Ричард Пратер. Двойные неприятности Центрполиграф Москва 2002 5-9524-0055-8 Richard S. Prather Stephen Marlowe Double in Trouble Shell Scott — 15 Chester Drum — 8

Ричард С. Пратер

Двойные неприятности

Посвящается Ричарду Кэрроллу

Я? Я — Шелл Скотт

Голливуд, 3 ч. 00 мин., понедельник, 14 декабря

Я — частный детектив.

Большинство из вас меня знают. Вам известно, что я работаю в Лос-Анджелесе и расследую происшествия, в основном происходящие в голливудском бродячем зверинце. Рост мой — шесть футов два дюйма, вес — двести пять фунтов, волосы — белесые, можно сказать, совсем белые, стриженные ежиком, длиной в дюйм, а перевернутую вверх ногами латинскую "V", тоже белого цвета, я называю бровями. Любимый напиток — бурбон, разбавленный водой, закуска — грудинка. Я — человек бесшабашный и обожаю женский пол.

Вам известно все, что происходило со мной: как я был ранен в голову и... в самое сердце, как знакомился с неправдоподобно привлекательными женщинами и правдоподобно непривлекательными мужчинами, как бросался в погоню и как гнались за мной, как я стрелял и как стреляли в меня, как я попал в лагерь нудистов и даже перелетал с дерева на дерево, подобно Тарзану, и как болтался в корзине воздушного шара.

На этот раз происходило примерно то же. В основном то же самое, но и кое-что еще. На этот раз я познакомился с Четом Драмом.

Большинство из вас знакомы также и с Четом Драмом, частным детективом, работающим на Восточном побережье, в районе, прилегающем к Вашингтону, округ Колумбия. Мы не просто встретились, мы вступили в противоборство. И тут началось: кровь лилась как бурбон, парни мерли как мухи, а мы спровоцировали наидичайшее побоище между синдикатом и мафией и оказались между ними под перекрестным огнем.

Началось же все с того, что в дверь моей голливудской квартиры позвонила красивая блондинка.

Звонок пробился ко мне сквозь сон, когда звонивший, видимо, уже отчаялся разбудить меня и на всякий случай решил нажать на кнопку еще пару раз. Ничего не понимая со сна и кляня все на свете, я вылез из постели, потоптался на месте, пытаясь сообразить, где находится дверь, и, тяжело ступая по черному ковру спальни, а потом — по золотистому ковру гостиной с густым лохматым ворсом, щекотавшим ноги — и не только мои, но и великое множество других ног, — побрел открывать нежданному визитеру.

Я включил свет и, прислонившись к двери, закрыл глаза.

Может, если не ответить, звонки прекратятся?

Звонок снова звякнул.

— Иду, иду, — сказал я, приоткрыл дверь и заглянул в щель одним глазом.

— Мистер Скотт? Шелдон Скотт, это вы? — услышал я женский голос.

— Угу.

Я смутно различал фигуру визитерши. Высокая, не слишком худая, с изгибами и выступами, с округлостями там, где надо, — словом, вполне сексуально привлекательная особа. Все это я успел разглядеть одним своим смежающимся от сна оком.

Дама пристально смотрела в мой глаз, словно он ее завораживал. Затем выпалила:

— Это чрезвычайно важно, впустите меня! — и еще что-то, чего я толком не разобрал, но в памяти у меня зацепились слова: «похищение», «ужасно» и «невероятно». По-видимому, решил я, речь идет об ее отце. И, судя по всему, она была жутко перепугана.

Но я не склонен был ее впускать, во всяком случае, в тот момент. Мне нужно было, как минимум, натянуть какие-нибудь штаны. Дело в том, что я сплю совершенно голый — мне так нравится, и баста, — а потому притопал к двери, даже не прихватив с собой халат.

— Минуточку, — сказал я, посетовав про себя на настырную визитершу, и спросил: — А сколько времени?

— Три часа утра.

— Но утро ведь не начинается в три часа?

Последовало молчание. Затем:

— Вы ведь частный детектив, не так ли?

— Да, но...

— Пожалуйста, впустите меня.

— Минуточку.

Я отвел глаз от дверной щели, намереваясь натянуть штаны, ополоснуть лицо и поставить на плиту воду для кофе, а может, даже побриться и принять душ. Трудно сказать, что, черт побери, я на самом деле намеревался делать, но как только отступил от двери на полшага, барышня поспешно впорхнула в дверь.

У нее на лоб полезли глаза, которые, как я успел мельком заметить, были голубыми, красивыми и чрезвычайно широко раскрытыми и которые постепенно расширялись все больше и больше, пока она вдруг не закрыла их руками и, громко вскрикнув, не повернулась ко мне спиной. Барышня выскочила из квартиры даже быстрее, чем впорхнула в нее. Хлопнула дверь.

Ну, к тому времени я тоже уже вполне проснулся. Бросился в спальню, схватил халат и снова примчался ко входной двери.

Я чуть-чуть приоткрыл ее и выглянул наружу. Барышня еще не ушла. И теперь, когда я смотрел на мир уже обоими глазами, я смог разглядеть ее получше: длинные, ухоженные светлые волосы, свободно рассыпающиеся по плечам и отчасти скрывающие ее щеки; кожа — гладкая и нежная, как густо взбитые сливки; губы — сочные, красивой формы и теплые. И еще я заметил следы волнения и страха на ее лице, нахмуренные бровки, нервно сжимающиеся и разжимающиеся ладони. К тому же на губах у нее не осталось помады, поскольку она их все время кусала.

Впрочем, и без помады они не казались бледными, просто создавалось впечатление, что они обнаженные.

Я широко распахнул дверь:

— Привет, доброе утро! Это в три-то часа, а? Входите, мисс. Мисс?..

Она не улыбнулась. И ничего не сказала, просто вошла.

Скользнула взглядом по моим белесым волосам, по слегка подпорченному носу, потом по голым ногам — а они у меня здоровенные, особенно когда я босой, — потом снова по моему лицу. Однако не так, как если бы увидела нечто приятное, интересное и возбуждающее; она разглядывала меня, словно изучая растрескавшуюся древнюю статую в музее.

— Вы ведь Шелдон Скотт, не так ли? И действительно частный детектив?

— Угу, правда. Неужели я... так ужасен?

Барышня зажгла было во мне огонь, но сразу же начала его постепенно тушить. Я не впадаю в отчаяние, когда аппетитные блондинки рассматривают меня, словно растрескавшуюся старинную статую.

— Я... я просто не знала, как вы выглядите. Ну, вы... вы оказались вовсе не таким, каким я вас представляла.

Вот так всегда, мне не повезло. Ну, теперь-то она знает, как я выгляжу. Размышляя об этом, мне пришлось подавить ухмылку. Должно быть, она подумала то же самое, потому что тоже с трудом сдерживала улыбку.

Барышня заговорила, и ее «обнаженные» губы слегка раздвинулись.

— Просто вы такой высокий, такой... — она сдерживала желание хихикнуть, — большой. Я скорее ожидала увидеть толстенького коротышку.

— Ну, обычно я ношу ботинки на толстой подошве и на высоких каблуках. Полагаю, мне следует надеть носки или прикрыть ноги какой-нибудь дерюгой.

— Нет, все в порядке. Я имела в виду... совсем не ноги.

Это прозвучало несколько двусмысленно. Но она все еще продолжала оглядывать меня с ног до головы. Должно быть, что-то не так, подумал я и тоже оглядел себя с головы до ног.

Ну конечно! Халат! Я схватил в темноте первое, что попало под руку, а это оказался халат, который я ношу только во время интимных встреч, когда двое сидят на полу и потягивают джин из бокалов, предназначенных для мартини, или же наоборот: мартини из бокалов для джина; мощные динамики фирмы «Альтек-Лансинг» исторгают дикую восточную музыку, а вы занимаетесь играми, в которые могут играть двое сидящих на полу, и так далее и тому подобное.

На халате красно-белых тонов был изображен алый дракон с зелеными глазами, изрыгающий пламя вдогонку спасающимся бегством восточным красоткам в прозрачных, словно дымка, одеждах.

— Похоже, сегодня утром все у меня не ладится, — сказал я. — Не знал, что напялил этот халат.

Барышня снова заулыбалась.

— Я хочу сказать, что не знал, какой именно на мне халат. В противном случае я бы его не надел. Ну... обычно я ношу его только в полной темноте, то есть когда...

— Все в порядке. Мне он даже понравился.

— Неужели? Ну, теперь, когда вы с ним свыклись, признаюсь: я от него без ума. К тому же это подарок. Знаете, есть такая поговорка: дареному коню... Мне его подарила малышка французско-китайского происхождения по имени Фоу-Фоу. Купила в Гонконге специально для меня. Вот только фамилии ее я так и не узнал. Звал ее просто — Фоу-Фоу... Маньчжу. Понятия не имею, зачем я все это вам рассказываю. Возможно, я смогу выбраться из этого затруднительного положения, если вы скажете, как мне вас называть.

— О, — сказала девушка, словно вернувшись откуда-то издалека. — Я — Алексис Фрост. — И замолчала. На какой-то краткий миг она расслабилась, и признаки беспокойства исчезли с ее лица. Но вдруг она снова заволновалась. — Я... забыла на минутку, что привело меня к вам, мистер Скотт.

— Шелл.

— Дело касается моего отца. Думаю, с ним что-то случилось. Нечто ужасное. Он исчез. Боюсь, что его убили или...

Барышня все более и более волновалась, и оттого голос ее сделался пронзительным. Я поспешил успокоить ее:

— Пожалуйста, присаживайтесь, мисс Фрост. Мисс или миссис?

Она улыбнулась, но на этот раз очень сдержанно:

— Мисс. Я не замужем. — Мисс Фрост молча закусила губку.

Я ненадолго отлучился, чтобы накинуть на себя что-нибудь поплотнее. Когда я вернулся, Алексис оглядывала убранство моей гостиной: два впечатляющих аквариума с тропическими рыбками слева от двери, картину, висящую на противоположной стене над искусственным камином, на которой была изображена обнаженная с безобразными формами Амелия. Реакция для женщины у Алексис была самой что ни на есть нормальной. Она вслух выразила одобрение по поводу милых маленьких рыбок и молчаливое, но красноречивое, судя по выражению ее лица, неодобрение Амелии. Мисс Фрост еще немного осмотрелась, потом подошла к чудовищных размеров коричневому дивану и села. Я тоже сел и стал мысленно прикидывать ее параметры. На ней было вязаное шерстяное платье, а вязаное платье на женщине с ладной фигурой, как ничто другое, подчеркивает очаровательные холмики и долины и будоражит воображение по поводу «ландшафта» ее тела. У этой Алексис был еще тот «ландшафт», но чего-то в нем не хватало. Чего-то... затрудняюсь сказать, чего именно.

Она была подобна крепкому, сочному помидорчику, но без соответствующей приправы, которая придает овощу особую пикантность. Словно демонстрируя достоинства своей фигуры, Алексис держала скрещенные пальцы за спиной, позволяя вам представить себе, как она выглядит в соблазнительно прозрачных, словно дымка, одеждах, всего лишь представить себе, но отнюдь не увидеть. А в ее голубых глазах был намек на холодность, всего лишь намек. Их голубизна была скорее голубизной тонкого зимнего ледка, нежели весеннего неба. Алексис была красива, но какой-то замороженной красотой. Впрочем, я мог ошибаться. Может, ей просто необходимо было разморозиться, оттаять, как холодильнику.

— Итак, мисс Фрост, в чем же дело? — осведомился я.

— Сегодня вечером я поехала навестить отца. Он живет недалеко отсюда, на Гарвардском бульваре. Я приехала в условленное время, но его не оказалось дома. Нам предстояло обсудить кое-что очень важное. Он должен был меня ждать. — Она помолчала минуту и продолжала: — Но, как я уже сказала, дома его не оказалось, зато налицо были следы обыска.

— Зачем кому-то понадобилось обыскивать дом вашего отца? Кстати, чем он занимается?

Девушка обратила на меня свои голубые глаза и сказала:

— Дело не только в том, что в доме был обыск. Есть нечто более важное. Вы что-нибудь знаете о Хартселльской комиссии?

— Конечно. Хотя и не слишком много.

Комиссия, о которой упомянула Алексис, состояла из членов Комиссии профсоюза по труду и социальному обеспечению, а также членов Постоянной подкомиссии сената США по расследованию, но для краткости называлась Хартселльской, по имени ее председателя — сенатора Блэра Хартселла. На протяжении уже примерно двух лет комиссия расследовала случаи коррупции в профсоюзах, и очередная ее сессия должна была начаться в понедельник, 21 декабря, в Вашингтоне. Сейчас была ночь с воскресенья на понедельник, точнее, раннее утро понедельника 14 декабря. Следовательно, до начала работы комиссии оставалась ровно неделя.

На этот раз предметом обсуждения должно было стать «Национальное братство грузоперевозчиков» — самое крупное и самое коррумпированное в национальном масштабе профессиональное объединение, руководимое крепким, крутым профсоюзным боссом по имени Майк Сэнд.

Хотя мне никогда не приходилось иметь дело лично с Сэндом или со штаб-квартирой «Братства» в Вашингтоне, я сталкивался с местными головорезами из Лос-Анджелеса. В штабе местного профсоюза грузоперевозчиков было столько нечистых на руку типов, что в ходе расследования дел, которыми я занимался, мне несколько раз доводилось уличать руководителей и членов этой шайки в грязных делишках.

Еще одна причина моего личного интереса к «Братству грузоперевозчиков» и тому, что может раскопать Хартселл, заключалась в том, что мой близкий друг, рыжий ирландец по имени Браун Торн, состоял в местном отделении профсоюза грузоперевозчиков и регулярно платил членские взносы, иначе он мог потерять работу. Браун постоянно заявлял публичный протест по этому поводу. Вероятно, он был самым громкоголосым среди рядовых членов профсоюза, противостоящих коррумпированным местным руководителям, и стал буквально бельмом у них на глазу.

За последние два года я дважды по наводке Брауна занимался расследованием безобразий, творящихся там, и встречался с верхушкой местного профсоюза и его лидером, бывшим заключенным по фамилии Рейген. Джон Рейген. Общение с ними было таким же «приятным», как нож, всаженный вам в спину.

Я рассказал кое-что из этого Алексис и закончил словами:

— Итак, я достаточно хорошо осведомлен о деятельности местного отделения профсоюза и не слишком много знаю о том, что творится в национальном масштабе.

— Тогда мне легче будет вам объяснить. Возможно, вам известно заявление сенатора Хартселла о том, что, когда возобновятся слушания комиссии, он представит свидетеля, который всех удивит.

— Угу. В газетах что-то сообщалось об этом. По-видимому, это не сулит руководству профсоюза ничего хорошего.

— Да. И свидетелем, которому предстояло всех удивить, является или являлся доктор Гедеон Фрост. Мой отец.

Барышня подцепила меня на крючок. Крупные профсоюзные шишки смотрят на людей, способных засвидетельствовать, что те являются самыми что ни на есть обыкновенными рэкетирами, сквозь прицел пистолета и зачастую в них стреляют. Я слышал имя Фроста и знал только, что он считается специалистом по проблеме взаимоотношений между рабочими и администрацией. Он крупный экономист или профессор, занимающийся широкомасштабными исследованиями профсоюзного движения.

Я посмотрел на Алексис:

— Вы сказали, что ваш отец должен был сделать сенсационное заявление. Если я правильно вас понял, то никто, кроме Хартселла и нескольких лиц из его ближайшего окружения, не знал о предстоящей сенсации.

Алексис медленно произнесла:

— Да. Предполагалось держать это в тайне до тех пор, пока он не предстанет перед комиссией и не даст свидетельские показания. Отчасти по соображениям личной безопасности. Но в подобных случаях иногда происходит утечка информации. — Она замолчала и снова обратила ко мне свои голубые глаза. — Однако я не уверена, что вы поможете мне, мистер Скотт.

— Шелл. Конечно, я сделаю все, что в моих силах, — заверил я Алексис, добавив, что, поскольку я частный детектив, нам следует решить вопрос о моем вознаграждении. Вопрос был решен, и я спросил, не обращалась ли она в полицию. Нет, не обращалась.

— Если вам придется иметь дело с полицией, — сказала она, — попытайтесь не связывать исчезновение моего отца с работой Хартселльской комиссии. И вы должны дать мне слово, что ни при каких обстоятельствах не станете упоминать мое имя. Никто не должен знать, что я встречалась с вами и поручила вам заняться поисками моего отца. Я не должна иметь к этому никакого отношения.

— Не скажете ли почему?

— На то есть особые причины. Они никоим образом не связаны с вашей миссией, мистер Скотт.

Я оставил эту тему.

— Вы действительно уверены, что исчезновение вашего отца может быть связано только с его намерением дать какие-то показания против руководства профсоюза грузоперевозчиков?

Алексис кивнула:

— Я в этом не сомневаюсь. Ему грозит ужасная опасность... если только он еще жив.

— Я ничего не знаю о докторе Фросте, за исключением того, что он собирался насолить ребятам из профсоюза. И много голов полетело бы?

— Масса.

— Ладно. Проверим этих грузоперевозчиков. Может, у вас есть какие-то соображения по поводу лиц, причастных к похищению вашего отца?

— Только Майк Сэнд, но это вам и так ясно. — Она облизнула губы. — И не только свидетельские показания моего отца, но и все разоблачения Хартселльской комиссии будут касаться главным образом его, поскольку он председатель профсоюза. Прежде всего — его лично. Конечно, и другие руководители повинны в существующих безобразиях, но главный виновник — Майк Сэнд.

Алексис сообщила мне все необходимые сведения о своем отце: адрес, описание внешности, привычки и так далее. Затем встала, чтобы уйти.

— Как я могу с вами связаться, мисс Фрост?

Обычно на этом этапе мы должны были бы уже называть друг друга по имени: Шелл и Алексис. Но для нее я все еще был мистером Скоттом, а этот тонкий ледок в ее глазах не позволял мне называть ее Алексис.

— Я остановилась в отеле «Амбассадор», мистер Скотт.

— Шелл.

Это опять не сработало.

Она пошла к выходу, и я проводил ее до двери.

Я постоял минуту, раздумывая над тем, с чего начать расследование, потом быстро вернулся в прихожую и запер за собой входную дверь.

Отель под названием «Спартан-Апартмент» находится на Норт-Россмор в Голливуде, в двух минутах езды от «Голливудских виноградников». Мой «кадиллак» последней модели, небесно-голубой, с откидывающимся верхом, был припаркован чуть ниже на Россмор. Когда я вышел из «Спартан-Апартмент», Алексис как раз отъезжала от него в такси. В квартале от Россмор с обочины справа от меня съехала какая-то машина и стала продвигаться в тени. Что-то необычное было в этой машине, но что именно, я никак не мог понять. Я размышлял об Алексис. После стольких лет делового общения со множеством людей, опросов свидетелей, отсеивания правды ото лжи у меня выработался особый нюх, безошибочно определяющий фальшь, и сейчас этот нюх подсказывал: либо в самой Алексис было что-то фальшивое, либо дурно пахла ее история насчет папочки.

Что-то было не так, но что именно?

Я подошел к своему «кадиллаку», а автомобиль, который я заметил за несколько секунд до этого, проехал мимо меня по улице в том же направлении, куда держало путь такси Алексис. И тут меня осенило. Это был новый серый «бьюик»-седан с выключенными фарами. Как только такси Алексис исчезло за поворотом, фары «бьюика» включились и автомобиль рванулся вперед. Я заметил, что в нем находились двое, судя по смутно различимым силуэтам.

Я вскочил в свой «кадиллак» и помчался по подковообразному развороту, изо всех сил нажимая на педаль газа. Полминуты спустя в моем поле зрения были уже оба автомобиля: такси, стоящее у светофора, и «бьюик» на некотором расстоянии от него. Я подъехал как можно ближе к «бьюику» и попытался выяснить его номер. Не удалось. Номерная табличка была залеплена грязью. Грязь! В Лос-Анджелесе вот уже три недели не было дождей.

Когда интересующие меня автомобили свернули налево, на боковую улицу, я последовал за ними. Я опять слишком близко пристроился за «бьюиком», и он свернул направо. Теперь мой «кадиллак» неожиданно остался один на один с такси. Я покачал головой и ухмыльнулся. Мой нюх, безошибочно угадывающий фальшь, сработал мгновенно. Значит, владелец «бьюика» не моет его месяцами. На таких чепуховых выводах строятся еще более неправдоподобные теории.

Полагаю, я все еще глупо хихикал, когда в зеркале заднего вида вспыхнули огни фар. Они становились все ярче и быстро приближались. Я чуть притормозил. Такси Алексис находилось на два квартала впереди, почти у бульвара Олимпик.

Фары автомобиля, следовавшего за мной, больше не были видны в зеркало. Когда «бьюик» стал меня объезжать, я услышал завывание его двигателя. Тут до меня дошло. Мои руки сжали руль — последовал резкий хриплый визг шин по асфальту. «Бьюик» устремился вперед, целясь мне в левый бок. В ближайшем ко мне окошке я разглядел вихревое движение, быстро пригнулся и, рванув руль, нащупал ногой тормозную педаль.

В ночи прогрохотали два выстрела, два громких взрыва, пламя вырвалось из окошка «бьюика».

Я бросил свой автомобиль в сторону, держась за руль левой рукой, ощупывая грудь правой. Пистолета у меня не было.

Обычно, выходя из дому, я беру его с собой, но в этот раз ушел без него. Моя нога отчаянно жала на тормоз, и «кадиллак» сбавлял скорость, кренясь на бок. Я выпрямился, вцепился в руль обеими руками и снова надавил на газ. Если этот «бьюик» все еще где-то поблизости, я немедленно его протараню. Но он уже мчался вперед — не стал меня дожидаться. В свете фар своего «кадиллака» я мельком взглянул на тот автомобиль. Его правое переднее крыло было смято. И это был тот же самый «бьюик»-седан. Я не мог видеть номерную табличку, но знал, что она залеплена грязью.

Только тогда я заметил, что мой «кадиллак» ведет влево, под углом к обочине дороги, пролегающей вдоль улицы. При этом слышался какой-то скрежещущий звук. Теми двумя выстрелами мне пробили переднюю шину. Я подрулил к правой стороне улицы и съехал на обочину.

Далеко впереди такси, в котором ехала Алексис, свернуло налево к бульвару Олимпик, следом за ним ехал «бьюик». Потом они скрылись из виду. Я ругнулся, вылез из машины и посмотрел на спущенную шину.

Но что толку смотреть! Я открыл багажник, выкатил запаску. Меняя колесо, я ругался чуть сильнее.

Позвонив в отдел жалоб полиции и сообщив о том, что со мной случилось, я поехал взглянуть на дом мистера Фроста на Гарвардском бульваре. Дом явно принадлежал доктору Фросту. Письма, стеллажи с книгами, портрет в рамке — все говорило об этом. По словам Алексис, ему пятьдесят один год, рост — больше шести футов, вес — довольно внушительный.

Лицо, если судить по портрету, крупное, можно сказать, красивое, брови вразлет и густые седые волосы. В доме все было перевернуто вверх дном, подушки разбросаны по полу, ящики выдвинуты, — словом, искали основательно. Алексис сказала, что у ее отца есть черный «фольксваген», но машины нигде поблизости не было видно. Гараж был пуст, двери открыты настежь.

Без пистолета я чувствовал себя все больше и больше не в своей тарелке, поэтому вскоре после четырех утра поехал назад в «Спартан-Апартмент». Я пристегнул кобуру, сунул в нее короткоствольный кольт 38-го калибра и уже надевал пиджак, когда зазвонил телефон. Может, это Алексис? Я бросился к телефону, снял трубку и сказал «алло».

— Шелл? — услышал я мужской голос.

— Да.

— Это Браун. Я...

— Браун?! Надо же! Я только что подумал... — начал было я и сразу же осекся.

Голос Брауна был неузнаваем, в нем отсутствовала живая приятная интонация, присущая ему.

— Я... ранен, Шелл. Я на заправке в Финли. Пару миль вверх по... Кань... Каньону. — Он застонал.

— В чем дело? Браун, что случилось?

— В меня стреляли. Я...

Вслед за тем в трубке послышался какой-то треск. Похоже, он уронил трубку. Потом донесся какой-то глухой стук и звук, похожий на царапанье. И все, больше я ничего не слышал. Я бросил трубку на рычаг и сломя голову помчался к !машине, сбегая по лестнице, поскользнулся, потом споткнулся и чуть было не упал. Когда я добежал до своего «кадиллака», на лбу у меня выступил холодный пот. Я проехал вверх по Россмор и свернул на Сансет уже после того, как зажегся красный свет.

Дорога, ведущая в Спринг-Каньон, начинается у Голливудского бульвара и идет вверх к Голливудским холмам, огибая фешенебельный жилой район на протяжении полумили. В те времена здесь, на открытой, поросшей кустарником местности, было всего лишь несколько домов, стоявших на почтительном расстоянии друг от друга. Я въехал в Спринг-Каньон и вдавил педаль газа до упора.

Судя по всему, Браун ранен, и серьезно. Должно быть, ему совсем плохо, иначе он ни за что не позвонил бы. Он такой.

Он был наделен самыми лучшими, по моим понятиям, качествами. Не слишком высокий, но сильный и крепкий, рыжеволосый, довольно невзрачного вида, он излучал тепло и доброту, которые буквально обволакивали меня. Я встречался с ним в городе, был не раз приглашен на обед к нему в дом, где он жил со своей милой младшей сестренкой Келли. Вот уже шесть лет как мы знакомы. И все эти годы он был членом Лос-Анджелесского отделения профсоюза грузоперевозчиков.

Эта мысль пришла мне в голову совершенно неожиданно, но крепко засела в ней. Рядом с мыслью об Алексис и о деле, расследовать которое меня наняли. Почему именно сегодня?

Почему Браун позвонил мне именно сегодня ночью?

И тут в свете фар я заметил справа на обочине некий темный предмет рядом с небольшой бензозаправочной станцией.

Это был человек. Скрюченная, бесформенная фигура, словно осевшее на землю огородное пугало. Я ударил по тормозам и, остановив машину у обочины дороги, побежал к заправочной станции.

Я приблизился к человеку и замер на месте, глядя на него во все глаза.

Нет, это не Браун, решил я. Это не может быть Браун! Лица, в сущности, не было. Оно превратилось в сплошное кровавое месиво. Человек медленно двинулся мне навстречу, неуклюже, словно ноги увязали у него по колено в жидкой грязи. А еще так может двигаться человек, впервые вставший на протезы.

Словом, видение из ночного кошмара. В свете фар моего автомобиля я успел заметить его обвисшую нижнюю челюсть и застывший взгляд.

Теперь я пришел в себя и бросился к нему. Но едва успел к нему подбежать, как Браун вдруг стал падать, словно отпустили веревку, которая поддерживала его в вертикальном положении. Он выскользнул у меня из рук, но я инстинктивно подхватил его под мышки и попытался удержать. Однако под его тяжестью мне пришлось опуститься на одно колено, но я изо всех сил старался его удержать и поэтому прижимал как можно ближе к себе.

Голова Брауна запрокинулась назад, словно из его шеи удалили позвонки и мышцы и она превратилась в полую трубу из кожи, лишенную какой-либо жизненной силы. Однако Браун был все еще жив. Я просунул руку ему под затылок и осторожно приподнял голову. Он открыл глаза и взглянул на меня.

Это был Браун, да, Браун Торн. Вернее, то, что от него осталось. Он раскрыл рот. Он попытался что-то сказать. Из его горла вырвался звук — одно-единственное слово, закончившееся шепотом. Потом изо рта хлынула кровь. Однако Браун из последних сил напрягался, пытаясь говорить. Он попытался улыбнуться. Правда, он пытался улыбнуться! Так он и умер с улыбкой. Просто перестал цепляться за жизнь. Черты его лица немного смягчились. Самую малость. Тело его сразу обмякло в моих руках. Но я продолжал крепко держать его. Я не хотел опускать его на землю. У меня возникла сумасшедшая мысль, что он не умрет, пока я держу его. Я держал его до тех пор, пока у меня окончательно не затекли руки. Только тогда я опустил его на землю.

Лицо его, залитое кровью, было все еще в синяках и порезах, губы порваны. Два зуба выбиты. Рука сломана, кость выпирала наружу, похожая на сломанную белую палку. Шея, видимо, была раздроблена пулей. Безобразная кровавая рана зияла в темноте.

Вокруг запястья одной его руки была обернута клейкая лента.

Я оглядел его тело и обнаружил еще одну огнестрельную рану — в спине. Рана в шее была опалена порохом. Я поднялся на ноги. В десяти ярдах от меня по дороге в Спринг-Каньон промчалась машина, свет ее фар высветил меня с трупом Брауна. Я направился к заправочной станции. Окно в одной из ее металлических стенок было разбито, а стоявший у окна стол засыпан стеклянными осколками. На столе стоял телефонный аппарат, шнур от которого с трубкой болтался снаружи. Трубка была в крови.

Земля вокруг была изрыта пальцами. Браун лежал в нескольких ярдах от меня, и в темноте его тело можно было принять за земляной холмик. Между его телом и тем местом, где находился я, было еще одно объемное углубление в земле, либо образовавшееся при падении его массивного тела в рыхлую землю, либо прорытое им. Глядя на Брауна, я невольно стал думать о нем. О нем и о Келли Торн, сестре Брауна. Милой, славной Келли. Кто-то должен сообщить ей эту скорбную весть.

Я надеялся, что мне не придется этого делать. Потом я подумал об Алексис Фрост и ее пропавшем отце, докторе Гедеоне Фросте. И мне вспомнилось одно-единственное слово, с трудом произнесенное Брауном.

И это была фамилия — Фрост.

Тогда я поднял трубку — рука у меня была в крови Брауна — и позвонил в отдел убийств.

Позвольте представиться: Честер Драм

Вашингтон, 19 ч. 00 мин., понедельник, 14 декабря

Я — частный детектив, работающий на Восточном побережье, в районе, прилегающем к Вашингтону. Я легок на подъем и в мгновение ока пускаюсь в путь ради безопасности своего клиента или улыбки блондинки. Мне приходилось гоняться за гангстерами международного масштаба по солнечным площадям Рима и сквозь железный занавес вплоть до Берлина, иметь дело с фанатиками мусульманами... арабскими танцовщицами... Я ловил профессиональных убийц в Индии, сражался с повстанцами на южной границе и с бандитами-лыжниками в горах Канады.

Однако подлинную опасность своей профессии я осознал, лишь когда судьба свела меня с детективом с Западного побережья, именующим себя Шеллом Скоттом.

Когда я наконец столкнулся лоб в лоб с человеком с белесым ежиком и дьявольской ухмылкой, передо мной разверзлись пятьдесят семь разновидностей ада.

А началось все в Вашингтонском национальном аэропорту...

Когда над Вашингтоном сгущаются сумерки, включаются мигалки вдоль песчаной отмели Потомака, известной как Гравийный карьер. Если смотреть из самолета, мигалки кажутся двумя сплошными красными линиями, ведущими к взлетно-посадочным полосам. А на земле эти мигалки похожи на трассирующие пули, свидетельствующие о безмолвной войне между человеком и природой.

Мне приходилось наблюдать эти огни с воздуха, а теперь я ехал мимо них по большой автостраде, разделяющей Гравийный карьер на две равные части. За два дня до того, как отправиться расследовать случай в Ричмонде, я оставил свой автомобиль на стоянке у аэропорта.

Когда я преодолел уже половину пути от аэропорта до моста, ведущего через Потомак к бассейну Тайдуотера, меня обогнало такси. Я еще подумал, что скорость его, должно быть, никак не меньше семидесяти миль в час.

Второй автомобиль с ревом несся еще быстрее. Я освободил ему место для обгона, съехав на другую полосу движения, и он пролетел стрелой, обдав меня тугой струей воздуха.

Затем я услышал пронзительный скрежет тормозов и натужный скрип шин по асфальту. Автомобиль, только что промчавшийся мимо меня, догнал такси и, пристроившись сбоку, прижал его к обочине. В свете фар моего автомобиля я увидел, как из машины вышли два человека и направились к такси. Возможно, я бы просто проехал мимо, но как раз в тот момент меня стал обгонять междугородный автобус.

Оторвавшись от автобуса на почтительное расстояние, я сбавил скорость, а тем временем двое вышедших из автомобиля вытаскивали кого-то из такси. Я пригляделся и понял, что это женщина. Дверца автомобиля открылась, все трое уселись на переднее сиденье, и дверца захлопнулась. Автомобиль рванул с места перед самым моим носом, но такси осталось стоять на обочине.

Перегнувшись через сиденье, я опустил правое переднее оконное стекло и крикнул:

— Эй, что происходит?

Таксист спокойно прикурил сигарету и сказал:

— Я ведь сделал все правильно, парень?

— Что сделал?

— Я говорю, я все верно сделал? — повторил он растерянно. — Чем вы недовольны, мистер? У вас есть какие-нибудь претензии? Выкладывайте! Я все сделал, как мне велели. Итак, когда я получу свои бабки?

Вероятно, в ту ночь я не был склонен к глубоким размышлениям и решил, что таксист сделал свое черное дело авансом.

Я нажал на газ, и моя машина рванула вперед. Считайте это любопытством, привычкой, импульсивным порывом, как вам угодно. Неприятности других людей — сфера моей деятельности. Я шел на скорости шестьдесят миль в час, когда обогнал междугородный автобус во второй раз, и приближался к восьмидесяти, когда заметил интересовавший меня автомобиль. Вслед за ним я въехал под железнодорожный мост, по которому ходили поезда Атлантической линии, следующие через Потомак в Вашингтон.

Поезд прогромыхал над нами, разрывая ночную тишину.

Когда мой задний бампер оказался на одном уровне с их передним, я резко повернул руль в их сторону. Примерно в ста ярдах за береговым устоем моста я заставил их съехать с шоссе.

Я открыл бардачок, вынул свой «магнум-357» и ступил из машины в ночь.

— Выходите с поднятыми руками, — приказал я.

Несколько минут прошло в ожидании, потом откликнулся чей-то голос:

— Эй, это ограбление или что-то еще?

— Или что-то еще, — уточнил я. — Вылезайте и встаньте перед капотом, в свете фар, чтобы я мог вас видеть. Вы попались.

Я услышал шаги по гравию шоссейной обочины. Хлопнула дверца автомобиля.

— В свете фар. Поднимите руки. Двигайтесь!

— Это ограбление? — услышал я тот же голос. Тон был заискивающий, видно, человек до смерти напуган, поэтому я уже начал сомневаться, не совершаю ли чертовски глупую ошибку.

Они послушно стояли перед капотом автомобиля в свете фар — коротышка в твидовом пальто и дылда в шинели. Оба с поднятыми руками. Коротышка был без головного убора и в очках. Дылда — а он действительно был очень высоким — в широкополой шляпе с опущенными полями, нахлобученной чуть ли не на глаза.

— С вами все в порядке, мисс? — спросил я.

Сначала ответа не последовало, потом в ночи прозвучало только одно слово: «Да».

— Теперь вы можете пересесть в мою машину.

Ее ответ удивил меня.

— Кто вы? Вас послал Майк? В аэропорту меня никто не встретил.

— Никогда не слыхал ни о каком Майке.

— Тогда кто вы?

— Какая вам разница? Садитесь в мою машину.

— Ладно.

И как только открылась дверца, из-под железнодорожного моста с ревом выскочил междугородный автобус. От неожиданности я слегка замешкался. Самую малость, но Дылде этого было достаточно. Он выскользнул из света фар и набросился на меня. Я вовремя отпрянул в сторону. И его нацеленный на меня кулак со всего размаху обрушился на бампер моей машины. От боли и досады он издал вопль, похожий на собачий лай.

— В чем дело, черт тебя побери? — хрипло прошептал он. — Я вроде бы рассчитал удар. Ты что, спятил? Хочешь, чтобы я руку сломал, да? Какая тебе от этого польза?

С учетом того, что Дылда сказал таксисту в ответ на его требование денег, можно было прийти только к одному выводу — это не похищение, а всего лишь его инсценировка. Выгодное для барышни? Значит, предполагалось, что кто-то ее освободит и тем самым заслужит ее вечную благодарность? Если дело обстоит так, то ее мнимый спаситель выбился из графика. Автострада была пуста.

— И как все должно было выглядеть? — осведомился я у Дылды в шинели.

— Кто ты, парень? — огрызнулся он в ответ, неожиданно сделавшись подозрительным. — Я тебя раньше не встречал. Где мистер Таунсенд Хольт? Я думал, мистер Хольт...

Я схватил его за воротник шинели и оттолкнул от себя, потому что Очкарик-коротышка шел ко мне с пистолетом. Дылда натолкнулся на него, и пистолет выстрелил, высекая в темноте искры.

— Бросай оружие, или буду стрелять! — заорал я.

Дылда пролаял:

— Бросай, Очкарик!

Очкарик, помедлив, бросил пистолет. Я шагнул вперед и оттолкнул пистолет ногой подальше, чтобы он оказался вне их досягаемости. Девушка вышла и встала рядом со мной.

— Это было спланированное похищение, — сообщил я ей. — Предполагалось, что человек по имени Хольт прискачет на белом коне и выручит принцессу из беды. То бишь вас.

Ее смех был на грани истерики, когда она проговорила:

— Вы забавно все расставили по местам.

— Может, нам вместе подождать прибытия запоздавшего мистера Хольта? — спросил я ее. — Или прокатимся до полицейского участка?

И снова она меня удивила:

— Ни то и ни другое.

Очкарик флегматично рассмеялся.

— Ни то и ни другое? Почему же? — осведомился я.

— Потому что нельзя. Считается, что меня нет в Вашингтоне.

Дылда «баюкал» свою ушибленную руку. Я быстро обыскал его. Он не был вооружен.

— Откройте капот, — приказал я.

Парень недоумевающе посмотрел на меня.

— Открывай же, давай!

Он открыл капот своего автомобиля.

— Знаешь, где находится свеча?

Он ничего не ответил.

— Выкрути колпачок.

— Мы тебя еще достанем, сукин ты сын!

Дылда залез под капот, скрежеща зубами. Колпачок был вывернут, за ним тянулись провода. Я взял его левой рукой.

— Подойди к своему дружку. А теперь садитесь оба! Спина к спине.

Они сели на гравий шоссейной обочины.

— Оставайтесь в таком положении, пока мы не отъедем.

— Мы тебя еще достанем, парень! — пригрозил Дылда.

Очкарик ничего не сказал.

— Передайте привет мистеру Хольту, — сказал я им на прощанье.

Девушка снова засмеялась.

Мы с ней сели в мою машину. Это была довольно высокая девушка в белом плаще с большими круглыми кожаными пуговицами и в белой шляпке с узкими полями. Насколько я мог заметить, она была платиновой блондинкой. Плащ был туго затянут поясом на узкой талии, тем самым подчеркивая округлость ее грудей под лацканами.

— Кто такой этот Хольт? — спросил я ее.

— Извините, но я лучше промолчу.

— Вы уверены насчет полиции?

— Да, совершенно уверена. Пожалуйста, отвезите меня в Вашингтон. Любое место в центре города прекрасно подойдет.

— Ладно.

Я бросил колпачок свечи на пол и включил зажигание.

Двадцать минут спустя мы сидели в кабинке ресторана на Эф-стрит, как раз на противоположной стороне моста через Потомак.

— Не было необходимости останавливаться здесь, — сказала девушка. — Они немного меня напугали, но теперь все в порядке.

Официантка не спеша, шаркающей походкой приблизилась к нам.

— Что желаете?

— Кофе, наверное, — сказала девушка.

Я велел официантке принести две чашки.

— Во что этот Хольт втянул бы вас, если бы не подоспел я? — спросил я девушку.

Она ничего не ответила.

— Послушайте, — продолжал я, прибегнув к иной тактике. — Вы глушите мои профессиональные инстинкты. Я — частный детектив.

— Неужели?

— Честное благородное. Меня зовут Чет Драм.

На сей раз она улыбнулась:

— Рада познакомиться, мистер Драм.

— Я тоже, мисс?..

— Миссис.

— Тогда миссис?..

— Просто миссис. Но мне действительно нужно идти. Спасибо за все. — Она посмотрела на меня, а я и не подумал подняться.

— Я сделала большую глупость, — сказала она наконец.

У нее не было сумочки, и она вытащила красный кожаный кошелек из кармана плаща.

— Коль скоро вы частный детектив, мне полагается вознаградить вас за доставленное мною беспокойство. Сколько я вам должна?

— Прежде вы не делали подобных глупостей, — заметил я.

— О господи, тогда я сглупила сейчас. Я вас обидела?

— Не нужны мне ваши деньги, — сказал я. — Но мне хотелось бы заглянуть в него.

— В мой кошелек? Зачем?

— Скажем, из профессионального любопытства. Я хочу знать, кто же вы на самом деле.

Она снова улыбнулась:

— Вы не из тех, кто легко сдается.

— Я могу быть упрямым.

— И очаровательным, мистер Драм. Но я еще упрямее.

— А что, если у вас не будет возможности продемонстрировать это? «Считается, что меня нет в Вашингтоне». Не так ли?

— Да, верно. И что из этого следует?

— Из этого следует, что таксист был в сговоре с ними. Вы только что прилетели на самолете, правильно?

— Опять угадали.

— С багажом?

Глаза у нее расширились.

— Я совсем забыла о багаже! Мне нужно его получить, мистер Драм. Но я даже не заметила, в каком такси ехала.

— Зато я заметил. Из таксопарка «Ветераны». Только прикажите, и я доставлю вам ваш багаж.

Она встала:

— Похоже, у вас появился новый клиент.

— Куда доставить ваш багаж?

— Я позвоню вам завтра. А сейчас не поймаете ли для меня такси?

Я расплатился по счету, и мы вышли на улицу. В воздухе кружили первые крупные снежинки. Я посадил ее в такси и захлопнул дверцу. Она помахала мне на прощанье, одарив меня своей третьей улыбкой, улыбкой на миллион баксов, которую она до этого момента тщательно сдерживала. Ее голубые глаза улыбались так, что перехватывало дыхание. Такси отъехало.

Я сел в свою машину и поехал в таксопарк «Ветераны».

Шелл Скотт вылезает из своей скорлупы

Лос-Анджелес, 10 ч. 00 мин., понедельник, 14 декабря

В тот понедельник я вернулся в отель «Спартан-Апартмент» в десять часов утра. У меня перед глазами все еще стояла запечатлевшаяся в памяти картина: Браун падает к моим ногам, и из его окровавленного рта вырывается единственное, едва слышное слово: Фрост...

Алексис Фрост значилась среди постояльцев отеля «Амбассадор», но, когда я позвонил, ее там уже не оказалось. У полицейских не было зацепок, с помощью которых можно было бы выйти на убийцу Брауна, и им не удалось выследить серый «бьюик», о котором я сообщил им еще до восхода солнца этим утром, «бьюик», преследовавший такси Алексис. Или... действовавший с ней заодно.

Меня все больше и больше одолевали сомнения насчет Алексис, я даже слегка за нее беспокоился. Но еще больше я беспокоился по поводу Келли Торн. В полиции мне сообщили, что она опознала тело брата в морге. Она не плакала. И это мне не понравилось. А еще больше не понравилось то, что я никак не мог до нее дозвониться, хотя звонил несколько раз.

Келли двадцать три года. Они с Брауном были очень близки. Келли во многом похожа на брата: то же добродушное, типично ирландское лицо, озорная улыбка, редкие веснушки — золотистое очарование. С Брауном я недавно встречался пару раз, а вот с Келли не виделся почти полгода. Слишком долго.

Интересно почему?

Я опять позвонил Келли, и опять мне никто не ответил. Поэтому я вытащил длинный список имен, который составил за годы работы — осведомители, жучки, громилы, — и приступил к работе.

Через сорок минут множество людей должны будут сообщить мне сведения, добытые ими о Брауне Торне или о докторе Гедеоне Фросте. Эту сторону дела мне удалось утрясти.

Дом доктора Фроста на Гарвардском бульваре был по-прежнему пуст. Я решил поговорить с соседями и начал планомерный обход. После пяти тщетных попыток мне удалось получить первую крупицу информации в доме напротив. Дверь открыла женщина и сообщила, что видела, как доктор Фрост уехал из дому прошлым вечером часов в восемь или десять. Он уезжал в спешке, один, в своем черном «фольксвагене»... с выключенными фарами. Ей это показалось странным. И я был с ней полностью согласен.

Оттуда я поехал вверх по Гарвардскому бульвару до Третьей улицы, повернул направо и направился в центр города. В трех кварталах от Третьей улицы я миновал новенький зеленый «форд», небрежно припаркованный под углом к обочине. С левой стороны бампер был вдавлен внутрь и касался шины.

Я, не останавливаясь, продолжил путь и проехал почти полмили, когда меня вдруг осенило. Волосы у меня на затылке встали дыбом. Возможно, я ошибался, но тем не менее поспешил вернуться к «форду» и остановился рядом с ним. На покореженном зеленом бампере я обнаружил следы серой краски. Я проверил номерной знак. Автомобиль принадлежал Сансетскому бюро проката автомобилей. Под щетку на ветровом стекле была подсунута квитанция со штрафом за парковку в неподобающем месте. Квитанция была выписана в десять часов семнадцать минут вечером в воскресенье. Я записал номер «форда» и поехал в Сансетское бюро проката. Оказалось, что «форд» был взят напрокат ранним воскресным утром Брауном Торном.

Я позвонил в полицейский участок и сообщил об этом в отдел по расследованию убийств. Затем занялся поисками доктора Гедеона Фроста. Я уладил все, что мог, и начал расследование, на которое у меня оставалось совсем мало времени. Я задействовал дорожную полицию, больницы и морги, а также самого себя. Затем выяснил, каким банком пользовался доктор Фрост. Это был Восточный национальный банк, расположенный на Восьмой улице Лос-Анджелеса. Я съездил туда и переговорил с управляющим. Он пообещал дать мне знать, если какой-нибудь чек доктора Фроста будет предъявлен к оплате.

Более того, он был знаком с Алексис и с доктором Фростом и сообщил, что в десять утра Алексис приходила в банк, чтобы взять что-то из личного сейфа, к которому имели доступ только она и ее отец. И очень быстро ушла.

Я поблагодарил его и откланялся, размышляя над тем, что бы все это могло означать. Я позвонил в свой отель и выяснил, что никто, в том числе и Алексис, мне не звонил и не оставлял для меня никакой информации. Я впал в тихое отчаяние. Было буквально не за что зацепиться! Но в пять часов я снова позвонил Келли и на этот раз застал ее. Поверьте, все мои многочисленные заботы, огорчения и отчаяние сразу же рассеялись как дым.

Когда она сказала «алло», у меня душа ушла в пятки, я даже не узнал свой собственный голос.

— Привет, Келли, — сказал я. — Это Шелл.

Последовала короткая пауза. Потом:

— Привет, Шелл. — Короткая пауза, а потом: — В полиции мне сказали, что ты знаешь... о...

— Да. Поэтому-то я и звоню.

Снова молчание. Иногда телефонная будка становится настоящей камерой пыток.

— Не возражаешь, если я приеду, Келли? Мне хотелось бы увидеться с тобой.

— И мне тоже, Шелл.

— Конечно, если только ты в состоянии...

— Пожалуйста, приезжай.

— Буду через двадцать минут.

Она сразу же открыла дверь, как только я позвонил. И попыталась улыбнуться.

— Привет. Я ужасно рада, что ты приехал.

— Я беспокоился о тебе.

— Я рада, Шелл. Но... беспокоиться не о чем.

Ростом она была пять футов четыре дюйма и замечательно сложена. Зеленое платье из джерси подчеркивало красоту ее точеного, гибкого тела.

Я сказал:

— Я звонил тебе сто раз...

— Я гуляла. После... я была в Макартуровском парке. Просто сидела у озера и смотрела на уток и лебедей. — Она снова улыбнулась. — Не стой как истукан! Ну, истукан-великан. Проходи!

— Ладно.

Но я еще несколько секунд разглядывал ее. И удивлялся, почему не виделся с ней так долго. Снова увидеть Келли Торн после шестимесячного перерыва было все равно что вернуться в родной дом после продолжительного отсутствия. Видно, она долго плакала, потому что глаза покраснели, а на лице запечатлелись печаль и скорбь. Но при всем при этом Келли не утратила миловидности. По крайней мере, для меня это было совершенно очевидно.

Сейчас я заметил на ее лице веснушки, которые она обычно старательно скрывала под тональным кремом. Без макияжа лицо слегка блестело, и веснушки отчетливо проступали на чистой коже, подобно крошечным коричневым островкам. Келли выглядела моложе двадцати трех лет, такой же молодой, как рассвет, и милой, как весна.

У нее были рыжие волосы — от природы, — почти красные, и глаза цвета нежной сероватой зелени трилистника, если смотреть на него сквозь туман. Ее тихая ирландская скороговорка была подобна мелким каплям дождя, барабанящего по листьям деревьев. Обычно в ее голосе слышалась радость, но сегодня — только тихий звук падающих капель дождя... или слез.

Мы сели на убогую зеленую кушетку в теплой гостиной. После моего звонка она приготовила кофе и теперь разлила его по чашкам.

Пока кофе остывал, я сказал:

— Келли, мне очень жаль.

— Знаю. Я знаю, как вы были дружны с Брауном.

Видимо, она заметила мой слегка удивленный взгляд, потому что поспешила уточнить:

— Ты был для него всем на свете. И я знаю, ты питал к нему те же чувства.

— Конечно. Но...

— "Но". Вот такие все мужчины. Не то что женщины. Вы привыкли быть твердыми, крутыми — словом, мужчинами на все двести процентов. Почему ты так редко приходил к нам, Шелл?

— Не знаю.

И я правда не знал. «Что за черт! — подумал я. — Неужели нужно бросаться человеку на шею, чтобы выразить ему свою симпатию? Или посылать ему цветы?» И я вдруг подумал о цветах, которые пошлю Брауну.

Возможно, Келли как-то почувствовала, о чем я думаю. Или прочла на моем лице. Но так или иначе, самообладание вдруг покинуло ее. Она судорожно вздохнула и разразилась рыданиями. Слезы хлынули из ее глаз и залили щеки. Я хотел было подойти к ней и попытаться успокоить, но она отчаянно замотала головой и закрыла лицо руками. Приглушенный ладонями, ее изменившийся голос был едва слышим и прерывался рыданиями.

Она вскочила и, не отрывая рук от лица — сдавленные рыдания все еще вырывались у нее из груди, — бросилась вон из гостиной. Упала, поднялась и снова побежала к двери, ведущей в соседнюю комнату. Это печальное зрелище разрывало мне сердце. И даже когда я уже больше не слышал ее рыданий, они все еще звучали у меня в голове.

Я сидел и ждал, пока Келли успокоится и вернется в гостиную. Поскольку я не знал, сколько ей на это потребуется времени, то решил, что, наверное, мне следует уйти. Но как раз в этот момент Келли вернулась.

— Не уходи, пожалуйста, — сказала она.

Я взглянул на нее. Глаза опухли еще больше, но она взяла себя в руки и даже умылась и наложила косметику — веснушек как не бывало.

— Я...

— Знаю, — сказала она. — Ты собирался удрать от меня. Садись. Кофе наверняка остыл.

Действительно остыл.

— Мы можем положить туда немного льда, — предложил я, — и закусить солеными крендельками. Но коль скоро это не улучшит его вкуса, можно было бы...

Она улыбнулась, и это снова была улыбка Келли.

— Пожалуй, ты прав. — Она глубоко вздохнула. — Все, я справилась с собой. Я в полном порядке и намереваюсь продолжать в том же духе. Больше ничего подобного со мной не случится.

— Незачем извиняться.

— Я и не извиняюсь. Просто хочу, чтобы ты знал, что мы можем теперь говорить о Брауне, обо всем. И я больше не буду плакать. Ты понял, что я хочу сказать, Шелл?

— Конечно.

Келли унесла остывший кофе, вернулась и налила две чашки. Кофе еще можно было пить. Потом сказала:

— В полиции сообщили мне все, что знали. Сказали, что ты был с ним, когда он умирал. Расскажи мне все, Шелл, если можешь.

— Не о чем особенно рассказывать. Браун позвонил мне, сказал только, что в него стреляли. Вероятно, он собирался рассказать мне больше, но не успел. Я бросился ему на помощь и приехал как раз перед тем, как...

Келли спокойно спросила:

— Он что-нибудь сказал?

— Только одно слово, Келли. Это была фамилия — Фрост. Она тебе о чем-нибудь говорит?

Она молча покачала головой. Потом задала вопрос:

— У тебя есть соображения по поводу того, кто мог его убить?

— Только предположения. Я предпочел бы сначала выслушать твои.

Келли остановила взгляд своих зеленых глаз на мне:

— Кто мог быть заинтересован в его смерти, Шелл? Кто, как не Рейген? Возможно, даже не лично он, а эта его вонючая свора. Браун знал, что там творятся гнусные дела, и открыто говорил об этом. Просто вставал на собраниях и обличал их. Он боролся с ними изо дня в день, до последней минуты. И вот еще что, Шелл. В воскресенье ночью Браун взял из офиса папку с какими-то профсоюзными документами.

Меня словно обдало холодным ветром. — Повтори все, пожалуйста, помедленнее, — попросил я.

— В субботу вечером мы с Брауном ужинали здесь. В то время я не придала особого значения его словам, а сказал он тогда, что Рейген и его парни собираются в ту ночь на какое-то совещание. А еще он говорил о том, каким образом подчас пропадают документы местных отделений... ты же знаешь, что они были затребованы комиссией.

— Знаю.

— Он сказал, что и на сей раз будет как всегда: важные документы окажутся утерянными, или сгоревшими, или исчезнувшими еще каким-нибудь образом. В любом случае комиссии они будут недоступны. Ну, через несколько часов, после того как Браун ушел, около часа или двух ночи — это уже было воскресенье — он мне позвонил. Сказал, что выкрал какие-то профсоюзные документы, что влип в неприятности и что некоторое время ему придется где-нибудь отсиживаться, а потому дома не появится. — Келли сглотнула. — Это был наш последний разговор. Больше я его не видела.

— Давай-ка еще разок все сначала. Повтори сказанное им дословно, если можешь, вплоть до интонации.

— Зазвонил телефон, и я услышала в трубке: «Это Браун, Келли. Я очень тороплюсь. Сегодня ночью я взял кое-какие бумаги из папок Рейгена, и мне придется скрываться несколько дней». Я разволновалась и спросила, что все это значит. Он ответил что-то вроде: «После того как я выкрал бумаги, возникли небольшие неприятности, я наткнулся на одного из его парней. Но ты не волнуйся». Я спросила, что именно он взял, а он сказал, что и сам толком не знает — у него пока не было времени разобраться. Но он был уверен: это именно те документы, которые Рейген хочет скрыть от комиссии.

— Под комиссией, полагаю, следует понимать Хартселльскую комиссию?

— Да, Браун считал, что на сей раз комиссия как следует вздрючит Майка Сэнда и Рейгена, а может, еще и должностных лиц рангом пониже.

— Он много рассказывал тебе о Майке Сэнде, Келли?

Она покачала головой:

— Говорил только, что он еще более ловкий мошенник, чем Рейген, если только такое возможно. А что?

— Происходят странные вещи. Думаю, что Сэнд, в сущности, не играет главенствующей роли в Лос-Анджелесском отделении. Днем я навел справки относительно Сэнда, но похоже, чтобы узнать о его деятельности побольше, придется ехать в Вашингтон, где он проживает и трудится.

Я взглянул на Келли:

— Браун никогда не упоминал о Фросте? О докторе Гедеоне Фросте?

Она нахмурилась, стараясь припомнить, потом покачала головой:

— Нет. Никогда не слышала такого имени. А кто он?

— Он должен был выступить на заседании Хартселльской комиссии в качестве главного свидетеля. Вряд ли кто-то, кроме членов комиссии, мог знать об этом. Но Браун назвал мне это имя. А сегодня утром в нескольких кварталах от дома доктора Фроста я обнаружил автомобиль, который Браун взял напрокат утром в воскресенье вскоре после того, как позвонил тебе. Передний бампер с левой стороны покорежен. Похоже, в него ударилась другая машина, а может быть, его прижимали к обочине. А прошлой ночью мне довелось увидеть автомобиль, у которого передний бампер был помят с правой стороны.

Лицо Келли приняло озадаченное выражение.

— Зачем Брауну понадобилось брать автомобиль напрокат? И зачем он приезжал к этому доктору Фросту?

— Не могу понять, откуда он узнал имя Фроста, Келли! Я очень надеялся, что ты сможешь прояснить ситуацию.

— Ничего не понимаю... — Она замолчала, сокрушенно качая головой.

Через минуту я встал.

— И куда ты направляешься теперь, Шелл?

— Проедусь до штаб-квартиры профсоюза грузоперевозчиков. Вдруг повезет, и я застану там Рейгена.

— Не делай никаких... глупостей. А кроме того, если Рейген во всех этих махинациях увяз по горло, он тебе ничего не скажет.

— Конечно, ни с того ни с сего он не станет ничего рассказывать. И вообще постарается не ввязываться в беседу со мной. Но если я его хорошенько потрясу, может, что-то вытрясу из него. Попытка не пытка.

— Он никогда не бывает один. При нем неотступно находятся двое громил.

Двое громил? Тогда кое-что проясняется. Крупные профсоюзные боссы обычно имеют от двух до полудюжины телохранителей, занимающих должности профоргов или деловых агентов, но я знал, что у Рейгена их только двое: худое, сальное ничтожество по имени Ру Минк и киллер Кэнди — высокий красавец с порочными наклонностями. Я задумался об этих двух негодяях, а также о той парочке в сером «бьюике». Может, это как раз тот случай, когда два плюс два не равняется четырем, а остается все теми же Минком и Кэнди? У меня просто разыгралась фантазия? Но как бы то ни было, по спине забегали мурашки.

Келли проводила меня до двери. На улице было темно и горели фонари. Солнце уже село, в воздухе веяло прохладой.

— Шелл? — услышал я голос Келли и оглянулся:

— Да?

— Будь осторожен. Пожалуйста.

— Не беспокойся. Рейген нахлебается досыта и не будет просить добавки. Кроме всего прочего, примерно через неделю он предстанет перед членами комиссии. Он должен вести себя примерно.

— Должен-то должен, но... — Она немного помолчала. — В самом деле, Шелл, я хочу сказать... — Келли замялась, но потом снова заговорила: — После того, что случилось с Брауном... если что-нибудь случится с...

— Ничего не случится! — поспешил я ее успокоить.

Она закусила губу:

— У меня такое ощущение, что они до смерти забили не только Брауна, но и меня... — Она поморщилась. — Как будто что-то ужасное...

— Послушай! — перебил я ее. — Кончай. Определенно, они сейчас беседуют об ирландской удачливости, Келли. Но существует еще и ирландская отвага!

— Ну конечно! — улыбнулась она. — Я чуть было не забыла об этом.

Я наклонился и легонько чмокнул ее в губы. Это был не настоящий поцелуй, нечто вроде неозвученного «пока». Но когда Келли взглянула на меня снова, я увидел в ее зеленых глазах, помимо ласки, нечто непривычное. Но потом я вспомнил, что именно таким взглядом она провожала меня всегда и прежде.

— Чем стоять здесь как истукан, лучше приезжай завтра, — сказала она.

Я вышел на улицу. Дверь захлопнулась за мной, и стало темно. Я направился к своему «кадиллаку». А затем — к Рейгену, Минку и Кэнди.

Лос-Анджелесская штаб-квартира местного 280-го отделения «Национального братства грузоперевозчиков» находилась на бульваре Олимпик рядом с Альварадо, всего в двух милях от сердца деловой части города — можно сказать, почти на яремной вене. Местоположение казалось соответствующим, поскольку подразумевалось, что слово «братство» происходит не от слова «брат», а от слова «братва».

И казалось само собой разумеющимся, что парень, сидящий тут, подобно ядовитому зубу, был Джоном Рейгеном. Рейгена за глаза называли Весельчаком Джеком, потому что он редко улыбался. Вставал он по утрам угрюмый и угрюмый ложился спать, а самой смешной забавой считал перестрелку на кладбище. Вот уже пять лет он был председателем местного 280-го отделения профсоюза, и пять лет братва прямой дорожкой направлялась из тюрьмы в 280-е отделение.

И почти все это время мне приходилось расхлебывать неприятности то с одним, то с другим членом профсоюза грузоперевозчиков — перестрелки, наркотики, газовые бомбы и даже пару убийств. Поэтому по пути в штаб-квартиру я размышлял о братве и ее президенте. Рейген и Лос-Анджелесское отделение профсоюза грузоперевозчиков представляли собой как в миниатюре, так и в полную величину то, что делали Майк Сэнд и его подельники по профсоюзу в столице, а именно то, с чем боролась Хартселльская комиссия и Браун вместе со многими другими честными членами профсоюза.

Негодяй с помощью различных ухищрений карабкается на самую вершину власти, окружает себя точно такими же мерзавцами и уже не стесняется нарушать конституцию и процедуру выборов, так что становится совершенно невозможным отлучить нежелательных лиц путем голосования от руководства профсоюзом, особенно если подсчет голосов происходит в закрытом помещении с вместительными корзинами для мусора.

Рядовой член профсоюза, голосующий против или требующий честного тайного голосования — как это делал Браун, — зачастую как бы случайно подвергается нападению хулиганов, вооруженных ножами и рукоятками бейсбольных бит. А когда этот рядовой член профсоюза выходит из больницы, он обычно становится тише воды ниже травы. Иногда он прямой дорогой отправляется в морг и тогда успокаивается навечно...

Такова вкратце история местного отделения профсоюза грузоперевозчиков за номером 280 и Джона Рейгена, человека, на встречу с которым я ехал.

Когда я добрался до штаб-квартиры, в ее помещениях не светилось ни одно окно. Здание штаб-квартиры представляет собой огромный одноэтажный современной постройки особняк, выходящий фасадом на Олимпик и как бы отгороженный от проезжей части улицы выстроившимися в ряд ухоженными королевскими пальмами и тщательно подстриженным газоном. Общая автостоянка располагалась справа, стоянка чуть поменьше, для профсоюзных боссов, — в тыльной стороне здания. Я оставил свою машину на пустой общей стоянке и направился по цементной дорожке песочного цвета, ведущей ко входу в здание. Стеклянные двери были заперты, но, заглянув внутрь, я заметил слабый свет в дальнем конце коридора.

Я обошел здание и на парковке для боссов обнаружил два автомобиля — темно-зеленый «кадиллак» и светло-синий «линкольн». «Кадиллак» принадлежал Рейгену. За плотными шторами в одном из окон я различил свет, а по прежним своим визитам в штаб-квартиру я знал, что именно там находится кабинет Джона Рейгена. Ни одна из этих машин не была среди тех, которые я видел сегодня утром, но я проверил регистрационную карточку «линкольна». Автомобиль принадлежал Норману Кэнделло. Я захлопнул дверцу «линкольна» и направился к черному ходу, когда зазвонил телефон.

Звонок доносился из кабинета Рейгена. Я уже добрался до полуоткрытого окна, когда мужской голос сказал:

— Да, он самый. Рейген слушает.

Последовало молчание. Через плотные шторы я не мог разглядеть, что происходит внутри, однако мог слышать разговор, тихий и невнятный, но смысл его понять было все-таки можно.

Да и голос безошибочно принадлежал Рейгену — зычный, полный жизни, не очень музыкальный, но твердый и уверенный, — словом, голос, способный сразить собеседника наповал.

Потом я услышал:

— Да, привет, Таунсенд. Так, рассказывай.

Некоторое время он слушал своего собеседника на другом конце провода, затем разразился грубой бранью; выпустив очередь из слов, состоящих преимущественно из трех букв, он спросил:

— Кто? Честер Драм? Какого дьявола! Хочешь сказать, что этот Драм смог помешать?

Потом еще минуту спокойно слушал. Имя Таунсенд ничего мне не говорило, другое дело — Честер Драм. Это был мой коллега из Вашингтона, известный на всем Восточном побережье частный сыщик. Я с ним никогда не встречался, но знал о нем по отзывам и мог с уверенностью сказать, что он не из тех людей, которые общаются с такими подонками, как Рейген. Напротив, он считался одним из лучших специалистов в своем деле. Я был озадачен услышанным, но, пока размышлял об этом, Рейген снова заговорил.

Он заговорил неожиданно. И голос его был твердым. А когда голос Рейгена становился твердым, то у присутствующих неизменно возникало ощущение, что того и гляди под напором этого могучего голоса у Рейгена начнут вылетать зубы изо рта.

— Ты глупый бездельник! Мне что, приехать туда и сделать все самому?

Последовала пауза.

Затем:

— Угу. Позвони мне утром. — Он бросил трубку на рычаг.

Другой голос спросил:

— В чем дело, Джон?

И Рейген ответил:

— Я расскажу тебе дома. Пошли.

Я стремглав помчался к своему «кадиллаку», завел его и, подъехав к парковке для боссов, остановился рядом с «линкольном». Свет фар моего автомобиля упал на окна кабинета Рейгена как раз в тот момент, когда там выключили свет. Он сразу же был включен снова.

Я вышел из машины, хлопнув дверцей, вытащил свой пистолет 38-го калибра, проверил его и снова сунул в кожаную кобуру под мышкой. Потом направился к черному ходу.

Стеклянные двери были по-прежнему заперты. Я постучал.

Внутри и снаружи, у меня над головой, загорелся свет, парковка тоже осветилась. И я смог увидеть здание насквозь, вплоть до парадного входа. Всего в нескольких футах справа от меня был широкий коридор. Насколько я знал, там размещались кабинеты главных начальников. Через минуту из этого коридора вышел худой коротышка в темном костюме и белой рубашке с галстуком и направился к двери, но вдруг резко остановился и осмотрел меня с головы до ног. Его сальные черные волосы прилипли к черепу. С такого расстояния я не мог хорошенько его рассмотреть, но мог поспорить, что рубашка на нем была грязная. Я знал его: это был Ру Минк. Он тоже меня знал, и я видел, как с его до странности толстых губ сорвалось мерзкое короткое ругательство. Он быстро развернулся и исчез из виду.

Однако через минуту вернулся и отпер двери.

— Чего вам тут надо, Скотт? — спросил он не слишком вежливо.

Я протиснулся мимо него, и он повторил:

— Какого дьявола тебе тут надо?

— Войти.

Я прошел мимо него, повернул направо и проследовал по коридору к кабинету Джона Рейгена.

Я слышал, как у меня за спиной Минк захлопнул дверь.

И запер ее.

Я еще раз свернул направо и оказался в аппендиксе, где находился кабинет Джона Рейгена. Шаги Минка по полированному полу гулко отдавались эхом в просторном холле. Он догнал меня почти у дверей кабинета Рейгена и схватил за руку.

Вот чего я терпеть не могу, так это когда меня хватают за руку, особенно такие мерзавцы, как Минк. Я остановился и развернулся к нему.

На расстоянии в десять футов он тоже выглядел не особенно приятным, но вблизи был просто невыносим. Ростом всего в пять футов семь дюймов, а физиономия худая и узкая, словно сплющенная с боков. Это была как раз такая физиономия, которую хочется расплющить... с боков. Сальные черные волосы гладко зачесаны назад с высокого белого лба, а бегающие темные глазки сощурены. Его на удивление толстые губы, казалось, вываливаются изо рта — зрелище весьма неприятное.

Когда же он злился, они выпячивались еще больше, а сейчас Минк злился, и здорово. Над левой скулой у него был синяк, чуть припухший и уже потерявший свою изначальную синеву.

— Не так быстро, Скотт, — сказал он. — Уже довольно поздно...

— Руку!

— Что?

— Руку! Отпусти руку, тебе говорят! Или я тебе ее оторву!

Он быстро отдернул руку:

— Ты чертовски торопишься, Скотт. Нельзя вот так запросто сюда являться.

— Ладно. Доложи обо мне. Я хочу видеть Рейгена.

Минк подошел к двери кабинета, открыл ее, просунул голову и сказал:

— Этот чудак не говорит, чего ему надо. Похоже, я ему не понравился. — Он тихонько хихикнул.

— Впусти его, — распорядился Рейген.

Минк посмотрел на меня через плечо и широко распахнул дверь. Кабинет был обставлен с шиком — комфорт и роскошь.

На полу толстый ковер, стены обшиты панелями орехового дерева, отполированными до блеска. Слева находился большой, замысловатой формы письменный стол, обращенный овальным изгибом ко мне. За столом во вращающемся кресле восседал Джон Рейген. Весельчак Джек.

Вид у него был, как всегда, «жизнерадостный». Словно только что ему в живот угодила пуля. Рейгену было сорок пять лет, рост — чуть больше шести футов. Жилистый, словно хлыст, с крючковатым носом и с синевато-серыми мутными глазами.

Кожа на лице — темная, грубая и жесткая, как подошва. На верхней губе — шрам, и несколько небольших шрамиков на левой щеке. Мне его физиономия напомнила маринованную оливу с косточкой внутри. Вьющиеся волосы были аккуратно подстрижены.

Рейген указал мне на массивное современное кресло, стоившее не менее трехсот долларов, что составляло годовой взнос пятерых рядовых членов профсоюза.

— Усаживайтесь, Скотт, — сказал он.

Предложенное им кресло стояло слева от меня, спинкой к двери. Я ухмыльнулся, подошел к точно такому же, но справа от меня, развернул его к двери и уселся.

Рейген не слишком дружелюбно осведомился:

— Ну, Скотт, какого черта тебя принесло на этот раз?

— Пытаюсь узнать, кто убил Брауна Торна, — непринужденно бросил я. — Почему его убили, я уже выяснил, теперь мне надо установить, кто это сделал.

Тем временем Минк захлопнул дверь, и я оглянулся. Кэнди стоял рядом с Минком, привалившись к стене. Он прятался за дверью, когда я вошел, поэтому я его не увидел. Для начала заметим, что Минк был фигурой малопримечательной. Он всегда носил только темные костюмы, и вся его одежда напоминала облачение усопшего, словно он в любую минуту готов был лечь в гроб. Забальзамированный мертвец, но еще способный двигаться. Он был неразличим в толпе. И не только в толпе.

Трудно было заметить его появление или исчезновение. А уж рядом с Кэнди он вообще становился невидимкой.

Кэнди — это молодой парень по имени Норман Кэнделло.

Когда видишь его впервые, невольно думаешь, что ему место в Голливуде, в лучших кинофильмах. Но я-то имел возможность хорошенько его рассмотреть. Кроме того, знал его «послужной список».

Будучи еще совсем молодым громилой — ему сейчас всего двадцать четыре года, — он уже успел схлопотать два срока условно и отсидеть год в Сан-Квентине за вооруженное ограбление.

Он обладал всеми теми физическими данными, которых Ру Минк был лишен. Кэнди был чистюлей, сильным, красивым, с правильными чертами лица и с крепкими белыми зубами, густыми темными волосами, аккуратно уложенными, но с непослушным вихром на лбу, предвещающим раннее вдовство. Он имел репутацию удачливого покорителя женских сердец, однако это не сказалось на его росте. Ростом он был по меньшей мере шести футов трех дюймов, а весил около двухсот тридцати фунтов.

Они с Минком таращились на меня. Кэнди тихо сказал:

— Я слыхал, что Брауна убили, Скотт. Плохо дело.

— Угу. И когда ты услышал об этом?

Он, улыбнувшись, пожал плечами:

— Ну, сегодня днем.

Когда он улыбался, то становился вообще неотразимым.

— А я уж подумал, что, возможно, это было ранним утром.

— Как же это могло быть? — вежливо осведомился Кэнди. — Ведь сообщили, что Браун был убит приблизительно в это время. Так знай: я все это время спал сном младенца.

Кэнди не так уж просто завести. Я напрасно тратил на него время. Но Рейген с Минком заводились с полуоборота. И расколются именно они, если вообще кто-то расколется.

Крепкий голос Рейгена больно ударил по моим барабанным перепонкам.

— Куда ты клонишь? Хочешь сказать, что знаешь, почему этого негодяя пришили?

Я радушно улыбнулся ему во весь рот:

— Смотри, Рейген, о покойниках плохо не говорят. То же самое может приключиться и с тобой.

Угрюмые синевато-серые глаза заглянули в мои, и от этого его лицо сделалось еще безобразнее. Он был мерзавец, более мерзкий, чем Минк и Кэнди, вместе взятые, хотя при знакомстве с этими двумя типами казалось, что дальше уже ехать некуда. Он медленно поднял руку и потрогал шрам на своей губе.

Рейген всегда трогал шрам, когда пахло жареным, а сейчас не просто пахло, а прямо смердело. Он медленно проговорил своим отвратительным голосом, от которого более нежные уши завяли бы:

— Ты ведь не говорил, что меня могут убить, Скотт? Ты ведь не это имел в виду?

— Конечно же тебя могут убить, Рейген. Но я не это имел в виду. У тебя и с ушами не все в порядке, не говоря уже о губах.

Его глаза сделались еще злее, но я не унимался:

— Тебе следует получше прислушиваться к словам, Рейген. Вот почему я тут. Чтобы ты все как следует расслышал.

Его палец скользнул по шраму, идущему от левой ноздри к уголку рта. Когда Рейген только начинал работать в этой профсоюзной шайке-лейке, его здорово отделали, и этот шрам достался ему в качестве сувенира. А около дюжины других небольших алых шрамиков, похожих на следы женских ноготков, испещряли его левую щеку. Тот же парень, который оставил метку на губе, в другой раз приложил его лицом к гравийной дорожке, а три дня спустя отчалил куда-то. Странно, но с тех пор того парня никто не видел. Те дни давно миновали, однако шрамы постоянно напоминали Рейгену о себе.

И теперь, ощупывая пальцами свой шрам, Рейген смотрел на меня, мысленно желая, чтобы я тоже сгинул отсюда навсегда, подобно тому парню. Наконец Рейген оставил губу в покое и сказал:

— Давай выкладывай, что там у тебя, Скотт. И вали отсюда, хоть на ушах. — На самом деле он употребил более крепкое выражение, чем «на ушах».

— Нечего меня торопить. Тебе придется-таки меня выслушать, иначе будет большой шум. Так что выбирай!

— Мне не о чем разговаривать с копами.

— А как насчет Брауна Торна?

Рейген выплюнул ругательство из четырех букв, а потом сказал:

— Я не убивал этого недоноска, если ты к этому клонишь. Это не в моих правилах. — Он помолчал, а потом добавил, как-то слишком уж вежливо: — А что касается ребят, то они и блохи не задавят.

— Это потому, что у них нет блох. — Я посмотрел на Минка. — По крайней мере, у Кэнди их нет.

Полные губы Минка выпятились еще сильнее, и он стал здорово смахивать на верблюда, готового плюнуть, а это был дурной знак. Я решил больше не давить на этих ребят и, обращаясь к Рейгену, сказал:

— Хочешь узнать, что случилось с Брауном? И почему?

Он хотел. По крайней мере, это его заинтересовало. Возможно, даже слегка обеспокоило.

— Давай послушаем, — проронил он.

— Браун давно был для тебя как кость в горле. Он хотел, чтобы взносы, которые платят профсоюзные боссы со своих доходов, стали известны широкой публике, требовал аудита пенсионного фонда, фонда оплаты больничных, материальной помощи и всего прочего. Вот тогда-то все и началось. Но последней каплей, переполнившей чашу твоей ненависти, стало то, что Браун проник сюда вечером в прошлое воскресенье и взял кое-какие ваши документики. Он унес их, — я посмотрел на Минка, — после того, как столкнулся тут с одним типом, искусанным блохами, а потом в бюро проката на Сансет взял зеленый «форд»...

— Погоди-ка!

Ага, вот оно, задело за живое.

— Да?

— Ты говоришь, Браун проник сюда, в это здание, и унес что-то?

— Именно так.

— А откуда тебе это известно, Скотт?

Я ничего не ответил.

Рейген некоторое время молчал.

— Значит, он что-то украл. А что именно?

Вот в этом-то и состояла загвоздка. Я не знал, что именно.

И продолжал брать их на арапа.

— Документы «Братства грузоперевозчиков», материалы, с помощью которых тебя может здорово прижать этот Хартселл, записи, которые не могли бы попасть к нему в руки другим способом. И не говори, что это не так, Рейген.

Рейген молчал, как мне показалось, довольно долго. Я не знал, то ли он думает, то ли просто таращится на меня, а может, и то и другое одновременно. Но в конце концов, похоже, принял какое-то решение. Он расслабился и спокойно сказал:

— Кажется, тебе все об этом известно. Зачем мне отрицать?

Ага, значит, верно. По крайней мере, какая-то доля истины в этом есть. Я продолжал:

— Браун взял напрокат «форд». Он находился в машине, когда твои прихвостни срезали его и прижали к обочине...

Рейген прервал меня:

— Не так быстро, Скотт. Конечно, Браун залез сюда. И украл некоторые документы. Это же факт, зачем отрицать. Во всяком случае, теперь это ни для кого не секрет. На такое был способен только такой негодяй, как он. Гаденыш! Разве, черт побери, такому удастся выкрасть что-нибудь важное?

Мне не понравилось, какой оборот стал принимать наш разговор.

— Поясни-ка, — попросил я.

— Конечно, он взял кое-какие бумаги. Старье! — Рейген мерзко осклабился. — Неужели ты думаешь, что я оставил бы здесь что-то действительно ценное?! Торн пролистал пару папок, вытащил из них несколько разрозненных документов, вот и все. И ты считаешь, что я убрал его за то, что он спер какой-то ненужный хлам? Думаешь, у меня крыша поехала? Как раз за неделю до того, как я предстану перед ребятами из Хартселльской комиссии? Уж кем-кем, а полоумным я тебя никогда не считал.

— Браун наткнулся той ночью на Минка. Верно? И не рассказывай мне, что Минк налетел на дверь, когда хотел прибить мышь. А может, он схлопотал это сегодня ранним утром?

Я взглянул на Минка, потиравшего темный синяк на скуле.

Потом снова повернулся к Рейгену, когда тот спросил:

— С чего ты взял это, Скотт? Откуда... — Он осекся и, медленно повернув голову, посмотрел на Минка и Кэнди. — Ну да, этот мерзавец, должно быть, позвонил тебе, когда отчалил. Или, возможно, позвонил этой своей сестричке... — Он снова замолчал.

Я недоумевал по поводу его реакции. Рейген молчал около двух секунд. Фигура Кэнди маячила у двери. Нарастающее напряжение в комнате, казалось, стало осязаемым.

И тогда Рейген продолжил совершенно безразличным тоном, словно и не было той внезапной паузы:

— Значит, он наткнулся на Минка, врезал ему и удрал. Припустился через парковочную площадку. — Он обратил свои мутные серо-синие глаза на меня. — К тому времени, как Минк очухался и выскочил из парадных дверей, его и след простыл.

— Из парадных дверей?

— У нас было небольшое собрание в зале. Ты же знаешь, где у нас зал, не так ли? — Тон его стал ехидным.

Большой зал расположен как раз за парадными дверями в передней части здания. Келли сказала, что Браун что-то говорил насчет совещания Рейгена с его профсоюзной шайкой, которое должно было состояться в субботнюю ночь. Самым подходящим местом для этого был зал в здании профсоюза грузоперевозчиков. Все сходится.

Я сказал:

— Так, значит, старье, а?

— Хочешь сказать, что это тебе неизвестно? — Тон Рейгена не стал менее язвительным. — Судя по тому, что ты говорил, тебе известно все.

— Мне просто хотелось услышать это от тебя.

Рейген снова осклабился.

— Переписка, — сообщил он. — Протоколы. Плюс пачка аннулированных чеков, которые Браун Торн, вероятно, принял за выплату мафии или что-то в этом роде. Всякая муть. — Рейген буравил меня взглядом. — Не думай, что я в восторге от случившегося, Скотт. Я этого сопляка искал. Но не нашел. А если бы нашел, то не пощадил бы. — Он встал. — Вообще-то говоря, я предпочел бы видеть его живым.

— Еще бы!

Рейген направился к двери, кивнул Минку и Кэнди и вышел вместе с ними. Через несколько секунд он вернулся, прикрыв за собой дверь. Снова подошел к своему письменному столу и уселся во вращающееся кресло:

— Я сказал, что предпочел бы видеть Торна живым. И я от этих слов не отказываюсь. Чтобы иметь возможность отправить этого гаденыша в тюрьму за клевету.

— Конечно.

На задней парковочной площадке заработал двигатель. Через мгновение я услышал, как оттуда, набирая скорость, отъехала машина.

Я торопливо осведомился:

— Что это с ребятами?

— С ребятами? Что ты имеешь в виду?

— Куда это Минк с Кэнди так внезапно отправились?

— Это я велел им слинять. Разве ты не кончил играться с ними в детектива?

— Ну, насколько мне известно, они всегда стоят под дверью душа, чтобы подать тебе мыло. Как же ты мог позволить своей охране смыться?

— Да, я допустил промашку. Теперь понимаю. Мне и в самом деле надо было держать их при себе, пока ты находишься здесь.

Рейген наклонился вперед, положив локти на стол. Его мрачные глаза оказались на одном уровне с моими.

— Скотт, пойми, — заговорил он голосом, способным вышибить его собственные зубы, — я сегодня играл по твоим правилам. Только не думай, что ты и впредь сможешь вот так же являться сюда. Я ничего не должен тебе объяснять. Единственная причина, по которой тебя не вывели отсюда за ухо... — он, естественно, использовал отнюдь не протокольное выражение, — состоит в том, что эти чертовы сенаторы собираются устроить свое шоу на следующей неделе. Понял? Я потратил на тебя время, чтобы ты отстал от меня. Тебе понятно, Скотт?

Я сделал глубокий вдох, немного задержал дыхание, а потом выдохнул:

— Не обмочи штанишки, Рейген. Ты не можешь порвать мою членскую книжку или лишить меня работы, поэтому прекрати меня запугивать. Если ты чист в деле с Брауном, я не стану тебе докучать. Но если нет...

— Неужели ты не в силах понять своей тупой башкой, что у меня не было причины воевать с этим подонком?

Я уже и так понял все, что только сходило с языка этого парня. Внезапно я поднялся с кресла. Рука Рейгена дернулась примерно на дюйм вперед, но потом он медленно отвел ее чуть в сторону и коснулся ею другой руки. Может, Рейген счел, что я этого не заметил. Но это не так.

Однако я не заметил чуть приоткрытого ящика, находившегося в центре его письменного стола, рядом с его рукой. Рейген сам не носил оружия. Он поручал это своим парням. Да и смысла-то никакого не было в том, чтобы сидеть тут и дразнить меня, не имея пистолета под рукой. Почти наверняка оружие лежало в этом чуть приоткрытом ящике. Так зачем же Рейгену злить меня? Не ради же собственного удовольствия и не для того, чтобы спровоцировать меня на решительные действия, к которым я был почти готов. Мне стало не по себе.

Действительно, ему не было смысла отпускать своих телохранителей, пока я находился тут. Но и отчалить по собственному желанию они не могли. Значит, Рейген их куда-то послал.

Во мне росло беспокойство. Видимо, Рейген был ошеломлен... Я мысленно вернулся к нашему разговору и стал быстро прокручивать его в уме. Да, он был ошеломлен, узнав, что мне известно об изъятых Брауном документах.

Рейген тогда высказал предположение, что либо Браун позвонил мне, «либо этой своей сестричке...». И именно тогда он надолго замолчал, и именно тогда напряжение в комнате, казалось, резко подскочило. Значит, это произошло, когда Рейген упомянул о Келли, когда он подумал о Келли.

Мое беспокойство переросло в тревогу. Почему Рейген не сказал, что Браун, возможно, виделся с Келли? Почему он сказал, что Браун позвонил именно ей? Напрашивался только один ответ: Рейген знал, что Браун не мог увидеться с ней.

Я быстро взглянул на него и увидел, что он пристально наблюдал за мной, медленно водя пальцем по шраму на губе.

Я собрался с мыслями. Рейген мог знать, что Браун не виделся с Келли, только потому, что сразу же после кражи установил наблюдение за Келли и ее домом.

Я был уверен: Рейгена ошеломила именно мысль о Келли.

Ведь сразу после этого он и услал куда-то своих головорезов.

Наверняка к Келли домой. И сейчас они были уже на пути туда.

У меня застучало в висках.

— Ты уверен, что бумаги, которые взял Браун, действительно сущая ерунда? — спросил я Рейгена. — Тебе и правда все равно; получишь ты эту ерунду назад или нет?

— Правда.

Я чуточку отвлекся от Рейгена, и он успел слегка подвинуться к столу и сунуть руку в ящик. Я прекрасно понимал, что она сжимает рукоятку пистолета.

— Ведь это Минк и Кэнди уехали, Рейген? — небрежно спросил я.

Я встал, стараясь не делать резких движений, подошел к окну и раздвинул шторы. Мой «кадиллак» и машина Рейгена стояли на месте. «Линкольна» конечно же не было.

— Здесь никого нет, Скотт, — сказал Рейген очень тихо.

Я вернулся к своему массивному креслу, непринужденно откинулся на его спинку и сказал:

— Я надеялся, что они проторчат тут чуть дольше.

Говоря это, я водил руками по подлокотникам кресла. Тяжело мне придется. Но не слишком. Потом, вцепившись в подлокотники, я сказал:

— Может, будет другой случай...

И тогда, рывком подняв кресло, я метнул его в Рейгена.

Пистолет у него действительно был наготове, и он выстрелил.

Прогремел выстрел, такой громкий, словно палили из пушки, но пуля угодила в кресло. Я видел, как она туда вошла, прежде чем кресло обрушилось на Рейгена. Я оттолкнулся одной ногой от пола и прыгнул, спланировав над столом, на Рейгена, когда он, уклонившись от летящего на него кресла, снова развернулся ко мне, наставив на меня пистолет.

Но тут я бросился на него. Рейген издал отчаянный вопль и повалился на пол. Я приземлился поверх него и, когда он попытался выстрелить в меня, проворно выхватил левой рукой у него пистолет. Я уперся коленом в пол, сжал правую руку в кулак и нацелил его в челюсть Рейгену, но слегка промахнулся, поэтому размахнулся еще раз и уже влепил ему как следует.

Рейген опрокинулся на спину. Я забросил пистолет в дальний конец комнаты, кинулся к телефону и набрал номер Келли. Может быть, еще не поздно. В трубке были слышны гудки, длинные гудки...

На полу зашевелился Рейген. Слушая гудки в телефонной трубке, я не сводил с него глаз. Он грязно выругался сквозь зубы, взгляд его угрюмых темных глаз сделался диким, кровь сочилась из уголка рта.

— Сукин сын, — прошипел он. — Я убью тебя, убью тебя, ублюдок, я убью...

Но к тому времени я уже поспешно ретировался. Телефон еще продолжал гудеть, когда я швырнул его на стол, аппарат соскользнул со стола и упал на пол. Я вихрем пронесся по коридору и кинулся к своему «кадиллаку». Сейчас мои мысли были заняты исключительно Минком и Кэнди.

А потом тревога о Келли вытеснила все прочие мысли и чувства.

Головорезы одерживают верх над Драмом

Вашингтон, округ Колумбия, 20 ч. 00 мин., понедельник, 14 декабря

Таксопарк «Ветераны» находился в полуквартале от Нью-Джерси-авеню, рядом с крупным военно-морским оружейным заводом на Анакостиа-Ривер.

Я припарковал машину неподалеку от таксопарка и запер, поскольку это был неблагополучный район, со множеством притонов и забегаловок, неоновые вывески которых сулят радость и отдохновение усталым, ожесточенным людям, кочующим от пивнушки в пивнушку.

Диспетчер гаража восседал за неопрятным столом в стеклянном кубе конторы. Это был пухлый человек, лысый, как изношенная автомобильная шина. Он курил толстую сигару.

Если кислое выражение его лица и означало что-то, то можно было предположить, что особого удовольствия сигара ему не доставляет.

Когда я постучал в дверь, он кивком своей лысой головы пригласил меня войти.

— Минуточку, парень, — сказал он и снова повернулся к микрофону переговорного устройства: — Понял тебя, семерка. Отключаюсь. — Потом поднял глаза на меня. — Чем могу быть полезен?

— Я пытаюсь найти такси, которое подвозило пассажира из Национального аэропорта примерно в семь часов.

— Пытаетесь найти? Зачем?

— Это чрезвычайно важно.

Лысый кисло улыбнулся своей сигаре и положил ее на ободок большой медной пепельницы.

— Важно для вас или для нашей компании? — уточнил он.

— В такси остался багаж. Я приехал его забрать.

— Сегодня вечером в гараже не оставляли никакого багажа, парень. Заходи утречком, ладно?

— Я лучше подожду. Сколько было сегодня вызовов после обеда?

Диспетчер резко поднял глаза:

— Ты из полиции?

— Нет. А что?

— У меня нюх. Говоришь, словно полицейский.

— Я — частный детектив.

Это разожгло его любопытство. Он достал путевой лист и принялся водить по нему указательным пальцем, таким же толстым, как его сигара.

— Сегодня днем мы отправляли в аэропорт три машины. Две новые, с иголочки.

— Это такси не было новым.

— Значит, это четырехлетний «додж», а за рулем был Хэнк Кэмбриа.

— Он-то мне и нужен.

Лицо диспетчера приняло откровенно подозрительное выражение.

— Господи Иисусе, это просто смешно! — сказал он.

— В чем дело?

— Кэмбриа. Он не давал о себе знать уже полчаса или около того. — И заговорил в свой микрофон: — Диспетчер вызывает тринадцатый. Отбой. Диспетчер вызывает тринадцатый. Эй, просыпайся, Хэнк! — Он снова посмотрел на меня. — Забавно. Он не отвечает.

— Откуда он связывался с вами в последний раз? — спросил я.

— Дайте вспомнить... шесть пятьдесят четыре, аэропорт. Один пассажир. До «Статлера».

— У вас имеется домашний адрес Хэнка Кэмбриа?

— Конечно, где-то был.

Его взгляд становился самодовольным. Я положил на стол пятидолларовую бумажку. Она тотчас же исчезла в его руке.

— Норт-Кэпитол-стрит, номер 248, — сказал он.

Я уже собрался было идти, когда закудахтало его радио.

— Чарли, это Стэн, номер третий. У нас неприятности.

— Да ну?

— Машина на Маунт-Вернон-Мемориал-парквей. Там полиция.

— Ты стоишь? — пробубнил Чарли в микрофон.

— Не могу. У меня пассажир.

— Машина повреждена?

— Не думаю. Похоже, это четырехлетний «додж». Прямо к северу от железнодорожного моста, Чарли.

— Ладно. Я проверю.

— Такси Кэмбриа? — спросил я у Чарли.

— Угу. Если этот мерзавец попал там в аварию... — Он стремительно вскочил на ноги, открыл дверь и заорал: — Эй, Солли! Подмени меня, пожалуйста, ладно? Меня срочно вызывают.

Подошел высокий тощий парень в ветровке, жующий бутерброд.

— В такую ночку получишь массу удовольствия, — сказал он.

— Я вас подвезу, — предложил я Чарли.

— Подвезешь? Там должен быть какой-то чемодан.

Мы вместе вышли на улицу. Снег пошел сильнее.

Вскоре после того, как мы по мосту через Потомак выехали на Маунт-Вернон-Мемориал-парквей, я увидел мигалку полицейской машины, стоявшей у обочины рядом со злополучным такси. А за полицейской машиной — белую машину «Скорой помощи», припаркованную у обочины. В ста ярдах южнее этого места сквозь густой снег смутно виднелся железнодорожный мост — то самое место, где я догнал Очкарика и парня в шинели. Но их автомобиля уже не было.

Мы подъехали к полицейской машине и вышли.

— Валите отсюда, — велел нам дородный полицейский, — тут вам не спектакль.

— Таксопарк «Ветераны», — представился Чарли, протягивая удостоверение. — Что здесь произошло?

— Один из ваших шоферов разбился, мистер.

Двое других полицейских переговаривались между собой.

Один говорил:

— ...автомобиль как раз в этом месте. Видишь следы? И вот тут еще... — Он присел на корточки и показал: — Отсюда тягач начал их отбуксировывать.

— Разбился? — переспросил Чарли, тупо уставившись на полицейского. — Он сильно пострадал?

— Его забрали в «скорую». Он умирает, мистер.

— Господи Иисусе! Хэнк Кэмбриа! Я ведь разговаривал с ним сегодня днем.

Мы подошли к «скорой». Шофер как раз закрывал двойные задние дверцы. Санитар склонился над Хэнком Кэмбриа.

— ...клянусь Богом, мистер Аббамонте, — услышали мы голос Кэмбриа. — Я получу свои денежки...

— Успокойтесь, — вторил ему санитар.

— Дайте мне на него взглянуть, — попросил Чарли.

Шофер бросил взгляд на дородного полицейского, тот кивнул в знак согласия, и Чарли забрался в «скорую», но тут же поспешно вылез наружу.

— Видели его лицо? — повторял он снова и снова. — Вы видели его лицо, черт побери?! — Голос его стал похож на хриплое карканье.

Шофер закрыл дверцы и обошел «скорую», направляясь к кабине.

— Я могу отвезти такси в гараж? — спросил Чарли у дородного полицейского.

— Не сегодня. Сейчас его доставят в полицейский гараж на Александрии. Я дам вам расписку. У этого парня Кэмбриа были враги? Может, ему кто-то завидовал?

— Сотворить такое из зависти?

Полицейский вручил Чарли расписку, говоря:

— Полагаю, вам лучше уехать. Завтра мы пошлем своего человека в Вашингтон, чтобы он встретился с вашим управляющим.

— Из зависти? — повторил Чарли, а потом резко добавил: — Вот что я вам скажу... у этого разгильдяя были денежные затруднения.

— Какого рода?

— Ну, не знаю, ему нужны были деньги. Думаю, он играл на скачках. Он пару раз брал у меня взаймы.

— И намного Кэмбриа вас нагрел? — поинтересовался дородный полицейский.

— Всего на десятку.

— Но вы думаете, что у него были и другие долги?

Снег таял на лысой голове Чарли, и вода стекала по его лицу, словно слезы.

— Я слишком разболтался.

— Так вы считаете, у него были другие долги? — Ага. Догадываюсь.

— Вы догадываетесь или знаете наверняка?

Чарли вздохнул.

— Аббамонте, — сказал он. — Ростовщик из главной штаб-квартиры «Братства перевозчиков». Кэмбриа прежде работал дальнобойщиком, то есть перевозил грузы. — Он вдруг схватил полицейского за плащ. — Если только узнают, откуда эта информация, я окажусь на дне Потомака с камнем на шее.

— Успокойтесь и поезжайте домой. Мы сохраняем конфиденциальность.

«Скорая» стала медленно отъезжать. Мы с Чарли сели в мой автомобиль.

— Аббамонте, — сказал он. — Мне следует проверить, уж не свихнулся ли я.

Пока мы ехали по мосту через Потомак, Чарли молчал.

— Пожалуй, тебе не видать багажа, парень, — сказал он наконец.

— Похоже на то.

— Как я могу связаться с тобой на случай, если его не конфискуют?

— Никак. Я сам с вами свяжусь.

Я высадил Чарли у гаража. Снегопад усиливался, застилая ветровое стекло.

Дом номер 248 на Норт-Кэпитол-стрит оказался ветхим щитовым домиком, в котором размещались четыре квартиры — две наверху и две внизу. Хэнк Кэмбриа проживал в квартире на втором этаже в задней части дома.

На мой стук откликнулся женский голос:

— Ты опять забыл свой ключ, Хэнк? Почему ты не повесил его на кольцо вместе с ключами от машины, как я тебе говорила?

Она открыла дверь и, как только увидела меня, стала поспешно ее закрывать. Я вставил в дверь ногу.

— Что вам нужно, мистер? Хэнка еще нет дома.

Ее вопрос был весьма кстати. Однако Абакуса Аббамонте, акулу-ростовщика из «Национального братства грузоперевозчиков», я знал понаслышке. Если вы задолжали Аббамонте, ваш долг начинал расти с астрономической скоростью. Ростовщик Аббамонте взимал двадцать процентов за каждую неделю просрочки. В общем и целом получалось так, что долг в сотню за месяц оборачивался уже двумя.

Допустим, Хэнк Кэмбриа задолжал Аббамонте. Допустим, Кэмбриа пришел в отчаяние, потому что был не в состоянии вернуть ростовщику долг, и согласился в счет погашения долга выполнить какое-то поручение Аббамонте. А фактически — Майка Сэнда, который держал «Национальное братство грузоперевозчиков» в железном кулаке, словно рулевую баранку.

Например, помочь инсценировать похищение по неизвестным причинам. Разве что парень по имени Хольт собирался нарушить тем самым закон Галахада...

Таунсенд Хольт. Это имя прежде мне ничего не говорило, а поскольку имя это довольно распространенное, у меня не было оснований как-то связывать его с «Братством». Но теперь, с появлением на нашей арене Аббамонте, я не мог не усмотреть определенной связи. Дело в том, что человек по имени Таунсенд Хольт отвечал в «Национальном братстве грузоперевозчиков» за связи с общественностью. Сейчас Хольт стоял на ушах: его положение существенно осложнилось, и он едва удерживался на плаву, поскольку через неделю должны были начаться публичные слушания Хартселльской комиссии, которые не сулят ничего хорошего боссам «Братства» и их главарю Майку Сэнду.

— Хэнк еще не пришел домой, — повторила женщина.

— Позвольте войти, миссис Кэмбриа. Я хотел бы переговорить с вами.

Она нехотя впустила меня в квартиру, явно напуганная моим появлением. Это была чуть полноватая, но удивительно симпатичная женщина лет двадцати пяти. Длинные темные волосы, собранные на затылке в «конский хвост», широко расставленные темные глаза латинянки, сочные красные губы и щедрая фигура, угадываемая под дешевым цветастым домашним халатом. Она закрыла за мной дверь и постояла минуту, прислонившись к ней, словно в надежде справиться с овладевшим ею беспокойством.

Гостиная была маленькая и обставлена разнородной мебелью, купленной наверняка на распродаже подержанных вещей.

Я обвел взглядом изрядно продавленную софу, два массивных кресла с подлокотниками и засаленными спинками, пару исцарапанных журнальных столиков и телевизор старой модели с экраном размером с почтовую открытку. На экране под звуки приторной музыки мужчина разыгрывал в рамках приличия страстную сцену любви с хорошо одетой женщиной. Миссис Кэмбриа выключила телевизор, обрекая любовников кануть в электронную вечность.

— Послушайте, — сказала она прежде, чем я успел заговорить, — клянусь, Хэнку представилась возможность хорошо подзаработать. Так и передайте мистеру Аббамонте.

— С чего вы взяли, что меня послал к вам мистер Аббамонте?

— А разве нет?

Женщина посмотрела на мое распахнутое пальто, серый фланелевый костюм под ним, пристегнутый воротничок и галстук.

— У нас не бывает других гостей.

Я не стал ее разубеждать, хотя чувствовал себя неловко.

— Откуда мистеру Аббамонте знать, что Хэнку представилась такая возможность? Разве он не слышал этой песни раньше, как вы думаете?

— Так что же вы хотите от нас, мистер? Чтобы мы встали перед вами на колени? Хэнк получил постоянную работу, он работает таксистом. Он непременно заплатит. Неужели мы должны умолять вас, стоя на коленях?

— Есть другие способы, — сказал я, пытаясь вызвать ее на откровенность.

— Послушайте, я знаю, что Хэнк все еще не расплатился. Когда он работал на грузовике, то обычно занимал у мистера Аббамонте, чтобы заплатить профсоюзные взносы, возвращал долг и снова занимал... Но он не собирается... — От волнения ее голос стал хриплым и прерывистым.

— Как вас зовут? — спросил я.

— Мари.

— Не думаете ли вы, Мари, что существуют какие-то другие формы расплаты?

Я хотел, чтобы она рассказала о сделке, на которую пошел ее муж с Аббамонте, но она истолковала мои слова превратно:

— Что вы хотите, мистер?

Она развязала пояс своего домашнего халата и вдруг распахнула полы. Под ним на ней были надеты ярко-розовый лифчик и трусики. Кожа у нее была темная, тело упругое.

— Этого? Если вам нужно именно это, почему же вы сразу не сказали? — Ее темные горящие глаза смотрели на меня в упор, но губы предательски дрожали. — Ради Хэнка я готова пойти на все. Только оставьте его в покое!

— Вы неправильно меня поняли, Мари, — сказал я. — Я не работаю на Аббамонте.

Огонь в ее глазах потух от смущения. Рука, державшая пояс, безвольно повисла, но она не запахнула халат.

— Тогда что же вам от нас надо?

Она зажала рот тыльной стороной ладони — нарочитый жест, перенятый ею из телефильмов и долженствовавший символизировать страх. Сегодня меня вторично приняли за полицейского.

— Вы из полиции? А я-то все говорила вам...

И именно в этот момент зазвонил телефон. «Вот теперь это действительно полиция», — подумал я.

Мари стояла рядом с телефонным аппаратом, поэтому сразу же взяла трубку:

— Алло?.. Что? Да, это миссис Кэмбриа. Кто? Вы что? Что вы... О нет! Господи Иисусе, нет, нет, нет...

Она выронила трубку. Я положил ее на рычаг. Мари завязала халат. Ее трясло.

— Он умер, — сказала она упавшим голосом. — Хэнк мертв! Вы ведь знали об этом, верно? Знали? За какие-то паршивые сто долларов они убили его!

— Есть кто-то, кому вы могли бы позвонить, Мари?

— Нет, я... у меня никого нет. Оставьте меня в покое.

— Я могу остаться с вами, если желаете.

— Уходите. Оставьте меня. Давайте убирайтесь! Вы уже все знали, когда пришли. Позволяли мне изображать из себя дурочку... уходите! — закричала она. — Убирайтесь отсюда и оставьте меня в покое. Подумать только! Явился сюда, когда он там умирал! Убирайтесь, вон отсюда, вон, вон!

Я вышел, спустился по лестнице и поехал домой, сознавая, что ее горе существенно продвинуло мое расследование.

Блондинка, потерявшая свой багаж, находилась рядом на протяжении всего времени, пока я пил утренний кофе.

Это происходило в кафетерии на Эф-стрит, где я обычно завтракаю по пути в офис, а блондинка взирала на меня с первой полосы вашингтонского выпуска «Ньюс геральд». На поясном портрете она была запечатлена в купальной шапочке и симпатичном лифчике-бикини вместе с приземистым, мускулистым парнем с волосатой грудью и суровым, отвратительным лицом. Эдакая зверская рожа и сонные глазки. Подпись под фотографией гласила: «У профсоюзного лидера двойные неприятности». И дальше сообщалось, что это фото четы Сэндов было сделано несколько месяцев назад, когда они втайне от всех проводили свой отпуск в Нассау.

А в сопровождающей фотографию статье объяснялось, в чем суть «двойных неприятностей» Сэнда.

«Сенатское расследование, предпринимаемое Хартселльской комиссией, а также разрыв с женой еще больше усложнили жизнь босса „Национального братства грузоперевозчиков“ Майка Сэнда, который, судя по слухам, борется за лидерство в профсоюзе с отколовшейся группировкой с Западного побережья и предыдущим президентом профсоюза Нелсом Торге — сеном, проживающим в настоящее время в Вирджинии. Нелс Торгесен вынужден был покинуть свой пост два года назад после судебного расследования, возбужденного Хартселльской комиссией в отношении коррумпированной верхушки профсоюза». Так начиналась статья, а дальше шли типично журналистские спекуляции: «Однако Сэнд может оказаться более крепким орешком для независимой комиссии сенатора Хартселла, поскольку в течение пятилетнего президентства Торгесена он фактически обладал всей полнотой власти, затем в течение двух лет укреплял уже свои собственные позиции на этом посту, а главное — он пользуется поддержкой рядовых членов профсоюза».

Разрыву Майка с прекрасной миссис Сэнд была посвящена всего лишь одна строчка. Вернее, воспроизводилось ее собственное высказывание: «Мы с Майком просто разлюбили друг друга». Нетрудно было понять почему. На черно-белой фотографии они смотрелись как Красавица и Чудовище. А автор статьи подчеркивал парадоксальность ситуации: их брак был тайным, о нем стало известно только в последние двадцать четыре часа, когда он, в сущности, уже распался.

Я прихватил газету с собой и прошел пешком квартал до Фаррел-Билдинг, где располагался мой офис. Поднявшись наверх и закрыв за собой дверь из матового стекла с надписью «Честер Драм — конфиденциальные расследования», я снова развернул газету и обнаружил небольшую статейку, в которой сообщалось о кончине таксиста Хэнка Кэмбриа. В ней также говорилось, что вчера ранним утром на Маунт-Вернон-Мемориал-парквей в своем такси был забит до смерти таксист Кэмбриа. Медицинская экспертиза установила, что удары наносились кастетом. А заканчивалась статейка так: «Из достоверных источников стало известно, что на месте этого зверского убийства во время вчерашнего вечернего снегопада находилась еще одна машина. Очевидно, у нее возникли какие-то механические неполадки, поскольку следы, оставленные на снегу, свидетельствуют, что ее отбуксировали, однако до сих пор ни в одном гараже этого района не зарегистрирован вызов тягача вчерашней ночью на Маунт-Вернон-Мемориал-парквей».

Это сообщение не давало мне покоя, пока я не вспомнил, что таксомоторный парк «Ветераны» имеет двустороннюю радиосвязь. Допустим, Кэмбриа, который помогал в инсценировании похищения, возвращался в Вашингтон, а когда увидел бредущих по обочине шоссе парня в шинели и Очкарика, они были достаточно взбешены, чтобы забить его до смерти. Я точно пока не знаю, но они могли воспользоваться его радио и до или после убийства вызвать техпомощь. Предположим, что таинственный тягач принадлежал «Национальному братству грузоперевозчиков», но есть еще и лысый диспетчер по имени Чарли.

Я решил попытаться разгадать эту загадку, но сперва мне нужно было позвонить.

— Офис сенатора Хартселла.

— Попросите, пожалуйста, к телефону сенатора. Это Честер Драм.

И мгновение спустя я услышал знакомый бас сенатора:

— Драм? Когда это ты успел вернуться из Ричмонда?

— Прошлой ночью, — ответил я.

Несколько дней назад я сослался на неотложное дело в Ричмонде, в качестве благовидного предлога для отказа от предложенной мне сенатором должности уполномоченного по особым поручениям Хартселльской комиссии. Предлагая мне эту должность, сенатор Хартселл намекнул, что нужно проследить за некоторыми ребятами из «Братства». В прошлом я уже выполнял его поручения, ему импонировала моя прежняя служба в ФБР, но на этот раз мне не хотелось ввязываться в судебную волокиту и публичные слушания комиссии по проверке работы профсоюза.

— Готов поработать на нас, парень? — спросил сенатор. — У нас всегда найдется местечко для Чета Драма.

— Благодарствуйте. И ответ «да» — временно.

— Временно?

— По причинам личного характера. Для меня важно иметь в бумажнике удостоверение уполномоченного по особым поручениям.

— Каким, например?

— Я предпочел бы о них пока умолчать.

— Но они как-то связаны с «Братством»?

— Возможно, — уклончиво ответил я.

— Тогда договорились, — пробасил сенатор. — Вот что я тебе скажу: комиссия желает воспользоваться сейчас услугами классного сыщика.

— А в чем дело?

— Мы строили свою стратегию на одном главном свидетеле. Это человек, который знает достаточно и имеет хорошую репутацию в высших правительственных кругах, чтобы смести верхушку профсоюза. Единственная беда в том, что он исчез.

— И оставил вас с носом?

— Гедеон Фрост был именно тем свидетелем, какой нам нужен. Когда дело доходит до смещения с должности профсоюзных лидеров, Чет, наступает полная апатия. Ты и сам знаешь. Приходится ловить на вымогательстве и взятках, метить деньги, пресекать хищения из фонда материального обеспечения и ростовщичество, иначе ничего не докажешь. Гедеон Фрост знал положение дел в «Братстве» досконально. Он жил в пригороде Лос-Анджелеса и должен был вылететь сюда, но не прилетел.

— Кто-то на Западном побережье занимается его поисками?

— Моуди, — ответил сенатор. — Специальный уполномоченный комиссии. До сих пор ему ничего не удалось найти, кроме разве что следов. — Сенатор помолчал. — Однако странно. По словам Моуди, еще один частный детектив из Лос-Анджелеса пытается отыскать доктора Фроста.

— На кого он работает?

— Понятия не имею. Его зовут Скотт.

— Шелл Скотт? — спросил я.

— Да-да, думаю, он, — радостно подтвердил сенатор. — Ты знаешь его?

— Я знаю о нем.

— Наш человек?

— Ну, однажды в журнале была статья про нас обоих. Там говорилось, что Шелл Скотт — это Честер Драм, только в Лос-Анджелесе, и наоборот. Но если серьезно, у Скотта очень хорошая репутация. Одна из лучших. Почему бы Моуди не связаться с ним?

— Думаю, он попытался, но по уши увяз в своих многочисленных делах и, возможно, не смог его застать. Почему бы тебе не попробовать наладить с ним контакт? Эй, парень, если у него такой же робин-гудов комплекс, как у тебя, наверное, он сможет нам помочь.

— Стоит попытаться, — согласился я.

Сенатор сказал, что я могу получить удостоверение в его офисе сегодня в любое время. Не успел я повесить трубку, как телефон зазвонил снова.

— Говорит Драм.

— Доброе утро, мистер Драм. Вы меня узнаете? — осведомился женский голос.

— Дама с багажом.

— Верно. Как успехи?

— Пока никак, миссис Сэнд.

Я услышал, как она резко втянула в себя воздух. Потом сказала:

— Но ведь вы детектив, не так ли?

Я проигнорировал ее язвительное замечание и спокойно пояснил:

— Возникли некоторые осложнения. Прошлой ночью был убит ваш таксист.

Последовало молчание. Потом:

— А что с моим багажом?

— Полиция штата Вирджиния арестовала машину, а вместе с ней и ваши чемоданы.

— Значит, вы ничего не сможете сделать, верно?

— Я работаю по заданию Хартселльской комиссии, миссис Сэнд, — сказал я.

Снова последовало молчание — она переваривала мое сообщение.

— А прошлой ночью вы тоже выполняли их задание?

— А какая разница?

— Так выполняли или нет?

— Нет.

— Я... я полагаю, мне не следовало приезжать в Вашингтон.

— А зачем тогда вы сюда приехали?

— Прошу прощения, мистер Драм. Если вы пришлете мне счет за свои услуги в отель «Статлер», он будет оплачен.

— И все?

— Все. Определенно.

Я нажал на рычаг и, услышав длинные гудки, стал звонить в Лос-Анджелес. Лос-Анджелесская справочная сообщила мне номер телефона сыскного агентства Шелдона Скотта в Гамильтон-Билдинг, в центре города, а также домашний адрес: отель «Спартан-Апартмент» в Голливуде. Пока меня соединяли по первому номеру, я размышлял о Шелдоне Скотте. Наша профессия — для одиноких мужчин; с чем только не приходится иметь дело — от гнилых яблок до рыцарей в сверкающих доспехах. Из того, что мне довелось слышать о Скотте, было ясно: он за все эти годы стал неплохим специалистом в своем деле, поэтому я решил, что он скорее всего поможет мне в деле сенатора Хартселла.

Автоответчик сообщил телефонистке, что Скотт еще не появлялся в своем офисе. Она попробовала набрать номер его апартаментов в отеле, и после четырех длинных гудков чей-то голос ответил.

— Алло! — услышал я густой бас.

— Шелл Скотт? Моя фамилия Драм. Я звоню из Вашингтона.

— Честер Драм? — Он был явно удивлен. — Частный детектив?

— Да, если вы уже слышали обо мне, то это облегчает мою задачу. Дело в том, что мы пытаемся разыскать доктора Гедеона Фроста и...

— Кто это «мы»? — перебил меня Скотт.

— Вернемся к этому через минуту, ладно? Ходят слухи, что и вы тоже заняты поисками Фроста. Чего-нибудь удалось добиться?

— Много чего, но все безрезультатно. Мне не удалось обнаружить его след. Так кто в Вашингтоне, вы говорите, хочет найти его?

Я ответил на его вопрос вопросом:

— А почему вы его разыскиваете?

— По обычной причине. Меня нанял клиент.

— Да ну! — изумился я. — И кто же?

— Вам следовало бы знать, что я не могу разглашать подобные сведения.

— А сенату Соединенных Штатов могли бы?

Должно быть, это тоже удивило Скотта. Он сказал:

— Снова здорово...

— Я занимаюсь специальными расследованиями по поручению Хартселльской комиссии. Фрост должен был дать свидетельские показания против «Национального братства грузоперевозчиков». Нам просто необходимо его найти.

— Ну и что?

— Ну, если вы скажете, кто вас нанял, возможно, это облегчит наши поиски.

— Конечно, если вы действительно сотрудничаете с Хартселльской комиссией.

— Дьявольщина! — воскликнул я, начиная раздражаться. — Позвоните сенатору и убедитесь.

И тут он задал смешной вопрос:

— И как долго все это продолжается?

— Что «продолжается»?

— Ваше сотрудничество с Хартселльской комиссией.

— Практически каких-нибудь пятнадцать минут. Но...

— Как удобно, верно? На Хартселльскую комиссию вы работаете пятнадцать минут, а вообще работаете на Майка Сэнда и Рейгена?

— Что вы мелете?! — завопил я. — Какого черта...

— Я не могу сказать вам, на кого работаю я.

— Не можете или не хотите?

— Понимайте, как угодно вам.

— Послушайте, — продолжал я, — я не хочу давить на вас, но при необходимости мы можем силой принудить вас.

Скотт мне не ответил. Я продолжал:

— Давайте валяйте в том же духе. У нас есть человек на побережье, который может вручить вам повестку в суд, не успеете вы и глазом...

Скотт прервал меня на полуслове:

— Не пугайте меня, дружище. Может быть, ваш человек и может вызвать меня повесткой в суд. Однако ему туго при этом придется.

Я услышал в трубке частые гудки, бросил ее на рычаг и, закурив сигарету, задумался: чем объясняется враждебность Скотта?

— И кто говорит, что журналы всегда пишут правду? — спросил я вслух. Потом напялил на себя пальто и шляпу, спустился вниз и поехал по улицам Вашингтона, покрытым снегом, в таксопарк «Ветераны».

Первый раунд завершился победой Скотта. Но это было только начало.

— Лысый парень по имени Чарли? — повторил диспетчер, заступивший на дежурство утром. — Наверное, тот, что дежурил вчера с четырех дня до полуночи, Чарли Дерлет. А в чем дело?

— Мне нужен его домашний адрес.

— Мы не сообщаем домашние адреса наших сотрудников, мистер.

— Ну точно как пишут в рассказах о шпионах.

— Хватит и обычной полиции. Я не ищу неприятностей.

Я вынул фотокопию своей лицензии и показал ее парню.

Это не произвело на него никакого впечатления.

— Вы частный детектив. Ну и что с того?

— А то, что, если вы позвоните в офис сенатору Хартселлу, вам сообщат, что я провожу специальное расследование по поручению Хартселльской комиссии.

Диспетчер поверил мне без всякого звонка. Видно, я его заинтриговал, и он все тем же сварливым тоном осведомился:

— И что такого натворил Чарли?

— Мы обсудим это с ним самим.

— Я имел в виду, что он — бывший дальнобойщик.

— И когда это он занимался грузовыми перевозками?

— Он пришел сюда, когда дали пинка под зад тогдашнему боссу, Торгесену, примерно года три назад.

— Это было приблизительно в то же время, когда Хэнк Кэмбриа пересел на такси?

— Кэмбриа? Я уже сказал все, что мог.

— За исключением адреса Чарли Дерлета.

Он вздохнул и назвал мне адрес.

По пути к Дерлету я заехал в здание сената и взял свое удостоверение в офисе Хартселльской комиссии. Сенатора не было на месте. Пару минут я почесал язык с его секретаршей, рыжей красоткой, которую все, включая и самого сенатора, называли милашкой, а потом покатил на север через весь город, минуя Нью-Джерси-авеню, до того места, где она упирается во Флорида-авеню рядом с Гриффитским стадионом.

Чарли Дерлет жил в густонаселенном квартале по соседству с промышленной частью города, в двух кварталах от Нью-Джерси-авеню и совсем близко к штаб-квартире Вашингтонского отделения «Национального братства грузоперевозчиков».

Его квартира находилась на третьем этаже в доме без лифта.

Мальчуган с совиными глазами, гонявший мяч в полутемном коридоре, проследил, куда я направляюсь, а когда я стал звонить в квартиру Дерлета, сказал:

— Никого нет дома, мистер.

Его мячик подкатился ко мне, и я пнул его ногой:

— Может, он еще спит? Ведь он работает до поздней ночи.

— Да. Но она-то нет, — многозначительно сказал мальчик. — Его сестра. Хоуп. Она красивая.

— Ты не знаешь, где можно его найти?

— Не-а! Но я знаю, где она.

— И где же?

— Она работает в грузоперевозках. Знаете, это на Нью-Джерси-авеню.

Я поблагодарил его. Он чихнул, стукнул мячом по стене коридора, высморкался, фыркнул и снова ударил по мячу. Когда я спускался вниз по лестнице, мальчишка помахал мне рукой.

«Национальное братство грузоперевозчиков», как магнит железные скрепки, притягивало все составные элементы дела, которое я расследовал.

Здание штаб-квартиры оказалось большим викторианским чудовищем с остроконечной двускатной крышей, вмещающим, должно быть, комнат пятьдесят. Прилегающая к дому лужайка была превращена в парковочную стоянку, и ряды дорогостоящих новых автомобилей были единственным признаком чрезмерного богатства обитавших здесь чиновников.

Огромная вывеска у входа гласила: «Штаб-квартира Национального братства грузоперевозчиков» и чуть ниже: «Добро пожаловать, брат!» В просторном холле на первом этаже сидели за голыми столами, попивая кофе и играя в карты, человек двадцать рядовых членов. Одеты они были в джинсы, потрепанные вельветовые и матерчатые брюки и ветровки. В своем твидовом костюме и габардиновом пальто я выглядел здесь странно, как пятно кроваво-красного кетчупа на воздушном белом креме семислойного торта.

Ко мне подошел крутой парень в свитере с высоким воротом и процедил сквозь зубы всего три слова:

— Что вам нужно?

Я мог бы сказать, что хочу видеть Хоуп Дерлет. Я мог бы сказать, что я из Хартселльской комиссии. Я мог бы сказать, что вывеска гласит: «Добро пожаловать, брат!», поэтому валите ко всем чертям. Однако я сказал следующее:

— Я хочу видеть Таунсенда Хольта. Передайте ему, это касается миссис Сэнд.

— Да ну?

— От тебя не убудет, сынок. Давай попробуй.

«Сынок» бросил сердитый взгляд, но повернулся и процедил через плечо:

— Подожди, папаша, — и, пройдя через весь этот холл, скорее похожий на амбар, в дальнем его конце стал подниматься по лестнице.

Не успел я выкурить сигарету, как он вернулся.

— Мистера Хольта нет, папаша. Если хочешь, — нехотя добавил он, — можешь переговорить с его помощником.

Я сказал, что хочу, и последовал за ним вверх по лестнице. Коридор второго этажа был застлан ковром, стены обшиты панелями красного дерева, и там уже не было никаких "вывесок, гласящих: «Добро пожаловать, брат!» Очевидно, второй этаж не был предназначен для братьев. Крутой «сынок» самодовольно вышагивал впереди меня к двери с табличкой: «Таунсенд Хольт, связи с общественностью».

— Греби сюда, папаша, — сказал парень и выдавил из себя смешок. — Но если тебе удастся растопить этот айсберг, я съем свою шляпу.

Я не стал вникать в фрейдистскую символику в словах моего провожатого, пока не увидел, кто сидел на страже в приемной Таунсенда Хольта. Крутой негодяй впустил меня в дверь и закрыл ее за мной, оставшись снаружи.

Это был просторный кабинет в синих тонах — синий ковер, синий металлический стол, синие картотечные шкафы, даже стены были приглушенного синего цвета. Девушка тоже была в синем — темно-синий костюм ладно облегал ее фигуру. Он прекрасно гармонировал с бледной кожей ее лица и пронзительно-черными волосами, которые были ничуть не длиннее, чем у того крутого гуся лапчатого, поджидавшего меня снаружи.

Она встала со своего места и одарила меня кроткой мимолетной улыбкой. У нее были мелкие, ровные и очень белые зубы. Роста девушка была небольшого, на ногах — уместные на работе туфли без каблуков, а темные глаза скрывались за очками в синей оправе. Несмотря на туфли без каблуков и очки, а может быть, как раз именно поэтому малышка выглядела довольно сексуальной. В том, как она двигалась, демонстрируя достоинства своего тела — округлые прямые плечи и упругие торчащие грудки под пиджаком, — угадывался вызов, она несла в себе заряд огромной взрывной силы.

Должно быть, я слишком долго на нее таращился. Но она стоила того.

— Вы ведь сюда пришли не затем, чтобы меня купить, не так ли? — требовательно спросила барышня ледяным тоном.

Я принял вызов:

— А что, вас уже выставили на продажу?

Настороженная мимолетная улыбка снова появилась на лице девушки, и она протянула мне руку:

— Может быть, я этого заслуживаю. Я — Хоуп Дерлет, «пятница» мистера Хольта в женском обличье.

Она сильно сжала мою руку, рассматривая меня с той же откровенностью. «Хоуп Дерлет, — подумал я. — Сестра Чарли Дерлета. Ну-ну».

Она отпустила мою руку и ждала, когда я представлюсь. Но я воздержался, а вместо этого сурово и быстро, стараясь застигнуть ее врасплох, спросил:

— Где, черт побери, был Таунсенд Хольт вчера вечером, когда мистер Аббамонте устроил по его заказу это похищение?

Темные глаза барышни расширились.

— Устроил похищение? О чем это вы говорите? Кто вы такой, мистер?

— Не важно, кто я, — сказал я, — давайте поговорим о Чарли.

— Чарли?

— Чарли снял парочку головорезов Аббамонте с крючка, на который подцепил их Таунсенд Хольт, забыв появиться прошлым вечером. Это свидетельствует о здравомыслии Чарли. Но отнюдь не Хольта. Не говоря уже о вас.

— Мистер, я действительно не понимаю, о чем вы говорите, — сказала Хоуп Дерлет, и теперь в ее голосе уже звучал гнев. — Вы являетесь сюда под предлогом переговорить о миссис Сэнд, хотя зачем, я ума не приложу. Потом смутно намекаете, что работаете на Абакуса Аббамонте. Этого не может быть, потому что я знаю всех — как вы выразились — головорезов мистера Аббамонте. Итак, кто вы такой и что вам здесь нужно?

Она явно не задала всех интересовавших ее вопросов, и я выжидал.

— У Чарли неприятности с полицией? Вы полицейский? — спросила она наконец.

Три-ноль в мою пользу.

Я сказал:

— Я веду специальное расследование по поручению Хартселльской комиссии.

Ее темные глаза метали молнии.

— Вы... вы — змея! Прокрались сюда и заставили меня выболтать все о моем брате!

— Я совсем не заставлял вас говорить о вашем брате. Вы сделали это по собственной воле.

— Пожалуйста, уходите. Мне больше нечего вам сказать. Вам нужно обратиться к мистеру Хольту.

— И где можно его увидеть?

— Его не будет целый день.

— А где он будет?

— Я не обязана вам это сообщать. Мне не следует говорить с вами о чем бы то ни было. — Девушка громко крикнула: — Морти!

Крутой «сынок» вошел в кабинет. Он посмотрел на меня, потом на Хоуп Дерлет:

— Я же предупреждал тебя, папаша.

Не успели мы с Морти выйти из кабинета, как я увидел в другом конце длинного коридора бегущую в нашу сторону женщину. Темноволосую, миловидную, чуть полноватую. На ней было голубое пальто из искусственной кожи. Щеки ее пылали, и она с трудом переводила дыхание. За ней гнались двое мужчин. Это была Мари Кэмбриа с кольтом 45-го калибра в руке.

И судя по ее безумному виду, она была готова пустить его в ход.

— Где он, этот Абакус Аббамонте? — кричала она. — Где он, убийца моего мужа?! Хэнк собирался вернуть долг! Я убью его! Клянусь, я убью его!

Дверь кабинета Таунсенда Хольта открылась. Вышла Хоуп Дерлет. Соседняя дверь тоже открылась, изрыгнув невероятного жирдяя, который с трудом протиснулся в дверной проем и, шаркая ногами, выкатился в коридор. Вид у него был как у раскормленного неандертальца, одетого в костюм из плотной синтетической ткани.

— Что тут за беспорядок, черт побери?! — рявкнул он.

Я узнал его по фотографиям в газетах. Это был Абакус Аббамонте, секретарь-казначей «Братства» и главная акула ростовщичества.

— Послушайте, мистер Аббамонте, она с ума сошла! — заорал один из преследователей Мари Кэмбриа.

Мари сделала один выстрел на бегу. Пуля пробила отверстие в панели из красного дерева рядом с головой Аббамонте. Сильная отдача от пистолета 45-го калибра отбросила женщину к стене и прямо в объятия «сыночка» Морти. Он протянул из-за ее спины свою здоровенную лапу и вырвал у нее пистолет. Хихикая, стал лапать ее сзади, прижимаясь головой к ее волосам, а всем своим телом — к ее спине. Он обхватил ее обеими руками, держа в одной пистолет.

— Ну, давай с тобой поборемся, детка, — сказал он.

— Дубина, — сказал Аббамонте. — Она стреляла в меня.

— Хватит, Морти, — сказала Хоуп Дерлет «сынку». — Ее оружие уже у тебя.

Я схватил Морти за плечи, оторвал его от Мари и развернул на сто восемьдесят градусов:

— Леди сказала, хватит.

Парень размахнулся, желая ударить меня пистолетом, но промахнулся и тупо уставился на меня:

— Держись от всего этого подальше, папаша. Я спасал жизнь мистеру Аббе, и только.

Он снова размахнулся, на этот раз целясь в меня кулаком, но снова промазал.

Потом раздался чей-то голос:

— Посмотрите-ка, кто тут!

— Это он, точно, — вторил ему другой.

И вслед за тем я услышал знакомый флегматичный смех.

Ну конечно, те двое, что гнались за Мари по коридору, были Очкарик и его напарник Дылда. Дылда издал яростный вопль и бросился на меня. Правым кулаком он ударил меня под сердце, и я отшатнулся, ударившись о стену, но тут же оттолкнулся от нее с уже сжатыми кулаками.

— Я засуну тот колпачок от свечи тебе в глотку, гад! — пообещал Дылда.

Очкарик был чем-то занят. Сначала я не понял, что он делает, но потом увидел, как блеснул кастет. Я ударил Дылду, и тот отшатнулся, но не упал. Хоуп Дерлет что-то закричала.

— Эй, вы, тупицы, что тут происходит? — заорал Аббамонте.

Очкарик кинулся на меня с кастетом, но занес руку не слишком высоко, я увернулся, и удар угодил мне в бедро. У меня онемела нога. Я растопырил пальцы, вцепился пятерней в физиономию Очкарика и с силой толкнул его. Он нетвердой походкой попятился назад, очки слетели на пол.

— Где он, где этот негодяй?!

Очкарик на четвереньках ползал по полу, ища очки. Хоуп Дерлет наступила на них ногой. Очкарик поднялся на ноги, резко развернулся и изо всей мочи ударил кастетом в деревянную панель стены.

Тогда сзади меня стала душить чья-то рука. Это был Морти. Я наступил ему на носок каблуком, он взвыл и отпустил мою шею. Но до того, как он это сделал, Дылда все свои две сотни фунтов вложил в удар левой, который пришелся мне как раз в солнечное сплетение.

Я успел ответить ему ударом правой, до того как у меня перехватило дыхание. Мой кулак угодил Дылде в челюсть, и он свалился с копыт. Однако в это время Очкарик нашел то, что искал, и одно стекло очков оказалось еще целым. С криво сидящими на носу очками он размахнулся и заехал мне по шее кастетом. Я рухнул на стену под углом к двери кабинета Таунсенда Хольта и начал оседать вниз, но Очкарик не отпустил меня. Он поддел меня плечом под мышку, и, поддерживая в вертикальном положении, принялся колотить мне по животу кастетом.

Некоторое время я еще слышал крики Хоуп Дерлет, видел ее лицо за плечом Очкарика, когда она безрезультатно пыталась оттащить его от меня, слышал глухие удары кастета, сыпавшиеся мне на живот, но не чувствовал боли, потому что живот мой уже онемел. Я пытался говорить, но слова не слетали с моих уст. А говорил я уже вот что:

— Прекрати, чертов дурак, именно так ты убил Хэнка Кэмбриа прошлой ночью. Убить человека кастетом ничего не стоит!

А потом я опять начал оседать вниз, несмотря на усилия Очкарика удержать меня в вертикальном положении, но при этом умудрился заехать ему коленом в пах до того, как Дылда поднялся с пола и четко выверенным ударом, словно гирей, с помощью которой рушат стены зданий, вырубил мое сознание, будто выключил свет.

Шелл Скотт чешет языком

Лос-Анджелес, 20 ч. 00 мин., понедельник, 14 декабря

Я развернул свой «кадиллак» с бульвара Адаме на Реймонд-авеню, не снимал ноги с педали акселератора квартала полтора, а потом резко нажал на тормоза. Автомобиль все еще катился по инерции на приличной скорости, когда я увидел их. «Линкольна» поблизости не было, но в доме Келли горел свет, и я смог разглядеть три фигуры, выходящие на небольшое крыльцо. Не дожидаясь, пока мой «кадиллак» остановится, я открыл дверцу и выпрыгнул из него на траву газона. Ноги у меня разъехались, и я споткнулся как раз в тот момент, когда тишину разорвал пистолетный выстрел и мимо меня просвистела пуля.

Я двинулся к ним, держа кольт в руке. Они были не более чем в двадцати футах от меня. Но Кэнди, выглядевший совершенным чудовищем рядом с Келли, крепко прижимал ее к себе, таща по дорожке, ведущей от дома на улицу. За ними следовала тень еще одного человека. Это, по всей видимости, был Минк. Я нацелил свой тридцать восьмой на него и спустил курок. Минк завертелся на месте, я подумал было, что попал в него, но он кинулся спасаться бегством. Я слышал его шаги по тротуару, пока он не скрылся за углом.

Теперь выстрелил из своего пистолета Кэнди, и пуля врезалась в землю у моих ног. Я отпрыгнул в сторону, зацепился за ограду и упал на колени. Было достаточно светло, и я мог видеть, как одной рукой Кэнди железной хваткой окольцевал тело девушки на уровне ее груди, и эта хватка становилась еще более жесткой, когда она пыталась вырваться из нее. В другой руке он держал нацеленный на меня пистолет. Я отскочил в сторону, а Келли, продолжая извиваться в его руках, задела рукой пистолет, и он выстрелил. Пуля угодила в воздух. Я двинулся вперед, когда Келли вдавила свои каблуки-шпильки в мыски туфель Кэнди. Парень завопил и, видимо, ослабил хватку, потому что она смогла вырваться из его рук, но находилась все еще слишком близко от Кэнди, поэтому я выстрелил не в него, а чуть правее. Ноги мои сами несли меня. Я увидел, как Келли бросилась на землю, когда Кэнди снова навел на меня свою пушку. Но тут я настиг его. Я врезался в него, словно защитник, пересекающий штрафную линию, и никак не мог остановиться.

Ощущение было такое, словно я на бегу врезался в дом, однако Кэнди пошатнулся и отступил назад, отставив одну ногу и удерживая равновесие, когда я врезался ему в бок. Он быстро опомнился и вскинул вверх руку с пистолетом. Пистолет обрушился мне на макушку. Однако я нанес ответный удар ему по руке и увидел, как блеснул взлетевший в воздух револьвер.

К сожалению, бандит не растерялся и второй рукой, словно бейсбольной битой, ударил меня в висок. Его лицо сразу же расплылось у меня перед глазами, однако разглядеть его подбородок я все-таки смог. Мой мощный удар левой опрокинул Кэнди, и он приземлился прямо на пятую точку.

Я бросился к нему, чтобы довести дело до конца. Но как только наклонился над ним, Кэнди стремительно выбросил ногу вперед и ударил меня в челюсть. Удар был такой силы, что казалось, голова слетела с плеч. К счастью, она только откинулась назад, но потом снова вернулась в исходное положение, когда я приземлился на четвереньки. Кэнди с трудом поднялся на ноги, но увидев, что я тоже встаю с земли, почел за лучшее удрать от меня. Он помчался в дом Келли и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Я хотел было кинуться за ним вдогонку, но передумал. Келли все еще продолжала лежать на траве, но когда я направился к ней, она стала подниматься. Я помог ей встать на ноги и прижал ее голову к своей груди:

— Они не причинили тебе вреда, Келли?

Она покачала головой:

— Нет. Они...

Хлопнула дверь черного хода.

— Вот. — Я сунул ей в руку свой кольт, повернулся, поискал глазами валявшийся в траве револьвер Кэнди и нашел; я схватил его как раз в тот момент, когда где-то поблизости взревел мотор. Звук доносился оттуда, куда убежал Минк.

Я что есть мочи кинулся за угол, но двигатель набирал обороты, я слышал его шум, становившийся все слабее и слабее.

Я заметил мелькнувший в двух кварталах от меня синий автомобиль, а потом — задние красные сигнальные огни, когда автомобиль свернул за поворот.

Теперь я был не в силах их догнать. И мне надо было удостовериться, что с Келли действительно все в порядке. Я вернулся к ней. Когда я подошел поближе, она, не задумываясь, бросилась мне навстречу и повисла у меня на шее. Я крепко прижал ее к себе. Ее била дрожь. Думаю, и меня самого — тоже.

В соседних домах стали зажигаться огни. Кто-то окликал нас, что-то крича. Я не обращал на них никакого внимания.

Я обнимал Келли.

Я ехал в своем «кадиллаке» по шоссе, держа путь в Голливуд, но никуда конкретно. Кляня на чем свет стоит Минка и Кэнди и конечно же Рейгена. Келли сидела рядом со мной на переднем сиденье.

Незадолго до этого на выстрелы примчалась полицейская патрульная машина, оснащенная радиосвязью. Я поведал им свою историю, а Келли — свою. Если Минка и Кэнди схватят, мне сообщат. Мы с Келли как раз беседовали об этом.

— Эти бездельники ничего тебе не говорили, а? — спросил я.

— Нет. Когда я открыла дверь, они просто ворвались внутрь.

Кэнди держал меня, а Минк впопыхах обыскивал дом. Я слышала, как звонит телефон, но, естественно, они не позволили мне ответить на звонок. Должно быть, они искали то, что взял Браун.

— Теперь уже в этом нет никаких сомнений. Я до сих пор так и не выяснил, что это было, однако уверен — нечто весьма важное, а не «всякая чепуха», как сказал мне Рейген.

— Именно к нему они и собирались меня отвезти, мне кажется. Кэнди сказал Минку, что они не могут оставить меня дома и что Рейген наверняка захочет меня допросить. Именно так он и выразился: «допросить».

Она машинально потерла руку. В свете приборной доски я увидел синяки на внутренней стороне предплечья — там, где жирные пальцы Кэнди держали ее. Я мысленно представил себе синяки, но более крупные, более темные, и не только на руке, но и на теле Кэнди.

— Куда мы едем? — спросила Келли.

— Просто едем, и все. Нужно было непременно увезти тебя оттуда.

Впереди, справа от нас, был поворот на бульвар Сансет, и я сказал:

— Мы можем поехать ко мне, если, конечно, ты не предпочтешь отель. Главное сейчас — сменить твое местопребывание.

— Я никогда не была у тебя дома.

— Сейчас у тебя есть шанс.

— И я им воспользуюсь.

Десять минут спустя я припарковался на Норт-Россмор перед отелем «Спартан-Апартмент». Мы вышли из машины и вошли в отель. Я справился у портье, не звонил ли мне кто-нибудь. Нет, никто не звонил, и Алексис Фрост тоже не звонила.

Мы поднялись на второй этаж, где находились мои апартаменты. Келли сразу же заметила два аквариума с тропическими рыбками слева от двери. Я включил аквариумную подсветку, и многоцветье красок, казалось, вот-вот хлынет через край и изольется в комнату.

— Он — самое замечательное существо, которое я когда-либо видела, — сказала Келли. Она указывала на единственного в аквариуме ярко-синего бетта спленденс, его длинные брюшные и хвостовые плавники струились в воде, а яркие грудные и пятнистые спинные мерцали.

— Волшебный, верно? — спросил я. — Вырастил этого дьяволенка своими собственными руками. Из икринки, которую едва можно разглядеть невооруженным глазом.

— Из икринки? Хочешь сказать, что ты высидел его, как наседка?

Я ухмыльнулся:

— В некотором смысле. Не могу сказать, что высиживал его в течение двух недель, но уж точно заботливо кормил его дафниями, морскими креветками, яичным желтком и всякой другой снедью. Отобрал лучших самца и самочку — васильково-синих. Предоставил им все самое лучшее, включая и аквариум вместимостью пятнадцать галлонов подкисленной воды. — Я снова посмотрел на Келли. — Конечно, я не хочу приписывать успех только себе одному. Рыбки тоже постарались.

Келли мне улыбнулась, зеленые глаза с паволокой сверкнули.

— Боже мой, — сказала она своим спокойным, тихим голосом. — Я и не думала, что у тебя столько талантов! Мне следовало бы прийти сюда раньше.

— Конечно, Келли. Ну, однажды я пытался скрестить большую черную моллинезию и маленького белопезакс белизапус, но они только очень разозлились, и все. А вот если бы это сработало...

— Я не это имела в виду.

Келли была в той же самой одежде, которую я видел на ней, когда навестил ее днем. Определенно Минк и Кэнди не дали ей времени переодеться. Платье из зеленого джерси облегало ее стройную фигуру, но не слишком плотно, а так, словно мягкая ткань ласково касалась ее нежной кожи.

— А почему, — поинтересовался я, — мы разговариваем о рыбках, интересно мне знать?

— Просто я никак не могу тебя остановить.

— Выпьем?

— Звучит заманчиво. У тебя есть скотч?

— Будет тебе скотч.

Я приготовил ей скотч со льдом, а себе — бурбон с водой.

Когда я снова вошел в гостиную, Келли сидела на громадном диване, бросая косые взгляды на обнаженную красотку над камином. Странно, но почти все женщины поглядывают на Амелию косо. И редко смотрят на ее лицо... хотя, возможно, я не совсем точно характеризую отношение женщин к Амелии. Судя по выражению лица Келли, я понял, что завоеванное мною в ходе разговора о рыбках ее уважительное отношение заметно померкло. Возможно, ей это неизвестно, но выращивать рыбок гораздо труднее, чем таких вот Амелий.

Тем не менее, Келли воздержалась от комментариев.

Я вручил ей бокал, глотнул бурбона с водой и воспользовался телефоном. Звонки моим осведомителям ничего не прояснили ни в отношении убийства Брауна, ни в отношении исчезновения доктора Гедеона Фроста. Я несколько раз звонил в штаб-квартиру «Братства грузоперевозчиков», Рейгену домой, попытался разыскать Минка и Кэнди, но и тут не преуспел.

Впрочем, и так было ясно, что по крайней мере сегодня ночью они постараются избегать мест, где я могу их настичь.

Некоторое время я сидел молча, размышляя о плане дальнейших действий.

— Шелл? — Келли посмотрела на меня.

— Угу.

— Мне кажется, ты забыл о моем присутствии.

— Ничуть не бывало. Просто я... пытался кое-что вычислить. Но у меня ничего не получается, пока я не узнаю больше. А этого нельзя сделать, не выходя из отеля.

— Ты уходишь?

— Думаю, да. Останься здесь, Келли. Тут так же безопасно, как в любом другом месте. На всякий случай я оставлю тебе пушку Кэнди.

— Тебе обязательно уходить? Этот диван достаточно большой, ты на нем поместишься.

На самом деле он чертовски большой, такой большой, что на нем можно было бы спать вчетвером, хотя при этом кому-то одному приходилось бы все время падать на пол.

— Большинство местных бандитов только начинают просыпаться, — сказал я.

Келли сидела на диване, поджав под себя свои красивые ноги, я смотрел на нее, и от этого у меня становилось теплее на душе. Ее макияж слегка стерся, и сквозь него теперь проглядывали веснушки. Зеленые глаза ласково смотрели на меня. Это были приятные минуты расслабления. Все тревоги и неприятности улетучились.

— Как давно мы знакомы, Келли? — спросил я.

— Почти сто лет. Помню, когда мы встретились, ты был уже старым.

— Ага. К счастью, с тех пор я только молодею. Это было... — Я стал припоминать. — Шесть лет назад, верно? Конечно, тебе тогда было только семнадцать. А мне — двадцать четыре. Но кажется, что с тех пор прошло гораздо больше времени.

— Угу. Как будто это произошло совсем в другой жизни. А может, так оно и есть и мы встретились с тобой в пещере.

— Совершенно верно. В душе я — пещерный человек.

— Вовсе нет, Шелл. — Она ласково улыбнулась, наклонилась вперед, и ее лицо оказалось рядом с моим. — Я-то знаю, кто ты в душе.

Ее взгляд затуманился и стал нежным. Губы ее в полуулыбке оказались рядом, и мне показалось, что я ощущаю их аромат. Я медленно наклонился к ней, а она потянулась ко мне, и ее рыжие волосы блеснули в свете бра.

Все началось с простого поцелуя, обычного, непринужденного поцелуя, каким обычно люди обмениваются при прощании, не вкладывая в него какого-то особого смысла, так же как я чмокнул ее сегодня днем на пороге ее дома. Но губы Келли были словно лепестки цветка, мягкие, ароматные, сладкие.

Мягкие и теплые. Сначала теплые, а потом горячие. Горячие, как моя взыгравшая кровь.

Не знаю, как это получилось. Я не стремился к этому, и она, я уверен, тоже. Это получилось само собой, без каких-либо усилий с нашей стороны. Просто нас захлестнул и закружил какой-то вихрь. Наши губы разомкнулись, но ее руки сжимали мою, шею крепче. Келли еще ближе прильнула ко мне. Я ощутил ее горячее дыхание, потом ее губы нашли мои, и мы снова слились в поцелуе. Она обхватила руками мой затылок и стала конвульсивными движениями, в каком-то пульсирующем ритме и, конечно, совершенно неосознанно притягивать меня к себе.

Не знаю, как это случилось. Но это случилось.

Утром я принимал душ и брился, мурлыча какой-то мотивчик. И действительно, не часто бывают дни, когда я напеваю по утрам. В то утро я успел намурлыкать несколько песен, и все они были на веселый мелодичный ирландский мотив. Тщательно выбритый, свежий после душа, благоухающий лосьоном и разодетый в пух и прах, я заглянул в спальню. Келли все еще спала, густые блестящие волосы пламенели на подушке. В Келли и правда был огонь. А в Шелле Скотте пыл еще теплился.

Пока она спала, я снова вцепился в телефон и переговорил с полицией, братвой, друзьями. Ничего. Рейген не появлялся в штаб-квартире «Братства», дома его тоже не было. Ясно, что Минк с Кэнди дома не ночевали. Фросты исчезли бесследно — и Гедеон, и Алексис.

Я измельчил моллюсков для рыбок и пошел с ними поздороваться. Своему синему бетта я сказал:

— Привет, дьяволенок! Узнаешь меня? Это я вырастил тебя из икринки.

Икра. Это заставило меня вспомнить о завтраке. Я не из тех, кто каждый день завтракает, потому что завтраки обычно кажутся мне мерзкими. А икра — это вообще рыбья еда. В общем, завтрак — это для рыбок. Но я решил, что смогу удивить Келли. И я ее удивил. В это четверговое утро, ровно в девять пятнадцать, она окликнула меня из спальни:

— Шелл? Шелл!

— Да.

— Дымом пахнет. Что-то горит?

— Ну... в некотором смысле да. Но не беспокойся. Я сам с этим справлюсь.

— Так что горит?

— Ну, это тосты и...

— И?

— Ну, картошка, яичница и все такое.

— И все это горит?

— Ага. Не волнуйся. Я справлюсь.

Я услышал какой-то глухой стук и звук защелкивающейся двери. Через минуту Келли с растрепанными волосами и все еще сонными глазами притопала босиком в кухоньку. Она отыскала в шкафу мой старый халат и завернулась в него. Халат выглядел на ней как плащ-палатка и волочился по полу.

Келли сморщила свой щедро усыпанный веснушками носик и зажмурилась от беспорядка, царившего в кухне. Там действительно было все вверх дном, но сколько там было дыма, вы и представить себе не можете.

Когда Келли вошла, я как раз вытирал тостер.

— Что же это такое ты делаешь? — осведомилась она.

— Вытираю тостер.

Она покачала головой:

— Ты хочешь сказать, что ты его мыл?

— Конечно нет. Кто же моет тостеры? Я просто случайно уронил его в полную воды раковину, и предохранитель вылетел.

Келли закрыла глаза, и на ее лице отразилась боль. Тогда она снова пристально посмотрела на меня и спросила:

— Шелл, как это ты умудрился уронить тостер в воду?

— Я сунул второй тост в тостер и забыл о нем. Когда он стал гореть и чадить, я перевернул тостер над раковиной, чтобы вытряхнуть из него тост, и тостер выскользнул у меня из рук. А пока я вставлял новый предохранитель, картошка немного... подгорела. К тому времени яичница уже...

— Ничего страшного. Просто посиди в уголке. А я приготовлю завтрак.

— Я хотел приготовить завтрак, пока ты спишь, — радостно сообщил я ей.

Келли посмотрела на обуглившийся тост, плавающий в воде, на яйца, которые теперь походили на ноздреватую рыбью икру, и слегка подгоревший картофель. Потом широко улыбнулась мне, и ее улыбка становилась все шире.

— Я оценила это, Шелл. И буду очень тебе признательна, если ты посидишь тихонько в уголочке.

Келли не сказала больше ничего, но ее взгляд был весьма красноречив. Она выпроводила меня из кухни, и через пятнадцать минут мы уже завтракали. И какой это был завтрак! Не знаю, где она нашла требовавшиеся для этого продукты, но мы пили апельсиновый сок, ели необычайно вкусный воздушный омлет с сыром и беконом... Да еще печенные в духовке колечки ананаса и тосты с золотистой корочкой, намазанные маслом. Одним словом, амброзия!

Не удивительно, что я никогда не завтракаю. У меня нет привычки завтракать. В середине гастрономического экстаза я сознался:

— Келли, я жил в дурацком раю из подгоревших тостов, каши и яичницы-глазуньи. Я понял это после сегодняшнего завтрака. Мне необходима женщина в доме.

— Конечно необходима, — согласилась она. А потом добавила: — Я хотела сказать... наверное, ты прав.

Неожиданно Келли сильно засмущалась. Наши глаза встретились, и она тотчас же отвела взгляд. Приятный был завтрак, но, когда возбуждение от тушения пожара на кухне несколько поубавилось, Келли стала чуть более сдержанной.

Зазвонил телефон. Это звонил Честер Драм из Вашингтона.

Через три минуты я бросил трубку на рычаг.

Келли наводила порядок в кухне.

— Что случилось, Шелл? — крикнула она.

— Много чего. Это звонил Честер Драм из Вашингтона.

— Какой еще Честер Драм?

— Хотелось бы мне знать! Двадцать четыре часа назад я считал его довольно неплохим частным детективом. А теперь просто не знаю, что и думать. Вчера вечером о нем упомянул Рейген, а только что Драм звонил, чтобы выяснить, известно ли мне, где находится доктор Фрост и кто поручил мне его поиски. И в довершение всего этот тупица имеет наглость угрожать мне вызовом в суд!

Я почувствовал, что начинаю закипать при одной только мысли об этом.

— Как может частный детектив вызвать тебя в суд?

— Утверждает, что ведет расследование по поручению Хартселла. Возможно. Заиметь своего человека в комиссии Хартселла — да об этом Рейгену можно было только мечтать.

«И теперь, — подумал я, — Рейгену будет известно все, включая и имя главного свидетеля Хартселла — доктора Фроста».

В моем воображении складывалась еще более ужасающая картина, когда снова зазвонил телефон. Мне звонил человек по имени Бисти, в прошлом жулик. Вчера утром среди прочих парней я звонил и ему.

— У тебя что-то есть для меня, Бисти? — спросил я.

— Ничего насчет Брауна и того доктора. — У Бисти был высокий хилый голосок. — Но ты спрашивал насчет драчки среди этих дальнобойщиков.

— Да. — Я решил брать быка за рога.

— Не знаю, имеет ли это отношение к делу, но до меня дошел слух, что парочка шишек из «Братства» стараются что-то разузнать о почтальоне, который отколол номер в субботу ночью.

Слово «почтальон» на языке Бисти означает «взломщик сейфов». Именно в субботнюю ночь Браун изъял материалы у Рейгена. И тут неожиданно до меня дошло. Это же ясно как дважды два! Как я мог это упустить из виду?

— Бисти, — спросил я, — они его нашли? Ты знаешь, кто этот взломщик?

— Нет, я только слышал разговоры.

— И где был этот сейф?

— Не знаю.

— Давай поговорим о деньгах, Бисти. Сколько тебе нужно, чтобы все выяснить об этом? У меня уже земля горит под ногами. Мне нужно знать, кто это сделал, и быстро. Назови сумму.

Помолчав несколько секунд, он сказал:

— Пару сотен?

— Договорились. И, Бисти, не занимайся этим в одиночку. Возьми в помощь кого-нибудь из своего окружения. И не важно, от кого будет исходить эта информация, ты все равно получишь свои две сотни. И еще одну тому, кто намекнет об этом. Но мне нужно это очень быстро, понимаешь?

— Ладно. Думаю, я знаю, как надо действовать, Скотт, чтобы вызнать все до конца. Но эти ребятишки, что разыскивают почтальона, мясники. Будет трудновато.

«Мясники» — это наемные убийцы.

— Бисти, мне нужно найти его раньше, чем найдут его они, — сказал я.

— Ага, ясно. Если вы этого не сделаете, от него не много будет пользы.

— Считай, что сотню за это ты уже получил. Теперь давай зарабатывай еще две.

— Уже бегу. Звонить сюда?

— Если узнаешь что-нибудь, звони сюда или передай оператору, что мне следует связаться с "Б". И я тебе позвоню. Но я и так свяжусь с тобой в течение дня.

— Заметано.

Мы положили трубки.

Келли устроилась рядом со мной на диване:

— Кто это был?

— Стук от стукача. Самая важная часть работы любого детектива, полицейского, сыщика.

— Хорошие новости?

— Думаю, даже очень. Но я получил только часть, мне нужно остальное. Думаю, знаю, где можно это достать. Над остальным работает Бисти.

— Ничего не понимаю. Объясни, что произошло.

— В субботу ночью один из взломщиков вскрыл сейф. Ребята Рейгена его разыскивают. Думаю, чтобы его прикончить.

До нее так и не дошло.

— Золотце, они ищут того парня, который помогал Брауну.

Келли заморгала, уставившись на меня, ее зеленые глазищи расширились.

— Откуда ты узнал, что ему кто-то помогал?

— До сих пор я об этом не знал. А следовало бы. Ясно, что любые изъятые Брауном документы служат серьезной уликой против Рейгена. И взял он их в субботнюю ночь. И не из картотеки, и не из ящика стола. И не оттуда, куда он запросто мог проникнуть. Брауну наверняка помогал некто, чья профессия — взламывать сейфы. — Я закурил сигарету. — Это почетная профессия... в преступном мире.

Келли наконец-то поняла, о чем идет речь. И сразу же отреагировала:

— Тогда этот человек может рассказать тебе...

— Да, он может восполнить некоторые пробелы. Возможно, он многое расскажет... о том, что же все-таки было в том сейфе.

— Но ты же сказал, что его могут убить.

— Конечно.

— Как это ужасно!

Я затянулся сигаретой.

— А может, и нет. Бисти уже разнюхивает. Возможно, он вовремя добудет для меня необходимую информацию. А возможно, и заработает пулю в затылок.

Ее лицо стало серьезным, взгляд суровым.

— Его и в самом деле могут убить, — сказала Келли. — А ты что же, просто отпустишь его?

— Да, я отпущу его. И велю убираться как можно быстрее. — Я посмотрел на нее и медленно сказал: — Это работа, Келли. Мой бизнес. И не стоит об этом забывать.

Она судорожно сглотнула:

— Почему-то, когда ты говорил об этом по телефону, все казалось чем-то далеким от реальной действительности. Но теперь... стало реальностью. И мне это совсем не нравится, Шелл. Не думаю, что мне нравится твоя работа.

Я затушил сигарету в пепельнице.

— Мне и самому она иногда не нравится. Но это не просто мой бизнес, Келли. Так уж устроен мир... и никакого иного мира не существует, только тот, в котором мы живем, то есть мир в красивой подарочной упаковке.

— Не кричи на меня!

— А кто кричит? — Я заметно понизил голос и сказал: — Я имел в виду, что преступность и преступники не существуют изолированно от нас. Преступником может оказаться парень за соседним столиком, человек на противоположной стороне улицы или в зале ресторана, пропойца или девушка, пьющая шампанское с симпатичным юношей, которого трудно принять за распространителя наркотиков. Но вполне может статься, что именно этим он и заработал деньги на шампанское. — Я помолчал, а потом уже спокойно продолжал: — Я помню, что Браун сказал мне однажды. Речь шла о профсоюзах, в первую очередь о грузоперевозчиках, но и о других тоже. Он сказал тогда, что профсоюзы существуют потому, что не только их боссы, но и рядовые члены стремятся лишь получать, а отнюдь не зарабатывать. Золотко, Браун очистил зерна от плевел и пришел к такому выводу. Вот почему и существует у нас преступный мир.

Наконец Келли медленно заулыбалась:

— Мне и не нужно любить твою работу, верно? Достаточно того, что я люблю тебя.

Я широко ей улыбнулся:

— Золотко, уж поверь мне, я-то воспользуюсь всем, что только смогу получить. — Я встал. — Ты готова?

— Готова. — Келли взяла свою сумочку. — Упаковывать мне нечего.

Прошлой ночью я сказал Келли, что перевезу ее в отель.

Пока я с ней, в моей квартире она в безопасности. Но я собирался весь день отсутствовать. А Минк с Кэнди запросто могут узнать, что я ушел, и нанести визит без всякого приглашения. Точно так же может поступить и служащий Драма, разносящий повестки в суд.

Прежде чем выйти, я позвонил в мотель «Сады Аллаха» и забронировал домик для мисс Кей Шелдон. Потом повесил трубку и сказал Келли:

— Пошли, мисс Кей Шелдон. Как тебе нравится это имя?

— Звучит подозрительно, — сказала она, улыбаясь.

И мы отчалили. Я приложил все усилия, чтобы удостовериться, что за нами нет слежки, а когда я прилагаю усилия, то за мной хвоста никогда не бывает. И некоторое время спустя я выехал в Ла-Сиенеги на бульвар Сансет, свернул направо, к мотелю «Сады Аллаха», и въехал в ворота, прочь от любопытных глаз.

И это была одна из причин, почему мне нравились «Сады Аллаха». Местечко приятное, с огромным бассейном и отдельными домиками с кухнями. При желании Келли может питаться, не выходя из дому.

После того как Келли проводили в роскошно обставленный домик, она уговорила меня пойти в бар, чтобы выпить.

— Я никогда не пила с тобой в баре, — сказала она. — И настроение у меня поганое.

Это было здорово! Здорово в течение пяти минут. И я получил бы удовольствие, если бы эти пять минут обернулись пятью часами. Возможно, Келли этого и добивалась. Она моментально отвлеклась от всего случившегося и, не важно по какой причине, была весела, смешлива, искрометна и восхитительна.

Келли покончила со своим напитком и посмотрела на испачканный губной помадой ободок бокала, потом достала из сумочки помаду и зеркальце и с мрачным видом принялась красить губы, время от времени бросая на меня косые взгляды своих зеленых глаз и явно замышляя нечто ужасное. Спрятав помаду и зеркальце в сумку, она взяла салфетку, на которой стоял ее стакан, фирменную салфетку «Садов Аллаха» с цветным изображением бородатого араба рядом с минаретом, и промокнула ею губы, как это обычно делают девушки. Я посмотрел на отпечаток ее красных губ и воскликнул:

— Боже мой! Твои губки на салфетке такие восхитительные, совсем как настоящие.

— Знаю я таких, — сказала Келли беззаботно. — Ты всегда говоришь одно и то же в подобных ситуациях.

— Нет, Келли. Я говорю это впервые.

Она сложила салфетку квадратиком и сунула мне в нагрудный карман пиджака, говоря:

— Тогда сохрани это на память. И никогда больше не смотри ни на какие другие губки. С подозрительной Кей Шелдон нельзя играть в кошки-мышки.

Я ухмыльнулся:

— Заметано.

Я вытащил салфетку, взглянул на нее и снова сунул в карман. Временами разум мне изменяет.

Рейген жил на Голливуд-Хиллз в громадном четырнадцатикомнатном доме, таком же роскошном, как «Сады Аллаха». Я знал, что у него имеются также личные самолет, двухмоторный «ДС-3» для «служебного пользования» и тридцативосьмифутовый катер «Крис Крафт». Рейген действительно совершал дальние поездки за казенный счет. Я много раз безрезультатно звонил ему домой, поэтому подъехал по белой подъездной дорожке в форме полумесяца к дому, остановился у белых ступенек, ведущих к большой белой двустворчатой двери, и, не выключая двигателя своего «кадиллака», принялся давить на кнопку звонка рукояткой своего «кольта-спешиал».

Но никто не отозвался на мой настойчивый звонок. Я вырубил двигатель, открыл багажник, достал набор отмычек и пошел к черному ходу. Через две минуты я открыл дверь. Спрятал свой кольт в кобуру и приступил к обыску. Сейф находился в большой комнате на втором этаже, в комнате с панелями из темного дерева на стенах, с массивной мебелью, толстым, кораллового цвета ковровым покрытием и встроенным баром.

Бар располагался в углу комнаты, а сейф, тоже встроенный в стену и скрытый за деревянной панелью, — рядом. Но сейчас тяжелая стальная дверца сейфа косо висела на петлях и была изрядно деформирована. Судя по цвету металла на дверце, взломщик использовал нитроглицерин. Вне всякого сомнения.

Сейф был совершенно пуст.

Теперь я понял, почему в понедельник вечером в своем кабинете Рейген так спокойно разглагольствовал по поводу характера украденных документов. Я ошибочно решил, что Браун залез в здание «Братства грузоперевозчиков», а не в дом к Рейгену.

И Рейгену было на руку, что я стал разрабатывать именно эту ошибочную версию, которую он же и выстроил для меня. Я даже поверил, что Браун наткнулся там на Минка. А то, что Браун столкнулся с Минком здесь, а не в штаб-квартире «Братства», существенно меняет дело.

Таким образом, все начинает проясняться. По крайней мере, я уже знаю: кто, когда, почему и где. Остается только выяснить, что похитил Браун. «Теперь дело за Бисти, — подумал я, — пусть он найдет того парня, который знает это... пока тот еще жив».

Пока я ехал по бульвару Олимпик в Лос-Анджелес, начал сгущаться смог. Смог — это грязная отрыжка Лос-Анджелеса, брызжущая ему же в лицо. И в лица всех его обитателей на сто миль вокруг. Он вгрызался мне в лицо своими острыми гнилыми зубами, проникал в мои легкие, набрасывал безобразную пелену на город. Я проехал Альварадо и повернул на стоянку перед фасадом здания штаб-квартиры профсоюза грузоперевозчиков, припарковался и поднялся по бетонной дорожке песочного цвета к широким стеклянным дверям.

Сразу за дверями, справа, моему взору предстал небольшой кабинет. Войдя в него, я уперся в преграждавшую путь конторку высотой мне по пояс. На фоне двух картотечных шкафов моему взору предстал заваленный бумагами плохонький письменный столик с пишущей машинкой и телефоном, а за ним — огромное вращающееся кресло и в нем — Тутси Меллербам, тоже огромная. И это ее настоящее имя. Тутси Меллербам. Может быть, Тутси — это и прозвище, однако никто и никогда не называл ее как-нибудь иначе.

На протяжении всех тех лет, что я работал в Лос-Анджелесе, мне приходилось время от времени наведываться в штаб-квартиру «Братства грузоперевозчиков». Тутси все время сидела тут, за дверью. Более того, даже когда, несколько лет назад, штаб-квартира размещалась на Мейпл-стрит, у Тутси был точно такой же кабинет, на первом этаже у самого входа.

Джон Рейген всегда заботился о том, чтобы вокруг него наверху обитали такие же закоренелые преступники, как он сам.

И Тутси, естественно, не относилась к их числу. Когда они пришли к власти, Тутси осталась таким же честным и порядочным человеком. Мне она нравилась, и мы неплохо ладили друг с другом.

— Привет, Тутси! — сказал я.

— Шелл! Давненько тебя не было видно.

Она широко улыбнулась — впрочем, ее улыбка и не могла быть иной, потому что Тутси тоже сильно раздалась вширь. Ей было что-то от тридцати до сорока лет, и она была чрезвычайно толстой, однако это ее не портило. Глядя на нее, я всегда думал, что из нее вполне получились бы два очень приятных человека.

— Прошлым вечером здесь кое-что произошло... Разве ты не слыхала?

Тутси покачала головой, ее толстые щеки слегка дрогнули.

— А что, должна была слышать?

— Ну, я заехал Весельчаку Джеку в ухо.

Она уставилась на меня, часто моргая.

— Что?! А почему?

— Я счел, что это он приказал убить Брауна Торна.

После продолжительного молчания Тутси спросила:

— Ты меня не разыгрываешь?

— Да ты что?! Рейген здесь?

Она покачала головой.

— Минк и Кэнди?

— Где он, там и они. Предупредили меня, что их не будет, но где они будут, не сказали. Шелл! Насчет Брауна. Мы слышали, что с ним произошло. Но неужели ты действительно думаешь, что Рейген...

— Ага. Ты когда-нибудь что-нибудь слышала о человеке по имени Гедеон Фрост?

— Нет.

— Проверим еще пару имен?

Тутси кивнула, и я назвал:

— Таунсенд.

Она нахмурилась:

— Что-то знакомое. Но я уверена, что его тут нет, Шелл.

— Тогда еще одно: Честер Драм. Тебе что-нибудь известно о нем? Рейген никогда о нем не говорил?

Поразмыслив немного, она покачала головой.

— Ладно, — сказал я. — Ты — примерная девочка, Тутси.

Да и Браун был неплохим парнем. Если узнаешь или подслушаешь что-нибудь, что поможет мне найти гадов, убивших Брауна, скажешь мне, ладно?

— Сам знаешь.

— Даже если это окажется Рейген?

— Даже если это он. Наверное, в этом случае тем более. И даже если им окажется Чезаре Ломбарди.[1]

Она смотрела его эпопею «Умирающий гладиатор» четыре раза и каждый раз рыдала, когда он умирал.

Для меня все складывалось неплохо.

— Не было ли шума по поводу того, что из штаб-квартиры «Братства» что-то украдено? Или у Рейгена из дома?

Тутси покачала головой:

— Нет. А что было украдено?

— Вот тут-то ты меня и достала. По словам Рейгена, ничего секретного. Но я собираюсь заглянуть еще кое-куда.

— Тут нет никого, кроме Фло.

Тон Тутси выказывал презрение средней степени.

Фло была персональной секретаршей Рейгена, настолько «персональной», насколько только может быть девушка. Она печатала двумя пальцами с длиннющими ногтями и носила кружевные панталончики с разрезами по бокам. Или что-то в этом роде, как я слышал. Я кивнул Тутси, прошел по коридору к стеклянным дверям в тыльной стороне здания, которыми воспользовался прошлой ночью, повернул налево и остановился перед кабинетом Рейгена. Я постучал и, не дожидаясь ответа, вошел.

Фло сидела во вращающемся кресле Рейгена, уперев согнутые в коленях длинные ноги в стол. Зрелище было еще то! На ней была блузка песочного цвета и коричневая юбка. Блузка волнующе вздымалась на груди, а подол юбки соскользнул вниз, обнажив икры в нейлоновых чулках, бедра и так далее.

Я мог видеть достаточно, но давайте ограничимся тем, что не оставляет сомнений в принадлежности Фло к женскому полу.

Она не убрала ноги со стола. Просто заговорила спустя секунд пять. Или десять.

— Ну как, там все на месте? А то я не проверяла последнее время.

— Не проверяла? Ты не знаешь, что потеряла...

Я собирался сказать вовсе не это. Я протер глаза и подошел к тому самому креслу, на котором сидел ночью.

— Что тебе нужно, Скотт?

Фло была знакома со мной по моим прежним визитам сюда, но мы никогда с ней не ладили, возможно потому, что она была из тех, кто считал Рейгена весельчаком.

— Разыскиваю Рейгена, — поведал я.

— Я не знаю, где он, Скотт. Но я разговаривала с ним по телефону вчера вечером. Он поручил мне кое-что передать тебе. Догадываюсь, он вычислил, что ты появишься здесь сегодня.

Фло помолчала.

— Так давай выкладывай, — поторопил ее я.

— Немного, Скотт. Просто он велел передать тебе, что сдержит свое обещание. Вот и все. Ты знаешь, что он имел в виду?

— Угу. Он, ну... Рейген пообещал мне кое-что вчера вечером.

— И что же он мог тебе пообещать, Скотт?

— Ну... это тайна. Скажешь, чтобы я заткнулся, когда тебе надоест меня слушать, Фло. Мне интересно, что такой крепкий помидорчик, как ты, находит в таком кислом яблоке, как Рейген?

— С ним все в порядке, Скотт. По крайней мере, я так считаю. Он занимает довольно солидное положение в профсоюзе, как тебе известно. И собирается занять еще более высокий пост. Возможно, он станет президентом всего профсоюза на федеральном уровне.

— И это он сам тебе говорил?

Фло слегка нахмурилась, подумав, что, может быть, ей не стоило так откровенничать со мной, но тут же отбросила всякие сомнения прочь и продолжала:

— Конечно, Рейген говорит, что в течение шести месяцев будет заниматься этим вопросом. Он уже заручился поддержкой множества ребят, друзей, делегатов от разных отделений.

— О, возможно, это ему удастся, — сказал я. — Если удастся спихнуть Майка Сэнда. Или он сам уйдет. И если, конечно, Рейген все еще будет жив.

— А с чего бы ему умирать?

— Многие хотели бы свести с ним счеты. Разве тебе не известно, что он и сам пришил полдюжины человек?

— Я не видела, чтобы он кого-то убивал.

Я решил, что с нее достаточно. Рейген хорошо к ней относится, и Фло действительно никогда не видела, чтобы он кого-то убивал. Есть такие барышни.

— Я сверну себе шею, пытаясь держать тебя в поле зрения, — сказала она.

Все это время Фло продолжала сидеть в той самой позе, в которой я ее застал, войдя в кабинет. А ее голова была повернута налево, для удобства беседы со мной. Сейчас она сбросила ноги со стола, и повернулась вместе со стулом, чтобы смотреть прямо на меня, затем снова взгромоздила ноги на стол.

Зрелище было точно таким же, как прежде. А может быть, еще хлеще. То ли у нее шею свело, то ли у меня случилось растяжение шейных мышц, но мне не хотелось проявлять неделикатность и уточнять.

Вместо этого я задал вопрос, ради которого, собственно, и пришел сюда:

— А как насчет Таунсенда?

— Хольта? А что с ним такое?

— Где он сейчас? Все еще на своем месте?

— Конечно. С чего бы ему покидать Вашингтон?

Я мысленно поблагодарил Фло. Таунсенд оказался Таунсендом Хольтом. Я припомнил, что он был какой-то шишкой в штаб-квартире «Братства грузоперевозчиков» в Вашингтоне... и одним из ближайшего окружения Майка Сэнда. Значит, это о нем говорил Рейген по телефону прошлой ночью, и было похоже, что такой поворот событий вовсе не на руку Сэнду.

— Драм испортил всю игру вчера, Фло. Рейген рассказал тебе об этом?

— Драм? О ком это ты говоришь? Что ты имеешь в виду, какую еще игру он испортил?

Теперь на лице Фло появилось беспокойство... и, как только я посмотрел на нее, она тут же замкнулась. Либо она просто решила, что и так слишком много выболтала, либо в молчание ее повергло упоминание о Драме.

Еще одна минута разговора с Фло не принесла мне ничего, кроме еще большего напряжения глазных мышц. Сейчас ее лицо было непроницаемым. Некоторое время я размышлял совсем о других приятных вещах, потом встал и направился к двери, бросив на ходу:

— Спасибо, Фло.

— За что?

Я осклабился:

— А как ты думаешь?

Тутси помахала мне рукой, когда я снова задержался у ее конторки.

— Золотце, Таунсенд, о котором я тебя спрашивал, — это Таунсенд Хольт. Теперь это имя тебе что-нибудь говорит?

— Таунсенд Хольт?! Ну конечно. Он начальник отдела по связям с общественностью в главном офисе. — Она скорчила гримаску. — Я решила, что ты имеешь в виду кого-то из местных, Шелл. Я даже и не подумала, что речь может идти о комто в Вашингтоне.

— Что они с Рейгеном замышляют?

— А они что-то замышляют?

— Могу поспорить, только не знаю, что именно. Однако, если бы это было что-то обычное и несущественное, полагаю, тебе было бы известно, что происходит.

— Скорее всего так, если только Рейген специально не держит это от меня в тайне. Но я ничего не слышала. — Тутси помолчала. — Интересно, имеет ли это отношение к Маркеру?

Маркер — это Рекс Маркер, вице-президент местного отделения, еще один из крутых парней. Он некоторое время был довольно близок к Рейгену, по сути, считался вторым в его команде, но из той разрозненной информации, что стала мне известна, теперь они не столь близки, как прежде.

— А что с Маркером? — спросил я у Тутси.

— Не знаю. Просто он несколько дней тут не появлялся. Рейген не слишком этим доволен, поручил нескольким парням его разыскать. Один из них спрашивал меня, не знаю ли я, где он может находиться.

Тут я вдруг вспомнил еще кое-что и запустил пробный шар.

— Рейген, кроме всего прочего, отправил своих приспешников — возмутителей порядка — на поиски взломщика сейфов. Хотя не думаю, что такая информация могла достигнуть твоих ушей.

— Ну, первое-то я слышала собственными ушами. — Она нахмурилась. — Взломщика сейфов, говоришь?

— Ага. Спасибо, Тутси. Если узнаешь что-нибудь, позвони в «Спартан-Апартмент» и скажи, чтобы мне сообщили о твоем звонке, ладно? А я тоже разок-другой тебе звякну.

— Договорились. Поздно вечером звони мне домой. Мой номер есть в телефонной книге. Я в ней единственная с такой фамилией. Я буду держать ушки на макушке. — Она опять одарила меня своей широкой улыбкой и добавила: — Если я узнаю что-нибудь ценное... что мне за это будет?

Она, конечно, шутила. Не в ее характере было вымогать у меня деньги. Поэтому я охотно подхватил ее шутку и мгновенно парировал:

— Что? Я поведу тебя смотреть «Умирающего гладиатора».

— Ой, неужели? — Она буквально подпрыгнула на месте, ее лицо так и светилось от радости. Неожиданно я понял, что Тутси восприняла это всерьез.

Я колебался всего мгновение, потом подтвердил:

— Конечно, Тутси.

Мой ответ немного удивил меня самого, но я сказал это совершенно искренне.

Я уже подошел к своему «кадиллаку» и собирался открыть дверцу, когда это произошло.

Итак, я вышел из широких стеклянных дверей штаб-квартиры «Братства грузоперевозчиков» и спустился по бетонной дорожке к парковочной площадке. По пути я думал о беседе с Фло и слухах о ее кружевных панталончиках с разрезами по бокам, решив, что все это вздор.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что я не заметил ни автомобиля, ни сидящих в нем ребят, ни их пушек.

Однако я услышал выстрел. И отреагировал на него так, как всегда реагирую, когда слышу оружейную пальбу. Я действую.

И действую быстро. Вот и сейчас я отпустил ручку дверцы своего «кадиллака», отпрыгнул вправо, развернулся, рука скользнула под пиджак, к моему тридцать восьмому. Все это происходило средь бела дня, кругом было полно народу. Я абсолютно ничего не понимал, поэтому резко повернул голову и взглянул на улицу. Выстрел донесся откуда-то сзади, с другой стороны Олимпик, но когда я повернул голову, то мельком заметил автомобиль — темный седан — и сидящих в нем двоих мужчин, и металлический блеск в руке у одного из них. Мои пальцы сомкнулись на дуле моего кольта, я рывком вытащил его и нацелил на машину. И тут я увидел на противоположной стороне улицы, как из дула пистолета вырвалось бледное в свете солнечного дня пламя, и тогда словно взорвалось солнце.

Одновременно с этой яркой вспышкой на голову мне обрушился удар невероятной силы, и вслед за тем я окунулся в темноту, которая становилась все более непроглядной. Я понял, что падаю. Но я так и не узнал, как мне удалось удержаться на ногах.

В подобных ситуациях время сжимается. Мое затмение длилось какой-то миг, однако мне хватило его, чтобы осознать, что я ранен, и даже подумать кое о чем еще.

Казалось, у меня было чертовски много времени, так много, что я мог позволить себе поразмышлять о кружевных панталончиках Фло.

Одураченный Честер Драм

Вашингтон, 14 ч. 15 мин., вторник, 15 декабря

В себя приходишь медленно, постепенно.

Человек приходит в себя так, как из секунд и минут постепенно слагаются годы, как в городе в сумерках зажигаются огоньки и изгоняют страх и одиночество ночи.

Я вдруг ощутил холод во всем теле, я услышал голос, не чей-то определенный голос, а отзвуки разных голосов, понемногу обретавших смысл: «Давайте, давайте же... пожалуйста... какой тяжелый... я не могу вас с места сдвинуть...» Затем холод сконцентрировался на моем лице, и на сей раз это был снег, и я почувствовал, как чьи-то руки растирают им мое лицо. Голос продолжал просить. Он принадлежал Хоуп Дерлет, и она говорила:

— Вы просто обязаны прийти в себя! Я не могу вас сдвинуть с места! Вы весите целую тонну.

Я велел ей убираться. Снег, которым она растирала мне лицо, вызвал жжение, ноги закололо иглами, и я смог ими пошевелить. Боль пока отступила. Она придет потом. Я показал, какой я крутой парень, поднявшись без посторонней помощи, оттолкнув плечо, которое девушка подставила мне для опоры.

Хоуп распахнула передо мной дверцу автомобиля, и я рухнул в машину. Моя голова оказалась на водительском месте. Рукав ее пальто из верблюжьей шерсти коснулся моей головы, и Хоуп помогла мне принять сидячее положение. Через минуту машина уже отъезжала.

— Где мы находимся, Флоренс Найтин-Гуд? — спросил я, непомерно гордый двойной аллюзией.

— В шести или семи милях ниоткуда на объездной дороге вдоль Ширли-Мемориал. Они бросили вас тут. Очкарик и Ровер. — От гнева и возмущения голос у нее сделался хриплым. — Полагаю, для того, чтобы мороз довершил их грязное дело. Я ехала за ними.

У меня было такое ощущение, будто какой-то эфемерный автомобиль скользит в эфемерном мире. Хоуп включила «дворники», и их размеренное движение навевало дрему.

— А тут еще снег пошел. Поймите меня правильно, мистер. Я просто хотела узнать, почему мой брат Чарли не пришел с работы домой сегодня утром. Вот почему я поехала за вами.

— Что случилось с Мари Кэмбриа?

— С кем?

— С женщиной, которая стреляла в Аббамонте.

— Ребята услышали шум и поднялись наверх. Морти отобрал у нее пистолет, и ее отпустили. Сейчас они не могут позволить себе никаких публичных разборок. А все-таки в чем дело?

— Да ни в чем, — сказал я, потому что Хоуп говорила о Мари Кэмбриа с раздражением. — Просто Очкарик с Ровером убили ее мужа прошлой ночью.

Последовало молчание.

— Так почему же те ушлые ребята позволили мне отправиться на прогулку в автомобиле?

— Они вас не видели. Очкарик и Ровер затащили вас в кабинет к Аббамонте, а потом вынесли через черный ход. Как ваше имя?

— Чет Драм.

На этом наш разговор закончился. Ко мне вернулась боль — болели челюсть, шея сбоку, весь торс, бедро, куда Очкарик заехал мне своим кастетом. Снег, пеленой застилавший ветровое стекло, и мерный звук «дворников» снова погрузили меня в дремотное состояние, но, как мне показалось, ненадолго. И я снова услышал голос Хоуп Дерлет:

— Вот мы и приехали.

Мы выбрались из машины. Хоуп посмотрела, как я передвигаюсь, и решила, что ее поддержка мне не требуется. Глотнув холодного воздуха, я почувствовал себя лучше. Я сделал несколько глубоких вдохов, и мы продолжили путь к небольшому, слабо освещенному вестибюлю дома без лифта, где Хоуп жила со своим братом Чарли. Наконец она открыла дверь своей квартиры и с надеждой позвала:

— Чарли?

Ответа не последовало. Мы вошли внутрь и прикрыли за собой дверь. И оказались в удивительно большой гостиной, обставленной в колониальном стиле мебелью из клена. Дерево на креслах было гладко отполировано и блестело, что свидетельствовало об опрятности хозяев. В квартире было очень тепло.

Я снял пальто и посмотрел на часы. Два тридцать пополудни.

Хмурый, снежный день. Вторник, пятнадцатое декабря. Надеюсь, кости у меня не сломаны.

Хоуп Дерлет принесла мне изрядную порцию спиртного. Это был почти неразбавленный скотч, такой же шершавый, как тарантул, да и воды в нем было явно недостаточно, чтобы утопить это насекомое. Я проглотил напиток так поспешно, что у Хоуп от удивления глаза вылезли на лоб. Она принесла мне еще порцию, и я уселся в кресло.

— Минуточку, — извинилась она.

Повернувшись ко мне спиной, Хоуп набрала номер телефона. Узкий синий жакет костюма плотно обтягивал тонкую талию девушки, делая ее похожей на песочные часы. Когда я представил себе, как было бы приятно подержать эти песочные часы в руках, то сразу почувствовал прилив сил, а это означало, что состояние мое заметно улучшилось.

— Алло, Чарли Дерлет на месте? Это его сестра. Да-да, поняла. Нет, просто я решила, что он сегодня работает в дневную смену. Спасибо. — Она повесила трубку. — Его там нет, мистер Драм. Вы не знаете, где он может быть?

— Не имею понятия.

— Тогда что же вы вынюхивали? Если Чарли попал в беду, я хочу знать об этом.

— Ваш брат вполне способен постоять за себя. По возрасту он годится вам в отцы.

— Это правда, — согласилась Хоуп, удивив меня. — Он действительно годится, мне в отцы. Или почти в отцы. Всю свою жизнь он заботился обо мне, обеспечивал мне все, чего сам никогда не имел. Если он попал в беду, я хочу ему помочь.

— Прошлой ночью Очкарик и Ровер забили до смерти таксиста по имени Хэнк Кэмбриа. Либо ваш брат соучастник этого преступления, либо он просто сделал все, о чем они его попросили, не задавая лишних вопросов.

— Ой нет! А что он сделал?

— Они воспользовались радиосвязью, которая была установлена в такси Кэмбриа, чтобы вызвать тягач. У них сломалась машина. Вызов прошел через оператора таксопарка «Ветераны». Определенно принял его Чарли.

Хоуп тупо смотрела на меня.

— Где был вчера Таунсенд Хольт в пять часов дня? — спросил я.

— Откуда мне знать? Он мне не докладывает, это ведь я у него в подчинении, а не наоборот.

— Ну, тогда, — согласился я, — остается только «Братство грузоперевозчиков».

— Я же говорила вам, что атмосфера накаляется, — со злостью сказала Хоуп. — Они даже собираются провести в ближайшее время стратегическую конференцию, потому что лучше заготовить заранее все ответы на вопросы, до того как Хартселльская комиссия начнет свои публичные слушания.

Мне даже пришлось сделать несколько звонков на побережье.

Они действительно собираются все вместе по этому поводу.

— Кому вы звонили? Майку Сэнду?

— Нет.

— А что, Чарли должен Абакусу Аббамонте деньги? — нанес я предательский удар.

Хоуп не на шутку встревожилась. Она понимала, что значит быть в долгу у Аббамонте.

— Я не знаю.

Я слегка сбавил обороты.

— Так кому же звонил Хольт на побережье?

— Джону Рейгену — президенту местного отделения «Братства» в Южной Калифорнии. Я... я думаю, можно назвать мистера Хольта координатором стратегии. Он — правая рука Майка Сэнда. Так что из этого следует?

«Однако, — подумал я, — Хольт подстроил похищение жены Майка Сэнда. Чтобы завоевать доверие Сэнда или, наоборот, чтобы насолить ему?»

— Вы обычно регистрируете звонки? — спросил я.

Хоуп закурила сигарету, и ее темные глаза сощурились то ли от дыма, то ли от подозрения.

— Да. Да, регистрирую.

— А как насчет звонка Хольта Рейгену?

Она покачала головой:

— Этот нет. Мистер Хольт попросил меня в этот раз не регистрировать.

Некоторое время она молчала, задумчиво куря сигарету.

Потом сняла свой синий жакет и аккуратно повесила его на спинку стула. Под ним оказалась бледно-голубая блузка, сквозь которую просвечивали бретельки лифчика. Мой взгляд был прикован к тому, что держали эти бретельки.

— Пожалуйста, перестаньте пялиться на меня. Мне не нравятся такие взгляды, — холодно сказала Хоуп, Она грациозно поднялась из кресла.

— Вы спасли мне жизнь, — сказал я небрежно, — так постарайтесь сделать остаток ее счастливым.

— Знаю я эти штучки, — сказала она, — думаю, мне известны все подобные уловки. Чарли — любитель пошутить. — Хоуп затушила свою сигарету. — Если вам интересно, почему я сняла жакет...

— Я не жалуюсь, — сказал я и тоже поднялся.

— Я просто хотела привести вас сюда и осмотреть ваши раны. Они неплохо вас отделали, не так ли?

Я проследовал за ней под арку, ведущую в спальню, а оттуда — в ванную. Хоуп явно испытывала неловкость, видимо осознав, что мы находимся в квартире одни, потому что вдруг сказала:

— Как глупо с моей стороны вот так болтать с вами, когда у вас, наверное, все болит.

Она включила свет и открыла аптечку над раковиной.

— Разденьтесь, пожалуйста, до талии, — попросила она нервно и застенчиво.

«А может, — неожиданно пришло мне в голову, — Хоуп специально ведет себя так, чтобы я подумал, будто она нервничает и смущается».

Прежде чем начать раздеваться, я некоторое время смотрел на нее нарочито пристальным взглядом, а она все пыталась выяснить, что мне известно о Чарли. Впрочем, откуда ей было знать, что я уже поведал ей все то немногое, что знал? Так что, возможно, с ее точки зрения, было вполне уместно воспользоваться оружием, которое находилось под рукой.

Я снял пиджак, галстук, рубашку и майку, следя за тем, как девушка наблюдает за мной в зеркало. Хоуп поморщилась, когда увидела, что кожа у меня под ребрами вздулась. Картина была неприглядная, как понедельник после тяжелых выходных.

— О господи! — вырвалось у Хоуп. — Вам больно?

— Переживу. Однако вам следовало бы полюбоваться расцветкой, которую приобретут эти синяки через пару деньков.

— Фиолетовый с желтым, — сказала девушка, скорчив гримаску. — Я знаю.

Она извлекла из аптечки тюбик с мазью и отвинтила крышечку.

— Не беспокойтесь, это — новое средство, совсем не липкое, — сказала Хоуп и осторожно прикоснулась к моему телу холмиком мази на кончике пальца. — Больно?

Я ощутил всего лишь прикосновение чего-то холодного, о чем и сказал ей. Хоуп начала потихоньку втирать мазь. Ее пальцы легко скользили кругами по больному месту, успокаивая боль. Затем она взглянула мне в лицо. — Вы неплохо сложены.

— Нормально, — согласился я. Я снял с нее очки в голубой оправе и положил их на край раковины. Потом наклонился и легко поцеловал в губы.

Хоуп влепила мне пощечину, не особенно звонкую и не особенно гневную.

— Когда я включаю зеленый свет, — сказала она холодно, — он действительно зеленый.

Все девушки, с которыми меня сводила судьба, вот так же, как она, могли вдруг вспылить и тут же оттаять.

Потом она спросила, не слишком, конечно, дипломатично:

— А что вы имели в виду, когда сказали «нормально»?

И я поцеловал ее снова. Она не оттолкнула меня, но и ответного порыва я не почувствовал. Потом Хоуп отступила на шаг, и на ее губах появилась деланая улыбка, как у проститутки. Она взглянула мне в глаза, и улыбка медленно сошла с ее губ. Она была маленького роста и очень милая. Напоминала девочку, которая только что попробовала некую экзотическую пищу и никак не может решить, понравилась она ей или нет. Затем Хоуп шагнула ко мне. Руки ее легли мне на плечи, и она привстала на цыпочки. Если такая ее решительность имела целью пробудить во мне эротическое желание, то Хоуп достигла цели.

Я предпринял третью попытку крепко поцеловать ее. На этот раз она продемонстрировала собственное представление о том, как это следует делать. И это было замечательно. Ее пальцы, гладившие мою шею, скользнули вверх, к волосам. Наконец наши губы разомкнулись, и Хоуп чуть отпрянула от меня. Улыбка у нее теперь была совершенно иная. Глаза ее превратились в узкие мерцающие щелки, а полные губы казались припухшими и еще более красными. Либо она годилась в актрисы, либо ситуация вышла у нее из-под контроля.

— Ну, теперь держись, Хоуп, — сказала она тихо. — Тебе полагается пользоваться ситуацией, а не терять контроль над ней. — Вторая улыбка, отнюдь не деланая, тоже исчезла. — За что этот мужчина должен быть тебе благодарен. Или, может, тебе следует просто помалкивать.

Хоуп позволила себе закончить этот непринужденный, полный глубокого смысла монолог. Мы посмотрели друг на друга.

Иногда бывает так: планируешь одно, а получается совершенно другое, иногда гораздо лучше запланированного. Я взял ее за руку. Мы притворились, что все это подстроено, и двинулись к двери. На минуту застряли в ней, но в следующую же минуту оказались в спальне. Застежка ее голубой блузки находилась на спине. Я позаботился о пуговках. Ее кожа была цвета сливок и удивительно гладкой. Хоуп повернулась ко мне лицом, и я снял с нее блузку.

И именно в этот момент на ночном столике зазвонил телефон.

Ни один из нас еще не успел воспарить на седьмое небо.

Хоуп схватила свою блузку и быстро напялила ее на себя, словно у телефона были глаза. После третьего звонка она обошла кровать и, придерживая рукой распахнутую на груди блузку, к тому же надетую задом наперед, взяла трубку.

— Алло? — закричала она, едва переводя дыхание. — Да, мистер Хольт, — сказала Хоуп после небольшой паузы. — Нет, конечно нет. Какие звонки? Нет, они не были зарегистрированы, вы же знаете. Конечно, вы же не хотели, чтобы я это делала. Завтра? Понимаю. Увидимся в офисе. Хорошо. Да. До свидания.

Хоуп повесила трубку и улыбнулась мне через плечо. Но теперь ее улыбка была смущенной.

— Узнавал насчет регистрации разговоров, — сказала она.

Я сел на край кровати и наклонился к ней. Она встала, качая головой:

— Не сейчас. Пожалуйста, Чет. Он... как-то разрушил весь настрой, верно?

Я ничего не сказал, не стал упорствовать. Щеки Хоуп зарделись. Она заговорила, торопливо и взволнованно:

— Послушай, я хочу, чтобы ты кое-что знал. Я собиралась... все началось... — Ее холодный расчет состоял в том, чтобы, используя свою привлекательность и таланты, что-нибудь выудить из меня. — Не попал ли мой брат в какую-нибудь историю...

Я сказал:

— Ты не обязана все это рассказывать мне.

Хоуп продолжала, словно не слышала сказанного мною:

— Совершенно неожиданно все обернулось по-другому. У меня возникло желание... я просто захотела... тебя. — Ее лицо еще больше покраснело. — Ты, должно быть, считаешь меня ужасной.

Хоуп так раскаивалась, так сокрушалась по поводу своей уловки, вызвавшей искреннее желание, что мне стало ее жаль.

Поэтому я сказал:

— Сегодня был тяжелый день для нас обоих. Почему бы нам не начать все сначала, Хоуп? Поужинаем вместе?

Сидя спиной ко мне, она не пошевелилась.

— Парень встречается с девушкой. Мне это нравится, Чет. Но...

Она успела сказать только это, когда открылась входная дверь и Чарли Дерлет крикнул с порога:

— Хоуп? Почему ты дома в такую рань?

Хоуп вскочила, словно сидела на соломенном матрасе, к которому поднесли горящую спичку. Ее глаза расширились, взгляд стал пронзительным. Я мог укрыться в ванной, но половина моей одежды была здесь. Хоуп замерла на месте. Я шагнул было в сторону ванной комнаты, но понял, что Чарли Дерлет уже рядом. Он тяжелой походкой приблизился ко мне, и мне пришлось повернуться к нему лицом.

На нем была ветровка, все еще застегнутая на «молнию».

Его лысая голова блестела при свете люстры. От удивления у него отвисла челюсть, а глаза излучали дикую злобу. Дойдя до середины комнаты, он размахнулся и занес правую руку для удара, сделал выпад и развернулся. Из горла у него вырвался всхлип. Промахнувшись, он со всего размаху угодил кулаком в косяк двери, ведущей в ванную.

Абакус Аббамонте стоял в дверном проеме спальни, почти целиком заполнив его своим дородным телом. Он все еще отдувался от подъема по двум лестничным пролетам. На нем было расстегнутое твидовое пальто и белый шелковый шарф.

Шляпа на голове отсутствовала. Нужно было видеть эту тушу в обрамлении дверного проема — совершенно квадратный и очень похож на Никиту Хрущева, только с шевелюрой, и к тому же пышной.

Аббамонте сказал:

— Ага, сестренка весело проводит рабочее время.

Хоуп с безразличным видом как ни в чем не бывало принялась застегивать блузку.

Развернувшись, Чарли бросился на меня снова. Когда я схватил его за руку, он споткнулся и опустился на одно колено. От безысходной ярости его глаза наполнились слезами.

— Прекрати, Чарли, — сказала Хоуп.

— Ах ты, мерзкая маленькая потаскушка! — заорал он. На его лысой голове вздулись вены, похожие на белых червяков. — И это после всего, что я для тебя сделал! Стоило только отвернуться, как ты...

— Потише, — сказал я. — Вы все неверно истолковали.

— Ах ты, сукин сын! Не смей мне говорить...

— Чет, пожалуйста, — спокойно сказала Хоуп. — Тебе лучше сейчас уйти. Пожалуйста. Я сама справлюсь. Хорошо?

Я пожал плечами, отпустил руку Чарли и стал поворачиваться. Хоуп охнула. В правом кулаке Чарли из ниоткуда появился маленький пистолет.

— Я убью его, — прошипел он. — Я убью этого сукиного сына!

Абакус Аббамонте, слегка поколебавшись, отвел свои маленькие глазки от Хоуп. Происходящее явно развлекало его.

— Послушай, Чарли, — сказал он. — Будь благоразумным. Никакая маленькая сучка этого не стоит, ни жена, ни сестра, ни одна другая женщина. Убери пушку, Чарли!

— Не смей мной командовать, ты, жирный слюнтяй! — завопил Чарли.

И вдруг Абакус Аббамонте сдвинулся с места. Это было невероятно! Наверняка в нем было фунтов двести шестьдесят, но шел по комнате так непринужденно, словно весил на две трети меньше и имел шесть ног. Чарли некуда было улизнуть, поэтому он просто стоял и ждал, когда Аббамонте к нему подойдет. Вероятно, у него была возможность воспользоваться пистолетом, но он упустил удобный момент. Аббамонте выхватил из рук Чарли оружие, а его самого толкнул плечом. Чарли отлетел к стене, сполз по ней и плюхнулся задом на пол, который содрогнулся при этом. Аббамонте спокойно положил пистолет себе в карман.

Он смерил меня взглядом, а потом вполне миролюбивым тоном спросил:

— Ребята хотели тебя прикончить, а? Ты получил то, что на их языке называется приятной жизнью. Так бери ее и убирайся отсюда, пока не отобрали!

Хоуп опустилась на колени возле своего брата. Его глаза были открыты, но явно ничего не видели. Я прошел в ванную и надел майку, рубашку и пиджак, сунув галстук в карман. Я посмотрел на очки Хоуп в синей оправе, лежавшие на краю раковины, и вернулся в спальню.

— Если этот молодчик приблизится к тебе хоть на шаг, я убью его! — говорил разъяренно Чарли. — Клянусь Богом!

— Ты уверена, что с тобой будет все в порядке? — спросил я ее.

— Да. Уходи, пожалуйста.

— После вас, мистер Аббамонте, — сказал я.

Он посмотрел на меня. Потом улыбнулся:

— Конечно, какого черта! Это может подождать, Чарли. А, Чарли? Только больше не поднимай шума, ладно? Слышишь, Чарли! Это вредно для кровяного давления.

Мы вышли вместе. Я взял свое пальто в гостиной и последовал за Аббамонте вниз по лестнице. Черный «кадиллак» стоял на улице, и толстяк с трудом втиснулся в него. Рулевое колесо упиралось ему в живот. Он включил двигатель, потом опустил оконное стекло и крикнул:

— Эй, бедолага! У барышни фигурка ничего себе. Да и умом ее Бог не обидел. Ей не следует растрачивать себя на такого дешевого неудачника, как ты.

Я шагнул в его сторону. Аббамонте рассмеялся, и машина рванулась вперед. А я постоял немного, глядя на кружащиеся в воздухе снежинки, и тоже двинулся в путь. Я прошел пешком два квартала, взял такси и поехал домой.

За завтраком, пока пил кофе, я отыскал в справочнике номер телефона Чарльза Дерлета и тут же его набрал.

— Алло? — ответила Хоуп.

— Это Чет. Как дела?

— Я... я чувствую себя чертовски глупо. Чарли немного успокоился, после того как отлупил меня. Наверно, я получила по заслугам.

Я ничего на это не сказал.

— И куда человек держит путь? — игривым тоном осведомилась Хоуп.

— Когда я смогу тебя увидеть? — в свою очередь спросил я.

— Не знаю. Сам понимаешь, что произойдет, если Чарли застанет нас вместе. Кроме того, я беспокоюсь о нем.

— Беспокоишься о нем? С чего бы это?

— Может быть, тебе известно, что он когда-то водил грузовик. Он всегда говорил, что любой, кто свяжется с Абакусом Аббамонте, заработает себе рога. Но ты-то видел, как они вчера пришли вместе. Чет, что мне делать?

— Можешь собрать вещички и убраться оттуда.

— Ну нет! Я не могу этого сделать.

— Если ты так волнуешься о Чарли, то я не знаю, что можно тебе посоветовать.

— Думаю, мне не стоило об этом спрашивать. Но ведь я же хочу снова увидеться с тобой! Правда.

— Я тебе позвоню, — сказал я с твердым намерением сделать это. А меня переполняла бессильная злоба: какого черта она так боится Чарли?

Я сделал еще один звонок, на этот раз в дом сенатора Блэра Хартселла. Горничная после некоторого раздумья соединила меня с ним.

— Доброе утро, сенатор. Простите, что беспокою вас дома, но вас не так-то просто застать на работе.

— Мне всегда приятно побеседовать с тобой, Чет, — пробасил он. — Слушаю тебя!

— Вам что-нибудь известно о стратегических совещаниях шишек «Братства»? Одно такое предстоит в скором времени.

— Слышал об этом. Но мы не знаем, где и когда они состоять, — сказал сенатор, потом добавил: — Сказать, кому на самом деле нужно такое стратегическое совещание? Хартселльской комиссии.

— Почему?

— Ну, возможно, Моуди в Лос-Анджелесе кое-что разузнал. В понедельник там был убит один парень. Застрелен в пригороде. Он был членом местного отделения профсоюза. Имя этого бедолаги — Браун Торн. Но самое неприятное в этом деле — что Моуди видел, как этот Торн пару раз приходил к Гедеону Фросту!

— Откуда это стало известно? Разве за Фростом следили?

— Конечно, наши люди за ним следили. Ради его же безопасности. Однако в этот раз он сумел обвести Моуди вокруг пальца.

— Нельзя ли воспользоваться убийством этого Торна?

— Если сможем доказать причастность профсоюза к убийству, то можно.

Я уже подумал было, не сказать ли сенатору то, что мне известно об убийстве Хэнка Кэмбриа, но решил воздержаться. Он непременно пошлет коллегу Моуди в Вашингтон, а то, что мы вдвоем будем расследовать один и тот же случай, явно не в мою пользу. Поэтому я ограничился ничего не значащей фразой:

— Будем надеяться, что сможете, сенатор.

— Ну, мне нравятся слухи об этом стратегическом совещании. Если сможешь разузнать, когда и где, мне хотелось бы тоже иметь об этом представление. — Он хихикнул. — Мы могли бы даже установить там «жучок». Держи меня в курсе.

Я пообещал. Я уж было собрался повесить трубку, когда сенатор пробасил:

— Чет! Теперь об этом парне, Шелле Скотте. Смешно, но он возник как раз в тот момент, когда исчез Фрост, сразу после того, как пристрелили этого Брауна Торна. Может, все это случайные совпадения, но я не уверен. Моуди считает, что он, возможно, имеет отношение к убийству Торна. Возможно, даже участвовал в нем.

— Я ему звонил. Он как-то странно отреагировал. Не знаю почему.

— Хочешь, чтобы Моуди вызвал его в суд повесткой?

Я решил, что Скотт облечен уж слишком большими полномочиями и играет чересчур неосторожно.

— А почему бы и нет? — ответил я.

— Ладно, приятель. Моуди позаботится о бумагах. Не пропадай, звони.

Я повесил трубку, размышляя о Шелле Скотте. Я не знал, что мне предстоит с ним столкнуться еще до того, как я закончу свое расследование.

Я провел полтора часа в своем офисе, печатая отчет по ричмондскому делу. К половине двенадцатого я закончил работу и подумал о Хоуп. Мне хотелось увидеться с ней. Я был абсолютно свободен, мне не нужно было срочно чем-то заниматься, куда-то идти, не нужно было завоевывать никаких наград.

Никому не будет до меня дела, если даже я открою люк в тротуаре, прыгну в него, а потом захлопну за собой крышку.

— Прекрати! — одернул я себя вслух.

Бывают дни и похуже.

И в этот момент зазвонил телефон. Я сразу же поднял трубку:

— Драм у телефона.

— Мистер Честер Драм? Минуточку, пожалуйста. С вами будут говорить из Фронт-Ройала, штат Вирджиния.

Я никого не знал во Фронт-Ройале, городишке у подножия Голубого Хребта. Я ждал, прислушиваясь к звучавшему в трубке гулу голосов, когда сквозь него прорезался звонкий голос Хоуп:

— Чет? Это Хоуп.

— Ты во Фронт-Ройале? — задал я дурацкий вопрос.

— Слава богу, мне удалось до тебя дозвониться! — Речь ее была странной, она говорила очень быстро, проглатывая окончания слов.

— Что случилось?

— Таунсенд Хольт велел мне приехать сюда. В дом Нелса Торгесена во Фронт-Ройале.

Торгесен был отставным президентом «Национального братства грузоперевозчиков», который несколько лет тому назад отказался от своего поста в пользу Майка Сэнда. Ходили слухи, что таким образом Торгесену удалось избежать тюрьмы.

— Они его убили, — сказала Хоуп.

— Кого? Ты звонила в полицию?

— Я не могу. Чарли...

— Убит Чарли?

— Нет. Чарли, он... Пожалуйста, приезжай, Чет. Приезжай ко мне. Я не могу позвонить в полицию. Прошу тебя, Чет.

И тут связь оборвалась. Я положил трубку на рычаг и пристегнул наплечную кобуру. Предназначенный для нее револьвер был «магнум» 44-го калибра. По сравнению с моим старым «магнумом-357» все равно что ружье, стреляющее горохом, однако нет пистолета с большей дульной скоростью, чем 44-калибровый.

Некоторым нравятся мощные автомобили. Мне нравятся мощные пистолеты. А у «магнума» 44-го калибра мощность значительная, как у ружья, он сбивает наповал, независимо от того, в какое место вам угодила пуля. Дурацкие, сумбурные мысли.

Я чувствовал себя, что называется, не в своей тарелке. Хоуп в двух часах быстрой езды на автомобиле. Она нуждается во мне.

Выскочив к лифту, я обнаружил, что он находится на первом этаже. Ждать, пока он поднимется, можно вечность, подумал я и бросился к пожарной лестнице. Пробежав семь пролетов, я выбежал на улицу.

Дорога во Фронт-Ройал заняла у меня примерно два часа, причем почти все время мне пришлось мчаться по льду и снегу. Дорожный полицейский во Фронт-Ройале объяснил мне, как проехать к дому Торгесена, который был расположен в четверти мили от шоссе, над дорогой, ведущей в Национальный парк «Шенандоа». Это было большое белое прямоугольное строение с портиком и колоннами на фасаде. На подъездной дорожке были припаркованы две машины — «шевроле» и «рэмблер». Однако я заметил и следы других шин, а также человеческие следы. Я припарковался за «рэмблером», вытащил свой «магнум» из кобуры и побежал по снегу к дому.

Двери были достаточно широки, чтобы сквозь них в дом мог проникнуть средних размеров динозавр. Они открылись как раз в тот момент, когда я до них добежал. Низенький, тощий как щепка человечек с суровым лицом, в полицейской габардиновой форме появился на пороге. Если «магнум» 44-го калибра, который я держал в руке, и заставил его сердце екнуть, это никак не отразилось на его лице.

— Вам лучше отдать эту игрушку мне, мистер, перед тем как войти в дом, — сказал он. У него был неприятный, скрежещущий голос, который как нельзя лучше соответствовал его суровому виду, но никак не вирджинскому выговору.

Он протянул руку. Это была небольшая рука с кожей, похожей на свиную. Я не отдал ему свой «магнум». Он пожал плечами и повернулся ко мне спиной, словно был уверен, что я последую за ним как овечка. Я крутанулся вокруг своей оси и увидел, как человек в полицейской форме бежит к моему автомобилю. Другой, обогнав его, устремился ко мне.

Этот полицейский держал в руке револьвер, пристегнутый к поясу.

— Бросай оружие! — заорал он.

Он подбежал ко мне, задыхаясь. Я отдал ему «магнум». Бросив на него косой взгляд, полицейский осведомился:

— Какого черта вы с ним собирались делать, охотиться на носорогов, что ли?

Доходяга, худой как щепка, с суровым лицом, остановился, смеясь. Он стоял в плохо освещенном коридоре сразу у дверей.

В дальнем конце коридора свет был ярче, и я даже смог разглядеть солнечные блики на стекле.

— Давайте посмотрим, кто он такой, Линдсей, — сказал своим странным скрипучим голосом доходяга с суровым лицом.

Полицейский по имени Линдсей положил мой «магнум» в карман своей куртки и протянул мне ладонь. Я вложил в нее бумажник. Он быстро пробежал глазами по удостоверениям.

— Честер Драм, — сообщил он. — Лицензия частного детектива за номером 2487, Вашингтон. Лицензия частного детектива за номером 480, штат Вирджиния. — Он вернул мне бумажник. — Частный детектив с двумя лицензиями и двумя разрешениями на ношение оружия, лейтенант Баллинджер.

— Вам всем лучше войти в дом, — сказал Баллинджер.

Я проследовал за ним по длинному коридору. Линдсей шел за мной. Мы вошли в огромную комнату в задней части дома, с широким окном от пола до потолка. За окном я увидел три патрульные машины с надписью «Фронт-Ройал» по бокам и катафалк или «скорую помощь», припаркованную за домом.

Комната была загромождена массивной кожаной мебелью из темного дерева. Перед камином на медвежьей шкуре лежал труп, накрытый брезентом. Какой-то человек, склонившись над тиковым столом, рисовал план комнаты на синьке.

Между ним и трупом лежала опрокинутая набок стойка с каминными принадлежностями. Литой чугунный совок и щетка оставались на месте. А тяжелая кочерга валялась на полу рядом с трупом. Ее темный острый конец тускло отсвечивал кровью.

— А где сам Торгесен? — спросил у меня лейтенант Баллинджер.

— Понятия не имею.

— Вы работаете на него?

— Нет. Я даже не знаком с ним.

— Тогда что вы тут делаете?

Я снова полез в карман за своим бумажником. Линдсей мгновенно выхватил пистолет.

— Спокойно, — сказал я. — Мне нужен всего-навсего бумажник. Там есть кое-что, что вам интересно будет увидеть.

Я показал Баллинджеру удостоверение уполномоченного по особым поручениям, которое получил в офисе сенатора Хартселла.

— Вот чем я тут занимаюсь.

Баллинджер вернул мне удостоверение. Неожиданно он остановился у трупа и поднял брезент.

— Вы его знаете? — спросил он.

Я взглянул на труп и покачал головой. Это был молодой человек не старше тридцати лет. Никто не удосужился даже закрыть его широко раскрытые глаза. Несчастного ударили в висок над левым ухом чем-то тяжелым — возможно кочергой.

Крови было немного.

— Его звали Таунсенд Хольт, — сказал Линдсей.

— Он имеет отношение к вашему расследованию? — спросил меня Баллинджер.

— Как и все остальное, — ответил я. Мне было интересно, где же Хоуп. Если им известно, что она была здесь, то они скрыли от меня эту информацию.

— Мое расследование конфиденциальное. Почему бы вам не получить подтверждение этому в Хартселльской комиссии?

Линдсей посмотрел на Баллинджера, который пожал плечами.

— Расследование сената? — осведомился Линдсей. — Оно закончилось убийством, не так ли?

— Так что же конкретно вы тут делаете? — спросил Баллинджер.

— Выполняю конфиденциальное задание Хартселльской комиссии.

— Куда? — спросил Линдсей. — В одну из тех, что в центре города, лейтенант?

Тот, помедлив, кивнул:

— Полагаю, да.

Они вывели меня через черный ход. Воздух был холодным и бодрящим, небо прояснилось. Можно было видеть вдалеке белые возвышенности и хребты парка «Шенондоа».

— Это вы ударили его по голове? — неожиданно спросил Линдсей.

— Конечно. И вернулся сюда, потому что решил, что здесь надежнее всего можно спрятаться.

Линдсей уселся на заднее сиденье одной из патрульных полицейских машин вместе со мной. Печка была включена. Шофер сел за баранку.

— Ты знаешь куда, — сказал Линдсей.

И мы тронулись с места.

Скотт — птица высокого полета

Лос-Анджелес, 13 ч. 30 мин., вторник, 15 декабря

Я медленно и болезненно приходил в себя. Боль пульсировала, но я очнулся. И вы удивитесь: я думал о кружевных панталончиках Фло с разрезами по бокам.

Постепенно мои мысли вернулись к зданию «Братства грузоперевозчиков», к парковочной стоянке... к выстрелу из пистолета, к автомобилю у Олимпик... затем к повторному выстрелу. И к погружению во тьму.

В конце концов, я же не умер! Пуля не задела мозга. Конечно, для того чтобы попасть мне в мозги, нужен настоящий снайпер. Наконец я вычислил, где нахожусь: окружной госпиталь Лос-Анджелеса рядом с Мишн-роуд. Именно там мне проделали множество внушающих страх анализов. Позднее до меня дошли слова:

— Скверная рана, Скотт. Однако мозг не затронут, и раздробленная кость черепной коробки не оказывает на него ни малейшего давления.

Говорил это врач, один из пары дюжин докторов в окружном госпитале, с которыми я был знаком.

— Тогда все в порядке? Значит, мне можно уйти отсюда, а?

— Конечно, Скотт. Завтра утром.

— Угу. Могу себе представить, как я проведу ночку в палате.

— Я тоже представляю.

И он представлял себе это гораздо лучше, нежели я. Я провел ночь в госпитале. Однако еще до наступления ночи вспомнил о Келли. К тому времени я уже находился в приятной отдельной палате, и сиделка — к сожалению, старая карга — притащила мне телефонный аппарат. Я позвонил в «Сады Аллаха» и попросил соединить меня с домиком Кей Шелдон. Келли сразу же сняла трубку.

— Это Шелл, золотко, — сказал я. — С тобой все в порядке?

— Да. Если не считать того, что я совершенно изнервничалась. Я все ждала и ждала, когда ты позвонишь. Где ты, Шелл?

Я беспокоюсь за тебя.

— Потом расскажу. Но сперва докладываю: все под контролем. Все идет как надо.

— Так, и что же ты имеешь в виду?

— Ну, в меня стреляли. Ты меня слушаешь?

— Что случилось?!

— Повторяю: в меня стреляли. Если точнее, то даже попали. Рана пустяковая, однако я в больнице...

— Шелл! Как в больнице?!

— Говорю же тебе: все идет как надо. Я просто хотел дать тебе знать, что сегодня ночью меня не будет с тобой. Увидимся завтра.

— Ты тяжело ранен?

— Нет, конечно. Пустяковая царапина. Стреляли-то мне в голову, но задета только кожа. Поверхностная рана, только и всего.

— Все будет хорошо. Я бы не удивилась, если бы пуля тебя вовсе не задела. И что собой представляет твоя сиделка? Надеюсь, сиделка-то у тебя есть?

— Надеюсь, — сказал я, подумав о своей сиделке. — Ты скучаешь без меня?

— Конечно. — Голос ее стал ласковым. — Шелл, с тобой действительно все в порядке? Ты будешь... выглядеть так же?

— Да, к несчастью. Во всяком случае, ростом я не стал меньше. Правда, все это пустяки. Увидимся завтра.

— О, Шелл! Ты можешь быть серьезным?!

— Завтра. Завтра я буду серьезным. До свидания, золотко.

— Пока...

Но прежде, чем повесить трубку, Келли много чего наговорила мне своей очаровательной скороговоркой. По телефону Келли чувствовала себя менее скованной. И слова ее были мне очень приятны.

На мне все еще был тот же самый костюм, который я надел перед тем, как мы с Келли отправились в «Сады Аллаха». Поэтому я заехал в «Спартан-Апартмент» и переоделся, а потом вплотную занялся поисками доктора Гедеона Фроста. Я обзвонил всех своих связных, которых привлек для расследования исчезновения Фроста, а позже и повидался с ними. Никаких позитивных результатов не обнаружилось, ситуация была тупиковая. Из центра города я еще раз позвонил в «Спартан-Апартмент». На этот раз некий мистер "Б" оставил мне сообщение.

Я набрал номер Бисти и стал с нетерпением ждать. Когда он ответил, я с облегчением вздохнул:

— Это Скотт, Бисти. Ты его нашел?

— Ага. Этого хлыща труднее было отыскать, чем консервы в собачьей будке. Но я его вычислил.

Я не стал спрашивать, как ему это удалось. Таким, как Бисти, подобных вопросов не задают. Поэтому я ограничился только одним вопросом:

— Кто и где?

— Голубоглазый Луи, 1266, Гуирадо, квартира номер 14 наверху в задней части дома.

Остальное было просто.

Меня выписали из окружного госпиталя Лос-Анджелеса с повязкой на голове и головной болью в восемь утра в среду, 16 декабря. Полностью одетый, с заряженным «кольтом-спешиал» 38-го калибра, я вышел на больничное крыльцо. Однако сначала я осторожно осмотрелся. Я и далее намеревался очень пристально смотреть за тем, что происходит вокруг.

Еще из госпиталя я сделал несколько звонков, не узнав, однако, ничего нового. У полиции не было зацепок, с помощью которых можно было бы выйти на стрелявшего в меня человека. А расследование убийства Брауна Торна зашло в тупик.

К этому времени я раз двадцать или тридцать звонил в отель «Амбассадор» и оставлял свой номер телефона для Алексис в надежде, что она мне позвонит. Однако ее в отеле не было, и она мне ни разу не позвонила. Словно никогда и не появлялась в моей квартире, словно ее и вообще не существовало на свете. И впервые мне вдруг подумалось, что ее и впрямь могло уже не быть в живых.

Улица Гуирадо находилась в районе Лос-Анджелеса, называемом Бойл-Хейтс. По имеющемуся у меня адресу я отыскал Голубоглазого Луи, сообщил ему, кто я такой и зачем пришел к нему и что головорезы Рейгена, вероятно, уже следуют за мной по пятам. Он оказался дружком Брауна и знал мое имя, поэтому через пару минут выложил мне все как на духу. Браун попросил его взорвать сейф в доме Рейгена, зачем — он не знал, но из симпатии к Брауну выполнил его просьбу воскресной ночью. Луи оставил Брауна в доме Рейгена почти в полночь, но, прежде чем уйти, заглянул в сейф и увидел его содержимое: множество каких-то бумаг и несколько пленок.

В этом месте я прервал рассказ Голубоглазого Луи и спросил:

— Какие это были пленки?

— Магнитофонные. На которые обычно записывают музыку. — Он ухмыльнулся. — Похоже, это вовсе не музыка, верно?

— Музыка? Вряд ли музыку почитали в доме Рейгена. Так, значит, это были обычные катушки с магнитофонной лентой?

Он кивнул:

— Браун сразу же их схватил. Разволновался. Последнее, что я видел, — это как он распихивал их по карманам. Когда я уходил, он копался в сейфе. — Луи посмотрел на пол. — Я не мог себе представить, что Браун попадет в такую передрягу. Мне надо было остаться с ним.

— Не вини себя, Луи. Ты сделал то, о чем тебя попросил Браун. Он сам так хотел.

Голубоглазый встал, вынул сигарету:

— Вот и все, Скотт. Пора сматываться отсюда.

Вскоре, после трех часов дня, я добрался до «Садов Аллаха», прошел мимо большого плавательного бассейна и очутился перед домиком Келли. Она впустила меня, и все произошло пять минут спустя, после того как мы отошли от двери. Я показал ей аккуратную белую повязку на своей голове — я считал, что бинты были едва заметны в моих белесых волосах, — и объяснил все, что нуждалось в объяснениях. Мы уселись на низкий модный диван и выпили по порции виски с содовой и со льдом. Было так приятно, что я никак не мог встать и уйти. И я действительно не встал и не ушел. Во всяком случае, не сразу.

Я добрался до местного 280-го южно-калифорнийского отделения профсоюза «Братства грузоперевозчиков» без пяти минут пять. По дороге туда в меня никто не стрелял.

К тому времени почти все уже ушли, но Тутси, добрая старушка Тутси, все еще оставалась на своем посту.

— Приветик! — сказал я.

Она выпучила на меня глаза:

— Шелл! Насколько мне известно, ты не можешь тут находиться!

— Знаю. Мне следовало быть в конторе у Макдаффи.

— У Макдаффи?

— Угу. У владельца похоронного бюро. Говорят, его прозвали алчным могильщиком. У него есть даже перспективный план: сперва платишь, потом умираешь. Но мне удалось обвести...

— Я просто хотела сказать, что тебе опасно тут находиться.

— Я верю тебе, Тутси. Тут есть кто-то, кого я знаю?

— Только я и парочка водителей в холле. Шелл, с тобой все в порядке? Я думала, не переживу, когда услышала о том, что произошло.

Тутси смотрела на меня с озабоченным видом.

— Не сомневайся, я чувствую себя преотлично, Тутси. Как развиваются события, о которых мы беседовали вчера?

— Развиваются. — Она многозначительно кивнула. — Естественным образом. — Тутси вышла из-за стола и подошла к конторке — целая лавина женственности, — выглянула в холл, затем тихонько сказала: — У меня полно приятелей в «Братстве», в том числе и в головной штаб-квартире в Вашингтоне, и, знаешь, мне иногда приходится звонить в Вашингтон. Ну, значит, я сделала несколько обычных звонков в Вашингтон и порасспрашивала о том, что там происходит. — Она покачала головой. — Я считала, что у нас тут славная заварушка, но, оказывается, у них в Вашингтоне заварушка похуже нашей.

— Заварушка?

— Ты спрашивал насчет Таунсенда Хольта, помнишь? Он мертв. Убит сегодня.

От неожиданности я лишился дара речи и только молча смотрел на Тутси.

— Убит? Его кто-то убрал? — спросил я наконец каким-то чужим голосом.

— Это произошло всего несколько часов назад.

Некоторое время я пребывал в оцепенении. Значит, теперь мне уже не удастся переговорить с Хольтом, не только в Вашингтоне, но и вообще где-либо. Однако события разворачиваются все быстрее и быстрее, и связаны они с Вашингтоном. С Вашингтоном и главной штаб-квартирой «Братства» — а следовательно, и с Майком Сэндом. Вашингтон и Хольт.

Вашингтон и Хартселльская комиссия. В какой-то момент у меня в голове мелькнула мысль: а что, если... Вашингтон и доктор Фрост?

Тутси говорила почти весело, словно подстегивая себя:

— И к тому же я опять слышала имя этого Драма, о котором ты меня спрашивал.

Мысленно я добавил: Вашингтон и Чет Драм.

— И что насчет него?

— Я закончила разговор перед самым твоим приходом, Шелл. Моя давнишняя приятельница работает в штаб-квартире профсоюза грузоперевозчиков на Джерси-авеню в Вашингтоне, как раз в отделе по связям с общественностью, и, когда стало известно, что Хольта убили, она, естественно, позвонила в полицию.

— Это входит в ее обязанности?

— Не совсем. Она работает у Хоуп Дерлет, правой руки Хольта по связям с общественностью. — Тутси чуть улыбнулась. — Только она вовсе на него не похожа. Я ее видела. Та еще штучка! Во всяком случае, естественно, Хольта там не было. Он был во Фронт-Ройале. И Хоуп Дерлет тоже отсутствовала, поэтому моей приятельнице пришлось временно возглавить отдел. Ну, когда начальника отдела по связям с общественностью убивают, что может быть хуже для репутации отдела?

— Конечно, неладно вышло.

— Итак, она узнала от полиции все, что смогла. И все, и она в том числе, говорят, что только пару часов назад, после того как был обнаружен труп Хольта, полицейские отправили этого Драма за решетку.

— За решетку? Куда?

— Да в том же городишке, где все произошло! Хольт был убит в местечке под названием Фронт-Ройал, штат Вирджиния. В тюрьму этого городка и запрятали того самого Драма. Его полное имя Честер Драм. Между прочим, он частный детектив.

— Да. Я знаю. Почему же его посадили за решетку? Это он убил того парня?

— Моя приятельница ничего об этом не знает. Но самое смешное не в этом. Ты знаешь, кто такой Эрик Торгесен?

— Имеет какое-то отношение к Нелсу Торгесену?

— Он его сын.

Мне было известно, что в течение нескольких лет Нелс Торгесен был бесчестным президентом профсоюза грузоперевозчиков. Очень сомнительно, чтобы его сын Эрик оказался отличным американским парнем в полном смысле этого слова.

— Около пяти часов Драма выпустили из тюрьмы. И человеком, который хлопотал о его освобождении, был Эрик Торгесен.

Я закурил сигарету и некоторое время молчал, размышляя над словами Тутси. Потом искоса взглянул на нее:

— Говоришь, его отпустили около пяти часов. Так сейчас и есть пять часов.

— Так это здесь, а там, — она посмотрела на часы на своем толстом запястье, — шесть минут девятого.

И правда. Я совсем забыл о разнице в три часа. Значит, почти три часа, как Драм вышел из тюремной камеры. Представляю, каких дел он успел наворотить! Возможно, уже пришил нескольких человек.

— А ты ничего не слышала о Фросте? Докторе Гедеоне Фросте? — спросил я.

— Я спрашивала, Шелл, но ничего не удалось разузнать. Похоже, там никто не знает, где он находится.

— Ты когда-нибудь слышала о дочери доктора Фроста, Алексис?

Тутси покачала головой:

— Это та малость, что мне удалось узнать, Шелл.

— Малость? Вполне достаточно.

Тутси улыбнулась, довольная. Радостно глядя на меня, она спросила:

— Ты считаешь, что мои новости неплохие?

— Смею заверить, очень хорошие, золотко. Ты оказала мне неоценимую помощь.

Она улыбнулась мне одной из своих широких, счастливых улыбок. Жаль, что она не слишком привлекательна. Ей бы сбросить фунтов пятьдесят... Однако она все равно довольно приятная.

— И я это ценю, — добавил я. — Даже не знаю, как отблагодарить тебя за все, Тутси.

Ее улыбка померкла, и она как-то странно посмотрела на меня. Не то чтобы странно, но... как-то по-другому. Я ничего не понял. У Тутси был такой вид, словно она вдруг вспомнила, что сегодня у нее выходной, а ей приходится работать. Или как будто ее укусил муравей. Или у нее вдруг заболел зуб. Вот это сравнение, пожалуй, наиболее точное. Именно такое выражение появляется на лице у человека, когда у него возникает острая боль от холодного или горячего.

— Ну, — сказал я, — у меня впереди трудный вечер.

Тутси все еще не спускала с меня глаз.

— В чем дело? — осведомился я.

— О нет, ни в чем. — Она отвела глаза в сторону, потом снова посмотрела на меня. — Просто я подумала, что ты сейчас немного похож на Чезаре Ломбарди.

— Какого еще Ломбарди?!

И тут я вспомнил. Исполнитель главной роли в «Умирающем гладиаторе». Я ухмыльнулся:

— Хочешь сказать, что я похож на умирающего?

— Нет. Просто я... Чем еще я могу тебе помочь?

Ее голос звучал как-то забавно.

— Ты и так много сделала, золотце. Не думаю, что ты слышала что-то о Рейгене или его макаках.

— Нет. Но ты можешь мне позвонить, вдруг я что-нибудь узнаю.

— Договорились. Только не задавай больше никаких вопросов. Просто держи ушки на макушке. Не испытывай судьбу.

Тутси ничего не ответила.

— Пока, — сказал я. — Еще увидимся.

Она так ничего и не ответила. Я ушел.

Я вошел в бар, заказал пиво и позвонил человеку по имени Патрик Донован, члену профсоюза грузоперевозчиков и одному из старейших шоферов-дальнобойщиков. Он был самым близким другом Брауна Торна. Я сообщил Пату, что никак не могу отыскать Рейгена и его телохранителей, Минка и Кэнди.

Спросил, не сможет ли он помочь и организовать других дальнобойщиков на поиски этих подонков. Ему эта идея понравилась, он сказал, что постарается сколотить компанию из сорока-пятидесяти ребят, которые не будут спускать глаз с Рейгена и его банды.

Я повесил трубку, допил пиво и направился к выходу. За ближайшим к дверям столиком мое внимание привлек парень, углубившийся в чтение свежей газеты. Я скользнул взглядом по газете в руках парня и окаменел.

Я был потрясен. Не долго думая, я вырвал газету у парня из рук.

— Эй! — завопил тот.

Я вцепился глазами в фотографию вверху левой колонки и принялся жадно читать помешенную под ней статью.

Парень схватился за свою собственность:

— Какого черта...

Я подмигнул ему:

— Простите. Но... минуточку. Позвольте мне посмотреть кое-что, пожалуйста.

Он начал было возражать, потом пожал плечами и махнул рукой. Я снова пробежал глазами статью и опять посмотрел на фотографию. Я ничего не мог понять. Это было сумасшествие какое-то, дьявольское наваждение. Я не верил своим глазам.

Но, как ни странно, содержание статьи не оставляло никаких сомнений.

На фотографии была моя клиентка — Алексис Фрост. А подпись под фото все расставляла по своим местам.

Моя милая клиентка на самом деле была миссис Майк Сэнд.

Прошло десять минут, а я все еще пребывал в баре. Передо мной стояла новая порция пива, а в руках я держал свежий номер «Лос-Анджелес экзаминер», на первой полосе которой была напечатана эта злополучная статья с интригующим заголовком: «Двойные неприятности профсоюзного лидера», а на фотографии, предваряющей статью, была запечатлена Алексис Фрост, то бишь миссис Майк Сэнд, стоящая рядышком со своим супругом. Фотография была сделана несколько месяцев назад, и на ней Сэнд был в плавках.

Я никогда не встречался с Сэндом, хотя мне не раз доводилось видеть его фотографии. Однако не в плавках. Но именно в плавках он выглядел настолько отвратительно, что у меня окончательно пропало желание встретиться с ним. На редкость неприятная физиономия: суровый и агрессивный взгляд, набрякшие веки, тяжелый раздвоенный подбородок и буйволиная шея. Черные волосы подстрижены ежиком, фигура приземистая, а широкий размах плеч непропорционально велик для человека ростом в шесть футов. Сэнд казался состоящим сплошь из мышц, а судя по волосатой груди, и из волос тоже.

Алексис была в бикини, и в любом другом случае мне доставило бы удовольствие разглядывать такой интересный снимок.

На самом же деле эта фотография так меня удручала, что я скомкал газету. Об этом стоило поразмыслить. Алексис Фрост — миссис Майк Сэнд. Неудивительно, что мне никак не удавалось ее разыскать — ведь она и не хотела, чтобы я ее нашел. И сейчас можно почти с полным основанием сказать, что, обратившись ко мне, она действовала целиком в интересах своего муженька. Я разгладил смятую газету и перечитал статью.

Но не почерпнул из нее ничего нового. В первом абзаце сообщалось, что супруги расстались, но, судя по фотографии, этого нельзя было сказать. Там также говорилось, что бывший президент «Братства грузоперевозчиков» Нелс Торгесен теперь проживает в штате Вирджиния. Фронт-Ройал находится в штате Вирджиния. Именно там был убит Таунсенд Хольт и именно там был арестован Чет Драм, которого освободил сын Торгесена.

Я отыскал телефонную будку, позвонил в лос-анджелесскую редакцию газеты «Лос-Анджелес экзаминер» и попросил к телефону одного из ведущих их репортеров. Нам приходилось сотрудничать в прошлом, поэтому, назвав себя, я спросил, не известно ли ему что-нибудь о докторе Гедеоне Фросте и его дочери.

— Конечно, Шелл, — отвечал он. — Я как раз готовлю статью об исчезновении доктора. У тебя есть по этому поводу какая-нибудь информация? Я слышал, ты занимаешься его розыском.

— Да, но пока мне нечего сообщить прессе: я не нашел ничего, кроме головной боли. А почему вы решили опубликовать такую статью?

— Человек, который должен выступить на Хартселльской комиссии в Вашингтоне, неожиданно исчез. Тут пахнет похищением. Недавно Хартселл заявил, что Фрост обнародует сенсационные факты.

— Это теперь ни для кого уже не секрет, — сказал я. — А ты откуда узнал?

— Сам Хартселл только что об этом сообщил. Полагаю, не слишком-то охотно, но при подобных обстоятельствах ему ничего не оставалось. Если лошадь украдена, зачем запирать конюшню? Это сообщение появится в утреннем выпуске.

— Я только что обнаружил, что дочь доктора Фроста замужем за Майком Сэндом.

— И мы тоже. Замужем, но, возможно, уже близка к разводу, судя по тому, как развиваются последние события.

— Разве не странно, что именно дочь доктора Фроста угораздило выйти замуж за самого отпетого негодяя на профсоюзном поприще?

— В какой-то мере да. Думаю, тебе известно, что Фрост является одним из лучших экспертов по проблемам профсоюзного движения в стране.

— Угу.

— Ярый поборник прав трудящихся выступает против незаконных требований тех же трудящихся, и все такое. Вот как мне представляется вся эта история. Шелл, еще до того как Майк Сэнд сумел свалить Торгесена и занять его место в «Братстве грузоперевозчиков», Фрост поймал его на чем-то грязном и подозревал, что этот парень примет эстафету. Это беспокоило Фроста, и, возможно, он слишком много говорил о нем, что и заинтересовало его дочь. Точнее сказать, возбудило ее любопытство.

— Ясно, она заинтересовалась им, ведь она вышла замуж за этого гада.

— Правильно. Но это было потом. Сначала ее одолевало любопытство. Причем такое сильное, что она добилась-таки своего и познакомилась с этим зверем. Может быть, она любит животных, но тут явно что-то нечисто. И вдруг — бах, через шесть месяцев они поженились... тайно. И до сегодняшнего дня умудрялись держать свой брак в тайне. — Репортер помолчал. — Ты когда-нибудь встречался с Сэндом?

— Нет еще. Но собираюсь.

— Могу предположить, в чем причина разлада. Я несколько раз встречался с Сэндом. Он невысок и совсем не красив, однако чрезвычайно силен. Он излучает жизненную силу... и, говорят, похотлив, как кролик. Ненасытный подонок! Ну а дальше... сам понимаешь.

— Судя по тому, как ты его расписал, он стоит того, чтобы на него взглянуть. Особенно мне. А где теперь Алексис Фрост, то бишь Алексис Сэнд?

— Не знаю. Фрост прежде жил в Нью-Йорке, приехал сюда лет десять тому назад. Когда его доченька вышла замуж за Сэнда, то переселилась к нему в Вашингтон. Но где она теперь, мне неизвестно. Хотелось бы знать! Ты видел ее снимок в сегодняшнем дневном выпуске?

— Да. Видел. Скорее всего она сейчас в Вашингтоне, а?

— Все может быть. — Репортер минуту помолчал. — Это интервью взял у нее в Вашингтоне один репортер из «Ньюс геральд», так что, вероятно, она все еще там. Он может сказать тебе точно.

И он назвал мне имя репортера.

Я поблагодарил его, повесил трубку и позвонил в Вашингтон. В редакции «Ньюс геральд» мне дали домашний номер этого репортера, и я застал его дома. Он сказал, что миссис Сэнд проживала в «Статлере», когда он брал у нее интервью.

Я позвонил в «Статлер». Да, миссис Сэнд снимает здесь номер, нет, в данный момент ее нет дома.

Я позвонил в Лос-Анджелесский международный аэропорт и переговорил с клерком, принимающим предварительные заказы. Он сверился со списком пассажиров, улетевших утром в понедельник рейсом в Вашингтон. Реактивный воздушный лайнер Американской авиакомпании вылетел в одиннадцать утра в Вашингтон, где и совершил благополучно посадку в восемнадцать тридцать по местному времени. И среди пассажиров действительно была Алексис Фрост.

Мне посчастливилось зарезервировать билет на рейс «Меркурия», отправлявшегося в Вашингтон из аэропорта в Инглвуде в двадцать сорок пять. Как мне повезло!

Здание аэровокзала Международного аэропорта было мягко освещено, и через огромные стеклянные окна открывался красивый вид на взлетно-посадочную полосу. Я сидел в зале ожидания на втором этаже за столиком у одного из окон, потягивая бурбон с водой, и приятное синее пламя растекалось у меня внутри.

Было достаточно веских причин для моей поездки в Вашингтон, даже если Алексис там не окажется. А если окажется, тем лучше. Я дважды пытался связаться из аэропорта с номером Алексис в «Статлере», но безрезультатно. Я позвонил также Келли и сообщил, что лечу в Вашингтон и кое-что еще, менее официальное. Рейс в двадцать сорок пять по местному времени и в двадцать три сорок пять по вашингтонскому. За десять минут до вылета самолета я в третий раз попытался дозвониться до «Статлера». И на сей раз мне это удалось.

Но ответила мне не Алексис, а мужской голос.

— Здравствуйте, — сказал я, — я хотел бы переговорить с Алексис Сэнд.

— Скотт? Это Шелл Скотт?!

Черт побери, подумал я. Я не представился, но голос показался мне знакомым. И я вспомнил, где его слышал. Он, должно быть, тоже запомнил меня. Человек на другом конце линии был Чет Драм.

И все встало на свои места. Чет Драм находится в номере миссис Сэнд в «Статлере» за несколько минут до полуночи. Теперь все сходится. В этом даже есть некая тошнотворная красота. Моя рука стиснула телефонную трубку, как только я подумал о том, что происходило в течение последних трех дней.

А когда я к этой картине добавил Честера Драма, все приобрело совершенно иной смысл. Драм и Рейген. Драм и Хольт.

Драм во Фронт-Ройале. Драма освобождает из тюрьмы сын Торгесена. Драм и миссис Сэнд. Драм и Алексис Фрост.

— Опять собираетесь попугать меня повесткой в суд, Драм? — спросил я не слишком-то любезно.

— Если не скажете, кто ваш клиент.

— Я уже говорил вам, что не могу разглашать подобные сведения. Никому, а тем более вам.

— В этом есть смысл, если ваш клиент — мерзавец по имени Рейген. У этого парня крыша поехала.

— Драм, вы что, заболели? Если миссис Сэнд с вами, передайте ей трубку.

— Пораскиньте мозгами, Скотт, и объединяйтесь с нами. У нас и так достаточно неприятностей, кроме...

— Следует понимать, что «мы» — это Сэнд, Торгесен и остальная шайка-лейка, так?

— Вы, я вижу, не в себе?

— Как раз пришел в себя. Полагаю, вам не надо объяснять, как поступить с вашей повесткой в суд.

— В чем дело, вы не верите в конституционную демократию?

— Только не в вашу.

— Скотт, я устал от вас.

Моя железная выдержка чуть-чуть меня подвела. Всего на одну десятую.

— Тогда, черт бы вас побрал, оставьте телефон в покое и пригласите миссис Сэнд! Вытряхните ее из постели, если надо, но дайте мне поговорить с этой женщиной!

Думаю, в этот момент я уже сорвался на крик.

Послышался страшный скрежет, и на какое-то мгновение я с ужасом подумал, что сейчас у меня лопнет барабанная перепонка. Сначала мне показалось, что Драм повесил трубку. Но через мгновение тихий голос, который я слышал в собственной квартире ранним утром в понедельник, стал ласкать мое чуть было не оглохшее ухо.

— Мистер Скотт?

Алексис. Именно это мне и нужно было узнать. Она там. С этим Драмом.

— Да, это Шелл Скотт, миссис Сэнд. Или Алексис Фрост.

Дама, которой ничего не известно о Майке Сэнде.

— Я... могу все объяснить. Наш брак держался в тайне, пока какой-то репортеришка не застукал меня здесь ночью в понедельник.

— Черт, я и сам все могу объяснить!

— У вас есть новости о моем отце? — спросила она.

— Нет. Но если бы и были, неужели вы думаете, что я вам их сообщил бы?

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— Не понимаете, да? Тогда ладно, поскольку вы говорите, что можете все объяснить, расскажите мне о двух мерзавцах, которые преследовали вас, когда вы отъезжали от моего дома утром в понедельник. И которые пару раз стреляли и меня.

Алексис задохнулась:

— Вы лжете!

И это все решило. Во всяком случае, у меня больше не оставалось времени. Зато в Вашингтоне у меня времени будет предостаточно. Поэтому я сказал:

— До свидания, миссис Сэнд. До скорого свидания.

Я повесил трубку и рысью помчался к самолету.

Я едва на него успел. Но все-таки успел. Я пристегнул ремень, и мощные реактивные двигатели понесли самолет по взлетной полосе. Через четыре с половиной часа я буду в Вашингтоне. Это пустяковое время. Но недостаточно быстро для меня. «Милая Алексис, — думал я, — вам многое придется мне объяснять. Да еще этот Драм. У меня есть что ему сказать».

Я вспомнил, когда мне впервые довелось услышать имя Драма в этой неразберихе — в понедельник ночью, под окном офиса Рейгена. Всего две ночи назад. Смешно, но тогда это имя для меня мало что значило.

И как много оно значит для меня сейчас!

Я был на пути в Вашингтон, в штаб-квартиру «Братства грузоперевозчиков», к Майку Сэнду и ко всем остальным. На пути к Алексис Фрост... к миссис Сэнд.

И к моему другу. К моему приятелю. К вранью, которое мне предстоит выслушать. К Чету Драму.

Драм угодил за решетку

Фронт-Ройал, штат Вирджиния, 16 ч. 00 мин., среда, 16 декабря

Камера предварительного заключения располагалась на втором этаже полицейского участка во Фронт-Ройале.

— Поместите его рядом с той, — приказал Линдсей надзирателю, толстому человеку с красным лицом и жидким венчиком рыжих с проседью волос.

— И в чем меня обвиняют? — поинтересовался я.

— Мы имеем право задержать вас на некоторое время без предъявления обвинения, — пояснил Линдсей.

— Я могу позвонить?

— Нет, только после того, как мы вас зарегистрируем, — сообщил мне надзиратель.

— Какого черта! — возразил Линдсей. — Идите и звоните сколько угодно.

Я позвонил в кабинет сенатора Хартселла. Сенатора не было на месте, и я сообщил милашке секретарше, что Таунсенд Хольт убит в доме Торгесена во Фронт-Ройале и что я задержан без предъявления обвинения. Она сказала, что они немедленно направляют сюда одного из юристов комиссии. В голосе ее звучало негодование.

Пять минут спустя я уже сидел на койке в камере предварительного заключения, размером десять на десять. Три стены были сделаны из металлической сетки. В четвертой было настолько маленькое окошко, что даже решетки не требовалось. Через него в камеру пробивалось бледное полуденное солнце. В смежной со мной камере, за решетчатой стеной, на койке лежал Чарли Дерлет и курил сигарету.

— Чарли! — позвал я.

Чарли Дерлет потер ладонью свою лысую голову, сел и растер ногой окурок.

— Не желаю с тобой разговаривать!

— Ты приехал сюда вместе с Хоуп? К Торгесену?

Сперва Чарли мне не ответил. Потом сказал:

— Хольт был уже мертв, когда я туда пришел. Я услышал звуки приближающегося автомобиля, испугался и убежал.

— Вероятно, это была Хоуп. Она тебя видела.

— Сперва я подумал, что это копы. Мне чертовски не повезло — я вывихнул ногу. Чуть было не замерз там до смерти. Но это были не копы. Там сзади есть дорога. Я пытался подобраться по ней к своей машине. Потом увидел Хоуп. Она шла не туда, куда надо.

— А по следам на снегу она не могла сориентироваться?

— Не знаю. Возможно, там было много разных следов. Я окликал ее, но она меня не слышала. Потом копы меня подобрали.

— А что ты тут делаешь?

— Трачу свое драгоценное время с тобой, жалкий детективишка, — ответил Чарли.

— Это ты обеспечил тягач, чтобы вытащить Очкарика и Ровера с Мемориал-парквей ночью в понедельник, верно?

Он встал и глумливо усмехнулся через железную сетку:

— Ты спятил!

— Неужели? Ты считаешь, они подготовили того, кто будет собирать обломки, когда карточный домик Майка Сэнда рухнет?

Чарли все еще усмехался.

— Хольт обеспечивал Рейгена и Лос-Анджелесское отделение «Братства» некоторой информацией. Ты об этом знал? Если не знал, спроси Хоуп. Однако Хольта убили, и если только убил его не ты, Чарли, то это означает, что тут, на Востоке, существует не единственная группировка. Если они убрали Хольта, почему ты считаешь, что следующим не можешь оказаться ты?

— Одно скажу: ты спятил.

Однако Чарли начал проявлять беспокойство.

— Аббамонте послал тебя сюда на дело. Что ты должен был сделать, я не знаю. Но либо у кого-то другого были другие планы и он прихлопнул Хольта до того, как ты к нему явился, либо Аббамонте специально придумал для тебя какое-то задание, чтобы тебя подставить, если, конечно, это не ты его убил. Выбирай, что тебе больше по душе.

— Ха-ха-ха! Подставил меня! Недурно.

— Конечно. Мы ведь с тобой сейчас находимся в отеле. И у тебя определенно номер люкс.

Лицо Чарли перекосилось от замешательства и сомнения.

— Послушай, сыщик, — сказал он осевшим голосом, — пошли слухи, что Торгесен заигрывает с Таунсендом Хольтом. У Торгесена есть компромат на Майка Сэнда. Я приехал туда, чтобы найти его. Вот и все.

— Для Аббамонте?

— Никто меня не подставлял! — заорал Чарли.

Больше он не станет отвечать ни на какие вопросы. Я уселся на койку и закурил последнюю сигарету. Бледное солнце опустилось за горизонт, стало прохладно. Ближе к пяти часам в дальнем конце коридора показался красномордый надсмотрщик. С ним рядом шел молодой парень, которого я никогда прежде не видел. Бледный блондин в добротном костюме классического фасона. Они прошли мимо камеры Чарли и остановились возле моей. Зазвенели ключи, и дверь в мою камеру отворилась.

Молодой блондин протянул мне руку. Я пожал ее:

— Вас прислал сенатор?

— Верно. Я Эриксон. Пойдемте, Драм. Вы свободны.

Чарли посмотрел на меня и на Эриксона и расхохотался.

— Сосунок! — бросил он.

Я замешкался и не огрызнулся. Тогда я не совсем понял, что он имел в виду.

Внизу надсмотрщик вернул мне все мои вещи, кроме «магнума» 44-го калибра. Он о нем ничего не знал. Полицейские пригнали мой автомобиль во Фронт-Ройал, и теперь он поджидал меня рядом с участком. Эриксон сказал, что он приехал на поезде.

Не успели мы дойти до моей машины, как я увидел Хоуп, идущую по засыпанному снегом тротуару. Линдсей крепко держал ее под руку. Она вскрикнула от неожиданности, увидев меня с Эриксоном. Я направился к ней.

Она отпрянула, словно опасаясь удара, и закричала:

— Держись от меня подальше! Ты, лживая крыса!

— Погоди, — сказал я, — послушай...

— Вижу, вас выпустили, а? — встрял Линдсей. Он досадливо плюнул на снег. — Большой человек со связями.

Эриксон ничего не сказал.

— Почему бы вам не попытаться вызволить и девушку? — съехидничал он.

Я взглянул на Эриксона, но тот лишь недоуменно пожал плечами.

— Вам это не удастся, даже если у вас при себе водородная бомба, — продолжал Линдсей. — Вы знаете, кто она такая? Главный свидетель преступления.

И он повел Хоуп дальше. Та шла, вызывающе вскинув голову.

— И как насчет нее? — спросил я у Эриксона.

— Мне не давали никаких указаний насчет девушки.

— Не могли бы мы позвонить сенатору?

Эриксон покачал головой:

— Думаю, он сейчас на каком-то банкете.

Это означало, что Хоуп будет вынуждена оставаться в участке, пока мы не вернемся в Вашингтон. Но почему она на меня так посмотрела? В чем она меня подозревает?

Мы с Эриксоном сели в мой автомобиль.

— Вы торопитесь? — спросил я у него.

— Нет. Что вы задумали?

— Съездить к Торгесену. Хочу нанести ему визит.

— Зачем?

— Брат этой девушки в предвариловке. Его послали отыскать какие-то бумаги, хранившиеся у Торгесена. Сенатору они могли бы пригодиться, если, конечно, их уже не взяли оттуда. Черт побери, сенатор отдал бы за них свою правую руку!

— Я с вами, — сказал Эриксон.

Я нажал на стартер.

К тому времени как мы добрались до большой усадьбы Нелса Торгесена в колониальном стиле, уже стемнело. Огромный белый дом тоже погрузился в темноту. Я припарковался перед домом, и мы на всякий случай обошли его кругом, прежде чем войти внутрь. Полицейские машины уехали. Большая комната со стеклянными дверями, где был убит Таунсенд Хольт, находилась в тыльной части дома. Я надел перчатку и выдавил стекло в одной из ячеек возле дверной ручки, затем просунул руку в отверстие и открыл замок изнутри.

Мы с Эриксоном вошли в дом. Я пошарил по стене и нащупал выключатель. В этот момент у фасада дома остановился какой-то автомобиль. Эриксон, стоявший рядом со мной, напрягся.

— Господи, что теперь будет? — выдохнул он.

Мы услышали, как хлопнула автомобильная дверца, затем во входной двери повернулся ключ. Мужской голос позвал:

— Эрик! Ты дома?

И тут Эриксон удивил меня. Отойдя от меня, он ответил:

— Мы здесь, папа.

Вошел мужчина. Ростом он был всего шести футов четырех дюймов, с гривой седых волос, делавших его дюйма на три выше. У него были выцветшие голубые глаза, вместо бровей — пушистые гусеницы стального цвета и огромный орлиный носище с красно-фиолетовыми прожилками, свидетельствующими о пристрастии его владельца к горячительным напиткам.

Я его сразу же узнал. В былые времена его фотографии не сходили с газетных полос. Это был Нелс Торгесен, отставной президент «Братства».

— Черт побери, что тут происходит, Эрик? — спросил он. — Ты заставил меня гнать изо всех сил. Хольта не оказалось дома. Я напрасно проделал такой долгий путь.

— Не напрасно, папа, — сказал человек, назвавшийся Эриксоном. — Видишь ли, Хольт сам сюда приехал.

— Да ну? И ты об этом знал? Мне следует тебя отшлепать. — Бледные глаза обратились на меня. — А это еще кто, черт побери?!

— Это Честер Драм, частный детектив, ведущий расследование по поручению Хартселльской комиссии, и он собирается совершить со мной небольшое путешествие. Вот так-то, папочка.

Эриксон превратился в Эрика Торгесена, сына Нелса Торгесена. Меня обвели вокруг пальца, как сосунка. Чарли Дерлет понял это еще в участке, вероятно, он узнал Эрика Торгесена. И если Хоуп тоже узнала его на улице — что кажется вполне вероятным, — то это объясняет ее гнев. Она решила, что я не имею никакого отношения к Хартселльской комиссии и приехал во Фронт-Ройал вовсе не по ее просьбе, и вообще я заодно с Торгесенами. А что еще она могла подумать?

— Который из этих опереточных полицейских уговорил вас изобразить из себя адвоката комиссии? Линдсей? — спросил я у Эрика.

Впрочем, я мог и не спрашивать. Наверняка это Линдсей.

Баллинджера не было поблизости, когда я звонил сенатору.

— Где Хольт? — рявкнул Торгесен на своего сына, который так и не ответил мне. — Я хочу его видеть!

— Ты ошибаешься, отец. Ты возмечтал заставить Майка Сэнда страдать так же, как страдал сам, но поверь, ничего у тебя не получится. Ты поставил не на ту лошадку.

— Где Таунсенд Хольт? — сурово повторил вопрос Торгесен-старший.

— Почему бы не попытаться поискать его в морге? — вкрадчивым тоном посоветовал сынок.

Торгесен насторожился:

— Он мертв? Ты его убил?

— Я? Не будь смешным. Хольт изо всех сил старался накормить Весельчака Джека Рейгена всей этой чепухой, чтобы отправить Майка Сэнда в федеральную тюрьму. Как, впрочем, и ты. Ты считаешь, я пойду против собственного отца? Подумай хорошенько, папа. Дело в том, что, если убрали Хольта, могут попытаться отделаться и от тебя.

— Не знаю, на что ты способен, — холодно сказал Торгесен. — Может, ты продашь собственного отца Майку Сэнду. — Старший Торгесен взирал на потолок, ища вдохновения, но единственное, что он смог добавить, было: — Этому грязному подлецу!

— Что с тобой, отец? Я стараюсь тебе помочь.

— Я не нуждаюсь в твоей помощи!

— Чем так громко кричать, лучше послушай меня. Я повезу Драма сегодня ночью к Аббе. Теперь, когда Хольта убрали, Весельчак Джек Рейген старается плыть вверх по течению без весла. Но если ты считаешь, что Майк Сэнд согласится подбирать крошки и что я придерживаюсь того же мнения, то ты спятил. Потому что, хотя Майк Сэнд пока и не знает об этом, с ним уже покончено... так же как и с тобой.

Старший Торгесен ударил сына. Влепил ему пощечину, однако рука у старика была тяжелая, и удар получился чувствительный. Эрик упал почти на то же самое место перед камином, где до этого лежало накрытое брезентом тело убитого Хольта. Он с трудом поднялся. Две струйки крови текли у него из носа, и он вытер ее тыльной стороной левой руки, потому что в правой держал маленький никелированный пистолет.

— Тебе не следовало этого делать, папа, — сказал он.

Они смотрели друг на друга не отводя глаз. Я мгновенно шагнул вперед и схватил запястье правой руки Эрика своей левой, а правым кулаком ударил его по подбородку, отчего его голова запрокинулась назад. Эрик попытался пнуть меня ногой, но я отшатнулся и вывернул его запястье. Он вскрикнул от боли. Я отобрал у него оружие.

Пока младший Торгесен тер свое запястье и испепелял меня взглядом, я вытащил обойму из его никелированного пистолета и высыпал оттуда пули.

— Мы собираемся нанести визит Аббамонте? — уточнил я.

— Только если вы будете без оружия. Иначе вас и на порог не пустят.

Я вернул ему незаряженный пистолет.

— Вам не удастся отвезти меня куда-либо под дулом пистолета.

Он пожал плечами, бросил пустой пистолет и направился к стеклянным дверям. Его отец молча последовал за ним. Я вышел вместе с ними на улицу и обошел дом, держа путь к своему автомобилю.

Эрик велел мне вести машину.

— Садись с ним на переднее сиденье, отец, — сказал он, усаживаясь на заднее.

Младший Торгесен строил из себя крутого парня. Надо отдать ему должное, он умел делать хорошую мину при плохой игре.

Было уже почти половина девятого вечера, когда я, следуя указаниям Эрика, подкатил к фасаду штаб-квартиры «Национального братства грузоперевозчиков» в Вашингтоне. Света ни в одном окне не было. Какой-то грузовой фургон без номеров поджидал на обочине дороги впереди. Я вырубил двигатель и фары. Кто-то вышел из фургона и направился к нам. Эрик открыл заднюю дверцу автомобиля.

— Господи Иисусе, почему так долго? — посетовал подошедший к нам человек. — Я всю задницу отморозил, вас поджидая.

Это был коротышка в твидовом пальто с плаксивым голосом. И в очках. Последний раз, когда я видел его, у него имелся еще и кастет.

— А что тут делает старикан? — спросил он.

— Пускай едет тоже, — сказал Эрик.

— Что ж, — ответил Очкарик, флегматично хихикая, — он не мой отец.

Нелс Торгесен громко сказал:

— Раньше имели обыкновение говорить: «Да, сэр» или «Нет, сэр» — стоило мне открыть рот.

Но он явно разговаривал сам с собой.

Очкарик бросил на него презрительный взгляд:

— Эти дни ушли навсегда.

Пока я запирал свой автомобиль, оба Торгесена подошли к задней двери фургона, распахнули ее створки и залезли внутрь.

Я последовал за ними; Очкарик последним вскарабкался в фургон, прикрыв за собой двери. Торгесены уселись на голом полу, опершись спиной о кабину грузового фургона. Два маленьких окошечка в двустворчатой двери сзади были закрашены черной краской. Очкарик постучал в стенку фургона над головой Нелса Торгесена. Мотор зачихал, закашлял, и мы тронулись с места.

Фургон ехал плавно. Останавливался всего несколько раз, вероятно перед светофорами. Внутри фургона было темно, если не считать бледного лучика света от красного покореженного фонарика, валявшегося на полу. Сначала я слышал звуки проезжающего транспорта — гудки, рев двигателей в триста лошадиных сил, скрежет больших дизельных трейлеров, доставляющих глухой ночью всякую всячину в Вашингтон. Потом я услыхал другие звуки — звуки поезда. Это означало, что мы направляемся либо на северо-восток от Вашингтона по Нью-Йорк-авеню мимо сортировочной станции, либо на юго-восток от города по Флорида-авеню и Беннинг-роуд.

Не важно, куда мы ехали, но пыхтение маневровых тепловозов осталось позади. После этого движение на дороге тоже заметно уменьшилось.

— Куда вы нас везете? — спросил Нелс Торгесен.

— На встречу с боссом, — ответил Эрик. — Он хочет тебя видеть.

В полумраке фургона мне удалось разглядеть, что Очкарик нервничает.

— Может, и хочет, — сказал он. — Но почему-то просил привезти только Драма.

Эрик Торгесен рассмеялся. Это был дикий, неуместный смех, утонувший в грохоте фургона.

— На самом деле, — сказал он, — босс никого не просил привозить.

Очкарик был ошеломлен.

— Господи, о чем это ты говоришь?! — Он снял очки и уставился на Эрика своими подслеповатыми глазами. — По телефону ты мне сказал...

— Я сказал тебе то, что нужно было. Я знаю, что делаю.

— Да ну? Тебе лучше знать.

Прошло пятнадцать минут. Потом двадцать. Нам больше не попадались встречные машины, но покрытие дороги было ровным. Значит, мы не на Нью-Йорк-авеню, которая за пределами города переходит в Балтимор-Вашингтон-парквей и всегда до предела забита автомобилями. Вероятно, мы находились севернее, на Род-Айленд-авеню, которая вливается в загородное шоссе номер 1. Однако и первое загородное шоссе обычно в этот час тоже загружено транспортом. Все-таки я решил, что наш путь пролегает по Флорида-авеню и Беннинг-роуд. Они ведут на юго-восток от города к Верхнему Мальборо, Чесапик-Бич и другим городкам в прибрежных районах штата Мэриленд. В этот час на Беннинг-роуд движение не слишком бойкое.

И пока я предавался подобным размышлениям, фургон свернул в сторону и запрыгал по какой-то ухабистой местности, а потом остановился. Человек, сидевший за рулем, выключил мотор. Хлопнула дверца, и я услышал гулкие, тяжелые шаги по твердой почве.

— Погоди-ка! — крикнул Эрик.

Шаги замерли у задней двери фургона.

Эрик вытащил черный шелковый шарф из кармана своего пальто.

— Повернитесь, — приказал он мне.

Теперь, когда мы прибыли сюда, скорее всего без санкций сверху, Эрик стал нервничать не меньше Очкарика.

Я повернулся к нему спиной. Очкарик держал в руке пистолет, но я видел его лишь одно мгновение, потому что Эрик накинул мне на глаза шелковый шарф и завязал его на затылке. Очкарик флегматично рассмеялся:

— Не пытайся развязать его, пока мы тебе не позволим.

У Нелса Торгесена вырвался возглас удивления и негодования. Они и ему завязали глаза.

— Порядок! — крикнул Эрик.

Задняя дверь открылась. Когда я выбирался из фургона, либо Эрик, либо Очкарик поддерживали меня под руку. Порыв холодного ветра ударил мне в лицо. Воздух был влажный, пропитанный запахом солоноватой морской воды. Я слышал звук трепещущей на сильном ветру ткани. Сначала я не понял, что это за звук, но потом решил: это флаг, развевающийся на высоком шесте у моря. Под ногами было что-то жесткое. Моя правая рука коснулась какого-то барьера высотой мне по пояс.

Как я понял, это было противоциклонное заграждение.

Мы прошли еще немного, затем чья-то рука тронула меня за плечо — знак, повелевающий остановиться. Я услышал стук в металлическую дверь. И голос:

— Это я, Очкарик. Откройте!

Дверь со скрипом открылась. Теплый воздух и слабый запах бензина ударили мне в лицо.

— Черт возьми, это еще что за сборище?

Сначала я не узнал голос, потом понял, что он принадлежит Морти, парню, который так грубо обошелся с Мари Кэмбриа в штаб-квартире «Братства».

— Скажи боссу, что мы здесь. С гостями, — сказал Эрик.

— Я-то скажу, вот только ему это может не понравиться.

Мы стали ждать. У меня возникло непреодолимое желание сорвать с глаз повязку, но я решил, что за этим последует удар рукояткой пистолета Очкарика. Через некоторое время Морти вернулся.

— Можете войти, — сказал он. — Однако босс совсем не в восторге от вашего нашествия.

Дверь за нами закрылась. Кто-то развязывал шарф у меня на затылке.

Первое, что я увидел, было редкостной красоты лицо в ореоле светлых волос. Оно находилось на уровне моего лица, потому что барышня была высокая и к тому же в туфлях на шпильках. Таких аристократичных, надменных красавиц с безупречной фигурой и непомерно длинными ногами обычно изображают на красочных настенных календарях. На ее лице можно было прочесть «руками не трогать». На женщине было льняное платье песочного цвета, подчеркивающее все ее округлые формы.

— Привет, — сказала она, ни к кому в отдельности не обращаясь. — Проходите.

— Иногда я прохожу даже без приглашения, миссис Сэнд.

Человек, стоящий рядом с ней, спросил:

— Ты знаешь этого парня, Алексис?

— Я тебе о нем рассказывала. Его зовут Драм.

Мужчина был невысокий, но крепкого сложения. Ростом в пять футов и шесть дюймов, но весил, наверное, около ста девяноста фунтов. У него были широкие плечи и бычья шея.

Лицо какое-то сонное, глаза едва видны под набухшими веками, брови похожи на волосатых гусениц. На вид ему было лет тридцать пять. Одет в синий шерстяной костюм, но без галстука. Черные волосы подстрижены ежиком, а глаза очень темные, почти черные. Его внешность можно было бы охарактеризовать как чрезвычайно впечатляющую, если бы не соседство Абакуса Аббамонте. В сравнении с последним он казался анемичным, и это при том, что Абакус сидел, а он — стоял.

Помещение походило на заброшенный гараж. Голые шлакоблочные стены, позеленевшие от времени фонари, висящие на цепях, высокий потолок и никаких окон, грязный цементный пол. Мебели здесь не было, если не считать голого деревянного стола и стула. За заваленным бумагами столом восседал Абакус Аббамонте. Этот тип был из тех, кто не тратит времени попусту и, отправляясь куда бы то ни было, всегда прихватывает с собой работу.

— Давай побыстрей, Абба, — сказал мужчина, стоящий рядом с миссис Сэнд. — Не всю же ночь тут торчать!

Миссис Сэнд похлопала его по руке:

— Успокойся, Майк.

Майк Сэнд раздраженно скинул руку жены, но, посмотрев на огромную голову Аббамонте сверху вниз, ничего не сказал. Позади Аббамонте, нахально привалившись к стене, стоял мерзавец Морти. Перед ним были: чета Сэндов, Нелс Торгесен с сыном, Очкарик с Дылдой Ровером, видимо сидевшим за рулем фургона, и частный детектив по имени Драм, который надеялся, что на его лице нельзя заметить следов замешательства. Еще бы, увидеть, что Майк Сэнд побаивается Абакуса Аббамонте!

Мы простояли так почти десять минут. Аббамонте просматривал закладные с огрызком карандаша в руке, а Очкарик нервно расхаживал из стороны в сторону. Один раз, ни с того ни с сего, Очкарик хихикнул. По тому, как огрызок карандаша замер в руке Аббамонте, можно было догадаться, что тот услышал этот смешок. Очкарик сразу сделался серьезным, даже перестал ходить.

— Эрик, — наконец изрек Аббамонте, постукивая по столу огрызком карандаша, — все свидетельствует о том, что ты задолжал мне шесть тысяч пятьсот зелененьких.

У Нелса Торгесена перехватило дыхание.

— Я никогда не предполагал...

— Ты шутишь? — перебил его Аббамонте. — С тех пор как Майк занял твое место, ты только и делал, что предполагал.

Майк Сэнд засмеялся. Этот беззаботный смех должен был означать, что ему нравится, как управляется с делами его правая рука. Но этот смех прозвучал так, словно Сэнд задыхался и пытался подавить рыдания; он выглядел как человек, узнавший, что у него неоперабельный рак.

— Я их отработаю, — искренне пообещал Эрик. — Я уже начал их отрабатывать.

— Да, работничек из тебя еще тот, — саркастически заметил Аббамонте. — Зачем ты приволок сюда этих людей? Ты же знаешь, что, не спросив моего разрешения, ты не имеешь права кого-либо сюда приводить.

— Драм вынюхивал что-то в доме моего отца. Он...

— А твой старикан заигрывал с Таунсендом Хольтом и Весельчаком Джеком Рейгеном. Это ни для кого не новость.

— Конечно, мистер Аббамонте. Драм шнырял поблизости, когда был обнаружен труп.

Аббамонте стиснул зубы.

— Какой еще труп, мальчик мой?

— Хольта. Ему нанесли удар по голове во Фронт-Ройале. Смертельный.

Аббамонте отодвинулся от стола и тяжело поднялся. Стол зашатался, и закладные полетели на пол. Морти стал подбирать их, ползая на коленях.

— Ладно, — сказал Аббамонте. — Ладно, черт с ним, с Хольтом. Никто о нем плакать не станет.

Майк Сэнд улыбнулся:

— Нам следует это отпраздновать, Абба. Он был в лагере противников. Мы же знаем: стоит дать комиссии малейший повод, и стая акул немедленно набросится на нас. Такое случалось и раньше. Посмотрите на Нелса.

— Смотри на него сам, — сказал Аббамонте. — Меня от него тошнит. Ему бы успокоиться, когда ты занял его место, Майк. Я всегда это тебе говорил. Так нет! Хочешь знать, что происходит за твоей спиной? Торгесен, Хольт и Рейген объединились. Они задумали тебя скинуть.

— Я знаю, — нетерпеливо сказал Майк Сэнд. — Но теперь все иначе. Мы...

— Одно твое слово, босс, — перебил его Очкарик, — и тебе больше не придется беспокоиться о Торгесене.

— Когда я захочу... — начал было Майк Сэнд, но Аббамонте жестом заставил его замолчать.

— Очкарик говорил не с тобой. — Аббамонте тяжело обошел стол и стоял теперь перед Очкариком подобно баобабу.

Потом заговорил, чеканя слова и тыкая при этом своим толстым указательным пальцем в тщедушную грудь Очкарика:

— Ты, глупый косоглазый негодяй! В начале недели ты еще исполнял приказы Хольта и Рейгена. Ты только и знаешь что разевать свою поганую пасть, готовый любому перегрызть яремную вену, лишь бы услужить Хольту и Весельчаку Джеку. И мне. Лишь бы услужить кому-то или просто так, без всякой надобности. Ты и Ровер. Какая умная парочка!

— Теперь мы будем выполнять только ваши приказы, босс, — сказал Ровер.

— И как долго? Может, до следующего воскресенья? — Аббамонте ударил Очкарика тяжелой жесткой рукой. Очкарик принял удар, не сдвинувшись с места. Ровер поморщился. Аббамонте резко повернулся к Майку Сэнду: — А ты что хочешь сказать, Майк?

— Меня не было в городе. Я разговаривал по телефону с Алексис, и она сказала, что ты хочешь со мной встретиться. Вот почему мы здесь. Ты — верный, преданный человек, Абба. Ты всегда был таким. Не будем ничего менять. И к тому же у меня есть для тебя хорошие новости.

Сэнд посмотрел на Алексис. Она отвела глаза.

— Моя жена привезла с побережья большую часть бумаг своего отца. Достаточно, чтобы знать, в чем нас обвиняют, достаточно, чтобы...

— Я не говорила, что отдам их Абакусу Аббамонте, — холодно заметила Алексис Сэнд.

— Аббе? А я и не собираюсь отдавать их Аббе. Но ведь мы с ним работаем в одной упряжке.

— Я хотела помочь тебе, Майк. Мне было жаль тебя.

— Абба работает на меня! — завопил Сэнд. Губы его побелели от ярости.

— Ровер, — тихо сказал Аббамонте, — у тебя есть пистолет?

— Да, босс.

— Покажи.

Ровер повиновался. Это был кольт 45-го калибра.

— Наставь его на мистера Сэнда.

Ровер сделал, как велел Аббамонте. Майк Сэнд не двинулся с места.

— Что ты сделаешь, если я велю тебе спустить курок?

Вид у Ровера был растерянный.

— Возможно, я спрошу у вас, сколько раз, — сказал он, неожиданно просияв. — Ага. Спрошу, сколько раз.

— Ладно. Убери оружие.

Ровер, явно разочарованный, убрал пистолет.

— Ты больше не босс, Майк, — сказал Аббамонте. — Ты перестал быть боссом. Понимаешь? Теперь тебе ясно? Эй, Майк! Рейген и Хольт хотели власти. Нелс просто мечтал о буче. А ты, Майк, был так озабочен тем, чтобы стать первым номером, что упустил из виду организацию. Теперь она у меня в кармане. — Аббамонте вернулся к столу и стукнул кулаком по столешнице. — Я получил все, что хотел, Майк. Вот они где у меня, вся эта свора. Неужели ты думаешь, что нужен мне теперь? Стоит мне только слово сказать, и твой труп будет обнаружен на берегу залива Чесапик. Единственный для тебя сейчас выход — последовать примеру Нелса. Просто незаметно исчезни вместе с награбленным добром. Да, и еще одно.

Майк Сэнд уперся взглядом в цементный пол, словно пехотинец, изучающий карту вражеской территории.

— Мне нужны твои бумаги, беби, — сказал Аббамонте, обращаясь к Алексис Сэнд.

— От меня ты их не получишь!

Аббамонте пожал плечами и снова заговорил с Майком Сэндом:

— Как тебе понравится, если ребята сейчас наедут на нее?

Очкарик облизнул губы. У него даже потекли слюнки.

— Если, — продолжал Аббамонте, — Очкарик, Ровер и Морти пустят ее по кругу?

— Я убью тебя, Абба! — заорал Майк Сэнд. — Я убью тебя за это!

Последовало напряженное молчание. Я воспользовался им, чтобы внести и свою лепту.

— Ты отпустишь ее, Аббамонте, — сказал я, — ты выпустишь ее отсюда, и я скажу тебе почему.

Морщины на массивном лбу Аббамонте сложились гармошкой, однако его толстые губы раздвинулись в улыбке.

— Возьмите его на мушку, — приказал он.

Одновременно Майк Сэнд зарычал:

— Ты говоришь о моей жене! Я убью того, кто коснется ее пальцем!

— Насколько мне известно, она больше тебе не жена, — спокойно сказал Аббамонте. — Я уже сказал, что ты теперь никто. Ты ничего собой не представляешь. Поэтому заткнись!

Майк Сэнд ринулся к Аббамонте рыча, словно раненое животное.

Но путь ему преградил Очкарик. Сэнду пришлось врезать ему по физиономии, и коротышка рухнул на пол. Я было двинулся к ним, но Морти наставил на меня свой короткоствольный пистолет, потребовав, чтобы я встал на место.

— Спокойно, ребята!

Ровер подскочил к Майку Сэнду и обрушил на него свой сорок пятый. Сэнд посмотрел на него бессмысленным взглядом.

Ровер приставил дуло пистолета к подбородку Сэнда, и тот рухнул на колени. Ровер держал его под прицелом, и тогда Алексис, всхлипнув, упала на колени рядом со своим мужем и прижала к груди его голову. А тем временем Очкарик поднялся на ноги, достал из кармана кастет и, надев его на руку, подошел к Майку Сэнду.

— Прекратите! — приказал Аббамонте. — Вы, все! — Его голубые глаза остановились на мне. Он заговорил как ни в чем не бывало: — Так почему же это я должен отпустить ее отсюда, коп?

Я посмотрел на Морти и на его пистолет, на Ровера и на его большую пушку, на дегенеративное лицо Аббамонте со ртом пещерного человека. Однако моя почти несвязная речь все-таки достигла его извращенного мозга. Ведь Аббамонте только что заявил свои права на самый большой кусок пирога. Он послал за Майком Сэндом, чтобы его унизить, и это ему удалось. Он испытал головорезов, когда-то преданных Сэнду, а потом продавшихся Таунсенду Хольту, и это тоже сработало.

Теперь он чувствует себя их боссом.

Я сделал глубокий вдох. Опасная ситуация перерастала в смертельно опасную. Аббамонте может приказать им наброситься на Алексис Сэнд, только чтобы доказать свое всесилие. И по той же самой причине он может не выпустить меня отсюда живым.

— Ну же, коп? — нетерпеливо повторил Абба. — Скажи почему.

— Я веду специальное расследование по поручению Хартселльской комиссии, — медленно начал я. — Как, по вашему мнению, будет выглядеть убийство одного из их ребят в преддверии публичных слушаний? Если вы не отпустите миссис Сэнд, вам придется иметь дело со мной!

— Только слово скажи, босс, — пролаял Ровер, — и мы все уладим. Это тот сукин сын, который поймал нас на Мемориал-парквей.

— Заткнись, дурень! — рявкнул Аббамонте. — Дай тебе волю, и ты ухлопал бы Драма прямо в штаб-квартире «Братства», черт тебя дери! — Он снова посмотрел на меня. — А если я отпущу тебя, коп?

— Вам придется отпустить со мной миссис Сэнд.

Алексис вскинула свою белокурую головку:

— Я никуда не пойду без Майка.

— Значит, придется отпустить их обоих, — подвел итог я.

— Это не входит в мои планы. Ты знаешь, что это за место?

— Догадываюсь. Если Хартселльская комиссия сунется в штаб-квартиру «Братства» с ордером на обыск, она ничего там не найдет, кроме мебели. Вы храните все документы, не подлежащие уничтожению, здесь, верно?

— Мне нравятся парни, которые и в жестких условиях не теряют мыслительных способностей, коп. Мы с тобой таких дел наворотили бы, а?

Я не сразу нашелся, что на это ответить. Я вспомнил запах морской воды снаружи и сильный ветер с моря. Мы находились где-то неподалеку от воды. Неверный ответ мог стоить мне камня на шею.

Я покачал головой:

— Никаких сделок, Аббамонте. Я не хочу иметь с вами никаких дел.

Он засмеялся:

— Знаешь, что я тебе скажу, коп? Если бы ты пошел у нас на поводу, я приказал бы Очкарику и Роверу разобраться с тобой. И плевать на Хартселльскую комиссию!

— Сэнд, вы можете встать? — спросил я. — Можете идти?

Майк Сэнд пробормотал что-то невнятное.

— Он сможет, — пообещала Алексис.

Я пристально посмотрел на Аббамонте. Он ответил мне таким же пристальным взглядом.

— Тогда уходим отсюда на своих двоих, — сказал я.

Я не предложил свою помощь. Если у Майка Сэнда сохранились еще остатки гордости, ему бы это не понравилось. Он оттолкнул Алексис и с трудом стал подниматься на ноги, словно утопающий, борющийся с прибоем. Его челюсть с одной стороны распухла и посинела.

Я сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Время шло, напряжение нарастало. Если Аббамонте поймет, что я блефую, то голые серые шлакоблочные стены, рябые от света лампочек, висящих под зелеными абажурами, будут последним, что я увижу в своей жизни.

— Наденьте Драму с барышней повязки на глаза, — приказал Аббамонте. — Очкарик и Ровер, отвезите их в город.

Очкарик завязал глаза Алексис носовым платком. Мне он завязал глаза тем же черным шелковым шарфом. Само собой разумеется, что Майк Сэнд знал, где мы находимся, поэтому завязывать ему глаза не было никакого смысла.

— Послушай, Майк, — сказал Аббамонте. — Не обижайся.

Годами я исполнял твои приказы, теперь настало время тебе поработать на меня. Должен признать, у тебя есть нечто, чего у меня нет. Тебя поддерживают рядовые члены профсоюза. Ты мне еще понадобишься.

Майк Сэнд ничего не ответил. Я услышал, как с тяжелым скрипом открылась железная дверь.

— Эй, Майк! — крикнул Аббамонте нам вслед. — Если у твоей жены имеются бумаги старика, они мне понадобятся. И ты мне их достанешь, Майк. Непременно.

Затем, пока мы уходили, он заговорил с Торгесенами.

Мы залезли в обшитый досками фургон вместе с Очкариком. Ровер сел за руль. Перед тем как он закрыл за нами заднюю дверь, я услышал хлопанье невидимого флага на ветру.

— Он заснул? — спросил я у Алексис Сэнд.

— Думаю, да. Вы считаете, стоит обратиться к врачу?

— Больше всего остального ему необходим сейчас сон.

Мы находились в гостиной ее апартаментов в отеле «Статлер». Очкарик с Ровером доставили нас к отелю в одиннадцать часов, и я помог Алексис уложить Майка Сэнда в постель. Он был в сознании, но сонный.

— Может это... животное... и в самом деле одержать верх, как он говорит? — спросила она.

— Наверняка. Если только Хартселльская комиссия его не остановит. Или ваш муж. Или ваш отец. Ваш отец действительно Гедеон Фрост?

— Да. Он исчез. Полагаю, вам об этом известно.

— Вы наняли частного детектива на побережье по имени Скотт, чтобы найти его?

— Скотт? — Она облизнула губы. — Я... никогда о нем ничего не слыхала.

— А что с бумагами вашего отца?

Впервые за все время ледяное самообладание Алексис Сэнд стало подтаивать. Она закурила сигарету. Руки ее дрожали.

— Не знаю, — призналась она. — Я привезла их в Вашингтон, не будучи уверенной, стоит ли отдавать их Майку. У меня были сомнения на этот счет. Но у Майка возникли большие неприятности, и я знала об этом. Мой отец... Конечно, я не отдам эти бумаги Аббамонте.

— Майк может попросить вас об этом.

Алексис ничего не ответила, поэтому я сказал:

— Могу я воспользоваться вашим телефоном, миссис Сэнд?

— Конечно.

Я набрал номер домашнего телефона сенатора Хартселла.

Он сам взял трубку.

— Что за черт, куда это ты запропастился? — забасил он. — Я отправил одного из наших шпиков во Фронт-Ройал, чтобы снять тебя с крючка. Когда он приехал, тебя там уже не было.

— Это долгая история. Он все еще там? Там есть одна девушка по имени Хоуп Дерлет, которая...

— Я уже все о ней знаю. Ее отпустили, когда ее брат признался в убийстве Таунсенда Хольта.

— Признался?! — повторил я, ничего не понимая. — Чарли Дерлет признался?!

— Совершенно верно, признался. Но у меня есть для тебя и более важная новость.

— Где Хоуп?

— Дома. Она под охраной, не волнуйся. Комиссия прислала ей повестку в суд. Мы можем воспользоваться показаниями этой девушки. Мы не дадим им и пальцем ее тронуть.

— У меня тоже есть одна важная новость для вас, — сказал я, но все мысли мои были о Чарли Дерлете. Почему-то мне не верилось, что это он убил Хольта. Я рассказал сенатору о сходке профсоюзных деятелей и о том, как я туда попал. — Это где-то в Тайдуотере, штат Мэриленд, вероятно за Беннинг-роуд. Заброшенный гараж. Перед ним противоциклонное заграждение и флаг. Полагаю, я смогу найти это место.

Сенатор ликовал:

— Это просто здорово, Чет! Если мы устроим облаву и добудем профсоюзные бумаги, у нас будет кое-что, пока не найдется доктор Фрост. Давай встретимся в моем кабинете как можно скорее. Мы начнем поиски немедленно. Поспишь в самолете.

— В самолете? А куда я лечу?

— Вот об этом-то я и хотел тебе сказать. Звонил Моуди.

— Из Лос-Анджелеса? — уточнил я.

Алексис посмотрела на меня:

— Точно. Он влез во что-то большое. Возможно, ниточка приведет к доктору Фросту. Ему нужна помощь. Ты полетишь?

Я быстро прикинул. Хоуп в безопасности. Ее брат пока не собирается отказываться от своего признания. Возможно, при данных обстоятельствах самое лучшее место для Чарли — в каталажке Фронт-Ройала. И если я дам наводку на место тайной сходки за Беннинг-роуд, облаву смогут организовать и без меня.

— Конечно, — сказал я. — Я буду у вас в кабинете через двадцать минут.

Я повесил трубку, и Алексис сказала:

— Вы говорите, что Майк — один из тех, кто может остановить Аббамонте. Вы действительно так думаете?

— Майку решать. Вы его знаете лучше, чем я. Ему придется ради этого провести опрос общественного мнения.

Алексис надула губки:

— Майк — парень крутой, поверьте мне. Такой крутой, что вам и представить себе трудно. Не обманывайтесь на его счет из-за того, что произошло сегодня. Вся эта игра Аббамонте была громом среди ясного неба. Это было для Майка шоком, но он не покорится. Я его знаю.

И тут — словно в доказательство ее правоты — Майк Сэнд проснулся. Алексис пошла в спальню и через несколько секунд вернулась оттуда вместе с Майком. Синяк у него на подбородке стал совсем темным.

— ...рядовые члены, — говорил он. — Вот чего нет у Аббы и никогда не будет.

— Будь благоразумен, Майк. Тебе нужно отдохнуть.

— Мне нужно действовать.

Майк Сэнд еще нетвердо держался на ногах. Он опирался о плечо Алексис, и она поддерживала его за талию. Сэнд втянул в легкие воздух и осторожно отодвинул ее от себя. Его лицо побледнело.

— Я должен действовать, и немедленно.

— Что ты собираешься делать, Майк? Ты ранен.

Он моргнул, зашатался и снова втянул в себя воздух.

— Мне нужно начинать объединять профсоюзных клерков и бригадиров.

— Послушай, Майк...

— Если хочешь что-то сказать мне, можешь сделать это в лифте. Я пошел.

Алексис бросила на меня взгляд, словно говоривший: «А что я вам говорила?» Не важно, в разводе они или нет, но она гордилась Майком. Майк так и не удостоил меня взглядом. Я был для него неодушевленным предметом, частью меблировки. Они вышли в коридор вместе.

Аббамонте и Сэнд готовы вцепиться друг другу в глотку.

Похоже, дело обстоит именно так, и мне это понравилось.

Я закурил сигарету. И тут зазвонил телефон.

— Это телефонистка, сэр. Вам звонят из Лос-Анджелеса.

— Из Лос-Анджелеса?

— Да, сэр.

— Да. Конечно. Соедините.

И тут я услышал голос Шелла Скотта.

Скотт и Рейген? Я удивился и продолжал удивляться еще минуты две, пока Скотт не попросил меня вытащить Алексис из постели. Основное правило нашей работы — никогда не называть по телефону имя клиента, но я вел расследование по поручению Хартселльской комиссии, и Скотту, похоже, пришлось с этим смириться, к тому же он, видно, забеспокоился насчет повестки в суд. И это объясняло, почему Скотт не мог назвать имя своего клиента: человеком, который поручил Скотту найти исчезнувшего доктора Фроста, мог быть только Джон Рейген.

Я зажал микрофон трубки рукой, судорожно соображая, что бы это значило, и как раз в этот момент вернулась Алексис.

— Кто звонит? — спросила она.

— Скотт... Из Лос-Анджелеса, — неожиданно для себя добавил я. — Но вы, кажется, сказали, что никогда даже не слыхали о нем.

— Верно, — поспешно подтвердила она. — Не слыхала. А что ему нужно?

— Кто-то, возможно Рейген, поручил ему разыскать доктора Фроста.

Она вылупила на меня глаза:

— Правда?

— Правда.

Если она лгала, то это у нее великолепно получилось. Но зачем ей было лгать? Нет ничего необычного в том, что Скотт, разыскивающий доктора Фроста, позвонил его дочери.

Я передал ей трубку.

— Мистер Скотт?

Ее глаза снова полезли на лоб.

— Я могу это объяснить. Мы держали свой брак в секрете, пока какой-то репортеришка не отловил нас здесь ночью в понедельник. У вас есть новости о моем отце?

Тут от злости ее глаза сощурились до щелочек.

— Я не понимаю, о чем вы говорите!

Еще некоторое время Алексис слушала Скотта, затем выпалила:

— Вы лжете!

Мгновение она смотрела на трубку, а потом бросила ее на рычаг.

— Что случилось? — поинтересовался я.

— Я знаю, вы спасли меня от больших неприятностей, мистер Драм. Я вам очень благодарна.

— Но вы не можете мне сказать, чего хочет от вас ваш приятель?

— Приятель? О, понимаю, вы имеете в виду мистера Скотта? Нет. Увольте. Не могу. Хотя вы правы. Он действительно занят поисками моего отца.

Я встал.

— Значит, Майк собирается остановить Аббамонте, да? Значит, грузоперевозчики будут прыгать от радости? Он ведь годами разорял их.

И прежде чем Алексис успела ответить, если она вообще собиралась отвечать, я вышел из ее номера, спустился вниз и подозвал такси.

— Здание сената, — сказал я шоферу.

Шелл Скотт кует железо, пока горячо

Вашингтон, 4 ч. 30 мин., четверг, 17 декабря

Реактивный лайнер быстро катил по посадочной полосе вашингтонского Национального аэропорта. Здесь, в Вашингтоне, было половина пятого утра и валил снег.

Этого только не хватало!

На мне была одежда, соответствовавшая погоде в Южной Калифорнии: габардиновые брюки песочного цвета, желтая тенниска, разрисованная ярко-розовыми банкнотами достоинством в один шиллинг, и пиджак песочного цвета. Моя задница, онемевшая от сидения в самолете, почти немедленно замерзла. И соответственно испортилось настроение.

Я заскользил по снежной слякоти в кафетерий внутри здания аэропорта, проглотил чашку горячего черного кофе, а потом юркнул в такси.

— Куда едем, приятель? — осведомился шофер. Затем окинул взглядом мой пижонский прикид. — Что за... — начал было он, но тут же осекся.

— Отель «Статлер». И не трать попусту бензин.

Такси двинулось с места. В лучах фар хлопья снега казались белыми перьями. Мы добрались до «Статлера» сразу после пяти, минуту спустя я уже спрашивал у портье за конторкой, в каком номере проживает миссис Сэнд.

Портье был высоким, молодым, тощим и сутулым. Его узкий, хрупкий с виду нос, который, казалось, вот-вот начнет дрожать, как у кролика, венчали очки в роговой оправе. Он оглядел меня с явным и высокомерным неодобрением, потом демонстративно посмотрел на часы.

— Я не уверен, что мне следует давать подобную информа...

— Послушай, дружок. От природы я веселый и беспечный. Но поверь мне на слово: в данный момент я вовсе не весел и не беспечен. Либо я начну стучать во все двери подряд в этом заведении, либо ты любезно сообщишь мне номер апартаментов миссис Сэнд.

Портье раскрыл рот и задвигал языком, словно пил воду из невидимого стакана, затем втянул его обратно и сказал:

— Двадцать шестой.

Я поднялся на второй этаж в лифте, прошел по коридору, покрытому мохнатым ковром, к номеру 26 и постучал в дверь.

В ответ я услышал только эхо. Двадцать долларов — и вороватый коридорный впустил меня в номер. Он был пуст. Я увидел телефон, по рычагу которого Драм постучал несколько часов назад, так что у меня чуть барабанная перепонка не лопнула. Я увидел помятую постель — отчего настроение у меня не улучшилось — и кое-какую одежду, висящую в стенном шкафу. Больше ничего, что могло бы привлечь мое внимание. Ни Алексис, ни Драма. И я спустился вниз.

Портье за конторкой увидел меня и снова, разинув рот, принялся манипулировать языком. Похоже, мое появление вызывало у него прямо-таки условный рефлекс.

— Миссис Сэнд нет в номере, — сказал я. — Вы, случайно, не знаете, куда она отправилась?

— Она уехала, сэр. Несколько часов назад. Я не знаю куда.

— И вы об этом знали?!

Он кивнул.

Я улыбнулся ему:

— А почему не сказали?

— Если честно, сэр, я боялся, что вы меня ударите.

И он снова высунул слегка подергивающийся язык. Этот парень еще не совсем спятил, но был к этому уже близок.

— Ладно, — сказал я. — Извините, если я был с вами груб. Но я не...

— Не веселый и не беспечный, — закончил он за меня с надеждой.

Поэтому я спросил:

— Вы видели, как миссис Сэнд уходила, но не знаете, куда она направлялась?

— Совершенно верно, сэр.

— Она была одна?

— Да, сэр.

— Спасибо.

Я повернулся, чтобы уйти, но потом добавил:

— Вы не знаете, она взяла такси?

Он не знал. Я вышел на улицу, где по-прежнему шел снег.

В полдень снегопад все еще продолжался. Я провел семь часов под снегом, промочив носки. И это было самым большим моим достижением. Бродя по улицам Вашингтона, то залезая в такси, то вылезая из него, я постоянно ощущал этот мокрый снег — он вовсе не сухой, знаете ли, не важно, что вы об этом слышали, — вся моя одежда, башмаки, а особенно носки промокли насквозь. У меня уши ломило от холода, в носу хлюпало, кашель болью отдавался в легких, и полагаю, вы догадываетесь, что еще у меня болело. Чего бы я не отдал за один жалкий глоточек горячего смога, от которого перехватывает дыхание и першит в горле! Но я, промокший до костей, продолжал мотаться по улицам.

Несколько раз около полудня я звонил в контору Чета Драма, заставая там только телефонистку, которая неизменно отвечала, что Драма нет на месте. В телефонной книге я отыскал адрес его конторы на Эф-стрит и в полдень был уже там. Контора располагалась в Фаррел-Билдинг на самом верхнем этаже. На стеклянной двери была надпись: «Честер Драм. Сыскное агентство». Однако признаков самого Драма не было. В телефонной книге и в городском справочнике не значилось ни другого номера, ни домашнего адреса, поэтому я поплелся вниз по Эф-стрит.

В том же самом квартале, где находился Фаррел-Билдинг, было местечко под названием «Кафе Эф-стрит». Я вошел, лелея надежду вкусить чего-нибудь горяченького, проглотил тарелку дымящегося супа, согрев им руки и внутренности. По пути к выходу спросил у темноглазой девушки, сидящей за кассовым аппаратом:

— Вы, случайно, не знаете парня по имени Честер Драм, мисс? Его контора сразу за...

Она не дала мне закончить:

— О, конечно, я знаю Чета. — Барышня улыбалась, словно знакомство с этим Четом и впрямь могло считаться чем-то грандиозным. — Он заходит сюда почти каждое утро, если бывает в городе.

— А сегодня утром он приходил?

Девушка покачала головой, а потом спросила:

— Вы тоже знакомы с Четом?

— Мы... мы не знакомы. Но я его коллега-детектив. — Я обдумал это неосторожное заявление и добавил: — Хотя «коллега» — это не совсем точно. Я... ну... я намерен с ним познакомиться. Что он собой представляет?

— О, он ужасно милый! Чет вам понравится.

— Да ну?

— О, конечно. Он... ну, вы знаете... Он такой мужественный, любимец женщин, и все такое.

— И все такое?

Очевидно, мы говорили о разных людях.

— Я говорю о Чете Драме, у которого контора в Фаррел-Билдинг, — уточнил я.

— Я знаю. Я там бывала.

Похоже, барышня немало знает об этом парне.

— Вы, случайно, не знаете, где он живет? — поинтересовался я.

— Конечно, я и там была пару... — Она внезапно осеклась. — Я хотела сказать, он говорил мне, где живет.

— Превосходно, — сказал я с неподдельным энтузиазмом. — Может быть, я смогу застать его там?

Несомненно, я переборщил с эмоциями, и это чуть было все не испортило. Хотя сработало. Я улыбнулся:

— Я уже убегаю. А где он живет, между прочим?

— В Джорджтауне, — сказала она.

— Здорово. Я уматываю и встречусь с Драмом в Джорджтауне. Точно. Уверен, он чертовски удивится, увидев меня. — Я рассмеялся, словно меня переполняла радость. А радость и впрямь меня переполняла.

Девушка не знала точного адреса, но сказала, что это где-то рядом с Кэнал-роуд, и достаточно внятно объяснила расположение дома, чтобы можно было его найти. Определенно у нее была неплохая память, особенно если учесть, что бывать ей там не доводилось, а Драм просто назвал ей свой адрес.

«Кроме всего прочего, — размышлял я, — этот Драм — сущий обольститель и похититель неопытных женских сердец».

Я повнимательнее присмотрелся к малышке-милашке и подумал, что неплохо было бы очаровать и похитить ее сердечко.

Девушка улыбнулась, глядя на мою одежду:

— Вы откуда, из Африки?

— Нет-нет. Всего лишь из Лос-Анджелеса. Точнее, из Голливуда.

— Да ну?!

Интересно, что она имела в виду под этим «да ну»?

Однако я сказал:

— Большое спасибо. Мне нужно бежать. Но если мне когда-либо захочется снова поесть супу, я непременно приеду сюда.

Губы и темные глаза барышни улыбнулись мне. Только надежда отыскать Драма могла заставить меня уйти оттуда.

Я велел такси подождать, а сам вошел в здание. Я объяснил хозяйке дома, даме весьма симпатичной, если не считать слегка ехидного выражения лица и ядовитого языка, что Драм, к моему прискорбию, в большой опасности и что мне просто необходимо заглянуть в его квартиру, чтобы убедиться, что он еще жив; кроме всего прочего, это было почти правдой. Я только не объяснил, зачем мне это нужно. Поколебавшись, она впустила меня, но все время следовала за мной по пятам, пока я осматривал квартиру. Похоже, она и в самом деле беспокоилась за этого парня, и мне было интересно почему, пока я не узнал, какую арендную плату он платит. Квартира оказалась довольно опрятной, но кровать была все еще не зaстелена. В ней явно недавно спали. Я пожал плечами, поблагодарил хозяйку и удалился.

Штаб-квартира «Национального братства грузоперевозчиков» располагалась на Нью-Джерси-авеню, почти в самом северном ее конце. Шофер въехал на большую парковочную площадку перед зданием. Я попросил его подождать, вылез из машины и направился в штаб-квартиру Майка Сэнда.

Здание было просто чудовищным. И что удивительно — ни единой пальмы в поле зрения. Огромное приземистое строение, казалось, вот-вот рухнет и, естественно, сейчас утопало в снегу.

Однако в этом не было ничего забавного. Отсюда, из этого здания, распространялись власть и влияние, способные парализовать весь континент. Одного только слова босса — разумеется, после символического голосования либо после сходки или собрания исполнительного комитета — достаточно для того, чтобы остановить все грузоперевозки, все поставки. Тысяча сделок сорвутся, прекратится доставка топлива для самолетов и бензина для автомобилей, сырья, а также замороженных продуктов, молока, овощей и фруктов, стейков — да всего, чего угодно! Прекратится вывоз мусора. Словом, вся жизнь внезапно остановится. Профсоюз грузоперевозчиков правит всем миром.

Даже то, что доставляется водным, наземным и воздушным транспортом, развозится по городам и разным населенным пунктам внутри страны на грузовых автомобилях. Более того, зачастую успех или неудача забастовок, предпринимаемых другими профсоюзами, в значительной мере зависит от того, поддержит их профсоюз грузоперевозчиков или нет. Поэтому Майк Сэнд или любой другой, сидящий в кресле босса внутри здания, которое находилось сейчас передо мной, автоматически становится самым могущественным человеком во всех Соединенных Штатах. Только самые умные, порядочные и честные люди достойны занимать это кресло. А кто сидит в нем? Майк Сэнд.

Я горестно вздохнул. Не слишком радужные мысли роились у меня в голове, пока я стоял здесь на снегу, к тому же с совершенно мокрыми ногами.

Я пошел от парковочной площадки к входу. На двери висел плакат, написанный крупными буквами.

"ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, РЕЙГЕН, МИНК, КЭНДИ!

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, АЛЬ КАПОНЕ, ДИЛЛИНДЖЕР!

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДРАКУЛА!"

«Добро пожаловать, Шелл Скотт?» — мысленно спросил я себя.

Я вошел и оказался в просторном помещении.

Мало сказать просторном, оно было огромным. Там стояло множество деревянных столов, стульев, неизменный электрический кофейник, и все-таки помещение казалось пустым.

В противном случае оно было бы точной копией большого холла в штаб-квартире Лос-Анджелесского отделения «Братства грузоперевозчиков». За столиками сидело человек двадцать небрежно одетых мужчин. Я спросил одного из них, где можно найти Майка Сэнда.

— Подождите минуточку, — ответил он и пошел в дальний конец помещения, переговорил с молодым парнем в узких джинсах с очень широким ремнем, в черном свитере с высоким воротом и тяжелых ботинках на «тракторах». Молодчик уставился на меня и направился ко мне слегка развалистой походкой, словно шел по палубе корабля, который вот-вот пойдет ко дну.

— В чем дело, папаша?

Этот парень наверняка считал себя крутым. У меня возникло подозрение, что он и в самом деле крутой, несмотря на прикид и манеру говорить сквозь зубы. Его глаза были жесткие, холодные. Мне пришло в голову, что он способен убить человека ради забавы, приговаривая: «Старик, тебя заждались на том свете».

Я ухмыльнулся и вежливо сказал:

— Мне хотелось бы встретиться с боссом. Как я могу его найти?

Парень смотрел на меня не отрывая глаз.

— Папаша, — сказал он, — у тебя крыша поехала.

— На себя посмотри!

Да, глаза у него были холодными. Теперь в этом не было никаких сомнений. Парень отступил на фут, посмотрел мне прямо в лицо и чуть склонил голову. На мгновение мне показалось, что он собирается меня ударить.

— На грубость нарываешься, папаша!

Я начал терять терпение.

— Нет, — сказал я спокойно. — Не нарываюсь. И никто тут не нарывается. Но если не прекратишь наезжать на меня, дружище, может дойти до этого. А теперь почему бы нам не прекратить перебранку и не подумать, не можем ли мы найти...

Парень не дал мне договорить:

— Как тебя зовут?

Я вздохнул и сказал:

— Шелл Скотт. А тебя?

Он выпучил на меня глаза.

— Скотт? — переспросил он рассеянно. — Ну-ну. Так чем я могу помочь тебе, ничтожество?

Ничтожество! Он у меня еще получит!

— Ты можешь, — сказал я ласково, — проводить меня к вашему профсоюзному лидеру.

Мои слова доходили до него секунды две, и в течение этих двух секунд его лицо становилось все пасмурнее и безобразнее.

Потом он неожиданно развернулся и нацелился кулаком мне в челюсть. Я резко отклонил голову, и парень промахнулся. Я стал на него наступать, почти радуясь возможности подраться.

Но как только я занес над ним кулак, из дверного проема позади меня послышался густой бас:

— Морти!

Я ударил. Мой кулак угодил парню в живот, и он резко выдохнул. И это был не слишком приятный выдох. Как, впрочем, и сам парень. Он бросил беглый взгляд на обладателя густого баса, и руки его, сжатые в кулаки, разжались. Я не отбил у него охоту подраться, еще нет, но тот, кто стоял в дверном проеме, определенно преуспел в этом.

Я посмотрел через плечо.

Туша, стоящая в дверном проеме, занимала его целиком и полностью. Это было какое-то чудовище, а не человек. Он и в самом деле походил на лидера, к которому я просил меня проводить. Я не знал, кто это был, но он был огромен и жирен.

Роста небольшого, но весил от двухсот пятидесяти до трехсот фунтов. И все вместе это являло собой весьма неприятное зрелище.

— Что здесь происходит, Морти? — вопросила туша.

Парень, которого он назвал Морти, подошел к двери. Я пошел вслед за ним.

— Это ничтожество — Шелл Скотт, мистер Аббамонте, — сказал он. — С побережья. Явился сюда и стал наезжать.

— Ошибаешься, — поправил я его.

К тому времени я уже находился рядом с ним. Парень одарил меня ненавидящим взглядом, но человек по имени Аббамонте посмотрел на меня и переспросил:

— Ошибается?

Судя по тому, как вел себя Морти, этот бугай был не последняя спица в колеснице. Поэтому я заговорил, обращаясь к нему:

— Да. Этого парнишку, вероятно, перекормили сырым мясом. И он вырвался из своей клетки. Я задал ему вежливый вопрос, а он слюни распустил.

Судя по выражению лица Морти, он был готов броситься на меня, невзирая на присутствие Аббамонте. Но толстяк сказал:

— О чем, разрази меня гром, вы говорите?! Вы действительно с побережья?

— Верно.

— Там что, говорят на другом языке?

— Нет, только тут. По крайней мере, Морти. Послушайте, я просто спросил у этого парня, где я могу увидеть босса.

— Ага, — подтвердил Морти. — Он так и сказал. Ведь он хотел увидеться с вами, мистер Аббамонте.

Я заморгал. Тут что-то было не так.

— Этот паренек все не так понял, — сказал я. — Я ищу Майка Сэнда.

Аббамонте пожевал толстые губы, потом сказал парню:

— Оставь нас. Я сам разберусь.

— Вы знаете, кто он? — спросил Морти. — Я же говорил, он...

— Оставь нас.

Мне все это очень не понравилось. Я находился в пятистах милях от своего места работы, но одно только мое имя, похоже, действовало на нервы этим парням.

— Пойдемте в мой кабинет, Скотт. Мы можем поговорить там, — сказал Аббамонте.

Он пошел впереди, указывая дорогу, и вскоре мы уже поднимались по деревянной лестнице на второй этаж. Можно было предположить, что такой тучный человек будет с трудом карабкаться по лестнице и запыхается, добравшись до верха. Но ничуть не бывало. Он преодолевал ступеньки легко, почти грациозно, словно пружинил на них. Возможно, большая часть того, что я считал жиром, были мышцы. И эта мысль меня пугала.

Пока Аббамонте шел впереди меня, я оглядывался по сторонам. Здесь, наверху, стены были обшиты красным деревом, в отличие от грубых деревянных панелей внизу. Здесь все блестело, и было поспокойней. Мы миновали двери с табличкой «Таунсенд Хольт. Отдел по связям с общественностью». Хольт, насколько мне известно, был человеком Драма или еще кого-то, я точно не знал. Драма или не Драма, но он был убит.

Я попытался выведать это у Аббамонте:

— Как насчет того, чтобы повидаться с мистером Хольтом? Он здесь?

— Он умер, — сказал тот, не оглянувшись.

Следующий кабинет принадлежал Аббамонте. На этот раз из таблички на двери кабинета я узнал, какой пост занимает его хозяин.

«А. АББАМОНТЕ Секретарь-казначей Национального братства грузоперевозчиков» Он открыл дверь, и мы вошли в дорого обставленный и очень удобный кабинет в коричневых и бежевых тонах с пружинистым темно-шоколадным ковром под ногами. Аббамонте сел за массивный письменный стол и, пока я усаживался в кресло, спросил:

— Что привело вас сюда, Скотт?

— На самом деле я приехал вовсе не для того, чтобы увидеться с вами, мистер Аббамонте. Я хотел переговорить с боссом. Майком Сэндом.

Он улыбнулся:

— Ну, вы, должно быть, поняли, что тут происходит, Скотт. Майк — президент, но он... он во многом зависит от меня. Вы можете передать все через меня.

— И все-таки мне хотелось бы переговорить с Сэндом.

— Сегодня его нет в офисе. Поверьте мне на слово: все, что вы хотите узнать об обстановке здесь, я могу вам рассказать.

— Вы ведь знаете, кто я такой, не так ли? Я детектив.

— Мы поддерживаем тесную связь с нашим отделением в Лос-Анджелесе. А вы разве не контактировали с этими парнями, Скотт? До нас дошли слухи о вас... и вас ведь несложно узнать.

В его словах был здравый смысл. И чтобы переменить тему, я сказал:

— Вы обмолвились, что Хольт мертв. Вы кого-нибудь подозреваете в его убийстве?

— Я думал, вам неизвестно, что его убили.

Я широко улыбнулся:

— Я знал, что он мертв, еще до того, как переступил порог вашего кабинета. Но подумал, что вы поделитесь со мной своим мнением на этот счет.

Аббамонте не улыбнулся мне в ответ. Сомнительно, чтобы он вообще когда-либо улыбался.

— Тогда вам следовало бы пойти прямо сюда и спросить меня, Скотт. И не пытайтесь играть со мной.

— Ладно. И кто же его убил?

Он пожал плечами:

— Откуда мне знать, черт возьми! Может, вы узнаете и скажете мне. Я был бы вам очень благодарен.

— Возможно. А что вы можете мне рассказать о парне по имени Чет Драм?

— Зачем?

— Я слышал, его посадили за решетку во Фронт-Ройале сразу после того, как Хольт получил свое.

— Ага. — Аббамонте помолчал, а потом медленно заговорил: — Возможно, он это и сделал. В этом что-то есть. — Он снова умолк. — Теперь, когда вы об этом сказали... — Аббамонте закусил толстую губу.

— Вы слыхали, что его освободил сынок Торгесена?

— Слыхал.

Это, по крайней мере, было подтверждением той информации, которую я получил от Тутси.

— Как так получилось, что его освободил Торгесен? — поинтересовался я у Аббамонте.

Тот пожал плечами:

— Не знаю, какого черта он там делал. Мне известно одно — Хольт убит.

Похоже, он принял вдруг какое-то решение, потому что внезапно потянулся к телефону, набрал номер справочной и попросил соединить его с Фронт-Ройалом. А пока ждал, когда его соединят с абонентом на другом конце линии, сказал, обращаясь ко мне:

— Может, я смогу вам помочь, Скотт.

Я не знал, стоит ли в данной ситуации прибегать к помощи этого парня, поэтому закурил сигарету и стал ждать.

Аббамонте получил нужный ему номер и спросил:

— Линдсей? Порядок.

Он подождал еще минуту, а потом сказал в трубку:

— Да. Это Аббамонте, Линдсей. У меня тут в кабинете парень по имени Шелл Скотт. Да, из Лос-Анджелеса. Интересуется убийством Хольта. Считает, что, возможно, к этому приложил руку Драм. Какая есть информация на этот счет у тебя?

Он слушал, водя языком по губам, а потом сказал:

— Похоже, он к этому причастен, а? Да, в этом нет ничего хорошего. Я очень плохо тебя слышу. Кейн и Махой? Ну, это следует сделать, а?

Аббамонте слушал Линдсея еще некоторое время, а потом сказал:

— Буду рад помочь. Их нет тут сегодня, но я прослежу, чтобы они переговорили с тобой... возможно, они это сделали сами, однако обычно не в их правилах нарушать закон. Верно, стоит мне слово сказать, как ребята запрыгают. Не беспокойся об этом.

Толстяк повесил трубку и повернулся ко мне, видимо довольный состоявшейся беседой.

— Похоже, вы напали на след, Скотт. Я говорил сейчас с офицером из Фронт-Ройала, с тем, который арестовал Драма. Ему пришлось его отпустить, но он, как и вы, считает, что это дело рук Драма. Похоже, там есть пара свидетелей, которые видели Драма, однако офицер пока не смог их разыскать.

— Вы, случайно, не знаете, где я могу найти этого Драма?

— Нет. А вы его разыскиваете?

— Верно. Между прочим, вы сказали, что Майка Сэнда здесь нет. Я хочу с ним поговорить. Вы не думаете, что он пребывает где-то вместе со своей женой?

— Откуда, черт побери, мне знать?!

Мне этот парень начинал действовать на нервы. Прежде всего потому, что я не за тем пришел, чтобы беседовать с ним. Я встал с намерением уйти.

— Спасибо за помощь. — Я снова широко ему улыбнулся. — Если только я ее получил.

И снова Аббамонте не ответил на мою улыбку. Я вышел.

Размышляя об Аббамонте и о том, как вел себя этот парень Морти, я шел по коридору к двери с табличкой «Таунсенд Хольт. Отдел по связям с общественностью». Только я подошел к кабинету Хольта, как двое мужчин: один — обезьяноподобный громила, а другой, бледнолицый коротышка в очках с толстыми стеклами, похожими на старые фары, как раз спустились по лестнице, направляясь в мою сторону. Оба, как по команде, уставились на меня.

Я взглянул на них, берясь за дверную ручку, и, повернув ее, готов был уже войти в кабинет, когда один из парней внезапно вскрикнул, как будто случайно задел языком больной зуб:

— Гляди-ка! Да это тот самый белобрысый сыщик из лос-анджелесского отделения, который...

Я быстро повернул голову. Оказывается, говорил обезьяноподобный громила, который затем выхватил из-под полы шинели огромную пушку и тотчас же наставил ее на меня. Я замер, мои пальцы словно приросли к дверной ручке.

Коротышка таращился на меня, а когда он на вас таращится, зрелище еще то! Его глаза за толстыми стеклами казались двумя маленькими одноглазыми чудовищами, сидящими рядом друге другом, пялясь на вас. Портрет довершали отвратительные губы, оттопыренные вперед неправильно растущими зубами.

— Господи! — воскликнул он. — Только этого нам еще не хватало!

Тогда громила сказал:

— Скорее всего у него есть оружие, Очкарик. Забери-ка его!

Я повернулся лицом к этой парочке. Когда коротышка шагнул ко мне, я сказал:

— Держись от меня подальше, черт тебя побери!

Очкарик замешкался. Моя лицензия частного детектива не распространялась на район Вашингтона и не давала права на ношение здесь оружия. Но естественно, я не хотел оказаться застигнутым врасплох без кольта под пиджаком. Профсоюзные деятели, вероятно, слышали от своих лос-анджелесских коллег обо мне, и то, что они слышали, явно пришлось им не по вкусу. Какая разница, есть у меня разрешение или нет!

Я перевел взгляд с Очкарика на громилу.

— Не торопись, дружище, — сказал я, глядя на кольт в его руке. — Славная пушка, я такие уважаю. Но если ты думаешь, что отберешь у меня оружие без всяких возражений с моей стороны, значит, ты гораздо глупее, чем может показаться со стороны.

Последняя фраза была явным преувеличением. Он не мог быть глупее, чем казался со стороны. Я не встречался ни с одним из этих парней прежде, поэтому, естественно, стал судорожно соображать, что они могут иметь против меня.

Они составляли забавную парочку, но почему-то хотелось сказать, что их не двое, а полтора. Коротышка пялился на меня, выпучив глаза за толстыми стеклами очков. Если в его глазах и был свет разума, то очень тусклый. И если у него в голове возникала какая-то собственная мысль, он немедленно изгонял ее прочь. То же самое было характерно и для другого парня. Нет, это был не тот случай, когда две головы лучше, чем одна. У этих двоих мозгов едва можно было наскрести для омлета из одного яйца. Короче говоря, у меня сложилось впечатление, что мыслительный процесс не обременял их мозги.

Это живописное зрелище продолжалось секунд пять, что в моих обстоятельствах было огромным промежутком времени.

— Ладно, — сказал я им. — Теперь вы запомнили меня навечно. Но могу побиться об заклад, вы сразу же позабудете то, что я вам скажу. Поэтому повторяйте за мной: «Держитесь от меня подальше!» Они переглянулись, роясь в своих куриных мозгах в поисках ответа на мой выпад.

— Как ты считаешь, Ровер? — спросил коротышка.

Ровер посмотрел на меня. Он смотрел на меня очень мерзко, а это-то он как раз умел делать.

— Ты сам на это напросился, парень. — Он взглянул на коротышку. — Давай, Очкарик. Если он начнет брыкаться, я ему врежу. Возьми у него оружие.

Очкарик сделал еще один шаг ко мне. Он и в самом деле намеревался это сделать. И возможно, Ровер был искренен, когда грозился врезать мне, если я начну сопротивляться.

Но я-то был твердо намерен сопротивляться.

Честер Драм действует хладнокровно

Лос-Анджелес, 18 ч. 00 мин., четверг, 17 декабря

Преодолевая мощные воздушные потоки, реактивный самолет «Боинг-707» летел от Вашингтона до Лос-Анджелеса почти семь часов. Так что у меня было не слишком много времени, чтобы поспать, и еще меньше, чтобы поразмыслить. Наступил четверг, 17 декабря.

Несколько часов раннего утра, предшествующих рассвету, я провел в кабинете сенатора Хартселла с ним и с двумя его сотрудниками, погрузившись в изучение дюжины мелкомасштабных карт Тайдуотера в штате Мэриленд. Насколько мы поняли, на них были отмечены все повышения грунта и все здания, вплоть до уборных во дворе — вот какими подробными были эти карты. И все-таки мы не смогли обнаружить то, что искали.

Заброшенный гараж неподалеку от берега, где остро ощущается морской запах и соленый вкус ветра. И высоко на флагштоке колышащийся на ветру флаг. А между гаражом и флагштоком — противоциклонное заграждение высотой мне до талии. Мы провели пять часов над картами с кофе и сигаретами с одним-единственным результатом — покрасневшими от усталости глазами. Однако сенатор не терял присутствия духа. Его сотрудники прочешут Тайдуотер, пообещал он. Они обыщут все проселочные дороги и грязные тропки, идущие от Беннинг-роуд. Они найдут это место. Но я не был в этом уверен. Наш грузовой фургон не так уж далеко отъехал от Беннинг-роуд, а судя по картам, комбинация — морское побережье, гараж, флагшток и противоциклонное заграждение — просто не существовала в природе.

Я отправился домой, в Джорджтаун, чтобы поспать несколько часов. Позже позвонил сенатор и сообщил, что ему доставили для меня билет в Лос-Анджелес на самолет Американских авиалиний и что он позвонил Дэну Моуди, своему агенту по особым поручениям, чтобы меня кто-нибудь, встретил в аэропорту.

Мой самолет вылетел из Национального аэропорта Вашингтона в два пополудни, в унылую непогоду, грозившую снегопадом, и приземлился в благоуханных лос-анджелесских сумерках Международного аэропорта в шесть часов вечера по местному времени. Перекинув пальто через руку, я как раз получал свою сумку в багажном отделении, когда кто-то похлопал меня по плечу:

— Прошу прощения. Должно быть, вы — мистер Драм. Сенатор описал вашу внешность.

Я повернулся и увидел толстушку небольшого роста. Она вовсе не была хорошенькой, однако у нее было доброе, приятное лицо с печатью лос-анджелесского загара, смешливые глаза и красивый рот с полными губами.

— Верно, — сказал я. — Драм — это я.

— Дэн не мог вас встретить, мистер Драм. Я — Кора Моуди.

— Его жена? И называйте меня Чет, договорились?

— Договорились. Я — жена Дэна, Чет. Дэн чем-то занят, но должен быть уже дома к тому времени, когда мы с вами туда доберемся. С детьми сидит девочка, которой к ужину нужно быть дома.

Мы уселись в старенький «форд» Коры Моуди и поехали через Инглвуд и центр города, минуя Глендейл, в направлении Пасадены. Дом представлял собой «калифорнийское бунгало» — одноэтажный, деревянный (из секвойи), с широкими нависающими карнизами и большим крыльцом. На крыльце горел свет.

Алые розы цвели перед домом. Кора Моуди поставила машину под навес, и мы вошли в дом.

— Дэн? — крикнула Кора.

Девочка-подросток в свитере и юбке вышла к нам из гостиной.

— Ваш муж еще не приходил, миссис Моуди.

— Еще не приходил? — удивилась Кора Моуди. — Странно.

Она положила свою плоскую дамскую сумочку на столик, а я опустил свою сумку на пол.

— Джуди, — сказала Кора, машинально представляя нас друг другу, но с обеспокоенным выражением лица, — это мистер Драм. Чет, это Джуди Джафф.

— Вы тоже частный детектив, как мистер Моуди? — спросила Джуди.

— Точно.

— Вот это да! Должно быть, у вас очень интересная жизнь.

Девочка вышла в другую комнату и вернулась с тремя книжками.

— Ну, тогда я пойду домой, Кора Моуди вручила ей доллар.

— А где дети?

— В комнате для игр, смотрят телевизор. До свидания, миссис Моуди. До свидания, мистер Драм.

После ухода Джуди Кора принялась хлопотать на кухне. Но вид у нее был такой, словно она ждала, что вот-вот зазвонит дверной звонок или телефон. Я спросил у нее, нет ли поблизости отеля, где можно снять номер.

— Не делайте глупостей. Вы остановитесь у нас.

Кора предложила мне выпить чего-нибудь в гостиной, пока она будет кормить детей — двух дошколят: мальчика и девочку.

К половине восьмого она уложила их спать и вернулась ко мне.

— Он обязательно звонит, если задерживается. Обязательно.

— Не волнуйтесь, он скоро будет. Может, позвонить ему в контору?

Кора просияла и пошла к телефону. Она набрала номер и долго держала трубку, приложив ее к уху.

— Никто не отвечает. Я боюсь, Чет. Я правда боюсь.

— Успокойтесь. Вы знаете, чем он был занят, когда вы отправились встречать меня в аэропорт?

— Он... он занимался этим делом, связанным с профсоюзом грузоперевозчиков. Он говорил, что и вы тоже...

— Сенатор Хартселл сказал мне, что Дэн наткнулся на нечто грандиозное.

— Возможно. Я не знаю. Дэн — человек осторожный, но... он не слишком разговорчив. — Улыбка ее была такой же холодной, как зимнее солнце в Лабрадоре. — Полагаю, что я разговариваю за нас обоих.

Кора взяла сигарету, и я щелкнул зажигалкой.

— Речь идет о Рексе Маркере, — сказала она.

— Маркер?

— Он связан с Джоном Рейгеном и профсоюзом. Дэн говорил, что он намерен расследовать это дело для комиссии. С помощью Маркера.

Мы услышали, как по улице проехал автомобиль. Кора Моуди вздохнула и подошла к окну. Машина проехала мимо не останавливаясь. Когда Кора повернулась ко мне, ее лицо сделалось мертвенно-бледным. Чтобы выглянуть в окно, она приподняла жалюзи, и теперь оно с треском снова опустилось.

— Он позвонил бы. Я знаю. С ним что-то случилось.

— У вас есть телефонный справочник?

Справочник был, но номера Рекса Маркера в нем не значилось. Я отыскал номер местного отделения «Братства грузоперевозчиков» и набрал его. Никто не ответил.

— В любом случае вам не дали бы номер Маркера, — сказала Кора. — Такие парни не любят, когда их беспокоят, не важно кто.

— Его беспокоит ваш муж.

— Вот почему я и боюсь.

Через некоторое время я спросил:

— Вам что-нибудь говорит имя Шелл Скотт?

— Скотт? Нет, а что?

— Понятия не имею!

Я снова взял телефонный справочник. Если не считать профсоюза и пропавшего доктора Фроста, единственное знакомое мне имя в городе — Скотт. А Моуди говорил сенатору Хартселлу, что, похоже, Скотт по уши завяз в убийстве Брауна Торна.

В справочнике был указан номер конторы Шелдона Скотта в Лос-Анджелесе и еще один — в отеле «Спартан-Апартмент» в Голливуде. Я набрал первый, и телефонистка сообщила мне, что Скотта не будет весь день. Тогда я позвонил в «Спартан-Апартмент». Телефон прозвонил восемь раз, ответа не последовало, и я повесил трубку.

Показав адрес Коре Моуди, я спросил:

— Это далеко отсюда?

— В получасе езды на автомобиле. Вы намерены поехать туда?

— Это единственная зацепка, которая у меня есть.

— Значит, и вы беспокоитесь за Дэна, — подвела итог Кора Моуди.

— Нет. В любом случае мне хочется навести справки о Скотте. Могу я воспользоваться вашей машиной?

Пока она искала ключи, я принес сумку и достал из нее наплечную кобуру. Оставив «магнум» 44-го калибра у Линдсея во Фронт-Ройале, я вынужден был снова пользоваться своим триста пятьдесят седьмым. Пока я пристегивал кобуру, вернулась Кора Моуди с ключами от автомобиля.

— Нет, — сказала она с легким сарказмом, — вы ничуть не обеспокоены.

— Это всего лишь привычка. С Дэном все будет в порядке, поверьте мне.

Кора проводила меня до двери и объяснила, как добраться до «Спартан-Апартмент» в Голливуде.

— Не беспокойтесь, — сказал я, садясь в «форд». — Я вам позвоню.

Когда я задним ходом выезжал из-под навеса, Кора стояла, обхватив плечи руками, ее била легкая дрожь, хотя было совсем не холодно.

Через полчаса я уже разговаривал с портье за конторкой в отеле «Спартан-Апартмент». Это был низенький пухлячок с блестящими глазками, которые заблестели еще сильнее, когда я упомянул имя Скотта.

— Он замечательный жилец, — сообщил пухлячок мне, закатывая свои поблескивающие глазки. — И, братец, он умеет обращаться с дамами.

— Мне хотелось бы взглянуть на его апартаменты.

Блеск исчез.

— Нельзя, — запротестовал он.

— Вот разрешение. — Я показал ему свое удостоверение уполномоченного по чрезвычайным поручениям при Хартселльской комиссии. — Я веду расследование по поручению сената.

— И не пытайтесь меня убеждать, что мистер Скотт не в ладах с властями.

— Ладно, не буду. Только дайте мне ключ.

Радости это ему не доставило, но ключ он мне дал. Я поднялся в лифте, отыскал апартаменты Скотта и открыл дверь ключом. Нашарил на стене выключатель и зажег свет.

Первое, что бросилось мне в глаза, был написанный маслом портрет обнаженной красотки, одаривавшей меня влюбленным взглядом с противоположной стены. Я ответил ей таким же влюбленным взглядом. Не знаю, что я ожидал там найти, но у Скотта оказалось чертовски любопытное для холостяка жилище с этой голой барышней, современной мебелью и аквариумами с тропическими рыбками. Я некоторое время рыскал по квартире, смутно представляя себе, что же я на самом деле ищу.

В спальне имелся большой встроенный шкаф, в котором аккуратно была развешана одежда Скотта. Единственный вывод, который я мог сделать в результате обследования шкафа, — это что Скотт вряд ли был франтом. Между прочим, я и сам не покупаю новый твидовый костюм или летний из синтетических тканей на исходе сезона.

Один пиджак висел не в шкафу, а на вешалке возле кровати — произведение из верблюжьей шерсти с косыми прорезными карманами и узкими лацканами. «Скотт должен быть примерно моей комплекции», — подумал я. Большой, паскудник!

Я посмотрел на этикетку. Я оказался прав: рост мой. Осмотрел карманы. Мои пальцы наткнулись на бумажную салфетку, и я ее вытащил.

На салфетке был изображен синий минарет и серая фигурка араба с надписью «Номера с балконом, выходящим в сад, — отель „Сады Аллаха“ — Ресторан». Под синим минаретом, совершенно не вписываясь в дизайн салфетки, красовался отпечаток женских губ. Помада на нем еще не успела высохнуть и отсвечивала блеском. «Сады Аллаха», — подумал я. — А почему бы и нет?"

Я воспользовался телефоном Скотта, чтобы позвонить Коре Моуди. Дэн еще не приходил, и она продолжала волноваться.

Я пообещал позвонить ей снова.

«Сады Аллаха» оказались нагромождением построек в испанском стиле с красными черепичными крышами на бульваре Сансет. Вдоль фасада «Садов» росли пальмы. Пальмы росли и по всему периметру бассейна, повсюду слышалась музыка. Я направился в контору и предъявил свое солидное удостоверение хилому парню в очках, сидевшему за столом администратора.

— Шелдон Скотт сейчас здесь? — спросил я.

— Нет, сэр. Он был здесь вчера. Снял один из домиков у бассейна. Для дамы. Она здесь. Полагаю, человек вашего положения не станет проявлять нескромность.

Я сообщил ему, что скромность — моя вторая натура. Парень назвал мне номер домика.

— Эй, кто там?

— Мое имя Драм, мисс. Я провожу расследование по поручению Хартселльской комиссии в Вашингтоне.

И тут девушка сказала удивительную вещь:

— Я о вас уже слышала. И знаю, на кого вы в самом деле работаете.

Под дверью оказалась достаточно широкая щель, чтобы я смог просунуть туда свое удостоверение. И это было непросто.

— Правда, мистер Драм, мне нечего вам сказать.

— Но ведь я не успел задать вам ни одного вопроса...

— Простите. — Девушка, несомненно, волновалась, к тому же говорила с явным ирландским акцентом.

— Я только что прилетел из Вашингтона, — сказал я. — Вчера вечером я разговаривал со Скоттом по телефону, и он сказал, что хотел бы со мной встретиться.

И это было отчасти правдой. Если не считать того, о чем я умолчал. А умолчал я о том, что собирался сделать со мной Скотт при встрече.

— Я...

— Он скоро вернется? Я могу подождать.

Девушка засмеялась в ответ, но смех тоже был нервозным.

— Уж конечно, а я тем временем буду показывать вам его семейные фотографии. Полагаю, вам лучше уйти, мистер Драм. Я не собираюсь вас впускать.

— У меня еще целая ночь в запасе, — сказал я. — И я никуда не уйду, пока не поговорю с вами.

Девушка возмущенно фыркнула.

Я подождал несколько секунд. Она не отходила от двери. Я снова постучал:

— У меня суставы пальцев железные. Я могу вот так простучать всю ночь.

Послышалось какое-то движение. Сначала я подумал, что она отходит от двери, но потом услышал, как повернулся замок. Дверь открылась.

— Возможно, стоит проверить, все ли у меня в порядке с головой, — сказала девушка.

Она оказалась молоденькой, с гривой рыжих волос, собранных сзади в «конский хвост» и завязанных белой ленточкой. Ее длинные волосы были необычайно красивого оттенка, таких мне еще никогда не доводилось видеть. А изящное зеленое трикотажное платье плотно облегало фигуру девушки, подчеркивая все ее достоинства. На переносице и щеках щедро рассыпаны веснушки, скрыть которые не могла даже пудра. Что касается сексапильноcти, барышня казалась полной противоположностью Хоуп Дерлет, хотя, к моему удивлению, воздействовала на меня точно так же, Хоуп скрывала свою притягательную женственность под очками с толстой оправой и под костюмами строгого покроя, словно вопиющего: «Руками не трогать!» А эта девица простодушно выставляла свои щедрые формы для всеобщего обозрения, как девочка-подросток, которая вдруг созрела за одну ночь и пока не знала, как обращаться со всеми своими сокровищами.

Но, как я уже сказал, конечный результат всегда один, так было и на сей раз. Из-за того, что уютное зеленое трикотажное платье носилось так простодушно, прикрывая то, что пыталось скрыть, с такой счастливой и откровенной уверенностью, оно несло в себе тот же смысл, что уловки Хоуп и ее строгие костюмы. А именно: «Руками не трогать!» Девушка закрыла за мной дверь и беспечно махнула рукой:

— Совершенно неожиданно в мою жизнь просто валом валят частные детективы. Очередь справа, господа!

И это было похоже на ее наряд — защитный механизм, такой же эффективный, как прикид Хоуп и ее способность поставить вас на место всего лишь несколькими ледяными словами.

— А что, среди них не числится некий Дэн Моуди?

— Моуди? Никогда о таком не слыхала.

— Угу. Простите, что я немного выхожу за рамки, но первым делом мне необходимо воспользоваться вашим телефоном.

Я воспользовался им, чтобы позвонить Коре Моуди. Дэн все еще не вернулся домой. Я сообщил Коре номер и добавочный того телефона, которым я воспользовался, и велел ей позвонить сразу же, как только он появится.

— Итак, вы никогда ничего не слыхали о Дэне Моуди?

— Нет. Я же уже сказала. А кто он такой?

— Еще один частный детектив. Работает по заданию Хартселльской комиссии. А где Скотт?

Она пожала своими хрупкими плечиками под зеленым платьем:

— Шелла нет в городе.

— А где же он?

— Его просто нет в городе, мистер Драм.

Мы оба улыбнулись.

— Полагаю, мне придется прибегнуть к перекрестному допросу. Однако похоже, вы не намерены сказать мне даже, который час. А не могли бы вы, по крайней мере, назвать мне ваше имя?

— Келли.

— Мисс Келли?

— Просто Келли. Это не фамилия.

Глаза Келли смотрели дружелюбно, но она казалась собранной и готовой к неприятностям.

— Хотите фруктов или выпить чего-нибудь? Я могу позвонить в бюро обслуживания.

Я отрицательно покачал головой, пытаясь вывести девушку из равновесия.

— И вы со Скоттом часто пользовались услугами бюро?

Она и глазом не моргнула.

— Шелл — мой хороший друг.

— Как мило с его стороны. Он ведь занят поисками Гедеона Фроста, не так ли?

— Никаких комментариев, как говорят телевизионным журналистам.

— Зачем обвинять меня в нарушении пятой поправки, Келли? Я ведь тоже пытаюсь найти Фроста.

— Конечно. И у вас целая куча вопросов, на которые я отвечу вам только одно: «Никаких комментариев».

Смех ее был тихим и низким, как и ее голос.

— Из меня так же трудно вытянуть ответ, как из гнома, если я этого захочу.

— А вы хотите?

— Никаких комментариев. Вот видите, я же вам говорила!

— У гнома несложно выпытать ответ. Однако он с помощью всяких уловок заставляет вас отвести от него взгляд, а сам в это время исчезает. Но мне бы этого не хотелось.

— Чего? Чтобы я исчезла?

Но, судя по ее улыбке, она прекрасно поняла, к чему я клоню.

— Нет. Отводить от вас глаза.

Я шагнул к ней ближе, и она меня неверно поняла.

— Тогда смотрите, но не трогайте руками, мистер Драм. Да, Шелл снял этот домик для меня, но не совершайте ошибок. Я же сказала, мы — старые друзья.

— Завидую Шеллу, — сказал я совершенно искренне. Если быть старым другом Келли означает делить с ней один гостиничный номер, тогда я целиком «за».

Я предложил Келли сигарету и дал ей прикурить, а потом закурил сам.

— Я прилетел сюда, чтобы встретиться с Дэном Моуди. Это его жене я звонил. Он уже должен бы быть дома. Но его нет. Он собирал информацию о «Братстве грузоперевозчиков» и, возможно, попал в беду. Вот почему я прошу вас ответить на мои вопросы. Вот почему я хочу, чтобы вы от меня ничего не скрывали.

— Послушайте, мистер, — ответила Келли голосом, охрипшим от возмущения, — не думайте, что я выгораживаю этот профсоюз. Я не знаю, кто такой этот ваш мистер Моуди, и знать не желаю, где он сейчас находится! И вовсе не из любви к «Братству»!

— Это почему же?

— Мое полное имя Келли Торн. Браун Торн был моим братом. Люди из профсоюза убили его... застрелили.

— Простите.

— Все в порядке. Все в порядке.

И неожиданно зеленые глаза Келли стали застилать слезы.

Она судорожно затягивалась сигаретой, словно от этого зависела ее жизнь или, по крайней мере, таким образом она могла удержаться от слез.

— Мисс Торн... Келли... Дэн Моуди говорит, Шелл Скотт по уши увяз в убийстве Брауна Торна.

Ее хриплый и горестный смех поразительно контрастировал с ее хорошеньким невинным личиком.

— Неужели? И это он говорил сейчас? Да, ваш мистер Моуди, видно, еще тот сыщик! Что ж, Шелл Скотт действительно увяз по... — Ее губы задрожали, но она сразу же улыбнулась и продолжила: — Свои ослиные уши в этом дерьме. Они с Брауном были друзьями. Он хочет найти убийц Брауна. Надеюсь, вы с мистером Моуди не станете возражать. Потому что в противном случае я могу забыть о том, что я леди.

И именно в этот момент зазвонил телефон. Келли взяла трубку:

— Да? Алло? Ну да, он здесь.

Она протянула трубку мне.

— Кора? — спросил я.

— Нет, мистер Драм. Это Джуди Джафф. Нянька, помните? Я... нашла ваше имя и номер телефона в блокноте на столике. Случилось что-то ужасное... — Голос ее прервался.

Мне показалось, что она всхлипнула.

— В чем дело, Джуди? Что случилось?

— С... с мистером Моуди. Миссис Моуди позвонили из полиции. И она поехала туда.

— Куда?

— Мистер Моуди в больнице на Лома-Драйв. Он тяжело ранен, мистер Драм. Возможно, умирает. Я не знаю.

— Спокойно, Джуди. Успокойся. Ты ничем уже не можешь помочь. Я еду туда. — И я повесил трубку.

— Что случилось? — спросила у меня Келли.

— Дэн Моуди ранен. Как проехать к больнице на Лома-Драйв?

Келли объяснила мне.

— Подонки! — в сердцах воскликнула она. — Настанет ли когда-нибудь конец их разбою!

Теперь в ее глазах стояли слезы, потому что ранение Дэна Моуди и его возможная смерть напомнили ей о потере родного человека. Я мысленно подивился: как такой персик мог связаться с таким гнилым яблоком, как Скотт?

— До свидания, — сказал я, открывая дверь. — И спасибо.

— За что? Я ведь вам ничем не помогла... Удачи вам, мистер Драм! Если, конечно, вы на нашей стороне.

Я спустился к машине Коры Моуди и поехал в сияющую неоновым светом ночь, туда, где раненый человек, возможно, уже умер.

Широкий кругозор Скотта

Вашингтон, 14 ч. 55 мин., четверг, 17 декабря

У меня едва хватило времени подумать, что с того момента, как я оказался в штаб-квартире «Братства» в Вашингтоне, тут происходят странные вещи, а это, возможно, самое странное.

Затем Ровер отошел вправо, чтобы Очкарик не оказался между нами, когда возьмет у меня пистолет.

Я медленно поднял руки перед собой и напряг мышцы ног.

Очкарик остановился в паре футов от меня и сказал:

— Эй, Ровер! У меня есть идея.

— Что еще за идея? — Ровер, похоже, испугался.

Очкарик продолжал:

— Пусть этот гад повернется к стене. Тогда я отберу у него пушку.

Если бы Ровер согласился, то наверняка они смогли бы заполучить мой пистолет. Я не собирался подчиняться, но теперь они были ближе к осуществлению своего намерения.

К счастью, возникла заминка. Дверь в кабинет Аббамонте открылась, и он сам вышел в коридор. Я его не видел, я смотрел на Очкарика и Ровера. Но я услышал его хриплый рык:

— Вы, бездельники! Какого черта вы тут сшиваетесь?!

Те слегка присмирели.

— Но... — начал было робко Ровер.

— Убери ствол, тупица!

Ровер нехотя убрал свой пистолет, и я посмотрел на Аббамонте. Он был мрачнее тучи, зубы сжаты. С таким мне не хотелось бы встретиться на узенькой дорожке. Да и вообще где бы то ни было. Аббамонте медленно, с трудом раздвинул челюсти и скосил глаза с громилы на коротышку.

— Я вам уже говорил, мерзавцы, — изрек он, — делайте только то, что я вам прикажу, а не то, что вам заблагорассудится. — Он посмотрел на меня и попытался изобразить приятную мину. — Простите, Скотт. Ребята не любят... незнакомых, которые шныряют тут. Обычная оплошность, но пусть это останется между нами.

— Конечно, — небрежно сказал я. — Понимаю. Они, вероятно, приняли меня за кого-то другого, кого они хотели пристрелить. — Я посмотрел на Очкарика и продолжал непринужденным тоном: — Эй, вы, наверное, думали, что я Шелл Скотт?

Он моргнул:

— А разве не так?

Я широко ему улыбнулся:

— Конечно. Шелл Скотт — это я.

Минуту он недоуменно взирал на меня, потом недоумение сменилось досадой.

— Идите в мой кабинет, — сказал Аббамонте, едва сдерживая ярость. — Вы... — Он осекся.

Парочка прошествовала мимо меня в кабинет Аббамонте.

Теперь он обратился ко мне, уже более спокойным тоном:

— И что вас привело сюда из Лос-Анджелеса, Скотт? Поиски Драма?

— Нет. Хотя, возможно, отчасти и это.

— Отчасти?

Я промолчал. Аббамонте бросил на меня горящий взгляд, потом высокомерно развернулся и шагнул в свой кабинет, захлопнув за собой дверь у меня перед носом. Я прошел дальше по коридору и остановился перед дверью, на которой была табличка: «Майк Сэнд. Президент».

Я постучал. Сразу же отозвался мужской голос:

— Входите!

Я вошел, прикрыв за собой дверь. В комнате находился человек.

Это был Майк Сэнд.

«Добрый старый Аббамонте, — подумал я. — Честнейший Абба. Что-то уж очень странное тут происходит».

Сэнд сидел за массивным черным столом, скрестив руки на широкой груди. Босс. Лидер. Мерзавец. Он молча смотрел на меня, ожидая, что я заговорю первым, и у меня возникло впечатление, что Сэнд сидел тут в той же позе и до того, как я вошел. Вид у него был совершенно спокойный, но казалось, будто насосы, динамо и всякие скрежещущие механизмы работали у него внутри на полную мощь, словно спокоен он был только внешне, а внутри — непрерывное кипение и бульканье, как в ведьмином котле. Мускулы, внешне расслабленные, на самом деле незаметно для постороннего глаза пульсировали. Его шея была на пару размеров больше моей, а запястья, выглядывавшие из рукавов пиджака, походили на мангровые корни.

Лицо — такое же, как на газетной фотографии, но более выразительное. Суровое и мужественное. И более грубое. Глаза с тяжелыми веками — темнее, взгляд — более хмурый. Коротко подстриженные волосы казались чернее и более кудрявыми. Я заметил следы шрамов у него над бровями.

Однако к прежнему его облику добавилась еще одна деталь. Поблекший синеватый рубец на челюсти слева. И это не красило лицо Сэнда. Как, очевидно, не внушало ему и радости.

Я открыл дверь и взглянул на Сэнда, затем направился к его столу. Перед столом стояли два кожаных кресла, но он не предложил мне сесть. Я сел без приглашения.

Разглядывая Сэнда, сидящего в огромном кабинете за огромным письменным столом, я думал о том, что именно такие мерзавцы, как он, отдают приказы убивать таких людей, как Браун Торн. А Рейген — ревностный исполнитель этих приказов, тот, кто осуществил убийство Брауна. Я был в этом уверен. Не будь Сэнда и тех, кто лижет ему задницу, не было бы и Рейгена в Лос-Анджелесе.

— Я — Шелл Скотт, мистер Сэнд, частный детектив из Лос-Анджелеса, — представился я довольно вежливо.

— Значит, из самого Лос-Анджелеса? Что же привело вас сюда?

— Самые разнообразные причины. Например, у меня возникла масса затруднений с одним из ваших прирученных профсоюзных шишек на побережье...

— Здесь не отдел рекламаций, Скотт. Если вы явились сообщить, что кто-то наступил вам на любимую мозоль, то напрасно отнимаете у меня время.

— В компании дальнобойщиков вам, вероятно, приходится игнорировать множество рекламаций, — спокойно парировал я. — Но я здесь не затем...

— Тогда переходите прямо к делу.

— Если только вы немного успокоитесь.

Сэнд обжег меня взглядом своих темных глаз, но я продолжал:

— Кроме всего прочего, мне хотелось бы поговорить с вашей женой.

Сэнд явно был удивлен моим заявлением:

— На кой черт вам с ней разговаривать?!

— А вы не знаете?

Сэнд нахмурился и принял озадаченный вид. Он и глазом не моргнул, когда я вошел к нему в кабинет и когда назвал ему свое имя. Как только мне стало ясно, что моя клиентка — миссис Майк Сэнд, я решил, что она наняла меня с мужниного согласия. Но если это не так, то ситуация гораздо запутаннее, чем я себе представлял.

— Зачем мне знать, что кому-то охота поговорить с ней, — медленно проговорил Сэнд. — Я никогда раньше тебя в глаза не видел да и слыхом о тебе не слыхал.

Возможно, он говорил правду.

— Вы слышали что-нибудь о парне по имени Браун Торн, который был убит в Лос-Анджелесе? — спросил я.

— А, об этом. Угу. Слыхал. — Он нахмурился. — Так ты, должно быть, тот самый сыщик, который имеет отношение к этому дельцу.

— Вот вы и вспомнили. Но отношение к этому «дельцу» имею не только я. Некоторые чиновники профсоюза грузоперевозчиков тоже приложили руку — избили этого парня, а потом пристрелили.

Наконец Сэнд разомкнул сложенные на груди руки, сплел пальцы и положил руки на стол прямо перед собой. Потом перегнулся ко мне через стол, говоря:

— Не треплись попусту, мистер. Ты, вероятно, и понятия не имеешь, что такое настоящие неприятности. Поэтому фильтруй базар! — Он свирепо посмотрел на меня. — Зачем это тебе понадобилось разговаривать с моей женой?

Редко случается встретить человека, которому так и хочется вмазать по физиономии. А это был как раз такой случай. Но я заставил себя сосчитать до десяти, закурил сигарету, затянулся.

— Я разыскиваю доктора Фроста, — сообщил я. — Возможно, миссис Сэнд известно что-то, что сможет облегчить мою миссию.

— Я не знаю, где она сейчас.

— А как насчет Честера Драма?

— Какого еще Драма?

— Похоже, он с вами общается. Или с миссис Сэнд?

— Он не работает на меня, Скотт. Я не пользуюсь услугами таких, как ты... или Драм. Мне не нужны любители подсматривать в замочную скважину.

— Так, значит, вы не имеете понятия, где сейчас может находиться доктор Фрост?

— Нет, ни малейшего.

— По крайней мере, вы признаете, что знаете, кто он такой, не так ли? Ведь это не секрет, верно?

— Тебе самому, черт возьми, прекрасно известно, что он — отец моей жены!

— Да. А кроме того, он один из тех парней, которые готовы растерзать вас в ходе публичных слушаний на следующей неделе.

Сэнд заскрежетал зубами:

— Никто не собирается меня терзать.

На моей сигарете образовался длинный столбик пепла. Пепельницы в моем поле зрения не оказалось. Поверхность письменного стола Сэнда была абсолютно свободной, если не считать телефонного аппарата.

— У вас имеется пепельница? — поинтересовался я.

— Нет. И не сыпь пепел на ковер.

Не часто мне приходилось дважды считать до десяти. Но я не бросил окурок, а пепел стряхнул в манжету своих брюк.

Потом сказал:

— Вы неправильно истолковали мои слова, Сэнд. Я слышал, что желающих разделаться с вами полно. Кроме Фроста и Хартселла, например, имеется еще некий Джон Рейген с побережья.

Губы его скривились.

— Этот... — он выплюнул нелицеприятный эпитет. — С ним покончено, даже если он еще не знает об этом!

Я добродушно улыбнулся Сэнду:

— Определенно ему это еще не известно. В действительности же, судя по всему, Рейген собирается занять это место сразу после отставки и падения Майка Сэнда.

Он припечатал меня взглядом. Это был один из тех взглядов, которым человека пронзают насквозь.

— Не будет никакой отставки и падения Майка Сэнда!

— У меня создалось такое впечатление, что этой отставки ждут с нетерпением... даже тут. Аббамонте, например.

Сэнд хотел было что-то сказать, потом его веки опустились еще ниже, и он продолжил безразлично:

— Аббамонте освободил меня от большой рутинной работы. Я не могу сам вникать в каждую мелочь. Он — надежный, преданный «Братству» человек. Он — моя правая рука.

Его слова прозвучали так же фальшиво, как любые заверения Кремля. «Сэнд чуть было о чем-то не проговорился», — подумал я. Поэтому решил его подколоть.

— Конечно, — сказал я, — такой же преданный, как и Рейген.

— Я займусь Рейгеном и всеми остальными.

— Включая Хартселла и Фроста, я полагаю.

— Эта ничтожная комиссия меня абсолютно не волнует. Рядовые члены знают, что я для них сделал. Я оставлю свой след в истории.

— Наверняка. И получите пятьдесят лет тюрьмы.

Его голос стал предательски ласковым:

— Я всегда действовал исключительно в интересах рабочих. Чтобы у них был прожиточный минимум, достойные условия работы...

— Не забудьте взрывы, шантаж, вымогательство, инспирированные забастовки, убийства. Прожиточный минимум, говорите? Достойные условия работы?

Сэнд так сильно сжал сплетенные пальцы рук, что пара суставов тихо хрустнула, словно кому-то свернули шею.

— Ты начинаешь мне чертовски надоедать, Скотт. Вот что я тебе скажу: если для того, чтобы защитить права трудящихся, потребуется применить силу, то я это сделаю.

— Ну вот, опять вы о правах трудящихся! А как насчет их бесправия, Сэнд? Как насчет права трудящихся жить, не платя таким мерзавцам, как вы и Рейген?

И тут он взъярился.

— Вон! — заорал он. — Или я тебя выброшу!

Вид у него был такой, словно он и впрямь готов был это сделать.

Поэтому я сказал:

— Я уже слышал нечто подобное от Аббамонте. Я-то пришел сюда, чтобы встретиться с боссом, а меня привели к нему. Похоже, именно он тут всем заправляет, а не вы, Сэнд. Из разговора с Аббамонте у меня сложилось впечатление, что вы тут нечто вроде лакея при нем.

Сэнд уставился куда-то мимо меня.

— Сукин сын! — сказал он. Он поднес руку к челюсти и погладил рубец, потом коснулся его еще раз. — Сукин сын! — повторил он. — Пусть думает, что он тут всем заправляет. Но когда начнутся слушания, его может здесь вообще не оказаться...

Неожиданно Сэнд осекся, вскинул голову и метнул на меня свирепый взгляд. Я заметил, как его темные глаза наливаются гневом. Он вскочил с кресла, быстро обошел стол и остановился возле меня. Не долго думая, схватил меня за предплечье и крепко его сжал:

— Выбирай, Скотт! Самостоятельно или с моей помощью ты немедленно отсюда уходишь!

— Отпустите меня, Сэнд.

Его пальцы еще сильнее впились в мое предплечье. Короткий окурок моей все еще тлеющей сигареты находился в моей свободной руке. Не знаю, как это получилось, но Сэнд коснулся его запястьем. Он завопил, отдернул руку и сжал ее в кулак.

— Не делайте этого, Сэнд. — Я встал. — Мы же почти договорились, дружище.

Он не сдвинулся с места. И все еще раздумывал, когда я повторил:

— Не делайте этого. Подумайте о том, как сильно я порадуюсь. Подумайте о репортерах, которые придут брать у вас интервью в больнице.

Он закусил нижнюю губу и не сводил с меня разъяренного взгляда. Но правой руки не поднял.

— Надежный, преданный человек, да? — сказал я.

Его лицо застыло, словно быстро схватывающийся цемент.

— Ты все не так понял, ничтожество. Ты все понял неправильно.

Я-то высказал все, что хотел. А Сэнд явно сказал больше, чем намеревался. Я пошел к двери и вскоре оказался в коридоре. Я так и не узнал, где находятся миссис Сэнд и Чет Драм, но тем не менее мой визит сюда оказался не напрасным.

По пути я заглянул в кабинет Таунсенда Хольта. Тутси сказала мне, что за связи с общественностью теперь, когда Хольт убит, отвечает барышня по имени Хоуп Дерлет, однако кабинет был пуст. В книжном шкафу у стены я нашел телефонный справочник. В нем значился только один Дерлет — Чарли. Я поднял трубку телефона, стоящего на столе. Тут же ответил женский голос:

— Да?

Телефонистка. Я повесил трубку. Мне не хотелось, чтобы мой разговор шел через телефонную станцию «Братства». У меня возникло желание оказаться подальше от него, и как можно быстрее.

Такси меня все еще ждало. И снег все еще продолжался.

Пока такси отъезжало, из дверей здания профсоюза грузоперевозчиков вышел Сэнд. Он шел торопливо, короткие ноги двигались словно поршни, голова опущена. Он даже не заметил такси, выбрался на тротуар и повернул направо.

Я велел шоферу следовать за ним. Сэнд прошел пешком пару кварталов, подошел к платной телефонной будке за гаражом и набрал номер. Он разговаривал около минуты, потом резко повесил трубку и снова отправился к зданию профсоюза грузоперевозчиков. Это мне показалось несколько странным. Я сказал шоферу, куда теперь ехать.

Дом, где жил Дерлет, находился в нескольких кварталах от штаб-квартиры профсоюза грузоперевозчиков. Я одолел три лестничных пролета и принялся искать нужную мне квартиру.

Наконец я ее отыскал. И был немало удивлен, обнаружив сидящего перед дверью полицейского в форме.

Я предъявил ему свое удостоверение и осведомился, почему квартира охраняется.

Охранник, ознакомившись с моим документом, вернул мне его и сказал:

— Хартселльская комиссия охраняет мисс Дерлет в связи со свидетельскими показаниями, которые ей предстоит дать на следующей неделе.

— Свидетельские показания? И в чью же пользу?

— Она намерена свидетельствовать в пользу Хартселльской комиссии.

Отлично. Значит, мы с Хоуп Дерлет по одну сторону баррикад. После бесед с мерзавцами из штаб-квартиры «Братства» я испытал огромное облегчение.

— Ничего, если я переброшусь с ней парой словечек?

— Можете позвонить и спросить у нее самой.

Я позвонил. Мгновение спустя я услышал за дверью быстрые, легкие шаги. Дверь распахнулась. И я внезапно забыл о снеге на улице и пожалел, что не прихватил с собой еще один костюм, чтобы иметь возможность переодеться. Я был весьма огорчен своим внешним видом.

Передо мной стояла темноглазая брюнетка, чрезвычайно привлекательная.

Фигурка у нее — лучше не бывает, одета в бледно-голубую блузку, темно-синюю юбку, капроновые чулки и синие туфли на высоком каблуке. Похоже, ей нравится синий цвет. И мне он тоже начинал нравиться. Улыбка у нее приятная, и, когда она улыбалась, губы не теряли красивых очертаний. И тело у нее на редкость гибкое, что было отчетливо видно, когда она двигалась.

Девушка улыбалась, открывая дверь. Но как только увидела меня, улыбка мгновенно исчезла с ее лица. Видимо, она надеялась увидеть кого-то другого.

Я широко улыбнулся, воскликнув:

— Как мне повезло!

— Неужели? — холодно ответила она.

— Еще бы! Ведь я нашел вас. А мне было известно только одно — что Хоуп Дерлет дома. Вы, я надеюсь, и есть Хоуп?

Она снова улыбнулась, и губы ее красиво изогнулись.

— Да, я.

Мне нравилась ее улыбка. Как и все остальное у этой милашки.

— Мое имя — Шелл Скотт, — сказал я. — Был бы очень признателен, если бы вы согласились побеседовать со мной. Ничего, если я войду?

Девушка бросила взгляд на охранника:

— Ничего.

Я вошел, закрывая за мной дверь, она слегка нахмурилась и сказала:

— Шелл Скотт? Я уже слышала это имя.

«Еще бы!» — подумал я, но сказал:

— Похоже, мое имя передается тут из уст в уста. Все, с кем я здесь встречался, оказывается, наслышаны обо мне — и все морщились, словно у меня какая-то неизлечимая болезнь и они боятся заразиться. Пожалуйста, хоть вы не хмурьтесь.

— И кто же морщился? — спросила Хоуп.

— Например, некая шишка на ровном месте — Аббамонте.

Реакция была именно такая, какой я и ожидал. Если Аббамонте косился на меня, она должна улыбаться. И я добавил с надеждой:

— И двое мерзавцев, некие Ровер и Очкарик. Они меня просто ненавидят.

Хоуп ответила мне улыбкой:

— Ну, тогда с вами наверняка все в порядке. Давайте присядем на диван.

Боже, все складывается замечательно! Я, чрезвычайно довольный, направился к дивану. Вашингтон при ближайшем рассмотрении оказался не таким уж и паршивым местом. И у меня возникло ощущение, что я начинаю его узнавать. Мы уселись, и я сказал:

— Морти тоже меня ненавидит. Но больше всех — Майк Сэнд. Меня ненавидят все.

Хоуп хихикнула:

— Не ищите моего сочувствия, мистер Скотт.

Это было сказано непринужденно и беспечно.

— Шелл.

— Шелл. Зачем вы хотели со мной встретиться?

— Ну, по нескольким причинам, мисс Дерлет. — Я сделал паузу в надежде, что она попросит называть ее Хоуп, но этого не произошло. — У меня сложилось впечатление, что вы не в восторге от тех мерзавцев, имена которых я назвал.

— Не в восторге.

— В Лос-Анджелесе имеется еще один поганец по имени Джон Рейген, — сказал я.

Естественно, она знала о Рейгене и кивнула в подтверждение моих слов.

— У меня с этим человеком возникли трения, и, как я понял, он связывался совсем недавно с вашим непосредственным начальником Таунсендом Хольтом, верно?

Хоуп кивнула, и я продолжил:

— Поскольку вам это известно, я надеюсь, вы сможете изложить мне смысл этих переговоров. Прежде всего меня интересует беседа, состоявшаяся в прошлый понедельник, когда Хольт звонил Рейгену.

Теперь девушка, казалось, насторожилась.

— Буду вам признательна, если вы объясните мне, почему вас это так интересует.

— Ну, полагаю, Рейген обрадовался бы, если бы Таунсенда убрали. Его и парня по имени Драм. Все так складывается, что...

— Что?! — Ее темные глаза неожиданно расширились. А на лице появилось очень странное выражение. — Что вы сказали?

— Я сказал, Рейген, вероятно, был бы...

— Нет, о Чете... Драме. Что вы сказали?

— А, о Чете Драме. Вы с ним знакомы? Я отдал бы коренной зуб, чтобы найти этого парня. Где он сейчас?

— Он не сказал, — поспешно заговорила Хоуп. — С ним... все в порядке, не так ли? Он не... не ранен?

Здесь что-то не так, решил я.

— Пока нет, — медленно заговорил я. — Но я с ним так и не встретился. А что, Чет по уши увяз в этом дельце? И не говорите мне...

Она перебила меня.

— У меня такое впечатление, что вы не слишком почтительно относитесь к мистеру Драму, — сказала Хоуп со зловещим спокойствием.

— Как могу. В конце концов, он...

— Уходите сейчас же! Лучшего человека, чем Чет, не существует на свете! — Голос ее сделался более высоким и звонким. Она вскочила с дивана, приняла высокомерную позу и продолжала: — Вам повезло, что его сейчас здесь нет.

— А может, это ему повезло...

— Эй, вы! Пришли сюда без приглашения да еще пытаетесь заставить меня отвечать на всякие заковыристые вопросы! Не удивительно, что Аббамонте вас невзлюбил!

Хоуп даже топнула при этом ногой. В ее глазах был не просто блеск, а настоящий огонь. Но увы: эти глаза горели не от страсти ко мне. Мне был предназначен только пепел.

Чтобы посыпать им голову. А греться у огня будет Драм. Чет.

Милый Чет.

Я встал:

— Леди, надеюсь, вы не позволите этому парню одурачить вас вместе с половиной Соединенных...

— Пожалуйста, уходите, мистер Скотт.

Ее намерения не оставляли никаких сомнений. Тон, поза, жест, указывающий на дверь, взгляд — все свидетельствовало о том, что она не шутит. От нее я больше ничего не добьюсь. Если честно, то я не получил от нее вообще никакой информации.

А может, все-таки получил? Ясно было, что они с Драмом в одной команде. А эта команда — не моя. Итак, если считать, что я по одну сторону баррикад, то она с Драмом — по другую. Хотя почему-то мне это казалось неправильным. Это не доставило мне никакого удовольствия. Еще две минуты назад я мог бы поспорить на свой подоходный налог, что Хоуп Дерлет — наш человек.

Я подошел к двери, сетуя на себя за то, что ввязался в дурно пахнущее дельце. Я задержался на секунду и сказал Хоуп:

— Леди, мне неприятно думать, что такая девушка, как вы...

И тут дверь захлопнулась прямо перед моим носом.

Я некоторое время ошеломленно смотрел на нее. Но не очень долго. Охранник, похоже, забавлялся вовсю. Я спустился к такси и велел шоферу доставить меня в «Статлер». Пока мы ехали по грязной снежной жиже, я попытался подытожить все, что произошло. Либо они с Драмом в сговоре, либо Хоуп просто замечательная девушка, как я и подумал вначале, а этот Драм каким-то образом сумел ее обмануть. Наверняка она не первая, кого он обманывает.

Я понятия не имел, как выглядит этот пройдоха, но почему-то считал, что он — точный портрет Дориана Грея. После того как Дориан Грей дал дуба. Но этот портрет не верен. Я вспомнил реакцию фигуристой малышки официантки в кафетерии на Эф-стрит при упоминании его имени. Реакцию его унылой домохозяйки. А теперь — и Хоуп.

Интересно, будет ли у меня еще одна, третья, возможность услышать о Драме. Этот Драм, видно, не был таким уж отпетым убийцей, грабителем, насильником и обманщиком, каким я себе его представлял.

Вот это-то меня и беспокоило. Ведь если я ошибся насчет Драма, то могу ошибаться и в отношении других людей. И поверьте, это была не пустая мысль.

Мы ехали по Нью-Джерси-авеню к центру города сквозь снегопад, который все усиливался...

Я вышел из ванной после горячего душа и принялся растирать тело жестким махровым полотенцем, пока оно не покраснело от разлившегося по нему тепла. Было уже одиннадцать вечера, и я снял номер в «Статлере» на ночь. Уйдя от Хоуп Дерлет, я заглянул в газетный архив и отыскал фотографию Чета Драма. Наконец-то я узнал, как он выглядит.

Фото не было похоже на посмертный снимок Дориана Грея, каким я мысленно представлял себе Драма. И это меня слегка разочаровало.

В девять часов утра в пятницу 18 декабря я стоял у двери номера миссис Майк Сэнд в отеле «Статлер» с тем же вороватым посыльным, но с другой двадцатидолларовой бумажкой в руке. Я позвонил в апартаменты, но ответа не последовало. Посыльный вставил ключ в замочную скважину, повернул его, и я вошел.

Две минуты спустя, быстро пройдя но номеру, я оказался в спальне и принялся осматривать чемодан, который обнаружил под кроватью. Когда я в первый раз встретился с блондинкой Алексис в своей квартире, то подумал, что она должна носить откровенное прозрачное нижнее белье. И действительно, в чемодане было нижнее белье, на удивление откровенное. И прозрачное. А кроме того, в чемодане оказалась небольшая книжица в кожаном переплете. Я взял ее в руки и увидел под ней краешек какой-то расчетной книжки. Я схватил ее, полистал и улыбнулся. Это была чековая книжка, из тех толстых чековых книжек, у которых на одной странице помещается три чека, а корешки остаются в вертикальной колонке с левой стороны.

Почти половина чеков была использована, о чем свидетельствовали корешки, заполненные черными чернилами. Корешки заинтересовали меня главным образом потому, что скорее всего были заполнены рукой Алексис — рукой жены Майка Сэнда, президента «Национального братства грузоперевозчиков».

Я бросил взгляд на книжицу в кожаном переплете, отметив, что страницы были исписаны пером, а не шариковой ручкой. Очевидно, это был какой-то регистрационный журнал. И я снова вернулся к чековой книжке. Я вознамерился поподробней рассмотреть корешки, когда во входной двери повернулся ключ.

Я выпрямился, услышав, как открылась дверь, затем поспешно сунул книжки, которые держал в руках, на место, прикрыв их кружевным дамским бельем. Кто-то шел через гостиную в спальню, где находился я.

Я закрыл чемодан и запихнул его под кровать, затем в мгновение ока перекатился через нее. Когда моя голова коснулась подушки, я увидел Алексис. Она замерла в дверном проеме спальни, глядя на меня во все глаза.

Я тотчас же сел.

— Привет, Алексис, — сказал я как можно приветливее. — Здравствуйте, миссис Сэнд!

Ее голубые глаза расширились еще больше, она с трудом перевела дыхание, потом спросила:

— Что... что вы тут делаете?

— Жду вас. И пока вы снова от меня не сбежали, давайте побеседуем. Только на этот раз начистоту.

Она взглянула на чемодан под кроватью и долго не отводила от него глаз. Потом перевела взгляд на меня:

— И давно вы здесь?

Я посмотрел на часы:

— Ровно четыре минуты. Теперь, возможно, уже пять. Если честно, я думал, что мне придется ждать гораздо дольше. Я пытался отыскать вас вчера и, можно считать, сегодня — ранним утром.

— Я... меня не было.

Алексис глубоко вздохнула, прошла в комнату и опустилась на шаткий стул. Она помолчала с минуту, потом спросила:

— Мистер Скотт, какого черта вы тут делаете? В Вашингтоне, я хочу сказать. И почему вы разговаривали со мной так... в таком непозволительном тоне... по телефону?

— В непозволительном тоне? Вот так так!

Я все ей объяснил. Поведал ей о том, что следил за ней, когда она вышла из моей квартиры утром в понедельник, и все остальное.

— И потом, тип, который ответил мне по телефону, наверняка был тем самым Драмом. Так что, наверное, я разговаривал с вами во вполне позволительном тоне, разве не так?

— Я могу все объяснить, Шелл. — В первый раз Алексис назвала меня по имени. Она улыбнулась, и это была очаровательная улыбка. Она умела-таки очаровательно улыбаться, когда хотела. — Правда могу.

— Давайте. И поподробнее. Я весь город облазил, разыскивая вас и Драма. Заглянул в штаб-квартиру «Братства грузоперевозчиков» и поболтал там с народом, включая вашего не слишком любимого там мужа...

— Вы беседовали с Майком? — Ее глаза беспокойно забегали. — Вы ведь не сказали ему, что я наняла вас? Ведь нет?

Алексис была в страшном смятении.

— Нет, не сказал. Я же обещал не разглашать вашего имени и держу свое обещание. Пока. Но я считаю, что ему следует об этом знать. Тогда не возникнет никаких недоразумений, если только...

— Именно поэтому я и не сказала вам, что я — миссис Сэнд. Вот почему я назвала свою девичью фамилию. Он не знает, что я вас наняла. Если бы Майк знал, он бы... о, не хочу говорить, что он сделал бы со мной! — Алексис помолчала, потом продолжила уже более спокойным тоном: — Пожалуйста, запомните, что моего отца нет дома и что в доме что-то искали. Мне казалось само собой разумеющимся, что он... что его силой увезли из дома. Я до сих пор не знаю, кто это сделал, но в тот момент я думала, что это сделал Майк. Вот почему я наняла вас и упомянула имя Майка.

— Но сейчас вы не думаете, что это был ваш муж?

— Нет. Я виделась с Майком. Исчезновение моего отца вызвало у него такое же недоумение, как и у меня.

— А почему же вы сразу решили, что это он похитил вашего отца, то есть отца собственной жены?

— Он на это способен. Я не хочу сказать, что он и в самом деле мог причинить отцу вред, но он мог кому-нибудь приказать... не допустить его выступления на заседаниях комиссии. Во всяком случае, тогда я думала, что он может так поступить. Я тогда была жутко расстроена, но сейчас я точно знаю, что Майк не имеет к этому никакого отношения.

— Но ведь, чтобы задумать такое, он наверняка должен был знать, что доктор Фрост намерен свидетельствовать перед Хартселльской комиссией, верно?

— Я... нет. Я ничего ему не...

— Леди, неужели вы думаете, что я настолько глуп, чтобы поверить всему этому? Либо вы все время меня не за того принимали, либо...

— Хорошо. Теперь он, конечно, знает. Возможно, он узнал об этом некоторое время тому назад.

— Так знал или нет?

Алексис тяжело вздохнула:

— Мы оба знали. Майк откуда-то узнал и сказал мне. Именно об этом я собиралась поговорить с отцом в субботу вечером в Лос-Анджелесе. Я надеялась, что он не станет обвинять Майка.

— "Обвинять" — это слишком мягкое выражение применительно к Майку Сэнду, Алексис, даже учитывая, что он ваш муж. Но сейчас в ваших словах чуть больше смысла. А откуда Майк узнал, что доктор Фрост собирается давать показания?

— Я не знаю. Но теперь вы понимаете, почему я назвала вам свою девичью фамилию, не так ли? Если бы я даже намеком дала вам знать, что подозреваю Майка в причастности к исчезновению моего отца, и одновременно призналась, что он — мой муж, вы, возможно, вообще не взялись бы мне помогать. Вы могли бы подумать, что я вас обманываю.

— Я бы воспринял это подобающим образом.

— Но главное — в другом: я даже мысли не допускала, что Майк может узнать о содеянном мною. Мы сохраняли свой брак в тайне, пока этот репортеришка не раскрыл нашу тайну и не сделал ее достоянием всего мира. После этого, а особенно после того, как сенатор Хартселл публично заявил, что мой отец будет давать показания, все раскрылось. Но даже и после этого вы могли бы не узнать, что я — миссис Сэнд, если бы сдержали свое обещание не называть моего имени. — Алексис снова вздохнула. — Но все же мне удалось сделать так, чтобы Майк не узнал: это я вас наняла и я фактически призналась вам, что подозреваю его.

— А как он может поступить, если все-таки узнает об этом? Разрежет вас на мелкие кусочки?

Она пожала плечами:

— Может быть, и нет.

Только и всего. Она сказала: «Может быть, и нет». Может, он просто переломает ей руки и ноги и вырвет щипцами несколько зубов. Похоже, Алексис переменила свое мнение о муже, вернувшись в Вашингтон. Я стал об этом размышлять.

— Вот почему я не смог застать вас здесь вчера вечером, да? Следует понимать, что вы были с мужем где-то в другом месте.

— Да, в его загородном доме. Мы... знаете ли, у нас возникли некоторые неприятности. Но сейчас уже все уладилось.

— Да. — Я посмотрел на нее. — Вы прекрасно справились, Алексис. У вас действительно сверхъестественное чувство здравого смысла. Остался один только пунктик, который требует ваших объяснений. И этот пунктик — Драм. Когда я звонил сюда вечером в среду, и довольно поздно к тому же, к телефону подошел не кто иной, как Чет Драм, негодник, который завяз во всем этом дерьме по самые ноздри. И к тому же не на нашей стороне. По крайней мере, не на моей.

На ее лице отразилось недоумение. Меня уже начинало тошнить от недоуменных взглядов при упоминании имени Драма.

— Конечно же он на нашей стороне, как вы только что выразились, — сказала Алексис.

— Ага. На правой. Как аппендикс.

— Но это правда. Он помог мне. Он даже спас меня от... возможно, от смерти.

— Что он сделал?

Алексис рассказала мне историю о том, как двое вооруженных бандитов пытались силой вытащить ее из такси, и о том, как из беды ее вызволил Чет Драм. Судя по ее словам, он олицетворял в своем лице принца Валианта и Флэша Гордона одновременно.

— Ну и ну! — сказал я и несколько раз презрительно хмыкнул. Тем не менее, доведя свой рассказ до конца, Алексис сумела-таки убедить меня в том, что все так и было на самом деле. Более того, описание парочки, которая так грубо обошлась с ней, совпадало с внешностью тех двух мерзавцев, с которыми я столкнулся в штаб-квартире «Братства», вплоть до подробностей, касающихся их умственных способностей. Очкарик и Ровер.

Алексис говорила очень убедительно. И я опять оказался перед дилеммой: либо Чет Драм — и в самом деле выросший из штанишек бойскаут, совершающий благие дела, либо... Я задумался... Либо здесь все намного сложнее.

Я не был склонен уподоблять Драма принцу Валианту и Флэшу Гордону, достаточно было чуть-чуть подумать, чтобы прийти к простому выводу. Особенно если вспомнить телефонный разговор между Торгесеном и Хольтом, который я подслушал ночью в понедельник.

— И это произошло сразу после прибытия из Лос-Анджелеса вечером в понедельник? — спросил я.

— Да.

— Эти две мерзкие рожи поджидали вас. И тогда прямо из космоса в своей ракете появился Чет Драм и спас вас от двух драконов...

— О, Шелл! — раздраженно воскликнула Алексис. — Можете передергивать события как вам угодно. Я же рассказала вам все, как было на самом деле. Можете этого не признавать, но, чтобы поступить так, как Драм, требуется храбрость. Я была... ну, я просто оцепенела. И вдруг появился он...

— О, пожалуйста, Алексис, избавьте меня от подробностей! — Я принялся расхаживать взад-вперед по спальне. — Во всяком случае, вы ему очень признательны, правильно?

— Конечно. А разве вы не были бы?

— Оставим это. Послушайте, эти двое негодяев схватили вас, а Драм освободил и заслужил таким образом вашу вечную благодарность. Вы не думали о такой возможности... что, может, они и не такие смертельные враги, как вам показалось?

— Это абсурдно!

— Разве? Кого-нибудь убили? Оторвали руки-ноги? Кровь лилась ручьями?

Алексис поджала губы и сощурила голубые глаза:

— Нет, кровь не пролилась.

Я умолк. Во всяком случае, с меня было достаточно. На некоторое время в комнате воцарилась напряженная тишина. Потом я принялся расспрашивать ее еще кое о чем, что меня настораживало, и Алексис сказала: она понятия не имела утром в понедельник, что кто-то преследует ее такси; она отчаянно клялась: если все так и было, как я говорю, то она с ними не заодно. По ее словам, она ехала в Восточный национальный банк только затем, чтобы взять немного наличных и кое-что из сейфов — она предчувствовала, что ей могло это понадобиться.

Я поразмыслил над ее словами, а потом спросил:

— И что же теперь, Алексис? Вы все еще хотите, чтобы я продолжал поиски вашего отца?

— Конечно же! Если только вы уже не выяснили, где он находится.

Я покачал головой:

— Не выяснил. Мне известно лишь, что ночью в то воскресенье он уехал в автомобиле из дома совершенно один.

— Один? — в замешательстве спросила она. — Один? Вы уверены?

— Да, уехал в своем черном «фольксвагене». И в большой спешке.

Остальное я не стал ей рассказывать, потому что, несмотря на то что Алексис рассеяла мои подозрения в отношении ее самой, мне все-таки не хотелось выкладывать ей все, что мне было известно. Особенно теперь, когда она снова — или по-прежнему — так благосклонно относится к Майку Сэнду.

Она вспылила:

— Почему вы не сказали мне об этом?! Почему?

— Да по одной простой причине. В последний раз, когда я разговаривал с вами по телефону, если помните, наши доверительные деловые отношения разладились. И с тех самых пор у меня не было возможности связаться с вами. Вплоть до сегодняшнего дня.

— Но это же означает, что он уехал по своей собственной воле! Что никто... не похищал его.

— Похоже, так.

— Шелл, до сего момента я даже не допускала такой возможности. Судя по тому, что в доме явно был обыск, я решила, что его куда-то увезли силой.

— Полагаю, дом обыскивали уже после того, как он уехал.

Алексис ненадолго задумалась, потом решительно заявила:

— Мне нужно вернуться в Лос-Анджелес. Вы планируете остаться тут?

— Я завершил здесь все свои дела. За исключением одного: не встретился с Драмом. Как только встречусь, сразу же вернусь в Лос-Анджелес. — Я на мгновение задумался. — Можете считать, что я тут в отпуске. Но если уж он такой принц Флэш...

— Но он же в Лос-Анджелесе, Шелл!

Я уставился на нее в изумлении, потом выдавил из себя:

— Он... в Лос-Анджелесе?

— Как раз перед тем, как вы позвонили ночью в среду, Драм говорил по телефону, отсюда, из этих апартаментов. Я слышала, что он что-то говорил насчет полета в Лос-Анджелес.

— А вы знаете, с кем он разговаривал?

— Нет. Не помню, чтобы он называл какие-то имена.

— А о чем был разговор?

— Я точно не помню. Просто сказал, что ему нужно в Лос-Анджелес, что-то там проверить.

— А что он делал тут, когда я звонил из Лос-Анджелеса?

— Ах, это... Он находился здесь из-за тех самых людей, которые заставили мое такси съехать с дороги.

Алексис не стала вдаваться в подробности и сменила тему разговора. Забавно, подумал я: Чет Драм — в Лос-Анджелесе, а я — здесь. И чем больше я об этом думал, тем меньше мне это нравилось.

— Алексис, — спросил я, — как вы отнесетесь к тому, чтобы я сопровождал вас до Лос-Анджелеса?

Она сказала, что ей это нравится, и даже очень. Я позвонил в аэропорт из ее спальни, чтобы узнать, нельзя ли использовать мой обратный билет сегодня. К счастью, кто-то сдал билет в последний момент, и я зарезервировал место для себя.

Пока я говорил по телефону, Алексис отправилась в ванну, прихватив с собой чемодан. Я подумал о всяких панталончиках с оборочками и решил, что в эту самую минуту Алексис облачается в них. Она появилась из ванной все с тем же чемоданчиком, положила туда что-то и защелкнула замок.

Я и сам нанес краткий визит в ванную и огляделся. За исключением ее недолгого пребывания в ванной, Алексис все время находилась у меня на глазах. Чековая книжка была слишком велика, чтобы ее спрятать где-нибудь здесь, но нигде на виду ее не было. Значит, она в чемодане. И это меня устраивало.

И возвращение в Лос-Анджелес меня тоже устраивало. Особенно если Чет Драм находится там. Драм.

Интересно, за каким чертом его понесло в Лос-Анджелес?

Драм лезет на рожон

Лос-Анджелес, 22 ч. 45 мин., четверг, 17 декабря

Кора Моуди сидела, ссутулившись, на скамейке в коридоре перед палатой неотложной помощи в больнице на Лома-Драйв.

Я подошел к ней, и она подняла на меня глаза. Вид у нее был совершенно несчастный — отекшее лицо, красные от слез глаза, дрожащие губы.

— Почему он?! — вопрошала она. — Почему это случилось с ним?!

Полицейский в форме, меривший шагами палату неотложной помощи, осведомился:

— Вы кто, мистер?

Я показал ему свои документы.

— О, Дэн, Дэн! — снова зарыдала Кора. — Боже Всевышний, почему это случилось именно с ним?!

— Сейчас можно уже успокоиться, миссис Моуди, — сказал полицейский, проявляя грубоватое сочувствие. Это был толстый коротышка с сержантскими нашивками на рукаве мундира. — Врачи делают все возможное.

Я отвел копа в сторонку:

— Он очень плох?

— Дорожный патруль подобрал его на шоссе в Санта-Монике. Видимо, его бросили там умирать.

— Он выкарабкается?

Сержант повертел ладонью — жест, означавший «серединка на половинку».

— Никому не дано предугадать свою судьбу. Он пришел в сознание. Но у него сильное сотрясение мозга и травма черепа. Рана длиной в восемь дюймов. Сломано несколько ребер, вывихнуто правое плечо. К тому же шок, конечно. И они ему все кишки выпустили.

— Он говорил с вами?

— Как бы не так! Думаю, ему пришлось иметь дело с продажным полицейским. — Горький тон сержанта красноречиво свидетельствовал о том, что он думает о продажных полицейских. — Он и близко нас не подпустил. Но спрашивал о вас.

— Могу я поговорить с ним прямо сейчас?

— Мы попытались это сделать, но врач не разрешил. Даже жену не пускают.

Я сунул в рот сигарету. Из палаты неотложной помощи вышел молодой врач в белом халате. Когда дверь за ним захлопнулась, Кора Моуди вскочила на ноги. Голос ее был таким же ровным, как «лысая» автомобильная шина.

— Со мной уже все в порядке, доктор. Можете мне сказать. Мой муж умрет?

— Ну что вы, миссис Моуди! Вы же знаете, мы делаем все, что в наших силах.

— Это только слова. Одни слова!

Молодой человек был из числа врачей, живущих при больнице, или, возможно, студентов-практикантов. Он вздохнул:

— Если он протянет ночь, у него будет шанс.

Сержант спросил у меня:

— Вы не знаете, зачем он вас звал?

— Могу только предполагать. Вам имя Рекс Маркер о чем-нибудь говорит?

— Маркер? Шишка в профсоюзе дальнобойщиков?

— Верно. Хартселльская комиссия проводит проверку «Национального братства грузоперевозчиков» по всей стране. Как вы знаете, я тоже работаю по заданию Хартселльской комиссии. Как и Дэн Моуди.

— Мы сейчас доставим сюда Маркера, — сказал сержант, а потом спросил у медсестры: — Где тут телефон?

Она объяснила, и тот пошел звонить. Вернулся он минут через десять, и мы стали ждать. Вскоре санитар принес нам сандвичи и кофе. Мы с сержантом закусили, а Кора Моуди, даже не прикоснулась к еде. Она лишь медленно отхлебывала кофе из дымящейся чашки.

Вскоре в конце коридора мы заметили направлявшегося к нам полицейского.

— Мы не нашли Маркера, — доложил он сержанту. — Дома его не оказалось. Мы проверили еще пару мест, где он мог быть. Наверняка забился в какую-нибудь щель и затаился там.

Ночь тянулась медленно. Сержанта дважды подзывали к телефону. Рекса Маркера так и не нашли.

Кризис наступил в два часа дня в пятницу. После завтрака с Корой Моуди в кафетерии через дорогу от больницы я по ее просьбе позвонил к ней домой. Она была не в состоянии говорить по телефону. Мама Джуди Джаффе сказала, что забирает детей Моуди к себе, пока Кора не вернется домой. И мы отправились в больницу. Сержант как раз должен был смениться с дежурства. Он выглядел изможденным, как, впрочем, и врач, сообщивший нам, что состояние Дэна Моуди остается по-прежнему тяжелым.

— Он выкарабкается? — спросил сержант, прежде чем уйти.

Доктор был лаконичен:

— Пока не знаю.

Кору уложили в сестринской комнате, а мне предоставили кровать, предназначенную для дежурного врача. Было уже десять часов. В маленькой комнатке, куда препроводили меня, я сбросил ботинки и растянулся на кровати, повесив свою наплечную кобуру на спинку стула.

Очнувшись от сна, я увидел стоящего посреди комнаты врача. Его взгляд был прикован к моей кобуре.

— И вы никогда не расстаетесь с этой штукой? — спросил он, заметив, что я проснулся.

— А вы когда-нибудь расстаетесь со своим скальпелем, доктор?

Я взглянул на часы. Было два часа дня. Во рту у меня пересохло, и вкус был такой, словно мне заткнули его грязным носком.

— К нему вернулось сознание. Сейчас у него находится жена. Он хочет поговорить с вами.

Это была палата на двоих, в которой сейчас находился один Дэн Моуди. Из-за опущенных жалюзи здесь царил полумрак.

Кора как раз собиралась уходить, когда я вошел.

— Я знаю, Чет, — сказала Кора с дрожью в голосе. — С ним будет все хорошо.

Когда она проходила мимо меня, я заметил слезы у нее на щеках.

— Я буду за дверью, милый.

— Теперь иди домой, — донесся слабый голос с кровати, — и позаботься о детях.

Я придвинул стул к кровати и сел.

— Мне нравится ваш головной убор, — сказал я.

— Последний крик моды. — Дэн Моуди попытался улыбнуться. Губы его были разбиты в кровь и страшно опухли. Левый глаз затек и напоминал большую лиловую сливу. Правая рука, лежавшая поверх одеяла, — в гипсе от плеча до запястья.

— Значит, вы и есть Чет Драм. Проследите, чтобы Кора поехала домой, ладно?

— Попытаюсь.

Он вздохнул, потом сказал:

— Рекс Маркер. Я загнал его в угол. Рейген задумал... перебраться в Вашингтон и занять место Майка Сэнда, если сенат строго осудит деятельность последнего. Маркер счел, что его прочат на место Рейгена — начальником филиала в Южной Калифорнии. Но Рейген невзлюбил его — за что, уж не знаю.

И Маркер рассвирепел. Стал заигрывать с Гедеоном Фростом.

Обещал передать Фросту какие-то материалы, которые способны не оставить камня на камне от профсоюза. Вот почему... понимаете?.. Маркер решил отделаться легким испугом, когда сенат будет принимать меры. В противном случае ему придется разделить участь остальных, а поскольку Рейген его уже списал, ему терять нечего. Черт, если бы он не стал сотрудничать с Фростом, ему пришлось бы туго! Рейген решил сделать Маркера козлом отпущения. Потому что в этих бумагах содержались совершенно убийственные факты... о деятельности профсоюза. Поэтому Маркер и решил сотрудничать с комиссией, чтобы извлечь для себя выгоду. Я встретился с ним в его меблированных комнатах в центре Лос-Анджелеса, сразу за Мэйн-стрит. Мексиканский район. — Губы Дэна Моуди скривились в горькой усмешке.

— И что произошло?

— Мы так и не успели поговорить. Появилась парочка рейгеновских громил.

— И Маркер дал деру. Он туда больше не вернется, верно?

— Черт, нет! Но судя по жилью... кто-то присматривает за его домом. — Он назвал мне адрес.

— Женщина, вы хотите сказать? Она не настолько глупа, чтобы отправиться туда сейчас.

— Не знаю. Бандиты Рейгена слишком заняты поисками Маркера и подготовкой... наезда на доктора Фроста. Они заскочили туда всего на минутку. Но этого было достаточно, чтобы Маркер выпрыгнул в окно и убежал, а меня они забрали с собой и как следует отделали. Возможно, они не поняли, что с ним живет какая-то баба. Черт, они же не детективы! — Он горестно вздохнул и добавил: — Иногда я задаюсь вопросом: а сам-то я детектив?

— Не нужно судить себя так строго. Вы дали нам наводку, в которой мы так нуждались.

— Проследите, чтобы Кора позаботилась о детях, ладно?

Дверь приоткрылась, и дежурный врач напомнил мне, что пора уходить.

Я осторожно похлопал Дэна Моуди по здоровому плечу и направился к двери.

— Драм? — окликнул он меня.

Я повернулся.

— Я... нет, ничего. Все в порядке.

С Корой Моуди в коридоре сидела медсестра.

— Вы собираетесь домой? — спросил я ее.

— Да. Мне просто хотелось еще раз взглянуть на него. Можно, доктор?

Врач кивнул.

— Что вы узнали? — спросил меня сержант.

Я рассказал, и тогда он обратился к полицейскому, стоявшему поблизости:

— Кто за рулем?

— Миллер, сержант.

— Нормально. Ты остаешься. Капитан хочет, чтобы охрана находилась здесь круглые сутки, на всякий случай. Хотите порхать с нами, Драм?

Я кивнул и отдал ключи от «форда» Коре Моуди. Потом мы с сержантом вышли на улицу и направились к патрульной машине.

Мы добрались до меблированных комнат незадолго до трех часов. Миллер медленно вел патрульную машину по забитой транспортом Мэйн-стрит вдоль тротуаров, по которым вальяжно расхаживали юные мексиканки с глазами-сливами в сопровождении своих низкорослых крепких парней; они облюбовали для прогулок центр разросшегося города, простирающегося теперь до каньонов.

Дом был одной из печальных реликвий, символизирующих предпринятое в двадцатые годы массовое переселение в эти места жителей Среднего Запада. С остроконечной крышей из гонта, с огороженным крыльцом и слуховыми окошками. Его вполне мог перевезти сюда из Иллинойса или Айовы какой-нибудь приверженец Хораса Грили как символ ностальгии по прошлому.

В маленьком, поросшем травой дворике имелся указатель — деревянная дощечка с облупившейся белой краской, когда-то покрывавшей ее, на которой значилось: «Меблированные комнаты». Доски деревянного крыльца были ветхими и прогибались под ногами. Дверь открыла толстющая мексиканка. Очевидно, хозяйка меблированных комнат.

— Маркер? — спросил сержант.

Женщина покосилась на его форму и покачала головой:

— Никакого Маркера я не знаю.

Сержант по-испански описал внешность Маркера. Женщина слушала настороженно, подозрительно щурясь.

— Да, да, он живет здесь.

— В каком номере?

— В четвертом. Я могу вас проводить.

— Не надо. Где находится его комната?

— На первом этаже. В тыльной части дома, — сказала мексиканка на чистейшем английском. — Мне не нужны неприятности.

В торцовой стене коридора была всего одна дверь, на которой белой краской значилась цифра "4". Сержант жестом приказал Миллеру встать у двери справа, а сам встал слева, там, где стоял я. Это был классический прием входа в незнакомое помещение, прямо-таки из полицейского устава. Мы прислушались. Поначалу ничего не было слышно. Потом мне показалось, что я слышу женские всхлипы.

Громко постучав костяшками пальцев в дверь, сержант потребовал:

— Откройте! Полиция.

Ответом, который за этим немедленно последовал, была очередь приглушенных выстрелов. В двери образовалось две пробоины.

— Господи, Миллер! — пролаял сержант. — Окно! Быстро обеги дом сзади!

Он вытащил свой револьвер и дважды выстрелил в дверь, целясь под дверную ручку. Пригибаясь, Миллер помчался по коридору. Я услышал, как хлопнула входная дверь.

Тогда сержант уперся ногой в дверь под дверной ручкой и навалился на нее всем своим телом. Дверь поддалась и с размаху ударилась о стену внутри комнаты. Мы с сержантом сразу же кинулись внутрь.

Первое, что мне бросилось в глаза, — окно прямо напротив двери. Оно было широко распахнуто, и грязные тюлевые занавески выдуло сквозняком наружу. Я увидел Миллера, бегущего по густым, по колено высотой зарослям сорняков.

— Стойте, или я буду стрелять! — закричал он и выстрелил в воздух.

Мужчины продолжали бежать. А Миллер споткнулся и упал, исчезнув на мгновение в высокой траве. Потом я увидел, как он приподнялся и, опершись на локоть, дважды выстрелил. Беглецы тем временем обежали дом и скрылись за ним. Миллер вскочил на ноги и продолжил преследование.

Я быстро оглядел небольшую комнатку, обставленную дешевой разнородной мебелью. На постели сидела испуганная до полусмерти женщина в комбинации. Сержант вылез в окно, и я последовал его примеру.

Когда мы подошли к тротуару перед фасадом дома, там уже собралась толпа. Какой-то «мерседес» отъезжал от обочины десятках в двух ярдов от полицейской машины. Миллер с сержантом бросились к машине, и Миллер завел двигатель еще до того, как успел захлопнуть дверцу. Один короткий миг я видел улепетывающий «мерседес», потом он свернул на забитую транспортом Мэйн-стрит. Сержант с Миллером гнались за ним изо всех сил. Даже отсюда я мог слышать визг их шин.

Мексиканка стояла на крыльце своего дома и кричала:

— Расходитесь! Ничего не случилось! Вы, все, расходитесь! — Потом пробормотала: — Чертовы копы, устроили здесь перестрелку! — и громко захлопнула за собой дверь.

Постепенно толпа разошлась. Я стоял на тротуаре и курил сигарету. Я мог бы вернуться и побеседовать с женщиной в комнате Рекса Маркера, но не стал. Решил, что она долго там не пробудет. Ведь у нее не было причины убегать через окно. Она выйдет из парадной двери. Так что я подожду ее на улице.

В конце квартала я увидел свободное такси и уселся на его заднее сиденье. Шофер откусил еще раз от своего бутерброда, а остаток завернул в вощеную бумагу и бросил рядом с собой.

Затем, повернувшись ко мне, спросил:

— Куда едем?

— Пока — никуда. Просто стоим и ждем.

Он пожал плечами:

— Если вы за это заплатите.

Он включил счетчик, и мы стали ждать.

Десять минут спустя интересующая меня женщина вышла на крыльцо, постояла, настороженно озираясь по сторонам, словно маленькая девочка, которой впервые предстоит самостоятельно перейти дорогу, и направилась вверх по улице. Женщина была довольно приятная, если вам нравятся толстушки. Она шла быстро, покачивая бедрами.

— Это она, — сказал я. — Не упустите ее.

Мы двинулись за ней следом. Женщина дошла до угла и свернула на Мэйн-стрит. Не пройдя и полквартала, она села в стоявший у обочины «плимут». Мы ехали на второй скорости, когда она завела мотор.

— Что дальше? — поинтересовался таксист.

— Сбавьте скорость. В таком транспортном потоке легче преследовать машину, обогнав ее.

«Плимут» проследовал за нами несколько кварталов по Мэйн-стрит, затем свернул налево.

— Эй! — воскликнул таксист.

— Разворачивайтесь! Быстрее!

Он проворчал что-то себе под нос, но сделал разворот в неположенном месте. Водителю огромного трейлера на противоположной стороне Мэйн-стрит пришлось надавить на тормоза.

Я увидел «плимут» в полутора кварталах от нас после того, как мы сделали правый поворот. Мы преследовали его минут десять по бульвару Олимпик. Когда «плимут» добрался до угла Альварадо, то сбавил скорость почти до минимума у большого низкого одноэтажного здания. Пальмовые посадки отделяли здание от дороги. Над двустворчатой стеклянной дверью крупными буквами было написано: «Национальное братство грузоперевозчиков. Южно-калифорнийский филиал».

Но женщина, видимо, передумала и не свернула на подъездную дорожку. Мы оказались совсем рядом с ее машиной и услышали лязг, когда она переключила скорость и помчалась вперед. Испугалась, решил я, и какие бы чувства она ни питала к Рексу Маркеру, в данный момент Маркер одержал верх.

Пятнадцать минут спустя женщина въехала в торговый центр.

Когда она припарковалась, я приказал шоферу остановиться за один квартал оттуда.

Я выкурил полпачки сигарет и имел удовольствие лицезреть закат, пока она три с половиной часа прихорашивалась в салоне красоты. Время двигалось медленно, словно раненое животное. Когда она вышла, волосы ее были уложены тугими локонами.

Дамочка уселась в «плимут», включила фары и завела двигатель. Судя по всему, она неспроста провела в салоне красоты три с половиной часа — наверняка собирается на свидание.

Это был один из роскошных новых мотелей, воздвигнутых на всем протяжении скоростной автострады Сан-Бернардино.

Огромное здание подковообразной формы из стекла и красного дерева с зеленой площадкой внутри. Женщина припарковалась рядом с длинным сверкающим «линкольном», поспешно вышла из автомобиля и постучала в дверь одного из отдельных домиков мотеля. Дверь широко распахнулась, женщина проскользнула внутрь и захлопнула ее за собой.

— Ну, теперь я свободен? — с надеждой спросил меня таксист.

— Нет еще. Не уезжайте.

— Конечно не уеду, вы ведь должны мне двенадцать пятьдесят.

Я протиснулся между «плимутом» и «линкольном». В домике было большое окно, но оно было закрыто наглухо, а жалюзи опущено. Вероятно, в домике имелся кондиционер. Таксист высунул голову из окошка автомобиля и заговорщически улыбнулся мне. Вдохновленный его улыбкой, я подошел к двери, сделал глубокий вдох и постучал.

— Кто там? — спросил мужской голос.

— Управляющий, — сказал я. — Мне очень жаль, но я вынужден вас побеспокоить. Видите ли, наши дети поиграли регистрационными карточками и потеряли вашу, — Я заполню ее завтра, — пообещал мужчина.

— Власти требуют, чтобы они хранились у нас. У меня могут быть большие неприятности.

Мужчина что-то буркнул себе под нос, скорее всего некое ругательство из четырех букв, но дверь все-таки открыл. Моему взору предстал человек с волевым квадратным лицом, выдающейся челюстью и черными волосами, начинающими редеть на макушке. На нем была белая рубашка с расстегнутым воротом. Правая рука, которой он придерживал дверь изнутри, мне не была видна, а из того, что мне удалось разглядеть сквозь приоткрытую дверь, можно было заключить, что человек этот силен, как бык, и настроен не слишком-то дружелюбно.

— Ладно, давайте, — сказал он.

Мужчина протянул левую руку — в правой, вероятно, у него был пистолет. Я нацелился плечом ему в грудь, просунул колено в дверь и оттолкнул его, одновременно выхватив из-под пиджака свой «магнум».

Парень от неожиданности попятился, отступив на пару футов. Этого мне было достаточно, чтобы войти, что я немедленно и сделал. Он держал пистолет в правой руке и целился в меня. Я в свою очередь наставил на него ствол триста пятьдесят седьмого.

— Давай, Маркер, — сказал я, — давай продырявим друг дружку!

Шелл Скотт оценивает факты

Лос-Анджелес, 18 ч. 40 мин., пятница, 18 декабря

Мы летели на высоте тридцать тысяч футов, со скоростью почти десять миль в минуту, и наш реактивный лайнер находился менее чем в часе полета от Лос-Анджелеса, когда Алексис повергла меня в изумление.

Мы приятно беседовали, и казалось, всякие трения между нами надежно отошли в прошлое. Алексис сидела, прижавшись щекой к подушечке сиденья, а ее голубые глаза глядели ласковее, нежели раньше. Крутой завиток светлых волос покоился на кремовой щеке.

— Шелл, когда вы сказали мне, что папа уехал из дома один и в своей машине, для меня это явилось полной неожиданностью. И это существенно меняет дело. До сих пор я была уверена, что кто-то силой заставил его уехать. Но если он уехал по собственной воле, значит, скорее всего он решил где-то укрыться до начала заседания комиссии.

— Возможно, — сказал я и этим ограничился. Я понимал: тут что-то не так, но промолчал.

— Ему есть о чем подумать. Не так-то просто выступать со свидетельскими показаниями против человека, который женат на вашей собственной дочери. Папа знал, что в моих отношениях с Майком возникли сложности, но мой брак всегда был и остается для него достаточно серьезной проблемой.

— Понятно. Вы думаете, он просто уехал, чтобы поразмыслить обо всем этом?

— У него на это должны быть веские причины. Не знаю точно, почему он уехал, но думаю, знаю, где он может находиться.

Я уселся поудобнее.

— Знаете? Так где же?

— У папы есть хижина возле озера Эрроухэд. Точнее — в Блю-Джей, в нескольких милях от озера. Мы туда раньше часто ездили, но это было... Последний раз я там была лет десять назад. Еще ребенком. — Алексис помолчала немного, потом добавила: — Если папе захотелось побыть несколько дней в полном одиночестве, то скорее всего он отправился в Блю-Джей.

— Тогда лучше дать знать об этом властям, и как можно скорее. Даже если отправиться туда прямо из аэропорта, нам потребуется несколько часов, чтобы добраться до Блю-Джей. Пилот может сообщить по радио...

— Зачем же заявлять в полицию?

— Чтобы они смогли оказаться там быстрее, чем нагрянут профсоюзные головорезы. Возможно, помыслы вашего мужа чисты, как первый снег. Что же касается Джона Рейгена и его головорезов, то я-то уж знаю — они готовы отдать половину Калифорнии, чтобы только заполучить вашего отца.

— Не сомневаюсь. Но, Шелл, они никогда не найдут хижину. Даже мне это не пришло в голову, пока я не узнала от вас, что папа уехал один.

— Ну... возможно, вы и правы.

Алексис улыбнулась:

— Уже пять дней, как он пропал. Еще несколько часов пребывания там не меняют дела. В хижине нет телефона, но мы можем отправиться туда сегодня же вечером. Если вы, конечно, хотите поехать со мной.

— Вы и сами знаете, что хочу. У меня есть несколько вопросов к доктору Фросту.

— Поэтому расслабьтесь. — Она снова улыбнулась. — Все будет в порядке. Теперь торопиться некуда да и волноваться больше не о чем.

Алексис прямо так и сказала.

Я поставил свой «кадиллак» перед отелем «Спартан-Апартмент», и Алексис поднялась вместе со мной. Мне было необходимо переодеться во все чистое. Я уже двое суток щеголял в своем «африканском» наряде и стал чувствовать себя старым шаманом племени дикарей.

Но, распахнув дверь своих апартаментов, я забыл обо всем на свете. Я уже больше не ощущал себя шаманом, зато очень хорошо ощущал, как нарастает внутри у меня дикарская ярость.

Минуту я только таращил глаза, не говоря ни слова.

— Что... что произошло? — спросила стоявшая рядом Алексис. — О, какой ужас! Кто мог сделать такое?

Вся квартира была перевернута вверх дном. Похоже, ктото орудовал здесь ножом и вилами. Прелестная квартирка, гордость моя и отрада, стала и неопрятной, и неудобной. Подушки с дивана разбросаны по полу. Сам диван перевернут вверх дном, обивка у основания разорвана и повисла клочьями. Книжный шкаф тоже перевернут, пуфики вспороты, кожаное кресло, в котором я любил отдыхать, исполосовано ножом, и из него торчит набивка.

Кухонька тоже подверглась разорению. Холодильник распахнут настежь, а все его содержимое вывалено на пол. В спальне и гостиной творилось то же самое. Мои костюмы, спортивные пиджаки, смокинги, прозрачные спортивные рубашки — все валялось на полу. Я поправил сдвинутую с места «Амелию».

Остальное невозможно было поправить.

— Ясно, они ей наподдали, — пожаловался я Алексис.

— Это ужасно, Шелл. Кто мог такое сотворить?

«Минк и Кэнди, — подумал я, — кто ж еще?» — а вслух сказал:

— Какие-нибудь молодцы, которым последнее время приходится частенько делать обыски.

— Зачем они это сделали? Чего они ищут? Или они разгромили вашу квартиру из любви к искусству?

— И то и другое. Наверняка они искали то, что украл Браун у Рейгена, скорее всего магнитофонные записи. Но они теперь у доктора Фроста.

В Блю-Джей... если он действительно там. Я начал ощущать беспокойство.

— Поехали лучше в Блю-Джей, — предложил я Алексис.

Она облизнула губы.

— Это ведь не имеет никакого отношения к моему отцу, не так ли?

— Вполне может иметь.

Меня не покидало беспокойство о документах, украденных Брауном. А теперь к нему добавилось и беспокойство о Келли.

Вероятно, с ней все в порядке и нет причин волноваться. Если она все еще в «Садах Аллаха», один шанс из тысячи, что ее могут там найти.

Но я все равно подошел к телефону и поднял трубку. Телефон не работал. Провод был вырван из стены. Почему-то это еще больше усилило мое беспокойство. Я опять обвел взглядом вспоротые ножом пуфики и весь царящий вокруг беспорядок, подумав, что молодчики потрудились здесь на славу. С чувством, с толком, с расстановкой, словно знали, что у них полно времени и можно не торопиться. Вероятно, им было известно, что меня нет в городе.

Но единственным человеком, который знал, что я уехал из Лос-Анджелеса, была Келли. Она не стала бы никому говорить об этом. Не стала бы, если бы это было в ее силах. Я одернул себя, посетовав на разыгравшееся воображение, но беспокойство меня не покидало.

— Поехали, — сказал я Алексис. — Но мне придется заехать по пути еще в одно место, если вы не возражаете. В «Сады Аллаха».

Я быстро миновал бар и зашагал вдоль громадного бассейна к домику Келли. Постучал в дверь и сразу же услыхал спокойный, ласковый голос Келли:

— Да? Кто там?

Я тут же почувствовал облегчение, мне хотелось прыгать от радости и щелкать в воздухе каблуками. Всему виной мое воображение! Никто не вытягивал из нее каких-либо сведений обо мне.

— Это Шелл, золотко, — сказал я.

— О, Шелл!

Как здорово было услышать радостные нотки в женском голосе! И радовалась она не кому-нибудь, а мне!

Келли широко распахнула дверь, я шагнул через порог и заключил ее в объятия. Удивительное очарование было в ее зеленых глазах, в белых и нежных руках, в пламени волос и губах, прильнувших к моим.

Насладившись этим чудесным мигом, я сказал:

— Келли, я забежал на минутку. А она уже истекла. Я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке, только и всего.

— О да, со мной все в порядке. Особенно теперь. Не волнуйся, Шелл. А с тобой?

— Лучше не бывает. Сиди тихо и не высовывайся. Мне нужно кое-куда съездить, но я вернусь сегодня же ночью. Жди меня здесь.

— Послушай. Я хочу тебе сказать. Произошло нечто... забавное. Пока ты был в отъезде, сюда приходил один человек. Я не знаю, каким образом он смог меня найти, но нашел. Тот самый детектив.

Меня словно пронзило током.

— Кто?! — Прежде чем Келли успела ответить, я выпалил: — Чет Драм?

— Неприятности? — спросила она, нарушив воцарившееся было молчание.

С каждым разом я узнаю о Драме все больше и больше.

И всякий раз его имя повергало меня в шок, подобно удару обухом по голове. Так было и на сей раз. Как бы я ни относился к этому парню, должен признать, что детектив он отличный.

Я знал наверняка, что в четверг за мной слежки не было. Маловероятно, что кто-то, кто разыскивал Келли, смог случайно обнаружить ее тут. Насколько мне известно, единственные, кому не терпелось до нее добраться, это Минк и Кэнди. И конечно же Рейген. Но зачем она Драму? И все-таки он нашел ее. Но как?!

И тут до меня дошло. Фирменная салфетка «Садов Аллаха» из бара с отпечатком губ Келли. Я вспомнил, как спрятал ее в карман. Но я оставил этот пиджак в своей квартире, когда переодевался, вернувшись из больницы. Драм не мог найти салфетку... если только не побывал в моих апартаментах.

Я размышлял о погроме в моих апартаментах, когда Келли спросила:

— Шелл, в чем дело?

— И зачем явился Драм? Он не доставил тебе никаких неприятностей?

— Нет, он был довольно мил. Сказал, что разыскивает тебя.

— Так оно, наверное, и было.

— Он также сказал, что ведет расследование по поручению Хартселльской комиссии.

— Ага, я это уже от него слышал. Возможно, по поручению Хартселла и Рейгена одновременно. Не знаю. Странно, что он не назвался следователем по особо важным делам при президенте.

И снова у меня возникло беспокойство, не давая покоя мозгам. Я заметил телефон и позвонил Патрику Доновану, тому самому, которого в свое время я просил помочь мне найти адрес Рейгена.

Когда он взял трубку, я сказал:

— Это Шелл, Пат.

— Куда ты, к черту, запропастился?! Я пытался до тебя дозвониться.

— Меня не было в городе. Есть новости?

— Пока нет. Но я все организовал. Задействована добрая сотня членов профсоюза, разъезжающих на своих грузовиках как по городу, так и за его пределами. Они смотрят внимательно в оба. О Рейгене и его головорезах вестей пока нет. Они где-то затаились.

— Если на их розыски брошено столько людей, им некуда будет деться.

— Я ждал новостей с минуты на минуту, но пока их нет. Я буду дома, чтобы парни могли мне позвонить из любого места. У них у всех есть мой номер. Звучит здорово!

— Ты слышал что-нибудь о парне по имени Драм? — спросил я. — Он был в городе последние пару дней.

— Нет. А кто он такой?

— Частный детектив из Вашингтона. Он что-то вынюхивает, но я не знаю, что именно. Запомни это имя.

— Порядок, Шелл.

— Я отлучусь из города на несколько часов, Пат. Буду звонить тебе с дороги, поэтому оставайся дома.

— Неужели ты думаешь, что я куда-то собираюсь?

Мы попрощались, я повесил трубку, потом набрал домашний телефон Тутси. Она была рада услышать меня, и я спросил:

— Какие здесь новости, Тутси?

— Я не видела ни Рейгена, ни Минка, ни Кэнди. Но они должны быть в городе. Да, вот что: ребята все еще разыскивают Рекса Маркера, но, насколько мне известно, никаких новостей пока нет. И еще: сегодня утром Рейген велел приготовить свой самолет.

У Рейгена был частный самолет, купленный на профсоюзные деньги, который он обычно держал на частном аэродроме рядом с Пасаденой.

— Ты знаешь, где он теперь, Тутси? — спросил я.

— Нет. Я не знала бы и об этом, если бы только Рейгену не позвонили из аэропорта и не сообщили, что самолет заправлен и готов к вылету. Очевидно, Рейген сам должен был позвонить им по этому поводу, но не позвонил. Они просили меня передать ему это сообщение. Мне было любопытно, и перезвонила им через несколько минут. Рейген уже побывал там, но раздобыл самолет где-то в другом месте.

— Заправленный и готовый к полету, да? Интересно, куда он полетит?

— Не знаю. Но, принимая во внимание происходящее, этo несколько странно.

— Не только странно, но и тревожно. А что насчет того Драма, о котором мы говорили? Ты видела его или, может быть, слышала что-нибудь о нем в последние два дня?

— Нет. Ничего.

— Ну, спасибо, Тутси. Мне пора.

— Пока, Шелл. Ты... ты... гладиатор.

Я рассмеялся и повесил трубку. Но не мог не думать о Чете Драме. Принц Чет. Валиант Драм. Какая это будет встреча, если мне когда-нибудь доведется его найти! Он и гладиатор. Может, будет целое море крови.

— Все в порядке, Шелл? — спросила Келли.

— Я бы не сказал, золотко. Но намечается много событий. Скоро тут будет хорошая заварушка.

Перед отъездом я переселил Келли в другой домик, не оскверненный визитом Драма, — устроил это без всякой регистрации и велел ей никуда не выходить и держать при себе пистолет Кэнди. Она поцеловала меня на прощанье и попросила быть осторожным.

Мы с Алексис отправились в Блю-Джей.

Честер Драм идет по следу

Лос-Анджелес, 20 ч. 32 мин., пятница, 18 декабря

Рекс Маркер, стоящий в дверном проеме мотеля, смотрел на меня злобным и недоумевающим взглядом. Его пистолет был в шести дюймах от моей груди. Мой «магнум» — в шести дюймах от его. Я прикрыл дверь левым локтем. Позади него стояла женщина, сжавшись от страха.

— Я убью тебя, — сказал он. — Богом клянусь!

— Я не от Рейгена. Я из Хартселльской комиссии.

Маркер не слыхал моих слов. В его помрачившемся от страха уме превалировала одна мысль: Рейген его нашел, и я — рейгеновский киллер.

Костяшка его указательного пальца на спусковом крючке побелела от напряжения.

— Бросай пушку и подтолкни ее ко мне ногой, — сказал он.

Капли пота блестели на его высоком лбу. — Я еще никогда не убивал человека, поэтому не заставляй меня делать это сейчас.

— Но ты спровадил в больницу хорошего человека, — напомнил я, — Дэна Моуди.

Он моргнул.

— Что? Что ты сказал? Я и пальцем не дотронулся до Моуди. Ру Минк и Кэнди... это они... а кто ты такой, черт побери?!

— Я веду расследование по заданию Хартселльской комиссии, — произнес я, чеканя слова. — Убери пистолет, и мы потолкуем, Маркер.

Тут подала голос женщина:

— Я видела его с легавыми сегодня в полдень, дорогой! Он не от Рейгена!

Маркер смахнул пот со лба широкой грубой рукой.

— Если я пойду на какие-то сделки, я — человек конченый, — сказал он. — Разве ты не понимаешь?

— Если ты пойдешь на сделку с Хартселльской комиссией, мы сможем обеспечить тебе охрану.

— Охрану? — хмыкнул он. — Скажите лучше, какого черта вы не охраняли Моуди? У меня быстрая машина. Они никогда не возьмут меня живым.

— А с чего ты решил, что им есть разница, брать тебя живым или мертвым? Ты приговорен, Маркер. До тебя уже пытались добраться однажды.

— Оставь меня в покое. Мне нечего сказать.

— Где Гедеон Фрост?

— Рекс, — снова заговорила женщина. — Пожалуйста, Рекс. Я убью себя, если с тобой что-нибудь случится!

Его расширившиеся от страха глаза на мгновение обратились на нее. Я протянул руку и успел направить дуло его пистолета вверх, когда раздался выстрел. Мне порохом опалило, щеку, а Маркер крепко зажмурился. Он вцепился мне в пиджак, дергая за лацкан. Женщина вскрикнула. Потом Маркер ударил меня в живот левым кулаком. Бить он умел — у меня возникло такое ощущение, словно на меня наступил слон.

Я бросил свой «магнум» и обеими руками обхватил его запястье. Он продолжал обрабатывать мой бок своим левым кулаком, но я постепенно заводил его правую руку ему за спину, пока не прижал ее ловким захватом между лопаток. Пальцы его раскрылись, и пистолет с грохотом упал на пол. Маркер попытался наступить каблуком мне на носок. Когда я дернул его руку выше, он наклонил голову и опустил плечи. В такой позе я проволок его пару ярдов и изо всех сил припечатал к стене. Маркер сильно ударился головой. Картина с изображением серфингистов, висевшая на стене, упала ему на голову. Я отпустил его, и он соскользнул по стене на пол.

Но к тому времени оба пистолета оказались в руках у женщины.

— Ты его ранил, — сказала она. — Ты не должен был этого делать.

— А больше ничего не хотите?

— Ты не должен был делать ему больно.

— Отдайте мне оружие!

Женщина покачала головой, но вдруг расплакалась. Она не сопротивлялась, когда я забирал у нее пистолеты. Застонав, Маркер принял сидячее положение.

— Где Фрост?

— В Блю-Джей. Городишко у озера Эрроухэд. У него там хижина.

— А Рейген?

— Весельчак Джек размышляет, как можно договориться с этим парнем. В противном случае... — Маркер покачал головой. — Договориться с такими, как Фрост, невозможно.

Смогу я договориться с Маркером или нет, больше не имело значения. Весь бойцовский дух из него улетучился. Я пошел к двери, подозвал таксиста и велел ему позвонить в полицейское отделение шерифу.

Патрульная машина, должно быть, курсировала неподалеку, потому что приехала в считанные минуты. Высокий помощник шерифа в желтовато-коричневой габардиновой форме прокладывал себе путь через небольшую толпу. Я показал ему свое удостоверение и по возможности быстро описал возникшую ситуацию.

— Значит, мы забираем Маркера в участок?

— Верно. И проверьте Блю-Джей. Пошлите туда человека. Черт, пошлите туда бригаду по разгону демонстраций. Вероятнее всего, там возникнут беспорядки, если это уже не произошло.

Он покачал головой:

— У нас в этой местности временные трудности с наличным составом, мистер Драм. Рождественские отпуска, пара лесных пожаров на юге. Но мы вышлем патрульную машину из Эрроухэда.

Я кивнул и пошел к своему такси.

— Я слышал, что вы ему рассказали, — сообщил мне таксист. — Насчет Блю-Джей, профсоюза дальнобойщиков и все такое. Вы собираетесь сами туда ехать? Это в сорока милях отсюда.

— Угу. Ну и что?

— А вот что: пару лет назад «Братство» попыталось прибрать к рукам нас, таксистов. Видите ли, у нас уже был собственный профсоюз, но разве они с этим считались? Черта с два! Некоторое время нам приходилось трудновато. Мне даже нос разбили однажды. — Он гордо показал мне доказательство юридических разбирательств между профсоюзами. — Я хочу сказать, что отвезу вас туда. Порядок? Любой, кто противостоит этим ребятам из «Братства», заслуживает моего доверия.

— Считайте, что у вас есть пассажир, — согласился я.

Когда мы усаживались в такси, помощник шерифа разговаривал с патрульным автомобилем по радио.

Чтобы добраться туда, нужно сперва ехать по скоростной автостраде до Бердо, затем по государственному шоссе номер 18, держа курс на север. Государственное шоссе изобилует поворотами, подъемами и спусками, а потом возвращается к исходной точке. Его называют Венцом Мирового Шоссе, и вы поймете почему, если, оказавшись в горах Сан-Бернардино солнечным днем или даже ясной ночью, посмотрите на него сверху. Но как только мы достигли Бердо, ясной ночи как не бывало. В Бердо было холодно и дождливо — проливной ледяной дождь не прекращался ни на минуту вплоть до самого Блю-Джей.

В Блю-Джей мы остановились у заправочной станции, работающей круглые сутки. Обслуживающий ее конопатый парень читал какой-то автолюбительский журнал, положив ноги в высоких сапогах на заваленный бумагами стол.

— Вам незачем выходить из машины, парни, — сказал он. — Зачем мокнуть под дождем!

— Я только хотел спросить. У человека по имени Гедеон Фрост где-то здесь имеется хижина, верно?

Он сощурился:

— Ага, думаю, да. В полумиле от Бердо, мистер. Поворачивайте назад. А потом поезжайте по проселочной дороге слева. Единственный подъем к хижине там.

Я поблагодарил его и побежал назад к такси. Мы развернулись и проехали назад полмили, затем отыскали проселочную дорогу, идущую влево, которая должна была привести нас к хижине Гедеона Фроста. Как только мы выехали на нее, такси занесло и оно забарахталось в жидкой грязи. Дорога была узкой и очень крутой. Она заканчивалась у камня величиной с четырехэтажное здание. Там была площадка для разворота, на которой уже стояло два автомобиля, а еще два — чуть поодаль.

Одним из двух, что ближе к камню, был черно-белый автомобиль государственной патрульной службы, другой — черный «фольксваген». Значит, если доктор Фрост здесь, этот «фольксваген» принадлежит ему. Двумя другими были «кадиллак»-седан и «мерседес». «Мерседес», должно быть, тот, который преследовали полицейские от меблированных комнат до центра Лос-Анджелеса.

— Мне пойти с вами наверх? — спросил меня таксист.

— Оставайтесь тут.

Я дал ему пистолет Рекса Маркера, оставив «магнум» себе.

— Я никогда в жизни не стрелял из этой штуки, — признался шофер. Но пистолет взял.

— У вас есть фонарик?

Он порылся в бардачке и вытащил оттуда фонарь. Я взял его, включил и шагнул в дождь.

Марш шатких ступенек из секвойи поднимался сбоку от камня. Даже с фонарем я не мог разглядеть, насколько высока эта лестница. Я начал карабкаться по ней. Камень выступал из крутого склона холма, и когда я забрался достаточно высоко, то смог рассмотреть основание деревянного крыльца, опасно нависающего над лестницей.

Но мне так и не довелось добраться до верха, потому что путь мне преградило нечто темное, лежавшее на шатких ступенях. Как оказалось, это был мужчина в желто-коричневой габардиновой форме службы шерифа. В него стреляли. За левым ухом у него была шишка величиной с теннисный мяч. Кровь сочилась из самого уха. Я пощупал пальцами его запястье — пульс был неровный и слабый.

И тут я услыхал, что внизу, у лестницы, остановилась еще одна машина.

Я выключил фонарик и стал ждать. Я не мог тащить на себе потерявшего сознание помощника шерифа. С фонариком в потной от напряжения левой руке и с триста пятьдесят восьмым в правой я затаил дыхание.

Скотт отправляется в горы

Сан-Бернардино, 21 ч. 20 мин., пятница, 18 декабря

Мне потребовалось сорок минут быстрой езды по скоростной автостраде Сан-Бернардино, чтобы добраться до Бердо. К тому времени пошел дождь, тяжелые капли стучали по капоту «кадиллака» и пластиковому верху. Показатель запаса бензина достиг нулевой отметки, и мне пришлось завернуть на станцию техобслуживания. Пока заливали бак, я оставил Алексис в машине, а сам поспешил воспользоваться телефоном и позвонить Пату.

Не успел я вымолвить: «Пат, это Скотт», как он сказал:

— Получилось. Мы выследили Рейгена.

— Где?

— Мне позвонил шофер, осуществляющий перевозки на побережье. Большой «кадиллак» Рейгена проехал мимо него по восемнадцатому шоссе за Бердо. Чертовски торопился.

Я почувствовал, что у меня на лбу выступил пот.

— Он видел его?

— Только узнал его «кадиллак». В нем сидело трое или двое парней, а за ним ехал «мерседес» — там пассажиров было гораздо больше.

— Давно это было?

— Он позвонил мне десять минут назад, не больше. «Кадиллак» Рейгена только что проехал мимо него. Я просто не знал, как связаться с тобой, Шелл. Собрался уже было ехать сам. Черт побери, не знаю, куда они все направляются!

— На восемнадцатом шоссе, говоришь?

— Угу.

Восемнадцатое шоссе от Сан-Бернардино идет прямо на север к Венцу Мирового Шоссе, которое, петляя по горам, выходит к озеру Эрроухэд, а там совсем рядом и Блю-Джей.

— Я знаю, куда они поехали, — сказал я и повесил трубку.

Служащий автозаправки как раз заканчивал заливать бак, когда я бегом помчался к «кадиллаку». Я бросил ему десятидолларовую бумажку, прыгнул в автомобиль и рванул с места так, что шины взвизгнули.

Алексис удивленно воскликнула:

— В чем дело?!

— Рейген едет в Блю-Джей. Он наверняка обнаружил, что доктор Фрост там. Каким образом это ему удалось, не знаю. Но мне стало известно, что он мчится туда на бешеной скорости.

Она сдавленно вскрикнула или всхлипнула, а потом без конца повторяла:

— О, быстрее... быстрее!

А меня и не нужно было торопить. Мы как раз въезжали на восемнадцатое шоссе, и я помчался во весь опор. А когда я мчусь во весь опор, то сидящему рядом остается только держаться и стонать. Но мне нужно было наверстывать время, а это можно сделать только на прямом участке дороги. В горах Сан-Бернардино автострада петляет, делая крутые повороты, резко спускаясь, поднимаясь, на пути к озеру Эрроухэд. В некоторых местах дорога идет над пропастью глубиной в тысячу миль, в которую можно легко сорваться при малейшей неосторожности.

Это была еще та поездка! Я всегда буду ее вспоминать с дрожью. Большую часть пути я проехал со скоростью восемьдесят, но такая скорость на извилистой горной дороге — все равно что сто пятьдесят на обычном шоссе. И к тому же дождь превратился в настоящий ливень. С высоты двухсот миль обычно видны огни Сан-Бернардино, простирающегося внизу, и раз шесть, по крайней мере, мне приходила в голову мысль, что и наши бренные тела могут оказаться распростертыми на дне какого-нибудь ущелья. Надо отдать Алексис должное: она вскрикнула только пару раз.

Когда мы добрались до поворота на Блю-Джей, в моем поле зрения не было и намека на «кадиллак» Рейгена. Значит, он намного опередил нас. Я свернул с Мирового Шоссе на дорогу, ведущую к маленькой деревушке Блю-Джей, и снова нажал на газ. Здесь недавно выпал снег, тающий под дождем, но было светло. Дорога оказалась скользкой и опасной.

— Осталось приблизительно полмили, — сказала Алексис, нервно сглотнула и продолжала слегка дрожащим голосом: — Потом крутой поворот направо. Я скажу вам где. Это узкая проселочная дорога.

Через несколько секунд я начал снижать скорость, и вскоре Алексис указала:

— Вот туда. Сбавьте скорость. Вы все еще едете слишком быстро!

Я ударил по тормозам, переждал, потом опять нажал на тормоза. «Кадиллак» занесло, он заскользил по раскисшей от дождя дороге и свернул под углом к большим соснам на левой обочине, потом снова развернулся вправо. Нас занесло на повороте, автомобиль почти остановился, и я слегка прибавил газу. Дорога, узкая, грязная и изрядно разбитая, поднималась, извиваясь, вверх. Машина двигалась медленно.

— Следующий поворот, — сказала Алексис так, словно с трудом выталкивала слова, застрявшие у нее в горле. — Дорога заканчивается у самой хижины.

Когда я медленно снова повернул налево, она охнула и показала:

— Это машина папы!

Фары моего автомобиля высветили огромную каменную глыбу, вернее, ее основание. О высоте каменной глыбы судить я не мог — туда не доходил свет фар. Перед камнем была площадка, на которой могло разместиться несколько автомобилей. И сейчас она была заполнена до отказа. Я увидел маленький черный «фольксваген» и еще четыре автомобиля — большой «кадиллак» Рейгена, черно-белую машину шерифа, «мерседес» и такси. Во мне начало расти беспокойство, и сердце сжимала тревога. Я тем не менее тщательно обдумывал ситуацию, стараясь себе представить, что, черт возьми, происходит. И почему здесь оказалась патрульная машина?

Я повернул налево — шины увязли в грязи, — припарковался позади «фольксвагена» и притушил фары.

— Оставайтесь здесь, — сказал я Алексис, вытащил свой тридцать восьмой из кобуры и вышел из машины.

Холодные струи дождя, проникавшие сквозь густые сосновые лапы, обрушивались мне на голову и стекали по шее за шиворот.

Пока мы ехали, Алексис описала мне хижину и окружающую ее местность. Я знал, что хижина располагается довольно высоко на склоне холма и что к ней ведет деревянная лестница, начинающаяся у подножия каменной глыбы. В кромешной тьме я двинулся вперед, к лестнице. Под повязкой у меня в голове тупо и нескончаемо пульсировала боль.

Я отыскал ступеньки, нащупал перила, которые при этом слегка задрожали, и стал медленно подниматься вверх. Я достиг небольшой лестничной площадки, от которой ступеньки поднимались под прямым углом. Как только я добрался до этой площадки, раздался автомобильный сигнал. Он исходил оттуда, где были припаркованы автомобили, однако он не походил на сигнал моего «кадиллака». Значит, в стоящих там автомобилях кто-то есть, хотя, как мне показалось, они были совершенно пусты. Сигнал был очень короткий и прозвучал всего один раз. Мне это совсем не понравилось.

В сорока или пятидесяти футах надо мной сквозь лапы сосен просачивался слабый свет. Он шел из хижины. Я сильнее сжал кольт и стал подниматься дальше. Расшатанная ступенька закачалась под моей ногой, другая громко скрипнула, перекрывая шум дождя.

Я замер на месте, настороженно прислушиваясь, но не услышал ничего, кроме дождя. Только дождь да кровь, пульсирующая у меня в висках. Я продолжил подъем, дыша ртом, напрягая зрение в темноте.

Неожиданно наверху, в нескольких футах от меня, вспыхнул яркий свет, полоснувший меня по глазам. Я автоматически пригнулся, напрягая левую ногу и рванувшись вперед, когда мужской голос прохрипел:

— Стой, ни с места!

Но я напружинился и ринулся наверх, нацелив свой кольт на говорившего. Луч света скользнул по металлу моего кольта, потом я увидел силуэт человека с фонарем в руке, а у его ног — человека, неподвижно лежащего на ступенях, человека в форме помощника шерифа.

И в этот самый момент я разглядел мужчину с фонарем в одной руке и с короткоствольным пистолетом — в другой. Я разглядел его лицо.

Это был человек, которого я видел вчера в газетном хранилище, в Вашингтоне. И имя которого я слышал в последнее время постоянно. Имя, лицо, пистолет, нацеленный на меня...

Да, это был тот самый человек, с которым я так хотел встретиться. И вот наконец встретился.

Я встретился с Четом Драмом.

Драм получает пинок от Скотта

Блю-Джей, 20 ч. 08 мин., пятница, 18 декабря

Я услышал автомобильный сигнал, донесшийся снизу. Это наверняка таксист о чем-то предупреждает меня. Затем послышались шаги человека, поднимающегося по скрипучей лестнице.

Когда человек подошел ко мне достаточно близко, я направил на него слепящий луч карманного фонаря и крикнул:

— Стой, ни с места!

Но он не остановился. Луч фонаря высветил лицо с резкими чертами и белесыми бровями и такой же, как брови, белесый ежик. Я нацелил на него свой «магнум», но он вцепился мне в запястье. У него тоже было оружие, и теперь он вынудил меня опустить пистолет. Он навел его на меня. Я поднырнул ему под руку и, бросив фонарь, левой рукой отвел его нацеленный на меня кольт. Я попытался сбросить его с лестницы, но он удержался и высвободил свою левую руку, продолжавшую сжимать мне запястье, для приема дзюдо, метя мне в висок. Ударь он чуть ниже, и моя шея могла оказаться сломанной.

Затем мы споткнулись о ноги помощника шерифа. «Магнум» выстрелил, расцветив темноту оранжевой вспышкой, но не причинив никому вреда. И мы вместе покатились вниз по шатким ступеням. Под тяжестью наших сцепленных тел перила прогибались, словно спички. Мы катились вниз с шумом и грохотом, болезненно ощущая телом каждую ступеньку. Я понял, что мы скатились вниз, когда вдруг очутился в холодном месиве грязи.

Когда белобрысый мужчина скатился с меня, я встал на колени, но тут же снова рухнул в грязь, смутно опасаясь, что у меня сломаны кости, но отнюдь не придавая этому значения в тот момент. Я еще раз попытался подняться на ноги, но упал лицом в грязную жижу.

И тут я услышал женский голос:

— Шелл! Что происходит, Шелл? — Женщина оказалась возле меня и заговорила уже иным тоном: — Вы ведь не...

Я посмотрел на нее. На ней было жемчужно-белое пальто спортивного покроя. На лице поблескивали дождевые капли.

Это была Алексис Сэнд.

— Что?! Это вы, Чет Драм?

По деревянным ступеням загрохотали вниз чьи-то шаги.

Я шарил в грязи, ища свой триста пятьдесят седьмой, но не мог его отыскать.

— Драм? — хрипло окликнул меня чей-то голос. Это говорил мужчина. Он с трудом поднялся на колени, потом попытался сделать шаг ко мне, но упал в грязь. Женщина приняла меня за него и назвала Шеллом. Не много требовалось ума, чтобы сообразить, что я наконец-то встретился с Шеллом Скоттом. — Драм? — повторил он.

— Скотт?! — завопил я во всю мощь своих легких.

И мы двинулись друг к другу, словно борцы в замедленной съемке; схватка на площадке, залитой грязью.

На лестнице больше не было слышно шагов, и Алексис закричала:

— Сзади, они...

И тут затылок мой разверзся и поглотил и дождь, и темноту, и все остальное — даже Шелла Скотта.

Шелл Скотт сметает крошки со стола

Блю-Джей, 22 ч. 10 мин., пятница, 18 декабря

Единственное, что я мог отчетливо видеть перед собой, было его лицо. Лицо Чета Драма. Взметнувшийся в его руке пистолет побудил меня к быстрому действию, и я левой рукой крепко сжал его запястье.

Я выхватил свой собственный пистолет у него под носом, почувствовал, как он уперся во что-то, возможно в его руку или тело, когда вспыхнул фонарь у него в руке и осветил нависшие над нами сосновые лапы. И тут мы сцепились. Наши тела с силой шмякнулись друг об друга. От удара я весь содрогнулся, в висках запульсировала боль. Боковым зрением я увидел, как падает, вращаясь, фонарик, услышал, как он со стуком катится по деревянным ступенькам. Драм в ярости бросился на меня, а я занес над ним левую руку, изготовившись к рубящему удару ладонью по шее. Однако почувствовал, что удар пришелся ему по черепу.

Драм споткнулся о тело помощника шерифа, и его пушка выстрелила вверх, а мы покатились вместе, с грохотом считая телами ступеньки. Я выхватил свой кольт, попытался оглушить Драма, но тут мы ударились о перила. И неожиданно стали падать.

Я отцепился от него и падал в темноту. Чернота внизу становилась твердой и неслась мне навстречу, Я приземлился на бок, перекатился, почувствовал, как чуть было не свернул себе шею, стукнулся головой и оказался в грязи. На мгновение мне показалось, что моя макушка отделилась от черепа, и боль острым ножом резанула мне по мозгам.

Я не мог сдвинуться с места. Из меня вышибло дух, и я судорожно открывал рот в надежде глотнуть свежего воздуха, но вместо воздуха втянул в себя жидкую грязь, и она попала в горло. Я закашлялся, сплюнул, приподнялся на колени. Голова, казалось, раскололась как орех, а потом сомкнулась с пульсирующей болью, отчего у меня началось головокружение.

Наконец я услышал женский голос. Алексис. Она окликнула меня по имени. У меня в голове слегка прояснилось, но тут я услышал, как она уже громко воскликнула:

— Что?! Это вы, Чет Драм?

Я не мог его видеть. Я позвал:

— Драм... Драм!

В ответ он выкрикнул мое имя. Я сообразил, откуда исходит голос, и повернул туда голову. Мне казалось, что Драм находится в нескольких ярдах от меня, у лестницы. Алексис что-то крикнула, когда я услышал грохот ног по ступеням наверху.

Множество ног, словно несколько человек поспешно сбегали вниз по лестнице.

Вспыхнул свет, осветив грязную землю рядом со мной. Я успел заметить Алексис и двоих мужчин, почти спустившихся с лестницы. Я не мог знать, сколько человек не попало в полосу света, но один из двоих внизу был Кэнди, а грузный мужчина с гривой седых волос с руками, заведенными за спину, — доктор Гедеон Фрост. Громадный неповоротливый Кэнди толкал Фроста вперед, держа его за запястья.

До того как луч фонарика направили на меня, я выстрелил в Кэнди, потом выстрелил еще раз и понял, что пуля достигла цели, потом быстро перекатился влево, стараясь держаться вне досягаемости света фонаря. Я еще раз перекатился, грязь хлюпала подо мной, и тут ночь взорвалась выстрелами по крайней мере двух пистолетов, а возможно, и больше; вырывавшееся пламя как бы повисало в воздухе, слегка разбухая, а потом сразу же угасало. Пули посыпались в грязь рядом со мной, одна врезалась в дерево.

Я услышал, как кто-то застонал, выплевывая нечленораздельные ругательства. Человек, в которого я попал, держал в руках фонарь. Теперь света больше не было. Я остался неподвижно лежать в темноте, опираясь левой рукой о шершавую кору сосны, а в правой сжимая скользкое дуло своего кольта.

Шум дождя заглушал все другие звуки. Я медленно поднялся на ноги, постоял немного, потом сделал шаг вперед. Тут я услышал скрежет стартера, рев двигателя. Потом завелся двигатель еще одного автомобиля. Через мгновение зажглись фары. И я бросился бежать.

Я зацепился за что-то правой ногой и растянулся на земле.

Звук автомобильного мотора стал слабее. Мне потребовалось некоторое время, чтобы подняться, и на какой-то безумный миг я оказался в полной темноте. Мои мысли путались. Казалось, будто я плыву в плотном черном космическом пространстве, ничего не чувствуя, не зная, где низ, а где верх, абсолютно утратив ориентацию. Словно я растворился в воздухе или погребен под слоем жидкой грязи. Это был момент безумия, очень страшный момент.

А потом я услышал какой-то шум. Это был жуткий звук, устрашающий. Он исходил откуда-то сзади. Я повернулся, вглядываясь во тьму, но ничего не увидел. Звук повторился — сдавленный хлюпающий звук, затем еще раз и еще. И ему вторил тихий стон, невнятный, напоминающий лепет плачущего ребенка.

Я медленно поднялся и пошел на звук. Но стоило мне сделать шаг, как я услышал тот же самый хлюпающий звук рядом.

Хлюпали и «стонали» мои собственные ноги. Я испытал облегчение и мысленно последовал за теми, другими шагами. Наверняка это был мужчина, идущий по грязи.

Хлюпающие звуки участились, но стали менее слышными.

Я услышал какой-то удар, словно человек наткнулся на дерево. И тогда до меня донесся его голос, слабый, прерывающийся от боли и шока:

— О господи... Боже мой. Помогите, помогите... О господи...

Это был человек, в которого угодила моя пуля. Я узнал его голос. Но даже эти жалобные слова человека, раненного, истекающего кровью и, возможно, умирающего, не вызвали у меня сочувствия.

Это был голос Минка.

Других звуков, кроме его стона да шума дождя, не было слышно. Я пошел его искать, и, когда наконец набрел на него неподалеку от хижины, Минк зашатался, сделал несколько нетвердых шагов от хижины, потом упал и покатился по крутому склону, оказавшись почти на его середине. Я прислушался, определил, откуда доносятся его стоны, и отыскал его в темноте. Опустился рядом с ним на колени.

— Минк, — сказал я. — Ты меня слышишь?

— Помогите!

— Конечно. Это Скотт, дружище. Шелл Скотт.

Минк застонал. Я наклонился и ощупал его тело. Одна пуля попала ему прямо в грудь. Стоны сопровождались булькающим звуком. Пуля разворотила его грудную клетку, застряв в легких.

Кровь теперь подкрадывалась к его горлу — отсюда и этот булькающий звук. Она вот-вот хлынет у него изо рта, смешиваясь с дождем.

— Минк, — сказал я. — Ты тяжело ранен.

— Господи, я знаю. Я... — Последовала продолжительная пауза, потом он с трудом выдавил из себя: — Умираю.

— Да, Минк. Как Браун. Браун Торн. Счет сравнялся, не так ли?

— Я... тебе все расскажу. Скотт, я не убивал его. Это Рейген и Кэнди.

— Клянусь. Мы с Кэнди все время следовали по пятам за женой Сэнда — от дома Фроста до твоей квартиры. Когда она оттуда вышла, мы прекратили слежку за тобой и... х-х-х! — Его голос исказился, как только приступ боли настиг его. Мгновение спустя он сказал: — О господи, боже мой! Я умираю! Господи, я умираю!

— Точно, Минк. Тебе не долго осталось.

Некоторое время он говорил тихой, опасливой скороговоркой, словно пытался высказать все разом.

— ...стреляли в тебя и проводили ее до «Амбассадора»... позвонили Рейгену, который находился в Спринг-Каньоне с Торном. Он приказал мне следовать за дамой, а Кэнди — пересесть в «бьюик» и ехать к нему. Автомобиль был поврежден... и ты это видел. Кэнди поехал к Рейгену. Они вдвоем и сделали это. А не я, Скотт. — Минк умолк, а потом слабым голосом спросил: — А где Рейген... и ребята?

— Они бросили тебя. Унесли ноги. Теперь мы с тобой остались один на один, Минк. Поэтому давай выкладывай правду. Этот серый «бьюик», в котором ты был... ты воспользовался им, чтобы загнать Брауна в кювет?

Он говорил с трудом. Его дыхание отдавало кровью.

— Да. Мы с Кэнди. Мы... следили за домом Фроста, понимали, что Торн скорее всего пойдет туда, чтобы сообщить о пленках, которые украл. Мы... заметили Торна, когда он выходил от Фроста, схватили его и притащили к Рейгену. Должно быть, Фрост удрал, пока мы занимались Торном.

— Я знаю, как Браун заполучил эти пленки, Минк. И что такое важное было в них? Взял ли он что-нибудь еще?

— Да, но эти... пленки — главное. Это телефонные разговоры Сэнда, его звонки из Вашингтона в Лос-Анджелес. Не из здания «Братства», а... из телефонной будки поблизости. Сэнд считал, что обезопасил себя, но...

Минк замолчал на несколько секунд — в тишине, казалось, дождь забарабанил еще сильнее, — потом продолжил:

— Рейген приказал Хольту поставить «жучок». Рейген знал, что эти пленки помогут разделаться с Сэндом, а Фрост... может, и не воспользуется ими. Жена Сэнда...

Голос его затих.

— А что же Браун Торн? Что было дальше?

Минк, застонав, продолжал свой рассказ. Каждое слово было подобно стону и сопровождалось вздохом. Однако он все еще мог выдавливать их из себя.

— Потом Рейген рассказывал, что они его избили, выбросили в Спринг-Каньоне... Торн не сказал ни слова. Хотя они здорово его отделали, он... кинулся бежать. Обрабатывал его Кэнди, а Рейген потом вынул пушку и пристрелил его. Он не хотел убивать его... пока тот не расколется и не скажет им, отдал ли он эти пленки Фросту. Рейген не мог позволить ему уйти из опасения, что Торн доберется до шоссе и остановит попутную машину.

Минк замолчал. Я подумал, что он умер. Поискал пульс у него на шее, нащупал его. Пульс едва прослушивался, но Минк был еще жив.

— Минк!

Он не ответил. Я затряс его, и он застонал.

— Минк, — сказал я. — Куда они поехали? Ведь Фроста они прихватили с собой, верно?

— Да.

Я едва его слышал. Шум дождя заглушал его слова. Я наклонился, подставил ухо к самому его рту. Он проговорил тихим, прерывистым шепотом:

— Рейген... самолет. Полетят с Фростом и с... материалами, которые дал ему Торн...

— Куда полетят?

— На встречу, в воскресенье ночью. С Сэндом... Аббой... окончательная договоренность...

Он закашлялся, плевки теплой крови из его рта попали мне на лицо. Я сглотнул, но не отстранил уха от его губ.

— Куда, Минк? Куда?

— За городом. На Бен... — Голос его прервался. И затих.

Затих навсегда.

Я медленно встал, отер щеку мокрой от дождя рукой и подставил ее под капли дождя. Теперь ничто не нарушало тишину ночи. Я вспомнил об Алексис и несколько раз окликнул ее, но ответа не последовало.

Скользя по жидкой грязи, я направился к своему «кадиллаку». Алексис в машине не было. Не оказалось и чемодана, который она взяла с собой из «Статлера» и все время держала при себе. Я подумал, что скорее всего она уехала с Рейгеном. Он не мог ее не заметить, а она конечно же увидела его... со своим отцом. Поэтому они вряд ли оставили ее здесь.

Если они направляются к аэродрому, им неминуемо придется вернуться к Венцу Мирового Шоссе. Я не надеялся их догнать. Но попытаться стоило. Я дал задний ход, поворачивая на проселочную дорогу. При этом фары моего автомобиля высветили площадку для стоянки машин, и я увидел три стоявших на ней автомобиля: «фольксваген», автомобиль шерифа и такси. «Кадиллак» и «мерседес» Рейгена уехали. Никого не было видно. Я направился к шоссе, свернул налево и, добравшись до Венца Мирового Шоссе, покатил по нему вниз.

Честер Драм возвращается ни с чем

Блю-Джей, 22 ч. 40 мин., пятница, 18 декабря

— Ладненько, — прокаркал чей-то голос. — Головорезы Рейгена были в хижине с доктором Фростом и готовились спуститься вниз. Шелл Скотт поджидал их на дороге на случай осложнений. И тут появляюсь я. Осложнение в коротеньких штанишках до колен. Они вывели меня из игры, как сопливого новичка-гангстера.

— Ладно, ладно, — сказал другой голос, — успокойтесь.

Этот голос я узнал. Он принадлежал таксисту. Я видел его темную фигуру, согнувшуюся под дождем. Первый голос, не далекий и не близкий, а потерявшийся где-то между сознанием и бесчувствием, принадлежал мне.

— Они все смылись, — сказал таксист, словно клещами вцепившись в мое плечо, когда я начал бесцельно двигаться по парковочной площадке. «Фольксваген» доктора Фроста, черно-белая патрульная машина и такси все еще стояли там. Глубокие следы от автомобильных шин отпечатались в грязи, покрывавшей площадку.

— Они спускались по лестнице строем, как военные, — добавил таксист. — Один из них вырубил вас. Возникла перестрелка. Мне пришлось спрятаться за деревьями.

Я не мог осуждать его за это. У него не было причин ввязываться в разборки профессионалов. Даже я выступил на вторых ролях. «Но если Скотт поджидал Рейгена и его ребят, — подумал я, — поджидал, чтобы им помочь, тогда почему с ним находилась Алексис Сэнд?» Я пожал плечами. Ведь она приехала в Вашингтон, чтобы передать документы отца «Братству», не так ли?

Нет, тут что-то не так. Она привезла их Майку Сэнду. Она отказалась отдать их Аббамонте. Тогда, подумал я, возможно, Сэнд решил спасти что можно, объединившись с Рейгеном против Аббамонте.

Помощник шерифа, пошатываясь, спустился по деревянным ступенькам и завяз в грязи. Когда я сообщил ему, кто я такой, и по возможности кратко изложил происшедшее, он прошествовал в патрульную машину, оснащенную радиосвязью.

— Вероятно, уже поздно что-то предпринимать, но я попытаюсь связаться по радио с полицейскими машинами.

— А как насчет аэропортов и железнодорожных вокзалов? — осведомился я.

— Вы считаете, что они попытаются вывезти доктора Фроста из страны? Не думаете же вы, что они собираются его убить?

— Он им нужен. В «Братстве» произошел раскол. Кто-то из них хочет привлечь доктора Фроста на свою сторону. Дочь его уже на их стороне.

Помощник шерифа поморщился и снова включил радиосвязь. После этого мы вместе поднялись по лестнице в хижину доктора Фроста. Это было пристанище одинокого человека — односпальная кровать, недоеденный обед на сколоченном из толстых досок столе, одежда, висящая на крючках в спальне. Мы не могли обнаружить никаких признаков насилия со стороны «незваных гостей».

Таксист отвез меня назад в Лос-Анджелес. Когда я вытащил бумажник возле дома Моуди, он покачал головой, отвел мою руку и вернул мне пушку Рекса Маркера:

— Я не возьму у вас денег.

Я не смог заставить его изменить свое решение.

— Вот послушайте, — сказал он, прежде чем отъехать. — Я проникся к вам большим уважением. Вы собираетесь размазать этих ребят из «Братства» по стенке. Когда это произойдет, приятель, я буду просто счастлив. Вот это и будет вашей платой. Удачи вам.

— Опасность миновала, — сказала Кора Моуди. — Он поправится. Он... — Тут она меня изумила, быстро сказав: — Ему так стыдно, мистер Драм! Он пытался объяснить вам. Однако не смог, потому что... выглядел бы в ваших глазах трусом, а он — самый храбрый человек, которого мне когда-либо доводилось...

— О чем вы говорите?

— О Дэне. Вы разве не понимаете? Он попросил меня передать вам. Маркер сказал ему, где скрывается доктор Фрост. Видите ли, Маркер собирался дать показания доктору Фросту, но тот уехал из города и позвонил Маркеру из Блю-Джей. К тому времени Маркер стал колебаться по поводу дачи показаний, но тем не менее Дэн связался с ним. Головорезы Рейгена под пыткой заставили Дэна сказать, что он узнал от Маркера. В том числе и насчет Блю-Джей. Они его били. Вы видели, в каком он состоянии. Тогда я ничего не сказал. Какого черта винить во всем Дэна Моуди? Но, по крайней мере, это объясняет, откуда Рейгену и Скотту стало известно местонахождение Фроста.

— Он... — Кора расплакалась. — Если бы только он успел рассказать вам обо всем этом! Тогда вы смогли бы оказаться там раньше их! Вы смогли бы...

— Ладно. Что сделано, то сделано. Дэн не мог себя превозмочь.

Она высморкала нос, еще немножко поплакала, чихнула и снова высморкалась.

— Правда? Вы... вы не будете держать на него зла?

— А вы что думали?

Кора ничего не ответила. Она сказала, что мне звонил сенатор Хартселл и просил позвонить ему в любое время суток.

Она приготовила кофе — крепкий, черный, приправленный бренди — и подала мне, пока я набирал номер.

— Фрост у них, — сказал я в трубку. — Он скрывался в горной хижине, и они его сцапали. Головорезы Рейгена с Шеллом Скоттом.

— Со Скоттом? Я слышал, он был здесь, в Вашингтоне.

— Когда?

— В четверг.

— Ну, значит, прилетел обратно.

— Заварил тут кашу и смылся.

— Какую еще кашу? — Я отпил кофе.

— Да насчет мотивов Чарли Дерлета.

— Я думал, он признался в убийстве Таунсенда Хольта.

— И я так думал. Теперь копы Фронт-Ройала отрицают это. У них ордер на арест нового подозреваемого. И бумаги на передачу подсудимого другому штату. Вот о чем я хотел переговорить с вами.

Я отпил большой глоток кофе с бренди. У меня возникло подозрение в отношении человека, на которого теперь может пасть подозрение.

— Чет, ты — их человек, — сказал сенатор, укрепляя меня в моей догадке. — У них есть парочка негодяев по имени Кейн и Магоу, которые клянутся, что видели, как ты выбегал из дома Торгесена во Фронт-Ройале, когда было совершено убийство.

— Тогда зачем же я вернулся назад — чтобы порыдать над трупом?

— Потому что ты испугался и не взял того, за чем пришел.

— Бумаги Торгесена?

— Да, его дневник. Мы получили эту информацию от Хоуп Дерлет. Видишь ли, Хольт вернулся туда за дневником Торгесена, но, хотя ему было важно знать содержание дневника, у него были свои резоны дневник не брать. Он вызвал Хоуп Дерлет, чтобы та застенографировала нужные ему записи, но, когда она приехала туда, он был уже мертв.

Я покончил с кофе и ощупал пальцами шишку на голове.

— Почему он просто не убрался оттуда, прихватив с собой дневник?

— Из стратегических соображений, Чет. Взгляни на ситуацию шире. Хольт продавал Майка Сэнда калифорнийским боссам. Рейгену, например. Как Майк Сэнд того и желал, он не хотел, чтобы дневник стал вещественным доказательством.

Посчитав, что Торгесен может его уничтожить под давлением Сэнда, он решил выудить оттуда нужную ему информацию. Располагая этой информацией, но не втягивая Хольта в процесс, Рейген смог бы сместить Сэнда с поста и занять его место. Но Хольт убит, а дневник украден или уничтожен.

— У Рейгена и своих хлопот будет полон рот, — сказал я и объяснил, что привезу с собой в Вашингтон Рекса Маркера.

Сенатор был доволен. Поскольку публичные слушания начинаются в понедельник, а Фрост исчез, Маркер — это уже нечто, с чего можно начать.

— И это еще не все, — сказал сенатор. — Чарли Дерлет сделал признание. Не нам, а своей сестре. А она с нами сотрудничает.

— И что это за признание?

— Подробности узнаешь, когда вернешься. Что тебе придется сделать, несмотря, кстати сказать, на Кейна с Магоу и ордер на твой арест. Основание для ареста само по себе весьма зыбкое, особенно если учесть, что во Фронт-Ройале имеется один довольно хороший, нет, просто блестящий полицейский по имени Баллинджер.

— Но есть и некий гнилой фрукт по имени Линдсей.

— Точно. И Баллинджер раскусил его, когда Линдсей разрешил Эрику Торгесену выдать себя за юриста комиссии. Но именно Линдсей разбил в пух и прах фальшивое признание Чарли Дерлета. Зачем он это сделал, ума не приложу.

— Должно быть, Линдсей запугал Чарли Дерлета и заставил его признаться. Они привезли его сестру, и наверняка Линдсей сказал Чарли, что в противном случае они повесят убийство на Хоуп. Единственное негативное обстоятельство во всей этой истории состоит в том, что если Дерлет оказался настолько глуп, или запуган, или доверчив, что согласился на это, то на сцене неизбежно должна появиться акула ростовщичества «Братства» — Аббамонте. А Аббамонте это совсем не нужно.

— Конечно, ну и что из этого следует? Если Майку Сэнду нужен мальчик для битья, разве Аббамонте не подходит для этой роли?

— Дерлет работает у Аббамонте, а Майк Сэнд теперь в полном одиночестве и быстро катится под уклон. Аббамонте берет над ним верх.

— Чтоб мне провалиться! Тогда, значит, и Линдсей работает на Аббамонте, верно?

— Косвенно. Скорее всего он пляшет под дудку Эрика Торгесена, но это одно и то же. Малыш Эрик должен Аббамонте шесть тысяч баксов. Скорее всего тут имела место какая-то афера с долгами. Вероятно, Эрик задолжал какому-то местному воротиле, Аббамонте прослышал об этом и скупил по дешевке его долговые обязательства. Таким способом ловили рыбу и покрупнее, чем Эрик Торгесен, и за меньшие деньги.

Во всяком случае, Линдсею легче уличить Чарли Дерлета во лжи, чем дожидаться, пока он сам откажется от своего признания, сенатор.

— Как только будет доказано, что Линдсей действует по указке «Братства», будут приняты соответствующие меры. Но вот что интересно: они не пытались набросить на тебя сети до тех пор, пока в Вашингтон не приехал Шелл Скотт. Значит, либо он мальчик на побегушках у Весельчака Джека Рейгена, либо ведет собственную игру.

Минуту я молчал. Братства, объединяющего частных детективов, не существует. Самые удачливые профессионалы, не входящие в «Национальное детективное агентство Пинкертона», работают в одиночку и гордятся этим. Но по этой же самой причине одна паршивая овца, вроде Шелла Скотта, способна бросить тень на нашу благородную профессию.

— Послушайте, сенатор, — сказал я, — если мы не отловим Скотта здесь, он наверняка поедет на эту стратегическую конференцию «Братства». В связи с этим сделайте мне одно одолжение. Позвольте мне побыть со Скоттом наедине несколько минут, прежде чем его заберут ребятки с наручниками.

— При подобных обстоятельствах это кажется справедливым. Ты скоро прилетишь в Вашингтон?

— Скоро, — сказал я. — Но сперва мне нужно тут кое-что выяснить. Между прочим, есть какие-нибудь новости относительно Беннинг-роуд?

— Нет, — простонал сенатор. — Мы тщательно прочесали всю местность.

— А как насчет того, чтобы прицепить хвосты кое-кому из профсоюзных шишек в Вашингтоне?

— И это мы пытались. Никто туда не ездил. Или ездили, но исхитрялись избежать слежки. Ты уверен, что тебе все это не почудилось?

— Абсолютно, но не забывайте, что у меня была на глазах повязка.

— И этот чертов флаг, полощущийся на ветру. Большой флаг означает какое-то общественное здание, такое, как, например, школа или здание суда, или, на худой конец, почтовая контора. Мы пытались отыскивать поблизости от них гараж и противоциклонное заграждение, но ничего не нашли. Сенатор велел мне позвонить еще раз перед вылетом домой, чтобы шериф выделил человека, который доставит Рекса Маркера в Вашингтон под охраной. Я повесил трубку. Тем временем Кора Моуди постелила мне постель. Я сразу же уснул и даже не помню, кто выключил свет.

Утром в субботу я облачился в другой костюм, дабы не выглядеть человеком, которого волоком тащили пятнадцать миль по илистому берегу реки, и отправился в полицейский участок.

Там уже объявили розыск Рейгена и Шелла Скотта. Хотя ордеров на арест еще не было, их разыскивали для дачи свидетельских показаний на основании заявления, которое я сделал помощнику шерифа в Эрроухэде. Они выписали ордер на арест одного из головорезов «Братства» по имени Норман Кэнделло, который, по свидетельству Дэна Моуди, был одним из напавших на него. Но ни розыск, ни ордера на арест не дали никаких результатов. Рейген со Скоттом исчезли, и Кэнди канул вместе с ними. Дружок Кэнди, Ру Минк, был найден мертвым в Блю-Джей.

В одиннадцать часов привезли Келли Торн для допроса. Она ужасно возмутилась, когда копы попытались связать имя Скотта с Рейгеном. Сказала, что Скотт пытается найти убийц ее брата. Она мне понравилась, и, возможно, полицейские, ведущие перекрестный допрос, тоже ей симпатизировали, но не думаю, что хоть кто-нибудь ей поверил.

Полицейские старались изо всех сил, но их усилия не приносили желаемого результата, и они с горечью это сознавали, особенно когда патрульные машины вернулись из Блю-Джей с уловом негодующих туристов. Итак, хотя я сказал сенатору, что мне необходимо кое-что выяснить в Лос-Анджелесе, все оборачивалось не в мою пользу. К полудню я понял, что напрасно теряю время, поэтому после короткого визита в больницу к Дэну Моуди, который пришел в себя, улыбался и даже сказал, что у него появился аппетит, в час я был уже у окружного шерифа.

Два помощника шерифа отконвоировали меня и Маркера до Международного аэропорта. В два часа мы взошли на борт «Боинга-707», следующего рейсом до Вашингтона.

Я, как никогда в жизни, надеялся на еще одну встречу с Шелдоном Скоттом.

Скотт готовится к убийству

Сан-Бернардино, 22 ч. 50 мин., пятница, 18 декабря

Я выехал на шоссе номер 18 и снова добрался почти до Сан-Бернардино, затем съехал на обочину. Второй раз я был вынужден остановиться. Проехав почти половину горной дороги, борясь с подступающей тошнотой и головокружением, я съехал на грязную обочину не с той стороны асфальта и чуть было не перевернулся и не свалился вниз. Прямо в пропасть. Тогда я понял, что мне не догнать тех, кто впереди. Что ж, эта встреча лишь откладывалась на некоторое время.

Я закурил сигарету, глубоко затянулся и принялся размышлять о том, что произошло в Блю-Джей, и о том, что мне рассказал Минк. Общей картины пока не складывалось, но теперь мне было известно гораздо больше. Я знал теперь, кто убил Брауна. Едва живой, после того как в него стрелял Рейген, Браун позвонил мне. Тогда все его мысли были сосредоточены на докторе Фросте, у которого находились магнитофонные записи. Поэтому-то Браун выдавил из себя одно-единственное слово: «Фрост»... Нет сомнений, он хотел рассказать гораздо больше — и, в частности, назвать имена Рейгена и Кэнди, — но не смог. Хотя явно пытался.

Подозрительным в рассказе Минка мне показалось умолчание о Драме. Но у Минка тоже было не слишком много времени, во всяком случае, для того, чтобы выложить все.

Зато он сказал мне, куда едет Рейген. Но лишь приблизительно. В Вашингтон, округ Колумбия, и дальше еще что-то начинающееся с... «Бен». «К югу от Бен...» — вот что он сказал. Мне это «Бен» ничего не говорило. Может, это прояснится, когда я вернусь в Вашингтон. Я займусь этим сразу по возвращении.

Час спустя я вырулил к автозаправочной станции на окраине Лос-Анджелеса и припарковался позади здания в тени. Из зеркала в туалете на меня смотрел человек, вылепленный из грязи.

Грязь была у меня в волосах, на лице, на одежде. Я соскреб с себя грязь, сколько мог, умыл лицо и сполоснул волосы в раковине.

Рядом с туалетом находился платный телефон-автомат. Я позвонил Тутси и рассказал ей вкратце о случившемся, поделившись своими сомнениями по поводу Драма:

— На лестнице я столкнулся с Четом Драмом. Не знаю, откуда там появилась полиция, но у меня сложилось впечатление, будто Драм только что перед этим вырубил помощника шерифа. Он и меня чуть было не пришил, или я...

Наконец Тутси удалось вставить слово, прервав меня:

— Шелл, с тобой все в порядке?

— Да, я в порядке.

— Я имею в виду, тебя еще не схватила полиция?

— Полиция? Конечно нет. С какой это стати им... а что ты имеешь в виду?

— Я знаю все, что произошло. Только что показывали по телевизору, в новостях. Полиция разыскивает тебя и Рейгена.

— Меня и Рейгена! — завопил я в телефонную трубку. — Какого дьявола... — И я вдруг осекся. Меня видел Драм. Значит, это его нужно благодарить за такое немыслимое развитие событий.

Я попросил Тутси заново все мне пересказать, но помедленнее. Суть ее рассказа состояла в следующем: полиции стало известно, что доктор Фрост был насильно увезен из своей хижины в Блю-Джей. В помощника шерифа стреляли. Джон Рейген и Шелдон Скотт разыскиваются «для дачи свидетельских показаний». О самолете Рейгена или о том, куда он направляется, Тутси ничего не было известно.

— Фраза «к югу от Бен...» тебе о чем-нибудь говорит? — спросил я.

— К сожалению, нет, Шелл.

— Ничего. Если бы я не позвонил тебе, то непременно отправился бы в полицейский участок, чтобы разузнать новости. И уж они бы мне рассказали! Большое спасибо тебе, Тутси.

Я повесил трубку.

Неразумно даже звонить в полицию. Многие из департамента полиции Лос-Анджелеса знают меня и мой послужной список, значит, информация до меня дошла как раз вовремя. Как раз вовремя... однако может пройти пара дней, пока они все проверят. Но я не желал провести эти два дня за решеткой.

Я вернулся к своему «кадиллаку», закурил еще одну сигарету и стал снова прокручивать в памяти рассказ Минка, особенно о том, что Кэнди избил Брауна Торна, а Рейген выстрелил ему в спину. Наверное, больше всего я думал о пленках, которые Браун украл у Рейгена и передал доктору Фросту, из-за которых, как оказалось, он и погиб. А теперь эти пленки у Рейгена, равно как и доктор с Алексис.

Сейчас или по крайней мере в скором времени Рейген будет уже в воздухе на пути к Вашингтону. А описание моей внешности вместе с описанием и номером моего «кадиллака» будет сообщено во все полицейские участки. И сотни полицейских станут разыскивать меня, а я уже не смогу рыскать повсюду в поисках Рейгена и задавать вопросы. Вот в Вашингтоне, возможно, и смог бы. Но как мне туда добраться?

Поездом — слишком долго. Реактивным самолетом — достаточно быстро, но полиция наверняка установила строжайший контроль за поездами и особенно за аэропортами. Кроме всего прочего, у меня при себе не так уж много денег. Я заглянул в свой бумажник: тринадцать долларов.

Я снова воспользовался телефоном и позвонил в Международный аэропорт. По расписанию следующий реактивный лайнер вылетает перед рассветом. Он прибудет в Вашингтон одновременно с маломощным самолетом Рейгена, а может, и быстрее. Но список пассажиров уже заполнен, и к тому же был еще список ожидающих. По крайней мере дней пять придется ждать свободного места. Несмотря на это, я попытался раздобыть денег, не выходя из телефонной будки. Из этой затеи ничего не вышло.

Я еще с минуту стучал по автомату, потом вернулся к машине, открыл багажник. Там я хранил оборудование, которое использовал в работе. Точнее, электронное оборудование — большой магнитофон и небольшой диктофон, а кроме всего прочего, дополнительные обоймы для кольта. Я порылся в этом добре, отыскал шляпу с короткими полями, края которых уже чуть обвисли, и самые большие черные очки из тех, что у меня имелись. Очки были достаточно большими, закрывали брови и даже часть лба. Я ничего не мог поделать с выпачканной грязью одеждой, но на заднем сиденье моего «кадиллака» лежал давнишний, но удивительно хорошо сохранившийся дождевик, и я выудил его оттуда. Я никогда не курил трубку, но у меня имелась трубка из корня вереска, которую я иногда запихивал себе в рот, когда за кем-нибудь следил без автомобиля. Сейчас она могла мне пригодиться. Затем я схватил коробку с патронами для тридцать восьмого-"спешиэл", сунул их в карман пиджака и захлопнул крышку багажника.

Собрав все эти сокровища, я прошел квартал в обратную сторону и оставил их на чьей-то лужайке. Мне не хотелось, чтобы парень с автозаправки описывал потом полиции мужчину, одетого в дождевик, шляпу, темные очки и курящего трубку.

Я вернулся на автозаправочную станцию. Многие небольшие автозаправки обычно обслуживают сами их владельцы. Я вошел в контору и спросил мужчину, сидящего за заваленным бумагами столом:

— Вы владелец?

— Угу.

Он что-то писал, а потом оторвался и поднял на меня глаза.

— Не хотите купить машину на ходу? — поинтересовался я.

— Да ну?

— Дешево.

У него было открытое честное лицо, которое меня беспокоило. Но неожиданно оно стало еще более открытым, но менее честным.

— Купить, простите, что? — осторожно переспросил он.

— Новый «кадиллак», — пояснил я.

— На... на ходу?

— Работает как зверь и со всеми причиндалами. Стоит семь тысяч. Три куска — и он ваш.

— Два.

— Договорились.

Для него все произошло неожиданно быстро, и он слегка растерялся. Я сказал ему, что в цену не вошло оборудование в салоне, но у меня нет времени и нужны наличные, и пусть принимает решение побыстрее.

Ему понадобилось еще две минуты для принятия окончательного решения. Он проверил наличные в кассовом аппарате:

— У меня тут всего тысяча сто долларов.

— Давайте их и пишите расписку на оставшиеся девятьсот.

И не сообщайте о сделке, по крайней мере, — я посмотрел на часы, — по крайней мере часа четыре, и тогда я порву вашу расписку. Согласны?

Парень пришел в сильное возбуждение:

— Согласен.

Я расписался на розовом бланке, вручил ему ключи, взял наличные и расписку на девять сотен. Если он даст мне четыре часа, мой самолет уже будет в воздухе. Тогда может обзвонить хоть всех знакомых ему полицейских. Конечно, в случае, если я не опоздаю на самолет — времени у меня не так уж и много. Но в мои планы не входило опаздывать.

И мне действительно нужны были эти четыре часа.

— Дружище, — сказал я тихо, когда сделка была заключена, — если ты не подождешь четыре часа, я сюда вернусь.

Он судорожно сглотнул:

— Подожду.

Я бросил последний взгляд на свой автомобиль, красавец «кадиллак», и почувствовал короткий, но острый укол боли.

Потом быстро завернул за угол, надел плащ, шляпу и очки, зажал трубку в зубах и испарился.

Третье такси, которым я воспользовался, остановилось за четверть мили от Международного аэропорта. Оставшийся путь я проделал пешком. Еще раз позвонил Келли, сообщил, что некоторое время не смогу с ней связаться. В аэропорту подошел к стойке кассира. Мест нет, отказов тоже нет.

За тридцать минут до взлета мне повезло. К тому времени я непосредственно или косвенно обошел четырнадцать пассажиров и получил четырнадцать прямых отказов. Но один сказал: «Возможно».

Это был коротышка по имени Уильям Флинч, и ему нужно было прибыть в Вашингтон к понедельнику. А сейчас только начиналось субботнее утро, но он был человеком предусмотрительным. К тому же он хотел немножко развлечься в уик-энд. Я рассказал ему, как будет здорово, если кто-то другой заплатит за его билет на самолет — на более поздний рейс из этого или из другого аэропорта. Подумать только, как он сможет развлечься! Когда парень дал слабинку, я его убедил окончательно. Все, что мне оставалось, — это снабдить его достаточной суммой для покрытия расходов на билет. Плюс пять сотен долларов сверху.

И я заполучил его билет. В последнюю минуту перед взлетом в надвинутой на лоб шляпе и в темных очках, в старом, но на удивление хорошо сохранившемся дождевике, огромный, курящий трубку Уильям Флинч взошел на борт пассажирского лайнера. В списке пассажиров не значилось никакого Шелла Скотта. Было трудновато, но я справился. И надеялся, что коротышка Уильям Флинч к понедельнику тоже справится с подобной задачей.

Я не мог расслабиться до тех пор, пока самолет не взлетел, взяв курс на Вашингтон. Я перебирал в памяти все неприятности, обрушившиеся на меня в последние несколько дней: пуля, отскочившая от моего черепа, разгром моих апартаментов, я даже лишился своего «кадиллака» — теперь он принадлежит кому-то еще, — но у меня не находилось слов, чтобы описать мое почти радостное предвкушение грядущих событий. У меня было такое чувство, словно все неприятности остались позади, а впереди маячит нечто светлое, и это светлое с каждой минутой становится все ближе и ближе. В голове у меня роились радужные мысли, сонм радужных мыслей.

У меня было почти четыре сотни долларов, «кольт-спешиал» С полной обоймой и полный карман запасных пуль, а главное — мне удалось попасть в самолет. Все складывалось, как я хотел. «И ничто меня не остановит», — повторял я про себя.

Да, именно это я себе говорил: «Теперь меня ничто не остановит».

Так кто же оказался прав на этот раз?

Драм испытывает неудовлетворенность

Вашингтон, 2 ч. 15 мин., воскресенье, 20 декабря

Передав Рекса Маркера с рук на руки человеку, присланному шерифом округа, в Национальном аэропорту Вашингтона в час тридцать ночи в воскресенье, я взял такси и поехал ясной холодной ночью по слякотным улицам. Меня вдруг обуяло чувство неудовлетворенности, словно я что-то упустил из виду. Начиная с понедельника я был свидетелем череды насилий. Забили до смерти невинного человека, водителя такси. Да я и сам подвергся насилию — меня били кастетом. Я обнаружил труп совершенно незнакомого мне человека в доме, купленном на профсоюзные денежки — такую сумму мне за всю жизнь не собрать. Порядочный человек, Дэн Моуди, оказался на волосок от смерти. Я не смог предотвратить похищение известного гражданина, имя которого печаталось в справочнике «Кто есть кто» чаще, чем я обращался к властям за продлением разрешения на ношение оружия. И я почти завел роман с хорошенькой брюнеткой, о которой мечтал не один год, но все эти случаи насилия были отвратительны и обескураживающи.

Вот с таким ощущением неудовлетворенности я ехал сейчас по Кэнал-роуд домой, в Джорджтаун.

Я вошел в квартиру, бросил дорожную сумку нераспакованной на пол гостиной и отправился на кухню, чтобы приготовить себе изрядную порцию выпивки. Я опорожнил бокал слишком поспешно, всего за несколько минут, которые обычно уходят на то, чтобы выкурить сигарету. Затем, так и не разобрав сумку, я выключил свет и направился в спальню. Расшнуровал и разул ботинки, снял галстук, пиджак и рубашку, подумав, решил, что звонить Хоуп уже слишком поздно, и растянулся на постели. Вдруг я почувствовал запах духов. Потом услышал сонный вздох, и кожаное кресло напротив кровати скрипнуло. Я включил лампу на ночном столике.

Хоуп Дерлет спала, свернувшись калачиком, в черном кожаном кресле. Она потянулась, и, когда я приблизился к ней, ее веки затрепетали. Очки Хоуп в синей оправе лежали на трюмо рядом с креслом, а подушкой ей служило сложенное в несколько раз ее пальто спортивного стиля из верблюжьей шерсти. На ней был темно-серый, почти черный костюм. Ее губы раскрылись в нежной сонной улыбке.

— Ты вернулся, — сказала она. — Ты дома. Сколько времени?

— Думаю, около половины третьего.

Улыбка ее стала еще шире.

— А почему ты не посмотрел на свои часы?

«Потому что был слишком занят, любуясь тобой», — подумал я, но ей я этого не сказал. Я взглянул на свои часы:

— Двадцать пять минут третьего.

— Сенатор сказал мне, что ты должен вернуться сегодня ночью. Поэтому я и пришла сюда. Я была такой дурочкой во Фронт-Ройале, Чет. Когда я увидела тебя с Эриком Торгесеном, то подумала, что ты меня предал, что ты заодно с Аббамонте. Прости меня.

— Кстати, как это тебе удалось ускользнуть от тупицы охранника?

Хоуп рассмеялась:

— Единственным охранником была старая домохозяйка с причудами, которая при ближайшем знакомстве оказалась довольно милой.

Хоуп все еще сидела в кресле. А я все еще сидел на краю кровати. Внезапно я почувствовал неловкость и встал:

— Хочешь выпить? В награду за взлом и незаконное проникновение в чужое жилище.

— Да, но что-нибудь не слишком крепкое, пожалуйста.

Я тогда понял, что и Хоуп тоже испытывает неловкость, и хотя ее глаза улыбались, в их глубине таилось что-то еще.

Страх? Беспокойство? Ее что-то явно тревожило.

Я отправился в кухню и приготовил нам выпивку. Хоуп не пошла за мной. Когда я вернулся с бокалами, в спальне уже горел верхний свет. Хоуп стояла спиной к трюмо, держась руками за край его подставки. Ее грудь топорщилась под жакетом. Мы молча подняли бокалы и пару минут сосредоточенно глядели в них.

Потом я подошел и обнял ее, а она обхватила мои плечи:

— Я так рада, что ты вернулся, Чет. Я так рада!

— И я рад, что вернулся. И именно сейчас. Тебе здорово досталось во Фронт-Ройале?

— Вот уж нет. Они... Чарли... я не хочу говорить об этом. Не сейчас. — Она отступила от меня. — Смешно, но я пришла сюда именно для того, чтобы поговорить об этом. У меня есть что тебе рассказать. Я... но мне почему-то вдруг расхотелось говорить об этом. Наверное, мне следовало бы сейчас находиться с Чарли, но...

— А где он?

— Дома. Он не спасовал. О, думаю, он в безопасности. За нашей квартирой следят полицейские двадцать четыре часа в сутки. Мне удалось смыться. Но Чарли... он такой апатичный. Если бы он только знал... знал...

— Эй, не бери в голову!

— Что он должен был умереть. Во Фронт-Ройале есть один полицейский по имени Линдсей. Он сказал Чарли, что они могут доказать: это я убила Таунсенда Хольта. Но самое ужасное состоит в том, что Чарли ему поверил.

Ей явно не хотелось говорить об этом, но, заговорив, она уже выложила все помимо собственной воли.

— Наши родители умерли, когда я была совсем маленькой. Чарли заменил мне отца, и он... всегда опасался, что какой-нибудь мужчина... Линдсей сказал ему, что у меня был романчик с Таунсендом Хольтом, и мы с ним повздорили и... ну а поскольку я там действительно была и Хольт тоже, Чарли да и все остальные вполне могли этому поверить. На самом же деле Хольт позвонил мне и велел приехать во Фронт-Ройал. Сказал, что мне предстоит кое-что застенографировать, но, когда я приехала туда, он был мертв. Уже мертв.

— Ты видела там Чарли?

— Нет. Не видела. И он не убивал Таунсенда Хольта!

— Я не говорил, что это сделал он.

— Я... извини. Думаю, мне не помешало бы выпить еще.

Я принес бутылку, и Хоуп протянула мне свой бокал, а потом взяла его обеими руками, как это делают дети, и стала пить.

— Мне только что пришло в голову, — сказал я, — а вдруг Линдсей сам убил Хольта? Может, поэтому ему нужно было выбить из кого-нибудь признание, и как можно скорее? А может, он прикрывает кого-то еще? Сенатор сказал, что они с Хольтом сотрудничали очень тесно, но... — Я покачал головой.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Хоуп.

— Представим на минуту, что Чарли отправился туда, чтобы заполучить дневник для Аббамонте. Тогда Линдсей оказывается абсолютно ни к чему не причастным, потому что, если бы Аббамонте приказал Линдсею доставить ему злополучный дневник, отпала бы всякая надобность посылать туда Чарли. А это значит, что кто-то должен был быть причастен к убийству, — если не Чарли, то кто-то другой.

— Нелс Торгесен?

Я снова отрицательно покачал головой:

— Эрик втянул отца в сумасбродную авантюру. Возможно, это дело его рук. Весьма вероятно, что Эрик отправился за дневником, но застал там опередившего его Хольта и убил его. Кроме всего прочего, Эрику важно было устранить отца со своего пути, поэтому Чарли смог обыскать дом. Они оба работали на Аббамонте и...

— А почему Эрик не мог справиться с этой задачей один? Я хочу сказать, добыть дневник для Аббамонте.

— Да потому, что содержащаяся в дневнике информация способна навредить Нелсу Торгесену, равно как и многим другим, а Аббамонте, вероятно, не слишком-то доверял Эрику — уж во всяком случае, не до такой степени, чтобы поверить, что сын сможет изобличить собственного отца. Поэтому-то Аббамонте и послал твоего брата, но кто-то другой опередил Чарли, схватился с Хольтом и убил его. И вот тогда на арену событий выходит Линдсей. Кто бы ни был этот другой, Линдсей считает, что он работает на Аббамонте и что ему нужна его защита.

— Но ты ходишь по кругу. Чарли тоже работал на Аббамонте, а Линдсей почему-то старался силой выбить у Чарли признание.

— Конечно, но Линдсей с воскресенья наделал немало ошибок. Он решил, что тот другой парень, назовем его "X", был более важен для Аббамонте, нежели Чарли. Ему приходилось действовать быстро, и он сделал неверный шаг. Именно Чарли под его давлением оказался тем, кто сможет затянуть петлю на шее Аббамонте за убийство Хольта. Для Аббамонте было крайне нежелательно, чтобы Чарли попал за решетку. Наоборот. Потому что, хотя Линдсей и думал, что этот "X" работает вместе с Аббамонте, сам он по уши завяз в дерьме, а они — нет. "X", должно быть, оказался тем, кого Аббамонте вовсе не хотел прикрывать, тем, за чьим провалом Аббамонте с удовольствием бы понаблюдал, и, наконец, тем, кто должен был добраться до дневника Нелса Торгесена. Кто-то вроде... — Я залпом осушил свой бокал, — Майка Сэнда.

— Ты хочешь сказать, что Хольта убил Майк Сэнд?

— Именно. — Я думал об этом, и с каждым разом эта мысль мне нравилась все больше и больше.

— Послушай. Линдсей остается на обочине всех событий. Его связь с Аббамонте может оказаться всего лишь случайными услугами Эрику Торгесену. Откуда ему было знать, что Аббамонте оттеснил Майка Сэнда в сторону и взял управление «Братством» в свои руки? Поэтому конечно же, полагая, что Аббамонте работает на Сэнда, он и бросился защищать Сэнда. Вот почему он навалился на Чарли.

— Я больше не хочу обсуждать эту тему, — сказала Хоуп, покачав головой и чуть улыбнувшись.

Я едва услышал ее слова. Я ощущал тот самый подъем, который возникает у меня всегда, когда я оказываюсь на грани раскрытия дела. Я закурил и продолжил развивать свою мысль:

— И представь, когда Линдсей получил новый приказ в четверг, когда в городе появился Шелл Скотт, представь...

Она взяла сигарету, которую я курил, затянулась и бросила в свой стакан с виски. Не многим девушкам удавалось сделать подобное безнаказанно, но Хоуп взглянула на меня в упор; ее темные глаза задорно смеялись, горели и сводили меня с ума одновременно.

— Я пришла сюда, — сказала она, — потому что мне захотелось хотя бы на одну-единственную ночь оказаться подальше от всего — от этого ужаса и насилия и от Чарли, и мне пришлось... мне пришлось подцепить частного детектива. В следующий раз, возможно, я... мне следовало бы подцепить торговца. Я надену свой лучший костюм по его совету, а ты... ты... — Голос у нее дрогнул. Она отвернулась и бросилась к трюмо, схватила свои очки в синей оправе и нацепила их на нос. — Ты стоишь тут и несешь всякий вздор, а уже почти три часа, и если тебе чего-то хочется, Честер Драм, ты должен подойти и попросить, если, конечно, ты хочешь того, чего не видать никому другому, того, что принадлежит только тебе... Или я ухожу отсюда!

И Хоуп бросилась вон из спальни. Но не на улицу, а всего лишь в темную гостиную, и уселась там на диван.

Я видел в зеркале свое лицо с блуждавшей на нем глуповатой ухмылкой.

— Ну и лопух же я! — сказал я тихонько и поспешил отправиться в гостиную.

Я опустился рядом с Хоуп на диван. Она при этом немного отодвинулась. Потом снял ее очки в синей оправе, обхватил ее лицо ладонями и поцеловал ее в губы. Дальше все происходило само собой, потому что мы оба ждали этого момента с того самого дня, когда оказались вдвоем в ее квартире, но внезапное появление Чарли нарушило наш прекрасный тет-а-тет. Она была игрива, словно котенок, и разок оттолкнула меня, однако не слишком решительно.

— Ты меня еще ни о чем не попросил, — сказала она, а потом поспешно добавила: — Но полагаю, мужчины считают свой дом своей крепостью, и ты...

— Так кто же из нас несет вздор?

Я взял ее на руки и отнес в спальню, по пути локтем нажав на выключатель и потушив верхний свет. Остался только ночник, и я не стал его гасить.

Под ее темным облегающим жакетом оказалась бледно-голубая блузка, обтягивающая гордо торчащие груди. Она отделилась от тела с треском статического электричества. Кожа Хоуп, оттеняемая черным лифчиком, походила на слоновую кость. Я коснулся ее белой шеи и почувствовал бешено бьющийся пульс, потом Хоуп приникла ко мне, и уже ее сердце колотилось о мои ребра. Под темной юбкой у нее была нижняя юбка и черные кружевные панталончики, такие же прочные и надежные в данной ситуации, как паутина во время урагана.

— Женщина викторианской эпохи, — пробормотала Хоуп. — Одежда слой за слоем.

Но ее голос сделался прерывистым, и она умолкла, потому что вся ее «многослойная» одежда уже лежала на коврике, а потом она прижалась ко мне, я заключил ее упругое, нежное тело в объятия, и мы погрузились в волшебный мир блаженства.

Когда я проснулся, за окном едва занималась заря. Хоуп не было рядом. Потом я услышал шум воды в ванной. Довольно скоро он прекратился, и появилась обернутая банной простыней Хоуп.

— Ты уже проснулся? — спросила она.

— Нет. Вероятно, мне все еще снится сон.

— И о чем же он?

Это был легкий вопрос.

— О тебе.

Хоуп подошла к кровати. Ее тело источало тепло и свежесть.

Волосы блестели. Я ухватился за кончик простыни и потянул.

Она размоталась, и Хоуп упала на кровать рядом со мной. Ее кожа была розовой после душа, влажные волосы разметались по подушке.

— У меня такое ощущение, словно я знакома с тобой миллион лет, — сказала она. — И в то же время словно мы с тобой только что встретились. Я... мне это нравится.

Мне это тоже нравилось. Когда я побрился и принял душ, на улице было уже совсем светло.

А после того, как мы оделись, Хоуп стеснялась, как девственница во время первого свидания. Когда мы поели, я сказал непринужденно:

— Это было хорошо. Ты станешь кому-нибудь отличной женой.

Ее щеки зарделись, и она чуть заметно улыбнулась.

— Прости за навязчивость, но, если я правильно поняла, Честер Драм не собирается жениться?

— Я женился однажды. Ничего хорошего из этого не вышло.

Мы некоторое время молчали, потом я спросил:

— Почему Чарли уверен, что его собираются убрать?

Хоуп сразу стала серьезной.

— Я... О господи, Чет! Я провела целую ночь, не думая об этом кошмаре. За что и изъявляю вам, милостивый государь, признательность. — Она взяла из пачки сигарету. — Полагаю, по двум причинам, — медленно заговорила она. — Первая тебе уже известна. Если его вызовут на комиссию, он заявит, что Линдсей во Фронт-Ройале силой выколачивал из него признания в том, чего он не совершал. Поэтому, если всплывут факты, свидетельствующие о связях Линдсея с «Братством»...

— Возможно, Чарли уже получил повестку?

— Нет еще. Но сенатор Хартселл беседовал с нами. Думаю, сенатор слегка опасается, что Чарли откажется давать показания комиссии. А в этом случае он только причинит вред комиссии.

— Ты сказала, что причин две.

Хоуп встала и взволнованно пошла к окну. Стоя спиной ко мне, она сказала:

— Когда я пришла сюда, то еще не знала, стоит ли тебе рассказывать об этом. И я до сих пор пребываю в нерешительности. Дальнобойщикам нужен союз. Чарли вспоминает, как обстояли дела в тридцатые годы, до того как возникло «Братство».

— Но им нужен хороший профсоюз! Который защищал бы их интересы, Хоуп.

— Да, конечно, но я... ну да ладно. Будучи диспетчером таксопарка, Чарли приобрел друзей в полиции штата Вирджиния.

Ну, в ту ночь, когда Хэнка Кэмбриа забили насмерть в такси, там был обнаружен некий багаж.

— Я знаю. Копы конфисковали его вместе с такси. Там были бумаги отца Алексис Сэнд. А они подобны динамиту. Но, по крайней мере, они в целости и сохранности у полицейских.

— Вот к чему я и клоню. Теперь этот багаж у Чарли. Он получил его от своих друзей из полиции.

— У Чарли! Аббамонте убьет кого угодно, чтобы заполучить эти документы.

Хоуп повернулась ко мне, в ее глазах был страх.

— О, какой же он дурак! — воскликнула она. — Какой дурак! Чарли был напуган, думал, что эти бумаги помогут ему избавиться от неприятностей. И он позвонил Аббамонте.

— И рассказал ему о бумагах?

— Боюсь, что так.

— И когда это было?

— Вчера.

— И что сказал Аббамонте?

— Не знаю.

Я принес пальто Хоуп из спальни, прихватив свое со стула, на который бросил его вчера в гостиной, и сказал себе: «Спокойно, все будет в порядке».

— Твоя машина здесь? Моя осталась у штаб-квартиры «Братства».

— Нет. Я приехала на такси.

Я вызвал по телефону такси. Пятнадцать минут спустя, без четверти девять, мы поехали домой к Дерлетам.

Воскресным утром серые холодные улицы были почти пустынны. Я расплатился с таксистом и услышал доносящийся откуда-то издалека колокольный звон, навевающий тоску. Я взял Хоуп под руку, и мы стали вместе подниматься по лестнице.

Полицейский в форме за дверью ее квартиры коснулся при виде Хоуп козырька и вопросительно взглянул на меня. Я показал ему свое удостоверение.

Хоуп впустила меня в квартиру и вошла сама. Чарли вышел из спальни в пижаме и банном халате.

— Одевайтесь, — сказал я. — Мы собираемся выписать ордер на ваш арест и запереть вас у шерифа округа под надежной охраной. Это ваш единственный шанс.

— Самому лезть в петлю? Кажется, я тебя предупреждал, чтобы ты держался подальше от моей сестры.

— Умоляю тебя, Чарли, — сказала Хоуп. — Послушайся его.

— Еще чего! — В его глазах была горечь, на висках вздулись вены. — Где ты шлялась всю ночь?! И это моя сестра! После всего, что я сделал для тебя? Моя маленькая сестричка так со мной обошлась!

— Кончай, Чарли, — сказал я.

— Как она тебе, Драм? Могу представить...

Я ударил его. От удара Чарли развернуло на сто восемьдесят градусов, а потом он упал на колени. Хоуп шагнула было к нему, но потом остановилась. Гневно глядя на нас снизу вверх, Чарли поднялся и нетвердой походкой направился в спальню.

Хоуп хотела пойти за ним, но он тотчас же вернулся, держа в руке пистолет 45-го калибра.

— Я даю тебе шанс, — сказал он. — Убирайся отсюда и из моей жизни! И из ее жизни тоже!

— Ты телевизионных шоу насмотрелся. Давай спускай курок! Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет!

— Кого ты назвал дураком?! — заорал Чарли хриплым голосом.

— Ты ведешь себя как самый настоящий дурак. Зачем тебе пистолет? За дверью стоит полицейский, Чарли. Или ты и его хочешь пристрелить заодно?

— Держись от меня подальше!

Он стал отступать, пока не уперся в подоконник... Дальше пятиться ему было некуда. И тогда Хоуп подбежала и встала между нами.

— Ты сошел с ума! — закричала она. — Ты сошел с ума, если и впрямь собираешься стрелять.

Чарли вытер левой рукой пот с лица. Хоуп схватила его правую руку, и пистолет выстрелил.

Дальше события развивались стремительно. Чарли отшатнулся назад, ударившись задом о подоконник, и с ужасом взирал на Хоуп, которая вскрикнула и, схватившись за плечо, упала на колени, а в дверях появился полицейский с револьвером в руке, громко вопросив:

— Что тут происходит?

Я взял пистолет из руки Чарли. Он послушно его отдал, глядя на Хоуп и без конца повторяя:

— О Господи Иисусе, Хоуп! Боже мой, что я наделал?!

Я опустился на колени рядом с Хоуп. У нее в глазах были слезы, но она пыталась улыбаться.

— Ничего, — сказала она. — Ничего, правда. Он не хотел этого. Он не хотел.

Я осторожно высвободил ее руку из рукава темного жакета.

Он был пробит пулей и влажен от крови. Красная отметина — след от пули длиной в три дюйма — красовалась на ее предплечье. Кровь лилась ручьем, являя страшное зрелище, но было ясно, что пуля всего лишь задела ее.

Я перевязал ей руку своим носовым платком. А Хоуп все повторяла и повторяла, что с ней все в порядке. Полицейский сказал, что нам всем предстоит отправиться в центр города.

Глядя, как я перевязывал рану его сестры, Чарли не выдержал и вдруг разразился слезами. Отчаянные рыдания сотрясали его тело. Аббамонте всячески запугивал его, но так и не смог сломить, все усилия сенатора не увенчались успехом, да и мои собственные доводы были им грубо отвергнуты. А сейчас, когда я перевязывал нанесенную им сестре рану, Чарли внезапно опустился на колени рядом с Хоуп, обхватил руками ее голову и зарыдал. Постепенно рыдания перешли во всхлипы, и тогда он взмолился:

— Прости меня... Богом клянусь... я этого не хотел...

— Я знаю, ты не хотел, Чарли, — тихо сказала Хоуп. — Я понимаю, это была случайность.

Он поднялся с колен — слезы бежали по его щекам — и шумно высморкался.

— Очкарик с Ровером позвонили в понедельник ночью, — сказал он. — Им нужен был тягач. У них на парквей возникли непредвиденные обстоятельства. Что касается меня, то я годами числился должником Аббамонте. Я задолжал ему пару тысяч. Хоуп... училась в бизнес-колледже... ей нужна была одежда... она должна была выглядеть прилично, и я... ну а поскольку я был ему должен, он стал давить на меня, и я достал им тягач.

— Но ведь в то время они работали на Хольта, разве нет? — уточнил я.

— Конечно. Ну и что? Аббамонте тогда еще не вышел в дамки. Хольт, Майк Сэнд, Аббамонте — тогда для Очкарика и Ровера все они были равны. Хольт вычислил, что миссис Сэнд спешит на восток, чтобы помочь мужу. Он узнал это от негодяя по имени Ру Минк с побережья и решил, что если вотрется к ней в доверие, то им с Весельчаком Джеком Рейгеном удастся приструнить Сэнда и Аббамонте. Поэтому он и инсценировал это похищение, вот только оно отрикошетило в него самого. — Из горла Чарли вырвался хриплый смех. — Ты появился там раньше его, Драм. Тогда-то Аббамонте и принял решение насчет него, — продолжал Чарли. — «Если Хольт принадлежит к лагерю Весельчака Джека, — рассудил мистер Абба, — то он и сам в состоянии сделать кое-какие телодвижения, чтобы захватить власть в свои руки». Он попытался принудить к сотрудничеству Нелса Торгесена, но Торгесен все еще жил прежними представлениями, продолжая считать мистера Аббу всего лишь жирным, потным бухгалтером, который ко всему прочему еще и на руку был нечист — занимался ростовщичеством, чтобы держать ребят в руках. Однако у него был этот дневник, а мистер Абба хотел его заполучить. Поэтому он послал меня во Фронт-Ройал, а когда я туда прибыл, то обнаружил Хольта лежащим на полу с размозженной головой. — Неожиданно Чарли перевел взгляд на полицейского. — Это не я! Богом клянусь, я этого не делал!

Полицейский пожал плечами:

— Я даже не понимаю, о чем вы говорите, мистер. — Он встретился со мной взглядом. — Мне позвонить в город?

— Позвоните шерифу. Скажите, что мы привезем Чарли Дерлета под его присмотр.

Я посмотрел на Чарли. Он, помедлив, кивнул.

— С бумагами доктора Фроста? — спросил я.

Чарли отвел взгляд. Потом взглянул на Хоуп — она ему улыбалась.

— С бумагами, — сказал он.

И тогда Хоуп подошла к нему и поцеловала в щеку.

Пока Чарли одевался, полицейский позвонил окружному шерифу. Потом я позвонил сенатору Хартселлу домой и сообщил, что Чарли Дерлет готов дать показания комиссии и передать некоторые или все бумаги доктора Фроста. Сенатор пришел в совершенный восторг и сказал, что ордер на арест Чарли Дерлета будет поджидать нас у шерифа.

Чарли вышел из спальни с тощим синим портфелем в руках.

— Вот они, — сказал он, но портфель мне не отдал.

Чарли передал его Хоуп. Просто жест, но этот жест символизировал решение, которое он принял.

В девять пятьдесят мы все спустились вниз и вышли на улицу, где нас поджидала полицейская патрульная машина.

Серый четырехдверный седан как раз сворачивал на обочину на противоположной стороне улицы. Тротуар был пустынным, воздух — холодным, небо — суровым и зловещим. Чарли в сопровождении полицейского шел к патрульному автомобилю, мы с Хоуп следовали за ними. Хоуп держала меня за руку, зажав синий портфель под мышкой.

Из седана на противоположной стороне улицы вышли трое.

Посмотрели на нас и побежали.

— Эй! — закричал полицейский, протягивая руку к пистолету в поясной кобуре.

Первый бегущий к нам был в очках и шляпе, низко надвинутой на лоб и скрывавшей его лицо. На бегу он сунул руку под плащ. Затем обе его руки сомкнулись на короткоствольном пистолете-пулемете Томпсона. На тихой воскресной улице прогремела автоматная очередь. Пули с визгом проносились в воздухе и врезались в металл патрульной машины.

Первая пуля сразила полицейского, он развернулся на триста шестьдесят градусов и, тяжело оседая, рухнул на бок. Хоуп закричала. Я нырнул к полицейскому и выхватил у него из кобуры револьвер. Очередная автоматная очередь прошила холодный воздух.

— Прячься за машиной! — заорал я Хоуп.

Чарли засел за задним бампером патрульной машины. Когда застрекотала очередная пулеметная очередь, он скорчился и пошатнулся, словно кто-то ударил его кувалдой в живот.

Вскрикнув, Хоуп побежала к нему, все еще держа портфель под мышкой.

Очкарик нагнал ее быстрее меня. Дулом автомата он нанес ей ощутимый удар в висок. Хоуп стала валиться прямо на него, и тогда он, обхватив ее обеими руками и как бы прикрываясь ею, нацелил автомат на меня и спустил курок.

Раздался щелчок, но выстрела не последовало. Обойма была пуста. Но поскольку Очкарик по-прежнему держал Хоуп перед собой, я не мог воспользоваться пистолетом и пристрелить его.

Я двинулся к нему. Он стал отступать на дорогу, таща Хоуп с собой.

С противоположной стороны улицы прогремели пистолетные выстрелы. Пули градом сыпались на патрульную машину, и я нырнул за бампер, но быстро поднялся и сделал три выстрела. Посреди улицы стоял Дылда с револьвером в руке. Еще один тип, чуть пониже, наклонился к открытой дверце седана.

Вероятно, вернулся туда за оружием. Они не ожидали такого поворота событий. Хотели застать Чарли в постели. Одна из моих пуль задела того незнакомого мне типа у машины, и он растянулся на асфальте. Дылда, который оказался Ровером, медленно отступал к седану вместе с Очкариком и Хоуп.

Если я буду стрелять, могу угодить в Хоуп. Если побегу за ними, Ровер может срезать меня из револьвера. Я укрылся за патрульным автомобилем. Полицейский застонал. А тем временем Ровер, Очкарик и Хоуп уже находились в сером седане.

Я побежал.

И тут вдруг услышал, как с шумом распахнулось окно в одном из жилых домов на противоположной стороне улицы и голос что-то кричавшего мужчины. Парень, в которого я попал, оказался Морти. Он приподнялся на колени и наставил на меня пистолет, но тут же рухнул ничком. Пуля ушла в асфальт.

Машина тронулась с места, накренившись. Я прыгнул на нее, уперся ногами в задний бампер, а туловище перебросил на крышку багажника. Сквозь заднее стекло я видел лицо Хоуп в каких-нибудь трех дюймах от меня. Рядом с ней сидел Ровер и тоже смотрел на меня. Он что-то сказал. Машина стала набирать скорость и вихлять из стороны в сторону. Мне не за что было ухватиться, и я почувствовал, что соскальзываю. Когда они на полной скорости свернули за угол, я неожиданно оказался в воздухе, стремительно летя вперед и вниз, а мгновение спустя больно ударился всем телом об асфальт. Я скатился на обочину и лежал там, с трудом переводя дыхание, словно только что пробежал за три минуты целую милю.

Кто-то помог мне подняться на ноги. Какие-то незнакомые лица то попадали в мое поле зрения, то вдруг исчезали: наплывали какие-то голоса, сперва тихие, потом невыносимо громкие, а потом снова тихие. Я пошел назад к патрульной машине. Полицейский с трудом дотащился до машины и влез в нее, а теперь что-то хрипел в свой коротковолновый микрофон. Его правая рука беспомощно повисла — пуля попала ему в плечо.

Я подошел к Чарли. Он лежал на спине в луже крови, в его широко раскрытых глазах отражалось серое небо. Пули из автомата Очкарика вспороли ему живот, автоматная очередь как бы разрезала пополам тело Чарли по горизонтали. Он был мертв.

Я встал и нетвердой походкой направился к Морти. Он открыл глаза и посмотрел на меня.

— Куда они поехали? — спросил я.

Морти попытался выдавить из себя пару непечатных слов, но с его губ не слетело ни звука.

— Куда они поехали?

Его глаза медленно закрылись и лицо расслабилось. У него были длинные, загибающиеся вверх ресницы, которым могла бы позавидовать любая девушка.

Полицейские прибыли в двух автомобилях, предназначенных для разгона демонстраций.

Морти умер по пути в больницу.

Меня тоже отвезли в больницу. У меня были ушибы и кровоподтеки на плечах и груди, но переломов не обнаружилось, а я без конца повторял, что чувствую себя нормально. Меня не отпускали битый час, а когда отпустили, патруль доставил меня в — полицейский участок. Мне стали задавать вопросы.

Никаких наездов, никакого давления — я был пай-мальчиком, о чем свидетельствовало мое удостоверение. Но меня продолжали расспрашивать об одном и том же, а я отвечал, снова и снова повторяя:

— Вы не понимаете. Они увезли с собой Хоуп!

В два часа за мной приехал сенатор. Он отвез меня домой и подождал, пока я менял свой порванный в лоскутки костюм.

Он охал и ахал при виде моих синяков и кровоподтеков. Я повторял, что со мной все в порядке. Затем мы поехали в его кабинет в здании сената.

Баллинджер доставил из Фронт-Ройала мой «магнум» 44-го калибра в наплечной кобуре, я пристегнул ее и направился к двери.

— Черт тебя подери, куда это ты собрался?

— Не знаю. Они увезли с собой Хоуп. Я должен их найти!

— Садись. Вот сюда.

Сенатор протянул мне бокал, в котором оказалось неразбавленное виски. Я выпил его до дна. Он налил мне еще. И я выпил вторую порцию. Сенатор сказал, что в штаб-квартире «Братства» по воскресеньям находится только один сторож. Ехать туда нет смысла. Они звонили по домашним номерам Аббамонте и Майка Сэнда. Их тоже не застали. Позвонили Баллинджеру, но в доме Торгесена во Фронт-Ройале никого не было в течение последних двадцати четырех часов.

Мы углубились в изучение мелкомасштабной карты Тайдуотера, штат Мэриленд.

— Где-то здесь, — сказал Хартселл, указывая пальцем место на карте. — Школа квакеров, общинная церковь в полумиле, потом ряд бунгало на пляже, пустующих в это время года, затем песчаные дюны и колючий кустарник, затем Хэйкокский аэропорт, затем местность, опять-таки поросшая колючим кустарником в это время года.

Флаг на высоком флагштоке, противоциклонное заграждение и заброшенный гараж...

— Наверняка они отвезли ее туда, — сказал я. — Они убили Чарли, а бумаги оказались у Хоуп. Возможно, они решили, что она сможет им кое-что рассказать, а кроме того... Алексис Сэнд! — неожиданно воскликнул я и схватил трубку телефона, стоявшего на столе сенатора. Я позвонил в «Статлер», но в апартаментах Сэнда не отвечали. — А как насчет конных полицейских штата Мэриленд? — спросил я у сенатора.

— Только скажи. Если у нас есть хоть одна-единственная зацепка, доказывающая, что Хоуп Дерлет отвезли именно туда, конная милиция штата будет нам помогать. При тщательном прочесывании, возможно, они смогут найти это место. — Сенатор нахмурился и взял сигару. — Но позволь мне кое-что сказать и не бросайся перегрызть мне горло. В какой-то степени я даже рад, что у тебя таких доказательств пока нет. Я хочу, чтобы они провели свою сходку, Чет. Я хочу, чтобы они все перегрызлись — Сэнд, и Аббамонте, и Рейген с побережья, если он приедет, — все они. Потому что, возможно, кто-то из них расколется. И, мой мальчик, если это сработает, считай, они у нас в кармане.

— Но Хоуп у них в руках!

На это сенатору нечего было сказать. Я посмотрел на карту, закурил сигарету, но тут же загасил ее и свернул карту трубочкой, говоря:

— Ничего, если я сам поеду на поиски? Хочу сказать, мне бы не хотелось, чтобы это сборище передралось слишком рано вам в угоду.

— Не надо сарказма, Чет. Тут многое поставлено на карту.

Я сунул карту под мышку.

— И Хоуп тоже?

Сенатор неожиданно встал:

— Я хочу произнести речь. Черт побери, мальчик мой, за это мне деньги платят. Возможно, Хоуп Дерлет и пуп земли. Я встречался с ней всего один раз, и мне она понравилась. Но неужели ты думаешь, что она единственная невинная жертва «Братства»? Разве тебе неизвестно, что множество хороших людей гибнет в стране только потому, что они пытаются противостоять этому профсоюзу? Не кажется ли тебе, что у Брауна Торна, который погиб только потому, что узнал, на что в действительности тратится фонд социального обеспечения «Братства», есть достаточно много сторонников, которые с болью восприняли его гибель? Неужели ты считаешь...

— Я встречался с его сестрой, — сказал я.

— Неужели ты считаешь, что все это так и будет продолжаться, как раньше, только с новым набором лидеров, до тех пор, пока мы не дадим им веревку, чтобы они на ней собственноручно повесились? Неужели ты полагаешь, что, если заседания комиссии окажутся безрезультатными и мы не сможем положить конец их беспределу в рамках закона... неужели ты можешь хоть на минуту поверить, что не произойдет еще одно убийство?

— Достаточно, сенатор. Я вас понял. Но я еду туда. Я должен.

— Конечно. Я же не говорю, чтобы ты этого не делал. Но стоит только вызвать конную милицию и предпринять фронтальный удар по ним, как они тотчас же сожгут все записи, и мы снова окажемся на нуле, на том самом месте, с которого начали.

— Ладно, — сказал я. — Ладно.

— Ладно, — прорычал сенатор.

Мы на прощанье пожали друг другу руки.

Итак, я вышел из здания сената с картой под мышкой.

Было уже больше четырех. Начинался снег.

Мне предстояло прочесать пару дюжин квадратных миль в Тайдуотере, штат Мэриленд, обнаружить тайное прибежище «Братства», пойти на него штурмом в одиночку, во что бы то ни стало остаться в живых вместе с Хоуп и не огорчить сенатора, то есть не спутать ему все карты.

И будь что будет.

Шелл скотт и честер драм напали на след

Тайдуотер, штат Мэриленд, 22 ч. 00 мин., воскресенье, 20 декабря

ШЕЛЛ СКОТТ

Мои радостные ожидания рухнули, как карточный домик.

Был поздний воскресный вечер, и вот уже несколько часов я ехал на машине, сначала сквозь дождь, а теперь сквозь снежную крупу, все больше и больше приходя в отчаяние. И если существует предел отчаяния, то я скорее всего подошел к нему вплотную. Еще чуть-чуть — и я отправился бы в полицию, предоставив им возможность продолжить поиски вместо меня.

Наверняка они посадили бы меня за решетку. Из Лос-Анджелеса я отправился по горячим следам, и хотя никаких определенных известий о Шелле Скотте или Рейгене еще не появилось в Вашингтоне, по радио и телевидению сообщалось о такой возможности.

Реактивный самолет приземлился в Национальном аэропорту Вашингтона в воскресенье после полудня, я взял напрокат «шевроле» и отправился на поиски. По словам Минка, Рейген должен прилететь сюда, чтобы ночью в воскресенье встретиться с Сэндом и Аббамонте. Вот что он сказал дословно: «...окончательное урегулирование... спорных вопросов». Значит, решил я, предстоит солидное сборище, а не очередная встреча этого безобразного трио без лишних глаз и стволов, и скорее всего в данный момент они как раз съезжаются к месту сбора. Но Минк не сказал мне где, просто: «к югу от Бен...» В субботу я позвонил в автоклуб, порасспрашивал на автозаправках, даже безрезультатно справился в штаб-квартире профсоюза грузоперевозчиков, порылся в картах, облазил почти весь пригород Вашингтона. Однако Минк не сказал, что это в районе Вашингтона, а сказал просто: «...за городом».

А судя по карте, Мэриленд-авеню в Вашингтоне переходит в Беннинг-роуд и прямой линией пролегает через весь штат до Мэриленда.

Поэтому сейчас, воскресной ночью, я находился в Тайдуотере, штат Мэриленд. В данный момент я ездил туда-сюда по Беннинг-роуд. Я собрал исчерпывающую информацию о Сэнде, Аббамонте и Драме, вплоть до года выпуска и марки их машин.

Но ни эта информация и никакая другая мне не помогла, и настроение мое постепенно становилось под стать погоде.

Весь день небо темнело, теперь еще и ветер усилился, и в черной ночи стал почти штормовым. Ледяная крупа, несомая ветром, хлестала по ветровому стеклу, чтобы моментально быть сметенной щелкающими «дворниками».

Я притормозил на повороте, вглядываясь в ветровое стекло, когда фары моей машины высветили бегущего по дороге человека. Он бежал со стороны небольшого, ярко освещенного кафе, перед которым на асфальте был припаркован огромный грузовой фургон.

Мужчина выбежал из двери кафе и быстро двигался к машине. Я не мог ясно разглядеть его сквозь запотевшее окошко и поэтому опустил стекло.

Как раз перед тем, как он прыгнул в машину, я успел хорошенько его рассмотреть.

ЧЕСТЕР ДРАМ

Флаг на высоком флагштоке, противоциклонное заграждение, заброшенный гараж. Заброшенный гараж, противоциклонное заграждение, флаг на высоком флагштоке. Заграждение... заброшенный гараж...

Я сидел, ссутулившись, за стойкой забегаловки на Беннинг-роуд, работающей круглые сутки, и эти слова мелькали у меня в голове, гоняясь друг за другом наперегонки по моим извилинам в поисках ответа, которого там не находилось — одни сплошные вопросы.

Я ездил туда-сюда по Беннинг-роуд от моста через Анакостиа-Ривер до побережья залива Чесапик, прочесал все окрестные проселочные дороги, заглядывал в колючие заросли кустарника и в пустующие пляжные домики, сновал под дождем и мокрым снегом. Я промок до нитки, устал и начал впадать в уныние. Было десять часов вечера, воскресенье. В такую погоду Беннинг-роуд была почти совершенно пустынной. Единственный дальнобойщик, большой дизельный фургон которого был припаркован недалеко от моего «крайслера», сражался в китайский бильярд с игровым автоматом, стоящим в глубине забегаловки. Старикашка в засаленном фартуке читал газету за стойкой, пока я пил крепкий кофе, такой же черный, как и мои мысли. Я расстелил топографическую карту сенатора Хартселла на стойке и бессмысленно уставился на нее.

Стоит ли продолжать попытки?

Но ничего иного мне не оставалось. Они где-то здесь. И Хоуп у них.

Старикашка, лениво водивший по стойке мягкой тряпочкой, перевел свой пристальный взгляд с меня на карту.

— Вы из комиссии по освоению здешних пустырей, мистер? — спросил он.

Я отрицательно покачал головой.

— В пятницу тут были ребята. С такой же картой, как у вас. Сказали, что приехали в связи с предстоящим освоением здешних пустырей.

Я машинально кивнул. Это наверняка были люди из Хартселльской комиссии, ведущие такие же бесполезные поиски, как и я.

— Ошибку делают, — безапелляционно заявил старикашка. — Лет эдак пять-шесть назад, когда у нас тут был еще один аэропорт, кроме Хэйкокского, тогда они смогли бы что-то сделать с этими пустырями. А теперь в Чесапик-Сити есть другой аэропорт. Теперь отсюда до Хэйкокса, — с горечью подытожил он, — только колючий кустарник и дюны. А может, ничего другого нам здесь и не нужно.

— Я был тут как-то ночью, — сказал я, — заехал в одно место, а теперь никак не могу его отыскать.

Из-за унылого настроения я почему-то, совершенно бессознательно, стал вдруг имитировать акцент, характерный для жителей Тайдуотера, штат Мэриленд.

— Помню только, что там был флаг на высоком флагштоке, трепещущий на ветру, старый заброшенный гараж и противоциклонное заграждение.

— Флаг, говорите? Вы, должно быть, не туда приехали. Тут никаких флагов нету. Ни одного вдоль Беннинг-роуд, насколько я знаю. А что такого в нем особенного?

Когда я не ответил, старикашка продолжал:

— Вот если бы вы приехали сюда лет эдак пять-шесть назад, я мог бы найти вам столько же флагов, как в ООН, над аэропортом. До того как его забросили, там был целый ряд флагов на флагштоках. А теперь никаких флагов нету. Только ангар и старое административное здание противостоят тайдуотерским ветрам, никаких самолетов, никаких людей, даже телефона нету. Контрольная будка рассыпалась на куски, могу поспорить, старый ветровой конус на ней поизносился, как красные шерстяные шторы старой тетушки Мэгги. — Он причмокнул своей вставной челюстью на присосках, одаривая меня старческой улыбкой.

Сначала у меня в голове не отложилось ничего из того, что он мне рассказал. Потом я посмотрел на него и на карту. Глупо осклабился ему в ответ, и тут до меня дошло. Я поспешно встал, расплескав свой кофе.

— Эй, мистер! С вас десять центов.

Я бросил на стойку доллар и выбежал наружу.

«...старый ветровой конус на ней поизносился, как красные шерстяные шторы старой тетушки Мэгги».

Флаг на высоком флагштоке, хлопающий на ветру.

Ветровой конус на контрольной будке.

Пока я бежал по мокрой парковочной площадке, усыпанной ракушками, к своему «крайслеру», по Беннинг-роуд в сторону моста через Анакостиа-Ривер на большой скорости промчался автомобиль. На мгновение я оказался в свете фар, когда автомобиль резко повернул у парковки, оставив за собой мокрый шлейф. Я сел за баранку своего «крайслера».

Хэйкокский аэропорт! Я был готов петь от радости. Наверняка это должно быть там.

Мой «крайслер» рванулся с места и, как на крыльях, помчался вперед.

ШЕЛЛ СКОТТ

Я был настолько потрясен, что даже убрал ногу с педали акселератора. Человек, бежавший к машине и прыгнувший в нее, был не кто иной, как Чет Драм.

Я во все глаза смотрел на него из открытого окна, невзирая на хлеставшую мне в лицо снежную крупу. Я видел, как он завел мотор новенького «крайслера», выехал на дорогу и с ревом помчался по ней... прочь от меня. Я автоматически сделал разворот, едва успев нажать на тормоза, когда впереди меня вспыхнули фары, и вывернул руль, когда «шевроле» заскользил по мокрому асфальту. Но уже через полминуты, развернувшись, я нажал на газ и помчался вдогонку за Драмом.

Я вцепился в баранку. Если эти мерзавцы собираются где-то поблизости, естественно, они не могут обойтись без этого парня. Итак, «к югу от Бен...» означает «к югу от Беннинг-роуд», и, если мне повезет, Чет Драм приведет меня прямо туда. Приятное возбуждение отзывалось гулким биением сердца.

На следующей миле я обогнал несколько автомобилей, но «крайслера» Драма среди них не было. Когда я пошел на обгон следующей машины, то заметил слева узкую дорогу, отходящую от Беннинг-роуд. Это был единственный поворот на всем проделанном мною до этого пути. Я продолжал ехать вперед, пока не утвердился во мнении, что Драм либо свернул на ту проселочную дорогу, либо ушел так далеко вперед, что мне его никогда не догнать. Я ругнулся, съехал на правую сторону дороги и, развернувшись, поехал назад. Я так резко повернул на проселочную дорогу, что шины жалобно взвизгнули. Если я его упустил, если он укатил вперед и скрылся из виду, тогда так мне и надо! Пока я буду отыскивать Рейгена и всех остальных, они успеют разъехаться по домам.

Вскоре впереди справа я увидел неясные очертания еще более темного, чем сама ночь, длинного приземистого здания.

Где-то возле него мелькнул сумеречный свет, осветив что-то еще. Подъехав поближе, я увидел автомобиль. Это был «крайслер» Драма. Мне все стало ясно. В этом длинном приземистом здании наверняка и происходит сборище банды, в котором участвуют и самые крупные шишки, и те, что немного помельче.

Я остановился позади «крайслера» и заглянул в него. Холодные капли дождя стучали по моему плащу. Машина была пуста, но Драм не мог уйти далеко. Я усмехнулся, вынул свой кольт и, щурясь от дождя и ветра, огляделся по сторонам. Внезапно я ощутил рядом чье-то присутствие и застыл на месте.

Было темно, но мне все-таки удалось достаточно хорошо рассмотреть мужчину и его лицо. Это был Чет Драм.

За последние весьма напряженные дни, полные драматических событий, я часто видел его лицо, оно было словно выгравировано в моем сознании. Но сейчас вся кипящая во мне досада неожиданно исчезла. Он что-то сказал, но ветер унес его слова. Я нацелил кольт ему прямо в сердце и целую секунду держал его на прицеле, затем ослабил палец на спусковом крючке.

Драм, по-видимому, был безоружен. Но я в любом случае не собирался его убивать. Я хотел отделать его как следует, но собственными кулаками. Я так и вижу его стоящим передо мной в Блю-Джей, нацелившим рукоятку пистолета мне в челюсть.

Я сунул кольт в кобуру, напружинился и бросился на него.

Драм неподвижно стоял в нескольких ярдах от меня, и я уже решил, что одолею его без труда. Но не тут-то было. Он двигался проворно. Буквально с дьявольской скоростью. Вместо того чтобы отпрыгнуть в сторону, он шагнул вперед и чуточку левее и пригнулся, занося надо мной огромный кулак.

Я поднырнул под него.

По крайней мере, хотел это сделать.

ЧЕСТЕР ДРАМ

От парковки до поворота, ведущего к заброшенному аэропорту, было не более двух миль. Я проделал этот путь менее чем за две минуты, выключил фары и медленно поехал по ухабистой проселочной дороге. Довольно скоро узкая лента мокрого асфальта уступила место более широкой полосе мокрого бетона. Я съехал с дороги и покатил по взлетно-посадочной полосе аэропорта.

И тут я заметил длинное приземистое здание.

Его очертания трудно было различить в темноте. Округлая, как у ангара, крыша с одной стороны и плоская — с другой.

Я остановился за ним примерно в пятидесяти ярдах. Когда я вырубил двигатель, дождь со снегом принялся хлестать по крыше моего «крайслера». Я вылез наружу с фонариком в одной руке и «магнумом-357» — в другой и услышал специфический, ни с чем не сравнимый хлопающий звук разорванного ветрового конуса.

Включив фонарик и прикрывая его рукой, я пошел по взлетно-посадочной полосе. Я ощущал под ногами стебли сухой травы, пробившейся сквозь трещины в цементе.

Я насчитал восемь автомобилей, припаркованных между моим «крайслером» и зданием аэропорта. «Сборище клана, — подумал я. — Крупные шишки „Братства“ и их прихлебатели приехали для дележки профсоюзного пирога. И там с ними Хоуп. Очкарик и Ровер увезли ее вместе с бумагами Фроста».

Я выключил фонарик и стал приближаться к зданию. Оно было четырехугольным, длиной более ста футов и, возможно, около сорока футов шириной. В одном торце его находились огромные рифленые металлические ворота ангара с небольшой дверцей слева. На дверце рядом с проржавевшим засовом — такой же ржавый замок. Пары выстрелов из моего «магнума» хватит, чтобы открыть дверь, но что потом? В этой части здания было темно, хоть глаз коли. Я опустился на четвереньки. Под дверью ангара оказалась щель, но свет изнутри не просачивался.

Пройдя немного вдоль длинной стены здания, обращенной к взлетно-посадочной полосе, я обнаружил еще одну дверь.

Мне не требовалось вставать на четвереньки, чтобы увидеть под этой дверью свет. А в нескольких ярдах от нее я обнаружил почти неразличимое в темноте противоциклонное заграждение высотой мне по пояс. Если у меня и были какие-то сомнения, то теперь они окончательно развеялись. Это и был ныне заброшенный Хэйкокский аэропорт.

Еще один автомобиль с выключенными фарами прогромыхал по проселочной дороге и выехал на взлетно-посадочную полосу. Я пока не мог его видеть. Пригнувшись, я побежал к калитке противоциклонного заграждения, а оттуда к месту парковки автомобилей. Кто бы это ни был, подумал я, мне необходимо вывести его из игры, прежде чем я окажусь перед необходимостью воевать на два фронта.

Автомобиль остановился около моего «крайслера», и из него вышел здоровенный парень, почти такой же высокий, как я.

Он почему-то рассматривал мой «крайслер». Я еще крепче вцепился в рукоятку «магнума». Спина у парня была широкая, как стена амбара. Мой палец непроизвольно лег на спусковой крю421 чок. Я никогда не стрелял людям в спину и никогда не убивал просто так. Но тут была Хоуп.

Здравый смысл взял верх над моими моральными принципами. Я не мог пустить в ход «магнум». Те, кто находится внутри, услышат выстрел. Мне нужно справиться с этим парнем голыми руками, не важно, кто он такой. Нельзя даже воспользоваться рукояткой «магнума», он ненароком может выстрелить. Я сунул оружие в один карман пальто, а фонарик — в другой.

В этот момент парень обернулся.

Нас теперь разделяло чуть менее пяти ярдов. Я не мог разглядеть лица парня, но узнал его мокрые от дождя и снега белесые волосы.

Передо мной был Шелл Скотт.

Он тоже сразу узнал меня. Хрипло произнес мое имя, но не очень удивился. В правой руке у него был револьвер. Он может выпустить в меня всю обойму, прежде чем я схвачусь за свой «магнум». Тут Скотт посмотрел на здание аэропорта позади меня. Я увидел, как блеснули его зубы в оскале, который он считал улыбкой.

— Караульная служба, Скотт? — спросил я, не узнавая собственного голоса. — Ты слегка припозднился.

Я не сводил глаз с его пистолета, таившего в себе мою неминуемую гибель.

Скотт убрал пистолет и бросился мне навстречу. Мы встретились на полпути, времени на размышления об оружии у меня не было. Я промахнулся левой, а он ответил ударом правой, которая со свистом врезалась мне в ухо. Скотт был крупным, быстрым и владел, по крайней мере, приемами рукопашного боя. Он без передышки делал обманные движения головой, его широкие плечи дугой выгибались под дождем.

И он смог ответить на мой захват, что лишний раз свидетельствовало о его искушенности в различных приемах боя.

Я нанес ему удар левой. Голова у него откинулась назад, как это всегда бывает при таком ударе, и Скотт должен был потерять равновесие. Однако мой удар не вывел его из равновесия.

Удар был очень даже неплохой, резкий и быстрый, но Скотт пресек его правой рукой, мгновенно согнув ее в локте еще до того, как я успел убрать свою левую. И эта его правая рука сразила меня наповал. У меня подкосились колени. Но драка еще не закончилась.

Два зорких ока никак не могут сфокусироваться

Тайдуотер, штат Мэриленд, 22 ч. 25 мин., воскресенье, 20 декабря

ШЕЛЛ СКОТТ

Я пригнулся недостаточно быстро. И в первый, и во второй, и в третий раз, но где-то перед третьим кулаки Драма перестали молотить мне лицо и грудь, и я отступил на пару шагов. Я тоже вмазал Драму пару раз во время нашего обмена любезностями, и на его лице тоже остались отметины.

Драм слегка наклонялся вперед, уперев в грудь подбородок и произвольно держа руки перед собой. Подбородок у него был довольно большой. И грудь тоже довольно большая, если уж на то пошло. Да и сам он был здоровенный и крепкий на вид.

Впрочем, со мной тоже все было в порядке. А это означало, что ему здорово не поздоровится и что я постараюсь максимально растянуть это удовольствие.

И мы одновременно шагнули навстречу друг другу. Я сделал обманный выпад левой, а Драм попытался врезать мне ребром ладони по шее. Я аккуратно блокировал его удар, приняв его на правое предплечье, и нанес левой короткий прямой по корпусу. Получилось здорово. Это был сильный удар левой, в который я вложил немало энергии, а сейчас энергия просто била из меня ключом.

Удар пришелся по его большому подбородку, и я ожидал, что Драм рухнет без сознания, возможно издав слабый стон.

— Это за то, что ты вырубил меня в Блю-Джей, Драм, — прошипел я сквозь зубы.

Он пошатнулся, словно дерево в бурю, как-то странно развернулся, и что-то больно ударило меня в левое ухо. Думаю, что в кулаке у него был зажат камень. Этот негодяй ударил меня камнем! Я качнулся, видимо, потерял равновесие и упал.

Слабый свет померк, и стало совершенно темно, потом немного посветлело, словно кто-то задействовал реостат. Драм шел ко мне, и я с изумлением обнаружил, что никакого камня в руке у него не было.

Я перекатился на бок, зацепил правой пяткой его левую пятку, а потом со всего размаху ударил ему по колену левой ногой. Удар попал в цель. Когда моя нога опустилась, я рывком дернул правую пятку, и его левая нога неожиданно потеряла опору. И также неожиданно изменилось направление его падения. Драм приземлился на твердый цемент, и мне показалось, что при этом земля содрогнулась. Вот и прекрасно, значит, ему и в самом деле здорово досталось.

Мы оба поднялись на ноги, а он сказал:

— Блю-Джей? А чего вы с Рейгеном ожидали? Награды?

«Мы с Рейгеном». Это же смешно. Наверное, я вышиб парню мозги. Я приподнялся на колени и только потом встал на ноги. Прежде чем сбить его с ног снова... А я действительно сбивал его с ног? В последнее мгновение у меня в голове все перемешалось. Но прежде чем сбить его с ног, я сказал:

— Просто чтобы освежить твою память, Драм, этот негодяй Рейген у меня второй на очереди. Я разберусь с ним сразу же, как только покончу с тобой.

Теперь мы оба были на ногах и тяжело пыхтели. Он был весь в крови. Ну, это уж слишком, подумал я, но потом решил, что там, по всей видимости, немало и моей крови.

С трудом переводя дыхание, Драм проговорил:

— Послушай, ты, сукин сын, я веду специальное расследование по поручению Хартселльской комиссии.

— Ну конечно. Ты и прежде нес эту чушь.

Мне не понравилось, как он это сказал. В сущности, мне ничего не нравилось в этой горилле.

И я сказал:

— Удивляюсь, как тебе еще не вырвали такой длинный язык, — и двинулся к нему.

Но вместо того, чтобы отступить, Драм пошел мне навстречу. Я крепко ударил его в челюсть слева.

Это привело его в некоторое замешательство. Он не вскочил быстро на ноги, а чуть помедлил. Во всяком случае, мне так показалось. Сидя на бетонной плите, я наблюдал, как он поднимается. На сей раз он не походил на шустрого младенца.

Нет, господа, сейчас он напоминал древнего старика. Я все-таки выбил дурь из этого негодяя.

— Давай, мерзавец, вставай, отрывай задницу от земли! — сказал он. — Подходи, гаденыш! Давай, ближе, я тебе ноги-то повыдергаю...

Драм явно преувеличивал. Но если он попытается ударить ногой меня по голове, я знаю один приемчик — хватаешь за ногу и раскручиваешь его как пропеллер. Мне известно множество уловок. Однако в тот момент я удивлялся, почему это Драм даже не пытается ударить меня ногой по голове. Большинство мерзавцев и наемных убийц, с которыми мне приходилось иметь дело, непременно воспользовались бы любой возможностью. А ударить ногой по кумполу — это первое, о чем они думают. Конечно, ощущение у меня было такое, словно меня и в самом деле ударили ногой по башке, однако до сих пор мой противник действовал исключительно кулаками. И это казалось... нехарактерным, что ли.

Тем не менее, этот громила Драм стоял передо мной и слегка пританцовывал. По крайней мере, он, видимо, думал, что делает именно это. Он слегка перебирал ногами, выставив руки перед собой, потом споткнулся и упал на одно колено, затем с трудом поднялся. Здорово я его отмолотил!

Ну, если он собирается честно драться, то мне придется встать. Я вскочил на ноги. Возможно, «вскочил» было некоторым преувеличением, поэтому скажем так: я поднялся на ноги. Драм шагнул ко мне и оскалил зубы. Не то чтобы он специально изобразил такую гримасу, это получилось у него непроизвольно.

Как дурак, он продолжал драться правой. Я пригнулся, а потом снова распрямился, и, когда он в очередной раз занес свою дурацкую правую для удара, я мгновенно среагировал, и его кулак скользнул мимо моего уха, а я тем временем принялся обеими руками наносить ему удары в солнечное сплетение. Тогда Драм отступил в сторону и размахнулся кулаком, метя мне в челюсть. Но опять промахнулся, а я хорошо вмазал ему по скуле.

Его развернуло на сто восемьдесят градусов, и я уже подумал было, что на этот раз ему удастся удержаться на ногах. Он и впрямь изо всех сил старался избежать падения, но тщетно.

Все-таки упал.

Я стоял над ним, пританцовывая, и говорил:

— На этот раз можешь не трудиться вставать, Драм. Ты получил по заслугам. Теперь я знаю о тебе все. Мне известно, что ты замешан в этой истории с Блю-Джей. Я — тот парень, который чуть было не схватил тебя с поличным. Подоспей я на пару минут раньше, я перестрелял бы всех твоих сообщников и вернул доктора Фроста дочери.

Боже мой, что я несу? Фразы получались у меня какие-то странные, словно бы распадались на отдельные слова. А потом зазвонили колокола. У меня в голове. Это был громкий перезвон больших колоколов и маленьких, и даже каких-то явно треснувших. Красивый, чарующий перезвон. Но я перестал пританцовывать. Я здорово устал от этих танцев. Я действительно чертовски устал от всего этого.

ЧЕСТЕР ДРАМ

Дождь и снежная крупа били мне в лицо, и я чувствовал соленый привкус крови на губах. Если Скотт сейчас свеж, как майский цвет, он может меня прикончить. Но и я ему не дам спуску. Он выжидал удобного момента, отфыркиваясь и втягивая кровь в свой разбитый нос. Я двигался вокруг него, готовясь к схватке. Потом, улучив удобный момент, заехал ему кулаком в левое ухо. Удар отозвался глухой болью в суставах моих собственных пальцев и каким-то подозрительным хрустом.

Но Скотт как ни в чем не бывало спокойно сделал шаг в сторону, принял удобную стойку и обрушил град ударов в мое солнечное сплетение. Затем опустился на колено на цементную дорожку, словно сработал наконец мой удар левой. Я взглянул на него сверху вниз, но тут же его лицо оказалось вровень с моим, потому что я сложился пополам, твердя про себя: «Дыши, дыши, чертов дурень!» — моя диафрагма отказывалась двигаться, застряв под легкими.

Моя голова опустилась ему на плечо. Я больше не чувствовал ни дождя, ни снежной крупы, ни ветра. Скотт слабо поколачивал меня по ребрам и почкам. И тут я почувствовал запах — противный солоноватый запах прибоя — и снова задышал, а удары Скотта стали более сильными. Мы опять сцепились. Я пытался схватить его руки, Скотт — мои.

— Что за... чертовщину ты нес тут насчет Блю-Джей? — выдохнул я ему в ухо. — Думаешь, я приехал туда осматривать достопримечательности?

— Ты участвовал в похищении Фроста, — прошипел Скотт сквозь зубы, когда мы сцепились и повисли друг на друге.

— Это я-то занимался похищением Фроста?! — заорал я. — Ну ты и балда! Поэтому твои сообщники спустили меня с лестницы?

— Мои сообщники?!

Его ярость и мое негодование, а может, наоборот, или и то и другое, вместе взятое, заставило нас расцепить руки. Мы пожирали друг друга глазами, судорожно глотая воздух разбитыми ртами. Мои легкие пылали огнем. Скотт слегка замешкался, и я бросился на него. Но я вскинул руки, а он пригнулся.

И на мое многострадальное солнечное сплетение снова посыпались удары. Я тяжело осел наземь.

Но к тому времени и Скотт тоже оказался сидящим на заднице... беспомощно склонив голову.

«Встань и прикончи его, — мысленно говорил я себе. — Встань и покончи с ним». И я попытался встать. Опять-таки мысленно. Некоторое время мы оба просто сидели на цементе.

— Мягко? — ехидно спросил я.

Скотт исхитрился подняться на ноги, постоял, покачиваясь, несколько секунд, а потом бросился на меня. Я успел откатиться в сторону. Он упал ничком, а я навалился ему на спину и получил огромное удовольствие, ткнув его несколько раз физиономией в мокрый цемент.

Тут он вывернулся из-под меня и принялся размахивать руками, наподобие лопастей ветряной мельницы в шторм. Я ощутил спиной холодный цемент. Скотт решил использовать меня в качестве шанцевого инструмента для прокладывания дороги вперед. Я вцепился в лацканы его плаща и рванул на себя так, что плащ затрещал по швам. Я замолотил ногами. Скотт отстал от меня. Тогда мы оба поползли друг к другу на четвереньках, а потом стали подниматься на ноги. На этот раз гораздо медленнее. С каждым разом подниматься становилось все труднее и труднее.

Я вложил всю свою силу в удар правой руки. Удар был точным, но недостаточно сильным. Тяжесть руки, вобравшая в себя вес всего тела, оказалась не пропорциональной силе удара, снова отбросившего Скотта на землю.

«Вот так-то», — самодовольно подумал я, с трудом переводя дыхание. Я был абсолютно уверен, что на сей раз он уже не поднимется, что с ним покончено навсегда.

Однако Скотт мгновенно вскочил на ноги. Он пребывал в такой ярости, что, казалось, сейчас схватит мой «крайслер» и швырнет его в меня. Но вместо этого он использовал один из любимых своих приемов — левый хук в плечо с разворотом на сто восемьдесят градусов. И аккуратный удар мне в челюсть справа.

И я снова оказался на земле.

ШЕЛЛ СКОТТ

Когда Драм снова поднялся, я нанес ему удар правой, а потом и левой. Он слегка потряс головой, а потом врезал мне кулаком по носу. Из глаз у меня полились слезы, и я не разглядел нацеленного на меня кулака. На сей раз он пришелся мне по подбородку, свернув мою голову под углом в сорок градусов. Это было слишком, но я в конце концов понял, что больше ударов не последует. И их не последовало.

Когда зрение вернулось ко мне и снова стало ясным, как прежде, я увидел Драма сидящим на заднице, бессильно опустив руки на колени. Рот у него был открыт, и он прерывисто дышал. Я стоял на четвереньках и тоже глотал воздух ртом.

Тяжелые капли стекали у меня с губ и падали на цемент. В какой-то момент мне показалось, что истекает сама плоть губы, но это была всего лишь кровь. Я даже подумал с удовлетворением, что, видимо, во мне осталось еще вполне достаточно крови.

С неба снова посыпалась крупа, и ветер буквально валил меня с ног, особенно если учесть мое нынешнее состояние.

Когда мне удалось снова поднять голову, Драм тупо смотрел на меня. Я провел языком по зубам. Они пока были на месте. Видно, у меня чрезвычайно крепкие зубы.

— Драм, — сказал я, — ты — старый ублюдок. Ты — старый ублюдок, Драм.

— Угу, — сказал он. — А ты — сукин сын. У тебя вид умирающего, побитый сукин сын.

— Не питай таких надежд. Я выживу. Я так думаю.

— У тебя нет ни единого шанса.

— Не исключено, что у меня внутреннее кровотечение, но я вижу, что и у тебя тоже, только наружное. — Я помолчал. — Послушай, Драм.

— Ну?

— Не думаю, чтобы из этого что-то получилось.

Он согласно кивнул, слегка поморщился, но некоторое время не мог ничего сказать. Наконец произнес:

— Я же тебе говорил. Я тоже так думаю.

— Нет, мне это первому пришло в голову.

Он осклабился.

До нашей потасовки, подумал я, он казался довольно приятным на вид парнем. Хотя, конечно, не таким, как я.

Я ощупал рукой свое волевое лицо. Черт, да я сам на себя не похож! Теперь колокола у меня в голове звонили тише, почти тикали, как часы.

— Драм, старый ублюдок, — сказал я примирительным тоном, — нам придется выяснять отношения другим путем. Но послушай. Я все понял, когда Эрик Торгесен выпустил тебя из тюрьмы во Фронт-Ройале. После того как ты размозжил голову Таунсенду Хольту. Поэтому теперь, пока я не вышиб из тебя дух, скажи мне: почему ты убил Хольта? Зачем это тебе понадобилось?

Драм закрыл глаза, а затем медленно открыл их. Насколько они смогли открыться. И устало проговорил:

— Ты — балда. Я тебе вот уже целый час толкую. Это ты по уши в дерьме. Я никого не убивал. Просто я защищал интересы миссис Сэнд...

— Ну да! Это я защищал интересы миссис Сэнд. В понедельник утром она поручила мне заняться поисками ее отца. Вот ты и попался, Драм!

— И кроме того, веду расследование по поручению Хартселльской комиссии.

Конечно же он лжет, подумал я и снова почувствовал, как во мне нарастает праведный гнев. К сожалению, ничего, кроме гнева. Сидит тут и нагло врет! Пока он нес этот бред, я улегся поудобнее.

Не могу сказать точно, когда это произошло. Возможно, полежав на холодном цементе, подставив лицо дождю и снегу, я слегка образумился. Во всяком случае, голова у меня явно прояснилась, и я начал улавливать в его словах определенный смысл. На меня вдруг накатила дурнота, словно меня окатили расплавленным шербетом. Некоторые из его фраз прочно врезались мне в память: «...Хольт наверняка звонил Рейгану, чтобы сообщить ему, что он все устроил. Инсценированное похищение, в котором Хольт должен был выступить в роли спасителя Алексис и заполучить находившиеся при ней бумаги отца. Но Хольт так и не появился. А вместо него появился я. Я разделался с этими двумя мерзавцами...»

Я припомнил, как Алексис рассказывала мне о принце Чете, который появился откуда ни возьмись, словно ракета, и набросился на них, и еще что-то в этом роде. Все сходится.

Чувствуя подступающую тошноту, я приподнялся сначала на одном, к тому же саднящем локте, потом с трудом заставил себя подняться на ноги.

— Драм, — сказал я загробным голосом.

— Да?

— Кто натравил полицейских на меня с Рейгеном? Я думал, это ты.

— Это действительно был я. Все сходилось к тому, что ты действуешь заодно с Рейгеном. Черт, я же видел тебя с ним!

Мне стало еще хуже.

— Нет, это я видел тебя с ним, Драм... Я думаю... мы оба сейчас потеряем сознание.

ЧЕСТЕР ДРАМ

Возможно, в этом Скотт оказался прав. Может быть, мы и в самом деле были на грани потери сознания. Вам никогда не доводилось видеть борцов-тяжеловесов, сражающихся за приз «Золотая перчатка»? Они выступают в перчатках, каждая из которых весит шестнадцать унций, то есть целый фунт, и после пары раундов — если им удается продержаться — этот вес становится для борца непомерным, он просто не может поднять рук. Мы со Скоттом сейчас походили на этих борцов. Судя по тому, что мне удалось разглядеть в темноте, вид у него был не слишком-то бравый. Должно быть, я тоже выглядел не лучше, а может, даже и хуже.

Я, подобно борцу-тяжеловесу, не мог поднять руки. Что же касается Скотта, честно признаюсь, я был им восхищен. Он смог бы вступить в единоборство с сильнейшими из них. Кроме того, пару раз он запросто мог меня прикончить, но не сделал этого. Он отменно умел драться.

Мы оба кое-как держались на ногах, но не более того. То, что он говорил, звучало весьма странно в устах человека, который, как я считал, продался Рейгену. Вид у него был жуткий. Я чувствовал себя не лучше. В какой-то момент мне показалось, что на его разбитых в кровь губах мелькнула улыбка.

— Но какого черта ты делал в Блю-Джей? — спросил он.

Мои губы тоже основательно распухли, и произносимые мною слова звучали невнятно:

— Я же говорил тебе. Я пытался опередить молодчиков Рейгена. Но меня вырубили.

— Я тебя не вырубал. Если бы это сделал я, то ты закусил бы пулями, приняв их за витамины. — Скотт поднял руку и стал тыкать своим распухшим пальцем в мою сторону. — Тогда какого черта тебе понадобилось тут?

— Маркер уже готов был расколоться. Так сказал оперативник по имени Моуди, работающий с Хартселлом. Я примчался ему на помощь, но опоздал. Пара гадов под пытками заставили Моуди сказать, что Фрост скрывается в Блю-Джей.

Левый глаз Скотта приоткрылся пошире. Правый совершенно заплыл и почти совсем не открывался.

— Минк и Кэнди? — спросил он.

— Ага, они самые. Но Моуди также сообщил сенатору, что ты тоже суешься в расследование смерти Брауна Торна, поэтому я...

— Еще бы мне не соваться! Браун был одним из самых близких моих друзей. Значит, говоришь, работаешь по заданию Хартселла?

— Да, веду специальное расследование. Черт побери, я ведь это тебе уже говорил!

Мы посмотрели друг на друга. Он был другом Брауна Торна. Я занимаюсь расследованием по поручению Хартселла. Я моргнул одним глазом. Другим не получалось.

— У тебя неплохая репутация, — сказал я нехотя. — Тебя нарекли Четом Драмом из Лос-Анджелеса.

— Десять минут назад я был готов запихать им эти слова обратно в глотки. А теперь не знаю, — сказал он и добавил: — Сегодня ты оказался на высоте.

— Ты умеешь орудовать кулаками, — заметил в свою очередь я.

— Косвенные улики, — сказал Скотт. — Каждый раз, как я слышал твое имя, мне глаза застилал красный туман из-за этих косвенных улик.

— Со мной происходило то же самое, Скотт. Это было неизбежно, судя по тому, как разворачивались события.

— Ты вооружен?

— Ага. Но не воспользовался пистолетом, потому что подумал, что те, кто внутри, могут услыхать выстрел. Ведь и ты отбросил свое оружие по той же самой причине, разве нет?

— Угу. К этому-то я и клоню.

Мы оба таращились друг на друга еще некоторое время, потом он улыбнулся. Скотт со смущенным видом протянул мне руку. Наверное, и у меня был не менее смущенный вид.

Я пожал его руку. Рукопожатие оказалось не слишком крепким: у нас просто не было сил.

— Итак, мы задали отменную взбучку друг другу, — продолжал я, — а как мы поступим с негодяями, которые собрались в этом сарае?

Не успел он ответить, если только вообще собирался отвечать, как вспыхнул свет. Но не у нас в головах, как это случалось раньше, а повсюду на взлетно-посадочной полосе.

Соломинка в чужом глазу

Тайдуотер, штат Мэриленд, 22 ч. 40 мин., воскресенье, 20 декабря

ШЕЛЛ СКОТТ

Мы, словно по команде, настороженно огляделись по сторонам.

Драм в ходе нашей длительной разборки и после нее обрисовал в общих чертах суть происходящего. Я в свою очередь дополнил общую картину фактами, известными только мне. Поэтому мы оба поняли, что означают эти сигнальные огни.

Ожидается прибытие какого-то самолета. Но кто и зачем прилетает на этот заброшенный аэродром, да еще в такую непогоду? Чтобы встретиться с Сэндом и Аббамонте?

Это может быть только Джон Рейган.

Рейген и еще одна шайка вооруженных бандитов. У меня неожиданно возникло такое ощущение, словно меня привязали к бомбе с коротким и уже горящим запальным шнуром.

— Это... слегка затрудняет мой ответ на твой вопрос, — сказал я. — Насчет того, что делать с гадами, которые внутри. Скоро их будет полно и снаружи, они спустятся с неба, а возможно, даже выскочат из-под земли.

— Рейген, а кто еще может прибыть с ним? — спросил Драм.

— Кэнди и трое-четверо вооруженных бандитов, но может, и больше.

Драм выглядел ужасно. Теперь, когда включили огни на взлетно-посадочной полосе, мы могли довольно хорошо разглядеть друг друга, хотя лучше было бы не видеть. Я прекрасно понимал, что мой собственный вид не способен доставить мне удовольствие. И судя по выражению лица Драма, у него он тоже не вызывал эстетического наслаждения. Он осматривал меня с головы до ног, затем снова обращал взгляд на мое лицо, словно пытался отыскать на нем нос. Потом, помедлив, сказал:

— У нас еще есть шанс до смерти напугать их.

И в тот самый момент мы вдруг поняли, что стоим на открытой местности и отовсюду видны как на ладони. Мы бросились бежать к зданию, которое находилось чуть поодаль, приблизительно в сорока ярдах от нас, и добрались до спасительной стены, пробежав кружным путем восемьдесят-девяносто ярдов. Драм оказался там раньше меня, потому что в последний момент случайно споткнулся и пролетел по воздуху оставшееся расстояние до здания. Он приземлился на колени, жутко запыхавшись, а я с разбегу наскочил на него и полетел головой вниз. Разогнавшись, я никак не мог остановиться. Когда мне удалось снова встать на ноги, я понял, что они больше не пригодны для ходьбы. А когда ты не можешь ни стоять, ни ходить, то, как говорится, дальше ехать некуда.

Драм все еще никак не мог отдышаться.

— Дело плохо, — сказал я. — Мы сейчас не в состоянии вызволить оттуда женщину. С ней рядом находится полдюжины, а то и дюжина мерзавцев. А теперь еще и Рейген прибывает со своими головорезами. О, как это... мерзко!

— Я осматривал, — заговорил Драм, все еще не отдышавшись, — ангар и административное здание. Мы можем... войти внутрь и, может быть... может быть... он...

— Ага.

— Может быть... ох... — Он замолк. — Ну а может, у тебя есть предложение получше?

Пришлось признаться, что у меня предложений нет. Что свидетельствовало о том, насколько низко могут пасть мыслительные способности человека. И если уж на то пошло, с трудом переводил дыхание не только Драм, но и я тоже. Дело в том, что мы начинали фразу на выдохе, и у нас, естественно, не хватало дыхания, чтобы ее завершить.

Теперь сквозь ветер и дождь мы могли различить приглушенный рев самолетных двигателей.

— Несомненно, это Рейген, — сказал я. А потом у меня в голове мелькнула догадка, и я ее тотчас же высказал: — А может быть, доктор Фрост и Алексис.

Драм кивнул:

— Если они еще живы. Какой самолет у Рейгена?

— Какой-то «ДС-3».

— "ДС-3" — это «Дакота», старый двухмоторный рейсовый самолет. Вместимость около двадцати пассажиров.

— Славно. Двадцать. А он, случаем, не бомбардировщик? Не скинут ли они нам что-нибудь на голову?

Драм показал рукой:

— Вот он летит.

Я последовал взглядом за его пальцем, устремленным к небу. И тут я увидел нечто страшное, даже ужасающее. «Нечто» было похоже на часть огромного, разбухшего века, зрелище перемещающегося в воздухе куска плоти... Я закрыл глаза и когда снова их открыл, то уже ничего не увидел. Ну конечно же это и в самом деле была часть моего собственного, огромного, распухшего века. Я предпринял вторую попытку и, воспользовавшись своим единственным действующим глазом, на этот раз увидел мерцающий на крыле самолета красный огонек. Через мгновение стал виден еще один огонек, когда самолет сделал вираж и развернулся к нам, держа курс на посадочную полосу.

Теперь мы были лишены возможности спрятаться где-нибудь понадежнее.

Драм все никак не мог избавиться от навязчивой идеи спасения девушки и ни о чем другом не желал думать.

— Если мы сумеем быстренько проникнуть внутрь... и как-нибудь справимся с теми, кто там находится, то сможем устроить достойную встречу Рейгену и его молодчикам.

— Вот это «как-нибудь» и беспокоит меня, Драм. — Я покачал головой, застонал от боли, затем придал голове устойчивое положение и сказал: — Боюсь, единственный способ избавиться от этой банды негодяев — заставить их нам помочь и перестрелять друг дружку. Что же касается применения силы... то сил у меня не осталось.

Драм мрачно кивнул:

— Понимаю, куда ты клонишь, Скотт. Хочешь сказать, это из-за драки. Ты и сам высосал из меня больше соков, чем их во мне было.

— Да. Ведь я же победил. Но чувствую себя так, словно проиграл.

Это был момент несвойственной нам обоим нерешительности. Ситуация складывалась явно не в нашу пользу. Мы с безысходной тоской следили за приближающимся самолетом — вот так приговоренные к смертной казни арестанты смотрят на взвод солдат, ждущих команды «Огонь!». С минуты на минуту колеса «Дакоты» коснутся посадочной полосы. Мы с обреченным видом ждали развязки. Но тут Драм вдруг повернулся ко мне и как-то странно взглянул на меня.

— Скотт, — сказал он, — разве ты не говорил, что можно одержать над ними верх, если они перестреляют друг друга?

— Угу. Но скорее я сказал, что...

И тогда до меня дошло. И растерянности как не бывало.

Смешно сказать, но к взаимопониманию и согласию мы пришли путем смертельной битвы, битвы не на жизнь, а на смерть, словно в ходе ее возникла некая мыслительная алхимия, побудившая нас мыслить одинаково.

Мы быстро обсудили ситуацию, и я ощутил возбуждение, придавшее сил моему телу.

— Аббамонте уже почти удалось спихнуть Сэнда, — сказал Драм. — Я был свидетелем, как здесь, в этом заброшенном аэропорту, его холуй вмазал Сэнду по челюсти сорок пятым калибром.

— Я видел результат. И я точно знаю: Рейген готов убить Сэнда в любой момент, при условии, конечно, что ему это сойдет с рук.

— А Сэнд из кожи вон лезет, чтобы приструнить Аббамонте. И они оба находятся здесь. Сэнд зубами держится за свое место. Он вполне может подумать, что Рейген заодно с Аббамонте.

— Дьявольщина! — воскликнул я. — Мы и впрямь можем стравить их, так что они с готовностью перестреляют друг друга. Ни один из этих негодяев не подозревает о чьем-либо присутствии здесь. Если ты сделаешь несколько выстрелов в Рейгена и его банду как бы из ангара, то они, естественно, решат, что это дело рук вступивших в сговор Сэнда и Аббамонте. А если я отвечу огнем на твои выстрелы снаружи, то получится обратный эффект: Сэнд и Абба подумают, что Рейген и его молодчики решили прикончить их.

Драм осклабился.

— Это может сработать. Но для этого мне необходимо както пристроиться к банде Аббы и Сэнда. А тебе — к шайке Рейгена. И только. Есть смысл попытаться.

— Они уже готовы к подобным акциям.

— Так давай осуществим их на практике!

Мы были в полной боевой готовности. Я увидел воинственный огонек в глазах Драма и почувствовал, что мои глаза тоже загорелись. «ДС-3» заходил на посадку.

— Я попытаюсь проникнуть внутрь, — сказал Драм. — Там Хоуп.

— Мы все точно рассчитали. Мне лучше держаться поближе к Рейгену.

«Ох уж эти огни! — подумал я. — Мне не удастся приблизиться вплотную к Рейгену и его спутникам и остаться при этом неузнанным, пока здесь светло как днем».

— Драм, — сказал я слегка приглушенным голосом, — когда увидишь, что сигнальные огни на взлетно-посадочной полосе погасли, знай, что я там. Потом у меня уже не будет времени на это. А у тебя и своих хлопот в ангаре хватит. Между прочим, а что находится внутри?

Драм вкратце описал все, что ему удалось увидеть, когда он неожиданно оказался в этом гараже-ангаре несколько дней назад. Ангар находился в передней торцевой части строения.

Среднее отделение, расположенное непосредственно за ангаром, отведено, видимо, под гараж, а в дальнем крыле — некое подобие административного сектора, или контора. Кстати, это — единственное помещение, в котором имеются окна.

Скорее всего именно там и происходит сборище.

— Это уже кое-что, — сказал я, — по крайней мере, теперь у меня есть представление о месторасположении конторы.

Драм кивнул:

— Детали будем уточнять по мере развития событий. В любом случае я сделаю первый выстрел, целясь поверх твоей головы.

— Желательно, чтобы ты сделал несколько выстрелов. Эти головорезы готовы палить куда угодно и в кого угодно, возможно, за исключением Рейгена, но для этого они должны почувствовать, что их предали. Сразу после твоих выстрелов я открою огонь по административному крылу здания.

Драм широко улыбался:

— Сумасшедший план.

— Конечно.

Так оно и было в действительности. И был также шанс на успех. Всего лишь один шанс. Но мне этого было достаточно.

И Драму — тоже.

— В любом случае я подпущу вас как можно ближе, — сказал Драм и добавил шутливым тоном: — Пока не увижу соринку в твоем глазу.

— Не сомневаюсь, Драм, что с этим у тебя не будет проблем.

Он протянул мне руку:

— Удачи тебе, Шелл!

Всего два слова, но его крепкое рукопожатие сказало все остальное.

Я пожал ему руку:

— Удачи тебе, Чет!

В последнюю минуту перед тем, как разбежаться в разные стороны, мы посмотрели на самолет. Теперь «ДС-3» уже коснулся посадочной полосы и катил по ней прямо к ангару. И опять перед моим мысленным взором возникла картина: обреченные на смерть перед взводом солдат с винтовками на изготовку. Сейчас эта картина могла стать реальностью, а скорые на руку молодчики Рейгена вполне могли стать теми самыми стрелками.

Однако вполне возможно, что целиться они будут не в нас.

ЧЕСТЕР ДРАМ

Сбив дулом «магнума» заржавевший висячий замок с двери ангара, через которую в него входил обслуживающий персонал аэродрома, я все еще продолжал стоять под дождем. По-прежнему был слышен рев двигателей бегущего по посадочной полосе самолета. Обходя еще раз здание, я с помощью фонарика внимательно обследовал наружные стены ангара. Наверху, под самой крышей, дерево казалось прогнившим. Если бы мне удалось каким-нибудь образом забраться туда изнутри, оттуда было бы удобно начать «военные действия». Если, конечно, Скотт сумеет вырубить сигнальные огни на посадочной полосе. Но если ему это удастся и если даже я открою стрельбу, что дальше? Нам же необходимо обставить все так, чтобы Сэнд и Аббамонте не сомневались, что стреляет Рейген, а Рейген уверовал бы в коварство Сэнда и Аббамонте. Только тогда может увенчаться успехом наш план. В противном случае нас можно считать мертвецами.

Неожиданно двигатели «ДС-3» смолкли. Порывистый ветер обрушивал струи дождя на цемент. Оттуда, где я находился, «Дакоты» не было видно, ее скрывал угол здания. С фонариком в левой и «магнумом» в правой руке я шагнул внутрь ангара.

Я ожидал оказаться в кромешной тьме, но там царил мутный оранжевый полумрак, поскольку в дальнем конце помещения на полу стоял большой фонарь. Коль скоро фонарь был зажжен, значит, они побывали здесь. И могут вернуться.

В заброшенном ангаре царил беспорядок. Повсюду громоздились пустые бочки из-под горючего, а среди них — сломанный двигатель без пропеллера, а также голый остов старинного моноплана с высоко расположенным крылом. Я слышал завывание ветра где-то вверху слева, а потом ощутил на себе и залетавшие сюда дождевые брызги. Внутренние стены ангара были из грубых досок. Постоянный соленый и влажный ветер с моря сделал свое дело. Но в сумеречном свете фонаря я не мог разглядеть то, что искал. Мне пришлось воспользоваться собственным фонариком.

Высоко наверху, под покатой крышей ангара, дерево полностью прогнило. В луче моего фонарика поблескивали капли занесенного ветром дождя. Более удачной позиции для осуществления нашего замысла просто не придумаешь.

Но как туда забраться?

Я взгромоздился на жестяную бочку из-под керосина, придвинутую к стене, но только еще больше выпачкался. Я подкатил еще одну бочку, поставил ее рядом с первой, а поверх них посередине поставил третью бочку — точь-в-точь как ставят банки консервов в витрине продовольственного магазина. Сооружение получилось зыбкое. Стоит сделать одно неосторожное движение, и грохот будет слышен аж на Анакостиа-Ривер.

Я снова забрался на бочку и схватился за подгнившее дерево. Оно рассыпалось у меня под рукой, и я чуть было не свалился с бочки. Когда я восстановил равновесие, оказалось, что передо мной отверстие длиной около трех, а шириной около одного фута. Я видел огни взлетно-посадочной полосы и «Дакоту». Трапа не было. Люк открыт.

Где же Скотт? Как обстоят дела со светом?

Я слегка наклонился в сторону, потому что у меня под руками отломился еще один кусок дерева, и мой центр тяжести сместился. В тот же миг послышался громкий звук, словно что-то упало и покатилось по полу, за ним последовали скрежет металла и грохот, когда сложенная из жестяных бочек пирамида стала рассыпаться подо мной. Весь этот грохот эхом отозвался в пустом ангаре.

И в нем таилась смертельная опасность для меня.

Я едва успел слезть со своего насеста и спрятаться за тремя бочками, когда дверь, ведущая из ангара в гараж, распахнулась.

Шелл Скотт Я остановился у двери командно-диспетчерской будки. Над головой хлопал на ветру разорванный ветровой конус. Сигнальные огни на взлетно-посадочной полосе все еще горели, и в окне я увидел двоих мужчин.

Когда я бежал сюда, низко пригнувшись к земле, то заметил валявшуюся у меня на пути сосновую палку и подобрал ее.

Она была чуть больше бейсбольной биты, но не такая тяжелая.

Взвалив палку на правое плечо, я левой рукой схватился за ручку двери. Драму предстоит ответственная миссия, и я должен ему помочь. Моя роль в затеянной нами авантюре была непростой, но не шла ни в какое сравнение с тем, что предстояло сделать Драму. Ему нужно будет войти в помещение, по соседству с которым уже собрались бандиты и где скорее всего светло и тихо. И спрятаться там, в сущности, негде. А я действую под покровом темноты, и мои шаги надежно заглушает шум ветра и дождя. И я наверняка... умру значительно позднее Драма. Тем временем на посадочной полосе наконец окончательно заглохли двигатели «Дакоты», открылся люк, и из него на землю посыпались люди. Я насчитал уже добрых полдюжины человек, а они все сыпались и сыпались. Самолет был подобен курице, извергающей из своего чрева тухлые яйца. Ветер завывал у меня в ушах. Другие «тухлые яйца», возможно, уже решетят тело Драма в ангаре, ведь при таком ветре я буквально ничего не слышал.

Но ведь тогда и Драм, наверное, ничего не услышит.

Я широко распахнул дверь командно-диспетчерского пункта и шагнул внутрь.

Оба парня быстро оглянулись и недоуменно уставились на меня. Я приблизился к ним.

— Тушите свет, тупицы! — заорал я. — Вы что, хотите, чтобы вся — страна тут приземлилась?

Один из них кинулся исполнять мое приказание. Другой продолжал пялиться на меня. Поэтому, не долго думая, я заехал ему в глаз. Потом, подойдя поближе, снял с плеча палку и размахнулся ею, целясь ему промеж глаз. Он сунул руку под форменную куртку, нашаривая пистолет, но в этот момент палка достигла цели.

Свет на взлетно-посадочной полосе и в его глазах вырубился одновременно. Второй парень у контрольной панели громко заорал, когда я повернулся к нему. Не знаю, в какое место я ему угодил, но явно не промазал. У обоих парней под форменными куртками были спрятаны пистолеты. Я отобрал у них два тяжелых кольта 45-го калибра, причем один немедленно пустил в ход, ударив прикладом второго неприветливого служащего, затем повернулся и дал деру.

Я бежал в темноте по бетонированной дорожке. По моим расчетам, Рейген со своими ребятами должен был как раз направляться к ангару. Один раз я споткнулся о пучок травы, пробившейся через цемент, упал, потом вскочил и, припадая на одну ногу, побежал снова.

И тут я услыхал твердый голос Рейгена, который, как таран, способен пробивать стены:

— Какого черта! Что тут происходит? Кто это такой, черт его подери?!

Они услыхали мои шаги и остановились в десяти ярдах от входа в ангар. Я бежал прямо на них, ощущая, как сердце разбухает у меня в груди, готовое вот-вот само разорваться и разорвать на части мою грудь. Я повысил голос на октаву и сказал сквозь зубы:

— Какие претензии? Я просто вырубал огни. Мы думали, что вы уже вообще не прилетите.

Я не был доволен своей импровизацией, но она сработала.

А раз сработала, значит, все в порядке. Зато вид мой явно подкачал. Хотя и было темно, но разве темень способна скрыть рост, специфический силуэт, смутные черты лица? Впрочем, и при свете дня черты моего лица были бы скорее всего такими же смутными, за что я должен благодарить Драма.

— Ладно...

Рейген еще раз повторил свое любимое ругательство, и окружавшая его толпа двинулась вдоль длинной стены здания. Я восстановил в памяти расположение внутренних помещений, как обрисовал его Драм. Сначала шел ангар, потом гараж. Сейчас мы шли как раз мимо гаража. В дальнем конце здания виднелось несколько тускло освещенных окон. Там находилась контора, или административная часть. Сэнд, Аббамонте и их головорезы должны быть сейчас там. Шедшие рядом со мной люди Рейгена тихонько переговаривались между собой, но я не прислушивался к их разговору, я настороженно ждал выстрелов, моля Бога, чтобы стрелял именно Драм, а не кто-то другой и к тому же мне в спину. Сердце мое тряслось, словно юбка у танцовщицы, исполняющей хулу.

Мы подошли к двери административного крыла. Сразу справа от нас были окна. За вспотевшими стеклами окон, покрытыми дождевыми каплями, я смутно различал движущиеся фигуры, и вокруг меня в сумеречном свете тоже задвигались фигуры. Я насчитал человек восемь-девять. Один из них схватился за ручку двери, помедлил, потом широко ее распахнул.

«Драм! — мысленно заорал я. — Где ты? Где ты, черт тебя подери?!» Он не ответил. Наверное, он уже мертв. У меня подкосились ноги. Но не от страха, — я не успел испугаться, — а от жуткого перенапряжения, как у заведенной до отказа куклы.

Тем временем первый из шайки Рейгена переступил порог здания. Я с шумом выдохнул воздух и сделал глубокий вдох.

И тут я вдруг понял, что наша затея обречена на провал. С самого начала у нас не было ни единого шанса на успех. Мы, наверное, спятили. Конечно же просто сошли с ума!

Я сунул руки в карманы, отступил назад, а потом, как фокусник, извлек оттуда два сорок пятых. Сердце колотилось у меня в горле. Из открытой двери хлынул яркий свет. А что, если Драма там нет...

Мне не хотелось думать об этом в тот момент.

Скотт и Драм убивают вечерок

Тайдуотер, штат Мэриленд, 22 ч. 46 мин., воскресенье, 20 декабря

ЧЕСТЕР ДРАМ

Из двери, ведущей из ангара в гараж, выскочил человек с револьвером в руке. Это был коротышка в очках с металлической оправой. Тот, кто с ним не знаком, счел бы его смертельно опасным типом. Я же знал его. Конечно, он коротышка. Но ведь и тарантул тоже не слишком велик.

Это был Очкарик.

Он пробирался между упавшими бочками, внимательно оглядывая их на ходу. Затем осмотрел ангар, включая дверь, ведущую на улицу. Постоял немного у двери, раздумывая. Если он не попробует ее открыть, ему ничто не грозит. Если попробует, то обнаружит сорванный замок и поднимет тревогу.

И пока Очкарик пребывал в нерешительности, я тоже медлил. Особым умом Очкарик, конечно, не отличался, однако, чтобы проверить дверь, особого ума не требуется — это же элементарно.

Когда Очкарик все-таки взялся за дверную ручку, я бросился бежать.

Он открыл дверь, но под напором сильного ветра держать ее открытой можно было только двумя руками, поэтому его револьвер оказался нацеленным вниз. Из-за шума ветра и дождя он не мог слышать моих шагов.

Я рывком вытащил свой «магнум» и наставил его на Очкарика. В последнее мгновение он качнул головой, не знаю уж почему. Просто качнул головой. Ствол «магнума» уперся ему в плечо, и в тот же миг натренированным жестом я обхватил левой рукой его шею. Он исторг звук, напоминающий мяуканье, не очень громкий, а потом умолк, потому что я перекрыл ему доступ воздуха. Очкарик замолотил каблуками по цементному полу. Я приподнял его. Он царапнул цемент носками, а потом повис на моих руках. Левой он вцепился мне в ухо, но я не отпустил его. Его пальцы начали ослабевать. Дверь стала хлопать на ветру. Очкарик окончательно обмяк и выронил револьвер.

И в этот самый момент погасли огни на взлетно-посадочной полосе.

Я наклонился за револьвером Очкарика, а когда засовывал его в карман, дверь, ведущая в гараж, распахнулась и в дверном проеме возник силуэт высокого мужчины, которого прежде мне не доводилось видеть. В руке у него был пистолет, и он им немедленно воспользовался. Пуля угодила в дверной косяк совсем рядом с моей головой, так что щепки посыпались мне в лицо.

Я дважды выстрелил из своего «магнума». Один раз — в мужчину в дверном проеме, второй — в стоявший на полу фонарь.

Фонарь разлетелся вдребезги. Мужчина, сраженный пулей, летящей с наибольшей дульной скоростью, на которую только способно личное огнестрельное оружие, пошатнулся и рухнул на пол, заблокировав дверной проем. Выстрел «магнума» был достаточно громким, но из-за шума ветра и замкнутого пространства ангара Скотт с Рейгеном скорее всего его не услышали.

Я снова взгромоздился на пирамиду из бочек. Теперь свет из дверного проема не падал на меня, но если Аббамонте со своими головорезами войдут в гараж, они непременно меня обнаружат.

Я выглянул из отверстия под крышей наружу и, увидев направляющуюся к ангару свиту Рейгена, дважды выстрелил.

Подождал ответных выстрелов Скотта — я надеялся, что стрелял именно Скотт, — выстрелил снова и спрыгнул вниз.

Не успел я спрятаться за бочками из-под керосина, как в ангар ворвалась троица мужчин.

— Очкарик! — крикнул один из них. — Где ты, черт тебя побери?!

— Рейген, — заорал я в ответ, — начал спьяну палить по нас!

— Господи Иисусе: — простонал другой.

— Да это же кто-то другой. Я знаю голос Очкарика, — растерянно произнес первый.

Снаружи продолжалась перестрелка.

ШЕЛЛ СКОТТ

Драм был там. Но как он там оказался?

Двое мужчин вошли в открытую дверь прежде меня, а я все крепче и крепче сжимал пистолеты в карманах, когда прогремели выстрелы.

Где-то высоко слева от меня мелькнула огненная вспышка, а сам выстрел был похож на пушечный — большой «магнум» Драма 44-го калибра прогрохотал, словно стреляли из «базуки», — последовал жуткий взрыв. Если вам нужна пушка более мощная, чем «магнум» 44-го калибра, покупайте охотничье ружье. Если его пуля просвистит у вас над ухом и ухо останется на месте, считайте, что вам повезло. Пули вовсю свистели вокруг.

После первого выстрела Драма последовала короткая пауза, затем прогрохотал другой. Я спустил курки своих сорок пятых и, развернувшись, заорал:

— Они нас перестреляют! — и, бросившись на землю, выстрелил еще пару раз.

До того как припасть к земле, я успел разглядеть тех двоих в дверном проеме. Я поднял правую руку и, прицелившись как можно выше, пальнул в оконное стекло административного крыла. Некто рядом со мной вытащил пистолет из-под полы пиджака.

И тут все стихло.

Тишина длилась не более двух секунд, но они показались мне вечностью. Тишина. А потом опять грохнул «магнум» Драма. Всего один выстрел — и тут началось!

Непроницаемая тишина разверзлась и превратилась в ад кромешный. Яростно вопя, я жал на курки своих пистолетов, и им вторили такие же яростные крики и выстрелы из пистолетов различных калибров. Справа в футе от меня зазвенели осколки стекла, когда кто-то изнутри административного крыла просунул дуло пистолета в окно. Когда прозвучал выстрел, мне показалось, что стреляли прямо мне в лицо.

Теперь началось и вовсе что-то невообразимое. Все куда-то бежали: одни — в здание, другие — прочь, чтобы не мешаться под ногами. Кто-то выпрыгнул из окна, как ныряльщик в воду, и шмякнулся животом о землю так громко, что было слышно даже сквозь шум дождя и ветра. То и дело разлетались вдребезги стекла в окнах, пробитые дулами пистолетов или пулями.

Это был настоящий бедлам. Совершенно невероятный бедлам. Но я-то понимал, что к чему. Какой-то человек рядом со мной дернулся, и кровь, брызнувшая из его раны, попала мне на руку. Он пронзительно вскрикнул и повалился наземь. Кто-то кричал внутри здания, кричал по-настоящему, мужским голосом и тоже пронзительным. Крик его не прекращался ни на секунду, только становился все слабее и тише.

Потом кто-то завопил совсем рядом:

— Это Скотт! Мерзкий негодяй, чтоб тебя...

Я резко повернул голову, привстав на колени. Это говорил тип, которого я видел раньше с Рейгеном, краснорожий качок и убийца. Имени его я не знал. Зато имел представление о его оружии. Пистолет 38-го калибра, и сейчас он был нацелен прямо в меня. Я нажал пальцем правой руки на спусковой крючок своего сорок пятого, но выстрела не последовало — обойма была пуста. Качок выстрелил в меня, пуля задела мое плечо и ушла в цемент.

Я машинально спустил курок второго пистолета, и он дернулся у меня в руке. Потом дернулся еще раз. Но как ни странно, обе пули угодили в парня, одна отбросила его назад, словно лошадь копытом лягнула, а вторая довершила дело. Его развернуло и отбросило к стене.

Я перекатился на бок. Неожиданно вспыхнул свет. Я отчетливо видел движущихся людей. Огни на взлетно-посадочной полосе снова вспыхнули — должно быть, очнулся один из парней в командно-диспетчерской будке и врубил свет. Мне следовало получше оглушить их дубиной. Я стал подниматься на ноги, когда рядом со мной прогремел выстрел. Целились явно в меня, и я приподнял голову, желая увидеть стрелявшего. И увидел. В каких-нибудь шести футах от себя. Черты его лица были искажены. Непомерно большой, просто громадный, ну просто этакое симпатичное воплощение смерти.

Кэнди.

Я похолодел. Холод пронизывал каждую клеточку моего тела. Я обрушил на него сорок пятый, который держал в правой руке, и прыгнул на него, когда он снова выстрелил. Мой удар угодил ему в плечо, не ранив, но причинив достаточно сильную и резкую боль.

Потом я кинулся на Кэнди, отбросив второй пистолет, мы вцепились друг в друга и повалились на землю. Он огрел меня по голове кулаком с зажатым в нем пистолетом прежде, чем я успел схватить его руку. Мы катались по земле, потом стали подниматься на ноги, не выпуская друг друга. Кэнди изловчился и завел мне руки за спину. Он был крепким и сильным.

Я чувствовал, как силы покидают меня.

Кэнди понимал, что одерживает надо мной верх. Физиономия у него была по-прежнему перекошена, но теперь на ней появилась ухмылка. Он слегка отодвинул меня и ударил коленом между ног.

У меня захватило дух. Ноги подкосились. Желчь подступила к горлу.

Я понял, что падаю.

ЧЕСТЕР ДРАМ

— Где же он, черт его побери?! — воскликнул человек, только что вбежавший в дверь, соединяющую ангар с гаражом.

— Я его не вижу.

— Вон там. За бочками из-под керосина.

— Послушайте, — убедительно начал я, — Рейген устроит нам в гараже ловушку, если мы не удерем отсюда немедленно. Вы втроем, ребята, следите за дверью ангара. Постреляйте немного, чтобы они не сунулись сюда. Остальные будут вести огонь из администра...

— Чего еще?! — прервал меня один из них. — Да кто ты такой, черт побери?!

Я встал. Мне пришлось это сделать. У них не должно создаваться впечатления, будто я от них прячусь. В правой руке у меня был мой «магнум», а в левой — револьвер Очкарика.

— Никогда в жизни его не видел! — сказал второй и наставил на меня свой ствол.

— Кто этот мерзавец, Джек? Кто ты такой?

Я презрительно усмехнулся:

— Я? Я всего лишь... тот парень, который вытащил Очкарика и Ровера из самой крутой заварушки в их жизни. В понедельник ночью. Только и всего. Я — тот парень, который отбуксировал их автомобиль, присланный по их вызову Чарли Дерлетом.

В тусклом свете ангара я не мог разглядеть их лица.

— Как тебя зовут? — подозрительно спросил один из них.

— Честер. А теперь лучше крикни своим, чтобы устроили засаду за этой дверью. Если сюда доберутся, нам кранты. Давай шевелись!

Второй парень все еще держал меня под прицелом.

— Не будь дураком, Перри, — сказал ему первый. — Пускай ты его никогда не видел прежде. И что с того? Он — наш, иначе откуда бы ему знать, что Ровер с Очкариком до смерти забили таксиста, если учесть, что попытка похищения не удалась?

— Кто застрелил Гарри? — спросил второй, все еще подозрительно.

Должно быть, Гарри — тот бугай, которого я вырубил в дверном проеме.

— Ребята Рейгена, — ответил я. — Сюда ворвались двое. Ранили Очкарика, пристрелили Гарри и разбили пулей фонарь.

— И что? Где же они теперь? И что ты делаешь в ангаре?

— Черт побери! — отвечал я. — Мне что же, изложить все для вас в письменном виде? Они отстрелили замок. Я поспешно спрятался за бочками. Они открыли дверь и вошли, но, никого не увидев здесь, отчалили.

— Что ты делал в ангаре? — повторил парень.

— Незадолго до этого я вышел, чтобы оглядеть здание. Услышав шум, увидел сломанный замок и вошел.

Я услышал, как позади меня застонал очкарик. Если я через минуту не уйду из ангара, меня вынесут отсюда вперед ногами.

Очкарик снова застонал. Я приблизился к трем парням. Они ведь мои соратники, не так ли? И мне они не причинят никакого вреда. Я направился прямиком к двери, соединяющей ангар с гаражом. Я прошел прямо между ними. В последний момент они расступились, чтобы дать мне пройти. Потом побежали к двери, ведущей на улицу, и один из них закричал:

— Левая сторона за тобой, Перри!

А Перри заорал, когда страх все-таки пересилил его подозрительность:

— Господи Иисусе! Они загонят нас тут в ловушку!

— Драм... — простонал Очкарик.

И это было последнее, что я услышал, потому что к тому времени я уже миновал дверной проем и попал в гараж. Металлическая дверь была закрыта на крепкий засов. Я открыл его. Гараж Хэйкокского аэропорта, примыкающий к ангару, по-видимому, был выстроен несколько позднее. Стены были из крепких шлакоблочных плит, а не из дерева. С потолка на цепях свешивались лампы, и около сотни складных стульев, которые можно взять напрокат в любом женском клубе или в местном похоронном бюро, комплектами по десять штук в каждом, были аккуратно сложены у дальней стены гаража.

Шум перестрелки почти не доносился сюда, и двое мужчин, сидящих в углу у стола, казалось, не обращали на нее никакого внимания, точно так же, как не обратили внимания и на меня. Один из них сидел на краешке стола, ссутулив плечи и наклонив голову. Другой, очень высокий, с суровым лицом, стоял рядом.

Человеком, сидящим на столе, оказался Эрик Торгесен. Высоким — его отец.

— О господи, в меня стреляли, — говорил Эрик. — Я ранен.

Его отец презрительно усмехнулся:

— Тебя лишь слегка царапнуло. Даже кровь не идет. Возвращайся туда. Я не допущу, чтобы моего сына сочли трусом.

— И что я там позабыл? Я и в стену амбара не попаду.

Парень съежился, когда отец занес над ним свою тяжелую руку:

— Шевели мозгами, черт тебя подери! Прекрати хныкать! Кто-то же должен победить в этой неразберихе! Но только не Сэнд. И не Аббамонте. Верх должны одержать мы.

— Тебе это мерещится, старик.

Нелс Торгесен ударил сына. Эрик с трудом сполз со стола, закрыв лицо руками.

— Я убью тебя собственными руками, чтобы они не узнали, какой ты трус! — заорал старик.

И тут я наконец обнаружил свое присутствие:

— Могу вам сказать, кто победит в этой заварухе. Сэнд и Рейген.

Он не заметил, когда я вошел, и увидел меня, только когда я заговорил.

Удивление стерло с лица Торгесена все прочие эмоции, и оно стало абсолютно невыразительным, пустым и безвольным.

— О чем это вы?

— Думаете, перестрелку затеял Рейген? Абба подмял под себя Сэнда, и Сэнд прекрасно это понимает. Просто таким способом он хочет вернуть себе то, что у него отняли.

Нелс Торгесен ничего не ответил. Эрик поднял на меня глаза:

— Не слушай его, папа. Он связан с Хартселльской комиссией.

— Правильно, связан. Твой старик прав, Эрик. Сенатор понимает, что кто-то должен упрочить профсоюз. И этим человеком можешь оказаться ты, если проявишь должную сообразительность.

И именно в этот момент кто-то забарабанил в дверь, которую я предусмотрительно запер, войдя сюда. Очкарик, подумал я. Очкарик заговорил. Нет, из огня да в полымя я не попал, хотя был близок к этому.

Торгесен посмотрел на меня, повернулся и открыл дверь, ведущую в административное крыло. Шум перестрелки стал неожиданно очень громким. Кто-то заорал:

— Закройте эту чертову дверь!.. Свет, негодяй! Этот проклятый свет!

— Я иду! — закричал Торгесен в ответ и вышел.

Эрик, понурый, стоял у стола. Я выждал минуту, а потом последовал за его отцом.

В административном крыле было темно. Я смутно различал фигуры, скорчившиеся у разбитых окон. Армия Аббамонте. Едкий запах пороха ударил мне в нос, а непрерывный грохот выстрелов почти оглушил. Какая-то смутная фигура приблизилась к одному из окон, и я увидел вспышку пламени, за которой последовала автоматная очередь. Потом автомат внезапно выскользнул у него из рук, а он сам рухнул навзничь. Какой-то человек, находившийся поблизости, быстро подскочил к окну и выстрелил из дробовика. Остальные стреляли из пистолетов, целясь сквозь разбитые окна.

Некто расхаживал взад-вперед не стреляя. Я узнал приземистую квадратную фигуру Майка Сэнда. Его слова тонули в непрекращающемся грохоте оружейной пальбы. Он подошел к какому-то человеку, стрелявшему из окна, и попытался оттащить его в глубь помещения, подошел к другому...

— Простофили!.. — орал он изо всех сил. — Сенат ждет не дождется, как бы... покончить с нами. Остановитесь! Вы что, все спятили, что ли?!

Когда наступила развязка, только Майк Сэнд остался с высоко поднятой головой. Он понимал, что перестрелка в Хэйкокском аэропорту горько аукнется профсоюзному начальству, независимо от того, кто из них победит. Ведь все профсоюзные боссы вели себя сегодня как головорезы, отвечающие выстрелом на выстрел. Сэнд понимал, что победить может только Хартселльская комиссия, и не важно, кто останется в живых и будет подсчитывать потери, когда все закончится. Он все понимал, но остановить это кровопролитие было не в его силах.

Неожиданно его сильная фигура вздрогнула. Его настигла пуля. Я пробрался к нему, когда он упал навзничь, но немедленно приподнялся и сел.

Я опустился на корточки перед ним и спросил:

— Куда отвезли Хоуп?

Сначала он не понял меня.

— В плечо... это ничего... мне нужно остановить этих сумасшедших, прежде чем... Драм? Господи, что ты тут делаешь?!

— Я пришел за девушкой, Майк. — Я вынужден был кричать ему на ухо, чтобы он меня расслышал.

— Не знаю я никакой девушки. Это все чокнутый Аббамонте. Мелкий хищник в мире больших людей.

— Где девушка, Майк? — Я тряс его за плечо, потом, взглянув на свою руку и увидев, что она в крови, я понял, куда его ранили.

— В подвале. Вон там. — Он мотнул головой вправо.

Когда я поднялся, чтобы идти, к нам нетвердой походкой приблизился высокий старик. Это был Нелс Торгесен. Он не стал прятаться в гараже; в своем огромном кулачище он держал пистолет.

— Ты продал нас Рейгену, Майк, — сказал он сквозь зубы.

В Сэнде вспыхнул обычный огонь.

— Я? Ну и глуп же ты, братец!

Торгесен поднял пистолет. Я изо всей мочи влепил ему по уху своим «магнумом». Он, как подпиленное дерево, тут же рухнул прямо к ногам Сэнда.

Я отыскал лестницу, ведущую в подвал, и, перескакивая сразу через две ступеньки, стал спускаться вниз. Лестница привела меня в сырой холодный коридор с единственной лампочкой без абажура на стене. В обоих концах коридора было по двери.

Я подошел к одной из них и заглянул внутрь.

Я увидел небольшую комнату со столом посередине, а за ним — массивную фигуру Аббамонте. Он в бешеной спешке хватал без разбору громоздившиеся ворохом на столе бумаги и запихивал их в портфель. В комнате было холодно, но его пиджак взмок на спине от пота.

Я не услышал, как открылась вторая дверь в другом конце короткого коридора. Что-то твердое уперлось мне в спину.

— Драм, — сказал чей-то голос, — наша встреча обещает быть интересной!

Никогда не следует подходить к человеку отчаянному и к тому же с хорошей реакцией и наставлять на него оружие. А я был достаточно отчаян и быстр. Я ткнул локтем назад и быстро обернулся вокруг своей оси, одновременно наклоняясь к полу. Аббамонте бросил портфель и вскинул пистолет, чтобы прикончить меня. Но застрелил Ровера, стоящего с револьвером в дверном проеме. Единственная пуля из пистолета Аббамонте превратила левый глаз Ровера в красное месиво. Другому глазу едва хватило времени, чтобы изобразить удивление.

Ровер умер на месте, еще до того, как его тело грохнулось на пол.

Я перепрыгнул через труп и ринулся по короткому коридору. Погони не было слышно. Аббамонте вернулся к своему занятию наипервейшей важности — к портфелю. Если он засунет туда нужные бумаги и смоется, у него есть шанс. Расписки его должников позволят ему дернуть за нужные веревочки и привести в действие пружины — во всяком случае, для того, чтобы улепетнуть из страны. А что будет со мной, его абсолютно не интересует.

Вот еще одна дверь, точно такая же, как первая. Я открыл ее. В комнате ничего не было, кроме пары упаковочных ящиков. Хоуп сидела на полу. Линдсей, наклонившись над ней, вцепился пальцами левой руки в ее короткие темные волосы, запрокинув ей голову, отчего ее белая шея выгнулась дугой.

Блузка на ней была разорвана. Одна лямка лифчика отстегнута. Грудь была в красных рубцах. Из носа текла кровь. В правой руке Линдсей держал зажженную сигарету, почти касаясь ее шеи.

— ...последний раз, — говорил он. — Если Хольт знал, значит, и ты знаешь. Что задумали Хольт с Рейгеном?

Глаза Хоуп расширились. Она не видела меня. Она пыталась оттолкнуть Линдсея, но слишком неравными были их силы.

Линдсей услышал, как открылась дверь, но не повернулся.

— Она все расскажет, мистер Аббамонте, — пообещал он. — Расскажет как миленькая, если я прижгу ей кожу сигаретой.

— Как обстоят дела во Фронт-Ройале, Линдсей? — спросил я.

Он выпустил Хоуп и резко оглянулся; оружия в руках у него не было. Вот что потом не давало мне покоя. Убить его хладнокровно? Ведь он издевался над Хоуп. Нет, только не это.

Хотя он спокойненько сделал бы это с Хоуп.

Я застрелил его, когда он потянулся за своим пистолетом.

Пуля попала ему в грудь, и он стал валиться назад.

Хоуп чуть было не лишилась сознания. Я подошел и погладил ее по волосам. Она захлюпала у меня на груди. Глаза ее просияли.

— Чет, — шептала она, — Чет, слава богу! Ты здесь! Ты здесь!

Взять ее с собой наверх? Но здесь, внизу, безопасней.

— Мне придется оставить тебя на несколько минут, малышка.

— Он хотел... Чет, не уходи!

— Тут тебе будет безопасней. Ты можешь встать?

Я помог ей подняться на ноги. Дверь была сделана из цельного толстого куска дерева. И там имелась щеколда. Я дал Хоуп револьвер Очкарика:

— Запри за мной дверь. Я вернусь. Если кто-то еще попытается войти, стреляй не раздумывая!

— Не уходи. Я не могу...

Хоуп заплакала. Я слизнул слезинки с ее щек:

— Я ненадолго. Я вынужден оставить тебя. Наверху идет настоящая война.

Тут Хоуп увидела труп Линдсея, и мне пришлось подхватить ее, чтобы она не упала. Я потянул ее за ушные мочки.

Насилие порождает насилие. Теперь труп не значил ничего. Позднее я еще вернусь к этому. Но не сейчас. Впрочем, Хоуп пришлось пройти и через другой ад. Я волоком вытащил труп в коридор, и Хоуп проводила меня до двери.

— Запрись, — велел я.

Она попыталась улыбнуться. Потом закрыла дверь, и я услышал, как задвинулась щеколда.

Тем временем Аббамонте тяжело поднимался по лестнице с распухшим портфелем в руке.

Я побежал за ним. Толстяк торопится, подумал я. Но он знал, какие бумаги взять. Даже если ему удастся удрать с ними, вся полиция Вашингтона и Лос-Анджелеса и дюжина других мелких шишек профсоюза грузоперевозчиков будут кружить вокруг головорезов «Братства» месяцами. Однако крупные шишки, стоящие за кулисами всех дел, организаторы и устроители, местные царьки коммерции и коммерческие боссы штата, которые продались Сэнду и Рейгену за пальто из ламы и рефрижераторы, за большие дома на поросших деревьями холмах л быстроходные морские суда, за сверкающие автомобили и еще более блестящих блондинок с влажными губами, выйдут сухими из воды, если только Аббамонте улизнет из Хэйкокского аэропорта со своим портфелем.

Теперь наверху слышались только отдельные беспорядочные выстрелы. Всего несколько темных фигур сгрудилось у разбитых окон. Хлопнула какая-то дверь. Потом сквозь ветер и стук дождя я услышал звук отъезжающего автомобиля и понял, что Абба, прихватив своих молодчиков, удирает из аэропорта.

Двое, пригнувшись, бежали к двери, которая только что хлопнула. Я обошел массивную фигуру Майка Сэнда, распростертую на полу, и тоже помчался следом за теми двумя. Между тем Сэнд медленно, с большим трудом полз к двери. Не думаю, что ему удастся доползти до нее, а если и удастся, то что дальше? Я достиг двери одновременно с двумя какими-то типами. Они продолжали преследование, а я не стал. Я увидел грузную, неуклюжую фигуру, лежавшую на мокрой от дождя бетонированной площадке в нескольких ярдах от меня.

Это был Аббамонте. Он поскользнулся и упал. Теперь он пятился назад, как рак, загребая руками, в надежде отыскать свой портфель. Он и в самом деле сейчас был похож на рака.

Когда он поднялся на ноги с портфелем в руках, я навел на него свой «магнум» и выстрелил. Но услышал лишь щелчок пустого барабана. Я швырнул в него револьвер, но промахнулся. И тогда я кинулся к нему. Развернувшись, Аббамонте обрушил тяжелый портфель мне на грудь, одновременно сунув руку в карман за пистолетом.

Я сделал хук правой в его жирную челюсть, снова сбив толстяка с ног. Но Аббамонте не закричал от неожиданной боли.

Закричал я. Последний раз я пускал в ход кулаки, когда мы дрались со Скоттом. Пальцы у меня болели до сих пор, и опухоль никак не проходила. Когда же я ударил Аббамонте, боль поднялась по руке аж до плечевого сустава. Ощущение было такое, словно у меня сломаны несколько пальцев.

Когда я бросился на Аббамонте, его пистолет выплюнул оранжевое пламя. Но пуля пролетела мимо. Порохом мне обожгло лицо. Абба был чрезвычайно сильным и невероятно шустрым для такого толстого человека. Он высвободился из моей хватки и всем своим весом — почти триста фунтов — навалился на меня сверху. Я поймал его правое запястье левой рукой и отвел от себя дуло пистолета. Я ощутил на себе мокрую холодную тушу. Вдобавок его левая рука, напоминавшая гроздь бананов, вцепилась мне в волосы. В следующую минуту он приподнял мою голову и стукнул о цемент. Потом снова и снова... Я безуспешно пытался вцепиться ему в физиономию сломанными пальцами правой руки. Я теперь не мог ударить достаточно сильно, чтобы наконец его угомонить. Вместо этого я нащупал его пухлые губы и рванул изо всех сил. Что-то треснуло и порвалось у меня под рукой, и тотчас же моя рука ощутила горячую влагу. Аббамонте свалился с меня, замахнувшись пистолетом. Но промазал. Металл звякнул о цемент, когда его правое плечо приподнялось надо мной. Сила удара и вес ослабили его хватку. Ненадолго, но мне этого было достаточно. Я выхватил у него пистолет и изо всех сил ударил им ему по лицу.

И впервые в жизни я не увидел ожидаемой реакции. Аббамонте лишь слегка скрипнул зубами. Скотт не в счет. В подобной ситуации он был силен той силой, которая присуща простому смертному на земле, но Аббамонте обладал силой чудовища. Я снова ударил его пистолетом. На этот раз Аббамонте издал звук, похожий на птичий клекот. Я ударил еще раз. Он поднял руки, защищая лицо. Я отвел их в сторону с помощью пистолета и опять ударил его по лицу. На сей раз лицо Аббамонте как бы утратило твердость. Толстяк содрогнулся и всхлипнул.

Я взял портфель и поднялся на ноги. Мимо с ревом промчалась еще одна машина. Крысы бегут с тонущего корабля. Ну и пусть бегут. Это известные головорезы, и полицейские смогут их выследить. Важен портфель.

Автомобильные фары осветили административное крыло здания. Какой-то коротышка стоял в дверном проеме, криво сидящие на его носу очки придавали ему комический вид.

Однако пистолет у него в руке не вызывал благодушия. Это был Очкарик. Я мгновенно нацелил в него револьвер Аббамонте. Моя защитная реакция сработала моментально и инстинктивно.

Но мой указательный палец так сильно распух, что никак не протискивался в отверстие, где помещался спусковой крючок.

Очкарик между тем держал меня под прицелом.

— В какое место тебе всадить пулю, сукин сын?! — заорал он.

Я стоял под дождем и ждал своей смерти.

Собственными глазами

Тайдуотер, штат Мэриленд, 23 ч. 15 мин., воскресенье, 20 декабря

ШЕЛЛ СКОТТ

Я задыхался от подступившей к горлу желчи. Я ощущал ее на губах, ставших влажными.

Кэнди склонился надо мной. Я все еще сжимал его запястья, но чувствовал, что долго это не продлится. Он с силой отпихнул меня, резким движением высвободил руки и, выхватив пистолет, направил его на меня.

Я сильно ударился спиной о цемент и, повинуясь инстинкту, перевернулся, сунув правую руку под пиджак за своим тридцать восьмым в кобуре, а потом перекатился. Однако недостаточно быстро.

Пистолет Кэнди гавкнул где-то позади меня, пуля задела мне бок, срезав плоть, и застряла в спине. Точно так же был ранен Браун — в спину. Я смутно различал маячившую надо мной фигуру Кэнди, когда, перекатившись, выхватил свое оружие правой рукой и выстрелил. Я быстро, как только мог, трижды нажал на спусковой крючок. Кэнди тоже выстрелил еще раз, но промазал.

Не знаю, какая пуля настигла его, но какая-то настигла.

Она угодила в его ухмыляющийся рот и вышла через затылок. Я видел, как Кэнди пошатнулся и стал падать. А в это время мое внимание привлек человек, стоявший на коленях рядом со мной, прижимая руки к груди. Позади него я разглядел Рейгена. Темное рябое лицо и черные выпученные глаза. Нос, словно клюв, и шрам, теперь отчетливо проступивший на губе.

Он что-то кричал, потрясая кулаками в бессильной ярости.

Рейген окружил себя головорезами, которым достаточно было услышать выстрел, чтобы схватиться за пушку и начать ответную пальбу. Поэтому он и получил то, что заслужил по справедливости, — его яростные окрики не могли остановить бойню, которую развязали мы с Драмом.

И тут Рейген увидел меня. Однако кипевшая в нем ярость пересилила страх. Его взгляд, остановившийся на мне, был почти осязаемым. Он что-то крикнул, презрительно скривив губы. Но потом вдруг подхватился и побежал. Рейген понимал: единственное, что ему оставалось — как и всем остальным, — это бежать.

Я поднялся на ноги. Тупая боль засела у меня глубоко в животе, отдавая в пах, бок горел огнем. Из бедра сочилась теплая кровь. Рейген бежал к площадке, на которой стояло полдюжины автомобилей. Я побежал за ним.

Я нагнал его прежде, чем он успел сесть в автомобиль. К тому времени мой пистолет уже снова был в кобуре. Я отпихнул Рейгена от машины и, размахнувшись, ударил кулаком ему в живот, потом, вцепившись в его одежду одной рукой, другой нацелился ему в физиономию. Но он опередил меня и заехал кулаком мне в челюсть. Я отшатнулся, и мой удар пришелся ему по зубам. Он растопырил пальцы, пытаясь вцепиться мне в глаза, но промахнулся и попал в лоб.

Я обхватил двумя руками его шею и стал сжимать ее. Я чувствовал, как мои пальцы впились в его плоть, потом добрались до гортани и позвонков... Рейген схватил меня за запястья, пытаясь разомкнуть мои пальцы. Но я жаждал только одного — задушить его во что бы то ни стало. Меня что-то заклинило, что-то мерзкое и дикое.

Хватка Рейгена стала постепенно ослабевать.

Уголком глаза я заметил какое-то движение. Из административного крыла выбежали два человека и побежали к автомобилям, которые теперь оказались позади меня. Вскоре автомобиль, а может, и не один, промчался мимо нас. А между тем из распахнутой двери административного крыла появилась еще одна фигура. Какой-то грузный коротышка семенил по лужам, направляясь в мою сторону. Он споткнулся о выбоину в цементном покрытии и растянулся во весь рост. И тут впервые, как мне показалось, за целую вечность я увидел Чета Драма. Он сломя голову несся к упавшему коротышке.

Мне это зрелище показалось очень странным и каким-то нереальным. Тем временем Рейген обмяк в моих руках. Я попытался отдернуть руки от его шеи, но они словно завязли в ней, как в густой липкой массе. Двое бежавших мужчин добрались до автомобиля, включили двигатель и рванули с места. Фары осветили распахнутую дверь административного крыла.

И тогда в мое поле зрения попал человек невысокого роста.

Он вскинул руку, нацелив пистолет в двоих убегавших. Теперь мне показалось, что все происходит очень медленно, время словно остановилось, а потом повернуло вспять. Двое вцепившихся друг в друга людей были Драм и тот коротышка. Широкая спина Драма была обращена к человеку, стоящему в дверном проеме. Я почувствовал, как мои руки разжались, и Рейген рухнул к моим ногам, а я уставился на коротышку в дверном проеме.

Он целился в спину Драма, а потом вытер намокшие стекла очков. Постепенно до меня дошло, что коротышка — Очкарик, и это он протирал свои покрывшиеся дождевыми каплями толстые линзы.

Я увидел, как Драм поднимается, поворачивается с пистолетом в руке. Но он не выстрелил. Очкарик снова вскинул руку и прицелился Драму в грудь.

Моя рука интуитивно скользнула под пиджак. Позади меня нарастал какой-то вой или визг, свет становился все ярче и ярче. Теперь я отчетливо видел Очкарика. Мой палец лег на спусковой крючок. Я увидел, как Очкарик повернулся, и мой пистолет выстрелил в ночное небо. Позади меня шум становился все громче, а свет — ярче.

Очкарик повернулся ко мне, слегка наклонился вперед. Я снова выстрелил, он сложился пополам и повалился наземь.

ЧЕСТЕР ДРАМ

Очкарик рухнул как подкошенный. Падая, он все-таки успел выстрелить в дождь.

Я оглянулся назад. В десяти ярдах от меня на цементной площадке стоял Шелл Скотт с револьвером в правом кулачище, его намокшие под дождем коротко остриженные белесые волосы прилипли к голове.

Я заметил, что стало как-то неестественно светло. А он стоял и широко улыбался.

Яркий свет надвигался откуда-то из-за спины Скотта, а вскоре я услыхал и шум приближающейся машины. Я крикнул Скотту, чтобы посторонился. Но дождь и ветер заглушили мои слова, и мне ничего не оставалось, как броситься к нему и оттащить в сторону.

Он недоуменно взглянул на меня, потом на револьвер в своей руке.

— Какого черта... — начал он.

Но машина была уже совсем близко. Я подскочил к Скотту, обхватил его за плечи, и мы вместе покатились к обочине площадки. Автомобиль на полном ходу промчался мимо нас в каких-нибудь двух или трех футах, изрядно обрызгав.

ШЕЛЛ СКОТТ

Автомобиль, на большой скорости промчавшийся мимо нас с Драмом, наехал на какой-то предмет, но легко преодолел препятствие и помчался дальше. Отброшенный же задними колесами «предмет» оказался лежавшим на дороге человеком, и это был не кто иной, как Рейген.

Колеса машины проехали по его ногам. По мере удаления машины вой двигателя становился слабее. Мы с Драмом расцепили объятия и сели. Посмотрели друг на друга. Он только что спас мне жизнь! Погибнуть под колесами автомобиля — более дурацкой смерти не придумаешь! А я не знал, как его отблагодарить. Впрочем, вряд ли кто-нибудь нашел бы подходящие слова в подобной ситуации.

Я положил руку ему на плечо, и она дрожала, совсем чуть-чуть.

— Драм, — сказал я, запинаясь, — ты даже спасти мою шею не можешь без того, чтобы не сломать мне спину! Ты жутко неуклюжий, бизон эдакий!

Он глубоко вдохнул своей широкой грудью, а потом быстро выдохнул и сказал:

— А какого черта ты стоял там как пень? Любовался пейзажем?

Я кивнул в сторону дверного проема. Там еще продолжалась какая-то возня, слышались вопли, но выстрелов больше не было. Я решил, что у всех закончились боеприпасы.

Драм смотрел на труп у входа в ангар.

— Очкарик, — сказал он.

— Ага. Он целил тебе в пупок или куда-то рядом, когда я пальнул в него.

Драм кивнул и облизнул разбитые губы.

— Это была неплохая идея. Пальнуть в него.

— Ага. И мне тогда тоже так показалось. — Я замолчал.

На улице теперь больше ничего особенного не происходило, и в здании, где до этого находился Драм, тоже было тихо.

Когда я стал подниматься на ноги, у меня в боку боль резанула ножом. Среди многочисленных ушибов, синяков и кровоподтеков я как-то забыл про рану, оставленную пулей Кэнди.

Я осмотрел ее. Пуля задела мышцу, и это не назовешь царапиной, но рана не смертельна.

Из носового платка и клочка ткани, оторванного от рубашки, я смастерил повязку, которую и приложил к ране, закрепив ремнем.

— Чет, конечно же во мне все еще кипит энергия, — сказал я, — но надеюсь, что серьезных физических усилий пока от меня не требуется.

Драм огляделся по сторонам. Повсюду валялись трупы. А двое оставшихся в живых улепетывали от административного крыла, причем почему-то ползком, по-пластунски.

— У меня тоже такое впечатление, — сказал он. — Пойдем посмотрим.

ЧЕСТЕР ДРАМ

Первое, что мы увидели по пути к зданию бывшего аэропорта, был труп Аббамонте. Мы подошли к нему, и Скотт сказал:

— Когда я увидел, как ты несешься ко мне во весь опор, в какой-то момент я подумал, что предстоит очередной раунд борьбы Драма со Скоттом. Чем не сюжет для водевиля!

Скотт опустился на корточки рядом с Аббамонте.

— Что ты с ним сделал? — поинтересовался он. — Пустил под паровой каток?

— Он что, еще жив?

— Челюсть сломана. Нос разбит. Но он дышит.

— А что происходило здесь, снаружи?

— Было похоже на третью мировую войну. А внутри?

— То же самое. Маленькие сошки-блошки разлетелись кто куда, но Абба и раненый Сэнд в наших руках. — Я пнул ногой портфель. — И у нас есть еще вот это. Сенатор Хартселл теперь наверняка победит. Это была безумная затея. Но она сработала.

— Она сработала, — эхом отозвался Скотт.

ШЕЛЛ СКОТТ

Я услышал какой-то скребущий звук. Потом кто-то застонал. В нескольких футах от нас с Драмом слегка зашевелился Рейген.

— Этот еще может двигаться, — сказал я.

— Который на сей раз? — поинтересовался Драм.

— Рейген. — Я понаблюдал за его корчами. — Весельчак Джек.

Мы подошли и присели на корточки рядом с ним. Он отреагировал на нас стоном.

— Ну и ну! Я-то был целиком и полностью уверен, что этот мертв, — сказал я. — Я вырубил его и задушил давным-давно. Правда, давно. А потом на него наехал автомобиль. Он и в самом деле крепкий орешек.

— По его виду я бы не сказал, — заметил Драм.

И правда. Переднее и заднее колеса автомобиля проехались по ногам Рейгена, и они были вывернуты в разные стороны.

Брюки порвались, и моему взгляду открывалась картина кровавого месива с чем-то белым — это было похоже на кость, случайно оказавшуюся в фарше для гамбургера.

Я посмотрел на Рейгена. И на его изуродованные ноги. Потом отыскал свой «кольт-спешиал» там, где он оказался после того, как на меня бросился Драм, перезарядил его, и мы прошлись по приангарной площадке, подсчитывая трупы и подбирая оружие. Потом снова вернулись к Рейгену.

Он был в сознании, скрипел зубами от боли и стонал. Но пока находился в шоке. Настоящую боль он почувствует потом. Сейчас наступил самый подходящий момент. Мне нужно переговорить с ним до того, как его начнут допрашивать.

Ему была необходима помощь, медицинская помощь, и я сказал ему, что он получит ее, если наш с ним разговор будет удачным.

Рейген сразу же захотел меня осчастливить. Он был готов выложить мне все. Я спросил:

— Где сейчас доктор Фрост и Алексис?

— В... в самолете.

— Какого черта ты притащил их с собой сюда?

— Я сперва не хотел, во-первых, не думал, что о них комуто еще известно. Но кто мог себе представить, как все обернется в Блю-Джей? Что нам оставалось делать? Раз начал, нужно продолжать. Мы не могли оставить их после всего там, а мне нужно было отправляться сюда. Во-вторых, я посчитал, что они смогут мне пригодиться, если все сложится, как я планировал.

Рейген замолк. Его голос теперь уже не был таким оглушающим и пронзительным, как прежде, однако он говорил довольно легко, если не считать продолжительных пауз и внезапных стонов.

— Что тут произошло? — спросил Рейген у меня. — Почему они на нас набросились?

Я проигнорировал его вопрос и в свою очередь спросил:

— С Фростом и Алексис все в порядке?

— Угу. Не в моих правилах портить товар. Я решил взять их с собой, чтобы они не подняли никакой шумихи.

— Ты просто похитил их обоих и насильно привез сюда, а ведь похищение карается законом. Так как же им не поднимать.

— У Фроста я отобрал несколько магнитофонных записей. За них доктор и барышня Сэнда готовы были заявить под присягой, что приехали сюда по собственной воле. Поэтому федеральные власти не могли бы привлечь меня к ответственности за похищение.

Опять эти злополучные пленки! Те, которые выкрал Браун у Рейгена, за что и поплатился жизнью. За ними же Рейген отправился в Блю-Джей.

— Я знаю, что Браун взорвал твой сейф, чтобы заполучить эти пленки. Что же в них такого важного?

— Я записывал частные разговоры Сэнда, которые он вел из телефонной будки... Все разговоры за последние пять недель. Компромата достаточно, чтобы повесить и его, и многих других.

— И что же это за компроматы?

— Инсценированные забастовки, стычки, бойкоты с целью привлечения новых членов. Или вот такой случай. Сэнд не желал иметь дело с одной из компаний, поставлявшей горючее для грузовиков, и решил ее скомпрометировать: подослал своих людей, и те в контейнеры с горючим подсыпали сахар. Сэнд столько наворотил дел за эти пять недель! Ну а о последнем звонке его и говорить не приходится. Это касалось Фроста.

— А именно?

— Сэнду стало известно, что Фрост будет давать показания на заседаниях Хартселльской комиссии. Он позвонил одному из своих верноподданных в Лос-Анджелес и, сообщив о намерении Фроста выступить с сенсационным заявлением, приказал похитить старика и упрятать куда-нибудь до окончания публичных слушаний... либо убить, если ситуация выйдет из-под контроля... или если Сэнд прикажет ему это сделать.

Теперь многое становилось ясным, например: откуда Брауну стало известно, что доктор Фрост будет главным свидетелем, и каким образом Рейген узнал, что Браун наверняка поедет к Фросту.

— А почему же верноподданный Сэнда не выполнил указание босса по поводу Фроста?

— Предполагалось, что для начала со стариком переговорит жена Сэнда, их встреча должна была состояться вечером в прошлое воскресенье. Не исключалось, что ей удастся уговорить отца, то есть Фроста, отказаться от дачи показаний. Ну а если не удастся, тогда верноподданный приступит к выполнению своего задания. — Он помолчал немного, потом добавил: — Но старикашка смылся.

Понятно, подумал я. Старик смылся, несмотря на то, что за ним по пятам следовал верноподданный Сэнда, а головорезы Рейгена готовы были продать души дьяволу за эти пленки.

— Фрост не был твоим сторонником, и тем более сторонником Сэнда, — сказал я. — Так почему же ты оставил его в живых, если, конечно, он еще жив?

— Он жив и здоров. И если бы мне пришлось его шлепнуть, я сделал бы это где-нибудь неподалеку от Вашингтона. Чтобы переложить всю вину на Сэнда.

— Потому что сфера деятельности Сэнда простирается за пределы Вашингтона? Это не могло служить бесспорным доказательством.

— При наличии этих пленок могло бы. Черт побери, на пленке же собственный голос Сэнда, приказывающего этому мерзавцу в случае чего отделаться от Фроста, и ответ этого его прихлебателя: «Положись на меня, Майк». Любой, кто прослушает пленку, сразу поймет, что это дело рук Сэнда. — Рейген продолжал: — Я не считал нужным убирать Фроста. Был момент, когда я мог убедить его дать свидетельские показания против шишек местного профсоюза, не впутывая в это дело меня, и тем самым вымостить мне дорожку наверх. Я уже знал о трениях между Сэндом и Аббамонте и, располагая этими записями, мог бы без всякой посторонней помощи скинуть Сэнда — невзирая на все его преимущества передо мной. Если бы доктор изобличил на слушаниях Аббамонте, никто не смог бы воспрепятствовать мне.

Вот как я собирался уладить дела сегодня ночью. — Он помолчал, а потом добавил:

— Должно быть, они об этом пронюхали.

Вот что произошло.

Рейген так ни о чем и не догадался. И я ему, естественно, ничего не сказал, а вместо этого спросил:

— А где сейчас эти магнитофонные записи, Рейген?

— Мы заправили самолет в Миссури, недалеко от Спрингфилда, на частном аэродроме, принадлежащем одному из моих друзей по профсоюзному движению. Я оставил их там с одним парнем.

Он поведал нам, кто этот парень и как его можно найти.

А это означало, что пленки окажутся в распоряжении Хартселльской комиссии к завтрашнему утру.

— Когда после потасовки в Блю-Джей я заглянул в свой «кадиллак», чемодана Алексис Сэнд там не оказалось, — сказал я. — Вряд ли у нее было время забрать его. Итак?

— Я велел Кэнди проверить твою тачку и взять все, что ему под руку попадется. Я подумал, что у Алексис в чемодане есть нечто стоящее и что это пригодится для сегодняшней встречи. Но там ничего не оказалось. Только панталончики и прозрачное белье. Да, и еще чековая книжка.

Я саркастически улыбнулся:

— Да, и еще чековая книжка. Разве этого мало?

— Черт побери, нет! — с горячностью воскликнул Рейген. — Она принадлежит ей, тут все чисто. Я ее тщательно проверил.

Еще бы! А вот я не проверил.

— А как насчет другой книженции? Небольшой, в кожаном переплете? — поинтересовался я.

— Какая еще книженция? Там были панталончики да чековая книжка — и больше ничего. Очень милые панталончики, должен сказать.

Я понимал, что Рейген лукавит, но он старался меня убедить, что ему-то это лучше известно.

Драм, сидевший на корточках рядом со мной, спросил:

— О какой это книжке вы толкуете?

Я рассказал ему, как, заглянув в чемодан Алексис в «Статлере», обнаружил среди дамского белья эти две вещи, хотя мне важно было тогда удостовериться, что Алексис не оставила свою чековую книжку в туалете.

— А не мог это быть дневник? — спросил Драм.

— Мог. Там содержались какие-то записи. У меня не было времени почитать его, но это было очень похоже на дневник. А что?

— Половина молодчиков «Братства» охотилась за дневником Нелса Торгесена в тот день, когда был убит Хольт. Там были сведения о множестве мошеннических операций «Братства грузоперевозчиков». Вот почему Хольт хотел забрать его у Торгесена.

Рейген застонал. И на сей раз громче, чем прежде.

— Вы собираетесь пригласить ко мне врача? — спросил он. — Хотите меня доконать?! Мои ноги...

— Когда выметемся отсюда, — пообещал я.

Рейген прояснил и еще некоторые факты. Теперь я знал совершенно точно, что стреляли в меня у здания профсоюза Минк и Кэнди и именно они разгромили мою квартиру в четверг ночью. Рейген признался также, что, помимо магнитофонных записей, Браун украл документы, порочащие Рейгена, но когда узнал об этом от Фроста, то уничтожил их.

И тогда я сказал:

— Теперь последний вопрос, Рейген. Ты умолчал об этом, поэтому ответь на мой вопрос сейчас. Я хочу, чтобы и Драм тоже услышал. Кто стрелял Торну Брауну в спину?

Он заколебался, облизал губы.

— Ну, давай, Рейген. Минк раскололся, прежде чем отбросить копыта в Блю-Джей. Мы не двинемся с места до тех пор, пока ты не скажешь. Даже если придется ждать несколько часов.

Он тягостно вздохнул:

— Ты ведь уже знаешь. Я двинул ему как следует. Он вскочил и побежал. — Мне нужно было его остановить.

Я посмотрел на Драма. Тот кивнул:

— Я слышал. Я выбросил черные мысли из головы и широко улыбнулся Драму:

— Теперь-то ты мне веришь?

Он улыбнулся в ответ:

— Человек, у которого сломаны обе ноги, в чем угодно признается. Но... теперь я тебе верю.

Мы с Драмом поднялись наконец с корточек.

— А ведь Алексис и доктор Фрост все еще находятся в самолете, — сказал Драм.

— Пошли выпустим их, — охотно согласился я.

Мы подошли к «ДС-3» и начали осторожно взбираться в него через люк, на случай, если кто-то из головорезов все еще продолжает охранять своих пленников. Но в самолете оказались только доктор Гедеон Фрост и Алексис Фрост, она же миссис Майк Сэнд. Только эти двое, из-за которых и разгорелся весь сыр-бор.

Они были связаны и сидели на задних сиденьях в кабине.

Когда появились мы с Драмом, Алексис радостно вскрикнула, и доктор Фрост тоже сказал что-то, но что именно — я не расслышал.

Алексис пробормотала что-то невнятное, а потом воскликнула:

— Слава богу! Слава богу! — И добавила:

— Я не знала, что... Я так испугалась...

Она умолкла, словно ее покинули силы.

Я принялся развязывать им руки, и мы вкратце рассказали, конечно, в первую очередь ради Фроста, о том, что здесь происходило.

— Поэтому ваши показания завтра объяснят все, в том числе и то, что случилось здесь сегодня ночью, а это последнее, безусловно, заслуживает объяснений. — Я широко улыбнулся ему. — А теперь позвольте мне сказать, что я счастлив познакомиться с вами. Нам с мистером Драмом долго пришлось ждать этого момента.

Доктор Фрост ласково улыбнулся. Он выглядел точно так же, как на фотографии, которую я видел в его доме и мельком в Блю-Джей. Красивое лицо, хотя излишне полное, с кустистыми бровями и густой седой шевелюрой. Доброе лицо. Но сейчас он выглядел очень усталым. У Алексис тоже был усталый вид, но она никогда не казалась мне такой красивой, как сейчас.

Я никак не мог справиться с веревками, поскольку пальцы у меня были основательно повреждены, похоже, даже сломаны, но постепенно дело двигалось. Драм принялся было развязывать Алексис, но я остановил его:

— Не надо, пусть она потерпит еще минутку, ладно?

— Конечно. — Он пристально посмотрел на меня, потом, помедлив, кивнул, словно его осенила догадка. Вероятно, та же самая догадка, которая возникла и у меня.

Тогда доктор Фрост сказал:

— Я не нахожу слов, чтобы выразить благодарность за все, что вы для нас сделали. Вы оба. Но... Я принял решение не выступать на слушаниях Хартселльской комиссии.

— Что?!

— Вы решили... что?!

Сперва спросил Драм, а потом уже я. Я уставился на доктора широко раскрытыми от удивления глазами:

— Но это же... бессмысленно! Вы должны дать показания. Особенно... теперь. — Я ощутил зияющую пустоту внутри, словно проглотил свой собственный желудок. — Мы устроили самое настоящее побоище. И только из-за вас...

Фрост прервал меня и все тем же своим интеллигентным тоном продолжал:

— Пожалуйста. Я уже принял решение. В прошедшее воскресенье я оказался перед необходимостью принять это решение — самое важное в своей жизни, а именно: давать или нет свидетельские показания против мужа своей дочери. — Он тщательно подбирал слова. — Проблема, и без того достаточно сложная, тогда осложнилась еще больше, вот почему мне потребовалось тайно уехать в Блю-Джей. Мне нужно было побыть одному и принять решение. Вы не поймете всей сложности...

— Думаю, я понимаю. Речь идет о записях телефонных разговоров Сэнда, которые вам передал Браун Торн?

Доктор был ошеломлен.

— Да. — Помолчав немного, он продолжал: — Я узнал, что мистер Сэнд готов был прибегнуть к насилию в отношении меня, лишь бы не допустить моего появления в Вашингтоне. Я был в шоке и даже... подумал, что моя дочь знает о его намерениях. Но теперь, когда мы с Алексис имели возможность побеседовать по душам, я понял, как сильно я ошибался на ее счет. Просто в тот момент я находился в состоянии крайнего эмоционального возбуждения.

Он взглянул на Алексис, и она одарила его очаровательной улыбкой.

Веревку наконец удалось развязать, и доктор Фрост принялся растирать запястья.

— А что заставило вас предположить, что вашей дочери могут быть известны планы Сэнда? — продолжал наседать я.

— Сама эта мысль, естественно, казалась мне нелепой. Но в одном из телефонных разговоров Сэнд сказал этому... негодяю, что я буду главным свидетелем на слушаниях Хартселльской комиссии. Об этом не знал никто, кроме моей дочери. Причем я сообщил ей об этом под честное слово. Поэтому сначала я решил, что дочь все-таки разболтала об этом мужу. Теперь-то мне известно, что мистер Сэнд получил эту информацию от членов комиссии или еще от кого-нибудь. Мне же казалось, что первое его предположение было более правильным. Нам все еще были очень нужны его показания, но он не собирался их давать... скорее всего. Не собирался. Но может, и даст.

И словно в подтверждение моих мыслей, Драм сказал:

— Ну, теперь все становится на свои места, Шелл... Сэнд, Аббамонте... Рейген. Магнитофонные пленки, можно сказать, у тебя в руках. Теперь единственное, чего нам не хватает, — это дневника.

— Верно, — согласился я. — И я не перестаю думать о книжице, которую видел в чемодане миссис Сэнд.

— Какая еще книжица? О чем мелют эти дуралеи?

Это Алексис вмешалась в наш разговор. Очаровательная улыбка исчезла с ее лица. Она больше не улыбалась.

Драм словно не слышал ее гневной реплики и продолжал, обращаясь ко мне:

— Ты имеешь в виду небольшую книжицу в кожаном переплете, о которой ты вспомнил, когда я рассказывал тебе о дневнике Нелса Торгесена, не так ли?

— Совершенно верно. Назовем эту небольшую книжицу в кожаном переплете условно дневником.

Драм ухмыльнулся:

— А не говорил ли ты, что он находился в ее чемодане в «Статлере»?

— Естественно, говорил.

Мне нужно было кое-что предпринять, прежде чем продолжать разговор, и я с жестом, обращенным к Драму, сказал:

— Позволь мне?

Он кивнул в знак согласия. И сейчас, как это не раз случалось прежде, мы мыслили одними и теми же логическими категориями и совершенно синхронно, а следовательно, понимали друг друга без слов.

Я обратился к Алексис:

— Миссис Сэнд, вы поручили мне найти вашего отца, доктора Гедеона Фроста. Вот он. Я его нашел.

Драм снова ухмыльнулся. Глаза Алексис излучали ледяной холод.

— Итак, дело закрыто. И наши отношения закончены. — Я повернулся к Драму и учтиво склонил голову, говоря: — Прошу, ваша очередь.

Он повторил:

— А не говорил ли ты, что небольшая книжица в кожаном переплете, которую мы договорились называть дневником, была в ее чемодане в «Статлере»?

— Да, говорил. Но я тогда не обратил на нее внимания. Я был уверен, что разгадка в чековой книжке. Блестящий дедуктивный вывод, должен вам признаться.

— Блестящий.

— Она не оставила чековую книжку в туалете. Я это тщательно проверил. Настолько тщательно, что уверен: дневника она там тоже не оставила.

— А Рейген сказал, что дневника не было в чемодане.

— Точно. Я ему верю.

— А ты находился с ней все это время...

— От «Статлера» до Блю-Джей, почти неотлучно, да.

— Рейген захватил ее непосредственно в Блю-Джей. Следовательно, если он дневник не нашел... — Я медленно продолжал: — Он должен сейчас находиться при ней.

И мы оба уставились на Алексис. Ее лицо утратило свои обычные краски и радужное выражение. Оно стало мертвенно-бледным и даже тусклым.

— Вы сошли с ума, — сказала она, — идиоты несчастные!

Драм не дал ей договорить:

— Это же был дневник, не так ли, Алексис? Дневник Нелса Торгесена?

— Вы тронулись...

И тогда я сказал ласково, таким же ласковым тоном, каким говорил доктор Фрост:

— Если это не дневник, Алексис, то вам нечего бояться и вы чисты. Если же все-таки это дневник, тогда Таунсенда Хольта убили вы.

Она снова попыталась прервать меня, но вмешался Драм:

— Значит, маленькая книжица пропала где-то между «Статлером» в Вашингтоне и Блю-Джей. Но далеко она уйти не могла. Она где-то здесь. — Драм не сводил глаз с Алексис, но обращался ко мне:

— И куда она могла запропаститься, Шелл?

— Туалет в «Статлере». Миссис Сэнд носила свой чемодан с собой туда. Вот тогда-то все и произошло. Поистине прозрачное белье с оборочками.

Драм посмотрел на Алексис.

— Ну и? — сказал он.

— Ведь мы можем и обыскать вас, или вы предпочитаете все-таки сказать нам правду? — Я бросил взгляд на веревки, которыми она была связана. — Вам отсюда не уйти.

Алексис не впала в истерику, ничего подобного. Только ее лицо обрело — более жесткое выражение. И если прежде ее голубые глаза всего лишь излучали холод, то сейчас они были подобны льдинкам.

— Хорошо, — сказала она безразлично. — Он у меня под поясом.

Дело принимало пикантный оборот. Оказывается, она носила утягивающий живот эластичный пояс.

ЧЕСТЕР ДРАМ

Алексис облизнула губы. Она была красива. Но это ничего не меняло. Она будет красивой и в камере смертников. До тех пор, пока к ее точеной ножке не подключат электрод.

— Послушайте, — сказала она, не спуская глаз со Скотта. Ее большие глаза сверкали. — Еще есть время. Я могу уйти.

Скотт оставил ее слова без внимания.

Алексис обратилась ко мне:

— Разве нет?

Доктор Фрост, оказывается, понятия не имел, что Алексис привезла в Вашингтон его бумаги. И теперь, узнав об этом, он смотрел на свою дочь так, словно не узнавал ее. Тогда я перелистал небольшую книжицу в черном переплете. Дневник, сохранившийся с времен, когда Нелс Торгесен был главным человеком в «Братстве». Многое из того, что он записывал в нем с прицелом на черный день, как две капли воды было похоже на сведения, которыми располагал Фрост, и на бумаги, которыми был набит портфель Аббамонте. Портфель, дневник и магнитофонные записи неплохо послужат сенатору Хартселлу.

Там назывались имена. Имена людей из разных уголков страны, которые до сей поры были вне всяких подозрений. И среди этих лиц, естественно, значилось имя Алексис.

— У меня много денег, — сказала она.

Я отреагировал на ее слова так же, как Скотт, — промолчал.

Конечно, у нее было много денег. И это выяснилось позже, в ходе слушаний комиссии. С помощью Сэнда Алексис приобрела акции трех крупных фирм, занимающихся грузоперевозками, одной на побережье и двух тут, на востоке. Состояние ее приближалось к миллиону в ликвидных активах, а еще примерно семь миллионов составляли добровольные пожертвования и прибыли с этих трех фирм.

Алексис обратила свои прекрасные глаза на отца.

— Папочка, — сказала она голосом не соблазнительницы мужчин, а маленькой девочки, ищущей защиты у родного человека. — Я так волновалась за тебя. Я наняла Шелла, чтобы найти тебя. Я никому ничего не говорила. Я даже ничего не сказала Чету. Я думала, что мой муж может...

Фрост влепил ей пощечину. Надо было видеть его лицо, в котором воплотилась в этот момент скорбь всего человечества.

— Я никогда не уехал бы в Блю-Джей, если бы не беспокоился за тебя, — сказал он. — За свою единственную дочь! Разве я мог впутать во все это собственную дочь? А ты даже выкрала мои бумаги для этого мерзавца, за которого вышла замуж!

— Но она сама влезла во все это, — сказал я, — во Фронт-Ройале.

— Разве ты не понимаешь?! — в отчаянии воскликнула Алексис. — Рейген приказал Хольту любой ценой достать дневник. Торгесен хвастался, что он умоет Рейгена с Аббамонте и даже моего мужа. Мне необходимо было опередить Хольта и во что бы то ни стало заполучить дневник. Он... он приехал туда раньше меня. Произошла... потасовка.

— И вы ударили его кочергой, — сказал я.

— И завладели дневником, — вторил мне Скотт.

Доктор Фрост отвернулся. Он не хотел, чтобы мы видели его лицо.

Издалека сквозь ветер и дождь донесся вой сирен, который стремительно нарастал по мере приближения к нам. Я подошел к люку самолета и вскоре увидел свет фар и вращающуюся красную мигалку полицейской патрульной машины. Она подъехала к административному крылу здания.

Мы со Скоттом развязали Алексис и помогли ей и доктору Фросту выбраться из люка «Дакоты». Под своей ладонью я чувствовал гибкое тело Алексис. Ее грудь коснулась моего плеча.

— Мы могли бы... — начала она.

— Хватит!

Я взял ее за локоть и сжал крепче, чем требовалось. Мы вчетвером вышли на взлетно-посадочную полосу. Я предъявил документы сержанту полиции штата Мэриленд. Удостоверение уполномоченного по особым поручениям сената произвело на него впечатление.

— Как это вам удалось так быстро добраться сюда? — спросил Скотт.

— Да еще в такой ливень, — добавил я.

В наших словах звучала издевка. У нас выдалась тяжелая ночка. Мы заговорщически улыбнулись друг другу. Полицейский явно не уловил в наших словах сарказма.

— Но все равно, черт возьми, мы рады вас видеть, — сказал я.

— Трое парней в машине превысили скорость, — принялся объяснять сержант. — Наскочили на фонарный столб на Беннинг-роуд. И вылезли из автомобиля с оружием в руках.

Другой патрульный говорил по радио. Довольно быстро прибыли еще несколько полицейских машин и две машины «Скорой помощи». Еще до прибытия машин я спустился в подвал и забрал с собой Хоуп. Ей оказали первую помощь.

Они вспугнули Сэнда с Эриком Торгесеном и еще нескольких парней, которые находились вне административного крыла. Возникла беспорядочная перестрелка у зацементированной приангарной площадки, но преимущество оказалось на стороне полицейских, да и у головорезов Рейгена, лишившихся руководства, не было ни малейшего шанса.

Врач обработал лицо мне и Скотту. Он наложил временные повязки мне на правую руку, а Скотту — на бедро.

— У вас обоих такой вид, словно вы побывали в бетономешалке, — констатировал врач.

Мы не стали с ним спорить.

Шелл Скотт и Честер Драм

Вашингтон, 8 ч. 15 мин., понедельник, 21 декабря

ШЕЛЛ СКОТТ

Ну, вот так мы с Четом Драмом и познакомились.

Если нечто подобное случится снова, то мне хотелось бы, чтобы он оказался с самого начала по мою сторону баррикад.

В свое время мне случалось ошибаться в людях, но я никогда и ни в ком не ошибался так сильно, как в Драме.

Теперь все в порядке.

И чувствую я себя вполне сносно. Если человек с проломленным черепом, у которого саднит каждый ушиб, а каждая царапина от пули причиняет боль, может чувствовать себя вполне сносно, тогда я чувствую себя просто великолепно.

Я снова в Национальном аэропорту Вашингтона, но на этот раз направляюсь домой. Наконец-то я возвращаюсь! Мы сдержанно, по-мужски, попрощались с Четом, и я пробрался сквозь толпу репортеров, чтобы ехать в аэропорт. Репортеры, казалось, остались довольны нашим рассказом, а какой-то британский папарацци даже бормотал что-то насчет того, что мы — настоящие герои, пролившие кровь за правое дело.

Может, мы и не такие уж герои, но крови пролили предостаточно.

Я оставил Чета в здании сената с сенатором Блэром Хартселлом. Доктор Фрост тоже был с ними. Изначально он решил не давать показаний, поскольку из известной ему информации и из пленок старик узнал, что может втянуть во всю эту историю Алексис и «немножко» навредить ей.

Но поскольку против Алексис было возбуждено уголовное дело по подозрению в убийстве и она уже дала показания полиции, ничто из того, что может сказать доктор, ей уже не повредит. И в самом деле, теперь у Фроста было гораздо больше оснований для дачи показаний, и, когда Драм доставил его к сенатору, он заявил, что расскажет комиссии все как на духу.

Хотя сделать это ему будет нелегко — он очень любит свою дочь.

Рейген находился в больнице. Оттуда его отправят назад в Калифорнию и в тюрьму, если не в газовую камеру Сан-Квентина. Несмотря на трагические ситуации, в которых он побывал в последние несколько часов и каждая из которых могла стоить ему жизни, он остался в живых. Но он никогда не будет ходить. По крайней мере, на собственных ногах.

В аэропорту до отлета домой я сделал два звонка в Лос-Анджелес. Первый звонок был Тутси. Большой, толстой, милой Тутси Меллербам, которая определенно его заслужила. Она извергла на меня лавину восторженных чувств, и не только по поводу услышанных от меня новостей, но главным образом потому, что я ей позвонил. И неожиданно, прямо на полуслове, я умолк. Я вдруг вспомнил.

Вспомнил о помощи, которую она бескорыстно мне оказывала. Вспомнил, как она сказала: «Если я узнаю что-нибудь ценное... что мне за это будет?» — и широко улыбнулась при этом. И это была весьма многозначительная улыбка. И мой шутливый ответ, мол, я поведу ее на «Умирающего гладиатора» с Чезаре Ломбарди. Вспомнил, как она удивилась тогда и вполне серьезно спросила: «Правда?» И намеки с тех пор, вроде: «Это ценная новость, Шелл?» Намеки, которые отскакивали от моей тупой башки, словно мячики.

И я вспомнил выражение ее лица в тот день, когда я опять не понял ее намеков, а она уже устала намекать. Помнится, я подумал тогда, что у нее разболелся зуб. Но зубы тут были ни при чем. Просто я причинил боль Тутси.

В конце концов я все-таки договорил фразу после продолжительной паузы, но о чем она была, не помню. После этого разговор наш как-то не заладился, но тем не менее я сумел продержаться еще пару минут, после чего повесил трубку.

Я тупо уставился на телефонный аппарат. Как жаль, что Тутси такая толстая!

Затем я позвонил Келли Торн, моей Келли. Это был чрезвычайно важный для меня звонок. Ее ласковый голос доносился до меня сквозь мили, спокойный и тихий, с придыханием и разрывающими сердце всхлипами, которые в конце превратились в смех. Все было в полном порядке. В наилучшем виде.

Я мысленно представлял ее зеленые глаза с поволокой, огненно-рыжие волосы и губы.

— Я должен бежать, золотце. Не могу опоздать на этот рейс.

— Когда ты будешь здесь?

— Сегодня вечером. Реактивный самолет приземляется в Инглвуде в пять часов, значит...

— Замечательно! Тогда до встречи.

— Ну, не... сегодня. Завтра, Келли. Скорее всего завтра.

— Я счастлива, Шелл. Очень. Но почему не сегодня?

— Прости, золотце.

На мгновение я задумался о последних минутах своего только что оконченного телефонного разговора. Разговор получился какой-то неловкий, но важно, что я позвонил.

— Завтра, Келли, — повторил я. — Сегодня... у меня свидание с Тутси.

ЧЕСТЕР ДРАМ

После того как Скотт покинул кабинет Блэра Хартселла на следующее утро, сенатор, небритый, но такой счастливый, каким я никогда прежде его не видел, углубился в чтение документов, которые мы ему доставили. Его восторгу не было конца, и он то и дело похлопывал меня по спине своей твердой тяжелой рукой.

Перед уходом Скотт сказал:

— Я никогда не любил прощаться.

— Ты — довольно хороший детектив, — сказал я в свою очередь.

— И ты тоже, особенно для жителя Вашингтона.

— Может, останешься на пару деньков? Я задолжал тебе добрый галлон выпивки.

— Второй галлон ставлю я. Однако лучше в другой раз. Мне необходимо возвращаться. Дела. — Скотт лукаво подмигнул мне.

— Эта Келли симпатичная.

— Хоуп тоже.

Мы пожали друг другу руки. Мне пришлось протянуть ему левую. Моя правая теперь в гипсе и распухла не меньше, чем челюсть Скотта; ну, если уж на то пошло, не меньше, чем моя.

Остальное вы знаете из газет, если, конечно, их читаете.

Единственной шишкой, которой удалось выйти сухой из воды, был Нелс Торгесен. Его никак не могли найти, но потом он все-таки отыскался спустя полгода в Доминиканской Республике. Правда, мертвым. Он проиграл огромную сумму, а отыграться не мог, и его убили.

Публичные чтения комиссии после той ночи в Хэйкокском аэропорту были простой формальностью. Хартселльская комиссия обратилась к доктору Фросту с просьбой возглавить комитет по выработке соглашения между Американской федерацией труда и конгрессом производственных профсоюзов по поводу создания нового профсоюза грузоперевозчиков. Первое судебное разбирательство по делу Алексис закончилось ничем — коллегия присяжных не пришла к единому мнению. Рассмотрение дела будет продолжено.

В газетах много писали о съезде гангстеров в Хэйкокском аэропорту, который закончился перестрелкой между враждующими группировками. Полиция в течение нескольких недель разыскивает повсюду более мелких деятелей преступного мира.

Хоуп постепенно справляется с моральной травмой. Взлелеянный ею образ брата существенно отличался от реального, и вскрывшаяся правда глубоко травмировала ее. Я встречался с ней несколько раз.

Скотт?

Как всегда, занят по горло у себя на Западном побережье.

Но я тоже довольно легок на подъем и по первому зову готов ближайшим рейсом лететь куда угодно.

Обстоятельства вынуждают меня порой выезжать за пределы Вашингтона и даже за пределы страны.

У меня такое предчувствие, что мы со Скоттом еще встретимся.

Но на этот раз мы оба будем с самого начала двигаться в одном направлении.

Это, должно быть, приятно.