Сабатини Рафаэль

Под знаменем быка

Рафаэль САБАТИНИ

Под знаменем быка

УРБИНЕЦ

Глава 1

В своих рассуждениях в главе, касающейся выбора государем министров [Речь идет о главе из знаменитой книги Никколо Макиавелли (1469 1527) "Государь"], об этом я еще скажу ниже, мессер Никколо Макиавелли делит человечество на три интеллектуальные категории. К первой принадлежат те, кто в силу врожденных способностей сами схватывают суть. Ко второй - кому достает ума уяснить то, что понимают другие. И к третьей - не понимающие ни сути, ни разъяснений более сведущих индивидуумов. Первая категория встречается редко, люди это изобретательные, идеи бьют из них фонтаном. Представители второй не лишены достоинств, трудолюбивы, исполнительны, но ждать чего-то нового от них не приходится. В третьих не найти ни ума, ни трудолюбия, они - паразиты, кормящиеся, и зачастую не без успеха, на первых двух а потому совершенно бесполезны.

Есть, однако, и четвертая разновидность человеческих существ, которых, похоже, проглядел высокоученый флорентиец, люди, сочетающие в себе особенности трех первых категорий. К последним я бы отнес знаменитого Корвинуса Трисмегистуса, являвшего собой удивительный сплав изобретательности и глупости, двуличия и наивности, лживости и доверчивости, находчивости и растерянности.

Начну с того, что мессер Корвинус Трисмегистус овладел, как указывала его фамилия [Трисмегистус - дословно три магистра, то есть ученые степени по трем наукам: естествознанию, медицине и магии.], всеми секретами природы, медицины и магии. И слава о нем летела по Италии, как пена на гребне волны.

Он знал, к примеру, что мазь из скорпионов, пойманных греющимися на солнце в тот период, когда наше светило находится в созвездии Скорпиона, это самое важное условие, излечивала чуму. Он знал, что делать, если увеличилась селезенка: взять селезенку козла и приложить к больному месту на двадцать четыре часа, после чего селезенка больного уменьшится до нормальных размеров, и самочувствие его улучшится. Он знал, что зола от сожженной волчьей шкуры - лучшее средство от облысения, а быстрее всего останавливает льющуюся из носа кровь кора оливкового дерева, причем для пациента юных лет надо драть ее с молодого дерева, а для старика - со старого. Он знал, что змеи, сваренные в вине, а затем съеденные, излечивают проказу, благодаря способности змей менять кожу.

Он прекрасно разбирался в ядах и волшебных снадобьях и не делал секрета, такая уж открытая была его натура, из того, что в его власти вызывать духов и, при необходимости, воскрешать из мертвых. Он открыл эликсир бессмертия, который сохранял ему молодость и здоровье при его весьма почтенном, без малого две тысячи лет, возрасте. Открыл он и другой эликсир, который назвал Аква Челесте [Небесная вода (итал.)], позволяющий старику помолодеть на пятьдесят лет, вернуть утерянную юность.

Все это и многое другое знал Корвинус Маг (Магистр) -в- купе, хотя некоторые завистники и старались показать, что уровень его знаний определяется степенью доверчивости современников, готовностью оставаться в дураках. Те же люди, хотя горячие приверженцы Корвинуса не верили ни единому их слову и полагали, что причина подобных выпадов - злоба и ненависть к великому человеку, утверждали, что истинные его имя и фамилия - Пьетро Корво, и последнюю он получил по матери, которая держала винный погребок в Форли и не могла с достаточной точностью определить, кто же был его отец. Добавляя, что двухтысячелетний возраст не более чем выдумка, ибо живы еще многие из тех, кто видел его маленьким оборвышем, роющимся в помойках родного города.

Но, как бы то ни было, никто не отрицал, что он достиг высокого положения и теперь безбедно жил в Урбино, итальянских Афинах, колыбели искусства и науки. А богатство Корвинуса, полагалось многими, было веским доводом в пользу истинности его утверждений. Потому и шли к нему за советом, лекарством, наговором.

Дом его стоял на узкой улице за часовней святого Джованни. Дома на противоположных сторонах как бы тянулись друг к другу, коньки их крыш чуть ли не смыкались, оставляя между собой лишь узкую полоску неба.

Эта часть города как нельзя лучше подходила для занятий магией. Ибо другие, более широкие, центральные улицы Урбино дрожали в те дни под грохотом сапог армии Чезаре Борджа, герцога Валентино и Романьи, нового правителя Урбино, выгнавшего вон герцога Гвидобальдо, покровителя ученых, художников, музыкантов. На эти же узкие, плохо вымощенные улочки новые хозяева не заглядывали, а потому там по-прежнему царили привычные мир и покой. И никто не мешал Корвинусу Трисмегистусу смешивать таинственные порошки и возгонять чудесные эликсиры.

Сюда же за его помощью и советом стекались люди со всех концов Италии. Вот и в первом часу светлой июньской ночи, спустя полмесяца после взятия Урбино армией Чезаре Борджа, к нему пришла, сопровождаемая двумя слугами, мадонна Бьянка де Фораванти, дочь знаменитого правителя Сан-Лео, единственного замка на территории герцогства Урбино, не сдавшегося (местоположение замка заведомо обрекало штурм на провал) Борджа.

Небеса одарили мадонну Бьянку богатством, юностью, благородным именем, а о ее образованности и красоте сложили немало песен. Недоставало лишь малости, но столь существенной, что все остальное казалось никчемным. Эта малость и привела ее ночью скромной просительницей в дом мессера Корвинуса. Чтобы не привлекать внимания, она пришла пешком, в маске, всего с двумя слугами. Едва они ступили на узкую улочку, мадонна Бьянка приказала загасить факел, которым один из слуг освещал путь. Так что к двери мага, то и дело спотыкаясь о булыжники, они подошли в полной темноте.

- Постучи, Таддео, - приказала она слуге, что нес потушенный факел.

При этих словах произошло первое из чудес, еще более убедившее мадонну Бьянку, что могущество мессера Корвинуса недоступно простому смертному.

Не успел слуга шагнуть к двери, как та неожиданно открылась, и на пороге возник высокий, облаченный в белое нубиец с фонарем в руке. Он поднял фонарь, осветив Бьянку и двух ее спутников. В этом, конечно, не было никакого чуда. Поразило Бьянку другое. На крыльце, словно материализовавшись из тьмы, появилась фигура в черном, до пят, плаще, с лицом, скрытым черной же маской. Человек этот поклонился мадонне и знаком предложил войти в дом.

Она в страхе отпрянула: придя за чудом, она, естественно, ожидала чудес, а потому ей и в голову не пришло предположить, что не она одна может жаждать помощи Корвинуса, что кто-то мог прийти раньше ее, и именно на его стук открылась дверь. И теперь этот господин пропускал ее вперед из уважения к ее полу и, судя по тому, что пришла она со слугами, знатности.

Бьянка истово перекрестилась, отметив при этом, что черный секретарь мага, так назвала она его для себя, не исчез, то есть не являлся исчадием ада, собралась с духом и переступила через порог, пусть и с дрожью в коленях.

Так называемый секретарь последовал за ней, а последними вошли в дверь слуги, от страха держась поближе друг к другу, хотя мадонна остановила свой выбор на них лишь потому, что они слыли смельчаками. Полумрак, господин в черном, улыбающийся во все тридцать два зуба, с огромными белками нубиец повергли их в ужас.

Нубиец закрыл дверь, с лязгом задвинул засов. Затем повернулся к гостям и спросил, по какому делу те пожаловали. Ответила ему дама.

- Я - Бьянка де Фораванти, и я ищу высокоученого мессера Корвинуса Трисмегистуса.

Нубиец поклонился, предложил ей следовать за собой и повел ее по длинному коридору, вымощенному каменными плитами. Качающийся фонарь отбрасывал желтые пятна света на темные стены. Они подошли к толстой дубовой двери и, миновав ее, оказались в просторной приемной. Пол устилал высохший камыш, у стены стояла деревянная скамья, рядом с ней - массивный, о четырех ножках стол, на нем - масляная лампа, дававшая больше копоти, чем света.

Нубиец махнул рукой в сторону скамьи.

- Ваш слуги могут подождать здесь.

Мадонна Бьянка кивнула, отдала короткий приказ. Слуги повиновались с видимой неохотой. Затем нубиец распахнул другую дверь, в дальнем конце приемной. В звяканье металлических колец отодвинул тяжелый занавес, за которым открылась черная дыра.

- Великий Корвинус Трисмегистус просит вас войти, - возвестил нубиец.

При всем своем самообладании мадонна Бьянка подалась назад. Но взгляд ее не отрывался от дверного проема, и, по мере того как глаза привыкали к темноте, она смогла различить, что за дверью еще одна комната. Бьянка собрала волю в кулак, напомнила себе, что заставило ее прибегнуть к помощи мага, и решительно направилась в соседнюю комнату.

За ней по пятам, молча, двинулся и господин в маске. Бьянка восприняла это как должное, полагая, что этот мужчина - один из приближенных Корвинуса. Нубиец, со своей стороны, принял его, учитывая маску и дорогой плащ, за кавалера дамы и не счел нужным выяснить, кто он такой.

Вместе они прошли в тускло освещенную комнату. Тут же задернулся занавес, захлопнулась дверь.

Мадонна огляделась. Дыхание ее участилось, сердце гулкими ударами сотрясало грудь. Полоска света вдоль стен у самого потолка, невесть каким образом оказавшаяся там, открыла ей три или четыре кресла с резными ножками, стол у стены напротив, уставленный загадочными сосудами из стекла и металла. Последние слабо поблескивали отраженным светом. Ни одного окна. Черные портьеры от потолка до пола. Холодно и тихо, как в могиле. И никаких следов мага.

Жутковатость комнаты лишь усилила ее благоговейный трепет, свойственный Бьянке здравый смысл отступил, давая место разыгравшемуся воображению. Она села, ожидая появления великого Корвинуса. И тут случилось второе чудо. Бросив короткий взгляд на черного секретаря, материализовавшегося перед входной дверью, чтобы сопроводить ее в дом, она обнаружила, к бесконечному своему изумлению, что тот исчез. Так же загадочно, как и появился перед ее глазами, теперь он растаял в окружающем сумраке.

Не успела Бьянка перевести дыхание, как в центре комнаты возникла огненная колонна, на мгновение ослепив ее. Она испуганно вскрикнула. А колонна исчезла, оставив после себя слабый запах серы. И тут же она услышала голос, ровный и спокойный.

- Не бойтесь, Бьянка де Фораванти. Я здесь. Зачем вы пришли ко мне?

Бедняжка глянула в направлении голоса, дабы лицезреть третье за вечер чудо.

У нее на глазах из непроницаемой тьмы, поначалу ей показалось, что комната обрывается там стеной, возник расплывчатый контур еще одного помещения, приличных размеров ниши, в которой и ожидал ее великий маг. Ей и в голову не пришло, что постепенная, растянутая во времени материализация мага - не более чем следствие медленной адаптации ее зрения к темноте после яркой вспышки. Наконец, все предметы обрели реальные очертания.

Бьянка увидела небольшой стол, скорее конторку, на которой лежал огромных размеров фолиант с пожелтевшими от времени страницами, серебряные застежки книги блестели в свете трехрожковой бронзовой лампы, пришедшей, судя по внешнему виду, из глубокой древности и сработанной, возможно, еще античными греками. В шаге от лампы с пола мрачно улыбался человеческий череп. Справа от стола на треножнике стояла жаровня, полная рубиновых углей. А за столом, в кресле с высокой спинкой, сидел мужчина в алой мантии и шляпе, формой напоминающей перевернутую кастрюлю. С худым, костистым лицом, выпирающими носом и скулами, высоким узким лбом, рыжей бородой. А глаза, устремленные на гостью, без сомнения, читали все ее мысли.

За его спиной виднелись плавильный тигель и перегонный куб, а над ними высились полки, заставленные сосудами, ларцами, ретортами. Но не обстановка, а сидевший за столом человек полностью завладел ее вниманием. Ибо случившееся в последние минуты потрясло ее до глубины души.

- Говорите, мадонна, - все тот же ровный голос. - Я весь к вашим услугам.

Наверное, девушка пришла бы в себя куда быстрее, если б Корвинус объяснил ей физические основы столь необычного появления перед ее глазами. Но маги обычно не Делились своими маленькими тайнами, а потому голос Бьянки, когда она раскрыла-таки рот, дрожал от благоговейного трепета.

- Мне нужна ваша помощь. Отчаянно нужна.

- Она ваша. Все достижения науки у ваших ног.

- Вы... вы много знаете? - вопрос скорее напоминал утверждение.

- Безбрежный океан, - скромно констатировал маг, - не сравнится по глубине и широте с моими познаниями. Что вам угодно?

Бьянка уже в достаточной мере совладала с нервами, а если и колебалась, то лишь потому, что пришла по очень щекотливому, особенно для юной девушки, делу. И она решила идти к цели окружным путем.

- Владеете ли вы секретами приготовления эликсиров, которые воздействуют не только на тело, но, при необходимости, и на саму душу?

- Мадонна, я могу остановить старение и вернуть душу, а значит, и жизнь умершему. А так как по закону природы большее всегда должно включать в себя меньшее, надеюсь, я полностью ответил на ваш вопрос.

- Но можете ли вы... - Бьянка замялась. А затем, отбросив последние страхи, встала и подошла к магу. - Можете ли вы повелевать любовью? - она шумно глотнула. - Можете ли вы разжечь лед, вселить страсть туда, где обитает безразличие? Можете... это вам по силам?

Маг выдержал паузу, не сводя с нее глаз.

- Это нужно вам? - в голосе слышались нотки удивления. - Или кому-то еще?

- Мне, - выдохнула Бьянка. - Только мне.

Корвинус откинулся на спинку кресла, любуясь ее красотой, изогнутыми бровями, черными, забранными золотой сеточкой волосами, очаровательными глазами, чувственным ртом, статной фигурой.

- Магия, которой я владею, в полном вашем распоряжении, - медленно проговорил он, - но она не чета той магии, которой одарила вас природа. Неужели он может устоять перед чарами ваших губ и глаз? Кто тот мужчина, из-за которого вам пришлось обратиться ко мне за помощью?

- Увы! Об этом он и не думает. Его помыслы ограничены войной и оружием. И честолюбие - его единственная возлюбленная.

- Его имя? - спросил маг. - Имя и чин?

Бьянка потупила взор. Щечки зарделись румянцем. Она мялась, охваченная паникой. Но не решилась не ответить из опасения, что в случае отказа Корвинус не захочет помогать ей.

- Звать его Лоренцо Кастрокаро, - едва слышно прошептала она. - Он дворянин из Урбино, кондотьер [Кондотьер - в средневековой Италии командир пешего или конного отряда наемников.] на службе герцога Валентино.

- Кондотьер, не видящий такой красоты, нечувствительный к такой женственности, мадонна? - воскликнул Корвинус. - Подобная аномалия, этакая Lusus naturae [Игра природы, точнее - природный феномен. (лат.).], потребует сильнодействующего средства.

- И обстоятельства складываются против меня, - пояснила Бьянка, словно пытаясь оправдаться. - Мой отец - правитель Сан-Лео, преданный сторонник герцога Гвидобальдо, а потому стоит ли удивляться, что он не пускает на порог тех, кто служит его врагу. И я боюсь, что отец примет все меры, чтобы помешать нашей любви.

Корвинус задумался, затем тяжело вздохнул.

- Вижу, что предстоит нам тернистый путь.

- Но вы поможете мне пройти его?

Их взгляды встретились.

- Стоить это будет недешево.

- Что мне деньги? Неужели я постою за ценой в таком деле?

Маг нахмурился, с достоинством расправил плечи.

- Поймите меня правильно. Здесь не лавка, где продаются в покупаются какие-то товары. Мои знания, моя магия на службе у всего человечества. Этим я не торгую. Я раздаю бесплатно всем, кто нуждается в моей помощи. Я раздаю много, очень много, но нельзя требовать от меня невозможного. Вещества, которые я собираю со всех концов земли, стоят дорого. И заплатить за них придется вам, потому что это снадобье пойдет для ваших нужд.

- Так у вас есть это снадобье? - воскликнула Бьянка, окрыленная надеждой.

Маг утвердительно кивнул.

- Любовный напиток, или приворотное зелье, не такая уж редкость. Его может сварить любая деревенская колдунья, благо хватает дураков, которые готовы поверить в могущество безграмотных старух, - голос его переполняло презрение. - Но в вашем случае, когда препятствия кажутся неодолимыми, требуется снадобье невиданной силы. Оно у меня есть, хотя и в малом количестве, ибо достать его очень и очень сложно. Главная его составляющая вытяжка из мозга редкой африканской птицы - avis rarissima [Птица редкая (лат.) - вид птиц, существующий, вне всякого сомнения, лишь в воображении Корвинуса.].

Дрожащими от нетерпения пальцами Бьянка отцепила от пояса тяжелый кошелек и бросила его на стол. Звякнули золотые монеты.

- Тут пятьдесят дукатов! Этого хватит?

- Возможно, - на золото он даже не посмотрел. - Если нет, я сам восполню недостачу, - и пренебрежительно, всем своим видом показывая, что деньги для него - ничто, маг отодвинул кошелек на край стола.

Бьянка выразила готовность заплатить больше, но Корвинус гордо отмел ее предложение. Поднялся, продемонстрировав широкий черный пояс, стягивающий алую мантию по талии, украшенный всеми знаками Зодиака, шагнул к полкам, взял с одной из них бронзовый ларец. Вернувшись, поставил ларец на стол, открыл, достал из него крохотный флакон - маленькую пробирку из прозрачного стекла, заткнутую пробкой и опечатанную.

В пробирке переливалась золотом тягучая жидкость, не более двенадцати капель. Маг поднял пробирку, жидкость блеснула в свете лампы.

- Это мой elixirium aureum, золотой эликсир, редкое и очень действенное снадобье, потребное для ваших целей, - и протянул Бьянке пробирку.

Та с радостным криком вытянула руки, дабы схватить пробирку. Но не успели ее пальцы коснуться драгоценного сосуда, как маг отдернул руку с пробиркой, а второй рукой указал на стул.

- Сначала послушайте меня. К этому золотому эликсиру вы должны добавить две капли своей крови, не больше и не меньше. Затем устройте так, чтобы мессер Лоренцо выпил эту смесь в вине. Сделать это надо, когда луна прибывает в размерах. Ибо с ее увеличением будет расти и страсть вашего кавалера. И прежде чем луна начнет убывать, этот Лоренцо Кастрокаро придет к вам, даже если ему придется сокрушить весь мир, и скажет, что он - ваш раб по гроб жизни. Сейчас самое время дать ему эликсир. Идите и будьте счастливы.

Бьянка взяла пробирку, рассыпавшись в благодарностях. Но скоро замолчала под укоризненным взглядом Корвинуса. А тот стукнул молоточком по маленькому гонгу.

Послышался звук открывающейся двери, звякнули кольца отдергиваемого занавеса, на пороге возник одетый в белое нубиец, готовый проводить ее к выходу.

Мадонна Бьянка поклонилась великому магу и удалилась, потрясенная обширностью его знаний и удивительной для столь ученого человека скромностью. Она уже шла в приемную, а нубиец все еще стоял у двери, ожидая, когда за Бьянкой последует пришедший вместе с ней мужчина. Но Корвинус, не зная, чем вызвана задержка нубийца, знаком руки отпустил его. Занавес задернулся, дверь закрылась.

Оставшись один, маг сбросил алую мантию и, забыв о безразличии к деньгам, присущем бессмертным, жадно схватил оставленный мадонной Бьянкой кошелек. Развязав шнур, высыпал золотые на раскрытую книгу. Любовно погладил монеты, усмехаясь в рыжую бороду, довольно хохотнул. И тут же, совершенно неожиданно для себя, услышал чей-то смех, презрительный, начисто лишенный веселья.

Корвинус резко поднял голову, инстинктивно прикрыв руками монеты, его глаза в страхе расширились. И у него была причина для испуга: перед ним, в нескольких метрах от стола, стоял мужчина, закутанный в черное: черный плащ, черная шляпа, черная маска, а два блестящих глаза сквозь отверстия в маске сверлили его взглядом.

Дрожа всем телом, побледнев лицом, с округлившимися глазами и отпавшей челюстью, охваченный невероятным ужасом, куда большим, чем тот, что он мог внушить своим клиентам, маг смотрел на возникшего перед ним фантома, уже убедив себя, и на то, признаем, были причины, что сам Сатана явился по его душу.

Пауза затягивалась. Корвинус пытался заговорить, но язык и губы, парализованные страхом, отказывались подчиниться.

Черная фигура неслышным шагом двинулась к столу. Колени мага подогнулись: он рухнул в кресло, ожидая смерти от руки адского создания. По крайней мере, он знал, что заслужил ее за свои грехи

Призрак же остановился на расстоянии вытянутой руки от Корвинуса и заговорил, пусть и насмешливым, но, безусловно, человеческим голосом.

- Приветствую тебя, о Трисмегистус!

Какие-то мгновения понадобились Корвинусу, чтобы осознать, что перед ним человек. Еще секунды ушли на то, чтобы совладать с разбушевавшимися нервами. И наконец к магу вернулся дар речи.

- Кто вы? - фальцетом выкрикнул он.

Плащ распахнулся, открыв бархатный, расшитый золотом камзол. За поясом торчала украшенная большими рубинами рукоять тяжелого, длинного кинжала. Бриллианты, словно большие капельки воды, сверкали на черных перчатках. Правая рука поднялась, чтобы снять маску, и глазам мага предстало молодое, благородное, с орлиным носом лицо Чезаре Борджа, герцога Валентино и Романьи.

Корвинус узнал его сразу, а узнав, пожалел о том, что его гость герцог, а не дьявол, как он поначалу подумал.

- Ваша светлость! - воскликнул он, а затем с губ его сорвался вопрос, довольно странный для того, кто похвалялся знанием всех секретов. - Как вы попали сюда?

- Я тоже кое-что смыслю в магии, - насмешливо улыбаясь, ответил герцог, тряхнув темно-русыми кудрями.

Он не счел необходимым объяснять, что вся его магия заключалась в следующем: войти вместе с мадонной Бьянкой де Фораванти, а затем бесшумно нырнуть за черные портьеры, развешенные вдоль стен.

Но маг уже смекнул, что к чему. Кому легче распознать обман, как не самому обманщику? Уж кто-кто, а Корвинус звал истинную цену своей магии, а потому более не сомневался в том, что герцог проник в его кабинет вполне естественным путем, через дверь, а не сквозь стену. А как именно, предстояло узнать у нубийца, который во всех случаях заслуживал хорошей порки. Пока же требовалось понять, за чем, собственно, пожаловал герцог, и душа мага вновь наполнилась тревогой.

А потому, скрывая беспокойство, он широко улыбнулся герцогу и быстренько смахнул дукаты обратно в кошелек, оставив без внимания две-три монетки, укатившиеся под стол. Затем отложил кошелек в сторону, откинулся на спинку кресла, тогда как герцог все еще стоял перед столом, и провел рукой по длинной бороде.

- Наши магии в чем-то да разнятся, - в утверждении слышался и намек вопроса.

- Иначе я бы не пришел сюда, - подтвердил герцог его догадку и сразу перешел к делу. - Мне говорили, что вы нашли эликсир, который воскрешает мертвых.

- Это истинная правда, мой господин, - к магу уже вернулось обычное самообладание.

- Вы его проверяли? - спросил Чезаре.

- На Кипре, три года тому назад. Я вернул жизнь человеку, умершему двумя днями раньше. Он все еще жив и может дать показания.

- Твоего слова мне вполне достаточно, - в голосе герцога слышалась едва уловимая ирония. - При необходимости ты, несомненно, сможешь проверить действенность эликсира на себе, не так ли?

Корвинус похолодел с головы до ног, но нашелся с ответом.

- При необходимости, да, ваша светлость.

Чезаре довольно кивнул, и Корвинусу сразу полегчало.

- Эликсир у тебя здесь?

- Его хватит, чтобы оживить одного человека, но не более того. Процесс изготовления очень сложный, составляющие стоят ой как недешево, да и достать их - великая проблема.

- Особенно если возникает необходимость привозить из Африки редких птиц, - герцог откровенно насмехался над магом, но тот и бровью не повел.

- Нет, ваша светлость. В состав эликсира входят...

- Вот это меня не интересует, - оборвал его герцог. - Давай сюда эликсир!

Корвинус поднялся, повернулся к полкам, пошарил на них. Вновь сел за стол, держа в руке флакон с кроваво-красной жидкостью.

- Вот он, - он поднял сосуд к свету. - Нужно разжать зубы умершему и залить эликсир в горло. Через час человек оживет, при условии, что его тело предварительно согрели у огня.

Чезаре взял флакон затянутой в перчатку рукой, задумчиво посмотрел на него.

- Эликсир не подведет?

- Ни в коем разе, - заверил его маг.

- Он подействует независимо от того, как умер человек?

- Именно так, ваша светлость, при условии, что целы все жизненно важные органы.

- А если смерть вызвана адом?

- Эликсир растворит в себе и нейтрализует любой яд, точно так же, как растительное масло растворяет жемчуг.

- Прекрасно, - и губы герцога изогнулись в холодной улыбке. - Перейдем к следующему делу. Трисмегистус, - он задумчиво потеребил темно-русую бороду. - По Италии ходит слух, возможно пущенный именно тобой ради собственной же рекламы, что Его святейшество отравил султана Джума, а яд, столь удивительный, что подействовал лишь через месяц после того, как султан принял его, Святой отец получил от тебя.

Герцог замолчал, ожидая ответа, а по телу Корвинуса вновь пробежала дрожь - таким уж ледяным холодом повеяло от тона Борджа.

- Это ложь, ваша светлость. Я не имел никаких дел с Его святейшеством и не давал ему никаких ядов. Я даже не знаю, от чего умер турецкий султан, и уж никогда не говорил, что имею к этому хоть малейшее отношение.

- Откуда тогда пошел этот слух и почему твое имя упоминается в связи со смертью султана?

Корвинус поспешил с объяснениями. В чем, в чем, а уж в объяснениях ему не было равных.

- Возможно, произошло следующее. Я владею секретом приготовления такого яда, и есть люди, которые пытались получить его у меня. Скорее всего, кто-то из них, зная, что яд этот у меня есть, предположил, что именно с его помощью ушел из жизни турецкий султан, а посему и вплел мое имя в эту историю, к которой я не имею ни малейшего отношения.

- Изящное умопостроение, Трисмегистус, - покивал Чезаре. - Так ты говоришь, яд этот у тебя есть? Из чего он изготовлен?

- Это секрет, ваша светлость, - услышал герцог в ответ.

- А мне плевать. Я желаю знать, из чего он изготовлен, и спрашиваю тебя.

Ледяной тон герцога вселял больший ужас, чем яростный крик. Корвинус понял, что отвертеться не удастся.

- Он состоит из сока катапуса и высушенного яичного желтка, но приготовить его довольно сложно.

- Есть он у тебя сейчас?

- Да, ваша светлость.

Маг достал из бронзового ларца, того самого, где хранился золотой эликсир, маленькую деревянную шкатулку, открыл ее и поставил перед герцогом. Шкатулку наполнял желтый порошок.

- Одна драхма [Единица веса (1,77 г - торговая, 3, 89 г аптекарская).] убивает через тридцать дней после принятия яда, две драхмы через пятнадцать.

Чезаре понюхал порошок и саркастически улыбнулся.

- Я хочу провести эксперимент. Сколько яда в этой коробочке?

- Две драхмы, ваша светлость.

Герцог протянул ее Корвинусу.

- Глотай, - спокойно приказал он.

Маг вжался в спинку кресла.

- Мой господин!

- Глотай, - повторил Борджа, не повышая голоса.

- Вы хотите моей смерти, ваша светлость?

- Смерти? Неужели ты признаешь себя смертным, ты, великий Корвинус Трисмегистус, чьи знания шире и глубже безбрежного океана, ты, неподвластный болезням и старению плоти, проживший уже две тысячи лет? Или сила этого яда столь велика, что он может лишить жизни даже бессмертных?

Вот тут-то Корвинус начал осознавать истинную цель визита Чезаре. Действительно, он сам распустил слух о смерти турецкого султана от яда, которым он снабдил Борджа, удивительного яда, убивающего не сразу, а по прошествии некоторого времени. И слух этот принес ему немалую прибыль, ибо немало жен, желавших сменить мужей, да и мужей, которым надоели жены, обратились к нему за тем же ядом, он назвал его veneno a termine [Дословно "яд на срок" (итал.)] что свел в могилу знаменитого турка.

Он наконец-то понял, что Чезаре, получив сведения о том, какие деньги огреб маг на этой наглой лжи, решил наказать его. А Корвинус, надо отметить, при всей своей учености, сам верил в то, что изготовленный им яд убивает не сразу, а по прошествии определенного времени. Состав этот он нашел в древнем манускрипте, среди многих других, и искренне полагал, ученых Чинквеченто [Итальянское название XVI века, периода расцвета науки и искусства Высокого и Позднего Возрождения.] отличала вера в силу слова, что действие яда в точности соответствует написанному в книге. В этом, собственно, маг ничем не отличался от тех, кто прибегал к его помощи.

Мрачная ирония герцога, его беспредельная власть над своими подданными, фатальность любой попытки сопротивления наполнили ужасом душу Корвинуса.

- Ваша светлость... - голос его дрогнул. - Не надо! Я боюсь, что все будет, как вы только что сказали!

- А если и будет, чего тебе бояться? Глотай, не тяни. Или ты забыл про эликсир, который возвращает мертвых к жизни? Даю честное слово, что его вольют тебе в горло, как только ты умрешь. Довольно болтовни. Прими этот яд, и мы посмотрим, умрешь ли ты ровно через две недели. А если не умрешь, клянусь спасением моей души, что я прикажу вздернуть тебя на виселицу, как шарлатана. И уж тут об оживлении речи не будет.

- Мой господин., мой господин! - простонал бедняга.

- Надеюсь, ты меня понял, - неумолимо гнул свое герцог. - Если яд действует, как ты и говоришь, и убьет тебя в положенный срок, твои же эликсир вернет тебе жизнь. Если он убьет тебя раньше, ты останешься мертвым. А если не убьет вообще... что ж, я тебя повешу и расскажу всю правду, чтобы люди знали, что твоя причастность к смерти турецкого султана - гнусная выдумка, на которой ты зарабатывал деньги. А если ты не подчинишься мне...

Взмах руки герцога наглядно показал, что в этом случае ждет мага.

Корвинус всмотрелся в прекрасные безжалостные глаза Борджа и понял, что выход у него один - из двух зол выбрать меньшее. Яд мог и не подействовать, а вот петля прямым ходом вела на тот свет. Кроме того, обладая немалыми познаниями в химии, он мог приготовить противоядие, а потом удрать из Урбино. Приведенные размышления Корвинуса показывают, сколь ничтожна была его вера в эликсир жизни.

Дрожащей рукой он поднял шкатулку.

- Не просыпь, - предупредил его Борджа, - а не то попадешь в руки палача, Трисмегистус.

- Мой господин! Мой господин! - заверещал бедолага. На глазах его выступили слезы. - Помилуйте! Я...

- Яд или палач, - сурово ответствовал герцог.

В отчаянии, подбадривая себя разве что мыслью о противоядии, маг поднес шкатулку к посеревшим губам и под пристальным взглядом Борджа высыпал в рот ее содержимое. Как только последняя крупинка покинула шкатулку, Корвинус бессильно откинулся на спинку кресла.

Герцог же рассмеялся, надвинул маску, запахнул плащ и двинулся к занавесу у двери.

- Спи спокойно, Трисмегистус, - насмешливо бросил он на прощание. - Я тебя не подведу.

Сверля взглядом ненавистную спину герцога, такого самоуверенного, такого бесстрашного, Корвинус подумал о том, а не погасить ли ему свет и свести счеты с Борджа, призвав на помощь нубийца. С этой мыслью ударил он в гонт. А в следующее мгновение отказался от нее. Убийство Чезаре не спасет его, и чем быстрее тот уйдет, целый и невредимый, тем скорее он сможет принять противоядие, единственную свою надежду.

Дверь открылась, на пороге возник нубиец. Чезаре обернулся.

- Счастливо оставаться, Трисмегистус, - и со смехом вышел в приемную.

Корвинус же метнулся к полкам за противоядием, кляня почем зря герцога Валентино и весь род Борджа.

Глава 2

Едва нубиец открыл входную дверь, чтобы выпустить герцога, железные пальцы сжали ему шею, а у самого уха прозвучал свисток.

И мгновенно ожила до того тихая и пустынная улочка. Из подворотни на зов герцога выскочили люди в обмотанных тряпками башмаках. Двоим он передал извивающегося нубийца, остальным отдал короткий приказ.

- В дом! Арестуйте его! - с тем герцог и удалился.

Позднее ему доложили, что при аресте Корвинуса застали за смешиванием какого-то снадобья,

- Наверное, готовил противоядие, - поделился Борджа своей догадкой с офицером, доложившим подробности ареста. - Ты успел Б самое время, чтобы сохранить чистоту эксперимента. Этому Корвинусу ни в чем нельзя верить. Держать его под неусыпным наблюдением. Приставь к нему людей, которым можно доверять, и жди дальнейших распоряжений.

Затем Чезаре собрал на военный совет своих капитанов: венецианца Кореллу, Нальдо из Форли, Рамиро де Лоркуа, губернатора Романьи, одноглазого делла Вольпе и Лоренцо Кастрокаро. Последний, высокий, стройный, златокудрый, с мечтательными, темно-синими, как сапфиры, глазами, выделялся своей красотой. Чезаре ценил его за ум, отвагу, честолюбие, но сегодня то и дело бросал на него оценивающие взгляды, как бы сравнивая то, что видел, с подслушанным у мага.

Как только капитаны заняли свои места, герцог приказал делла Вольпе, который руководил осадой Сан-Лео, доложить обстановку.

Смуглое лицо бывалого солдата помрачнело. Единственный глаз, второй делла Вольпе потерял на службе герцога, избегал встречи со взглядом Борджа. Он тяжело вздохнул.

- Успехов у нас нет, да, похоже, и не будет. Как известно вашей светлости, штурмом Сан-Лео не взять. Он стоит на вершине горы, как монумент - на пьедестале, и к нему ведет единственная дорога, простреливаемая со стен. И хотя гарнизон Сан-Лео не превышает сотни человек, с ними не справится я тысяча осаждающих. Ибо по дороге в ряд встанет не больше дюжины, а втащить в гору артиллерию невозможно.

- Однако мы не станем полными хозяевами Урбино, пока не овладеем Сан-Лео. Мы не можем оставить крепость в руках Фораванти.

- Тогда придется уморить их голодом, - предложил делла Вольпе.

- На это уйдет не меньше года, - вставил Корелла, специально занимавшийся этим вопросом. - Они заготовили много муки и других продуктов, а воду берут из колодца, находящегося под защитой крепостных стен. Едоков у них немного, так что осаждать мы их будем целую вечность.

- Сегодня прошел слух, что граф Фораванти тяжело заболел. Опасаются, что он долго не протянет.

- В Венеции, несомненно, скажут, что это я отравил его, - хохотнул Чезаре. - Впрочем, если он и умрет, пользы от этого нам не будет. Его кастелян [Смотритель замка, сегодня его назвали бы комендантом.], Толентино, возглавит оборону, а он еще упрямее, чем сам граф. Мы должны найти другой путь избавиться от них. А пока, Таддео, будь начеку и никого не пропускай в замок. Наглухо перекрой дорогу.

Делла Вольпе кивнул.

- Я уже принял необходимые меры.

Тут молодой Кастрокаро заерзал на стуле, наклонился вперед.

- Этих мер может оказаться недостаточно.

Делла Вольпе закатил единственный глаз, скорчил пренебрежительную гримасу, показывая, что этот молодой петушок еще слишком юн, чтобы учить тонкостям осады умудренного опытом ветерана.

- В Сан-Лео можно попасть и другим путем, - пояснил Кастрокаро, приковав к себе внимание присутствующих, а особенно герцога, чьи глаза разом зажглись огнем. Кастрокаро же улыбнулся, довольный тем, что разжег интерес своего господина. - Я имею в виду не дорогу, но тропу. Отрядом по ней не пройти, но какой-нибудь смельчак сможет пробраться в замок, чтобы пронести послание, а то и мешок с едой. Поэтому совершенно необходимо расставить посты по периметру горы, на которой высится Сан-Лео.

- Ты уверен в том, что говоришь? - резко спросил Борджа.

- Уверен! - без малейшего колебания ответил Кастрокаро. - Тропа, о которой я говорю, проходит по южному склону. Она опасна даже для горных коз, но при необходимости подняться по ней можно. Мальчишкой я сам частенько взбирался по ней на маленькое плато под южной стеной замка. А уж оттуда, чтобы попасть в Сан-Лео, достаточно веревки с крюком. Стена там очень низкая, не более двенадцати футов.

Герцог пристально смотрел на молодого капитана.

- Что ж, тут есть о чем подумать. Благодарю за ценную информацию Ты все слышал, делла Вольпе. Прими к сведению и возьми в кольцо всю гору.

Делла Вольпе поклонился, на том совещание и окончилось.

Следующим утром Борджа вызвал к себе Кастрокаро. Он принял молодого капитана в библиотеке дворца, просторной комнате с фресками на потолке, дорогими гобеленами и полками, уставленными манускриптами; книг, вышедших из-под печатных прессов, изобретенных немцами [Книгопечатание изобретено Иоганном Гутенбергом (умер в 1468 г.)], герцог Гвидобальдо не признавал.

За столом, заваленном бумагами, что-то писал Агабито Герарди, секретарь герцога.

- Ты знаком, не так ли, с мадонной Бьянкой, дочерью Фораванти из Сан-Лео? - с ходу спросил герцог.

Лоренцо, застигнутый вопросом врасплох, густо покраснел и отвел глаза, дабы не встретиться взглядом с герцогом. Похоже, его очень заинтересовал открывающийся из окна вид.

- Наше знакомство более чем поверхностное, - ответил Лоренцо, и по его тону герцог понял, что в золотом эликсире Корвинуса едва ли есть хоть какая нужда. Волшебства красоты, которой одарила мадонну Бьянку природа, с лихвой хватило бы для того, чтобы очаровать молодого человека. О чем, собственно, и толковал Бьянке маг.

Герцог мягко улыбнулся.

- Если хочешь, я могу предоставить тебе возможность познакомиться с ней поближе.

Лоренцо гордо вскинул голову.

- Не понимаю вас, ваша светлость.

- Я разрешаю тебе лично сообщить мадонне Бьянке о том, что ее отец тяжело заболел.

- А зачем, ваша светлость? - Лоренцо не нравилось, что герцог держит его в полном неведении.

- Во-первых, это наш христианский долг, а во-вторых, - герцог понизил голос и вновь улыбнулся, - разве тебе не нравится мое поручение? Если нет, ты так и скажи, я найду другого посыльного.

Сбитый с толку, но явно заинтригованный, кондотьер поклонился.

- Я благодарю вашу светлость. Вы дозволяете мне уйти?

Герцог кивнул.

- Когда вернешься, сразу зайди ко мне. Возможно, ты мне понадобишься для другого дела, - и с тем отпустил его.

Час спустя Кастрокаро вновь вошел, а скорее, вбежал в библиотеку дворца.

- Мой господин, - голос его вибрировал от волнения, - я передал ваше послание и вернулся с просьбой о милости. Мадонна Бьянка умоляла меня выдать ей письменный пропуск, дабы делла Вольпе не чинил ей препятствий и она смогла проехать в Сан-Лео, ибо надеется, что ее уход и забота вырвут отца из объятий смерти.

- А ты? - резко спросил герцог, брови его грозно сошлись у переносицы.

Лоренцо опустил глаза.

- Я ответил, что не в моей власти дать ей такой пропуск, но... пообещал испросить его у вас. Ибо знаю, что в такой ситуации вы не станете мешать воссоединению отца и дочери.

- Тебе известен мой вчерашний приказ, и с обещанием ты поторопился. На пути к славе обещания еще никому не помогали. Учти это на будущее.

- Но она в таком горе! - протестующе воскликнул мессер Лоренцо.

- Это мне понятно, - покивал герцог. - А потому говорила с тобой, как побитая собачонка, смотрела преданным взглядом, да еще поднесла чашу сладкого вина. И ты не смог устоять перед ее просьбой.

От Чезаре, пристально наблюдавшего за кондотьером, не ускользнуло, как дрогнули его ресницы, когда он упомянул о вине. Теперь он знал наверняка, что эликсир использован по назначению.

- За мной следили? - возмутился Лоренцо.

Борджа пренебрежительно повел плечами, оставив вопрос без ответа.

- Ты можешь идти, - отпустил он своего кондотьера.

Но мессер Лоренцо, пребывая в воинственном состоянии, не двинулся с места.

- А как же разрешение для мадонны Бьянки?

- Есть веские основания для того, чтобы ни один человек не мог попасть в Сан-Лео, - холодно ответил герцог. - И, несмотря на твое обещание, я вынужден отказать тебе. Таковы законы военного времени. Чувства отступают перед жизнен -ной необходимостью.

Опечаленный, кондотьер поклонился и убыл. Вселив в мадонну Бьянку ложные надежды, не выполнив того, что пообещал, он не мог заставить себя вновь предстать перед ее очами, а потому послал пажа, чтобы тот сообщил об отказе герцога пропустить ее к отцу.

Однако Чезаре Борджа проявил в этом деле завидную непоследовательность. Ибо, едва за Кастрокаро закрылась дверь, он повернулся к своему бледнолицему секретарю.

- Напиши пару строк для делла Вольпе. Если мадонна Бьянка де Фораванти попытается проникнуть через его посты в Сан-Лео, ей не должны чинить препятствий.

На круглой, бледной физиономии Агабито отразилось изумление. Но Чезаре, глядя на него, хитро улыбался. Герарди работал у Борджа достаточно долго, чтобы знать, что улыбка эта означает одно: Чезаре приступил к реализации одного из своих хитроумных планов, детали которых он всегда держал при себе. А потому без лишних вопросов секретарь склонился над столом, и перо его заскрипело о бумагу. И очень скоро посыльный повез приказ Борджа в лагерь делла Вольпе.

В ту самую ночь мадонна Бьянка оправдала ожидания Борджа: в кромешной тьме проскользнула мимо часовых и к утру уже была в Сан-Лео. В Урбино об этом знал только Чезаре. Делла Вольпе доложил о приезде дочери правителя замка еще до рассвета. Жизнь во дворце Бьянки текла своим чередом, как будто хозяйка никуда и не отъезжала, но тем, кто хотел ее видеть, говорили, что мадонне нездоровится и она не выходит из спальни. Среди тех, кто заглянул во дворец, был и Лоренцо Кастрокаро. Когда же его не пустили к Бьянке, он решил, что та сердится на него, ибо он не выполнил своего обещания. Уехал он из дворца молчаливый и угрюмый.

Два дня спустя пришло известие о смерти Фораванти, и Кастрокаро отправили в Чезену с поручением, которое мог выполнить офицер более низкого ранга. Еще через десять дней его срочно вызвали в Урбино. Выполняя приказ, он явился к герцогу прямо с дороги. И попал на военный совет. Делла Вольпе докладывал о ходе осады.

- Ты приехал вовремя, - такими словами встретил герцог мессера Лоренцо, отодвинув в сторону привезенные им послания. - Мы собрались, чтобы обсудить ситуацию с Сан-Лео. Этот Толентино не менее упрям, чем Фораванти. С сопротивлением Сан-Лео надо кончать. И ты, Лоренцо, нам в этом поможешь.

- Я? - удивился кондотьер.

- Сядь, - герцог указал на стул, который тут же и занял Лоренцо. - И слушай. Ты должен понимать, что я не могу командовать тобой в таком деле, ибо не вправе подвергать одного из лучших своих офицеров смертельной опасности. Но я расскажу, что нам нужно, причем сделать это может лишь человек, который знает то, что известно тебе, и готовый пойти на смертельный риск.

Кондотьер кивнул, показывая, что внимательно слушает. Его синие глаза не покидали лица Борджа.

- Ты рассказал нам о тропе, ведущей к Сан-Лео, о которой знают немногие, и ты в том числе, - продолжил герцог. - Ты сказал, что человек, добравшись по южному склону до стен замка, сможет с помощью крюка и веревки проникнуть в Сан-Лео. Так вот, если сделать все это под покровом ночи, бесшумно снять часового, а затем открыть ворота, остальное не составит труда. Отряд делла Вольпе подойдет по дороге к воротам, а как только они приоткроются, ворвется в замок и захватит его с минимальными потерями.

Под пристальным взглядом герцога Лоренцо обдумал его слова.

- Дельное предложение. Дельное и выполнимое, при условии, что тот, кого вы пошлете, знает тропу и бывал в замке.

- Разумеется, это обязательное условие, - Борджа пристально смотрел на кондотьера.

- Я готов, - не замедлил с ответом мессер Лоренцо. - И если небеса мне помогут, вернусь с победой.

- Но понимаешь ли ты... что будет... если тебя схватят? - спросил герцог.

- А что тут понимать? - пожал плечами Лоренцо. - Или повесят в назидание остальным, или сбросят вниз.

- Что ж, тот, кто рискует, должен знать, что его ждет не только при проигрыше, но и в случае успеха. Если мы захватим замок, ты станешь его губернатором с жалованьем в десять тысяч дукатов.

Мессер Лоренцо покраснел от удовольствия. Его глаза заблестели, а голос зазвенел от уверенности в собственных силах.

- Я вас не подведу. Когда выходить?

- Думаю, завтрашней ночью, если ты настроен столь решительно. А пока хорошенько отдохни. Силы тебе ой как понадобятся. На этом все, господа. Будем надеяться, что мы нашли-таки способ захватить Сан-Лео.

Глава 3

Надеюсь, вы понимаете, что мессер Кастрокаро не имел ни малейшего понятия о событиях той ночи, когда герцог посетил дом мессера Корвинуса Трисмегистуса. И теперь вам, несомненно, ясно, с какой тщательностью подбирал Чезаре Борджа исполнителей своих поручений.

Безошибочность выбора Борджа и вдохновила Макиавелли [Макиавелли был послом республики Флоренция при дворе Чезаре Борджа. В художественной литературе этот исторический эпизод освещен в романе Сомерсета Моэма "Тогда и теперь".], лично знавшего герцога и видевшего в нем многие, если не все, черты идеального государя, на написание специальной главы о министрах.

"О государе и его интеллектуальных способностях, - пишет он, - прежде всего надо судить по тем людям, что его окружают. И если они верны ему и способны выполнить его поручения, он, несомненно, мудрый государь, ибо выбрал компетентных помощников и сохранил их верность к себе".

Макиавелли пишет лишь то, что, безусловно, написал бы Чезаре Борджа, если б он занимался теорией, а не практикой. И действительно, Макиавелли сам косвенно это признает, именно на фундаменте практических действий Чезаре строил флорентиец свои теоретические выкладки. Так что едва ли мы уйдем далеко от истины, заявив, что, хотя "Государь" написан Макиавелли, настоящим автором является Чезаре Борджа, ибо его решения и действия Макиавелли изложил на бумаге.

Вот и сейчас он остановил свой выбор на самом молодом из капитанов, но, безусловно, единственном, имеющем шансы на успех. Рассмотрим же, на чем основывалось решение Борджа. В какой-то мере на том, что Кастрокаро уже доводилось подниматься к Сан-Лео по горной тропе. Но в большей степени на умении Чезаре манипулировать и людьми, и обстоятельствами.

Если сейчас читателю еще не все понятно, к концу нашего рассказа неясностей уже не останется. Но не надо думать, что события, о которых пойдет речь ниже, - дело случая. Нет, все произошло, как и планировал Чезаре. Он открыл некие силы и научился запрягать их, словно лошадей, направлять на достижение поставленных им же целей.

Чезаре отдавал себе отчет, что случай может сбавить их ход, увести в сторону, но он знал наверняка, что не случай приведет их в намеченный пункт.

Во второй половине следующего дня, отдохнув от дальней дороги, мессер Лоренцо Кастрокаро выехал из Урбино в сопровождении полудюжины солдат и к вечеру безо всяких приключений прибыл в лагерь делла Вольпе у Сан-Лео. После ужина, закончив последние приготовления, он приступил к выполнению смертельно опасного задания.

Оделся Лоренцо во все черное, чтобы не попасться на глаза не в меру бдительному часовому. Под камзол надел тонкую, но прочную кольчугу. Вооружился мечом и кинжалом. Вокруг тела обмотал веревку, крюк обернул соломой и закрепил на спине, чтобы последний не сковывал его движения.

За ужином они с делла Вольпе вновь подробно обговорили всю операцию. Пятьдесят солдат под его командованием должны были неслышно подняться к самому замку и залечь у ворот, ожидая, когда их откроет Кастрокаро. Потом им предстояло овладеть Сан-Лео.

Стояла ясная летняя ночь. В небе плыла полная луна, освещая окрестности Сан-Лео. Мессера Лоренцо это не смущало. Он знал, что, пока он преодолевает нижнюю часть подъема, увидеть его со стен невозможно. А ближе к полуночи, когда он рассчитывал достичь вершины, луна уже закатится за горизонт и темнота послужит ему надежным укрытием.

А потому он двинулся к южному склону огромной скалы, на вершине которой высились грозные стены и башни Сан-Лео, окрашенные луной в серые тона.

Поначалу шагалось легко, подъем не вызывал особых трудностей. Но скоро тропа стала уже, уклон круче, камни то и дело вылетали из-под ног. Чтобы не последовать за ними, ему приходилось соблюдать максимум осторожности, а потому продвижение сразу замедлилось. Лоренцо собрал волю и силы в кулак, понимая, что самое трудное еще впереди.

Его не обуревали ни сомнения, ни колебания. Прошло добрых десять лет с тех пор, как мальчишкой он взбирался по этим кручам. Но воспоминания детства - самые яркие, а потому он уверенно поднимался все выше и выше, словно только вчера шел той же тропой. И каждый выступ, за который он хватался, каждое углубление, куда ставил ногу, оказывались именно там, где он и ожидал.

Час спустя он преодолел уже треть подъема, но не достиг еще самого сложного участка. Найдя небольшую заросшую травой площадку, Лоренцо сел, привалившись спиной к скале, чтобы немного отдохнуть и перевести дух.

Перед ним, залитая серебристым светом, расстилалась равнина Эмилии, далеко на востоке блестело под луной море, на западе сверкали льдом пики Апеннин. А над головой громоздился серый утес, обрывистый, как стены сооруженного на его вершине замка. И опытный скалолаз, наверное, десять раз подумал бы, прежде чем взбираться по такому обрыву, да и горный козел, скорее всего, поискал бы обходной путь. Так что и мессер Лоренцо, окидывая оценивающим взглядом поднимающуюся все выше тропу, осознавал, что именно на ней подстерегает его главная опасность. А все остальное: вскарабкаться по стене, уложить часового или двух, открыть ворота - сущие пустяки по сравнению со схваткой с горой. Ибо один неверный шаг, мгновенное колебание, секундное головокружение означали неминуемую смерть.

Кастрокаро поднялся, вдохнул полной грудью ночной воздух, прошептал короткую молитву своему небесному покровителю, святому Лоренцо, и двинулся дальше. Приникнув всем телом к шершавому камню, цепляясь руками и ногами за малейшие неровности, по узкой скальной полоске он перебрался на другой выступ. Отдышался, возблагодарил святого, что тот не оставил его своими заботами.

Дальше идти стало легче, тропа расширилась до трех футов. Но хорошее всегда кончается. Вот и тропа оборвалась пропастью, которую он мог преодолеть только прыжком.

Боясь, что меч, зацепившись, помешает ему, Лоренцо расстегнул пояс и снял с него грозное оружие. Сделал он это с сожалением, меч не раз выручал его в жарких схватках. Успокаивало Лоренцо лишь одно: он сам мог не пережить этой ночи. Затем он собрал волю в кулак и прыгнул через пропасть к чахлому деревцу, невесть каким образом выросшему на самом обрыве. Руками и ногами обхватил хлипкий ствол и, если бы корня не выдержали, полетел бы вместе с ним вниз. Но дерево устояло, Лоренцо нашел опору для ног и добрался до уходящей вверх расщелины. По ней он и пополз, упираясь в стены локтями и коленями.

По расщелине Лоренцо поднялся на двадцать футов, вылез на очередной уступ и сел, мокрый от пота, тяжело дыша от усталости. Искоса глянул он вниз, и по его телу пробежала дрожь. Но не оставалось ничего иного, как продолжать подъем, ибо едва ли он смог бы спуститься тем же путем, что пришел.

И он полез вверх, думая лишь о том, за что схватиться рукой и куда поставить ногу.

Один раз Лоренцо чуть не сорвался вниз. Он распластался на стене, уцепившись обеими руками за крошечный выступ, и поднял ногу, чтобы поставить ее повыше, когда из какой-то пещеры в нескольких ярдах над его головой с жутким криком вылетело что-то огромное и унеслось прочь. От неожиданности Лоренцо едва не ослабил хватку, его прошиб холодный пот, но память услужливо напомнила, что на утесе селились летучие мыши. А потом, еще час спустя, когда луна скатилась за горизонт, страх наконец-то проник в его душу. Но привыкшие к темноте глаза не подвели его, и Лоренцо сразу приободрился. К тому же чистое небо сияло звездами, и их света хватало на то, чтобы различить находящиеся в непосредственной близости предметы. Однако требовалась предельная осторожность, дабы не принять тень за выступ или углубление: ошибка могла стать роковой.

И уже за полночь, вымотавшийся донельзя, с разбитыми в кровь руками, разорванной одеждой, Лоренцо вылез на площадку под южной стеной. Он уже и сам не знал, каким чудом удалось ему преодолеть этот подъем. А потому лег на землю, чтобы отдохнуть перед последним рывком. И пока лежал, вновь прошептал благодарственную молитву своему покровителю. Как мы видим, о Боге наш мессер Лоренцо не забывал никогда.

Он смотрел на мерцающие звезды, а над его головой слышались мерные шаги часового, охраняющего замок. Трижды часовой прошел над ним, прежде чем Кастрокаро пошевелился. Затем встал и мысленно пожалел солдата, чью душу несколько мгновений спустя ему предстояло освободить из тела-темницы.

Лоренцо размотал веревку, отступил на шаг, раскрутил крюк и бросил его вверх. Он пролетел между двух зубцов, глухо стукнувшись о камни: солома, которой Лоренцо предусмотрительно обмотал крюк, смягчила удар.

Лоренцо потянул за веревку, надеясь, что крюк за что-нибудь зацепится. Но крюк свалился на землю у его ног. Вновь он бросил крюк, с тем же результатом. И лишь третья попытка оказалась удачной. Лоренцо повис на веревке, но крюк выдержал его вес.

Однако приближающиеся шаги часового подсказали Лоренцо, что спешить не стоит. И он ждал, пока часовой не прошел мимо, продолжая обход вверенного ему участка.

Тут Лоренцо поднялся по веревке, как матрос: перебирая по ней руками, упираясь ногами в стену. Пролез между зубцов, вгляделся в темный двор внизу. Все тихо. Лишь едва слышны шаги часового, огибающего северо-восточный угол.

Лоренцо отцепил крюк и зашвырнул его вместе с веревкой в пропасть, дабы никто не узнал, как он попал в замок, и мягко спрыгнул на парапет, окончательно осознав, что цель практически достигнута и он в замке.

Оставалось немногое. Самое простое. Еще несколько минут, и войска Борджа ворвутся в Сан-Лео, а его гарнизон, застигнутый врасплох, предпочтет за лучшее сдаться. Мессер Лоренцо пришел к выводу, что можно обойтись и без убийства часового. Ибо если улучить удобный момент, тот даже и не услышит, как открывают ворота. Мысль эта нравилась ему все больше. Действительно, вдруг перед смертью солдат успеет криком поднять тревогу?

И Лоренцо двинулся к каменной лестнице, ведущей вниз, во внутренний двор замка. Двор он огибал по периметру, держась у самой стены, пока не подошел к арке, ведущей в наружный двор. С одной стороны арки находилось караульное помещение, с другой - часовня.

У арки Лоренцо вновь застыл, ожидая, пока часовой снова уйдет к северной стене замка. Ни одного огонька не горело в окнах, выходящих во двор. Обитатели замка крепко спали.

Лоренцо терпеливо ждал, пульс его уже не частил, ибо все волнения остались позади. Если через арку пройти не удастся - сверхбдительный гарнизон запер дверь на замок - ему придется подняться по лестнице, убить часового, а уж затем по стене добраться до главных ворот. Но он полагал, что защитники замка не так уж пугливы, чтобы бояться собственной тени.

По стене мимо него прошел часовой с пикой на плече, его силуэт смутно виднелся на фоне темно-синего звездного неба. Когда же часовой удалился на достаточное расстояние, Лоренцо потянул за ручку тяжелой двери. Она подалась, открыв перед ним черное жерло тоннеля. Лоренцо шагнул вперед, осторожно затворив за собой дверь. Опять подождал, резонно рассудив, что не след выходить в расположенный на севере наружный двор, пока часовой находится на северной же стене.

И тут ему показалось, что справа, из караулки, донесся мужской голос. Вновь гулко забилось сердце. Но более он ничего не услышал и решил, что его подвели напряженные, как струны, нервы.

Часовой, по его расчетам, вышел на южную стену, поэтому Лоренцо двинулся к выходу из тоннеля, но застыл, не пройдя и двух шагов. На дверь часовни, по его левую руку, в трех футах от земли, падало овальное пятнышко света. Светлая же полоска виднелась и под дверью в караулку. Тут Лоренцо все понял. В караулке, окна которой выходили в наружный двор, еще бодрствовали. Там горел свет, вырывающийся в тоннель через щель под дверью и замочную скважину.

На мгновение Лоренцо задумался, а что же делать дальше. И решил, что останавливаться у самой цели резона нет. Открывать дверь во внутренний двор и возвращаться туда рискованно, еще опаснее торчать у караулки, где его могли обнаружить в любую минуту. Так что у него оставался единственный шанс - бесшумно, не потревожив охрану, открыть ворота. И осторожно, на цыпочках вдоль стены он двинулся к выходу из тоннеля. Но не сделал и трех шагов, как за крепким ругательством последовал громкий смех нескольких мужчин. Задвигались стулья, тяжелые шаги приблизились к двери.

Мессер Лоренцо в тот самый момент находился напротив нее. И от неожиданности допустил единственную ошибку. Ему бы резко броситься вперед и укрыться под покровом тьмы в наружном дворе. Но он застыл на месте, не в силах решить, в какую сторону податься. Эта задержка и погубила его. Потому что мгновения хватило, чтобы он оказался в ловушке, ибо уже не мог ускользнуть незамеченным ни во внутренний, ни в наружный дворы. А потому, сжав зубы, кляня себя за то, что слишком рано поверил в победу, мессер Лоренцо не двинулся с места, готовый встретиться с врагами лицом к лицу.

Дверь распахнулась, осветив темный тоннель и побледневшего, как мел, мессера Лоренцо. Рука его инстинктивно обхватила рукоять торчащего за поясом кинжала.

Увидев его, изумились и пятеро мужчин, столпившиеся на пороге караулки. Идущий первым, высокий, широкоплечий, затянутый в кожу, с бородой и густыми черными бровями, даже подался назад, перегородив дорогу остальным. Но быстро пришел в себя, широко расставил ноги и, уперев руки в бока, спросил: "А кто ты такой, черт побери?"

И тут Лоренцо осенило. Он шагнул к солдатам, всем своим видом показывая, что именно он, а не они, хозяин положения.

- Я рад, что хоть кто-то в Сан-Лео да бодрствует, - и недовольно фыркнул.

Солдаты заметно растерялись. А Лоренцо, заглянув за их головы, увидел на столе колоду засаленных карт. Теперь он понял, почему в караулке царила тишина: солдат захватила игра, так что было не до разговоров.

- Святой Боже, - развивал наступление Лоренцо, - бдительно же вы несете охрану. Солдаты Борджа могут стоять у ваших ворот, а вы этого и не заметите. Да вас можно передушить, как котят. Вы и пикнуть не успеете, не то что поднять тревогу. Мой Бог, да служи вы у меня, я бы отправил вас на кухню. С поварешками вы управились бы лучше, чем с алебардами.

- Отвечай, кто ты такой? - насупился бородатый.

- И пусть скажет, как он попал сюда, - добавил второй солдат с бородавкой на носу, протиснувшись мимо бородатого, чтобы получше рассмотреть незнакомца.

Кастрокаро гордо вскинул голову.

- Отведите меня к вашему командиру, мессеру Толентино, - потребовал он. - Пусть он узнает, как вы охраняете замок. Враг мог захватить его, пока вы сидели за картами. А ваш часовой, похоже, глух и слеп.

Властный тон Лоренцо произвел должное впечатление. Солдаты признали в нем человека, имеющего право командовать, хотя так и не могли понять, каким чудом он оказался в замке.

- Мессер Толентино спит, - пробубнил бородатый.

Им не понравился смех, которым Лоренцо сопроводил это известие. В нем чувствовались зловещие нотки.

- Я в этом не сомневался, иначе вы более серьезно отнеслись бы к своим обязанностям. Что ж, разбудите его!

- Но кто он такой, Бернардо? - не унимался солдат с бородавкой на носу,

И остальные одобрительно загудели, показывая, что пора разобраться с наглецом.

- Да, да, - кивнул Бернардо. - Вы еще не сказали нам, кто вы? естественно, солдатам хотелось знать, то ли подчиниться незнакомцу, то ли скрутить его в бараний рог.

- Я - посол герцога Гвидобальдо, вашего господина, - последовал незамедлительный ответ. Молодой кондотьер еще не знал, куда приведет его выбранный им способ защиты, но другого способа спасти свою жизнь он пока не находил.

Уважения к нему сразу прибавилось, но более всего их интересовало другое.

- Но как вы попали сюда? - высказал солдат с бородавкой на носу мучивший всех вопрос.

Мессер Лоренцо лишь махнул рукой,

- Какое это имеет значение? Достаточно и того, что я здесь. Мы что, будем задавать вопросы до самого утра? Разве я не сказал вам, что солдаты Борджа могут стоять у ваших ворот?

- Пусть стоят, - рассмеялся бородатый Бернардо. - Ворота Сан-Лео прочные, а если бродяги Борджа рискнут постучаться к нам, мы знаем, чем их встретить.

Однако взял фонарь и, сопровождаемый остальной четверкой, повел Лоренцо к двери в наружный двор. Пока они пересекали двор, солдаты бомбардировали Лоренцо вопросами, на которые он если и отвечал, то односложно, показывая каждым словом и жестом, что не в его привычках общаться с простой солдатней.

Затем они подошли к дверям башни, в которой жил мессер Толентино. Перед тем как переступить порог, Лоренцо бросил вожделенный взгляд на ворота Сан-Лео, за которыми ждал его делла Вольпе. Лишь несколько шагов отделяло его от них, чтобы открыть ворота, ему хватило бы и минуты, если б он был один, а не с пятеркой охранников. Да и часовой, привлеченный шумом в наружном дворе, с любопытством смотрел на них с крепостной стены. И делла Вольпе, надеялся Кастрокаро, услышав шум, должен понять, что операция провалилась и его взяли в плен. Разумеется, он полностью осознавал, что помочь ему делла Вольпе бессилен, и полагаться мог лишь на собственные ум и самообладание.

По винтовой лестнице меж стен, украшенных грубыми фресками, они поднялись в покои Толентино, кастеляна замка, ставшего правителем Сан-Лео десять дней тому назад, после смерти графа Фораванти.

Поднимаясь по лестнице, кондотьер приободрился. Пока все шло как нельзя лучше. Свою роль он сыграл безукоризненно, так что у солдат не возникло ни малейших подозрений. Если же теперь ему удастся задурить голову и кастеляну, тот распорядится выделить для него отдельную комнату, из которой он сможет выскользнуть через час-другой и открыть-таки ворота.

Готовясь к возможным вопросам, он вспомнил, что сопротивление Фораванти войскам Чезаре Борджа вызвало неудовольствие герцога Гвидобальдо. Последний высказался за то, чтобы сдать все замки на милость победителя, ибо их оборона могла привести лишь к новым жертвам, не изменив исхода войны.

Но главная проблема для мессера Лоренцо состояла в другом: Толентино мог потребовать документы, удостоверяющие, что он - посол герцога Гвидобальдо. А их у Лоренцо, естественно, не было.

Ему пришлось подождать, пока бородатый Бернардо прошел в спальню кастеляна, чтобы разбудить его и сообщить, что посол герцога Гвидобальдо, неведомо как проникший в замок, хочет его видеть.

Вскоре из спальни донеслись проклятия, сначала несвязные, потом более осмысленные. Кастелян тряхнул головой, чтобы окончательно проснуться, сел, опустив на пол длинные волосатые ноги, а затем приказал Бернардо ввести к нему посла.

Пусть у мессера Лоренцо и сосало под ложечкой, держался он очень уверенно. Решительно шагнул в спальню, отсалютовал кастеляну.

- Вы от герцога Гвидобальдо? - проворчал тот.

- Да, - кивнул Кастрокаро. - А будь я от Чезаре Борджа, да еще с дюжиной солдат, при таких бдительных часовых, как ваши, я мог бы стать хозяином Сан-Лео.

Расчет он делал верный - говорить все, как есть, дабы отмести подозрения. А вот с тоном ошибся. Ибо обращался он теперь не к простым солдатам, но к кастеляну замка, да еще известному своей вспыльчивостью. Случалось, что человек, вызвавший гнев Толентино, потом долго отходил от побоев. Все это знал мессер Лоренцо, но рискнул, ибо его самоуверенность служила лучшим доказательством того, что греха за ним нет.

Толентино уставился на него яростными, налитыми кровью глазами. Мужчина он был крупный, симпатичный, со смуглой кожей и черными волосами. И терпения его хватило ненадолго.

- Ангелы Господни! - проревел он. - Что-то этот петушок раскукарекался. Придется научить его держать язык за зубами, - кастелян злобно прищурился. Кто вы?

- Посол герцога Гвидобальдо, как вам уже доложили. Что до остального, петушка и кукареканья, мы обсудим это в другое время.

Кастелян побагровел, попытался принять грозную позу, но без особого успеха, ибо ночная рубашка и колпак тому не способствовали.

- Каков наглец! - в голосе его смешались злость и изумление. Он несколько раз глубоко вдохнул и спросил уже более спокойно. - Как вас зовут?

- Лоренцо Снелло, - невозмутимо ответил Кастрокаро и добавил: - Эти имя и фамилия нравятся мне больше, чем те, которыми вы меня обозвали.

- Так ты заявился сюда, чтобы сказать, что тебе нравится? - взорвался кастелян. - Послушай-ка, юнец, я тут господин, и мое слово - закон. Я могу отхлестать тебя плетьми, повесить, сбросить со стены, и ни перед кем не держать отчет. Хорошенько это запомни и...

- Может, хватит? - повысил голос и Лоренцо. - Я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать ваши нотации. Стоило мне взбираться на утес, ежеминутно рискуя жизнью, чтобы вы кричали на меня, как на какого-то мальчишку. И не нужно говорить мне, что вы можете. Слова, они и есть слова. А вот чего вы не можете, я видел собственными глазами.

- И что же мы не можем? - приторно-сладким голосом спросил Толентино.

- Вы не можете охранять замок, не можете отличить слугу от господина и, возможно, что-то еще.

Кастелян потер подбородок. В душу его закралось сомнение. А вдруг этот юнец действительно послан герцогом Гвидобальдо?

Солдаты, выстроившись в ряд за спиной Лоренцо, молчали, но слушали внимательно и смотрели во все глаза. В словесной схватке Лоренцо явно брал верх. Допустить такое, да еще при свидетелях, кастелян не мог.

- Только действительно важное послание может оправдать твою наглость и спасти от порки, - грозно изрек он.

- Не мне оценивать важность послания герцога, - последовал дерзкий ответ - Но он обязательно узнает, каким унижениям подвергли вы человека, которого он любит и который рисковал жизнью на его службе. - в голосе Лоренцо зазвенели нотки обиды. - И позвольте отметить, господин мои, постов так не встречают. Не будь я верным слугой герцогу не принеси вам важное послание, я бы ушел тем же путем. что и попал сюда. Но он узнает, как меня здесь приняли, в этом можете не сомневаться.

Толентино стало не по себе.

- Господин мой, - протестующе воскликнул он, - вина в этом целиком лежит на вас. Почему вы сразу начали упрекать меня? Если я принял вас не слишком вежливо, то лишь потому, что вы спровоцировали меня. С чего мне терпеть насмешки каждого хлыща, который думает, что может выполнять возложенные на меня обязанности лучше, чем я? Хватит об этом, - взмах руки показал, что перебранка окончена. - Давайте ваше послание, - и он протянул руку за письмом герцога Гвидобальдо.

Мессеру Лоренцо, естественно, не оставалось ничего иного, как утверждать, что послание ему велено передать устное.

- Мой господин просит вас сдаться герцогу Валентино, - и продолжил, ибо на лице Толентино тут же возникли сомнение и подозрительность: - Чезаре Борджа предложил герцогу Гвидобальдо заключить с ним договор, согласно которому последний получил бы существенную компенсацию, если все замки на его территории прекратят сопротивление. Герцог Гвидобальдо решил подписать его, ибо отказавшись, он ничего не выигрывал, поскольку его герцогство уже занято войсками Борджа. Кроме того, продолжение осады Сан-Лео приведет лишь к бессмысленным жертвам как среди гарнизона, так и осаждающих, которых хотелось бы избежать. Вот почему герцог Гвидобальдо послал меня к вам с настоятельной просьбой начать переговоры об условиях капитуляции.

Надо отметить, что Кастрокаро был недалек от истины. Предложи Чезаре Борджа подобный договор, герцог-гуманист скорее всего пошел бы на его подписание и действительно предложил бы сдаться тем замкам, что еще не открыли ворота перед победителями. Однако у проницательного Толентино остались сомнения. И он незамедлительно выложил их послу-самозванцу.

- У вас есть письмо, подтверждающее ваши слова?

- Письма у меня нет, - твердо ответил мессер Лоренцо, скрывая охватившую его тревогу.

- Клянусь Бахусом, это странно!

- Что ж тут странного, мой господин? - затараторил Лоренцо. - Вы же понимаете, сколь опасно иметь при себе такое письмо. Если б его нашли солдаты Борджа, я...

Тут он запнулся, осознав, что допустил серьезный промах. Толентино с силой шмякнул ладонью по ляжке, лицо его побагровело. Он вскочил.

- Одну минуту, - лицо его посуровело. - Давайте-ка разберемся с этим. Вы говорите, что принесли мне приказ, основанный на некоем договоре между Валентино и моим господином. Приказ устный, ибо письмо с таким содержанием, по вашим словам, таило для вас немалую опасность. Может, у меня что-то с головой, но я вас не понимаю, - голос Толентино уже сочился сарказмом. Валентино должен мечтать о том, чтобы я получил подобный приказ. Существуй такой приказ на самом деле, он бы распорядился, чтобы солдаты сами привели вас к воротам замка и уж ни в коем случае не чинили бы вам препятствий. Или в мои рассуждения закралась ошибка? Тогда укажите мне на нее.

Перед Лоренцо разверзлась пропасть. Он понял, что проиграл.

- Объяснение тому есть, это несомненно, но дать его вам может только герцог Гвидобальдо Я не более чем исполнитель. И делаю лишь то, что мне поручено, не спрашивая, зачем это нужно, - говорил он спокойно, ровным голосом, гордо откинув голову, но сердце его гулко билось в груди. - Когда мне сказали, что брать с собой письмо опасно, я не стал задавать вопросов, а отправился к вам. И до последнего момента не думал, что отсутствие письма может показаться столь подозрительным. Теперь я вижу, что стал жертвой собственной наивности.

Пока он говорил, Толентино не сводил глаз с его лица. Вроде бы слова мессера Лоренцо не оставляли сомнений в том, что он лжет, но слишком уж уверенно держался посол.

- По крайней мере, хоть чем-то вы можете доказать, что посланы его светлостью герцогом Гвидобальдо? - спросил кастелян.

- Нет, - покачал головой Кастрокаро. - Собирался я в спешке. Герцог, похоже, не предполагал, что в Сан-Лео могут усомниться в достоверности его послания.

- Не предполагал? - хмыкнул Толентино. - А как вы попали в замок?

- Забрался с равнины по южному склону, который считается неприступным, - на лице кастеляна отразилось изумление. - Я - уроженец здешних мест. И в детстве часто поднимался к замку. Потому-то герцог Гвидобальдо и остановил свой выбор на мне.

- А когда вы перелезали через стену, вы попросили часового сбросить вам веревку?

- Нет. Веревку я принес с собой. Вместе с крюком.

- Но зачем? Вас же послал Гвидобальдо? - кастелян повернулся к солдатам. - Где вы его нашли?

Бернардо торопливо ответил, что наткнулись на него в тоннеле, соединяющем внутренний и наружный дворы, когда вышли из караулки.

Толентино рассмеялся и смачно выругался.

- Вот оно что! Вы незамеченным прокрались мимо часового и, как только вас обнаружили на территории замка, решили стать послом Гвидобальдо, принесшим мне приказ о капитуляции. А ваши пренебрежительные реплики о бдительности наших часовых не более чем прикрытие ваших истинных намерений. Неплохо задумано, но пользы вам это не принесет. Жаль, конечно, скручивать шею такому голосистому петушку, но ничего не поделаешь, - он вновь рассмеялся.

- Никогда не слышал более идиотских рассуждений, - бросил Лоренцо, понимая, что терять ему уже нечего.

- Идиотских? Позвольте с вами не согласиться. Вы вот утверждаете, что Гвидобальдо послал вас только потому, что вам известна тайная тропа к замку. Подумайте теперь, сколь глупо это утверждение. Вы, конечно, можете упирать на то, что секретность вашей миссии - желание Гвидобальдо, но кто в это поверит? Чтобы посол герцога тайком, рискуя жизнью, проникнул в Сан-Лео с приказом сдаться Чезаре Борджа. - Толентино пожал плечами и рассмеялся в побледневшее лицо мессера Лоренцо. - Так кто из нас больший идиот, господин мой? - а затем, резко изменив тон, махнул рукой солдатам. - Взять его и обыскать.

Мгновение спустя они завалили Лоренцо на пол, вытряхнули из одежды. Вывернули все карманы, вспороли подкладку камзола, но ничего не нашли.

- Неважно, - Толентино вновь забрался в постель. - Улик его вины более чем достаточно. На ночь посадите его под замок. А утром мы скинем его со стены. И, клянусь Богом, спуск займет у него меньше времени, чем подъем.

Глава 4

Запертый в караулке, какой смысл сажать человека в подземелье, если жить ему осталось несколько часов, мессер Лоренцо Кастрокаро провел тревожную ночь. Совсем юный, полный сил, энергичный, он не мог безучастно ждать прихода смерти. За два года службы у Борджа он видел смерть, не раз имел с ней дело. Но то была смерть для других, и только теперь он осознал, что она взяла да похлопала его по плечу. Он, конечно, понимал, что экспедиция в Сан-Лео сулит немалые опасности, но отправился туда в полной уверенности, что уж смерть-то ему не грозит. Ибо пребывал в том возрасте, когда человек полагает себя бессмертным. Даже лежа на деревянной скамье в караулке, он отказывался верить, что не переживет завтрашнего дня. Слишком внезапно случилась катастрофа, слишком буднично, а смерть - дама серьезная, столь скромно, не объявив о себе, она не заявится.

Лоренцо тяжело вздохнул и попытался устроиться поудобнее на жесткой скамье. О многом передумал он в эти минуты. Вспомнилось детство, мать, товарищи по оружию, боевые подвиги. Он видел себя прорывающим кордон защитников Форли, перегородивших брешь в стене, Б кавалерийской атаке у Капуи, плечом к плечу с герцогом Валентино. Как живые предстали перед ним мертвецы, лежащие вокруг. До мельчайших деталей вспомнил он, как они выглядели после смерти. Завтра и он будет точно таким же, твердил ему рассудок. Но сердце отказывалось в это поверить.

Затем мысли его заняла мадонна Бьянка де Фораванти, увидеть которую ему уже не доведется. Давно уже его тянуло к этой даме, Втайне от всех он даже сочинял в ее честь стихи.

Нельзя сказать, что он безумно любил ее. Нет, свою страсть он дарил другим женщинам. Но его влекло к мадонне Бьянке, он испытывал к ней бесконечную нежность, благоговейный трепет. И уж конечно, не решался поведать ей о своих чувствах. Возможно, причина была в том, что она казалась ему недостижимой, дочь графа, представительница знатнейшего рода. А он всего лишь кондотьер, авантюрист, все состояние которого - острый ум да быстрый меч. Лоренцо вновь вздохнул. Хорошо бы увидеть ее перед смертью, поведать историю своей любви, спеть, можно сказать, лебединую песню. Но, с другой стороны, так ли это важно, если жизнь его все равно кончена.

Узнает ли она о его кончине, думал Лоренцо, а узнав, будет ли хоть немного сожалеть о нем? И вообще, вспомнит ли, кто он такой? Как странно, что он должен расстаться с жизнью в замке ее отца. Хорошо хоть, вздохнул Лоренцо, что не граф Фораванти приговорил его к смерти.

Вымотанный донельзя тяжелым подъемом, он-таки забылся во сне, а когда открыл глаза, в окна караулки вливался утренний свет.

Разбудил его скрежет ключа в замке. Он сел, и тут же в караулку вошел Бернардо, а за ним - шестеро солдат в полном вооружении.

- Доброго вам дня, - вежливо поздоровался Бернардо, похоже, забыв, что уготовил начавшийся день мессеру Лоренцо.

Молодой человек улыбнулся, опустил ноги на пол.

- Вам, думаю, этот день принесет больше радости, - и солдаты не могли не отметить его самообладания.

И действительно, мессер Лоренцо рассудил просто: раз уже умирать, так с музыкой. Мольбы о пощаде не для него. Смерть надо встречать гордо. Может, она не так и страшна, как описывают ее священники. Что же касается ада, уготованного тем молодым людям, которые выпивают до дна чашу юности, так он исповедуется и, получив отпущение грехов, счастливо избежит геенны огненной.

Лоренцо поднялся, пригладил растрепавшиеся за ночь волосы. Затем взглянул на руки, грязные и исцарапанные после подъема на скалу, и попросил Бернардо принести ему воды.

Брови Бернардо в изумлении взлетели вверх. Он-то полагал, что в такой ситуации не след заботиться о чистоте. Снаружи донесся барабанный бой. Воду нести не хотелось.

- Мессер Толентино ждет вас.

- Я знаю. Но вы же не хотите, чтобы я предстал перед ним в таком виде? Если я пойду на казнь грязным, палач решит, что я отношусь к нему без должного уважения.

Бернардо пожал плечами, отдал своим людям соответствующий приказ. Один из солдат поставил пику в угол, вышел из караулки и скоро вернулся с ведром воды. Водрузил его на стол. Мессер Лоренцо искренне поблагодарил его, разделся до пояса, вымыл руки, ополоснул плечи, живот, спину.

Затем оделся и объявил, что готов идти. По знаку Бернардо солдаты окружили его и вывели во внутренний двор, где ожидал его начавший терять терпение кастелян.

Твердым шагом, с высоко поднятой головой, пусть и чуть побледнев, вышел мессер Лоренцо под темно-синее небо, оглядел строй солдат, затянутых в кожу, при оружии, числом чуть более тридцати, похоже, весь гарнизон, серые стены замка.

Какое-то время кастелян молча сверлил его взглядом, но мессер Лоренцо не отвел глаз.

- Намерения, с которыми вы проникли в замок, - заговорил наконец кастелян, - я не могу расценить иначе, как предательские. Ваши лживые россказни тому доказательство. А потому я приговариваю вас к смерти, как поступил бы на моем месте любой здравомыслящий человек.

- К смерти я готов, - холодно ответил Лоренцо, - и прошу лишь об одном: избавить меня от ваших речей. Такой пытки мне не вынести. Тем более что меня оставили без завтрака.

Толентино мрачно усмехнулся.

- Очень хорошо. Вы не намерены сказать мне, кто вы такой и зачем пожаловали сюда?

- Я вам уже все сказал, но вы предпочли принять мои слова за ложь. Так зачем и далее сотрясать воздух? Мы оба разве что потеряем время. Давайте поскорее повесим меня. Вы, как я уже понял, в этом большой мастер.

Толентино рассмеялся.

И тут один из солдат, услышавший вопрос, выступил вперед и, набравшись смелости, вмешался в допрос: "Господин кастелян, я знаю, кто он".

Толентино резко повернулся к нему.

- Его зовут Лоренцо Кастрокаро.

- Один из кондотьеров Борджа? - воскликнул Толентино.

- Он самый, господин кастелян, - заверил кастеляна солдат, и Лоренцо признал в нем наемника, который лишь несколько месяцев тому назад служил под его началом.

Лоренцо ничуть не смутился.

- Какая разница? Не все ли равно под каким именем умирать?

- А теперь, скажите нам, как бы вы хотели умереть? Выбор за вами.

- Я думаю, от старости, - широко улыбнулся Лоренцо, вызвав смех солдат.

Лишь Толентино сердито нахмурился.

- Я имел в виду, господин хороший, что вас могут повесить или скинуть с обрыва, по которому вы вскарабкались прошедшей ночью.

- Так это совсем другое дело. Вы очень сузили мне выбор. По-моему, когда речь заходит о смерти, следует предлагать больше вариантов.

Толентино смотрел на него, поглаживая чисто выбритый подбородок. Парень этот ему нравился. Но кастелян Сан-Лео прежде всего должен помнить о своем долге.

- Что ж, мы знаем, что вы умеете лазить по склону, как обезьяна. Давайте посмотрим, сможете ли вы летать, как птица! Выведите его на стену!

- Но подождите! - воскликнул мессер Кастрокаро. внезапно вспомнив о грехах юности, которые могли низвергнуть его в ад. - Или в Сан-Лео одни язычники? Не по-христиански отдавать человека в объятья смерти без исповеди и отпущения грехов. Или у вас нет священника?

Пусть и с неохотой, Толентино не любил, когда его приказы выполняются с задержкой, кастелян кивнул Бернардо.

- Приведи святого отца.

Тем самым развеялась последняя надежда Лоренцо на спасение. Он-то рассчитывал, что священника в замке нет, а солдаты, верные дети церкви, никогда не решились бы убить человека, пожелавшего исповедаться перед смертью.

Бернардо поспешил к часовне. И распахнул ее дверь с последними словами утренней мессы: "Ite, messa est" [Идите, месса окончена (итал.)]. Он так торопился, что на пороге едва не столкнулся с дамой в черном, выходившей из часовни в сопровождении двух женщин. Бернардо отступил в сторону и прижался к стене, бормоча извинения.

Но дама не прошла мимо, а остановилась.

- С чего это вы спешите в часовню? ~ спросила она, ибо солдаты Толентино не жаловали вниманием храм божий.

- Меня послали за отцом Джироламо. Человек должен умереть, его надо исповедовать.

- Кто это? - Бьянка подумала, что в ночной стычке смертельно ранили кого-то из солдат гарнизона.

- Один из капитанов Борджа, Лоренцо Кастрокаро. Проник к нам этой ночью. И именно я, мадонна, задержал его.

Но последней фразы Бьянка де Фораванти не услышала. Она отступила назад, оперлась рукой на колонну. Лицо ее побледнело, как полотно.

- Как... как вы сказали, его зовут?

- Лоренцо Кастрокаро - капитан Борджа, - повторил Бернардо.

- Лоренцо Кастрокаро? - в ее устах имя и фамилия прозвучали иначе.

- Да, мадонна.

Внезапно она схватила его за руку.

- Он ранен... смертельно?

- Нет, он не ранен. Но должен умереть, потому что взят в плен. Мессер Толентино распорядился сбросить его со стены. А мы посмотрим, сможет ли он летать. Он захотел...

Бьянка в ужасе отпрянула от него и оборвала на полуслове:

- Проводите меня к кастеляну.

Бернардо недоуменно воззрился на нее.

- А как же священник?

- Попробуем обойтись без него. Проводите меня к кастеляну.

И столь властным был ее голос, что ослушаться Бернардо не решился. Поклонился, что-то пробормотав в бороду, повернулся и вновь вышел в арку, а затем во внутренний двор. Бьянка и ее женщины последовали за ним.

Мессер Лоренцо аж вздрогнул, увидев ее, щеки его зарделись румянцем, ибо заботами Чезаре Борджа он и понятия не имел, что Бьянка находится в Сан-Лео.

На мгновение она застыла, а затем, обогнав Бернардо, поспешила к кастеляну.

Толентино склонился в глубоком поклоне, а затем коротко объяснил, что происходит.

- Это - молодой авантюрист, мадонна, которого мы схватили на территории замка прошлой ночью. Он - капитан армии Борджа.

Бьянка вновь посмотрела на пленника, перевела взгляд на кастеляна.

- Как он проник сюда? - голос ее звенел, словно натянутая струна.

- Забрался по южному склону, рискуя свернуть себе шею.

- Ради чего?

- Мы не знаем, - признался Толентино. - А он ничего не говорит. Когда его взяли в плен, он прикинулся послом герцога Гвидобальдо, но мы вывели его на чистую воду. Он прикрылся именем герцога, чтобы избежать заслуженного наказания.

И кастелян пересказал цепочку логических умозаключений, приведших его к выводу, что мессеру Лоренцо не было нужды тайком проникать в замок, если герцог Гвидобальдо действительно послал его к защитникам Сан-Лео с требованием капитулировать.

- Но даже если его послал Борджа, он мог и не лезть по южному склону, рискуя, как вы только что сказали, свернуть себе шею.

- Это слишком поспешное заключение, мадонна, К стене можно добраться лишь по южному склону. Обойти замок по периметру невозможно.

- Но вы хоть можете предположить, ради чего он пробрался к нам?

- Ради чего? Цель, разумеется, ясна - сдать замок в руки Борджа, столь очевидные вопросы начали выводить Толентино из себя.

- У вас есть доказательства? - Бьянка чуть возвысила голос.

- Да что тут доказывать? - взвился Толентино. Очень уж он не любил, когда женщины лезли в мужские дела. - Когда вы подошли, мы как раз собирались сбросить его со стены, - подвел он черту под разговором.

Но Бьянка отступать не собиралась.

- Вы не шевельнете и пальцем, пока не подкрепите ваши слова доказательствами, - резко ответила она, как бы напоминая своим тоном, что Сан-Лео принадлежит ей, а он - всего лишь кастелян.

Толентино надулся, потом пожал плечами.

- Как вам будет угодно, мадонна. Однако посмею напомнить вам о своем богатом опыте в подобных вопросах. Мне кажется, что мои действия не противоречат здравому смыслу.

Бьянка смело встретилась взглядом с бывалым воином.

- Факты, господин кастелян, всегда стояли выше опыта.

У Толентино отпала челюсть.

- То есть вы знаете, почему он появился здесь?

- Возможно. - и она повернулась от остолбеневшего кастеляна к не менее изумленному пленнику.

Шагнула к мессеру Лоренцо, синие глаза которого лихорадочно заблестели. Он пытался решить загадку, таящуюся в словах Бьянки, ибо перед ним вновь забрезжила надежда на спасение.

Наверное, мессер Лоренцо может показаться некоторым читателям злодеем. И уж конечно, не романтическим героем, потому что думал он в этот момент лишь об одном: как обратить в свою пользу интерес, проявленный к нему Бьянкой. Но если мысли его не несли в себе ничего героического, чисто человеческого в них хватало с лихвой, да по существу мессер Лоренцо был обыкновенным человеком. Доказательства тому читатель наверняка нашел на предыдущих страницах.

И любовь не к ней, но к себе, жажда жизни, свойственная молодости, подсказала ему, как отвести нависшую над ним угрозу. Однако не след думать о нем хуже, чем он того заслуживает. Все-таки он давно заглядывался на мадонну Бьянку, но полагал, что он ей не чета.

Заговорила мадонна Бьянка после короткой паузы.

- Вас не затруднит подняться со мной на стены, мессер Лоренцо?

Лицо Кастрокаро полыхнуло огнем, тут же подошел он с Бьянке, которая оперлась о его руку.

Толентино еще раз попытался вмешаться.

- Одумайтесь, мадонна.

Но свободной рукой она отмахнулась от кастеляна, как от назойливой мухи. Действительно, кто он такой, чтобы давать советы владычице Сан-Лео.

Бок о бок пленник и мадонна Бьянка двинулись к лестнице, поднялись на парапет. Толентино в бессильной ярости выругался, распустил солдат и сел на скамью у колодца в центре двора, ожидая, чем кончится прогулка этой парочки.

Облокотившись на один из зубцов, оглядывая залитую солнцем равнину, мадонна Бьянка заговорила первой.

- Я привела вас сюда, мессер Лоренцо, чтобы вы могли назвать истинную причину вашего появления в стенах замка, - она не решалась посмотреть ему в глаза, грудь высоко вздымалась, голос дрожал

Лоренцо откашлялся.

- Я могу сказать вам, мадонна, чего я делать не собирался. У меня и в мыслях не было отдать вас в руки врагов. В этом я могу поклясться спасением души.

И Лоренцо говорил правду, пусть и не всю. Действительно, он не подозревал, что Бьянка в Сан-Лео, а потому, намереваясь открыть ворота замка солдатам делла Вольпе, понятия не имел, что, захватив его, они захватят и дочь графа де Фораванти. Знай это наперед. Лоренцо наверняка отказался бы от такого поручения. То есть в клятве Лоренцо не было лжи, хотя он и опустил часть правды.

- Это, думаю, я знала и так, - едва слышно прошептала Бьянка.

Слова и тон, удивив Лоренцо, одновременно и утвердили в стремлении двинуться по уже выбранному пути. При других обстоятельствах, учитывая, кто - она, а кто - он, Лоренцо не решился бы на такую дерзость. Но им овладела храбрость отчаяния. Его приговорили к смерти, а потому он мог пойти на все, лишь бы остаться в живых.

- О, не спрашивайте меня, почему я пришел, - Лоренцо даже осип. - Я и так позволил себе слишком многое. А сейчас, под взглядом ваших ангельских глаз, мужество покидает меня. Я обращаюсь в труса, а ведь мне не было страшно, когда меня повели на казнь.

От его слов по телу Бьянки пробежала дрожь. Лоренцо это заметил и улыбнулся про себя.

- Посмотрите, мадонна, - он протянул к ней руки, распухшие, я синяках и царапинах. - Я такой весь, с головы до ног, - он повернулся. - Взгляните сюда, - и указал ей на южный склон. - Этой дорогой пришел я сюда ночью, ежеминутно рискуя жизнью. По этому обрыву я карабкался, через ту пропасть перепрыгнул. - Вновь задрожала Бьянка, проследив взглядом за его рукой. - По той расщелине я полз, упираясь в стены локтями и коленями, пока наконец не добрался до площадки у южной стены.

- Какой вы смелый! - ахнула она.

- Не смелый, сумасшедший! Я показал вам все это, чтобы вы поняли, какие преграды пришлось мне преодолеть, чтобы попасть в замок. А сейчас... я не могу сделать последний шаг, - и он закрыл лицо руками.

Она приблизилась к нему вплотную.

- Но почему?

- О! Я не решусь! - воскликнул Лоренцо. - Я безумен! Безумен! - и тут, совершенно случайно, он произнес фразу, которую и ждала от него Бьянка: - В меня будто вселился какой-то дух. Он погнал меня к замку.

Он же ничего не знал! Осознав это, Бьянка едва не лишилась чувств. Ничего не знал! Но она-то знала. Знала! Потому-то и не позволила Толентино расправиться с пленником. Если б Лоренцо умер, если б палач скинул его в пропасть, вина полностью лежала бы на ней.

Ибо не кто иной, как она, завлекла его сюда. Разве не она напоила его любовным напитком, золотым эликсиром, приобретенным у Корвинуса Трисмегистуса? Разве она не знала, что этот эликсир разожжет в его крови яростный огонь и приведет, не взирая на все опасности, к ней?

Маг же говорил, что Лоренцо станет ее рабом еще до того, как луна начнет убывать. Как же он сказал? "Он придет к вам, даже если ему придется сокрушить весь мир".

Бьянке вспомнился уверенный голос мага, а теперь она наяву убедилась в его сверхъестественных способностях. Ибо все вышло, как он и предсказывал, золотой эликсир сделал свое дело.

На глазах Бьянки выступили слезы. Она посмотрела на склоненную голову капитана. Протянула руку и коснулась белокурых волос.

- Бедный... бедный Лоренцо! - нежно прошептала она.

Он вскинул голову, глянул на Бьянку, бледный, как полотно.

- О, мадонна! - и упал перед ней на одно колено. - Вы прознали о моей тайне! Тайне, о которой я не смел молвить и слова. Позвольте мне уйти! Пусть они сбросят меня со скалы!

Тут уж он бил наверняка. Ни одна женщина, за исключением разве что гарпии, не допустила бы его смерти. Он рассчитывал, что она мягко пожурит его за то, что он посмел поднять на нее глаза, и отпустит с миром. Но ответ Бьянки поразил его до глубины души.

- Любимый мой, что ты такое говоришь? Разве нет для тебя другого счастья, кроме смерти? Я могу лишь радоваться тому, что ты решился прийти ко мне.

Тут мессер Лоренцо подумал, что у кого-то поехала крыша, то ли у окружающего мира, то ли у него самого. Он даже представить себе не мог, что столь знатная дама может заметить самое его существование. Неужели возможно, что она ответит ему взаимностью, ему, сыгравшему пылкого влюбленного в надежде остаться в живых?

- О это невозможно! - вскричал Лоренцо в крайнем изумлении, и крик этот шел от души, в нем уже не было наигранности.

- Что невозможно? - она взяла его за руки, подняла. -Что невозможно? повторила она, когда они оказались лицом к лицу.

Глаза его сверкнули.

- Вы не можете не отвергнуть мою любовь?

- Отвергнуть? Я? Которая разожгла ее? Которая жаждала ее?

- Жаждали? - эхом отозвался Лоренцо. - Жаждали?

На мгновение они застыли, как зачарованные, а затем припали друг к другу, она - плача от счастья, он - едва сдерживая слезы, вполне естественные после всего того, что довелось ему пережить в это утро.

Вот так, обнявшихся под жарким солнцем, и нашел их мессер Толентино, правительницу замка Сан-Лео и капитана Чезаре Борджа.

Устав от долгого ожидания, кастелян отправился на розыски нашей парочки. Увиденное обратило его в статую. Глаза Толентино вылезли из орбит, он даже лишился дара речи.

Дабы соблюсти приличия, с неохотой они отпустили друг друга, а затем Бьянка де Фораванти, зардевшись, представила кастеляну своего будущего супруга, сообщив ему истинную, как она полагала, причину появления мессера Лоренцо в замке Сан-Лео.

Толентино, разумеется, не одобрил выбора Бьянки. Она, верная подданная герцога Гвидобальдо, правительница единственного замка, устоявшего перед напором врага, не имела никакого права выходить замуж за авантюриста из свиты Борджа. Но мысли эти, естественно, он оставил при себе, ибо решения господ не оспариваются слугами.

С того мгновения изменилось и отношение к Лоренцо. Теперь и его принимали за господина. Приготовили ему ванну, нашли подобающую одежду, и чудом избежавший казни капитан армии Борджа отобедал за столом мадонны Бьянки. Еду подали самую изысканную, насколько позволяли возможности осажденного замка, вино - наиболее выдержанное, благо в подвалах Фораванти его хватало.

Мессер Лоренцо лучился счастьем, купаясь в ослепительных улыбках мадонны Бьянки, и после обеда взял лютню, чтобы спеть один из сонетов, сложенных им в ее честь. Стихи, разумеется, не выдерживали никакой критики, но мадонна, считавшаяся тонким ценителем поэзии, встретила их более чем благосклонно.

И Лоренцо Кастрокаро мог по праву считать себя счастливейшим из смертных, ибо едва кому удается, заглянув в ад, подняться на райскую вершину, о которой он не смел и мечтать. Счастье поглотило его целиком, заставив забыть обо всем. Но внезапно прошлое вернулось, и он похолодел от ужаса. Он как раз пел вторую песню, но замолчал на полуслове. Лютня выпала у него из рук, лицо его посерело.

Бьянка испуганно вскрикнула.

- Энцо! Ты заболел?

Лоренцо с трудом поднялся.

- Нет, нет, не заболел. Но... О-о-о! - застонал он, -жав кулаки.

Вскочила и Бьянка, желая узнать, что же произошло. Лоренцо повернулся к ней с перекошенным от отчаяния лицом.

- Что я наделал? Что я наделал? - Ужас переполнял его голос.

Ей подумалось, что действие эликсира кончилось. И потребовала объяснений. А он пытался найти нужные слова, чтобы не выдать себя.

- Что мне сказать? В охватившем меня безумии я не отдавал себе отчета, к чему приведет мое стремление увидеться с тобой. Я - капитан армии Борджа, то есть теперь стал предателем, дезертиром, обманувшим его доверие и бросившим свой отряд, чтобы перейти к врагу. И вот я сижу и наслаждаюсь жизнью в замке, который осаждают его войска.

Бьянка сразу поняла, в сколь опасном положении оказался ее возлюбленный.

- О Господи! Как же я не подумала об этом.

- Если я попаду к ним в руки, они повесят меня, как предателя! воскликнул Лоренцо. И он действительно перепугался насмерть. За кого еще могли принять его недавние соратники? Всю ночь делла Вольпе и его солдаты прождали у ворот, которые так и не открылись. И, естественно, пришли к выводу, что миссия его провалилась, а сам он схвачен и казнен. По законам войны его могли оставить в живых только в одном случае - если он взял сторону врага.

- Клянусь Богом, лучше бы Толентино утром скинул меня со стены! - тут он понял, что сболтнул лишнее, и торопливо добавил: - О, нет, нет, мадонна! Я сам не знаю, что говорю. Только с языка идиота могли сорваться такие слова. Ведь этот день - самый счастливый в моей жизни.

- Но что же нам делать? - Бьянка заломила руки. - Что же делать, мой Энцо? Отпустить тебя из замка - все равно что послать на верную смерть. Надо подумать, подумать! - и решение не заставило себя ждать. - Я нашла выход! радостно вскрикнула она, но тут же помрачнела.

- Какой же?

- Боюсь, что единственный.

Лоренцо догадался, о чем идет речь.

- О, только не это, - запротестовал он. - Даже не думай об этом. Я тебе не позволю. Даже ради спасения собственной жизни.

Не успели слова сорваться с его губ, как Бьянка вскинула голову, и глаза ее вспыхнули любовью.

- Именно для того, чтобы спасти твою жизнь. За это меня никто не осудит. На меньшее я не согласна, Энцо. Но чтобы спасти тебя, которого я сама затянула в эту передря...

- О чем ты говоришь, дорогая? - Лоренцо ничего не понимал.

- Вина моя, мне и нести наказание.

- Вина?

- Разве не я привела тебя сюда?

Лоренцо покраснел от стыда, думая, что Бьянка имеет в виду сочиненную им сказочку.

- Послушай, - продолжала Бьянка. - Сделаем все, как я скажу. Я пошлю тебя к Чезаре Борджа, и ты от моего имени предложишь сдать Сан-Лео, при условии, что гарнизон получит право беспрепятственно выехать из замка и покинуть владения Борджа.

- Нет, нет! - замахал руками Лоренцо, собственное злодейство казалось ему все более отвратительным. - И потом, мне-то от этого какая польза?

- Ты скажешь, что тебе удалось найти способ склонить нас к капитуляции, - Бьянка улыбнулась. - В конце концов, это же правда. Если результат устроит герцога, едва ли он станет выказывать недовольство средствами, с помощью которых он достигнут.

Лоренцо отвел глаза.

- О! Такой позор! - слова его относились отнюдь не к поручению Бьянки.

- Мне все равно придется сдать замок, не сегодня, так через несколько дней, может, недель, - напомнила она Лоренцо. - Так чем я жертвую? Гордостью, не более того. Твоя жизнь для меня важнее. Лучше капитулировать сейчас, получив что-то взамен, чем потом, потеряв все.

Лоренцо задумался. Действительно, другого пути не было. Он не отнимал у нее ничего такого, что она не потеряла бы сама. И главное, подумал он, вспомнив обещание герцога, у него будет возможность вернуть ей замок. А потому не стал более спорить.

- Пусть будет так, моя Бьянка, но на более выгодных для тебя условиях. Ты останешься в своем замке. А гарнизон уйдет.

- Разве такое возможно? - удивилась она.

- Я в этом не сомневаюсь, - уверенно ответил Лоренцо, помня об обещанном ему губернаторстве.

Глава 5

В тот же вечер с письмами, подтверждающими его полномочия, Лоренцо выехал из Сан-Лео и по дороге спустился на равнину. У подножия скалы его остановили часовые, выставленные делла Вольпе, и препроводили к командиру, отказываясь верить, что он Лоренцо Кастрокаро.

Когда делла Вольпе увидел Лоренцо, его единственный глаз подозрительно сощурился.

- Где ты был?

- В Сан-Лео, где еще? - ответил Лоренцо.

Делла Вольпе выругался.

- Мы-то решили, что тебя убили. Мои люди весь день искали твое тело, сброшенное со стены.

- Жаль, что их труды пропали даром, - улыбнулся Лоренцо.

Вновь с губ делла Вольпе сорвалось ругательство.

- Как получилось, что ты не выполнил задание, но остался жив?

- Задание я выполнил, - возразил Кастрокаро. - Я везу герцогу условия капитуляции гарнизона.

Делла Вольпе ему не поверил, пока Лоренцо не показал ему письма Бьянки.

Губы делла Вольпе изогнулись в недоброй усмешке.

- Ха! Клянусь рогами Сатаны! Я понял! Ты всегда умел найти подход к женщинам, Лоренцо! Мне все ясно!

- Вот и хорошо. Нам еще представится возможность поговорить об этом. Спокойной ночи!

В Урбино он приехал уже за полночь. Но герцог еще не спал. Со стороны могло показаться, что Чезаре Борджа вообще не спит. В любой час дня и ночи его могли застать за делами.

Его светлость работал в библиотеке с Агабито, диктовал письма в Рим, когда паж доложил о прибытии мессера Лоренцо.

Когда тот вошел, герцог пристально посмотрел на молодого капитана.

- Так ты принес мне известие о капитуляции Сан-Лео?

- Не совсем, ваша светлость. Я привез лишь предложение сдаться и условия капитуляции. Если ваша светлость их подпишет, завтра я вашим именем возьму замок под свое начало.

Герцог улыбнулся, не отрывая глаз от лица кондотьера.

- Под свое начало? - переспросил он.

- Как губернатор, назначенный вашей светлостью, - пояснил Лоренцо.

И выложил перед Борджа письма Бьянки. Тот мельком просмотрел их и передал Агабито для более детального изучения.

- Тут написано, что графиня Бьянка де Фораванти должна остаться в Сан-Лео, - вскинул голову секретарь.

- Это почему? - поинтересовался Чезаре у мессера Лоренцо. - И вообще, с чего это мне ставят условия?

- Все так перепуталось, - потупился кондотьер. - К сожалению, первоначальный план провалился. Я не буду занимать время вашей светлости подробностями, но меня схватили и... пришлось выходить из весьма щекотливой ситуации с наименьшими потерями.

- Но, надеюсь, без ущерба для тебя? Я бы огорчился, если бы ты остался в обиде. Но такого не будет, правда? Говорят, что мадонна Бьянка - писаная красавица.

Кастрокаро покраснел до корней волос. От его самоуверенности не осталось и следа.

- Так вам все известно, ваша светлость? - только и смог он сказать.

Чезаре пренебрежительно рассмеялся.

- Я в некотором роде чародей. И могу видеть то, что недоступно другим. Ты потрудился на славу, и наградой тебе будет пост губернатора. Агабито, подготовь соответствующий приказ. И побыстрее. Мессер Лоренцо спешит вернуться к мадонне Бьянке.

Полчаса спустя сияющий от счастья Лоренцо вновь скакал на север, а Чезаре поднялся из-за стола, зевнул и улыбнулся своему верному секретарю.

- Итак, Сан-Лео, который мог бы продержаться год, наш, - он удовлетворенно потер руки. - Кастрокаро думает, что взятие замка - его заслуга. Мадонна воображает, что Лоренцо привел к ней эликсир этого шарлатана Трисмегистуса. И никому и в голову не приходит, что вышло все, как я и намечал, - а затем назидательно добавил: - Тот, кто хочет достичь величия, должен научиться не просто использовать людей, но так, чтобы они и не догадывались об этом. Если бы я случайно не услышал того разговора в доме Корвинуса Трисмегистуса и, используя полученные сведения, не провел этой истинно шахматной комбинации, в которой роль пешек исполняли люди, за Сан-Лео пришлось бы положить немало жизней. А я позаботился о том, чтобы эликсир мага доказал свою чудодейственность. Мадонна Бьянка, по крайней мере, уверена, что не зря потратила свои пятьдесят дукатов.

- Вы уже предвидели такой исход, ваша светлость, когда посылали Кастрокаро в Сан-Лео? - решился спросить Агабито.

- Естественно. Потому-то туда отправился он, и никто другой. Он не мог знать, что мадонна Бьянка в замке. Я позаботился об этом. И послал его в полной уверенности, что, не открой он ворота солдатам делла Вольпе и попади в плен, ему достанет ума не выдать истинной причины своего появления в Сан-Лео, а уж мадонна наверняка решит, что привел его туда любовный эликсир, как и обещал маг. Разве она могла повесить Лоренцо. зная, что сама заманила его в замок? Могла ли она поступить иначе, чем сдать Сан-Лео нам?

- Похоже, этот Корвинус сослужил вам добрую службу.

- Столь добрую, что спас этим свою жизнь. Яд не убил его, хотя пошел уже шестнадцатый день, - герцог рассмеялся, засунул большие пальцы обеих рук за широкий пояс. - Пусть его завтра освободят, Агабито. Но предварительно вырвут язык и отсекут правую руку. Чтоб он более не писал и не лгал.

На следующий день Сан-Лео капитулировал. Толентино и его солдаты при оружии выехали из ворот. Кастелян был мрачнее тучи, не понимая, как такое могло произойти.

А мессер Лоренцо Кастрокаро ввел в замок свой гарнизон и преклонил колени перед мадонной Бьянкой.

В тот же день их обвенчали в часовне Сан-Лео, и прошло несколько лет, прежде чем они признались друг другу в обмане. Что, впрочем, нисколько не помешало их счастью.

ПЕРУДЖИЕЦ

Глава 1

Секретарь синьории [Синьория (совет) - высший государственный орган республики Флоренция.] Флоренции, пришпорив мула, пересек мост через Мизу и натянул поводья, не доехав до Синигальи, зачарованный открывшимся зрелищем. Справа, к западу от него, солнце закатывалось за вершины Апеннин, и красные его лучи сливались с языками пламени, поднимающимися над городом.

Секретарь не знал, что и делать. Его природная мягкость, даже застенчивость, столь подобающая ученому, пребывали в разительном контрасте с безжалостной прямотой его теоретических выкладок. Вот и теперь, когда его широко посаженные глаза задумчиво созерцали горящий город, думал он о Чезаре Борджа. Донесшиеся до него крики утвердили секретаря в мысли о том, что в городе идет жаркий бой. Стражники у ворот, с подозрением косящиеся на него, чего это он вдруг остановился, окликнули секретаря, пожелав узнать, по какому делу пожаловал он в Синигалью. Он назвался, и его с почтением пропустили в город. Другого отношения посол республики и не ожидал.

Он тронул поводья, и мул в месиве снега и грязи уныло поплелся через предместье, мимо пустынной рыночной площади, ко двору.

Шум, отметил он, доносился из восточной части города, которую, как он знал, а знал этот флорентиец на удивление много, населяли венецианские купцы и богатые евреи. А потому пришел к логическому выводу, в логике ему не было равных, что услышанные им крики и вопли - дело рук солдатни, грабящей горожан. Не составляло для него тайны и то, что в армии Чезаре Борджа грабежи и мародерство карались смертной казнью. Из чего следовало еще одно, не менее логичное заключение: несмотря на свою хитрость и ум, герцог Валентино потерпел поражение в схватке с мятежными капитанами. Однако многоопытный мессер Макиавелли не спешил согласиться с этим заключением, хотя факты утверждали обратное. Он догадывался, что Чезаре Борджа прибыл в Синигалью не только для того, чтобы помириться с мятежниками и заключить союз на будущее. Герцог не хуже Макиавелли понимал, что доверять капитанам нельзя. И в западню он мог зайти только в одном случае - зная наверняка, что захлопнуться она может только по его команде. Так что секретарь не мог поверить, что западня-таки захлопнулась. Но, с другой стороны, город грабили, а грабежей герцог Валентино не дозволял.

Размышляя об этом, мессер Макиавелли поднимался по крутой улочке ко дворцу. Вскорости, однако, ему пришлось вновь натянуть поводья: дворец окружила громадная толпа. На одном из балконов он разглядел отчаянно жестикулирующего человека, судя по всему обращающегося к народу с речью.

Мессер Макиавелли наклонился в коснулся рукой плеча какого-то мужчины, стоявшего в задних рядах.

- Что происходит?

- А кто его знает? - ответил тот. - Его светлость герцог с мессером Вителлоццо и другими вошли во дворец два часа тому назад. Затем появился один из капитанов герцога, говорят, мессер де Корелла, и во главе отряда направился в предместье. Там они напали на солдат мессера Фермо, который тоже сейчас во дворце, а завтра Новый год. Клянусь мадонной, если он так начинается, чего же ждать дальше? Сейчас они жгут, грабят и дерутся в предместье, превращая его в ад, а что происходит во дворце, известно разве что дьяволу. Иисус Мария! Ужасные времена, господин мой. Говорят...

Поток слов резко оборвался под пристальным взглядом темных, ничего не упускающих глаз. Мужчина повнимательнее присмотрелся к всаднику, отметил его богатый, отороченный мехом плащ, хитрое чисто выбритое лицо с выступающими скулами и счел за благо воздержаться от дальнейших рассуждений.

- Говорят сейчас так много, что сам черт не разберется, где правда, а где - ложь, - закончил он монолог.

Тонкие губы Макиавелли чуть изогнулись в улыбке. Он понял причину недоверчивости своего собеседника. И более ни о чем не стал спрашивать, благо ему уже все стало ясно. Раз солдаты герцога под командой Кореллы напали на отряд Оливеротто да Фермо, значит, его ожидания оправдались и Чезаре Борджа, перехитрив мятежных капитанов, теперь передавит их, как мух.

Неожиданно движение толпы разнесло в стороны флорентийца и мужчину, с которым он разговорился.

- Герцог! Герцог! - гремело над площадью перед дворцом.

Приподнявшись на стременах, Макиавелли различил у самого дворца блеск мечей и алебард под знаменами с быком, фамильным гербом Борджа. Всадники выстроились попарно и двинулись к тому месту, где пришлось остановиться секретарю.

Толпа раздалась в стороны, как вода, рассекаемая быстро плывущим кораблем. Люди толкали друг друга, ругались, кое-где в ход пошли кулаки, но все глохло в криках: "Герцог! Герцог!"

Кавалькада приблизилась. Во главе, на великолепном черном жеребце, в сверкающих стальных латах, скакал Чезаре Борджа, с поднятым забралом, открывающим юное, но суровое и решительное лицо. Смотрел он прямо перед собой, не поворачиваясь ни направо, ни налево, не обращая ни малейшего внимания на приветственные крики. Но прекрасные его глаза, похоже, видели все. И, заметив флорентийца, они неожиданно потеплели.

Макиавелли сорвал с головы берет, поклонился до холки мула. Лицо герцога осветилось гордой улыбкой, ибо его радовало, что посол Флоренции видит его в зените славы. Поравнявшись с Макиавелли, он натянул поводья.

- Приветствую вас, мессер Никколо!

Всадники быстро оттеснили толпу в сторону, и Макиавелли смог подъехать к герцогу вплотную.

- Все кончено, - объявил герцог. - Обещание свое я выполнил. Теперь-то вы понимаете, что именно я пообещал. И полностью использовал представившуюся мне возможность. Все схвачены, Вителли, Оливеротто, Гравина и ублюдок Джанджордано. Их участь скоро разделят другой Орсини, Джанпаоло Бальони и Петруччи. Сеть моя брошена широко, и все они, до последнего, заплатят за предательство.

Герцог помолчал, ожидая не просто комментария Макиавелли. Ему хотелось знать, как будет воспринято Флоренцией известие о его безоговорочной победе. Секретарь, однако, проявил присущую ему осторожность. Мнение свое он привык высказывать лишь по необходимости. Лицо его осталось бесстрастным. Он лишь поклонился, показывая, что сообщение герцога принято к сведению.

По челу Борджа пробежала тень.

- Я сослужил неплохую службу вашим господам, синьории Флоренции [Действие новеллы "Перуджиец" разворачивается на историческом фоне с упоминанием многих реальных имен В данном случае герцог намекает на то, что ему удалось обезвредить злейшего врага Флоренции Вителлоццо Вителли.], - в голосе его слышался вызов.

- Синьория обязательно узнает об этом, - последовал уклончивый ответ, а мне, надеюсь, будет оказана честь передать вам ее поздравления.

- Многое сделано, но предстоит сделать еще больше, и кто бы мне сказал, что именно? - и он приглашающе глянул на Макиавелли.

- Вы спрашиваете у меня совета?

- Конечно.

- Теоретически?

Брови герцога удивленно поднялись, он рассмеялся.

- Естественно. Практику вы можете оставить мне.

Макиавелли сощурился.

- Упоминая термин "теоретически", я лишь подчеркиваю, что высказываю личное мнение, не имеющее ни малейшего касательства ни к моей должности, ни к синьории, - он наклонился к Борджа. - Если у государя появляются враги, у него есть два пути: он должен обратить их в друзей или ослабить их до такой степени, что далее они уже не смогут считаться врагами.

Герцог улыбнулся.

- И где вы это почерпнули?

- Я с восхищением наблюдал за тем, как ваша светлость поднимается на вершину власти.

- И переосмыслили мои действия в постулаты, которые будут управлять моим будущим?

- Более того, ваша светлость, ими будут руководствоваться все последующие государи.

Борджа вгляделся в худое, с выступающими скулами лицо, темные, светящиеся умом глаза.

- Иной раз я задумываюсь, кто вы, посол или философ? Но ваш совет пришелся к месту. Или обратить их в друзей, или ослабить так, что они перестанут быть врагами. Доверять им, как друзьям, я уже не смогу. Вы это понимаете. Поэтому... - герцог смолк на полуслове. - Но мы еще поговорим об этом после моего возвращения. Солдаты Кореллы вышли из-под контроля. Они жгут и грабят предместье, и я должен их остановить. Иначе Венеция возьмется за оружие, чтобы вернуть дукаты, которые вытрясли из ее купцов. Во дворце вы найдете немало интересного для себя. Подождите меня там.

Он дал знак всадникам и поскакал в предместье. Макиавелли двинулся в противоположном направлении. Толпа с готовностью расступалась перед ним, ибо все видели, что его удостоил внимания сам Чезаре Борджа,

Оказавшись во дворце, Макиавелли написал свое знаменитое письмо синьории Флоренции, в котором изложил свое видение происшедшего. В яму угодили те, кто рыл ее для Чезаре Борджа: трое Орсини [Знатный, очень богатый и влиятельный римский клан, игравший заметную роль в Италии конца XV - начала XVI вв.], Вителлоццо Вителли, Оливеротто да Фермо. Закончил он письмо фразой: "Я очень сомневаюсь, что кто-то из них доживет до утра".

Вскоре ему пришлось признать, что при всей его проницательности, он не смог заглянуть в глубину замысла Чезаре Борджа. Ибо не учел, что казнь Орсини подняла бы тревогу в римском логове зверя, а потому позволила бы бежать влиятельному кардиналу Орсини, его брату Джулио и племяннику Маттео (который интересует нас особо), а затем подготовить ответный удар.

Неспособность Макиавелли предвидеть дальнейшие действия Чезаре Борджа служит еще одним доказательством того, что в мастерстве политической интриги герцог мог дать флорентийцу сто очков вперед [Последнее, несомненно, исторический факт, ибо того же мнения придерживаются и исследователи средневековой Италии, и писатели (см., к примеру, уже упоминавшийся выше роман Сомерсета Моэма "Тогда и теперь").].

С правителями Фермо и Кастелло разобрались, как и предполагал Макиавелли. Их судили, признали виновными в предательстве и задушили той же ночью, одной веревкой, поставив спинами друг к другу. Но Орсини избежали участи подельников. Они прожили еще десять дней, пока Чезаре не получил из Рима известия об аресте кардинала Орсини и его родственников. И только тогда, уже в Ассизи, куда к тому времени перебрался герцог, Гравину и Паоло Орсини отдали в руки палачу.

Сеть герцог, как он сказал Макиавелли при встрече в Синигалье, раскинул широко. Однако четверо смогли ускользнуть сквозь ее ячеи. Джанпаоло Бальони, не приехавший на встречу с герцогом в Синигалью, сказавшись больным, а потому и оставшийся в живых. Пандольфо Петруччи, тиран Сиены, единственный из всех мятежников, не поверивший в добрые намерения герцога и, вооружившись до зубов, укрывшийся за крепкими городскими стенами, Фабио Орсини, последовавший примеру Петруччи. И Маттео Орсини, кузен Фабио и племянник кардинала, который просто исчез, словно провалился сквозь землю.

Поначалу Борджа сосредоточил свое внимание на первой троице, благо их местонахождение не составляло тайны. Маттео был не столь важной птицей, им герцог мог заняться и позже.

- Но клянусь Богом, - доверительно сообщил Чезаре фра Серафино, монаху, исполнявшему обязанности секретаря при отсутствии круглолицего Агабито, клянусь Богом, что не найдется такого уголка в Италии, где бы он смог укрыться от меня.

Разговор этот происходил в Ассизи, в тот самый день, когда палач затянул веревки на шее Гравины и незаконнорожденного сына Джанджордано. А вечером того же дня один из соглядатаев герцога доложил, что Маттео Орсини прячется в Пьевано, замке своего дальнего родственника Альмерико Орсини, старого и бездеятельного, интересующегося разве что науками. Жил Альмерико в уединении, окруженный книгами, честолюбие не снедало его, и просил он только одного: чтобы его и дочь оставили в покое, не втягивали в кровавый водоворот, бурлящий над Италией.

Герцог поселился в Рокка Маджоре, грозной цитадели, возвышающейся над городом и умбрийской равниной. Гонца он принял в огромном, холодном, как могила, зале. В камине пылали поленья, отбрасывая тени на стены и потолок. Но холод не сдавался, а потому, слушая соглядатая, герцог, прохаживающийся взад-вперед, кутался в алую мантию, отороченную мехом рыси. Фра Серафино сидел за конторкой, очиняя перо, вроде бы целиком поглощенный этим занятием, но не упускал ни единого слова.

Соглядатай, надо отметить, потрудился на славу Услышав о пребывании Маттео в Пьевано, он покрутился по местным харчевням, дабы раздобыть как можно больше информации. Ибо знал, что герцог одним вопросом не ограничится.

- И все-таки это не более чем сплетня, - недовольно бросил Чезаре. "Говорят", что Маттео Орсини в Пьевано. Меня тошнит от всех этих "говорят" и семейства Орсини. Маттео я знаю давно, лжец он отменный, может сказать все, что угодно.

- Но, ваша светлость, в данном случае вероятность того, что это правда, очень велика, - заметил соглядатай.

Герцог остановился перед камином, протянул руки к огню, руки изящные и тонкие. Глядя на эти аристократические пальцы, никто бы и не подумал, что они легко гнут подковы. Он чуть отбросил голову, глубоко задумался.

- Велика, говоришь? С чего ты это взял?

Ответ не заставил себя ждать.

- У графа Альмерико есть дочь. В Пьевано все знают, что мадонна Фульвия и мессер Маттео собираются пожениться. Родство у них дальнее, не помешает их браку. Старый граф обеими руками за, к мессеру Маттео он относится, как к сыну. Куда еще может броситься мессер Маттео, как не к тем, кто его любит? И потом, Пьевано находится в глуши, его правитель - книжник, далекий от мирской суеты. А потому, если где и будут искать мессера Маттео, так только не в Пьевано. Эти соображения подтверждают достоверность слуха о его пребывании в замке графа Альмерико.

Герцог раздумчиво смотрел на соглядатая, взвешивая его доводы.

- Ты рассуждаешь логично, - признал он, и соглядатай поклонился в пояс, польщенный похвалой. - Можешь идти. Попроси позвать ко мне мессера Кореллу.

Мужчина вновь поклонился, попятился к двери и исчез за ней. Чезаре прошел к окну, взглянул на расстилавшуюся перед ним равнину, залитую бледным светом январского дня. Вдали громоздились серовато-синие Апеннины. Река Кьяджи катила свои серебристо-свинцовые воды к Тибру. Но Чезаре, похоже, не увидел ни гор, ни реки, ибо мысли его были заняты совсем другим. Он резко обернулся к фра Серафино, который как раз проверял, хорошо ли пишет очинённое им перо.

- Что же нам сделать, чтобы схватить этого типа? - спросил он.

Чезаре Борджа любил спрашивать совета, но никогда не следовал тем, что не согласовывались с его собственными умозаключениями. А если ни один совет его не устраивал, он не боялся принять решение самостоятельно.

Монах не ожидал вопроса и даже вздрогнул от неожиданности. Зная напористость герцога, услышав, что тот попросил соглядатая вызвать Кореллу, фра Серафино сложил два и два, получив, как он полагал, правильный ответ.

- Надо послать вооруженный отряд и выкурить его из Пьевано.

- Отряд... десять всадников, пятьдесят пехотинцев... Гм-м... А если Пьевано поднимет мосты и окажет сопротивление?

- Вы пошлете еще двадцать всадников и пушку.

Герцог, улыбаясь, смотрел на монаха.

- Ваши слова, фра Серафино, показывают, как мало вы знаете о Пьевано, а в людях разбираетесь и того хуже. И уж, наверное, вообще ничего не можете сказать о женщинах?

- Помилуй Бог! - монах в ужасе замахал руками.

- Значит, в этом вопросе в советники вас брать нельзя. А я-то надеялся, что вы сможете вообразить себя женщиной.

- Вообразить себя женщиной? - глаза фра Серафино вылезли из орбит.

- Тогда вы смогли бы сказать, как надобно поступать мужчине, чтобы как можно скорее задурить вам голову. Видите ли, Пьевано - это горы и леса. Места глухие. И при желании там можно спрятать не только Маттео Орсини, но и целую армию. И я не хочу понапрасну тревожить графа Альмерико, не убедившись, что тот, кого мы ищем, действительно скрывается у него. Вы понимаете, что сделать это ой как непросто. Поэтому мне нужен человек бессердечный, не ведающий, что такое угрызения совести. Негодяй, которым движет лишь собственное честолюбие. Которому безразлично все, кроме личной выгоды. Да еще он должен быть приятной наружности, умеющий очаровать женщину и завоевать ее доверие. Где же мне найти такое чудо?

Фра Серафино не успел ответить, ибо в зал, бряцая шпорами, вошел бородатый, смуглокожий Корелла, едва ли не самый преданный капитан Чезаре Борджа.

Герцог повернулся к Корелле, долго смотрел на него, потом покачал головой.

- Нет, ты для этого не подойдешь. Ты солдат, а не придворный. С мечом ты управляешься куда лучше, чем с лютней, да и красотой не блещешь. Будь вы женщиной, фра Серафино, понравился бы вам такой кавалер?

- Я не женщина, ваша светлость...

- Это и так ясно.

- Не знаю, о чем бы я думал, будь я женщиной. Скорее всего, ни о чем. Женщины вообще не думают.

- Да вы женоненавистник, - хмыкнул Борджа,

- И слава Богу, - фра Серафино истово перекрестился.

Герцог вновь повернулся к своему капитану.

- Нет, - вновь он покачал головой. - Прежде чем взяться за работу, нужно выбрать подходящий инструмент. Ты, Микеле, не сгодишься. Мне нужен симпатичный, жадный, беспринципный негодяй, который сможет и постоять за себя, и сложить сонет. Где мне найти такого человека? Я мог бы поручить это дело Ферранте да Исола [Герой двух новелл другого произведения Р. Сабатини о Чезаре Борджа - "Суд герцога".], да бедолага пал жертвой своей же шутки.

- Какое дело, ваша светлость? - полюбопытствовал Корелла.

- Подробностями я могу поделиться лишь с тем, кому его поручу. Если, конечно, найду достойного исполнителя. Рамирес здесь?

- Он в Урбино, мой господин. Но Панталеоне дельи Уберти в Ассизи, а он, похоже, в точности отвечает вашим требованиям.

Герцог задумался.

- Пришли его ко мне, - последовал короткий приказ, и Корелла, поклонившись, удалился.

Чезаре прохаживался перед камином, пока не прибыл Панталеоне, высокий, симпатичный молодой человек, черноволосый, черноглазый, с военной выправкой, но не потерявший при этом очарования юности.

Разговор длился недолго.

- Судя по полученным мной сведениям, я готов поставить тысячу дукатов против подковы, что Маттео Орсини прячется у своего дяди в Пьевано. Я предлагаю эту тысячу дукатов за его голову. Поезжай туда и заработай их.

Приказ герцога застал Панталеоне врасплох.

- Сколько я могу взять с собой солдат? - только и промямлил он.

- Сколько хочешь. Но учти, что силой тут не возьмешь. Едва появятся солдаты, Маттео, если он-таки там, уйдет в леса, и отыскать его не удастся. Поработать придется головой, а не мечом. В Пьевано есть женщина, которая любит Маттео или которую любит он.

Подумай, что можно сделать. Корелла полагает, что у тебя хватит ума справиться с этим заданием. Докажи, что он прав, а я позабочусь о твоем будущем, - и взмахом руки герцог отпустил Панталеоне с сотней незаданных вопросов.

Фра Серафино задумчиво почесывал нос пером.

- Я бы не доверил этому юноше женщину, а на месте женщины никогда не доверился бы ему, - поделился он с герцогом своими наблюдениями. - Очень уж у него полные губы.

- Потому-то я и выбрал его, - последовал ответ.

- В руках женщины он станет податлив, как воск, - продолжал монах.

- Тысяча дукатов не даст ему растаять.

Но монах придерживался противоположного мнения.

- Женские чары плавят и золото.

Герцог коротко зыркнул на него.

- Вы, оказывается, знаток женщин, фра Серафино, - на том дискуссия и закончилась.

Глава 2

Панталеоне дельи Уберти прибыл в Пьевано вместе со снегопадом, навалившимся на горные отроги. Из Ассизи он выехал в сопровождении десяти кавалеристов, но оставил их в небольшом городке в паре лиг от Пьевано с приказом разбиться на пары и тройки и на следующий день последовать за ним. Остановиться в Пьевано на разных постоялых дворах и не показывать вида, что они знают друг друга. Трое из них должны были поселиться в "Остерия дель Торо", с тем чтобы кто-то из троицы находился там постоянно, дабы Панталеоне мог найти его и отдать приказ для всех остальных.

Мессер Панталеоне, как мы видим, придавал должное значение подготовке операции.

Лошадь его также осталась с солдатами, и несколько часов спустя, засыпанный снегом, он миновал подъемный мост в замок, уставший, продрогший, едва держащийся на ногах. После короткой беседы со слугой, тот провел его к графу Альмерико. Представ перед ним, Панталеоне срывающимся голосом возблагодарил Бога за дарованное ему убежище.

- За мной гонятся, мой господин, - солгал он. - Кровавый деспот Валентино жаждет прибавить и меня к множеству убиенных им.

Слабые руки правителя Пьевано сжали подлокотники кресла. Из-за седых кустистых бровей его черные глаза буравили незнакомца. Он знал, о каких убиенных упомянул мессер Панталеоне, так что спрашивать его об этом нужды не было. Отгородившись книгами от мирской суеты, он, однако, оставался Орсини и не мог безразлично взирать на то, как льется кровь его рода. И когда перед ним предстал человек, судя по всему, только что вырвавшийся из гущи борьбы, он не мог не принять его с распростертыми объятиями.

Впрочем, естественное для Альмерико Орсини, для других в те дни, когда человеческая жизнь не стоила ни гроша и чьи-то неудачи мало кого волновали, казалось аномальным. Вот и теперь старый граф прежде всего подумал о том, что незнакомец едва держится на ногах от усталости. Действительно, Панталеоне шатало, как пьяного, а дыхание с трудом вырывалось из груди. Чувствовалось, что держится он на пределе сил. А потому по знаку Альмерико паж принес кресло, в которое мессер Панталеоне и рухнул, как подкошенный, поблагодарив хозяина слабой улыбкой. Он сбросил насквозь промокшую шляпу на мраморный пол и распахнул красный плащ, открыв кожаный панцирь воина.

Взгляд его, ненадолго задержавшись на Альмерико, скользнул на женщину, стоявшую у кресла отца. Скорее, совсем юную девушку, стройную, нежную, в простом бордовом платье с квадратным вырезом на груди, с талией, перетянутой серебряным поясом. Иссиня-черные волосы были забраны на затылке в пучок. Темно-синие, почти черные глаза с жалостью смотрели на него.

Справедливости ради надо отметить, что Панталеоне предпочитал женщин с более пышными формами, а потому девушке он уделил минимум внимания и оглядел зал в тщетной надежде увидеть человека, ради которого он и прибыл в Пьевано.

- Почему вы приехали ко мне? - с обескураживающей наивностью спросил Альмерико.

- Почему? - мессер Панталеоне деланно изумился. - Потому что вы Орсини, а я всей душой поддерживаю вашу борьбу, - и после короткой паузы добавил: - Паоло Орсини был моим другом.

- Был? - вырвалось у мадонны Фульвии.

Панталеоне тяжело вздохнул. Плечи его поникли.

- Значит, вы ничего не знаете. Я-то думал, что дурные вести разносятся быстро. Вчера Паоло задушили в Ассизи, его и герцога Гравину.

Старик слабо вскрикнул. Приподнялся, поддерживая себя слабыми руками, вновь упал в кресло.

- Бог проклянет меня за то, что я принес плохую весть, - простонал Панталеоне.

Но граф Альмерико, быстро оправившись от шока, заверил мессера Панталеоне, что его вины в случившемся нет. На лице мадонны Фульвии отразилась печаль. Она скорбела по погибшим родственникам, хотя ни с кем из них встретиться ей не довелось.

- Но это еще не все, - продолжил Панталеоне. - Из Рима сообщили о том, что кардинал Орсини брошен в подземелье вместе с Джанджордано и Сантакроче. Мы знаем, к чему это приведет. Милосердие папы общеизвестно. Он и его ублюдок [Имеется в виду Чезаре Борджа, незаконнорожденный сын папы Александра III.] не успокоятся, пока не уничтожат весь род Орсини.

- Тогда ему никогда не будет покоя, - подала голос монна Фульвия.

- Я молюсь за это, мадонна, молюсь, чтобы так оно и было. Я пошел на службу к этому тирану лишь вместе с Паоло. Герцог Валентино знал о моей верности роду Орсини, а потому за мной гонятся и, если меня поймают, я разделю судьбу Паоло и Гравины. Впрочем, ходят слухи, что убит и Маттео Орсини.

То был пробный шар. Произнося последнюю фразу, мессер пристально наблюдал за лицами старого графа и его дочери. Отметил промелькнувшее на них изумление. И тут же последовал вопрос девушки, которым она выдала себя с головой.

- Ходят такие слухи? - воскликнула она. Глаза ее заблестели, дыхание участилось.

- Чего только сейчас не говорят, - негодяй печально покачал головой. Я молю Бога и всех святых, чтобы слух этот оказался ложным.

- Действительно... - начал Альмерико, но тут же умолк. Хоть и общался он в основном с книгами, жизнь научила его не слишком доверять тем, кто появлялся в Пьевано, а потому осторожность взяла верх, и фразу он закончил другими словами: - Я благодарю вас, мессер, за эту молитву.

Но Панталеоне уже понял, что подозрения Чезаре Борджа подтвердились, и Маттео Орсини в Пьевано или где-то неподалеку. Женщина, любящая Маттео Орсини, не восприняла бы известие о его смерти с таким хладнокровием, если б не знала наверняка, что ее возлюбленный жив. А знать наверняка она могла только в одном случае: если находился он неподалеку. О том же говорила ее реакция на выдуманный Панталеоне слух о смерти Маттео. Появление такого слуха могло охладить пыл тех, кто послан в погоню за Маттео.

И пусть на лице Панталеоне отражалась печаль, сердце его радостно забилось: след взят, и скоро герцог получит Маттео Орсини, а он - тысячу дукатов.

Но прежде ему пришлось ответить на вопросы Альмерико. Ибо тот, как отмечалось выше, не проникся доверием к незваному гостю.

- Так вы прибыли из Ассизи?

- Из лагеря герцога Валентино, - уточнил Панталеоне.

- Вы убежали, как только они задушили Паоло и Гравину?

- Не совсем так, - мессер Панталеоне почувствовал ловушку и ловко избежал ее. - Их задушили вчера, до того, как герцог получил доказательства моей верности Орсини. Я не собирался бросать службу, ибо полагал, что смогу принести больше пользы, находясь в логове врага. Но так уж получилось, что я прознал о том, как Чезаре Борджа хочет добраться до Петруччи, укрывшегося в Сиене. Я попытался послать ему письмо, чтобы предупредить об опасности. Но письмо перехватили, и я едва успел вскочить на коня и ускакать из лагеря. В лиге от Пьевано лошадь пала. Я намеревался добраться до Сиены, но пешком туда не дойти, а потому, опасаясь, что за мной послана погоня, я переменил свои планы, надеясь найти убежище здесь. Но, господин мой, - он с трудом поднялся, - если вы думаете, что мое присутствие обрушит на вас гнев Валентино, я... - и мессер Панталеоне запахнул плащ, показывая, что он готов тут же покинуть Пьевано.

- Минуточку, мессер, минуточку, - Альмерико поднял руку, останавливая его.

- Причем, тут Валентино? - воскликнула девушка. В глазах ее сверкнула злость, обратив их в два огромных сапфира. - Кто его боится? Мы не простим себе, если не протянем руку помощи другу нашего родича. Пока над Пьевано есть крыша, вас здесь никто не тронет.

Пока она говорила, старый граф ерзал в кресле, что-то бурча себе под нос. Дочь слишком торопится, думал он. Конечно, он и сам не, хотел гнать того, кто пришел просить у него убежища, но говорить незнакомцу, что он может жить в его замке, как у себя дома...

Одну руку он зябко протянул к камину, второй задумчиво погладил чисто выбритый подбородок.

- Как вас зовут, мессер?

- Панталеоне дельи Уберти, - ответил авантюрист. Ему хватало ума не врать там, где могла сойти и правда.

- Благородная фамилия, - покивал старик. - Ладно. Надеюсь, что ваше пребывание в Пьевано не затянется надолго. Я думаю не о себе, - он пожал плечами, грустно улыбнулся. - Я слишком стар, чтобы бояться за собственную жизнь. Но у меня есть дочь, и если вас тут найдут...

Договорить мадонна Фульвия ему не дала.

- Кто рискует по крупному, может не обращать внимания на мелочи! воскликнула она.

Мессер Панталеоне жадно ловил каждое ее слово.

- Клянусь Богом, в этом ты не права, - ответил ей отец. -Нам нет нужды еще более привлекать к себе внимание. Видишь ли...

И вновь осторожность заставила его замолчать и бросить подозрительный взгляд на Панталеоне.

Но лицо последнего закаменело, ничем не выдавая охватившую его радость. Ибо он без труда закончил фразу, которую не договорил старый граф. А с ней отпали последние сомнения в том, что Маттео Орсини в Пьевано.

Чувствуя, однако, что ему все еще не доверяют, Панталеоне решил, что самое время показать, как же он утомлен. И начал заваливаться набок, поднеся одну руку ко лбу и вытянув вторую в поисках поддержки. Он ухватился за край бронзового столика, который наклонился под его тяжестью и отлетел в сторону. А сам Панталеоне во весь рост рухнул на мраморный пол.

- Сил нет, - простонал он.

Они бросились к нему, все трое; Альмерико, его дочь и слуга, который ранее стоял у двери, ожидая, когда ему дозволят удалиться. И пока старый граф с трудом нагибался к Панталеоне, чтобы хоть как-то ему помочь, мадонна Фульвия взяла на себя бразды правления.

- Приведи Марио, быстро, - приказала она слуге. - Пусть принесет вина, растительного масла и полотенца. Бегом!

Панталеоне приподнял голову, привалился к коленям Альмерико. Открыл затуманенные усталостью глаза, что-то забормотал насчет причиненного беспокойства. Альмерико тронули его слова: в такой момент думать не о себе, но о других. А потому недоверие его растаяло, как снег под апрельским солнцем. Он уже не сомневался, что состояние их гостя критическое, и что могло быть тому причиной, как не гнев и злоба герцога Валентино?

Пришел Марио, низкорослый, широкоплечий, с лицом цвета глины, столь обезображенным оспой, что оно казалось маской, гротескной карикатурой на человеческий образ. Формально он считался кастеляном Пьевано, но круг его обязанностей был значительно шире. Честный, верный хозяевам, уверенный в себе, нигде не учившийся, он был и хирургом, и ветеринаром, и брадобреем.

Сопровождали его посланный за ним слуга, служанка монны Фульвии и паж. Звали последнего Рафаэль. Они принесли бутылки, полотенца, серебряный таз. Окружили лежащего Панталеоне, а Марио, опустившись на одно колено, попытался прощупать его пульс.

На самом деле прощупывание пульса являло собой лишь ритуальное действо, призванное показать глубину познаний Марио. Каким бы ни было отклонение от нормы, метод лечения предлагался один и тот же. Даже когда он прослушивал пульс абсолютно здорового человека.

- Усталость, - поставил диагноз Марио. - Небольшое кровопускание быстро поставит его на ноги. Шесть унций крови, и он оживет на глазах, - он встал. - Винченцо, помоги мне, отнесем его в постель. Ты, Рафаэль, будешь освещать нам путь.

Марио и слуга подняли мессера Панталеоне. Паж взял один из стоящих на полу золоченых подсвечников и двинулся первым. Замыкала процессию Вирджиния, служанка мадонны Фульвии. В таком порядке они и проследовали в комнату, отведенную мессеру Панталеоне дельи Уберти в Пьевано.

Глава 3

Наутро Панталеоне проснулся отдохнувшим и посвежевшим. Потеря шести унций крови, на чем настоял Марио, нисколько не. повредила ему.

Комнату заливал бледный свет январского дня. Пахло лимонной вербеной, вымоченной в растительном масле. Компанию ему составлял паж Рафаэль, симпатичный паренек с нахальной физиономией и прямыми, цвета темного лютика, волосами.

- Мужчин у нас не хватает, поэтому к вам послали меня, - объяснил Рафаэль свое присутствие.

Панталеоне оглядел стройную фигурку в зеленом костюме, обтягивающем пажа, словно вторая кожа.

- А ты кто? - поинтересовался Панталеоне. - Ящерица?

- Я рад, что вы поправляетесь, - ответил мальчик. - Дерзость, говорили мне, знак здоровья.

- И говорили, я не сомневаюсь, часто, ибо у тебя-то здоровье превосходное, - мрачно усмехнулся Панталеоне.

- О Боже! - Рафаэль закатил глаза. - Пойду доложу моему господину, что вы полностью оправились от болезни.

- Подожди, - остановил его Панталеоне. - Раз уж тебя определили в слуги, принеси что-нибудь поесть. Христианин я никудышный, хотя и служил в войсках папы. Мне нелегко поститься даже перед пасхой, а в остальное время просто невозможно. И над котелком поднимается такой аппетитный пар. Давай употребим его содержимое по назначению.

Рафаэль принес котелок с бульоном и тарелочку с краюхой хлеба. Затем серебряный таз и полотенце. Но Панталеоне оставил их без внимания. Он привык жить в военных лагерях, а не дворцах, и мытье рук перед едой относил к излишествам.

А потому сразу принялся за еду, не сводя глаз с пажа, ибо решил, что тот может рассказать ему немало интересного.

- Ты вот сказал, что тебя послали ко мне из-за того, что в Пьевано мало мужчин. Почему так? Граф Альмерико знатен и достаточно богат, чтобы не испытывать недостатка в слугах. В чем же дело?

Паж уселся на кровать в ногах Панталеоне.

- Откуда вы родом, мессер Панталеоне?

- Я? Из Перуджи, - ответил кондотьер.

- Разве в Перудже не известно, что граф Альмерико превыше всего ценит покой и книги? Его более волнует Сенека, чем какой-либо тиран в Италии.

- Волнует кто? - переспросил Панталеоне.

- Сенека, - повторил мальчик.

- Кто это? - имя это Панталеоне, несомненно, слышал впервые.

- Философ. Мой господин любит всех философов.

- Тогда он полюбит и меня, - Панталеоне допил остатки бульона. - Но ты не ответил на мой вопрос.

- Наоборот, ответил. Я же сказал, что мой господин не содержит двора, приличествующего его высокому титулу. У него только четверо слуг.

- Пусть так. Одного-то он мог выделить мне.

- Не получилось. Винченцо, который помогал вам добраться до постели, его личный слуга. Джанноне присматривает за лошадьми. Андреа мадонна послала в предместье по какому-то делу.

- Ты перечислил трех, а всего-то их четверо.

- Четвертый Джуберти. Но Джуберти как в воду канул. С неделю как исчез.

Панталеоне задумчиво разглядывал потолок, отметив про себя, что исчезновение Джуберти по времени совпадает с бегством Маттео Орсини. Отсюда возникал естественный вопрос, а нет ли прямой связи между двумя этими событиями?

- Ты хочешь сказать, его рассчитали?

- Вряд ли. В этом-то и загадка. В то утро в замке поднялась суета, а потом Джуберти я не видел. Но его не рассчитали, потому что все его вещи были на месте, когда я заглянул к нему в комнату. И его не отправили из Пьевано с каким-то поручением, потому что лошади остались в конюшне. Более того, и это еще одна загадка, разрешить которую мне не по силам, число их увеличилось на одну. После исчезновения Джуберти я насчитал в конюшне семь лошадей вместо обычных шести. Я пошел пересчитывать их, чтобы удостовериться, уехал Джуберти или нет. В колдовство я не верю, поэтому сомневаюсь, что Джуберти обратился в лошадь. Появись в конюшне осел, я бы поверил в такое превращение, но лошадь слишком умное животное. Так или иначе, мы потеряли двуногого и приобрели четвероногого. Объяснения я не нахожу.

Панталеоне ничем не показал, сколь важными явились для него новые, пусть и косвенные, доказательства присутствия Маттео Орсини в Пьевано. Он добродушно улыбнулся, поощрив похвалой словоохотливость Рафаэля.

- Клянусь Богом, внешне ты совсем мальчик, а ум у тебя - мужчины. Откровенно говоря, ты умнее и большинства мужчин, с которыми мне доводилось встречаться. Ты Далеко пойдешь.

Рафаэль уселся по-турецки, сияя, как медный таз.

- Ты, я вижу, не упускаешь ни единой мелочи, - добавил Панталеоне.

- Стараюсь, - в голосе Рафаэля звучало самодовольство. - И могу сказать вам кое-что еще. К примеру, так уж получилось, что исчезла и жена Марио, это наш кастелян, с изрытым оспой лицом. Он укладывал вас в кровать и пускал вам кровь. Жена Марио кухарничала и пропала вместе с Джуберти. И я хотел бы знать, что тому причина.

- Будь ты постарше, причина эта не казалась бы тебе столь загадочной, Панталеоне сознательно провоцировал мальчишку, чтобы выжать из него все, что тот знал.

Рафаэль, естественно, заглотил наживку. Склонил голову, пренебрежительно глянул на кондотьера.

- Вы же сами сказали, что ума у меня поболе, чем у многих мужчин. Мужчина, естественно, в такой ситуации может подумать только об одном. Не зря говорят, что в голове у них одна похоть. Но, мессер, пусть я мальчик, но не херувим с фрески! Достаточно одного взгляда на Коломбу, жену Марио, чтобы удостовериться в целомудренности ее отношений с Джуберти или с кем-то еще. Марио вы уже лицезрели. Впечатление, небось, такое, будто черт прошелся по его лицу копытами, подбитыми раскаленными подковами. Так его жена еще страшнее. Она заразилась от него оспой, и физиономии у них, что у близнецов.

- Паршивец ты этакий, - притворно рассердился Панталеоне. - У тебя не язык, а помело. Будь ты моим сыном, я бы всыпал тебе плетей, - он отбросил одеяло, накрыв им Рафаэля, и начал одеваться. Едва ли мальчишка мог рассказать ему что-то еще.

- И все-таки для меня это загадка, - паж выбрался из-под одеяла. Сможете раскусить ее, мессер Панталеоне?

- Постараюсь, - Панталеоне как раз надевал рейтузы, а Рафаэль, при всей своей сообразительности, не понял, какой смысл вкладывал в ответ кондотьер.

Итак, не проведя и одних суток в Пьевано, наш герой смог составить довольно ясную картину: исчезновение одного из слуг, Джуберти, и кухарки Коломбы совпадало по времени с появлением в конюшне лишней лошади, то есть с приездом в Пьевано Маттео Орсини, которого и поручили заботам пропавших мужчины и женщины. Пребывание Орсини в замке могло бы вызвать ненужные разговоры, а потому вся троица поселилась, разумеется, втайне от всех, кроме графа и мадонны Фульвии, в непосредственной близости от замка. Если б они уехали далеко, Маттео не оставил бы лошадь в конюшне.

Теперь мессеру Панталеоне оставалось немногое - выяснить, где за пределами замка мог найти убежище Маттео Орсини.

Пока он спал, одежду просушили на кухне. Башмаков у него не было, поэтому пришлось натягивать сапоги. Погода стояла холодная, и он надел поверх камзола кожаный панцирь. Наконец, затянув стальной пояс, с длинным мечом у левого бедра и тяжелым кинжалом - у правого, Панталеоне спустился вниз, решительный, уверенный в себе красавец-мужчина, разительно непохожий на вчерашнего выбившегося из сил бедолагу, просившего убежище у правителя Пьевано.

Рафаэль привел его пред очи мессера Альмерико и мадонны Фульвии. Встретили они его вежливо, искренне порадовавшись его быстрому выздоровлению. Колебания и недоверие, которые прошлым днем выказал старый граф, исчезли бесследно. Мессер Панталеоне нашел тому следующее объяснение: ночью граф Альмерико переговорил с Маттео, и тот высказался в том смысле, что Панталеоне, скорее всего, не врет и действительно был дружен с Паоло Орсини. То есть ему представили еще одно доказательство нахождения Маттео в Пьевано.

Желая как можно скорее осмотреть окрестности, Панталеоне возвестил, что ему хочется пройтись по свежему воздуху. Но тут вмешался Марио, апломбом не уступая придворному врачу.

- Как можно, мессер! В вашем состоянии, к на улицу? Это безумие. Вчера у вас была лихорадка, вам пустили кровь. Вы должны отдохнуть, а иначе я не ручаюсь за вашу жизнь.

Панталеоне рассмеялся, отметая саму мысль как о своей слабости, так и о том, что морозный воздух может повредить его здоровью. Разве не светит солнце? Разве он уже не пришел в себя?

Но Марио стоял на своем, более того, привел новые доводы в свою пользу.

- Здоровье ваше пошло на поправку лишь благодаря мне, так что доверьтесь моему опыту в подобных делах. Сегодняшнее улучшение всего лишь иллюзия полного выздоровления, вызванная кровопусканием. И выходить на улицу вам сегодня не стоит. Иначе ваше самочувствие резко ухудшится и болезнь затянется надолго.

Граф Альмерико и его дочь поддержали Марио, и Панталеоне сдался, не желая того, чтобы его упорное стремление выйти из замка разбудило вчерашние подозрения старика. День он провел в стенах Пьевано, и время для него ползло как улитка.

Доброта и забота, которыми окружили мессера Панталеоне, не произвели на него ни малейшего впечатления, не сбили с намеченного пути. Не мучили его совесть и задуманное предательство. А потому он воспринимал как должное гостеприимство графа Альмерико и мадонны Фульвии.

Мягкотелостью Панталеоне не страдал никогда, был эгоистом, каких мало, признающим лишь собственную выгоду. Честь означала для него не более чем человеческий недостаток. Что такое стыд, он не понимал вовсе. Макиавелли мог бы похвалить Борджа: принимая во внимание наперед поставленную цель, он нашел идеального исполнителя.

Назавтра Панталеоне удалось-таки выбраться из-под крыши, хотя Марио по-прежнему сомневался, стоит ли ему выходить на свежий воздух. Он хотел взять с собой пажа, справедливо полагая, что этот болтун мог многое рассказать, но на этот раз гостеприимство хозяев Пьевано сработало против него. Ибо его вызвалась сопровождать сама мадонна Фульвия. Его возражения не помогли. Мадонна настояла на своем, и в сад они вышли вместе.

Сад Пьевано террасами поднимался на холм, возвышающийся за замком. Окружала его серая, поросшая мхом стена, построенная более двухсот лет тому назад и выдержавшая не одну осаду. Правда, в прошлом, до появления артиллерии. Летом террасы зеленели рощами лимонных деревьев и рядами виноградной лозы. В январе - чернели голыми ветвями. Хотя кое-где и пробивалась травка. Горные вершины, окружающие замок, сверкали на солнце, к северу от Пьевано синело озеро Тразимене.

Панталеоне и Фульвия не спеша поднялись на верхнюю террасу, шестую по счету, откуда открывался прекрасный вид на долину. У западной стены они нашли вырубленную из гранита скамью с заполненным до краев бассейном перед ней: летом вода использовалась для полива. Над скамьей, в полукруглой нише, стояла глиняная фигурка Девы Марии, разрисованная красной и синей красками, порядком выцветшими от солнца и дождей.

Мессер Панталеоне скинул с плеч красный плащ и застелил им скамью для своей спутницы. Мадонна Фульвия запротестовала. Не продует ли его? Он же, наверное, вспотел, поднимаясь в гору. Но Панталеоне, смеясь, отмел всякие опасения в слабости его здоровья.

Так, бок о бок, уселись они на гранитную скамью, под фигуркой Девы Марии, над идеально ровным зеркалом воды в бассейне. Так могла бы сидеть влюбленная парочка. Но мадонна Фульвия не питала подобного чувства к Панталеоне, как мы знаем, сердце ее принадлежало другому, а уж он к ней тем более. Хотя обычно Панталеоне не чурался женщин. На это указывали его пухлые губы, как справедливо отметил фра Серафино. Но, во-первых, он отдавал предпочтение красоткам с большой грудью и широкими бедрами, а во-вторых, думал он об одном: как найти убежище Маттео Орсини?

И, вместо того чтобы любоваться горами и долиной, озером и рекой, Панталеоне все свое внимание сосредоточил на нескольких домиках слева от замка и на одиноком павильоне справа от него, стоящем посреди квадратного двора, обнесенного каменным забором.

Панталеоне вытянул длинные ноги, глубоко вдохнул чистый горный воздух, шумно выдохнул. Улыбнулся.

- Эх, если б мне позволили выбрать, кем быть на этом свете, я стал бы правителем такого же замка, как Пьевано.

- Видать, вы не честолюбивы, - повернулась к нему мадонна Фульвия.

- Иметь больше - значит быть в силах причинить кому-то вред. Тот, кто причиняет вред, наживает врагов. Наживая врагов, лишаешься покоя. А вместе с ним и радостей жизни.

- Мой отец согласился бы с вами. Он придерживается тех же принципов. Потому-то и всегда жил здесь, не стремясь добиться большего.

- Он сделал правильный выбор. Ему достаточно того, что у него есть, и он счастлив,

- Да есть ли люди, которые думают, что у них есть все, что им нужно?

- Ваш отец думает так, да и я, наверное, был бы того же мнения, если бы Пьевано принадлежал мне. Другим представителям вашего рода могло показаться, что этого мало. Они нацелились бы на большее. В этом секрет вашего счастья.

- Вы, похоже, уверены, что я счастлива.

Панталеоне искоса глянул на нее, но не поддался соблазну перевести разговор на ее личные дела.

- Только слепой этого не видит, - безапелляционно ответил он. - Вы же неотделимы от вашего отца. Да и чего еще можно желать? Небольшое, но процветающее графство, благодарные подданные, не затягивающие с уплатой налогов, замок со всеми необходимыми постройками, окруженный прочной стеной, за исключением разве что вон того павильона, - лениво подняв руку, он указал на здание, которое все более интересовало его. - Странное сооружение. Никак не возьму в толк, для чего его там построили?

Мадонна Фульвия не замедлила с ответом.

- Туда сносили заболевших чумой.

Мессер Панталеоне, заерзав на скамье, повернулся к ней. В глазах его мелькнул страх.

- Чумой? - переспросил он.

Мадонна Фульвия продолжила:

- Когда мои отец был еще мальчиком, во Флоренции началась эпидемия, и болезнь занесли в предместье. Люди умирали, как осенью - мухи. Чтобы хоть как-то отделить больных от здоровых, мой дед приказал построить этот павильон и несколько других, которые потом сломали, и обнести их стеной. За больными ухаживал святой монах, фра Кристоферо, которого охранял от чумы сам Господь Бог.

Лицо мессера Панталеоне перекосила гримаса отвращения.

- Вы сохраняете этот павильон, как памятник, возведенный в честь той эпидемии?

- Нет, конечно, Я же говорю, остальные здания снесли. Оставили только это.

- Но почему?

- Польза от него есть.

Брови Панталеоне поползли вверх, выражая удивление.

- Уж не хотите ли вы сказать мне, что там кто-то живет?

- Нет, нет.

Как быстро она ответила, сказал себе Панталеоне. И голос у нее дрогнул, и глаза она отвела.

- Нет, нет, - повторила мадонна Фульвия. - Конечно же, никто там не живет.

Панталеоне вновь взглянул на павильон. Разумеется, она лгала, тут сомнений у него не было. Но не мешало бы убедиться в этом наверняка. А потому он подобрал ноги и резко вскочил, вытянув руку в сторону павильона.

- Что такое? - тут же спросила Фульвия.

- Вы, несомненно, ошиблись. Там живут. Мне показалось, что я видел какое-то движение под деревьями.

А между забором и павильоном росло несколько раскидистых олив.

- О, нет, это невозможно! Вы ошиблись! - голос ее вибрировал от волнения.

Панталеоне получил ответ на невысказанный вопрос, а потому поспешил успокоить ее.

- Вы правы. Я понял, в чем дело. Меня обманула тень старой оливы, - он повернулся к мадонне Фульвии, его пухлые губы разошлись в улыбке. - Я уж подумал, что увидел призрак фра... как вы его называли?

- О, фра Кристоферо? - мадонна Фульвия облегченно улыбнулась. И встала. - Пойдемте, мессер Панталеоне. Вам нельзя столько сидеть на ветру.

- Наверное, вы правы, - он покорно поднялся.

И действительно, более задерживаться на террасе нужды не было. Он узнал все, что хотел. А поспешность, с которой монна Фульвия уводила его в дом, являлась еще одним свидетельством того, что искомое убежище Маттео найдено. Она торопилась уйти с террасы, чтобы он и вправду не увидел, как кто-то из слуг, а может, и сам Маттео, выходит из павильона.

Глава 4

Дурак никогда не сомневается в своих суждениях, не ставит под сомнение увиденное. К решению он приходит спонтанно, а приняв его, воплощает в жизнь несмотря ни на что. Потому-то он и дурак. Человек же с умом движется к поставленной цели медленнее, осмотрительно, каждым шагом проверяя землю перед собой, не доверяя своим чувствам, полагаясь лишь на абсолютно достоверные факты. Даже придя к какому-то выводу, он не торопится с его реализацией на практике.

Таким был и наш Панталеоне. Он нанизывал одно звено на другое, пока не получил цепочку косвенных доказательств, свидетельствующих о том, что, во-первых, Маттео, несомненно, укрывается в Пьевано, а во-вторых, тут полной уверенности еще не было, прячется в павильоне за каменным забором.

Какой-нибудь торопыга тут же призвал бы солдат и штурмом взял павильон. Но Панталеоне к таковым не относился. Ибо прикинул цену ошибки. Несмотря на имеющиеся у него свидетельства, они могли не найти Маттео в павильоне. И тогда он оказался бы в положении игрока, поставившего все деньги на один бросок костей и проигравшего. Из Пьевано его бы выгнали, а Чезаре Борджа встретил бы отнюдь не с распростертыми объятиями: неудачников герцог не терпел.

А потому Панталеоне выжидал, зорко глядя по сторонам и вслушиваясь в каждое слово. Тем более что в Пьевано ему по-прежнему были рады. По утрам он гулял с мадонной в саду, днями дозволял Рафаэлю учить его играть в шахматы или показывал золотоволосому парнишке, как управляться мечом и кинжалом, дабы остаться в живых самому и отправить на тот свет противника. Вечером беседовал с хозяином, вернее, выслушивал монологи старого графа, взгляды которого на жизнь основывались на философии Сенеки и античных мудрецов.

Панталеоне, надо признать, подобные умозаключения ставили в тупик. Привыкший к радостям бытия, о том свидетельствовали его пухлые губы, он не понимал прелестей аскетизма, хотя где-то его и интересовал тот фундамент, на котором строил свою жизнь хозяин Пьевано, почитавший за главное, как и учил Сенека, личное спокойствие. И хотя Панталеоне придерживался иного мнения, он не спорил и даже поддакивал старику, зная, что нет лучшего способа завоевать доверие собеседника и упрочить свой авторитет в его глазах, чем во всем соглашаться с ним.

Но все его усилия, по существу, пошли прахом. Ни граф, ни монна Фульвия не посвящали его в свои планы. В его присутствии имя Маттео Орсини не упоминалось, а однажды, когда Панталеоне сам упомянул о нем, превознося его достоинства и сожалея о его смерти, ему ответило ледяное молчание, наглядно показавшее, сколь малым доверием пользуется он в Пьевано. И не раз при его внезапном появлении они резко обрывали разговор, не желая, чтобы в нем участвовал посторонний.

Так прошла неделя, и топтание на месте все более нервировало Панталеоне. Он уже опасался, что вынужденное бездействие подтолкнет его на какой-нибудь необдуманный шаг. Новых доказательств того, что в павильоне живут, он не находил, пока как-то вечером, направляясь к себе в сопровождении Рафаэля, случайно не обратил внимание на светящуюся в ночи точку.

Окна его комнаты выходили в просторный двор замка, но путь к ней вел через галерею - на юг, в ту сторону, где находился павильон. И светящаяся точка, на которую обратил внимание Панталеоне, двигалась медленно в том направлении.

Он кивнул, как бы говоря себе, что все-таки не зря потратил время, торча в замке, а затем указал пажу на движущийся огонек.

- Смотри, кто-то ходит по саду в такую позднотищу.

Рафаэль всмотрелся в темноту.

- Это, должно быть, Марио. Я видел его у двери, когда поднимался наверх.

- А что он делает в саду в такой час? Зимой улиток не собирают.

- Это точно, - согласился заинтригованный паж.

- Ну да ладно, - и Панталеоне зашагал дальше, поняв, что и мальчишка ничего не знает. - Это не наше дело, - он зевнул. - Пойдем. Я буквально валюсь с ног.

Поначалу он решил расспросить об этой странной прогулке Альмерико и его дочь. Но утро, как известно, вечера мудренее. А потому Панталеоне даже не заикнулся о том, что видел. Как обычно, он и мадонна погуляли в саду, правда, теперь они никогда не поднимались на верхнюю террасу, откуда открывался вид на павильон. Она отказывалась идти к гранитной скамье, ссылаясь на то, что подъем очень утомляет ее.

Панталеоне всегда носил на шее крошечный золотой флакончик в виде шара. Так было и в то утро, когда они вышли на прогулку. А вот при возвращении, будь мадонна внимательнее, она бы заметила, что флакончика нет.

И Панталеоне вроде бы не подозревал о пропаже, пока они не поужинали и не пришла пора идти спать. То есть хватился он флакончика в тот самый час, когда днем раньше заметил огонек в саду.

- Мой флакончик! - горестно воскликнул он. - Я его потерял!

Тревога, отразившаяся на лице Альмерико, сменилась улыбкой. Он процитировал стоика.

- В этой жизни, друг мой, мы ничего не теряем. Иногда имеем возможность что-то возвратить. Да и потом, надобно ли грустить о каком-то флакончике, не стоящем и дуката.

- Дело не в цене! - воскликнул Панталеоне, которому обращение к Сенеке в подобной ситуации показалось неуместным. - Это мой талисман, оберегающий меня от злого глаза. Его подарила мне моя святая мать. Ради нее я и храню его. Я готов лишиться всего остального, но не этого флакончика.

Мадонна Фульвия согласилась, что потеря велика, не стал более спорить и ее отец.

- Где же я мог его потерять, где? - Панталеоне потер чисто выбритый подбородок. - Утром, в саду, он был, по крайней мере когда мы вышли на прогулку. Я... Ну, конечно! - он ударил кулаком в раскрытую ладонь. - Он в саду. Я потерял его там, - и, не пожелав покойной ночи хозяевам, Панталеоне повернулся к пажу.

- Бери фонарь, Рафаэль.

- Не следует ли отложить поиски до утра? - удивился Альмерико.

- Какого утра? - замахал руками Панталеоне. - Я не найду себе места, не засну ни на минуту, не зная, отыщется он или нет. Лучше я буду искать его всю ночь.

Альмерико и монна Фульвия пытались отговорить его, но Панталеоне настоял на своем, хотя старый граф прямо сказал ему, что не принимает подобной суеверности в людях. Отправили в сад и Рафаэля, то ли в помощь, то ли для того чтобы присматривать за Панталеоне.

Они вышли в ночь, каждый с фонарем, и направились к первой террасе. В свете двух фонарей осмотрели каждый фут дорожки, но ничего не нашли.

- Если ты найдешь его, Рафаэль, то получишь пять дукатов, - пообещал пажу Панталеоне. - Давай разделимся и тем самым сократим время поисков. Ты иди на следующую террасу я внимательно осмотри ее. Если принесешь флакончик, пять дукатов твои.

- Пять дукатов! - у Рафаэля аж захватило дух. - Да ведь эта штуковина не стоит и полдуката!

- Тем не менее ты получишь пять, если найдешь его. Для меня он очень дорог.

Рафаэль поспешил на вторую террасу, оставив Панталеоне на первой. Тот дождался, пока стихнут вдали шаги пажа и исчезнет за деревьями свет его фонаря, а затем зашел за изгородь и потушил свой. После чего поспешил к южной стене, в дюжине шагов от которой и спрятался в маленькой рощице.

Медленно текли минуты. Он видел слабый отсвет фонаря Рафаэля, перебравшегося уже на третью террасу. Панталеоне не сомневался, что лаж будет искать золотой флакончик еще не меньше часа, помня об обещанных пяти дукатах. Те же, кто мог следить за ними из дома, ориентируясь на свет фонаря, наверняка подумали бы, что флакончик они ищут вдвоем.

Успокоившись на этот счет, Панталеоне затаился в темноте. И терпение его было вознаграждено. Не прошло десяти минут, как в доме скрипнула дверь, во двор вышел человек с фонарем и быстро направился к замковой стене. Скоро Панталеоне уже различал смутные очертания фигуры.

Он застыл меж деревьев, никому не видимый, но зорко смотрящий во все глаза. Тропинка проходила как раз мимо рощицы. Когда человек приблизился, Панталеоне без труда признал в нем кастеляна. Марио нес корзинку, накрытую салфеткой, из-под которой торчало горлышко бутылки.

Марио тем временем добрался до стены, остановился у дубовой двери, перегораживающей арку. Для каких целей служил этот проход, Панталеоне не знал. Он подумал, что Марио откроет дверь и пойдет дальше, приготовившись последовать за ним, но кастелян обманул его ожидания. Отошел на десять шагов, несколько раз негромко хлопнул в ладоши, тихо позвал:

- Коломба, ты здесь?

- Здесь, - ответил из-за стены женский голос.

О последующем он смог лишь догадываться, ибо ничего не видел в темноте. Марио взял лестницу, лежавшую на земле, приставил ее к стене, забрался по ней, спустил вниз корзину с едой.

И все. Слез сам, положил лестницу на прежнее место и, не задерживаясь, двинулся в обратном направлении.

Итак, все подозрения Панталеоне подтвердились. Как он и предполагал, Коломба и Джуберти обслуживали прятавшегося Маттео Орсини. Пищу они получали из замка, через Марио. В сыром виде, чтобы у прислуги не возникало вопросов, куда уходят блюда, не съеденные хозяевами.

С этим все было ясно. Загадка состояла в другом. Почему Марио воспользовался лестницей, когда мог просто выйти через калитку? Странно, конечно, но, возможно, такое поведение кастеляна - лишь мера предосторожности, решил Панталеоне и тем удовлетворился.

Тем более что ситуация в саду резко изменилась. Марио, пройдя полпути, неожиданно повернул к террасам, на свет фонаря Рафаэля.

Панталеоне обеспокоился. Кастелян, увидев, что мальчик ищет золотой флакончик в одиночестве, мог разгадать истинные намерения Панталеоне. И он последовал за Марио. Когда же тот поднялся на вторую террасу, свернул направо, к тому месту, где погасил фонарь.

И уже оттуда с криком: "Рафаэль! Рафаэль!" - побежал следом за Марио. громко топая сапогами.

Увидел как замер до того покачивающийся на ходу фонарь кастеляна. С третьей террасы Рафаэль со своим фонарем двинулся на крик.

- Я его нашел! - добавил Панталеоне. И действительно нашел, в том кармане, в который сам же и положил его. - Нашел! Нашел! - с триумфом повторял он, словно Колумб, открывший Америку.

У ступенек, ведущих на вторую террасу, Панталеоне остановился, подождал, пока подойдут Рафаэль и Марио,

- Вы его нашли? - голос Рафаэля переполняла печаль.

Панталеоне поднял болтающийся на золотой цепочке флакончик.

- Вот он! Но не грусти. За труды я дам тебе дукат. Так что в накладе ты не останешься.

- Вы искали его в темноте? - спросил Марио, и Панталеоне уловил нотку подозрительности в его голосе,

- Болван! - он воинственно выпятил подбородок. - Как я мог найти его в темноте? От радости я слишком резко тряхнул фонарь, вот он и погас,

Марио пристально смотрел на него.

- Странно. По пути сюда я не заметил фонаря.

- Я был за изгородью. Возможно, она заслоняла свет, - коротко ответил Панталеоне, понимая, что, пустившись в пространные объяснения, может лишь усилить подозрения кастеляна.

Они последовали в дом. Рафаэль не скрывал своего разочарования: пять, нет четыре дуката уплыли из-под носа. Марио подозрительно косился на Панталеоне. Последний улыбался во весь рот, не скрывая своего счастья, вспоминал, как мать надела талисман ему на шею, какие при этом говорила слова, против каких напастей талисман оберегал его, ложь слетала с его языка с такой же легкостью, как сбегает с холма весенний ручеек.

Но тем не менее, желая Марио покойной ночи, по суровому выражению лица кастеляна Панталеоне понял, что тот не верит ни единому его слову.

И улегшись в кровать, долго думал, к чему это может привести. Вновь вернулись мысли о непонятном поведении кастеляна, о том, как он доставит мессера Маттео Орсини пред светлые очи Чезаре Борджа.

Глава 5

Приняв решение, мессер Панталеоне приступил к его претворению в жизнь.

Наутро он отправился в предместье Пьевано, впервые после приезда в замок. Благо, нашелся и подходящий предлог: необходимость зашить сапог, разорвавшийся прошлой ночью в ходе поисков утерянного талисмана (голенище он предусмотрительно вспорол кинжалом),

Первым делом Панталеоне проследовал к сапожнику, в мастерской которого и пробыл, пока тот чинил разорванный сапог. От сапожника он заглянул в "Остерия дель Торо", вроде бы для того чтобы пропустить стаканчик вина, а на самом деле - чтобы отдать приказ своим солдатам. Приказ, естественно, был выполнен, и в сгустившихся сумерках солдаты, по одному и парами, пересекли подвесной мост и собрались в пустынном дворе замка. Последний, как мы знаем, не охранялся, так что вторжение прошло незамеченным.

Убедившись, что все войско в сборе, мессер Панталеоне, при оружии, в сапогах со шпорами, в плаще и со шляпой в руках, словно отправляющийся в дальнюю дорогу, широким шагом вошел в тот самый зал, где неделей раньше его встретили с таким радушием. Как и тогда, он застал графа Альмерико за чтением какого-то манускрипта в компании мадонны Фульвии.

Они повернулись к нему, удивленные столь разительной переменой в мессере Панталеоне. И действительно, теперь он более походил не на гостя, но завоевателя, пришедшего, чтобы указать прежним хозяевам их нынешнее место. Панталеоне не стал их томить, сразу объяснив что к чему.

- Мой господин, - обратился он к старому графу, - мне велено выполнить одно поручение, и десять крепких солдат внизу готовы оказать мне всяческое содействие, если возникнет такая необходимость. Или вы сами выдадите мне вашего племянника Маттео Орсини, который здесь прячется?

Они уставились на Панталеоне. Слова его поразили их, словно громом. Первой пришла в себя мадонна Фульвия. Брови ее сошлись у переносицы, глаза грозно сверкнули.

- Зачем вам понадобился Маттео?

- Его хочет видеть Чезаре Борджа, - последовал ответ. Теперь уже не было нужды скрывать, кто он такой. - Я послан сюда, чтобы арестовать Маттео по указанию герцога.

Вновь в зале повисла тяжелая тишина, в четыре глаза смотрели граф и его дочь на мессера Панталеоне. Но вот Альмерико закрыл книгу, и на губах его заиграла презрительная улыбка. Но заговорила опять мадонна Фульвия.

- Значит, все это время вы держали нас за идиотов. Лгали нам. Ваша физическая слабость, погоня, от которой вы спасались... Все это вы выдумали? - по голосу чувствовалось, что она до сих пор не может в это поверить.

- Цель оправдывает средства, - грубо ответил он. И хотя ни стыда, ни угрызений совести он не испытывал, под их презрительными взглядами ему было не по себе. - И хватит смотреть на меня. Перейдем к делу. Пошлите за предателем, которого вы прячете у себя.

Мадонна Фульвия гордо выпрямилась.

- Мой Бог! - воскликнула она. - Иуда, жалкий шпион! И я сидела с тобой за одним столом. Мы принимали тебя, как равного, - голос ее переполняли ужас и отвращение. - Мерзкая тварь! Вот для чего пришел ты к нам? Вот...

Пальцы старого графа коснулись ее руки, и она замолчала, повинуясь его невысказанной просьбе. Граф следовал своему учителю-стоику даже в такой трагической ситуации. Не зря же он столько лет посвятил изучению мудрости древних.

- Успокойся, дитя. Уважение к себе не позволяет обращаться в подобном тоне даже к таким ничтожествам, как этот человек, - сказал граф ровным, спокойным голосом. - Что тебе до его предательства и бесстыдства? Может ли это причинить тебе урон? Если качества эти кому-то и навредят, то лишь их обладателю.

Но мадонна Фульвия не согласилась с великим Сенекой.

- Да, он может навредить мне. И Маттео.

- Но так ли уж страшна для человека смерть? - задал Альмерико риторический вопрос. - Маттео уже мертв, хотя еще живет. А этот бедолага живет, хотя уже умер.

- Не пора ли перейти от разговоров к делу? - Панталеоне надоели философские рассуждения о жизни и смерти. - Вы сами пошлете за Маттео Орсини или мне просить моих людей привести его из того уединенного павильона, в котором он прячется? Сопротивление бесполезно, затяжка времени ни к чему не приведет. Мои солдаты перекрыли все проходы, и никто не выйдет из замка и не войдет в него без моего разрешения.

Он увидел, как изменились лица графа и его дочери. Глаза девушки широко раскрылись, как подумал Панталеоне, от страха, старик же коротко рассмеялся.

- Мессер, раз вы так хорошо информированы, завершите ваш труд без нашего участия.

Панталеоне глянул на него, потом пожал плечами.

- Как скажете, - и, повернувшись на каблуках, шагнул к двери.

- Нет, нет! - остановил его вскрик мадонны Фульвии. - Подождите, мессер! Подождите!

Панталеоне остановился, обернулся. Одну руку она прижимала к груди, словно успокаивая гулко бьющееся сердце, другую протягивала к нему.

- Позвольте мне переговорить с отцом наедине... и мы примем решение, выдохнула она.

- Решение? - брови Панталеоне удивленно взлетели вверх. - А что тут решать?

В волнении она заломила руки.

- Мы... возможно, мы найдем, что вам предложить.

- Предложить? - Панталеоне нахмурился. Неужели они хотят подкупить его? - Клянусь Богом... - с жаром начал он, но не договорил. Ибо врожденная алчность не дала ему докончить фразу. В конце концов, почему бы не выслушать их предложение. Может, оно его и устроит. Только дурак пренебрегает личной выгодой. Ведь о том, что Маттео в Пьевано, известно только ему. Но и предложенная цена должна быть достаточно высокой, чтобы компенсировать не только тысячу дукатов герцога, но и его уязвленное тщеславие, ибо придется прилюдно признаваться в том, что он не сумел справиться с поручением герцога.

Истолковав молчание Панталеоне, как колебания, мадонна Фульвия усилила натиск.

- Едва ли вы что-либо потеряете, даровав нам эти несколько минут. Разве вы не сказали, что замок занят вашими людьми? Что никто не сможет ни выйти, ни войти без вашего разрешения?

Панталеоне поклонился.

- Я согласен. Я обожду в приемной, - и вышел из зала, бряцая шпорами.

Оставшись одни, отец и дочь долго смотрели друг на друга.

- Зачем ты помешала ему? - прервал затянувшееся молчание старый граф. Надеюсь, не потому, что пожалела такого мерзавца?

Ее губы презрительно изогнулись.

- Как ты мог даже подумать об этом?

- Другого объяснения я не нахожу.

- Если б мы позволили ему пойти за Маттео, подумай, что бы он сделал. Солдаты перевернули бы замок вверх дном, но нашли бы его.

- А что сейчас изменилось? Он все равно отдаст такой приказ. Как нам ему помешать?

Монна Фульвия наклонилась к отцу.

- Ради чего ты так долго изучал человеческую природу, если не можешь найти ответа на свой вопрос?

Альмерико сжался в кресле, ибо дочь его попала в точку: в критической ситуации философия древних оказалась бесполезной. А вот юная Фульвия, похоже, знала, что нужно делать.

- Разве ты не знаешь, разве об этом не написано на какой-то из этих страниц, что предавший раз будет предавать снова и снова. Разве ты не видишь, сколь низок этот человек, предавший того, кто протянул ему руку помощи, дал кусок хлеба? И, уж конечно, он предаст своего хозяина, если увидит в этом собственную выгоду.

- Ты хочешь сказать, что мы должны подкупить его?

Фульвия коротко рассмеялась.

- Мы должны сделать вид, что хотим подкупить его, - она прижала руки к вискам. - Знаешь, меня осенило. Словно с глаз слетела пелена и я увидела, какие перед нами открыты возможности. В мои руки вложено оружие, которым я смогу поразить нашего заклятого врага и отомстить за всех убиенных Орсини.

- Дитя мое, ты бредишь. Как сможет слабая девушка...

- Слабая - нет. Но сильная женщина из рода Орсини сможет. Слушай, - она наклонилась ближе и зашептала отцу на ухо сложившийся в ее голове план.

Альмерико слушал, сжавшись в комок, на лице его отражалось изумление.

- Боже ты мой! - ахнул он, когда Фульвия замолчала. - Боже ты мой! Как в такой ангельской головке мог зародиться столь чудовищный замысел? За все эти годы я не смог узнать тебя, Фульвия. Я-то держал тебя за дитя, а ты... ему не хватило слов, так что осталось лишь всплеснуть руками. Стоик в нем уступил место родителю.

В тревоге за нее, своего единственного ребенка, он попытался отговорить Фульвию. Но та не уступала. Спорила с отцом, доказывая, что это единственный способ разделаться и с Панталеоне, и с его хозяином, герцогом Валентино. Она убеждала старого графа, что не будет покоя ни ей, ни ему, ни кому-либо из Орсини, если он удержит ее и не позволит реализовать разработанный ею план. Она напомнила ему, что, пока Чезаре Борджа жив, ни один Орсини не сможет считать себя в безопасности. А напоследок привела самый главный аргумент: мол, по ее убеждению, сам Господь Бог вдохновил ее, ибо как иначе слабейшая из Орсини могла даже подумать о том, что она должна отомстить за погибших сородичей, дабы не оборвался их род на земле.

И в итоге ее порыв передался старому графу, и он, все еще терзаемый страхом за дочь, согласился не препятствовать ей.

- Оставь мне Чезаре Борджа и его лакея, - хищно улыбнулась Фульвия, - а сам помолись за их души.

С тем она поцеловала отца и вышла к начавшему терять терпение Панталеоне.

Тот сидел в кресле с высокой спинкой у стола, на котором стоял серебряный канделябр с зажженными свечами. При ее появлении Панталеоне поднялся, отметив бледность лица мадонны Фульвии и ее крайнее волнение. Красота же, стройность фигуры, гордая посадка головы, наоборот, остались им незамеченными.

Мадонна Фульвия оперлась руками о стол, чуть наклонилась вперед, не сводя глаз с Панталеоне.

Как мы уже заметили, ему нельзя было отказать в хитрости и проницательности, но на этот раз он столкнулся с противником, который превосходил Панталеоне именно в этих, сильных его сторонах.

Мадонна Фульвия видела его насквозь, а потому знала, куда надобно наносить решающий удар.

- Посмотрите на меня внимательно, мессер Панталеоне, - голос ее звучал ровно, хотя сердце буквально выпрыгивало из груди.

Он подчинился, гадая, к чему она клонит.

- Скажите мне, красива ли я? Стройная ли у меня фигура?

Панталеоне поклонился, губы его изогнулись в саркастической улыбке.

- Красива, как ангел, мадонна. Вы могли бы затмить сестру герцога, монну Лукрецию. Но какое отношение...

- Короче, мессер, вы находите меня желанной?

От этого вопроса у Панталеоне перехватило дыхание. С ответом он нашелся быстро, но саркастическая улыбка исчезла бесследно. Сердце его забилось сильнее, с глаз словно спала пелена, и в одно мгновение он разглядел в монне Фульвии тысячу достоинств, которых не замечал ранее.

- Желанной, как рай, - он опустил глаза.

- Прошу заметить, что к моим несомненным достоинствам можно отнести не только красоту. Я принесу будущему супругу и хорошее приданое.

- Вполне естественно, что такой бриллиант должен иметь дорогую оправу, - он уже начал понимать, куда может привести этот разговор, и кровь еще быстрее побежала по его жилам.

- За мной дают десять тысяч дукатов, - пояснила монна Фульвия.

От одного упоминания о такой сумме голова Панталеоне пошла кругом.

- Десять тысяч дукатов? - замирающим от восторга голосом повторил он.

- Их получит тот, кто женится на мне, - еще раз подчеркнула монна Фульвия. - Хотите стать моим мужем?

- Хочу ли... - Панталеоне не договорил. Нет, нет. Такое просто немыслимо. Вопрос девушки потряс его. Он уставился на нее, а лицо его побледнело, несмотря на загар.

- Разумеется, при одном условии, - продолжила она. - Вы должны прекратить поиски Маттео и сообщить вашему господину, что найти его не удалось.

- Разумеется, разумеется, - пробормотал он, пытаясь прийти в себя и понять, что стоит за ее предложением. Она же нареченная Маттео. Она любила Маттео. И однако... А может, любовь и толкнула ее на самопожертвование? Он слышал, что такие случаи бывали, но полагал, что это выдумки. Она отдавала себя в обмен на жизнь любимого. Заставить себя поверить в такое он не мог. Похоже, его хотели провести на мякине. Он насторожился, весь подобрался, внезапно почуяв опасность. Она лишь заманивала его в ловушку. И Панталеоне пренебрежительно рассмеялся, показывая, что разгадал ее планы.

Но последующими словами мадонна Фульвия развеяла его подозрения.

- Подумайте сами. Я понимаю ваши опасения, но учтите, что мы дорожим нашей честью, и если я поклянусь, что Маттео не пошевелит и пальцем, пока нас не обвенчают, значит, так оно и будет. Да и потом, что он может сделать, когда замок наводнен вашими солдатами? Пусть они останутся здесь на ночь. Если вы согласны на мое условие, завтра утром мы поедем в Читта делла Пьеве, и я стану вашей женой.

Медленно он облизал губы, глаза его сузились, с жадностью оглядывая ее. И все же он сомневался в честности ее намерений. Не мог поверить, что ему так повезло.

- Почему в Читта делла Пьеве? Почему не здесь?

- Потому что я должна удостовериться в том, что вы выполните свою часть сделки. Кастель делла Пьеве - ближайший отсюда городок. Однако находится он достаточно далеко, чтобы Маттео успел ускакать.

- Я понимаю, - кивнул Панталеоне.

- И вы согласны?

Их взгляды встретились. Душа Панталеоне пела от восторга. Огромное состояние скатилось к нему в руки, состояние и жена... да еще какая жена! С каждым мгновением монна Фульвия становилась для него все краше. Не напрасно предупреждал герцога фра Серафино, говоря, что в руках женщины Панталеоне станет податлив, как воск.

Так есть ли смысл держаться за Валентино, чтобы получить за Маттео одну десятую того, что обещала ему женитьба на мадонне Фульвии? Как мы видим, он даже не предпринял попытки устоять перед искушением. И даже не вспомнил о молодой женщине из Болоньи, звали ее Леокадия, хозяйке винного магазина в Лавено, которая родила ему сына и на которой он обещал жениться. Но все это произошло до того, как он получил чин кондотьера и завоевал доверие и уважение Чезаре Борджа. Но зыбкая удача наемника не шла ни в какое сравнение с тем, что ему предлагала эта юная особа. И если он колебался, то лишь потому, что не мог поверить своему счастью. И, пребывая в крайнем возбуждении, он стал туго соображать. Мой Бог, как же она любит Маттео, подумал он, но мысль эта не задержалась у него в голове, уступив место другой, более приятной. А может, может, он...

Как же он не подумал об этом раньше. А ведь объяснение ее странного поведения лежит перед глазами, на самой поверхности. Спасая Маттео, она выполняет свой долг и одновременно возводит барьер между собой и кавалером, к которому охладела.

Именно тщеславие убедило его, что он должен хватать жар-птицу за хвост.

- Согласен? - прервал он затянувшееся молчание. - Согласен? Ангелы Господни! Я же не деревянный истукан и не слепой идиот! Как я могу отказаться? И готов немедленно поставить печать на наш договор, - Панталеоне раскинул руки и, бросившись к мадонне Фульвии, словно коршун на голубку, сжал ее в объятиях.

Она окаменела от ужаса и отвращения, а Панталеоне, ничего не замечая, шептал ей на ухо нежности, обещая в будущем стать ее преданным рабом, готовым выполнить любой ее каприз.

Наконец ей удалось освободиться от его цепких рук. Щеки ее горели румянцем, душу переполнял стыд.

У двери она оглянулась и, заметив подозрение в его взгляде, заставила себя радостно рассмеяться.

- До завтра! - она махнула Панталеоне рукой и исчезла за дверью.

Глава 6

Пусть и не без колебаний, Панталеоне, как истинный авантюрист, решил поймать журавля в небе, не удовлетворившись той синицей, что уже была у него в руках. А потому расставил на ночь посты, чтобы его добыча не упорхнула до того, как он и мадонна Фульвия отправятся в церковь, и улегся в кровать. И в грезах, навеянных десятью тысячами дукатов, будущее рисовалось ему только в розовых тонах.

Для него, как и для любого другого человека во все времена, во всех странах и на всех континентах, дукаты определяли -степень порядочности. Человек может заложить свою честь, поступиться гордостью и продать свою бессмертную душу, если взамен ему предлагается кругленькая сумма, да еще в звонкой монете. Такому жизненному принципу следовал Панталеоне. И если вы не из тех, кто меряет себя дукатами, пожалейте хоть немного этого человека, готового на все ради получения прибыли. За тысячу дукатов, предложенных Панталеоне герцогом, он согласился стать Иудой, За десять тысяч без колебания предал своего господина. И, что самое ужасное, полагал при этом, что поступает мудро. Потому-то я и прошу читателя пожалеть мессера Панталеоне. Жалость ваша придется ему очень кстати. Если бы он осознавал свою низость, мы бы посчитали его обычным злодеем. Но куда там! Низость приносила ему прибыль, а потому он почитал себя умницей и молодцом. Разумеется, он был сыном своего времени, но ему подобные существовали всегда и везде.

И пока он предавался сладким грезам, мадонна Фульвия готовилась уничтожить своих недругов. Она написала записку, короткую, но энергичную, призванную разбудить любопытство герцога, дабы отреагировал он, как она бы хотела.

Ваша светлость!

Вас предал тот, кого Вы наняли, чтобы предать. Завтра ровно в полдень у церкви в Читта делла Пьеве я представлю Вам доказательство своей правоты, если Вы пожелаете его принять.

Ваша покорная слуга

Фульвия Орсини.

Написано в замке Пьевано 20 января 1503 года.

Под подписью она добавила еще два слова по латыни: "Manu propria" [Собственноручно (лат.).], из уважения к себе, желая показать герцогу, что пишет ему дама образованная.

Сложив письмо, она запечатала его и написала адрес:

"Его светлости герцогу Валентино.

Срочно!

Срочно!

Срочно!"

Когда же чернила высохли, она кликнула Рафаэля, развалившегося на персидском ковре перед камином. Тот тут же вскочил.

Мадонна Фульвия положила руки ему на плечи, заглянула в глаза.

- Рафаэль, я хочу поручить тебе важное дело. Я не могу послать кого-то из слуг, потому что они понадобятся мне здесь. Сможешь ты отвезти это письмо в лагерь Чезаре Борджа у Читта делла Пьеве?

- Все, что прикажете, мадонна.

- Молодец! А теперь слушай внимательно. У ворот наверняка стоят часовые, так что из замка тебе надобно уйти пешком. В предместье зайди в дом Вилланелли. Скажешь, что я просила дать тебе лошадь. Но ничего не говори о том, куда ты едешь и зачем. Будь осторожен и поспеши.

- Положитесь на меня, мадонна, - и Рафаэль засунул письмо за пазуху.

- Я в тебе уверена, иначе не обращалась бы с такой просьбой. Да поможет тебе Бог! Перед тем, как уйти, пришли ко мне Марио.

Рафаэль шмыгнул за дверь, а пару минут спустя в зал вошел Марио.

- Как сегодня Джуберти? - спросила мадонна Фульвия.

Кастелян опустил голову.

- Едва ли протянет до утра.

- Бедняжка! - опечалилась и Фульвия. - Неужели конец так близок?

- Спасти его может только чудо. Но времена чудес миновали.

Мадонна Фульвия медленно прошлась вдоль камина в глубоком раздумье, не отрывая глаз от пола. Марио терпеливо ждал.

- Марио, - наконец заговорила она, - я хочу, чтобы ты и Коломба этой ночью поработали на меня.

- Мы в полном вашем распоряжении, мадонна, - поклонился кастелян.

Когда же она рассказала, что от них потребуется, на его изрытом оспинами лице отразился ужас. Но мадонна Фульвия с жаром принялась уговаривать его, припоминать все невзгоды, свалившиеся на род Орсини, перечислять всех тех, кто пал жертвой честолюбия Борджа, и в итоге добилась своего.

- Да будет исполнено ваше желание, мадонна, - голос Марио дрожал. - Вы уже написали письмо?

- Зайди ко мне через полчаса, оно будет готово.

В молчании кастелян удалился, а она вновь взялась за перо. Но писать сразу не смогла, так дрожала ее рука от напряжения, вызванного разговором с Марио. Вскоре, однако, она совладала с нервами, и далее тишину зала нарушало лишь потрескивание горящих поленьев в камине да скрип пера.

Марио вернулся, прежде чем она поставила точку, и ждал, пока она не отложит перо и не протянет ему письмо.

- Ты все понял? - спросила монна Фульвия.

- Понял, мадонна. Видит Бог, вы не требуете от меня ничего невозможного, - но в глазах у него стояла печаль, ибо ранее он не подозревал, что в такой ангельской головке могут зреть дьявольские замыслы.

- И проследи, чтобы Коломба сделала все, что нужно. Ошибки быть не должно.

- Коломба не подведет. Футляр у меня есть, я сам положу в него письмо. Найти шип - тоже не проблема.

- К рассвету все должно быть готово. Принеси футляр в мою спальню. Я уже встану.

Марио охватила тревога.

- Но не вы же повезете его? - в испуге воскликнул он.

- А кто же? Разве я могу просить об этом кого-то еще?

- О Господи! - вскричал Марио. - А мой господин знает об этом?

- Кое-что. Более чем достаточно. И хватит разговоров, Марио. Принимайся за дело.

- Но, мадонна, это рискованно! Умоляю вас, подумайте, чем это вам грозит!

- Я уж обо всем подумала. Я - Орсини. Одних моих родственников задушили в Ассизи, других бросили в подземелье в Риме. Теперь этому ненасытному чудовищу потребовалась жизнь Маттео. Я поеду туда, чтобы спасти оставшихся в живых и отомстить за погибших. И уверена в успехе.

- Но, мадонна... - кастелян не договорил, на его глазах выступили слезы.

- Довольно, Марио, если ты любишь меня. Делай, что тебе велено. Меня ты не переубедишь.

И решимость ее тона положила конец возражениям Марио. Она была госпожой, он - слугой, почти что рабом, а потому от него ждали беспрекословного повиновения. Так что с тяжелым сердцем кастелян отправился выполнять распоряжение монны Фульвии, а та попыталась заснуть, чтобы набраться сил перед завтрашним днем.

Утром, бледная, но спокойная, она вышла к столу, чтобы позавтракать со своим женихом.

Старый граф остался в своих покоях. Стоика из него не вышло. Он не смог заставить себя вновь сесть за один стол с таким ничтожеством, как Панталеоне. Не желал он становиться и свидетелем того унижения, на которое согласилась пойти его дочь. Ибо, сколь важной ни казалась цель, его, пусть и Орсини, но еще и философа, ужасали средства, выбранные для ее достижения. И своей полной пассивностью Альмерико показывал, что не приемлет их. Справедливости ради надо отметить, что едва ли он проявил подобное безразличие, если б знал о всех подробностях плана Фульвии. Но она поделилась с ним лишь очень немногим.

Панталеоне, с одной стороны, не мог скрыть восторга от столь внезапно привалившего к нему счастья, а с другой, все-таки продолжал опасаться, а нет ли тут какого подвоха. И двойственность его положения, несомненно, чувствовалась, когда утром он предстал перед мадонной Фульвией. От присущей ему самоуверенности осталась разве что самая малость.

Размашистым шагом направился он к ней, да только не казался он хозяином положения, как бывает в тех случаях, когда мужчина подходит к женщине, согласившейся стать его женой. Смиренно склонился над ее рукой, прижал к губам. От поцелуя монна Фульвия не испытала ничего, кроме отвращения.

Они сели за стол, прислуживал им в то утро один Марио, лицо которого обратилось в каменную маску. Не было даже Рафаэля, шутки которого пришлись бы весьма кстати.

Панталеоне спросил о нем мадонну Фульвию, чтобы хоть как-то разогнать гнетущую тишину. И получил ответ, что мальчику нездоровится, а потому ему было дозволено остаться в постели. Правда же заключалась в том, что Рафаэль вернулся полчаса тому назад из поездки в Читта делла Пьеве, где и вручил адресату письмо мадонны.

Поднявшись из-за стола, они сразу же тронулись в путь. Сопровождали их десять солдат Панталеоне и Марио, на чем настояла монна Фульвия. Панталеоне не любил молчаливого кастеляна, не доверял ему, а потому с радостью оставил бы его в замке. Однако пришел к выводу, что нет нужды обострять отношения с мадонной, во всяком случае до того момента, как священник объявит их мужем и женой.

Скакали они быстро, в холодных лучах январского солнца, и по мере приближения к Читта делла Пьеве настроение Панталеоне улучшалось, последние страхи улетучивались. Разве не согласилась она стать его женой? Разве не едут они под охраной его солдат? Так что и дукаты, и все остальное будут принадлежать ему. И сомневаться в этом - все равно что не верить в завтрашний восход солнца. Возросшая уверенность привела к тому, что Панталеоне начал расточать комплименты своей невесте, но встретил столь холодную реакцию, что даже обиделся и прямо заявил монне Фульвии, что не след так обращаться с будущим мужем. На это она напомнила Панталеоне, что ни о каких чувствах не может быть и речи, а их бракосочетание - не более чем деловая сделка.

Слова эти охладили его пыл, он надулся и какое-то время ехал, глядя прямо перед собой, с сошедшимися у переносицы бровями. Однако перспектива скорого богатства не позволила ему загрустить надолго и всерьез. Не беда, что сейчас она - ледышка. Он знает, как зажечь женщину. Благо, по этой части ему есть чем похвалиться. А если она и устоит перед его пылом, тоже невелика потеря. На ее дукаты он найдет и утешение, и нежность.

Они поднялись на покатый холм и с его вершины увидели красные крыши Читта делла Пьеве, от которого их отделяли всего лишь две лиги. До полудня оставался еще час, а потому, продолжая путь с той же скоростью, они прибыли бы в город раньше срока, намеченного монной Фульвией. Она, сославшись на усталость от долгой поездки, и действительно, верхом ей приходилось ездить нечасто, попросила чуть сбавить ход. В результате, едва они миновали ворота, как колокола кафедрального собора отбили поддень.

Глава 7

Армия герцога расположилась лагерем с восточной стороны города, а потому мессер Панталеоне не имел ни малейшего представления о том, что в Читта делла Пьеве его поджидает сам Чезаре Борджа, до той минуты, пока они не оказались на главной улице, где по одному и группами ходили солдаты, говорящие на всех диалектах Средней Италии. В Пьевано Панталеоне играл роль беглеца, затворника, так что, естественно, не мог знать, где находится Чезаре Борджа. От сознания того, что он может предстать перед очами герцога, Панталеоне прошиб холодный пот. Ибо, учитывая известные читателю обстоятельства, он бы скорее предпочел встретиться с дьяволом, но не с Борджа.

Панталеоне рывком натянул поводья, подозрительно глянул на мадонну Фульвию, ибо интуиция подсказывала ему, что та расставила ловушку, в которую он и угодил. В голове мелькнула мысль, подсказанная его жизненным опытом, что нельзя доверять худым женщинам. Худоба свидетельствовала о недостатке женственности, а женщина без женственности на поверку обычно оказывалась хуже самого Сатаны.

- С вашего дозволения, мадонна, мы поищем священника в другом месте, пробурчал Панталеоне.

- Это еще почему? - спросила мадонна Фульвия.

- Потому что такова моя воля, - последовал резкий ответ.

Девушка холодно улыбнулась, спокойная, уверенная в себе.

- Вам еще рано требовать от меня беспрекословного послушания, а если вы будете слишком настойчивы, такого вообще может не случиться. Ибо я выйду за вас замуж только в Читта делла Пьеве и более нигде.

Панталеоне рассвирепел.

- Клянусь всеми ангелами! - и выложил то, что накопилось у него на душе. - Мне еще не встречалась худая женщина, которая не стремилась бы обвести мужчину вокруг пальца. Говорите, что вы задумали?

Но ответить мадонна Фульвия не успела, так как Панталеоне окликнули хриплым голосом, и, повернувшись, он увидел направляющегося к нему смуглолицего, одноглазого, затянутого в кожу Таддео делла Вольпе, капитана армии Борджа.

- С возвращением, дорогой Панталеоне, - делла Вольпе широко улыбнулся. - Герцог только вчера вспоминал о вас, гадая, как там ваши успехи.

- Правда? - вырвалось у Панталеоне. Мысленно же он клял так некстати появившегося делла Вольпе, ибо теперь не мог уехать из города, не представ перед герцогом.

А тот с интересом оглядел мадонну Фульвию.

- Это тот пленник, за которым вас послали? - в вопросе явно слышалась насмешка. - Но я вас задерживаю. Вы же спешите к герцогу. Я пойду с вами.

Что мог поделать Панталеоне, кроме как продолжить свой путь, хотя внутренний голос и подсказывал ему, что надо разворачивать лошадь и скакать куда глаза глядят. Не мог он в присутствии делла Вольпе задать мадонне Фульвии интересующие его вопросы.

Несколько минут спустя они выехали на площадь перед кафедральным собором, и Панталеоне, похолодев от страха, увидел герцога, поджидающего его в окружении придворных. Тут же стояли и солдаты под знаменем с изображением красного быка - герба Борджа.

Панталеоне понял, что западня захлопнулась. И заманила его в ловушку эта хрупкая девушка, а ему не хватило силы воли даже в последний момент вырваться из нее. И пока он перебирал поводья, мадонна Фульвия пришпорила лошадь и вырвалась вперед.

- Справедливости! - воскликнула она, подняв над головой какой-то предмет, напоминающий дубинку. - Справедливости, ваша милость!

Ее внезапный рывок переполошил придворных, и они попытались загородить ей путь. Но мадонна Фульвия сама натянула поводья, и герцог знаком руки остановил придворных. Оценивающим взглядом оглядел девушку.

Та же впервые увидела Чезаре Борджа, врага ее рода, которого она полагала чудовищем. Пред ней же предстал элегантный кавалер, одетый в черное, в камзоле, вышитом золотом, в берете, украшенном рубинами, из-под которого падали на плечи темно-русые волосы. А мужественная красота его лица едва не заставила ее отказаться от задуманного.

- Какой справедливости вы ищете, мадонна? - мелодичный, обволакивающий голос.

Чтобы не поддаться очарованию лица и голоса Борджа, мадонна Фульвия заставила себя вспомнить кузенов, задушенных в Ассизи, других родственников, брошенных в Риме в подземелье, своего возлюбленного, Маттео, которому при поимке грозила смерть. Что из того, что он эталон мужской красоты? Разве он не враг Орсини? Разве не хочет убить Маттео? Не он ли подослал к ним эту мерзкую тварь?

Ответы на эти невысказанные вопросы позволили ей обрести потерянную было решимость, и она протянула герцогу деревянный футляр.

- Ваша милость, все изложено в этой петиции.

Повинуясь легкому движению ног герцога, лошадь его двинулась вперед. Не торопясь, он протянул затянутую в перчатку руку, взял футляр, осмотрел его. То была полая трубка, с обоих торцов залитая воском с оттиском печати старого графа.

На губах герцога заиграла легкая улыбка.

- Какие, однако, предосторожности, - но взгляд его не отрывался от ее лица.

- Я не хотела, чтобы она испачкалась до того, как попадет в ваши руки.

Улыбка Борджа стала шире. Он склонил голову, как бы одобряя учтивость ее речи. А затем перевел взгляд на испуганного Панталеоне.

- А кто это прячется за вашей юбкой? Иди сюда! Быстро!

Панталеоне подчинился. Его обычно загорелое лицо стало бледным, как полотно.

Брови Чезаре Борджа удивленно взлетели вверх.

- О, мессер Панталеоне! Как хорошо, что вы вернулись, и как вовремя. Вскройте-ка эти печати и прочтите бумагу, что хранится за ними.

- Придворные явно заинтересовались происходящим, а потому начали искать место поудобнее, чтобы все видеть и слышать.

- Нет, нет, ваша светлость! - озабоченно воскликнула мадонна Фульвия. Письмо предназначено только для ваших глаз.

И под его взглядом кровь отхлынула от ее лица, и мадонна Фульвия почувствовала, что еще немного, и она потеряет сознание от ужаса перед этим человеком. Чезаре же улыбнулся и заговорил елейным голосом:

- Сожалею, что должен огорчить вас, мадонна, но мои глаза слезятся от солнца. Так что мне придется занять глаза у Панталеоне, а вам удовлетвориться тем, что я буду слушать собственными ушами, - и добавил, обращаясь к Панталеоне, уже приказным тоном: - Ну что же вы, мессер? Мы ждем.

Панталеоне, все еще не в себе от страха, взял футляр, непослушными пальцами сломал одну из печатей. Из-под нее показался кончик шелковой ленты. Панталеоне схватился за него, чтобы вытащить свернутое в трубку письмо, а мгновение спустя, коротко вскрикнув, отдернул руку, словно обо что-то уколовшись. Так оно, собственно, и было. Капелька крови появилась на его большом пальце, другая - на указательном.

Мадонна Фульвия искоса глянула на герцога Валентино. Она поняла, что план ее не удался, ибо она оставила без внимания одну немаловажную деталь: Чезаре Борджа жил в мире предательства, окруженный врагами, тайными и явными, а потому избегал любого риска, дабы не пасть жертвой их силы или коварства. Она и представить себе не могла, что герцог доверит кому-либо, хотя бы и Панталеоне, вскрыть футляр с ее письмом.

- Скорее, скорее, - нетерпеливо воскликнул герцог. - Не можем же мы ждать целый день. Читайте письмо!

Панталеоне вновь схватился за шелк, на этот раз избежав шипа, оказавшегося там случайно или преднамеренно (причина появления шипа волновала Панталеоне менее всего, ибо он понимал, что герцог его не пощадит), вытащил письмо, бросил деревянный футляр на землю, дрожащими руками развернул лист, насупившись, читая про себя.

- Сколько мы можем ждать? - оторвал его от этого занятия сердитый окрик герцога.

Повинуясь приказу, он начал читать вслух, внезапно осипшим голосом.

- "Ваша светлость, этим письмом я взываю к Вашей справедливости и прошу покарать того, кто предал Вас, выполняя Ваш же приказ... " - Панталеоне смолк, поднял испуганные глаза на герцога - Это... это неправда... Я...

- Кого интересует твое мнение? - бросил Чезаре. - Тебя просили читать, не более того. Вот и читай. А если понадобится о чем-либо спросить тебя, я спрошу, можешь не волноваться.

- "...Придя к выводу, что Маттео Орсини, которого он должен был арестовать, прячется в Пьевано, он, однако, согласился способствовать его бегству при условии, что я стану его женой и отдам ему свое приданое", вновь Панталеоне оторвался от письма. - Клянусь Богом, это ложь! Мерзкая ложь! - голос его звенел от отчаяния.

- Читай! - рыкнул герцог.

Другого Панталеоне просто не оставалось.

- "...Удастся ли бежать Маттео или нет, это еще вопрос, но Вам, дочитавшему до этих строк, уже не спастись. В Пьевано нас посетил и другой гость - оспа. Это письмо пролежало час на груди умирающего от нее, так что... "

Вопль ужаса сорвался с губ Панталеоне. Отравленная бумага выпала из его пальцев. И не успела она упасть на землю, как придворные подались в стороны, подальше от греха.

Вот тут-то до Панталеоне дошло, что шип в шелковой ленте оказался не случайно. Его всунули туда для того, чтобы открыть дорогу страшной инфекции, наверняка добиться требуемого эффекта. Теперь он знал, что обречен, что смертный приговор ему вынесен и практически приведен в исполнение, ибо шансы остаться в живых, заболев оспой, по существу, равнялись нулю. Посеревший от страха, он смотрел прямо перед собой, а вокруг раздавались крики ужаса и негодования. Кричали, однако, недолго, ибо поднятая рука герцога быстро восстановила тишину.

Лицо его оставалось бесстрастным, если в нем и кипела злость, то он ничем не выдавал себя. И, обращаясь к бледной, как полотно, мадонне Фульвии, он заговорил тем же медовым голосом, с той же милой улыбкой. И потому слова его вселяли еще больший ужас.

- Раз уж Панталеоне выполнил то, что полагалось ему по вашему договору, мадонна, мы, естественно, ждем от вас того же. Вы выйдете за него замуж, как и было условленно.

Не сразу дошел до нее смысл его слов, не сразу поняла она, что полагает герцог за справедливость. Но вот глаза ее широко раскрылись, она поднесла руку к груди.

- Замуж? Замуж за него! Но он же заражен...

- Вашим ядом, - оборвал ее герцог. И продолжил назидательным тоном, словно обращаясь к непослушному ребенку: - Это ваш долг перед ним и собой. Вы просто обязаны держать слово. Бедняга же не знал, во что все выльется. Вы не посвятили его в свои планы.

Чезаре открыто смеялся над ней. Он это видела, от собственного бессилия ее захлестнула ярость. Она слышала о его безжалостности, но даже представить себе не могла, что он может обратиться к ней со столь чудовищным предложением. Ярость вернула мадонне Фульвии самообладание, но она так и не нашлась, что ответить, ибо правда-таки была на его стороне.

- Вы пришли ко мне за справедливостью, мадонна, - напомнил ей герцог. Считайте, что вы ее получили. В полной мере. Надеюсь, вы останетесь довольны моим решением.

Вновь мадонну Фульвию охватил страх.

- О, нет! Нет! - вскричала она. - Пожалейте! Пожалейте меня! Смилуйтесь, умоляю вас!

Герцог бросил короткий взгляд на Панталеоне, тупо смотревшего прямо перед собой, не замечающего ничего вокруг.

- У мадонны Фульвии ты не в чести, Панталеоне. Похоже, не жаждет она заполучить тебя в женихи. Однако, болван ты этакий, ты поверил ее обещанию выйти за тебя замуж. Ха! Как это сказал о тебе фра Серафино? - герцог на мгновение задумался, вспоминая слова монаха. - Ага. Он сказал, что у тебя слишком пухлые губы, а потому в руках женщины ты становишься податливым, как воск. Он знает жизнь, этот фра Серафино. Монастырь - лучшее место для раздумий о нашем бытии. Как ты мог ей поверить? Но будь покоен. Обещания свои она выполнит, хотя и рассчитывала обмануть тебя. Она прижмет тебя к своей белой груди, тебя и ту заразу, что ты несешь в себе.

- О Господи! - ахнула монна Фульвия. - Неужели вы обручите меня со смертью?

- Неужели вы находите смерть более отвратительной, чем Панталеоне? удивился герцог. - Но рассудите сами, я не делаю вам ничего такого, чего бы не сделали мне вы, - и с предельной осторожностью он начал снимать перчатку из толстой буйволиной кожи, в которой держал футляр с несущим смерть письмом. - Однако, если вам представляется о невозможным сдержать данное вами слово, а для вашего рода это скорее правило, чем исключение, я могу указать вам выход из этой довольно-таки щекотливой ситуации.

Во взгляде ее, обращенном на герцога, не было надежды на спасение.

- Вы смеетесь надо мной!

- Отнюдь. Выход есть. Откажитесь от заключенного с ним договора, то есть от обязательства стать его женой.

- Отказаться? Но как?

- Просто. Выдав мне Маттео Орсини. Передав его мне этим днем или, в крайнем случае, вечером, и вам не придется идти с Панталеоне под венец.

Она поняла дьявольскую сущность стоящего перед ней человека. Увидела, как далек он от мелочной мстительности. Она была лишь пешкой в его игре, и использовал он ее лишь с тем чтобы достигнуть поставленной цели - схватить Маттео Орсини. И угрожал обручением с завтрашним покойником лишь для того, чтобы сломить ее волю, вырвать у нее согласие на предательство ценой собственного спасения.

- Передать его вам? - тут пришла ее очередь улыбаться.

- Конечно. И вам нет нужды объяснять мне, где он прячется. Я не прошу вас предавать его, дабы не ранить нежную душу, свойственную всем Орсини, голос его сочился сарказмом. - Вам надо лишь послать ему письмо, в котором вы расскажете, к чему привело ваше стремление вручить мне отравленное послание. И все. Если он мужчина, то должен приехать ко мне, чтобы предложить свою жизнь взамен вашей. И пусть приедет до полуночи, не то... герцог пожал плечами, мотнул головой в сторону убитого горем Панталеоне, вам придется выполнить условия договора. Заплатить цену, назначенную вами за его спасение. И я сам устрою вам свадебный пир.

Монна Фульвия бросила на него полный ненависти взгляд. Страх в ней исчез без следа. Ибо она поняла, что еще не все потеряно, что даже в этом отчаянном положении она может ответить ударом на удар.

- Пусть будет так, ваша светлость. Вы не оставляете мне выбора, говорила он едва слышно, чуть ли не шепотом. - Желание ваше будет исполнено. Я пошлю за ним моего слугу.

Герцог ответил долгим взглядом, сначала раздумчивым, потом презрительным. Затем повернулся к придворным.

- Поехали, господа. Здесь нам больше нечего делать, - но перед тем как тронуть с места лошадь, наклонился к делла Вольпе, стоявшему у стремени, и отдал короткий приказ.

Уезжал Чезаре Борджа с презрением в сердце. Все эти Орсини одинаковые. В замыслах - смельчаки, в их исполнении - трусы. Голова - их сильная сторона, да вот сердце подводит. Потому-то они и терпят поражение в открытом бою.

Глава 8

Застыв в седле, мадонна Фульвия провожала герцога взглядом, пока он и его свита не скрылись за поворотом одной из улиц, отходящих от площади. Но и потом она не пошевельнулась. Занятая своими мыслями, она не замечала собравшейся толпы зевак, которые, однако, не решались приблизиться, не желая составить компанию Панталеоне.

К действительности ее вернул паж, одетый в черное, с вышитым на камзоле красным быком. Подойдя, он взялся за поводья лошади мадонны Фульвии. В то же мгновение к ней обратился делла Вольпе, уважительным тоном, но с презрением во взгляде.

- Мадонна, я прошу вас проследовать с нами. По приказу моего господина вас примут со всем радушием.

Она посмотрела на него, хотела резко ответить, но что-то в выражении лица бывалого воина остановило ее. Во-первых, она увидела, что он честен, во-вторых, презирает ее за принятое решение. А потому отвела глаза.

- Показывайте дорогу, мессер. Надеюсь, вы не будете возражать, если со мной поедет и мой слуга, - она указала на молчаливого Марио.

- Разумеется, нет. Он же повезет ваше письмо Маттео. Вперед, Джазоне, скомандовал он, и паж повел ее лошадь к муниципальному дворцу, в котором повелел держать монну Фульвию герцог.

О Панталеоне монна Фульвия более не вспоминала. Он был всего лишь пешкой в ее игре, точно такой же, как оказалась она сама в игре Чезаре Борджа. Он сыграл свою роль, хотя и не совсем так, как она предполагала. А принятое ею решение гарантировало, что более их пути не пересекутся.

Без особого интереса монна Фульвия отметила, что Панталеоне взяли под охрану шестеро арбалетчиков. Приказ этот они выполнили нехотя, ибо тот, кого они держали на прицеле, мог убить их, не шевельнув и пальцем. Окружив Панталеоне, но не приближаясь к нему, с пальцем на спусковом крючке, они повели его прочь из города.

Когда же Панталеоне покинул площадь, мужчина в ливрее с гербом Борджа, держа в руке горящий факел, приблизился к лежащему на земле письму монны Фульвии. С расстояния в пару ярдов бросил на него факел. Письмо сгорело дотла, но жители Читта делла Пьеве еще долго обходили это место стороной.

Тем временем монну Фульвию отвели во дворец, предоставив в ее распоряжение длинный, с низким потолком, довольно-таки мрачный знал, ибо городок Читта делла Пьеве был небольшой, а потому его дворцы не блистали такой роскошью, как во Флоренции, Урбино или Милане.

Один часовой встал у двери, второй шагал под окнами, но в самом зале никто не ограничивал ее свободу. Естественно, пустили туда и Марио, чтобы, получив соответствующие инструкции, он мог отправиться за Маттео Орсини.

Оставшись наедине со своей хозяйкой, хрупкой девчушкой, которую он знал с колыбели, старый слуга совсем расклеился. От его суровости не осталось и следа, по изрытым оспинами щекам потекли слезы.

- Мадонна моя! Мадонна! - рыдая, он протянул к ней руки, чтобы принять ее в свои объятия и хоть как-то утешить.

- Я вас предупреждал. Говорил, что вы взвалили на себя непосильную ношу, умолял вас поручить все мне. Что для меня жизнь? Я - старик. Смерть моя близка, а потому несколько дней не имели никакого значения. Но вы... О Господи!

- Успокойся, Марио! - мягко ответила она. - Успокойся.

- Успокоиться? - воскликнул он. - Какой уж тут покой, если вам суждено выбирать между предательством и смертью. Боже, и какой смертью! Будь у меня с собой арбалет, я бы пронзил стрелой сердце этого злодея, когда он вершил вашу судьбу. Негодяй, чудовище!

- Негодяй, но такой красивый! - она понизила голос. - Марио, стрельнула глазками в сторону двери и увлекла слугу подальше от нее.

Заинтригованный, Марио подчинился. И далее она заговорила шепотом.

- Выход у нас все-таки есть. Письмо ты с собой не повезешь, ибо тебе оно не понадобится. Слушай внимательно.

Когда же монна Фульвия закончила, старый слуга уставился на нее с отпавшей челюстью. Не сразу пришел он в себя от изумления, затем закрыл рот и тут же принялся отговаривать Фульвию от намеченного плана, ибо полагал, что ни к чему хорошему он не приведет.

Но Фульфия стояла на своем, а когда поток красноречия Марио иссяк, твердо заявила, что решение принято, ибо она уверена в успехе, несмотря на то, что авантюра с письмом не удалась. И прежде чем отослать Марио, вновь повторила все инструкции, дабы тот ничего не перепутал.

- А мой господин? Что я скажу моему господину? - ухватился слуга за последнюю соломинку.

- Как можно меньше. И главное, ничего из того, что может его взволновать.

- Значит, мне придется лгать?

- Да, если в этом возникнет необходимость, для его же блага.

Наконец Марио отбыл, и остаток дня мадонна Фульвия провела в полном одиночестве, если не считать прихода двух пажей герцога, принесших еду и вино в золотых сосудах.

Она выпила немного вина, но от еды отказалась, хотя ничего не ела с самого утра. От волнения кусок не лез в горло.

Время она коротала, сидя у окна, и под вечер увидела герцога, вернувшегося со своей свитой. А когда сгустились сумерки, те же пажи от имени герцога пригласили ее на ужин. Монна Фульвия отказалась, но пажи проявили настойчивость.

- Таково желание его светлости, - уведомил ее один из пажей, и по тону ясно чувствовалось, что желания Чезаре Борджа не подлежат обсуждению, а выполняются.

Мадонна Фульвия уже поняла, что дальнейшие отговорки не помогут. Кроме того, ее присутствие за столом герцога могло помочь осуществлению задуманного плана, а потому она поднялась и со вздохом последовала за пажами. В коридоре ее ожидали еще два пажа, с факелами в руках. Они пошли первыми, освещая дорогу. Вторая пара пажей замыкала маленькую процессию. В таком порядке они и прибыли в зал приемов, заполненный разодетыми дамами и кавалерами. И мадонне Фульвии в простеньком дорожном платье сразу стало не по себе среди окружившего ее великолепия.

Сам герцог, высокий, стройный, в костюме из темно-желтого шелка, расшитом серебром, подошел к лестнице и почтительно, словно принцессе, поклонился ей. Взял ее за руку и повел сквозь толпу к дверям в соседний зал с длинными столами, накрытыми к ужину, стоявшими на небольшом возвышении, образуя букву "П".

Герцог усадил ее посередине короткого стола, того, что стоял под прямым углом к двум остальным, сел радом, затем расселись и остальные. Создавалось впечатление, что все только и ожидали ее появления, чтобы приступить к ужину. Герцог не упустил случая лишний раз поиздеваться над ней, и у мадонны Фульвии от обиды защемило сердце. Но внешне она ничем не проявила своих чувств. С побледневшим лицом сидела она между герцогом и толстопузым Капелло, послом Венецианской Республики, храбро выдерживая любопытные взгляды придворных.

Зал, в котором подали ужин, обычно пустой и безликий, как сарай, под умелыми руками слуг Борджа полностью преобразился и теперь не уступал роскошью самому Ватикану. Со стен свисали дорогие гобелены, каменный пол устилали византийские ковры, столы покрывали расшитые скатерти, на них стояла золотая и серебряная посуда, сверкали хрустальные чаши. В золотых же подсвечниках горели свечи, воск которых был щедро сдобрен восточными благовониями. Добавьте к этому шелковые и бархатные камзолы мужчин, золотую и серебряную парчу, усыпанные бриллиантами сеточки на волосах, отлично вышколенных, в великолепных ливреях слуг, снующих пажей, и вы поймете, что испытывала мадонна Фульвия, привыкшая к уединению Пьевано.

На галерее над дверью музыканты настраивали лютни, теорбы, виолы.

- Я надеюсь, мадонна, - наклонился к ней герцог, - что мы собрались не на свадебный пир.

Мадонна Фульвия посмотрела на него, и по ее телу пробежала дрожь.

- У меня разорвется сердце, - продолжал Борджа тем же чарующим, обволакивающим голосом, - если такую красавицу придется отдать в объятья смерти. А потому я молю Бога, чтобы Маттео Орсини не заставил себя ждать,

- А другой причины у вас нет? - резко ответила она, возмущенная столь откровенным лицемерием.

Герцог обаятельно улыбнулся.

- Признаюсь, что есть, но я всего лишь человек, а потому обожаю красоту, так что причина, которую я вам назвал, куда существеннее для меня. Я молюсь о приходе Маттео Орсини ради вашего спасения.

- Он придет. Можете не сомневаться, - заверила его мадонна Фульвия.

- Должен прийти, если полагает себя мужчиной, - согласился герцог и перевел разговор на более прозаическую тему. - Вы ни к чему не притронулись, - укорил он мадонну Фульвию.

- Кусок не лезет в горло, - честно призналась она.

- Ну тогда хоть глоток вина, - и подал знак слуге с золотым кувшином сладкого паглийского вина. Но, увидев, как мадонна Фульвия замотала головой, герцог остановил его. - Подожди, - и подозвал пажа. - Чашу из агата для мадонны Фульвии, - паж, поклонившись, бросился выполнять приказ.

Губы девушки пренебрежительно изогнулись.

- К чему такие предосторожности, - ибо чаши из агата разлетались вдребезги, если в них попадал яд. - Я уверена, что вы меня не отравите, да и не боюсь яда.

- Это мне известно, - покивал герцог. - А кроме того, вы сегодня показали нам, что знаете, как его применять.

От спокойных слов герцога мадонну Фульвию бросило в жар. Лицо залила краска, сменившаяся затем мертвенной бледностью. Наверное, только тут она осознала, что жаловаться ей не на что. Она же - отравительница, пойманная на месте преступления, а потому вполне заслужила ту суровость, с которой, несмотря на внешнюю вежливость, обходился с ней Борджа.

Вернулся паж, поставил перед ней чашу. Виночерпий по кивку герцога наполнил ее до краев, и под взглядом Борджа мадонна Фульвия выпила вино, дабы успокоить расшалившиеся нервы.

Но блюда, которые ставили перед ней, оставались нетронутыми. Не реагировала она и на шутки герцога. Взгляд ее не отрывался от дверей в конце зала. Текли минуты, а с ними росло и ее нетерпение. Почему же они не приходят, чтобы положить конец этому рвущему ее душу спектаклю?

Пажи принесли серебряные тазы, ведро с водой, полотенца. Дамы и кавалеры ополоснули руки, и тут же, без предупреждения, но, несомненно, следуя отданному заранее приказу герцога, двери, которые сверлил взгляд мадонны Фульвии, распахнулись, и меж двух вооруженных солдат возник ее посыльный, верный Марио, уставший, в заляпанной грязью одежде.

Оживленный разговор за столами стих, все смотрели, как Марио, сопровождаемый солдатами, идет меж столов. Вот он остановился перед герцогом, но обратился не к нему, а к своей госпоже:

- Мадонна, ваше указание выполнено. Я привез мессера Маттео.

Наступившую тишину разорвал смех Чезаре.

- Святой Боже! Разве его нужно было привозить?

- Да, мой господин.

Взгляд герцога скользнул по придворным.

- Вы слышали, - он возвысил голос. - Сами видите, сколько высокомерия в этих Орсини. Орсини не может прийти сам, его должны привезти, чтобы его возлюбленная избежала уготованной ей судьбы. - Ведите его сюда, распорядился он.

Но Марио не спешил повиноваться. И смотрел он не на герцога, но на мадонну, ожидая ее подтверждения. И лишь когда она кивнула, повернулся и направился к выходу.

Двери за ним закрылись, и вновь в зале повисла тишина. Все с замиранием сердца ждали развязки захватывающей драмы. Даже музыканты на галерее, и те оставили свои инструменты.

Чезаре откинулся на высокую спинку золоченого кресла, пальцы его играли прядями темно-русой бороды, взгляд сузившихся глаз не отрывался от мадонны Фульвии. Поведение ее он находил-таки странным. И никак не мог дать тому разумного объяснения.

Девушка словно окаменела. Глаза ее широко раскрылись. И если бы не поднимающаяся и опускающаяся грудь, она вполне могла бы сойти за статую.

За дверью послышался шум. Затем чей-то возмущенный крик: "Я вас не пущу. Нельзя вносить... "

И голос Марио, решительный, не терпящий возражений:

- Разве вы не слышали, что герцог приказал доставить к нему Маттео Орсини? Он здесь, и я должен выполнить приказ его светлости. Прочь с дороги.

Тут заговорили несколько человек сразу, все на повышенных тонах, так что сидящие в зале не могли разобрать ни слова.

Чезаре Борджа рывком поднялся, его глаза сверкнули.

- В чем дело? Почему я должен ждать, черт побери! Открыть двери немедленно!

Слуги гурьбой бросились выполнять приказ, и не успел герцог сесть, как двери распахнулись. За ними стеной стояли солдаты, скрывая собой все остальное.

Один из них повернулся к герцогу.

- Мой господин...

Сказать что-то еще он не успел. Кулак Борджа с грохотом опустился на стол.

- Я же сказал, прочь с дороги! Дайте ему войти. Мгновенно солдаты расступились, и между ними возник

Марио. На пороге он задержался, мрачно оглядел зал, затем шагнул вперед. Но присутствующие смотрели не на него, а на тех, кто последовал за ним.

Четверо монахов в черных погребальных рясах, с накинутыми на головы клобуками, с масками на лицах лишь с прорезями для глаз, внесли черный гроб.

Они преодолели полпути к столу герцога, прежде чем придворные пришли в себя от ужаса. С громкими криками все, в том числе и Чезаре Борджа, вскочили. Во всеобщем замешательстве никто и не заметил, что монна Фульвия покинула свое место рядом с герцогом.

Носильщики остановились и осторожно поставили гроб на пол. Марио отступил в сторону, чтобы не мешать Чезаре Борджа лицезреть гроб.

- Что это? - со злостью воспросил его светлость. - Что за шутку решились вы сыграть со мной? - последнее относилось уже к мадонне Фульвии, но, повернувшись, герцог обнаружил, что ее кресло опустело. Глаза его загорелись мрачным огнем, он поискал ее взглядом и нашел радом с гробом.

- Это не шутка, ваша светлость, - говорила она с гордо поднятой головой, на губах играла улыбка. - Как ваша верная подданная, я не могла ослушаться вашего приказа. Вы потребовали, чтобы к вам доставили Маттео Орсини. В этом случае вы обещали освободить меня от обещания выйти замуж за этого мерзавца Панталеоне дельи Уберти. Я полагаюсь на ваше слово, мой господин. Я выполнила то, о чем вы просили. Маттео Орсини здесь, - и она указала на гроб.

Глаза герцога обратились в щелочки.

- Здесь? Мертвый?

Не отвечая, она сдернула черное покрывало, открыв сам гроб. Затем вновь посмотрела на Борджа.

- Прикажите вашим слугам поднять крышку и убедитесь в этом сами. Я обещаю, что более он не окажет вам никакого сопротивления.

Глядя на герцога, монна Фульвия не без удовлетворения отметила, что ей удалось стереть с его лица эту ненавистную насмешливую улыбку. Нахмурившись, герцог пепелил ее взглядом, которого не мог выдержать ни один мужчина в Италии. Руки его сжались в кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

Остальные придворные давно уже отпрянули от столов, подальше от этого ужасного гроба. Они, как, разумеется, и Чезаре, помнили об утреннем происшествии, о письме, зараженном оспой, и о том, как оно было заражено. А потому многие из них начали осознавать, что может произойти в следующее мгновение.

И в звенящей тишине герцог задал вопрос, мучивший всех:

- От чего он умер?

Ответ последовал незамедлительно:

- Он умер от оспы. Вчера. Откройте крышку и возьмите его.

Последняя ее фраза потерялась в шуме и грохоте. Обезумевшие от страха придворные ринулись к окнам. Зазвенели разбивающиеся стекла, с руганью и тычками мужчины и женщины повыскакивали в сад. Их не остановило даже присутствие герцога. Страх перед жуткой болезнью оказался сильнее. Да герцог и не пытался остановить их.

Несколько минут спустя лишь ветер гулял по пустому залу. Лишь один Чезаре Борджа не сдвинулся с места, не поддался панике. Так он и стоял, не сводя глаз с женщины, посмевшей принести ему источающий заразу труп.

- Так что? - продолжала мадонна Фульвия. - Хватит у вас смелости еще раз встретиться лицом к лицу с Маттео Орсини? Или теперь, когда он мертв, ее у вас поубавилось?

- Живого я его не боялся, - вырвалось у герцога.

- Тогда не испугаетесь и мертвого, - и монна Фульвия повернулась к кастеляну. - Марио, ты переболел этой болезнью, так что опасность заразиться тебе не грозит. Открой крышку. Пусть Маттео ударит после смерти.

На том Чезаре Борджа и сломался. Его охватила паника. Позднее он признавался, что в то мгновение он впервые испытал страх, он, столько раз смотревший смерти в глаза на поле брани.

- Матерь Божья! - взревел он, вскочил, бросился к ближайшему окну, выскочил в сад. Тут же послышался его громкий голос, требующий коня. Ему ответили возбужденные крики придворных.

Не прошло и десяти минут, как вся компания, оседлав лошадей, умчалась сквозь ночь, подальше от пораженного оспой дворца.

Когда гром копыт стих вдали, мадонна Фульвия, до того молча стоящая у гроба, подала знак носильщикам вынести его из зала. Что они и сделали, не обращая внимания на рассыпанные вокруг сокровища герцога. Мадонна и Марио последовали за ними. Покинув дворец, она и Марио нашли себе лошадей. Носильщики с гробом пошли пешком. Они двинулись к воротам и скоро вышли на дорогу, ведущую к Пьевано.

Их отделяла от Читта делла Пьеве добрая лига, когда мадонна Фульвия наконец заговорила.

- Как сегодня Джуберти, Марио? - спросила она.

- Он умер в полдень, мадонна. Слава Богу, более никто не заболел и, надеюсь, уже не заболеет. Принятые нами меры предосторожности оказались вполне достаточными. Коломба сама вырыла могилу и похоронила его в саду у павильона. Когда я уезжал, сам павильон уже горел, так что источник заразы уничтожен. Коломба поживет в палатке, пока сама не очистится от этой мерзости.

- Добрая Коломба заслуживает награды, Марио. Мы у нее в долгу.

- Преданная душа, - согласился Марио. - Но она ничем не рисковала, так же, как и я. Второй раз оспой не болеют.

- Все равно мы должны поблагодарить ее, - мадонна Фульвия вздохнула. Бедный Джуберти. Упокой Боже его душу! Он послужил нам даже после смерти. Небеса даровали нам превосходных слуг. Вот и ты...

- Что я? Я - дубина, - прервал ее кастелян. - Я еще позволил себе спорить с вами. Если б не вы, кто знает, какой бедой кончился бы этот день.

- Кстати, с чего эти бедолаги несут лишнюю тяжесть? - мадонна Фульвия натянула поводья и повернулась к монахам. - Погони мы можем не опасаться, а они смогут идти быстрее, если ноша их станет легче. Достаточно, - крикнула она носильщикам. - Высыпьте все лишнее.

Повинуясь ее голосу, они поставили гроб на землю, сняли крышку и высыпали лежащие в нем землю и камни.

Мадонна Фульвия рассмеялась, а Марио вздрогнул, вспомнив, на какой она шла риск.

- Возблагодарим же Бога и всех святых за то, что он не рискнул заглянуть в гроб, - кастелян истово перекрестился. - Он славится своей храбростью, и я опасался... Святой Боже! Как же я боялся!

- Не больше моего, Марио, - призналась мадонна Фульвия, - но я надеялась на лучшее. То был наш единственный шанс.

Несколько часов спустя они прибыли в Пьевано. Отец ее от волнения не находил себе места. После того как Марио появился в замке и снова исчез, он вызвал из тайного убежища Маттео Орсини, чтобы решить, что же делать дальше.

Ее появление положило конец их совещанию, а сама мадонна Фульвия, увидев отца и возлюбленного, напрочь потеряла то самообладание, что поддерживало ее весь день. Плача и дрожа, она приникла к груди Маттео.

- Теперь ты можешь спать спокойно, мой милый Маттео. Он уверен, что ты мертв, и мертвого боится тебя больше, чем живого, - с тем она и лишилась чувств в его объятиях, полностью вымотавшись как духовно, так и физически.

Насколько мне известно, то был единственный случай, когда мужчина или женщина смогли переиграть герцога Валентино в поединке разумов. Но это поражение никоим образом не принижает его в моих глазах, ибо нужно признать, что обстоятельства сложились против него. Его неудачу предопределило и то, что на этот раз, выбирая исполнителя, он пренебрег рекомендациями, которые давал правителям Макиавелли. Он не придал должного внимания пухлости губ Панталеоне и пропустил мимо ушей соответствующее предупреждение фра Серафино. А может, с другой стороны... Но к чему досужие рассуждения? Я изложил вам факты, а выводы вы вольны делать сами.

Что касается Панталеоне, если он еще интересует вас, судьба обошлась с ним мягче, чем он того заслуживал, хотя и тут важно, с какой стороны на все это посмотреть. Ибо, как указывал любимый философ графа Альмерико, человек не выбирает роли, которую ему суждено играть в жизни, он играет лишь то, что ему дозволено.

Когда Чезаре и придворные покидали Читта делла Пьеве, о нем, запертом в подземелье, естественно, все забыли. В конце концов Чезаре вспомнил о Панталеоне и уже хотел отдать приказ задушить его, но ему сообщили, что бедняга заболел оспой и его поместили в карантинный барак. Как отметил фра Серафино, при этом известии по телу Чезаре пробежала дрожь, ибо ему вспомнилась сцена с гробом, и он выбросил Панталеоне из головы. Тем более что едва ли он нашел палача, который согласился бы задушить опального кондотьера.

Крепкое здоровье Панталеоне, однако, сотворило чудо: он выжил в числе немногих, кому удалось перебороть болезнь. Из карантинного барака он вышел, едва переставляя ноги, жалкая тень того самодовольного, гордого офицера, что объявлял графу Альмерико и мадонне Фульвии истинную цель своего приезда в Пьевано.

На том и кончилась его карьера наемника, а потому он поплелся в деревню Лавено, под Болоньей, и одним апрельским утром ввалился в винный магазин Леокадии. Прося прощения, приник к пухлой груди женщины, которой пренебрег, находясь в зените славы. А Леокадия, такова уж женская натура, обняла его и, залившись слезами, простила за все, про себя возблагодарив болезнь, которая изуродовала Панталеоне и вернула к ней.

Так как идти ему было более некуда, я не сомневаюсь, что дальнейшая жизнь у них сложилась вполне счастливо.

ВЕНЕЦИАНЕЦ

Глава I

Великий никогда не испытывает недостатка во врагах. Прежде всего ему приходится иметь дело с менее великими, чьи честолюбивые помыслы он обращает во прах собственными успехами. А есть еще и люди-паразиты, сами ни на что не способные, кормящиеся умом и энергией тех, кто брызжет идеями и проводит их в жизнь, но при этом, осознавая собственную никчемность, готовых в любой момент подложить свинью своему благодетелю. На это толкает их мелочность натуры, глупое тщеславие. Величие другого ранит их самолюбие. Они в любой момент могут предать, ибо полагают, что, свалив объект своей зависти, смогут преодолеть пропасть, разделяющую их и его. Они отчаянные лгуны и вовсю пользуются этим единственным, пусть и сомнительным, даром природы. Они лгут о себе, своем могуществе, важности, значении, они лгут об объекте своей зависти, распуская о нем злобные слухи, принижая его достижения, делясь якобы известными только им подробностями его личной жизни, пачкая его репутацию грязью собственных измышлений.

По этим признакам только и можно их распознать: ибо дураку свойственны две характерные особенности: непомерные тщеславие и лживость, последняя, обычно, не более чем проявление тщеславия. Но лживость эта, свидетельство низкого интеллектуального уровня, не может обмануть никого, кроме самого дурака.

Все вышесказанное в полной мере относилось и к мессеру Паоло Капелло, послу Венецианской Республики при дворе ненавидимого ею Чезаре Борджа. Венеция с тревогой наблюдала за все возрастающим могуществом герцога. Она чувствовала, что постепенно он превращается в серьезного соперника на полуострове, который может подорвать ее могущество, хотя он еще и не покушался на ее территорию. Ненависть эта мешала Венеции дать объективную оценку Борджа, и судила она о нем по тем канонам, какие знала. А можно ли взвешивать поступки гения на весах, отмеряющих деяния галантерейщиков и торговцев пряностями? И потому Венеция стала самым ярым врагом Чезаре Борджа в Италии, врагом, не гнушающимся никакими средствами.

Конечно, она с радостью двинула бы на него свои войска, чтобы одним ударом покончить с человеком, захватившим Романью, на которую давно положили глаз жадные купцы, но ее останавливал союз, заключенный герцогом с Францией. Не имея возможности вступить в открытый бой, Венеция на том не успокоилась.

Она приложила немало усилий, чтобы испортить отношения Чезаре Борджа с королем Луи, но потерпела неудачу. Затем предприняла попытку привлечь на свою сторону другие итальянские государства, с которыми ранее враждовала, но они относились к Венеции отнюдь не с меньшим подозрением, чем к Борджа. А напоследок решила вернуться к испытанным средствам: убийству и клевете.

Для последнего они нашли исполнителя в никчемном мессере Капелло, в одно время после Венецианской Республики в Ватикане. Что касается наемного убийцы, то к нему мы вернемся ниже.

Этот Капелло был мастером грязных делишек. Работал он скрытно, дабы ничем не опорочить себя, не предоставляя герцогу ни единой возможности применить какие-либо репрессивные меры к неприкосновенной особе посла. Остается загадкой, как его не убили в самом начале его позорной карьеры. Пожалуй, это один из немногих крупных просчетов Чезаре Борджа. Решительный парень с кинжалом в руке мог бы какой-нибудь темной ночью перекрыть тот поток грязи, что вылился на Чезаре Борджа и его ближайших родственников.

Когда погиб Джованни Борджа, герцог Гандии, большой любитель женщин, славящийся своими любовными похождениями, убийцу так и не нашли, хотя подозревали многих, от его родного брата Джоффредо до Асканио Сфорца, кардинала вице-канцлера. А спустя год после его смерти по гостиным Рима пошел гулять подброшенный из Венеции слушок, естественно, не подтвержденный ни единым доказательством, что убийство организовал Чезаре Борджа. Когда Педро Кальдео, или, как его звали, Перротто, камерарий папы, упал в Тибр и утонул, опять же в Венеции сочинили, и никто иной, как Паоло Капелло, сказочку о том, что Чезаре Борджа лично зарезал бедолагу, искавшего спасения у папского трона. И хотя никто этого не видел, мессер Капелло изложил происшедшее с мельчайшими подробностями. Не забыл даже упомянуть о том, что кровь, брызнувшая после удара кинжалом, запачкала лицо Его святейшества. И когда турецкий принц, султан Джум, умер в Неаполе от желудочной колики, именно Капелло выдумал насквозь лживую историю о том, что Чезаре Борджа отравил принца. Записал он на совесть Чезаре и смерть кардинала Джованни Борджа, умершего от лихорадки в ходе поездки по Романье. Однако если все сплетни, пущенные Капелло, сравнить с тем вредом, что могли нанести удар кинжалом или чаша отравленного вина, поневоле приходишь к выводу, что этот Капелло был всего лишь мелким пакостником. Ибо находились люди и похуже его. Но действуя в интересах своей Республики, Капелло подбирал всю грязь, которой в избытке хватало в различных приемных покоях, дабы очернить в глазах не только современников, но и потомков как Чезаре Борджа, так и его родню. И действительно, многие из этих выдумок остались в истории. Прочитать их не составляет труда и теперь, хотя верить написанному совсем не обязательно. Я не буду приводить их в этой новелле, чтобы не отнимать у вас драгоценного времени.

Итак, мессер Паоло Капелло верно служил Венецианской Республике, но его истовые усилия никак не приводили к желаемому результату, а потому Венеция обратилась к более действенным, чем изощренная клевета, методам. Решение это они приняли в середине октября одна тысяча пятисотого года, того самого, когда на папский престол, приняв имя Александра Шестого, взошел Родериго Борджа. А склонил их к этому шагу Пандольфо Малатеста, нашедший у них убежище бывший правитель Римини, изгнанный Чезаре Борджа. Сам же город перешел к герцогу, расширив его владения и укрепив могущество.

Вот тогда-то Республика святого Марка и склонилась к мысли, что усилии ее посла при дворе герцога явно недостаточно. И поручила это весьма щекотливое дело патрицию, принимавшему близко к сердцу интересы венецианцев. Смелый, решительный, хитроумный, человек этот славился также и лютой ненавистью к герцогу Валентино. Вот его-то, принца Маркантонио Синибальди, Венеция и направила чрезвычайным послом в Римини, чтобы выразить герцогу лживые поздравления в связи с захватом последним города.

И чтобы подчеркнуть мирный и дружественный характер миссии, Синибальди поехал вместе с женой, красавицей из знатного рода Альвьяно. В Римини эта парочка прибыла в сопровождении свиты, пожалуй, чересчур многочисленной даже по меркам помпезной и кичащейся своим богатством Республики.

Принцесса ехала в карете, запряженной двумя белоснежными жеребцами в алых, расшитых золотом парадных попонах, края которых волочились по земле. Окна золоченой кареты закрывали занавески из золотой парчи, с вышитым на них крылатым львом святого Марка. Вокруг кареты роились пажи, все, как в одном из знатных венецианских семейств.

Охраняли карету конные нубийцы, наводящие ужас одним своим видом. Далее следовали полдюжины рабов-мавров в тюрбанах и арбалетчики, почетный караул принца. Принц, красавец-мужчина в щегольском наряде, восседал на рослом жеребце, которого вели под уздцы два грума, по одному с каждой стороны. Замыкали процессию домочадцы принца - его секретарь, слуга, пробующий блюда перед их подачей на стол, капеллан и раздающий милостыню. Последний пригоршнями бросал в толпу зевак серебряные монеты, дабы подчеркнуть величие своего господина и подвигнуть встречающих на приветственные крики.

Жители Римини еще не успели прийти в себя после торжественного вступления в город Чезаре Борджа, а тут их глазам открылось не менее впечатляющее зрелище.

Поселили чету Синибальди, не без помощи нашего приятеля Капелло, во дворце графа Раньери, члена ныне разогнанного совета Малатесты. Последнее не помешало графу, уполномоченному на то населением города, радушно приветствовать Чезаре Борджа, нового правителя Римини.

Сладкие речи не обманули герцога. Наоборот, услышав их, он распорядился установить постоянную слежку за советником Малатесты. Не ввели в заблуждение Борджа и поздравления Венецианской Республики по поводу взятия им Римини, переданные ее чрезвычайным послом принцем Синибальди. Истинное отношение к нему Венеции не составляло для него тайны, ибо его осведомители не ели хлеб даром. Но в ответ он тепло поблагодарил посла. А когда Борджа узнал, что в Римини Синибальди воспользуется гостеприимством Раньери, то есть оба говоруна окажутся под одной крышей, он дал указание своему секретарю Агабито усилить наблюдение за дворцом.

Для встречи Синибальди Раньери, а внешне граф, полнотелый, цветущий, с веселыми, живыми глазами, ничем не напоминал заговорщика, собрал довольно-таки странную компанию. Он пригласил Франческо д'Альвьяно, младшего брата знаменитого воителя Бартоломео и д'Альвьяно, заклятого врага Борджа Галеаццо Сфорца из Катиньолы, незаконнорожденного брата Джованни Сфорца, которому пришлось развестись с очаровательной сестрой герцога, Лукрецией Борджа, недавно изгнанного Чезаре из Песаро, и еще четверых, трех дворян и Пьетро Корво, плебея из Форли, мошенника, одно время изображавшего из себя мага, известного как Корвинус Трисмегистус. Несмотря на свалившиеся на него напасти, он по-прежнему ввязывался в дела сильных мира сего, стремясь определить судьбу власть имущих.

В умении выявлять предателей герцогу Валентино равных не было. Он не ждал, пока те выдадут себя действием, ибо тогда с ответными мерами можно и опоздать. Нет, он предпочитал раскрывать заговоры во время их подготовки. И из всех методов противоборства с ними отдавал предпочтение одному, по его мнению - самому эффективному - заманить заговорщиков в западню, где их и прихлопнуть.

Подозревая, и не без оснований, что в мрачном дворце Раньери зреет заговор, он повелел Агабито через своих многочисленных шпионов распустить слух о том, что у него возникли серьезные разногласия с несколькими капитанами, сделав упор на честолюбивом и способном Анджело Грациани, к которому, мол, он отнесся с особой несправедливостью, и теперь капитан только и ищет возможности отомстить.

Сплетня эта распространялась со скоростью лесного пожара. В тавернах ее подхватили слуги Раньери и тут же доложили о случившемся своему господину. Грациани упоминался в паре с Рамиро де Лоркуа, в те дни назначенным герцогом на пост губернатора Чезены, и какое-то время Раньери и Синибальди не могли решить, на ком же им остановить свой выбор. Однако в конце концов они отдали предпочтение Грациани. Де Лоркуа, конечно, занимал более высокий пост и, соответственно, пользовался большим влиянием, но для их целей такого и не требовалось. А вот Грациани временно входил в число телохранителей Чезаре Борджа, то есть как нельзя лучше вписывался в намеченный ими план. Кроме того, в слухах выпячивались возникшие разногласия между Борджа и молодым капитаном, а де Лоркуа упоминался вскользь. Были также предприняты определенные меры, чтобы окончательно убедить Раньери в достоверности слуха.

Молодой капитан даже не подозревал о том, что говорилось за его спиной, и об испытании, которое готовилось для проверки его преданности герцогу. А потому очень удивился, получив в последний день октября, визит принца Синибальди в Римини уже подходил к концу, неожиданное приглашение от графа Раньери.

Грациани оказался в приемной герцога как раз в тот момент, когда Раньери вышел от его светлости. И прямиком направился к Грациани.

- Капитан Грациани?

Капитан, высокий, широкоплечий, затянутый в кожу, с мечом у пояса, разительно отличающийся от разодетых придворных, поклонился.

- К вашим услугам, мой господин, - с Раньери он говорил впервые.

- Принц Синибальди, мой высокочтимый гость, выделил вас среди прочих, Раньери понизил голос. - И хочет познакомиться с вами поближе. Он много слышал о вас и, я думаю, намерен обратиться к вам с предложением, которое, несомненно, обеспечит вам быстрое продвижение по службе.

Грациани зарделся от удовольствия.

- Но я служу герцогу, - возразил он.

- Возможно, вам захочется перемен, когда вы выслушаете его предложение, - гнул свое Раньери. - Принц желает, чтобы вы пришли на встречу с ним в мой дом сегодня, в первом часу ночи.

Польщенный вниманием столь высокой особы, Грациани не смог отказаться. Да и едва ли, рассудил он, герцог обвинит его в предательстве, если он выслушает предложение принца. В конце концов, перемена хозяина естественна для наемника. Он поклонился.

- Я буду у вас.

Раньери кивнул, улыбнулся и проследовал дальше.

И лишь потом, когда Грациани задумался над содеянным, в душе его зародилась тревога. Раньери сказал, что принц выделил его. А как такое могло случиться, если, теперь-то он это вспомнил, пути их никогда не пересекались? Странно, пожал плечами Грациани, а уж далее мысли его потекли в нужном направлении, так что ему не составило труда прийти к логичному заключению. Он достаточно разбирался в межгосударственных отношениях, чтобы понимать, какие чувства вызывает Чезаре Борджа у венецианцев. И здравый смысл подсказывал ему, что Раньери, преданный соратник изгнанного из города Малатесты, ненавидит герцога всей душой, а потому доверять ему, естественно, нельзя.

То есть принц Синибальди наверняка предложит ему предать герцога, так что, отправившись во дворец Раньери, он попадает в западню, выбраться из которой уже не сможет. Ибо заговорщикам ради собственной жизни придется убить того, кто, узнав об их планах, откажется составить им компанию. И Грациани уже видел, как его тело, с кровавой раной на спине от удара кинжалом, прибивает к берегу Мареччьи. Благо дом Раньери располагался более чем удобно для такого черного дела.

Но если внутренний голос предостерегал Грациани от встречи с принцем Синибальди, честолюбие убеждало его в обратном, твердя, что опасения эти напрасны. Венеции требовались кондотьеры. Богатая Республика хорошо платила своим слугам. И у принца он мог рассчитывать на более быстрое продвижение по службе, ибо под знаменем герцога собрались едва ли не все самые удачливые капитаны. Так что вполне возможно, что принц предложит ему именно то, о чем и говорил граф Раньери. Короче, Грациани решил, что пойдет во дворец последнего. Ибо только трус боится беспочвенных страхов. Но и лишь дурак пренебрегает мерами предосторожности на случай, что подозрения его подтвердятся.

А потому, когда в первом часу ночи Грациани вошел во дворец, полдюжины солдат спрятались в его непосредственной близости под командой верного Барбо, получившего четкий приказ: "Если я попаду в трудное положение или жизнь моя будет в опасности, я сумею разбить окно. По этому сигналу врывайтесь во дворец. Пусть один из твоих людей смотрит и за окнами, выходящими на Мареччью. Возможно, мне придется разбить окно с той стороны".

Убедившись, что люди его все поняли и готовы при необходимости прийти на выручку, Грациани с легкой душой отправился на встречу с послом Венеции.

Глава 2

Решительной походкой, со спокойным лицом вошел Грациани, сопровождаемый одним из мавров, в зал с низким потолком, где ожидал его принц.

Грациани отметил, что дверь ему открыл один из слуг Раньери, но того не пустили на порог покоев, занимаемых Синибальди. Отсюда следовало, что во дворце Раньери принц скорее не гость, но хозяин. Оказавшись в ярко освещенном зале, Грациани увидел, что, кроме принца, его поджидают граф Раньери и еще шестеро мужчин. Тут уж не осталось сомнений, что подтверждаются самые худшие его опасения.

Зал, в который его ввели, протянулся на всю длину дворца, так что с одной стороны его окна выходили на улицу, а с другой - на реку Мареччью, неподалеку от моста Августина. Пол устилали ковры, на стенах висели дорогие гобелены, мебель черного дерева украшали инкрустации из слоновой кости. Освещался зал большой люстрой над камином и серебряными канделябрами, стоявшими на столе. В камине ревел огонь, ибо вечер выдался холодным и сырым.

Дверь за спиной Грациани мягко закрылась, и не успели его глаза привыкнуть к яркому свету, как выступивший вперед граф Раньери радушно, как равного, приветствовал его и повел к столу. Сидевший во главе его господин, высокий, стройный, со смуглой кожей, каштановой остроконечной бородкой, поднялся, чтобы добавить пару теплых слов к уже произнесенным Раньери.

Грациани, разумеется, сразу понял, что этот одетый в черное, элегантный мужчина, с усыпанным алмазами медальоном на груди, стоящим целое состояние, и есть принц Синибальди, чрезвычайный посол Республики святого Марка.

Кондотьер низко, но с чувством собственного достоинства поклонился, ибо не пристало солдату выказывать свое раболепие. Наоборот, таким поклоном обычно приветствовали соперника перед началом поединка. Затем выпрямился и застыл с каменным лицом.

Раньери пододвинул стул, Грациани сел, и взгляды шестерых, что не сдвинулись с места при его появлении, скрестились на нем. Из них Грациани узнал лишь одного Галеаццо Сфорца из Котильоны, которого он видел в Песаро: именно Галеаццо сдал город Чезаре Борджа после бегства своего брата. Затем взгляд Грациани задержался на Пьетро Корво, форлийце, одно время практиковавшем магию в Урбино. Человек этот выделялся из группы собравшихся дворян. Впрочем, выделялся бы он среди остальных и в любом другом обществе. Лицо трупа, желтая, грубая, туго обтягивающая скулы кожа, запавшие щеки, худая, морщинистая шея, бескровные губы, редеющие волосы цвета золы. Живыми на лице оставались только глаза, блестевшие, как в лихорадке. Корво являл собой столь отвратительное зрелище, что ни один человек, увидевший его впервые, не мог подавить пробегающую по телу дрожь.

Одна рука была у него желтая и скрюченная, как куриная лапа. Вторая, вместе с языком, осталась в Урбино, и того и другого он лишился по приказу Чезаре Борджа. Герцог рассчитывал, что это наказание лишит Корво возможности говорить и писать, но тот достаточно быстро научился обходиться без слов и держать перо в левой, напоминающей куриную лапу руке.

В Урбино его знали как Корвинуса Трисмегистуса, и магия куда как неплохо кормила его. Деньги текли бы рекой и дальше, да он неосмотрительно привлек к себе внимание Борджа.

Лишившись языка и правой руки, он уже не мог заниматься прежним делом, и, не владея магией в такой степени, чтобы отрастить себе новые взамен отрезанных, ему оставалось лишь люто ненавидеть человека, загубившего ему жизнь.

Вот и теперь яростный взгляд его глаз сверлил молодого капитана, когда тот занял предложенное ему место у стола. Бескровные губы разошлись, а сорвавшиеся с них звуки напомнили Грациани кваканье лягушек в жаркую летнюю ночь, значение же жестов Корво, обращенных к венецианцам, капитан истолковать не смог.

Граф Раньери тем временем сел у дальнего торца, напротив принца Синибальди. Сам принц, стоя, успокоил немого кивком головы, показывая тем самым, что все понял. Затем из-под камзола, две пуговицы которого были расстегнуты, венецианец извлек маленький золотой крест. Держа его двумя пальцами, он обратился к кондотьеру.

- Когда мы скажем вам, мессер Грациани, ради чего мы пригласили вас сюда, вам придется решать, присоединитесь ли вы к нам, дабы помочь в задуманном нами деле. Если наше предложение вам не подойдет, вы будете вольны покинуть этот дом. Но сначала я попрошу вас поклясться на этом кресте, что ни словом, сказанным или написанным, ни тем более действием вы не нанесете вреда сидящим за этим столом.

Принц смолк. Грациани гордо вскинул голову, хваля себя за то, что не отмахнулся от возникших у него подозрений. Оглядевшись, он увидел, что устремленные на него взгляды полны враждебности и недоверия, которые едва ли могла развеять его клятва.

По всему чувствовалось, что не зря затаились в темноте Барбо и его солдаты. Лица собравшихся в зале людей ясно указывали на то, что скоро ему понадобится их помощь.

Синибальди наклонился вперед, оперевшись о стол левой рукой, а правой протягивая крест капитану.

- Сначала на священном символе нашего Спасителя... - начал он, когда Грациани резко отодвинул стул и поднялся.

Он выяснил более чем достаточно. Здесь готовился заговор против государства или покушение на жизнь его повелителя, герцога Валентино. Сомнений в этом у него не осталось. И не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы осознать щекотливость сложившейся ситуации: если ему скажут что-то еще, а он сохранит услышанное в тайне, то станет соучастником заговора.

- Господин мой, принц, - воскликнул Грациани, - я уверен, что произошла какая-то ошибка. Я не знаю, что вы хотите мне предложить. Но мне совершенно ясно, что я рассчитывал услышать совсем другое предложение, принимая приглашение графа Раньери.

Из горла немого вырвался глухой рык, остальные молчали, ожидая продолжения, ибо капитан еще не высказался до конца.

- Не в моих правилах слепо бросаться в какую-либо авантюру, давать клятву касательно неизвестно чего. А потому позвольте мне незамедлительно покинуть вас. Господа, - он поклонился всей компании, - покойной ночи.

Грациани отступил на шаг от стола, всем своим видом показывая, что намерен уйти, и в тот же момент вскочили все остальные, выхватывая мечи и кинжалы. Они пришли в ужас, поняв, что допустили роковую ошибку. Ошибку, расплатиться за которую они могли лишь одним способом - своей головой. Раньери, оказавшийся самым проворным, заступил Грациани путь к двери.

- Мой господин, - твердым голосом обратился к нему молодой капитан, - я пришел сюда по дружескому приглашению, не зная, что меня может ждать. Я доверился вашей чести, мой господин, а потому и отпустить меня вы должны точно так же, по-дружески, ибо я по-прежнему в неведении, ради чего вы позвали меня.

- В неведении? - Раньери зло рассмеялся. От его привычной веселости не осталось и следа. - Значит, в неведении? Но подозрения-то у вас появились, и, похоже, вы не замедлите поделиться ими с...

- Пусть поклянется, - воскликнул Галеаццо Сфорца. - Пусть поклянется, что не скажет никому ни слова...

Но его прервал принц Синибальди.

- Разве ты не видишь, Галеаццо, что мы ошиблись в выборе? Разве тебе неясны намерения этого человека?

Грациани, однако, не отрывая взгляда от Раньери, обращался только к нему.

- Мой господин, мой уход целым и невредимым для вас - вопрос чести. По вашей просьбе...

Его острый слух уловил какое-то движение за спиной, и он резко обернулся. Как раз вовремя, чтобы удар кинжала подкравшегося Пьетро Корво пришелся ему в грудь, а не в спину. Кольчуга, надетая под камзол (собираясь к Раньери, Грациани решил, что она по меньшей мере не повредит), не только спасла ему жизнь. С такой силой наносился удар, что лезвие, встретив на пути сталь, обломилось у самой рукояти.

А в следующее мгновение Грациани схватил это жалкое подобие человека за грудки и отшвырнул от себя. Немой врезался в Альвьяно, стоящего на полпути между столом и окнами. Тот отшатнулся, взмахнул руками, чтобы не потерять равновесия, и сбросил с эбонитового пьедестала мраморного купидона. Статуя разбила стекло и вывалилась на улицу.

Едва ли Грациани мог желать большего. Стекло разбилось, Барбо получил сигнал к действию, и никто из его врагов даже не подозревал об этом. Настроение его улучшилось. Мрачно улыбаясь, он выхватил длинный меч, обмотал левую руку плащом и бросился на Раньери, вынужденный оставить незащищенной спину.

Раньери, не ожидавший столь решительной атаки, отступил в сторону, освобождая капитану путь к двери. Но у Грациани и Б мыслях не было открывать ее. Он прекрасно понимал, что дверь, возможно, открыть он и успеет, а вот переступить порог - вряд ли, ибо гораздо раньше в спину ему вонзится полдюжины мечей и кинжалов. А потому у двери он повернулся, чтобы прислониться к ней спиной и встретить лицом к лицу тех, кто намеревался лишить его жизни.

Пятеро окружили его полукругом. Синибальди держался сзади, также с мечом в руке, но не собирался сам ввязываться в бой, предоставляя черную работу другим.

И хотя их было пятеро против одного, решение Грациани принять бой оказалось для них неожиданным, и он получил короткую передышку. За эти мгновения он успел оценить свои шансы. И счел их небезнадежными, ибо ему предстояло продержаться несколько минут, необходимых Барбо и солдатам, чтобы ворваться во дворец.

И тут же они надвинулись на него, выставив мечи и кинжалы. Грациани защищался, как мог, и надо отметить, защищался отменно. Сильный, гибкий, быстрый, длиннорукий, со стальными мышцами, отлично владеющий мечом, он был грозным противником в любом сражении. Конечно, в сложившейся ситуации, отбиваясь от пяти человек, он и помыслить не мог о нападении, отражая обернутой плащом рукой и мечом сыпавшиеся со всех сторон удары. Он прекрасно понимал, что любой выпад, пусть и очень удачный, выведет из строя лишь одного из нападающих. Он же сам откроется для ударов остальных. Атаковать он еще успеет, когда появится Барбо, и он сможет посчитаться с каждым из этих трусливых негодяев. А пока не оставалось ничего иного, как терпеть и молить Бога, чтобы тот поторопил Барбо.

Какое-то время судьба благоволила к Грациани, да и кольчуга пришлась весьма кстати. Ибо нападающие поняли, что единственное его уязвимое место голова, лишь когда от удара в бок Грациани меч Альвьяно переломился пополам, не причинив кондотьеру ни малейшего вреда. Синибальди, оттолкнув обезоруженного Альвьяно, занял его место, возглавив атаку на припертого к стенке кондотьера, вынужденного лишь защищаться, не имеющего ни единого шанса нанести ответный удар.

Тут же клинок принца, имитируя удар, неожиданно изменил направление, и мгновение спустя Грациани почувствовал, что его правая рука онемела. Осознав, что произошло, он перехватил меч левой рукой, а Синибальди тем временем нанес удар в голову. Парировать его Грациани не успел: не хватило доли секунды, что ушла, когда он перекладывал меч из руки в руку. Однако ему удалось ослабить силу удара и чуть отвести меч Синибальди. В результате принцу не удалось раскроить череп кондотьера, хотя из резаной раны обильно хлынула кровь.

У Грациани все поплыло перед глазами. Он выронил меч и сполз по стене на пол, с залитым кровью лицом. Нападающие приблизились, выставив мечи. Синибальди уже собирался перерезать кондотьеру горло, дабы покончить с ним навсегда, но его остановил гортанный вопль немого, который во время короткой схватки оставался у разбитого окна, и громкие удары во входную дверь.

Заговорщиков охватил ужас. Они поняли, что теперь деяния их не останутся безнаказанными, ибо Чезаре Борджа не щадил тех, кто выступил против него, будь они патриции или плебеи. Удары внизу звучали все громче, как и крики, требующие открыть дверь.

Раньери грязно выругался.

- Мы в ловушке! Нас предали!

Что тут началось! Заговорщики заметались по залу, задавая друг другу вопросы, остающиеся без ответа, пока наконец немой не указал им путь к спасению.

Бегом пересек он комнату, вскочил на мраморный стол у окна, что выходило на реку. Открывать окно Пьетро Корво не стал, дабы не терять драгоценного времени. Второй раз попадать в руки Борджа ему никак не хотелось. А потому он высадил окно своим телом и в звоне разбитого стекла, сопровождаемый градом осколков, полетел в ледяную воду.

Остальные последовали за ним, как овцы - за бараном. Один за другим вскакивали они на мраморный стол, а затем через разбитое окно прыгали в реку. Никто даже не задумался над тем, что их могло унести в море, случись в это время отлив. Но, к счастью для них, вода прибывала, а потому они выбрались на берег у моста Августина, все, кроме Пьетро Корво, который утонул, и Синибальди, оставшегося в зале.

Как и Грациани, Синибальди носил под камзолом кольчугу, ибо понимал, что последняя может оказаться далеко не лишней, учитывая характер дел, которыми ему приходилось заниматься. Не такой импульсивный, как остальные, он успел оценить свои шансы на спасение, перед тем как прыгнуть в реку, и пришел к неутешительному выводу, что металл утащит его на дно. А потому он задержался, чтобы снять кольчугу.

Напрасно призывал он остальных обождать его. Ответил ему лишь Раньери, да и то перед самым прыжком.

- Ждать? Святой Боже! Вы сошли с ума? Чего нам ждать? - но задержался еще на несколько мгновений, чтобы объяснить, почему они должны бежать. - Нам никак нельзя попадать в руки Борджа. И покончить с ним - наша главная задача, иначе все мы покойники. Да и сделать это нужно этой ночью, как мы и намечали. Нас подвела слишком затянувшаяся подготовка. Мы могли бы справиться и без этого идиота, - он махнул рукой в сторону Грациани, - как я и говорил вашей светлости. И справимся, будьте уверены. Отступать нам некуда, ибо герцог нас не пощадит, - с тем Раньери выпрыгнул из окна вслед за остальными.

В спешке Синибальди начал расстегивать пуговицы камзола, но не управился и с двумя, как рухнула входная дверь, зазвучали сердитые голоса, и на лестнице раздались тяжелые шаги.

Синибальди, все еще в камзоле и кольчуге, метнулся к окну, решив, что лучше утонуть, чем попасть в руки палача. И уже вскочил на стол, когда вспомнил о неприкосновенности, гарантированной ему занимаемой должностью. В конце концов он - посол Венеции, а потому его нельзя тронуть и пальцем, не вызвав неудовольствия Республики. Так что беспокоится он напрасно. Бояться ему нечего, какими бы ни были доказательства его вины. Даже показания Грациани не составят угрозы священной личности посла, да к тому же велика вероятность того, что Грациани умолк навсегда.

Принц сунул меч в ножны, одернул камзол и приготовился к встрече. Даже прошел к двери и распахнул ее, приглашая к себе тех, кто ворвался во дворец.

- Сюда, сюда!

Возглавляемые Барбо, солдаты смели принца с пути, ворвались в ярко освещенный зал, огляделись. Увидели лежащего на полу, залитого кровью капитана, все, как один, повернулись к принцу и грозно двинулись на него.

Но Синибальди гордо выпрямился, не выказывая паники.

- Если вы тронете меня хоть пальцем, пеняйте на себя, - предупредил он их. - Я принц Маркантонио Синибальди, посол Венеции.

- Будь ты принцем Люцифером и послом ада, тебе придется ответить за содеянное здесь, - прорычал в ответ Барбо, - и за все раны нашего капитана. Взять его!

Солдаты с готовностью повиновались, ибо любили своего командира. Напрасно венецианец ругался, угрожал, молил, протестовал. Они вели себя так, словно и слыхом не слышали о неприкосновенности посла. Принца обезоружили, заломили руки за спину, связали их, как обычному преступнику, тычками вытолкали из зала, свели по лестнице и оставили, без плаща и шляпы, на продуваемой ветром улице.

Двое солдат, согласно приказу Барбо, остались в зале, сам он, опустившись на колени, склонился над своим капитаном, чтобы посмотреть, дышит ли тот. Грациани тут же открыл глаза, с помощью Барбо сел, смахнул с глаз ослепившую его кровь. Барбо и ругался, и улыбался от радости.

- Жив я, Барбо, жив, - говорил Грациани едва слышным шепотом. - Но, клянусь Богом, ты поспел вовремя. Еще минута, и для меня все было бы кончено, да и для герцога тоже, - он чуть улыбнулся. - Когда я понял, что героизм более не для меня, мне пришлось схитрить. Если не можешь играть льва, приходится удовлетвориться ролью лисы. С такой раной на голове и залитым кровью лицом нетрудно притвориться покойником. Но я оставался в сознании, а потому слышал все, что здесь говорилось, хотя не мог пошевелить и пальцем... - он запнулся, голова его поникла, чувствовалось, что уходят последние силы. Но Грациани все-таки сумел продолжить, ибо слишком многое зависело от его слов. - Немедленно отправляйся к герцогу, Барбо. Поторопись! Скажи ему, что против него готовится заговор... Что-то должно случиться этой ночью... Те, кто успел удрать отсюда, не успокоятся. Пусть поостережется. Иди скорее. Скажи ему, что я...

- Их имена! Имена! - воскликнул Барбо, видя, что капитан вот-вот потеряет сознание.

Грациани посмотрел на него невидящими глазами. Губы его шевельнулись, но с них не слетело ни звука. Веки опустились, голова упала на плечо Барбо. Он выполнил свой долг, предупредил герцога о заговоре и провалился в блаженное забытье.

Глава 3

Спешность, на которую напирал Раньери, говоря, что покончить с герцогом необходимо этой ночью, объяснялась просто: наутро Чезаре Борджа покидал Римини, чтобы повести армию на Фаэнцу.

А потому члены совета и дворянство города дали в его честь прощальный банкет. На него собрался не только весь цвет общества Римини, но и многие дворяне, изгнанные из своих поместий Малатестой, а теперь вернувшиеся, дабы получить назад отнятое у них тираном. Пришли они с женами, чтобы засвидетельствовать почтение герцогу, пообещавшему восстановить справедливость и помочь незаслуженно обиженным.

Присутствовали на банкете и послы некоторых итальянских государств, посланные в Римини, чтобы поздравить Борджа с очередной победой. Но напрасно выискивал среди них молодой герцог Маркантонио Синибальди, чрезвычайного посла Венецианской Республики. Не было его среди разодетых придворных, и герцог, который никогда ничего не упускал, сердито хмурился: он не любил загадок, а потому его очень интересовало, чем вызвано отсутствие посла недружественного ему государства.

Отсутствие это казалось тем более странным, что жена принца, стройная блондинка в усыпанном драгоценностями платье, сидела по правую руку от герцога, между председателем городского совета и папским легатом, то есть на почетном месте, свидетельствующем о том, сколь высоко ставит герцог Республику, которую представлял при его дворе ее муж.

Мог бы заметить герцог и отсутствие еще одного человека, графа Раньери, который, однако, предупредил председателя совета, что не придет, сославшись на плохое самочувствие. Но мысли Борджа были заняты принцем. Он сидел на троне, молодой, энергичный, в камзоле из золотой парчи, и задумчиво оглядывал зал, а пальцы его то и дело теребили бороду.

Банкет подходил к концу, и кастелян уже просил гостей отойти к стенам, дабы освободить середину для актеров, посланных из Мантуи прекрасной маркизой Гонзага. Они собирались сыграть комедию, чтобы повеселить благородное общество.

Но неожиданно комедия обернулась трагедией, состоящей, правда, из монолога, произнесенного одним актером, раскидавшим по пути слуг, загораживавших ему путь к герцогу. Как уже понял читатель, актером этим был посланный Грациани Барбо.

- Мой господин! - воскликнул он. - Герцог, господин мой! - одновременно он все еще отпихивал слуг, не оставивших попыток остановить его. - Прочь с дороги, скоты! Говорю вам, я должен поговорить с его светлостью. Прочь с дороги!

Шум в зале стих. Одних придворных покоробило появление в зале солдафона, другие подумали, что это начало спектакля.

И тут же раздался суровый голос Борджа: "Дайте ему пройти!"

Слуги мгновенно исполнили приказ, ибо у Барбо были тяжелые кулаки, и он, не задумываясь, пускал их в ход. А Барбо твердым шагом направился к герцогу, отдал честь.

- Кто ты? - рявкнул Борджа.

- Меня зовут Барбо, - ответил солдат. - Я служу в кондотте мессера Анджело Грациани.

- Почему ты ворвался сюда? Что тебя привело?

- Заговор, мой господин, вот что привело меня к вам... - отрапортовал Барбо.

Придворные ахнули. Лицо же Борджа оставалось бесстрастным. Он ждал продолжения, не сводя глаз с посыльного. И Барбо заговорил дрожащим от волнения голосом:

- Мой капитан, мессер Грациани, лежит без чувств с разбитой головой в некоем доме, а иначе он стоял бы сейчас перед вами, мой господин, и дал бы вам полный отчет о случившемся. Я же могу рассказать о том немногом, что видел сам, да передать вам несколько его слов.

По его приказу мы, солдаты его кондотты, наблюдали за неким домом, в который он вошел в первом часу ночи. По получении определенного сигнала нам было велено ворваться в этот дом. Сигнал мы получили. Действуя согласно приказу...

- Подожди, подожди, - прервал его герцог. - Давай с самого начала и попроще. Ты вот сказал, некий дом. А конкретнее?

- Дворец графа Раньери, мой господин.

По залу прошелестел шумок, а справа от герцога раздался легкий вскрик. Вскрик этот привлек внимание Борджа, он чуть повернул голову и увидел, что принцесса Синибальди, побледнев, как полотно, откинулась на спинку кресла, ее синие глаза переполнял страх. И герцогу вполне хватило увиденного, чтобы догадаться о причине отсутствия Синибальди. Теперь он знал наверняка, где принц провел этот вечер. И пусть Барбо еще не рассказал о заговоре, что замышлялся против него, герцог не сомневался, что Синибальди приложил к нему руку.

А Барбо тем временем продолжил:

- По сигналу, мой господин, мы ворвались...

- Подожди! - вновь оборвал его герцог.

Поднял руку, и в зале мгновенно воцарилась тишина.

Барбо застыл, с нетерпением ожидая, когда же ему дозволят окончить рассказ. А взгляд герцога нашел посла Венеции Паоло Капелло, сидевшего слева от него. Напряженная поза, отразившаяся на круглом лице тревога еще более убедили Чезаре в том, что он не ошибся в своих рассуждениях.

Итак, за заговором стояла Венеция. Интриги этих торгашей привели к тому, что в доме Раньери одному из его капитанов разбили голову. И теперь посол Венеции при его дворе желает знать, что же произошло с чрезвычайным послом, чтобы незамедлительно принять надлежащие меры.

Чезаре знал, сколь опасно недооценивать хитрость и изворотливость Республики святого Марка и ее послов. Он понимал, что идет по тонкому льду, а потому действовать надлежит с предельной осмотрительностью. И, уж конечно, мессеру Капелло незачем слушать рассказ солдата, ибо не зря говорили древние: "Предупрежден - вооружен". Пусть посол пребывает в неведении. Может, его нерешительность и поможет выставить напоказ козни Венеции.

- Тут слишком людно, - бросил он Барбо и поднялся.

Следуя этикету, встали и все гости, за исключением супруги Синибальди. Страх лишил ее последних сил, она не могла пошевелиться, не то что оторваться от кресла. Герцог, естественно, не оставил этого без внимания.

Он помахал всем рукой, широко улыбнулся.

- Дамы и господа, я прошу вас занять ваши места. Я не хочу, чтобы это маленькое происшествие испортило вам веселый вечер, - затем он повернулся к председателю совета. - Если вы позволите мне покинуть вас на несколько минут...

- Разумеется, мой господин, разумеется! - воскликнул председатель. Сюда, ваша светлость, - он сам указал путь. - Тут маленькая комнатка. Вам никто не помешает.

Он пошел первым, за ним - герцог, последним - Барбо. Открыл дверь, низко поклонился, отступил в сторону. Герцог прошел в комнату, Барбо последовал за ним, дверь закрылась, отсекая поднявшийся в зале шум.

Комната была маленькая, но богато обставленная, возможно, предназначенная для отдыха Борджа, если бы тот пожелал покинуть гостей. В центре стоял стол, у него - обитое красным бархатом кресло. Свечи в серебряном канделябре давали достаточно света.

Чезаре уселся в кресло, взглянул на Барбо.

- Теперь рассказывай.

Барбо не заставил себя ждать. Выложил все, что знал, с красочными подробностями, не упуская ни единой мелочи, повторил слова Грациани и закончил сообщением о том, что захватил одного из заговорщиков - принца Маркантонио Синибальди.

- Надеюсь, что я все сделал правильно, - добавил он после короткой паузы. - Мы в точности следовали приказам мессера Грациани. Однако этот принц заявлял, что он - посол Венецианской...

- Черт бы побрал эту Республику и всех ее послов, - с жаром воскликнул Чезаре, выдавая переполняющую его ярость. Но тут же лицо его вновь стало бесстрастным. - Не волнуйся. Ты поступил, как и должно солдату.

Борджа поднялся и, повернувшись к Барбо спиной, прошел к окну. Постоял, гладя в звездную ночь, теребя бороду, глубоко задумавшись. Затем вернулся, с опущенной головой остановился перед Барбо, глянул ему прямо в глаза.

- Ты не знаешь, в чем цель заговора? Что они собирались сделать? Разбежались они или попытаются все-таки нанести удар этой ночью?

- Нет, мой господин. Я сказал все, что знал.

- А кто эти заговорщики?

- Понятия не имею, мой господин, хотя одного назвать нетрудно. Граф Раньери.

- Да, но остальные... И сколько их было...

Чезаре замолк на полуслове, вспомнив о принцессе Синибальди. Скорее всего, именно у нее он мог получить интересующие его сведения, во всяком случае, они не составляли для нее тайны. Именно на это указывала ее реакция на появление Барбо. Герцог мрачно улыбнулся.

- Передай председателю городского совета и принцессе Синибальди, что я прошу их прийти сюда. Потом жди дальнейших распоряжений. И чтоб никому ни слова.

Барбо отдал честь и вышел за дверь. А Борджа в задумчивости прохаживался у окна, пока дверь не открылась вновь, и председатель совета не подвел к нему принцессу.

Председатель сгорал от любопытства, но слова Борджа разочаровали его.

- Я лишь хотел, чтобы вы сопровождали даму. А теперь попрошу вас оставить нас одних.

Председателю не осталось ничего другого, как откланяться. Когда за ним притворилась дверь, Чезаре повернулся к женщине. От него не. ускользнули ни бледность ее щек, ни часто вздымающаяся грудь. И рассудил, что она достаточно испугана, чтобы заговорить.

А потому низко поклонился ей, улыбнулся и с должным почтением отвел к обитому бархатом креслу у стола. Она буквально упала на него, ибо ноги ее уже не держали. Промокнула губы платочком, а взгляд ее испуганных глаз не покидал лица герцога.

Борджа встал перед ней по другую сторону стола, оперся на полированную поверхность кончиками пальцев, наклонился вперед.

- Я послал за вами, мадонна, для того, - голос мягкий, вкрадчивый, чтобы предоставить вам возможность спасти шею вашего мужа от рук палача.

Страшная угроза, произнесенная бесстрастным, ровным голосом, ужасала еще более. Расчет герцога полностью оправдался.

- О Господи! - принцесса прижала руки к груди. - Святая дева Мария! Я знала, что все так и кончится! Сердце не обмануло меня!

- Умоляю вас, мадонна, не впадайте в отчаяние! Причины на то пока нет, - заворковал Борджа. - Принц Синибальди внизу, ждет моего решения. Но я хочу, чтобы его мы приняли вместе. Жизнь вашего мужа в ваших руках. Я отдаю ее вам. Как вы скажете, так и будет. Умрет ли он или останется жить.

Принцесса вгляделась в его молодое лицо, прекрасные глаза и вжалась в спинку кресла. Они никак не могла взять в толк, чем вызваны эти слова, успокаивающий тон. Именно такого эффекта и добивался герцог. Полностью запутать, подавить волю, превратить в податливый воск.

Принцесса чуть покраснела.

- Мой господин! Что-то я вас не пойму. Вы... - тут она вспомнила о своем статусе и продолжила куда более уверенно: - Принц Синибальди - посол Республики Венеция. Его личность священна. Подняв руку на него, вы поднимаете руку на Республику, которую он представляет, и она не замедлит отомстить. Вы не посмеете тронуть его и пальцем.

Герцог добродушно улыбнулся.

- Пальцем его уже тронули. Разве я не сказал вам, что он, связанный, дожидается внизу моего решения? Но повторяю, я хочу, чтобы решение это мы приняли вместе.

Но принцесса словно и не слышала его.

- Вы не посмеете! Не посмеете!

Улыбка медленно сползла с лица герцога.

- Не стану разубеждать вас, - куда суровее молвил он, повернулся на каблуках и направился к двери, давая понять, что говорить более не о чем.

Столь резкая перемена вновь повергла принцессу в ужас. Она вскочила, одной рукой оперлась о стол, другой нервно комкала носовой платок.

- Мой господин! Мой господин! Постойте! Пожалейте меня!

Герцог обернулся, взявшись за ручку двери.

- Я пожалею вас, мадонна, если вы научите меня жалости, сами проявите жалость по отношению ко мне, - медленным шагом он вернулся к столу. - Ваш муж участвовал в заговоре. Вина его полностью доказана. И только вы можете спасти его от заслуженного наказания, только благодаря вам он может попасть не в руки палача, но в ваши объятья.

Герцог заглянул ей в глаза, и лишь несколько секунд выдержала она его взгляд, а затем опустила голову. Лицо ее вновь побледнело.

- Что... что требуете вы от меня? - едва слышно выдохнула принцесса.

С ответом герцог не помедлил и секунды.

- Расскажите все, что известно вам о заговоре, в котором участвовал ваш муж.

Принцесса вскинула на него глаза, пошатнулась. Борджа поддержал ее, усадил в кресло. И продолжил, памятуя, что железо надобно ковать, пока оно горячо:

- Прошу вас, мадонна, говорите. Не испытывайте моего терпения. Учтите, что те сведения, за которые я готов заплатить вам столь щедрую цену, я мог бы получить пыткой у вашего мужа. Буду с вами предельно откровенен. У меня нет желания накалять отношения с Венецией, и я не люблю прибегать к крайним мерам, чтобы добраться до цели. Но, клянусь Богом, если ничего другое не поможет, если вы будете упорствовать, принца Синибальди вздернут на дыбе, а ежели после этого он останется жив, отдадут палачам, будь он хоть послом Империи. Я - Чезаре Борджа, - брови его сдвинулись к переносице. - Зам известно, какой репутацией пользуюсь я в Венеции.

Принцесса подняла на него глаза.

- Вы предлагаете мне его жизнь... жизнь и свободу... в обмен на эти сведения?

- Именно так.

- Но...

- Если вам нужны гарантии, мадонна, вы их получите. Клянусь вам моей честью и надеждой попасть на небеса, что ни я, ни кто-либо другой не причинят принцу Синибальди никакого вреда, и с его головы не упадет ни волоска, если я узнаю все подробности готовящегося заговора и таким образом смогу избежать расставленной мне ловушки.

Такие резоны она понимала. Он предлагал ей жизнь Синибальди в обмен на собственную безопасность. И все-таки принцесса колебалась, думая о своем муже.

- Он обвинит меня...

Глаза Чезаре сверкнули. Он наклонился к принцессе.

- Он никогда не узнает о нашем разговоре.

- Вы... вы даете мне слово? - настаивала она, убеждая себя, что уж в этом случае ничего плохого не случится.

- Я уже дал вам его, мадонна, - последнюю фразу герцог произнес с неохотой. Ему не хотелось связывать себя подобным обязательством, но он чувствовал, что иначе заставить ее говорить не удастся. Борджа не привык легко прощать обиды, и мысль о том, что Синибальди уйдет безнаказанно, совсем не радовала его. Но он не видел другого способа отвести нацеленный на него удар.

- Я уже дал вам его, мадонна, - повторил Борджа, - и не отступлюсь от него.

- То есть вы даже не скажете ему, что вам все известно? И полученные от меня сведения используете лишь для обеспечения собственной безопасности?

- Совершенно верно, - заверил ее герцог, теперь уже уверенный в том, что она от него ничего не утаит.

И принцесса рассказала все, что знала сама. Прошлым вечером Раньери и принц Синибальди засиделись допоздна. И раньше у нее возникали подозрения, что ее муж и приятель изгнанного Малатесты что-то затевают. Ее обидела скрытность принца, его недоверие к ней, ибо он не делился с женой своими планами, а потому она подслушала их разговор и поняла, что готовится покушение на жизнь Чезаре Борджа.

- Граф Раньери говорил о сегодняшнем банкете, - продолжала она, подчеркивая, что другой такой удачной возможности может и не представиться. Именно Раньери мозг этого заговора, мой господин, искуситель, заманивший в свои сети остальных.

- Да, да, несомненно, - нетерпеливо вырвалось у Борджа. - Хотя сейчас и неважно, кто искушал, а кого искушали. Суть, давайте суть!

- Раньери знал, что на ночь вы вернетесь в замок Сигизмондо в сопровождении охраны и факельщиков. Где-то по пути, точного места я не знаю, вас будут поджидать два арбалетчика. Они-то и должны вас убить.

Она замолчала, но и Чезаре никак не отреагировал на ее слова. Лицо герцога осталось спокойным, словно речь шла не о его жизни. Принцесса продолжила:

- Но возникло одно препятствие. Раньери не полагал его непреодолимым, но для большей уверенности хотел избавиться от него. Он опасался, что вас будут сопровождать всадники, а потому арбалетчики могут попасть в них, а не в вас. Пешие охранники в расчет не шли, так как стрелы полетели бы выше их голов. Вот он и хотел, чтобы сопровождали вас только последние, чтобы арбалетчики не раздумывали, в кого стрелять. Отсюда и его стремление склонить к предательству одного из ваших капитанов, я думаю, в этом причина появления во дворце Грациани, которого, как я поняла со слов солдата, тяжело ранили. Раньери было известно, что Грациани вами недоволен, и он решил, что тот не откажется помочь.

Герцог Валентино улыбнулся. Он знал, что побудило Раньери прийти к столь опрометчивому выводу. А мгновение спустя улыбка стала жестче, отражая мысли Борджа.

- Это все, что я слышала, мой господин, - заключила принцесса.

Герцог откинул голову, коротко рассмеялся.

- Видит Бог, услышали вы более чем достаточно.

Она посмотрела на Борджа, и яростный блеск его глаз вновь поверг ее в ужас. Принцесса поднялась, напомнила герцогу о его клятве. Тут же видимые проявления гнева исчезли без следа, Борджа вновь радушно заулыбался.

- Будьте покойны, я дал вам слово, а как я сказал, так и будет. Ни я, ни кто-либо из моих людей не причинят вреда принцу Синибальди.

Она уже хотела поблагодарить его, на мгновение задумалась, дабы найти нужные слова, а когда нашла, герцог уже увлек ее к двери.

- Мадонна, вам пора идти. Мне представляется, что вы смертельно устали. И чувствую, что виноват в этом я.

Она не стала отрицать его правоты, добавив, что хотела бы немедленно вернуться домой.

- Принц вскоре последует за вами, - пообещал Чезаре, взявшись за ручку двери. - Сначала, однако, нам необходимо замириться, но, несомненно, это не займет много времени. И ни о чем не тревожьтесь, - добавил он, увидев страх, вновь мелькнувший в синих глазах, ибо принцесса вспомнила, каким путем обычно мирился Чезаре со своими врагами. - Все будет честь по чести. Мне не составит труда убедить его, что дружба со мной куда лучше союза с предателями, что заманили его в свои сети.

- Истинно так! Истинно! - воскликнула она, хватаясь за Соломинку, брошенную герцогом человеку, готовившему его убийство. - Он тут ни при чем. Его завлекли, уговорили.

- Как я могу в этом сомневаться после того, как вы мне все рассказали? - иронии в вопросе герцога она не уловила.

А Чезаре, поклонившись, открыл дверь.

Глава 4

Следом за ней вышел он в зал, где тут же стих шум, а сотня глаз устремилась на него и принцессу. Чезаре подозвал председателя городского совета и поручил принцессу его заботам, попросив проводить ее вниз, к карете.

Сам же глубоко поклонился ей на прощание, подождал, пока она и председатель покинут зал, а затем занял место за столом, улыбнулся, рассмеялся чьей-то шутке, словом, показал, что можно веселиться и дальше.

Он заметил, что Капелло то и дело бросает в его сторону тревожные взгляды. И ничуть не удивился, понимая, какая буря поднялась в душе венецианского посла, когда тот увидел, что принцесса Синибальди покинула банкет после продолжительного разговора с Чезаре. Мессера Капелло ждут сегодня сюрпризы, мрачно подумал герцог, а когда председатель совета вернулся, подозвал Барбо, который, выполняя приказ, остался в зале.

- Приведи сюда Синибальди, - скомандовал он, и над столами повисла гнетущая тишина.

Толстопузый Капелло, услышав эту команду, проворно поднялся со стула и направился к герцогу.

- Ваша светлость, - пробормотал он, - что случилось с принцем Синибальди?

- Подождите минуту-другую, и вы все увидите сами.

- Но, мой господин, умоляю вас учесть, что Республика...

- Имейте терпение, мессер, - оборвал его герцог и одарил таким злобным взглядом, что Капелло отшатнулся, как от удара.

Но остался рядом с креслом герцога. Бледный, с капельками пота, выступившими на лбу, с тяжелым, учащенным дыханием.

Двойные двери распахнулись. Вошел Барбо, за ним - четыре солдата из кондотты Грациани, между ними - принц Синибальди, чрезвычайный посол Республики Венеция. Но видом своим он скорее напоминал обыкновенного бандита, пойманного на месте преступления. Без плаща и шляпы, со связанными за спиной руками, в порванной одежде. Лицо его было мрачнее тучи.

Придворные в изумлении взирали на открывшееся перед ними зрелище.

По знаку герцога солдаты отступили от пленника, оставив его лицом к лицу с Борджа.

- Освободите ему руки, - последовал короткий приказ.

Барбо ножом перерезал веревку, стягивающую кисти принца Синибальди.

Чувствуя скрестившиеся на нем взгляды, венецианец попытался, как говорится, сделать хорошую мину при плохой игре. Откинув голову, выпрямился во весь рост, смело глянул в бесстрастное лицо Чезаре Борджа.

- По вашему ли приказу, господин герцог, священную особу посла подвергли столь недопустимому обращению? - прогремел его голос. - Я имею честь представлять здесь Республику святого Марка, которая, смею вас заверить, не потерпит такого бесчестия.

Около герцога на столе стоял флакончик с розовым маслом. Чезаре протянул руку, взял флакончик, вдохнул нежный аромат.

- У меня сложилось впечатление, возможно ложное, что вы нам угрожаете. Угрожать нам - пустое дело для всех, ваша светлость, даже для посла Республики Венеция, - и губы его изогнулись в улыбке, от которой Синибальди как-то разом сник, как, впрочем, и многие смельчаки до него, из тех, кому доводилось встретиться с герцогом лицом к лицу.

Капелло, стоя за спиной герцога, в отчаянии заломил руки и с трудом подавил стон.

- Я не угрожал вам, ваша... - начал Синибальди.

- Рад это слышать, - прервал его герцог.

- Я протестую, - заключил Синибальди. - Протестую против подобного обращения со мной. Эти грубияны-солдаты...

- Ага, - Борджа вновь поднес к носу флакончик с розовым маслом. - Ваш протест мы всенепременно рассмотрим. Как вы могли подумать, что я оставлю без внимания неподобающее отношение к послу столь могущественного государства. Прошу вас, продолжайте. Давайте выслушаем вашу версию ночного происшествия. Постарайтесь объяснить, жертвой чьей ошибки вы стали, и я обещаю вам, что виновные будут сурово наказаны. Накажу я их с огромным удовольствием, ибо подобные ошибки усложняют жизнь не только их допускающим, но и многим другим. Вы говорили о грубиянах-солдатах. Пожалуйста, продолжайте.

Но Синибальди не продолжил. Наоборот, начал излагать сказочку, сочиненную им за тот час-полтора, что он провел со связанными руками. Сказочку, по первому взгляду, убедительную, более того, абсолютно правдивую, если бы рассказывал ее не Синибальди, а Грациани. Но, так как Синибальди говорил от первого лица, она не выдержала маломальской проверки.

- Этой ночью меня пригласили на тайную встречу в доме графа Раньери, в котором меня поселили на время пребывания в Римини. Я пришел, ибо мне было сказано, что рассматриваться будет важный вопрос, вопрос жизни и смерти, имеющий ко мне самое непосредственное отношение.

В зале собралось несколько человек, но перед тем, как открыть мне истинную цель нашей встречи, они потребовали, чтобы я поклялся никому не говорить ни единого слова и не называть ни одного имени из собравшихся здесь, независимо от того, останусь я с ними или уйду.

Но я же не дурак, ваша светлость.

- А разве кто-нибудь в этом сомневается? - улыбнулся герцог.

- Я - не дурак, а потому сразу понял, что дело пахнет изменой. Они, конечно, знали, что я сразу раскушу их замысел. Не знаю, как это случилось, но у них сложилось ложное впечатление о том, что я готов участвовать в заговоре. В том и заключалась их ошибка, едва не стоившая мне жизни, из-за которой со мной обошлись столь неподобающим образом. О своих личных чувствах умолчу, они не представляют интереса для вашей светлости. Но я - посол, а потому должен требовать соответственного отношения к своей особе. Я сказал этим мужланам, кто я такой. Однако они не прислушались ко мне. И я...

- Господи, даруй мне терпение! - прервал его герцог. - Не начать ли вам с самого начала. Все это лишь слова, мессер. Ваше видение того, что случилось этим вечером. А нам нужны факты, которые можно доказать.

Синибальди согласно кивнул.

- Ваша светлость, как всегда, прав. Продолжу, однако. Где я остановился? Ах, да.

Когда от меня потребовали клятву, я сразу насторожился. Но, к сожалению, я поступил слишком опрометчиво, придя на это сборище, так как уже понял, что они не выпустят меня отсюда живым, чтобы я не рассказал об увиденном. Ибо им пришлось бы заплатить за это собственными жизнями. И я дал требуемую клятву, чтобы они не отправили меня в мир иной. Но тут же заявил, что не желаю более ничего слышать, а в особенности их планы. И предупредил, что заговор - дело гиблое, особенно, а я догадывался, что так оно и было, если цель его - покушение на вашу жизнь, ибо шпионов у вашей светлости больше, чем глаз у Аргуса. Далее я попросил дозволения откланяться, ибо дал клятву молчать.

Но люди эти слишком уж боялись предательства, да и не верили ни в какие клятвы. Они отказались отпустить меня, заявляя, что я сразу же их выдам. И словесная перепалка скоро перешла в обмен ударами. Они бросились на меня, один из них наткнулся на мой меч. Поднятый нами шум привлек, должно быть, внимание патруля, появление которого и спасло мне жизнь. Когда эти солдаты начали ломиться во дворец, заговорщики перепугались и попрыгали через окно в реку. Я остался, ибо не чувствовал за собой никакой вины. Солдаты же грубо схватили меня, связали мне руки, вытолкали на улицу, не слушая моих объяснений.

Из-за спины герцога раздался вздох облегчения. Капелло шагнул к креслу Борджа.

- Видите, мой господин, видите... - начал он.

- Подождите! - резко осадил его герцог. - Будьте уверены, что вижу я не хуже других и не нуждаюсь еще и в ваших глазах, мессер Капелло, - и продолжил, очень вежливо, обращаясь уже к Синибальди: - Мой господин, я искренне сожалею, что мои солдаты обошлись с вами столь непочтительно. Но я уверен, что вы в своем великодушии понимаете, что до того, как мы услышали ваше объяснение, все выглядело иначе, и даже у меня, а не только у простых солдат, сложилось впечатление, что виновная сторона как раз вы, а не кто-то другой. И я уверен, что, благодаря вам, нам удастся избежать каких-либо трений с Республикой Венеция, порожденных этим печальным инцидентом. Позвольте добавить, что я, возможно, не принял бы этого объяснения и захотел бы узнать имена тех, кто замешан, по вашему убеждению, в заговоре, если б оно исходило не от столь уважаемого человека, как вы, представляющего государство, дружба с которым для меня большая честь, - сказано все было искренне, без тени иронии.

- Я бы назвал вам их имена, ваша честь, но меня связывает данная клятва, - добавил Синибальди.

- Это я понимаю. А потому из уважения к вам и Республике, которую вы представляете, не стану задавать вопроса, ответить на который вам будет затруднительно. Давайте забудем обо всем, что произошло этим вечером.

Но тут Барбо, любивший своего командира, словно верный пес, не смог более сдерживаться. Ужели герцог сошел с ума, приняв на веру эту выдумку, лживую от первого до последнего слова?

- Мой господин, - подал он голос, - если все, что он сказал, правда...

- Если? - вскричал Чезаре. - Кто смеет в этом сомневаться? Разве это не принц Синибальди, посол Республики Венеция? Кто смеет сомневаться в его слове?

- Я, ваша светлость, - твердо стоял на своем солдат.

- Клянусь Богом! Какая наглость!

- Мой господин, если все, что он сказал - правда, то получается, что мессер Грациани - предатель, ибо мессера Грациани ранили в этой схватке. А этот человек говорит, что раненый им - один из заговорщиков.

- Именно так он и сказал, - кивком подтвердил Чезаре.

- Что ж, - левой рукой Барбо начал стягивать правую перчатку из толстой буйволиной кожи, - тогда я говорю, что он лжец, будь он принцем Венеции или ада, - и он поднял перчатку с явным намерением швырнуть ее в лицо Синибальди.

Но окрик герцога остановил его.

- Не сметь! - глаза его сузились. - Такая дерзость может дорого тебе стоить. Убирайся с глаз долой да возьми с собой своих людей. Но держись поблизости. Мы еще поговорим с тобой, может, сегодня, а может, завтра. Вон отсюда!

Устрашенный тоном и взглядом, Барбо отдал честь, злобно зыркнул на Синибальди и вышел из зала, полагая, что не сегодня вечером, так завтра утром ему на шею набросят петлю. Однако куда более бесила его возведенная на капитана напраслина.

Чезаре же повернулся к Синибальди, губы его разошлись в широкой улыбке.

- Извините этого болвана. Его подвела верность своему капитану. Завтра мы научим его, как должно вести себя в приличном обществе. А пока вам надо отдохнуть, отвлечься. Кресло принцу Синибальди! Сюда, рядом со мной. Садитесь, мой господин, надеюсь, мое гостеприимство сгладит те неприятные впечатления, с которых начался этот вечер. Но не след винить господина за глупость его слуг. Городской совет, который дает банкет в мою честь, позаботился об угощении. Вот это вино - отличное лекарство для раненой души, оно вобрало в себя ароматы тосканского лета. И нам обещали показать комедию. Господин председатель, где же эти актеры из Мантуи? Если они развеселят принца Синибальди, он, возможно, забудет о доставленных ему неприятностях.

Принц Синибальди не заставил просить себя дважды. Изумленный, не верящий своему счастью, еще гадающий, не сон ли все это, рухнул он в кресло, поставленное рядом с герцогом, выпил вина, поднесенного по знаку Борджа.

А тут перед ним появились актеры, и скоро внимание собравшихся захватил нехитрый, но занимательный сюжет комедии, которую они показывали высоким гостям. Лишь в голове принца Синибальди теснились другие мысли. Он анализировал происшедшее с ним, а более всего - те почести, что оказал ему герцог, дабы компенсировать причиненные ему неудобства. И в конце концов склонился к выводу, что в поведении своем герцог руководствовался страхом перед могущественной Республикой, которую он представлял. А потому настроение принца улучшилось до такой степени, что он уже с некоторым пренебрежением поглядывал на Борджа.

И Чезаре, не отрывавший взгляда от актеров, думал отнюдь не о сюжетной интриге. А вот придворных пьеса увлекла, и ни один из них не смотрел на герцога, а потому и не видел, сколь мрачно лицо его светлости. Как и Синибальди, герцога заботило предстоящее покушение. И он старался понять, сколь велико участие Республики святого Марка в заговоре, и не сам ли принц Синибальди - подосланный убийца. Борджа помнил, что на каждом шагу к вершине власти Венеция старалась поставить ему подножку, громоздила горы лжи, дабы испортить его отношения с Францией и Испанией, вооружала и снабжала деньгами его врагов.

Так не выбрала ли она на этот раз своим орудием принца Синибальди? Ответ мог быть только утвердительным, поскольку лично у принца претензий к нему быть не могло. Значит, в свое распоряжение Синибальди получил все ресурсы, которыми располагала Республика. И орудие это следовало сломать.

И, решив для себя, что надо сделать, герцог занялся поисками ответа на следующий вопрос - как? Действовать следовало осторожно, дабы самому не угодить в яму, которую он намеревался вырыть принцу. Прежде всего он дал слово, что ни он, ни его люди не причинят Синибальди ни малейшего вреда. Формально нарушить свое обещание он не мог, но это не лишало его возможности искать обходные пути. Да и не имело смысла убивать Синибальди, не выявив его сообщников. Наоборот, подобная торопливость могла привести к ответному удару, ибо сообщниками этими будет двигать жажда мщения. И заготовленная для него арбалетная стрела сорвется с ложа не этой ночью, но через день-другой. И наконец, имея дело с Венецией, ему не оставалось ничего иного, как обставить смерть Синибальди таким образом, чтобы у Республики не нашлось повода для недовольства.

Следовало иметь в виду и то, что версию Синибальди, пусть и насквозь лживую, мог опровергнуть только Грациани. Но Грациани лежал без чувств.

Такая вот сложная проблема встала перед Борджа, ее он и обдумывал, невидящими глазами наблюдая за игрой актеров. И читатель согласится со мной, что решение ее было куда как непростым делом, и путь к нему могла указать лишь изобретательность Борджа.

Герцога осенило, когда комедия подходила к концу. Мрачность с его лица как ветром сдуло, весело засверкали глаза. Откинувшись на спинку кресла, Борджа с интересом выслушал заключительный монолог главного героя. А затем первым зааплодировал, вытащил из-за пояса тяжелый, набитый золотом кошелек и бросил его актерам, дабы подчеркнуть свою высокую оценку их игры. После чего повернулся к Синибальди, чтобы обсудить с последним достоинства комедии, которую ни один из них практически не видел. Он смеялся и шутил с венецианцем, как с равным, источая обаяние, в котором с ним не мог сравниться ни один из современников.

Глава 5

Но вот подошел назначенный час, когда ко дворцу прибыли факельщики, чтобы сопроводить герцога в замок Сигизмондо Малатесты, где он жил, пребывая в Римини. Борджа поднялся, давая понять, что ему пора идти, и тут же к нему поспешили слуги и пажи.

Синибальди поклонился герцогу, дабы отправиться вслед за своей женой, которая, как ему сказали, покинула банкет раньше, потрясенная скандальным происшествием во дворце Раньери. Но герцог не хотел и слышать об его уходе. Наоборот, возблагодарил небеса за то, что те послали ему нового друга.

- Если бы не эта печальная история, ваша светлость, мы, возможно, не смогли бы так хорошо узнать друг друга. Простите меня, но я не сожалею о том, что она имела место.

Польщенному таким вниманием Синибальди не осталось ничего иного, как вновь поклониться, да столь почтительно, что стоявшие рядом разве что не слышали, как он бормочет "Domine non sum dignus" [Господи, я недостоин (лат.).], не видели, как в самоуничижении бьет себя в прикрытую кольчугой грудь. А рядом уже вертелся круглолицый Капелло, улыбаясь, мурлыкая, довольно потирая пухлые ручки, которые, берясь за перо, вылили на Чезаре не один ушат грязи.

- Пойдемте, ваша светлость, - продолжил герцог. - Вы проводите меня в замок, а там мы договоримся о нашей следующей встрече, которая, я надеюсь, произойдет в самом ближайшем будущем. Пусть с нами едет мессер Капелло. И я не потерплю никаких возражений. Ваш отказ я расценю, как выражение недовольства из-за неприятностей, свалившихся на вас не по моей вине и к моему глубокому сожалению. Не будем терять времени, принц. Нас уже ждут. Мессер Капелло, следуйте за нами.

С этими словами он взял Синибальди под руку и увлек к дверям по коридору, образованному окружившими герцога придворными. Казалось, герцог хотел, чтобы их поклоны достались не только ему, но и принцу, а Капелло тут же пристроился сзади, раздувшись от гордости, ибо впервые с момента его появления при дворе герцога последний выказывал должное почтение Республике святого Марка.

Они вышли во двор, освещенный светом сотни факелов. Тут же суетились слуги, подводя лошадей кавалерам, расчищая проход дамам к каретам. Два пажа принесли герцогу его плащ и шляпу. Плащ очень дорогой, из тигровой шкуры, расшитый золотом. Его подарил герцогу султан Баязет, прислав из Турции, и Борджа теперь всегда надевал этот плащ в холодную погоду, не только из любви к красивой одежде, но и потому, что плащ отлично защищал от сырости и ветра.

Но едва паж с плащом в руках остановился перед герцогом, тот повернулся к Синибальди.

- Господин мой, у вас же нет плаща! - голос его переполняла забота о ближнем. - Ночь такая стылая, а вы без плаща!

- Не волнуйтесь, ваша светлость, слуги найдут мне плащ, - ответил венецианец и уже повернулся к Капелло, чтобы отдать соответствующее распоряжение.

- Подождите, - остановил его Чезаре, взял свой плащ из рук пажа. - Раз уж вы потеряли свой плащ в моих владениях, да еще стараясь сохранить мне верность, позвольте мне заменить его БОТ этим одеянием. Пусть этот дар послужит также знаком того уважения, что испытываю я и к вашей светлости, и к Республике, которую вы представляете.

Синибальди отступил на шаг, и один из пажей потом сказал, что лицо его перекосилось от страха. Он заглянул в глаза герцога и, возможно, уловил слабый отсвет насмешки, которая, как показалось Синибальди, прозвучала в словах Борджа.

Синибальди, как уже заметил читатель, хватало ума быстро анализировать ситуацию, потому-то он и сумел переложить на свой лад историю с ранением Грациани, Вот и сейчас, получая бесценный дар, он сразу понял, что все это значит.

Герцога не обманула сочиненная им сказочка. Герцог с самого начала знал правду. И дружелюбие герцога, вызванное, как он полагал, страхом перед могуществом Венеции, не более как притворство, игра кошки с мышкой, пролог к завершающему удару.

Все это открылось Синибальди только теперь, когда он уже угодил в западню, куда заманили его хитростью и тонкой лестью. И выхода из нее для него не было. Ибо что он мог сказать? Разве мог он признаться, что, надевая плащ, подвергает себя смертельной угрозе? А как еще мог он отказаться от предложенной чести?

О том, чтобы не принять плащ, не могло быть и речи. Отклоняя дар правителя, да еще такого могущественного, как герцог Валентино и Романьи, он, чрезвычайный посол, наносил последнему оскорбление, причем не только от себя лично, но и от своей Республики.

По всему выходило, что куда ни кинь, везде клин. А герцог, улыбаясь, смотрел на него, протягивая плащ, несущий с собой неминуемую смерть.

Ругая Капелло последними словами, естественно, про себя, Синибальди обрел мужество в надежде. Прикинул, что после случившегося этим вечером заговорщики едва ли будут придерживаться намеченного плана. Скорее всего они отложат покушение до лучших времен. А случай разделаться с Чезаре наверняка представится.

За эту надежду он и схватился, как за соломинку. В конце концов, никаких фактов у Чезаре не было. Иначе герцог без колебания принял бы более решительные меры. Действия его основывались лишь на подозрениях, которые он и хотел проверить. А если, как и надеялся Синибальди, Раньери и его сообщники не выступят в эту ночь, Чезаре не останется ничего другого, как заключить, что подозрения его беспочвенны.

Такими вот рассуждениями укреплял Синибальди свой дух, понятия не имея о том обещании, что дал Борджа принцессе. К нему вновь вернулась прежняя уверенность. Да и колебания его длились лишь мгновения. Бормоча слова благодарности, он позволил надеть на себя плащ и украшенный мехом горностая берет Чезаре Борджа. Герцог настоял и на этом, дабы Синибальди не простудился на холодном ветру.

А болван Капелло видел лишь то, что происходило у него перед глазами. И наблюдая чуть ли не за раболепством Чезаре Борджа перед Республикой, он уже начал обдумывать строки письма в Совет Десяти [Высший государственный орган Республики Венеция.], в котором намеревался подробно изложить события этой ночи.

Итак, принц уселся в седло, а герцог встал у стремени лошади, словно простой конюх. И посмотрел на Синибальди снизу вверх.

- Лошадь эта очень живая, мой господин, настоящее дитя пустыни. Но я прикажу моим грумам постоянно находиться поблизости на случай, что она вдруг заупрямится или чего-то испугается.

И вновь Синибальди понял скрытый смысл слов герцога, который этими спокойными словами давал понять, что попытка избежать испытания не удастся.

Он поклонился, показывая, что все понял, и герцог отступил на шаг, надел простые черный плащ и шляпу, принесенные по его просьбе пажом, сел на неказистую лошадь, подведенную грумом.

С тем кавалькада и выехала на улицы Римини, все еще запруженные народом, ибо горожане хотели насладиться видом факельного шествия к замку Сигизмондо. И чтобы вознаградить горожан за долгое ожидание, всадники двигались шагом меж двух рядов слуг, несущих ярко горящие факелы.

Громкими криками приветствовали они появление герцога, ибо Чезаре Борджа, захватив Римини, изгнал из города прежнего правителя, жестокого тирана Пандольфо Малатесту. И народ выражал радость, увидев своего освободителя, так как все знали, что в его владениях царствовали здравый смысл и свобода, а не самодурство и притеснения.

- Герцог! Герцог! Валентино! - гремело вокруг.

И Синибальди, должно быть, единственный из кавалькады, понимал, что крики начинаются только при его появлении, то есть причина их - именно он, переодетый в плащ и берет герцога, сидящий на великолепной лошади. Его приветствовали жители Римини, в его честь бросали в воздух шляпы. Так оно и было, ибо лишь немногие в толпе знали Чезаре в лицо, а потому поняли, что высокий всадник в плаще из тигровой шкуры и алом, отделанном мехом горностая берете, восседающий на великолепном скакуне - отнюдь не герцог. И еще меньше обращали внимание на другого всадника, в черном плаще и шляпе, следующего в нескольких шагах позади, рядом с послом Венеция, который ехал на белом муле.

Процессия миновала широкую площадь у дворца и втянулась в узкую улицу, пересекавшую Римини с востока на запад, от моста Августина до Римских ворот.

Приветственные крики не смолкли и на углу Виа делла Рокка [Замковая улица (итал.).], а потому никто и не услышал звона арбалетной тетивы. И герцог понял, что ожидаемое им событие произошло, лишь когда кавалер в плаще из тигровой шкуры повалился на шею лошади.

Тут же к нему бросились грумы, чтобы поддержать седока. Всадники, что ехали сзади, включая Капелло, натянули поводья. А собравшаяся толпа затихла, когда человек, которого они принимали за Чезаре Борджа, несмотря на усилия грумов, выскользнул из их рук и повалился на землю, с арбалетной стрелой, торчащей во лбу.

- Герцог убит!

И, словно отвечая на этот крик, герцог привстал на стременах, с обнаженной головой, темно-русыми волосами, ставшими рыжими в отсвете факелов. Голос его сразу перекрыл поднявшийся шум.

- Это убийство! Кто осмелился на столь гнусное деяние? - и простер руку в сторону углового дома. - Туда! - приказал он алебардщикам, уже пробивающимся к нему сквозь толпу. - Обыскать дом и схватить всех, кого найдете внутри! Они убили посла Венеции, и, клянусь Богом, заплатят за это своими жизнями, кем бы Они ни были.

Солдаты сразу же окружили дом. Дверь рухнула под яростными ударами алебард, солдаты ворвались в дом, а Чезаре, сопровождаемый придворными, слугами и зеваками, проследовал на площадь перед замком.

У самых ворот герцог натянул поводья, и его алебардщики расчистили площадь, оттеснив людское море. Появившиеся из замка солдаты встали по флангам. Вот в этот пустой квадрат перед Борджа и втолкнули пятерых пленников, найденных в доме, из окна которого вылетела стрела, оборвавшая жизнь принца Синибальди.

Их подтащили к герцогу под яростный гул толпы, требующей немедленного наказания преступников. Рядом с ним, на своем муле, бледный, ничего не понимающий, сидел мессер Капелло. Чезаре Борджа специально подозвал его к себе, дабы единственный оставшийся в живых представитель Венеции при его дворе мог засвидетельствовать, что виновные в этом ужасном преступлении понесут заслуженное наказание.

Капелло был тугодумом, а потому сомнительно, что он нашел объяснение происходящего до того, как увидел лица бедолаг, что предстали перед герцогом. Вот тогда-то он осознал, что Синибальди приняли за Борджа, и голову принца пронзила стрела, предназначенная герцогу И тут же у посла зародились подозрения. Уж не к этому ли стремился герцог? Не специально ли подставил Чезаре Борджа принца? Не потому ли одел Синибальди в свои плащ и берет и посадил на своего жеребца?

Обуреваемый гневом, мессер Капелло повернулся к Борджа, угрозы едва не слетели с его губ, он даже протянул к герцогу руку, дабы указующий его перст не оставил сомнения в том, к кому они обращены. Но Борджа схватил его за запястье и заговорил первым:

- Посмотрите! Посмотрите, мессер Капелло! Взгляните, кого сюда привели. Это же граф Раньери, в доме которого останавливался принц, который называл себя его другом. Я и представить себе не мог, что Раньери способен на такую подлость. И эти двое тоже причисляли себя к друзьям Синибальди.

Капелло посмотрел в указанном направлении, и тут до него начала доходить суть происходящего, отчего гневный огонь в его глазах разом потух.

- А двое последних! - гремел Борджа. - Оба они в ливреях принца, его слуги, которым он, несомненно, доверял, как самому себе. Какие же мерзкие людишки эти убийцы! Как же низко может пасть человек!

Капелло глянул на герцога. Сколь искренне, сколь убедительно говорил он. Но Капелло ни на йоту не верил ему, да, собственно, Борджа к этому и не стремился. Обманывал он остальных. А с послом Венеции дело обстояло иначе. Он хотел, чтобы Капелло знал правду, но молчал.

А Капелло наконец-то понял, что другого выхода у него нет. И возблагодарил Бога, что не произнес слов, которые уже были у него на устах, ибо слова эти доказывали бы вину Синибальди и навлекли на его голову гнев Совета Десяти. С предельной ясностью осознал он, к чему приведет заявление о том, что Синибальди убили по ошибке, приняв его за герцога. Толковалось бы оно однозначно: именно Синибальди, а следовательно, и Республика Венеция готовили это покушение, ибо в доме, из которого произвели роковой выстрел, не было никого, кроме друзей и слуг принца.

- Мой господин, - крикнул Капелло так, что его услышали все собравшиеся, - именем Венеции я требую покарать этих убийц.

Таким образом, устами своего посла Венеции пришлось отвернуться от своих друзей, Раньери и иже с ним, и потребовать их смерти от рук человека, для убийства которого она их и наняла. Трагическая ирония происходящего не укрылась от посла, и он чуть не задохнулся от ярости. Ярость эта так и не покидала его до конца жизни. Свидетельство тому - многочисленные пасквили, порочащие род Борджа, вышедшие из-под его пера.

Чезаре, также большой поклонник иронии, хищно улыбнулся, не сводя глаз с бледного лица Капелло.

- Поверьте мне, оскорбление Республики Венеция я воспринимаю, как собственное. И кара моя будет жестокой.

Граф Раньери тем временем оправился от ступора, в который впал, когда Капелло бросил и предал его.

- Ваша светлость! - вскричал он, не желая погибать в одиночку, оставив Капелло безнаказанным. - Вам известно далеко не все. Выслушайте меня! Выслушайте!

Чезаре двинул лошадь вперед, так, чтобы оказаться над графом. Наклонился, встретился с ним взглядом.

- Мне нет нужды слушать тебя. Ты не можешь сказать мне ничего нового. Я знаю все. Так что отправляйся прямиком в ад. На заре я пришлю к тебе палача.

Развернул лошадь и во главе придворных поскакал к подвесному мосту в замок Сигизмондо.

На следующее утро первые же прохожие на улицах Римини увидели пять тел, свисающих в петлях с балкона дома, из окна которого вылетела стрела, убившая принца Синибальди. Так герцог Валентино покарал тех, кто совершил это чудовищное преступление.

Час-другой спустя Чезаре Борджа задержался на мгновение, чтобы взглянуть на повешенных, держа путь к воротам Римини. Армия покидала город, чтобы начать наступление на Фаэнцу. Изящество, с которым он отомстил Венеции, доставляло ему немалое удовольствие. Еще более радовали его те озабоченность и печаль, что охватят Совет Десяти, когда члены его узнают о событиях прошлой ночи. А узнав, потребуют подробных объяснений у своего посла.

И герцог не ошибся, предвкушая, что его ждут приятные минуты. Ибо неделю спустя, в Форли, где он готовил войска к штурму Фаэнцы, к нему прибыл мессер Капелло, испрашивая аудиенции. С собой он принес письмо Совета Десяти, в котором выражалась благодарность Чезаре Борджа за скорый и справедливый суд над убийцами принца Синибальди.

Письмо это пришлось герцогу по душе, но особую удовлетворенность испытывал он от того, что не нарушил слова, данного жене Синибальди. Ибо ни он, ни его люди никоим образом не мстили принцу за готовящийся им заговор.