пастырю.

Когда началась история с умирающим колдуном, батюшка забился в подклет прицерковной избы и несколько дней просидел там почти безвылазно, наблюдая украдкой за растущим в селе беспокойством, за сходом, на котором решили послать к чародею. Читая под нос молитву, он следил за приездом Сокола, за похоронами старого колдуна. Лишь раз в день перебегал в стоящую рядом церквушку, чтобы провести службу.

Как только колдуна схоронили, священник успокоился. Но на всякий случай не вылезал из дома еще день. Почуяв, что опасность миновала, он принялся размышлять о слабости человеческого духа. «Что есть страх? Суть ли это победа плоти над духом?» — вопрошал себя батюшка и сам же отвечал — «Но плоть не способна следовать за духом. Ибо плоть обречена на смерть, дух же бессмертен. Человек принимает пищу, защищается одеждой от мороза, а кровом от ненастья, он опасается зверя и другого человека. Таково устройство мира. Потому страх дан нам свыше, дабы не забывали мы заповедей господа нашего».

Эти размышления несколько успокоили его. Леонтий вылез в мир и начал восстанавливать свой пошатнувшийся среди паствы авторитет. Собрав селян как бы на молитву, он завел речь совсем о другом. И первым делом попытался возложить вину на самих прихожан.

— Забыли заступника своего, отвергли благодать Господа нашего? — прогремел он грозно. — К поганому обратились? Сами погаными будете. Закроются врата спасительные перед вами, закроются навсегда. Ибо сказано, что останутся вне — псы и чародеи, и любодеи и убийцы, и идолослужители…

— Чего брешешь? — возмутилась одна из женщин. — Ты сам-то где был, когда беда такая на селе приключилась?

— Нишкни! — закричал Леонтий и взмахнул рукой. — Ты, баба, не от разума сейчас говоришь, а от страха. Но не того бояться след, кого ты боишься, о Боге нашем подумай, его и бойся. А твоими устами Диавол говорит, душ наших погубитель…

Речь вышла запутанная и непонятная, но миряне, сбитые с толку упоминанием бога и дьявола, притихли на время. Вопрос, поднятый смелой женщиной, батюшке пришёлся не по душе, и он зашёл с другого бока, обвинив Сокола в шарлатанстве.

— Поганый чародей обманул вас, — возвестил Леонтий. — Не отобрал он силу бесовскую у колдуна, просто умертвил его, польстившись на серебро. И теперь Диавол восстанет. И не помогут никакие ваши лукавства против него.

На сей раз, собравшийся народ задумался, однако дальнейшим обвинениям вновь помешала та же женщина.

— Сокол уважаемый на Мещере чародей, — возразила она. — Мы сами к нему обратились, не он к нам. И польстился он только на половину того, что мы предложили…

— Да и к тому ж колдуна второй день как схоронили, и пока он нас не беспокоит, — добавил староста и поёжился от мысли, что вдруг окажется не прав.

Леонтий осенил крестом женщину, старосту, посмотрев на обоих, словно на заблудших овец.

— Вы, дети мои, слабы ещё духом и зло легко может обмануть вас. Ну, где вы видели, чтобы человек, перенявший тёмную силу от колдуна, вёл себя так спокойно, и ничего бы в нём не менялось? Обманул он вас. Сила при колдуне осталась или… — священник намеренно запнулся, —…или всё же передал он её, но не волхву поганому, а племяннице своей Елене. То-то она и в церковь вчера не пришла. Отступила от истины по дьявольскому наущению.

Хотя селяне и не питали к Елене особо добрых чувств, так как вела она после смерти мужа жизнь затворническую, тихую, но и обижать молодую вдову ни с того ни с сего никому не хотелось. Потому бабы вновь зароптали, хотя и не осмелились ещё раз задевать батюшку напрямую. Зато многие мужики и особенно те из них, кого Елена в своё время выталкивала взашей, когда попытались они полюбиться с оставшейся без хозяина женщиной, припомнив былую обиду, встали на сторону Леонтия.

— Верно, не приходила, — сказал кто-то из мужиков.

— Вот! — отец Леонтий вознес перст. — Дьяволица она.

— Мало ли кто в церкву не ходит? — не слишком уверено возразила давешняя женщина. — Разные на то причины бывают…

— Ой, ли, — прищурился Леонтий. — Кто из вас видел, что нездоровится ведьме? Ведьма она, и весь сказ. А ведьме в церковь идти, где Христа прославляют, мука смертная…

Дымок, которому Елена нравилась, но который по ночам к ней не лазил и потому по голове горшком или жердью не получал, понял, что дело для вдовы складывается не слишком благоприятно. Спорить с Леонтием он не мог. Отчасти по причине собственного косноязычия, отчасти понимая всю бессмысленность такого спора. Лишь пробурчал что-то насчёт княжьего суда и незаметно отступил из толпы назад. Бабы набросились на мужей с упреками и ехидными намёками, но те, имея поддержку Леонтия, потихоньку брали над жёнами верх.

Дымок тем временем завернул за угол церковной избы и, поняв, что до него никому нет дела, бросился со всех ног к дому Елены. Обернувшись на полпути, он понял, что всё сделал правильно и главное вовремя. Со стороны церкви уже неслись неприятные призывы:

— Изгнать ведьму. Крестом пытать, серебром…

— Сжечь ее надо. Огонь, он очищает.

— Скотину погубит, проклятая, урожай сгноит… Спешить надобно, до сева…

Дымку, человеку от природы доброму, вспышка ненависти пришлась не по нутру. «Ну и что с того, даже если она стала колдуньей, — размышлял он. — Вихрь вон, сколько лет жил по соседству с православными, и ничего. Никто его жечь не стремился. А тут будто озверел народ…» Эти мысли ещё больше подстёгивали молодого охотника. И скоро он уже барабанил в дверь Елениного дома.

Никто не отозвался. Дымок оглянулся — народ всё ещё толпился возле церкви. Он вновь принялся стучать и, наконец, услышал шаги. Дверь отворилась, и на пороге появилась заспанная женщина.

— Ну что ещё такое? — недовольно пробормотала она.

— Впусти в дом, — попросил парень.

— Это ещё зачем? — спросила Елена, загораживая проход.

— Впусти, дело есть, — шёпотом сказал Дымок, озираясь вокруг, хотя вряд ли кто-нибудь мог услышать его слова.

— Какое такое дело?

— Впусти, дура! — Дымок потерял терпение. — Тебя касательно.

Пытаясь сообразить, что ж такое стряслось, Елена отошла в сторону и пропустила нежданного гостя. Умаявшись от бессонного ухода за стариком и последующих затем хлопот с похоронами, она проспала весь день, даже не подозревая, что над её головой сгустились серьёзные неприятности. Елена жила одна, и лишь посестрица[4] навещала её время от времени, пытаясь принять участие в судьбе вдовы.

— Замуж бы тебе, — говорила посестрица. — Сколько можно без мужа-то жить?

— За худого не хочется, а доброго негде взять, — отговаривалась Елена.

Ей и самой уже тошно было от неустроенности. Судьба распорядилась так, что мужа Елена потеряла несколько лет назад и с тех пор жила совсем одна. Сватать её, правда, сватали, но как-то всё не сложилось. А потом кто-то пустил по селу премерзкий слушок, дескать, всякому голодному мужику, можно к Елене, случись что, обратиться, она, дескать, без ласки не оставит. Кто пустил слух и зачем, выяснить не удалось, но только зачастили к Елене женихи однодневные. Она уж всяко пыталась отвадить их — и орясиной охаживала, и кипятком поливала, всё без толку. Так уж устроены мужики, что чужой пример их не убеждает. Каждый сам норовил попробовать. Женщины же разделились на две части. Одни верили порочащему слуху, другие, напротив, считали Елену невиновной и охаживали своих мужиков по второму разу.

Зная всё это, Дымок к Елене не совался даже со сватовством. Поймёт не так — поди потом, доказывай, что хотел иного. Но теперь случай выпал особый, и он без сомнений шагнул во вдовий дом.

— Бежать тебе надо, — сказал он, самую малость задыхаясь от бега. — Леонтий народ баламутит. Убить тебя подбивает. Говорит ведьма ты, от дяденьки своего, от Вихря, силу переняла колдовскую…

У Елены при этих словах аж ноги подкосились. Как же так? Она села на стул и стала оглядывать зачем-то избу.

— Чего медлишь? — заорал на неё Дымок. — Беги, дура. Сейчас сюда придут, сожгут дом с тобой вместе.

Елена дернулась, но возразила по привычке:

— Небось, не сожгут. А не то всё село заняться может.

Однако слова охотника, наконец, проникли в сознание, согнали остатки сна. Елена вскочила, бросилась к кадке, затем к сундуку, вернулась, остановилась посреди комнаты, как бы соображая, что же взять с собой и, в конце концов, принялась суетливо собирать вещи. Оно всегда так. Когда спешки нет, всё на своих местах лежит, а как приходит нужда, и найти ничего нельзя сразу.

Кое-как собралась.

Дымок помог завязать узел и бросился открывать дверь, заранее глянув в окно, — не подошла ли безумная толпа. Толпа не подошла. Видимо у церкви вышла очередная заминка.

— Вон он лес рядом, — сказал Дымок, указав рукой на ближайшую к дому опушку. — Беги, что ли, пока не видит никто. А я уж здесь людей дождусь. Попробую отговорить от пакости.

Елена как-то тоскливо посмотрела на темную стену леса, от которого не исходило ни толики гостеприимства, потом повернулась к Дымку и сказала тихо:

— Спасибо тебе, парень, за заботу. Прощай.

Больше ничего не сказала. Подумала только — ему, охотнику, легко сказать «беги», он лес на десятки вёрст вокруг исходил. А ей, женщине, что кроме грибов и ягод ничего считай и не знает в лесу этом, ей каково? Однако делать нечего, Елена, пригибаясь, не столько под тяжестью узла, сколько стараясь быть неприметной, побежала к лесу. Оглянулась уже возле первых деревьев. Мужики, возглавляемые отцом Леонтием, шли по селу к её дому. Бабы отставали. Стало ясно, что нынче они верх не возьмут. Елена вздохнула и припустила дальше.

Она бежала по лесу пока совсем не выбилась из сил. Грудь горела, в боку кололо от быстрого бега. Елена присела, прислонясь к дереву, и задумалась. Только теперь она начала осознавать, в сколь жутком положении оказалась. Ночью одной в лесу не выжить. До первого вурда только и добежишь. Да и некуда бежать. Родственников у неё нет. Друзей тоже. А в село не вернёшься — сожгут.

Елена встала и медленно пошла. Уже не спеша, ни на что не надеясь. Догонят, так догонят, ей стало безразлично. Но вдруг, откуда ни возьмись, пришла злость. Злость на односельчан, на соседей и на людей вообще. «Нет уж, — решила Елена. — Не выгорит вам, бесястым, из меня костёр устроить. Пусть лучше вурды живьём слопают, а вам, убогим, не достанусь». Вслед за злостью неведомо откуда взялись силы, и она побежала дальше.

* * *

Дух Вихря ещё не покинул этот мир. То, что случилось в Сельце, задержало его. Если бы не Сокол, колдуну, пожалуй, удалось бы поднять из могилы своё прежнее тело, обойдя примитивные ухищрения селян. И тогда он показал бы злобным людишкам, и в особенности Леонтию, что не следует обижать его родственников. Но Сокол своим чародейством порвал связь с плотью, забрал почти всю силу, и Вихрь ничего предпринять не мог. Лишь наблюдал, маясь бессилием, как Елену едва не сожгли на костре и вынудили бежать из села.

Сам он уже ничего не мог, но прежняя связь с владыкой осталась. И осталось одно-единственное страшное средство. Из тех, что берегут на самый крайний случай и молят богов чтобы случай этот не наступил. Ибо для того, кто решится, оно означало подлинную смерть. Уход в ничто.

И не стал бы Вихрь к нему прибегать, даже ради любимой племянницы, но вскипел в нём гнев, накатила жажда отмщения. И вечное скитание бесплотным призраком не показалось ему чрезмерной платой за сладостный миг мести.

Ночью над свежей могилой поднялся огненный шар. С сильным треском он вспыхнул, на миг озарив всё вокруг, и исчез. Селяне увидели вспышку, и многие связали это явление с помершим колдуном. Но никто не догадался, что означает знамение, и какие сулит беды селу…

Дух перестал существовать. Но подлинная смерть дала ему силу, и он воззвал к своему прежнему владыке, и потребовал мести. И упокоился, уверенный, что месть неизбежна, сколько бы времени она не заняла. Его хозяин всегда возвращал подобного рода долги.

Окрестности Полоцка. День спустя.

В двух верстах на полуночь от Полоцка тоже стояло когда-то Сельцо. Теперь здесь крестьяне не жили, а на месте Сельца давно уже расположился женский монастырь с величественным Спасо-Преображенским храмом и древней усыпальницей полоцких иерархов.

В прежние времена толпы паломников и пилигримов приходили поклониться могилам великих подвижников — Мины, Дионисия и прочих, имён коих предания не сохранили.

Но с некоторых пор поток их иссяк, и посетители стали в обители редкостью. Виновником запустения считали Ольгерда, Литовского князя, у которого с самого начала не заладилась дружба с Москвой. Будучи одновременно и православным, и язычником, он не вмешивался в церковные дела, но всё, что касалось московской митрополии, держал под строгим надзором.

В и без того тихой обители стало ещё тише. Лишь изредка раздавался гул монастырского била, возвещающего о начале службы.

После Первого часа одна из схимниц, немолодая уже монахиня Мария, взяв в своей келье книгу, отправилась к усыпальнице иерархов. Здесь, на скамейке возле надгробных плит, в месте удобном для духовных исканий и размышлений, её ожидала игуменья Феодора.

Подойдя к владычице, Мария попросила благословения. Получив, осталась стоять, пока Феодора не предложила сесть рядом. После долгого молчания игуменья произнесла:

— Сестра Ирина в тяжелом недуге. Скоро она покинет нас.

Обе помолчали.

— Но мы не должны забывать о долге, — продолжила Феодора. — Вместо Ирины сегодня пойдёшь ты.

Не сказав в ответ ни слова, Мария склонила голову. Она уже знала, что Ирина угасает и больше не может вставать, а значит, кому-то нужно её подменять до тех пор, пока не будет избрана новая посвящённая.

Игуменья сделала знак рукой и Мария, ещё раз поклонившись, отправилась в путь.

Покинув обитель, она огляделась. Солнце с каждым днём припекало сильнее и от весенней грязи почти не осталось следа. Широкие, полные ещё неделю назад лужи, совсем исчезли, оставив после себя язвы потрескавшейся земли. Вдали виднелись стены Полоцка, с манящими путника воротами, но Мария пошла вовсе не в город. Она направилась к мужскому монастырю, что располагался на полпути к Полоцку. И такая цель отнюдь не смущала схимницу. Она не раздумывала и не оглядывалась, напротив, шла с видом человека, выполняющего какое-то важное поручение.

* * *

Так повелось давно, никто уж и не помнит с каких времён. Но каждый день независимо от погоды и времени года в восемь утра и в восемь вечера из ворот Евфросиниева женского монастыря во имя Спасителя уходила к Евфросиниеву мужскому монастырю во имя Пресвятой Богородицы одна из старших монахинь. Кроме игуменьи их было шесть. Шесть схимниц, посвященных в тайну.

Мария шла, а мысли её блуждали в далеком прошлом, которое открылось ей за чтением той книги, что и теперь несла она с собой.

* * *

Давным-давно, когда не стояло ещё в этом месте ни храмов, ни монастырей, по этой же самой дороге неслась в ночи на вороном коне юная Предслава. Ей тогда только-только исполнилось двенадцать лет, но вряд ли по всей полоцкой земле можно было сыскать когда-либо более отважной женщины. Она сбежала от родителей, что сговорились выдать её замуж. Сбежала, подчинившись тогда ещё смутному порыву. И неслась на отцовском коне не вполне уверенная, что не станет потом раскаиваться. Слёзы рекой текли из её глаз. Влага во встречном потоке воздуха растекалась по лицу и, подсыхая, холодила кожу. Она хоть сейчас повернула бы обратно, если бы не стоящая перед глазами похотливая рожа отпрыска мелкого князя, к которому, как бы в гости, её привезли родители.

Предслава бежала от рабства, на которое обрекало её ненавистное замужество. Ей, дочери Святослава и Софии, внучке легендарного Всеслава Чародея и Владимира Мономаха, идти замуж за прыщавого недоноска дальнего родича пусть хоть и самого киевского князя?

Сопливый щенок и читать-то толком не умеет. Только и знает, что дурацкие соколиные охоты, да походы с мечом на робких и безоружных селян. Та ещё забава. А она в свои двенадцать лет уже владеет и славянским, и греческим. И не только читает — делает списки, переводы, и даже пробовала себя в летописании.

Отца жалко, конечно. Он так её любит. Он так потакал её детским желаниям. Да и замуж собирался выдавать по своему разумению для её же, Предславы, блага. Ну, что ему стоило оставить дочь при себе?

Нет, её ждёт иная судьба, иное будущее. Своевольная внучка Всеслава Чародея, она собиралась сама создавать свою судьбу. Она мечтала о могуществе. Не о той убогой власти, что имеют князья. Довольно она насмотрелась на жалкие и никчёмные дрязги отца и дядьёв. Нет. Она не желала владеть землями и людьми. Но хотела влиять на умы их и души. Предслава знала, что способна на это. Скорее к тётке в обитель. Тётка не выдаст.

Тётка не выдала, но и в монастырь не взяла — приставила отроковицу к книгам. Семь долгих лет девушка провела в архиве Софийского Собора. Семь долгих лет пролетевших как один миг. Она жадно читала свитки и книги, грамоты и писания. Она стала разбираться в политике, медицине, богословии, вопросах мироздания, истории и даже воинском деле. Но всё больше и больше захватывала её история собственного деда, князя-волхва. Ах, что за дед у неё был. Лишь герои былин и греческих легенд могли бы сравниться с ним. Вот только стояла за деяниями деда какая-то мрачная тайна, которая не давала покоя юной послушнице. И теперь целью Предславы стало найти ключ, разгадать все хитросплетения дедовых заклятий. И, кто знает, может быть ей, удастся когда-нибудь приблизиться к источнику мрачной силы?

Её постригли в монашки, дали новое имя — Евфросинья, хотя многие и спустя двести лет называют её Предславой. С новым именем она взялась за дело. В двух поприщах к полуночи от Полоцка основала женский монастырь и стала его игуменьей. В девятнадцать лет. Однако, посвятив себя богу, она не ушла от мирских забот, кипучая энергия не позволяла замкнуться в монастырских стенах. Спасскую обитель она превратила в сосредоточие своего влияния. И девичьи мечты о могуществе обрели новую силу.

Оставалась правда одна препона — суть и глубину замыслов мало кто понимал из недалёких монашек. Предславе понадобились люди своего круга. И она нашла выход — привела в монастырь сестёр Гордиславу и Звениславу. Отец, понятно, в восторг не пришёл. Просто взбесился. Непутёвая дочь захватила власть в княжеской семье, не обращая внимания на отцовские дела, которые и так шли из рук вон плохо. Задуманные им династические браки рушились один за другим. Братья за его спиной ухмылялись, не зная, что скоро настанет и их черед. Зато София, мать Предславы, напротив, переменила своё прежнее мнение и чем могла, помогала трём сестрам.

Первым делом Предслава навела порядок в доме. Полоцкие земли в то время раздирала вражда её дядьёв и отца, не способных ладно управлять дедовым наследством. К тому же зарился на них и киевский князь Мстислав. Он то, в конце концов, и одержал верх. Поверженных князей сослали в Царьград, но одолев мужчин, Мстислав спасовал перед женщинами. К тому времени Предслава уже вполне постигла дедову тайну. Её не смутило, что источник силы тёмен и страшен, далёк от чистой и предельно понятной нынешней её веры. Но девушка нашла способ заставить тьму работать на воплощение собственных замыслов. Предслава верила, что пока её мысли чисты, она выдержит любое искушение.

Итак, Мстислава отбросили, а в Полоцком княжестве, под мудрым правлением женщин, воцарился мир и покой. Когда же все дела княжества пришли в порядок, когда всё наладилось, Предслава вдруг ушла в Иерусалим. Навсегда. Говорили, грехи искупать ушла за вынужденную связь с тёмной силой.

Но, опасаясь как бы та не попала в дурные руки, или, хуже того, не вырвалась на свободу, Предслава перед уходом заключила все свои тайны в построенный для этого Храм Богородицы. А ключом к сокровенному знанию стали рукописи, которые, не решаясь довериться местным иерархам, она, по пути, завезла в Царьград, где передала патриарху.

* * *

За высокими стенами монастыря и возвышалась громадина того самого Богородицкого Храма. Много странностей заключал он в себе. Много тайн хоронил.

Начать с того, что в Полоцке уже стоял храм во имя Богородицы, вполне обыкновенный. Поэтому, чтобы отличать их в разговоре, тот что за городом прозвали Новым. Но это простой люд. Духовенство же в своем узком кругу называло его не иначе как Храмом Предславы.

Здесь не проводилось никаких служб (монастырь пользовался отдельной церквушкой). Не имел храм ни прихожан, ни полноценного клира. Только настоятель да несколько монахов следили за порядком, наполняя своды гулом шагов.

Необычный иконостас помещал вместо библейских деятелей мрачные лики, походившие больше на колдунов или волхвов. Росписи на стенах также далеки были от церковных канонов, изображая надгробия, мертвецов, кровавые сцены и прочие малоприятные действа. У редкого посетителя они вызывали жуткое ощущение и глаза опускались сами собой, ища более безопасного зрелища, пусть им оказывались хоть трещины на полу. Даже у далёкого от православия человека неизбежно возникло бы ощущение, что храм этот посвящён кому угодно, но только не Богородице. Впрочем, ни один сторонний человек, включая хоть и самого великого князя, в храм не допускался. Не допускались сюда и проезжие священники.

Само собой тайна породила в среде духовенства множество самых невероятных слухов. Святые отцы, встречаясь друг с другом, тут же начинали шептаться о Храме Предславы. Слухи разделили их. Одни настаивали на том, что в росписях храма заложено пророчество Евфросинии о конце света и пророчество это прячут от людей, дабы не смущать их и без того слабый дух. Вторые, соглашаясь с первыми по поводу пророчества, уверяли, однако, что касается оно вовсе не конца света, а как раз наоборот, скорого возвышения языка и веры, а в тайне его держат, дабы происков вражеских избежать. Но были и третьи, которые считали, что в Храме Предславы содержится в заключении неведомая тёмная сила.

Всё разнообразие слухов жестоко пресекалось викарием, и уже кое-кто из высшего духовенства поплатился за длинный язык саном и местом, и теперь коротал дни в далёкой северной обители, где мог вдоволь говорить разве что с белыми совами.

И ещё — дважды в день, меняя друг друга, в храм приходили схимник и схимница. Обычных рясофорных монахов к тайне не допускали.

* * *

Мария постучала в заросшие вьюном монастырским ворота и тут же услышала лязг засовов. Её ждали. Привратный брат, впустив схимницу, поздоровался, но она промолчала в ответ. Монах не удивился — так было всегда. Перекрестившись, Мария направилась к храму.

Он выглядел брошенным: главные врата запечатаны, все подходы к ступеням заросли кустами багульника, а кое-где сквозь камень проросли молодые деревья. Поэтому Мария направилась не к главному входу, а к небольшому и очень низкому приделу, куда вела выложенная камнем тропинка.

Этот придел и являлся вместилищем той самой тайны, что не давала покоя святым отцам.

Посреди тесного помещения возвышался тёмно-серый саркофаг. Взгляд не мог уловить даже малой щёлки, словно его высекли когда-то из цельного камня. Поверхность украшали витиеватые линии, которые сливались и разбегались, казалось, безо всякого смысла. Рисунок их походил на тайное письмо, что хоть и редко, но ещё встречается на старых мечах и доспехах.

По разные стороны от саркофага сидели на скамеечках монахиня и монах. Они не разговаривали, читали каждый свою книгу, лишь изредка бросая взгляд на надгробие и меняя догорающие свечи.

Сидящая на скамейке сестра поднялась, уступая место, и поспешила покинуть придел. Мария села. Открыв принесенную книгу, углубилась в чтение. Она читала медленно, задумываясь на каждой строкой. Да и разобрать написанное в тусклом мерцании свечи не всегда удавалось сразу.

Дочитать главу она не успела.

Тишину нарушило исходящее словно из-под земли шипение. Не глухое, что издаёт змея, а звонкое, подобное треску на углях смолы или масла. Монах привстал, посмотрел на женщину и впервые их взгляды встретились. И не оказалось ничего в этих взглядах кроме тревоги. А шипение перешло в невыносимый скрежет, слегка заглушаемый толщей основания храма. Скрежет сменился хрустом. Старая женщина, уронив от неожиданности книгу, увидела, как по саркофагу разбегаются трещины. Хруст нарастал, трещины ширились, и на пол уже сыпались отделяющиеся от саркофага осколки. Поднялась удушливая пыль, послышался резкий и неприятный запах.

— Случилось… — только и смогла произнести Мария, нарушив двухсотлетнее молчание мрачного места.

Городец Мещёрский. Апрель 6860 года.

Сокола в торговых рядах хорошо знали и уважали даже не как чародея, но как честного и мудрого человека. Он решал споры, держал заклады, выступал свидетелем в сделках. Нередко даже самые опытные купцы просили у него совета, ибо, скитаясь по свету, Сокол научился разбираться и в дамасской стали, и в кашмирской ткани, и во многом другом. За честный труд платили ему неплохо. На одно это, даже не обладая другими способностями, он мог бы прожить безбедно.

Но теперь он пришёл сюда по другому делу.

На торгу в эту пору немноголюдно. Большая торговля идёт здесь по средам и пятницам, в остальные же дни нет и четверти того оживления. Однако человек, которого искал Сокол, оказался на месте.

Возле ханьского купца, что поставил шатёр неподалёку от берега, всегда толпились любопытные. Неважно чем торговал Чунай, хоть бы даже и вовсе не торговал, люди собирались возле шатра всё равно. Они приходили не покупать, а послушать рассказы.

Купец слыл человеком не от мира сего. Прибыток его волновал мало, и вообще торговля увлекала не сама по себе, а лишь как средство увидеть мир и переговорить с самыми разными людьми. Поэтому, он не просто возил восточный товар в Нижний Новгород, а затем в Москву, но совершал сделки всюду, где доводилось проезжать, даже в сёлах и небольших городках. Иногда казалось, что он больше платил пошлин, чем получал прибытка. Но как бы не шли у Чуная дела, он всегда и всякому улыбался.

Завидев Сокола, купец растянул рот в улыбке и приветствовал его на ломаном русском. Чародей в ответ поздоровался по-аравийски.

— Зачем, тивой говорит мине арабский? — удивился тот. — Тивой не думай, чито Чжу Чунлю арабский купец?

— Нет, не думаю, — согласился Сокол. — Но я ведь тоже не русский. Считай, что мы в расчёте. Как поживает твой брат? Как дела на родине?

— Новости долго идёт к моём ухо. И в дороге перестаёт быть новостями. Миного языков и ушей искажать пиравда, делать силух, легенда.

— Что ж, расскажи мне легенду, — попросил Сокол.

— О! Чунба вернулся в монастырь Хуанцзюэ. Голода больше нет, — Чунай убрал улыбку и, перейдя на шепот, добавил. — Но мой родной земля поднял великий симута. Майтрейя сошёл с небес и Мин-ван явился в мир. Землекопы, латавший насыпь на Жёлтый Река, видел зинамение и поднялся. Мин-ван пиринёс жертву. Небо получил белый конь и Земля визял чёрный бык. Пиришёл час освобождения.

— Хм. Даже так? — известие для чародея оказалось неожиданным. — Полагаешь, что восстание может быть успешным?

— О! — Чунай закатил глаза. — Никто не может помешать Мин-ван. Ибо давно пиредсказано, когда в мир сойдёт Будда Майтрейя, мир переменится. Весь мой ситрана стал кирасный.

— От крови?

— Ха! И от кирови. Да. Но кирасный повязка на голову — это зинак великая симута. Зинак воинства сиветлого князя.

— Любопытно… — Сокол задумался.

— Но тивой хотел пиросить о другой, — купец хитро прищурился. — У Чунлю есть этот вещь.

Он принялся рыться в многочисленных корзинах и свёртках и, наконец, достал увесистый кожаный мешочек. Передавая его Соколу, Чунай очень серьёзно предостерёг.

— Тивой не должен давать этот вещь вода и огонь. Вода портить, огонь убивать.

— Да, я знаю, — ответил Сокол, передав купцу несколько гривен почти такого же веса, как и полученный мешочек.

Они попрощались, и чародей отправился домой.

Поднимаясь наверх, Сокол наткнулся на Блукача. Тот увязался за молодой девушкой, что-то говоря ей на ухо.

Из всех обитателей Мещеры, Блукач был, пожалуй, самым чудным человеком. Он всегда появлялся неожиданно и затем так же неожиданно пропадал. Его встречали на торгах, на сельских сходах, на дорогах и улицах. Его знали все, и в то же время никто не мог уверенно сказать, кто он такой, где живёт и откуда взялся в этих краях. Одни считали Блукача юродивым, другие пророком. Он не голосил, не пускал слюни и не бился в припадках, говорил тихо и спокойно. Но вот понять, о чём идёт речь, получалось не всегда.

Увидев чародея, Блукач оставил девушку в покое и замер как вкопанный. Лицо его не выражало ни страха, ни радости, казалось, будто он пытается припомнить что-то очень важное. И видимо это ему удалось, потому что когда Сокол подошёл ближе, Блукач заговорил:

— Начало положено, чародей, начало положено. Ворон грядёт. Грядёт воинство мести. Вериги отброшены, печать сломлена. Узилище пусто, сторожа ждут возмездия в страхе. И не будет спасения многим. Изгнанница станет надеждой изгонителей. Начало положено, чародей…

«Много могло быть пользы от Блукача, кабы он выражался яснее», — подумал Сокол, шагая мимо. Но всё, что говорил прорицатель, он запомнил, слово в слово.

Осев в глухой Мещере и дабы оставаться в ведении самых отдалённых событий, чародей вёл обширную переписку с десятками самых разнообразных людей, с которыми довелось ему когда-либо повстречаться. Много странствуя в молодые годы, он завязал знакомства даже в таких странах, о которых на Руси не каждый и слышал, а если кто и говорил, то больше в тех рассказах содержалось небывальщины, нежели правды.

Письма, прежде чем попасть в Мещеру проделывали долгий путь на купеческих кораблях или в торговых караванах, передавались через десятки рук, от знакомых к знакомым, и если судьба оказывалась к ним благосклонной, доходили, наконец, до Сокола. Не везде переписка с чародеем из далёкой лесной страны считалась в порядке вещей, в иных землях она могла стоить человеку свободы, а то и жизни. Поэтому Сокол ради безопасности использовал подставное имя. К подобному ухищрению прибегали и многие его знакомые.

В Мещёрске письма прибывали в дом Савелия-плотника, на имя его старшего сына Кириллки. Савелий забирал письма, объясняя, что сын его, дескать, находится теперь в отлучке. Но никакого Кириллки в природе не существовало, а единственный сын Савелия, Алёшка, проживал в Муроме.

Чародей посещал дом плотника раз в неделю, а то и чаще, если вдруг доводилось оказаться поблизости. Вот и теперь, возвращаясь с торга, он заглянул сюда в неурочный день. Не зря заглянул. Письма оказалось целых два, и прибыли они хоть и из разных концов света, с одним и тем же бременским гостем, что останавливался в Мещёрске днём раньше. Первое пришло от Ибн-Баттуты, второе от новгородского купца Ивана Демьянова. Сокол расплатился с Савелием за услугу, и, поблагодарив, отправился домой.

Вернувшись к себе, он, прежде всего, припрятал полученный от Чуная мешочек в укромное место, подальше от огня и сырости, а затем распечатал письма. В первом, Ибн-Баттута из Танжера, с которым Сокол странствовал когда-то по Индии, сообщал о подготовке нового своего путешествия, на этот раз вглубь Африки, в Тимбукту. Звал он с собой и мещёрского чародея, к которому испытывал дружеское расположение. Но, разобрав число, Сокол подумал, что поскольку письмо шло более года, то путешественника, вполне вероятно, давно уже съели в том Тимбукту.

Второе письмо оказалось хитрее. Даже если бы кому и пришло в голову полюбопытствовать, о чём переписывается мелкий новгородский купец с сыном мещёрского плотника, он всё одно ничего бы не понял. Послание было записано тайным письмом, понять которое из ныне живущих могли только два человека. За именем Ивана Демьянова скрывался никто иной, как новгородский архиепископ Василий Калика, давний друг Сокола. Они были друзьями настолько, насколько может быть крепкой дружба между священником и чародеем. И знакомство их продолжалось уже не первый десяток лет. Мало, кто мог поверить в такое, что только способствовало сохранению тайны.

Калика был человеком больших способностей и редкого по проницательности ума. Не напрасно многие посвященные люди считали его тайным правителем новгородских земель.

Он писал об извечных спорах с Москвой да о своём бывшем воспитаннике — Михаиле Микулинском. Большие надежды возлагал архиепископ на внука тверского великомученика. Он приготовил московским князьям сильного соперника, о чём не без гордости и сообщал другу-чародею. Больше ничего примечательного в письме не содержалось. В общем, старый священник вовсю занимался своим излюбленным делом, а именно плёл интриги.

Сокол убрал письма в ларец, а тот спрятал в тайник

Затем вытащил змеевик.

Сидя за столом, он задумчиво вертел его перед собой. От подарочка колдуна до сих пор исходила неведомая мощь, вернее какое-то отражение той силы, что вошла и растворилась в чародее. Сама по себе сила его не страшила. Смущала неизвестная её природа. Чародей не любил нерешённых загадок, от которых неизменно проистекали какие-нибудь неприятности, вроде неурожая или великих завоеваний. Но и проникнуть в тайну змеевика с наскока, ему не удалось.

— Полагаю, тебе тоже нечего сказать… — спросил Сокол у пса, лежащего на своём привычном месте.

Пёс фыркнул, словно лошадь, и лизнул собственный нос.

— Я так и думал, — вздохнул чародей. — Пожалуй, стоит наведаться к Мене.

Сказав это, он тут же нахмурился. В последнее время, каждая его поездка к молодой ведунье неизбежна влекла за собой опасные приключения. Девушка, конечно, здесь ни при чём. Просто нужда, приводящая к ней чародея, всегда имела серьёзные корни.

Казалось бы, что может таиться в змеевике страшного, если Сокол не поддался чуждой силе в самый опасный миг, когда упокаивал Вихря. Ан нет! Раз он решил ехать к Мене, то будьте спокойны — приключения не заставят себя ждать.

* * *

Впервые он ввязывался в новое дело один. Молодые друзья спешили жить, и с приходом весны разбежались из глухого лесного угла. Рыжий с вурдами промышлял где-то под Владимиром. Тарко пропадал в Муроме…

А старый князь уже отходил потихоньку от дел, и беспокоить его лишь смутными намёками Соколу не хотелось.

Впрочем, заскочить на княжеский двор всё равно пришлось. Для поездки в Елатьму нужна была лошадь. Своих чародей не держал, а одолжить, не вызывая лишних расспросов, ни у кого, кроме князя, не мог.

Ук же никогда не отказывал в помощи. И вопросов не задавал. Надо, значит надо. Сочтёт чародей дело важным, сам расскажет.

— Бери любую, — сказал князь и уточнил только. — Какой дорогой поедешь?

— В Елатьму мне нужно, — объяснил Сокол. — Туда и обратно. Надеюсь, за день управиться.

— Тогда смени лошадь в Полутино, — посоветовал Ук. — Тамошний конюх тебя знает. Заартачится, сошлись на меня.

Ук нахмурился.

— Не знаю, что за напасть случилась, да и знать не хочу. Но удачи тебе, чародей!

Вот и весь разговор. Поблагодарив князя, Сокол отправился в конюшню.

Тридцать вёрст хорошей дороги с мощёными спусками и подъёмами, с конной подставой в Полутино, заняли у него ровно полдня. На добрых княжеских конях одно удовольствие с ветерком прокатиться. Единственное чего он опасался, так это что девушки не окажется дома.

Но опасался зря. Мена вышла, едва заслышав под окнами ржание.

— Заходи, — улыбнулась ведунья. — Рада видеть тебя. Отдохни с дороги.

— Отдыхать не стану, извини, — отмахнулся Сокол. — Я ненадолго. К вечеру надеюсь вернуться.

— Опять по делу? — усмехнулась Мена. — Нет бы хоть разок просто так заглянул, без спешки твоей всегдашней. Я бы уж нашла, чем тебя угостить, чародей. Уж, поверь, не обидела бы.

— По делу, — согласился тот, пригибаясь в дверях. — Если ты не поможешь, то и не знаю к кому обращаться.

Мена хмыкнула.

— Ты уж не прибедняйся. Сильнее тебя чародея не сыщешь. Меньше бы в молодости по бабам бегал так, глядишь, и вовсе в боги бы вышел.

— Богом мне быть без надобности, — буркнул Сокол. — Хлопотное это дело. А что касаемо силы, то я ведь не всемогущ — умею всего понемногу. Но знаю, в каком случае и к кому можно обратиться за помощью. Так что не откажи.

— Тебе не откажу. Ни в чём не откажу, — завораживающе улыбнулась Мена, явно имея в виду не только просьбу, хотя чародей годился ей, в лучшем случае, в деды. — Опять разыскать кого требуется?

— Нет, — Сокол вытащил змеевик. — Можешь сказать про вещь эту что-нибудь? Покоя она мне не даёт, чувствую за ней опасность какую-то, а что за беда — не ведаю.

Мена осторожно вязла змеевик и долго рассматривала, поворачивая то так, то эдак. Затем вернула и произнесла не слишком уверенно:

— Работа старая, славянская. Думаю, в Рязани змеевик сделан. Только вряд ли найдёшь теперь потомков того мастера. Нет больше Рязани, и мастеров её великих больше нет. Если только в степи кого сыщешь. А силу, извини, я не чувствую вовсе. Не мне эта вещь предназначена, потому и не отзывается. Лишь отблеск смутный коснулся, но понять что к чему не по моим способностям.

Гость закусил губу. От Мены он надеялся узнать больше.

— Дал его мне колдун умирающий, — уточнил он. — Вихрем назвался.

— Вихрь? — девушка прищурилась. — Помер, значит, старик?

Сокол кивнул.

— Вихрь Чёрному Богу был посвящен, ему служил. В этих местах не знаю я больше чернобоговых слуг. Может в вечерней стороне кого найти можно. Хотя не думаю. Старых богов теперь мало почитают. Перуна разве только, да Сварога с Велесом.

Чародей задумался.

Вот еще напасть — Чернобог. Это имя совершенно сбило его с толку. Сокол не верил в Чернобога. Не в том смысле не верил, что не поклонялся и не почитал. Чёрного бога мало кто почитает. А в том смысле, что совершенно отрицал его существование, считал все россказни такого рода чистым вымыслом или на худой конец искажённым преданием. Сокол немало знал про богов и местных, и чужих. Знал не понаслышке — приходилось и сталкиваться на неведомых дорожках. Ну не значилось среди них никакого Чернобога. С другой стороны, и вихрева сила была необычной, незнакомой. Так что появилось теперь над чем поразмыслить.

— За помощь спасибо, — протянув руку, чародей провёл ладонью по волосам девушки. — Что до остального, то не те уже мои годы. Так что прощай.

Он вышел из дома и лихо, как бы опровергая свою речь про годы, вспрыгнул в седло.

Москва. Две недели спустя.

После краха изящной затеи с захватом Муромского княжества и неудачи Серой Орды в диких Мещёрских лесах, власть викария пошатнулась. Нет, никто из владык, или, тем более, подчинённых, не почувствовал этого, но Алексию хватило собственных ощущений. Только их он всегда и считал единственным верным мерилом.

Такого поражения, какое потерпело его воинство в прошлом году, ему не доводилось испытывать ещё ни разу. Замыслы, хоть и не рухнули вовсе, требовали теперь на осуществление гораздо большего времени. Времени, которого так не хватало. И за многими, если не за всеми неудачами стоял Сокол — мещёрский колдун, которого он, викарий, поначалу недооценил, а каких-то два года назад и вовсе ничего не слышал о нём.

Своих врагов викарий не уважал, но всегда отдавал им должное. До тех пор отдавал, пока враги числились среди живых. Сокол всё ещё числился, и потому с прошлого года Алексий взял за правило собирать все донесения о чародее в особый ларец. Вот и сейчас он поднял крышку, чтобы положить очередное письмо, но задержался и перечитал ещё раз:

«Лета 6860 года, месяца Апреля, в девятый день, в Сельце помер колдун, прозываемый Вихрем. Колдун умирал в бесовых муках и маялся долго. А упокаивал того Вихря другой колдун, именем Сокол, приехавший в Сельцо по зову суеверных мирян из Мещёрска. Оный Сокол принял от Вихря колдовской знак — змеевик и, судя по этому, перенял его силу. Миряне колдуна схоронили без отпевания, проведя поганые суеверные обряды. В третий день мною учинён был розыск, и была выявлена ведьма, племянница упомянутого колдуна, именем Елена. Однако ведьме, не без бесовской помощи удалось сбежать…»

Ничего особенного, — подумал Алексий, запирая ларец. И ничего, что могло бы помочь сладить с врагом. Будь на месте Леонтия кто поумней, может и вышел бы какой толк. Но все, кто поумней, сгинули в том же самом проклятом году заодно с лучшими его бойцами.

Алексий вышел из кельи и отправился во внутренний дворик монастыря, откуда раздавался непривычный для обители звон мечей и совсем уж неуместная в доме божьих слуг отборная ругань.

Потеряв тогда почти половину своего монашьего воинства, Алексий приказал Василию перестроить тайную службу.

— Прекрати отбирать монахов только лишь по их тучности и росту, — заявил он печатнику. — У нас нет времени обучать деревенщину. Мы тратим годы на то, чтобы сделать из них воинов, а потом теряем в один день из-за того, что они изначально не слишком годились для дела. Троих в Литве, дюжину в Мещере, да по одному сколько сгинуло то там, то здесь? Не слишком ли много напрасных потерь?

Поэтому, оставь в покое простых иноков. Этих болванов сколько ни учи, а против настоящих бойцов они не выстоят. Ищи по монастырям бывших дружинников и бояр, что ратному делу сызмальства обучены. Про каждого сперва мне доложишь подробно. Каждого мне на беседу. Я уж сам буду решать, кто подойдет, кто нет. И поторопись…

Василий не оплошал. Как всякий хороший слуга, он не ограничился выполнением прямых указаний, а проявил расторопность и смекалку. То есть, когда, например, оказалось, что в монастырях подходящих людей не хватает, он, именем викария, попросту постриг в иноки нескольких боярских отпрысков, припомнив тем кое-какие грехи.

За год Кантарь, один из лучших бойцов, вылепил из породистого материала настоящих воинов веры. Боярских сынков и бывших дружинников он только что по земле не размазывал. Сгонял с них столько потов, что вечером те хлебали воду, словно перешедшие степь кони.

Хотя любой из них в честной схватке одолел бы наставника, который до иночества промышлял торговлей, но в том то и дело, что тот проповедовал схватку нечестную.

— Для обычной работы княжеская дружина есть, да ополчение, — говорил Кантарь ученикам. — А вам предстоит война тайная, исподтишковая. Ваш враг вовсе и не с мечом может выйти, и не в воинской личине…

Он гонял учеников с раннего утра до позднего вечера. А зачастую и среди ночи поднимал. Молодые монахи начинали день не с молитвы, от которой особым распоряжением их освободил викарий, а с длительной пробежки по окрестным лесам. Кантарь прививал новикам не просто выносливость, но, прежде всего, умение передвигаться скрытно, не теряя при том направления. Потому уходили они в лес ещё до рассвета, чтобы выучиться и в темноте двигаться не хуже, чем при солнечном свете. И только после часа или двух подобных занятий наступала пора завтрака. Тоже необычного. В соответствии с другим распоряжением викария, ученики не соблюдали постов и вовсю поедали мясо. Чтобы не смущать нарушением обычных иноков, питались они отдельно, да и жили в особом, отгороженном от прочих монастырском закутке. Целый час после завтрака, новики читали книги и свитки. Отнюдь не богословские, не канонические. То были книги на всевозможных языках, какие только можно обнаружить в здешней книгарне.

Затем упражнялись на мечах. До того как попасть в руки Кантаря многие его воспитанники считали это дело самым любимым занятием. Теперь им пришлось пересмотреть свои взгляды. Теперь они готовы были выучить хоть ханьское наречие, если бы это помогло избежать ежедневного взаимного избиения во дворе. Но Кантарь требовал от них и того и другого. За мечами следовали луки, за луками — сулицы, за сулицами — топоры и чеканы. Не обходил Кантарь вниманием и самострелы, и шестопёры, и всевозможные кистени, ножи, удавки. Каждому оружию находилось в его уроках достойное место.

Алексий нередко приходил посмотреть на учёбу, на состязания. Он никогда не вмешивался в работу наставника, лишь стоял незаметно в сторонке и наблюдал. Из одиннадцати учеников Кантаря он особо выделял одного — того, которого приняли лишь по его, викария, настоянию.

Пересвет пока не подводил Алексия. Числился среди лучших почти во всём, а уж в старательности и упорстве ему не находилось равных. Особенно по нраву пришлась викарию сообразительность Пересвета. Заковыристые задачки тот всегда решал первым и задолго до всех прочих новиков.

Сейчас, когда Алексий вышел во дворик, чтобы взглянуть на любимчика, Кантарь занимался с другими. Пересвет же, сидя под навесом, читал книгу. Вопреки обыкновению, викарий подошёл к юноше, поздоровался.

— Каковы твои успехи? — мягко спросил он.

— Я ещё очень далёк от того, чтобы быть хоть чуть-чуть полезным вере, кир Алексий, — ответил юный монах и склонился.

— Тем не менее, я полагаю, что ты переймёшь науку Кантаря прежде остальных, — возразил священник. — Вот и теперь, когда все только учатся бросать топор, ты читаешь.

— О, нет, — смутился Пересвет. — Тут дело в другом. Я с детства обучен бросать топор. И наставник решил, что мне полезнее будет заняться чтением.

Удовлетворённо кивнув, Алексий взял из рук юноши книгу. Это была собственно не книга, а несколько сшитых вместе свитков с сочинениями Омара Ибрахима Хайяма.

— "Трактат о бытии и долженствовании", — перевёл викарий заглавие. — Однако странное чтение для воина церкви. Ладно ещё, что не рубаи…

Он задумчиво посмотрел на покрасневшего юношу, как бы оценивая возможность того разобраться в мудрёном трактате.

— Надеюсь, это пригодиться тебе когда-нибудь. Бесполезных знаний не бывает, как и знаний опасных. Чего бы мы там не говорили пастве. Если твоё сердце с богом, а помыслы…

Разговор неожиданно прервал печатник. Подбежав к священнику, он взволнованно сообщил:

— Прибыл гонец из-под Полоцка, от игуменьи Феодоры, говорит дело срочное.

Алексий вернул Пересвету книгу, попрощался и, сурово глянув на Василия, отправился обратно в келью.

Гонец с поклоном протянул свиток. Алексий рукой приказал печатнику взять письмо, а затем также взмахом выпроводил из кельи гонца.

— Читай, — приказал викарий, усаживаясь за стол.

Сломав печать, Василий осторожно развернул свиток.

— Так, приветствия опускаю. По сути — «Месяца апреля, в десятый день, в храме Пресвятой Богородицы произошло известное знамение. Божьим изволением грехов наших, двинулось место под Спасским монастырём, и тогда стены…»

— О Боже! — печатник, до которого дошел смысл прочитанного, изменился в лице и испуганно посмотрел на викария.

— Читай дальше, — раздраженно потребовал тот.

— "… и тогда стены храма обрушились, и людей, находящихся в нём, изрядно подавило. Настоятель и монахи, приставы его, погребены были под камнями. Схимница Мария, с Божьей помощью, успела выбраться из обрушения. Она и сообщила о знамении…"

Алексий встал и прошелся по комнате. Архидьякон смиренно молчал, боясь даже вздохнуть и тем потревожить размышление викария. Но тот не обращал на него никакого внимания. Скорее всего, это ничего не значит. Ну, рухнул храм, ну подавило монахов. Сразу уж и знамение! Всякое могло случиться…

Да нет! — осадил он сам себя. — Не стоит надеяться на «всякое». Такие храмы сами по себе не рушатся. Тут медлить нельзя — необходимо тотчас проверить новость, оценить степень угрозы. Но проверить не так-то просто. В Полоцк ехать опасно. Под князем Ольгердом сейчас Полоцк. А князь не больно-то жаловал иерархов церковных, что в Москве засели. Попадись в его руки викарий, мог и шкуру спустить, как это он проделал с Круглецом, царство ему небесное. Очень уж зол литовский князь на то, что поддерживает Москва власть ордынскую и с её помощью прибирает к рукам соседние земли. Мнил себя Ольгерд единственным народным защитником от пришлых врагов.

Так что проверить, что да как, самому не удастся. И поручить некому — в тайну очень немногие посвящены, а полностью ею владел лишь Алексий. И лишь он один из всех ныне живущих понимал всю серьёзность случившегося в далёком Полоцке. Ни Феодора, ни любая из её монахинь, ни печатник, ни даже митрополит не знали всего. Именно он, Алексий, по должности приглядывал за Храмом Предславы; он один хранил тайное знание; и, наконец, только он и мог распоряжаться той силой, что заключена в Храме.

«Была заключена»…, — вновь поправил себя священник.

И если обрушение Храма не случайно, если это действительно то самое знамение, о котором предупреждала Предслава в своих пророчествах, то дело и вправду дрянь… И теперь уж не до мещёрского колдуна, не до усмирения вольных князей, не до Ольгерда. То что церковь утратила тайное орудие, ещё полбеды. Гораздо хуже, что, вырвавшись на свободу, оное орудие может запросто обернуться против бывших тюремщиков. А вот это угроза уже нешуточная.

Какова природа той силы, не знал точно даже викарий. Предслава оставила немного указаний на сей счёт. Вроде бы какой-то древний славянский божок, вступивший в сговор с князем Всеславом и попавший потом в хитроумную ловушку его внучки. Совладать с ним, покорить его вновь Алексий не сможет. У него нет ключа, что сумела создать Предслава, но, пожалуй, главное — у него нет такого деда.

Он повернулся к ожидающему печатнику и распорядился

— Вот что, Василий, отряди пару верных людей в Полоцк. Пусть отправляются в мирском платье, скрытно. И пусть доставят в Москву Марию.

Подумав, добавил:

— Но чтобы ни слова она по пути не молвила. Ни единого слова.

Глава вторая

Пришествие

После вековой тьмы пришла смерть. И он тёк подобно тягучему молодому мёду, и всё вокруг него двигалось, и только время застыло, окаменело и окружало потоки сущего твёрдыми пределами. В смерти нет места времени.

Но он услышал зов, и пределы треснули, распались, рассыпались крошкой, и пылью, и чем-то значительно мельче пыли. И всё вокруг застыло, а время, наконец, потекло.

* * *

Небывалые в эту пору две недели засушливой жары повернули весеннее безумство природы к летней размеренности. Разбухшие от паводка ручьи и реки вернулись в прежние русла. Одержимое брачной лихорадкой зверьё утихомирилось, попряталось по дуплам, гнёздам, норам. И лес вновь стал таким, каким ему и положено быть — тихим и глухим.

Одинокому охотнику в поисках добычи пришлось забраться далеко от родной деревни. Но проклятая дичина не желала раньше времени попадать на стол. Будто вымерло всё на два дня пути.

Он вышел на прогалину, большую часть которой занимало болото с одиноко торчащей на островке мёртвой сухой сосной. Болото почти пересохло, так что охотник добрался до островка, едва замочив ноги. Он сильно устал и решил передохнуть возле дерева. Место казалось спокойным — на много шагов вокруг негде укрыться опасности. Разумеется, никакого, даже самого свирепого хищника, охотник особенно не боялся, но в лесу водились не только звери.

Прислонив к сухому стволу лук, он присел рядом и достал из сумки свёрток с едой. Неспешно перекусил нехитрой снедью, запил родниковой водой. Вздохнул, сознавая, что пока больше ест, чем добывает. Завернув остатки еды, припрятал до вечера. Потом прилёг здесь же вздремнуть — пока жара не спадёт, делать в лесу определенно нечего.

На небе ни облачка, солнце пекло нещадно. И кто бы мог думать, что прямо с чистого неба, вдруг грянет гром, и ударит самая настоящая молния. Но гром грянул, а молния ударила. И огненным остриём угодила прямо в верхушку сосны.

Охотник вскочил, ошарашенный грохотом. Не понимая, что происходит, схватил бесполезный лук. И увидел, как сверху посыпались искры, осыпая и его, и всё вокруг огненным дождём. Он завертелся на месте, пытаясь сбросить с себя горящие щепки, отскочил в сторону, огляделся. И стал свидетелем восхитительного, но зловещего зрелища.

Попадая в болото, искры шипели и гасли. Одна из них не погасла. Болотный газ как раз вырвался из глубины пузырём и горящая щепка воспламенила его. Выбухнуло так, что задрожала земля. Огненный шар вырос в размерах и, лопнув, исчез. Но перед тем как исчезнуть, успел подпалить прошлогоднюю сухую траву. Трава занялась. Раздуваемое неожиданно налетевшим ветром пламя метнулось вперёд, ища свежую пищу.

Начался первый в этом году лесной пожар.

Охотник бросился от огня в сторону, но, от спешки, ступил не туда и провалился по грудь в трясину. Ему повезло, в этом месте оказалось не слишком глубоко, его не утянуло с головой в болотную жижу. Однако и сил, и времени на то чтобы выбраться из ловушки пришлось потратить немало. Лишь через несколько часов, когда пламя уже вовсю полыхало в лесу, он сумел достичь тверди. Но спасаться от пожара бегством оказалось поздно — пламя полыхало повсюду. Гарь разъедала глаза, раскалённый воздух обжигал грудь, дышать стало тяжело.

Охотнику пришлось вернуться в болото, чтобы там переждать, пока стена пламени не уйдет дальше. Огонь не уходил очень долго. Может быть целый день. Только ближе к вечеру человек увидел путь, по которому стало возможным покинуть гиблое место.

Он шагал по хрустящей под ногами, выжженной земле, вдоль которой стелился сизый дым; натыкался на тушки опаленных и обугленных птиц, мелких животных, что не успели выбраться из нор и сбежать. Наконец он добрался до зелёной травы, с облегчением ступил на неё.

И… потерял под ногами опору. Вскрикнул, взмахнул руками и провалился в самое пекло. Полыхающий под землёй коренник тем и опасен, что скрыт от глаз лживой безопасностью живого покрова. Ничто уже не могло его спасти. Человек исчез в земном чреве, а из открывшейся бездны взметнулся ввысь столб огня.

Если бы кто-то живой случился поблизости, он услышал бы длинный протяжный вой, продирающий жутью до самого дна души. Вой мощными раскатами пронёсся по лесу, достигая самых глухих его уголков.

Но то выл уже не человек.

А за тысячу вёрст от этих мест, в далёком лесном краю, полыхнули разом в чародейских домах сторожевые свечи и лучины.

Мещера. Май 6860 года.

Опасная свеча, должная загодя предупредить о надвигающейся великой беде, стояла ныне почти в каждом чародейском доме. Другое дело, что немного осталось таких домов. Давно минули времена, когда волхвы и чародеи жили среди людей повсеместно. Тогда о приближении опасности узнавали разом во всех городах и сёлах. Узнавали и поднимались. И встречали опасность во всеоружии, лицом к лицу.

Повывели теперь волхвов, отовсюду прогнали. И только глухая, лесная Мещера оставалась последним оплотом их силы, последним пристанищем древнего знания. Только здесь могли ещё хранить и передавать его, не вырождаясь в мелких ведунов и знахарей.

И вот время настало. Полыхнули разом опасные свечи. Дрогнули морщины на лицах мудрых стариков. Хрустнули пальцами до белизны сжатые кулаки молодых волхвов. Великая беда пришла.

Горожане не сразу поняли, что стряслось. Но насторожились: отчего вдруг суета такая поднялась в чародейской слободке. Давай мелочи всякие подмечать.

Сперва Вармалей, покупая у Лисицы соль, заплатил, не торгуясь, чего никогда за ним не водилось. Невиданное дело! И цены на торгу тут же полезли вверх. Затем старая ведьма Кавана, по прозвищу Не с Той Ноги, вдруг перестала пугать зелёными сполохами детишек, что из озорства и любопытства лазили к ней во двор. Лишь один единственный раз посмотрела на них пронзительно, даже как-то тоскливо, и навек охоту отбила баловать. А Сокол пропал на время, а потом объявился вновь. Затворился в своей хижине и носа не кажет.

Блукач затянул старую песню, прорицая непонятные и от того пугающие вещи. Он ведь и раньше подобное говорил, но только теперь, заподозрив неладное, люди стали к его бормотанью прислушиваться.

Два молодых волхва оседлали коней и умчались неизвестно куда. Мена, напротив, прискакала верхом из Елатьмы и поселилась у Сокола, так ни разу и не показавшись в городе. А раньше ведь какая общительная девушка была — всех приятелей обязательно навещала.

Подтянулись в Мещёрск из окрестных селений и менее известные чародеи. А когда подошли из леса совсем уж невиданные чёрные колдуны, той породы, что среди людей не живут, тут и самый тупой пропойца понял, что дело дрянь.

— Если такие страхолюдины пожаловали, от которых даже среди белого дня мурашки на спине немеют, то и впрямь беда пришла.

Чёрные колдуны, их двое было, вошли в город вместе. Пришли пешком по Муромской дороге. В руках держали суковатые палки, а за плечами у обоих мешки висели. Длинные волосы, заросшие лица с рыхлыми носами, глубоко посаженые глаза вселяли во встречных страх и заставляли расступаться перед пришельцами. Одеты колдуны были в чёрное платье и такого же цвета плащи — оттого их собственно чёрными и прозвали. Но и помимо одежды, от самого их естества веяло чем-то мрачным, ночным, страшным. Колдуны, ни с кем в разговор не вступая, миновали город и направились прямиком к Бабенскому оврагу.

* * *

На речке Бабенке, у самого её слияния с Окой, в заросшем осокой овраге, имелось у чародеев своё потаённое место.

Когда-то, давным-давно, здесь на ручье стояла мельница. Хозяин её, Армас, жил со своей семьёй рядом. Жил зажиточно, как и многие мельники. Оттого и дом у него стоял богатый, и деньги водились. Но что-то нехорошее с Армасом приключилось — то ли сразу он сгинул, то ли сперва впал в безумие… Подробностей никто не знал, но говорили, будто дело не обошлось без нечистой силы. Она, известное дело, всегда подле мельниц крутится. Потом и семья Армаса пропала: жена, да два сына. С тех самых пор стало это место в народе проклятым считаться. По доброй воле никто сюда не хаживал. Горожане старались обходить Бабенский овраг стороной, но с Оки, сквозь деревья, видели люди покосившийся от ветхости дом, размытую паводками плотину, да развалины самой мельницы. Мельничное колесо, которое скатилось по склону почти к самой реке, рассохлось и развалилось. Огромный жернов лежал выше, но каким образом он попал туда — не ясно. Говорили, дескать, черти с тем жерновом играли, катали его, кидали друг другу. Только это ж, какие черти должны быть, чтобы такой тяжестью бросаться? Скорее всего, небылицы это.

По причине безлюдности, а вовсе не из-за колдовских свойств, как полагали горожане, и облюбовали старую мельницу чародеи. Но и сами они появлялись здесь нечасто. Только по таким вот особым несчастьям, какое случилось теперь.

В доме Армаса пахло сыростью и гнилью. Плахи на полу тоскливо скрипели под ногами, готовые вот-вот проломиться. В крыше зияла дыра, отчего под ней натекла внушительная лужа. Но собравшихся на совет весь этот упадок нисколько не смущал.

Был поздний вечер. Дом освещала одна-единственная свеча. Прибывающие чародеи и колдуны рассаживались кто где. Вармалей забрался в самый сухой угол, да ещё и постелил под себя припасенную заранее охапку сена. Чёрный колдун, напротив, уселся в самую лужу под дырой. Его лесной собрат ходил по дому взад-вперёд, скрипя половицами.

Двое молодых волхвов прислонились спинами к завалившейся внутрь каменной печи. Одного из них звали Ушан. Проживающие в Мещёрске русские полагали, что прозвали так молодого волшебника за его смешно оттопыренные уши. Они действительно были оттопырены, но прозвали волхва всё же не за это, а за его не по годам мудрые речи, ибо «ушан» на лесном говоре и означает — мудрый.

Ушан с нарочитым спокойствием закрыл глаза, показывая, что всеобщая тревога волнует его мало и, по сути, сильно преувеличена. Его товарищ, именем Орх, не прикидывался невозмутимым — он сосредоточенно грыз ногти.

Мена с Соколом облюбовали лавку возле окна.

Пришли все, кроме Блукача. Впрочем, его мало кто из присутствующих считал чародеем, так что, можно сказать, собрались все. Нечасто такое случалось. Даже против Серой Орды выступили лишь четверо из них. А вместе последний раз собирались лет десять назад, когда живущий в Волчьих Мшарах ведун умом повредился. Тронуться — тронулся, но силы своей не потерял, а начал дурить почём зря. Деревню одну дотла сжёг, ручей отравил, волков пытался на людей науськивать. С волками, впрочем, не вышло у него: не то это племя — чужих приказов слушаться, а так много чего учудил. По нынешней-то мерке — пустяковое дело вышло. Решили его быстро. Теперь совсем иной расклад, теперь не ведьмаческого разбора враг объявился. И потому чародеи и колдуны говорить не спешили.

Они смотрели друг на друга и молчали. Никто не хотел начинать разговор. Без слов ясно — враг идёт. Не орда какая-нибудь, не божьи дворяне, и уж тем более не соседи. О таких мелочах пусть у князей голова болит. Не на такую угрозу насторожены опасные свечи. Шёл враг иного рода, не человеческого. Неведомый враг. Такой, что мог вызвать страх даже у чародеев. Много сил они потратили в своё время, чтобы сплести сторожевое заклятье, способное предупредить об опасности загодя. Сплели, наложили, чтобы, когда возникнет нужда, принять меры. И вот время пришло, а они сидели и молчали, не зная, что теперь делать.

Первой нарушила тишину Не с Той Ноги.

— Чего молчим? — прошамкала она беззубым ртом. — Решать всё равно нам. Больше некому.

— Чтобы решать, нужно знать, — возразил Вармалей. — А что мы знаем? Что некто или, вернее, нечто, надвигается на нас? Мы не ведаем, что это за сила, не знаем, кто или что вызвало её пробуждение, выбросило её в наш мир. Случайность это или чей-то злой умысел, а если умысел, то каковы его цели? Мы не имеем ни малейшего понятия, откуда и куда идёт эта сила? И главное, какова её сущность? Короче говоря, совсем ничего не знаем, а без этого не сможем остановить зло.

Вармалей считался старой ведьме давним соперником в спорах. О чём бы ни шла речь, хотя бы даже о жабьей присушке, он всегда говорил поперёк. Не с Той Ноги платила ему той же монетой. Их вечные споры, да незлые взаимные козни в прежние времена, бывало, до слёз всех смешили. Но теперь даже краешком рта никто не улыбнулся.

— А это зло? — спросил Шамбал, тот колдун, что в луже сидел. — Нас, лесных колдунов, знаете ли, тоже к злу относят. И не только невежественные селяне, но и кое-кто из вас.

— Мы насторожили опасные свечи и лучины не на мелкие неприятности, — заметила Не с Той Ноги. — Должна нарушиться одна из основ мироздания, чтобы вызвать такое потрясение…

— Бог на земле? — спросил Ушан от печки. — Христиане что-то прорицали о втором пришествии ихнего бога, но вроде бы они болтают о семитысячном годе.

— Их бога я бы почувствовал сразу… — заметил Шамбал с изрядной долей злобы.

— Блукач что-то на счёт ворона говорил, — сказал Орх, второй из молодых волхвов. — Дескать, вериги упали, ворон грядёт, и всё такое…

— Тоже ещё провидца нашли, — проворчал Шамбал. — Диво юродивое. Его послушать, так только лечь помереть останется.

С ним согласился его чёрный собрат, Барцай, который с началом разговора прекратил ходить из угла в угол и прислонился спиной к стене. Тем не менее, остальные решили не отвергать ни единой зацепки. Речи Блукача попытались дословно припомнить и обсудить, но только больше запутались в них.

Высказалось ещё несколько чародеев и все с вопросами, не с ответами. Затем в комнате вновь нависла тишина.

— Я знаю, куда он идёт, — вдруг сказала Мена.

Все посмотрели на неё с ожиданием и надеждой. Мена славилась способностью к дальновидению, в коей превосходила любого из них. Самая молодая на совете, она имела среди чародеев немалый вес и никогда не говорила попусту.

— На Псков он идёт, — произнесла Мена. — Из Полоцка. Видение мне было. Но на Псков это лишь поначалу. Оттуда, думаю, дальше двинет. Куда, не знаю, но… никто в стороне не останется.

— На Псков? — удивился молодой волхв. — И кто же это?

— Не знаю, — пожала плечами Мена. — Его сущность сокрыта от меня. И думаю, никто из нас не сможет её распознать. Разве что Сокол.

Девушка повернулась к сидящему рядом чародею. Вместе с ней к нему повернулись и все остальные. Но Сокол отрицательно помотал головой, не сказав ни слова.

— Так значит надо пойти в Псков и разобраться на месте, — прошамкала Не с Той Ноги.

— Эка, сказала… — возразил тут же Вармалей. — На костёр захотелось на старости лет? Давно ли нашего брата в реках топили, словно ублюдков беспородных? Ехать надо, спору нет. Да только не чародеям…

— Разве нанять кого… — предложила Мена.

— Кто ж согласится? — подала голос Не с Той Ноги. — Да и не поймёт наёмник ничего. Там чутьё чародейское надобно и голова…

— Вот-вот, — влез Вармалей. — Её, голову-то, на кол и насадят…

— Конец всем пришёл, — вздохнул старый колдун из Тумы. — Повыгоняли нас отовсюду, теперь пропадут без защиты. Попам с бедой не совладать. Только крестами и умеют размахивать.

И опять повисло молчание. Каждый думал про себя и решал — может ли он в Псков отправиться. Каждый себя по настоящему оценивал, не о храбрости показушной речь шла — о деле. И каждый, взвесив все за и против, приходил к выводу, что это дело ему не потянуть.

— Я поеду, — тихо сказал Сокол.

* * *

Как правило, имя человека и тем более чародея влияет на его сущность. Бывает и наоборот, но то прозвища, что дают людям не с рождения.

Сокол в этом правиле был исключением. Мало у него общего с грозной и хищной птицей.

Птица — сокол всегда бьёт с лёта. Тем и от других ловчих птиц отличается. Сокол — чародей с лёта не бьёт, к любому делу долго готовится, взвешивает, действует не спеша. Даёт сперва попробовать другим. И лишь там, где никто не может добиться успеха, в дело вступает сам. Да и хищником Сокол не был по природе своей. Не испытывал никакой сладости от убийства.

И другое отличие имелось — сокола легко приручить, лучшей охотничьей птицы трудно сыскать. А Сокол — чародей никогда никому не служил. Помогать помогал, а служить — ни за что. Хоть царям, хоть богам. Природа, нутро его, не позволяли.

Вот и летать, подобно соколу, чародей не умел. Не умел птицей обернуться. Это ведь только от рождения таким навыком обладать можно, только по недосмотру богов, да по воле случая. А научиться оборотничеству, не потеряв свою сущность, невозможно. И просто так летать, не оборачиваясь, люди пока не научились.

Соколу часто не доставало возможности промчаться птицей за день туда, куда нужно идти по дорогам месяц. Вот и теперь, несмотря на своё могущество, он напряжённо думал, каким образом ловчее пересечь считай что всю Русь из угла в угол.

Собственно выбор у него невелик. Можно отправиться пешком или на лошади, можно избрать водный путь. Последний, правда, чародей отверг сразу. Водный путь извилист и лежит большей частью так, что пришлось бы идти против течения. Набирать же целый отряд гребцов в замыслы Сокола не входило. Он намеревался отправиться в Псков один.

Казалось бы, очевидный выбор между конным и пешим походом, вызвал у чародея гораздо больше затруднений. Оно конечно верхом можно делать переход впятеро против пешего. Но это только на первый взгляд. Дороги, как и реки не идут напрямую. Крюк там, изгиб здесь, вот и нет преимущества. А лесной тропой, каких он знал множество, лошадь не провести.

Всю ночь не мог заснуть чародей. И так, и эдак прикидывал, но решение не пришло.

* * *

Рано утром, услышав под окнами стук копыт, Сокол вышел встречать гостей — кроме как к нему, занимающему крайний дом, ехать здесь некуда. Увидев в дверях лесную владычицу, он вдруг сообразил, что за суматохой последних дней совсем позабыл об Эрвеле. А ведь они договаривались о подобной возможности, даже голубями особыми обменялись.

Но, судя по неожиданному её появлению в чародейской слободке, овды и сами проведали обо всём.

Оглядев убогое жилище чародея, Эрвела присела, где почище и вздохнула.

— Вчера совет собирался в Бабенском овраге… — начал Сокол, но гостья остановила его, подняв ладонь.

— Всё знаю, чародей, — сказала овда. — На совет ваш не попала, поскольку у нас свой собирался. Но обо всём, что вы там обсуждали, мне донесли. Мы тоже поговорили немного — сёстры со многих городов съехались. Утомлять подробным рассказом не стану, скажу лишь, что решили мы оказать вам посильную помощь. То зло, которое в мир пришло не одним только людям грозит…

Пёс, соскочив с лавки, ткнулся носом в ногу владычицы. Та ласково потрепала животное и спросила:

— Ты уже решил, как поедешь?

Сокол отрицательно помотал головой.

— Не на чем ехать. Разве только ты мне одолжишь какую-нибудь ступу с помелом.

— Помела у меня нет, — улыбнулась овда. — Но перед домом стоит конь, который ничуть не хуже.

— Ты готова отдать мне своего коня? — удивился чародей небывалой щедрости, тем более исходящей от лесной царицы.

— Не отдать — одолжить, — поправила Эрвела. — И не забывай, что это не мой конь, он свой собственный. Мы не держим лошадей в рабстве, подобно людям…

— Знаю, знаю, знаю, — поспешил согласиться Сокол, подняв руки вверх. — Лошади ваши друзья. Вы без ума друг от друга…

Сделав вид, что не заметила насмешки, Эрвела продолжила:

— Я поговорила с конём. Он согласился отвезти тебя куда нужно. Неохотно такие лошади людям служат, но тут дело особое.

Она пристально взглянула в глаза чародею и сказала с тревогой в голосе:

— Отправляйся Сокол, отправляйся без промедления. Тебе нужно успеть до полной луны, иначе окажется поздно. Узнай кто Он. Только узнай. Не пытайся вступить в борьбу — тебе одному Его не осилить. Узнай и возвращайся.

— Я могу не успеть до полной луны, — нахмурился Сокол.

— Успеешь. Это особый конь. Летит, словно ветер и никогда не устаёт. Малые реки и ручьи для него не помеха — он преодолеет их одним скоком. Большие реки переплывёт. Им не надо управлять — он сам поймёт, куда тебе нужно. Но береги его, не передавай ни в чьи руки, даже на время, даже самому доброму человеку. И ещё, пообещай отпустить его перед тем, как встретишь опасность. Это дитя степи и ветра, он не создан для битвы. Отпусти, и он сам найдёт дорогу домой. А ты сможешь вернуться и на обычном коне.

Сокол быстро собрался, но, уже выходя из дома, вспомнил о змеевике, который достался ему от Вихря.

— Собирался спросить тебя, да из-за суеты этой позабыл. Не можешь ли сказать что-то об этой вещице?

Он протянул владычице змеевик. Та повертела его, внимательно рассмотрела рисунок и предложила:

— Расскажи, как он попал к тебе.

Сокол коротко рассказал.

— Да, я слышала об этом, — кивнула головой владычица. — Правда, не догадалась, что Вихря именно ты упокаивал. Но и тебе неведомо, что потом произошло. Племянницу его, Елену, обвинили в ведьмачестве и хотели сжечь в срубе. Ей едва удалось сбежать.

Чего-то подобного чародей от селян вполне ожидал, потому нисколько не удивился, пожав плечами. Овда, заметив, усмехнулась.

— Но дело не в этом. Странно другое — мы не знаем, что с ней случилось дальше. Она укрылась от наших взоров.

— Хм.

— Обычный амулет, — вернулась Эрвела к змеевику. — Обычные знаки — луна и солнце. Ничего определенного о его происхождении или свойствах я сказать не могу. Одно скажу тебе, чародей. С очень тёмными силами связан этот предмет. Опасайся его истинного хозяина.

— С тёмными? — переспросил Сокол. — С какими именно?

— Не знаю, — пожала плечами владычица. — Может быть с Чернобогом, а может ещё с кем подобным.

— Ты веришь в существование Чернобога? — удивился чародей. — Но это же миф, сказка…

Овда улыбнулась в ответ.

— Существует всё, во что верит хоть кто-нибудь, — сказала она. — И перестаёт существовать, когда иссякает вера. Ты можешь верить или не верить — это ничего не меняет. Но было бы глупо с твоей стороны не учитывать возможность существования сил, о которых тебе ничего не известно. Глупо и опасно.

Эрвела помолчала, а потом сказала:

— Не хотелось бы мне, чтобы с нынешней бедой твой змеевик оказался связан. Ты Мене его показывал?

Чародей кивнул.

— Где она?

— На мельнице осталась. Провожать не захотела, сказала, мол, только беспокойство прощанием будоражить. Придёт, думаю к вечеру, — Сокол ухмыльнулся. — Когда след мой простынет.

Когда они вышли на улицу, Сокол внимательнее разглядел коня. Это оказался тот самый игреневый конь, на котором Эрвела появилась когда-то в пограничье перед их небольшим поисковым отрядом.

Он был прекрасен. Тёмно-коричневой шерсти, с дивным сиреневым отливом, с белоснежной роскошной гривой и хвостом. Его длинные и тонкие ноги производили впечатление сильных и быстрых. Но действительных возможностей этой породы не знал никто. Таких коней Соколу не доводилось видеть уже давно. Овды, считая лошадей друзьями, никогда не продавали и не дарили их людям. Даже в конюшнях князей, царей и императоров таких животных встретишь нечасто.

— Как его зовут? — спросил восхищённый чародей.

— Как назовёшь… — пожала Эрвела плечами. — Ему всё равно как его называют люди.

— Пусть будет Игрец, — предложил Сокол. — Существует предание, что масть эта родилась от сказочного бога Игреца, и что никому из смертных не удавалось вывести её нарочно. Только по воле случая рождаются такие лошади.

* * *

Игрец давно унёс чародея, а Эрвела всё стояла на гребне холма, наблюдая за мерным течением Оки. Не столько наблюдала, сколько думала. О Соколе, о змеевике его странном, о вселенской напасти, что вот-вот обрушится на далёкий неизвестный ей город. Потом вдруг что-то поняв, вздрогнула. Оглянулась, разыскивая по привычке коня. Но не было его, отдала чародею, а другого не позаботилась прихватить. Вздохнула и отправилась к Бабенскому оврагу пешком.

Домик Армаса кое-как прибрали, но жильё он пока напоминал мало. Колдуны частью разошлись, частью спали, разобрав сухие углы, а Мена вполголоса беседовала с Ушаном. Судя по усталым глазам, оба всю ночь не спали. Проговорив в поисках верного средства против напасти, даже не заметили, как рассвет наступил.

Эрвела, поприветствовав Ушана, отозвала ведунью в сторонку.

— Сокол уехал, — сообщила она.

Мена кивнула.

— Я тут подумала… — владычица замялась. — Ты амулет его видела?

— Вихрев? — не сразу сообразила девушка. — Да, показывал как-то. В Елатьму ко мне приезжал ради этого.

— Ничего тебе в нём странным не показалось?

— Непростой змеевик, — согласилась ведунья. Но пояснять не стала. Не любила она намёками общаться.

— Боюсь, не связан ли он с напастью нынешней, — наконец, поделилась Эрвела тревогой. — Скажи, вот тебе видение было про Псков. А та тварь, что объявилась, она к амулету не тянулась случаем? Нет ли меж ними родства или связи какой?

— К змеевику не тянулась, это точно, но какое-то сходство, пожалуй, есть, — Мена нахмурилась. — Наверняка не скажу. Мало мне удалось подсмотреть. Закрылось то, что в мир пришло, а может, не осознало ещё цели.

Мена задумалась.

— Вихрь, я знаю, Чернобогу служил. Однако не почуяла я ничего похожего. Да и не отозвался мне змеевик. Блеснуло что-то смутное, но что именно не понять.

Эрвела нахмурилась. Видимо и она ожидала от разговора большего.

— Вот что, — сказала овда. — Если нетрудно попробуй разыскать Елену, племянницу вихреву. Селяне с попом во главе прогнали её. Да так, что ни я, ни сёстры взять след не можем. Соколу я пыталась намекнуть. Но у него голова другим занята, а больше одной мысли за раз он думать не умеет.

Мена улыбнулась. Точно подметила владычица, не возразишь, — водится за чародеем такое. Она и не стала возражать, согласилась поискать женщину, но не прямо сейчас.

— Пока тут никак к согласию не придём, всё на месте топчемся.

Она махнула с досадой рукой, и Эрвела понимающе кивнула.

— Раз Сокол уехал, пойду стало быть отосплюсь, — решила ведунья. — Здесь-то не больно поспишь.

Нижний Новгород. Те же дни.

Константин налаживал союз с той же тщательностью, с какой скорняк сшивает шубу из множества мелких шкурок. Хотя шубу ли? Лучше сказать удавку на толстой шее московской.

Недели не проходило, чтобы из Нижнего не отправлялось очередное посольство. Не реже объявлялись и посланцы союзников. По большому счёту кроме лесных княжеств и Рязани все прочие сторонники, уже давно обговорив главное, обсуждали лишь тонкости. Но, как и всякая добрая шуба, союз не из одних только шкурок состоял. Важны были крепкие нити. И тут в ход шло и серебро, и торговые послабления, и уступки в верованиях — ведь Литва ввела у себя особую разновидность православия, а многие земли и вовсе пребывали в язычестве. Тут следовало действовать осторожно, не давая воли непримиримым людям, вроде Печерского настоятеля Дионисия. Слишком высока ставка.

Помимо прочего, с начала года поднялась небывалая свадебная суета. И браки — не последнее средство в политике, и родственные ниточки крепят союз не хуже серебра.

Ещё Волга не унесла навстречу солнцу последние льдины, пожаловал в Нижний Новгород Семён Судаков, посланец новгородских властей. Вопреки обыкновению ни воевод, ни бояр, Константин на встречу с ним не позвал, пригласил только младшего сына. Это поначалу озадачило Бориса, но первые же слова посланца всё прояснили. Дело оказалось семейным, и в отсутствие старших братьев, его предстояло решить им с отцом. Судаков приехал по просьбе архиепископа Василия Калики, от имени коего сватал Константинову дочь Евдокию за тверского князя Михаила.

«Вот и у сестры детство кончилось» — подумал Борис.

Дело долго улаживать не пришлось. Сватом сам Калика выступил, хотя бы и через Судакова, а жених, пусть и не на Твери ещё сидит, но парень бойкий, ждать долго не будет.

А ближе к лету, когда посольство из Тракая вернулось, старый князь вновь призвал сына.

— Пора бы и тебе, Борис, о женитьбе подумать… — начал Константин без лишних предисловий. — Ты уже не малец. В делах государственных толк имеешь, они тебе, вижу, по нраву. Так что готовься. Князь Ольгерд согласился отдать за тебя свою дочь.

Про «подумать» это отец образно выразился. Думать особенно не о чем. Всё давно решено и без княжича. Да и не удивился Борис обороту такому. Все старшие братья давно оженились, у Дмитрия свои дети уже подрастали, а сестра только недавно просватана. Стало быть, пришёл и его черёд.

Дав малозначащее согласие, Борис, тем не менее, не удержался от любопытства и пожелал тут же выведать хоть что-нибудь о будущей своей невесте. О дочери Ольгерда, Марии, он до сих пор даже не слышал, и это ужасно дразнило молодого человека. Он принялся выпытывать подробности у заезжих литовских посланцев, купцов, причём делал это с таким простодушием, что скоро весь город, от мала до велика, знал — предстоит свадьба.

Город-то знал, а вот Борис ничуть не приблизился к своей цели. Купцы молодой княжны в глаза не видели, а послы единодушно расписывали красоту её необыкновенную. Но ведь им, послам, другого говорить и не престало.

Задумался княжич.

Отправился к Константину.

— Дозволь, отец, в Суздаль съездить. Хочу с владыкой встретиться, поговорить, душу облегчить.

— Что ж, съезди, — одобрил старый князь. — Возьми только Ваську своего да Тимофея с парнями. Дорога хоть и знакомая, но есть люди, которым твоя свадьба, что кость в горле. Посему будь осторожен.

Окрестности Порхова. Три дня спустя

Быстрый конь — это ещё полдела. К нему хорошо бы иметь толстый и упругий зад. Чародей выдохся в первый же день пути, а коню хоть бы что, он даже не пропотел нисколько. Ещё два дня Сокол терпел, а потом не выдержал и, чтобы совсем не рассыпаться в труху, пустил Игреца обычным ходом. Кроме желания упасти зад от избиения, ему хотелось немного подумать.

Это удалось не вдруг — в голове ещё долго шумело от пережитой тряски. А когда шум утих, за спиной раздался знакомый голос, едва слышимый в свисте ветра и топоте копыт.

— Чародей!

Сокол обернулся и увидел суздальского княжича Бориса, пытавшегося догнать Игреца на своём великолепном, но совершенно обычном скакуне. Борис ехал один, без воинов, без бояр, которым, по всем правилам, следовало бы сопровождать юного князя тем более так далеко от дома. Но казалось, что тот вовсе и не беспокоится отсутствием опеки, напротив, лицо его светилось радостью и лихим весельем.

Сокол ещё самую малость придержал Игреца, позволив княжеской лошади поравняться с ним.

— Здравствуй чародей, куда путь держишь? — задыхаясь от бешеной скачки, спросил Борис. — Ну и конь у тебя…

— Здравствуй князь, — сказал Сокол. — Ты чего один?

— Да сбежал я от них, — успокоив дыхание, поведал Борис. — Отец женить меня задумал. На литовской княжне, Марии, дочке Ольгерда. Ну, мне и захотелось взглянуть на невесту до свадьбы. Увидеть, какая она собой. Красива или, быть может, уродина…

Сокол не удержался от улыбки.

— А если уродина, то что? Против отца пойдёшь?

— Нет, не пойду, конечно. Но взглянуть страсть как охота. Так бы меня не отпустили, вот я и сбежал от Румянца с Тимофеем, обманул их. Они в Суздале остались, а я сюда.

— Сумасшедший, — проворчал Сокол.

— А ты куда всё-таки? — переспросил Борис.

— Пока в Псков, а там видно будет, — ответил чародей.

— Так нам по пути, значит? — обрадовался юноша.

Ну что тут скажешь?

— Получается, по пути… — буркнул чародей.

— Славно, — сказал Борис. — А то мне уж и не по себе стало, одному-то. С попутчиком и дорога короче.

— Это, смотря с каким попутчиком, — возразил Сокол. — Я ведь не на прогулку в Псков еду. Там такое творится, что и не знаю, сможешь ли ты до невесты своей добраться. Думаю тебе лучше кружным путём отправиться. А то и вовсе домой вернуться…

— Ух, ты! — восхищённо сказал Борис. — Неужто с крестоносцами опять свара какая?

— Стал бы я на дурную войну ехать… — хмыкнул чародей.

— А что тогда?

— Сам толком не знаю, — признался Сокол. — Но что-то серьёзное. То ли тварь безумная в наш мир вылезла, то ли бог мятежный пожаловал, а может другая какая напасть. Узнать надо, вот я и еду…

— Так тебе может помощь, какая понадобится? — охотно предложил княжич.

— Спасибо, но не думаю, что в твоих силах мне в этом помочь…

— Кто знает… — улыбнулся Борис. — По крайней мере, провожу тебя до Пскова, а там и до Тракая недалеко.

— Воля твоя, княжич, — серьёзно произнёс Сокол. — Воля твоя…

Равняясь на лошадь Бориса, они, как показалось чародею, плелись теперь еле-еле. Но опоздать он больше не боялся — дорога подходила к концу.

* * *

Завидев стены Порхова, Сокол остановился. Снял седельную сумку и, к великому удивлению Бориса, отпустил Игреца, который тут же, не мешкая скрылся в лесу.

— Зачем ты спешился? — спросил княжич. — Зачем отослал коня? Да какого! Признаться, мне ещё не встречалось столь прекрасное животное. Или он у тебя учёный и вернётся по первому зову?

— Это не мой конь, — ответил Сокол, перекладывая сумку на лошадь Бориса. — И он не вернётся. Я обещал отпустить его до того, как столкнусь с опасностью. И, думаю, время пришло.

— Ух ты, значит в Порхове нас ждёт опасность? — взбодрился Борис.

— В Порхове? — переспросил Сокол. — Полагаю, что нет. Но сразу за ним вполне возможно.

В городе Сокол решил остановиться на целый день. Ему требовалось время, чтобы подумать и отдохнуть перед последним переходом. Поэтому, миновав ворота, они, по совету стражника, отправились в ближайший постоялый двор.

Он оказался огромен, как княжеские палаты. Несколько высоких домов выходили на общий двор, где скопились десятки повозок и груды всевозможной клади. Проезжего народу из разных мест собралось сущее вавилонское столпотворение. Отовсюду слышались иноземные языки, не всегда понятные говоры. Люди громко спорили между собой, кричали на слуг. Слуги суетились, бегали из дома в дом, таскали еду, бочки, мешки. На летней поварне, устроенной прямо во дворе, кипели большие котлы, а на вертеле жарилась кабанья туша. Запах еды перемежался с вонью устроенного рядом отхожего места.

Борис недовольно поморщился и сказал:

— Шумно здесь что-то.

Два немца стояли утёсами среди этого безумия, спокойно наблюдая за перевалкой груза с повозки в амбар. Сокол подошёл и спросил что-то на их языке. Немцы встрепенулись, принялись наперебой отвечать чародею, показывая то на один из гостиных домов, то куда-то в сторону города.

— Что они тебе сказали? — полюбопытствовал Борис, как только Сокол вернулся.

— Я узнал, как найти хозяина и где купить лошадь, — ответил тот.

Хозяин, заросший волосами мужичок по имени Лукич, буквально вертелся на пупе, стараясь угодить постояльцам и одновременно проследить за всеми своими слугами. Это ему вполне удавалось, и он намётанным глазом сразу приметил новых гостей.

— Что угодно, уважаемые? — добродушно улыбнулся он.

— Комнату, — коротко ответил Сокол.

— И подальше от шума, — добавил Борис.

— У вас повозка? — спросил хозяин. — Лошади? Слуги?

— Только лошадь, — ответил Сокол. — К вечеру, возможно, ещё одна прибавится…

— Отлично! — воскликнул хозяин с таким видом, будто лишней подводы его двор уже не осилил бы. — Пойдёмте, я покажу вам свободные комнаты.

Таковых оказалось немного. А цена за них просилась Лукичом немалая. Но Сокол с Борисом, выбрав опрятную комнатку подальше от двора, не торговались. Сверх того заказали обед и сразу за всё заплатили. Может быть зря — получив плату вперёд, Лукич как-то сразу поостыл к дорогим гостям, наскоро раскланялся и умчался по делам.

— Вот пройдоха! — только и сказал Борис.

* * *

После обеда Сокол сходил в город и, вернувшись, поставил в стойло нового коня. Конь оказался не из лучших, но чародею немного оставалось путешествовать. Что до обратного пути, то о нём он пока не думал.

Вечером шумный двор и вовсе встал на уши — в Порхов прибыл большой отряд новгородских вельмож. Господа попались требовательные и подтверждали свою власть мощным криком и тычками недостаточно расторопным слугам. Перепало и хозяину. Гвалт долетал до самых дальних комнат и когда слуга принёс ужин, чародей спросил, кто мол там такой важный прибыл.

— Поезд новгородского архиепископа Василия, — доложил с почтением слуга. — С ним десяток воинов, монахи, священники и скоморох.

— Неужели? — удивился Сокол. — Сам Калика пожаловал? И где же он остановился?

— Они заняли целиком два дома, что по левую руку от вашего, — ответил слуга, расставляя по столу блюда. — Но беспокоить не велели. И к владыке никого не подпускают.

— Что, охраняют архиепископа? — спросил Сокол.

— Не то слово, — охотно поддержал разговор слуга. — Воины на входе стоят, все в железе, что твои витязи. На нашего брата рычат, а прочих любопытных и вовсе в шею гонят.

— Ну, это мы ещё посмотрим, — возразил чародей, набрасывая на себя плащ.

Княжич встрепенулся.

— Ужинай без меня, — сказал ему Сокол. — Пойду, навещу моего старого друга.

Борис недовольно фыркнул, но ничего не сказал. Когда Сокол вышел, он пожевал немного мяса с овощами и, не раздеваясь, улёгся на кровать. Спать ещё не хотелось. Раскрыв прихваченную у брата книгу, он углубился в чтение.

Однако очень скоро чародей вернулся. Да не один. Вместе с ним в комнату вошёл старик в богатой ризе, белом клобуке и с тяжёлым крестом на груди. Зачем священник нацепил на себя праздничные одеяния, а не что-нибудь обыденное, Борис так и не понял, но спрашивать, понятно, не стал.

— Знакомьтесь, — представил Сокол своих приятелей. — Это архиепископ новгородский Василий Калика, это суздальский княжич Борис Константинович.

Борис, смутившись, вскочил с кровати и поклонился священнику. Тот, в свою очередь, осенил юношу крестом и, не говоря лишнего слова, уселся на высокий стул. Откуда, со странным увлечением, принялся рассматривать выложенные на столе яства.

— Как они все надоели, — произнёс Калика, первым делом наливая себе вина. — Спасения нет никакого. Одни лизоблюды и лицемеры.

Одним махом опрокинув кружку, священник довольно крякнул. Сокол улыбнулся.

— Чего стоите? — сказал Калика. — Усаживайтесь. Хоть с путными людьми поговорю.

Они присоединились к архиепископу, тоже выпили. Калика посчитал на пальцах, который теперь день и, удовлетворившись подсчётами, решительно потянулся к мясу.

— Здравствует ли сестра твоя, Евдокия? — дожёвывая кусок, спросил он у Бориса.

— Спасибо, здорова, — удивился вопросу княжич.

— Это хорошо, что здорова, — кивнул Калика. — Здоровая и потребна. Я её за князя Михаила, воспитанника моего, сосватал…

Калика глотнул вина.

— Что Константин Васильевич на этот счёт говорит?

«Хитрый какой старичок, — подумал Борис. — Не успели выпить, а он уже про отца выпытывает».

— Князь передал своё согласие с Судаковым, послом вашим, — ответил он осторожно.

— Да это я знаю, — махнул рукой Калика. — Виделся с ним. А что Константин думает, доволен ли браком?

— Доволен, — ответил Борис. — Сказал, что Михаил, хоть и юн, но умён и скоро на Тверь сядет.

— Это правильно, — выпив ещё вина, одобрительно кивнул Калика. — Сядет.

Отрезав особенно крупный кусок, священник ненадолго замолчал, предавшись еде.

— Так стало быть, ты тоже в Псков направляешься? — прожевав, обратился он к Соколу.

— Стало быть, так, — ответил чародей, который почти ничего не ел.

— По какому делу? — спросил священник с напускным равнодушием.

— Думаю по тому же, что и ты, — Сокол усмехнулся.

— Ага! Значит, знаешь?! — воскликнул Калика.

— Знаю, — ответил тот. — Ты не темни, скажи, что тебе самому удалось прознать про всё это? А то ведь у меня одни догадки.

— Ну, твои догадки иных разгадок стоят, — ухмыльнулся священник и, утёрши ладонью рот, начал рассказ.

Они проговорили недолго. Выяснилось, что Калика понимал не многим больше чародея — кто идёт на Псков, какова его природа и сила, Василий не знал. Поделиться с товарищем он смог только тем, что донесли до него псковские ходоки.

— Прислали псковичи великое посольство. Попросили защиты от неведомого врага. Самого врага в глаза пока ещё никто не видел. Но над Псковом, якобы, сгустилась тёмная туча, а улицы заволокло смрадным туманом. Говорят, что ночью по городу гуляет нечисть, сея язвы и мор. Кроме того, говорят, знамение странное явилось в небе, ещё до тучи. После него многие, мол, сбежали. Другие вот отправили посольство…

Сокол слушал внимательно, стараясь не упустить ни слова. Борис и вовсе дыхание затаил — надо же как дело оборачивается.

— Больше ничего не знаю, — закончил Калика. — Завтра после обеда дальше поедем. Ты как, колдун? Может вместе? А то мочи никакой нет от этих лизоблюдов.

— Может и вместе. Подумаю до утра, с княжичем вон переговорю, — ответил Сокол и спросил. — А свита твоя не заест? Когда искал тебя, этот твой Микифор одарил таким взглядом, что я почувствовал, будто уже на костре поджариваюсь.

— Да уж, — согласился Калика. — Они и меня заели до самых печёнок. Что ж, завтра посмотрим. Быть может, образуется всё…

Как только священник ушёл, Борис набросился на чародея с расспросами.

— А правду говорят, будто этот клобук, Калике от самого Папы Римского достался?

— Нет, — усмехнулся Сокол. — Вместо Папы Римского — так будет вернее. От императора, василевса царьградского, получил он этот убор головной. И, полагаю, не просто регалию получил. Со смыслом подарок был сделан. Рассчитывал император бросить семечко истинной веры туда, где не помешают ему взрасти враги и еретики. Рассчитывал со временем новую столицу обрести. Старая-то вот-вот падёт. Не от сабель султанских, так от золота латинского. А на севере увиделось ему убежище истинной веры.

— Так что, выходит, Калика — Римский Папа?

— Новгородский, — усмехнулся Сокол, но добавил серьёзно: — И то сказать, чем Авиньон-то лучше?[5]

* * *

Калика как в воду глядел. Утром, пока он ещё спал, большая часть сопровождающих священника людей исчезла со двора.

Сокол заподозрил неладное уже на подходе к комнате архиепископа, когда не обнаружил обычных охранников. Поднимаясь по лестнице, он услышал мощный рёв Калики.

— Уроды! — раздавалось наверху. — Коты блудливые! Сбежали! Струхнули, изменники, стервы!

Сокол открыл дверь и, шагнув, тут же с хрустом раздавил ногой черепок. Он огляделся. Весь пол был усыпан битой утварью. Калика стоял посреди комнаты в подряснике и с криком швырял о стены всё, что попадало ему под руку. Глина крошилась, с шорохом рассыпаясь по полу. Серебро звенело и бренчало, помятые кубки и блюда разлетались от стен во все стороны.

Помимо самого Василия в комнате находилось ещё два человека. В углу съёжился от страха, прикрыв голову руками, маленький и толстый псковский монашек. Ему ещё не доводилось видеть Калику в гневе, отчего выглядел он не на шутку перепуганным. Худой и долговязый владычный скоморох, напротив, восседал в кресле, взирая с улыбкой на буйство хозяина. В его глазах играли бесята и, похоже, он полностью одобрял действия архиепископа.

— Кишки мерзавцам выпущу! — продолжал Калика. — Микифор, собака, тоже сбежал.

— Исполать тебе, Григорий, — спокойно поздоровался Сокол, намеренно назвав Калику старым мирским именем.

Тот на мгновение затих, уставился на чародея ничего не соображающим взглядом. Сокол же поднял с пола кубок, кое-как выправил и, обнаружив стоящий вне досягаемости священника кувшин, налил себе вина.

— Бросили владыку! — несколько тише, без прежнего задора, крикнул Калика. — Сбежали, Иудины дети!

Он хрястнул о стену последнюю плошку и уселся на стул.

— Зачем кричишь-то? — спросил, глотнув вино, Сокол. — Сам же намедни жаловался, дескать, достали они тебя до самых печёнок. Вот и радуйся, что сбежали.

— Ты чего пришёл? — мрачно спросил Калика, немного отдышавшись.

— Да вот подумал над твоим вчерашним предложением, что надо бы нам вместе в Псков отправиться, — ответил Сокол. — Ну и решился. Дело-то серьёзное. Тем более, как я вижу, свиты у тебя изрядно поубавилось. Что, совсем никого из охраны не осталось?

— А! — махнул Василий рукой. — Двое разбойников остались. Они не из микифоровского отряда, при мне служат. Вот и не ушли вместе со всеми. Да эти ещё вот двое, — Калика кивнул головой на скомороха с монахом. — Ну какие из них, к бесу, охранники?

* * *

К полудню они уже выбрались на непривычно пустующую псковскую дорогу.

Во главе маленького отряда ехала повозка архиепископа, запряженная двумя резвыми низкорослыми лошадками. Укрывшись серым шерстяным плащом под небольшим навесом лежал Калика. Лошадьми правил монашек, единственный в отряде псковитянин. Возле него сидел скоморох.

Два молодых и красивых воина сопровождали повозку верхом. Посмотреть со стороны — не иначе два верных сына следуют со своим старым отцом. На самом же деле Митрий и Прохор попали к священнику не по доброй воле. Ещё совсем недавно они повольничали — грабили города и сёла, торговали между грабежами, торговали по-честному, без обмана, затем вновь грабили. Но попались таки. От посадского суда их спас Василий — себе на службу определил для исправления. Лет на пять.

Позади этой, значительно поредевшей за минувшую ночь, свиты, ехали, беседуя, Сокол и Борис. Юноша, обнаружил в чародее целую бездну знаний и всю дорогу засыпал его вопросами.

— Эх, владыка, хлебнем в Пскове лиха. Сперва прогнали, потом прозрели, раскаялись, позвали, в ноги упали… — принялся дурачиться Скоморох.

Монашек покосился на него, но ничего не сказал. А чего тут скажешь. Виноваты псковичи перед архиепископом. Действительно — прогнали его лет десять назад. А теперь знамения страх нагнали, туман пошёл мор сеять. Одумались. Снарядили посольство великое — бояр, священников, молодших, его вот, монаха, взяли. Василий старой обиды не забыл — никого не принял ни бояр, ни священников. Только ему, монаху презренному, дозволил дело изложить. Только его одного и взял с собой.

После полудня отряд остановился, увидев знамение. Небольшое белое облачко закрыло на миг солнце, а когда светило вынырнуло, оно оказалось не одно. На чистом голубом небе явилось разом пять Солнц, и вокруг них ярко пылало огненное кольцо.

Монах, непрерывно крестясь, принялся бормотать молитвы. Все остальные (кроме Сокола) перекрестились лишь раз и, прикрыв руками глаза, рассматривали чудо.

А ближе к вечеру они увидели тучу. Она висела над землёй без движения. Со стороны Порхова виднелся один её край, другого же видно не было. Где-то там под тучей стоял Псков. И Сокол понял, что, наконец, достиг своей цели.

Глава третья

Канун

Мещера. Июнь 6860 года.

Не скоро руки до поисков Елены дошли. Колдуны всё никак договориться не могли, спорили день и ночь, издёргались, переругались. Мена тоже сама не своя ходила. Наконец, плюнув на несговорчивых собратьев, решила вплотную заняться племянницей Вихря.

Тут выяснилось, что судьба Елены не одну только владычицу озаботила. Не успела Мена с мыслями собраться, как в дом Сокола постучали.

Молодой парень спросил чародея, а, узнав, что тот по делам уехал, сильно расстроился.

— Вот же, хотел помощи попросить, — вздохнул гость. — Совсем недавно он нас из одной беды выручил, а и другая пришла.

— Кого вас, что за беда? — ведунье не терпелось избавиться от просителя, и проще всего было выслушать дело, а потом посоветовать заглянуть через недельку-другую.

— Колдун у нас умирал… — начал парень и сбился.

— Так-так, — девушка улыбнулась. — А ну, заходи.

Пёс на гостя внимания не обратил. Узнал охотника, но вида не подал.

— Вихрь? — спросила Мена, усадив парня на лавку.

— Угу, — нисколько не удивился тот подобной осведомлённости. Колдовской народ известное дело — всё про всех знает.

Он вздохнул:

— Теперь вот племянница его потерялась. Елена. Я уж и в лес ходил, след искать. Обрывается след. Прямо на тропке. Словно растаяла она.

— Тебя как звать-величать?

— Дымком.

— А кто ей будешь?

Парень покраснел.

— Да никто собственно. По-соседски я…

— Понятно, — Мена опять улыбнулась. — Раз уж Сокола нет, постараюсь помочь. Непростое дело, но постараюсь. Только и от тебя помощь потребуется.

— Какая?

— Для ворожбы нужна мне вещица ею носимая. Если сможешь, найди…

— Так я, это… вот, захватил, — парень протянул свёрток. — Платок здесь.

— Хорошо, — девушка задумалась.

Полезла в мешок. Похвалив себя за предусмотрительность, достала серебряное блюдо, травы нужные. Среди посуды чародея нашёлся подходящий котелок. Мена раздула угли, поставила воду, а когда та закипела, махнула парню.

— Ты, пойди, погуляй. На торг сходи, в корчму, или ещё куда. Мне одной побыть надо.

Дымок не спорил. Подглядывать за чужим ремеслом, он и сам не горел желанием. Правда, город его не прельщал, и сидеть в многолюдстве корчмы не хотелось, а потому, поразмыслив, парень спустился к реке.

Выпроводив гостя, Мена занялась ворожбой. Бросила на блюдо угли, положила сверху пучок травы. Отваром из другой травы оросила, сбивая пламя. Пахучее облако наполнило чародейское жилище. Пёс шевельнул ухом, неохотно поднялся и убрёл в сени.

Мена присела, намотала платок на ладонь. Прикрыв глаза, тихо запела. Заговор был протяжным тоскливым, впору псу подвывать. Но тот улёгся в сенях и как бы заснул.

Не скоро отзвучала песня. И после ещё долго шептала ведунья слова непонятные. Много времени прошло. И угли уже погасли, и дым развеялся.

Пусто. Нет нигде Елены.

Мена разозлилась. На себя, что не может справиться с простенькой ворожбой, на Эрвелу, что озадачила её лишними хлопотами, когда и так забот через край, на Сокола, что ушёл геройствовать, оставив другим разгребать за собой…

Долго она просидела, теребя бесполезный платок. Дымок уже битый час прохаживался перед домом, не решаясь побеспокоить ведунью. Хорошо пёс напомнил, тявкнув на окно.

Тут-то у Мены и промелькнула верная мысль. Не вызрела ещё окончательно, но зародилась. Позвала парня, спросила:

— А в доме Вихря сейчас живёт кто-нибудь?

— Да кто ж там поселится? — удивился Дымок. — Разве ещё какой колдун приблудится, так, думаю, это не скоро случится. Нет. Наши все стороной обходят. Опасаются.

— Вот и славно, — повеселела девушка.

— Удалось разыскать Елену-то? — решился на вопрос парень.

— Нет, — ведунья отвела взгляд. — Но есть и ещё возможность. Ты вот что. Возвращайся к себе. Новости появятся, дам знать. Может и помощь какая-нибудь потребуется от тебя.

— Только скажи! — горячо пообещал Дымок и ушёл обнадёженный.

Обманула его Мена. Ничем он помочь не мог. Так сказала, чтобы под ногами не путался. Сама же прилегла отдохнуть, а ближе к вечеру оделась попроще да отправилась в Сельцо.

Являться среди ночи в дом умершего колдуна — то ещё приключение. По доброй воле в такое никто не ввязывается. Но Мене выбирать не приходилось. Поджимало время. Всё больше она утверждалась, что тревога Эрвелы не лишена оснований. Что есть таки связь между змеевиком Вихря и событиями назревающими в мире. И то, что не удалось разыскать Елену обычным чином, это неспроста.

Так она размышляла дорогой, запоздало подумав, что неплохо было бы Ушана с собой позвать, или ещё кого из братии колдовской. Но теперь чего сокрушаться, добралась уже.

В дверь не пошла, забралась через лаз под крышей. В каждом ведунском доме такой лаз имеется. Для гостей особого рода. Затеплила свечу. Не волшбой — огнивом. Ворожить в чужом логове без надобности опасно, а ночью вдвойне. Впрочем, и при великой надобности опасности ничуть не меньше.

Осмотрелась. Много любопытного от колдуна осталось. К иному и притронуться боязно. Не позаботился Вихрь о наследнике. Теперь любая вещь выстрелить может.

Девушка взглядов водила, словно по зыбучему болоту побиралась. Мелкими шажками. Шорох мышиный сейчас громовым раскатом казался.

Под лавкой нашёлся ларец. Мена сунулась, как в гнездо змеиное.

Книги!

— Занятно, — буркнула она, осторожно раскрыв один из трактатов. Латинское письмо Мена разбирала с трудом — что-то о природе вещей и сути миропорядка.

— А Вихрь непростым колдунишкой был.

Не сразу нашла что хотела. Надеялась на бережливость колдуна. И вот, не ошиблась. В тайнике наткнулась на искомое — на ленту свадебную сестры вихревой, Елениной матушки. Зачем её Вихрь хранил понятно — пропуском в царство мёртвых лента была. Теперь колдуну он без надобности, обычной дорогой туда отправился, а вот Мене как раз сгодится.

Как за дело браться, страх совсем одолел. С трудом девушка решилась на ворожбу.

Долгой вышла дорожка по той стороне. Долгой и путанной. И ни у кого пути не спросишь. Нельзя с ушедшими разговаривать. Но дошла до предела. И уяснила главное — нет среди мёртвых Елены.

Выбралась из мрака на свет. Увидела её.

Шла Елена по узкой тропе через лес осенний. Листья под ногами шуршали. Грибами пахло, сыростью. Солнце светило скупо.

Осенний? — Мена чуть было не утеряла призрачную связь.

Так и есть.

Пока ведунья осени удивлялась, тропа упёрлась в стену. Вернее в ворота, что в той стене проделаны были. Сами собой распахнулись створки, приглашая войти.

Мену, так сразу назад потянуло, как от дыры могильной, но Елена вошла без сомнений. Пришлось и ведунье за ней последовать.

За стеной открылся яблоневый сад. Мощённая белым камнем дорожка вела к высокому терему, что стоял в глубине, едва видимый за деревьями. И трава и дорожка были усыпаны яблоками. Сочные, красные, они и сейчас продолжали гулко падать на землю.

Елена направилась к терему. Каждый шаг отзывался хрустом раздавленных плодов. На проступающий сок слетались отовсюду шмели, осы, мухи. Жужжали, дрались за добычу.

Не увидела Мена, как Елена до терема добралась. Марево наползло, закрыло взор.

Нить порвалась.

Вновь сумерки колдовского жилища перед глазами возникли. Пламя свечи трепыхалось, играя тенями. Даже родным каким-то показалось Мене логово Вихря. Она задумалась. Сказала вслух:

— Не в нашем мире Елена, и не в загробном. Под чужим небом ходит.

Псков. Июнь 6860 года.

Когда дорога в очередной раз взбежала на пригорок, они увидели стены Пскова и непроизвольно придержали коней. Повозка тоже остановилась. Калика поднялся, пытаясь вместе со всеми разглядеть за дымкой признаки сражения. Его передернуло от холода и сырости и он поплотнее укутался в плащ.

Перед отрядом лежал один из красивейших городов Руси. А среди самых красивых он слыл наиболее укреплённым и неприступным. С двух сторон, что омывались водами Псковы и Великой, укрепления возвели хоть и каменными, но вполне обыкновенными, приземистыми — взять город отсюда всё одно невозможно. Зато третья сторона, напольная, открытая для нападения врага, преграждалась четырьмя, стоящими друг за другом стенами, что упирались концами в реки. Веками и горожане, и правители тратили большую часть оборонных средств на укрепление именно этой стороны. И именно отсюда всегда наступал на Псков неприятель.

Первой врага и путешественника встречала большая дубовая стена, защищающая посад или иначе Средний Город. Через каждую сотню саженей стояли укрепленные боевые костры, сиречь башни. Они тоже были срублены из дуба, но уже кое-где заменялись на каменные. А, судя по глыбам свезенного к стене известняка, псковичи задумали поставить каменной её всю.

Сразу за посадом возвышалась Борисова Стена, защищающая Борисов Город, или иначе Застенье. Её прясла и стрельницы сложены были из белого камня. В самом Борисовом городе располагались дома наиболее зажиточных горожан, княжьи палаты, пустующие сейчас по причине отсутствия князя, а также большой, раскинувшийся на четверть города, торг. И только за Борисовым Городом начинался собственно Кром. Он был разделен надвое. Сперва Довмонтова Стена, закрывающая небольшой Довмонтов Город, со множеством церквей, служебных домов, гридниц, подворий. А за ним Перси — грудь города — главная стена Детинца и основа всей обороны. Пробейся враг через три предыдущих стены — в Перси он упрется окончательно. Неприступной считалась эта твердыня. Не одному врагу ещё не покорялась. Стена Персей возвышалась над всеми прочими, а пред нею даже не вырыт, а высечен был в скале внушительный ров, называемый Гребля.

— Думаем и пятую стену поставить, — доложил монашек. — Великую Окольную. Для защиты слободок Полонища и Запсковья. Вот только серебра пока не хватает. Бояре и купцы жмутся — на что, мол, им Полонище — а сами слободские небогаты.

Но не красотами города и не его укреплениями любовались сейчас путники. Да и любовались совсем не то слово. Они мрачно и тревожно взирали.

Над городом бездвижно висела огромная свинцовая туча. В клубящемся её чреве изредка мелькали сполохи. И хотя молнии не били вниз, возникало ощущение, что город был под прицелом. Закрытый от солнца могучей тенью он погрузился в сумрак. И лишь золотой купол Троицкого Храма горел в окружении тьмы ярче обычного, отражая скудный рассеянный свет. Белокаменная громадина храма походила на былинного витязя, вышедшего на бой в золоченом шлеме. Золото на чёрном смотрелось красиво, даже величественно, и все кроме чародея, почти одновременно перекрестились.

— Знать бы, что там сейчас творится, — произнёс Сокол. — Может, в городе и людей-то не осталось. Может, уже вымерли все.

— Чего гадать, — спокойно возразил архиепископ. — Приедем на место и всё узнаем.

— Прознаем, проведаем, железа отведаем, — вставил Скоморох.

Василий никогда не затыкал своего придворного скомороха — не для того и заводил, чтобы затыкать, но сейчас посмотрел на него с явным раздражением.

Тронуться с места никто не решался. Дорога, что извиваясь среди холмов, исчезала в пригородных слободках, была совершенно пуста. И это настораживало. Не может такого быть, чтобы из города не бежали. Псковичи народ храбрый, но ведь далеко не каждый человек готов умереть, защищая дом и семью, иные видят спасение в бегстве. Толпы беженцев всюду и во все времена заполняли пути, уводящие подальше от мест сражений. А здесь совершенно пустая дорога. И не просёлок какой-нибудь, а самый что ни на есть оживленный новгородский путь.

Но вот со стороны города донёсся могучий гул вечевого колокола, и все сомнения разом исчезли. Значит, есть ещё, кому помогать. Стало быть, не пал под натиском зла древний Псков. Отряд тронулся, а молодой княжич с трудом сдержался, чтобы не рвануть к городу, оставляя далеко позади повозку архиепископа и всю его свиту.

* * *

Полонище — пригородные слободки и деревни, разбросанные в широкой полосе междуречья, встретило их тишиной. Повсюду стояли брошенные дома, но никаких тебе следов сражения или разорения, никаких пожарищ и трупов. Население либо ушло под защиту стен, либо разъехалось по дальним сёлам, на которые не легла еще злая тень. Бросив засеянные поля, селяне, судя по всему, увели с собой и всю живность, вплоть до шелудивых собак.

— Значит, время на сборы у них было, — подумал вслух Сокол. — Но почему же мы не встретили ни единой живой души по пути из Порхова?

Василий нахмурился, велел монаху, чтобы тот подгонял лошадей.

— Ну что, чародей, — сказал, вдруг улыбнувшись, архиепископ. — Опять будем драться вместе? Честно говоря, я рад, что тебя не сожгли на костре мои торопливые братья по вере. Сдаётся мне, что если и сможем одолеть напасть эту, то лишь объединив наши силы.

— Всё может быть, — неопределенно ответил тот. — Может вместе, а может и нет… Ты не всё рассказал мне, Григорий… Тёмен ты, как вот эта вот туча.

Монах, уже попривыкший к такому необычному товарищу владыки на этот раз только пожал плечами, сам же Калика улыбнулся и промолчал.

Дубовая посадская стена никем не охранялась. Стрельницы стояли безлюдными. Ворота брошены, створы открыты настежь.

— Ироды, — проворчал Василий. — Хоть бы ворота заперли, прежде чем ноги-то уносить. Дома свои, небось, не забыли закрыть.

— Заперли бы, стояли бы мы сейчас под стенами этими, — возразил Сокол.

— Кто ж ворота запирает, когда из города бежит? — осклабился Скоморох.

Повозка гулко прогрохотала под башней, и отряд въехал в город.

В посаде царил полнейший беспорядок. Отовсюду шёл запах гари и тления. Всё это, вперемешку с влажным тяжёлым воздухом, вызывало тошноту и головокружение. Здесь путники впервые увидели живых людей. И мёртвых тоже. Причём последние попадались куда чаще. Один такой неприбранный труп в дорогих одеждах, лежал прямо посреди улицы. Митька соскочил с коня, намереваясь осмотреть тело, но его остановили.

— Стой! — закричал Сокол.

— Не трогай! — почти одновременно с ним воскликнул архиепископ. — Заразу подхватишь, дурень.

Новгородец, пробурчав что-то, забрался обратно в седло.

Вокруг безо всякого смысла метались посадские. Сновали от дома к дому, что-то говоря, в чем-то убеждая друг друга, и тут же разбегались в разные стороны. Одни собирали вещи, готовясь покинуть город, другие оставались, опасаясь ночной дороги, а некоторые видно уже смирились с неизбежным концом. На отряд архиепископа никто из них не обращал внимания.

Умерших, как они заметили, всё же иногда подбирали и увозили.

— Куда? — спросил монашек у женщины, сопровождающей гроб.

— К церкви, — пояснила та. — Но только у кого родственники нашлись.

Они проследовали за ней и возле деревянной церквушки увидели ряды не отпетых и не погребённых тел.

— Отпевать некому, — пояснила женщина. — Батюшка наш первым помер.

Возле церкви они и остановились. Василий, чинно, не спеша, слез с повозки, а люди, увидев священника, бросились просить благословения, чего-то наперебой рассказывать; бабы причитали и вопили, так что понять хоть кого-то было совершенно невозможно. Василий благословлял, но, пробравшись сквозь толпу к паперти, вдруг развернулся и вознёс руки.

— Чего же вы стены да ворота бросили, православные? — вопросил он строгим пастырским голосом.

Народ замолк.

— Так был бы враг человечий, не бросили бы. А тут бесы. Какая от бесов защита? — попытался озвучить общее настроение посадский мужик.

Сам он спокойно сидел с приятелями неподалеку. В суете, царящей вокруг, не участвовал, и вообще не производил впечатления запуганного обывателя. Мало того, Соколу показалось, что посадский удалец не побоялся бы ратиться и с бесами, да вот народ здешний слабоват оказался. Видимо, то же самое пришло в голову архиепископу. Рукой, едва заметно, он подозвал горожанина к себе, продолжая между тем вещать:

— Бесы? Ну, так и что? Вера на что дана вам? Или ослабла она в вас? Или разуверились вы?

Посадские наперебой загалдели, спрашивая у Василия совета, что делать дальше, как бороться с напастью. Он же на все вопросы ответить пока не мог.

— Кто в силах сражаться, должен сражаться. Ты вот, — Василий обратился к подошедшему как раз мужику. — Ты вот, я гляжу, не робеешь. Можешь собрать людей? Чтобы ворота прикрыть, да на стенах дежурство устроить?

— Собрать-то смогу, — ответил тот. — Не сильно много, но смогу. Только не удержать нам стену эту, случись чего. Она эвон какая, тут сотни надобны. А помощи из города нет. И думаю, что и не будет. Давеча на вече ходил. Говорильня одна. Никто не знает, что делать с напастью этой.

Он замялся на миг, раздумывая, говорить ли дальше, но решительно рубанул рукой и продолжил.

— А в Борисовом Городе поп объявился полоумный. Народ смущает, дескать ведьм и колдунов изловить надобно и огню предать. Через это, мол и спасение обретём. С дюжину людей, пожалуй, и спалили уже… виновных, невиновных, не знаю… но не верю я что-то в такое спасение…

— Разумно, — одобрил Василий. — Давай скоренько собирай, кого сможешь. Со мной пойдёте. А на ворота пару человек отряди пока. Днём сторожить непременно, а ночью ладно уж, пусть по домам расходятся, только ворота не забывают запереть. Поспеши. А я пока здесь с усопшими вашими разберусь.

Пока Василий «разбирался» с покойниками, Сокол внимательно разглядывал окрестности и принюхивался, пытаясь сквозь гарь и смрад почуять след врага. Не вышло. Нос, под лавиной зловония, быстро прекратил распознавать какие-либо запахи. Птиц бы послушать, спросить, да нет птиц. Давно уж не слышно их щебетания. Как под тучу вошли, так будто вымерло всё.

А чёрная туча всё висела над городом, погрузив его в сумрак. Лишь где-то вдали по её краям виднелась узкая полоска чистого неба. Дождь то лил, то прекращался, и тогда в воздухе повисала водяная пыль, оседая серебристым налётом на вещах и одежде.

Наскоро свершив положенный ритуал над умершими, Василий вернулся в повозку. Отряд возобновил движение, изрядно пополнев. К ним присоединился давешний удалец, которого, как выяснилось, звали Мартыном, а с ним ещё человек восемь посадских. Оружные чем попало и совсем без доспехов.

О самом себе Мартын ничего кроме имени не сказал, но про начавшиеся неделю назад ужасы говорил охотно:

— В первую ночь очень страшно было. Ходила будто по улице женщина. Ходила и пела. Грустно так пела. Слов не разобрать, но такая тоска навалилась. Тоска и страх. Больно уж страшной песня её казалась. Хотя отчего так, понять не могу. И никто не понял. Поначалу только её голос и слышно было. То удалялся голос, то приближался, по городу видно петляла. Тут вдруг собаки разом залаяли, а она всё одно — шла и пела. Так и не прервала ни разу песню свою унылую.

Мартын помолчал.

— Слободские после этой ночи все как один снялись и ушли. Поп там какой-то им знамение растолковал, предупредил, значит, что дальше только хуже будет. Что женщина эта лишь Предвестница. Они и ушли. Кто в город подался, но большая часть через реку переправилась, а там в Изборск.

Рассказчик вздохнул.

— А уж на следующую ночь бесы объявились. Эти уже не пели. Выли. Хотя не ясно бесы то выли, или быть может собаки. И туман с вечера на город наполз. Через тот туман много народу сгинуло. Стража вон вся привратная. Там им укрыться особенно негде было…

— А не знаешь, отчего на новгородской дороге никто нам не повстречался? — спросил Борис.

— Так в ту сторону и не пошёл никто. Оттуда-то как раз нечисть и ждали. Которые уходили, все на Изборск отправились. А если кто по глупости и пошёл на Порхов, так по дороге, верно, и сгинул.

Ворота Борисова Города оказались заперты. Прошка, повинуясь владыке, слез с коня и постучал кулаком по кованным медью створам. С той стороны раздались шаги, звякнула задвижка, скрипнули петли оконца.

— Кто таков будешь? — спросил голос из смотрового окна.

— Ага, — обрадовался Василий. — Стало быть, Каменный-то Город охраняется.

И громко для стражника добавил:

— Я архиепископ новгородский, Василий. Со мною люди новгородские, да ополчение ваше посадское.

— И с нами великий Чародей Мещёрского Леса, — торжественно провозгласил Скоморох, подражая говором Калике.

Удивлённый, с красными от недосыпа глазами, стражник высунулся в боковую дверь.

— Да ну? Вот так новость! — вырвалось у него. Вспомнив, однако, что на службе, произнёс установленное приветствие: — Добро пожаловать в Дом Святой Троицы.

После чего виновато добавил:

— Только ворота вот, я вам открыть не смогу — тяжёлые они, к тому же сотник с ключами куда-то пропал. Так что повозку придётся тут бросить, а коней через калитку эту вот проведём.

В разговоре выяснилось, что главные ворота Борисова Города охранялись одним единственным стражником из застенского ополчения, которого вдобавок вот уже второй день не меняли.

— Куда все наши делись, не знаю, — сказал хмурый стражник. — Бояре понятно, те стрекача задали после первой же ночи. Попрятались, что лисы по норам. А народ здесь бросили. Ополчение никто не собирает. Да и куда против бесов ополчению…

Сказав это, он посмотрел с недоверием на куцый отряд Мартына.

— Что скажешь про бесов этих? — спросил Василий, пока его ушкуйники перекладывали вещи с повозки на лошадей.

— Нападают они пока только ночью. С вечера напускают такого туману, что люди сбиваются с пути, и даже будучи на своей улице, возле своего дома не могут найти дверь. Кто к ночи не окажется под крышей — считай пропал. Утром всё мертвецами усеяно. Трупы быстро гниют, смердеть начинают. Если гной попадёт на здорового человека, то скоро он покрывается язвами — дня через три уже и его хоронят.

— Зовут тебя как? — спросил в конце разговора архиепископ.

— Данилой, — ответил стражник.

Василий подозвал к себе новгородца:

— Митрий, останешься, поможешь ему. Пусть отоспится прямо здесь, а ты посторожишь пока. Заодно и за возком присмотришь.

— Спасибо владыка, — поклонился стражник. — Думал, все нас бросили. Вижу, что ошибался.

Дальше пошли пешком. В Борисовом Городе порядка оказалось чуть больше. По крайней мере, мёртвых здесь прибирали. Мощёные плахами улицы вообще отличались неестественной чистотой.

Не встретил поначалу отряд и людей.

— Н-да, куда же все подевались? — удивился Сокол.

Это выяснилось, когда они подошли к Торгу. На улицу из-за угла выкатила возбуждённая и орущая толпа. Горожане, подстрекаемые, видимо, тем самым полоумным попом, о котором рассказывал Мартын, волокли на костёр очередную ведьму. Молодая девушка в разодранной одежде, визжала и упиралась, что только распаляло людей. Её тело сплошь покрывали синяки и царапины, но новые тумаки, сопровождаемые грубой бранью, обрушивались не переставая. Защититься от кулаков ведьме не позволяли два крупных мужика, что держали её под руки и тащили вслед за попом.

А тот выглядел совершенно невменяемым. Его чёрную, будничную рясу покрывали дыры и белые известковые пятна, как будто попа долго мутузили в каком-то закутке. Борода торчала клочками, глаза горели безумством, а изо рта сползала на бороду и капала вниз слюна. Священник нёс какой-то малопонятный бред, но люди слушали и внимали.

— А ведь посмотришь на них в иных обстоятельствах и не поверишь, — заметил Мартын. — Вполне обычные люди, к безумству совершенно не склонные.

Василий, быстро разобравшись, в чем дело, вышел встречь толпе, поднял перед собой тяжелый золотой крест и произнёс.

— Опомнитесь, люди! Не угодное богу дело замыслили вы. Не можно жечь людей без разбирательства и суда церковного. Грех великий на вас.

Народ постепенно остановился. Двое, держащие ведьму, ослабили хватку и девушка, почуяв возможность спастись, рванулась изо всех сил. Ей удалось освободиться. Придерживая рукой разорванное платье, она побежала прямо к архиепископу.

— Стань рядом, дитя, — сказал Василий, не сводя взгляда с людей.

А те, хоть и растерялись, могли запросто смести невесть откуда возникшего священника. Поэтому, Борис, Сокол и Прохор поспешили встать рядом с ним, взявшись за рукояти мечей. А следом и посадское ополчение быстро выстроилось в ряд, перекрыв всю ширину улицы.

Сумасшедший поп и Калика буравили друг друга взглядом. Остальные как с той, так и с другой стороны, молча наблюдали за поединком.

— Перед вами новгородский архиепископ, слабоумные, — разорвал тишину вышедший вперёд Скоморох. — Покайтесь пока не поздно в грехах своих тяжких.

Ещё несколько мгновений продолжалось незримое противостояние. Но потом огонь в сумасшедших глазах вдруг погас. Склонил голову, поп бухнулся на колени.

— Прости, владыка, — только и смог произнести он.

Вновь повисла тишина.

— Вот что, — громко сказал Василий. — Пока вы тут мракобесие учиняете, у вас один единственный стражник на воротах стоит. А вы вместо того, чтобы бесам отпор дать, невиновных на костёр тащите. Так что расходитесь немедля по домам, а завтра утром собирайте ополчение. С грехами вашими опосля разбираться будем.

Пристыженный народ начал понемногу рассеиваться. Только сумасшедший поп продолжал стоять на коленях, шепча губами молитву.

— Ты девушку здесь и не думай бросать, — шепнул чародей Василию. — Безумие, оно сразу не проходит. Не сожгут, так топором тюкнут из-за угла. Отправь-ка её лучше в подворье какое-нибудь монастырское. Пусть там переждёт несколько дней.

Василий Соколу не ответил, но спросил у хлюпающей носом девицы:

— Ты кто такая будешь? Чего они к тебе прицепились?

— Из слободы я. К тётушке сюда перебралась. А она померла на днях от язвы. Вот на меня и показали, дескать, я напасть эту на Застенье навела, и тетушку сама сгубила.

Договорив, она разревелась, уткнулась носом в плечо владыки.

— А колдовать, правда не умеешь? — спросил с любопытством Сокол. — А то и для тебя дело нашлось бы. На владыку не смотри. Я тебя и от владыки уберегу, если что.

Скоморох с Борисом улыбнулись, монах икнул, а девушка, перестав вдруг реветь, со злостью в голосе ответила:

— Нет, не умею! Если б умела, уж я бы им показала…

— Видишь, Григорий, до чего братья твои людей невинных доводят?

— Нечего ей в монастырском подворье делать, — сказал Калика, не обращая внимания на последние слова чародея. — Мартын, отправь с ней человека. Пусть в посаде пристроит у добрых людей. Если понадобится, пусть на меня сошлётся, дескать, я попросил, небось, не откажут.

Подождав, пока толпа окончательно разбредётся, ополченец увёл девушку на посад, а отряд двинулся дальше. Безумный же священник так и стоял на коленях, беззвучно шепча молитву.

* * *

Власьевские Ворота Крома охраняло пять человек из постоянной псковской дружины. В глазах их читалась не только тревога, но и готовность дать отпор любому врагу. Это уже не ополчение, какое-нибудь, — вояки опытные. Князь ли сидит на городе или вече всем заправляет, для них неважно. Их дело городу служить. За то и платят немало. Оружие и доспехи на всех дорогие, не всякий князь такими похвастать может. Дорогие, но побывавшие в деле.

Узнав, что в город прибыл сам архиепископ, дружинники повеселели. Объяснили, где найти воеводу, городских господ и посадника. Но посоветовали никого сегодня уже не искать.

— Вечереет, не ровен час, туман наползёт. Лучше вам заранее о крыше над головой обеспокоиться.

— Да уж, с дороги не слишком сподручно сражаться, — Сокол вопросительно посмотрел на Калику.

— Хотел я в подворье владычном остановиться, — произнёс тот. — Но думаю, лучше вместе держаться.

Он повернулся к дружиннику.

— Скажи, где бы нам ночлег попросить?

— Лучше всего в «Выбутской Деве» остановиться, — ответил дружинник и в двух словах объяснил как найти постоялый двор.

Прежний глухой стук копыт сменился весёлым цокотом — Довмонтов Город был отстроен целиком из камня. Каменные мостовые, каменные дома с каменными же дымниками, церкви. Узкие извилистые переулочки и закутки делали город похожим больше на Прагу или Краков, чем на какой-нибудь, рубленный с размахом из дерева, русский город. Строить жилые дома на Кроме не позволялось уже с полвека. Даже прежние княжеские палаты перенесли в Застенье. Но на постоялых дворах, в ремесленных гридницах и монастырских подворьях, народу обитало немало.

«Выбутская Дева» отличался от прочих дворов огромной трапезной залой с открытым очагом, и множеством приличных, рассчитанных на богатого гостя, комнат. Несмотря на тревожное время, трапезная оказалась полна людей. Большинство из них в «Деве» не жили, и пришли сюда выпить пива да пообщаться. Нетрудно догадаться о чём шёл у них разговор. Говорили о тумане и бесах, об упадке торговли и о бессилии городских властей.

Когда разношёрстный отряд заполнил двор, разговоры смолкли. Посетители «Девы» смотрели на вновь прибывших с удивлением — гостей в эту пору не ожидал никто. Особое внимание вызывали два седобородых старца — Сокол и Калика. Ушлые псковичи сразу разглядели священника в одном из них, и колдуна в другом. «Вот так диво!» — пронеслось по трапезной.

— Чего рты раззявили? — сердито бросил Скоморох, снимая с себя промокший плащ и пробираясь поближе к огню.

Народ в «Деве» оказался не из пугливых, поэтому спускать Скомороху грубость никто не стал бы, невзирая на пришедших с ним важных людей. Но тут кто-то узнал архиепископа, передал весть другим, зала загомонила, забыв о грубияне. Подходили здороваться, просить благословение; улыбались, глядя на посадское ополчение.

Василий, поговорив с хозяином, получил две комнаты на пятерых, считая и оставшегося на воротах Митьку, а ополченцам, по просьбе архиепископа, хозяин разрешил разместиться в общей зале возле дверей. Сокол же с Борисом поселились отдельно, выбрав комнатку под самой крышей. Распаковав вещи и переодевшись в сухое, они решили перекусить.

Внизу всеобщим вниманием вновь завладел Скоморох. Согревшись у очага и подкрепившись, он явно повеселел. Его шутки стали не такими мрачными, как в пути, по крайней мере, общество веселилось от души. Завидев чародея с княжичем, Скоморох, понизив голос до зловещего шёпота, прошёлся и по ним:

— Вот Великий чародей мещерского леса. Они там в этом лесу все чародеи, но этот самый великий. Ему превратить любого из вас, к примеру, в медведя — раз плюнуть. Да только он такими мелочами не занимается. Ну, если ради развлечения только. А вообще-то он ищет Великое Древо. Ходит по земле и ищет. Найдёт похожее, разглядит что не то, срубит от злости, и дальше ищет.

— А зачем ищет? — спросил кто-то из слушателей, увлечённых небылицей.

Скоморох пожал плечами.

— Каждый чародей что-нибудь эдакое ищет. В этом у колдовского семени весь смысл жизни. Чтобы, значит, искать. Один Меч ищет, другой Врата, третий ещё что-нибудь. Этот вот, Древо.

— А в Псков-то чего он пришёл?

— А, ерунда, — махнул рукой Скоморох. — Обманул его кто-то из ваших, в поисках сокровенных. Надул с Древом. Деньги взял, а чертёж подложный подсунул. Вот он и пришёл расквитаться с обманщиком. Двоих уже по ошибке в собак превратил. Потом-то понял, что обознался, а обратно вернуть не может. Говорит, другого чародея искать надобно, который задом наперёд колдует. Так они и бегают, бедолаги, по посаду.

Люди байкам Скомороха не верили ни на грош, но и Соколу старались на глаза лишний раз не попадаться. Что его впрочем, вполне устраивало. Сидя с Борисом в углу, он наслаждался горячей пищей.

Близился вечер, посетители «Девы» начали расходиться по домам. Остались немногие — те, что снимали комнаты.

— Раньше, бывало, засиживались и до полуночи, — объяснил хозяин. — Но теперь — какое там. Успеть бы домой дойти до тумана.

Только стемнело, окна всех комнат наглухо закрыли ставнями. Возле входной двери сторожили, сменяя друг друга, посадские ополченцы. На всякий случай никто не закрыл своих комнат — так всем казалось спокойнее.

Ночь прошла в тревогах. Сокол то засыпал, то просыпался, прислушиваясь к ночным звукам, но ничего примечательного не услышал. Борис же — вот она молодость — спал как ребёнок.

* * *

Весть о прибытии в город архиепископа, приведшего с собой могучего чародея, быстро облетела Псков. «Ну, теперь глядишь, и управимся» — улыбались люди на улицах.

— Сегодня вече собирается, — доложил хозяин, подавая поздний завтрак. — Будут решать, что дальше-то делать со всем этим безобразием. Ты бы, владыка, сходил туда, народ успокоил. На путь истинный, так сказать, наставил бы.

— Сходи за стражником, за Данилой, — распорядился Василий, обращаясь к монаху. — На воротах пусть Митьку оставит.

Монашек, не доев, вылетел из-за стола, что камень из пращи. Побежал выполнять поручение. Калика же продолжил неспешно есть рыбу, тщательно и подолгу пережёвывая каждый кусок.

Тут от дверей послышался шум. Мартын с ополченцами пытались не впустить несколько богато одетых вельмож. Один из них, в дорогом доспехе, бранился на мужиков и схватился уже за меч, но подоспевший владыка всех утихомирил.

Оказалось, пожаловал воевода, а с ним двое оставшихся в городе выборных господ. Воевода, по прозвищу Кочан, выглядел воином опытным. Его смуглое лицо и сильные руки покрывали многочисленные рубцы, и можно было только догадываться, сколько ещё их скрывалось под одеждой и доспехами. Обильная седина свидетельствовала, что службу свою Кочан начинал ещё при Борисе-посаднике. Бояре рядом с ним смотрелись просто щенками. Тем не менее, оба держались бодро.

Пригласив посетителей к столу, архиепископ вновь взялся за рыбу. Гостям никто ничего не предложил, но хозяин по собственному почину принёс кувшин вина.

— Посадник помер вчера от язвы, — доложил воевода. — От всего городского совета остались эти вот двое.

Он кивнул на спутников.

— Остальные утекли. Народ в недовольстве. Сегодня в полдень вече собирается. Чего-то решать будут.

Василий выслушал военачальника внимательно, не перебивая. Потом, дожевав очередной кусок, и перед тем как взяться за следующий вдруг спросил:

— Почто ты, воевода, стены внешние бросил? Народ без защиты оставил?

— Наше дело, владыка, Кром охранять, — возразил Кочан, — а Посад и Застенье — это ополченцев работа. Нельзя мне людей разбивать. Мало нас на четыре-то города.

— Ты — воевода, — сказал Калика. — Тебе за всё, стало быть, и ответ держать. Пошли-ка пока людей хотя бы на ворота. Пусть ополчению помогут.

Он помолчал, разглядывая бояр.

— А вам, господа хорошие, один совет — в монастырь идти, грехи замаливать.

— Мы можем бояр собрать, кто мечом ещё махать не разучился, — поспешно предложил один из вельмож, не пытаясь оправдываться. Второй согласно кивнул.

— Добро, — согласился Василий. — Этим и займитесь. А на вече вам делать нечего. Не дай бог, порвут вас мужики сгоряча. У нас, так точно порвали бы.

Вельможи, откланявшись, удалились. Воевода, наскоро переговорив с Мартыном об обстановке в посаде и слободках, ушёл вслед за ними.

В разгар трапезы появилось несколько священников во главе с владычным наместником. Наместника архиепископ обругал и направил всю братию на посад — отпевать покойников.

Под конец завтрака прибежал запыхавшийся Митька.

— Насилу нашёл. Люди подсказали, где искать. Весь город только о вас и говорит.

— Ты чего от ворот ушел? — удивился Калика. — Монах не нашел тебя что ли? Мне Данила нужен был, а не ты.

— Так там всё путём уже, — ответил Митька. — Пока я утром-то сторожил, Данила своих пошёл поднимать. Я-то сначала испугался, а ну как пропадет он, что ж, одному бедовать? Но нет, вернулся с ополченцами. Человек десять уже у ворот стоит. И ключ разыскали, так я и повозку с лошадью привёл — вон они во дворе.

— Дурак ты, Митька, — с досадой сказал Василий. — Даром, что ушкуйник бывший. Чего ему теперь пропадать, когда он, считай, двое дён один-одинешенек долг свой исполнял? По бывшим своим дружкам людей меряешь.

Митька виновато молчал.

— Ладно, — махнул рукой Калика. — Иди уж, отсыпайся. Хозяин комнату покажет тебе.

Лёгок на помине, явился Данила. Василий, расспросив как у того дела, да какие в городе новости, предложил вместе сходить на вече.

— Порядок надо бы навести, — объяснил владыка. — А я всё ж чужой городу этому. Так что ты поддержи.

* * *

Тем временем Сокол и Борис оделись попроще и ушли осматривать город. В «Выбутской Деве» их уже знали, да и народ там обитал всё больше богатый да знатный. Соколу же непременно хотелось послушать людей обычных, да так, чтобы над душой не стоял новгородский владыка.

— Хочешь понять народ, почувствовать город — пройдись по его трактирам, постоялым дворам, харчевням, — наставлял по пути Сокол. — Посиди, послушай, что говорят люди, чем живут. Ешь, что едят они, пей, что они пьют. И не выделяйся, будь как все. Тогда может что-нибудь и поймешь. Тебе, будущему князю, это было бы не без пользы. Поменьше слушай всяких бояр и дворню, побольше — простой народ. Да не показывай, что ты князь, а то могут и промолчать. Люди у нас всё больше скромные — то, что за пивом товарищу поведают, князю могут и не сказать.

— Ну, так отец мой посылает же слухов по корчмам да дворам постоялым.

— Я ж тебе не про доносы толкую. А про понимание людей. Мыслей их, душ. Чего в тех доносах пользы? Погрозит мужичок спьяну, а ты его на кол. А отчего он грозился, какой у него на тебя зуб, так и не поймёшь. А это понимать надо, иначе плохой из тебя князь. А кто всерьез замышлять против власти станет, он по корчмам разговоры вести не пойдёт. И за пивом слова худого про тебя не скажет, напротив, всячески хвалить будет, чтоб подозрения на него не пало.

В Застенье нашли небольшую харчевню. Называлась она «Олень», и кормили там сносно и недорого. Вина, правда, не водилось, но квас, мёд и пиво подавали не хуже, чем у других. Народ здесь собрался самый разнообразный — зажиточные крестьяне, ремесленники, мелкие купцы и простые дружинники. Сокол с Борисом, взяв на двоих кувшин мёду, присели за длинный общий стол и действительно затерялись среди людей. Чародей даже говор изменил, подстраиваясь под язык простонародья. Борис всё больше молчал и слушал.

Собственно ничего такого уж необычного он не услышал. Купцы жаловались на закрывшийся Торг и понесённые теперь убытки; кто-то вспоминал о прошлогодней поездке в Угорщину, но большинство, разумеется, говорило о бесах и о приезде новгородского владыки. Упомянули, между прочим, и загадочного колдуна, что прибыл вместе с архиепископом.

— Он, видишь ли, Древо Жизни ищет, колдун этот, — утверждал какой-то горожанин. — Сам-то он из страны аравийской родом. При царском дворе там служит, погоду предсказывает, судьбу прорицает. Прознал, значит, что есть в наших краях искомое Древо и приехал. А с ним семь нукеров-богатуров, царём даденных. Охраняют его в дороге, и что б от царя не сбежал, приглядывают. Очень уж ценит его царь заморский.

— Не то говоришь ты, — вмешался купец, что сетовал на закрытие торга. — Не Жизни Древо он ищет, а Древо Смерти. А как найдёт, так и срубит. Тут и конец наступит всему сущему. Думаешь, с чего такая бодяга на Пскове поднялась? Бесы, туман… чуют, гады, что царство их близится…

— Вы оба не правы, — заявил третий собеседник. — Вовсе не Древо он искал, а Деву. Деву Смерти. А нашёл он её вчера, возле Торга. И с владыкой из-за неё же поспорил. Не поделили они Деву прелестную меж собой. Там многие наши были — спросите кого хотите — подтвердят. А что он с той Девой сделает, про то разговор особый…

При этих словах к новому рассказчику обратили слух ещё больше посетителей «Оленя».

— Я понял, зачем ты всё это затеял, — рассмеялся Борис, когда они покинули харчевню. — Тебе просто доставляет удовольствие слушать небылицы, что рассказывают про тебя. Я угадал?

— Не без этого, — хитро улыбнулся Сокол. — Не без этого. Но ты всё же помни, что я тебе говорил. Не пренебрегай, слушай людей простых.

* * *

Пока Сокол с Борисом изучали город необычным чародейским способом, Калика с остальными отправился на вече.

Народ собрался на площади, возле Троицкого храма. Сход этот, за последние семь дней, был далеко не первым. И хотя людям уже изрядно наскучила пустая говорильня, прослышав про прибытие новгородского владыки, многие вновь потянулись к Троице. Собрались мужики почитай со всех городов, да и слободских пришло немало, и даже запсковские появились. Бабы тоже решили послушать — дело ранее невиданное. Баб, однако, никто не гнал, не до них было. Много пришло в этот раз и мудрых старцев. Для них полукругом поставили деревянные лавки.

Когда подошёл Калика, собрание уже кипело.

Псковское правительство, именуемое Тайной Господой, что собиралось обычно в притворе храма, как здесь говорили, «на сенях», теперь отсутствовало. Потому власть на вече взял простой люд.

Ремесленники и торговцы поочередно забирались на Степень — место для выступающих — и говорили. Застенские крыли господ, посадские застенских, слободские посадских. Ремесленники ругали купцов, крестьяне ремесленников, и те и другие бояр, ну и так далее в том же духе. Так продолжалось довольно долго, пока слово не попросил архиепископ.

Многие псковичи не забывали еще вражды со «старшим братом» и к новгородцам относились насторожено. Однако Калику позвали сами. Потому слово дали без возражений.

Василий долго не говорил. Сказал, что порядка в городе нет; что покойники лежат не прибранные, не отпетые; что ворота посадские остались без охраны; что бояре город бросили; что бесы бродят, что туман ползет; что так дальше продолжаться не может, и порядок нужно восстановить.

Уставший от бесовщины народ согласился.

Калика обещал провести крестный ход, службу в Троице и заняться наведением порядка — заставить пошевелиться дружину и оставшихся бояр, поднять посадское ополчение, пристроить к делу клир, ну и так далее, и тому подобное…

В его поддержку высказались воевода с Данилой и множество других, не знакомых Василию людей. Дальше пошло как по маслу. Старцы потуги владыки одобрили. Вече дало ему полномочия для наведения порядка. Городской писец тут же перенёс решение на дорогой пергамент. Городской печатник прошил свиток шнуром, приложил государственную печать. Городской ларник грамоту с печатью положил принародно в ларь — к прочим государственным договорам. Можно считать, что это дельце Василий провернул быстро, а главное на удивление бескровно.

* * *

После обеда Сокол отозвал Калику в сторону на разговор.

— Через три дня полнолуние, — сказал он. — Следует ожидать неприятностей. О том мои друзья особо предупреждали.

Василий задумался, а чародей продолжил:

— Пойду на охоту нынче ночью. Надо бы поглядеть, что за бесы такие. Поймать одного попробовать. Выяснить всё. Без этого ничего не сделаем здесь.

— С тобой пойду, — подумав, сказал Калика.

После всех иных приготовлений оставшееся до ночи время Сокол провёл в комнате один на один со своим мечом. Как всякий уважающий себя чародей, он держал отдельный меч для людей и особый для нечисти.

Клинок лежал перед ним без ножен, тускло поблёскивая металлом.

Невежественный народ болтает, будто на потустороннюю силу непременно идут с серебряным оружием. Дескать, всякая нежить серебра боится хуже символа веры. Ерунда это. Серебряным мечом особо не намашешься — тяжело, да и не крепок такой клинок. Поэтому, меч у Сокола был харлужный. Серебро на нём, конечно, присутствовало, но только в узорах и заклинательных надписях.

Он сам составлял заклятья, собственноручно делал насечку и забивал в неё серебряную проволоку. И меч ещё ни разу не подвел чародея. Даже когда довелось поспорить с богами.

Водя шершавой ладонью по клинку, Сокол еле слышно шептал заговор. Он не сомневался — меч выручит и на этот раз, но лишнее заклятье никогда не помешает.

Чародей опоясался мечом, а священник, читая молитву, бережно достал из поклажи посох. Посох выглядел очень древним. Дерево от времени потемнело, покрылось мелкими трещинами. Сокол с любопытством посмотрел на орудие архиепископа и тот, поймав его взгляд, объяснил:

— С посохом сим странствовал по земле нашей сам Всехвальный Апостол Андрей Первозванный, сея слово и правду божьи. Священная эта реликвия лишь недавно обретена была в Грузино.

— Так уж и сам апостол? — усмехнулся чародей.

— А, что тебе говорить, колдуну поганому, — махнул рукой Василий.

— Ладно, не обижайся. Не прав я. Случайно с языка сорвалось.

— С твоего языка ничего случайно не срывается, — проворчал Калика. — Ладно, пойдем уж.

Внизу их перехватил Борис.

— Ты вот что, князь, — сказал ему Сокол. — Сиди лучше здесь и из комнаты не высовывайся. Храбростью тут ничего не сделаешь. У нас же есть, чем сразиться и с нечистью.

— Мало ли, вдруг помощь какая потребуется, — возразил Борис. — Нечисть нечистью, а бывает и тати под шумок шастают, дома брошенные потрошат, людей режут.

— Нет! — отрезал чародей. — Не сегодня. Надобно нам самим сперва разобраться, что это такое.

— Навоюешься ещё, — с улыбкой добавил Калика.

Борис уныло отправился за стол ужинать по второму кругу — поспать ему всё равно не светит: как тут заснёшь, когда старшие товарищи на опасное дело пошли, а в трапезе он никогда себе не отказывал. К тому же случись чего, он всегда успеет прийти на помощь.

Товарищи вышли за дверь, вызвав изумление как корчмаря, так и всех постояльцев. «Вот два старых дурня, что удумали» — пронеслась у многих одинаковая мысль. Хозяин не осмелился ни возразить, ни спросить о причине безрассудной ночной вылазке, но бросился запирать за ушедшими дверь.

— Ты только потом открыть нам не испугайся, — заметил Сокол, обернувшись в дверях. — А то придётся на улице утра дожидаться.

Город затих. Дураков кроме них не нашлось. Чародей и священник, словно прогуливаясь — до полной темноты оставалось ещё около часа, — направились к заранее облюбованному подвальчику.

Располагался он под одной из купеческих гридниц. Что там раньше хранилось — кто знает. Но когда на него указал владычный перст, купцы мигом освободили помещение, отдав ключи Калике. Чем приглянулся старикам подвальчик, так это тем, что был он полностью каменным. Даже пол выложен камнем. Ни дыр, ни щелей придирчивый священник не обнаружил. Плахи потолка лежали плотно, с каменными плитами поверх них — Василий нарочно заглядывал в гридницу.

Сняв замок, архиепископ нарочно оставил дверь открытой. Но заходить в подклет они не стали. Примостились на ступеньках какого-то богатого дома, что стоял на противоположенной стороне переулка. Сокол возжёг два факела. Повозился, укрепляя их так, чтобы отсвет не падал на мостовую. Затем достал из сумки глиняные фляги — одну с вином, а другую с уксусом. Ту, что с вином, тотчас откупорил, и они с Каликой принялись неспешно из неё потягивать. Все приготовления сделаны, оставалось только ждать.

Первым стал наползать туман. Он двигался с юга. Двигался мерно, независимо от того, низина лежала перед ним, или же высота. Переваливал через стены и разливался по улицам сумрачной рекой, разбиваясь в протоках переулков и заводях площадей. Серый, каким и должен быть туман, он отличался ни с чем несравнимой едкостью.

Человек ли попадался на его пути, зверёк ли, птица ли — всё, что нуждалось в дыхании, неминуемо погибало. Погибало не сразу. Сокол видел, как потерявшая осторожность собака сперва принялась смешно так чихать, потом кататься по мостовой, как бы играя; через некоторое время, протяжно воя, хрипя, наконец, издыхала, корчась в судорогах. Из пасти её шла пена вперемешку с кровью.

Чародей и священник к туману приготовились. Они не зря прихватили с собой флягу с уксусом — испытанным средством против ядовитых испарений. Смочив платки старики обмотали головы. Только глаза и виднелись в узкой щели. Но туман не сдавался. Едкие капли, оседая на коже, вызывали жжение. По одежде расползались жёлтые пятна, подобные тем, что оставляют в месте укуса ядовитые гады. О том чтобы без последствий вдыхать это адское месиво, нечего было и думать

Становясь плотнее, поднимаясь всё выше, туман очень скоро покрыл крыши самых высоких домов. Разобрать что-либо, даже в двух шагах от себя, стало невозможно. Но не Соколу. Каким-то образом ему удавалось видеть сквозь хмарь. Правда, при этом очертания предметов выглядели сильно размытыми, но вот Калика не видел вообще ничего — сплошное молоко.

Чародей и заметил бесов, шествующих по соседней улице. Бесы шли крадучись, прогибая спины, прислушиваясь, но в тоже время непохоже, что они кого-то боялись. В переулок пока никто из них не свернул.

Странные существа. Подобных тварей Соколу встречать не доводилось. Больше всего они походили на чертей, какими тех изображают сочинители да живописцы — с хвостом, смешным свиным рыльцем, ушками торчком. Вот только ноги у них оказались обычными человеческими, да к тому же босыми. И никаких там козлиных копыт.

Сокол снял со стены факелы и протянул один из них Василию. Устраивать великое сражение не входило в их намерения — им нужен был пленник. Поэтому старики не спешили выскакивать на улицу. Сидели и ждали.

Скоро один из бесов свернул таки в их переулок. Не бес — бесёнок, как разглядел чародей. Он отличался от собратьев низким ростом и щуплым видом. И невеликим умом — совсем забыл осторожность, сунувшись в переулок в одиночку. Чего-то подобного и дожидались Сокол с Каликой.

Чародей осторожно поднялся — от беса их закрывала каменная арка — и сделал знак архиепископу. Тот встал рядом, сжимая в одной руке посох, в другой факел. Стараясь не шуметь, Сокол вытащил из ножен меч.

Бесенок, бормоча себе под нос какую-то песенку или прибаутку, шёл, приплясывая, по переулку. Он заглядывал в каждую дыру, в каждый закуток — не спрятался ли кто, не замешкался ли? Увидев распахнутую настежь дверь, бесёнок остолбенел — вот она, удача! Не каждую ночь можно встретить открытую дверь в объятом ужасом городе. Подклет, понятно, пуст. Но там вполне может оказаться лаз наверх. А не лаз так дыра, или щель — много ли им, бесам, нужно. То-то хозяева дома завизжат, увидев как из подпола лезут ночные кошмары. А кто виноват? Двери запирать надо.

Прежде чем звать остальных, бесёнку захотелось осмотреть находку самому. Самому найти щель или дыру, чтобы потом, между делом, указать на неё собратьям. Чтобы, значит, зауважали.

Он слишком поздно почуял ловушку. Бросился к выходу, но из тени улицы уже бежали два страшных старикана с замотанными головами и факелами в руках. «Вот какая она, бесова-то смерть!» — подумал бесёнок. Он попытался рвануть в сторону, проскочить под рукой, но тут один из стариканов взмахнул посохом. Обожгло до костей нестерпимой болью, сильно отбросив назад. Бесёнок даже сознание на время потерял, или что у него там вместо сознания.

Закрыв изнутри дверь, Сокол подпер её стоявшим тут же наготове дрекольем. Калика, со свистом рассекая посохом воздух, загнал беса в угол. Упёршись спиной в камень, тот поджал хвост и жалобно заскулил, точно обыкновенный нагадивший щенок.

— Попался, гадёныш, — удовлетворенно произнёс Калика. — Теперь скули, не скули. Дверь заперта. Твои на помощь прийти не смогут. Раньше надо было тебе сородичей звать.

Продолжая скулить, бесёнок сполз на пол и поджал колени к мордочке. Его босые ступни часто колотили по камню, вызывая смешные шлёпающие звуки.

— Заткнись, — рявкнул Василий. — Не то «Отче наш» прочту. Мало не покажется.

Бесёнок притих, но дрожь унять так и не смог.

— Говорить будешь? — будничным голосом спросил подошедший чародей, помахивая мечом.

Пойманного беса долго пытать не пришлось. Василий лишь пару раз прижёг ему посохом конечности, и тот сразу согласился говорить.

— Кто послал вас, бесов, сюда? — спросил первым делом Калика. — Кто напустил туман?

— Хозяин послал, белый священник. Хозяин и напустил, — ответил бесёнок.

— Что за хозяин, как его имя? — не отступал Калика.

— Хозяин и всё. Мы его так называем, — бесенок вроде бы успокоился и дрожать перестал.

— Чего же он хочет? Людей запугать? — ухмыльнулся Калика.

— Он хочет получить этот город. И он получит его, — торжественно, с блеском в глазах, произнёс бесёнок, как будто не он попал в плен, а эти два старикана.

— Каким же образом? — уточнил Калика с железом в голосе.

Бесёнок опять сник.

— Хозяин возьмет город приступом. Накануне самой полной луны, белый священник.

— Однако ты слишком уверен в своём хозяине, — возмутился Калика. — Вот так и возьмёт, и приступом?

— Накануне, это в каком же смысле? За ночь до этого? — перебил архиепископа Сокол.

— Нет, добрый колдун. Хозяин возьмёт город днём. Правда день этот будет тёмным. Очень тёмным. Темнее ночи.

— Вам же днём — смерть верная, — не поверил Василий. — Пусть даже и тьмы вокруг напустить. Вы ж, бесово семя, ночами только и можете шнырять, добрых граждан распугивать.

— Хозяин возьмёт город без нас, белый священник, — в голосе бесёнка читались сожаление и грусть. — У него хватает иных слуг. Не таких, как мы. По настоящему страшных. Даже мы стараемся держаться от них подальше.

Допрос продолжался недолго. Все ответы, что можно было получить от бесёнка, они получили. Собственно ничего большего из пленника выжать не удалось. Ни про хозяина, ни про его слуг. Пришло время возвращаться.

Сокол ещё подумал, отпустит архиепископ беса или закует здесь каким-нибудь заговором. Любопытно ему было посмотреть, каким именно. Но тот неожиданным взмахом посоха снёс зверёнышу голову. Голова, ещё шипя мольбу о пощаде, покатилась по каменному полу и упёрлась мокрым свиным пятачком в стену.

— Добрее надо быть, — только и смог выговорить поражённый выходкой чародей.

Калика не ответил. Лишь хмуро взглянул на товарища.

* * *

Хорошо, когда у вас есть время на подготовку отпора. Когда вам загодя донесут о приготовлениях неприятеля к походу, о выходе вражьего войска. Когда первыми вступают в бой крепости пограничья, для того и поставленные, чтобы дать главным силам время на сборы.

Тогда можно и нужно подтянуть войска из пригородков, поднять новобранцев, сколотить ополчение. Можно отправить посольство к соседям с просьбой о помощи. Да многое можно успеть, если есть у вас время.

Хорошо, когда вы знаете неприятеля. Знаете его повадки, его силы и его слабости. Знаете, поскольку не первую сотню лет воюете с ним, обмениваетесь ударами, накапливаете опыт побед и поражений. Хорошо, когда враг такой же, как и вы. Из мяса и костей, с такой же кровью в жилах и сердцем в груди. Одной с вами веры, только что молитву в его стране читают немного иначе, да немного другие обряды и немного другой язык.

Теперь же защитникам города предстояло решить задачу посложней — как отразить врага доселе неведомого, нечеловеческого, а то и бесплотного. Ни времени на подготовку, ни серьезных сведений о противнике у них не было. Никакого опыта борьбы с тёмными силами они не имели тем более. Поэтому ничего удивительного, что руководство обороной в свои руки взял Калика. Посадник умер, а воевода не возражал — кому, как не отцу церкви заниматься отражением дьявольских сил. Тем более что и вече архиепископа всеми полномочиями наделило.

Калика назначил военный совет в «Деве».

Вообще-то всякого рода собрания было принято проводить в притворе Троицкого храма, где отведено особое для того место, а вовсе не на постоялых дворах, пусть даже таких богатых, как «Выбутская Дева». Но Василий решил по-своему. К тому же, ему хотелось иметь под рукой Сокола и Бориса, не наделённых никакими правами.

Хозяин загодя выгнал всех лишних посетителей из большой залы, освободил столы от обеденных блюд и собственноручно застелил свежей скатертью. После чего, поклонившись Василию, удалился сам. Архиепископ уселся во главе, посадив по левую руку Бориса с Соколом и своих ушкуйников.

От ополченцев Застенья пришёл Данила, накануне избранный новым сотником. За ним прибыл Мартын. Словно растеряв прежнюю смелость, он долго мялся, прикидывая, где бы ему сесть — мужика с посада не каждый день в совет приглашают. Василий показал место напротив Данилы.

Скоморох пришёл без приглашения и уселся на другом от Калики краю стола — тоже, как бы во главе.

Последними пришли воевода и два давешних боярина. Эти место не выбирали, а сразу расположились подле владыки. Увидев на фибуле Бориса белого сокола, Кочан поднял удивленно брови.

— Суздальский Дом? — спросил он. — Кем будешь-то Константину Васильевичу?

— Сыном, — ответил Борис. — Младшим. Если Ноготка не считать.

— Добро! — кивнул воевода. — А сюда, каким ветром? Может, согнали откуда, так у нас таких любят. Только скажи на вече, мол, с Москвой поцапался или с ордынцами. Вмиг на Псков посадят.

Кочан захохотал, довольный собственной шуткой. Потом смолк, уткнувшись на осуждающий взгляд архиепископа.

Добившись тишины, Калика изложил дело. Рассказал о допросе, снятом с беса. Предложил высказываться.

— Я так понимаю, главное туман одолеть, — поставил первый вопрос воевода. — В тумане не видно ни чёрта, а как в слепую сражаться? К тому же ядовит он.

— Огонь может туман разогнать, — предложил Сокол. — Костры надо жечь на улицах.

— Точно! — согласился Скоморох. — А на кострах всяких колдунов шибко умных. Чтобы горело ярче.

— Костры — это разумно, — кивнул Кочан. — На каждом перекрёстке поставить, возле ворот, гридниц, подворий… Факелов надо наготовить, стрел горящих.

— Уксус не забыть, — добавил Василий. — Помогает он от тумана.

Долго спорили, где взять столько уксуса. Решили забрать весь что есть у купцов и горожан. А мало будет — вином разбавить. Вина-то уж точно хватит.

— Хорошо, с этим ясно, — кивнул Калика. — А что с людьми, что с оружием?

Поочерёдно все доложились.

Расклад получался таков. Три сотни дружинников — стражей Крома — во главе с воеводой, серьёзных потерь не понесли. То ли бесы меньше лезли в каменный город, то ли стражники оказались лучше защищены, но погибло, наглотавшись тумана, лишь несколько воинов. Бояре собрали отряд человек в сорок — все опытные, все хорошо вооружены, но конечно капля в море.

Из двух сотен ополченцев Застенья живых удалось собрать около сотни. Причём все начальники сгинули. Но то не велика беда, уже новых избрали.

Средний Город, считая вместе с укрывающимися за его стенами слободскими, готов был выставить до пяти сотен мужиков. Одна беда — почти все безоружные.

— Оружие нам надобно до зарезу, — закончил доклад Мартын. — Своего нет, чем воевать будем?

— Есть ли запас оружия в Кроме? — спросил Калика воеводу.

— Запас есть, как не быть. Хранилище целое. Палата Оружейная. Вот только раздавать из неё оружие горожанам не положено. Кабы осада началась, тогда другое дело.

— Считай, что осада началась, — сказал архиепископ.

Кочан кивнул.

— Мартын, подойдёшь ко мне после совета, пойдём за оружием.

— Вот и хорошо, — Василий несильно хлопнул ладонью по столу. — Почти тысяча бойцов набирается.

Они обсудили, как распределить силы, как подвозить припасы, где отдыхать и куда девать раненых. Условились о том, как подать знак, когда сшибка начнётся, и как сообщаться по ходу дела. Всё до мелочей обговорили и разошлись людей собирать, да крестный ход готовить.

* * *

Сокол на крестный ход не пошёл, сказал, мол, не его ума дело, а Борису страсть как любопытно стало — обожал он всяческие церковные торжества, недаром из православных князей вышел.

Василий надел ризу, знаменитый, папский клобук и все прочие церковные причиндалы. Достал привезенную с собой икону Божьей Матери. Посмотрел заступнице в глаза, покачал головой с сомнением и вынес на улицу. Перед «Выбутской Девой» его уже ожидала внушительная толпа горожан с остатками местного клира — всех, кого удалось собрать с двух десятков церквей. И горожане, и священники встретили владыку на коленях. При появлении иконы у многих на глазах выступили слёзы. Люди молились, кланялись так, как никогда прежде не молились и не кланялись.

— Матерь божья, заступница наша, не дай пропасть, не оставь в беде…

Василий бережно передал икону двум священникам, прочитал молитву и степенно двинулся к площади. Толпа отправилась следом.

Первым делом крестный ход навестил Троицу, в которой архиепископ провёл службу во спасение Пскова. Затем шествие обошло с иконой Детинец, двинулось дальше, в Довмонтов Город, где Калика совершил ещё две службы в тамошних церквах. В довершение всего икону пронесли до посада.

Все эти торжества воодушевили горожан, но нисколько не успокоили самого Василия, а тем более Сокола. Если уж зло смогло прорваться в этот мир, то одной иконой, пусть и самой чудотворной не откупишься.

* * *

Ещё одна беспокойная ночь и весь следующий день прошли в делах. Сокол с Каликой больше не устраивали ночных вылазок, готовясь к главной битве. Постоялый двор превратился в подобие Тайной Господы. Но если настоящее псковское правительство бездействовало, то в «Выбутской Деве» кипела работа.

Архиепископ совсем осунулся от постоянных хлопот и неимоверного напряжения. К нему то и дело приходили всё новые и новые люди, спрашивали совета, докладывали о продвижении работ, просили помощи в оружии, в средствах, в людях. Калике ничего не оставалось, как заниматься всем этим. Лишь военные вопросы он частично переложил на воеводу и Данилу с Мартыном.

Ополченцы готовили заставы и костры. Горожане стаскивали старые бревна, плахи, приносили собственные запасы дров и хвороста. Возле стен ожидали котлы с маслом и смолой. Наверх затаскивали камни, приготовленные ранее для переделки стен и башен. Теперь эти камни сгодятся для обороны. Мартын распоряжался в посаде, Данила в Застенье, а воевода — в Кроме.

Сокол в дела правления не вмешивался. Зато вместе с княжичем пешком исходил почти все рубежи обороны, переговорил со многими ополченцами, их начальниками; помогал, при случае, советом или делом. И скоро разбирался во всём не хуже Калики.

Старики встречались лишь в «Выбутской Деве» за обедом или вечерей, и тогда собранные сведения и свои предложения Сокол пересказывал Василию.

Глава четвертая

Разгром

Окрестности Костромы. Июнь 6860 года.

На рассвете сельский ведун по прозвищу Грива, кинул за спину мешок и, оставив нараспашку ворота и двери, отправился по ярославской дороге. Шёл быстро, не оглядываясь. Пока первые жители из домов вылезли, он добрался уже до Холопьего Ручья, но скрыться в лесу не успел.

— А ну, стой! — догнал его староста, крепкий мужик по имени Вьюн.

Ведун остановился. Бросил на подбежавшего здоровяка затравленный взгляд, но смолчал.

— Ты куда, бесово семя, тикаешь? — выругался тот. — Мы тебя кормили, поили, на праздниках во главе стола саживали, а как беда навалилась, ты в бега ударился? А ну, пошли обратно!

— Не пойду, — буркнул Грива.

— Как, то есть, не пойдёшь? — вскипел Вьюн. — А вот я мужиков свистну, на верёвке тебя вернём.

— Так и не пойду! Хоть целое село поднимай. Сбегу всё равно.

Староста крякнул, запустил ладонь в бороду. Поняв, что угрозами беглеца не убедить, зашёл с другого бока:

— Кто же мир от нежити защитит? На тебя ведь, убогого, вся надежда была. Совесть поимей. Не бросай людей на погибель.

— Не помогу я ничем, — Грива отвёл взгляд. — Не по моим зубам напасть эта.

— А по чьим же? По моим? — староста показал зубы, вернее то, что от них осталось.

— Не знаю. Уходить всем надо. Бросать село.

— Бросать?! — разозлился Вьюн и, растопырив руки, встал поперёк пути. — Я вот тебе брошу! Пришёл и ушёл, а у нас семьи, поля, скотина, добро годами нажитое…

— Не трудом нажитое! Через это и прогневили вы Господа, — начал Грива обличительно, но, вздохнув, умерил пыл. — Не остановишь ты меня. И никто не остановит. В монастырь иду. Грехи замаливать. Не мне дорогу заступаешь — богу перечишь.

Староста сник. Ссутулился. Шагнул в сторону.

Грива, перехватив мешок, отправился дальше.

— Уходите и вы пока не поздно, — бросил он за спину.

И скрылся за поворотом.

* * *

Ночью никто не спал. Кольев наготовили, хоть стену окольную возводи. Оружие припрятанное достали. Много оружия. Годами собирали. А пусть и доброе оно, да не про такого ворога. Не надеясь на осину и железо, по две-три семьи в домах собрались, в тех, что на вид покрепче. Заколотили окна, заложили дымоходы и притаились, ожидая, когда нежить внутрь полезет. Вплоть до нынешней ночи бог миловал, но теперь, потеряв ведуна, селяне опасались худшего. Грива хоть и непутёвый был, а всё какая никакая защита.

Около полуночи на погосте началась возня. Поначалу хруст непонятный, чавканье, вздохи протяжные. Старшие к щелям приникли, силясь разглядеть в темноте тропу, что с кладбища вела. Дети с бабами на печах затихли, одеяла на головы натянули. Страшно!

Только луна взошла возня прекратилась. Завыло на погосте. Сперва негромко и единственным голосом, но скоро глоток прибавилось, а вой усилился до мороза на спинах. В который раз перекрестились селяне. Мужики колья сжали, напряглись. В домах тишина повисла, какой на кладбище положено быть. Нынче всё поменялось.

Наконец, вырвался вой за пределы могильные, пошёл на село, плеснул на улицы. На тропе так и не появился никто, но между домов заметались в лунном свете косматые тени. Мужики от щелей отпрянули, заложили осиновой щепкой.

До петухов бесновалась нежить, а с первым криком, как отрезало — стихло всё. Вздохнули селяне, молитву трижды прочли — пронесло и теперь, не сунулись мертвецы в дома. До следующей ночи передышка.

Наутро Вьюн с дюжиной мужиков отправился усопших проведать. Не порадовало увиденное — ещё на шести могилах руки из земли вылезли. По локоть торчали. А на самой свежей, где месяц назад Чекменя схоронили, уже грудь показалась. Колья осиновые, что накануне в погребенья воткнули, были сложены рядком, возле общей оградки, словно утварь полезная.

— Не берёт их осина-то, — пробормотал староста.

— За что же наказание такое? — вздохнул Кадка.

— Ведун сказал, мол, разбойничали мы, — пояснил Вьюн. — Через это и наказание. Всего-то пару раз с новгородцами в низовья ходили. А вот и пришла расплата. Сколько душ сгубили в налётах? Сколько чужого добра взяли?

— Чекмень же и ватажил у нас, — возразил Кадка. — Чего теперь из земли-то полез?

— Видно, не своей волей полез, — заметил Жило, поёжившись.

* * *

Три дня и три ночи прошло, как Грива ушёл. Вслед за ним почти половина села разбрелась. Не верили люди, что справятся с бедствием. Многие всё добро, что разбоем нажито, бросили, не желая тащить проклятие за собой. Ушли пустыми, иные в одном рубище.

А могилы уже совсем распахнулись. Земля на кладбище, что пашня разворошена. Где по пояс усопшие вылезли, где по грудь. Днём мертвецы мертвецами, но только стемнеет, в самом дальнем конце слышно было, как вырываются они из оков погребения, рвутся к плоти живой. Сколько часу осталось, пока не освободятся совсем? И что тогда с селом станет?

Мужики собрались возле избы старосты стали думать. Бежать следом за прочими или отбиваться? Если отбиваться, то как? Колья-то оказались бесполезными, а уж на обычное железо нечего и рассчитывать. Не столько думали, сколько охали. За охами и проглядели путника. Лохматый, с огромной бородой (но не старик — руки молодые, да и походка бодрая), войдя в село, он сразу направился к мужикам:

— Мир вам, добрые люди, — голос бодрый, ну точно не старец. — Пройду я так к Полозово?

— Угу, — кивнули селяне неприветливо.

— А до ночи успею?

— Нет, — мотнул головой Кадка. — Без лошадки никак не успеть.

— Скверно.

— Куда уж скверней, — согласился Кадка. Вздохнул, подтверждая мысль.

Остальные, утратив любопытство, на прохожего не глядели. Не до болтовни сейчас пустой, охать надобно. Но Кадка не удержался, спросил:

— А кто тебе в Полозово нужен? У меня там родичей, весь Кривой Конец.

— Да никто особливо, — прохожий плечом повёл. — Оборотень у них объявился, вот, иду выручать. Парень, которого ко мне отправили, слёг сразу. Так я один пробираюсь.

Вьюн на полуохе взметнулся.

— Так ты что, колдун?

— Вроде того, — не стал спорить путник. — Чародействую.

Жило, кивнув на гладкую, без единой морщинки, руку, что сжимала посох, спросил:

— А не молод ты для чародея-то?

— В самый раз, — усмехнулся тот. И повернулся чтобы продолжить путь. Мол, не желаете словом перекинуться, воды предложить страннику, ну и не надо.

Староста вскочил, взъерошил бороду, сел назад, вновь вскочил.

— Слушай, — решился он, наконец. — А может, и нам подсобишь?

— С чем же? — обернулся чародей.

— Нежить прёт, что грибы от сырости. Вот-вот одолеет. Ночами воет, по селу мельтешит, погост разрыла совсем. В дома пока не суётся, но…

— Всё правильно, — кивнул путник.

— Чего правильно? — насторожился Вьюн.

— Полнолуния нежить ждёт, известное дело. А уж тогда всерьёз навалится. Уж и не знаю, что вам посоветовать. Уходить надо.

— Уходить… — буркнул староста. — До этого мы и сами додуматься сумели бы.

Он ударил ладонью по ляжке.

— А может ты того… выручишь? А мы уж не обидим.

— Нет, — чародей отмахнулся. — Меня в Полозово ждут. Уж и заплатили вперёд.

— Мы вдвое больше заплатим, — нашёлся Вьюн.

— Не надо мне вдвое больше, — улыбнулся прохожий. — Свыше семи гривен я ни за какое дело не беру. Зарок дал. Вроде обета.

Староста за всё село в ответе. Тут уж не до гонора. Поняв, что серебром колдуна не прельстишь, убрал из голоса всякую властность и едва ли не заканючил, давя на жалость:

— Ты уж не дай пропасть, защити. Видишь сам, бежать нам некуда. С бабами и детишками на чужой стороне мыкаться? Сызнова хозяйство поднимать? Такое нынче не всякий осилит.

Молодой чародей смутился. Не нашёл, чем ответить на нытьё здорового мужика. Вздохнул. Присел на корточки, обхватив посох. Спросил:

— С чего сыр-бор у вас? Только давай так. Всё выкладывай без утайки. Иначе разговора не будет.

Вьюн кивнул, соглашаясь на всё. Подумал с чего начать и заговорил прежним твёрдым голосом.

— Повольничали мы… Ну, как повольничали, так прибивались к прохожим ватагам. С новгородцами в набеги ходили. В прошлом году и в позапрошлом. Не ради удовольствия или удали мы низовья грабили… Иначе не выжить нам было, не расплатиться с наместником. Но видно лишнего взяли, из-за этого и кара пришла.

— А с чего решили, что из-за этого? Сами додумались?

— Ведун у нас жил, Грива. Он и сказал перед уходом.

— Грива? — путник задумался. — Не слыхал о таком.

Он размышлял довольно долго. Мужики не торопили. Понимали, дело серьёзное, а подставлять голову за семь гривен охотников мало.

— Вот что, — решил чародей. — До кладбища вашего, пожалуй, схожу. Посмотрю, что там да как. Потом и поговорим.

— Проводить? — староста поёжился

— Сам схожу, — чародей показал рукой на тропу. — Туда надо думать?

— Туда, — кивнул Кадка. — И что, один пойдёшь?

— День же, — пожал тот плечами.

К его возвращению селяне подсуетились — стол во дворе накрыли. Такого выложили, что сами удивились: откуда что взялось? Но и разносолы в глотку не шли, и медовуха не лезла. Замерли мужики в ожидании, чего гость скажет?

А тот, молча выпивал и закусывал, вроде совсем не спешил начинать. Этого попробовал, другого. Наконец, утерев рот, сказал:

— Непростое дело…

И вновь замолчал, нагоняя мрачностью своей на селян колотун. Но и теперь никто подгонять не решился. Ждали смиренно, точно нашкодившие монахи перед ликом владыки.

— Если обычным чином, то полнолуния ждать надо, — будто вслух размышляя, произнёс чародей. — И в полночь всем, кто на ногах держится, и бабам, и детишкам, всем… навалится на мертвяков с кольями осиновыми.

Он рубанул ладонью.

— Половину народу положите на том кладбище, как пить дать, — гость вдруг ухмыльнулся. — Благо далеко носить не придётся. Там же и схороните.

Вновь нахмурился.

— Но я ждать столько не смогу. К полнолунию, мне в Полозово, хоть убейся надо попасть. А раньше в осине силы не будет. Да вы и сами видели, где ваши колья оказались.

Мужики погрустнели. Потянулись к браге.

— Но есть и другой способ… — чародей опять помолчал. — Хлопот побольше, но без войны зато. И полной луны не нужно.

— Какой же? — не выдержал прерывистых объяснений Кадка.

— Заговор наложить, — пояснил гость. — Нелегко будет поспеть до вечера, но можно. Трав я, положим, соберу и зелье сварю, какое нужно. Зерно, полагаю, у вас имеется. Но тут посуда особая требуется. У меня с собой такой нет.

— Ты только скажи, какую надо. В миг раздобудем. У нас с низовских поместий много чего осталось. И боярская утварь есть, и церковная…

Староста смутился. Гость плечами пожал, встал из-за стола.

— Ну, давай глянем на хабар ваш…

К вечеру село возбудилось. С чародеем разве что самые немощные не отправились. Однако ближе кладбищу народ стал редеть. То один, то другой, селяне сбивались с шага, будто камушек в сапог угодил или нога неудачно ступила, а потом и нагонять вроде как несподручно. Большая часть от околицы не ушла, остальные на тропе встали. Только Кадка со старостой, да Жило остались.

Ухмыльнулся чародей, за работу взялся.

Три золотых блюда пристроил возле самых могил. Не абы как, со смыслом. Вот только смысл этот от мужиков ускользнул. Что-то мерил чародей, что-то высчитывал. Уложив, наконец, блюда, насыпал в каждое по горсти пареной ржи. Сверху по кубку золотому поставил. Бормоча заговор, наполнил чаши варевом вонючим.

Деловито работал, точно князю на стол накрывал. Только однажды замешкался, когда из леса вдруг сова вылетела и, усевшись на оградку, принялась наблюдать за людской вознёй. Мужики-то из-за близости мертвецов на такую мелочь внимания не обратили, а вот чародей заметно напрягся. Мешала ему птица ворожить. То и дело оглядывался на неё.

Тем временем начало темнеть. Мужики забеспокоились, уже и пожалели, что за чародеем увязались. Но тот как раз закончил и к великому их облегчению отступил ближе к селу.

Три серебряных блюда улеглись на тропе, по какой на погост провожают. Овса чародей насыпал, кубки серебряные водрузил с ещё более вонючим зельем. Теперь он и сам торопился. Сумерки сгущались, а вредная сова, перелетев на ветку, зыркала глазищами на людей. Быстро пробубнив заговор, чародей отвёл всех к околице, уже опустевшей — народ не стал дожидаться, попрятался по домам.

В пяти шагах от крайнего дома нашлось место для трёх медных блюд с медными же чашами. Сюда пошёл ячмень, а варево так смердело, что и впрямь уверовать было можно, что отгонит оно упырей. Даже сова вроде как фыркнула.

— Золото бери, серебром обожгись, от меди гори… — начал чародей. — С золота ешь, с серебра давись, с меди уберись…

И что-то ещё в таком роде бубнил, пока совсем не стемнело. Сова, дослушав заговор до конца, убралась в лес, а мужики поспешили укрыться в доме старосты. Хоть гость и заявил, что дальше околицы мертвецы не пройдут, проверять его слова сидючи на завалинке никто не решался.

Перемены селяне сразу почувствовали. Не было на сей раз ни хруста, ни чавканья, ни вздохов протяжных. Сразу вой поднялся многоголосный. Так волки голодные перекликаются.

— Золото из могил позвало, — пояснил чародей.

Он пристроился возле печи и казалось совсем не испытывал страха. Даже будто бы со сном боролся. Мужики же напряглись. Сжали колья, к щелям припали, пытаясь разглядеть угрозу. Ничего в лунном свете не мельтешило, но у страха глаза велики. Кому-то что-то чудилось, мерещилось. От щелей то и дело доносились сдавленные охи.

Между тем вой преобразился. Стал переливистым, точно беседа промеж мертвецов завязалась. Спорили они о чём-то или сговаривались? Мужики к гостю головы повернули, ожидая мудрого слова.

— Серебро с погоста выманивает, — успокоил тот.

Жило не выдержал, ругнулся тихо. Взглянув на дрожащие руки, понял, что боец из него сейчас никудышный. Ещё раз ругнулся и вдруг улёгся на пол.

— Чтоб я ещё хоть раз ушкуйничать с новгородцами пошёл? — пробормотал он. — Да в глаза плюну всякому, кто заикнётся об этом.

Полчаса спустя в долетающих звуках вновь произошла перемена. Сперва вой приблизился к селу, набрал мощь. Потом вдруг захлебнулся. С окраины долетел пронзительный визг, словно кабанчик вырвался из рук мясника и носится по двору, ища спасительную лазейку.

— Медь успокаивает, — всё так же ровно сказал чародей.

Визг смолк. Тишина накрыла село… мёртвая тишина, которая отнюдь не убавила страха. Некоторое время только шёпот селян наполнял тесное помещение.

— Всё! — выдохнул гость.

Приподнялся, опираясь на посох, предложил:

— Пошли, посмотрим, что вышло.

— Да ты что? — испугался староста. — Давай рассвета обождём.

— Ну, как знаешь, — пожал тот плечами. Опустился обратно и, прислонившись к печной стенке, задремал.

Утром отправились принимать работу. Село вырядилось как на праздник, хотя в окончательное избавление пока мало кто верил. Чародей нарочно приотстал, давая людям возможность самим увидеть итоги ночной волшбы.

На околице нашли медную утварь помятую и поломанную, словно топорами её кромсали. Зерно валялось повсюду, пережёванное, сплюнутое. Гость довольно хмыкнул, мол, не ошибся в средстве.

На тропе несколько зёрнышек овса нашли, да три кусочка серебра лежали, точно застывшие росинки. Поднять их не решились, хотя пришлый чародей и заверил, что для оберегов лучшего серебра не сыскать.

Золотая посуда вовсе бесследно пропала.

Могилы запечатанными оказались. Ни волоска из земли не торчало. Сама земля словно приглажена. Только колья давешние как полагается, холмики могильные венчали.

Всё! Упокоились мертвецы.

На радостях мужики опять за разносолами в погребки полезли. Брагу достали, мировую ссыпушку решили устроить. Но благодетель от еды-питья отказался. Получив законных семь гривен, отправился дальше.

— К полнолунию успеть бы, — бросил он вместо прощания.

Ушёл странник. Мужики, выпив, разговорились. Страхи вспомнили.

— Не надул чародей-то? — с сомнением произнёс Кадка, осушив которую уж за день кружку. — Может, на время успокоил только? А ну как полезут вдругорядь? Чекмень, он и при жизни упрямством отличался.

— Чего зря гадать? — Вьюн нацедил ему браги. — Ночью и узнаем.

Ночь прошла тихо, но спать никто не ложился. Ещё не скоро селу предстояло к обычной жизни вернуться.

* * *

На лесной поляне Рыжий раскладывал утварь по трём кучкам. Одну возле себя громоздил, остальные против двух вурдов. Те сидели на траве не слишком довольные.

— И всей работы на неделю, — подбадривал приятелей Рыжий. — Пугнуть хорошенько и готово.

— Ну, это ты щёки надувал, — ворчал Власорук. — Нам-то пришлось покопаться в могилах, да бегать по селу каждую ночь. А на кой ляд мне это серебро-золото? Чего с ним делать-то? Лучше бы ты мёдом откуп взял. Или пивом.

Его молодой приятель приложил золотое блюдо к груди, а серебряное к спине и заметил:

— Броню смастерить можно. На кожу нашить, милое дело.

— Угу, а грааль на голову вместо шлема наладить, — буркнул Власорук, пошкрябав когтем узор.

Он приложил кубок к макушке и, вздохнув, бросил обратно. Из кучи в ответ звякнуло.

— Положим, мне тоже не сладко пришлось, — Рыжий взялся раскладывать гривны. — Я-то, в отличие от вас, мертвецов до жути боюсь. А тут, как сова появилась, сразу Кулька вспомнил. Предупреждал он меня: «Не рядись, говорил, в нежить, накличешь ненароком».

— Какая сова? — Власорук почесал пузо, точно отобедать той птицей собрался.

— А бес её знает. Но только я представление начал, она и явилась. Следила будто за мной. Жуть!

Он повертел в руке последнюю гривну.

— Вот чёрт! Одна лишняя получается.

— Пойди, верни людям, — предложил Быстроног.

— Но-но! — возмутился Рыжий. — Если вы, колючки овражные, понятия не имеете в ценностях человеческих, так я лучше себе заберу.

— Нет уж, — возразил Власорук. — Договорились поровну, так дели теперь.

Едва успев сказать, он вдруг подпрыгнул, словно ужаленный, и кувыркнулся в сторону. Мерзкая тварь размером с лисицу или чуть больше, бросилась на него из высокой травы.

Быстроног не растерялся, приложил по морде тем, что было в руках. Серебряное блюдо отозвалось гулом. Тварь отлетела на сажень-другую, но ущерба не понесла. За мгновение перед новым броском все трое успели её рассмотреть.

Мерзкая — не то слово. Жутью неземной повеяло от бестии. Каждый пупырышек на её склизкой коже, казалось, яд источал. Хвост раздвоенный полоскался в траве, добавляя цепенящего страха. А зубы…

— В здешних лесах такие не водятся, — заметил Быстроног, вытаскивая нож.

— А в каких водятся? — хмыкнул Власорук.

Глянув на лес, словно оценивая возможности дебрей породить подобных уродов, закричал:

— Да там их целая стая!

— Ах, ты! — Рыжий вскочил. — Накаркал Кулёк!

Два десятка тварей выбежали на поляну и, прикрываясь высокой травой, пошуршали к приятелям. Вурды выступили навстречу, а Рыжий принялся лихорадочно запихивать добро обратно в мешок.

— Что ж они, из одних сухожилий с хрящами состоят? — ругался Быстроног, кромсая всё ту же первую бестию. Та умирать не спешила. Норовила куснуть вурда в руку и только природная быстрота спасала его от острых зубов.

— Люди говорят, на похлёбку хорошо, когда хрящей много, — пыхтел рядом Власорук, тщетно пытаясь прикончить вторую тварь.

По какой-то неведомой причине, остальные не спешили бросаться на помощь товаркам. Встав в сторонке, они следили за схваткой и, казалось, были растеряны, словно появление живого препятствия не входило в их первоначальные замыслы. Вроде как шла себе стая своею дорогой, а тут, на тебе — вурды! А с другой стороны и отступать, обходить неожиданного врага, бестии явно не собирались. Замерли и наблюдали.

Собрав драгоценности, Рыжий вытащил саблю и присоединился к товарищам.

— Хрящи, говорите? Жилы? Ладно хоть из чего-то они состоят. Я уж испугался, не могилы ли разорённые их призвали?

— Может и могилы, — спокойно заметил Власорук.

— Вот же, и нож затупился, — посетовал Быстроног. — Не напасёшься на них ножей-то.

Власорук как раз исхитрился и прикончил тварь. По крайней мере та лежала недвижно.

— Сбоку, в ладони примерно от хвоста бей, — посоветовал он приятелю. — Там плоть помягче.

Совет пришёлся кстати. Быстроног умертвил бестию одним точным ударом. Правда под конец едва не лишился руки, но успел отдёрнуть прежде чем зубастая пасть сомкнулась в последний раз. Теперь вурд вертел головой в поисках нового противника.

Нет бы приятелям прислушаться к Рыжему, который требовал немедленно отступить в сторону. Куда там! Обоих уже захватила битва и они поджидали основную стаю с неизменными своими наглыми ухмылками. Всё-то им нипочём.

Озадаченные до сих пор бестии восприняли вурдовы взоры как приглашение к драке. Рванулись скопом, но, видимо памятуя о судьбе собратьев, зашли осторожно с трёх сторон плотным строем. Попробуй теперь дотянуться до уязвимого места — как раз локтем в соседнюю пасть угодишь.

Вурды привычно завертели ножами, не столько нападая, сколько удерживая двухвостых на расстоянии. Рыжий, лупя саблей, словно дубиной, крыл приятелей на чём свет стоит.

— И что теперь делать будем, нехристи вы блохастые? Сказал же уходить надо. Куда вы полезли?

— Ты сабелькой-то полегче размахивай, — огрызнулся Власорук. — А то заденешь кого из нас ненароком.

— Да вас, бороды боярские, порубить на заплатки мало.

Свистнула стрела. Одна из двухвостых бестий кувыркнулась и осталась лежать в траве. Вторая стрела, прилетев мигом позже, выбила соседнюю тварь. Используя расстройство вражеских рядов, Власорук умудрился прибить ещё одного противника. Остальные решили вдруг отступить. Дружно попятились и скрылись среди деревьев.

С противоположенной стороны на поляну выехали две всадницы. Не просто всадницы — овды. Одной из них оказалась Эрвела. Во второй Рыжий узнал ту самую девушку, что некогда вогнала его в краску. Вурды тоже узнали молодою овду. Именно её они вытащили из крысиных зубов во время памятной битвы на переправе.

— Долг платежом красен, — заметила овда.

Эрвела, не слезая с коня, молча разглядывала убитых врагов. Даже не кивнула знакомцам.

— Как вы нашли нас? — спросил Рыжий у молодой овды.

— Сова-подружка подсказала, где искать.

— Проклятье! Так это ваша сова меня так напугала?

— Она не наша, — поправила девушка. — Она своя собственная.

— Что-то случилось? — Власорук как всегда первым уловил суть дела. — Вы же не просто так появились здесь долги возвращать?

— Не просто, — согласилась девушка и взглянула на владычицу.

— Пока не случилось, — заговорила та, наконец. — Но скоро, полагаю, случится. Соколу может потребоваться ваша помощь. И не только Соколу.

А её подруга добавила:

— Отовсюду твари полезли. Дыр столько открылась, земля что твоё решето. Но твари не главное…

Между тем Эрвела выкрикнула какое-то слово, и три лошади выбрались из леса. Вурды фыркнули одновременно с животными. Недолюбливали они друг друга.

Мещера. Три дня спустя.

В заведении Байборея к вурдам уже привыкли, а вот владычица лесных дев, появилась на людях впервые. Впрочем в суматохе последних дней, когда колдуны шастали по Мещёрску, будто по своей вотчине, народ уже перестал удивляться чему-либо. Поэтому на приход странной ватажки мало кто обратил внимание.

Вурды, те сразу к хозяину поспешили пивком угостится, а Рыжий вслед за Эрвелой подсел разговоры послушать. Колдуны теперь подолгу просиживали в корчме. Не штаны просиживали — делом занимались.

— Ты уверен? — спрашивал Ушан какого-то кормщика. — Этот вой удалялся в полуденном направлении?

— Точно так, господин хороший, — говорил подвыпивший парень. — Почему я запомнил — на полудень церква стояла белая, с крестом поломанным. Так там само по себе било ударило, когда вся эта жуть в ту сторону подалась. Ну и перепугались мы тогда…

— И вой стих? — спросил Ушан.

— Что? А, да, стих, — согласился собеседник. — Но не сразу…

— А когда?

— Замолкло всё только под утро, когда хмарь с неба сошла.

— Когда рассвело? — уточнил Ушан.

— Нет, совсем даже не рассвело, — возразил парень. — Звёзды-то видны были ещё. Да и петухи не пели. Но только хмарь сошла, всё и затихло…

Кормщик угощался за счёт Ушана и платил волхву подробным рассказом. Рядом, за соседним столом, ещё одного мужика поил Барцай.

— С крысу? — спрашивал колдун.

— Да, с пасюка примерно, — разводил мужик руками, показывая размер.

— А зубы?

— Зубов не видел, бог миловал, — перекрестился тот.

— Так может, это крыса и была? — с нарочитым разочарованием спросил Барцай.

— Как же крыса-то? — обиделся мужик. — Неужто я крысу от бестии не отличу. Да и лошади шарахнулись, точно волка почуяв. От крысы так, небось, не шарахаются. А вой какой стоял! Разве крысы могут так выть?

— Вой? — переспросил Барцай.

— Ну да, вой, — кивнул мужик. — Оно всё с воя и началось. Бестий этих я после уже заметил, когда под ноги глянул. А сперва-то я в лес глядел, волков высматривал. А как лошади заволновались, тут я под ноги и взглянул… А там, матерь божья святая заступница, твари кишат, что вороньё на падали. Поверишь, мил человек, земли видно не было. Ну я, понятно, перепугался не на шутку и дёрнул оттуда скорее. Лошади, слава господи, вынесли, не дали пропасть…

— А сколько их было? — спросил Барцай.

— Кого, лошадей? — удивился мужик. — Пара, сколько ж ещё… Я завсегда пару запрягаю…

— Да нет, бестий, — терпеливо поправил Барцай. — Бестий сколько?

— Не считал, господин хороший, извиняйте. Не об том тогда думал.

Эрвела, потягивая квас, ждала, пока колдуны закончат. А те, заметив владычицу, быстро свернули расспросы.

— Чего говорят? — спросила овда, как только Барцай и Ушан уселись рядом.

— Всё то же… — пожал плечами Барцай. — Бестии, вой.

— Но что любопытно, — добавил Ушан. — Все утверждают, будто твари следовали своей дорогой, не обращая на людей никакого внимания.

— Видимо те, на кого они обратили внимание, уже не могут рассказать тебе об этом, — мрачно пошутила Эрвела. — Остальные-то где?

— Кто на мельнице, кто в слободке.

— Мена всё у Сокола живёт?

— Нет. В Елатьму вернулась. Сказала, в собственном доме ворожить сподручнее. Заезжать обещала.

— Жаль, нужна она мне. А от чародея что слышно?

— Ничего не слышно. Сами уж беспокоимся.

Псков. Июнь 6860 года.

Канун полной луны наступил. Этот день обещал разрешить большинство загадок, прекратить тягостное ожидание, а главное, явить, наконец, людям подлинного врага.

На лёгкую и скорую победу никто не рассчитывал. И потому все обитали «Выбутской Девы» легли пораньше, хорошенько выспались, а, поднявшись задолго до рассвета, плотно позавтракали — кто знает, когда ещё доведётся прилечь или перекусить. Жевали молча, с усердием, словно уже вступили в схватку с врагом. Пили, наоборот, осторожно, чтобы не тяготить понапрасну брюхо.

Хозяин давно прибрался, а они так и сидели за пустым уже столом, думая каждый свою думу.

Чуть посветлело, подошёл воевода с боярами да сотниками. Тихо расселись по свободным местам, и трапезная окончательно превратилась в подобие полковой гридницы. Это ощущение не нарушало ничто — «Выбутскую Деву» с вечера закрыли для посторонних.

Время шло. Кто-то дремал, будто пытаясь отоспаться впрок, другие негромко беседовали. Сокол рассказывал Борису о родной стороне, о лесных народах. Калика бесшумно молился, а его Скоморох строгал из дерева сабельку…

Прошёл час. Второй.

— Туман пошёл на город! — закричал прискакавший к «Деве» посадский гонец. — Днём пошёл!

У многих вырвался вздох облегчения. Началось! Мрачная неопределённость уступила место суетливому оживлению. Послышалась громкая речь, лязг оружия и брони. Всё это выкатилось во двор, смешалось с топотом сапог и ржанием седлаемых лошадей.

Конный отряд военачальников (даже Калика ехал верхом) поспешил на посадскую стену. Повсюду поднималась тревога: сновали по улицам гонцы, бил набат на звоннице Троицкого храма, люди, выскакивая из домов, разбегались по заранее условленным местам. Не зря столько сил на подготовку ушло.

Задрав на ходу голову, Сокол разглядывал небо. Бесёнок не соврал. Чёрная туча становилась всё гуще, плотнее, хотя, казалось бы, куда уж больше. В её чреве, словно огромные валуны, перекатывались клубы дыма, а с разных сторон набегали, одна за одной, тучки поменьше, как будто чья-то рука гнала их, сбивая в громадную общую кучу. От столкновения полыхали молнии, гремел гром. И Сокол подумал, почему же эта небесная лава не разрешилась до сих пор сокрушающим ливнем, способным вывести из берегов реки и затопить равнины. Но туча не проливалась, неведомо какой ворожбой удерживая в себе влагу.

Когда отряд добрался до посадской стены, там уже вовсю кипела работа.

— Котлы на огонь, смолу кипятить! Факелы сюда! Да осторожнее, стена деревянная, не спалите! — кричал на мужиков Мартын. — И рожи, рожи свои не забывайте прикрыть, когда туман подойдёт!

— Далеко туман-то? — спросил его Калика.

— Только что на Полонище появился. Но быстро ползёт, зараза. Вот-вот под стенами будет.

— И что, один только туман? — спросил Сокол.

— Пока другого не видно ничего, и не слышно, — Мартын пожал плечами.

— Пойдём, сами глянем, — поторопил всех воевода.

Они спешились, забрались на дозорную площадку воротной башни. Осмотрелись.

Туман наползал с юга. Он поднимался из оврагов и ям рваными лоскутами и, сливаясь в огромную единую лавину, двигался к городу. Непроницаемая пелена обволакивала слободские дома, постепенно накрывая их с крышей. Полонище будто бы таяло. Полоса видимой людям земли становилась всё тоньше, а скоро исчезла совсем.

Наткнувшись на дубовую стену, туман, словно огромное серое войско, полез наверх. Никаких, обещанных бесёнком тварей, пока никто не заметил, но сомнений не оставалось — это начало приступа.

— Костры зажигать, — распорядился архиепископ. — Лица прикрыть.

Приставленный к начальству вестовой ополченец тут же передал приказ дальше. Десятки заранее сложенных костров воспламенились, а сотни куч хвороста и дров только ждали своего часа. Послышался треск разрываемой ткани, бульканье уксуса — воины смачивали тряпки и обматывали головы.

Перехлестнув через стены, серая волна устремилась в город. Люди собирались подле костров и, выставив перед собой копья, мечи, поджидали противника из плоти. Внизу ополченцами распоряжался Данила. Он бегал от костра к костру, раздавая указания, ругая нерадивых, подбадривая нерешительных. Сам бегал, сам ругал и подбадривал. Видать не привык ещё управлять такой прорвой народу.

Туман не только продвигался вперёд, но и поднимался ввысь. Скоро он накрыл дозорную площадку, которая дольше других построек торчала островком в наползающей серой мгле. Жуткое ощущение овладело людьми. Всё вокруг них исчезло, и невозможно стало разглядеть даже настила под ногами. Только ближайшие к воротам костры пробивались мутными пятнами сквозь клубящуюся дымку. Сокол успел прикрыть лицо тряпицей, а вот Калика промедлил, и теперь сухо покашливал из-под платка.

* * *

Наделённый способностью видеть сквозь туман, чародей первым заметил огромное воинство похожее на гигантскую стаю небольших зверей, что полезло из оврагов и, прикрываясь туманом, пошло на город. Ему сразу же вспомнилась серая орда, с которой довелось сразиться в прошлом году. Но тогда, хоть нашествие и не обошлось без колдовства, люди имели дело с обычным зверьём. Теперь же им противостояли твари неведомые, возможно неживые, или призванные из самых тёмных уголков мира.

Полчище быстро приближалось. Сокол предупредил об опасности, и его слова тут же передали по цепочке. Калика с воеводой попытались выяснить подробности, но чародей лишь помотал головой, дескать, и сам увидел не много.

Скоро на стенах завязались первые стычки. Никто, кроме Сокола не мог разглядеть сражения, поэтому люди прислушивались к доносящимся звукам. Звуки не радовали. Ополченцы кричали от ужаса и боли, но, кажется, сопротивлялись. Под стены полилась кипящая смола, масло, кипяток, полетели зажжённые стрелы и связки хвороста. Снизу ответили воем. Его подхватили тысячи глоток по всему Полонищу, и стало понятно, что число идущих на приступ огромно.

Наконец, враг добрался и до воротной башни. Ни на что не похожая тварь показалась над огородкой смотровой площадки и тут же вспыхнула от прикосновения архиепископского посоха. Горела она неохотно — так горит мокрая насквозь толстина, шипя и чадя, но всё же сгорая. На смену уничтоженной вскарабкалось ещё с полдюжины таких же бестий. Заработало мечами окружение Калики. С чавканьем и хрустом рассёк свою первую жертву, стоящий подле чародея Борис.

Сам Сокол в бой вступать не спешил. Наблюдал, предпочитая сперва выяснить возможности и слабости врага. Он с удовлетворением подметил, что твари наделены плотью и гибнут от обычных железных мечей, а стало быть, не всё еще потеряно.

Через четверть часа ему удалось составить некоторое представление о тварях. Они действительно не походили ни на одно из известных чародею существ, а уж он-то на своём веку изрядно повидал самых разнообразных бестий. Этих же не с кем было даже сравнить. Их вытянутые тела, размером с лесную кошку, покрывала грязная, дурно пахнущая слизь. Обманчивая рыхлость уродливого тела, на поверку оказалась жутким сплетением костей, сухожилий, хрящей, которое даже тяжёлые мечи не всегда разрубали «на раз». Тело заканчивалось мерзким раздвоенным, словно змеиный язык, хвостом. Вместо лап торчали короткие отростки, коими тварь пользовалась для необычно шустрого бега и лазанья. Вместо головы имелось небольшое утолщение, сплошь заросшее шевелящимися бородавками. Где-то среди них пряталась пасть, полная мелких, загнутых внутрь зубов.

Последнее наблюдение чародей сделал, когда один из бояр, неловко повернувшись, открылся противнику. Твари ловко отхряпали ему ногу, а когда он с криком свалился, вцепились скопом и в один миг разорвали беднягу на куски. Ужасное зрелище.

Однако оно заставило Сокола оторваться от созерцания и вступить, наконец, в бой.

Видимо им еще повезло — на верхний ярус башни бестий лезло не так много, как на гребень стены. Да и зачарованный меч с посохом чего-то стоили. Довольно долго удавалось отбиваться почти без потерь. Но тут на посаде раздался боевой клич, а значит двухвостые прорвали оборону. Клич повторялся всё чаще и чаще, иногда переходя в ругань или стон.

— Уходим, — сказал воевода.

— Мы с чародеем впереди пойдём, — предложил Калика.

— Добро, — кивнул Кочан и повернулся к дружинникам. — Вам прикрывать отход.

Лестничный сход кишел тварями, но посох и меч сделали своё дело — отряд благополучно спустился на землю. Отступающим со стен ополченцам пришлось куда хуже — бестии попросту падали на их головы, вгрызаясь в неприкрытые доспехами тела. То один, то другой защитник срывался вниз, не имея возможности дать отпор на крутой лестнице. Ломали ноги, разбивались насмерть, но всё равно прыгали.

Ополченцы Данилы, перегородив улицы, пропускали бегущих от стен людей сквозь свои ряды. Скоро перед ними появились и первые бестии. Одни бросались на незащищённые спины отступающих, другие, обгоняя их, устремились в глубину города. Но плотный строй ополчения сходу прорвать не вышло. При свете костров по тварям в упор били лучники, взимая четверть, а то и больше. Уцелевших встречали копья, затем мечи с факелами. Огонь особенно не понравился двухвостым, во многом благодаря ему ополченцам удалось сдержать первый натиск. Но дерево прогорело, и ратники по приказу Данилы отошли назад — к следующим, только что зажжённым кострам.

Отряд Калики вышел под защиту уличных рубежей одним из последних. Воевода, надеясь использовать полученный опыт, увёл дружинников на Борисову Стену готовить новый отпор. Архиепископ, поняв, что и следующий город долго не удержать, отправился сразу в Кром. Сокол же с Борисом, которых чьи бы то ни было приказы трогали мало, решили повоевать ещё. Они прибились к одному из уличных отрядов и сходу вступили в бой. Вокруг них тут же образовался мощный очаг сопротивления.

Копья и пики помогали мало. Юркие бестии успевали уклониться, отпрыгнуть в сторону, и лишь единицы оказывались в итоге на острие. Постепенно от нанизанных тушек ворочать длинным оружием становилось тяжело и неудобно. Ратники поочерёдно оставляли строй, чтобы очистить копья. Тяжёлые мечи и секиры тоже запаздывали с разящим ударом. Лучшим оружием против тварей оказались сабли, но здесь, на севере, их было в ходу не много.

Несмотря на трудности с вооружением, полчище несло потери. Зачарованный меч Сокола разил бестий с такой скоростью, что проделывал в наступающей лавине серьёзные прорехи. Ополченцам оставалось лишь добивать уцелевших да подранков.

Борис зачарованным мечом не обладал, зато неплохо орудовал обыкновенным. Ратному делу его обучали с детства — князь всё-таки. Неудивительно, что после нелепой гибели десятника, замешкавшегося при отходе и тут же поглощённого (не иносказательно, а буквально) вражеской волной, Борис как-то неожиданно взял руководство обороной на себя.

Отобрав пару вооруженных саблями ополченцев, он распорядился:

— Встаньте позади. Добивать будете тех, что прорвутся.

Ему никто не возразил. Приказ казался разумным, а времени для споров, мол, кто ты такой, не нашлось.

Они могли выстоять здесь хоть до вечера, но Сокол, заметив, что рубежи на соседних улицах уже оставлены, крикнул об этом Борису.

— Отходим! Ровнее! Не бежать! — тут же распорядился княжич, и воины подчинились, окончательно признав юношу начальником.

Не обладая разумом, твари не понимали необходимости распределения сил в зависимости от слабины обороны. На эту улицу их пёрло ровно столько же, сколько на все другие. Так что ополченцы, руководимые Борисом, отступали только тогда, когда сопротивление выдыхалось на соседних участках. И только затем, чтобы не оказаться в окружении.

Один за другим были оставлены шесть, заранее подготовленных рубежей. Но всему приходит конец — улице тоже. Скоро из тумана за спиной возникли очертания Борисовой Стены. Не желая оказаться припёртыми к каменной тверди, ополченцы повернули к воротам. По пути им встретилось ещё несколько отрядов, и княжич удовлетворенно подметил, что его люди потрёпаны меньше других. С того времени, как они с чародеем присоединились к битве, ополченцы потеряли только троих, считая и погибшего десятника.

Лучники и самострельщики со стен вступили в бой, облегчая отход ополченцев. Промахнуться по сплошному потоку бестий им случалось нечасто. Воевода извлёк-таки урок, и теперь под стенами горели огромные костры, разгоняющие туман и позволяющие лучникам бить прицельно. Благо каменным стенам пожар не грозил. Сверху в огонь летели все новые и новые вязанки хвороста, старые плахи, видимо выдранные из мостовых, бревна с разобранных срубов. Сокол даже удивился, сколько же в городе дерева скопилось?

Возле самых ворот они встретили Данилу. Всю его одежду, и руки, и меч, покрывала кровь. Сотник руководил отрядом, что прикрывал всеобщее отступление и очень обрадовался, увидев Бориса с Соколом среди выживших.

— Жарко пришлось, чародей? — разгоряченный битвой, спросил Данила.

— Ничего, порубали тварей маленько, — в лад ему ответил Сокол. Кивнув на Бориса, добавил. — Вон у тебя теперь новый десятник.

— Сказать кому, не поверят, — засмеялся Данила. — В моей сотне десятником бился самый настоящий князь.

Борис с ответом не задержался.

— А в моём десятке простым мечником бился самый настоящий чародей.

Долго смеяться враг не позволил. Захватив, наконец, все улицы, бестии с удвоенной силой бросились на остатки ополчения.

Подождав Мартына, который вывел несколько десятков людей, Данила приказал отходить.

— Пожалуй, никто больше не выйдет, — грустно заметил он.

Воины попятились к воротам, постепенно сужая круг. Из ближайших бойниц им помогали лучники. Когда последний защитник втиснулся в небольшую, оставленную для него, щель, тяжёлые створы с гулом захлопнулись, а тяжёлое бревно надёжно запечатало ворота.

Набатный колокол на Троицкой звоннице пробил трижды, и это означало, что Средний Город пал.

* * *

На Борисову Стену полчище сходу не полезло. Двухвостые кружились на подступах, словно выжидая чего-то. И скоро выяснилось чего именно. В тумане послышался цокот копыт — к врагу подошло подкрепление.

Привлечённый криками ополченцев, Сокол поспешил на стену, но и ему, обладателю лучшей среди защитников пары глаз, не удалось разглядеть ни всадников, ни их лошадей. Вновь люди доверились слуху, вновь то, что они услышали, не вселило в сердца ничего кроме ужаса и бессильного гнева.

Где-то в глубине посада закричал человек. Затем другой. Короткие вопли раздавались то тут, то там, быстро смолкая, словно обречённым людям затыкали рты. Вдруг истошный затяжной визг перекрыл надолго все прочие звуки. Ополченцы побледнели, чародей, закусив губу, силился одолеть взглядом завесу тумана. Но вновь ничего не увидел.

Визг оборвался. На короткий миг над посадом повисла тишина. А потом началось. Треск ломаемых досок, скрежет выворачиваемых запоров, вопли, вскрики, стоны людей и жуткий вой дорвавшейся до человеческой плоти нечисти. Воины, что стояли на стенах, ругались, крестились, но помочь обречённым людям ничем не могли.

Тем временем, не ведая, что творится в оставленном городе, Борис переводил дух. Возбуждение схваткой быстро прошло и он решил использовать передышку с пользой. Нашёл Данилу, и вместе с ним направился к воеводе.

— Нужны сабли и лёгкие мечи, — сказал княжич, когда у Кочана выдалось свободное мгновение. — Копьями много не навоюешь. Твари уж больно шустрые.

Данила кивнул, соглашаясь. Воевода пообещал разобраться с оружием, а потом вдруг спросил вполголоса:

— Что думаешь, князь? Сможем удержать стену?

— Эту навряд ли, — после недолгого раздумья ответил Борис. — Ров с водой их, думаю, остановит, а просто стена…

Он покачал головой.

— Тоже так думаю, — Кочан повернулся к сотнику. — Данила, останешься за старшего. Пошли кого-нибудь по домам. Пусть людей предупредят, пора, мол, и им вступать. Отсидеться не выйдет — сожрут. Пусть расскажут, какая жуть на посаде творится…

— Какая жуть? — не понял сотник.

— Вот те раз! Да ты поднимись на стену, послушай. Или вон людей своих расспроси, — воевода забрался в седло. — Я в Кром. Готовить последний рубеж. Оружие пришлю. И ещё кое-чего.

Данила взглянул на княжича, но тот в ответ лишь пожал плечами.

— Пойдём, посмотрим.

* * *

По Застенью ходили ополченцы, предупреждая жителей:

— Крыши больше не спасают, запоры не держат. Сражаться придётся каждому. Или погибнуть всем. На посаде такое творится, что кровь стынет в жилах. Женщин и детей рвут на куски…

Народ хватался за топоры и собирался на улицах, — «если каждый по разу топором тюкнет, глядишь, и тварей поуменьшится». Другие готовились обороняться в домах, отправляя семьи под защиту Крома или пряча в глухих глубоких подвалах.

А Сокол всё стоял на стене и, глядя на обреченный посад, размышлял. Он пытался понять, кто этот неведомый враг. Из намёков Калики он ничего не выжал. То ли архиепископ темнил, то ли сам ничего не знал толком. Всё очень странно. Странный туман, странные бесы, странное воинство. Где это видано, чтобы нечисть наступала на города, да ещё среди бела дня? Не вурды ведь какие-нибудь. Да и те сроду на города не нападали. Так, на лесные деревни только. И кто стоит за этим воинством? Что за Хозяин? Ответов у Сокола не находилось.

— Оружие привезли! — крикнул кто-то из-под стены.

Люди поспешили вниз.

На свободном от тумана пятачке, возле большого костра, стояли присланные из Детинца подводы. Бросая в возки малополезные пики и копья, ополченцы опоясывались саблями и кинжалами. На узоры не смотрели — брали, что попадётся, лишь бы умело кромсать и рубить. Горожане толпились здесь же, забирая то, что оставляли ополченцы. Ещё одна повозка, которой правил владычный скоморох, привезла вино. Хорошее дорогое вино из боярских и купеческих погребов, «из родовых клетей Крома», как говорили здесь. Совсем нелишнее дело в сырую погоду.

— А вот за это воеводе спасибо! — радовались ополченцы, черпая вино из бочек. — Вот это ублажил!

Скоморох дурачился, изображая бояр, у которых воевода изымал вино «для военных нужд». Ополченцы веселились от души, хоть на время забыв о кошмаре. Но вот со стены прозвучал призыв, веселье смолкло. Ополченцы, похватав оружие, поспешили на рубежи. Скоморох вжал голову в плечи и, подгоняя лошадку, понёсся обратно. Одна из бочек в суматохе опрокинулась. Треснула. Красное, как кровь вино, потекло по мостовой.

— Дурной знак, — сплюнул Данила, перехватив поудобнее непривычную саблю.

— Как будто все остальные знамения добрые, — пожал плечами Борис. Пообщавшись с Соколом, он научился смотреть на вещи философски.

* * *

Стрелкам удалось изрядно проредить наступающую лавину, прежде чем та достигла гребня стены. Отложив самострелы и луки, воины взялись за клинки. Борисова Стена продержалась гораздо дольше посадской. Но, в конце концов, пала и она — твари ворвались в Застенье.

И опять ополченцы отступали вдоль улиц от костра к костру. Но потерь они сейчас несли куда меньше — учились понемногу. Зато горожане гибли сотнями. Они встречали жутких созданий в каждом переулке, в каждом дворе, в каждом доме. Сажали врага на вилы, у кого были вилы, рубили топорами, кололи пиками. Но твари заходили со спины, и сопротивление захлёбывалось в крови.

Борису, под началом которого оказалось теперь полсотни человек, можно сказать повезло. Он со своими людьми сражался на правом крыле, и сбоку их прикрывала стена. С неё, отступая вслед за ополчением к Власьевским Воротам, били лучники. Горожане лили смолу и швыряли камни. Мерзкие тушки усеяли всё пространство, медленно оставляемое защитниками. Но вражье воинство казалось неисчерпаемым. Сколько бы бестий ни срубили люди, на месте убитых тут же появлялись новые. Дело шло к тому, что у защитников просто не хватит сил.

Сокол выдохся одним из первых. Теперь он лишь изредка вмешивался в сражение, приходя на помощь тем, кому угрожала опасность. Один-два удара и чародей отступал за чужие спины, переводя дух. И пока отряду удавалось обходиться без потерь.

Но тут случилось непредвиденное. К безмозглым тварям пришли на помощь те самые призрачные всадники, что лютовали в посаде. Мало кто сумел разглядеть их во всех подробностях, а тот кто сумел почти сразу погиб. Небольшим числом, но разом, новый враг ударил в стык между отрядами Бориса и Данилы. Людское оружие не причиняло призракам ощутимого вреда, и защитников смяли в одно мгновение.

Всадники отошли также внезапно, как появились. Но дело своё сделали. Оборона рухнула. Поток двухвостых бестий устремился в прорыв, и скоро оба отряда оказались в окружении.

Вот тут-то и сказалась выгодность положения Бориса.

— Отходим на стену! — приказал он.

Поднявшись по ближайшему всходу, отряд продолжил отступление по гребню стены. Левому крылу ополчения, что билось под руководством Мартына, тоже удалось, пусть и с потерями, прорваться к Крому.

Данила же попал в ловушку. С полусотней воинов он медленно отходил к торговой площади. Спотыкаясь на развороченных мостовых, люди насколько возможно пытались удержать строй. Но быстрые твари обошли отряд, и навалились со всех сторон. Поняв, что пробиться к своим не получится, Данила приказал запалить торговые ряды.

Ополченцы подносили факелы к сухим клетям, бросали горящие головешки в высаженные двери и окна, и скоро по всему торгу занялся нешуточный пожар. Пламя быстро охватило деревянные постройки. Лавки и амбары полыхнули так, что стоять возле них стало невозможно. Жар обжигал горло и грудь, дым выедал глаза. Но благодаря пожару туман рассеялся, и двухвостые принялись растерянно метаться меж огненных завес.

Сорвав с лица пропитанную уксусом повязку, Данила кинул клич. Ополченцы последовали примеру сотника, бросились вперёд, вступая в последний бой.

Под натиском людей и огня твари на время отступили. Обожжённые глотки горожан орали какую-то песнь и смолкали, когда до них добирались острые зубы. Но и бестий погибло немало. Ополченцы проигрывали схватку достойно.

В какое-то мгновение Данила понял, что остался один. Все его товарищи пали, а он не сразу заметил этого, зайдя вперёд дальше всех прочих. Теперь он медленно пятился, отбиваясь саблей. Пятился до тех пор, пока языки пламени не принялись лизать его спину. Кожаная куртка задымилась, а Данила, будто не замечал огня.

Но вот, проскочив под саблей, шустрая тварь вцепилась ратнику в ногу и тут же увязла зубами в толстой коже штанов. Три других разом бросились на человека. Двух он успел срубить, а третья сжала свои челюсти на запястье. С хрустом сломались кости, и дикая боль заставила воина выронить оружие. Выхватив нож, он попытался защищаться левой рукой, но всё больше и больше двухвостых вгрызалось в плоть. Вот уже добрались и до горла, и до лица. Теряя сознание, увешанный тварями Данила, с диким рёвом оттолкнулся и рухнул спиной в горящий проём амбара. Искры взметнулись ввысь. Всё было кончено. Он не позволил себя сожрать, утянув в смерть своих погубителей. Он выиграл эту схватку. И горящий торг стал погребальным костром героя.

Никто кроме Сокола не видел этого великого подвига, а чародею тогда было не до рассказов.

Застенье пало.

Набатный колокол пробил дважды.

* * *

В Довмонтовом Городе выходящих из боя людей встречал порученец воеводы. Он передавал приказ — ополчению, не задерживаясь, отойти в Детинец на отдых. Довмонтову Стену предстояло оборонять уже дружине. Ратники, измученные многочасовым боем, не возражали. Только отряд Мартына, проведя тут же на месте сходку, уходить отказался.

Борис, облечённый ответственностью за людей, занялся размещением своего отряда на вечевой площади. Он не сразу отыскал свободное место среди сгрудившихся там беженцев. Казалось, половина Пскова собралась здесь, притихнув в тревожном ожидании исхода битвы. Усталые воины улеглись прямо на камни мостовой. Одни кашляли, наглотавшись ядовитого тумана, другие прижигали и перевязывали рваные раны, полученные от укусов тварей. Никто не произнес ни слова — не осталось сил. Горожане подходили к ополченцам, предлагая помощь, еду и квас. От еды все отказывались, а квас жадно пили и просили ещё.

Тем временем, Сокол, решив, что с него хватит, отправился на поиски Калики. Тот нашёлся в притворе Троицкого храма, где размещалось городское управление, хранились грамоты, вечевая печать и прочие знаки власти. Архиепископ рылся в архиве, пытаясь обнаружить какие-то важные записи. По притвору сновали монахи, дьяки, бояре и простые горожане. В суете, на вошедшего в храм колдуна мало кто обратил внимание.

— Пора объяснится, Григорий, — сходу напал на Калику Сокол. — Довольно намеков! Люди гибнут, а я ничего не могу сделать.

Оторвавшись от раскопок в очень древнем на вид, окованном медью ларе, владыка поднял голову. Лицо его выглядело каким-то серым, болезненным, но глаза оставались полны жизненной силы. Вместо ответа он протянул чародею свиток.

— На, читай, — сказал Калика, устало сев на скамью.

Сокол взял свиток, присел рядом и прочёл вслух:

«…предивно бысть чюдо Полотьске в мечте ны бываше в нощи тутьн станяше по улици яко человеци рищюще беси аще кто вылезаше ис хоромины хотя видети абье уязвлен будяше невидимо бесов язвою и с того умираху и не смяху излазити ис хором посем же начаша в дне являтися на коних и не бе их видети самех но конь их видети копыта и тако уязвляху люди Плотьския и его область там и человеци глаголаху яко наяве бьют полочаны се же знаменье нача быти от Дрютьска. В си же времена бысть знамение в небеси яко круг бысть посреди неба превелик и ведро бяше и изгораше земля и рать бяше от Половець велика, и мнози человеци умираху различными недуг, якоже глаголаху продающе кресты яко продахом кресть от Филипова дни до мясопуста седмь тысящь…»

— Узнаёшь? — спросил Василий.

— Знамения, бесы, призрачные всадники… что это? — изумился Сокол.

— Местный список с Полоцкой летописи. Шестисотый год. Вот пытаюсь найти полный извод.

Сокол вернул свиток архиепископу и, подумав, недовольно заметил:

— Этого мало. Ты знаешь больше. Почему не говоришь?

— У церкви есть свои тайны, — развёл Василий руками.

— К чертям тайны, — тихо, но с железом в голосе сказал чародей.

Калика, немного подумав, решился.

— Ты человек образованный, — начал он. — Наверное, знаешь, кто княжил в Полоцке в те времена.

— Никто там подолгу не княжил — война же шла, — буркнул Сокол.

— Но из тех, кто княжил, один особо знаменателен был.

— Всеслав, князь-чародей? — догадался Сокол. — А он здесь причём?

— Он ни причём, хотя кто знает. Это ведь Всеслав громил в своё время Перси пороками, так что может и есть какой след. Но вот внучка его, Предслава, имеет, думаю, прямое отношение к нашему делу, — Василий захлебнулся в подступившем кашле.

— Думаешь или знаешь? — уточнил чародей.

— Ты слышал что-нибудь о пророчествах Предславы? — откашлявшись, продолжил Калика.

— Про Предславу слышал достаточно, про её пророчества ничего совершенно, — пожал плечами Сокол.

— Не удивительно, — с ехидным удовольствием заметил священник. — Все их списки сразу прибрала к себе церковь. Во избежание, так сказать, смущения в душах и умах. Ну, так слушай. Перед тем, как уйти в Иерусалим, Предслава записала три пророчества. Первое касалось скорого появления угрозы с востока. Дескать, пойдёт полуднем войско невиданное, и заступят русские князья ему дорогу, и навлекут тем на себя гнев царей степных, и накроет русские земли тьма тьмущая. Примерно так. И, как ты знаешь, это предсказание уже свершилось. Орда пришла с востока…

— Оставь эти россказни для прихожан, — перебил чародей. — Я знаю, что орда пляшет под дудку митрополита и в большей степени зависит от вашей церкви, чем даже православные князья. И мне, поверь, ведомо, чем вы прижали ордынских царей.

— Тебе и это известно? — ухмыльнулся Василий. — Слушай дальше. Второе пророчество касалось освобождения некоей силы, что скрывалась до поры в каком-то неприметном монастыре под Полоцком. Освобождение это должно якобы привести к неисчислимым страданиям и гибели людей от морового поветрия. Природа этой силы мне неведома. А подлинных списков пророчеств я не видел. Не думай, что митрополит доверяет мне. Но я догадываюсь, что это предсказание и сбывается теперь.

— А третье?

— А вот третье, извини, к делу не относится. Ишь хитрый какой. Так я тебе все тайны и вывалил, за здорово живёшь. Дружба дружбой, а боги у нас с тобой разные, — Калика рассмеялся, но смех его быстро перешёл в кашель. И Сокол подумал, что с болезнью товарища надо что-то делать.

— Слушай, — вдруг сказал он. — А может это ваш Вседержитель пришёл, который «альфа и омега». Разгневался, решил воздать каждому по делам его, покарать грешников десницей своей. Вы же верите в пришествие, там, в страшный суд? На полтораста лет раньше получается, но вдруг?

— Типун тебе на язык, колдун. Господь не может пользоваться услугами таких мерзких тварей.

— Да неужели? — улыбнулся чародей. — По-моему очень даже может.

Возразить Калика не успел. В притвор ворвался испуганный Скоморох и, не обращая внимания на чародея, прервал разговор.

— Идут, идут! — закричал он Василию. — Сдали Довмонтов Город!

Набат на звоннице ударил один раз. Настало время последнего сражения.

* * *

Завидев врага, мосты через Греблю подняли. Ворота закрыли, укрепив дополнительно брёвнами. Двухвостых встретила туча стрел и сулиц; со стен полетели камни и горшки с горящей смолой. Перед этим последним укреплением вражеская волна, наконец, встала.

Величавые Перси, дотоле непобедимые, неприступной скалой возвышались над городом. Даже одна эта стена могла оказать серьезный отпор любому противнику. Её высота позволяла долго и прицельно расстреливать, поливать смолой, маслом, кипятком даже самое ловкое воинство, прежде чем первые ряды его достигнут высокого гребня. Но перед тем как взбираться на Перси, бестиям предстояло каким-то образом преодолеть глубокий и широкий ров. Тем более что вода в нём не стояла на месте — Греблю высекли прямо в скале, от одной реки до другой. Так что речные воды переливались по рву, образуя сильное течение. Любую переправу мигом смело бы мощным потоком. Кроме всего прочего, течение уносило от стены и туман, затягивая с реки свежий воздух, и это позволяло защитникам Детинца видеть всё, что происходит внизу.

А между тем под стеной разыгрались события во всех отношениях безрадостные. Неожиданно с улиц Довмонтова Города послышались звуки сражения, крики, и скоро перед глазами защитников Персей, предстал потрёпанный отряд, чудом вырвавшийся из окружения. Здесь были и дружинники, и ополченцы, и кто-то из боярского племени, и несколько вооруженных чем попало горожан. Раненые, оборванные, все в крови и саже, усталые, но довольные успешным прорывом, они просто остолбенели, когда увидели, что их усилия закончились ничем. Уцелевшие воины оказались в отчаянном положении — дальше отступать было некуда. С одной стороны подпирали твари, с другой зиял провал Гребли, а вокруг разгоралось пламя, зажжённое их же товарищами.

Защитники Крома ничем не могли помочь обречённым людям. Они не могли опустить мосты, открыв тем самым дорогу вражеской стае. Не могли и перебросить через греблю верёвки — слишком широк для этого ров, слишком высоки Перси. Впрочем, кто-то бросился наращивать верёвки, привязывать к концу груз, остальным оставалось лишь сжимать кулаки, проклиная собственное бессилие, да смотреть, как соратники гибнут под стеной.

И тогда последние защитники Довмонтова Города в отчаянии бросились в ров. Иные тут же тонули под тяжестью доспехов и оружия, другие, что сохранили побольше сил, барахтались до конца.

— Бросай железо! — заорали со стены.

Но воины и без того догадались, что нужно делать. Принялись скидывать брони, отбрасывать в сторону тяжёлое оружие, оставляя в руках лишь ножи да кинжалы.

— Прикройте их! Стрел не жалейте! — приказал воевода лучникам и те принялись поливать двухвостых стрелами. И Сокол вместе со всеми, отложив на время свой зачарованный меч, посылал одну стрелу за другой, не особенно целясь. Да и целиться было не нужно — твари сгрудились у кромки рва сплошным валом.

— Кидайте верёвки, брёвна! Быстрее! Шевелитесь! — ревел Кочан стоявшим на Персях дружинникам, и те принялись бросать товарищам и то, и другое.

— Точнее, точнее! В своих не попадите! — продолжал бушевать воевода.

Вода в Гребле кишела людьми. Кто-то успевал уцепиться за верёвку, и его поднимали вверх. Некоторые, выбившись из сил, срывались, падали обратно, и исчезали в воде навсегда. Кого-то, ухватившегося за бревно, уносило в реку. Кого-то успевали даже в воде достать твари. Они прыгали плывущим людям на головы, вгрызались в незащищенные шеи и руки.

Наконец, всё было кончено. Ни во рву, ни на Довмонтовой стороне больше не осталось ни единого человека. Около двух десятков счастливчиков сушились у костров, но затем, выпив вина, облачались в доспехи из запасников Крома, подбирали оружие и возвращались на стену. Теперь на Персях собрались все. Почти три сотни дружинников. Около сотни уцелевших ополченцев, главным образом из Застенья. Небольшой, но хорошо вооруженный боярский отряд. Плохо вооруженные, зато многочисленные горожане. Все наличные силы города приготовились дать последний отпор чёрному воинству.

— Ага, гады, встали! — злорадно закричал, чудом вырвавшийся из ада трёх городов и недавно вытащенный изо рва, посадский ополченец. — Не по зубам вам Перси!

Луки и самострелы били не переставая — припаса в Кроме хватало. Припасы годами готовили для длительных осад. С избытком. И теперь, то и дело, мальчишки приносили на стены охапки стрел, сваливая их кучей возле бойниц. И тварям пришлось отступить. Они попятились к ближайшим домам и вскоре скрылись в полосе тумана. Это ещё больше воодушевило защитников Детинца. Отступление врага сопровождал дружный рёв. Отовсюду послышались шутки. Слова шустро вылетали из глоток, разжатых ушедшим страхом.

Калика с Соколом стояли на Средней Башне, уступающей по высоте лишь Троице. Стояли подле воеводы, вместе с несколькими боярами. Размышляли.

— Сейчас бы большую воду, паводок, чтоб затопило всё, как весной, — подумал вслух Василий. — Тогда, помню, Детинец превращался в остров, и мало кто мог попасть в него.

— Эх, сейчас бы жареного гуся с яблоками, — подражая ему протянул Скоморох.

Произнесенное архиепископом пожелание неожиданно пробудило мысль чародея, дремавшую и исподволь мучавшую его всё это время. По большому счету чрезмерно набухшую влагой тучу смогла бы пролить дождем любая деревенская ведунья. Если бы не связующие чары. Однако тому, кто затеял небесное представление, понадобилась именно тьма, может быть молнии с громами, а вовсе не дождь. И Сокол понял, что нужно делать. Он отошёл в сторонку и, обратив лицо к небу, начал громко читать заговор.

Воевода с боярами, выпучив глаза, попятились, ожидая от колдуна какого-нибудь жуткого превращения или испепеляющего удара. Скоморох, напротив, стал радостно пританцовывать, подражая языческим жрецам. Только Калика оставался совершенно спокойным, хотя и не понял поначалу, что же задумал товарищ.

И Соколу удалось. Он развеял чужие чары. Растрепал связующие путы, открыл дорогу дождю. Туча вдруг начала расползаться рваными лоскутами, теряя единство ткани. Полыхнули молнии, ударил гром. И потом, обретя свободу, хлынул такой ливень, что туман попросту растерзало мощными струями. Очень скоро улицы города превратились в бурные реки. И люди ходили по колено в воде, держась друг за друга да цепляясь за стены. А более мелкие бестии в захваченном городе удержаться не смогли, и великое множество их смыло бурлящим потоком.

Вода в Гребле быстро прибывала и, перехлестнув через край, стала затапливать Довмонтов Город. А в разрывах тучи появилось голубое небо, и первый за долгие дни луч солнца коснулся золотого купола Троицы. Это маленькое чудо, сотворенное Соколом, приветствовал новый дружный рёв защитников города.

* * *

Какое-то время казалось, что тварям пришёл конец, что они не выдержат очищающего потока и отступят. Отступят окончательно. Но ожиданиям этим не суждено было сбыться. Вдали, со стороны Полонища, появилась ещё одна туча. Странная и недобрая, она быстро приближалась к Персям и вскоре обернулась стаей крылатых бестий. Внешним видом и ломаным полетом они напоминали летучих мышей, но размером превосходили породистого пса. Их перепончатые крылья и мощные лапы заканчивались острыми загнутыми когтями. Не менее жутко выглядели и полные мелких зубов пасти.

Подлетев к Детинцу, стая разделилась. Часть крылатого воинства бросилась на защитников стены, сбивая людей крыльями, разрывая когтями, зубами. Новые твари казались неуязвимыми. Выпущенные разом стрелы не причинили большого урона, лишь несколько летучих созданий рухнуло вниз. Сокол увидел, как воина, попытавшегося поймать врага на копьё, тварь ещё на подлете захлестнула крыльями, повалив наземь, а потом разорвала лапами грудь. Мечникам пришлось ещё хуже. Они просто не успевали достать врага.

Другая часть стаи взялась перетаскивать через ров своих бескрылых собратьев. Те, безмозглые, сопротивлялись помощникам, ухитрялись иногда огрызать держащую их лапу и во множестве разбивались о землю или тонули в воде. Тем не менее, очень скоро по эту сторону рва врагов скопилось достаточно, чтобы бой возобновился.

Стычки разгорелись повсюду. К счастью выяснилось, что новый противник вовсе не так страшен, как его вид. И если действовать не по одному, а по три-четыре человека разом, то и крылатую бестию можно одолеть.

Однако летучим воинством дело не ограничилось. Видимо тот, кто затеял вторжение, решил бросить в бой все свои силы, и в довершение явился на битву сам.

Чёрный всадник воспарил над захваченным городом, возникнув из ниоткуда, словно его породила та самая туча или ядовитый туман, а может и то и другое разом. Тёмное среди тьмы разглядеть непросто, но каким-то образом всадника увидели все. А за его спиной разглядели призрачную свиту — около сотни всадников, похожих на своего полководца как давешние ложные солнца на настоящее светило. Однако даже не обладающий чародейскими способностями человек мог догадаться, что они не были мороком, созданным лишь волей предводителя. Движения свиты хоть и казались чересчур слаженными, всё же не до такой степени, чтобы заподозрить в ней обман, наваждение.

Впрочем, в первые мгновения к окружению никто не приглядывался, все упёрлись взглядами в главного виновника бедствия.

Когда Сокол увидел вражеского полководца, его вдруг обуял дикий неудержимый страх. Все ужасы долгой жизни в один миг пронеслись перед глазами, начиная с детской боязни темноты и заканчивая действительно ужасными вещами, увиденными им в битве с богами. Все кошмары его памяти, его снов разом пробудились и слились в один — великий и безграничный.

Всё это длилось лишь короткий миг, и чародей понял, что нечто подобное испытал сейчас каждый защитник города. И ещё он понял, что если бы чёрный всадник обладал могуществом внушать запредельный ужас немного дольше, то ему вовсе и не потребовалось бы для победы всего этого неисчислимого воинства. Но мгновения страха прошли. И, стряхнув с себя наваждение, защитники вновь обрели способность сопротивляться.

Предводитель, или Хозяин, как его называл бесёнок, указал огромным шестопером на Перси. Обгоняя своего полководца, по дюжине призраков кинулись к Средней Башне и обоим воротам. В небе всадники казались огромными, но с приближением к людям, незаметно сравнялись с ними ростом, что, впрочем, отнюдь не уменьшило могущества свиты.

Деревянный навес стрельницы мелкой щепкой разлетелся под копытами небесных коней. Обычные мечи скрестились с призрачными, но звона не раздалось. Зато раздался всеобщий разочарованный выдох. Люди поняли, что их оружие против нынешнего противника не годится. Они ещё могли отразить выпад, но вот причинить вред всаднику или хотя бы коню, оказались не в силах. Клинки просто-напросто проходили сквозь призрачные тела, не встречая сопротивления. Зато каждый пропущенный удар оборачивался неминуемой гибелью.

И лишь два старика встретили врага достойно. Сокол орудовал зачарованным мечом, а Калика знаменитым андреевским посохом. Призраки от посоха шарахались. Те из них, что не успевали отклониться, вспыхивали вдруг холодным пламенем и истошно воя чёрным облачком улетали ввысь. Меч чародея видимо тоже пришёлся им не по нраву — никакого пламени он не вызывал, но разил уверенно. Поэтому, скоро вокруг двух стариков образовалось свободное пространство.

Сокол и Калика бросились к воеводе, прикрыв того с двух сторон. Позади, за их спинами, нашли спасение несколько бояр. Все остальные, кто не успел или не догадался спуститься на нижние ярусы, скоро погибли.

То же самое происходило сейчас на обоих воротах. Только там не оказалось чародея с архиепископом, способных ответить ударом на удар. Дружинники бессмысленно махали мечами и гибли один за другим под натиском неуязвимого врага.

На стрельнице же сражение закончилось быстро. Потеряв ещё пару собратьев, призраки оставили бесплодные попытки достать двух стариков и решили присоединиться к резне на воротах.

Воевода с уцелевшими боярами тут же бросился к лестнице.

— Возьмут ворота — городу конец, — бросил Кочан на ходу.

Сокол устало кивнул в ответ — мол, скоро нагоним. Калика промолчал. Словно заворожённый он смотрел на вражеского полководца, который с остатками свиты парил в пелене дождя над захваченными городами и в сражение пока не вступал.

Священник, вздрогнув, осел. Прислонился спиной к зубцу стены. Прикрыв глаза, принялся усердно молиться.

— Велики и чудны дела твои, Господи Боже Вседержитель! — бормотал он себе под нос. — Праведны и истинны пути Твои, Царь Святых! Кто не убоится Тебя, Господи, и не прославит имени Твоего?… :

— Ты, Григорий, чего? Будто конец света разглядел за туманом? — Сокол присел рядом, отжимая со спутанных волос воду. — Вроде отбились. Сейчас отдохнём да к воротам пойдём на подмогу.

Чародей ничуть не унывал, только дышал тяжело, а вот архиепископ, похоже, встревожился не на шутку. Побледнел весь.

— Я узнал его, — откашлявшись, произнёс владыка. — Думаю не осилить нам врага в битве этой. Хоть тьму призраков изничтожим, а с ним не сладим.

— Эка невидаль — чёрный всадник, — начал было Сокол, но потом до него дошло, и он осёкся. — Узнал? Его? И кто же это, чёрт возьми?

Чародея раздражало, что Калика вечно что-то скрывает, недоговаривает, темнит. Ведь ему самому так и не удалось приблизиться к разгадке. То есть совершенно не удалось, несмотря на древние летописи и смутные намёки архиепископа…

— Это Чернобог, — обречённым голосом промычал священник. — Это его воинство.

— Чушь! — бросил Сокол. — Не верю я ни в какого Чернобога. Его нет! Не существует. Это всё сказки. Враки! Выдумки! Ложь! Трёп!

— Видимо не всё известно даже тебе, колдун, — грустно усмехнулся Василий и вновь принялся кашлять.

Сокол молчал. Его уже достали эти разговоры о владыке Пекла, или кем там выставляли суеверные люди сказочного Чернобога.

— Я начинаю думать, что именно его и имела в виду Предслава в своём пророчестве, — продолжил Калика.

— С чего ты взял?

— Уходить надо, — пропустил мимо ушей вопрос чародея Василий. — Поверь мне, колдун, не справимся мы с ним. Силы не те.

— Хорошо, — сказал Сокол, немного подумав. — Но уйти мы всегда успеем, а пока попробуем предпринять что сможем.

Заглянув в глаза товарищу, он добавил:

— Но уж потом, ты слышишь меня Григорий? Потом ты мне расскажешь всё. И не дай тебе твой бог утаить от меня что-либо. За ваши церковные тайны и так кровью платят тысячи невинных людей. И я не намерен ждать, пока иерархи соизволят самостоятельно загнать это зло обратно.

Василий кивнул, как бы на всё соглашаясь. Сокол махнул с досадой рукой, поднялся. Осматриваясь вокруг, попытался найти Бориса — если всё же придётся уходить, то юношу необходимо разыскать заранее. Вот же, поехал парень к невесте!

Тем временем чёрный всадник неспешно спустился к Смердьим Воротам, видимо решив, что пришло время и ему вступить в бой. Верхние ярусы свита уже очистила, а главная схватка продолжалась внизу, на лестницах и переходах, где до сих пор упорно оборонялись защитники. Но они не смогли ничего противопоставить призракам, а уж когда явился их предводитель, люди растеряли последние крохи выдержки. Их ряды дрогнули и, обгоняя друг друга, защитники бросились вон из башни.

Призраки не утруждали себя преследованием. Они добились цели. Чёрный всадник мощным ударом шестопера разбил ворота в мелкую щепу. Мост дёрнулся и, заскрежетав цепями, начал медленно опускаться. А на противоположенной стороне рва сгрудились, в ожидании пути, тысячи двухвостых. Удача вновь отвернулась от защитников города.

Тут многие, даже самые крепкие воины, растерялись. Новый соперник оказался им явно не по зубам. Некоторые, решив, что сражение проиграно, бросились в Великую, пытаясь достичь западного берега и там, в Завеличье, найти спасение от кошмара. Но чёрный всадник не собирался никого отпускать. Крылатые бестии бросались на головы плывущим, терзая их когтями до тех пор, пока головы и плечи не превращались в кровавое месиво, а тела не погружались в воду. Мало кому удалось обмануть стаю, нырнув в глубину и затаиться потом в камышах.

А в Детинце продолжались стычки. Пока не опустился мост, двухвостые не имели на этой стороне численного превосходства и мало-помалу были перебиты. Крылатые же их соратники не смогли перебросить за стены достаточных сил, поэтому врагу оставалась уповать лишь на прорыв через ворота, как только опустится мост. Это поняли и защитники.

Сокол видел, как воевода о чём-то долго разговаривал с Борисом. Что-то втолковывал, разъяснял, показывая рукой на стену, на башни. Потом, отпустив княжича с небольшим отрядом дружинников, собрал всех остальных, кого только смог и двинул этот сборный полк к Смердьим Воротам, через которые готовилась уже ворваться лавина бестий.

За воротами был устроен хитрый захаб. Он представлял собой длинный, ведущий меж высоких каменных стен, проход. Начинаясь у Смердьих ворот, захаб заканчивался воротами внутренними и любой вошедший, попадал как бы в каменный мешок. Это сооружение в мирные времена предназначалось для обыска прибывающих в Детинец повозок. Теперь воевода решил использовать его для обороны. Захаб ещё накануне завалили брёвнами и всякими, способными гореть, вещами. И сейчас люди с факелами в руках дожидались вражеского прорыва.

Скрежет цепей затих. Громадные дубовые плахи моста коснулись каменной опоры на Довмонтовой стороне. Мутная вода Гребли, пенясь, перехлёстывала через мост, грозя снести всякого, кто отважится ступить на него.

* * *

Небольшой отряд опытных дружинников, во главе с Борисом, поднялся на Среднюю башню. Они подошли скрытно и все, кроме молодого князя, затаились ярусом ниже. Эти воины знали себе цену. Знали, что они лучшие. Знали, что на них сейчас основная надежда в хитром замысле воеводы. Все они служили при князе Юрии Витовтовиче и воевали в Изборске. Многие ходили в поход на Орешек, а самые старые начинали службу ещё при Александре Михайловиче Тверском. Не раз смерти в глаза смотрели вот и теперь готовы были совершить невозможное.

Оставив воинов под прикрытием, Борис подошёл к старикам.

— Чародей, — обратился он к Соколу. — Нам позарез нужно отбить ворота. Хотя бы на время. Кочан завяжет отвлекающий бой в захабе, а мы небольшими силами должны будем пробраться по стене и внезапно ударить. Главное ворваться на верхний ярус, а там пустячное дело.

Борис рубанул ладонью по струям дождя, как бы убеждая себя, что дело и впрямь пустячное.

— Так что, поможешь? — он спросил с таким видом, словно ничуть не сомневался в могуществе чародея.

А вот сам Сокол как раз сомневался. Задумался. Как прикрыть Бориса и его людей? Чем отвлечь от ворот призрачных всадников вместе с их предводителем? Ведь отряду, будь он хоть трижды опытен и силён, ни за что не пробиться через заслон из неуязвимых для обычного оружия нелюдей.

Чернобог. Все постоянно твердят ему об этом сказочном злодее. Вот и Калика его узнал в чёрном всаднике. И Эрвела предостерегала от встречи с ним. Наконец, Мена говорила, будто умерший Вихрь служил Чёрному богу. Вихрь? От Вихря остался змеевик. А не поможет ли здесь чем-нибудь эта странная вещица? Если сюда явился действительно Чернобог, то наверняка существует какая-то связь между ними.

— Да нет, бред, какой-то, — Сокол не заметил, что произнёс это вслух. Борис вздрогнул, но смолчал, не решаясь мешать размышлениям.

Хотя почему бы и не попытаться использовать змеевик? Опасность конечно велика, ведь вещицу так и не довелось серьёзно изучить… Но с другой стороны, если она не имеет никакого отношения к Чернобогу, или если к Чернобогу не имеют отношения вторгшиеся полчища, то это в лучшем случае ни к чему не приведёт. И тогда останется самому идти на помощь Борису, рассчитывая лишь на зачарованный меч. Ну что же…

— Хорошо, — ответил, наконец, Сокол. — Я помогу вам, попытаюсь отвлечь их внимание. Только не уверен, что надолго. Поэтому лучше бы вам заранее подобраться к воротам поближе.

— Подберёмся, как-нибудь, — обрадовался Борис, словно ему предстояло стащить из кладовки запретное лакомство.

— Я пойду с ними, — сказал молчавший до этого Калика и до белизны костяшек сжал посох.

* * *

Между тем чёрный всадник принялся творить волшебство, заклиная тучу остановить ливень. И ливень прекратился, а туча вновь начала собираться в единое целое. Двухвостые рванулись вперёд, не дожидаясь пока спадёт паводок. Многих унесло потоком, но ещё больше тварей, перескочив по мосту, ворвалось в ворота.

Там их поджидала засада. Сотни факелов метнулись по команде воеводы в заваленный мусором захаб. Промокшее дерево разгоралось неохотно, давая больше дыма, чем огня. Но и едкий дым пришелся врагу не по вкусу. Твари заметались в каменной ловушке, рванулись было вспять, но оттуда напирали следующие ряды. Некоторые полезли на стены и натыкались там на клинки дружинников. Другие прорывались вперёд, находя в завале проходы, ещё не охваченные огнем. А впереди их ожидали внутренние ворота. А за воротами полк воеводы. Полсотни лучников, собранных на стены захаба со всех остальных прясел, открыли по двухвостым стрельбу. На помощь им поспешили призраки и твари крылатые, но прорыв всё же захлебывался. И чёрный всадник вновь готов был вмешаться.

Тем временем, отряд Бориса, прячась за заборолом, продвигался к Смердьим воротам с другой стороны. Деревянный навес скрывал людей от острых глаз летучих тварей, отвлечённых бойней в захабе. Когда отряд оказался в дюжине саженей от всхода на башню и затаился, в дело вступил чародей.

Он поднял над собой змеевик и на неведомом никому языке, стал громко читать заклинание. Не какой-то особенный заговор, позволяющий, к примеру, обратить неприятеля в пепел или нагнать на него рвущий сердца ужас. Сокол не знал таких заговоров. Да и никто не знал. В противном случае все войны давно бы уже прекратились, за полным истреблением людей. Мещёрский чародей не придумал ничего лучшего, как просто заявить во всю мощь об обладании змеевиком. А заклинание лишь усилило слова. Усилило так, что все, и свои и чужие, тут же отвлеклись от боя и разом обернулись к башне, на которой он стоял в гордом одиночестве, воздев руку с амулетом к самому небу. И янтарь вдруг полыхнул в луче солнца, пробившемся чудом сквозь тучу.

Наступающее воинство встало. Бескрылые твари замерли, не обращая внимания на дым и огонь; крылатые прекратили бросаться на защитников, сбились в огромную стаю и принялись кружить над головой чародея, не пытаясь, однако, напасть. Хозяин натянул поводья, повернул коня и в сопровождении дюжины призраков направился к башне.

Свита замерла в отдалении, а Хозяин мягко спустился, остановив коня в нескольких шагах от чародея. Он долго и пристально рассматривал Сокола, и взгляд его не предвещал ничего хорошего. Чародей почувствовал смерть в этом взгляде. Не свою смерть, а смерть вообще. Но вот что ещё он почувствовал — никакой это был не бог. Здесь скрывался какой-то обман, морок. И Сокол, вдруг, совершенно успокоился.

— Верни змеевик, чародей, — прохрипел всадник.

В его голосе не звучало угрозы, но Сокол с трудом остановил руку, которая, помимо его воли, дёрнулась выполнять приказ Хозяина.

— Ты что ли тот, кто выдает себя за Чернобога? — нарочито спокойным, но вместе с тем вызывающим голосом спросил чародей. Уверенный в обратном, он как-то должен был вступить в разговор.

— Я не Чернобог. Я его мститель, — прохрипел в ответ всадник.

Сокол в очередной раз был сбит с толку. Даже не так — ошарашен. Чернобог, которого он до сих пор считал небылицей, страшилкой, пригодной пугать лишь детей и селянок, всё-таки существовал. Он чувствовал, что Мститель не врёт. Что он действительно слуга мрачного бога. А значит все его, Сокола, давешние рассуждения оказались ошибочны.

Чародей, не без труда отогнав мешающие сейчас посторонние мысли, сосредоточился на насущном. Судя по всему, Мститель не мог так вот запросто напасть на него. Если бы мог давно напал бы, не вступая ни в какие переговоры. Следовательно, беседу стоило затянуть, чтобы дать время тем, кто приготовился отбивать ворота.

— Зачем мне говорить со слугой, если я могу договориться с господином? — произнёс Сокол. — Поди прочь, порождение мрака! Оставь город в покое.

— Хочешь выторговать жизни этих обреченных людей? — прохрипел всадник. — Они не стоят того. Отдай змеевик и сможешь уйти беспрепятственно.

— А то, что? — спросил Сокол как-то даже не по-стариковски, с вызовом.

Он не боялся никого и ничего. Ну, или почти ничего. Таких, как этот Мститель, уж во всяком случае.

Полководец молчал, его свита стояла в отдалении, крылатые твари продолжали кружить над стрельницей, не думая нападать. Мир не перевернулся. Небо не наказало чародея за дерзость. И он принялся развивать успех.

— Ты не можешь ничего сделать со мной, Мститель. И ты не получишь змеевик. А с твоим господином я ещё встречусь. И не думаю, что ему доведётся и дальше топтать землю после нашей встречи. Богам не положено ходить по земле. От этого у них случаются неприятности.

Предводитель взялся было за шестопер, но тут же опустил руку.

— Эта вещь у тебя не по праву, — прохрипел он, но в голосе его уже не наблюдалось прежней уверенности. — Ты должен вернуть змеевик законному хозяину.

— Ошибаешься, трупоед. Его передал мне последний владелец. Передал сам, без принуждения. А то, что я не попал при этом под власть твоего хозяина, так то ваша с ним беда. Не моя. Но ты подумай как-нибудь, на досуге, почему так случилось. И нет ли в этом какого намёка.

Тем временем, оставшихся без поддержки двухвостых, выбили из Детинца. Воевода не полез в охваченный огнем захаб, но повёл своих людей к воротам по стенам. Одновременно с ним, с Персей в башню ворвался отряд Бориса. Калика, неистово размахивая посохом, походя уничтожил двух выскочивших наперерез призраков, после чего дружинники беспрепятственно достигли верхнего яруса.

— Этот камень? — спросил, задыхаясь, Борис.

— Тот самый, — подтвердил один из ратников. — Он не укреплён, нужно только подтолкнуть.

Дружинники засунули в щель клинки, упёрлись плечами, надавили разом. Камень качнулся.

— Ещё разок!

Под мерное уханье, камень раскачивался всё больше и больше.

Чёрный всадник заметил-таки оплошку. Рванулся к воротам, бросив бесполезный разговор с Соколом. Но опоздал. Последний раз качнувшись, огромная глыба сорвалась вниз. Рухнула прямо на мост и, с треском преломив его, исчезла в водах Гребли. Навстречу поднялся громадный столб воды.

Враг прохрипел какое-то ругательство. Ударил тяжёлой ладонью коня, и тот унёс хозяина в мрачное, укутанное туманом чрево захваченных городов. Вслед за полководцем всё его воинство отступило в разорённый Довмонтов Город, где и затихарилось на время.

А защитники Детинца встретили новый успех радостным криком. С Троицкой звонницы разлился над городом весёлый колокольный перезвон.

* * *

Наступило затишье. Кочан использовал передышку, чтобы собрать совет. Сделать это оказалось несложно: Калика, Сокол, Борис, несколько уцелевших бояр да сам воевода — вот и всё, что осталось от прежнего совета. Сгинул в огне Данила, пропал, унесённый потоком Мартын, погибли новгородцы, посадские сотники, а сними множество ополченцев, дружинников и просто людей.

— Призраков этих нам не одолеть, — начал Калика. — Про хозяина их и не говорю.

Священник вздохнул.

— Уходить надо.

— Чего ж не одолеть, если мы вон их как приложили, — возразил Сокол.

— Ты скольких на стрельнице срубил?

— Троих.

— И я троих, да на воротах еще двух, итого восемь. А их больше сотни. И тогда не ожидали они от нас такой прыти, а теперь готовы будут. Навалятся скопом, и не поможет ни посох, ни меч. Вдвоем от сотни нам не отбиться.

— Эх, сюда бы пару колдунов мещёрских, Ушана да Вармалея, — произнёс чародей и спросил у Калики. — А что твои братья святые, не могут помочь — иконы там выставить, хоругви; водой святой побрызгать, ладаном подымить, молитвы прочитать, символ веры?

— Тут не в вере дело, а в посохе. Такого нет больше у церкви. Не справится нам с ними. Если только ты, чародей, еще какого чуда не сотворишь.

— Чудес не бывает, — рассердился Сокол. — Ведьм надо было меньше сжигать братьям твоим святым, может и справились бы.

Воевода, как и архиепископ, пребывал в удрученном настроении. На победу он не надеялся, но мысль о сдаче Персей не укладывалась в голове. Да и некому было сдаваться. Не требовал враг ни ключа городского, ни откупа; не брал пленных, не грабил добро. Тупо уничтожал всё и вся.

— Надо сражаться, — наконец, произнёс Кочан. — Но подумать заранее об отходе будет нелишним.

С ним согласились бояре, дружинный сотник. Положение и им казалось безрадостным. В общем, большинство совета склонялось к отступлению. Другое дело как отступать из окружённого города?

— Через реку и в Завеличье, — предложил Калика. — А мы с чародеем вас прикрывать будем.

— Нет, не выйдет, — возразил воевода. — От летучих тварей вы не прикроете, даже если на лодках пойдём. И от призраков не отмашемся. Да и нет столько лодок-то.

— Ну, тогда врассыпную, — предложил Скоморох. — И каждый сам за себя.

На него посмотрели с осуждением, как смотрят бывалые вояки на несведущего в вопросах воинской чести крестьянина, хотя определенный смысл в словах скомороха имелся.

— Может ходы тайные поискать, — предложил один из бояр. — Тут их полным-полно, веками рыли. Говорят, в притворе чертежи есть.

— Добро, — буркнул Кочан. — Вот ты и пойдёшь ходы искать, а я полк к Великим Воротам переброшу. Думаю, там они ломиться начнут вдругорядь.

Передышка выдалась небольшой. Сперва, как и ожидал воевода, отряд призраков обрушился на ворота. Но, захватив воротную башню, враг обнаружил, что мост на сей раз опустить не удастся. Механизм был серьёзно поломан и заклинен при отступлении.

Несколько всадников метнулись обратно, видимо, докладывать хозяину. И тогда тот решил действовать по-другому.

Над городом вновь появилась стая. Бестии медленно приближались к Персям, размахивая крыльями тяжело, но мерно, словно лодочные гребцы вёслами. Под стаей, опутанный тысячами едва заметных нитей, раскачивался валун. Огромный, превосходящий размером любой из тех, что лежали в основании города, но казалось, он плыл по небу сам собой.

Мало кто из людей принялся гадать, что именно затеял враг. Мститель и не скрывал замысла, знал: остановить такой таран защитникам не под силу. Даже прыткий мещёрский колдун не успеет оборвать всех нитей или как-то иначе воспрепятствовать стае. Это ему, убогому, не тучу мелким ведовством выжимать.

Мечники поспешили покинуть стену, лучники открыли бешеную стрельбу, но слишком короток бой у луков, слишком велико летучее воинство, чтобы расстрелять его на подходе. Дрогнув побежали и лучники.

Валун с чудовищным грохотом обрушился на стену. Брызнула каменная крошка. Подобно сорванным с крыши тростинкам, взмыли в небо деревянные навесы и перекрытия. Люди, попавшие под удар гигантского молота, были раздавлены или отброшены на сотни шагов. Стены начали осыпаться, и Перси заволокло грязным облаком.

Когда пыль отнесло ветром, все увидели зияющий в стене огромный провал. Осыпь обрушилась в ров, перекрыв поток, а по возникшей перемычке в Детинец, неистово воя, ринулась лавина двухвостых. Вёл их сам чёрный всадник, не паря, но скача по земле, в окружении призрачной свиты.

Пока Сокол смотрел на наступающее воинство, задыхающийся от кашля, Калика, крадучись отошёл от него и спрятался за углом какого-то строения. Сказав чародею, что не видел подлинных рукописей Предславы, архиепископ немного лукавил. В своё время, он не только держал в руках одну такую рукопись, но и умудрился тайком сделать список. Дорого ему обошлось любопытство, но затраты окупились. Ведь помимо пророчеств, рукопись содержала и заговоры. Собственно из-за них церковь и прибрала все списки к рукам.

Калика лукавил ещё и в том, что кроме посоха Андрея Первозванного, якобы не имел в своём распоряжении никакой чудодейственной мощи. Мощью он располагал, притом немалой. По крайней мере, её доставало, чтобы привести в действие нужный заговор.

Если колдуны, да чародеи, вроде Сокола, получали силу от стихий и всевозможных духов, то к кому, как не к богу, обращаться за чудом священникам. Однако бог не раздавал чудодейственные способности просто так. От своих адептов он требовал жертвы. Не той кровавой, что подают прочим богам, и не той скудной подачки, что приносят в храм прихожане. Бог требовал от слуг отказа, и чем суровее были ограничения, накладываемые священниками на самих себя, тем большую мощь они получали взамен. Умеренность в еде, обед безбрачия, молчания, усмирение плоти, всё это давало возможность святым отцам творить чудеса. Конечно не всем подряд, но лишь посвящённым в особый чин.

Новгородский владыка числился среди посвящённых, он обладал силой и, что самое главное, знал нужные слова. Ведь это только внучка Всеслава Полоцкого сумела обрести полную власть над чёрным демоном, а сам князь-чародей пробавлялся лишь тем, что направлял его на своих врагов. Да и то, как показала судьба Всеслава, не всегда успешно.

К такому ненадёжному чародейству и решил обратиться Калика. До сих пор он выжидал, надеясь обойтись без крайнего средства. Тем более что спасти город всё равно бы не смог. Никаким заклинанием. Теперь же священнику было всё равно. С тех пор как он впервые увидел врага, им овладело странное безразличие. Безразличие ко всему, кроме главного — уничтожить напасть любой ценой.

Тяжело дыша, постоянно заходясь кашлем, Василий взобрался на крышу. Повернув лицо навстречу восставшему богу, он принялся шёпотом читать заговор. По мере чтения, священнику становилось всё хуже и хуже, словно кто-то пытался заткнуть его глотку кашлем. Но он одолел сопротивление и дочитал заклинание почти до конца.

Однако на последнем слове новгородский владыка всё же запнулся, ибо здесь должно было прозвучать имя врага. Запнулся на короткий миг. Нужное слово слетело с его уст, вырвалось само по себе, и лишь позже архиепископ понял, что произнёс сокровенное, спрятанное от сознания имя подлинного и извечного своего противника.

Ничего не произошло. Исчадия ада не сгинули, не провалились сквозь землю, даже не взвыли. Чудотворное Слово, будучи орудием не боя, но войны, и не могло подействовать сразу.

Покинув крышу, Калика устало прислонился к холодной стене. Только теперь он почувствовал, что, читая заклятие, лишился последних сил.

Сокол даже не заметил отсутствия старого друга. Он наблюдал за битвой. Наблюдал до тех пор, пока её можно было так называть. Когда же защитники дрогнули, когда расстроились их ряды и всюду началась резня, чародей понял, что пора уходить. Запалив от факела заранее приготовленную бочку с лёгким маслом, он катнул её, объятую пламенем, навстречу чёрному воинству. Мститель сумел уклониться, и бочка лопнула огненным шаром под лапами (или что там у них вместо лап) наступающих бестий.

Вспышка как бы послужила знаком — битва проиграна, теперь каждый может рассчитывать только на себя. Для верности Борис протрубил в рог отход, хотя наигрыш этот никогда не использовался в городских сражениях, ибо отходить из осаждённых городов, как правило, некуда.

Миновав укрепления, двухвостые рассредоточились. Вражеская волна растеклась по улочкам и площадям, вместе с тем ослабив напор. Всё смешалось: враги и свои, воины и простые горожане. Предводитель вернулся назад и взирал на сражение с разрушенной стены.

Сокол воспользовался общей неразберихой, чтобы разыскать архиепископа. Тот нашёлся неподалёку, в полуобморочном состоянии, сидящий прямо на мостовой. Подошедший Борис помог чародею привести Калику в чувство. Вдвоём они поставили старика на ноги и повели прочь от наступающих тварей.

Идти, собственно, было некуда. Бестии шныряли повсюду, хоть и держались пока подальше от меча чародея да посоха священника. Возле вечевой площади навстречу попался монах.

— Все, кто уцелел, собираются в храме, — крикнул он, заметив владыку.

— В храме? — удивился Василий, пошатываясь. — Ну, пусть будет храм.

«В храмах всегда находят конец последние защитники города», — подумал он равнодушно.

А на звоннице всё гудел и гудел вечевой колокол. Бил в него тот самый сумасшедший священник, у которого в день своего приезда, они отобрали мнимую ведьму. Священник неистово дёргал верёвку, не обращая внимания на кипевшую вокруг схватку. Дружинники защищали звонницу до последнего, словно веря, что звон колокола поможет им повернуть дело к победе. Но вот последний из них упал, и мигом спустя бестии бросились на священника. А тот, уже исчезнув под слизким комом, продолжал бить в набат. И уже растерзанный, мёртвый ударил в последний раз. А колокол всё продолжал гудеть. И многим показалось, что гудел он гораздо дольше обычного, словно продлевая ещё на мгновение отмеренную городу жизнь.

Глава пятая

Бегство

Городец Мещёрский. Июнь 6860 года.

Полнолуния колдуны особенно ждали. В эту ночь многому предстояло решиться. На многие вопросы ответы найтись. Не просто так ждали — готовились. Беда могла нахлынуть не только на Псков. Подобные события без отголосков не проходят. Может нечисть из ямин попрёт, может зверьё ошалеет, а то бывает и среди колдовской братии кого зацепит.

Оберегов навешали на себя, что девицы праздничных ленточек. Дом Арамаса чертой обвели, заклятие мощное положили. Ждали полуночи, а неприятности раньше начались.

В полдень Мене стало плохо. В глазах потемнело, будто солнце с небес украли. Навалилась тяжесть небывалая. Увидела ведунья среди мрака-морока белого старца. Грудь тотчас сдавило: уж не с Соколом ли беда приключилась? Царапнули по сердцу холодные коготки беспокойства. Не просто опаска за товарища — что-то большее в душе пробудилось.

Старец сражался с невидимым Мене врагом. Словно с пустым местом сражался. Не поймёшь что в руках у него — то ли меч, то ли дубина. Что бы ни было, не справлялось оружие с призраком. Отступил старец, шагнул на миг из кромешной тьмы во тьму сумеречную, позволил Мене себя увидеть.

Нет, не Сокол в мороке объявился. Крест Мена разглядела и одежды церковные. Сперва просторными были одежды, развевались в потоке силищи небывалой. Затем, стиснув человека объятиями крепкими, саваном обернулись. Разглядела ведунья печать смерти. Даже не разглядела — кожей ощутила. Могильным холодом та печать морозила.

Не одолев врага оружием и почувствовав приближение смерти, старец принялся что-то шептать. Мена попыталась разобрать по губам, что именно, но несколько слов разобрала всего лишь. Однако достаточно, чтобы понять — не молитву шептал он, заговор читал странный.

Тут иссякло видение. Отпрянул мрак.

Долго Мена в себя приходила. Очнулась на лавке, окружённая колдунами. Увидев знакомые лица, улыбнулась. Не от радости улыбнулась, не от облегчения, а чтобы братию успокоить. Не с Той Ноги тут же метнулась с отваром, остальные вздохнули, но тревога во взглядах осталась.

Глотнув из чашки, Мена почувствовала как тепло сменило могильный холод. Умела Кавана отвары готовить, враз полегчало ведунье.

Выпив зелье до дна, она уже могла говорить.

— Что-то случилось во Пскове, что-то страшное. Хоть не с Соколом, но и ему беда грозит немалая, и всем прочим. Передайте Эрвеле, мол, выручать чародея надо.

Псков. Тот же день.

В храме было тихо. Только шелест одежд и гул шагов местного клира раздавался под его сводами. Монахи обходили людей с дубовой кадкой и поили их из ковша сильно разбавленным вином; другие промывали и перевязывали раны. Все, кто нашёл здесь убежище, раненные и измотанные боями люди, вповалку лежали на прохладных плитах, прислушиваясь к тому, что происходит за стенами храма. А там продолжалась отчаянная схватка, уже безо всякой надежды на победу. До тех, кто сумел укрыться в храме, доносились слабые отголоски криков, проклятий и стонов погибающих горожан. Обессилившие люди ждали скорого конца и себе, но твари пока не решались соваться в храм.

Сокол сидел подле Калики, пытаясь привести старика в чувство.

— Как он? — негромко спросил подошедший настоятель.

— Плох, — ответил чародей, — последние силы ушли на то, чтобы добраться сюда.

Потеребив бороду, священник сказал решительно:

— Мы должны спасти владыку. По крайней мере, попытаться.

— Как? — спросил Сокол. — Ему нужен хороший уход, нужны травы, настойки. Здесь врачевать нечем, во всяком случае, тело.

Настоятель рукой позвал чародея с собой. Привёл к широкой каменной плите и, показав на неё, заявил.

— За этим камнем тайник.

— Подземный ход? — удивился и обрадовался Сокол.

Тот, кивнув, пояснил:

— Заброшен он. Отрыли когда-то на случай бегства, но до сих пор врагам не удавалось дойти до Детинца. На моей памяти им никто не пользовался.

— А куда он ведёт? — спросил чародей.

Настоятель подозвал несколько монахов, и пока те спешили на зов, ответил:

— Ходов в городе много, а чертежи утеряны. Куда ведёт этот мне не ведомо, но он очень глубок и наверняка выведет вас за стены, а то и за реку.

Повинуясь приказу, монахи навалились на каменную плиту, сдвинули её в сторону, и перед ними открылся зев потайного хода. Сокол глянул в него, но кроме трёх-четырёх ступеней, ведущих вниз, ничего не увидел.

— Чуть дальше есть два ответвления, — предупредил настоятель. — Они вам не помогут, так как ведут в соседние башни. Вам следует, не сворачивая в отнорки, спускаться вниз до конца.

— Нам? — удивился чародей. — А вы и ваши люди?

— Мы слуги господа и мы останемся в храме, — спокойно ответил священник. — Возьмите с собой тех мирян, кто захочет уйти. Но клир не искушайте мнимым спасением. И, ради бога, спешите.

К большому удивлению чародея, беглецов набралось всего лишь около двадцати человек. Все остальные предпочли умирать. Сокол же умирать не собирался, он уходил из Пскова без душевных терзаний. Не его это бой, не его сражение. Он узнал почти всё, что нужно и теперь мог помочь другим. А здесь, при всём желании, большего ему не сделать. С Борисом вышло сложнее. Юноша втянулся в схватку, рвался вернуться в бой, а отступление называл не иначе как трусостью. Чародею стоило больших трудов убедить его в необходимости покинуть обречённый город, чтобы послужить собственной земле.

Пока он разговаривал с Борисом, все кто решил уйти, попрощались с товарищами и собрались возле тайника. Скоморох и монашек, единственный из духовенства, кому настоятель позволил нарушить запрет, привели еле живого Калику.

— Пора, — сказал священник и благословил беглецов скопом, не разбирая, кто из них добрый прихожанин, а кто поганый колдун.

Запалив факелы, люди по одному стали спускаться под землю. Когда голова последнего из них скрылась в тайнике, настоятель сделал знак монахам, и тяжёлая плита со скрежетом встала на место.

* * *

Возглавлял шествие псковский ополченец, который хоть ничего и не знал об этом ходе, зато в другие бывало, спускался. За ним следовали наиболее крепкие воины, среди которых и Сокол с Борисом. В середине отряда несли раненных и больных, здесь же шла единственная на весь отряд женщина. Ещё несколько ополченцев прикрывали тыл.

Поначалу, высеченные прямо в скале ступени вели вниз. Затем долгий спуск прекратился, а сплошная скала сменилась каменной кладкой. Ход выглядел очень древним. Ноги то и дело спотыкались об отвалившиеся от стен камни. За века, прошедшие со времени постройки, стены покрылись какой-то слизью, плесенью, а стыки между каменных плит заросли отвратительного вида грибами. На сводах собиралась влага. Капли часто срывались вниз, треща на факелах; падали на людей, отчего очень скоро вся их одежда насквозь промокла.

Четыре десятка ног шлёпали в разнобой по щиколотку в воде. Звуки шлепков, отражаясь многократно от стен, исчезали во тьме. Сокол опасался, что если ход опустится ещё глубже, то поднимется и вода, а значит, подземелье может оказаться полностью затопленным.

Через некоторое время они почувствовали нехватку воздуха. И без того затхлый и спёртый, он стал совсем непригодным для дыхания от чадящих факелов. Дым выедал глаза, раздирал горло и грудь.

— Нужно погасить все светцы кроме одного, — предложил проводник. — Остальные и в темноте смогут идти вслед за нами, а если что-то случиться пусть дадут знать.

Разумное предложение никто не оспорил. Факелы сунули в воду и дальше пошли осторожно, стараясь не наскочить на товарища, но и не отстать от него.

— Мы, верно, уже под руслом реки, — заметил проводник через сотню шагов. — Если так, то осталось…

Договорить он не успел. Раздался далёкий гул, земля содрогнулась. Многие, потеряв равновесие, попытались схватиться за стены, но руки скользили и люди с проклятиями падали в воду. Набежавший затем из-за спин мощный напор горячего воздуха ударил по ушам, сбил с ног тех, кто устоял мигом раньше. Единственный факел мигнул и погас, оставив беглецов в кромешной тьме. Проклятья и крики тотчас стихли, и только тяжёлое дыхание да плеск воды нарушали тишину. И теперь стали слышны далёкие раскаты грома и жуткий вой.

На людей накатил страх.

— Что это было? — спросил кто-то в хвосте отряда.

Никто не решился высказать догадку вслух, но каждый подумал об оставленном городе. Беглецы долго молчали, переживая окончательное падение Пскова. Уже утих гром, смолк пугающий вой, а они продолжали сидеть в оцепенении. Но вот проводник вновь зажёг светец. Тени заметались на влажных стенах, словно призывая людей продолжить путь. И они побрели дальше.

Через полчаса вода поднялась до колен и стала потихоньку отступать. Самое глубокое место они, похоже, миновали. По отряду прошёл ободряющий шёпот.

И тут они упёрлись в завал.

Рухнувший свод полностью перекрыл путь. Сперва даже испугались — не пробилась ли в тот конец подземелье река. Раздались голоса, что нужно бы вернуться, поискать другой ход, или даже подняться на поверхность и принять последний бой с чёрным воинством, что, мол, куда лучше, чем погибать просто так во тьме.

Однако, внимательно обследовав завал, ополченцы обнаружили, что камни прилегают друг к другу не слишком плотно, а огонь факела в ряде мест отклоняется.

— Завал невелик, — объявил отряду один из воинов. — По крайней мере, воды по ту сторону не больше чем здесь.

Те, у кого оставались силы, принялись растаскивать камни, передавая их из рук в руки в хвост отряда. Работа тяжёлая и опасная. В любой миг свод мог обрушиться вновь. Воздуха не хватало, люди падали в обморок, но дело понемногу двигалось.

Используя вынужденную остановку, чародей протиснулся назад, где занялся осмотром больных и раненых. Первым делом он склонился над Каликой. Сознание то пробуждалось на короткое время, то вновь покидало старика. Тело пылало, а кашель терзал архиепископа намного сильнее, чем прежде. Рядом с владыкой находились монах и Скоморох, которые упорно тащили его на себе всю дорогу, но оказались бессильны перед недугом.

— У кого-нибудь остался уксус? — громко спросил Сокол.

Из хвоста отозвался дружинник и передал по цепочке плошку. Чародей, смочив обрывок ткани, протёр Калике лицо.

— Держи тряпицу на лбу, — наказал он Скомороху. — Смачивай почаще и протирай виски, грудь и горло.

— Он выберется? — спросил монах.

— Как знать. Для лечения необходимы травы и коренья, которых у меня с собой нет. А ещё ему нужен воздух, хороший уход. И уж во всяком случае, что-нибудь посуше этого подземелья.

Оставив Калику, Сокол осмотрел других. Ещё двоих изводил похожий кашель. Оба бредили и горели. Жизни остальных пока ничего не угрожало.

Тем временем в завале проделали узкий проход. Всю груду, опасаясь повторного обрушения, расчищать не стали. Друг за другом люди переползали через дыру, перетаскивали раненых. После чего долго отдыхали, восстанавливая силы. Затем побрели дальше.

Когда беглецы почуяли слабенький поток свежего воздуха, они уже с трудом передвигали ноги. Ход закончился глубоким земляным колодцем. Со стороны он и выглядел как обычный колодец, даже ведро висело под воротом.

Они едва смогли подняться наверх по деревянной лестнице. Но выбрались, вытащили раненных. Повалились на землю. Промокшие, грязные, перемазавшиеся в слизи, глине и копоти факелов.

А город уже пылал. Молния из вновь поплотневшей тучи ударила в Троицу, и по храму прошли, видимые даже отсюда, трещины. Деревянная звонница завалилась и рухнула вниз. Последний раз коротко грохнул набатный колокол. Защитники храма видимо погибли. Их и так оставалось немного, когда каменная плита потайного входа захлопнулась за теми, кто решил уйти.

Теперь от сражения беглецов отделяла река, которую враг не мог или не желал преодолевать. Собственно сражения никакого уже и не шло. Кое-где, на Персях и на боковых стенах, возникали небольшие стычки, но и эти последние защитники были обречены. Возможно, кому-то удалось спастись вплавь, возможно, какая-то часть жителей укрылась в подвалах, или вот как они в многочисленных подземельях Пскова. Однако никто в отряде не сомневался — разгром вышел полный и доселе невиданный.

Сокол, правда, смотрел на вещи чуть шире.

— Разгром разгромом, но и урон Мстителю мы нанесли немалый. Вряд ли у него найдутся новые тысячи тварей взамен уничтоженных на улицах Пскова, что возможно спасёт другие города от подобной участи.

— Другие города? — переспросил Борис.

— Чёрный всадник бесплотен. Ему ни к чему обезлюдевший Псков. Он не может в нём властвовать. Он Мститель. А главное дело мстителя — мстить, но вовсе не захватывать земли. Он несёт смерть — это так. Но потом уходит дальше.

— Куда? — спросил княжич.

— Не имею ни малейшего понятия, — Сокол пожал плечами. — Возможно в Белозёрск или в Тверь. Или в Смоленск. Или обратно в Полоцк. Чего зря гадать? Скоро молва донесет, куда именно.

* * *

Не считая умерших уже в пути, из захваченного тварями города их вырвалось семнадцать человек. Они устало шагали никому неизвестной дорогой, петлявшей среди лесов и болот. Шагали с одним лишь желанием — оказаться подальше от города, скорее покинуть пределы страшной тучи, что до сих пор покрывала небо на многие вёрсты вокруг. Шли в тумане. Но то был обычный туман, и путники даже радовались ему, скрывающему отряд от врага.

Впрочем, за ними никто не гнался. Мститель позволил маленькому отряду уйти. Оставил в покое? А может быть, причиной тому служил змеевик чародея? То-то враг не смог причинить ему никакого вреда на Персях. И теперь, шагая среди выживших, Сокол думал — не вихрев ли змеевик удерживал врага от вторжения в храм? И если так, то может, ему надлежало остаться, спасти хотя бы тех, кто нашел убежище в Троице? Однако, — возражал себе чародей, — каждый имел возможность уйти вместе с ними. А у него есть собственное дело и собственный долг.

Они шли пешком, так как оставили коней в охваченном сражении городе. Только владыка лежал на возке, который, вместе со старой лошадью, им посчастливилось найти в одной из брошенных деревень. Владыка был плох, его скручивал сильный кашель и жар, но Сокол по-прежнему ничего не мог сделать.

* * *

На третий день отряд беглецов вышел к Шелони. Дорога, повернув круто на север, шла теперь вдоль реки. Страшная туча осталась позади. Здесь светило солнце и царил покой. Мрачная тишина уступила место птичьим голосам, рыбьему плеску, жужжанию шмелей… но людей они так и не повстречали. Договорились идти до первого обитаемого села, а там уж решать, как быть дальше.

Вместе с тучей за спиной остались и две свежие могилы. Туман не подумал выпускать добычи из своих ядовитых когтей. Каждый, кто хоть раз вдохнул его адской смеси, был обречён. Лишь Калика каким-то чудом держался, хотя чувствовал себя хуже и хуже. Временами он бредил и тогда стонал, сожалея о погибших ушкуйниках, воеводе, о священниках и простых горожанах. Он хрипел, что должен был спасти их, но вот не смог. Временами приходил в себя и разговаривал с чародеем, вспоминая давние странствия в поисках райских врат.

Сокол, как умел, облегчал страдания владыки, однако излечить недуг ему оказалось не по силам. Он лихорадочно ворошил память в надежде выудить верное средство, но ничего подходящего случаю припомнить так и не смог. Книги, с которыми он обычно советовался, остались далеко в Мещере, а снимающие воспаление травы, что ему удалось собрать по пути, лишь давали отсрочку.

Опасаясь распространения язвы, чародей никого к больному не подпускал. Только скоморох, не желая ничего слушать, просиживал подле владыки и день и ночь. Скол махнул рукой, тем более что иногда нуждался в подмене. Сам он заразы не боялся. Ещё в городе осаждённом заметил, что не липнет она к нему. Почему так, не разбирался, но на змеевик охранный пенял.

Калика пришёл в себя посреди ночи, когда все уже спали. Посмотрев тоскливо на звёзды, вдруг попросил скомороха оставить их с чародеем вдвоём. Тот возражать не стал. Забрав одеяло, отправился к угасающему костру.

— Непростой у тебя амулет, колдун, — сказал еле слышно священник. — Береги его.

— Ты это к чему? — не понял Сокол. Он недосыпал все последние дни и потому соображал не так шустро.

— Знаешь, тот чёрный демон связан с ним, — пояснил Василий.

— Я догадался. Только что в этом проку?

— Тугодум ты, колдун. Столько лет прожил, а умом по-прежнему ленив. Я тебе летописи давал читать? Рассказывал про Предславу, про деда её? А ты сложить одно с другим не можешь. Или не хочешь. Всё подвоха какого-то ищешь. Думаешь, будто тебя за нос водят, скрывают правду.

Примерно так чародей и думал, но перечить Василию не стал. Очень уж любопытный разговор тот затеял.

— Так слушай. Считается, что демоны, или боги, как упорно вы их называете, бессмертны. По крайней мере, пока существует их мир. Тем они собственно и отличаются от таких как ты или я. Ведь могущество можно приобрести, бессмертие же дано от природы. Я не имею в виду спасение души, там несколько другое дело. Перерождение полное и безвозвратное. А чем оно лучше небытия? Впрочем, скоро узнаю.

Калика махнул рукой и вернулся к разговору.

— Так вот. Даже лишённые силы, боги безвредные и бесполезные, всё же остаются бессмертными.

— Ну, этот предрассудок давно ждёт опровержения… — возразил было Сокол.

— Не перебивай, — Калика хлопнул себя по груди, давая понять, что говорит через силу. — И всё же бог может умереть, даже если с его собственным миром ничего не случится.

— Это другой разговор, — согласился чародей. — Рано или поздно найдётся тот, кто сумеет совладать и с богом.

— Я не об этом, — раздражённо отмахнулся Василий. — Война с богами ни к чему хорошему не приведёт. Тот, кто осмелится на это, может погубить всё мироздание. Я говорю о другом. Боги хоть и живут в своём мире, не могут существовать в отрыве от нашего. Они нуждаются в слугах, в тех, кто в них верит, как человек нуждается в пище или воде. И потому каждый из них имеет среди людей своих последователей, своих адептов.

— Я догадывался, — кивнул Сокол.

— Представь теперь, — продолжил Калика. — Что случится, если на земле не останется последователей у какого-нибудь из богов.

— И что тогда?

— Бог умирает. Несмотря на своё бессмертие. Он умирает вместе с последним человеком, что верит в него, вместе с последним адептом. Бог умирает, когда рвётся связь с нашим миром.

— Слишком всё просто, — заметил чародей. — Я уже слышал подобное утверждение. Но боги ведь принадлежат не только нашему миру, и даже не столько ему.

— Да, — кивнул архиепископ. — И даже вовсе ему не принадлежат. Именно поэтому бог всё же бессмертен. Даже когда умирает.

— Ты противоречишь сам себе, — буркнул Сокол. — У тебя, верно, вновь начался жар.

— Нет. Просто боги живут по иным законам. И людям их не постичь. Лишаясь последнего своего слуги среди смертных, бог не умирает совсем, он просто теряет сущность. И продолжает пребывать без оной, носясь по мирам, годами, веками, эпохами, пока какой-нибудь случай, подчас совершенно нелепый, не позволит обрести ему новую сущность. И какова она будет, не может предугадать никто.

— Это любопытно, но причём тут Чернобог?

— Слушай же, — рассердился Калика. — Бога, даже чёрного убить невозможно. Убить нет, а вот заключить вполне осуществимо… Ты ничего не знаешь о Чернобоге, потому что его пленили задолго до твоего рождения. А ты ведь не веришь в то, что тебе не удалось увидеть своими глазами, потрогать руками. Ты себе и представить не можешь, сколько ещё таких богов и демонов ждут своего часа. Ты и в Спасителя нашего не больно то веруешь? Так ведь? Признайся! Не встретился он тебе в странствиях, вот ты и не веруешь. Потому как самонадеян ты, колдун, словно бычок племенной.

— Про бога вашего разговор отдельный, — заметил Сокол, пропуская мимо ушей насмешку.

— Ладно, — просипел Калика. — Ну так вот. Жил когда-то на свете полоцкий князь Всеслав, прозванный чародеем. Он, хоть и принял христианство, колдовских замашек своих не оставил, с силами тёмными водиться не перестал, что и помогало ему до поры брать верх над соперниками. Науськивал он на них Чернобога, словно пса охотничьего. Не спрашивай как. Я не знаю.

Но Сокол больше не перебивал, слушал, запоминая каждое слово.

— А потом Всеслав помер. В больших муках помер, как и положено колдуну. А тайна вместе с ним ушла. Но не вовсе. Оставил он наследство мрачное — записи свои чернокнижные. Правда, никто в них разобраться не смог. Пока не взялась за это дело его внучка, Предслава. Умная была девочка, но такое учудила. Решила она силу Чернобога на благо веры использовать. Действуя по дедовым записям, она этого бога призвала, да и заточила в монастырском храме. А тайну никому не доверила, одному лишь патриарху цареградскому. Но как-то её рукописи и до киевского митрополита дошли, а вместе с ним и до Москвы добрались. Наложили на сокровенную тайну московские иерархи лапу. Силы им захотелось, чудес подавай. С тех пор и пошла Москва в гору. И продолжалось бы так до скончанья веков (заклятия крепкие Предслава наложила — не вырваться было богу), но не всё она предусмотрела.

Василий прокашлялся.

— Не предусмотрела, что бог умереть может. А со смертью своей и вериги сбросить, освободиться. Видимо так и случилось. Умер последний адепт и началась эта заварушка. А кем Чернобог стал теперь, не скажет никто. Тут уж соображай сам…

Калика замолчал. Потом открыл глаза и сказал:

— Вот тебе, колдун, и вся церковная тайна. Владей.

На сей раз молчание длилось долго. Пока не прогнали тишину утренние птицы. Светало.

— А как сладить с ним ты, конечно, не знаешь? — спросил после раздумий Сокол.

— Знал бы, сладил бы, — ответил Калика. — Думаю, этого и московские сановники не знают.

— Ну, хоть намёк, какой?

— Бог переродился. Чтобы с ним справиться, следует, прежде всего, понять его новую сущность. Ведь это уже не Чернобог. Даже если повезет, и добудешь ты записи Всеслава или внучки его — тебе они мало помогут.

— Этот, что на летучем коне спустился, назвался Мстителем… — вслух подумал Сокол. — Но что за Мститель, кому?… И где в таком случае сам Чернобог, или кто он теперь…

— Может и Мститель… — равнодушно заметил священник и вернулся к тому с чего начал разговор. — Знаешь, есть что-то в твоём змеевике такое, что способно помочь. Вспомни, как демон желал получить его. Они точно связаны между собой. Крепко связаны. Подумай над этим…

— Колдун, который мне змеевик передал, сказал, что он, мол, последний, — припомнил Сокол. — Последний адепт?

Но Калика больше не отвечал. Заснул или забылся.

* * *

Подобные продолжительные разговоры давались архиепископу нелегко. Кашель раздирал грудь, а кровавой мокроты на белом платке оставалось всё больше. Сокол часто останавливал возок, давая Василию отдохнуть от тряски. Но передышки уже не помогали.

— Эх, Гришка, — посетовал чародей, — не уберёг я тебя, не уберёг.

— Гришка, — священник, открыв глаза, улыбнулся. — Ты так впервые меня назвал, когда сам был уже стариком. И вот я умираю, а ты, вроде как, и не спешишь.

Сокол промолчал.

— Наверное, тяжело видеть, как старятся и умирают твои друзья, — продолжил Калика. — Не хотелось бы мне оказаться на твоём месте…

Сокол по-прежнему молчал.

— Ты вот что, колдун, — сквозь хрип и кашель сказал Василий, уже через силу проталкивая слова. — Позаботься о крестнике моём, о Михаиле Лексаныче. Молодой он ещё, а власти, те, что в Москве сидят, его не больно-то жалуют. Боюсь, как бы в беду князь не попал через это. Потому тебя и прошу. Тебе верю. Хоть и колдун ты поганый, и не встретиться нам на свете том никогда.

Василий и на пороге смерти взялся за старый спор.

— Не прорицай, — возразил Сокол, хотя не имел привычки перечить умирающим. — А насчёт Михаила, будь спокоен, помогу, если нужда случится. Слово даю.

— Ухожу я. Так хотел разыскать дорогу в рай в обход смерти. Не преуспел… Врата… Крестник мой… не оставь крестника…

* * *

Василий затих. Умер. Сокол окликнул монаха. Повозка встала. Вместе с ней остановился и весь отряд. Никому не потребовалось объяснять причину. Смерти владыки, видя пожирающую его болезнь, ожидали с часу на час. И всё же никто не хотел верить в случившееся, настолько несокрушимым казался людям новгородский владыка. Слишком великим он был, чтобы просто так умереть, слишком долго властвовал в этих краях.

Один за другим, люди подходили к повозке и, склонив головы, вставали вокруг. Скоморох, который и оставил-то хозяина ненадолго, растолкав народ, вскочил на повозку, обнял мертвого владыку. В душах людей лютовала тоска, многие почувствовали пустоту от потери пастыря. Никто не знал, что же им делать дальше.

Постояв с четверть часа, Сокол молча отошёл от повозки. Знаком подозвал к себе княжича.

— Пора уходить, — сказал он. — Здесь нам больше нечего делать.

— А как же архиепископ?

— Они позаботятся о достойном погребении владыки, а нам с тобой другой путь предначертан.

— Какой же? — спросил юноша. О поездке к невесте в Тракай он забыл и думать. Какая тут может быть невеста, когда такие дела открылись.

— Псков, это только начало, — пояснил чародей. — Нам нужно остановить Мстителя.

— Нам? — удивился Борис. — Что, и мне тоже?

— Он двинется дальше, — сказал Сокол. — Возможно, придёт и в твой город. Мы должны найти способ справиться с ним. Думаю, мне стоит переговорить об этом с твоим отцом, а лучшего поручителя, нежели ты, трудно сыскать.

* * *

Ни с кем не прощаясь, и даже не сообщив никому о странном решении, они направились в обратную сторону. За час до печальной остановки, отряд миновал развилку. Разыскав её, чародей намеревался повернуть на восток, на дорогу, что вела, по его мнению, в Великие Луки.

Однако покинуть тайком товарищей не удалось. Они успели сделать лишь несколько шагов, как со стороны Порхова появился конный отряд в дюжину воинов, возглавляемый двумя священниками. В один миг всадники оказались рядом и, ловко управляя конями, оттеснили людей на обочину. Лишь Скомороха, который бесшумно рыдал над телом владыки, пока не тронули.

Одним из священников оказался архимандрит Микифор, тот самый, что сопровождал Калику в Псков, но странным образом исчез в Порхове вместе с владычной свитой. Второй, хоть и держался всё время в тени, производил впечатление весьма влиятельной особы.

— Итак, — сказал Микифор насмешливо, и от этой насмешки многих пробрала дрожь. — Архиепископ умер. Не уберегли вы, значит, пастыря своего? Не уберегли.

— Убери своих людей, Микифор, — твёрдым, без капли страха голосом произнёс Сокол.

— Это кто? — дёрнулся священник. — А, колдун! Вот так встреча!

Ничуть не смущаясь свидетелей, он заявил:

— Очень большие люди жаждут увидеться с тобой. Очень большие.

Воинов, только недавно смотревших в глаза смерти, обычно мало что может испугать. Но псковичи сильно устали, многие остались без оружия, да к тому же налетевший на них отряд представлял власть. Поэтому люди молчали.

— Ты, колдун, отправишься с нами, — заявил Микифор. — Тебе честь особая выпала.

Несколько всадников двинулись к чародею.

— С чего это вдруг? — спросил Сокол, тронув рукоять меча, и сквозь зубы добавил. — Убери людей, от греха подальше.

Новгородцы приостановили движение, замялись.

— Здесь новгородская земля, — ответил архимандрит. — И я сделаю всё, что сочту нужным.

— Э, да ты, Микифор, как я погляжу, на место Калики метишь? — прищурился чародей. — Выходит, подставил владыку. Послал на верную смерть, а сам в Порхове отсиделся или ещё где. А может, ты знал? Всё знал, с самого начала?

— То не твоего ума дело, колдун, — ответил священник с раздражением и, повернувшись к всадникам, рявкнул. — Что встали? Вяжите его! Будет противиться — двиньте мечом в зубы. Да плашмя бейте, плашмя, он мне живым надобен.

Новгородцы бросились выполнять приказ, но тут в разговор неожиданно вмешался Борис.

— Ты, тварь трусливая, немедленно убери своих нукеров! Здесь люди прошедшие пекло, и не тебе, ободранной сбежавшей крысе, глумиться над ними.

Сокол едва заметно улыбнулся. Видимо жестокая битва и гибель друзей сильно повлияли на юношу. Сейчас он говорил как настоящий князь.

— Это ещё кто такой? — взвился Микифор. — Щенок колдунский? Взять и его!

— Тут ты Микифор дал маху, — спокойно сказал Сокол. — Тебе не стоит трогать этого юношу. Он не в твоей власти.

— Да? — усмехнулся священник. — Он что, ангел небесный?

— Не ангел, — по-прежнему спокойно ответил Сокол. — Но для тебя большого различия нет. Он сын Константина Васильевича, великого князя суздальского.

— Да? И что с того? — храбрился священник, но всё же было заметно, что он пребывает в смятении. Появления княжича в вышедшем из Пскова отряде Микифор, похоже, не предусмотрел.

— А то, — вступил опять Борис. — Ты, верно, не представляешь себе, что будет, когда мой отец узнает об этом. Я уж не говорю о союзе великого княжества с новгородской землёй. Как ты думаешь, что станет с ним после подобного вероломства? И как отнесутся к тебе те новгородцы, что затратили огромные силы и средства на его создание?

Поражённый красноречием юноши, Микифор промолчал, а Борис, подумав, добавил:

— И вот, что я тебе ещё скажу. Мне не составит труда донести до больших людей, кто действительно виновен в гибели Калики, кто бросил его в Порхове, обрёк на погибель. Ты надеялся занять его место? Можешь забыть об этом.

— Даже вот так? — прорычал Микифор. — Что ж, ты сам не оставил мне выбора.

Архимандрит махнул рукой, и новгородцы бросились вперёд. Сокола зажали меж двух коней, так что ему трудно стало дышать. Третий всадник спешился и осторожно вынул меч чародея из ножен. Ещё трое новгородцев направили лошадей к княжичу.

— Не стоит, князь! — с трудом выдавил из себя Сокол.

Но Борис слушать ничего не желал. Выхватил саблю и, отпрыгнув с дороги, прижался спиной к дереву, чтобы не позволить воинам себя обойти.

— Ну что, бродяги? — крикнул он. — Кто хочет первым выполнить приказ этого безумца?

Новгородцы спешились, осторожно пошли на княжича. Борис переводил остриё клинка с одного врага на другого и те нерешительно замялись в двух шагах от него.

— Что встали, уроды? — крикнул Микифор. — Рубите щенка, раз не сдаётся.

Скоморох, до сих пор оплакивающий владыку и на которого поэтому никто не обращал внимания, вдруг, оказался за спиной архимандрита. Тихо и незаметно вытащив нож, он приставил остриё к горлу Микифора.

— Останови людей, — очень спокойным голосом приказал Скоморох. — Скажи, пусть освободят чародея и княжича. И не дёргайся, а то горло порежу…

Второй священник, сообразив, в чём дело, кинулся было на помощь товарищу, но Скоморох, заметив это, слегка пошевелил ножом. На горле архимандрита выступила кровь.

— Стойте! — заорал Микифор. — Отпустите колдуна.

Наступавшие на Бориса воины вернулись к лошадям. Тиски вокруг Сокола также разжались.

— Пусть вернут меч, — громко, чтобы услышали все, произнёс Скоморох.

Микифор кивнул. Его воины поспешили вернуть чародею клинок.

— Теперь дайте им лошадей.

Борис не стал дожидаться. Быстрым взглядом оценив животных, он выбрал лучшую, по его мнению, пару.

— Беги чародей, спасайся, — сказал Скоморох. — Владыка считал тебя другом, а он разбирался в людях. Стало быть, ты неплохой человек.

Сокол взобрался в седло. Попробовав лошадь, крутанулся на месте, после чего спросил:

— А как же ты? Тебе нельзя оставаться с этой шайкой. Василий больше не защитит тебя. Давай с нами.

— Решайся! — поддержал Борис.

Скоморох отрицательно покачал головой и только сильнее прижал нож к горлу Микифора.

Больше не медля, они погнали лошадей вскачь. Новгородцы, опасаясь за жизнь своего предводителя, остались на месте.

Не зная, долго ли продержится Скоморох, беглецы сбавили ход, только проскакав вёрст десять в сторону Великих Лук.

— Ты понял, кто это был? — спросил, отдуваясь, Сокол.

— Крыса, этот Микифор, — ругнулся Борис. — Ну, попадись он мне, как-нибудь…

— Да нет, я про второго, — уточнил Сокол. — Похож он очень на тех монахов, что шастали по Мещере, а однажды чуть не прикончили меня с мещёрским княжичем в Червленом Яру. Да и в тебя, я помню, стреляли под Муромом. Напомнил он мне тех монахов, вот только не пойму чем. Лицо вроде бы незнакомо. Может быть, взглядом или невозмутимостью своей. Заметь, он не вмешивался ни в разговор, ни в драку. Просто наблюдал свысока за всей этой вознёй.

Борис пожал плечами. Зачарованную стрелу, что пробила его доспех, он не забывал, но с нынешней заварушкой сходства не находил.

— Жаль Скомороха, — сказал княжич. — Тяжело ему придётся теперь.

* * *

Многое случилось в пути. Они потеряли лошадей, добыли новых, и опять потеряли. Им приходилось биться с непонятными ватагами и явными разбойниками, ошибочно посчитавшими лёгкой добычей старка и юнца. Много дней спустя, когда они брели уже по родным краям, навстречу им выехал странный отряд.

— Смотри-ка, чародей, твой Игрец, — узнал издалека Борис. — А что за женщина в его седле?

— Это Эрвела, владычица овд, — ответил Сокол и уточнил. — Лесных дев по-вашему. Помнишь сражение у Сосновки? Она была там. А затем и на пиру у мещёрского князя.

— Да мне не до того было, — произнёс княжич, а разглядев других всадников изумился. — А те двое, вурды, чтоб мне лопнуть!

— Точно, вурды, — подтвердил чародей. — Мои приятели Быстроног и Власорук.

— Хороши же у тебя приятели…

— Тебе они понравятся, — улыбнулся Сокол. — Тот четвёртый Роман. Большущий пройдоха, но тоже мой товарищ. И судя по всему, они ищут меня.

Так и оказалось.

— Мы уже начали беспокоиться, чародей, — сказала Эрвела, как только они поравнялись. — У Мены руки волдырями покрылись, пока она разыскивала тебя ворожбой. Не вдруг удалось.

Сокол представил княжича, которого друзья тоже узнали не сразу — под Сосновкой тогда много всяких князей воевало.

— Ты всё-таки не послушал меня и ввязался в схватку, — продолжила владычица. — Чудо, что жив остался.

— Давай-ка прогуляемся, — предложил Сокол. — Есть о чём поговорить.

Оставив Бориса на вурдов и Рыжего, он прошёлся с Эрвелой вдоль дороги. Рассказал о том, что случилось в Пскове, выслушал, чем колдуны занимаются.

— Мститель? — задумалась овда. — И твой змеевик оказался с ним связан? Этого я и боялась.

— Калика мне кое-что разъяснил насчёт Чернобога.

— Поверил теперь? — усмехнулась Эрвела.

— Имею в виду, — отозвался Сокол. — Калика тоже не знал всего.

Он помолчал, помянув товарища.

— Надеюсь, ты передашь новости Мене и остальным.

— Ты не вернёшься? — нахмурилась владычица.

— Не теперь. В Мещере слишком мало сил, а я боюсь, что большой битвы не избежать. Князь же Константин может поднять несколько тысяч отборных бойцов. Хочу переговорить с ним. Его земель и людей напасть тоже касается.

— Значит в Угарман?

— Значит так.

— Не знаю, чародей, вольному воля. Но я бы на твоём месте поискала племянницу Вихря. Уверена, она сохранила связь с колдуном, а значит, сможет помочь.

— Елена? Что же мешает тебе самой её разыскать?

— Представь себе, мы не можем. Она по-прежнему укрыта от нашего взора. И не только от нашего. Даже Мена почти ничего не смогла сделать.

— А она хоть жива, Елена-то?

— Среди мёртвых её нет. Мена утверждает, что под чужим небом Елена бродит. А большего не знает и она.

Сокол задумался. Потом сказал:

— Даже если Вихрь с Мстителем связан был, то его племянница-то каким боком замешана? А пока её искать будем, время напрасно потеряем. Нет, я в Угарман.

Владычица хотела возразить, но только рукой раздражённо махнула.

Разговор увял, они вернулись к остальным.

Эрвела что-то сказала вурдам на незнакомом княжичу языке, и те бросились освобождать лошадей от поклажи.

— Без владычицы они вряд ли потерпят нас на своих спинах, — пояснил Борису Власорук.

Княжич расстроено взглянул на Эрвелу.

— Ты не поедешь с нами? — спросил он. — Жаль, мне страсть как охота расспросить тебя о твоём народе.

— У меня дела князь. В другой раз поговорим.

Вспрыгнув с седло, она погладила Игреца. Тот коротко всхрапнул, и через мгновение лишь дорожная пыль оседала в том месте, где только что стояли четыре коня.

Глава шестая

Угарман

Липкая удушливая жара нависла над миром, иссушая землю, вместе со всем, что на ней росло и всем, что по ней двигалось. Реки мелели, обнажая веками скрытое дно, мели превращались в острова, острова — в матёрую сушу. Брошенные корабли и лодки, намертво вросшие в песок, покрывали когда-то оживлённые, а теперь замершие великие торговые пути. Вода уходила из колодцев, и люди набирали затхлую и вонючую жижу из лесных болот да поганых оврагов. Но и такой, пополам с грязью, воды оставалось не много. Солнце выжигало всё живое, пока не скрылось за длинными хвостами гари лесных пожаров.

Но никто уже не обращал внимания на свирепую засуху, сулящую полям небывалое бесплодие, на безумные пожары, пожирающие не только леса, но десятки сёл и сотни деревень, вместе со всеми их жителями, домами, скотом. Эти бедствия, которые в иной год посчитались бы карой небесной, которые непременно вошли бы в летописи и сказания, наравне с войнами и деяниями князей, теперь казались сущими пустяками, не стоящими даже случайно оброненного слова в разговоре за кружкой пива.

Шла чёрная смерть. Вот об этом только и думали люди. Какая разница, что вызреет на полях, если по осени на них некому будет выйти? А пожары хотя бы не заставляют страдать несколько дней от кровавого кашля, наблюдая, как умирают вперёд тебя более слабые дети и старики.

В городах наглухо закрывались ворота, не впуская ни единого человека, но смерть находила лазейку, и вот на погост тянулись первые подводы с гробами, а за ними уже выстраивалась бесконечная вереница следующих. И кладбищенские землекопы трудились, не ведая отдыха. Но то было только начало. Очень скоро переставало хватать и гробов и землекопов. И некому становилось хоронить тех, кто уже лишился семей. И трупы с ужасными язвами на лицах валялись посреди улиц, таились в опустевших домах. И тогда, по утрам, монахи волочили людей крючьями на церковный двор. Подле церквей рыли огромные скудельницы и, наскоро отпевая всех скопом, не перечисляя имён, хоронили по нескольку тысяч сложенных рядами тел. А потом приходил черёд монахов и священников. И понимание того, что защиты нет даже для божьих слуг, ввергало людей в безумие. И они бросали всё своё состояние, надевали рубища и ходили по улицам и дорогам, распевая молитвы.

Это бич божий — решила большая часть людей и смирилась с неизбежным концом, а их смирение не позволяло бороться тем, кто пытался бороться.

Но ещё не все земли оказались в объятиях смерти. Она только-только разворачивала свои крылья над миром. До всходных пределов страны доходили пока только жуткие слухи.

Нижний Новгород. Август 6860 года.

Три человека и два вурда ожидали переправы на песчаной косе называемой Стрелкой. На противоположенной стороне Оки, рассекая улицами зелёные холмы, стоял город.

Широкая лодка отошла от княжеской пристани сразу, как только Борис подал вешкой знак, словно их появления здесь давно ждали. Два десятка вёсел часто и слаженно плюхались в воду и поднимались вновь, так что лодка приближалась быстро, мощными рывками, и скоро её нос уткнулся в песок. Не дожидаясь пока опустятся сходни, попрыгали на берег дружинники. Вслед за ними с пышной свитой князей и бояр, на Стрелку сошёл великий князь Константин Васильевич.

Ожидая от отца выговора за самовольство с отъездом в Тракай, Борис такому торжеству немало удивился. А когда князь крепко обнял его, юноша и вовсе вздохнул с облегчением. Сын с отцом обнимались долго, не сказав друг другу ни слова. Молчали и все вокруг. Сокол с товарищами стоял в стороне, также в стороне держалось и окружение князя. Свита настороженно косилась на чародея и особенно на вурдов, а те, не испытывая перед вельможами никакого благоговения, только что язык боярам не показывали.

— Не хватает запечённого бычка… — заметил Рыжий на ухо Быстроногу, но вурд притчу про блудного сына не знал и лишь пожал плечами.

Князь, наконец, отстранил Бориса и взглянул на чародея.

— Это Сокол, — Борис, обретя, наконец, дар речи, заговорил без умолку. — Он дважды спасал мне жизнь… Там такое творилось, ужас какой-то… Мы едва ноги унесли… Знаешь, нас там схватили какие-то выродки, новгородцы, между прочим… И это после того, как мы обороняли от нечисти Псков…Я пригласил Сокола в Нижний Новгород… Он может помочь нам справится с чёрной смертью…

— Я знаю, — коротко сказал Константин, шагнув к чародею

Они буравили друг друга взглядами, словно спорили, кто кого переглядит.

— Знаешь? — удивился Борис. — Откуда?

Вопрос остался без ответа. Князь поздоровался с Рыжим, кивнул, улыбнувшись, вурдам и пригласил всех на лодку.

— Добро пожаловать!

А потом, вновь обернувшись к Соколу, добавил:

— Добро пожаловать на родину, чародей. Надеюсь, новый город тебя не слишком разочарует.

— Ты, князь, и про это наслышан? — усмехнулся Сокол, но в усмешке его читалось неподдельное уважение.

— Так, справился кое у кого… — ответил Константин.

Они поднялись по сходням. Следом взошли князья да бояре, и последними, отпихнув лодку от берега, попрыгали дружинники. Бросая осторожные взгляды на непонятных спутников княжича, свита принялась поздравлять его со счастливым избавлением от опасностей и возвращением домой. Константин же, отозвав Сокола на нос, произнёс:

— Здесь пока мало говорят об этом. Но замечают, что торговых кораблей с верхних земель приходит всё меньше, а товары становятся всё дороже. Торг хиреет, но как я понимаю, это не самая страшная беда.

Он помолчал.

— Чем ты можешь мне помочь, чародей? Ты можешь заговорить людей от язвы или исцелить тех, кто уже заболел?

Сокол покачал головой.

— Нет, — ответил он. — В противном случае я спас бы Калику. Но даже если и возможно найти средство против мора, я всё одно не в состоянии вылечить тысячи людей. У меня просто-напросто не хватит ни рук, ни времени.

— А что тогда?

— Если позволишь, князь, я изложу свои соображения через несколько дней.

— Добро, — согласился Константин. — Через пять дней соберу совет. Хватит тебе пяти дней?

— Вполне.

* * *

Если в Пскове прибытие Сокола стало событием, о котором говорили всюду, то по Нижнему Новгороду не пробежало даже мелкого слушка. Далёкая пока беда людей волновала не слишком, они предпочитали заниматься более насущными делами. Торговали, строились, готовились к жатве, лишь самые дальновидные и хозяйственные подумывали о зиме. «Какой ещё мор, какой такой Мститель? — дивились люди на рассказы редких гостей из верхних земель. — Сказки всё это. Вроде тех, что про Кощея сочиняют».

Другое дело двор.

Приветливость и доброе отношение князя к заезжему чародею, не укрылось от внимательных глаз вельмож. Каждый встречный заверял его в своём расположении, и Сокол не мог понять, какие улыбки были искренними, а в каких скрывалась корысть. Здесь ничего нельзя было знать наверняка. За исключением, пожалуй, неподдельной ненависти Печёрского настоятеля Дионисия.

Любопытство двора подогревала тайная комната, которую князь выделил Соколу в первый же день. В помещение никого не допускали, ни слуг, что прибирали палаты, ни даже князей. Сам колдун и его друзья-нелюди пропадали там днями и ночами. Вурды таскали доски, глину, песок, ещё что-то в мешках; чародей какие-то свитки, рукописи из княжеской сокровищницы…

По двору поползли слухи. Одни говорили, что из глины и песка колдун мещёрский тварь лепит. Безобразную и непобедимую. Такую, что и Москва не устоит перед ней, и этот, как его, Черномор, который в верхних землях балует. Что, мол, выпустят тварь как раз после жатвы, дабы хлеба ненароком не побила, когда полями и лесами на Москву пойдёт.

Другие утверждали, что знает-де Сокол секрет греческого огня. И во тьме сосуды им снаряжает. Потому как на свету чародейский состав горит, а через это весь Кремль спалить можно. Но придёт время, и в одну из ночей погрузят те сосуды на корабли и повезут на великую битву. Тогда и дружинам тревогу сыграют.

Разузнать наверняка не удалось ни тем, ни другим. Не помогали расспросы окольные, не помогали (это ж надо!) и посулы. Что Рыжий, выходящий из тайной комнаты по локти в глине, что вурды, с шерсти которых свисали щепки и стружка, не проронили ни слова, а от серебра вежливо отказались. К самому колдуну с вопросами подходить боялись даже бояре, но при встрече многозначительно кивали, как бы намекая, что осведомлены куда лучше других.

Сперва это Сокола забавляло, потом раздражать стало. Кремль вообще показался ему излишне суетливым местом — слишком много пустого шума, лести, хитрости. От суеты кремлёвской его Борис выручил.

— А что, чародей, не пройтись ли нам по корчмам, как это мы проделали в Пскове? Послушаем, что народ говорит, о чём думает. Сам же учил меня, мол людей простых слушать полезно.

— Ничего народ не говорит, — ответил Сокол. — А вот если город ты мне покажешь, буду признателен. Хочется посмотреть как здесь сейчас.

* * *

Город продолжал строиться. Преображенский храм уже сиял медью, но множество других замыслов великого князя, только ещё начинали приобретать очертания. Отовсюду к кремлю и посадам подвозили лес, камень, железо. На башнях надстраивали новые ярусы, ров углубляли и расширяли, достраивали княжеские палаты и боярские хоромы. От знати не отставали и простые горожане. Посады расползались вширь, а возле монастырей возникали слободки. Дня не проходило, чтобы в городе не рубили новую избу.

Сотни кораблей и лодок, стоящих по Оке и Волге, образовали огромный плавучий остров, простирающийся до середины обеих рек. Хлопали паруса, скрипели вёсла, бились друг о друга дощатые бока, весело переругивались кормщики и хозяева; пронзительно кричали чайки, кружащие над кораблями огромной стаей и подбирающие остатки людского изобилия. Ко всему этому примешивалось многоголосие торга, что не смолкало здесь даже во время строгих постов. Корабли и купеческие поезда приходили и уходили, но их всегда оставалось достаточно, чтобы торговля не затихала ни на один день. К добрым двадцати тысячам горожан, жителей посадов, слобод и пригородных поместий, добавлялось в иные дни не меньшее число приезжих со всего света купцов, их прислуги, крестьян из окрестных селений. И в этой мешанине языков, племён и нарядов нельзя было разобрать, кто есть кто. Самый большой на Руси торговый перекрёсток жил своей особенной жизнью. И даже грянувшее на землю бедствие не смогло ни на миг приостановить бурления.

Для Бориса это был Нижний Новгород, новая столица суздальского княжества, главный город низовской земли и надежда отца на возрождение былого величия рода.

Для Сокола это был Угарман — Новая Крепость, древняя твердыня его народа, которую чародей считал своей родиной. Город теперь стал совсем другим, иные дома, иные храмы, иные языки. Даже стены стояли не там где раньше.

— Собственно Угарман вон там стоял, на соседнем холме. А на этом, где сейчас кремль, чародейское подворье было. Всё детство у меня здесь прошло. Каждый овраг излазил. А сейчас мало что узнаю.

Сокол не столько Борису рассказывал, сколько сам вспоминал.

— А ещё раньше на этом месте стояла древняя крепость. Настолько древняя, что никто не знает, какие силы обитали в ней до появления первых людей. Говорили, что жили здесь великаны онары, а может быть сами боги, которые, что-то не поделив, начали войну. В той войне разрушили крепость, покрыв гору жуткими рубцами оврагов. По ним я и лазил мальчишкой. Однажды серьёзно перепугался, когда на отзвук древней силы нарвался. Едва уцелел тогда, и до сих пор понять не могу, кого повстречал.

Он огляделся, словно пытаясь найти тот самый овраг. Но, куда там!

— Чародейское подворье и поставили на останках той крепости, а нынешний кремль уже на останках подворья встал. А вон там, был дом Инязора, правителя Угармана. Сперва-то я у него воспитывался. Воина он во мне видел, но чародеи позже настояли им передать на обучение.

— Говорят, и Соловей-разбойник был среди твоих учителей? — спросил Борис.

— Недолго, — нахмурился Сокол. — Слишком рано покинул он город. Кабы не сгинул Соловей, отстояли бы тогда Угарман.

— А в наших песнях о нём нелестно отзываются.

Сокол улыбнулся.

— Не скажи. Даже в них почести ему отдают, — он припомнил и напел: — «А тут Соловью ему и славу поют, а й славу поют ему век по веку».

Потом добавил мрачно:

— Другим, а их сотни, что погибли в неравных боях, такой чести не досталось.

Сокол помолчал.

— Тяжело ходить по останкам предков, — вздохнул он. — Тяжело не узнавать мест, где в прежние времена играл, учился, жил. Всё здесь теперь по-другому.

— Ты, наверное, должен ненавидеть нас, потомков тех, кто разрушил твой родной город? — произнёс Борис. — Должен ненавидеть народ, что захватил эти земли и теперь живёт, словно всегда здесь жил…

— Нельзя ненавидеть народ, — возразил Сокол. — Сколько поколений считает этот город своей родиной? И они правы. А тех, кто повинен в злодействе, давно уже нет. Я не забыл обиды, но не собираюсь жить ею. Не то придётся уподобиться Мстителю и вымещать злобу на невиновных…

Невесёлая получилась прогулка.

* * *

Бычок, про которого заикнулся Рыжий, всё же объявился. На пятый день, после торжественной службы в храме за благополучное возвращение Бориса из странствия, Константин устроил застолье.

Вышло оно многолюдным. Всякий князь и боярин счёл за должное явиться. А где старшие собираются, туда и молодёжь завсегда тянет. Заметив среди нижегородцев знакомцев по битве возле Сосновки, Рыжий с вурдами поспешили к ним. Проходя мимо Румянца, Быстроног не удержался, клацнул зубами над ухом и подмигнул отпрянувшему в испуге парню.

— Здоров, боярин!

Пока тот искал достойный ответ, вурда и след простыл.

Приглашённый народ быстро сообразил, что пирушку князь затеял необычную. Возвращение блудного сына — повод, не больше. Заметили, что еды на столах довольно, а хмельного совсем ничего — горло промочить хватит, но набраться не получится. И гости необычные. Взять хотя бы колдуна мещёрского, что с княжичем из Пскова пришёл. Где это видано, чтобы православный князь чародеев привечал, подле себя усаживал? А Константин усадил, чем лишний раз подтвердил высокое положение того при дворе. Да и не один чародей к застолью пришёл, вместе с прислужниками своими волосатыми пожаловал. Ну, этих хоть подальше от набольших посадили, к боярским сынкам. А ещё рядом с князем настоятель Печёрский уселся, волком на колдуна глядя. Нечасто и священники на пиры хаживают. Ох, задумал что-то Константин Васильевич.

Дионисий с первого дня невзлюбил Сокола. Слишком уж вызывающим показалось ему внезапное появление и хороший приём поганого колдуна на княжеском дворе, давно и надёжно приведённом в лоно православной церкви. Священник избегал встреч с Соколом, а если случайно оказывался с ним в одном месте, то с вызовом уходил. Чародей только плечами в ответ пожимал, но было заметно, что ему это не слишком нравилось.

Сейчас же Дионисий князю перечить не стал, сел, где тот предложил. И чародей, воспользовался случаем, чтобы поговорить с непримиримым настоятелем. Благо оба ели умеренно, ртов не забивали.

Священник выглядел столь грозно и неприступно, что Сокол даже изменил своей давней привычке обращаться к отцам церкви исключительно по их мирским именам.

— Послушай, Дионисий, — сказал он, отставив кубок с разбавленным вином. — Я наслышан о твоём упорстве в вере и не пытаюсь смягчить его. Будь уверен, что и я этого не сделаю. Но давай оставим взаимную неприязнь до лучших времён. Наши разногласия не должны помешать борьбе с чёрной смертью…

Дионисий долго буравил чародея взглядом, даже дёрнулся было встать и уйти, не сказав ни слова, но потом вдруг передумал.

— Союз с дьяволом? — прошипел игумен. — Это может стоить дороже, чем смерть, пусть даже и чёрная. Это может стоить спасения души.

Константин прислушивался, хотя и делал вид, что увлечён весёлым рассказом князя Волынского.

— Не знаю, что ты подразумеваешь под дьяволом, под спасением, — возразил Сокол. — Но того, кто угрожает сейчас нашей земле, выпустили в мир твои единоверцы. Что это, как не союз с дьяволом? О каком спасении души можно вести речь, пользуясь услугами подобных тварей? И, кстати говоря, агарян тобою ненавистных, кто сюда привёл, не припомнишь ли?

— Тому, кто совершил это, воздастся сполна, — спокойно произнёс Дионисий, ощущая над поганым колдуном духовное превосходство.

— Воздастся? На страшном суде, надо полагать? — мрачно заметил Сокол. — Прекрасно! А как на счёт тысяч людей, которые умирают уже сейчас, и будут умирать дальше, пока ты уповаешь на божественный суд? Калика оказался честнее тебя, он поднял людей на борьбу и погиб, пытаясь защитить город. Он не думал тогда о лишнем пятнышке на белоснежном одеянии своей души, и бился со мной бок о бок…

Сокола трудно вывести из себя, но, непробиваемому Дионисию, это почти удалось. Он по-прежнему смотрел на чародея с той спокойной ненавистью, с какой смотрят сильные духом, приговорённые к смерти люди на своих палачей. Но неожиданно взгляд священника потускнел, правоверная ярость куда-то ушла.

— Союза не будет! — резко заявил Дионисий. — Но и мешать тебе мы не станем, как не мешаем знахаркам и ведунам врачевать в деревнях.

— А вы сами? — настаивал Сокол.

— А мы будем вести собственную войну, — сказал Дионисий. — Нашу войну, в которой подобным тебе не может быть места.

После этого он отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

— Что ж, видимо, большего от него не добиться, — буркнул Сокол, возвращаясь к вину.

До сих пор неспешно объедая мясо с рёбрышек и беседуя с Волынским о самых разнообразных пустяках, Константин, вдруг, поднял руку и, дождавшись тишины, произнёс:

— Всё лето нас беспокоили тревожные слухи, что приходили с западной стороны. О вымерших городах и пустых дорогах, о жутких тварях и недобрых пророчествах… Страшное бедствие обрушилось на людей. Нечеловеческое бедствие…

А пять дней назад из тех краёв вернулся Борис. Вернулся не один — с друзьями. И слухи перестали быть слухами. Немало жуткого услышали мы от сына моего и спутника его — чародея. Но и надежду вселил в нас их рассказ. Ибо оказалось, что зло уязвимо. Что с ним можно бороться. Нужно только знать как.

Он улыбнулся.

— Многие гадали, что скрывает чародей в той комнате, куда никого из вас не впускали. Я и сам там ни разу не появлялся. И вместе со всеми пребываю в неведении.

Константин Васильевич поднялся из-за стола.

— Но сегодня пришло время поговорить…

* * *

Русские князья рисованных карт не знали. Да и надобности такой у них не возникало. Мыслили правители путями водными и сухими — реками да дорогами. А межевались городами и тяготеющими к ним селениями. Чёткие границы проводили лишь там, где города стояли плотно, а населения проживало много.

Потому хватало князьям да купцам и словесных описаний, чертежей земельных. Мир представлялся им не плоской равниной, но клубком путей с узелками городов и перекрёстков. И верно, глупо мерить тропу через топи и полноводную реку одними и теми же вёрстами.

Немало побродивший по свету Сокол, рисунки изображающие земли и страны, ценил. Совсем не зря боги на небесах обитают — удобно им с высоты наблюдать за всем сущим. И карты позволяли людям хоть в этом с богами сравняться. Но чародей дальше пошёл. Видеть не видел, но слышать доводилось, будто некоторые из далёких властителей заказывали себе не рисованный на коже чертёж, а выполненное из глины и песка точное подобие окрестных земель.

Используя описания, что нашлись в Кремле, но главным образом собственную память, Сокол создал настоящее чудо. Почти половину комнаты занимал огромный, сколоченный из досок помост. На нём разместилось всё Низовское княжество, вместе с прилегающими землями, со всеми большими и малыми городами, крепостями, сёлами, дорогами. Груды песка и глины в точности воспроизводили неровности, как то горы, русла овраги. Веточками обозначились леса, мхом — луга и поля, синими лоскутами — реки с озёрами…

Бояре и князья, хоть и разочаровались малость, не обнаружив в тайной комнате чудо-оружия, однако, увидев вылепленный чертёж, долго цокали языками, восхищались чародейским искусством. А когда услышали, что перед ними пусть и уменьшенное, но весьма точное изображение суздальских владений, так и вовсе замерли, обступив помост.

— Это же, как удобно полками управлять, — с горящими глазами произнёс князь Волынский. — Допустим, по Владимиру ударить.

Он пальцем указал на тот край, где расположился Владимир.

— Вот отсюда, да отсюда, с двух сторон. А здесь запас разместить на случай вражьего подкрепления из Москвы. А?

Бояре одобрительно зашумели — да, так и надо бы сделать, когда руки до Москвы дойдут…

Константин, всё внимательно осмотрев, кивнул чародею, предлагая начать разговор.

Взяв горсть чёрной гальки, Сокол принялся выкладывать камешки с той стороны помоста, где изображались западные пределы.

— За точность не ручаюсь, — пояснил он. — Ибо с чужих слов помечаю. Но вот в этих селениях уже объявилась чёрная смерть.

Все кто собрались в комнате нахмурились — совсем близко опасность подошла, почти у самых границ княжества мор лютует.

— Хорошо видно, что самым опасным направлением является полоса между Окой и Волгой. Именно со стороны Москвы, Владимира и Ярославля следует ждать нашествия. Левый берег Волги почти безлюден, там сплошные леса и болота. Да и князь марийский Байборода сидеть, сложа руки, не станет. Ока же забирает далеко к югу, и в Мещере врага встретят мои друзья.

Сокол подождал, пока все привяжут слова к необычному чертежу, и продолжил:

— Как я понимаю, воинство Мстителя во плоти появляется редко, и только там, куда проник мор. Остановим мор — лишим врага силы.

— Как остановим? — вырвалось у Волынского.

— Первым делом необходимо перекрыть заставами дороги, чтобы ни один человек, никакая худоба, не проникли внутрь охраняемых земель без проверки. Это нужно сделать в ближайшее время, не откладывая.

— Что толку в заставах? — усомнился Волынский. — Лесом пройдут кому надо.

— Правильно. Посему, следует перекрыть всю горловину между Окой и Волгой сплошной дозорной чертой. От Бережца[6] до Кинешмы.

— Хороша горловина, — буркнул Волынский. — Двести вёрст, пожалуй, выйдет. А то и больше.

— Невозможно, — подал голос кто-то из бояр. — Столько людей не найти.

— Много и не требуется, — возразил Сокол. — Рубежом станет Лух. Он берёт начало почти от самой Волги, и впадает в Клязьму возле Гороховца. А Клязьма, в свою очередь, скоро соединяется с Окой как раз возле Бережца. Вот вдоль берегов и нужно ставить дозоры с заставами. Два три человека на каждые полверсты вполне хватит. Не против орды заслон — против путников.

— Тысяча двести, — быстро подсчитал Волынский. — Ещё на смену столько же. Да на каждой дороге заставы нужны, там побольше людей требуется. Две с половиной тысячи, если грубо брать.

— Посильно, — кивнул Константин.

— Это дело для ополчения, — заметил Сокол.

— Для ополчения? — удивились бояре. — А дружина куда же пойдёт?

— А дружину нужно поставить в Васильевой Слободе[7] на случай, если всё-таки Черта будет прорвана. Не только о Мстителе говорю, может какая расторопная ватага из леса вынырнуть.

— Разумно.

— Таким образом, мы сможем прикрыть большинство городов и селений, — закончил вступление Сокол. — Почти все.

— А как же Суздаль? — спросил Борис. — Мы же не можем бросить, вот так запросто, нашу древнюю столицу?

— Суздаль нам не спасти, — заявил без обиняков Сокол. — Слишком далеко он вдаётся в чужие земли. Слишком далёк отсюда. И слишком велик тогда рубеж получится.

— Но можно же хоть что-то сделать? — настаивал Борис. — Хоть чем-нибудь помочь людям?

Сокол отрицательно мотнул головой. Его самого отдельные города не волновали. Вон их сколько уже мёртвыми стоят.

— Да и пёс с ним, с Суздалем… — неожиданно встал на его сторону Константин. — Прошлое это уже. А попытаемся Суздаль спасти, можем и здесь не справиться.

Сокол кивнул, подтверждая правоту князя.

— Суздалю я с братией помочь попробую, — вдруг сказал Дионисий, до этого молча стоявший в самом углу.

Все удивлённо на него уставились, и он пояснил:

— Есть в Печёрах способные помочь. Двенадцать подвижников, лучших моих учеников отправлю.

— Вот как? — не удержался Сокол. — У тебя тоже воинство своё, как у Алексия?

— Это не воины, — спокойно возразил Дионисий. — Они не научены убивать, зато умеют спасать.

— Молитвами?

— Не только… — впервые за всё это время игумен улыбнулся Соколу.

— Я всегда подозревал, что в церкви те же колдуны служат, — буркнул чародей. — Только в другие одежды рядятся.

— Наша сила от божьей премудрости, а не от бесовских козней…

— Помощь какая нужна тебе, Дионисий? — прекратил их перепалку Константин.

— Как тебе сказать, князь… — промолвил Дионисий, покосившись на Сокола. — Хорошо если бы кто-то из твоей семьи с подвижниками пошёл. Хотя бы на первое время. Как знамя, что ли…

Чародей насторожился. В словах настоятеля ему почудился подвох. И он не ошибся. Князь подумал, прикидывая и так и эдак, и предложил:

— Борис тебе подойдёт? Давно пора его к делу поставить. Взрослым уж стал. Да и о Суздале он первым заговорил.

Константин повернулся к сыну и спросил:

— Ты как, согласен?

Борис с готовностью кивнул, а Сокол нахмурился. Эта затея ему не понравилась. В походе княжича с монахами он не видел никакой пользы для дела. Скорее всего, Дионисий задумал эту хитрость с тем, чтобы вывести Бориса из-под влияния поганого колдуна, а Константин простодушно купился…

Обговорив подробно, кому и что надлежит делать, князья и бояре вернулись к пиршеству. И вот уж теперь хмельного на столах пребывало в достатке, если не сказать в изобилии.

* * *

Дионисий на пьянку не остался. Покинув кремль, он направился в обитель, которая уже мало напоминали прежнюю пустынь. Шумный город приблизился к Печёрам вплотную, а сам монастырь разросся до огромных размеров. Изрытый пещерами склон оброс срубами, опоясался высокой стеной. Хозяйство разрасталось. Всё больше людей находило здесь духовный покой.

Когда-то он, молодой инок Киевских Печёр, отважился на дальнее странствие. Он прошёл через русские земли от края до края, и остановился здесь — в последнем городе восточных пределов страны.

Странствия не прошли даром. Дионисий много увидел и многое понял. И прежде всего понял, что находиться в затворничестве от мира, в то время когда земля полна страданий и мук, не лучший подвиг. Он включился в борьбу, приняв участие во всех делах суздальских князей.

Прошло больше двадцати лет. Из простого отшельника, вырывшего, подобно святому Антонию, на этом месте первую пещеру, Дионисий превратился в одно из высших лиц духовенства, превосходя влиянием на княжеский двор даже суздальского епископа. Если бы гордыня не считалась смертным грехом, он мог бы вполне гордиться собой — дело которому он посвятил жизнь, набирало ход. Не без его совета Константин перенёс столицу в Нижний Новгород, не без его помощи князь ладил теперь небывалый союз с соседями.

Дионисий полюбил новую родину и возненавидел её врагов. Его проповеди отличались воинственностью и нетерпимостью. В этом он превосходил самого Константина Васильевича, который хотя бы соотносил желания с политическими соображениями. Дионисий же, не желая мириться с агарянским владычеством, готов был бросить на чашу весов печёрские сокровища и кое-что ещё. Но осторожный князь медлил, выжидая удобного случая, и все приготовления игумена оставались пока невостребованными.

Пришествие Мстителя могло обернуть дело прахом, чего Дионисий допустить не мог, просто не имел права. Короткий разговор с Соколом, в котором тот упомянул Калику, подтолкнул священника к действию. Потому, вернувшись в обитель, он сразу направился в Старую Пещеру.

Низкий земляной свод подпирало матёрое, в два обхвата, бревно. Внушительной толщины дверь закрывала входной лаз. Доступ сюда кроме игумена имели лишь двенадцать его учеников. Тех самых, способных совершать чудеса, тех которых он готовил совсем для других дел, но вынужден теперь отправить на спасение Суздаля. Больше в пещеру не допускался никто, ибо здесь хранились самые сокровенные знания — залог будущих побед и свершений.

Не только Калика с Алексием имели списки пророчеств Предславы. Одним из них обладал Дионисий. Мало того, его рукопись была наиболее точной из всех уцелевших, поскольку сделали её ещё в Киеве. Когда-то, выбираясь из разорённого войной города, молодой подвижник прихватил ценный свиток с собой. Он даже не подозревал, насколько важным много лет спустя окажется невзрачный кусок кожи. Прихватил просто так, из бережливости, спасая ценные записи от разорения. Теперь настала пора воспользоваться ими.

В отличие от Калики у Дионисия нашлось время подумать, прежде чем произнести заклинание. В отличие от Калики оно ему как раз и не требовалось, ибо своего исконного врага игумен знал давно. По какому-то странному совпадению, имя, произнесённое Дионисием в конце заговора, в точности повторило то, что вырвалось незадолго до смерти из уст новгородского владыки.

Суздаль. Две недели спустя.

Два года минуло с того дня, как, настолько древний, что никто не знал, кто и когда основал его, перестал быть столицей княжества. Это не сильно преобразило Суздаль. Он вовсе не стал запущенным или менее могущественным. Бесспорно, по своим размерам, многолюдью, торговому оживлению прежняя столица не шла ни в какое сравнение с нынешней. Да, многие купцы покинули её вслед за властью, но Суздаль никогда и не был купеческим городом, слишком далеко он стоял от главных торговых путей. С отъездом княжеского двора суеты стало меньше, однако здешняя жизнь никогда не вращалась и вокруг князей. А вот по размаху церковного строительства, Нижнему Новгороду до древней столицы было ещё ой как далеко.

Став несколько веков назад, наряду с Ростовым, одним из первых православных центров в здешних землях,

Обилие храмов, монастырей, а за их стенами хранилищ, ризниц, иконописных мастерских; большое число всех тех, кто в них служит, работает, кто наставляет и управляет — вот что составляло во все времена основу городской жизни. Суздаль был одним из немногих городов Руси, где православное население составляло большинство, а едва ли не половина города так или иначе вовлечена была в дела церкви. Даже лишившись князей, он сохранил своё положение сосредоточия христианской мудрости, знаний и обычаев.

* * *

Среди двенадцати подвижников посланных Дионисием в верхние города и страны на борьбу с чёрной смертью, Борису особенно показался Евфимий. Монаху не было и сорока, но своей спокойной уверенностью он ещё в Нижнем Новгороде, при первом знакомстве, произвёл на Бориса сильное впечатление. Жаль вот только, что монах так и не проронил за всю дорогу ни слова — обет такой на себя возложил. Мало того, он и других умудрился привлечь к молчанию. Так что юноше не с кем было перекинуться словом. Даже когда ставили церквушку под Гороховцом, монахи делали это молча, лишь пыхтя под тяжестью брёвен.

Истовая вера подвижника в своё время вызвала нарекания даже у Дионисия. Заметив множество обетов и постов, которые брал на себя Евфимий, Печёрский игумен настоятельно посоветовал ему уменьшить рвение. Теперь, пройдя в полном молчании больше недели, Борис был склонен согласиться с Дионисием — ему, живому молодому человеку, стало просто невмоготу от сплошного молчания. Однако на Евфимия княжич обиды не держал, напротив, смотрел на подвиг, как на недостижимую для себя высоту.

Двухнедельное безмолвие располагало к размышлению. Мерно шагая среди монахов, Борис, пытался разобраться в напутственном слове Дионисия, которым тот проводил отряд от ворот Печёрского монастыря. Слова настоятеля не выходили из головы, не давая покоя ни днём, ни ночью. В Дионисии тогда проснулся пророческий дар. Он предсказал, что когда настанет час всем им уйти к богу, оставшийся без защиты Нижний рухнет под натиском враждебных сил. Что имел в виду игумен, каких врагов опасался, Борис так до конца и не понял и долго ещё размышлял над мрачным предсказанием Дионисия.

К какому делу, к какой битве, к какому такому бедствию готовил печёрский настоятель двенадцать подвижников? Нынешний поход в Суздаль стал мерой вынужденной, это очевидно. Он нарушил какие-то дальние замыслы Дионисия, что и вызвало его печальные слова. Какая сила готова обрушиться на процветающую столицу, лишь только уйдут из жизни эти великие заступники? Борис не находил ответов и не смел расспрашивать молчаливых спутников.

Однако беззаботная молодость не позволила слишком долго пребывать в тревоге. За две недели пути страхи перегорели, убрались в дальние уголки памяти и затаились там, в ожидании своего часа, да редких пока ещё у юноши ночных кошмаров. Так что к Суздалю Борис подошёл вполне умиротворённым, в благостном расположении духа, полный сил и готовый к предстоящим свершениям.

* * *

Мор уже добрался до древней столицы, когда отряд святых братьев и молодой княжич появились на её улицах. Нельзя сказать, что Суздаль встретил посланцев Дионисия неприветливо. Скорее вовсе никак не встретил. Опрятные, застроенные небольшими домами улочки оказались пусты. На поросших зеленью берегах Каменки, на окрестных лугах, они не увидели ни людей, ни скота, вроде бы неизбежных для нынешнего знойного дня. Монастырские стены хранили молчание, так что невозможно было понять, остался ли за ними хоть кто-нибудь живой.

До самого кремля им повстречалось лишь несколько прохожих, да и те, не узнавая в путниках людей особенных, скромно кланялись, сторонясь — времена настали такие, что любой гость мог оказаться предвестником смерти. И всё же даже чёрная смерть не смогла обезобразить облик древнего града. Здесь не лежали как в иных городах не погребённые трупы, а местные жители не предались безумству или разврату, каковые нередко сопутствуют всеобщему страху. Город затих, но не потерял своего лица.

Поднимая уличную пыль натруженными ногами, путники скоро вышли к кремлёвской стене.

Покинув старую столицу, князья, конечно же, не забрали с собой хорошо укреплённый кремль, воздвигнутый на крутой излучине Каменки. За его небольшими, но мощными стенами возвышался Собор Рождества Богородицы — главная святыня всей суздальской земли. Здесь же располагались украшенные изящной резьбой иераршьи палаты, частью ещё деревянные, но уже кое-где воплощённые в камне. Стояли церквушки поменьше, монастырские подворья, жилища священников и служек, а также прежний княжеский дворец, где нынче должен был размещаться наместник, но за его отсутствием обитали лишь слуги.

За воротами подвижникам, наконец-то, оказали достойный приём. Суздальский епископ Иоанн встретил их с золоченым крестом в руках во главе большого скопления духовенства и простых людей. Прочие священники держали иконы, какую-то святую утварь, покрытые тканью мощи заступников. Народ вдруг запел молитвы и песни во славу суздальского князя Бориса Константиновича. И хотя вслед за княжичем в ворота вошли ещё двенадцать человек, все песнопения посвящались именно ему. Бориса это сперва озадачило, смутило, затем пришла непонятная, не совсем оправданная, гордость. То, что народ и духовенство почитали его за полноценного князя, льстило ему, вдохновляя на какое-нибудь благочестивое безумство.

Епископ приветствовал Бориса низким грудным голосом. Благословив, пригласил в Рождественский Собор на особую службу во искупление грехов и за спасение земель православных от морового поветрия.

Служба получилась торжественной, голоса хора и священников звучали под сводами храма красиво и слаженно, слова проникали в самое сердце, заставляя душу радоваться.

Борис стоял в первом ряду, вместе с печёрскими монахами. Отсюда хорошо видны были росписи храма. Юноша время от времени задирал голову, рассматривая облики святых и прочих действующих лиц христианских преданий. Некоторых он узнавал сразу, другие смутно напоминали когда-то читанное, третьи оказались совершенно ему незнакомы. Очень скоро его вниманием завладела единственная роспись, расположенная под самым куполом. Этого действа Борис припомнить не мог. Лицо Христа казалось необычно взволнованным. Он указывал одному из своих апостолов на что-то, расположенное по эту сторону росписи, отчего у всякого зрителя неизбежно возникало ощущение, будто Спаситель указывает именно на него. Апостол почему-то хмурился, как бы не разделяя волнений Иисуса, словно молчаливо спорил с учителем. Любой, кто долго вглядывался в роспись, должен был ощутить неуверенность, даже страх за собственную участь, если бы не писаный золотом ангел, парящий за спинами спорящих.

Лик ангела выражал умиротворение. Он как бы успокаивал зрителя уверенностью в том, что в споре Спасителя с недоверчивым учеником высшая правда окажется на стороне первого. Наверное, поэтому ангел приглянулся Борису. Продолжая наслаждаться хоровым пением, он смотрел на небесное создание непрерывно.

Глаза слезились от куримых повсюду благовоний, и юноша не сразу осознал, что именно произошло. А когда осознал, ощущение чуда прогнало по его лицу волну благодатного тепла. Ибо ангел вдруг ожил. Отделился от росписи и парил под куполом храма, словно облачко света. И в самом деле, казалось, будто небесное существо было соткано из одного только дивного света, не слепящего и не жгущего, а его чистый лик лишён был малейшей тени, малейшего пятнышка. Видение захватило дух. Борис украдкой скосился на стоящих рядом людей, но по их прежним лицам понял, что это чудо было им недоступно.

Между тем невесомое существо медленно спускалось из-под свода, покрывая ярким светом всех собравшихся в храме. Лёгкое тело колыхалось под напором воздуха от поющих голосов.

Борис понял, что это знамение, причём знамение доброе, укрепившее его веру в то дело, с каким он пришёл в Суздаль. Князь почувствовал прилив силы, почувствовал себя способным совершить невозможное. А ангел тем временем спустился к Иоанну. Тут певчие затянули непременные «иже херувимы» и ангел вдруг поддержал хор, но его божественный тонкий голосок отчётливо выделялся среди прочих. А потом всё кончилось.

После службы краснея, словно провинившийся послушник, Борис рассказал о явлении епископу. Иоанн сразу поверил юноше, он и сам почувствовал во время службы какую-то благодать, но ангела ему увидеть не довелось. Вне всякого сомнения, молодой князь был избран самим господом, а значит, в нём не ошибся ни Дионисий, ни сам Иоанн.

О чуде вскоре узнал весь город. Явление князю ангела многие посчитали добрым знаком, возвещающим скорую победу над мором. Само собой доброе расположение жителей Суздаля к Борису ещё больше окрепло, и теперь его разве что святым не считали, но при встрече всякий кланялся, а то и старался коснуться княжича.

Отслужив долгий совместный молебен, двенадцать подвижников разошлись. Одни отправились вглубь охваченных мором земель, другие решили пойти на север, третьи выбрали для подвигов большие горы на востоке. Борис и Евфимий остались в Суздале, посчитав своим долгом оборонить от чёрной смерти сам древний город. Собственно для этого и пошёл вместе с подвижниками княжич, для этого и направили его сюда отец и Дионисий. Оставалось решить, что же именно необходимо совершить ради благостной цели.

Мысль основать монастырь первой пришла в голову Бориса. Он поведал её Евфимию, заявив, что лучшего ответа на знамение ангела трудно найти. Подвижник согласился, а владыка, когда они обратились к нему за благословением, одобрил выбор. Нашлось ещё несколько желающих присоединиться к нижегородскому подвижнику. В пылу воодушевления Борис и сам решил было принять постриг, и Иоанну стоило не малых усилий отговорить его от такого шага, объяснив, что земля больше нуждается в нём как в князе, нежели как в монахе.

Место под монастырь выбирали тщательно — ведь ему предстояло стать не просто обителью божьих слуг, но и важной частью межи оборонительных сооружений. Поэтому подыскивали место тихое, уединённое, но в то же время полезное с военной точки зрения. После долгих поисков, наконец, нашли севернее Суздаля на высоком берегу Каменки, подходящее поле. Поначалу хотели обойтись без торжественного шествия, уладить дело своими силами, но народ быстро прослышал о великом замысле, так что на зачин нового монастыря собрался почти весь город.

Очертив по земле пределы обители, расставив вешки на местах будущих башен, будущие иноки встали в ожидании. Сгибаясь под тяжестью деревянного креста, вперёд вышел Иоанн. Опытным взглядом епископ выбрал место, где предстояло заложить монастырский храм. Затем при торжественном молчании людей, водрузив крест, затянул молитву. Клир подхватил пение, двинулся к иерарху. Настал черёд Бориса. Взяв, протянутую кем-то лопату, он вонзил её в дёрн, надавил, с хрустом отбирая у земли твёрдый покров. К нему скоро присоединились многие жители города.

Евфимий же занялся другим делом. Дав обет провести в обители остаток жизни, он, прежде всего, вытесал три гробовых камня и лишь после этого принялся сооружать келью.

Строительство первых помещений и небольшой временной церквушки на месте будущего храма заняло, несмотря на помощь многих горожан, около месяца. Всё это время люди ночевали тут же, под открытым небом возле костров, а едва светало, с молитвой принимались за работу. А Бориса переполняло счастье. Основание монастыря стало его первым самостоятельным деянием. Не детской забавой, не выполнением отцовского поручения, а именно собственным предприятием. И от этого в нём кипела греховная с точки зрения церкви, но простительная в его возрасте гордость за самого себя. Он даже забыл о чёрной смерти, об оставшихся в Нижнем Новгороде друзьях, обо всём мимолётном, земном…

К осени Спасо-Преображенский монастырь зажил своей жизнью, а Борис, тепло простившись с Евфимием, собрался в обратный путь.

Моровые земли. Сентябрь, 6860 года.

Некоторые города вымирали до последнего человека, другие только наполовину. Оставшиеся в живых бросали дома, пожитки и уходили. Все дороги были забиты беженцами, несущими зловещие слухи и заразу. По обочинам лежали распухшие чёрные трупы. Их никто не хоронил, люди боялись приближаться к мёртвым, уже зная, что язва может переходить с мёртвого на живого. Правда, они ещё не ведали о способности чёрной смерти передаваться и от живого к живому. А когда узнавали, зачастую становилось уже слишком поздно.

Среди великого исхода, обгоняя повозки и изнеможенных людей, на гнедом коне мчался монах. Тот, кто успевал разглядеть всадника, отмечал его прямую посадку, сильное тело и волевое лицо. Седельные сумки болтались пустыми. Лишь за спиной монаха торчал холщовый свёрток, слишком похожий очертанием на спрятанный меч, чтобы принять его за что-то иное.

Пахомий не ночевал на постоялых дворах и вообще объезжал селения стороной. Он не останавливался возле умирающих и больных, протягивающих руки за последним благословением. Не отвечал на приветствия встречной братии, священников, обдавая пылью и тех, и других.

Лишь однажды Пахомий остановился.

На обочине лежала молодая женщина. Она умерла недавно, и даже чёрная смерть не успела уничтожить её красоты. Как взгляд смог выхватить этот лик, среди сотен других, мелькавших перед глазами, монах так и не понял. Случайность? Пахомий не верил в случай. Немного позже он понял — лицо женщины напомнило ему рано умершую мать.

Рядом с мёртвой сидел мальчик трёх-четырёх лет. Столько же было и самому Пахомию, когда он остался без матери. Несмотря на возраст, ребёнок всё понимал. Но не плакал, не просил помощи, а просто сидел подле женщины с отрешённым взглядом, страшным и непривычным для таких лет. Может быть, она вовсе не мать ему? Может тётка, или крёстная, или соседка, одна-единственная уцелевшая до поры из всей их деревни и подобравшая мальчика?

Пахомий не стал слезать с лошади, не взял мальчишку с собой. Такая мысль посетила его на короткий миг, но, промелькнув, исчезла. Он не мог поставить свою жизнь под угрозу, потому что жизнь эта давно уже не принадлежала ему. Скорее всего, ребёнок умрёт, не сегодня так завтра. Хотя пока никаких признаков чёрной монах не заметил.

Он бросил взгляд на дорогу. Никого. Вспомнил, что недавно обогнал повозку с большой семьёй беженцев. Мальчика подберут. Наверняка подберут, — убеждал он себя. Но всё же нутро требовало помочь, хоть чем-нибудь. Это слишком походило на откуп, но, отцепив одну из тощих седельных сумок, он бросил её в пыль рядом с ребёнком.

— Там еда, — произнёс монах, а, увидев, что мальчик перевёл взгляд на сумку, бросил коня вскачь.

Чтобы достичь неохваченной мором земли, Пахомию потребовалось три дня почти беспрерывной скачки. Он отказался от сна, лишь иногда останавливаясь в придорожных лесах, чтобы дать отдых лошади и на короткий миг разогнуть спину. Сам не прилёг ни разу — боялся не выдержать и уснуть. И потерять драгоценное время, которого и так ушло недопустимо много. Слишком долго пришлось бродить по опустошённым землям между Псковом и Изборском, собирая сведения о бедствии, пришедшем туда.

Ему удалось узнать если не всё, то многое, так что задержался Пахомий не зря. Но теперь приходилось навёрстывать упущенное время. Поэтому, даже обогнав чёрную смерть, он не остановился на отдых. И только увидев стены Богоявленского монастыря, позволил себе немного расслабиться. Придержал уставшую лошадь, пустил её шагом. Перед встречей с викарием следовало привести мысли в порядок.

* * *

Алексий принял его безотлагательно. Собственноручно налил вина, а потом внимательно выслушал, не сбивая вопросами. Но Пахомий и сам знал, зачем отправлялся на запад. Излагал чётко, упорядочено, начиная с главного. А главным для викария было понять, не тот ли это восставший дух объявился, что вырвался из Храма Предславы?

Алексий сопоставлял услышанное от Пахомия с собственными смутными догадками. И с каждым словом монаха, с каждой новой мелочью, чёрточкой, он понимал — тот самый. Тот, которого он ждал, и которого, положа руку на сердце, боялся.

Когда Пахомий собрался перейти к вещам второстепенным, попутным, Алексий знаком остановил его и надолго замолчал. Пока владыка размышлял, монах всеми силами боролся с дрёмой. Он приучен был сутками обходиться без сна, сидя в седле или пробираясь по лесу, но самым сложным оказалось не заснуть на стуле в прохладной келье викария.

— Что-то ещё? — прервал молчание Алексий.

— Новгородский владыка скончался по дороге из Пскова. То ли от мора, то ли от колдовства. Точно выяснить не удалось.

— Калику жалко, — равнодушно заметил Алексий.

Вот и не стало ещё одного врага. Даже не столько врага, сколько соперника. Помнил викарий о клобуке византийском. Плешь ему этот клобук протёр на макушке. Теперь хоть в малости можно вздохнуть с облегчением.

— Свиделся с Соколом, с тем чародеем мещёрским, — продолжил Пахомий. — Микифор его почти что захватил, но упустил в итоге. За шкуру свою побоялся. Да я и сам, признаться, растерялся. Очень уж всё быстро случилось. Так что чародей с княжичем нижегородским сбежали. Может потом под мор попали, не знаю.

— Нет, — Алексий покачал головой. — В Нижнем Новгороде колдун объявился. Мне донесли, что его тепло принял великий князь Константин Васильевич, и даже игумен Дионисий, говорят, испытывает к нему уважение.

— Хм… так вот, — вернулся монах к докладу. — Псковские беглецы утверждают, будто Соколу удалось озадачить того демона, показав некий змеевик. Тогда же якобы демон и назвался Мстителем.

— Так значит, у колдуна есть змеевик, способный потягаться с восставшим духом? — удивился Алексий. — Проклятье!

Викарий долго не мог найти себе места. Какая-то мысль всё время преследовала его. Что-то он упустил важное с этим змеевиком. Открыв ларец, в котором хранил сведения о чародее, он принялся лихорадочно рыться в грамотах и скоро обнаружил искомое.

— Вот оно! — воскликнул Алексий, извлекая письмо Леонтия.

Он перечитал его несколько раз, затем в другом ларце выкопал донесение настоятельницы Спасского монастыря Феодоры. Сопоставив числа, в сердцах отбросил свитки.

— Проклятье! — вспылил Алексий. — Об этом можно было догадаться и раньше. Мы потеряли впустую уйму времени.

Он повернулся к Пахомию.

— Слушай, мне нужен этот змеевик. С колдуном или без него, теперь неважно. Лучше, конечно, с Соколом.

— Прикажешь отправиться в Нижний Новгород, кир Алексий? — с готовностью спросил монах. — Смею, однако, заметить, что одолеть чародея там будет нелегко. Как я понял из твоих слов, он в большой чести у Константина Васильевича и, скорее всего, обитает в княжеском дворце. А там охрана не чета мещёрской. Не вышло бы как в Литве с Круглецом, царство ему небесное.

— Ты прав, Пахомий, — вздохнул Алексий. — Но дело настолько важное, что придётся попытать удачу. Возьми с собой человек пять самых надёжных, денег возьми, сколько нужно, но добудь мне этот змеевик. Слышишь, добудь любой ценой. Слишком многое стоит на кону. Гораздо больше, чем просто победа над неудобным колдуном.

— Могу ли я рассчитывать на помощь твоих людей там, на месте? — спросил монах.

— Моих людей? — усмехнулся викарий. — Там нет моих людей. По крайней мере, таких, на которых можно положиться в серьёзном деле. Нет, Пахомий, тебе придётся рассчитывать только на себя. Делай что хочешь: переоденься нищим, каликой, купи корабль и стань купцом… не мне тебя учить.

Помолчав, он добавил:

— Я распоряжусь, чтобы Василий оказал содействие. А, говоря с прочими, можешь ссылаться на меня.

Не успел монах начать сборы, как к викарию примчался встревоженный поднятой суматохой Василий.

— Пахомий требует у меня невозможного, он хочет…

— Ты дашь ему всё, что он требует, — рыкнул священник. — И не зли меня пустой болтовнёй.

Василий съёжился, словно ожидая удара владычной руки.

— Подготовь приказ, — Алексий дикой кошкой метался по келье. — Не записывай, передай устно. Искать колдуна. Сокола из Мещеры. Везде искать. Не хватать, без разрешения, следить только. Тем более не убивать. По обнаружению немедленно докладывать. Особо обратить внимание на его змеевик. По возможности змеевик этот изъять и доставить сюда.

— До кого довести приказ? — спросил Василий.

— До всех! — резко ответил Алексий и добавил больше для себя. — В Нижнем Новгороде достать его будет трудно. Но не всё же время ему там сидеть. Иногда и отлучаться колдуну придётся. Ну-ка, пусть попробует миновать хотя бы одного нашего человека, не попасть хотя бы на один постоялый двор, где есть наши слухи.

* * *

Пахомий взял с собой только двоих. Разгуливать большой толпой, привлекая к себе внимание всякого встречного, он посчитал неразумным. Но зато уж двоих взял самых лучших — Хлыста и Кантаря. Последнего пришлось освободить от занятий с новиками, перепоручив это дело Зубу, из которого учитель, конечно, никакой, но всё же опыта и умения воину не занимать. Василий против такой перестановки особенно возражал, однако воле хозяина перечить не посмел.

Лучший воин викария едва стоял на ногах. Не успев отдохнуть от одной поездки, он готовился к следующей, не менее опасной и тяжёлой. Но за долгие годы службы, монах привык к такой гонке. А отоспаться и на корабле можно.

Впрочем, насчёт корабля у него сразу возникли сомнения. По Оке — самому удобному пути до Нижнего Новгорода, несмотря на совет Алексия, он решил не идти. Опасался наскочить в Мещере на засаду, знал уже о таинственной сходке тамошних колдунов и подозревал, что кого бы они ни ждали, за дорогами станут присматривать особенно тщательно. Хлыст и Кантарь согласились — многих братьев забрали уже дикие леса. Настанет день, когда они разберутся с мещёрской вольницей, разгонят всю их колдунскую братию, выжгут заразу. Пока же следует думать о главном, а посему ввязываться в ненужную драку им не с руки.

Отправились напрямик, через Владимир. Так безопаснее — больше половины пути по своей земле выпадает топать. Отправились без лошадей. С ними ни в лес, ни в болото, в случае надобности, не полезешь. Пристали к поезду купеческому, заплатив за место в повозке. Переоделись в простое платье, припрятали в поклаже оружие и будто растворились среди купцов.

* * *

Трое монахов отбыли, приказы разослали, а Алексий никак не мог успокоиться. И вовсе не от страха перед демоном. Напротив. Ему вдруг пришло в голову, что из прихода Мстителя можно извлечь определённую пользу.

Знакомый с записями Предславы, викарий смог бы обойтись и без змеевика. Не одолеть Мстителя совсем, но направить его мощь в другую от Москвы сторону. Да хоть на ту же Мещеру напустить — пусть колдуны с ним сражаются, изничтожая друг друга — чем плохо? Нужное заклинание он выучил назубок. Мог в любой миг пустить его в дело.

Но вот надо ли раньше времени отводить угрозу? Сам Алексий давно уже назначен митрополитом в преемники. Однако его ставленник в княжеской семье, Дмитрий, пока далёк от престола.

Что если использовать Мстителя? Допустить в Москву, укрыв заблаговременно тех, в ком имелась нужда. Вероломство? Отнюдь. В великом замысле нельзя терзаться сомнениями подобного рода. Алексий и не терзался. Та игра, которую он ведёт уже много лет не его личная блажь. Не примитивная жажда власти. Слабые князья при слабых митрополитах и сильных соседях угрожают не только Москве, которая всего лишь место. Но угрожают единству народа, единству страны и веры. Угрожают будущему. Так что здесь сомневаться не след.

Опасность в другом — вдруг да зацепит Мститель самого викария. Тут со змеевиком получилось бы стократ надёжней. Но очень уж соблазнительно выходило решить попутно и эту задачу. Не менее важную. Тут и собственную шкуру на кон поставить не жалко.

Что ж, время на раздумья ещё оставалось. А пока следовало подготовить митрополита. Феогност до сих пор не особенно вникал в дела, связанные с наследием Предславы и вряд ли понимал всю серьёзность происходящего. Теперь пришёл час посвятить старика в кое-какие подробности.

— Я не знаю, чем на самом деле является эта сила, что обрушилась на людей. Возможно это восставший дух, возможно только слуга его, но то, что он связан с Полоцким храмом, не вызывает сомнений. Нам ещё повезло, что одному колдуну удалось узнать его имя — Мститель.

— И что это может значить? — встревожился Феогност.

— Это может значить, что он пришёл мстить. И, судя по всему, восставший демон успокоится, только отплатив всем, кто заточил его некогда в саркофаг и использовал затем долгие годы…

— Но не мы это сделали, — возразил Феогност.

— Не мы, — согласился Алексий. — Но полагаю, он не будет слишком щепетилен. Не станет разбирать кто прав, а кто виноват. Опасность угрожает всякому, кто причастен к тайне. В особенности же правителям…

— То есть? — нахмурился Феогност.

— Тебе или князю Семёну, или вам обоим… — невозмутимо пояснил викарий. — Если он с кем и захочет свести счёты, то в первую очередь с вами. Возможно, это его удовлетворит, и он оставит прочих людей в покое.

— То есть, мне следует принести себя в жертву, чтобы остановить Мстителя? — изумился Феогност.

Алексий, кивнув, развёл руками.

— Я бы с радостью занял твоё место, владыка, но боюсь, ему нужен именно ты…

— И тогда один расторопный викарий уж точно займёт моё место, — буркнул митрополит.

— На то твоя воля, владыка… — не слишком угодливо склонился Алексий. — И воля Господа нашего…

Глава седьмая

Черта

Мститель наступал, опустошая город за городом, страну за страной. Ничто не могло воспрепятствовать его тяжёлой смертельной поступи. Не помогали ни каменные стены, ни глубокие реки, ни топкие болота, ни пронзительно чистые молитвы, ни самые чёрные заклятия. Его могло задержать только безлюдье, ибо люди были единственной пищей, которую он пожирал, подобно тому, как огонь пожирает сухой хворост. Но и безлюдье могло лишь задержать, но не остановить его совсем.

Самого Мстителя или его воинство мало кто видел, хотя ощущали многие. Подобно кругам, что вызывает брошенный в воду камень, волна за волной расходились по земле отголоски враждебной мощи.

Первыми, опережая всё остальное, распространялись слухи. Они зарождались с отрывочных, рассказанных шёпотом историй о странных смертях, историй в которые поначалу мало кто верил, а заканчивались жуткой правдой о вымерших полностью городах и деревнях.

И тогда вслед за слухами приходил ужас. Он накрывал разом целый город, вчера ещё просто встревоженный, а сегодня потерявший рассудок и волю к сопротивлению. Город сходил с ума. В головах воцарялась сумятица, понятия смешивались, стирались грани между правдой и ложью, добром и злом. Люди переставали слушать друг друга, проклинали богов, отрекались от веры. Их души опустошались, а сердца остывали задолго до назначенного часа.

И чёрная смерть неизбежно приходила, обрушивая созревшие плоды слухов и ужаса, собирая свою жуткую подать.

Мор, собственно, и довершал дело. Лишь иногда появлялся со своей свитой сам Мститель.

Такого как в Пскове нигде больше не повторялось. То ли силы демона поуменьшились, то ли надобности такой не возникало, но только сведений о новых сражениях не появлялось. Мстителю, похоже, запросто хватало и одной чёрной смерти, одного чёрного мора.

Белогородье. Осень, 6860 года.

По едва заметной лесной тропинке шатаясь от усталости, брёл человек. Щуплый и долговязый, он, несмотря на тёплую погоду, кутался в плащ, что делало его похожим на большую серую цаплю. Человек пробирался лесом несколько дней и всё это время не ел ничего кроме ягод. Он не умел охотиться, да и не имел при себе ни ножа, ни лука, а все запасы давно иссякли. Голод изгонял тепло, и даже дневная жара не усмиряла озноб.

Эту тропку он обнаружил только сегодня, уже отчаявшись выйти из леса, в котором сам и спрятался от людей.

Нет, щуплый не совершил ничего преступного. За ним никто не гнался, никто его не искал. Просто он оказался достаточно мудрым, чтобы держаться подальше от охваченных мором городов и дорог, ибо, находиться среди людей, казалось сейчас куда опаснее, нежели делить лес с диким зверьём.

Стемнело. Вместе со светом ушли и остатки тепла. Плотнее укутавшись в плащ, путник уже начал подыскивать годную для ночлега кучу травы или листьев, как вдруг увидел отблеск костра. Насторожился. Несмотря на растущую слабость, он всё ещё остерегался людей. Поэтому выбор между пока не найденной безопасной кучей и ненадёжным костром, сделал не сразу. Что может ожидать странника посреди леса? То-то и оно.

Но щуплый слишком устал для сомнений. Пусть там окажутся разбойники или поражённые мором бродяги. Плевать! Ему хотелось теперь только поесть и уснуть возле огня.

Однажды решившись, он больше не сомневался. Подошёл ближе и различил возле костра две тени. Тени слегка шевелились. Путнику показалось, что люди беседовали, хотя он не слышал ни слова. Ещё двое спали, укрывшись одеялами. Отбросив страхи, он шагнул вперёд, стараясь ступать громче, чтобы не перепугать людей неожиданным появлением и уже на следующем шаге хрустнул сухой веткой.

— Стой! — тут же последовал окрик.

Щуплый остановился. Один из людей вскочил и, запалив факел, посветил в его сторону. Второй схватил лук, недвусмысленно направив на гостя стрелу.

— Поворачивай обратно, — громко сказал тот, что с факелом. — Здесь прохода нет.

Но щуплый не хотел никуда поворачивать, да, пожалуй, и не осилил бы обратный путь.

— А где есть? — спросил он вздохнув.

— Иди в эту сторону, — показал факелом человек. — Там большак. На нём застава, через которую пропускают. Только не вздумай приближаться к кострам, и боже тебя упаси попытаться проскочить между ними — сразу стрелу схлопочешь.

— Кто вы такие? — в щуплом вдруг проснулось любопытство.

— Ополчение из Васильевой Слободы.

— Из слободы, а людей не пускаете, — пробурчал путник. — Тоже мне слобода.

— Давай, давай, иди отсель… — произнёс ополченец с факелом.

— Я, мил человек, устал и к тому же голоден. Нет у меня сил, ваш большак с заставой искать.

Сказав это, он сел на землю и прислонился к дереву.

Оба ополченца, похоже, начали терять терпение. Первый досадливо сплюнул, а тот, что с луком вновь взял путника на прицел.

— Тебе что сказали? Топай, давай, не то стрелу пущу, — вскрикнул он с гневом

— Погоди! — остановил товарища тот, что с факелом. — Негоже такого заморыша оружием пугать. Он, гляди, еле на ногах стоит. Да и князь не велел зря по людям стрелять, только если напролом пойдут.

— Да ну его к лешему, — возразил второй. — Не князя в смысле к лешему, а этого недоумка.

— А кто у вас князь? — спросил щуплый, услышав перепалку, но оставаясь полностью равнодушен к угрозам.

— У нас много князей, — заявил ополченец с факелом.

— А наибольший кто?

— Константин Васильевич.

— Так это, стало быть, суздальская земля? — обрадовался отчего-то путник.

— Ну да, — согласился ополченец. — Так её называют.

— Уф, значит, добрался, — выдохнул с облегчением человек.

— А ты кто таков будешь? — спросил ополченец.

— Я? — замялся щуплый. — Скоморохом люди зовут.

Несмотря на приподнятое известием настроение, он ясно сознавал, что это ещё далеко не конец пути. Что ему ещё предстоит добираться до столицы, а силы уже на исходе, их может и не хватить. И голод. От голода просто темнело в глазах.

Видимо, это заметили даже от костра.

— На, держи! — крикнул ополченец. С силой размахнувшись, он бросил путнику свёрток.

Бросок получился метким — свёрток приземлился у самых ног. Развернув тряпицу, Скоморох обнаружил четвертину хлеба, луковицу и пару капустных огрызков. Вслед за свёртком, громко булькнув, упала баклага с водой.

— Вот спасибо, добрый человек, — поблагодарил он, хрустнув кочерыжкой.

Пока путник ел, ополченец разбудил дремавшую возле костра смену. Люди поднялись неохотно, бурча, что, мол, время им заступать ещё не настало. Однако тот, что с факелом, оказался на заставе старшим. Рявкнул на подчинённых, дождался внимания и произнёс:

— Пойду, отведу этого недокормыша до дороги, а то, как бы и впрямь не сунулся с голодухи через заслоны.

Сказав «отведу» старший вовсе не имел в виду, что они пойдут вместе. Скомороху пришлось идти шагах в пяти впереди. Было ещё темно, но дожидаться утра путнику не позволили. Ополченец бросил ему зажжённый факел и долго ругался, когда тот по нерасторопности чуть не запалил лес.

Дозорные костры попадались довольно часто. Их окрикивали, но, услышав отзыв, пропускали дальше. Впрочем, они всё равно не пересекали незримого рубежа.

Скоморох едва переставлял ноги, поэтому большака они достигли только под утро. То, что он здесь увидел, поразило его больше чем вся предыдущая цепочка костров посреди никому не нужного леса. По обе стороны перекрытой рогатками дороги, на расчищенном от леса пространстве, насколько хватало глаз, стояли полотняные наметы. Их было так много, что Скомороху показалось, будто он попал в воинский стан. Отчасти так оно и было: повсюду мелькали вооружённые люди, слышались распоряжения, ржали лошади, а всадники, несмотря на ранее утро, то и дело отправлялись куда-то и прибывали.

На подходе их остановили двое дружинников с головы до пят покрытых бронёй. Сразу узнавались воины породистые, не чета тем, что встретили новгородца посреди леса. Там у костра ополченцы — обычные мужики, взявшие в руки оружие лишь по необходимости, а эти словно родились в железе и вели себя соответственно.

— Стоять! — прогремел приказ.

Ополченец назвался (звали его Михаилом) и доложил, с какой целью прибыл.

— Добро, — ответил один из дружинников. — Возвращайся к своим. Об этом человеке дальше мы позаботимся.

Скоморох протянул провожатому пустую баклагу, собираясь поблагодарить, но тот покачал головой и даже шагнул назад, словно чураясь собственной посуды

— Здесь оставишь, я заберу потом.

Скоморох скривил губы, а Михаил, не прощаясь, ушёл.

— Мне сказали, будто здесь пропускают людей, — пробормотал новгородец как можно более вежливо.

— Пропускают, — подтвердил дружинник. — Только не сразу.

— Как так?

— Недельку в шатре поживёшь, — объяснил тот. — Потом и пропустим. Если, конечно, жив останешься. Так что хватит болтать. Видишь, вон шатёр с синим знаменем? К нему топай. Там сегодняшних собирают.

Они направились к шатру с синей тряпицей на верхушке. Скоморох, как завелось, на пять шагов впереди. И тут только до него дошло, отчего вся суматоха затеяна.

— Сегодняшних? — спросил он на ходу. — А если там кто с мором окажется?

— Значит, не повезло тебе. Хоть один помрёт среди вас в недельный срок, все там останетесь. Навсегда. Мы потом шатёр деревом обложим и спалим. Вон смотри, сколько вокруг земли выжженной.

— Так что же из-за одного всем помирать?

— Там, откуда ты пришёл, города целиком вымирают, — мрачно заметил дружинник.

— А отдельно нельзя поселится?

— Отчего же нельзя, можно, — отозвался дружинник. — Если свой шатёр имеется — ставь в ряд за синим и живи. Так многие делают.

— А если у меня нет своего шатра?

— Вижу, что нет, — ухмыльнулся дружинник. — Слушай, что ты дотошный какой? В общий шатёр не желаешь, своего нет, возвращаться не хочешь… не хочешь ведь возвращаться?

— Нет.

— Ну вот, — довольно кивнул дружинник. — Значит делай что говорят. Вот если бы у тебя деньги водились, то можно было бы быстро всё устроить, без ожидания.

— Ого! — изумился Скоморох. — Да если вы на лапу берёте и через это мору дорогу откроете, что тогда толку от ваших этих шатров?

— Но-но! — возмутился дружинник. — Язык-то попридержи. Тоже придумал — на лапу. Неужто мы за серебро свои семьи под чёрную подведём? Это тебе не мыто, чтобы за откуп увильнуть, а мы не мытари.

— А как же тогда?

— Чародей приедет и осмотрит. Он сразу видит на ком печать смерти лежит. Если на тебе не найдёт, сразу и пропустим.

— Так что же он всех-то не проверяет?

— Много вас больно, а он один, — буркнул дружинник. — Ну вот и пришли. Так что если денег нет, полезай в шатёр и не высовывайся. Воду и хлеб тебе доставят, за это не бойся. Мы людей голодом не морим. Полезай, полезай. Ты первый сегодня, так что один пока посидишь…

— Постой! — воскликнул щуплый, уже откинув полог. — А как зовут чародея вашего?

— Соколом зовут. А что?

— Можешь его позвать?

— Экий ты всё же настырный, — сердито сказал дружинник. — Нет его здесь. Он из Васильевой Слободы всем заправляет. Но тут тебе повезло — сегодня днём обещался заехать. А что серебро появилось?

— Думаю да. Передай чародею, что скоморох Калики его спрашивает.

— Это, какого же Калики? — удивился дружинник. — Уж не новгородского ли архиепископа, царство ему небесное?

— Его самого, — вздохнул Скоморох и скрылся внутри.

Шатёр оказался старым, поистёртым дождями и ветрами, и пустым — ни людей, как обещал дружинник, ни вещей. На земле лежало несколько охапок сухой травы — вот и весь уют. Но ему, измотанному долгой дорогой, и тряпичная крыша над головой показалась верхом блаженства. Скоморох уснул сразу, едва коснулся головой сена. Переживания последних недель, даже месяцев, сделали сон беспокойным, тревожным. Он то и дело просыпался; с ужасом озирался вокруг, но не найдя подле себя ничего страшного засыпал вновь.

* * *

По россыпи городков, окружённых белыми стенами, земля эта издавна называлась Белогородьем. Некогда процветающее, а потом запустевшее от набегов Белогородье вновь ожило с появлением нижегородского воинства и созданием Черты. Возведённая замыслом Сокола и волей Константина всего лишь за месяц она, стала, пожалуй, самым грандиозным оборонительным сооружением своего времени. И, кстати сказать, самым дорогим. Но затраты оправдали себя — чёрная смерть так и не ворвалась в Белогородье, а вследствие этого не достала и столицы Нижегородского княжества.

Черта долго тянулась вдоль Луха, а в его верховьях шла по лесам и болотам, пока не упиралась в Волгу. Через каждые полверсты стояли дозоры, между которыми передвигались конные разъезды. На дорогах и тропах путников встречали заставы. В окрестных селениях улицы перегородили рогатками, а сами селяне готовились вступить в бой.

Особое дело большие реки. По Оке опасности не ждали, но вот Волга текла как раз с моровых земель, а движение по этому пути не прекращалось даже во времена великих бедствий. Потому два десятка лодок денно и нощно сторожили реку, останавливая и сопровождая к берегу корабли. Возле Васильевой Слободы, на двух островах поставили шатровые городки, в которые силой или уговором помещали всех, кто прибывал сверху.

Мор был остановлен, но Сокол не исключал, что, почуяв сопротивление, Мститель может устроить нечто подобное псковским событиям, попытается прорвать оборону. Если это произойдёт, черта послужит сторожевой полосой, а князья, заранее предупреждённые о прорыве, смогут своевременно принять меры.

Два полка дружины, один под рукой Андрея Константиновича, другой князя Волынского, расположились в Васильевой Слободе, маленьком городке в самой серёдке Белогородья. Стояли полки с единственной целью — быть наготове и подоспеть туда, где объявится Мститель или кто-нибудь из его воинства. Поместные князья привели сюда дружины помельче. А кроме них в городке собиралось и ополчение.

Единственное что по-настоящему беспокоило Сокола, так это призрачная свита Мстителя. С бестиями княжеское воинство без сомнения управится. И числом, и выучкой, и духом оно превосходило наскоро сколоченную псковскую оборону. Да и знаний о враге с тех пор прибавилось. Но вот с неуязвимыми призраками сражаться выходило некому.

Калики нет, его посох, скорее всего, попал к Микифору. (Любопытно, — подумал чародей. — Хватит ли духу у гнусного священника пустить посох в дело? Вряд ли. Трусоват архимандрит, плохая замена владыке.)

В Нижнем тоже не нашлось достойного оружия. Дионисий ничем подобным не обладал, а своих таинственных подвижников отправил в Суздаль. Да и вряд ли они могли бы всерьёз повлиять на исход схватки, тут немного другая песня.

На всякий случай Сокол порылся в кремлёвской оружейной. Однако князья предпочитали хоть и дорогие, но вполне обыкновенные клинки. Ничего стоящего обнаружить так и не удалось.

Велик был соблазн пригласить чародеев из Мещеры. Сокол не сомневался — у каждого из них найдётся, чем удивить призраков, а то и самого хозяина. Ничуть не хуже его меча или посоха новгородского владыки. Но оставить Мещеру, в которой нет ни Черты, ни сравнимого с нижегородским воинства, совсем без защиты, он не решался. Да и не согласятся тамошние колдуны выступить на помощь православному князю, бросив собственные рубежи.

Местных же собратьев Сокол не знал. Не знал даже, остались ли здесь чародеи. Он написал марийскому князю Байбороде, но тот себе на уме, и скорее сочтёт нужным охранять собственные земли, чем помогать соседям. Даже по просьбе Сокола.

Оставалось уповать лишь на удачу, да на змеевик Вихря, который выручил его в Пскове и с соизволения судьбы, может выручить и теперь.

* * *

Иногда в Васильеву Слободу заезжал Константин Васильевич. Оставаясь в столице, он, тем не менее, принимал в подготовке отпора живое участие. Творением чародея князь восхищался не стесняясь.

— Вот бы такую оборону по южному рубежу устроить, — мечтательно говорил он. — Давно такой замысел у меня вызревает.

— Против орды совсем другую черту надобно возводить, — отвечал князю Сокол. — С крепостями и засеками, большими конными полками и тайными заставами. Там войска впятеро против нынешнего потребуется.

— Да знаю я, — махал рукой Константин, но блеск в его глазах не исчезал.

* * *

Скомороха разбудили голоса. Один из спорщиков громко ругался, второй отвечал спокойно. Сперва Скоморох подумал, что в его шатёр подселяют новых постояльцев, но, проснувшись окончательно, сообразил, что голоса раздаются в стороне. Понять далеко они или близко было невозможно — такие уж у шатров свойства, что всегда кажется, будто говорят у тебя над самым ухом. Новгородец огляделся — повсюду в тряпичных стенах светились мелкие дырочки. Возможно, их прожгли искры, летящие от костров, но, скорее всего отверстия проделали прежние обитатели, которым наскучило сидеть безвылазно целую неделю.

Прильнув к дырочке, Скоморох осмотрел доступное взору пространство, ограниченное двумя рядами тряпичных наметов. Он увидел, как в соседнем ряду спорят о чём-то его давешний провожатый с каким-то, вылезшим наполовину из шатра, купцом.

— Ничем не могу помочь, — убеждал дружинник. — Ваш ряд пропустят только завтра, после полудня. Таково распоряжение князя.

— Но шесть дней уже прошло, — ругался купец. — Я не могу торчать здесь вечно, у меня дела. У меня торговля.

— Ты сам отказался от услуг чародея, не то давно прибыл бы в Нижний Новгород.

— Я православный и не могу к колдуну обращаться, — возражал купец.

— Ну, так посиди ещё один день.

Подобные разговоры, похоже, давно приелись дружиннику — он ничуть не повышал голос, отвечал спокойно, но с заметным равнодушием. Скоморох собрался уже вновь улечься, как вдруг купец повернулся лицом в его сторону. На короткий миг повернулся, но Скоморохом тут же овладела неясная тревога. Этого голоса он никогда прежде не слышал, а вот лицо показалось ему знакомым. Причём знакомым не с лучшей стороны, иначе откуда бы взялась тревога. Скоморох некоторое время напрягал память, но так ничего и не припомнив, плюхнулся раздражённо на сено.

* * *

Второй раз его разбудили голоса уже известные.

— Здесь? — послышалось возле входа.

— Да, господин чародей, здесь, — ответил дружинник.

Откинув полог, в шатёр вошёл Сокол.

— Будь здоров, колдун! — сказал новгородец, поднимаясь с сена.

— Привет, Скоморох! — кивнул чародей, осматриваясь. — Рад, что тебе удалось таки улизнуть от Микифора.

— Это ему удалось улизнуть… — пробурчал тот в ответ. — Жаль, что я был слишком слаб, чтобы всадить в него нож…

— Ладно, ладно, — улыбнулся Сокол. — Я должен поблагодарить тебя. Ты сильно выручил тогда нас с Борисом. Давай я осмотрю тебя, да пойдём отсюда.

Когда они вышли из шатра, Скоморох вдруг задумался.

— Слушай чародей, — произнёс он тихо. — Может, мне показалось… но, кажется, видел я только что того священника, который вместе с Микифором наш отряд задержал на Шелони. Правда, в обычной одежде он здесь объявился, вроде за мелкого купчишку себя выдавал. Я потому и не признал его сразу. А тут ты о Микифоре заговорили, я и вспомнил.

— Вот как? — нахмурился Сокол. — Ты не ошибаешься?

— Не думаю.

— Не священник это, — пояснил Сокол. — Монах из тайной службы викария московского. Мне даже показалось, что Микифор его вроде как боялся. Заискивал перед ним. А где ты его видел?

— Вон, возле того шатра в красном ряду, — указал Скоморох.

Подозвав дружинника, Сокол спросил:

— Красный ряд, когда отпускаете?

— Скоро уже, господин чародей, — ответил тот. — Завтра после полудня…

— В том шатре кто у тебя?

— Там купец вроде бы как владимирский. Очень беспокойный человек оказался. Всё настаивал раньше времени уйти, мол, торговля хиреет. А к помощи колдунов вера, дескать, не позволяет прибегать…

— Пойдём, глянем, что за купец, — сказал Сокол. — Если не тот, что я думаю, пусть себе идёт…

Дружинник на всякий случай подозвал пару подручных, и они вместе с Соколом и Скоморохом направились к шатру.

— Эй, купец, выходи! — позвал дружинник.

Ответа не последовало.

Осторожно отодвинув ножнами полог, один из воинов заглянул внутрь. Он задержал дыхание на тот случай, если обнаружит сейчас мертвеца, но шатёр оказался пуст.

— Сбежал, вражина! — вскрикнул дружинник. — Не дождался положенного часа. Ну, попадись он мне…

— Нет, мил человек, — подумал вслух Сокол. — Не для того он сбежал, чтобы тебе попадаться…

* * *

Пахомий едва успел скрыться. Спрятавшись в заросшей травой канаве, он видел, как чародей в сопровождении дружинников направился к его шатру. Монах с трудом узнал скомороха, но, узнав, понял, что именно тот и раскрыл его. Стало быть, Микифор и тут дал маху, — понял Пахомий. — Не только колдуна с княжичем упустил, но и всех остальных пленников порастерял. Выругав про себя неуклюжего и не слишком умного священника, он принялся думать, как бы ловчее отсюда выбираться.

На придорожную заставу монах попал случайно. До сих пор он просачивался через Черту без каких-либо трудностей, а тут, разговорившись с попутчиками, замешкался и не сошёл вовремя с повозки. Хорошо хоть нашлось достаточно средств, чтобы купить место в отдельном шатре — подхватить заразу ему не улыбалось.

Эх, зря он здесь задержался, зря сразу не ушёл. Теперь вот колдун заподозрит неладное, насторожится, его труднее станет достать. Да и времени ушло немало. А дела не терпели отсрочки. В Васильевой Слободе нужно срочно найти Хлыста, стерегущего хижину чародея, а в Суздале дожидался возвращения Кантарь. А ещё требовалось составить донесение викарию и отправить с надёжным человеком. Да и надёжного человека предстояло сперва найти… Нет, зря сразу не сбежал.

Пахомий умел ждать. Он неподвижно пролежал в канаве весь день. Его не искали, по крайней мере, здесь — в двух шагах от шатра. Верно решили, что он уже далеко, а может, и вовсе махнули рукой.

Только стемнело, монах бесшумно пробрался между шатров, стараясь выйти правее дороги. Там, как он помнил, бежит ручей, откуда вся застава таскает воду. Двигаясь вдоль русла, можно миновать охранников и уйти на ту сторону Черты. Ему уже доводилось использовать этот путь, и прежде всё проходило гладко.

Однако на сей раз он наткнулся на охранника.

— Стой! — окрикнул голос из темноты.

Пахомий замер. Это могла быть засада, выставленная как раз на него, а мог оказаться случайный дружинник. Если засада, дело обещало обернуться большим шумом, а если нет, то…

— Стою, — спокойно ответил монах, незаметно положив руку на перевязь.

— Кто такой? — спросил голос.

— Кот, из отряда Городецкого князя…

Пахомий как-то видел Кота, слышал его разговор в корчме, по которому понял, что тот имеет в воинстве определенный вес. Потому и назвался сейчас его именем.

— Из Городецкого полка? — удивился голос. — А здесь-то что делаешь?

Дружинник хоть и заподозрил подвох, но совершил промашку, выйдя из тени.

Пахомий решился на удар. Его молниеносный выпад дружинник заметил слишком поздно. Он успел схватиться за оружие, сделав это в силу давней привычки, но не сообразил позвать помощь. А в следующий миг уже рухнул с рассеченным горлом прямо в ручей. Монах, выставив перед собой меч, крутанулся вокруг. Но больше никто не появился.

* * *

С расположением здесь основных княжеских сил, Васильева Слобода превратилась из крохотного городка в настоящий военный оплот княжества. Вместе с князьями и боярами сюда перебрался, чуть ли не весь двор. Хорошо хоть сам Константин Васильевич в Нижнем Новгороде остался, не то, пожалуй, пришлось бы переносить сюда и столицу.

Но всё равно перенаселения избежать не удалось. Гора, где жили зажиточные люди и Ополье, на котором располагался торг — две маленьких части собственно и составляющие городок, не могли вместить всех. Город начал расползаться вширь и скоро захватил соседние деревушки с починками.

Несмотря на печальные обстоятельства, что привели к неожиданному возвышению Васильевой Слободы, его жители довольно потирали руки. Цены на съестное выросли втрое, на жильё — впятеро. Горожане сдавали дома вельможам, а сами перебирались в сараи. Но жилья всё равно не хватало — тогда сдавали и сараи. Князья и бояре нанимали строителей и рубили на скорую руку избы, образуя по окраинам города новые улицы и слободки, но скоро перестало хватать и окраин, и строителей. Многие даже весьма знатные нижегородцы, вынуждены были селиться в обыкновенных шатрах.

Небывалый рост населения вызвал наплыв купцов, что немедленно привело к развитию торга. До этого в городке промышляли главным образом льном, глиняной утварью местного производства, да ещё перекупали хлеб. Теперь растущее число знатных господ, их челяди, воинов, привело к увеличению товарного разнообразия. Купцы соглашались неделями жить в повозках (так как ни домов, ни сараев, ни даже мест под наметы уже не осталось) лишь бы сбыть залежалые запасы. На процветание и суету подтянулись крестьяне. Одни вступали в ополчение, другие брались за торговлю, и из этих других самые ушлые умудрились сделать себе состояние.

Народу набежало столько, что коренного обитателя Васильевой Слободы удавалось встретить нечасто. Малую речушку Санохту едва не вычерпали вёдрами до дна. А уж во что она превратилась, когда обратно принялись сливать помои, стыдно и сказать. Пришлось носить воду с Волги, благо вычерпать её не по силам никакому воинству.

Рыжему всё это бурление пришлось по душе. Не будучи ни у кого на службе, лишь изредка помогая Соколу, он дни напролёт бродил по улицам, общаясь с людьми. Завязывал знакомства, перенимал всяческие навыки, говоры, собирал рассказы, небылицы, старины и прочее богатство такого рода. Многие стали узнавать его, здороваться, даже в гости приглашали.

Особенно Рыжего поразило здешнее гончарное умение. Он часами простаивал возле тех немногих ремесленных дворов, что удержались от соблазна пустить постояльцев, заворожено наблюдая за работой умельцев. Рыжий знал в этом толк, всё же с малых лет учился гончарному ремеслу у отца, а потом немало поездил по иным землям, перенимая умения. Он считал себя человеком сведущим. Но то, как обращались с глиной в Васильевой Слободе, поражало даже его.

Однажды возле дома Ивана Горянина, за работой которого он наблюдал особенно часто, Рыжий не выдержал

— Дай попробовать, — словно ребёнок попросил он старого гончара.

Известный своим мягким нравом Горянин не сторонился чужаков подобно многим другим мастерам. Он кивнул, подвинулся, пропуская парня к кругу.

— На-ка попробуй, — улыбнулся хозяин, очищая руки от налипшей до локтей глины.

Рыжий засучил рукава, огляделся. Взяв в руку жмень глины, помял её, приноравливаясь к незнакомому ладу. В этих местах круг был устроен иначе. Здесь его не толкали ногами, а вертели левой рукой, работая при этом с поделкой одной лишь правой. Рыжий даже подумал, что у него ничего не получится.

— Где глину копаете? — спросил он, желая ещё потянуть время.

— Здесь на Санохте и копаем, — ответил Горянин. — Ну, давай, с богом, что ли…

Рыжий решился и, плеснув воды, принялся вертеть круг. Неуверенность сразу исчезла, появился задор. Он быстро втянулся, и старый мастер лишь изредка поправлял гостя, подсказывая как лучше управится с кругом. Но в основном хозяин остался доволен его умением.

Слепив небольшой горшочек (на что-то сложное, работая одной рукой, он замахиваться не решился) Рыжий нетерпеливо дожидался пока Горянин закончит со своими поделками.

— Сейчас, с глечиком управлюсь и вместе с твоей цацкой обжигать будем, — успокоил его хозяин.

Доделав кувшин, гончар распалил печь и погрузил вместе со своей изящной посудой неказистую пробу Рыжего. Налив пива, уселся на бревно, пригласил гостя, после чего они молча сидели перед печью, наблюдая за пламенем.

Обжигали здесь тоже по-особому. Скорее не огнём обжигали, а дымом обкуривали, словно рыбу коптили. Но от такого способа все вещи обретали красивый оттенок глубокого синего цвета. Так что даже горшочек Рыжего вышел из печи каким-то породистым, хоть сейчас на продажу.

— Умеешь, — коротко одобрил Горянин.

Они выпили ещё пива, и Рыжий отправился домой, впервые за последнее время, ощущая себя счастливым.

В домике, который Константин предоставил чародею, хватило бы места для целого отряда. Впрочем, здесь и размещался целый отряд. Во-первых, сам Сокол со своими друзьями. Затем, по настоянию Бориса, ещё до его ухода в Суздаль, к чародею приставили Тимофея. Старый воин не возражал. Единственное, что его поначалу смущало, так это вурды. Он помнил горячую пору схватки под Муромом, когда пришлось не на шутку сражаться с их племенем. Однако смешливые и общительные приятели очень скоро переубедили старшину.

Тимофей с полудюжиной кметей также обитал здесь, хотя и пропадал часто в соседнем Зманово, где стоял его полк.

Теперь к разношёрстному отряду добавился владычный скоморох. Изголодавшиеся по острословию вурды были ему особенно рады, но Скоморох приятелей разочаровал — с некоторых пор он потерял вкус к зубоскальству и остротам. Даже улыбался теперь крайне редко, да в его зловещей улыбке и не было ничего смешного. Перестав быть скоморохом, он, тем не менее, так и не открыл своего настоящего имени, и даже вымышленным не назвался. Не желая участвовать в военных делах, он, к большому удовольствию обитателей взял на себя хозяйские заботы.

— А княжич далеко? — спросил он у чародея за завтраком.

Сокол помрачнел.

— Борис в Суздаль отправился. Дионисий его соблазнил приключениями богоугодными. А там сам знаешь — мор свирепствует. Жаль, если пропадёт парень.

— Он не пропадёт, — уверенно произнёс Скоморох.

Оба молча доели кашу.

— Я всё об этом монахе думаю, ну священнике том микифорском, — нарушил молчание Сокол. — Зачем он сюда пришёл? Зачем купцом вырядился?

— Думаешь, по твою душу? — спросил Скоморох.

— Может по мою, — пожал плечами чародей. — А может… знаешь, пару лет назад в Бориса стреляли на Муромской дороге. Чудом промазали. Тимофей собственноручно стрелу искал. Теперь я думаю, не этот ли монах и стрелял. Ох, боюсь я за княжича…

— Он не пропадёт, — повторил Скоморох с прежней уверенностью.

Позавтракав, Сокол поднял Рыжего с вурдами и они отправились на пустырь, разыскивать Тимофея

* * *

Когда в одном месте собирается такое число храбрых воинов, относящихся к разным полкам, городам и дружинам, между ними неизбежно возникают стычки. Не от вражды возникают, хотя и такое случается, но от извечной людской страсти к состязаниям и соперничеству.

У Константина хватило разума не препятствовать поединкам. Иначе, всё равно не утихнув, те могли перебраться на улицы, и тогда Васильева Слобода превратилась бы в одну большую корчму в самый разгар пьяной драки. Под поединки князь отвёл пустырь, но сражаться стенка на стенку запретил строго — кому надо пусть выколачивают дурь друг из друга по одному.

Великое множество воинов проводили теперь на пустыре всё свободное от службы время. Отдыхали и упражнялись одновременно. Основная борьба развернулась между дружинниками Андрея Константиновича и нижегородскими кметями князя Волынского. Однако к этому давнему спору иногда присоединялись городецкие воины и даже местные сельские богатыри пробовали свои силы. Боролись на поясах, сходились в кулачном бою, сражались на мечах, обмотанных тряпкой или кожей во избежание напрасных ран. Впрочем, состязались не только в поединках — тут же рядом метали ножи, копья, стреляли из луков. Понаблюдать за весельем стекался весь город. Зрители и участники делали ставки, заклады на победителя. Вокруг пустыря неизбежно возник небольшой торг, на котором можно было найти всё, что душе угодно, от хмельной браги до весёлой девицы.

Тимофея они нашли быстро — он как раз укладывал под улюлюканье зрителей молодого и сильного, но менее опытного местного ополченца. Припечатав мужика к земле, старшина забрал у судьи свою долю заклада и, заметив Сокола с друзьями, подошёл.

— Ты за мной, чародей? — спросил он, вытирая рубахой потную грудь.

— Да, дело есть.

— Срочное?

— Нет, не больно, — ответил Сокол. — Ты мне нужен будешь со своими парнями. Через час, отправимся одно место проведать…

— На Черту?

— На неё.

Тем временем Быстронога, полезшего в первые ряды зрителей, окружила толпа. Вурдов здесь мало кто знал — в эти места они забирались редко, а весть о том, что при чародее служат необычные воины, ещё не облетела городок. Потому зрелище заросшего волосами человекоподобного существа, вызывало не столько страх или уважение, сколько любопытство и желание подразнить.

— Эй, мохнатый, — крикнул кто-то из городецких. — Ты никак переведаться желаешь?

— Было бы с кем… — усмехнулся вурд. — Не с тобой же, недокормышем, биться…

Городецкий воин выглядел отнюдь не слабым и уж тем более не хилым — превосходил вурда весом раза в три, а размерами чуть ли не вдвое. Народ засмеялся в предвкушении драки, а оскорблённый воин выступил вперёд

— Давай, что ли тогда попробуем, — предложил он, насупившись. — С оружием или как?

— Нет, давай безо всего, — весело ответил вурд. — Кто кого первый свалит.

— Добро, — кивнул воин. — Все слышали?

— Слышали! — поддержала толпа. — Заклад какой?

К судье шагнул Тимофей.

— Я гривну ставлю, что мохнатый верх возьмёт.

— Да ну? — удивились многие небывало высокому закладу. — Не прогадаешь, Тимофей?

— А вы ответьте, тогда поглядим.

Судья положил возле ног две шапки, куда и посыпались ставки. Спросив имена противников, он торжественно возвестил:

— Быстроног из Мещеры, бьётся с Михайлом Носатым из Городца. Без оружия. Кто первый спиной к земле приложится, тот, стало быть, и проиграл.

Власорук с Рыжим отправились смотреть на схватку, а Тимофей вернулся к стоящему в стороне Соколу.

— Подождём, раз время терпит? Думаю, недолго Быстроног с мужиком провозится…

Сокол пожал плечами — к поединкам он страсти не питал, но и особого отвращения тоже.

Однако Тимофей ошибся. Быстроног вовсе не стремился покончить бой одним единственным ударом или броском. Ему захотелось вдоволь насладиться борьбой, да и зрителей потешить. Вурды, как давно уже подметил Сокол, вообще обожали, когда на них народ глазеет.

Сперва на полусогнутых ногах, выпятив перед собой руки с пальцами врастопырку, оба противника ходили один подле другого, примериваясь и приглядываясь. Михайло бросился на вурда первым, но, больно получив по лодыжке, отскочил назад. Толпа одобрительно зашумела — удар Быстронога понравился.

— Вали гладкокожего! — закричал Власорук.

Быстроног молниеносно подсёк ногу противника. Тот грузно свалился на бок, но тут же вскочил вновь. Теперь он растеряно пыхтел, не зная, что предпринять дальше. Поставившие на незадачливого воина принялись его подбадривать.

— Давай, Михайло, покажи мохнатому!

Воин сделал хитрый выпад, и ему удалось обхватить вурда руками. Словно железным обручем сдавил он Быстронога. Сдавил так, что жилы вздулись на руках. Попади в такие тиски человек — давно бы уже не выдержала грудь. Но вурд умудрился вывернуться, да так ловко, что никто не заметил, как это ему удалось.

В схватке человека и вурда первым не выдержал чародей.

— Быстроног, нам пора, — сказал Сокол.

Не успел он договорить, как Михайло уже лежал припечатанный на обе лопатки.

* * *

Выходить за Черту позволялось дружинникам лишь в особых случаях и только в сопровождении чародея. Теперь ровно такой случай и выпал.

Накануне, один из вышедших с той стороны беженцев, рассказал о большой вооружённой до зубов шайке, что расположилась в лесу неподалёку и вроде бы совсем не собиралась переходить Черту. Конечно, это могли оказаться разбойники, или блуждающий по лесам отряд из какого-нибудь покинутого города, или крупный купец с охраной. Но Сокол ради пущего спокойствия решил проверить — а вдруг да явились пособники Мстителя или ещё кто-нибудь в этом роде.

Подобные донесения с границы поступали часто, и при чародее сложился летучий отряд в три десятка всадников для проверки слухов. Сокол сам отбирал людей. Костяком отряда стали нижегородские дружинники под рукой Тимофея. В качестве проводников и следопытов чародей набрал ополченцев из Васильевой Слободы и ближайших селений. Ходил с ним и Рыжий, а время от времени к отряду присоединялись вурды. Поначалу люди пугались таких союзничков, но скоро привыкли, хохоча над их шутками и проделками. Вурдов брали не всякий раз — верхом они ездить не любили, как впрочем, не любили возить их на себе и лошади. Но сегодня Сокол поднял всех.

Ехали молча. Тимофей думал о чём-то своём, а его парни не решались беспокоить начальника пустым шумом.

— Что, по княжичу скучаешь? — спросил старого воина Сокол.

— Есть немного, — улыбнулся Тимофей. — Сперва, как князь меня к нему приставил, сильно недоволен я был. Сопли вытирать мальчишке, чего хорошего? Но за три года прикипел. Как-то пусто теперь без него. То в Тракай без спроса удрал, то в Суздаль с подвижниками отправился. Считай, уже полгода его толком не видел.

Воин усмехнулся:

— Тогда-то за Тракай, мне сильно досталось от Константина Васильевича. Мог князь и шкуру спустить. А вот поверишь, зла у меня нет на мальчишку. Ну ни сколечки.

— Думаю, скоро увидишь его, — обнадёжил чародей. — Слухи доходят верные, что собирается в обратный путь княжич. Всё что смог для Суздаля, он сделал…

Тимофей, кивнув, вновь углубился в мысли.

В указанном беженцем месте Лух был широк, но мелок. Река круто поворачивала на юг, оставляя по ходу заросшую кустами старицу из цепочки озёр и песчаных кос. На одной из кос и расположился дозор. За долгие недели дежурства, четыре ополченца превратили свой маленький стан в настоящее поселение. На косе появился навес, защищающий от солнца и дождя, под которым кроме лошади, приведённой одним из стражников, располагался добрый запас дров и съестных припасов. Сами люди обосновались в основательно отстроенном шалаше, рассчитанном, видимо, на длительную зимовку. Рядом с косой, на небольшом откосе ополченцы завели коптильню, в которой готовили пойманную на досуге рыбу. И досуга, и рыбы в реке хватало, а потому коптильня не простаивала без дела. Дух от этого заведения распространялся далеко вокруг, так что если бы дозор задумывался тайным, то запах давно выдал бы его местонахождение.

Ополченцы встретили отряд Сокола с воодушевлением. Многодневное дежурство им порядком наскучило, а тут, какое никакое развлечение. Но гости надолго не задержались, Тимофей лишь уточнил у дозорных, точно ли здесь тот мужик вышел? Те подтвердили — так и есть, здесь дело было.

Узнав где брод, Сокол повёл отряд за Черту. Лух и вправду измельчал за лето — вода в самом глубоком месте лишь пощекотала лошадям брюхо. И всадники, с шумным плеском преодолев реку, скрылись в лесу.

Лес выглядел не слишком глухим. Скорее это был бор, нежели лес. Во всяком случае, конный отряд шёл по нему без помех. Правда, далеко углубляться не пришлось, уже в ста шагах от реки перед ними открылась поляна с множеством кострищ, объедков и примятой травой. На первый взгляд тут стоял отряд не меньше их собственного.

— Кажется, опоздали… — произнёс Тимофей. — Даже дымка над углями не вьётся, значит, не позже сегодняшнего утра покинули это место.

Получив приказ Сокола, ополченцы соскочили с коней. Старший среди следопытов Коняшка рукой распределил, кому из них какой участок предстоит осмотреть. Одни принялись изучать кострища, другие пядь за пядью прочёсывали траву и кусты вокруг, несколько человек отправилось искать следы в прилегающем к поляне лесу. Оставшиеся ополченцы рассыпались по становищу, заняв оборону. Дружинники остались в сёдлах, готовые при первой опасности прийти на помощь товарищам. Сокол же, пустив коня попастись, уселся под дубом, чтобы немного подумать.

Ещё без доклада разведчиков, ему стало ясно — что-то здесь не то. Слишком нарочито валялся кругом всякий хлам, будто его умышленно раскидали, а не позабыли второпях или выбросили за ненадобностью. Так никто себя в лесу не ведёт, разве что лесорубы перепившиеся. Ни купцы, ни разбойники, ни тем более воины, такого множества следов не оставляют. Даже если совсем не заботятся о скрытности, привычка своё возьмёт. Слишком бросался в глаза беспорядок.

— Подвох какой-то здесь, — сказал подошедший Тимофей, покрутив в воздухе пальцем.

Сокол кивнул.

— Что будем делать, если наткнёмся на след? — спросил Тимофей.

— Смотря, куда след поведёт… — неопределённо ответил Сокол. — Далеко от Черты уходить не стоит.

— Тоже так думаю, — согласился воин.

К ним подошёл Быстроног.

— Нам бы тоже глянуть, господин чародей? — предложил он.

Получив разрешение, вурды тенями скользнули в лес.

Если всё это ловушка, — подумал Сокол, — то очень уж необычная. Он совсем не ощущал опасности, и в тоже время опасность присутствовала. Присутствовала не в ощущениях, но в подозрениях. Так бывает когда к вам на встречу идёт человек, улыбаясь от уха до уха, но при этом держит за спиной руку. Поди, догадайся, что у него на уме, и что за спиной…

Подошёл Коняшка.

— Человек двадцать, двадцать пять здесь было, — доложил он. — Дня три или четыре стояли, может больше. Снялись, действительно этим утром, судя по следам — вдоль реки они пошли, на полуночь.

— А кто такие? — спросил Сокол.

— Точно сказать нельзя. Оружие у них имелось, это правда — вон как пень изрубили, в щепу, и в деревьях много следов от стрел. А вот кто такие, не скажу. Скорее всего, не купцы, а если купцы то без товара. Следы слабые — без груза шли, и без лошадей — копыт не видно…

Вернулись с разведки вурды. Быстроног взобрался на лошадь, (та фыркнула, но стерпела), а Власорук к Соколу в упор подошёл, и шепнул на ухо:

— Тухлячок, господин чародей…

— Где? — удивился Сокол.

— Везде, — ответил вурд. — Одна сплошная тухлятина, обман, ложь…

— Не говори загадками, поясни, — нахмурился чародей.

— Не было здесь никаких двадцати пяти людей, — доложил Власорук уверенно.

— А кто же были, вурды что ли?

— Я так и думал, что ты это скажешь, — осклабился вурд, но тут же, взяв себя в руки, согнал усмешку. — Нет, здесь люди были, однозначно, но только не двадцать пять и даже не двадцать. Трое или, самое большее, четверо.

— Да ну? — удивился Сокол. — А следов-то на целый полк.

— Вот я и говорю — тухлячок…

Власорук вернулся к товарищу и запрыгнул на лошадь. Тимофей посмотрел на чародея настороженно — он не слышал разговора, но напряжение заметил.

— Что-то случилось? — спросил старшина.

Сокол, ещё подумав, сказал тихо:

— Давай, всех по коням… Обратно двигаем… Только без суеты лишней… Позади поставь тех, кто в броне… Но не кричи об этом… Потихоньку всё сделай… Как бы само собой.

Тимофей спорить не стал, знал уже, что Сокол кожей опасности чует. В таком случае разумнее положиться на колдовское чутьё, чем горячку пороть.

Выбрались благополучно. Лошади, вновь вспенив реку, вынесли отряд к дозору.

Когда люди расположились на отдых, Тимофей повторил свой вопрос. Сокол рассказал о том, что обнаружили вурды.

— У них нюх не чета людскому, — заверил он. — Тот, кто западню устроил, их в расчёт не принял и просчитался тем самым.

— Западню? — удивился Тимофей. — Кабы дело наоборот обстояло ещё ладно, я бы понял. Ну там, в ловушку нас заманить якобы малым числом, а встретить целым отрядом. Но, напротив, делать вид, что их много? Тут я чего-то хитрости не пойму

…

— В том то и дело, что не понять, — ответил Сокол. — А раз не понять, то лучше не соваться. Опасность я бы почуял, но наблюдать за нами вполне могли, а может, и теперь наблюдают. Подождём, что они предпримут дальше.

— Предпримут дальше? — ещё раз удивился Тимофей. — Ты полагаешь, что это ещё не конец?

Он даже договорить не успел. Быстроног вдруг бросился на Сокола и сбил его в сторону. Отменная скорость была у вурда — арбалетный болт ушёл в песок в том месте, где только что сидел чародей.

— Дружина, к оружию! — заорал Тимофей, выхватив саблю.

— Реку не переходить! — приказал чародей, отплёвываясь от песка.

Рядом с ним, улыбаясь, песок из шерсти вычёсывал Быстроног.

Старшина выстроил прикрытых бронёй дружинников в ряд и лихорадочно всматривался в лес. Но разглядеть ничего не смог.

Между тем чародей принялся раскапывать стрелу. Она ушла очень глубоко, да ещё и вбок, что сильно затрудняло поиски. Вурд, достав нож, присел рядом.

— Почему ты сейчас не почуял опасность, господин чародей? — спросил Быстроног, ловко выкапывая яму.

— Далеко слишком, — буркнул Сокол. — Когда люди научатся посылать стрелы за сотню вёрст, тогда даже бога никакое чутьё не спасёт, — он улыбнулся. — Ну если конечно рядом не окажется какого-нибудь расторопного вурда.

Последние слова Быстроног расценил как похвалу, и если бы его рожа не заросла до ушей волосами, можно было бы увидеть, как он краснеет. От удовольствия краснеет, ибо смущение вурдам несвойственно.

Скоро подоспели Рыжий с Власоруком. С их помощью стрелу удалось, наконец, выкопать.

— Та самая, — заглянув через плечо, произнёс Тимофей. — В Бориса точно такую же посылали под Муромом.

— Похоже на то… — согласился Сокол и распорядился. — Оставь несколько человек ополченцам в помощь, и отходим.

Мещера. Осень 6860 года.

Мещера продолжала жить неторопливо, без суеты и страха. Наводняющий прочие земли ужас, накатывал сюда лишь лёгкими всплесками неясных слухов. Люди волновались, конечно, и Блукач разговорами пугал, масла в огонь подливая, но так чтобы терять рассудок, или бежать сломя голову, такого на Мещере не случалось.

Малонаселённые дикие земли, обширные леса с труднопроходимыми болотами, могли если и не остановить совсем, то значительно задержать моровое поветрие. С севера Мещеру прикрывала Черта, да такие же безлюдные муромские леса. А Оку держали под строгим присмотром мещёрские чародеи. На своих колдунов народ особенно уповал — вон их сколько в городе толкается, неужто не справятся с напастью?

Сами колдуны, правда, не слишком уверены были в силах своих.

Получив через Эрвелу весточку, Мена поначалу сильно разозлилась на Сокола. Его затею с Чертой она не одобрила сразу. Чудит старик. Как говорится, седина в бороду, а бес в ребро. Про другое говорится, но и к нынешнему случаю подходит. Ишь чего удумал… Вместо того, чтобы бороться с главной угрозой, с источником зла, он затеял прикрывать от мора обширные земли нелепыми заставами.

Выявить Мстителя, узнать слабое место и ударить подходящим оружием — вот что надобно сделать. Тогда и чёрная смерть сама собой отступит. Никаких заслонов ненужно. Но Сокол, ни с кем из них не переговорив, решил по-своему. И оставил Мену в тяжёлых раздумьях.

А что она может?

Нет, кое-что может, конечно. Попытаться отследить Мстителя, например. Пожалуй. Совсем не зря Сокол считал её не просто способной к подобному делу, но и превосходящей умением его самого. Однако, это ведь не человека пропавшего искать. Тут и на ответное волшебство запросто нарваться можно. Таких плюх нахватать — мало не покажется. Очень опасная затея. На самой грани её возможностей. На той грани, где любая оплошность чревата падением в такую бездну, откуда не возвращаются.

Но Сокол не оставил выбора. Не сидеть же, сложа руки, в ожидании пока старик соизволит вернуться. Он может и вовсе не вернётся. Хорошо ему там. Войск под рукой немерено, серебра, хоть топоры отливай, любую прихоть по первому требованию бояре наперегонки исполняют…

Нет, нужно что-то делать. Уж больно раздражает собственное бессилие.

Первая же попытка напасть на след Мстителя привела к неожиданному открытию. Чары необычной природы гуляли сполохами под сводами мироздания. И все эти чары искали тоже что и её ворожба. Искали восставшего бога. Не только мещёрские чародеи, оказывается, вступили в борьбу. Кто-то ещё, достаточно сильный, бросил Мстителю вызов. Что ж неплохая зацепка.

Не без труда Мене удалось распутать странные заклинания, так похожие на те, что плёл некогда в мороке старец в белом саване, которого она поначалу приняла за Сокола. Теперь раз за разом, девушка осторожно ловила в видениях отблески чужой ворожбы, пытаясь собрать её воедино, прочитать, понять смысл.

Собрала, прочитала, поняла. И немало удивилась.

Позволив себе чуточку передохнуть, Мена задумалась. Новость следовало немедленно передать остальным, а они обитали в Мещёрске. Лишь одна она, как угорелая носилась каждый раз из Елатьмы.

Девушка вывела коня, забралась в седло.

— Да простит меня Эрвела, — буркнула она и не жалея животного помчалась в Мещёрск.

* * *

Дом Армаса преобразился. Дыру в крыше заделали, поменяли прогнившие половицы, весьма кстати наладили печь — со дня на день ожидали первых морозов; по стенам набили полок, на которые сваливали груды берестяных свитков с выуженными у заезжих людей крупицами знаний. То один, то другой колдуны постоянно рылись в них, сопоставляя сведения.

Совет собирался раз в неделю. Старая мельница стала вдруг на редкость оживлённым местом. Споры шли не только во время советов, но и всякий раз, когда здесь встречались хотя бы два чародея. А такое случалось нередко, тем более, что чёрные колдуны прямо здесь, в доме мельника и жили. Иногда заходила Эрвела, появлялся временами князь; из Васильевой Слободы прибывали посланцы от Сокола. Однажды зашёл Блукач. Буркнул что-то про тщетность усилий слепых и глухих, и ушёл восвояси.

Несмотря на молодость и на то, что приходилось мотаться из Елатьмы, Мена, в отсутствие Сокола, как-то незаметно возглавила разношёрстную колдовскую братию. Не то чтобы её выбирали на совете, или каким-либо иным образом подтверждали главенство, всё случилось будто само собой. Вот и теперь, стоило ей примчаться, Ушан, не задавая лишних вопросов, отправился собирать товарищей.

— Мститель на Москву пойдёт, — заявила ведунья, когда все собрались.

— Почему на Москву? — удивился Ушан.

— Его, то и дело, направляют туда. Каким-то необычайно мощным заклинанием. Словно зверюгу травят, гонят на ловцов.

— То и дело? — зацепился Вармалей. — Значит, это не одно какое-то чародейство?

— Нет, — покачала головой Мена. — Заклинание плели четверо. То есть это я обнаружила четверых, может их было и больше. Причём заклинание одно и тоже, но каждый применял его отдельно от остальных. И в разное время. Первое-то я давно засекла. Ещё Сокол во Пскове был. Но тогда не сумела сути понять.

— И все четверо на Москву? — восхитился Барцай, хлопнув по плечу чёрного собрата. — Не слишком любят Москву-то?

Чародеи разом загомонили, обсуждая неожиданную новость.

— Тебе удалось отследить, кто они эти чародеи? — деловито спросил Вармалей. — Может, имеет смысл связаться с ними, объединить, так сказать, усилия? Вместе-то всяко ловчее будет Мстителя одолеть.

— В том-то и дело, — ответила Мена. — Все они священники, к тому же высшего разбора. На одном, том, что чаровал первым, уже лежала печать смерти, я случайно заметила. Про остальных ничего сказать не могу.

— Вот те раз… — озадаченно произнёс Вармалей, и на время все замолчали.

— Выходит, духовенство решило выступить против своих же иерархов? — вновь подал голос Вармалей.

— Выходит так, — подтвердила Мена. — Причём не сговариваясь.

Колдуны помолчали ещё.

— Допустим Москва, — произнёс Ушан. — Что это нам даёт?

— Ничего хорошего, — буркнула Не с Той Ноги. — Нет, то есть гнать-то, пусть гонят. Пусть счёты друг с другом сводят, нам только передышка получится. Но три сотни вёрст невелика преграда. Куда он после Москвы полезет? То-то и оно! Лес ведь только мор сдержать сможет, сам Мститель пройдёт и лесом.

— А мы ещё ничего толком не знаем, — добавил Барцай. — Как с ним сладить? Каким оружием, каким заклинанием?

— Попытаюсь достать его, — сказала Мена. — Увидеть в мороке.

— А ну как он тебя первым достанет? — возразил Вармалей. — Не с человеком играешь… с богом.

— Прикроюсь чужой ворожбой, — повела Мена плечом. — Подберусь, пока его священники заговорами обдают. В такой кутерьме может и не до меня ему будет. Одним бы глазком взглянуть. Большего и не требуется.

Помолчали.

— Знаешь, — сказал Вармалей. — Перебирайся-ка ты обратно в Мещёрск. Нечего тебе из Елатьмы мотаться. Опасное дело затеяла, одна можешь и не сдюжить. А так, кто-нибудь из нас с тобой всегда будет. Поддержит если что.

* * *

Мена обосновалась в доме Сокола и взялась за ворожбу. Используя чары священников и как прикрытие, и как ниточку, девушка принялась потихоньку подбираться к Мстителю.

Нелегко ей ворожба давалась. Людей разыскивая, она в мороке птицей себя ощущала. Вся земля раскрывалась под ней книгой понятной. Ничего не могло схорониться от взора. И даже давно простывший след брала ведунья быстро, словно он огнём вычерчен был, особенно, если касалась при ворожбе вещей пропавшего человека.

Теперь же не оказалось у неё ничего под рукой. Да и бесполезно к богу с человеческой мерой подходить. Помнила Мена, не отозвался ей змеевик Вихря, когда Сокол расспрашивал. И вместо птицы, змеёй в мороке предстала. Не парила — ползла, продираясь сквозь спутанную осеннюю траву. И не видела ничего кроме той травы. Лишь отблески чужих чар путь указывали.

Много сил уходило. Уши закладывало, кровь из носу шла. Не с Той Ноги каждый раз отвар целебный наготове держала. Отпаивая Мену, ворчала:

— Надорвёшься, девочка, раньше времени. На износ работаешь. И себя погубишь, и делу не поможешь. Дождись уж Сокола, вдвоём вам ловчее чаровать будет.

Мена отмахивалась. Пила отвар, отдыхала и вновь к видениям возвращалась.

И добралась, доползла, не одну змеиную кожу на жёсткой траве оставив. Вышла на след, распутала петли, увидела в порождённом ею мороке смутные очертания Мстителя. То ли человек, то ли зверь — не понять.

Но и Мститель почуял ведунью. Дёрнул головой, будто принюхиваясь, нашёл в жухлой траве мелкого ужика. Встретились на короткий миг взгляды, и судорога прошла по телу Мены. Одно желание овладело ею — скрыться поскорее от враждебной твари. Заползти в тёмную норку, в щель, куда угодно. Но пересилила себя, заглянуло в чужое нутро, местью сжигаемое…

Подтвердились прежние догадки — на Москву Мститель шёл. Однако тамошние владыки оказались не главным предназначением. Не за тем он явился в мир. Что-то ещё безуспешно искал. Метались в сознании смутные образы, лица врагов. Но кто они такие, где их искать, он и сам не ведал. И Мена лиц не признала. Знакомых среди обречённых не нашлось.

Только это она про него узнала. А он о ней всё. Короткого взгляда хватило Мстителю. Зацепил Мену, повлёк к себе. Резанула боль, подступила тошнота, воля потерялась в бездонных глазах. Едва удалось вырваться.

— Он увидел меня! — вскрикнула Мена, тут же потеряв сознание.

Не с Той Ноги бросилась к девушке. Разжав стиснутые зубы, влила отвар. Потом обняла за плечи, успокаивая дрожь.

Долго Мена в себя приходила. Но очнулась, в конце концов, — на лице ни кровинки, веки дёргаются, в груди огонь полыхает…

— Довольно! — воскликнула старая колдунья. — Не смей черту переступать… в другой раз не выберешься.

Мена, взглянув на дрожащие руки, кивнула.

— Больше не буду.

Но опоздали они с осторожностью. Попалась в ловушку Мена. Тот, кого она выслеживала, перешёл в наступление. Не потребовался Мстителю наведённый морок, он обладал способностью врываться в сон. И врывался чудовищным кошмаром, единственным спасением от которого было немедленное пробуждение.

Каждый раз повторялось одно и тоже: то ли зверь, то ли человек, разобрать точнее в дрожащем мареве она так и не сумела, ловил её взгляд и, не сводя страшных глаз, начинал тянуть к Мене лапы. Тварь не произносила ни слова, ни вслух, ни мысленно, она просто топила сознание девушки в своих бездонных глазах, раскрывая навстречу объятия.

Благо у Мены хватало сил прервать сон, и она всякий раз ускользала от смертельных объятий. Что произойдёт, когда однажды она не сумеет вырваться из призрачных лап, Мена старалась не думать. Чудовище запросто могло опустошить её душу, выесть разум, чувства, желания. Могло превратить девушку в безмозглое существо, в ходячее растение без собственной воли, или, того хуже, сделать ведунью своим орудием.

Пока удавалось отбиваться. Плохо только, что теперь она почти не спала. Нельзя было спать. Пыткой стал сон. От истощения, Мена осунулась, стала раздражительной, часто несла всякий вздор и понапрасну срывала зло на соратниках. Какая уж тут работа.

Не с Той Ноги, Вармалей, Ушан и Барцай, день и ночь находились в доме Сокола, меняя друг друга. Сторожили, чтобы прийти на выручку, вырвать из сна, если сама Мена не справится. Но по-настоящему помочь не могли.

Барцай попытался однажды вмешаться в борьбу, Мена даже разглядела его в мороке, в образе чёрного быка, заступившего дорогу демону. Но у колдуна ничего не вышло, он и сам едва не попал в ловушку. Отступил.

Выручила Эрвела. Как всегда неожиданно объявилась, вошла в дом, кивнув расступившимся колдунам. Взглянула в изнеможённое лицо Мены и всё поняла.

— Темно, — произнесла владычица. — Но клин клином вышибают.

Никто ничего не понял, а Эрвела, не объясняя, развернулась и вышла. Только пса чародейского потрепала напоследок.

Вернулась овда через три дня. Принесла сноп пересохшей травы. Протянув старой колдунье, сказала:

— Приготовь отвар. И пои девочку каждый вечер. Будет спать вовсе без сновидений. На некоторое время поможет, а что потом не знаю.

Дурманящий отвар отправлял Мену в небытие, в чёрную пустоту. Не спасение — передышка.

Где ты пропадаешь, Сокол? С кем воюешь? Кого спасаешь? Почему не вернёшься, не поможешь той, которая любит тебя?

Белогородье. Ноябрь 6860 года.

Черта не только отвлекала на себя уйму войск, но и потребляла огромное количество припасов. Казна нижегородских князей таяла на глазах, однако Константин ни разу не проявил недовольство. Если Нижний удастся защитить от напасти, — рассудил он, — непомерные расходы обернутся сторицей. Уцелевшая столица неизбежно возвысится над прочими разорёнными, опустошёнными, а то и вовсе вымершими городами. Тем более в глазах православного народа, считавшего моровое поветрие промыслом божьим, наказанием за тяжкие людские грехи. В таком случае, избежавший господнего наказания Нижний Новгород, приобретал образ города чистого, даже святого, не покоренного дьявольскими пороками, соблазнами и прелестями.

Однако утверждать, что князей волновали одни лишь подобные корыстные расчёты, значит покривить истиной. Государи, как могли, заботились и о подданных. На борьбу с голодом из Нижнего Новгорода и Васильевой Слободы в Шую и Суздаль отправились хлебные караваны. Всё зерно, что доходило до нижегородских торгов в эти трудные времена, приобреталось уполномоченными великим князем или его тысяцким купцами. Князь запретил без меры задирать цены, но, даже учитывая это, прибыль обещала оказаться высокой. Понятно, что от купцов не было отбоя, однако повезло далеко не всем.

Среди счастливчиков, что получили право на хлебные поставки, был и Ондроп. Кадомский купец теперь ворочал такими деньгами, о которых два года назад не смел и мечтать. А ведь всё началось с той случайной встречи на елатомском постоялом дворе, когда Рыжий посоветовал ему отправится с железом в Муром. С той встречи, которую Ондроп поначалу проклинал, но которая впоследствии привела его к знакомству с молодыми князьями в Муроме, ввергла в полное приключений и переживаний путешествие с вурдами, и, в конце концов, свела с Соколом.

И вот, он стал единственным чужаком, которому князья позволили заниматься столь прибыльным делом. По-настоящему прибыльным — каждый вложенный рубль за одну лишь поездку в Суздаль оборачивался двумя. Конечно, и опасностей было немало. Одна только возможность подхватить чёрную чего стоила. Но Ондроп уже мало походил на прежнего робкого купчишку. Заматерел, пообтёрся. Обзавёлся знакомствами, слугами, речными судами и лавками на крупнейших торжищах.

Чтобы не торчать неделями на Черте, теряя время в ожидании пропуска, Ондроп придумал вовсе Черту не пересекать. Его помощник закупал зерно в Васильевой Слободе и доставлял до заставы на большаке, до той самой, где задержали Скомороха. Там возы разгружались и под надзором стражников мешки с зерном скатывали по дощатому настилу с высокого пригорка на моровую сторону, где их подбирал и грузил на свой поезд Ондроп. Такой хитроумный ход позволял Ондропу обернуться дважды против прочих уполномоченных купцов. Те, понятно, в конце концов, сообразили и стали Ондропу подражать, но кадомский купец в накладе не остался, а его положение в торговых кругах ещё больше укрепилось.

Когда Борис, закончив дела в Суздале, обратился к купцу с просьбой доставить его до Черты, то не сразу признал в нём муромского знакомца. Купец, вместо ответа, вдруг стал горячо благодарить князя за какие-то прежние заслуги. Борис сначала решил, что перед ним один из местных православных его почитателей, но, постепенно вникая в речь, сообразил, что это тот самый купчишка, которому он в своё время помог сбыть с рук товар в Муроме.

— Тебя и не узнать, — улыбнулся Борис. — Смотри, каким славным брюхом разжился, что новгородец знатный. Так, стало быть, теперь хлеб в Суздаль возишь? От Волынского дозволение получил?

— От батюшки вашего, Константина Васильевича…

— Да ну? — удивился Борис. — Как же тебя к нему допустили?

— Чародей, Сокол, замолвил словечко, да вурды знакомые попросили. Батюшке вашему они уж больно по душе пришлись.

— Сокол, вурды? Вот так раз! — изумился Борис. — Так ты и с ними знаком?

* * *

На сани ещё не пересели — снег если и выпадал, то пополам с дождём и тут же таял. А вот по ночам подмораживало. Люди кутались в меха, укрывались от непогоды просмоленной толстиной, какой по дороге в Суздаль ограждали от влаги хлеб.

На выезде из Суздаля к Ондропу в поезд напросилось двое монахов. Крупных таких, на гребцов похожих.

— Паломники мы, — объяснил один.

— В Печёры нижегородские идём, — добавил его товарищ. — Подбрось, добрый человек, Христа ради.

Купец за Христа не радел, но пребывая в благодушии, возражать не стал.

— До Черты подвезу, — кивнул он путникам.

А вот у Бориса паломники сразу вызвали недоверие. Он уже привык, что любой здешний монах почтительно кланялся князю, как человеку прикоснувшемуся к чуду. А эти двое, словно и не слышали ни про явление ангела, ни про основание нового монастыря, ни про святое шествие. На молодого князя, сидящего на возке рядом с Ондропом, они просто не обратили внимания.

Решив, что монахи просто-напросто проезжие, в местных делах не сведущи, Борис успокоился. А зря.

В первую же ночь, когда измученный разъездами купец пристроил повозку в хвост поезда и завалился спать, оба монаха вдруг оказались подле Бориса. Не успел княжич раскрыть рта, как оказался связанным по рукам и ногам. Откуда ни возьмись, появился третий монах, которого Борис тотчас припомнил. Это был тот самый священник, что сопровождал архимандрита Микифора, когда новгородцы захватили вышедший из Пскова отряд.

— Ну, здорово, князь, — зло усмехнулся Пахомий. — Не по зубам ты оказался Микифору, посмотрим, как теперь тебя колдун выручать станет…

Борис уже забыл и думать о прошлых неприятностях, потому не сразу нашёл что ответить. А когда нашёл, его рот уже надёжно запечатали кляпом.

Купеческие слуги не заметили происходящего на последнем возке, а сам Ондроп проснулся от холодной стали приставленного к горлу кинжала.

— Не дёргайся попусту купец, — заявил Пахомий. — Тебе ничего не грозит.

Ондроп бессильно наблюдал, как два монаха, стащив на ходу с повозки, уволокли юношу в темноту. Пахомий до поры остался с купцом. Поезд проехал ещё около часа, прежде чем монах, опустив кинжал, заговорил вновь.

— Как тебя звать? — спросил он.

— Ондроп.

— Ты правь лошадьми-то, Ондроп, правь и слушай меня внимательно.

Править лошадьми в хвосте поезда надобности не было, но купец перечить не стал. Взял вожжи и превратился в слух.

— Поедешь в Васильеву Слободу, — сказал монах. — Найдёшь там колдуна. Зовут Соколом. Он где-нибудь подле князей крутится. Спросишь у людей, подскажут. Как найдёшь, передашь ему, что княжич у нас. Опишешь нас, как запомнил, монахи, мол, пришлые. Не думаю, что много монахов на князей ловушки ставят.

Пахомий ухмыльнулся.

— Скажешь ему, что мальчишку мы отпустим, но только взамен на одну вещицу. Он поймет, на какую именно. Если вдруг не поймёт, так намекни на помершего Вихря, его, дескать, вещица нам надобна. Запомнил?

— Угу, — кивнул головой Ондроп.

— Повтори, — приказал Пахомий.

— Чего повторять, — буркнул Ондроп. — Знаю я Сокола, слышал и про эту историю со змеевиком.

— Тем лучше, — довольно произнёс Пахомий. — Теперь о встрече. Скажешь колдуну, чтобы пришёл на то место, где стрелу выкопал из песка. Но чтобы один пришёл без кметей и без дружков своих волосатых. Меч пусть тоже оставит, мало ли что. И главное передай, чтобы не думал долго, а то ещё хитрость, какую удумает. Не надо мне этого. Три дня я ему даю, не больше. Если через три дня он в известном месте с вещицей не появится, то кончим мы щенка.

— Да как же три дня-то? — впервые возразил Ондроп. — Меня же на Черте неделю продержат.

— Не продержат, — успокоил Пахомий. — Стражникам скажешь, колдун сам к тебе примчится.

Они проехали ещё некоторое время в молчании.

— Всё понял, купец? — спросил Пахомий.

— Всё, — буркнул Ондроп.

— Ну, тогда бывай.

Монах соскочил с повозки и скрылся в лесу.

* * *

На заставе ожидали, что кадомский купец, как всегда, получив зерно, отвалит обратно в Суздаль. Но тот вдруг миновал вешки и направился к шатрам.

— Стой, Ондроп, — остерёг дружинник. — Не туда идёшь. Твои левее расположились.

— Сокол где? — спросил купец.

— В Слободе, наверное. А что?

— Дело у меня к нему.

— Послезавтра подъедет. В шатре подождёшь или на той стороне останешься?

— Ждать не могу. Дело срочное. Борис Константинович в беду попал. Выручать надо. Каждый час дорог.

Дружинник ойкнул, позвал старшину. Тот выслушал Ондропа и, не раздумывая, отправил гонца в Васильеву Слободу.

Тревожная весть о пленении Бориса дошла и до его отца, как раз решившего проведать войска. Так что к Ондропу, вместе с Соколом, примчалась целая свора князей и вельмож, а с ними и два полка дружины. Почёт для купца небывалый, да повод горький.

Собрались в небольшой сторожке, единственном бревенчатом сооружении на заставе. Ондроп доложил все обстоятельства дела, передал дословно разговор с Пахомием, после чего, началось совещание.

— Да что они себе позволяют, дьявол их побери? — возмущался Константин. — Кем они себя возомнили, воинством небесным?

— А что за вещица им требуется? — спросил Волынский.

Сокол показал змеевик.

— Всего про него не знаю, — ответил Сокол. — Сам ещё толком не разобрался. Но думаю, связан он как-то с этой напастью.

— А им он зачем? — уточнил Волынский.

— Надо думать, за тем же самым.

— То есть?

— То есть, они надеются с помощью змеевика совладать с чёрной смертью.

— А это возможно? — не отставал Волынский.

— Не знаю, — пожал плечами Сокол. — Но думаю, именно змеевик позволил нам с Борисом уйти невредимыми из Пскова. Хотя, с другой стороны, Калику, вот, он не уберёг.

— Обмен исключается, — резко заявил Константин, до этого рассеянно следивший за разговором. Похищение сына вывело князя из себя и он метался по комнате, пытаясь придумать выход.

— Ну почему? — возразил Сокол. — Я готов отдать змеевик за жизнь юноши.

— Я не готов, — обрубил Константин. — Никто не смеет мне условия ставить. Никому не позволено трогать семью великого князя…

— Условия не тебе поставлены, — заметил чародей.

— Не имеет значения, — мотнул головой князь. — Если через три дня Борис не появится целым и невредимым, я двигаю полки на Москву. Кровью умоются лиходеи!

При этих словах огоньки загорелись в глазах не только у вурдов. Такой поход, если учесть, что никто не ждёт нападения, мог оказаться вполне успешным. Войск на Черте собралось столько, а желание кметей выступить было так велико, что Москве пришлось бы тяжко. Но Бориса даже взятие Москвы вряд ли смогло бы освободить. И Сокол попытался успокоить князя.

— Погоди, Константин Васильевич, давай для начала малой кровью попытаемся сына твоего вызволить. А уж если не выйдет, то тогда и двигай мстить.

— Что ты предлагаешь? — спросил князь.

— К утру попытаюсь найти где княжича прячут, — ответил Сокол. — Тогда и посмотрим, что сделать можно. Но до утра позволь мне занять этот дом. Возвращаться в город нет времени.

Константин кивнул чародею, махнул рукой свите и молча вышел из сторожки. За ним устремились князья да бояре. Вурды, пожав плечами, убрались последними. Сокол остался один.

* * *

Чародей не спешил совать голову в западню, хотел действовать наверняка, для чего собирался сначала выяснить, где именно монах укрывает похищенного княжича. Задачка плёвая, имеющая несколько решений. Можно, наводнить все прилегающие к Луху леса ополченцами-следопытами, подождать, пока они не наткнуться на вражеское логово. Можно, спешив княжескую дружину, отправить во все стороны мелкие поисковые отряды. Константин располагал достаточной силой, дабы перевернуть всё окрест вверх дном.

Но Сокол понимал, что ни на тайную разведку, ни тем более на значительные по размаху поиски времени не оставалось. Поэтому он решил прибегнуть к помощи ворожбы.

Мена нашла бы княжича без труда, как бы его не прятали, какими бы чарами не прикрывали. Тут Сокол уступал девушке многократно, потому и обращался к ней за помощью каждый раз. Но свежий след мог взять и он сам. Не запросто, не в два счёта, но мог. Когда все обстоятельства похищения отчетливо ясны, а время ещё не упущено, чародей мог уповать на успех.

Он чаровал всю ночь. В глиняной миске курилась смешенная с душицей конопля, а две свечи тускло мерцали в дыму. Полуприкрыв глаза, чародей вслушивался в треск тлеющих листьев, ловя призрачные намёки и наводящие знаки. Его никто не беспокоил. Сторожку по приказу Константина окружило плотное кольцо охраны. Сам князь, его многочисленная свита, равно как и друзья чародея, разместились в шатрах.

То ли в облаке конопляного чада, то ли благодаря чему-то ещё (чародейские приёмы скрыты от глаз непосвящённых), Сокол увидел Бориса. Целый и невредимый, правда, со связанными руками, юноша лежал на куче прелых листьев в лесной землянке. Его стерегли два монаха, ни один из которых не походил на Пахомия. В то же время, Сокол не сомневался — эти двое служили викарию. Их породу чародей смог бы теперь узнать в любом мороке.

Охранники вовсе не выглядели беззаботными, что можно было бы ожидать от людей надёжно скрытых в глухой трущобе, вдали от дорог и селений. Они не ленились постоянно обходить окрестности тайного логова, внимательно осматривая подходы. Они ни на миг не оставляли без присмотра юношу, не важно спал тот или бодрствовал. Что касается самих монахов то, казалось, они и вовсе не смыкали глаз. Больше часа потребовалось Соколу, чтобы вполне уяснить, где располагается схрон. Но вот следов Пахомия он так и не обнаружил.

Чародей закончил под утро, нажив сильную головную боль и дикую сухость во рту — конопляный угар вызывал похмелье не хуже доброй браги или крепкого вина. Разминая затёкшие руки, покачиваясь от усталости, он вышел на свежий воздух и подал охранникам знак рукой.

Скоро маленький домик был забит до отказа. Придя в себя окончательно, Сокол сиплым голосом попросил принести еды. Сильная жажда и голод — неизменная плата за чародейство такого рода. Дворня Константина, подгоняемая гневным взором князя, метнулась исполнять приказ.

Пока Сокол поедал вчерашнего зайца, запивая холодное мясо, свежей родниковой водой, все собравшиеся молча ожидали рассказа. Заяц был съеден, а вода выпита, прежде чем чародей соизволил заговорить.

— Нашёл я Бориса, князь, — произнёс Сокол, прежде всего, успокаивая Константина.

Все облегчённо вздохнули, а вурды, повинуясь давней привычке, взялись за ножи, будто собирались приступить к освобождению пленника прямо сейчас.

— Далеко? — спросил Константин и, не дожидаясь ответа, предложил. — Давай туда Волынского двинем с отборным полком? Врасплох негодяев застанем, на мелкую лапшу порубим.

Волынский подтянулся.

— Не выйдет ничего из этого, князь, — остановил обоих Сокол. — Там лес кругом. Орава твоя только шум лишний поднимет. Спугнёт татей загодя. Тут тоньше надо бы поступить, хитрее…

Константин пристально взглянул на чародея, ожидая разъяснений. А Сокол обратился к друзьям:

— Господа вурды, для вас будет работа…

— Неужто спасать?! — обрадовался Быстроног.

— Вот именно…

— Двоих не мало будет? — нахмурился князь.

— В самый раз, — улыбнулся Сокол, и вурды только что не заплясали от похвалы.

Они поговорили, обсуждая все мелочи предстоящего похода.

— Подойдёте скрытно, — напутствовал чародей вурдов. — Вам следует добраться до места к завтрашнему утру, чтобы поспеть до истечения указанного Пахомием срока.

— Эх, может всё же полк двинуть, — сетовал князь.

— Полк двинь, раз уж руки чешутся, — улыбнулся Сокол. — Только пусть он ждёт на дороге, возле развилки на Шую. Вурды по-тихому вызволят княжича, проводят туда. Ну а уж воины доставят его тебе в целости и сохранности. Но накажи им строго, ни с кем не сходится. Мор-то никто не отменял.

— А что с третьим монахом? — спросил Константин.

— Им я займусь лично. Главное, чтобы одновременно с вурдами угадать, не то он насторожится гад и уйдёт. Потом ещё пакость какую устроит.

— Может окружить кметями то место заранее? Вон Тимофей со своими молодцами поможет тебе, прикроет.

— Спасибо, князь, но я должен пойти один.

— Кому должен? — проворчал Константин, но махнул рукой. — Впрочем, как знаешь, не мне тебя учить.

* * *

Предоставив князю готовить войска, на случай если всё же придётся пойти на Москву, Сокол верхом поспешил на Лух. Помня об условиях Пахомия, он не взял с собой ни Рыжего, ни Скомороха, ни Тимофея. Не взял, опасаясь за жизнь княжича, даже меча. Из всего оружия оставил только кинжал, припрятав его в сапог.

Чародей добрался до заставы ближе к ночи. Ополченцы удивились, узнав его, — один прибыл без отряда, да ко всему ещё и безоружный.

— Видно дело у тебя важное, чародей? — спросил старшина.

— Так и есть, — согласился Сокол, заводя коня под навес. — Вы, вот что, отправляйтесь-ка к соседям вашим. Проведайте как дела у них, да что слышно. И раньше утра не возвращайтесь, не стоит. Не моей волей приказываю, но княжеской.

— Вот как? — удивился старшина, но не ему чародею перечить.

— Если позволите, я рыбки вашей копчёной отведаю, за версту пахнет, аж в животе урчит.

Старшина улыбнулся, кивнул, затем, подняв бойцов, увёл их в наступающую темноту.

Вряд ли монах рассчитывал вторично застать чародея врасплох стрелой из осадного арбалета, но Сокол всё равно поберёгся — развёл костерок под навесом, откуда решил до утра не высовываться. Здесь его монаху не выцелить. И незаметно подкрасться не выйдет — конь не хуже чародея опасность чует, предупредит, если сам он заснёт.

Впрочем, Сокол спать не собирался. Коротая ночь, размышлял о предстоящей схватке. То, что встреча выльется в схватку, он не сомневался. Пахомию, вернее его хозяину, нужен змеевик. Чародей же расставаться с вещицей и не думал. А значит, драка неминуема.

Многое зависело от вурдов. Если им удастся вызволить княжича, то чародей мог бы позволить себе многое. Например, попросту не явиться на встречу, а затем, дождавшись ухода озлобленного монаха, тихонько выследить его и напасть неожиданно, причём совсем не там, где тот приготовился к нападению. Но в том то всё и дело, что он не мог узнать об освобождении Бориса заранее. Вурды не обладали даже зачатками ведовства, чтобы подать ему весточку. Нет, монаха нельзя отпускать. Не стоит искушать судьбу и всякого рода хитростями.

Покончив с этим вопросом, чародей переключился на змеевик. Как мог викарий воспользоваться им в борьбе с Мстителем? И действительно ли священнику он нужен для этой борьбы, а не для какой-то другой? Быть может, он желал вновь овладеть силой того, кого зовут Чернобогом, как это сделала в своё время Предслава? И в таком случае, чем это может грозить соседям Москвы? Выяснить возможности Алексия было бы не лишним. Только как? Устроить охоту на священника точно так же, как тот устроил охоту на самого Сокола? Перейти в наступление? Эта неожиданная мысль понравилась чародею. Над ней стоило подумать всерьёз. И обязательно надо будет посоветоваться на этот счёт с Константином, пока зуб у него на викария вырос. Но всё это, конечно, после того, как решится вопрос с Борисом.

* * *

Снег за одну ночь завалил всё вокруг. Там где вчера лежала мёрзлая земля, теперь покоился мягкий белый покров. Однако сильного мороза не случилось, поэтому Лух не замёрз. Чёрные волны лениво лизали резко очерченные белые берега, и кроме этих двух цветов никаких других оттенков глаз не различал.

— Колдун! — раздалось с противоположенного берега. — Ты здесь?

Сокол попытался разглядеть монаха через щель, но тот видимо спрятался за деревьями.

— Здесь! — отозвался он, не высовываясь из-под навеса.

Лух не Волга, позволял переговариваться не особенно напрягая глотку.

— Один? — крикнул Пахомий.

— Один.

Монах замолк на время, то ли высматривая засаду, то ли меняя место.

— Змеевик против княжича, колдун, — вновь крикнул Пахомий. — Отдай вещицу и мальчишка останется невредим.

— Ты ничего не путаешь? — спросил чародей. — Это не мой сын, а Константина. Великого князя, между прочим. Княжич даже не мой ученик. Он верен вашей церкви. Какой обмен ты предлагаешь?

— Мне плевать, чей он сын, чей ученик и кому он верен, — крикнул Пахомий. — Мне нужен змеевик. И я его получу. Можешь не делать вид, что щенок тебе безразличен, всё равно не поверю.

— А если змеевик окажется мне дороже? — спросил Сокол.

Пахомий опять замолчал. Сокол, во что бы то ни стало, старался выиграть время. Каждое лишнее мгновение для вурдов могло оказаться решающим. Пахомий не подозревал, что ему известно местонахождение княжича, чем чародей и собирался воспользоваться.

— Давай наоборот, — предложил он. — Пусть княжич выйдет сейчас на берег и сделает пять шагов в сторону. Тогда я брошу змеевик на тот островок, что лежит между нами…

— Шутки шутишь, колдун? — ответил Пахомий. — Бросай вещицу сюда. Отдашь змеевик, я сразу мальчишку освобожу, а уж потом мы с тобой поговорим с глазу на глаз.

— Пусть он сперва покажется, — потребовал Сокол.

Пахомий замолчал.

— Мне надоело ждать, — заговорил он вновь. — Сдаётся мне, ты задумал какую-то подлость и теперь тянешь время. Если так, то щенок умрёт, а вина за это ляжет на тебя.

Сокол забрался в седло.

— Я иду к тебе, — крикнул он. — Возьми змеевик сам, если сможешь.

Конь выскочил из-под навеса и тут же ринулся в ледяную воду. Сокол подгонял животное, стремясь уйти от возможной стрелы. Но выстрела не последовало. На другом берегу, чародей соскользнул с седла и перекатился, скрываясь за елью. Оставшись без всадника, умное животное неспешно отправилось обратно, подальше от людской свары. Его ржание вскоре раздалось в безопасном отдалении.

Пахомий так и не выстрелил. Либо не успел, либо заранее не надеялся застать противника врасплох. Сокол некоторое время пролежал без движения, прислушиваясь к звукам леса. Ничего не услышал, зато почувствовал. Не сразу. Ему пришлось сосредоточиться, чтобы найти источник опасности в доброй сотне шагов от реки. Видимо прислужник викария успел отойти вглубь леса.

Стараясь не скрипеть свежим снегом, Сокол направился к монаху.

* * *

— Чего там? — высунулся из землянки Кантарь.

— Показалось, вроде кочка на болотине шевельнулась, — ответил Хлыст, потирая глаза.

— Поди, отдохни возле щенка, а то, небось, в глазах уже пятна мельтешат. Перетрудишься, ослепнешь совсем, или умом тронешься. Мне что ли тогда одному здесь бедовать?

Зря Кантарь на Хлыста наговаривал. Пока они незлобно ругались, кочки ещё ближе к землянке подвинулись. Но так, что совсем незаметно со стороны было. Хлыст спустился в землянку, а Кантарь отправился с обходом вокруг схрона. Но далеко не ушёл.

Взметнулись с земли жёлтые листья, вцепились в лодыжки цепкие мохнатые пальцы. Монах опрокинулся на спину и, ударившись о корень потылицей, потерял сознание. Когда на шум, уже с мечом наготове, выбежал Хлыст, такие же мохнатые пальцы сошлись у него на горле.

Два вурда, быстро повязав монахов, метнулись в землянку. Борис спал. Увидев над собой две мохнатые рожи, он сперва испугался, не признав друзей. Потом улыбнулся.

— Сокол послал вас? — спросил княжич.

— Он самый, — буркнул Власорук. — Давай, князь, посмотрим всё ли в порядке.

Вурд разрезал верёвки и наскоро осмотрел Бориса. Не считая затёкших рук и ног, княжич не пострадал. Тогда Власорук, достав какую-то целебную мазь, принялся растирать юноше ноги.

— Чего терзаешься, словно поп в постный день перед жареным поросёнком? — спросил он товарища.

— Да вот думаю, прирезать их или нет… — в раздумье произнёс Быстроног.

— Ну, прирежь, — равнодушно посоветовал Власорук, не прерывая работы.

— Да чего-то рука не поднимается пленников резать. Кабы ещё в бою другое дело, а так… Грех на душу брать.

— Окстись! — притворно застонал Власорук. — Какая у тебя, беса плехатого, душа может быть? Евлампия нашего многодобродетельного наслушался что ли? Царство ему небесное.

— Ну не душа, но что-то такое должно быть… — пробормотал Быстроног.

— Ну не режь… — вновь равнодушно согласился Власорук и спросил у юноши. — Ну что княжич, сможешь идти?

— Ага, — кивнул Борис.

— Пошли, стало быть, — поднялся вурд, отряхивая волосатые ноги от налипших листьев.

* * *

Посреди вырубки лежала груда свежих брёвен, приготовленных к зиме для вывоза. Это ж надо, — подумал Сокол, — у кого-то посреди мора ещё доходят руки до подобных забот. И улыбнулся — у самого-то находится время для подобных мыслей накануне смертельной схватки.

Он огляделся. Стараясь держаться в тени деревьев, направился к небольшому заросшему кустами холму. Чародейское чутьё указывало как раз на него.

Пахомий совсем не зря считался лучшим среди воинов Алексия. Если кто и мог справиться с таким искусным противником, то только он. Конечно, об ответной ворожбе не могло быть и речи. Сокол подавил бы мощью неумелые потуги монаха, сломал бы любые преграды. И у Пахомия оставалось только одно средство переиграть чародея, кожей чуявшего любую опасность — сделать так, чтобы опасность заполнила всё вокруг.

Располагая временем, он хорошо подготовился к встрече. Десятки ловушек, ям с кольями, самострелов, петель-удавок, тем более незаметных под свежим снегом, буквально ослепили Сокола, когда тот обогнул холм. Тревога источалась отовсюду. Чародей не сумел определить, по крайней мере, наспех, какая из угроз подлинна, а какая служит прикрытием. Это был тот редкий случай, когда способности сработали против него. Он не мог преодолеть естество, но и отступать не пожелал.

Сокол растерялся всего лишь на миг, однако и такой малости хватило Пахомию для нанесения удара.

Если бы монах притаился с мечом или чем-нибудь столь же смертоносным, чародей, наверное, распознал бы его даже в этом вихре тревог. Но Пахомий напал с голыми руками. Он бросился неожиданно, откуда-то с пригорка. Сокол даже не увидел прыжка, лишь почувствовал, как на плечи навалилась тяжесть, а руки возле локтей сковала чужая ухватка. Сковала намертво, не позволяя дотянуться до кинжала. Чародей не выдержал ноши, его повлекло в сторону, ноги подломились и враги упали на припорошенную снегом землю. Перекатились, сцепившись, и почти одновременно вскочили вновь.

Пахомий тут же схватил удобную, как из руки выросшую, суковатую дубинку. Скорее всего, загодя припрятанную именно в этом месте. Монах всё рассчитал заранее.

Некоторое время они стояли один против другого, тяжело дыша. Не от усталости — от предвкушения схватки. Оба так и не произнесли ни слова, но глаза их горели взаимной ненавистью. Монах был значительно крупнее колдуна, к тому же успел вооружиться. И если учитывать, что кинжал был пока бесполезен, а ворожба Сокола не годилось для боя, то надежд на победу у него оставалось немного. Впрочем, против силы чародей мог выставить знание. Чего только не увидел он, странствуя по миру, каких только смертоносных приёмов не изучил. Не всё перенял, но кое-чем мог удивить монаха.

Молчаливое стояние закончилось. Противники медленно передвигались по вырубке, оставляя на снегу чёрные росчерки следов. Пахомий принялся раскручивать дубинку, пробуя достать чародея то с одной стороны, то с другой. Сокол же, не желая расходовать попусту силы, больше уклонялся, нежели нападал. Он легко уходил от выпадов, изредка отваживаясь на встречный удар. Руки двигались быстрее дубинки, что, в конце концов, позволило достать до скулы монаха. Но того одиночный удар лишь раззадорил.

Схватка продолжилась. Она мало напоминала поединок воинов, привыкших даже наедине, без свидетелей, следовать определённым правилам боя. И тот и другой готовы были пустить в ход любую подлость. И Сокол больше всего опасался, не припрятал ли монах ещё какого оружия. Россыпь ловушек до сих пор слепила его, не позволяя угадать вражеский замысел. Что если тот подберёт меч или топор? От настоящего оружия не отмахнёшься руками, не примешь вскользь на плечо.

Он попытался перехватить дубину, но монах понял это по-своему. Опасаясь колдовства, изменил направление и резко ударил чародея по руке. В глазах Сокола полыхнуло, затем пришла темнота. От непереносимой боли в вывихнутом плече он потерял сознание и рухнул на снег.

Если бы Пахомий догадался прикончить чародея сразу, пока тот пребывал в беспамятстве, победа наверняка осталась бы за ним. Но монах, ведомый долгом, прежде всего, подумал о змеевике.

Сознание возвращалось неохотно. В голове громыхали тысячи звуков, каждый из которых стремился вырваться наружу, предварительно пробив дыру в черепе. Правая рука онемела, Сокол совсем не чувствовал пальцев. Он попробовал пошевелить плечом, но от боли чуть вновь не лишился сознания. Вторую руку Пахомий предусмотрительно придавил коленом. Будто сквозь сон чародей почувствовал, как монах взялся шарить у него за пазухой, подбираясь всё ближе к змеевику. Неприятное ощущение чужой и холодной руки на теле окончательно привело его в чувство. Он не подал вида, но когда монах добрался до вожделённой вещицы, самую малость приоткрыл глаза.

Сорвав змеевик, Пахомий выпрямился. На его лице появилась довольная улыбка. Однако встал он неудачно. Для самого себя, разумеется. Сокол шевельнул пальцами здоровой руки, выброшенной далеко в сторону, а когда внимание монаха на миг переключилось туда, нанёс мощный удар ногой в пах.

Пришёл черёд поваляться на земле и врагу. У Пахомия хватило сил, корчась от боли перекатиться в сторону, но быстро вскочить на ноги он уже не успел. Чародей, хоть и с большим трудом, поднялся. Превозмогая боль, задрал вывихнутую руку и, с громким криком, резко встряхнул. Сустав, противно хрустнув, встал на место.

Что бы там не врали в сказаниях, но большинство смертельных схваток заканчивается именно так — быстро и некрасиво. Люди желающие перерезать друг другу горло меньше всего думают о грядущих песнях. Вот и теперь, достав из сапога кинжал, чародей без предисловий воткнул его в грудь монаха. По самую рукоятку.

Видно он всё же не пришёл в себя окончательно, потому что точно в сердце не попал. Пахомий, захрипев, изогнулся дугой. Потом обмяк, затих, но жизнь всё ещё теплилась в его теле. Лишённый сил чародей осел на землю возле смертельно раненого врага. Долгое время он не мог пошевелиться, лишь тяжело дышал, жадно хватая ртом воздух. Затем достал из мешка бурдюк с вином и сделал несколько крупных глотков. Только после этого разжал пальцы монаха, возвращая себе змеевик.

Он поднялся, шагнул в сторону реки, но, вспомнив про оружие, вернулся. Вытащил из груди монаха кинжал, встряхнул, оросив снег мельчайшими каплями крови. Не вытирая лезвие, засунул его обратно в сапог. Теперь можно было и уходить, но чародей вдруг передумал. Решил дождаться кончины врага.

Пахомий умирал. Жизнь медленно уходила из тела, хотя сознание оставалось с ним до конца. Он понимал, что умирает, и не боялся приближения смерти. Его не волновало ни утешение, ни исповедь. Потому что они, посвящённые в великую схиму, не нуждались в духовнике. Приняв ангельский чин, воины викария давно уже находились возле самого бога. Смерть не настигала их, но лишь отпускала с земли.

Сокол, наверное, смог бы помочь монаху. Если бы начал прямо сейчас, то Пахомия ещё удалось бы спасти. Но чародей не двигался с места. Он смотрел на врага, позволяя тому умереть. Это был враг той редкой породы, которого невозможно не уважать. Такие чаще встречаются в вымышленном мире, нежели в настоящем, но, в отличие от сказаний, им редко даруют жизнь. Сокол, во всяком случае, не позволял себе такой роскоши, как отпущенный на свободу враг.

— Будь ты проклят, — прохрипел через силу Пахомий и умер.

Глава восьмая

Возмездие

Чёрная смерть добралась до Москвы на исходе осени. Но если в других городах с наступлением холодов мор пошёл на спад, то здесь разгорелся пуще прежнего. Всю зиму гробы на Божедомку свозили. Ожидали покойнички в Божьем Доме, когда земля помягчает, примет их грешных. Но не рассчитывали строители на такой наплыв усопших, пришлось гробы прямо под открытым небом ставить.

Масленица прошла, как будто её и не было вовсе. Никаких гуляний, веселий, никаких кулачных сшибок, ни блинов, ни пирогов. Самые разудалые парни вышли было на лёд, но, пересчитав себя по головам, тут же и разошлись — какой интерес малой ватажкой биться. Людям стало не до праздника — чёрная смерть вмешалась в обычный земной распорядок. Мор свирепствовал на Москве, какое уж тут веселье. Да и по погоде, судя, не всё шло ладно. Зима, будто почуяв слабину, ударила по городу мокрым снегом, метелью, а то и морозами.

Ко всему прочему поползли по Москве нехорошие слухи. Говорили, что объявилась в городе какая-то жуть. То ли тварь, то ли морок, никто толком сказать не мог. Первые весточки с окраин приходили. Дескать, находили по утру на улицах мертвецов обезображенных. Сперва грешным делом на волков подумали, на них извечно люди напраслину возводят. Но когда возле церкви след трёхпалый приметили, тут уж волкам оправдание вышло.

Москва. Весна 6861 года.

В первый день весны и нового года, четверо закутанных в плащи странников миновали заставу на Владимирской Дороге и нырнули в затихший, скрытый метелью город. Холодно не было — было противно. Шёл мокрый, липнущий к одежде, снег. Непогода затрудняла движение, однако давала путникам и некоторые преимущества: стражники возле рогаток не особо досматривали прохожих, спеша вернуться в теплые наметы.

Хотя четверо путников не имели при себе ничего противозаконного, лишнее внимание стражи их не прельщало. Не говоря ни слова, они прошагали через всю Москву и скоро достигли той части города, куда и в более хорошую погоду мало кто заходил. Это были московские трущобы — прибежище воров и разбойников, а так же всех тех, кто не ладил с законом и властью.

Добравшись до заведения Марии, путники позволили себе скинуть мокрые плащи и перевести дух. Не считая их, в корчемнице сидело всего человек шесть. По поведению — добропорядочные горожане, по рожам — сущие разбойники. Завсегдатаи на новых гостей поначалу косились, но скоро, признав в одном из них Рыжего, вернулись к прежним разговорам.

— Здесь мы в безопасности, — уверил спутников Рыжий, пытаясь счистить ногтями с плаща обледенелую корку. — Ни дружинники, ни стражники не смеют совать сюда нос. По крайней мере, малыми силами.

— А монахи? — спросил Сокол.

— Эти могут, — уважительно протянул Рыжий. — В прошлый-то раз еле ноги от них унёс.

Повесив одежду над очагом, четверо товарищей уселись за свободным столом. Борис тут же принялся рассматривать корчемницу, а владычный скоморох, сев поближе к огню, задремал.

Со своей половины вышла Мария. Увидев Рыжего, она улыбнулась, поздоровалась с давним приятелем, кивнула его товарищам. Затем принесла четыре кувшина с пивом.

— Как дело идёт? — спросил Рыжий.

— Поубавилось народу, — пожаловалась хозяйка. — Чёрная смерть и до вольных людей добралась. От купцов вместе с зипуном заразу похватали. Мало кто с летних промыслов вернулся.

Рыжий нерешительно помолчал, потом не выдержал и спросил:

— Не знаешь как там Настя?

— Спрашивала про тебя, — Мария как-то странно улыбнулась. — Да ты зайди к ней, проведай. Как ты пропал, она так одна и живёт.

Хозяйка вернулась к себе, а они, несмотря на усталость, принялись обсуждать дальнейшие действия.

Похитить викария предложил Константин Васильевич. После благополучного вызволения Бориса, он долго совещался в узком кругу, решая как поступить с новым врагом. Князь Волынский упорно настаивал на убийстве священника, но Дионисий заявил, что насильственную смерть духовного лица, церковь не благословит. Каким бы Алексий не был злодеем, он всё же заведовал церковным судом, а теперь ещё стал и владимирским епископом.

Тогда князь и придумал похищение. «Посидит несколько лет в порубе, может и образумится», — рассудил Константин. — «Во всяком случае, за это время все его монахи разбегутся, а тайная служба перестанет существовать или хотя бы ослабнет».

Ни Сокол, ни Рыжий, ни Скоморох не являлись поданными нижегородского князя, но каждый из них имел свой собственный зуб на Алексия. Поэтому они взялись сопровождать Бориса в Москву, тем более что Рыжий, прожив здесь почти полгода, приобрёл немало полезных связей, способных помочь в деле. Дабы не привлекать лишнего внимания, отправились малым числом, без оружия. Вурдов не взяли по той же причине — их появление на Москве не могло остаться незамеченным.

Почему Константин послал сына, а не воинов, которые лучше справились бы с подобной задачей? Скорее всего, потому, что считал Алексия достойным противником, а помимо этого, человеком знатным, высоким по занимаемому положению. Среди представлений великого князя о чести было и убеждение, что людям высших сословий негоже перекладывать дела семьи на плечи простолюдинов или наёмников. Этот предрассудок сейчас мало у кого сохранился, но Константин Васильевич принадлежал к людям старой закалки.

— Итак, нам нужно добраться до викария, — начал Сокол. — Мы не знаем, сколько у него сил и как его выловить, но зато знаем, где он обитает. От этого, правда, пока мало толку — не брать же приступом монастырь.

— Почему бы и нет? — спросил Рыжий. — Вон здесь, сколько народу без работы ошивается. Посулим добычу пожирнее…

— Устроим небольшую войну, — подражая ему, продолжил Сокол. — Может сразу и семью княжескую вырезать, чтоб под ногами не путалась? Дело верное — нас многие благодарить станут…

— Ладно, ладно, — сдался Рыжий. — Не будем войну устраивать.

— Серебро, — предложил Борис, оставаясь нижегородцем даже теперь

— Серебро? — переспросил чародей с любопытством.

— Вот именно! — кивнул Борис. — Подкупим, кого надо, доберёмся до предводителя шайки. А там пара пустяков останется. Скрутим негодяя и в Нижний утащим.

— Подкупать людей на Москве пустое дело, — махнул Рыжий рукой. — Я уже пытался. Можно подкупить мелочь, но не знатных людей. Те спят и видят, когда их хозяин наложит лапу на соседние владения, с которых они все мечтают урвать по куску. А от предательства выгоды для них немного, зато головы лишиться вполне можно.

Кое-какие замыслы у них возникли ещё до похода, так что разговоры нужны были лишь для самоуспокоения, ничего де важного не упустили. Говорили они втроём. Скомороха, казалось, нисколько не занимали разговоры спутников. Он дремал за столом, разморенный теплом и пивом, хотя его лицо оставалось решительным даже во сне. И это не предвещало викарию ничего доброго.

— Неплохо бы обзавестись хоть каким-то оружием, — заявил Борис. — Будем мы брать монастырь приступом, или нет, а с пустыми руками не очень уютно во вражеском стане орудовать.

Этот вопрос Рыжий разрешил быстро. Подошёл к тихо пьющим за соседним столом разбойникам, спросил:

— Парни, мне и моим друзьям нужно оружие. Сабли, кинжалы… мечи тоже сойдут.

Те подняли на Рыжего мутные глаза, в которых лишь на миг, при слове «оружие», промелькнул интерес.

— У Мерина спроси, — присоветовал один из них. — К нему такого рода товар несут, у него же и покупают.

Он вздохнул.

— Нынче дела у Мерина идут не так бойко как прежде. Так что много не возьмёт, договоритесь. На кой ляд оно теперь нужно это оружие…

— Мор, что б его! — посетовал второй разбойник, будучи уже изрядно выпимши. — Промысел воровской совсем захирел. Поверишь, даже детишек иной раз без гостинца оставлять приходится…

Рыжий посочувствовал ему, похлопав по спине, и вернулся к товарищам.

* * *

Кантарь и Хлыст добрались до монастыря посреди зимы обмороженные и полуживые. Уцелели они лишь чудом, — лишённых сил монахов подобрали на дороге селяне, которые частью из сердоболия, но больше поощряемые серебром, доставили их в Москву. Там оба монаха надолго слегли с сильным кашлем и жаром.

Известие о смерти Пахомия надолго привело Алексия в плохое расположение духа. Он понял, что в последние годы только и делал, что проигрывал мещёрскому колдуну одну схватку за другой. Но даже не гибель его лучшего воина, и не известие об очередном поражении, вызывало наибольшую досаду викария. Гораздо хуже, что он не сумел завладеть змеевиком.

Заразу Алексий подхватить не боялся. В его монастырь чёрная смерть не пробралась, а в городе викарий появлялся редко. В то же время он понимал, что мор лишь предвестие более серьёзных бедствий. И именно поэтому переживал, что остался без дополнительной защиты. Именно поэтому медлил.

* * *

Только с началом весны, Кантарь нашёл в себе силы вернуться к прежней работе — обучению новиков. Впрочем, оно уже подошло к концу. Его ученики готовились принять великую схиму, а вместе с ней стать частью отряда.

Схима не случайно называлась ещё ангельским чином. Считалось, что принявшие её становятся ангелами и принадлежат уже не столько земле, сколько небу. В своё время это навело викария на мысль создать боевой отряд, своего рода ангельское воинство, ведь и среди небесных созданий во множестве встречаются неплохие бойцы.

Обычно монахи, принимающие великую схиму, становились затворниками. Но Алексий ввёл в это дело некоторые новшества. Его схимники превращались в воинов веры. Им заранее отпускались возможные грехи, которые могли они совершить во благо церкви. Это, конечно, шло в разрез с каноном и потому оставалось в тайне даже от митрополита.

И вот торжества закончились. Схимонахи выстроились в том же дворике, в котором новиками учились весь год. Возмужавшие, готовые выполнить любой приказ викария. Одиннадцать человек. Свежая кровь, новые силы, которые пришлись весьма кстати изрядно потрёпанному отряду. Глядя на пополнение, священник с удовлетворением отметил, насколько прав оказался, приказав печатнику впредь бывших бояр набирать. Не оскудеет войско с таким подходом — много ещё по монастырям бояр скрывается. Он, Алексий, и сам из таких.

Хоть монахи и получили теперь новые ангельские имена, их прежние прозвища сохранились за ними. Сокровенные имена знал лишь викарий, от всех прочих людей, даже от товарищей по оружию, они были сокрыты.

Добавив к своему облачению куколь с крестами и серафимами и аналав, каждый из схимонахов получал на закрытом дворе монастыря собственную отдельную келью. Вот только появляться им здесь предстояло нечасто, как и надевать на себя ангельское облачение. Потому что после посвящения, монахам предстояло последнее испытание. Как правило, таковым являлись поиски, захват, или уничтожение, какого-либо из врагов церкви, сиречь личных врагов Алексия. Сейчас, в это лихое время, их расплодилось особенно много.

Здравый смысл остерёг священника от того, чтобы спустить молодняк на Сокола. И не прежние потери были тому причиной, не угроза потерять разом всё пополнение. Викарий понял, что чародею суждено принять участие в борьбе с Мстителем. Мало того, в нём росло убеждение, что именно мещёрскому колдуну предначертано остановить нашествие. Сам он до сих пор не мог понять до конца намерений чёрного демона. И не был уверен, что, не имея змеевика, сможет совладать с ним. Таким образом, уничтожив в лице Сокола врага, он мог лишиться и последней надежды.

Конечно, чародея лучше было бы захватить, да выпытать кое-какие недостающие сведения, но опасность ошибки или очередного поражения оставалась велика. Поэтому молодых воинов решили спустить на рязанского князя. Нашествие Мстителя не заставило викария забыть об Олеге, усиления которого он всерьёз опасался.

Сам Алексий не сказал перед строем ни слова, с напутствием выступил Кантарь.

— У каждого из вас своя голова на плечах, — ровным голосом вещал учитель, прохаживаясь вдоль строя. — Каждый может придумать свой способ, как справиться с делом. Вы можете объединиться по двое или трое, можете действовать в одиночку. Свои положительные и отрицательные стороны есть и в том, и в другом. Можете действовать нахрапом или же тайно, можете рядиться в любые одежды, выдавать себя за кого угодно. Важен лишь итог.

Кантарь на миг остановился, окинув строй взглядом, затем продолжил:

— Но куда более важно, чтобы ни у кого из посторонних даже мысль не возникла о том, кто за вами стоит. Ни малейшего подозрения! Если вас поймают, лучше умрите. Вам дозволяется самоубийство. Вам дозволяется всё! Вы — ангелы и не служите никому и ничему, кроме святой веры. Поэтому не задумывайтесь о каре небесной. Вы чисты перед богом сейчас и останетесь таковыми впредь, если только не предадите дело.

Поздней ночью молодые монахи покинули обитель и разошлись каждый своею дорогой. Лишь Пересвета, Алексий решил оставить при себе.

* * *

Бориса могли узнать московские бояре и священники из тех, что заезжали бывало в Нижний Новгород или Суздаль, а потому княжич предпочитал зря на Москве не мелькать. Не покидая трущоб, он занялся подготовкой отхода. Делом не менее важным, чем розыск викария. Как там сложится с Алексием неизвестно, а вот удирать рано или поздно придётся.

В меру разбрасывая серебро, Борис закупил у Мерина оружие и сколотил из оставшихся без работы лиходеев небольшую наёмную шайку. В случае необходимости отряд головорезов мог прикрыть их бегство из Москвы. К тому же, зная вполне местные ходы-выходы, разбойники брались вывести друзей из города и вовсе без сражения.

Сокол, тем временем, пропадал в городе, навещая одному ему известные места. Быть узнанным он не опасался. С помощью простейших вещей, вроде воска и шерсти, чародей так ловко менял облик, что товарищи отказывались верить, будто он обходился без колдовства. Сокол исчезал надолго, иногда на несколько дней, но возвращался всегда с ценными сведениями о московских делах.

А Рыжий со Скоморохом занялись поиском подходов к самому викарию.

* * *

Вельяминовского старшины Рыбы в городе не случилось. Тысяцкий забрал его с собой, когда отправился на очередную заварушку к границе. Потому приятели Рыбы остались на время без вожака. Но привычкам своим не изменили, и каждый вечер просиживали, угощаясь пивом, в корчме на Старой Владимирской Дороге. На подходе к заведению их и подловили охотники на викария.

— Вон они, — показал Рыжий издали. — Того, что покрупнее, с рубцом поперёк рожи, зовут Косым. Лучше говорить с ним. Крот, тот, что помельче, умишком больно обделён. Начнёт болтать, беды не оберёшься. На меня не ссылайся, они меня под другим именем знают. Да и, думаю, догадались, что я не тот за кого себя выдавал.

Рыжий, чтобы не попадаться бывшим знакомцам на глаза, поспешил вернуться в трущобы, а Скоморох, уяснив расклад, направился в корчму.

Как и в корчемнице Марии, здесь в эту пору людей собиралось меньше обычного. Повсюду стояли пустые столы, чего раньше за таким бойким местом не замечалось. Народ вёл себя значительно тише прежнего, не орал, не устраивал свар, но умудрялся напиваться при этом до чёртиков. Вельяминовские негромко беседовали, и Скоморох изрядно продрог у порога, дожидаясь удобного случая.

Наконец, Крот влил в себя достаточно пива, чтобы отойти по нужде, и новгородец, с кувшином в руке, присел на его место.

— Ты кто? — удивился Косой, не веря, что нашёлся человек, посмевший вот так вот запросто, без спроса, садиться возле вельяминовских людей.

— Тот, кто тебе нужен, — ответил Скоморох тихим, но вместе с тем твёрдым голосом. При этом он брезгливо отодвинул в сторону кувшин Крота.

Такая уверенность произвела на воина должное впечатление. Вместо того чтобы тут же отвесить незнакомцу плюху, Косой переспросил:

— Нужен?

— Я сказал, нужен? — делано удивился Скоморох.

— Да ты так сказал.

— Надо же, — ещё раз удивился тот. — Вырвалось, верно. Я хотел сказать, что у меня есть дело.

— Дело? Ко мне? — не поверил воин.

— Да, к тебе.

— И что же это за дело? — с вызовом спросил Косой, видимо, уже жалея, что не двинул проходимцу в репу с самого начала.

— Я ищу клад, — сказал новгородец с таким невозмутимым видом, будто искал заплутавшего пса.

— Вот как? — воин прищурился, отчего его знаменитый рубец, наводящий ужас на всякого собеседника, побелел.

— Вернее не ищу, — поправился Скоморох, не обратив внимания на уродство. — А уже нашёл. Знатный клад, гривен на сорок серебром потянет. Одна беда — я знаю, где он припрятан, но не могу туда проникнуть. Если ты мне поможешь, то получишь десятую часть.

— Чем помогу? — насторожился Косой.

— Сведи меня с надёжным человеком из Богоявленского монастыря. Нужно разузнать, что там, да как. А потом мы вместе туда наведаемся.

— Разбой в монастыре? — возмутился Косой. — Ты хоть знаешь, кому посмел предложить такое?

— Знаю, — осадил новгородец. — И это не разбой. Клад не принадлежит монастырю. Его зарыл один прежний монах, который теперь далеко. Это были его сбережения…

— Готов поставить тучные стада с райских пастбищ против твоей сломанной застёжки, что ты говоришь далеко не всё, — ухмыльнулся Косой. — Да, у меня есть надёжный человек. Как раз тот, что тебе нужен. Но пока ты не расскажешь мне всего остального, я и пальцем не шевельну.

— Как знаешь, — пожал плечами Скоморох. — Подумай, я найду тебя завтра…

— В кости играешь? — вместо ответа спросил Косой, гремя в воздухе глиняной плошкой.

— Нет, не играю.

— Жаль, — Косой положил кости на стол и потянулся к пиву.

Вернулся Крот. Не успел он раскрыть рта, как Скоморох поднялся, уступая место. Собираясь уйти, он, вдруг, взял плошку с костями, встряхнул и резким движением поставил донышком вверх.

— Подумай… — сказал новгородец и, оставив пиво на столе почти нетронутым, направился к выходу.

— Кто это был? — спросил Крот, провожая Скомороха взглядом.

— Не знаю… — ответил Косой, не сводя с плошки глаз.

Осторожно приподняв, он заглянул под неё и крякнул. У незнакомца выпало две шестёрки.

* * *

Оставив Скомороха в корчме, Рыжий, наконец-то, решил навестить Настю. Он был растерян и смущён, не зная, как встретит его женщина после столь длительной разлуки. Может быть, она охладела к нему, забыла, может быть, другого завела мужика? Хотя, вспомнил вовремя Рыжий, Мария вроде бы говорила, что одна Настя живёт.

Он перебрался через знакомый овраг, где в прошлом году увидел монахов, что и послужило причиной его поспешного бегства. Вышел к Курмышам, нашёл дом и робко постучался в дверь.

Дверь оказалась незапертой. В Курмышах, собственно, редко их запирали. Местные друг друга не трогали, а чужаки сюда забредали редко. Рыжий и теперь словно чувствовал на себе настороженные взгляды людей.

Постояв ради приличия некоторое время, но так и не дождавшись ни ответа, ни появления хозяйки, он набрался духу и вошёл.

Настю он нашёл в комнате. И не одну.

Младенец, сосредоточенно сосущий грудь, зыркнул сердито на вошедшего человека. Настя улыбнулась. Казалось, она вовсе не удивилась появлению Рыжего. Возможно Мария предупредила её, а быть может сама как-то почувствовала.

Женщина попыталась встать, но ребёнок вцепился в волосы, в руку и нахмурился ещё больше. При этом он принялся сосать с такой скоростью, словно заподозрил гостя в намерении отобрать у него материнскую титьку.

Как следствие, младенец поперхнулся, облив молоком всё вокруг, заорал. Настя, наконец, поднялась и, покачивая малыша, подошла к Рыжему. А на того будто столбняк напал. Схватился рукой за притолоку и ни с места.

Настя изменилась. Самую малость располнев, она, тем не менее, выглядела красивей, чем прежде. А может так просто показалось Рыжему.

— Чего стоишь, проходи, — сказала она тихо.

Рыжий вошёл в комнату и присел на краешек лавки. Настя уселась рядом. Они молчали пока малыш не уснул. И всё это время Рыжий размышлял, его ли это ребёнок. По всему выходило, что его.

Увидев, как он покраснел и поняв причину, Настя кивнула в подтверждение.

— Ах, ты! — только и смог произнести Рыжий. — Ну, Мария, не могла предупредить…

Он взъерошил голову и отчего-то набросился на Настю:

— А ты, чего весточку не подала?

— Ты ж убежал тогда со своим монахом, словно вам обоим пятки смазали, а где тебя искать, как найти, не сказал. Я уж и к Марии ходила спрашивала, но она не знала ничего. Правда нагадала, как-то, что ты объявишься ещё…

— Я же не знал… — виновато произнёс Рыжий.

— Не винись, — сказала Настя и, наконец, не выдержав, обняла.

Рыжий долго не выпускал женщину из объятий, целуя и вытирая ладонью слёзы с её лица. Потом вдруг спохватился, спросил:

— А как же ты одна с дитём?

— Здесь, в Курмышах, до этого никому нет дела, а на Москве никто и не выпытывает…

— Крестила?

— Крестила, — кивнула Настя. — Даниилом назвали, Данькой то есть. Мария крестницей была.

— Сын, — только теперь понял Рыжий. — Надо же…

Необычное, неведомое до сих пор счастье, переполняло его. Распирала гордость, хотя, по сути, его заслуга в рождении сына была не слишком значительной. Всю ночь он не спал, поднимаясь то и дело с кровати, чтобы взглянуть на Даньку.

А следующим вечером Рыжий устроил в корчемнице Марии славную попойку, угощая всех, даже случайно завернувших туда разбойников. Каждого заставлял выпить за здоровье сына, принимал поздравления и был по настоящему счастлив.

* * *

Неожиданно обретя семью, Рыжий разрывался теперь между хижиной в Курмышах и домом, где остановились заговорщики. Видя, что толку от товарища не густо, друзья оставили на него лишь мелкие хлопоты. Впрочем, дело, кажется, близилось к завершению. По крайней мере, Скоморох обещал вскоре узнать место и время их вылазки против Алексия.

Спустя неделю после разговора в корчме, в укромном домике на краю Москвы, он встретился с человеком, которого нашёл для него Косой. Вельяминовский воин тоже присутствовал при разговоре, не забывая об обещанной ему части добычи.

Человек совсем не походил на монаха, но его осведомлённость в делах викария не вызывала сомнений. Незнакомец не представился, но и сам не выпытывал, кому и для чего нужны его знания и связи. Косой также не называл человека по имени, видимо таков у них был уговор. Однако Скомороха это ничуть не тревожило. Меньше всего он задумывался, что за человек, да откуда он взялся. Его волновали лишь точные сведения.

— Алексий завтра к обеду отправится в кремль, на митрополичий двор, — доложил человек. — Вроде встреча у него там назначена с Феогностом. Встреча, по всей видимости, важная, касаемая каких-то моровых дел, так что продлится до вечера. Не меньше.

— Завтра, точно? — переспросил Скоморох.

— Точно. В обед, — подтвердил незнакомец.

— Сколько обычно людей его сопровождает?

— Это тебе зачем? — насторожился Косой. — Уедет, и ладно, сразу отправимся в монастырь.

Мечник перекрестился.

— Нет, — возразил новгородец. — Нужно, чтобы и печатник его уехал, не то не выгорит дело.

— Обычно с печатником он и ездит, да ещё с кем-нибудь из служек, — сообщил человек.

Скоморох протянул незнакомцу оговоренную плату и попрощался. Договорившись встретиться с Косым возле монастыря незадолго до обеда, он поспешил объявить новость товарищам.

* * *

Сон дурной Алексию снился. Будто приезжает он в Киев, а там мертвецов полный город. Но словно живые все, по улицам ходят, здороваются с ним, благословения просят, а за спиной ухмыляются. Страшно Алексию, пот прошибает, но он дальше идёт — куда же из сна-то денешься. Походит ко дворцу княжескому, а там его стража встречает — все, как один, мертвецы. Из-под шлемов — глазницы пустые смотрят. Глянул Алексий им в ноги — копыта козлиные. Совсем ему не по себе стало, но ничего не поделаешь, зашёл в ворота, поднялся по лестнице и очутился в палатах княжеских, в гриднице.

Посреди гридницы стол стоит длинный, весь яствами уставленный. Во главе стола князь сидит. В куньей шубе и соболиной шапке, камнями усыпанной. За столом по обе руки от князя бояре расселись и дружинники. Пир идёт.

Поклонился Алексий князю с боярами, крест святой положил, но не сказал ни слова.

«Гой еси, Алексий!» — говорит тогда князь и наливает огромную чашу вина — «Пей!»

Алексий подвох чувствует, отказывается выпить. Князь в гневе плещет вино под ноги и половицы будто кровью заливаются.

«В поруб собаку!» — кричит князь.

В и без того неспокойный сон ворвался тревожный голос Василия:

— … Кир Алексий, беда… — кричал печатник где-то за дверью, — владыка убит…

Стряхнув с себя остатки ночного кошмара, Алексий приподнялся и, упираясь локтем, судорожно глотнул из кубка, что всегда стоял наготове возле кровати. Затем медленно встал, накинул хитон и подошёл к окну. Отодвинув ставень, выглянул наружу. Раннее утро. Едва начало светать. Кругом ещё стояла зимняя темень, но заря уже рассеивала мглу на востоке. Викарий было подумал, что голос печатника ему примерещился, но тут тревожный крик повторился. Пришлось подойти к двери и отодвинуть засов, впуская Василия.

— Убит? — переспросил Алексий. — Где убит, кем?

— У себя, на дворе митрополичьем, прямо в постели. Гришка только что прибыл оттуда. Помилуй бог, что рассказывает.

Выпалив всё на одном дыхании, Василий затравленно посмотрел на хозяина.

— Зови! — коротко распорядился викарий. Заметив непонимание в глазах печатника, громко повторил: — Гришку зови.

До пострижения Гришка занимался в Сущевской слободе убогим промыслом, иными словами, нищенствовал. Он выглядел щуплым и нездоровым человеком, с вечно бледным лицом, за что неизменно имел кусок хлеба. Но при всём при этом, в монахах, он проявил себя редким живчиком, и потому, хоть и не посвящён был в тайные дела, использовался Алексием для небольших поручений. Только на днях викарий отправил его на митрополичий двор с тем, чтобы наблюдая за духовенством, он доносил об их настроениях, а в особенности о том, что касалось отношения к нему самому, наместнику Феогноста. И надо же, как вовремя отправил.

Гришка, крестясь и кланяясь, чуть ли не вполз в келью.

— Говори, — приказал Алексий.

Монах набрал побольше воздуха и начал рассказ:

— Вчера владыке нездоровилось что-то, шатало его. Поэтому спать он рано отправился, сразу, как отстоял вечернюю молитву. Так что и двор весь рано затих, чтобы сон его не тревожить. Я ещё прошёлся, послушал — может разговоры воровские кто ведёт, но нет, всё тихо было. А среди ночи послышались вопли из владычной опочивальни. Я перепугался сперва — жутко было одному-то идти, но потом побежал всё же. Возле самых дверей служку дворового встретил и одного из княжьих людей — они, услышав крики, тоже к опочивальне бежали. Втроём мы и вломились к митрополиту…

Стоящий рядом с Гришкой Василий побледнел, уже зная, что последует дальше, а Алексий нахмурив лоб, принялся щипать себя за ухо, что являлось признаком сильного волнения.

Монах между тем рассказывал дальше:

— А там… боже мой… — монах перекрестился, — кровищи, что на мясных рядах, аж ноги скользят. Кровь ещё тёплая — дымится. Сам Феогност к стене прибит гвоздями, в глазницах ножи торчат, а вместо брюха дыра зияет, да такая внушительная, что стену сквозь неё видно. Служка тот сразу без чувств свалился.

Гришка перевёл дух и продолжил:

— У нас оружие с собой только у кметя княжеского оказалось. Я ему говорю, так, мол, и так, пускать сюда никого нельзя, а надо послать за князем Семёном Ивановичем, да за епископом владимирским, за вами, то есть, кир Алексий. Так и решили. Кметь тот сторожить двери остался. Я к вам сразу бросился, а служка, стало быть, к князю побежит, как очухается…

— Молодец! — похвалил монаха Алексий. — Всё правильно сделал и решил правильно.

Тот, несмотря на серьёзные обстоятельства, не удержался от довольной улыбки — не часто простому монаху доводилось от Алексия похвалу слышать.

Викарий отослал его в церковь молиться, а печатнику приказал:

— Василий, седлай лошадей, поднимай Хлыста, Кантаря и… Пересвета возьми. Едем в Кремль. Сейчас же.

Пока печатник выполнял распоряжение, Алексий как раз успел собраться, и скоро пятеро всадников стрелами вынеслись из ворот обители, взяв направление на Кремль.

* * *

Четверо охотников на викария отправились к выбранному накануне месту засады ещё ранним утром. Однако, не успев одолеть и половины пути, они встретили несущихся на полном скаку всадников. Видев, до сих пор викария лишь однажды, да к тому же издали, они, тем не менее, сразу узнали его впереди небольшого отряда. В четвёрке сопровождающих Алексия всадников, легко угадывались знакомые монахи-воины.

Заговорщики сошли с дороги, прикрыв лица плащами. Будто бы опасаясь перемешанного с грязью снега, что летел из-под лошадиных копыт. А на самом деле они постарались остаться неузнанными. Но отряд проскакал мимо, не обратив на прохожих никакого внимания.

— Чёрт! — выругался Скоморох. — Он появился раньше, да ещё с целым отрядом. Всё сорвалось!

— Может быть, что-то случилось? — предположил Борис.

— Случилось, — с досадой сказал новгородец. — Теперь мне нужно будет как-то объясняться с Косым. Он ведь и вправду думает, что мы с ним полезем сегодня в монастырь. Может заподозрить подвох, и в таком случае через него больше ничего не узнаем. Если вообще не придётся уносить ноги.

— Нужно было отследить того человека из монастыря, — заметил Рыжий. — Мы могли бы его прижать и без Косого.

— Чего теперь зря терзаться? — произнёс задумчиво Сокол. — Узнать бы, что за дело подняло Алексия в такую рань. Как бы оно до нас касательства не имело.

Трое развернулись и пошли обратно к Москве, а Скоморох поплёлся к монастырю, придумывая на ходу, чего бы такого поувлекательнее наплести Косому.

* * *

Стоящий у двери митрополичьих покоев дружинник с трудом сдерживал напор монахов, дворни и священников. Последних удержать оказалось сложнее всего, они тыкали в воина кулаками, сыпали проклятия, брызгали слюной, требуя немедленно пропустить их к владыке. Дружинник весь бледный от свалившейся вдруг ответственности, пытался им объяснить, что до прихода князя и владимирского епископа никого допускать в покои митрополита не велено.

— Кем не велено? — чуть не визжал какой-то игумен, норовя ущипнуть воина за икру.

— Мною, — раздался за спинами тихий, но твёрдый голос викария.

Увидев Алексия, дружинник вздохнул с видимым облегчением. Все, кто столпился у двери, повернулись на голос и расступились, склонив головы.

— Помоги ему, — приказал Алексий Хлысту, кивнув на дружинника. — Кроме князя никого не впускать.

По клиру пронёсся недовольный шёпот.

— А кто будет упорствовать, — добавил викарий громче. — Лупи по хребту без оглядки.

Хлыст тут же взялся наводить порядок, оттесняя любопытных подальше. Дружинник, вытерши пот со лба, принялся помогать. С некоторым роптанием, духовенство вынуждено было подать назад.

Раскрыв дверь лишь настолько, чтобы протиснуться внутрь, Алексий вошёл в опочивальню. Следом просочились подручные.

Зрелище и впрямь оказалось жутким. Истерзанное тело Феогноста висело на стене, словно медвежья шкура. Внутренности валялись по всей комнате, кровь залила пол и постель. На лице старика замер предсмертный ужас.

Непривыкшего ещё к подобным зрелищам Пересвета вырвало. Молодой монах виновато потупился, но Алексий не пощадил его, заставив тщательно осматривать комнату вместе со всеми. На долю Василия и Кантаря достался альков, Пересвету поручили исследовать стены, сам же викарий занялся грамотами и свитками, что во множестве валялись повсюду. Он быстро просматривал содержимое, как будто старался успеть до появления князя. Натыкаясь на что-нибудь ценное, тут же припрятывал свиток за пазухой.

— Кир Алексий! — позвал Кантарь.

Присев на корточки возле кровати, Алексий разглядел на полу кровавый след. Сквозь пятна крови проступали царапины от мощных когтей. Измерив расстояние между ними, викарий нахмурился. Отпечаток явно не принадлежал человеку, не напоминал он и звериную лапу. Не водились на земле такие животные. С самого вселенского потопа не водились. Жуткая нездешняя тварь побывала в покоях митрополита.

Вбежал взволнованный князь.

— Что здесь… — начал он, но умолк, увидев пригвождённое тело митрополита.

Мельком взглянув на князя, монахи продолжили поиски.

— Кто его так? — спросил Семён, после того как пришёл в себя.

— Кто знает, всякое может быть, — неопределенно ответил Алексий.

— Всякое? — удивился князь.

— Думаю, без дьявола не обошлось. Достал он владыку, через тварей каких-то достал.

Алексий помолчал и продолжил:

— В любом случае никто, кроме тех, кто уже видел, не должен узнать об этом. Ни один человек. Это нанесёт ущерб церкви, а, кроме того, на Москве может подняться смута. Нельзя пугать людей дьяволом.

Князь кивнул.

— Пересвет, — распорядился Алексий, — принеси воды, побольше. Из дворни не зови никого. Сами замывать будем. И, смотри там, ни слова!

Монах обернулся быстро, притащив два ведра горячей воды. Они с Кантарём и Василием разодрали на тряпки бархатную занавесь и принялись отмывать кровь.

— А что людям расскажем? — спросил Семён.

— Скажем, что от чёрной владыка скончался, — предложил Алексий. — Чрево зашьём ему, чтобы в гробу не заметно было, глазницы прикроем.

— Добро, — согласился князь.

* * *

Завернув узлом снятую с митрополита окровавленную одежду, викарий наказал монахам стеречь комнату. Сам же, одолжив у Кантаря менее приметный плащ, отправился к Ледару.

Ледар был колдуном. Может быть последним на Москве. Тем, что его ещё не согнали с места, или тем паче не сожгли в срубе, он целиком был обязан Алексию. Позволил тому жить в городе, даже промышлять нехитрым ведовством, викарий получал взамен некоторого рода услуги, касающиеся тех вопросов, в которых церковь не желала быть запятнана. Пользуясь таким мощным прикрытием, как церковный суд, Ледар обзавёлся большим кругом постоянных посетителей, в который входило немало бояр и даже членов княжеской семьи. При всём при этом, колдун умудрялся жить скрытно и тихо, не желая лишиться милости своего попечителя.

Покинув митрополичий двор, Алексий миновал кремлёвские ворота и отправился в купеческую часть посада. День был уже в самом разгаре, солнце упрямо трудилось над уничтожением сугробов, а люди, несмотря на опасность мора, повылазили из домов, радуясь хорошей погоде. О жуткой смерти Феогноста народ ничего ещё не прознал. И Алексий надеялся, что и не узнает.

Приземистый, но вполне добротный и богатый на вид дом Ледара стоял в ряду десятка таких же хором, принадлежащих московскому купечеству. Мало кто из соседей догадывался, что под боком у них проживает самый настоящий колдун. Ледар выдавал себя за ушедшего на покой торговца, мирно проживающего свои сбережения, которые ему по бездетности некому было оставить. Действительно он обитал в доме один, и лишь добрая старушка приходила каждый день прибирать и готовить, получая за труд небольшую плату.

Внутреннее убранство дома не слишком отличалось от внешнего вида. Большой окованный железом сундук с хитрым замком занимал добрую половину комнаты и служил Ледару помимо прочего и кроватью. Обычный стол, лавки, икона в красном углу — обстановка, каких много.

Завидев нечастого здесь гостя, колдун резво соскочил с сундука и поклонился. Алексий чуть было не благословил хозяина по привычке, но, вспомнив, с кем дело имеет, лишь перекрестился на икону.

— Ты нарушаешь наш уговор, — начал с порога викарий. — По всей Москве про тебя ходят слухи…

— Какие же, господин? — с испугом спросил Ледар.

— Неважно какие, — строго отрезал Алексий. — Важно, что ходят.

Он прошёлся по комнате и уселся на лавку.

— Ты сколько раз клялся, что прекратишь чаровать в городе? Но вижу, за старое взялся. Что, по костру соскучился, старик? Это я мигом тебе устрою.

— Но все, кто ко мне обращается — люди из высшей московской знати. — возразил Ледар. — Бояре сами хвастают друг перед другом моей помощью, сами разносят небылицы о моих способностях. И когда ко мне, поверив слухам, обращаются другие вельможные господа, я не смею им отказать. Такой отказ неминуемо привёл бы к разоблачению, а это гораздо хуже каких-то там неясных слухов.

— Не лги, псина блохастая! — возмутился Алексий. — На прошлой неделе, я точно знаю, ты колдовал для купчишки завоженного. Не для боярина. Если так пойдёт дальше, скоро мужиков привечать станешь?

Ледар смутился, но всё же буркнул в ответ:

— За того купца просил младший Вельяминов. А просьба сына тысяцкого дорогого стоит. Да и дело-то было пустяковое, любовное. С таким делом любая старуха справится. Присушку купцу изготовил, велик ли грех?

— Всё, что от вас, поганых, исходит — грех! — отрезал Алексий и возмущённо добавил. — Любовь вам пустяковое дело, ишь ты!

Ледар всё же догадался — викарий явился к нему не для того, чтобы разнос учинять. Поэтому позволил себе оправдываться. Алексий и в самом деле недолго распекал колдуна. Сделав ещё несколько придирок, перешёл к делу.

— Этой ночью скончался Феогност.

— Да не молод уже был старик, — нисколько не удивился и тем более не расстроился Ледар. Находясь в зависимости лишь от викария, он не испытывал к митрополиту никакого почтения.

— Его убили, — уточнил Алексий.

— Убили? Но кто?

— За тем к тебе и пришёл.

— Но ты же не думаешь, господин мой, что это я убил митрополита? — испугался Ледар.

— Куда тебе… — презрительно хмыкнул Алексий. — Во всех ближайших краях есть только один колдун способный на такое. Но, полагаю, не его рук это дело.

— А чьих же?

— Вот ты мне об этом и расскажешь, — разозлился Алексий. — Причём незамедлительно!

Ледар икнул, но быстро сообразил, что из просьбы викария можно извлечь определенную выгоду. Он потёр лоб и деловито заявил.

— Мне нужно увидеть место убийства.

— Это исключено, — ответил Алексий. — К тому же покои уже прибрали, а следы замыли.

— Зря, — оценил Ледар непростительную, по его мнению, оплошность.

— Тебя, псину поганую, не спросили! — устало ругнулся Алексий.

Выложив на стол и развернув узелок, он показал колдуну окровавленные лохмотья.

— Вот тебе одежда, в которой нашли митрополита. По ней и выведай всё.

При виде митрополичьих лохмотьев всякие сомнения в своих способностях покинули Ледара и он, со знанием дела, взялся за изучение пропитанных кровью тряпок.

Осторожно разложив одежду, хозяин, словно жеребец перед молодой кобылой, стал крутиться вокруг стола. При этом он приговаривал какие-то слова, в которых Алексий не почуял ничего колдовского. Оттяпав от одежды несколько лоскутков, колдун затеплил свечку, достал чашку и, насадив один из обрывков на кончик ножа, принялся калить его над огнём. Дождавшись, пока от тряпицы не пойдёт вонючий дым, он опустил нож в чашку, наполненную бурой жидкостью. В чашке зашипело, взметнулся пар. Ледар в ожидании присел на лавку и решил пояснить свои действия викарию.

— Мой учитель говорил, что кровь, пролитая человеком перед смертью, сохраняет сведения, о его убийце. Вопрос только в том, как принудить её заговорить. Сейчас я освобождаю кровь от молчания, это займёт некоторое время.

Заполняя собой всю комнату, от чашки поднимался вонючий дым.

— Слишком мудрёно для деревенского колдуна говорил твой наставник, — заметил Алексий.

— О! Меня обучал не простой человек. Он читал книги и на греческом, и на латинском. Он прошёл многие земли и собрал мудрость многих народов…

— Ладно, оставь… — махнув рукой, Алексий поморщился то ли от запаха, то ли от восхвалений.

Дальше они сидели в полном молчании. Ожидание затянулось. Ледар несколько раз опускал в чашку палец, но тут же отдёргивал руку. Наконец, когда жидкость остыла, колдун приступил к дальнейшим чарам. Он что-то высматривал на дне посудины, принюхивался к запахам, перетирал между пальцами осадок. Это продолжалось долго и выглядело на взгляд Алексия весьма глупо. Но он терпел, зная, что колдун не посмеет обманывать.

— Феогноста убил не человек, — закончив ворожить, произнёс Ледар. — Вряд ли какая-то нежить, хотя умер он страшно. Скорее всего, это сделал неведомый мне демон или дух. Сильный дух, пришедший из далёкого мира. Настолько сильный, что смог преодолеть заступничество вашего бога.

— Может быть, это тоже был бог? — спросил Алексий, стараясь выглядеть невозмутимым.

Ледар посмотрел на него с опаской и ответил:

— Может быть бог. Даже больше похоже на бога. Вот только…

— Что?

— Мне никогда не доводилось слышать о таком боге. Если он всё ещё здесь, в нашем мире, то опасность нависла над всеми. Он одержим местью… Когда мстит дух, это понятно и одолимо. Но бог!

Викарий молча собрал окровавленные лохмотья, завернул их в тряпку и, ни словом не поблагодарив колдуна, направился к двери.

— И смотри! — предостерёг Алексий перед уходом. — Если хоть слово из глотки твоей вылетит, оловом её залью. Ты меня знаешь.

Теперь у викария не осталось сомнений, что за тварь такая наведалась ночью к Феогносту. Предчувствие не обмануло его — Мститель явился.

Он давно уже решил что делать. Долго сомневался, прикидывая то так, то эдак, но решился. Нужный заговор, способный если не остановить Мстителя, то направить его на других, выучен ещё осенью. И на какого врага направить восставшего бога, Алексий решил давно. На Сокола, на поганую Мещеру. Пусть его враги сойдутся между собой, пусть испробуют мощь друг на друге.

Но стоит ли спешить? Алексий решил, что не стоит. Зачем? Смерть Феогноста расчистила дорогу к митрополичьему сану ему самому. Кто будет следующей жертвой? Князь Семён? Его семья, дети? Превосходно. Это только ускорит выполнение давних замыслов викария. Следует только прикрыть от Мстителя Ивана и княжича Дмитрия. Ну и самого себя, разумеется. Тут очень кстати оказался бы змеевик, но добыть его не удалось. Даже ценой жизни лучшего из монахов.

* * *

Митрополита отпевали как положено и хоронили со всеми полагающимися почестями, но без обычного людского скопления — объяснили народу, мол, чёрную подхватить можно.

Теперь Алексий занял место Феогноста. Ну, то есть почти что занял. Ни у кого в Московских землях сомнений на этот счёт не возникало, однако немало нашлось и соперников-соседей, способных предложить на выгодную должность иного человека. И не только предложить, но и поддержать серебром, а если нужда возникнет, то и мечом. Нужно было срочно ехать в Константинополь, пока там не поставили на Русь кого-нибудь другого. Но Алексий не спешил. Он ждал. Ждал дальнейших действий Мстителя.

После жуткой смерти митрополита викарий перестал спать спокойно. Каждую ночь ему мерещилось чудовище, приходящее с требованием расплаты. Даже обладая знаниями Предславы, он не мог быть уверен до конца в собственной безопасности. И викарий всё больше сожалел о так и не обретённом змеевике, который, (теперь он не сомневался), оберегает владельца от Мстителя.

Алексий просыпался в холодном поту, а то и вовсе не спал по нескольку ночей кряду, но с наступлением дня всякий раз приходил в себя, вновь обретал способность чётко мыслить и действовать.

Первым делом, он отправил маленького Дмитрия, вместе с отцом и матерью за город, в одно из тихих княжеских владений, куда не только мору, но и Мстителю, добраться будет непросто. Обезопасив тех, на кого он рассчитывал в будущем, Алексий занялся настоящим.

Ему удалось убедить Семёна, что княжеской семье ничего не угрожает, что отъезд князя в такое сложное время может неправильно быть истолкован народом и боярами, что город после позорного бегства властителя может и вовсе остаться без жителей, а это смерти подобно для всего их дела.

Собственно, он и не слишком преувеличивал опасность, а потому убедил властителя без труда. Великий князь с детьми остался в Москве.

* * *

Семён проснулся среди ночи от малообъяснимого беспокойства. Ему не приснился какой-нибудь ужас, он не услышал никаких подозрительных звуков, лишь мерные шаги стражников, да далёкий стук колотушки, доносились в этот час до покоев. И всё-таки, ему стало страшно.

Он спал один. Мария по совету лекаря отправилась за город, а малолетние сыновья находились под присмотром нянек в соседних комнатах. Князь огляделся, но ничего странного не обнаружил. Даже в самых тёмных углах комнаты, куда не попадал отблеск горящих свечей, не таилось ровным счётом ничего страшного.

Пламя вдруг дрогнуло, как от короткого сквозняка. Семён насторожился. Несколько свечей уже догорало, остальных вполне хватило бы до рассвета. Тем не менее, он поднялся с кровати, чтобы заменить огарки. Князь никогда прежде не занимался чёрной работой, но слуг звать не захотел, и ему пришлось долго искать новые свечи.

В соседней комнате, где спал Ванюша, вдруг, гулко стукнуло, будто что-то упало на пол. Возможно, заснувшая нянька выпустила рукоделье. Семён прислушался, но стук больше не повторился. «Няньке бы надо устроить выволочку, чтоб не спала впредь, — подумал князь. — Только от сынишки в тайне. Слишком привязался мальчонка к деревенской бабе».

Мысль о наказании женщины неожиданно прогнала страх. Успокоив себя таким образом, князь налил в кубок вина. Выпил. Присев на кровать, уже собирался вернуться ко сну, как вдруг услышал шорох. Скорее всего, это просто скреблись мыши, которых в дворцовых палатах водилось изрядно.

Князь заставил себя лечь, и лежал с открытыми глазами, пытаясь думать о чём-нибудь стороннем. Но тревога всё больше охватывала его. Какая-то странность происходящего не давала заснуть.

И тут он понял, что вот уже некоторое время, не слышит шагов стражников. Не всех стражников. Те, что охраняли стены кремля, ворота, двор, топали по-прежнему, но вот шаги в крыле, где обитал князь, давно стихли. Страх вернулся. Комнаты во дворце были устроены так, что можно пройти из одной в другую несколькими путями. Стражники, хоть это явилось бы неслыханной дерзостью, вполне имели возможность миновать княжеские покои и присоединиться к своим товарищам, несущим службу во дворе. Для чего? Да мало ли? Выпить пива, поболтать, или просто пройтись, разминая затёкшие ноги.

Однако князю подобные причины показались сейчас надуманными. Набравшись решимости, Семён позвал постельничего. Ответа не последовало. Тогда он крикнул громче, призывая хотя бы кого-нибудь. Тишина.

Жутко ощущать себя единственным бодрствующим человеком в огромных палатах. Теперь князь встревожился по-настоящему. И, как подтверждение его страхов, из ванюшиной комнаты вдруг послышались мерзкие чавкающие звуки. Это уже точно были не мыши. Так чавкают свиньи, когда набивают утробу пищей. Но кого-кого, а свиней во дворце сроду не водилось. Вскочив на ноги, Семён сорвал со стены меч и бросился в комнату сына.

Вбежав, он едва не лишился рассудка. Жуткая мохнатая тварь в две сажени ростом, склонилась над качающейся колыбелью. Чавканье доносилось оттуда. Нянечка, раскинув в стороны руки, лежала на полу. Убитая, а быть может, при появлении чудовища у женщины просто не выдержало сердце? Сейчас князь не думал об этом.

Когда тварь повернула мерзкую, похожую на кабанью, морду в его сторону, он увидел капающую с клыков кровь. Это была кровь его сына. Его наследника!

Семён закричал, поднимая тревогу. Закричал с такой силой, что призыв смогли бы услышать на самых дальних кремлёвских башнях. Но он вдруг ощутил, что голос звучит не громче шелеста ночного мотылька, словно всё вокруг покрыла невидимая глазу плотная завеса.

Глаза князя налились кровью. Выставив перед собой меч, он с рёвом кинулся на мохнатое чудовище, но, наскочив на мощный удар когтистой лапы, был отброшен назад. Ударился теменем и почти сразу провалился в беспамятство. А перед этим услышал глухой рык:

— Твой черёд ещё не пришёл, князь.

* * *

Несмотря на полученную от викария выволочку, Ледар не прекратил оказывать знатным посетителям мелкие колдовские услуги — жить-то на что-то надо. Бояре чаще всего хотели двух вещей — перебраться на более близкое к князю место, оттеснив соперников, или же сломить сопротивление какой-нибудь неуступчивой красавицы, главным образом из купеческих дочерей. Все прочие и без присушки долго боярам не противились. Правда, иногда попадались и любопытные случаи. Как-то раз его привлекли к поискам клада. Он и в самом деле привёл жадного боярина к зарытому на пепелище возле Неглинки, схрону. Вот только цена тому кладу оказалась в итоге куда меньше платы, взятой за услуги Ледаром. А однажды, по воле самого князя, его подрядили выявить татей, что опередили коломенских даньщиков и собрали все сливки с двух десятков селений. Тогда, его попытки не увенчались успехом — след уводил вниз по Оке, а на воде, как известно, никакой чародей ничего прочитать не в силах. Но, по правде сказать, в тот раз ему и вовсе не заплатили. Сейчас-то больше от мора обереги спрашивают. Оно и понятно, не до девок теперь купеческих, да и места под князем нынче сами собой освобождаются — на погосты бояре съезжают. Там-то за места не больно дерутся.

Ожидая очередного посетителя, Ледар волновался. Не нравилось ему, что вновь приходиться принимать купца. Как бы опять Алексий не взбеленился. Но что поделать — за армянского гостя просил думный боярин Бяконтов, приходящийся, кстати сказать, тому же викарию родным братом. Тут куда ни кинь — всюду клин.

В назначенный час, стройный, седой армянский купец, вошёл в дом колдуна. Вошёл уверенно, не озираясь по сторонам, как это делали многие, даже самые уважаемые вельможи. По всему видно — человек суровый, шутить не любит.

Не успел Ледар поздороваться, предложить гостю квасу, как почуял неладное. Почуял, что не купец это вовсе. Затряслись поджилки. Кровь бросилась в лицо — свой брат, колдун, явился. Брат — это только так говорится. От таких братьёв подальше лучше держаться.

— Здравствуй, Ледар, — произнёс гость. — Меня Соколом зовут, слышал, небось?

Он слышал. Сел на лавку, раскрыв рот, да так и не смог ответить.

Сколько нижегородских денег потратил Сокол, чтобы добраться до Ледара, уму непостижимо. Москва только на эти средства смогла бы отстроить ещё один кремль. Бояре не гнушались принимать мзду, тем более, когда речь шла не о государственных делах, а всего-навсего о знаменитом московском колдуне. Прикидываясь то купцом, то иноземцем, то и тем и другим вместе, Сокол, в конце концов, добился своего. И теперь оставалось завершить начатое.

— Не стану попусту угрожать, Ледар, но если слышал обо мне, то знаешь — тебе против меня не выстоять и четверти часа. Заступников своих церковных тоже не надейся дождаться. Даже если и есть у вас какой знак, Алексий не успеет сюда раньше, чем я прихлопну тебя словно муху. Так что давай договоримся — ты мне выкладываешь всё, что знаешь о викарии и, в особенности о смерти Феогноста, а я, не причинив тебе ни малейшего вреда, ухожу. Серебро не предлагаю, его у тебя и без того в достатке.

Всё время пока гость говорил, хозяин лихорадочно искал выход. Положение, в которое он угодил, никак не радовало. Сокол и Алексий стоили один другого, и каждый из них, мог запросто стереть Ледара в муку. Попасть в подобные жернова не хотелось бы. И всё же колдун облегчённо перевёл дух. Сперва, когда чародей назвался, он уж было подумал, не Сокол ли Феогноста и растерзал. Но раз сам об этом спрашивает, значит не он.

Как только чародей закончил, Ледар, напустив на себя жалобный вид, взглянул гостю в глаза.

— Но я незнаком с Алексием, — ответил он. — И не знаю, что случилось с Феогностом. Говорят, он умер от мора.

— Так не пойдёт, — спокойно, без раздражения возразил Сокол. — Я ведь легко отличаю правду ото лжи. Легче чем ты читаешь по-гречески. Сейчас ты солгал. И про Алексия, и про Феогноста.

Ни малейшей надежды на успех в поединке с суровым гостем у Ледара не было. Тем не менее, он решился на отчаянную попытку и нанёс удар — так велик оказался страх перед местью викария.

Колдовство Ледара не отличалось изяществом. Он не мог, к примеру, остановить в жилах противника течение крови. Не умел прервать дыхание врага или как-то ещё уничтожить его жизненную силу. Но то, что умел, сделал молниеносно и сокрушительно.

Внезапно, в глазах Сокола появилась пелена. Даже не пелена, а как бы раздражающее глаза мельтешение. Сперва белое и ослепительное, словно свежий снег, оно стало постепенно краснеть, наливаясь, всё более мрачным оттенком. Все попытки Сокола разглядеть окружающее пространство вызывали непереносимую мучительную резь.

Пользуясь смятением гостя, Ледар метнулся к лавке. Достал из тайника кинжал и бесшумно направился к чародею, стараясь зайти сбоку.

Если бы Сокол вздумал бороться с чарами, то, вероятно, получил бы под рёбра несколько пядей зачарованного железа. Но он поступил иначе. Вовсе закрыл глаза, полностью отдаваясь внутреннему чутью. Это его и спасло. Осознав надвигающуюся угрозу, он выхватил из-под плаща саблю и выставил её навстречу колдуну. То был обычный, купленный Рыжим у Мерина, клинок. Но кинжал против него, то же самое, что Ледар против Сокола.

Убить противника при таком раскладе не составило бы чародею великого труда, но он пришёл не за жизнью, а за сведениями. Поэтому не ударил, а лишь удержал Ледара на расстоянии. Одолев, тем временем, с чужие чары, Сокол пустил в ход свои. Отбросив кинжал, колдун вдруг упал на колени, закрыл ладонями уши. Тот звук, что, терзая мозг, раздавался сейчас в его голове, слышал лишь он один. Ни Сокол, ни соседи или прохожие ровным счётом ничего не почувствовали.

Кстати говоря, это изощрённое волшебство на людей обыкновенных, не обладающих колдовской силой, не подействовало бы вовсе. Это оружие было придумано против врагов своего, чародейского, племени. И за всю жизнь Сокол лишь однажды пускал его в дело, поскольку не имел привычки ссориться с колдунами.

— Довольно! — произнёс Сокол также спокойно, как и в начале разговора, будто не кипела только что смертельная схватка. — Пусть твоя совесть теперь успокоится. Ты сделал всё, чтобы сохранить тайну.

— Совесть успокоится, это верно, — пробурчал колдун, поднимаясь с пола и потирая виски. — А вот Алексий, он вряд ли.

— Что касается меня, то я с ним не вожусь, — пожал Сокол плечами. — А ты легко можешь скрыть правду от священника, ты же колдун всё-таки.

— Священника? — взвопил Ледар. — Да он чародей почище твоего будет. А с такими как я, забавляется, точно кот с мышью.

— Что же он в таком случае за помощью к тебе приходил? — полюбопытствовал Сокол.

— Ты, небось, тоже не всё умеешь… — буркнул Ледар в ответ.

Спустя четверть часа (а больше находиться в столь опасном месте он не мог себе позволить), Сокол узнал всё, что хотел.

Итак, Мститель объявился на Москве… и мстит — чего же ему ещё делать… Алексию не позавидуешь. Кто знает, на ком остановится мщение. Может, восставший бог задумал и вовсе извести всё их церковное семя. Теперь Соколу стало понятно, почему викарий с таким упорством охотился за ним и змеевиком. Чуял Алексий опасность. Загодя чуял. Страховку себе искал.

Покинув дом Ледара, чародей свернул в ближайший закоулок и поспешил в безопасные московские трущобы.

* * *

Весна бушевала вовсю. Ей, весне, было невдомёк, что она больше не радует людей, как это бывало прежде. Потому, что весна означала жизнь, а сейчас люди думали только о смерти.

— Но дети, дети-то, в чём повинны? — спрашивал князь у Алексия.

— За твои грехи они отвечают, — довольно жёстко отвечал викарий. — Ты прогневил бога…

— Да чем же? — воскликнул князь.

— Чем? Да ты никогда и не был послушен церкви. Столько сколько ты нагрешил, твои бояре за всю жизнь скопом не натворили. Взять хотя бы женитьбу. Вопреки всем правилам, вопреки слову митрополита, ты женился в третий раз…

— Но ты же сам одобрил этот брак, — перебил возмущённо князь. — И ты, и Стефан…

— Мы пошли на поводу у твоей похоти (за что нам придётся ещё ответить), но бог не пошёл. Да и не единственный этот грех за тобой. Это ведь ты повинен в гибели великого князя Александра Михайловича. Ты повинен в гибели его сына Фёдора. Или тоже на церковь этот грех переложишь? И думаешь, я не догадываюсь, зачем ты взял в жёны Марию? Убийство её отца и брата хотел загладить. Она не согласилась идти за убийцу, так ты насильно её взял. Вот и прогневал господа, не раз прогневал.

Семён замолк, поражённый невиданной доселе грубой речью викария, но потом и сам взорвался:

— Господа?! — воскликнул он. — Да разве эта жуткая тварь имеет отношение к господу?

— А ты что же хотел, чтобы господь явился к тебе самолично? — крикнул в лицо князю Алексий. — Много чести, Семён Иванович! У него достаточно слуг для грязной работы…

Алексий так и не открыл князю, что за тварь расправилась с его сыном. Тем более не признал, что мог бы попытаться остановить чудовище. Он намерено говорил грубо, желая привести собеседника в смятение, заставить думать, что только он, Семён, сам и повинен во всём. Отчасти это Алексию удалось. Однако после столь жёсткого разговора, князь больше не желал видеть викария и общался впредь только со своим духовником Стефаном.

Но сейчас вся эта свара с викарием, казалась ему мелочью. Князь помнил последние слова твари, он понимал, что смерть не минует, в конце концов, и его. Подняв дружину, Семён наводнил дворец вооружёнными до зубов воинами. Толку от этого было мало, если учесть, что в ту страшную ночь, стражники попросту исчезли, и никаких их следов не найдено до сих пор. Но сдаваться без боя он не желал и хоть что-нибудь, а должен был предпринять.

Последовавшая вскоре гибель второго сына, последнего его наследника, лишила князя остатков воли. Семёну к счастью не пришлось стать свидетелем бойни, но вид растерзанного младенца, совсем доконал его. Он слёг и больше не поднимался с постели, пока смерть в своём жутком обличии не явилась однажды за ним.

* * *

Великий князь лежал окровавленный на постели в своих покоях. На первый взгляд могло показаться, будто он уже мёртв. Но Семён ещё дышал. На его побледневшем лице проступил пот, губы пересохли и потрескались. Вокруг князя суетились два священника и несколько служек из придворной церкви. Они стаскивали с Семёна пропитанную кровью мирскую одежду, облачая его в чистое монашеское одеяние. Рубаха не поддавалась, и тогда служки осторожно разрезали её ножами. Князь отвечал стоном на каждое движение, на каждое прикосновение к изувеченному телу, а когда священники или служки вынуждены были приподнимать его, князь, скрипя зубами, грязно ругался.

Семёна спешно готовили к принятию иноческого чина.

Так завелось давно — князья и бояре, в полной мере нагрешив за свою бурную жизнь (а творили зло они куда чаще простых людей), принимали предсмертный постриг. Обретая вместе с ним и новое имя, они пытались тем самым уйти от ответственности за совершённые злодеяния. Нередко случалось, что в иноки постригали уже мёртвого князя, павшего, к примеру, в бою и не успевшего, поэтому распорядиться перед смертью. Святые отцы закрывали на хитрость глаза. Лукавый расчёт был прост и наивен — подобно крещению, иночество, давая новое имя, как бы перечёркивало прежнюю жизнь, и души должны были предстать перед богом в ином, очищенном обличии. Одно название говорит за себя — иночество! Но разве бога обманешь?

Увидев вошедшего Алексия, Семён отпихнул священников и, совершив усилие, приподнялся на локтях.

— Ты? — изумлённо спросил он, сгорая от ненависти. — Посмел придти после всего того, что сделал со мной и всем моим родом? После лжи, которой ты кормил меня всё это время…

Слова давались князю с трудом. На его часто вздымающейся груди Алексий увидел глубокие борозды кровоточащих рубцов… Раны причиняли Семёну неимоверную боль, но сейчас он готов был вытерпеть всё что угодно, лишь бы выплеснуть викарию в лицо свою ненависть. Ненависть, рождённую внезапным прозрением.

Не желая становиться свидетелями крамолы, священники наперегонки со служками выскочили вон.

— Ты ещё не составил духовную, — напомнил Алексий с деланным равнодушием, как бы не замечая княжеского гнева. — Бояре за дверью собрались, ждут твоего слова…

Семён раздражённо отмахнулся от викария, но мысль о престолонаследии проникла в его мозг, и он ответил:

— Не надейся, что я передам власть Ивану. Ты ведь этого хочешь от меня? Я давно подметил, что тебе он ближе, что ты потворствуешь ему, оберегаешь от грязи. Ты всё это время готовил его на моё место? Я прав?

Алексий молчал. Князь, устав держаться на локтях откинулся на подушку, но взгляда с викария не сводил. С ещё большей злобой, но значительно тише он бросил:

— Так вот, выкуси! Не бывать тому…

— Неужели? — ухмыльнулся Алексий. — И кого же ты объявишь наследником?

— Сына объявлю…

— У тебя бред.

— Нет у меня никакого бреда. Сына объявлю, которого Мария под сердцем носит…

— Сына? — Алексий впервые усомнился в правильности своего расчёта. Если княжна действительно родит сына, то оспорить духовную грамоту князя будет непросто. То есть оспорить-то можно, но вот в какую распрю всё это выльется, к каким бедствиям приведёт? Не слишком ещё крепкому дому московских князей может хватить и малейшего толчка для начала многолетней свары. И уж тут соперники не упустят своего, вцепятся зубами со всех сторон. Пойдёт клочьями земля московская, пока на «нет» не сойдёт. Этого допустить было никак нельзя, но сообразить сразу, чем ответить на выходку князя, Алексий не смог. Заметив замешательство викария, Семён через силу усмехнулся, отчего перекошенное болью лицо стало ещё безобразнее.

— Что, Алексий, не учёл такой возможности? — злорадно произнёс Семён. — Думал все ниточки в руках держишь? Ан нет!

— Посмотрим, — пожал тот плечами и громко позвал ожидающих за дверью бояр.

Составлять духовную в любом случае следовало до пострижения. Не мог же монах распоряжаться делами государства. Как уж там сговорились бояре с князем неведомо, но в грамоте появились слова с завещанием слушать «отца нашего, владыки Алексия»…

Не рождённого сына в духовную грамоту вписать оказалось сложно. Не доставало имени, да и будет ли вообще сын, никто не мог сказать наверняка. Потому в завещании сделали вместо имени пропуск.

Маленькая месть Алексию свершилась, но всё же до рождения ребёнка власть пришлось передать Ивану. Эта мука отравила последние мгновения жизни новопостриженного монаха Созонта.

Великий князь умер, так и не ведая, что сгубило его семью и его самого. Случилось это 26 апреля и, разумеется, единственной причиной смерти государя объявили чёрную смерть.

* * *

На следующий день, Сокол и его товарищи устроили совещание.

— Закрывать надо лавочку, — предложил Рыжий. — Больше тут делать нечего. Викарий таким воинством себя окружил, не пробьёшься.

— Прежде всего, следует обезопасить от Мстителя Мещеру, — согласился Сокол. — Не много у него дел на Москве осталось, скоро к нам пожалует. Ты как княжич?

— В Переяславль поеду, — ответил Борис. — Олега предупредить на счёт схимников этих.

— Тоже верно, — вновь согласился Сокол. — Отец твой давно хотел с Рязанью дружбу свести. Вот и повод отменный.

— А ты, Ромка, что? — спросил Борис. — А то давай вместе махнём?

— У меня, князь, семья теперь, — расплылся в блаженной улыбке Рыжий. — Мне её защищать положено. Вон Скомороха бери с собой.

Оба посмотрели на новгородца.

— Я здесь остаюсь, — заявил тот. — Должок неоплаченный за Алексием…

— Не достать его, — покачал головой Рыжий.

— Попробую…

Борис быстренько распустил своих наёмников, которые, получив вознаграждение, остались, однако, недовольны тем, что не пришлось побузить. Но брать головорезов в Переяславль Борис не решился.

— Прощай князь, — сказал Сокол. — Знаю, свидимся ещё не раз. Наши с тобой пути, что косичка девичья. Как разбежались, так и сбегутся.

Пока чародей укладывал вещи, Рыжий отправился к Насте.

— В этот раз ты уедешь со мной, — заявил он, не терпящим возражений голосом. — Собирайся! Выходим прямо сейчас.

— А дом? — спросила Настя. — Жалко бросать.

— Дом у нас с тобой есть в Мещёрске.

Настя больше не возражала.

* * *

Последним погиб князь Андрей, младший из сыновей Калиты. Положа руку на сердце, его смерти Алексий вовсе не желал. Он начал ворожить сразу после похорон Семёна. Но что-то не так оказалось в заклинаниях, составленных Предславой, чего-то не хватило, и прежде чем Мститель покинул Москву, он, видимо уже на излёте, зацепил ни в чём неповинного брата великого князя.

Со смертью Андрея жуткие ночные убийства на Москве прекратились. Да и чёрная смерть вскоре, как-то сама собой, сошла на «нет».

Вызвав печатника, Алексий распорядился:

— Василий, немедля собирай монахов. Кто у нас в Нижнем, в Рязани, в Литве? Отзывай тоже. Мне нужны все.

Он прошёлся по келье.

— Впрочем, тех, что в Рязань ушли испытание держать, тех не трогай. Толку в них всё одно пока не много. Но остальных мигом сюда!

— Не соизволите ли сказать, что случилось? — спросил заискивающим голосом печатник.

— Мы покидаем Москву, — ответил Алексий.

— Куда же мы едем?

— В Константинополь, — заявил викарий. — В Царьград.

Глава девятая

Успокоение

Словно медведь-шатун, поднятый из берлоги в неурочный час, Мститель брёл, не вполне понимая, что заставляет его идти именно в этом направлении, именно через этот лес.

Месть состоялась. Людишки, что держали его долгие годы в заточении, расплатились сполна. Ну, не те самые, конечно, ведь жизнь людей слишком коротка, но их преемники. И всё же чувства удовлетворения от исполненной мести не возникало. Что-то ещё оставалось. Что-то сидело в нём как заноза, не давая покоя и заставляя идти вперёд. Он сделал было усилие, чтобы разобраться в своих порывах, но короткий проблеск чистой мысли сменялся длительным помутнением, и он продолжал мерить шагами вёрсты.

Городей Мещёрский. Май 6861 года.

Наваждение застало Мену врасплох. Мститель ворвался в сознание среди бела дня, едва она прилегла отдохнуть. Не во сне, не в дрёме, не в мороке. Такого не могло быть, но вот же случилось.

Кто-то могущественный гнал Мстителя. Гнал в Мещеру, настойчиво выпроваживая из московских пределов. Чары те же самые, что она различала прежде, чары священников, но усиленные чем-то совершенно иным.

И ещё она поняла, что на сей раз, Мститель искал не её. Какую-то другую женщину пытался он выследить, но ошибся, наткнувшись на Мену. И растерялся, что возможно и позволило ей уцелеть.

Ведунья застонала, повалилась на бок, лишаясь воли. И не оказалось в доме никого, кто мог бы прийти на помощь. Ни колдуны, ни Эрвела, не ожидали такого вторжения.

Чародейский пёс, прыгнув к Мене, вцепился клыками в запястье. Прокусил руку, пустил кровь… Боль вернула сознание. Девушка вскрикнула, отдёрнула руку, схватилась за оберег. Пёс, соскочив на пол, залаял.

Переведя дух и выпив воды, Мена попыталась припомнить морок. Подробно, до мелочей. А, припомнив, поняла, что тот не предвещал ничего доброго. Мститель шёл через лес по тропе. И лес, и тропа, были Мене знакомыми — это место находилось всего лишь в версте или двух от Мещёрска…

Увиденное, было пророчеством, а не явью. Она не сомневалась в этом. Но вот как далеко отстоит пророчество от сегодняшнего дня, Мена не знала. А значит, следовало спешить.

Привлечённые лаем прибежали живущие неподалёку Вармалей и Не с Той Ноги. Найдя девушку в здравии, успокоились… но не надолго. Мена, сбиваясь, пересказала им внезапное видение.

Не успела она закончить, как в дом попросился усталый человек. То прибыл гонец от Сокола. Вовремя прибыл, словно нарочно дожидался за дверью. Всё одно к одному — Сокол писал про чреду жутких смертей среди московских властителей и полагал, что Мститель вот-вот двинется дальше. Сам он намеревался покинуть Москву вслед за гонцом, лишь только завершит одно дело.

* * *

Более не откладывая, колдуны собрались на мельнице. Вармалей зачитал послание Сокола вслух, ибо не все из них ладили с грамотой.

— Покинет Москву… — произнёс Барцай. — И куда же он двинется?

— Боюсь, что сюда… — ответила Мена и в который раз пересказала наваждение.

Некоторое время в доме Армаса стояла тишина.

— Итак, пришло время действовать, — начал Вармалей. — Все свидетельства и слухи, что мы собирали до сих пор, нам вряд ли помогут. Мы узнали о враге немало, это правда, но теперь нужно искать средство против него. А здесь, как я понимаю, мы не продвинулись ни на шаг…

Напыщенная речь Вармалея заставила Не с Той Ноги скривиться, как от зубной боли, но от колкости она на сей раз удержалась.

— Если Мститель — бог, то, может быть, стоит призвать другого бога? — предложил ведьмак из Тумы. — Пусть он с ним схлестнётся…

— У тебя, что есть знакомства на небесах? — ухмыльнулся Барцай. — Тогда призови…

— Нет у меня знакомств, — огрызнулся Чорган. — Но надо же что-то делать…

— Призвать можно, — заявила Не с Той Ноги. — Только это дорого стоить будет. Человеческие жертвоприношения, реки крови, горы костей, а главное без какой-либо надежды на успех. Боги, они себе на уме. Могут сойти на землю, а могут наплевать на многие жертвы. А если сойдёт какой из них, то вовсе не значит, что нам помогать станет. А ну как, напротив, с Мстителем съякшается? То-то и оно! Попы вон, своего бога сколько не молят, а он никакой защиты им не даёт. Словно начхать ему на молитвы… Нет, самим надо выступать.

— Самим это как? — взвинтился Вармалей. — На палочках, или на сабельках с богом-то биться?

— Чары плести надобно, — прогудел Барцай.

— Ежу понятно, что чары, — сказал Вармалей. — Только какие чары? Никто из нас такой силой не обладает, чтобы с богами тягаться… Не на упыря какого идём.

Помолчали.

— Знавал я одного чародея, — сказал вдруг Чорган. — Как раз по его мерке дело это. Он чёрную смерть ещё когда предсказывал. Да только ушёл он в Краков. Давно уж ушёл, лет пять назад. А может в Варшаву. Не знаю точно… Сманили его князья тамошние. За большие деньги сманили…

— Кто такой, не припомню что-то? — спросил Барцай.

— Не из здешних он, — ответил ведьмак. — Из марийцев. Маска имя ему, Медведь по-нашему. Да только по имени его никто никогда не кликал. Все Живодёром называли. Живодёр он и был. Сущий мучитель. Но дело своё хорошо знал. Упыри от него шарахались, что от семидесяти апостолов. За версту его рогатину чуяли.

Ведьмак улыбнулся.

— Он, смеха ради, с рогатиной на нечисть-то ходил, словно на медведя. Медведи, к слову сказать, его тоже побаивались, потому как при встрече мог, за здорово живёшь, и с них шкуру содрать, несмотря что тёзки. Теперь вот к ляхам лютовать подался…

— То упыри, а то бог, — заметил Барцай. — Бога на рогатину не нацепишь…

— Сокол в своё время пытался, может у него что получится… — предположил Ушан.

— Он не бился с богами, — поправила Мена. — Всего-навсего прошмыгнуть между ними задумал, когда те промеж собой спорили. Не до него им тогда было. Только это его и уберегло. А всерьёз биться и Сокол не сможет… А если даже и сможет, то пока не готов.

Колдуны спорили до хрипоты, но придумать ничего не могли. Ушан предлагал заняться розыском тех священников, что Мстителя на Москву науськивали. Не с Той Ноги что-то говорила об аравийских магах и джинах. Ведьмак из Тумы предложил в Краков за Живодёром отправиться, а Жава подбивала всех идти в керемети, молельные рощи и там встречать нашествие песней смерти. Прочие спорщики одно за другим предложения отвергали. Когда же мысли иссякли все замолчали.

— Меч ковать надобно, — сказал чёрный колдун Шамбал, до этого не принимавший участия в разговоре. — Особый меч, на бога…

— Эка! — воскликнул Вармалей. — Нам за сто лет такого меча не придумать, а уж тем более не выковать.

— У меня есть кусок небесного железа, в прошлом году отыскал. Может сгодится? — неуверенно предложил Ушан.

— Харю себе железную из него сделай, — посоветовал Шамбал. — Меч на бога из проклятой стали ковать полагается и на крови потом закалять…

— Ты, уродина болотная, чего хамишь? — возмутился волхв и вскочил на ноги, готовый к драке.

Тут же загомонили, размахивая руками, и остальные. Собрание неотвратимо перерастало в брань. Бессильные что-либо придумать, колдуны принялись срывать злость друг на друге.

— Если его невозможно остановить, то не лучше ли дать хорошего драпа пока не поздно, — предложил Барцай, дабы как-то разрядить обстановку.

О бегстве до сих пор никто не помышлял, и слова Барцая заставили всех умолкнуть.

— Остановить врага можно, — раздался в тишине голос от двери.

Колдуны, разом повернув головы, увидели устало прислонившегося к косяку Сокола.

— Явился, — прошамкала Не с Той Ноги. Но, как и все прочие вздохнула с видимым облегчением. А Мена так и вовсе расцвела, словно и не мучили её кошмары.

— Мстителя одолеть можно, — продолжил Сокол. — Нужно только подловить тот миг, когда он к главной своей мести приступит. Тогда и уязвим будет. Раньше выступим — сотрёт нас в порошок. Промедлим, дадим исполнить предназначение, переродится во что-то ещё. И тогда всё сначала начинать придётся… Тогда другую сущность он примет, другую личину.

— Дело за малым, — проворчал Вармалей. — Узнать, какова же его главная месть.

— Есть у меня подозрения, — сказал Сокол. — Но нужно проверить.

Мещера. Шесть дней спустя.

Сокол прикоснулся ладонью к камню и тут же отдёрнул. Камень оказался горячим. «Откуда здесь такой взялся? — подумал Сокол. — С Мстителем вроде бы никак не связан…» Он обошёл валун, присел на корточки, пытаясь прощупать подножье. Ничего необычного, камень как камень, только горячий.

— Странно, — буркнул чародей.

Мена, внимательно осматривая опушку, вдруг насторожилась. Непременная улыбка сползла с её лица, она дёрнула чародея за рукав, потянув в сторону кривой сосны, что стояла на самом краю прогалины.

— Тихо! — шепнула по пути Мена.

— Но я ничего не чувствую… — растерянно, с долей сомнения, произнёс Сокол, как только они спрятались за деревом.

И тут, едва успев договорить, он ощутил это. Словно пёрышко коснулось его. Не кожи коснулась, нутра самого. Щекотка из тех, что смерть предвещают.

Два серых воробыша, тревожно чирикая, метнулись через полянку, прижимаясь к самой земле. И вдруг, лесное многоголосие смолкло. Несколько мгновений ничего не происходило. А затем началось… Всё вокруг померкло, как во время солнечной погибели, налетел холодный ветер, а затем резко и неожиданно пошёл такой ливень, которого здесь сроду не видывали. Жёсткие струи хлестали по веткам, по траве, вызывая оглушительный шум, очень скоро переросший в бульканье, поскольку земля не поспевала впитывать в себя всю упавшую воду. Кривая сосна от дождя не спасала. В один миг плащи чародеев набухли, потяжелели; вода добралась до тела, а пронизывающий ветер выдувал остатки тепла. Словно поздняя осень ворвалась в лес, сломав размеренное течение жизни.

— Если мы будем всё время от него прятаться, — пробурчал чародей, ёжась от холода. — То зачем мы вообще здесь?

Пробурчал так, для виду. Вступать в бой немедленно он и не помышлял. Не для того чародеев со всей Мещеры собирали, чтобы по одиночке биться.

Ворча, Сокол не отводил взгляда от камня, который теперь испускал клубы белого пара от льющейся на него воды. Пара получилось столько, что валуна скоро вовсе не стало видно.

— Что за камень такой? — подумал вслух чародей.

— Место приметь, потом вернёшься, — посоветовала Мена.

Девушку загадочный камень совсем не волновал. Она всматривалась в потемневшее небо, пытаясь увидеть на нём какой-нибудь знак или след. Но темень была ровной и сплошной, без малейших оттенков или просветов.

Ветер утих, а ливень прекратился, так же внезапно как начался. Небо прояснилось, а лес вновь наполнился привычными звуками. Природа спешила жить. О прошедшем только что знамении, напоминала лишь капающая с веток вода.

— Можешь связаться с остальными? — спросил Сокол.

— Попробую, — Мена неуверенно повела плечом.

Все эти «явления природы» наводили повсюду такой беспорядок, что не только связаться, но и почувствовать: жив ли вообще кто-нибудь из соратников, было сейчас крайне затруднительно. Ведунья, однако, взялась за мешок.

— Чёрт! Всё промокло! — с досадой сказала она.

Вынимая вещи одну за другой, отжимала и складывала их на единственное относительно сухое место — туда, где только что сидела сама.

Но лучины, надёжно завёрнутые в обильно промасленную ткань, да в придачу плотно обмотанные лыком, остались сухими. Вылив из пустого мешка воду, Мена выжала и его. Быстренько покидала обратно поклажу и только потом взялась за свёрток с щепками.

Выбрав одну из них, чародейка подыскала в кривом дереве подходящую трещину. Вставила лучину туда. Затем поднесла под торчащий конец сложенные лодочкой ладони, словно готовилась собирать падающие капли. Закрыв глаза, отрешилась от всего на свете.

Лучина долго не загоралась. Она то вспыхивала на миг и сразу же гасла, то лишь тлела и дымилась… Мена встряхнула руками, трижды вздохнула-выдохнула и вновь вернулась к ворожбе. Наконец, кое-как огонь разгорелся.

Охраняя их обоих, Сокол внимательно оглядывал окрестности, но больше прислушивался к собственному нутру. Появление Мстителя сейчас, когда Мена не способна сражаться, было бы совсем некстати. Однако ничего опасного не ощущалось. Лес успокоился, а так поразивший Сокола камень перестал парить и вновь выглядел совершенно обычным валуном.

Мена очнулась. Набрав полную грудь воздуха, с шумом выдохнула. Затем вынула огарок лучины из сосны, вдавила в землю и заровняла место рукой. Сокол не торопил её, ожидая, когда чародейка заговорит сама. Ещё раз глубоко вздохнув, Мена с сожалением покачала головой.

— Сумела только с Вармалеем связаться, — тяжело дыша, сказала она. — Потом ещё с кем-то из чёрных. Но их мысли доходили обрывками и разобрать, что к чему не получилось. Слишком далеко, или мешает что-то.

— А что Вармалей? — спросил Сокол.

Мена рукой попросила его подождать, отдышалась и ответила:

— Они с Орхом тоже под это попали… То ли чуть раньше, то ли чуть позже. Не ясно. Чёрт! Когда люди додумаются время точно измерять. Теперь вот гадай, то ли он в их сторону ушёл, то ли в нашу…

— Будем надеяться что в нашу, — сказал Сокол. — Иначе весь замысел окажется под угрозой.

Завязав мешок, Мена махнула чародею рукой.

— Пошли уже…

В последний раз кинув взгляд на валун, Сокол поспешил за девушкой.

— Странный всё же камень, — сказал он на ходу.

— Не до него теперь… — отмахнулась Мена.

Они углубились в лес.

Привычный мещёрский лес стал теперь каким-то незнакомым. Вроде и деревья те же самые, чёрные озёра, болота, речки, ручьи — всё на своих прежних местах, но ощущение враждебности, неприятия усиливалось с каждым шагом. Будто вторглись чародеи в чужие владения, не заручившись благословением хозяина. Они шли этим лесом уже третий день, отслеживая путь Мстителя почти от самых московских границ.

Голоса чародеев удалились и стихли. Некоторое время спустя трава на поляне зашевелилась. Она не склонялась волнами, как бывает при сильном ветре, не сгибалась как от дождя или града. Каждая травинка раскачивалась, каждый стебелёк дрожал сам по себе, как будто вся поляна разом затряслась в корчах. Трава колыхалась, словно что-то сотрясало под ней саму землю. Можно было подумать, что твердь колебалась под шагами чего-то настолько огромного, что даже земля поддавалась тяжёлой поступи. Но это ощущение было ошибочным. Всё вокруг наполнилось шорохом десятков тысяч маленьких лап. Высокая трава скрывала облик идущих плотным потоком существ. Окажись на их пути человек, он в первую очередь подумал бы о крысах. Однако ни писка, ни шумных драк, присущих крысиной стае, слышно не было. Да и откуда бы взяться крысам посреди бескрайнего дикого леса?

Зверьё, обитавшее на поляне и в окружающем её лесу, будто посходило с ума. Птицы носились вокруг своих гнёзд, отчаянно зовя друг друга на помощь. Словно во время бедствия животные забыли о распрях и спасались вместе. Все, кто мог, карабкались на деревья. Часто срывались с визгом и хрустом и вновь карабкались. Кто не умел лазить, прыгали в стороны, скрывались в лесу, подальше от наступающей непонятной лавины. Ни один хищник, ни крылатый, ни четвероногий, даже не подумал выхватить из потока пару странных существ, чтобы подкормиться в даровом изобилии.

А тем не было никакого дела до здешних обитателей. Целый час, а то и больше проходило целеустремлённое воинство через поляну, пока шорох не затих в лесу.

Сельцо. День спустя.

Увидев выходящего из леса Сокола, в окружении целого сонма колдунов да вурдов, отец Леонтий едва разума не лишился. «Это за мной! — решил он. — Бесы окаянные! Счёты пришли сводить. За всю мою преданность вере, за все деяния благие сполна спросить явились».

Чародеи шли вереницей, мягко ступая след в след, друг за другом. Шли молча, опустив головы, то ли от усталости, то ли от тяжёлых раздумий. От их шествия за версту веяло твёрдой решимостью. Казалось, что это не люди, с трудом одолевшие долгий путь, подходили к селу, а стая хищников изящных и мощных, красивых и смертельно опасных, пробиралась звериной тропой навстречу чему-то несравненно более смертельному и опасному. Увидев за спинами чародеев помимо небольших мешков ещё и свёртки с оружием, Леонтий вздрогнул.

— Ой, смертушка моя пришла, — заныл священник. — Вон их сколько, а я один-одинёшенек. И на помощь селян никакой надежды. Слабы селяне, не пойдут за пастырем своим, не посмеют колдовству вызов бросить…

Леонтий метнулся в подклет. Забился в самый тёмный угол, притаился. Страх, однако, только усилился. Не имея возможности видеть врага, священник дал волю воображению. А оно являло единственный образ — подступающих к избе колдунов со злобными усмешками на лицах и оружием в руках.

Посидев недолго в темноте и страхе, батюшка вдруг бросился прятать реликвии, образа книги… Он закапывал их прямо в землю, даже не думая защитить от сырости кожей или полотном. По его мерке и такое свершённое в порыве деяние тянуло на великий подвиг. Да что там говорить, большего дела Леонтий не совершал, наверное, за всю свою прежнюю жизнь.

Добрый поступок немного успокоил его. В двери пока никто не ломился и священник подумал, что, пожалуй, имеет возможность сбежать.

— Да, сбежать! — обрадовался он собственной мысли. — Спастись от поганых ворогов. Ничего постыдного в этом нет. Сбежал же святой…

Так и не вспомнив, который из святых прославился многомудрым бегством, он стал притаптывать землю над спрятанными сокровищами. Затем, сдвинув на это место бочку с брагой, осторожно выглянул из избы. Приметил, что колдуны почему-то задержались на околице.

— Сейчас или никогда! — решил Леонтий и хватанул для храбрости целый ковш браги.

Прячась за оградой, он пробрался на задний двор. За ним начинался неглубокий овражек, в котором можно было укрыться, но главное незаметно добраться до леса. А там, как говорится, ищи вурда…

* * *

Между тем, всех прочих селян появление колдунов застало врасплох. Они не побежали подобно Леонтию, но и радости особой не испытали, а уж навстречу непрошенным гостям вышли и вовсе немногие. То что в Сельцо входят именно колдуны, а не какие-нибудь сбившиеся с пути охотники или, не дай бог, разбойники, люди отчего-то поняли сразу. А потом и углядели знакомые лица. Вон ведьмак из Тумы, Чорган, известный среди русских ещё и под прозвищем Щука, вон Сокол, а за ним Вармалей и Не с Той Ноги. Про вурдов, что Соколу служили, в Сельце также наслышаны были.

Староста первым к гостям вышел — положение обязывало. В хороших колдунов он не верил, но и злых опасался не сильно. Считал, что добрый христианин, вроде него, не может пропасть от чьих-либо козней. С ним вместе Дымок не побоялся пойти, да ещё несколько человек.

Чародеи, достигнув околицы, поздоровались вразнобой с селянами. Те так же вразнобой ответили.

— Куда путь держите, уважаемые? — спросил староста.

— Пришли уже, — ответил за всех Чорган. — Ваше село нам и надобно.

Народ ответу удивился, даже опешил, по толпе пронёсся встревоженный шорох. Сокол, узнав старосту, шагнул к нему.

— Работу закончить надобно, — сказал он.

— Это, какую же? — староста поёжился от догадки.

— От Вихря наследство осталось, — пояснил Сокол. — Не пустяковое наследство. Напрасно вы племянницу его изгнали. Теперь как бы не пришлось всему селу заплатить за обиду.

— Так вы что, квитаться с нами пришли? — отвёл взгляд староста.

— Не мы, — жёстко ответил Сокол. — Но кое-кто гораздо сильнее. Так что, кроме пастыря вашего скудоумного, кто хочет уйти, пусть уходит. Остальным, быть может и сразиться предстоит. Кто знает, какое воинство сюда пожалует. А что до Леонтия, то к нему разговор особый…

* * *

Извозив грязью подрясник, Леонтий ужом прополз по овражку почти до самого леса. Только здесь он решился перевести дух и взглянуть на оставленное село. Прикрываясь травой, осторожно высунул голову. Пусто. Колдунов простыл след.

— Куда они могли направиться? — вопросил Леонтий и тут же нашёл ответ. — В дом Вихря, больше некуда. Или к ведьме сбежавшей, Елене.

Он ещё раз выглянул и действительно заметил шевеление во дворе колдунского дома.

— Ну и пусть, — злорадно пробормотал священник. — Пируйте себе на костях вихревых, справляйте обряды поганые, а я тем временем утеку…

Он сполз обратно в овражек и, мурлыкая молитву, двинулся к лесу.

— Далеко ли собрался, батюшка? — раздался над его головой весёлый девичий голос.

Леонтий вздрогнул, поднял голову и оторопел — в двух шагах от него на сказочной красоты игреневом коне сидела овда. Стало быть, и девы лесные в стороне не остались. Вся нечисть скопом нагрянула, поживу почуяв…

— Далеко ли собрался, спрашиваю? — весёлость уступила место холоду, от которого по спине священника побежали мурашки.

Леонтий поднялся. Отряхнув землю с подрясника, с тоской взглянул на такой близкий лес.

— Даже и не мечтай, — пропела Эрвела. — Мигом стрелу в глаз схлопочешь.

— Изыди! — буркнул без надежды Леонтий.

— Вот прямо сейчас и изыду, — нехорошо рассмеялась овда. — Давай-ка, батюшка, топай обратно. Живцу положено на крючке сидеть.

* * *

Заняв дом Вихря, колдуны, не откладывая, принялись за дело. Из их мешков появилась всякая всячина. Некоторые вещи были обыденными, другие пугающими, третьи загадочными; заячья лапка, воронье перо, зуб неведомого зверя, глиняные фигурки, всевозможные порошки, настойки, пучки трав и веток… Пока одни ещё рылись в мешках, другие деловито и в полном молчании, принялись расставлять и развешивать все эти предметы по углам, стенам, на полу и возле дверей. Колдуны работали споро и слажено. Закончив приготовления, уселись вкруг прямо посреди комнаты и запели. Песню не песню, молитву не молитву, но какие-то протяжные заунывные слова. Впрочем, всего этого селяне не видели, так как охотников подглядывать за ворожбой не нашлось. Да и два вурда, вышагивающие вокруг дома, любопытство не распаляли.

Почти сутки колдовали гости взаперти. От дома то свет дивный исходил, то дым вонючий через крышу сочился. Ночью, говорили, чёрные птицы крыльями хлопали, в небо огненные сполохи били. Православные, кто до сих пор из села не утёк, дом Вихря стороной обходили, крестились при каждой вспышке, обсуждали при встречах шёпотом — беды бы не вышло, больно уж усердно колдуны за дело взялись.

А под утро всё село зачаровано наблюдало, как на небосклоне разыгралось светопреставление. Оно чем-то напоминало зарницы, что случаются на далёком севере. Но жители Сельца никогда в тех краях не бывали, и потому зрелище их потрясло. Впрочем, имелось и отличие — то сияние что на севере, оно мирным выглядит, а здесь, словно война в небесах разразилась. Сполохи не играли, но били друг в друга, вызывая яркие вспышки, молнии, расходящиеся по небу круги. Тучи переливались из багрового цвета в чёрный и обратно. Клубы принимали различные очертания от нелепых, даже смешных, до совершенно зловещих. Зрелище завораживало, но в месте с тем, обдавало людей неподдельной жутью.

* * *

Вскоре после полудня Мена разбудила Сокола, дремавшего под старой ивой. Потирая кончики пальцев, ведунья сказала:

— Идёт. Сюда идёт. Сработала ловушка твоя, чародей.

— Посмотрим, — протёр глаза тот. — Посмотрим…

Прочие колдуны, кто спал — просыпались, кто сторожил на околице — возвращались в село. Эрвела, выслушав Мену, отпустила Игреца в лес — нечего, мол, коню в опасные свары лезть. Не его это битва.

Вурды занялись живцом. Крепко-накрепко привязав Леонтия посреди церквушки к резному Спасителю, заявили строго:

— Лучше и не пытайся сбежать, овцевод. Сиди тихо да молись богу своему, может, и жив останешься.

— Господин чародей добр больно, не любит он богов человечиной угощать. Но мы ведь не всегда его воле следуем. Можем и ослушаться, если разозлишь ты нас. Так что сиди, пастух, и не дёргайся…

Улицы опустели. Люди позапирались в домах, колдуны разошлись по схронам, заранее наготовленным по всему селу.

В одном из таких убежищ, устроенном под дровяным навесом, сидели, согнувшись в три погибели, Сокол, Рыжий и оба вурда. Наблюдая в узкие щели за обстановкой, они лениво спорили.

— Всё равно не пойму, как вы собираетесь его убить? — недоумевал Рыжий, разминая затёкшую ногу. — Даже если мы все вместе навалимся, а он один одинёшенек придёт.

— Главное до горла добраться! — со знанием дела заявил Быстроног. Он оторвался на миг от щели и, словно его товарищи не представляли что к чему, показал ножом, где именно находится горло.

— На себе не показывают, — остерёг Власорук.

— Нет, убить его мы не можем, — произнёс наставительно Сокол. — Никто из нас даже не помышляет об этом. Так или иначе, но он бог. А боги бессмертны. Задача у нас другая — заставить его прийти в себя, что ли, вернуться в свой мир, на свои небеса.

— На небеса? — удивился Рыжий. — Скорее уж в преисподнюю.

— Это точно! — поддержал Власорук. — Он сгубил людей больше, чем вы сами себя за последние две сотни лет.

— Нет, вы не правы, — возразил Сокол. — Вы судите по его нынешней сущности. А она не совсем отражает подлинное естество. Когда-то он был другим. Каким именно — плохим или хорошим — не знаю. Честно говоря, я и сам до последнего времени не верил в него, считал небылицей, сказкой, вымыслом, глупым суеверием. Поверил отчасти, лишь увидев воочию в Пскове.

Чародей помолчал.

— Раньше его Чернобогом звали. Может быть, он и правда был кровожадным, а может, и нет. Люди не всегда справедливы в названиях.

Рыжий тяжело вздохнул — ему россказни о богах и демонах никогда не приходились по нраву. А тут ещё драться с кем-то из них предстояло. Вурды, напротив, чувствовали себя как рыбы в воде — деловито осматривали село, прикидывая, куда в случае чего кинуться можно, где укрыться, откуда напасть…

Неожиданно в их и без того тесное убежище втиснулась Мена. Она уже переоделась и теперь выглядела довольно привлекательно в своём лёгком, без рукавов, зелёном платье, похожим на те, что носили овды.

Впрочем, все её прелести остались в основном незамеченными. У вурдов имелись собственные представления о красоте (вот если бы на Мене чёрная шерсть лоснилась — другое дело!), а Сокол, не раз уже выказывал своё равнодушие на сей счёт. И лишь Рыжий, позабыв на время и о страшном противнике, и о любимой, что ждала его дома, уставился на загорелые коленки девушки.

— Вода есть? — спросила Мена улыбаясь.

Рыжий, неловко спихнув локтём чей-то мешок, протянул ей баклагу.

— Близко уже, — сообщила чародейка между глотками. — Сейчас начнётся…

Сокол, в который раз почувствовал приближение врага позже девушки. «Определенно она очень сильна. А ведь ей всего-навсего восемнадцать. Станет постарше, глядишь, и переплюнет меня». Он подумал так безо всякой обиды или зависти.

Предупреждённые чародейкой, уже все обитатели схрона прильнули к щелям, высматривая в небе знамение. Четверть часа спустя, разглядели приближающееся к селу тёмное пятно. Оно не походило на тучу или облако пыли, не обернулось и птичьей стаей или чем-то иным, привычным для глаза, но явилось сгустком зловещей тьмы. Сокол ожидал увидеть молнии или сполохи, какие бушевали над Святой Троицей, но ничего похожего здесь не возникло.

Скоро пятно достигло села и нависло над крышами. Всё вокруг потемнело, природа притихла, как и тогда, когда Сокола с Меной накрыло в лесу, только ливня и сильного ветра теперь не случилось.

И тут они увидели его.

Облик Мстителя ничем не походил на тот, что запомнился Соколу по Пскову. Человеческих черт в его внешности почти не осталось. Их взорам предстала мохнатая тварь, на добрую сажень превосходящая ростом самого высокого человека. Лишь чёрный плащ, нелепо наброшенный поверх могучих плеч, свидетельствовал, что перед ними не животное.

— Экий лешак-переросток, — буркнул Власорук. — Совсем иначе я ваших богов себе представлял.

— Главное до горла добраться, — повторил Быстроног, но без прежней уверенности.

Не дойдя до церквушки полсотни шагов, Мститель остановился. Замер на миг и вдруг взревел. Понял, что угодил в засаду. Чутьём своим звериным понял. Но загнать восставшего бога в ловушку, вовсе не означало победить его. Мститель догадался, что может вырваться из западни, только уничтожив самонадеянных охотников, и приготовился к схватке. В его когтистых лапах-руках (которые и сами по себе выглядели неслабым оружием) появились невиданные кривые клинки. Такие Сокол встречал лишь однажды, когда нелёгкая занесла его на далёкие южные острова. Но эти, пожалуй, были побольше, да и чары заметно переполняли сталь.

Мститель обвёл взглядом село, взревел ещё раз. Одиннадцать чародеев, выступив из укрытий, шагнули навстречу бывшему богу.

Каждый из них имел при себе излюбленное оружие, из тех, что хранится в тайниках, ожидая особого случая. Этому, с виду самому обыкновенному, порой нелепому оружию, позавидовал бы любой знаток.

Сокол сжимал зачарованный меч. Давно не обнажал он свой верный клинок. Не довелось воспользоваться им на Черте, не нашлось там соперника. Теперь враг появился, более чем достойный.

Мена, достав осторожно лук, деловито обмотала два пальца правой руки лоскутом мягкой кожи. Никогда прежде не видел Сокол девушку оружной и теперь подумал, что её характеру больше подошёл бы кинжал, или нож. Лук вообще оружие негодное для поединков, да и для защиты в пути он подходит мало. Ещё чародей подметил, что Мена держала лук так, как его держат овды, хотя мог бы поклясться чем угодно, что в жилах ведуньи не течёт ни капли их крови.

Молодые волхвы сжимали в руках покрытые тайными письменами сабли. Как и сами волхвы, их оружие походило одно на другое. Правда, Ушан держал свой клинок в левой руке, в то время как Орх предпочитал действовать правой.

Не с Той Ноги не имела ничего, кроме старого, изрядно потрескавшегося и потёртого посоха. Но такой посох многих мечей стоил, на что намекали покрывающие дерево многочисленные зарубки.

Чёрные колдуны разошлись во вкусах. Барцай достал меч, не уступающий по силе тому, что имел Сокол, а Шамбал сжимал в руках короткое копьё — сулицу с небывало широким наконечником.

Ведьмак из Тумы, Чорган, вооружился топором на длинной, с его рост, рукоятке. Не лесорубским был топор, но и не таким, которым во врага мечут. Огромная секира.

С виду простые клинки достали Кермен с Жавой. Но вряд ли и их оружие было таким уж обычным. Сила не всегда в надписях, да красивых узорах скрывается.

Всех удивил Вармалей. Он вытащил здоровенную окованную железом кость. Какому зверю принадлежала эта кость раньше, угадать никто из чародеев не взялся бы. Таких крупных тварей в здешних местах тысячу лет не водилось. Разве что онары-великаны подобных животных застали, а может, они же и истребили. Кость годилась и как палица, если бить огромным мослом, а могла использоваться и в качестве копья — белое рваное остриё на конце внушало почтение. Многим поначалу показалось, что махать такой штукой не слишком удобно, но Вармалей заранее всех успокоил, пару раз, для пробы, проломив плетень.

Это только в сказках какой-нибудь удалой князь или добрый молодец со злодеем один на один бьётся. И, понятно, к вящей славе рода, легко того злодея побеждает. А в жизни совсем не так красиво выходит. Не до поединка чародеям было, не до честной сшибки. Навалились гуртом, как тати на гостя проезжего. Хотя бы так, по подлому, завалить восставшего духа.

Они избрали самый простой и надёжный способ схватки, когда горстка более слабых сражается с одним, значительно превосходящим их в силе. А именно, окружив Мстителя, наносили поочерёдно удар за ударом так часто, что противнику едва хватало сноровки отбивать выпады, но не наступать самому.

Начал Вармалей со своей костяной палицей. Он как-то хитро, без размаха, неожиданно ткнул Мстителя в бок. Не достал. Но тут же вступил ведьмак из Тумы, стараясь попасть топором в голову. Сокол, напротив ударил низом, целясь по ногам, а стоящая позади него Мена, выпустила первую стрелу. Не успела стрела долететь, как один за другим рубанули саблями молодые волхвы — первый слева, второй справа и верхом…

Мститель вертелся, словно поднятый из берлоги медведь в окружении разъярённых псов. Казалось, вот-вот он собьётся и пропустит удар, и тогда уж чародеи своего не упустят — навалятся гурьбой… Но Мститель не сбивался. Он быстро и чётко отражал удар за ударом и, похоже, не слишком расточал силы.

Колдуны прибавили. Без толку. Прибавили ещё. Толку вышло не больше. Рубка достигла такой скорости, что движения чёрного демона невозможно стало разглядеть. Клинки в когтистых лапах-руках превратились в два призрачных круга. А колдуны, словно крестьяне на молотьбе, мерно били куда-то в серёдку.

У Сокола всё не выходили из головы призрачные всадники, которых ему пришлось повстречать в Пскове, и которым обычное человеческое оружие не причиняло вреда. Где они? Держит ли их Мститель в запасе, или давно растерял в битвах? Двухвостые, да крылатые твари ещё в Пскове понесли ощутимый урон, так что на их счёт можно сильно не беспокоиться. Селяне при помощи вурдов отобьются от них. Но вот призраки — сила серьёзная, способная отвлечь колдунов от главной цели.

* * *

Пока чародеи пробовали силы, вурды и Рыжий держались возле схрона, ожидая, когда наступит их черёд. Правда, мохнатые приятели попытались было кинуться в сечу, но Рыжий их осадил.

— Куда, шерсть безмозглая? — заорал он. — Вас как жуков там раздавят, размажут слизью зелёной и не заметят даже. Ждите противника по себе.

Вурды, буркнув что-то, остались на месте. Подошла Эрвела, следом за ней Дымок. Впятером они молча наблюдали за схваткой.

Бой завораживал. Отдельных ударов глаз разобрать не мог, но иногда, при столкновении клинков, с железа срывались сполохи. Странной природы огонь бил в землю, отчего та скоро принялась дымиться по всему селу, заволакивая дома чадом. Люди, что высунулись поглазеть на битву, попрятались вновь.

* * *

Сокол перехватил тревожный взгляд Вармалея. Тот видимо первым сообразил, что кажущееся равновесие сил означает, в итоге, поражение колдунов. Они всего-навсего люди, и бесконечно долго сражаться не смогут. Настанет час, когда силы иссякнут и тогда Мститель сметёт их единственным натиском.

Пускать же в ход ворожбу было опасно. Тут расклад иной мог получиться. Ибо даже совокупная мощь мещёрских колдунов не перевесит силу восставшего бога. Тем более что чаровать они умели лишь по отдельности, кто во что горазд. И правильнее всего в таком случае было бы не дразнить понапрасну лихо.

Сокол вновь вспомнил о змеевике. В Пскове предводитель призраков не решился убить его, чтобы вернуть вещицу. Может быть, Мстителю не позволялось снимать амулет с мертвеца, возможно, его устраивала только добровольная передача. Ведь свои запреты бывают и у богов. Тогда получается, что Соколу ничего не грозит в этой схватке. Он может наплевать на защиту и подобраться к врагу вплотную.

Опасная затея, но иного способа сломать равновесие чародей не увидел. Набрав в грудь побольше воздуха, он шагнул вперёд, в самую круговерть.

Сработало. Клинки изменили ход, их вращение замедлилось, чем не преминули воспользоваться колдуны. Вармалей приложил палицей в грудь Мстителя, волхвы рубанули по рукам. Враг пошатнулся, и уже навис над его головой топор Чоргана, способный раскроить даже стальной череп.

И тогда Мститель ударил Сокола ногой. Не смертельно, но мощно. Чародей отлетел на добрый десяток шагов. Землю вокруг вытоптали до такой степени, что она походила на камень. Так что помимо божьего пинка, чародею досталось и от матушки-земли. Спину пронзила адская боль, в затылке словно хрустнуло что-то. Сокол ощутил во рту привкус крови, а его грудь отказывалась вбирать в себя воздух. Мена вскрикнула, оглянулась. Мститель вновь завертел клинками, отгоняя подступивших было колдунов.

Некоторое время чародей пролежал без движения. Затем, с большим трудом подчинив тело, вернулся к схватке. Равновесие на какое-то время восстановилось.

* * *

И тут в Сельцо вошла стая. Шороха лап за шумом битвы никто не услышал, но визг и крики людей с западного конца возвестил о новой угрозе. Бестий пожаловало немного, не сравнить с псковским нашествием, но и выступить против них здесь оказалось некому. Колдуны ни на миг не могли оторваться от главной схватки, а кроме них лишь пятеро приготовились встретить врага.

Вурды, вытащив ножи, рванулись на околицу, но Эрвела остановила их.

— К священнику твари рвутся. В церковь. Там и поджидать их надо.

Стая и правда не обращала внимания на людей, и те вопили больше от страха. В Леонтия же людские крики вселили ужас. До сих пор он сидел ни жив, ни мёртв, вслушиваясь в лязг железа, и усердно молился. Теперь же забыл и о молитвах. Не имея возможности видеть что-либо за стенами церкви, он подумал, что всё кончено. Колдуны проиграли битву с исчадием, и вот-вот мерзкая тварь явится за ним.

Неудивительно, что, увидев входящих в церковь вурдов и овду, он обрадовался им, словно добрым христианам.

Пока Рыжий с Дымком закладывали брёвнами вход, вурды затеяли спор.

— Может развязать пастуха, — предложил Быстроног.

— Зачем это? — спросил Власорук.

— Пусть тоже сражается.

— Он-то? Да он сбежит, только возможность появится. Пусть лучше связанным сидит. Меньше хлопот будет. По крайней мере присматривать за ним не придётся.

— Куда он денется? — возразил подошедший Рыжий и спросил Леонтия. — Не побежишь, батюшка?

Тот промычал что-то, затряс головой.

— Видишь, — заметил Рыжий. — Некуда ему бечь. Кругом смерть стережёт. Только через нас ему и спасение светит.

Власорук пожал плечами, а Быстроног развязав Леонтия, протянул ему запасной нож.

— Держи, овцевод, — сказал вурд. — Товарищ твой покойный всё увидеть тебя хотел. Будешь ерепениться, так свидитесь раньше срока.

— Какой товарищ? — буркнул батюшка.

— Евлампий.

— Евлампий? — Леонтий вроде и про опасность забыл от удивления.

— Он самый. Не успел перед смертью тебя повидать. Погиб бедолага, спасая Мещеру от напасти.

Священник сник, и его на время оставили.

Вурды намётанным глазом осмотрели церквушку. Деловито облазив углы, стены, заткнули все дыры и завалили оконца всякой рухлядью.

— Пылищи-то у тебя, — воскликнул Власорук, выбивая из мохнатой груди целые облака пыли. — Не мыл, небось, ни разу, божий-то дом?

Сделав что можно, они притихли, пытаясь по звукам угадать, как идёт дело у чародеев, да куда делись твари. Но долго отдыхать не вышло. Где-то под крышей нашлась-таки щель.

Узнали об этом, когда прямо на голову священнику свалилось что-то живое, размером с лесную кошку. Леонтий взвизгнул, бросился бежать, но растянулся на полу от вовремя подставленной ноги Власорука. Одним ударом прикончив бестию, вурд помог священнику встать.

— Тебе почто нож дали? — рыкнул он.

Леонтий виновато потупился.

Быстроног, осмотрев внимательно тушку, заметил:

— Та самая, что на похлёбку хороша.

Тем временем остальные, задрав головы, высматривали, откуда она просочилась.

— Вон, шевелится что-то, — остерёг Дымок, указывая копьецом.

Две твари бросились с потолка, но наткнулись на вурдовы ножи. Ещё одна упала уже со стрелой в боку. Рыжий, подняв стрелу, осмотрел тушку.

— Угу, встречались уже, — заметил он, возвращая стрелу Эрвеле.

Видимо бестиям удалось расширить найденную щель, потому что скоро они посыпались с потолка, что осенняя листва с деревьев при сильном ветре.

Рыжий с Дымком прикрыли Эрвелу, позволяя овде расстреливать врага издали. К ним же прибился и Леонтий, неумело размахивающий тяжёлым ножом. Вурды, как это они уже проделывали не раз, встали спина к спине посреди церквушки, и ни одному врагу пока не удалось вцепиться кому-нибудь из них хотя бы в ногу.

* * *

Первой Мститель достал Жаву. Колдунья выпустила клинок и, охнув, осела. Её куртка, рассечённая наискось, быстро набухала кровью. Почти сразу же вслед за Жавой выбыл из боя Шамбал. Чёрный колдун отполз, волоча сломанную ногу и ругаясь на чём стоит свет.

Порядки чародеев расстроились. Бреши сделали уязвимыми каждого, и особенно вооружённую луком Мену. Сокол едва успел прикрыть её собой. Мститель сверкнул глазами, рыкнул, но удар отвёл. Отбросив лук, девушка схватила клинок Жавы и вернулась в сражение.

Теперь ни у кого не осталось сомнений — просто так бога им не осилить.

Сидя в пыли, не обращая внимания на сломанную ногу, Шамбал принялся творить заклинание. Простенькое, то что придумали когда-то Мена с Каваной, надеясь остановить крысиное полчище.

Три золотистых беркута выпорхнули из леса и поднялись в вышину тёмного неба. Сделали круг над схваткой, затем, сложив крылья, рухнули на врага. Казалось бы, что богу птицы? Какой от них урон? Ан нет. Не понравились ему нежданные союзники колдунов, что принялись отважно кидаться на него, метя в глаза. Отвлёкшись на птиц, Мститель ослабил натиск. Чародеи смогли немного передохнуть.

* * *

В тёмном и тесном помещении стрелять из лука было неудобно. Ножи и сабли куда лучше справлялись с юркими бестиями и скоро их тушки толстым слоем покрыли церковный пол. Целый курган мёртвых тварей навалили вокруг себя вурды. Ноги скользили, а вонь била в нос, но враг всё лез и лез, и хорошо ещё, что малая щель не позволяла ворваться ему большим числом. Вшестером, защитники пока справлялись с потоком.

— Нас скоро завалит с головой, — крикнул Власорук.

— Нужно выбираться на крышу, — согласился с вурдом Дымок.

— Да они ж с неё, с крыши-то, и лезут, — возразил Рыжий. — Против напора ни за что не пробьёмся.

— Новую дыру сделаем. В другом месте.

Так и поступили. Продолжая отбиваться от валящихся сверху бестий, вурды подтащили сундук и вкарабкались на перекрытие. Расковыряв дранку ножами, выбрались наружу. Когда с крыши послышался ободряющий возглас, Эрвела взяла Леонтия за рукав.

— Давай, батюшка, поторапливайся…

Леонтий посмотрел на овду с благодарностью, и, по-прежнему неумело отмахиваясь ножом, двинулся вслед за ней. Нелегко священнику пришлось со своим пузом, но подгоняемый страхом, всё же протиснулся. За ним из дыры появились и Рыжий с Дымком.

Все шестеро спрятались за маковкой. Пока безмозглые твари, не догадываясь, что добыча ушла, продолжали набиваться в пустую церковь, у беглецов нашлось время бросить взгляд на сражение.

Чародеев осталось только пятеро. Пятеро самых сильных. Сокол, Мена, Барцай, Вармалей и Не с Той Ноги. Кольца вокруг Мстителя больше не существовало. Оставшиеся на ногах чародеи заступили восставшему богу путь к церкви. Но этот заслон выглядел хрупким.

Посох колдуньи уже изрядно посечённый, грозил в любой миг преломиться; раненый Барцай шатался, Вармалей то и дело опускал палицу, давая рукам передышку. Два часа непрерывного боя выжали их почти до конца, а Мститель словно только-только вошёл в раж. Шаг за шагом он теснил пятёрку колдунов, заставляя Сокола всё чаще и чаще прикрывать собой товарищей, ибо потерять ещё хоть одного из них, означало проиграть окончательно.

Тем временем, бестии появились по эту сторону крыши. Обделённые умом, они поднимались на церковь по противоположенной стене, затем спускались внутрь через прежнюю щель, и, покружив среди мёртвых сородичей, появлялись из дыры, проделанной вурдами. Подобно муравьиному потоку, они двигались однажды проторенной дорогой и не искали короткого пути. Только поэтому, несмотря на усталость, от стаи всё ещё удавалось отбиваться. Рыжий и Дымок меняли друг друга, по очереди отдыхая в сторонке, а Леонтий почти не участвовал в сече. Из всего их маленького отряда не выдохлись только вурды. Да ещё Эрвела, которая держалась позади всех, изредка стреляя через головы товарищей.

Однако стрелы кончились. Последнюю овда наудачу пустила в Мстителя, но тот, как и следовало ожидать, легко отмахнулся. Подойдя к маковке, владычица повесила на крест лук и взялась за кинжал.

И тут двухвостые проложили новый путь. Какая-то тварь случайно перемахнула конёк и углядела добычу. Прежде чем погибнуть от вурдовых ножей, она визгом подала знак остальным. Теперь стая повалила на эту сторону крыши широкой лавиной. Долго продержаться против сплошного потока защитники не могли.

— Надо прыгать, — воскликнул Рыжий.

— На земле они нас быстрее достанут, — возразила Эрвела.

Сокол будто спиной почуял перемену в тылу.

— Помоги им, — крикнул он Шамбалу.

Раненый колдун кивнул и вновь взялся за чары.

На сей раз птиц отозвалась целая стая. Она появилась из леса и сразу устремилась к церковной крыше. Мелкие птицы сбивали тварей на землю, те что покрупнее разрывали врага когтями. Крышу быстро очистили, а с теми двухвостыми, что продолжали лезть из дыры, справлялись пока и вурды.

* * *

Главную же битву чародеи проигрывали. За последние полчаса они отошли на два десятка шагов и продолжали медленно пятиться под напором Мстителя. Ещё полчаса подобного отступления и они просто-напросто упрутся спинами в церковный сруб. Тогда уже ничто не спасёт их от поражения. Ловушка, расставленная на восставшего бога, оборачивалась против самих же ловчих.

Но у них не оказалось даже этого жалкого времени. Мститель вдруг увидел Леонтия воочию. Вот оно, воплощение мести, явленное накануне в мороке и загнавшее его сюда. Вот она, единственная препона на пути к полному освобождению. Мститель взревел, усиливая напор. Легко справляясь с пятью противниками одной рукой, другой он начал плести какой-то сложный заговор.

Сокол встревожился. Чары врага не призывали новых приспешников, не предназначались обрушить смерть на головы обступивших его людей. Мститель целил в Леонтия, того единственного, кто удерживал его здесь, заставляя прорываться к церкви сквозь упорное сопротивление лучших чародеев этого мира.

Гибель священника означала для бога свободу, а для колдунов крах их хитрого замысла. Допустить поражения они не имели права, чего бы это ни стоило. Сокол взглянул на Мену. Поняв товарища без слов, девушка отбросила клинок и уселась на землю.

Скорее это был шаг отчаяния. Ведь не то что справиться с демоном в мороке, но и просто выдержать его взгляд она не могла и прежде, а теперь, когда тот в ярости рвётся к цели, тем более. Однако ничего другого ведунье не оставалось.

Маленький ужик высунулся из травы. Огляделся. Враг, окружённый сполохами ворожбы, не заметил его. Он искал того, чья смерть сулила освобождение. Но змейке сейчас мало было спасительной неприметности. Демона следовало сбить с пути к вожделенной свободе. А как? Ни яда нет у ужика, ни силы телесной. Нечем косматую тварь остановить.

Юркнула змейка под мохнатую лапу. Чиркнула вскользь кожей по шерсти, но так что искры посыпались. Вздрогнул Мститель, приметил мелочь в траве. Топнул лапой раз, другой. Увернулся ужик. Бросился удирать. Но не удалось ему завлечь демона за собой. Плюнула косматая тварь во врага шутейного, вернулась к прежней заботе.

Очнулась на земле Мена. Кожу жгло, будто сама по стерне брюхом ползала. Кровь носом пошла. А вокруг догорала битва. Не надолго девушка Мстителя отвлекла, от окончательного поражения колдунов отделяли мгновения.

* * *

И вот тогда на дальней опушке леса появились две небольших фигурки.

Сперва их никто не заметил, но Мститель вдруг остановился, опустив когтистые лапы. Кривые клинки исчезли, словно истаяв. Прямо на глазах, чудовище начало принимать прежний, человекоподобный облик, тот, что Сокол видел уже в осаждённом Пскове.

Противники чёрного бога так же прекратили сражаться, да и сил держать оружие ни у кого уже не осталось. Замерло и двухвостое воинство, осаждающее церковь. Только что лязгающие зубами бестии свернулись в комочки точно обычные ёжики. Вурды опустили ножи, Рыжий с Дымком уселись на дранку, Леонтий, бухнувшись на колени, чуть не свалился с крыши. Удержался, не без помощи овды, и принялся исступлённо молиться.

Кто нашёл в себе силы, повернулись к опушке, стараясь рассмотреть нежданных гостей. У многих разом возник один и тот же вопрос — «Кто же это такие пожаловали, от появления которых смирился даже сам бог?»

Скоро глаза различили медленно бредущих от леса, мужчину и женщину. По прошествии некоторого времени — старого мужчину и молодую женщину. И, наконец, чародеи поразились — стариком оказался Блукач, которого многие из них, считали юродивым, блаженным, никчёмным для серьёзного дела человеком. И вот сейчас этот блаженный, вдруг остановил смертельную схватку. Остановил одним своим появлением, не сказав ни слова, не пошевелив даже пальцем.

Блукач приближался к церквушке, и все увидели, что с собой за руку он вёл Елену, племянницу Вихря. Молодая женщина шла на удивление спокойно. Обстоятельства что привели её сюда, следы только-только утихшей битвы, она словно не замечала.

— Вот те раз… — только и смог произнести Сокол.

— Говорила я тебе — найди Елену, — упрекнула его, возникшая рядом Эрвела.

Даже мельком не взглянув на собратьев, Блукач подвёл Елену вплотную к Мстителю.

— Изгнанница, надежда изгонителей! — произнёс он торжественно. — Ворон явился! Явилось воинство мести…

Елена взглянула в глаза чёрному богу и тихо сказала:

— Твоя месть исполнена. Ты свободен от клятвы.

Тот ничего не ответил. Молча оглядел поле битвы и всех, кто собрался вокруг него. Но теперь его взгляд стал осмысленным. Многие, не выдержав этого взгляда, опустили глаза. Сокол выдержал, и ему открылась бездна страданий. Человек не смог бы вынести подобной боли, а бог вынужден был тащить эту ношу всю свою бессмертную жизнь. Сокол не пожалел Мстителя, да тот и не нуждался в жалости, но кажется, на короткий миг, чародей понял, что это значит быть богом.

И тут Мститель заговорил. Заговорил совершенно обычным голосом, даже, как показалось людям, немного уставшим.

— Отдайте мне пастыря, — потребовал он.

— Ты не получишь священника, — возразил Сокол. — Или не слышал? В твоей мести теперь нет надобности. Твоего долга больше не существует.

Разглядывая давнего противника, Мститель помолчал ещё немного. Затем перевёл взгляд на Елену

— Верни змеевик, изгнанница, — произнёс он.

Елена вопросительно взглянула на Сокола. Чародей замешкался, пытаясь просчитать последствия такого шага.

Не получив Леонтия, противник скорее всего не станет бродящим по земле демоном, мстящим всем и каждому. Вернётся к прежней своей ипостаси? К Чернобогу? Вернётся на небеса, или где он там обитал? Оставит людей в покое? Сокол не смог уверенно ответить ни на один из вопросов.

Но устав сражаться, он решился на откуп. Пожал плечами и протянул змеевик Елене. Молодая женщина тут же передала его Мстителю. Бог взглянул на Сокола, на Елену, совсем по человечески вздохнул, крепко сжал змеевик в ладони и пошёл. Люди расступились, давая ему дорогу. Никому не пришло в голову препятствовать богу, тем более, вновь взяться за оружие.

Он пошёл на восход, выбрав по какой-то причине именно этот путь. Но до леса так и не дошёл. С удалением от церкви его тело становилось всё более прозрачным, туманным и, наконец, превратившись в еле заметное облачко, бог исчез.

Вместе с Мстителем исчезла наведённая им тьма, уступив место естественным вечерним сумеркам.

Долгая война закончилась. Но Сокол отчего-то подумал, что в этой схватке не победил никто.

* * *

— Пожар! — заорал прибежавший мальчишка. — От вас как жахнуло огнем, так и занялось по всему селу.

Они оглянулись, и действительно, из-за дымки, окутавшей село пробивались отблески пламени.

— Кажется, Мститель исполнил-таки последний свой долг, — тихо заметил Сокол.

Страшнее чем пожар, нет бедствия на селе. Беда общая и потому никто в стороне не остаётся. Во все времена поджигателей бросали в огонь, а если пожар возникал не нарочно — виновников отселяли.

В другой раз такой представительный круг чародеев и колдунов сумел бы вызвать нешуточный ливень, но теперь ворожба оказалась бессильной. Им не удалось пролить с неба хотя бы капли. То ли усталость от битвы стала тому виной, то ли непростым оказался сам огонь.

Ни одного дома в Сельце спасти не удалось. Даже на те постройки, что на отшибе стояли, каким-то образом пламя перебиралось. Так что едва успевали из домов кадки с приданным выкатить, да скотину из хлева вывести. Несколько человек так и сгинуло, пытаясь добро спасти. Быстро дома горели и рушились быстро. Последней церковь рухнула, выбросив в небо сноп искр и пламени. Гораздо выше огонь взметнулся, чем крест прежде стоял.

Посреди трещащей ещё углями разрухи, народ собрался на сходку. Долго не говорили. Виноватым люди Леонтия посчитали. От него зло пошло. Он Елену обидел и помершего колдуна разозлил тем самым. Ему и ответ держать. Бросать в огонь Леонтия, впрочем, не стали — как-никак батюшка, пастырь бывший, но прогнали из села. Навечно прогнали.

Леонтий не спорил, не оправдывался. Понуро опустив голову, ушёл в ночь.

Скоро, правда, и сами селяне засобирались. Неправильным считалось на пожарище жить, если погиб кто. Долго ещё здесь люди не поселятся, и место по иному называть станут, в Селище переиначат.

Ближе к полуночи прибыл из Мещёрска княжеский поезд. Предупредил кто-то старого Ука о бедствии. Тот посчитал себя обязанным людям помочь, к сыну старшему, Александру, в Елатьму перевезти. Сын его давно принял христианство, и князь рассудил, что вот пусть и поможет единоверцам.

Люди погрузили немногий уцелевший скарб и убыли молча. Ушёл и Рыжий с вурдами.

Чародеи последними разошлись. Молча, как расходятся после тяжёлой и бесполезной работы. На возникшем по первому зову Игреце умчалась Эрвела. Барцай увёл хромающего Шамбала в лес, кивнув остальным словно они лишь встретились случайно где-нибудь на торгу. Прочих раненных погрузили на княжеские подводы и увезли в чародейскую слободку на попечение Не с Той Ноги и Вармалея.

Сокол подумал, насколько мало он осведомлён о делах своих соратников, с которыми только что бился плечом к плечу. Уже завтра большинство из них надолго исчезнет в глухих лесах, да забытых селениях, разойдётся по Мещере, по своим колдовским приходам. И, скорее всего многих Сокол больше никогда не увидит, потому что подобное лютое бедствие вряд ли придёт на землю ещё раз в ближайшем будущем.

Впрочем, поправил себя Сокол, времена теперь подошли такие, что может быть, им доведётся собраться вместе очень и очень скоро.

От автора

Настоящая книга, помимо изрядной доли художественного вымысла, основана на реальных исторических событиях, легендах и преданиях. Все приведённые в ней исторические факты достоверны, хотя их интерпретация значительно отличается от той, что можно прочитать в учебниках истории. В тоже время, вполне вероятно, что упомянутые учебники несут в себе не меньше, а то и больше вымысла, чем самый смелый фэнтезийный роман.

Эпоха русского средневековья, в том числе вторая половина четырнадцатого века, таит в себе немало любопытных событий, интриг и загадок. Отечественные писатели не раз обращались к этому времени, но большинство исторических произведений так или иначе привязаны к Куликовской битве или событиям, происходившим вокруг неё. Нечего и говорить, что все эти книги написаны в русле исторического мэйн-стрима, с его мудрыми московским князьями, пристально вглядывающимися в даль веков и произносящими глубокомысленные речи о грядущем величии русского народа. Все прочие территории и народы современной России, с их самобытной культурой и верованиями, упоминаются в таких книгах крайне редко. Все прочие события встраиваются в официальную историческую концепцию или отбрасываются, как не соответствующие ей. А ведь происходили, в то время, и куда более любопытные вещи.

Четырнадцатый век это эпоха максимального расцвета независимых княжеств и, как следствие, наиболее ожесточённого противостояния между ними. Причём противостояния не столько военного, сколько культурного и экономического. Это эпоха борьбы за верховную власть и противодействия этой власти.

Четырнадцатый век, несмотря на спорную зависимость от орды, это эпоха свободы. Последнее столетие до образования централизованного государства со всеми его уродливыми проявлениями, вроде крепостного рабства, преследования инородцев и иноверцев, жестокой колонизации и имперских войн.

Середина четырнадцатого века — это крупнейшая за всю историю человечества пандемия чумы, события в значительной степени повлиявшего на мировую культуру и подхлестнувшего ренессанс.

Некоторые замечания:

Князья и правители великих княжеств и земель (Литва, Новгород, Москва, Нижний Новгород, Рязань, Тверь) — реальные исторические персонажи. Политическая конъюнктура привела к искажённой картине их взаимоотношений. Дело подаётся так, что московские князья выступают поборниками единой Руси, предвосхищают исторические события, а недалёкие и амбициозные князья-соперники ставят им палки в колёса. Однако, по всей видимости, в реальности они не слишком отличались друг от друга.

Борьба московских, нижегородских и тверских князей за господство над Русью, имеет в своей основе распрю между сыновьями Ярослава в первые десятилетия монгольского вторжения. Достоверных сведений, о том, который из братьев Ярославовичей был старшим, нет. Официальная история считает таковым Александра Невского, оправдывая тем самым претензии Московского Дома на владимирский престол, некоторые исследователи склоняются в пользу Андрея (родоначальника суздальско-нижегородской ветви). Известно лишь, что наследовал отцу именно Андрей, что позволяет усомниться в обоснованности притязаний Александра Невского.

О Мещёрских князьях никаких сведений до нас не дошло, за исключением имени Александра Уковича, упомянутого в отдельных юридических документах (раздельных грамотах). Все остальные мещёрские имена, приведённые в настоящем романе, вымышлены.

История полоцкого князя Всеслава-чародея и его внучки Предславы, организовавшей так называемый «Полоцкий матриархат», достойна отдельной книги. В данном романе эта тема используется как предыстория разворачивающихся в четырнадцатом веке мистических событий.

Три наиболее любопытных деятеля церкви описываемого в романе периода — Алексий, Дионисий и Василий Калика. Вокруг них сложилось много мифов от житийной литературы до легенд и преданий. Все трое поддерживали разные политические партии. Василий Калика, будучи новгородским архиепископом, поддерживал тверских князей, Дионисий — суздальских, а Алексий московских. Идея изобразить Алексия как русский аналог кардинала Ришелье не нова. Об авантюризме и интриганстве митрополита писал ещё его современник, Никифор Григора в своей «Римской Истории».

Кошмарная эпидемия чумы, чёрной смерти, была овеяна мистикой уже современниками, что дало автору широкое поле для фантастических интерпретаций. Чернобог — персонаж сомнительный, даже с точки зрения фольклора. Скорее всего, это более поздняя выдумка, либо собирательный образ тёмных сил вообще. Свои сомнения на этот счёт автор делегировал Соколу. Черта, созданная Соколом и Константином является художественным вымыслом. Однако вызывает любопытство следующий исторический факт — опустошившая весь Старый Свет чума каким-то образом не затронула Нижнего Новгорода. Если отбросить мистические объяснения, то, вероятно, какие-то формы карантина властями были осуществлены. (В Европе чума не проникла на территорию Центральной Польши, по всей видимости, по сходным причинам).

Колдуны, чародеи, ведьмы присутствуют в фольклоре любого народа. Главный герой романа — чародей Сокол — персонаж вымышленный. Его учителя — Соловей, Скворец и Дятел упоминаются в нижегородских легендах, собранных в частности Мельниковым-Печерским, а Соловей, кроме того, и в былинах об Илье Муромце, где он выведен как разбойник.

Овды и онары заимствованы из марийского фольклора. Из марийской традиционной культуры заимствованы и некоторые описанные в книге обычаи, а из марийского языка некоторые слова и названия (в частности Угарман — марийское название Нижнего Новгорода). Этот источник был взят за основу для реконструкции, так как от собственно мещёрской культуры мало что сохранилось.

Мещера — финно-угорский народ, родственный современным марийцам и мордве. Никаких точных сведений о его языке, мифологии, быте до нас не дошло. Народ этот исчез подобно многим другим в ходе русской колонизации. Попытки реконструкции были предприняты в ходе фольклорно-этнографической экспедиции по Рязанской области, что привело автора к выводу о вероятной близости марийской и мещёрской культуры.

Вурды существа вымышленные, однако, появившееся в литературе (Начиная с А.С.Пушкина) и позднем фольклоре слово «вурдалак» имеет, безусловно, отношение к марийскому корню «вурд», означающему кровь. На этой аналогии и придуманы были кровожадные существа.

Названия городов (за редким исключением) приводятся в современной транскрипции по причине большего её благозвучия. Разговорное сокращение Нижнего Новгорода до первого слова также относиться к современной традиции, раньше его называли просто Новгородом. По той же причине в современной транскрипции даны и все имена, кроме имён священников и монахов. Имена же деятелей церкви даны в соответствии с православной традицией (в церковно-славянской транскрипции).

Разговорного языка той эпохи не сохранилось, и восстановить его невозможно. Попытки авторов исторических романов реконструировать его по летописным, юридическим и литературным источникам относящимся к российскому средневековью, приводят к карикатурно-высокопарному стилю. Поэтому в настоящей книге используется современный разговорный язык. Автор попытался, однако, свести к минимуму употребление слов однозначно заимствованных из других языков в более позднее время. Звательный падеж сохранён только в тех словах, которые употребляются в таком виде в современном языке.

* * *

В работе над книгой автор использовал как исторические источники — летописи, юридические документы, так и литературные — воспоминания, житийные и фольклорные тексты.

Следует упомянуть исследователей (историков, краеведов, этнографов, филологов и др.), работы которых были использованы при создании книги: Вернадский Г.В., Гаврилов А.Н., Гаврилов А.П., Гациский А.С., Данилевский И.Н., Дёмина С.А., Лощиц Ю.М., Ляпаева О.Н., Мельников П.И., Морохин Н.В., Персидский В.А., Правдолюбов В.С., Прохоров Г.М., Родин Н.А., Русинов Н.В., Трубе Л.Л., Хань У., Храмцовский Н.И., Цверов В.В., Экземплярский А.В.

Автор благодарит все тех, кто помог советом, поиском необходимых сведений, кто читал и высказал замечания по рукописи: Н.Пчелину, Н.Шевченко, В.Лаврика, Т.Паутову, А.Боброва (Тротила), Е.Широкову, М.Кучинского, Д. Сорокина (Кузю), И.Халий, И.Белова, С.Малицкого, И.Король, Н.Володину, Е.Березину, Я.Егорова, Р.Мусина, Е.Лотоша (Злобного Ыха), О.Голикова, а также Нижегородский фольклорный клуб и Шиловский центр народного творчества «Заряна».

Особая благодарность Ольге Ляпаевой, Наташе Тороповой и Ольге Аксёновой. Без их помощи, роман вряд ли бы состоялся.

Январь 2002 года — февраль 2003 года.

Касимов — Дзержинск — Нижний Новгород — Киев.

Переработка: январь-март 2004 года.

Правка: май 2005 года.