Ричард С. Пратер. Обнажись для убийства Цицеро Москва 1993 5-7707-6928-9 Richard Scott Prather Shellshock Shell Scott-35

Ричард С. Пратер

Шеллшок

Глава 1

Это было по-летнему доброе южнокалифорнийское утро, когда вместо занятий в школе дети удирают за город, чтобы поваляться, закинув руки за голову, на шелковистой траве холмов, наблюдая за забавными рожицами, которые строят им проплывающие облака. Один из тех дней, когда мужчины чувствуют себя более сильными и смелыми, чем они были вчера, а женщины кажутся более привлекательными, расслабленными и склонными к любовным авантюрам.

Это был один из тех дней, когда я чувствовал себя так, словно стоит мне набрать побольше еще не успевшего пропитаться смогом лос-анджелесского воздуха, и я поплыву над тротуаром и смогу свернуть горы, если таковые встретятся на моем пути. В такой денек, когда кажется, сам воздух наполнен фантомами Судьбы, Удачи, Непобедимости и даже Кислородом, а я разом вдыхал все это, любая задача покажется куском торта, журавлем в руках.

Так я тогда думал.

Да, именно так и думал.

* * *

Меня зовут Шелл Скотт.

К сожалению, в то раннее октябрьское утро в понедельник мои девяносто с хвостиком килограммов при росте метр девяносто отнюдь не плыли над тротуаром. Я просто энергично шагал по Бродвею Лос-Анджелеса в направлении Гамильтон-билдинг, где на первом этаже располагается мое агентство с громким названием: «Шелдон Скотт, частный сыск». Еще не было девяти утра, может быть, час, а то и больше до того времени, когда я обычно появляюсь на работе, если только вообще на ней появляюсь.

Хейзл будет удивлена. Она будет поражена.

Хейзл – это маленькая, симпатичная, смышленая, деловитая и незаменимая, иногда чересчур говорливая, острая на язык штучка. Моя личная многофункциональная секретарша, она же машинистка, она же оператор, легко управляющаяся с компьютером, установленным в углу небольшой приемной, рядом с моим одноместным офисом.

Я быстро прошел через вестибюль Гамильтона, игнорируя гостеприимно распахнутый зев лифта, легко вбежал по лестнице, преодолевая по три ступеньки сразу, и влетел в кубрик Хейзл.

– Привет, привет и доброе утро, очень даже доброе, – выкрикнул я свои приветствия, сияя белозубой улыбкой в спину Хейзл. – Все великолепно, крошка, не так ли?

Она дробно выстукивала что-то на клавиатуре компьютера, и каждый ее удар превращался в символ на бледнолицем экране дисплея. Меня так и подмывало шутливо хлопнуть ее по аккуратной попке, примостившейся на краешке кожаной табуретки на четырех колесиках.

– Что великолепно?

– Да все!

Она крутанулась вместе с сиденьем, уперла кулачки в круглые бедра и смерила меня внимательным взглядом:

– Я было подумала, что жизнерадостный ублюдок, чуть не оглушивший меня своим дурацким приветствием, это один мой знакомый по имени Шелл Скотт. Но, по-моему, я ошиблась. Это явно не он.

– Он, дорогая! Собственной персоной!

– Никак невозможно. Он сейчас дома, спит. – Она подъехала ко мне на своем табурете. – Тот тип рычит, когда проснется, высовывает и засовывает обложенный язык и долго шлепает своими толстыми губами, страдая от вполне заслуженных последствий бурно проведенной ночи с непотребными девками и безмерными излияниями...

– Что эта женщина...

– ... тщетно пытаясь встать, чтобы тут же снова свалиться в постель...

– О какой попойке поет моя птичка?

– ... и проваляется в ней до обеда, или ужина, или следующего утра. То есть до того времени, пока не пройдет его спячка с лапососанием. – Хейзл окинула меня насмешливым взглядом. – Ты и впрямь похож на пробудившегося от зимней спячки белого медведя. С твоим жестким полуторасантиметровым подшерстком, лохматыми белыми бровями, зверски-свирепым лицом, обожженным полуденным солнцем... Правда, ты отдаленно напоминаешь мне долго отсутствовавшего хозяина заведения вроде бы под названием «Шелдон Скотт, какие-то там расследования». Однако никак не можешь быть им в... – она взглянула на крошечные блестящие часики на хрупком запястье, – ... восемь пятьдесят восемь утра.

– Я как раз один из тех, кого ты только что перечислила, – беззлобно проворчал я. – Во всяком случае, был до тех пор, пока ты не начала изничтожать мой имидж. Почему бы тебе не наброситься на меня и не откусить кусок уха?

Хейзл довольно улыбнулась, показывая, что утренняя разминка закончена.

– Тебе тут одно прелюбопытное письмо, Шелл.

– Письмо?

– Думаю, довольно важное, судя по тому, что его доставил специальный рассыльный полчаса назад. Я положила его тебе на стол – может быть, там бомба?

– Бомба? Здорово! Взлетим на воздух вместе и отправимся по разным адресам: ты – в рай, я – чуть пониже.

– Ладно! Хватит трепаться. Надо хоть изредка и работать.

Она развернулась и подъехала к компьютеру, перебирая стройными ножками по полу. Через секунду вновь раздалось ее дробное стаккато.

– О'кей, босс! Работать, так работать.

Войдя в кабинет, я сразу увидел посреди стола внушительный конверт, на котором было пропечатано: Бентли X. Уортингтон, эсквайр, патентованный адвокат, старший компаньон адвокатской фирмы «Уортингтон, Кеймен, Фишер, By энд Хью, Финикс, штат Аризона».

В самом деле интересное послание. Бентли был известным высокооплачиваемым адвокатом с большими связями. Он возглавлял одну из самых престижных адвокатских контор в Аризоне. Свой малый рост он с лихвой компенсировал величием духа и целостностью характера и в вопросах юриспруденции был педантом до мозга костей, хотя это вовсе не лишало его других приятных человеческих качеств. В прошлом он ангажировал меня пару раз: по делу о неожиданной пропаже одного человека, и позже – о пропаже одного миллиона в результате нечистой сделки. Мне удалось разыскать похищенного в небольшом городке Куортсайд, затерявшемся среди малонаселенной пустыни, а вскоре после этого и восемьдесят семь долларов – все, что осталось от украденного в результате аферы миллиона. Для этого мне пришлось немало попотеть, но с известной долей везения я раскрутил оба дела довольно быстро, заслужив редко звучавшее в устах Бентли: «Хорошая работа, приятель».

Вполне вероятно, в этом пухлом конверте находилось новое предложение от щедрого адвоката, который очень даже недурно отблагодарил меня в первых двух случаях. Однако прежде чем распечатать конверт и узнать, что кроме кактусов созрело для меня в благословенном штате Аризона в этот первый день октября, я покормил своих любимцев – гуппи, требовательно и лупоглазо таращившихся на меня через стекло аквариума.

Сорокалитровый овальный аквариум, отрада моей души, стоит у меня в офисе на подставке у стены справа от двери. Его созерцание действует на меня очень успокаивающе, располагая к посещающей меня иногда медитации. Особенно я люблю наблюдать за яркими шустрыми гуппи, менее известными под латинским названием Poecilia reticulata. Это чудо природы, величиной не более 3-4 сантиметров, представляет собой живой калейдоскоп всех цветов радуги, радует глаз и ублажает душу. Насыпав им сухого корма, я некоторое время следил за тем, как они гоняются за микроскопическими мумифицированными крабиками, выделывая в воде невообразимые кульбиты.

Кстати, если вы прислушивались к тому, что несколькими минутами раньше выговаривала мне Хейзл, считаю долгом предупредить, чтобы вы не очень-то верили тому, что она обо мне сказала. Во-первых, потому что она – женщина, и ей, как и всем представительницам слабого пола, свойственно все преувеличивать.

– Во-вторых, все, что она сказала, мягко говоря, не соответствует истине.

– В-третьих, даже если в чем-то она и была права, все равно не верьте ей, потому что женщинам вообще нельзя верить. И, наконец, если вы хотите узнать правду о ком-либо, лучше спросить его об этом самого, потому что кто лучше самого себя знает свои достоинства и недостатки? В данном случае можете спросить об этом меня, Шелла Скотта, и вот что я вам отвечу:

Я – довольно высокий, мускулистый, жилистый, бронзово-загорелый парень с очень здоровой внешностью и жизнеутверждающей силой, причем, во мне в избытке и первого, и второго. Мне тридцать лет, и я надеюсь, что никогда не постарею, если даже доживу до ста пятидесяти. У меня действительно очень светлые выгоревшие на солнце волосы, которые можно назвать белым или серым подшерстком. Но они жесткие, как проволока, и аккуратно подстрижены торчащим во всех направлениях ежиком длиной не более двух с половиной сантиметров. Густые белые брови нависают над живыми, блестящими здоровым блеском, всепроникающими, динамичными, кажется, серо-стальными глазами. Так что, как видите, пока что предвзятое описание моей внешности, сделанное неравнодушной ко мне Хейзл, явно не соответствует действительности.

Правда, мне дважды ломали нос, а поправить его удалось только единожды. И через правый глаз и щеку проходит довольно заметный шрам. Потом как-то раз мне отстрелили кусок левого уха. Так, небольшой кусочек, который все равно мне был ни к чему. И потом, это же левое ухо, а не правое. Должен признать, что иногда меня могли видеть в злачных заведениях города, где я за вечер съедал полбарашка, запивая литром-другим бурбона. Порой в компании веселых девиц – я эстет и люблю все прекрасное, особенно в женщинах. А кто говорил, что я – монах-затворник или евнух? С этим делом у меня все очень даже в порядке. Во всяком случае, ни одна из тех, с которыми я был, на меня не обиделась, и мы всегда расставались друзьями.

Теперь о недостатках. Ну, есть они у меня, есть, а у кого их нет?

Я уселся во вращающееся кресло, уперся локтями в стол красного дерева и открыл конверт, доставленный от Бентли X. Уортингтона. Из него выпало двухстраничное письмо на фирменной бумаге, напечатанное на машинке и подписанное широко и размашисто «Бентли»; отдельный листок плотной бумаги с напечатанными на нем какими-то именами, адресами, датами и прочей информацией, вырезка из газеты «Аризона Рипаблик» с датой шестидневной давности, написанной авторучкой под крупно выведенным заголовком: «Покушение на предположительно бывшего гангстера»; выцветшая фотография 6x9 маленького симпатичного ребенка. То ли мальчика, то ли девочки, сразу не угадаешь. На вид малышу было лет пять-шесть, и он был явно испуган перспективой прыгнуть в бассейн.

Самым интересным в объемном конверте был длинный зеленый чек, на котором вверху небольшими буквами было пропечатано. «Уортингтон, Кеймен, Фишер, By энд Хью», а ниже, крупными буквами – Шелдон Скотт, и стояла сумма прописью: 2000. К нему английской булавкой была прикреплена приписка: «Аванс для того, чтобы возбудить твой интерес, жадность или жалость. Все равно что, лишь бы сработало. Отныне ты морально обязан отыскать маленькую, а теперь гораздо повзрослевшую – Мишель. Не позднее, скажем, понедельника (что было сегодня!) Так что дерзай, приятель!».

«Дерзай, приятель!» Где-то я это уже слышал...

Я прочитал письмо, датированное воскресеньем, 30 сентября, то есть вчерашним днем. Оно начиналось словами:

«Шелдон, в понедельник днем 24 сентября, то есть ровно неделю назад, наш клиент мистер Клод Романель подвергся нападению (см. прилагаемую вырезку из газеты) двух неизвестных лиц, стрелявших в него и ранивших, но, слава Богу, не смертельно. Личность преступников и их настоящее местонахождение до сих пор установить не удалось. Сегодня я посетил мистера Романеля в Скоттсдейлской Мемориальной больнице, где он оправляется от полученных им ран. Вместе с настоящим письмом посылаю тебе составленный мною юридический документ большой срочности и важности, обеспечивающий перевод значительных активов, а вернее, всего состояния моего клиента в совместное владение с его единственной дочерью, урожденной Мишелью Эспри Романель (см. прилагаемую фотографию)».

Я на мгновение отложил письмо в сторону и внимательно взглянул на поблекшую старую фотографию. Итак, этот перепуганный насмерть малыш был девочкой. В таком цыплячьем возрасте трудно отличить мальчика от девочки. На ней были купальные трусики, угловатые колени выгнуты назад и друг к другу, личико скривилось и все как-то стянулось к центру, как будто в глаза било сильное солнце, или же она по нечаянности вместо апельсина откусила лимон.

«Какой гадкий утенок», – подумал я.

Я продолжил чтение письма.

"Сегодня вечером, в моем присутствии, мистер Романель подписал этот документ, немедленно передав таким образом совместный контроль над принадлежащими ему капиталом и акциями своей дочери. Вышеупомянутые документы должны быть в экстренном порядке подписаны Мишелью. Тебе, Шелдон, поручается в кратчайший срок и непременно тайно разыскать эту девушку и склонить, уговорить, заставить ее подписать эти документы. Только имей в виду, что об этом предприятии не должна знать ни одна живая душа, кроме нас двоих, нашего клиента и его дочери. В твоих розысках вообще не должно фигурировать имя «Романель». Равно, как и имя «Мишель Ветч» (см. ниже).

На отдельном листе ты найдешь девичье имя моей-нашей клиентки, точнее, дочери нашего клиента (которое она, скорее всего, уже изменила), а также дату и место ее рождения, полные имена ее родителей и другую полезную информацию, как то: ее рост, вес и пол на момент рождения. Мистер Романель по имеющейся у него информации знает, что в последние несколько месяцев в Лос-Анджелесе проживала только одна Мишель Ветч, подходящая по возрасту, и полагает, что она может оказаться его родной дочерью. Это все, что нам известно. Да плюс еще то, как она выглядела 20 лет назад (см. фото).

Однако, несмотря на столь скудную информацию, я заверил нашего очень щедрого клиента в том, что в руках способного, крайне одаренного и оперативного человека (догадываешься, кого я имел в виду?) даже столь скудная информация может оказаться более чем достаточной для быстрого розыска его дочери и для ее препровождения в мою контору в Хол Манчестер-билдинг для подписания вышеупомянутых бумаг. После успешного завершения задания, в чем я нисколько не сомневаюсь, ты обрадуешь несчастного отца, вернув ему давно потерянную дочь, и получишь свои законные десять тысяч в качестве гонорара за проделанную срочную работу".

Внизу страницы был напечатан постскриптум, а под ним от руки написано P. P. S. В постпоскриптуме говорилось: «Как ты, наверное, заметил, я дважды употребил выражение „строго конфиденциально“. Это продиктовано тем обстоятельством, что мистер Романель предупредил меня о возможности того, что о твоем задании узнают некоторые из его приятелей, ставших его злейшими врагами и, вполне возможно, организовавших нападение на него».

Это уже было интересно. Романель не зря обещал столь высокий гонорар за проделанную в общем-то легкую работу. Я задумчиво посмотрел на резвящихся в аквариуме гуппи, кисло взглянул на серое пятно на стене, совсем как та малышка с фотографии. Потом с трудом разобрал накарябанный мелким почерком постскриптум: «Звони, если возникнут вопросы».

Я улыбнулся, но не той улыбкой, которая бы обрадовала Бентли X. Уортингтона, если бы он сидел сейчас за моим столом. Я посмотрел другие материалы, начав с заметки шестидневной давности в газете «Аризона Рипаблик», озаглавленной: «Покушение на предполагаемого бывшего гангстера». Под заголовком более мелко было напечатано: «Стрельба на госпитальной автостоянке».

Я прочитал заметку дважды. В ней сообщалось, что в предыдущий день в Клода Романеля, который 20 лет назад, возможно, являлся активным членом преступной организации, называвшейся в то время «Арабская группа», было произведено несколько выстрелов, три из них попали в цель. Это произошло на парковке перед больницей «Аризона Медигеник» по Макдауэл-драйв в Скоттсдейле. В момент покушения жертва садилась в новый «седан-мерседес-бенц», когда из проезжавшей мимо машины, описанной просто как темно-серый «седан», раздались выстрелы из автоматического оружия. После этого нападавшие рванули на большой скорости в восточном направлении по Макдауэл-драйв в сторону города Меза, так что никто не мог их не только задержать, но и толком разглядеть.

Далее автор статьи сообщал, что потерпевшего отвезли на «скорой помощи» в Скоттсдейлский Мемориальный госпиталь, где в момент написания статьи ему делали операцию. Удачно подоспевший на место покушения репортер дальше сообщал: «За несколько минут до прибытия кареты „скорой помощи“ мистер Романель, находившийся в сознании, несмотря на три полученные раны, выразил желание в последний раз увидеть свою единственную дочь. – Пока еще не поздно, – заявил Романель репортеру, – я не видел ее более 20 лет, но надеюсь, что смогу разыскать ее и... Его заявление осталось незаконченным».

Когда я перечитал заметку, мне в голову пришла мысль о том, что Романель, возможно, вынужден был прервать интервью, поскольку в этот момент на место происшествия с воем сирены и визгом тормозов подрулила «скорая», и санитары вырвали умирающего Романеля из лап дотошного газетчика и уложили его на носилки. Я бы нисколько не удивился, если в узнал, что репортер спокойно продолжал брать интервью у лежащего на асфальте и пускающего фонтаны крови из трех дырок Романеля. Небось ублюдок спрашивал: «Какие последние слова вы хотели бы сказать нашим читателям, мистер Романель? Как вы себя чувствуете с тремя пулевыми ранениями? Что вы думаете по поводу контроля за продажей оружия в нашей стране, сэр? Полагаете ли вы, что одна из пуль прошила вам сердце, легкие или мочевой пузырь?»

Кроме того, во время чтения меня посетила и другая законная мысль: почему Клода Романеля, раненого перед самым входом в аризонскую больницу, повезли в «Скоттсдейл Мемориал», находящийся за добрых пятнадцать километров от места покушения?

Я записал эту интересную мысль в свой откидной блокнот вместе с другой необходимой информацией, любезно предоставленной мне адвокатом Уортингтоном. Романелю было 58 лет, последние 12 из которых он проживал в Скоттсдейле. После того как его оправдали 20 лет назад, он не имел никаких неприятностей с законом. В настоящее время он являлся «порядочным бизнесменом», вице-президентом крупного концерна «Чимаррон Интерпрайсиз». Президентом концерна был богатый местный гражданин Альда Чимаррон. Компания активно занималась строительством, подрядными работами, разработкой полезных ископаемых и производством всякого оборудования (в том числе для баров и ресторанов), а также разного рода благотворительностью.

На отдельном листке мелованной бумаги содержалась разрозненная дополнительная информация. Под крупно напечатанными именами и фамилией «Мишель Эспри Романель» были указаны дата ее рождения, из чего следовало, что 23 апреля ей исполнилось 26 лет, и имена ее родителей: Клода М. Романеля и его жены Николь, которым на момент рождения дочери было 32 и 24 года соответственно.

Бентли также указал номер палаты в госпитале «Скоттсдейл Мемориал», в которой в настоящее время лежал Романель, его номер телефона и адрес в Парадайз Вэлли и упомянул о том, что клиента, вероятно, выпишут из больницы в понедельник вечером или во вторник утром.

Я снял трубку и заказал междугородный разговор с офисом Бентли Уортингтона в Финиксе, в штате Аризона. Подождал не более минуты и услышал бодрый голос адвоката:

– Шелдон, старина, я ожидал, что ты позвонишь.

– Я тоже решил, что ты ждешь моего звонка.

– Как жизнь в благословенной Южной Калифорнии?

– Не так, чтобы очень.

– Брось, дружище, это на тебя непохоже.

– А это вовсе и не я, а какая-то адская смесь Шерлока Холмса, Агаты Кристи и трех ясновидцев. И этот конгломерат должен отыскать девушку, которую когда-то звали Мишелью Эспри Романель, а сейчас, может быть, зовут Мишелью Ветч; которая, возможно, живет в Калифорнии, или в каком-нибудь другом из 49 штатов Америки, если не за границей. И что самое потрясающее: я должен был сделать это еще вчера без единого упоминания ее имени и вообще каких бы то ни было имен. И все это в самых «благоприятных» условиях, когда банда гангстеров, расправившихся с ее отцом, явно возжелает отговорить меня от этого безнадежного занятия, используя в качестве контраргументов ножи, револьверы, бейсбольные биты, базуки и Бог знает что еще.

– Абсолютно точно, Агата ты моя двухметровая! – радостно отреагировал он. – Ты точно усек, что от тебя требуется, и проникся важностью и сложностью стоящей перед нами задачи. Ты всегда все схватываешь на лету, и я не...

– Бентли... Бентли...

– Шелдон... Шелдон... Взгляни на это с моей стороны. Учитывая ограниченность имеющейся в нашем распоряжении информации, а также срочность и конфиденциальность задания я, естественно, не мог поручить это дело рядовому сыщику и выбрал для его выполнения лучшего.

Я сжал трубку в руке и, пошарив глазами по стене, уставился на отражающее меня пятно на стене.

– О'кей, о'кей! Ты что, на самом деле хочешь, чтобы я нашел и доставил тебе ее на подносе?

– Совершенно верно.

– Я хотел спросить тебя об этом документе, который срочно должна подписать эта блудная дочь. Ты пишешь, что согласно ему, дочери в совместное владение переходят определенные активы, а в следующем параграфе говоришь, что они поступают под общей контроль. Может быть, я чего-то не понимаю, но, по-моему, здесь нет никакой разницы, я не прав?

– Нет, Шелдон. Этот документ подразумевает и то, и другое. Но поскольку ты не адвокат, я попытался тебе объяснить все легкодоступным языком, не прибегая к латыни и специфическим юридическим терминам. Короче говоря, этот документ в действительности является доверенностью inter vivos, в которой доверителем выступает Клод Романель, а доверенным лицом – двумя доверенными лицами – сам Клод Романель и его дочь или совладелица Мишель.

– Ну, Бог с ними! Я уже не рад, что спросил.

– ... Эспри Романель. Может быть, тебе будет более понятен такой термин как «пожизненная доверенность», хотя это не совсем точно с точки зрения юриспруденции, а посему...

– Стоп! Передохни! А то меня сейчас, действительно, стошнит. Твоя казуистика меня пугает. Поэтому быстро ответь мне еще на один вопрос, который, возможно, не точен, даже нелегален с точки зрения твоей юриспруденции. Ты сказал о значительной доле активов, акций, капитале и прочее. Насколько она значительна?

– Ну, парень, ты же должен понимать, что существует профессиональная этика, определяющая степень конфиденциальности в отношениях между адвокатом и его клиентом.

– Тогда всего хорошего.

– Постой! Не бросай трубку... Ну, скажем, несколько миллионов. Думаю, что не очень нарушу кодекс чести, делясь с тобой этой секретной информацией.

– Миллионов? Долларов?

– Да. Значительного их количества. Многих миллионов. Мелочь в данном случае не в счет.

– Как случилось, что Романель, который не видел свою дочь 20 лет, вдруг решил подарить ей эти миллионы? И почему он вообще не видел ее столько лет?

Бентли объяснил, что случилось так, что вскоре после того, как Мишели исполнилось шесть лет, он просто ушел из дома, оставив жену и ребенка.

– Эту вздорную сварливую старую клячу, как он сам выразился, – пояснил Бентли. – Имея в виду свою жену.

– Кроме шуток? Так и сказал «старую клячу»?

– Ну, он прибавил еще несколько эпитетов и метафор, типа змея, слюной которой можно лечиться от радикулита, мегера, фурия, медуза Горгона и громкоголосая Ксантиппа в едином лице.

– Любит пышные сравнения? И не любит женщин? Наверное, их брак был заключен явно не на небесах.

– Уж это точно. Что касается твоего вопроса о том, почему он вспомнил о дочери лишь сейчас, то по скупым замечаниям мистера Романеля, я пришел к заключению, что в те несколько секунд на стоянке в роковой понедельник он наконец осознал, что является в жизни главным, так как решил, что умирает. Вероятно, это озарение не покинуло его до сих пор.

– Он до сих пор думает, что умирает?

– У меня сложилось такое впечатление.

– Но ты помнишь, что его должны выписать из больницы сегодня или завтра.

– Правильно. Две из его ран оказались поверхностными, а третью – в живот – хирурги успешно заштопали. Вчера вечером мистер Романель позвонил мне и сообщил, что врачи сказали ему, что жизнь его вне опасности, и он скоро сможет покинуть больницу.

– Тогда в чем дело?

– Я и сам задавал себе этот вопрос, Шелдон. И не смог найти никакого ответа.

– В таком случае мне ничего не остается, как только позвонить ему и попытаться добиться от него вразумительного ответа.

– Так ты берешься за это дело?

Я помолчал, думая что же ответить.

– Шелдон? Ты меня слышишь?

– Во всяком случае попытаюсь сделать, что смогу, Бентли. Но не смогу приступить к нему вплотную день-два. Мне нужно еще подбить концы по последнему делу. Делу Эмбера.

– Хм... Эмбер. А, это связано с какой-то Мисс Обнаженной...

– Точно. Обнаженной. «Мисс Обнаженной Калифорнией», а ныне «Америкой»... Для того чтобы закруглить его, мне понадобится пара дней...

– Так не пойдет, Шелдон. Мой, то есть наш клиент требует быстрых результатов. У него какой-то зуд в заднице. Поэтому я обязан сказать ему, что ты приступаешь к этому делу немедленно и выдашь первые результаты не позднее, чем... завтра.

– Видишь ли, в чем дело... Местная полиция настаивает на кое-каких объяснениях с моей стороны... Возможно, я успею раскрутиться с ними сегодня. Поэтому я приперся в свой офис в такую рань. – Я помолчал, мысленно прикидывая свои возможности. – О'кей. Я переговорю с властями, подпишу официальное заявление. На это у меня уйдет время до полудня. Ну, а потом начну наводить справки о дочке Романеля. Только... Бентли, кого и что мне искать? Обычно я расследую конкретные дела, ищу конкретное физическое лицо, имеющее имя, описание внешности, или, ну, хотя бы что-нибудь, за что можно было бы зацепиться. В данном случае я располагаю только именем Мишель. Надеюсь, хоть им то я могу оперировать?

– Естественно.

– Тогда, может быть, дать объявление в газете? Скажем, такого примерно содержания: «Мишель, свяжись со мной, и я принесу тебе на блюдечке многомиллионное состояние...» Вздор какой-то! В этом случае мне остается только отсеять тысяч девятьсот Лжемишелей...

– Прекрасная идея! Дай такое объявление. Укажи в нем свои координаты. Подергай за веревочки. Разузнай, что можно, у своих информаторов. Словом, делай что хочешь, только не сиди на месте, созерцая собственный пуп!

– Бентли...

– Вот теперь это Шелл Скотт, каким я его знаю. Так я скажу мистеру Романелю, что он может рассчитывать на тебя? И ни о чем не беспокоиться, раз за дело взялся великий и ужасный, самый талантливый и оперативный...

– Завязывай, Бентли. Я сам позвоню Романелю как только...

– Великолепно. Поскольку наш клиент все еще находится в больнице и тебе придется звонить через коммутатор, пожалуйста, не называй себя.

– Что? Это еще почему?

– Ну, скажем, для большей секретности. Назовись больничному персоналу... хотя бы Вильямом В. Вильямсом, и мистер Романель будет знать, что это ты. В противном случае он просто не ответит на твой звонок. Понимаешь, Романель не хочет, чтобы твое имя значилось в регистрационной книге или даже осталось в памяти кого-либо из медсестер. На тот случай, если кто-нибудь захочет узнать, с кем контактировал мистер Романель. По вполне понятным причинам он не хочет, чтобы кто-то из его друзей-приятелей знал о том, что он вел разговоры с известным частным детективом по имени Шелл Скотт. Для тебя будет тоже безопасней, если все будет проводиться тайно.

– А... понятно. Но, Бентли, ты меня смущаешь. Кем могут оказаться эти чересчур любознательные «друзья-приятели» Романеля?

– Ну ладно, приятель, – перебил он меня, явно уводя разговор в сторону. – Раз уж ты позвонил, как я и ожидал, задавай свои уточняющие вопросы.

– О'кей! Для начала ответь, что это за прозрачные намеки в статье о том, что наш клиент, якобы, одно время принадлежал к «Арабской группе»? Или участвовал в преступном промысле?

– Наверное, ты имеешь в виду заголовок «Покушение на экс-гангстера» и так далее в газетной вырезке, которую я тебе прислал? Так вот, отвечаю: ни малейшего понятия, Шелдон. Я попытался прощупать на этот предмет мистера Романеля, и тот ответил мне буквально следующее: «Давно это было и быльем поросло. Я начисто все забыл и тебе советую, Чарли». Порой он прибегает к очень сочному метафорическому языку. И несколько зловещему, скажу я тебе.

– Зловещему, говоришь? Так он что, злобная горилла с виду?

– О, нет. Нисколько. Где-то под метр восемьдесят три ростом и очень стройный, поджарый, сейчас даже тощий. Довольно приятен в общении, очень остроумен, но... есть в нем что-то сатанинское. Словом, он ответил, словно отрубил, и мне почему-то расхотелось расспрашивать его дальше о его, похоже, бурной молодости, хотя он и лежал пластом на больничной кровати.

– Что-нибудь, наверное, о тех двух чарликах, что его подстрелили?

– Ничего. Полиции так и не удалось нащупать след.

– Почему Романель обратился именно в твою контору. Вы что, были знакомы с ним раньше?

– Нет, раньше я о нем никогда не слышал, но он, очевидно, слышал обо мне и о высокой репутации, которой пользуется наша фирма. Он позвонил ко мне в офис вчера утром и сказал моей секретарше, чтобы она соединила его с «главной шишкой». Видимо так я теперь называюсь в... некоторых кругах. Романель прямо объяснил мне ситуацию, сказал что за документ мне нужно подготовить и четко объяснил его примерное содержание. Я сказал, что с этим успешно справится любой из моих адвокатов, но он настоял на том, чтобы этим занялся я лично.

– И не объяснил почему? Я имею в виду, что-нибудь кроме того, что ты – очень известный, популярный, выдающийся адвокат нашего времени?

– Нет, он ничего не объяснял. Однако звучал очень убедительно и был чертовски щедр... хм... сверх всякой разумной меры. Как бы то ни было, я подготовил такой документ и лично отвез его в больницу Романелю на ознакомление и подпись. Именно в процессе этого своего первого и единственного визита я и предложил тебя в качестве кандидатуры для экстренного розыска его дочери, если она все еще проживает в районе Лос-Анджелеса. Кстати, ты так и не поблагодарил меня за эту маленькую услугу.

– Которая может вылиться в бо-ольшие неприятности. Но, будем надеяться на лучшее. В любом случае спасибо. И последний вопрос: предположим, мне удастся отыскать эту Мишель Романель, которая наверняка сменила если не имя, то фамилию, мне что, сразу тащить ее к тебе, а не к любимому папочке?

– Ты понял меня правильно. Мистер Романель особо подчеркнул, чтобы она и не пыталась связаться с ним, прежде чем не подпишет вышеупомянутый документ. Так что нам еще предстоит уговорить эту девицу принять десяток-другой миллионов от своего отца.

– Мне необходимо взглянуть на этот документ, и, поверь, не из праздного любопытства.

– Понимаю. Ты его увидишь... как только доставишь ко мне мисс Романель или мисс X, миссис У, кто знает?

– Великолепно. О'кей, Бентли, или, может быть, Чарли? Шишка? Я берусь за это дело. Начиная со второй половины сегодняшнего дня, как только расплююсь с полицией. Только...

– Да? Что-нибудь еще?

– Я только хотел спросить так, чисто гипотетически, если в ходе этого пустячного розыска мне придется покалечить или подстрелить десяток-другой негодяев, Бентли X. Уортингтон согласится лично защищать меня в суде и вытащить меня оттуда без щедрого гонорара?

– Естественно. И потом, клиент покрывает все расходы.

– В том числе и на похороны? Шучу. Все будет о'кей. Пока.

Мы дружно положили трубки. На лежащем передо мной листке дорогой мелованной бумаги был записан номер телефона регистратуры Скоттсдейлского Мемориального госпиталя, и номер палаты на шестом этаже, в которой лежал подстреленный какими-то крутыми ребятами Клод Романель, бывший гангстер. Почему-то мне не очень хотелось звонить ему, но я взялся за дело и у меня были кое-какие вопросы к своему нанимателю, то бишь клиенту. Однако пока что я дал лишь косвенное, опосредованное через адвоката согласие, но, поговорив с Романелем, я уже не смогу включить задний ход. Тогда остается лишь «вперед и с песней», со щитом или на щите. Для меня не были пустым звуком такие понятия как «слово чести», скаутская клятва, просто мужское слово и прочая лабуда.

С другой стороны, я тоже никогда не слышал о существовании некоего Клода Романеля, вплоть до сегодняшнего утра, и этот старый пират заинтриговал меня. Кроме того, передо мной стояла интересная загадка: как отыскать определенного человека, действуя по совершенно новой в частном сыске формуле: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что?

Но, оглядывая свою прошлую частную практику, я мог припомнить пару интереснейших дел, которые начинались с того, что меня неожиданно вырубали ударом по башке. А начинать расследование, будучи без сознания, все-таки гораздо труднее, нежели имея нормально функционирующую голову, руки и ноги и кое-какие исходные данные, как в настоящем случае. Для разнообразия я просто кое-что кое-где почитаю, позвоню по телефону одному, второму, третьему... Вполне возможно, я решу эту проблему с помощью одного указательного пальца. Но, не ковыряя им в носу, а набирая номера телефонов и разговаривая с людьми о том, о сем и... ни о чем.

Приняв такое решение, я как-то разом потяжелел, как будто притяжение земли вдруг увеличилось вдвое. Мои ноги и задница сразу налились свинцом. Куда подевался тот жизнерадостный утренний «стрекозел», готовый порхать по воздуху от избытка оптимизма?

Я придвинул к себе телефон, который весил не менее тонны.

Глава 2

Клод Романель не был похож на человека, в которого трижды стреляли всего неделю назад. Голос его был тверд, уверен, немного хрипловат.

Скучающей телефонистке, соединившей меня с палатой 608 в западном крыле Скоттсдейлского Мемориального госпиталя, я представился как Вильям В. Вильямс, и через несколько секунд в трубке раздался бодрый громкий голос моего клиента:

– Вильямс?

– Он самый. Мне бы хотелось...

– Так значит это ты тот решительный и способный частный детектив Шелдон Скотт, которого...

– Да... это я. И я бы хотел...

– Выдумка с Вильямсом – это так, для подстраховки, чтобы не оставлять следов на случай, если...

– Не оставлять следов? Но кому?

– Наш общий друг Уортингтон расхваливал тебя как самого подходящего для этой работенки человека. Обещал, что ты выполнишь ее точно в самый близкий срок, и я не буду разочарован. Так что вам лучше меня не разочаровывать. Если же этот болтливый сивый мерин надул меня, то я натравлю на него пару моих парней из Техаса, которые кастрируют его без наркоза, а тебя нашинкуют, как для салата. Это так, к слову. Но даже если ты хоть наполовину так хорош, в чем я очень сомневаюсь, даю член на отсечение, ты не нашел еще мою Мишель. Ведь я не ошибаюсь?

– Если ты не захлопнешь пасть, то будешь разыскивать ее сам.

Мне показалось, что на другом конце провода довольно захихикали. Осадив таким образом бесцеремонного клиента, я ответил:

– Нет, Мишель я еще не нашел, так что можешь быть спокоен за свой член. Я даже еще не начал ее искать.

– Так начинай. Чесаться нет времени, а то...

– Может быть, ты в конце концов заткнешься и дашь мне возможность кое-что уточнить?

На этот раз я точно расслышал смешок. Однако Романель замолчал, и я продолжил:

– Я только что разговаривал с Уортингтоном. Теперь мне нужно узнать кое-что от тебя, если ты действительно хочешь, чтобы я занялся этим делом. Прежде всего я бы хотел уточнить, что от меня требуется. Во-первых, ты хочешь, чтобы я разыскал твою дочь. Во-вторых, позаботился о том, чтобы она встретилась с Уортингтоном и поставила свою подпись под документом, который он для тебя подготовил. И, в-третьих, после выполнения первых двух условий мне необходимо доставить твою дочь к тебе домой в Парадайз Вэлли. Я правильно все понял?

– Точно в яблочко. Только из всех твоих «если» и «когда», давай оставим только «когда». И, в-четвертых, усеки, что все это нужно сделать срочно.

– Нет. В-четвертых, предполагается, что я должен выполнить три первых условия за час-полтора, вслепую и со связанными руками.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что я должен буду искать не Мишель Романель, поскольку твоя дочь наверняка проживает сейчас под другой фамилией, и ты не можешь сказать под какой. Более того, ни при каких обстоятельствах я не должен упоминать фамилию «Романель», или даже имя «Клод» по не известной мне причине. Далее, ты полагаешь, что твоя дочь должна быть где-то в Лос-Анджелесе, а может и не быть. Итак, все, что я имею – это имя Мишель и несколько «может быть». Согласись, не густо для выполнения твоего задания. А ждать у тебя нет времени.

– Совершенно нет – это факт. Если тебе понадобится неделя-другая, то забудь об этом. Ты должен провернуть все это за несколько дней. Однако в твоих словах есть резон. Я расскажу тебе все, что смогу. Но это будет не много. – Он замолчал, и я услышал сдержанный кашель. Потом он хрипло спросил: – Так что ты хотел узнать?

– Начни хотя бы с того с чего ты взял, что твоя дочь может быть в Лос-Анджелесе или поблизости от него? И почему она, возможно, живет здесь под именем Мишель Ветч?

– О'кей... – Романель помолчал несколько секунд и сказал: – Время от времени я подкидывал своей кошелке деньжат. Главным образом на... – Он снова утробно откашлялся, и я не расслышал окончания фразы. Что-то вроде «спри» – ...на выпивку и жратву.

– Повтори, что ты сказал?

– Деньги посылал, говорю. Чтобы она могла платить за квартиру, покупать одежду и пополнять запас спиртного. Она капитально закладывала. Опрокинет в свою неумолчную глотку пару стаканов, закусит сигаретой и ходит по дому, как огнедышащий дракон, извергая клубы дыма и разбрызгивая капли яда. И без конца пилит меня, пилит. Не женщина, а какая-то пилорама.

– Оставим твои воспоминания о счастливой супружеской жизни столетней давности. Я пытаюсь узнать...

– Хорошо. Николь – моя супруга, горластая стерва с метровым, раздвоенным на конце языком, чтоб ее черти зажарили в аду на гриле... Ну да ладно... Так вот, моя беспардонная бывшая супружница мается дурью, то есть я хотел сказать, страстью к перемене мест. Она прекрасно понимает, что я не смог бы посылать ей башли, если бы не знал, где она находится в данный момент. Поэтому, если я не звонил ей примерно раз в год или всякий раз, когда она переезжала, она сама звонила мне и говорила, куда высылать деньги, с каждым разом требуя все больше, больше, больше...

– Оставим на время финансовые вопросы, – мягко предложил я.

– Оставим... к этому мы еще вернемся... Так вот, последний раз она звонила из Лос-Анджелеса месяцев шесть назад. Николь упомянула, что живет в Монтери Парк, что рядом с Лос-Анджелесом, и недавно развелась с парнем по фамилии Ветч. Еще она сказала, чтобы я выслал ей чек на сумму побольше (так я и разбежался!) на имя Николь Э. Ветч, под которым она временно проживает.

– Временно? Она что, снова собиралась замуж? Впрочем, это не важно. Я начну поиски с адреса, по которому ты отсылал ей бабки. Правильно?

– Неправильно. Я послал ей чек на центральную почту Монтери Парк, до востребования, как она и просила. Видимо, не хотела, чтобы его увидел в почтовом ящике какой-нибудь тип, с которым она в то время жила. Словом, я отослал ей приличную сумму плюс несколько сотен в придачу, чтобы сделать ее счастливее, что так же возможно, как сделать модную прическу из волос медузы Горгоны или приучить ее питаться одной овсянкой...

– Мистер Романель...

– Присылай деньги, да поскорее! – вопила она. – Видите ли, ей вздумалось снова выйти замуж... за, дай Бог памяти, какого-то Чарли Снупа, с которым она в то время жила. Но вообще-то она мне не сказала точно его имя. Наверное, и сама толком не знала, как его звать. Она тогда намылилась в Северную Дакоту. Да... кажется в Северную. А может в Южную. Какая, черт, разница Северная или Южная? Да хоть бы на один из полюсов! Для нее и это было бы недалеко...

– Значит, с известной долей уверенности можно предположить, что полгода назад она проживала в Монтери Парк?

– Да уж наверняка, раз не вернулся посланный мной чек. Это – единственные координаты, которые я знаю. Не жила ж она, в самом деле, на центральной почте! Понимаешь, эта сука постоянно переезжает. Избавляется от старых мужей – подозреваю, убивает их и закапывает ночью на местном кладбище, цепляет свеженького – и фьють!

– О'кей! Пока достаточно о твоей бывшей жене, старой кошелке, спившейся б...ди, брызжущей ядовитой слюной. Ксантиппе – находке для радикулитчика...

– Э... Скотт, постой, погоди. Ты не можешь так говорить о моей бывшей жене. Я могу, но никому другому не позволю...

– Извини, Романель. Я только цитировал тебя.

– Хм... Будем считать, так оно и есть. Так на чем мы остановились?

– На том, что Николь ошивается где-то в районе Лос-Анджелеса. Но почему ты думаешь, что Мишель тоже где-то здесь?

– Николь, моя... моя швабра как-то упомянула, что Спри наведывается к ней каждую неделю или две. Из этого я заключил, что, будучи в Каире или Бомбее, она не смогла так часто наезжать к матери.

– Резонно. Не мог бы ты сузить круг поиска хотя бы наполовину штата Калифорния?

– Нет. Это все, чем я располагаю.

– Ты не оговорился, упомянув имя Спри?

– Спри – это Мишель. Мишель Эспри. Когда она была маленькой – это еще до того, как мы с Николь разбежались – мы называли дочку Спри. Она была очаровательной девчушкой, нежной, ласковой. Не понимаю, как от такой мегеры мог родиться такой ангелочек... – Он вновь закашлялся и, задыхаясь, быстро спросил: – Что-нибудь еще, Скотт?

– Ты, конечно, можешь не отвечать на мой следующий вопрос, но я бы на твоем месте ответил, если бы хотел, чтобы дело двинулось быстрее, без раскачки и почесывания нескромных мест, как ты поэтично выразился.

Он рассмеялся хриплым, гортанным смехом.

– Я просто тебя прощупываю, Скотт. Непросто оценить человека, разговаривая с ним по телефону. Мне было бы достаточно взглянуть на тебя...

– Ну, и что же ты нащупал? И зачем тебе это?

– Кажется, ты парень с яйцами. Вообще-то надо оценивать каждого, с кем приходится иметь дело. Знаешь, встречаются старушки с кинжалами в корсетах, крутые с виду парни с заячьими хвостами...

– Позволь мне вернуться к моему первому вопросу. О'кей? К чему вся эта секретность, тайны мадридского двора, рыцари плаща и кинжала? И почему я не могу оперировать твоим именем и всем прочим?

– Видишь ли, – он задумчиво помолчал, – некоторые из моих... э... давних соратников, случись им узнать, что этим делом занимается известный сыщик по имени Шелдон Скотт, могут начать вставлять ему палки в колеса.

– С какой стати они вдруг начнут это делать?

– Позволь оставить твой вопрос без ответа. Лично тебя это не касается, ты уж поверь.

– О'кей, пусть это останется на твоей совести. Так что за препятствия они могут начать чинить на моем пути? Может быть, выставят на дороге танк с самонаводящимися ракетами?

– Обязательно, если таковой окажется у них под рукой.

– Великолепно! Тогда хотя бы назови, кого мне следует опасаться.

– А вот это тебе не нужно. В конце концов, я всего лишь прошу тебя разыскать мою дочь и попросить ее сделать то, о чем мы говорили.

– Мистер Романель, но мне необходимо это знать для пользы дела. Если ты думаешь, что я стану отбиваться камнями от современного танка или расчесывать волосы медузы, не зная, кто сидит за его управлением или прячется за ее нелицеприятным обликом, то тебе следует подумать еще раз. И чем скорее будешь думать, тем больше времени сэкономишь. Для себя, не для меня.

– Ты говоришь почти как я, Скотт. Возможно, ты и прав. Я с уверенностью могу назвать имя только одного человека, встречи с которым тебе следует избегать, поскольку она может оказаться не из приятных. С этим человеком я тесно сотрудничал до последнего времени, а точнее – до четырех дня прошлого понедельника. Его зовут Альда Чимаррон. Ставлю десять к одному, что именно люди этого неблагодарного сукиного сына подстрелили меня.

– Это уже что-то, что может мне помочь.

– Так как мне?

– Я не это имел в виду.

– Я знаю. Извини... не смог удержаться.

– Ты сказал, что участвовал с ним в ряде предприятий. Какого рода?

– Так, разных...

– Ты не просветишь меня на этот счет?

– Скорее нет, чем да...

– Ясно. Что ты можешь сказать о тех двоих, которые в тебя стреляли? Ты знаешь кого-нибудь из них?

– Не имею ни малейшего понятия, кто эти ублюдки. Поразмыслив, я пришел к выводу, что Альда просто нанял их, чтобы они уконтрили меня. Жаль, что я их не разглядел. Все произошло слишком быстро. Бах! Бах! И я валяюсь на асфальте в луже крови. Думал, что мне хана.

– Поправь меня, если я ошибусь, но они целились хреново, если тебя выпускают из больницы через неделю после нападения. И еще, у меня сложилось такое впечатление при чтении той газетной истории, что твое ранение не настолько серьезно.

– Не серьезно? Что ж, по твоим меркам оно может и так, Скотт. Для тебя это были бы пустяковые царапины, ковбой? Действительно, это приключение меня здорово позабавило. Жду не дождусь, когда смогу повторить его. Оно добавило остроты в мою жизнь.

– Ну, я не хотел тебя обидеть, и все такое.

– Да ладно уж. Эти чертовы ханурики замочили меня чисто, проделав дырки в мясе. Одну в плече, другая пуля лишь содрала кожу на бедре, даже не задев кость. Мне просто повезло, дружок. Кроме той дуры, что они засадили мне в брюхо. Да и то, клизмами в белых халатах заштопали меня на совесть и нашпиговали фармакопеей, как рождественского гуся. Так что руки я им все равно не подам.

– Я просто обратил внимание на то, что ты охотно раздавал интервью налево и направо, валяясь на асфальте. Я имею в виду ту статью в «Рипаблик», в которой ты признаешься на весь божий мир, что надеешься еще повидаться с дочерью перед смертью...

– Да, вот тут ты меня подловил, парень. Действительно, откуда ни возьмись вынырнул этот паскудный бумагомаратель, как черт из табакерки. Я тут лежу, не понимая в каком мире нахожусь, в нашем паскудном или в ином благословенном, а тут ко мне подскакивает этот парнишка лет двенадцати и сует микрофон в физиономию. Ты представляешь?

– Да. Я даже примерно догадываюсь, о чем он тебя спрашивал.

– Этот клистрон из колледжа набросился на меня полуживого и атаковал одиннадцатью сотнями вопросов, и я точно ответил на пару-тройку, только чтобы убедиться в том, что черти еще не уволокли меня в ад и не начали готовить из меня жаркое. Конечно, глупо было с моей стороны трепаться о том, что я собираюсь увидеться со своей дочерью. Но, как я уже сказал, в тот момент я был уверен в том, что мне кранты. А в последнее время я много думал о Мишели, вот и ляпнул первое, что пришло на ум. Хорошо, что еще не упомянул ее имя.

– Еще меня озадачило вот что: тебя подстрелили прямо на стоянке перед «Медигеник», а штопать почему-то поволокли в «Скоттсдейл Мемориал». Почему было не оказать тебе помощь прямо на месте?

– Потому что я предупредил весь наличный медицинский персонал, что мои друзья переломают им руки и ноги и отвертят головы, если меня немедленно не отвезут в «Мемориал». Да еще пригрозил выставить им иск миллионов на десять за невыполнение последней воли умирающего. Я никак не мог допустить, чтоб меня отнесли в «Медигеник».

– Но почему? Это что, плохой госпиталь? Или, может быть, там лечат исключительно вегетарианцев, или...

– Нет, это отличный госпиталь. Высококлассные специалисты, цветные телевизоры и по крайней мере штуки три медсестры, которые не выглядят как борцы-тяжеловесы или служащие морга. Я просто не хотел, чтобы меня туда клали.

– И ты не можешь назвать мне причину?

Продолжительное молчание. Наконец, Романель нехотя ответил:

– Возможно, ты и прав. «Медигеник» – это госпиталь, которым владеет Альда Чимаррон. Припоминаешь это имя? Там всем распоряжается он и председатель попечительского совета доктор Блисс. Филипп Блисс. Да что там, частично он принадлежит и мне. Такой ответ тебя удовлетворяет?

– Вполне. Ладно, больше у меня вопросов нет. Остальную информацию мне предоставил Уортингтон с твоих слов, думаю.

– Так точно.

– И последнее. Ты случайно не помнишь полное девичье имя твоей жены, дату и место вашей женитьбы, имя человека, за которого она вышла замуж после вашего развода. Твоего преемника, я хочу сказать.

– Вообще-то, их у нее было несколько, и счет еще не закрыт. Думаю, сейчас она готова сожрать мужа номер пять...

– Оставим остальных «счастливчиков» в покое. Меня интересует номер второй, а также место, где родилась Мишель... Спри.

Какая-то важная мысль мелькнула у меня в голове. Романель сказал, что когда он познакомился со своей будущей женой, ее звали Николь Элейн Монтапер, и, возможно, было бы лучше, если бы она оставила свою девичью фамилию. Он вспомнил дату их бракосочетания в Форт Лодердейл в штате Флорида, где и родилась Мишель Эспри Романель, в восточно-лодердейлской больнице. Однако ему так и не удалось припомнить ее быстроменяющиеся фамилии, на которые он высылал чеки в разные концы страны, то есть как звали всех ее многочисленных спутников жизни, кроме последнего – Ветча, за которого она вышла замуж и жила до последнего времени в Рино, штат Невада. Этот факт мало чем мог мне помочь. Если Мишель взяла какую-нибудь другую фамилию после развода родителей, то скорее всего это должна была быть фамилия ее отчима, а не последующих трех-четырех мужей Николь.

– В информации, представленной мне Бентли Уортингтоном, сказано только, что в настоящее время фамилия Мишели не Романель. Это точно? Скажи, это лишь предположение, или же ты наверняка знаешь, что она сменила свою первородную фамилию?

– Это факт. Она сменила фамилию спустя год-два после того, как я ушел от них. Николь позаботилась об этом. – После паузы он продолжил: – Понимаю, куда ты клонишь, Скотт. Наверное, мне следует подробнее объяснить ситуацию, сложившуюся в тот момент. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что мне все осточертело и я ушел. Оставил жену, ребенка и вновь стал вольным орлом, хотя, насколько я знаю, орлы так не поступают. Конечно, это был мой не самый благородный поступок, но я не ищу себе оправданий. Я уже говорил тебе, что посылал им деньги примерно раз в полгода, в год – это уж наверняка. Таким образом, я разговаривал со своей бывшей подругой раз, два раза в год в течение двадцати лет. Каждый такой разговор старил меня на год или два. Таким образом, сейчас мне должно быть лет 99. Ты же не дашь мне столько, а?

– Ты мог меня надуть, подделав голос под 66-летнего мужчину.

– Обижаешь, мне меньше... Ну так вот. Я поддерживал себя бифштексами с кровью, овощами и тремя порциями «Джека Дениеля» перед тем, как позвонить ей, или же в предчувствии ее звонка. О Бог, мне действительно нужны были силы, чтобы вновь и вновь выслушивать ее визгливые упреки во всех смертных грехах, которые я совершил с того времени, как впервые испачкал пеленку. Первые пару лет я просил ее передать привет Спри, но она начинала орать всякие гадости, и мне пришлось прекратить передавать приветы дочке, справляться о ее здоровье и пытаться дать ей понять, что я очень сожалею о случившемся. – Романель опять натужно закашлялся. – Николь, моя нежная, сладкая Николь, которая на том свете будет наставницей Лукреции Борджиа по части подлости и изящной словесности, сообщила мне, что призналась своей дочери в том, что произвела ее на свет в результате деления, как амеба. И, конечно же, она напела Мишели, что за отвратное чудовище ее так называемый папаша Клод Романель, он же Джек Потрошитель. – Романель опять помолчал, предаваясь невеселым воспоминаниям. – Короче, я не знаю теперешней фамилии Мишели, но то, что она не Романель, – это точно.

– У меня появилась мысль, мистер Романель, – осторожно начал я. – Когда я разговаривал с Бентли Уортингтоном, то скорее от отчаяния, чем от большого ума, предложил: «А что, если мы дадим объявление о том, что разыскивается Мишель, та единственная во всей Вселенной?» Однако теперь, когда появился еще один ориентир в виде Спри, эта идея уже не кажется мне такой безнадежной. Мишелей с детским прозвищем Спри, наверное, не так много в Лос-Анджелесе. По-моему, это может сработать. Во всяком случае, значительно сузит круг поиска. Иначе ума не приложу с какого конца браться за это дело.

– Ну... возможно... – Неуверенное молчание в течение нескольких секунд. Затем мягко, как бы рассуждая с самим собой: – Ни один из этих сукиных сынов не может знать, как мы называли Мишель сто лет назад. По-моему, вполне безопасно. – Потом с нормальной громкостью Романель добавил: – Валяй, Скотт. А вдруг да поможет?

– О'кей. Последний вопрос. Прошло все-таки двадцать лет. Возможно, ты и не узнаешь свою дочь, когда увидишь. У меня же нет никаких ее примет. Может быть, в детстве у нее было что-нибудь, отличающее ее от других? Что-нибудь такое, по чему ее можно идентифицировать сейчас?

– Особые приметы?

– Шрамы, родинки, родимые пятна, бородавки на носу, волосы на ушах. Словом, хоть что-то, за что можно зацепиться.

– Точно! Родимое пятно. Вот здесь на груди.

– Не вижу. Где ты сказал?

– Небольшое светло-коричневое пятно. Оно должно быть заметно на фотографии, что я передал Уортингтону. Надеюсь, она у тебя?

– Да. Сейчас, минутку.

Я взял со стола старую выцветшую фотографию, скривил лицо, подражая кислому выражению лица гадкого утенка, и взглянул на нее внимательно. Действительно, что-то вроде родимого пятна на левой стороне груди пониже соска. Совсем небольшое, едва различимое. Сначала я подумал, что это дефект негатива или мушка. Хотя нет, скорее это должна была быть бабочка приличного размера. Я поднес фотографию ближе к глазам. На маленькой Мишели это пятно должно было быть размером 1,5 на 2,5 сантиметра. Неправильной формы, похожее на толстого головастика с хвостиком.

– Так и есть. Родимое пятно. Это уже кое-что! – радостно объявил я Романелю. – Ты, конечно, понимаешь, что на это объявление могут отозваться десятки мнимых Мишелей. Теперь-то я смогу попытать их насчет девичьей фамилии матери, этого пятна и таким образом вывести на чистую воду.

– Хм, – многозначительно хмыкнул Романель. – Знаешь, Скотт, пока ты говорил, я тут думал о том, о сем. Вспомнились те дни, когда впервые встретился с будущей матерью Мишели...

Я подумал, к чему он клонит. Он говорил речитативом, чуть ли не мечтательно.

– Возможно, я был не совсем справедлив и чересчур резок в комментариях насчет моей скандальной кошелки, я имею в виду Николь... Честно признаться, первые пару лет были не такими уж плохими, и во многом, вероятно, виноват я сам. Взять хотя бы тот случай, когда она застукала меня без штанов верхом на кухарке. Я помог ей испортить всю стряпню, хотя мы с ней пекли отнюдь не оладьи.

– Какие оладьи верхом на кухарке? – обалдел я.

– Но я хочу сказать другое. Когда я женился на ней, Николь была потрясной девкой, с какой стороны ни подойти. Очень красивая мордашка, великолепные ножки и... светлая голова на плечах, что уж совсем редкость у красивых баб. Но самым поразительным в ней были идеальные, самые большие и красивые к западу от Занзибара, словом, умопомрачительные титьки.

– Да что ты говоришь?

– Точно. Больше таких я не видел за всю жизнь. Кроме них я больше ничего не видел и лишь спустя месяц заметил маленькую родинку в уголке улыбчивого рта. Возможно, некоторые мужчины и ты в том числе, Скотт, считают женские груди лишь отличительным признаком их анатомии, но я полагаю, что это в женщине главное. Что вы на это скажете, мистер Скотт?

– Я? О, я скорее разделяю вашу точку зрения, мистер Романель.

– Приятно слышать, мистер Скотт. До этого я был о вас несколько иного мнения.

У моего собеседника явно произошел какой-то сдвиг по фазе. Он дважды назвал меня «мистером». До этого я был для него просто Скоттом.

– И на основании чего у вас сложилось это «иное» мнение?

– Ну, я навел о вас кое-какие справки.

– Справки?

– Да, справки. Поэтому было бы лучше для всех лиц, связанных с этим делом, если только вам удастся в скором времени разыскать мою маленькую Спри...

– Вашу маленькую Спри?

– ...чтобы вы предварительно удостоверились в том, что это действительно она, спросив девичье имя ее матери.

– Но именно это я вам и предложил всего минуту назад.

– Видите ли, мистер Скотт...

– С чего вдруг такой официоз? Не лучше ли и дальше называть меня просто Скотт, «приятель»... или «парень»?

– ...возможно, я поздновато осознал, что моя девочка нуждается в защите, поскольку кое-кто из мстительных маньяков может попытаться отыграться на моей маленькой, невинной, беззащитной...

– Маниакальная месть? Отыграться на беззащитной девочке? Романель, вы что, свалились с кровати и повредили голову? Послушайте, она сейчас взрослая женщина. Ей 26 лет! Не многовато ли для девочки?

– Совершенно верно. Для кого-то она, может быть, и взрослая женщина. Но для меня всегда останется маленьким беззащитным ребенком.

– Да будет вам. Если вы и дальше будете продолжать в подобном духе, то я и впрямь подумаю, что вы слетели с катушек.

– Это – мои катушки, и, если я предпочитаю слететь с них, кто может мне это запретить? Ну да ладно. Я вам только хочу втолковать, что моей маленькой Спри не должно быть причинено никакого вреда до тех пор, пока я с ней снова не увижусь. Я яс-сно выражаюсь? – закончил он свирепо.

– Может быть вам все-таки лучше перестать называть вполне взрослую женщину вашей маленькой...

– Это уже мне решать, – отрезал он, но тут же сбавил на два тона и просительно добавил: – Я еще раз повторяю свою просьбу, мистер Скотт.

И в течение нескольких минут он пел мне о том, что не желал бы, чтобы кто-то причинил неприятности его маленькой Спри, от кого бы они ни исходили. Даже от меня. В противном случае то, что он пообещал медперсоналу на стоянке перед госпиталем, окажется лишь цветочками для мистера Шелдона Скотта. Из его просительной речи я уяснил, что его личные друзья могут оставить часть моего бренного тела в Глендейле, часть – в Пасадене, а остальное – в местах, назвать которые у меня не поворачивается язык.

Когда он наконец закончил или, скорее, иссяк, я насмешливо спросил:

– С кем я все это время разговаривал? И это 99-летний инвалид, переворачивавший оладьи на заднице своей молоденькой кухарки всего несколько лет назад?

Романель довольно усмехнулся.

– Вижу, тебя не так-то легко напугать.

– Нелегко, это точно. В последнее время мне даже перестали сниться страшные сны, Романель. Так что зря старался.

– Хорошо. Я думаю, ты справишься. Только сделай это побыстрее.

– Это уже другой разговор, Романель. Только объясни, к чему эти тараканьи бега? Что может случиться такого страшного, если мои розыски затянутся на день-два?

– День-два еще куда ни шло. Но если дольше... – Он вновь глубоко задумался. – Не хотелось бы тебе этого говорить, Скотт, но, возможно, это тебя подстегнет. А может и нет. В общем, доктора прекрасно поработали над моими ранами. Но когда забрались ко мне в брюхо, то обнаружили там так называемую гастрокарциному, о которой я раньше и не подозревал.

– Рак?

– Точно, выражаясь нормальным языком. Эти лекаришки вечно все зашифровывают, чтобы мы, простые смертные, не поняли, о чем они говорят. Они выскребли все что можно, но опасаются, что метастазы пошли дальше. А посему им не терпится пострелять в меня из кобальтовой пушки или предпринять химическую атаку, после которой мне достаточно будет лишь дыхнуть на тараканов, чтобы те скопытились. Короче, я могу сыграть в ящик через неделю, а если повезет, то через месяц. Словом, тебе надо поторопиться, парень.

Я промолчал. Да и что на это можно ответить? Романель добавил:

– Тебе достаточно этой информации, Скотт?

Снова «Скотт» и «парень». Я явно чем-то ему угодил.

– Надеюсь, что да.

– Тогда желаю удачи. Ты уж постарайся.

– Если б ты повторил «чесаться», я бы бросил это дело.

– Вот видишь, мы поняли друг друга. Найди мне дочь.

– Найду.

* * *

К 10.00 я уже позвонил в два детективных агентства, одно в Рино, в Неваде, а другое – в Форт Лодердейл, во Флориде. Первое должно было навести справки о человеке по имени Ветч, который женился в Рино на некой Николь. В случае, если такой человек будет найден, его должны были просто спросить, как звали его приемную дочь и где в настоящее время проживает она или его бывшая жена. Я надеялся на то, что мои тамошние коллеги проделают это без труда, не вызывая излишних подозрений. Коллеги же моих коллег в Форт Лодердейле должны были начать с женитьбы Клода Николь Романель и рождения их дочери Мишели Эспри и проследить их жизненный путь вплоть до сегодняшнего момента в надежде узнать полное имя Мишели и ее местопребывание до того, как она переехала в Калифорнию, если только она вообще туда переехала.

Кроме того – и это было первое, что я предпринял – я позвонил в отдел писем и объявлений «Лос-Анджелес Таймс». Благодаря тому, что я позвонил довольно рано, и тому благоприятному фактору, что в газете работал один мой давний знакомый, мое объявление должно было появиться в завтрашнем утреннем выпуске.

Текст объявления лежал сейчас передо мной на столе, и я еще раз пробежал его глазами, проверяя, не нарушил ли я какую-либо из установок мистера Романеля. Объявление, как мне показалось, было составлено безукоризненно:

ПРЕМИЯ ДЛЯ СПРИ

"Если вас зовут Мишель и вам исполнилось 26 лет 23 апреля сего года, то вы можете рассчитывать на большую долларовую премию!

Спеши, счастливица! Тебя ожидает целое состояние!"

Не знаю, как вас, а меня такой текст вполне удовлетворил, особенно его рекламно-игривый тон. При желании все могло сойти за шутку или веселый розыгрыш. Ниже я сделал приписку, что претендентки могут обращаться после пяти часов к Шеллу Скотту, указал номер своего телефона и адрес офиса.

Я специально выдержал свое объявление в стиле «сделайте то-то и то-то или пришлите 50 центов в конверте, и у вас есть шанс выиграть новенький „роллс-ройс“ или тостер, что вам больше подходит».

Впрочем, мне было наплевать на стиль. Я был уверен, что попадись оно на глаза настоящей Мишели Спри, она обязательно со мной свяжется.

Я отодвинул телефонный аппарат на угол стола, разложил перед собой свои записи и все, что прислал мне Уортингтон, и прицельно поглядел в потолок, откинувшись в своем крутящемся кресле.

Дальше мне предстояли дела покруче. Придется побегать, высунув язык.

Бросив короткое «привет, ребята», моим гуппи и «гуд бай, мои разноцветные дьяволята», я вышел из кабинета, запер дверь и на минутку остановился в кубрике Хейзл.

– Если тебе понадобится со мной связаться, детка, – с обворожительной улыбкой произнес я, – то меня можно найти в лос-анджелесском отделении полиции, но не в камере предварительного заключения, а в кабинете начальника лос-анджелесской полиции. Надо удовлетворить их любопытство по поводу моего последнего расследования, записанного в анналах истории как «дело Эмбера». Усекла, крошка?

Хейзл крутнулась на табурете:

– Ах, это-о-о, – протянула она. – Так бы и сказал: по делу с обнаженной красоткой.

– Во-во, именно по нему. Шеф полиции ждет меня, не дождется, чтобы вручить медаль за раскрутку этого дела. Вдобавок примерно до обеда они будут охаживать меня резиновыми шлангами за нарушение 133 полицейских предписаний.

Она не рассмеялась, даже не улыбнулась. Вместо этого она протянула с ехидной улыбкой:

– Хорошо поспал, Шелл?

– И это называется лояльная секретарша. О каком сне ты толкуешь? Разве не ты сама связывала меня с разными людьми и организациями все утро и не подсунула этот последний конверт, едва я успел переступить порог? Я взялся за новое дело, детка, получил солидный аванс с обещанием еще более солидного гонорара. Переговорил с клиентом, его и моим адвокатом, двумя частными сысками в других штатах. Более того, дал объявление в «Лос-Анджелес Таймс», что, возможно, решит половину дела.

Хейзл взглянула на часики на своей изящной ручке, потом вновь на меня. И только тут она рассмеялась от души и очень заразительно.

– О, Шелл, – простонала она. – Иногда ты такой забавный.

Всегда так бывает, когда встанешь слишком рано.

Глава 3

На город опускались мягкие сумерки, когда я вернулся в Гамильтон-билдинг.

Мое радужное утреннее настроение постепенно съели заботы дня, который выдался напряженным. Несколько часов я провел в лос-анджелесском отделении полиции, составлял отчет о моих действиях в последние дни и отвечал на рутинные вопросы. Именно они и доконали меня. Возможно, это слишком сильно сказано, но то, что они меня измотали, это точно.

Этим утром я проснулся с какой-то затаенной, трудно определимой печалью на сердце, как будто я сожалел в душе о чем-то хорошем, что должно было случиться, однако не случилось. А такие эмоции, пусть даже скрытые, не в моем характере. Просыпался я медленно, лениво, нехотя. Так со мной бывает часто до тех пор, пока я не «залью в свой бак» кофейку и не «прогрею мотор» воспоминанием того, что мне предстоит сделать за день. Как правило, мне быстро удается прогнать апатию и противное чувство, что что-то не так в нашем мире.

Сегодня я проснулся необычно рано, ночью спал плохо, мало и сейчас стоял в спальне, досадуя сам не знаю на что, шевеля босыми пальцами в пушистом ковре. Что за черт? Может быть, я заболел?

И тут я вспомнил причину моего внутреннего дискомфорта. Аралия. Ну конечно же. Удивительная девушка из моего последнего расследования. Дело ее отца Эмбера: гангстеры и голограммы, изощренные махинации и чудесные игры, красивые женские тела и парад человеческого уродства, праздники конкурса «Мисс Обнаженная Америка». Да, моя сладкая боль была связана с Аралией Филдс. Мягкой, нежной, женственной, словом, чудесной во всех отношениях Аралией. Еще недавно моей Аралией.

А сейчас она исчезла из моей жизни и теперь вряд ли когда-нибудь в нее вернется. Я всегда подозревал, что она далеко пойдет и только вверх и вверх и станет для меня недосягаемой. Волшебная и страшная одновременно сказка, в которой она была Золушкой, а я принцем Очарование, кончилась. Золушка превратилась в королеву, а принцу и дальше предстояло копаться в человеческой мерзости. Наши пути разошлись.

И вот сейчас я стоял посреди спальни, грустно почесываясь, шевеля пальцами босых ног, утонувших в ковре, и прокручивая перед мысленным взором волшебные картинки из той, другой жизни всего лишь двухдневной давности. Однако долго печалиться было не в моих правилах. «Эй, парень, взбодрись! – приказал я отражавшемуся в зеркале шкафа лохматому, заспанному, белобрысому, но все равно атлетически сложенному и обалденно красивому парню с кислой миной. – К черту дурное настроение и всех женщин на свете!» После этого я оскалился и зарычал на того красавца в зеркале, который ответил мне тем же, и нам обоим стало легче. То, каким будет предстоящий день, зависело только от нас двоих, и мы не собирались его испортить.

Поэтому я немедленно прекратил ощипывать ковер пальцами ног, энергично подпрыгнул несколько раз как можно выше из положения приседания и заскочил под контрастный душ. Через пару минут я уже мелодично ревел «Дом на холме» голосом медведя, которому слон наступил на ухо, или просто бывшего морского пехотинца, энергично намыливая укромные, самые пахучие места.

И, о чудо! К тому моменту, как я оделся и приканчивал целительный черно-кофейный бальзам, я уже снова чувствовал себя денди и вольным соколом, лишенным каких бы то ни было комплексов. Образ Аралии отодвинулся куда-то на задворки сознания, и я сказал ей: «Пока, детка, все у нас с тобой было здорово».

Я был доволен собой. Поскольку день выдался на редкость удачным, ну, если не день, так утро; ну, если не все утро, то значительная его часть. Сначала я прилетел на крыльях эйфории в свой офис к симпатичной языкастой Хейзл. Потом потрепался со знакомыми парнями в лос-анджелесском отделении полиции, ответил на ряд нудных вопросов, которые вертелись вокруг одного и того же, подводя меня к сути с разных сторон с одинаковым результатом. Поначалу весь этот психоанализ бередил мою душу и незажившую сердечную травму. «Черт тебя дери! – сказал я себе. – Ты уже разделался с этим один раз! Почему не отнестись к этому разумно еще раз. Все это – свершившийся факт и против этого не попрешь».

Да и стоит ли?

Я пересек вестибюль Гамильтона во второй раз за день, поднялся по лестнице, преодолевая на этот раз по две ступеньки. Почти все обитатели нашего муравейника уже разбрелись по домам, и здание выглядело покинутым, безжизненным, что отнюдь не способствовало поднятию духа. Я прошел в свой офис, покормил своих маленьких Corydoras paleatus, неутомимо шнырявших у дна аквариума и разом всплывших, чтобы поприветствовать меня, или то, что я им насыпал. Понаблюдал за бессовестными улаживаниями гуппи-самцов за своими и чужими подругами.

Потом я запер дверь кабинета и поспешил вниз в теплоту и сумеречный уют бара Пита, расположенного рядом с входом в Гамильтон-билдинг.

Для завсегдатаев было еще рано, и бар был пуст, как моя душа.

Пит кивнул мне в знак приветствия и протянул руку, чтобы плеснуть мне бурбону, как обычно.

– Сотвори мне чего-нибудь новенького, Пит. Чего-нибудь такого, чего я еще не пробовал.

Он подошел к зеркальной витрине и окинул взглядом стройные ряды разнокалиберных бутылок с яркими разноцветными наклейками. Мы с Питом знакомы не первый день, и, уловив мое настроение, он сразу понял, что мне нужно.

В тот момент, когда он поставил передо мною высокий стакан с тягучей жидкостью подозрительного зелено-фиолетового цвета, я услышал, как дверь бара позади меня открылась, потом закрылась с мягким шуршащим звуком. Я отхлебнул приготовленного мне Питом адского, но на удивление вкусного напитка и обернулся, чтобы посмотреть, кто это к нам пришел.

Фемина. Высокая, стройная, молодая, темноволосая. Она появилась из ночи и, казалось, прихватила с собой кусочек ее, темно-фиолетовой, таинственно-загадочной.

Незнакомка присела на дальний крутящийся стул, в тени, за поворотом стойки бара. Возможно, это была одна из моих знакомых, которых у меня множество, но я не мог ее как следует рассмотреть из-за приглушенного освещения.

Спустя пару минут она легко соскользнула со своего стула и подошла ко мне. Она действительно была высока и очень привлекательна, с каким-то иностранным шармом. Женственная, очень сексуальная, в простом, но, видимо, довольно дорогом, элегантном платье, которое облегало ее как вторая кожа, подчеркивая все ее волнительные округлости. Влажные, теплые, темно-карие глаза в обрамлении длинных пушистых натуральных ресниц, черные блестящие волосы до плеч, тонкие изогнутые брови, прямой греческий нос и полные чувственные губы на смуглом, слегка удлиненном лице.

Словом, при ее тщательном рассмотрении у меня сладко заныло под ложечкой.

– Вы меня знаете? – спросила незнакомка низким грудным голосом с легкой хрипотцой. – Вы на меня так посмотрели, как будто...

Я стряхнул с себя секундное оцепенение. С чего это она вдруг взяла? – подумал я. – Вроде бы я ничем не выказал своего интереса...

– Конечно. А вы разве не помните? Мы познакомились в тот памятный уик-энд в Акапулько. Я еще тогда нырял со скалы...

– А, должно быть, это произошло в Ла-Перле?

– Нет, прямо там, на скале. Ну, как ты жила все это время, Медлин?

– Прекрасно.

– Я так и думал.

– Но я не Медлин.

– Какая, однако, ты забывчивая.

Ее лицо расплылось в медленной улыбке. До этого момента она не принимала моей игры, оставаясь совершенно серьезной.

– Почему бы нам не сесть в отдельную кабину? Пит принесет нам что-нибудь выпить. Как тебе моя идея?

– Не очень оригинальная, но вообще-то я не против.

– Наконец ты начинаешь кое-что припоминать. Может быть, если я подробнее опишу эту скалу...

Но она уже снова стала серьезной.

– Понимаете, я думаю, что вы можете мне помочь. Я пришла сюда, потому что один из моих друзей сказал мне, что есть тут один детектив, «очень способный малый», как он выразился, который проводит в этом баре все вечера. И он – джентльмен, даже когда выпьет, и все такое...

– Что вы подразумеваете под всем таким?

– Мой знакомый рассказывал, что этого парня зовут Шелл Скотт. Но он плохо мне его описал. Сказал только, что он блондин атлетического сложения. Вроде вас, но как его разыскать, ума не приложу. Вы случайно его не знаете?

– В последнее время таких здесь ошивалось несколько, милая леди. Но вам повезло. Я тоже иногда балуюсь частным сыском, хотя по мне этого не скажешь, так ведь?

– О нет! Вы на сыщика не похожи.

– Ну вот этого можно было и не говорить. – Я поднялся и галантно поклонился. – Так идем и реализуем мою не очень оригинальную идею?

Я провел ее в отдельную кабину, поманил Пита, заказал ему выпить и дождался, пока он принес пару высоких стаканов с мартини «Танквери». Потом я уперся локтями в стол, подпер кулаками подбородок и приготовился слушать, с интересом глядя на ее интересное лицо.

– Ну, так зачем вам понадобился детектив, Эвелин?

– Кей. Кей Денвер.

– Ах, даже так? Красивое имя.

Мисс Денвер опасливо покосилась на возившегося за стойкой Пита.

– Можете не беспокоиться, Кей. Он у нас глухонемой. Так что вы имеете мне сказать?

– Боюсь, что вам я не могу ничего сказать, – горестно покачала она прелестной головкой. – Мне противно рассказывать об этом кому бы то ни было, тем более повторять эту историю дважды.

– Тогда расскажите мне ее единожды.

– Нет, все это слишком... отвратительно. Я не скажу об этом никому, кроме мистера Скотта, да и то, если соберусь с духом. Сначала мне нужно с ним познакомиться, посмотреть, что он за человек...

– Что же, смотрите. Он перед вами.

– Кто передо мной?

– Шелл Скотт собственной персоной.

– Вы шутите?

– Нет, а вы?

– Я вам не верю. Кто вы, в конце концов?

Я окинул ее самым располагающим взглядом, на который был способен, отпил из стакана, не спеша поставил его на стол и торжественно вытащил из кармана бумажник.

– Убедитесь сами, – сказал я, извлекая из него лицензионную карточку, выданную мне калифорнийским отделением Бюро частных расследований, потом присовокупил к ней свои водительские права. – Этого достаточно?

Она надула и без того пухлые губки, задумчиво вытянула их немного вперед, вернула на место, потом повторила эту операцию еще несколько раз. Все это время она не переставала ощупывать меня взглядом, а мне хотелось пощупать ее по-настоящему. Наконец она произнесла с легкой обидой в голосе:

– Почему вы мне солгали?

– Я? Солгал? Но, позвольте, о чем?

– О том, кто вы на самом деле.

– А, это... Но я вам не лгал. Я просто... не сказал, кто я. Правильно? Прокрутите пленку обратно.

Она прокрутила. Во всяком случае ее аппетитные губки вновь пришли в движение, и она задумчиво скосила глаза в сторону.

– Что ж, возможно, вы и правы. Однако, – она бросила беглый взгляд в сторону протиравшего стаканы Пита, – этот бармен не глухой и не немой. Я слышала, как он с вами разговаривал, когда вы заказывали выпивку. А вы сказали, что он – глухонемой. Мне нужен сыщик, которому я могла бы доверять. Довериться целиком и полностью, учитывая... необычайность ситуации, в которой оказалась.

– Ну так доверьтесь мне... целиком и полностью. Я не такой шалопай, каким кажусь на первый взгляд. А то, что я сказал насчет Пита, – так это ради шутки. Я только хотел, чтобы вы поделились своей проблемой со мной, а не с ним. Так сказать, небольшая игра слов. – Я помолчал, подбирая удачное сравнение. – Ну, мы же говорим, к примеру, «пришла беда – отворяй ворота», но не бежим раскрывать двери при каждой неудаче. Правильно?

– Ну... не знаю...

– Послушайте, неужели я бы позволил вам услышать, как разговаривает Пит, если бы действительно хотел убедить вас в том, что он глухонемой? Я же мог сделать ему заказ на пальцах? Или, скажем... – Я заткнулся, вдруг осознав, что выгляжу перед ней круглым дураком. – Вы не подскажете, чем я сейчас занимаюсь?

– Пытаетесь убедить меня в том, что вам можно доверять. Чтобы я рассказала вам о своей... ужасной проблеме.

– Предположим. Но я не об этом. Я хочу узнать, как случилось, что вам так ловко удалось заставить меня уйти в глухую оборону? Послушайте, когда я пришел в бар, у меня было не очень веселое настроение. Поднавалилось то, да се. И тут входите вы, такая интересная, красивая, и главное одна. И я один. Естественно, мне пришла в голову мысль познакомиться и сбежать куда-нибудь с вами вместе. На какой-нибудь тропический необитаемый остров. Построить хижину из стеблей бамбука, пить кокосовое молоко и...

– У вас богатая фантазия.

– Так на чем я остановился? Ах да. На хижине из бамбука и кокосовом молоке. К чему я все это говорю, мисс Денвер? Можно мне называть вас просто Кей?

Она поколебалась, мило покусывая пухлую нижнюю губку и облизывая розовым языком не менее пухлую верхнюю. Может быть, внешне это выглядело не так уж сексуально, но тем не менее я возбудился. Признаюсь, только глядя на ее подвижный, чувственный рот, я получал больше, чем от многочисленных свиданий с обедом, выпивкой и танцами в близком контакте с партнершей.

Я порывисто наклонился к ней и сказал:

– А вы можете называть меня Шеллом. Идет?

Она улыбнулась, обнажив ровные белые зубы, тепло, потом еще теплее и, наконец, совсем горячо.

– Хорошо, Шелл. Но все-таки ты какой-то странный.

– Ну, со мной ты разберешься после. Давай лучше перейдем к твоей проблеме.

Она мигом нахмурила изящные брови и прикрыла глаза пушистыми ресницами. Потом взяла кожаную сумочку со стула рядом, положила на стол и щелкнула пряжкой. Покопалась в ней и вытащила из нее какой-то конверт. Достала что-то из конверта и протянула мне. Я едва успел взглянуть на четкие цветные фотографии формата 9x12, как она отдернула руку, засунула их снова в конверт, конверт в сумочку, а сумочку – себе на колени, выстрелив пряжкой, как из пистолета.

Может быть, всего лишь и мельком, но все же я успел рассмотреть на верхней фотографии изображение обнаженной женщины, беззастенчиво глядевшей в объектив. Ее длинные изящные руки приглаживали на голове пушистое мокрое махровое полотенце, край которого упал ей на плечо, прикрыв часть лица.

– Не знаю, правильно ли я делаю, – смущенно заметила Кей. – Я думала, что детектив, о котором мне рассказывала подруга, то есть вы... в общем, я представляла вас более пожилым, где-то лет 60, а вам... тебе... значительно меньше. Я думала, что это благообразный старичок, может быть, даже инвалид... А ты далеко не такой...

– Спасибо, что заметила.

– Может быть, мне лучше сначала кое-что объяснить.

– Было бы неплохо.

Она набрала побольше воздуха, как пловец, ныряющий в ледяную воду, прерывисто полувздохнула и наконец сказала:

– Со мной случилась невероятная вещь, мистер... Шелл. Не знаю, как это могло произойти, но это случилось. Какой-то негодяй многократно фотографировал меня, когда я, ничего не подозревая, находилась одна в моей квартире. Я живу одна в гостиничном номере, в пансионате «Дорчестер». Кто-то снимал меня... в разных видах, когда я его не видела.

– Его?

Кей беспомощно посмотрела на меня, обескураженно покусывая верхнюю губу. Видимо, это был непроизвольный, нервный жест, как у других постукивание пальцами по столу или потирание подбородка. Только у нее это выходило куда как более сексуально.

– Почему-то я решила, что это мужчина, – решительно заключила она. – С какой стати женщине фотографировать меня голой?

– И правда... с какой?

– Как бы то ни было, в моей квартире абсолютно негде спрятаться так, чтобы я не видела этого бессовестного фотографа, какого бы он пола ни был. Я хочу сказать, что когда вы хорошенько изучите эти фотографии, то так же, как и я, поймете, что их нельзя сделать иначе, как только находясь в комнате. Но люди-то не невидимы?

Вы бы были еще больше удивлены, если бы осмотрели мою квартиру, я имею в виду планировку номера. В этом конверте, – Кей постучала по сумочке изящными длинными наманикюренными пальцами, – есть снимок, сделанный в тот момент, когда я выхожу из ванны и надеваю... в общем, когда я одеваюсь. И даже когда лежу голой на кровати. Было жарко и я решила освежиться под кондиционером.

– Понимаю.

– Он же не мог примоститься на потолке, чтобы так снять?

– Вообще-то маловероятно, – признал я. – Может быть, я смогу сказать тебе что-то конкретное, если еще раз посмотрю эти фотоснимки. Опиши мне подробнее свою квартиру. В ней много зеркал? Видишь ли, если есть зеркала на потолке, тогда можно, установив камеру на полу, снять то, что делается на кровати. Или же существуют, такие однонаправленные зеркальные стекла, используемые в полицейских комнатах для допросов. Ты видишь, что в ней происходит, а тебя нет. Словом, в наше время ничего необъяснимого нет, можно прикинуть разные версии.

– Я ничего не смыслю в технике. Тебе, конечно, лучше знать, каким образом можно проделать такое и как лучше поймать негодяя.

Она вновь вытащила конверт из сумочки и протянула его мне. Вернее, положила его на стол, робко подвинула его ко мне и вновь отдернула руку, стоило мне только попытаться его взять. Кей испуганно прижала его к груди. Эта игра в кошки-мышки начала меня раздражать. Либо эта Кей Денвер прекрасно знала, как можно заинтриговать мужчину, либо действительно пребывала в состоянии ужасного нервного стресса и таким образом нуждалась скорее в помощи психиатра, чем детектива. Возможно, я был к ней несправедлив, что уравнивало наше положение. Поколебавшись, она сказала:

– Я еще ни о чем не просила тебя, Шелл. Если ты действительно хочешь мне помочь, ты начнешь расследование прямо сейчас? Не сегодня вечером, конечно, а, скажем, завтра с утра?

– Вообще-то... вряд ли. Я только что покончил с одним делом и еще утром был свободен. Но тут подвернулось новое дело. Мне поручили новую работу, а я, как правило, стараюсь не распыляться. Обычно я концентрирую все усилия на решении текущего задания. Но это обычно... Конечно, не исключены ситуации, когда...

– Сколько времени займет у тебя это новое дело? Надеюсь, недолго?

– Ну, не думаю, что долго. Чем больше я о нем думаю, тем больше склоняюсь к мысли, что смогу завершить его в течение ближайших дней.

– И что это за дело, Шелл? Что-нибудь сложное и запутанное?

– Нет, а вообще-то в каком-то смысле запутанное, но не очень сложное. Хотя оно не должно занять много времени. Мне предстоит разыскать одну... одного человека. Сегодня я переговорил со своим клиентом, навел кое-какие справки, дал объявление о розыске. Словом, провел предварительную работу. Не знаю, клюнет ли кто-нибудь завтра на мои удочки. Если клюнет, то это будет не раньше ленча. Так что я свободен часов шестнадцать. Если только...

– Объявление? В газету? Неужели в этом заключается работа сыщика?

– Но это не просто объявление типа «пропала собака», а... – Я оборвал себя на полуслове. Впрочем, почему бы ей не рассказать о содержании объявления, которое завтра прочитает весь Лос-Анджелес? – И я продолжил: – ...объявление в колонку писем и объявлений в «Таймс». Я надеюсь, что оно поможет мне разыскать одну девушку или, скорее, женщину, и сейчас я в этом более уверен, чем минуту, то есть я хотел сказать, чем несколько часов назад. У меня есть довольно жирный шанс завершить это дело, возможно, уже к завтрашнему вечеру.

– Но ты же сам только что сказал, что кое-что прояснится только завтра, или только прояснится завтра... – Кей в раздумье отняла руку с конвертом от груди и рассеянно положила его перед собой. – Так все станет ясно уже завтра вечером?

– Надеюсь. Если мне повезет. Вообще-то я – очень везучий парень. Ты не поверишь, но иногда...

– Я думаю, Шелл.

– Хорошо. Думай. Иногда это полезно.

– Если ты закруглишься со своим делом завтра, то сможешь приняться за меня?

– За тебя я готов приняться хоть сейчас.

Она пропустила мое игривое замечание мимо ушей и подвинула конверт ко мне, немного, всего на несколько сантиметров.

– В таком случае можешь забрать эти фотографии с собой.

– Да, конечно, я их тщательно изучу...

– ...а завтра, если у тебя выдастся свободное время, можешь прийти ко мне и осмотреть квартиру. Может быть, тебе удастся выяснить, как этот негодяй сделал эти снимки и зачем. – Она вновь недоуменно покачала головой. – Ума не приложу, как только такое могло случиться.

– Как видишь, кто-то подсуетился. Кто-то очень изобретательный. Не волнуйся, я его вычислю.

– Хорошо. Тогда забирай их, Шелл, пока я не передумала.

Я взял конверт с фотографиями и едва засунул в него два пальца, как она испуганно вскрикнула.

– Нет! Не рассматривай их при мне. Посмотришь, когда я уйду.

– Уйдешь?

– Я не могу сидеть здесь... пока ты рассматриваешь... фотографии... меня... в таком виде. Некоторые из них, понимаешь... Мне кажется, что их сделал профессионал. Может быть, это явится для тебя ключиком. Они такие яркие, четкие, контрастные. На них даже видно... Пойми, я не могу сидеть и рассматривать их вместе с тобой. – Она смущенно помолчала, потом продолжила: – Может быть, тебе что-нибудь скажет бумага, на которой они напечатаны, или же марка фотоаппарата, которым они были сняты...

– Может быть. Даже вполне вероятно. Кстати, каким образом они попали к тебе? Их что, прислали по почте?

– Нет. И это – самое необъяснимое. Я нашла их на столике в прихожей, когда встала вчера утром. Представляешь, они были внутри моей квартиры!

– Вчера? Значит, не сегодня утром?

– Нет, вчера. Весь вчерашний день, да и сегодня тоже я переваривала то, что произошло, не зная что предпринять. Не было никакой записки, которая бы объясняла их происхождение или то, с какой целью они были сделаны. Просто лежали на столике в этом самом конверте.

– Так-таки ничего? Ни приписки «Я наблюдаю за тобой», или «Как насчет свидания»? Ни требования выкупить их?

– Нет. Абсолютно ничего. – Она расстроенно покачала головой. – Только эти проклятые фотографии.

Я озадаченно посмотрел на фотографии, которые так и держал в руках, и спрятал их во внутренний карман пиджака.

– Так у тебя нет никаких подозрений относительно того, кто мог сделать эти снимки?

– Ни малейших. – Она посмотрела прямо мне в глаза. – Шелл, может быть, тебе это покажется странным... возможно, это и неважно, но для меня это очень важно. Самое страшное во всем этом деле – это полнейшая абсурдность происходящего и... Бог мой, если в ты знал, как мне страшно... – закончила она шепотом.

– Этому должно быть какое-то разумное объяснение, Кей. Я имею в виду то, каким образом это было проделано. Надеюсь, ты не веришь в мистику и прочую ерунду. Что до вопросов «кто?» и «зачем?», то я скоро найду на них ответы. Можешь на меня положиться. – Я помолчал и добавил, полушутя, полусерьезно: – Последнее мое дело было связано с революционными открытиями в области оптической техники. А что, если и тут поработал какой-нибудь шутник или злой гений? Скажем, изобрел такую камеру, с помощью которой можно снимать на расстоянии, задал программу снять такой-то объект, находящийся в заданной точке с координатами X и Y. Щелк! – и готово. Объект, в данном случае прекрасная обнаженная женщина, снят.

– А что, разве такое возможно?

– До сих пор это было невозможно, но после «эффекта Эмбера» я ничему не удивлюсь. Пока что я рассуждаю чисто гипотетически. Вообще-то, это было бы здорово, не для тебя, конечно... Это изобретение, если в оно состоялось, надлежало тут же взять под контроль. Представляю, чего бы только не нафотографировали различные авантюристы и любители, не говоря уже о шпионах и...

Кей бросила на меня лукавый взгляд.

– По-моему, тебя опять занесло куда-то не туда. Все-таки ты такой...

– Понял. Можешь не продолжать, – поспешно перебил я ее. – Давай лучше поговорим с сегодняшней...

– Почему бы тебе просто не зайти ко мне завтра, Шелл? Посмотреть, как я живу, поделиться новостями. Если, конечно, у тебя выдастся для меня время.

– Да, конечно, но я говорил о том, чем мы с тобой займемся...

Но она уже встала, поправила платье, прическу и легко произнесла:

– Я позвоню тебе часов в пять, хорошо? Конечно, ты можешь позвонить мне и раньше, если закончишь со своим делом. Идет?

– Заметано. Но у меня созрела подходящая идея, Кей. Даже если мне придется работать завтра весь день, когда-то мне надо же есть. Тебе тоже нужно будет пообедать. Так почему бы нам не проделать это вместе?

– Проделать... что проделать?

– Я имею в виду поесть. Позавтракать или пообедать. Завтра я позвоню тебе, как только наступит перерыв в моей бешеной активности – а покрутиться мне завтра придется, уж это точно – и поведу тебя в какое-нибудь шикарное дорогое бистро обедать. Как ты на это смотришь?

Она уже вышла из кабинки и я поспешил за ней. Поскольку она не выражала бурного восторга, не визжала, не скулила и не прыгала, я повторил:

– Ну, что ты на это скажешь? По-моему, великолепная идея.

На каблуках она была всего на несколько сантиметров ниже меня, то есть где-то под метр восемьдесят. Довольно высокая девушка. Но не жердь, а стройная и женственная одновременно, высокая грудь, точеные длинные ноги, восхитительные округлые бедра. Словом, она была создана по моему спецзаказу.

Несомненно, она знала, как привлечь мужчину и удержать его внимание. И как его помучить. Она не произнесла ни звука, а ее притягательные губы уже что-то артикулировали. Да? Нет? Может быть? Только, если тебе понравятся мои фотографии? Если только ты не будешь на них пялиться?

Наконец, после трех-четырехсекундной паузы она тепло улыбнулась и произнесла с сексуальной хрипотцой:

– Чудесно. Я с удовольствием проделаю с тобой это, Шелл. Ты мне расскажешь, как подвигается твое расследование, вернее, поиск той девушки, а я поделюсь новостями о моем человеке-невидимке, если они появятся.

– Прекрасно. Я позвоню тебе...

– А почему бы нам просто не встретиться здесь снова? Часов в пять. А может быть попозже?

– В пять вполне подойдет. Но я бы мог за тобой заехать. Я даже надраю машину.

– Не стоит, Шелл. Меня скорее всего весь день не будет дома. Мне как-то не по себе весь день сидеть дома одной и ждать, тем более после того, что случилось... Последние дни я чувствую себя... как-то неуютно в своей квартире.

– Хорошо. Давай встретимся здесь и начнем с мартини, одного...

– Или двух...

– Или трех...

– Трех будет вполне достаточно.

Итак, Кей тоже знала сексуальный тост, связанный с мартини и легко подхватила мой намек. И на этот раз ее улыбка была не просто теплой – она была обжигающей. Страстная сексуальность чувствовалась в изгибе ее губ, в кончике языка, то и дело появляющегося между ровными полосками жемчужных зубов. Огромные карие глаза источали негу и обещание неземного блаженства, тонкая бровь вздернута, как флажок стартера.

Меня потянуло к ней как магнитом, и я с трудом удержался на месте. Но тут очарование мгновения прошло, и она рассудительно повторила:

– Итак, здесь, в 5 часов. Ты, я и мартини. А уж потом можно и в твое обалденно дорогое бистро. Так, кажется, ты выразился?

– Уж можешь мне поверить. Стакан простой воды – пятицентовик.

– Мне нравятся мужчины, у которых есть класс. Ну, пока, Шелл. Теперь я чувствую себя гораздо увереннее. Думаю, ты сможешь мне помочь.

Тут она лениво потянулась как кошка, придвинулась ко мне и легонько поцеловала в губы. Так, дружеское прикосновение губами, мягким податливым телом. Легкий дурман нежного аромата, смешанный с запахом дорогих духов. Потом она повернулась и отошла, вбирая точеным смертельным для пуговиц моих брюк задком мой восхищенный взгляд, ритмично покачивая бедрами, проделывавшими немыслимые круговращательные движения. Казалось, все члены и сочленения этого безупречного тела обильно смазаны медом.

Я подобрал слюни, закатал обратно губу, сел на свое место и нервно передернулся. Потом достал конверт и вытащил фотографии. Перед глазами все еще стояла ее неподражаемая походка, на губах ощущался аромат ее губ.

Однако то, что я увидел на фотографиях, превосходило все мои самые смелые фантазии. Мое богатое воображение впервые дало осечку, не выдав и десятой доли того, что я на них увидел.

Глава 4

Моя берлога располагается в гостинице-пансионате «Спартанец» по Норт Россмор, в Голливуде, неподалеку от Беверли-бульвара. В восемь вечера, заглотив в кафе по пути огромный, как летающая тарелка стейк, я поставил машину в гараж, расположенный позади «Спартанца», быстро прошел через вестибюль и направился к лестнице, бросив на ходу обычное «Привет, Джимми» молодому нагловатому рисепционисту, просматривавшему «Плейбой» в своем закутке.

Зайдя в номер 212, состоящий из трех комнат и ванной, я включил верхний свет в дополнение к мягкой подсветке двух аквариумов, стоящих у стены. При моем появлении мои любимчики гуппи – точно такие же, как в моем офисе – принялись на радостях гонять по сорокалитровому аквариуму остальную живность, и это многоцветное оживление было похоже на смену картинок в калейдоскопе или взрыв маленькой серебряной звезды.

Вознаградив их преданность щепоткой сухого корма, я перешел к большому восьмидесятилитровому аквариуму, в котором держал пару черных высокоплавничных молли – Poecilia sphenops – четырех небольших, похожих на акул в миниатюре, Panchax chaperi; двух красных меченосцев, пару клиновидных расбор – Rasbora heteromorpha – и веселую стайку крапчатых коридорас, деловито рывшихся в золотистом придонном песке. А также предмет моей особой гордости – супружескую чету Paracheirodon innesi, или тетранеонов, плавающих в окружении двух деток неончиков, выпестованных собственноручно. Эти яркие разноцветные денди получили свое название по светящейся зеленовато-голубой полосе, проходящей вдоль тела, от глаза до хвостового плавника, переливающейся всеми цветами радуги.

Однако малышей неонов я любил не за яркую люминесцирующую окраску, потому что в определенном смысле являлся их папочкой. Когда подошло время, я отсадил их прямых родителей – здорового красавца самца и беременную самочку – в отдельный малолитражный аквариум с тщательно поддерживаемым промилле и температурой воды и кормил их рыбными эквивалентами стейков и лангуст, а также органическими овощами и витаминами в качестве гарнира. Другими словами, скармливал им в строго определенные часы живой корм, представленный всякими там дафниями, циклопами и другими маринованными типами из греческой мифологии. Наконец, самка вознаградила меня целым товарным составом красной икры, самец оросил все это дело из своего детородного брандспойта и через несколько дней у них появилось... аж три отпрыска. Я был несказанно горд, как будто сам отметал икру и оплодотворил ее, и готов был раздавать сигары.

Возможно все это вам неинтересно. Но если вы меня спросите, почему из трех моих первенцев осталось только два, ответ будет прост: третий отправился в свое рыбье загробное царство. Нет, не думайте, что я наполнил аквариум слезами до краев или похоронил его с почестями, написав на могиле: «Здесь покоится Элмер». Возможно, я немного эксцентричен, но не до такой степени. И потом, я просто не нашел трупа, его съели другие рыбы, может быть, даже счастливый папаша. Словом, он исчез, как в воду канул. Такое заставляет о многом задуматься.

Итак, я посыпал водную поверхность обоих аквариумов сушено-толченым лососем, уселся на шоколадно-коричневый диван и зажег настольную лампу. Как я уже сказал, квартира моя состоит из гостиной, небольшой кухоньки, ванной и спальни. В гостиной, перед вышеупомянутым диваном, стоит черный кофейный столик в окружении трех кожаных кресел-пуфов. И все это покоится на толстом золотисто-ворсистом паласе с мягкой подложкой, по которому так приятно ходить босиком, а иногда даже спать. В одной стене – газовая имитация камина, над которым висит соблазнительная мясо-молочная Амелия, которую я из жалости подобрал в каком-то ломбарде. Ее агрессивно вздернутые груди и огнеопасный задок повергли бы в состояние бессрочной комы иного эстета, поскольку написана она была, по-видимому, сдвинувшимся на сексуальной почве шизиком, явно страдающим мозговым плоскостопием. Не знаю как другим, но мне эта масляная голая красотка нравилась, что отнюдь не свидетельствует о моем утонченном эстетическом вкусе. Но cuique suum – каждому свое, как говаривали древние римляне.

Интерьер и содержимое моей спальни составляли черный ковер, широченная двуспальная кровать, стереосистема, телевизор с «видаком», встроенный шкаф, заполненный несколькими костюмами с рубашками плюс множеством спортивных курток, батников, слаксов, некоторые из которых были очень оригинальных расцветок, спортивной обуви и мокасин из мягкой цветной кордовской кожи.

Кухня у меня довольно маленькая. В ней стоит стол, за которым могут уместиться две очень дружеские персоны, микроволновка, холодильник с морозильником, навесные шкафы с тарелками, стаканами, бурбоном, водкой, вермутом и несколькими марками фруктовых ликеров, на тот случай, если какой-нибудь из моих посетительниц вдруг захочется чего-нибудь эксцентричного, типа мятного коктейля или «Франджелико».

Я плюхнулся на диван, сложил вытянутые «костыли» на кофейный столик и углубился в изучение фотографий, любезно предоставленных мне Кей Денвер.

Там, у Пита, на меня произвела должное впечатление красота и чувственность ее смуглого лица и под элегантной одеждой я не без оснований заподозрил великолепные формы под стать ее в высшей степени интересному лицу. И не ошибся. Три фотографии, которые я сейчас держал в руках, начисто исключили необходимость в какой бы то ни было игре фантазии. На одной из них она была полуголая, на двух других – полностью обнаженная. И прекрасная в своей безыскусной наготе.

На той верхней фотографии, на которую я успел взглянуть лишь мельком в тот момент, когда Кей в первый раз протянула ее мне, она была изображена выходящей из душа. На заднем плане виднелась морозчатая дверь, окантованная хромированным металлом. Ее поднятые руки пристраивали на голове розовое махровое полотенце. Капельки воды блестели на ее роскошных, налитых грудях, гладкой коже плоского живота, бисерились в темных курчавых волосах на лобке и на удлиненных упругих бедрах. Ее глаза были полузакрыты, розовый кончик языка слизывал капельки, скопившиеся на верхней губе.

На второй фотографии голая Кей, наклонившись вперед, натягивала розовые кружевные трусики, которые проделали лишь половину пути по длинным, стройным ногам. На последней Кей лежала на спине на кровати, заложив руки за голову. Резная спинка кровати выглядела слегка расплывчато, однако сама Кей смотрелась поразительно четко на всех трех фотографиях. На последней из них, где Кей, надеюсь, дремала, повернув голову набок и раскрыв сочные губы, я без труда мог различить каждую ресничку, каждую пору на ее безмятежно отдыхающих грудях.

Это была та самая фотография, о которой Кей сказала: «Не мог же он снять меня с потолка?» Тут она слегка преувеличила, что было вполне простительно, поскольку было очевидно, что снимок сделан с расстояния не более метра над ее головой, но уж никак не «с потолка». Однако это не отвечало ни на один вопрос относительно того, кто мог заснять Кей в таком виде и каким образом он это сделал.

Все три фотографии были отпечатаны на глянцевой цветной бумаге «Кодак». Они были настолько четкими и контрастными, что я предположил скорее контактную печать, а не увеличение с тридцатипятимиллиметровой пленки. Это позволяло сделать вывод о том, что для печати были использованы негативы размером 10x12 см, что опять-таки ничего не говорило о марке фотоаппарата. По самим фотографиям невозможно было определить, где располагался таинственный фотограф, или хотя бы где была установлена камера. Во всяком случае до тех пор, пока я завтра не осмотрю квартиру Кей.

Поэтому я сложил фотографии в конверт, положил его на стол, встал и пошел в спальню. Я постарался изгнать соблазнительный образ Кей из своего сознания, но когда я разделся и глянул на свою кровать, то увидел, почти как в трехмерном изображении Эмбера, ее изящно притягательное тело на своей кровати с полузакрытыми ждущими губами, прикрытыми глазами и всеми этими жемчужными капельками воды в самых волнительных местах.

Усилием воли я все же выдавил ее образ из сознания (скорее загнал его в подсознание), принял душ, вернулся к своему царскому ложу и, мысленно попросив Кей подвинуться, залез под прохладные простыни.

* * *

Я с трудом сложился вдвое, повернулся на девяносто градусов и опустил ноги на ковер под аккомпанемент последних звонков будильника. Сонно пошлепал губами, приоткрыл один глаз и выпустил воздух с бодрящим звуком «бр-р-р».

Потягивая черный кофе, я раскрыл «Лос-Анджелес Таймс» и, пробежав ее глазами, нашел свое объявление. Оно было одним из полудюжины подобных, но удачно попало в самый верх колонки. Заголовок «Премия для Спри» выгодно бросался в глаза.

Интересно, сколько еще людей в Лос-Анджелесе и его округе читают сейчас мое объявление? Параллельно в голове сформировался ряд других интересующих меня вопросов. Прочитает ли Спри это объявление и откликнется ли на него, позволив завершить это дело в кратчайшие сроки? Обнаружила ли то и дело появлявшаяся в моих эротических снах Кей Денвер новые волнующе-пугающие фотографии в своей квартире?

С усилием запихнув в себя кусок тоста, поскольку аппетит во мне пробуждается не ранее чем через час после пробуждения моего естества, и запив его кофе, я позвонил к себе в офис, где уже должна была быть пунктуальная Хейзл, поскольку времени было 9.15.

– Шелдон Скотт, частный сыск, – пропела она в трубку. – Чем мы можем быть вам полезны?

– Привет, детка.

– А, это ты... По-моему, я чую, как ты разлагаешься. Это точно усопший Шелл Скотт. Безвременно, безвременно...

– Не заставляй меня соображать так напряженно. Слышишь, как скрипят мозги? Тебе же прекрасно известно о том, что я не просыпаюсь, пока вновь не наступает время ложиться в постель.

– Секс, секс... Вечно одно и то же. Неужели вы, мужчины, только об этом и думаете. Примитивные создания.

– Сунь свой любопытный носик в сегодняшнюю «Таймс». Колонка частных объявлений. – Я назвал ей номер страницы и продиктовал свой опус. – Слушай, малышка, будь готова принять пару-тройку звонков от ценителей моего эпистолярного таланта. – Я помолчал и добавил. – Вполне возможно, что нам позвонят несколько начинающих идиоток, поскольку я имел глупость написать в объявлении, что их ждет не место в санатории закрытого типа, а «очень большое состояние». Так вот, чтобы отшить проходимок и прочих соискательниц крупных состояний, запомни, что девичье имя той, единственной, которая мне действительно нужна, – Николь Элейн Монтапер. Лучше запиши.

– Уже. Повтори фамилию по буквам.

Я повторил и добавил:

– Так что отшивай всех, кто станет тебе петь, что не помнят или что у их мамочки случилась амнезия после того, как они родились, и все такое прочее. Словом, начнут заикаться, вешай трубку или отбрей, как ты это можешь. О'кей?

– Отбрить – это не проблема. А ты, полагаю, снова в люлю или еще вообще из нее не вылезал?

– Хейзл, лапочка, я уже давно на ногах и сейчас направляюсь в город. Топтать его постылые улицы. В этот губительный для моего хилого здоровья смог. Торчать в бесконечных пробках на Фривэйе... Алло? Хейзл? – Но норовистая кобылка уже положила трубку.

А я сделал то, что обещал Хейзл: вышел в смог дышать, топтать, торчать... Последние три часа я провел в Монтери Парк, еще два – в лос-анджелесской мэрии, а последний час убил в газетном морге – архиве «Лос-Анджелес Таймс», просматривая пропылившиеся подшивки двадцатипятилетней давности в поисках заметок, в которых фигурировало имя Клода Романеля. Я лишь «посадил» глаза, просматривая микрофильмированные копии газет и других, не относящихся к делу документов, и подорвал голос, расспрашивая различных архивариусов и прочих канцелярских крыс, а результат оказался если не нулевой, то очень близкий к нулевому. Раздосадованный, но отнюдь не обескураженный, я вернулся в «Спартанец» и засел за телефон. Прежде всего я связался с детективными агентствами во Флориде и Неваде, где у меня работали знакомые ребята. Мой контакт в Рино сообщил, что Ветч, которого звали Роберт, действительно женился здесь на девице по имени Николь, которая теперь по моим соображениям была Николь Элейн Монтапер-Романель-Уоллес-Ветч? Из карточки изменения адреса, которую для меня раскопали на почте в Рино, эта особа двинула в Ридондо Бич в штате Калифорния. Однако мистер и миссис Ветч проживали по этому адресу не более полугода, а куда переехали дальше, было известно одному Богу.

Агентство в Форт Лондердейл раскопало, что вскоре после развода с Клодом Романелем Николь снова вышла замуж за некоего Эдгара Хопкинса Уоллеса. Отыскалась запись их развода, происшедшего спустя неполных два года, но ни малейшего намека на то, что Николь вновь кого-то на себе женила.

Вот так, везде крохи, крупицы – и ничего существенного об основной цели моего поиска – Мишели Эспри. Правда, я узнал кое-что новенькое о самом Клоде Романеле. По отрывистым сведениям, выуженным из архивов «Таймс» и в ходе телефонных переговоров с Форт Лондердейлом, Детройтом и Чикаго, мне удалось выяснить, что в молодости мой клиент был довольно ловким мошенником и аферистом. Так, Клод и несколько его коллег – все от 25 до 35 лет – провернули ряд блестящих афер, принесших им не только отдых в тюрьме, но и крупные дивиденды.

Аферы и мошенничества Арабской группы, как их окрестили чикагские газеты тех дней, хотя в ней не было ни одного настоящего араба, носили, так сказать, местный характер, не переходя в разряд общенациональных, так что их нельзя было квалифицировать как организованную преступность. Это была просто группа аферистов-любителей, временно спаянных единой целью: разбогатеть во что бы то ни стало и по возможности не оказаться за решеткой. Так они и «работали» тихо-мирно в течение пяти-шести лет, сколотив «общак», оценивавшийся впоследствии газетчиками в что-то около 10 миллионов долларов – сумму и по теперешним временам немалую. В те же времена она была поистине колоссальной.

Главарем этой банды мошенников был некто Кайзер Дерабян, которого позже судили, приговорили и засадили в тюрьму, где он через несколько лет и умер от пневмонии. Его брат Сильван тоже входил в эту преступную группу, но мне так и не удалось узнать, что с ним сталось позже. Однако мозговым центром группы, как свидетельствовали газеты, разработчиком хитроумнейших комбинаций являлся Клод Романель. Газетчики называли его «злым гением подпольного мира», которому всегда сопутствовало необыкновенное везение. Но я-то подозревал, что везение тут было ни при чем: просто парень был далеко не дурак и просчитывал все операции, как Алехин и Капабланка вместе взятые.

Больше всего меня поразил тот факт, что Клода так и не посадили, хотя он дважды находился под судом. В первый раз его обвинили в том, что он, предположительно, организовал липовую компанию по транспортировке сырой нефти по трубопроводу и продал 9 миллионов акций этой компании, имея в активе всего-навсего два метра водопроводной трубы. Второй раз ему выдвинули обвинение в том, что он вступил в преступный сговор с руководящими работниками одной чикагской брокерской конторы и сорвал солидный куш, получая от них секретную информацию о грядущем падении курса акций компании «Скайленд Энтерпрайсиз», скупая их на корню, чтобы затем продать по повышенному курсу, когда ее финансовое положение стабилизируется. «Скайленд» владела пятью парками с аттракционами в Иллинойсе, Пенсильвании и Флориде. Однако в обоих случаях Романель был оправдан.

Мой клиент был очень деловым, по крайней мере в те дни. Но самым интересным было то, что в последние 20 лет он не был замечен – во всяком случае такой информации нигде не проскальзывало – ни в каких противозаконных операциях. По крайней мере с того момента, как оставил Николь и «маленькую Спри» одних у семейного очага.

К 16.30 я завершил все дела, которые можно было завершить в этот день, и вышел из душа, любуясь своим отражением в зеркале на дверце встроенного шкафа.

Я не забыл о моей встрече с Кей Денвер в заведении Пита в пять часов и надеялся произвести на нее более благоприятное впечатление, чем прошлым вечером, когда она слиняла от меня, несмотря на все мое мужское обаяние.

Да, мне хотелось сразить ее наповал, поэтому я оделся с особой тщательностью и фантазией. Но, если быть откровенным, выглядел как мои любимые гуппи. Розовая спортивная рубашка с набивными васильками и папоротниками, пурпурные брюки с белым блестящим поясом, белые же туфли, носки и сшитый на заказ куртец цвета... ну, как если в пьяный художник-абстракционист смешал воедино все имеющиеся у него краски и наляпал их половой кистью на холст, о который вытирал руки. Нет, расцветка моего стильного пиджачка скорее походила на замороженную радугу, по которой грохнули кувалдой. Короче, я явно переусердствовал и был похож... на гуппи в человеческом образе.

Я вернулся к шкафу, сбросил свою разноцветную куртку и облачился в простой белый пиджак с серебряными пуговицами. Он был любимым предметом моего гардероба. Это был необычный пиджак. Парень, который мне его сшил в одной маленькой мастерской, не помню где, сказал, что такие френчи когда-то носили белые охотники в Африке, на сафари, или даже махараджи в своих летних резиденциях. За исключением смелого покроя, он был очень скромен: просто причудливое переплетение белых и серых полос и пятен с пурпурной оторочкой на лацканах, запахе и внизу. Я еще раз взглянул на себя в зеркало и остался очень доволен. Красная оторочка здорово гармонировала с моей розово-пестрой рубахой и брюками, ну, а синие васильки... пусть это будет ей вместо букета.

Я уже звонил Кей пару раз, но к телефону никто не подходил. Рисепционист в «Дорчестере» подтвердил, что Кей Денвер действительно занимает номер 42, но телефон в ее комнате молчал. Впрочем, она предупредила, что будет мотаться по городу весь день. Я прошел к кофейному столику, взял фотографии Кей, оставленные накануне, сунул их во внутренний карман френча и спустился в гараж «Спартанца», где стоял мой великолепный, правда слегка подстреленный небесно-голубой «Кадиллак» с открытым верхом.

Если Кей опоздает на свидание, я подожду ее, по крайней мере, в компании ее поразительных фотографий.

Когда я припарковал свой «кадди» на обочине на обычное место позади Гамильтон-билдинг, было без нескольких минут пять. Я просунул голову в дверь бара Пита и заметил его за стойкой.

– Меня ожидает что-нибудь приличное из представительниц слабого пола?

– Не-а. Как обычно, Шелл. Два судебных исполнителя, борец-тяжеловес и разъяренный папаша, разыскивающий тебя со своей дочкой. Он зол, вооружен и очень опасен.

– Да что ты говоришь? Точно, обычный набор.

Почему-то в образе «разгневанного и вооруженного отца» мне сразу представился Клод Романель со своими слезливыми притязаниями на то, что его «маленькая Спри» все еще пребывает в младенческом возрасте. И он действительно может быть довольно опасен с его-то бурным криминальным прошлым. Особенно, если у него действительно поехала крыша.

– Передай им всем, что я их обязательно приму, Пит. Но прежде всего мне необходимо встретиться с красоткой по имени Кей Денвер, с которой ты видел меня вчера вечером. Она должна появиться здесь с минуты на минуту. Передай ей, что я сейчас вернусь. Только взгляну, как там Хейзл.

– Передай ей привет от старого Пита, – ответил он, расплываясь в улыбке.

Ему нравилась Хейзл. Мы как-то сидели с ней здесь пару раз, и она произвела на Пита неизгладимое впечатление. Он считал ее коктейлем из лепестков апельсинового дерева, сладкой карамели, растворенной в чистой родниковой воде. Он сам сказал мне об этом и в его устах это звучало высшей похвалой, подразумевая, что мне бы следовало пригласить ее на ужин в какое-нибудь обалденно дорогое бистро. Она и вправду была умница и очаровашка. С нею было легко и весело, но для меня она всего лишь верный друг.

– Я сейчас, – повторил я и юркнул в соседнюю дверь. Взлетел по лестнице на второй этаж Гамильтона и прошел в свой офис. Хейзл все еще сидела в своем закутке, раскладывая бумаги по папкам. Экран «Ай-Би-Эмки» был потушен.

– Привет, подруга, – бросил я ей.

Она медленно повернулась ко мне вместе со стулом.

– Я тебе больше не подруга, – мрачно ответила она.

– Что так? Бунтующая Хейзл? Пит только что передал привет своей вишенке в коктейле. Он бы обязательно на тебе женился, будь лет на сто моложе.

– Ну ты все-таки и паразит, Шелл Скотт. Ответь на пару звонков, говорит...

– А что, их было три? Что, в конце концов, произошло? Тебе пришлось отвечать более трех раз? Целых четыре? Ну, будет, малышка. Я пришлю тебе... мороженое или карандаш с настоящей резинкой на конце.

– Ты купишь мне омара. Нет, норковое манто. И золото, и серебро, и бриллианты.

– Конечно. Все, что захочешь.

– Я приняла более сотни звонков. Все из-за твоего дурацкого объявления. – Она взяла со стола несколько скрепленных желтоватых листков и швырнула их мне. – Больше сотни! Я думала, у меня голова лопнет.

– Да брось! Ты шутишь, – шокированно ответил я.

Я в самом деле был ошарашен. Более сотни охотниц за удачей? Да что, в конце концов, случилось с людьми, которые наверняка читали истории об отцах-основателях государства, о маленьком Джордже Вашингтоне, о большом Ральфе Вальдо Эмерсоне?

Я озадаченно посмотрел в глаза метавшей громы и молнии Хейзл.

– Кажется, ты и впрямь не шутишь. Неужели так много?

– Сто шесть, если быть абсолютно точной. Это не считая троих, которые заявились сюда лично. Четырнадцать Мишелей, которые родились 23 апреля, и девяносто пять женщин, которые не назвали своих имен, или забыли, кто они такие. У меня там все зафиксировано.

Я взглянул на листки в руках. Точно, все зафиксировано аккуратным почерком, который был еще одним из достоинств моей бесценной секретарши. Правда, к концу списка буквы становились все крупнее, бледнее, видимо, по мере того, как истощались силы моей бедняжки Хейзл.

– Ну... ты славно поработала, девочка. Думаю, одного «спасибо» будет недостаточно. Скажи, как мне тебя отблагодарить... сверх норковой шубы, золота, серебра и бриллиантов?

Ее голубые глазки заискрились, как испорченная динамо, а из деликатных ноздрей вырвались синие языки пламени. Во всяком случае, мне так показалось. Она лишь презрительно фыркнула, не удостоив меня ответом.

– Ладно, детка. Я что-нибудь придумаю. А сейчас мне нужно бежать. Надеюсь, эти сто девять мозгополоскательниц не знают девичьего имени Николь?

– Они и своего-то имени не знают. Если бы хоть одна из них прошла тест, я бы послала ее к... одному бессовестному сукиному сыну, очень похожему на тебя.

Она наконец замолчала, встала со своего кожаного стульчика, подошла ко мне, осмотрела с головы до ног и обратно, уперев кулачки в разделяющую нас перегородку.

– Ты, кажется, сказал, что тебе нужно бежать, не так ли? – произнесла она елейным голоском. – Ты что, заделался марафонцем? И какой же приз ожидает победителя? Небось, гора отборного женского мяса?

– Марафонцем? Мяса? Какого еще... – заметив ее ехидную улыбочку, я свирепо процедил: – Ну вот, Хейзл, можешь сказать «гуд бай» своему норковому манто. Считай, что ты только что спустила свои бриллианты в унитаз.

– Так я угадала. У тебя свидание с очередной жертвой твоего необузданного сексуального аппетита. Вы все мужики... всеядные. – «Откуда бы ей знать?» – подумал я. Она же продолжила сестринско-материнским тоном: – О, Шелл, ты всегда так смешно одеваешься, когда намереваешься закадрить новую дуру.

– Смешно одеваюсь? Но... почему смешно... Скажи, Хейзл, разве я не выгляжу как... африканский махараджа в лесах Амазонки?

Выражение ее лица несколько смягчилось. Так обычно смотрят на убогого физически или ущербного умственно.

– О нет, парень, что ты! Ты смотришься великолепно. Просто полный отпад. Она выпадет в осадок, вот увидишь. Просто сегодня ты несколько переборщил со своей петушиной боевой раскраской. Но ты же вообще необычный парень, Шелл?

– Не задавай глупых вопросов. В конце концов, я – не дальтоник. Помнишь, как-то раз ты сказала, что я путаю желтый цвет с розовым? Так вот, после этого я проверился у окулиста. С глазами у меня все в порядке.

– Да дело не в глазах...

– Ну все! Пока! Увидимся завтра.

– До завтра, дорогой, – сочувственно пропела она. – Ты действительно потрясно выглядишь. Пока.

Когда я вернулся в бар, Кей была уже там. По всей видимости, она зашла туда только что, поскольку Пит провожал ее в отдельную кабинку, ту же самую, в которой мы сидели в прошлый вечер. Она еще не села и резко повернулась, чтобы посмотреть, кто вошел.

Сегодня она была в черном. Очень элегантный жакет с единственной белой пуговицей на талии и огромным причудливым воротом, концы которого как бы парили в воздухе, нежно касаясь заостренными концами ее четко обозначенного подбородка. Облегающая черная юбка, выгодно подчеркивающая ее совершенные формы. Белая блузка с низким вырезом, за которым притаились образцово-показательные груди, готовые в любой момент вырваться на свободу. Черные волосы искусно собраны в высокую прическу. Умело наложенная косметика подчеркивала природную красоту лица.

В общем она выглядела потрясающе.

– Кей, – восторженно воскликнул я, подходя к ней и импульсивно беря ее холеную руку в свою. – Ты выглядишь как... как миллион, нет, миллиард долларов в швейцарском банке.

– Спасибо, Шелл.

Не знаю, что меня тут дернуло за язык, а может быть Хейзл поколебала мою уверенность в себе, но я спросил:

– И это все? Я хотел спросить, а как выгляжу я?

Ее тонкие брови сошлись к переносице, на которой обозначилась озадаченная складка.

– Ты действительно хочешь это знать, Шелл?

– Ну... сейчас я в этом не уверен.

– Ты похож...

– Да ладно, забудем...

– ...на очень большую тропическую птицу, обладающую поразительными способностями к воспроизведению человеческой речи.

Ну вот. За что боролся, на то и напоролся. Однако меня не так-то просто смутить.

– Да? Великолепно! – бодренько ответил я. – Хорошо хоть не гуппи.

Она не поняла, что я имел в виду. И слава Богу!

– Нам надо поторопиться, – сказал я. – Пошли.

– Пошли? Но куда?

– На манеж. Сегодня я развлекаю детей в цирке. В качестве коверного. Надеюсь, ты не против? О'кей! В таком случае заскочим сейчас ко мне, чтобы я мог переодеться в более надлежащий для данного мероприятия костюм. Ты еще не видела меня в моем похоронном смокинге. От него тебя точно стошнит. Но он так здорово подходит для траурных процессий. В последний раз я надевал его, когда перерезал глотку Гиччи «Бешеному псу».

– О чем ты говоришь, Шелл? Я уже заказала мартини. Разве не об этом мы договаривались вчера вечером?

– А Бог его знает, до чего мы вчера договорились.

Но она действительно уже заказала мартини, и сейчас оно плыло к нам на подносе Пита – одно с жемчужными луковками, а другое – с оливкой – для меня.

– Вы так и будете стоять тут вдвоем? – спросил Пит.

– Нет, втроем, – механически пошутил я.

Он поставил мартини на наш столик и удалился. Мы с Кей уселись по разные стороны стола, и она подняла свой бокал с мартини со словами:

– Твое здоровье. Ты уже нашел маленькую дочурку своего клиента? Мишель, которую тебе срочно нужно отыскать?

Она пригубила мартини и начала проделывать губами сексуальные штучки с бедной луковкой.

Я отпил полстакана, сжевал оливку, выплюнул косточку и спросил самым безобидным тоном:

– А по-моему, я не называл тебе имени девушки, которую разыскиваю? Просто сказал, что мне нужно отыскать одну женщину.

– Правильно. Ты мне не говорил. – В рот отправилась еще одна луковка. – Ты просто рассказывал, что был очень занят, разговаривал со своим клиентом, дал объявление в колонку частных объявлений в «Таймс». Ты разве не помнишь?

– Да, теперь, кажется, припоминаю. Дело в том, вчера я был немного рассеян. Из-за тебя. Ты вполне способна отвлечь нормальный ход мыслей здорового мужчины и направить их... в иное русло, Кей. – Она самодовольно улыбнулась, блеснув белоснежными зубами за яркими чувственными губами. Я же продолжил:

– Тем не менее, я помню, что не называл тебе имени этой девушки.

– Шелл, я сама прочитала его в колонке объявлений в сегодняшней газете, именно там, где ты вчера указал. Поговорив с тобой и уверовав в то, что ты способен мне помочь, я, естественно, заинтересовалась тем, как у тебя идут дела. В объявлении сказано, что эту претендентку на миллионы зовут Мишель и родилась она... – неожиданно она с опасением взглянула на меня. – Я что, сделала что-то не так, Шелл?

Я энергично затряс головой.

– Нет. С тобой все в порядке. По-моему, у меня не все в порядке с головой. Все это из-за рода моей деятельности. Постоянно подсознательно ищу каких-то несоответствий, оговорок, проколов. Ключиков, одним словом. Кстати, с чего ты взяла, что ее ждут миллионы?

– Ну... не знаю... Просто мне так подумалось. Насколько я слышала, ты никогда не работаешь по мелочам, вот я и...

– Знаешь, на мое объявление откликнулось столько Мишелей...

– Да? Так на него все же кто-то откликнулся?

– Еще бы! Ведь его прочитала добрая половина жителей Лос-Анджелеса, треть из которых – искатели приключений, охотницы за удачей, словом, проходимцы. До меня сразу должно было дойти, что ты видела имя Мишель в моем объявлении. Ну я и пень-пнем, или пнем-пень.

И все равно что-то беспокоило меня внутри. Знаете, я испытывал какой-то внутренний дискомфорт, который неприкаянно блуждал на границе моего сознания. Это касалось чего-то, о чем говорила Хейзл, когда рассказывала обо всех этих звонках в мой офис и посещении его тремя...

Но в тот момент, когда я уже почти догадался, что меня глодало изнутри, Кей отпила половину своего мартини и спросила, как в воду нырнула:

– Ты уже... ты уже изучил фотографии, которые я тебе дала? – Она попутешествовала розовым язычком по губам и смущенно улыбнулась. – Кажется, я задала тебе глупый вопрос.

– Да нет, не очень, просто он лишний. Конечно, Кей, я тщательно и не без удовольствия исследовал эти фотографии. – Кей скромно опустила глаза и покраснела. – Знаешь, не стану утверждать, что они многое рассказали, хотя показали достаточно...

Переборов смущение, она ответила:

– Понимаю. Конечно, невозможно просто посмотреть на фотоснимки и сказать, кто их сделал. Даже для тебя.

– Отчасти ты права, но лишь отчасти. – Я улыбнулся, как мне показалось, не очень нахально. – Признаюсь откровенно, ты сногсшибательно выглядишь даже в одежде, не говоря уж... Короче, мне нелегко было сосредоточиться на деле, глядя на тебя. И все же я пришел к выводу, что эти снимки были отпечатаны методом контактной печати на глянцевой цветной бумаге марки «Кодак». Таким образом это сужает область поиска до тех мест, где она продается в сотнях магазинов и тысячах лавок. Короче, мне необходимо осмотреть твое жилище и на месте решить, каким образом это все-таки было сделано.

– Я сама долго размышляла об этом, Шелл. Практически половину ночи. И пришла к выводу о невозможности присутствия фотографа в моей квартире... так, чтобы я его не заметила. Значит, это снято скрытой, автоматической камерой, или же с помощью специальных телеобъективов... или как-то еще.

– Вот именно, как-то еще. Тебе больше не подкинули фотографий, чтобы не было скучно?

– Слава Богу, нет.

Мы поболтали еще немного, допили коктейли. Озорно блеснув глазами и облизав губы, Кей предложила:

– Еще по одному? Я угощаю.

– Предложение принимается, но только в первом пункте.

Она иронично вздернула бровь.

– Что я слышу? Надеюсь, это не демонстрация мужского «детка знай свое место» шовинизма?

– Ни в коем случае, крошка. Если тебе вздумается купить мне выпить, пригласи меня в любую другую забегаловку. И это будет о'кей. Но на этот раз сумасшедшее предложение исходило от меня. Ведь это я пригласил тебя, не так ли?

– Сумасшедшее предложение?

– Ты меня обескураживаешь. Мы только начали, а ты уже обо всем забыла.

Она улыбнулась мягко, иронично.

– Наверно, слишком много выпила.

– Значит, договорились.

Я сделал знак Питу, и он принес две порции. Потягивая приятный напиток, я отметил, что Кей расправляется со своими луковками гораздо изящнее, чем я с моими оливками. Я просто бросал их в рот, ожесточенно пережевывал и спускал в луженый желудок. Она же завораживала этот нежный овощ, ласкала его, соблазняла и, притупив его бдительность, растворяла где-то в районе резцов. Это было поразительно красиво. Что еще будет, когда она начнет расправляться со стейком или омаром. Боюсь, что нас обоих арестуют.

– Хорошо, что напомнила, – сказал я, – после этой порции поедем в Голливуд, хорошо? – Она прикрыла глаза в знак согласия, и я продолжил:

– Забравшись в базу данных компьютера и прибегнув к помощи нескольких метрдотелей, которые не обедают там, где работают, я откопал греховно-романтический ресторанчик на окраине Голливуда. В дополнение к крайне соблазнительной интимной обстановке там неплохо кормят. Как раз по дороге располагается гостиница-пансионат, где в спартанских условиях проживает твой слуга. Заскочим на пару минут в мою келью, чтобы я мог сменить наряд празднующего попугая на похоронный смокинг.

– Ты как-то странно говоришь...

Опять этот дурацкий эпитет. Неужели и правда я слегка того?

– Но он, действительно, черный, как у похо...

– Я не о том. Я имею в виду твои напыщенные рулады о греховной романтике.

– Хм... рулады. Видишь ли, обычно я пью бурбон, и видимо этот любовный напиток ударил мне по мозжечку, а может и пониже. Еще одно мартини, и я начну читать тебе стихи. «Снеси мою седую голову, но пощади...»

– Итак, в Голливуд. А по пути мы заскочим в твою спартанскую берлогу?

– Точно. Конечно, я мог бы поехать и в таком наряде, но не хотелось бы выглядеть шутом при королеве.

– Надеюсь, ты не задумал завлечь меня в свою квартиру и попытаться меня соблазнить... на голодный желудок?

– Неужели я похож на коварного соблазнителя? Дорогая мисс Денвер, вы неправильно меня воспринимаете...

– Пока еще я не решила, как тебя воспринимать, – ответила она, улыбаясь.

– А пора бы. Однако не бойся. Я – джентльмен, хотя и не аристократических кровей. Единственно, что я намереваюсь сделать – по крайней мере, перед тем как мы пообедаем – это смыться отсюда в какое-нибудь более презентабельное место. Прилично поесть в конце трудового дня и, если удастся, поразвлечься. Это тебя устраивает?

– Наверное, да.

Мы направились к выходу. Когда мы проходили мимо стойки Пита, он наклонился ко мне и со значением спросил:

– Как поживает милая Хейзл?

Так он выражал в своей обычной, тонкой, как его необъятное брюхо, манере то, что Хейзл гораздо лучше мисс Денвер. Хейзл всегда нравилась ему больше, чем любая другая женщина, с которой я имел неосторожность зайти к нему в бар. Поэтому я отшутился:

– Не видел ее с тех пор, как она убежала с водопроводчиком, Пит. Но я запомнил номер его «порше».

Мягко туда-обратно прошуршала дверь, и мы вышли на улицу. Замечание Пита напомнило мне о том, что я собирался сделать, да так и не сделал. Через несколько домов, ниже по Бродвею, располагался цветочный магазин с кокетливым названием «Жанни». Правда, орудовала в нем не молоденькая пастушка-француженка, а приятная седовласая старушка, которую звали мисс Нестле и у которой в прошлом я купил не одну тонну роз. Я, как обычно, нежно потискал ее в своих граблях и попросил прислать самый лучший «веник» в мой офис завтра к 8.00.

– Сколько штук, мистер Шелдон? – Она была одна из немногих, которые всегда обращались ко мне официально, признавая за мной кое-какие заслуги.

– Девять дюжин красных роз на длинных стеблях. Плюс одну белую.

– Девять дюжин? Но почему девять дюжин плюс одна?

– Точно, плюс одна, мисс Нестле. Дело в том, что я согрешил, так что не протяну в аду и недели. А девять дюжин и одна – это ровно 109 штук. Что означает... впрочем, оставим это. К одной из роз, лучше белой, прикрепите вот эту записку, пожалуйста.

На одной из фирменных карточек «Жанни» я нацарапал следующее: «Хейзл, сегодня следующий раунд. Разминайся».

Записку я, естественно, не подписал.

– Белый цвет символизирует чистоту и непорочность, мисс Нестле? Доброту, целомудрие, искренность и все такое прочее?

– Ну... примерно... Чистоту и целомудрие – это точно.

– То, что нужно.

– Красные розы – символ любви и преданности.

– А это уже лишнее. Мне бы не хотелось, чтобы девушка меня неправильно поняла. Она для меня просто... друг и боевой соратник. Эти розы предназначены Хейзл.

– Неправильно поняла? Девять дюжин... соратнику? – Она непонимающе посмотрела на меня поверх очков в золотой оправе. Потом спросила со вздохом: – И куда я должна доставить этот букет?

Миссис Нестле знала, где сидит Хейзл, в углу по коридору второго этажа.

– Пускай ваш посыльный просто разбросает их по ее кабинету, ну там разложит их на компьютере, на столе, на шкафах...

Старая цветочница снова вздохнула.

– Я сама отнесу ей цветы, мистер Шелдон. Не пойму, почему мужчины такие... странные.

– Странные?! – взвился я. – Миссис Нестле, я целый день слышу это от всех женщин, которых встречаю. Над этим стоит задуматься.

– Странные, чудаковатые, глупые! – повторила она, улыбаясь.

– Ну, не всем же быть такими умными, как женщины, – обидчиво заметил я.

– Может быть, именно за это мы вас и любим.

* * *

Мы катили вверх по Беверли-бульвару, километрах в пяти от идущей параллельно Норт Россмор, когда до меня наконец дошло то, что смутно меня обеспокоило в нелестных комментариях Хейзл по поводу данного мной объявления. Это было ее замечание о том, что три претендентки заявились ко мне в офис собственнолично.

Все-таки забавно, как обширнейшая кладовая мужского подсознания вбирает в себя все девять миллиардов битов самой разнообразной информации, посылая в мозг один-два импульса беспокойства о вещах, казалось бы, не столь важных.

Мне бы сразу ухватиться за тот интересный факт, что три самые предприимчивые женщины вместо того, чтобы позвонить по данному телефону, потрудились разыскать мое частное сыскное агентство и рвануть туда, дабы опередить возможных конкуренток.

Более того, заострив таким образом мои дедуктивные способности, я пришел к следующему, красивому в своей логичности заключению: коль скоро три самые ушлые авантюристки не поленились разыскать мой офис, то вполне вероятно, что несколько не менее ушлых авантюристок не сочтут за труд выяснить, где я обитаю, и завалятся ко мне домой.

Таким образом выходило, что в этот самый момент меня с нервным нетерпением надуть, облапошить, кинуть, в вестибюле «Спартанца» ожидают от одной до трех дамочек, прохаживающихся под оценивающе-раздевающими взглядами Джимми.

Я ошибся.

Не три.

Целых тринадцать.

Глава 5

Это была приятная во всех отношениях автопрогулка.

Мы с Кей поболтали о том, о сем, посмеялись и узнали кое-что друг о друге, правда не много. Только то, что она одинока, пишет время от времени репортажи, выросла в Висконсине и никогда бы не хотела вновь увидеть снег. Я же поведал ей, что мечтаю посетить Гонконг, что когда-нибудь мне подвернется клиент, скажем, из Сингапура, который поручит мне расследовать, почему китайцы едят палочками. Так, ни к чему не обязывающая, но тем не менее приятная болтовня.

Однако, когда мы вошли в вестибюль «Спартанца», до моего тонкого слуха дошел приглушенный гул общего оживления, как если бы кто-то ткнул палкой в рой диких пчел.

Сидевший за стойкой Джимми приветствовал меня радостным:

– Шелл, бродяга! Рад, что ты так рано нарисовался! Эдди передал, что тебя тут ожидает целый взвод симпотных молодых телок. Ты что, снял на ночь варьете-шоу? Надеюсь мне...

Я не стал дослушивать, на что он надеялся, поскольку мне и так был ясен ход его грязных мыслей. Его возглас «Шелл, бродяга!» послужил сигналом к трансформации нежного приглушенного жужжания в неописуемый вой и визг каннибалов-охотников за головами, преследующих свой обед. Одновременно до меня донесся цокот каблуков тринадцати пар туфель, и из всех закоулков, как опрысканные «Пиф-Паффом» тараканы из щелей, начали материализовываться разномастные, разнокалиберные дамочки, объединенные общей задачей повредить мои барабанные перепонки. В этой дикой какофонии обезьяньего стада, разбегающегося при приближении леопарда (только на этот раз они сбегались, чтобы поживиться леопардом, то есть мной), я смутно различил несколько возгласов: «Шелл» или «Мишель», а также перекликающиеся: «Я первая!», «Не толкайся, нахалка!» и протяжное «Пусти-и-и!»

Я выдержал только минуту, потом решил, что с меня хватит. Ясное дело, мне придется положить конец этому бедламу, заставить замолкнуть всех этих женщин, пока они меня совсем не оглушили. Необходимо как можно скорее избавиться от двенадцати самозванок, а то и от всех тринадцати. А потом вывезти Кей пообедать. Однако, я сильно сомневался, что мне удастся быстро управиться с этой орущей, оголтелой оравой. Все жаждали премиальных и не собирались легко с ними расстаться.

Решение – первый шаг к действию. Я резко развернулся к наседавшей на меня толпе претенденток, осадил их, раскинув руки и гаркнул во все горло:

– Прекратить шум, дамочки, и слушать меня!

Никакой реакции.

– Эй! Вы будете меня слушать, черт бы вас побрал!

С тем же результатом. Они продолжали курлыкать, как стадо взбесившихся гусынь. Я уже засомневался в том, что смогу остановить это стихийное бедствие. Однако морские пехотинцы США не привыкли отступать. И тут мне в голову пришла гениальная мысль. Не стараясь больше перекричать их, я отчетливо произнес:

– Кто из вас тут самая старшая?

Моя уловка сработала как нельзя лучше. Птичий базар разом затих. Лишь из заднего ряда тоненько донеслось: «Сколько?»

– Вот так-то лучше! – внушительно произнес я. – А теперь послушайте меня, мои милые леди. Сейчас разберемся.

Я начал подниматься на свой этаж, быстро соображая на ходу. Толпа притихших соискательниц двинулась за мной. Все-таки поразительно, как молниеносно может работать мысль, если к этому ее принуждают обстоятельства. Я придумал новый ловкий ход, выработав единственно правильную в данной ситуации линию поведения. Мне не следует обращаться с ними, как с женщинами. Этот слабый пол способен задавить кого угодно. Ни в коем случае нельзя показывать, что я их боюсь. Нужно действовать прямолинейно, жестко, напористо, словом, как с мужчинами. Лишь в этом случае все сойдет гладко.

Когда вся компания скучилась в холле на моем этаже, я по-военному скомандовал:

– Ну-ка, девочки, выстроиться вдоль стены в шеренгу по одному! На карту поставлено большое состояние, правильно? Правильно! Подровняться! Грудь вперед, животы убрать!

Они послушно встали в одну зигзагообразную линию. Подобрали. Выпятили. Все выжидательно уставились на меня. Прохаживаясь перед ними как старый служака-капрал перед новобранцами, я четко объяснил, что меня действительно зовут Шелл Скотт и что это я дал заинтересовавшее их объявление в «Таймс». Что это никакая не шутка, и, возможно, каждая из них имеет право претендовать на премию.

Они зашевелились, закивали головами, как дрессированные цирковые лошади, и даже вновь попытались шуметь, но я властно пресек эти попытки.

– А теперь слушайте меня внимательно, – отчеканил я командирским голосом. – Вас тут 13 претендентов на приличное состояние, но лишь одна из вас может оказаться именно Мишелью, которую я ищу. Логично? Логично. Таким образом, 12 из вас отсеются. Поэтому по-хорошему прошу этих 12 претенденток сделать это добровольно, пока я смотрю в другую сторону. – Я резко развернулся и свирепо рявкнул, указывая драматическим жестом на двери «Спартанца»: «Вон отсюда, брехливые мокрохвостки!»

Поверите ли, три девицы вышли из строя и, воровато пряча глаза, без слов направились к лестнице. Первая рванула вниз, не раздумывая. Две другие замедлили было шаги, потом втянули головы в плечи и продолжили путь, ни разу не обернувшись.

Я бросил победный взгляд на Кей Денвер, скромно стоявшую в уголке. Она громко улыбалась или даже беззвучно смеялась. Это меня завело. Но тут она подошла ко мне, плавно покачивая бедрами, и встала рядом, мигом погасив мое раздражение.

– Неплохо, Шелл. Одним махом троих побивахом. Но что ты теперь будешь делать с оставшимися десятью?

– Понятия не имею, – шепнул я в сторону. – Есть какие-нибудь идеи?

– Это твои проблемы, – ответила она, с любопытством глядя на меня. – Ты служил в армии?

– При чем тут армия? А, ты насчет моего командирского тона. Да, одно время я был доблестным морским пехотинцем непобедимой армии США.

– Только, пожалуйся, не пой мне «Гимн Монтесумы». Почему ты растерялся, славный коммандо? Ты же знаешь, как вычислить ту из них, которая является настоящей Мишелью. Или, по крайней мере, как подловить остальных. Вот и действуй.

– Да... вообще-то ты права. У меня есть кое-какие вопросики на засыпку. Но я не могу выдать их всем десяти сразу. Это должен быть индивидуальный тест. – Я с сомнением посмотрел на застывших в напряжении девушек. – Кое-кто из них может сейчас смыться, чтобы впоследствии вернуться с готовым ответом. Может быть, я не так хорошо знаю женщин, но изощренных аферистов повидал на своем веку немало.

– Тогда опроси их поодиночке. Хотя бы в своем номере.

– Мне и самому приходила в голову эта мысль, Кей. Только тут есть небольшая загвоздка. Если пройдет слушок – а наши узколобые обыватели равно любят их распускать и слушать – то против меня могут выдвинуть абсолютно необыкновенные обвинения в том, что... Короче, представляешь какую рекламу я могу получить, если кто-нибудь ненароком намекнет, что я привел к себе домой десять девушек и... поработал с ними сначала со всеми вместе, потом с каждой в отдельности?

– Понимаю.

– Неужели? Ты очень сообразительна.

– А почему бы мне не быть твоей дуэньей? Я смогу засвидетельствовать, что ты вел себя как настоящий джентльмен со всеми этими изголодавшимися по сексу девушками.

– Кто сказал, что они изголодались по сексу? По-моему, они явились сюда за деньгами. А, ты все шутишь. Я рад, что сумел тебя повеселить, дорогая. Мне, однако, не до шуток. Теперь, если ты кончила ухмыляться, позволь поблагодарить тебя за прекрасную идею. Покорнейше благодарю.

– Заходите еще.

– Ну, так что? Приступаем?

Через пару минут, после того как я объяснил девушкам, что намереваюсь поговорить с каждой из них в отдельности в своем номере, что они встретили с известной долей энтузиазма, мы с Кей запустили первую претендентку – симпатичную молоденькую брюнетку, которую звали (как же иначе?) Мишелью. Остальные ждали в коридоре.

Кей расслабленно сидела на моем шоколадно-коричневом диване, а я рядом, но на почтительном расстоянии. Мишель № 1 стояла перед нами около кофейного столика.

– Итак, Мишель, – начал я, – назови точную дату твоего рождения.

Она четко назвала год, число, месяц.

– Значит в этом году, 23 апреля, тебе исполнилось 28?

– Нет 27, вернее 26. – Она замолчала в явном замешательстве. – В объявлении было написано 26 лет, ведь так? Значит, мне именно столько.

– Ну, конечно, детка, – иронически усмехнулся я. – И ты думала, что со мной пройдет такая туфта?

– Да пошел ты... – последовал ответ, и она поспешно выскочила из гостиной.

Осталось девять.

Следующих шесть я тоже подловил без особых проблем, однако у пяти из них пришлось спросить девичью фамилию их матерей. Тут-то они и сели на задницы, некоторые из которых были очень даже ничего.

Следующая, восьмая из десяти, подобралась очень близко. Это была невысокая, плотно скроенная брюнетка, с лишними для ее метра шестидесяти двенадцатью или более того килограммами. Она отрекомендовалась как мисс Мишель Морт, 26 лет. Подозреваю, ей было где-то под сорок, не меньше. У нее было свирепо сосредоточенное выражение лица, как будто она грызла мозговую человеческую кость. Одета она была «под девочку» и, возможно, даже немного перебрала со своей розовой мини-юбкой, открывающей жирные неаппетитные коленки, розовым же, обтягивающим талию свитером, белыми туфлями-лодочками и ярко-красной лентой в крашеных темно-каштановых волосах. Несмотря на это, ее ответы немало меня удивили.

– О'кей, мисс Морт, – начал я. – Мишель, сколько вам лет?

– 26. – Без малейшего колебания или смущения.

– В детстве вас как-нибудь называли по-другому? Какое-нибудь забавное, уменьшительно-ласкательное прозвище?

– Обычно Мики, иногда Спри.

Я уже было заскучал, но при ответе встрепенулся. И не только потому, что она, не моргнув глазом, назвала пароль, а главным образом потому, что ответ исходил от хмурой швабры, которая не дотягивала нескольких месяцев до сорока.

Я вгляделся в нее внимательнее и заметил, что она буквально сверлит меня настороженным взглядом, ловя малейшие признаки эмоций на моем лице.

Видимо, это была та еще штучка. Пока самая опытная и прожженная из десяти. Не мудрено набраться опыта в ее-то годы. Во всяком случае она сразу уловила скрытый подтекст в моем объявлении «Премия для Спри». Я подобрался, встал и посмотрев ей прямо в глаза, мягко заметил:

– Несколько странное сокращение от «Мишель», вы не находите? Ну, Микки, еще куда ни шло, хотя и по нему я ни за что бы не догадался, что ваше полное имя Мишель.

На ее наштукатуренном лице не дрогнул ни один мускул. Темные глаза оставались такими же враждебно-бесстрастными. Однако она несомненно уловила, на что я намекаю.

– Не вижу ничего странного, – ответила она ровным голосом. – Спри меня называли только близкие друзья.

– Кроме шуток? Вы должны были быть с ними самыми близкими, – попытался вывести я ее из равновесия. Она лишь сжала губы и добавила накала глазам. – Хорошо, возможно, вы та, которую мы ищем. Сейчас мы выясним это наверняка. Если вы действительно та, за которую себя выдаете, тогда у вас должно быть родимое пятно. Вот здесь. – Я показал пальцем в районе левой груди, держась от нее как можно дальше. – И вы сможете конечно, назвать девичью фамилию вашей матери. – Я усмехнулся, предвкушая, как она расколется, и добавил: – Вот тогда вы наверняка разбогатеете...

Однако и тут ее лицо осталось бесстрастным, хотя по еле уловимым признакам я решил, что она поняла, что попалась.

Перезревшая «Мишель № 8» проигнорировала мое замечание по поводу девичьего имени матери. Вместо этого она схватилась правой рукой за свою увесистую левую грудь, обхватить которую ей бы не хватило обеих рук, и тут ее прорвало. Ее накрашенные губы скривились в деланной негодующей гримасе, и она хрипло прошипела:

– Ах, так вы один из этих?

– Из каких из этих?

– Из этих извращенцев! Ха! Придумал тоже – родимое пятно! Потом скажешь снять лифчик? Угадала?

– А вот и не угадала!

– Может быть, тебе еще что-нибудь показать. А вдруг найдешь там что-то интересное.

– О Боже! Не надо!

– Знаю я вас, паскудников. Сейчас придумаешь, что у меня родимое пятно на заднице, и попросишь меня снять трусы.

– Да захлопни варежку хоть на секунду! – попытался я принять начальственный тон. Но стерва поняла, что игра проиграна. Она и не собиралась угомониться.

– Ну уж дудки! Этого я не сделаю, сколько не проси. Я не снимаю лифчики и трусы для всякого... проходимца.

– Я и не предлагаю подобного. Наверное, ты вообще ни разу этого не делала за свои последние сорок...

– Я всем расскажу, чего ты от меня хотел. – Она подхватилась и устремилась к двери. – Пусть все узнают...

– Да подожди ты!

Я ринулся за ней, но она уже выскочила в коридор и скрылась за поворотом лестницы, вопя как угорелая:

– Не позволяйте ему снимать свой лифчик или трусы! Он хотел сделать со мной это...

Я высунул голову в двери и крикнул ей вдогонку:

– Кошка драная!

А что я еще мог сделать. Кей все это время покатывалась со смеху на диване. В коридоре к этому времени остались только две Мишели, одна из которых сделала ротик одной большой буквой "О", а вторая – миниатюрная, рыжеволосая, симпатично-озорно блестела голубенькими глазками и улыбалась во весь рот.

Я подумал, что было бы здорово, если бы она оказалась нужной мне Мишелью, и поэтому решил пригласить ее следующей. Но тут я заметил нечто, чего не видел, увлеченный созерцанием бешеного галопа предыдущей претендентки по коридору: рядом с двумя оставшимися девушками, с которыми он, по-видимому, до этого беседовал, стоял, привалясь к стене, мой сосед – доктор Пол Энсон.

Пол – один из моих друзей. Хороших друзей. К тому же он прекрасный, высокооплачиваемый специалист и завидный жених. Обладая черным чувством юмора, он никогда не упускает случая подначить меня по поводу и без повода, действуя языком как скальпелем, которым зарезал не одну дюжину пациентов. Долговязый, сухощавый, с бдительным взглядом рейнджера, озирающего бескрайние пустынные степи Дикого Запада, в одиночку покончившего с негодяями-индейцами, он был красив, даже, по моему мнению, слишком красив для мужчины. Особенно, когда распускал павлиньи перья перед девкой, которую я закадрил. Он токовал вокруг нее, словно вознамерившись своим жарким дыханием подсушить ее «мокрую химию», как феном, и одновременно стараясь внушить ей, что она слишком хороша для такого тюфяка, как я. Вот и сейчас он отлепился от стенки и криво ухмыльнулся, что должно было означать дружескую улыбку.

– Тебя зовут Скотт, парень? – спросил он, продолжая радостно улыбаться, словно я принес ему миллион, задолжавший ему с прошлого века. – Узнал тебя по фотографиям на объявлениях «Помогите опознать преступника». Я – сержант Энсон из полиции нравов. Осень в этом году выдалась теплая в Лос-Анджелесе.

– Пол, тысяча чертей тебе в едальник. Завязывай! Мне сейчас не до шуток.

– Надеюсь, ты будешь вести себя благоразумно, парень. Можешь бесплатно пригласить несколько дорогих адвокатов. Бесплатных для тебя, даже если ты невиновен, но которые дорого тебе обойдутся, коли у тебя хохотальник в пуху. Ты имеешь право хранить молчание, или...

– Пол... – возмущенно выдохнул я. – Ты что, не видишь, я работаю?

По тому, как от уха до уха треснула его красивая физиономия, я понял, что выбрал не самый удачный ответ. Я в сердцах хлопнул себя по ляжкам и сказал, обращаясь к полу растаявшей от обхаживаний Пола рыженькой:

– Ваша очередь мисс, если вы не передумали.

– Я... я – беспомощно взглянула та на ухмыляющегося Пола. – Может быть не стоит?

Я упер большой палец в сторону Пола:

– Не бойся, крошка, сержант тебе поможет в случае чего.

– А... ну тогда ладно.

Именно так и сказала. На полном серьезе. Успокоив таким образом свои страхи, она подошла ко мне, и я пропустил ее внутрь. Пол прошел за ней. Он всегда заваливался ко мне без приглашения, когда дверь была незаперта, а уж теперь и подавно не мог пропустить такого интересного случая и возможности разыграть из себя белого ковбоя «Верная Рука».

К счастью, два последних опроса я провел довольно оперативно. Рыженькую я сразу спросил в лоб:

– О'кей, детка, скажи, как девичье имя твоей мамочки?

Она смутилась, покраснела и промямлила:

– Я... я никогда не спрашивала ее об этом.

Примерно так же вышло и с претенденткой номер десять, с той лишь разницей, что она хлопнула себя пару раз тыльной стороной ладони по лбу со словами: «Глупая, глупая дура». И исчезла, словно ее и не было.

Я облегченно вздохнул и откинулся на диванные подушки. Пол бесцеремонно уселся на край кофейного столика. В каких-нибудь пятнадцати сантиметрах от Кей.

– Как поживаете? – вежливо осведомился он, обнажив все свои зубы, кроме двух верхних коренных. – Мой приятель Шелл – великолепный сыщик, вы не находите?

Пол надеялся, что Кей ответит, что она еще не имела случая убедиться в моем великолепии и таким образом ему удастся завязать беседу, но она лаконично ответила:

– Думаю что да, хотя сначала не была в этом уверена.

– Не были уверены? Нужно всегда доверять первому впечатлению, милая. Оно – самое верное. Но в то же время не торопиться с выводами. Учитывать скрытые возможности человека, давать волю воображению. Хотите продемонстрирую это на вас? Как ваше девичье имя?

– Кей Денвер, – ответила она, улыбаясь, и ее губы пришли в движение.

Она заговорщицки посмотрела на меня, в то время как Пол возвел глаза к потолку и глубокомысленно заморгал. Теперь от него не отвяжешься, подумал я с досадой. Пол тем временем еще ближе наклонился к Кей и промурлыкал:

– Кстати, меня зовут Пол Энсон. Я живу дверью рядом. Мне было бы очень приятно, если бы вы звали меня просто Пол. Или же как-нибудь заглянули ко мне. А пока мне бы хотелось посоветовать вам...

Тут я не утерпел.

– Кей, этот тип, пытающийся ухватить тебя за одно место, как собака Баскервилей, забыл сказать, что он – доктор Пол Энсон. А забыл он это сказать потому, что боится лишиться своей лицензии на врачебную практику, так как не уверен в конечном результате операции, которую хочет провести на тебе без наркоза.

– Фи! Фу! Фа! – насмешливо воскликнул Пол, стараясь казаться красивым, умным и снисходительно-ироничным одновременно, что ему почти удалось. – Этот недотепа уже пытается встрять между нами, интеллигентными людьми. Тебе не кажется, что он тут лишний, дорогая?

Мне почему-то до смерти захотелось стереть эту наглую улыбочку с его смазливого лица. Но тут Кей как-то странно улыбнулась и, взглянув ему прямо в глаза, проговорила с убийственно-мягкой иронией:

– Пол, душа, он перестанет дурить, когда узнает, что мы чудесно переспали с тобой прошлой ночью. И... что это была наша первая брачная ночь. – После паузы она его добила. – Жаль только, что ты оказался таким слабаком, что я вынуждена была подать на развод сегодня утром. Я пришлю тебе твои трусы по почте. Может быть, в них тебе повезет с какой-нибудь другой... или другим.

Какое-то время Пол выглядел так, что я засомневался, что ему вообще когда-нибудь с кем-нибудь повезет. Он раскрыл варежку, да так и остался, не найдя, что бы ответить. Отвалил челюсть до упора и медленно вернул ее на место, как поднимают подъемный мост. Постепенно с его лица исчезла снисходительность, затем превосходство и, наконец, пропала вся его смазливость.

Он запоздало нашелся и произнес с родовой потугой на юмор:

– Извини, любовь моя, я всю ночь терзался страхами за наказание, что ждет меня на Страшном суде за многоженство. – Теперь к нему вернулся весь его апломб. – Кажется самое время откланяться. На этот раз ты уложила меня, Кей. Прими мои поздравления.

Он встал, чопорно раскланялся перед Кей, небрежно кивнул мне и вышел.

Я с неподдельным восхищением посмотрел на Кей и сказал:

– Кей, детка, ты можешь отбрить кого угодно, если захочешь.

– Отбрить нахала нетрудно, – улыбнулась она. – Я обошлась с ним благосклонно, потому что он твой друг.

– В любом случае ты была неподражаема.

– Ты меня еще не знаешь, Шелл. Надеюсь, у тебя найдутся джин и вермут?

Такой резкий переход застал меня врасплох.

– Джин и вермут? Ну, конечно. У меня даже есть лучок и оливки. И мороженый перчик. Я как раз держу их для подобных случаев.

– Тогда не приготовишь ли нам коктейли? Сколько мы прокутили у Пита? Кажется, всего два?

– Точно.

– Как там говорится? Третий под столом...

– А четвертый...

Я многозначительно улыбнулся, поскольку старый, несколько вульгарный тост гласил: «Одно мартини, два – самое большее, третье под столом, а четвертое под хозяином». Я не осмелился додумать до конца то, что имела в виду Кей. В конце концов, может быть, она не знала окончания тоста.

Но она продолжила с явно провоцирующей улыбкой:

– Тогда приготовь сразу два для себя, Шелл. – Розовый язычок многообещающе облизал подвижные губы. – И... два для меня.

Шалунья знала старый тост. И, может быть, еще пару строчек, которые я никогда не слышал.

* * *

Я уже был на полпути к пробуждению, пребывал в сладостном состоянии полусна, полубодрствования, когда почувствовал, как Кей выскользнула из теплой кровати.

Потом я услышал вполне определенные звуки: позвякивание чашек и тарелок, доносившееся из кухни. Я надеялся, что в ней проснулся инстинкт домохозяйки, и она готовит завтрак. Прошлой ночью я не заметил за ней такого зуда, и все ее инстинкты свелись к дикой, упоительной, необузданной сексуальности, которую она выплеснула на меня с такой силой, энергией и изобретательностью, которые я и не подозревал в женщине. Такого блаженства, упоения и самозабвения я никогда не встречал на моей памяти, а возможно и на памяти планеты.

Это был ураган, цунами, торпеда с поэтичным названием «Кей», унесшие если не мою жизнь, то всю мою недюжинную мужскую силу, это точно.

Сейчас она как ни в чем не бывало возилась на кухне. Вот до меня донесся непродолжительный шум воды, набираемой в перколятор, скрежет металла о металл, звяканье раскладываемых на стол ножей и вилок. Точно, она готовит завтрак, что является с ее стороны ошибкой. Что бы она там ни стряпала, все окажется пустой тратой времени, если только это не будет ложка комковатой овсянки, полусгоревший тост и, конечно же, бадья кофе. Вероятно, мне стоило ее предупредить о том, что я вообще не признаю раннего завтрака, но ночью мы как-то так и не добрались до проблем рационального питания.

Через пять минут, посвежевший и окончательно проснувшийся после контрастного душа, я облачился в белые слаксы, такие же мокасины и спортивную рубашку необыкновенной расцветки, по которой можно было изучать флору и фауну мира. Эта рубашка была одной из самых любимых. По канареечно-оранжевому фону во всех направлениях разлеталось и разбегалось не менее сотни маленьких павлинов. Некоторые из них гонялись за самочками, распустив в любовных жестах свои неподражаемые хвосты. Я вообще люблю павлинов. Это моя любимая птица после жареных цыплят. Но, согласитесь, последние выглядели бы несколько странновато на рубашке.

Я полюбовался своим отражением в зеркале. Сделал несколько размашистых движений, и павлины принялись летать, чего никогда бы не сделали цыплята-гриль. В избытке чувств, я несколько раз набрал полные легкие воздуха и выпустил его по системе йотов через нос, примерно с таким шумом, с каким открывалась и закрывалась дверь заведения Пита.

– Ты что-то сказал, Шелл? – донеслось до меня из кухни.

Кей. Я совсем забыл о ней. Моей ночной торпеде-цунами, умиротворенно копошащейся сейчас на кухне. Надо бы поздороваться и посмотреть, оценит ли она фауну, которую я на себе носил.

Я вышел из спальни и заглянул в кухню.

– Салют! Вы случайно, не мисс Денвер?

Она улыбнулась обворожительной улыбкой, способной растопить айсберг средних размеров. На ней был тот же наряд, что и вчера, за исключением черного жакета с плывущим по воздуху воротником. Темная облегающая юбка с разрезом на боку и белая блузка с глубоким вырезом, через который были видны умопомрачительные груди.

– Ты заслужил сигару с сюрпризом, – весело откликнулась она. – Как спал, герой-любовник? Надеюсь, выспался?

Она была свежа, весела, преисполнена энергии и жизненной силы. Это меня заводило.

Может быть, это не очень великодушно с моей стороны, но поскольку я обретаю жизненный тонус лишь спустя полтора часа после пробуждения, мне бывает завидно, когда я встречаюсь с такой энергией и здоровьем в людях в такую раннюю рань.

– А? Что? – очнулся я.

– Что, что? Шелл, ты слышал, о чем я тебя спросила?

– Угу... Только я сразу забыл твой вопрос.

– Я поинтересовалась, хорошо ли ты спал. А некоторые люди обычно так начинают беседу. Итак, попробуем еще раз. Ты хорошо почивал?

– Ну, да. Со мной происходило что-то очень и очень хорошее. Не помню что и спал ли я вообще. Во всяком случае, доброе утро. Теперь ты довольна?

Она сморщила аккуратный носик.

– Надеюсь, по утрам ты не превращаешься в доктора Джекила?

– Какого еще доктора?

– Джекила. По-моему, сейчас я вижу перед собой Хайда.

– Нет, пусть уж лучше я буду доктором... как там его. Да что здесь в конце концов происходит? Диспут на медицинские темы? И это до того, как я выпил свой кофе? Какая ты все-таки бесчувственная и...

– Кофе готов, – обрезала она меня. – Может влить его тебе в рот через воронку? Или сделать питательную клизму?

– Постой, детка, не заводись. Вообще-то твое последнее предложение довольно интересное. – Я потряс башкой, похлопал себя по щекам. – Кей, я извиняюсь. Мне следовало тебя предупредить, что со мной бесполезно разговаривать о чем бы то ни было до тех пор, пока я не разлеплю глаза и не... Лучше возьми меня за руку, пока я не въехал головой в раковину или еще куда-нибудь.

Она взяла меня за руку, подвела к кухонному столу и усадила на табуретку. Поставила передо мной чашку с кофе и ткнула меня в нее носом. Я сделал глоток, затем еще один.

– Завтрак остывает, ты, чучело.

– Наплевать, пусть остывает. Все равно...

– Что такое? – Кей уперла руки в бока. – И это после моих героических усилий приготовить что-то из ничего?

– Не сердись, дорогая. Я только хотел сказать, что по утрам...

– Все, что я нашла в твоем просвечивающемся насквозь холодильнике, – это бифштекс столетней давности, несколько яиц, да несколько стручков зеленого перца.

– Я берег его для моего фирменного коктейля «Маргарита».

Мне удалось спустить в свой пищесборник чашку кофе, затем еще одну. Кей плюхнула передо мной тарелку с едой. Однако я еще не был в состоянии ее заглотить. Надо было ей все же сказать, что до двенадцати серьезная пища для меня – все равно что еще одна наложница для султана, переспавшего за ночь со всем своим гаремом.

Но мне не хотелось казаться неблагодарной свиньей и поэтому я пару раз вяло кольнул вилкой стейк, который был не так уж плох, но сопровождающие его яйца просто отвратительны. Ох уж эти яйца! Сами можете представить: не успеешь разодрать глаза после сладкого волшебного сна, и вот они уставились на тебя с тарелки двумя огромными скользкими следящими желтками в розовых прожилках, как выпученные зенки перепившего вурдалака. Бр-р-р!

Я страдальчески посмотрел на сияющую в ожидании похвалы Кей и буркнул:

– Я так и знал.

– Что знал, милый?

– Милый – не милый, а я вынужден вернуть их тебе с приветом, детка. Все-таки ты старалась...

– Как вернуть? Надеюсь, они не остыли?

– Надеюсь... Не хватало еще есть их холодными.

Увидев, как она обиженно поджала губки, я нехотя взял вилку. С отвращением уставился в тарелку, не в силах выколоть эти мерзопакостные глазницы.

– Вы только посмотрите на Эти буркалы! – Мне представилось, что сам вурдалак прячется под столом, выставив через тарелку только свои желтые перископы.

– Если хочешь, я могу их подогреть, – предложила Кей. Она стояла у стола в позе надзирателя, готовая ткнуть меня мордой в тарелку, я бы этому не очень удивился.

– Сама-то ты собираешься завтракать? Или уже поела?

– Не беспокойся. Я не ем по утрам, но знаю, как много может съесть настоящий мужчина после плодотворно проведенной ночи. Жаль, что у тебя такие скудные припасы.

– Что ж, тебе виднее.

Она вышла из кухни, по-видимому, в спальню. Воспользовавшись моментом, я сгреб содержимое тарелки в пластиковый мешок для пищевых отходов, схватил чашку с кофе и, выскочив в гостиную, уселся как ни в чем не бывало на диван. Через несколько минут Кей вышла из спальни с жакетом и черной сумочкой в руках. Положила сумочку на ковер около кофейного столика, села в кресло и выжидательно взглянула на меня.

Я отставил чашку и собирался позвонить в Гамильтон-билдинг Хейзл. Было только начало девятого, но я знал, что она уже на месте. Импровизирует на компьютере или собирает и обустраивает разложенные повсюду розы. Я уже протянул руку к телефону, когда тот неожиданно зазвонил.

А, Хейзл все-таки обнаружила цветы и сейчас с благодарностью прижимает их к груди, вдыхая божественный аромат. Наверное, это звонит она, чтобы тепло поблагодарить меня и сказать, что больше не сердится.

Улыбаясь, я снял трубку и весело выпалил:

– Привет, привет, крошка. Ну как тебе цветочки? Это чтобы поднять тебе настроение. Можешь не благодарить. Сущие пустяки. Как видишь, я уже почти проснулся. Почему молчишь?

– Извините, это... Я что, неправильно набрала номер?

– Да! То есть нет! Кого вам нужно?

– Вообще-то я звонила мистеру Шеллу Скотту.

Приятный мелодичный голос. Молодой, несколько смущенный, он явно не принадлежал моей бойкой Хейзл. Этот был мягкий, бархатистый, ласкающий мой музыкальный слух. Мне невольно захотелось подпеть ему, но мешал настороженно-внимательный взгляд сидящей напротив Кей, Поколебавшись, чуть было не сказал, что я – это не я и что мистер Скотт только что вышел, чтобы провериться у своего психиатра. Однако вместо этого я ответил:

– О, извините. Я думал, что это мой садовник. Впрочем, это треп. Да, я – Шелл Скотт. Чем обязан?

– Я... я даже не знаю...

– Не знаете? Тогда зачем звоните? Подумайте и перезвоните, когда меня не будет дома. Во всяком случае, поговорите с моим автоответчиком.

– Подождите, я не знаю, стоит ли говорить вам об этом. Вы действительно мистер Шелл Скотт?

– Да. Честно-пречестно. Хотите, покажу водительские права? Может быть, вы скорее мне поверите, если я скажу, что только что проснулся, и в голове у меня еще поют райские птицы. Я обрету работоспособность где-то через час.

На другом конце провода послышался заразительный смех, словно зазвенел пасхальный колокольчик. Потом она сказала:

– Тогда понятно, почему вы так ответили.

– Как?

– Как... из райского сада.

– И что тут смешного?

– Да нет, я думала, что только я одна...

– Что «одна»?

– Чувствую себя инопланетянкой, пока не выпью свой утренний кофе.

– Приятно встретить родственную душу.

– По утрам я – старая, глупая, сварливая карга.

– Вы явно преувеличиваете. С таким голосом, как у вас, только рассказывать на ночь сказки маленьким детям и не очень маленьким тоже.

Я спохватился, почувствовав, что меня понесло. Я совсем забыл, что повсюду меня подстерегают умные красивые женщины, ждущие случая меня подначить. Как раз сейчас одна из них насмешливо наблюдала за тем, как я распускаю хвост перед звонившей мне по телефону прелестной незнакомкой.

– Я звоню вам по объявлению «Таймс».

Еще одна! Мало с меня вчерашних тринадцати.

– А... только поэтому. Вы еще успели. Претендентки слетаются со всех концов света. Пора закрывать границы.

Либо мое замечание не произвело на нее впечатление, либо она предпочла его проигнорировать. Во всяком случае, она ответила без обиняков.

– Мне кажется, мистер Скотт, я именно та девушка, которую вы ищете.

– Ну, конечно. Ваш порядковый номер, дай Бог памяти, сто двадцать третий, не считая тех, кто звонил ночью, благо мой телефон был отключен, и тех, кто позвонит еще. Во всяком случае, сегодня вы первая.

– Я вас не понимаю. – Я промолчал, и она продолжала: – Но все данные сходятся. Имя, дата рождения...

– Как ваше полное имя, мисс?

– Мишель Уоллес.

– Пока годится. А девичье имя вашей матери?

– О, это еще зачем?

«Вот и попалась, цыпочка», – злорадно подумал я. Небось, сейчас лихорадочно придумывает фамилию матери, которую отродясь не знала. Я вздохнул, раздумывая над тем, как все-таки много в этом мире лжи, обмана, алчности, стремления к легкой наживе безразлично каким путем... Но тут девица на другом конце провода уверенно произнесла:

– Монтапер.

– Что?!

– Вы знаете, у меня такая дырявая голова. Только вчера сказала эту фамилию вашей секретарше и тут же ее забыла. Довольно странно, вы не находите? Хотя не мудрено. Я так давно ее не слышала, не произносила... В девичестве мою маму звали Николь Элейн Монтапер. Правда сейчас она миссис Стьюбен.

– Стьюбен, – лихорадочно повторил я. Впервые мне правильно назвали фамилию, и я был ошарашен не менее, чем при вчерашнем рандеву с кисломордой мисс Морт.

– Правильно, – озадаченно пробормотал я. – Возможно, вы – та самая.

– Не «возможно», а точно. Просто у меня выскочила из головы ее фамилия. В детстве родители называли меня Спри.

Моя реакция на еще одно доказательство несколько запоздала. Возможно, потому что я в тот момент думал о той неприятной особе, так высоко ценившей свой лифчик и трусы. Очнувшись, я быстро переспросил:

– Спри? Это от какого полного имени?

– От Эспри, моего второго имени. Видите ли, оно у меня двойное. Если полностью, то меня зовут Мишель Эспри Уоллес. Урожденная Романель. Это фамилия моего отца. Теперь, мистер Скотт, ответьте мне на один мой вопрос.

– Пожалуйста.

– Это мой отец мистер Клод Романель намеревается дать мне все эти деньги, состояние или что там еще? Если так, то я не уверена, что мне это нужно.

– Вы сами-то выпили свой утренний кофе? – выпалил я в сердцах. Потом, успокоившись, авторитетно продолжал: – Это не телефонный разговор, милая леди. Во всяком случае, вы убедили меня в том, что нам нужно встретиться.

– Хорошо.

– Где вы сейчас находитесь?

– Я звоню вам из моей машины. Сейчас выезжаю на Беверли по пути в Голливуд. Я бы могла к вам заехать, если хотите. Вы живете в номере 212, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь. О'кей, это было бы самым удобным... – Тут я решил уточнить еще одну вещь. – Каким-то образом уже десятку, а может быть и больше Мишелей стало известно, что я проживаю в «Спартанце». Как вам удалось узнать это?

– Мне сказала об этом ваша секретарша. Когда я ей позвонила.

– Хейзл? Вообще-то, она не моя... Ну да ладно. Так вы разговаривали с ней?

– Угу. Как раз перед тем как позвонить вам. Она назвала ваш номер комнаты в гостинице и посоветовала позвонить вам.

Моя смышленая детка учуяла, что это не очередная вертихвостка.

– И что вы ей рассказали?

– То же, что и вам, мистер Скотт. Назвала девичью фамилию матери, а через минуту снова забыла ее. Ну разве это не странно? У вас такая приятная помощница.

– Да, я знаю...

Пока что все совпадало как нельзя лучше. И все-таки мне нужно было спросить мисс Уоллес еще о чем-то. О чем-то важном. Пока я раздумывал, она сказала:

– Теперь я понимаю, что она имела в виду. Посоветовав позвонить вам, Хейзл добавила, чтобы я не обращала внимания на то, если вы ответите мне, как Дракула, которого разбудили в полдень. Просто передать вам то, что я ей рассказала.

– Так и сказала? Славная девочка. Придется надавать ей по попке.

– Тогда я не поняла, что она имела в виду. Это прозвучало так... таинственно.

– Теперь, надеюсь, тайна развеялась?

– О, да! Конечно! Кстати, она просила передать вам кое-что еще.

– Я весь внимание.

– Я даже где-то записала ее послание к вам. Сейчас поищу. По-моему, это какой-то шифр. Во всяком случае, я ничего не поняла. – Последовала долгая пауза. – Вот незадача! И куда я ее подевала? Пока я ее найду, мне вполне могли бы выписать квитанцию на штраф за остановку в неположенном месте.

Последняя реплика меня озадачила. Пока она искала «шифровку» от Хейзл, я спросил:

– Так, говорите, могли бы выписать штраф? А что, обычно не выписывают? Я так просто не успеваю расплачиваться.

– Нет, что вы. Меня никогда не штрафуют. Просто остановят, попеняют, поулыбаются и отпускают, сказав, чтобы я так больше не делала.

– Поговорят, поулыбаются и что? Вы имеете в виду дорожную полицию?

– Ну, да. Кого же еще? Такие приятные ребята на больших мотоциклах.

Мой разум отказывался понимать, о чем она там щебечет. Этих «приятных ребят» медом не корми, дай только штрафануть кого-то. Поставь их перед альтернативой съездить бесплатно на Бермуды или выписать штраф – во всяком случае мне – и век им Бермудов не видать.

– А, вот! Наконец нашла, – прервала она мое удивление. – Вообще-то это даже вопрос. Цитирую. «Что, бриллианты зажилил? Взялись за новое дело, мистер Скотт?»

– Скорее всего, что так. И оно обещает быть не из легких.

– Так, сейчас прикинем... Я буду у вас минут через 10-15. Годится?

– Вполне. Встречаемся через пятнадцать минут, раз уж вас не штрафуют.

Положив трубку, я попытался классифицировать то, что она мне сказала и о чем, возможно, умолчала. Погрузившись в свои аналитические раздумья, я совсем забыл о Кей. Уязвленная подобным невниманием, она поднялась, демонстративно надела пиджак с порхающими лацканами и перекинула через плечо сумочку с золотой эмблемой «Голдуотер».

– Ну, я побежала, Скотт, – легко сказала Кей, совладав со своим самолюбием. – Дело прежде всего. Поговорим позже, когда ты полностью очухаешься.

Я тоже встал и виновато произнес:

– Я надеюсь, что смогу повести тебя куда-нибудь позавтракать, тем более, что наш вчерашний обед накрылся.

Она одарила меня извиняющей улыбкой.

– Я не в обиде, парень. У нас впереди много вечеров и ночей. Для совместных обедов, я хочу сказать.

– Надеюсь, Кей. Но что до сегодняшнего ленча... боюсь, у меня хватит заморочки на весь день, и я вряд ли...

– Понимаю, Шелл. Я слышала весь твой разговор. Похоже, ты все же нашел эту девицу.

– Возможно. А может быть, это всего лишь еще одна мисс Морт. Все прояснится самое позднее к концу дня. Вероятнее всего, завтра ты сможешь нанять круглосуточного детектива. И очень задешево.

Она вновь загадочно улыбнулась, и мне показалось, что ее верхняя ало-розовая помада улыбается нижней через двойную границу белоснежных зубов. Во всяком случае, я очень надеялся, что они не сигнализируют мне «гуд бай, мальчик». Признаюсь, ее необыкновенно подвижный рот возбуждал меня похлеще двух женщин, борющихся в грязи, что в последнее время стало последним пиком шоу-бизнеса.

– Я вот тут думала, – медленно проговорила Кей, укротив свои соблазнительные губы, – об этом невидимке-фотографе, которого тебе предстоит выследить и... хорошенько потрясти.

– О, попадись он мне только, уж я его потопчу. Нет, я переломаю ему руки и выбью его «рабочий глаз». Или нет...

– Может быть, они ему вообще не требуются? Что, если он вправду пользуется какой-нибудь революционной дальнобойной фотоаппаратурой? Устанавливает ее на определенные широту, долготу и время, а потом автоматически «щелк-щелк» и готово? Кстати, каковы координаты твоей квартиры? Ночная съемка тоже возможна... теоретически?

– Ба! – хлопнул я себя ладонью по лбу. – Я никогда не задавался подобным вопросом. Mamma mia! Ну и ублюдок! Ведь он действительно мог сидеть где-то рядышком и преспокойно настраивать свои скрытые камеры, пока мы с тобой... – Заметив ее насмешливую улыбочку, я оборвал себя и возмущенно воскликнул: – Кей, ну как не стыдно! Как жестоко с твоей стороны! Еще чуть-чуть, и я бы поверил...

Она смело шагнула ко мне молодым гибким телом и запечатала мне рот долгим влажным поцелуем, который давно обещали мне ее трепетные губы. Отлепившись от меня, она быстро развернулась и исчезла за дверью, так больше и не обернувшись.

Глава 6

Щелкнул замок входной двери, и я окинул взглядом гостиную. Она выглядела довольно презентабельно. Как будто в ней жили. Во всяком случае, косточек от оливок на ковре и перчиков на кофейном столике я не заметил. А кухня... кухня подождет. Надеюсь, моя визитерша туда не сунется.

Прибирая кое-какие вещи, я размышлял о предстоящей встрече с настоящей Мишелью. В том, что она настоящая, я не сомневался. Кажется, наконец-то мне улыбнулась удача. И все же я пожалел, что забыл спросить ее в недавнем телефонном разговоре, не знакома ли она с рыхлой перезрелой девушкой по имени Мисс Морт. А следовало бы. По тону ответа я бы сразу усек, не работают ли они в паре.

Ну, ничего. Скоро все выяснится. Может быть, я еще успею повести Кей на ленч и вплотную заняться ее делом, окажись звонившая мне девица подставкой, подосланной ко мне той клушкой.

В дверь робко постучали, и я с готовностью распахнул ее со словами:

– Входите и оставьте свои «О-о-о» на пороге.

– Мистер Скотт? Привет! Я – Спри.

Это был тот же медовый хрипловатый голос с мелодичным звоном хрустальных колокольчиков, который я слышал по телефону. Но его обладательница была так же похожа на пресловутую мисс Морт, как я на Марлона Брандо или Грегори Пека. Она была похожа только... на саму себя. Я остолбенел и уставился на нее. Вот так просто стоял и глядел, как будто меня ударили стокилограммовой штангой или чем похуже. Короче, я о-бал-дел.

Все мои знакомые знают, что я обычно не шарю в карманах в поисках слов. Для меня потерять дар речи – все равно что потерять свой любимый кольт. Но тут я и в самом деле потерял и то, и другое, и третье и не знал, где их искать.

Передо мной предстало поистине удивительное создание – роскошная во всех отношениях блондинка. Рост ее, навскидку, был не менее метра семидесяти пяти. На ней была какая-то несуразная бесформенная то ли парка, то ли балахон до колен. А может быть, мексиканское серапе, которое крестьяне набрасывают на себя в дождь. Этот странный наряд, нисколько ее не портивший, был сделан их грубой холстины и испещрен чередующимися голубыми и бежевыми вертикальными полосами. Он не доставал сантиметров на пятнадцать до ее безупречных коленей. Под балахоном виднелась бледно-голубая юбочка, на ногах босоножки на высоком каблуке с оплетающими элегантные икры разноцветными кожаными ремешками, застегивающимися где-то под коленками. Кроме ее подчеркнуто-изящных деликатных ног, остальную ее фигуру невозможно было рассмотреть, но и этого было достаточно, чтобы догадаться о том, что скрывает этот уродливый балахон – мечта куклуксклановца.

Все это я заметил мимоходом, поскольку все мое внимание и мысли были прикованы к самому прелестному лицу, которое я видел в своей жизни.

Оно было поразительно красиво какой-то неземной, ангельской красотой. Да еще эта улыбка – нежная, светлая, добрая, теплая, если не горячая; она была одновременно умиротворяющая и будоражащая, сулящая мир, покой и неземное блаженство. Я далеко не Петрарка, чтобы достойно описать эту улыбку, естественно-непорочную, и в то же время очень сексуальную, непреодолимо притягательную именно тем, что девушка явно не подозревала о своей сексапильности или просто не ставила ее ни в грош.

Полные, сочные, мягко очерченные губы, ровные белоснежные зубы. Или почти ровные, так как первый резец был на какой-то миллиметр, короче, что только добавляло ее очарованию. Трогательные ямочки в уголках рта, как бы обрамляющие по-детски открытую улыбку. И изумрудно-зеленые глаза, огромные, излучающие таинственный свет.

Словом, она была красива, как ангел в аду. Ей бы жить где-нибудь на облаке в экзотическом цветке или на Олимпе, а не в нашем паскудном мире, где столько жестокости и насилия. Я не мог ответить на вопрос, зачем природа сотворила ее такой красивой. Конечно, на свете есть сотни, тысячи красивых женских лиц, как тысячи потрясающих по красоте восходов и закатов. Какими словами можно описать то, чем один красивый закат отличается от другого? Его нужно просто чувствовать, ощущать всеми фибрами души, слиться с ним воедино. Точно также нельзя было ответить на вопрос, в чем заключалась красота этого лица. И я просто не могу найти подходящих слов, чтобы передать мягкую безупречность губ, носа, бровей, упругость и свежесть кожи, все это идеальное сочетание плавных линий и изгибов. Не могу, и все тут.

Вполне возможно, ее внешняя красота обуславливалась родниковой чистотой ее души, льющейся из этих глаз цвета расплавленных изумрудов, добрым и горячим сердцем, зажигающим огонь в крови? Кто знает? Да и кто вообще может сказать, что такое Красота? Дать ей четкое определение?

Поэтому остановимся на том, что эта девушка была уникальна, неповторима. От одного взгляда на нес у меня чуть не остановилось сердце и захватило дух. Но и это не выражает того, что я тогда почувствовал. Впрочем, хватит об этом. Признаюсь только, что при виде этого лица во мне все перевернулось, и я понял, что в мою жизнь навсегда вошло что-то новое.

Не знаю, сколько я простоял так на пороге, как насаженный на кол истукан. Она терпеливо ждала, давая мне возможность оправиться. Только ее приветливая улыбка стала еще шире, более участливой и понимающей, что ли. Однако краем сознания я отметил, что она вовсе не удивлена моей реакции. По-видимому, она уже привыкла к подобной реакции мужчин и сейчас ждала, когда я наконец обрету возможность воспроизводить членораздельные звуки, верну «шары» со лба на место и снова задышу, не прибегая к помощи реанимационной бригады.

Кажется, я несколько ошибся на ее счет. Несомненно, она знала, что красивая и даже насколько красивая. Опасное убеждение. Я надеялся, что подобная уверенность ее не испортила. А впрочем, даже если это действительно так, я все равно скажу ей. Втолкую здравый смысл в эту прелестную головку, почитаю ей журналы, а может быть, даже книги, помогу осознать, насколько опасным оружием она владеет.

Придя к такому решению и избавив ее в своем воображении от всех возможных и невозможных опасностей, которые могла таить в себе ее неземная красота, я, наконец, интегрировался в прежнего Шелла Скотта.

Я глубоко вздохнул, и она, видимо, заметила симптомы моего возвращения к жизни, так как спокойно повторила с интонацией «что, очухался?»

– Так я могу войти?

– Д... да, пожалуй. А то я выброшусь из окна, если вы этого не сделаете.

Она вошла. Я закрыл дверь и любезно предложил:

– Постойте минуточку здесь, пока я... кое-что не сделаю. О'кей?

Она понимающе улыбнулась.

Я метнулся в ванную, прикрыл дверь, включил холодную воду и пустил себе в физиономию ледяную струю из гибкого душа. Растер щеки полотенцем, заглянул в зеркало, поднял и опустил брови, вытянул и втянул язык. Вроде все работает. Постучав в грудь кулаками, я вернулся в гостиную.

Я приблизился к сногсшибательной молодой леди, предположительно, Мишели Уоллес, урожденной Мишели Эспри Романель. Остановился, заглянул в ее вопросительно поднятое ко мне лицо и честно признался:

– Я бы вас тоже не оштрафовал.

Она рассмеялась, легко и непринужденно, заставив меня почувствовать себя внучатым племянником Чарли Чаплина. Ее смех наполнил меня таким удовольствием, которое я испытываю разве, наблюдая за ребятишками, счастливо кувыркающимися на зеленой лужайке в теплый погожий день.

Я продолжал с удовольствием смотреть на ее улыбающееся лицо.

– Рад, что вы так восприняли мою шутку.

Она посмеялась еще немного и призналась:

– А я рада, что вы умеете шутить, для меня это такое облегчение, мистер Скотт. Утром вы были таким букой, я имею в виду наш разговор по телефону.

– Понимаете, я тогда не совсем проснулся, но сейчас, кажется, очухался. Признаться, я думал, что звонит кто-то другой.

– Я догадалась. Знаете, я боялась, что отправлюсь на встречу с каким-нибудь страшилой вроде Игоря. Помните это чудище в фильме «Франкенштейн»?

– Помню. Надеюсь, вы не разочарованы? – Я состроил страшную рожу, скрючил пальцы и хрипло прорычал: – Пошли со мной, крошка. Хозяин только что приделал ему новую голову. – Потом я принял свой прежний облик и криво усмехнулся. – Извините. Вы, вероятно, заставляете всех мужчин втягивать животы и затаивать дыхание до тех пор, пока их лица не побагровеют. Постараюсь впредь не вести себя как последний идиот.

– Я рада, что вы такой милый и привлекательный.

– Я? Милый? – Почувствовав, что мой рот непроизвольно растягивается в глупой улыбке, я вновь сомкнул губы. Она могла просто меня разыгрывать. – Так говорите, я привлекательный? Ну, может быть, по сравнению с Игорем.

– О, нет! – весело рассмеялась она. – Вы гораздо симпатичнее Игоря.

– И на том спасибо. Не хотите ли вы... – я обвел рукой комнату, – присесть с приятным сыщиком на хорошем диване?

Она подошла к дивану и присела на краешек. Я обошел кофейный столик и уселся на другом конце, возле телефона.

За две-три минуты мы еще раз прошлись по всем свидетельствам того, что она действительно Мишель Эспри Романель. К тому, что она сообщила мне по телефону, добавилось несколько деталей ее детства из истории развода ее родителей, когда ей было только шесть лет, короче, разные пункты, которые были мне уже известны. С ней легко было разговаривать, поскольку она вела себя непринужденно, и я не уловил и намека на обман. Если она все же не была настоящей Мишелью Романель Уоллес, то ей удалось убедить меня в обратном.

Затем она сказала:

– Шелл, – к этому времени мы уже перешли на ты, – так это в самом деле отец нанял тебя, чтобы разыскать меня? Клод Романель?

– Да. Я говорил с ним по телефону позавчера, то есть в понедельник. Он поручил одному известному адвокату подготовить все необходимые документы для передачи солидной части состояния в совместное с тобой владение. Сам он уже их подписал. Моя задача заключалась в том, чтобы разыскать его дочь, убедиться в ее подлинности и доставить ее, то есть тебя к этому адвокату, чтобы ты тоже подписала эти документы.

– По телефону ты что-то упомянул об одолевших тебя Лжемишелях. Сколько там их было? Что-то больше сотни?

– До твоего появления их было 122 штуки, плюс несколько неучтенных, которые пытались навешивать лапшу метровой длины.

Я рассказал ей обо всех этих звонках, которые вчера не успевала принимать Хейзл. О трех претендентках, заявившихся ко мне в офис в Гамильтон-билдинге, и о тринадцати претендентках, нарисовавшихся здесь, в «Спартанце», которых я с треском провалил.

– Наверняка, они продолжают названивать Хейзл. Откровенно говоря, я боюсь спускаться в вестибюль, хотя сейчас еще довольно рано.

– Ты не находишь забавным, что столько женщин горят желанием получить то, на что не имеют никакого права претендовать, в то время как я, его законная и единственная наследница, далеко не уверена, что все это мне нужно?

– Да, ты что-то говорила в этом роде. А почему бы и нет?

Мишель вздохнула и задумчиво произнесла:

– Все зависит от того, каким образом он нажил эти деньги, или что там у него есть. Я абсолютно его не знаю, Шелл. В последний раз я его видела, когда мне было шесть лет, и совсем его не помню. Боюсь, даже не узнаю, если увижу. Однако, – она заколебалась и продолжала, – судя по тому, что рассказывала о нем мать, он был нечист на руку. Даже очень нечист. И сейчас, если он собирается поделиться со мной тем, что заработал мошенническим путем, или, попросту говоря, украл, то мне такие деньги не нужны.

– Вполне тебя понимаю, Спри, и полностью разделяю твой подход.

– Тебе известно, что включает его состояние? Или о чем говорится в этих бумагах, которые они хотят, чтобы я подписала?

– Не-а. Боюсь, что мы об этом не узнаем до тех пор, пока не съездим в адвокатскую контору Уортингтона. Я знаю Бентли довольно хорошо, но все, что он имел право мне сказать, это то, что твоя доля оценивается в несколько миллионов. Такими деньгами не разбрасываются, милая.

Она задумчиво скрестила руки на груди, автоматически подтянув вперед парку или что там на ней было надето. Наклонившись вперед, она сказала:

– Конечно, ты прав. Предложение очень заманчиво... если забыть об этической стороне. Я не собираюсь строить из себя образец добродетели, и к тому же вовсе не богата... Даже не знаю...

Она озабоченно поморщила высокий открытый лоб.

– Ну, тебе решать. Тысячи на твоем месте были бы менее разборчивы, – ответил я. – Моя задача заключалась в том, чтобы разыскать тебя, препроводить в контору Уортингтона в Финиксе, в штате Аризона, а затем доставить в целости и сохранности домой к твоему отцу в Парадайз Вэлли. Кстати, мне нужно ему позвонить.

Спри продолжала сидеть все в той же задумчивой позе, потом взглянула на меня и неожиданно спросила:

– Шелл, раз уж тут замешаны большие деньги, все должны быть абсолютно уверены в том, что я действительно дочь Клода Романеля? Я имею в виду не только тебя, но и этого адвоката, и даже самого отца. А как это доказать? По отпечаткам пальцев? Но их у меня никогда в жизни не снимали. Конечно, мама могла сделать свидетельство, или как там это называется у юристов. Потом у меня, конечно, есть школьный аттестат... Подтвердить личность человека не так-то просто.

– В твоем случае нет ничего проще. Займет не более двух минут, или и того меньше. Во-первых, ты ответила на большинство контрольных вопросов. Рассказала кое-что из своего прошлого, правильно назвала девичью фамилию матери, свое прозвище «Спри» – сокращенное от Эспри. Правда, это могла знать и близкая подруга Мишели Романель.

Маленькая морщинка переместилась с ее гладкого матового лба на переносицу.

– Да, и необязательно близкая подруга. Кое-что могли разузнать и те авантюристки, которые осаждали твой офис, когда им стало известно, что отец нанял детектива для поисков дочери. Кто угодно мог попытаться выдать себя за нее.

Что они и сделали, но я их довольно легко раскусил, за исключением одной, пардон, коровы, которая разыграла оскорбленную невинность, когда я все же припер ее к стенке. Но ты правильно подметила. Знай они пароли... Клод Романель сам рассказал мне, что в детстве они с матерью звали тебя Спри и что об этом знал очень узкий круг лиц. И он же признал, что сейчас, спустя 20 лет, он вряд ли узнает свою малышку Спри, но ее можно, так сказать, идентифицировать по родимому пятну на ее гр... – я осекся, – ...на одном пикантном месте.

– Родимому пятну?

– Да, маленькой мушке... нет... пчелке?

– Мухопчелке? Это что еще за новый вид насекомого?

– Пчелке, просто пчелке. Знаешь, мед, соты, воск. Такие маленькие жужжащие мушки с желтыми полосками на брюшке. Летают от цветка к цветку, едят нектар...

– Ах, вот ты о чем! – Ее лицо просветлело, тучки рассеялись, вышло красное солнышко. – Ты хочешь сказать «бабочка»?

– Бабочка?

– Я и думать о ней забыла.

– Бабочка... да, пожалуй, это можно назвать так. Почему мне этот термин сразу не пришел в голову? Словом, что-то на нее похожее, расположенное на твоей левой, нет правой? Кстати, где оно расположено это родимое пятнышко?

– Вот здесь, – прижала Спри пальчики к левой стороне груди, скрытой то ли широким серапе, то ли узким парашютом. – Здесь, у меня на теле.

– Правильно. По идее, тут оно должно быть. Разглядывая его в линзу, я все ломал голову, как мне назвать это насекомое. Жучок-паучок, тоненькие ножки...

– Никакие не ножки, Шелл, а крылышки. И ты никак не мог их разглядывать, так как я его никогда никому не показывала... Скажи, откуда тебе...

– Все очень просто, – перебил я ее. – Разве я тебе не говорил? Что-то с памятью моей стало. У меня же есть его фотография.

– Фотография родимого пятна?

– Да нет же, не его, а тебя шестилетней, в бассейне. Ее мне дал твой отец. Это была самая свежая твоя фотография, что у него была. Ты там в купальных плавочках, а на груди при желании можно разглядеть это родимое пятно.

Ее искреннее удивление понемногу прошло по мере моего объяснения, и она понимающе кивнула:

– Ясно, а то я сначала ничего не поняла. Ну да, естественно, по прошествии стольких лет папа вряд ли отличит меня от Эмили Зилох. Даже если я брошусь к нему на шею со словами: «Папочка, милый, это я – твоя маленькая Спри!»

– Н... да, он будет ошеломлен... благо, сердце у него здоровое. Знаешь, крошка, у него в отношении тебя маленький... э... пунктик. Он все еще думает, что ты – желторотый утенок, а ты... А ты!!!

– Я только хотела сказать, что это пятно должно сохраниться у настоящей Мишели Эспри Романель, сколько в лет не прошло. И это – единственная возможность доказать ее подлинность, то есть подтвердить мою личность.

– Резонно. Знаешь, мне кажется, что мистер Романель дал мне фотокарточку именно с этой целью... – я запнулся и продолжил – ...а также с рядом серьезных, если не зловещих предупреждений, чтобы никто не мог обидеть его маленькую Спри. Твой папочка – человек с характером.

– По-моему, мне следует показать его тебе.

– Кого? – опешил я.

– Пятно, конечно. Это самый быстрый способ убедить тебя в том, что я Спри. – Она замолчала и решительно добавила: – Раз надо, я пройду свой путь до конца. Папа действительно настаивал на том, чтобы я подписала эти бумаги... на миллионы долларов?

– Да. Миллионы. Много миллионов.

– В таком случае... мне лучше сказать тебе сразу.

– Говори, я тебя слушаю.

– Понимаешь... моя бабочка, то есть, я хочу сказать, родимое пятно несколько выросло и... находится здесь. – Спри поводила рукой по стратегически важной области своей женской анатомии. – И одно ее крылышко спрятано в моем... бюстгальтере.

– И это все, что от нее осталось? Ни туловища, ни ножек, ни усиков, или...

– Остальная часть там... под моей грудью.

Либо мне это почудилось, либо на самом деле ее нежные щеки порозовели. Скорее всего почудилось. В наши дни от смущения не краснеют ни куртизанки, ни монашки, ни даже если в дамскую уборную по ошибке заглянет мужчина. Нет, дать ему в глаз – это они могут, но покраснеть – никогда.

– Но сначала я должна тебя предупредить. Это мой долг. Прошло уже столько лет, а я все равно не могу к этому привыкнуть. Смущаюсь, как дура.

– Ну ладно, думаю, как-нибудь переживу. Что у тебя там такого... странного.

– Вот именно, «странно-необычного»... – Она вконец смешалась и закончила скороговоркой, покраснев до корней волос: – Это началось, когда мне было лет двенадцать-тринадцать. У меня выросли такие большие груди, что все глазели на них, в основном мальчишки. Я росла, взрослела и они тоже росли, так что к 16 годам они стали та-а-кие, что я начала их стыдиться, хотя мальчишки не переставали повторять при каждом удобном случае, что они у меня просто об-а-а-лденные. Наконец, они меня так с этим достали, что я начала их прятать, чтобы не привлекать всеобщего внимания.

– Ты начала их прятать? Но где, как?

– Прикрывать их свободной одеждой, такой, как этот балахон. – Спри с отвращением дернула себя за полы своего «серапе-канапе».

– А... Ну да... Понятно.

– Когда на мне такой мешок, никто не догадается, плоская у меня грудь или как дирижабль. Никто не заметит моего уродства. Они у меня и в самом деле такие огромные, так выступают. Мне кажется, что на метр.

– Расскажи мне о них еще, Спри. Это я из чисто профессионального интереса.

– Я и говорю, когда мне исполнилось 16, я изменила свой стиль и понемногу перестала краснеть и смущаться. Хотя иногда это со мной бывает, вот как сейчас. Ненавижу себя за это!

– Брось, по-моему, тебе это очень к лицу. Так ты становишься еще красивее...

– Ну ладно, я тебя подготовила...

Сказав это, она принялась разматывать свой кокон, как бедуин собирает свою палатку в пустыне, намереваясь перекочевать на новое место.

– Что-то я чересчур с тобой разговорилась, Шелл. Это от смущения. Но... все равно... рано или поздно придется ее тебе показать, а ты уж расскажешь остальным.

– Представь, что я – врач.

Легким плавным движением она сдернула через голову свое рубище и бросила его на кресло. Под грубым балахоном у нее оказалась голубая атласная кофта с четырьмя перламутровыми пуговицами спереди, натянутыми прекрасными грудями так, что казалось вот-вот выстрелят все разом, и блузка распахнется, как лопнувший перезревший стручок.

Спри положила нервно подрагивающую руку на колено, а правой расстегнула одну пуговицу цвета слоновой кожи, затем вторую, третью... Я напомнил себе, что мы только проводим важный следственный эксперимент. Однако мой интерес выходил за рамки. Наконец под ее изящными пальцами пала последняя четвертая пуговица. У меня от напряжения занемели скулы. Возникло опасение, что я их вообще больше никогда не разомкну.

Спри повела плечами, блузка плавно соскользнула сначала с одного плеча, потом с другого, как спадает накидка при открытии памятника. У меня заломило зубы, а она небрежно бросила бледно-голубую кофточку на соседнее кресло и смиренно сложила руки на коленях в ожидании вердикта.

Я был поражен почище всякого Пигмалиона. И даже не тем, что Спри скрывала самые восхитительные в мире груди. Меня приятно поразило открытие того, что я ошибся, приняв поначалу девушку за милую толстушку, чему виной было ее несуразное полосатое верхнее одеяние. У Спри оказалась изумительная фигура: тоненькая талия, роскошные бедра без намека на полноту, длинные безупречные ноги. Создавая это идеальное женское тело, природа, видно, немало поработала циркулем и линейкой, не поскупившись на главные символы женственности, которые тоже были строго пропорциональны всему остальному.

Некоторое время Спри сидела как изваяние. О том, что она все-таки жива, свидетельствовали лишь равномерное, в такт дыханию, вздымание и опускание умопомрачительной груди, стянутой тугим, преднамеренно меньшего размера, голубым бюстгальтером.

Н... да... И как только выдерживают доктора, проводя медицинский осмотр подобных, вернее бесподобных, экземпляров. Подобный «следственный эксперимент» явился для меня тяжелым испытанием. Мне невольно вспомнились предостерегающие слова Клода Романеля, словно их нашептывал мне в ухо сам черт: «Не завидую тому, кто осмелится обидеть мою маленькую девочку». Сейчас и я готов был подписаться под ними.

Другим немаловажным фактором явилось то, что, глядя в бездонные темно-зеленые глаза, которые она стыдливо отвела в сторону, я читал в них глубокую неподдельную невинность и незащищенность того угловатого гадкого утенка с фотографии, которого злые люди хотели столкнуть в воду.

Заметив мой отрешенный взгляд, Спри робко вернула меня к действительности.

– Шелл, с тобой все в порядке?

– Н... н... не-а.

Она, видимо, не поняла моего ответа, потому что продолжала:

– Теперь, когда я «прыгнула в воду», все не кажется таким уж страшным.

Как она прочитала мои мысли?

– Видишь, я даже перестала краснеть.

– Вижу.

– Теперь тебе понятно, почему я всегда смущалась, когда была маленькой.

– Да.

– Я хотела сказать, когда была подростком.

– Да.

– Вот. Видишь краешек?

– Что-о-о?

– Краешек крыла. Вот, взгляни.

Она приподняла левую грудь на несколько сантиметров и показала пальцем на небольшое темное пятно. Потом взглянула на меня, отстранившись назад.

– Шелл? – удивленно спросила она, – ты что, зеваешь?

– Конечно, нет! – спохватился я. Просто разминаю челюсть. Что-то она у меня затекла. Извини.

– Тебе так видно?

– О, конечно... кое-что... не так, чтобы очень... хотя...

– Может быть, тебе лучше придвинуться ко мне поближе?

Я придвинулся к ней на несколько сантиметров.

– Ну, а теперь?

– О, да. Довольно отчетливо.

На гладкой безупречной коже, под нижним краем бюстгальтера на какой-то сантиметр выступало светло-коричневое пятно, уходящее вверх и прятавшееся под голубым шелком.

– Ну, конечно же, это та самая родимая... – с энтузиазмом проговорил я. – Вне всякого сомнения это то... насекомое, которое мы ищем. Только оно куда-то спряталось.

– Насекомое? – воскликнула Спри, все так же поддерживая грудь.

– Ну, эта... как ее...

От волнения я позабыл, как называется эта штука, которой она была отмечена от рождения.

– Понимаю, что это не птица, – пробормотал я, – и не мышка.

– Бабочка, ты хочешь сказать.

– Точно! Бабочка! Помнил и вот, надо же, забыл.

Я склонился к Спри и внимательно изучил родимое пятно, едва не прикасаясь плечом к восхитительно ароматной груди.

– Конечно, это лишь часть ее.

– Вижу. Кусок крыла, как ты правильно ее описала. Остальное, должно быть... в этом сачке. Бьется, хочет улететь – и не может.

– Если бы ты увидел ее всю...

– Не плохо бы, но... она не улетит?

– Думаю, нет.

Спри, или, во всяком случае, Мишель, хотя теперь я был абсолютно уверен, что передо мной действительно Спри, сунула руку за спину и принялась возиться с китайской головоломкой, которую женщины используют для соединения концов своей подпруги, держащей под арестом их прелести. И какой кретин изобрел бюстгальтер? Повстречайся он мне – и я бы точно переломал ему все что можно. Процедура открывания «сейфа» несколько затянулась, и я подумал, не забыла ли она шифр.

– Фух... кажется, справилась... такая тугая защелка.

Но мне показалось, что она справилась с нею уже давно, так как руки ее вернулись в исходное положение, то есть под чашечки ненавистного бюстгальтера.

– Сейчас посмотрим, уговаривала она себя. Только... как это сделать?

– А ты знаешь какой-то другой способ, кроме как...

И тут Спри отважно сняла чашечку с левой груди, поддерживая правую другой рукой, и, покрыв часть ее (довольно незначительную) ладонью, продемонстрировала мне контрольный участок. Внутри у меня все завибрировало, как будто кто-то включил мощный генератор.

– Ты что-то сказала? – переспросил я.

– Она и вправду похожа на бабочку, тебе не кажется, Шелл? Как ты ее находишь?

– Очаровательной! Только, по-моему, она больше похожа на голубку.

– Да? Ты так думаешь? А мне казалось, на бабочку. У тебя же есть фотография? Так что можешь сравнить. – Вдруг глаза ее округлились. – А что, если это другая девочка и другое родимое пятно?!

– Да нет, то же самое. Не паникуй. Замри! – Я скрипнул зубами, не знаю почему. – Странно, что я приказал тебе это. Обычно частные детективы говорят «замри» нехорошим ребятам, когда хотят застать их врасплох. Но мне почему-то хочется, чтобы ты оставалась так подольше. Впрочем, можешь забыть об этом.

– Но тебе действительно нужно удостовериться.

– Да. Нужно. Фото маленькой напуганной девочки, которое дал мне ее блудный отец. Что-то у меня разбегаются мысли. Ах, да! На этом самом снимке у девочки видно родимое пятно в форме бабочки на... грудной клетке. Поначалу мне казалось, что это просто мушка. Черт! Опять я не о том.

– О чем не «о том»?

Я энергично потряс головой, в которой не осталось ни единой мысли, кроме одной, вполне определенной. Да что это со мной, черт меня дери?! До сих пор ни одна женщина не действовала на меня так, как эта. Это просто какое-то наваждение. Нет, нужно собраться и попытаться мыслить трезво, логически.

– Да так, не обращай на меня внимания. Просто вспомнилась одна старая шутка. Да ты, наверно, знаешь этот анекдот.

– Расскажи.

– Стоит в музее один эстет перед картиной Пикассо и приговаривает: «Кикассо. Земечательно! Какая мысль, какие краски! Все-таки Кикассо – это Кикассо!» Стоящий рядом другой посетитель его поправляет: «Не Кикассо, а Пикассо». – «Я и говорю Кикассо», – отвечает первый. – «Не Кикассо, а Пикассо», – упорствует второй. «Кошел к черту, кридурок!» – не выдержал первый.

– Не поняла, к чему это ты?

– Да так, – буркнул я. – Порой мужики рассказывают глупые анекдоты, чтобы привести себя в чувство.

– А... ну если только так. Ну, ты убедился, что это не татуировка?

– Тату? Тута? Туту?

– Ну, вот. Опять. Неужели это так на тебя подействовало?

Спри шаловливо улыбнулась, продолжая направлять на меня свою базуку, то есть грудь, а, может быть, установку «град». Причем ее розовый упругий сосок дразняще подмигнул мне между ее указательным и средним пальцем.

– Ладно, взгляни еще разок и покончим с этим, а то я уже замерзла.

– Если ты так настаиваешь.

И я вновь внимательно всмотрелся в самое большое и прекрасное доказательство идентичности Спри Романель, которое мне пока что удалось обнаружить в этом деле. Родимое пятно могло сойти за бабочку, с которой до этого поиграла кошка, или которую обработали сильным пестицидом.

– Н... да, – многозначительно заметил я. – Она проделала большой путь от кокона-бутончика до такой... красавицы. Теперь сравним ее конфигурацию с той, что видна на фотографии. Только... куда я ее задевал?

– Да уж сравни, чтобы раз и навсегда поставить точки над "i". He могу же я сидеть так вечно?

– О'кей! Сейчас гляну в спальне.

В спальне ничего не оказалось. Тут я вспомнил, что в моей отделанной кафелем ванной есть одно потайное место за одной из плиток, где я иногда прячу всякие разности. Ну там, документы, фотографии, тысячедолларовые банкноты, если они у меня заводятся. Кажется, именно в моем «сейфе» я видел фото маленькой Спри, когда клал туда фотографии голой Кей Денвер, чтобы не таскать их повсюду с собой.

Еще и Кей. Вот уж правильно говорят: не было ни цента – и вдруг миллион. Я опять потряс головой как шелудивый пес, которого укусила за ухо блоха. Моя жизнь либо пошла наперекосяк, либо наоборот я попал в очень интересную, но пока что непонятную мне струю. Как бы меня ею не смыло.

И еще одно беспокоило меня: я ни разу не взглянул на фотографию шестилетней Спри через увеличительное стекло. Все, что я заметил на ее тщедушной груди – это какое-то бесформенное, похожее на грязь, пятно. Ничего даже отдаленно напоминающего уставшую бабочку, только что перелетевшую Анды. При более профессиональном подходе мне следовало серьезно изучить это пятно и поглядеть, экстраполируется ли оно в то, что только что увидел на прекрасной груди взрослой женщины, от которой я окосел, если не физически, то умственно уж точно.

Наконец я начал соображать рационально. Мне и в самом деле нужно убедиться до конца, чтобы затем убедить других. Естественно, мне очень хотелось, чтобы эта чудесная девушка, сидевшая сейчас в моей гостиной, оказалась настоящей Спри – той самой девчушкой у бассейна, только 20 лет спустя. Но тут мерзкой змеей в душу заползло сомнение. А вдруг эти чертовы пятна, куколки, бабочки не совпадут? Тогда это чудо в соседней комнате окажется самой умелой фальсификацией в мире? И я буду вынужден вместо адвоката и отца препроводить ее в тюрьму? Но я же не смогу заставить себя сделать это!

– В тюрьму? – эхом отозвалась Спри. – Ты, кажется, произнес слово «тюрьма»?

Я и сам не заметил, как достал фотографии и вернулся в гостиную.

– Откуда ты это взяла? – ошарашенно спросил я. – Ты что, умеешь читать чужие мысли? Надеюсь, ты не прочитала их все?

– Да нет... Просто ты что-то бормотал, и я уловила только слово «тюрьма». Я думала, ты разговаривал со мной.

– Нет, не с тобой. А что, я действительно бормотал вслух?

– А как еще можно бормотать?

– Спри, я серьезно.

– Да, очень тихо. Может быть, ты просто думал... вслух. Что-то насчет «тюрьмы» и того, что «не сможешь это сделать».

– Ах, только это. Как говорится, достукался. Вот что бывает, когда берешься за несколько дел сразу. Во всяком случае, я рад, что ты не читаешь чужие мысли. А то мне бы пришел полный конец. Да и любому на моем месте.

– Так об этой фотографии ты говорил? Дай-ка взглянуть.

– Сейчас! Одну минуточку!

Я опрометью кинулся в спальню, открыл ящик прикроватной тумбочки, схватил мощную лупу и уставился через нее на цыплячью грудь маленькой Спри. И что же вы думаете?

Глава 7

Эврика! Ни малейшего сомнения! Это та же самая бабочка! Ну, может быть, почти та же самая. Верхнее крыло сейчас, конечно, стало гораздо больше по вполне понятной причине – за прошедшие 20 лет и сама Спри стала больше, особенно та ее часть, на которую села отдохнуть перелетевшая через Анды капустница, махаон или как там их еще называют. В остальном же оба родимых пятна имели одинаковую конфигурацию. Я возрадовался, как будто выиграл миллион или два. Мне, признаюсь, стало так хорошо, что я пару раз вмазал кулаком по стене и поспешил обратно в гостиную.

– Эврика! – вновь воскликнул я, возбужденно расхаживая по золотистому ковру перед симпатичной, красивой, восхитительной, роскошно-умопомрачительной Мишелью Эспри Романель, потрясая фотографией в одной руке и лупой, которую держал в другой.

– Эврика? – эхом отозвалась она. – Это еще кто такая?

– Не «такая», глупышка. Это просто означает «открыл!». Я нашел твою фотографию.

– Это не значит, что ты должен был биться об стену головой.

– А что, разве было слышно? Вот такая у меня лобная кость, как у слона.

Она осветила меня белозубой улыбкой и с усмешкой проговорила:

– Я уж было подумала, что в это дело замешана еще и третья женщина Эвридика. Оказывается, ты кричал, как Архимед, только что вылезший из бочки.

– В бочке сидел Диоген...

– Так ты нашел снимок? Ну и что же?

– Нет. Эврика.

– Ничего не понимаю...

– Тебе ничего и не нужно понимать, Спри, дорогуша. Вот оно – до-ка-за-тель-ство! И я протянул ей пожелтевшую и поблекшую за столько лет фотокарточку, как мне показалось. Но черт! Порой рефлексы подводят меня, когда я перевозбужден или глубоко о чем-то задумаюсь. Вот и сейчас, вместо левой руки с фотокарточкой, я протянул ей правую, с лупой. Здоровенное стекло, сантиметров двадцать в диаметре, на длинной черной ручке почти коснулось ее оголенной груди, увеличив то, что я видел, еще раз в двадцать.

– Шелл! – воскликнула Спри. – Что ты делаешь? Неужели тебе мало?!

– Да нет, теперь вполне достаточно, – успокоил я ее, глядя в сторону. Потом повернулся к ней и, увидев ее удивленно распахнутые глаза, поспешно извинился:

– О, извини, дорогая. Я просто протянул тебе не ту руку. Хотя увеличительное стекло тебе тоже понадобится. Взгляни через него на это.

Спри приняла из моих рук и лупу, и фото. Выражение обеспокоенности постепенно сошло с ее личика.

– Это точно моя старая фотокарточка! – радостно пропела она, прижимая снимок к груди. – О, Шелл, я не видела ее 20 лет, но все еще помню, когда она была сделана. Я была в общественном бассейне «Ривервью» и...

Она говорила что-то еще. Рассказала довольно много, но я пропустил все мимо ушей как несущественное. Поскольку, увлекшись, Спри держала фото обеими руками, совершенно забыв поддерживать правую чашечку бюстгальтера, но в то же время умудряясь скрывать часть «бабочки» на левой груди.

Она весело щебетала, предавалась воспоминаниям розового детства. Потом спохватилась, заметив мою неадекватную реакцию, и смущенно прикрыла руками свое голое великолепие. Округлив глаза, она пролепетала:

– О, я, кажется, увлеклась и... показала тебе больше, чем следовало.

– Я не в обиде.

– Извини, я просто не подумала.

– А я подумал...

Некоторое время мы смотрели друг на друга. Прочитав в ее глазах нечто ободряющее, я присел рядом с ней на диван. Не в силах оторвать взгляд от поразительно красивого лица Спри, я наслаждался ее красотой, разлетом бровей, пушистыми натуральными ресницами цвета светлого пива, нежностью щек, мягким изгибом пухлых розовых губ, которые так и просились на поцелуй. Наклонившись, я утонул в зеленом омуте ее прекрасных глаз. А она... Она смежила веки, полураскрыла лепестки губ и слегка склонила головку на одну сторону. В следующий момент я порывисто прильнул к ее влажному ищущему рту, как припадает к роднику путник, пересекший без воды Сахару. Она обвила мою шею руками и нежно притянула меня к теплой благоухающей груди, которую я тут же покрыл страстными поцелуями.

Однако волшебный миг длился недолго, как все хорошее. В следующий момент она разомкнула объятия, и я почувствовал, что она отталкивает меня в грудь, нежно и в то же время достаточно настойчиво.

Я умоляюще взглянул ей в глаза и прочитал в них нерешительное «нет», подкрепленное артикуляцией губ.

– Нет, Шелл, не надо, – покачала она головой.

Я глубоко, с сожалением вздохнул и хрипло произнес:

– Иногда «нет» звучит как «да», но, кажется, это не тот случай?

– Нет, не тот.

– Кажется, я тоже слегка увлекся... Извини. Надеюсь, ты не...

– Нет, Шелл. Я на тебя не сержусь. Это скорее моя вина, чем твоя. Даже целиком моя вина. – Она помолчала, потом рассудительно проговорила: – Однако, Шелл, если я... действительно тебе небезразлична, тебе не кажется, что нам следует знать друг друга не час, а чуть-чуть побольше?

– Согласен, – весело ответил я. – Тогда почему бы тебе не разбудить меня минут через двадцать?

Она улыбнулась. Я тоже. Но очарование момента прошло, и мы оба это поняли.

Хотя воспоминание чуда осталось. Нет, теперь мне никогда не забыть сладостное ощущение ее мягких податливых губ, прильнувших к моим, прикосновение к ее божественным грудям, нежные руки вокруг моей шеи и... ожидание еще большего чуда.

* * *

В 9.30 утра я позвонил Клоду Романелю домой, в Парадайз Вэлли.

Спри согласилась поехать со мной в Аризону. Правда, она не была уверена, что подпишет бумаги, подготовленные Уортингтоном, но все же решилась сначала ознакомиться с ними, а уж потом решать, как ей поступить. И потом, несмотря на все «негодяйство» отца, она хотела вновь увидеться с ним.

Мы сидели в разных концах дивана, на котором все началось. Я придвинулся ближе к телефону и бросал на нее косяка, на который она отвечала благожелательной улыбкой, от которой у меня сладко ныло сердце и сосало под ложечкой от голода совершенно не гастрономического происхождения.

А улыбалась она много и с каждым разом все притягательнее и соблазнительнее.

– Хелло? – Тот же энергичный голос, только несколько грубее, глуше.

– Мистер Романель?

– Да. Клод Романель. Чем могу?

– Шелл Скотт говорит.

– Мистер Скотт! С нетерпением ждал вашего звонка! Вы нашли мою дочь? Мою маленькую Спри?

– Я нашел большую Спри, мистер Романель. Вам нужно привыкнуть к мысли, что...

– Где вы находитесь? И где она? С ней все в порядке?

– Естественно, она в порядке. В данный момент мы с ней находимся... – Я оборвал себя. Не резон выкладывать по телефону, что она в моей квартире. – Сейчас мы в Голливуде. Все под контролем. Надеюсь, вечером будем в Аризоне.

– Великолепно! Хорошая работа, мистер Скотт. Уортингтон не преувеличивал ваши способности. Каким рейсом вы прилетите? Я поручу кому-нибудь вас встретить, а потом...

– Не так быстро, мистер Романель. Я еще не знаю, во сколько мы вылетаем. Необходимо еще кое-что сделать здесь, на месте. Кроме того, я не хочу, чтобы нас кто-то встречал. Когда мы приземлимся в Финиксе, то сначала сделаем то, о чем мы с вами договаривались, а уж потом я привезу Спри к вам. О'кей?

– Ах, да... А о чем мы с вами договаривались?

Подобный вопрос меня озадачил. Старый склеротик. У него явно начались осложнения после перенесенных потрясений. Глубоко в подсознании шевельнулось смутное подозрение, и я произнес четко и раздельно:

– Вы сами установили правила, мистер Романель. Я точно говорю с Клодом Романелем? У вас какой-то... возмужалый голос?

– Ну, конечно, это я, идиот!

– Приятно познакомиться.

– Извините, мистер Скотт. Конечно, мы имели в виду Уортингтона. Да, естественно, первым делом загляните к нему. Только поторопитесь. А то я перевозбужден, даже немного нервничаю. Как-никак, двадцать лет. Впрочем, вам не понять. У вас никогда не было детей...

Он зашелся кашлем, потом нервно похихикал, покашлял еще немного и, как я понял, шумно высморкался.

– Простите, мистер Скотт. Я себя не так хорошо чувствую, хи-хи-хи, как 20 лет назад.

– Простуда так и не прошла? – подкинул я контрольный вопрос.

– Какая к черту простуда? – рявкнул он раздраженно. – У меня болячки посерьезнее. А всю оставшуюся простуду клизмачи вычистили из меня вместе с четырнадцатью порциями метастаз в брюхе, которые подозреваю, перелезли ко мне в легкие. В медицинских кругах это называется, маленький клин большим клином вышибать или лечение зубов через задницу, а геморроя через рот... – Он подумал еще немного, потом добавил:

– Поэтому сейчас я здоров как бык после африканской засухи. Такой ответ вас удовлетворяет, мистер Скотт?

– Вполне, особенно ваш рассказ о наисовременнейших методах лечения, – ответил я, ухмыляясь. – Сейчас он разговаривал, как прежний Романель, не теряющий присутствия, если не бодрости, духа.

– Найдя в моем лице дойную корову, на которой можно еще и поэкспериментировать, эти клистирные трубки привили меня от всех болезней, известных медицинской науке, – бодро продолжал Романель, – так что теперь я могу со спокойной совестью отправиться к праотцам, нисколько не опасаясь, что заражу их каким-нибудь СПИДом или коклюшем.

Слушая его, я качал головой. Все-таки этот неунывающий чудак – большой оригинал. Очень остроумный, а может просто умный с отклонениями в криминальную сторону. Именно в этот момент в моем мозгу начала зреть некая концепция, как будто разрозненные мысли стали собираться в единое целое, но потом это вновь ускользнуло от меня.

– Рад слышать, что вам лучше. Увидимся сегодня вечером.

– Было бы здорово. Я тут приготовил вам скромные премиальные, мистер Скотт. Пять тысяч долларов наличными. Вы не против?

– Звучит красиво, – поблагодарил я его и положил трубку.

Полюбовавшись улыбкой Спри, я снова снял ее и набрал номер «Дорчестер Армс». Поскольку я буду отсутствовать предположительно весь завтрашний день, я посчитал своим долгом предупредить об этом Кей и сказать, что свяжусь с ней, как только вернусь. Когда я попросил девушку-оператора «Дорчестера» соединить меня с номером мисс Кей Денвер, Спри спросила:

– Кому ты еще звонишь, Шелл?

– Дорогому потенциальному клиенту, вернее клиентке. Пока у меня с нею лишь предварительная договоренность, но думаю вплотную заняться ею, когда вернусь.

– И ею тоже? – сверкнула белозубой улыбкой Спри.

Тут ответили из «Дорчестера».

– Мисс Денвер выехала от нас, сэр.

– Что? Выехала? Но когда?

– Один момент. В 8.55 утра, то есть полчаса назад.

– Вы бы не могли мне сказать... Впрочем, это неважно. Спасибо.

Я положил трубку, размышляя «какого черта». Решив, что это стоит проверки, я повернулся к Спри:

– Сейчас позвоню и закажу билеты на вечер. Но прежде чем мы отправимся в аэропорт, заскочим в одно место. Не возражаешь? Необходимо кое-что выяснить в отеле «Дорчестер Армс».

– Не возражаю. О Кей Денвер?

– Да. Ты ее знаешь? – удивленно воззрился я на нее.

Она помотала головой, вернее золотистой гривой.

– Не-а. Просто ты назвал ее имя, разговаривая по телефону. – Спри помолчала некоторое время и сказала, забавно склонив на бок прелестную головку:

– Может быть, это плод женской интуиции, но ответь мне на один вопрос: эта Кей – очень красивая молодая женщина? Смуглая, черноволосая, с отличной фигурой. Бросающаяся в глаза, особенно когда утром одета в изящный черный вечерний костюм.

Я остолбенело уставился на свою не перестававшую удивлять меня собеседницу.

– Одетую... в вечерний... рано утром? Вообще-то такое описание ей вполне подходит. Но каким непостижимым образом ты догадалась, что именно о ней идет речь?

– Я просто описываю тебе красивую женщину, которую видела в вестибюле гостиницы, когда поднималась к тебе сегодня утром.

– В вестибюле, говоришь? Но это же было спустя пять-десять минут после того, как она ушла... «О-хо-хо», – подумал я и добавил: – Она заскочила ко мне на минутку, сказав, что страшно торопится на крекерную фабрику и далее в том же духе. А сама ждала чего-то в холле, или кого-то.

Я не знал, что и подумать. Спри тем временем продолжала:

– Я обратила на нее внимание только потому, что она смотрела на меня чересчур пристально. Тут я заметила, насколько она красива, но почему-то одета не по времени.

– Н... да, все это более чем странно.

– Я и раньше ловила на себе ревнивые взгляды других женщин. Но в ее глазах сквозила не только ревность, но что-то еще. Я ее раньше никогда не видела, она меня тоже. Отчего бы ей так на меня смотреть?

– Вот именно, отчего? Скажем, где именно стояла эта странная женщина в тот момент, когда ты ее увидела? Свисала на паутине с потолка?

– Нет, конечно, нет, – рассмеялась Спри. – Она сидела в вестибюле в одном из кресел.

– Извини, я сейчас.

Я катапультировался вниз и спросил Эдди, дневного клерка:

– Сегодня утром ко мне явилась очаровательная блондинка. По делу. Судя по тому, как ты окосел, парень, я делаю вывод, что ты ее заметил. А поскольку ты окосел на оба глаза, старый развратник, то не мог не заметить и великолепно сложенную брюнетку, которая в 8.30 сидела вон в том кресле. Правильно?

«Старый развратник», которому на вид было года двадцать два, утвердительно кивнул головой в сторону низкого дивана в углу.

– Точно так, Шелл. Она спустилась, куда-то позвонила и уселась вон там, положив одну обалденную ногу на другую. А потом вошла эта сногсшибательная, но на мой вкус немного полноватая блондинка. И тут я упустил обеих из виду, так как пошел настраивать телевизор этой старой кочерыжке миссис Мерчисон из 318.

– Так, говоришь, она куда-то позвонила? Это точно?

– Точнее не бывает. По платному телефону.

Для полной убедительности он указал на два платных телефона в дальнем углу фойе.

– Ты случайно не заметил, по какому телефону она звонила: местному или междугородному?

– Скорее всего второе, судя по тому, сколько она опустила в него четвертаков.

– Хороший мальчик, наблюдательный. Быть тебе моим помощником. И когда она ушла?

– Боюсь, этого я тебе сказать не могу. Я провозился с телевизором миссис Мерчисон минут пятнадцать, а когда вернулся, ее уже не было.

– Так во сколько, говоришь, она звонила? Хотя бы примерно?

– Я заступил на дежурство в восемь. Минут через 10-15 после этого. Скажем, в 8.15.

– Спасибо, Эд. С меня причитается.

Спри вошла в мой номер в 8.20. Значит, если рассказ Эдди верен, Кей сидела в вестибюле несколько минут. Почему?

Когда я вернулся к себе, Спри разглядывала рыбок в аквариуме. Я присоединился к ней, ненароком обняв за плечи.

– Они такие веселенькие, Шелл. Как называется вот эта разноцветная?

Я сказал. Мы поболтали о тропических рыбах, и я сказал:

– Это точно была Кей Денвер в фойе. Поджидала тебя, чтобы «окинуть ревнивым взглядом». Но у меня ни малейшего понятия, зачем ей это понадобилось. А посему мне нужно позвонить еще в пару мест.

Спустя десять минут я задумчиво водрузил трубку на место. Из двух моих приятельниц на телефонной станции одна попала прямо в яблочко, сообщив, что в 8.16 из вестибюля «Спартанца» действительно последовал двухминутный междугородный телефонный разговор. Звонила женщина по служебному телефону компании «Экспозе Инк». Я записал адрес этой таинственной компании и номер телефона, по которому звонила Кей. Однако сам звонить туда не стал. Решил все проверить лично, явившись как снег на голову на Норт Хайден-роуд в Скоттсдейле, штат Аризона.

В Аризону я все же позвонил, только Бентли X. Уортингтону. Удачно застал его на месте, сообщил, что собираюсь посетить с клиентом его контору вечером, без уточнения времени, и попросил его нас подождать.

Чемодан мой был уже упакован для таких неожиданных командировок, поэтому я просто зашел в спальню, надел наплечную кобуру с полицейским кольтом 0.38 специальной конструкции, то есть повышенной секретности, скорострельности и убойной мощи. Поверх рубашки я надел пижонский спортивный пиджак белого цвета и, вернувшись в гостиную, присел на диван рядом со смирно ожидавшей меня Спри. Она радостно улыбнулась мне, как будто не видела меня целую вечность, и я улыбнулся в ответ, несмотря на съедавшее меня внутреннее беспокойство. Вообще я заметил, что улыбаюсь последнее время слишком много. Возможно, оттого, что милая открытая улыбка была характерным выражением лица Спри.

– Мы заедем к тебе домой, потом заскочим в «Дорчестер». А после махнем в аэропорт, оттуда в Финикс, и через час-два ты увидишься со своим папочкой.

– Он спрашивал про меня, когда ты разговаривал с ним по телефону?

– Конечно. Справился, как ты, сказал, что очень волнуется перед предстоящей встречей.

– Но он не изъявил желания поговорить со мной?

– Нет.

– Ты не находишь это странным?

– Теперь нахожу, когда ты сказала об этом.

– И еще эта твоя знакомая в фойе. Что бы это значило?

– Пока не знаю, Спри. Может быть, вообще ничего.

Я помолчал несколько секунд, раздумывая обо всех этих женщинах, которые звонили к Хейзл и даже заявились сюда в «Спартанец» в ответ на мое маленькое объявление в газете. Учитывая мой стаж работы в качестве частного детектива, я знал, что люди способны убить даже за пустячные суммы, которые впору жертвовать «Армии Спасения». Такого наплыва соискательниц следовало ожидать. Тем более, что тут было завязано гораздо больше денег, огромные деньги, миллионы денег.

– Может быть, в этих странностях нет ничего необычного, – задумчиво повторил я. – А может быть, шутки кончены и начинается настоящая игра.

Спри лихо вела свой «шевроле-корвет» в направлении Монтери Парк, где она жила, и я еле поспевал за ней в своем «кадиллаке». Она оставила машину в подземном гараже, наскоро упаковала чемодан, небольшую дорожную сумку и присоединилась к моему позднему завтраку или раннему обеду в близлежащем кафе.

В четыре часа дня она сидела рядом со мной в моем «кадди», и мы весело катили вверх по бульвару Уилшир.

В «Дорчестер Армс» я предложил бригадиру рассыльных двадцать долларов. Быстро поторговавшись, мы сошлись на пятидесяти – по двадцать пять за каждую минуту, которую я тайком проведу в бывшем номере Кей Денвер, проводя беглый обыск. Впрочем, мне бы вполне хватило и минуты. Я осмотрел душевую, спальню и все остальные комнаты. Во всем номере не было ни одного мало-мальски подходящего места, из которого можно было бы незаметно сделать снимки голой Кей.

Бесплатно я выяснил у рисепциониста, что мисс Денвер выехала из гостиницы в 8.55 утра, а заказала номер по телефону днем в понедельник. Въехала она в тот же день спустя три часа двадцать минут, то есть в 7.15. Сегодня была среда. Кей прожила в «Дорчестере» менее 38 часов.

На полпути в Лос-анджелесский международный аэропорт я заметил, что на хвосте у нас сидит черный «понтиак гранд ам». Перестроившись в левый ряд, я сбросил скорость до 45 миль в час, опустил окно со своей стороны, вытащил кольт и положил его на колени, настороженно поглядывая в зеркало.

– Шелл, что это у тебя, револьвер?

– Нет, это детская игрушка, можешь не беспокоиться.

– Но я ненавижу насилие. Убери эту... опасную штуку.

– Послушай, Спри, возможно, я перестраховываюсь, но лучше перебрать, чем недобрать.

«Гранд ам» и не думал меня обгонять, он повторил мой маневр и пристроился за нашим «кадди». Я криво усмехнулся и сказал:

– Возможно, я сейчас немного поманеврирую скоростью, так что держись крепко.

– Насколько немного?

– Насколько потребуется для того, чтобы подтвердить или рассеять мои подозрения.

Я еще больше сбросил газ, почти остановился. В зеркале заднего вида маячила единственная машина на полукилометровом отрезке – черный «понтиак-седан». Что же, пускай сами принимают решение, стоит ли припарковываться за моим «кадиллаком». Мои «пастыри» предпочли не останавливаться, свернули в левый ряд, промчались мимо нас на скорости около 60 миль в час. В седане я заметил двоих мужчин на переднем сиденье. Лиц их я, конечно, не разглядел, только расплывчатые силуэты.

Я выехал на среднюю полосу и облегченно перевел дух, хотя сомнения остались.

– Что это за большие маневры? – спросила Спри.

– Показалось, что они едут за нами. Наверное, это всего лишь мое воображение.

– С какой стати кому-то следить за нами?

– Если бы я знал. Не думай об этом.

Мы должны были вылететь из Лос-анджелесского аэропорта на «Боинге-737» компании «Вестерн Эйр Лайнз» в 6.08 вечера и приземлиться в аэропорту «Скай Харбор» в Финиксе спустя час десять. Из-за разности во времени между Калифорнией и Аризоной мы теряем всего десять минут, так как в Финиксе будет только 6.18.

В полшестого я поставил машину на долговременной платной стоянке, запер ее и вытащил вещи из багажника. Затем мы со Спри прошли к терминалу «Вестерн Эйр Лайнз».

И тут я вновь заметил знакомый черный «седан». Выходит, мне не показалось.

Мы как раз шли от стоянки к терминалу, когда я увидел, что «понтиак-седан» лениво катит нам навстречу. Водитель и сидевший рядом молодой парень глазели по сторонам, как детишки, впервые попавшие в «Диснейленд», и поэтому я большей частью видел их затылки. Первым нас заметил тот, что сидел за рулем. Меня трудно было не заметить с моим-то ростом и характерной внешностью. Спри – тем более. Он что-то быстро сказал напарнику и подпер щеку рукой, как бы невзначай скрыв половину лица.

Мы подождали, пока они проедут мимо, прибавив скорость. Парень справа от водителя нарочито отвернулся, как будто больше всего на свете его интересовала архитектура аэропорта, а тот, что сидел за рулем, принялся ожесточенно скрести лицо, словно на него напали полчища вшей.

Спри не поняла, что происходит. Она вопросительно взглянула на меня, на машину, удаляющуюся на предельно допустимой скорости, потом вновь на меня. Но ничего не сказала.

* * *

Спри быстро прошла через пункт досмотра впереди меня, поскольку мы немного опаздывали, а до взлета оставалось десять минут. Я было ринулся за ней, но тут же остановился, красноречиво хлопнув себя по лбу. Попятился, пропустив вперед какую-то толстуху-малолетку с двумя чемоданами. Я совсем забыл, что мне, как и всем пассажирам, предстояло пройти через магнитометр, чутко улавливающий любой металлический предмет, масса которого больше ключа от зажигания, или нескольких монеток. И уж тем более он тут же засечет мой кольт с пятисантиметровым стволом и шестью патронами в барабане. Потом объясняйся...

Поймав недоуменный взгляд Спри, я жестом попросил ее вернуться, и когда она подошла, сказал:

– По-моему, я сглупил, малышка. Моя «дура» у меня под мышкой.

– Какая «дура», да еще под мышкой?

– Тихо. – Я наклонился к ней и зашептал на ухо. – Я имею в виду мой «тридцать восьмой», револьвер одним словом. Поскольку наш багаж уже прошел досмотр, видимо, мне все же придется оставить его здесь.

– Вот и хорошо! Я сказала тебе, что ненавижу оружие и...

– Тс-с-с! – продолжал я шептать. – Ничего не говори, только молчи и слушай. Нет, жди здесь, я все объясню тебе позже. Сейчас вернусь.

Я помчался к автоматическим камерам хранения. Потом, в самолете, я мог объяснить Спри, что, будь я поосмотрительней, то мог бы спокойно запрятать кольт в багаж, заявить об этом администрации аэропорта и получить разрешение на вполне легальный провоз оружия в штат Аризона. Но сейчас следовало поторопиться.

Я опустил два двадцатипятицентовика в щель, положил кольт в ячейку, потом, поразмыслив, присовокупил к нему пятидолларовый банкнот на тот случай, если буду отсутствовать более суток. Захлопнул дверцу, вытащил ключ и быстро вернулся к Спри.

Мы сели в самолет за минуту до того, как отъехал трап. Пристегнув ремни, я попытался расслабиться, что оказалось нелегко, поскольку без кольта под мышкой я чувствовал себя очень неуютно. Не то, чтобы совсем голым. Нет. Просто у меня было такое ощущение, что я сел в самолет без штанов.

К тому времени как на подлете к «Скай Харбор» загорелись табло «Не курить», «Пристегнуть ремни», я успел переговорить со всеми четырьмя стюардессами и нашел среди них ту, которая обслуживала в понедельник дневной рейс из Финикса в Лос-Анджелес с отбытием в 1.35 и прибытием в аэропорт назначения в 3.45 по местному времени.

Такой расклад по времени близко совпадал с моими прикидками. Я знал, что Кей Денвер позвонила в «Дорчестер Армс» и заказала номер в понедельник в 3.55 дня. Вполне вероятно, что звонила она прямо из аэропорта. Однако симпатичная молоденькая стюардесса не могла припомнить женщину, которая бы соответствовала данному мной описанию.

Едва мы пристегнулись, Спри одарила меня ослепительной улыбкой и сладким голосом спросила, не назначил ли я свидания всем этим симпатичным воздушным пиратам. Естественно, мне пришлось объяснить ей, в чем тут дело.

– Почему ты решил, что она летела именно тем рейсом? Просто из-за совпадения во времени?

– Не только. До сих пор у меня не было случая тебе объяснить, что, когда она сидела в фойе «Спартанца», ожидая твоего появления, она позвонила в Скоттсдейл в штате Аризона. И вот тут-то я и подумал...

Опять мне впору было засунуть свой здоровенный кулак себе в болтливую пасть, поскольку ей вовсе ни к чему было знать о том, что, узнав, что Кей звонила в Скоттсдейл, я тут же связал этот факт с золотой бляшкой «Голдуотер» на ее сумочке – эмблемой шикарного супермаркета, расположенного в центре этого города, на пересечении Кэмелбэк и Скоттсдейл-роуд.

Заткнувшись таким не самым вежливым образом, я начал придумывать, как бы выпутаться из неловкого положения и чем бы закончить фразу. Моя фраза так и осталась незаконченной и эхом повисла в воздухе.

– Что подумал? – спросила Спри.

– Фу ты! Вылетело из головы. Ну да, впрочем, это и неважно. Странно, что стюардесса не запомнила ее по моему описанию... – Я задумчиво помолчал и добавил: – А ведь у меня наметанный глаз, и я дал ей очень точное описание Кей, как...

– Да? Говоришь, точно описал ее стюардессе?

– Угу. Дал ее яркий словесный портрет. Такую женщину трудно пропустить незамеченной.

– Ну и как же ты ее описал?

– Как? Как элегантную, стройную брюнетку...

– Ну-ну, опиши ее и мне. Интересно послушать.

Я описал свою загадочную подругу с того, что ей лет 25-26, самое большее – 27, что она высокая, стройная, с хорошей гибкой фигурой, темными волосами, похожими на натуральный парик. У нее очень интересное лицо, на котором выделяются большие черные глаза, высоковатые скулы, чувственные губы, ну и так далее в том же роде.

– В том же роде? – загадочно улыбнулась Спри.

– Тебе я дал сжатые объяснения.

– То, как ты ее «сжимал», я уже поняла...

Спри уставилась в одну точку, покусывая нижнюю губку, потом повернулась ко мне:

– Подзови-ка эту стюардессу на минутку.

– Ты имеешь в виду Милли?

– Не знаю, что она – милли, марко или мини. Я хочу задать несколько вопросов той из них, которой ты так расписал Кей.

Как раз в этот момент Мл – сокращенно от Милли – сокращенно от Милдред – проходила по рядам, разнося прохладительные напитки. Я поманил ее пальцем, и она приветливо склонилась над нашими креслами.

Спри дружелюбно улыбнулась ей и пояснила, что вот этот не очень вежливый джентльмен, то есть я, утверждает, что в понедельник днем вашим рейсом летела некая Кей Денвер.

– Да... то есть нет... Он уже описал мне ее, но я не припоминаю, чтобы...

– Вы не против, если я еще раз опишу ее вам?

– Конечно, нет. Мужчины, как правило, увлекаются, преувеличивают и даже ошибаются, описывая хорошеньких женщин.

– Вот это вы правильно подметили.

Они улыбнулись друг другу, как две старые школьные подруги, поверяющие свои сокровенные тайны.

– Итак, ее рост примерно равен метру восьмидесяти, неплохая фигура, только немножко полноватая в бедрах, крашеные черные волосы. Ей где-то тридцать с хвостиком...

– Нет, нет! Никаких хвостиков... начал было я, но они дружно закрыли мне рот строгими взглядами.

– Довольно красивое лицо, но жесткое и надменное, вы понимаете?

Милли прекрасно ее понимала и полностью разделяла ее точку зрения. Спри спокойно продолжала:

– У нее манера держаться, как... у знающей себе цену высокооплачиваемой женщины для интимных услуг.

Спри добавила еще несколько штрихов к портрету кого-то, кто совсем не был похож на мою милую, очаровательную Кей, но тут Милли подтвердила с энтузиазмом:

– Абсолютно точно! Это она. Теперь я вспомнила. – Она указала на кресло через несколько рядов впереди нас. – Она сидела вон там. Я перебросилась с ней несколькими фразами. Ее в самом деле звали Кей, только не Денвер, а Кей Дарк.

– Спасибо, Милли. Ты душка.

Они обменялись общей радостью в течение пары секунд, и Милли продолжала свой путь по рядам. Спри удовлетворенно повернула ко мне лицо и задумчиво произнесла:

– Дарк. Кей Дарк. Тебя это не удивляет?

– Еще как! Как тебе это удалось?

– Что удалось?

Я помотал головой.

– Забудь. Я все равно не пойму.

* * *

Когда мы получили багаж, Спри прошла со мной в контору «ДОС Рента Драйв». ДОС – это аббревиатура от Долины Солнца, с которой я договорился о прокате машины, когда закрывал наши авиабилеты. Свободными у них оказались только два «кадиллака», и я оформил заказ на прокат одного из них.

Однако на месте выяснилось, что у них только что высвободился «крайслер-лазер-седан», и я попросил молодого клерка со смышлеными глазами оформить мне его вместо «кадиллака», вознаградив его десятью долларами за сообразительность.

– Послушай, приятель, у тебя, случаем, никто не справлялся о том, заказывал ли я машину напрокат, – обратился я к парню, хрустя еще одним десятидолларовым призом «за бдительность». Меня зовут Шелл Скотт.

– Нет, сэр, в мое дежурство нет.

– А кто тут работает, кроме тебя?

– Может быть, кто-то справлялся у Дженни. – Он бросил беглый взгляд на девицу, перебиравшую карточки в нескольких метрах от него. – Одну минуту. – Быстро переговорив с ней, парень вернулся ко мне и доложил с довольной миной. – Точно, сэр. Долговязый жилистый мужчина лет сорока. С большими пшеничными усами. Больше она в нем ничего такого не заметила. Он еще сказал, что встречает вас и боится прозевать. Дженни сказала ему, что вы заказали «кадиллак». А что, она сделала что-то не так?

– Да нет, все в порядке, – улыбнулся я, и бумажка перекочевала в накладной карман его клетчатой рубашки. – Видимо, этот парень хочет сделать мне сюрприз. В любом случае, спасибо. Бывай!

«Кадиллак» тоже стоял на стоянке в трех десятках метров от «крайслера», в который уселись мы со Спри. Я развернулся и проехал в паре метров от «кадиллака», оставшегося у меня слева. Скосил глаза в окно и увидел возле машины, которая первоначально предназначалась мне, двоих мужчин, которые явно не подозревали о том, что я изменил намерения и ангажировал «крайслер». Я надеялся, что они не заметят меня, а если и заметят, то не узнают, тем более, что оба пялились на «кадди». Но они быстренько меня вычислили, в этом не было никакого сомнения. По их немедленной реакции я сразу понял, что эти парни встречают Шелла Скотта и его новую подругу.

Более высокий из них был где-то под метр девяносто, поджарый, жилистый, в помятых джинсах и куртке-ковбойке с кожаной бахромой по низу, под которой у него была темно-коричневая рубашка и платок вокруг шеи. На вид ему можно было дать лет сорок. Черные волосы, кустистые черные брови и пушистые рыжие усы – я так и не решил, что у него крашеное. Второй был поменьше ростом, где-то 1.75-1.80. Примерно моего возраста, худощавый, в темных слаксах, модерновой блестящей рубашке цвета навозной мухи и легком парусиновом жакете. Это был довольно симпатичный темноволосый парень со вздернутыми бровями, придававшими его лицу выражение постоянного удивления. Но самым примечательным и забавным было то, как они обалдели, увидев меня за рулем и Спри рядом.

Спустя минуту, убедившись, что «делегация по нашей торжественной встрече» отстала, чего и следовало ожидать, поскольку, проезжая мимо них, я не заметил поблизости их машины, я весело сказал Спри:

– Самое время отвезти тебя на свидание, детка.

– Я не против. Поехали.

– Знаешь, малышка, я не хотел волновать тебя понапрасну, но теперь, когда сомнения развеялись, просто обязан тебя предупредить. Здесь дело нечисто. За нами определенно следили, когда мы ехали в аэропорт, помнишь тех двоих в машине, что сидела у нас на хвосте? И сейчас двое поджидали нас здесь. Теперь я убежден, что кто-то могущественный с длинными руками серьезно тобой интересуется. Именно тобой, Спри, а не мной. Я в этом деле человек случайный.

– С чего бы это? Просто потому что я приехала повидать отца и подписать эти чертовы бумаги, которые и в глаза не видела?

– Возможно, именно поэтому, а может и нет, хотя я больше склоняюсь к первому. Пока что мы не знаем. Но обязательно узнаем больше, когда повидаемся с Уортингтоном. – Я выдержал паузу и добавил: – Если, конечно, доберемся до него.

Возможно, я несколько сгустил краски, но сделал это специально, чтобы она не думала, что это увеселительная прогулка, и была готова ко всяким неожиданностям. Сам я был абсолютно уверен в том, что Спри находится в опасности.

Выехав из аэропорта, я направился по Двадцать четвертой улице на север к Ван Бюрену, затем повернул к центру Финикса, а точнее – к Сентрал-авеню.

– Эти двое... в машине, – задумчиво проговорила Спри...

– они же просто глазели по сторонам... Может, они искали вовсе не нас?

– Девочка, спустись с облака и не строй иллюзий. О'кей? – жестко произнес я. – Тот долговязый ковбой справлялся обо мне в конторе по прокату автомобилей. Но в одном ты права: они только следили за нами, и это беспокоит меня больше всего. Мне думается, они намеревались прищучить нас прямо около «кадиллака». Если бы они собирались проследить за тем, куда мы отправляемся, то ждали бы нас в своей машине. Черт, а я, как назло, оставил револьвер в Лос-анджелесском аэропорту. Сейчас бы он мне ох как пригодился.

– Не говори такие страшные вещи, Шелл! Я же тебе сказала, что ненавижу оружие и вообще какое бы то ни было насилие. Мужчины иногда звереют, дубасят друг друга и... О, как это глупо! Насилие и жестокость никогда еще ничего не решали...

Я прервал ее пацифистские излияния. Может быть, грубее, чем следовало, но она меня достала своими невинно-наивными рассуждениями. Именно такие наивные, как правило, становятся жертвами всяких негодяев. Я имел немало случаев убедиться в этом. Поэтому я сурово произнес:

– Послушайте, милая леди. Перестаньте потчевать меня сэндвичами с маразмом. Готов поставить самую важную часть своей анатомии против хот-дога, что следующая лягушка, которую вы поцелуете, отнюдь не превратится в Принца Очарование с замком из зефира, как бы вам не хотелось в это верить.

– Фу, какой ты вульгарный, – скривилась она, не распробовав мой сарказм. Пришлось выдать ей еще порцию:

– Если какой-нибудь паскудник направляет на меня пушку и вот-вот нажмет на курок, а у меня есть шанс опередить его, то я обязательно им воспользуюсь и отправлю негодяя на луну. Случись ему промахнуться, а мне попасть – этот вид насилия решит мою проблему, во всяком случае, на какое-то время. То же самое в случае, если другой подонок ждет меня за углом с кувалдой, чтобы распотрошить мне череп, я зайду с другой стороны и сделаю из него отбивную, что решит еще одну мою проблему. А ты говоришь, насилие ничего не решает.

– Откуда в тебе столько злости? Не думала, что ты можешь быть таким саркастичным.

– Извини, Спри, это все из-за того, что мне зачастую приходится иметь дело со всякими подонками: аферистами, насильниками, вымогателями, убийцами. Согласись, контингент не для дипломатического раута. Но я могу быть и другим. В этом ты еще убедишься. Однако хватит лирики. Слушай и запоминай. Двое провожали нас в Калифорнии, двое встречали здесь, в Аризоне. Это предполагает серьезную организацию явно не благотворительного характера. Кто-то все тщательно планирует. Откуда они узнали, что мы собираемся лететь из Лос-Анджелеса в Финикс? – я помолчал, ища правдоподобное объяснение. – Возможно, я кое-что утрирую, кое-что пережимаю, но поверь, ненамного. Просто я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

Спри одарила меня потрясной улыбкой. Помолчала, пережевывая мои сваренные вкрутую аргументы, и с чувством произнесла:

– Я... тоже не хочу. Во всяком случае, спасибо за заботу, Шелл. Только... не лишай меня всех моих иллюзий. Без них жизнь так скучна.

– Я и не собираюсь, но одно ты должна уяснить твердо: жизнь – это не райские кущи под голубыми небесами. Никто не хочет, чтобы его били, терзали, шпиговали свинцом или шинковали, как капусту для засолки. Но иногда такое случается даже в сказках. Кто-то вначале превращает принца в страшное чудовище?

Я остановился на пересечении Ван Бюрен с Сентрал-авеню и повернул направо. Четырнадцатиэтажное здание «Хол-Манчестер-билдинг» располагалось в паре километров вниз по Сентрал-авеню, и именно туда мы сейчас направлялись. Однако не бездумно, так как я уже перевел себя в состояние полной боевой готовности. Через полквартала я заметил заправку «Мобил» и рядом с ней платный телефон. Припарковав «крайслер» рядом с будкой, я вышел. Было 6.45 вечера, над городом сгустились сумерки, хотя из пустыни продолжали накатывать знойные потоки воздуха. В самой будке температура была не менее 90 градусов по Фаренгейту, но после кондиционированной прохлады салона «крайслера» мне показалось, что все 90 градусов по Цельсию. Я позвонил Уортингтону по его местному телефону, и он ответил немедленно:

– Это Шелл, Бентли. Мы прибыли, но в Лос-Анджелесе за нами был хвост, а в «Скай Харбор» поджидала парочка шутников, по которым плачет каторга. Сейчас находимся в нескольких кварталах от Сентрал, однако мне не хотелось бы заваливать к тебе через центральный вход, привлекая нежелательное внимание тех, кто может нас поджидать. Какие будут предложения?

Он ответил оперативно, не рассусоливая:

– Спустись до Второй улицы, это пара кварталов восточнее Сентрал. Увидишь Джиллингэм-билдинг, выходящее фасадом на Вторую, а задницей на Хол-Манчестер. Между двумя зданиями есть узенькая аллейка-перемычка. Выйдешь через задний ход Джиллингема и прямиком к заднему ходу Манчестера.

– Неплохо придумано. Я знаю, что у вас в вестибюле четыре лифта, только...

Общественными лифтами не пользуйся. Когда войдете через запасной выход, поверните налево. Там есть грузовой лифт, в нескольких метрах от входа.

– О'кей. Всплыло что-нибудь новенькое со времени нашего утреннего разговора?

– Ничего заслуживающего внимания. Наш клиент позвонил мне вскоре после твоего звонка.

– Романель? Что ему было нужно от тебя?

– Просто сообщил, что разговаривал с тобой, и попросил, чтобы я ждал тебя с его дочкой сегодня вечером. Просил позвонить как только будут выполнены известные тебе инструкции. – Бентли помолчал и добавил: – У него был голос, как с того света.

– Я тоже заметил. По-моему, он неважно себя чувствует, хоть и хорохорится. О'кей, увидимся через десять минут.

Припарковавшись на стоянке перед Джиллингэм-билдинг, Спри и я вошли в здание, быстро прошли через него и, миновав аллейку, вошли в Манчестер. Пока ничего подозрительного. Легко нашли грузовой лифт, зашли в него, и я нажал кнопку «10».

– Я думала, нам нужен двенадцатый этаж, – заметила Спри.

– Именно он нам и нужен. Ничего, разомнем старые кости и поднимемся на парочку этажей пешочком.

– Шелл, ты заставляешь меня нервничать. Ты и вправду считаешь, что эти страсти по Флемингу совсем не лишние?

– Может и лишние. Тебя не захватывает такая игра?

Она лишь слабо улыбнулась в ответ.

Выйдя на десятом этаже, мы осторожно поднялись по лестнице на одиннадцатый, прошли через закрытые двери предбанника, ведущего к лестнице следующего этажа. Пассажирские лифты остались справа. Далее, в десяти метрах слева по коридору, располагалась дверь офиса Уортингтона.

Я бесшумно повернул ручку двери на двенадцатый этаж, приоткрыл ее и осторожно выглянул в образовавшуюся щель. Спри стояла рядом, затаив дыхание. По артикуляции ее губ я угадал слово «потеха».

Как мало она еще смыслила в этой жизни. В щель мне отлично был виден коридор, закрытая дверь офиса Уортинггона. И кое-что еще, чего я больше всего опасался увидеть: в нескольких метрах от лифтов, спиной к нам застыли в напряженных позах два мужских силуэта. Их внимание было приковано к лифтам. Хороши мы были бы со Спри, если бы сейчас вышли из лифта... Это несомненно были «члены делегации» по нашей торжественной встрече в «Скай Харбор». Худощавый негр облокотился спиной о стену, а высокий ковбой поджидал нас, широко расставив ноги и засунув руки в карманы куртки.

Я прикрыл двери и принялся снимать туфли.

Глава 8

Заметив перемену в моем лице, за которой последовали странные манипуляции с туфлями, Спри округлила рот в вопросе. Но я приложил палец к ее губам. Она со страхом уставилась на меня, осознав, что я не шучу. Наклонившись к ней, я шепнул ей на ухо:

– Там те двое, что поджидали нас в аэропорту. Догадываешься, зачем они здесь?

Мне вовсе не хотелось ее пугать. В ее расширившихся зеленых глазах застыла масса вопросов, которые она так и не отважилась задать.

– Я открою дверь, а ты придержи. Понятно? Сейчас я жажду тишины, хотя бы на ближайшие тридцать-сорок секунд.

Она понимающе кивнула, отсалютовав мне огромными глазищами.

Если вдруг услышишь выстрелы, дуй отсюда что есть мочи. И лучше не смотри, а слушай. – Я действительно подумал, что ей не стоит смотреть предстоящий спектакль быстроменяющегося жанра.

Когда я снял свои огромные штиблеты, она автоматически приняла их от меня и прижала к груди, как дорогую реликвию. Я бесшумно раскрыл двери. Ожидавшие меня парни и рылом не повели. Все так же продолжали пялиться на двери лифтов. Я протиснулся в дверь с поднятой ногой. Ковбой зашевелился, но, как оказалось, он всего лишь сунул руку в карман, извлек из него пачку сигарет, сунул одну в рот и захлопал себя по карманам в поисках спичек. Прикурил и вновь замер.

Сейчас они находились метрах в пятнадцати от меня, но мне эти метры показались километрами. Однако я упорно и достаточно быстро продвигался вперед. Толстые носки скрадывали звуки шагов. Десять метров, пять... Если только кто-нибудь из них вдруг повернется...

Но они не повернулись. Три метра... два... один. Я замер позади ковбоя-жлоба, который был на пару сантиметров выше меня. Сжал неслабый кулак и занес его, готовый в любой момент опустить его на самое уязвимое место между шеей и предплечьем. И тут я гаркнул во всю мощь своих легких: «Замри!»

Обоих моих противников подбросило в воздух, как из катапульты. Негр, опиравшийся спиной о стену, так и подскочил по ней на целый, клянусь Богом, метр и начал медленно оседать вниз.

– И не думайте! – все так же громко приказал я. – Одно движение – и я размажу ваши мозги по стене! Уборщицам долго придется соскабливать их со стены.

Едва приземлившись, ковбой вжал голову в плечи и схватился за левую сторону груди, в то время как его темнокожий напарник так и прирос к стене, выбросив вперед руку с растопыренными пальцами. Зачем он это сделал, я так и не понял, да он и сам вряд ли мог это объяснить. Их шейные мускулы рефлексивно дрогнули, но страх удержал головы в заданном мной положении.

Я слегка разжал побелевшие от напряжения пальцы, но занесенной руки не опустил.

– Лайл, – властно говорил я в сторону, – держи этих говнюков на мушке, пока я заберу у них игрушки. Спайна, тебя это тоже касается. Только не подстрели меня, если они вздумают дергаться.

После этого я спокойно обошел «чайник с усами», грубо сбросил вниз его сжимавшую сердце правую руку и спокойно вытащил из его наплечной кобуры увесистый «смит-и-вессон» 38-го калибра. Потом таким же макаром извлек кольт 45-го калибра из поясной кобуры чернокожего, который стал белее глисты в обмороке.

– После пятнадцатиметрового «па-де-де» по отполированному полу адреналин продолжал вливаться в мою кровь колоннами по четыре, и я автоматически продолжал делать то, что было нужно в данный момент. Не спеша поднял руку с зажатым в ней тяжелым кольтом и призадумался на мгновение, некстати вспомнив нотацию Спри.

Конечно, я мог без труда пристрелить этих недружелюбных типов, встретивших нас не цветами, как положено, а смертельным оружием. К тому же у меня ничего не было под рукой, чем бы я мог их связать. Так ведь развяжутся, подлецы, не успеет заика сосчитать до трех. Передать их в руки правосудия я тоже не мог. Себе дороже, тем более, что веских доказательств их преступного замысла у меня не было.

И я разрешил свою дилемму наипростейшим способом: саданул ковбоя рукояткой пистолета по затылку – тот рухнул на пол и вырубился без единого возражения.

И тут у меня вновь мелькнула мысль, которая подсознательно, помимо увещевающей Спри, удержала меня от расправы над этими «чайниками».

– О, Боже! – сказал я самому себе. – А что, если эти парни полицейские?

Как правило, они зачастую работают в паре: черный плюс белый. Но я тут же отмел эту мысль. Что-то непохоже, чтобы эти двое были блюстителями порядка, хотя в данный момент было сложно за что-нибудь поручиться. Как бы то ни было, я уже перешел свой Рубикон, сжег мосты, и будь ковбой даже мэром Финикса, воскрешать его и извиняться было поздно. Да и вряд ли он бы принял мои извинения.

И еще одна мысль промелькнула у меня: правильно или неправильно поступил я в этот момент, я не мог оставить работу сделанной лишь наполовину. Поэтому я вновь занес руку с револьвером, примеряясь к черной курчавой голове.

И тут произошли еще два события, быстро одно за другим, которые меня немало озадачили и даже встревожили. Во-первых, «расслабившись», ковбой издал звуки, которые могли приветствоваться лишь в известном месте общественного пользования или же производились интимным шепотом в «местах задумчивости», которыми снабжена каждая квартира и дом. Словом, скопившиеся в его обмякшем теле газы вырвались наружу через ближайшее отверстие. Однако меня беспокоил не сам неприятный факт, как таковой. Просто мне вспомнилось, что подобный «выдох» производит человек перед тем, как отправиться в мир иной. Но ведь я же намеривался его только «выключить». Неужели не рассчитал силу удара?

Другим озадачившим меня фактором явился еще один звук, куда более громкий, чем первый.

Я только было примерился усыпить негра, использовав в качестве наркоза рукоятку кольта, как какая-то женщина – а это могла быть не кто иная, как только Спри – протяжно и гулко вскрикнула: «Не-е-е-т! Не делай этого-го-го!»

Рука у меня невольно дрогнула, и вместо того, чтобы садануть его в намеченную точку за ухом, я почти нежно опустил пистолет на его шею, чего, однако, вполне хватило для того, чтобы он тоже рухнул на пол.

Сейчас оба моих недруга мирно посапывали на полу у моих ног. Я резко повернулся и неодобрительно взглянул на Спри, стоявшую в полуметре от меня с широко раскрытыми глазами. Она перевела взгляд на валявшихся без сознания полицейских, фу ты, черт, я хотел сказать, уголовников. Все же дурацкое сомнение зацепилось за мое подсознание, не желая его покидать.

Вопль Спри оглушил меня, и некоторое время я не мог собрать разбегающиеся мысли и не мог сразу сообразить, что мне делать дальше.

Я был зол на Спри, но не преминул отметить, что она оставалась очень хорошенькой даже с разинутым ртом и переместившимися на лоб глазищами.

– Черт тебя подери, Спри, – начал я. – Тебе же было сказано...

– Не бей меня! Только не бей! – взвизгнула эта глупышка, когда я протянул к ней руку с револьвером, намереваясь успокаивающе обнять ее за плечи.

– Не бить? Тебя? Сделай милость, замолчи, пожалуйста. Что за маразм? Да я скорее умру, чем причиню тебе зло!

– Ты... ты уверен?

– Уверен ли я? Какая чушь! Да... я же сказал тебе не смотреть, чтобы здесь не происходило.

– А я не удержалась и посмотрела.

– Я понял это, когда ты завопила, как пожарная сирена. Что это у тебя, а? Кажется, мои туфли?

Наверно, она их уронила, когда пыталась удержать меня от акта насилия над бедным негритосом, который, не колеблясь, прошил бы нас обоих из своего «сорок пятого».

– Спасибо, что принесла. Придешь домой, скушай конфетку.

Но она не восприняла мой тонкий юмор. Продолжала таращиться на меня, как на говорящего таракана. Я не спеша обулся и проверил оружие, экспроприированное у отдыхающих теперь гангстеров. Барабан «тридцать восьмого» был полностью снаряжен, в то время как в «сорок пятом» оставалось всего три пули – две в барабане и одна в стволе. Щелкнув барабан «сорок пятого», я почувствовал себя гораздо лучше. Офицеры полиции, как правило, не пользуются автоматическими револьверами 45-го калибра, тем более с полупустыми барабанами. На всякий случай я проверил содержимое их бумажников. Никаких удостоверений личности или полицейских жетонов. Высокого ковбоя звали Джсй Гроудер. Сорока одного года, проживает в районе «Аркадия» между Финиксом и Скоттсдейлом. Худощавого, почти симпатичного негра звали Эндрю Г. Фостер. Он оказался уроженцем Тусона, штат Аризона. Тридцать два года. Рост метр семьдесят восемь.

Я засунул бумажники в карманы их курток, подумал, не перетащить ли их куда-нибудь в сторону, с глаз подальше, но потом решил, что сойдет и так. Выпрямился и взглянул на Спри, напряженно следившую за каждым моим движением.

– Думаю, нам следует поторопиться в офис Уортингтона, пока не приключилось еще чего-нибудь. С этими разберемся позже. Не удивлюсь, если у них есть сообщники.

Она проигнорировала мое глубокомысленное замечание и произнесла с неприкрытой неприязнью:

– То, что ты сделал с этими бедными парнями, было ужасно, отвратительно.

Вот тебе и благодарность за четкие оперативные действия. Все, что я заслужил, это отвращение, полное падение в ее глазах. Видите ли, я напал и бил до бессознательного состояния двух невинных овечек, перекуривавших в коридоре.

– Знаешь, детка, я сначала хотел пригласить их на танец, но потом решил, что стукнуть их по темечку будет куда как более весело, – сказал я с горькой иронией. Сейчас не время для диспутов на эстетические темы. Могут подгрести их сообщники, такие же любители «изящных манер».

– Но Шелл, они же тебе ничего не сделали.

– Только потому, что я их опередил, – отрезал я.

Наконец до нее, кажется, дошло, что я пытаюсь ей втолковать.

– Сообщники? – повторила она. – Ты имеешь в виду Лайла и Спайну?

– Нет, глупая, это были мои люди. Моя команда. – Я ткнул большим пальцем вверх. – Я их взял с потолка, короче, выдумал, чтобы произвести большее впечатление на этих двоих. Хватит об этом, пошли к Уортингтону.

Я решительно взял Спри под локоть и повел ее к массивной полированной двери светлого дерева, на которой была привинчена табличка с выведенной золотой вязью надписью: Уортингтон, Кеймен, Фишер, By энд Хью.

Прежде чем войти, я засунул кольт сзади ремня и попытался приладить «смит-и-вессон» в свою наплечную кобуру, которая так и оставалась на мне. Однако она была сделана по специальному заказу точно под мой полицейский кольт и, хотя оба револьвера были одного и того же калибра, с одинаковыми курносыми пятисантиметровыми дулами, «смит-и-вессон» вошел в кобуру недостаточно плотно и мог в любой момент выпасть, если бы мне пришлось совершать неожиданные кульбиты. Но, как бы то ни было, теперь я чувствовал себя гораздо увереннее.

Я открыл дверь, но вместо того, чтобы галантно пропустить даму вперед, сперва сам засунул в нее голову и позволил себе войти, лишь убедившись, что за этими дверями Спри ничего не грозит. Мы очутились в просторной, несколько помпезной приемной, в которой находились массивный темный полированный стол и белое кожаное кресло за ним. Мягкий свет тускло отражался от отделанных темными дубовыми панелями стен, украшенных двумя картинами в тяжелых золоченых рамах. У стены стояло два пустых мягких стула, на полу толстый ворсистый ковер. Двойная обитая кожей дверь слева была открыта. Я заглянул через нее в еще более просторный и дорогой кабинет, и тут на пороге материализовался розовощекий улыбающийся Бентли X. Уортингтон.

– Я не сомневался в том, что тебе это удастся, – произнес он сочным хорошо поставленным баритоном, всегда производившим благоприятное впечатление как на жюри из двенадцати присяжных, так и на его, как правило, могущественных клиентов.

– Решил пару незначительных проблем, – откликнулся я, – одну из которых, кстати, мне предстоит завершить в ближайшую минуту. – Я шагнул в кабинет, поддерживая Спри под локоть, и пожал протянутую руку Бентли. – Это адвокат твоего отца и твой тоже, Спри. Бентли Уортингтон, прошу любить и жаловать. Не буду расписывать, насколько он хорош, но тот факт, что он пользует всех самых больших шишек в штате, говорит сам за себя. Но главное то, что ты можешь полностью ему доверять, как доверяешь мне. Бентли, знакомься. Это Спри, или мисс Мишель Эспри Романель.

Адвокат показал свои тридцать два безупречных зуба, бережно взял руку Спри в свои холеные руки и с чувством произнес, глядя ей в лицо:

– Боже, да вы просто ангел, спустившийся с небес на нашу грешную землю.

– Спасибо, мистер Уортингтон, – улыбнувшись, сказала она, и я понял: Бентли готов.

Неожиданно севшим голосом он произнес: – Боюсь, что, – он откашлялся, – мне придется взять с вас баснословный гонорар, чтобы компенсировать временную потерю головы, мисс Романель.

– Сейчас она мисс Уоллес, прежде была Романель, – попытался вернуть его к действительности я.

Он отсутствующе посмотрел на меня, опять забулькал какой-то замысловатый комплимент, но я резко его перебил:

– Бентли, у меня вопрос, не терпящий отлагательств. На подходе к твоей цитадели мы встретили у лифтов двух типов, которые явно явились не для того, чтобы проконсультироваться у тебя по поводу развода. Я их временно нейтрализовал. У тебя есть какое-нибудь закрытое помещение, ну там, скажем каморка, шкаф в стене, где бы их можно было надежно запереть хотя бы на то время, пока мы закончим наши дела?

– Да, конечно. Каптерка, склад для хранения документации... Но, Шелдон, эта обворожительная леди утверждает, что ее зовут мисс Уоллес, а прежде мисс Романель. У тебя имеется подтверждение этому факту? Прежде чем мы приступим к формальностям, мне хотелось быть на сто процентов уверенным, что...

– Об этом можешь не беспокоиться. Положись на мое слово. Она точно единственная дочь Клода Романеля.

Бентли удовлетворенно кивнул.

– О'кей! Раз ты так говоришь, у меня больше нет вопросов. Входите, располагайтесь.

– Присаживайся, Спри, – подвел я ее к креслу, в котором можно было утонуть и не выплыть. – Я присоединюсь к тебе через минуту.

Бентли и Спри остались в кабинете, а я устремился на место недавнего побоища. Первое, что я заметил, была смена светящихся цифр на табло над лифтом: сейчас вместо "4" горела "3". Второе – то, что площадка перед лифтом была абсолютно пуста. Наклонившись над тем местом, где должны были лежать мои «приятели», я заметил две неровные полосы на полу, идущие к третьему лифту. Несомненно, это были следы каблуков, оставленных по мере того, как один из них тащил бесчувственное тело другого к дверям лифта. Скорее всего это Эндрю Фостер тащил ковбоя. Я стукнул негра недостаточно сильно после того, как Спри подняла шум, с которым могло сравниться разве что землетрясение в скобяной лавке.

Когда я вернулся в офис Бентли, Спри все так же сидела, утонув в кресле, а Бентли доставал из металлического шкафа с выдвинутыми запирающимися ящиками объемистую коробку размером под стандартные документы.

Он поставил ее на свой необъятный, как площадка для гольфа стол и извлек несколько листков плотной гербовой бумаги, скрепленных металлическим защипом.

Я сел в стоящее рядом со столом кресло и объявил, что парни, которых я оставил в коридоре в горизонтальном положении, оклемались и скрылись в неизвестном направлении. Бентли молча кивнул и, передавая бумаги Спри, сказал:

– Этот документ я подготовил в соответствии с пожеланиями мистера Романеля. Прочтите его внимательно, хотя бы первые две страницы, а затем я объясню вам его значимость. Возможно, вам захочется еще раз его перечитать, прежде чем вы его подпишете. Начиная с третьей страницы, идет перечень собственности мистера Романеля, которую он хотел бы передать в совместное владение с вами, его дочерью. Его активы и состояние очень значительны, как вы сами в этом убедитесь.

Спри пробежала глазами первые две страницы, мельком взглянула на остальные и с сомнением покачала головой. После этого она передала документ мне, вопросительно взглянув при этом на Бентли.

– Да, вы правы. Я думаю, Шелдону следует ознакомиться с этим документом, поскольку его миссия еще не окончена.

Я прочитал его стряпню, озаглавленную «Доверенность Inter Viva Клода Романеля», начисто запутавшись в обилии юридических терминов, призванных напустить туману и скрыть смысл, чтобы простому смертному не было понятно, о чем идет речь. И все же, как мне показалось, я докопался до сути, во всяком случае, до ее половины. Вслед за параграфом, посвященным «немедленному совладению обоими подписантами, перечень активов, указанных в прилагаемом Списке А с учетом возможных поправок, добавлений или усечений общей суммы выше перечисленных активов в результате инфляции или дефляции, снижения рыночной стоимости или непредвиденных стихийных бедствий, или ниспосланных Богом эпидемий, голода или нашествия саранчи, или термитов», следовал отдельный подпункт, оговаривающий особое положение, что в случае смерти Клода Романеля по любой из причин, будь то смерть естественная или насильственная, его дочь, Мишель Эспри Романель становится единственной владелицей всего состояния согласно данной доверенности. В случае же смерти доверенного лица – как я понял, Спри – все состояние автоматически переходит благотворительной организации, некоему Фонду Омарак, о котором я впервые слышал, что будет означать прекращение действия данной доверенности.

Несмотря на деловую завесу юридических вывертов и непостижимой для нормального человека казуистики, смысл документа, по моему размышлению, сводился к следующему.

Поставив свою подпись на последней странице рядом с уже имеющейся размашистой подписью Клода М. Романеля, Спри станет, и в то же время не станет богаче на половину общей оценочной суммы состояния Клода Романеля, которая согласно выведенной на последней странице цифре равнялась на день подписания документа 23 миллионам долларов с мелочью.

Я поведал свою интерпретацию Уортингтону, и он с энтузиазмом ответил:

– Очень хорошо, Шелл. Ты понял почти все правильно. Но в нашем деле именно эти «почти» приводят к недоразумениям и несусветной путанице, которую приходится устранять нам, адвокатам. Естественно, данная доверенность еще не раз будет подвергнута тщательнейшему анализу на предмет ее законности и с честью выдержит все проверки. Ты правильно уяснил и то, что мисс Ром... мисс Уоллес станет богаче на энное число миллионов, если подпишет эту бумагу. Но, в то же время и не станет. Во всяком случае, не сразу и с большими оговорками. Все компоненты состояния, перечисленные в этом документе, – Бентли кивнул седовласой головой в сторону Спри, которой я вернул доверенность, – станут юридическими субъектами полноправного совместного владения мисс Уоллес и ее отца, мистера Клода Романеля, с того момента как она поставит свой автограф. Однако с этого момента и далее ни доверитель, ни доверенное лицо не смогут воспользоваться перечисленным состоянием без одобрения другой стороной, оформленного в письменном виде как приложение к имеющемуся документу и подписанного обеими сторонами в присутствии адвоката доверителя и доверенного лица, а именно Бентли X. Уортингтона и никого больше.

– Насколько я тебя понял, Бентли, мисс Уоллес не сможет потратить ни цента из оговоренной суммы без согласия ее отца, Клода Романеля, оформленного письменно и в твоем присутствии.

– Точно. Однако это же самое ограничение распространяется и на мистера Романеля. Отныне и он сам не сможет распоряжаться своим состоянием.

– Ну и ну! Это все равно, что подарить коробку конфет, предварительно вынув их и заперев в буфете. Или вообще лишь подразнить свою маленькую дочурку, показав ей конфеты на недосягаемом расстоянии.

– Наоборот, Шелдон. И мисс Уоллес. – Он посмотрел на Спри, всем своим видом демонстрируя самое искреннее расположение. – В тот момент, как вы подпишете этот документ, вы сможете осуществлять полный, негативный контроль над огромным состоянием вашего отца, обеспечивая его неприкосновенность. Вы не сможете без одобрения второго подписанта распоряжаться своей долей – это правда. Но в то же самое время вы можете быть совершенно спокойными за сохранность активов, так как вправе наложить вето на любые траты со стороны отца, просто не ставя вашу подпись под соответствующим документом-приложением. И поверьте, это вам только на руку, учитывая возраст и состояние здоровья мистера Романеля.

Уортингтон умолк, поняв, что в запале сболтнул лишнее. Но Спри, казалось, не придала его последним словам особого значения. Она задумчиво произнесла:

– Кажется, мне понятны причины столь сложной в юридическом плане комбинации, мистер Уортингтон. Если разобраться, то отец не знает, какая я и чего от меня можно ожидать. Я угадала?

– Абсолютно, – сияя, ответил Бентли. – Вы попали в самую точку. Условия, которые мы тут обсуждаем, беспрецедентны, даже, я бы сказал, парадоксальны. Поразмышляем на эту тему дальше, если не возражаете.

Спри не возражала, я тоже.

– Мистер Романель, – продолжил адвокат, – неважно себя чувствует, к тому же недавно в него стреляли какие-то негодяи. – Он замолчал и спросил Спри: – Полагаю, вас информировали о столь прискорбных фактах?

– Да. Шелл рассказал мне все, что знает об этом деле, перед тем, как мы покинули Лос-Анджелес. Но он располагает довольно скудной информацией, к тому же очень скуп на слова. Я была бы вам очень благодарна, мистер Уортингтон, если бы вы посвятили меня в детали.

– К данному моменту, милая леди, Шелдон знает гораздо больше о сложившейся ситуации, нежели я. Однако продолжим наши рассуждения. Я убежден, что мистер Романель искренне желает, чтобы его дочь воспользовалась плодами его многолетних трудов. Чтобы она унаследовала его состояние в случае его смерти, или вкусила от этих плодов, пока он жив. Однако не следует забывать, что в данном случае речь идет о многих миллионах и его осторожность вполне понятна. Естественна, он не может доверить даже половину состояния кому попало, то есть ему нужны твердые гарантии, что дело его жизни не пойдет прахом.

Спри понимающе кивнула.

– Именно об этом я и говорил минуту назад. Я полностью разделяю вашу точку зрения на то, что было бы глупо и крайне неосмотрительно со стороны моего отца подписывать такие важные обязательства, когда он не видел меня двадцать лет. Это мог сделать только глупец, а я его таковым не считаю.

– Вот именно, мисс Уоллес! – воскликнул Уортингтон, озаряя кабинет улыбкой шесть на девять. – Именно поэтому составленный мной документ изобилует всем этим «если», обставлен многими, казалось бы, на первый взгляд противоречивыми ограничениями. Согласитесь, это была бы настоящая катастрофа, если бы его дочь вдруг оказалась каким-нибудь монстром – современной Ма Баркер, или Тифозной Мери, или...

– Медузой Горгоной, – подсказал я.

– Меду... – Уортингтон прервался и с любопытством взглянул на меня: – Медузой? Почему именно Медузой?

– Или Ксантиппой.

– А... вот ты о чем, – наконец дошло до Бентли. – Правильно, что, если дочь в глазах отца, конечно, оказалась бы еще хуже, чем ее мать? Впрочем, вы, слава Богу, далеко не такая, – заключил Уортингтон. – Не знаю, что на самом деле думает мистер Романель. Возможно, гадает. А что, если его дочь – какая-нибудь страхолюдина? – Адвокат вновь расплылся в широченной улыбке. – Но я уверен, что он будет приятно поражен. Как и я, мисс Спри. Такой красивой и сообразительной девушки я не встречал за всю свою многолетнюю практику. Редкое сочетание в женщинах...

Спри мило улыбнулась, подтверждая, что не относится ни к одной из категорий, только что перечисленных адвокатом.

– Итак, – подытожил Уортингтон, – мистер Романель разумно рассудил, не без моей помощи, что ему следует подстраховаться на тот случай, если его дочь вдруг окажется... недостойной его щедрости. Такое безответственное чадо могло умыкнуть половину его состояния и скрыться с каким-нибудь хахалем, надрывая животик от смеха над своим незадачливым, выжившим из ума папашей-маразматиком. – Бентли с усилием оторвал взгляд от приятного лица Спри и перевел его на мое, менее приятное. – Прокутила бы их где-нибудь в Беверли-Хиллз...

– Я знаю, где это, Бентли, – перебил его я, – так что не стоит отвлекаться.

– Теперь у меня не осталось ни малейшего сомнения в том, – закончил адвокат, пожирая глазами Спри, – что когда вы встретитесь с мистером Романелем, все его страхи и опасения развеются, как утренний туман. – Его явно тянуло на лирику.

– Да разве может быть иначе? Мисс Уоллес, вы... вы... что-то особенное... н-да...

– Бентли, – строгим голосом вернул я его из заоблачных высот. – Значит, можно надеяться, что когда мистер Романель убедится в том, что его дочь – не женский вариант Аттилы царя гуннов, он возможно снизит свои драконовские ограничения, замурованные с твоей подачи в этом документе?

– Ну... да... конечно... Думаю, что да. И мисс Уоллес сразу станет очень богатой женщиной.

– Мы не обсудили еще один аспект, – прервала его Спри, – о котором я говорила с Шеллом. Я... не уверена в том, что захочу получить эти деньги, то есть половину его состояния. Я и сейчас не знаю...

– Не захотите?

Розовое пышущее здоровьем лицо Бентли X. Уортингтона мигом увяло от неожиданно возникшего осложнения. Но он тут же овладел собой и, выдавив отеческую улыбку, наклонился к Спри:

– На данном этапе ваша реакция мне вполне понятна, дорогая. И это еще раз подтверждает, что вы – не какая-то там пустозвонка и вертихвостка. Однако я считаю, что самым разумным сейчас было бы подписать эти бумаги, а уж потом, в спокойной обстановке, решить, как вам следует поступить, предварительно встретившись и поговорив с вашим отцом, конечно. У вас же сохранились о нем лишь смутные детские воспоминания. Прошло столько лет, а с годами люди меняются и необязательно в худшую сторону.

– Я с вами согласна, но лишь частично, – ответила Спри. – Если я вас правильно поняла, то после подписания документа, смогу изменить свое решение в любой момент? Аннулировать свою подпись, если мне вдруг что-то не понравится?

– Ну конечно же! – всплеснул пухлыми ручками Уортингтон. – В любой момент. Для этого вам достаточно отозвать свою подпись, написав заявление об отказе от своей доли состояния в присутствии меня и мистера Романеля.

– Я так и решила, читая эти бумаги, – призналась Спри. Она помолчала некоторое время, покусывая губку, потом решительно сказала: – Хорошо. Я подпишу. Только сначала прикиньте, пожалуйста, общую сумму, в которую оценивается состояние отца. А то я не обратила внимания на цифры.

– С удовольствием. Ну, во-первых, это два банковских счета на кругленькие суммы. Один на 100.000, второй – на 65.000. Резиденция мистера Романеля в «Парадайз Вэлли» оценивается в 560.000. Вилла Монтери в Скоттсдейле, также полностью выкупленная, оценивается в 90.000. «Мерседес-бенц» – 60.000. Обстановка, ювелирные украшения, золотые монеты, серебряные изделия и тому подобное оценивается примерно в 250.000. Плюс 1.700.000 акций компании «Голден Финикс Майнз, Инкорпорейтед», текущий курс которых – 14 долларов 50 центов, то есть на общую сумму 24 миллиона долларов.

– То есть, если их продать все разом, не считая оптовой цены, – уточнила Спри. – У меня еще один вопрос, мистер Уортингтон. – Сколько их всего было выпущено?

– Хм... Одну минутку. – Уортингтон покопался в красной коробке и извлек из нее какую-то справку, испещренную колонками цифр. – Всего официально зарегистрировано 15 миллионов акций. В свободное обращение выпущено 12 миллионов, пятью миллионами из которых владеют основные держатели, то есть ваш отец и его компаньоны.

– Значит, 3 миллиона держатся в резерве, а 5 миллионов составляют основной пакет, который контролирует отец с компаньонами, – спокойно констатировала Спри. – Таким образом, практически используются лишь 7 миллионов акций, возможно, меньше. Не могли бы вы уточнить, каковы компаньоны отца и сколько им принадлежит акций? А также владеют ли они этими акциями в течение трех лет и более?

– К сожалению, в данный момент я не располагаю подобного рода информацией. Но я раздобуду ее для вас, если это вас так интересует.

– Я была бы вам очень благодарна, мистер Уортингтон. Что вы знаете об этой компании? «Голден Финикс Майнз»?

– Только то, что сообщается в официальных сводках и бюллетенях. А также в годовых отчетах. Однако я попытаюсь разузнать о ней больше, если вы ставите такую задачу.

– Да уж, пожалуйста. Итак, из общего состояния отца эти акции составляют... сейчас прикинем. Общая сумма оценки: 24 миллиона 925 тысяч. Максимальная стоимость принадлежащих ему акций: 23,8 миллиона. Таким образом, акции составляют где-то девяносто пять – девяносто шесть процентов общей оценочной стоимости состояния.

– Совершенно верно. – Восхищенный взгляд Бентли сменился удивленным, но я был поражен еще больше.

Спри «пытала» Уортингтона еще минут пять, проявив при этом недюжинные финансовые способности, которых я в ней и не подозревал. Наконец она подписала документ. Бентли проставил дату и заверил его своей красивой подписью, поставив под ней свое полное имя и указав все свои регалии и юридический адрес своей адвокатской фирмы.

Когда Спри и вслед за ней я поднялись, собираясь уходить, Бентли сказал, обращаясь ко мне:

– Когда я говорил сегодня утром по телефону с мистером Романелем, он просил позвонить ему сразу после того, как будут закончены все формальности. Один момент.

Он потянулся к трубке, но я опередил его и сказал:

– Не звони ему пока, Бентли. О'кей?

– Это почему?

– Я рассказал тебе о том, что произошло в последние несколько часов. Здесь явно что-то нечисто. Эти двое парней, которых я уложил баиньки в коридоре были вооружены. Что-то они чересчур быстро сдернули, не дождавшись побудки. Позвони Романелю, ну, скажем, через час.

– Ну... хорошо, раз ты так считаешь. Через час так через час.

– Вот и отлично. Сейчас мы отправимся к Романелю и увидим его впервые. Не сочти за труд описать нам его подробнее.

Он выполнил мою просьбу, дав точный словесный портрет нашего с ним клиента. После этого я сказал:

– Спасибо, Бентли. Ну, мы пошли. Я буду держать тебя в курсе.

– Позвони мне утром, Шелдон. – Он вздохнул и с затаенной грустью взглянул на Спри. – Сегодня вечером я веду жену в клуб.

Глава 9

Спускаясь вниз в грузовом лифте, я по-новому взглянул на Спри, пытаясь рассмотреть, что там за идеальным фасадом. Она, несомненно, была достаточно умна. Возможно, мне предстоят еще новые, не менее ошеломляющие открытия.

Как ни прискорбно это сознавать, но мы, мужчины, бываем порой до странности слепы, однобоки, прямолинейны, примитивны, как неандертальцы с их каменными топорами. Мы зачастую уверены, что если женщина необыкновенно красива, значит, у нее мозг, способный поместиться в скорлупу ореха, тогда как в жизни нередко убеждаемся в обратном, наживая себе если не новые рога, то уж шишки обязательно. Кто бы ни создавал эту современную суперплоть, он непременно одухотворяет ее и наделяет разумом, который по изворотливости намного превосходит мужской. Куда бы, к черту, годился Создатель, если бы он, скажем, построил великолепные комнаты, в которых бы «ехала» или текла крыша. С мужчинами же он более небрежен и зачастую позволяет им думать кишками или другой известной частью их анатомии, отнюдь не приспособленной к мыслительному процессу.

И что только женщины находят в нас, мужчинах?

Пока спускался лифт, я ласкал взглядом нежные губы Спри, другие детали ее лица, восхитительные золотистые волосы. Потом встряхнулся и спросил:

– Откуда ты понабралась этих финансовых премудростей? Вот уж не ожидал, что в твоей прелестной головке могут так быстро крутиться все эти цифры.

– Я шесть месяцев проработала в одной небольшой брокерской фирме, не могу сказать, чтобы эта работа мне очень нравилась, но я кое-что узнала об имущественном праве, разновидностях промышленных объединений, переводе на общественный статус, то есть из закрытого типа в открытый, и способах получения прибылей. В этих делах правит Его Величество Процент. Значительную роль также играют хитроумные комбинации: умный выбирает глупого и наивного, давит слабого. Мать рассказывала, что отец был силен в этих трюках. Только давай поговорим об этом, когда отъедем от этого места на несколько километров. Знаешь, ты убедил меня, Шелл. А может быть, меня убедили те двое парней, которые поджидали нас возле лифта. И... я очень тебе благодарна за твое «джентльменство» и осмотрительность.

– Всегда пожалуйста, дорогая. Взглянула бы ты на меня, когда я иду вразнос.

Она улыбнулась мне милой кроткой улыбкой.

– Я думаю, что видела. – Неожиданно она замолчала и меж ее красиво очерченных бровей легла складка. – Ты действительно думаешь, что эти парни, которых ты отделал, или их сообщники, могут за нами охотиться?

– Уверен. Но их не было у черного выхода, когда мы подъехали. Надеюсь, и сейчас нет. Но даже если и есть, все будет нормально, Спри. – Я многозначительно похлопал себя по левой стороне груди. – Теперь у нас два этих отвратительных пистолета.

Она очень слабо улыбнулась уголками губ. Лифт остановился на цокольном этаже. Первым вышел я, держа наготове свой смит-и-вессон. Внизу все было тихо. Через пару минут мы вышли через запасной выход Манчестера через Джиллингэм и поспешно сели в «крайслер-лазер». А еще через десять минут мчались на приличной скорости до Кэмелбэк-роуд на север к Скоттсдейлу.

По дороге Спри рассказывала мне о том, чем занимается в настоящее время – составляет программы для небольшой компании по обслуживанию компьютерной техники «Омега Узер» в Лос-Анджелесе. Потом вдруг резко изменила тему и ушла в сторону, чем немало меня заинтриговала. Я свернул на Линкольн-драйв, и мы уже въезжали в Парадайз Вэлли, когда она вдруг призналась:

– Шелл, ты не поверишь, я так нервничаю, даже трушу.

– Верно. Это нестандартная ситуация.

– Надеюсь... он окажется не очень отвратным и понравится мне. Звучит несколько странно, согласись. Надеяться, что тебе понравится собственный отец. Но у меня такое ощущение, как будто я знакомлюсь с ним впервые.

– Не волнуйся, не ты одна. Я тоже толком его не знаю, за исключением пары телефонных звонков и того, что о нем сказал Бентли. Знаешь, когда я разговаривал с ним по телефону сегодня утром, он показался мне очень простуженным, так что пусть это не будет для тебя неожиданностью, если он будет выглядеть этаким огурчиком.

– Понимаю. – Она подалась вперед, сцепив руки на коленях. – Долго еще?

– Почти приехали.

Романель жил на Дэйзерт Фаруэйз-драйв, названной так потому, что ее окружали несколько лужаек с великолепными площадками загородного гольф-клуба Парадайз Вэлли. Это был престижный район, в котором жили представители верхнезажиточного класса и даже богачи-миллионеры. На переезде Татум-роуд горел зеленый, и мы успели проскочить до того, как загорелся красный.

– Сейчас за Татум-роуд повернем налево, свернем в спокойную тихую улочку, которая и будет Дэйзерт Фаруэйз. Две-три минуты – и мы на месте.

– Так скоро?

Я глянул на часы, когда мы сворачивали с Линкольн на Кэмелбэк Инн, затем выехал на Дэйзерт Фаруэйз-драйв. Было ровно девять вечера. Через пару кварталов на левой стороне должен показаться нужный нам дом. А вот и он – одноэтажная вилла, сложенная из каменных блоков и щедро отделанная деревом, приземистая и просторная, она была расположена на фоне модного «пустынного» ландшафта, который для калифорнийца покажется отвратительным сочетанием песка и кактусов. Название улицы и номер дома были выложены мелкими мраморными квадратиками на лицевой стороне двух каменных столбов, вытянувшихся по стойке смирно по обе стороны въезда на асфальтированную подъездную дорожку. Над парадным входом горел большой стеклянный шар, который, казалось, висел в воздухе и то ли приветливо подмигивал, то ли наоборот отпугивал неожиданных посетителей. Нижняя его часть была сделана из красного стекла, и алые блики отражались от плиток ступеней и пола веранды, подобно всполохам зарниц или пятнам крови.

Я не спеша объехал виллу по шедшей вкруговую подъездной дорожке, осветив фарами место для стоянки автомашин, прямо за которым начиналась зеленая лужайка для гольфа. Не заметив ничего настораживающего, я въехал на стоянку и припарковал «крайслер» сбоку от дома Романеля.

Кругом стояла абсолютная тишина, нарушаемая лишь пением цикад. Я вылез из машины, не выключая двигателя, и предупредил Спри, напряженно сжавшуюся на переднем сиденье:

– Когда я сейчас захлопну дверцу, вторая тоже автоматически заблокируется. Стекла подняты. Пересядь за руль и будь начеку. Я пойду гляну, что там и как. В случае... непредвиденных обстоятельств, ну там, мало ли что... уматывай отсюда на второй космической и вези сюда полицейских. Поняла?

– А, может быть, следовало начать с полицейских?

– Нет пока оснований, я имею в виду – достаточных оснований, которые они приняли бы во внимание. А так они подумают, что мы чудаки. До сего момента за нами только наблюдают, не приступая к активным действиям. Но чует моя душа, это продлится недолго. Дело может обернуться против нас, в частности меня. С формальной стороны, это я недавно перевел двоих ублюдков из состояния ходячих в состояние лежачих, и они даже имеют право заявить о том, что на них напал какой-то тип и надавал им по рогам. Правда, доказать это им вряд ли удалось бы, поскольку они меня не видели. И я вовсе не шучу. Такие вещи происходили со мной и раньше, в частности, в Лос-Анджелесе, где я зачастую вставал полиции как кость поперек горла. Но это уже тема другого разговора.

– Может быть, есть какой-то другой способ?

– Я пока что такового не изобрел.

– Но ты идешь... в открытую, и это меня пугает.

Что вы на это скажете? Я-то полагал, что Спри вся изнервничалась из-за предстоящей встречи с отцом. Я явно недооценил эту крошку. Она постоянно была на моей стороне, может даже чуть-чуть впереди.

– Ты думаешь, наши знакомые засели где-нибудь в кустах?

– Не исключено. Так что, пожалуйста, поосторожнее.

– Это я тебе обещаю.

– Еще один маленький нюансик, Шелл. Если произойдет что-нибудь непредвиденное, беги обратно к машине, взяв ноги в руки. Обещаю, что я открою дверцу только тебе и никому больше.

Я начал было возражать, но, увидев непреклонность в ее прекрасных глазах, понял, что спорить с ней бесполезно.

– О'кей, милая. Держи ушки на макушке.

Выбравшись из машины, я поднял защелку и захлопнул дверцу. Снаружи было жарко и темно, как у негра в заднице. Я достал «смит-и-вессон», снял с предохранителя и прижал револьвер к правому бедру. В воздухе пахло цветами апельсиновых деревьев. Странно, подумал я, этот запах явно не для октября месяца. Может быть, ложное цветение?

Я настороженно продвигался вперед по асфальтированной подъездной дорожке, расслабленный внешне и собранный внутренне, как всегда в минуты опасности. Преодолел половину пути, но, как ни странно, ничего не произошло. На пути попался гараж, двери его были открыты, изнутри поблескивал хромированный металл. Ни единой живой души. Я миновал одиноко стоявший «крайслер», который, казалось, прикорнул на парапете из цемента и бетона возле Дэйзерт Фаруэйз-драйв. Ничего! Ни шороха, ни звука, разве что пекло подметки от нагревшегося за день под жарким аризонским солнцем асфальта.

Подойдя к машине с другой стороны, я легонько постучал пальцем по стеклу. Спри вздрогнула от неожиданности, но, увидев меня, повернула ключ зажигания, вырубив мотор, и вылезла из машины со своей стороны. Я обнял ее за плечи свободной левой рукой, и мы направились к освещенной кроваво-красным светом веранде.

Поднялись по ступенькам, подошли к двери, и я нажал звонок, отозвавшийся мелодичной трелью где-то в глубине дома. После довольно продолжительной паузы я наклонился, приложил ухо к двери, и в этот момент она открылась. На пороге стоял строгий с виду тучный мужчина лет пятидесяти в золотом пенсне из прошлого века. Красный свет фонаря отражался на его большой лысой, как яйцо, голове.

– Мистер Скотт? Мисс Уоллес? Неужели это в самом деле та маленькая Спри? Мы думали, что вы предварительно позвоните... – Он продолжал говорить рублеными фразами резким командирским голосом, привыкшим к беспрекословному послушанию: "Входите, входите. Что это мы стоим на пороге. Клод в Аризонской комнате. Ждет не дождется... Но я его не слушал. Этот деловой жирнячок не подозревал, насколько был близок к смерти, поскольку револьвер в моей правой руке уже начал нервно подрагивать. Я опустил руку и незаметно сунул его в карман брюк.

– Вы кто такой? – жестко спросил я.

– Что? – блеснул он поросячьими глазками из-под пенсне. Когда он поднял голову, чтобы заглянуть мне в лицо, я заметил тонкий шрам на его левой щеке и подбородке.

– Ну да, конечно. Вы же меня не знаете. Я – доктор Симпсон, Роберт Симпсон. Я тут присматриваю за Клодом... э... мистером Романелем.

– Что-то я не слыхал, чтобы врачи поощряли столь поздние визиты, да еще и открывали дверь. – Впрочем, он действительно был доктором, и мое замечание задело его за живое. Обиженно поджав пухлые губы и горделиво вскинув подбородок, он сухо заметил:

– Клод не просто мой пациент, но еще и мой друг.

Симпсон развернулся на одних каблуках, и мы последовали за ним через просторный холл, в котором горела добрая дюжина ламп. Краем глаза я отметил роскошные низкие диваны и кресла в темно-вишневых набивных цветах, массивные стоячие светильники в восточном стиле, пушистый ковер на полу, в котором ноги утопали по щиколотку. Мы прошли еще через какую-то комнату и дальше через арочный переход, пока не попали в помещение, которое доктор Симпсон обозвал Аризонской комнатой. В Калифорнии некоторые называют такую комнату «патио», а проще – «конура». Располагалась она, как это принято в Аризоне, на задней стороне дома, рядом с примыкающей лужайкой, за которой простиралось одиннадцатое поле гольфклуба Парадайз Вэлли.

Когда мы вошли в комнату, в моем мозгу зафиксировались несколько, на первый взгляд, несвязных моментов. Первое, что Клод Романель не вскочил на ноги, чтобы поприветствовать нас, не бросился, как того можно было ожидать, обнять свою «маленькую Спри», или хотя бы пожать мне руку. Он оставался сидеть в дальнем конце длинной низкой софы справа от нас, вперив взгляд в темноту внутреннего двора, в котором через высокие стеклянные двери угадывались очертания пальм, высившихся кучерявыми телеграфными столбами на зеленом газоне, окружавшем овальный бассейн с неестественно голубой водой, подсвечиваемой снизу.

Романель был одет в роскошный блестящий черный халат, окантованный ярко-желтой тесьмой. Он лениво повернул к нам голову в благородной седине, оперся на софу левой рукой и начал медленно подниматься, что стоило ему значительных усилий. Я увидел моего клиента воочию, однако сразу узрел по описанию Уортингтона высокий лоб с большими залысинами, сужающееся книзу лицо с острым подбородком и выступающим кадыком на худой шее. Ему и точно было где-то между пятьюдесятью пятью и шестьюдесятью. Лицо его было бледно, с нездоровым землистым оттенком. Когда он наконец встал в полный рост, то мне показалось, что он несколько ниже упомянутых в описании метра восьмидесяти трех.

Он окинул меня безразличным взглядом, сдержанно кивнул и, переведя взгляд притушенных глаз на Спри, произнес мягким хрипловатым голосом:

– Это действительно ты? Неужели ты, моя маленькая бедная девочка?

Момент был очень патетический: ни дать ни взять кульминационная сцена из какой-нибудь «слезовыжималки». Казалось, никто не знал, как продолжить эту душещипательную немую сцену, от которой вместо того, чтобы увлажнились глаза, у меня почему-то зачесалась задница. Романель стоял, засунув руку в карман просторного халата, протянув вторую Спри ладонью вверх, как будто предлагал ей бесценный дар. Я прошел дальше в комнату и скромно отошел в сторону, давая родственникам возможность «обнюхаться» и излить свои давно забытые чувства. Доктор Симпсон задержался где-то сзади. Спри сделала несколько шагов к отцу и замерла.

После долгой драматической паузы она произнесла:

– Да, папа. Я Мишель... Спри.

Она сделала еще пару шагов вперед, и Романель порывисто взял ее руки в свои, произнес что-то нежное, чего я не расслышал. Судя по слезоточивым мелодрамам, это должно было быть что-то типа: «Как я долго искал тебя, доченька», или что-то в том же духе.

Счастливый отец нерешительно обнял дочь за плечи свободной рукой, и на минуту они замерли, то ли, как наконец-то соединившиеся родственные души, то ли, как бойцы перед началом схватки.

Я глянул через стеклянные двери на зеленый внутренний двор и ярко-голубой бассейн. В стекле огромных, во всю стену, аркадских скользящих дверей отразилась идиллическая картина обнимающихся отца и дочери, доктор безмолвным изваянием застыл позади меня на пороге комнаты. Я почувствовал какую-то фальшь в этой затянувшейся мизансцене и внутренне подобрался.

Я никак не мог понять, что меня беспокоило, но странное предчувствие не покидало меня. Оно происходило не из того, что я не был абсолютно уверен в том, что передо мной действительно Романель, и не из-за присутствия толстяка за спиной, назвавшегося доктором Симпсоном. Мой внутренний дискомфорт основывался на другом факторе, возможно, даже нескольких.

Во всяком случае, я не вынимал из кармана руку, сжимавшую рукоятку пистолета, с указательным пальцем на спусковом крючке. Все замедлилось, почти остановилось. Кроме свербящей мозг мысли.

Во время нашего второго утреннего разговора Романель не попросил к телефону Спри, с которой не говорил 20 лет и по которой «страшно соскучился». Странно... Противоестественно, но не противозаконно. Возможно, просто растерялся.

И второе, что на протяжении всей беседы он ни разу не назвал меня просто «Скотт», только «мистер Скотт». Так во время нашего первого телефонного разговора он обращался ко мне исключительно в моменты скрытой обиды, раздражения, угрозы. А тут чересчур официально – вежливое «мистер Скотт». Непонятно.

Мне опять почудился слабый запах апельсинового цвета. Откуда бы ему взяться? Ведь в это время цитрусовые не цветут, разве что в оранжерее. Но точно такой же запах я ощутил в то время, когда обходил дом. Тогда я не заметил ничего подозрительного, что само по себе уже настораживало. Учитывая утреннюю стычку в Хол-Манчестер-билдинг, я вполне логично ожидал засады где-нибудь в кустах. Но нас никто не поджидал. Во всяком случае, снаружи. Следовательно, опасность подстерегала...

В стекле отразилось какое-то быстрое движение, и что-то блеснуло, как глаз змеи, там, где стояли Романель и Спри. Но я уже начал движение, не думая, чисто автоматически. Выхватил револьвер и резко повернулся к застывшей в напряженной позе паре.

Короткий ствол «смит-и-вессона» был направлен в пол, готовый в любую минуту взлететь на линию огня. Романель крепко прижал Спри к себе, в то время как его вторая рука была вытянута и направлена на меня, а в ней, словно змея, поблескивал тяжелый револьвер, из которого в следующий момент вырвалось пламя выстрела.

Спри пыталась высвободиться из железного объятия, и только потому он промахнулся. Пуля просвистела у меня над головой, пробив стеклянные двери. На меня посыпался град осколков, которые меня, однако, не потревожили.

Я вскинул руку, однако выстрелить не смог, поскольку нападавший прикрывался отчаянно сопротивлявшейся Спри. Он выстрелил еще раз, пуля царапнула меня по левому плечу, развернув на 90 градусов. А я все еще не мог стрелять. В эти решающие моменты я понял, насколько мне дорога Спри, и как она сейчас меня выручала. Грохнул еще один выстрел, пуля прошла мимо – Спри не позволяла ему прицелиться. Она отчаянно боролась за мою жизнь. Вот она изловчилась и резко ударила острым каблуком по ноге удерживавшего ее мужчину. Он взвыл от боли, дернулся, на какой-то миг отвел от меня смертоносное оружие, но в следующий момент вновь направил его на меня. И тут Спри саданула его локтем в живот и вывернулась, оттолкнув Лжероманеля на полметра в сторону.

Для меня этого было вполне достаточно. Я всадил в сукиного сына три пули. Одну, вторую, третью. В его атласном халате одно за другим обозначились два дымящихся отверстия: одно в паху, другое – в левой стороне груди, третья пуля впилась точно в острый кадык, перебив каротидную артерию. Кровь фонтаном брызнула из его горла и мгновенно залила белоснежный ковер, пока он медленно падал лицом вниз.

Как в замедленной съемке наблюдал я за тем, как подкосились его ноги, словно кто-то разом перерезал ему все сухожилия, он упал на колени, потом плюхнулся носом в ковер. Последней на него опустилась рука с крепко зажатым в ней револьвером. Он так и лежал лицом вниз, широко раскинув конвульсивно подрагивающие руки и ноги. Мне даже показалось, что он пытается встать. Но скорее всего это отлетала его черная душонка. Вот он затих, вцепившись когтистыми пальцами в ворс ковра.

Я подошел к нему, вернее, к мертвому телу и с отвращением отшвырнул ногой револьвер, который он все же отпустил в момент смерти. Спри испустила истошный вопль. Куда-то побежала. Меня же душила такая ярость, что я едва сдержался, чтобы не всадить в этого подонка еще пулю. Однако вместо этого я принялся ругать его последними словами, которые являются первыми в среде морских пехотинцев. Правда, вместо этих слов у меня из глотки вырывалось лишь глухое рычание и зубовный скрежет.

Казалось, время остановилось. Выговорившись, я почувствовал, как мной овладела безграничная апатия. Видимо, это была реакция организма на только что испытанный нервный стресс. Я не спеша спрятал револьвер в кобуру, что, возможно, было не совсем осмотрительно с моей стороны. Но почему-то я уверовал в то, что все кончено. По крайней мере, на сегодня.

В комнате стоял едкий запах порохового дыма. Я сделал шаг к разбитой двери и глотнул свежего воздуха. Плечо саднило, и я почувствовал, как липкая горячая струйка стекает по моему бицепсу.

Истошные крики затихли где-то в глубине дома, но их отголоски все еще продолжали звенеть в моей голове. Обернувшись, я не увидел ни Спри, ни «домашнего доктора» Лжероманеля. Вокруг стояла странная тишина. Даже топота ног не было слышно, только звуки работающей помпы в районе бассейна.

Стряхнув оцепенение, я крикнул: «Спри!» Ни ответа, ни привета. «Спри!» Я бросился через комнаты к входной двери и выскочил на веранду.

В дальнем конце подъездной дорожки визжал тормозами и жег покрышки черный «линкольн-седан». Вот он резко вырулил на Дейзерт Фаруэйз-драйв. Мой взятый напрокат «лазер» стоял там, где мы его оставили... как давно это было? Двадцать минут? Пятнадцать? Я глянул на часы. Прошло всего четыре минуты.

Спрыгнув с крыльца, я обежал виллу, заглянул в пустой уже теперь гараж и вернулся в покинутый дом. Обследовал все комнаты, выскочил на задний двор и принялся метаться среди виноградных лоз и сросшихся олеандровых кустов, исступленно призывая: «Спри! Спри!». Неужели они ее похитили, пока я там «телился»?

Я отогнал от себя упрямо преследовавшую меня мысль о том, что Спри могла быть в том умчавшемся «линкольне», с тем представителем самой гуманной профессии, тоже вполне заслужившим свои один, второй, третий плюс еще один в голову выстрелы. Нет! Она должна быть где-то здесь. Просто страшно перепугалась, бедная девочка. И куда-то забилась, не веря больше никому и ничему.

Озадаченный, я вернулся к своему «крайслеру», сел за руль и подумал, что же дальше делать. Хотел было уже посигналить...

– Шелл? – приглушенно раздалось у меня за спиной. Я подумал, что мне почудилось.

– Спри? – неуверенно проговорил я.

– О, Шелл. Боже! Как я перепугалась! – Она поднялась с пола и взобралась на заднее сиденье. – Я... думала, умру от страха... Меня чуть не стошнило.

– Тс-с-с! Успокойся, малышка. Все уже позади.

Она обняла меня сзади горячими руками и уткнулась мне в шею мокрым от слез лицом. Я повернулся и обнял ее, чувствуя, как она дрожит. Ее дрожь передалась и мне, хотя дрожал я вовсе по другой причине.

– Господи! Это был какой-то кошмар! Я видела, как он стреляет в тебя. А потом, как он медленно падает на пол. И вот тут-то мне и сделалось дурно. Вся эта кровь. Я не переношу вида...

– Знаю, милая. Ну, будет, будет... Теперь все о'кей. Обошлось...

Откинув правое сиденье, я пересадил ее к себе на колени и крепко прижал к груди. Мне не хотелось ее отпускать, она проникла в мое тело, душу, сознание... Так прошло несколько сладостных мгновений, и она перестала дрожать, успокоилась. Потом легонько отстранилась и заглянула мне в лицо.

– Теперь со мной все в порядке, Шелл. Нам бы надо где-нибудь укрыться, ты не находишь?

– Ты права, дорогая. Именно об этом я сейчас и думаю.

Я включил зажигание. Полицейских сирен пока не было слышно, но они не заставят себя ждать. Может быть, у нас есть еще пара минут.

– Ты побудешь здесь минутку?

– Хорошо, а в чем дело?

– Мне необходимо вернуться в дом. Я быстро.

– Ладно... если недолго.

Я хотел выяснить, кто этот тип, который только что чуть меня не прикончил и которого я пришил тремя выстрелами из чужого револьвера. Если это действительно был Клод Романель, в чем я очень сомневался, то это одно дело. Значит, я убил своего клиента и отца Спри. Если не Романель, тогда кто? И кто злой шутник, который подсадил его сюда, чтобы убрать меня. Впрочем, не исключался и вариант, что он действовал по собственной инициативе, пытаясь при первой возможности всадить мне пару пуль между лопаток и увезти Спри. Куда? К кому? Зачем?

И наконец, если в Аризонской комнате сейчас остывает тело не Клода Романеля, а сыгравшего под него наемного убийцы, тогда где же в данный момент находится настоящий Клод Романель?

Пока у меня скопилась уйма вопросов и ни одного ответа.

Я вышел из машины в душную влажную аризонскую ночь, пропитанную апельсиновым запахом. И услышал отдаленный вой полицейской сирены.

Глава 10

Я метнулся в патио. Мертвец, скорчившись, лежал в кровавой луже. Я рывком перевернул его на спину, стараясь не смотреть на его звериный оскал. Любая маска смерти – зрелище не из приятных. И хотя я на них насмотрелся немало на своем недолгом веку, эта вызывала у меня особое отвращение. К тому же третья пуля разворотила ему шею, и продолжавшая вытекать из нее кровь вовсе не оживляла картину. В комнате продолжало вонять порохом, как-никак в ней было произведено шесть выстрелов – но к его запаху примешивалась кислая вонь свежего трупа. Все, что утром произошло с ковбоем после того, как я уложил его у своих ног, повторилось сейчас с этим мерзавцем, только в удвоенном, утроенном масштабе. В дерьме рождаемся – в дерьме и умираем... Мне бы не хотелось такого конца.

Я наклонился и через силу осмотрел карманы убитого. Мой улов состоял из пары ключей на кольце, грязного носового платка, черной пластмассовой расчески с выщербленными зубьями, горсти мелочи и темно-коричневого кожаного бумажника. Меня заинтересовала только последняя находка. Все остальное я засунул обратно в карман его брюк. Проверив содержимое бумажника, я обнаружил в нем несколько сотенных банкнот и с десяток других, достоинством поменьше (общая сумма меня не интересовала), кредитные карточки и водительские права.

Водительское удостоверение было выдано властями штата Аризона Клоду М. Романелю, проживающему по настоящему адресу, то бишь на Дэйзерт Фаруэйз-драйв в городе Скоттсдейле, штат Аризона. В нем были указаны его основные приметы: рост 183, вес 65, волосы каштановые, глаза карие, возраст 58 лет. В удостоверении стояла та же самая красивая размашистая подпись, которую я недавно видел на документе в офисе Уортингтона. В нижнем правом углу – небольшая цветная фотография... мужчины, которого я только что прикончил, спасая собственную жизнь.

Подобное открытие могло сыграть роковую роль для моего пищеварения, если бы я только что не убедился в том, что кредитные карточки выданы на имя некоего Фредерика Р. Китса. Я аккуратно вынул права Романеля из пластмассового окошка бумажника и к своему немалому удивлению обнаружил под ними другие выданные на имя Фредерика Р. Китса, проживающего в Темпе, штат Аризона. Рост 180, вес 77, волосы каштановые, глаза серо-голубые, возраст 54. Фото на этих правах было точно такое же, как на правах Романеля. Присмотревшись внимательнее, я заметил, что фотография Китса наклеена на фото Романеля прямо поверх пластмассового окошечка. Грубая работа, рассчитанная на одноразовое применение.

Недолго думая, я сунул права Романеля в карман. Не то, чтобы я считал стопроцентно удачной идею умыкнуть его удостоверение личности – важную улику – с места преступления, тем более, что полиция должна была прибыть с минуты на минуту. А просто мне было необходимо получше рассмотреть фотографию настоящего Клода Романеля. Потом, на досуге, которого у меня отныне будет немного, судя по тому, с какой стремительностью разворачивались события. Всегда хорошо знать своего клиента в лицо...

Таким образом, я сунул права в карман, выскочил во двор и нырнул в темное чрево своего «крайслера». Умница Спри уже включила зажигание и смирно сидела справа на переднем сиденье.

Мы не проронили ни слова, пока не выехали на Линкольн-драйв. К этому времени, ведя машину одной правой рукой, я ощупал свое плечо. Его нестерпимо саднило, жгло при каждом резком движении, но кровь, кажется, остановилась. Когда я попытался поднять руку, меня пронзила резкая боль, поэтому я постарался больше не производить подобных экспериментов. Вытащил из кармана платок, вытер об него липкие пальцы и прижал к ране как раз пониже плечевой кости, которая, слава Богу, была не задета.

Навстречу нам попались две полицейские машины с красно-синими вертушками на крышах. Они вопили, как недорезанные поросята, эти белые «доджи-седаны» с продольными голубыми полосами. Я прижался к правой стороне, и они промчались мимо в направлении Фаруэйз-драйв. Пускай поработают, там им есть где развернуться.

– Ну и ну... – протянула Спри.

– И еще одно «ну», – добавил я. – Они чуть нас не застукали.

– Наверное, сейчас уже подъехали к дому. Что... что же в самом деле там произошло? Это не мог быть мой отец, Шелл. Я это сразу почувствовала.

– Ты права, это не он. Того старого... актера звали Китс. Фредерик Китс. Но тебе-то откуда было знать. Ты что-то заметила, или...

– Нет, скорее почувствовала. Внутренний женский инстинкт. Я тоже никогда раньше его не видела. Даже когда была совсем ребенком. Но в первый момент я не была уверена и, как дура, пошла ему навстречу. А потом все произошло так быстро, что я...

– Это так и было запланировано. Фактор внезапности. Все должно было произойти быстро и эффективно, до того как у нас могли возникнуть вопросы. Впрочем, они у меня вертелись в голове так или иначе. Этот Китс даже запасся подложным удостоверением личности, а точнее правами, которые... Впрочем, это неважно... Спри, любушка, я тебе кое-чем обязан. Если бы не ты, я бы сейчас уже целовал врата рая. Ну и задала же ты жару своему «папочке». Он так и не смог толком прицелиться.

– Да я просто хотела поскорее отвязаться от него. – Я с недоверием посмотрел на нее, и она добавила: – Ну, главным образом...

– Спасибо тебе, тигренок.

– Да не за что меня благодарить, – с досадой проговорила она. – Я видела, как ты стоял, не осмелившись что-нибудь предпринять. Никогда в жизни не забуду эту картину. Ты стоял, набычившись, как... как скала. А я все ждала, когда же ты выстрелишь. А ты все не стрелял и не стрелял. Так прошла вечность. И я поняла, что ты боишься зацепить меня, иначе давно бы уже пристрелил эту трусливую гадину. Все-таки нужно было стрелять, Шелл.

– Возможно, я бы и выстрелил, если бы это был мой револьвер, он у меня все равно что продолжение руки. Но это был «смит-и-вессон», из которого я мало стрелял. Одному Богу было известно, как он отцентрован. Я мог даже себе что-нибудь отстрелить, не говоря уж...

– Тогда ты прав, лучше не надо было. – Спри помолчала, на ее губах блуждала загадочная улыбка. – Ну, и куда же мы теперь?

– Во-первых, и это было одной из причин, почему я не остался танцевать с полицейскими «па-де-де» всю ночь, тебя нужно отвезти в безопасное место. Схоронить так, чтобы ни один черт тебя не нашел, пока я тут разузнаю, что почем.

– Схоронить?

– Ну, это просто оборот речи, дорогая. Типа запереть в сундук и потерять ключи, идти в гости со своим сэндвичем и тому подобное.

– А... ну, если только оборот...

Можно было рвануть из города, размышлял я, куда-нибудь на север, скажем, в Кейерфри. Но это довольно далеко и не позволит мне оперативно провернуть кое-какие мероприятия, которые я наметил на ближайшие часы. И потом, в случае моего вынужденного возвращения в Скоттсдейл или Финикс, мне придется надолго оставлять Спри одну. Что тоже было рискованно.

Я притормозил на пересечении Линкольн-драйв и Скоттсдейл-роуд и, когда загорелся зеленый, свернул влево, взяв курс на север. Скосив глаза на притихшую Спри, я проговорил:

– Мне бы хотелось знать твое мнение, малышка, прежде чем я приду к какому-нибудь решению. Мне больше не хотелось бы так слепо тобой рисковать. – Я перечислил ей все возможные варианты, включая поездку в Кейерфри, расположенный в тридцати пяти километрах. – Сейчас мы почти доехали до Реджистри Ризорт, – закончил я. – Что, если нырнуть туда и зарегистрироваться в отеле, как муж и жена, скажем, мистер и миссис Вильям В. Вильямс. По-моему, это тихое спокойное место, такое же относительно безопасное, как любое другое. А там посмотрим. Что скажешь?

– Да мне-то пока что ничего не грозит, – ответила она вопросом на вопрос. – Это тебя могут подстрелить в любую минуту.

– Ну, спасибо...

– И тебе необходимо как можно быстрее избавиться от этой машины, ты не находишь?

– Ты права, дорогая. Чем быстрее, тем лучше. Этот клизмач, пардон, доктор Симпсон сдернул, не успел я кашлянуть. Не исключено, что он засек наши номера. Но то, что мы рассекали в годовалом «лазере» – это он знает точно.

Фешенебельный Реджистри Ризорт – живописное курортное местечко с мотелем и гостиницей – располагался справа не далее чем в полутора километрах от пересечения Скоттсдейл-роуд и Линкольн-драйв. Я свернул на подъездную дорожку, проигнорировал парадный въезд к главному корпусу и припарковался позади гостиницы, выбрав самое темное место.

Затем я открыл багажник, вытащил чемодан и извлек из него широкополую ковбойскую шляпу, которую напялил на голову, чтобы скрыть свой приметный белобрысый ежик. Одел голубой пижонский блейзер вместо вспоротого пулей Китса окровавленного пиджака и, оставив Спри ждать в машине, отправился на разведку, прихватив в каждую руку по чемодану.

Когда я вошел в просторный уютный холл и направился к стойке дежурного администратора – милой, домашней женщины в сером парике и роговых очках, – до моего слуха донеслась тихая мелодичная фортепианная музыка. Прохладный кондиционированный воздух принял в свои объятия мое саднящее, потное, натруженное тело. И в этот момент я почти физически ощутил, что такая тихая, умиротворяющая обстановка существует в одном и том же мире и времени, в том же измерении, что и та, в которой несколько минут назад мне пришлось бороться за жизнь и пристрелить человека по имени Китс.

Сейчас, не более чем в пяти километрах отсюда, фотограф из криминалистической группы экспертов отделения полиции Парадайз Вэлли, наверное, фотографирует скрюченный труп на ковре. В то же время другая половина моего сознания автоматически фиксировала дефилирующих через вестибюль беззаботных, хорошо одетых, уверенных в себе мужчин и женщин, с веселым смехом направлявшихся в бары и рестораны, которых здесь было несколько.

Вместо вони мочи и человеческих экскрементов, крови и горелого пороха, мое голодное обоняние сейчас жадно ловило аппетитные запахи утонченной кухни и специй из роскошного ресторана «Ля Шампань» и всевозможных закусок из бара «Ключ», расположенного рядом с вестибюлем. Все эти запахи не смешивались с утонченно-приторными ароматами дорогих духов, лосьонов, кремов после бритья и прочей парфюмерно-косметической дребедени. Впрочем, почему дребедени?

У стойки я попросил симпатичную рисепционистку оформить самый тихий и конфиденциальный номер на имя мистера и миссис Вильямс. Коридорный скоро подхватил чемоданы и я доехал с ним на машине обслуги до виллы номер 333, в которой располагался номер суперлюкс. Эта вилла несколько отстояла от основного корпуса, она находилась как раз позади него и недалеко от того места, где я поставил «крайслер».

Войдя в роскошный номер, в двух уровнях, я осмотрел гостиную, душевую, гардеробную и струйную ванну-бассейн с баром, расположенные на первом этаже, затем вслед за рассыльным поднялся в просторную спальню на втором. В ней стояли две широченные голливудские кровати, встроенный шкаф с зеркалами во всю стену, рядом сопряженная ванная и солярий. Раньше мне не приходилось останавливаться в таких апартаментах, и я ошарашенно пробормотал: «Это нам подходит», вручая провожатому 5 долларов. Он только скривился и заученно произнес «спасибо», глядя на мою неопрятную, видавшую виды шляпенцию. «Полный придурок, – подумал я. – Еще мордой кривит». По-моему, плата 380 долларов за ночь в такой хибаре, может позволить себе некоторую небрежность в одежде. Но этот зажравшийся тип явно не пожелал принять меня за заметного техасского нефтяного магната. Выдавив улыбку, он положил ключ на трюмо и смылся, как раз вовремя, так как у меня вдруг появилось непреодолимое желание стереть кулаком его наглую ухмылку.

Я несколько успокоился, нащупав пару револьверов, которые я прихватил с собой на виллу. В «кольте» 45-го калибра оставалось три патрона в тот момент, когда я реквизировал его у ковбоя в офисе Уортингтона. По случайному совпадению в барабане «смит-и-вессона» их было тоже три – первые три я всадил в этого мерзкого Фредерика Китса. Таким образом этот револьвер засвечен и я в равной степени, узнай полиция, что я им пользовался. И все же я оставил более для меня привычный «курносый» 38-го калибра в кобуре, а автоматический «кольт» засунул подальше на верхнюю полку шкафа.

Потом достал из чемодана несколько марлевых тампонов, клейкую ленту и отправился в ванную ремонтироваться. Спустя пять минут я наложил на свою рану довольно сносную повязку, надел чистую белую рубашку, такие же полотняные слаксы и щегольский голубой блейзер. А еще через пять минут я привел в номер заждавшуюся меня Спри.

Номерок произвел на нее впечатление. Она осмотрела все что было на первом этаже, слетала на второй и, спустившись, подошла ко мне, стоявшему в небрежной позе супермена около имитации камина.

– Вижу ты привык путешествовать первым классом, Шелл Бонд?

– Для любимой жены ничего не жалко.

– Уютное гнездышко. И кто же я теперь. Миссис?

– Ты почти угадала. Миссис Вильямс.

– Ну, конечно, как глупо с моей стороны, что я так быстро забыла, Вилли. Полагаю, именно так мне теперь следует тебя называть? – Спри стрельнула в меня глазками и похлопала махровыми метровыми ресницами, либо поощряя меня, либо проветривая помещение.

– Совсем необязательно. Я записался как Вильям. Так что зови меня просто Вильям, за пределами этой комнатенки, конечно.

– О'кей, Билл.

– Нет, нет – это звучит чересчур фамильярно, если ты будешь называть Вильяма Биллом. Впрочем, после того как мы сойдемся поближе... скажем, вместе примем душ или побултыхаемся в этой бурлящей ванне...

Она одарила меня шаловливым взглядом.

– Ну, конечно, мистер Вильямс. Только не раньше, чем вы отгоните наш «мерседес». Или «роллс»? А может, «порш»?

– Хорошо, дорогая. Я отгоню все три. Или, может быть, один все же оставить?

– Да нет, сегодня, пожалуй, воспользуемся нашим личным самолетом.

– Ах, да. Хорошо, пойду припаркую его. А тем временем ты, детка, припаркуй свое роскошное тело на это недостойное тебя ложе. Когда вернусь, буду бдительно стеречь твой сон, как верный рыцарь Вилли.

Она выжидательно подняла ко мне лицо, потом, не дождавшись, положила восхитительные руки мне на плечи и легонько поцеловала в подбородок, и я пожалел, что не успел побриться и принять душ. Потом, плюнув на подобные мелочи, я импульсивно притянул ее к себе. Она не оттолкнула меня, наоборот, уютно устроилась на моей груди, как будто это было для нее самым обычным жестом. Я с наслаждением подержал ее в своих объятиях, ощущая обволакивающую теплоту ее тела, благоухание роскошных волос. С сожалением отпустил и вышел в Долину Солнца. В темноту и неизвестность.

* * *

На самые неотложные дела у меня ушел час. Я оставил «лазер» в двух кварталах от конторы по прокату автомобилей на Сороковой улице в Финиксе. Просто бросил ее, положив ключ зажигания под ножной коврик рулевого отсека. Протопал километра полтора до другой прокатной конторы «Херц», адрес которой нашел в справочнике ближайшей телефонной будки, и ангажировал там темно-синий «меркурий-капри». Во второй раз за ночь мне пришлось предъявить водительское удостоверение и кредитную карточку на свое имя. Хотя никто, за исключением нескольких уголовных типов, двое из которых наверняка сейчас испытывали сильнейшую головную боль, не должен был пока разыскивать бравого сыщика Шелла Скотта. Я чувствовал себя крайне неуютно, оставляя такой бумажный след.

Когда я вошел в номер виллы 333, свет везде был потушен, за исключением настольной лампы в спальне наверху.

Спри безмятежно спала в кровати. Ее прелестное лицо без косметики раскраснелось, она еще больше стала похожа на маленькую девочку, не ведавшую страхов и забот, которые таил в себе враждебный окружающий мир. Видно, перед тем как заснуть, она ворочалась, так как салатовая простыня сползла до пояса. На ней была простая ночная рубашка, прикрывавшая все, что необходимо прикрыть. Она была тонкая, кружевная, в меру просвечивающаяся. Я нахально уставился на ее несравненные упругие груди с четко отпечатавшимися под натянутой тканью пуговками сосков, и поверьте, в этот момент меня интересовали вовсе не родимые пятна.

Я осторожно подтянул простыню ей под подбородок. Сейчас она смотрелась лет на шестнадцать. Все равно маловато для серьезных намерений.

Я вздохнул и отошел. Сбросил куртку и туфли, подтянул кресло поближе к кровати, положил револьвер на полированную тумбочку, выключил свет и уселся в кресло охранять свою Спящую Красавицу.

Спри, должно быть, услышала мои манипуляции. Или почувствовала, или они ей пригрезились. Она тихо прошептала во сне: «Шел-л-л...»

Я наклонился к ней и успокаивающе погладил ее округлое плечо. Она нащупала в темноте мою руку, проворковала или промурлыкала что-то неразборчивое, заканчивающееся на мерное «пф-ф-ф». Я нежно взял ее руку в свою грубую лапищу и держал ее, как птичку, боясь, что она от меня упорхнет.

Не упорхнула. До самого утра.

Глава 11

Утро.

Я просыпался медленно, тяжело, как доисторическое животное, освобождающееся от липкого болота сна, длившегося миллионы лет. В затуманенное сознание проникали звуки легкого движения, к которым присоединялось мелодичное пение сирен. Опять мне снятся женщины.

Я неудобно повернулся и наткнулся на что-то твердое. Левое плечо горело, рука занемела и не слушалась. Голова тупо болела, налитая свинцом. Вроде вчера не пил... Открыв глаза, я увидел, что раненое плечо уткнулось в ручку кресла, в котором я вчера заснул в позе летчика, приготовившегося к катапультированию. Воспоминания вчерашнего дня и осознание реальности возвращались нехотя, лениво. Точно где-то тихонько напевала женщина. Спри. Через минуту или две я услышал, как она поднимается по лестнице. В двери спальни просунулась радостно улыбающаяся мордашка.

– Привет, старина, – весело пропела Спри. – Вставай и проглоти что-нибудь. Доброе утро.

– Ни слова больше! – свирепо простонал я.

– Ой! Я совсем забыла. Молчу.

Я с усилием поднялся и шатаясь побрел в ванную. Принял душ, стараясь не мочить повязку, побрился, оделся, пригладил непокорный ежик, расчесал брови. Потом спустился вниз и присоединился к Спри, поджидавшей меня в маленьком обеденном алькове. Сел напротив нее за небольшой квадратный стол.

– Доброе утро, фея утренней зари.

– Добро пожаловать в этот мир. Я уже час как встала. Есть хочешь?

– Не-а.

Я заметил тележку на колесиках, на которой стоял поднос со стаканами, тарелками и серебряными столовыми приборами. Проследив за моим взглядом, она сообщила:

– Я уже позавтракала. Вызвала обслугу и поела. Не хотела тебя будить.

Я уже почти проснулся, во всяком случае достаточно для того, чтобы вспомнить, где мы и почему.

– Не думаю, что это была самая удачная идея. Вызывать прислугу, я имею в виду. Мы же в бегах, и ты должна стать невидимкой, недосягаемой, как Рапунцель в своем замке...

– Шелл, тебе не кажется, что еще рановато для поэзии, хоть я и проснулась час назад. И потом, я попросила официанта оставить тележку с завтраком около двери номера, и забрала ее лишь после того, как он скрылся из виду.

– А вот это очень предусмотрительно с твоей стороны. Надеюсь, он не протянул руку за чаевыми из-за угла.

– Нет, естественно. Во всяком случае, я никого не заметила. Так что, мистер Вильямс, не забудь прибавить чаевые, когда будешь оплачивать чек на завтрак.

– Не забуду. Я ему подарю даже мою выходную шляпу. Так говоришь, обслуживание здесь на высоте? А как насчет кофе? Надеюсь, съедобный?

– Мне понравился. Сейчас я позвоню и закажу для тебя отличный завтрак. Как ты относишься к яйцам?

– Крайне отрицательно! Кофе, один только кофе, и ничего кроме кофе.

– Но, Шелл, ты должен хорошо есть. Такой крупный мужчина, как ты...

«Ну вот, опять начинается старая песня», – уныло подумал я. Сопротивление бесполезно. Она тоже женщина, хотя и божественная. А все они просто зациклены на том, что мужчине необходимо поесть после проведенной с ними наедине ночи, даже такой целомудренной, как прошедшая.

Спри продолжала распинаться о пользе протеинов, карбогидратов, минералов и витаминов.

– Только кофе. Большую чашку, а лучше две, – упрямо перебил я ее, но, заметив ее укоряющий взгляд, не устоял и добавил: – Ну, может быть, еще кусочек тоста, и больше, чтоб я не слышал о...

– Пшеничного, ржаного, белого, поджаренного... какого тоста?

– Подгорелого.

Она склонила головку набок, потом на другой и проговорила с долготерпением сестры-сиделки у постели капризного тяжелобольного:

– Н... да... утром с тобой не посмеешься...

– И не пытайся. Я всегда такой, пока не проснусь окончательно.

Она вздохнула и сняла трубку. Вскоре прибыл кофе и один маленький тостик. Подгорелый. Все-таки Реджистри – классный курорт. Спри тоже выпила чашечку кофе со мной. Я же опростал три и съел очень даже вкусный тост. После этого мир снова расцвел для меня всеми красками.

Приканчивая последнюю чашку крепкого ароматного напитка, я пролистал телефонный справочник Скоттсдейла и Финикса. Никакого доктора Симпсона не было и в помине, поэтому я позвонил в Медицинское общество округа Марикопа и в Аризонскую государственную медицинскую ассоциацию, но ни в одном из этих заведений имя такого доктора, как я и подозревал, не числилось. Мне не оставалось ничего другого, как только отложить в памяти его круглое жирное розовое лицо, лысый череп, тяжелый подбородок и золотое пенсне. А еще тот факт, что у него был «линкольн-седан» черного цвета.

В обоих справочниках не числилась также ни Кей Дарк, ни Кей Денвер, но зато был указан адрес «Экспозе Инк» по Хайден-роуд, который уже был зафиксирован в моей записной книжке.

Раз уж я засел за телефон, я решил позвонить репортеру финансово-экономического отдела «Финикс Газетт», с которым свел дружбу во время моего первого посещения этих мест, когда раскручивал дело о махинациях одной мафиозной группы высокопоставленных чиновников и бизнесменов, орудовавших в рамках подрядно-строительного проекта с громким названием «Санрайз-Вилла».

Согласно полученным от него данным, «Экспозе» являлось ежемесячным изданием, специализировавшимся на сборе и публикации «внутренней, эксклюзивной» информации об аферах, махинациях, подлогах и прочих надувательствах в сфере бизнеса, а также в противовес этому печатавшей положительные материалы о флагманах честного частного предпринимательства, если таковые вообще существуют в природе, в чем я сильно сомневаюсь. Таким образом, этот ежемесячник время от времени делал скрытую рекламу одним предпринимателям, но большей частью выворачивал наизнанку других, показывал обществу их неприглядное истинное лицо.

Редакция «Экспозе», выходившего уже три года, располагалась в Скоттсдейле. Первый год усилия журнала концентрировались главным образом на изнаночной стороне деятельности большого бизнеса в штате Аризона, но в последующем приняла общенациональный масштаб. Журнал был очень дорогой – три сотни долларов в год – и распространялся исключительно по подписке. Словом, по утверждению моего друга из «Газетт», журнал «Экспозе» являлся солидным законным, высокопрофессиональным, заслуживающим доверия изданием, стоящим на защите интересов общества.

– Я лично знаком со Стивом Уистлером, главным редактором «Экспозе», – добавил мой друг-редактор. – Это самый в высшей степени порядочный и высокопрофессиональный журналист. И он не боится нажить себе врагов, которых у него хватает.

– Неудивительно, – поддакнул я. – Значит, его информации можно доверять? Это не обычная газетная стряпня?

– О, нет! Эти ребята чертовски хорошо работают. Ты же знаешь, что у нашей аризонской «Газетт» великолепные источники информации. Но пару раз в год Уистлер публикует такие сенсационные материалы, о существовании которых мы и не подозревали. У них широкая сеть информаторов, классных журналистов не только здесь, в Долине, но и в других штатах. Судя по материалам, которые они откапывают, у них наверняка есть надежные каналы в сети организованной преступности. Подозреваю, они внедрили туда пару своих людей.

– Все это... очень интересно, – произнес я врастяжку. – У тебя есть что-нибудь, подтверждающее твои подозрения?

– Нет, конкретных фактов нет, но таково мнение нашего редактора колонки экономических новостей, который, уж поверь, может читать между строк публикаций «Экспозе». Они иной раз выдают такой материал, что мы только облизываемся, а ты знаешь, что мы далеко не дилетанты. Приходится лишь гадать, как это им удается.

– Н... да... это наталкивает на определенные мысли, – согласился я. – Положим, их публикация рубит под корень какую-либо нечистоплотную компанию. Ее акции, естественно, резко падают, и любой, знающий об этом заранее, может сорвать куш, успев толкнуть свои акции. Или же наоборот, они делают благосклонную рекламу хорошей, по их мнению, компании, приобретя предварительно ее акции, обреченные на взлет после появления их статьи... и получает свою долю прибыли. Сотрудники «Экспозе» подобное не практикуют?

– Пока таких грехов за ними не водилось. Впрочем, кто знает?

– Против них выдвигались судебные иски?

– Они не успевают от них отбиваться. Половину времени проводят в судах и, как правило, выигрывают дела. Сам понимаешь, публично назвать мошенника мошенником – это очень рискованное предприятие. Можно здорово влететь, если не иметь подтверждающих бумаг. А они их, как правило, имеют и выигрывают процесс за процессом. Будь я одним из них, то не ломал бы голову над тем, как выиграть процесс, а больше думал о том, как бы сохранить саму голову. Рисковые ребята, скажу тебе...

Я задумчиво положил трубку, достал из кармана права Клода Романеля и вновь уселся за квадратный стол. Мой знакомый репортер, с которым я только что говорил, не смог сообщить что-либо новое о Романеле или Фредерике Китсе, хотя и слышал о том, что Романеля подстрелили на прошлой неделе. Было ясно, что он еще не знал, что Китса кто-то застрелил прошлой ночью. Я аккуратно вытащил фото Китса из водительского удостоверения Романеля. Оно было наспех приклеено казеиновым клеем, и я без труда соскоблил ногтем его остатки с пластиковой карточки.

Наконец я мог рассмотреть его подлинное лицо. Романель выглядел моложе своих 58 или 99 лет. Высокий лоб интеллектуала, клиновидное лицо, сужающееся книзу. Густые черные сросшиеся брови над огромными темно-карими пронизывающими глазами, такими же большими, как у Спри.

В его лице действительно было что-то дьявольское, но выглядел он вовсе неплохо. Во всяком случае, нисколько не был похож на покойного Китса, когда я сравнил две фотографии, положив их рядом.

Я передал пластиковую карточку через стол Спри и сказал:

– Водительские права Клода Романеля. Я нашел их в бумажнике человека, выдававшего себя за твоего отца. Посмотри, как на самом деле выглядит Клод Романель.

Она долго изучала фотографию.

– Он намного приятнее того ужасного человека, который чуть тебя не застрелил, – наконец заключила она. Потом мягко добавила: «Интересно, жив ли он еще...»

– Надеюсь, что жив. Даже почти уверен. Не спрашивай почему. Я и сам еще не собрал целостную картину, не хватает ряда фрагментов. Но сегодня я сделаю все возможное, чтобы разыскать его.

– У тебя есть какие-нибудь идеи, где он может быть? С чего ты собираешься начать его поиски?

– Ну, есть парочка идеек... А когда проверю их, появятся и новые. Я позвоню тебе, как только смогу. Оставайся в номере. О'кей?

– Хорошо. Только будь осторожней, Шелл.

– Обо мне не беспокойся. Я неуязвим, тем более теперь, когда выпил столько кофе.

Я понял, что окончательно проснулся, так как, взглянув на Спри, наконец-то разглядел ее как следует. На ней были сандалии на низком каблуке, яркая юбка цвета спелого банана и изумительная белая блузка. Никаких тебе «серапе-канапе». Она была свежая и благоухающая, как розы, только что привезенные мадам Нестле из розария. Только куда как более красивая, живая, мягкая, желанная. Умело наложенный макияж подчеркивал нежную красоту лица. Сочные теплые губы цвета клубничного вина, озорные сияющие зеленые глаза необыкновенной чистоты и глубины, золотистые, будто залитые солнцем волосы. Всем своим обликом она походила на изображение Весны-красны, такой, как ее рисуют на открытках. Или царицы эльфов, или... словом, у меня опять захватило дух и сладко заныло сердце. Улыбнувшись, я спросил: «Где ты была, когда я проснулся?»

– Во дворе кормила курей, Игорь, чтобы они побольше несли твои любимые яйца. Я уже два часа на ногах. Задала корм скотине. Вот только управилась, а ты уходишь. Небось опять в кабак?

– Управилась, это хорошо, Мэри. Только не в кабак, а в паб, – поправил я ее. – Но ты права, детка. Мне чертовски не хочется от тебя уходить. Так бы и сидел рядом всю жизнь.

– Может быть, еще посидишь. Завтра.

– Так пусть скорее наступит завтра, – сказал я и вышел из номера.

* * *

Офисы «Экспозе» занимали целое крыло небольшого делового комплекса, расположенного на Хайден-роуд между Осборном и Томасом. Когда я припарковался перед зданием редакции, было ровно 8.35.

Я прошел через двойные стеклянные двери, на одной половине которых пятисантиметровыми буквами на черном фоне было четко выведено: «Экспозе Инк». Передо мной возникла длинная стойка, перегораживающая широкий коридор. Слева в ней имелась шарнирная калитка с выходом прямо в просторную комнату, попав в которую я оказался перед тремя одинаковыми деревянными, полустеклянными дверями, через которые сидящих видно не было, только ходящих, вернее их верхнюю часть туловища и голову. За дверями мне были видны три говорящих головы: очень высокого мужчины в белой рубашке с расслабленным галстуком, закинутым за плечо, – его мне было видно почти по пояс – говорящего через стеклянную перегородку с человеком маленького роста, от которого в поле моего зрения попадали лишь шея и голова; в левой, ближней ко мне комнате трясла благородными седыми кудрями очкастая леди средних лет.

На переднем плане, то есть слева и справа от меня, словно дотов на линии обороны, было разбросано не менее дюжины столов, за которыми копошились сотрудники: что-то писали, вычитывали, подкалывали в скоросшиватели, гипнотизировали экраны компьютеров, стучали по клавиатурам и даже печатали на старомодных пишущих машинках. Левая и правая стороны этой общей комнаты были заставлены металлическими шкафами до потолка с выдвижными ящиками. Было видно, что люди тут работают.

Прямо за стойкой, а вернее за небольшим столом сидела брюнетка лет тридцати с яркими голубыми глазами и носом-пуговкой. Когда я склонился над стойкой, она живо подскочила ко мне.

– Чем могу быть полезна?

– Можете, и очень многим, если скажете, могу ли я видеть мистера Уистлера?

– Вам назначено?

– А что, это обязательно?

– Вообще-то предварительная договоренность необходима... – заколебалась она.

Я решил рискнуть. В трех «управленческих» кабинетах были видны головы только двоих мужчин. Седая аристократка не в счет.

– Скажите, кажется, это Стив там беседует с милым толстячком? – я кивнул в сторону высокого мужчины в рубашке с ослабленным галстуком и закатанными рукавами.

Она обернулась и посмотрела в указанном мной направлении. Снова повернулась ко мне со словами:

– Да. Скажите мне ваше имя и... Стойте! Куда же вы?

Но я уже рванул через калитку в направлении большого кабинета главного редактора.

Голубоглазая рисепционистка метнулась к своему столу и, нажав клавишу селектора, что-то проговорила в микрофон.

Подходя к двери среднего кабинета, я заметил, как высокий парень склонился к динамику селекторной связи и внимательно слушает, несомненно то, что вещает симпатичная курносенькая церберша. Он поднял голову, выглянул в общую комнату, и на мгновение наши глаза встретились. Потом он вновь склонился к селектору, что-то быстро проговорил и опять уставился на нахального нарушителя, то бишь на меня.

Я оставил свою широкополую ковбойскую шляпу в «меркурии», поэтому мои характерные приметы – белобрысый армейский ежик и лохматые белые брови были видны за милю. Если к этому присовокупить мои внушительные габариты, то любой, кто видел меня или мою физиономию в газетах, узнал бы меня с первого взгляда. Узнал меня и Стив Уистлер, когда я вломился к нему в кабинет. Я остановился в паре метров перед ним, и он проговорил в микрофон:

– Все в порядке, Элен. Нет... никаких проблем. – Он повернулся к невысокому коренастому мужчине, с которым разговаривал до этого и сказал: – Пока все, Брен. Поговорим попозже.

Мужчина поколебался, взглянул на меня, потом на Уистлера.

– Ты уверен, Стив? Если хочешь, я могу остаться...

– Нет, Берн, этого не требуется. Иди работай.

Мужчина пошел, и через минуту я увидел его в соседнем кабинете, он все так же настороженно посматривал в мою сторону. Уистлер переключил внимание на меня. Протянул длинную руку в сторону неудобного деревянного стула, стоявшего возле его стола и пригласил мягким баритоном:

– Пожалуйста, присаживайтесь... – Он задумчиво потеребил верхнюю губу холеными пальцами пианиста и, видимо, придя к какому-то решению, повторил уже увереннее: – Садитесь, мистер Скотт. – И сам уселся за свой стол.

Я уселся на край стула, наклонился вперед, сложив локти на стол, улыбнулся без особой радости и веско произнес:

– О'кей, вы знаете, кто я. А я знаю, что вы Стив Уистлер. Почему бы для начала вам не рассказать мне, кто такая Кей Дарк?

Он вздернул бровь, потом медленно кивнул.

– Вовсе неплохо для начала, мистер Скотт. Я располагаю информацией о том, что как частный детектив вы очень даже недурны. Но, признаюсь, вы меня удивили, спросив не о Кей Денвер, а о Кей Дарк.

– В таком случае расскажите мне о них обеих.

– Думаю, что смогу удовлетворить ваше законное любопытство, – сдержанно улыбнулся Уистлер. – Только... – Он помедлил, глядя несколько секунд куда-то за горизонт, потом вновь перевел на меня цепкий взгляд серо-голубых глаз. – Думаю, прежде нам следует договориться об условиях обмена информацией. Справедливо?

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что сказал. Элементарный честный обмен. Я могу ответить на ряд интересующих вас вопросов при условии, что вы ответите на мои. Это мой бизнес: ответы на вопросы, которые не могут найти другие. Вопрос-ответ, как в викторине. Но для того, чтобы получить нужный ответ, нужно прежде всего четко сформулировать вопрос. И задать его носителю информации. Разве вы сами работаете не так? Ведь, если отбросить некоторые условности, мы с вами коллеги. Вы тот человек, который может многое для меня прояснить.

– Например?

– Рад, что вы спросили, коллега, – улыбнулся он широкой приятной улыбкой. – Сказать откровенно, я ожидал вашего появления, только не так скоро. Ваша оперативность впечатляет. Как я уже сказал, мне сообщили, что вы классный детектив, неортодоксальный, творческий, жесткий, если этого требуют обстоятельства. Вы раскрутили несколько довольно крупных дел, включая два или три здесь, в Аризоне. Но что самое для меня важное, вы, по моим сведениям, обладаете редкой в наше время целостностью характера и честностью. Только не подумайте, что я говорю все это, чтобы польстить вам. Я просто констатирую проверенные факты. Конечно, вы можете иной раз и солгать, чтобы защитить своего клиента, но никогда ради того, чтобы спасти свою шкуру за его счет. Так что вы старомодны в хорошем смысле слова, и понятие чести для вас не пустой звук. Вы еще верите в то, что добро должно побеждать зло, справедливость – торжествовать, а всякие подонки – получать по заслугам. Ну как? Пока что я правильно формулирую?

– Надеюсь, вы не собираетесь написать обо мне хвалебную статью? Вы охарактеризовали мою лучшую половину. Единственное, с чем я не согласен, так это с тем, что я старомоден, хотя в хорошем смысле.

Уистлер от души рассмеялся. Это был хороший честный смех.

– Продолжайте. Вас приятно слушать.

– Я уже сказал, что надеялся познакомиться с вами где-то через неделю-две. Но никак ни через день. Вы прилетели вчера днем, правильно?

Это был первый прямой, а возможно, и риторический вопрос. Я поразмыслил об этом и решил, что скорее всего ему точно известно, когда мы прилетели. А может быть и нет. Но ряду лиц это было точно известно. Взять хотя бы нехороших парней, которые организовали не очень теплую встречу, чуть не превратившуюся в похороны. Если Уистлер является одним из представителей оргкомитета, то мой ответ на его вопрос не сообщит ему ничего нового. Однако с другой стороны...

– Точно, вчера во второй половине дня, – признал я. – Что из этого?

Он потянулся к золотой зажигалке на столе, лежавшей рядом с «Тарейтон Лонг Лайтс». Извлек из пачки сигарету и взглянул на меня.

– Вы не возражаете?

– Нисколько. Сам курю такие.

Прикурив, Уистлер переадресовал пачку мне.

– Курите, если хотите.

Я достал из пачки сигарету, проигнорировав написанное на ней заботливое предупреждение Генерального Хирурга, которое он с равным успехом мог написать на откормленном гормонами мясе, взращенных на пестицидах овощах, загрязненной питьевой воде, атомных электростанциях, земле, воде и атмосфере... Уистлер наклонился ко мне и чиркнул пьезоэлектрической зажигалкой, прервав мои размышления о возможных сферах проявления отеческой заботы Генерального Хирурга, пекущегося о здоровье своих сограждан.

Исполнив сблизившее нас ритуальное действие, Уистлер глубоко затянулся, выпустил в потолок мощную струю дыма и сказал:

– Прежде чем ответить на ваш вопрос, мистер Скотт, позвольте спросить: это, случаем, не вы застрелили Китса прошлой ночью?

После его вопроса в голове у меня заметалась парочка своих. Если он как-то связан с Китсом, Эндрю Фостером и долговязым ковбоем Джеем Гроудером, – пока что мне были известны только эти имена – это означало, что у этого открытого улыбчивого парня чертовски хорошие источники информации. А если связан, тогда с какой стати ему задавать такой провокационный вопрос?

Я попытался придать своему лицу безразличное выражение, но не думаю, чтобы мне это хорошо удалось. Хотя бы потому, что моя рука с сигаретой непроизвольно замерла на полпути ко рту и оставалась в таком положении добрую секунду, чего было вполне достаточно для пытливого взгляда шефа «Экспозе».

Я присмотрелся к Стиву Уистлеру внимательнее. Когда я вошел в его кабинет, то сразу отметил, что он выше меня на пяток сантиметров. Сейчас я прикинул, что его тело притягивается к земле с силой не менее 90 килограммов, может, поболее. Его нельзя было назвать худощавым, скорее подтянутым, с широкими, как у меня, плечами. На вид ему можно было дать лет 35 плюс-минус год. Гладко выбритое удлиненное лицо с двумя продольными складками, идущими от крыльев носа прямо к волевому подбородку, смягчавшемуся, когда он улыбался. Лицо не сказать, чтобы красивое, но приятное. В нем чувствовался характер, что мне всегда импонировало в людях. У него была богатая шевелюра волнистых темно-медных волос и удивительно светлые брови над пастельно-голубыми умными глазами.

Он расслабленно откинулся в кресле, сверля меня изучающим взглядом. Этот парень прекрасно владел собой, и это не было маской. У меня создалось впечатление, что под внешним спокойствием и уверенностью в себе таилась взрывная энергия и мощь, готовые вырваться наружу, стоит лишь открыть нужный клапан.

Пауза затянулась до неприличия, и я сказал:

– Интересный вопрос, мистер Уистлер. Вижу, вы полагаете, что задали его нужному человеку? На ваш вопрос можно было бы найти массу ответов. Например, таких как: «Китс? Какой еще Китс?» Или что-нибудь типа: «Вы меня с кем-то путаете. Я только перерезал глотку Аль Капоне и застрелил Джона Кеннеди».

Уистлер поморщился.

– Мне бы не хотелось, чтобы вы так отвечали. Это недостойно такого хорошего частного сыщика, как Шелдон Скотт. Ну, так что вы мне скажете, если серьезно? В свою очередь обещаю без утайки ответить на все ваши вопросы. Скажу даже больше. Если вы убедите меня, что мы играли в одной команде, то мы и впредь будем помогать друг другу... делать одно и то же дело. Ну как? Справедливо?

– Вполне. Я хочу сказать, что уж коль скоро мы придем к соглашению идти в одной связке, я смогу рассказать вам о кое-каких вещах, которые, боюсь, поколеблют вашу уверенность в моей старомодной целостности. Итак, баш на баш. По праву гостя я могу надеяться первым получить ответ на свой вопрос. Идет?

– Хорошо. Прекратим эту торговлю... Сначала позвольте вас ближе познакомить с нашей организацией. «Экспозе» – это не рядовой журнал или финансовый бюллетень. Я и мои сотрудники заняты главным образом вскрытием финансовых махинаций, разоблачением проходимцев, аферистов, игроков на доверие и прочей швали, подрывающей сами основы свободного предпринимательства.

– Мне кое-что известно о роде вашей деятельности, – заметил я. – Не так уж много, но вполне достаточно, чтобы возбудить мой интерес, поскольку ваше предприятие уникальное в некотором смысле, даже во всех смыслах.

– Совершенно верно, и сейчас вы в этом убедитесь, мистер Скотт. Прежде всего я хочу, чтобы вы уяснили, что мы на стороне закона и охраны имущественных интересов наших граждан. Скажу без ложной скромности, что мы лучшее агентство по расследованию финансовых преступлений не только в Аризоне, но и во всех Соединенных Штатах. Подобных организаций вообще раз-два и обчелся. Общественные институты, объединяющие блюстителей капиталистической законности, нам не конкуренты. Как вам нравится термин «блюстители капиталистической законности»?

– Полный отпад.

– Мы полностью компьютеризованы, связаны с банками данных почти пяти тысяч периодических изданий – газетами, журналами, бюллетенями, каталогами – что означает свободный доступ к огромной всеобъемлющей информации и результатам деятельности сотен криминально-исследовательских институтов, что экономит нам массу времени. Однако это отнюдь не означает, что мы сами не занимаемся практическими исследованиями детективного характера. В течение пяти минут я могу представить вам истинное лицо любой солидной американской корпорации, большинства средних и мелких компаний, фирм, агентств и... даже частных детективов типа Шелдона Скотта.

Я распахнул от удивления «варежку», но он вежливо этого не заметил и продолжал:

– Под моим началом работают четыре бывших сотрудника ФБР, (кстати, двое из них сейчас находятся в здании), пятеро опытных офицеров полиции, двое из которых проработали в общей сложности 26 лет во внутренней разведке. Я плачу хорошие деньги шести лучшим писателям и репортерам, сделавшим себе имя, ведя колонки криминальных новостей крупнейших газет. Кей Дарк – это моя последняя удачная находка, блестящая, очень деятельная и способная журналистка, которая начинала в провинциальной газетенке и сделала головокружительную карьеру в качестве анонимного автора криминального «подвала» газеты «Чикаго Фри Таймс», выходящего под рубрикой «После сумерек». Ты, конечно, читал ее потрясающие статьи?

Увлекшись, Стив Уистлер не заметил, как перешел на ты. Впрочем, я не обиделся. Мне не попадались ее статьи (я их вообще предпочитаю не читать), но я осторожно заметил:

– Я слышал о Кей Денвер.

– Значит, я завладел твоим вниманием.

– Считай, что да.

– О'кей. Недавно кто-то стрелял и серьезно ранил одного человека по имени Клод Романель. Это произошло здесь, в Долине. Нам известно, что этот Романель владеет солидной долей акций местной компании «Голден Финикс Майнз» – очень энергичной добывающей компании, орудующей в штате Аризона, округ Марикопа. Я лично посетил их разработки и своими глазами убедился в том, что это действительно рудник, в котором добывают золото, а не блеф и не нарисованный на холсте очаг папы Карло, на котором варится жирная похлебка. Однако стоимость акций «ГФМ», выбрасываемых на рынок, поднялась за последние три года с двадцати центов до четырех с одной восьмой долларов на начало этого года и до четырнадцати долларов на настоящий момент. В перспективе она может вырасти до сорока долларов. Подобный невероятный взлет за последний месяц подпитывался усиленно муссировавшимися слухами, так сказать, неизвестно каким образом «утекшей» внутренней информации, плюс появлением сенсационного доклада где-то две недели назад. Если тебе интересно, я могу остановиться на этом докладе подробнее.

Уистлер бросил на меня лукавый взгляд, чувствуя, что зацепил.

– Интересно, ты угадал, – внешне спокойно ответил я. – Валяй дальше.

– Я так и думал. Ну, а теперь дошла очередь до тебя.

– Наконец-то.

– Или почти дошла. «Экспозе», то бишь я, ну и, конечно, все работники нашего цеха, также очень заинтересовались «ГФМ», возглавляемой насколько жирным, настолько, подозреваю, опасным человеком, которого зовут Альда Чимаррон. Он нас тоже чрезвычайно заинтересовал. Кроме того, мы нацелились на некоего Сильвана Дерабяна, прозванного в преступной среде мистером Арабия...

– В преступном мире? Он что, сидел?

– Всего два года, да и то это было более 20 лет назад.

– Более 20 лет... Арабия? – Я поперхнулся и, тщательно подбирая слова, сказал: – Мне неожиданно вспомнилась одна интересная афера, имевшая место в ваших краях как раз 20 лет тому назад. В связи с ней упоминалось имя Кайзера Дерабяна. По-моему, у него был брат Сильван, но я не знаю, что с ним случилось потом. Все это дела давно минувших дней.

– Кажется, что-то проясняется. Мистер Дерабян, я имею в виду Сильвана, и в самом деле был младшим братом Кайзера, который отдал концы в тюрьме. Таким образом, мы можем с полным основанием предположить, что и Кайзер, и его младший брат Сильван были связаны с нашим общим знакомым – недавно подстреленным мистером Клодом Романелем.

– Кто сказал, что он наш общий знакомый?

– Об этом свидетельствуют многие факты, если ты удосужишься с ними ознакомиться. И еще... Кей.

Я сделал глубокую затяжку, загасил окурок в пепельнице, любезно подвинутой мне Уистлером, и нехотя произнес:

– Если мы даже предположим, что мне знакомо имя Романель, я что-то не припомню, чтобы упоминал его даже такой ловкой обольстительной сотруднице «Экспозе», как Кей Денвер-Дарк.

– А ты его при ней и не упоминал. Да в этом и не было необходимости. Я тебе уже говорил, что она очень-очень способная и сообразительная. Она работает у меня всего каких-то два месяца, а уже заслужила очень высокую репутацию среди сотрудников и... мое уважение.

– Интересно, чем же?

– Совсем не тем, чем ты думаешь... Удивляюсь, как ей удалось за столь короткое время стать моей правой рукой. – Он усмехнулся. – Вообще-то термин «правая рука» больше подходит мужчине, чем женщине, причем такой обворожительной. Вы не находите, мистер Скотт?

Если это и был вопрос, то Уистлер не удосужился подождать ответа, и на какое-то мгновение мне подумалось, что он получил его. От своей «правой руки». Но он невозмутимо продолжал:

– Нет, ты и в самом деле не упоминал имени Романель. Но ты назвал имя Спри, во всяком случае прозрачно намекнул на него в своем объявлении. И с этого момента мы очень заинтересовались тобой, мистер Скотт.

– Ах, вот оно что! Ну-ну, интересно, как ты дальше разовьешь свою теорию, мистер Уистлер.

– Чуточку терпения, Шелл, и лучше тебе называть меня Стив. Ты и сам пока об этом не подозреваешь, но в скором будущем мы с тобой станем заклятыми... друзьями и объединим усилия на благо дела.

– Благое дело. Тебя послушать, так можно подумать, что мы собираемся вместе продавать билеты на Христианскую Олимпиаду. Однако вернемся к моему объявлению. Ты прав, я действительно его дал, но оно должно было появиться в газете не раньше вторника. Кей не случайно забрела в мой бар для завсегдатаев... гораздо раньше. – Я запнулся и, вспомнив, что теперь мы «баш на баш», неуклюже добавил: – В понедельник. Я невольно скрипнул зубами и угрюмо кивнул, в то время как Уистлер, теперь мой новый друг и соратник Стив, спокойно пояснил:

– Не следует бичевать себя, Шелл. Откуда тебе было знать, что нам стало известно о твоем объявлении уже через два часа после того, как ты продиктовал его по телефону в редакцию. Еще через час Кей уже летела с заданием в Лос-Анджелес.

– Постой, парень, не так быстро. Я вполне допускаю, что у тебя есть информатор в «Лос-Анджелес Таймс», который мог сообщить и тебе о поданном мной объявлении, если б он заранее знал, что оно представляет определенный интерес для твоего робингудовского заведения.

Уистлер кивнул, широко улыбнулся и также невозмутимо подтвердил:

– Резонное замечание.

Его невозмутимость или скорее неуязвимость начинали действовать мне на нервы.

– Ну, так что же послужило сигналом для твоего лос-анджелесского источника? Возможно, текст моего объявления и не является образцом высокой прозы, но я не упомянул в нем ни Романеля, ни тем более Спри.

– Шелл Скотт.

– Что?

– Твое имя и послужило красным сигналом для моего информатора.

– Поясни, я что-то не просек.

– Несколько минут назад я говорил тебе о мегабайтах спрессованной информации, базах данных, к которым мы имеем доступ, всевозможных досье, не говоря уже о родственной сети друзей, информаторах и просто доброжелателях. Итак, неизвестные лица, удачно скрывшиеся с места преступления, подстрелили Романеля в понедельник 24 сентября. Его отвезли в Скоттсдейлскую Мемориальную больницу, а на следующий день его там посетил известный адвокат Бентли X. Уортингтон. Согласись, все это не могло не привлечь нашего внимания, учитывая наш давний интерес к Клоду Романелю как одному из основных держателей акций «Голден Финикс», а также высшую репутацию адвокатской фирмы, возглавляемой Уортингтоном. Естественно, мы сразу задали себе вопрос: – В чем тут дело? Сначала покушение, затем адвокат...

– Один попутный вопрос, если не возражаешь?

Уистлер нетерпеливо кивнул, явно недовольный тем, что я перебил ход его мыслей.

– Каким, черт возьми, образом вы узнали о том, что Уортингтон посетил Романеля?

– Шелл, но это детали... – поморщился Уистлер. – Ну хорошо, я расскажу, чтобы предвосхитить твои возможные вопросы. Естественно, такие вещи не происходят сами по себе. Это мы заставили их происходить. В этом заключается наш бизнес. О'кей, фирма Уортингтона широко известна, часто мелькает на телевидении, словом, находится постоянно на виду. В данном случае одна из сестер, наблюдавших за Романелем в «Скоттсдейл Мемориал» (кстати, два года являющаяся постоянной подписчицей «Экспозе» и его ярой поклонницей), видела, как Уортингтон выходил из отдельной палаты мистера Романеля – недавней жертвы покушения – и подумала, что данный факт будет для нас небезынтересным.

Он снова потянулся к пачке «Тайертона», закурил и, выпустив дым, добавил:

– Предвижу твой следующий вопрос: почему она подумала, что эта информация будет нам полезна. Отвечаю: Клод Романель, а также некоторые связанные с ним лица, недавно упоминались в одном из последних выпусков нашего журнала. Мы дали краткую обзорную статью о «Голден Финикс Майнз», пообещав углубить эту тему в нашем ноябрьском номере. Детальный анализ состояния дел в «ГФМ» должен появиться через пару недель, если мы успеем за это время прокрутиться. А мы успеем. – Стив выдвинул один из ящиков стола со словами: «Вот, разреши мне представить тебе наш октябрьский выпуск». Он извлек из ящика что-то типа брошюры форматом в четвертушку обычной газетной полосы, раскрыл ее на предпоследней странице и передал мне через стол. В журнале было всего восемь страниц, набранных мелким убористым шрифтом, и я с интересом взглянул на предложенную мне статью. Уистлер не без гордости пояснил:

– Мы выходим каждую третью пятницу, вкладываем эти восемь страничек в почтовые конверты и рассылаем нашим подписчикам во все уголки страны, так что они получают свои номера уже в понедельник утром. Местные подписчики – и того раньше, в субботу утром. – Он ткнул пальцем в предпоследнюю страницу: – Вот эта статья, посвященная корпорации «Голден Финикс», продолжение которой мы дадим в ноябрьском номере.

В верхнем правом углу, в черной рамочке, был напечатан анонс, извещавший читателей о том, что репортеры «Экспозе» продолжают журналистское расследование прошлого, настоящего и будущего перспектив развития «Голден Финикс Майнз Инк», с результатом которою журнал обязуется познакомить своих читателей в будущем месяце.

Вверху слева, на той же странице была помещена двухколонковая статья, озаглавленная: «Голден Финикс» – Мыльный пузырь или Золото высшей пробы?" Я пробежал глазами несколько абзацев и отметил, что статья заканчивается списком основных держателей акций с указанием их количества напротив каждого имени. В списке было семь фамилий, на долю каждой из которых приходился миллион акций, и среди них Альда Чимаррон, Сильван Дерабян, Филипп Блисс – доктор медицины и Клод Романель. Было еще три фамилии, которые мне ничего не говорили.

Уистлер продолжал:

– Проверив наше досье на Уортингтона, мы обнаружили, что для сбора информации по делам, которые он ведет, он нанимает местных частных детективов. Учитывая тот факт, что на Романеля двумя неизвестными недавно было совершено покушение, мы решили, что он скорее всего вновь прибегнет к помощи толкового частного детектива. В нашем досье имелись данные о том, что в прошлом адвокат дважды пользовался услугами частного детектива Шелдона Скотта, обычно работающего в районе Лос-Анджелеса – Голливуде, в штате Калифорния. Так всплыло твое имя, кстати наряду с тринадцатью другими, которые мы немедленно передали для проверки нашим калифорнийским друзьям и осведомителям. Мы попросили их фиксировать любую информацию об этих 14 лицах, которая появится в газетах, журналах и на телевидении. Таким образом все, включая даже слухи, немедленно передавалось в «Экспозе». – Он выдержал паузу, наблюдая за эффектом, который произвел на меня его рассказ. – Думая, ты начинаешь понимать, почему и каким образом я подсадил к тебе одного из лучших моих «агентов», надеясь выяснить, чем занимается известный адвокат Бентли X. Уортингтон и каким образом это касается интересующего нас Клода Романеля. Как видишь, все это началось еще до того, как ты дал свое объявление о «Премии для Спри» в «Лос-Анджелес Таймс».

– Да, понимаю. Даже более того: я начинаю подозревать, что ты, должно быть, потратил целое состояние на то, чтобы постоянно освежать свои мегабайты компьютерной памяти и пополнять досье, которым впору позавидовать ФБР и ЦРУ.

– Ну, это ты уж хватил через край. Хотя в основном ты прав: на поддержание нашего информационного бизнеса «Экспозе» ежегодно тратит свыше 400 тысяч долларов. Пока. Но мы готовы потратить и вдвое больше, если понадобится. Сейчас у нас восемьдесят тысяч подписчиков, и их число неуклонно растет, так что недостатка в материальных средствах мы не испытываем.

Произведя в уме нехитрые арифметические действия, а именно, умножив число подписчиков на 300 долларов – стоимость годовой подписки – я получил сумму в 24 миллиона долларов. По случайному совпадению она равнялась оценочной стоимости состояния Романеля, которую нам представил Уортингтон. Сам по себе этот факт был малозначительный, но он заставил меня вспомнить о моем клиенте, о том, где он сейчас может находиться, если вообще жив.

Уистлер, конечно, не подозревал о моих тайных опасениях. Он продолжал:

– Я объясняю все это тебе так подробно только для того, чтобы ты не подумал, что мы блуждаем в потемках, и я лишь по наитию спросил тебя о том, не являешься ли ты случайно тем человеком, который пристрелил прошлой ночью Фреда Китса. Но если ты действительно это сделал... – Он обезоруживающе улыбнулся и с любопытством заглянул мне в глаза. – ...Мне бы очень хотелось узнать, что же там произошло на самом деле. Взять хотя бы револьвер, из которого он был застрелен...

Его последняя реплика немало меня озадачила. Откуда бы им знать о том револьвере и что они нашли в нем странного?

– Эта часть головоломки – самая загадочная, и я был бы тебе благодарен, если бы ты просветил меня на сей счет. Понимаешь, мы, то есть я и очень узкий круг моих соратников, знаем или можем логически предположить, что Романель нанял Уортингтона, который тотчас же позвонил тебе в Лос-Анджелес. Ты прилетел сюда вчера вечером за несколько часов до того, как был убит Китс. А уделали его в доме этого самого Романеля. И именно туда ты направлялся с дочерью Клода Романеля, ну или, по крайней мере, с женщиной, которую считал его дочерью. Есть еще ряд странностей и совпадений, но, думаю, сейчас настал как раз тот момент, когда мы можем проверить, сумеем ли мы дальше работать в одной упряжке, придерживаясь условий только что выработанного соглашения. Итак, повторяю вопрос: Китса убил ты?

– Конечно, кто же еще. Всадил в него три пули.

Именно в этот момент я решил по возможности сравняться со Стивом Уистлером, шефом блестящей детективной организации «Экспозе Инк», со всеми ее впечатляющими финансовыми ресурсами, материально-технической базой, талантливыми сотрудниками, влиятельными связями, информаторами, друзьями и недругами. С одной стороны, меня начало бесить сквозившее в его словах превосходство, а с другой стороны, мне позарез нужна была информация, которую он мог мне представить. От нее зависели не только интересы моего клиента, особенно после того, что произошло прошлой ночью на Дэйзерт Фаруэйз-драйв, но и, возможно, сама его жизнь.

– Неплохое начало, Шелл, – констатировал Уистлер. – О'кей, теперь моя очередь. Я не имею ни малейшего понятия о том, как это произошло, но ты пришил Китса из того же самого пистолета, из которого десять дней назад стреляли в Романеля.

– Черт побери! – невольно вырвалось у меня. Поразмыслив, я решил продолжать. – Я забрал этот револьвер у одного долговязого ковбоистого типа, предварительно вырубив его и его дружка. Его зовут Джей Гроудер. Он смылся со своим черным напарником прежде, чем я успел вернуться и разобраться с ними тщательнее.

– Черный, говоришь? Такой симпатичный молодой парень лет тридцати? – Я кивнул и Уистлер продолжил: – Энди Фостер, скорее всего.

– Не скорее всего, а точно Эндрю Г. Фостер, если верить его удостоверению личности. Какие у тебя доказательства того, что Романеля подстрелили из той же самой пушки, которую я позаимствовал у Гроудера?

– В Романеля выстрелили трижды, но лишь одна пуля застряла в его теле. Та, которую они всадили ему в живот. Полиция забрала ее у хирургов, конечно. Когда же застрелили Китса в доме Романеля, они, естественно, сравнили эту пулю с тремя, извлеченными из тела убитого. Все стало ясно, как божий день.

– Действительно, просто... Переходим к следующему, очень важному моменту. Я не знаю, где может сейчас находиться Романель, если в его доме спокойно орудуют гангстеры. А он мне очень нужен. Если у тебя есть какие-нибудь соображения на сей счет, я был бы тебе очень обязан.

Уистлер с сожалением покачал головой.

– Без понятия, сам бы не прочь это узнать. Полиция, наверное, тоже его ищет.

– Полиция? С какой стати он вдруг так их заинтересовал? – Я помолчал и тут меня осенило: – Уж не хочешь ли ты сказать, что они думают, что это Романель уделал Китса?

– Именно. И сейчас они всерьез занялись его поисками.

– Но как им в голову могла придти такая бредовая идея, что он мог застрелить Китса из того же револьвера, из которого был подстрелен сам?

– Ну, это уже их часть головоломки. У нас тут ребусы похлеще. Полицейские думают, что Романель сможет рассказать им о том, как это случилось, когда его арестуют. Их можно понять. В конце концов, это произошло в его доме. Тело было обнаружено там же. А Романель куда-то подевался.

Я оказал своему клиенту поистине медвежью услугу. Сейчас его разыскивает вся полиция округа Марикопа. На самом-то деле они ищут меня, сами об этом не подозревая. Мысль однако неутешительная.

Я сказал:

– Вот я сейчас подумал об этих ребятах – Гроудере, Фостере и Китсе. Кто они, черт возьми? Яркие представители аризонской мафии?

– Не совсем. Все они тем или иным образом связаны с Альдой Чимарроном. Или с «Чимаррон Интерпрайсиз». Я предоставлю тебе возможность ознакомиться с досье на этого деятеля. Вот это действительно яркая фигура. – Он нажал кнопку селектора и проговорил: – Пришлите ко мне Вайнштейна, пожалуйста. – Потом он принялся записывать интересующие меня фамилии на листке отрывного блокнота.

– Не забудь, пожалуйста, Чимаррона. И странного доктора по имени Роберт Симпсон, если у тебя что-нибудь есть на него. И конечно же самого Романеля.

– Без проблем.

В кабинет вошел невысокий молодой подтянутый парень с богатой черной шевелюрой и тоненькими усиками. Он взял протянутый Уистлером листок, по-военному развернулся и четким шагом вышел из офиса.

– Это один из твоих следователей? – поинтересовался я.

– Не только следователей, но и последователей. Моя надежда и опора, будущий управляющий оперативным отделом. Очень способный парнишка с Ай-Кью под 180, между прочим. – В ожидании Вайнштейна Уистлер заметил: – Раньше ты пару раз работал на Уортингтона, не так ли?

– Так. Кроме того, по дурости ввязался еще в одно дело, отдыхая здесь, в Аризоне, в Маунтин Шэдоуз.

– Нам и это известно. Афера «Санрайз-Вилла»?

– Да. У тебя неплохая информация.

– Не неплохая, а отличная. У нас на тебя целое досье.

– Польщен. Куда отсылать чеки за шантаж?

Вот некоторые не верят в судьбу, другие, наоборот, чересчур в нее верят и называются фаталистами. Я не отношусь ни к той, ни к другой категории. Однако в следующий момент и я подумал, что это Судьба. Или какое-то космическое совпадение. Или просто совпадение. Какова бы ни была причина, но как раз в тот момент, когда мы обсуждали досье «Экспозе» на меня и некоторые из моих подвигов, за дверью офиса Уистлера раздался дробный стук каблучков, дверь распахнулась – и на пороге появилась... Кто бы вы думали? Точно! Она!

Я резко повернул голову и увидел высокую темноволосую красотку, которая сделала несколько уверенных энергичных шагов, сопровождающихся отточенными соблазнительными формодвижениями, и замерла на месте. Да, это была Кей Денвер-Дарк, умопомрачительная фемина, так охотно поддавшаяся моему неотразимому мужскому обаянию.

Она ошарашенно уставилась на меня фиолетовыми глазами, в то время как ее сексуальные губы артикулировали что-то вроде "О" или «О-го-го». На какое-то мгновение она перестала контролировать свою убийственную для мужчин сексуальность. Но только на мгновение. В следующий миг вновь призывно зазвучали победные фанфары, когда она сделала два порывистых шага прямо ко мне. Ее словно живущие сами по себе губы выстроили улыбку... Чего? Радости? Приветствия? Воссоединения?

– Шелл? – воскликнула она. – Какой неожиданно приятный сюрприз!

Глава 12

– Кроме шуток, мэм? – насмешливо произнес я. – Кажется, мы где-то встречались? Вас зовут Кей, не помню как дальше, и вы выглядите здоровой и счастливой, как ребенок.

Я понимал, что порю ужасную чушь, но и она прощебетала несколько фраз из лексикона начинающих шизофреничек. Наблюдавший за этой водевильной сценой Стив Уистлер поднялся из-за стола и удивленно спросил:

– Кей, дорогая, когда ты вернулась? Бьюсь об заклад, что только что. Полагаю, что вас двоих представлять друг другу не нужно.

– Нет, не нужно... – начал я.

– Мы знакомы, – закруглила начатую мной фразу Кей.

В этот момент вошел Вайнштейн-180 и положил на стол перед Уистлером груду скоросшивателей толщиной в полметра. Четко развернулся и исчез за дверью, прежде чем я успел отдать ему честь. Стив склонился над микрофоном и коротко бросил: «Горячего кофе. Горячего-горячего». Кей рассеянно перебирала папки, принесенные "надеждой фирмы «Экспозе», а я перестал извергать тарабарщину и сидел, нервно почесывая под мышкой.

Прибыл кофе. Стив забыл о сигарете, дымящейся в пепельнице. Закурил новую и сказал, обращаясь к Кей:

– Я тут пытался убедить Шелла в том, что нам следует действовать сообща к обоюдной выгоде. Мы бы могли представить в его распоряжение ресурсы, которыми располагает «Экспозе», а он в свою очередь будет делиться с нами информацией, которую ему удастся раскопать. Мне кажется, мы пришли к взаимопониманию и составим неплохую команду.

– О, я бы с удовольствием приняла такого игрока... – с энтузиазмом проговорила Кей, – при условии, что... – Она вдруг принялась рассматривать какой-то фантом, повисший в воздухе между Стивом и мной. Потом скосила красивые глаза в сторону Стива, затем в мою и закончила:

– ...Шелл сможет когда-нибудь простить меня.

Теперь она смотрела прямо на меня, посылая мне губами какое-то важное сообщение. Азбукой Морзе, как мне показалось. Во всяком случае это выглядело, как три точки и тире. А может быть, это были вступительные аккорды Пятой симфонии Бетховена, беззвучно исполненные на губах.

– Да? – промямлил я. – Забыть? Что ж, я подумаю об этом. Точно! Об этом следует хорошенько подумать.

Я отхлебнул кофе, которой, должно быть, был приготовлен из расплавленной лавы. Во всяком случае, я обжег язык, что вернуло меня к действительности.

– Вы прощены, миледи, – легко проговорил я, помахивая языком в воздухе, чтобы хоть немного его остудить.

– Ну вот и чудненько! – возликовала Кей. – Я была уверена, что ты не будешь держать на меня зла, Шелл.

– Я рад, что все уладилось, – вставил Стив, явно имея в виду нечто другое.

– В конце концов, Шелл, – продолжила Кей, – когда Стив послал меня в Лос-Анджелес, чтобы я разыскала тебя и поговорила с тобой...

– Когда ты вызвалась отправиться туда, – уточнил Стив.

– Я и говорю, когда я решила сделать это... поскольку сочла это задание интересным и перспективным.

– Перспективным?

– Ну, в том смысле, что мне представился хороший шанс доказать, что я вполне могу конкурировать с репортерами-мужчинами... Словом, Шелл, тогда я еще тебя не знала. А когда познакомилась с тобой и убедилась в том, что ты такой душка... отступать было уже поздно и позорно. Ну... ты понимаешь...

– Ни черта не понимаю. Только догадываюсь. Скажи, ты бы и сейчас проделала со мной подобную штуку?

Кей повернулась к Уистлеру и осторожно спросила:

– Ты ему уже рассказал обо всем?

– Почти, во всяком случае, большую часть.

– Ты ему показывал мой доклад?

– Еще нет.

– Слава Богу!

– Но это неплохая идея.

– О, нет. Плохая и даже очень.

– А я нахожу ее очень удачной.

– Стив, мне бы не хотелось. Он... он такой бесстрастный.

– Ерунда. Ты здорово поработала, дорогая. Я считаю, что это наилучший способ продемонстрировать Шеллу, насколько тщательно и оперативно мы работаем. Ты подготовила великолепный анализ, собрала воедино разрозненные факты, сделала правильные выводы. Капитальный доклад! Ему будет полезно с ним ознакомиться, тем более теперь, когда мы собираемся поработать вместе.

Он решительно встал из-за стола.

– Стив, – умоляюще произнесла Кей. – Не показывай его ему. Я... я настаиваю.

Он бросил на нее жесткий взгляд.

– Ты... что?

Кей как-то сразу сникла, а Стив решительно подошел к одному из зеленых железных шкафов, открыл один из ящиков и вытащил из него довольно толстую папку. «Неужели она успела накатать обо мне столько?» – подумал я, в то время как Кей сердито пробормотала: «Чертовы садомазохисты, шовинисты...» и еще что-то очень нелестное насчет мужчин. Но я не разобрал что именно, так как она бормотала в сердцах и про себя.

Стив извлек из папки несколько белых листков, вернул ее на место, сам вернулся за стол и протянул доклад мне. Вопреки моим опасениям он состоял из трех страниц с четко напечатанным текстом. На первой странице заглавными буквами было пропечатано:

«Объект: Шелдон Скотт».

Ну вот, я уже превратился в «объект». Пустячок, а приятно. Я внимательно прочитал сей исследовательский труд. Не скажу, чтобы при этом я испытывал особое наслаждение, но мне было интересно, и я искренне восхитился скрытыми талантами Кей-аналитика. Читая, я даже забыл, что все это обо мне, поскольку автору удалось держать «объект» в тени, фокусируя внимание на характеристиках, фактах, мотивировках. И делала она это мастерски, должен признать.

Н-да... В ретроспективе, оказывается, я сообщил Кей Дарк и, конечно же, «Экспозе Инк» массу полезной информации. А я-то считал, что веду себя с ней умно и скрытно...

"Репортер вышел на «объект» в баре «У Пита», расположенном рядом с Гамильтон-билдинг, где находится офис «объекта», 1 октября, в понедельник, примерно в 5.30 вечера. Для контакта репортер придумал «легенду», способную заинтересовать «объект», сводившуюся к необходимости экстренной помощи с его стороны.

В ходе последующей беседы удалось получить следующую информацию:

1. «Объект» только что взялся за расследование для нового клиента. Это новое дело было поручено ему «только этим утром».

2. Его новое задание заключалось в розыске одного человека, как позже выяснилось, женщины.

3. Раньше в этот же день «объект» разговаривал по телефону со своим новым клиентом.

Примечание: Если новым клиентом «объекта» является Клод Романель, то вышеупомянутый разговор состоялся по междугородной линии (где-то до полудня) и вероятнее всего «объект» говорил с Мемориальной больницей из своего офиса, или же из номера гостиницы, в которой он проживает".

В скобках Кей предусмотрительно указала оба моих телефонных номера.

"Второго октября, во вторник днем «объект» опросил и успешно отсеял тринадцать претенденток-аферисток на крупное состояние, о котором упоминал в данном им объявлении в «Лос-Анджелес Таймс». Ключевым контрольным вопросом, по которому происходил отсев, являлся вопрос о девичьей фамилии матери соискательниц (См. об этом более подробно в приложении). Особый интерес «объекта» вызвало упоминание одной из претенденток своего якобы детского прозвища «Спри». Объект заявил, что если она действительно та девушка, которую он разыскивает (подлинная Мишель), то у нее должно быть родимое пятно на груди (при этом он показал на левую грудь).

3 октября, в среду, приблизительно около восьми часов утра «объекту» позвонили в номер. Судя по его реакции, звонила «настоящая Мишель». В процессе разговора «объект» уточнил фамилию Стубен (как было позже установлено, имелась в виду фамилия Стьюбен), далее он спросил: «Спри – это сокращение какого имени?» Было договорено встретиться с новой соискательницей позже в номере «объекта». Репортер видел эту женщину после того, как она приехала в гостиницу. Ей примерно 25-26 лет, рост 175, полновата (где-то около 65 кг), натуральная блондинка. Очень красивая. Снимать на пленку было очень рискованно, но репортер может легко опознать эту особу, если это потребуется.

Выводы: Подтверждена связь между «объектом», с одной стороны, и Уортинггоном-Романелем с другой. «Объекта» несомненно наняли для того, чтобы он отыскал дочь Романеля, что он успешно и выполнил утром 3 октября. Она идентифицирована (о чем репортер и сообщил в центр по телефону в 8.16 утра того же дня) как Мишель Эспри Романель, дочь Клода Романеля и Николь Элейн Монтапер (девичья фамилия), в настоящее время миссис Лоуренс Стьюбен. Цель, с которой Романель санкционировал экстренный розыск дочери, пока не выяснена. Контактировал ли «объект» с адвокатом Уортингтоном или с Клодом Романелем тоже неизвестно. На этом задание выполнено. Конец".

Браво, детка! Таким агентом нельзя было не восхищаться. Уистлер имел все основания писать в потолок. Но он же и говорил мне, что она у него – бесценная находка. Интересно, догадывается ли он, насколько бесценная в... во всех смыслах. У меня создалось такое впечатление, судя по его теплой реакции на ее появление, что он об этом не только догадывается, но и знает наверняка о ее многосторонних талантах.

Стив и Кей терпеливо ждали, когда я закончу читать ее отчет о командировке в Лос-Анджелес к этому лопуху Шеллу Скотту. Как только я положил листки на стол, оба воззрились на меня по разным причинам.

– Браво! – повторил я вслух. – Теперь я понимаю, Стив, что ты имел в виду. – Повернув улыбающееся лицо к Кей, я от души ее поздравил: – Прекрасно сработано, Кей. Однако ты упустила кое-какие немаловажные детали, которые наверняка заинтересуют твоего патрона.

Она вперилась в меня глазами и застыла, даже губы на миг прекратили свою огненную пляску. Я усмехнулся и неторопливо с садистским наслаждением проговорил:

– Когда мы встретились во второй раз, вечером во вторник, ты спросила меня, нашел ли я дочь моего клиента, эту Мишель, о судьбе которой все вдруг так всполошились. Тогда я не придал этому особого значения и припомнил об этом только утром следующего дня. Что же ты не проанализировала и не запротоколировала столь очевидный прокол со своей стороны?

– Джентльмен бы об этом не вспомнил, черт тебя подери, – проговорила она с деланным возмущением, хотя глаза ее улыбались с явным облегчением.

– Насколько мне помнится, я тогда сказал тебе, что не называл имени этой женщины, моей клиентки, но ты явно выкрутилась, ответив, что вычитала его в моем объявлении, что было практически невозможно, поскольку в нем не было и намека на то, что она дочь моего клиента.

– Да, Шелл, я чуть на этом не засыпалась. Ты почти подловил меня... – Она помолчала и добавила, казалось, без всякой связи: – Спасибо.

Но я-то знал, за что она меня благодарит. Через несколько минут мы закончили наше первое оперативное совещание. Я мельком просмотрел досье на Гроудера, Фостера, Китса, сделал кое-какие пометки в своем блокноте, уделив максимум внимание Альде Чимаррону. Учитывая мой особый интерес к личности Клода Романеля, Уистлер любезно согласился ксерокопировать для меня и его досье, что тут же и поручил сделать своему адъютанту Вайнштейну, которому на роду было написано стать генералом.

Было почти десять часов утра, когда я потянулся на своем неудобном стуле и глубокомысленно заметил:

– Стив, когда я спросил тебя, не являются ли ребята, с которыми я обошелся не очень вежливо, членами местной мафии, я был не так далек от истины. Во всяком случае, эти ребята, – я постучал ногтем по стопке досье, – знают Коза Ностру не понаслышке. Однако в данный момент для меня главное найти Романеля. А для этого мне бы хотелось подробнее узнать об этой хитрой и могущественной компании «Голден Финикс», в которой мой клиент принимал такое деятельное участие. Руководство ею со стороны такого человека, как Альда Чимаррон, у которого в шестерках аризонские мафиози, дурно пахнет, ты не находишь? Сдается мне, что тут дело нечисто. Похоже на крупную аферу.

– До нас тоже дошел душок, – признался Стив. – Впрочем, что-то определенное утверждать еще рано. Мы над этим работаем. Если говорить в общем, то это действующая золотодобывающая шахта. В прошлом ее закрывали на несколько лет. Интересная картина начала вырисовываться четыре года назад. Именно тогда управление ею взял на себя Чимаррон и лица, стоящие за его спиной, которые стали интенсивно тратить деньги.

– Стоящие за спиной? Кто, например?

– Денежные воротилы. Мы до этого еще дойдем. Как я сказал, общее экономическое состояние корпорации – уровень добычи золота, прибыли пайщиков – постоянно увеличиваются в течение последних трех лет. И сейчас котировка ее акций удвоилась, что произошло сразу после появления поразительного доклада, о котором я уже упоминал. – Он порывисто поднялся из-за стола и размашисто зашагал по кабинету. – Ознакомь Шелла с материалами по этой корпорации, Кей. Тебе о ней известно столько, сколько и мне. А я тем временем пойду разыщу копию доклада Токера.

Когда он вышел, Кей встала и наклонилась над столом, чтобы поставить пустую чашку. Садясь обратно, она как бы невзначай подняла юбку, оголив значительную часть соблазнительной ножки. Очень значительную, скажу я вам. Настолько значительную, что я увидел все ее гладкое бедро вплоть до границы, за которой начинается нечто другое. Признаться, это меня здорово отвлекло, так как посмотреть действительно было на что.

Я постарался убедить себя в том, что это вышло случайно. Ни одна женщина не могла проделать ничего подобного, просто садясь в кресло. Но если это и было сделано преднамеренно, я готов побиться об заклад, что ей не удастся повторить столь соблазнительный трюк дважды.

– Шелл? – прервала она мои сексуальные фантазии.

– А... что? – встрепенулся я.

– Еще раз спасибо.

– Всегда к твоим услугам. Только... я не вижу в чем моя услуга.

– В том, что ты не рассказал Стиву... о том, о чем мог...

– Забудь об этом, Кей. Это входит в условия нашего договора. Ведь отныне я в деле. Раз уж я проник в дом под видом сантехника, не буду же я бить хозяина по голове газовым ключом.

– О, это было бы значительно хуже того, что сделала я. Согласен?

– Мне тоже так кажется сейчас, когда я подумал об этом. Кстати, как ты, наверное, догадалась, я все-таки осмотрел твой номер в «Дорчестере». Скажи честно, где все-таки были сделаны те поразительные фотографии, доставившие мне море эстетического наслаждения?

Она отвела взгляд и посмотрела на то место, где только что сидел Уистлер, и, как бы посовещавшись с его фантомом, ответила:

– В Чикаго, два года назад. Я тогда была замужем, и мой бывший муж, впрочем, тогда он уже не был моим мужем, снял меня... на память. – Она облизнула губы и задумчиво уставилась на металлический шкаф. – Забудем об этом. Стив сказал, чтобы я ознакомила тебя с материалами по «ГФХ», так что приступим.

– Что такое «ГФХ»?

– Это компьютерный символ «Голден Финикс Майнз», сокращение от «ГФХМ», который набирает на клавиатуре брокер, когда хочет узнать текущий курс ее акций. Стив упомянул, что уровень золотодобычи и, естественно, прибыли «ГФХ» пошли в гору четыре года назад. Именно тогда «Либерти Интерпрайсиз» поставила Альду Чимаррона президентом «Голден Финикс Майнз», – до этого компания называлась «Марикопа Минералз Инк», – и он начал тратить большие деньги.

– Не части, Кей. Не забывай, что все это для меня новость. Во-первых, что это еще за «Либерти Интерпрайсиз»? И еще, что ты имела в виду, когда обозвала нынешнюю компанию «Марикопа», как там дальше?

– "Марикопа Минералз". В тридцатых годах это была золотодобывающая компания. Не сказать, чтобы процветающая и очень прибыльная. Они добывали и перерабатывали 1000 тонн руды в день с содержанием золота около шести граммов на тонну. На рынке ценных бумаг их акции котировались, дай Бог памяти, где-то от двадцати центов до доллара за штуку. Во время войны шахта вообще закрылась, и добыча так и не была возобновлена. – Она встала и сообщила: – Пожалуй, выпью еще кофе. Тебе налить?

– Нет, спасибо.

Кей наполнила свою чашку из прозрачного пластмассового кувшина с серебряной крышкой и вновь уселась на свое место. Просто села, без всяких там демонстраций. Я же говорил, что ей не удастся сделать это два раза подряд.

– "Либерти Интерпрайсиз", – продолжала Кей, – это крупная землевладельческая корпорация. У нее обширные земельные участки, как целины, так и разрабатываемой земли в десятке штатов, включая Аризону. В течение нескольких лет она владела сотнями тысяч акров пустынных земель в Аризоне, главным образом, в округе Марикопа. В основном это песок, камни и кактусы, которые когда-нибудь, возможно, превратятся в дороги. На их участке располагалась старая, давно закрытая шахта – собственность «Марикопа Минералз» – с основным забоем глубиной 300 метров и кое-каким обветшавшим оборудованием.

В кабинет вернулся Стив Уистлер со скоросшивателем в руках. Усевшись за стол, он принялся внимательно слушать то, что рассказывала мне Кей.

– Думаю, довольно многие знали, что запасы золота в шахте еще не истощились, – произнесла она. – Они могли быть мизерными, но могли быть и довольно значительными. Как бы то ни было, после войны ею никто не занимался. К тому же, начиная с семидесятых годов шахта тоже перешла в собственность «Либерти Интерпрайсиз». В конце концов они обратили на нее внимание и поручили Чимаррону провести дополнительные геологоразведочные работы и, если возможно, вновь наладить золотодобычу. Он нанял толковых инженеров, геологов, короче, всех, кого было нужно. В первый год было произведено интенсивное алмазное бурение, в результате которого было обнаружено новое рудное тело.

Я почесал переносицу и сказал:

– Не стану утверждать, что понял все эти премудрости, но, кажется, я усек главное, а именно, что в «Голден Финикс» действительно есть золото. Правильно? Так в чем же проблема?

В разговор вступил молчавший до этого Стив.

– Возможно, никаких проблем не существует. Но сам Чимаррон и некоторые из его компаньонов мне очень подозрительны. Все это предприятие сильно попахивает авантюрой, а, может быть, чем-нибудь еще более сильным. Золото там есть, это точно. Однако следует учитывать, что оно залегает там не в слитках и самородках. Содержание золота в руде не превышает трех граммов на тонну породы, в лучшем случае от семи до четырнадцати граммов, которые еще нужно достать с большой глубины, обогатить и переработать. А это – колоссальные затраты. И потом, эту минеральную породу едва можно назвать рудой, так что ее разработка и переработка не выгодны с экономической точки зрения. Во всяком случае, Совет Фондовой биржи вряд ли одобрил бы подобные разработки, не будучи убежденным в их прибыльности.

– Минуту! – поднял я руку, как примерный ученик. – Я не собираюсь управлять шахтой, даже покупать акции одной из них, тем более дурно пахнущие. Единственное, что я хочу знать, являются ли эти ребята мошенниками или нет.

Стив широко ухмыльнулся.

– Это не так-то легко сделать, коллега. Золотая минерализация, несомненно, существует. Кей, наверное, уже рассказала тебе о том, что в недавнем прошлом «ГФХ» называлась «Марикопа Минералз»?

– Рассказала.

– Ну так вот. До войны «Марикопа» добывала семь миллионов тонн золотоносной руды с содержанием драгметалла пять с половиной граммов на тонну. Они вынуждены были закрыть шахту не потому, что золоторудные запасы иссякли, а из-за начавшейся войны. Так что золотишко там осталось, вот только сколько? Я имею в виду как общие рудные запасы, так и содержание золота в этой руде. Если к радости ФСБ будет доказано, что они значительны, – Уистлер многозначительно потряс скоросшивателем, – тогда «Голден Финикс» станет настоящим «золотым дном». Особенно если учесть нынешнюю цену на золото.

– Что сейчас интенсивно и доказывается?

Он подвинул ко мне скоросшиватель.

– Вот последний отчет о перспективах новых разработок золотого месторождения на ранее не исследованных участках, отстоящих на триста метров от старого золотоносного пласта шахты «Голден Финикс». Этот доклад был составлен Аризонской геологоразведочной лабораторией всего две недели назад. Двадцать первого сентября, если быть абсолютно точным. По случайному совпадению это произошло в ту самую пятницу, когда был отпечатан октябрьский номер «Экспозе», так что мы не смогли включить эти сведения в нашу обзорную статью о «ГФХ», которую я тебе показывал. Данный доклад был подготовлен Томасом Токером, главным геохимиком компании. Он пользуется хорошей репутацией, имеет ряд степеней и званий. Ознакомься с его творением. Поверь, оно заслуживает внимания.

Я ознакомился. Вернее, смотрел на него целую минуту, как баран на новые ворота, потом сказал, возвращая папку Стиву:

– Объясни мне популярно основные положения этого опуса, Стив, а то я не очень силен в геологии.

– Попытаюсь, – улыбнулся он. И повернувшись к Кей, распорядился: – А тебе пока лучше вернуться к неразберихе с подразделением Беннета, дорогая.

Кей с готовностью поднялась:

– Я как раз намеревалась этим заняться. Мне потребуется часа три. – Она направилась к двери, потом повернулась и сказала: – Теперь, когда ты у нас в гостях, Шелл, не пропадай из виду.

– Конечно, я с тобой свяжусь.

– Мы бы могли с тобой позавтракать или пообедать, или придумать что-нибудь еще, пока ты не смылся обратно в свою Калифорнию.

– Вполне бы могли.

Она бросила на меня многообещающий взгляд и просигналила что-то губами. Это было явно не «прощай», и не «до свидания», а что-то типа «оревуар», что по-французски означает «не более четырех».

Стив, естественно, ничего не заметил, так как смотрел в доклад, как баран на старые ворота.

– Первое, что тебе следует уяснить, – начал он менторским тоном, когда дверь за Кей закрылась, – это то, что, если кто-то вознамерился проверить, есть ли минерализация на его участке – в данном случае это золотой песок, или мелкие вкрапления золота, – он должен пробурить в земле шурфы, взять образцы породы и отнести их в лабораторию. Там геохимики и разные прочие технари перемелят твои образцы, сделают взвесь и определят, есть ли в ней золото. Если таковое обнаружится, а зачастую золоту сопутствуют небольшие количества серебра, меди, цинка или свинца, специалисты подсчитают, сколько граммов золота содержится в тонне породы. Умножат полученное число на общий тоннаж рудного тела соответственно его объему и в случае необходимости могут даже подсчитать приблизительные затраты на добычу унции[1] золота.

Он зажег еще одну «Тайертон» и продолжил:

– Именно это и было сделано четыре года назад. «Либерти» приняла решение возобновить золотодобычу на старой заброшенной шахте. Назначили Чимаррона президентом вновь образованной «Голден Финикс», пригласили геологов, завезли оборудование. Словом, «Марикопа Минералз» возродилась под новой вывеской, выпустила акции и начала заниматься бизнесом. Первоначально акции «ГФХ» продавались по двадцать центов за штуку, но менее чем через год они отлили свой первый золотой слиток, и ее акции, естественно, поползли вверх. Хотя, если быть точным, их стоимость начала повышаться за несколько месяцев до этого, поскольку рынок был умело подготовлен к предстоящему увеличению добычи золота и расширению производства. И, действительно, добыча золота неуклонно росла, так что по результатам этого года курс акций значительно бы вырос по сравнению с прошлогодними сорока центами за штуку, даже без новых открытий и дополнительных разработок. И тут произошло что-то невероятное.

– Появляется доклад Токера, о котором ты упоминал два или три раза.

– Точно. Доклад Токера. Короче, «ГФХ» добывала около 400 тонн руды в день с содержанием золота в ней около семи граммов на тонну. Для того чтобы не усложнять это для тебя, я опускаю серебро и другие сопутствующие металлы.

– Очень разумно с твоей стороны. Дай Бог разобраться с золотом.

– Тебе не нужно вникать в детали, Шелл. Запомни главное из всего, что я тебе сказал, а именно, что ежедневная добыча составляла примерно 2,8 килограммов чистого золота. Даже после вычета производственных затрат, этого вполне хватало, чтобы обеспечивать стоимость каждой акции на уровне 25-30 центов. Пару месяцев назад Альда Чимаррон объявляет о планах компании увеличить в течение ближайшего года или полутора лет ежедневную добычу руды до 800 тонн. А на прошлой неделе запускается сенсационный доклад Токера о феноменальных результатах исследования нового золоторудного тела, обнаруженного рядом с тем, которое разрабатывается в настоящее время.

– Наверное, ты имеешь в виду те цифры в докладе, которые не произвели на меня особого впечатления.

– Совершенно верно. И вот что они означают. В случае, если выкладки Токера верны и могут быть подтверждены реальными фактами, это будет означать, что «Голден Финикс» обнаружила колоссальные запасы золотой руды, оцениваемые не менее чем в миллион тонн, причем ее сортность составляет от 4,5 до 17 граммов золота на тонну. Причем, если верить докладу, геологоразведочные работы завершены лишь на десятой части общей предполагаемой площади этой рудной минерализации. Таковы поразительные выводы, вытекающие из доклада Токера. В популярном изложении это означает не двойное, а десятикратное увеличение прибылей, а соответственно и стоимости акций компании в ближайшие год-два.

– Так вот почему цена акций так резко подскочила за последнюю неделю?

– Именно. И это только начало, она и дальше будет стремительно ползти вверх.

– Ты сказал: «если его выкладки будут подкреплены фактами». Поясни, каким образом?

– Планируется пробурить ряд дополнительных шурфов, взять еще несколько колонковых проб. Если они подтвердят первоначальные результаты, то я сам начну скупать эти проклятые акции. Лучшего помещения капитала не придумаешь. Но до этого времени я воздержусь от комментариев.

– Ты лично знаком с этим Томасом Токером?

– Во-первых, я знаю о том, что у него безупречная репутация, и, во-вторых, да, я интервьюировал его в прошлую пятницу и привожу выдержки из этого интервью в сенсационном материале об «ГФХ» в октябрьском номере «Экспозе».

– Ну и как он тебе? Что за фрукт?

– Он молод, несомненно умен, талантлив, честолюбив, прямодушен и откровенен. – Уистлер на мгновение задумался. – Этим парням из географической лаборатории порой требуются недели, даже месяцы для того, чтобы что-нибудь открыть. Но вот появляется главный геолог Альда Чимаррон – и все в лаборатории встают на уши.

– Главный геолог Альда Чимаррон, – задумчиво повторил я. – Пока что у меня нет веских доказательств, но я сильно подозреваю, что именно он санкционировал покушение на Клода Романеля. Вот я сейчас лишь просмотрел досье на попавших в поле нашего зрения ребят и заметил, что Фостер получил срок за махинации с проводом, а Гроудер сидел за разбойничье нападение, совершенное с крайней жестокостью. Ты говорил, что Сильван Дерабян отсидел в свое время пару лет в тюрьме. Я намекаю на то, что Чимаррон единственный из этой кодлы, который еще ни разу не сидел. Я ничего не пропустил?

– Нет, ты прав. Он никогда не сидел, хотя чуть было не загремел. Лет 10 назад его обвинили в Иллинойсе в мошенничестве, но он был оправдан.

– Что это было за мошенничество?

– Так называемый проект Панци. Он и несколько его сообщников организовали «заочные курсы быстрого обогащения». Снимали по 5 тысяч с носа за полный курс обучения. Теоретическая база была очень даже недурна, жаль только, что полностью «содрана» с трудов Наполеона Хила, Клода Бристоля, Венеции Бладствурт и еще доброй дюжины классиков. Без их согласия, конечно, и в видоизмененном виде. Так что их можно было обвинить в чистом плагиате. Предприимчивые аферисты гарантировали «многократную отдачу» – не менее 20 тысяч долларов за первые 18 месяцев, или же возврат 10 тысяч в том случае, если дело не выгорит. Мошенники действовали по хрестоматийному методу «цепной реакции». Надеюсь, ты слышал о нем?

– Кажется... читал... у кого-то из «классиков».

– Эта афера проста, как ногти на руках. Указанный срок в 18 месяцев давал им достаточно времени «прокрутить» полученные деньги, снять с них «навар» и расплатиться с людьми, сделавшими первые взносы деньгами, полученными от последних контингентов лабухов. Они попали в поле зрения окружного прокурора из-за недостатка гарантий данного мероприятия и пары других мелких проколов. К этому времени оборот этого предприятия составил что-то около 5 миллионов долларов. В результате расследования их бурной деятельности обвинения были выдвинуты семерым. Пятеро были осуждены, а двоим вынесли оправдательные приговоры. Чимаррон был один из этих двоих.

Я снова взял со стола досье на Альду Чимаррона. Как и остальные досье, оно было подготовлено с особой тщательностью, снабжено скрупулезно собранными фактами, фотографиями, вырезками из газет, копиями полицейских докладов, если таковые удавалось достать. В папке Чимаррона имелись две фотографии огромного слоноподобного набычившегося человека. Первая являлась фотоснимком из газеты двухлетней давности: необъятные жирные плечи с посаженной прямо на них массивной головой. Эта фотография была явно переснята с какого-то документа. Второе фото являлось увеличением цветного снимка, сделанного «поляроидом». На нем был изображен тучный мужчина в темном костюме, открывающий дверцу черного «мерседеса-бенца-56ОСЛ» с откидным верхом. Человек смотрел куда-то влево в сторону объектива, и кислое выражение обрюзгшего лица в бульдожьих складках явно не свидетельствовало о телячьем восторге от того, что его фотографируют.

Я прикинул габариты и вес этого мастодонта, сравнил его с размерами «мерседеса», выглядевшего на его фоне «малолитражкой», и заметил:

– Поправь меня, если я не прав, но мне сдается, что этот человек продолжал расти вширь и ввысь, когда все остальные остановились в росте.

– Да, он внушителен, что верно, то верно, – подтвердил Стив. – Он примерно моего роста, метр девяносто три, только килограммов на пятьдесят потяжелее.

– Здоров, бычара.

– Когда я был на шахте «Голден Финикс», Чимаррон расхаживал там в бутсах из зеленой кожи, белых шортах-бермудах и тенниске с откидным воротом. Он был похож на огромное фантастическое отражение кривого зеркала из комнаты смеха.

– Значит мне лучше и не пытаться попрактиковаться в армрестлинге, когда я с ним встречусь. На самом деле он далеко не персонаж из комнаты смеха.

– Уж это точно. С ним тебе будет не до смеха. Ты все же решил с ним познакомиться?

– Да. Я за личные контакты. От тебя отправлюсь прямо к нему.

Стив посмотрел на меня с жалостливым сочувствием и сказал:

– Полагаю, ты знаешь, что делаешь. Однако остерегайся его. Этот мастодонт из отряда хищников.

– Я это понял по фотографиям.

– Ты еще не видал оригинал... – Он задумчиво смотрел на меня в течение нескольких секунд, потом добавил: – Согласись, теперь ты знаешь гораздо больше, нежели полчаса назад.

– Конечно, ты мне здорово помог... правильно сориентироваться.

– Я только следую нашему уговору, Шелл. Ты признался, что пристрелил Фреда Китса и только. У тебя есть что к этому добавить?

– Есть. Надеюсь, излишне напоминать тебе о том, что наш разговор строго конфиденциален, не для печати. Ничто не должно уйти за стены этого кабинета, пока ты не получишь моего согласия.

– Разумеется.

– О'кей, тогда слушай и запоминай.

И я рассказал ему обо всем, что приключилось со мной за последние 24 часа. Вкратце и в общем, конечно, но и в этом виде моя информация была очень интересна для Уистлера и «Экспозе», судя по тому, как загорались глаза главного редактора. Например, я поведал ему, что прилетел сюда с дочерью Романеля, однако не сказал ему, где она сейчас находится. Только то, что она все еще в Аризоне. И, конечно же, я не стал распространяться об интригующей истории, которую придумала Кей Дарк для того, чтобы вступить в контакт с известным сыщиком Шеллом Скоттом.

Стив удовлетворенно откинулся в кресле, перекинул длиннющую ногу через одну из его ручек и заинтересованно переспросил:

– Так, говоришь, у Китса в бумажнике оказалось настоящее водительское удостоверение Романеля, на которое он приклеил свою фотографию?

– Точно так. А под ним я обнаружил его собственные права, из которых узнал его имя.

– Из чего можно предположить, что Китс, или кто-то из его сообщников захватили Клода Романеля.

– Захватили или убили. Признаться, я и пришел к тебе в надежде найти хоть какую-нибудь зацепку, которая помогла бы мне разыскать его, если только он жив.

Уистлер понимающе кивнул.

– Ясно. Очень сожалею, что не смог тебе помочь в этом плане. Кстати, насчет этого второго типа, который был в доме вместе с Китсом. Он назвался доктором Симпсоном?

– Да, представился как Роберт Симпсон. Имя такого врача не числится в телефонной книге. Он не принадлежит ни к одному медицинскому обществу или учреждению, зарегистрированному в округе Марикопа. Я это проверил, прежде чем придти сюда.

– Значит, он назвал тебе вымышленную фамилию. Будь добр, опиши мне его.

Я дал Стиву краткий словесный портрет. Пышущий здоровьем толстячок не выше метра семидесяти, крупные роговые очки с толстыми стеклами, свидетельствующие о сильной близорукости, темные бегающие глазки, лысый, как бабья коленка, черен, тройной подбородок.

– Похож на Блисса. Доктора Филиппа Блисса. Небольшой шрам вот здесь? – Стив потер ногтем большого пальца левую сторону челюсти.

– Д... да, скорее всего что да. У меня не было времени его разглядеть.

– Понимаю, ты действительно был очень занят.

Стив снял ногу с ручки кресла, склонился над микрофоном селектора и сказал Элен, чтобы Вайнштейн принес ему досье на Филиппа Блисса. Через тридцать секунд объемистая папка лежала на его столе.

Стив раскрыл ее, извлек черно-белую фотографию формата девять на двенадцать и протянул ее мне.

– Он самый, – подтвердил я. – Он тоже связан с Альдой Чимарроном, не так ли?

– Да, и очень тесно. Он является президентом совета директоров «Медигеник Госпитал», главный попечитель которого, как ты догадываешься, – Чимаррон. Кроме того, доктор Блисс является коинвестором Чимаррона в ряде других предприятий, вполне законных, насколько мне известно. В нашем досье на него нет никакого криминала. В прошлом тоже не привлекался.

– Теперь считай, что есть. Не забудь добавить к его безупречной биографии факт соучастия в покушении на некоего частного детектива и его подругу. Как видишь, у меня добавилась еще одна причина нанести визит Альде Чимаррону.

– Только повторяю: будь предельно осторожен. Он не просто отвратный тип, но и самый опасный в городе, если не во всем штате.

– Уж это обязательно. – Я пожал Стиву руку и вышел.

Глава 13

Пара звонков в «Чимаррон Интерпрайсиз» и «Медигеник Госпитал» оказались безрезультатными. Альду Чимаррона не удалось застать нигде, равно как и доктора Филиппа Блисса. Последний, как мне сообщили, находится за пределами штата. Поэтому я направился в загородный дом Чимаррона в Парадайз Вэлли без предварительного телефонного звонка. Если повезет, я надеялся застать большого босса там, а коль он там, то не было смысла оповещать его о моем предстоящем визите. Пусть это будет для него неприятной неожиданностью.

Городок Парадайз Вэлли – это далеко не райский уголок, расположенный на шестнадцати квадратных милях облагороженной пустыни, и большинство его жителей не склонно превращать его в оазис. Каждая вилла занимает не менее полугектара, а роскошные загородные резиденции, вилла Чимаррона в том числе, во много крат больше. В досье, собранном на него «Экспозе», я видел фотографию его дома и схему всего поместья, так что знал, что этот нехилый домишко расположен на участке площадью 1,2 гектара, а практически в несколько раз большей, поскольку участок этот окружают не принадлежащие ему свободные земли, которые в любой момент могли стать его собственностью.

В записанном мной адресе было указано Дэйзерт Парк Плейс. Сверившись по карте города, я вновь выехал на Линкольн-драйв, мне нужно было ехать на запад, в сторону, противоположную той, в которую я и Спри ехали прошлой ночью, направляясь на виллу Романеля. Утренняя прогулка доставляла мне несравненно большее удовольствие, поскольку мой маршрут пролегал между живописной Мамми Маунтин справа и еще более величественным горным массивом Кэмелбэк Маунтин слева, мимо Маунтин Шэдоуз Ризорт, где я когда-то останавливался во время командировки по делу Эль Чорро.

Я весело катил вперед, ощущая легкое напряжение мышц живота при мысли о том, что находился не более чем в полукилометре от дома Романеля, где к этому часу местная полиция уже наверняка закончила физическое обследование места преступления и увезла труп Китса в городской морг.

На Татум-бульваре я свернул направо, проехал километр и повернул налево на Футхэл-драйв. Спустя несколько секунд я разыскал Дэйзерт Парк Плейс, примостившееся у подножия невысоких холмов. Проехав пару сотен метров по узкой асфальтированной дорожке, я увидел впереди большой буро-коричневый, как кровь Китса, запекшаяся на светлом ковре, дом Альды Чимаррона. Прямо за ограждением частного владения начинались невысокие горы или высокие холмы, составлявшие основу местного пейзажа. Сама вилла стояла на карабкающемся вверх склоне, возвышаясь над расположенными поблизости домами. Этот домик о десяти спальнях в трех уровнях выходил фасадом на Парадайз Вэлли и Скоттсдейл и стоил не менее миллиона.

К дому вела серая бетонная подъездная дорожка, скрывавшаяся позади него. На дальнем краю участка, параллельно ограде, шла грунтовая дорога, на которой вряд ли бы смогли разъехаться две машины. След ее терялся между близлежащими холмами. Дорога, ведущая в никуда.

Я поднялся по подъездной дорожке, припарковался на асфальтированной площадке перед домом и направился по гравийной тропинке к высокому крыльцу, за которым виднелась массивная трехметровой высоты дверь. Заметив внушительных размеров звонок, я легонько ударил по нему кулаком. Внутри дома раздался простуженный металлический скрежет, на который однако никто не отреагировал. Я обошел дом сзади и обнаружил бассейн в форме циррозной печени. На его краю стояла пара шезлонгов, накрытых пестрыми подушками. И ни единой живой души.

Узкая тропинка, обозначенная наполовину врытыми в землю старыми покрышками, вела от заднего края бассейна в сторону усыпанного валунами холма. Выше метров на двадцать она оканчивалась небольшим отдельным панто, или зацементированной площадкой, на которой стоял низкий белый пластмассовый стол, три таких же плетеных стула, большая закопченная шашлычница и массивный деревянный бар-стойка с парой пузатых бутылок. От жаркого солнца платформу защищал парусиновый тент.

Четвертый стул стоял поодаль от стола и на нем восседал крупный мужчина с широченными покатыми плечами. Он всматривался в противоположную от меня сторону и явно не подозревал о моем появлении. Я обошел бассейн, поднялся по посыпанной гравием тропинке и остановился в паре метров за его спиной. По необъятной спине и мясистому складчатому загривку можно было предположить, что передо мной Альда Чимаррон. Его правая рука была вытянута, но из-за туловища мне не было видно, что он в ней держал. Он отвел руку в сторону, и я увидел в его вытянутой руке то ли длинноствольное ружье, то ли длинноствольный стендовый пистолет 22-го калибра. Мне был виден только длинный ствол, так как остальная часть пистолета утонула в огромной ручище.

Человек продолжал поворачиваться всем туловищем, целясь во что-то далекое и невидимое справа от него и... меня. Я посмотрел в направлении предполагаемого выстрела и увидел метрах в тридцати-сорока на склоне холма быстрое движение какого-то зверька. Там спасался бегством кролик или белка. Впрочем, это вполне могла быть перепелка или куропатка Гэмбелла, поскольку мне оттуда было плохо видно.

Мужчина практиковался в стрельбе по живой бегущей мишени, однако звука выстрелов я, как ни старался, не слышал. Только вдали вздымались фонтанчики пыли.

Признаться, мне было странно и немного жутковато наблюдать за этими упражнениями, не слыша не только звуков обычного выстрела, но даже шлепков, которые издает пистолет с глушителем.

Мужчина вернулся в исходное положение, положил страшное оружие себе на колени и склонился над ним, видимо, перезаряжая. Я сделал еще шаг, скребнув подошвой о цементную палубу. Стрелок невозмутимо повернул ко мне массивную голову и окинул безразличным взглядом, в котором отразилось узнавание. Нет, он не вскочил от неожиданности, не дернулся, даже не вздрогнул. Только повернул голову и вперил в меня неприятный взгляд. Это точно был Альда Чимаррон, и глаза его были пусты, безжизненны и холодны, как тюремный барак в Сибири. Взгляд его был дружелюбен, как корь.

Я остановился в метре от его кресла и спросил, косясь на его оружие:

– Мистер Чимаррон?

Он явно не спешил с ответом, вернувшись к первому занятию. Держа необычный пистолет в правой руке, он неторопливо щелкнул затвором, извлек пустую гильзу, раскрыл мясистую ладонь с тремя зажатыми в ней патронами, отобрал один толстыми пальцами и вставил его в затвор. Закрыл затвор и зафиксировал курок на предохранитель. Таким образом, короткоствольный пистолет-карабин был заряжен, но не мог выстрелить до тех пор, пока его не снимут с предохранителя, конечно, если его механизм действовал.

Наконец человек лениво произнес, насколько лениво, настолько и грубо:

– Да, я Альда Чимаррон. А ты что за гусь и какого хрена тебе надо?

Голос его был под стать металлическому скрежету его дверного звонка. Чимаррон был здоров, даже здоровее, чем я предполагал. Для его описания больше подходил термин «монолитно-необъятный». Одет он был в ту же униформу, в которой Уистлер видел его на шахте. В его впечатляющем внешнем облике особенно поразили его маховики, оканчивающиеся двумя кувалдами, которыми было впору забивать речные сваи. Но они соответствовали остальным компонентам тела: быкообразному туловищу, расширявшему безразмерную рубашку с открытым воротником, ногам-тумбам, обтянутым белыми парусиновыми шортами, из каждой штанины которых можно было сшить костюм для человека средних размеров. Талии не просматривалось, равно как и шеи. Его тыква была посажена прямо на плечах борца сумо.

Весил он не менее 140 килограммов, может, поболее. Сидя в несоответствующем его габаритам кресле (было удивительно, как он только втиснул в него свою широкую задницу), Чимаррон был похож на страдающего запорами Будду. Нельзя сказать, чтобы он представлял собой «гору мышц» в обычном понимании этого слова, однако в недрах этой потеющей жиром из всех пор туши таилась неимоверная сила и энергия, дремлющая, как Везувий. Непомерно большая приплюснутая сверху голова была лысой посередине, со спутанными длинными грязно-коричневыми лохмами, ниспадавшими на низкий лоб и слоновые уши.

– Меня зовут Шелл Скотт, – миролюбиво сказал я. – Я частный детектив из Лос-Анджелеса и прилетел сюда, чтобы задать вам пару вопросов. Кроме всего прочего.

– Вижу, что прилетел, – прогрохотало в ответ, как из пустой бочки или со дна высохшего колодца. Чимаррон уставился на меня меланхолично-страдальческим взглядом геморройного гризли. У него были на удивление невыразительные, чтобы не сказать пустые, мутно-голубые глаза, излучавшие столько же тепла, как мелкорубленый арктический айсберг. Вся остальная часть, кроме блеклого зрачка, была покрыта сеткой кровавых прожилок. Прямо под этими чудо-глазками располагался здоровенный клюв с раздувшимися, как жаба на жаре, ноздрями, причем из каждой ноздри торчало по пучку жестких черных волос, свисающих вниз наподобие заблудившихся усов. Сказав короткое «вижу», он на мгновение обнажил крупные квадратные зубы землисто-желтого цвета. По бардово-красному лицу я решил, что у бедняги, должно быть, скачет давление. Его портрет дополняли спутанные густые брови цвета камня, из которого был сложен его дом. Они росли посередине и вкупе со свисавшими с головы остатками некогда пышной растительности начисто лишали лоб его жилой площади.

Его левая рука покоилась на колене, пальцы-сардельки перебирали патроны, как перебирает четки монах-кастрат. Правая рука, толщиной с мою ногу, удерживала его смертельную пушку на жирной волосатой ляжке, толщиной как мое туловище. Дуло ее было направлено в мою сторону, но не совсем на меня, и это несколько успокаивало.

Только теперь я разглядел, что так меня поразило в его оружии. Это был ствол, как у старинного мушкета, то есть в три-четыре раза толще, чем ему следовало быть. Он был сантиметра два с половиной-три в диаметре, что, возможно, означало еще одну звукопоглощающую металлическую оболочку. Приглядевшись, я заметил на дуле темное неопреновое резиновое уплотнение и вспомнил, что однажды видел нечто подобное во Флориде: длинноствольный автоматический пистолет модели «Ружер» 22-го калибра, модифицированный каким-то народным умельцем под беззвучную воздушку. Поглядывая на грозное оружие, больше похожее на итальянский обрез-лупару, я представил внутри ствола ряд металлических шайб с рассверленными центрами для пропуска обычного ствола с серией дополнительных отверстий для выхода пороховых газов по замысловатой спирали, с тем, чтобы они не вырывались, а выходили бесшумно. То есть я правильно угадал, что это пистолет с глушителем, только особой конструкции. Другими словами, двадцатисантиметровый ствол пистолетов звукопоглощающем кожухе был дополнительно снабжен навинчивающимся глушителем такой же длины.

– Какие еще вопросы?

Пауза оказалась столь долгой, что мне пришлось вспоминать, с чего я начал.

– Вопросы об одном из ваших компаньонов, – сказал я, – Клоде Романеле. И еще кое о чем.

Угол широкого жабьего рта Чимаррона приподнялся на полсантиметра, что у любого другого означало бы начало улыбки. Однако, глядя на это хмурое унылое лицо, можно было предположить, что улыбка, появись она на самом деле, расколола бы его пополам и ошметки свисали бы по обе стороны его широких скул.

– И ты прилетел сюда только ради того, чтобы потолковать о Клоде Романеле? Дерьмо собачье.

Я почувствовал, как во мне закипает злость, но сказал на удивление спокойно:

– Я сказал «среди всего прочего». У меня были и другие причины прилететь сюда. Но сейчас я думаю, что Романель – главная из них. Хотя, чем дольше я нахожусь в Аризоне, тем больше вопросов у меня возникает.

– Мутота, – пророкотал он. – Каких?

– Например, мне хотелось бы знать, где он сейчас находится. Вы не могли бы меня просветить на сей счет, мистер Чимаррон? Или хотя бы сказать, жив он или нет? Может быть, ваши подручные все же добили его? Или хотя бы, где я могу встретиться с Джеем Гроудером или Энди Фостером, доктором Филиппом Блиссом или Годзиллой? Вот такие невинные вопросы, мистер Чимаррон.

Мои вопросы отлетали от него, как горох от стены. Хотя от моего бдительного взгляда не укрылось микроскопическое подергивание уголков его толстых губ, в щель между которыми пробилось что-то наподобие улыбки, самой непоощрительной и неконтактной, которую я когда-либо видел.

– Ой-ей-ей, как много мы знаем, – недобро проговорил он. – Как ты много знаешь, мистер... Скотт, так, кажется?

– Именно так.

Это было любопытно, забавно, странно. В тот самый миг, когда мы впервые взглянули друг на друга пару минут назад, я, даже если бы никогда не слыхал о Чимарроне, сразу понял, что он не только знает, кто я, но ему также известно и чем я дышу. И он вовсе не в восторге от этого знания. Между нами сразу образовалось непреодолимое антагонистическое поле, взаимоотталкивающая среда как между одинаково заряженными полюсами магнита.

Было ясно, что между мной и этим ходячим кладбищем бифштексов не может быть никакого взаимопонимания. Как летящий со скалы неудачник наверняка знает, что неминуемо разобьется об острые камни, так и я был абсолютно уверен в том, что обязательно сойдусь с Чимарроном в смертельной схватке и один из нас сотрет другого в порошок. Это неминуемо произойдет в любой момент, может быть, даже сейчас.

Но сейчас этого нельзя было допустить. Элементарное благоразумие требовало от меня быть покладистым еще некоторое время. Поэтому я проговорил с мягкой иронией, которая была Альде Чимаррону все равно, что выстрел из рогатки по киту:

– Благодарю вас за то, что так подробно ответили на все мои вопросы, мистер Чимаррон. Красивая у вас игрушка. – Я кивнул на пистолет в его руке, все так же направленный на меня или чуть в сторону. – Решили немного попрактиковаться? Зашмалять парочку соседских ребятишек?

Он опять приоткрыл зубы в улыбке-оскале. Причем лицо его не расплылось, а осело книзу, как перекисшая опара. В этот момент он выглядел не миролюбивее каменного изваяния одного из первых конкистадоров, завоевателей Америки.

Я продолжал осыпать его булавочными уколами своего остроумия:

– Самое подходящее времяпрепровождение для джентльмена вашей деликатной конституции. Небось, здорово успокаивает, а? Ваш самострел сделан на заказ? Забавная вещица, штучная работа. Это что у вас? Однозарядка, да еще с глушителем, чтобы детишки не разбежались? Модернизированный стендовый пистолет Хаммерли?

Квадратный монумент не пошевелился. Лишь заходили желваки под толстым слоем жира, да чуть быстрее начали раздуваться ноздри, перепугав обитателей волосяных джунглей в носу, которые, наверное, преспокойно завтракали. В какой-то миг мне даже показалось, что Везувий вот-вот извергнется злобой, но Чимаррон лишь повернул голову и автоматически глянул в тот сектор, где раньше я заметил вздымавшиеся фонтанчики пыли.

Когда он вновь повернул ко мне свою раскаленную сковородку, он уже не ухмылялся, а произнес довольно добродушно:

– У тебя наметанный глаз, парень. Базовой моделью для этой пухалки послужила «хаммерли-150», но ее прежний владелец кое-что модернизировал, приладил глушитель. Бесподобная штука, как мне рассказывали, для того, чтобы без лишнего шума убрать неприятного тебе человека. А для того, чтобы сделать ее абсолютно бесшумной, необходимо обеспечить пуле дозвуковую скорость, порядка 213 метров в секунду на выходе из ствола. – Он раскрыл широченную ладонь. – Вот такие патроны от Фоччи самые подходящие. – Альда вновь поднял на меня глаза и добавил: – Я, конечно, использую его только для практики, из спортивного интереса. Шмаляю по кустам, камням, всяким там зверушкам.

– Ну, естес-ственно, мистер Чимаррон. И как успехи? Я имею в виду камни, кусты, зверушки. Подстрелили кого-нибудь?

– Ну, в гору я уже попадаю.

Его ответ меня удивил. Может быть, он не совсем безнадежен в смысле юмора. Чимаррон поерзал в кресле, снял пистолет с предохранителя и изготовил его для стрельбы. Надеюсь не в меня.

Местность вокруг была сплошь покрыта редкими мескитовыми деревьями и зарослями креозота, перемешавшимися с пушистыми кустами кассии и толокнянки. Метрах в пятнадцати перед нами отдельно рос большой куст креозота с узким шпилем-верхушкой. Чимаррон, не вставая, вытащил правую руку, быстро прицелился и выстрелил. Звук выстрела был похож на воздушный поцелуй школьницы. «Чмок!» – и верхушка упала, будто срезанная лезвием бритвы.

– Прекрасный выстрел, мистер Чимаррон, – не удержался я. – Вы чертовски здорово стреляете.

– Так себе... Ты, наверное, стреляешь лучше? Хочешь попробовать?

Вообще-то особого желания у меня не было. Это был его пистолет, его развлечение. Но у меня не хватило сил отказаться, особенно сейчас, когда ему так хотелось утереть мне нос.

– С удовольствием! – ответил я, передозировав оптимизма. – Почему бы нет? Только прежде ответьте на один вопрос.

Он выжидательно уставился на меня, излучая самодовольство. Я так и не понял, был ли он доволен удачным выстрелом или же тем, что ему удалось вовлечь меня в авантюру, из которой он несомненно должен был выйти победителем. Как бы то ни было, его настроение несколько улучшилось. А для него «несколько» означало «очень даже». Какова бы ни была причина, но он не только обстоятельно ответил на мой вопрос, но и испытал при этом явное удовольствие.

А спросил я его вот о чем:

– Такой маленький, безобидный вопросик, мистер Чимаррон. Мне известно, что вы являетесь президентом «Голден Финикс Майнз» и что акции вашей компании идут по 14 долларов За штуку благодаря недавно появившемуся, очень благоприятному для вас докладу геологоразведки. Я переговорил с некоторыми знающими людьми, которые утверждают, что в скором времени цена одной акции возрастет до 20 долларов. Другие же полагают, что она наоборот скатится до полутора долларов. Что вы можете мне сказать по этому поводу?

И тут он меня удивил. Он заржал в буквальном смысле этого слова. Пасть его разверзлась и из нее исторгались рокочущие, как Ниагарский водопад, звуки. Он даже шлепнул себя по окороку лапищей с зажатыми в ней патронами.

– Полтора доллара, говоришь? Гы-гы-гы! Догадываюсь, кто мог сказать тебе такую лажу. Какой-нибудь неудачник, прогоревший на бирже в Черную пятницу. Или же придурок, полный говна так, что оно льется у него из ушей. Вот кто! Правильно, цена моих акций еще не достигла двадцати за штуку, но, да будет тебе известно, сегодня утром она равнялась шестнадцати с половиной долларам, так что твои данные, парень, устарели.

– Хорошо, пусть будет так, шестнадцать с половиной. Но это сегодня, а люди, с которыми я говорил, беспокоятся о будущем...

– В жопу их! Эти бл...е неудачники вечно трясутся за свое будущее. Я тебе сказал, сегодня «Финикс» стоит шестнадцать с половиной, через неделю будет стоить двадцать, а еще через месяц-два – все сорок.

– Мне что следует воспринимать это как подсказку?

– Если у тебя в башке не дерьмо вместо мозгов, то я бы на твоем месте воспользовался моим хорошим настроением. Что, слишком хорошо, чтобы быть правдой? Тоже очкуешь за свое будущее? Послушай, Скотт, что ты знаешь о «ГФХМ» – «Голден Финикс» – если ты не совершенный профан в вопросах маркетинга?

– Не так уж много. Мне известно, что раньше эта золотая шахта называлась «Марикопа», забыл как дальше. Три или четыре года назад «Либерти Интерпрайсиз», черт знает с чем ее едят, поручила вам произвести дополнительные геологоразведочные изыскания, вновь наладить на ней добычу золота, назначила вас президентом, после чего ее акции пошли в гору.

– Да, примерно так. В первый год наша прибыль составила десятицентовик, на следующий год – двадцать центов, в прошлом году – сорок, а в нынешнем вырастет до восьмидесяти центов с каждого килограмма добытой руды, благо до конца года еще три месяца. Усекаешь, о чем я тебе толкую, или ты настолько туп, что не понимаешь, что наша прибыль растет на сто процентов в год? Так будет и впредь.

Резкая перемена в поведении Чимаррона, его открытость, даже выражение его свирепого лица, которое не сказать, чтобы помягчело, но стало менее зверским, свидетельствовали о происшедшей с ним удивительной метаморфозе. Либо этот Карабас Барабас был великим актером, а большинство крупных аферистов с полным правом могут претендовать на Оскара, либо ему действительно доставляло удовольствие рассказывать об успехах его детища, и он сам верил в то, что говорил.

Его словно прорвало. Сейчас он говорил, не давая мне вставить слово.

– И еще в одном тебя неправильно информировали, Скотт. «Либерти» никогда не поручала мне превратить «Марикопу» в «Голден Финикс». Я сам напросился.

– Что-то я вас не совсем понимаю, сэр.

– Чутье подсказывало мне, что это легко сделать, и я это сделал, черт побери! Это-то хоть тебе ясно? А... ты ни хрена не смыслишь в горнорудном деле, не знаешь, что такое золото.

– Ну, вы уж совсем сравняли меня с говном...

– Я живу в Аризоне, вот здесь, в округе Марикопа. И мне здесь нравится. Это суровый край, и я постоянно держал глаза открытыми в надежде найти золотую жилу. Всю жизнь! И наконец мне удалось. Что касается золотоносного участка «Марикопа Минералз», теперь он принадлежит «Голден Финикс», то этот участок расположен недалеко от известного золоторудного месторождения «Родди Ризорсиз Бигорн». Некоторое время назад Родди пригласил на свой участок независимого инженера-геолога, и я раздобыл копию доклада, подготовленного им. В этом докладе о месторождении «Бигорн» говорится, могу процитировать тебе на память, слово в слово, что «велика вероятность залегания золотых рудных тел объемом несколько миллионов тонн с содержанием золота от полутора до трех граммов на тонну, разработка которых экономически обоснована и может производиться общепринятым способом». В то время такое низкое содержание золота не поразило моего воображения и не возбудило особого аппетита. Однако Родди пробурил тридцать пять дополнительных шурфов, двадцать восемь из которых подтвердили наличие золотой минерализации в очень обширном районе, и – вот это меня серьезно заинтересовало – содержание драгметалла в колонках составило порядка 12 граммов на тонну. Ты следишь за моей мыслью, Скотт?

– Слежу.

Альда продолжил почти без остановки:

– Старая «Марикопа» располагалась на одной из линз открытого Родди золотого месторождения. Я тут же раскопал старые журналы золотодобычи «Марикопа Минералз», каким образом неважно, и тщательно изучил методику разработки, практиковавшуюся в далекие тридцатые и сороковые годы. Выучил ее наизусть, как «Отче наш». Из этих записей следовало, что золотая минерализация уходит вертикально вниз на глубину до 600 метров. Нижние пласты никогда не исследовались. Шахтеры никогда не опускались ниже 270 метров, да это и неудивительно при тогдашней цене на золото в 35 долларов за унцию. А вот теперь мы подходим к самому главному – к последнему докладу, о котором ты упоминал. Ведь ты имел в виду последние заключения АГЛ, не так ли?

Я догадался, что АГЛ – это, должно быть, Аризонская геологическая лаборатория, и небрежно обронил:

– Если вы о докладе Томаса Токера, то я его уже видел.

Он озадаченно поморгал, свел кустистые брови к широкой переносице и с сомнением произнес:

– Да? Видел, говоришь? В таком случае должен понимать, какой это жирный кусок.

– Да нет, я не очень силен в цифрах, – продолжал прикидываться я.

– Короче, это очень хорошие цифры. Но я хотел сказать о другом. В тех старых журналах тоже содержалась докладная записка о наличии минерализации восточнее основной жилы. Она так и не была нанесена на геологическую карту района и о ней просто забыли. Подробности пропускаю. Итак, я отправился в «Либерти», рассказал им о том, чем располагаю, и уговорил поставить меня во главе геологоразведывательной партии. Что они и сделали, выделив башли. Большие башли, скажу я тебе. Старые забои оказались, конечно, затопленными грунтовыми водами. Но мы ее откачали, высушили шахту, подмарафетили и закупили новое оборудование. За очень большие бабки.

– Все это, конечно, очень поучительно, но меня больше интересует этот доклад АГЛ. Не могли же эти многообещающие образцы, взятые из шурфов, пробуренных алмазными бурами, или как там еще, взяться из ниоткуда. Или, что они к вам с неба свалились, что ли?

Чимаррон, у которого, как я убежден, голова была набита отнюдь не кошачьими консервами, проигнорировал мой намек на вероятность аферы и раздраженно ответил:

– Алмазные наконечники бурят даже гранит, на то он и алмаз... – Он потряс массивной головой и снова ощерился скорее в гримасе, чем в улыбке.

– А, в задницу все это, – наконец сказал он. – Ты спросил, и я тебе отвечу. Но боюсь, что ты снова ни хрена не поймешь. Я всегда задницей чувствовал, что эта минерализация к востоку от основной шахты – золотое дно. Поэтому в начале года, а, может быть, в середине я вывез туда своего главного инженера и рассказал ему, где и как бурить. Он решил, что я слетел с катушек. А я сказал: «Бури здесь, придурок!» Плюнул на землю, и именно в том месте и был пробурен первый шурф. Потом мы пробурили еще семь штук по прямой на север с интервалом 150 метров. Мой главный геолог чуть не наложил в штаны от злости, но я ему сказал: «Делай, как приказано, сучий потрох, а то будешь подметать улицы!» – Чимаррон остановился, взглянул на меня, потер квадратный подбородок и весомо произнес: – Возможно, до тебя еще не дошло, Скотт, но я не припоминаю случая, чтобы кто-нибудь из моих людей меня ослушался.

– Когда я осмыслю, что вы мне хотите этим сказать, возможно, я и испугаюсь. А возможно и нет. Так вернемся к нашим баранам, то бишь алмазам.

– Твою мать, – в который раз повторил он, делая угрожающую рожу. – Так вот, пробурили мы, значит, эти семь дырок и вытащили из них семь колонковых образцов. Представляешь себе, что такое колонок? Это все равно, что слоеный пирог с пластами различных пород вместо начинки. АГЛ сделала для нас необходимые анализы. Первые два... забудь о них. Но каждый из пяти оставшихся показал вкрапления золотоносной породы. Такая везуха выпадает раз в жизни. Вот послушай, что я тебе скажу о каждом из оставшихся пяти. Первая прошла через пятиметровую жилу, содержащую 3 грамма золота на тонну, вторая линза толщиной шесть метров уже содержала шесть граммов, третья, семиметровая, чуть больше, зато четвертая, толщиной семь с половиной метров, имела содержание золота, равное 12,3 граммам, а последняя – аж целых 17,3! Усекаешь? Ну что, впечатляет? Чем дальше мы продвигались на север, тем жирнее становилась минерализация. Мы продолжаем бурение, и следующий доклад наших экспертов поставит аризонскую биржу на уши.

– Этот парень из АГЛ, Токер, он что, лично проводит эти лабораторные исследования?

– Да, но начнется такой халам-балам, что, боюсь, нам придется продублировать исследования полученных проб в другой лаборатории, дабы успокоить эти заячьи душонки, пекущиеся о завтрашнем дне. Отныне мы будем грести золото лопатой, последняя линза – самая крупная. К концу полевых изысканий мы докажем, что имеем золотую залежь не менее чем в два миллиона тонн с содержанием золота до 17 граммов, а то и выше. Черт возьми, парень, знаменитое месторождение «Кэмбел Ред Лэйк» имеет всего 16 граммов на тонну. Чесать мой лысый череп! У меня под ногами закопан миллиард зелененьких, если не два. Я чувствую это всеми фибрами. У тебя не спирает дух в заднице от подобной перспективы, Скотт?

– Ну... возможно, и сперло бы, если бы вы показали мне, как это будет выглядеть в слитках или в монетах с симпатичными пандами...

– Ну и болван! – взревел он. – Пошел с моих глаз!

– Спокойствие, мистер, главное спокойствие. И потом, я так и не испробовал эту вашу игрушку.

Я думал, он швырнет мне ее в физиономию, но он разом утих, будто его выключили, и даже улыбнулся. То есть я вновь увидел два его кривых передних зуба.

– О, да! Чуть не забыл. Потеха еще не кончилась, – ехидно процедил он. – Будучи паршивой ищейкой, ты обязан прилично стрелять, не правда ли? – Он подождал моего ответа, но я его не порадовал.

Чимаррон перезарядил пистолет и, щелкнув затвором, передал его мне. Мне было наплевать на наш скрытый спор, то есть стрельбу по заданной мишени как таковую. Мне просто хотелось поближе взглянуть на это грозное оружие. Пистолет и впрямь был красавцем, произведением оружейного мастерства. Массивная округлая полированная рукоятка из мореного дуба удобно легла в ладонь.

Я вытянул руку, примериваясь, но не целясь. Необходимо было, чтобы рука несколько ощутила непривычную тяжесть.

– Слишком длинный глушитель. Мешает целиться, – посетовал я.

– Плохому танцору яйца мешают, – ухмыльнулся Чимаррон. – Я как-то ухитряюсь... отстреливать уши соседских ребятишек.

Нет, этот мужик определенно чума. Его не стоит недооценивать.

Я еще раз вскинул руку, чувствуя себя немного не в своей тарелке оттого, что вынужден участвовать в соревновании, в котором такие типы, как Чимаррон, проигрывать не любят. Мне было не резон злить его раньше времени. Но поддаться и проиграть мне не хотелось. Нет, продемонстрировать свое превосходство я ему не дам. Может быть, мне все же удастся скрыть от него, насколько я промазал. Словом, я решил слегка изменить тактику и сказал как бы невзначай:

– По кустикам мне стрелять не приходилось, да и скучное это занятие. Что-то это мне не нравится. Почему бы нам не предположить, что там стоит заклятый друг – ваш или мой, без разницы. – Я махнул стволом в сторону холма. – Он только что выстрелил в меня и промазал. Теперь я должен его уконтрить. – Я ткнул стволом себе в кончик носа. – Скажем, всадить ему пулю вот сюда.

– Валяй. – Он приоткрыл еще пару зубов. Было видно, что все это очень его забавляет. Это было все равно, что стрелять в туза, пришпиленного к дереву. – Где этот парень, Скотт? Сидит там в баре, потягивая пивко?

– Нет.

Я заметил пересмешника, перелетавшего с ветки на ветку метрах в двадцати. Наконец он сделал плавный разворот и устроился на суку в паре метров от земли.

– Видите того пересмешника, примостившегося у парня на макушке?

– Ручная птичка? – подыграл мне Чимаррон, улыбаясь в открытую.

– Нет, – спокойно ответил я. – Этот парень – Фред Китс. А птичка – ясновидящая. Она знает, что песенка Китса спета.

Улыбка мигом слетела с его лица. Он кинул на меня колючий взгляд, припечатав его к моему лицу на добрых полминуты. Потом его глаза-буравчики немного оттаяли, и он вновь повернулся к дереву, на котором беззаботно щебетала птичка, не подозревая о своих провидческих способностях.

– Кончай телиться и стреляй, – жестко проговорил Чимаррон.

– А куда торопиться? – лениво протянул я. – Вы же не хотите, чтобы я вместо Фреда попал в невинную птаху?

Но он именно этого и хотел, то есть чтобы я стрелял по ней и промазал. Я понял это по его напряженному взгляду, преисполненному презрения, к которому начала примешиваться неконтролируемая злоба. Я стоял в каком-нибудь полуметре от него, держа пистолет у правого бедра. Он ухватил меня лапищей за пояс и легко развернул к себе, пытаясь дотянуться другой рукой до пистолета.

Альда оказался на удивление сильным, его пальцы впились в мой бок с силой мельничных жерновов. Не скажу, чтобы у меня были хрупкие кости, но на какое-то мгновение я испугался, что он мне что-нибудь сломает. Чимаррон стиснул мою кисть и грубо вырвал пистолет из моей руки, все так же удерживая меня левой рукой. Я непроизвольно сжал кулаки, готовый в любую секунду отработать по его гнусной роже.

Я был разъярен, все внутри меня вскипело, и я подумал, что взорвусь, если моя ярость не найдет выхода. Я вообще терпеть не могу, когда ко мне прикасаются мужики, даже, когда хлопают по плечу в порыве дружеских чувств. Но когда ко мне прикасаются явно не с дружескими намерениями, с моей кровью происходит что-то ужасное – она закипает и переполняется адреналином.

Я уже готов был вмазать ему в ухо, когда его захват неожиданно ослаб, он снял с меня руку и в следующий момент уже целился в пересмешника на голове бедного Фреда, или на бедной голове Фреда, как вам больше нравится.

Резким движением руки я подбил ствол пистолета на несколько сантиметров вверх. Этот мой жест понравился Чимаррону, так же как обрадовал меня его захват.

Он покраснел, позеленел и наконец, его лицо стало малиново-красным. Наверняка его давление подскочило до 300, на левом виске набухла и бешено запульсировала вена. Я невозмутимо потер рукой кисть и несколько раз сжал и разжал ее, восстанавливая кровообращение. Эти игрушки мне порядком надоели, и я жестко произнес:

– Чимаррон, я хочу тебя предупредить. Если ты еще раз ко мне прикоснешься, я сделаю из тебя самый большой бифштекс в мире.

Он медленно поднялся на ноги, распрямился и впервые за все это время я вгляделся в его холодные бесстрастные глаза снизу вверх. Этот парень был, право же, огромен. Он загородил своей тушей ближайший холм, да и сам представлял собой гору из мяса и костей.

– Ты уверен, что это тебе удастся, Скотт? – мягко процедил он.

– Возможно, однако никогда не знаешь, пока не попробуешь.

Мы стояли друг против друга, гневно сверкая глазами, как два идиота-подростка на школьном дворе. Наконец я молча вытянул правую руку ладонью вверх и многозначительно посмотрел на пистолет. Он поколебался и вложил его в мою руку.

Я не заметил, когда улетел пересмешник, но на суку его уже не было. Да и сам сук был едва различим вдали. Сделав шаг в сторону, я повернулся к Чимаррону спиной и примерился к ветке, в которую собирался стрелять.

Затем я выпустил весь воздух из легких, задержал дыхание и, удерживая пистолет двумя руками, выстрелил, не будучи уверенным, что попаду хотя бы в гору. Впрочем, это было не важно, моя задача была выполнена. Я знал, что неизбежно должен был промахнуться – уж слишком далекая цель и стрелял я практически наугад.

Но я ошибся. Частенько слух обгоняет зрение, предваряет его и помогает ему. Так, взломщики в магазине узнают о приближении полицейских машин по вою сирен, или же футболист-профессионал узнает о забитом голе по неистовой реакции трибун. Я тоже узнал о том, что по счастливой случайности срезал ветку выстрелом, по звуку, который непроизвольно издал Чимаррон. Это было его излюбленное словечко «дерьмо собачье», выплюнутое им вполголоса.

Я вгляделся в знойное расплывчатое марево, поднимающееся от успевшего нагреться песка, сфокусировал зрение, пытаясь разглядеть, что там в сорока метрах впереди. Чимаррон оказался прав, так смачно поприветствовав мой неожиданный успех. Я срезал ветку точно по центру, и один ее переломанный край опустился почти до самой земли, продолжая покачиваться.

Я вернул оружие пораженному Чимаррону.

– Да, правильно говорили... ты чертовски хорошо стреляешь, – недовольно буркнул он.

– Просто повезло, – отреагировал я. – Ну, пока, еще увидимся.

Я резко развернулся и зашагал к дому. Но не успел я сделать и десяток шагов, как услышал позади требовательное: «Скотт!»

Невольно поежившись, я медленно обернулся.

Чимаррон демонстрировал еще один вариант той самой доброжелательной улыбки, от которой, наверное, шарахались не только кони, но и автомобили.

– Еще увидимся. Я буду за тобой присматривать, – пообещал он.

В чем-в чем, а в этом я ни секунды не сомневался. Заворачивая за угол дома к тому месту, где я оставил свой арендованный «капри», – я бросил косой взгляд назад. Чимаррон тоже не спеша направился к дому. Видимо со стрелковой практикой на сегодня было покончено. Я испытал удовольствие от мысли, что испоганил ему развлечение. Пустячок, а приятно.

Моя «тачка» уже порядком нагрелась. Я включил кондиционер на полную катушку, приоткрыл на несколько сантиметров боковые окна и, выехав с места парковки, свернул влево. Проезжая мимо грунтовой проселочной дороги, я остановился, сдал назад и углубился в нее на несколько десятков метров. Снова остановился, по моим расчетам как раз у того места, по которому стрелял Чимаррон до того, как я прервал его прекрасное занятие. Где-то здесь пыталась спастись бегством какая-то зверушка. Вообще-то, я не ожидал найти что-то интересное, но все же нашел. Для этого мне понадобилось меньше минуты. Бедняга лежала в полуметре от развесистого креозотового куста. Маленькая пушистая тушка. Бархатистая белая шкурка с серыми поперечными полосами, вытянутые в предсмертной агонии лапки, полуоторванная выстрелом голова, державшаяся, казалось, на одной розовой ленточке.

Слава Богу, это был не соседский ребятенок, а всего лишь кошка.

Глава 14

Томас Токер жил на Двадцатой улице, к югу от Глендейл-авеню.

Я доехал по Линкольн-драйв до Глендейл и свернул на Двадцатую. В Финиксе дома с четными номерами идут по северной и южной сторонам улицы, так что я знал, что дом Токе-ра под нечетным номером должен быть на восточной стороне, то есть слева от меня. Это был один из тех «или-или» моментов, о которых мы обычно не подозреваем. Также и я никогда бы не заметил Энди Фостера, смотри я в другую сторону.

Наблюдая за быстро меняющимися нечетными номерами домов, я отметил рванувший от обочины красный двухместный «субару-ХТ». Он был метрах в пятидесяти, и меня сразу насторожил тот факт, как он безжалостно жег покрышки, пытаясь с места набрать максимальное ускорение. Мне удалось хорошенько рассмотреть как саму машину, так и единственного человека, сидевшего за рулем. Автомобиль пулей пролетел перед моим носом и устремился по Глендейл-авеню, с которой я только что свернул.

Он тоже меня рассмотрел и узнал, судя по округлившимся от изумления глазам, которые превратились в сплошные белки, являвшие резкий контраст с темной кожей лица. И без того вздернутые брови взлетели под самый обрез курчавых волос. Челюсть водителя отвисла и так и не вернулась на место, пока он не скрылся из виду.

У меня промелькнула забавная мысль о том, что я уже трижды сталкивался с худощавым, симпатичным Эндрю Г. Фостером и всякий раз на его и без того удивленной физиономии появлялось такое выражение, словно на него неожиданно подействовало слабительное, которое он выпил накануне и о котором потом забыл. Я бы не удивился, если бы он вдруг выскочил из машины и скрылся в ближайших кустах. Он даже высунул голову из машины и так глазел на меня, что чуть не проехал нужный поворот.

Как я и предполагал, нужный мне номер находился как раз против того места, с которого только что сорвалась машина Фостера. Предварительно я позвонил в АГЛ, где работал Токер. Там мне сообщили, что в лаборатории он сегодня не появлялся, сказавшись больным, и, по всей видимости, сейчас находился дома. Сделав резкий разворот, я подрулил к дому и припарковался на том самом месте, которое только что освободил Фостер.

Вилла Токера располагалась внутри двора, позади газона, являвшего собой резкий контраст с повсеместным лунным ландшафтом, в котором доминировал песок, камни и кактусы. Вероятно, зимой эта лужайка была зеленой и ухоженной, но сейчас она выглядела крайне непрезентабельно. Внутренние, да и наружные дворики вилл района Финикс-Скоттсдейл изобилуют подобными райграссовыми лужайками, однако испепеляющая жара аризонского лета быстро расправляется с райграссом, после чего их засевают бермудской травой, или в просторечье свинороем, который при обильном поливе выдерживает пекло июня и июля.

Лужайка Токера, рассеченная надвое зацементированной дорожкой, ведущей к крыльцу с парадным входом, не обрабатывалась недели две-три. Кое-где еще сохранились островки зелени, но в основном трава пожухла, пожелтела, и сейчас, в октябре, двор выглядел, как только что вставшая с постели далеко не юная женщина.

Я вылез из машины и направился по цементированным квадратикам к дому. Он был двухэтажный, каркасный с желто-белыми обводами. Слева, ближе к крыльцу, росли два чахоточных цитрусовых дерева, Справа – развесистая шелковица. Я с трудом Отыскал звонок на двери, поскольку какой-то недотепа закрасил его вместе с дверью. Позвонил. Через полминуты позвонил снова, потом грохнул по ней кулаком. Дверь приоткрылась, я открыл ее пошире и вошел внутрь.

Судя по поспешному бегству Энди Фостера, я резонно предположил, что он побывал в доме и оставил дверь открытой. Неприятный холодок пробежал по моему хребту, как пальцы пианиста по клавиатуре, вздыбив шерсть на загривке. Прикрыв за собой дверь, я негромко позвал:

– Мистер Токер? Здесь живет Томас Токер?

Если он тут и жил, то неожиданно оглох. По пути сюда я заскочил в спортивный магазин, где приобрел коробку патронов для «смит-и-вессона», так что револьвер в моей наплечной кобуре был накормлен до отвала. Я дотронулся до его успокоительной рукоятки, несколько удивленный отсутствием реакции на мой зов. Справа располагалась просторная гостиная, за которой я разглядел обеденный уголок, во всяком случае, там стоял большой стол темной полировки и четыре стула. Я направился прямиком туда, оставив слева лестницу, ведущую на второй этаж. Прошел через столовую, примыкающую к ней кухню и очутился то ли в патио, то ли в рабочем кабинете.

Тут я сразу унюхал характерный едкий запах. Такой же, какой накануне был в Аризонской комнате Романеля. Запах жженого пороха. Здесь недавно стреляли. Раз, а может быть, и несколько раз. Через прикрытые летние жалюзи пробивались полоски солнечного света, которые ложились веселыми бликами на буклированном серо-голубом паласе. Потолок патио был отделан деревянными квадратиками цвета жженой пробки, стены тоже были отделаны темным деревом и по ним были развешаны выполненные сепией[2] линогравюры на сюжеты из охотничьей жизни.

Справа у стены располагался большой диван-уголок, перед ним стоял низкий стол из светлого дерева и пара мягких кресел. Слева – письменный стол из того же дерева, что и кофейный столик. К нему было придвинуто большое кожаное кресло с высокой прямой спинкой, украшенное причудливой структурой из блестящих медных заклепок. Хозяин кабинета (я почему-то сразу решил, что это Токер) лежал ничком посередине ковра, и этот человек несомненно был мертв. Он лежал, уткнувшись лицом в ковер. Мне были видны его голова, вернее то, что от нее осталось, плечи и верхняя часть туловища. Все остальное находилось под столом. Осторожно ступая, я приблизился к телу и наклонился над ним. На убитом были темно-коричневые брюки и такие же туфли, а также бежевая спортивная рубашка. Две огнестрельные раны в спине и дырища в голове, как раз за ухом.

У меня учащенно забилось сердце. Я и сам не заметил, как остановил дыхание, увидев эту крайне неприятную картину. Вобрав в себя пропахшего гарью воздуха, я перешагнул через труп и присел около него на корточки. На месте пулевых отверстий в спине почти не было крови, что вообще-то было неудивительно. Пуля, вошедшая в голову за ухом, прошила мозг и сорвала на выходе половину черепа.

Однако и тут крови было довольно немного – не сравнить с лужей, вытекшей накануне из развороченного горла Китса. Но все вокруг было заляпано... серым веществом. Отвратительная желеобразная масса поблескивала на ковре, в тех местах, где на нее попадало солнце. Ею был заляпан массивный стол, спинка кресла. Большой сгусток прилип к спутавшимся волосам вперемешку с раздробленной лобной костью. Я внутренне содрогнулся.

Правая щека убитого была прижата к ковру, полуоткрытый глаз уставился в бесконечность, лоскуты кожи клочьями свисали с остатков лба, прищуривая второй глаз и переносицу. Лицо было сильно искажено, но не настолько, чтобы я не узнал, что передо мной все, что осталось от Томаса Токера, фотографию которого я видел недавно в кабинете Стива Уистлера.

Я выпрямился и осторожно приблизился к письменному столу. На его полированной поверхности стоял телефон, пепельница, наполовину заполненная окурками, и лежал перекидной календарь, отрывной блокнот, карманный словарик и рядом с ними пара остро заточенных карандашей и шариковая ручка. Я заметил, что полировка была несколько более тусклая на левом краю стола и забрызгана маленькими капельками крови, а может, мозговой жидкости, в то время как на правой его стороне четко отпечатался участок блестящей поверхности в форме буквы "П".

Взяв в руки платок, я аккуратно открыл один за другим три выдвижных ящика стола, просмотрел их содержимое и, не найдя ничего достойного внимания, закрыл. Все так же используя платок, взял блокнот за уголок, поднес к свету, пытаясь рассмотреть, не пропечаталось ли то, что было написано на предыдущих, отрывных страницах, на нижних девственно чистых листах, но и они не носили никакой дополнительной информации.

Я быстро осмотрел весь дом – очень быстро и оперативно, так как нужно было поскорее отсюда убираться. Но как я не спешил, я все же вернулся в кабинет, вновь обернул руку платком и снял трубку телефона. Необходимо было позвонить Стиву Уистлеру, рассказать ему о том, что я здесь обнаружил и попросить сообщить мне кое-какую дополнительную информацию. Видя ужасающую картину смерти перед собой, я невольно с тревогой подумал о Спри. События разворачивались со стремительной быстротой. Я не разговаривал с ней с 8.20 утра, то есть с тех пор, как оставил ее одну в «Реджистри Ризорт». Мысль об этом чудесном создании, которому грозила опасность, вызвала спазм в желудке, непреодолимую тяжесть, как будто я проглотил кирпич. С одной стороны, ей вроде бы нечего бояться в стенах фешенебельного отеля, тем более никто не знал о том, что я ее там оставил. И все равно внутреннее беспокойство упрямо не покидало меня. Поэтому, прежде чем звонить Уистлеру, я через коммутатор набрал номер телефона виллы 333.

– Алло?

Услышав ее мягкий мелодичный голос с берущей за душу хрипотцой, я поразился внезапно охватившей меня слабости в коленях, волна облегчения прокатилась по моему телу. Я убеждал себя мыслить рационально. Не было никакой логической причины полагать, что в данный момент Спри находится в опасности, если только я чего-нибудь не предусмотрел, о чем-то забыл. Однако подсознание посылало тревожные импульсы, формируя в душе дурные предчувствия. Наверное, так на меня подействовало пребывание в комнате с видами и запахами смерти, обострившее осознание ценности жизни.

– Привет, – ответил я с напускной веселостью, – это твой старый добрый Билл. С тобой все в порядке, детка?

– Да... Билл. А с тобой?

– У меня все тип-топ. Пока не могу тебя ничем порадовать. Тут происходят разные интересные события, но...

– Так ты до сих пор не выяснил, где...

– Нет, пока нет. Но обязательно выясню. Я сейчас над этим работаю. Просто я немного беспокоился... не скучно ли тебе одной. Хотелось убедиться в том, что ты в порядке. А теперь мне нужно бежать, дорогая.

– Забеги ко мне, когда освободишься.

– Непременно.

– Я скучаю по тебе.

– Я тоже скучаю, милая.

Мы дружно положили трубки. Несколько секунд я тупо смотрел на охотничью сцену на стене. Удача мне бы сейчас не помешала... Уголком глаза я взглянул на изуродованный труп на полу. Набрал номер «Экспозе» и позвал к телефону Уистлера.

Он тотчас же взял трубку, как будто ждал моего звонка.

– Стив? Это я, Шелл. Я нахожусь в доме Токера. Похоже, его уконтрили.

– Он мертв?

– Мертвее не бывает. Пристрелили, притом зверски.

– Боже! Кто же мог...

– Сейчас я и сам задаю себе этот же вопрос. Но, подъезжая к его дому, я заметил поспешно удирающего Эндрю Фостера. Похоже, что он побывал в доме до меня.

– Фостер... Это молодой чернокожий парень, правильно?

– Да. Я вот почему тебе звоню. Просматривая твои папки, я отметил у себя, что Фостер числится служащим больницы «Медигеник», но там не было его домашнего адреса, за исключением тусонского. Ты не знаешь, где он живет здесь, в Долине?

– Одну минуту, Шелл. – Я услышал, как он быстро проговорил в селектор: «Элен, срочно пришли ко мне Вайнштейна».

И в этот момент до меня донесся звук полицейских сирен. Пока далекий. Возможно, полицейские гоняли кого-нибудь, или же «скорая помощь» спешила к собравшемуся на тот свет инфарктнику. Но не исключено, что...

Стиву и его реактивному киборгу Вайнштейну понадобилось менее минуты для того, чтобы выяснить местный адрес Фостера. Он жил в нескольких километрах отсюда на Тридцать второй улице. Записывая его адрес, я автоматически отметил, что звук полицейских сирен стал громче. Несомненно, полицейские машины мчались в моем направлении.

– Стив, – быстро проговорил я. – Ты записываешь наш разговор?

– Конечно нет, а что?

– Можно это быстро организовать?

– Конечно, достаточно нажать клавишу и...

– Нажми. Мне нужно быстро слинять отсюда. Но прежде я должен кое-что надиктовать. На случай... на всякий случай, и не только для тебя, но и для полиции. Я, конечно, не имею в виду, чтобы ты сразу же все передал в полицию. Но если эта информация все же попадет им в руки, я не хочу оказаться подставленным вместе с некоторыми другими людьми, имена которых я пока что не могу назвать. Ты записываешь?

– С того самого момента, как ты сказал нажать кнопку.

Я быстро говорил в трубку где-то с минуту, слыша, как быстро и неумолимо приближаются полицейские машины, вне всякого сомнения направляясь к дому Токера. Я обрисовал общую ситуацию, упомянув Романеля и Уортингтона, но не называя имени Спри, объяснил как, почему и при каких обстоятельствах застрелил Фреда Китса, рассказал, что видел Эндрю Фостера, поспешно отъезжающего от дома Токера, и о том, что сам обнаружил, войдя в него.

– Все, Стив! Больше нет времени. Держи эту пленку на... экстренный случай.

– Заметано! Где...

Но я уже повесил трубку и бежал через весь дом. Скатился с крыльца, оставив дверь открытой, поставил мировой рекорд в беге на 50 метров по бетонной дорожке и заскочил в свой «капри».

Две пожилые леди во дворе дома напротив, срезавшие цветы, застыли, открыв рты, с интересом наблюдая за типичной сценой «бегства с места преступления» достойной канала криминального сообщения ТВ. Я представил, с каким наслаждением эти две леди, кумушки, будут описывать мою внешность и мой маршрут от дома до машины офицерам полиции, которые через несколько секунд будут здесь.

Я резко взял с места. Резина жалобно завизжала и испустила дух в виде сизого облачка. Едва я успел выскочить на Глендейл и притормозить у дальнего светофора, как заметил выехавшую на Двадцатую улицу первую машину с оглушительно визжащей сиреной и вертушкой наверху, к ее обрубленному заду принюхивалась вторая.

Дав по газам, я направился на восток по Глендейл-авеню. Оглядываться назад не было нужды: я знал, куда направляется полиция. Уже во второй раз полиция наступала мне на пятки. Дважды они чуть не прихватили меня с тепленьким трупом на руках. Но если первого уконтрил я, то с Токером все обстояло иначе. Хотя у меня промелькнула мыслишка о том, что мне нелегко было бы убедить власти в своей невиновности, застань они меня на месте преступления. Я продолжал размышлять над этим на всем пути до Тридцать второй улицы. Предстоящее рандеву с Фостером должно было многое прояснить.

В 11.30 я уже поджидал Эндрю Фостера в его пустой квартире не менее получаса.

Доехав до начала Тридцать второй улицы, я оставил свою засвеченную машину около многоэтажной жилой застройки на пересечении Тридцать второй и Осборн-роуд. Без труда разыскав многоквартирный дом, где на первом этаже жил Фостер, я позвонил в дверной звонок. Ни ответа, ни привета. Знакомого красного «субару-ХТ» на парковке не было, и я почувствовал облегчение.

Через минуту я уже был внутри квартиры, через тридцать был готов лезть на стены и с усилием уговорил себя подождать еще пять минут.

Раненое плечо, о котором я как-то забыл, мотаясь туда-сюда, начало дергать. К физической боли примешивались внутренний дискомфорт и не свойственное мне настроение. Но в моем вынужденном сиденье были свои преимущества. Я мог в спокойной обстановке поразмыслить о неожиданной смерти Токера и подготовиться к тому, как себя вести, если Фостер все же нарисуется.

Я также думал о своем клиенте, утвердившись в мнении о том, что, если в понедельник утром разговаривал с настоящим Клодом Романелем, находившимся в больнице, то во время вчерашнего звонка к нему домой со мной говорил кто-то другой, скорее всего Фред Китс, посеявший во мне первые зерна подозрения во время нашего короткого разговора перед вылетом. Причинами для подобного вывода послужили кое-какие штрихи, незначительные отклонения в голосе и манере обращения. К примеру, такие, как усиленная хрипота, якобы от простуды, а скорее всего это была неумелая попытка замаскировать подделанный голос. Ну и, конечно же, стиль речи. Кроме того факта, что Романель начинал обращаться ко мне строго официально – «мистер Скотт» – только в моменты раздражения, в то время как Лжероманель постоянно упорно называл меня так на протяжении всего разговора, я припомнил и такие нюансы, как использование с явным пережимом таких жаргонных словечек, как «клизмачи» и «клистирные трубки», и это о врачах, спасших ему жизнь. Далее, Уортингтон упоминал о вознаграждении в десять тысяч за розыск и доставку к нему его дочери. Тот факт, что второй «Романель» вдруг урезал мой гонорар вдвое, также не прошел не замеченным мною. Маленькая деталь, незначительные, казалось бы, слова и реплики, но я был уверен, что настоящий Романель никогда бы их не употребил.

Конечно же, я также думал о Кей Денвер-Дарк. О Уистлере, о Чимарроне и о других. Однако больше всего я думал о Спри. Скорее всего потому, что думать о ней было наиболее приятно.

За исключением самого Романеля, по ряду причин сейчас мне больше всего хотелось побеседовать с Эндрю Фостером. Именно поэтому я решил ждать его до победного конца. Если ковбой Гроудер поджидал нас в аэропорту вчера вечером и позже у Уортингтона вместе с Фостером, то на месте гибели Токера Фостер почему-то оказался один. И лишь он один мог рассказать мне подробности об этом трагическом происшествии.

Он являлся единственной зацепкой, которая у меня оставалась. Из Чимаррона ничего не вытянешь, разве что пока не растянешь его на дыбе. Колоритная фигура, затеявшая и организовавшая по не ясным пока причинам все это «дерьмо собачье». Паскудный доктор Блисс «выехал из штата», другими словами лег на дно, из которого его теперь не выманишь никакими коврижками. Имя Сильвана Дерабяна... оставалось только именем.

Поэтому я терпеливо ждал, хотя и не был уверен в том, что мне удастся раскрутить Эндрю Фостера, если только он тоже не нырнул на дно. А раскрутить его крайне необходимо. Это моя последняя надежда.

Фостер был моим человеком, и спустя тридцать пять минут мой человек появился.

Глава 15

Я сидел у окна в гостиной, зорко поглядывая из-за занавески на место парковки машин. Ровно в 11.35 на нее зарулил красный «субару», из которого вышел ничего не подозревающий Фостер и направился к подъезду, беззаботно вертя на пальце брелок с ключами. На нем были слаксы персикового цвета и ярко-оранжевый свитер, надетый поверх белой рубашки.

Я затаился у стены за дверью, вытащил «смит-и-вессон», взвел курок и, затаив дыхание, подождал моего долгожданного визави.

В замке повернулся ключ, дверь отворилась, и Фостер вошел в прихожую. Не оборачиваясь, пнул ногой дверь, которая покорно закрылась на защелку, сделал пару шагов и остановился, не видя и не слыша меня за своей спиной. Если бы он услышал мое затаенное дыхание, то я бы признал, что у него поразительные органы чувств. Но он просто стоял, уставившись в пол перед собой, затем принялся стягивать свитер.

Я сделал пару бесшумных шагов, занес было руку с револьвером над его головой, но передумав, решил еще раз прибегнуть к испытанному приему.

– Замри, сволочь! – гаркнул я ему на ухо.

Та же самая реакция. В четвертый раз за неполные два дня.

Эффект неожиданности был стопроцентный. Именно в такие моменты можно спокойно наложить в штаны, и я бы не очень винил его в этом. Его реакция была поразительной. Он обернулся ко мне с быстротой летящей пули, выпучил глаза, увидев неожиданно выросшего перед ним белобрысого решительного верзилу с пушкой в руке. Брови его черными гусеницами уползли наверх и запутались в курчавых волосах, рот раскрылся настолько широко, что туда, как в туннель, мог заехать локомотив.

– Ты покойник, с-с-сволочь! – прошипел я.

Я действительно прошипел это свирепо и угрожающе. И он мне поверил. Возможно, мои несомненные успехи в гипнотизировании этого парня слегка ударили мне в голову, и я возомнил, что оружие мне больше ни к чему и я справлюсь с этим парнем исключительно магией своего слова.

А может быть, и нет. Во всяком случае, пока что мои слова действовали на Фостера убедительно. Не скажу, чтобы он побелел как мел – это физически было невозможно. Но его лицо вдруг посинело, скукожилось, и все его компоненты начали куда-то исчезать, стекать за воротник рубашки.

Однако, к его чести, сознание он не потерял. Правда, колени у него подкосились, и лишенное опоры тело медленно осело на пол, однако вытаращенные глаза – все, что осталось от лица, – продолжали испуганно глядеть на меня и в тот момент, когда он приземлил на пол безобразие, служившее ему задом.

В течение нескольких секунд он тщетно пытался закрыть рот, хватал воздух, как выброшенная на берег рыба. Наконец дар речи вернулся к нему, и он взвизгнул:

– Ты!

– Да, – хмыкнул я. – Именно. Вот пришел навестить тебя, ублюдок.

Поначалу я подумал, что его так перекосило от страха, но взглянув на его лицо эксгумированного трупа внимательнее, я заметил, что нижняя губа его рассечена, а вся левая сторона лица распухла, будто искусанная пчелами. Однако расспрашивать о том, кто его так отделал, мне было недосуг. У меня к нему были вопросы поважнее. Продышавшись, он спросил, не вставая с пола:

– Ты тот самый лопух Шелл Скотт, или... кто-то другой?

– Угу, тот самый, только не лопух, а лапочка. А ты тот самый придурок Эндрю Фостер, не так ли?

– Кажется, так, дай подумать.

– И как примерный мальчик ты сейчас расскажешь мне обо всем, что меня интересует. Ведь правда, Фостер?

– Расскажу тебе? Но о чем?

– Обо всем, мартышка, иначе я в момент восстановлю симметрию твоего лица.

Фостер непроизвольно поднес руку к левой половине лица, единственным достоинством которого было то, что на нем не было синяков. Момент был самый благоприятный, чтобы развить атаку, используя фактор неожиданности, и я спросил:

– Кстати, что случилось с твоей витриной, Фостер? Тебя кто-то стукнул о фонарный столб?

– Не-а. С чего это ты взял? Просто у меня... флюс, зуб раздуло, то есть я хотел сказать десну. Точно разнесло десну, а за нею и всю морду. Надо бы к врачу, пока не пошло заражение.

– В таком случае, зараза, нам следует поторопиться, пока ты не сыграл в ящик. Впрочем, я самый лучший в мире зубной врач. Как правило, удаляю зубы без анестезии. Раз – только успевай выплевывать. Так что поторопись, пока я к тебе не приступил.

О чем это таком ты говоришь, парень?

– О том самом, Фостер, о новом методе лечения зубов... с помощью кулака. Вставай и пой, Фостер, а то мне больно глядеть, как ты мучаешься. Надеюсь, глаз у тебя не свербит? А то я к тому же и неплохой окулист. Словом, специалист широкого профиля.

– Лучше зови меня просто Энди, это звучит как-то благожелательнее, что ли.

– Вот это ты правильно заметил, Энди-бой. Нам лучше оставаться друзьями.

Я протянул ему руку, поставил рывком на ноги, и мы мирно уселись за стол на кухне, куда обычно уединяются поболтать закадычные друзья и подружки. Решив, что мой новоприобретенный друг созрел для дружеских откровений, я жестко произнес, выкладывая «смит-и-вессон» на стол:

– Итак, Энди, начнем хотя бы с того, что я видел, как ты недавно рвал когти из дома Токера, как будто за тобой гнался сам черт, или... сам Шелл Скотт, не знаю, что хуже. Тебе, наверно, будет интересно узнать, что я тоже заглянул туда после тебя, увидел, что он целуется с ангелами и вполне обоснованно решил, что...

– Я его не убивал, – поспешно перебил меня Фостер. – Я только...

– А кто говорит, что его убил именно ты? Не перебивай, когда говорят старшие. Так вот, я вполне обоснованно решил, что это ты... забрал записку и пистолет. Где они?

– Какую записку? Какой пистолет?

– Предсмертную записку, дружок, которая лежала на столе. И пушку, из которой Токер вышиб себе мозги. Сочувствую тебе, зрелище, действительно, было не из разряда приятных.

Он помолчал, сосредоточенно глядя в пол, энергично работая своими подвижными бровями.

– О'кей, Энди, или, может быть, вернемся к Фостеру? Только предупреждаю, что после этого мы больше не останемся с тобой на дружеской ноге. Сейчас я тебе обрисую два возможных варианта того, что с тобой может произойти в ближайшие минуты. Первый путь выхода из дерьма, в котором ты завяз по самые брови, прост и легок. Он не требует никакого болезненного терапевтического, тем более хирургического вмешательства. По первому варианту ты рассказываешь мне все, о чем бы я хотел узнать, и спокойно отправляешься... к дантисту лечить свой кариес. Второй путь чреват неприятными для тебя последствиями. Если ты вздумаешь молчать или попытаешься меня надуть, говоря заведомую ложь, я буду вынужден сделать тебе больно. Каким образом, ты, наверное, догадываешься: я навсегда избавлю тебя от зубной и прочей боли, просто пристрелив тебя. А ты имел случай убедиться в том, что я, не колеблясь, прибегаю к насилию, если к этому принуждают обстоятельства. Так что, выбирай. Даю тебе три секунды.

Конечно, ему было невдомек, что, говоря о насилии в подобных обстоятельствах, я просто блефую. Я не имел никакого права вымогать у парня информацию, тем более ломать ему руки и ноги, чтобы заставить говорить. Да и пушку я мог применять исключительно в целях самозащиты, иначе бы потом меня затаскали по судам. Но в данный момент я рассчитывал на то, что Фостер просто не в состоянии мыслить рационально. И, как я уже признался, в отношениях с этим парнем я возомнил себя Павловым, которому достаточно сказать «оп-ля», и дело в шляпе.

Фостер послушно кивнул головой.

– Об этом ты мог бы мне и не напоминать, – рассудительно проговорил он. – Я не подвергаю сомнению твои способности. Хорошо еще, что белоснежка тогда заорала, а не то бы ты, наверное, снес мне полбашки. Ты знаешь, что Джей оклемался только сегодня утром? Ох и напугался же я, волоча эту жердину до лифта, а потом до машины. Да, я вполне допускаю, что ты способен меня четвертовать, или еще что.

– Значит, я тебя убедил, парень?

– Еще бы.

– О'кей, Энди, начнем с Токера.

– Хорошо, что ты снова называешь меня Энди. Это обнадеживает. Так говоришь, все по-честному? – он потер подбородок и осторожно ощупал вспухшую щеку. – Если я выложу тебе все, ты отпустишь меня отсюда целым и невредимым? И я смогу уехать на все четыре стороны?

– Не совсем так. Машина мне понадобится самому. Я позволю тебе уйти, но только на своих двоих.

– Ну вот! Теперь решил еще и спереть мою машину...

– Не спереть, дурья башка, а позаимствовать... на время.

– Да, так и мы говорили, когда тибрили тачки в молодости.

– Твою черную мать, Фостер...

– О'кей, о'кей! Не заводись! Ты прав. Я взял записку и пистолет, но... – он запнулся, – как ты догадался, что Токер у контрил сам себя? И что перед этим оставил записку? Ты что, провидец, что ли?

– Нет, это было ясно и без телепатии. Несмотря на отсутствие записки и пистолета, все выглядело так, как будто Токер сам выстрелил себе в голову и свалился со стула, отброшенный силой выстрела с близкого расстояния, который снес ему полчерепа. Во всяком случае, этот выстрел был произведен в тот момент, когда он сидел за письменным столом. Левая его сторона была забрызгана капельками крови, а посередине – чистый квадрат, на том месте, где, предположительно, лежал его блокнот, когда он в нем что-то писал. Что до самого блокнота, то оставшиеся в нем листы были чисты, как душа младенца. На них не пропечатались даже строчки, написанные на предыдущих страницах, что натолкнуло меня на мысль о том, что они были просто вырваны. Значит, кто-то, вряд ли сам Токер, вырвал предыдущую страницу вместе с несколькими последующими. Очень предусмотрительно с твоей стороны.

– Нет, но ты обрисовал все именно так, как оно и было. Это его дурацкое послание было написано на трех первых листках. Но, послушай, у него же были две дырки между лопатками. Уж я-то знаю, потому что сам проделал ему их. А перед этим он всадил себе пулю вот сюда, – Энди ткнул себя пальцем за ухом, – а не в лоб или в висок. Как тебе пришло в голову, что он застрелился, держа пистолет сзади, за головой? А потом еще и дважды выстрелил себе в спину?

– Энди, – укоризненно протянул я, но, видя его искреннее недоумение, пояснил: – На его рубашке практически не было крови. Только две аккуратные дырочки в розовых полукружьях. Значит, в него стреляли уже после того, как у него остановилось сердце и прекратилось кровообращение. Я уже говорил тебе, что был произведен выстрел в голову в тот момент, когда он сидел за столом, но ни в коем случае не в спину, иначе должна была быть продырявлена спинка стула. Что касается твоего первого вопроса, то порой со страха самоубийца может выстрелить себе куда попало, даже в задницу. Решиться на самоубийство не так-то просто. Используя пистолет, они пугаются в последний момент и мякнут.

– Мажут? Но как можно промазать с такого близкого расстояния?

– А ты попробуй и узнаешь. Слушай, Энди, если ты просто тянешь время, задавая свои дурацкие вопросы, то у меня есть другие способы заставить тебя говорить.

– Нет! Не надо! Просто... просто мне интересно. Я хочу оправдаться в собственных глазах. Мне казалось, что я здорово все запутал. Черт! Альда полчаса втолковывал мне, что я должен сделать, и мне казалось, я исполнил все в лучшем виде.

– Альда Чимаррон?

– Да. А ты знаешь других Чимарронов? Но послушай все же, как ты додумался, что он выстрелил себе чуть ли не в затылок?

– Энди, меня тошнит от твоей любознательности, ну да ладно. Обещаю ее удовлетворить, но только после того, как ты ответишь на мои вопросы. Идет?

– Идет, буду рад помочь.

– Приставь указательный палец к своей пустой башке еще раз, ну так, как ты мне уже показывал.

– Вот так? Как будто это пистолет?

Он приставил палец к своему виску.

– Прекрасно. Сейчас, как только я скажу тебе «пли!», ты вышибешь себе мозги и...

Фостер испуганно отдернул руку и обалдело посмотрел на свой указательный палец.

– В-вот этой штукой?

– Не бойся, Энди, я всего лишь хочу тебе наглядно продемонстрировать... физическую реакцию организма при подаче центральной нервной системой команд на самоуничтожение.

– Ты точно связан с обрядами ву-ду.

– Черт тебя подери, Энди! Причем здесь ву-ду? Это же чистая физиология и...

– Так ты на самом деле не заставишь меня вышибить себе мозги... из пальца?

– Ну, конечно же, нет! Не будь идиотом. Так ты сделаешь, что я тебе говорю, или нет?

– Конечно, что бы ты ни приказал.

– Хорошо, приставь воображаемый револьвер к виску.

Он еще раз недоверчиво посмотрел на свою руку, повертел пальцем, соорудил из них «револьвер» и приставил указательный палец к виску. При этом на его лице отразилась гамма самых разноречивых чувств – от отвращения и страха до восторженного любопытства.

– А теперь, – понизил я голос до зловещего гипнотического шепота, – ты вот-вот откинешься. Прощай, паскудный жестокий мир... Твой пистолет заряжен... курок взведен... Ты чувствуешь холодное дыхание смерти, исходящее от приставленного к голове дула. Стоит нажать курок – и ба-бах! И тут ты с ужасом осознаешь в последний момент, что тебе будет больно. Тебе будет ужасно больно. Возможно, только какую-то долю секунды, но она покажется тебе бесконечной, пока ты будешь умирать, вот трещат кости черепа, вот вытекает наружу мозг вместе с остатками сознания... Но ты хочешь это сделать. Ты обязан это сделать. В любой момент! В любую секунду! О, как тебе будет больно эту долю секунды! Как ты будешь страдать, расставаясь с жизнью! Пли!

У этого парня и в самом деле были молниеносные рефлексы. Он мгновенно отдернул руку, отбросив воображаемый револьвер в сторону, обе его ноги дернулись вверх, подбросив кухонный стол в воздух на полметра, не меньше.

– Энди, ну вот ты все испоганил.

– Испоганил?

Он схватился обеими руками за голову и принялся ощупывать ее, лелеять и баюкать. Мне показалось, он хочет воткнуть в нее пару пальцев.

– Н... да, – буркнул я. – Я просто хотел, чтобы ты сам убедился.

– Как? В чем?

– Я хотел показать тебе, где находились твоя голова и твой пистолет в момент выстрела.

– А я и не стрелял, когда ты заорал «пли!» Ну, у тебя и глотка, скажу я тебе. Вчера я чуть было...

– Знаю, от тебя до сих пор пованивает. Так вот что я заметил. Чем ближе был момент «выстрела», тем сильнее ты отворачивал морду от «револьвера». Сечешь? Мне показалось, что она повернулась у тебя вокруг оси, и ты хочешь выглянуть за дверь, не вставая с табурета. Во всяком случае, в последний момент твой палец смотрел тебе точно в затылок.

– Давай больше не будем производить никаких экспериментов, Шелл? Я и так тебе все выложу, как на духу.

– Вот теперь ты говоришь дело, бесстрашный ты мой.

И он действительно запел. Выложив первые пару фактов, он расхохотался и дальше рассказывал так, как будто и впрямь хотел облегчиться перед смертью. Впрочем, с ними всегда так. Лиха беда начало.

Первое, что я спросил, было:

– Где сейчас эта предсмертная записка? Ну и, конечно же, пистолет Токера?

– Я отнес их Альде.

– Почему именно ему?

– Потому что это он послал меня проверить, все ли в порядке с Токером. Видишь ли, Токер должен был сегодня утром встретиться с Альдой у него на вилле. Кажется, они договорились на 8 часов. Однако, тот так и не нарисовался. Альда пытался дозвониться до него по телефону – и опять дохлый номер. В конце концов, он позвонил мне, приказал разыскать Токера и доставить его к нему. Ну вот... я заехал к нему домой и... разыскал.

– Для чего Токер должен был встретиться с Чимарроном?

– Хрен его знает. Они мне не докладывают.

– О'кей. Что говорилось в предсмертной записке?

– Ну, как ты сам понимаешь, я только пробежал ее глазами. И многое пропустил. Терпеть не могу мертвяков.

– Угу. Так все же, что ты из нее запомнил?

– Это было... ну, как исповедь, что ли. Или чистосердечное признание. Он там много говорил о липовом заключении по образцам, взятым с «Голден Финикс». Признавался, что сфабриковал и подтасовал результаты анализов проб, что сделал это из-за проклятых денег, да еще из-за имеющихся у него акций «ГФХМ». Словом, бичевал себя, как Иуда, продавший Христа.

Когда Фостер заговорил о подложном докладе, я хотел его перебить, однако передумал, испугавшись, что он сбавит обороты. Поэтому я прикусил язык, а он продолжал излагать:

– Дальше там шли какие-то непонятные технические и геологические термины, и я их пропустил. Кажется, он объяснял, как подделал эти анализы, перенеся запятую в данных по содержанию золота вправо. Он еще высказывал опасения, что его «зарюхают» рано или поздно, и он не видит выхода из болота, в которое его засосало. Вспоминал Клода, которого подстрелили около «Медигеника», и считал, что теперь настал его черед, что если до него не доберется полиция, то обязательно пристукнут люди Альды. А еще там говорилось что-то насчет какого-то «Экспозе», который его подробно расспрашивал о «ГФМ» и, кажется, что-то заподозрил...

– Заключительная часть его исповеди-признания была посвящена его бывшей жене, хотя они с ней еще не развелись. Я слыхал, она оставила его месяцев шесть-семь назад и уехала к себе в Миннесоту вместе с их малышом. В любом случае, он признавался ей, что сделал все из-за денег и акций, но когда все всплывет, их можно спустить в туалет. Ну, может быть, он выразился несколько иначе, но он точно хотел сказать, что, когда правда выплывет наружу после его смерти, акции «Голден Финикс» упадут до исходного уровня, что-то в этом роде. Он писал жене, что надеялся с помощью денег, полученных от продажи дутых акций, сможет вернуть ее, что все еще ее любит больше всего на свете, и всякий такой бред. Да, еще я запомнил самый конец. Он не подписался и вместо традиционного: «Прощай, жестокий мир, в котором я был рожден, чтобы мучиться», закончил письмо очень прозаически: «Все кончено, я ухожу»...

Энди оборвал свой монолог на этой патетической ноте, и я спросил:

– Во всем этом есть смысл, Энди, но попробуй прояснить для меня кое-какие детали. Этот фальшивый доклад, который он состряпал... За него заплатил Альда Чимаррон?

– Ну, ты... – заколебался Фостер.

– Энди! – угрожающе прорычал я. – Я уже тебе сказал, что знаю ответы на все вопросы. Все, о чем я тебя прошу, так это уточнить кое-какие детали. И, если ты сейчас начнешь вилять, я что-нибудь тебе сломаю.

– Да нет, погоди ты, не кипятись. Дело в том, что организационной стороной дела занимался не Альда, а другой человек, постоянно остававшийся в тени. Именно он разработал всю эту аферу, привлек к участию в ней Токера, платил ему деньги.

– Ну и кто же это?

– Клод Романель.

– Клод? Р-о-м-а-н-е-л-ь?

Он вылупил на меня свои глазищи, погонял по лбу брови.

– Ба! Так ты ни хрена не знал?! – возмутился Фостер. – Ты меня просто купил?

– Я думал, что за всем этим стоит кто-то другой, – откровенно признался я. – А... теперь понятно. Поскольку все контакты с Токером шли через Романеля, геолог имел веские основания считать, что он следующий на очереди после того, как они достали Клода.

– Я больше ничего не знаю, только то, что было написано в его дурной записке. Я ничего не слыхал о том, чтобы кто-то планировал замочить Токера. Он мог все это вообразить со страху и, чтобы выбить дурь из башки, выбил ее вместе с мозгами.

– Ну, хорошо, допустим, что все дела с Токером вел Романель. Но, наверняка, Чимаррон был в курсе всего и давал добро на действия Романеля, разве не так? Особенно по такому важному вопросу, как подготовка липового доклада геологоразведочной лаборатории?

– О, ну это само собой... Ничего не делается в «Голден Финикс» без одобрения Альды. Он президент и, кроме того, очень крутой мужик, с которым шутки плохи.

Энди опять потер щеку и помассировал челюсть.

– Итак, Чимаррон одобрил план Романеля. Тот вышел на Токера, обработал его и уговорил сфабриковать заключение, завысив в нем содержание золота в полученных пробах. А позже Чимаррон решил убрать Романеля. Я правильно понял?

– Ну... вообще-то...

Фостер посмотрел куда-то мимо моего плеча, боль в котором поутихла, глазки его забегали влево-вправо, влево-вправо, как у настенных ходиков, и у меня создалось впечатление, что сейчас он что-нибудь сбрешет.

– Фостер, – строго проговорил я. – Я, кажется, уже предупреждал тебя перед раз...

– Да, да, все правильно. Это Альда приказал пристрелить его. Кто же еще? Он – большой босс. Без его разрешения даже прыщу на коже не вскочить.

– Это хорошо, что ты говоришь правду, Энди, держишь слово. Я тоже сдержу свое обещание.

– И свистнешь мою машину. Ты знаешь, что мне придется угнать новую?

– Энди, только не заводи эту бодягу.

– Забирая мою машину, ты толкаешь меня на путь нового преступления. А я только что решил завязать. Весело получается: ярый защитник законности вынуждает другого воровать. Где твоя гражданская...

– Энди, не отвлекайся. Давай сделаем так. Дальше рассказывать буду я, а ты меня поправишь, если что не так, о'кей?

– О'кей. А что мне еще остается?

– Предполагаемые богатства «Голден Финикс» – это фикция. Тщательно спланированная афера, чтобы пощипать лопухов, раскатавших губы. Главная идея хитроумного замысла Романеля и иже с ним заключается в том, чтобы создать ажиотаж вокруг акций «ГФМ» с помощью пары липовых заключений АГЛ, поднять их до максимально высокого уровня, толкнуть их по запредельной цене, сорвать многомиллионный куш и смыться, пока обманутые акционеры будут жевать сопли. Так?

– Ну... это очень близко... – Сейчас Энди смотрел мне прямо в глаза, обмозговывая то, что я ему сказал. – Да, в принципе, ты правильно изложил, только слишком сгустил краски. Они и вправду хотят искусственно взвинтить стоимость акций и снять сливки. Однако смываться они никуда не собирались. Конечно, потом, когда бы цена акций вновь упала, кто-нибудь может быть и разорился. Но, по-моему, это обычное дело. Таким образом, Альда намеревался нагреть руки, но сегодняшняя выходка Токера многое изменила. Ну и выкинул же он номерок! – Фостер помолчал, но, не дождавшись моей реакции, продолжал: – Сейчас на Альду работают человек двадцать ловких ребят – брокеров, которые днюют и ночуют на бирже. В течение этой и двух ближайших недель, за которые должен был появиться еще один клевый доклад, они планировали собрать богатый урожай. А теперь хрен знает, как они выкрутятся. Правда, пока что никто из посторонних не знает о том, что Токер покончил с собой. Кроме тебя. А полиция может сделать вывод, что его пришили... конкуренты.

Я уже и сам думал об этом. Теперь, как пить дать, Чимаррон устроит настоящую облаву на «белого медведя» – людоеда, и мне придется несладко, если они меня отловят.

Отодвинув в сторону эту отнюдь не радостную мысль, я сказал:

– Похоже, Чимаррон устроил покушение на Романеля сразу же после появления доклада Токера. Тут явно какая-то нестыковка. Зачем ему понадобилось убивать человека, замыслившего всю эту операцию? Или я что-то пропустил?

– Конечно, пропустил. Еще бы тебе не пропустить. Ведь ты человек со стороны. Давай вернемся на пару-тройку лет назад. В то время мы под руководством Альды пихали акции где и как только возможно. Я тоже был тогда рядовым маклером и крутился на бирже. Клод и Альда разработали тактику продажи акций по почте, особенно богатеньким ребятам, предварительно договариваясь с ними по телефону. Тонкостей я не знаю, да это и неважно. Лица, купившие эти акции, становились потенциальными покупателями большего их числа при условии, что они идут в гору. Это и козе понятно. Так вот, мои боссы составили списки этих потенциальных покупателей, закладывали их в компьютер, так что постоянно имели в резерве три-четыре сотни фамилий.

– Понятно. Эдакие дойные коровки. Но уследить за ними было, наверное, довольно сложно?

– Да, не так-то просто. Во всяком случае, они постоянно держат их на прицеле. Имена, телефоны, адреса, изменения имущественного положения, словом, все, что могло пригодиться в критический момент. Который, как я уже сказал, должен был наступить в ближайшее время, две-три недели. После первого доклада Токера стоимость акций резко пошла вверх, и мы стали обзванивать своих клиентов. Некоторые очень заинтересовались и, как сумасшедшие, принялись скупать акции везде, где только можно и сколько можно. Нам приходилось их даже придерживать, пока их цена не достигнет пика. Но тут сработала катастрофобия.

– Катастроф... что?

– Боязнь прогореть когда-нибудь, погубить нацию, – глубокомысленно изрек Фостер. – Как выяснилось, группа «дойных коровок», закупивших акции «Голден Финикс» по низкой цене, каждый не менее 10 тысяч штук, решила получить довольно жирную прибыль теперь, когда стоимость акций многократно возросла. Хотя пока что только на бумаге, но они прикинули в головах свои будущие барыши. Таких умных набралось человек пятьдесят-шестьдесят. И это именно те люди, на которых больше всего рассчитывал Альда, полагая, что они станут основными покупателями после того, как он выбросит на рынок новую партию акций по повышенной цене. Усекаешь?

– То есть после того, как будет запущен еще один будоражащий воображение доклад, благодаря которому цена акции вознесется до 80 – 90 долларов.

– Ты правильно понял, они смекнули, что могут наварить сейчас, не рискуя тем, что акции могут вдруг скатиться до десятицентовика за штуку. Ну, насчет десятицентовика я, положим, пошутил, но ты ухватил идею.

– Конечно. Так в чем Альда усмотрел опасность краха своих далеко идущих планов?

– Вот я и говорю. Покопавшись в компьютере, Альда выяснил ужасную картину. Примерно 30 этих дундуков, владеющих, возможно, половиной всего пакета, уже продали свои акции... кому-то. Предполагалось, что они не продадут ни одной, наоборот, закупят новые акции, после того как Альда и его ребята начнут играть на понижение. Теперь же, когда они сорвались с крючка, перспектива получения сверхприбыли повисла в воздухе. То есть «коровки» перестали доиться. Понимаешь?

Мне понравилось, как он это сформулировал. Именно, сорвались с крючка, и теперь Альда не мог их поймать.

– И кто же скупил у них акции и, кстати, какое количество?

– По нашим подсчетам что-то около 700 – 800 тысяч.

Я оторопело заморгал. Эта цифра говорила о многом, так что я почти угадал, что он скажет дальше.

– Но главная опасность заключается не в этих 700 – 800 тысячах, хотя уже сами по себе это толпа, а то, что заготовленные для рынка пять-шесть миллионов теперь годятся разве что для оклеивания сортиров. А это уже попахивает крахом. Во всяком случае, для Альды подобное открытие сравнимо с чирьем на заднице, а это ох как неприятно.

– Так кто же скупил все эти акции? Несколько парней? Один парень?

– Один парень. – Энди воровато зыркнул по сторонам, но все же решился. – Клод.

– Вот теперь мне понятно, почему его чуть не пристрелили. В него стреляли... в понедельник 24 сентября. Доклад Токера появился до того, в пятницу, двадцать первого. Именно в этот день был разослан очередной номер «Экспозе».

– Вот теперь ты здорово соображаешь, когда я все тебе объяснил. Но ты ухватил главное. Клод скупил акции везде, где только возможно, платил приличную цену, зная, что их стоимость возрастет до 30 долларов, если не больше, в ближайшие год-полтора. Приобретал их на разные имена, через подставных лиц.

– Подставных?

– Именно. Когда все это вылезло из компьютера, Альда чуть не проглотил собственный галстук, если бы он у него был. Он так разгорячился, что им впору было гладить брюки изнутри. Он сразу смекнул, что те, кто продал свои акции, для него потеряны, если только не заполучить их каким-то образом обратно. Их или акции. И тогда, – глаза Энди пометались немного, совсем чуть-чуть, – именно тогда Альда послал парочку своих ребят, чтобы вернуть их. – Его брови вновь взметнулись вверх, а глаза чуть было не закатились. – Тогда он послал двоих парней, чтобы они уконтрили Клода Романеля.

Ну, конечно. Только теперь я понял, отчего бегали глаза Энди. Именно из-за этой пары ребят. Энди не хотел быть одним из них. Его там, конечно, и близко не было.

– Полагаю, Чимаррон слегка разозлился, когда узнал, что Романель все же остался жив.

– Ты так думаешь? Разозлился? Слегка? Э, приятель, ты не знаешь этого вонючего... этого раздражительного парня. Нет, не разозлился. Он взбесился! Я думал, он разорвет этих двоих парней, ну, тех, кто это сделал, но, как выяснилось, не до конца.

– Знаешь, кстати, я виделся сегодня с Чимарроном в его доме. Именно туда ведь ты отнес записку и пистолет?

– Да, он ждал именно там, ну, на тот случай, если Токер вдруг объявится, когда я позвонил ему и сказал, что нашел его и что он больше уже нигде не объявится. Тогда Альда сказал, что ему нужно срочно вернуться в «Медигеник» и приказал мне ждать его там, в больнице, где я и передал ему то, что нашел у Токера.

Он опять машинально потер распухшую челюсть.

– Это он тебя наградил? – спросил я.

– Да. Так, слегка приложился. Если бы он ударил меня кулаком, то моя голова выглядела бы сейчас, как у Токера. Он рассвирепел, узнав, что я добавил две пули в спину Токеру. – Энди понуро покачал головой. – Когда я позвонил ему из дома Токера и рассказал, что там произошло, он обложил меня матом, приказал ехать в «Медигеник» и захватить с собой записку и пистолет, чтобы все выглядело не как самоубийство, а как убийство. Он приказал обставить все это как убийство. Что я и сделал. Потом этот паскудный... он сказал, что приказывал мне только забрать записку и пистолет, поскольку этого было вполне достаточно, чтобы все сошло за убийство. Но тут я сделал ошибку. Вернее, меня подвел мой длинный язык, и я весело ляпнул: «Ха! Теперь можно говорить что угодно». И бац! Он выбросил вперед ладонь, я попытался увернуться, и он задел меня всего двумя-тремя пальцами, но этого оказалось достаточно, чтобы я свалился и отключился на целую минуту, как потом мне сказали.

– Что Чимаррон делал в больнице?

– Помогал доку Блиссу присматривать за Клодом.

– Так Романель... он что, у них в больнице?

Энди кивнул, и на его шоколадном лице появилось странное выражение.

– О'кей. Ответь мне еще на один вопрос и можешь быть свободен. Каким образом легче всего вытащить Романеля оттуда? Но так, чтобы нас обоих не уконтрили?

– Э... понимаешь... может быть, в данный момент это не самая лучшая мысль.

– А уж это мне решать. Все, что от тебя требуется, это сказать мне, как к нему подобраться, а остальное моя забота. Ты можешь сказать, где именно он находится, и как я могу умыкнуть его оттуда, или не можешь?

– Ну... конечно. Но, говоря, что это не самая удачная идея, я имел в виду другое. Я хотел сказать, что Альда и Блисс надумали заставить Клода рассказать им обо всем и еще о чем-то, но он оказался крепким орешком. Тогда они пропустили через него электричество, чтобы освежить память и заставить запеть. И тогда док...

– Электричество? Ты хочешь сказать, они подвергли его электротоку?

– Не знаю, как это называется. Словом, у них там есть какая-то электрическая машинка с ручками. Странные такие ручки. В общем, подозреваю, что они слегка пережарили ему мозги.

– Пережарили? Да что, черт возьми, они все-таки с ним сделали?

– Я не знаю технических определений того, что они сделали, но я видел старину Клода и скажу тебе, он скорее мертвый кот, чем живой.

Глава 16

Я уставился в смазливое лицо Фостера и, переваривая его последние слова, невольно представил убитую кошечку, которую видел у поместья Чимаррона.

Наконец, я сказал:

– Но Романель все-таки жив?

– Едва. Судя по тому, что он порет всякую чепуху и шевелится время от времени. В остальном же он похож на мумию.

Я грязно выругался.

– Да, согласен, – проговорил Фостер. – Конечно, все это мерзопакостно, он был таким башковитым, таким умницей. По крайней мере, вдвое умнее Альды, хотя и тот далеко не дурак. – Энди с сожалением вздохнул, потирая челюсть. – А сейчас он выглядит как дерьмо. Чтоб их черти унесли! Я любил Клода, он всегда был добр ко мне, относился ко мне, как к человеку.

– Послушай, если он все же жив, тогда может...

– Может. Конечно. Эти ублюдки – Альда, док Блисс и еще пара парней – они все свихнулись, а Альда... тот и вовсе осатанел. Они перепробовали все, чтобы вывести его из дебильного состояния. Но, боюсь, они переборщили и поджарили его мозги, как лучок, который подают в гамбургерах.

– Они пытаются привести его в нормальное состояние? Хотят помочь ему? Почему? Он что, так и не рассказал им всего, чего они от него добивались?

– Может быть, потому, что они все-таки люди, – сухо ответил Энди. – Ты такого не допускаешь?

Я резко поднялся, готовый сорваться с места и бежать на выручку своему клиенту. Теперь я знал, где он находится, или, во всяком случае, находился до недавнего времени.

Фостер в ответ на мои быстрые вопросы объяснил довольно подробно, насколько помнил, где именно на четвертом этаже «Медигеника» мне следует искать Романеля. Он добавил, что в разные моменты видел рядом с ним то доктора Блисса, то самого Альду Чимаррона, то ковбоя Джея Гроудера, они могли быть вместе с ним и все трое, но, по крайней мере, один находился с ним постоянно. Романеля ни на минуту не оставляли без присмотра.

Ключи от «субару-ХТ» уже лежали у меня в кармане, и я сказал Энди на прощанье:

– Знаешь, приятель, мне бы очень не хотелось конфисковывать твои колеса, но машина мне просто необходима. – Я сказал, на какой стоянке оставлю ее через день-два.

– Через день-два я, возможно, уже буду в Абиссинии, – хмуро ответил Энди.

– Возможно, это самое разумное в твоем положении. Деньги-то у тебя есть?

– Конечно, вполне достаточно. Если только ты хочешь компенсировать мне машину...

– Размечтался. Ты лучше вспомни, как околачивался вместе с ковбоем, поджидая меня и... мою спутницу в «Скай Харбор». А также то, по какой причине вы с ним оказались на двенадцатом этаже Хол Манчестер-билдинг. Или о том, что вы намеревались с нами сделать, но, к счастью, не смогли осуществить в силу известных тебе обстоятельств.

– Мы не собирались... – поспешно вставил он. Во всяком случае, мы не думали вас... Его глаза снова заплясали, прячась от моего прямого взгляда.

– Хочешь сказать, что вы не собирались пришить нас обоих? Может, сначала хотели передать в руки доктора Блисса? Не пудри мозги, парень.

– Послушай, до сих пор я вел себя с тобой честно, как договаривались. Так что не наезжай на меня.

– Это Альда Чимаррон послал вас за нами, так?

– Ну, конечно, Альда, кто же еще. Но он сказал... доставить вас двоих к нему лично.

По его глазам я понял, что он от меня что-то утаивает, чего-то явно не договаривает. И я сказал наугад:

– А если точнее, то он велел вам привести к нему девушку, правильно? И если я буду активно мешать вам в этом, то он простит вас, если я вдруг потеряюсь в дороге?

– М-м... а... Ну, приблизительно так. Я и не подозревал, как активно ты будешь препятствовать этому.

– Ладно, Энди. Можешь уматывать, или оставаться здесь. Дело твое. Будем считать, что мы квиты. Только запомни, если ты что-то наврал или пытался сделать это, я объявлю против тебя личный крестовый поход и разделаю тебя, как Бог черепаху. Если же тебе доведется разговаривать с властями, то помни, что я могу рассказать о тебе им гораздо больше, как, например, о попытке убить Клода Романеля. И если ты снюхаешься с Чимарроном и попытаешься замолить грехи, выложив все о нашем разговоре, то я процитирую все, что ты мне рассказал. В этом случае я тебе тоже не завидую. Он оторвет тебе руки и ноги... одними пальцами.

– В отношении него ты прав, этот мясник с наслаждением оторвет мне все, что можно. Но что касается полиции, то ей особенно нечем зацепить меня по делу о покушении на Клода Романеля.

– Ты так считаешь? Ведь это провернули вы с ковбоем, или я не прав? Они схавают тебя, даже если ты будешь все отрицать.

– Да... пожалуй, лучше уж рассказать тебе все до конца. Но ведь ты отпустишь меня, как договаривались?

– Как договаривались.

– А, да черт с ним! О'кей, признаюсь, что это мы с Джеем стреляли в него. Но я промахнулся. Нарочно промахнулся, заметь. Если ты помнишь, в Клода угодили три пули – все из револьвера Джея. Я же стрелял из своего – «сорок пятого» по припаркованным там машинам, стараясь случайно не задеть Романеля. Я уже сказал тебе, что этот старикан мне нравился. Никогда меня не надувал, обращался со мной, как с другом-приятелем. Кем я и был ему, видит Бог.

– Так, говоришь, ты имитировал нападение, на самом деле стараясь не попасть в него?

– Точно. И потом, я был уверен, что Джей и сам легко с этим справится, и мне не хотелось брать грех на душу. Скажу тебе, как на духу, я выполняю кое-какие грязные поручения, жульничаю, проворачиваю аферы, ворую время от времени. Но я ни разу в жизни никого не убивал и не собираюсь этого делать. – Он вскинул голову и посмотрел мне прямо в глаза. – Ума не приложу, почему вдруг Альде вздумалось поручать мне это. Может быть, он хотел покрепче повязать меня, не знаю. Скорее всего, он тоже считал, что Джей вполне может справиться с этим сам. Он уже многих отправил на тот свет. Человек восемь, десять, не знаю, да и он сам вряд ли помнит. Он и Китс. Эти двое были мастерами подобных дел, они были основными боевиками в нашей кодле. Ну, ты знаешь, что случилось недавно с Китсом.

– Догадываюсь.

Я повернулся к двери, потом остановился. Мне не терпелось поскорее добраться до больницы «Медигеник», но что-то в признаниях Фостера продолжало меня беспокоить. Это было связано не с тем, о чем поведал Энди, а с тем, что он знал так много и так легко мне все выложил. Он располагал гораздо большим объемом информации обо всей этой операции-махинации, чем было положено рядовому исполнителю.

То, что я задумал осуществить в «Медигенике», было очень даже нелегкой задачей, даже если все обстоятельства точно такие, как мне рассказал Фостер. Но если он что-то присочинил, решил обмануть меня из каких-то своих соображений... тогда этот парень заслуживал смерти.

Поэтому я обернулся к нему и небрежно сказал:

Знаешь, Энди, я немного озадачен. Как я понял, ты являешься правой рукой Альды Чимаррона, но знаешь удивительно много о задуманной этими ребятами афере и о том, как у них обстоят дела на данном этапе. Ты случайно ничего не придумал, чтобы умилостивить меня?

Тот уверенно замотал головой.

– Нет, я не знаю и трети того, что они замышляют. Тебе кажется, что я много знаю, Скотт, поэтому, в отличие от тебя, отираюсь у них уже не первый год. Кроме своего узкого круга – я имею в виду Альду, Сильвана, дока и Клода – они подпускают к себе только пару шестерок, да плюс еще Гроудера и Китса, хотя последний уже не в счет. И еще меня. Ты, вероятно, будешь поражен, если я скажу, что, по сравнению с остальными дуроломами-приближенными, я являюсь блестящим интеллигентом, светлой головой, может быть, даже гением в определенном смысле. – Он помолчал и, заглянув мне в лицо, мягко закончил: – Хотя благодаря своей природной скромности и обманчивой внешности, мне легко удается прикидываться пиджачком с распродажи уцененных товаров. Мне удалось внушить этим умникам-белоснежкам, что я остановился в своем умственном развитии где-то лет в десять-одиннадцать.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Понимаешь ли, шеф, эти парни умеют держать рот на замке, но иной раз и они обронят фразу или словечко, наталкивающие на размышления. К тому же, прикидываясь дурачком, я заставляю их несколько раз растолковывать мне их задания, чтобы я их не запорол.

– Например?

– Я уже говорил тебе, что одно время околачивался на бирже. Но о чем я тебе не сказал, так это о том, что я был одним из первых приближенных Альды Чимаррона. Я соприкасаюсь с ним так или иначе уже лет десять – гораздо дольше, чем все остальные, за исключением больших боссов, конечно. И потом, я знаю многих на бирже. Поэтому, когда Альда хочет поймать кого-нибудь на крючок, он поручает мне собрать всю необходимую информацию о «клиенте». А чтобы я вышел на нужных людей и чего-нибудь не напутал, он подолгу втолковывает в мою глупую черепную башку, почему это следует сделать так, а не иначе. Я еще подкидываю ему пару дурацких вопросов, сформулировать которые для меня не проблема.

– Н... да. Кажется, я начинаю понимать, что это действительно для тебя не проблема.

Фостер хитро улыбнулся и продолжал:

– Ну вот... Когда Альда обнаружил, что Клод скупает акции наших потенциальных «клиентов», которых мы намеривались подержать за вымя, мы с Джеем как раз были у него и слышали, как он ругается и клянет все и вся. Мы бы могли быть и за пятнадцать километров от него и все равно бы слышали его яростные вопли. Тут он и сказал, что мы должны помочь Клоду отправиться в лучший мир, о котором мы все мечтаем, где улицы выложены хрусталем, а хорошенькие телки танцуют на них нагишом. И он объяснил нам в общих чертах, почему там заждались нашего старого Клода.

– И при этом ты подкинул ему еще пару дурацких вопросов, так?

– Один или два, не помню, – ухмыльнулся он. – И еще один или два, когда он послал меня за Токером к нему домой. К тому же я только что прочитал поучительную исповедь и завещание Токера, в котором подробно излагалось, как он стряпал липовый доклад, да почему, зачем, для кого и за сколько. Плюс... – Энди скосил на меня смышленые глаза и спросил, улыбнувшись: – Скотт, я могу продолжать до бесконечности, может быть, тебе достаточно доказательств? Если мало, то я продолжу. Но ты, кажется, собирался куда-то поехать в моей только что украденной «субару»?

Я поиграл ключом зажигания.

– Хорошо, считай, что ты меня убедил. Но не дай Бог меня там убьют. Я все равно вернусь и расправлюсь с тобой. Но, должен признаться, я являюсь тем белоснежкой, который не считает, что твое умственное развитие хромосомнее пиротехника, или как ты там его обозвал, закончилось в возрасте 11 лет. Во всяком случае, не совсем.

Он беззаботно рассмеялся.

– Нет, я точно буду гореть в аду.

– Будем гореть на пару, босс.

Ему это понравилось.

– Не знаю, почему я это тебе говорю, но удачи тебе, Энди-пиджачок. Надеюсь, ты выберешься.

Он показал свои белоснежные зубы.

– Я-то выберусь, будь спок. Может быть, даже успею прихватить с собой свою машину, если ты ее, конечно, оставишь, где условились.

Неожиданно он шагнул ко мне и протянул руку. И, что самое странное, я с удовольствием пожал ее. Черт знает, что Эндрю Фостер сделал в своей жизни, разве что никогда не стрелял в людей, но он был довольно симпатичным малым.

– Может быть, мне куда-нибудь тебя подбросить?

– Нет, если ты направляешься в Скоттсдейл, а я подозреваю, именно туда ты и направляешься. Мне в другую сторону, куда-нибудь к юго-западу от Финикса. Там легче раствориться во тьме. – Он опять ухмыльнулся. – Коты гуляют сами по себе, особенно черные.

Я направился к двери. Когда я выходил из его квартиры, он сидел за столом, потирая челюсть, и улыбался. Я надеялся, что не ошибся в нем и не добавил к двум-трем совершенным ошибкам новую.

С Хейден-стрит я свернул на Мак Довел-роуд и погнал на восток к Мезе. Через две или три мили справа показались два здания-близнеца, соединенные крытыми переходами на втором и четвертом этажах. Это был «Медигеник Госпитал».

Я медленно проехал мимо, осматривая окрестности и выбирая место для стоянки. Четвертый, то есть верхний этаж западного крыла являл собой длинный ряд окон: двенадцать комнат – шесть со стороны, выходящей на Мак Довел, и шесть с задней стороны. Девять комнат занимали пациенты, в остальных трех находилась комната для отдыха врачей, небольшой угловой кабинет главного хирурга и просторный, на 150 квадратных метров зал с перегородками, которые превращали его в трехкомнатные апартаменты председателя правления больницы доктора Филиппа Блисса. Именно там и видел Романеля Энди – в небольшой спальне Блисса. И мне предстояло всего лишь попасть туда. Ну, и выйти обратно. С Романелем. Или с тем, что от него останется.

Я развернулся, заехал на стоянку с западной стороны здания, свернул налево и медленно покатил к главному входу. Обе здоровенные двери из оплавленного в металл стекла, каждая метра два в ширину и около трех в высоту, были закрыты и надежно защищали вестибюль от сегодняшнего пекла градусов, наверное, около 41°С. Над дверями, прямо в бетонной стене ржавого цвета, были прикреплены в виде арки черные сверкающие на солнце буквы высотой не менее полуметра: «Аризона Медигеник Госпитал».

Где-то на этой самой стоянке тринадцать дней тому назад в Романеля стрелял ковбой Джей Гроудер, и сам Романель стрелял в Энди Фостера. Я проехал в дальний конец здания, оставив по левую сторону еще одну стоянку, наполовину забитую автомобилями, повернул вправо и поехал вдоль здания с задней стороны.

Пока все в порядке. По словам Энди, где-то здесь, на самом конце восточного крыла больницы «Медигеник», находится вход в помещение экстренной помощи, а сразу за ним, если верить Энди, должна быть кладовая, «куда на время сваливают жмуриков, пока не найдут для них постоянного места». Я понял, что это что-то вроде больничного морга. Обычно в этой маленькой комнате редко кто бывает, кроме трупов, так что для меня это был относительно безопасный вход в здание. Ну и, разумеется, выход для меня и моего груза, если до этого дойдет дело.

Припарковался я прямо напротив парочки неприметных деревянных дверей без всяких табличек, и за ними, должно быть, находились умершие пациенты. Я остановился, протиснувшись как можно левее, вплотную к высокой бетонной стене высотой метра три, и левое переднее крыло моей тачки едва не царапнуло один из белых знаков, запрещающих парковку.

При этом оставалось место около двух с половиной метров между моей красной жестянкой, вернее, жестянкой Энди, которую, как я надеялся, не вычислят, и входом в морг. Вполне достаточно, чтобы туда протиснулась еще одна машина, но, возможно, недостаточно для кареты скорой помощи. Впрочем, у меня не было желания думать о таких мелочах, и своих забот было по горло.

Я взял с сиденья свою широкополую шляпу и нахлобучил на голову. Потом вылез и, оставив машину незапертой, быстро зашагал к деревянным дверям. В полуметре над моей головой, наподобие прозрачных дефисов, всю заднюю стену здания подчеркивал длинный ряд стеклянных блоков. Откупорить простой запор было делом одной минуты, и дверь открылась внутрь. В лицо мне полыхнул холодный воздух, и я вступил в зябкий полумрак, прикрыв за собой дверь.

Я оказался в небольшой квадратной комнате, где не было лампочек, а слабый свет просачивался сквозь стеклянные блоки надо мной и позади меня. В левой стене, еле различимой в темноте, я увидел ряд металлических дверей с квадратный метр, все они были закрыты и находились на одном уровне со стеной. Наверное, холодильные отсеки для трупов, предположил я. Обстановку составляли четыре единственных прямоугольных металлических стола, на которых могло разместиться человеческое тело, впрочем, они были пустые, а вот на пятом действительно лежал кто-то, накрытый зеленой, похожей на простыню, тряпкой. Щиколотки и голые пятки этого типа выступали за край стола, к одной, между прочим, здоровенной ножище была привязана картонная табличка. Мне стало интересно, есть ли на ней фамилия, или просто написан номер. Или же загадочные слова, удостоверяющие новую личность, которую принимает человек, когда становится пациентом: «Желчный пузырь 1991... Почка 366... Пересаженное легкое 2».

Я направился к другой деревянной двери в дальней стене, потрогав на пути один из металлических столов. И про себя отметил, что его верхняя поверхность имела канавки, как у топчанов для вскрытия, и была чуть-чуть наклонена в одну сторону так, чтобы могла свободно стекать загустевшая, но все еще жидкая кровь.

Я уже прошел мимо стола с накрытым телом, потом вернулся, стащил тяжелое зеленое покрывало и, скатав его в объемистую кучку, одной рукой прижал к груди. Труп принадлежал, вернее, если в смерти все равны, когда-то принадлежал к мужскому полу. Это был старик, сморщенный, усохший, с восковой, испещренной царапинами и надрезами кожей. Его физиономия по каким-то неизвестным мне причинам была странным образом обесцвечена и имела бледно-розовый оттенок, напоминая выгоревший баклажан с застывшими человеческими чертами.

Я передернулся, уверив себя в том, что это было вызвано тяжелой холодной атмосферой морга. Но с этого жуткого момента вплоть до следующего, столь же страшного, я шагал легко и непринужденно, как на прогулке в парке. Деревянная дверь была открыта; я прошел коридором, освещенным флуоресцентными лампами, свернул направо, затем налево, оказавшись в другом коридорчике; быстро прошмыгнул мимо закрытой двери, ведущей в помещение скорой помощи, откуда какой-то голос – то ли мужской, то ли женский, просто голос, не имевший ни половой принадлежности, ни характерных признаков, – мычал что-то вроде: «Ох-а-а... ох-а-а...» Потом справа в стене, сразу за этой дверью, я увидел лифт, который искал. Судя по всему, именно он, или другой, ему подобный, доставил сюда совсем недавно старика с розовой физиономией.

Когда я нажимал кнопку лифта, показались две санитарки в белых халатах, которые направлялись в мою сторону, и их туфли на резиновом ходу поскрипывали на гладком полу. Но я уже был в кабине, смотрел, как на индикаторе меняются цифры – 2, 3, 4, – затем с шипением разъехались в стороны две половинки двери, и пока они на короткое время были открыты, мне оставалось сделать два шага вперед. Передо мной был длинный коридор, проходящий по всей ширине здания – с восточного конца восточного крыла до западной оконечности западного крыла. Мне предстоял путь туда, в западный конец коридора, на расстояние девяти с половиной миль.

Ну что ж, как говаривают китайские философы, дорога длиной в девять с половиной миль начинается с одного шага. Поэтому я сделал этот шаг, за ним второй... и остановился, да так неожиданно, что мои каблуки заскользили по полированному пластику. Я с трудом удержался на ногах и повыше приподнял прижатую к груди зеленую погребальную тряпицу, так что она частично закрыла мое лицо.

Из открытой двери впереди меня, из третьей, если считать от начала коридора, по мою правую руку, выкатился коротенький, пухленький, с голым черепом человечек в очках с роговой оправой, со стетоскопом на шее, который болтался на его груди между лацканами темно-коричневого строгого костюма. Этого человека я видел только во второй раз: первый раз он назвался мне доктором Робертом Симпсоном и сказал, что пришел позаботиться о своем добром приятеле Клоде Романеле. Иными словами, то был доктор Филипп Блисс, чью фотографию я недавно видел в кабинете Уистлера в редакции «Экспозе».

Если вид Блисса вызвал во мне всплеск адреналина, то следующее зрелище заставило его брызнуть струей. Ибо следующим зрелищем была огромная, необъятной ширины, сотканная из мышц туша Альды Чимаррона, выходившего из той же самой двери и сворачивавшего в мою сторону. Я инстинктивно присел, и скомканная зеленая простыня полностью прикрыла мое лицо, оставив только глаза, торчащие из-под шляпы, а моя правая рука упала, как будто собираясь подобрать что-то с пола. Но я тут же подтянул ее немного вверх, и мои пальцы обхватили рукоятку спрятанной под плащом пушки 38-го калибра.

Ни один из них не обратил на меня особого внимания – равнодушный взгляд в мою сторону, и оба вошли в следующую дверь навестить очередного больного. Воспользовавшись моментом, когда они входили в другую палату и оказались спиной ко мне, я выпрямился и со значительным ускорением направился к апартаментам Блисса, которые находились в самом конце коридора. Дверь была прикрыта, но ручка легко повернулась, и едва лишь дверь приоткрылась, я задержал ее и оглянулся.

Коридор был пуст. Чимаррон и Блисс все еще были во второй, от начала коридора комнате. Я достал из-за пояса свой «смит-и-вессон», испытав при этом тоскливое желание, чтобы вместо него оказался пистолет 22-го калибра с глушителем, который при выстреле не поставит на уши половину госпиталя.

Затем я сделал глубокий вдох, открыл дверь и вошел внутрь. Передо мной была большая комната с письменным столом напротив двери и двумя окнами за ним. Еще два окна были на правой от меня стене. Итак, это была угловая комната, или офис, где Блисс работал, давал интервью, вершил суд и просто отдыхал. Она отличалась богатым убранством: толстенный ковер царственно-синего цвета на полу, синие же, но более светлые диваны и несколько роскошных кресел; справа от стола у стены стояли три книжных шкафа с историями болезни. Слева от меня была открытая дверь, за которой просматривалась часть другой комнаты, очевидно, спальни. Еще дальше слева, рядом со стеной коридора, была еще одна слегка приоткрытая дверь. И вот за ней я увидел долговязого, тощего Джея Гроудера, то бишь ковбоя с мохнатыми усами, который, небрежно развалясь, сидел в светло-синем кресле.

Его «тыква» лежала на мягкой спинке, глаза были закрыты. Я не мог определить, был он вырублен, спал, или просто отдыхал. Я направил на него свой 38-й калибр и шагнул вперед, благо ковер заглушал шаги. Гроудер не шевельнулся. Подойдя к нему чуть ли не вплотную, я увидел, что его черные жесткие усы слегка пошевеливаются, а губы подрагивают в такт дыханию. Ковбой спал. Я осторожно обошел его, вытянув левую руку и удерживая приоткрытую дверь. Потом увидел пару стульев, кресло-каталку с широкими кожаными ремнями, свисавшими с него, затем конец кушетки или односпальной кровати и чьи-то ноги, торчавшие из-под зеленого халата. У подножия кровати, на красной четырехколесной тележке стоял какой-то аппарат или машина – металлический прямоугольный ящик приблизительно полметра шириной и сантиметров двадцать высотой с градуированным циферблатом на лицевой стороне, с электрическими проводами и двумя странной формы пластинами, на одном конце которых торчали два сдвоенных диска, на другом – двойная рукоятка.

Я, оставаясь на месте, подался вперед и только тогда увидел остальную часть лежавшего тела. Это был мужчина, который лежал на спине, вытянув руки по швам, его голова была откинута вправо, а лицо покоилось на белой подушке. Глаза у него были открыты и смотрели прямо перед собой, а губы с отвисшими уголками слегка раздвинуты. Несомненно, передо мной был Клод Романель, но я не мог сказать наверняка, жив он или мертв. Во всяком случае, выглядел он мертвым.

А если и был жив, его ничуть не насторожило мое появление. И вот здесь у меня возникла небольшая проблема. Если он мертвый, моя задача – любыми способами и как можно скорей выгребаться отсюда. Но если еще теплится жизнь в этой неподвижной массе, мне предстоит сматываться вместе с ним.

Итак, мне надо было войти в маленькую комнату и проверить у Романеля пульс, если таковой имел место. Если его нет, я рву когти; но если он есть, тогда мне придется – конечно, при условии, что ковбой будет продолжать спать здесь, – привести Романеля в чувство, прежде чем заняться делом, ради которого я сюда явился.

Хотя в принципе никакой проблемы не было. Строго говоря, единственная возможность заключалась в том, чтобы сию же минуту приложиться к черепу ковбоя и тем самым устранить его вероятное вмешательство. И все же я медлил и колебался. Этот вариант казался мне слишком... грязным. Вот именно: грязным. В самом деле, на что это будет похоже, если я вырублю его, когда он так мирно посапывает, а его губы и усы так трогательно пошевеливаются? Ну и что из того? Это я спросил у самого себя. Может, мне надо избавиться от своих предрассудков, если я хочу преуспеть в этом бизнесе. Я огляделся, увидел на журнальном столике парочку громоздких, будто высеченных их камня талмудов, каждый из которых содержал в себе полдюжины медицинских томов, взял один из них, взвесил в руке и прицелился в череп ковбоя прямо под обрез волосяного покрова.

Ну, никак невозможно жить дальше с сомнениями и предрассудками – от них надо избавляться. Все еще колеблясь, я взглянул на тело Романеля – или как еще там его назвать, – и он сам решил за меня эту проблему. Его глаза шевельнулись, причем у него шевельнулись только глаза – повернулись в мою сторону, затем остановились в положении, в котором он мог меня видеть. Но видел он меня или нет, это было неважно. Вздохнув с непритворным облегчением, я отвел руку с тяжелющей книженцией немного в сторону по короткой изящной траектории и с силой послал ее в голову ковбоя, туда, где заканчиваются волосы.

Звук был по-настоящему ужасный, как будто на пол шлепнулся большой арбуз, однако на первый взгляд череп не раскололся. Ковбой сник и обмяк, даже немного удобнее растянулся в кресле, и все. Он продолжал дышать, жесткие усы подрагивали, губы по-прежнему слегка смыкались и размыкались, когда через них с тихим хрипом проходил воздух.

Я бесшумно подскочил к кровати и опустился на колени. Его глаза следили за мной, но все еще оставались пустыми, как стеклянные фары. «Романель, – прошипел я. – Клод Романель, вы можете разговаривать?»

Его губы пошевелились. Я схватил его за грудки и, подложив руку под спину, привел его в сидячее положение. Он пытался что-то сказать, но смог издать только невнятные мурлыкающие звуки. С нижней губы стекала слюна, она прочерчивала блестящую полоску пенящейся влаги на подбородке и капала на его зеленый халат.

– Я Шелл Скотт, – снова сказал я. – Помните, вы наняли меня по телефону?

Он явно хотел со мной пообщаться, но из его мокрого рта выходили бессвязные звуки и ничего вразумительного. Поэтому я бросил попытки связаться с ним, поднял его и усадил в кресло-каталку. Широкие кожаные ремни были закреплены надежно – один к сиденью, другой к спинке кресла. За считанные секунды я обхватил нижним ремнем бедра Романеля, а верхним – грудь.

Потом я задрапировал его вместе с головой зеленой накидкой, которую держал все время при себе. Таким образом, оказалось закрытым не только его тело, но и большая часть каталки. Конечно, я не рассчитывал запудрить мозги тем, кто мог мне встретиться, чтобы они подумали, будто я везу корзину с бельем или пищевые отходы, но, по крайней мере, это поможет на какое-то время скрыть, что или кого я волоку по больничному коридору.

Я выкатил Романеля из комнаты мимо ковбоя, у которого по-прежнему был вид крепко спящего человека, затем подкатил коляску к двери, ведущей в коридор, широко распахнул ее и выглянул наружу. В коридоре никого не было.

Я не имел никакого представления о том, сколько прошло времени с тех пор, как я проскочил мимо Блисса и Чимаррона. Пять минут? Больше? Меньше? Возможно, что они закончили свои дела в той комнате и перешли в последнюю. Впрочем, это неважно: назад хода у меня нет.

Поэтому я выкатил кресло в сверкающий лаком и чистотой коридор и, набирая скорость, помчался вперед мелкой рысью, держась за ручки позади болтающейся, прикрытой тканью головы Романеля, чтобы капризная телега не врезалась в стену и не перевернулась. Кресла-каталки не рассчитаны на перевозки со скоростью одна миля в час, а управление ими требует так много внимания, что сначала я заметил доктора Блисса только краешком глаза, когда тот вышел из последней комнаты по левую сторону от меня в конце коридора.

К тому моменту, как я его увидел, нас разделяло не более четырех метров, и я обошел его справа и помчался к лифту, успев бросить взгляд в комнату за его спиной. Как раз в это время Альда Чимаррон поднимался со стула, на котором, очевидно, отдыхала эта масса весом в тону или около того, состоящая из мышц и костей, ожидая, пока Блисс закончит там свои дела. Чимаррон не смотрел в мою сторону, и я молнией пролетел мимо. Но понимал, что это временная ситуация.

Дело в том, что когда я увидел Блисса, он тоже увидел меня, и спустя краткое мгновение потрясенного молчания, потребовавшегося ему, чтобы въехать в происходящее и понять, что глаза его не обманывают, он испустил высокий, но чрезвычайно пронзительный вопль, который, вероятно, долетел аж до самого морга, и, безусловно, информировал Чимаррона о том, что происходит нечто невероятное и неприятное.

А вопил он примерно следующее: «Господи Боже ты мой, это Скотт... это Шелл Скотт... Альда, это клянусь Господом... это Шелл Скотт там, в этом дурацком коридоре, и он...»

Остального я не слышал. Вернее, слышал, но не понял, так как был увлечен тем, что пытался затормозить перед лифтом. Ведь я совершил бешеную, спринтерскую гонку, скользя и лавируя на гладком полу, влекомый вперед массой коляски и плюс к тому немалым весом Романеля. Будь все проклято, успел подумать я какой-то, уже не принадлежавшей мне частью мозга, если до сего момента мне удалось сохранить жизнь своему покалеченному клиенту, а тут, не приведи Господи, каталка врежется в дверь и убьет его.

Но я сумел затормозить без аварии, только слегка стукнул колесами о закрытую дверь. Голова Романеля под покрывалом качнулась вперед, затем назад, я впервые услышал звуки, которые он издавал, и понял, что он издавал их в продолжение всего бегства. Это были еще не слова, а только звуки, но в них не было ни радости, ни довольства. Хотя вряд ли можно было ругать за это мужика: я его привязал, набросил на голову тряпку и погнал вперед, как водитель такси в Мексико-Сити.

Но у меня не было времени вслушиваться в то, что бормотал Романель. Я ткнул пальцем кнопку «Вниз», чтобы спустить лифт, затем круто развернулся и подскочил к открытому, но пока еще пустому дверному проему последней комнаты, снова миновав доктора Блисса и не обратив на него ни малейшего внимания. Блисс меня не интересовал, несмотря на то, что он был хирург и наверняка имел при себе парочку скальпелей. Беспокоил меня тот парень, который слышал вопль доктора насчет «Шелла Скотта», и он должен был вот-вот вывалиться в коридор, как бетономешалка, как снежный обвал, как вторая, наиболее мощная и опасная часть землетрясения, как...

Нет, не «вот-вот», а уже сейчас. Он уже появился. И вид его действительно был ужасен. Он уже качнулся вперед, готовый раздавить что-нибудь всмятку, вытянув руки и скрючив пальцы – вот в каком виде он нарисовался в коридоре. Его губы были отведены назад, обнажая большие квадратные зубы, которые двигались, как жернова и скрипели. Увидев его, вы бы тоже поняли, что он рассержен не на шутку, что он просто рассвирепел. И у меня не было никаких сомнений относительно причины его свирепости.

Но все в этот шумный, грохочущий, суматошный момент складывалось для меня почти идеально. Поскольку, проносясь мимо вопившего Блисса и приближаясь к двери, я отвел назад правую руку, сжал кулак, превратив его в почти смертоносное оружие, когда из дверного проема выплывала туча под названием Альда Чимаррон, я уже начал выбрасывать этот кулак вперед, а когда Чимаррон двинулся на меня через разделявшее нас пространство, мое оружие стартовало ему навстречу. Такое случается, когда блестящие ученые отправляют космический корабль в математически выбранную точку в пространстве, куда несколько лет спустя прибудет новая планета и даст себя сфотографировать, иными словами, одна дуга пересекается с другой в безбрежном пространстве с обалденной точностью. Примерно так, только в нашем случае это произошло мгновенно. Вот именно, практически мгновенно.

И здесь я должен признать, что Альда Чимаррон обладал молниеносными рефлексами. Он увидел меня сразу, как только вышел через открытую дверь, рыча, пыхтя и скрипя зубами. Он, конечно, искал меня, и я оказался тут как тут, так что удивительного в том ничего не было. Но, кроме того, он увидел мой уже запущенный смертоносный кулак, рассекавший воздух, и когда ему было совершенно невозможно полностью уклониться от него, он сумел молниеносным движением убрать голову в сторону и на достаточное расстояние, чтобы мой кулак не обрушился на всю его пасть, включая губы и зубы и, возможно, челюсти с деснами. Вместо этого костяшки моих сжатых в кулак пальцев впечатались в его массивную челюсть, высоковольтная дуга моей стремительной руки вместе с предплечьем пересеклась с неровно подрагивающей траекторией его челюсти с точностью космического корабля, прибывающего к месту встречи с планетой, и я не смог бы сделать более точного расчета, имея даже под рукой компьютер и миллиметровку.

В момент встречи моего страшного кулака с его слоновьей челюстью раздался такой жуткий хруст, что от него стало больно в ушах, он был даже громче и смачнее, чем звук, который издала черепушка ковбоя, когда я приложился к ней корешком книги. Я уже не сомневался, что как бы ни был крепок и вынослив Чимаррон, этот мощный удар уложил его налолго.

Но и мне он тоже не принес особой радости. Я почувствовал себя так, будто у меня взорвался кулак, и осколки костей брызнули струей от моих пальцев, через кисть и локоть, прямо в плечо; мне показалось, что в мою руку вначале впрыснули бензин, растянули все суставы и затем подожгли. Стартовая скорость, которую имел Чимаррон при выходе из комнаты, в сочетании с его огромной массой заставила его двигаться приблизительно в том же направлении, в каком он двигался в момент старта, то есть он стремительно мчался в коридор по косой траектории, а после удара она стала еще круче и к этому добавилось вихревое, винтообразное движение всего тела.

Я даже не видел, как он ударился в стену, потому что сразу развернулся лицом к двойной двери в конце коридора. Она все еще была раскрыта, но я знал, что лифт приближается, что он совсем близко, поскольку я нажал на кнопку. Но нажал ли? Конечно... Из бокового коридора послышались шлепающие звуки – чьи-то шаги. Человека мне не было видно, но не иначе, это был доктор Блисс, удирающий с места происшествия. Пока у меня полный порядок: один в ауте, другой смылся. Но и мне пора рвать когти.

Я сделал мощный бросок к лифту – неужели я все-таки не нажал эту долбаную кнопку? – и тут же одна моя нога застыла в воздухе. Я бы не остановился, если бы что-то не держало меня сзади за плащ и рубашку, и это «что-то» сдавило мне шею моим же воротником и выдавило из меня гортанно-клокочущее «Гх-а-а!» Странно, но в поле моего зрения не было ничего, что могло бы сотворить такое. Да, это действительно было странно.

Я знал, что в коридоре никого не было за исключением Блисса, Чимаррона и меня. Блисс исчез, Чимаррон по моим расчетам, валяется у стены и, наверное, постанывает. Остался я. Но ведь не сам же я проделал этот трюк. Мне стало почти жутко. Ситуация была невероятной, невозможной и поэтому очень жуткой. Еще более невероятное заключалось в том, что схватив меня за шиворот, «оно» в тот же миг взялось за меня по-настоящему. Я должен доложить вам следующее: когда с тобой происходит что-то, что, ну, никак происходить не может, ты начинаешь сомневаться в себе самом. На ум приходят мысли о неземных силах и прочих призраках. И тебе кажется – как в кошмарном сне, – будто вот-вот, сию же минуту, гороподобный Потрошитель Яиц скушает тебя на закуску. Между тем это «нечто» продолжало выдавливать из меня потроха, поворачивать к себе, и, наконец, я увидел...

Нет, ребята, это уже слишком, подумал я.

Если я нанес мощнейший удар в челюсть Альды Чимаррона и вырубил его абсолютно, если он сейчас лежит бесчувственный на полу, то кто же этот огромный тип? Кто этот жлоб с закатанными толстенными губами и торчащими под ними большими квадратными зубами, который двигается, пыхтит и рычит? Который намотал на одну руку всю мою одежду, а другую – громадный, крупногабаритный металлический молот наподобие ручных придатков у монстров в фильмах-ужасах, – нацелил в мою переносицу?

Впрочем, мне было недосуг разбираться, кто или что это. Ясно было одно: «оно» хочет меня прикончить. В моменты великих опасностей, например, таких как смерть, мозг начинает пахать, как компьютер. И в моей голове, будто сверкающие молнии, заметались, отскакивая друг от друга, миллиарды мыслей. Я спокойно выбрал из этих миллиардов молний парочку, которая показалась мне ближе других к истине. Итак, это чудовище, чем или кем бы оно ни было и откуда бы оно не появилось, несомненно принадлежало к мужскому роду. Даже в созвездии Арктур самки не могли быть столь отвратительны. Следовательно, у этого монстра должно быть как минимум одно яйцо, но скорее всего два. Хотя на его родине эти принадлежности, возможно, называют по-другому: «флипсы» или «коксы». Но как бы они не назывались, яйца представляют собой исключительно и даже восхитительно чувствительные инструменты, что может на целой стопке библий подтвердить мужик, которому хоть раз попадало по этим орешкам.

Короче говоря, этот придурок – я уже окончательно убедился, что это придурок – погрузил свою правую клешню в мои одежды, намотав их вокруг моей шеи, и левую уже послал в середину моей физиономии. И если ничто не остановит начавшийся процесс, этот крупногабаритный молот вот-вот расплющит мне лоб, под которым мечутся мои ошалелые от страха глаза. Но этот парень также находился в неудобном положении – почти на корточках; ноги широко расставлены и согнуты в коленях, отчего он был похож на большую и толстую перевернутую вилочковую кость индейки или на целую ободранную индейку, если ее поставить на голову и заставить хлопать костлявыми крыльями. Словом, я знал, что мне делать. Более того, у меня не возникло ни малейшего сомнения или приступа совести относительно того, чтобы нанести запрещенный удар. Молился я только об одном – чтобы мне предоставилась такая возможность.

Как бы то ни было, я пригнулся так, чтобы этот мощный снаряд только задел меня по черепушке, потом выпрямился с такой резкостью, что хватка, стиснувшая мне шею, ослабла, и наконец я левой ногой сделал полшага вперед, а правую выбросил вперед и вверх, послав ее по научно рассчитанной траектории, которая будет понятна ученым или профессиональным футболистам, и с неподражаемой точностью угодил в самую середину его вилочковой кости.

Это вывело его из строя и, возможно, более того. Мастодонт широко раскрыл свою пасть и извлек из нее негодующий звук, который я даже не буду пытаться описывать. Его широкое лицо стало походить на то, которое я видел у мертвого старикана в подвале. Он пригнулся и принял позу, характерную для голых девиц на картинках, когда они, чуть склонившись, стыдливо прикрывают свое бесценное сокровище.

Он медленно опускался вниз, когда я услышал, как позади открылись двери лифта. Теперь я не сомневался, что нажал кнопку. Я сделал пируэт, подскочил к каталке и втиснул ее вместе с Романелем в кабину, одновременно ткнув пальцем в кнопку первого этажа. А когда двери закрывались, я увидел, что этот тип стоит на коленях, упершись руками в полированный пол.

Больше никого не было видно. И не было никакого Альды Чимаррона, валявшегося, как куча дерьма, на полу у самой стены. Выходит тот, кто в тот момент пытался подняться с пола, широко расставив свои неестественно огромные ручищи, и был Альда...

Ну уж нет, подумал я, насчет подняться – это дудки.

Даже Альда Чимаррон не мог обладать чугунной челюстью и бронированными яйцами. Для этого надо быть монстром, в котором нет ничего человеческого. Я имею в виду, чтобы бодренько вскочить и резво побежать за мной и схватить меня и расплющить. Неужели это все-таки Чимаррон? Альда? Эта мысль не давала мне покоя, пока лифт опускался. И даже после того.

И тем не менее это был Чимаррон. А если так, схватку нельзя было считать выигранной. Если есть другие способы перехватить меня внизу, он ими воспользуется и не станет дожидаться лифта. Разумеется, для этого ему пришлось бы подпрыгнуть и всем своим весом проломить три этажа: 4, 3, 2, 1... Словом, я начал сомневаться в своей неуязвимости. Или почти сомневаться.

Двери лифта растворились, и я выскочил из кабины, толкая перед собой каталку. Я снова заметил, что Клод Романель, или то, что находилось под погребальным покровом, болтает своей головой и издает невнятное горестное бормотание. Но даже если бы я его понял, времени на ответы у меня все равно не было. Мы лихо сделали последний поворот, я забуксовал и с трудом затормозил перед открытой деревянной дверью морга, впрочем, она не была открыта. Открытой ее оставил я, но теперь она была закрыта. Почему ее закрыли, удивился я, и кто это сделал? Если ее запер тот придурок, мои неприятности еще не кончались.

Однако дверь легко открылась, и когда я набрал в легкие больше воздуха, чтобы влететь внутрь и взять последний рубеж, послышалось «шлеп-шлеп» – быстрые шаги, похожие на легкий топот доктора Блисса, который я слышал наверху. Нет... Теперь это уже был не легкий топот, это были глухие звуки вроде «бум-бум» или «бом-бом», то есть совсем даже не топот ног, а грохот падающих деревьев.

М-да. Я чуть повернул голову вправо и увидел его. Пока еще далеко – в дальнем, или западном, конце коридора восточного крыла. В общем, где-то там – я не мог определить точно. Восток то был или запад – с тем же успехом это мог быть север или юг, – короче, где бы это ни происходило, в подвале находился Альда Чимаррон. Он явно спешил, немного нагнувшись вперед, может быть, чуточку прихрамывая – «бум-бум» или «бом-бом», – но он неуклонно приближался, надвигался на меня как разъяренный локомотив, скрежеща всеми своими железяками.

Не будь я взрослым человеком, я бы наверное закричал. Ужасное разочарование постигает человека, когда он все свое мастерство вкладывает в выстрел и обнаруживает, что в стволе был холостой патрон. Или же старается, старается, старается и ничего у него не выходит. Никто еще не говорил никому: «Если в конечном счете ты ничего не добьешься...» Потому что на пути к большому успеху человек должен иногда испытывать маленькие радости, иначе какой смысл творить добро?

Конечно, я не зациклился на этих размышлениях и не стал жевать сопли. Я настолько быстро втолкнул Романеля в морг, что наш пробег повысил температуру в помещении, наверное, на два градуса, затем, едва не выбив двойные двери, вылетел наружу. И еще до того, как я добежал до красного «субару» – по крайней мере жестянка стояла там, где я ее оставил, – я понял, что совершил глупость. К счастью только одну, но и одной часто бывает более чем достаточно.

В то время это было здравым решением – поставить машину левой стороной как можно ближе к бетонной стене, чтобы оставить место для проезда других автомобилей. Но теперь это означало, что я не смогу забраться в нее с левой стороны: мне придется воспользоваться той же дверцей, через которую я засуну Романеля... если, конечно, дело дойдет до этого.

Поэтому я остановился у машины, распахнул дверцу и сорвал зеленое покрывало с Романеля и его коляски. Черт, эти проклятые ремни... Надо скорее снять их. «Бум-бом». Очень близко, совсем близко. Отцепив ремни, я схватил Романеля за руки и – «бом-бум» – буркнул: «Извини, старина». В тот же момент зашвырнул его в машину. Не успел мой клиент хлопнуться на сиденье, я уже разворачивался, сжимая в левой руке свой «смит-и-вессон» 38-го калибра. И вслед за этим раздалось «Ба-бах!»

Да, сразу после этого: то есть я разворачивался не совсем шустро. Чимаррон стоял в открытом дверном проеме в дальнем конце морга. Его фигура была хорошо видна в свете флуоресцентных ламп. Судя по звуку, он стрелял не из своей пушки 22-го калибра, а скорее из «магнума-357». Пуля прошла через открытую дверь, перед которой он стоял, через сумрачное пространство морга, вышла через широкую двойную дверь, из которой только что выскочил я, и чмокнула меня в правый бок, чуть выше большой берцовой кости, потом вонзилась в машину за моей спиной с треском раздираемого металла.

Я был уверен, что пуля слегка задела меня и не принесла особых разрушений, но все равно меня отбросило к машине, и моя спина произвела грохот, в сравнении с которым выстрел был звуком детского поцелуя. Я вскинул свой 38-й и два раза выстрелил в Чимаррона. Его туша еще какую-то долю секунды торчала в проеме, затем исчезла из поля моего зрения.

Я буквально нырнул в машину, навалившись на Романеля и по дороге потоптав ему ноги. Извлекая из кармана ключи, я произнес, на тот случай, если у него было хотя бы смутное представление о том, что здесь происходит: «Извини, старина. По-нормальному я извинюсь позже, если будет это „позже“. А пока придется потерпеть, старина».

Я вставил ключ зажигания, но прежде чем повернуть его, наклонился вправо – разумеется, слегка помяв при этом Романеля, – еще два раза пальнул в ту дальнюю дверь, затем включил двигатель и рванул с места, чиркнув шинами по асфальту, с такой скоростью, что правая дверца «субару» захлопнулась сама по себе.

Я вдавил педаль до упора, как выражаются гонщики, чудом избежав нескольких столкновений на западной стоянке и вырвался на Мак Довел-роуд. Мои пальцы нащупали рваные дырки в пальто, в рубашке и приличное отверстие в правом боку. Рана в принципе была неглубокая и не опасная, но уже начинала болеть. По бедру текло что-то теплое и липкое – не иначе, как подогретая кровь. Кроме того, где-то в самом основании черепа у меня было неприятное и какое-то сосущее ощущение, а спину ласкал щекочущий холодок. Дело в том, что я вспомнил Альду Чимаррона, который получил удар кузнечным молотом и не вырубился, затем свалился на пол, но поднялся до неприличия быстро, затем хромал за мной следом по всему коридору. Я знал, я был абсолютно уверен, что он не сможет погнаться за вами, схватиться за бампер и швырнуть нас вместе с машиной на обочину. И все-таки...

Поэтому я гнал на всех парах, следуя совету старого мудрого философа-негра – тогда он был негром, до того, как Национальная Ассоциация Помощи Цветным Народам переименовала его в чернокожего – Сэчела Пейджа, который сказал: «Не оглядывайся назад: возможно, за тобой что-нибудь гонится».

Глава 17

Через пять минут бесплодных попыток найти общий язык с Клодом Романелем, я примирился с тем фактом, что в нем больше было от растительного, нежели от человеческого мира, по крайней мере, на данный момент, если не навсегда; сел за телефон и набрал по прямой связи Голливуд, Калифорнию, отель «Спартанец», комнату 214 – апартаменты доктора Пола Энсона по соседству с моим жилищем. По четвергам Пол работал только полдня, может быть, он уже дома.

Мы с моим клиентом оказались в поистине вшивом мотеле на окраине Темпа в нескольких милях к югу от Скоттсдейла. Оглянувшись назад, я констатировал полное отсутствие Альды Чимаррона, полицейских машин, признаков преследования. Еще раз убедившись, что на хвосте «субару» никто не висит, я загреб в первый мотель, где были свободные места. Машину припарковал перед мотелем и затащил Романеля в комнату, приняв все меры предосторожности, чтобы никто этого не заметил. Поверхностную рану в боку временно замотал полотенцем, спрятав его под пояс, и если не считать легкого жжения, она меня не беспокоила и не затрудняла движения. Синяя куртка, белая рубашка и штаны, конечно, пришли в негодность, поскольку были порваны и испачканы кровью. Зато я мог считать, что мы с Романелем на какое-то время находились в безопасности, но что будет потом?

Во всяком случае, с телефонным звонком мне повезло. Пол был у себя – не завернул ни в свой клуб, ни в бар, ни в женский будуар по пути с работы домой. Не совсем обычно для 1.30 дня по аризонскому времени, что соответствует полудню в Калифорнии.

Когда Пол ответил, я назвал себя и перешел прямо к делу, игнорировав его «Привет!» и «Какого черта ты делаешь в этой пустыне?»

Когда я закончил, он сказал:

– Значит, твой осведомитель говорит, что эти подонки пропустили через его голову электричество?

– Так он утверждает.

– Опиши еще раз аппарат с циферблатом и странными пластинами.

Я рассказал Полу все, что запомнил, и этого было немного, потому что в те минуты меня больше заботил Романель и то, каким образом вытащить его – и себя заодно – из больницы. Но Пол заметил:

– Все правильно. Эта штуковина на красном столе – она, кстати, называется тележкой скорой помощи – похожа на дефибриллятор. Тем более, что у других аппаратов нет таких пластин.

– Эту штуку применяют в больницах, когда у кого-нибудь останавливается мотор?

– Именно. Эти пластины прикладывают к груди по обе стороны сердца, нажимают кнопку на рукоятке и посылают ток от одной пластины на другую, через сердце, чтобы встряхнуть его и вернуть к жизни. Вот так эта штука работает. Но, судя по твоим словам, они прикладывали пластины к голове твоего приятеля. Это невероятно и к тому же очень опасно... – Он помолчал и прибавил: – Немногие госпитали имеют аппаратуру для ЭКТ или электроконвульсивной терапии, как иногда называют электрошок. Но почти в любом есть дефибрилляторы, которые используют в критических ситуациях для сердечников. Но применять дефибриллятор таким образом... Это не укладывается у меня в голове. Сила тока всего несколько миллиампер, однако в неумелых руках он может искалечить человека, даже убить его, все эти нежные нейроны, синапсы и хрупкие извилины в мозге разрушаются как стекло, когда в него попадает крикетный шар. Если они действительно это сделали... хотя у меня уже нет в этом сомнений, Шелл. Ты говоришь, что этот человек в сознании, но не может разговаривать: издает неразборчивые звуки. Пытается что-то сказать, но у него не получается. Верно?

– Верно. Что-то вроде того. Он смотрит на меня, шевелит губами, кивает головой. Но и только.

– Он может ходить?

– Я не уверен. Я поставил его здесь на ноги, и он некоторое время простоял. Больше мы ничего не добились. Может, есть какой-нибудь доктор, который мог... ну хотя бы попытаться? Хоть что-нибудь сделать? По-моему, в нынешнем состоянии Романель не может ни есть, ни пить.

– Да, есть такой, Шелл, и живет он в Скоттсдейле. Пока мы с тобой беседовали, я тут посмотрел записную книжку. Нет никакой гарантии, что он поможет, но уж если кто и сможет, так это только Барри Мидленд. Барри – особый случай. Прекрасный, потрясающий специалист по ортомолекулярной медицине и в то же время гомеопат. Великолепно разбирается в разных областях нетрадиционной медицины. Его считают белой вороной и часто ругают, особенно наиболее консервативные коллеги, но он очень и очень хорош как врач. К тому же он мне многим обязан. Может быть, это звучит не совсем тактично, – в этом месте он сделал короткую паузу, – но если я его уговорю помочь тебе, дружище, мы с ним будем квиты, а мне будешь обязан ты.

– Заметано.

– Вот его номер. Записывай. – Он продиктовал мне цифры и сказал: – Подожди двадцать минут после нашего разговора, потом звони ему. А я тем временем подготовлю почву. Гарантий никаких, но думаю, Барри сделает все, что в его силах.

– Я надеюсь. Спасибо, Пол. Кстати, насчет услуг: возможно, тебе будет интересно услышать, что Кей, та очаровательная дама, которая так нелюбезно обошлась с тобой в моей квартире, сделала это не со зла?

– То есть?

– Дело в том, что она только хотела разнюхать насчет того, чем я занимаюсь, выудить информацию насчет моей работы с одним клиентом. Это было задание от одной лавочки, на которую она работает, под названием «Экспозе Инк». И, между прочим, она получала значительно больше, чем по моему разумению я ей давал.

Пол расхохотался.

– Выходит, она вынюхивала нюхача, играла в твою игру?

– Ну... наверное, можно сказать так. Тянула на себя мое одеяло. А мне это не очень понравилось.

– Тогда получается, что эта прелестная Кей Денвер в самом деле воспылала ко мне страстью, как я и предполагал, и щелкнула меня по носу, чтобы обмануть обманщика. Так что теперь она, возможно, кусает себе локти и раскаивается...

– Наверняка, – сказал я, не задумываясь. – Вот я и подумал: дай-ка окажу Полу маленькую услугу и помогу ему справиться с разрушительным чувством неполноценности. Кстати, ее фамилия не Денвер, а Дарк. Кей Дарк.

– Вот как? Ну что же, старик, я оценю твою информацию. Кроме шуток. О'кей, сейчас звоню Барри и подготовлю для тебя почву.

Положив трубку, я выждал десять минут и позвонил по номеру, который дал мне Пол. Секретарша сразу соединила меня с доктором Мидлендом. Говорил он быстро, коротко, по-деловому. Он сказал, что его старый друг доктор Энсон объяснил ему ситуацию и он согласен помочь, если сможет. Задал мне три вопроса о состоянии и внешнем виде Романеля, потом спросил, где мы находимся. Я назвал ему адрес мотеля. Он добавил, что ему надо посмотреть одного пациента у себя в кабинете, но минут через тридцать-сорок он будет в мотеле. Прибыл он через тридцать пять.

Когда в дверь негромко постучали, я приоткрыл ее и увидел мужчину в строгом коричневом костюме с черным медицинским чемоданчиком и свертком, в котором были тонкие металлические трубки. Я открыл дверь и отступил в сторону, пропуская гостя.

Он мельком взглянул на револьвер в моей руке и тут же забыл о нем, ища глазами больного.

– Я доктор Мидленд, – представился он. – А вы мистер Скотт?

– Точно.

Доктор был молодой – я имею в виду для специалиста, которого так расхваливал Пол. Мне показалось, что ему лет тридцать пять. Он был худой, около метра шестидесяти ростом и килограммов шестьдесят весом, с копной темно-каштановых волос. Но вид у него был профессиональный, что дополнялось проницательными карими глазами, прикрытыми очками без оправы.

Он спросил, глядя на меня:

– Что с вами случилось? Это на вас пятна крови?

Он кивнул при этом на мой правый бок. Я снял куртку, демонстрируя красные подтеки на рубашке и штанах.

– Угу, – сказал я. – Это кровь, но у меня остался практически полный бак. Со мной все в порядке, кровотечение прекратилось. – И я показал пальцем на Романеля. – А вот пациент.

Доктор Мидленд скосил голову на одно плечо, очевидно, заметив дырки в моей рубашке.

– Это случилось в связи с... с тем, что произошло с пациентом?

– Вот именно, – ответил я. – Доктор Энсон, наверное, упомянул, что пациента зовут Клод Романель. Он нанял меня для одного дела, которое я еще не закончил. Когда я разыскал мистера Романеля, мне пришлось приложить усилие, чтобы забрать его от людей, которые обработали его вот таким образом.

– Гм... Вашу рану я посмотрю позже.

Он подошел к стулу, на котором сидел Романель, поставил свой чемоданчик на пол и открыл его. Следующие две минуты доктор занимался пациентом, время от времени обращаясь ко мне, но ни разу не взглянув на меня. Он измерил Романелю температуру, потом обмотал его предплечье манжетой для измерения кровяного давления и начал закачивать воздух маленькой грушей. После чего стетоскопом послушал его сердце и легкие.

А я наконец сунул свой «смит-и-вессон» назад в кобуру и сказал:

– Большое спасибо вам, доктор, за то, что вы пришли. Разумеется, я заплачу...

– Ничего вы мне не заплатите. Я не стал бы делать это за деньги.

Произнеся эти слова, он спрятал прибор для измерения давления и стетоскоп в свой чемоданчик и достал те штуки, которые я принял за металлические трубочки. За считанные секунды он соорудил из них треногу метра полтора высотой с выступающим крючком на самом верху. Когда он подвесил к крючку пластиковый мешочек с жидкостью янтарного цвета, я узнал аппарат, какие часто видел в больницах и которые служат для перекачивания жидкости в иглу, воткнутую в руку больного.

Доктор Мидленд протер смоченной спиртом ватой левую руку Романеля и, извлекая из стеклянной пробирки иглу для подкожного вливания, заметил:

– Температура и кровяное давление мистера Романеля ниже нормы, но ничего серьезного. Хотя отделали его ужасно.

– По-моему, они едва не прикончили его. Я думал, он на последнем издыхании, когда...

В первый раз с того момента, как он занялся своим пациентом, доктор Мидленд посмотрел на меня. И это был не просто взгляд, а взгляд пристальный. Покачивая головой и не спуская с меня горящих глаз, он быстро заговорил:

– Мистер Романель скоро поправится, мистер Скотт. У него ничего серьезного. Он получил физические и неврологические травмы, но, к счастью, не произошло никаких необратимых изменений. Очень скоро он придет в норму.

Он почти выплюнул в меня эти слова, и его карие глаза делались все темнее в продолжение этой речи. Вот тогда-то я понял, что Барри Мидленд – не просто знающий врач, но чертовски хороший врач, и все такое прочее, о чем говорил мне Пол Энсон.

Мне следовало хорошенько подумать, прежде чем соваться со своим комментарием по поводу состояния Романеля. Ведь сам Пол, бывший здесь в Аризоне, в Маунтин Шэдоуз Ризорт в связи с одним серьезным случаем, сказал мне очень важную вещь, о которой я совершенно позабыл. Каждый человек, даже здоровый, во многом зависит от мнения, даже невысказанного, окружающих его людей. Но человек больной, так сказать, «пациент», особенно находящийся в обезличенной больничной обстановке, изолированный от мира, ослабленный, лишенный сопротивляемости хирургическим и прочим вмешательствам, становится сверхвнушаемым. Заставьте его поверить, что ему будет лучше, и у него появятся шансы; но убедите его, что надежды мало, что у него болезнь, именуемая «неизлечимой», то есть что лечащий его меднолобый врач ни черта не смыслит в своем деле, – и он наверняка окочурится раньше срока, что блестящим образом подтвердит преступный диагноз.

Но больше всего меня поразило в словах Пола в прошлый раз – между прочим, тогда я был этим самым пациентом – то, что даже будучи без сознания, в сонном состоянии или в глубокой коме, пациент слышит все – все вздохи, «охи» и «ахи», наподобие «Черт, посмотри-ка на эту гадость рядом с его печенью», «У моего приятеля было то же самое, и он умер через три дня, бедолага» или «Я думал, что он уже скопытился». Может быть, его сознание и не слышит эти слова, но какая-то постоянно бодрствующая часть его внутреннего "я" фиксирует их более полно и более точно, нежели электронная память, и нередко происходит утечка этой информации в сознание, производя поистине разрушительное действие. То же самое происходит, когда комментарии делает такой врач, как Барри Мидленд, но эффект при этом получается просто волшебный.

Я с возрастающим интересом наблюдал, как доктор Мидленд вталкивает иглу в вену на руке Романеля, убирает зажим с пластиковой трубочки и регулирует струйку жидкости.

– Вы можете сказать мне, доктор, что это за жидкость? – поинтересовался я.

– Разумеется. – Он снова взглянул на меня и почти улыбнулся. – Я не из тех эскулапов, которые полагают, что больному пойдет на пользу, если он будет в неведении относительно магических манипуляций своего врача. – В этом месте он улыбнулся по-настоящему. – Я велел своей медсестре приготовить раствор № 4 заранее. Основой его служит обычная лактированная инъекция Рингера – главным образом вода и электролиты, к сожалению, остальные компоненты малоэффективны. Я считаю, что введение жидкостей в кровеносную систему больного – это лучший из имеющихся способов обеспечить питательную поддержку, чтобы восстановить его энергию, укрепить лимфатические узлы, нервные окончания и клетки, помочь ему подняться на нога.

– Вы все больше впечатляете меня, док... доктор.

– Пусть будет «док», мистер Скотт. – Он дотронулся пальцем до мешочка с раствором № 4. – Первым делом – и это самое важное – я добавил к этой настойке Рингера несколько граммов бессульфитного аскорбата, то есть витамин С, пригодный для внутривенного вливания. Во всех случаях инфекции, токсемии, шока, физического увечья или травмы, например, при хирургических операциях, врач должен давать больному аскорбат, хотя бы в больших оральных дозах, но предпочтительнее в виде внутривенного вливания, если состояние тяжелое или прогноз неутешителен.

– Аскорбат. Не слишком ли мудреное словечко для элементарного, всем известного витамина С? – спросил я, подмигнув Мидленду.

– Вы хотели сказать, элементарного, всем известного, волшебного витамина С. Его прием должен быть самым повседневным делом, особенно в больницах и хирургических отделениях. Как это ни печально, большинство врачей просто-напросто игнорируют это исключительно эффективное и безвредное лекарство, хотя их пренебрежение часто приводит к затяжке болезни или даже к смерти пациента.

– К смерти пациента? Не слишком ли сильно сказано, док? Вы не перехлестываете?

– Нисколько. – Он сердито посмотрел на меня, точно так же, как минуту назад. – Любой врач, но прежде всего любой хирург или онколог, который не прописывает аскорбат своему, как говорят, «гипоаскорбомичному» больному, должен считаться виновным – и он действительно виновен – в преступной небрежности и медицинском невежестве.

– Пол говорил мне, что вы – особый случай, – заметил я.

– Но я начинаю подозревать, что он не сказал и половины правды. – Я усмехнулся, а доктор снова подарил мне улыбку.

– Что еще имеется в этой похлебке? – спросил я. – Разжиженные ребрышки с картофелем?

– Не совсем. Еще есть кальций и калий, плюс приправа из цинка и магния, главным образом в виде оротатов и аспаратов. Витамин А в эмульсии, летрил, небольшое количество диметилсульфоксида или ДМС. Мы подпитаем нервные комплексы, поддержим иммунную систему, восстановим электролитический баланс, нарушенный грубым и чрезмерным электрическим вмешательством.

Объясняя всю эту кухню, Мидленд приготовил другой шприц для подкожного вливания, наполнил его раствором из двух разных пузырьков, затем вставил в него новую стерильную иглу. Но он вонзил ее не в тело Романеля, а в участок пластикового трубопровода между мешочком № 4 и иглой, которая уже торчала в левой руке Романеля. Медленно надавил на шток, посылая содержимое шприца в трубопровод, откуда оно практически мгновенно попало в иглу и затем в кровеносную систему.

– Пентотал, – прокомментировал доктор Мидленд, не дожидаясь моего вопроса.

– Пентотал натрия? Что-то вроде «сыворотки истины»?

– То же самое. Она полностью расслабит мистера Романеля, все мышцы его тела; кстати, в нем есть и другой компонент: анектин, производное яда «кураре». Эти составы попутно блокируют нормальное питание мозговых клеток. Но позже я закапаю пациенту под язык несколько капель гомеопатического ацетилхолина, который восстановит нормальное питание.

– Как раз это я и хотел сказать, – заметил я.

Он улыбнулся. В самом деле, этот парень – что надо.

Доктор Мидленд объяснил мне, что возможно придется потратить еще час на вливание раствора № 4 в вену Романеля, хотя он уже вливает его с такой скоростью, что позже это может вызвать у пациента очень болезненные ощущения. Но поскольку он не уйдет, пока не сделает свое дело, у него будет время осмотреть и меня. Через четверть часа он дезинфицировал и перевязывал мою рану на правом боку, а также заменил любительскую повязку из тряпки и клейкой ленты, которую прошлой ночью я наложил на свое левое плечо. Неужели это было только прошлой ночью? Мне показалось, что прошла целая неделя.

Закончив, Мидленд сказал:

– Насколько я понимаю, вы совсем не врач.

Я ухмыльнулся и ответил:

– А вы самый настоящий, насколько я понимаю.

Он наложил последний штрих в виде ленты на мою наплечную повязку со словами:

– Те же ребята, что пустили вам кровь последний раз?

– Приблизительно те же.

– Я сделаю вам укол, если хотите. Граммов пять этого волшебного аскорбата натрия и еще кое-что.

– Годится. Вливайте все, что у вас имеется. Хотя... я могу проглотить это?

Он улыбнулся, порылся в своем чемоданчике, извлек оттуда необъятных размеров пластиковый шприц и начал наполнять его какой-то гадостью из одного большого и нескольких мелких пузырьков.

– Нельзя ли просто проглотить все это? – снова поинтересовался я.

Когда он вставил в шприц жуткую, острую и отвратительную иглу, я начал:

– Может, не надо, доктор... Получить пулю – это одно дело, а вот когда в тебя засадят такую иглищу...

– Только не говорите мне, что вы испугались маленькой иголки, мистер Скотт.

– Это совсем не маленькая иголка. Я видел, как самурайские воины отрывали головы и меньшими...

Он протер тампоном участок на моей коже и стал подносить свой острый инструмент все ближе и ближе к пульсирующей вене на моей руке.

– О-ох! – вырвалось у меня. – Послушайте, я передумал...

– Представьте себе, что это пистолет, – сказал он.

– Не могу... Ой! Мне больно, дядя.

Он изобразил на лице широкую улыбку, какой славятся доктора, и большим пальцем начал медленно нажимать на шток.

– Слишком больно, – сказал я.

– Гым-гом-гум, – промычал он.

Процедура заняла две утомительных минуты, но к тому времени, когда он вытащил свою иглу и прижал к месту укола маленький тампон, я почувствовал себя лучше. Во всяком случае, не было во мне противной слабости.

– Это предотвратит инфекцию и поможет вам веселее смотреть на жизнь, – сказал Мидленд. – Тем более, если в ваши планы входят какие-нибудь передвижения.

– Естественно, входят. Даже прямо сейчас, если не возражаете.

Он покачал головой, а я продолжил:

– Мне надо отлучиться на полчаса или на час. Но уйти я смогу только при условии, что вы будете находиться здесь с мистером Романелем. Во всяком случае, пока ему не будет лучше.

– Мистер Романель очень скоро поправится.

– Вы... – Я остановился и продолжал совсем тихо, глотая слова: – Вы уверены?

– Я в этом совершенно уверен, – сказал он обычным тоном и достаточно громко, чтобы слышал Романель, если он мог слышать. И я так и не понял, для кого предназначался этот ответ: для меня или для моего пациента.

Но я сказал так:

– Прекрасно. Я в этом не сомневался. – И пошел к двери.

Доктор Мидленд остановил меня.

– Вы уже уходите? Уходите... куда?

– Угу, ухожу в пески палящей пустыни, на холодные грязные улицы... Ну и что?

Он снял с себя свой коричневый пиджак и протянул мне.

– Вам лучше надеть вот это. Без этого вы будете смотреться как убийца с топором. Или жертва.

Я открыл было рот, чтобы запротестовать, но промолчал: он был совершенно прав. Пятна крови на моих штанах и особенно на футболке бросятся в глаза всякому, кто мне встретится. В сущности одна из причин, почему мне надо было выйти, заключалась в том, чтобы вернуться в Реджистри и купить себе одежду, которая не будет выглядеть рабочим халатом мясника. Кроме того, я хотел снова увидеть Спри. Я очень-очень хотел увидеть мою прелестную Спри.

– Спасибо, доктор, – сказал я. – Это пригодится.

Пригодится, подумал я, но я если надену этот пиджак, он расползется по швам.

– Но если в вас снова начнут стрелять, быстрее стаскивайте его, пока не пошла кровь. Я очень люблю этот костюм.

– Обязательно, – кивнул я. – А если успею написать завещание, я оставлю вам весь свой гардероб.

Он улыбнулся без особого энтузиазма, и я ушел.

Первым делом мне надо было отделаться от машины Энди Фостера. Альда Чимаррон и дюжина его мордоворотов несомненно знают этот красный «субару». Я не мог припарковать его на той стоянке, где обещал Энди, пока на мне были испачканные кровью повязки. Это дело могло подождать, и я, проехав еще полмили, остановился, вышел и, оглянувшись по сторонам, влез в «форд» – новенький синий «таурус».

Никто не завопил «Держи вора!», когда я отъезжал, но предвкушение этого вопля заставило меня поежиться и ощутить легкий озноб. Я начинал чувствовать себя преступником. Ну что ж, в каком-то смысле я был им – все зависит от того, под каким углом на это посмотреть. Я решил заплатить штраф, если удастся, тому парню, чье имя было на водительском удостоверении в бардачке «тауруса», но у меня возникло предчувствие, что он не совсем поймет мою точку зрения на этот предмет – я имею в виду поговорку о том, что иногда цель оправдывает средства. Впрочем, несмотря на многочисленные возражения, так оно и есть.

Я остановился перед Реджистри Ризорт, прошел несколько метров до виллы 333, осторожненько постучал несколько раз, и сразу после этого из-за двери послышалось: «Эй? Это ты? Это ты, м... Билл?»

Должно быть, я волновался за нее больше, чем отдавал себе в этом отчет; и это беспокойство, смешанное с тревогой, было даже сильнее, чем обычное влечение и подавляемое желание заключить в объятия мою Спри, прелестную, сладкоголосую, нежнотелую Спри, потому что меня самого поразила теплая волна облегчения с примесью внезапно вспыхнувшей радости, которая окатила меня, когда я услышал ее голосок, и я так и не сумел разобраться в чувствах, испытанных мною в тот момент. Я просто позволил им просочиться в прежде недоступные трещинки и щелки в моей броне.

– Это я, тот самый старина Билл, который обнял тебя на прощанье сегодня утром, А теперь явился с приветом. – Я сделал паузу и закончил: – Ты меня впустишь?

Послышалось металлическое «клик-клак», дверь распахнулась, и Спри предстала передо мной улыбающаяся, протягивая ко мне обе руки; она стояла неподвижно, но все равно приближалась, потому что я не стоял на месте – я двигался к ней довольно порывисто. Все происходило очень просто, механически и естественно. Я обнял ее за плечи, почувствовал, как ее руки нежно скользнули по моей груди, ее ладони крепко прижались к моей спине, а ее немыслимая, волшебная, ее сногсшибательная мордашка приблизилась к моему лицу. Я склонился к ней, и наши губы соединились – робко, испытующе, как незнакомые люди при первой встрече, которые вначале присматриваются друг к другу, а затем приветливо улыбаются.

Я не знаю, как долго это продолжалось, да и кто может сказать сколько? Несколько секунд, минуту, день? Но ее губы, язык, весь рот, ее потрясающие груди и упругие бедра, ее жаркие чресла и что еще там пылало у нее внутри, все это стало частью меня, моим продолжением, чем-то родным и давным-давно знакомым.

Не отпуская меня из кольца своих рук, она еще теснее прижалась ко мне извивающимся, податливым телом, и одна ее рука нечаянно задела повязку, которую только что наложил доктор Мидленд прямо на свежую рану.

Я невольно отшатнулся, выдохнув из себя слабый стон, что-то вроде «О-о-х!»

Спри подняла на меня вмиг покрасневшее лицо, потом погладила это место, нащупала повязку и, опустив взгляд, вскрикнула испуганно:

– О Господи! Что... что с тобой случилось?

– Ничего, – ответил я. – Ничего особенного. А где мой пиджачок? Я имею в виду пиджачок доктора? Он же прибьет меня и никогда больше мне не поверит, если... Ага, вот он где.

Он валялся на полу возле стула. Видимо, я просто уронил его.

Спри отошла назад и, прижав одну руку к груди, продолжала расширенными глазами смотреть на мои испачканные кровью рубашку и брюки, как обычно женщины смотрят на что-нибудь уродливое.

– Все в порядке, – бодро сказал я. – Один тип стрелял в меня. Но только чуть-чуть поцарапал. И не о чем тут говорить.

– Но здесь слишком много крови.

– Только потому, что у меня ее слишком много, дорогая. Или, вернее, было слишком много. Теперь в самый раз. Теперь я чувствую себя гораздо лучше. А то лишняя кровь сводила меня с ума.

Она впилась в меня своими большими, таинственно блестевшими зелеными глазами, покачала головой и улыбнулась. Это была слабая улыбка. Я хочу сказать, слабоватая для ее возможностей, не на всю катушку. И все же на какой-то момент мне показалось, что если я не буду на нее смотреть, я потеряю меньше жизненных флюидов. И я подумал, что в улыбке Спри, вернее, в том, как она на меня действует, есть что-то магическое, какое-то смутное напоминание об Андромеде, Орионе и обо всем таком прочем.

– Значит, ты невезучий, – заметила она. – Ведь тот тип вообще мог в тебя не попасть.

– Ну, это был бы полнейший нонсенс, – сказал я. – Хватит об этом, а теперь привет, солнышко.

– И тебе привет. Давай, выкладывай все.

– Я нашел твоего папашу.

Молчание длилось две или три долгих секунды. После чего последовал лаконичный вопрос: «Где?..»

– Он... – Быстренько прикинув, что к чему, я решил не миндальничать с ней. И рассказал Спри, как нашел ее отца, о том, что произошло после, правда, не назвав мотель, где его оставил, и закончил так: – теперь он в безопасности. Но учитывая то, как с ним обращались те ребята, мне пока не удалось поболтать с твоим отцом.

– Боже мой, это ужасно...

Она остановилась, подошла к дивану и уселась на него.

– Он так ничего и не сказал? Ни одного слова?

– Ни одного.

– Ты говоришь, с ним сейчас врач?

– Да. И он произвел на меня самое благоприятное впечатление. Вообще-то я оптимист, и мне надо возвращаться. Я заскочил только переодеться. Конечно, я надеялся заодно увидеться с тобой.

Она загадочно улыбнулась.

– В какой-то степени ты увиделся.

Это был вызов, но я знал, что задерживаться мне никак нельзя, и направился наверх в спальню. Пять минут спустя, прополоскав свои кости под душем, я натянул бледно-зеленые слаксы и обтягивающую футболку, добавил к этому наряду пару тяжелых башмаков из цветной кордовской кожи, куртку кремово-бежевого цвета и спустился вниз.

Спри по-прежнему сидела на диване.

– Я смотрела все теленовости в одиннадцать тридцать и в полдень. Там упоминали папу и то, что случилось прошлой ночью. Обо мне не было сказано ни слова, о тебе тоже, Шелл. Но ведь не может такого быть, чтобы они о нас не знали... не знали о том, что мы здесь?

– Может, пока не знают. Но ситуация быстро может измениться. Многое зависит от того, что взбредет в голову Альде Чимаррону. Разумеется, он не выложит, что держал Романеля в качестве пленника. Так что мы можем пока не дергаться. Когда будет следующая сводка новостей?

– В пять. Я обязательно посмотрю.

– Я все время думал, не позвонить ли мне самому в полицию, чтобы обеспечить юридическую защиту твоему старику. Ну и тебе, конечно. Но решил, что сначала надо поговорить с ним, выяснить кое-что, что мне еще неизвестно и что не кажется мне утешительным на данный момент.

– Тебе придется рассказать полицейским о прошлой ночи? О том, что ты стрелял в человека?

– Радость моя, мне придется рассказать им очень многое. Если ничего не изменится, полиция будет продолжать подозревать твоего отца в убийстве Китса. И мне придется объяснить им все, как есть, ну, и, соответственно, ответить на кучу других вопросов. Вот это и будет связывать мне руки в течение ближайших нескольких часов. Может, даже дней. Так что пока я не могу рисковать.

Перед уходом я оставил автоматический кольт на полке в шкафу, но под курткой у меня была моя родная кобура, отделанная перламутром, а в ней неродной мне «смит-и-вессон» 38-го калибра, полностью заряженный. Пиджак доктора Мидленда я повесил на руку.

– Ну... – начал я.

– Думаю, тебе пора уходить.

– Угу. Я позвоню тебе, как только смогу.

– Позвони, Шелл. Все-таки это... успокаивает.

– Может быть, все проблемы разрешатся совсем скоро, и мы сможем немного расслабиться. Может, твой старик придет в себя, когда я вернусь к нему. Может, худшее уже позади, Спри.

– Конечно, – кивнула девушка.

И мне показалось, что она в это не верила.

Впрочем, я тоже.

Я опять припарковался позади мотеля, обошел его и негромко постучал в дверь комнаты, из которой вышел сорок минут назад. Через несколько секунд выглянул доктор Мидленд, потом открыл дверь шире. Я вошел и, возвращая ему его коричневый пиджак, произнес:

– Спасибо за маскарадный костюм. Как дела у Романеля? – Во всяком случае, я начал этот вопрос, но дошел только до имени своего клиента: – «Как дела у...»

Потому что в комнате послышался чей-то сильный вибрирующий голос. И хозяин этого голоса произнес следующие слова:

– Либо ты взял эту идиотскую башку напрокат в антикварной лавочке, либо ты и есть Шелл Скотт.

Глава 18

Я резко повернул голову и увидел Клода Романеля, все еще сидевшего на стуле, где он сидел до моего ухода, только теперь он держал спину прямо, слегка подавшись вперед; одна рука лежала на колене, и он смотрел на меня с полуулыбкой на лице.

Моя реакция явно запоздала. Всего лишь на несколько секунд, возможно, это было связано с тем, что сам голос и ироничный тон были мне незнакомы, пережитые волнения и недоверчивость что-то сдвинули у меня в мозгах. Но я хмуро взглянул на него и сказал:

– Послушайте, Романель, если вы намекаете на... – и осекся.

И только тут до меня дошло.

А когда дошло, я испытал настоящий шок, который свел судорогой мои мышцы и скрутил в узел нервы. Несомненно, это был Клод Романель, который смотрел на меня, разговаривал со мной. Куда подевался тот слюнявый идиот, которого я здесь оставил около часа тому назад?

Доктору Мидленду потребовалось две или три минуты, чтобы вернуть меня к действительности: может быть, потому так быстро, что Романель заикался. Мидленд объяснил, что, по его мнению, электрошок на время парализовал или вырубил ту часть мозга, которая управляет речью, поэтому, хотя Романель мог соображать, что он хочет сказать, и мог, по крайней мере периодически, мыслить с достаточной четкостью, его голова еще была не в состоянии заставить язык и голосовые связки правильно составить слова и донести их до слушателя.

– Разумеется, была поражена не только эта часть, но и весь мозг, – продолжал доктор. – К счастью, это не было необратимо и могло быть гораздо хуже.

– Вот именно: я ни хрена не мог сказать и половину времени не мог шевелить мозгами. – Это опять в разговор вступил Романель. – Зато я кое-что соображал и кое-что помню; помню, как ты, Скотт, завернул меня в какую-то вонючую тряпку и бросил в машину, да еще чуть не раздавил и не вытряс из меня всю душу. Черт побери, я подумал, что ты – враг и пашешь на Чимаррона. Или на нацистов...

– Может, хватит об этом? – спросил я. – По вашему получается, что я должен был постепенно вытаскивать вас из этой больницы и аккуратно обращаться с вашими немощными телесами, чтобы Чимаррон имел возможность пристрелить нас обоих несколько раз. Я также понимаю...

– Пристрелить? – прервал он меня. – Значит, в вас стреляли?

– Сегодня всего один раз. Конечно, это вас разочарует...

В этот момент в беседу вступил доктор Мидленд.

– Мистер Скотт получил неглубокую рану, которую я обработал и перевязал. Но рана была явно огнестрельная.

Романель как будто несколько озадачился. Но сказал только:

– М-да. Это было... очень любезно с вашей стороны, Скотт.

– Вы не хотите его послушать? – обратился я к Мидленду. – По-моему, ему не очень хорошо.

Но потом я снова посмотрел на Клода Романеля, приятно удивляясь происшедшей в нем перемене. Я знал, что ему пятьдесят восемь лет, но несмотря на все, что недавно выпало на его долю, он выглядел на пять и даже на десять лет моложе. У него были грубоватые черты лица, длинный нос, широкие брови, подчеркивающие узкий лоб, и голова, сплошь покрытая темными жесткими волосами с седым отливом. В нем было что-то демоническое, и я отметил это еще в первый раз, когда увидел его фотографию, однако в принципе он был очень даже привлекателен. А кое-кто мог признать Романеля красавцем.

Я повернулся к доктору, который сложил свои вещи и собирался уходить.

– Когда он выбрался из... из состояния, в котором я его оставил?

– Минут за десять до вашего возвращения, – ответил Мидленд. – И совсем неожиданно, как я и предполагал.

– Он что-то закапал мне в глотку – и бац! – у меня в черепе как будто включился свет.

На этот раз доктор прервал своего пациента, и, очевидно, это уже случалось в течение тех десяти минут, пока я отсутствовал.

– Я уже говорил вам, Скотт, что в свое время я угощу его гомеопатическим ацетилхолином, который восстановит нормальный обмен электрическими импульсами между мозговыми клетками. Когда я накапал этих капель мистеру Романелю под язык, он отреагировал почти мгновенно и исключительно положительно.

– Хотел бы я видеть это, – пробурчал я. – Только вряд ли бы поверил.

Доктор улыбнулся.

– Наверное, не поверили бы. Результаты приема правильно подобранного гомеопатического лекарства иногда – конечно, иногда, и это зависит от тяжести симптомов, а не от их продолжительности, – так вот эти результаты иногда наступают настолько быстро, и они настолько очевидны, что для непосвященных кажутся сверхъестественными. – Его улыбка стала шире. – Даже для большинства медиков.

– Док собирается вылечить меня от рака, – гордо заметил Романель.

Мидленд поморщился и косо взглянул на Романеля.

– Я же просил вас не говорить об этом, – процедил он.

– Ну, я забыл. Наверное, от этого высокого напряжения, которое пропустили через мою башку...

– Больше не забывайте, пожалуйста. – Мидленд посмотрел на меня по-прежнему недовольно. – Я сказал мистеру Романелю, что посмотрю его, если он хочет, и попытаюсь укрепить его иммунную систему, сбалансировать химический состав его организма и восстановить жизненную энергию, необходимую для его выздоровления. Иногда в таких случаях – вообще-то, не иногда, а как правило, – организм сам избавляется от вредных клеток, сам восполняет дефицит и доводит больного до нормального состояния.

– Какого черта, док, у меня же рак желудка, и метаста...

Мидленд, проигнорировав Романеля, продолжал смотреть на меня.

– Если возможно, мистер Скотт, напомните мистеру Романелю, когда я уйду, что я даже не буду пробовать лечить его рак и что такую фразу употребил не я, а он. Никто и нигде не лечит рак. Некоторые врачи, причем очень немногие, улучшают состояние и укрепляют силы больного даже при той или иной форме злокачественной опухоли. Но единственными разрешенными методами борьбы с раком, по крайней мере, в нашей стране, являются следующие: кромсать под видом хирургии, жечь посредством облучения и травить химиотерапией, но, к сожалению, это не помогает. Эти методы имеют дело с симптомами, а не с причиной, поэтому никогда не дают результатов. И опять, к сожалению, эти одобренные методы редко убивают рак, но зато часто убивают больного. Более щадящие методы, то есть все прочие, запрещены в Соединенных Штатах, даже если они приводят к результатам, намного лучшим, чем ортодоксальное лечение.

В конце он пробормотал что-то почти нечленораздельное. Мне показалось, что это прозвучало как «особенно, если приводят», но я не был уверен.

Потом доктор Мидленд, пристально глядя на Романеля с выражением, которое можно было назвать полуулыбкой, быстро проговорил:

– Надеюсь, вы тоже слышали. В таком случае, надеюсь и на то, что вы больше никогда не скажете, что я могу вылечить вашу болезнь каким-то иным способом, кроме хирургии, облучения, химиотерапии, или еще замучив вас заживо в африканском муравейнике, если только вы не хотите, чтобы я потерял свою лицензию на медицинскую практику или чтобы меня не арестовали и не посадили в тюрьму, как некоторых моих строптивых коллег.

Он сделал паузу, вздохнул и продолжал:

– Теперь вам ничто не мешает поправиться, мистер Романель, даже без моего вмешательства. Только ни о чем не думайте и побольше отдыхайте. Что же касается вашего... несварения желудка, запишитесь на прием у моей секретарши, если хотите подлечиться. – Потом, взглянув на меня, добавил: – А вам всего хорошего, мистер Скотт. Когда увидите Пола, передайте ему привет.

– И не только привет, доктор Мидленд. А вы уверены, что я не должен заплатить за...

– Ни в коем случае, – покачал он головой. – Только... никогда больше не обращайтесь ко мне с такими проблемами. – Он помедлил и закончил: – Кроме помощи, которую я оказал мистеру Романелю и которая не совсем укладывается в рамки традиционной медицины, я также обработал огнестрельную рану. Вашу, мистер Скотт. Вы понимаете, что мне придется сообщить об этом, хотя я могу подождать с этим до завтра, если это вам поможет.

– Поможет. Еще раз спасибо.

– Тогда я сделаю это завтра, – и он пожал плечами, – раз уж я нарушил сегодня все медицинские правила, кроме клятвы Гиппократа.

Когда он ушел, я закрыл за ним дверь, потом придвинул стул к Романелю и сказал ему:

– Теперь вы можете говорить, так что выкладывайте. И ничего не пропускайте.

Он пристально посмотрел на меня и сдержанно заметил:

– Прежде всего о деле, Скотт. Я нанял вас для того, чтобы вы нашли мою дочь и доставили ее ко мне. Вы ее нашли?

Я потряс головой. Я все еще не мог привыкнуть к почти волшебному превращению своего клиента. Менее чем за час, он прошел стадию от состояния, близкого к растительному, до своей прежней сквалыжности старого чудака. И он, наверняка, не знал, что произошло за последние два дня, за исключением того, что происходило с ним.

– Да, нашел, – ответил я. – Она здесь, в Аризоне, и в надежном безопасном месте. Когда я представлю вас друг другу, моя миссия закончится. Но остается парочка проблем, которые мне хотелось бы решить в первую очередь. И несколько вопросов к вам.

– Так вы ее нашли? Она действительно здесь? Как она... как она выглядит, Скотт?

– Я уже сказал, с ней все в порядке. Она очаровательна. Да, это яркая, красивая молодая женщина. Ваша малышка Спри стала взрослой, мистер Романель, и она просто великолепна.

– Когда я ее увижу?

– Когда это не будет грозить всем нам смертью. – Я наклонился к нему и быстро заговорил: – Чуть раньше, когда вы сказали «Прежде всего о деле», я подумал, что вы расскажете о том, как вы довольны, что я вытащил вас из лап Чимаррона, Блисса и ковбоя. До того, как они засунули ваш мозг в бутылку и поставили на полку рядом с другими образцами патологии. Неужели я так глубоко ошибся?

Он ухмыльнулся. Мои слова его явно развеселили и даже доставили ему удовольствие.

– Черт побери мои старые кости, Скотт, мне нравится ваш стиль. Должно быть, вы такой же непростой мужик, как я сам. Ну так вот... по некоторым причинам мне всегда было дьявольски неприятно выражать благодарность – кому бы то ни было и за что бы то ни было. Маленькое пятнышко на моем безупречном характере. Но на этот раз спасибо. Да. Спасибо за то, что вырвали меня из пасти Альды, Блисса и Гроудера, хотя при этом вас едва не шлепнули. – Он помолчал и закончил: – Теперь вы знаете, что представляет собой эта троица, да?

– Теперь мне известны не только их имена, Романель. И я надеюсь узнать еще больше, когда вы перестанете тянуть кота за хвост. Так что начинайте с чего хотите, с чего вам будет удобнее. Главное – начать.

– Совершенно справедливо, – кивнул он. – Итак, когда я в понедельник разговаривал с вами по телефону, я был в больнице. На следующий день выписался, в тот же вечер приехал домой, а они меня там уже ждали. – Он склонил голову на бок. – Это было во вторник вечером. Какой сегодня день?

– Четверг. Кто там был?

– Джей Гроудер и Фред Китс. Фред врезал мне по черепу. Хотя в этом не было никакой необходимости: я бы решил все по-хорошему и не собирался убегать. Так что это было лишнее, и за это кто-нибудь прикончит этого вонючего ублюдка.

– Я уже это сделал, – заметил я.

– Что? Что вы сделали?

Когда я, разговаривая с Энди Фостером, сделал вид, будто знаю очень много, это помогло мне выдоить из него информацию, которую иначе я бы не получил. Клод Романель был совсем другой породы, но я решил, что тем более надо дать ему понять с самого начала, что я знаю гораздо больше, чем он думает. Конечно, он был моим клиентом, однако у меня возникло подозрение, что он может избавить меня от некоторых фактов, если только почувствует, что я хлопаю ушами. А я ничего не хотел упустить, поэтому сразу вывалил на него всю правду.

– Я стрелял в Китта и пришил его прошлой ночью в вашем доме. Там он находился, между прочим, вместе с доктором Блиссом и представился мистером Романелем, в его бумажнике было ваше водительское удостоверение. Я его нашел после того, как уконтрил его.

Теперь Романель был весь внимание. Его большие глаза, такие же как у Спри, только карие, непрестанно сверлили меня, когда я продолжал.

– Возможно, вы хотите узнать, что на прошлой неделе в вас стрелял ковбой, то бишь Джей Гроудер. С ним был Энди Фостер, но Энди специально палил мимо. Может, вы захотите отблагодарить его в ближайшие дни.

– Как же, черт побери...

– Токер погиб случайно. Я не знаю...

– Он погиб? Боже мой...

– ...известна ли эта махинация с «Голден Финикс», об этом я ничего не слышал, но этот трюк, наверняка, скоро выплывет наружу. Сегодня я не смотрел стоимость акций, может быть, их уже пора выбрасывать в унитаз. Сегодня, завтра, на следующей неделе – словом, скоро мы все узнаем. Хотите, я позвоню Пейну Уэбберу насчет котировки по ГФМ?

Романель глубоко вдохнул и шумно выдохнул.

– А вы далеко не пиджачок. Откуда вы все это выкопали?

– Это моя работа.

– И все это правда? Насчет Китса, Гроудера и... Токера?

– Чистая правда.

Он молчал как минимум минут пятнадцать, скосив глаза в левый угол комнаты. Потом опять уставился на меня.

– Скоро вся эта куча дерьма разлетится к чертовой матери, – медленно проговорил он.

– Тогда зачем вы продолжаете играть со мной в прятки, Романель? Просветите меня насчет того, что еще может быть мне неизвестно, и, возможно, на нас не полетит много брызг.

– Полагаю, вы уже поняли всю эту хитрую механику, которая заключалась в том, чтобы поднять курс акций «Финикса» с двадцати центов или около того и потом распродать их по тридцать долларов. Но только при наличии настоящего рудника с настоящим золотом, а не с кучей бумаг; это было рассчитано на три-четыре года, и это была кропотливая, но блестяще задуманная операция. Через несколько месяцев все должно было быть тип-топ. Требовался еще один сенсационный отчет о результатах проб от Токера, который, насколько я понимаю, так и не появится.

– Нет, если только Токер не обнародует его на спиритическом сеансе.

– В спиритизм я не верю... Так вот, у Альды и дока было по миллиону акций на каждого, три миллиона лежат здесь на востоке в карманах денежных и, между прочим, очень крутых ребят. Я тоже положил на кон свой миллион. Правда, моя доля не совсем узаконена, потому что я не являюсь официальным сотрудником компании, я всего лишь... консультант.

Он поерзал на своем стуле, положил ногу на ногу, кстати, он был все в том же зеленом больничном халате, в котором я увидел его впервые. Надо бы найти ему что-нибудь поприличнее, но в данный момент мне было не до мелочей.

Между тем Романель продолжал:

– Может быть, моя роль в этом деле кажется неприглядной, но я влез в это дерьмо без особой охоты. И это была не моя идея.

– Конечно.

– Это действительно так, Скотт. Вы можете мне не верить, но я расскажу вкратце предысторию, которая начиналась в Чикаго в допотопные времена, когда меня взял на крючок Дерабян и его шайка. Альда Чимаррон тогда был пацаном – дерзким, смышленым и почти таким же здоровым как сейчас. Уже тогда у него была мертвая хватка. Я провернул одно дельце или два – ничего особенного и без всякого насилия. Но тогда же... м-да, в общем, я укокошил человека. С моей стороны это была самозащита: тот мужик завелся всерьез и наехал на меня. Я никогда не носил с собой револьвер, поэтому схватил какую-то здоровенную вазу, набитую песком, что-то вроде сигаретницы, и опустил ее на его голову. Короче, раскроил ему череп.

Романель снова сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

– Это видели Чимаррон, молодой Дерабян и парочка других ребят. А тот тип был связан с политикой и ходил в дружках у мэра. Никого тогда не арестовали, дело так и осталось открытым – вы можете проверить. Альда и Сильван могут до сих пор свидетельствовать против меня... Срок давности не распространяется на тех, кто убивает людей пепельницей. Кроме того... – Он замялся, нахмурив брови, и добавил: – В общем, моя бывшая благоверная мегера тоже была там и все видела.

– Николь? Она присутствовала, когда вы убивали этого парня?

– Ее так звали? Я называл ее по-другому, разными именами, уже забыл какими. Хотя да, Николь... Уже тогда мы с ней были готовенькими кандидатами в психушку, и мне пришлось смываться. Я уехал на западное побережье, потом зарулил сюда в Аризону. И вот... когда здесь появился Чимаррон вместе с Дерабяном, Блиссом и другими ублюдками, они взяли меня в оборот. Сказали, что я теперь в их компании. Ну, вы знаете эти неписаные законы и соглашения, когда человеку прижимают яйца. Суть была в том, что я буду с ними дружить; они не будут раскапывать тот старый труп в Чикаго, и заодно я сделаю несколько миллиончиков. Они сказали, что им нужны мои мозги, которые, кстати, они чуть не уничтожили, и деваться мне было некуда. Альтернатива, конечно, была, но уж очень незаманчивая, потому что я знаю этих парней.

– Ладно, допустим, что у вас не было выхода. Но давайте вернемся немного назад, Романель. Назад в Аризону к «Голден Финикс» и к Токеру. Вы сказали, что вся операция должна была завершиться в ближайший месяц?

– Или еще раньше. После очередного доклада Токера цена должна была взлететь выше крыши. Давайте поговорим немного о Токере. Кто его убил?

– К этому мы еще вернемся. Мне уже известно, что вы лично занимались вместе с Токером фальшивыми отчетами, поэтому для вас в этом докладе нет никакой тайны.

Он растерянно заморгал.

– Откуда, черт вас возьми... А впрочем, неважно. С Токером не было никаких проблем, и он никогда не упрямился. Причина частично заключалась в том, что Альда заставил меня положить триста тысяч акций на подставное лицо, за которым стоял Токер. Только он мог распоряжаться этими акциями, и если бы «Финикс» довел котировку до тридцати долларов, сумма составила бы девять миллионов. Так что покойник сотрудничал с удовольствием.

– Только Токер мог распоряжаться ими?

– Ну, в общем, да... Или я, если вдруг с ним что-нибудь стрясется. Кажется, этот случай наступил.

– Как же вам удалось устроить это столь мудрым образом? Так, что об этом не знал ни Чимаррон, ни Дерабян, ни кто другой?

– Потому что я устроил это именно так, а не иначе, Скотт, – сказал он, глядя мне прямо в глаза. – Вы что, думаете, я идиот?

– Значит, грубо говоря, вы с Чимарроном должны были выплатить Токеру несколько миллионов «баксов», в зависимости от стоимости этих акций, за парочку фальшивых отчетов. Не слишком ли велик гонорар?

– Какой же вы дотошный сукин сын, Скотт. Я рад, что вы работаете на меня. – После короткой паузы он добавил: – Вы ведь до сих пор в моей лодке?

– До сих пор.

– Лучше вам продолжать в этом духе, иначе моей заднице грозят серьезные неприятности. Ладно, поехали дальше. Итак, всем заправлял не я, а Альда, я просто помогал ему в некоторых моментах, и Альда рассчитывал после того, как все рухнет, выпустить эти триста тысяч акций на свет божий вместе с документами, удостоверяющими, что они принадлежат Токеру, таким образом создалось бы впечатление, что скорее всего он один, самостоятельно придумал эту аферу. Независимо от стоимости акций ГФМ такая куча – триста тысяч штук – заставила бы кого угодно поверить в виновность Токера. И для этого нам не надо было ничего предпринимать.

Я понимающе кивнул.

– И Токер не стал бы отпираться, верно? Или просто не смог бы?

– Я знал, что вы об этом спросите. Альда мне ничего не говорил на этот счет, но у меня складывалось впечатление, что у Токера другого выхода не было. Вы удовлетворены, Скотт? Кстати, вы не похожи на человека, который искренне работает на меня.

– Тем не менее это так, Романель. Просто я не хочу, чтобы мне оторвали голову при этом. Задавая свой вопрос, я хотел понять до конца, зачем вы заварили эту кашу с Уортингтоном и якобы хотели одним росчерком пера сделать свою дочь богатой молодой дамой, обратите, пожалуйста, внимание на оговорку «якобы». Спри и я, мы оба читали ваш документ, и внешне он выглядит... благородным. Добренький старенький папуля начинает жизнь...

– Папуля? Прошу вас...

– ...с чистого листа. Только учтите, Романель, если окажется, что вы ее просто используете и даже, не дай Бог, подвергаете ее опасности ради своих паскудных махинаций, я позабуду о том, что вы мой клиент, и медленно, не торопясь, откручу вам шею, так чтобы вы слышали, как хрустят хрящи...

– Бросьте, Скотт. И не берите в голову. Я хотел и до сих пор хочу, чтобы Спри получила половину того, что мне удалось скопить за пятьдесят восемь лет, а может быть и все. Как только она подписала бумаги, которые подготовил Уортингтон, она вступила в свои права. И я не собираюсь ничего отбирать у маленькой Спри, у моей собственной дочери. Поймите своей чугунной головой, может, я был для нее не очень хорошим отцом, но она – частичка меня, плоть от плоти моей. И на всей земле нет более близкого мне человека.

– Звучит красиво. Вы меня почти убедили. Но, как вам известно, она подписала этот документ в среду вечером, следовательно... – Я остановился. – Постойте-ка. Китс и ковбой схватили вас в пятницу после обеда, за день до того, как мы с вашей дочерью появились здесь. Так откуда вы могли узнать? Разве что кто-то вам сказал.

– Никто мне не сказал. Но я знаю, что она должна была подписать. Если она этого не сделала, я погиб.

– Вы можете объяснить популярнее?

– Если Спри не подписала этот документ – кстати, это может означать, что вы не смогли доставить ее в контору Уортингтона, так что в таком случае вы примете от меня горячую благодарность, согласны? – тогда меня уже можно считать гнилым сибирским бревном, которое надо закопать под кактусом в виде удобрения, чтобы наша пустыня снова расцвела.

– Вы можете говорить проще, Романель?

– Наверное, в таком случае надо начать с того времени, когда у меня появилась такая идея, и оттуда я за ручку приведу вас в день сегодняшний.

– Прекрасно. Ну и когда у вас появилась эта идея?

– Насколько помню, она клюнула меня в одно место в тот день, когда я услышал три выстрела от Гроудера и Фостера, может, чуть позже. Или когда Гроудер зацепил меня, раз вы говорите, что Энди не стрелял.

– Он стрелял, но не в вас.

– Спасибо ему и на этом. Мне всегда нравился этот молодой черномазый пройдоха. Красивый парень... Ну так вот... я постоянно прикупал акции ГФМ, пока не набрал около семисот тысяч. Я уже говорил, что меня втянули в это дерьмо, хотя вы, наверное, не верите, и я стал искать способы выбраться из него. Мне показалось, что самое разумное в моем положении – не дергаться и в то же время пощипать немного Альду и его подельников так, чтобы они этого не заметили, во всяком случае, не так скоро. Теперь у меня два миллиона акций ГФМ...

Здесь он несколько перехлестнул, вернее, ускорил события, добавив триста тысяч акций Токера, хотя тот еще не успел остыть, к своему миллиону семистам тысяч, которые упоминались в документе Уортингтона-Романеля. У меня мелькнула мысль, что эти суммы все равно улетят в финансовую стратосферу, но ничего не сказал, а Романель продолжал после секундного колебания:

– Когда меня подстрелили и когда перед моим мысленным взором промелькнула вся моя жизнь после того, как я вышел из операционной в «Скоттсдейл Мемориал», мне стало предельно ясно и понятно, что это Чимаррон натравил на меня своих волков, чтобы забрать мои акции и положить их в свой карман. – Он снова помедлил. – Поскольку именно так было оговорено с самого начала. Вернее, где-то через месяц после передачи мне этих акций, то есть более трех лет назад.

– Странно, почему же вы пошли на это?

– По разным причинам, – вздохнул он. – Чтобы мой первоначальный пакет из миллиона акций не мог перейти к моим друзьям или родственникам, если что-нибудь со мной случится, и чтобы они не выбросили их по демпинговым ценам раньше срока, Альда дал мне подписать маленькое соглашение, где говорилось, что в своем завещании я оставлю эти акции ему, правда, звучало это так: «...все проценты по всем моим акциям, которыми я буду располагать на момент моей смерти». В общем, он так написал, и я поставил подпись.

– А вы не думали о том, что Чимаррон оторвет вам голову через неделю или две после того, как высохнут чернила под этим опусом?

– Я думал об этом как об отдаленной возможности, Скотт. Очень отдаленной, тем более в то время, когда акции стоили какие-то центы. Это во-первых, а во-вторых, мы с Альдой тогда были в хороших отношениях. Конечно, с тех пор они испортились.

– Пожалуй, что да.

– Дело в том, что эта бумажка давала мне единственную возможность получить миллион акций, причем задаром. Естественно, риск был, но я считал его минимальным. Черт побери, Скотт, вся жизнь – сплошной риск. И самое главное – результат.

– Чимаррон сам составил этот документ?

– Ну да, он не хотел втягивать в такие дела адвоката. Что оказалось ошибкой, хотя в то время ни он, ни я не осознавали этого. И он не заплатил мне за мою подпись. Ни одного доллара.

– И что? – спросил я. – Я хочу сказать: ну и что из этого?

Романель не ответил, глядя мимо меня, как будто погрузившись в размышления, или пытаясь что-то разглядеть в пространстве или во времени.

– Теперь я знаю, – медленно заговорил он, – что Альда пронюхал о моих периодических закупках дополнительных акций «Голден Финикс», поскольку он спросил меня об этом, когда они развлекались с моей головой в «Медигеник Госпитал». Но до сих пор не знаю, каким образом он это пронюхал.

– А я могу сказать каким образом, – заметил я. – Он обнаружил это, когда ребятки с биржи начали интенсивно сбрасывать акции, но покупатели, благодаря вам, не очень-то брали их.

– Черт, а ведь и точно. Слушайте, Скотт, вы не поможете мне сбагрить пластиковые хижины с гарантией эскимосам?

– Нет уж, спасибо.

– Жаль, а то вы могли бы обеспечить свое будущее. Ну ладно, главное в том, что Альда узнал о моих проделках. Еще немного, и я бы спрятал все концы, но события разворачивались быстрее, чем я предполагал. Естественно, была договоренность о том, что никто из нас не приберет к рукам основной пакет, хотя с юридической точки зрения для этого нет непреодолимых препятствий, разве что вас могли просто прикончить, если вы допустите прокол. Будь у меня больше времени, я бы довел дело до конца без проколов, однако...

Он поменял ноги местами, снова положив их одну на другую, и уставился в потолок.

– Было ясно, как пить дать, что меня уже пора считать покойником мертвее мертвого. Боевики Альды промахнулись, но в следующий раз все равно мою голову принесли бы ему на блюдечке – рано или поздно это бы случилось. Я вымотал себе все мозги, думая о том, что этот садист с радостью раздавит меня и одновременно приберет к рукам мои акции ГФМ. Вы только взгляните на цифры, Скотт. Миллион семьсот тысяч штук, и если даже он взял бы за каждую по пятнадцать долларов, чистая прибыль составила бы двадцать пять миллионов. А при удачном раскладе каждая пошла бы по двадцать шесть – двадцать семь, и он прикарманил бы сорок шесть – сорок семь миллионов моих денежек. Не сравнить с прибылью от продажи наркотиков, верно? Короче, если учесть, что Альда, не моргнув глазом, готов пришить двух человек по двадцать баксов за каждого, если ему понадобилось бы сорок, я был бы уже трупом. Если только...

– По-моему, я начинаю следить за ходом ваших тревожных и, смею сказать, преступных мыслей.

– Здесь вы совершенно правы. А что мне еще оставалось делать? Альда в любое время мог убить меня, но я бы ни за что не позволил этому меднолобому присвоить мои акции ГФМ, даже если бы к этому времени меня не было в живых.

– Значит, тогда-то вы и обратились к Уортингтону.

– Вот именно. Хотя я много думал над этим, тем более, что на больничной койке у меня было навалом времени. Я хотел устроить так, чтобы обезопасить себя, не дать какому-то ублюдку лишить меня жизни в самом ее расцвете, а также обезопасить Спри и в то же время обеспечить ей будущее независимо от того, что со мной случится. А главное, черт меня побери, я не мог допустить, чтобы Альда нагрел на моей смерти руки. В общем, целая стая мыслей роилась у меня в голове, и, по-моему, они до сих пор порхают где-то в воздухе. А самое первое, что сказал мне наш седовласый и мудрый советник, было для меня приятным сюрпризом, правда, приятным это стало бы только в том случае, если бы мне удалось передать свои чувства Альде, но так, чтобы меня снова не подстрелили или не разрубили на мелкие кусочки. Уортингтон сказал, что документик Альды, который я подписал и по которому он должен получить миллион акций ГФМ после моей кончины, не стоит и птичьего говна. Кстати, он выразился не так откровенно.

– Я представлял себе что-то в этом роде. Я также думал, что вы вот-вот ответите на вопрос, который я задал вам несколько минут назад и который вы, как будто, не слышали.

– Я слышал. Но вы правы в том, что я на него отвечу. По словам Уортингтона тот факт, что человек подписал какую-то бумажку, ни к чему его не обязывает, обязывать он будет только в случае, если имело место, говоря языком крючкотворов, встречное удовлетворение. Это как с деньгами, не обеспеченными золотом. Имейте в виду, что я не знал об этом до того, как разговаривал с Уортингтоном в прошлое воскресенье. И Альда, естественно, не знал, когда посылал своих стрелков ускорить мои похороны. Врубаетесь? То есть эта мясная туша могла убить меня, но никогда не получила бы в награду мои ценные бумаги. Не такой уж серьезный мотив отправить меня на тот свет, не так ли?

– Возможно. Но допустим, по своему дремучему невежеству он бы все-таки убил вас, скажем, если бы Энди Фостер сделал бы в вашей шкуре парочку дырок из своего 45-го калибра, кто в таком случае стал бы оспаривать необоснованные претензии Чимаррона?

Романель поморгал, кивнул и улыбнулся.

– Очень интересно. Хороший вопрос, Скотт. Мне нравится. Юридически это выглядит так: как только Уортингтон составил свой документ по моей просьбе, и мы с дочерью подписали его, ситуация круто меняется. Если бы Альда убил меня после этого, все мои акции «Голден Финикс», и все остальное, переходят к Спри, и Альда ничего не сможет предпринять. Разумеется, у меня оставалась проблема, которую я только что упоминал – как вдолбить в башку Альды эту жизненно важную для меня информацию и не дать себя прикончить при этом. Если бы у меня получилось, если бы все обошлось, и я остался бы в рядах живых, я оставил бы половину дочери, другую половину себе – зачем цепляться за жизнь, если впереди ничего не светит, кроме социального пособия?

– Ну, я не думаю, что такое могло случиться. Я понял вас так, что Чимаррону нет смысла лишать вас жизни, если при этом он теряет шансы на тридцать-сорок миллионов «баксов» или даже на десять миллионов. Но что мешает ему – раз уж он наверняка знает, что ему не видать этих акций как своих ушей – убить вас именно поэтому?

– Потому что Альда не допускает мысли о потере такой суммы, если остается хотя бы мизерный шанс прикарманить ее. Он понимает, что пока я жив, такой шанс существует. Вот почему я устроил так, а не иначе: чтобы он берег меня как зеницу ока. Я хорошо знаю этого жлоба. Кроме того, мой расчет уже оправдался.

– Каким же это образом?

– Когда Гроудер и Китс схватили меня, они отправились со своей добычей в «Медигеник». Там уже были Альда и Блисс. Но до того, как они начали долбить мне мозги...

Он остановился, как будто помимо своей воли, и повернул голову в сторону, при этом его губы растянулись в оскале, а лицо сразу осунулось. Очевидно, он вспомнил электрические волны, которые терзали его мозг, и я понял, что это воспоминание причиняло ему сильную боль.

Он облизал губы и резко тряхнул головой. – Простите. Это все от... спецобработки. Блисс повернул свой трижды проклятый циферблат, и началось что-то жуткое и ужасное, мне страшно даже... Ну ладно, на чем я остановился? Ах да, к счастью для меня в тот раз Альда велел своим мордоворотам только встряхнуть меня, но не убивать, потому что к тому времени он несколько поостыл, и у него появилась куча вопросов ко мне. Каким-то образом он пронюхал – только не спрашивайте каким – о том, что в больнице меня два раза навестил Уортингтон, ему захотелось узнать причину этих визитов. Еще он хотел знать точно, у кого и когда я покупал дополнительные акции ГФМ и сколько их купил, на чье имя, как оформлялись сделки – вот какую кучу информации он хотел получить. И помочь ему в этом мог только я.

– Полагаю, вы помогли ему.

– Правильно полагаете. Какие могут быть здесь сомнения. Черт возьми, не дожидаясь, пока они начнут насиловать меня, я уже щебетал, как все пернатое население страны Соловьяндии, потому что очень мне хотелось, чтобы Альда уяснил, во-первых, что его знаменитый документ, который я подписал, имеет не больше ценности, чем детский понос, что если он меня убьет, это соглашение будет иметь веса не больше, чем блошиный писк...

– Извините, Романель, может быть в интересах дела... – пытался вставить я.

– ... во-вторых, что я уже подписал бумаги, которые гарантируют, что каждая акция ГФМ на мое имя и на имя подставных лиц – все, чем я владею, – переходят к моему ребенку, если вдруг со мной что-то случится или я просто тихо-мирно скончаюсь от старости.

– Видимо, вы его убедили.

– Возможно. Между прочим, это было нелегко, несмотря на копию договора, которую я ему подсунул. Мне сдается, что Альда просто не желал поверить в это и думал, что я его шантажирую...

– Погодите-ка. Вы говорите, что у вас с собой была копия документа, который составил Уортингтон, с вашей подписью?

– Конечно. Уортингтон в воскресенье вечером дал мне одну в «Скоттсдейл Мемориал», это было в тот день, когда я вышел из больницы. И когда я приехал домой, бумага была у меня в кармане. Видимо, Кит забрал ее после того, как стукнул меня по голове. Заодно с бумажником. Там было все оформлено четко, не хватало лишь подписи Спри, так как это случилось во вторник вечером.

– Но Чимаррона это не убедило?

– Сначала нет. Как я сказал, он думал, что его хотят обмануть, тем более, что в прошлом я был специалистом по таким трюкам, хотя довольно невинным. Потом они включили эту проклятую машину и... – Он как-то жалко поморщился, закрыл глаза и откинулся на спинку, после чего продолжал: – начали терзать мою голову. Через некоторое время Альда наконец убедился, что я не блефую. Но у него оставались и другие вопросы, к тому же этот придурок с удовольствием наблюдал за процедурой, поэтому они довольно долго мучили меня. – Он скривился, но тут же открыл глаза. – Я даже не знаю, как долго.

– Думаю, вы выложили Чимаррону почти все, что он хотел услышать.

– Все. Не почти, а все абсолютно. Все, что пришло мне в голову или что сумел вспомнить... за это время.

– В том числе и то, что вы наняли меня по телефону.

– Еще бы. Все. А потом... потом начался кошмар, и я мог рассказать и о том, чего никогда не было. Моя голова...

Он обхватил череп обеими руками и потер виски пальцами.

– Я не могу этого объяснить, Скотт. Вначале это была боль, но боль какая-то особенная. А когда стало еще хуже, из меня просто начали вылезать мозги. Меня парализовало, я не мог пошевелиться и думал, что уже умер. Да, я думал, что они меня убили, и если это и есть смерть, я хотел умереть еще раз, только по-настоящему.

Он снова положил руки на колени.

– Я не могу описать, как чувствовал себя. Сначала, пока я еще не совсем отключился, я хотел узнать, что от меня хотят. Альда задал мне вопрос, я сказал ему чистую правду, но он заявил, что я вру, и они снова врубили свою машину. Затем он кивнул доку Блиссу, и тот приподнял свой маленький черненький циферблат повыше и прижал к моим вискам какие-то круглые железячки... Помню, я орал, вопил, матерился и выложил им всю правду, а потом...

Он замолчал, глядя на меня, но меня не видел, и глаза его медленно блуждали. Выражение его лица, его рассказ, то, что он еще не рассказал, заставили меня вздрогнуть. На какой-то миг я почувствовал приближающуюся тошноту и ощутил легкую судорогу в солнечном сплетении.

Но Романель вновь взял себя в руки.

– Должно быть, я был в ауте всю ночь в четверг и утром в пятницу. Я почти не помню, как сегодня вы появились в «Медигеник», я не соображал, где нахожусь. Вы сунули меня в какие-то салазки на колесах, кажется, это было глубокой ночью, швырнули в машину, потом раздались выстрелы, как будто палили прямо мне в уши. Как будто это было продолжением прежнего кошмара, продолжением того, что со мной делали Альда и док. Первое, что я помню по-настоящему ясно, был какой-то парень, который колол меня иглой и что-то закапывал мне в глотку. Все это было непонятно, как в фантастическом фильме. Непонятно и очень странно.

– Мне трудно представить все, что вы пережили, Романель, – заметил я. – Но я бы сказал, вы старый, но крепкий орешек.

– Угу. Но если бы вы видели меня там с этими долбаными пластинками на башке, вы бы приняли меня за хлипкую девчонку, попавшую в лапы призраку. Теперь я знаю, что такое приступ ужаса.

– Ужаса?

– Вот именно. Когда ты получаешь по мозгам хороший электрический удар, тебя охватывает ужас. Это как конвульсии, как приступ эпилепсии. О Господи, это было... что-то невероятное. – Его взгляд снова сделался блуждающим и беспокойным, как у загнанного зверя. – Все, что ты когда-то сделал, о чем думал и читал, все, что любил и ненавидел, о чем мечтал и... все, все это всплывает в твоей голове. В твоих мозгах. Или еще где-то там, в самых потрохах. Когда ты чувствуешь, как все это накатывается на тебя, мелькает, как в калейдоскопе, и ты как будто растворяешься, плавишься, и от тебя ничего не остается. Ничего...

Я встал, чтобы размять ноги, стряхнуть с себя какое-то тягостное ощущение, которое породили во мне слова Романеля. Полминуты я ходил взад-вперед, потом сказал своему клиенту:

– Давайте вернемся к настоящему моменту. У нас еще есть кое-какие проблемы, которыми надо заняться.

– Правильно, – согласился он. – Но в самом начале я вам сказал, что по некоторым причинам мне всегда было трудно благодарить людей. Это звучит так, будто я вообще забыл о том, что вы для меня сделали. И мне бы хотелось, чтобы вы знали, что я... кое-чем обязан вам: я имею в виду, что вы нашли дока Мидленда и притащили его сюда. Я не знаю, где вы его откопали и как уговорили, но... спасибо за это тому здоровенному, белоголовому обормоту, который сидит передо мной. Договорились?

– Договорились, – улыбнулся я. – Я позвонил своему приятелю в Лос-Анджелес, и он связал меня с Мидлендом. И нам обоим повезло, что именно с ним, а не с кем-нибудь другим. Но давайте вернемся к главному, Романель. Я видел документ, составленный для вас Уортингтоном. И вы только что сказали, что Чимаррон читал его копию, по-вашему, в четверг вечером, так?

– Вскоре после того, как они меня схватили в моем доме. То есть как раз в четверг вечером. Но я не могу точно восстановить время в первый час или два после этого.

– Особая точность и не нужна. Я понимаю так: увидев вашу подпись на документе, Чимаррон осознал, что, если он прикончит вас сразу, все ваши активы, включая акции «Голден Финикс», перейдут к вашей дочери, и он окажется с большим носом. И я начинаю удивляться, почему он не расправился с вами еще раньше.

– А я уже спрашивал вас, уж не считаете ли вы меня идиотом, Скотт. Видимо, вы до сих пор не уверены на этот счет. Прочитай вы документ внимательнее, вы должны были заметить маленькую оговорку, которая гласит, что в случае, если моя дочь умрет раньше меня, все мое состояние достанется некоему благотворительному обществу.

– Простите, Романель, теперь я вспомнил. В то время я думал о другом.

– Вот и Альда Чимаррон думал о том же. Но я убедился, что он заметил оговорку и понял, что должен беречь Спри как зеницу ока. Я имею в виду «убедился», пока еще был в состоянии убеждаться в чем-либо. Пока у меня в голове не погасли все лампочки, я сообразил, что Альда, раз уж он не может позволить себе убить мою Спри, обязательно постарается не дать ей подписать документ, так как ее подпись означает для него конец. Мои спасительные предчувствия подсказали мне, что она уже его подписала. А если нет – если Альде предстояло иметь дело только со мной, тем более, что он успел привести меня в состояние услужливой готовности к сотрудничеству, – мне лучше было заранее проститься с жизнью. И к тому часу так или иначе я бы все без остатка отдал Альде, причем на сей раз со всеми необходимыми формальностями, и вы не нашли бы меня в «Медигеник Госпитал». Но как ни странно, мы с вами здесь, на свободе. Я не могу понять, как это произошло, и не могу поверить, что Альда упустил такую возможность.

– Вряд ли. Однако, как мне кажется, ему пришлось немного экономить свою живую силу. – И я рассказал ему почти все, что произошло в пятницу вечером, в том числе о приключениях Фостера и ковбоя в аэропорту.

Некоторое время он молчал, потом сказал:

– Значит, в моем доме действительно были Китс и док Блисс, когда вы с девочкой заявились туда. Блисс, конечно, вонючее дерьмо, от него нет никакого толку. Должно быть, его привели на тот случай, если кого-нибудь подстрелят, не считая вас, разумеется.

– Разумеется. Меня-то и должны были подстрелить.

– Я восхищаюсь вашими дедуктивными способностями, и вы, наверное, также сообразили, почему там были только Китс и Блисс, а не дюжина головорезов.

– Я бы сказал, помимо нехватки людей, никто из них не ожидал, что я сумею добраться до вашего жилища.

– Абсолютно верно, – кивнул Романель. – Вы просто везунчик. До того дня у Китса никогда не было проколов, и я знаю, как минимум, пять человек, которых он отправил на тот свет. Хотя очень многих я не знаю.

– Насчет «везунчика» вы правы, – сказал я. – Но ваша дочь также приложила руку к тому, чтобы меня не шлепнули прямо в вашем патио: Спри долго отвлекала внимание Китса. В ней есть тот же самый... задор, что ли, который я заметил в вас.

Он посмотрел на меня, небрежно кивнул и ничего не сказал, но я видел, что он весьма польщен.

Почти полминуты я вышагивал до двери и обратно, погрузившись в размышления. Затем остановился перед Романелем и заявил:

– У Чимаррона все-таки есть один способ получить то, что ему надо, и разрушить ваши планы. Полагаю, он и вам известен.

Он хмуро усмехнулся и вздохнул.

– М-да, один способ. Я думал, вы его не заметили, Скотт.

– Я-то мог бы не заметить, а вот Чимаррон наверняка об этом подумал. Проблема в том, как он будет его осуществлять.

– Это точно. Я уже говорил вам, что этот медный лоб не блещет умом, но иногда бывает дьявольски хитрым. Если есть один шанс из тысячи, он сделает все, чтобы он сработал. Если бы ему снова удалось заполучить меня и Спри, обоих сразу, и подключить Уортингтона, чтобы оформить бумаги, этот шанс сработал бы. Он сумел бы заставить нас официально передать все акции, которыми я владею по доверенности – а это сегодня два миллиона штук, – ему самому, его людям или компании-эмитенту в качестве выкупленных, и уверяю вас, что так бы оно и было. – Несколько секунд он молчал, потом медленно прибавил: – Конечно, потом он убил бы нас обоих.

– Ну что ж, благодарите судьбу, что вы не у него в лапах.

– Кстати, Скотт, – спокойно сказал Романель, – теперь ваша задача – сделать так, чтобы ситуация не изменилась.

– Конечно, какой разговор. Но я думаю, не пора ли обратиться к закону. Хотя, как вы сами понимаете, полицейские уведут меня со сцены. Я хочу сказать, будут держать меня, пока не получат ответы на некоторые вопросы.

– А мне не хочется, Скотт, чтобы вы от меня отлучались. Кроме того, на Альду работает куча народу. Например, я мог бы назвать парочку офицеров полиции. А если я знаю двоих, то их гораздо больше.

– Я уже думал об этом, но мы находимся на такой стадии, когда самое главное – обеспечить полицейскую защиту для вас и для Спри. Даже если из-за этого я некоторое время посижу за решеткой.

– Вы имеете в виду – за Китса? – спросил Романель.

– За это и еще кое за что. Я переступил грань, Романель. – Подойдя к столу, на котором стоял телефон, я придвинул стул и сел. – Сейчас я позвоню в два места, а потом мы решим, как быть дальше. В любом случае, вы останетесь моим клиентом.

– Вы будете звонить Спри?

– Нет. Сначала Уортингтону, затем еще одному парню. Надо проверить глубину, прежде чем нырнуть.

– Насчет Уортингтона у вас хорошая мысль. Мне бы тоже хотелось, чтобы он был в курсе.

Я набрал номер конторы Уортингтона, попал на его личную секретаршу и назвал себя.

Когда я попросил Бентли, она ответила:

– Он в суде, мистер Скотт. Но для вас есть сообщение.

В трубке послышался шелест: она листала страницы. Затем сказала:

– Я зачитаю так, как мне продиктовали.

– Пожалуйста.

– Записка для вас, то есть для мистера Шелла Скотта, а вот текст: «Если полиция еще не арестовала вас, имейте в виду, что она взялась за это дело всерьез. Предполагаю, что у них имеется кассета с вашей записью, где вы признаетесь в убийстве Фредерика Китса, а также в других серьезных преступлениях. В суде я пробуду до пяти вечера и советую вам ничего не предпринимать самостоятельно, пока мы не обсудим ситуацию».

Слушая негромкий голос, читавший записку Бентли, я пережил богатейшую гамму эмоций и физических реакций. Меня бросало в жар, кожа моя буквально воспламенилась, потом мне стало холодно, и по телу, будто внезапный ветер, пробежал озноб. В конце я опять распалился и физически, и умственно.

– Когда Бентли оставил это сообщение? – спросил я, стараясь не выдать голосом свое состояние.

– Он звонил из суда, мистер Скотт, и продиктовал записку полчаса назад. Так, сейчас посмотрю... в 3.03 дня. Двадцать пять минут тому назад.

Я взглянул на часы: все верно – 3.28.

– Хорошо, – сказал я. – И большое вам спасибо. Мне надо – очень надо – поговорить с Бентли как можно скорее. Вы можете сказать свое имя? Когда я позвоню, я спрошу вас.

– Конечно, Люсиль. Люсиль Уитерс, мистер Скотт.

Мы положили трубки, и я в продолжение пяти секунд набирал номер «Экспозе Инк», а еще через десять секунд услышал голос Стива Уистлера:

– Шелл? Куда ты запропастился? Я хотел связаться с тобой, но не знал, куда тебе звонить.

– Это уже не важно. Как... – Я запнулся, кашлянул и продолжал: – Нет ли чего новенького насчет наших... общих интересов?

– Черт меня побери, Скотт, информация, которую ты у меня оставил... В общем, мне неприятно говорить об этом, но ее забрала полиция. Хотя вру, они взяли копию, точную копию. Но не кассету, которую я записал.

– Как же они добрались до нее, Стив? И что значит «не кассету, которую я записал»?

– Я не знаю, как. Но понимаешь, я слышал все, что ты говорил, когда шла запись, помнишь? Ты начал городить такую жуткую чушь, хотя я понимал, для чего тебе нужно было это записать. И как только ты положил трубку, я вытащил кассету из магнитофона, заменил ее чистой, а твою запись спрятал в сейф. Если ты забыл, напомню, что я на твоей стороне.

– Да, я понимаю, – сказал я. – Значит, спрятал в сейф... Она до сих пор там?

– Конечно, там. Я проверял.

– Откуда ты узнал об этом, Стив, и когда?

– Мне позвонил офицер полиции, который, так сказать, относится к нашей работе с симпатией. Он сказал мне о записанной кассете и о том, что они готовят о тебе сообщение по местному каналу, как будто ты новый Диллинджер. Это было вскоре после трех. В пять минут четвертого или почти полчаса назад.

– Прекрасно. В сообщении будет указано, что подозреваемый вооружен и опасен и его надо пристрелить на месте?

– Не знаю, что там говорится. Знаю только, что это... очень неприятно. Мне очень жаль, Шелл, но клянусь, что кассета не покидала мой кабинет.

– Кто еще знает комбинацию сейфа?

– Кроме меня только Брен... Брен Финнеган, тот самый, что был со мной, когда ты завалился ко мне сегодня утром, и еще Кей.

– Гм, Финнеган и Кей Дарк. После всего, что сделала со мной Кей, вполне естественно, что я могу подумать...

– Не думай, Шелл. Может быть, она была не очень любезна с тобой, но она предана «Экспозе» и мне. Здесь важнее то, что я не выходил из здания и торчу здесь с тех пор, как мы с тобой разговаривали. Никто не мог бы добраться до кассеты.

– Хорошо, Стив, ты был в конторе. Но ведь не все время в своем кабинете, так ведь?

– Так. Но какая разница? Поверь мне, утечки здесь не было. Давай лучше поговорим о том, что тебе сейчас делать. Тебе что-нибудь нужно? Может, мне за тобой заехать? Скажи адрес, Шелл, и я приеду.

Я верил ему, верил по-настоящему. И сказал:

– Я скоро перезвоню тебе, Стив. – И положил трубку.

Мне требовалось время подумать, упорядочить хаос из мыслей и вопросов, которые меня осаждали. На миг мне пришло в голову, что если сейчас в кабинете Уистлера сидит парочка полицейских, разговор может прослушиваться. Тогда длинная, вездесущая рука закона начнет искать телефон, с которого я звоню, и конечно, адрес, где этот телефон находится. Если только они уже не застукали меня.

Но вообще-то я в это не верил. Возможно, не было особых причин доверять Стиву Уистлеру больше, чем кому-либо другому из тех, с кем я встречался в последнее время, но, сам не знаю почему, я ему верил. Чаще всего я иду напролом с таким инстинктивным ощущением, которое возникает у меня в кишках, и на этот раз я не собирался изменять своей привычке.

Пока я говорил по телефону, Романель постоянно пытался перебить меня: «В чем дело?» и «Что там за чертовщина, Скотт?» Но я игнорировал его. В конце концов он поднялся со стула и теперь стоял в шаге от меня, продолжая нудить: «Что там стряслось? Кажется, неприятности... Скажите же, что происходит, черт побери, я же ваш клиент».

– Скажу, скажу. Погодите немного.

Я встал, отмахнулся от Романеля небрежно-успокаивающим жестом и снова принялся вышагивать взад-вперед.

Что-то шевелилось в самом дальнем уголке моего мозга, какая-то мысль пыталась пробиться наружу, расталкивая соседок, это «что-то» было связано с записью, которую я сделал недавно, когда говорил одновременно в телефонную трубку и на магнитофон Уистлера.

Допустим, Стив – надежный человек, и еще: ни Финнеган, ни Кей Дарк не имели возможности открыть его сейф, взять кассету, быстро сделать копию и положить ее на место оригинала. Допустим, что так оно и было. Но если это так, тогда каким образом...

Сначала в этом не было никакого смысла. Затем он начал вырисовываться. Я почувствовал холодок, щекочущий мне спину, как будто кожа моя пузырилась и лопалась как ледяная корочка. Потом почувствовал, что на загривке шевелятся волосы. Продолжая расхаживать, я повернулся к двери, шагнул в сторону Клода Романеля. Он пристально смотрел на меня, пошевеливая губами, будто задавал какой-то вопрос, которого я не слышал.

За моей спиной раздался неожиданный, грохочущий треск – невероятное количество шума, – за которым последовали глухой стук и крик. Круто развернувшись, я потянулся к пистолету 38-го калибра, который был у меня под полой куртки, но в тот же миг остановился и отдернул руку. Дело в том, что я все еще думал о законе и о полицейских, которые в эту минуту взламывали дверь, чтобы арестовать одного парня, признавшегося в совершении полдюжины самых серьезных преступлений.

Если они увидят, что я размахиваю пушкой, эти движения могут стать последними в моей жизни. Поэтому я оставил пистолет в своей отделанной перламутром кобуре, но продолжал разворачиваться, пока не увидел толпу, ворвавшуюся в комнату.

Только это была не полиция.

Я успел додумать быструю, сумасшедшую, несколько неразумную, очень неприятную и, как я надеялся, совершенно невозможную мысль, которая заключалась в том, что, если эти ребята не полицейские, тогда я погиб.

Глава 19

Это была не толпа полицейских, это вообще была не толпа. Их было всего трое – один уже в комнате, двое за его спиной, – и все они шли прямо на меня. Просто казалось, что их больше, потому что первый, тот, кто несомненно сорвал дверь с петель и зашвырнул ее в комнату, был такой огромный, что сам по себе выглядел как целая толпа. Ну конечно, Альда Чимаррон.

Я еще не успел узнать его и ковбоя за его спиной и заметить третьего, которого прежде не видел, как моя ладонь легла на рукоятку 38-го калибра, и ковбой выбросил свою правую руку вперед в мою сторону – здоровенный кулак с зажатым в нем пистолетом. А Альда Чимаррон продолжал приближаться ко мне и спокойно говорил своим, как будто идущим из бочки голосом:

– Не дури, Скотт. На этот раз ты испекся.

В том, что говорил этот гад, было много справедливого. У двоих были в руках пушки, возможно, и Чимаррон был не безоружен, потому что он ударил меня в основание черепа чем-то очень тяжелым и твердым, даже тверже и тяжелее, чем мог быть его кулачище.

Потом на короткое время я вообще перестал соображать и предполагать. Я не отключился, но оказался на полу на одном колене. Я начал подниматься, но у меня не получалось: комната расплывалась перед моими глазами, я слышал слова, которые произносили эти трое, слышал их отчетливо, но они доносились до меня как будто кусочки далекого эха.

Кто-то встряхнул меня, и чья-то рука вырвала из моей кобуры «смит-и-вессон» 38-го калибра. Потом послышалось:

– Черт побери мои грешные кости.

Это был Чимаррон. Я мигом сообразил, что он обращался к Романелю, так как следующие его слова были:

– Может, хватит играть в прятки, старина Клод? Я уже начал думать, что твоя голова начнет соображать не раньше, чем через неделю, или вообще никогда. Как это ты умудрился, Клод?

Ответа не последовало.

Тогда Чимаррон мягко добавил:

– Отвечай, Клод, иначе мы снова поласкаем тебе голову, я и док...

– Нет! Пожалуйста, Альда... Я расскажу все, что ты хочешь. Вообще-то я помню только, что здесь был доктор, который что-то со мной делал. А потом... потом мне стало лучше. Почти совсем, совсем хорошо. Но я до сих пор почти ничего не помню, Альда. Все как-то смутно, кроме того, что я очнулся здесь, в этой комнате. Но теперь все в порядке, все нормально... только вот я ничего не помню.

Судя по звучанию его тусклого дрожащего голоса, я решил, что Романель очень испуган, даже потрясен при мысли об очередном сеансе «обработки» со стороны дока Блисса и Чимаррона. Но я понимал своего клиента, когда он утверждал, хотя это было неправдой, что он частично, а может и почти полностью потерял память.

– Конечно, Клод. Конечно. Так где она? Где твоя дочь, твоя Мишель Уоллес, твоя Спри?

– Я не знаю. Погоди... Клянусь Богом, не знаю. Он... мне никто не сказал.

Наконец-то я встал на обе ноги и попробовал выпрямиться. В тот же момент увидел движение мощных ног Чимаррона, затем одна из них взмыла вверх, и громадный башмак врезался мне в бок. Из моих легких со свистом вырвался воздух, и я рухнул на пол лицом вниз, прижавшись губами к грязному ковру, в нос мне ударил запах заплесневелого тряпья. После чего я лежал неподвижно, медленно и глубоко дыша, стараясь не думать о боли, которая выворачивала мне потроха. Не иначе, как он сломал мне ребро, подумал я.

Я услышал, как один из мордоворотов ударил Романеля. Это наверняка был Романель, потому что следом послышался стук упавшего на ковер тела. Повернув голову, я увидел, что Романель копошится на полу и медленно поднимается на ноги.

Потом он заговорил, и в его голосе не было воинственности, но и прежнего страха тоже не было.

– Я сказал тебе правду, Альда. Я ни хрена не помню с тех пор, как... Я имею в виду то, что случилось с четверга... вечером и до недавнего времени, когда увидел здесь доктора. Я даже не знаю, кто он такой. И уж, конечно, не имею представления, где Мишель. Если бы знал, я бы сказал.

– В этом я не сомневаюсь, Клод. А этот сукин сын Скотт скажет с удовольствием.

Он посмотрел на меня сверху вниз. Правда, не совсем сверху, так как я снова начал подниматься. По какой-то причине на этот раз он меня не ударил, может быть, потому что я поднимался к нему боком и находился в неудобном положении для удара. Когда я встал, Чимаррон шагнул ко мне.

Он стоял, уперев в бока кулаки, похожие на окорока, из его правой ладони торчало что-то, напоминавшее длинноствольный «магнум-357».

– Может, Клод и не знает, где его девочка, – сказал он, – мы это все равно выясним. Но будь я проклят, Скотт, если ты этого не знаешь. И если ты не законченный кретин, ты мне скажешь, где находится Мишель Уоллес, и скажешь прямо сейчас. Поверь, я буду рад, если ты признаешься по-хорошему.

Я посмотрел на эту широкую физиономию, на мощные складки в уголках его рта, увидел его голубые в крапинку глаза прямо перед собой и как можно спокойнее сказал:

– Если тебе не терпится, Чимаррон, лучше убей меня сейчас. Прямо здесь, пока у тебя есть возможность.

Он ухмыльнулся нормальной широкой ухмылкой, показав свои большие квадратные зубы, и в его ноздрях зашевелились спутанные волосы.

– Гляньте на этого крутого мужика, ребята, – заметил он, не спуская с меня глаз. – Не иначе, как он насмотрелся боевиков.

Я выдержал его взгляд и негромко произнес:

– Слушай меня внимательно, Чимаррон. Навостри уши, вдолби мои слова в свою тыкву и постарайся запомнить их. Итак, парень, либо ты убьешь меня сейчас, в этой самой комнате, без всяких фокусов и колебаний, либо ты пропал. Я тебя все равно достану.

Он закудахтал, и раскатистые звуки вырвались из огромного живота и необъятной груди. Я решил, что завладел его вниманием и заставил его сконцентрироваться на моих словах, как это обычно бывает, когда вам говорят не думать о жирафе в синюю полоску, а вы обязательно начинаете думать о нем. Поэтому я продолжал свою игру:

– Но я не хочу пугать тебя, Чимаррон, так что можешь забыть о том, что я сказал.

– Ты меня достанешь... меня, – сказал он, не переставая кудахтать, и выглядел при этом так, будто никогда в жизни так не развлекался. – Как же ты собираешься это сделать, Скотт?

– Это моя забота, дружище. Пока я об этом не имею ни малейшего представления, да и иметь не буду, пока не сделаю это.

– У меня есть для тебя сюрприз... дружище. – Он усмехнулся и снова продемонстрировал крупные белые зубы. – И на этот раз я получу настоящее удовольствие.

* * *

Я почувствовал себя так, будто мне вскрыли черепную коробку. Хотя я знал, что она не треснула, потому что нащупал руками, которые пока оставались свободными, внушительную шишку на затылке, а может то были две шишки, одна рядом с другой. Чимаррон ударил меня еще раз, но теперь уже сильнее, чтобы вырубить окончательно и дать своим дружкам возможность связать мне руки. Затем меня трясли в автомобиле и тащили волоком в какое-то помещение. Я смутно видел машины, потом голые стены; почему-то я сразу понял, что меня привезли туда, где я уже был: в аризонский «Медигеник Госпитал» на Мак Довел-роуд.

И тогда, несмотря на непрекращающуюся пульсирующую боль в голове, мои мысли обрели ясность. Я знал, где нахожусь и что меня ждет.

Там собрались все – Альда Чимаррон, ковбой Джей Гроудер, другой человек, похожий на фотографию Сильвана Дерабяна в молодости, доктор Филипп Блисс и Клод Романель в своем зеленом халате – в трехкомнатных апартаментах доктора Блисса на четвертом этаже больничного здания. И не только в тех же апартаментах, но и в той же самой комнате, где я раньше нашел Романеля. Но насколько это было раньше, я не имел никакого понятия, потому что время превратилось в плотную резиновую массу, и я не знал, был то вечер или уже ночь.

Я лежал лицом вверх на высоком столе, перевязанный кожаными ремнями, которые, как клещи, сдавливали мне лодыжки и кисти рук. Верхняя часть моего тела была обнажена. Справа от меня, на расстоянии не более метра, стоял невысокий квадратный ящик из серого металла, который я видел в изножье кровати Романеля. Он стоял на той же самой ярко-красной четырехколесной тележке. Это был дефибриллятор, и лицевой стороной он был обращен ко мне. Я увидел прямоугольный, прикрытый стеклом циферблат в середине с черными цифрами: в левом углу 0... затем 10, и так далее до 400 в правом углу. Под цифрами обозначения: «Ватт/Сек.» Вверху слева слово «Энергия», а под ним другой маленький круглый циферблат с цифрами от 1 до 400.

Жгучая красная боль продолжала пульсировать у меня в черепе, который, казалось, разбухал и сжимался, разбухал и снова сжимался. Я попытался отвлечь свое внимание от боли и снова обратил взгляд на дефибриллятор. В левом нижнем углу панели прочитал слово «Питание», под ним был небольшой переключатель с пометкой «Выкл.» слева и «Вкл.» справа, рядом со словами «Зарядка» и «Нагрузка» – одно над другим. Ниже переключателя торчала крошечная зеленая лампочка. Но она не горела. Пока не горела.

Позади тележки, на полу, прямо по ковру извивался единственный электрический шнур, похожий на худую черную змею, очевидно, он шел к розетке в стене, которую мне не было видно. Наверху серого ящика лежали две пластинки, похожие не на маленькие весла, а скорее на лазерные пистолеты из фантастических фильмов или неработающие открыватели консервных банок. Каждая имела на конце два тонких металлических диска, диаметром не более пяти сантиметров, расположенных почти вплотную друг к другу. Каждая пластина оканчивалась двумя круглыми черными рукоятками, на одной из них был выступ вроде кнопки, от другой отходил черный электрический шнур, свернутый в спираль. Эти приспособления были странными, даже забавными и до поры до времени казались совершенно безобидными. Но я-то знал, что они представляют собой на самом деле, и они пугали меня. Даже больше, чем испугали бы пистолет или нож.

Альда Чимаррон стоял рядом с доктором Блиссом и с человеком, который, как я решил, был Сильваном Дерабяном. Этот тип, Дерабян, кивнул, посмотрел на Романеля, снова кивнул, глядя на меня, как будто я был экспонатом, приколотым к доске, затем опять взглянул на Романеля. После чего приподнял руки, согнув их в острых локтях, и пожал плечами жестом наподобие «Почему бы и нет?» или небрежного и уклончивого «Посмотрим».

Может быть, это играло мое воображение, но мне показалось, что Чимаррон и Блисс объясняют Дерабяну суть обработки, которой они подвергли Клода Романеля, и, рассказывают, какой она показала себя эффективной и, возможно, скоро еще покажет, как разжимать стиснутые зубы и расшевеливать упрямые языки, помогая упрямцу исповедоваться. Как бы то ни было, мне не понравились картины, которые рисовали перед моим мысленным взором их неслышимые слова и жесты.

Тем временем я успел обдумать свои дальнейшие действия, тем более, что у меня была всего лишь одна альтернатива. Либо рассказать им все, что они хотят знать, за исключением одного или двух самых важных фактов, а может быть, только одного, – где находится Спри и как ее найти, – либо стиснуть зубы, отключиться и не говорить ничего.

Однако я знал, что как только человек – любой человек – начинает раскалываться, чуть-чуть приоткрывает краник, очень скоро жиденькая струйка может превратиться в поток, остановить который уже невозможно. Поэтому я решил, как только начнется допрос, отрицать все и ничего не рассказывать. Если только у меня получится, в чем я был не совсем уверен. Но другого выхода у меня не было.

Чимаррон оставил своих подручных и подошел к столу, к которому я был привязан. Он склонился надо мной, загородив своей огромной тушей полпотолка и два ярких светильника. Заднее освещение серебрило его похожие на перья каштановые волосы, которые создавали размытый ореол вокруг его черепа и лица. Я почувствовал его запах – тяжелый и мерзкий от обильного пота.

– Скотт, – пророкотал он, – у меня к тебе скопилось много вопросов, на которые ты ответишь в свое время. В этом я не сомневаюсь, дружище. Но ты можешь избавить нас и себя от многих хлопот, если ответишь на один-единственный. Остальное мы пропустим, в том числе неприятности, которых в противном случае тебе не избежать. Сейчас я хочу узнать о Мишели. Дочери Романеля. Нам известно, что ты ее где-то спрятал. Так что скажи нам, где она.

– Когда я пристрелил Китса, она с воплем выскочила из дома, и больше я ее не видел. – Я врал легко и даже вдохновенно. Пока это мне удавалось. – Если она все еще бежит, теперь ее надо искать где-нибудь за Таксоном.

– Скотт, – почти сердито заговорил он, – не надо испытывать мое терпение. Повторяю еще раз. Мишель Эспри Романель. Девчонка Романеля. Где она?

– Почему бы тебе не оказать мне услугу, Чимаррон? Расскажи-ка лучше, каким образом ты нашел Романеля и меня в этом вшивом мотеле.

– Черт... – начал он, но сдержался. И кивнул своей громадной головой. – Почему бы и нет? Как говорится, мало дашь, мало получишь, верно? Ну что ж, это было не труднее, чем почесать задницу. У меня есть два десятка ребят, которые время от времени занимаются телефонными звонками. И я велел им обзванивать все проклятые мотели и даже отели в Вэлли. Им требовалось только спросить, не появлялся ли кто-нибудь между половиной второго – ты умыкнул Клода где-то после часа – и двумя часами или примерно в этом промежутке. Их интересовал здоровый малый, похожий на тебя, один или в компании с инвалидом. Звонков было много – мы охватили Скоттсдейл и Финикс, затем Мезу и Темп, и как только попали в точку, нам оставалось приехать сюда и взять вас тепленькими.

Он помолчал, скривив губы в самодовольной ухмылке. Потом сказал:

– Ну и как насчет услуги? Теперь ответь мне, Скотт, где девчонка?

Наступило молчание. Ухмылка исчезла.

Надо мной продолжала висеть большая физиономия, широкие ноздри раздувались, и в них пошевеливались кустики волос, а голубые крапчатые глаза казались стеклянными и неживыми.

– Последний раз спрашиваю тебя, вонючий ублюдок, – медленно проговорил он. – Мишель Эспри Романель. Где она?

Я совершенно проигнорировал его и сделал глубокий вдох, готовясь к мучениям, которые заполнят собой следующие минуты. Или часы. Хотя это не то занятие, к которому действительно можно приготовиться и которое практикуется часто.

Между тем Чимаррон не оставлял меня в покое. По-прежнему склоняя надо мной свое широкое и, очевидно, плохо вымытое лицо, лоснившееся от пота, он сказал:

– Позволь мне объяснить тебе, как это будет происходить. Для начала мы немного с тобой побалуемся, попробуем парочку трюков, которых еще не применяли. А потом, дружище, когда начнем поджаривать твои мозги, как это делали с Романелем, ты запоешь во всю глотку, и твой позвоночник, может быть, вывернется наизнанку. Ты будешь говорить, будешь плеваться словами, будешь молить, но будет уже поздно. И ты узнаешь, что испытал Клод. Ты ведь видел, в каком он был состоянии: когда ты его вытаскивал отсюда, он был зомби.

Терпи, парень, терпи, стучало у меня в голове. Вспомни про жирафа в синюю полоску. Чтобы выбросить из головы его слова, я снова стал проверять ремни на своих лодыжках и кистях. И мне показалось, что ремень на правой руке затянут немного слабее, чем другой, или эта рука просто сильнее онемела.

– С Романелем мы только шутили, Скотт, – продолжал между тем Чимаррон, – это была просто забава. Не доводили напряжение до конца, а это четыре сотни ватт в секунду, как говорил наш док. И, если приложить его, твои мозги превратятся в... ну, с чем бы это сравнить? Как это называется, если раздавить муху? В общем, желе, фруктовый сок или мушиное дерьмо. И будет у тебя пара мушиных глазок с мохнатыми ножками.

Он загоготал, выдавливая рыкающие звуки из своей великанской утробы и выплевывая их из своей поганой пасти прямо мне в лицо.

Моя упорная игра в молчанку явно не срабатывала, поэтому я наконец заговорил. И сказал Чимаррону, чтобы он провел этот непотребный акробатический эксперимент на себе. Впрочем, его вряд ли можно было назвать непотребным. Таковым он мог быть, только если его осуществить на себе во время праздничного парада на Главной улице, что физически невозможно даже для свихнувшегося акробата. Иными словами, непотребство – это иллюзия, которая может существовать разве что в акробатически вывернутом наизнанку воображении.

Мне показалось, что мой разум уже пытается освободиться, сбежать куда глаза глядят, пока эти ублюдки не начали играть со мной в свои игры. И я понял, что сознательно хотел расслабиться, найти какое-нибудь убежище, но вместо этого обнаружил, что все мышцы вновь отвердели, жилы на шее натянулись до предела, а руки начинают дрожать от слишком долгого напряжения.

Если называть вещи своими именами, я был испуган, ошарашен и потрясен. Не от того, что они со мной делали, они еще даже не начинали, а от будущей воображаемой боли и от распада своего "я". И вот это было для меня странно и непонятно. Нет ничего хуже, чем наше преувеличенное предчувствие боли – так нам внушают; воображение создает ужасы более чудовищные, нежели те, что встречаются в действительности – и это тоже нам говорят. Я мучительно вспоминал, что еще слышал на эту тему, и мне было интересно узнать, оказывались ли авторы этих сентенций на таком столе, где через них собирались пропускать молнию, и в это время я увидел взметнувшуюся надо мной руку Альды Чимаррона.

Он махал одному из своих людей. Доктору Блиссу.

– Ну-ка, попробуй сначала на груди, – сказал ему Чимаррон.

– Я... я не уверен, что это будет разумно... – отозвался тот.

– Делай, что говорят, черт тебя возьми. Разве не для этого существует эта штука? Не для того, чтобы запускать мотор, когда он заглохнет?

– Да, конечно. Но...

– Тогда, если его маятник остановится, ты подключишь свой агрегат и снова запустишь его.

– Я, конечно, сделаю, что смогу. Но это исключительно опасная процедура...

– Блисс, хватит болтать, приступай к делу. Этот парень меня разозлил по-настоящему. Он – наглец, нахал и действует мне на нервы. К тому же считает себя крутым сукиным сыном, а вот мы поглядим, насколько крут этот подонок.

Я не верил ничему из того, что они говорили. Вернее, верил, знал, что эти гуманоиды, эти чудовища ведут разговор обо мне – если быть точнее, о моем сердце... о том, чтобы включать и выключать его, как заводную электрическую игрушку, – но эти невероятные гадости, о которых они спорили и которые собирались применить ко мне, просто никак не укладывались у меня в голове. Были чем-то нереальным. Разум отказывался проглотить и переварить эту мысль – он ее отторгал. Разум, тут же подумал я... Что произойдет, если к разуму, то есть к мозгам, к его электронным потокам, синапсам, мириадам его добродетелей приложить настолько высокое напряжение, что...

Чимаррон уже отошел от меня, вместо него рядом со мной был доктор Блисс и держал в каждой руке по маленькой пластинке, которые выглядели довольно необычно. Он разговаривал, как будто объяснял что-то насчет опасности такого количества ватт-секунд, предупреждал, чтобы никто не прикасался к пациенту, который сам будет опасен для окружающих.

Пациенту? Я готов был задушить каждого из этих выродков рода человеческого, если бы у меня была возможность, но, судя по всему, фортуна от меня отвернулась. Блисс приложил концы пластин к верхней части моего тела – по одной с каждой стороны груди, с противоположных сторон от... моего сердца.

Я дергался, извивался, чувствуя, как пылают от боли мышцы рук и правый бок, пытался вырваться и знал, что не смогу, что пытка будет продолжаться, и тем не менее дергался беспрерывно.

Подошедший снова Чимаррон взял свой «магнум» за длинный ствол и ударил мне рукояткой в середину лба. Не очень сильно, чтобы не повредить череп или не вырубить меня. Но достаточно ощутимо, чтобы образовалась шишка и чтобы боль из затылка переместилась в переднюю часть головы. Скорее всего удар даже не рассек кожу.

– Не дури, Скотт, – сказал Чимаррон. – В следующий раз я раскрою твою черепушку. Чему быть, того не миновать, дружище, и деваться тебе некуда.

Я снова со всеми подробностями объяснил ему, что делать. Но это был элементарный рефлекс, простое движение губ, без бравады и без смака – обычные ругательства, за которыми нет никаких мыслей. Однако я перестал дергаться, перестал растягивать свои измученные мышцы и сухожилия.

Блисс передвинул пластины на несколько сантиметров и бодрым голосом произнес:

– Вот это будет уже интереснее. Сейчас все будет, как надо.

И потом...

Мое тело разорвалось на кусочки, на мелкие щепки...

О, Боже, Великий, Всемогущий, довольно, довольно, довольно... Огромные кинжалы и молотки рвали изнутри мою грудь, голова распухла, как воздушный шар; я подумал, что мои глаза вылезают из глазниц, почувствовал, как мое огромное сердце трепещет, набухает и снова сжимается, снова трепещет и спотыкается, как помятое колесо в детском велосипеде, съеживается в окружность, в точку, в ничто...

Секунду тому назад, а может несколько минут назад, в какой-то неопределенной точке времени, превратившегося в резиновую полоску, я услышал свой пронзительный выдох, когда весь воздух из крохотной вселенной моей глотки вырвался сквозь мои стиснутые зубы и плотно сжатые губы. Он прозвучал, как крик. Но это был не крик – просто дыхание, шум воздуха, который со свистом вытолкнули мои легкие.

Я не верил, что бывает так больно, и не знал, что такое возможно. Я вообще не предполагал, что бывает безразмерная боль, боль без агонии, поэтому ее не с чем сравнить. А она была настолько сильной, что я почувствовал себя опустошенным и выпотрошенным. Но я все еще был жив, по-моему, жив. Сердце мое стучало. Мое сожженное, истерзанное и искромсанное сердце... работай, не подводи меня.

Мясистое лицо Чимаррона плавало в какой-то туманно-розовой жиже надо мной. Его губы двигались, и я ясно услышал: – Мишель Эспри Романель. Где она, Скотт?

Пошел ты... Сделай себе клизму из серной кислоты. Дай мне один крохотный шанс, Альда-бэби, и я зажму твои яйца в тисках, а то, что от них останется, смешаю с раздавленными навозными мухами.

Не говори ублюдку ни слова. Вообще не говори ничего, не открывай рот. Даже не смотри на него, разве что для того лишь, чтобы увидеть, куда плюнуть. И не думай о боли, не думай о боли. О Господи! О Великий Боже, будь все проклято, все проклято... Только ничего не говори ему. Ни слова о Спри. Только не о Спри.

Они о чем-то разговаривали. Мне было наплевать на то, что они говорили. Но часть разговора я уловил, их слова проникали в меня, будто по закону космоса, фразы впитывались в голову, в уши, в кожу. Они о чем-то спорили. Еще один такой удар может убить его... Не надо убивать кретина, пока он не скажет, где девка... Какого черта он упрямится... Ладно, приступай к голове, док, врежь ему как следует, пощекочи ему мозги, только не очень для начала...

Снова пластинки. Маленькие металлические кружочки, плотно прижатые к голове. Странное название для забавных штучек, похожих на сюрреалистические сдвоенные томатода-вилки. Что-то противное и жирное сдавило мне виски. Тень человека, перемещающего пластины. Краешком глаза я увидел большой палец на одном из выступов, напоминавших кнопки, и черный извивающийся провод. И теперь загорелась маленькая зеленая лампочка.

– Я сам, Гроудер. Не лезь к шкале.

– Хорошо, хорошо, док, я просто хотел посмотреть, как этот верзила будет дергаться. У меня с ним свои счеты...

– Отойди немного. Приступаем. – Это было сказано нежным лирическим голосом. – Приступаем, ребята.

Я почувствовал, что «это» началось.

Я едва не обмочился в штаны. Едва не брызнул прямо на стол... туда, где был стол. Я знал, что эта проблема возникнет, секунду тому назад. Или минуту. Или час. Но допустить этого не мог, поэтому напомнил еще раз себе или тому другому человеку, который был мной, что мочиться надо в туалете, или в крайнем случае в кустиках. Но только не в штаны. Во всяком случае нельзя этого делать взрослому человеку. Так что держись, дружище. Это была чертовски забавная мысль: держи все в себе, детка! Мне захотелось засмеяться, но я не смог. А ведь хотелось в самом деле, по-настоящему. Тогда я понял, может, впервые за все это время, как прекрасно – смеяться. Ощущать радость. Радость – не боль. Радость – это не жуткая и мерзкая дрожь, возникшая снова, отличная от того, что я чувствовал до сих пор.

Я где-то читал, что в розовато-сером веществе мозга не бывает ощущения боли. Что хирург может вонзить скальпель в эту студенистую массу, покопаться в ней, раздвинуть ее извилины металлическими пружинками – и никакой тебе боли. Но возможно... возможно, существует что-то еще худшее, чем боль. Это «что-то» росло во мне, заполняя какую-то часть меня, вторгаясь во все остальное, растворяя в себе кусочки моего "я" как сверкающий, серебристый питон под названием «боа-констриктор», всасывая мои раздробленные фрагменты через рот и дальше, дальше, прямо в...

Паника, внезапная неодолимая паника брызнула чернотой в моем мозгу – извивающаяся черная масса, исполосованная розовым, серым, зеленым ужасом. Миллиарды острозаточенных лезвий красного цвета, наподобие до невозможности тоненьких червей-каннибалов, копошились в судорожно извивающейся кровавой пелене где-то позади моих глаз, или по крайней мере в каком-то уголке моего существа, а другая моя часть наблюдала за этим. Одна моя часть наблюдала за происходящим без боязни, с клиническим интересом и даже, пожалуй, забавляясь. А другая часть умирала.

Справа от меня произошло какое-то движение, чьи-то пальцы немного повернули черный циферблат, послышались невнятные слова, мои виски снова стиснули металлические пластины, затем а-а-а-а-а... нет, нет, нет. Это была боль – которая совсем не боль, а судорожный спазм, который рвал на куски и выворачивал обе половины моего мозга. Свет, который не был светом, темнота, непохожая на темноту. Я был парализован и не мог пошевелить ни пальцами, ни ресницами. Как будто меня замораживали и отогревали, потом бросали в пекло, опять замораживали, но продолжали обжигать жарким огнем. И я скользил по наклонной плоскости, горел, падал, погружался все ниже и ниже в холодные, похожие на водоворот мягкие недра земли...

Наступил конец.

Я понял, что чудовищные импульсы и судороги больше не поступают в мой мозг, хотя я их все еще ощущал. Ощущал или чувствовал скорее как воспоминание о слышанной в детстве песенке, нежели как нечто физически болезненное. Но наступил конец кошмару, невыносимому растворению самой сокровенной сущности, непреодолимому страху исчезнуть в никуда...

Снова Чимаррон. Тот же самый вопрос. Мишель. Малышка Спри. Прелестно-уродливый ребенок с раздавленным лицом, жующий лимон, шлепается животом в бассейн, наполненный мелко истолченным стеклом.

Но я узнал Чимаррона. Узнал и вспомнил его. Я понимал, о чем он спрашивает. И знал ответ. Ответ был простой: Реджистри, вилла 333. Именно там находится моя возлюбленная, моя сладкая и знойная – весенний цветок с зелеными глазами, из которых струится теплый летний дождь. Спри. Она там, она до сих пор там. Моя Спри.

Я слышал его вопрос. И понимал, я ничего не понимал с такой отчетливостью в прежней жизни, что, если я когда-нибудь и скажу ему ответ, я сделаю это прямо сейчас, пока они снова не начали терзать меня: сейчас или никогда. И я не сказал.

После этого не имело никакого значения, что они со мной сделают, что могут сделать, потому что больше никогда они не смогут причинить мне боль. Мне стало легко, хорошо и радостно. В моих глазах были слезы, я чувствовал, как они стекают по моим щекам; это было не по-мужски – чисто женская слабость в битом-перебитом, покрытом шрамами плачущем мужчине с крепкими мозолистыми руками, – и я не стыдился этих слез, мне было на все наплевать.

Затем кошмар повторился.

Некоторое время спустя я поднялся к потолку в углу комнаты и смотрел сверху на болванчиков, которые смешно суетились вокруг какого-то парня. Он казался безжизненным чурбаном, выглядел как законченный мертвец. Нет, это было не так. Если бы он был мертвым, там лежал бы не парень, а раскрывшаяся кукла, ведь бабочкой был я – я висел здесь под самым потолком. Подо мной доктор Франкенштейн колдовал с циферблатами, переключателями и помидородавилками, пытаясь создать гром и молнию, швырнуть их в неподвижного уродца, привязанного к уродливому столу, с уродливыми зажимами на голове, от которых отходили провода...

Замок, уродец, Игорь и доктор исчезли, остались далеко-далеко внизу, в самой дальней дали, там, куда не может добраться даже память. Вместо них передо мной внезапно возник... абсолют.

И вдруг Абсолют сделался трансцендентально ясным, несравненно ярким и прекрасным. Благородно-торжественные волны ослепительной и вечной синевы вздымались и расходились во все стороны... от меня. И я понял, что нахожусь в самом центре этого великолепия. Эта красота, эта взмывающая к звездам песнь колыхалась и кружилась вокруг моего обратившегося в точку сознания. Сам же я был бескрайним, всеохватным, бесконечным и поэтому чрезвычайно довольным собой.

Я двинулся, как мне показалось, вперед, однако это было движение во всех направлениях, в бесконечность, и передо мной появился просторный туманный берег, который все приближался и делался все больше и больше. И я подумал, подумал всеми кометами, солнцами, сверхновыми звездами, совокупляющимися вселенными, образующими мерцающие синапсы в безбрежности моего мозга, откуда здесь взялся туман, который наподобие ледяной, влажной, серой пелены накрыл всплывшие в памяти зимние набережные в этом огромном вскипающем пространстве. Все ближе и ближе... и вот я увидел, что это не туман, а звездное море – миллиарды звезд – сияющих капелек, кажущихся меньше песчинки потому только, что я был таким бескрайним, всеохватным, бесконечным.

Выходит, я Бог, подумалось мне, и эта мысль наполнила меня простительным ликованием. Да, я был настолько велик, что заполнял собой все окружающее пространство, вдыхал звезды и солнца, пил туманности и вселенные, стал одним из сверкающих, сияющих, величественных богов всего, что пережил и оставил в той жизни. Не меньше, чем Бог, не меньше, а возможно, вероятно, даже больше... Я был...

Что-то чудовищно огромное, массивное, зловеще смутное вырисовывалось за пределами бесконечного пространства, поднималось из темноты в темноту, затем выгнулось дугой, превратилось в обжигающий свет и понеслось на меня с ужасной скоростью. Оно мчалось на меня и в следующий миг ударилось в меня. Квадраты из серебристых силовых линий пересеклись между собой внутри большой черной дыры, от нее вниз проецировались двойные лучи металлической энергии, которые на конце соединялись в петлю наподобие рукоятки, но рукоятки в шесть раз длиннее трепещущих квадратиков, заполненных сталкивающимися вихревыми линиями, которые образовывали магическую сетку. Эта сетка надвигалась на меня, делалась все четче и четче, становилась гигантской... чем? Сбивалкой? Мухобойкой?

Чем же? Она гналась за мной, размахивая сама собой, мчалась ко мне – к безбрежному Чуду, к наполненному звездами, кишащему планетами и астероидами Суперсуществу. Все ближе и ближе... Ну вот, неужели меня раздавит какая-то гигантская мухобойка?

Ах, бросьте, вы, должно быть, шутите...

В глазах моих вспыхнул свет и ослепил меня.

Вначале я решил, что это еще одна проклятая сверхновая звезда. Но затем я пошевелился.

Будь я плаксивым парнем с девчоночьими нервами, я бы, наверное, заорал. Но я сделан из другого материала, очень и очень прочного, поэтому просто вскрикнул, как дух – вестник смерти, уколовшийся о кактус.

Я снова был в комнате, которую покинул для того, чтобы сделаться бессмертным богом-мухой; в глаза мне светила лампочка под матовым плафоном, висевшая под потолком, и я вскрикнул, потому что пошевелился – каждый мускул и сустав, каждая частичка моей плоти твердила мне о том, что я, как минимум, растянут в разные стороны, возможно, разорван на части, а скорее всего разрублен на куски.

Еще не вернувшись сюда, но уже выйдя оттуда, я должен был дергаться, напрягаться, сокращаться, расширяться с такой силой в тот миг, когда доктор Блисс поворачивал свой маленький ватт-секундный циферблат электрошока и нажимал на кнопки так, что кожаные ремни на моих лодыжках и кистях должны были ослабнуть. Однако этого не случилось. Вместо этого я очевидно вывернул все свои члены самым невероятным образом, и теперь, когда шевельнулся, каждый мускул, который я еще мог ощущать, начал беззвучно вопить. Поэтому я постарался не двигаться.

В продолжение долгих мгновений я лежал неподвижно и дышал сначала мелко и часто, затем поглубже, пытаясь собрать все свои мысли воедино и прежде всего совершить небольшое путешествие по пещерам и трещинам моего сознания или хотя бы... И я равнодушно подумал о том, что осталось от моего сознания, если одна его половина уже прекратила существование, а то, что осталось, не так много, кстати, – можно назвать дырками в мозге.

В общем, это было странное, обескураживающее, разочаровывающее, а местами и пугающее путешествие. Частично это объяснялось тем, что даже не зная точно источник своей уверенности, я был убежден, что забыл некоторые факты, которые имели место, и вспомнил другие, которых не было в моей жизни. Иногда я узнавал какие-то нереальные, фантастические события, зато в другие моменты не был уверен в том, что знал и что представлялось мне смутным и искаженным наваждением.

Порой, когда я следовал за своими мыслями или перебирал в уме воспоминания, происходило очень странное короткое замыкание или сбой, как будто в мозгу появлялась глубокая рытвина, и именно тогда, когда случался сбой, поезд моих мыслей сходил с рельсов или рельсы вообще исчезали. Просто «щелк», и... неизвестно, в какую сторону ехать.

И вот это было ужаснее всего. Поверьте, что такие вещи изматывают душу сильнее, чем физические страдания. Но я вспоминал и знал, что это вполне реальное воспоминание, – как Клод Романель нес какую-то чушь, был вялым и от всего отрешенным, но затем пришел в себя на все сто процентов сразу после того, как докт... доктор...

Одна из этих странностей заключалась в том, что я хорошо видел лицо человека, слышал его бодрый голос, узнавал его коричневый костюм, но не мог вытянуть из своей памяти его имя. Пока еще не мог. Но скоро сделаю это непременно.

Для этого требуется время. Никаких проблем, все образуется позже. В сущности, я был почти нормален, совсем не искалечен, по крайней мере, в смысле ума, и почти равнодушно взирал на штучки маркиза де Сада, которые пробовали на моей голове эти подонки. Но это пока, на какое-то время... Ибо в продолжение этой умственной акробатики я все время ждал, когда снова начнутся садистские штучки.

Я открыл глаза и незаметно повернул голову, отчего отчаянно запротестовали мои шейные позвонки и мышцы, а комнату накрыла прозрачная пелена дыма, розовато-серого дыма, и все предметы сделались нечеткими и волнистыми, как иногда бывает на экране ненастроенного телевизора.

Все были на своих местах, и всех я видел сквозь волнистую пелену. Проклятый доктор забавлялся с маленьким черным циферблатом, пластинками и кнопками: доктор Брасс... Гласс... Бласс. Доктор Бласс. И огромная куча дерьма по имени Кумаррон: я сразу его узнал. Я хотел его убить и сказал ему, что раздавлю ему яйца. Чуть дальше, в сторонке, сидел худой тип в зеленом халате: пожилой, приятный сквалыга... Романель. Клод Романель. Мой клиент. И еще была девушка в бананово-желтом костюме и белой блузке; ну конечно, я прекрасно знаю эту красотку. А тот долговязый парень, подпирающий стену, – Говнобой. Я не мог вытрясти из себя его настоящее имя, но хорошо помнил, что все называют его Говнобой.

Все началось с легкого покалывания. Наподобие того зловещего подрагивания в голове, когда они включали слабый для начала ток. Но никакого тока теперь не было. Это было совсем другое ощущение паники, которая набухала во мне, как воздушный шар – вначале маленький и сморщенный, потом все больше и больше разрастаясь, и вот, наконец, он уже распирал мне грудную клетку, подступал к горлу и прижимал сердце к ребрам.

Девушка?.. Я знаю ее, она очаровательна, она просто чудо, она...

Я понимал, что очень хорошо знаю ее имя, но никак не мог придать ему законченную форму. Я прищурил глаза и сфокусировал взгляд на ее лице и теле. Ее лицо было волшебно прекрасным, только было отмечено печатью страдания, а волосы цвета бледного солнца были в полнейшем беспорядке. Ее руки были заведены за спину, а набухшие, бросающиеся в глаза груди, почти обнаженные, выпирали из белой блузки под желтым жакетом.

Теперь я понял. Не хотел понимать, но понял.

Она смотрела на меня во все глаза. На меня, Шелла Скотта, своего защитника, своего целеустремленного, крутого, непобедимого, бесстрашного и отчаянного героя, который...

Медленно, очень медленно, наступило узнавание, которого никогда не простить и никогда не забыть; оно нахлынуло на меня, затопило и раздавило меня, стерло в порошок и перехватило дыхание. И его последствия были ужаснее и мучительнее, чем сводящие с ума импульсы, которые недавно распарывали мне мозг и сердце.

Спри.

Я еще не все вспомнил. Но уже понял.

Должно быть, я сказал им.

Глава 20

Это случилось только пять минут спустя, через короткий промежуток жизни.

То, что происходило, казалось мне странным и нелепым. Часть происходившего я понял и продолжал напрягаться, ломать голову, надеяться понять все целиком, потому что теперь я знал самое худшее. Хуже этого ничего не могло быть.

Кумарон и Бласс... нет, не Кумарон – Чинаром... ах, да, Чимаррон, Альда Чимаррон и доктор Бласс – они нашли Спри и привезли ее сюда. Она была связана, как и ее отец. Говнобой затащил в комнату два кресла на колесах, и теперь в них сидели Спри и Романель, не только связанные, но и с кляпами во рту, которые были прикрыты белыми повязками.

Присутствующие, судя по всему, собирались уходить. Разумеется, без меня. Я им больше был не нужен: Чимаррон покончил со мной. А может, еще не совсем. Он как раз шагал в мою сторону, к столу, на котором я лежал, подзывая пальцем доктора Бласса. Потом они оба некоторое время смотрели на меня.

Я не шевелился, старался не моргать своими почти закрытыми глазами и дышал в прежнем медленно-глубоком ритме.

– Погляди на эту кучу навоза, – негромко, рокочущим голосом произнес Чимаррон. – Он когда-нибудь очухается, или ты переборщил и вырубил его навсегда?

– Я... я еще не знаю, – виновато отозвался доктор. – Он может ожить в любую минуту или же через час-два.

– А может через восемь лет?

– Возможно, но маловероятно. Знаешь, Альда, даже если он скоро придет в себя, он наверняка будет... нефункциональным.

– Ты дубина, ты тупой мешок с... Мне надо выдернуть тебе ноги за то, что ты его укокошил. Я хотел показать эту тухлую задницу его девке, заставить его увидеть, что она теперь моя, а он будет трахаться с покойниками. Я же мечтал об этом. Мечтал показать ему, кто превратится в навоз, а кто будет срывать цветочки. Разве ты не знал, что этот долбан по-настоящему разозлил меня, даже когда лежал здесь почти в отключке, он меня злил: он же, сволочь, грозился достать меня и советовал мне вздрючить себя во все мыслимые дырки. Ты что, не слышал, что ли?

– Успокойся, Альда... Значит, только для этого ты заставил Гроудера привести сюда эту женщину? – Голос доктора был удивленный и почти осуждающий.

– А ты как думал? Он должен был сюда вернуться за Клодом, разве не так? А они были нам нужны оба, так ведь? Это было ясно еще до того, как ты спалил мозги этому ублюдку, или что ты там еще натворил с ним. Мне сдается, ты вообще не соображаешь, что наделал.

– Альда... если помнишь... когда ты настаивал на электрошоке, чтобы встряхнуть как следует Клода и припугнуть его, я ответил, что у нас не психиатрическая клиника, и мы не имеем аппаратуры для ЭКТ. Разве ты забыл мои слова?

Краешком глаза я видел, как Чимаррон ткнул пальцем в серый металлический ящик, стоявший на ярко-красной тележке справа от меня.

– Я хорошо помню, ты сказал, что для этого можно использовать эти долбаные пластины.

– Я сказал, можно попробовать, Альда. Но если ты помнишь... я сравнил применение дефибриллятора для ЭКТ с хирургической операцией посредством ножовки, правда, я не стал вдаваться в подробности, но мой опыт...

– Да заткнись ты, ради Бога.

– Ну ладно... И все-таки скажи, Альда, чем ты так недоволен. Разве мы с ним не покончили?

– Ну да... Наверное, ты прав, док. Но я собирался спросить его насчет других дел, в которых он наверняка замешан. Например, насчет Фостера. Я не позволю, чтобы этот черный сукин сын обманул меня и после этого преспокойненько слинял. Держу пари, что это черная обезьяна имеет отношение к смерти Токера. Что это там рассказала тебе Конни?

У меня защекотало в носу. Я захотел чихнуть, но знал, что нельзя. Чихать никак нельзя.

– Мисс Де Челитта сообщила мне, что Скотт видел, как Энди выходил из дома Токера, но она не знает, что произошло дальше. Энди просто не вернулся. Нет свидетельств, что Скотт имеет отношение к его исчезновению.

– Нет свидетельств? Этот сукин сын имеет отношение ко всему и заруби себе это на носу. Он многое мог бы рассказать нам, если бы ты не поджарил...

– Альда, даже если бы он был функциональный, я не думаю, что он мог бы рассказать что-нибудь. Он... сошел с ума. Просто удивительно, что...

Зуд в носу становился все сильнее, как будто кто-то старательно щекотал мне ноздри мягкими перышками.

А рокочущий голос продолжал:

– Он бы выложил все, если бы я показал ему эту сисястую шлюху, док, потому что только из-за нее он так долго упрямился. Даже ты должен был сообразить это.

Я был близок к тому, чтобы разразиться чихом, и начал бессознательно хватать воздух мелкими глотками, напрягая задние мышцы гортани и челюстей-, как это бывает в начале зевка. Я инстинктивно хотел поднять правую руку и почесать пальцем нос и тут же почувствовал боль, метнувшуюся от кисти к плечу, так как ремень, стягивавший кисть, мгновенно отреагировал на движение. Но, как мне показалось, я ощутил что-то еще...

Чимаррон понизил голос до еле различимого шуршащего шепота и сказал Грассу или Блиссу, словом, доктору:

– Ладно, пора кончать. Самое главное сейчас – убрать Клода и девчонку. Господи, ты когда-нибудь видел такие здоровые сиськи, док?

Еще я почувствовал, что моя рука продолжала движение вверх, к груди, хотя она не имела права этого делать. Я попытался высвободить левую кисть, но она оставалась неподвижной. Широкий кожаный ремень крепко сжимал мне бедра, и его концы были закреплены вне поля моего зрения под столом, на котором я лежал. Две широких петли, надежно прикрепленных к ремню, обхватывали мои кисти, они были туго затянуты и зафиксированы трехзубчатыми пряжками, похожими на пряжку мужского брючного пояса. Пряжки не ослабли, но все-таки...

– Она и в самом деле красивая женщина. Послушай, Альда, будет глупо, если... Ну я не имею в виду, может быть, перед тем, как разделаться с ними обоими, я немного развлекусь...

– Забудь даже думать об этом. И не смей больше говорить такую чушь или я оторву тебе башку. Черт меня побери, мы ведем разговор о тридцати-сорока миллионах, а ты думаешь о какой-то заднице.

Сквозь прикрытые ресницы мне была видна грязная коричневая лента, обхватывающая мое правое запястье. Изрядный участок кожи выше ремня был ободран и почти сплошь покрыт запекшейся кровью. Я чуть-чуть потянул вверх правую руку и почувствовал, что она перемещается к моему лицу – увидел, как она передвинулась на четыре-пять сантиметров, когда лента соскользнула к краю стола справа от меня. Видимо, когда я, сражаясь с болью, дергался и извивался, закрепленный под столом конец ослаб. Может быть, еще один хороший рывок, и он освободится совсем.

Прекрасно, а что дальше? Моя левая кисть и обе лодыжки были по-прежнему неподвижны. Я был безоружен. И скорее всего, учитывая жуткую боль, перенесенную великим множеством моих мышц, которая уже давала о себе знать, я смогу двигаться не быстрее, чем больной артритом старик.

Но это было уже кое-что. Мизерный, но все-таки шанс. И в первый раз за продолжительное время я начал думать не о том, как и когда эти подонки будут меня убивать, а о том, чтобы жить. Может быть, жить. И может быть даже очень неплохо.

Чимаррон говорил тихо, я едва его слышал.

– Хорошо, пошли, пора за дело. А с этим ублюдком разберемся после. Если к тому времени он очухается, он все нам выложит, уверяю тебя. Когда я скажу ему, что они оба мертвы, он сломается и выложит все. Ты следи за аппаратурой, док, а я позабочусь о том, чтобы вывернуть из него все потроха...

И в этот момент я чихнул.

Слово «чихнул» не совсем здесь подходит. Я так долго удерживал в себе взрыв, что последний глоток воздуха буквально застрял у меня в горле, а потом весь воздух из легких вырвался через рот и нос с шумом урагана средней силы, который выскакивает из туманного горна.

Мини-конвульсия оторвала мою голову и верхнюю часть тела от стола, и я не смог удержать в себе раскатистый вой, который последовал за чихом; это случилось неожиданно, когда мое непроизвольное движение совпало с выплеском давления из моих внутренностей, а яростные и колючие, как зубья пилы, импульсы поступили в каждый нерв моего тела. Если бы боль имела черную окраску, все мое тело стало бы по меньшей мере синим.

– Ч-черт! – выкрикнул Чимаррон.

– Боже Всемогущий! – подхватил док. – Очевидно, он здесь просто лежал и притворялся... Альда, он же слышал все, что мы говорили.

– Ч-черт. Поганый... Ну так что? Не ты ли сам говорил... М-да, сейчас посмотрим. – Чимаррон сказал это довольным, едва ли не радостным голосом.

Итак, я попал в хорошенький переплет. Не было больше смысла изображать из себя опоссума и притворяться застывшим трупиком. Не говоря уже о том, чтобы хоть чем-то досадить этим пятерым головорезам: Чимаррону, доку, Дерабяну, говнобою и еще одному, которого я не знал, – здоровенному коротышке в белом халате до колен. На сей раз никаких шансов вырваться из этой передряги.

Назойливая мысль, как червяк, копошилась в моем черепе, и я последовал за ней, правда, не всем своим сознанием, но с каким-то странно отрешенным интересом. В какой-то момент мне показалось, что эти ребята уйдут и оставят меня одного, убедившись в моем полумертвом или по меньшей мере бесчувственном состоянии. Надежды на это было немного даже тогда, когда я ухватился за эту мысль, а теперь и вовсе нечего было об этом мечтать. Я знал, что дефибриллятор, который они уже испытали на мне, находится на своем прежнем месте, черный электрический шнур по-прежнему тянется к розетке в стене, пластины лежат на сером металлическом ящике – все на своем месте, только эта мясорубка теперь была выключена. Стоит им включить ее, и...

Нет, я больше не вынесу этот ужас. Может быть, что-то во мне и выживет, но это уже не будет мною.

Снова пророкотал низкий голос Чимаррона:

– Ну и как, малышка Мишель? Твой хахаль вернулся. Сейчас я подкачу тебя поближе, цыпочка моя, и ты хорошенько поглядишь на своего крутого защитничка, а он полюбуется на тебя. Как ты на это смотришь, детка?

Я уцепился за червяка, который шевелился в моем черепе, и увидел, что эта слабенькая мысль старается вырасти. Я двинулся за ней, подхваченный серебристым потоком... и остановился, задыхаясь. Попытался думать о чем-нибудь сладком и приятном – о поджаренных ребрышках... об охлажденном «мартини» в покрытых морозными узорами бокалах... о пышной, округлой груди с большими нимбами вокруг выступающих сосков... о выдержанных в вине томатах, нагретых летним солнцем.

Но ничего у меня не получалось.

– Поехали, детка. Я повезу тебя к хахалю. Его ведь зовут Скотт? Шелл Скотт? Ну, а теперь будем называть его Дергунчик, потому что сейчас он будет красиво дергаться и выворачиваться наизнанку. Давай посмотрим на нашего Дергунчика, крошка Мишель.

Я услышал возню, глухой шум, – очевидно, Спри протестовала и возмущалась, но слова застревали в плотной повязке, прикрывающей ей рот. Но я тут же отогнал свои мысли от этого и снова обратился к образам, которые по-прежнему не срабатывали. Тогда я вспомнил, как несколько мгновений назад я думал о своей передряге, и направил всю мыслительную энергию, какую мог собрать, на мысль о своем жутком положении. Я заставил ее принять конкретные формы, сконцентрироваться на ней, положил ее на язык. Почувствовал, как она хрустнула у меня на зубах. Наконец, это сработало.

Я скосил влево полуоткрытые глаза. Чимаррон подтолкнул каталку Спри почти вплотную к столу, и я мог хорошо видеть ее большие глаза, которые испуганно смотрели на меня.

Чимаррон развлекался от души, зубоскаля насчет хахаля-Дергунчика и отпуская другие веселые шуточки. Но спустя примерно минуту вонючий ублюдок сказал:

– Подними-ка его поганую голову, док, чтобы Дергунчик видел как следует. – И он рванул блузку Спри своими огромными лапами, разорвав ее сверху донизу, затем легко, как нитку, разорвал ей лифчик посередине и отшвырнул его, обнажив и жестоко унизив мою милую Спри.

И тогда я почти разорвался на куски. Почти, но не совсем.

Я почувствовал на своем затылке руки доктора, которые приподнимали меня, выдержал эту пытку, открыл глаза шире и начал стонать. Сначала тихо, затем громче, причем звук возрастал и по силе, и по тембру: нечленораздельное «ммммМММгмммМММ», выходившее сквозь стиснутые зубы.

Я дал повернуть свою голову так, чтобы видеть не Спри, а Чимаррона. Я не мог позволить себе смотреть на Спри. Она тоже отворачивалась, но Чимаррон одной рукой крепко держал ее голову.

– Погляди, Дергунчик, – говорил он мне голосом, высоким и звонким от искреннего удовольствия. – Спасибо тебе за эти роскошные телеса, – говорил он. – Теперь это не твои, дружище, а мои.

Я впился в него широко раскрытыми глазами, стараясь сфокусировать взгляд на далеком горизонте или на бешено вращающемся пространстве, которое покинул совсем недавно, разжал губы и расцепил зубы. Теплая липкая слюна потекла по моему подбородку и стала медленно стекать по челюстной кости на шею.

Слюна была смешана с чем-то солоновато-кислым.

– Ч-черт! – гаркнул Чимаррон. – Черт бы тебя побрал. – Крутанув своей громадной башкой, он взглянул на доктора... как его там? Ах, да, вспомнил: Бласс, доктор Бласс. – Ты, тупая задница!

В ответ доктор не обратил на него никакого внимания, зашел ко мне с другой стороны, продолжая держать мою голову, и равнодушно, профессиональным движением повернул мое лицо к Чимаррону. Я немного постонал в его сторону и уронил голову набок. Слюна еще оставалась, я покрутил во рту языком, подталкивая ее к зубам, и собрал таким образом около четверти чайной ложки.

Доктор Бласс оставался невозмутимым.

– Ну как? – спросил он, глядя через мое распростертое тело на Чимаррона. – Теперь лучше? – При этом он отпустил мою голову, и она, как пустой кокосовый орех стукнулась о стол. Правда удар смягчила жиденькая подстилка, но все равно череп изрядно встряхнуло, а вместе с ним встряхнуло то чудесное серое вещество, которое еще в нем оставалось. Неожиданно комнату снова наполнил знакомый розовато-серый туман, а может, дым. И на некоторое время я потерял ощущение происходившего.

Когда я очнулся, в комнате никого не было, кроме здоровенного коротышки в белом до колен халате. Он сидел на стуле у самой двери и закуривал сигарету. Но уже в ту самую минуту, когда говнобой и доктор Бласс выкатывали оба кресла, а Чимаррон замыкал этот маленький кортеж, я начал пошевеливать своей правой рукой, пытаясь еще больше ослабить конец кожаного ремня. Это было нелегко, так как мои руки почти ничего не ощущали, однако, когда мой телохранитель сделал первую затяжку и выпустил дым, петля ослабла.

Я прекратил движение и стал ждать, когда парень отведет глаза в сторону или сделает следующую затяжку. Приблизительно через минуту он откинул голову на спинку стула и уставился в потолок. Я сжимал и разжимал пальцы на обеих руках до тех пор, пока они не начали чувствовать боль и жжение, когда кровь сильнее побежала по истерзанным жилам.

Детина снова смотрел на меня. Я видел его сквозь сомкнутые ресницы и понимал, что скоро мне придется снова шевелиться, независимо от того, будет он смотреть в мою сторону или нет. Хотя я не знал, насколько свободно или насколько быстро я смогу двигаться, если мне удастся сесть или даже встать на ноги. Но об этом я узнаю только тогда, когда это произойдет. Если произойдет вообще.

Чимаррон и доктор вместе с Романелем и Спри ушли минут, наверное, десять-пятнадцать назад. Я не мог определить точно, сколько прошло времени. Но знал, что промедление недопустимо, что надо торопиться. Я не совсем понимал, для чего это надо, но чувствовал, что это будет связано с убийством...

Детина смотрел вниз – тянулся к пепельнице на полу рядом со стулом. Я переместил правую руку по своему телу, услышав, как прошуршал свободный конец, задевая о край стола, ухватил кончик кожи, торчавший в пряжке, и резко потянул его. Детина продолжал смотреть вниз, давя в пепельнице окурок. Все три металлических зубчика выскользнули из своих отверстий, и вдруг мое левое запястье освободилось. Потом я взялся за пряжку на правой кисти и перевел свое тело почти в сидячее положение, стискивая зубы, чтобы не застонать. В это время у меня было такое ощущение, будто в моем животе кто-то ковыряется острым ножом и выкручивает мой позвоночник. Но я расстегнул пряжку, и обе руки оказались свободными. Длинная кожаная лента, не привязанная на одном конце, соскользнула со стола с левой стороны и шлепнулась на пол. Одна из пряжек ударилась обо что-то металлическое, и раздался очень громкий мелодичный звон. Детина резко вскинул голову. Его обалдевшие глаза неотрывно следили за мной, пока я наклонялся к дефибриллятору, удерживаясь в полусидячем положении благодаря ремням, которые все еще связывали мои лодыжки.

– Эй! – рявкнул детина, подавшись вперед. Быстро вскочил со стула и сделал один длинный скачок в мою сторону.

Я рывком, наискось, наклонился и, превозмогая жжение во внутренностях, вытянул правую руку и крутанул маленький черный циферблат вправо до упора, а большим пальцем перевел переключатель из положения «Выкл.» в положение «Вкл.». Загорелась крошечная зеленая лампочка.

Охватывающие лодыжки ремни теперь сослужили мне хорошую службу, когда я еще больше склонился в правую сторону, дотянувшись обеими руками до двух проклятых пластин, которые совсем недавно были прижаты к моей голове. Сквозь застилающую глаза пелену я видел детину, надвигавшегося на меня слева. Мои ладони сомкнулись вокруг сдвоенных рукояток на одной из пластин, большие пальцы нащупали выступающие кнопки, и я даже не пытался сдержать отчаянные ругательства, а может просто невнятные звуки, которые вырвались из моего горла, когда почувствовал, как рвутся и лопаются и мои мышцы, и кожа, и кости.

Зато серый металлический ящик не издал ни звука, и, кроме маленького зеленого глазка, ничто не говорило о том, включен он или нет. Но я уже сидел почти прямо, когда детина добрался до меня и протянул руки к моему лицу. Я просто откинул правую руку до предела влево, левую вскинул высоко вверх, тут же опустил ее и на краткое мгновение приложил обе пластины к противоположным сторонам его головы, одновременно нажав кнопки большими пальцами.

Все произошло настолько быстро, что я чуть не промазал. Но на полсекунды обе пластины коснулись его, и нет нужды говорить, что серый металлический ящик был включен.

Половины секунды оказалось достаточно. Возможно, даже более, чем достаточно. На какой-то миг физиономия детины мелькнула передо мной – искаженная, с широко растянутыми в стороны губами и выпученными глазами. В следующий миг она потеряла всякое выражение, как будто с нее спала оживляющая ее оболочка и осталась только пластиковая маска.

Он упал, как брошенная на пол тряпка, и больше не пошевелился. Он был в полном ауте – охладевший или вообще мертвый. Я не стал гадать, потому что времени на это не было: я освобождал свои ноги от ремней, спускал их со стола и ставил на пол. Заднюю часть икр и бедер пронзила острая боль, а связка на левой лодыжке как будто была безнадежно растянута. Но я мог идти, если так можно было назвать мою прихрамывающую походку.

Перед тем как двинуться к двери, я пощупал детину. Пульса не было; я думал, что у него есть пистолет или другое оружие, но ничего подобного у него тоже не было. Я оставил его лежать на полу, прошел через комнату в большой кабинет, подошел к двери и выглянул наружу. Справа простирался длинный сверкающий полировкой коридор, по нему я в последний раз шел в поисках Романеля. Вот только когда это было – месяцы, годы тому назад или с тех пор прошла целая вечность?

Коридор казался бесконечным. Я вышел и захромал в дальний его конец к лифту.

У меня бешено кружилась голова, хотя она была на удивление светлой, и я с каждым шагом привыкал к боли, вызванной движениями, насколько можно было к этому привыкнуть, но только не к беспорядочной толкотне в мозгу; казалось, я не иду, а плыву через что-то плотное и неподатливое: примерно так может себя чувствовать человек, пробирающийся через зыбучие пески.

Я спустился на первый этаж, выйдя из лифта, повернул влево и прошел километр или два, затем снова преодолел такое же расстояние и остановился перед входом в просторную комнату – очевидно, помещение для дежурных медсестер.

На меня удивленно смотрела женщина лет пятидесяти в белом халате. Она пошла мне навстречу, и я сказал:

– Я только что разговаривал с мистером Чимарроном и доктором Блассом и хотел бы знать, где они сейчас.

Она ответила мне странным взглядом. Ее глаза скользнули по моей груди и медленно поднялись к лицу. Ах да, я совсем забыл об этом: на мне не было рубашки. Они содрали с меня все, что было на мне выше пояса, прежде чем начать игру в пинг-понг моим сердцем. Странно, я знал, но совершенно позабыл, что иду без рубашки. Хотя что в этом было странного: какой смысл имела теперь рубашка?

Однако был большой смысл в том, чтобы найти Романеля. Поэтому, когда эта приятная женщина заколебалась, я подошел к ней вплотную – дальше уже было некуда – и произнес:

– Альда Чимаррон, доктор Бласс. Если вам известно, где они, самое разумное с вашей стороны будет сказать это прямо сейчас. И без всяких там раздумий.

До нее дошли моя проникновенная искренность и абсолютная серьезность. И она поспешно проговорила:

– Мистер Чимаррон и доктор Блисс, а не Бласс...

– Прекрасно, Бласс-Блисс, какая разница... Давайте дальше, мадам.

– Они вышли вместе с мистером Дерабяном и еще одним человеком. С ними были два пациента. На креслах-колясках.

– Куда они пошли?

– Понятия не имею. Просто ушли.

– Давно?

Она взглянула на настенные часы, затем снова на меня.

– Полчаса назад. Приблизительно. – Потом добавила: – Погодите, сэр...

Однако я уже был метрах в десяти от нее, ворча и ругаясь, но постепенно набирая скорость.

Глава 21

Когда любезная медсестра сказала, что Чимаррон с компанией вышел из «Медигеник Госпитал» полчаса тому назад, часы на стене показывали пять часов одну минуту.

С тех пор прошло уже сорок четыре минуты, а я все еще не знал, куда идти и что делать дальше. «Отсюда» означало виллу в двух уровнях, где Спри и я пережили недолгие счастливые минуты в Реджистри Ризорт. Мне встретились только двое постояльцев, которые смотрели на меня как-то странно, но без удивления, когда я вылезал из машины, остановившейся перед виллой 333, и тащился к своим комнатам. Дверь была заперта, даже чуточку приоткрыта. Только позже я сообразил, что именно в таком состоянии оставил ее Чимаррон, когда в спешке уходил, захватив с собой Спри. А тогда я просто открыл дверь и вошел внутрь как ни в чем не бывало.

Самый последний автомобиль в моем списке ворованных тачек стоял внизу – на стоянке возле «Медигеник Госпитал» я нашел не новый «ниссан-сентра» с ключами в замке зажигания, – и теперь на мне была рубашка. Только рубашка, без куртки или пиджака. Но в правом боковом кармане брюк у меня лежал автоматический кольт 45-го калибра, который я раньше оставил в шкафу на полке. Два толстых патрона в обойме, один в патроннике. Вот и все: только три штуки. Я обойдусь.

Я сидел, стараясь не двигаться, как можно больше расслабиться и копался в своей памяти и в мыслях. Уортингтон. Бентли X. Уортингтон. Телефонный номер его офиса вспомнить я не смог. Нашел его в записной книжке и набрал.

Я помнил о документе, приготовленном Уортингтоном. Для Клода Романеля. Выходит, память не потеряна окончательно, просто она была, как и многие другие вещи, чем-то разорванным и никак не желающим складываться в одно целое.

Но я помнил, что Чимаррону надо соединить вместе Романеля и Спри, чтобы выиграть партию. А также Уортингтона: с ними должен быть Уортингтон. Ну что же, теперь Чимаррон держит в руках Романеля и его дочь. Я не задержался на этой мысли, стараясь оставаться в полурасслабленном, несобранном состоянии.

На другом конце взяли трубку и ответили:

– Контора «Уортингтон, Кеймен, Фишер, By и Хью». Чем могу помочь?

– Говорит Шелл. Я могу поговорить с...

Черт. Я не мог вспомнить ее имя. Имя женщины, которая уже помогла мне один раз.

– Просто Шелл? – спросил тот же голос.

– Я Шелл...

На этом все застопорилось. Маленькое короткое замыкание. Это был один из самых глупых и головоломных моментов в моей жизни. И самых ужасных. Может быть, вполне естественно позабыть имя секретарши, с которой когда-то перекинулся несколькими словами, однако...

– Это мистер Скотт? – спросила женщина.

– Да, да. Шелл Скотт. Это я. А...

– Я очень рада, что вы позвонили. Это Люсиль. Люсиль Уитерс. Вы меня помните?

– Ну конечно. Отлично. – Значит, Люсиль, а как дальше? – Мне надо поговорить с Бентли. Это очень важно.

– Я уже сказала ему, что вы звонили, мистер Скотт, и что я передала вам его сообщение.

Теперь я вспомнил. Меня разыскивают десять тысяч полицейских.

– Его снова нет. Мне очень жаль, но он сегодня не вернется из суда. Правда, он оставил для вас новое сообщение. – И она рассмеялась. – У вас опять проблема: никак не получается встретиться?

Если бы только вы знали мои проблемы, милая леди, подумал я. Но в трубку сказал:

– Какое сообщение?

– Я зачитаю его. Как в прошлый раз.

– Отлично... Прекрасно. Я вас слушаю.

«В пять часов мне позвонил мистер Романель и попросил как можно скорее прийти к нему домой, чтобы засвидетельствовать и удостоверить кое-какие изменения в документе, который я для него составил. Я отношусь к этому неодобрительно, и вы понимаете почему, но я должен уважать желание своего клиента. Рассчитываю быть в доме мистера Романеля приблизительно в половине шестого».

Мне стало плохо. Это означало, что он, должно быть, уже там. Может быть... может, все уже кончено. Я услышал свое «Спасибо» и положил трубку. Потом бегом выскочил на улицу. Не так быстро и легко, как мне бы хотелось, но слава Богу, я бежал.

Я вывернул с Линкольн-авеню у входа в «Кеймбэк Инн», вырвался на Дэйзерт Фаруэйз-Драйв и, проезжая мимо дома Клода Романеля, сбавил скорость. Прошлой ночью, когда я впервые приехал сюда вместе с моей Спри, мы припарковывались на повороте перед домом. А теперь при свете солнца, висевшего над западным горизонтом, но все еще яркого и жаркого, я увидел длинную полоску желтого пластика, на котором жирными буквами было написано: «МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ. ВХОД ЗАПРЕЩЕН».

Я проехал мимо и свернул на свободное место, где разворачивался прошлой ночью, но теперь припарковался лицом к площадке перед зданием «Парадайз Вэлли Кантри Клаб», а слева от меня находились задний двор Романеля, плавательный бассейн и живописный патио. Если я собираюсь попасть в дом, мне лучше пройти через «патио» к «Аризонской комнате», а не ломиться через парадную дверь. Такая мысль мелькнула у меня. И это, пожалуй, было разумно. Времени на рассуждения не оставалось, тем более на составление тщательных планов. Так что вперед, приятель.

Я вышел из машины, оставив дверцу открытой. Примерно в двадцати метрах от меня, у самого края площадки, какой-то тип, одетый в шорты «бермуды» и пурпурную рубашку, в шапочке для гольфа странной формы с воткнутым в нее сверкающим на солнце пером павлина, прицеливался по мячу клюшкой с железной головкой и смотрел из-под козырька в сторону зеленой лужайки, находившейся в сотне метров от него.

Я направился к нему, прихрамывая, кажется, даже спотыкаясь немного, но продвигаясь достаточно быстро. Однако будет еще быстрее, подумал я, если он сам подойдет ко мне.

– Эй, – позвал я. – Послушайте.

Еще раньше он встал в немыслимую, какую-то непонятно закрученную стойку, означавшую очевидно «замах назад», и оставался в этой позе в продолжение нескольких долгих секунд, имея при этом самый нелепейший вид. Потом медленно, не меняя остальных элементов своей стойки, вывернул голову в мою сторону. Я заметил, что у него шевелится рот, как будто он жевал свои зубы. Но он ничего не говорил – просто приветливо махал мне губами.

Я продолжал перемещаться, подходить все ближе, ставя вперед сначала левую, за ней правую ногу.

– Я хочу попросить вас об одном одолжении, – начал я. Только начал.

– Вы... вы... вы тупоголовый недоносок и кретин!

Наконец-то его челюсти заработали, хотя бы для того, чтобы издавать неприличные звуки, и продолжали работать некоторое время. Впрочем, все справедливо: вероятно, он имел свои причины прийти в ярость. Нет сомнения в том, что игроки в гольф – это люди с приветом, и часто приходят в ярость, а иногда даже бывают способны на убийство, если вы хоть чуточку потревожите их, когда они находятся в позиции «заднего замаха».

Но черт меня возьми, я и сам раза два играл в гольф, и можете мне поверить, что никакого особого значения положение «заднего замаха» не имеет, потому что никто не знает, куда полетит мяч, даже если вы играете в таком спокойном месте, как, например, кладбище.

Я не додумал свою мысль до конца: этот тип начинал действовать мне на нервы.

Но я продолжал ковылять вперед и приближаться к нему. И-раз, и-два, и-раз... и вот до него остался всего один метр. И он перестал осыпать меня проклятиями. Развернулся, вернее, раскрутился, опустил клюшку и уставился на меня с настороженной, неприветливой улыбкой.

А я сказал:

– Я дам вам сотню долларов за эту клюшку и за один мяч. И за вашу шляпу в придачу. Ну, чтобы я мог прикрыть свою прическу.

– Что? Чего?

– Черт побери...

– Хорошо, хорошо, – быстро проговорил он, отступая назад. Потом добавил, глядя на меня сверху вниз – дело в том, что я стоял, сильно сгорбившись: – Но одна эта шапочка стоила мне пятьдесят долларов, сэр. Я не собираюсь...

– Хорошо, две сотни...

– Ну, э-э... Возможно, вам этого не понять, сэр, но я уже в тринадцать лет не имел себе равных, я попадал в девять лунок и...

– Триста. Идет? Черт побери...

– Ну конечно, какой разговор! Берите. Может, хотите целый мешочек мячей?

– Нет. Только клюшечку и один мяч. И шляпу.

– Договорились. – Он опустил мяч в мою протянутую ладонь, нахлобучил свою потрясающую шапочку на мою белую голову и протянул мне клюшку с железным наконечником.

Я схватился за нее, продолжая ворчать и кривиться от боли.

– А вы... – Он замялся и неуверенно продолжал: – Вы играете в гольф? – При этом он с любопытством разглядывал меня, стоявшего в скрюченной ревматической позе и держащегося за его увесистую клюшку, которая вполне годилась для стометрового броска.

– В гольф? – переспросил я. – Ну да, что-то вроде этого. А, вы имеете в виду вот это? – Я, стараясь быть как можно любезнее, указал кивком головы, вернее, пожалуй, только ушами, на свое тело.

– Это ничего, – добавил я. – Один врач лечит меня от чесотки какими-то чудодейственными таблетками.

– Может, я засуну эту штуку вам за пояс? – сочувственно спросил он, указывая на клюшку.

– Не надо. А, черт... Я сам. – И, выпрямляясь, я издал что-то нечленораздельное, похожее на рык. – Вот так... У вас есть карточка?

– Какая карточка?

– Ну какая-нибудь с вашим именем?

Он в замешательстве посмотрел на меня, но тут же извлек из своего бумажника визитную карточку и сунул ее мне в карман.

– А зачем вам моя карточка?

– Чтобы я мог расплатиться с вами. Позже. Если не умру до этого. Дело в том, что сейчас у меня туговато с наличными. Если честно, вообще нет ни цента.

Он снова натянул на свою физиономию хмурую улыбку и, не расставаясь с ней, проговорил:

– Конечно. Разумеется. Все в порядке. Такое со всеми может случиться.

Я повернулся, выставил вперед одну ногу и оставался в таком положении пару секунд, мысленно проклиная свою немощь, затем сумел подтянуть к первой вторую ногу. Ну держись, Скотт, подбадривал я себя. И вперед: и-раз, и-два...

За спиной послышалось потрясенно-сочувственное:

– Удачи вам, старина. Держитесь.

Чем ближе я подходил к патио Романеля, который соседствовал с площадкой, тем яснее ощущал свое состояние. У меня было какое-то странное недомогание. Двигаться я начал медленно, но дойдя до заборчика, окружавшего патио, набрал приличную скорость. Дело было в том, что чем больше я двигался, тем легче доставался мне каждый шаг, как будто смазочный насос подавал все больше масла в мои сочленения, и теперь я шел легко и упруго, как газель. А когда замедлял ход, или, хуже того, останавливался совсем, масло застывало, подшипники заедало и суставы цепенели. Значит, мне нужно было двигаться и двигаться.

К сожалению, мне пришлось несколько замедлить скорость, чтобы отыскать маленькую деревянную калитку, ведущую в патио. Я прошел в нее, обошел олеандровые кусты, большую пальму и быстро направился к «Аризонской комнате», к раздвигающимся стеклянным дверям, где только прошлой ночью видел отражение Романеля... хотя нет, Фреда Китса, который собирался убить меня.

Я живо вспомнил красную змейку крови, струившейся из горла Китса. Но в тот момент мне не следовало забивать себе голову подобными картинами, и я подумал: выбрось все из головы, не останавливайся, сделай то, что должен сделать.

Но возникла проблема: приближаясь к бетонной площадке перед стеклянными дверями, выходящими в патио, я увидел очень смуглого мужчину с длинными висячими усами, который сидел в плетеном кресле. Я выпустил из руки мяч для гольфа, и он покатился под ноги усатому. Он мельком взглянул на него, затем повернулся и, увидев меня, вскочил с кресла.

– Извините, – начал я, – я только учусь. – И буквально пригвоздил его тяжелой клюшкой весом не менее трех килограммов. Все это напоминало балет марионеток: усатый поднял голову, поднялся на ноги и снова свалился. Я перешагнул через него и теперь от скользящей стеклянной двери меня отделяли метра два, не больше.

В этот момент дверь мягко приоткрылась. Я остановился и, вскинув руку, сунул ее за пазуху, где должна была находиться кобура с пистолетом. Пистолета не было, кобуры тоже. Я похолодел и вспомнил, что пистолет лежит в кармане брюк. Я начал вытаскивать оттуда проклятую пушку, когда понял, что человек, который только что вышел и теперь смотрел назад в комнату, был Бентли X. Уортингтон.

Он говорил кому-то:

– Тогда я пойду. Если возникнут какие-то вопросы, звоните завтра в контору.

Потом он закрыл за собой дверь, повернулся и увидел меня. Между тем, я снова двигался, понимая, что останавливаться нельзя, прихрамывающе-разболтанно-спотыкающейся поступью, а Бентли продолжал на меня смотреть и повторять: «Нет, нет...»

Я молча и, как мне показалось, стремительно прошел мимо него, наклонился немного, положил два пальца на ручку стеклянной двери и толкнул ее, потом толкнул еще раз.

– Давайте, я помогу вам, старина, – сказал Уортингтон.

– Спасибо. Вы очень любезны, – ответил я. Он отодвинул дверь, отступил в сторону и снова повторил «Нет».

Я шагнул вперед и решительно заковылял дальше, оглядываясь по сторонам: важно было определить, кто здесь есть и кто где находится. Следующая секунда или, может быть, даже минута станет критической, и у меня не будет времени и возможности разбираться в обстановке.

Однако в рекогносцировке не было необходимости – мне оставалось только слушать.

– Ч-черт! – Так я понял, кто стоит слева от меня возле большого письменного стола. Этот человек был похож на слона, державшего в одной лапе кипу бумаг.

– Скотт!

– Шелл... Шелл!

Мне стало ясно, что мой маскарад не сработал. Последние комментарии исходили от Клода Романеля, который сидел за столом с автоматической ручкой в руке, и от Спри, моей милой Спри, которая сидела с ним рядом в застегнутом доверху желтом жакете, прикрывавшем разорванную блузку и лифчик, если только эта принадлежность все еще была на ней.

Потом послышалось:

«Господи, Боже мой, убейте его, застрелите кто-нибудь его» и «Какого черта...» и «Шелл!» и «Ч-черт!» и «Нет!».

И вот тогда я немного растерялся.

Я увидел, что один человек прижался к стене позади Чимаррона – Дерабян, во всяком случае, он был на него похож, – и еще один присел на корточки и спрятался за стул. Я сразу почувствовал, что этим беглецом был доктор Блисс. Наконец-то я вспомнил его фамилию.

Разобравшись в том, что было по левую руку от меня, я решил проверить остальную часть комнаты – справа. Я повернулся в ту сторону как раз в тот момент, когда стоявший у дальней стены говнобой выбросил вверх и вперед правую руку с пистолетом. Хотя, пожалуй, это был не говнобой, а... Черт с ним, говнобой – в самый раз.

Я вырвал из кармана кольт 45-го калибра, но он выстрелил первым. Он промазал, пуля прошла в километре, ну, может, в метре от меня, однако что-то меня встряхнуло и развернуло немного в сторону. Моя рука была вытянута, пистолет удобно лежал в ладони, и мне оставалось только поворачиваться до тех пор, пока позади ствола не появится грудь говнобоя, и нажать на спусковой крючок.

Раздался выстрел – страшный взрыв в ограниченном пространстве комнаты, который отшвырнул его к стене и бросил на пол. Из его пальцев выпал пистолет, и я повернулся влево, по-прежнему держа кольт на уровне плеча. А Чимаррон уже оторвался от стола и устремился на меня. В его руках ничего не было, но человек, стоявший за ним, держал в руке пушку. И не только держал, но и целился в меня.

Я инстинктивно присел – не так быстро, как обычно исполнял этот номер, да к тому же с протяжным рыком, – и в следующий момент тот тип выстрелил. Пуля сбила кепку с моей головы, даже задела коротко остриженные волосы и шлепнулась во что-то на стене за моей спиной, и это «что-то» разлетелось вдребезги и со звоном рассыпалось.

Но еще до того, как эта штука разбилась, я выстрелил в стрелка и промахнулся, выстрелил еще раз и продырявил его. Когда он упал, я выстрелил в Чимаррона – несколько раз подряд. Но грохота не услышал. Затвор пистолета остался открытым после моего третьего выстрела, патронник был пуст, и, следовательно, пистолет был теперь бесполезен. Я вспомнил: было три патрона, и я сделал три выстрела.

Я швырнул пустой кольт в голову Чимаррона, успел заметить, что он угодил ему в ухо, почувствовал в ладони гладкую твердость клюшки, о которой я забыл, но которую не бросал, и, ухватив ее обеими руками, качнулся всем телом слева направо, создавая ускорение утолщенного железного наконечника за счет «пронации» или поворота ладоней вниз, как советуют многие тренеры профессиональной ассоциации гольфа; тяжелый набалдашник со свистом, как звенящий мяч, прорезал воздух и с хрустом врезался в челюсть Чимаррона.

Но это его не остановило. И даже не замедлило его движения. Его туша весом в сто с лишним килограммов обрушилась на меня наподобие обезумевшего слона, и мы оба повалились на пол, обняв друг друга, и покатились кубарем к дальней стене. Я ударился о нее плечом, а Чимаррон едва не проломил ее своей большой тыквой, которая затем отрикошетила и с глухим смачным звуком стукнулась о пол.

Пока он стоял на четвереньках немного оглушенный, я собрался и врезал ему в челюсть. Справа, слева, снова справа. Три раза, три резких удара – по крайней мере настолько резких, насколько в тот момент я был в силе. Но он не упал, и я вспомнил того мастодонта в коридоре больницы «Медигеник», как будто отлитого из резины и прыгающего как мяч несмотря на сотню с лишним килограммов.

Он быстро потряс головой, взмахнул правой рукой и достал меня в висок как раз в тот момент, когда я сделал «нырок», пытаясь увернуться от удара. Это был скользящий удар, и все-таки его хватило, чтобы я откатился метра на два в сторону, и у меня в голове начал беззвучно и мерно звонить большой колокол. В комнате на секунду стало темно, потом снова посветлело. Я опять оказался почти у самой двери, ведущей в патио, совсем-совсем близко и увидел надвигающегося на меня Чимаррона, который заслонялся руками от возможных ударов, а его толстая круглая физиономия представляла собой трясущуюся маску ярости.

Это была хорошая, просто идеальная мишень. Я успел прижать колени к груди, затем выбросить их со всей силой, которая во мне оставалась, и обе ноги прорвались сквозь его ладони, как летящий крикетный шар пробивает стекло, и впечатались в его подбородок. Отдача от этого удара, усиленная падавшей на меня чудовищной массой Чимаррона, тугими волнами прошла от коленей через бедра к самой макушке головы. Она на некоторое время оглушила меня и выбила из моих мозгов все, оставив только плавающую серую пустоту. Никаких мыслей, никаких чувств, никаких ощущений... Это продолжалось, может быть, секунду или две – я этого так и не узнал.

Но я знал, что все еще лежу на спине, что Чимаррон распластался лицом вниз, затем медленно подсунул под себя свои огромные руки и приподнял свое тело от пола. Я понял, что должен встать. Встать любой ценой. Но я устал смертельно, я совершенно выдохся. По правде говоря, я был выпотрошен почти окончательно.

Во всяком случае, Чимаррон тоже не легко и не быстро поднимался на ноги. Он стоял на полу на четвереньках, и его голова безвольно свисала с толстенной шеи. Я заставил себя пошевелиться, повернуться, уцепиться руками за дверную раму, затем выпрямить ноги и, напрягая дрожащие мышцы икр и бедер, начал подтягиваться все выше. Разумеется, в этом не было ни стремительности, ни грациозности, ни динамики, ни... эффективности. Все движения были неторопливыми, уверенными, функциональными и сопровождались ругательствами и стонами.

Когда я оказался на ногах, когда вся комната и все, что в ней было, начали кружиться и волнами вздыматься вокруг меня, Чимаррон все еще оставался на четвереньках. Он только повернул массивную голову, приподнял шею и посмотрел вверх; его лицо по-прежнему выражало ярость, ненависть, жажду убийства и множество других не менее пакостных чувств и еще раз показалось мне идеальной мишенью.

Я исполнил это совсем неплохо для человека, который близок к обмороку. Я сумел не опрокинуться навзничь, твердо поставил на пол левую ногу, взмахнул правой, и носок моего тяжелого башмака из кордовской кожи угодил ему прямо в одну сторону мясистого носа.

Думаю, это не столько оглушило его, сколько вывело из равновесия, но в результате он все равно распластался на полу. Распластался, но еще шевелился: скреб ногтями пол, поджимал под себя руки, пытаясь приподнять свою тушу. Второй раз я ударил его в висок. В некотором смысле это была более удобная мишень, так как занимала больше места в пространстве. И я хорошо примочил его на этот раз. За вторым ударом последовал третий и, может быть, четвертый. Я не помню, сколько их было. Знаю только одно: я отделал его здорово, как следует, так, что этот подонок вообще перестал шевелиться.

Потом я стоял над ним, непроизвольно подрагивая всеми мышцами, и чувствовал себя так, будто весил полтонны. Мне хотелось лечь, забыться, уснуть. Все, что угодно, только не двигаться. Но у меня было еще одно дело. Я еще не все закончил. Еще не все. Не совсем.

И я пошел, спотыкаясь и пошатываясь, пошел вдоль стены в другой конец комнаты. Я знал: то, что мне нужно, находится там. Хотя я все еще не мог вспомнить, что это было. Но это находилось там. И я двигался к нему. Я должен был дойти до него во что бы то ни стало и не упасть раньше.

Приблизившись к столу, я увидел вокруг себя людей. Услышал голоса. Кто-то обращался ко мне. «Шелл!» – это сказала женщина. Я ее не видел, но знал, что это... «Щелк!»... Я знал, что это та самая женщина, чей голос я уже слышал. Я узнал ее по интонации.

Но что-то меня беспокоило. Ясно было одно: я должен узнать, кто она, узнать ее имя. Я, конечно, знал его. Знал, когда вошел сюда. Просто теперь никак не мог вытащить его из своей памяти. У меня было ощущение, что я хорошо ее знаю и что я сделал что-то ужасное и постыдное, что имеет к ней отношение. Все имело к ней отношение. И я перестал об этом думать, не захотел об этом думать.

Потом послышался мужской голос: «Я все еще никак не могу поверить в это». Это был Романель. Добрый старина Клод. Затем на какое-то время в поле моего зрения показался Уортингтон X. Бент... нет, Бентли, Бентли X. Уортингтон смотрел на мое, очевидно, изуродованное лицо, качал головой и говорил: «Потрясающе! Я ни разу в жизни не видел ничего подобного... Это какой-то кошмар. Это просто невероятно!»

– Спасибо, Бент, – сказал я.

Потом женщина подошла ближе, совсем близко, я уловил ее нежный запах, ее пальцы коснулись моего лица. Она сказала: «О, Шелл, ты ранен. Ты весь в крови».

– Да ну, – махнул я рукой. – Это только так кажется. – Я стал поворачивать голову, пытаясь увидеть ее. – Подождите минутку, я сейчас вас найду.

– Шелл, милый, тебе надо к врачу. Тебе надо к врачу немедленно!

Теперь это сработало. Я вдруг вспомнил, что мне надо делать. Последнее, что надо сделать, может быть, самое важное и нужное.

– Спасибо, мэм, – сказал я, улыбаясь, и это была одна из самых мрачных улыбок. – Вот это как раз мне и нужно. Теперь я знаю, кто мне нужен. Теперь я научился произносить его имя.

И я пошел искать его. Долго идти не пришлось: он был там же, за стулом, куда, пригнувшись, нырнул, увидев меня. Он лежал на ковре позади большого кресла, обитого золотистой блестящей тканью, прикрывая голову руками.

– Эй, доктор Блисс, привет, – мягко произнес я. Потом ударил его ногой. Не так сильно, как бил Чимаррона. Это был просто пинок, хотя не такой безобидный, чтобы его можно было проигнорировать. Он посмотрел на меня снизу вверх широко раскрытыми испуганными глазами.

– Вставай, дерьмо вонючее, – негромко прибавил я. – Вставай сейчас же, или я вытащу из тебя все потроха.

Он поднялся. Не спеша, но тем не менее он уже стоял и смотрел на меня так, будто перед ним сумасшедший, который собирается сожрать его живьем. Тихий доктор, любивший заниматься с электричеством, отступал от меня все дальше и дальше, пока не уперся спиной в стену и не раскинул руки в стороны.

– Блисс, – сказал я, шагнув к нему. – Сейчас я буду тебя бить и бить долго и больно. Поэтому не стой как истукан. Заедь мне «крюком» что ли, сделай хоть что-нибудь толковое.

Он молчал. Его колени очень заметно тряслись. А я не испытывал к нему ровным счетом ничего, похожего на сочувствие. Потому что в моих глазах стояли его пальцы, которые поворачивали маленький черный циферблат и подносили к моей голове уродливые пластины.

– Последний шанс, док, – продолжал я. – Теперь ты видишь, что я не стою на ногах. Я дважды умер и дважды воскрес за последние полчаса. Кто знает, может, я вырублюсь, как только ты врежешь мне как следует. Вдруг тебе повезет. Ну как?

Он по-прежнему молчал. Просто стоял и дрожал всеми членами.

И я его ударил.

Не знаю, каким образом, превозмогая все боли, стоны, скрипы и растяжения в своих трех тысячах девяноста шести мышцах, я сумел так свободно размахнуться и нанести такой мощный удар. Но я это сделал. И угодил прямо в рот, который недавно произносил «приступаем, ребята», когда его мягкие успокаивающие пальцы врача крутили маленький циферблат; я получил неслыханное удовольствие даже от вспышки невыносимой боли, которая метнулась от моего кулака по всей руке к вероятно вывихнутому плечу, потому что уши мои наслаждались характерным смачным звуком попавшего в цель удара, потому что костяшки моих сжатых пальцев почувствовали, как разорвались и превратились в месиво губы доктора Блисса, а зубы разлетелись вдребезги.

Он отлетел к стене, его голова шлепнулась о деревянную панель и снова отскочила мне навстречу в самый нужный момент, и это было прекрасно, потому что, хотя он опускался на пол, а опускался он медленно, съезжая, соскальзывая по стене, отделанной темным деревом, его голова качнулась вперед вместе с его лицом, на котором красовалось разорванное, окровавленное, просто дымившееся от крови розовое отверстие, то самое, что он с такой непринужденностью использовал для своих шуточек типа «мы с ним покончили, не так ли?». Так вот, когда это непонятное месиво, бывшее только секунду назад человеческим ртом, оказалось чуть ниже уровня моего плеча, продолжая приближаться ко мне и в то же время опускаться, я ударил его еще раз. И снова в то же место.

Дальнейшее произошло мгновенно, и внезапно я оказался без ясной цели, без мишени перед собой. Больше мне нечего было делать. Когда я, кривляясь от боли, повернулся и сделал шаг влево, на мое плечо осторожно опустилась чья-то рука. Это был Романель. Клод. Тот единственный человек, который прошел через то, что испытал я.

Он спросил меня:

– Вы знаете, как Чимаррон нашел Спри?

– Угу, знаю. Вернее, не помню, но могу догадываться...

– Мистер Скотт... Шелл, послушайте меня. Альда расхвастался и рассказал обо всем. Я уже знал, что он прослушивает телефон Токера. Разговоры передавались на аппарат, срабатывающий от человеческого голоса, спрятанный в пустом доме в трехстах метрах от дома Токера. Один раз в день Энди Фостер, до того как смотаться, забирал кассету и приносил ее Альде. А сегодня Энди отсутствовал, поэтому произошла большая задержка. Когда Альда наконец получил кассету, он отдельно записал ваше признание. Ну то, что вы говорили по телефону Стиву Уистлеру. Помните?

– Да, но... Теперь я начинаю...

– Он передал эту кассету своему приятелю – полицейскому. А потом, по прошествии времени, прослушав ее внимательно, он услышал ваш телефонный разговор из дома Токера, когда вы звонили Спри в Реджистри.

– Боже мой, – сказал я.

– Потом они вычислили номер телефона, по которому вы звонили и, естественно, адрес...

– Господи, – прервал я его и не услышал, что он говорил еще: голова у меня стала кружиться еще сильнее. – Значит, я не сказал им. Я ничего, ничего им не сказал.

И вдруг я почувствовал себя легким, как воздух. В моих жилах забурлил гелий. Наверное, я мог бы взлететь и поплыть, если бы напрягся и набрал в легкие побольше воздуха. Я начал искать ее, зная, что она где-то здесь, в моей голове заскрипели шестеренки... и моим глазам предстало зрелище, прекраснее которого я не видел ни в одной из вселенных, где недавно побывал.

Несколько мгновений я был не совсем в этом уверен, затем...

– Спри? – позвал я. – Спри, любовь моя. Я думал... – Что-то щелкнуло у меня в голове. – ...что я потерял тебя где-то далеко-далеко, в потемках.

Она улыбнулась. В улыбке раздвинулись ее полные губы, мягкие и сладкие, как песня в бархатной ночи, теплые, как желание, обольстительные, как грех. Я улыбнулся в ответ, глядя на ее губы, на ее белые зубы – среди которых узнал тот, что был короче других, – в ее большие зеленые глаза, наполненные лунным сиянием и нежные, как таинственный шепот, на ее волосы, отливающие золотисто-медовым блеском, и я точно вспомнил, где видел раньше это лицо.

Это было там, в далеком-далеком пространстве, где я путешествовал, в той беспредельности, наполненной поющими звездами и сияющими солнцами, радостями и удовольствиями нашими и Господа Бога.

Я протянул руки, коснулся ее, прижал к себе и крепко обнял мою Спри.

– Привет, – прошептал я ей в самое ухо, – я тебя помню. Правда, я тебя помню. – И она сказала:

– Я тоже. – Потом совсем тихо: – Я тоже.

Но потом она начала расти, вытягиваться вверх. Я потряс головой, снова послышалось «Крррк», и я испугался, что это очередное короткое замыкание, сбой или пробой. Нет, только не сейчас. Она и вправду была где-то наверху, и рост ее был, наверное, метра три. Я поднял голову, чтобы посмотреть на нее. Она смотрела на меня сверху вниз. Тогда я опустил глаза и посмотрел на себя – в самом деле, почему я не мог посмотреть на себя? По крайней мере я увидел, что ног у меня нет.

Это уже была несусветная чушь. Как же я сюда пришел и учинил весь этот погром, если у меня не было ног? Правда, я имел пару маленьких, коротеньких обрубков, но ног не было.

– Как же так? – спросил я, не обращаясь ни к кому конкретно. – Эти вонючие ублюдки...

Я вспомнил всех этих докторов и их подручных, которые испытывали свою дьявольскую технику на моей голове. Это они сделали такую гадость. Я видел некоторые из их фокусов, но не заметил, чтобы они вытворяли что-нибудь с моими ногами.

– О Господи... Шелл, Шелл!

Это была Спри, где-то высоко-высоко надо мной.

– Эти вонючие ублюдки, – повторил я. – Знаешь, что они сделали? Они меня укоротили.

– О, Шелл... пожалуйста, Шелл...

Она наклонилась ко мне и стала дергать меня за рукава и плечи.

– Поднимайся с колен, – говорила она странным, измученным голосом. – Прошу тебя, прошу...

– О чем? Какие колени? – не понимал я. – Не говори глуп... Ладно, детка. Ты хочешь увидеть освобожденного калеку, Спри? Хочешь посмотреть на парня, у которого никогда больше не будет ног?.. Никогда и ни за что. А за что? Навсегда? – Я бормотал и заговаривался, а она продолжала тянуть за руку того парня с лицом, как у чертенка-переростка или обращенного дьявола – как их там называют... Романов, Рубадуб или еще как, – который тянулся к ней и медленно поднимался.

– Эй, спасибо. – Это сказал я.

Сказал, когда встал на свои ноги и почувствовал, что стою твердо.

– Пора идти! – снова сказал я.

Прямо передо мной опять стояла Спри. Теперь надо хорошенько заучить ее имя: С-П-Р-И. Ее прекрасное лицо было каким-то перекошенным. Искаженным. И мокрым. Почему мокрым?

– Эй, о чем ты плачешь? – спросил я ее. – Плакать не о чем. Если хочешь знать правду, которую я понял в своих далеких путешествиях, в жизни нет ничего такого, из-за чего стоит плакать. Это уж точно. Вместо этого лучше смеяться. Договорились? Договорились, С-п-р-и? Спри?

– О, Шелл, черт бы тебя побрал, Шелл. С тобой все в порядке? Ты будешь... жить?

– Что за глупый вопрос? Ты мне не объяснишь? Конечно, я...

– Но я же видела, как в тебя попала пуля. Как только ты сюда вошел. Тебя развернуло, ты почти упал...

– Да нет. Наверное, это было в каком-то фильме. Я не помню...

– ...потом взмахнул рукой, и грохнул выстрел, и...

– У меня в руке был пистолет? Или выстрел грохнул просто так?

– Да, у тебя был пистолет. И поэтому...

– Я как раз собирался тебе сказать, если только не сказал, что это была очень удачная шутка, или оч-чень глупая...

– Ты весь в крови.

– Нет. Почему ты говоришь такие вещи?

– Потому что так оно и есть. Посмотри, посмотри на себя, черт бы тебя побрал...

– Только не вздумай втюриться в меня, детка. Ну ладно, я посмотрю, но только чтобы удовлетворить твое глупое... У-у-у-о-о-о...

Немного погодя я произнес слабым голосом:

– Это точно не моя. Так много у меня никогда не было. Сколько людей здесь убито?

Но времени для ответа у нее не было.

Появилась целая свора полицейских. В униформе, в штатском, здоровенные и маленькие, симпатичные и некрасивые, но в основном какие-то невзрачные – их было больше, чем можно было пожелать, разве что среди них были и ребята из прокуратуры.

Скоро один из них уже был рядом со мной, тянул меня за локоть и говорил мне с чопорной британской интонацией:

– Только без глупостей, старина.

Меня очень редко – всего раза три, наверное, – называли «старина». Разве мне больше не тридцать лет? Хотя кто его знает. И я попытался сообразить, зачем и откуда появились здесь эти полицейские. Один из них – самый неприятный на вид, – который надел на меня наручники и перечислил скороговоркой целую кучу моих прав, сказал, что вот-вот приедут эскулапы из скорой помощи и приведут меня в божеский вид, но потом снова начал бубнить насчет того, что я убил человека по имени Фред Китс, еще убил такого-то и такого-то и изувечил еще нескольких несчастных клюшками для гольфа, револьвером или водопроводной трубой – я уж и не помню сейчас, – кроме того украл кучу автомобилей, оружие и людей, работал без лицензии, а тут еще новое преступление и опять две-три жертвы; кстати, один из них, говнобой, был мертв, другие стали всего лишь инвалидами: валялись без сознания и были очевидно искалечены, включая Альду Чимаррона, президента компании «Голден Финикс Майнз» и прочих финансовых и благотворительных учреждений, которого я жестоко избил, потоптал, испинал впридачу, превратил, судя по всему, в безжизненного калеку, и...

– Никаких проблем, – прервал я его.

– Чего? Никаких чего?

– Проблем, – повторил я. – Кусок навоза.

– Кусок чего? Что вы сказали?

– Я не совсем понимаю вас, офицер, – заявил я, – когда вы так тарахтите. Я хочу объяснить, что... В общем, я сумею объяснить все это.

– Что «все это»?

– Не стоит, сэр. Я хочу сказать вам, что могу объяснить... все.

Он, улыбаясь, стоял передо мной. Улыбка у него была какая-то странная. Очень похожая на комическую маску с тридцатью шестью зияющими, ничем не заполненными пустотами. Бугры мышц вздымались, опадали и подрагивали на его челюстях, щеках и даже вокруг его глаз.

Он стоял и беспрерывно улыбался. Наконец произнес:

– Это будет очень забавно.

Глава 22

– А что потом? – спросила Спри.

Мы были уже не в Аризоне. Мы оба сидели в моем номере. В отеле «Спартанец» в Голливуде, что в Калифорнии. В том самом месте, которое я называю домом: тропические рыбки, за которыми ухаживал в мое отсутствие Джимми, ночной дежурный; моя нахально-соблазнительная Амелия; диван темно-шоколадного цвета с подушечками для сидения и другие привычные вещи. Мой дом. Мои корни. Место на земле, где бросают якорь после долгих странствий.

Итак, Аризона осталась в прошлом, но с нами были воспоминания о днях и ночах, – хорошие и не очень, – проведенных в пустыне, и мы часами говорили о них.

– А потом я нанял частного детектива в Финиксе, чтобы он разыскал всех людей, у которых я... позаимствовал машины, включая Энди Фостера, и позаботился о том, чтобы они получили компенсацию, материальную и моральную, – во всяком случае никто из них не остался в обиде. Кроме того, он нашел того типа, который продал мне кепочку и клюшку для гольфа, и передал ему триста долларов. К сожалению, для этого ему пришлось ехать в Мичиган. А когда он возвращал хозяину здоровенную дубину с железным наконечником, тот сказал: «Спасибо, но я бросил гольф.»

– О, милый. Неужели из-за тебя?

– Ну... я не думаю. С игроками в гольф это случается часто.

В то утро я увидел Спри в первый раз после ее последнего посещения больницы в Финиксе, почти три недели назад; а теперь уже вечерело, и сумерки мягко обволакивали город за окном. С тех пор прошло три недели, но в то утро, когда я открыл дверь и увидел ее, увидел ее очаровательное лицо, в нашей встрече было то же самое волшебное ощущение, которое я испытал впервые более месяца тому назад.

Большую часть этого месяца я усиленно лечился, восстанавливая былую силу и жизненную энергию, привыкая к впечатлениям типа «Блеск!» и отвыкая от «А, черт!» Я поглотил кучу мощных витаминов С, крохотных пилюль, капель и магических, содержащих железо и прочие питательные вещества сладостей в коробках с непонятными надписями из Западной Германии, Швейцарии, Тихуаны, – сладостей, настолько эффективных и полезных и для оболочки, и для внутренностей человека, что они не разрешены к продаже в Соединенных Штатах Америки. В результате я почувствовал себя так, как никогда еще не чувствовал в своей жизни.

Но главным виновником моего нынешнего цветущего вида и бродивших во мне соков был все-таки доктор Барри Мидленд, специалист по неортодоксальному лечению. Я две недели провалялся под его наблюдением в частной клинике – не в «Медигеник Госпитал» – и не позволял никому, кроме него, даже измерять себе температуру или назначать аспирин. Нет нужды говорить, что это вызвало большое смятение, много «ахов» и «охов» – буквально разожгло битву не на жизнь, а на смерть в святая святых больничного болота и сделалась причиной многочисленных нареканий, жалоб и даже сомнений в моем здравом уме со стороны врачей, медсестер, служащих, практикантов и даже парня, который убирался в туалетах, причем все они настаивали, что именно им, а не мне самому, надлежит заботиться о моей жизни. Во всяком случае такие разговоры были. После всего дерьма, из которого я совсем недавно выбрался полуживым, мне почти не составило труда убедить их в том, что все они представляют собой кучу этого самого вещества, и я выиграл схватку.

Мое эгоистическое упрямство и нежелание принимать «общепринятое» лечение вкупе с моим естественным, как говорится, врожденным отвратительным характером и самому доктору Мидленду доставило немало неприятностей и хлопот. Но он уверил меня в том, что ничего не имеет против, так как давно привык к этому. Кроме того, он подумывал о создании своей клиники в Тихуане, где бы мог спокойно лечить страждущих, не подвергаясь риску сесть за это в тюрьму.

Ах да, кстати, насчет тюрьмы. Я и там провел какое-то время. В сущности только одни сутки. Краткость моего заточения главным образом объяснялась тем, что Бентли X. Уортингтон забросал полицейские органы бумагами юридического характера, пригрозил многочисленным частным и официальным лицам суровыми карами, исключая, разве что, свержение с трона, и поразил всех, без исключения, своей логикой и справедливостью. Поэтому, нет сомнения в том, что всем нам всегда нужны друзья, заботливые и достаточно могущественные. Разумеется те люди, которых я подстрелил или изувечил тем или иным образом, практически были отъявленными негодяями, один из них когда-то был практикующим врачом, а теперь никто из них больше нигде не практиковал. И все они ничуть не осложнили задачу Уортингтона. Интересно отметить, что мое «признание», которое я надиктовал на магнитофон Стива Уистлера, оказалось одним из самых эффективных средств, использованных Уортингтоном для того, чтобы вытащить меня из этой передряги.

– А что стало с той девицей? – поинтересовалась Спри. – С той, которая «просто прелесть».

– Прелесть – это ты.

– Ах мерзавец, ты хочешь притупить мою бдительность своей лестью.

– Даже и не собираюсь...

– Расскажи мне о ней. Папа говорил, что она – не та, за кого себя выдавала, но так и не объяснил до конца.

– Ну хорошо, раз уж это часть всей истории. Когда я встретился с ней, она была Кей Денвер, затем оказалось, что ее зовут Кей Дарк и что она работает на «Экспозе». Но Денвер она была только для меня, Дарк – только для Уистлерл и «Экспозе», а в действительности она – Конни Де Фелитта, очень дорогая «кол-герл»[3] – не меньше пяти сотен за ночь – из Чикаго. Член организованной банды Дерабяна, в которую входили тамошние финансовые тузы и собрали большую часть наличных для создания компании «Голден Финикс Майнз» в расчете на резкое повышение курса акций, причем четко спланированное. Благодаря своему влиянию и деньгам они обеспечили Кей Дарк настолько надежную легенду, что даже Стив Уистлер после тщательной проверки принял ее. Наверное, и сама Кей, или Конни, приложила усилия для того, чтобы убедить его. Ведь она – очень ловкая и хитрая девка, совершенно лишенная комплексов.

– М-да, – проговорила Спри. – Значит, когда она подцепила тебя в баре «У Пита»...

– О чем ты говоришь, Спри! Подцепила меня? Она меня подцепила? Я никак от тебя не ожидал...

– Откуда тебе знать, на что я способна? – Она сузила глаза, поджала губы и напустила на себя таинственно-обольстительно-нагловатый вид. – Откель ты знаешь, паря? – спросила она с каким-то жутким акцентом и голосом, идущим будто из-под земли. – Можа я сама из таких, и звать меня Мирта?

– Мирта? О Господи, хватит, твоя взяла. Так вот, когда Кей подцепила твоего покорного слугу «У Пита», она убедила меня, что у нее проблемы и что ей нужен частный сыщик...

– И по-каковски она тебя убедила?

– Перестань ты наконец? Какая разница «по-каковски». Здесь важно только то, вернее, только то заслуживает упоминания, что когда я проследил за ней и обнаружил ее в «Экспозе», я решил, что она там работает, кстати, так думал не я один. А в действительности ее прислал сюда Дерабян, и она сообщала обо всем, что узнавала, Альде Чимаррону, а благодаря своему положению в редакции она узнавала очень даже много.

– Получается, что когда она подце... Познакомилась с тобой «У Пита», она добывала здесь, в Лос-Анджелесе, информацию для Чимаррона, а не для мистера Уистлера.

– Правильно. Наконец-то ты въехала. Видишь ли, все что было известно в «Экспозе» о «Голден Финикс», о Романеле, обо мне и тебе, например, о том объявлении, которое я дал, чтобы тебя разыскать, тут же узнавал Чимаррон. Колесики и шестеренки исправно крутились...

– Я рада, что ты дал это объявление, Шелл.

– Это один из моих самых незабываемых поступков. За это я должен поблагодарить твоего родителя. И знаешь, какое-то время я думал, что он просто... использует тебя. Но это оказалось совсем не так... Ну что же, все справедливо. Теперь ты богачка, разве не так?

– Фи! Какая-то парочка миллионов.

– Насколько я знаю, в последнее время акции «Голден Финикс» дошли до двух и восьми десятых, так что твоя половина составляет более двух миллионов. А когда придет новое правление, они поднимутся еще выше. Но в любом случае, детка, два миллиона – это тебе никакое не «фи».

– Ладно, мне гораздо важнее то, что будет с папой, Шелл. Его не посадят?

– Может быть, нет. Скорее всего нет. Хотя он, конечно, участвовал в махинации. Но он сказал мне правду: на семьдесят пять процентов его заставили. Кроме того, есть еще эта старая чикагская история – двадцатилетней давности убийство. Теперь к этому делу подключился Бентли X. Уортингтон, да еще Кеймен, Фишер, By и Хью. Сейчас с уверенностью можно сказать только то, что отец быстро поправляется.

Это действительно было так. Романель больше не переживал насчет своего «смертельного рака», который, по словам доктора Мидленда, можно почти стопроцентно вылечить за несколько месяцев. Не удивительно, что Романель положился на Мидленда, и с каждым днем становился все крепче и, возможно, привередливее.

– Да, – заметил я, – думаю, у старины Клода все будет в порядке во всех отношениях.

– Надеюсь. Он мне нравится. Действительно нравится... старый добрый отец.

Она улыбнулась. Она вообще много улыбалась, что было хорошим знаком, но все равно я был рад, что она не улыбалась все время. Это все равно, что непрекращающийся рассвет без заката: постоянно светит солнце, и никогда не бывает луны. Она была настолько красива, что иногда я смотрел на нее настолько пристально, впадая в такое забытье, глядя на нее, что забывал, где нахожусь. Ее лицо и цветущие формы заполняли все пространство, в котором она пребывала, и в такие минуты забытья в нем не оставалось места ни для чего другого. Там была только Спри.

– Ты куда-нибудь уходил, Шелл?

– Нет, – усмехнулся я. – И не собираюсь. Кстати, я думаю, мы с тобой проглотили все кусочки и ломтики нашего недавнего прошлого. Поэтому, что касается нашего настоящего...

– Да?

– Вот это я и хотел услышать. Да! Это гораздо лучше, чем нет, а? Для всех нас есть какой-то глубокий смысл в этом простом...

– Куда ты клонишь, Шелл? Неужели ты считаешь, что я не понимаю?

– Тогда все упрощается. Почему же ты?..

– Почему я что?

– ...не снимешь снова свою одежду?

– Что это с тобой, Шелл?

– Что со мной? Ты хочешь знать, что со мной? Что-то должно быть, потому что я люблю, когда ты стаскиваешь эти мерзкие тряпки с этого чудного, фантастического, сногсшибательного те...

– Ну, ты даешь... Послушай, Шелл, я же только что надела их.

– Это правда. Но ведь это было почти десять минут назад. И я... я уже скучаю по нему. Со всеми его извилинами и округлостями.

– Ты серьезно?

– Серьезно. Да, детка, я...

– Ну ладно, если ты настаиваешь.

Несколько минут спустя я сидел на полу рядом с маленькой подушечкой, а Спри выделывала кульбиты на золотисто-желтом ковре, то исчезая за моей спиной, то вновь появляясь передо мной, совсем рядом, и тем самым заставляя усиленно трудиться мою шею, которая, к счастью, к этому времени перестала скрипеть. Спри последовала моему совету, и на ней ничего не было, кроме самой Спри. И она была восхитительна.

– Я никогда к тебе не привыкну, – сказал я. – Ты просто... Ого!.. Ого-го!.. Ого-го-го!..

– Это что, новый язык, дурачок ты эдакий? Или ты представил, что находишься в джунглях?

– Нет, нет. Я даже не думал, что это будет звучать так здорово.

Она перестала двигаться, встала передо мной, может быть, в одном шаге от меня, положила ладони на свои удивительные, восхитительные супер-груди и немного сдавила и выпятила их, а может и довольно сильно, словом, вполне достаточно, чтобы у меня закружилась голова... Ну да ладно, не будем об этом.

Я зачарованно смотрел, как вздымаются и опадают в такт дыханию эти потрясающие штуки, как они подрагивают и покачиваются, и почти не слышал слов Спри: «Шелл, ты сделал для меня великое дело: ты сделал меня свободной! Я больше не стыжусь своих больших грудей».

– Оо-о...

– И теперь я не против того, чтобы показывать их. Серьезно. О, мне прямо сейчас хочется показывать их всем! Всем и везде! Прямо на улице!

– Только попробуй.

– Но ты же говорил...

– Не бери в голову то, что я когда-то говорил. Разве тогда я знал? А теперь они мои. Мои!

Она засмеялась. Скоро смех смолк, но она продолжала облучать меня яркой, лучезарной, чудесной улыбкой. Ну знаете, как это бывает: кометы, астероиды, и все такое прочее.

– О Шелл, я просто тебя дразнила. Ты такой смешной, когда сердишься.

– Сердишься? Я покажу тебе, что значит сердиться. Сейчас покажу... А ты действительно больше не стыдишься их?

Она села на пол, прильнув ко мне.

– С тобой нет. Нисколько. Даже сама не знаю почему. – Она продемонстрировала другой, коварный вариант своей волшебной улыбки. – Хотя, в принципе, в тебе нет ничего особенного, Шелл.

– Ну, я не знаю, – растерялся я.

Она смотрела на меня несколько удивленным взглядом, пока я не закончил свою мысль.

– Спри, милая моя, знай, что в каждом человеке, не исключая даже подонков, есть что-то особенное.