Ричард Пратер. Эффект Эмбера Центрполиграф Москва 1994 5-7001-0135-1 Richard Scott Prather The Amber Effect Shell Scott-34

Ричард С. Пратер

Эффект Эмбера

Глава 1

Поверите ли вы мне, если я скажу, что в тот сентябрьский полдень, в четверг, я распахнул дверь своего номера и моему взору предстала незнакомка с умопомрачительной фигурой и шапкой рыжих, отливающих бронзой кудрей, к тому же совершенно голая? Прямо в коридоре второго этажа пансионата «Спартанец» в Голливуде, где я, Шелдон Скотт, проживаю. И что эта восхитительная незнакомка назвала меня по имени и попросила разрешения войти.

Наверное, не поверите.

Как не поверите и в то, что последовало дальше. Но все же попробуйте. А я в связи с этим поведаю вам, для вашего же блага, разумеется, истину, известную еще древним мудрецам. А именно: «Если искренне верить, что с вами может случиться нечто хорошее, то, скорее всего, оно непременно случится».

К счастью, на протяжении половины, нет, больше половины прожитых мною тридцати лет я верил, что встречу немало роскошных голых красавиц. Так вот, прошло долгих тридцать лет, прежде чем я сподобился открыть однажды дверь своей берлоги и обнаружить стоящую передо мной ослепительную голую красотку, испуганно лепетавшую:

– О! Разрешите войти! Ведь вы – мистер Скотт? Детектив? О, конечно же, я не ошиблась. Впустите меня скорее! Пожалуйста!

Я был абсолютно уверен, что никогда прежде не встречал этого очаровательного создания, иначе непременно вспомнил бы, где и при каких обстоятельствах мог ее видеть. Как она здесь очутилась? И почему голая? Откуда ей известно, кто я и как меня зовут? Почему она так отчаянно барабанила в мою дверь, время от времени жалобно взывая о помощи?

Все эти вопросы возникли у меня несколько позже.

А в тот момент я сразу же подумал вот о чем: работая в криминогенной зоне Лос-Анджелес – Голливуд – Сан-Андреас, я упрятал за решетку немало преступников. Так не пытаются ли таким образом достать меня те многочисленные мои «друзья», которые еще гуляют на свободе? Самые изобретательные среди них, вероятно, понимали, что лучше всего застигнуть меня врасплох и сыграть на моей слабости. Да, да. На той самой слабости, которая присуща всем мужчинам. Естественно, поэтому я решил, что это какая-то хитрая уловка, с помощью которой они намерены препроводить меня на ближайшее кладбище. И надо признать, уловка весьма удачная.

Поэтому я насторожился, но, как следует действовать дальше, пока не знал.

– Это уловка? – спросил я, однако освобождая ей проход.

Она боком протиснулась в маленькую прихожую и поспешно захлопнула за собой дверь. Обессиленно прислонилась к ней спиной, слегка качнув копной волос цвета земляничного пюре, смешанного с небольшой порцией сливок и большой – бренди. Ее ярко-синие глаза с пляшущими в них огоньками широко распахнулись, нежные алые губы слегка раскрылись, высокая упругая грудь с розовыми бутончиками сосков вздымалась и опускалась в такт ее прерывистому дыханию. Она еще раз выдохнула свое восхитительно-прелестное "О" и выпалила:

– Вы должны помочь мне, мистер Скотт, непременно должны... Я не знала, что делать, потом вспомнила, что вы живете рядом, и поэтому сразу бросилась к вам, как только представилась возможность... Вы мне поможете... правда?

Несомненно, против меня затевалась какая-то коварная игра.

Последняя фраза была произнесена более проникновенно, мягким, тихим, мелодичным голосом, теплым и сладким, как медовое мороженое, только на несколько сот градусов теплее. При этом она то и дело взмахивала длиннющими ресницами, которыми парень, подобный мне, мог бы расчесывать свой непокорный белобрысый «ежик», подобный плотному строю солдат, застывших по стойке «смирно».

Ее последняя фраза прозвучала как приглашение к массовой оргии. Эта ее соблазнительно-сладостная интонация и сам голос невольно наводили на мысль, что она отрабатывала их часами в бурлящей ароматной ванне на пару с Тарзаном – Повелителем Обезьян.

– Ну хорошо, – растаял я, – конечно.

– О, как славно! Я знала, что вы, именно вы, поможете мне. Как хорошо, что я вспомнила о вас!

– Угу. Так в чем же дело?

– У меня в номере мужчина.

– Неудивительно.

– Он только что пытался меня убить.

– Неужели? Ах да... – Я незаметно снова окинул ее взглядом. – И каким же образом?

– Понимаете, в тот момент, когда я его там увидела, у него в руке был пистолет.

– Давайте по порядку, мисс. Где это «там»? Где на вас могли...

– Потом он сказал, что не будет в меня стрелять, так как это наделает много шуму. Все должно выглядеть как несчастный случай. Тут он решил изнасиловать меня и сделал эту ужасную...

– Минуточку. Вы все это выдумываете прямо на ходу, не так ли? Требуется что-нибудь более убедительное, чтобы я мог поверить...

– Я не знаю, как лучше это описать, знаю только, что все это было ужасно. Вдруг он издал смешной хрюкающий звук, похожий на х-р-р-р, и повалился на пол. Он так и лежит там. Думаю – мертвый.

– Видимо, я чего-то не усек. Где этот мужчина?

– В моем номере. Лежит в холле.

– Вы хотите сказать здесь, в «Спартанце»? В таком же холле, как этот?

– Ну конечно. Иначе как бы я прибежала к вам в таком виде? О Господи! Я и забыла, что на мне... Вы, наверное, подумали, что я – чокнутая!

– Нет, нет. Я так не думаю. Теперь давайте об этом мертвеце...

– У вас не найдется чего-нибудь накинуть? Ну, какого-нибудь халата или рубашки?

– Конечно, найдется. Итак, этот мужчина скончался, говорите?

– Судя по всему, да. Он выглядит абсолютно мертвым, но я не очень разбираюсь в этом. Вы-то, наверное, сразу поймете, да?

– Да, конечно. Итак, сейчас он лежит мертвый, или просто вырубившийся, в вашем номере. Правильно?

– Да, но я почти уверена, что он умер до того, как упал, или в момент падения. Потому что, лежа на полу, он, по-моему, не ворочался, не шевелился, даже не дышал. Просто лежал там голый.

– Голый? Поначалу вы умолчали об этом.

– Разве?

– Ну, а если говорили, то я, должно быть, пропустил это мимо ушей.

– Ну да, голый. Это-то меня больше всего и напугало. Я не знала, что делать. А потом вспомнила о вас, мистер Скотт.

– Вполне логично. Зовите меня просто Шелл, угу? Ну что же, сейчас, наверное, следует взглянуть на вашего визитера, проверить, не обнаруживает ли он каких-либо признаков жизни...

– Так вы дадите мне халат, мистер Скотт?

– О да! Конечно. Зовите меня Шелл. Понимаете, я – не полицейский, а всего лишь частный сыщик. Но если бы я был полицейским, то непременно счел бы несколько странным тот факт, что этот джентльмен появился в вашей квартире голым, да и вы сами... э... извините...

– Все очень просто, мистер... Шелл. Я как раз принимала ванну, а когда вышла, обернутая полотенцем, – нате вам, он тут как тут! В гостиной, я хочу сказать. Я уже говорила вам, что он мне заявил, что собирается меня убить, и все такое прочее. Он и в самом деле намеревался это сделать! Я страшно испугалась, стала метаться по комнате, вот тогда-то полотенце и упало. И он решил изнасиловать меня.

– Именно в этот момент, вы говорите?

– Он сказан, что раз уж мне все равно суждено умереть, то какая разница? И если я не буду противиться – подумать только – не буду противиться! – то моя жизнь продлится чуть дольше. Он скинул с себя одежду и некоторое время стоял, уставившись на меня, разинув рот. Совсем как вы сейчас.

– А? Н... да. Продолжайте, пожалуйста.

– Это все. Потом он издал странное «х-р-р-р» и вдруг упал. Пожалуйста, дайте мне халат или что-нибудь еще, мистер Ск... Шелл. У меня до сих пор перед глазами этот страшный мужчина с выпученными глазами и перекошенным ртом...

– О да! Конечно! Одну минутку.

Я бросился в спальню – самую дальнюю из трех комнат. Однако не затем, чтобы искать халат для моей непрошеной гостьи. Вместо этого я прошел по черному ковру к огромной кровати и присел на край. Некоторое время я сидел так, качая головой взад и вперед подобно безмолвному колоколу.

Ничего подобного я не слышал за всю свою жизнь. Мертвец. Голый. Хрюкнул разок – и рухнул на пол.

Ладно. Сделаю то, о чем просит эта леди. Осмотрю ее номер и скоропостижно откинувшегося насильника. Скорее всего там вообще никого нет, трупа, во всяком случае. Вполне возможно, что там меня поджидают трое верзил с пушками и дубинками, не очень-то задумывающиеся об уязвимых свойствах моей натуры.

Но, черт побери, кто бы они ни были, они выбрали самый очаровательный таран, чтобы пробить брешь в моей обороне. Эта незнакомка – самая красивая, самая изысканная из всех женщин, встречавшихся на моем пути когда-либо. Пожалуй, некоторые из моих бывших подруг могли бы сравниться с ней красотой, но только ей одной было присуще такое гармоничное сочетание красивого лица, безупречной фигуры, призывного взгляда, сладострастных губ и чарующего мелодичного голоса.

«Как было бы здорово, – думал я, – если бы все, что она рассказала, оказалось правдой, и я кинулся бы ей на помощь и завоевал ее признательность и все, что к ней прилагается...» Но, даже отбросив все явно сомнительные моменты, сегодня мне следует быть предельно осторожным, так как день уже сам по себе выдался необычный.

Причина, по которой я оказался в четверг дома, а не работал в городе и не просиживал штаны в моем офисе с громким названием «Шелдон Скотт, Частный Сыск» на первом этаже Гамильтон-Билдинг, расположенного в конце Бродвея Лос-Анджелеса, заключалась в том, что часом раньше я посетил здание лос-анджелесской полиции, где капитан, начальник Отдела по расследованию убийств, устроил мне громкий разнос.

Мой лучший друг в Лос-Анджелесе – Фил Сэмсон, который и есть тот самый капитан. Будучи хорошим другом, он остается образцовым полицейским, строго приверженным закону, и ему почему-то кажется, что я не проявляю должного рвения в этом отношении. Вот и сегодня – уже в который раз! – он весьма красноречиво пенял мне за непослушание.

Стоило мне вспомнить об этом, и перед моим мысленным взором всплывал разъяренный Фил Сэмсон с незажженной сигарой в зубах. Его колючие карие глаза, казалось, пронзали меня насквозь, а из обрушенного на мою голову потока слов можно было понять, что я совершил тяжелое уголовное преступление.

Сам я – бывший морской пехотинец, ростом метр восемьдесят восемь и весом девяносто три с половиной килограмма. Однако, выйдя из кабинета Сэма в лос-анджелесском полицейском управлении, по крайней мере в первые минуты, я ощущал себя ниже сантиметра на три и легче кило на десять. Что-что, а стружку Сэм умел снимать.

Однако, как он заявил мне, это было всего лишь предупреждение – последнее предупреждение, и от меня требовалось только одно: утихомириться на время и не нарываться на неприятности. А самое главное – не докучать своей активностью добропорядочным гражданам города, особенно если они ни в чем не виноваты. Только тогда капитан почувствует себя счастливым. Но мне и в нормальные-то дни было нелегко это сделать. К тому же я знал, что Сэм должен подбить концы в предвидении долгожданного отпуска, который начнется со следующей недели, и поэтому посчитал, что будет не лишним предостеречь меня от опрометчивых поступков, а тем самым обезопасить и себя от отзыва из отпуска. Хотя бы на ближайшие две недели.

Я отбросил мысли о суровом Сэмсоне и предался куда более приятным размышлениям о моей прелестной незнакомке.

Наконец я встал и направился к стенному шкафу. На мне были брюки канареечного цвета, мягкие туфли без каблуков и белая трикотажная безрукавка, поэтому я достал белую спортивную куртку и подошел к трюмо, на котором лежала моя наплечная кобура с кольтом калибра 0,38 специальной полицейской конструкции. Я вытащил револьвер из кобуры и, положив его в правый карман куртки, вновь подошел к шкафу. Через несколько секунд я вышел из спальни с синим халатом из тонкой ткани, пояс от которого я где-то посеял.

Вернувшись в гостиную, я застал ее сидящей на большом кожаном пуфе спиной ко мне, лицом к темно-коричневому дивану по левую сторону от меня. Я с удовлетворением отметил про себя, что она не вперила взгляда в висящий над газовым камином женский портрет, написанный маслом.

«Амелия» – весьма колоритная голая красотка, пожалуй, излишне тучная, с явной печатью порока. Некоторые из моих подруг приходили от нее в восторг. Но сегодняшняя гостья с явным интересом разглядывала экзотических рыбок в двух аквариумах, стоящих в углу гостиной.

Это, несомненно, прибавило пару очков в ее пользу, равно как и ее вполне естественная реакция, когда я протянул ей халат. Со словами «Спасибо, Шелл» она проворно вскочила с пуфика и с врожденным изяществом накинула халат так, как если бы под ним на ней были блузка, свитер и джинсы.

– Ну... теперь мы можем отправляться к тебе в гости. Между прочим, ты так и не представилась. Ну, и как тебя зовут?

– Аралия. Аралия Филдс.

– Великолепно. В каком номере ты обитаешь?

– В двести восемнадцатом.

Поскольку у меня – двести двенадцатый, это совсем рядом, через три двери от меня.

– Думаю, не заблужусь, – улыбнулся я, давая тем самым понять, что сам черт мне не страшен.

Она улыбнулась в ответ, и мы пошли.

Так, улыбаясь, мы подошли к номеру 218. Дверь его была не заперта и слегка приоткрыта. Мы осторожно вошли в номер, я – впереди, держа кольт наготове в кармане куртки.

Я огляделся по сторонам. Номер был точь-в-точь как у меня: гостиная, небольшая кухонька слева, за ней ванная, а потом – спальня. Только там, где у меня диван, здесь – широкая розовая кушетка, с пухлыми, розовыми же подушками. Все двери распахнуты настежь.

И тут, в нескольких шагах от кушетки, примерно там, где у меня стоит кожаный пуф, я увидел на полу что-то белое. Это было смятое банное полотенце. А еще чуть поодаль...

– Ну-ка, посмотрим, – сказал я. – Да, похоже, здесь и правда мертвец.

Глава 2

– Ну конечно! Я же говорила...

– Да. И перестань дрожать.

Я бегло осмотрел номер, потом вернулся в гостиную и подошел к неподвижно лежавшему на полу дюжему парню с волосатой грудью. Опустившись на одно колено, я пощупал у него на шее пульс. Да, Аралия была абсолютно права: этот тип мертв.

Он лежал на пушистом ковре совершенно голый. В нем еще сохранялось тепло, но можно было с уверенностью сказать, что это ненадолго.

– Кто этот мужчина? – спросил я Аралию. – Ты видела его раньше?

– Нет, не имею ни малейшего представления. Я впервые увидела его полчаса назад. Какой ужас – он лежит здесь и... костенеет на глазах.

– Аралия, сейчас не об этом должна идти речь. Да, вид у него, прямо скажем, не слишком презентабельный. Судя по всему, ему редко доводилось бывать на солнце. Полагаю, это его одежда?

Я кивнул в сторону вещей, разбросанных на полу.

– Точно. Он срывал одежду и швырял на пол, как будто она его жгла.

– Наверно, и в самом деле жгла... Посмотрим, может, в кармане есть бумажник или какие-нибудь еще документы. Подумать только: розовые трусы! К чему бы этому здоровенному коту розовые трусы? Впрочем, это я так. Ага, тут что-то есть.

Я выудил из внутреннего кармана пиджака изящный новенький бумажник из крокодиловой кожи. Сам пиджак был из дорогой ворсистой ткани коричневого цвета.

– Как видно, у нашего покойничка водились деньжата. Тут пачка счетов на сотни долларов и мелочь. Полусотенные купюры и двадцатники...

Я поднял с пола модные золотисто-бежевые брюки с плетеным коричневым кожаным ремнем, к которому была прицеплена набедренная кобура. Внушительного вида «магнум-357» валялся на ковре рядом с туфлей из крокодиловой же кожи.

Присев около него на корточки, я заметил:

– Похоже, у этого парня были и впрямь серьезные намерения.

– Даже очень серьезные. – В глазах Аралии снова появился страх. – Ты бы только видел его. Поверь мне, Шелл... он и в самом деле намеревался осуществить свою угрозу. Девушка это сразу чувствует.

– Да, но я говорю об этой его пушке, а не о другой.

– С пушкой он не расставался ни на минуту. Он не выпускал ее из рук, даже когда сбрасывал одежду и даже когда снимал туфли и носки. Интересно, зачем ему понадобилось снимать носки?

– Я вот тоже думаю зачем? Вероятно, он... способно ли это пролить свет на случившееся?

– Словом, и раздевшись догола, он все еще продолжал держать в руке эту мерзкую штуку – пушку. А потом вдруг швырнул ее на пол и стал приближаться ко мне. Весь его вид и напряженный взгляд безошибочно свидетельствовали о его намерении.

– Так. Ну и что же дальше?

– Ничего. Потом он как-то странно напрягся и упал. Вот так и лежит с тех пор.

– О'кей. Вернемся немного назад. Не успел ли он сказать что-нибудь существенное до того, как отдал концы?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну что-нибудь вроде «по-мо-ги-и-те» или «да-а-йте ста-а-ка-а-н во-о...».

– С тобой все в порядке, Шелл?

– Конечно. Просто я пытаюсь представить себе, как это могло быть. Ищу хоть какую-то зацепку.

– О, произнес ли он что-нибудь членораздельное до того, как умер? Нет. Просто упал навзничь и испустил дух.

– Так, так... Ты не заметила, перед тем как он вырубился, его лицо не исказилось от боли? Не стало вдруг пунцовым? Ну, знаешь, как это бывает при инфаркте или при каких-нибудь других болезненных ощущениях.

– Вообще-то что-то подобное я заметила. Но тогда мне и в голову не пришло, что он умирает. Я подумала, что он просто... ну знаешь, иногда с мужчинами происходит нечто странное, когда они видят голую девушку – а я была как раз голая. Я хочу сказать, что у них на лице появляется какая-то странная гримаса. Они начинают курлыкать и издавать звуки, которые трудно описать словами.

– Ну, хорошо. Положим, что он умер от сердечного приступа, его не отравили и не пристукнули...

– Отравили? Как его могли отравить или пристукнуть здесь, в моем...

Что она говорила дальше, я уже не слышал. Я тщательно изучал содержимое бумажника. В водительских правах, обнаруженных мною, значилось: «Эдвард Бретт, Калифорния, Голливуд, Уэст-Гиацинт-драйв, 1428. 38 лет, рост 180, вес 82, глаза карие, волосы темные, кожа светлая...»

Я поднялся с корточек и в задумчивости побарабанил пальцами по лбу.

– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – спросила Аралия.

– Если этот парень намеревался тебя убить, то можно с уверенностью сказать, что он добирался сюда не пешком, а приехал на автомобиле. Значит, его машина должна быть где-то неподалеку. Вполне вероятно к тому же, что он действует не в одиночку.

Аралия согласно кивнула.

– Да, конечно. Как же я раньше об этом не подумала!

Я кинулся к двери, бросив на ходу:

– Запрись и никому не открывай, пока я не вернусь.

Я спустился вниз в вестибюль. Пансионат гостиничного типа «Спартанец» обращен фасадом к Норт-Россмор и зеленым лужайкам Уилшир-Кантри-Клаба на противоположной стороне улицы. Но туда я не пошел. Я воспользовался выходом в тыльной стороне здания и быстро зашагал по аллее, ведущей к Роузвуд-авеню мимо парковочных площадок и гаража. Затем повернул налево и прошел еще немного по направлению к Россмор.

Взглянув оттуда в сторону гостиницы, я увидел всего лишь две машины, припаркованные на обочине. А на расстоянии метров ста пятидесяти – одного-единственного человека: высокого, тощего мужчину, направлявшегося в мою сторону.

День клонился к закату, о чем свидетельствовала разлившаяся в воздухе прохлада, но было еще вполне светло, так что я мог все отлично видеть. Ближайшим ко мне оказался голубой «меркурий» с содранной на переднем крыле краской. Когда я поравнялся с машиной, тощий мужчина остановился, сунул руку в карман и вытащил пачку сигарет.

Я взглянул на регистрационную карточку «меркурия». Автомобиль принадлежал некой миссис Элеоноре Вессен, проживающей неподалеку на Норт-Россмор. Салон его пропах подтекающим маслом, пудрой и духами. Когда я отошел от машины и вернулся на тротуар, тощий незнакомец продолжал шагать мне навстречу, раскачиваясь на своих длинных ногах, скрипя подошвами по асфальту.

Когда мы поравнялись, я остановился и спросил:

– Извините, это случайно не ваша машина?

Кивком головы я указал на почти новенький, отливающий стальным блеском серый «линкольн-континенталь», припаркованный в двадцати метрах от входа в гостиницу.

Незнакомец поморгал маленькими, глубоко посаженными темными глазками и, взглянув на новенький седан, произнес:

– Не отказался бы от такого.

И сдержанно улыбнулся.

– Вы живете где-то тут, неподалеку, сэр?

Его темные прямые, сведенные на переносице брови медленно поползли вверх.

– Да, в Кентербери. – Он помолчал, продолжая сверлить меня колючим взглядом. – Моя жена и я...

Кентербери представляет собой новый жилой массив, примыкающий к бульвару Беверли, на расстоянии одного квартала от Россмор. Что ж, вполне вероятно, что этот тип – владелец какого-нибудь магазина, скажем магазина дамского белья, вышедший подышать загрязненным воздухом, пока его жена разогревает ужин. Однако что-то в этом человеке меня настораживало.

На вид ему можно было дать лет сорок, плюс-минус год-два. Он был выше меня ростом, но, когда мы разговаривали, наши глаза находились на одном уровне, потому что он вдруг как бы обмяк, ссутулился, словно его плоть свободно висела на костях. К тому же, разговаривая, он как-то странно вытягивал свою тонкую шею вперед и вниз, чем напоминал мне грифа, нацелившегося на свою жертву.

Короче говоря, вид у этого типа был отнюдь не самоуверенный и тем более не воинственный. Он выглядел каким-то понурым. Левая щека казалась немного больше правой, впрочем, может, я ошибался. Просто он внушал мне неприязнь, и все.

Он жадно затягивался сигаретой, подолгу держа дым в легких, так что выдыхать ему было почти что нечего.

– А почему вы меня об этом спрашиваете? – тихо осведомился незнакомец.

– Да я тут должен был встретиться с одним парнем. Подумал, что это, может быть, вы.

– Как его зовут?

– Пока не знаю.

Очевидно, мой ответ не показался ему странным. Во всяком случае, он никак не отреагировал.

– Не скажете ли вы мне, куда направляетесь? – продолжал я.

Если бы кто-то задал мне подобный вопрос, я бы послал его подальше. Он же просто ответил:

– Выгуливаю собачку.

Я невольно оглянулся в поисках собаки и снова увидел едва заметную, невыразительную улыбку на его лице.

– Ах да, конечно, – весело ответил я. – Кажется, сейчас она обмочит вам штанину.

Это был самый удачный для меня момент общения с ним, так как он автоматически посмотрел вниз на свои ботинки, но тотчас же спохватился и, подняв голову, снова уставился на меня. В этот момент с его лицом произошла странная метаморфоза: оно приняло зловещий вид. Маленькие глазки уменьшились до размера сушеных горошин, губы превратились в две тоненькие полоски, и все лицо как бы сковал лед. Казалось, достаточно, окунув палец в воду, притронуться к его щеке или лбу, даже к кончику носа, чтобы он намертво примерз к нему.

К моему глубокому удовлетворению, мне удалось вывести его из равновесия. Теперь я мог позволить себе разглядеть его получше. Он был одет в темный костюм и просторный, распахнутый спереди плащ. И снова у меня возникло ощущение некоторой асимметрии, на сей раз – в его фигуре. Мой наметанный глаз нащупал выпуклость у него под мышкой слева, где мог быть спрятан револьвер.

– Всего вам доброго, – мягко сказал он, намереваясь продолжить свой путь. Но я вдруг резко выбросил руку вперед и, указав на выпуклость под мышкой, быстро спросил:

– Что это у вас тут?

– Ничего, – ответил он спокойно, без тени замешательства и зашагал прочь, скрипя подошвами по асфальту.

Итак, был ли это и впрямь торговец дамским бельем? Так или иначе, я позволил ему уйти. Что-то подсказывало мне, что я поступил опрометчиво. Но теперь уже ничего изменить нельзя. «Линкольн» был зарегистрирован на имя некоего Гуннара Линдстрома из западного Лос-Анджелеса. Этот тип никак не походил на Лнндстрома. Я еще раз взглянул на регистрационную карточку и номерные знаки и отложил в памяти содержащуюся в них информацию.

Дверь Номера 218 распахнулась, едва я в нее постучал. Аралия встретила меня обворожительной улыбкой и выглядела еще более очаровательной, чем прежде. Оказывается, такое было возможно.

– Я – напарник твоего знакомого покойника, – дурашливо провозгласил я, нацелив на нее указательный палец правой руки. – Пришел, чтобы тебя прикончить. Ба бах! Спасибо за то, что ты так быстро открыла мне дверь, глупая доверчивая душа. Ба-ба-бах!

Она взмахнула длинными ресницами и снова улыбнулась.

– Слава Богу! А то я уже было подумала, что ты пришел меня изнасиловать. Да что тут, в конце концов! Неужели все только и думают о том, чтобы воспользоваться мною?

– Ты не умничай и не глупи, – свирепо прорычал я. – Я пришел тебя трахнуть.

– Тогда заходи, – рассмеялась она. Но, видимо, заметив мою озабоченную физиономию, она тоже посерьезнела и сказала: – Понимаю, почему ты сердишься, Шелл. Я просто не подумала. Я просто не могу привыкнуть к мысли, что кто-то действительно хочет меня убить.

Я молча кивнул и прикрыл за собой дверь. Все случившееся было настолько необычным и странным, что требовало глубокого логического осмысления. Я отметил про себя, что в мое отсутствие Аралия накрыла мертвое тело одеялом.

– Давай, – сказал я, – проанализируем все, что с тобой произошло, с самого начала. Только теперь по порядку, соблюдая установленную процедуру. Это означает, что нам необходимо вызвать полицию.

Я подошел к телефону, стоящему на маленьком столике в углу, набрал хорошо известный мне номер, представился дежурному офицеру и коротко сообщил ему о случившемся. Затем рассказал о встрече со злобным «грифом», дал описание обеих машин, припаркованных возле «Спартанца» на Россмор, и положил трубку.

Когда я вернулся к Аралии, она спросила:

– Ты кого-то встретил на улице?

– Да, довольно странного субъекта. Но пока еще рано привязывать его к этому делу лишь на том основании, что он выглядит как вурдалак. Вполне возможно, я обидел его необоснованными подозрениями и на самом деле он всего лишь бедолага, скрывающийся от уплаты налогов. Не ровен час, слухи о том, как я терроризирую невинных граждан, достигнут моего старого приятеля Сэмсона, который не далее как сегодня устроил мне весьма суровый разнос именно по этому поводу.

– Сэмсон? А кто такой Сэмсон?

– Фил Сэмсон – это капитан, начальник Отдела по расследованию убийств лос-анджелесской полиции. Вообще-то он мой друг, однако в последнее время он мною слегка недоволен, но то, что для Сэма «слегка», для меня более чем достаточно.

– И чем же ты провинился?

– Да в общем-то пустяки... Некий здоровенный ублюдок-уголовник здорово отделал моего клиента. Да так, что тот попал в больницу. Я выследил этого ублюдка и шел за ним по пятам до дома на углу Флетчер-драйв и Виста-стрит. Как только захлопнулась за ним дверь, я ворвался туда с пушкой наготове, оскалив зубы и сжав кулаки, как положено. Как выяснилось позже, тот ублюдок оказался в соседнем доме, а не в этом.

– Боже правый! Ну и что же было потом?

– О, это было ужасно! Добропорядочная супружеская пара, обитавшая в этом доме, в тот вечер пригласила гостей – четверых таких же стареньких друзей, недавно перенесших инфаркт. И вдруг я вламываюсь в дверь разъяренный – а надо сказать, что в гневе я страшен, – в тот момент, когда меня никак не ожидают. Естественно, мое появление отнюдь не соответствовало обстановке умиротворенности и тихого веселья, царившей за вегетарианским столом гурманов, пробавлявшихся самбуком. Не иначе как они приняли меня за инопланетянина.

– Ты, должно быть, преувеличиваешь.

– Да, возможно. Иногда такое случается со мной. Но на этот раз все обстояло именно так. Представь себе, все шестеро – и сообща и каждый в отдельности – направили жалобы в полицию с копиями окружному прокурору, Обществу по охране прав человека и НАСА.

– Не может быть!

– Что они обратились в полицию, по крайней мере я точно знаю.

– Господи! И что они тебе сказали?

– Полицейские-то? Сначала ничего, поскольку к моменту их прибытия я уже вломился в соседний дом. Тебе будет приятно узнать, что на сей раз я не ошибся – поймал и арестовал преступника.

– Надеюсь, на этот раз ты действовал строго по закону?

– Н-не совсем. Конечно, я могу надеть наручники на гражданина нашей страны, но процедура ареста в настоящее время чересчур усложнена, необходимо соблюдение множества формальностей. И я их соблюдал. Объяснил подонку его конституционные права, извинился за причиненные неудобства, пообещал пенсию по достижении шестидесяти пяти лет, хотел даже помочь ему привести себя в порядок. К сожалению, в то время он находился без сознания.

– О-о...

– Кроме того, у этого типа обнаружились телесные повреждения весьма подозрительного свойства. И ко всему прочему была сломана нога.

– Он сломал себе ногу?

– Это я ему сломал. Понимаешь, он сбил меня с ног и принялся бить тяжелым башмаком по голове, ну и... Э, да хватит об этом.

– Понимаю. Тем самым ты навлек на себя гнев твоего друга.

– Не то слово.

– Могу себе представить.

– Поверь мне, теперь, если я ненароком побеспокою невинного гражданина – и даже отпетого преступника, – я окажусь в более неприглядном положении, нежели они.

Я помолчал, потом встряхнул головой и сказал:

– Тебе не мешало бы, Аралия, переодеться во что-нибудь... более подходящее, поскольку наверняка нам предстоит ехать в полицейский участок.

– Да? Они что, заберут меня?

– Да, нам предстоит сделать заявление, скрепить его подписью, ответить на многочисленные вопросы – словом, пройти через множество формальностей.

– Хороша. – Она быстро поднялась со словами: – Я сейчас.

– Да, поторопись. Нам еще надо кое-что обсудить до прибытия полиции. Было бы неплохо, если бы ты надела что-нибудь совсем простое, даже вовсе невзрачное. Понимаешь, некоторые из моих знакомых полицейских, особенно из голливудского подразделения, всегда рады случаю меня уязвить. Сейчас я не стану вдаваться в подробности. Но порой это приводит меня в бешенство. Особенно если первым явится этот сержант... Коваский...

Как раз в этот момент раздался громкий настойчивый стук в дверь.

– Интересно, кто бы это мог быть? – с любопытством спросила Аралия.

– А ты как думаешь? – глянул я на дрожавшую под напором грубой мужской силы дверь. – Это ты, Коваский?

То, что я назвал его по имени, было моей ошибкой. Он узнал меня по голосу и расценил мой вопрос как приглашение. Дверь была не заперта, и он немедленно вломился в номер, горя желанием взглянуть на свеженький труп. За ним последовал напарник, тоже в полицейской форме.

Аралия принялась поправлять свой и без того безупречный «земляничный коктейль». И почему это женщины всегда начинают прихорашиваться при появлении мужчин? Не спрашивайте меня, впрочем, и сами женщины вряд ли знают.

Факт тот, что женщины всегда делают этот непроизвольный жест при виде любого мужчины, будь им хоть сам бостонский маньяк. Излишне описывать, какое зрелище предстало изумленным взорам полицейских, когда Аралия воздела руки, распахнув при этом мой синий халат без пояса.

Коваский ввалился в комнату всей своей стопятидесятикилограммовой массой и, озарив меня ехидной ухмылкой, спросил:

– Ну, что у тебя стряслось на сей раз, Шелл?

Строго говоря, имени моего, следовавшего после слов «на сей раз», он так и не произнес – его заклинило на первой букве. Дело в том, что в этот момент взгляд его остановился на прихорашивавшейся Аралии, и – я готов поклясться на тысяче священных Библий – он совершенно ошалел, так что у него попросту отвисла челюсть.

– Да ничего особенного, – ответил я. – Где вы были, сержант, когда я вам звонил? Наверное, подкреплялись в офицерском буфете? Вы не могли сдержаться и не поднимать шумихи по поводу моего звонка, сержант?

Аралия направилась наконец в спальню, обронив на ходу:

– Пойду надену что-нибудь...

– Давай, – ответил я мрачным, бесцветным голосом.

Она вышла, а Коваский, все еще не оправившийся от только что пережитого шока, подступил ко мне с расспросами:

– Ну, и что ты думаешь обо всем этом?

– О чем именно? Если ты имеешь в виду труп, так он там, под одеялом.

– Мне ясно только одно: налицо голый труп. Это она его укокошила?

– Не городи вздор! Его просто хватил удар, и он свалился замертво. Возможно, остановка сердца. Скорее всего именно так. Его звали Эдвард Бретт.

– Бретт? Ты опознал его?

– Нет, я его вижу впервые. В бумажнике были его права...

– Скотт, надеюсь, ты не...

– Да брось ты... Я действовал предельно осторожно. Просто я не мог побороть профессиональный интерес.

Сержант укоризненно покачал массивной головой и подошел к покрытому одеялом трупу.

– Бретт... Эдвард, говоришь? Неужели это действительно тот отпетый ублюдок, сутенер, бывший заключенный, дважды бежавший из тюрьмы, известный под кличкой Малыш Бретт?

– Невероятно! Ты знал Малыша Бретта?

Коваский приподнял край одежды и утвердительно кивнул:

– Да, это он.

Глава 3

Я подошел к склонившемуся над трупом Коваскому.

– У него большой «послужной список»?

– Еще какой! Полдюжины арестов, главным образом за разбойные нападения с применением оружия. Надо будет уточнить кое-что. Год или два назад вышел из Q[1], если мне не изменяет память.

– Проверь, не замешан ли еще кто-нибудь в этой истории.

Я описал ему человека, которого встретил на улице неподалеку от «Спартанца».

– Тебе это ни о чем не говорит?

Коваский покачал головой.

– Мы никого не видели, когда подъехали. На Россмор была припаркована только одна машина. Мы как раз патрулировали Беверли, поэтому оказались здесь довольно быстро.

– Да, очень быстро. Держу пари: восемь против пяти, что это не «линкольн».

Сержант согласно кивнул.

Появилась Аралия в простом белом платье в красно-голубую полоску. Излишне говорить, что выглядела она совершенно неотразимой. Вскоре после этого прибыли детективы, и вслед за ними – эксперты из Центрального отделения полиции. После осмотра места происшествия и предварительного опроса мы с Аралией и двое детективов отправились в полицейский участок. Я сел в свой новенький небесно-голубой «кадиллак», Аралия же поехала с детективами в полицейском автомобиле без опознавательных знаков. Когда мы выходили из гостиницы, я заметил, что Аралия слегка приуныла, а морщинка на переносице между прелестными глазами выдавала ее озабоченность и тревогу.

Когда они уезжали, я стоял на тротуаре возле «Спартанца». Аралия сидел а на заднем сиденье в напряженной позе и жалобно взирала на меня. По-прежнему очаровательная и все-таки иная. Оцепеневшая от страха. И все время, пока не тронулся их автомобиль, ее взгляд был прикован ко мне.

Итак, до нее начало доходить. Что ж, иначе и быть не может.

Она будет снова и снова вспоминать это коченеющее тело, распростертое на полу в ее номере, и то, что предшествовало этому. И если все, что она мне рассказала, – правда, а у меня не было оснований не верить ей, сейчас она, должно быть, осознала, что сама могла вот так же лежать в собственной квартире...

Наверняка именно об этом думала Аралия. И я тоже.

* * *

В семь часов вечера, намотавшись за день, я сел анализировать собранную информацию. Днем я провел минут двадцать, проверяя некоторые досье в Регистрационном отделе и переговорив кое с кем из сотрудников Отдела по сбору информации о преступном мире. Встретился также со знакомыми офицерами из Отдела по расследованию убийств. Снова наведываться к Сэмсону я не собирался, но он знал, что я нахожусь в Отделе, и мне осторожно намекнули, что капитан «надеется», что я загляну к нему хотя бы только для того, чтобы поздороваться. Похоже, ничего лучшего мне в этом году не светило. Поэтому, прихватив не очень презентабельные снимки трех отпетых преступников, которые мне удалось выклянчить в Регистрационно-информационном отделе, я поднялся на третий этаж в комнату 314. Это был один из тех редких случаев, когда просторное помещение Отдела по расследованию убийств было практически пустым. Ни офицеров, потягивающих горький кофе из бумажных стаканчиков, ни хотя бы одного усталого детектива, составляющего отчет о работе за день.

Дверь в кабинет начальника Отдела была открыта, и я с напускной серьезностью крикнул:

– Привет, Сэм! Все еще бездельничаешь на деньги бедных налогоплательщиков? Ну, как сегодня чувствует себя наш вождь, бельсенское чудовище?

– Шелл, черт тебя подери! Сколько раз я тебе говорил...

При всей своей тучности Сэмсон двигался удивительно быстро. Мгновение – и его громоздкая фигура заполнила весь дверной проем. Его обычно розовое, тщательно выбритое лицо мрачнело, свидетельствуя о надвигающейся буре. Однако, заметив, что никого из подчиненных поблизости нет, он продолжал:

– ...чтобы ты не открывал своего проклятого рта. Входи.

И прежде чем я успел исполнить его приказание, он уже снова сидел за своим столом. Когда я приблизился к его столу, он уже улыбался. В его крепких зубах, как обычно, была зажата очередная незажженная сигара. Однако адресованная мне улыбка оказалась по крайней мере наполовину эфемерной.

Я усмехнулся и во второй раз за день поприветствовал Сэма. Капитана Фила Сэмсона, детектива, большого, толстого, но вместе с тем проворного и сильного, в чем не раз убеждались самые крутые ребята преступного мира, испробовавшие на собственной шкуре его молниеносную реакцию и силу скрытых под слоем жира мускулов. Его портрет дополняли жесткие, как металлическая щетка, седые волосы, широкий рот с толстыми губами, нависающий над квадратной челюстью, похожей на ковш экскаватора.

Я взял мой любимый стул, придвинул его к столу Сэма и сел на него верхом, положив руки на спинку.

– Мне сегодня о тебе все уши прожужжали, – ворчливо начал Сэм. – Коваский уже представил свой доклад. А теперь выкладывай свою версию случившегося ты. Да побыстрее! Через десять минут у меня встреча с шефом. – Он помолчал, перекатывая сигару из одного угла рта в другой. – Не по поводу тебя, к счастью, на сей раз.

– Да пока что у меня нет полной картины, Сэм.

Я рассказал ему о происшествии в «Спартанце», а потом, листая свои записи, изложил всю информацию, которую мне удалось собрать за сегодняшний день в лос-анджелесском отделении полиции.

– Этот Эдвард Бретт по кличке Малыш, ныне покойный, был настоящим денди. Более десятка арестов – кражи со взломом, разбойные нападения, нанесение увечий, сутенерство. Последний раз попался два года назад, отсидел полтора года в Сан-Квентине. Недавно освободился.

– В феврале, – уточнил Сэм, откинувшись в своем вращающемся кресле, заглядывая в свой перекидной блокнот. – Семь месяцев назад.

– Точно. Его близкими дружками как до ареста, так и во время последней отсидки были: Элвин Хоук, более известный как Эл Молчок; Элрой Верзен по кличке Паровоз и Уолли Вильсон – Клюв. Последний недавно отправился к праотцам из-за небольшой ранки в затылке, заканчивающейся здоровенной дырой в том месте, где прежде был знаменитый нос...

– Мертвецов можешь не упоминать. И, пожалуйста, избавь меня от чрезмерного, вызывающего раздражение красноречия.

– Сэм, кончай слепое следование уставу. Пора начать мыслить творчески!.. Я продолжаю. Есть еще некий Верджил Ковик, в прошлом – профессиональный футболист. Играл за «Рэмз» линейным. Сейчас он, видимо, профессиональный гангстер. За последние два года особых прегрешений не допускал. И, наконец, Чарльз Э. Эллисон, гравер, мастер по изготовлению всяких фальшивок, возможно, фальшивомонетчик. Как тебе компания?

– Редкое сборище ублюдков.

– Когда Бретт отсиживал свой последний срок, его соседями по камере в течение первых нескольких месяцев были первак по имени Норман Эмбер – изобретатель, ученый-физик, как сказано в досье, залетевший по глупости, и некий Фред Лунц, дважды судимый. Так вот, интересующий нас Бретт более года сидел вместе с вышеупомянутым Паровозом Верзеном. – Я выдержал паузу. – Заведомая нелепица! Двух закадычных дружков вдруг сажают в одну камеру. А может, такая привилегия им была предоставлена вполне сознательно?

Сэм оставил без внимания мою последнюю фразу и бросил свой желтый блокнот на стол.

– Давай закругляйся. Знаю я эту твою глупую ухмылку.

Я достал из кармана три фотографии и разложил их перед Сэмом.

– Я тщательно проверил досье на Бретта, Хоука и Верзена. Похоже, последние двое не порвали связи после выхода Паровоза из тюрьмы четыре месяца назад, в середине мая. На первой фотографии изображен Элвин Хоук – парень, которого я встретил на Норт-Россмор сразу после осмотра трупа Эдварда Бретта.

Сэмсон оживился, видимо, заинтересовавшись наконец моей информацией.

– Ты уверен? – И схватился за телефон.

Он позвонил в Информационный отдел и приказал срочно выяснить адрес Хоука. Потом положил трубку и проворчал:

– Надеюсь, ты уже это сделал.

– А как же? Я только что из Регистрационно-информационного отдела. Именно там я узнал, что его кличка Молчок. Насколько я могу судить по первому впечатлению, весьма несловоохотливый мужик. Ни дать ни взять – замороженная рыба. Мы заметали его раз пять-шесть по подозрению в различных преступлениях и ни разу не смогли выудить из него ни слова.

– Неохотно идет на контакт?

– Весьма неохотно. Из него не вытянешь ни единого слова. Молчит – и все! Даже «здрасьте» не скажет. Каждый раз, как полагается, ему предлагали адвоката, но он неизменно отказывался от его услуг. Зачем ему адвокат, если он никогда не открывает своего проклятого рта.

– Крепкий орешек, говоришь? Ну уж если тебе не удалось его расколоть!..

– Мои парни с ним работали, да что толку? Лет шесть тому назад он попал в лапы очень крутых ребят, которым страсть как хотелось узнать нечто весьма важное для них. Уж чего только они с ним не делали! И зажимали пальцы в тиски, и лупили палками по пяткам – ты представляешь себе, что это такое?

– Ну, примерно все равно что ступать босыми ногами по битому стеклу. Однажды мне довелось испробовать это на себе. Если бы не счастливый случай, положивший конец этой пытке, я просто-напросто отдал бы концы.

– Только не он. В преступном мире Южной Калифорнии все знают и уважают Эла по кличке Молчок. Он пользуется среди гангстеров непререкаемым авторитетом. С виду такой тщедушный, на самом деле он необычайно крепок и вынослив. – Сэм задумчиво пожевал свою сигару. – Ну ладно! Что ты планируешь предпринять в ближайшие дни и часы? В отношении Малыша Бретта, я имею в виду.

– Ну, понюхаю там-сям, попытаюсь что-нибудь раскопать.

– Хорошо, поставим вопрос по-другому. Эта дама, мисс Филдс, – твоя клиентка?

– Разумеется. Правда, мы еще не договорились о гонораре, но да, она – моя клиентка. А что?

– Я должен с прискорбием отметить, что ты частенько поступаешь опрометчиво и даже неразумно. Когда дело касается твоих молоденьких и смазливых клиенток. Особенно если у них пара таких...

– Сэм, если я не ошибаюсь, несколько минут назад тебе нужно было явиться к шефу. О какой такой моей опрометчивости ты говоришь?

– Как давно ты знаешь эту девицу? А что, если у нее криминальное прошлое? Ее-то ты наверняка не проверял по картотеке. Была ли она прежде знакома с Эдвардом Бреттом? А вдруг он свалился замертво, переусердствовав в постели с твоей маленькой мисс Филдс, а потом она, перепугавшись, сама же каким-то образом перетащила его из спальни в гостиную? Как долго она проживает в «Спартанце», заведении, где ты...

– Сэм, меня тошнит от подобных речей. Однако сознаюсь, я пока не использовал все эти соблазнительные возможности. Вероятно, я займусь этим, если наконец выберусь отсюда. Какой смысл тратить время на всякую чепуху, вместо того чтобы заняться серьезным делом?

– Думаешь, то, о чем я только что говорил, пустяки?

– Для полицейского, безусловно, все это не пустяки. Но это так скучно! Ладно, ладно, считай, я пошутил... Аралия... то есть мисс Филдс рассказала мне, как все случилось, и, я думаю, достаточно правдиво. Во-первых, у нее благородная внешность, не считая многого другого, что говорит в ее пользу.

Неожиданно меня осенило.

– Послушай, старик, у тебя возникли совершенно безумные предположения. Уж не хочешь ли ты сказать, что Аралия была знакома с Бреттом?

– Я не могу ничего утверждать с уверенностью. Однако такое вполне возможно. Если тебе, Шелл, не напомнить о такой вполне очевидной возможности, то, боюсь, тебе и в голову не придет заняться ее проверкой.

– Уж не хочешь ли ты сделать из меня полицейского?

– Боже упаси! – Он воздел глаза к потолку, потом взглянул на часы. – Выметайся отсюда. И захвати вот это. – Сэм протянул мне несколько желтоватых листков. – Я не стану повторять все, что говорил тебе утром. Надеюсь, ты все хорошо усвоил?

– Можешь быть спокоен на этот счет. – Я поставил стул на прежнее место. – Ну, как там моя подопечная? Я имею в виду мисс Филдс. Ребята отвезли ее в гостиницу?

– Она закончила давать показания и ответила на все вопросы полчаса назад. Но ехать домой отказалась. Сейчас, наверное, сидит в коридоре и грызет ногти от нетерпения. Ждет.

– И кого же она ждет?

– Тебя. Как мне доложили, она не могла позволить себе уехать, не повидав мистера Скотта и не поблагодарив его. За такую неоценимую помощь, поддержку, участие и так далее и тому подобное.

Эти слова, совершенно не свойственные Сэму, казалось, слетали с кончика его сигары.

– Знаю тебя, хитрюга, – сказал я с грустной усмешкой. – Ты говоришь все это, только чтобы подсластить мне пилюлю.

Когда я уходил, он уже снова что-то рычал в телефонную трубку.

* * *

Аралия действительно ожидала меня в коридоре, и я отвез ее в гостиницу. Мы поболтали с ней немного и даже немного выпили в моем номере. Но это все, чем мы там занимались. Равно как и в ее номере.

Непринужденно беседуя о событиях прошедшего дня, я все же выудил из нее несколько ценных сведений, которых либо не знал, либо смутно о них догадывался. К примеру, о том, что ей двадцать пять лет, рост ее 166, а вес 57 кг, при прочих данных 96 – 58 – 91.

Эти сведения выглядели весьма убедительно, что же касается Малыша, то Аралия категорически отрицала, что когда-либо слышала о нем или тем более видела его. Она также совершенно не могла себе представить, почему ему вдруг вздумалось убить ее.

Мы сидели на шоколадно-коричневом диване в моей гостиной, и я сказал:

– Может, он забрел к тебе по ошибке? Принял тебя за кого-то другого? Она покачала головой.

– Нет, он назвал меня по имени. Аралия. Просто невероятно, он знал, кто я... И это самое удивительное.

– Сколько времени уже ты живешь здесь, в «Спартанце»?

– Всего три недели. Мне только вчера поставили телефон. Он мне необходим для контактов с салонами мод.

– Ты – фотомодель? Я так и не успел спросить тебя, чем ты занимаешься.

– Да так... иногда участвую в показах.

Аралия рассказала, что окончила курсы секретарей, и заверила, что виртуозно печатает на машинке под диктовку. Кстати, «виртуозно» было ее любимым словечком. Но секретаршей ей довелось проработать недолго, так как шесть месяцев назад небольшое рекламное агентство, где она демонстрировала свою виртуозность, обанкротилось. Возможно, крах фирмы не имел ничего общего с тем фактом, что ее глава вкладывал почти все средства в сомнительное предприятие – печатание рекламных объявлений на туалетной бумаге «Нежное прикосновение» А может быть, и имел.

С тех пор Аралия жила на свои скромные сбережения и на весьма неплохие, хотя и нерегулярные гонорары за участие в демонстрации мод и за рекламу различных товаров. К тому же недавно она завоевала «приз», к которому прилагалась некая сумма денег. Правда, за что ей был присужден этот «приз», она так и не сказала, а все мои предположения решительно отвергла.

Она надеялась продолжить работу в качестве фотомодели и попытаться найти какую-нибудь секретарскую работу, только на этот раз не в таком «бездарном рекламном агентстве». А может быть, она выиграет еще какой-нибудь приз, если ей «страшно повезет». Кроме того, она, как все девушки до сорока девяти лет, считала себя прирожденной актрисой. Но пока ее талант не реализовался.

– Все это прекрасно, – поддакнул я, приканчивая свой бурбон с водой. – Хочешь еще выпить?

– Только не сегодня, Шелл. Я здорово устала.

– После такого суматошного дня это неудивительно. Но в полицейском участке все прошло нормально?

– О да! Просто я никогда раньше не имела дела с полицией и была немного напугана. Но эти полицейские оказались такими милыми.

– Угу... прямо-таки милашки.

– А что?

– Да нет, ничего. Это я так. Ты живешь в Лос-Анджелесе одна? Я имею в виду без семьи? Где твои родители?

– Я и правда не знаю. Да это меня как-то мало интересует. – Видимо, заметив удивление на моем лице, она поспешно добавила: – Возможно, это звучит несколько странно, Шелл, но мой отец умер еще до моего рождения, родной отец, я хочу сказать. Мама снова вышла замуж: за человека по имени Чарльз Филдс, но он сбежал от нас, когда мне было два или три года, так что его я тоже толком не знала. Потом, спустя девять лет, из дома убежала и я. Тогда мне было шестнадцать. Сколько я себя помню, мы всегда жили втроем: мама, я и мой брат Питти, который на год старше меня. Не скажу, что наша семья была самой счастливой в округе. Последние семь лет я ничего не знаю о них.

Она рассказывала об этом без горечи и сожаления, как о самых обыденных жизненных неприятностях, не касавшихся ее лично. Помолчав немного, она продолжила:

– Судя по последним сведениям, которыми я располагаю, мама с Питти живут в Бербанке, но не уверена, что это так. Ну, мне пора.

Аралия поднялась, и я не особенно настраивал, чтобы она посидела со мной еще. Она действительно выглядела очень усталой. Однако с радостью согласилась, когда я вызвался проводить ее и проверить, не прячется ли в ее номере какой-нибудь подозрительный тир. Тщательно осмотрев все помещение и посетовав на то, что мне не удалось никого обнаружить даже под кроватью, я вернулся в свой номер.

Приняв душ, я залез в постель и еще раз просмотрел желтые машинописные страницы, врученные мне капитаном Сэмсоном, особенно те из них, где упоминался покойный Малыш Бретт. Итак, «линкольн-континенталь», который я видел на улице Россмор, числился в списке пропавших – он исчез незадолго до шести вечера. Во всяком случае, владелец заявил о его пропаже без пяти шесть. Им, естественно, оказался Гуннар Линдстром, чье имя значилось на регистрационной карточке.

Сам Линдстром, судя по имеющейся информации, не только «вне подозрений» у полиции, но и является законопослушным, добропорядочным и уважаемым гражданином, пользующимся высокой репутацией в научных кругах. Ему принадлежит более восьмидесяти патентов на изобретения, а научные открытия в области математики и технологии многократно отмечены почетными наградами. Это было уже интересно. Второй ученый-изобретатель, на которого я натыкаюсь сегодня. Кто первый? Эмбер? Точно, Норман Эмбер.

Слипающимися глазами я пробежал дополнительный параграф о научных заслугах Линдстрома – главы престижной компании «Линдстром Лэбереториз», расположенной на Олимпик-бульваре, здесь, в Лос-Анджелесе. В нем содержался длинный перечень почетных званий и наград, присвоенных ему за последние двадцать лет, и прочие скучные данные.

Засыпая, я перебирал в памяти события прошедшего дня, и перед моим мысленным взором возникали то мерзкий, хитроумный Эл Хоук и его сообщники-рецидивисты, с которыми я пока не был знаком и с которыми мне только еще предстояло познакомиться, то Сэмсон, то даже гангстер, которому я сломал ногу, и, наконец, Аралия.

На Аралии я задержал свое внимание, мысленно любуясь неотразимой красотой ее лица, живыми глазами, теплыми губами, нежной улыбкой, безупречной фигурой... Ее образ еще некоторое время блуждал на грани сознания, потом растворился в сладком сне.

Глава 4

Утром, очнувшись от сна, я некоторое время понежился в постели, а потом, как обычно, решительно открыл глаза, приветствуя новый день. Почмокал губами, зажмурился, потом снова слегка приоткрыл глаза и выпустил из себя весь воздух вместе с остатками сна. Несомненно, где-то уже буйствовал рассвет, но только не в моем номере. Независимо от времени суток или года, я всегда просыпаюсь так, словно сейчас полночь праздника Всех Святых. Конечно, позже я прихожу в себя, и энергия во мне бьет ключом, но такое состояние приходит не сразу, и, чтобы обрести его, требуется время.

Набравшись духу, я отважно сел на край кровати, поскреб свою волосатую грудь, до отказа высунул язык, потом медленно втянул его обратно. Закончив таким образом утреннюю зарядку, я поплелся в ванную, не забыв на ходу включить кофеварку.

Вскоре жизнь вновь станет вполне приятной штукой. Вскоре, но не сейчас.

* * *

Погода в тот день была необычной для Южной Калифорнии. Легкие серые облака, сквозь которые просвечивала нежная голубизна неба, время от времени затмевали утреннее солнце, но на душе у меня было легко и радостно. Я мчался в своем «кадиллаке» по Уилшир-бульвару, обдуваемый прохладным сентябрьским ветерком. У меня и впрямь были все основания для оптимизма. Я заметно продвинулся в своем расследовании, несмотря на пять неприятных минут, проведенных с Берни Хутеном.

После трех чашек крепчайшего кофе, пары ложек комковатой овсяной каши – я так и не научился готовить ее без комков – и четырех сигарет мне наконец удалось выбраться из «Спартанца», не забыв при этом натянуть штаны. Последующие два часа я посвятил встречам с далеко не благочинной публикой. Приступая к очередному расследованию, я первым делом выявлял связи подозреваемых мною лиц и объяснял своим надежным помощникам, что меня интересует и на что им следует обратить внимание.

Обычно, если удается выявить те или иные связи лица, подозреваемого в преступлении, я никогда сразу не обнаруживаю этого и приступаю к разработке своей версии спустя несколько часов или дней, поскольку только тогда появляется надежда выловить что-то стоящее. На этот раз мне было некогда расставлять сети. Пришлось действовать с ходу, потому что от вышедшего в тираж боксера Берни Хутена я узнал нечто такое, что могло иметь отношение к Аралии, Малышу Бретту и его скоропостижной кончине, хотя в общем-то шанс был невелик – один из десяти.

Я разыскал Хутена в третьеразрядном баре на Шестой улице, где редкие клиенты заказывали главным образом пиво или дешевое вино и потягивали его в одиночестве за маленькими круглыми столами, покрытыми облупившейся клеенкой. Я знал, что Хутен приходит сюда по утрам похмеляться. Он обычно разбавлял пиво джином или ромом, а потом проглатывал этот адский коктейль, что я находил даже менее аппетитным, чем комки в моей овсяной каше.

Я заказал ему порцию «Былого Времени» и стал рассказывать свою сказочку, на которую он отреагировал красноречивым:

– Не знаю. Балдеж. Может быть.

– Что «может быть», Берни?

Он приподнял стакан над кружкой и некоторое время с удовольствием наблюдал, как золотистый бурбон растворяется в светлом пиве.

– Не знаю, кто хотел ее укокошить, Скотт. Или по чьему заказу. Но я слышал, что кто-то здесь, в Лос-Анджелесе, вызвал профессионального убийцу с востока, чтобы тот кого-то пришил. Разговор об этом шел то ли вчера вечером, то ли сегодня утром.

– Но, может быть, все это брехня? – заметил я.

Он наконец перелил виски в пиво и спросил:

– Что ты имеешь в виду?

– Ну... насчет профессионального убийцы.

– Речь идет об одном из самых известных убийц, насколько я понимаю. Вообще-то это не по моему профилю, Скотт, ты знаешь. Я никогда не был мокрушником, ни разу не брал в руки нож, даже для того чтобы открыть консервы. Так что мало смыслю в этих делах. Об этом рассказал мне мой более сведущий приятель. За что купил, за то и продаю.

– Ты сказал, он откуда-то с востока. Откуда именно, Берни?

Он продолжал молчать, а я терпеливо ждал. Наконец он заговорил снова:

– Этот парень, профи, о котором я тебе говорю, может быть, уже здесь. Его доставили сюда срочно, потому что дело не терпит отлагательства. Я был бы рад сообщить тебе еще что-нибудь, Скотт, но это все, что мне известно. И еще его кличка, и откуда он явился.

Он проглотил добрых полкружки своего пойла и почмокал губами.

Я опять вздохнул. Разговор с Хутеном всегда удручал меня. Из него все приходится вытягивать клещами. А мне до зарезу нужно узнать, во-первых, имя или кличку этого типа и, во-вторых, откуда он. Всю информацию он хранит на дне своей ненасытной утробы. Я поймал взгляд бармена и показал ему два пальца.

Тот понимающе кивнул, похлопал себя по необъятному животу, пару раз рыгнул, закашлялся, тронул пальцами нос и вытер их о штанину.

– Ну, а как же его зовут, Берни?

– Имени его я не знаю, только прозвище. – Он огляделся по сторонам, увидел, что бармен снова ему наливает, проговорил: – Один Выстрел.

Я сначала не понял, что он имеет в виду, и на всякий случай сказал:

– Сейчас Толстый Майкл принесет тебе двойную порцию, Берни.

– Я знал, что на тебя можно положиться, Скотт, хотя я имел в виду не это. Просто Один Выстрел – его кличка. А поскольку его профессия – приканчивать людей выстрелом в голову, и делает он это превосходно, то, надо полагать, автоматом он не пользуется...

– О'кей, давай начнем с другого конца. Откуда, ты говоришь, этот парень выплыл?

Берни кивнул и снова умолк. Молчал и я. Я уже не мог выносить запаха прокисшего пива.

Толстый Майкл принес еще одну кружку пива и два стакана с «Былым Временем» и поставил все это перед Хутеном. Тот допил свой первый коктейль, отставил пустую кружку в сторону, потом придвинул к себе новую и, взяв в каждую руку по стакану, стал готовить очередную порцию своего адского коктейля.

– Из Джерси.

Дальше смотреть на его манипуляции мне было недосуг. Я встал и направился к выходу, в то время как Хутен священнодействовал над кружкой с пивом, радостно улыбаясь при этом. А вдогонку мне неслось тихое позвякивание стаканов о края кружки. Я вышел из вонючего бара и окунулся в свежий смог раннего калифорнийского утра.

* * *

Мне потребовалось некоторое время, чтобы снова обрести хорошее настроение, чему в значительной мере способствовал мой краткосрочный визит в лос-анджелесское отделение полиции. Там, в офицерской столовой, я умял полный завтрак, состоявший из стейка с яичницей и кофе, потом со смаком выкурил сигарету.

В прекрасном расположении духа я ехал по Уилшир-бульвару, и, когда примерно около двух часов дня поравнялся с Вейр-Билдинг, что на углу Уилшир-бульвара и Уитчерли-драйв, я вдруг краем глаза заметил смутно знакомую сутулую фигуру.

Секунду-другую узнавание крутилось где-то на краю моей памяти, но, когда я повернул голову в сторону входа в Вейр-Билдинг, я безошибочно узнал высокую, согбенную фигуру и характерный профиль стервятника. Несомненно, это был Хоук. Элвин Хоук, или Эл Молчок, – очаровашка, разгуливавший прошлой ночью по Норт-Россмор с подозрительно топырящейся грудью.

Хоук был не один.

Он стоял в нескольких метрах от массивных входных дверей из стекла и нержавеющей стали вместе с тремя другими, незнакомыми мне мужчинами. Один из них, невысокий, коренастый, в этот момент как раз направился к входу в Вейр-Билдинг, и Хоук устремился вслед за ним, на мгновение загородив коренастого детину, лицо которого мне не удалось рассмотреть.

Правда, одного из двоих, продолжавших стоять на прежнем месте, я знал: по фотографии, лежавшей во внутреннем кармане моего пиджака. Несомненно, это был Элрой Верзен по кличке Паровоз. Высокий, бритый наголо, краснорожий детина, в течение года деливший в Сан-Квентине камеру с покойным Эдвардом Бреттом – Малышом.

Когда коренастый и Хоук исчезли за стеклянными дверями, Верзен Паровоз и его спутник отошли от входа и принялись с безразличным видом прогуливаться по улице. Как раз в этот момент я проезжал мимо них в густом потоке автомашин. Четвертого я не знал. Ему на вид было лет пятьдесят. При росте в сто восемьдесят три – восемьдесят пять сантиметров он весил не менее девяноста килограммов, причем большая часть его массы была сосредоточена в области талии, если можно так выразиться.

Я быстро сориентировался, как мне вынырнуть из потока машин, слегка притормозил свой «кадиллак» и, проехав еще немного вверх по Уилшир, остановился в разрешенном для стоянки месте. Я подумал, не податься ли мне за Хоуком и его спутником, но тут же отказался от этой мысли. В Вейр-Билдинг было двенадцать этажей, сотни различных офисов и апартаментов. Кроме того, в данный момент мне было гораздо важнее не потерять след бывшего сокамерника Малыша Бретта.

К несчастью, я поставил свой «кадиллак» таким образом, что загородил въезд и выезд на стоянку. Двум машинам пришлось меня объезжать, и один из парней за рулем отчаянно сигналил, при этом испепеляя меня презрительным взглядом. Тем временем интересующая меня парочка уселась в черный «мерседес», припаркованный на обочине дороги вплотную к трем другим машинам, выстроившимся параллельно моему «кадди» и таким образом перекрывшим мне выезд.

Я снял ногу с тормоза, подал немного назад и махнул рукой водителям машин, стоявших сбоку от меня, показывая, что путь свободен. Двое из них немедленно последовали моему приглашению. Я выждал, пока черный «мерседес» тронется с места и вольется в общий поток, и тоже поехал. Я оказался впереди «мерседеса», полагая, что так или иначе смогу держать его в поле зрения, пока мне не удастся пропустить его вперед. Разумеется, я потерял их из виду у следующего же светофора. Когда загорелся зеленый свет, я ринулся вперед, но тут заметил в зеркале заднего вида, как «мерседес» круто повернул влево. Я нажал на тормоза, высунулся из окна, пытаясь разглядеть номер, но не успел. Черный седан скрылся из виду.

Я повернул налево, доехал до перекрестка и еще раз повернул налево. К сожалению, я не мог разглядеть весь номер целиком, мне удалось запомнить лишь последние три буквы: то ли КДГ, то ли КОТ. Средняя буква, пожалуй, была все-таки "О". Не густо, но лучше, чем ничего.

Спустя десять минут я оставил надежду догнать «мерседес», поэтому припарковал машину на ближайшей стоянке и позвонил в ЛАОП[2]. Поскольку я не вхожу в его штат, мне пришлось звонить не напрямую в узел связи, а через одного моего приятеля, работавшего в Отделе розыска угнанных автомобилей. Таким образом, я попросил сержанта Гейдже-рона проверить принадлежность черного «мерседеса» с частичным номерным знаком КДГ или КОТ.

– Для этого потребуется время, – ответил он. – Уж слишком скудная информация.

– Конечно, Гейдж, я перезвоню тебе позже. Но у меня к тебе еще одна просьба. Мне необходимо знать с точностью до минуты, когда мистер Линдстром заявил вчера о пропаже своего авто. Я считаю, что это произошло за несколько минут до шести. И еще я хотел бы уточнить, когда последовал мой звонок с просьбой провести соответствующую проверку. Я боюсь, что могу ошибиться.

– О'кей, подожди минутку. Кстати, этот «континенталь» был брошен в километре от твоей берлоги, в полуквартале от Беверли. Эксперты исследовали отпечатки пальцев, но ничего существенного не обнаружили. Они принадлежат хозяину машины.

– Оперативно. Должно быть, Линдстром был счастлив заполучить ее обратно.

– Не могу сказать, я при этом не присутствовал. Ну ладно, я сейчас. – Через несколько минут он четко доложил: – Ты прав, Скотт. Линдстром позвонил в пять пятьдесят восемь вечера, а ты – в пять пятьдесят.

– Угу... Спасибо.

– Это тебе поможет, Скотт?

– Трудно сказать. В любом случае хронометраж очень важен, ты же знаешь.

Сообщение об угоне автомобиля было принято полицией через восемь минут после того, как позвонил я. К этому следует добавить четыре-пять минут, которые потребовались мне для осмотра «линкольна», потом я поднялся в номер Аралии и немного поболтал с ней.

– Получается, Гейдж, владелец сообщил о пропаже своих «колес» не более чем через пятнадцать минут после того, как я столкнулся с Элом Хоуком около «Спартанца». Что-то смутно начинает вырисовываться, но что именно – пока неясно.

– Заранее ничего нельзя сказать. Да, возможно, Скотт, тебя заинтересует еще один фактик, поскольку ты взял на мушку этого парня. Года четыре, а может быть, пять назад Линдстром уже обращался к нам. Об этом напомнил мне сегодня утром лейтенант Френч, так что подробности можешь узнать у него. Ну так вот тогда он заявил, что у него пропал сын, и он опасается, что мальчик либо похищен, либо попал под машину. На следующий день он позвонил снова и сообщил, что сын нашелся. Он просто-напросто убежал из дому, а когда проголодался, явился домой обедать. Вот такую историю нам поведал тогда в замешательстве твой мистер Линдстром.

К сказанному Гейдж добавил, что к тому времени Линдстром уже два года был вдовцом и что его единственному сыну, Свену, было двенадцать лет. Я поблагодарил Гейджа за информацию и отложил ее в памяти, где-то рядом с ненужными данными. Впрочем, эта информация может мне пригодиться в беседе с Гуннаром Линдстромом, которая состоится минут через двадцать, поскольку «Линдстром Лэбереториз» находится на Олимпик-бульваре в каких-нибудь десяти минутах езды от того места, где я оставил свой «кадди».

Резервные десять минут я потратил на посещение Вейр-Билдинг, где без труда удержался от искушения потратить денек-другой на осмотр всех двенадцати этажей. Я удовлетворился беглым знакомством с перечнем размещающихся в здании контор и именами их владельцев по висевшему в вестибюле табло. Врачи, юристы, бизнесмены – сотни имен, но среди них не было тех, что интересовали меня. Тем не менее для верности я прочитал весь длинный список дважды и только потом отправился на Олимпик.

Глава 5

«Линдстром Лэбереториз» располагалась на Олимпик-бульваре в солидном двухэтажном здании, занимавшем полквартала. Его стены из глянцевых белых цементных блоков были расчерчены серыми линиями швов на ровные квадраты подобно шахматной доске. Фасад здания без окон напоминал крепостную ограду.

Припарковав машину на обочине улицы, я направился к массивным деревянным дверям. Над ними висела табличка с названием улицы и номером дома. Однако название учреждения или фамилия домовладельца нигде не значились. И я мог с уверенностью сказать, что коврика для ног с выбитым на нем «Добро пожаловать» я тоже здесь не найду.

По крайней мере справа от входа был звонок с маленькой табличкой «Звоните», что я и сделал. Прошла минута, другая. Затем дверь слегка приоткрылась, и моему взору предстал уродливый коротышка лет сорока пяти. Я представился и сказал, что хотел бы видеть мистера Линдстрома. Коротышка ответил, что это невозможно, коль скоро его босс не назначал мне аудиенции. Я объяснил, что хочу поговорить с мистером Линдстромом по поводу его украденного автомобиля. Он смерил меня злобным взглядом и захлопнул дверь. Я подождал еще. Через несколько минут коротышка появился снова и коротко бросил: «Следуйте за мной».

Я пошел за ним вдоль тускло освещенного коридора, неслышно ступая по толстому ковровому покрытию, мимо череды закрытых дверей с именными табличками. Из некоторых комнат доносились какие-то весьма необычные звуки. Необычные по крайней мере для меня. Тихий металлический звон, тиканье, глухая дробь, подобная звуку падающего на мокрую лужайку крупного града, и, наконец, оглушительная дробь, словно дюжина тяжелых мячей одновременно выстреливалась в фанерный щит с повтором через определенный интервал. Проходя мимо очередной комнаты, я услышал странный душераздирающий звук, диссонирующее тремоло, как будто циклоп водил телеграфным столбом по бас-скрипке величиной с баржу. От этих звуков у меня волосы встали дыбом, по коже забегали мурашки, спину сковал холод, и у меня было такое чувство, словно кто-то сунул мне за шиворот пригоршню колючего льда или из меня наружу вылезают крошечные, наполовину замерзшие червяки.

Кошмарные звуки все еще стояли у меня в ушах, когда я вошел в кабинет Гуннара Линдстрома. Этот человек с первого взгляда вызвал у меня определенную симпатию несмотря на то, что являлся хозяином этого необычного заведения. И даже притом, что он взирал на меня таким пронзительным взглядом, который, казалось, был способен прожечь дыры в шариках для пинг-понга.

Итак, дойдя до середины коридора, мы остановились перед распахнутой дверью. В глубине комнаты я увидел человека невысокого роста, благородной наружности, с копной торчащих во все стороны светлых, тронутых сединой волос. Он стоял, сложив на груди руки у серого письменного стола, заваленного бумагами и какими-то деталями, похожими на составные части трехмерной картинки-загадки[3], пронзая нас, а точнее, меня, своим острым взглядом.

– Входите, мистер Скотт, – сказал Линдстром.

Голос его звучал мягко, даже нежно, но тем не менее он показался мне чем-то сродни той душераздирающей музыке, которая все еще звучала у меня в ушах. Сопровождавший меня коротышка бесшумно удалился, а я вошел в комнату.

– Я – Гуннар Линдстром. Вы хотели поговорить со мной об угнанной машине?

– Д-да... И об этом тоже.

– Ах вот как? Интересно, о чем же еще? Вы из полиции?

– Нет, я частный детектив.

– Ясно. Ну что же. Могу уделить вам не более трех минут.

Линдстром уселся в черное кожаное, крутящееся кресло, я – в такое же – напротив. Он придвинул к себе какую-то деревянную вещицу со стеклянной колбой внутри и, перевернув ее вверх дном, снова поставил на стол. Вещица походила на песочные часы.

– Что это? – спросил я, кивнув в сторону часов.

– Прибор для варки яиц всмятку. Требуется ровно три минуты для того, чтобы в силу гравитации песок пересыпался из верхней колбы в нижнюю через маленькое соединительное отверстие.

– Ровно три минуты... А... понимаю.

– Я бы удивился, если бы вы этого не поняли.

Прошло еще несколько секунд, и мне стало совершенно ясно, что этот человек не очень-то склонен к беседе и вряд ли мне поможет. Во всяком случае, от него не приходилось ждать фраз типа: «Чем могу быть полезен?» или «В чем у вас трудности, мистер Скотт?». Или даже предупреждающей ремарки: «В вашем распоряжении еще две минуты».

Поэтому я с ходу сказал:

– Ваша машина – седан «линкольн-континенталь» серого цвета. Вчера вечером я говорил с человеком, прогуливавшимся неподалеку от нее по Норт-Россмор, и спросил, не его ли это машина. Он ответил отрицательно, но у меня есть основания полагать, что вскоре он уехал именно в ней. Может быть, это и не важно, но для меня представляет определенный интерес тот факт, что примерно минут через двенадцать – тринадцать после моего разговора с этим человеком вы позвонили в полицию, а именно – в пять пятьдесят восемь, и заявили об угоне вашего автомобиля. Знаете ли вы кого-либо из этих людей, мистер Линдстром?

Я извлек из кармана фотографии троих гангстеров и разложил их перед ним на столе.

Прежде чем взглянуть на них, Линдстром спросил:

– Как я понимаю, вы акцентируете внимание на этих двенадцати – тринадцати минутах, прошедших с момента вашей... э... встречи с тем бродягой и моим сообщением в полицию. Не хотите ли вы сказать, что существует какая-то связь между этой встречей и моим звонком в полицию?

– Пока я не делаю никаких заключений. А что, вы усмотрели здесь какую-то связь?

– Да нет, просто вы не вполне логичны. А может быть, не очень точно выразились. О... – Линдстром взглянул на фотографию. – Да, вот этот джентльмен работает в «Линдстром Лэбереториз». Я несколько раз видел его в обществе вот этого джентльмена. Что касается третьего снимка, то этого человека я не знаю.

Он ткнул пальцем сначала в фото Элроя Верзена, затем – Элвина Хоука. Человеком, с которым он, по его словам, не был знаком, оказался Малыш Бретт. Я спрятал фотографии в карман и заметил:

– Не хочу показаться снобом, но эти две темные личности далеко не джентльмены. Так, говорите, Верзен Паровоз работает у вас?

– Паровоз?

– Я имею в виду Элроя Верзена. Паровоз – его кличка. Оба эти, как вы выразились, «джентльмена» имеют длинный список арестов, а Верзен отбывал срок в тюрьме Сан-Квентин.

– Мне известно, что мистер Верзен был судим. Надеюсь, вы согласитесь, что гораздо лучше, когда бывший преступник честно трудится на благо общества, а не продолжает свою преступную деятельность.

– Это как сказать.

– А что тут можно сказать?

– Многое. Ну, например, можно предположить, что после честного трудового дня или по уик-эндам ваш праведник промышляет тем, что занимает у людей деньги, подстерегая их с дубинкой в темном переулке. Однако мне не хотелось бы тратить мои бесценные три минуты на подобную дискуссию.

– Ах да.

Линдстром глянул на песочные часы, но потом снова перевернул их. Я расценил это как обнадеживающий фактор и продолжал:

– Из того немногого, что мне известно, не говоря уже о непостижимых для меня звуках, которые мне довелось здесь услышать, я могу предположить, что у вас работает множество башковитых людей, способствующих прогрессу науки и техники...

– Не стоит разговаривать со мной, мистер Скотт, как с несмышленышем, хотя бы потому, что в научных кругах я слыву гением.

В его словах прозвучал неприкрытый сарказм, но они сопровождались такой задорной, ребячливой улыбкой, сделавшей его сразу лет на двадцать моложе, что его сарказм можно было легко принять за легкую иронию умного интеллигентного человека.

– Да, пожалуй, вы правы, – улыбнулся я в ответ. – Просто у меня такая дурная привычка. Порой, разговаривая с гангстерами, я сам сбиваюсь на гангстерский тон, а беседуя с ученым, похожу на провинциального ветеринара. Просто я хотел сказать, что люди типа Верзена Паровоза, наверное, не очень-то вписываются в вашу ученую среду, и поэтому...

– Я ждал этого вопроса. Естественно, мистер Верзен вряд ли изобретет новую электронную плату, но он человек большой физической силы и к тому же прекрасный механик.

– А, понимаю. Вы используете его на физических работах. Подержать тут, подвернуть здесь... Я правильно вас понял?

– Приблизительно. Заведение, подобное нашему, постоянно нуждается в ремонтных работах, не требующих особых инженерных талантов. Мистер Верзен прекрасно ремонтирует электроприборы, сооружает столы и стеллажи, избавляя нас от необходимости держать штат плотников, но в области сантехники он просто гений. Нам очень повезло.

– Повезло?

Линдстром снова улыбнулся.

– В этом здании, мистер Скотт, шестнадцать туалетов. Благодаря мистеру Верзену по крайней мере пятнадцать из них действуют исправно. Исправные туалеты – одна из предпосылок успешного функционирования «Линдстром Лэбереториз». Мы используем простую истину, а именно: сидеть сложа руки на своем рабочем месте – не означает «работать». Так что мистер Верзен – своего рода новатор в области сантехники.

– Вот уж никогда не подумал бы. Надеюсь, его содержание не разорительно для вас?

– Не стану отрицать, использование такого многопрофильного специалиста весьма выгодно, чего также не следует сбрасывать со счетов. Видите ли, мистер Скотт, «Линдстром Лэбереториз», в отличие от государственных научно-исследовательских учреждений, освобождаемых от уплаты налогов, является частной компанией и как таковая сама должна зарабатывать деньги. Чем более эффективно мы работаем, тем выше прибыли наших акционеров. Кстати, все сотрудники «Линдстром Лэбереториз» – держатели акций, что является наилучшим стимулом в работе и в жизни.

– Согласен. Но вернемся к нашему канализационному гению. Вы сказали, что несколько раз видели его с Элвином Хоуком?

– Вернемся к кому, вы сказали?

– Паровозу Верзену – злейшему врагу запоров... Я хочу сказать, как часто вы его видели вместе вот с этим субчиком. – Я вновь извлек из кармана фото Хоука и по слогам произнес его имя.

Линдстром взмахнул львиной гривой.

– Я не знал, как его зовут. Но несколько раз точно видел.

– Здесь, в лаборатории?

– Да. Мистер Верзен не водит автомобиля, во всяком случае, у него нет своей автомашины. Обычно он приезжает на работу с мистером Коллетом, нашим главным бухгалтером, и вместе с ним уезжает. Несколько раз я видел, как его подвозил и увозил этот ваш мистер Хоук.

– А вы не помните, в какой машине ездит Хоук?

Линдстром запустил руку в шевелюру и прикрыл глаза, пытаясь вспомнить.

– Да, точно! «Крайслер-кордоба», зеленый двухтонный седан последней модели.

– Не могли бы вы описать вашего главного бухгалтера, мистера Коллета? Меня интересуют все приятели Паровоза.

Он дат мне краткое, но очень точное описание внешности человека, удивительно похожего на пятидесятилетнего, коренастого мужчину, которого я видел с Паровозом перед входом в Вейр-Билдинг.

– Интересно, не водит ли Коллет «Мерседес-Бенц» прошлогоднего выпуска с номерным знаком, оканчивающимся на КДГ или КОТ?

– Вполне возможно, мистер Скотт. Я не имею ни малейшего понятия о том, какой номерной знак у его машины, но то, что она – черный «мерседес», это точно. Четырехдверный седан.

– А как его имя?

– Джеймс. Джеймс М. Коллет. Это вам о чем-нибудь говорит?

– Возможно. О'кей, могу я воспользоваться вашим телефоном? Надеюсь – это телефон?

Это действительно оказалось телефоном. Сначала я подумал, что замысловатое приспособление в виде кисти человеческой руки, покоящейся на круглой пластмассовой подставке, является одним из его оригинальных изобретений в области коммуникации, но когда он пододвинул это устройство ко мне, оказалось, что это обыкновенный телефон с наборным циферблатом посередине «ладони».

Я набрал номер ЛАОП и попросил к телефону сержанта Гейджерона из Отдела по розыску пропавших автомобилей. Сказал, что у меня есть дополнительная информация об интересующем меня автомобиле и что, возможно, он зарегистрирован на имя Джеймса М. Коллета. Ожидая, пока Гейдж внесет уточнения в соответствующий журнал, я кивком головы указал на странный, причудливой конфигурации металлический предмет на столе Линдстрома и сказал:

– Какое интересное приспособление. Это то, над чем вы сейчас работаете? Какое-нибудь новое научное...

– Это пресс-папье.

В трубке снова послышался голос Гейджа:

– У тебя глаз-алмаз, Шелл. «Мерседес» действительно принадлежит Коллету. Полный номерной знак: 033 КДГ.

Я внимательно выслушал дополнительные данные о владельце автомобиля, описание его внешности, домашний адрес и все такое прочее. Джеймс М. – сокращенное от Медисон – Коллет в картотеке полиции не значился, если не считать пары незначительных нарушений Правил дорожного движения. Поблагодарив Гейджа, я положил трубку и спросил Линдстрома, не может ли он сообщить мне домашний адрес Коллета. Он назвал тот же самый адрес, который я только что узнал от сержанта Гейджерона.

– Не знаю, как это можно объяснить, мистер Линдстром, но сегодня утром мне сказали в отделении полиции, что детективам не удалось разыскать Элроя Верзена и Эла Хоука по их последнему месту жительства и что ваш служащий, мистер Верзен, не появлялся дома по крайней мере уже дня два-три. Более того, ранее я видел Коллета, Верзена, Хоука и еще одного, пока не идентифицированного мною человека, мило беседующими перед входом в Вейр-Билдинг. После этого Верзен и Коллет уехали в машине последнего. Хоук, напомню, вертелся вчера вечером возле вашей машины. Это вам ни о чем не говорит?

– Нет, мистер Скотт. А что, это должно о чем-то говорить?

– Не знаю.

– Вы, кажется... – Он поколебался немного, потом небрежным тоном продолжал: – Назвали Вейр-Билдинг? Тот, что на Уилшир?

– Совершенно верно. Вы кого-нибудь там знаете?

– Нет.

Я ждал, что он скажет еще что-нибудь, но он молчал.

– Коллет и Верзен в отпуске? Или, может быть, отсутствуют по болезни?

– Нет, они просто не явились сегодня на работу. Вообще-то вчера их тоже не было. Не знаю почему.

– Вернемся к кратковременной пропаже вашей машины. Как вы обнаружили, что ее угнали?

– Я собрался поехать домой пообедать, чтобы потом снова вернуться и еще поработать. Машины на ее обычном месте не оказалось. Я поспрашивал кое-кого из сотрудников, оставшихся в здании, но никто ничего не знал, и тогда я позвонил в полицию. Уж если быть абсолютно точным, я не утверждал, что моя машина определенно украдена, а просто сказал, что ее не оказалось на обычном месте.

– Еще один вопрос. Не можете ли вы в свою очередь назвать мне еще каких-нибудь лиц, которые могут быть или были связаны с Верзеном и Хоуком?

– Вряд ли, но... Возможно...

– Если вы не возражаете, я назову вам несколько имен. К примеру, Верджил Ковик. Это имя вам ни о чем не говорит?

Линдстром поджал губы и покачал головой.

Я продолжал:

– Чарльз Эллисон? Аралия Филдс? Норман Эмбер? Эдвард Бретт, или Малыш Бретт?

При упоминании каждого нового имени Линдстром покачивал головой, его лицо оставалось неизменно бесстрастным. Однако, когда очередь дошла до Бретта, он перестал качать головой. Его брови сошлись у переносицы, на лбу появилась складка.

Мой список иссяк, и я умолк.

– Нет, мистер Скотт, – все так же спокойно сказал Линдстром, – эти имена ни о чем мне не говорят.

Но я готов был побиться об заклад, что по крайней мере одно из двух имен было ему знакомо. Либо Эдварда Бретта, либо Нормана Эмбера. Да и при упоминании об Аралии по его лицу скользнула мимолетная тень. Одно мне было предельно ясно – что-то смущает или сковывает Линдстрома.

– О'кей, доктор. В таком случае, все. Благодарю вас за помощь и предоставленные мне лишние три минуты.

– Не за что. – Он нерешительно помолчал, потом пожевал тонкими губами и спросил: – Поскольку я ответил на несколько ваших вопросов, мистер Скотт, не могли бы вы ответить на мой единственный?

– Пожалуйста.

– Почему вы заинтересовались всеми названными вами людьми?

Я подумал немного, а потом сказал:

– Вполне резонный вопрос, доктор.

И я вкратце поведал ему о событиях двух последних дней, начиная с неожиданного появления Аралии Филдс у дверей моего номера. На протяжении всего моего рассказа Линдстром не сводил с меня своего пронзительного взгляда. А когда я закончил, он спросил:

– Убийство? Кто-то действительно намеревался убить эту девушку?

– Вот именно, тут не может быть никаких сомнений. И не кто иной, как Малыш Бретт, о котором я упоминал, довольно тесно связанный с Элом Хоуком и остальной бандой, в которую, кстати, входит и ваш бесценный сотрудник Эл Верзен Паровоз, отбывавший срок в одной камере с покойным Бреттом.

– Я удивлен, в самом деле удивлен, мистер Скотт.

«Возможно, он говорит правду», – подумал я.

Когда я поднялся, Линдстром поиграл своим оригинальным увесистым пресс-папье, взглянул на меня, как бы раздумывая, и вдруг неожиданно предложил:

– А знаете что, мистер Скотт? Я... у меня есть еще несколько свободных минут. Вы не хотели бы взглянуть на то, чем мы здесь занимаемся?

Я кивнул:

– С удовольствием. – Но у меня сразу же возник вопрос: что же он действительно поначалу собирался сказать?

Мне показалось, что он собирался сказать что-то другое.

Как бы то ни было, последующие пятнадцать минут Линдстром водил меня из комнаты в комнату, включая и две из тех, где, как я решил, свершается нечто невероятное. Мои слова «с удовольствием» были не более чем данью вежливости, но мне действительно было интересно. Я абсолютно ничего не понимал в увиденном, но само зрелище было весьма любопытным и завораживающим.

Первым делом Линдстром повел меня в конец коридора, где находился его офис. Это было огромное помещение площадью в четверть футбольного поля, и все оно, если не считать проходов, по которым сновали сотрудники Линдстрома числом не менее дюжины, было уставлено различными приборами и механизмами, большинство из которых было не только мне неизвестно, но и недоступно моему пониманию.

Здесь были всевозможные моторы, генераторы и обычные телемониторы, а рядом с ними – гигантская, метров семь высотой, катушка Теслы. Среди поразивших меня приборов был блестящий диск с вогнутой зеркальной поверхностью и отверстием в центре. Он выглядел точно так же, как те зеркальца с маленькой дырочкой посредине, с помощью которых врачи могут таинственным образом заглянуть тебе внутрь носа, с той лишь разницей, что этот диск достигал двух метров в диаметре. Еще одна интересная штуковина стояла в центре просторной залы, ее основание представляло собой прозрачный куб с ребром в добрых два метра, заполненный голубоватой жидкостью. Из него к потолку тянулся пучок спиралевидных стеклянных трубок различного диаметра – от одного до нескольких сантиметров. По этим трубкам медленно перемещалась некая вязкая субстанция, причем в каждой трубке она была разного цвета.

– Потрясающе! – воскликнул я, указывая на многоцветное чудо. – Для чего предназначается этот аппарат?

– Пока нам и самим неясно, – чистосердечно признался Линдстром. – Пока лишь известно, какие функции он способен выполнять, согласно нашей компьютерной модели, но он и их саботирует. Сейчас мы пытаемся выяснить, в чем тут дело, а потом, вероятно, сможем заставить его делать то, для чего, по нашему мнению, он и предназначен. Может быть, он даст нам понять, что предназначен совсем для иной цели. Или так навсегда и останется никчемным сооружением. В любом случае нам еще придется долго ломать голову над его практическим использованием.

Я зажмурил глаза и с восхищением произнес:

– Здорово!

Напоследок он привел меня в ту самую комнату, из которой, как я помнил, исходили леденящие кровь звуки. Я надеялся в ней увидеть двух-трехтонного морского слона, или, на худой конец, что-нибудь вроде красочного аппарата, который мы только что осмотрели. Но, к моему огорчению, все выглядело гораздо прозаичнее, и звуки эти издавал электроток различной частоты, подаваемый на катушку вибратора, обмотки которого были похожи на разнесенные на пару метров в стороны небольшие пуговицы, торчащие из коротких металлических, а может быть, пластмассовых трубок на деревянной подставке. Одна из них была величиной с шарик из детской игры, а другая – не более горошины.

Линдстром щелкнул выключателем и немного поманипулировал с наборным диском, оживленно рассказывая Шеллу о различных уровнях вибрации, производящей звуки ниже восприятия человеческого уха; о слышимом спектре и о видимом спектре или о производных, только уже не звуковых, а световых. Несколько раз он упоминал имя Николы Теслы, а также имена других ученых, о которых я прежде никогда не слышал. Наконец он отключил прибор, и все звуки стихли разом, а вместе с тем и ушло ощущение дрожи или вибрации во мне самом.

Однако после того, как аппарат был полностью отключен, внутри у меня осталось некое подобие эха, вселявшее чувство смутной тревоги и нервного дискомфорта. Линдстром назвал это поствибрационным эффектом.

Как бы ни назывался этот чертов эффект, я все еще находился под его воздействием после того, как Линдстром проводил меня в вестибюль до тяжелых дверей и я оказался на улице. Я добрел до машины, и мне удалось окончательно избавиться от постэффекта лишь тогда, когда я отъехал от «Линдстром Лэбереториз» на несколько километров, направляясь туда, где должен был жить Джеймс М. Коллет.

Где-то здесь, на окраине Голливуда, жил Коллет, если верить полиции и заверениям его шефа Линдстрома. Но коль скоро Хоук и Верзен по указанным адресам не проживали, я не питал особых надежд застать бухгалтера дома.

Приехав по указанному адресу, я обнаружил весьма солидный коттедж на две семьи с двумя спрятанными подъездными дорожками, ведущими к капитальным боксам для машин по обе стороны коттеджа. Однако черного «мерседеса» с номерным знаком 033 КДГ нигде не было видно.

Каждая из двух частей коттеджа имела свой собственный номер. Коллет жил в дальней от меня. Я свернул на обочину и выключил мотор. Тягучая боль сковывала мой затылок. Я энергично встряхнул плечами, осторожно подвигал головой и, наконец, вылез из машины. Было только начало пятого, и я не видел причин для особой усталости, возможно, это результат экскурсии по владениям доктора Линдстрома.

Я снова подвигал плечами, подошел к входной двери и позвонил, вовсе не надеясь кого-нибудь застать дома. Как и следовало ожидать, на мой звонок никто не отозвался. Тогда я позвонил еще раз и повернул дверную ручку. Дверь приоткрылась.

Я замешкался на пороге, коря себя за опрометчивый поступок. Если бы я подумал немного, я, вероятно, ни за что не решился бы явиться в чужой дом без приглашения, тем более в дом человека, скорее всего не виновного в каких-либо противоправных действиях.

Я огляделся. Улица пуста, вокруг ни души. И мне ужасно хочется узнать, что может быть общего у Коллета с типами вроде Верзена и Хоука. К тому же, убеждал я себя, вторжение в незапертую квартиру отнюдь не означает посягательства на личную собственность. И потом, каким образом может узнать о моих действиях Коллет, не говоря уже о капитане Сэмсоне? И все-таки, сказал я себе, это чревато огромными неприятностями. Однако уйти не поспешил.

Глава 6

Прикрыв за собой дверь, я прошел в гостиную, неслышно ступая по пушистому красному ковру.

Низкий бежево-золотистый диван, большое кресло, обитое такой же тканью, и два деревянных стула с высокими прямыми спинками. У стены – передвижной книжный шкаф, в углу – бар на резиновых колесиках. А еще – телевизор и низенький столик с двумя керамическими пепельницами, полными окурков.

Вполне резонно полагая, что я здесь один, я все-таки громко крикнул:

– Хэлло! Есть кто-нибудь дома? Хэлло-о-о...

Тишина. Подойдя к двери слева, я приоткрыл ее и заглянул внутрь. Окна комнаты были скрыты тяжелыми портьерами, и там царил полумрак. Я включил свет и осмотрелся. Это была спальня, чистая и опрятная, постель заправлена, все на местах. Она выглядела нежилой, почти стерильной. Я потушил свет, вернулся в гостиную и направился к другой комнате – справа, дверь которой была открыта.

Там тоже царил полумрак, в котором с трудом различались контуры мебели. Я нащупал на стене выключатель, и в комнате вспыхнул свет. Это была вторая спальня, в которой, несомненно, кто-то жил. Не похожая на ту, другую, весьма неопрятная, разве что потолок не порос мхом. Разобранная постель со скомканными простынями и одеялом в изножье, снятая подушка, ворох газет на прикроватной тумбочке, заваленное какими-то шмотками кресло, еще один столик с кипой журналов и книжек в мягких обложках. Беспорядок на трюмо отражался в треснутом зеркале трельяжа, забрызганном чем-то белым, и... что-то еще, метнувшееся в одной из его створок.

Холодок пробежал у меня по спине, от копчика до затылка, я невольно съежился, втянув голову в плечи. В зеркале мелькнул человек, размахивающий каким-то блестящим острым предметом и явно намеревающийся ударить меня по голове. А я тем временем едва переступил порог комнаты, да так и застыл на одной ноге, не успев обрести равновесия, поэтому у меня не было физической возможности увернуться или отпрыгнуть в сторону. Я сделал единственное, что было возможно в моем положении: расслабил мышцы опорной ноги или по крайней мере попытался сделать это, но у меня подкосилось колено, и я начал падать.

Теперь напряжение в бедренной и икроножной мышцах несколько ослабло, но не совсем, недостаточно. Я чувствовал, что падаю слишком медленно, и, чтобы уберечь голову от занесенного над ней какого-то металлического предмета, попытался наклонить ее вперед и влево, непроизвольно напрягая при этом шейные мышцы. И, видимо, именно это отчасти помогло мне, но только отчасти.

Он настиг меня. Правда, ему не удалось ударить меня тем, что у него было в руках, по темечку. Скользящий удар пришелся по правой части моей головы, иначе он наверняка вырубил бы меня на несколько минут, часов, дней, а может быть, и навечно. Однако и такого удара оказалось достаточно, чтобы я на какое-то время погрузился во мрак. Удар придал мне ускорение, и я снопом рухнул на пушистый ковер, инстинктивно пытаясь откатиться в сторону. Лежа на спине и упираясь локтями в пол, я старался приподняться и сбросить темную пелену с глаз. Вдруг в комнате на какое-то мгновение стало светло, и тут левое ухо и всю левую половину головы пронзила острая боль от сокрушительного удара.

Но я все же успел разглядеть нападавшего. Это был не Коллет, а Элрой. Паровоз Верзен.

Его перекошенное злобой красное лицо маячило где-то высоко-высоко надо мной. В руке у него был зажат тяжелый кольт калибра 0,45. После нанесенного мне удара его по инерции развернуло, и сейчас он стоял вполоборота ко мне.

Когда я попытался откатиться подальше влево и высвободить правую руку, Паровоз мгновенно принял устойчивую позу, бормоча проклятия сквозь стиснутые зубы.

Я уперся локтем в ковер и попытался поднять правую руку, но вдруг закашлялся. И тут же почувствовал резкую боль в области правого плеча и шеи – должно быть, именно туда пришелся удар Верзена, нацеленный мне в голову.

Паровоз перебросил пистолет из левой руки в правую, помешкал немного, а потом направил его в мою сторону и рванул спусковой крючок.

Он действовал торопливо, и пуля, просвистев у меня над головой, врезалась в стену. Звук выстрела оглушил меня, как будто пуля прошила обе мои барабанные перепонки. Если бы он действовал более хладнокровно, то смог бы разрядить в меня всю обойму. Сунув руку под пиджак, я выхватил из наплечной кобуры свой кольт и, откатившись в сторону, не целясь, выстрелил. Уверен, что Верзен выстрелил еще по крайней мере дважды, причем второй раз – себе в ногу. Помню только, что, когда я вставал, а Паровоз медленно оседал на пол, барабан моего кольта был пуст.

Как выяснилось позже, я всадил ему в грудь и живот четыре пули. Оглушенный и ослепленный, я продолжал щелкать пустым барабаном, пока не осознал, что все кончено.

Паровоз прострелил себе левую ногу и как подкошенный упал. Его падение сопровождалось двумя глухими ударами – сначала плечом об пол, затем головой. После этого последовало еще два более тихих удара. Напрягаясь из последних сил, он слегка приподнял голову, но тотчас же уронил ее снова. Он попытался проделать то же самое еще раз, и с тем же результатом.

По-видимому, тогда-то он и умер. Так и не выпустив из рук пистолета. Наверное, поэтому я продолжал стрелять в него даже после того, как у меня кончились патроны. Во всяком случае, это была одна из причин.

Я машинально пощупал пульс у него на шее, будучи уверенным, что с ним все кончено. Потом опустился на край неопрятной кровати, ловя ртом воздух и пытаясь унять сотрясавшую меня дрожь, сродни той, которую испытал утром у Линдстрома. Попытался сглотнуть, но во рту и в горле пересохло, и язык, казалось, прирос к гортани.

"Что же на самом деле произошло? Почему этот сукин сын пытался прикончить меня? – спрашивал я себя. – Он же просто мог меня вырубить, отработав ногами по голове. Сорвать на мне таким образом зло, и я бы не очень сопротивлялся.

Конечно, он знал, кто я. И не мог принять, меня за обычного вора-домушника или малого, вознамерившегося унести видеотехнику. Нет, он, безусловно, знал, что я – Шелл Скотт, и ему нужно было убить именно Шелла Скотта".

Осознание этого не улучшило моего настроения, равно как и созерцание трупа Верзена, прошитого четырьмя пулями из моего кольта. Я не имел ни малейшего представления, что же делать дальше.

Я закурил сигарету, сделал пару глубоких затяжек и выпустил дым в потолок.

Тяжко вздохнув, я отыскал в прихожей телефон и набрал номер ЛАОП. Повесив трубку, я закурил вторую сигарету и с некоторой тоской подумал о капитане Филе Сэмсоне. Я благословлял судьбу за то, что мог сообщить о случившемся лейтенанту Биллу Роулинсу, моему хорошему знакомому, а не, как обычно, самому капитану Сэмсону.

Я докурил сигарету и принялся за осмотр комнаты. В стенном шкафу я обнаружил костюм, две спортивные куртки, две пары слаксов и несколько рубашек. Не густо, но вся одежда соответствовала габаритам Верзена. На полу под кроватью оказался чемодан, в котором среди трусов, носков находилась грязная рубашка с открытым воротом и почти полная коробка патронов 45-го калибра.

Затем я прошел в соседнюю спальню и тоже осмотрел ее. Стенной шкаф был там буквально набит одеждой, причем брюки были гораздо шире в поясе, чем слаксы Паровоза, а нижняя полка была уставлена по меньшей мере полудюжиной пар обуви. В бюро я нашел несколько писем, адресованных Джеймсу или Дж.-М. Коллету и чековую книжку на его имя. Сверху на нем лежал журнал «Фролик» с очаровательной красоткой на обложке. Она позировала перед камерой, кокетливо прикрыв рукой только глаза, и ничего больше.

Я взял журнал, и он сам раскрылся где-то посередине, как это бывает, если, читая, его складывают или оставляют раскрытым на той странице, где прервано чтение. Я скользнул взглядом по раскрытой странице и уже не мог оторваться. Потому что ни в одном журнале я никогда не встречал столь умело смонтированного материала, способного заинтересовать любого нормального мужчину.

На левой стороне разворота был помещен текст, а на правой – фотографии еще трех голых красоток с подписью в одну-две строчки под ними. На верхней половине страницы была изображена поразительно фигуристая, длинноногая девушка, прижимающая к роскошной груди то ли серебряную вазу, то ли кубок.

Под верхней фотографией были помещены две четвертьстраничные фотографии, на каждой из которых красовалась юная девица, и тоже абсолютно голая.

Посередине страницы было несколько пометок, сделанных красным фломастером, а отдельные слова – обведены кружками. Кроме того, тем же фломастером на полях было записано несколько цифр, на которые я поначалу не обратил внимания, залюбовавшись обладательницей кубка. Теперь я перевел взгляд на левую страницу.

Даже предваряющий фотографии текст был весьма неординарен. Один заголовок чего стоит! Победительница конкурса «Мисс Обнаженная Калифорния». Ниже, более мелким шрифтом, было напечатано: "Одна из пятидесяти претенденток на звание «Мисс Обнаженная Америка». Финал конкурса состоится 29 сентября.

Само сообщение о конкурсе не было для меня неожиданным, но я не подозревал об общенациональном масштабе этого события и о том, что оно буквально «на носу». Сегодня пятница, 21 сентября. Следовательно, до финала оставалась всего неделя. Мне еще несколько месяцев назад было известно, что финал этого грандиозного шоу женской красоты будет проходить здесь, в Калифорнии, на «Даблесс Ранч», в нескольких километрах от Лос-Анджелеса. Этим великолепным ранчо, а также окружавшими его двумястами сорока акрами земли владела независимая кинокомпания «Даблесс Муви Продакшн», возглавляемая двумя известными кинопродюсерами с одинаковыми инициалами «С. С.».

Откровенно говоря, я заранее предвкушал удовольствие от присутствия на этих торжествах, посвященных женской красоте, а если повезет, то и на гала-приеме с выпивкой и барбекю, тоже устраивавшимися спонсорами конкурса. Потому что я проявлял живейший интерес к подобным культурным мероприятиям.

Эта новая культурная традиция, уходящая корнями в те далекие дни, когда красотки Мэка Сенне в купальных костюмах вызывали бурю восторга у трех четвертей населения и лицемерное отвращение еще одной его четверти, прошла долгий путь от первых конкурсов «Мисс Америка» к «Мисс Вселенная» и далее к «Мисс Обнаженная... то-то и то-то» в конце шестидесятых – начале семидесятых годов. Впоследствии это явление было квалифицировано как «большой прорыв в развитии американской национальной культуры».

Правда, понадобилось целых пятьдесят лет, чтобы покончить с такими элементами конкурсов красоты, как игра на цитре и стихотворные экспромты, но те, кто хоть однажды присутствовал на нынешних конкурсах, в один голос заявляют, что ради такого удовольствия согласились бы ждать и дольше.

Те первые робкие соревнования в красоте никак нельзя было назвать общенациональными или более или менее представительными, даже на уровне одного-двух штатов.

Но как бы то ни было, даже первые время от времени проводившиеся конкурсы, участницы которых выходили на помост совершенно голыми, опасливо поглядывая по сторонам, девяносто процентов мужчин находили на редкость увлекательным зрелищем.

Злобные же пророчества оставшихся в меньшинстве, начиная с умеренных заявлений о том, что подобный омерзительный эксгибиционизм долго не протянет и отомрет сам собой, до зловещих предсказаний о том, что даже не вышедших в финал конкурсанток утянут в лес чудовища в мужском обличье, оказались несостоятельными. Это еще раз подтвердило старую истину: «Идея становится всесильной, когда наступает ее время».

Время для реализации идеи «Обнаженной Мисс Америка» действительно пришло. Несмотря на то что пресса весьма скромно освещала эту тему, прошлогодний конкурс продемонстрировал настоящую организацию и солидную финансовую поддержку, помноженные на истинно американский энтузиазм, и подобные смотры-конкурсы были проведены уже в сорока двух штатах, провозгласив «Мисс Майами», «Мисс Флорида» и так далее.

В этом году впервые конкурс можно было охарактеризовать как общенациональный, в нем будут участвовать победительницы конкурсов, прошедших во всех штатах. После финальных выступлений состоится церемония вручения наград, на которой будут присутствовать звезды Голливуда и известные кинопродюсеры, репортеры радио и газет, – TV пока не решается снимать это грандиозное шоу, – и политические деятели. Откроет это мероприятие сводный оркестр из пятидесяти девушек, представительниц всех американских штатов, который исполнит «Звездно-полосатый флаг», а завершится оно гимном «Боже, Благослови Америку», который предстоит исполнить самой победительнице.

Признаться, я с нетерпением ждал этого события и поэтому кое-что читал о нем. Не так уж много, как выяснилось позже.

Я пробежал глазами статью во «Фролике», воспевающую расцвет новой культурной традиции в Америке и сообщающую о намерении редакции поместить в следующем номере полосные портреты претенденток, а также специальный вкладыш с портретом «Мисс Обнаженная Америка», который можно вставить в рамку, затем внимательнее присмотрелся к голой красавице с кубком на правой странице, как я понял, недавней победительнице промежуточного финала, проведенного в Калифорнии.

И тут впервые я перевел взгляд с восхитительных форм выше, взглянул на лицо красавицы. Серебряный кубок скрывал половину одной ее великолепной груди и часть улыбающегося лица. Вдруг меня поразило смутное узнавание и этого чудесного тела, и этого лица...

Я пригляделся повнимательнее и решительно затряс головой, не желая поверить в очевидное. Мой взгляд упал на слово под фотографией, обведенное красным. Одно-единственное слово, часть имени победительницы.

«Аралия Филдс», причем «Аралия» – в жирной красной петле.

Я еще раз взглянул на это прелестное лицо и недоуменно произнес:

– Аралия?

Глава 7

Это и впрямь была Аралия. Моя Аралия.

На полях тем же красным фломастером были написаны цифры: 555-4489. Судя по всему, номер телефона, но, поскольку ни один телефон в «Спартанце» не начинался с двух пятерок, это не мог быть номер телефона Аралии, хотя я его и не знал.

Но чтобы убедиться в этом, я хотел немедленно позвонить Аралии. С журналом в руках я вернулся в гостиную, снял трубку телефона и начал набирать номер справочной, потом остановился и вновь задумчиво посмотрел на цифры.

Если это действительно номер телефона, то можно предположить, что его записал либо Верзен, либо Коллет, прямо здесь, в этой квартире. Если бы номер был указан в телефонном справочнике, то незачем было бы его и записывать. Значит, Верзен или Коллет узнали номер в справочной службе или, может быть, у кого-нибудь из своих друзей, записав его на журнале, который оказался под рукой. Резонно также предположить, что желание выяснить телефон Аралии возникло при виде ее красочной фотографии во «Фролике», где было указано и ее имя.

Я все же дозвонился до справочной, узнал номер Аралии Филдс и позвонил ей. Как и следовало ожидать, никто не ответил, и я положил трубку с чувством смутного беспокойства.

Мне понадобилось еще несколько минут, чтобы выяснить, кому принадлежит телефонный номер 555-4489. Оказалось, что это не лос-анджелесский номер, а голливудский. Он был зарегистрирован на имя некоего Винсента Рагена по адресу: Холлихок-лейн, 1411. Я никогда не бывал в Холлихоке, но знал, где он расположен – километрах в пятнадцати к северу от Голливуда, в пустынной местности, среди лесистых холмов.

Поскольку это был междугородный разговор, мне удалось выяснить, что по номеру 555-4489 звонили из дома, в котором я сейчас находился, вечером в среду 19 сентября в 11.00, то есть всего два дня назад. С тех пор не прошло еще и сорока восьми часов.

В этот момент я услышал шум подъехавшего автомобиля, удостоверился, что это патрульная полицейская машина и открыл входную дверь. Когда полицейские вошли в дом, я как раз искал в телефонном справочнике Рагена Винсента здесь, в Лос-Анджелесе. Нашел. Но только адрес его офиса. Его домашний адрес и телефон указаны не были. Он оказался адвокатом, и его контора находилась на Уилшир-бульваре в Вейр-Билдинг, где он занимал три комнаты под номерами: 38, 40 и 42.

Да, на Уилшир-бульваре в Вейр-Билдинг.

* * *

Я знал обоих офицеров, приехавших в патрульной машине. Первый в дом вошел Билл Роулинс. Высокий, худощавый, мускулистый парень на пару лет моложе меня, с вьющимися темными волосами, красивым смуглым лицом и постоянной «пошли-вы-все-к-черту» ухмылкой, которая у многих дамочек вызывала жгучее желание отправиться туда только вместе с ним. И лишь очень редко – практически такого вообще не случалось – он отказывался исполнить их желание.

Войдя в гостиную, Билл бросил со своей обычной улыбочкой:

– Привет, Шелл. Надеюсь, ты ошибся и всего лишь ранил его?

– Зря надеешься, – буркнул я.

– Ты уверен, что это Верзен?

– Да, можешь сам убедиться.

Я ткнул большим пальцем в сторону спальни. Полицейские направились туда, а я дождался, пока вышел Роулинс, и отвел его к входной двери, чтобы нас не слышал его задержавшийся в спальне напарник.

– Слушай, старик, – заговорщицки проговорил я. – Знаю, что Сэм будет рвать и метать, но у меня не было другого выхода.

Роулинс озадаченно потер щетину на подбородке.

– Он все еще был в своем кабинете, когда я выезжал. Собирается отчалить на отдых. – Я понимающе кивнул. – Хочет к полуночи подбить все дела, чтобы завтра уже не выходить на службу. Я умудрился уехать, не предупредив капитана, но по возвращении обязан поставить его в известность о случившемся. Тебе тоже следовало бы изложить ему свою версию.

– Да, конечно... Но... э... я бы хотел попросить тебя об одной... э... услуге, друг. Мой добрый старый друг.

– Перестань, Шелл. Я терпеть не могу, когда... Говори прямо.

– Билл, ты можешь выслушать меня?

Я поведал ему о том, что произошло после моего появления в доме Коллета, заверил, что намерен заехать в ЛАОП и дать письменное объяснение о случившемся, что, помимо всего прочего, предполагаю неприятное объяснение с капитаном и просьбу о снисхождении, если ему вообще знакомо это чувство. Только, добавил я, все это я сделаю чуть позже, если, конечно, Билл проявит великодушие и не наденет мне немедленно наручники. Мне до зарезу нужно заскочить в одно место.

Все время, пока я живописал свои злоключения, Роулинс не уставал мотать головой, тупо повторяя:

– Никак невозможно.

Однако, когда я закончил, он спросил:

– Куда заскочить?

– Повидать одного парня в Холлихок-лейн. Всего в двадцати пяти – двадцати семи километрах отсюда. Правда, мне придется сделать небольшой крюк, поскольку это в противоположной стороне от Лос-Анджелеса, но я постараюсь...

– Тебе действительно важно с ним встретиться?

– Пока не уверен, но думаю, что да. Мне нужно свалиться ему на голову без предупреждения.

Роулинс бросил взгляд в сторону спальни, где лежало тело Паровоза Верзена.

– Это имеет какое-то отношение к данной истории?

– Долго объяснять, старик.

– Вот и объяснишь это, приятель, в отделении.

– Ты шутишь... Ну хорошо.

Мне пришлось дополнить свой рассказ о том, что произошло после моего появления в этом доме, плюс большую часть того, что предшествовало моему решению отправиться сюда. В заключение я сказал с оттенком обиды:

– Черт побери! В конце концов, я не собираюсь смываться из страны. Просто прошу тебя об отсрочке, скажем, на час. Конечно, я понимаю, что ты не можешь вот так прямо сказать мне: «Поезжай!» Но если бы ты, например, отлучился в туалет или что-нибудь в этом роде...

– Не могу. – Он задумчиво помолчал. – Эта девица, о которой ты упомянул, ну та, которая живет в «Спартанце»... У меня был вчера выходной, но ребята рассказывали о ней. Это была она? Так что же выходит, она и в самом деле – самая настоящая «Мисс Обнаженная Калифорния»?

– Ну конечно же! Ты никогда не видел ее ни в жизни, ни даже на фотографии? – Я выдержал многозначительную паузу. – Знаешь, старик, при мне случайно оказалась фотография моей новой знакомой. Кстати, ее зовут Аралия. Она прелестна и очаровательна. Правда.

Я раскрыл журнал, который все еще сжимал в руке, а точнее, подошел поближе к Роулинсу и стал листать его.

– Билл, я хочу, чтобы ты увидел мою очаровательную приятельницу Аралию Филдс. «Мисс Обнаженная Калифорния», а может быть, и «Мисс Америка».

– О Бог ты мой! – восхищенно выдохнул он, автоматически включая свою «пошли-вы-к-черту» улыбочку. – Это она, да? Это действительно она?

– Видишь имя, обведенное красным фломастером, Билл? Видишь имя?

– Да. Так ты действительно ее хорошо знаешь?

– Разве я когда-нибудь тебя обманывал?

– Да вроде нет. О'кей! Шелл, дружище, так ты познакомишь меня с ней?

– Естественно, на то мы и старые друзья!

– Ты настоящий друг! Хорошо, оставайся здесь, понял? Это официальный приказ, а мне необходимо отлучиться в туалет.

* * *

Я чуть не проскочил мимо Холлихок-лейн. Асфальтированная дорога была довольно узкой – на ней с трудом могли разминуться две машины, да и то если это были «фольксвагены». Она тянулась на сотню метров вверх и терялась среди густых зарослей апельсиновых деревьев, за которыми начинались калифорнийские джунгли с обилием дубов, перечных деревьев, эвкалиптов и густого кустарника, непроницаемых для солнца. Чем дальше, тем все более прохладным и сырым становился воздух. И делалось все более сумрачно.

Я не ожидал увидеть приличный дом в этой пустынной местности, хотя она и находилась всего в нескольких километрах от Голливуда. Но по указанному адресу я нашел настоящее чудо частного домостроения. Миновав пару непрезентабельных построек, похожих на охотничьи домики, я увидел на холме, великолепную виллу. Подъехав ближе, я рассмотрел номер дома и фамилию «Раген» на изящном одноногом металлическом почтовом ящике. Фамилия «Раген» была также выложена небольшими металлическими буквами, вмурованными в цемент в самом начале подъездной дорожки. Эта вилла стоимостью не менее четверти миллиона была построена из камня и мореного дерева. Кем бы ни был этот Раген, несомненно, он человек весьма состоятельный.

Я проехал на площадку перед домом, покрытую мелким розовым гравием, и припарковался за стоявшей там машиной – стареньким седаном «шевроле», когда-то зеленым, а теперь потускневшим под воздействием времени и погоды. «Шеви» явно не был похож на машину, принадлежащую владельцу этого роскошного особняка. Я вышел из машины и направился к дому, держа в руке свернутый в трубку «Фролик».

Солнце уже начало опускаться за гребень черепичной крыши, но было еще достаточно светло, и я увидел, что мистер Раген – если только им был стоявший ко мне спиной здоровяк – беседовал с какой-то женщиной и молодым неопрятного вида длинноволосым парнем. Когда я подошел почти вплотную к дому, они вдруг повернулись словно по команде и направились в мою сторону, скорее всего к своему видавшему виды «шевроле».

Прежде чем они поравнялись со мной, Раген крикнул им вслед:

– Я позвоню вам по этому поводу сегодня вечером, миссис Грин.

Миссис Грин оказалась женщиной средних лет, излишне полная для своего роста, с одутловатым лицом, в круглых очках без оправы, в зеленом платье из блестящей материи и черных туфлях. Длинноволосый тип и в самом деле оказался парнем лет двадцати трех, с сальными волосами, висевшими сосульками, бесцветными, невыразительными глазами, густыми темными бровями, тонким носом и целой россыпью красных прыщей на левой щеке. Он выглядел настолько не аппетитно, что на него мог позариться лишь основательно проголодавшийся каннибал. Когда они проходили мимо, женщина одарила меня вымученной улыбкой. Парень даже не взглянул в мою сторону.

Я не спеша подошел к хозяину дома, ожидавшему меня на цементной площадке перед домом. Мистер Раген оказался довольно симпатичным мужчиной лет сорока в очках в темной роговой оправе. Рост – примерно метр восемьдесят при весе килограммов восемьдесят, модно подстриженные, явно первоклассным мастером, великолепные волосы каштанового цвета и такие же чуть вьющиеся баки. Одет он был в бело-оранжевые модные слаксы с оранжевым же поясом, белые парусиновые туфли на каучуковой подошве и рубашку с открытым воротом, под которой угадывался стройный торс с мускулистой грудью. Он был похож на человека, регулярно бегающего по утрам, играющего в теннис и упражняющегося со штангой.

Он с любопытством разглядывал меня.

– Здравствуйте, – сказал я. – Вы – мистер Раген?

– Да, – ответил он, вопросительно подняв бровь.

– Меня зовут Шелл Скотт, мистер Раген. Я – частный детектив.

– Детектив? – вздернул он вторую бровь. – Вы пришли, чтобы поговорить со мной?

– Так точно. Разговор пойдет о людях, которых вы знаете. Во всяком случае, я думаю, что вы их знаете.

Он хотел было что-то возразить, потом протянул мне руку и дружелюбно произнес:

– Входите, пожалуйста. В доме нам будет удобнее.

Я проследовал за хозяином в небольшой уютный холл. Раген подошел к двери слева, распахнул ее и гостеприимно пропустил меня вперед. Мы оказались в просторной, богато декорированной и со вкусом обставленной гостиной в пастельно-золотистых тонах. Посередине стоял огромный белый секционный диван и пара мягких удобных кресел, покрытых пушистыми пледами.

– Присаживайтесь, мистер Скотт, – любезно пригласил Раген, указывая на диван. – Чего желаете выпить?

– Спасибо, бурбон, пожалуй.

– Прекрасно. С содовой?

– Нет, с простой водой.

Он отошел в угол комнаты, но я не видел там ничего хотя бы отдаленно напоминающего бар. Раген остановился перед едва заметным экраном площадью в половину квадратного метра, нажал кнопку и негромко произнес:

– Харвел, бурбон с водой для гостя, а мне как обычно. Да, и не забудь принести своих крабиков, пожалуйста.

– Сию минуту, сэр, – послышалось из динамика.

Раген вернулся к дивану, сел рядом со мной и, улыбнувшись, спросил:

– Ну-с, так о ком же вы хотели со мной поговорить, частный детектив Скотт?

Он был так учтив и любезен, что я невольно пожалел о том, что вынужден расспрашивать его о бандитах и грабителях.

– Ну, хотя бы об Элрое Верзене для начала.

Раген сложил пухлые губы трубочкой и, сведя красиво очерченные густые брови к переносице, отрицательно покачал головой.

– И о Джеймсе Коллете.

Вновь решительное возражение.

– Тут, должно быть, какая-то ошибка, мистер Скотт. Вы полагаете, что я должен знать, кто эти люди?

– Ну... вполне возможно, я бы так сказал. Как насчет Элвина Хоука? – Раген снова отрицательно покачал головой. – А Эдварда Бретта по кличке Малыш знаете?

Продолжая прощупывать его, я назвал клички Верзена – Паровоз и Хоука – Молчок.

Он недовольно поморщился, утратив при этом часть своей привлекательности.

– Я не понимаю, зачем вы ко мне пришли, мистер Скотт. Кто эти люди?

– Большинство из них бандиты, явные или скрытые. Почти все сидели, однако...

– Бандиты? Как вам могло прийти в голову, что я вожу дружбу с бывшими заключенными?

Теперь его голос звучал суше, официальнее, в нем появились нотки раздражения. Но я охотно простил бы ему эту суровость, если только она не наиграна и он действительно не знал перечисленных мною гангстеров.

– Я просто прощупываю их возможные связи, – примирительно сказал я. – Это – часть моей работы, и кому как не адвокату понимать это? Я ни в коей мере не хотел вас обидеть, мистер Раген.

– О, какие тут могут быть обиды! Но я, да будет вам известно, – член многих общественных и политических организаций, причем весьма достойных. Если у вас есть основания полагать, что я могу быть знаком с вышеупомянутыми лицами, то я вправе спросить, как вы считаете, что может меня связывать с этими людьми?

– Что ж, вполне резонный вопрос. Признаюсь, основания у меня пока что довольно зыбкие. Тем не менее я видел Хоука, Верзена и Коллета у входа в Вейр-Билдинг сегодня утром. Все трое разговаривали с человеком, очень похожим на вас. Конечно, я не утверждаю, что это были именно вы, однако...

– Вейр-Билдинг, говорите? – перебил он меня, оживившись. – Там находится мой офис, то есть адвокатская контора.

– Мне это известно.

Он замолчал и, склонив голову набок, с интересом разглядывал меня.

– Что вы имели в виду, говоря, что этим человеком, возможно, был я? Уверяю, что вы ошибаетесь, мистер Скотт.

– Я сказал «возможно», потому что не вполне уверен. Человек этот был примерно вашего роста, одинакового с вами телосложения, темноволосый... словом, приметы совпадают.

Я специально употребил слово «приметы», чтобы проверить его реакцию. Однако он, казалось, пропустил эту шпильку мимо ушей.

– И собрание каких-то уголовников около здания, в котором работают сотни людей и, к несчастью, располагается моя адвокатская контора, дает вам зыбкие основания полагать... – Он снисходительно улыбнулся. – «Зыбкие» – не то слово. У вас вообще нет никаких оснований для подобных умозаключений.

В тоне Рагена послышались резкие нотки, и я нисколько не сомневался, что он может основательно мне напакостить, если надумает поднять бучу.

Я улыбнулся и, наклонившись к нему, доверительно произнес:

– Я ни в чем вас не обвиняю, мистер Раген, так что расслабьтесь. Если вся моя вина состоит в том, что я зря трачу свое время и ваше...

Раген посмотрел мимо меня и сказал:

– Спасибо. Харвел.

Коренастый негр в черных брюках и белоснежной рубашке со стоячим воротником и «бабочкой» подошел к столу и, поставив поднос, широко улыбнулся, а потом так же бесшумно исчез, по-прежнему улыбаясь.

Раген протянул мне массивный бокал с золотистым ободком и уже более дружелюбным тоном сказал:

– Попробуйте вот это, мистер Скотт. Уверяю вас, они просто изумительны.

Он пододвинул ко мне небольшое блюдо с крабиками.

– Вкуснотища необыкновенная, – похвалил я, и крабы стоили того.

– Рангунские крабы или скорее рангунские крабы по-харвелски. Это одно из его фирменных блюд. Харвел – великолепный повар.

– Истинно так.

– Так я удовлетворил ваше любопытство, мистер Скотт?

Я еще не успел дожевать и первого краба по-рангунски или по-харвелски.

– О да, спасибо. Вообще-то я не привык поесть и бежать, но... Я бы хотел задать вам еще один незначительный вопрос. Вернее, назвать еще одно имя, если вы, конечно, не возражаете.

– Почему я должен возражать?

– Вот и я так думаю. Аралия Филдс.

– Кто?

Я проглотил еще одного краба и запил его бурбоном. Раген задумчиво выпятил губу и вновь энергично затряс головой.

– Н... нет, хотя я где-то слышал это имя. Но где, не могу припомнить. Знаете, как бывает – вертится в голове, а вспомнить не можешь...

– Один из парней, о которых я вас спрашивал, недавно звонил вам из Голливуда. Предполагаю, что разговор шел о ней.

Он улыбнулся, хотя его глаза оставались серьезными.

– Не кажется ли вам, мистер Скотт, что вы слишком много предполагаете?

– Человеку свойственно строить предположения, разве нет? Вы уверены, что не знаете никого из тех, кого я назвал, и что никто не звонил вам по поводу Аралии Филдс?

Раген продолжал двусмысленно улыбаться.

– Так когда, говорите, мне должны были звонить по поводу этой девушки?

– Я надеялся, вы сами мне об этом скажете.

– Простите. Понимаю, не в ваших правилах поесть и бежать, как вы сами выразились...

Я бросил на диван «Фролик», который принес с собой.

– Страница тридцать восемь. Ее фото сверху, а имя обведено красным фломастером. Там же на полях номер телефона. Вашего телефона, мистер Раген.

Улыбка мгновенно исчезла с его лица, он снова вытянул губы трубочкой и нахмурился. Склонив набок голову, он с видимым интересом разглядывал фото обнаженной Аралии.

– Действительно... мой номер телефона. Но любой может найти его в телефонном справочнике.

– В лос-анджелесской телефонной книге его нет, – жестко сказал я.

– Но он зарегистрирован на телефонной станции. А значит, любой может узнать его у оператора, – парировал Раген.

– Допустим, этот парень именно так и поступил.

Раген задумчиво закусил губу, уставился отсутствующим взглядом в пространство и произнес:

– Ах да... ну, конечно, Аралия. То-то, думаю, очень знакомое имя. – Он вновь уставился в раскрытый журнал. – Так вот какая она, Аралия Филдс. Теперь я понимаю...

– Мне бы тоже хотелось понять.

– Сейчас я все вам объясню, мистер Скотт. Несколько дней назад мне позвонил один знакомый, тоже адвокат. Довольно поздно позвонил, скажу я вам. Он находился в доме одного из своих клиентов. Там увидел фотографию изумительно красивой девушки – возможно, вот эту самую – и спросил, не могу ли я организовать ему встречу с ней. – Раген помолчал немного, а потом продолжал: – Как я вам уже говорил, мистер Скотт, и моему другу это хорошо известно, у меня довольно широкий круг знакомств в деловом мире, в сфере шоу-бизнеса.

– Ну и как, он оказался достаточно широк?

– Не понял?

– Вам удалось организовать эту встречу?

– О нет, не удалось. Теперь до меня дошло, что вы имели в виду. К сожалению, в данном случае он оказался недостаточно широк. Мне даже не удалось узнать, где живет эта особа. К тому же я был ужасно занят, готовя важную справку к слушанию в суде, которое должно было состояться на следующее утро. Поэтому, сделав пару звонков для очистки совести, я просто-напросто забыл о просьбе приятеля, если уж вы хотите знать всю правду до конца.

– Очень хочу, мистер Раген. Вы случайно не помните, когда именно позвонил вам этот кот?

– Кот? Какой кот?

– Я бы хотел точно знать, когда вам позвонил ваш знакомый адвокат с просьбой помочь разыскать мисс Филдс.

– Ну... совершенно точно – несколько дней назад. В начале недели. В понедельник, а может быть, во вторник.

Я улыбнулся.

– Значит, накануне вашего выступления в суде, к которому вы готовились в тот вечер, не так ли?

Казалось бы, он должен был на меня разозлиться, но вместо этого я вдруг услышал:

– Да, вы правы, мистер Скотт. Спасибо, что напомнили. Я представил справку вчера в десять утра, то есть в четверг. Значит, он звонил мне в среду вечером.

– Наверное, где-то около одиннадцати часов?

– Во всяком случае, до полуночи.

– Ясно. Спасибо, мистер Раген. – Я перемолол последнего краба, оставшегося на блюде. Эти штуковины действительно были чертовски вкусными.

Я решительно поднялся и протянул Рагену руку. Он слегка наклонился вперед и быстро пожал ее. Моя же рука по-прежнему оставалась протянутой, поэтому Раген недоуменно взглянул на меня.

– Что-нибудь еще?

– Я хотел бы захватить свой журнал.

– О, конечно, конечно. Где он тут у нас?.. – Повернувшись, он пошарил по дивану и нехотя извлек журнал, который странным образом «затерялся» между двумя диванными подушками, справа от того места, где он сидел.

– Вот, пожалуйста, мистер Скотт. Я, конечно, не собирался лишать вас такого приятного чтива.

Я усмехнулся и как ни в чем не бывало заметил:

– Так же как и вы, я всего лишь смотрю на фотографии. – Он слегка покраснел, начал что-то говорить, но вдруг замолчал. Я же тем временем продолжал: – Согласитесь, логично предположить, что эти отметки красным сделал звонивший вам друг?

– Ну... да... наверное. Да, конечно.

– Не назовете ли вы мне его имя, мистер Раген? – Я помолчал немного, а потом добавил: – Просто для того чтобы покончить со всем этим делом и выбросить его в мусорную корзину.

На этот раз он молчал дольше обычного, и я уже было подумал, что так и не дождусь ответа. Однако он сухо произнес:

– Уоллес Эплуайт. Он важный человек, Скотт. Женатый. У него много могущественных друзей. Я бы вам посоветовал... держаться от мистера Эплуайта подальше.

– Я стараюсь по возможности ни к кому не соваться, мистер Раген. Но иногда мои старания оказываются тщетными. Еще раз благодарю за милую беседу и прекрасное угощение.

Мы обменялись улыбками сродни тем, которыми, вероятно, обмениваются две дамы, явившиеся на бал в одинаковых вечерних туалетах. То есть я хочу сказать, что теплоты в наших улыбках было не больше, чем от одноваттной лампочки.

Я вышел из дома Рагена и окунулся в бархатные сумерки, приправленные едва уловимым запахом удобрений. Сев за руль моего «кадди», я покатил обратно в город, где, как я надеялся, меня ждала встреча с очаровательной Аралией. А также порой с далеко не очаровательным капитаном Филом Сэмсоном.

Глава 8

Я прекрасно понимал, что должен изо всех сил чуть ли не на космической скорости мчаться в полицейский участок. Но сначала я решил все-таки хотя бы на минутку заскочить в «Спартанец».

И по пути к Винсенту Рагену, и возвращаясь в город, я трижды останавливался и звонил в номер Аралии, но неизменно слышал лишь длинные гудки.

Влетев в вестибюль «Спартанца», я спросил дежурного администратора Джимми, не выходила ли мисс Филдс из гостиницы.

Он одарил меня грязной улыбочкой.

– Не-а. С того самого момента, как я пустил ее в твой номер, Шелл. Это было несколько часов...

– В мой номер? Ты хочешь сказать, она сейчас у меня?

– Насколько мне известно, да. Она попросила меня впустить ее к тебе в берлогу, а поскольку ты как-то сказал мне, чтобы я не отказывал в подобных просьбах ни одной стоящей телке...

– Что она делает у меня, Джимми?

Он опять многозначительно ухмыльнулся.

Джимми был молод, старателен, честолюбив. Но в его голове постоянно рождались самые невероятные фантазии. Я сказал ему, что он плохо кончит, если не избавится от своей дурацкой привычки. Он изобразил якобы обуявший его страх, а я помчался вверх по лестнице.

Я постучал в дверь номера 212. Подождал. Постучал еще раз и сердито заорал:

– Да пустите меня ради всего святого в мой собственный номер!

Мой вопль возымел действие. За дверью послышалось шлепанье босых ног по ковру, потом щелкнул замок, и в приоткрывшуюся щель глянул ослепительно синий глаз, с нависшей над ним прядью волос цвета земляники со сливками.

– О, это ты? Как славно! – услышал я мелодичный радостный голос.

– А кто же еще? Кроме нас двоих, тут больше никто не живет.

Я широко улыбнулся.

– Входи, Шелл, входи.

– Спасибо.

Я вошел, запер за собой дверь и с удовольствием уставился на Аралию. На ней была белая блузка, с трудом стягиваемая на груди четырьмя перламутровыми пуговками, сквозь тонкую ткань которой проглядывали отчетливо розовые кружочки сосков, а также короткие белые шортики – кажется, они называются «облегашки» или, во всяком случае, должны так называться.

– Шелл, надеюсь, ты не сердишься на меня за то, что я упросила Джимми впустить меня сюда?

– Сержусь? Нисколько.

– Я чуть было не сошла с ума от телефонных звонков. Газетные репортеры, телевизионщики... Кто только не звонил! Даже один полицейский.

При упоминании о полицейском у меня екнуло сердце, но Аралия тараторила без умолку, и я, к сожалению, не смог задать ей интересующий меня вопрос.

– Да, мне еще позвонили спонсоры... конкурса. Ой, кажется, об этом я тебе еще не рассказывала, Шелл.

– Я думаю...

– Но я обязательно тебе расскажу. Все равно практически все всем об этом известно.

– Всем, кроме меня. И что ты подразумеваешь под словом «практически»?

– Я была ошеломлена и даже немного напугана. Поэтому подумала, что мне лучше перейти в твой номер. Надеюсь, ты не против?

В этот момент мы уже сидели на шоколадно-коричневом диване в моей гостиной: она посередине, я – очень близко к середине.

– Разумеется, не против. – Я снова улыбнулся. – Даже очень рад. Если бы у меня была хоть капля здравого смысла, я бы сам предложил тебе это.

– Ты и предложил. Вчера вечером.

На ее нежных губках заиграла кокетливая улыбка.

– А... конечно. Теперь припоминаю. В любом случае я рад видеть тебя здесь, Аралия. Во-первых, потому что мне нужно задать тебе несколько вопросов. Но у меня всего лишь одна минута на это...

– Я почти не спала прошлой ночью. А ты?

– Когда я наконец уснул, то спал уже как убитый. Но большую часть ночи я провел без сна.

– Я все думала об этом ужасном голом мужчине в моем номере. Ты, наверное, тоже поэтому долго не мог уснуть?

– Д... да, и поэтому тоже.

– О, я все болтаю и болтаю. Даже не спросила, чем ты занимался весь день.

Она сладко улыбнулась мне.

– Тебе это интересно? – спросил я. – Ну, я порыскал по городу, кое-что выяснил, пристрелил одного ублюдка... А, вспомнил, что я должен был сделать. Тебе и правда необходимо носить серапе, или шаль, или монишку из плотной льняной ткани.

– Так ты кого-то пристрелил? Что, насмерть?

– Да, но об этом я расскажу тебе позже. Сейчас у меня мало времени, и с каждой секундой его становится все меньше и меньше. Быстренько ответь мне на несколько вопросов. Хорошо?

Она кивнула, устремив на меня свои ясные глаза, в которых вспыхнуло любопытство.

– Ночью я прокрутил в памяти наш вчерашний вечерний разговор. Ты сказала, что твоя мать повторно вышла замуж за человека по имени Филдс. Чарльз Филдс. Верно?

– Да. Правда. Чарли сбежал от нее через пару лет, так что я практически его не помню.

– Что я хочу тебе сказать. Если Филдс – фамилия твоего отчима, значит, до его появления у тебя была другая. Правильно? Так как же звали твоего родного отца?

– Эмбер. Видишь ли, он умер еще до моего рождения, и мама хотела, чтобы мы с Питти носили фамилию Чарли, который нас впоследствии покинул. Тогда нам было совершенно безразлично, какая у нас фамилия.

Она говорила что-то еще, но я ее не слушал. Я уставился в пространство мимо ее плеча, склонив голову совсем так, как час назад это сделал Винсент Раген, когда я упомянул имя Аралии.

Эмбер... Норман Эмбер. Он отбывал наказание в Сан-Квентине одновременно с Малышом Бреттом и некоторое время даже сидел с ним в одной камере.

– Аралия, твоего отца звали Норман?

– Да, но я вообще не знала его... – Она распахнула синие глаза, сделала губки буквой "О", да так и оставалась несколько секунд. – А как ты узнал это?

Я чуть не ляпнул, что просмотрел его досье, но вовремя спохватился, потому что было совершенно очевидно: Аралия всю жизнь искренне верила в то, что ее отец давно умер. Сейчас, вполне возможно, его действительно нет в живых.

– Понимаешь, я... где-то видел, или слышал, или читал его имя, – промямлил я. – Да это и не важно. Лучше скажи, твоя мать все еще носит фамилию Филдс?

– Наверное, если только она снова не выскочила замуж после того, как я ушла из дома. Тогда ее звали Лора Филдс, а как зовут теперь, я не знаю. Я же тебе рассказывала, что с тех пор я ни разу не была в Бербанке.

– Угу. Она тебе что-нибудь рассказывала о твоем отце? Ну, какой, к примеру, он был человек, чем занимался?

Аралию, казалось, мой вопрос удивил, но, помолчав немного, она ответила:

– Мама не очень-то любила вспоминать о нем, а если и вспоминала, то без всякой теплоты. Правда, она говорила, что он очень умный – «башковитый», как она выражалась, иногда называла его «умным придурком». По-моему, она его совсем не понимала. Он был кем-то вроде инженера-изобретателя. Когда они поженились, он только и знал, что носился со своими изобретениями, вместо того чтобы заняться какой-то стабильной работой. По-моему, за это она его и возненавидела.

Аралия пожала плечами, видимо, истощив запас сведений о своем отце.

– А как он умер, она тебе не рассказывала? Ведь он был еще совсем молодым человеком, насколько я понял.

– Да, ему было лет тридцать. Во время очередного эксперимента то ли одна из его штуковин взорвалась, то ли его убило током, точно не знаю.

У меня были к ней еще вопросы, но они могли подождать.

– Ладно, хватит об этих мелочах, Аралия. Давай перейдем к главному, – строго произнес я. – Почему ты сидишь здесь... одетая?

– К... как одетая? Ты имеешь в виду – в одежде?

– Вот именно.

– Н... но большинство людей... о-о-о... Ты думаешь, мне лучше снять это, Шелл?

– Абсолютно точно. Э... я хочу сказать, что птица без крыльев – не птица, генерал без медалей – не генерал, а «Мисс Обнаженная Америка» – или, на худой конец, Калифорния – в одежде – это же абсурд... – Аралия уставилась на меня, видимо, не понимая, куда я клоню. – Ну хорошо, – сказал я, – попробую объяснить тебе еще раз.

Но Аралия не позволила мне продолжить. Вскочив с места, она весело захлопала в ладоши.

– О Шелл, как великолепно ты сказал – «Мисс Обнаженная Америка»! Меня словно пронзило электрическим током от пяток до макушки.

– Угу, совсем как твоего отца...

– Да нет же! Я о другом. Это было бы просто чудесно, но... пока что я только «Мисс Обнаженная Калифорния». Значит, ты знаешь? Я так и думала, что кто-нибудь тебе об этом скажет, а мне так хотелось самой. Но все так быстро закрутилось... Ты знаешь, я думаю, у меня действительно есть шанс. Стать «Мисс Обнаженная Америка», я имею в виду. Ну, может быть, совсем небольшой шанс, но мне так этого хочется, Шелл, и я надеюсь!

– Надеяться всегда полезно! Извини, я просто тебя разыгрывал...

– Я до последнего момента не верила, что стану победительницей здесь, в Калифорнии. Моя победа вселила в меня новые надежды, придала уверенности. Ты понимаешь, о чем я говорю.

– Отлично понимаю и считаю, что у тебя есть для этого все основания.

– Я умираю от нетерпения, не могу дождаться начала финальных выступлений, а ведь до него остается всего неделя, считая с завтрашнего дня! Я выйду на помост обнаженная и прекрасная...

– Обнаженная и ослепительно прекрасная... и весь мир будет у твоих ног, – договорил я за нее, и мне почему-то сделалось грустно.

– А послезавтра, то есть в воскресенье, я буду единственной девушкой на барбекю в «Даблесс Ранч». Разве это не здорово, Шелл? Подумать только: одна девушка и четыреста гостей-мужчин!

– Н... да... Это действительно здорово. Но... подожди минутку.

Я знал о предстоящем грандиозном приеме на открытом воздухе и даже был одним из тех четырехсот приглашенных счастливчиков.

Двое совладельцев компании «Даблесс Муви Продакшн», являвшиеся также совладельцами великолепного ранчо «Даблесс», закатывали этот грандиозный банкет не только потому, что были глубоко заинтересованы в конкурсе «Мисс Обнаженная Америка», который финансировали, но и потому, что черпали на этих состязаниях женской красоты свежий материал, который затем использовали в своих картинах, а также для других мероприятий, спонсорами которых они являлись.

Благодаря мощным связям другого, еще более известного и могущественного продюсера Гарри Фелдспейна, президента «Магна Студиос» и моего давнего знакомого, а порой и клиента, пару недель назад я получил гостевой пригласительный билет. Но с тех пор я о нем не вспоминал и тем более не знал, что в предстоящем шоу будет участвовать «Мисс Обнаженная Калифорния».

– Аралия, – твердо сказал я, – тебе нельзя появляться на этом воскресном приеме.

– Но я обязательно пойду туда, Шелл. Это же прекрасный шанс. Меня пригласили сразу после того, как я была объявлена победительницей конкурса здесь в Калифорнии, и я приняла приглашение. А не далее как сегодня мне позвонили от имени спонсоров и просили подтвердить мое согласие. Поэтому ничего уже изменить нельзя, и помимо всего прочего передо мной открываются поистине замечательные возможности – в воскресенье на приеме будет несколько влиятельных кинодеятелей, входящих в состав жюри финального конкурса. И мое присутствие там, даже если будут приглашены все пятьдесят претенденток, окажется весьма кстати.

Аралия возбужденно ходила по комнате, обхватив плечи руками и победоносно улыбаясь.

– И еще знаешь, Шелл, что они мне сказали? Поскольку я призер конкурса «Мисс Обнаженная Калифорния», то должна явиться на прием обязательно в том костюме, в котором выступала на конкурсе. Разве это не остроумно?

– Остроумно?!

Она раскинула руки, словно желая обнять весь мир, и восторженно воскликнула:

– Итак, в это воскресенье я вновь выйду на помост, и меня встретят восхищенные взоры сотен мужчин, которые будут ликовать и аплодировать мне и...

– Никуда ты не пойдешь, – охладил я ее пыл. – Именно туда не пойдешь.

– ...а в финальном туре я постараюсь показать все, на что способна, и даже если окажусь в последней десятке, мне не за что будет себя упрекнуть... Что ты сказал?

– А что я сказал?

– Что я не пойду на прием?

– Послушай, дорогая, очень точно ты выразилась, сказав, что умираешь от нетерпения выйти на помост. Да, именно так ты сказала. И была недалека от истины. Ты, видимо, и не подозреваешь, что существуют не плохие люди вообще, а две их разновидности. Одни плохие люди хотят тебе сделать что-то плохое, и их еще можно считать хорошими плохими людьми. Но есть и другие плохие – это те, кто хочет тебя убить. Вот от этих плохих нужно держаться подальше. Именно поэтому тебе нельзя и помыслить о том, чтобы дефилировать голой перед... публикой, ни в это воскресенье, ни, возможно, даже в финальном туре на следующей неделе, а вероятнее всего, и на протяжении нескольких недель. Словом, до тех пор, пока остается хоть малейшая опасность превратиться еще в один голый труп, о чем даже страшно подумать. Теперь вернемся к тем плохим хорошим парням вроде меня...

– Но я при всех обстоятельствах буду выступать в финальном туре и на барбекю в «Даблесс Ранч» тоже непременно пойду!

– Нет, нет, ни в коем случае...

– Не говори мне «нет»! Я должна, и я буду! Я твердо это решила и уверена, что ничего со мной не случится.

– Интересно, какую литературу ты читаешь?

– А откуда ты знаешь, что я вообще что-то читаю?

– Слушай, Аралия. Я сегодня уже пристрелил одного нехорошего парня, у которого не было видимых причин пытаться убить меня, за исключением того, чтобы помешать мне узнать, откуда здесь появился Малыш Бретт или кто его подослал, чтобы убить тебя. Как выяснилось, парень, которого я пристрелил, был давним знакомым Бретта. Кроме того, я встретил на Норт-Россмор еще одного очень плохого мальчика из этой компании. Все они не заботятся о продолжительности жизни людей, которые перешли им дорогу или просто чем-то досадили.

– Но кто может попытаться что-то со мной сделать на финальных выступлениях или на барбекю в воскресенье? При огромном стечении публики... и при всем прочем?

– Может быть, не попытаются, но могут и попытаться. Не следует испытывать судьбу. Ты можешь совершить непоправимую ошибку.

Аралия снова пыталась возражать, но уже не столь решительно, и тогда я наконец показал ей номер «Фролика», который взял в доме Коллета. Она, конечно, уже видела этот номер со своей фотографией, но когда я объяснил ей, каким образом этот журнал попал мне в руки, и спросил, не догадывается ли она, почему один из гангстеров пометил ее имя в журнале, она только озадаченно покачала головой.

– А что значат эти цифры? – спросила она. – Это что, номер телефона?

– Да, это телефон одного адвоката. – Я заглянул ей в глаза и спросил: – Имя Винсента Рагена тебе ни о чем не говорит?

Она опять отрицательно покачала головой.

– Я ни-че-го-шень-ки не понимаю.

– То-то и оно, дорогая. Я тоже ничего не понимаю, и до тех пор, пока мы не выясним что к чему, а выяснять нам предстоит немало, тебе лучше отказаться от появления на публике ни в раздетом, ни в одетом, ни вообще в каком-либо еще виде.

– Но... ведь... эти конкурсы, приемы – мечта моей жизни.

– Ну конечно! Барбекю на «Дабл...»...

– Как это ты сказал обо мне? Обнаженная и ослепительно прекрасная... – Она блаженно улыбнулась. – Ты действительно считаешь меня ослепительно прекрасной, Шелл?

– Конечно! А что, у тебя сложилось впечатление, будто я держу тебя за старую ведьму?

– Нет, но ведь ты ни разу не сказал мне, что я хорошенькая или что-нибудь в этом духе. Ну, в конце-то концов, это не важно.

Она задумчиво помолчала, потом вздохнула и тихо спросила:

– Что ты имел в виду, Шелл, говоря, что я не должна появляться на людях голой? Ведь это же соревнование.

– Ты правильно меня поняла. Именно это я и имел в виду. Я просто пошутил. А вообще-то у тебя больше шансов остаться в живых, если ты будешь демонстрировать свои природные данные в более интимной обстановке, скажем, здесь, в моем номере. Уверяю тебя, это вполне безопасно.

– А ты хотел бы? – Аралия одарила меня очаровательной улыбкой. – Знаешь, на предварительных просмотрах, – я имею в виду первый тур в январе, – я нервничала, смущалась. Но преодолела себя, и дальше все пошло как по маслу, мне даже начало нравиться. Я хочу сказать, что участие в просмотрах доставляло мне истинное удовольствие.

– Я рад за тебя.

– По правде говоря, мне просто очень нравится прохаживаться по помосту обнаженной в свете юпитеров, под восторженными взглядами сотен глаз. Это необычайно приятно, захватывающе интересно! – Она мечтательно вздохнула. – Как ты на это смотришь, Шелл?

– Думаю, здесь это могло бы быть не менее захватывающе, даже без юпитеров.

Она потупила глаза, уперев язычок в щеку, встряхнула головой и произнесла с загадочной улыбкой:

– Может быть, и так... Все зависит от...

Ее рука потянулась к верхней пуговичке блузки и легким движением пальцев расстегнула ее. Скользнула ниже – и вторая перламутровая пуговичка освободилась из петельки, потом третья, четвертая...

– Здорово у тебя это получается, – обалдело сказал я, и во рту у меня пересохло.

– Ты так и собираешься сидеть, глядя на мои пуговички? – тихо спросила Аралия.

– Я и не знал, что гляжу именно на пуговички.

– Мне так и раздеваться... самой?

– А можно иначе?

– Я имею в виду другое. Сам-то ты не собираешься что-нибудь снять с себя?

– Неплохая мысль. Да, конечно. Пожалуй, следует начать с пистолета, как ты считаешь? Потом кобура. Потом...

– О, какая у тебя пушка!

Я озадаченно взглянул на револьвер, который держал в руке.

– Не бойся, дорогая, я не собираюсь стрелять. Только положу его на стол.

– Я и не боюсь. Просто, увидев револьвер, я кое-что вспомнила.

– Что именно?

– Может, сейчас не время, но твой револьвер и кобура напомнили мне о полиции, а как раз оттуда тебе звонили уже несколько раз. Когда ты появился, я собиралась сказать тебе об этом, да как-то забыла.

– Полицейские звонили сюда?

Аралия распахнула блузку, и она легко соскользнула с одного ее плеча, потом со второго. Я завороженно смотрел на ее умопомрачительные груди, которые встрепенулись и ожили под моим взглядом и, казалось, в свою очередь уставились на меня розовыми глазищами набухших сосков. А может быть, это была только игра моего воображения.

Но Аралия, казалось, не замечала моего состояния, во всяком случае, внешне она вела себя очень хладнокровно.

– После того как Джимми впустил меня, телефон трезвонил каждые пять минут. Сначала я не хотела брать трубку, но потом не выдержала. Полицейский, он представился капитаном...

Она оборвала себя на полуслове и бросила на меня быстрый взгляд.

– Ты, кажется, что-то сказал?

– Нет.

– Мне показалось, ты издал какой-то странный звук.

– Тебе не показалось.

– У тебя что-то болит?

– Да.

– Я могу помочь?

– Нет, от этой боли нет лекарств. Ее можно только удовлетворить, я хотел сказать – успокоить. Рассказывай дальше.

– Ну так вот, этот капитан, не знаю, как его зовут...

– Не беспокойся, я знаю, о ком ты говоришь. Он говорил голосом Волка из «Красной Шапочки»?

– Нет, глупый... Какое смешное сравнение.

– Да нет, не очень.

– Когда я первый раз сняла трубку и сказала «Алло, я вас слушаю», в ответ послышалось лишь сосредоточенное сопение и еще какие-то звуки, то ли чмоканье, то ли чавканье.

– Как Волк, жующий сигару? А может быть, обгладывающий человеческую кость? Боюсь, мне пора идти. Видит Бог, как мне не хочется, но я должен...

– Потом, когда он выяснил, кто я и что тебя нет рядом, он сказал: «Когда эта гроза злодеев снова залезет к тебе в постель...» – я, право, не понимаю, почему он так сказал...

– Все ясно. Не беспокойся ни о чем.

– ...словом, он велел «этой грозе злодеев» связаться с ним. И еще подчеркнул – обязательно! Он даже не сказал, с кем именно связаться.

– О'кей! Я знаю с кем. А тебе лучше снова надеть блузку.

– Он точно имел в виду тебя?

– Несомненно.

– Он действительно сказал «гроза злодеев». О чем это он, я так и не поняла. Что значит «гроза»?

– Это – я.

– А еще он упомянул «злодеев».

– Это тоже я. Не снимай свои шортики, дорогая. Мне будет жаль упущенного шанса, такого великолепного шанса... – Я со вздохом поднялся. – Мне нужно идти.

– Идти?

– Да, мне предстоит еще один визит.

– Так прямо и уйдешь?

– Я могу побыть с тобой еще одну-две минуты. Но теперь совершенно ясно, что мой лучший враг, капитан Сэмсон, все еще ждет меня в отделении полиции и ни за что не уйдет, пока я не явлюсь пред его грозные очи и не предоставлю ему еще одну возможность... ох, урезонить меня.

– По какому поводу?

– Помнишь, я рассказывал тебе об этом капитане, считающем, что мой способ расследования не вполне его устраивает.

– А, это тот, который разозлился на тебя за то, что ты ворвался не в ту квартиру, в которую следовало, и в результате...

– Именно. Не будем возвращаться к тому инциденту. Думаю, сейчас ему уже известно, что я сегодня подстерег и укокошил Большого Юмориста. Естественно, он хочет выслушать мои объяснения, прежде чем бросить меня в котел с кипящим маслом.

– Шелл, не говори так. У меня от твоих слов мороз по коже.

– Тогда зачем ты снимаешь шортики? И помимо всего прочего, мне необходимо идти. Сейчас мне не до детских забав. Аралия, Аралия, ну, пожалуйста...

Она встала, подошла ко мне вплотную и, загадочно улыбаясь, принялась нежно поглаживать свои оголенные бедра.

– Зачем ты дразнишь меня? – спросил я.

– Просто я привыкла все доводить до конца.

* * *

Поверьте, мне было невыносимо оставить демонстрирующую свои прелести Аралию в моем собственном номере. Она же с улыбкой продолжала повторять: «Ну что ж, иди. Я тебя не держу... Может быть, дать тебе почитать одну из моих книг?»

Но я знал, что если немедленно не явлюсь к Сэмсону и хотя бы немного не успокою его, то скорее всего не увижу ни Аралию, ни кого-либо другого еще много-много дней и ночей. Думаю, что именно мысль о грядущих ночах с Аралией побуждала меня действовать именно так.

Я всячески старался втолковать Аралии, что действую, так сказать, подобно мальчугану, который экономит по пенни в день и в конце концов становится обладателем целого доллара, или же подобно милому капитану Сэмсону, три года к ряду откладывавшему свой двухнедельный отпуск, чтобы наконец оторваться от дел всего лишь на те же две недели.

Аралия сопроводила мою тираду кратким комментарием, касавшимся только мальчугана:

– А что, если он этот доллар вдруг потеряет?

Ну а по поводу Сэмсона комментарий не требовался, все было ясно без слов.

Как бы то ни было, она не отправилась к себе в номер, отчасти, я думаю, потому, что там она чувствовала себя неуютно, а отчасти потому, что я поклялся, если останусь в живых, вернуться с шампанским, разной вкуснятиной и большим сюрпризом.

Мне показалось, она вняла моим доводам, хотя утверждать это с полной уверенностью я не мог, потому что в это время Аралия расхаживала по комнате, напевая вполголоса какую-то песенку, – мелодию я не смог ухватить, но я абсолютно уверен, что начиналась она словами: «И вот она...» Когда я выходил из номера, она даже не посмотрела мне вслед, – как раз в этот момент ставила какую-то пластинку на стереопроигрыватель. Н... да... Уйти в такой момент было действительно нелегко.

Признаться, когда я вышел из «Спартанца» и стал спускаться по ступенькам вниз, погружаясь в мягкую темноту ночи, меня не покидало видение совершенных форм Аралии, благодаря которым ей удалось завоевать титул «Мисс Обнаженная Калифорния».

Все мои помыслы были обращены к Аралии. Мне было грустно и радостно одновременно. В ушах стоял какой-то звон, вызывавший внутреннее беспокойство, похожий на вибрацию установки, которую я видел в лаборатории Гуннара Линдстрома. Этот звук был способен вызвать головокружение и еще более неприятные ощущения, а барабанные перепонки просто могли лопнуть.

И это не было игрой воображения. Звук доносился откуда-то справа, становясь все громче и громче.

Это происходило на улице, в нескольких метрах от моего «кадди». Повернув голову, я окинул взглядом Россмор, но не заметил ничего подозрительного. Кроме машины, неспешно ехавшей по улице со скоростью не более тридцати километров в час с потушенными фарами.

Не отдавая отчета своим действиям, я инстинктивно рванулся вперед и, укрывшись за своим «кадиллаком», лег на асфальт.

Я так и не увидел, из чего стреляли. Замешкайся я на полсекунды, и вообще уже никогда ничего больше не увидел бы. Нет, стреляли не из пистолета, и не из револьвера, и даже не из винтовки. Это был дробовик-короткостволка.

Смертоносная струя свинца просвистела в нескольких сантиметрах от меня. Я перекатился на бок, выхватил кольт из-под мышки. Темный седан медленно проезжал как раз мимо, и мне удалось рассмотреть силуэт мужчины в окне с неестественно длинной рукой-стволом, направленной в мою сторону.

Я бухнулся на асфальт лицом вниз, правая рука с зажатым в ней револьвером оказалась подо мной. Я перекатился на левый бок и высвободил руку, но не для того, чтобы стрелять, а чтобы забиться подальше под свой «кадиллак».

Сукин сын выстрелил еще раз, прежде чем я успел забраться под машину. Слава Богу, он опять промахнулся, взяв чуть выше. Разумеется, он рассчитывал покончить со мной первым же выстрелом, учитывая такой обширный разнос крупной дроби. Не обязательно целиться буйволу в глаз, если выпускаешь по нему одновременно больше дюжины смертоносных пуль.

Я услышал скрежещущий звук металла – выстрел прошил дверцу моего «кадиллака», и сразу же вслед за этим взревел мотор нападавшей на меня машины, и она рванулась перед собой, набирая скорость.

С правой стороны я не мог выбраться из-под своей машины: там проходил бордюр. Поэтому протиснулся немного вперед и, лежа на животе, выбросил руку с револьвером перед собой. Однако мне видны были только крутящиеся колеса и отливающий блеском бампер. Пришлось податься еще немного вперед, и только теперь я увидел всю тыльную часть салона.

Я прижался плотнее к асфальту и, поддерживая правую руку левой, выстрелил два раза. Черная машина замигала задними фарами и стала поворачивать влево. Я выпустил еще одну за другой три пули. Послышался визг тормозов и шелест колес по асфальту, который постепенно стих, и вновь воцарился размеренный шум ночного города. Привычно шуршали шины машин, мчавшихся по Беверли-бульвару. Где-то вдали испуганно вскрикнула ночная птица.

Я пролежал так минуту-две, прижавшись щекой к асфальту. Я чувствовал, как у меня дрожит правая рука, словно через нее пропустили электрический ток, но вскоре неприятное ощущение прошло, пульс тоже пришел в норму.

Я засосал полные легкие пропитанного пылью и гарью уличного воздуха и не спеша выбрался из-под «кадиллака». Мною овладела страшная апатия, мне не хотелось двигаться с места, словно у меня уйма времени и мне некуда спешить.

Я услышал, как где-то рядом открывают окна или закрывают, поскольку стрельба прекратилась и снова стало тихо, и чей-то вопрошающий громкий голос и что-то отвечающий ему другой, более глухой. И, наконец, быстрое шлепанье по асфальту босых ног.

Аралия стрелой выскочила из дверей «Спартанца» и опрометью мчалась ко мне. Потом замедлила шаг, остановившись чуть поодаль от меня. Я встал и засунул кольт обратно в наплечную кобуру.

– Шелл? – дрожащим голосом спросила она. – С тобой все в порядке?

– Да. Возвращайся в номер и жди меня там. Как видишь, дела разворачиваются круто.

– О Господи! Я думала тебя убили.

И тут я заметил, что на ней мой старый плащ.

Аралия смотрела расширенными глазами мимо меня, на черные дыры в моем небесно-голубом «кадиллаке». Потом кинулась ко мне на грудь.

– Я думала... Я думала, что ты уже мертв, – прошептала она. – Я думала, они тебя убили.

– Может быть, ты перестанешь повторять одно и то же?

– Что произошло?

– А ты как думаешь? Двое или трое ублюдков, черт их знает сколько, решили поохотиться на меня с дробовиком. А ты совсем сошла с ума, какого черта ты здесь делаешь?! О, извини... Извини, Аралия, я на тебя не сержусь. Вообще-то я зол, но только не на тебя.

– Знаю, – тихо проговорила она. – Я все понимаю.

Возможно, и правда понимала.

– Ты сердит и немного напуган, – мягко продолжила она.

– Я? Напуган? Это я-то? Впрочем, думай что хочешь. А мне нужно бежать... встретиться... с одним парнем. – Я встряхнул головой, желая направить свои мысли в другое русло. Потом взглянул на Аралию и сказал: – Мне приятно, что ты сообразила одеться, а не выскочила на улицу в чем мать родила. Я приятно удивлен. И впредь слушайся советов старого Шелла. Разве я зря сказал, чтобы ты не снимала шорты и надела блузку? Иначе бы ты могла...

– Но я не послушалась тебя.

– Как это не послушалась?

Аралия молча развязала пояс и распахнула полы плаща.

– Сейчас же спрячь все это! – рявкнул я. – Ты что, черт тебя побери, хочешь, чтобы меня все же убили? Именно из-за твоего великолепного зада, затмившего мне глаза, они сейчас чуть не ухлопали меня. Как ты не понимаешь, что я ничего не вижу и ни о чем не могу думать, кроме тебя. Ну, черт с ним, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Дай взглянуть еще разок.

Она холодно глядела на меня некоторое время, потом улыбнулась и сказала:

– Перебьешься.

Мы обменялись понимающими взглядами, и она мечтательно произнесла:

– Ты такой поэтичный, Шелл.

– О, в самом деле? Особенно когда я помянул черта. Берегись, ты меня здорово зацепила.

– Нет, пока еще не до такой степени, – ответила она.

Я с трудом открыл заклинившую дверцу «кадиллака» и, повернувшись к Аралии, сказал:

– Ну а сейчас пусть твои восхитительные ножки отнесут тебя в номер. О'кей?

Она кивнула.

– Ножками в номер. Указание понято.

– В мой номер, конечно.

– Естественно.

Я залез в машину и захлопнул дверцу.

– Если ты вдруг уснешь, если... когда я вернусь, можно тебя разбудить?

– Почему бы и нет?

Разговор со мной Сэм начал с той же самой фразы: «Почему бы и нет?» Но как обыденно она прозвучала! Если бы Сэм постарался, и даже очень, он все равно не сумел бы произнести ее, как Аралия. А он к тому же и не старался.

Глава 9

Я добрался до здания полицейского отделения менее чем за пятнадцать минут. Поднялся в лифте на третий этаж, прошел через холл в комнату 314, где размещался Отдел по расследованию убийств, и прямиком направился в кабинет Сэма. Войдя, я оседлал деревянный стул и сказал как ни в чем не бывало:

– Привет. Сэм. Опять засиделся допоздна? У меня для тебя масса новостей. Ты не поверишь, но... Ты что, язык проглотил? – Сэм продолжал угрюмо молчать. – Вижу, работа тебя совсем доконала. Мне бы не хотелось прибавлять тебе забот, капитан, но... Да что ты, черт побери, молчишь?! – взорвался я. – Может, мне перерезать себе горло и окропить кровью твой стол?

И только тогда наконец он сказал:

– Почему бы и нет?

Однако это было не все, что он мне сказал. Минуты три он, не переставая, извергал на меня поток своего экстравагантного красноречия. Наконец он сделал паузу, перевел дыхание и рявкнул:

– Тебе нечего сказать в свое оправдание!

Но я все-таки сказал.

Я рассказал ему о том, что произошло в доме Коллета, и про перестрелку на Россмор, и даже упомянул о своем посещении Винсента Рагена. Потом, как мне показалось, логично объяснил присутствие Аралии Филдс у меня в номере. В своем рассказе я постоянно делал упор на том, что по извращенному складу своего характера как-то не смог вежливо обойтись с разными подонками, постоянно пытающимися меня прикончить, и поэтому сделал то, что сделал.

Затем на полминуты воцарилась тишина.

Я тем временем закурил сигарету, а Сэмсон бросил свою измочаленную сигару в корзину для бумаг, достал из ящика стола новую и стиснул ее крепкими зубами.

Наконец он взглянул на меня, перебросив сигару из одного угла рта в другой. Я невольно отметил землистый оттенок его обычно розового лица, мешки под живыми карими глазами, глубокие складки вокруг рта. Кое-где на его обычно безукоризненно выбритом лице торчала едва заметная щетина.

Он вытащил сигару изо рта и проговорил усталым, на удивление спокойным голосом:

– Ну что ж, Шелл, мы с тобой и раньше частенько цапались. Однако на этот раз все обстоит гораздо серьезнее.

Он задумчиво повертел сигару в руках, как бы решая, не закурить ли ее, что делал в крайне редких случаях. В зажженном состоянии они издавали такой убийственный запах, как будто были сделаны не из табачных листьев, а из навоза страдающего запорами жирафа. Я подозревал, что он и сам не выносит источаемую сигарами вонь и использует их в качестве тайного оружия, способного защитить его от моего вторжения. Но сейчас я был уверен, он не желал избавиться от моего присутствия. По крайней мере – пока.

– Не более часа назад, – продолжил он, – меня опять вызывали на ковер к начальству. Так вот, по случайно оброненным фразам я понял, что некий капитан из Отдела по расследованию убийств смотрит сквозь пальцы на переходящую рамки законности деятельность некоего частного детектива...

– Частного детектива? Он что, работает в нашем городе?

– Да. И в прошлом не единожды преступал закон. Так вот, если бы нечто подобное позволил себе кто-нибудь другой, вышеупомянутый капитан давно бы уже принял решительные меры.

– А, понимаю...

– Нет, не понимаешь.

– Ну тогда выкладывай все напрямик.

– О'кей. Когда я был в кабинете начальника полиции, нам еще не было известно о перестрелке на Россмор...

– Сэм, в мои планы это никак не входило...

Он промолчал, положил сигару на стол и метнул в меня грозный взгляд.

– Но я еще раньше принял решение в отношении тебя. Выбирай одно из двух: либо ты сейчас же отдаешь мне свой револьвер и лицензию на право частного сыска, – я готов довольствоваться твоим личным удостоверением и обещанием не представляться лицензированным сыщиком до тех пор, пока лицензия не будет тебе возвращена, – либо...

– Боже праведный, Сэм, почему тогда тебе просто меня не...

– Именно так я и поступлю. Лично засажу тебя...

– В камеру?

– А куда же еще?

– Сэм, ты шутишь.

– Нет, на этот раз – не шучу.

– Н... но... это несправедливо.

– Кто бы об этом говорил!

– Послушай, старик, без пушки я без пяти минут покойник. Как я смогу себя защитить от...

– Точно, не сможешь. Поэтому перестань постоянно напрашиваться на пулю! Конечно, это до некоторой степени ограничит твою бурную деятельность, но, согласись, это лучше, чем лишиться жизни.

– Послушай, ты не можешь официально изъять мою лицензию без распоряжения директора Бюро...

– Кто сказал официально? Я имел в виду эффективно.

– И ты не можешь отобрать у меня оружие. Это... противозаконно.

– Неужели?

Да, Сэм мог. Я прекрасно понимал, – притом, что подобная перспектива просто повергла меня в бешенство, – Сэм не стал бы так наваливаться на меня, не будь у него веских на то причин. Он практически не оставлял мне никакой альтернативы. И я сказал:

– Повтори-ка еще раз, между чем и чем я могу выбирать.

Сэм повторил. Однако, как внимательно я ни вслушивался в его слова, я так и не услышал, что мне, к примеру, воспрещается мотаться по городу безоружным, вступать в контакт с людьми, задавать им любые интересующие меня вопросы. Поэтому, когда он закончил, я пробормотал:

– Ну что ж. Великолепно! Просто великолепно! Я смогу проводить кое-какие исследования...

– Не злоупотребляй моим доверием, Шелл. К сказанному я мог бы добавить, что, отдавая мне свой револьвер, ты одновременно поклянешься не заменять его какой-нибудь гаубицей. Даже если она понадобится тебе для поимки убегающего преступника.

Я посчитал более благоразумным не дать ему возможности пуститься в подробности и установить какие-нибудь дополнительные ограничения на мою деятельность, которые мне придется соблюдать из моральных соображений. Поэтому я тяжело вздохнул, поднялся и выложил свой кольт ему на стол. Пока я с траурным видом вытаскивал из пластмассового окошка моего бумажника удостоверение, выданное мне Бюро Частных Детективов и Следователей, Сэм раскрыл барабан моего кольта и извлек из него пять пустых гильз и единственный патрон.

– Так что, говоришь, у тебя там приключилось? – спросил он как ни в чем не бывало.

– Да так, свело судорогой палец на спусковом крючке, а когда отпустило, пять пуль как не бывало.

– Послушай, мой мальчик, что я тебе скажу. Если ты опять попадешь в какую-нибудь передрягу в последующую пару недель, папочки рядом не будет, и никто не сможет тебе помочь.

Я бросил прощальный взгляд на свой пистолет, круто развернулся и направился к двери.

Позже я вернулся, подошел к столу Сэма, достал из верхнего ящика одну из его вонючих сигар, откусил кончик, зажег ее и выпустил ему в лицо струю ядовитого дыма. Потом протянул сигару Сэму.

– Приятного отпуска, – сказал я и вышел.

Шагая к своей машине без привычного пистолета под мышкой, я испытывал какое-то неведомое мне доселе чувство, словно был без штанов, беззащитный и беспомощный. Поэтому я быстро помчался домой, впрочем – не сразу и не прямо.

Расставшись с Сэмом, я провел кое-какие санкционированные им исследования. К примеру, просмотрел досье на типа по кличке Один Выстрел и собрал воедино всю имеющуюся в отделении информацию о Нормане Эмбере.

Никто в Информационно-регистрационном отделе не мог с уверенностью сказать, что Один Выстрел сейчас находится в Лос-Анджелесе. Однако парни из Отдела внутренней разведки по крайней мере знали, что он собой представляет. В полицейском компьютере числился всего один человек с такой кличкой, и был он из Нью-Джерси. Его настоящее имя было Мелвин Войстер. Это был настоящий профессионал, специализировавшийся на заказных убийствах. Его непостижимо долгий тридцатилетний стаж прерывался лишь однажды, когда он отбывал пятилетний срок в одной из тюрем.

Сейчас ему было пятьдесят девять лет – солидный возраст для подобного рода занятий, – но тем не менее он не только продолжал «трудиться», но и пользовался большим спросом среди тех, кто мог хорошо платить ему за услуги. Опытный стрелок, прекрасно владеющий всеми видами огнестрельного оружия – от стендового пистолета калибра 0,22 и до мощных «магнума» 45-го калибра, дробовика и дальнобойной снайперской винтовки, – Войстер отдавал предпочтение охотничьему карабину с оптическим прицелом, стараясь находиться как можно дальше от своей жертвы, дабы облегчить себе отход. Гангстерская кличка Один Выстрел была обусловлена его высокой репутацией безотказного профессионального убийцы. В его полицейском досье указывалось, что для успешного выполнения заказа Войстеру никогда или почти никогда не требовалось более одного выстрела. После выполнения задания он мгновенно возвращался в Нью-Джерси, где наготове всегда имелся десяток лжесвидетелей, готовых подтвердить его алиби.

Благодаря своей ловкости и неуязвимости, Войстер Один Выстрел стал живой легендой уголовного мира. В притонах и потайных комнатах баров, пользующихся сомнительной репутацией, о нем рассказывали истории, являвшиеся на девяносто девять процентов чистейшим вымыслом, а то и вовсе плодом пьяной фантазии. И все же то немногое, что по пьянке рассказал мне Берни Хутен, сейчас пополнилось новыми сведениями и вполне оправдало мои расходы на три порции «Былого Времени».

В досье Эмбера имелись пробелы, которые я надеялся восполнить, может быть, даже с помощью самого Эмбера. Теперь мне было известно, что он живет на Вистерия-лейн, 4811. Именно туда я и намеревался заскочить по пути домой.

Норману Эмберу сейчас было пятьдесят четыре года. Он родился в Сан-Франциско, с отличием окончил Стэнфордский университет, получив степень бакалавра в области электротехники, после чего проработал четыре года в престижном Калифорнийском технологическом институте. Там он защитил докторскую по теории физики, завершив таким образом свое образование в возрасте двадцати пяти лет. В полицейском досье не указывалось, в каких областях он специализировался и за что получил свои ученые степени. Там просто значилось: «физик, инженер-изобретатель». И еще – «обладатель свыше двадцати патентов», правда, без указания, каких именно.

В досье не содержалось никаких сведений о его бывшей жене, или женах, а также о детях. Сухая официальная запись констатировала: «Разведен, иждивенцев не имеет».

Что кроется за этой информацией, я намеревался выяснить завтра утром, а может быть, даже сегодня вечером, если застану Эмбера дома.

В конце концов мне удалось узнать, за какое преступление он отсидел год в сан-квентинской тюрьме. Когда его арестовали три года назад, Эмбер работал в «Хорайзенс Инк» – компании, занимавшейся разработкой и производством печатных плат на твердых кристаллах для бытовых телевизионных систем, фотографического оборудования и всевозможных лазерных систем и установок. Чем конкретно занимался сам Эмбер – неизвестно, но его обвинили в «присвоении и использовании в личных целях нескольких сложных и неимоверно дорогостоящих электронных блоков», что было приравнено к краже собственности «Хорайзенс Инк». Все эти детали были обнаружены у него дома, в одной из двух комнат, заполненной всевозможными приборами и инструментами, необходимыми для его собственных научных экспериментов.

Быстро было составлено обвинение, его арестовали и осудили, хотя он виновным себя не признал. В газетной вырезке, содержащейся в его досье, цитируется заявление, сделанное им уже в тюрьме о том, что он «явился жертвой не только вопиющей несправедливости и халатности со стороны представителей закона, но и был просто подставлен. Несправедливо осужденный человек не всегда может доказать свою невиновность. Но я докажу! Придет время, и правда восторжествует!..»

Заявление Эмбера было проникнуто излишней патетикой. Я читал и слышал такие заявления сотни раз. И всегда одни и те же, только более прозаические, типа: «Меня подставили» или «Да меня там и близко не было!».

Я разыскал нужный мне дом в квартале 4800 по Вистерия-лейн – один из двух на весь квартал, поскольку Вистерия – малонаселенное тихое местечко. Свет в доме был потушен. Я позвонил, потом громко постучал в дверь. Ни ответа ни привета. Я не стал срывать дверь с петель и не пытался проникнуть внутрь через окно. Я просто сел в свой «кадди» и покатил домой.

* * *

Я не очень-то заботился о том, чтобы не шуметь, входя в свой номер, и не пробирался в спальню на цыпочках. Однако Аралия не бросилась с радостным криком приветствовать меня.

На прикроватной тумбочке горела настольная лампа, которую я иногда включал вместо верхнего света. Аралия лежала на кровати на спине, с закрытыми глазами, укрывшись простыней до пояса.

– Ку-ку, – негромко прокуковал я, что в переводе должно было означать: «Угадай, кто пришел?»

Никакой реакции. Ни радостного возгласа, ни даже: «Сам ты ку-ку».

Но по крайней мере она была жива. Я определил это по ее размеренному дыханию, вернее, по тому, как равномерно вздымалась и опускалась ее голая, сказочно прекрасная грудь. Она просто спала.

Я не стал ее будить. Во всяком случае, пока. А вскоре я и сам робко скользнул под простыню на другой краешек кровати. Именно в этот момент она решила открыть или случайно открыла – один глаз.

– Боже, что здесь происходит? – сонным голосом пробормотала она. А может быть, она бормотала что-то другое, но я не расслышал. Так или иначе, сейчас она смотрела на меня во все глаза.

– А ты что думаешь? – спросил я самым невинным голосом.

– Шелл? Это ты?

– Конечно я. А разве ты ждала кого-нибудь другого?

– Шелл, надеюсь, ты не собирался заползти ко мне в постель голым, даже не разбудив меня для начала?

– Ну, видишь ли...

– Неужели собирался?

– Слушай, видишь ли... ты так сладко спала... и я подумал, как мило было бы... Ты была так прекрасна, и вдруг одна... лежишь, подобно... Знаешь, на кого ты была похожа? На Спящую Красавицу. Ты помнишь эту сказку?

– Спящая Красавица. Ты что, только сейчас это придумал?

– Ну что ты говоришь... Как можно? Увидев тебя, я сразу подумал: «Вот она, Спящая Красавица, ожидающая своего Принца».

– Не думай, что ошибочно приписанный тебе мною поэтический дар служит основанием вот так забираться куда угодно.

– О'кей! Будем считать, что я совершил оплошность, сравнив тебя со Спящей Красавицей. Храпящий Дракула тебе больше нравится?

– Так ты – мой Принц, да?

– Ну, если это не внушает тебе отвращения... Во всяком случае, я надеялся...

– Запрыгивай в кровать, Шелл. А то я чувствую себя как-то неловко. В конце концов, это твоя кровать...

– Да неужели? А я-то думал...

– Это твоя кровать. А теперь послушай меня внимательно. Я – Спящая Красавица. Правильно? Ты – мой Принц.

– Как тебе будет угодно.

– Я сплю уже тысячу лет, и наконец являешься ты. Разбуди меня, мой Принц.

Кажется, теперь я понял, почему она реагировала на мой приход именно так. Я устроился поудобнее рядом с Аралией и, наклонившись к ней – сейчас она наконец улыбалась, – запечатлел поцелуй, который должен был разбудить ее, если бы даже она проспала до этого целых две тысячи лет.

Не знаю почему, но именно в этот момент я вспомнил, что обещал Аралии вернуться с шампанским и разной вкуснятиной, не говоря уже о большом сюрпризе. Ну, с сюрпризом у меня, кажется, все было в порядке, что же касается остального...

– Может быть, сейчас не время вспоминать об этом, но я напрочь забыл о шампанском и всякой вкуснятине.

По-моему, она не расслышала меня, но мне показалось, что я прощен. Потому что, когда она наконец уснула по-настоящему, на губах ее все еще играла счастливая улыбка.

Глава 10

Когда я проснулся, Аралия уже хлопотала в маленькой кухоньке. Во всяком случае, оттуда доносился звон посуды.

Я потянулся, потер глаза, высунул до отказа язык, чуть не забыв убрать его обратно. Потом поскреб пятерней грудь, голову. Я сидел на краю кровати, просто сидел, когда вошла Аралия.

– Что случилось с человеком, который был со мной прошлой ночью? – спросила она.

– Был где?

– Здесь, в комнате Спящей Красавицы.

– Не задавай глупых вопросов. Я давно уже распрощался с этими дурацкими сказочками. Но если ты желаешь получить ответ на свой глупый вопрос, то знай – этот человек всегда старается убраться до того, как я проснусь. Он знает, что я его убью.

– Будешь завтракать?

– Нет.

– Нет?

– Неужели я выразился неясно?

– Но я приготовила тебе завтрак, Шелл. Он готов.

– Угу.

– Боже мой! Принц и правда превратился в медведя. Тебя что, заколдовали?

– Угу. Даю голову на отсечение, ты приготовила овсянку. Кто спал в моей постели? Еще одна дурацкая сказка...

– Я приготовила яичницу-болтунью с грибами, специями и всем прочим, что нашла у тебя в кухне.

Аралия предстала передо мной в моей старой белой рубашке нараспашку, с закатанными рукавами, свободно падающие широкие полы рубашки создавали иллюзию накинутого на плечи огромного шарфа. Что же касается пуговиц, то Аралия, похоже, вообще не признавала никаких застежек.

Она присела на кровать рядом со мной.

– Тебе нужно съесть несколько яиц.

– Ты с ума сошла!

– Но это необходимо для восстановления сил.

– С этим у меня никогда не было проблем. Но, пожалуй, ты права. Я просто как-то об этом никогда не думал.

Я опять потер глаза и высунул язык.

– Тебе обязательно надо это делать?

– Да, так я просыпаюсь.

– Ну, кажется, теперь ты окончательно проснулся. Давай поднимайся, соня-засоня. Тебе в самом деле необходимо что-нибудь проглотить, Шелл.

– Соня-засоня! Квака-задавака!

Я взглянул на нее, стараясь окончательно стряхнуть с себя остатки сна.

Она улыбнулась.

– Ну... тогда... – сказал я, – может, самую малость...

* * *

Несясь в «кадиллаке» по Уилшир, я чувствовал себя просто прекрасно. И это несмотря на мой великолепный завтрак, состоявший из яичницы, весьма напоминавшей подошву от туфли, которую к тому же долго морозили в холодильнике. Я ковырнул вилкой пару раз и этим вполне удовольствовался. Впрочем, я никогда не ем много утром. Сегодня же я съел еще и тост. И выпил много кофе. Так что мне не страшны любые неурядицы. По крайней мере так я думал по своей наивности.

В ЛАОП мне сообщили, что все их попытки подкараулить Эла Хоука или Джеймса Коллета в доме, где я застрелил Верзена, не увенчались успехом – они как в воду канули. У полиции пока не было формальных оснований дня допроса Нормана Эмбера или даже Войстера Один Выстрел.

Я же, проведя все утро в поисках дополнительной информации о Нормане Эмбере, ближе к полудню снова отправился к нему домой и снова его не застал. Но к этому времени картина, начавшая вырисовываться прошлым вечером, приняла более ясные очертания.

Пожалуй, самым важным моим открытием было то, что Норман Эмбер, отсидевший год в тюрьме Сан-Квентин и с тех пор проживавший в доме по улице Вистерия, являлся законным отцом Аралии, то есть был тем самым Норманом Эмбером, который, по словам Аралии, умер еще до ее рождения. Очевидно, она удивилась бы и была весьма озадачена, если бы я сообщил ей об этом. Если, конечно, Аралия не вешала все это время мне лапшу на уши. Но у меня не было никаких оснований подозревать ее в неискренности.

Из полученной мною справки следовало, что Норман Леонард Эмбер и Лора Аралия Бленгруд сочетались законным браком немногим более двадцати восьми лет назад в Пасадене, штат Калифорния. В то время Норману было двадцать шесть лет, а Лоре – двадцать четыре. Они развелись в том же городе спустя три года, через год после рождения сына Питера и за три месяца до рождения дочери Аралии Энн.

Суд удовлетворил иск миссис Эмбер, обвинявшей мужа в ментальной жестокости, которая в те дни трактовалась весьма широко – от докучливости до рукоприкладства. Пообещав полсотни одному моему старому информатору в Сакраменто, я узнал истинную причину, побудившую Лору развестись с Норманом. Оказалось, что она уличила его в flagrante delicto, что в переводе с латыни означает «прелюбодеяние», а попросту говоря, застукала мужа, когда тот трахал девятнадцатилетнюю няньку их сына. Разумеется, «трахал» – отнюдь не означает, что он бил девицу доской по голове.

Но еще более интересно мне было узнать, что не прошло и года после развода, как Норман Эмбер подал заявку и вскоре получил патент на первое из многочисленных изобретений. Суть изобретения состояла в том, что ему удалось совместить усовершенствованную им 16-миллиметровую кинокамеру с компактным, встроенным гироскопом конструкции Эмбера, работающим на батарейках. Благодаря этому новшеству, кинооператор, пользующийся переносной камерой, получал такое же устойчивое изображение, как если бы она была установлена на треноге. Изобретение было зарегистрировано, и Эмбер получил на него патент, но, видимо, практического применения оно не имело, а следовательно, не принесло и прибыли.

Притом, что моя научная эрудиция не простирается далее умения включить и выключить посудомоечную машину, в ходе «разработки» Эмбера, включавшей сбор обильной информации, и в частности получасовой разговор с Вашингтоном, округ Колумбия, я сумел-таки усечь одну любопытную деталь, а именно: в отличие от Гуннара Линдстрома – ученого-энциклопедиста, прославившегося крупными открытиями по крайней мере в десятке на первый взгляд не связанных между собой областях науки и техники, научный поиск Эмбера замыкался на усовершенствовании и разработке абсолютно новых принципов «воспроизведения зрительных образов». Другими словами, девятнадцать из двадцати четырех выданных Эмберу патентов касались воспроизведения образов, или «картинок», будь то фотография, любительская или профессиональная киносъемка, а также усовершенствования телевизионных камер, приемников, кинескопов и новых средств видеозаписи.

Последние изобретения Эмбера, включая и то, которое было запатентовано уже после его выхода из тюрьмы, были не только более сложными, а следовательно, и менее доступными моему пониманию, но и показательными в смысле направленности его научных разработок, определившихся во время службы в «Хорайзенс Инк» и оставшихся неизменными на протяжении всех последующих лет.

Это были годы расцвета кабельного телевидения, когда широкое распространение получили кассеты и диски, а также лазерные голограммы. Последние с успехом стали использоваться для записи и хранения всевозможной информации и даже для создания стереофильмов. Мне довелось видеть один из первых, а может быть, самый первый стереофильм, снятый по новой, голографической технологии. Дело в том, что я давно увлекаюсь разведением аквариумных рыб и даже пытаюсь выводить новые экзотические породы. А фильм был как раз об этом.

Изображение проецировалось не на серебристый экран, а просто в кубометр воздуха, и было оно трехмерным. Возможно, оно не выглядело столь же убедительно, как два настоящих аквариума, стоявших в моей квартире, хотя маленькие тропические рыбки с ярким оперением, быстро сновавшие в воде, выглядели абсолютно реальными. Казалось, достаточно протянуть руку, чтобы почувствовать их живую, трепетную плоть.

Но самым незабываемым впечатлением от этого фильма было то, что сам прямоугольный, наполненный водой аквариум оставался неподвижным. Даже притом, что я обошел его и оглядел со всех сторон.

Я понаблюдал некоторое время за маленькой Corydoras paleatus, или зубаткой полосатой, медленно кружившей у самого дна аквариума. Потом зашел с другой стороны и снова принялся следить за той же самой зубаткой. Теперь она металась, вздымая песок, слева направо, в противоположном конце аквариума.

Рыбки выглядели вполне естественно, словно живые. О том, что это всего лишь оптический эффект, свидетельствовало разве что их интенсивное свечение, да и то я вряд ли догадался бы об этом, если бы не знал заранее.

Вот почему меня заинтересовал тот факт, что в «Хорайзенс Инк» Норман Эмбер возглавлял научно-исследовательскую лабораторию, занимавшуюся секретными разработками в области аккумулирования и воспроизведения зрительных образов статичных и движущихся объектов с использованием лазерных установок, голографической техники, компьютеров и Бог знает чего. Поскольку эти разработки были засекречены, мне не удалось получить о них более подробную информацию.

И все же я узнал, что последний патент был выдан Эмберу за изобретение какой-то съемочно-проекционной установки, позволяющей получать трехмерное изображение повышенной четкости. Конечно, я не знал, каким образом это достигается, да мне это и не было нужно.

Зато у меня было достаточно оснований стремиться как можно больше узнать о самом Эмбере, а еще лучше поговорить с ним самим. Поэтому около часу дня я вновь въезжал на стоянку перед Вейр-Билдинг.

Уточнив, где находится адвокатская контора Винсента Рагена, я поднялся в лифте на третий этаж и распахнул дверь, значившуюся под номером 38.

Яркая блондинка средних лет перестала печатать на машинке и вопросительно взглянула на меня. Она связалась по селектору с Рагеном и была нимало удивлена, когда тот распорядился меня пропустить, хотя мы с ним и не договаривались о встрече.

Винсент Раген сидел за небольшим столом светлого дерева. При моем появлении он встал и поспешил мне навстречу, протягивая руку для рукопожатия и одновременно окидывая меня пытливым взглядом сквозь дымчатые очки.

Я пожал ему руку, говоря:

– Спасибо, что согласились принять меня, мистер Раген.

– Не стоит благодарности. Я только что вернулся с ленча, и у меня найдется для вас минутка-другая. – Он улыбнулся и добавил: – Но не больше.

– Мне больше и не потребуется. Просто хотел уточнить одну вещь, о которой забыл вас спросить вчера вечером. Вернее, вчера у меня еще не возникал этот вопрос.

– И о чем же вы забыли меня спросить?

– Я бы хотел знать, что вам известно о Нормане Эмбере?

– Нормане?

Я навострил уши. Как правило, отвечая на вопрос о совершенно незнакомом человеке, не повторяют его имя.

Имя Эмбера слетело у него с уст естественно, но сам вопрос – или скорее непроизвольная реакция на него со стороны Рагена – заставил его насторожиться. По движению его бровей и поджатым губам я понял, что Рагену не хочется говорить о Нормане Эмбере.

Раген задумчиво почесал кончик носа и продолжал:

– Боюсь, что не смогу быть вам особенно полезен, мистер Скотт. Я его практически не знаю... Поэтому мне странно, что вы пришли с этим именно ко мне.

– Дело в том, что я собираю информацию по крупицам, где только возможно, мистер Раген. – Я закурил и выпустил в потолок струю дыма. – Я узнал, что он – изобретатель и что за двадцать пять лет ему было выдано десятка два патентов. Поскольку он постоянно проживает здесь, я и подумал, что, возможно, именно вы оформляли некоторые из его заявок.

Раген отрицательно покачал головой.

– О нет, вы ошибаетесь. Я действительно почти ничего не знаю о работе Нормана... э... мистера Нормана. Так, встречал его пару раз на конференциях, последний раз здесь, в Лос-Анджелесе. Он – очаровательный чудак, очень талантливый. Со странностями, разумеется.

– Почему «разумеется»?

– Наверное, я не точно выразился, – улыбнулся Раген. – Но он действительно странноватый и эксцентричный. Впрочем, по моим наблюдениям, у многих моих клиентов имеются явные отклонения от нормы. Но в этом нет ничего страшного. Иначе они скорее всего не были бы учеными и тем более изобретателями.

– Не берусь с вами спорить, – сказал я. – А что, у Эмбера небольшой сдвиг по фазе?

– О нет, что вы! – рассмеялся Раген. – Нет... Просто с ним трудно общаться на бытовом уровне, трудно находить общий язык, вот что я имею в виду. Он всегда категоричен, нетерпим к мнению собеседника. Резок, самоуверен, мнит себя чуть ли не спасителем человечества. Его обуревают несколько весьма странных идей. Разумеется, я далек от мысли каким-либо образом порочить эти его идеи – недаром же ему выдали столько патентов.

– Не знаете, где его можно найти?

Раген покачал головой.

– Я наведывался пару раз к нему домой, – сказал я, – но никого не застал. Не подскажете ли, как мне его разыскать?

– Понятия не имею, где он живет. Как я уже упомянул выше, мы виделись на встречах ученых с политиками, сулящими, как обычно, золотые горы в обмен на голоса избирателей, или с президентами корпораций, охотящимися за новыми научными разработками. На такие сборища обычно приглашают специалистов в области патентного права. Последняя такая встреча состоялась, дай Бог памяти, в марте этого года, и с тех пор я Нормана Эмбера не видел. – Он выдержал паузу, потом добавил: – Вообще-то я об этом сожалею. Несмотря на то что порой он вызывает неприязнь и раздражение, встречаться с ним интересно. Я бы не прочь иметь такого клиента. Он мне нравится.

– Какие услуги вы оказываете своим клиентам? Я хочу спросить, каковы функции адвоката-патентоведа?

– Объяснить их несложно, труднее реализовать на практике. Скажем, вы усовершенствовали или изобрели что-то новое и полезное – установку, машину, агрегат, технологический процесс, новый состав или способ его получения. Или уверены, что изобрели, усовершенствовали, вывели, придумали и так далее. Большая часть так называемых изобретателей носятся с идеями, которые уже приходили в головы десяткам, а может быть, сотням других людей. На основании представляемого вами описания изобретения и его технической характеристики я составляю заявку на патент строго по установленной форме с соответствующими спецификациями и чертежами. А в заключительной части заявки необходимо четко обозначить практическую ценность данного конкретного изобретения.

– Все это выглядит так, что вы сами тоже должны быть изобретателем или по крайней мере технически грамотным человеком, – вставил я.

– Ну, не обязательно, хотя... весьма полезно... Первого рассмотрения заявки или предварительной оценки изобретения в Патентном ведомстве США можно ждать год, а то и больше. Причем на этом этапе заявка, как правило, отклоняется. Вам дается еще три месяца на доработку и внесение уточнений, после чего я снова отсылаю заявку в Патентное ведомство и, если она не отклоняется вторично, вам выдается авторское свидетельство. И все счастливы.

– Так это и есть патент?

– Э, нет. Это еще не патент, а всего лишь подтверждение вашего авторства и гарантия его защиты патентным законодательством. После этого я должен проследить, чтобы своевременно была выплачена пошлина за выдачу патента, и тогда Патентное ведомство выдаст вам внушительного вида юридический документ. С этого момента вы с полным основанием можете называть себя изобретателем.

Я обеспечиваю охрану ваших законных прав и беру на себя их защиту, в случае посягательств на них со стороны кого бы то ни было. Со временем, если повезет и вашим изобретением заинтересуются промышленники, вы можете либо продать права на использование своего изобретения, либо использовать его самостоятельно, частично или полностью, либо раздавать лицензии и стричь купоны.

– Великолепно! У меня как раз возникла идея создать тикающие часы для автомашин. Их новизна будет состоять именно в тиканье. Вы согласитесь оформить мне заявку?

– Хорошо, что вы напомнили мне о времени, мистер Скотт, – заметил Раген, взглянув на часы.

– Да, да. Но еще один, последний вопрос. Я пытался связаться по телефону с Уоллесом Эплуайтом, но мне ответили, что его нет в городе.

Раген сощурил глаза под очками, и я заметил, как заиграли мускулы на его руке, когда он принялся выбивать стаккато пальцами по столу.

– Вы хотите сказать, что все-таки пытались достать Уоллеса, несмотря на мой совет не докучать ему?

– О, да будет вам, мистер Раген. Мне ежедневно приходится выслушивать массу всяких советов от самых разных людей. Так как я могу с ним связаться?

– Не знаю, мистер Скотт, – сухо ответил адвокат.

Я поднялся.

– Спасибо, что вы уделили мне время.

Раген кивнул мне, достал из стола какие-то бумаги и углубился в чтение.

Я прошел через его приемную, задержавшись на секунду у стола секретарши, чтобы поблагодарить ее за проявленное ко мне доброжелательное внимание. Мне показалось, что ей не часто случается слышать здесь слова благодарности.

В лос-анджелесском телефонном справочнике я нашел фамилию Лоры Филдс, проживающей в Бербанке на Гленроса-стрит. Я не стал звонить, посчитав, что лучше явиться к ней лично, и съехал с Фриуэй на шоссе, ведущее в Бербанк.

Проезжая по Гленроса-стрит, я сверил номера домов с найденным в справочнике адресом и прикинул, что нужный мне дом должен находиться где-то посередине следующего квартала, слева через дорогу, приблизительно там, где у обочины стояла машина с поднятым капотом, в моторе которой копошился длинноволосый парень.

Парень показался мне знакомым, равно как и машина – видавший виды «шевроле» изрядно выцветшего зеленого цвета. И тут я заметил женщину, выглянувшую из дверей дома. Я как раз проезжал мимо, раздумывая, останавливаться мне или не останавливаться, когда сквозь открытое левое окошко моего «кадди» услышал ее неприятный хриплый голос:

– Сколько раз тебе говорить. Неси свою задницу сюда, Питер. Да поскорее!

Так вот кто эта преждевременно состарившаяся под бременем житейских невзгод толстая женщина и юнец с сальными патлами, которому – это уж точно – можно не опасаться людоедов.

Глава 11

Да, это была та самая великолепная парочка, которую я видел выходившей из дома Винсента Рагена каких-нибудь двадцать четыре часа назад.

Я доехал до следующего перекрестка, пытаясь собраться с мыслями. Объехав квартал, я решил поехать обратно в Голливуд. Я по-прежнему горел желанием поговорить с миссис Филдс и ее очаровашкой-сыном, ради чего, собственно, я туда и приехал. Но прежде мне нужно было разобраться в хитросплетении событий.

Стрекот пишущей машинки при моем появлении смолк, и секретарша с броской внешностью улыбнулась мне как старому знакомому.

– Ах, это снова вы, мистер Скотт?

– Угу, – пробормотал я и устремился в кабинет Рагена, небрежно бросив на ходу: – Можете обо мне не докладывать...

– Если вы хотели видеть мистера Рагена, то его нет.

Моя рука замерла на ручке двери.

– Да? И куда же его унесло?

Она не знала. Раген уехал через пять минут после моего ухода, не сказав куда.

Секретарша не знала, звонил ли куда-нибудь Раген или кто-то звонил ему, и почему он так спешно покинул офис. Несколько названных мною имен, включая Нормана Эмбера, были ей незнакомы. Не знала она и Лору Филдс. Однако, когда я описал ей миссис Грин и ее неаппетитного сынка, она с уверенностью заявила, что видела похожую пару в кабинете мистера Рагена в прошлую пятницу. Они пробыли у него не менее часа. Она проверила по настольному календарю на столе Рагена, в котором он фиксировал время деловых встреч. В ней на странице с датой 14 сентября, пятница, значилась аббревиатура «ЛФ и П» и время – 2 часа.

Этого мне было вполне достаточно.

* * *

Цивильная машина подкатила и стала в затылок моей машины, припаркованной на обочине Вистерия-лейн. Я подождал, пока Билл Роулинс вылезет из нее и подойдет ко мне.

– Спасибо, что приехал, Билл.

– Не спеши меня благодарить, парень. Ты не очень-то распространялся по телефону. Так что я жду подробностей.

– Добавлять особенно нечего. Я уже сказал тебе, что приезжаю сюда третий раз и никого не застаю. Я навел кое-какие справки. Он должен был кое-где обязательно появиться, но так и не появился. При других обстоятельствах я бы сам проверил что к чему и не стал тебя беспокоить, но...

– Наконец-то ты стал исправляться под мудрым руководством нашего капитана.

– Мило сказано – «под руководством». Сэм не говорил тебе, что...

Роулинс отогнул левую полу моего пиджака и заглянул туда, где у меня обычно находилась наплечная кобура с кольтом.

– Вижу, что говорил... – недовольно пробурчал я.

– Я ни за что не поверил бы. – Билл покачал головой. – Теперь понятно, почему ты вызвал полицию. – Он бросил взгляд на указанный мною дом. – Кто, говоришь, живет здесь?

– Норман Эмбер.

– И ты, конечно, хочешь, чтобы я зашел туда без приглашения, без всякого ордера и поразнюхал что к чему?

– Правильно мыслишь, дружище.

– Ты думаешь, я совсем сбрендил? А что, если твой парень дома и спокойно похрапывает на диване или, к примеру, тетушка его возится на кухне и не слышит звонка? Что я им скажу? Как объясню свое появление?..

– Сэм в отпуске, так?

– В отпуске, и тебе это прекрасно известно. Слушай, Шелл, я знаю тебя не первый день, и твои неуклюжие попытки увести меня в сторону сказками о том, что капитан сейчас весело проводит время, не имеют смысла. Может быть, он сейчас и правда отдыхает в свое удовольствие, но его зловещий призрак бродит по полицейскому управлению. Да что там по полицейскому управлению! Его присутствие ощущается повсюду в городе.

– Ну, хватит, хватит, Билл. Ты уже заговорил совсем как Сэм, когда он не в духе. Ну, раз уж ты здесь, то либо приступай к делу, либо уматывай.

– Не части, парень. – Роулинс пожал плечами. – Ладно! Ты обойди дом и начинай барабанить в дверь черного хода, орать или еще что-нибудь в этом духе. Тогда я и появлюсь, якобы для того, чтобы выяснить, что здесь происходит. О'кей? Только не переусердствуй и не вышиби дверь.

Я прошел по выложенной плитняком дорожке через лужайку к задней двери дома и принялся громко стучать, вопрошая, есть ли кто дома. Вскоре дверь приоткрылась, и я увидел лейтенанта.

– Давай входи.

– Он здесь?

– Да. Он мертв, и уже давно.

* * *

На все остальное потребовалось не более часа. Мы вызвали детективов, бригаду судмедэкспертов и помощника коронера и, пока они ехали, составили свои донесения. Сам осмотр места происшествия занял у нас не более пяти минут.

Эмбер жил в обычном коттедже, в котором имелись спальня, ванная, кухня и все прочее. Необычно в нем было то, что две большие комнаты были забиты всевозможной аппаратурой, кое-что из которой было мне знакомо. Например, такие приборы и агрегаты, как вольтметры, электромоторы, стендовое оборудование, переключатели, реостаты и катушки с проволокой. Но были и такие, каких я никогда прежде в глаза не видывал.

Здесь же находились два больших ящика-контейнера с расположенными на лицевой стороне круговыми шкалами, линзами, рычагами переключений и черной рукояткой, вставленной в отверстие на боку одного из этих контейнеров. Мы могли лишь догадываться, какая начинка содержится внутри, но, судя по наружному оснащению, в контейнерах – нечто весьма существенное. Однако убедиться в этом можно было, только вскрыв хотя бы один из них, что мы и намеревались сделать позже.

К этому нас побуждало то обстоятельство, что скрюченное тело Эмбера находилось именно здесь, на полу, у самого основания одного из контейнеров. По внешнему виду трупа можно было предположить, что смерть наступила по крайней мере дня два назад. Судебно-медицинская экспертиза и вскрытие, конечно, более точно установят время наступления смерти, но уже и сейчас по окоченению мускулов трупа и последующему их медленному расслаблению можно было с уверенностью сказать, что с момента смерти прошло больше суток.

На его правой ладони отчетливо виднелись следы ожога. Возможно, они были также и на теле, под брюками, рубашкой и под резиновым фартуком. Позже эксперты установят это.

В метре над его головой, посередине ее хода по пазу, торчала черная ручка с шероховатой, в отличие от гладкой и блестящей на втором контейнере, поверхностью. Судя по всему, она тоже обгорела.

Мы еще немного постояли возле тела Эмбера, потом Роулинс опасливо заметил:

– Надо держаться подальше от этой штуковины с циферблатами. Похоже, парень схватился за ручку, и его убило током.

– Вряд ли. – Роулинс с любопытством взглянул на меня, и я пояснил: – Этот человек – не ребенок, балующийся спичками. Он знал, что делает.

– Несчастья порой постигают и профессионалов. Шелл.

– Нет, я отвергаю твое предположение.

– Может, эксперты прояснят картину. Сейчас я их вызову.

Пока Роулинс звонил, я опустился на корточки и заглянул в лицо покойного.

По лицу покойника трудно судить, каким оно было в жизни. Можно, конечно, сравнить его с фотографиями, скажем, газетными или той, что была у меня. Вроде бы все на месте – глаза, нос, губы, волосы. Однако фотография не способна запечатлеть ни выражения глаз, ни улыбки, ни удивления или гнева. Перед вами кукла, оставленная кукловодом! А мне известно, что Эмбер обладал не только могучим интеллектом, но и чертовски привлекательной внешностью. Об этом можно было со всей определенностью судить по его скованному смертью лицу. Волевой подбородок и плотно сжатые губы свидетельствовали о сильном характере покойника. К тому же Эмбер был довольно высок – не менее ста восьмидесяти сантиметров, сухопар, но отнюдь не тощий. Словом, помимо всего прочего, это был весьма видный мужчина, несомненно, пользовавшийся успехом у женщин.

И вот... Что же все-таки произошло?

Я отошел от трупа, в ожидании Роулинса еще раз оглядел комнату. На полках вдоль стен – множество книг, стопки журналов, каталогов, бюллетеней. Рядом с ними – десятка два фото– и кинокамер, среди которых мое внимание привлекла пара весьма затейливых штуковин, которые с равным успехом могли быть камерами для подводных съемок или же компонентами какой-нибудь трехмерной картинки-загадки.

– Они уже едут, – объявил вошедший Роулинс. Заметив, что я внимательно рассматриваю полки, он спросил: – Нашел что-нибудь интересное?

– Да нет, ничего существенного.

Последнее, что я видел, покидая этот дом, было то, как ребята из выездной бригады погрузили останки Нормана Эмбера на четырехколесные складные носилки и покатили к фургону коронера. Потом труп отвезут в морг.

Роулинс поехал в полицейское управление, а я – снова в Бербанк. Опять вверх по Гленроса-стрит, к заветному дому Филдсов. Грязно-зеленого «шеви» перед домом не оказалось, и никто не отозвался на мой звонок, а потом и стук в дверь. Соседи сказали, что миссис Филдс и ее сын Питер уехали с полчаса назад. Уточнить же время их отъезда мне не удалось, но по моим прикидкам они умчались сразу после того, как я появился здесь в первый раз.

От супружеской пары, жившей по соседству, я еще узнал, что миссис Филдс вышла из дома с двумя чемоданами, которые положила на заднее сиденье, а потом села за руль рядом с сыночком, и они укатили. Итак, они захватили с собой только пару чемоданов – но этого мне было достаточно, чтобы окончательно уверовать в их нескорое возвращение.

И по крайней мере еще одну вещь я узнал: дергунчик Питер чемоданы не нес.

* * *

Массивные двери медленно отворились.

– Привет! – сказал я тому самому коротышке зловещего вида, который впустил меня в «Линдстром Лэбереториз» в первый раз.

– А, это опять вы.

– Да. Мне хотелось бы поговорить с мистером Линдстромом, если не возражаете.

– Входите, мистер Скотт. – Он открыл массивную дверь пошире, пропуская меня вперед.

– Так просто? – удивился я. – Во второй раз к вам попасть легче?

– Нет, просто мистер Линдстром велел мне сразу пропустить вас к нему, если вы наведаетесь снова.

«Странно», – подумал я, а вслух уточнил:

– Сразу пропустить к нему? В любое время?

– В такие подробности он не вдавался. Но, разумеется, имелся в виду ваш визит только к нему. Заходить куда-либо можно только с ним.

– Меня это вполне устраивает.

Массивная дверь так же медленно закрылась за нами, словно навсегда отрезав от внешнего мира. Коротышка провел меня по длинному, тускло освещенному коридору. Повсюду царила необычная тишина, и я с радостью отметил, что на сей раз не было и в помине тех ужасающих, гнетущих звуков.

Я сказал об этом своему провожатому, и тот объяснил, что, поскольку сегодня суббота, в здании нет никого, кроме него самого, шефа и еще пары сотрудников. Это меня тоже порадовало, потому что я чувствовал себя весьма неуютно в сумрачном коридоре среди множества закрытых массивных дверей и без единого окна, к тому же ощущая непривычную пустоту под мышкой.

Мы повернули налево, и мой провожатый сказал:

– Я доложу мистеру Линдстрому о вашем приходе, – и ускорил шаг. Я видел, как он открыл дверь, просунул в нее голову и что-то сказал. Потом проворно отступил в сторону, жестом приглашая меня войти. Поймав мой взгляд, он улыбнулся какой-то совершенно бесплотной улыбкой и бесшумно исчез в лабиринте коридоров.

Я помедлил, стоя перед открытой дверью. Гуннар Линдстром, как и в первый раз, сидел за столом, заваленным бумагами и всевозможным инструментом, сверля меня пристальным взглядом.

– Входите, входите, мистер Скотт, – дружелюбно проговорил он и слегка улыбнулся. Улыбка эта ничего не выражала, кроме обычной вежливости, но она каким-то непостижимым образом смягчила его суровое лицо, придала ему мальчишеский вид.

Он жестом пригласил меня садиться. Я сел напротив него, как можно любезнее говоря при этом:

– Спасибо, мистер Линдстром, что согласились снова меня принять, и притом сразу же.

– Да, я распорядился, чтобы вас немедленно проводили ко мне, если вы пожелаете снова увидеться со мной.

– Позвольте поинтересоваться, чем я обязан такой чести?

И он ответил без малейшего промедления:

– Во время вашего первого визита вы изложили мне некоторые обстоятельства и факты, – он слегка замешкался, но потом сразу же продолжил, – которые меня заинтересовали и о которых до той поры я ничего не знал. Ваша информация в какой-то степени прояснила вопросы, на которые я не находил ответа, да и теперь еще не нахожу. Полагаю, я в свою очередь тоже помог вам в поисках ответов на интересующие вас вопросы. Притом что у нас разные профессии, а следовательно, у каждого и свой круг общения, не исключено, что наши пути каким-то непостижимым образом могут пересечься и опять возникнет какое-нибудь qui pro quo, то бишь недоразумение. Вот почему я отдал распоряжение пропускать вас ко мне в любое время, если у вас появится повод встретиться со мной.

– Не будете ли вы любезны сказать мне, что в моей информации вы нашли интересного для себя? – Последовала продолжительная пауза. – Особенно интересного, – уточнил я.

Он продолжал сидеть молча, подобно каменному изваянию, и только сверлил меня своим пронзительным взглядом.

Я вспомнил, как во время нашего первого разговора, после обмена дежурными фразами, Линдстром демонстративно поставил передо мной песочные часы и вот так же уставился на меня чуть ли не злобным взглядом. Вот и сейчас он смотрел на меня, как мне показалось, неприязненно, и я понял, что поощрительной реплики от него не дождаться.

– Я полагаю, вы догадываетесь, что своим молчанием ставите меня в неловкое положение, мистер Линдстром. С момента нашей последней встречи произошло немало событий, некоторые из которых по крайней мере могут вас слегка взволновать. Да, мистер Линдстром, – повторил я, – слегка взволновать. К примеру, вчера я спрашивал вас об Элрое Верзене по кличке Паровоз. Так вот, этого человека уже нет в живых. Через час после того, как мы с вами расстались, я был вынужден пристрелить его.

– Да, я знаю.

– И каким же образом вам удалось узнать, что он мертв, а также, что именно я отправил его к праотцам?

Я подождал ответа, но вскоре понял, что это бесполезно. Когда Линдстром не хотел отвечать или вообще не горел желанием разговаривать, он молчал, и все.

– Ну хорошо! Тогда просто сидите и слушайте. Надеюсь, вы помните все, о чем я рассказал вам вчера. Так вот, в тот день у здания Вейр-Билдинг с Верзеном, Коллетом и Элом Хоуком был еще один человек, которого мне не удалось толком разглядеть. Позже я выяснил, что в Вейр-Билдинг помещается контора некоего Винсента Рагена, адвоката-патентоведа, который по непонятной мне пока причине не желает признаться, что каким-то образом связан с Лорой Филдс и ее дегенеративным сыночком Питером. Вышеозначенная же миссис Филдс – подумать только! – является матерью Аралии Филдс. Той самой девушки, которую Малыш Бретт – помните? – не успел обесчестить и убить, поскольку сам неожиданно «дал дуба» у нее в номере в «Спартанце». Рядом с этим пансионатом той ночью был припаркован ваш «линкольн-континенталь», неподалеку от которого прогуливался еще один не отягченный совестью тип, Эл Хоук, друг и приятель парочки, а может быть, и еще кое-кого из ваших сотрудников, как мы уже выяснили. Теперь еще одна, необычайно интересная, по крайней мере для меня, деталь. Вышеупомянутая Лора Филдс, как оказалось, некоторое время была женой покойного Нормана Эмбера, профессия которого, несомненно, представляла интерес и для вас...

– Что?! Жена... покойного... умершего? Норман Эмбер мертв? Да что вы такое говорите?

Его бурная реакция была настолько неожиданной, что я чуть не опрокинулся вместе со стулом, на котором раскачивался по привычке.

На протяжении всего моего рассказа Линдстром казался безучастным, как будто незаметно, нажав какую-то кнопку, отключил звук и только рассеянно следил за движением моих губ. Правда, был еще один момент, когда я упомянул имя Винсента Рагена, адвоката-патентоведа. Тогда он отреагировал как-то вяло, лишь слегка приподнял бровь, взглянул попристальнее и раскрыл от удивления рот. Но сразу же снова взял себя в руки.

Мне вспомнилось, что когда накануне я перечислял имена, причастные к этой истории, то в какой-то момент заметил точно такое же выражение на его лице. Теперь я знал наверняка, что это произошло при упоминании имени Эмбера.

Сейчас, услышав о смерти Эмбера, Линдстром стремительно отпрянул назад, потом резко подался вперед и, словно сложившись пополам, уперся грудью в край стола. Он был явно потрясен.

– Что вы имеете в виду, говоря «покойный»? – спросил он наконец.

– Только то, что он мертв, мистер Линдстром.

– Норман? Норман Эмбер мертв?

– Вот именно.

– Вы, наверное, ошибаетесь. И когда...

– Когда это произошло – я точно не знаю, но думаю, скоро мы получим заключение экспертов. Во всяком случае, уже несколько дней, хотя его тело обнаружено представителем полиции и мною пару часов назад. В его собственном доме. Сейчас труп находится в лос-анджелесском морге.

– Вы абсолютно уверены, что это Норман?

– К сожалению. Личность его была идентифицирована до отправки в морг.

При упоминании слова «морг» Линдстром поморщился. Потом пробежался рукой по непокорной львиной гриве – видимо, так, судя по его неопрятному виду, он причесывался раз в неделю – и медленно повернулся в кресле ко мне спиной, уставившись в стену. Во всяком случае, так мне показалось, хотя мне была видна только черная кожаная спинка кресла. Прошло полминуты. По-видимому, Линдстром переваривал удивившее и, возможно, потрясшее его известие. Он вновь спрятал свое лицо, и мне оставалось лишь догадываться, что написано на нем. Может быть, таким образом он прятался от внешнего мира. Существует такая разновидность людей, которые закрывают глаза и думают, их никто не видит.

Прошло еще полминуты, и я подумал, что там, в полу, у него, возможно, имеется лаз и он испарился через него. Но тут кресло вновь крутанулось, и я с облегчением увидел, что Линдстром все еще тут.

Еще не успев совершить оборот на полные сто восемьдесят градусов, он заговорил:

– Я не уверен, что знаю человека, которого вы назвали патентоведом. Винсент?..

– Раген.

– У него контора в Вейр-Билдинг?

– Да.

– И вы видели его в компании троих мужчин, двое из которых работают у меня?

– Я не уверен в этом на сто процентов, но у меня есть сильное подозрение, что все именно так. Трое теперь уже известных мне лиц разговаривали с четвертым, но кто был этот четвертый, я не разглядел.

– Раген, – задумчиво повторил он. – Хм... Интересно. Так вы были одним из тех, кто обнаружил тело Нормана... мистера Эмбера?

– Совершенно верно.

– И где же?

– В его собственном доме. На Вистерия-лейн.

– И как же он...

Линдстрома опять заклинило. Он замолк и отвел глаза. Секунд через тридцать он взял свои песочные часы и, перевернув их, поставил перед собой. Он по-прежнему молчал, сосредоточенно наблюдая, как белый песок тоненькой струйкой пересыпается из колбы в колбу.

Затем Линдстром вновь взглянул на меня. Поморгал, как бы фокусируя зрение, и закончил фразу, начатую две минуты назад:

– ...был убит?

Пауза была довольно продолжительной, и я не помнил первой части его вопроса.

– Что?

– Его убили?

– Почему вы спрашиваете об этом? У кого-нибудь были причины...

Линдстром нахмурился и сердито воскликнул:

– Черт побери, мистер Скотт! Вы ответите на мой вопрос?

Потом он, казалось, немного расслабился, сердитые складки на лице разгладились, и, чуть заметно улыбнувшись, он продолжал уже вполне дружелюбным тоном:

– Простите великодушно. Я пришел к заключению, что вы можете оказать мне помощь. Поэтому я решил рассказать вам обо всем, что вас интересует. Более того, поскольку я уверен, что у меня есть ответы и на те вопросы, которые вы еще не успели сформулировать, я их сам сформулирую и сам же отвечу на них для вашего же блага. Поверьте, таким образом мы сэкономим уйму времени.

– Ну что же, давайте.

– Прекрасно.

– Тем более если эти вопросы у меня еще не возникли.

– Тогда скажите, Нормана убили?

– Не знаю точно, но мы нашли его тело на полу рядом с каким-то прибором, включенным в сеть двести двадцать вольт через трансформатор. Мы обнаружили, что прибор не заземлен, видимо, ослабло крепление одной из клемм, провод отсоединился, в результате чего произошло короткое замыкание и прибор оказался под большим напряжением тока. Получается, что Эмбера убило током. Но это предстоит проверить экспертам. Я же склоняюсь к мысли, что Эмбер убит.

– Да... Я тоже так думаю, – сказал Линдстром.

– Не поясните вы мне свою мысль? Вы что, согласны со мной или же...

– Пожалуй, согласен. Да, безоговорочно согласен. Как только я окончательно поверил в смерть Нормана, я сразу же решил: значит, его убили. Хотя поначалу я отказывался в это поверить. – С мрачным видом он опять провел рукой по спутанным волосам. – Я слишком долго боялся смотреть в глаза очевидным фактам. Вы лучше разберетесь в случившемся, а также во многом другом, если я вам расскажу о некоторых подобных случаях.

– Надеюсь, попутно вы расскажете и о причинах, побуждающих вас считать, что Эмбер был убит. И почему кому-то понадобилось его убивать? Знаете ли вы, кто мог убить Эмбера, или подозреваете кого-то?

– Что касается второй части вашего вопроса, то мой ответ будет отрицательным. Я могу лишь строить догадки на сей счет. Теперь почему его убили. Сейчас я уверен, что знаю причину. Но всему свое время, мистер Скотт. Сначала мне нужно получить от вас определенные гарантии.

Он встал, вышел из-за стола, сцепил руки за спиной и принялся неторопливо прохаживаться по кабинету.

– Во-первых, – продолжал Линдстром, – после вашего вчерашнего визита, мистер Скотт, я навел о вас кое-какие справки. Во-вторых, я имел случай лично познакомиться с вами. В результате этого я пришел к выводу, что в вас есть мощный заряд энергии и некая бунтующая сила, может быть, не всегда успешно контролируемая, но, несомненно, положительная, целенаправленная, пробивная, стремящаяся к разрешению проблемы, уже давно стоящей передо мной.

– Убойно-пробивная? Так я что, таран, что ли?

Он продолжал, не обращая на меня внимания:

– И я пришел к выводу, что вы человек честный и порядочный, и если пообещаете действовать, а возможно, и вообще воздерживаться от каких-либо действий в рамках обусловленной нами договоренности, то непременно сдержите свое обещание. В вас есть какая-то редко встречающаяся в наше время целостность и целеустремленность...

– Не попробуете ли вы уговорить меня с помощью более действенных аргументов?

Линдстром перестал ходить и снова сел в свое вращающееся кресло.

– Обычно я более решителен в поступках, мистер Скотт, но старательно избегал этого момента долгих пять лет. Мне и сейчас нелегко решиться...

Он помолчал несколько секунд, потом взглянул на меня и быстро заговорил:

– Я располагаю информацией – не могу сказать свидетельствами – об уникальном и чудовищном по своему бесстыдству обмане, изобретательном хищении огромной суммы в сотни тысяч долларов, – сейчас эта сумма исчисляется уже сотнями миллионов, – о котором не знает никто, кроме самих аферистов. Самое же ужасное состоит в том, что это ведет к извращению истины и попранию законных прав гения, я бы даже сказал, к интеллектуальному рабству. И к убийству по крайней мере одного человека, которое уже налицо. Возможно, последуют и другие.

Он замолчат, а я, воспользовавшись паузой, заметил:

– Вы говорите очень расплывчато. Нельзя ли поконкретнее?

– Можно. Я горю желанием рассказать вам все, что знаю об этой чудовищной истории, но, предупреждаю, эта информация предназначена только для ваших ушей и должна помочь вам в дальнейшем расследовании. Но вы в свою очередь должны дать мне слово, что никому не расскажете того, что узнаете от меня, без моего на то разрешения. Более того, вы не должны даже намеком дать кому-либо понять, что узнали что-то от меня. Короче говоря, вы не должны меня впутывать в это дело. Вы вправе использовать мою информацию, если пожелаете, в расследовании убийства Эмбера, на что я искренне надеюсь. Как я понял из разговора с вами, мой рассказ многое прояснит, вы получите ответы на многие вопросы и загадки, которые без моей исповеди так и остались бы навсегда скрытыми от вас.

– Ну, «навсегда» – слишком сильно сказано. Как я могу вам обещать никому ничего не говорить, если даже не знаю, о чем вы собираетесь мне рассказать?

– На этот вопрос вы должны сами себе ответить, мистер Скотт. Вам следует также знать, что я оставляю за собой право в любой момент отказаться от своих слов, если это будет диктоваться необходимостью. Я не повторю ни слова из того, что намерен сообщить вам, ни в полиции, ни где бы то ни было еще. Итак, я готов приступить к рассказу, если вы согласитесь на мои условия.

– Ну, я даже не знаю...

– Решайте, это мое непременное требование. Но... мне очень хотелось бы, чтобы вы согласились на мои условия. Поймите, мне очень... хотелось бы... рассказать все это кому-нибудь.

В этих его словах и в том, как он их произнес, чувствовалась душевная мука и тоска. Хотя внешне он продолжал оставаться невозмутимым.

Так мне показалось. Впрочем, может быть, я все это просто придумал. Но что было совершенно бесспорно, так это то, что Линдстрому удалось разжечь мой интерес. Мне захотелось выслушать то, что он носил в себе целых пять лет.

– Не возражаете, если я закурю?

– Нет, пожалуйста. Могу я расценивать это как решение задержаться у меня и послушать, что я намерен вам рассказать?

– Да.

– Так вы принимаете мои условия безоговорочно?

– Да, безоговорочно.

– И даете слово, что не нарушите нашей договоренности?

– Да, даю. Что мне еще остается делать? Особенно если учесть, что капитан Сэмсон... Впрочем, не будем об этом. Я даю вам слово, мистер Линдстром.

– Вот и прекрасно! – Он сцепил пальцы рук и, уперев в них подбородок, испытующе взглянул мне в лицо. – Тогда начнем.

Глава 12

– "Линдстром Лэбереториз" была зарегистрирована в штате Калифорния девятнадцать лет назад, – начал Гуннар Линдстром. – Поначалу нас было только пятеро – я и четверо моих помощников, но постепенно наше предприятие расширялось и крепло, а со временем даже приобрело широкую известность, по крайней мере в научных кругах.

Он помолчал немного, потом продолжал:

– Но это, так сказать, к сведению. Тематика наших программ чрезвычайно широка и основывается на разработках либо штатных служащих фирмы, либо – поступающих «со стороны». Ученые приходят к нам со своими идеями, как запатентованными, так и не запатентованными, с тем чтобы мы осуществили их доработку и обеспечили практическую реализацию и промышленное использование, то есть продажу прав подходящим производителям. Естественно, это не является основным направлением нашей деятельности, но мы в этом здорово преуспели. Вы знакомы с положениями Закона о налогообложении рационализаторской и изобретательской деятельности, мистер Скотт?

Я покачал головой.

– Суть его заключается в том, что в большинстве случаев доход от промышленного использования того или иного патента рассматривается не как единовременное, а как долгосрочное отчисление определенного, обусловленного договором процента. Вы представляете себе, какую огромную выгоду получает обладатель удачного патента?

– Об этом нетрудно догадаться. Вместо того чтобы смотреть, как налоговое ведомство заграбастывает пятьдесят процентов чистой прибыли, любой здравомыслящий человек предпочтет заплатить максимум двадцать процентов в качестве налога на прибыль, а все остальные денежки оставить при себе. Правильно?

– В основном, да. Таким образом, государственным налогом облагается только сорок процентов суммы приращения капитала, а шестьдесят – вообще освобождается от налога. Вы, конечно, понимаете, что при удачной реализации конечного продукта или технологического процесса, обеспечивающей прибыль, исчисляемую многими сотнями тысяч, а то и миллионов долларов, существующее законодательство позволяет владельцу патента удержать в своих руках тысячи или миллионы не ощипанных налогами долларов.

– Конечно. «Не ощипанный налогами доход» – очень удачная метафора. Прибыль растворяется, и больше о ней никто на вспоминает.

– Тогда вам должно быть понятно и то, что подобное положение не могло не привлечь внимания воротил криминального «мира». Возможность крупных и в значительной степени «законных» прибылей, облагаемых к тому же минимальным налогом, не могла не произвести впечатления на изобретательного вора. Разработка подобного «Клондайка» неминуемо влекла за собой весь криминальный набор: махинации, коррупцию, запугивание, вымогательство и вот теперь убийство. Все это настолько очевидно, что теперь я сам удивляюсь, как мне это не пришло в голову раньше.

– Или мне, мистер Линдстром. Правда, я и сейчас не понимаю механизма реализации подобного преступного замысла, но первопричины и побудительные мотивы совершенно очевидны.

– Должен признаться, что мне все это никогда не пришло бы в голову, если бы не коснулось лично меня. Лет пять назад на меня вышли двое индивидуумов, предложивших мне принять участие в одном деле – с ними и их компаньонами, которых я не должен был знать. Они обещали мне огромную финансовую прибыль в этом нелегальном, аморальном бизнесе, чудовищность которого было трудно себе даже представить. Я, естественно, отказался. Сначала. Однако, мистер Скотт, смею вас заверить, что подобный подпольный бизнес вполне возможен и необычайно прибылен. Я знаю это по собственному опыту, поскольку участвую в преступном бизнесе почти пять лет. Более того, волею обстоятельств я оказался в нем ключевой фигурой.

Он опять умолк, но я не стал его торопить.

– Сейчас, – продолжил он свой рассказ после некоторой паузы, – оглядываясь назад, я понимаю, что, с их точки зрения, представлял идеальный вариант. И они действительно вцепились в меня мертвой хваткой. Моя научная репутация была безупречной, порядочность – бесспорной, я высоко котировался среди изобретателей, поскольку к тому времени был обладателем свыше семидесяти патентов. Более того, я являлся президентом солидной, процветающей компании «Линдстром Лэбереториз ЛТД». Мои будущие сообщники дали мне понять, что намерены снабжать меня перспективными разработками и даже уже прошедшими апробацию промышленными образцами и технологиями, патенты на которые будут закреплены за «Линдстром Лэбереториз», а некоторые из них я смогу оформить на свое имя...

Линдстром снова помедлил, нахмурился и упавшим голосом произнес:

– Они считали само собой разумеющимся, что я стану оформлять на свое имя изобретения, принадлежащие ученым и изобретателям, о которых я никогда даже не слышал... То есть выдавать чужие идеи и разработки за свои собственные.

– Эти типы не объяснили вам, каким образом они намеревались добывать эти патенты и промышленные образцы да и все прочее?

– Нет. Меня заверили, что обо всем этом позаботятся другие члены их синдиката. Кстати, слово «другие» постоянно фигурировало в их разглагольствованиях, но вплоть до сегодняшнего дня я не знал, кто они – эти «другие». Эта часть криминального плана не должна была меня касаться. В мои обязанности входила доводка и оформление заявок, помимо того, что я уже назвал, а также изготовление опытных образцов и их презентация в качестве новой продукции «Линдстром Лэбереториз». Иными словами, я должен был легализовать настоящее интеллектуальное пиратство, беспардонную кражу интеллектуальной собственности. Ирония судьбы, да и только!

Линдстром расцепил затекшие пальцы рук и принялся энергично сжимать и разжимать их. Однако выражение его лица при этом нисколько не изменилось. И он спокойно продолжил:

– Скажу без ложной скромности, они сделали удачный выбор. Я весьма успешно исполнял все, что от меня требовалось.

– У меня создается впечатление, что сначала вы отказались помогать им, но потом вынуждены были согласиться.

– Да, в конце концов они вынудили меня сдаться. Когда их попытки возбудить во мне алчность провалились, они сыграли на другом, очень сильном человеческом чувстве – страхе. Страхе боли, смерти. Они сломали меня. Грубо, жестоко, варварски.

Он недоуменно покачал головой.

– Я до сих пор не могу понять этих людей. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что после их обработки я попал на несколько дней в больницу. Эти негодяи предупредили меня, что, если я вздумаю обратиться к властям, то же самое, или еще похуже, произойдет с моим сыном. Я – вдовец, мистер Скотт. За исключением работы, мой сын – единственное, что я люблю, что у меня осталось в этой жизни. Пока я находился в больнице, сын оставался дома один под присмотром моего друга. Когда же я вернулся, то оказалось, что моего друга выманили из дома звонком по телефону и похитили моего сына.

– Этот случай значится в полицейских сводках, – заметил я. – Кажется, сначала вы заявили о похищении, но позже сказали, что он просто сбежал из дома?

Линдстром печально кивнул.

– Я подозревал, что его похитили, и заявил об этом в полицию. Меня охватил страх за судьбу сына, я запаниковал и впервые в жизни не мог мыслить рационально. Вечером меня посетили те же самые два типа, которые предлагали мне выгодную сделку... с совестью, и сын был возвращен.

– Может быть, вам следует сказать мне, кто эти люди, мистер Линдстром? Полагаю, что теперь-то вы знаете их имена.

– О да, конечно. Однако тогда я этого не знал. Вы имели случай познакомиться с обоими. Это были мистер Хоук и мистер Верзен.

– Эл... Молчок и Паровоз. Теперь у меня исчезли последние сомнения в справедливости того, что я пристрелил Верзена. Не скажу, чтобы я и раньше испытывал угрызения совести, но все же...

– Признаюсь, сам я отнюдь не был огорчен известием о смерти Верзена. Я позволю себе закончить рассказ о похищении сына. Так вот, эта парочка заявила, что сын у них и что, если я откажусь сотрудничать с ними, они еще больше его искалечат, а если потребуется, то и убьют.

Что-то в последней фразе Линдстрома зацепило меня. Поначалу я не мог понять, что именно, но затем до меня дошло, и я спросил:

– Искалечат еще больше? Неужели эти скоты причинили вред ребенку?

– В то время моему сыну было двенадцать. Лет за восемь до этого он случайно повредил левую руку, в результате чего маленький палец у него заметно деформировался, на суставе второй фаланги появился довольно большой костный нарост. И вот, явившись в ту злополучную ночь, они вручили мне палец сына.

Линдстром замолчал, а когда продолжил свой рассказ, то уже снова полностью овладел собой, и голос его звучал бесстрастно:

– Мы живем среди дикарей, мистер Скотт. Вам это должно быть известно лучше, чем мне. Я это тоже знаю – теперь, а прежде даже и не подозревал ничего подобного. Посвятив меня в свои планы, они пошли на все, чтобы сделать меня соучастником и надежно заткнуть мне рот. Теперь, надеюсь, вам понятно, почему я обусловил свою информацию определенными требованиями к вам.

– Да, конечно. Но, наверное, есть и другие причины?

– Есть. Должен заметить, что в течение этих последних пяти лет я подал заявки на двадцать одно изобретение, на семнадцать из них были выданы патенты или авторские свидетельства. Среди этих семнадцати – одиннадцать были получены за мои собственные разработки.

– Значит, ваши сообщники одарили вас всего лишь шестью новыми оригинальными идеями? – Он кивнул, и я заметил: – Не густо за пять лет.

– Дело не в количестве, а в качестве. По крайней мере для них. Под качеством я подразумеваю экономическую эффективность. Из семнадцати изобретений, удостоенных патента, пять сулят грандиозный экономический эффект. Два из них уже принесли огромные барыши. И среди этих пяти разработок только одна принадлежит мне. Остальные четыре были украдены. Вам, наверное, будет трудно уяснить суть и перспективы всех пяти, поэтому я остановлюсь на одной, мистер Скотт.

– И только, пожалуйста, объясните на доступном мне языке.

– Попытаюсь. Это принципиально новая батарейка. Не какая-то модификация тех, которые ныне в ходу, а основанная на абсолютно ином принципе. Ее основу составляет миниатюрный элемент в виде многослойного сандвича из пластин разного металла, сопряженных с микросхемой – ювелирным творением микроэлектроники, величиной не более горчичного зерна.

Он улыбнулся каким-то своим мыслям и продолжил:

– Не буду перегружать вас цифрами и техническими деталями, скажу только, что эта батарейка более компактна, мощна и долгосрочна, чем все применявшиеся до сих пор аналоги. Может с успехом использоваться в автомобилях, мини-фонариках, контрольно-измерительных приборах, кухонном оборудовании – словом, везде, где требуются миниатюрные элементы питания. Можете себе представить, какой огромный экономический потенциал содержится в ней.

– Подозреваю, что это одна из идей, которые украли и принесли вам для патентования эти подонки?

– Именно. Однако пробить патент на этот микроэлемент оказалось довольно сложно из-за высокой конкурентоспособности. Мне пришлось дважды возить в Вашингтон некое устройство на этих микроэлементах, предоставленное мне, как сами понимаете, моими партнерами поневоле, и доказывать, что оно действительно работает, для чего я подготовил убедительное научно-техническое обоснование, базирующееся на общеизвестных законах физики. Однако это было только правдоподобное обоснование, так как этот прибор действовал на основании физического закона, доселе науке неизвестного! Как бы то ни было, моего научного авторитета оказалось достаточно, чтобы получить на это изобретение патент, в чем и заключалась моя задача.

– Вы говорите, что опытный образец на принципиально новых батареях вам принесли Хоук и Верзен? Как раз эти двое?

– Да. Я всегда имел дело только с ними, но сильно подозреваю, что есть и другие, правда, я их никогда не видел и не знаю их имен. Как я уже сказал, мистер Скотт, я и не пытался узнать больше, о чем сейчас сожалею.

Линдстром опять пригладил непокорную шевелюру сначала одной рукой, потом другой, и его голова обрела более опрятный вид.

– Признаюсь, я предпочитал знать об этой преступной организации как можно меньше, – продолжал он. – Однако мне давно стало ясно, что ни Хоук, ни Верзен не обладают достаточными интеллектуальными способностями, чтобы замыслить столь сложную многоходовую комбинацию. Подозреваю, что они даже не догадывались о реальной ценности того, что мне передавали. Словом, были рядовыми исполнителями.

– У вас есть какие-либо соображения относительно того, кто бы мог собрать этот опытный образец, использовав оригинальные батарейки принципиально новой конструкции? Уж этот человек наверняка знает принцип его действия?

Линдстром вздохнул.

– Человеку в моем положении лучше в этого не знать. Так мне было бы спокойнее. Но теперь, когда вы многое для меня прояснили, некоторые выводы напрашиваются сами собой. Я давно интересуюсь работами этого человека, и, поскольку эти батарейки принесли три года назад, я почти уверен, что изобрел их не кто иной, как Петрочини.

– Может быть, я чего-то не улавливаю, мистер Линдстром, но почему вы придаете особое значение тому, что их вам принесли именно три года назад?

– Три года назад Петрочини погиб в автомобильной катастрофе. А за неделю до этого мне были доставлены чертежи и действующая модель того, о чем мы с вами говорили.

– Представляю, какая судьба уготована тем другим пяти изобретателям, если только...

Он не дал мне договорить.

– Вероятно, среди бандитов тоже встречаются не совсем уж закоренелые преступники, – так по крайней мере я себя убеждал. Потому что всегда, за исключением случая с батарейкой, меня заверяли в том, что права на изобретения получены законным путем, то есть куплены и оплачены наличными, как выражался Верзен, им «пришлось действовать методом стимулирования». Я не переставал удивляться, где это Верзен подхватил такое словечко – «стимулирование».

– А меня больше интересует, что собой представляет это самое «стимулирование», – буркнул я. – Наверное, что-нибудь вроде манипулирования молотком на коленных чашечках. Или вырезания... – Я оборвал фразу на полуслове, вспомнив об отрезанном пальце Линдстрома-младшего.

– Так или иначе, мистер Скотт, мои подозрения относительно судьбы, постигшей Петрочини, не дававшие мне покоя все эти годы, невзирая на мои невероятные усилия заглушить их, перешли в уверенность после того, как вы рассказали о загадочной гибели Нормана Эмбера.

Линдстром поерзал в кресле и тяжко вздохнул.

– Понимаете, мистер Скотт, за последние три дня мне передали шесть уникальнейших изобретений Нормана Эмбера, отличных рабочих моделей, прототипов, рождавшихся на разных стадиях разработки, от полностью завершенных до требующих незначительной доводки. – Он опять горестно вздохнул. – А кроме того, я получил полную техническую документацию, чертежи, формулы, а также с дюжину тетрадей с дневниковыми записями Нормана, которые он вел на протяжении последних двадцати лет. Даже при беглом просмотре мне стало ясно, что в них содержится ряд гениальных мыслей, идей, концепций, значение которых трудно переоценить.

– Три дня назад? Это, значит, в среду?

– Да. В прошлую среду, около полудня.

– Итак, можно предположить, что его убили в среду утром.

– По-видимому, так оно и есть. Поскольку он мертв, нетрудно догадаться, что убили его мои сообщники и в значительной мере... я сам.

– Мистер Линдстром, тот факт, что вы связаны с гангстерской шайкой, и в гораздо большей степени, чем следовало бы, не дает каких-либо оснований считать вас убийцей. Так что не стоит себя казнить.

– Но я буду казниться этим всю жизнь! – Он выпалил эти слова и снова замкнулся, но на сей раз всего на несколько секунд. Стряхнув горестные раздумья, он выпрямился в кресле и проговорил уже более бодрым тоном: – Боюсь, я обречен нести свой крест до гроба, мистер Скотт, или лучше Шелл?

– Да, лучше так.

– В таком случае зовите меня просто Гуннар, Шелл. Ведь мы с вами теперь тоже сообщники, разве не так? Во всяком случае, отныне мы объединены одной целью: разоблачить и обезвредить гнусную банду профессиональных жуликов и бандитов. Более того, вы торжественно поклялись никому не рассказывать без моего разрешения о том, что уже узнали и еще узнаете от меня, а также ни во что не впутывать меня и не выдвигать против меня обвинения. Таким образом, вы вступаете со мной в сговор о сокрытии факта моего участия в чудовищном...

– Постойте, Гуннар! Пожалуйста, выслушайте меня. Мне бы хотелось, чтобы вы встретились с Филом Сэмсоном. На пару с ним вы могли бы схлопотать мне по меньшей мере лет двадцать...

– Я не намерен встречаться ни с какими капитанами. По крайней мере пока. Вернемся лучше к Норману Эмберу и его трагической гибели. Если будет доказано, что совершено точно спланированное, предумышленное убийство, то оно войдет в историю как убийство века. Вы и представить себе не можете масштаб этого гнусного преступления.

– Я прекрасно понимаю всю его гнусность. Всякое убийство по-своему чудовищно, Гуннар...

– Вы пока очень далеки от истинного понимания. Пожалуй, только другой ученый, а точнее – другой изобретатель и экспериментатор вроде меня способен оценить гигантский интеллект Нормана Эмбера и невос-полнимость его утраты. Вы ведь прежде никогда не слышали о нем?

– Ну, впервые я узнал о его существовании... позавчера. Точно! Но, мне кажется, я знаю его давно.

– А ведь вы в повседневной жизни постоянно пользуетесь плодами его ума, проявившегося во многих отраслях знаний. Ваш телевизор, стереофоническая приставка, фильмы, которые вы смотрите в кинотеатрах, любительские фильмы, если вы увлекаетесь их съемкой, фото– и кинокамеры – все это и масса других полезных вещей были усовершенствованы Норманом Эмбером. А взять его последнее открытие, которое по праву может быть названо «Эффектом Эмбера»! Это – вершина его изобретательской деятельности, новое слово в визуальной технике.

– "Эффект Эмбера"? А что это такое? Один из гизмо[4], которых эти «веселые ребята» принесли вам в среду?

– Гизмо! Ха! Да, один из них. Сейчас я все вам объясню. Я все время вам пытаюсь втолковать, что Норман – это...

Линдстром вновь поморщился, как при моем упоминании о труповозе, на котором Эмбера увезли в городской морг.

– Конечно, Норман не был самым гениальным человеком среди тех, кого я встречал в жизни, но он, несомненно, был самым талантливым из всех известных мне изобретателей. Это был неортодоксально мыслящий ученый, отличающийся могучим, даже изощренным интеллектом, и к тому же человек поразительного мужества, однако приверженный магической вере.

– Магической?

– Ну, если не нравится «магическая вера», тогда скажем так: он был ученым с мистическим складом характера. Он был уникален в своем роде, поскольку, в отличие от других ученых, не отрицал возможности существования некоего если не закона, то правила, принципа, естественной привычки. Просто потому, что сам он не подозревал о его существовании, так как знал, что отрицание вероятности существования такого закона неизбежно сделает несуществующим его, исключит саму возможность его существования. Ну, вы хоть немного начинаете понимать смысл сказанного мною?

Взглянув на выражение моего лица, он с сожалением вздохнул и воскликнул:

– Ну как бы мне все это изложить, чтобы вы наконец поняли?

– А может быть, это просто невозможно?

– Не говорите так! Ладно, попробую начать с другого конца. Дело в том, что в науке существует ряд вопросов, которых ученые-реалисты или материалисты никогда не задают, поскольку на них явно не существует ответа. В отличие от них, Норман то и дело задавался подобными вопросами.

– Погодите минутку...

– И порой находил на них ответы. Теперь-то вы понимаете?

– Нет.

– Я так и думал. Хорошо, попробуем еще раз. Норман был глубоко убежден, что порой решение той или иной проблемы оказывается невозможным только потому, что люди считают ее неразрешимой. И в самом деле проблема будет оставаться неразрешимой, пока не поколеблется наша уверенность в ее неразрешимости. Другими словами, он отвергал расхожий в научных кругах тезис: этого не может быть, потому что не может быть никогда. Однако невозможное становится возможным, если поменять полюса нашей веры. И в более широком смысле это тоже можно назвать «Эффектом Эмбера».

– Вот это мне подходит.

Лицо Линдстрома сделалось печальным – он нахмурился, видимо, мучительно подбирая слова, – но потом внезапно просветлело.

– Да что я все пытаюсь втолковать вам какие-то абстрактные понятия. Вместо того чтобы рассказывать, я лучше покажу.

– Наверное, так я лучше пойму. А что вы собираетесь мне показать?

– "Эффект Эмбера".

– Здорово! А что это такое?

Лицо Гуннара расплылось в широкой улыбке, щедрой и, надеюсь, дружеской. А он все продолжал улыбаться весело и даже как-то задорно. Мне почему-то подумалось, что я надолго запомню эту его улыбку.

– Этот «Эффект Эмбера», – попытался я вернуть его к действительности, – что он, черт возьми, представляет собой в практическом плане?

– Сейчас увидите, – загадочно улыбнулся он и исчез.

Глава 13

Гуннар оставил меня одного в своем офисе минут на пятнадцать – двадцать, не удосужившись объяснить, куда он идет и зачем.

Все это показалось мне крайне таинственным, особенно когда он вернулся, довольно потирая руки, что означало, что он приготовил мне какой-то сюрприз.

– Если вы пытаетесь изображать спятившего с ума ученого, Гуннар, – заметил я, – то это вам отлично удается.

– Идемте, – пригласил он. – Идемте...

– Куда? Послушайте, если вы опять скажете «вы увидите»...

– В главную лабораторию. Туда, где вы были вчера, Шелл.

Я послушно встал, а он тем временем уже подходил к двери, внимательно глядя на циферблат огромных круглых часов, которые держал в руках. Это последнее обстоятельство весьма удивило меня.

– В большую комнату? Напичканную всякими жужжалками и гуделками?

– Да, в центральную лабораторию. У нас там появилась еще и «пищалка».

Улыбка, улыбка, улыбка. Таинственная, загадочная, интригующая. А может быть, у него действительно крыша поехала с горя? Прямо у меня на глазах?

Он быстро зашагал по коридору. В тот момент, когда я поравнялся с ним, он как раз снова взглянул на часы. Это был секундомер. Тик-тик-тик-тик... Длинная, похожая на иглу стрелка скользила по циферблату, отсчитывая секунды.

– Ну и когда же сработает взрывное устройство? – поинтересовался я полушутя, полусерьезно.

– Я поставил перед вами слишком жесткие условия, Шелл, – произнес Линдстром, казалось, без всякой связи с происходящим. – И прекрасно сознаю, что это ставит вас в весьма трудное положение. Надеюсь, теперь вы понимаете, почему я вынужден был так поступить? И наша договоренность должна оставаться в силе по крайней мере до тех пор, пока не появится гарантия полной безопасности как моего сына, так и меня самого. Я не хочу, чтобы со мной произошел несчастный случай. И в этом отношении я очень надеюсь, очень рассчитываю на вас.

Мы дошли до конца коридора, повернули направо и кинулись стремглав к дверям центральной лаборатории метрах в пятнадцати от нас.

– У вас есть те качества, которым я всегда завидовал в мужчинах, поскольку сам лишен их, Шелл. Безрассудная отвага, решимость, целеустремленность...

– Прекратите, Гуннар. Если вы собираетесь снова мне петь дифирамбы...

– И вы способны вытащить меня из трясины, в которой я погряз. Во всяком случае, я очень, очень на это надеюсь! Слава Богу, наконец-то у меня появилась надежда. Вот уж не думал, не гадал, что помощь придет от дикаря, снедаемого животными инстинктами, такого здоровенного громилы со стальными мускулами.

– Гуннар...

– А кто же еще способен вырвать меня из лап этих бандитов?! В самом деле, Шелл, я очень рассчитываю на вас и в случае вашей удачи намерен уплатить вам сто тысяч долларов.

– Оказывается, вас не остановить, когда вы заводитесь. Возможно, ваши мозги полны... э... мозгов... Однако будем считать, что последней фразы я не слышал.

– Не беспокойтесь, Шелл. Я говорю не о «грязных» деньгах. Я уже был миллионером к тому времени, когда меня вынудили участвовать в преступном бизнесе. Да и после этого я продолжал зарабатывать честные деньги. Я считаю, что за работу полагается платить, и поэтому...

– Постойте, что это вы делаете? – спросил я, видя, как Линдстром, опустившись на корточки, кладет секундомер в нескольких метрах от входа в лабораторию.

Он оставил мой вопрос без ответа, подошел к дверям лаборатории и взялся за ручку. Скрежеща зубами, я последовал за ним, но он остановил меня, сказав, разумеется, с улыбкой:

– Не захватите ли вы мой секундомер, Шелл!

– Вы же только что специально положили его там. Или вы и впрямь сбрендили?

– А может быть, я просто исследую ваши рефлексы, Шелл...

– Не проще ли постучать мне по коленям резиновым молоточком?

– ... и прежде всего мне важно выяснить, как вы можете себя повести в условиях крайнего нервного напряжения, в необычных ситуациях, в которых никогда прежде вам не приходилось оказываться. В конце концов, сто тысяч долларов не такая уж...

– О да! Сто тысяч долларов.

– Так, пожалуйста, секундомер, Шелл!

– Разумеется, я принесу его даже за тысячу.

И я вернулся в коридор.

Когда я поднимал с пола секундомер, Гуннар переступил порог лаборатории и закрыл за собой массивные двери. Я уже подумал было, что он все это подстроил специально, чтобы обвинить меня в краже его часов. Но мне удалось открыть дверь без труда, и я вошел в просторную комнату, заставленную виденным мною вчера оборудованием, включая стеклянно-спиральную разноцветную конструкцию непонятного назначения.

Линдстрома и вообще кого-либо не было видно.

Я сделал несколько шагов по комнате, оглядываясь, и тут услышал голос Гуннара, донесшийся откуда-то слева: «Сюда, Шелл, сюда!»

И точно, он стоял в нескольких метрах от меня, все так же улыбаясь, чем уже начал меня раздражать.

– Давайте притворимся, что видим друг друга впервые, Шелл, – неожиданно предложил он. – Пока не спрашивайте меня почему. Пожалуйста, сделайте, как я прошу. Хорошо?

Он продолжал идти мне навстречу, протягивая руку для приветствия.

Голос его звучал несколько странно, возможно, из-за необычной акустики в этой просторной комнате с высоким потолком. А может, это была какая-то звуковая иллюзия или фокус чревовещателя. Я постарался прогнать эту мысль, потому что становилось совершенно очевидно, что Линдстром попросту манипулирует мною, подобно кукловоду.

«Ну и черт с ним, – решил я. – В конце концов, что я теряю? Хотя, если призадуматься, можно прийти к выводу, что действовал я весьма неосмотрительно».

Я шагнул к нему, протягивая правую руку с намерением обменяться рукопожатием, и слегка смутился, так как по-прежнему держал в ней секундомер. Я переложил его в левую руку и сказал:

– Вот, я принес ваши дурацкие часы. Слава Богу, не взорвались, как я опасался. Итак, с вас – штука. – Я изобразил фальшивую улыбочку и произнес, явно переигрывая: – Здравствуйте, мистер Линдстром! Я много о вас слышал.

И тут меня чуть не хватил удар.

В прямом смысле этого слова. Признаюсь, у меня вполне здоровое и тренированное сердце – подключи к нему десяток лежачих больных, и они сразу почувствуют себя здоровыми, и вдруг в течение двух-трех секунд, показавшихся мне вечностью, у меня было такое ощущение, что оно того и гляди остановится, а то и вовсе расколется на части.

Дело в том, что, когда мы с Гуннаром подошли вплотную друг к другу, я остановился, взял его за руку и... ощутил пустоту. Он же продолжал медленно идти, все так же улыбаясь, прямо на меня, а потом и сквозь меня.

В этот момент я почувствовал, что падаю.

Никто не толкал и не тянул меня, не было ни резкого порыва ветра, ни вспышки света или электрошока, хотя психологический шок, несомненно, был, и довольно сильный. У меня было такое ощущение, словно я спускался в темноте по лестнице и, ступив ногой туда, где, как мне казалось, должна быть последняя ступенька, провалился в пустоту.

Я инстинктивно попытался схватиться за его руку, но она оказалась бесплотной, и моя рука схватила воздух. Но я с поразительной четкостью видел его приближающееся, вполне материальное тело, его улыбку чеширского кота прямо у меня перед глазами, а в следующий момент он прошел сквозь меня, я же потерял равновесие, пытаясь избежать столкновения, и начал падать.

Должен признаться, меня охватил страх, настоящий животный страх, длившийся не более секунды, но настолько осязаемый, что у меня встали дыбом волосы. Это был ужас внезапной утраты чувства времени и пространства, чувства реальности, а также мистического страха, посещающего детей в темноте или возникающего у взрослых в результате умственного или физического перенапряжения, усталости или нервного стресса, когда им мерещатся тени умерших.

Больно ударившись головой о цементный пол, я снова обрел чувство реальности и не на шутку разозлился. Во-первых, оттого, что здорово стукнулся коленкой, и, во-вторых, потому что оказался беспомощно лежащим на полу в нелепой позе, а потому, оперевшись на левый локоть, я попытался повернуться на бок и встать, не забыв при этом крикнуть: «Ах ты, сукин сын!»

Наконец я вскочил на ноги.

– Не знаю, каким образом ты все это проделал, – прорычал я, – но ставлю десять против одного, что разнесу тебе башку. И пропади пропадом твои деньги!

Обретя почву под ногами, я вернул себе и самообладание. Мое замешательство длилось не более полусекунды, может, четверть секунды, но я ощутил его совершенно реально.

Гуннар – он? оно? черт знает что? – спокойно проплыл сквозь меня, как по Гибралтарскому проливу, легкий и тихий, как вздох ребенка, сделал еще несколько шагов вперед, и я заметил, как встречный поток воздуха... развевает его тронутые сединой каштановые космы.

Я присел на корточки, лихорадочно огляделся по сторонам, не обнаружив ничего особо примечательного. По привычке сунул руку под мышку, где у меня обычно находился кольт, но, естественно, не нашел его и выпрямился во весь свой рост.

Гуннар – вернее, то, что я принимал за Гуннара, – тем временем прошел сквозь стену и исчез.

Я громко изрек:

– Все находящиеся здесь арестованы. Слушайте меня внимательно. Здание лаборатории окружено... рядом других зданий. Все, что вы скажете, будет запротоколировано и в дальнейшем может обернуться против вас. Если я смогу найти вас. – И я еще продолжал в том же дурацком духе.

Разглагольствуя таким образом, я успел заметить погнутый, но достаточно прямой стальной прут с заостренным концом, а также некую, неизвестно на что пригодную, металлическую болванку килограммов на пять, сродни дубинке, которую можно было использовать по ее прямому назначению.

Вооружившись до зубов, я повернулся и увидел Гуннара, выходящего из-за какой-то деревянной платформы или низкого ящика. У него был явно расстроенный вид. Во всяком случае, он – или то, что я принимал за него, – не улыбался.

– Я должен перед вами извиниться, Шелл, – сказал он.

– Убирайся прочь! – заорал я и поднял дубинку. – Топни-ка ногой.

– Как?

Я не стал повторять. Он кивнул головой, топнул ногой по цементу – я услышал мягкий звук при этом – и несколько раз хлопнул в ладоши.

– Великолепно! Все ваши реакции, Шелл, были естественны, даже те, которые я назвал бы не вполне рациональными...

– Он еще будет анализировать мои реакции.

– ...и вы правильно потребовали, чтобы я топнул ногой и похлопал в ладоши, чтобы убедиться в том, что я материален.

– Я до сих пор не уверен, что у тебя не приставная нога. Так что мне придется проткнуть тебя этим прутом. Если при этом будет кровь, то я пойму, что...

– Шелл, я очень сожалею, но я же извинился. – Он с сомнением посмотрел на меня. – Моя ошибка заключается в том, что я предварительно не поставил этот волнующий эксперимент на ком-нибудь другом.

– Уверяю, вам и впрямь удалось достичь желаемого эффекта, причем весьма шокирующего. Ну а теперь проверим ваши реакции.

Я бросил на пол свой прут и болванку, подошел вплотную к Гуннару, размахнулся и нанес сильный удар кулаком ему в живот.

– Ой! – застонал он.

– Извини, – сказал я и ударил его еще раз.

– Ой-е-ей!

– Это для большей убедительности, Гуннар. Так это действительно вы? Как, черт возьми, у вас это получается? Как вы это делаете?

– Вы только что наблюдали, – сказал Линдстром, – а вернее, испытали на себе воздействие – весьма незначительное – «Эффекта Эмбера».

* * *

Пятнадцать минут спустя мы все еще сидели в глазной лаборатории.

Гуннар еще пару раз прокрутил мне свой «фильм», и каждый раз фильм повергал меня в состояние, близкое к испытанному в первый раз.

– Здорово! Я рассказывал вам об иллюзии заполненного водой аквариума с плавающими в нем живыми рыбками: Но то, что я увидел сегодня, превосходит все самые дерзкие фантазии.

– Что это еще за живородящие Corydoras paleatus?

– Эх вы, а еще ученый. В переводе с латинского это означает «зубатка полосатая».

– Да? Вы знаете латынь?

– Si. Даже немного болтаю. Como esta? Гуннар, вы продемонстрировали мне этот в буквальном смысле сногсшибательный эффект трижды, но я так и не понял, каким образом он достигается.

– Посмотрите на меня внимательно, Шелл, – улыбнулся Линдстром. – Тот, кого вы видите перед собой, строго говоря, вовсе не я.

– Только не уводите меня снова в Страну Чудес.

– Подождите, не перебивайте. Когда мы визуально воспринимаем какой-либо материальный объект, то по физическим законам это происходит вследствие отражения от него светового потока, создаваемого миллионами и миллиардами мельчайших точек на его поверхности. Этот отраженный поток попадает на сетчатку глаза, а точнее, на зрачки-линзы. На наши глаза воздействуют мириады световых колебаний, трансформирующиеся в электрохимические импульсы, передаваемые по нервным каналам двум зрительным центрам головного мозга. Именно воздействие этих импульсов на клетки мозга вызывает бинокулярное трехмерное изображение. Таков механизм видения.

– Но там же ничего не было...

– Было, Шелл, было. Правда, это было нечто нематериальное, неосязаемое. Только не путайте процесс осязания с процессом видения, при котором задействованы мириады световых колебаний, о которых я только что рассказывал. Точнее, происходит их четкое воспроизведение. Надеюсь, пока вам все понятно?

– Да... в общем. Если возможно генерировать световые волны, или как они там называются, «высекать» их из мириад точек, на поверхности какого-либо одушевленного или неодушевленного предмета, скажем человека, то у вас возникнет ощущение его присутствия, хотя в действительности никакого человека здесь нет.

– Суть вы уловили правильно. Конечно, вы не просто думаете, что видите тот или иной объект, а действительно его видите. Но пока хватит технических деталей. Да, еще одно... Помните, что я сказал вам вчера, когда вы извлекали звуки, нажимая крошечные кнопки Николы?

– Ага. Вибрация, вибрация...

– Точно. Все на свете вибрирует, излучает различные волны.

– Я предпочел бы не верить в это, даже если в действительности все обстоит именно так, – сказал я, подумав об Аралии, и все еще продолжал думать о ней, когда Гуннар стал объяснять дальше.

– Тогда вы легко должны понять, что одно из достоинств «Эффекта Эмбера» заключается в том, что он позволяет достигать точного трехмерного изображения предметов и интенсивности световых колебаний, о которых мы только что говорили. И все это достигается с помощью оборудования конструкции Эмбера, включающего три основных компонента: камеру, заранее отснятый фильм и проекционную установку. Вот, можете на них взглянуть.

Я внимательно осмотрел все три компонента, о которых сказал Линдстром и которые были совершенно не похожи на обычное фото-, кинопроецирующее оборудование. Пленка, например, представляла собой плотную толстую пластину из полупрозрачного пластика величиной восемь на восемь сантиметров, с нанесенными на ней какими-то едва заметными кривыми линиями, точками и пузырьками.

Видеокамера, во всяком случае ее основной блок, была отдаленно похожа на большую телевизионную камеру. Проектор же был более похож на дикую помесь ружья для подводной охоты и переносной зенитной установки «стингер».

Разглядывая это необычное оборудование, я задумчиво спросил:

– Это часть того, что приволокли вам Верзен с Хоуком в среду? Полагаю, этот проектор существует в единственном экземпляре?

– О нет! Существует с полдюжины различных модификаций, но все они основаны на едином принципе и единой базовой модели – той самой, которую Норман демонстрировал в Патентном ведомстве в Вашингтоне. Однако, кроме проектора, который вы видите здесь, иных образцов в природе не существует, поскольку проблемой трехмерного изображения, насколько мне известно, никто, кроме Эмбера, не занимался.

Он помолчал немного, а потом продолжил:

– Сколько бы ученые и изобретатели ни утверждали обратное, я считаю, что каждый великий прорыв в науке свершается, так сказать, сам собой. Или же, другими словами, тогда, когда приходит для него время. Так, получению трехмерного изображения такой удивительной точности должно было предшествовать изобретение лазера, голограммы, микросхем, усовершенствованных транзисторов и компьютеров, а также современный уровень развития технологии. Этот ваш трехмерный аквариум с рыбками, когда вы его видели?

– Довольно давно. Году, наверное, в шестьдесят девятом.

– Вы правы, – кивнул Линдстром. – В шестидесятые годы была впервые использована техника отражения лазерного луча от системы зеркал для получения трехмерных фотографий. А также первые движущиеся объемные изображения, проецируемые не на экран, а на свободное пространство, как в случае с вашим аквариумом. Но до недавнего времени, несмотря на заметный прогресс в этой области, желаемого изображения человека не получалось. Его пространственная сфера ограничивалась несколькими квадратными метрами, точно так же, как в двухмерных голливудских фильмах она ограничена размерами экрана. Кроме всего прочего, Эмберу удалось освободить трехмерное изображение, и теперь его можно распространить на значительное расстояние в любом направлении.

– В любом направлении, да? Я рад, что вы не додумались до... до того, чтобы мы обменивались рукопожатиями, шагая по воздуху под углом сорок пять градусов.

Линдстром улыбнулся.

– Я преследовал только одну-единственную цель – довести до вашего сознания важность и ценность последнего изобретения Эмбера.

– Считайте, что это вам удалось.

– Чтобы быть абсолютно точным, я должен объяснить, что, хотя получение такого изображения и передача его на любое расстояние теперь не составляет труда, само оно необязательно должно сохранять свои натуральные размеры. Их можно варьировать, задавая требуемую программу компьютеру. К примеру, для публики в театре изображения актеров можно увеличивать или уменьшать, создавая иллюзию их приближения к аудитории или удаления от нее.

– То есть как на плоском экране?

– Совершенно верно. И в запатентованных чертежах и схемах, и, разумеется, в опытных моделях Нормана четко прослеживается тенденция к оптимальной компактности его аппаратуры, что существенно облегчает ее массовое производство. Чтобы любой самый обыкновенный человек мог купить и пользоваться подобной установкой, манипулируя в соответствии с простейшей инструкцией пультом дистанционного управления. Он сможет, если пожелает, снимать свои собственные трехмерные фильмы так же, как сейчас делает двухмерные фотографии и фильмы. И это всего лишь начало. По моим самым скромным прикидкам, в ближайшие годы это новшество найдет широкое применение во всех сферах жизни и будет приносить в год не менее миллиарда чистой прибыли на каждый доллар.

В голове у меня роилось множество вопросов, но все они были отодвинуты на задний план последней репликой Линдстрома.

– Вы сказали – миллион? Вы хотите сказать – долларов? Зелененьких?

– Да, я имею в виду коммерческую выгоду. Только не миллион, а миллиард. В год.

У меня отвисла челюсть от удивления. Между тем Линдстром продолжал так, словно речь шла о чем-то вполне обыденном:

– Вы, очевидно, не вполне представляете себе возможные сферы применения этого научного открытия. Скажем, стену в квартире, увешанную творениями великих мастеров – Рафаэля или Леонардо да Винчи. Статуэтки, вазы, которым нет цены, драгоценности... Но на самом деле никакой стены нет – все это лишь картинка, спроецированная из аппаратной. Вместо стены, увешанной шедеврами Рафаэля, это может быть залитый солнцем внутренний дворик, озерцо в лесу, бурный, переливающийся всеми цветами радуги водопад – словом, все, что только способна родить наша фантазия.

– Н... да... Можно еще поставить несколько изысканных кресел, отнюдь не для сидения на них. И обойдется вам это всего в пять центов. Правильно?

– Да.

– Или фортепьяно... И даже нескольких гостей.

– Да, изобразить-то людей можно, если вы не будете пытаться беседовать с ними.

– Кажется, я начинаю понимать, Гуннар, что вы имеете в виду, говоря о неограниченных возможностях этой штуки.

– Но еще не до конца, как мне кажется.

– Ну почему же? Вот, например, так: «О дорогая, я так счастлив видеть вас у себя-я! Вон там, справа от нас, – знаменитая кинозвезда Тутси Тикл. И я просто сгораю от нетерпения представить тебе президента Соединенных...»

Я умолк, чтобы перевести дух, и чистосердечно признался:

– Знаете, Гуннар, вообще-то все это как-то жутковато.

– Но ведь это всего лишь начало, так ведь?

– Да, наверное. Всего лишь, сказали вы. Всего лишь.

– Что-то не так?

– Да нет, продолжайте надеяться. – Я помолчал, сосредоточенно соображая. – Гуннар, вы сняли этот короткий, но на удивление правдоподобный фильм о себе за те несколько минут, что я провел наедине с собой в вашем кабинете?

– Совершенно верно. На это ушло всего лишь полминуты, от силы минута. Как вы, наверное, уже догадались, в данном случае не требуется ни проявления пленки, ни каких-либо иных сложных операций, поскольку голографическое изображение в кубе возникает мгновенно. Для телевизионщиков эффект моментального телереагирования не в диковину. Большая часть ушла у меня на правильное сопряжение лазерного луча и куба, которые уже были подключены к источнику питания, или, другими словами, к проектору. Главное заключалось в том, чтобы изображение появилось в наиболее выигрышном и естественном для вас месте. А также – в точной синхронизации. Поэтому мне нужно было точно рассчитать время твоего появления в лаборатории, чтобы картина, что называется, «попала в цель».

– Вот почему вы послали меня за своим секундомером...

– Да.

– ...чтобы самому проскользнуть сюда и успеть спрятаться от меня.

– Да, все предельно просто.

– О да! Теперь действительно все выглядит просто. Но, как вы думаете, повели бы себя братья Райт, если бы на построенном ими самолете с двигателем внутреннего сгорания им довелось отправиться на Луну. Так вот, в данной ситуации вам следует рассматривать меня как одного из братьев Райт, а отнюдь не как африканского астронавта.

– В это нетрудно поверить.

– А я как раз придумал парочку сюжетов... э... для начала. Вот именно – для нача...

– Вот именно! Мне сразу следовало бы догадаться, о чем вы так самозабвенно размышляете. Сразу же! Едва взглянув на вас!

– Вот как? О чем же?

– О порнографии! Трехмерное изображение живой плоти и крови в натуральную величину – вы с любопытством наблюдаете, как прямо у вас перед глазами и так долго, как вы того пожелаете, яростно совокупляется парочка, а то и несколько человек сразу. И у вас полная иллюзия, что все это происходит в вашей гостиной, спальне или на кухне...

– Да, человеческая фантазия поистине безгранична, – насмешливо проговорил я. – Но я-то думал совсем...

– Разве я не угадал? Новый реализм со всей неизбежностью влечет за собой новшества в любых сферах жизнедеятельности человека, чему в немалой степени будет способствовать появление голографических порнофильмов.

– Ну что ж, это будоражит воображение...

– Несомненно, рынок порнофильмов, который и сейчас приносит многомиллионные барыши, за короткое время достигнет гигантского размаха. Как я уже говорил, сфера применения «Эффекта Эмбера» безгранична. Он таит в себе множество проблем, которые еще предстоит ученым решить.

Мне тоже предстояло решить несколько проблем. Прежде всего было бы желательно задать Гуннару парочку вопросов, касающихся очаровательной Аралии, обусловленных интересами проводимого мною расследования. Однако я был не в силах думать одновременно о трехмерных фильмах и мисс «Обнаженная Калифорния».

Поэтому я заставил себя временно забыть об Аралии и сосредоточиться полностью на том, чему только что был свидетелем и что испытал на собственном опыте.

– Гуннар, я должен задать вам несколько вопросов. Конечно, мне хотелось бы узнать обо всем этом побольше, но не сейчас. Вот вы тут сказали одну вещь... Да, что-то насчет запатентованных установок Эмбера. И еще – о нескольких его идеях и гизмо, которые вам передали в среду. Они что, тоже запатентованы?

– Все, что я объединяю под общим названием «Эффект Эмбера», – запатентовано. Норман подал на него заявку полтора года назад, она успешно прошла, и в июле прошлого года Патентное ведомство США выдало на его имя полновесный патент. Однако ни один технологический процесс, а также другие упомянутые мною изобретения, за незначительным исключением, не обладают патентной защитой.

– О каких исключениях идет речь?

– Это, например, непонятная по составу новая эмульсия для пленки с очень высоким процентом содержания ртути, действительно не представляющая серьезного интереса. Я мог бы рассказать вам о ней поподробнее, но вам будет трудно разобраться в специфике предмета...

– Ладно, Бог с ней, а сейчас мне пора бежать, Гуннар. Обещаю держать вас в курсе дел.

– Буду ждать. Мне бы хотелось вернуться к вопросу о вашем вознаграждении. Если все будет как я рассчитываю, вы получите сто тысяч...

– Пока рановато говорить о вознаграждении, Гуннар. Кроме того, если даже мы и заключим с вами сделку, то гонорар, который вы должны будете мне выплатить, составит сто долларов за каждый день расследования плюс текущие расходы.

– Согласитесь, в данном случае речь идет о весьма неординарной ситуации. Расследование, безусловно, потребует огромных расходов, и я охотно иду на них. Потому что у меня снова появилась надежда вернуть себе похищенную у меня жизнь и распоряжаться ею по своему усмотрению.

– Я постараюсь, Гуннар. Может быть, мы это сделаем сообща, – сказал я, широко улыбаясь.

Я с некоторой опаской хлопнул его по плечу и поспешил откланяться, устремляясь на встречу с мисс «Обнаженная Калифорния».

Глава 14

Когда я вошел в свою квартиру, Аралия сидела на шоколадно-коричневом диване, поджав ноги, и читала книгу, жуя яблоко.

На ней было пестрое платье, судя по всему, надетое на голое тело. Рядом на ковре покоилась пара туфель на низком каблуке.

Мы обменялись шумными приветствиями, поинтересовались, чем каждый из нас занимался весь день, после чего она сказала:

– Ты запретил мне выходить из дома, поэтому я съела почти все, что было в холодильнике. Вот доедаю последнее яблоко.

– Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить, Аралия, – сказал я, присаживаясь рядом с ней на диван.

– О последнем яблоке? – Она улыбнулась уже знакомой мне провоцирующей улыбкой. – Не есть яблоки, а то с нами может произойти то, что произошло с Адамом и Евой?

– То было первое яблоко, и притом со здоровенным червяком внутри. Нет, я о другом. Чтобы ты вообще никуда не выходила до поры до времени. Надеюсь, ты отказалась от мысли участвовать в сборище старых извращенцев, которое имеет место быть завтра на «Даблесс Ранч»?

– О нет! И не подумаю, Шелл. Я уже объяснила тебе, насколько это для меня важно.

– Да, поэтому я и опасался...

– И совершенно напрасно, Шелл. Оставим этот разговор.

Она еще немного пощебетала об Адаме и Еве и яблоках, спросила, не хочу ли я откусить кусочек, однако милая чушь, которую она несла, не отвлекла меня от цели, заключавшейся в том, чтобы отговорить ее от намерения отправиться завтра на ранчо.

Наконец она взглянула на меня с некоторым недоумением.

– Ты... какой-то не такой, Шелл. Вчера ты был не такой... не такой озабоченный. И даже сегодня утром...

– Разве? Впрочем, возможно, ты права. Смех смехом, но всему свое время, не так ли? И об этом необходимо помнить.

– Безусловно.

– Ну хорошо! Раз уж ты вознамерилась присутствовать на этом барбекю, то у меня к тебе ряд просьб и предложений, некоторые из которых требуют твоего полного внимания и даже существенной перестройки твоего образа мыслей.

– Какой ты серьезный!

– Я всегда серьезен, когда речь идет о моей работе. Но для начала послушай, что происходило сегодня. Ты же не хочешь, чтобы завтра в тебя стреляли? И убили? Вполне серьезно, по-настоящему. Насмерть, насмерть...

– К вечеру ты и впрямь ни на что не способен, а?

– Повторяю: насмерть. И отнесись серьезно к тому, что я говорю. Я стараюсь предотвратить твое убийство.

– Я поняла. Меня будут пытаться убить. Насмерть, насмерть, насмерть.

– Наконец-то до тебя дошло. Так ты намерена слушать меня?

– Почему бы и нет.

– Вот и прекрасно. Прежде всего должен сообщить, что твой отец уже мертв.

– Ну, и какие же у тебя еще новости?

– Мне не хотелось обрушивать на тебя... Ну да ладно. Аралия, ты не знаешь очень многого, и я намерен заставить тебя выслушать все, что я сейчас расскажу, даже если мне придется для этого тебя отлупить. Так будешь ты слушать, не перебивая?

Она выслушала все, что я имел ей сообщить. Довольно внимательно, хотя вначале и пыталась, по обыкновению, меня перебивать. Завершив рассказ, я откинулся на спинку дивана и спросил:

– Ну и что ты на все это скажешь?

На этот раз у нее не оказалось наготове шутливой фразы. Она задала мне пару вопросов об отце, потом помолчала с минуту и наконец произнесла:

– У меня такое чувство, будто мы говорим о совершенно постороннем человеке. Я не испытываю к нему никаких чувств... – Она снова помолчала немного, затем спросила: – Шелл, ты в самом деле думаешь, что завтра кто-то может попытаться меня убить? И, возможно, это ему удастся. Вот так запросто на глазах у сотен зрителей?

– Честно признаться, стопроцентной уверенности у меня нет. Тут необходимо учитывать множество привходящих обстоятельств. Однако им представляется отличный шанс разделаться с тобой, особенно если я не воспрепятствую этому.

– Как мило с твоей стороны. Приятно сознавать, что ты так заботишься обо мне...

– Все-таки ты слушала меня недостаточно внимательно. Ну да ладно, тем более что я кое-что опустил. Сосредоточься и слушай дальше.

Выслушав дополнения к моему рассказу, она молча покачала головой, а потом проговорила с сомнением:

– Ну, право, я даже не знаю. Просто уму непостижимо! Но... ты обещаешь, если ничего не произойдет... и окажется, что ты ошибся... я смогу принять участие в этом шоу? Я буду находиться за декорациями, которые они использовали в своем последнем фильме, а когда объявят мой выход, я появлюсь прямо оттуда...

– Совершенно верно.

– ...а когда сойду с подиума, то сразу же смешаюсь с толпой всех этих кинодельцов, продюсеров и прочей публикой?

– Точно?

– Обещаешь?

– Обещаю. Послушай, я уже говорил тебе, что знаком с президентом «Магна Студиос». Не скажу, что мы с Гарри встречаемся регулярно или даже часто, но мы с ним большие друзья. Так что, дорогая, сделай так, как я тебя прошу, и я представлю тебя Гарри Фелдспейну.

– Самому Гарри Фелдспейну?

– Даю слово. Самому Гарри. Собственно говоря, только так вас и можно познакомить, как же еще?

Мой план, судя по ее улыбке и оживленной мимике, пришелся ей явно по душе. Но она по-прежнему продолжала недоумевать. У Аралии просто не укладывалось в голове, что кто-то может попытаться ее убить в присутствии стольких людей, многие из которых были широко известны не только в Калифорнии, но и во всей стране.

Я не мог осуждать ее, потому что и у меня самого были сомнения на этот счет. Несмотря на выстроенную мною логическую цепочку, вполне могло оказаться, что ей ничто не угрожает. Но мне гораздо лучше был известен гангстерский менталитет, нежели ей. И не прими я необходимых мер предосторожности, ее завтрашнее появление на публике может оказаться последним. Даже если грозящая ей опасность и не особенно велика, нет смысла рисковать, когда можно ее избежать или хотя бы свести до минимума.

Не знаю, каким образом, но в ходе моих логических построений, – хотя железная логика не всегда является залогом успеха, – меня вдруг осенило, и я спросил:

– Кстати, дорогая, кто был твоей основной соперницей на конкурсе «Мисс Обнаженная Калифорния»?

– Фелиция Дюмоннэ. Во всяком случае, так она себя называет. По-моему, она взяла это имя с этикетки на винной бутылке.

Тон, которым это было сказано, явился зацепкой, которая мне требовалась.

– Полагаю, ей далеко до тебя, Аралия? Да и кто вообще способен с тобой сравниться? – Я был вознагражден благодарной улыбкой. – Но, должно быть, она тоже куколка. Все-таки второе место на конкурсе самых красивых девушек штата завоевать совсем не просто.

– Готова биться об заклад, что она делала силиконовые инъекции в четыре точки. К тому же она – завистливая интриганка. После присуждения мне первого места она имела наглость заявить – не мне, конечно, а другим девушкам, – что я, должно быть...

– А не могла бы она попытаться таким образом убрать тебя с дороги, Аралия? Нанять кого-нибудь, чтобы он тебя убил? С тем чтобы эта Фелиция смогла участвовать в финале конкурса «Мисс Обнаженная Америка» вместо тебя? Насколько я понимаю, если победительница отказывается или по той или иной причине не может участвовать в финальном соревновании, это право автоматически переходит ко второй претендентке от штата.

– В финале выступлю я.

Все-таки странная психология у этих женщин, порой совершенно непостижимая. Я, несомненно, знаю психологию гангстеров намного лучше, чем Аралия, но нисколько не обольщусь на этот счет относительно женщин. Поэтому совершенно не мог себе представить, что происходит в головке Аралии теперь, когда брошен вызов ее тщеславию.

Однако порой мне сопутствует удача. Вот и сейчас. Изобразив крайнюю степень удивления, я вопросил:

– В самом деле?!

– Непременно, Шелл. Теперь, после всего, что ты мне рассказал, я тем более не отступлю.

* * *

На этот раз Гуннар сам открыл тяжелые двери «Линдстром Лэбереториз» и впустил нас – Аралию и меня – в настороженно молчаливый холл. Он провел нас по тихим мрачным коридорам в свой кабинет, где мы и оставили Аралию, после чего вдвоем направились в центральную лабораторию.

– Я все подготовил сразу же после вашего звонка, Шелл, – сказал Линдстром, как только мы очутились в знакомой просторной комнате с высоким потолком.

– Надеюсь, все в порядке. Естественно, я буду слегка нервничать. Но... я надеюсь.

Мы подошли к свободной площадке, примерно в пятнадцать квадратных метров, огороженной с одной стороны большим белым экраном. Напротив экрана, метрах в десяти, находилась голографическая камера, с помощью которой Гуннар снял одурачивший меня фильм. Именно стоя там, он крикнул тогда: «Шелл, идите сюда!» – и зашагал мне навстречу, протягивая для приветствия руку... Слева, на деревянном столике, стоял проектор. Не считая солидного ящика, в который были вмонтированы все компоненты аппарата, а также электрического провода, подсоединенного к источнику питания, проектор включал в себя некую трубку для лазерного излучения, установленную по верху черной, герметично запечатанной коробки и нацеленную на безобидный с виду куб из полупрозрачного пластика. Гуннар объяснил мне, что в черной коробке содержится необычайно мощный мини-компьютер, обеспечивающий «плоскостное сканирование и перемещение вглубь под определенным углом к плоскости» лазерного луча. Все это мало о чем говорило мне тогда. Да в тот момент мне и не требовалось заделываться детективом – Эйнштейном.

Гуннар не только сыграл со мною злую шутку сегодня, явившись мне в трехмерном изображении, но и дважды терпеливо объяснил принцип действия этой установки. Он был довольно прост. После соответствующей настройки проектора оставалось только включить его. Для этого требовалось лишь нажать нужную кнопку.

Сейчас он еще раз заново все мне объяснил, вызвав внезапно из ниоткуда свой уже знакомый, но по-прежнему впечатляющий образ, а потом заставив его исчезнуть таким же таинственным образом. Затем он велел мне проделать то же самое, и, как ни странно, я не оплошал.

– Оказывается, все довольно просто, – сказал я. – Настраиваешь аппаратуру и щелкаешь тумблером. Но у меня все же остается какое-то... тревожное чувство. Все-таки мне хотелось бы получше себе представить, как работает эта штуковина. На тот случай, если что-то вдруг не заладится.

– Согласен. В сущности, устройство аппарата предельно просто, как все гениальное, Шелл. Если, конечно, понять общие принципы, на которых основано действие аппарата, и специфику его применения в данном конкретном случае.

– Естественно, все очень просто, когда знаешь. Это равносильно попытке обучить китайскому языку за десять минут.

– Чтобы включить электрический свет, не обязательно иметь ученую степень по электротехнике. Я вам все объяснил, показал, как действует эта установка. Естественно, я не могу сделать из вас ученого-физика за десять минут. Но, поскольку вы – детектив, я дам вам несколько наводок.

Гуннар ударился в лаконичное, но, на мой взгляд, чрезмерно заумное объяснение, изобиловавшее комментариями по поводу импульсно-проводящих цепей на твердых и жидких кристаллах, каких-то молекулярных перемычек и выключателей и совсем уже простых «обратных связях с компьютером, контролирующих сканирование лазерным лучом предварительно заданных голограмм», что, несомненно, было бы интересно для десятка людей в мире, но для меня представлялось китайской грамотой.

Поэтому я его перебил:

– Гуннар, давайте поступим следующим образом. Представим на минутку, что я только что закончил детский сад, а вы – учитель первого класса. Перенесемся лет на двадцать вперед, когда эта штука прочно войдет в домашний обиход каждой семьи, не так, как сейчас, когда о ней практически никто не знает, кроме нас с вами. Вернее – вас. О'кей?

Он начал быстро говорить снова, но потом безнадежно махнул рукой.

Я указал на небольшой, восьмисантиметровый черный куб и рассудительно проговорил:

– Я помню, что вы сказали об этой детали. Однако у меня никак не укладывается в голове, каким образом он может вместить в себя столько визуальной информации. Даже одну обычную фотографию, не говоря уже об их движущейся серии. Да к тому еще в трех измерениях. Мне кажется, что это практически невозможно...

– Не утверждайте того, чего не знаете.

– Пардон, я совсем забыл, что вы можете вместить в этот кубик все комедии Лоурела и Харди и у вас еще останется место для наших бесконечных телесериалов.

– Вы явно преувеличиваете, однако не слишком.

– Не слишком...

– Взгляните сюда, Шелл.

Линдстром порылся в кармане пиджака и выудил из него маленький стеклянный кубик. Я не смог определить, что это могло быть.

– Взгляните на этот стеклянный кубик. Площадь одной его грани – два с половиной на два с половиной сантиметра. Как вы думаете, сколько на ней можно провести, или нанести, параллельных линий?

– Ну, думаю, штук сто.

– Больше.

– Тысячу?

– Тридцать тысяч.

– О'кей, пусть будет тридцать тысяч.

– Практически даже больше. Предположим, мы нанесли эти тридцать тысяч микроскопических линий слева направо. Теперь нанесем такое же их количество, только под каким-то определенным углом. Получим тридцать тысяч точек пересечения. Так? Теперь будем менять угол пересечения этих линий. Ну, и сколько же мы их получим на двух с половиной квадратных сантиметрах одной грани куба? Тридцать тысяч помножить на тридцать тысяч... – Гуннар запустил пятерню в свою гриву, потом пригладил ее. – Девятьсот миллионов точек, – сказал он, не дождавшись моего ответа.

– Правильно, – с умным видом подтвердил я.

– Вы знакомы с новейшими достижениями в области математики?

– Не так чтобы очень.

– Значит, не знакомы?

– Скорее нет, чем да.

– Ладно... Представьте себе компьютер, оперирующий всего двумя цифрами, скажем, нулем и единицей, или двумя знаками – плюсом и минусом, положительным и отрицательным. Это означает, что он будет управлять положительно заданными точками или отрицательно заданными точками. Понятно?

– Пока – да.

– Некоторые компьютеры оперируют такими положительными и отрицательными точками, которые называются битами. Таким образом, каждая из наших девятисот миллионов точек, – он протянул мне стеклянный кубик, – может быть заряжена или намагничена положительным или отрицательным зарядом, обеспечивая нам девятьсот миллионов битов информации. Допустим, для написания одной буквы требуется десять битов, а слова – сто битов. Дальнейшие мои объяснения будут изложены в более доступной для вас форме.

– Неплохо бы.

– Наш компьютер сопряжен с лазером, посылающим тонкий как нитка луч света на нужное нам расстояние или глубину. Кончик этого луча выполняет функцию иглы фонографа, движущегося по канавке пластинки, «считывая» записанную на ней информацию, то есть музыку, голос и так далее. Только в нашем случае вместо иглы используется электронный луч, и движется он не по канавке, а по поверхности кубика – сканирует те самые биты, о которых мы говорили. Это ясно?

– Ну конечно.

– Итак, мы определили, что наш компьютер способен «узнать» и воспроизвести одно слово, когда его лазер-игла просканирует приблизительно сотню битов. Предположим, что книга средней толщины состоит из семидесяти пяти тысяч слов, что эквивалентно семи с половиной миллионам битов. Мы же располагаем девятьюстами миллионами битов. Даже по самым грубым прикидкам, мы можем записать – и это всего на двух с половиной квадратных сантиметрах! – сто тридцать три книги! Разве это не восхитительно?

– Бесспорно – восхитительно! И все это вы посчитали в уме?

Гуннар вдохновлялся все больше и больше. Он снова пошарил в кармане и извлек фломастер. Нанес им на одной из граней кубика несколько тонких, пересекающихся линий и вручил его мне со словами:

– Взгляните. Вот куб с гранью в два с половиной квадратных сантиметра. Таким образом, каждая из его граней будет иметь такую же площадь. Вообразим себе, что эти линии, которые я нанес чернилами, представляют собой тридцать тысяч параллельных линий и еще столько же пересекающихся с ними под определенным углом. Теперь поверните куб на четверть оборота... вот так... Сейчас грань куба с нанесенными на ней линиями находится слева от вас. Взгляните теперь на обращенную к вам грань и мысленно нанесите на нее еще тридцать тысяч линий снизу вверх. Вы как бы разрезали кубик на тонкие ломтики или пластинки величиной два с половиной квадратных сантиметра. Это понятно?

– Понятно. Надо сказать, необычайно тонкие пластинки!

– Вы таки действительно все поняли? Прекрасно. Конечно, они очень тонкие, эти пластинки, но гораздо толще молекулы или множества молекул.

– Верю вам на слово.

– Теперь представьте, что первая грань, о которой мы вели разговор, та, что сейчас находится слева от вас, – это первый ломтик, или пластина. Если смотреть слева направо, можно представить вторую пластину, потом третью, четвертую и так далее. Сколько всего таких пластин уместится в кубе с гранью в два с половиной сантиметра?

– Мы провели тридцать тысяч линий, следовательно, у нас должно получиться тридцать тысяч таких тонюсеньких пластинок. Или тридцать тысяч плюс одна? Да...

– Считайте, что тридцать тысяч, каждая из которых идентична первой. То есть самой грани куба. Таким образом, каждая из этих пластин дает нам дополнительно девятьсот миллионов положительно или отрицательно заряженных точек, или битов. Вот и представьте себе, сколько же книг – а храниться таким образом может любая информация: произведения искусства, музыка, газеты, «читаемые» абоненту по телефону, коммерческая информация и так далее и тому подобное, но мы будем для большей ясности оперировать примером с книгами – может храниться в таком крошечном кубике?

– Много.

– М-да... Если точнее, то сто тридцать три целых три десятых трижды умноженное на тридцать тысяч или?..

– Уйма.

– Приблизительно четыре миллиона книг или фонд сорока библиотек, в каждой из которых содержится по сто тысяч книг.

Я все время молча кивал головой. Видимо, не удовлетворившись моей реакцией, Гуннар произнес:

– Я думал, что вам все это будет чрезвычайно интересно.

– Так оно и есть. Я просто восхищен.

– Но... Вы действительно поняли все, что я рассказал, Шелл?

– Да, думаю, что понял. Уму непостижимо, Гуннар... – Я недоверчиво взглянул на маленький стеклянный кубик в моей ладони, пытаясь заставить себя поверить, что в нем сосредоточено книжное богатство сорока крупных библиотек. – Просто невероятно!

– Значит, вы понимаете! – воскликнул он удовлетворенно. – Вот именно: просто невероятно! Вы нашли очень точное определение.

Я подбросил кубик в руке.

– По-моему, он должен быть потяжелее, – заметил я, улыбаясь. – Даже если все эти книги – в мягких обложках. Или это библиотеки с выдачей книг на дом?.. Я просто пошутил...

– То, о чем вкратце я только что рассказал, уже нашло практическое применение, Шелл. Сейчас перед нами открылись более широкие возможности. В будущем же они станут поистине безграничными.

Я с восхищением смотрел на магический кубик. Он даже как-то потяжелел в моей руке.

– Доктор, – спросил я, – а потерять такую вещицу, наверно, ужасно? Ведь в ней хранятся несметные сокровища! Или, к примеру, является к вам монашка из богоугодного заведения и просит пожертвовать старые книги для больных и сирот. А вы этак небрежно отвечаете: «Да, сестра, у меня тут где-то завалялось четыре миллиона книг. Сейчас посмотрю в карманах старых брюк».

Гуннар нетерпеливо прервал меня:

– Если я правильно понял, сейчас вы по крайней мере не отвергаете с порога мысль о том, что этот маленький кубик может заключать в себе более... сколько там у нас получилось? Словом, множество моментальных фотографий.

– Не отвергаю. И даже – наоборот.

– Надеюсь, вам также понятно, что путем сканирования тончайшим лазерным лучом заданных положительных и отрицательных битов можно воспроизвести письменное или звуковое изображение любого слова и в любых количествах?

– Да. Несомненно.

– Превосходно. Теперь от слов перейдем к визуальным изображениям. Для воспроизведения трехмерного изображения, которое нам требуется, мы уже не сканируем отдельные биты информации, поскольку наша информация гораздо сложнее, хотя принцип один и тот же. Сейчас вам предстоит освоить нечто более сложное.

– Постараюсь вас не разочаровать.

– Для получения трехмерных, согласованно движущихся изображений наш лазер сканирует не информационные биты, а целый ряд отдельных голограмм. Представьте себе, что лицевая грань нашего кубика, первая из тридцати тысяч микротонких пластин, несет на своей поверхности не девятьсот миллионов заряженных точек, а всего лишь около тысячи мельчайших голографических отпечатков, каждый из которых представляет собой фрагмент сложного движения некоего трехмерного тела.

– Всего лишь какую-то тысячу?

– Ну, может, немного больше. Но помните: таких пластин тридцать тысяч, и на каждой можно написать или запечатлеть что угодно. В данном случае – это дополнительные голограммы, несущие дополнительные фрагменты непрерывного движения.

– А, тогда понятно.

– Не забывайте также и то, что лазерный луч, сканирующий эти индивидуальные голограммы, можно удлинять или укорачивать, прощупывая таким образом любую «одежку» кубика-луковицы. Он может сканировать наружную «кожуру» или второй слой, середину или сердцевину. Или пластину номер двадцать одна тысяча восемьдесят два.

– Не забывайте к тому же, что мы рассматривали с вами кубик два с половиной на два с половиной сантиметра, в то время как в этой установке используется куб объемом семь с половиной кубических сантиметров. А это гораздо больше.

– Ну, естественно... Аж в... постойте, дайте подумать. Значит, начинки в нем в девять раз больше, так? Или... три помножить на три – девять, и еще раз на три... В целых двадцать семь раз!

– Абсолютно правильно! Три на три и еще раз на три... Великолепно! Вы делаете заметные успехи, Шелл. – Линдстром иронично усмехнулся и продолжил с неослабевающим энтузиазмом: – Если программа, заложенная в компьютер проектора, составлена правильно, – эта работа выполняется опытным профессионалом-программистом, – то все остальное уже происходит автоматически.

– Значит, с этим смогу справиться даже я? Ну, а программистом будете вы, не так ли?

Он пожал плечами.

– Придется, поскольку Норман мертв.

– О'кей! Теперь я знаю, как обращаться с этой штуковиной. Вы только настройте ее, а я включу в нужный момент.

Линдстром бросил на меня быстрый взгляд и спросил, потрепав свою лохматую шевелюру:

– Та молодая леди у меня в кабинете... она знает, что от нее требуется?

– Да, знает достаточно. По крайней мере столько же, сколько и я. Я пойду...

– Она на редкость прелестный ребенок, – заметил он.

– Пока у вас о ней весьма неполное представление, Гуннар. Отныне и впредь вам никогда не придет в голову употреблять слово «ребенок» применительно к Аралии.

Гуннар удивленно вздернул брови, как оказалось, в первый, но не в последний раз.

– Уверяю вас. Сейчас я приведу ее.

* * *

Вечером в пол-одиннадцатого мы с Аралией снова сидели на диване в моей гостиной, наговорившись вдосталь.

Мы обсудили не только наш поход в лабораторию Линдстрома и все, что произошло с момента нашей встречи, но также и то, что могло произойти на следующий день, тем более что перед этим прослушали десятичасовые вечерние новости.

Еще до того, как отправиться с Аралией к Гуннару, я позвонил своему старому приятелю, постоянному ведущему теленовостей на местном канале. Он считал себя кое-чем обязанным мне и согласился включить в шести– и десятичасовые новости пятнадцатисекундную информацию об Аралии Филдс, недавней победительнице конкурса «Мисс Обнаженная Калифорния», – в телевизионной передаче она фигурировала как «Мисс Нуди». Он сообщил также, что помимо участия в общей программе мисс Филдс проведет персональную презентацию для заинтересованных лиц, которая состоится завтра, в воскресенье, в два часа дня, на «Даблесс Ранч».

Я выключил телевизор.

– Думаю, это сработает, если и в самом деле что-то замышляется.

– Значит, ты это имел в виду, Шелл, когда говорил, что облегчишь им задачу?

– Конечно. Знаешь, мне начинает казаться, что я слегка перестарался, вообразив, будто кто-то может попытаться тебя там убить. Вполне возможно, что наше беспокойство беспочвенно, но если кто-то действительно тебя замыслил убить, то нам следует, так сказать, облегчить им задачу, указав место и время, где можно тебя найти. Не так, ли?

– Наверное, ты прав. А я думала, что ты... ну как бы это получше сказать... преследуешь корыстные интересы.

– Я? Корыстные интересы! Да ты что, Аралия?! Вот что уж абсолютно чуждо мне, так это корысть.

– Слава Богу, что я ошиблась, – сказала она. – Почему бы нам не лечь спать, Шелл?

– Ты права. В конце концов, нам надо выспаться перед завтрашним днем, который потребует от нас огромного напряжения. Ты согласна со мной?

– Согласна. – Она придвинулась ко мне поближе, прикрыв огромные синие глаза с длинными, слегка трепещущими ресницами. – Завтра действительно большой день. И не забудь, ты ведь обещал.

– Обещал? – Я прильнул к ней, широко улыбаясь.

– Да, познакомить меня с Гарри Фелдспейном.

Глава 15

«Даблесс Ранч» – поместье площадью двести сорок акров, расположенное в нескольких милях от Лос-Анджелеса, в холмистой местности, поросшей кустарником с редкими купами дубовых и эвкалиптовых деревьев, являлось не только выгодным помещением капитала «Даблесс Муви Продакшн», но и великолепной сценической площадкой для съемок двух кинофильмов, хаотичных и бестолковых, по мнению некоторых недоброжелательных критиков.

Однако, будь то доброжелательные или злопыхательские и даже патологически садистские отклики, это нисколько не волновало двух кинематографических гениев, владельцев «Даблесс», коль скоро их брюзжание или сюсюканье никак не влияло на поток миллионов, приносимых их картинами. Положительное сальдо расходов и доходов являлось главной заботой гениальной пары – Сэмми Шапиро и Шверина Шикльмайстера, а на остальное им было наплевать.

До сих пор дела у них шли вполне успешно. Их последняя лента «Богатая Бабочка» обошлась им, по их собственным словам, всего в «семьсот тысяч с мелочью», а собрала в одних только Соединенных Штатах свыше восьми миллионов долларов. Столько же они надеялись получить от проката кинокартины в других странах мира, «за исключением, может быть, Японии», как заявил Сэмми.

В воскресенье, в начале десятого, не успел еще черный кофе всосаться в мою кровь, а я уже стоял на некогда зеленой, а теперь пожухшей лужайке, где Митцуи Хосикуси танцевала свой предсмертный танец в одних только прозрачных крыльях. Здесь снималась заключительная часть фильма, завершавшегося харакири, которое она совершала с помощью гигантских палочек для еды или какого-то другого острого предмета. Но, как бы то ни было, она покончила с собой и свалилась в неглубокий бассейн тут же рядом, в каких-нибудь двух метрах от меня, где, по замыслу создателей фильма, была съедена царем рыб. Царя рыб пришлось изображать толстому карпу, выкрашенному золотисто-желтой краской. Этот карп или карпы наносили ощутимый урон урезанному до минимума бюджету «Бабочки». Когда им удалось наконец отыскать краску, прилипающую к мокрой чешуе живой рыбы, несколько рыб сразу же сдохло, и оригинальную сцену пришлось снимать впопыхах, так как последний золотой карп всплыл вверх пузом буквально через полминуты после патетического самоубийства Митцуи.

Поэтому я с каким-то беспокойством осматривал непрезентабельные декорации, уцелевшие от «Богатой Бабочки»: бассейн, чахлую лужайку, миниатюрный сад, чайный домик, размалеванный задник, неотступно думая о том, что именно здесь предстояло появиться Аралии в два часа.

Все было установлено и подготовлено к действию. Во всяком случае, я так надеялся, но, как я понял теперь, это отнюдь не означало, что я предусмотрел все до мелочей.

Я уселся на лужайке, сорвал травинку и принялся сосредоточенно ее покусывать, обдумывая причину моего смутного беспокойства, пытаясь его развеять. Накануне вечером я испытывал какую-то буйную эйфорию, все казалось легко осуществимым Куда же подевалась эта уверенность?

Вчера вечером я побывал здесь, оснащенный стальной рулеткой, карандашом с блокнотом и полный энтузиазма. Оставив Аралию в лаборатории Линдстрома, который к тому времени проникся моей идеей и принялся за подготовку первой пробы Аралии в объемном кино. Я осмотрел местность, прикинул что к чему, сделал пару замеров и набросал точный план ограниченной зоны, в которой позже должна была появиться «живая» Аралия.

Появиться не более чем на одну минуту, может, меньше. Съемка этого шестидесятисекундного «фильма» заняла у нас почти час, и, признаюсь, это было очень интересным времяпровождением, хотя большая часть времени ушла на тщательные замеры, хронометраж, разметку пола. Линдстром заставлял Аралию ходить от отметки к отметке, говорить, выдерживать паузы, пока она не научилась держаться совершенно свободно и не перестала смотреть на отметки на полу и говорить невпопад.

Последние десять минут ушли на прогон сцены «в костюмах», а вернее – без оного, что целиком поглотило мое внимание и заставило Гуннара на время вспомнить, что он еще и мужчина, а не только ученый-аскет.

Я сорвал еще одну травинку, покусал ее, увидел, что на часах уже 9.10, и огляделся по сторонам.

Я сидел как раз на том месте, где через несколько часов должна стоять Аралия, то есть где ей следует стоять – в метре от края бассейна, в котором Митцуи утопила свою наготу и искусственные крылья. Здесь же будет установлен микрофон, чтобы «Мисс Обнаженная Калифорния» могли слышать зрители, которым я предусмотрительно отвел место на противоположной стороне бассейна. Или на лужайке, отстоящей от бассейна на несколько метров.

Четыреста гостей, все – мужчины, было приглашено на сегодняшнюю церемонию. Отказался присутствовать лишь один, да и то только потому, что на этот день ему была назначена операция на желчном пузыре. Сравнительно небольшая толпа, если сопоставить с количеством болельщиков, собирающихся на каждый матч профессиональной футбольной лиги на лос-анджелесском стадионе. Но слишком большая для оргии, и именно поэтому все гости должны будут сидеть в плетеных креслах, которые позже здесь поставят по другую от Аралии сторону бассейна.

Я постарался развеять свои опасения и сосредоточиться на приятном. Во-первых, сам «фильм» был выполнен безукоризненно и являлся истинным творением гения, замешанным на волшебстве и искусстве. Во-вторых, выбранное мною место как нельзя лучше отвечало требованиям нашего замысла. Я утешил себя мыслью, что существует один шанс из десяти, если не из ста, что покушение на жизнь Аралии может быть совершено здесь, на глазах четырех сотен свидетелей, ведь тогда всем сразу будет ясно, что это – предумышленное убийство. Ну и что из того?

Даже единственный шанс из тысячи оправдывал принятые нами меры предосторожности. А если такая попытка все-таки будет предпринята, то злоумышленник появится либо спереди, либо с северной стороны. Я поднялся на ноги и посмотрел туда, где должны будут сидеть приглашенные. Итак, это будет одно из тех мест, где соберется компания из четырехсот мужчин. Я посмотрел дальше на холм, круто – под углом в тридцать градусов поднимающийся вверх от площадки для барбекю. Холм, поросший дубами, эвкалиптами и перечными деревьями, а также густым кустарником и какими-то хилыми деревцами с голыми ветками. Здесь было где укрыться, особенно на вершине холма в двухстах метрах от места, где я стоял. Не такое уж большое расстояние для стрелка-профессионала, пользующегося мощной винтовкой с оптическим прицелом.

Я уже побывал там, обошел весь участок. Бродил с беззаботным видом, позевывая и нежась на солнышке, но ничего не упуская из виду. И теперь мне было известно, что всего в каких-то пятидесяти метрах от вершины холма проходила однополосная асфальтированная дорога, и больше ничего, абсолютно ничего.

Позади, а также слева и справа от меня тянулась крашеная высотой десять метров фанерная «Великая Японская стена», – «Бабочка» отнюдь не отличалась исторической достоверностью. Только на вершине обследованного мною холма мог укрыться какой-нибудь непрошеный гость, а то и злоумышленник, чтобы насладиться эротическим шоу или хорошенько прицелиться и выстрелить в Аралию.

Небольшой фанерный чайный домик, более походивший на домик Трех Поросят, располагался в десяти метрах справа от меня. Здесь обманутая Митцуи напрасно ждала своего возлюбленного Хони Сакитуми. Я тщательно измерил расстояние от двери домика до того места, где стоял: оно оказалось равным 9,65 метра. У носка правого башмака я вбил в землю колышек, где предстоит установить микрофон.

Аралия должна будет появиться из этого чайного домика, где уже размещена аппаратура для создания «Эффекта Эмбера»: лазерный проектор на твердом кубике-кристалле, микрокомпьютер и шнур, тоже уже воткнутый в розетку. Здесь также находился и портативный магнитофон, заряженный кассетой с записью тронной речи калифорнийской королевы красоты.

После включения тумблера проектора должна была произойти автоматическая синхронизация аудио– и видео-, а может быть, триплетизображения, поскольку этой техники еще не было придумано соответствующего названия. Голос Аралии, возможно, будет звучать несколько странновато, как это было в случае с Гуннаром, но я надеялся, что в такой обстановке на это никто не обратит внимания. Все будут поглощены созерцанием соблазнительных форм голой мисс «Обнаженная Калифорния».

Я вновь взглянул на часы. 9.12 утра. Самое время провести последнюю проверку. Я решительно повернулся и зашагал к чайному домику, чтобы еще раз взглянуть, все ли в порядке.

Ровно в 9.14 я предпринял научный эксперимент, точно следуя инструкциям Линдстрома: перевести вот этот маленький тумблер в верхнее положение и одновременно включить его – а теперь мой – секундомер.

Что я и сделал. Но ничего не произошло. И не могло произойти. До поры до времени. Точный хронометраж являлся главным залогом успеха операции, и я гнал от себя мысль о том, что может произойти, если синхронизация вдруг нарушится на минуту-другую. Или даже на несколько секунд.

Я прошел вдоль бассейна туда, где будут стоять кресла для гостей, и снова уселся прямо на газон. Закурил, глянул на часы. Подождал.

Когда мы готовили фильм, Гуннар, памятуя о том, что сегодня после включения аппаратуры, у меня могут возникнуть какие-то неотложные дела, предложил оставить «несколько минут пустого пространства», как это делают при любительских киносъемках, чтобы до появления Аралии успеть вернуться на свое место, наполнить бокал или сделать что-нибудь еще.

Мой замысел состоял в том, чтобы, оставив Аралию – настоящую Аралию – в чайном домике и запустив ее изображение, самому незаметно пробраться на вершину холма – место предполагаемого нахождения наемного убийцы. Для этого мне будет достаточно одной-двух минут. Я прекрасно понимал, что чем больше будет промежуток времени между включением аппаратуры, появлением образа Аралии и моим стремительным бегом из чайного домика на вершину холма, тем вероятнее возможность какой-нибудь нестыковки в технике.

Я попросил Гуннара запрограммировать для меня трехминутную паузу, полагая, что лишняя минута не помешает.

9.16. Плюс еще несколько секунд, отсчитанных секундомером. Не пройдет и минуты, как из двери чайного домика появится – должна появиться – улыбающаяся Аралия.

Так же как вчера вечером, в главной лаборатории Линдстрома, улыбающаяся Аралия шагнула вперед, бросила взгляд направо и быстро пошла к строго обозначенному месту под углом 90 градусов к установленной поодаль камере. Потом стремительно повернулась и, лучезарно улыбаясь, застыла на месте с рукой, изящно покоящейся на округлом бедре. Пять секунд в этой фиксированной позе, затем плавной походкой вперед на камеру и дальше – к пока еще не установленному микрофону. Четыре шага навстречу будущей публике – четыре секунды незабываемого, умопомрачительного зрелища, вобравшего в себя отточенные движения бедер, божественную поступь и трепетное подрагивание восхитительных грудей.

Даже я был заворожен явленным Аралией зрелищем. Представляю, каково было продюсеру-директору-кинооператору Гуннару Линдстрому. Хотя я его и предупреждал, это вовсе не означало, что я его вооружил против «эффекта Аралии». Гуннар знал, в чем состоит его задача. Знал, что Аралия снимет одежду и продефилирует перед ним по заранее сделанной на полу разметке, потом повернется, улыбнется, помашет ручкой и произнесет свою краткую речь. Более того, я подозревал, что этот затворник не единожды видел обнаженных красоток различной степени добродетели и что это лишь добавило пряности в его пресную науку, не дав погибнуть ей на корню. К тому же в какой-то степени Гуннар творил искусство, снимая первый художественно-голографический фильм, и можно было надеяться, что, как истинный художник, он абстрагируется от реальности.

Однако я его явно переоценил.

После «прогона в костюме», перед «живой» съемкой, Аралия хлопнула в ладони и проворковала:

– Я все сделала правильно, маэстро?

Она явно обращалась не ко мне, а к Гуннару, который в этот момент находился метрах в двенадцати от нее. Гуннар быстро приблизился к ней примерно на метр, с челюстью, отвисшей как у кота Тома из мультфильма «Том и Джерри». А может быть, у того бестолкового бульдога из этого же мультика.

– Э... м... да, наверное. Впрочем, не уверен... Ну да. Конечно. Вы сделали все правильно. Только... вы... мы... должны повторить все... еще раз.

– О, извините, мистер Линд...

– Нет, нет! Это не ваша вина.

– Хорошо. Я не прочь повторить все сначала. Мне это очень нравится.

Гуннар вновь приступил к съемке и, обращаясь на сей раз ко мне, спросил:

– Кто, говоришь, эта юная фея, Шелл? Мисс кто?

– Кроме всего прочего, Гуннар, она – обладательница титула «Мисс Обнаженная Калифорния». Без пяти минут «Мисс Обнаженная Америка».

Прежде чем вернуться к камере и начать новый прогон, Гуннар еще раз окинул восторженным взглядом улыбающуюся Аралию, скосив глаза на ее аппетитные груди, потом ниже, ниже – и вновь вверх, на предмет ее законной гордости.

– Я бы скорее дал вам, мисс Филдс, титул «Мисс Обнаженный Млечный Путь», – пробормотал он.

Линдстром с усилием отлепил взгляд от Аралии, вернулся к своей камере и юпитерам. Внимание! Камера! Мотор! Съемка! Ну, может быть, не совсем так, но шестидесятисекундное эротическое действие было отснято и, так сказать, заключено в полупрозрачный куб.

9.17. Точно стовосьмидесятисекундный отсчет по секундомеру. Я вытянул шею и напряженно уставился на дверь чайного домика.

И вот она появилась...

Глава 16

13.50. Даже здесь, в полутемном чайном домике, я видел, как пылает от возбуждения лицо Аралии, на щеках – здоровый румянец, ярко-синие глаза сияют словно звезды.

Возможно, ее возбужденное состояние объяснялось гулом доносившихся сюда голосов четырех сотен сексуально озабоченных самцов горилл.

Толпа была в сборе, большинство присутствующих явилось сюда за час и даже раньше. Я с некоторой опаской оглядел это сборище, прежде чем проводить Аралию в столь ненадежное укрытие. И, уже находясь в чайном домике, я время от времени наблюдал, как они бродят по лужайке с бокалами спиртного в руках, и думал: сколько же будет выпито сегодня! Но когда я выглянул в последний раз, большинство из них уже сидели в плетеных креслах, ожидая появления главного распорядителя – Сэмми Шапиро.

После нескольких объявлений и кратких речей все замерли в ожидании «гвоздя программы», – мисс «Обнаженная Калифорния».

А мисс «Обнаженная Калифорния» сидела тем временем в чайном домике отнюдь не обнаженная, а в белых шортиках из джерси, так плотно облегавших ее тело, что, казалось, никакие это не шортики, а просто она на секунду окунулась в сливки. Что же касается дополнявшей костюм безрукавки из такого же белого джерси, то мне чудилось, будто сквозь нее видны поры на ее коже.

– Еще не пора? – то и дело спрашивала Аралия. – Еще не пора?

– Семь минут до моего выхода, десять – до твоего. То есть я хотел сказать – до запуска твоего изображения.

– Да, порой даже я не могу отличить себя живую от изображения, хотя и то и другое – я.

– Смотри не запамятуй, детка. А то, чего доброго, выскочишь, расточая улыбки и воздушные поцелуи, когда твое изображение уже будет задействовано. Они и без того будут в отпаде, «Скорой помощи» придется только успевать. А кое-кто сразу отойдет в небытие.

– Не бойся, не выскочу. Ты мне все уши прожужжал, что я должна и чего не должна. Я буду сидеть здесь, а тем временем мое изображение появится перед публикой... Согласись, это звучит забавно.

– Забавно. Да, забавно. Почему-то я не чувствую особенно...

– Не волнуйся, после завершения «моего» выхода, я по-прежнему буду ждать тебя здесь.

– Хорошо. И еще одно. Если так случится, что я задержусь, а то и вовсе не вернусь, и ты услышишь визг полицейских сирен...

На меня опять навалилось смутное предчувствие, которое я тщетно пытался отогнать все это время. Должен признаться, что у меня было какое-то двоякое чувство по поводу задуманной операции. С одной стороны, я был почти убежден, что не произойдет ничего экстраординарного, тем более опасного, и никто не будет убит. Но в то же время я не мог избавиться от неотступно преследовавшей меня мысли, что если кто и будет убит, то км окажусь я. И что это произойдет именно в тот момент, когда я буду рыскать среди перечных и эвкалиптовых деревьев в поисках гипотетического посягателя на жизнь Аралии Филдс. Только одно из этих двух допущений могло оказаться верным, и я бы предпочел первый вариант.

Кроме того, последнее время меня не покидало ощущение, что я что-то забыл. Возможно, это забытое мною «нечто» и не оказывало какого-либо влияния на грядущие события, но присутствовало где-то у меня в подсознании и вызывало смутную тревогу. Хотя с одинаковой степенью вероятности можно было предположить, что забвение этого «нечто» способно привести к серьезным и даже катастрофическим последствиям.

– По-моему, они возбуждены, ты не находишь? – спросила Аралия.

– Аралия, – сказал я, прислушиваясь к нараставшей какофонии мужских голосов снаружи, – как ты думаешь, если парню прищемить «орехи» качелями, когда он еще и не начал качаться, что будет означать его вопль? Предвкушение?..

– Шелл, не говори «орехи». Это так грубо, вульгарно...

– О'кей! Яйца, если тебе так больше нравится. Какая, в конце концов, разница?

– Ну, ты как-никак мужчина, и для тебя это, конечно, не звучит сексуально.

– О Бог ты мой! Однако вернемся к нашему разговору. Итак, если я вдруг задержусь и не вернусь в этот волшебный чайный домик, ты должна выдержать как можно более долгую паузу между твоим... э... вторым пришествием и первым «голым» выходом. Не забудь только, что во второй раз ты должна быть полностью одетой, если... э... так можно назвать этот твой теперешний наряд.

– Шелл, ты мне это уже говорил, и не раз. Но я так и не пойму, почему ты придаешь этому такое значение. Я усекла, что все должны подумать, что я в домике переодеваюсь. Но почему я не могу сделать вид, что быстро переоделась, скажем за полминуты, и выйти к ним...

– Нет, нет и нет!

– ...пока они действительно готовы воспринять меня наилучшим образом.

– Да, в этом-то все и дело! Хотя поручиться на все сто я не могу. Слово «готовы» можно интерпретировать по-разному, в том числе и как оскорбительные, непристойные по отношению к девушке действия...

– Зачем тогда их распалять, чтобы потом ждать, пока они остынут. Железо надо ковать, пока оно горячо.

– Как я понимаю, ты имеешь в виду металлические молнии у них на брюках...

– Меня привело сюда только одно – желание развлечь всех этих людей, доставить им немного удовольствия... И потом, среди них будут устроители конкурса, спонсоры, члены жюри, кинорежиссеры, продюсеры, шоумены и Бог знает кто еще.

– Да, все ясно, Аралия. Большинство, конечно, будут развлекаться, но те, из разряда «Бог знает...», могут иметь оч-чень серьезные намерения... Так вот, ты выйдешь и продемонстрируешь, что желаешь продемонстрировать, на самом деле оставаясь здесь. Затем «оденешься» и... Ты когда-нибудь видела четыре сотни пьяных горилл, готовых к спариванию?

– Нет, конечно нет. А ты?

– Я – один из них, только менее волосатый. А... позволь объяснить тебе это иначе...

Как-то раз Аралия сказала, что я весьма поэтичен. Может быть, какой-нибудь яркий пример способен вразумить ее?

– Аралия, – начал я, – представь себе, что мы в джунглях. Непривычные, пугающие звуки доносятся из зарослей. Ты – Джейн, вышедшая на лужайку голая. Тебе и невдомек, что эти странные звуки вызваны твоим появлением. Поэтому, когда ты снова выходишь на лужайку, ты вдруг оказываешься лицом к лицу с четырьмястами ревущими Тарзанами. Да знаешь, что они с тобой...

– Пока что я вижу здесь только одного Тарзана, – улыбнулась Аралия. – Тебя.

– Ну хорошо, я уже признался, что являюсь одним из них... Черт! – Я в сердцах хлопнул себя по ляжкам. – Ну как мне объяснить, чтобы ты поняла наконец! Попробуем еще раз. О'кей?

– Давай, если хочешь. Кстати, сколько минут у нас в запасе?

– Аралия! Черт бы тебя побрал, Аралия! Нет, с тобой обязательно спятишь! Может, ты замолчишь наконец? – Я собрался с мыслями и тихим, ласковым голосом продолжал: – Предположим, что сразу же после появления безумно соблазнительной, в высшей степени желанной и сексапильной голой мисс «Обнаженная Калифорния»...

– О Шелл, ты снова ударился в лирику.

– Гр-р-р-р-р! Черт побери, сейчас мне не до лирики!

Я разжал пальцы, сжимавшие секундомер, так как не имел права их раздавить.

– Я не успокоюсь, пока не скажу тебе, что считаю необходимым. Не успокоюсь, так что ты уж лучше меня выслушай. Вспомни все, что я тебе говорил прежде, и постарайся мысленно представить себе четыреста диких животных в человеческом обличье, ополоумевших от похоти и алкоголя. Они вполне могут, хотя и не обязательно, попытаться... Словом, могут тебя изнасиловать.

– Изна... что ты имеешь в виду?

– А ты как думаешь?

– Означает ли это, что они могут со мной то же, что ты делал прошлой ночью, да?

Вот тут-то она меня и подловила.

* * *

– Да, – угрюмо ответил я. – Только четыреста раз подряд.

13.54. Я снова и снова прокручивал в памяти события сегодняшнего утра, стараясь понять, откуда возникло это нарастающее чувство тревоги. Нет, это не был какой-то панический страх, а лишь то и дело возникающее где-то внутри неприятное ощущение дурноты.

Закончив утром все необходимые приготовления здесь, на месте, и опробовав аппаратуру, я помчался обратно в «Спартанец» к живой, теплой, вполне осязаемой Аралии.

В «Спартанце» тоже не произошло ничего экстраординарного. Поговорили, перекусили, и я дал ей последние указания и напутствия. Затем мы отправились в моем «кадди» на «Даблесс Ранч», перекинулись парой фраз с несколькими загодя явившимися гостями и уединились в чайном домике.

Я нервничал. Может быть потому, что со мной не было моего верного друга – автоматического кольта 38-го калибра. И отчасти – от гнетущей неизвестности. Вроде бы все было просчитано, но мало ли что может произойти в течение шестидесяти секунд, которые стремительно приближались.

Снаружи нарастал гул голосов, сквозь который прорывались порой какие-то громкие возгласы, а то и отдельные слова. Склонив голову набок, я напряг слух, пытаясь понять, правильно ли я расслышал сказанную кем-то фразу, когда снова защебетала Аралия:

– Все-таки это поразительно, Шелл. Я хочу сказать, что, даже если в первый раз перед ними вместо меня появится мое изображение, никто не догадается об этом.

– Эй, Шелл!

Кто-то снаружи окликнул меня, не так чтобы громко, но достаточно для того, чтобы было слышно в чайном домике. Это был тот самый голос, который я только что слышал, но, кроме имени, ничего не разобрал.

– Мне страсть как хочется рассказать тебе, Шелл, что я испытываю всякий раз, выходя голой перед огромной мужской аудиторией. Я просто кожей чувствую, что они думают при этом, не стану кривить душой – мне это нравится. Их обожания и сексапил распаляют и меня. Я настолько возбуждаюсь, что, кажется...

– Вот так так, я пытаюсь настроить ее на серьезный лад, а она, видите ли, распаляется. Малышка, возьми себя в руки, сейчас не время и не место для...

– Эй, Шелл, Ше-е-е-е-л!

Такой знакомый голос. Да кто же это, черт побери?

К первому голосу присоединился второй:

– Шелл, приятель. Мы уже вызвали пожарную бригаду, чтобы погасить пламя в твоих штанах!

И вновь насмешливый речитатив первого:

– Я потратил целый час, чтобы приготовить тебе отличный подарок. А чем порадуешь меня ты?

– О, чтоб тебя... – простонал я. Наконец-то я узнал этот голос. Он принадлежал веселому разбитному парню по имени Роско, обладавшему своеобразным чувством юмора, который порой оказывался совершенно неуместным и даже грозил катастрофой, как сейчас. Пока что я не догадался, кто был его напарником, да это, в сущности, и не имело значения. Достаточно было знать, что их появление чревато большими неприятностями. – О, черт бы вас побрал! – снова простонал я. – Так вот откуда не покидавшая меня тревога? Теперь я в этом абсолютно уверен.

– Что случилось? – поинтересовалась Аралия, видя, как я весь напрягся и помрачнел.

– Мне следовало догадаться об этом раньше. Я думал, что трех минут будет достаточно, чтобы добраться до вершины холма. Однако не учел, что это возможно лишь при условии, что не возникнет каких-либо обстоятельств, способных помешать мне уложиться в указанные три минуты. По истечении этих трех минут ты могла бы спокойно выйти к своим обожателям.

– И только?

– Да. Но я упустил из виду одну вещь, а именно: все эти четыреста мужиков сгорают от любопытства – что это я делаю здесь с тобой столь долгое время. А мы действительно находимся здесь уже довольно долго. Момент же твоего выхода неумолимо приближается, и эти кретины уже, наверное, места себе не находят, предвкушая захватывающее зрелище.

– А... понимаю. Ты хочешь сказать, что, по их мнению, я должна бы как раз раздеваться сейчас, на тот случай, если... Ну конечно. Не буду же я тянуть до последней минуты. Итак, они думают, что как раз сейчас я раздеваюсь и готовлюсь к выходу.

– Да, они думают. Он думает, они думают, все думают. Один я не думаю.

– Боже мой! Кажется, я догадалась, – сказала Аралия, как мне показалось, взволнованно. Взволнованно, но без малейшей тени смущения. – Держу пари, что некоторые, а скорее всего большинство из них, думают, что как раз в этот момент ты меня тут трахаешь.

– Трахаю! Разве об этом надо сейчас думать! О Боже!

– Ну, Шелл, раз уж они все равно думают... Сколько у нас осталось времени?

Ее вопрос прозвучал для меня как выстрел стартера. Я взглянул сначала на свои часы, потом на секундомер.

– Минута пятьдесят пять. Мне нужно бежать через полторы минуты самое позднее.

– Но у тебя в запасе еще целых три минуты. – Она улыбнулась, явно меня провоцируя. – А, Шелл? Семь бед – один ответ.

– Бед? Ответ?

– Ты совсем как китаец.

– Что? Какой еще, к черту, китаец?

– Ну, ты же сам рассказывал мне о «Богатой Бабочке», как их там звали... Хути-Кути... и всем таком прочем.

– А, это... Господи, а я испугался. Ну, конечно, теперь я понял. Тогда: «О мой плекласный цветок. Это я – Хун Хау, твой самурай». Я правильно тебя понял?

– Саморай? Кто это?

– Самурай Хун Хау – непревзойденный мастер свистящего меча, не говоря уже о разящем, всепроникающем кинжале. Сейчас ты испытаешь мою мужскую силу, мой плекласный цветок, моя утленняя заля... Что мы делаем? Да что же это в самом деле?.. О, Аралия... – Но она продолжала работать молча, сосредоточенно. – Пусти, Аралия. Да что это, в конце концов, на тебя нашло? Ну, брось, Аралия. Мне и в голову не пришло, что ты всерьез... Для этого есть определенное время, но эт-т-о-о-о...

Потом я некоторое время стоял, раздумывая. Нет, не о том, что только что произошло. Я думал совсем о другом. В частности о том, что какую-то минуту назад я был в полном порядке, чего никак не мог сказать о моем теперешнем состоянии. Наверное, это очередной трюк чертова трехмерного кино. Такого не могло произойти в действительности. Сама идея чего-то подобного была абсурдна. Нет, это всего лишь некая комбинация точек и кривых линий на пластиковом кубике или что-то в этом роде. Невозможно вообразить, что я действительно нахожусь здесь, наедине со сгорающей от страсти мисс «Обнаженная Калифорния», в каком-то бутафорском чайном домике, в окружении сотен гигантских обезьян, а через минуту должен буду карабкаться на вершину холма в дикой надежде перехватить наемного убийцу, пытающегося расстрелять «картинку».

Однако блаженное чувственное наслаждение, подаренное Аралией, было очень даже реальным.

– Ну ладно, мне действительно пора.

– В самом деле?

– Да, секунд через тридцать. Но все будет кончено через минуту-другую.

– О, это было чудесно. Мы потом продолжим?

– Ты наконец успокоилась? Надеюсь, помнишь все, что должна сделать? Вот этот тумблер.

– О чем ты сейчас думаешь?

– Не все ли равно?

Я следил за стрелкой секундомера.

– Слушай, Аралия. Если в мое отсутствие кто-нибудь из этих собравшихся здесь идиотов надумает явиться сюда, я не смогу тебе помочь. Тебе придется выкручиваться самой.

– Не беспокойся, выкручусь.

– Ну что ж...

Тик-так, тик-так.

13.57.

Я перевел выключатель в положение «Вкл.», и это началось.

Глава 17

Один умный человек как-то написал, что порой и самые тщательно продуманные планы рассыпаются в прах от нелепой случайности.

Я тоже старался просчитать каждый свой шаг, но большая часть положений моего плана строилась на шатком «если». Если человек, замысливший убийство Аралии, все же воспользуется благоприятнейшей возможностью, когда она окажется одна на залитом солнцем лугу, и выстрелит из винтовки с оптическим прицелом, как я смогу воспрепятствовать ему и при этом остаться в живых?

Я припарковал свой «кадиллак» в сотне метров от декораций к «Богатой Бабочке», на единственной подъездной дороге к ранчо. Еще в двухстах метрах далее к северу от нее отходила проселочная дорога, петлявшая среди холмов. Мне предстояло проехать по ней полкилометра вперед до «моего» холма и под прикрытием густых зарослей деревьев взобраться на его вершину, что, по моим расчетам, должно было занять не более минуты. У меня оставалось около двух минут, чтобы отыскать и обезвредить невидимого противника до того, как внизу начнется «представление» Аралии. Я предусмотрительно оставил в машине мощный бинокль и не менее мощный автоматический кольт 45-го калибра, на всякий случай спрятав его в «бардачке».

Сейчас я концентрировался на своих дальнейших действиях. Главным образом на том, стоит ли мне прихватить заряженный пистолет в экскурсию на вершину холма. На всякий случай. Если мне придется кого-нибудь пристрелить, защищая чужую жизнь или свою собственную. Казалось бы, такой естественный риторический вопрос. Для любого другого, только не для меня.

Уязвимым местом в моем плане оставался довольно легкомысленный расчет на то, что я беспрепятственно сяду в машину и нырну на боковую проселочную дорогу максимум за полминуты. Я никак не предполагал, что меня что-то отвлечет или задержит. Я, как оказалось, проявил непростительное легкомыслие в серьезном деле, что стало ясно после того, как я поставил тумблер на «Вкл.» и вышел из чайного домика.

Я никак не предполагал, что будет приглашен джаз-банд.

Он состоял всего из пяти-шести джазменов – времени подсчитывать их у меня не было – с барабанами, трубами и какими-то медными трещотками и пищалками, может быть, неказистыми на вид и не отличавшимися мелодичностью, зато необычайно громкоголосыми, это уж точно.

– Та-та-та-а-а-а! Трам, дрям, дрям!

По-видимому, эта какофония должна была означать фанфары в честь возвращения триумфатора-спартанца, то бишь меня, с войны, главный трофей которой сейчас скрывался в чайном домике. В последовавших затем оглушительных звуках мне почудился звон мечей, воинственные возгласы и тупые удары боевых топоров о щиты. Я был буквально ошеломлен.

Я сделал несколько решительных шагов с видом человека, спешащего по неотложным делам. Но тут вновь грянуло: блям-м-м! Я застыл на месте. Теперь уже не сдвинулся бы с него, даже если бы кто-то пригрозил засунуть мне в брюки раскаленную кочергу.

Собравшаяся у «Великой Японской стены» кодла, включая «музыкантов» из джаз-банда, бурно приветствовала меня, свистя, улюлюкая и разве что только не колотя себя кулаками в грудь. Они явно преследовали цель ошеломить меня, и это им вполне удалось. Я застыл на месте, чем поверг их в еще большее веселье.

Когда прошел первый шок, я осознал, что стою, разинув рот, и тут же поспешил его закрыть.

Потешаясь надо мной, оркестр заиграл какую-то популярную песенку 30-х годов. Мне достаточно было услышать пару строчек, чтобы понять, что все это далеко не дружеский розыгрыш, поскольку первую строчку пел противный фальцет, а вторую дружно подхватывало все стадо.

Фальцет: «Поцелуй меня раз, поцелуй меня два и еще разок поцелуй».

Хор бабуинов: «Это было давно, давно-о-о-о...»

И так далее в том же роде.

Они балдели, а меня распирало от злости.

– Вы, горластые ублюдки! – рявкнул я, но мой голос потонул в реве поюще-смеющейся толпы.

Приосанившись, всем своим видом выражая презрение к ним, я продолжил путь и только тут заметил, что двое бабуинов просочились на эту сторону пруда и стоят возле микрофона. В одном из них я узнал шутника Роско, окликнувшего меня, когда я в чайном домике разминался с Аралией, вернее, она со мной. Как бы я хотел оказаться там сейчас. Вторым оказался Арт Джекобс, занимавшийся оптовой продажей и распространением книг в мягкой обложке и считавшийся моим приятелем по крайней мере до сегодняшнего дня. Меня обеспокоило их появление у микрофона и тот энтузиазм, с которым Роско дирижировал бабуиновым хором и оркестром, размахивая какой-то белой тряпицей, как флагом. Арт тем временем исступленно орал: «Да-а-а-в-но-о-о...»

Тем временем я поравнялся с ними, намереваясь гордо прошествовать мимо, однако паскудники с идиотскими улыбками вцепились в меня, и Джекобс принялся орать изо всех сил, требуя тишины. Это ему почти удалось, и он ернически заговорил в микрофон:

– А вот и наш герой, друзья! Да! Наконец-то он появился в лучах любовной славы. Лучший из лучших клоун года, которого все мы так ждали. В знак признания его многочисленных заслуг в деле изучения женской анатомии и трах-тарараханья, мы присуждаем сегодня лучшему из лучших, нашему великому и неповторимому гребарю Шеллу Скотту наш ежегодный «Приз олуха».

После этого Роско повернулся ко мне и, давясь от смеха, проговорил:

– Эго тебе! Поздравляю, и все прочее!

Я машинально взял протянутую мне вещь, пытаясь успеть ретироваться, пока не набежало еще с десяток бабуинов, жаждущих меня поздравить. Для меня так и осталось загадкой, произошло ли все это случайно или было подстроено Роско. Но в конечном счете не это было важно, а то, что «призом» оказался видавший виды бюстгальтер с фирменной маркой «Бетси Росс», который, зацепившись бретелькой за рукав, болтался сейчас у меня на руке, являя изумленному взору присутствующих не чашечки, а настоящие кастрюли. Естественно, падкая до острых ощущений публика визжала от восторга.

Противно хихикая, Арт Джекобс сказал:

– Скажи что-нибудь, Шелл, как подобает победителю.

– Это вы серьезно? – ответил я, еле сдерживаясь. – И чего же вы от меня ждете? Хорошо. И тогда вы сами отвяжетесь от меня, клоуны, и мне не придется марать о вас руки.

Они радостно закивали, и я сказал:

– Вы же знаете Сэмми Шапиро, распорядителя в этом психдоме, не так ли? – Он кивнул, все так же улыбаясь. – Тогда проследите за тем, чтобы он представил Аралию, мисс Филдс, точно в два часа, и ни минутой позже. Или представьте ее сами. Ровно в два ноль-ноль.

Довольно ухмыльнувшись, Роско пообещал мне в точности исполнить мою просьбу.

Чтобы покончить с затянувшейся «церемонией награждения», я почел за лучшее сказать: «Спасибо, ребята» и еще что-нибудь в том же духе. Поэтому наклонился к микрофону, изобразил улыбку и прочувствованным тоном сказал:

– Честно говоря, я никогда не думал, что стану счастливым обладателем подгузника для гиппопотама.

В этот момент я заметил, как что-то блеснуло на вершине холма, среди эвкалиптовых деревьев. У меня по спине пробежал холодок, словно лед сковал позвоночник, а на затылке зашевелились волосы. Но сколько я ни всматривался, ничего больше не заметил. Только этот мгновенный отблеск солнечного луча то ли от металлической, то ли от стеклянной поверхности какого-то предмета. Это не мог быть ни падающий камень, ни дрожащий на ветру лист. Определенно там кто-то был.

Теперь я уже весь покрылся мурашками, на лице выступил холодный пот и крупными каплями стекал на верхнюю губу.

Где-то в подсознании мелькнула мысль, что некто, притаившийся среди деревьев, возможно, целится в меня и вот-вот спустит курок, а вовсе не подкарауливает Аралию.

Я схватил микрофон и заговорил тусклым, невыразительным голосом, но балдеющая публика, кажется, не обратила внимания на мой голос.

– Не знаю, как вас благодарить, парни, а потому и не буду. Мне трудно судить о вкусах Роско и Арта, но они явно расходятся с моими, мне их шутка не понравилась. Все. Теперь мне нужно бежать.

И я побежал.

Побежал в прямом смысле, размахивая бюстгальтером, который трепетал на ветру, подобно ветровому конусу на взлетном поле аэродрома.

Довольная толпа заулюлюкала мне вслед с удвоенной силой, полагая, что я принял их игру. Последние пятьдесят метров моего спринтерского забега прошли под сенью перечных деревьев, так что я надеялся, что меня не видно с вершимы холма. Заскочив в «кадиллак», я поспешно вставил ключ зажигания, включил мотор и, вытащив из кармана секундомер, проверил, сколько потерял времени. Оказалось, почти две минуты. Слишком много, оставшегося могло не хватить. Я до отказа нажал педаль акселератора и рванул с места, сжигая покрышки.

Вырулив на однополосную шоссейку, я увидел метрах в четырехстах еще одну машину – голубой гоночный «ягуар», припаркованный на обочине. Пролетев этот отрезок за каких-то несколько секунд, я сбросил газ и остановился позади «ягуара». В нем никого не было. Я еще раз взглянул на секундомер и в отчаянии сунул его в карман: до выхода Аралии оставалось только сорок секунд. Времени на рекогносцировку уже не было.

Правильнее было бы сказать, что через сорок секунд из чайного домика выйдет псевдо-Аралия, а еще через минуту – и подлинная Аралия собственной персоной. Я не сомневался, что при своей эксцентричности она дольше просто не выдержит и, вылетев на авансцену, начнет самозабвенно гарцевать.

Схватив бинокль, я выскочил из «кадди» как ошпаренный и что было духу помчался к купе эвкалиптовых деревьев. Почти уже достиг их и только тут вспомнил, что в спешке забыл в «бардачке» припасенный на всякий случай кольт 45-го калибра. А может быть, это было продиктовано моим подсознанием. И я стал карабкаться наверх.

Метров через двадцать я остановился. Завеса из ветвей и листьев была довольно плотной, лишь редкие солнечные лучи проникали сквозь нее, расцвечивая землю золотистыми пятнами. Меня окружали лишь гладкие стволы эвкалиптов да бурые стволы изредка встречавшихся среди них перечных деревьев со свисающими до земли ветвями, густо усыпанными крошечными зелеными листочками. Да еще несколько густых кустарников и щедрые россыпи ярких полевых цветов.

И тут мой слух уловил какие-то звуки. Нет, не шелест, щелчок или тяжелую поступь, а голос, доносившийся снизу, усиленный мощными динамиками. Он был похож на голос Сэмми Шапиро. В этот момент он должен был заканчивать краткую речь, предваряющую выход Аралии, однако слов я не мог разобрать. Я устремился вперед, не забывая об осторожности, а потому стараясь одновременно глядеть в три, а то и во все четыре стороны. Склон холма становился все более крутым, а следовательно, и деревья редели, делая меня все более и более уязвимым.

Я внутренне напрягся, как всегда в минуты грозящей опасности, и ощутил знакомый холодок, начавший концентрироваться вокруг солнечного сплетения. Отсюда мне были хорошо видны и пестрая толпа, и декорации, и зеленая лужайка, и неподвижное зеркало бассейна, в котором закончили свои дни злополучные карпы.

Пройдя еще несколько метров, я остановился. Теперь ничто не мешало обзору разворачивавшегося в двухстах метрах от меня действия, но я пока не смотрел туда, а внимательно оглядывался по сторонам. Здесь росло несколько одиноких эвкалиптов и с полдюжины перечных деревьев, длинные тонкие ветки которых, густо покрытые листвой, казалось, волочатся по земле, и потому были похожи на кустарники. И ни малейшего намека на присутствие человека.

Между тем снизу от бассейна отчетливо доносился мужской голос, вещавший в микрофон. Я без труда узнал Сэмми Шапиро.

– ...моя следующая картина, – продолжал распинаться Сэмми, – выйдет на экраны в ноябре, как раз вовремя, чтобы успеть к очередному конкурсу на соискание «Оскара»...

«Бог мой, – в панике подумал я, – этот клоун так и будет живописать достоинства своих фильмов, а Аралия просто проплывет сквозь него, как тогда Линдстром проплыл через меня!»

С трудом сдерживая стон, я вновь вытащил секундомер из кармана. Почти 14.00, но не ровно. Оставалось семь секунд, что, конечно, было на девять с половиной минут меньше, чем требовалось. Управляемый компьютером лазерный луч Линдстрома сканировал рассчитанную на две минуты и пятьдесят три секунды пустоту на маленьком кубике, заполненном бездной голографической информации. Теперь оставалось лишь просчитать от семи до нуля, как это делается при старте космического корабля или перед испытанием бомбы, – и тогда начнется неотвратимый, необратимый процесс, а именно – появится из дверей чайного домика совершенно очаровательная голая Аралия.

Все пропало! Механизм запущен, и его уже не остановить, как и не заткнуть кляпом рот Сэмми.

Так я сокрушался про себя, но, к счастью, мои опасения не оправдались.

Сэмми закруглился как раз вовремя.

Я никак не ожидал этого и просто ума не приложу, как он мог столь точно рассчитать по времени свою речь. Впрочем, за ним прочно закрепилась репутация «точного» человека. И я воздал ему должное. Позже. Спустя семь секунд...

– О моем фильме я упомянул так, мимоходом, потому что...

Пять секунд...

– ...все мы собрались здесь...

Четыре...

– ...чтобы поприветствовать нашу очаровательную...

Две...

– ...живую мечту мужской половины Лос-Анджелеса...

Одна...

– ...непревзойденную Аралию Филдс. Ми-и-ис «Обнаженная Ка-ли-ф-о-о-о-рния»!

Пуск!

Глава 18

«Пуск» означал отсчет в уме последней секунды.

Почти одновременно, или полусекундой позже, четыреста пар глаз, а точнее, четыреста плюс одна, устремились на появившуюся из дверей чайного домика улыбающуюся Аралию, одетую, за исключением туфель на высоком каблуке, только в прохладный воздух и солнечный свет. Что тут началось! Всеобщий восторг, громкие возгласы, свист, улюлюканье, слившиеся в единый гимн мужской похоти или желания. Четыре сотни сластолюбцев разом вскочили на ноги, бешено аплодируя потными руками и подбирая слюни.

Я прильнул к окулярам бинокля, висевшего у меня на шее на кожаном ремешке. Я должен был увидеть все это вблизи.

Дело в том, что издали, с расстояния двухсот метров, открывшаяся мне панорама выглядела совершенно неправдоподобной. Кусты и камни японского садика казались игрушечными, Великая стена – хлипкой конструкцией из наспех сколоченных фанерных щитов. Публика, сосредоточившаяся вокруг бассейна, напоминала заводных кукол, умеющих размахивать руками, издавать возгласы и тому подобное, пока не кончится завод.

Иллюзия, иллюзия, все – сплошная иллюзия, за исключением...

Отсюда, с вершины холма, Аралия выглядела безупречной миниатюрной куколкой, которую нерадивая хозяйка забыла одеть. Она уверенно вышла из своего кукольного домика, гордо неся свои женские прелести, выглядевшие настолько реально... Хотя нет, позже я охарактеризовал это действо как самую великолепную и совершенную иллюзию из всех возможных.

Настраивая бинокль, я вдруг подумал: а что, если Аралия передумала, перевела тумблер в положение «Выкл.» и решила явиться публике собственной персоной? С нее может статься. Вполне вероятно, что она не устояла перед искушением самолично почувствовать, о чем в данный момент думают ее обожатели. Однако рассеять или подтвердить мои опасения могли только какие-то действия или реплики, которых не было в фонограмме фильма.

Я ужасно всполошился, но сумел взять себя в руки. Аралия, конечно, взбалмошная сумасбродка, достаточно легкомысленна и все такое прочее, но она не настолько глупа, чтобы рисковать своей жизнью. Нет, она не допустит подобного безрассудства, тем более что на эту затею мы потратили немало сил и времени.

Прежде чем снова поднести бинокль к глазам, я с удовлетворением отметил, как мисс «Обнаженная Калифорния» проплывает слева направо именно так, как ее запечатлел аппарат в лаборатории Линдстрома. Вот сейчас она дойдет до воображаемой отметки, повернется и шагнет к микрофону.

Сэмми, к моей великой радости, даже не попытался обнять бесплотную Аралию. Он обалдело уставился на нее, сжав микрофон обеими руками, и буквально пожирал глазами по мере ее приближения, а потом, изобразив нечто подобное тому, как дрожит мелкой дрожью чуть было не утонувшая в озере длинношерстная собака, зашагал вдоль бассейна туда, где сидели гости, то и дело поглядывая на Аралию через плечо. Однако, к счастью не только для него, но и для всех присутствующих, он не прикоснулся к ней и даже не попытался. Иначе получил бы такой шок, от которого вряд ли бы оправился.

Приближенный мощным биноклем образ Аралии возник совсем рядом. Я отчетливо увидел ее вспыхнувшее от удовольствия лицо, ее безупречную обнаженную фигуру. Но вот она остановилась, вскинула вверх правую руку и помахала ликующей толпе.

Теперь ей предстояло повторить этот жест левой рукой, что должно было окончательно развеять мои опасения. Точно. Вот она вскинула вверх вторую руку, нацелив на пребывавшую в полном отпаде толпу свои победоносные «бутончики», одно лицезрение которых могло уже считаться призом для любого мужчины. Она помахала обеими руками беснующейся публике и, расточая улыбки направо и налево, взяла в руки микрофон.

Иллюзия присутствия стала еще более убедительной, когда Аралия начала свою маленькую речь:

– Привет, джентльмены! Благодарю достопочтенную публику за столь горячий прием!

Когда мы втроем готовили эту приветственную речь, все сошлись на том, что первыми ее словами должны быть слова благодарности в адрес «достопочтенной публики», которая, по нашим расчетам, вряд ли встретит ее каменными лицами и гробовым молчанием. Мы запрограммировали небольшие паузы перед ее вступительными фразами, чтобы дать публике возможность выразить восторг и выплеснуть эмоции. Пока что это срабатывало отлично.

– У меня нет слов, чтобы выразить переполняющую меня радость от такого радушного приема. Конечно... я бы могла... но... – Небольшой наклон к микрофону и понижение голоса до интимно-сексуального шепота. А улыбка, призывная, дразнящая. – ...Но, думаю, лучше не надо...

Гром аплодисментов, ликующие возгласы. Все же какие мы молодцы, что предусмотрели эти паузы! Я опустил бинокль, решив еще раз осмотреть местность.

Я мысленно представил, что нахожусь внизу, там, где сейчас Аралия и откуда я заметил неожиданно блеснувшего на холме солнечного зайчика. Прикинул угол и решил, что он блеснул чуть правее. Я начал осторожно пробираться влево, не только тщательно озираясь по сторонам но и внимательно глядя под ноги, не упуская из виду ни единого сучка или гальки.

Снизу до меня доносились обрывки записанной речи Аралии:

– Я хочу вам сказать, что мне доставляет удовольствие видеть всех вас, то есть всех вас. О, право же... вас всех?

«Мальчикам» пришелся весьма по душе ее игривый тон. Они опять взвыли от восторга, а я, даже будучи сосредоточен на своем поиске, невольно подивился тому, насколько кокетливее и провоцирующе звучал сегодня ее вчерашний диалог. Несомненно, это потому, что сейчас каждому слогу Аралии внимали четыреста мужиков.

По моим подсчетам, Аралия уже использовала половину отведенного ей времени. Я пробирался вперед чуть ли не ползком, пригнувшись к земле, но вдруг застыл на месте с занесенной для очередного шага ногой. Потом осторожно опустил ее на землю и прислушался.

Нет, пока что я ничего не видел и ничего не слышал, во всяком случае, ничего необычного или интересного. Возможно, я зафиксировал какой-то звук на уровне подсознания... но как бы там ни было, что-то заставило меня замереть на месте, напряженно вслушиваясь в тревожную тишину.

– Не забудьте, мальчики, в следующее воскресенье я выступлю в финальном конкурсе «Мисс Обнаженная Америка», который проводится здесь, в нашей солнечной Калифорнии. Я надеюсь, что все вы придете поболеть за меня... и за сорок Девять других девушек.

Пока все шло нормально.

Аралия заканчивала свою речь, вернее, кончалась приготовленная нами запись. Вот-вот она повернется и направится в свой кукольный чайный домик, следуя точно по воображаемой отметке, только в обратном порядке. Таков был простейший способ съемки, к которому мы вынуждены были прибегнуть из-за недостатка времени.

Я уже не улавливал смысла ее слов, хотя знал их наизусть. Не думаю, чтобы те четыреста разгоряченных мужиков тоже понимали, что она говорит. Их шум перекрывал ее певуче-мелодичный голос. Они чувствовали, что Аралия заканчивает свою речь, после чего сразу уйдет, и не хотели ее отпускать. Но я их в этом не винил.

И тут буквально в каком-то метре впереди меня длинные, достигающие земли ветки перечного дерева колыхнулись. Я, как никогда отчетливо, увидел гроздья маленьких красных стручков, но заглянуть под плотный навес из веток не мог. Здесь, на склоне холма, ветки перечных деревьев были такими густыми, а листва и плоды столь обильными, что способны были укрыть даже лошадь. Поэтому уж человек-то – то есть злоумышленник – совершенно спокойно мог сейчас сидеть где-нибудь совсем рядом со мной под деревом. К тому же меня не покидало какое-то смутное беспокойство, отчего по спине пробегали мурашки и сжимались мышцы на затылке.

– ...при таком количестве необычайно прекрасных претенденток мой шанс одержать победу на конкурсе невелик, тем не менее...

Но мне уже было не до ее речей и не до воплей дикарей, пляшущих вокруг котла с миссионерской похлебкой. Я преодолел последний метр до дерева и раздвинул его шелковистые на ощупь ветви. Ствол как ствол, а под ним масса опавших цветов, стручков и сухих листьев.

Я начал быстро осматривать одно за другим деревья, росшие поблизости от меня, потому что если гипотетический злодей находился где-то здесь – а я опять начал в этом сомневаться, поскольку Аралия являла собой великолепную мишень уже целых шестьдесят секунд и можно было спокойно выстрелить в нее не один раз, – то сейчас он, несомненно, с увлечением смотрит на Аралию и ревущую от восторга толпу мужчин.

– Итак, дорогие, благодарю всех вас еще раз за внимание к моей персоне. Мне было очень весело тут с вами, правда. Не знаю даже, что еще сказать... или сделать для вас... разве что... словом, я посылаю вам всем воздушный поцелуй...

По последовавшему вслед за этим восторженному реву присутствующих нетрудно было догадаться, что сейчас Аралия подносит к губам руки и бросает свои поцелуи в толпу. Однако я этого не видел, поскольку мое внимание было занято другим, но живо представил себе, как она поворачивается на сто восемьдесят градусов и плавно удаляется – зрелище тоже, безусловно, впечатляющее!

Да, Аралия, должно быть, уже уходила, потому что опять грянуло это невыносимое даже на расстоянии, душераздирающее «бла-а-а...», которое джазмены, видимо, считали шедевром музыкального искусства. Вот в этот-то момент и прозвучал выстрел.

Мощно кашлянула винтовка где-то прямо передо мной. Совсем близко. Но не от дерева, к которому я направлялся, а откуда-то выше. Я рванулся туда по мягкому грунту, но никого не обнаружил и побежал дальше к гигантскому перечному дереву – самому могучему и пышному из всех, и именно из гущи его ветвей грянул второй выстрел.

Не замедляя бега, я быстро взглянул вниз, Аралия спокойно удалялась в направлении чайного домика. Потом взглянул еще раз для верности. Она продолжала все так же спокойно идти. Вот сейчас она повернет налево и вскоре окажется в чайном домике.

Я убедился, что с фильмом все в порядке и ринулся прямо к злополучному дереву, готовый, подобно бульдозеру, протаранить его густой зеленый навес и схватить злодея, пытавшегося убить Аралию...

Тут я вдруг задумался.

К чему эта безрассудная спешка и зубной скрежет? Да и дерево тут ни при чем. В конце концов, с Аралией все в порядке. Этот ублюдок стрелял не по ней, а по ее оптическому изображению, проделывая дырки всего лишь в лазерно-голографической картинке, воссозданной гением Эмбера.

Прежде чем я настиг его, он успел выстрелить еще пару раз все с тем же нулевым результатом.

Теперь даже для меня реальность начала переходить в ирреальность, поскольку даже мне, знающему секрет, трудно было свыкнуться с мыслью о невозможности пожать руку фантому, погладить его или же обнять, не говоря уже о том, чтобы попытаться его убить. Подобное было из области фантастики и легко могло «сдвинуть» кого угодно.

Именно эта мысль подготовила меня к встрече с парнем с винтовкой. Подготовила скорее меня, нежели его и, возможно, помогла мне лучше понять ход его мыслей в тот момент.

Я уже перешел на шаг и старался ступать как можно осторожнее, чтобы не спугнуть его, хотя теперь это не имело особого значения. Подойдя к дереву, я раздвинул ветки и увидел его лежащим на животе за шероховатым стволом в типичной позе для стрельбы из положения лежа: локти уперты в землю, пятки вместе, носки врозь. Лямка карабина на плече для лучшего упора. Глаз – у оптического прицела.

Когда я его обнаружил, он уже не целился. В крайнем изумлении он оторвался от окуляра и озадаченно посмотрел на карабин в его руках.

Я подошел к нему поближе, коснулся шершавого ствола дерева, готовый, если потребуется, разнести вдребезги его голову. Я старался не шуметь, не зная, есть ли у него тут сообщники, но и на цыпочках не крался, так что он наверняка слышал мои шаги или похрустывание ветвей у меня под ногами.

Казалось, он не заметил ничего странного в происходящем.

– Что за чертовщина? – спросил он. – Скажи, ты это видел?

Но он не взглянул в мою сторону, а обалдело таращился на винтовку. Мне показалось, что он разговаривает со своим карабином.

И я не ошибся, потому что в следующую минуту он тряхнул его левой рукой и требовательно проговорил:

– Ты, старая железяка, в это невозможно поверить!

Глава 19

Мной овладело какое-то странное чувство.

То я мчался со всей возможной скоростью по открытому, легко простреливаемому пространству, словно летел по воздуху; потом умерил бег, видя, что стрелок практически ничего не может сделать. Затем, по мере замедления шага, я постепенно перешел от состояния крайней агрессивности и желания разорвать убийцу на части к готовности отказаться от преследования.

Желание размозжить ему голову у меня, однако, не прошло, хотя гнев существенно поугас, и я подошел к нему почти спокойно.

Я опустился рядом с ним на одно колено и уже занес свой могучий кулак, но почему-то не обрушил его на седую, с редкими волосами голову печального, явно расстроенною и уже далеко не молодого человека – на мой взгляд, ему было под шестьдесят. Казалось, он вот-вот заплачет, во всяком случае, его вылинявшие глаза на синюшном лице подернулись влагой. И тем не менее я все-таки решил его стукнуть, но в этот момент он повернул ко мне головенку и с неподдельной горечью произнес:

– Знаешь, Том, по-моему, я вышел в тираж.

Это был не вопрос, а унылая констатация факта.

Трудно сказать заранее, как тот или иной человек станет реагировать на нештатную ситуацию. Скажем, как вы себя поведете, если в ветровое стекло мчащегося на приличной скорости автомобиля вдруг ударятся одновременно два здоровенных жука или на дорогу вдруг перед самым вашим носом выскочит лосиха? Какова самая естественная реакция в данном случае?

Так или иначе... я разжал кулак, тряхнул пальцами и, уперев руку в землю, опустился на бедро. Незадачливый стрелок тем временем медленно перекатился на бок и сел. При этом у него был такой вид, словно его бренное тело рвет на части свора собак.

Я посмотрел на него с состраданием.

– Вышел в тираж, говоришь?

– Да. Это уж точно. Больше я ни на что не гожусь. А ведь в этом деле мне не было равных, Том. Ха! Как горько это сознавать. Но, видно, всему приходит конец.

– Конец, говоришь?

– Да. Тридцать лет первый в списке. Если требовалось кого-нибудь убить, достаточно было обратиться к Одному Выстрелу. Да... теперь меня будут называть стариной Мелвином. А бывало, говорили: Один Выстрел бьет наверняка. Качество гарантировано. Никогда не мажет, никогда не мажет... ни-ког-да!

– Так ты что, промазал, что ли?

Он уронил голову на плечо, тупо глядя влажными глазами мне в ухо.

– Выходит, что так... Промазал... с одной стороны... Но в то же время и не промазал...

– Что ты хочешь этим сказать, Мелвин? Или Элвин? Элберт? Как там тебя зовут?

– Ты что, не знаешь меня, Том?

– Конечно знаю, старый охотник за черепами. Продолжай. Ты сказал, что промазал и в то же время попал. Как это понимать?

– Это необъяснимо, непостижимо! Смотри, вон она. Так и просится на мушку. Обзор великолепный, угол для стрельбы отличный. Н-да... Так вот, я всадил первую пулю точно в десятку, как всегда. Прямо между ее великолепными титьками. А они даже не шелохнулись! Представляешь? И она тоже стояла как ни в чем не бывало, как будто ровным счетом ничего не произошло. Стоит себе голая, и все! И по-прежнему живая!

– И это тебя удивило и расстроило?

– Не то слово. Я был убит, а не она. О Том, я упал мордой в грязь, а ты говоришь расстроило, удивило... Эх, Том, Том...

– Да, да... я тебя слушаю, слушаю...

– Том... я не мог понять, что произошло. Я настолько обалдел, что начисто утратил присущую мне живую реакцию. Хотя вру. Раньше мне вообще не нужно было реагировать. Старина Один Выстрел не зря получил свою кличку, потому что никогда не промахивался. Ни разу в жизни! За исключением вот этой красотки, которую не берут пули. В общем, она повернулась, прежде чем я пришел в себя. Я прицелился и... бац! Прямо ей в висок. И представляешь?

– Представляю. Она продолжала идти как ни в чем не бывало, целая и невредимая!

– Не знаю как, но ты правильно угадал. Я могу сказать в свое оправдание только одно – слава Богу, что в последние два дня я не злоупотреблял едой и питьем. Во всяком случае, она преспокойно уходила, а я смотрел на нее и повторял про себя: «Умри, стерва! Умри! Упади или хотя бы согнись, проклятая девка!» А она... все шла и шла. Потом я действовал уже чисто механически. Снова взял ее на мушку, думая, что мне, может, повезет, если я выстрелю в ее колышущуюся задницу, и выстрелил дважды, сначала в правую булку, потом„в левую. А после оставил эту затею.

– Неудивительно.

– Больше всего я страдаю оттого, что моя мама, наверное, перевернулась в гробу, упокой, Господь, ее душу. Я всегда постулат так, как она учила меня в детстве. Это благодаря ей я стал профессионалом экстра7 класса.

– Ну и чему же она тебя учила?

– Основным житейским мудростям. Если уж берешься за что-то стоящее, делай это хорошо и доводи до конца. Найди свободную жизненную нишу и займи ее. Добросовестно выполненная работа заслуживает соответствующего вознаграждения. Ежедневная практика – путь к совершенству. Уж моя-то мамочка хорошо знала жизнь. Недаром же она целых двадцать лет содержала публичный дом. – Он горестно вздохнул. – Все эти жизненные принципы, усвоенные мною вместе с ее молоком, никогда меня не подводили и помогли мне достигнуть совершенства в своем деле. Стал лучшим из лучших. Но теперь все пошло прахом... Они, мамины принципы, всегда помогали мне двигаться вперед, Том. Так было до сегодняшнего дня. Теперь же я лишился моральной опоры...

– Ну, а как насчет того, чтобы попытаться еще раз и еще, если не получилось сразу?

– Это бесполезно.

– Думаю, ты прав. Извини за глупый вопрос.

– Да уж не самый умный. – Он обреченно помотал головой. – Нет, теперь я конченый человек, Том.

– Скорее всего так оно и есть. Кстати, кто такой Том?

– Ну ты, однако, и шутник, парень. У тебя что, тоже крыша поехала, Том? Том – это, конечно же... О Боже!

* * *

Когда мы возвращались с Аралией в Голливуд, она прильнула ко мне, обхватив мою правую руку, и с чувством произнесла:

– Позволь, Шелл, еще раз поблагодарить тебя за все. За все, за все! И особенно за то, что ты познакомил меня с Гарри Фелдспейном.

– Ну, если быть до конца честным, я не больно-то старался разыскать его. Мне попросту было не до этого. Все вышло само собой. После твоей яркой речи и впечатляющей демонстрации Гарри сам разыскал меня и настоятельно просил, чтобы я устроил ему встречу с тобой... словом, чтобы я представил его тебе. Он даже грозился...

– Как мило с его стороны. Так он действительно заинтересовался мной?

– Думаю, что да, – криво усмехнулся я.

– Как ты думаешь, он даст мне роль в своей следующей картине?

– Я думаю, что в следующем его фильме ты получишь возможность сыграть все свои роли. Во всяком случае, он это обещал, а, насколько я знаю, он слов на ветер не бросает. Я чувствую, ты далеко пойдешь, Аралия, если только кто-нибудь не остановит тебя на этой благородной стезе.

– Я как раз хотела тебя об этом спросить, Шелл. Не кажется ли тебе странным, что так никто и не заметил, что в меня стреляли?

– Вообще-то нет, особенно теперь, когда я хорошенько все продумал. Вопли твоих поклонников были громко слышны и на вершине холма, где прятался снайпер. Это во-первых. И во-вторых, когда человек орет во всю силу своих легких, он ничего не слышит, кроме самого себя. Да и не видит тоже. Пули не оставляют следов в... пустоте. Хотя следы от них остались в «Великой Японской стене». Но кто будет с ними разбираться? Вот и выходит, что никто ничего не слышал, не видел, не почувствовал...

– А может быть, все-таки, Шелл...

– Аралия, не пори чепухи. У меня есть живой свидетель. К сожалению, он же подозреваемый.

– И кто же это?

– Я же сказал, подозреваемый.

– А, это тот тип, про которого ты мне рассказывал? Этот Один Выстрел?

– Да, именно он. Я не помню, как он себя назвал там, на холме.

– И что же с ним случилось? Куда он подевался?

– Никуда. Я связал его призовым бюстгальтером.

– Чем-чем? Ты связал ему руки... бюстгальтером?

– И ноги тоже. Сейчас он пребывает у меня в багажнике. Вот, дорогая, где он находится, совсем рядом с нами.

– В багажнике? Но ему же там, наверное, неудобно.

– Я так не думаю. Он, наверное, все еще не понял, где он и что с ним произошло.

Помолчав немного, Аралия спросила:

– А... понимаю. Ты побил его в отместку за меня?

– Нет.

– Нет?

– Ну, так, слегка, перед тем как связать, я таки стукнул его разок. Ты не поверишь, но после разговора с ним я начал испытывать к нему почти нежные чувства.

– И все-таки ты его стукнул?

– О Боже! Ну, стукнул разок...

– Но если тебе не хотелось его бить, зачем же ты все-таки стукнул его?

– Ну ладно, так и быть, скажу. Потому что он сдвинулся и психанул, почему-то решив, что я его предал.

– Не понимаю...

– Думаю, на фоне всего случившегося его окончательно доконало мое признание, что я вовсе не Том. – Я помолчал немного, а потом мысленно подвел черту под разговором, сказав: – Послушай, дорогая! Можно, я больше не буду ничего объяснять?

* * *

Мелвин Войстер Один Выстрел сидел напротив меня по другую сторону длинного стола в комнате для допросов ЛАОП. Лейтенант Билл Роулинс стоял в небрежной позе, прислонившись спиной к стене. На сей раз он любезно предоставил мне возможность вести допрос.

– Итак, давайте пройдемся еще разок с самого начала, – дружелюбно предложил я понуро уставившемуся в стол Войстеру.

Он поднял на меня блеклые глаза и выпустил воздух, слегка раздув свои пергаментные щеки, поросшие редкой седоватой щетиной.

– О'кей, Скотт. Но только в последний раз. Мне наплевать на то, что ты со мной сделаешь.

– Мы не собираемся ничего с тобой делать. Лейтенант уже трижды сказал тебе, что ты можешь вызвать своего адвоката.

– Э... давай побыстрее. Так что, опять с самого начала?

– Да, вернемся к ключевым моментам этой истории. Возможно, всплывут какие-либо новые детали.

Роулинс подал мне знак последовать за ним и направился к двери. Я приказал Войстеру сидеть тихо и вышел вслед за ним, плотно прикрыв за собой дверь.

– Если ты хочешь еще крутить его, то делай это быстрее, – сказал Роулинс. – У нас нет ни малейших оснований задерживать его дальше. Тебе знакома процедура. И потом, даже в той невероятнейшей истории, которую он нам рассказал, начисто отсутствует состав преступления. Его можно привлечь разве что за стрельбу на территории частного владения.

– Слушай, старик, я же тебе говорил...

– Я прекрасно помню все, что ты мне говорил, но этого недостаточно. Ты – лицо заинтересованное, и у тебя всего-навсего один психически неуравновешенный очевидец-свидетель. Я опросил нескольких участников этого барбекю, и все, как один, клялись, что не произошло ничего необычного. Лишь одному из них – только одному – показалось, будто что-то просвистело в воздухе раз-другой. Но и он не берется утверждать это. И как ты мне прикажешь доказывать, что имела место попытка покушения на твою знаменитость, с которой ты меня, кстати, так до сих пор и не познакомил, со стороны самого хладнокровного профессионального убийцы в стране?

Действительно, ситуация была довольно щекотливая. Для того чтобы обвинить человека в попытке предумышленного убийства другого человека, не хватало самой малости – потенциальной жертвы. Преступный замысел и попытка его осуществления не могут считаться преступлением. Получалось, и я был вынужден это признать, что Войстер фактически стрелял не в живого человека.

– Мне известно, – продолжал Роулинс, – что ты получил наводку о прибытии Одного Выстрела в наш штат. Тебе что, удалось заменить боевые патроны в его винтовке холостыми? Или испортить ее прицел?

– Нет, ничего подобного, Билл.

– Ну так какого черта ты тянешь эту волынку? Пытаешься что-то доказать, не имея ни единого реального факта, за который можно было бы уцепиться?

В его словах, конечно, был резон, но от этого мне было не легче. К тому же я не познакомил его с Аралией, как обещал. Правда, я не сказал, когда это сделаю, но его явно задело, что я, так или иначе, пусть косвенно, способствовал ее появлению, причем в голом виде, перед четырьмя сотнями других парней, а его как бы оставил с носом. Однако все еще было поправимо. У нас и прежде случались дружеские размолвки.

Естественно, я не хотел рассказывать ему о том, что в действительности произошло сегодня на ранчо. Не имел права. Начни я что-то пояснять, – еще вопрос, сумел бы я справиться с этой задачей или нет, – мне неизбежно пришлось бы упомянуть и о Гуннаре Линдстроме, иначе он ничего не понял бы. Я неизбежно засветил бы Линдстрома. И Нормана Эмбера. Словом, я нарушил бы данное Гуннару слово, чего за мной не водилось. И главное – рассекретил бы «Эффект Эмбера».

Поэтому я ограничился кратким:

– Я уже сказал тебе, Билл, что за всем этим кроется нечто очень серьезное, и ты узнаешь обо всем... в свое время. Просто сейчас я связан кое-какими обстоятельствами. Поэтому прошу: не дави на меня, приятель. Лучше помоги.

Роулинс пожал плечами.

– У меня уйма дел в отсутствие капитана. Загляни ко мне, когда закончишь с Войстером.

– О'кей.

Роулинс пошел по коридору, а я вернулся в комнату для допросов.

– Итак, еще разок, Войстер, – начал я, сев за стол. – Самую суть – и закончим на этом. Тебя наняли убить Аралию Филдс. По этому поводу тебе звонил в Нью-Джерси Элрой Верзен. Так?

– Так, так... Мне звонил Паровоз. Я повторяю тебе одно и то же уже девятый раз.

– Десятый! А будет нужно, и двадцать раз ответишь! – сурово проговорил я.

Он равнодушно пожал плечами, а я продолжал:

– Когда он тебе позвонил? И попытайся вспомнить поточнее.

– Во вторник вечером. Как я уже повторил девять, а теперь уже и десять раз, это было как раз после того, как я отведал свои спагетти с рыбной приправой. Значит, что-нибудь около восьми плюс-минус полчаса. Я не веду дневника, чтобы занести в него такое, например, знаменательное событие: «Сегодня, во столько-то часов, столько-то минут, мне позвонил Паровоз и предложил пришить некую красотку Аралию Филдс за...»

– Ты говоришь, что вылетел первым рейсом и прибыл в Международный лос-анджелесский аэропорт в пятницу утром.

– Угу. В аэропорте Лос-Анджелеса меня встретил Паровоз и вручил мне пять штук в качестве задатка. Вторую половину обещал заплатить после того, как работа будет сделана. А еще он сказал, чтобы я ему не звонил, когда укокошу эту девицу. Что он сам меня найдет. Я уже говорил тебе, где.

Я кивнул. В связи с этим возникла небольшая проблема. Один Выстрел снял комнату в мотеле по соседству, и, несомненно, туда ему уже звонили несколько раз – конечно, не Верзен – для проверки, но Войстера не было в номере и, естественно, на звонки никто не откликнулся. Моя же идея заключалась в том, чтобы подсоединиться к телефону Войстера и навешать им лапши на уши, когда они позвонят в следующий раз. Я надеялся, что Билл Роулинс поможет мне в этом.

– О'кей! С этим ясно. И тебе ни слова не сказали о том, почему они хотят убрать эту девушку и кто за это платит?

– Нет, будь я проклят! Я получил от Паровоза всю необходимую информацию: кого? где? когда? «Как» было оставлено на мое усмотрение. Этого было достаточно. Я не имею опасной привычки совать нос в чужие дела – тем и жив.

– По твоим словам, вчера вечером, где-то в десять тридцать, к тебе в мотель явился визитер, который сообщил, что твой... объект, Аралия, появится перед публикой сегодня в два часа дня на «Даблесс Ранч». Однако никогда прежде ты этого человека не видел.

– Угу. Этот парень представился мне приятелем Паровоза, а самого его, как он выразился, куда-то вызвали.

– Трудно поверить, что он не назвал тебе своего имени.

– Дело хозяйское, Скотт. Можешь верить, можешь не верить.

Он был прав. С какой стати ему утаивать имя своего ночного посетителя, когда он подробно описал нам его несколько раз? По этому описанию мы с Роулинсом без труда догадались, кто был этот ночной визитер.

– Я знаю, кто этот тип, – уверенно заявил я. – Эл Хоук по кличке Эл Молчок. Он удостоился этой клички неспроста, за ним прочно устоялась репутация человека, у которого рот всегда на крепком замке. Никому никогда не удавалось что-либо выудить из него. Молчит – и все. Это тебе ни о чем не говорит?

– Нет, я о нем никогда не слыхал. Прошлой ночью он принес мне остальные пять тысяч, что само по себе необычно. И объяснил, что кое-кому хотелось бы, чтобы я не торопился с отъездом. Конечно, первым делом я должен был разделаться с этой девицей Аралией. Но и после того, как с ней будет покончено, я должен был задержаться в городе на тот случай, если они до этого не уконтрят тебя. Я не привык отказываться от работенки стоимостью десять штук и не смылся бы от них с задатком. Это не в моих правилах, и они это прекрасно знают. Я не какая-нибудь дешевка.

– Итак, посетивший тебя Хоук – единственный, кто вел с тобой разговор о том, чтобы заодно покончить и со мной?

– Единственный. А больше и не нужно. Он да плюс десять штук – это уже толпа.

– Ладно, не скажешь ли, каким образом они намеревались устранить меня? Я тебе подскажу, а ты меня поправишь, если я ошибусь. Завтра я собирался съездить по делам в Грин-Меза-Ризорт – прекрасное курортное местечко. Небось часть из этих нехороших ребят должна была подкараулить меня и нашпиговать свинцом, в то время как остальные просто наблюдали бы за происходящим?

– Приблизительно так.

– Так как велика, говоришь, их свора? Сколько их всего?

– Точно не знаю, но не менее полудюжины, а может быть, и парочкой больше. Все примерно так и намечается, как ты только что сказал. К этому можно только добавить, что они ни за что не отпустят тебя живым...

– Уж это точно. В связи с этим напрашивается два вопроса. Во-первых, почему эти подонки думают, что меня так просто одурачить, и, во-вторых, откуда тебе известно все до мельчайших подробностей, как-то: где и с кем я намерен встречаться?

– Черт побери, Скотт, ты только что спрашивал меня об этом, и я рассказал...

– Ну, вот и расскажи еще разок. – Я налег грудью на стол, приблизив к нему лицо, которое, я думаю, отнюдь не выражало радости. – Сам понимаешь, поскольку я – тот самый человек, которого собираются убить, будь добр, скажи, что еще тебе известно по этому поводу.

– Да я вроде ничего не упустил. Ну хорошо... Я смекнул, где они тебя будут пасти, потому что в случае, если мне не позвонят после того, как я покончу с девицей, я должен буду встретиться с тем заказчиком, о котором говорил, в определенном месте. Там же должны быть и другие. Вся кодла.

– И помочь им пристрелить меня?

– Ну, они не сказали мне этого прямо, но предупредили, чтобы я захватил орудие моего ремесла, так что нетрудно догадаться...

– Лучше не крути со мной, Один Выстрел. Дальше Хоук назвал мое имя, но не показал моей фотографии и даже не описал меня, правильно?

– Да, он просто сказал, что надо тебя прикончить.

– Таким образом, он уверен, что тебе не известно, как я выгляжу?

Войстер кивнул.

– Вот тут я тебя не совсем понимаю. Эти парни должны ждать меня в засаде, пока я вот так просто не появлюсь и не подставлю себя под пули?

– Во-первых, как ты и сам прекрасно понимаешь, предполагается, что ты не должен знать о намерении этих парней отправиться туда заблаговременно. Во-вторых, они не хотят рисковать, поручая это дело одному или двоим, поскольку ты считаешься чертовски везучим. Насколько я понимаю, пару раз они уже пытались тебя пришить, но не сумели. И потом, ни для кого не секрет, что ты владеешь оружием почти так же хорошо, как я. Поэтому они не хотят, чтобы кто-то из них самих погиб, хотя бы и случайно.

– Ну, перестрелять всю эту проклятую братию я вряд ли смог бы, но нескольких уж точно бы отправил в преисподнюю, если бы Сэмсон не...

Я проглотил конец последней фразы, чуть было не сболтнув, что мой 38-й в настоящее время покоится в столе Сэмсона. Возможно, Войстеру и не представится случай поделиться с кем-либо этой информацией, но сообщать ему об этом в любом случае было бы неразумно.

– Сэмсон? – Внезапно изменился в лице Один Выстрел.

– Да, а что?

– Это не тот ли капитан Сэм, о котором упоминал здесь лейтенант?

– Возможно. А в чем дело?

– Кажется, я вспомнил одну существенную деталь.

– На это я и надеялся, заставляя тебя повторять одну и ту же байку. Ну, выкладывай.

– Ну... ко мне это не имеет отношения, поэтому я и забыл сказать тебе. Однако... Этот тип не очень-то распространялся. Упомянул только, что они изобразят все так, будто Сэмсон, капитан полиции... Он работает в Отделе по расследованию убийств?

– Да, вместе с лейтенантом Роулинсом.

– Тогда точно. Если я правильно усек, хотя я мог и ошибиться, они собирались обставить дело так, будто этот капитан хочет тебя видеть в Грин-Меза.

– Но как, черт возьми, они собирались это сделать?

Войстер сощурил глаза, придав лицу сосредоточенный вид. Потом сокрушенно помогал головой.

– Вообще-то я не особенно вслушивался в его брехню. Да и упомянул он об этом вскользь, между прочим. Вроде как кто-то из них собирался вызвать тебя туда по телефону.

– Они что, собирались найти кого-то, кто мог бы сымитировать голос Сэма и его манеру говорить? Но меня не так-то легко провести, для этого им понадобился бы профессиональный актер.

Один Выстрел задумчиво покачал головой.

– Да, он точно упоминал имя капитана. Тебе должны позвонить утром. Это все, что я знаю. Так что, Скотт, дождись утра и сам убедишься, как они это проделают. Или же можешь спросить об этом у них, когда они встретят тебя в Грин-Мезе.

– Я тебе сказал, не умничай, Один Выстрел.

Задав ему для проформы еще несколько вопросов, я закончил допрос. Меня не покидала мысль о том, что делать с ним дальше. До сих пор он не требовал ни адвоката, ни своего немедленного освобождения. Однако он может сделать это в любую минуту. И тогда он будет немедленно отпущен на свободу. Для меня и для полиции, естественно, тоже было крайне нежелательно, чтобы кто-нибудь из сообщников Одного Выстрела узнал о том, что с ним произошло и о чем он поведал мне и закону. Но стоит его отпустить, и через десять минут все это станет известно его сообщникам, и те непременно изменят свои планы.

Если вас замышляют убить и вам случайно удается узнать, где, когда и при каких обстоятельствах преступник намерен осуществить свой замысел, то у вас по крайней мере появляется шанс каким-то образом себя обезопасить. Глупо позволить противнику изменить план в последний момент, оставив тебя в полном неведении.

Придя к такому заключению, я сказал Войстеру:

– Не сочти это за предложение, поскольку я не вправе делать такие предложения, пусть это будет всего лишь вопрос частного порядка.

– Какой?

– Предположим, я попытаюсь помочь тебе выпрыгнуть отсюда в обмен на обещание, что ты вернешься в Джерси и отдашь себя в руки тамошней полиции на день-два.

– Джерси? Ты что, рехнулся? Не поеду я ни в какой Джерси!

– Я просто хотел помочь тебе с честью выбраться из этой ситуации. Может быть...

– Послушай, парень, о какой чести ты говоришь? Ты что, не понимаешь? Я не собираюсь выбираться отсюда и никуда не поеду. Слышишь, ни-ку-да!

Войстер немного помолчал, обиженно поджав губы. Клянусь, в этот момент у меня возникло чувство жалости к нему, он казался таким печальным, подавленным и потерянным.

Потом поднял на меня свои белесые, словно стеклянные глаза и спокойно сказал:

– Мне нет места в этом мире после сегодняшнего позора.

Глава 20

Перед тем как покинуть здание полицейского управления, я зашел в Отдел по расследованию убийств и вызвал Роулинса в коридор.

– Та же самая песня, – сообщил я ему. – Но Войстер вспомнил одну прелюбопытнейшую вещь. – И я поведал ему об упоминании Одним Выстрелом имени капитана Сэмсона, что явилось для Роулинса такой же загадкой, как и для меня.

– Кстати, – заметил я, – Один Выстрел пребывает в весьма расстроенных чувствах. Его профессиональной гордости нанесен сокрушительный удар. Говорит, что теперь с ним все кончено, и не хочет, чтобы его отпускали. Но ты же понимаешь, что его настроение может измениться в любой момент, и тогда...

– Да, это было бы очень некстати.

– Особенно для меня. Я был бы тебе очень обязан, Билли, если бы ты укрепил его во мнении, что камера предварительного заключения – сейчас для него самое безопасное место.

– Постараюсь сделать все возможное.

– Пожалуйста, дай мне знать, если все-таки будешь вынужден его отпустить.

– Обещаю.

– И еще одна маленькая услуга, Билл.

– Полагаю, друзья для того и существуют, чтобы оказывать друг другу маленькие услуги.

Такая его сговорчивость несколько насторожила меня.

– Ты прав, старина. Кто с этим может поспорить? Понимаешь, как выяснилось, Войстеру должен позвонить в мотель один из его нанимателей, и он будет крайне удивлен, если никто не ответит. Ты оказал бы мне неоценимую услугу, если бы один из твоих толковых ребят подежурил в его комнате. Когда позвонят, он должен будет прикинуться Войстером и сказать, что, мол, эта здоровая белобрысая горилла с лохматыми бровями чуть не сцапала его, однако, получив серьезную травму головы, ему все же удалось смыться, и посему он немедленно отправляется куда-нибудь подальше. Это должно послужить убедительным объяснением его отсутствия на условленном месте... Усек, к чему я клоню?

– Естественно. Так, говоришь, будешь мне весьма обязан?

– Разумеется, Билл. По крайней мере это очень бы помогло.

– И кому же конкретно?

– Ну... всем. Мне в первую очередь.

– Заметано и... уже все в порядке.

– Молоток, Билл. А что «уже» в порядке?

– Я хочу сказать, что все уже сделано. Мой человек сейчас находится в номере Войстера. Остается только сообщить ему описание твоей внешности. Я как-то не подумал об этом. Итак, здоровенная горилла, отвратительная на вид, наглая, нахальная, эгоистичная, жадная, легко узнаваемая по белобрысому ежику и торчащим во все стороны бровям. Можно еще добавить, что преследователь Войстера отличается экстравагантным вкусом, холодной расчетливостью – словом, он из тех, кто знает, что услуги...

– Стоп, Билл. Намек понял. Я обязательно познакомлю тебя с этой очаровательной девушкой, и ведь ты не сомневаешься в этом, правда?

– Ну, разумеется, приятель. Я хочу сказать, что ты вовсе не трепач и никогда не был им. И очень порядочный человек. И когда я делаю для тебя все, что в моих силах, готов чуть ли не всю лос-анджелесскую полицию отдать в твое распоряжение...

– Конечно. Спасибо. Может быть, завтра, Билл. Пойми, у меня уйма неотложных дел...

– Видишь ли, мне действительно нужно поговорить с ней. Я имею в виду – официально, раз уж ты впутал меня в это дело. Помни, я просто обязан это сделать. Думаю, она будет нести такую же невразумительную чушь, как я только что выслушал от тебя, или вообще ничего не скажет, но...

– Скажет. Уверяю тебя. Мы все непременно тебе расскажем, как только это станет возможным...

– Объясни ей, кроме всего прочего, или хотя бы упомяни вскользь, что я – весьма завидный холостяк, что все считают меня необычайно привлекательным, а кое-кто – даже и совершенно великолепным, а также и то, что, поскольку я официально возглавляю расследование этого дела, мне необходимо допросить ее, и к тому же с «пристрастием».

– Послушай, Билл, все это, конечно, так. Только, если хочешь чего-то добиться, избегай в разговоре с ней словечек типа «допрос», особенно в сочетании с «пристрастием». А то она может очень смутиться и принять твою болтовню за чистую монету.

– Где она сейчас?

– Она? О ком ты спрашиваешь? Черт побери, я даже не стану делать вид, будто не знаю, о ком речь. Аралия в «Спартанце», конечно, где же ей еще быть? Она там живет, да будет тебе известно.

– Но только не у себя в номере. Ее телефон не отвечает. Может быть, она уже хладный труп?

– Н-не думаю.

– Аралия? Привет! Это я – Шелл. – Я звонил в свой номер из офиса Сэмсона.

Роулинс улыбался, глядя на меня.

– Аралия, не могла бы ты оказать мне услугу. Я тут совершенно закрутился, прося то об одной, то о другой услуге и... конечно же, все горят желанием познакомиться с тобой, используя для этого мою с ними дружбу... – Я многозначительно взглянул на Билла.

– Так вот, Аралия, есть тут у меня один друг, лейтенант полиции. Он посадил меня под арест и говорит, что не отпустит, пока я не представлю его тебе. Шучу, конечно. Каков собой? До меня ему, естественно, далеко, но, в общем, очень даже недурен... Аралия, ну почему ты сразу хватаешься за любое предложение? Не части, давай по порядку. Его зовут Билл Роулинс. Я как-то по неосторожности ляпнул, что ему нужно обязательно с тобой познакомиться, поскольку у вас так мало общего, что ваше общение совсем не будет похоже на обычные развлечения... Аралия. Ну наберись же терпения... Конечно, он здесь, рядом со мной. Передаю.

Я передач трубку Биллу. Не буду сообщать содержание их беседы, тем более что слышал только урчание Билла и мог лишь догадываться, что отвечала ему Аралия.

* * *

– Ну, – спросил я Аралию, едва переступив порог моего номера. – Как тебе этот голубчик? Наверное, выглядел полным дураком?

– Кто?

– Лейтенант Роулинс. Я имею в виду этот проклятый разговор по телефону.

– А, ты имеешь в виду Билла?

– Уже... Билла?

– Он такой душка. Ты не собираешься сказать мне «здрасьте»?

– Здрасьте.

– Тебе приготовить что-нибудь выпить, Шелл?

– Можешь не трудиться.

– О Шелл, не будь таким ревнивым.

– Ревнивым? Я – ревнивый?

– В конце концов, я живу у тебя, не так ли?

– Да? Вообще-то... Пятница, суббота, воскресенье... А ведь ты права.

– Тогда я приготовлю тебе, дорогой, что-нибудь выпить. И себе тоже. Потом мы сядем рядышком и поговорим о прошедшем дне... и предстоящей ночи.

Несомненно, у этой киски был подход.

* * *

Было восемь часов вечера, и я прокручивал в уме дикую идею или скорее еще одну дикую идею. Последние полчаса я размышлял о Войстере Один Выстрел, о его туманных высказываниях по поводу замышляемого завтра моего убийства, об упоминании имени Сэма в этой связи, о некоторых деталях насыщенного событиями уходящего дня.

Мне было хорошо знакомо место, куда, как думали бандиты, я немедленно отправлюсь по вызову лже-Сэма. Курортное местечко Грин-Меза-Ризорт, всего в километрах тридцати от города, представляло собой райский уголок для отдыха и развлечений. В последние два года мне удавалось вырваться туда летом на несколько дней.

Вокруг главного корпуса Грин-Мезы с гостевыми номерами, баром, рестораном располагались пятьдесят небольших и с полдюжины шикарных коттеджей. Кроме того, здесь имелись: общий бассейн с прозрачной голубой водой и большая крытая веранда с площадкой для танцев и банкетным залом. Курорт располагался на значительной высоте, поэтому наряду с дубом и тополем здесь прекрасно росли сосны, ели и другие хвойные деревья. Через середину курортной зоны, разделяя ее надвое, протекал ручей с прохладной, кристально чистой водой. Я недурно проводил здесь время, наслаждаясь отменными стейками с горошком и веселыми посиделками у костра.

На этой открытой поляне, где ребята из обслуги Грин-Мезы, включая сержантов, барменов, шоферов – словом, всех работающих здесь, разводили огромный костер, вокруг которого собирались все отдыхающие и весело распевали хором «Дом на горе» и другие тут же рождавшиеся песни, завтра собираются прошить меня пулями десять или двенадцать раз.

Как раз на том самом месте, где я самозабвенно горланил «Домик на горе». Фу! Как это все-таки грустно. Тем не менее я должен признать, что это было самое удобное место для моего заклания, если бы только им удалось выманить меня на эту поляну. Она была не более двадцати метров в диаметре и утыкана пнями, оставшимися от росших здесь когда-то деревьев, теперь на них сидели отдыхающие. Поляна была со всех сторон окружена глухим заслоном из деревьев и кустарника, сквозь который не смогли бы пробраться даже медведи, если бы они водились в этих местах.

Я живо представил себе, как стою один посреди поляны, а полдюжины вооруженных бандитов скрываются в чаше деревьев в каких-нибудь двадцати метрах от меня. А потом – бах, бах! – один выстрел, два, три...

В общем, последние полчаса я провел в этих отнюдь не радужных раздумьях. В голове у меня, возникая и исчезая, роились самые разнообразные мысли, реальные и фантазии вперемешку с видениями мертвого Нормана Эмбера и Аралии, живой и воображаемой, телесной и бестелесной... Пока все эти видения медленно, подобно течению маленькой Грин-Мезы, проплывали перед моим мысленным взором, у меня возникло предчувствие, что я и в самом деле могу туда отправиться. Да, вполне возможно, что я отправлюсь в Грин-Меза-Ризорт, но окончательное решение все же приму завтра, после утреннего звонка.

Однако уже и теперь было ясно, что если я в конце концов все же решусь отправиться в Грин-Мезу, мне нужно четко представлять, что меня там ожидает, и соответствующим образом подготовиться.

Во-первых, в этом году на курорте будет мало отдыхающих, по крайней мере в сентябре. Дело в том, что всего месяц назад, в августе, в Грин-Мезе случился пожар, в результате которого не только полностью выгорел главный корпус, стоимость которого оценивается в миллион долларов, но и часть коттеджей. Поэтому курорт начнет нормально функционировать только в будущем сезоне.

Однако безлюдный, почти полностью выгоревший курортный комплекс на фоне редкостной красоты природы при отсутствии каких-либо населенных пунктов поблизости, если не считать нескольких коттеджей, разбросанных на почтительном расстоянии один от другого и принадлежащих частным лицам, представлял собой идеальное место, где можно надежно «исчезнуть» или «помочь» кому следует исчезнуть без следа. Или даже для осуществления забрезжившего у меня в уме плана...

Другой мыслью, которая то и дело возвращалась ко мне, была мысль о том, что один из этих немногих коттеджей принадлежал Филу Сэмсону. Именно там, а не на курорте Грин-Меза он проводил сейчас с женой Мирой свой идиллический двухнедельный отпуск. Домик Сэмсона находился в семи-восьми километрах от курорта, чуть выше в горах, на берегу того самого ручья, который, спустившись в долину, продолжал свой путь по территории курорта Грин-Меза.

Соединив воедино всю эту отрывочную информацию и приплюсовав к ней упоминание имени Сэма, которого хотели использовать в качестве приманки, я буквально потерял покой. Поэтому, когда из кухни появилась Аралия, я со вздохом встал ей навстречу.

Она, как обычно, с аппетитом жевала яблоко.

– Спасибо, что ты наконец-то набил холодильник провизией, Шелл. Я никогда в жизни не видела таких толстых бифштексов.

– Да, мне пришла в голову шальная мысль: а не зажарить ли нам на углях парочку этих красавцев на ужин. Но... к сожалению, мне еще нужно отлучиться, а вернусь я, возможно, очень поздно.

– Что? Куда это тебе потребовалось мчаться на ночь глядя?

– В «Линдстром Лэбереториз», чтобы кое-что обсудить с Гуннаром.

Некоторое время Аралия молча глядела на меня, а потом с укоризной спросила:

– Шелл, ты опять задумал какую-то глупость?

Я удержался от резких слов и ответил честно и откровенно:

– Да, Аралия. Я затеял новую авантюру.

Глава 21

Мне позвонили в понедельник ровно в десять утра. Я вернулся в «Спартанец» всего пару часов назад и сейчас подремывал на диване.

Когда наконец раздался звонок, я вскочил как встрепанный, автоматически протянув руку к стоявшему на столике рядом телефонному аппарату, но сдержал себя – пусть вызвонится. Сам же тем временем тряхнул головой, поморгал, пошлепал губами, высунул и спрятал язык и лишь окончательно проснувшись, снял трубку.

– Слушаю?

– Шелл? Это я, Сэм. Как ты смотришь на то, чтобы подъехать ко мне, в мою загородную берлогу. Никак не мог дозвониться тебе в офис, вот и решил, что ты, должно быть, валяешь дурака дома.

– К тебе в берлогу? Ты имеешь в виду свой домик в горах, Сэм?

Я никак не ожидал подобного приглашения, от кого бы оно ни исходило. Это рушило все мои планы.

Мы с Гуннаром провозились на той поляне в Грин-Мезе до полседьмого утра. По моим расчетам, мне должны были позвонить между десятью и одиннадцатью, так что развязка должна наступить приблизительно в одиннадцать тридцать. Мы с Гуннаром кончили наши ночные бдения, настроив аппаратуру на автоматическое включение как раз на это время. Если бы мне позвонили раньше, я бы просто потянул время.

Но я-то планировал свое финальное выступление именно на опушке Грин-Мезы, и все бы пошло насмарку, если бы мне пришлось ехать куда-то в другое место.

Более того, звонил именно Фил Сэмсон, а не какой-то другой человек, умело копирующий Сэма. Я готов был поклясться головой, что это – он, и вполне мог ее сегодня лишиться.

– О да, конечно, Сэм, дружище! Только, может быть, встретимся где-нибудь поближе, а не у тебя на верхотуре?

– Хорошо, Шелл... Видишь ли, мне срочно нужна здесь твоя помощь... Все это весьма серьезно, но мне не хотелось бы, чтобы Миранда что-нибудь узнала об этом.

У меня по спине пробежал холодок, а руки покрылись гусиной кожей. Жену Сэма действительно звали Миранда, но всегда, насколько я помню, он называл ее только Мира. Всегда только Мира!

Я чуть было так ему и не ляпнул, но вовремя смекнул, что это, должно быть, какое-то предупреждение.

– Ради Бога, Сэм, дай мне продрать глаза. Я спал... после бурной ночи... – Я нарочито громко зевнул в трубку. – Ну хорошо, согласен. Только не у тебя. Называй место. Но что произошло? Почему такая срочность? Насколько я помню, ты в отпуске.

– Да, в отпуске, но тут кое-что произошло. Объясню при встрече. О'кей?

– О'кей. Откуда ты звонишь? Из своего домика?

– Ты же знаешь, что у меня нет там телефона, Шелл.

– Ах да! Совсем забыл.

– Я на заправке, звоню с платного телефона. Так ты знаешь, где находится Грин-Меза?

Да! Вот оно! Так и есть.

– Конечно. Я там недурно проводил время.

Он сказал, где будет меня ждать. Точно в выбранном мной месте, а именно – на поляне, где обычно разводили костер.

Однако из того, что он говорил, меня занимала только предназначенная для меня информация. Я догадался, что кто-то прослушивает наш разговор, по крайней мере в Грин-Мезе. Я хорошо знал Сэма. Порой в безвыходной ситуации, когда исчерпаны все прочие средства, Сэм был способен пойти на крайнюю меру и заманить меня в западню, но при одном непременном условии – твердой уверенности, что я вычислю эти обстоятельства и пойму, что это подставка.

Сэм своим звонком предупреждал меня и надеялся, что я сам пойму что к чему. Я же в свою очередь опасался, как бы он не переусердствовал, не зная, что я уже предупрежден Войстером. Если я не дам знать, что понял его намек, он может пойти дальше и наломать дров.

Поэтому, как только он назвал место нашей встречи, я поспешно сказал:

– Отлично, Сэм, я понял. Так-то ты отдыхаешь? Ну, ты обо всем расскажешь мне при встрече, но все-таки что заставило тебя расстаться с любимым гамаком? Не иначе как долг полицейского?

После секундного колебания Сэм сказал:

– Ты правильно угадал, старик. Именно поэтому ты нам и нужен. Я часто цеплялся к тебе по поводу твоих методов работы, но вынужден признать, что порой они оказываются единственно правильными. Но я – полицейский и должен строго следовать букве закона...

– Согласен, Сэм. Закон есть закон. Но сколько раз я пытался убедить тебя в том, что к закону надо подходить творчески, с известной долей воображения. Ну уж раз тебе понадобилась моя помощь, я прибуду вооруженным до зубов. По крайней мере со своим кольтом, который, как ты знаешь, еще ни разу меня не подводил.

Я услышал, как он облегченно вздохнул.

– Валяй, хотя в данном случае он вряд ли тебе понадобится. Я знаю, что ты без него даже в сортир не ходишь. Итак, до встречи. Кстати, как думаешь, во сколько ты будешь здесь?

– Надеюсь, это не горит? Мне тут еще нужно кое-что сделать, например натянуть портки. Давай подумаем... одиннадцать тридцать тебя устроит?

– Вполне. В любое время.

– Э... в любое время мне не подходит. Ты же знаешь – я человек занятой и не собираюсь околачиваться на этой поляне, ожидая, пока ты выловишь всю форель из ручья. Буду ровно в одиннадцать тридцать. Договорились?

– Договорились, – спокойно заключил Сэм.

– До встречи, Сэм. Передай привет Миранде.

– Я... об... – поперхнулся Сэм. – Обязательно передам.

Я повесил трубку, но тут же снова снял ее и, позвонив в ЛАОП, попросил срочно к телефону лейтенанта Роулинса. Когда он взял трубку, я жестко сказал:

– Это – Шелл, Билл. Я дома. Срочно подгребай ко мне, лучше один. Все объясню на месте. Времени у нас в обрез. Жду.

Снова положив трубку, я принялся ждать Роулинса. И одиннадцати тридцати.

* * *

Они начали появляться ровно в одиннадцать.

К тому времени я уже двадцать минут сидел на дереве, в чертовски неудобной позе, забравшись в интересах безопасности в расщелину между шершавым стволом и огромной шишковатой веткой. Бешеная гонка от «Спартанца» до Грин-Мезы заняла времени меньше, чем я рассчитывал. Еще десять минут ушло на преодоление восьмисот метров от полусгоревшего основного здания курортного комплекса, где я припарковался, до поляны. Сейчас, с высоты семи метров, поляна была видна как на ладони, но что происходило в густых зарослях вокруг нее, сказать трудно.

Но вот из зарослей вышли шестеро, нет, семеро парней. Шедший на некотором расстоянии от основной группы человек был изысканно одет и причесан, словно только что побывал в мужском салоне красоты. В нем я безошибочно узнал Винсента Рагена. Я предвидел, что в момент расправы надо мной он скорее всего будет находиться где-нибудь поблизости, но не захочет так или иначе участвовать в готовящемся преступлении. Впрочем, почему бы и нет. Сейчас его появление здесь вместе с отпетыми преступниками показалось мне вполне логичным. Несомненно, именно он придумал и тщательнейшим образом спланировал предстоящую операцию. И вполне объяснимо его желание присутствовать при ее осуществлении.

Уверенные в своем превосходстве, они перли в открытую парами по той самой тропинке, по которой я, бывало, прогуливался в обществе одной-двух симпатичных девиц.

Первый в этой шеренге справа от меня был Эл Хоук: здоровенный детина под метр девяносто пять ростом и весом не менее ста двадцати килограммов, он волочил ноги по ковру из опавших листьев и сосновых иголок. В затылок ему пристроился Верджил Ковик, бывший футболист-профи, которого я видел лишь на фотографии, но о котором много слышал как о безжалостном зубодробителе, не способном контролировать свой бешеный темперамент.

В паре с ним вышагивал пухленький, с брюшком и кроткий с виду Джеймс М. Коллет. Это у него в квартире я пристрелил взбесившегося Элроя Верзена. В третьей паре справа был невысокий, не более метра шестидесяти, тощий человек с воробьиной физиономией, с очками в металлической оправе на носу. Его фото тоже имелось в полицейских анналах, я видел его четыре дня назад – Чарльз Э.Эллисон. Великолепный гравер и непревзойденный мастер по изготовлению всякого рода фальшивок.

Остальных двоих я не знал. Но мне еще предстояло с ними познакомиться в самое ближайшее время. Один из них был среднего роста, коренастый, с пышными черными усами, компенсировавшими полное отсутствие растительности на яйцеобразной голове. Второму было лет тридцать. Высокий, женоподобный, с длинными, по плечи, волосами и густой каштановой бородой, скрывавшей половину лица.

Великолепная семерка с Рагеном в арьергарде.

Они сгрудились на опушке в каких-то нескольких метрах от дерева, на котором гнездился я, и Раген начал что-то им объяснять, чего я не мог расслышать. Очевидно, он давал им последние наставления, где кому засесть, кому что делать. А вернее: кому стрелять в меня первым. Возможно, он расставлял их таким образом, чтобы они не перестреляли друг друга. Во всяком случае, я предвидел грандиозную пальбу и поэтому слегка нервничал.

Я проследил за тем, как они заняли свои места.

Двое – длинноволосый парень и лысый – засели прямо напротив меня в густом кустарнике. Раген спрятался за ними. Коллет встал за дерево справа от меня, но на почтительном расстоянии от тропинки, идущей от главного корпуса Грин-Мезы.

Остальные трое укрылись за деревьями слева от меня и застыли в напряженных позах, уставившись на тропинку, ведущую от жилых, а сейчас нежилых помещений к опушке. Они ждали, что я появлюсь именно оттуда.

На первой ударной позиции находился Эл Хоук, справа от него в кустах засел очкарик с воробьиной физиономией, а слева – мордоворот Верджил Ковик.

После того как гангстеры заняли свои позиции, воцарилась мертвая тишина, лишь изредка нарушаемая голосами птиц да легким шорохом сухой листвы – видно, рядом пробежала белка или какой-нибудь другой маленький зверек. Наступила пора томительного ожидания: они с нетерпением ждали моего появления, а я – когда наступит одиннадцать тридцать.

До одиннадцати тридцати оставалось несколько секунд и, как накануне на «Даблесс Ранч», я начал обратный отсчет: пять, четыре, три, два, один, ноль!

Но... ничего не произошло.

Правда, на этот раз у меня при себе не было секундомера, и я мог ошибиться на пару секунд...

И не успел я об этом подумать, как представление началось. Ну, может быть, не само представление, и даже не первый акт. Но уж пролог-то – точно.

На опушку, необычайно быстро преодолев расстояние метра в два, вышел, а точнее – совершенно неожиданно там появился сонный, лениво почесывающийся, буквально напрашивающийся на пулю... Шелл Скотт.

Глава 22

Точно, это был он.

Не было никакого сомнения! Рослый и крупный парень с бронзовым загаром, оттеняющим платину кустистых бровей и торчащего ежика на голове, одетый под стать художнику-авангардисту, не то чтобы красивый, но явно «с изюминкой». Я бы не спутал его ни с кем.

Как я рад был видеть этого здоровенного ублюдка, бывшего морского пехотинца!

За те несколько секунд, составивших разницу между полагаемым мною и точным временем, я, наверное, состарился. Меня раздирали сомнения. Я даже начал думать, уж не помрачился ли я умом, решившись на подобную авантюру, явно с трагическим концом. В эти несколько бесконечно долгих секунд у меня ни разу не возник вопрос – что же произойдет со мной, поскольку это и так было ясно: меня просто убьют.

Но, увидев во всей красе Шелла Скотта посреди поляны, осматривающегося по сторонам с самым беспечным видом и внутренне явно спокойного, что проявлялось в его задумчивом почесывании ягодицы, я начал верить в то, что в конечном итоге все может еще закончиться благополучно. И я быстро сбросил внезапно обрушившийся на меня груз лет. Что было весьма кстати, так как вскоре мне предстояло спуститься с дерева на землю, что старику не так-то легко сделать.

Ведь появлению Шелла обрадовался не только я.

Эл Хоук – я заранее знал, что именно ему будет предоставлена привилегия выстрелить первым, – вразвалочку вышел из своего укрытия, держа тяжелый автоматический пистолет в правой руке и не обращая никакого внимания на удивленное чириканье очкарика:

– Откуда, черт возьми, он взялся? Я не сводил глаз с тропинки. Клянусь Богом, там никто не проходил.

– Не двигайся с места, Скотт, – угрожающе процедил Хоук. – И не вздумай дергаться.

Шелл стоял, не обращая на гангстера никакого внимания. Он благодушно взирал по сторонам или правильнее сказать – не благодушно, а бесстрашно.

– О'кей, приятель, я тебя предупредил.

Хоук поднял свой мощный «магнум» повыше и прицелился моему двойнику в грудь. Я видел, как недобро он оскалил зубы, и решил, что самое время мне спуститься вниз. Меня неотступно преследовала мысль – не ошиблись ли мы с Гуннаром, снимая хронометраж.

Я вспомнил, как он сказал мне прошлой ночью, что в его распоряжении имеется еще полдюжины различных лазерных компоновок, и я предложил задействовать насколько из них, если не все. Он согласился с каким-то дьявольским азартом, и позже мы обсудили, на какое время следует настроить каждую из систем.

Конечно, просчитать развитие событий было невозможно, и я предложил запрограммировать пятнадцатисекундный интервал, так сказать, между сценами. Однако сейчас я опасался, что мы завысили продолжительность паузы на добрых десять секунд. Ситуация менялась непредсказуемо быстро.

Однако теперь уже ничего нельзя было изменить. С этого момента вся аппаратура работала в автоматическом режиме. Мне же, реальному Шеллу Скотту, предстояло действовать сообразно обстановке.

У меня за поясом был кольт 45-го калибра, который я прихватил из «бардачка» своего «кадиллака», а в кармане куртки – портативная дубинка со свинчаткой. Приземлившись на обе ноги, я выдернул дубинку из кармана и начал медленно обходить Хоука слева, как раз там, где на линии огня, в кустах, засели еще двое. Расчет был прост, они не станут стрелять в меня под таким углом из опасения пришить сообщника.

В этот момент громко рявкнул «магнум» Хоука. Я сделал два быстрых шага вперед и встал за деревом, откуда была хорошо видна вся поляна. Мой «напарник Шелл» продолжал стоять как ни в чем не бывало, озираясь по сторонам. Целый и невредимый, лишь слегка оглушенный.

– Чт-о-о-о? – взревел Элвин Хоук.

Я не видел его лица, но даже бритый затылок выражал смятение. Окинув его быстрым взглядом, я бесшумно двинулся вперед. Момент, когда можно будет не заботиться о своей маскировке, еще не наступил.

Я увидел, как еще один из преступной команды – маленький Эллисон с пистолетом в руке медленно поднялся во весь рост, придерживая торчавшие на носу очки. Я переместился влево, чтобы оказаться у него за спиной. И вдруг услышал:

– Бах! Да что же... твою мать!.. Какой осел зарядил холостыми? Скотство! Бах!!! Бах! Бах!

Наконец истекли первые томительные пятнадцать секунд и... подоспело подкрепление. Метрах в десяти слева от меня из-за деревьев появился еще один морской пехотинец и, невзирая на опасность, свист пуль и численное превосходство противника, смело устремился на помощь своему двойнику. Ведь он знал, что один американский морской пехотинец равен... ну, это уж как получится.

Итак, на опушку выскочил еще один Шелл Скотт – очевидный близнец первого, – оснащенный мощным кольтом 45-го калибра, а также неисчерпаемым запасом бранных слов, и открыл прицельный огонь сразу из обоих «стволов»:

– Вы, мерзкие крысы! Бах! Бах! Бах! Навалились на моего друга, падлы?! Задумали убить Шелла Скотта? Получайте! Бах! И еще порцию. Ба-бах!

Краем глаза я видел, как Эл Хоук быстро повернулся к неожиданному противнику и заметался влево-вправо, бессильно опустив вниз руку с пистолетом.

В этот момент я как раз подкрался к коротышке Эллисону сзади. Услышав мои шаги, он втянул голову в плечи по самые уши и нехотя повернулся, стараясь не смотреть на меня и в то же время не в силах оторвать от меня завороженно-удивленный взгляд. Говорят, что в самих глазах выражение отсутствует, я имею в виду зрачки. Многие утверждают, что выражение создает обрамление глаз – брови, веки, ресницы, надбровье и нос. Именно эти компоненты человеческого лица участвуют в изъявлении тех или иных эмоций, например неописуемого ужаса.

Не верьте этому.

Я смотрел в эти выпученные и непрерывно вращающиеся глаза с расстояния двух-трех десятков сантиметров, и в них отражалось множество разнообразных эмоций. Именно в глазах. Так возникают новые мифы. Забудьте о веках, бровях, ресницах.

Как он ни старался отвести от меня взгляд, это ему не удавалось. Несомненно, он прекрасно меня видел, и это было его дневным кошмаром, так как возникший за его спиной еще один Шелл Скотт занес дубинку у него над головой с единственной целью – раскроить ее пополам.

Стараясь избавиться от жуткого видения, он медленно повернулся лицом к опушке, очевидно, оценивая ситуацию. Там было два Шелла, а здесь – всего один Скотт. Впрочем, это не имело значения. Удар дубинки решил за него эту дилемму.

Совсем рядом, из-за кустов, послышалось натужное сопение. Я шагнул в ту сторону взглянуть, что там происходит. На траве, в совершенно неестественной позе барахталась стодвадцатикилограммовая туша Верджила Ковика. Он неуклюже ворочался, пытаясь подняться на ноги. Так и не успев до конца выпрямиться, он стоял, набычась, опустив голову, как футболист, только что получивший мяч и прижимающий его лапищей к туловищу. Только теперь в его руке был не мяч, а тяжелый пистолет, а на пути его стоял не игрок команды противника, а грозный, быстро множащийся Шелл Скотт.

Дальнейшие действия Верджила были легко предсказуемы.

«Нет, – подумал я, – нет...» Он хрипел и рычал, разве что не рыл копытом землю, и я неожиданно для самого себя скомандовал:

– Двадцать девятый прорывается по краю! Держи его!

Он сорвался с места как пуля. Вот он только что был рядом со мной – а в следующий момент очутился на середине поляны, несясь, раскинув руки, на Шелла номер один, который неторопливо перезаряжал револьвер. А прямо за Шеллом, на противоположной стороне поляны, росло самое большое дерево в округе – могучий кряжистый дуб.

Вообще-то я не злой человек. Я не мог просто стоять и смотреть, как Ковик убьет себя и испортит самое красивое дерево в радиусе десяти километров.

– Стой! – заорал я. – Верджил, это не...

Хрясь!!!

Вообще-то передать звук от удара головы о дерево совершенно невозможно. Поэтому и не стану пытаться изобразить этот треск или гул, отозвавшийся громким эхом в глубине леса.

Но Верджил все-таки заслужил свой бонус. Как и в былые времена, когда, прорываясь к завладевшему мячом игроку, он неизменно сметал или таранил трех-четырех защитников. Так и сейчас, до того как врезаться в дерево, он пронесся сквозь бесплотного Шелла и сбил с ног Эла Хоука, отлетевшего в сторону на целых три метра.

Не знаю, каким образом, но в этот момент на поляне оказались еще двое: Джим Коллет и сам «предводитель» – Винсент Раген, оба с пушками наготове. Первый с ходу прицелился и выстрелил в Шелла Скотта, который только что вставил в свой кольт новую обойму и поднял руку, намереваясь всадить пару пуль в того, кого Шелл, видимо, считал опасным преступником.

Раген заорал на пределе возможностей своих голосовых связок, не произведя, впрочем, особого впечатления на своих сообщников:

– Не стреляйте больше в эти... чучела, идиоты! Это какой-то трюк! Фокус!

Ну конечно. Он был единственный из всей банды, кто мог догадаться, откуда взялись двое Шеллов Скоттов.

Коллету, естественно, это было невдомек, потому что он поднял руки вверх, чуть не выронив пистолет, и заорал благим матом:

– Это ловушка! Трюк! Нас подставили!

Как раз в этот момент появился еще один Шелл Скотт. Третий, грозный и свирепый: в одной руке – грохочущий дробовик, в другой – неумолчно тарахтящий автомат. Тогда-то вот это и произошло. На сей раз – со мной.

Внутри у меня словно сработало взрывное устройство. Кровь моя воспламенилась, электрическая энергия, а может быть, напряжение момента преобразовалось в неимоверную физическую мощь и безудержную отвагу, и я перестал думать о том, что меня могут убить, пусть даже по нелепой случайности. Потому что на поляне действовали уже трое Шеллов Скоттов и все – неуязвимы, если вообще не бессмертны. Когда я присоединюсь к ним, у меня будет в четыре раза меньше шансов оказаться убитым. К тому же настоящему мужчине полагается смело смотреть в лицо врагу, а не прятаться трусливо. Эго ведь только в старых вестернах злодеи убивают своих жертв не иначе как в спину.

Итак, вопя и пронзительно визжа, подобно скальпированному индейцу, я выскочил из кустов и кинулся на поляну, размахивая дубинкой, словно томагавком, но уже в следующий момент пожалел о своем скоропалительном и не вполне продуманном решении.

Потому что оправившийся от испуга Джим Коллет вскинул свой пистолет и стал целиться с явным намерением лично прикончить «индейца».

Бегая, визжа и вопя, я тем не менее умудрился пофилософствовать по поводу жизни и смерти. Человек обычно не продумывает заранее свои действия до мелочей, а действует чаще всего по наитию. Есть в нас все-таки что-то, оберегающее нас в жизни от колыбели до тридцати лет, потом до среднего возраста и даже до старости, которой я очень надеюсь в надлежащее время достигнуть. Все мы совершаем так много глупостей на протяжении своей жизни, что, казалось бы, ни один не должен дожить и до девятилетнего возраста, если бы нас нежно и бережно не подталкивало вперед по дороге жизни это «что-то», а именно – заложенный заботливой матерью-природой инстинкт самосохранения.

Возможно, я ошибаюсь. Я – не философ. Впрочем, я больше практик, нежели теоретик. Однако как вы объясните тот факт, что, помотавшись по поляне, я вдруг остановился метрах в двух от Коллета и его огромного кольта 45-го калибра и нацелился дубинкой ему в пузо, заорав:

– Пих-пах! Ой-ой-ой! Вот ты и попался, негодяй! – Затем взглянул налево, думая, что сейчас-то пуля Коллета и сразит меня наповал, и бодрым голосом крикнул: – Э, Шелл, приятель, влепи-ка как следует теперь вот этому!

Повернувшись к Коллету, я увидел, что он обалдело смотрит на пару Шеллов, один из которых метался по поляне, а точнее – над ней, потому что я отчетливо видел, что ноги его земли не касались, и отчаянно вопил: «Шелл, на помощь! Эти сукины сыны убивают меня!», а другой Шелл тем временем поливал из автомата вокруг себя, производя невообразимый шум.

Лицо Коллета мгновенно сделалось серьезным. Он прицелился было в метавшегося по поляне Шелла Скотта, поколебался, потом вдруг затрясся всем телом и уже не мог нажать на курок, когда снова нацелил свой кольт в меня.

– Ну что, голубчик, попался? – ласково произнес я, приблизившись к нему. – Щас мы вас всех повяжем.

Он продолжал переводить безумный взгляд с одного Шелла на другого, на третьего и снова на меня, забыв о своем пистолете. На его лице появилось, казалось, запечатлевшееся навечно выражение такой беспредельной и неизбывной тоски, что мое намерение вздуть его дубинкой показалось мне верхом жестокости и даже подлости. Но потом подумал, что если я и могу когда-нибудь позволить себе некоторую жестокость или подлость, то сейчас как раз именно такой случай. И я стукнул его изо всех сил.

Раген так отчаянно орал и жестикулировал, пытаясь образумить свое поредевшее войско, что я так и не понял, засек ли он мое появление на поляне раньше или же только после того, как я вырубил Коллета.

Раген прекрасно понимал, что из четверых противников настоящим Шеллом является тот, который может вести эффективную стрельбу на поражение или же успешно орудовать дубинкой.

Теперь Раген меня, естественно, вычислил. У меня не хватило секунды, чтобы выхватить кольт из-за пояса. Раген метнулся влево и оказался в десяти метрах от меня. Он прицелился мне в брюхо и выстрелил. Выстрелил дважды и дважды промахнулся. Так что пули прошли тлимо и впились в землю в метре-полутора от моих ног.

Дело в том, что в тот самый момент, когда Раген метнулся влево, справа от него раздался громкий отчетливый голос Гуннара Линдстрома:

– Сюда, Шелл!

А совсем рядом с Рагеном, слева:

– Привет, ребята. Спасибо, дорогие, за такой радушный прием.

Этого уже не смог вынести даже Винсент Раген, прекрасно осведомленный и о трехмерном изображении, и о Линдстроме, и об «Эффекте Змбера».

Он словно окаменел на месте. Так что я спокойно подошел к нему и ударил дубинкой по голове. А я просто принялся ходить по поляне и искать его дееспособных подручных. С тем же намерением.

Теперь, когда и Раген был выведен из строя, оставалось только двое бандитов: длинноволосый с бородой парень и абсолютно лысый усатый таракан. Я знал, что оба они не вооружены и не представляют особой опасности. Впрочем, я вошел во вкус, и мне было совершенно наплевать, есть у них оружие или нет. И когда хрястнул голый череп последнего гангстера – его звали Болди, – я даже пожалел, что их было всего только семеро.

Мне было немного жаль, что пропала еще пара наших предварительных заготовок, показавшихся нам ночью гениальными. Гуннар предложил подготовить гигантский фантом Шелла Скотта – семиметрового громилу с базукой я руках, продирающегося через лес и сметающего все на своем пути. Причем каждый его шаг сопровождался таким неимоверным грохотом, словно гигантский слон шествовал по окаменевшим яйцам динозавра. Кстати, этот шумовой эффект обеспечивал Гуннар, прыгая на деревянных ящиках, опрокидывая столы и круша все, что попадалось под руку.

Кроме того, мы заготовили еще четверых Шеллов-эльфов, ростом не более полуметра. Их тоже посчастливилось видеть только мне. Их изображение получилось менее четким и слегка зернистым, поскольку пришлось его уменьшать практически в четыре раза, но от этого не менее эффектным.

Масштаб изображения меня не смущал. Точно такими же мне виделись с холма вчерашние участники сборища на «Даблесс Ранч». Какими забавными были эти маленькие человечки с маленькими же пистолетами, ну как две капли воды похожие на четырех эльфов, пытающихся убить Семерых Гномов. Четверо маленьких Шеллов Скоттов, своими тоненькими голосами провозглашающие хором: «Вы арр-рес-то-ва-ны!»

И такое великолепное зрелище не увидит никто, кроме меня?! Но это не важно. Важно, что сделано дело!

Сейчас на поляне было пусто и тихо. И неинтересно. Кино закончилось, и я ощутил себя так, как если бы вдруг с шумной лос-анджелесской улицы неожиданно попал на Луну. Я постоял минуту-другую, чувствуя, как напряжение покидает меня.

И тут я услышал звук приближающихся шагов.

Это были полицейские во главе с Биллом Роулинсом. Они подоспели, как всегда, вовремя, то есть к шапочному разберу. После того, как Сэмсон позвонил мне, что само по себе не было неожиданностью благодаря предупреждению Войстера, Роулинса насторожил сам тон разговора, вся эта натянутость, недомолвки, полунамеки. Полиция занялась более серьезными вещами, чем моя разборка с бандой Рагена.

А призадуматься было над чем. Во-первых, его нарочитое использование полного имени жены вместо привычного «Мира». Он явно сказал это, чтобы предупредить меня. О чем? В конце концов, он мог придумать десяток других условных фраз, которые я бы прекрасно понял. Во-вторых, почему он поперхнулся, когда я сказал: «Передай привет Миранде»? Да и сам факт, что он позвонил и пригласил меня в уединенное место, где меня могли спокойно убить, абсолютно не вязался с личностью Фила Сэмсона.

Сэм был из тех, кому даже если приставить пушку к виску и потребовать: «Звони, или я снесу тебе башку», спокойно ответит: «Валяй, ублюдок». Значит, дело в чем-то другом.

Я подождал, пока они подойдут.

Первым на тропинке появился Роулинс, за ним, к моей величайшей радости, – постаревший, потяжелевший, но тем не менее проворный Фил Сэмсон. А потом еще куча полицейских. Поляна снова ожила и забурлила. Ребята споро принялись за дело, прочесывая поляну и прилегающие заросли.

Мы трое, то есть Сэм, Билл и я, перекинулись несколькими фразами, и сразу все стало понятно.

Потом Роулинс сообщил мне:

– Скоты взяли в заложницы миссис Сэмсон. Держали ее здесь в одном из коттеджей. Приставили к ней здоровенного жлоба. Мы его слегка попинали. С ней все нормально.

Сэм положил тяжелую лапищу мне на плечо и сказал:

– Слава Богу, Шелл, ты разгадал, что я имел в виду, и ты дал понять мне это. Иначе я, дабы убедиться, что ты меня понял, говорил бы и говорил и, не дай Бог, мог бы выболтать...

– Знаю, Сэм. Оставь, к черту, свою любезность, ладно? Мне всегда не по себе, когда ты разговариваешь со мной вот так, а не учиняешь очередной разнос. Так с Мирой все в порядке?

– Да, несносный ты сукин сын. С ней все о'кей. Я так никого из них и не видел, за исключением типа, который стерег Миру в коттедже. Они захватили ее, когда я был на охоте, и после этого уже занимались мной. Оставили мне записку, и все разговоры я должен был вести по платному телефону, на бензозаправке. Мира в общем-то тоже не может описать их внешность. Они ворвались в дом в масках, завязали ей глаза. Вот уж никогда не думал, что кто-то осмелится на такое по отношению ко мне или к моей жене. – Он покачал головой. – Видно, ты им здорово прищемил хвост. С каждым днем становятся все более дерзкими и наглыми.

– Да. Порой требуются самые решительные меры против таких негодяев. Даже если ты ни одного из них в глаза не видел. Я уверен, что они где-то здесь, поблизости.

Я указал ему на двух гангстеров, неподвижно лежавших, уткнувшись лицом в землю.

Сэм задумчиво походил по поляне, потом махнул рукой полицейским в форме и детективам в штатском: «Побыстрее собирайте эту мразь! Шевелись, ребята!»

Через минуту мы снова остались втроем.

Сэм быстро посмотрел мне в глаза и произнес с не свойственной для него торжественностью:

– Шелл, помни, несмотря на то, что ты здесь наворочал, я... я обязан тебе по гроб жизни за... то, что ты сделал.

– Сэм...

– Не перебивай. Ты знаешь, что Мира – для меня все. И поскольку с ней все в порядке, отныне ты можешь просить меня о чем угодно. Ну, почти обо всем. Однако на этот раз... – он обвел рукой поляну, – ты зашел слишком далеко.

– Сэм...

– Не перебивай! Мне трудно говорить тебе об этом, дружище, но я обязан. Ты обещал, что никого больше не застрелишь, даже не будешь ни в кого стрелять. Я думал, тебе можно верить. Не сомневался в этом ни на секунду. И что же я вижу? Мне и в голову не приходило, что...

– Сэм, слушай...

– ...здесь столько изувеченных тобою... Можно тебе доверять, Шелл? – Он вытащил у меня из-за пояса здоровенный кольт 45-го калибра, из которого я так и не сделал ни одного выстрела и, покачав головой, с искренней грустью продолжал: – Мне больно, ты даже не представляешь себе, как больно мне идти на это, Шелл, но я вынужден тебя аре... Что за чертовщина?

А «чертовщина», на которую он положил глаз, странным образом забулькала, захрипела и села, привалившись спиной к дереву, тупо уставившись в одну точку. Хоук лишь сейчас опамятовался после «победоносного прорыва» Ковика. Из его бессвязного бормотания мы с Сэмом могли разобрать лишь отдельные слова:

– ...здоровенный такой... веселый... великан... рядом... ого-го, а потом... а-а... такие же малюсенькие парни... прямо у меня... перед носом...

– Кто это? – спросил Сэм.

– Элвин Хоук собственной персоной.

– Чего он бормочет?

– Думаю, что он все еще находится под впечатлением спектакля.

– Спектакля? Какого еще спектакля?

– Ну, сейчас не самое подходящее время пускаться в подробные объяснения, Сэм. И кроме того, мне еще необходимо получить на это разрешение.

– Хоук? Так один из них все-таки жив?

– Да все они живы.

– Не понял?

– Ты же не даешь мне слова сказать, Сэм. Я их не убивал, даже не стрелял в них. Просто слегка вырубил. А к двоим так и вообще не прикасался. Это они сами себя.

– Послушай! Мы же слышали... мы все слышали... стрельбу. Как во время революции, крики, стрельба, автоматные очереди и, конечно, пулеметный стрекот. Я пулемет «по голосу» сразу узнаю...

– Сэм, поверь, я даже ни разу и не выстрелил из этого кольта, что перекочевал к тебе в карман. Проверь его, понюхай. Только осторожно, он заряжен.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы убедить его в том, что все семеро преступников живы, просто шестеро все еще пребывают в бессознательном состоянии. В этот момент еще двое начали подавать признаки жизни. Полицейские быстренько надели им наручники. А Роулинс с сержантом приступили к допросу Хоука. Спустя пару минут Билл подошел к нам.

– Ну и кто этот «соловей», болтающий, словно у него наконец прорезался голос? Что он там лепетал про убийства, стреляющих призраков и, кажется, про похищение моей жены? Что это за птица-говорун?

– Нет, жизнь все-таки хороша тем, что никогда не перестаешь удивляться! – философски изрек Роулинс. – Эта птица-говорун не кто иной, как Эл Молчок.

Капитан Фил Сэмсон, суровый начальник Отдела по расследованию убийств, долго и сосредоточенно молчал. Наконец взглянул на меня и сказал:

– Шелл, я в полном недоумении, как это все у тебя получилось. Ну ладно, так, может быть, хоть что-нибудь я могу сделать для тебя?

– У меня есть к тебе только одна маленькая просьба, Сэм.

– Выкладывай.

Не стану в деталях описывать реакцию Сэма на мою просьбу, скажу только, что он не был безумно счастлив, когда я сказал:

– Отдай мне мой любимый тридцать первый, Сэм.

Глава 23

– После того как мы суммировали всю информацию, которую выудили из Эла Хоука и из других членов этой гангстерской шайки, – рассказывал я Аралии, – и присовокупили к ней то, что узнали от Гуннара Линдстрома и Войстера Один Выстрел, а также сведения, которыми располагал я, перед нами предстала вся неприглядная картина этого преступления.

– Но... мама и Питер, они что, тоже знали о том, что меня собираются убить?

– Им этого не сказали... так прямо. Но они могли догадаться об участи, которая тебя ожидает. А может быть, даже и знали. Не это сейчас главное. Итак, позволь мне вкратце рассказать тебе о главном, чтобы больше не возвращаться к этой теме, после чего допьем наш мартини о'кей?

Был вечер того же понедельника. Прошло всего несколько часов с тех пор, как Рагена, присутствовавшего, кроме всего прочего, и при убийстве Нормана Эмбера, поскольку только он один знал, что следует украсть, увезли вместе со всей его бандой в окружную тюрьму.

Аралия все еще оставалась со мной, хотя теперь ничто не мешало ей в любое время уйти куда заблагорассудится. Но, как я ей уже сказал однажды, я чувствовал, что она все больше и больше отдаляется от меня.

Я добрался до «Спартанца» уже в одиннадцатом часу, и сейчас близилась полночь. Я принял душ, натянул умопомрачительные слаксы цвета лаванды и «мушкетерскую» рубашку с открытым воротом, а также белые носки, туфли и пояс и был уверен, что выгляжу просто великолепно. По крайней мере это можно было с полным основанием сказать о моей одежде.

Аралия, как всегда, была неотразима. Совершенно голая. Ничего не скажешь, она умела произвести впечатление на мужчину. Но, кажется, я об этом уже говорил.

Последние полчаса мы потягивали мартини, а тем временем я рассказывал, что произошло в Грин-Мезе и о дальнейшем развитии событий. Наконец я полностью расслабился и с удовольствием ощущал разливающееся по жилам божественное тепло.

– По-моему, в моем коктейле больше джина, чем мартини. А может быть, это уже вообще чистый джин?

– Глубокомысленное замечание.

– Не клади мне больше, оливку, ладно? Я их все равно не ем.

– Ладно. Просто они так симпатично выглядят в... Аралия, прекрати свои штучки.

Она выудила две черные оливки из первых двух бокалов и шаловливо приставила их к своим упругим розовым сосочкам.

– Неплохо смотрится, ты не находишь?

– Да, недурственно...

– Ты только что сказал, что они такие симпатичные.

– Я имел в виду, что они симпатичные в мартини.

– Ты можешь кончить за две минуты?

– Кончить что?

– Свой рассказ, конечно.

– Ну, это я могу сделать и за минуту... Так вот, твой отец сидел одно время в тюрьме. Его обвинили в присвоении чужой собственности. Правда, я этого еще толком не проверил, но факт остается фактом. Однако самое интересное в этой истории то, что он сидел в одной камере с Малышом Бреттом, дружком Паровоза Верзена я других участников преступной аферы, разработанной Винсентом Рагзном. Но я не хочу сейчас забивать этим твою прелестную головку.

– А, это о краже изобретений и прочем?

– Примерно так. В камере в тюрьме нет особых развлечений, крошка. И Эмбер много разговаривал с Бреттом, а потом и с покойным Верзеном по кличке Паровоз. В конце концов эти двое уверовали в то, что он является гением и изобретение, над которым он работал, способно принести сотни миллионов долларов, а возможно, и миллиардов. Преступники сразу смекнули, что он намеревается завершить работу, как только выйдет из тюрьмы... и довести разрабатываемый им аппарат до нужной кондиции.

Я допил свой коктейль и закурил.

– Бретт и Паровоз рассказали о чудаке-изобретателе Винсенту Рагену, и тот навел справки об Эмбере. Послужной список твоего отца был впечатляющим, на его имя была выдана масса патентов. Рагена привлекли и огромные финансовые возможности разработок твоего отца. Но когда Эмбера выпустили, вероятно, не без содействия ловкого адвоката, и он довел до ума свое изобретение, ему удалось запатентовать свое открытие раньше, чем Раген успел наложить на него лапу. После выдачи патента на уникальное оптическое явление и механизм его реализации, названные Линдстромом «Эффектом Эмбера», Рагену пришлось искать другие способы овладения этой золотоносной жилой.

– Именно поэтому мама и Питер влезли в эту авантюру? И втянули меня?

– Именно. Твой отец не оставил завещания. Он не собирался умирать, да и кто собирается? Как бы то ни было, получалось так, что в случае смерти все его состояние, включая патенты, по закону переходило к ближайшим родственникам. Он так и не женился во второй раз, и все должно было достаться его единственному ребенку.

– Но у него же было двое детей – Питер и я.

– Правильно. Только Норман об этом не знал. Он и не подозревал о твоем существовании, Аралия.

– Так же как и я не знала о том, что он жив?

– Совершенно верно. Твои родители расстались незадолго до твоего рождения. Во время редких встреч с мужем твоя мать сказала отцу, что потеряла тебя во время родов. Он этому поверил и продолжал верить всю жизнь. Так же как и ты всю жизнь считала, что твой отец умер до твоего рождения.

– Как это все ужасно! Неужели мать могла сделать такое?

– Выходит, могла, и без всяких угрызений совести. Она считала, что у нее есть веские основания для этого, которые прояснились только сейчас. Короче говоря, Раген полагал, что если он сумеет договориться с бывшей миссис Эмбер, поскольку получалось, что ее сын Питер – единственный правоприемник отца и именно к нему в случае смерти Нормана перейдет все его имущество, включая патенты, – то потом он отправит Эмбера в мир иной и будет с нетерпением ждать, когда прольется золотой дождь. Если все пойдет, как он задумал, и наследник передаст ему права на патенты, единственный экземпляр которых хранится как раз у него, то миссис Филдс в качестве отступного он уплатит солидную сумму наличными. Придать сделке видимость законности и со временем оформить все официально не составляло труда для такого ловкого дипломированного мошенника, как Винсент Раген. Единственным препятствием оставалась ты и в какой-то степени – я.

– Так им мешала только я?

– Да, ты и я.

– Но... я-то им чем мешала?

– Тем, что была жива. Понимаешь, твой отец был уверен, что ты умерла при рождении. Но он знал, что, если родится девочка, ее должны были назвать Аралией. Эмбер очень хотел девочку и тяжело переживал ее «смерть». Он и в тюрьме постоянно твердил о своей «умершей девочке Аралии». Если бы, мол, она только была жива, он бы и то, он бы и се... Его сокамерники Бретт и позднее Верзен слушали и мотали на ус.

– Но я не вижу разницы в том...

– Тебе нужно уяснить главное. Раген все тщательно спланировал. Он без пяти минут миллиардер. Все должно пройти без сучка, без задоринки. Твои мать и брат согласны на все условия. Он даже пошел дальше и организовал убийство твоего отца, и сам при этом присутствовал. Его подручные инсценировали смерть Эмбера в результате короткого замыкания аппаратуры, на которой он работал в ночь со вторника на среду. Остается мелочь или, может быть, крупняк, в зависимости от того, с какой стороны на это взглянуть.

Теперь Аралия, кажется, всерьез заинтересовалась происходящим.

– Мелочь – это я, а крупняк – ты?

– Точчо, детка. Твое появление было для них подобно взрыву бомбы. Итак, неожиданность номер один: в прессе всплывает имя давно умершей дочери Нормана Эмбера. Аралия – довольно редкое имя. Раген насторожился и решил проверить, случайное ли это совпадение или же что-то большее. Кстати, я тоже никогда раньше не встречал это имя и навел кое-какие справки. Далее всплывает второй, не столь значительный факт, хотя для тебя он явился весьма даже знаменательным. Ты завоевываешь титул «Мисс Обнаженная Калифорния».

Аралия прикусила кончик языка и задумчиво проговорила:

– Кажется, я начинаю кое-что понимать. Все эти статьи обо мне, шумиха вокруг моего имени, а главное – разворот в журнале «Фролик».

– Прямо в точку, девочка! Твоя фотография в журнале и подпись «Аралия Филдс». Твое имя было жирно обведено красным фломастером, как выяснилось, Паровозом Верзеном, который обретался в доме Джеймса Коллета после того, как эти подонки покончили с твоим отцом. Сподручные Рагена не должны были звонить ему домой без крайней необходимости. Однако опасность, которую ты представляла для их плана, осознал даже недалекий Паровоз. Поэтому он разыскал номер телефона босса и, чтобы немедленно сообщить эту сногсшибательную новость, позвонил ему, несмотря на строжайший запрет.

– Все же я не пойму, почему они так всполошились?

– Паровоз и Хоук знали о планах своего босса несколько больше, чем остальные члены банды. Кроме того, не забывай, что Паровоз наткнулся на твое имя в журнале вечером в среду. К тому времени Норман Эмбер был уже мертв, вернее, убит. И тут он видит перед собой очень необычное имя Аралия в сочетании со знакомой фамилией Филдс. А с кем, как ни с миссис Филдс, вел переговоры Винсент Раген? Бывшей женой гениального изобретателя Нормана Эмбера? Скончавшегося, но еще не погребенного отца единственного наследника – Питера, которому достанется все, если Аралия действительно умерла... Надеюсь, теперь тебе понятен ход их мыслей, дорогая?

– Да уж куда понятней. Открытие факта моего существования спутало все их планы.

– Еще как спутало! Ты вполне могла бы заявить о своих притязаниях на имущество отца. Словом, причинить уйму беспокойства... Так на сей раз тебе мартини без оливки?

– Значит, они вычислили меня, выследили и...

– Не совсем так, хотя, в принципе, ты мыслишь правильно. Ты переехала в «Спартанец» сравнительно недавно, и твой телефон зарегистрирован всего несколько дней назад. Они просто справились о тебе у оператора...

– И подослали Малыша Бретта убить меня.

– Крайне сожалею, но это так. И если бы ты не завоевала титул «Мисс Обнаженная Калифорния», то есть я хочу сказать, если бы не была сложена как богиня и так необычайно элегантна, благодаря чему ты, собственно, и стала победительницей конкурса, этот похотливый Бретт просто прикончил бы тебя, не помышляя о том, чтобы «побаловаться»...

– Получается, таким образом, что л избежала смерти отчасти благодаря великолепному телосложению?

– Не отчасти, а полностью, и если вдуматься в это, то все станет предельно ясно. И объяснимо.

– Наверное, так оно и было в случае с Бреттом. Но во второй раз спас меня ты, Шелл.

Я самодовольно улыбнулся.

– Они пытались убить и тебя, не так ли? Потому что ты спас меня.

– Ну, может быть, не только поэтому... У них было много причин для этого. Взять хотя бы тот факт, что я застал твоих мать и брата с Винсентом Рагеном возле его дома в пятницу вечером. И что особенно примечательно, это произошло после того, как отца твоего убили, а тебя пытались убить. Примечательно также и то, что к тому времени Раген уже знал, кто я, и всячески пытался развеять мои подозрения относительно подлинного имени миссис Грин. Кроме того, я уже успел пристрелить Верзена в доме Коллета, а меня чуть не уделали посланные Рагеном по мою душу в «Спартанец» Хоук и Верджил Ковик, что оправдывает мое не слишком ласковое обращение с ними сегодня в Грин-Мезе.

– Кто такой Ковик и что ты с ним сделал?

– То, чего он заслуживал, впрочем, сейчас это не столь важно. В данный момент меня больше волнует... э... когда ты прекратишь баловаться с этими оливками, дорогая...

* * *

Казалось, прошла целая вечность с того дня, как мы мило беседовали с Аралией, сидя на моем любимом диване. Хотя практически прошла всего неделя. Это происходило в последний понедельник сентября, а сегодня тоже понедельник, но уже первый понедельник октября.

Первый день октября, понедельник. Два дня назад, в субботу, Аралия Филдс победила в конкурсе «Мисс Обнаженная Америка». Иначе и не могло быть. Говорю это с полной ответственностью, поскольку присутствовал на столь знаменательном событии. Стоит закрыть глаза, и перед моим мысленным взором снова проходят чередой ослепительно красивые девушки: «Мисс Обнаженная Алабама». «Аляска»... «Аризона»... «Арканзас»...

И тут появляется она...

После нее выходили на подиум остальные претендентки из всех пятидесяти штатов. Потом была пышная церемония награждения королевы: шквал аплодисментов, фанфары, слезы радости, юпитеры, телекамеры. Словом, очень приятная церемония.

Особенно для мисс «Обнаженная Америка». Для моей Аралии. Хотя «моей» – слишком смело сказано. С этого момента она уже стала национальным достоянием.

Я с самого начала знал, что она далеко пойдет. Далеко-далеко...

Она и пошла и стала для меня недосягаемой.

В течение недели, минувшей с того бурного понедельника в Грин-Мезе, произошли и другие события, не представляющие значительного интереса. Гуннар Линдстром, благоразумно сохранивший деньги сделанные на «патентных мошенничествах», предпринимал попытки, восстановить в правах и выплатить компенсацию тем, кого обокрали его «компаньоны», дело которых сейчас раскручивали федеральные власти. Конечно, восстановить справедливость было нелегко, порой пока невозможно, но я был уверен, что ему многое удастся. Тюрьма ему не грозила, поскольку существовало много факторов, говоривших в его пользу. Все финансовые вопросы решались полюбовно, и, судя по всему, никто не собирался выдвигать обвинения в отношении Гуннара Линдстрома.

Он упорно настаивал на выплате мне ста тысяч в качестве гонорара. Я сопротивлялся, правда, не очень упорно, и в конце концов мы сошлись на девяноста тысячах. К его большому неудовольствию. Чтобы не обижать его, я согласился принять от него в качестве подарка один комплект лазерно-проекционной установки и новую, после доводки и запуска в серийное производство, модификацию камеры и проектора, с помощью которых я мог бы снимать свои собственные стереофильмы. А также один из двух наших с ним фильмов. Вы, конечно, догадываетесь какой.

А в основном это были обычные, ничем не примечательные дни. Как обычно, я встречался с какими-то людьми и, как обещал Аралии, поговорит с Гарри Фелдспейном. Аралия также присутствовала при этом разговоре. Мы втроем обедали в великолепном ресторане в отеле «Беверли-Хиллз». Среди прочего Гарри очень заинтересовался новой технологией съемки трехмерных голографических фильмов с использованием «Эффекта Эмбера». Особенно после того, как мы рассказали, что та Аралия Филдс, которую он видел на барбекю в «Даблесс Ранч», в действительности была лишь искусным фантомом.

Я заметил в его глазах долларовый блеск, когда он возбужденно сказал:

– Неужели ты не понимаешь, Шелл, что это – величайшее открытие в области кинематографической техники? Более грандиозное, нежели цвет или звук?

– Конечно, Гарри.

– Нет, ты не способен мыслить масштабно. Эти двигающиеся голо-графические картины настолько реальны, что их самих можно снимать, ведь так?

– Конечно. Так же как физические, материальные объекты. Линдстром мне рассказывал...

– Ты только представь себе. Скажем, мне требуются съемки на натуре. Например, на фоне Пантеона. Это в Греции. При новой технике мне вовсе не обязательно тащить туда всю труппу да еще вагон с оборудованием. Достаточно записать этот Пантеон на голографический кристалл, спроецировать его здесь, в Голливуде, и наложить на него действие, разыгрываемое реальными актерами. Все будет выглядеть вполне естественно. Актер будет входить в настоящие, но не существующие на самом деле двери, может даже спрятаться за не существующую в действительности колонну, и никто ничего не заметит. Ты представляешь, какая это колоссальная экономия?

– Представляю, Гуннар сказал...

– Это – самый грандиозный мой замысел! Пантеон – собор Святого Павла – парижская улочка – погребок в Риме... Снимай в любом месте, что угодно. Черт побери, да я же – гений, и никто не убедит меня в обратном. Тадж-Махал? Да ради Бога! Я выстрою его прямо здесь за полтора доллара. Разве это не впечатляет? А теперь представь себе, что я смогу изобразить с присутствующей здесь мисс Филдс...

– Ну, для этого потребуется больше минуты, Гарри.

– Поднапряги свое воображение, приятель, и постарайся уловить мою идею. Представь себе, что девушка с ее потрясающими внешними данными снимается в фильме по моему сценарию со свойственным всем моим картинам размахом, шиком, классом. Словом, я делаю из нее сyперзвезду и запускаю фильм одновременно в тысяче кинотеатров. Но не в обычных наших дурацких кинотеатрах, я демонстрирую свой суперфильм прямо на открытой поляне, с безграничным количеством кресел. Ну, как тебе моя идея?

– Ты действительно хочешь знать мое мнение, Гарри?

– У меня созрела еще одна гениальная идея. Для мисс Филдс, я имею в виду. Ее можно сформулировать в двадцати пяти словах. Остается лишь изложить ее моим сценаристам для детальной проработки. Вот только часть ее: эта потрясающая девушка прилетает к нам на Землю, скажем, с Венеры или с какой-либо другой, не важно с какой, планеты. Важно то, что она не знает одежды и принимается разгуливать по Лос-Анджелесу (Лас-Вегасу, Нью-Йорку) абсолютно голой, шокируя одних, восхищая других. Ну, как вам до сих пор?

– Не слишком оригинально. Я бы сказал...

– Оригинально, не оригинально... Мои сценаристы придадут ей необходимую оригинальность, иначе за что я им плачу? Итак, эта красотка ходит туда-сюда голышом, а росту в ней – семь метров. Улавливаешь?

– Гарри, не расскажи я тебе о семиметровом, с бронзовым загаром, белобрысом Гиганте с базукой времен второй мировой войны в руках...

– Хорошо. Она будет ростом десять метров. Только, пожалуйста, помолчи минутку...

– А может, сделаем ее ростом семьдесят пять метров? С волосами, наподобие корней мангровых деревьев, растущих в болотистых топях Флориды...

– ...теперь мы подходим к кульминационному моменту. Должен же он быть в фильме, так?

– ...или к красотке.

– Там, откуда она прилетела, ее считают уродливой. И вдруг – всеобщее обожание, преклонение, обожествление. Каждый мечтает добраться до ее трусиков, которых она, естественно, не носит. Но тут возникает препятствие.

– Иди ты!

– Наша инопланетянка влюбляется в главного героя, у которого рост всего метр шестьдесят. А он, естественно, влюбляется в нее. Нет, наша публика будет в отпаде.

– Надеюсь, ты не собираешься демонстрировать фильм на Венере?

– Пожалуй, на роль главного героя-любовника можно пригласить Керри Уайлдера. Его рост все-таки метр девяносто. И вот они безумно влюбляются друг в друга. Ну как?

– Каким же образом им удается преодолеть столь существенную разницу в габаритах?

– Ну и глупый же ты...

– Понял. Твои сценаристы это подработают.

– Как ты находишь мою идею в целом?

– Я нахожу ее отвратительной, Гарри.

Гарри с надеждой воззрился на Аралию, на которую до той поры не обращал никакого внимания.

– А как думаешь ты, куколка?

– По-моему, это просто чудесно, Гарри... то есть мистер Фелдспейн. Мне правда очень нравится.

– Зови меня просто Гарри.

* * *

Так провел я эти семь дней, занимаясь всякими мелочами, подбивая концы.

Я расслабился, разленился и не знал, что дальше делать с собой. Подобное чувство неприкаянности, полнейшей разбалансированности время от времени посещает каждого. Так я думаю.

Я вспомнил о последней встрече с Аралией, которая состоялась не далее как вчера, в воскресенье. Она была мимолетна. Аралия подписала контракт с Фелдспейном, позволявший ей появляться «на публике». Мы сидели в моей гостиной, как обычно, на диване. Она была полностью одета, упакована для близящегося турне по стране в качестве обладательницы титула «Мисс Обнаженная Америка».

Мы пожали друг другу руки. Вот так просто пожали руки.

– Это было восхитительно, Шелл. Поистине восхитительно!

– Да, по крайней мере одна сторона всей этой истории была действительно восхитительна, – согласился я, задерживая в своей руке ее теплую, ласковую руку.

– Мы еще увидимся. И не раз.

– Ну конечно! Мне подбросить тебя или...

– О, я совсем забыла тебе сказать. За мной заедут.

– Да? И кто же? Впрочем, не отвечай.

– Ты – великолепный парень, Шелл. Просто великолепный. Я правда так думаю. Мой благородный принц Хунг Хоу.

– О да-а! Искусный умелец по части sayonara, которому теперь предстоит освоить seppuku[5].

– Боже! Неужели уже так поздно? Пока, дорогой. Увидимся.

Легкий поцелуй в щеку, и она выпорхнула из номера. Я не проводил ее до дверей гостиницы или до машины. Я просто... просто стоял как истукан посреди пустой комнаты. Было такое ощущение, будто окружавший меня красочный, живой мир померк. Комната вдруг сразу стала пустой и холодной.

Сейчас, в первый понедельник октября, или первого октября в понедельник, я стоял почти на том же самом месте в гостиной, где накануне получил прощальный поцелуй Аралии. Чувствуя себя совершенно потерянным. Во мне как бы кончился завод.

Аралии позвонить я не мог. Но, в конце концов, она – не единственная девушка в мире. Спустя десять минут после третьей неудачной попытки заполучить подружку я положил трубку, мысленно послав всех женщин на свете к черту.

Мевис была приветлива и дружелюбна, но сказала, что сейчас «никак не может», не объяснив – почему.

Вторая была счастлива слышать меня, но как раз готовилась к поездке в Нью-Йорк, где ей предложили место модели. Третья – и того хуже. Выскочила замуж.

Все это, вместе взятое, отнюдь не повысило мне настроения и ввергло в состояние, близкое к лихорадке. Я чуть ли не физически ощущал, как унылый ветер свистит в костях моего скелета. Жизненное межсезонье всегда горько.

Конечно, хорошо быть несгибаемым оптимистом. Таким абсолютно положительным, уверенным в себе, оседлавшим жизнь и держащим руку на ее пульсе.

Однако не каждому удается скрутить в бараний рог гидру печали, да так, чтобы она ужалила себя за хвост, прогнать промозглый ветер из костей, заставить мир ожить и снова завертеться в нужном тебе направлении.

Сидеть на одном месте, копаясь в собственной душе, становилось невыносимо, и я отправился в центр, в Гамильтон-Билдинг, где располагался мой офис. Покормил для начала отощавших рыбок, последил за тем, как резво они управляются с сухими мошками-блошками. Особенно меня умиляла шустрая, напористая, никогда не унывающая Corydoras paleatus, или в переводе на нормальный язык – коридорас крапчатый.

Потом спустился в бар к Питу, расположенный рядом с входом в Гамильтон. В этот ранний час бар был пуст, как моя душа.

Пит кивнул и уже собрался было налить моего обычного бурбона.

– Нет, – сказал я, – плесни чего-нибудь новенького, Пит. Чего-нибудь такого, чего я никогда не пробовал.

Он подошел к стеклянной витрине и зорко оглядел стройные ряды разноцветных, разнокалиберных бутылок. Мы были знакомы не первый день, и, уловив мое состояние, он сразу понял, что мне нужно.

В тот момент, когда он ставил передо мной высокий бокал с неведомым мне, а потому внушавшим некоторое опасение коктейлем, дверь бара у меня за спиной с мягким шуршащим звуком открылась, а потом так же тихо закрылась. Я сделал глоток подозрительного на вид, но удивительно вкусного и крепкого напитка и обернулся, чтобы посмотреть, кто пришел.

Женщина – высокая, стройная, молодая, темноволосая. Она вышла из ночи и, казалось, принесла частицу ее с собой.

Незнакомка села в дальнем конце стойки бара. Возможно, это была одна из моих знакомых, но тусклое освещение не позволяло мне как следует ее разглядеть.

Спустя несколько минут она легко соскользнула со своего вращающегося стульчика и подошла ко мне. Она действительно была высока и очень привлекательна, с каким-то «чужеземным» шармом. Высокая, прекрасно сложенная, красивая, молодая женщина в строгом и, судя по всему, дорогом платье, со смуглой шелковистой кожей.

– Вы меня знаете? – спросила незнакомка. – Вы так на меня смотрели...

«С чего это она вдруг взяла? – подумал я. – Вроде бы я ничем не проявил своей заинтересованности».

– Конечно, – ответил я. – Разве вы не помните? Мы познакомились в тот памятный уик-энд в Акапулько. Я нырял со скалы...

– А, должно быть, это произошло в Ла-Перле?

– Нет, просто у подножия той скалы. Ну, и как вы поживали все это время, Медлин?

– Прекрасно.

– Я так и думал.

– Но меня зовут не Медлин.

– О, как быстро вы все забыли.

Ее лицо расплылось в медленной улыбке. До этого момента она не принимала моей игры, была совершенно серьезной.

– Почему бы нам не сесть в отдельную кабину. Пит принесет нам что-нибудь выпить. Как вы находите мою идею?

– Не очень оригинальной, но, в принципе, я не возражаю.

– Наконец вы начинаете кое-что припоминать. Может быть, если я подробнее опишу эту скалу...

– Понимаете, я думаю, что вы можете мне помочь. Я пришла сюда потому, что один из моих друзей сказал мне, что есть детектив, очень способный парень, как он выразился, который иногда проводит здесь вечера. И что он джентльмен, даже когда выпьет, и все такое...

– Что вы подразумеваете под словами «все такое»?

– Мой друг сказал, что этого парня зовут Шелл Скотт, но я его не знаю. Не могли бы вы помочь мне разыскать его?

– Без проблем. В последнее время несколько сыщиков постоянно ошиваются здесь. О, вам повезло, поскольку я тоже иногда занимаюсь частным сыском, хотя по мне этого не скажешь, ведь так?

– О нет! Вы не похожи на сыщика.

– Ну вот этого можно было и не говорить. – Я поднялся. – Пойдемте же!

Я повел ее в кабину, поманил Пита, заказал выпить и подождал, пока он выполнил мой заказ. Потом поставил локоть на стол, подпер кулаком подбородок и приготовился слушать, с интересом глядя на ее красивое лицо.

– Так зачем вам понадобился детектив, Медлин? – спросил я. – Что бы вы с ним сделали, если бы он вдруг предстал перед вами?

Она рассказала.

Возможно, когда-нибудь я поведаю вам об услышанном, так как история, рассказанная Медлин, оказалась поистине фантастической. Почти невероятной. Наверное, вы не поверите мне. Но я советую вам попытаться, для вашего же собственного блага, конечно. Лично я ни на минуту не усомнился в правдивости ее рассказа.

Помните, я как-то говорил: если твердо верить во что-то хорошее, то оно обязательно сбудется...