Patricia Wentworth Vanishing Point

Патриция Вентворт

Ускользающие улики

Анонс

Начало очень напоминает один из женских романов, которыми так увлекается Дженни. Эмоциональная описательная сцена, рисующая девушку среди природы, не настраивает читателя на предвкушение деревенских тайн и жестоких убийств. Розаменд не будет играть в романе сколь-нибудь важной роли для детективного сюжета, зато сад вокруг Крю-хауса оказывается символичным для всего повествования. По мере развертывания сюжета сад отражает практически все темы: сначала уединение и отстраненность от внешнего мира, характеризующее как Розаменд, так и в конечном счете убийцу, затем сумрак и покров тайны, а впоследствии и родовые корни, уходящие вглубь веков традиции, некоторые из которых, как впоследствии выясняется, не терпят света дня.

И даже когда романтическое начало, отражающее темы деревенской жизни XIX века, сменяется более знакомой нам прелюдией поиска знакомых и родственников, которые могут пригласить мисс Силвер и Фрэнка Эбботта и обеспечить им должную репутацию среди местных жителей, разнообразие сменяющих друг друга ситуаций и ответвлений сюжета делает книгу особенно увлекательной. Причуды деревенских женщин, «стэйплтоновский» образ Генри, патриархальность жизни в Крю-хаусе, чередующиеся с разговорами об утечке информации и слухами о пропаже драгоценностей создают калейдоскопический узор, не позволяющий скучать среди уже привычных персонажей.

Более того, почти до самого конца с трудом удается свести воедино все происшествия и придти к выводу относительно настоящего мотива преступления. Искушенный читатель сразу проведет аналогии с «Смерть на Ниле» (см, том 7 наст. Собр. соч.). В «Ускользающих уликах» эта тема подана с неменьшим хитроумием и изобретательностью. Разве что вызывает легкое сомнение умение двух человек длительное время скрывать продолжающиеся между ними отношения. (Ход, очень характерный для миссис Кристи.) Образ старой женщины — главы семейства — с твердым, почти тираническим, характером, часто встречающимся в сериале (начиная с «Китайской шали»), в какой-то мере противопоставляется мисс Силвер. Здесь это противоречие особенно бросается в глаза, и подруга мисс Силвер, Мэриан Мерридью, подытоживает данный моральный посыл книги: "Глупо жить лишь прошлым, как она. В конечном счете, все эти дома, картины, мебель — только вещи, а главное — люди, о них надо заботиться. Высокомерные и гордые часто оказываются у разбитого корыта, и мы не удивляемся, когда в конце романа мисс Силвер прямо заявляет, что мисс Крю ей сразу не понравилась.

Последние главы «Улик» выразительно демонстрируют, как гордость понуждает человека продолжать настаивать на своем превосходстве даже ценой собственного рассудка.

Обычным недостатком поздних «сильверовских» романов является неадекватность объяснений, как именно было раскрыто преступление. Снова мы должны полагаться больше на инстинкт мисс Силвер, понуждающий ее оказаться в нужном месте в нужное время, нежели на ее дедуктивные способности, и в этом отношении она никогда не сможет по-настоящему соперничать с классическими фигурами детектива вроде Холмса или отца Брауна. Ее работа, как всегда, лежит в более практических областях.

Вышел в Англии в 1953 году.

Перевод выполнен М. Николаевой специально для настоящего издания и публикуется впервые.

Глава 1

Розаменд гуляла в роще. Смеркалось. Осенний ветер давно сорвал листья с ветвей и расстелил их мягким ковром по земле. В последние дни так часто шли дожди, что листья отсырели и не шуршали под ногами. Роща начиналась сразу за садом. У входа в нее словно два стражника стояли два могучих дуба. Стоило их миновать, и Розаменд казалось, что нет больше ни поместья, ни сада, ни дома, ни дороги, от которой к дому ведет извилистая аллея. Здесь можно о них забыть. Старая добрая пословица: с глаз долой — из сердца вон. Не видишь дороги — не важно, кто по ней проехал. Не видишь дома — не важно, кто там живет. Будь то старинный род Крю, отведавший богатства и славы, или мисс Лидия Крю, родившаяся, когда их не осталось, и ведущая скучную жизнь, полную тоски по утраченному. Будь то Розаменд и Дженни Максвелл или, быть может, кто-то другой, кто будет тут жить после них. Здесь, в роще, обо всем этом можно забыть. Здесь нет дома, где полагается почитать традиции и прислуживать, покорно преклонив колени. Здесь нет ни прошлого, ни будущего. Только земля, на которой растут деревья, и купол неба над ними. Поэтому Розаменд и гуляла в роще: здесь она могла хотя бы ненадолго укрыться от бесконечных забот. С шести утра она уже на ногах и почти без передышки хлопочет по дому — и так до позднего вечера, когда можно наконец добраться до постели и заснуть. Ей как воздух нужны эти спасительные минуты забвения. Розаменд выкраивает хоть несколько, потому что давно поняла: без них ей не выдержать. Ей необходимо хотя бы ненадолго забыть про свои обязанности. Про то, что она должна открывать парадную дверь, писать письма, делать покупки, быть у всех на побегушках и еще вести хозяйство. Позабыть…

Но есть та, о ком позабыть она не может. Ни на миг не может она позабыть о Дженни, ибо Дженни живет в самом ее сердце, а от сердца не убежишь. И теперь Дженни как будто идет с ней рядом. Но это лишь желанная, но несбыточная мечта: сама Дженни ни за что бы не пошла в сумерках бродить по сырой роще, где одни голые сучья под тусклым небом. Златокудрая Дженни любит тепло, яркие краски и яркий свет, она любит музыку, голоса, жаркий огонь в камине. Ей непонятно, почему Розаменд бежит от этого уюта через мокрый сад в безлюдную рощу. Но она уже давно сделала для себя вывод: взрослые поступают порой очень странно. А теперь, когда Дженни стала уже почти взрослой, она точно знает, как бы поступила сама. Она бы не сидела безвылазно в этом поместье, если бы ей позволили действовать самостоятельно. Она бы отправилась в Лондон, поселилась бы жить на самом верхнем этаже самого высокого здания и, затаив дыхание, каталась бы на лифте: взлетала бы вверх, потом неслась вниз. Это такая машина — нажал кнопку и лети куда хочешь, на любой этаж… Она бы писала книги, которые все бы захотели купить, они принесли бы ей тысячи и тысячи фунтов; у нее больше не болела бы спина и она каждый день ходила бы на танцы в самых красивых в мире платьях. Конечно половину денег она бы отдавала Розаменд, ведь ее она бы непременно забрала с собой. Без нее Дженни не справится — пока еще, пока не вырастет совсем, а это случится только через пять-шесть лет, когда ей исполнится восемнадцать, или хотя бы семнадцать. Еще ужасно долго ждать!

Отойдя подальше от опушки, Розаменд остановилась и долго рассматривала узор из черных ветвей на фоне темнеющего неба. Вдруг что-то маленькое и пушистое метнулось мимо ее ног. Вслед бесшумно пронеслась сова, белая как облако.

Пронеслась и исчезла, будто видение. Вдалеке часы деревенской церкви еле слышно пробили шесть. Жадно вдохнув холодный влажный воздух, Розаменд пошла к стражам-дубам и, миновав их, вернулась к невеселой действительности.

Глава 2

Через боковую дверь по темному коридору Розаменд прошла в холл, слабо, точнее говоря, тускло освещенный единственной лампочкой. Большой камин, похожий на черную пещеру, лестница наверх, растворенная во мраке, дверь с тяжелыми засовами, за такими держат арестантов, а еще такие служат непреодолимым препятствием для верного возлюбленного… Дженни постоянно упоминала ее в своих рассказах хотя и побаивалась ее, как побаивалась и предков, смотревших сквозь полумрак с портретов на холл, где они некогда ходили, говорили, шутили, любили и ненавидели.

Так это все воспринималось Дженни, но не Розаменд.

Как только Розаменд покидала рощу, ей уже было не до игр воображения. В холле темень, потому что электричество — удовольствие дорогое. Мисс Лидия Крю, потратив на его проведение громадную, по ее словам, сумму, теперь велит пользоваться им как можно реже. Сколько денег действительно ушло на него, кроме самой мисс Крю никто не знает. Но дом она желает поддерживать на должном уровне, хотя на огромную, по ее словам, оплату прислуге денег не напасешься. Старинная мебель должна быть отполирована, старинное серебро начищено до блеска, а поскольку кухарка миссис Болдер и две девушки, приходящие на день из деревни, явно не справляются с требованиями хозяйки, доделывать то, что они не успели, обязана Розаменд.

Проходя через холл, Розаменд услышала стук в массивную парадную дверь. Если бы позвонили в звонок, миссис Болдер, возможно, услышала бы и открыла, а возможно, и нет. Как ее ни просили, она была глубоко убеждена, что открывать парадные двери — не ее забота. Для этого раньше существовал дворецкий или, в конце концов, горничная. То, что теперь это приходится делать мисс Розаменд, повергало миссис Болдер в ужас. Она не привыкла к такому. До чего они дожили! Лично она согласилась бы открывать дверь с черного хода, и то лишь в крайнем случае.

Розаменд, отлично знавшая эти причуды, заключила, что в дверь звонили уже не раз, и этот долгий стук — последняя отчаянная попытка. Отодвигая засовы, она гадала, кто бы это мог быть: ведь все, кому знакомы порядки в их доме, подошли бы к западному крылу, где обитала в показной роскоши Лидия Крю и ютились они с Дженни.

Розаменд открыла дверь. На пороге стоял молодой мужчина. За его спиной виднелся смутный силуэт автомобиля. При тусклом свете незнакомец в теплом пальто выглядел крупным и осанистым. Пока он молчал, ей на миг почудилось в нем что-то пугающее. «Как-то странно он стоит и смотрит — будто хочет что-то мне сказать и не находит слов», — пронеслось в голове у Розаменд.

Но через мгновение он спросил низким приятным голосом:

— Это Крю-хаус?

Так спрашивают дорогу. Но дорога, как оказалось, была ни при чем, ибо едва она произнесла «да», "как он спросил о Дженни, — о Дженни!

— Я бы хотел видеть мисс Дженни Максвелл.

— Дженни?

— Я ведь имею честь говорить не с ней, верно?

Он ни на секунду в этом не сомневался — это было очевидно. Ее «О нет» его не удивило.

В этот момент она немного повернулась, и тусклый свет упал на ее лицо, что позволило мужчине убедиться: он не ошибся. Он, собственно, и не рассчитывал, что ему откроет сама Дженни Максвелл. Но именно та незнакомка, что стоит перед ним сейчас, была изображена на фотографии.

Высокая изящная фигура, темные густые волосы, посадка головы — все как на карточке, — это он заметил, когда она еще стояла против света. В полумраке ее лицо напоминало отражение в воде: о настоящих красках, которые обнаружились бы при нормальном освещении, можно было только догадываться. Глаза в тени. Карие, серые, а может, темно-синие. Но брови над ними точь-в-точь, как на фотографии: хорошо очерченные, приподнятые в необычном изгибе, придающие лицу решительный вид. И у других женщин бывают такие полные, благородного рисунка губы, такая линия скул и подбородка, но эти приподнятые брови могли принадлежать лишь ей. У той Дженни Максвелл, которая ему написала, таких бровей явно быть не могло. Он сказал:

— Боюсь, уже довольно поздно, но я проезжал мимо и надеялся, что смогу увидеть ее. Я бы приехал раньше, но сначала у меня спустила шина, а потом я заблудился в ваших извилистых улочках.

Она отступила назад.

— Дженни?

— Мисс Дженни Максвелл. Она ведь здесь живет?

— Да…

В ее голосе звучала настороженность. Совершенно незнакомый мужчина явился чуть ли не на ночь глядя и хочет видеть Дженни — невероятно, тем не менее это факт. Ему понравилось, как просто и прямо она ответила:

— Я — ее сестра, Розаменд Максвелл. Не соблаговолите ли вы объяснить мне, зачем вам нужно видеть Дженни?

Он ответил:

— Она мне писала.

— Дженни вам писала?

Он кивнул.

— Она вам не говорила об этом?

— Нет-нет — И вы не знаете, кто я?

Он протянул ей визитную карточку. На ней значилось:

«Мистер Крейг Лестер». Ниже карандашом было добавлено: «Петертоны».

Розаменд начала понимать. Она отступила еще немного. Он вошел и закрыл за собой дверь.

— Вы хотите сказать, что вы из издательства Петертонов? Она туда им писала?

Он рассмеялся.

— Кажется, я выдаю секрет. Но ведь она еще очень юная, не так ли?

Розаменд сказала:

— Дженни — двенадцать лет, и она должна была мне сказать. Подождите, где бы нам поговорить? Понимаете, большая часть дома не отапливается, тут ужасно холодно. У тети свои апартаменты, а у нас с Дженни своя гостиная. Но я бы сначала поговорила с вами здесь, если вы не возражаете.

Все было так необычно, что он с удовольствием принял бы приглашение и на Северный полюс, не то что проследовать за ней через тускло освещенный холл к двери под пролетом лестницы.

Розаменд зажгла лампочку, и он увидел комнату, небольшую, с обшитыми деревом стенами — когда-то оттенка слоновой кости, с годами превратившегося в цвет кофе с молоком. Краска кое-где потрескалась, неяркий ковер с цветочным узором кое-где потерся. Первое, что бросилось ему в глаза — холодноватая бесцветность комнаты: вышитые портьеры и обивка такие блеклые, словно они призраки собственной былой красоты. Зеркала в позолоченных темных рамах все отражали смутно, будто сквозь пелену тумана. Зато на превосходном старинном китайском фарфоре, украшавшем каминную полку, на шифоньере в стиле XVII века, на изящном полированном столике между окнами — ни пылинки. Хотя вид у комнаты нежилой, с первого взгляда ясно: порядок здесь поддерживают безукоризненный. У Крейга Лестера глаз был наметанный.

Он подождал, пока Розаменд сядет, расположился в большом кресле с подголовником, на которое она указала, и с удовольствием отметил, что глаза у нее, как он и надеялся, не серые или карие, а именно темно-синие. Но, подобно этой комнате, девушка была бледна. Губам недоставало яркости, а щекам — румянца. И она была худенькой — изящно очерченные щеки немного запали. Он заметил, что одежда на ней поношенная: старая твидовая юбка, старая голубая кофта, грубые деревенские башмаки. Башмаки были мокрыми, и на волосах тоже поблескивала влага. Ему как-то сразу стало неловко, что сам он в теплом пальто. Если она выходила на улицу в такой легкой одежде, а она явно выходила…

На ее вопрос: «Вам правда не очень холодно здесь?» — он ответил, неожиданно позабыв о светских манерах:

— Речь скорее о вас. На мне пальто, а вы? Если вы выходили на улицу только в этом…

Она улыбнулась, и в ее улыбке мелькнуло что-то особенное, неуловимое. Чуть позже он понял, что это доброта.

Она сказала:

— Я только прошлась по роще. Она сразу за садом. Очень люблю там гулять.

— В сумерках?

— Да. Это так успокаивает и придает сил…

Он ничего не ответил — что тут сказать После этих слов Лестер и так догадался, что она очень устала. Оттого она и бледна — из-за усталости. Он вдруг начал на себя злиться, чувствуя, что угодил в какую-то историю, причем эта авантюра может оказаться опасной. Приехать сюда было невероятной глупостью. А может… самым мудрым поступком в его жизни.

Розаменд смотрела на него с легким удивлением и сомнением. Здесь, в освещенной комнате, он казался отнюдь не таким крупным. Солидность ему придавало плотное твидовое пальто. Впрочем, Лестер все равно выглядел довольно мощным. Лицо с крупными чертами, очень загорелое, а густые темные волосы коротко подстрижены, будто для того, чтобы немного скрыть своенравие завитков. Немного, но не совсем. Темные глаза, темные брови и в данную минуту помрачневший взгляд. Розаменд не представляла, чем же она могла его обидеть, но явно обидела. А ведь она только сказала, что в комнате холодно… и о том, что гуляла в роще. И зачем было об этом говорить? Роща — ее укрытие, единственное место, где она может подумать о своем и побыть одна. И зачем было рассказывать об этом? Но разве она могла знать, что он рассердится? Все ее мысли тут же отражались на лице: сомнение, робость, смешанная с легким недоумением. Помолчав, она спросила:

— Вы хотели поговорить о Дженни. Вы сказали, — что она вам написала?

Сердитое выражение исчезло. В глазах Лестера заискрился смех, в их уголках появились добродушные морщинки.

— Она прислала нам несколько своих рукописей.

— О-о… — В ее вздохе послышалась тревога.

— Она написала очень четкое и рассудительное письмо.

Она не указала свой возраст, но ведь этого, в сущности, и не требуется в деловом письме. Оно было весьма строго выдержано по стилю: «Мисс Дженни Максвелл свидетельствует свое почтение господам Петертонам и просит принять к рассмотрению прилагаемые рукописи».

Глаза Розаменд широко открылись, губы дрогнули. Она вздохнула:

— Господи! Это очень похоже на стиль деловых писем нашей тети. Вообще-то она нам двоюродная бабушка. Я пишу письма под ее диктовку. Недавно было одно, о сдаче в наем, — последние слова будто списаны с него. Тетя писала своему адвокату и просила принять письмо к рассмотрению.

Лестер, откинув голову, захохотал. Она тотчас испуганно попросила:

— Не смейтесь над Дженни, когда вы с ней будете говорить, хорошо, мистер Лестер. Она очень гордая и очень ранимая, ее рассказы бесконечно много для нее значат.

Она ужасно расстроится, если вы будете над ними смеяться, а ей очень вредно расстраиваться. Понимаете, два года назад она попала в автокатастрофу. Сначала врачи говорили, что она не выживет, а потом — что больше никогда не сможет ходить.

Он заметил, как напряглось ее лицо и увлажнились ресницы. Он было заговорил, но она движением руки остановила его:

— Сама не знаю, зачем я об этом сказала. Сейчас врачи уже так не говорят. Тетя взяла нас к себе, и состояние Дженни заметно улучшилось. Она уже немного может ходить, и появилась надежда, что она совсем выздоровеет, — только надо обеспечить ей покой и режим, ну и следить, чтобы она не огорчалась. Если она будет нервничать, то снова заболеет, поэтому ее никак нельзя расстраивать. А главное, что приносит ей радость — это то, что она пишет. Понимаете, у нее нет иных развлечений. Других детей по соседству нет, а если бы даже и были, она не смогла бы с ними играть. Когда она пишет, то словно бы живет другой жизнью. Придумывает себе друзей и делает все то, чего не может с тех пор, как случилась авария. Вы не представляете, как я благодарна… — Она замолчала и взглянула на него. — Ее щеки пылали, в глазах сверкали слезы. — Не смейтесь над ней, прошу вас, и не разочаровывайте.

— Нет-нет, конечно, — ответил он. — Но, боюсь…

— Я не имею в виду публикацию. Конечно это невозможно: она еще слишком мала. Но если вы захотите хоть что-либо сказать о ее работах…

Он засмеялся:

— О, тут можно поговорить о многом! Конечно пока она в основном копирует других, — как говорится, таскает изюминки из чужих пирогов. Но довольно часто проскальзывает и нечто свое, особенное. Если бы она больше сосредоточилась на пережитом ею, а не другими, и выражала это своими словами, — он неопределенно взмахнул рукой, — нет, конечно я не берусь утверждать, но, возможно, из нее что-то получилось бы. Вундеркинды — это, как вы понимаете, непредсказуемые существа. Я читал просто потрясающие стихи пяти-, шестилетнего ребенка — он написал всего пару четверостиший, а потом больше ни строчки. Обычно творческое начало проявляется, когда дети выходят из-под опеки нянек, до того как школа умертвит эти ростки творчества. Почти все дети в этом возрасте очень способны, и многие выдают что-нибудь в высшей степени оригинальное, но стоит им ступить на порог школы — все кончается. Начинает действовать стадное чувство, и с этого момента самое страшное для них — быть не такими, как все. Дженни уже миновала возраст вундеркиндов, но она ограждена от школьного порока стадности, так что если в ней есть своеобразие, оно может выжить.

Розаменд немного подалась к нему:

— Мистер Лестер, что вы на самом деле думаете об ее увлечении?

— Я как раз об этом и говорю. А вы как считаете?

— Она мне ничего не показывает. Я уже сказала, что она гордая и обидчивая. Критики она не потерпит, а что бы я ни говорила, все равно догадается, какого я мнения на самом деле.

— Если она хочет стать писательницей, ей придется терпеть критику и принимать ее.

Розаменд произнесла очень серьезно:

— «Если она хочет стать писательницей» — именно об этом я вас и спрашиваю. У нее никого нет, кроме меня.

Вот я и спрашиваю, насколько стоит мне поощрять ее занятия. Всякое увлечение для нее куда важнее, чем для других, здоровых детей, вы же понимаете… Так стоит ли мне поощрять ее занятия как нечто важное для будущего или…

— Или? — переспросил он, и ее лицо вновь вспыхнуло.

— Нет, никаких «или». Ее нельзя разочаровывать. Она этого не переживет.

Лестер с изумлением почувствовал, что разделяет ее мнение и что у него язык не поворачивается возразить.

Вообще, весь этот разговор до смешного серьезен и пылок. Странно… Он-то думал, что эмоций у него не больше, чем у всех остальных. Лестер перешел на более сдержанный тон:

— Мне сложно ответить на ваш вопрос, повторяю, эти способности могут угаснуть, так и не развившись. Но почему это вас так тревожит? Пока о публикации не идет и речи. Предоставьте ей свободу — пусть думает и пишет.

Она будет писать в любом случае и со временем поймет — все мы рано или поздно понимаем, — получается у нее что-то стоящее или нет. Да, и следите, чтобы она читала классику, пусть не портит свой вкус пустячками. В таком почтенном доме, конечно же, есть библиотека?

Розаменд печально улыбнулась:

— Там всякое старье.

Он засмеялся:

— А-а, Скотт, Диккенс и прочие викгорианцы!

— Она их не читает. Не хочет.

— Морите ее книжным голодом, пока не захочет. Довольно графоманской чепухи. Если вы не будете давать Дженни эти зловредные книжонки, она, изголодавшись, набросится на здоровую пищу. Кстати, а что она читает?

Хотя нет, не говорите, — я знаю. «Он запечатлел долгий горячий поцелуй на ее устах. „Любимый мой, любимый мой!“ — воскликнула она» И все в том же духе!

Розаменд изумленно распахнула синие глаза.

— О! Она об этом написала?

Он усмехнулся:

— Да, сплошные поцелуи, пылкие, нежные, только в одном месте поцелуй был горьким. И еще в одной фразе «губы были солоны от слез». Это явно ее собственное наблюдение, нигде не вычитанное.

— Но ей не следует писать о таких вещах. То есть, если это просто подражание, тогда ладно, а если она сама об этом думает…

И снова он почему-то на нее разозлился. Смотреть на это страдальческое лицо было мучительно. Да что эта девушка понимает в поцелуях, омытых слезами?

— Наверное, вам лучше теперь поговорить с ней, — не очень уверенно произнесла Розаменд.

Глава 3

Вернувшись в холл, они пересекли его и двинулись вдоль длинного темного коридора. Включенная Розаменд лампочка в холле света почти не давала, так как была не ярче горящей свечи. В доме было очень тихо, и вдруг в этом безмолвии задребезжал электрический звонок, очень настойчивый. Звук доносился из-за двери слева. Было совершенно ясно, что трезвон не прекратится, пока звонивший не получит желаемого. Розаменд остановилась и шепотом сказала; «Это тетя. Я должна идти. Вернусь, как только смогу». И ушла. Назойливое дребезжанье прекратилось. Лестер услышал два голоса: один сиплый и раздраженный, другой — тихий, покорный, быстро смолкший, тогда как первый продолжал гневно что-то вещать.

Он понял, что Розаменд делают выговор, а она — то ли по привычке, то ли по скромности — сносит это молча. Он почувствовал, что обладательница раздраженного голоса ему явно не нравится.

Лестер дошел почти до конца коридора, когда дверь, находившаяся прямо перед ним, неожиданно распахнулась.

С порога на него смотрела девочка в зеленом платьице. Одной рукой она придерживала дверь, другой ухватилась за косяк. С угловатых плеч до самого пола свисала выцветшая пестрая шаль. Ее лицо было бы красивым, если бы не чрезмерная худоба, глаза были ярко-голубыми, точнее, пронзительно-голубыми. Личико было детским, но глаза смотрели не по-детски серьезно. Волосы окружали ее головку золотым ореолом. Таких волос он ни у кого не видел. Цвета светлой бронзы, они крутыми волнами вздымались надо лбом, а у висков и маленьких ушек свивались в изящные колечки.

— Мисс Дженни Максвелл? — спросил он.

Девочка подхватила шаль и сказала:

— Да, конечно. А вы кто?

В ее поведении не чувствовалось ни смущения, ни беспокойства. Он ответил:

— Меня привела к вам ваша сестра.

— Где же она?

— Зазвонил звонок, и она ушла в комнату, расположенную где-то посередине этого коридора.

Дженни понимающе кивнула:

— Это тетя Лидия. То и дело звонит, не может подождать ни минуты. Она ведь мисс Крю, и это ее дом. Вы, наверное, знаете. — Она отступила назад, немного покачнувшись. — Ну, раз вы ко мне, тогда проходите.

В комнате все было старым. Занавеси обтрепаны по краям. Ковер совсем потерся, не виден даже рисунок.

Старые продавленные стулья. Обивка на софе викторианской эпохи заштопана, но, впрочем, ее почти не было видно под пледом и под разбросанными книгами и бумагами. Девочка села, натянула на себя плед и указала гостю на кресло.

— Садитесь лучше на это. Пружины, правда, давно ослабли, но надеюсь, что они вас выдержат.

— Я тоже надеюсь.

Яркие глаза изучали его с нескрываемым интересом, они искрились, как море под солнцем. У Розаменд глаза были совсем другие: теплые и бархатные. Вдоволь насмотревшись на неожиданного гостя, Дженни сказала:

— Вы, наверное, доктор. У меня их так много перебывало. Сначала они думали, что я умру. Мне этого, конечно, не говорили, но я догадывалась. Теперь они говорят, что я — Интересный Случай. Болеть скучно, но зато знакомишься с очень занятными людьми, и приятно, когда тебя считают Интересным Случаем.

— Но это ведь не повод забывать об играх и развлечениях. Вы же скоро сможете к ним вернуться.

Она поджала губы.

— Надеюсь, что да. Вы не назвали своего имени. Вы, наверное, светило науки, да? В последний раз ко мне приезжал очень знаменитый врач. Он специально прибыл из Парижа, но как его звали, я не помню: по-моему, он был русский. У него было очень шипучее имя, такие ведь у русских всегда, правда?

— Боюсь, я совсем даже не доктор.

— Ой, а почему вы тогда приехали ко мне?

— Ну, я проезжал мимо — А откуда вы узнали, что едете «мимо», что здесь живет тот, к кому можно приехать? Вы знали моих маму и папу?

Если вы папин знакомый, тетя Лидия не обрадуется. Она всегда сердится, потому что будь мама мужчиной, ей не пришлось бы менять фамилию. А папа, когда они поженились, не захотел взять ее фамилию. Если бы он ее поменял, мы были бы Крю и продолжали бы родословную, а так — пет. Ее ужасно злит, что в Крю-хаус живут Максвеллы. Скорее всего, она вообще оставит его государству, и нам с Розаменд некуда будет деться — как Вере Вавасур с ее малышом из «Страстных сердец». Вы читали «Страстные сердца»? Это Глория Гилмор написала.

— Что-то не помню.

— О, если бы читали, то точно не забыли бы. Какая чудесная книга! Я так горько плакала над семнадцатой главой, что Розаменд отобрала у меня книгу. Но ей пришлось ее отдать, потому что я все плакала и плакала, пока она не вернула книгу.

Лестер с трудом сдержал улыбку.

— Почему женщинам всегда нравится то, что заставляет их плакать?

Он чуть было не сказал «девочкам», но сообразил, что это будет ошибкой. «Женщинам» — лучшего слова не найти. Это здорово, что оно в последний момент пришло ему в голову. Дженни явно хочет казаться взрослой. Пока она перечисляла свои любимые книги, ему становилось все грустнее: «Пробуждение сердца», «Тайна леди Марсии», «Жертва ради сестры», — если все это нравится Розаменд… Он спросил:

— И вам нравятся такие книги?

Дженни зарделась от восторга:

— Ужасно! А вы хоть одну из них читали?

— Они не совсем в моем вкусе, — покачал он головой.

— Как жаль! Они просто классные! Но Розаменд они тоже — почему-то совсем не по вкусу. Она заставляет меня читать всякую тягомотину. Зачем — не знаю, мне скучные книги не нравятся Когда передо мной книга Глории Гилмор, я забываю обо всем па свете: о том, что у меня болит спина, и обо всяких прочих неприятностях. И еще Мави ля Ру.

Она чудо, но Розаменд все время запрещает мне читать ее книги, не знаю почему. Читая Мави, чувствуешь, что и в ужасном есть своя прелесть. Вы понимаете, что я имею в виду? Розаменд точно не понимает. Она отобрала у меня «Страсть на двоих», даже когда я ей все объяснила. Я и не представляла, что она будет так вредничать, но… Наверняка Николасу здорово влетело за то, что он дал мне книгу. А ведь от этого романа просто невозможно было оторваться…

Значит, Розаменд не разделяет увлечения Глорией Гилмор. Смешно, но от этого у него полегчало на душе.

— А кто такой Николас?

— Каннингэм, — небрежно махнула рукой Дженни и быстро затараторила:

— Он работает там, па другом конце деревни, в Доллинг-грейндж. Опыты с аэропланами, ну, сами знаете. А может, и не знаете, потому что это страшно секретно. Тетя Лидия говорит, что в один прекрасный день они нас взорвут, но, по-моему, она путает это с атомными бомбами. Я как-то спросила Николоса, а он только рассмеялся и сказал, что на устах его печать молчания.

— Он ваш друг?

Дженни выпрямилась и поджала губы.

— Я думала, что да, но теперь сомневаюсь, поскольку он все больше и больше общается с Розаменд. Понимаете, влюбился в нее по уши. Во всяком случае, мне так кажется, потому что он на нее так смотрит… В романах Глории Гилмор и Мави ля Ру это выглядит просто замечательно, по в жизни… Но если тот, кого считаешь своим другом, вдруг оказывается… когда видишь, что он всего лишь безвольное ничтожество, то это жутко противно. Идиотская сентиментальность.

Значит, Николас проявляет по отношению к Розаменд идиотскую сентиментальность. От мисс Дженни Максвелл очень многое можно узнать, подумал Крейг Лестер.

Тема разговора весьма его заинтересовала. Он решил ее развить.

— Говорят, влюбленные часто выглядят глупо, но друг Другу они такими совсем не кажутся.

— Никакая Розаменд не влюбленная, — не скрывая возмущения сказала Дженни. — Ей некогда думать о всяких глупостях. Это Николас влюблен в нее, а она, по-моему, даже не замечает этого. Тетя Лидия его просто обожает, так что он часто к нам приходит. Его тетя, у которой он живет, давным-давно знакома с тетей Лидией. Они обе обожают Николоса. Каннингэмы — наши соседи. Даже слишком близкие соседи: они живут в Дауэр-хаус, который раньше принадлежал роду Крю, — такой специальный дом для старых леди, которые овдовели, с отдельным выходом в сад; они там жили как бы сами по себе, но дети в любой момент могли навестить их. Так все родственники нормально уживались друг с другом, очень удобное изобретение. Но когда с деньгами стало плохо, отец тети Лидии продал Дауэр-хаус, и, конечно же, тетя Лидия ужасно переживала. Она дорожит каждой песчинкой на своих аллеях. Можете себе представить, что с ней творилось, когда продали целый дом, и там, почти у нее под носом, поселились чужие люди. Хорошо еще, что она так подружилась с мисс Каннингэм, правда? У этой мисс еще был брат, и тетя влюбилась в него — в общем, как Ромео и Джульетта, понимаете? А потом что-то случилось. Не знаю, в чем там было дело, ведь никто не хочет об этом говорить. Юность определенно ужасный возраст, все это вранье — будто это лучшая пора жизни. Никакая не лучшая, потому что в ней очень-очень… — Она задумалась, подыскивая слово, и наконец выпалила:

— Много разочарований!

Крейг рассмеялся:

— Не беспокойтесь, юность пройдет! «Недолго юным быть дано».

Она скорчила рожицу.

— Так говорят всякий раз, когда кажется, что к ним самим это не относится! О чем я говорила? А, о Генри Каннингэме. Никто не знает, что случилось, а если и знают, то не говорят. Но он уехал лет двадцать тому назад, а тетя Лидия так и не простила его. Ужасно трудно представить, что тетя Лидия была когда-то влюблена, правда? Она ведь уже такая старая… И очень это все грустно. В гостиной есть портрет, на котором тетя настоящая красавица, а теперь она страшная.

Как раз при этих дерзких словах в комнату вошла Розаменд Максвелл. Она старалась держаться по-прежнему спокойно, но это ей удавалось с трудом. Теперь она была еще бледнее. Лестер почувствовал, каких усилий ей стоило произнести светским тоном:

— Мистер Лестер, моя тетя очень хотела бы видеть вас.

Дженни протестующе взмахнула руками:

— Это еще зачем?! Ведь он приехал ко мне!

— Я потом снова приведу его к тебе, Дженни. Продолжите беседу потом. А тетя Лидия хочет видеть его немедленно.

Заметив капризную мину на ее личике, Лестер предпочел поскорее ретироваться и плотно закрыл за собой дверь. Вслед раздалось невнятное ворчание. Немного отойдя от комнаты Дженни, он остановился и сказал Розаменд:

— Кажется, она решила, что я врач.

— О, — удивилась та, — так, значит, вы с ней не говорили?

— Нет, почему же, мы говорили… — Интересно, что бы она сказала, если бы узнала, насколько откровенной была их беседа.

— Но не о ее рассказах…

— В основном о том, какая замечательная писательница мисс Глория Гилмор и какие она пишет шедевры.

Розаменд безнадежно махнула рукой:

— Ну что я могу поделать! Она их и вправду любит, впрочем, они вполне безобидные. Их ей приносит Николас Каннингэм, у его тетушки все полки заставлены этими романчиками. Но я ему запретила приносить книги ля Ру.

«Поруганные клятвы», «Страсть на двоих» — какой-то кошмар! Дженни так обиделась, когда я их у нее забрала, но там сплошные непристойности. Другие-то, по-моему, более или менее приличные.

Он ехидно усмехнулся:

— Дети любят сладенькое.

Она робко улыбнулась, но тут же вновь посерьезнела.:

— Не говорите этого при Дженни. — И добавила торопливо:

— Но что это мы стоим — тетя Лидия очень не любит ждать.

Розаменд повела его к заранее открытой двери и, пропустив его перед собой, сказала:

— Мистер Лестер, тетя Лидия.

Комната мисс Крю произвела на Лестера поистине неизгладимое впечатление… Сразу же бросалась в глаза ее поразительная блеклость и чрезмерное количество мебели.

Чуть позже он догадался, что и портьеры, и полосатые обои, и ковер с тонким рисунком были прежде нежно-голубыми. Но за долгие-долгие годы они выцвели, стали серыми и тусклыми, как пыль. И сама мисс Лидия была им под стать.

Она очень прямо сидела в кресле с прямой спинкой, положив руки на массивные подлокотники, — высокая и чопорная. Густые седые волосы со стальным отливом безжалостно зачесаны наверх. Тонкие дуги бровей, лицо худое и бледное с мелкими чертами лица. Интересно, как же она выглядела в молодости, подумал Лестер. Черты правильные. Добавить юности и красок — может, они были бы даже красивыми. А у худой негнущейся фигуры, возможно, когда-то были и приятные округлости.

Леди протянула Лестеру правую руку. На полудюжине колец тепло заиграли драгоценные камни: бриллианты, изумруды, рубины, сапфиры. Сами же пальцы были мертвенно холодны.

— Здравствуйте, мистер Лестер. Как я поняла, вы приехали к моей племяннице. Прошу вас, садитесь.

Что-то его определенно насторожило. Нет, скорее наоборот: неопределенно. Но, в конце концов, он не мальчик, чтобы робеть перед старухой, отжившей свой век и из-за своей вздорности оказавшейся в одиночестве. Единственное напрашивающееся чувство — жалость. Но к ней ли? Может, это жалость к Розаменд Максвелл? Он сел в кресло, на которое указала мисс Крю, и сказал:

— Я проезжал мимо. Прошу извинить меня за беспокойство в столь поздний час. Должен признаться, я заблудился, а когда, можно сказать, почти приехал…

В отличие от прочих помещений в этой комнате ярко горела люстра с гранеными подвесками. Электрические лампы щедро заливали светом старинную и, безусловно, весьма дорогую мебель, все эти книжные шкафы и шифоньеры, кресла, пуфики и столики, массу фарфоровых фигурок на всех полочках и столиках и, наконец, саму Лидию Крю в сером бархатном одеянии и ее сияющие кольцами пальцы.

— Мне сказали, что вы из издательской фирмы и приехали к моей племяннице. Она действительно увлекается сочинительством, но только не уверяйте меня, будто принимаете всерьез эти детские забавы.

Ее тон покоробил его. В нем слышалось абсолютное непонимание детских увлечений Дженни… Пусть даже в них действительно нет никакой ценности, но ведь больной девочке эти истории дороже всего на свете.

— Ей не следовало вас беспокоить, — продолжила Лидия Крю.

Он выдавил из себя улыбку:

— Что же, вот этого я пока точно сказать не могу. Я не знал, сколько ей лет. Конечно сейчас ничего из ее сочинений для публикации не годится, но мне захотелось поговорить с ней и, возможно, дать какие-то советы. Я понял, что она просто не может не писать, к тому же, раз у нее слабое здоровье, это занятие, видимо, ее единственная отдушина… Пока рано судить, есть у нее талант или нет.

— Значит, вы приехали, чтобы все это ей сказать? Чрезвычайно благородно с вашей стороны. Мы могли бы предложить вам чашечку чая.

Это было сказано с королевским снисхождением, что, естественно, задело Лестера.

— Нет, благодарю вас, — ответил он, вставая.

— Вам уже пора уезжать? Возможно, мы могли бы показать вам дорогу. Куда вы направляетесь?

Он все время ощущал спиной и затылком присутствие Розаменд. Теперь он слышал, как она шла к нему, пробираясь по мебельному лабиринту. Лестер закипел от возмущения. Он не привык, чтобы ему указывали на дверь! Вежливо, но твердо он проговорил:

— Большое спасибо. Спешить мне некуда, но и плутать по здешним дорожкам и аллеям больше не хочется. Надеюсь, вы мне подскажете, как добраться до деревни, ведь она где-то поблизости, а в ней, наверное, есть какая-никакая гостиница. На сегодня поездок достаточно. А завтра, если позволите, я бы мог снова заехать к Дженни. Если она хочет писать по-настоящему, ей необходимо взяться за изучение литературы.

Лидия Крю приподняла морщинистые веки и вперила в него долгий холодный взгляд. Глубоко посаженные глаза были окаймлены коричневыми тенями. А когда-то эти глаза, вероятно, были прелестны, подумал Лестер. Неожиданно она спросила:

— Вы имеете какое-то отношение к роду Лестеров из Мидхолма?

— Самое прямое.

Мисс Крю одобрительно кивнула.

— Вы похожи на них. У них в роду все мужчины были крупными. Наши семьи находятся в дальнем родстве. В тысяча семьсот восемьдесят пятом мой прадед женился на Генриетте Лестер. Она умерла совсем молодой. — В ее голосе прозвучал неумолимый приговор оказавшейся хилой Генриетте. К великому удивлению Лестера, дальше она заговорила довольно любезно:

— Очень вам признательна, что вы так внимательны к Дженни. Она конечно же будет счастлива снова вас увидеть. А сейчас Розаменд объяснит, как доехать до гостиницы. Она, правда, небольшая, но миссис Стаббс прекрасно готовит. Она служила у Фэлшенов в Винтерберне. Всего доброго, мистер Лестер.

Он снова пожал холодную руку, распрощался и с облегчением вышел в коридор.

— Можно мне теперь пойти к Дженни?

— Лучше не надо, — покачала головой Розаменд. — Если она слишком разволнуется, то не сможет уснуть. А вы правда могли бы завтра приехать?

— Да. Когда прикажете — в десять? В половине одиннадцатого?

Они направились обратно в холл. Вдруг Розаменд тихонько засмеялась:

— А вы действительно родственник этих Лестеров?

— Действительно.

— И точно знаете, кем вы им приходитесь? Тетя Лидия непременно устроит вам экзамен. Она ведь знает родословные многих семейств гораздо лучше, чем они сами.

— Свою я знаю наизусть. Мой дед был братом старого сэра Роджера Лестера. Нынешний хозяин Мидхолма — мой кузен Кристофер.

Розаменд открыла парадную дверь и стала объяснять дорогу:

— В конце аллеи поверните налево. До деревни чуть больше четверти мили. Она называется Хэзл-грин, а гостиница — «Рождественская сказка». Миссис Стаббс — просто душечка Он прервал ее, будто и не слушал объяснений:

— И вы стираете пыль со всего этого чертова фарфора?

Ей следовало одернуть его, но она не привыкла этого делать и поэтому ответила, словно извиняясь:

— Поденщицы не очень аккуратны. Тетя Лидия не доверяет им такое ответственное дело.

В дверь задувал холодный ветер, по ни он, ни она не замечали этого. Крейг сердито сказал:

— Знаете, что бы я с удовольствием сделал? Свалил бы весь этот хлам на пол и шарахнул бы по нему кочергой!

Подняв на него глаза, она лишь спросила:

— Почему?

— Потому что вы стали рабыней. На этом чертовом фарфоре ни пылинки, как и на всем прочем, я это заметил. А кто следит за чистотой? Вы и только вы. Уж поверьте, я знаю, какая это морока — воевать с пылью. Мы с сестрой помогали по дому. Когда отец умер, мама первым делом избавилась почти ото всех безделушек. Кроме нас самих держать их в чистоте некому, сказала она. Мама не хотела превращать нас в рабов массы ненужных хрупких вещей, вот и освободилась от них. А ваш дом забит так, что повернуться негде, вы же превратились в тень: наверное, не выпускаете из рук тряпку!

Разговор зашел далеко за рамки светской беседы, Розаменд почему-то это было даже приятно. Посторонним людям не полагается обсуждать подобные вещи, но Лестер уже не казался ей посторонним. Он перешел все границы, забыв про правила хорошего тона, но не ради себя — ради нее. Его сердило то, что она жутко устает, что в их доме полно дорогой посуды и мебели — слишком много, чтобы она могла со всем справляться. А ведь так давно никого не трогает, устает она или нет. Его внимание скорее удивило ее, а не обидело. На душе ее вдруг стало тепло-тепло, вечный холодок сдержанности растаял, но она лишь робко улыбнулась.

— Зачем вы все это делаете? — спросил он.

Она подняла голову и мягко проговорила:

— В наше время почти у всех женщин много забот по дому, вы же понимаете. И никто из них не возмущается тем, что к концу дня их одолевает усталость.

— Они бы наверняка возмущались, если бы их заставляли работать до изнеможения — как вас! Три четверти этого хлама нужно выбросить! Почему вы прямо об этом не скажете и не устроите забастовку. К черту все эти безделушки!

Она посерьезнела.

— Не надо так, очень вас прошу… Моя тетя приютила нас, а для Дженни это так важно. У нас все хорошо, жаловаться не на что. А в благодарность я делаю все, что в моих силах.

— Не буду, не буду. Конечно это не мое дело, извините, я не должен был и прочее и прочее. Допустим, все необходимые слова уже мною произнесены, и давайте подойдем к сути дела. Неужели вы и впрямь не решаетесь серьезно поговорить с мисс Крю? В конце концов, она наверняка помнит, скольких прислуги приходилось нанимать раньше для той работы, с которой вы теперь пытаетесь справиться в одиночку?

— Раньше все было совсем иначе, совсем. Тетя понятия не имеет, как выматывает подобная работа. У нее когда-то были повар, посудомойка, их помощница, крестьянка из деревни, делавшая уборку трижды в неделю. А еще дворецкий, горничная, плюс две служанки. Тогда все работало как часы.

— Она перечисляет вам такую уйму народу и в то же время понятия не имеет…

— Действительно не имеет. Она считает, что все они были чересчур ленивы и что им слишком много платили.

Ну а теперь в доме даже приемов не устраивается, и поэтому все, разумеется, легко и просто.

Она слегка поежилась от холода.

— Вы же совсем замерзли! — вдруг сообразил Крейг. — Вам нельзя здесь больше стоять. Но мне еще о многом нужно сказать.

Большая горячая ладонь обхватила ее кулачок. Не сразу отпустив ее руку, Крейг сбежал по лестнице, сел в машину и уехал.

Глава 4

Кулинарные таланты миссис Стаббс целиком соответствовали высокой оценке мисс Крю. Маленькая гостиная в «Рождественской сказке» была уютной, теплой и светлой: старые, заметно потертые кожаные кресла, красная скатерть, сменившая белую, когда он поужинал, забавные фигурки на каминной полке. Крейг Лестер изучал их и думал, насколько тут теплее и уютнее, чем среди холодного великолепия старого поместья. Фарфор и позолота хороши для своего времени, а ему было приятнее видеть на камине желтую коровку-сливочник: под крышечку на спине наливают молоко, а в чашку его льют уже из коровьего рта; чашка и блюдце медного оттенка с орнаментом из фруктов и цветов на фоне голубого неба тоже были очень хороши; кувшин с портретами королевы Виктории и принца Альберта в лилово-серых костюмах, под ними выведен год:

1851 — тогда состоялась Всемирная выставка, которую посетила королевская чета… Еще на полке стояли оригинальные деревянные подсвечники, у основания украшенные чем-то наподобие пушечных ядер, и высокая глиняная ваза с изображением солдата в форме времен Англо-бурской войны, под солдатом две даты: 1899 — 1901. Чуть дальше по обеим сторонам очага были расположены две большие морские раковины. Они напомнили ему о том, как он когда-то по дороге в школу застревал у жалкой лавчонки со всякой всячиной и, заглянув внутрь, мечтательно глазел на две почти такие же раковины.

В гостиную вошла миссис Стаббс, выразила надежду, что ему подали все, что нужно, и присела немного поболтать. Оказывается, раковины привез из плавания ее двоюродный дед, он был моряком. А коровка и эта чашка с блюдцем достались ей от прабабушки.

— Я не любительница выбрасывать старые вещи, чтобы все вокруг было только новое. Пусть оно и новехонькое, пусть и модное, но это не по мне. Молодые потом сами решат. Когда я уже буду в могиле, то возражать, понятно, не стану, даже если выкинут прабабушкину желтую коровку. Когда-то, бывало, она разрешала мне погладить ее — по воскресеньям, за похвальное поведение. Но, как говорится, всему свое время, а сейчас такие порядки, что уж и смерть не страшна. Да-а, жизнь такая стала, что иной раз кровь стынет в жилах. Так что уж лучше смейся, коли есть силы, а если нет, прикуси язык.

Утром Лестер снова отправился в Крю-хаус. Открыла ему Розаменд и сразу повела к Дженни. У маленькой мисс были сияющие глаза, яркий румянец и необыкновенно взрослые манеры.

— Здравствуйте, мистер Лестер! Вчера вы, наверное, подумали, что я очень глупая, приняла вас за врача, хоть вы на них ничуть не похожи. Розаменд объяснила мне, что вы из издательства Петертонов, и сказала, что пока мне рано рассчитывать на то, что они что-то опубликуют. Но я и не рассчитывала, правда. Только давайте не будем говорить о том, что в моей работе нет никакого проку, что надо сначала повзрослеть. Вы даже не представляете, как это неприятно — быть маленькой, когда тебе постоянно запрещают делать то, что хочется.

— Вы многое уже умеете, и я бы очень хотел побеседовать на эту тему.

Дженни сидела, трогательно прижав руки к груди. Жадный взгляд был красноречивее слов. Розаменд в порыве нежности хотела положить руку ей на плечо, но девочка сердито оттолкнула ее.

— Ну что же, — заговорил он. — Писатель должен быть профессионалом. Если вы хотите стать писательницей, этому нужно учиться. Возьмем, к примеру, разговор. Люди произносят слова, а еще при этом они двигаются, обмениваются взглядами, тоном голоса выражают свое настроение… Л когда этот разговор надо описать, в вашем распоряжении только слова. Одних слов недостаточно. Вам необходимо во что бы то ни стало привнести в разговор краски, живость, звук, которых не отражает бумага.

— Каким образом?

— А вот это и есть самое главное, это вам придется всякий раз искать самой. Во-первых, диалог на бумаге должен быть интереснее и ярче обычных разговоров. В нем должно быть больше жизни и выразительности. Все краски надо сгустить. Каждый персонаж должен обладать яркой индивидуальностью. Умные должны быть умнее, глупые — глупее, чем в действительности, иначе их характеры никто не сможет понять, и книжка получится скучной.

Далее. Вам надо очень тщательно выбирать книги для чтения. Не слишком зачитывайтесь каким-то одним автором, а то начнете подражать ему, а это пагубно для собственного стиля. Вам придется прочесть произведения классиков, потому что они заложили те основы, без которых писателю не обойтись. Читая, следите, как ведут себя герои — как они входят и выходят из комнаты, как идут от одного места к другому, — в общем, как создается атмосфера повествования. Каждый крупный писатель делает это в своей собственной манере, так что вы избежите подражания кому-то одному. — Дженни энергично кивнула. — И еще. Возможно, вы с этим не сразу согласитесь, но это очень важно: писать нужно о том, что вам хорошо известно.

Лихорадочный румянец Дженни стал еще гуще.

— Если бы все так писали, получилось бы столько скучных книг! Я не хочу писать о том, что происходит каждый день — это так занудно! Ну о чем можно написать здесь?!

Опасная зона. Лестер поспешил выразить мысль другими словами.

— Ну, хорошо, вы живете за городом. Но и здесь есть люди, такие же, как в городе, такие же, как па острове где-то в южных морях или в испанском замке. Именно люди и события из их жизни делают рассказ или роман либо интересным, либо скучным.

Наконец Дженни перестала сжимать руки и спокойно положила их на колени. Лихорадочные пятна понемногу сменились нежным розовым цветом. Она задумчиво проговорила:

— Порой не поймешь, что у этих людей на уме. Что было на уме у Мэгги? Никто так и не понял.

— А кто такая Мэгги?

— Одна женщина из деревни. Однажды вечером она вышла из дому и больше не вернулась.

Розаменд предостерегающе на него взглянула, но Лестер сделал вид, что не заметил этого.

— Почему же она это сделала?

— Никто не знает почему.

— Расскажите мне об этом своими словами, как если бы писали рассказ.

— Не знаю, с чего начать.

— Это самое трудное, — засмеялся он.

Она ненадолго задумалась, потом недовольно помотала головой.

— Нет, так я не могу. Лучше я просто расскажу, что произошло.

— Ладно, давайте.

Девочка, кивнув, начала:

— Это никакой не рассказ — это просто история, как и что случилось. Ничего в ней нет особенного, никакой романтики, правда немного страшноватая. В одном деревенском доме жила Мэгги со своими родителями. Этот дом виден даже с нашей аллеи, только они больше в нем не живут. Отец и мать были уже очень старыми, да и сама Мэгги была далеко не молода. Не была она и красавицей или какой-нибудь такой… необычной. И вот примерно год назад в восемь часов вечера, когда уже совсем стемнело, она закончила гладить белье и сказала матери: «Пойду немножко подышу свежим воздухом. Скоро вернусь». И с тех пор никто ее больше не видел.

— Это что же, вот так взяла и исчезла?

Дженни кивнула.

— Я же говорила вам, что история страшноватая. И если бы я писала рассказ, мне пришлось бы на этом становиться, потому что конец все испортит.

— А какой был конец?

— Ой, она дважды писала: открытку — матери и просто почтовую карточку — мисс Каннингэм. Она ведь работала у Каннингэмов поденщицей. В почтовой карточке было написано: «Временно уезжаю». На открытке, которую получила мать, было написано побольше: что-то о том, что ей надо уехать и что она вернется при первой же возможности. Это она так написала, но на самом деле не вернулась, и больше о ней никто ничего не знает. Почтовый штемпель на открытке был лондонским. В конце концов заявили в полицию, но те ее не нашли. Никто не знает, что заставило ее так поступить, — «ведь она всегда была такой славной доченькой». Родителям она ничего не присылала — ни денег, ни вещей, — бедные старики жили в постоянной нужде.

— Вы сказали, что они здесь больше не живут — Да. Они умерли. Мэгги не должна была уезжать и вот так их бросить.

Розаменд снова послала Лестеру выразительный взгляд. Ну конечно, он законченный идиот, нельзя позволять Дженни пересказывать деревенские трагедии.

Пусть себе читает запоем всяких Глорий Гилмор с их несуществующей жизнью! Только если ее хотят потчевать сказками, то ему лично куда милее «Красавица и чудовище», «Золушка» и «Двенадцать танцующих принцесс» — там здоровая фольклорная основа и прелесть волшебства.

Он почти дерзко посмотрел на Розаменд и спокойно продолжил:

— Ну вот, вы рассказали именно так, как я просил.

Только не надо, чтобы рассказ всегда был трагедией. Видите ли, в деревне, как и везде, случается много необычного, но среди этого необычного можно найти и что-то веселое. — Он даже решился добавить:

— Печальные рассказы выдают, что автор еще совсем молод.

Дженни вспыхнула. Он почувствовал себя злодеем.

Но зато в глазах Розаменд сияла благодарность. Вскоре она оставила их вдвоем с Дженни, а чуть погодя принесла поднос с чаем и печеньем, которое таяло во рту. Беседа между тем шла вовсю, Дженни щебетала без умолку, а потом съела огромное количество печенья и выпила почти целую кружку молока.

— Если бы кто-нибудь из нас собрался худеть, у нас ничего бы не получилось, правда? И очень даже хорошо, что нам не нужно худеть, потому что миссис Болдер печет дивное печенье. Видимо, нам с Розаменд еще долго не нужно будет думать о худении: она целыми днями сбивается с ног от забот, а я пока еще сбиваюсь с ног, потому что не очень хорошо па них стою. Наверно, ужасно думать обо всем, что ешь, с оглядкой, зная, что тебе этого нельзя.

Мисс Каннингэм все время так делает. Она не ест то одно, то другое, а потом на нее нападает жуткий аппетит. Тогда она не выдерживает — и снова начинает толстеть. И что в этом хорошего? Она уже совсем старая, и я не знаю, зачем ей это нужно. Николас ее поддразнивает, а она вся заливается краской и вздыхает: «Ох, мальчик ты мой!»

Когда он распрощался с Дженни, Розаменд повела его к выходу тем же коридором, и Лестер испугался, что его снова призывает мисс Крю. Но они молча миновали дверь ее комнаты и уже подходили к холлу, когда Розаменд робко спросила:

— Не хотите осмотреть дом?

— Нет. — Он даже не пытался смягчить резкость тона.

— А многие приходят специально, на экскурсию, — она слегка улыбнулась. — У нас есть ценные картины.

— Нет, благодарю покорно.

— Две картины Лели[1], один Ван Дейк и гордость нашей коллекции — портрет мисс Луизы Крю трех лет, в белом муслиновом платье с голубой лентой и с собачкой — кисти Гейнсборо.

— Тогда, во имя всего святого, почему ваша тетя не продаст их, чтобы позволить вам жить по-человечески?

Улыбка исчезла с ее лица, как пламя задутой свечи.

— Тетя Лидия никогда ничего не продаст, — ответила она. — А вам… вам нельзя так говорить.

— Тогда лучше не просите меня склоняться перед идолом, разрушающим вашу жизнь. По всей видимости, этот дом был когда-то замечательным и был построен для живых людей из плоти и крови. Но их жизненный уклад отошел в прошлое — вместе с ними. Такие дома больше никому не нужны. Их надо перестроить для других целей, а еще лучше — снести. Вы не хуже меня понимаете, что этот дом — склеп, высасывающий из вас жизненные силы. Если вы спросите, что сделал бы я на вашем месте, я вам отвечу.

— Но я ведь не спрашиваю.

— А я вам все равно отвечу. Поскольку считаю себя обязанным не допустить самоубийства — вашего самоубийства. — Он усмехнулся. — Не ожидали подобных заявлений, а? Все очевидно: вы ведь готовы броситься с моста Ватерлоо, но я вас удержу!

— Бред сумасшедшего!

— Нет-нет, это только метафора. Не волнуйтесь: чем скорее выскажусь, тем скорее стану нормальным. И еще я вам должен сказать одну вещь: из-за вас я потерял покой. Из-за вас я сержусь, из-за вас прихожу в отчаяние. Меня бесит не столько мисс Крю, поработившая вас, сколько то, что вы позволили ей это сделать. «Жертва ради сестры», вот что вы такое, живая иллюстрация к одной из книг этой Глории Гилмор, которыми упивается Дженни. Л знаете, за последние шесть лет я был так зол, дай боже, раз шесть! Нет, сейчас я зол куда сильнее, и не думал, что докачусь до такого, но вот, пожалуйста! И, надеюсь, вы не хуже меня знаете, что это означает! Ну, а теперь, пожалуй, давайте сменим тему.

Она смотрела на него как бы со стороны. Не как святая дева смотрит сквозь золотые небесные лучи, но, возможно, как Прекрасная Дама смотрит па кровавое сражение в ее честь. Считается, что мужчинам вечно будут нужны такие жестокие игры, и ничего с этим не поделаешь. Она ответила спокойно и просто:

— Давайте. — И добавила:

— Я бы хотела поговорить о Дженни.

Розаменд снова привела его в небольшую блеклую комнату, где они беседовали прошлым вечером. Расположившись в тех же креслах, они стали обсуждать, что Дженни следует читать, и какие ее сочинения стоит поощрять.

И тут Розаменд вспомнила о Мэгги Белл.

— Не знаю, почему Дженни вдруг рассказала вам эту страшную историю.

— Насколько я понял, она ей такой не кажется. Видимо, она уже успела с пей свыкнуться.

— Я надеялась, что ей почти ничего об этом неизвестно.

— Это в деревне-то? Пустая надежда! К тому же дети очень проницательны.

— Никто так и не знает, что случилось с Мэгги. Но это и правда ужасная трагедия. Она была такой заботливой дочерью. Она никогда бы не бросила отца с матерью просто так, если бы ее не вынудили обстоятельства.

Розаменд повторила сказанное Дженни, и он понял, что скорее так говорили все вокруг, и Дженни, словно эхо, передала эту историю. И слова эти так часто говорили, что едва зашла речь о Мэгги Белл, девочка тут же их вспомнила.

— Думаю, ничего особенного здесь нет: появился у нее какой-нибудь друг, а пересудов сносить она не могла, — предположил Лестер.

— Не было у нее никакого друга. Ей уже около сорока и никогда у нее никого не было.

— Ну разумеется, — сказал он. — У всех исчезнувших или покончивших с собой женщин никогда, видите ли, не было знакомых мужчин, в чем клянется и божится вся их родня. Знакомая песня, старая как мир. Обратим наши сердца и думы к Дженни.

Глава 5

Старший инспектор Лэм откинулся на спинку стула и долго буравил хмурым взглядом инспектора Фрэнка Эбботта. Многообещающий молодой офицер стал уже прикидывать, какое же «преступление» из разряда наиболее тяжких, соответственно кодексу его начальника, он совершил на сей раз. Ибо был уверен, что «проработка» неминуема в любом случае. Зная весь перечень «проступков» назубок, от «Почитания собственной особы больше старшего по званию», «Вредной привычки некстати высказывать свое мнение» и далее до последнего, но отнюдь не самого безобидного «Неуместного использования иностранных слов там, где можно обойтись английским», молодой Эбботт уже приготовился достойным образом встретить бурю и удивлялся лишь, почему она никак не разразится.

Лэм продолжал сверлить его мрачным взглядом. Лицо у шефа было круглое и багрово-красное. Густая копна черных волос, непокорно вьющихся на висках, на макушке едва заметно редела. Выпуклые карие глаза скрупулезно изучали чересчур уж щеголеватого инспектора.

Покрой одежды, идеально подобранные по тону носки, галстук и носовой платок, безупречно начищенные ботинки — все это, вместе или по отдельности, могло стать поводом для «проработки». Старший инспектор нарушил зловещую тишину лишь тогда, когда Фрэнк Эбботт вежливо произнес: «Слушаю вас, сэр». И тогда вдруг ворчливо пробасил:

— Вы, помнится, прислали мне открытку с видом городка Мэлбери.

Фрэнк рассудил, что сейчас вряд ли шеф станет выговаривать ему за нарушение субординации, ведь открытка была прислана давно. В сущности, даже не открытка, а обыкновенная фотография нового района Мэлбери. Он ответил:

— Это было примерно год назад. Я ездил туда на выходные к родственникам.

Лэм кивнул, но хмуриться не перестал.

— И все же я так и не понял, почему вы мне послали эту фотографию.

— Ну, вы говорили, что вроде бы друзья одной из ваших дочерей надумали перебраться в Мэлбери… вот я и подумал, что, может, им будет интересно взглянуть на этот район.

Лэм тяжело вздохнул. В прошлом году их упрямица Вайолет изрядно попортила им с женой нервы. И почему она не найдет себе приличного парня? Глядишь, вышла бы замуж и кончились бы все эти переживания. Тогда у нее был один из этих длинноволосых, которые хотят отделаться от службы в армии, равно как и во флоте, в авиации, в полиции, им главное — ни о чем не думать. Парень чем-то промышлял в Мэлбери, и Вайолет так увлеклась им, что собралась за него замуж. Но, слава богу, пронесло… теперь она гуляет с сыном одного из их прихожан, достойный молодой человек с хорошей перспективой — у отца торговая фирма, всякая там бакалея. Не желая углубляться в эти подробности, он прокашлялся и строго сказал:

— Да, именно так. Мэлбери. Совершенно верно. Почти год назад.

— Я весь внимание, сэр.

Лэм потянулся за карандашом, написал слово «Мэлбери» на листочке бумаги, а потом задумчиво уточнил:

— Значит, вы навещали своих родственников… А не навестить ли вам их еще разок?

— Да я вообще-то не очень хорошо их знаю, — Фрэнк приподнял одну из светлых бровей. — Они тогда пригласили меня, ну я и поехал. — В его глазах заиграли веселые искорки. — У меня вообще-то очень много родственников.

Лэм сказал одобрительно:

— Сохранение семейных уз — это похвально. В наши дни это большая редкость. А жаль. Многие уже не знают, кем был их собственный прадедушка.

Инспектор Фрэнк Эбботт провел рукой по белокурым волосам, которые и так лежали безупречно.

— У моего прадедушки было двадцать семь детей, — небрежно заметил он. — Двое его братьев и племянников тоже отличились на этом поприще, поэтому практически в любом графстве у меня найдется родственник. Иногда это весьма удобно.

Лэм начал рвать на мелкие кусочки листок со словом «Мэлбери».

— Действительно неплохо, а я вот все думаю, не навестить ли вам и вправду этих ваших родственников в Мэлбери. — Он смахнул кусочки в большую корзину для мусора.

До молодого человека с порой даже чрезмерным чувством юмора наконец дошло, что его уважаемый шеф пытается проявить тактичность, что само по себе было чудом. Фрэнку вспомнился ответ доктора Джонсона на приеме у Босуэлла[2]. Когда того спросили, что он думает о женщинах-проповедницах, он сказал: «Сэр, они напоминают собак, которые ходят на задних лапах. Ходят собаки плохо, но удивительно, что они вообще ухитряются ходить».

Вслух же Фрэнк очень почтительно произнес:

— Вы очень добры ко мне, сэр, но, боюсь…

Старший инспектор смущенно крякнул и продолжил уже без обиняков:

— Честно говоря, было бы очень кстати, если бы кто-нибудь пожил в окрестностях Мэлбери и присмотрелся бы к этому месту, не привлекая особого внимания. Может, мы попадем пальцем в небо, а может, и поймаем журавля. Вернее, поймают-то другие, но не это важно. Вообще-то надо бы мне начать с начала.

Фрэнк Эбботт почтительно согласился, что это было бы неплохо, и продолжал сидеть, облокотясь на край камина. Лэм вытащил из ящика какие-то записи, бросил их на стол и вопросительно посмотрел на Фрэнка:

— Эти ваши родственники, они живут именно в Мэлбери?

— Не совсем так, сэр. А это так важно? Они живут возле Хэзл-грин, эта деревня примерно в двух милях от Мэлбери.

Лэм кивнул.

— Вы представляете себе Хэзл-грин?

— Я просто проезжал по улицам. Я же был там только два дня.

— Так вот, почти сразу же после вашего визита к родственникам из этой деревни исчезла некая Мэгги Белл.

Вышла однажды вечером подышать свежим воздухом и поминай как звали. Где-то через неделю пришли две открытки с лондонским почтовым штемпелем Ага, сейчас я гляну… из Паддингтона. В одной открытке — к той леди, у которой она работала поденщицей, — было написано:

«Временно уехала. М. Б.». В другой, к родителям, было написано: «Вернусь, как только смогу. К вам зайдет Флорри. Не волнуйтесь. Мэгги». Работала Мэгги у мисс Каннингэм. У мисс Каннигэм есть пожилой хворый брат, Генри Каннингэм, и еще с ними живет молоденький парнишка Николас Каннингэм, их племянник. А в полумиле от Хэзл-грин, вдали от основного шоссе, находится Доллинггрейндж. Там во время войны базировалось Министерство военно-воздушных сил, а теперь там проводятся всякие экспериментальные полеты. Николас Каннингэм как раз там, при авиации, и работает. Все эти испытания жутко засекречены, и парни из службы госбезопасности постоянно начеку. Узнав об исчезновении Мэгги Белл, они сделали стойку. Действительно, история загадочная — это уже чрезвычайное происшествие. Мэгги Белл было сорок лет.

Совсем не красотка, никто ни разу не видел ее в обществе какого-нибудь кавалера. Так вечно твердят знакомые и родные, но в данном случае вроде бы так оно и есть. После тех двух открыток ни слуху ни духу, и никаких следов.

— А открытки случайно не фальшивые?

— Не знаю. У родителей сомнений не возникло, и у мисс Каннингэм тоже. Мэгги раньше из дому не уезжала, и единственный образец ее почерка — кроме открыток, — который мы имеем, это подпись в ее удостоверении личности. Да и за этот образец вряд ли кто поручится: открытки она нацарапала как курица лапой, а в ручке, которой она подписывала удостоверение, видимо, почти кончились чернила.

— И что же мы имеем?

— По сути говоря, ничего. Если хотите знать мое мнение, вся эта суета из-за двух открыток с паддингтонскими штемпелями совершенно напрасна. Наверняка с мисс Мэгги произошел несчастный случай. У нее были старые родители, она была примерной дочерью и зарабатывала всем на жизнь. Она бы не уехала просто так, бросив отца с матерью на произвол судьбы. Вопрос в том, что привело ее в Лондон и заставило задержаться там на неделю? Если открытки не подделка, то вопрос остается открытым. Если же подделка, тогда не мешало бы знать, кто их написал и зачем.

— Не поздновато ли это выяснять, сэр? — спросил Фрэнк Эбботт. — И я все-таки не пойму, почему именно сейчас вдруг назрела необходимость ехать в Мэлбери?

Лэм насупил брови.

— Дело в том, что в Доллинг-грейндж зафиксирована утечка информации. Нас просят разобраться. Официальное расследование в данных обстоятельствах исключено, поэтому мы решили, что неплохо бы вам взять небольшой отпуск и наведаться с визитом в те края — с частным, разумеется. Было бы неплохо прислушаться к местным сплетням, — он прокашлялся и добавил, — я хотел сказать, к светским беседам.

Фрэнк Эбботт выпрямился. Почтительность и внимание сменились еле сдерживаемой улыбочкой, он шутливо проговорил:

— Кто вам действительно нужен, так это мисс Силвер.

Старший инспектор помрачнел и сдвинул брови. Но бури не последовало. Он покорно согласился, что она очень их выручила, но тон его был несколько ворчлив.

— Как раз тот случай, где ее помощь не помешала бы.

Люди, конечно поговорить любят, но, увы, не с полицией. Вот здесь-то мисс Силвер нас бы и подстраховала. Она умеет расположить к себе людей, сидит себе со своим вязаньем, эдакая трогательная милая старушка. Она приветлива с людьми, интересуется их жизнью, и, заметьте, это лучшая тактика: они готовы выложить ей всю подноготную.

А попробуйте-ка вы или кто-то из местных полисменов явится к ним с блокнотом и карандашом, они сразу молчок, прикусят язычок. В деревнях много чего случается, о чем не принято говорить — с чужаками, разумеется. Местные-то обо всем знают, шу-шу-шу друг другу, но до полиции, само собой, ничего не доходит, а если те придут с вопросами — никто ничего не видал, не слыхал. Я сам вырос в деревне, так что знаю. Жизнь там сильно изменилась, конечно, с тех пор: автобусы, кино, радио, молодежь все больше уезжает в город, — но по сути они остались прежними. Поговорите с мисс Силвер, а? Может, у нее найдется в Мэлбери закадычная приятельница, и она согласится наведаться к ней в гости. Запомните: нужно, чтобы все вышло как бы невзначай, иначе не стоит и связываться. Чем быстрее мы все провернем, тем лучше. Если там что-то нечисто, надо поскорее узнать, в чем там дело. Или удостовериться, что на авиабазе все в норме — пока не пронюхало правительство.

Глава 6

Мисс Силвер разлила кофе в нарядные чашечки из сервиза, подаренного ей к Рождеству благодарным клиентом.

У чашечек был голубой с позолотой край и орнамент из пестрых букетиков, у блюдец — такой же край и редкие цветы по белому фону. Должным образом оценив симпатичный сервиз, Фрэнк Эбботт с наслаждением потягивал кофе и ждал подходящего момента для начала деловой беседы. Ни у кого из своих многочисленных родственников ему не было так уютно, как у мисс Мод Силвер. В ее квартире с синими переливчатыми портьерами, ковром того же тона с цветочным рисунком, изящным письменным столом и викторианскими креслами из светлого резного дерева, обивка которых была в тон портьерам, он чувствовал себя как дома. Все картинки на стенах ему давно знакомы: репродукции из старых журналов. Сама мисс Силвер как будто сошла со страницы семейного альбома довоенных лет: волосы, аккуратно забранные под сеточку-паутинку, туфли, вышитые бисером, большой золотой медальон с выгравированными инициалами родителей и прядками их волос внутри. Она была типичной представительницей конца девятнадцатого века, порождением не тронутого войнами островка Викторианской и Эдвардианской эпох. Это обаяние старины отражалось и на внешности, и на поведении, и на суждениях. Даже платье, пусть и без стелющихся по полу складок тех времен, создавало особое впечатление старомодности. Строгая манишка с воротничком под горлышко вызывала в памяти девяностые годы, когда благородной даме не приличествовало носить готовое платье. Поскольку все ее платья шил один мастер, причем из материалов, которыми располагало его ателье, стиль нарядов был примерно одинаков, такие часто можно было раньше встретить в деревнях и на скромных улочках.

В этом милом жилище Фрэнку Эбботту было удивительно спокойно. Он с сожалением поставил на стол кофейную чашечку и, помятуя о служебном долге, заговорил о насущных проблемах.

— Вам ни о чем не говорит название Мэлбери? Может быть, у вас там есть знакомые?

Прежде чем ответить, мисс Силвер поставила свою чашечку на поднос. Время от времени ей нравилось вникать в суть вопроса, таящего что-то неизведанное; так порой птица изучает незнакомую ей разновидность червячка. Сейчас был как разэтакой случай. Мисс Силвер повторила название чуть вопросительно:

— Мэлбери?

Он кивнул.

— Вы случайно никого там не знаете?

— Не то чтобы в самом Мэлбери… А почему ты спрашиваешь?

— Шеф был бы рад, если бы вы знали.

— Что ты говоришь, милый Фрэнк!

— Он хочет, чтобы кто-нибудь хорошенько послушал, что в тех краях говорят. Не в самом Мэлбери, а в соседней деревне Хэзл-грин.

— Боже мой! — Это было самое яркое выражение ее изумления или заинтересованности, и потому он не удивился, когда она добавила:

— Поистине тесен мир!

— Значит, у вас есть там знакомые?

— В Хэзл-грин живет моя школьная подруга.

— Вот это удача, моя дорогая мэм!

Она достала с нижней полки столика, на котором стоял поднос, цветастую сумочку и вынула из нее спицы с узкой связанной в рубчик полоской очень приятного цвета. Скоро Джозефине, младшей дочке ее племянницы Этель Бэркетт, исполнится шесть лет. Вязаные жакетик и джемпер прелестного вишневого цвета будут замечательным подарком. Раньше белокурых детей одевали почти всегда в голубое, но мисс Силвер с удовольствием поддерживала новые веянья в детской моде. Вынув вишневый клубок и взявшись за спицы, она ответила более обстоятельно:

— Мэриан я не видела давно. Не всегда получается поддерживать связь со школьными подругами, ну а когда я всерьез занималась преподаванием, у меня было столько дел… Но совсем неожиданно мы снова с ней встретилась у другой моей школьной подруги, Сесилии Войзи. Это было в прошлом году. Тогда Мэриан и пригласила нас к себе в Доллинг, расположенный неподалеку от Мэлбери. Я с таким удовольствием с ней пообщалась, хотя годы никого из нас не щадят… Она вышла замуж за очень милого человека из старинного графского рода. У них было чудесное поместье, но посыпалось одно несчастье за другим, состояние их резко уменьшилось, а поместье во время войны перешло к государству.

Приподняв бровь, Фрэнк Эбботт спросил:

— Это случайно не Доллинг-грейндж?

— Да, по-моему так оно называется. Семейство Мерридью прожило там не один век, мне бесконечно жаль, что все так печально закончилось. Мэриан овдовела, детей у нее нет, и, наверное, ей теперь даже удобнее жить в небольшом домике, ведь поместье требует больших забот.

— Вы не смогли бы поехать к ней погостить?

— Она меня как раз опять недавно пригласила.

— Тогда слушайте.

И он поведал ей историю Мэгги Белл, в которой спецслужбы усматривают связь с неладами на аэродроме в Доллинг-грейндж, об озабоченности Министерства ВВС явной утечкой секретной информации. Мисс Силвер молча вязала. Выслушав его, она задумчиво сказала:

— Боюсь, сведений маловато. Не за что ухватиться.

— Вот именно. Вроде бы они подозревают, что кто-то работает па два фронта, но наверняка не знают. Не секрет, что идеи витают в воздухе — в разных странах иногда почти одновременно делается одно и то же открытие. Но предположим, да, секретная информация действительно просочилась. Но при чем тут эта Мэгги Белл? Я вообще не понимаю, как быть. Мэгги пропала год назад. Об утечке нам известно постольку-поскольку, но, как я понял, засекли это совсем недавно. Ясно лишь, что канал передачи информации работает, и было бы весьма кстати, если бы вы навестили свою подругу миссис Мерридью.

Некоторое время мисс Силвер молча накидывала петли, потом начала расспрашивать:

— Мэгги работала у мисс Каннингэм?

— По четыре часа ежедневно, от восьми утра до двенадцати.

— А племянник мисс Каннингэм, Николас Каннингэм, работает в Доллинг-грейндж, то есть имеет отношение к секретным исследованиям?

— Совершенно верно.

— А еще один член семьи, мистер Каннингэм, чем он занимается?

— Пишет книгу о мотыльках и бабочках.

— Его книги издаются?

— Мне об этом ничего не известно. По-моему, просто бездельник, нашел подходящее хобби, чтобы спокойно бить баклуши.

— И долго он живет у своей сестры?

— Последние три года. Соответствующие службы проштудировали его досье, там вас вполне безобидно. Был немного, так сказать, перекати-полем, странствовал, нигде особо долго не задерживаясь. В войну угодил в плен к японцам, родные уже отчаялись увидеть его живым. И вот в один прекрасный день он появился и с тех пор живет в Хэзл-грин. Естественно, его заподозрили в первую очередь, но никаких зацепок. По виду — обычный пожилой обыватель, не слишком крепкого здоровья, рад безмерно, что вернулся к домашнему очагу. Вот и все. Что же мне сказать шефу? Меня самого заставляют ехать в гости к двоюродному брату. Он у меня архитектор, его наняли проектировать новый жилой район в Мэлбери. Не соблаговолите ли меня поддержать?

Мисс Силвер довязала рядок до конца и сказала:

— Сегодня же напишу Мэриан Мерридью.

Глава 7

Пожив день в «Рождественской сказке», Крейг Лестер решил, что никуда пока отсюда не поедет. Вообще-то поводом для путешествия в эти края был обязательный визит к долгожителю дяде Радду — его двоюродному деду.

Но к дяде можно с таким же успехом ежедневно приезжать из Хэзл-грин, как и из отеля в Мэлбери. Дело в том, что Лестер уже много лет предпочитал не останавливаться в доме дяди, где все было отлажено как часы, а пожилые экономка и сиделка неукоснительно поддерживали идеальный порядок. О Радде Лестере заботились превосходно, и визиты племянника были скорее данью семейному долгу, но он регулярно навещал дядю и не собирался отступать от этого правила. Иногда эти визита были Крейгу в тягость, но сейчас они давали чудесный повод не уезжать из Хэзл-грин.

На третий день своего пребывания в «Рождественской сказке» Лестер познакомился с Генри Каннингэмом — у стойки бара. Это был высокий сутуловатый чудак с бородой и растрепанными седеющими волосами. Вспомнив рассказ Дженни о великой любви тети Лидии и мистера Каннингэма, Лестер подумал, что на Ромео этот бородач совсем не похож. Однако юному шекспировскому герою, познавшему страшные горести, не привелось пережить горечь увядания. Если присмотреться, вполне можно было допустить, что Генри обладал когда-то немалыми достоинствами, прежде чем сгорбился, отрастил бороду и стал экономить на парикмахере. И борода, и шевелюра были явно подстрижены маникюрными ножницами. Крейг сам подошел к нему и изрек несколько дежурных фраз о погоде. Бывший Ромео ответил невпопад, но очень дружелюбно, так и познакомились.

— Я наезжаю к вам сюда, чтобы навестить моего старенького дядю, и решил вот для разнообразия остановиться здесь, а не в Мэлбери.

— Дядю… — как-то отвлеченно повторил Генри Каннингэм.

— Он врач, но давно на покое, — продолжил Крейг. — В свое время врачевал здесь у вас. Доктор Радд Лестер.

Ему уже девяносто с лишним, но он пока довольно бодр.

— А-а, да-да, доктор Лестер… — проговорил Генри Каннингэм. У него была привычка оставлять фразу незаконченной. Видимо, это означало, что ему просто нечего сказать. В эту минуту зашел новый посетитель и, проходя мимо, громко окликнул Каннингэма:

— О, кого я вижу! Как всегда веселы и бодры! Пинту легкого горького, мистер Стаббс, если можно. Ну, как ваши жучки-паучки, мистер Каннингэм?

Звучный добродушный голос, цветущий вид — абсолютная противоположность рассеянного и вялого Генри Каннингэма. Даже не представившись, незнакомец с места в карьер атаковал Крейга:

— А вы, я вижу, только прибыли?.. Побудете у нас пару деньков? Ну что же, лучше мистера и миссис Стаббс никто вам не потрафит, это точно. Кстати, меня зовут Сэлби, Фред Сэлби к вашим услугам. Наткнулся на эту милую деревушку, когда приискивал местечко, где осесть на покое, и ни разу не пожалел об этом. Славное местечко, лучше не бывает, и люди тут славные. Работал-то я в Лондоне, и все твердили, что за городом я умру от скуки, что я тут не приживусь. — Он весело рассмеялся, сделал большой глоток пива и продолжал:

— Конечно я все же иногда наведываюсь в столицу, да-да, наведываюсь. Но чтобы вернуться насовсем — ни за что, премного благодарен! Ни за какие коврижки. Раньше у меня, знаете ли, пошаливали нервишки, а теперь я и думать о них забыл! Мучала бессонница, ой-ой-ой как, а теперь — как брякнусь на кровать, так и просплю не шелохнувшись, пока будильник в ухо не зазвонит.

— Значит, вы «жаворонок»!

— Вот-вот, он самый! У меня несколько дюжин курочек — так, для души, знаете ли. Их очень важно утром вовремя покормить горячей кашкой. Поверьте, три года назад мне и не снилось, что буду вставать в половине седьмого, чтобы приготовить завтрак полчищу кур! Я жене говорю: ты бы, что ли, помогла, — да где уж, у нее, видишь ли, и без того хлопот полон рот. Видимо, у нес и правда полно дел, хотя по утрам к нам приходит девушка-помощница, а в Лондоне жена и без помощниц управлялась.

Сэлби продолжал болтать. Тем временем Генри Каннингэм незаметно вышел.

На следующее утро, сидя в светлой, жарко натопленной дядиной комнате, Крейг упомянул про свою встречу с бывшим Ромео:

— Вчера вечером я познакомился с мистером Каннингэмом. Генри Каннингэм из Хэзл-грин. Не помнишь такого?

Старый доктор Лестер был очень похож на обезьянку, особенно сейчас, в маленькой черной скуфейке и красном халате. Ну просто обезьянка шарманщика, зорко следящая за происходящим вокруг, только глаза у этой обезьянки не грустные, а очень живые, с озорным огоньком. Но сейчас в них блуждало сомнение.

— Каннингэм? — переспросил он. — А сестру зовут Люси?

— Вроде бы.

— Да-да-да, ну конечно, да! — Глаза доктора снова заблестели. — Генри Каннингэм? Боже, что за умора была!

— Это вы, простите, о чем?

— Говоришь, Хэзл-грин. А с кем-нибудь из Крю знаком?

— Меня познакомили с мисс Лидией Крю.

— Ну, тогда, считай, ты знаешь всю компанию. Угадай, как я ее прозвал? Про себя, конечно, — доктору нельзя подшучивать над пациентами, ты же понимаешь. «Гордость и предубеждение», точнее не придумаешь! — Он фыркнул себе под нос и заговорил снова:

— Лидия Крю, аристократический Крю-хаус — и вдруг новость: нет больше денег. Делать нечего. Ее отец продал Дауэр-хаус Каннингэмам. Она устроила такой скандал, что бедный родитель на месяц слег в постель, и я сказал, чтобы за ним ухаживала медсестра, — лишь бы Лидия к нему не входила. Ну, в общем, понадобились деньги, и Дауэр-хаус был продан.

А когда все утряслось, она даже подружилась с Каннингэмами и, мало того, влюбилась в Генри. Глупость, конечно, этот их роман. Слава богу, что ничем это не кончилось, а то бы она его в порошок стерла. Она же тиранка, и очень черствая, да еще на десять лет старше его — стерла бы в порошок. В общем, все хорошо, что хорошо кончается, но тогда вся деревня гудела.

Он усмехнулся и потер руки.

— О чем? — спросил Крейг.

— Прости, Господи, мою душу грешную, это было так давно… — пробормотал старый Лестер упавшим голосом. — О чем мы с тобой беседовали?

— О Генри Каннингэме и Лидии Крю.

— Ах да! — снова оживился доктор Лестер. — Было много разговоров, много. Но ничего наверняка не знали. Миссис Мейберли была исключительно рассеянной: в магазин не могла сходить без приключений: то сумку забудет, то зонт… Кольцо она, скорее всего, где-то потеряла — сняла, когда мыла руки, и забыла о нем. Я-то думаю, что у нее его вообще на руке не было в тот день, когда она заявила о пропаже. Но куда оно делось, так и не выяснили. А разговоров было много, очень. И когда Генри исчез — вот так сразу, — естественно, все заподозрили, сам понимаешь кого. Так ты говоришь, он вернулся?

— Да, сэр, он вернулся.

— Да-да, — кивнул доктор Лестер, — давно это было, очень давно.

Глава 8

В тот же день, выйдя из «Рождественской сказки», Крейг Лестер заметил высокую фигуру, неспешно приближавшуюся со стороны Крю-хаус. Никто ему не говорил, что мисс Крю немощная затворница, но у него почему-то создалось именно такое впечатление. Его больше не водили в ее апартаменты, хотя под тем или иным предлогом он каждый день виделся с Розаменд и Дженни.

Однако та сцена, как она восседала в бархатном одеянии под яркой люстрой, заливающей светом груды устаревших сокровищ из прошлого, врезалась в его память. Он не мог представить эту чопорную даму в другой обстановке, только на кресле, напоминающем трон. Дженни не раз говорила, что звонок тети Лидии не умолкает ни на миг, и Розаменд бегом мчится на его зов, потому что тетя очень не любит ждать. Он и сам то и дело слышал это проклятое треньканье и видел, как Розаменд срывалась с места и убегала. И тем не менее мисс Крю без всяких провожатых шла ему навстречу, опираясь только на трость. В полный рост она показалась ему еще более высокой и неприятной. Она держалась очень прямо, словно проглотила стальной прут. Глаза из-под полей весьма помятой фетровой шляпы сначала посмотрели па него равнодушно, потом, когда узнала, надменно. На ней был темно-серый твидовый костюм — пиджак и юбка почти до лодыжек — и старая черная меховая шубка нараспашку. Воплощение деспотизма и аристократизма от макушки до самых копчиков потертых лайковых перчаток. Она еле заметно поклонилась Крейгу и проследовала дальше, к цели своего путешествия — к белому домику, расположенному в глубине улицы, напротив гостиницы. Перед домом пестрел садик с крокусами, ветви двух тисовых деревьев над воротами переплетались, образуя арку и оплетая живой изгородью сами ворота.

Крейг уже знал, что в белом домике живет миссис Мерридью, бывшая владелица Доллинг-грейндж.

— Очень милая леди, — отрекомендовала ее миссис Стаббс. — Здесь, в Белом коттедже, ей куда уютнее, чем в огромном Доллинг-грейндж. Там нужен целый штат прислуги, чтобы со всем справиться, а этот невероятный холод и постоянные сквозняки. Я там когда-то работала посудомойкой. Каменные коридоры, громадные комнаты, где годами никто не жил, — просто страх.

А здесь ей очень хорошо, и Флорри каждый день приходит помогать.

— А кто такая Флорри? — поинтересовался Крейг и получил исчерпывающие сведения о Флорри Хант, о ее родителях, ныне уже покойных, и о прочих родственниках, кое-кто из которых жил по соседству.

— Мистер Хант — он работал вторым садовником в Доллинг-грейндж. Чего ему не доставало, так это честолюбия. Ему бы выращивать год за годом одни и те же овощи, и ладно. Вот и Флорри вся в него. Она прекрасная стряпуха и могла бы обеспечить себя куда лучше, чем вот так изо дня в день ходить к миссис Мерридью. Но, как говорится, каждому свое, в этом мире всякие люди нужны. А Ханты, они все одинаковые. Бедняжка Мэгги Белл! Ее мать тоже была из рода Хантов, и сама она такая же тихоня, как все ее родичи. И вдруг — Мэгги! — куда-то пропала. Темная история. Без особой нужды она бы ни за что не уехала. По мне, так что-то с ней стряслось, но она никому слова не сказала.

И еще многое рассказала миссис Стаббс о Мэгги Белл, про то, как приехала полиция и уехала ни с чем. После чего снова переключилась на миссис Мерридью, заявив, как хорошо, что к ней приехала школьная подруга.

Перебирая в уме все эти сведения, Крейг Лестер наблюдал теперь за шедшей к Белому коттеджу мисс Крю.

Он видел уже только ее неестественно прямую спину, когда на узенькой улочке между Белым коттеджем и Викаридж-уолл появился Генри Каннингэм и двинулся ей навстречу. Было очевидно, что они сейчас поравняются. Крейгу даже стало любопытно, в каких они отношениях теперь. Об этом до него пока не дошло никаких толков. Не то чтобы главный его поставщик информации, миссис Стаббс, обходила эту тему, просто ее гораздо больше занимал Доллинг-грейндж, ибо она не на шутку опасалась, что их как-нибудь среди ночи взорвут.

Еще она поведала ему о заколдованном доме в Хэзлли: там в канун дня святого Михаила из года в год часы бьют полночь на полчаса позже, а в колодец, наполненный до краев еще пятьдесят лет назад, что-то шлепается с громким шумом. Еще у миссис Стаббс был солидный запас рассказов о привидениях… В общем, до истории отношений семейств Каннингэмов и Крю разговор никак не доходил. Возможно, помимо врожденной доброты она обладала врожденной деликатностью. Но что бы ни было причиной ее умалчивания, Лестеру все равно было любопытно смотреть, как произойдет встреча бывших Ромео и Джульетты.

И он стал свидетелем сцены, которую в деревне уже три года наблюдали изо дня в день: Генри Каннингэм дрожащей рукой коснулся шляпы, а мисс Лидия Крю взглянула на него так, будто его здесь и не было. Самого взгляда Крейг видеть не мог, он смотрел сбоку, но дорисовать его в своем воображении было очень легко. Рука Генри Каннингэма опустилась, а мисс Крю шагнула под тисовую арку и по вымощенной плиткой дорожке пошла к Белому коттеджу.

Глава 9

— О господи! — Миссис Мерридью испуганно отвернулась от окна. — Опять! И как она так может! Это же просто неприлично! — Поймав недоумевающий взгляд мисс Силвер и заслышав у парадного низкий голос Лидии Крю, она торопливо добавила:

— Я после расскажу тебе, моя дорогая, — и спешно поднялась, всем своим видом изображая гостеприимство. Флорри отворила дверь, и в комнату чинно вошла мисс Крю. В расстегнутой шубке и темном строгом костюме она казалась необычайно высокой и худой. На шее блестели две перевитые нити жемчуга, на лацкане пиджака сияла внушительная бриллиантовая брошь. Здороваясь с хозяйкой, она растянула губы в неком подобии улыбки и потребовала, чтобы ей представили гостью, что миссис Мерридью тотчас и сделала.

— Это моя старая школьная подруга, мисс Силвер. Мы снова встретились совсем недавно после… ну, не будем уточнять, после скольких лет. Так приятно, необыкновенно приятно снова увидеть давних друзей, не правда ли?

Мисс Крю, немного помолчав, сухо ответила:

— Не всегда.

Миссис Мерридью поняла, что одно неосторожное слово может непоправимо испортить долгожданное чаепитие.

Надеясь, что мисс Крю не восприняла ее слова как намек на Генри Каннингэма, она поспешно переменила тему и лишь позже сообразила, что говорит совсем не к месту:

— Конечно, конечно — все бывает по-разному, не так ли? Особенно в отношении родственников. Взять хоть бедняжку Мюриел… Леди Мюриел Стрит — наша давняя приятельница и соседка, — пояснила она, повернувшись к мисс Силвер. — У мистера Стрита огромное поместье прямо за деревней. Мне так ее жаль… Вчера она рассказала мне, что у нее гостят родственники мужа. Так вот, им здесь очень тоскливо. Они привыкли зиму проводить за границей, а теперь уже не могут себе этого позволить, и английская осень очень их удручает: холодный ветер и сплошные дожди. Сад и огород их тоже не интересуют, а ведь это так увлекательно! И пешком ходить они не охотники. А бензин-то теперь слишком дорог! Мюриел боится, что им очень тут неуютно. Она вообще предпочла бы, чтобы в доме было поменьше людей.

Мисс Силвер не преминула заметить, что по нынешним временам принимать гостей, как ей кажется, очень непросто. Мисс Крю отозвалась одним словом: «Невозможно» — и перевела холодный взгляд на миссис Мерридью.

— У них в Хойз двадцать спален, насколько я знаю.

Впрочем, вряд ли в доме бывает столько гостей сразу.

Миссис Мерридью была кругленькой миловидной дамой. В юности она была очень хороша, как наливное яблочко. И сейчас ясная голубизна глаз и добродушная общительность делали ее очень моложавой, но теперь вся она стала намного пышнее, а некогда белокурые волосы превратились в пепельные. Они колечками свисали у шеи па выцветший розовато-лиловый джемпер, постоянно выбиваясь из-под заколок, которыми миссис Мерридью тщетно пыталась их усмирить. Поверх джемпера был надет старый черный кардиган, который был ей уже заметно маловат. Сейчас лицо ее пылало: она боялась, что милая Мод, с которой было так приятно, примет на свой счет все эти рассуждения об обременительности гостей, она и сама была не рада, что завела этот разговор. Миссис Мерридью поспешила взять чайник и дрожащей рукой принялась разливать чай, продолжая беседу:

— Да-да, куча комнат и почти никакой прислуги — это так тяжело. Такое счастье, что я теперь живу в этом милом домике, а душечка Флорри и одна замечательно со всем управляется. Благодаря ее стараниям мне так легко и так приятно принимать своих друзей.

Она повернула к мисс Силвер покруглевшее лицо, расплывшееся в доброй улыбке. Та ответила сочувствующим взглядом, рассеяв все ее опасения. Румянец смущения исчез и, подливая в чай молоко, предлагая сахар и протягивая гостьям зеленые рокингемские чашки, миссис Мерридью уже спокойно стала рассуждать о том, как она рада, что продала Доллинг-грейндж, предпочтя ему скромный уютный Белый коттедж. И лишь когда мисс Крю соизволила взять одну из испеченных Флорри булочек, миссис Мерридью сообразила, что опять выбрала не лучшую тему.

Всем было известно: что бы ни случилось с их графством, с ней самой, с ее племянницами, Лидия Крю всегда будет держаться за Крю-хаус. Щеки хозяйки снова покраснели, и снова у нее с языка сорвалось то, о чем говорить совсем не стоило:

— Бедняжка Мюриел, мне действительно жаль ее. Но, думаю, она тебе обо всем рассказала сама.

Лидия Крю изучала свою чашку:

— Несомненно, рассказала бы, если бы встретила меня.

Она никогда не умела молчать, так до могилы и останется болтушкой. Ты мне как всегда перелила молока — я люблю чтобы совсем чуть-чуть И, пожалуйста, побольше кипятка, до краев. А рука у меня, слава богу, еще твердая. Так чем же еще недовольна Мюриел?

— Ее брошь, та, что с большим бриллиантом, — сказала миссис Мерридью, — подарок от крестной, которая умерла год или два назад… Очень красивая, как ты помнишь, хотя несколько громоздкая. Она нам ее показывала. Не из тех украшений, которые редко куда можно надеть. Но она всегда считала ее своим неприкосновенным запасом на черный день. Это не фамильная драгоценность, так что не такой уж грех продать ее, если понадобятся деньги. Ну так вот, недавно Мюриел повезла ее к оценщику, и, представляешь, камни оказались совсем не бриллиантами — просто подделка.

Мисс Силвер пробормотала «Боже мой!», но никто не обратил на ее восклицание внимания. Посему она продолжила неторопливо пить чай из чашки со светло-зеленым ободком и слушать разговор своих собеседниц.

Мисс Крю, похоже, не испытывала жалости к леди Мюриел.

— Продавать семейные драгоценности — это предательство.

— Но это же не была…

Лидия Крю нетерпеливо перебила:

— Ничего подобного! Крестная мать Мюриел — Гарриет Хорнби, их родственница, хоть и седьмая вода на киселе. И не надо было Мюриел пытаться продать эту брошь. Если бы она не приценивалась, никто бы никогда не узнал, что это подделка. — Она ехидно усмехнулась:

— Если все говорили бы правду, то оказалось бы, что у многих семейные драгоценности на самом деле фальшивые.

Застраховать их — слишком дорого, да и налог на наследство очень велик. А пока никто не знает, можно спокойненько притворяться, что владеешь вещицей стоимостью в целое состояние. Но, как правило, мало кому хватает ума держать язык за зубами. Вот и Мюриел Стрит из той же породы: не зря ее в детстве прозвали Болтливым Ручейком. И можешь не есть себя за то, что мне проговорилась, наверняка полграфства уже знает про эту несчастную брошь.

Взяв очередную булочку, она продолжила с ледяной улыбкой:

— У Фелиции Мэлбери ума было побольше. Никто из нас не догадывался, что ее колье с большими квадратными рубинами было просто копией, а именно так и оказалось.

Признаюсь, мне забавно вспоминать, с какой помпой она его демонстрировала и хвасталась нам, что ее бабушка была в нем на коронации королевы Виктории. И никто бы и до сих пор ничего не знал, если бы Фрэдди Мэлбери не разболтал ее секрет всей округе. Все удивлялся, куда это подевалось настоящее колье, наверное, его подменил кто-то из предков.

Миссис Мерридью всячески старалась увести разговор в другую сторону, чтобы вовлечь в беседу и мисс Силвер, но остановить непрерывный поток едких высказываний мисс Крю в адрес почти всех их общих знакомых было невозможно. Похоже, Лидия Крю хорошо знала всех жителей графства, но говорить о них что-то хорошее не могла — только критиковала. Миссис Мерридью могла бы и не беспокоиться: мисс Силвер умела просто слушать, не чувствуя себя ущемленной, если ей не удавалось вставить и слова.

Чай был заварен так, как она любила, булочки Флорри были не менее вкусными, чем те, что пекла ее верная Эмма, а такого чудесного слоеного печенья она вообще раньше не пробовала. Раздобыть стоящий рецепт довольно сложно. Счастливый обладатель предпочитает держать его в секрете. Но милая Мэриан так добра, что, наверное, расскажет рецепт этого печенья, и мисс Силвер привезет его Эмми. Так что к ее коронным блюдам добавится и эта прелесть.

Когда чаепитие закончилось и Флорри убрала со стола, мисс Силвер достала яркую ситцевую сумочку и вынула оттуда серые спицы с начатым вязаньем из светло-вишневой шерсти. Когда мисс Крю воззрилась на спицы вопрошающим взглядом, мисс Силвер подробно рассказала ей о своей племяннице Этель Бэркетт и ее семействе.

— У нее трое школьников мальчуганов, и они так быстро растут, что я еле успеваю вязать им гольфы и носки.

А так приятно для разнообразия связать что-нибудь симпатичное для единственной девочки, малютки Джозефины.

Но скоро ее уже, возможно, начнет обижать, что ее называют «малюткой»: юной барышне исполняется шесть лет.

Я уже связала ей жакетик и джемпер, а потом решила, что к такому гарнитуру пойдут капор и шарфик поярче. Весенняя погода очень коварна — сплошные ветры. А вы вяжете, позвольте узнать?

Мисс Крю довольно свирепо ответила «нет», и миссис Мерридью, тут же покраснев, пролепетала первое, что пришло ей в голову:

— Тот интересный мужчина, что поселился в гостинице «Рождественская сказка», мистер Лестер, — он, случайно, не твой дальний родственник, Лидия?

Брови мисс Крю поднялись чуть выше, хотя и так были несколько надменно приподняты. Тридцать лет назад они придавали еще больше выразительности красивым серым глазам. Но с годами веки опустились и сморщились, а глаза ввалились. Теперь эти потускневшие глаза холодно блеснули:

— Мэриан, дорогая!

— О, разве нет?

Мисс Крю очень возмущенно спросила:

— А он сказал, что да? Как он только…

— Нет-нет, ну что ты! Я с ним и не говорила почти.

Просто он был так любезен: поднял сверточек, который я нечаянно уронила, выходя из автобуса. Такой обходительный, и очень приятный голос. А узнав от миссис Стаббс, что он племянник старого доктора Лестера, и увидев, как они гуляли с Розаменд…

Бедная миссис Мерридью опять поймала себя на том, что сказанула что-то не то. Гордо вскинуть голову мисс Крю не могла уже потому, что при столь гордо выпрямленной спине она бы просто завалилась назад, но она сумела и так достаточно выразительно выказать свое крайнее раздражение:

— Что ты имеешь в виду под «гуляли с Розаменд?» Весьма двусмысленное выражение, на мой взгляд. Да, они пару раз беседовали — исключительно насчет Дженни. Эта глупышка все время что-то строчит. Изводит бумагу на всякие глупости. Ну да пусть — это все ж таки развлечение. Мистер Лестер из издательства. Похоже, Дженни послала ему кое-что из своей писанины. Я слышала, сейчас модно печатать выдумки детей и всяких неучей. Вот вам еще один пример нынешней деградации — уровень культуры неотвратимо падает!

Миссис Мерридью в ответ на этот обличительный пассаж просияла улыбкой:

— Что вы говорите! И Дженни напечатают? Эго же просто замечательно!

Мисс Крю была без перчаток — их она сняла, чтобы брать булочки, — и от ее негодующих резких жестов многочисленные кольца ослепительно засверкали. Мисс Силвер отметила про себя, что кольца не стоило бы носить все разом — даже оправы трутся друг о друга, что явно им не на пользу. А камни чудесные: бриллиант, изумруд, сапфир и рубин, и выглядят гораздо лучше, чем у большинства пожилых дам.

Негодование мисс Крю выражалось не только в резких Движениях. Оно звучало и в се голосе:

— Этому не бывать! Даже если бы они что-то вознамерились напечатать, я бы запретила. Этот мистер Лестер, к счастью, человек разумный и понимает, что Дженни еще слишком мала и ее нельзя воспринимать всерьез. Но он считает, что из нее со временем может что-то выйти…

Надавал ей кучу рекомендаций: что надо читать, каких писателей. Ей, конечно, надо учиться. Обучение было прервано из-за той роковой аварии. А Розаменд совсем ее разбаловала, потакает всяким глупым капризам. Но как только Дженни можно будет отослать в школу, я непременно это сделаю.

Миссис Мерридью тихонько ахнула.

— Но Розаменд не согласится! — искренне воскликнула она, не заботясь о том, что может показаться бестактной.

Мисс Крю тут же принялась натягивать перчатки: черные, лайковые, очень старые. Сверкающие кольца исчезли под тусклой потертой кожей.

— Розаменд сделает то, что ей будет ведено, — сказала она.

Миссис Мерридью решила не продолжать столь щекотливую тему. Порою с Лидией просто невозможно не спорить, но что толку. Только лишние сплетни пойдут по деревне. Она одернула старую черно-серую юбку, настолько тесную, что она то и дело ползла вверх, и сказала:

— Доктор Лестер милейший человек. И очень умный к тому же. Я порадовалась, узнав, что у него все хорошо.

— Но ты же как будто сказала, что почти не беседовала с ею племянником? — Лидия Крю язвительно усмехнулась, всячески демонстрируя, что Крейг не имеет к ней никакого отношения.

— Вообще-то я узнала это от миссис Стаббс…

— Слушаешь деревенские сплетни? — Надменные брови поднялись еще выше. — Дорогая моя Мэриан!

Миссис Мерридью покраснела:

— Я была рада узнать, как он поживает. Мистер Лестер регулярно навещает дядю. Не каждый молодой человек бывает так внимателен. Он сказал миссис Стаббс, что доктор Лестер держится молодцом: обо всех спрашивает, всем живо интересуется.

Мисс Крю резко отодвинула свой стул и встала.

— Мне он всегда казался очень неприятным — вредный старикашка, — бросила она и, небрежно попрощавшись, покинула Белый коттедж.

Как только она миновала тисовую арку, миссис Мерридью рассказала мисс Силвер про давнюю помолвку с Генри Каннингэмом и про дальнейший разрыв.

— Никто, в общем-то, и не знает толком, что там произошло, только он быстренько уехал, а бедная Лидия с тех пор очень переменилась. Нет сомнения, он ей очень нравился, но я всегда гадала: а что бы из этого вышло?

Если бы они, конечно, не поссорились, или что там у них случилось. Ведь он-то был совсем юным. Она лет на десять старше его, и характер… Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.

Мисс Силвер кивнула. Миссис Мерридью грустно вздохнула, вспомнив молодость:

— Да, просто не верится… Она тогда была красива, но мужчин ведь привлекает не только красота, верно? Слишком она любила все решать сама, чтобы все было так, как хочет она, — а им же это не нравится, правда? Они очень дружили с Люси Каннингэм, и Генри она видела часто.

Не хочу говорить ничего плохого, но мне всегда казалось, что у них все равно ничего бы не вышло. Он только что вернулся из Кембриджа и вел весьма вольную жизнь, а потом этот дурацкий скандал…

Мисс Силвер насторожилась:

— Мэриан, про скандал ты мне еще не рассказывала.

Миссис Мерридью замялась:

— Разве? Ах да, действительно… Все было так нелепо.

Семейство Мейберли уехало отсюда, и лучше бы забыть об этом, да только, разумеется, о таком не забывают.

Мисс Силвер уже связала несколько дюймов будущего капора для Джозефины. Слегка наклонив голову, она оценивающе посмотрела на свою работу и сказала:

— Ты меня просто заинтриговала.

После поучений Лидии Крю эти слова пролились на душу миссис Мерридью целительным бальзамом. Она успокоилась и дала волю тому, что один экстравагантный поэт назвал «безудержным экстазом говоренья».

— Ну ты, конечно, никого из них не знаешь. Мейберли были необыкновенно богаты. Мистер Мейберли финансировал какое-то предприятие, и они вовсю сорили деньгами. Пожалуй, чересчур, но пытались таким образом продемонстрировать, что они настоящие сливки общества, особенно старалась она. Но ты же понимаешь, как это выглядит у теперешних богачей? Костюмы всегда слишком дорогие и модные, и еще она носила слишком много драгоценностей. И однажды потеряла очень дорогое кольцо с бриллиантом, но почему-то начали поговаривать, будто его украл Генри Каннингэм. Не помню, с чего все началось, но слухи всегда неизвестно откуда берутся. Сама я не поверила — естественно, я же хорошо его знала, а миссис Мейберли была редкой растеряхой, такие женщины вечно забывают в гостях то сумочку, то шарф. Она могла просто снять кольцо и где-нибудь его оставить. Однажды они обедали у нас в Доллинг-грейндж, и она показывала нам очень красивый браслет, который муж подарил ей к Рождеству. Так вот, когда они уехали, наш дворецкий нашел браслет за подушками в кресле, где она сидела. Он провалился в складку примявшегося чехла. Мы бы могли его дня два проискать — у нас ведь и тогда недоставало прислуги, — а это, сказал тогда мой Лукас, был бы форменный скандал. Сама видишь, что миссис Мейберли могла потерять кольцо где угодно.

— И его так и не нашли?

— Право, не знаю. Мейберли уехали. У него были какие-то дела в Штатах, и они на время туда отправились. Но не думаю, что они там остались: эти люди не из тех, кто способен надолго где-то задерживаться. Может, кольцо и нашлось, но она не позаботилась нам об этом написать — вот вам милая, но очень рассеянная женщина.

А между тем Генри Каннингэм уехал и долго не возвращался. То ли испугался, что его женят на Лидии, то ли это вздорные слухи. Его сестра Люси в те дни постоянно плакала, а бедная Лидия словно превратилась в камень.

Никто не решался спросить ее, что же случилось, а спрашивать Люси было бесполезно: она точно ничего не знала.

Ох, как давно это было.

Мисс Силвер подтянула поближе вишневый клубок.

— Но ведь в конце концов мистер Каннингэм вернулся?

— Около трех лет назад, — кивнула миссис Мерридью. — Совершенно неожиданно. И, разумеется, стал совсем другим, очень изменился. Но Люси была страшно ему рада.

Начала всем рассказывать, какая у него была замечательная, интересная жизнь, но, по-моему, на самом деле он просто слонялся по свету — про таких говорят «перекати-поле», — а она ничего толком о нем не знает.

— А что мисс Крю?

— О, милая моя, об этом тяжело говорить. Лидия до сих пор ведет себя так, будто его тут нет. Конечно на улице они часто друг на друга натыкаются, но она просто игнорирует его: смотрит в упор и проходит мимо, словно его и не существует. Вот и сегодня тоже.

Миссис Мерридью продолжала свой рассказ о Лидии Крю.

Глава 10

Проводив глазами мисс Крю, скрывшуюся в Белом коттедже, Крейг Лестер тут же направился к воротам Крю-хаус. Его ждали: дверь открылась, не успел он еще взбежать на крыльцо, Розаменд пропустила его в дом. На ее щеках вспыхнул легкий румянец, глаза заблестели. Не сказав даже «здравствуй», она выдохнула:

— Ты не наткнулся на тетю Лидию? Она только что ушла.

— Я и не знал, что она, оказывается, умеет самостоятельно передвигаться.

— Неужели?

— Клянусь! Когда я ее видел, у меня сложилось впечатление, что она сидит в своем кресле лет пятьдесят, не меньше.

Розаменд попыталась было посмотреть укоризненно, но у нее не получилось.

— Ну что ты. Она выходит на прогулку, когда пожелает. Сегодня она решила зайти к миссис Мерридью, это как раз напротив «Рождественской сказки».

— Знаю, видел как она входила в дом. Бедняга Каннингэм вышел из-за угла, и она посмотрела буквально сквозь него.

— Это она умеет, — грустно произнесла Розаменд. — Не знаю, как у нее получается. Любой бы постеснялся. А ей хоть бы что.

— Очень изысканный взгляд. Этот бедняга вернулся — сколько лет назад? Три? Наверное, уже привык. Кстати, а как насчет мисс Каннингэм — ее она тоже не замечает?

— О нет. Они по-прежнему дружат, только тетя Лидия не заходит к ним, чтобы не видеть Генри. Люси приходит к нам, и Николас тоже.

— Дженни мне уже сообщила. И сказала, что Николас в тебя влюблен.

Девушка слегка покраснела:

— Дженни болтушка.

— А-а, это все глупости, понятно, понятно. А ты его любишь?

— Крейг!

Он рассмеялся.

— Я нахал, правда? Не сердись. Я решил внести немного живости в этот дом, где все в полусне, или вообще умерло. Ладно, хватит о Николасе. Когда же я наконец увижусь с тобой наедине?

— А разве сейчас мы не одни? — Уголки ее губ лукаво дрогнули.

Он иронически улыбнулся:

— Ну что ты, какое там! Предки слева, предки справа;

У вас довольно мрачные семейные портреты!

— Их надо почистить.

— А вдруг твои предки станут еще более свирепыми?

Кстати, нет ли среди них еще какой-нибудь мисс Крю? Вот бы взглянуть.

— Правда? Она в гостиной. Пойдем хоть сейчас, если хочешь.

Они двинулись в сторону гостиной. Розаменд подозревала подвох. Но, может, он и вправду хочет посмотреть портрет? Он был написан Амори, и все находили его очень изысканным. А может, Крейг просто придумал повод, чтобы подольше побыть с ней наедине? Розаменд немного смутилась, открывая дверь в просторную, с окнами на веранду комнату, заставленную зачехленной мебелью. Крейгу комната почему-то напомнила морг. Воздух спертый и холодный, а все эти диваны и кресла в чехлах — будто мертвецы в саванах На камине стояли позолоченные часы и несколько фарфоровых фигурок. Над ними висел портрет Лидии Крю в белом атласном платье. Она прижимала к груди веер из черных страусовых перьев и словно бы окидывала взглядом эту полную белых саванов комнату. Лицо бледное и властное. В нем была некая застывшая красота, как у оранжерейного цветка, например у камелии или магнолии, причем у цветка не живого, а вырезанного из камня. Мисс Крю стояла на фоне черной бархатной портьеры, а на ее груди сияла бриллиантовая звезда. А на платье мерцали необычные зеленовато-серые блики.

Крейг посмотрел на портрет и нахмурился:

— Сколько ей здесь лет?

— Не знаю, видимо, около тридцати. Если и больше, то не намного, потому что ее отец вскоре заболел и в доме уже больше не было денег на портреты.

— То есть это ей стало вдруг известно, что их нет. Должно быть, для нее это было страшным потрясением. — Крейг представил себе, что почувствовала тогда Лидия Крю, потом вдруг спросил:

— Ты, наверное, и в этой чертовой комнате вытираешь пыль?

— Многие из этих вещей уже не требуются.

Он положил руки ей на плечи:

— Неужели ты хочешь оставаться здесь, пока не заледенеешь до смерти, как она?

На мгновение их глаза встретились, но на ее лицо тут же легла тень беспокойства:

— У меня есть Дженни. А я ничего не умею. Только постоянно думаю о ней.

— Думай и обо мне для разнообразия. Начни прямо сейчас и так и продолжай. Мне тридцать два года, я здоров душой и телом. Денег лопатой не гребу, но у меня есть достойная работа, и последняя книга разошлась очень хорошо.

— Крейг, — се голос дрогнул.

— Погоди, сначала выслушай меня. У меня горячий нрав, и я могу быть жесток, если он разыграется. Но это не значит, разумеется, что я посмею поднять на тебя руку. Тебе может достаться партия и получше, но и похуже — тоже. Я, во всяком случае, не обижу тебя и обещаю заботиться о Дженни. У меня есть дом — мне его оставил старый кузен в прошлом году. Он очень недурен. Вообще, я надеюсь, что тебе он понравится. В доме всем заправляет моя старая няня. Она замечательная женщина.

Не надо ничего говорить: я не такой кретин, чтобы рассчитывать на немедленный ответ. Ведь ты знаешь меня всего неделю.

У Розаменд возникло удивительное чувство, будто они оба попали в какую-то сказку, где можно говорить о чем угодно, ничего не стыдясь.

— Ты тоже знаешь меня всего неделю.

Его руки были очень теплыми и очень сильными. Он засмеялся:

— А вот здесь ты ошибаешься, радость моя. Я узнал, вернее увидел тебя гораздо раньше. Не знаю зачем, но Дженни вместе со своими рукописями прислала нам фотографию. Любительский снимок. Ты на нем в белом платье и держишь в руках поднос. Даже на фотографии видно, что он для тебя слишком тяжел.

— Николас тоже об этом говорил. Это он меня сфотографировал. Но это все ерунда.

— И как же Николас позволил тебе нести такой тяжелый поднос?!

Его голос был не по-сказочному резок. Она ощутила смутную дрожь.

— Крейг, пусти меня!

— Хорошо, но только обещай мне, что подумаешь над тем, что я говорю.

— О чем я должна подумать? Мне кажется, что мне все это снится.

— Нет, я тебе точно не снюсь. Я пока не прошу твоей руки, потому что мы едва знакомы. Я просто говорю тебе, что намерен просить твоей руки, как только ты лучше меня узнаешь. Я не тороплю. Просто обдумай все. Вряд ли у меня тебе будет хуже, чем у тети Лидии, надеюсь, что гораздо лучше. Я буду заботиться о тебе, моя хорошая. Мне кажется, что тебе нужен кто-то, кто будет заботиться о тебе.

А теперь я намерен тебя рассердить.

Не успела Розаменд опомниться, как он приподнял ее подбородок и поцеловал в губы. Она даже не осознала, что происходит. И совсем не рассердилась. Не на что было сердиться. Он поцеловал ее, потому что любит. Она чувствовала, что это правда, поэтому ей и было спокойно.

Он вдруг выпустил ее из объятий, и они направились к двери.

Глава 11

Они пошли к комнате Дженни. Объяснившись с Розаменд, Крейг ощутил облегчение и у него сразу разыгралось воображение Он представил, что в комнате по левую сторону коридора больше нет Лидии Крю, он не видел, как она заходила в Белый коттедж. И Розаменд знает, что комната сейчас пуста, и от этого ей тоже легче. Он вдруг всем своим нутром ощутил, с каким напряжением она постоянно ждет назойливого звонка тетки. Но вот мисс Крю нет, и она стала другой: не так строго держится, не так сторонится его. И даже не рассердилась. Он ее поцеловал, а она не сердится.

Розаменд молча шла рядом, и это молчание было им обоим не в тягость. Они еще столько не сказали друг другу, потому что еще не пришло время говорить. Но оба знали: настанет миг, когда обо всем будет сказано. Из комнаты Дженни доносились веселые голоса. Подходя к двери, Розаменд не оборачиваясь сообщила:

— О, совсем забыла тебе сказать. Пришел Николас.

Мне хотелось, чтобы вы познакомились.

Он рассердился, но одновременно почувствовал желание расхохотаться. Ей бы, видишь ли, хотелось — ишь какая! Ну конечно же, сегодня воскресенье, значит, у этого малого выходной. Премиленькое намечается чаепитие!

Лестер вошел в комнату вслед за Розаменд и увидел смеющуюся Дженни, а рядом с ней ну просто настоящую «кинозвезду». Это сравнение пришло Крейгу на ум сразу, и лишь потом он стал гадать почему. Николас Каннингэм был хорош собой, но красавцы попадаются не только среди звезд. Светлые волосы вьются, но, справедливости ради, надо отметить, что он этим не красуется, наоборот, пытается их гладко зачесать. И не его вина, что глаза у него почти такие же ярко голубые, как у Дженни. Стройная гибкая фигура, улыбчивое лицо, приятный голос и абсолютная непринужденность, будто пришел к себе домой… За какое из этих «прегрешений» можно его осудить?

Крейг не знал, за что именно, но приговор изначально был суровым. И поводов для подобного вердикта было предостаточно.

Друг другу их представила Дженни:

— Крейг — Николас. Теперь вы знакомы, и можно пить чай. Все пирожные уже здесь. И тебе не надо идти за подносом с чашками, Розаменд. Мисс Холидей еще не ушла и сказала, что все принесет, как только мы позвоним.

— Но она ведь никогда этого не делает, — изумилась Розаменд.

Дженни забыла о взрослых манерах.

— Значит, сделала нам просто ужас какое одолжение, — хихикнула она. — Она ни за что бы не согласилась, но ей ужасно хочется взглянуть на Крейга. Она никак не может это сделать. И даже готова была сама открыть парадную Дверь, но только Розаменд всегда ее обгоняет.

— Дженни!

— Но ведь это правда. Ну я и сказала ей, что она могла бы принести нам чай. Она сказала, что готова сделать такое одолжение, а сама вся сияла, как Панч[3].

— Кто такая мисс Холидей? — спросил Крейг. — И почему она хочет на меня посмотреть?

Оказалось, что из двух девушек-поденщиц лишь одна, Иви, действительно была молода. Другая же, мисс Холидей, была особой неопределенного возраста, но с определенными претензиями. К несчастью, она еще и работала хуже шустрой шестнадцатилетней Иви. Порывистая Иви, смело кидавшая в кипяток фарфоровые тарелки и не глядя выхватывавшая их из-под струи, не разбила и половины того, что разбила мисс Холидей. «И как это у нее получается, мисс Розаменд, не знаю. И ведь она ни капельки не спешит. Таких копуш я сроду не видала. У нее просто все валится из рук. Так что лучше отнесите этот поднос с фарфором к мисс Крю, не то она опять все переколотит».

Дженни с удовольствием представляла это в лицах. Она наклонила голову и, глядя себе под нос, проворчала: «Еще одна уникальная тарелка!» — самым грозным тоном тети Лидии, после чего собиралась изобразить смущенную мисс Холидей, лепетавшую, что мыть такую посуду она не привыкла. И тут в дверь что-то стукнуло — Николас бросился ее открывать. На пороге стояла мисс Холидей, держа небольшой поднос с пятью разнокалиберными чашками, с коричневым фаянсовым молочником и с большим ярким чайником, у которого был отбит носик. Худая, сутулая женщина с трудом держала поднос. Николас поспешно забрал его и поставил на стол перед Розаменд.

Худая служанка тут же принялась рассматривать Крейга Лестера и решила, что он видный джентльмен. Ей нравились крупные мужчины, а этот стоил двоих Николасов Каннингэмов. Только всякие глупые девчонки воображают себе невесть что по поводу мистера Николоса. Просто стыдно смотреть, как они за ним бегают. Конечно очень мило, что он заходит в Крю-хаус и так улыбается мисс Розаменд, но прошлую среду она собственными глазами видела его в Мэлбери, в трактире «Одеон» с той разбитной девицей из табачной лавки на Кросс-стрит. Размалевалась и расфуфырилась в пух и прах, небось ухнула на это все свое жалованье, а может, и жалованье Николаса впридачу. И полвечера ее голова лежала на его плече — во всяком случае, когда сама мисс Холидей входила и выходила, — а уж про остальное время и говорить нечего. Мисс Холидей не позволяла себе фыркать — уж прилично себя вести она как-нибудь умела, но мысленно фыркнула, когда Николас галантно забрал у нее поднос и сам поставил на стол.

Она снова посмотрела на мистера Лестера. Мужчин она не очень жаловала, но тем не менее он ей нравится куда больше Каннингэма. Конечно и он, небось, не подарок, и у пего найдутся грешки. Чувство собственного превосходства у мисс Холидей подпитывалось наблюдениями за недостатками других.

Она так увлеклась своими мыслями, что ей и в голову не пришло, что давно пора удалиться. Она так и стояла в дверях в своем нелепом выцветшем фартуке, едва закрывавшем зеленое платье, на жилистой шее голубели яркие бусы, рот слегка приоткрылся, светлые глаза беззастенчиво изучали Крейга. Он бы очень хорошо смотрелся в роли ковбоя: мчался бы на роскошном коне, чтобы тебя спасти, еще миг — и он выхватит тебя из рук индейцев…

Как вдруг голос Розаменд вторгся в ее сладкие грезы — Большое спасибо, мисс Холидей.

Она с огорчением отошла от двери, даже забыв ее прикрыть.

Исправив оплошность мисс Холидей, Николас сердито откомментировал:

— Эта женщина не в себе. Когда-нибудь ночью она подожжет дом, пока вы все будете спать в своих постелях.

Дженни ехидно усмехнулась.

— Когда мы спим в своих постелях, по крайней мере я, — ее здесь не бывает. Не знаю, спит ли тетя Лидия, но Розаменд долго не ложится. И бедненькая мисс Холидей при всем желании не сумеет нас поджечь. Девушки, — фыркнула Дженни, переключившись на другую тему, — подумать только, мисс Холидей называть девушкой! Ну, в общем, бедные девушки уходят ровно в восемь. По воскресеньям Иви не приходит, а мисс Холидей даже нравится приходить: здесь можно перекусить во время ленча, а позже попить чаю. — Она снова передразнила ноющий голос прислуги: «Только поймите, я готова прийти, но это одолжение, мисс Максвелл».

Крейг подал ей чашку чаю. Розаменд встревожилась:

— Дженни, хватит!

А Николас со смехом поставил ей на колени тарелку сладких пышек и сказал:

— Кушай, деточка, и дай старшим немножко поговорить.

Дженни от обиды покраснела до корней волос, но его это только позабавило.

Мисс Холидей не сразу спустилась в комнату экономки: миссис Болдер все равно не сядет пить чай без нее. Мисс Холидей захотелось совершить доброе дело, и она решила проверить, хорошо ли горит камин в комнате мисс Крю.

Она не отдавала себе отчета в том, что к благому намерению примешивалось любопытство: раньше она никогда не оставалась одна в комнате хозяйки дома. Вернее, она вообще там ни разу не была. Ковер пылесосила всегда мисс Максвелл и протирала кучу понаставленных там безделушек тоже она. Мисс Холидей втайне была благодарна судьбе за то, что ее не подпускали к фарфору, и мисс Крю не следила за ней ежеминутно, как кошка за мышкой.

Мисс Холидей редко сочувствовала другим: мало ли у нее и своих печалей. Но иногда в глубине души она жалела мисс Розаменд.

Она вошла в комнату, оставив дверь распахнутой. Был еще день, но углы комнаты терялись в темноте. Она рискнула включить люстру и чуть не вскрикнула от яркого света. Она даже зажмурилась, а потом оглянулась: вдруг кто-нибудь вошел? Хотя что ж такого? Зажгла свет, чтобы хорошенько проверить огонь в камине. Она пошла к нему и стала на колени. Все было нормально, но если кто войдет она сделает вид, что вроде как об этом не знала. На подставке справа от очага висел смешной наборчик утвари для ухода за камином. Еще одна вещь, которую нужно чистить. Теперь таких ни у кого нет, только у мисс Крю. Нет ничего противнее — чистить эту медь. А на что похожи потом руки! Не отмоешь!

Мисс Холидей взяла с подставки декоративную щетку.

Ясное дело, ею не пользуются. Она вскинула голову: как бы там ни было, а она ее использует и никто ее не остановит. Она смела золу и смахнула воображаемую пыль. Это придало ей уверенности. Она повесила щетку на место и встала с колен. Волнение уже прошло, она немного осмелела. Можно пока и не уходить. Мисс Холидей обошла комнату, рассматривая фарфор и радуясь, что ей не приходится его мыть и протирать. Все эти затейливые тарелочки да блюдечки казались ей нелепыми, но фарфоровые птицы, рядком стоявшие на одной из полочек, ей понравились. Она вообще любила птичек. Она бы не отказалась от таких, если бы их можно было купить. Она бы целого фунта не пожалела, если бы они продавались. Их было шесть, парочками, как и положено для украшений: две зеленые, две желтые и две с коричневыми перышками и розовыми грудками. Мисс Холидей еще раз обошла комнату и решила поправить подушки на кресле мисс Крю.

Она и сама не ожидала, что так перепугается, услышав за дверью шаги. Она торопливо сунула руку в карман фартука и еле сдержала крик. Это оказалась только миссис Болдер — пришла узнать, чего же она не идет пить чай? Нет, конечно, она не хотела заставлять миссис Болдер ждать, но кто же думал, что та вломится сюда? Экономка приходит сюда раз в день получить указания мисс Крю, и все.

Но миссис Болдер так на нее разобиделась — просто страсти. Низенькая миссис Болдер с красным лицом и копной седых волос на всю деревню прославилась своей сварливостью. Она стояла в дверях и сверлила мисс Холидей злобным взглядом.

— И что же вы это здесь делаете? — вопросила миссис Болдер. — А-а, вы пришли проверить огонь? Мисс Крю ушла только полчаса назад! Уголь быстро прогорает, ясное дело, но не настолько же… Вам здесь нечего делать, сами знаете, а то бы не подскочили как ужаленная, когда я вошла. И будьте так любезны, мисс Холидей, займитесь своими делами, чтобы я спокойно продолжила готовить чай — а то чайник булькает уже минут пятнадцать, а я сиди и думай, где вы, не хватил ли вас вдруг удар или не валяетесь ли вы с сердечным приступом.

Мисс Холидей попыталась оправдываться:

— В нашем роду ни у кого не было ударов и сердце у всех было здоровым.

Она сунула обе руки в карманы, но и там они дрожали.

Пройдя мимо миссис Болдер, она услышала, как та захлопнула дверь и пошла следом. Ей захотелось чаю: по воскресеньям всегда пекли что-нибудь вкусное. Но наслаждаться чаем с пирогом ей видно не придется, все удовольствие испортит ворчание миссис Болдер. Она покорно шла по коридору, через холл в комнату экономки, а миссис Болдер подгоняла ее своими упреками.

Глава 12

Через полчаса к компании в комнате Дженни присоединилась мисс Люси Каннингэм. Она без звонка прошла через боковую дверь, как обычно делала последние тридцать лет. Поверх ее зимнего пальто был накинут мужской непромокаемый плащ, а в руках она держала внушительный зонт: мисс Каннингэм никогда не выходила из дому, не защитившись от дождя.

— А вот и я, — заговорила она. — Лучше поздно, чем никогда: мне ведь надо было и Генри напоить чаем. А потом я на минутку зашла к миссис Стаббс — спросить насчет курочки-наседки, которую она мне обещала. Мои гибридные не желают нестись. Но и та суссекская, что она давала мне в прошлом году, тоже препротивная птица: вдвое меньше цыплят, чем ждали. Вот я и решила уточнить, не той же породы она мне предлагает. Зашла в «Рождественскую сказку», а потом — сразу к вам. Здравствуйте, мистер Лестер! Вы сейчас живете в «Рождественской сказке»? Мой брат, кажется, видел вас там. Ну как, угодила вам миссис Стаббс? Впрочем, об этом можно не спрашивать: это она умеет. — Она отпустила руку Лестера и обратилась ко всем остальным:

— Проследите, чтобы я не ушла домой без зонта. Пожалуй, я поставлю его к себе поближе. А вот плащ можешь забрать, Николас. Да и пальто тоже. Здесь ужасно жарко. Дженни будет лучше, если мы откроем окна. Ничто так не бодрит, как свежий воздух. Как ты, Розаменд? Я смотрю, что-то осунулась. Йогурт по три раза в день — лучшее лекарство. И никаких хлопот — оставляешь молоко, и пусть себе скисает. Да-да, Николас, и этот шарф тоже заберу.

Без плаща, без пальто и нескольких шарфов мисс Каннингэм выглядела уже не такой объемной, хотя и чересчур пышной. Как бы там ни помогал йогурт, чай она пила с не меньшим удовольствием, продолжая тараторить, но не забывая при этом с аппетитом поглощать булочки с маслом, и фруктовый пирог, и, конечно же, фирменное печенье к чаю, которое пекла миссис Болдер, втайне соревнуясь с Флорри Хант. Люси Каннингэм вот уже тридцать лет пыталась вызнать у нее рецепт, но могла бы с таким же успехом пытаться еще тридцать лет. Миссис Болдер все свое держала при себе и передала бы этот рецепт только тому, кто был бы ее плотью и кровью. Но мисс Каннингэм продолжала надеяться. А вслух продолжала вещать о пользе кислого молока, а также черной патоки и кошмарного пойла из молока и пивных дрожжей — для Розаменд и Дженни.

Николас прыснул:

— Смотри не вздумай нам с дядей устроить такую диету. Сама-то ты ничего этого не принимаешь и пока, слава тебе, господи, не потчуешь нас.

Круглые голубые глаза мисс Люси посмотрели на него с укором:

— Но, милый мой, мне это не нужно. Да, я могла бы похудеть, но зачем, если хорошо себя чувствуешь? И что значит несколько лишних фунтов, когда жизнь уже позади?

Дженни засмеялась:

— Но мы с Розаменд совсем не хотим худеть. Нам всегда советуют на несколько фунтов поправиться.

— Еще поправитесь, лапочка. Вам не надо худеть, так что можно пить сливки, есть масло, яйца и даже пирожки, жаренные в масле, сколько захочется.

— Мне бы ничего не хотелось, если бы я ела черную патоку, да еще с кислым молоком, — сказала Дженни. — Мне бы вообще больше не хотелось есть, никогда. Поэтому, наверное, люди и худеют.

Розаменд незаметно вклинилась между Дженни и Люси Каннингэм. Ну и вечер, хуже не придумаешь. Дженни удалось завладеть всеобщим вниманием, и она начала важничать. Розаменд и не заметила, как умоляюще взглянула на Крейга. Поддерживая с мисс Люси светский разговор о курах, она услышала, как Лестер спросил Николоса, не видел ли он того спектакля, на котором все очень смеются, а потом принялся забавно его пересказывать, на самом деле явно стараясь отвлечь Дженни от «взрослой» беседы, и вскоре рассмешил маленькую болтунью.

Через некоторое время и куриная тема иссякла. Мисс Каннингэм взглянула на часы:

— Мне так хотелось повидать Лидию. Она, надеюсь, скоро придет?

— Да, скоро.

— Она ведь тут поблизости. Генри видел, как она направилась в Белый коттедж.

— И я тоже, — вставил Лестер и сразу пожалел, что не промолчал.

— Надо же! — По помрачневшему тону мисс Люси было ясно, что она уже знает об оскорбительном пренебрежении мисс Лидии к мистеру Генри во всех деталях. Она стала расхваливать печенье миссис Болдер и намекать на то, чтобы Розаменд раздобыла этот замечательный рецепт.

— У меня не хватит духу спросить — правда не хватит.

— Робость не дружит с удачей! — засмеялся Николас. — Вы все дрожите перед миссис Болдер, а Розаменд больше всех. Она это чувствует.

Розаменд тоже рассмеялась, но с ноткой грусти:

— Ох, она ведь тут же скажет, что она бедная вдова и потому каждый может притеснять ее, а уж как сядет на своего конька, то ее просто невозможно остановить, пока она не перечислит всех, кого потеряла. И так продолжается не меньше получаса, и под конец тебе уже начинает казаться, что во всех ее бедах виновата только ты.

Николас послал ей воздушный поцелуй:

— Радость моя, ты просто бесхребетное создание, вот она и давит на тебя!

— Не надо обзываться и не стоит сердиться на миссис Болдер, — покачала головой Люси Каннингэм. — А готовит она превосходно.

— Тетя Лу за мир любой ценой. Она на все согласна, лишь бы никто не ссорился. Правда, Лу?

— Николас, сколько раз тебе повторять?

— Что, тебе не нравится это глупое, неуважительное имя? Ладно, дорогая, но бывает по-всякому. Можно начать ссориться и прийти к компромиссу раз в будни и дважды по выходным и праздникам.

Мисс Каннингэм невольно заулыбалась. Дженни задумчиво подхватила:

— Люди называют смешными именами только тех, кого любят. И если им запрещать, они могут и разлюбить, так что пусть лучше зовут как хотят. Я бы очень, очень хотела, чтобы меня называли Дженнифер, только никто не называет.

— Хочешь, я буду до конца своих дней называть тебя Джинивер, — сказал Николас. — Почти то же самое имя, а звучит красивей. Почти Джиневра.

Дженни явно понравилась эта идея:

— Действительно красиво, а почему бы нет?

— Ну, тебе, конечно, придется заплести две длинные косы и надеть монашеское покрывало.

— Ты смеешься надо мной! — вспыхнула девочка.

— Ни за что не посмел бы.

В глазах Дженни засверкали сердитые слезы. Голос задрожал:

— Нет, смеешься! Ты все время надо мной смеешься!

— Дженни, — мягко произнесла Розаменд.

— Николас, дорогой, не дразни ее! — сказала мисс Люси.

Но их голоса заглушил скрип внезапно распахнувшейся двери.

Крейг Лестер первым увидел мисс Лидию — он сидел напротив двери, — очень высокую и мрачную. Она дождалась, когда все умолкнут и недовольно проговорила:

— Вы все слишком шумите. Особенно ты, Дженни.

Вы во что-нибудь играете? Здравствуй, Люси. Здравствуйте, мистер Лестер. Николас, и ты здесь? — ее брови приподнялись. — Милая компания! Надеюсь, я не помешала?

Мужчины встали, Николас по-прежнему приятно улыбался. Но первой заговорила Розаменд:

— Позвольте предложить вам чаю, тетя Лидия.

Мисс Крю оглядела старый поднос из папье-маше, чайник с отбитым носиком, чашки и блюдца из разных сервизов.

— Неприлично поить гостей из такой посуды, Розаменд.

Я-то полагала, что у нас еще можно найти пять одинаковых чашек. И, мне помнится, у нас был серебряный чайник. Он хорош еще и тем, что не бьется, именно поэтому я предложила им пользоваться. Пристойный вид теперь, конечно же, мало кого волнует, но, даже и с утилитарной точки зрения он лучше, ведь из-за отбитого носика много чая проливается в блюдце.

На щеках Дженни вспыхнули красные пятна. Она сказала по-детски дрожащим голосом:

— Розаменд ни в чем не виновата. Чай принесла мисс Холидей.

— Это одна из наших помощниц на кухне, — пояснила мисс Крю Крейну Лестеру. — Как видите, очень бестолковая. Ей, конечно, не следовало браться не за свое дело.

Розаменд учтет, чтобы такое не повторилось. — Она заметила, что мисс Каннингэм весьма неуклюже поднимается со своего места. — Люси, ты еще посидишь с нами?

Мисс Каннингэм покраснела. Она не любила скандалов, а уж язвительности Лидии тем более. Она проговорила:

— Нет, пожалуй, пойду. Я вообще-то не на чай пришла.

Так, заглянула на минутку, хотела тебе кое-что сказать. Если у тебя есть время. Но сперва надо собрать все свои вещи.

Так, что у меня было? Шарф? Нет, их было два — ведь никогда не знаешь, сильный ли ветер, пока не выйдешь.

Лидия Крю презрительно бросила:

— Опять ты кутаешься, Люси. Чем больше на себя надеваешь, тем сильнее чувствуешь холод. Я уже который год твержу тебе об этом.

Мисс Каннингэм тщательно обернула вокруг шеи оба шарфа, надела теплое твидовое пальто и сунула руки в рукава огромного плаща.

— Я люблю тепло, — коротко сказала она. — Благодарю вас, мистер Лестер. Ну вот и все, кажется? Ах да, еще зонт — без зонта я никуда!

Крейг подал ей зонт, а Николас — пухлую сумку.

— Теперь вроде бы все, тетя. Никаких мелочей больше не оставила? Пойдем, я провожу тебя, — сказал Николас.

— Ну, раз ты уже совсем собралась, Люси, — проговорила мисс Крю.

Глава 13

Воскресенье подходило к концу. Загудели церковные колокола. Мисс Силвер и миссис Мерридью отправилась на вечернюю службу. Народу в церкви почти не было.

Жена викария играла па органе поминовение павшим в Первой мировой войне. Викарий мощным баритоном выводил псалмы и духовные песнопения, приходская сестра милосердия вторила ему слабым сопрано. В холодном душном воздухе звучали старинные благородные слова. Уже в эпоху войн Алой и Белой роз эта церковь считалась старой. Здесь находились могилы двух крестоносцев, один из них был изображен со скрещенными на уровне колен ногами — знак, что он совершал свою священную миссию дважды. Здесь же хранились старинные доспехи и стояло несколько памятников. Мисс Силвер подумалось, что мертвых здесь больше, чем живых. Когда они помолились за то, чтобы свет восторжествовал над тьмой и защитил от опасностей ночи, викарий взошел на кафедру и пять минут проповедовал о долге любить своего ближнего, как самого себя. У него был сильный, звучный голос и он говорил, что мир был бы намного прекраснее, если бы все старались быть добрее. После этого все спели «Солнце моей души» и вышли во мрак холодной ветреной ночи.

По воскресеньям после полудня Флорри отпускали отдохнуть, поэтому две подруги сами приготовили себе ужин и помыли потом посуду. Тихие часы, никаких событий, мирная деревня, воскресный отдых, церковный колокольный звон и вечерня, ужин, час-другой у камина, незамысловатая беседа, интересная книга, музыка по радио, потом пожелания спокойной ночи и неспешный отход ко сну.

Но в двух шагах от Белого коттеджа были и те, кто провел ту воскресную ночь без сна.

В понедельник в восемь утра Флорри принесла странную новость. Она поставила поднос на столик у кровати миссис Мерридью и сказала загробным голосом:

— Мисс Холидей не вернулась вчера домой. Ее постель не тронута.

Миссис Мерридью растерянно заморгала:

— Что ты говоришь, Флорри?

Флорри резко раздвинула шторы, и миссис Мерридью снова заморгала: на этот раз от света. На улице было холодно и серо, совсем не то, что хотелось бы увидеть, особенно если случилось что-то неприятное. Холодный свет лег на пестрый фартук Флорри, очень опрятный, но уже сильно выцветший. И хотя пестрые краски заметно потускнели, даже на их фоне лицо служанки никак не отличалось свежестью. Прямые черные волосы, забранные в высокий пучок, желтоватая кожа, обтянувшая лоб и скулы, бледные тонкие губы и застывшее выражение лица никак не вязались с розовыми, голубыми и зелеными пятнами, бывшими некогда веселым летним узором. В комнате было четыре шторы, и Флорри повторила свои слова, лишь когда все они были отодвинуты.

— Она не пришла домой ночевать. Миссис Мэйпл не знает, что и думать. Говорит, она никогда раньше так не поступала. Приходила всегда в девять вечера. Ну разве что иногда ездила в Мэлбери в кино и возвращалась последним автобусом, но всегда предупреждала миссис Мэйпл заранее, и та давала ей ключи, чтобы самой не ждать.

В этот момент в приоткрытую дверь тихонько постучали. Вошла мисс Силвер в теплом голубом халате, который сменил давно износившийся любимый бордовый лишь тогда, когда на нем стали заметны непоправимые изъяны.

На новом халате была очень милая ручная вышивка, а подаренные племянницей черные фетровые тапочки с голубыми помпонами удачно дополняли утренний туалет. Аккуратно подвитые волосы покрывала шелковая сеточка.

Мисс Силвер с тревогой спросила:

— Мэриан, милая, что-нибудь случилось? Я шла в ванную и тут вдруг услышала…

Обычная сдержанность изменила Флорри, и в третий раз она рассказала свою новость с дополнительными подробностями:

— Миссис Мэйпл — она-то думала, что мисс Холидей у себя, — Флорри обратилась к мисс Силвер:

— Она сама очень плохо слышит. Было полдесятого вечера, и она думала, что мисс Холидей пришла и поднялась к себе, не сказав об этом, как она всегда делает. Оно и понятно: до миссис Мэйпл докричаться — это не у всякого хватит терпения. Она ничего не слышит, разве что только «Спокойной ночи!». Ну, в общем, мисс Холидей снимает у нее комнату уже десять лет. А сегодня утром миссис Мэйпл встала, а мисс Холидей — 1ш слуху, ни духу, тогда она начала колотить в дверь ее спальни, а за дверью — ни гугу. Тогда она повернула ручку и вошла, а там — никого, постель даже не смята и никаких следов, что мисс Холидей ночью была тут.

— Боже мой! — воскликнула миссис Мерридью. — Ой, Флорри, ну не могла же она взять и исчезнуть!

— Так все и о Мэгги говорили, помните? — Видно, служанка сильно разнервничалась, иначе она бы не решилась такое сказать. — Она-то куда делась? Вышла из дому совсем не поздно, в восемь вечера, и не вернулась. Уже год как ее нету.

Миссис Мерридью стала объяснять мисс Силвер, в чем дело:

— Мэгги Белл — двоюродная сестра Флорри, и все случилось именно так, как говорит Флорри. Мэгги жила с родителями в домике, у которого арка над воротами увита розами, и работала поденщицей у Люси Каннингэм. И вот однажды вечером вышла из дому и не вернулась. Перед этим она гладила белье и сказала, что выйдет чуть-чуть подышать свежим воздухом.

Флорри вскинула подбородок:

— Ну, она так говорила для отвода глаз! Старики завидовали ей, что она хоть куда-то может пойти, вот она и вынуждена была придумывать, что пойдет дышать. А потом прибегала ко мне, чтобы немного развлечься, поболтать, а им не докладывала.

Миссис Мерридью потянулась за шалью, в которой обычно сидела в постели.

— А я и не знала, Флорри, что она собралась тогда к тебе.

— Я и сама не знала! Она прибегала, когда ей нужно было, так у нас с ней повелось!

— Ты рассказала об этом полиции?

— Они меры не спрашивали. Вбили себе в голову, что она уехала в Лондон. Я бы им еще кое о чем рассказала, но у них свое на, уме. Старики были нудные, это правда, но Мэгги не из тех, кто бросит родителей на произвол судьбы. Я-то знаю, и не важно, что говорят другие. А что до открытки, что из Лондона пришла, так я вот что скажу: не Мэгги ее писала, точно вам говорю.

Мисс Силвер слушала с огромным вниманием. Ей даже не надо было вступать в разговор, потому что Мэриан Мерридью задавала очень правильные вопросы, а выказывать излишний интерес было совсем ни к чему.

Последнее заявление служанки вызвало у миссис Мерридью возглас изумления:

— Ах, Флорри, ты же никогда об этом не говорила!

Флорри дернула левым плечом.

— Меньше скажешь, целее будешь, — ответила она и добавила осуждающе. — А какой толк, если бы я сказала?

Они не спрашивали меня — раз, а я не хотела связываться с полицией — два. Нет, я ничего не знаю, и не будем об этом говорить!

— Но, Флорри, у тебя явно были какие-то соображения…

— Больше чем достаточно, но говорить о них ни к чему!

На округлом лице миссис Мерридью отразилось сомнение, но мисс Силвер сдавила ей руку, и вопросов не последовало.

Флорри собралась выйти из спальни, однако ее остановили легким покашливанием:

— Не хочу задерживать вас, — твердо сказала мисс Силвер, — и понимаю, что вам неприятен этот разговор, но вы говорите, исчезла еще одна женщина, а значит, и другим может грозить опасность.

Флорри упрямо повторила:

— Я сказала достаточно. Может, даже лишку.

Мисс Силвер мягко спросила:

— Вы сказали, что открытку из Лондона писала не ваша сестра Мэгги. Вы эту открытку, несомненно, видели?

— Конечно видела.

— В ней, кажется, говорилось, что Мэгги вернется при первой же возможности, и что вы будете навещать ее родителей и помогать им?

Флорри помрачнела:

— Кто вам это все сказал?

Взгляд мисс Силвер продолжал оставаться вопрошающим. Флорри выдержала его. Голос приезжей леди напомнил ей голос учительницы, которая разжевывает ей, как школьнице, сложный вопрос. Этот тон несколько ее задевал, но не успела еще мисс Силвер ободряюще улыбнуться, как ей самой больше не захотелось сдерживаться.

Она решила освободиться от мыслей, так долго ее тяготивших. Лучше уж выговориться, чем отмалчиваться. Когда мисс Силвер спросила: «Почему вы думаете, что открытку писала не Мэгги?», она ответила уже более милостивым тоном:

— Потому что имена были написаны не так. Мэгги не шибко грамотная, хотя мы обе ходили в школу. Так вот — свои тетрадки она всегда подписывала «Моги» — с одним "г". И мое имя писала не правильно, при случае она всегда писала «Флори», без второго "р". А в открытке наши имена написаны чин-чинарем — с двумя буквами "г" и "р".

Вот я и поняла, что писала не Мэгги.

Миссис Мерридью была потрясена. Но и на этот раз, когда подруга сжала ей руку, послушно промолчала. Мисс Силвер задумчиво сказала:

— Вам показали открытку родители Мэгги. Вы сказали им, что имена написаны не так, как она их писала?

— Нет. — Флорри сцепила дрожавшие руки.

— Почему же?

Флорри глубоко вздохнула:

— Они и так-то были еле живыми от горя. И я поняла, что мои слова их просто убьют. У них никого не было, кроме Мэгги, она никуда от них не уходила, кроме как к мисс Каннингэм. Вот я и подумала, подумала… — она горько заплакала. — Они так переживают, они не вынесут… а открытка хоть что-то… у меня не хватило духу лишить их последней надежды.

— Милая моя! Но ты должна была сказать полиции — должна, — произнесла миссис Мерридью.

Флорри вскинула голову:

— И тогда они бы начали приставать с расспросами к моим дяде и тете? Я не простила бы себе, если бы проговорилась! Не знаю даже, зачем теперь обо всем этом сказала, но они уже умерли и, видимо, теперь это уже не имеет значения. Однако я точно знаю: Мэгги сама просто так ни за что бы не уехала, да и мисс Холидей тоже. Парней у них не было, ни у той, ни у другой — сроду не было.

Мэгги была на два года старше меня, а мисс Холидей скоро шестой десяток разменяет. Они не из модниц и не пытались заполучить мужа, хотя бы плохенького. Мэгги на парней и не смотрела: в доме от них одна грязь и хлопот не оберешься. Отец у нее был гуляка, всю жизнь. Ну, насмотрелась она на него, — родных, как известно, не выбирают, — ну а самой выискать мужа на свою шею — решила уж судьбу не искушать. Л мисс Холидей, та вообще до смерти боялась мужчин. Она никогда не нанималась в дом к джентльмену, только к леди. Не заходила в гости к милейшей миссис Сэлби, хотя та всегда ее приглашала; только когда точно знала, что мистера Сэлби не будет дома и он не встретится ей по дороге, — тогда только ходила.

Он, конечно, будто и не джентльмен вовсе, сам все делает, да и миссис Сэлби не как леди, все работает. Ну что с того? Разве надо его от этого бояться? Только мисс Холидей боялась.

— Чета Сэлби живет в конце Викаридж-лейн, — пояснила мисс Мерридью. — Они держат кур, и много, а он каждый вечер ходит играть в дартс в «Рождественскую сказку». Очень компанейский, добродушный человек, и, по-моему, жене без него скучно одной по вечерам. А я не знала, что мисс Холидей часто к ней захаживала.

К Флорри вернулась ее обычная сдержанность.

— Ну, не знаю насчет «часто». Ходила иногда, когда он был в «Рождественской сказке», но только, как он уйдет, а чтобы ее вдруг застал, такого не бывало. Никогда.

Уж если она не жаловала мистера Сэлби, то какого-нибудь незнакомца ни за что бы не подпустила, а уж тем более — сама не подошла. «Типичная старая дева», это как раз о ней, бедняжке.

Миссис Мерридью получше закуталась в шаль и стала разливать чай. Кто-то рождается, кто-то умирает, кто-то пропадает — в жизни всякое бывает, и это еще не повод не попить вкусного чаю, пока он горяченький. Налив две чашки чаю, она сказала подчеркнуто бодро:

— Ну что ж, Флорри, будем надеяться на лучшее.

Глава 14

Родственников у мисс Холидей не было, во всяком случае, никто никогда о них не слышал. Всей деревне было известно, что она служила горничной у старой леди Ровены Тори, позволявшей ей, по слухам, делать все кое-как. Да и сама леди Ровена была жуткой неряхой, в ее коттедже был вечный беспорядок и носились кошки. Денег у нее водилось очень мало, но и из этой малости мисс Холидей досталось пятьдесят фунтов годовой ренты. Затем мисс Холидей стала снимать квартиру у миссис Мэйпл и работала приходящей прислугой, нигде особо не задерживаясь: такую неумеху мало кто терпел, только если больше никого не было под рукой. Обо всем этом миссис Мерридью и поведала своей гостье.

Узнав от одной их общей подруги (там все они встретились год назад), чем теперь занимается мисс Силвер, миссис Мерридью пообещала нигде об этом не упоминать. С тех пор как она поселилась тут после замужества, она успела добиться доверия и пользовалась влиянием в графстве, и ей было даже спокойнее не распространяться о столь необычной профессии своей подруги. Миссис Мерридью считала, что почтенной леди не подобает ловить преступников, но навязывать своего мнения не хотела. Тем не менее миссис Мерридью с азартом обсуждала исчезновение бедной мисс Холидей и спрашивала, что думает по этому поводу мисс Силвер и с энтузиазмом сообщала подруге все необходимые для следствия подробности.

Флорри продолжала хлопотать по дому, и больше ничего от нее добиться не удалось, она только угрюмо твердила, что теперь уж ничего не поделаешь, сколько не ищи — пропала мисс Холидей, совсем пропала, кто бы что ни говорил. Миссис Мэйпл придерживалась того же мнения и уже стала подумывать, кого бы лучше пустить на освободившуюся квартиру, тем более что желающих было предостаточно.

Полиция Мэлбери, узнав об исчезновении мисс Холидей, тут же отправила в деревню констебля вести допрос, но бедолага так и не сумел докричаться до миссис Мэйпл. В округе хорошо знали, что полицию она очень не жалует и в любой момент могла прикинуться глухой, так что неудача констебля никого не удивила. Констебль Деннинг так и не смог перехитрить миссис Мэйпл, даже предложив ей ответить на ряд вопросов письменно. Та заявила, что потеряла очки, а без них не может разобрать ни слова. Это известие в деревне встретили с безоговорочным одобрением.

Тем временем за кулисами театра действий шли переговоры, уровень которых неизменно повышался и достиг наконец кабинетов самого высокого начальства. Никогда бы мисс Холидей не пришло в голову, что она станет объектом такого пристального обсуждения и внимания.

Полицейское начальство Хэзл-грин обменивалось информацией с коллегами Мэлбери, Мэлбери — с начальником полиции Мэлшира, а тот — со Скотленд-Ярдом и министерством госбезопасности. Дело, каким бы ничтожным поначалу ни казалось, в любой момент могло стать крайне важным. Огласка не допускалась, никаких публикаций в прессе — в общем, абсолютная секретность. Жители Хэзлгрин пусть и дальше развлекаются пересудами и делают свои заключения; на данный момент, в любом случае, дело должно выглядеть как сугубо местное происшествие, раздутое из ничего: скорее всего, мисс Холидей вдруг решила навестить приятельницу.

Деревне такое объяснение пришлось не по вкусу. Миссис Стаббс выразила всеобщее мнение, когда, тряхнув головой, вопросила:

— А что это за приятельница, позвольте узнать? Я ни об одной такой не слыхала, да и все остальные тоже! Изредка съездит в Мэлбери в кино — и обратно, вот и все ее развлечения. А по воскресеньям она вообще всегда дома сидела. Ну а если бы вдруг куда отправилась на автобусе, уж кто-нибудь ее обязательно увидел. Подъехала на машине? Это уж точно глупость: она их до смерти боялась! Это всем известно!

Крейгу Лестеру эта тема несколько успела наскучить, пока он коротал время перед тем, чтобы отправиться в Крю-хаус. Часы у церкви пробили четыре: он как раз успеет встретить Розаменд и вместе с ней пойти в Белый коттедж — как и она, он был приглашен на чай.

Ни одно из окон Крю-хаус не выходило на изрядно заросшую подъездную аллею, здесь он и собирался подождать Розаменд. Стоя на аллее, он с сожалением осматривал заброшенный парк: деревья и кусты стараются перерасти друг друга, чтобы дотянуться до света и воздуха; подлесок превратился в джунгли; опавшие листья годами не убирались, лежат и гниют, мокрые, хотя дождь прошел уже давно. Но небо посерело, и снова надвигалась туча. Задул сырой ветер.

Появилась Розаменд, она торопилась, потому что в самый последний момент ее призвала Лидия Крю. На ней было старое твидовое пальто, густые волосы прикрывал голубой шарф. Цвет шарфа подчеркивал синеву глаз. Сначала она почти бежала, но, завидев Крейга, пошла спокойнее.

— Ой, а я иду в гости!

— На чай к миссис Мерридью? Я тоже к ней приглашен. Вот и подумал, не пойти ли нам вместе. Если ты, конечно, не возражаешь.

Она радостно улыбнулась:

— Ничуть не возражаю. Но нам надо поторопиться: я поздно вышла. Меня позвала тетя Лидия.

— Зачем?

— Ну, ей кое-что понадобилось. Она задержала меня совсем ненадолго, это Дженни виновата — пристала со своими бесконечными вопросами.

— Обе знали, что у тебя мало времени, — произнес Лестер задумчиво. — Если тебя не донимает одна, то это тут же проделывает вторая. Смотри — вырастишь из Дженни такую же несносную эгоистку, как мисс Крю!

— Крейг!

— Разве я не прав?

— Но она так больна. Врачи думали, что она вообще не выживет.

— Знаю, но больше они так не думают. Розаменд, опомнись! Мы с тобой прекрасно понимаем, что Дженни живет совсем не так, как все ее ровесники, хотя и могла бы… — Он помолчал и закончил:

— Теперь.

Розаменд повернулась к нему, вся покраснев:

— Что ты хочешь сказать?

— Ты отлично понимаешь. Она все время только со взрослыми и со своими книгами. А ей надо учиться и играть со сверстницами в подвижные игры.

Она хотела было что-то сказать, но промолчала. Крейг взял ее под руку.

— Ну-ну, скажи, что ты просто не представляешь Дженни в обществе здоровых сверстников. Ведь ты это хотела сказать? И не стала, потому что у тебя не нашлось подходящих доводов. И по правде говоря, моя дорогая, ты не сможешь их найти и не стоит их выдумывать. Ни тебе, ни Дженни незачем оставаться в Крю-хаус, и ты это понимаешь.

В ее глазах, все еще испуганных, вспыхнул гнев:

— Ты хочешь отослать Дженни в школу и увезти меня отсюда!

— Разумеется. И считаю, что Дженни будет гораздо лучше в школе.

— Но она еще такая слабенькая!

Еще один поворот, и они уже выйдут на дорогу. Вдруг она остановилась:

— Крейг, не смей, не смей так говорить! Ведь ты не знаешь, что тетя Лидия тоже жаждет отправить Дженни в школу! И тогда я буду больше времени уделять ей и домашним делам!

— Жаждать она может сколько угодно, — невозмутимо сказал он, — только все будет иначе. Ты дашь тете месяц, чтобы она подыскала тебе замену, потом выйдешь за меня замуж и заберешь Дженни. А после этого мы вместе выберем самую подходящую для нее няню.

— Дженни пока к этому не готова.

По крайней мере, Розаменд не сказала, что не выйдет за него. А может, просто проигнорировала его дерзость.

Ладно, это они обсудят позже.

— Тебе никогда не казалось, что Дженни может ходить гораздо лучше? Что она притворяется?

— Конечно нет! — она возмущенно отстранилась.

— А мне кажется, что она немного играет. Ведь прихрамывает она только при вас, а когда вы с тетей уходите, сразу перестает.

Глаза Розаменд сердито вспыхнули:

— Просто она очень гордая и ранимая. Не хочет показывать чужим, что хромает.

— Глупости! При вас она разыгрывает хромоту, а при мне нет.

— Но зачем?

— Зачем? Затем, что ей надо перехитрить тетю Лидию.

— Крейг!

— Когда ее в последний раз осматривал врач?

— Два месяца назад.

— Сказал он, что она может ходить?

— Ну-у…

— Ясно: сказал. Он собирался приехать снова?

— Он сказал, что… — она смущенно умолкла.

— Значит, нет!

Она отступила на шаг.

— Дело не только в хромоте: когда она слишком много двигается, нога начинает болеть.

— По-моему, не очень сильно.

Она сразу побледнела и сказала холодно, очень чужим голосом:

— Не стоит больше это обсуждать. Миссис Мерридью обидится, если мы опоздаем.

— А я думаю, что стоит. Почему ты не спросишь, зачем я завел этот разговор?

Ею тон стал строже, она снова взглянула на него с испугом и эхом отозвалась:

— Зачем?

— Придется миссис Мерридью немного подождать, пока я тебе все объясню. Мне вчера не спалось — плохо о чем-то задумываться на ночь глядя. В конце концов я оделся, вылез в одно из окон, выходящих на задний двор, и решил прогуляться. Была четверть второго. Я направился к вашему дому и увидел, как кто-то перелезает через ограду с той стороны дороги, как раз напротив места, где на нес выворачивает эта аллея. Приближалась машина, а тот, кто только что спускался вниз, уже стоял и ждал, когда машина пройдет. Когда она поравнялась с поворотом, фары осветили изгородь и того, кто там сто ял. Так вот, это была Дженни.

— Дженни? Не может быть, что ты!

— Может. Это была именно Дженни. Таких волос больше нет ни у кого. Да и лицо я тоже видел.

Им обоим представилась одна картина: фигурка Дженни, ее вспыхнувшие золотом при ярком свете фар волосы… Розаменд проговорила, задыхаясь от волнения:

— Крейг, она сегодня выглядела… в ней сегодня утром появилось что-то новое. Не знаю, как описать — как будто… ой, не знаю. Неужели она гуляла во сне?

— Нет, — он мотнул головой. — Не во сне! Как только машина проехала, она засмеялась и вприпрыжку перебежала дорогу. Потом вернулась в вашу аллею. Я тихонько пошел за ней следом — на безопасном расстоянии, и я сам видел, как она вошла в боковую дверь. Услышав, как она ее заперла, я отправился обратно и подумал, что надо тебе об этом сказать.

— Но почему? Почему?

— Мне кажется, ей хочется порезвиться и попрыгать — незаметно для вас, чтобы тетя не отправила ее в школу.

По-моему, тут все просто. И не надо так на меня смотреть, будто только что рухнул ваш дом. Ее можно понять, и все уладить. А теперь давай прибавим шаг, дабы не расстраивать миссис Мерридью.

Глава 15

Гостиная миссис Мерридью имела тот же недостаток, что и все комнаты, переполненные ценностями, украшавшими когда-то более просторные помещения. Сама мебель была очень хорошая, но ее было чересчур много. На стенах теснились картины, низ дымохода украшало огромное старинное зеркало, и повсюду — масса фарфора, от которого рябило в глазах. Кресла и очень мягкий, хотя и несколько громоздкий диван были исключительно удобны, а обивка, хоть и сильно выцветшая, прекрасно подходила к потертому, но дорогому персидскому ковру и к портьерам, которые некогда висели в малой гостиной в Доллинггрейндж.

Но в целом комната, по мнению мисс Силвер, была уютной, а главное, все окна закрывались очень плотно — в старых домах очень часто бывают ужасные сквозняки. В камине всегда приветливо потрескивал огонь, и в комнате было тепло, поэтому мисс Силвер надела платье, которое купила прошлым летом, и не стала накидывать шаль. Помнится, увидев цену платья, она немного засомневалась, но племянница Этель Бэркетт уговорила ее: «Тетушка, такой хороший фасон. Вы правда не пожалеете». Сегодня мисс Силвер приколола к нему крупную брошь из итальянской мозаики с изображением куполов на фоне ярко-голубого неба. На темном платье брошь смотрелась весьма эффектно. Своим внешним видом мисс Силвер осталась вполне довольна. Л ее дорогой Мэриан явно следовало получше следить за собой. Такие пышные волосы, их надо аккуратнее подкалывать, а эта лилово-розовая кофта ей явно маловата. И цвет совсем не ее, но Мэриан любила его всегда, еще в школе. Миссис Мерридью, купив какую-то вещь, больше уже не обращала на нее внимания и носила до тех пор, пока либо Флорри, либо добрая подруга не убеждали ее, что фасон совершенно устарел.

В данный момент она мирно сидела и рассказывала мисс Силвер о тех, кого ожидала к чаю.

— Люси Каннингэм тебе наверняка понравится. Жизнь у нее не сложилась, но она удивительно добродушна, без памяти любит своего племянника и бедного Генри, а еще увлекается разведением кур. Они большие подруги с Лидией Крю, я тебе говорила, но я специально не пригласила Лидию: она вечно всех критикует, при ней Люси и слова вставить не сможет в разговор. Я пригласила и Генри — я всегда его приглашаю, — но он никогда не приходит. Жалко, что он такой затворник, правда?

Мисс Силвер заметила, что многие мужчины не любят чаепитий.

— Знаю, а жаль. У нас теперь так мало возможностей пообщаться с друзьями. Я сначала все стеснялась пригласить мистера Лестера. Он охотно согласился. Я сказала ему, что мы очень хорошо знакомы с его дядей. К тому же, признаюсь, намекнула, что пригласила и Розаменд Максвелл. Они, несомненно, в очень хороших отношениях, что бы ни говорила Лидия, а когда молодые люди в очень хороших отношениях, им приятно, если их обоих приглашают. Вообще, ужасно, что Лидия держит бедную девочку взаперти. Я, правда, порой думала, что, возможно, они с Николасом… Но, конечно, нет приданого, и за Дженни нужен серьезный уход. — Она замолчала, услышав шаги и тихие голоса: двое гостей приближались по выложенной плиткой дорожке к парадной двери. Она лишь успела шепнуть:

— Это наверняка они, Розаменд и мистер Лестер. Люси всегда опаздывает, — как Флорри открыла дверь, и пригласили молодых людей войти.

В прихожей Розаменд сняла пальто и шарф, и теперь синеву ее глаз подчеркивал голубой свитер. Когда она вошла в гостиную, мисс Силвер отметила, что девушка очень хороша собой. Еще ей показалось, что Розаменд чем-то встревожена. Было очевидно, что мистер Лестер влюблен в нее и не пытается этого скрывать. Но мисс Силвер подумала, что встревоженный взгляд девушки никоим образом не связан с приятными любовными переживаниями.

Люси Каннингэм вошла без звонка. С этой ее привычкой Флорри давно уже пора было смириться, но подобная бесцеремонность неизменно ее раздражала. Свое возмущение Флорри выразила тем, что, внеся в гостиную поднос, почти швырнула его на стол.

Мисс Каннингэм повесила широченный плащ па вешалку в прихожей и теперь снимала с себя не намного менее широкий кардиган и три шарфа.

— Ах, Мэриан, я, право, не знаю, как ты можешь жить в такой жаре. Ладно, сейчас и мне будет хорошо — вот только сниму теплые вещи. Ну вот, теперь я в одной кофте. Сама связала, а Николас все потешается над ней, но мне так понравился цвет — совсем как мох. Генри, тот вообще никогда не замечает, кто как одет. Ну, Мэриан, дорогая, извини, если я опоздала, но как раз когда я надевала шляпу, я увидела, как противный кот миссис Парсонс точит когти о ствол моей ивы, подарок мне от Николоса к Рождеству, плакучей, ты знаешь. Ну и конечно же мне пришлось шугануть его! А-а, да-да, с мисс Силвер мы уже знакомы. Помнишь, мы встретились на автобусной остановке? Здравствуйте, мисс Силвер. Вы с Мэриан вместе учились в школе? Это так приятно — снова увидеться со своими старыми друзьями.

Было ясно, что в отсутствии надменной мисс Крю Люси Каннингэм может вести любой разговор, не опасаясь придирок и нравоучений. Оказывается, курица, которую она взяла у миссис Стаббс, замечательно высиживает цыплят. «А видели бы моих кур, я сама вывела эту породу: от красного род-айленда и белого леггорна, таких больше пет!» — минут десять она расписывала достоинства этой породы, успев при этом съесть три булочки и кусок пирога.

Шла мирная светская беседа, как вдруг мисс Люси оборвала свои сетованья по поводу крайне неудачного выводка в прошлом году — «из дюжины яиц вылупились только три птенца, и я сказала ей прямо, что остальные были тухлыми», — и произнесла резко изменившимся голосом:

— Ой, да, а мисс Холидей еще не нашли?

Миссис Мерридью покачала головой.

— Нет, не нашли, — ответила Розаменд. — Так странно, мы просто не представляем, что могло случиться.

— Лидия, наверное, страшно переживает, — посочувствовала Люси Каннингэм. Было очевидно, что исчезновение служанки волновало ее лишь из-за этого. Мисс Холидей, конечно же, вернется, звучало в ее тоне, но как до этого будет страдать се подруга Лидия — прислуга должна хотя бы предупреждать хозяйку!

— Но они всегда думают об этом в последнюю очередь.

Надеюсь, она не поругалась с миссис Болдер? Готовит превосходно, но, боже, какая вздорная женщина. А может, они и вправду поссорились?

Розаменд неохотно сказала:

— Не знаю, может, что-то и было. Миссис Болдер не очень удивилась, когда мисс Холидей не появилась утром.

Только тряхнула головой и проговорила что-то вроде: «Ничего, мы переживем». И я подумала, что, возможно, они в ссоре, но мы тогда еще не знали, что мисс Холидей не ночевала дома.

Мисс Каннингэм энергично закивала:

— Да-да, наверняка они повздорили, но вряд ли настолько серьезно. К тому же мисс Холидей не первый день у вас — должна была бы уже привыкнуть к миссис Болдер.

Не думаю, что она впервые стала жертвой острого языка вашей кухарки. Не представляю, куда она подевалась.

Конечно, когда у человека есть родичи, тогда понятно, но у нее никого на этом свете — она часто об этом говорила. А когда я ее видела, она была в полном здравии и в нормальном настроении.

— Когда же вы ее видели? — в один голос воскликнули Розаменд и миссис Мерридью.

Мисс Люси просияла:

— Когда я шла к вам, Розаменд, милочка. Вы же знаете, я не смогла прийти прямо к чаю, потому что зашла к миссис Стаббс — поговорить о той курочке. Значит, это было в половине шестого или чуть позже, впрочем, это не так уж важно. Она как раз выходила из аллеи, а я туда сворачивала, и все с ней было в полном порядке.

— Вы говорили с ней? — спросила мисс Силвер, слушавшая очень внимательно.

Мисс Каннингэм держала в руке полную чашку чая.

Она собиралась отпить из нее, когда мисс Силвер задала вопрос. Чашка покачнулась, и чай выплеснулся прямо на мшисто-зеленую кофту. Мисс Люси, охнув, извлекла большой чистый, но сильно измятый платок и принялась промокать пятно. Его замыли кипятком из чайника. Розаменд сбегала за полотенцем. Из блюдца вылили чай, заменили чашку и заверили мисс Каннингэм, что на кофте не останется и пятнышка.

— Какая досада, но, надеюсь, все обойдется, — успокоила мисс Силвер. — Так о чем же мы говорили? Ах да, о бедной мисс Холидей. Вы встретили ее, когда она уходила после работы, и сказали, что в ее внешности не было ничего необычного. Так вы говорили с ней?

— Да ни о чем. Просто обменялись парой слов.

Глава 16

Чаепитие закончилось быстро. Розаменд не давали покоя мысли о Дженни, а Люси Каннингэм — о коте миссис Парсонс.

— Разумеется, я просила Генри присмотреть за садом, но мужчины — они такие… ну вы понимаете, ничего вокруг не видят, все в себе, — озабоченно говорила мисс Люси. — А коты — твари очень настырные. Уж если ему захотелось поточить когти непременно об это дерево, он этого добьется.

— Но, милая моя, не понимаю, как ты собираешься этому помешать? — недоумевала миссис Мерридью.

— Водой из пульверизатора, — твердо заявила мисс Каннингэм. — Если я пойду прямо сейчас, то успею засветло.

Когда все ушли, миссис Мерридью недоуменно сказала:

— Интересно, почему Люси думает, что кот миссис Парсонс сидит и дожидается, пока она вернется домой и начнет поливать его водой? Правда же, смешно? Я едва ей этого не сказала. Господи, кто же это такой сюда идет?

Вообще-то миссис Мерридью провожала глазами мисс Люси. Но вдруг увидела за окном высокого элегантного молодого человека, который направлялся по дорожке прямо к ее крыльцу, увитому жасмином. Мисс Силвер сразу догадалась, кто это и совсем не удивилась, когда Флорри просунула голову в дверь (привычка, от которой тщетно пыталась ее отучить миссис Мерридью) и объявила, что мистер Эбботт желает переговорить с мисс Силвер, «и я провела его в столовую». Если бы Фрэнк знал, какой потрясающей любезности удостоился: Флорри впускала в дом лишь тех, кого знала. Тех же, кого не знала, она оставляла дожидаться в прихожей, а иногда — у порога. Старания миссис Мерридью переубедить служанку были безуспешны. Как вести себя с тем или иным визитером Флорри решала сама, как и многое другое.

Мисс Силвер взяла сумочку с вязаньем и поспешила опередить радушную подругу, собравшуюся пригласить незнакомого денди в гостиную:

— Это мой давний приятель. Зашел, видимо, по делу.

Мэриан, не возражаешь, если мы с ним поговорим в столовой?

Миссис Мерридью была разочарована. Она бы с удовольствием познакомилась с приятелем школьной подруги. Она так и сказала вслед удалившейся мисс Силвер, но не знала, слышала ее та или нет. Дверь закрылась, и миссис Мерридью осталось гадать, что за дело привело в дом этого молодого человека.

Мисс Силвер вошла в столовую и села на стул. Подождав, пока Фрэнк Эбботт тоже усядется, она сказала:

— Давай сразу приступим к делу, а то моя дорогая хозяйка может обидеться. Если у тебя будет лишняя минутка, я хотела бы ей тебя представить. Мне очень неловко было отклонить ее приглашение в гостиную, но, судя по последним событиям, тебе, наверное, нужно поговорить со мной без свидетелей.

— Да, конечно, — кивнул Фрэнк. — Я вижу, вы уже наслышаны. Исчезновение служанки вызвало основательный переполох у моих коллег. Понимаете, возможно, оно связано с очень важным объектом, а возможно, и нет.

Вроде нельзя не отреагировать на происшествие, и в то же время не хочется оказаться в дураках, затеяв срочное расследование, а потом выяснится, что дамочка просто уехала развлечься.

— Такому объяснению никто в Хэзл-грин не верит.

— Еще бы! — улыбнулся Эбботт. — Деревенским только дайте волю, такого напридумывает, что волосы встают дыбом. Если выяснится, что она просто отдыхала у приятеля или родственницы, то все будут страшно разочарованы. Хотя, разумеется, не подадут и виду.

— Она живет здесь уже много лет, и никто не слышал о каких-либо ее приятелях или родных. А ты пока здесь останешься?

— Останусь. У начальства ситуация непростая. А когда начальники в непростой ситуации, то подчиненным выбирать не приходится. Это касается и нас с вами. Что означает: я остаюсь гостить, и вы тоже никуда не трогаетесь. Вам, собственно, ничего и менять не нужно: слушайте и присматривайтесь, подмечая все, что окажется в поле зрения. Моя задачка посложнее. Мое начальство просило свое начальство разрешить мне остаться, но при этом велели быть тише воды и ниже травы. На случай, если все окажется ерундой: ведь никому неохота выглядеть идиотом, который собирался палить из пушек по воробьям.

Мисс Силвер извлекла из сумочки наполовину уже готовый вишневый капор для малютки Джозефины. Яркая шерсть красиво оттеняла ее синее платье.

— Понятно, — сказала она. — Необходима полная секретность.

— Вот именно! А вам уже что-нибудь удалось выяснить?

Серые спицы тихонько звякнули.

— Боюсь, не очень много, и, полагаю, ты уже обо всем этом знаешь. Расположилась я, конечно, весьма удачно: миссис Мерридью знает всех в округе, а ее приходящая прислуга — двоюродная сестра Мэгги Белл, которая пропала еще год назад. Это та самая Флорри, которая упоминается в открытке, полученной родителями миссис Белл после ее исчезновения. До сих считалось, что открытку писала сама Мэгги.

— Считалось?

— Флорри говорит, что Мэгги всегда писала их имена не правильно: с одной "р" и "г", а в открытке написано правильно.

— Я-то думал, что образцов почерка Мэгги не сохранилось.

— Мэгги и Флорри вместе ходили в школу. Флорри абсолютно уверена, что открытку писала не Мэгги.

— А почему же она об этом не сказала? Ведь не сказала?

— Нет. Она из тех, кто предпочитает не откровенничать с полицией. Еще она сказала, что открытка была утешением для родителей Мэгги, и она не могла отнять у них хотя бы какую-то надежду. Теперь родителей уже нет на свете, но она проговорилась случайно — была слишком расстроена исчезновением мисс Холидей.

— А она была расстроена?

— Очень сильно.

— Так-так. Что-нибудь еще?

Мисс Силвер сосредоточенно вязала — спицы так и мелькали. Секунду помолчав, она продолжила:

— Есть тут два дружных семейства. Так вот, обе пропавшие работали именно у них. Каннингэмы живут в Дауэр-хаус, прямо за деревней, а Крю-хаус как раз по соседству, его хозяйка — мисс Лидия Крю. Обе дамы — давние приятельницы миссис Мерридью, с обеими я уже познакомилась, когда они приходили на чай. Мэгги Белл работала у Каннингэмов. Семейство состоит из мисс Люси — ей за пятьдесят, ее брата Генри и племянника Николоса.

Между прочим, Николас работает на экспериментальной базе в Доллинг-грейндж. Теперь о мисс Крю: у нее работает, работала, мисс Холидей. С мисс Каннингэм у них давняя дружба, говорят, мисс Крю всегда очень ее подавляла. Двадцать с лишним лет назад мисс Крю и брата мисс Каннингэм, Генри, связывали романтические отношения.

Потом возникло какое-то недоразумение, что Генри заподозрили в краже дорогого кольца с бриллиантом, и он покинул страну. Мне не удалось выяснить, что стало причиной слухов. Владелица кольца давно отсюда уехала. Это некая миссис Мэйберли, жена богатого бизнесмена, известная своей рассеянностью. Но тем не менее Генри Каннингэм очень болезненно отреагировал на эти разговоры.

Так или иначе, милый Фрэнк, он скрылся и от сплетен, и от Лидии Крю. Вернулся он лишь три года назад и теперь живет затворником, развлекаясь изучением местных птиц и насекомых. Все это ты, конечно, уже знаешь. Но, возможно, тебе неизвестно, что между ним и мисс Крю до сих пор — никаких отношений. Только вчера они столкнулись у этого дома, когда она шла сюда на чай. Так представь: сделала вид, что его не замечает! Говорят, она так ведет себя всегда. Несмотря на этот разрыв, мисс Крю продолжает дружить с сестрой своего бывшего возлюбленного. Николас Каннингэм тоже часто наведывается в Крю-хаус, и, надо сказать, мисс Крю его обожает. С ней живут ее племянницы Розаменд и Дженни Максвелл. Дженни двенадцать лет, два года назад стала жертвой автомобильной катастрофы, но постепенно выздоравливает. Еще в поместье живет миссис Болдер, старая и верная кухарка с весьма вздорным нравом. Мисс Холидей и девушка по имени Иви Блэйн — поденщицы, но у Иви по воскресеньям выходной.

— Вы хотите сказать, что у мисс Холидей это не выходной?

— В общем, да. Как я тебе говорила, ни друзей, ни родных у нее нет, и мне кажется, ей просто удобнее не брать выходной, чтобы не думать о ленче и чтобы попить вечерком чаю. Она снимает комнату у миссис Мэйпл, а та не готовит.

Фрэнк рассмеялся:

— Я уже много чего наслушался про миссис Мэйпл.

Как я понял, наш бедолага Деннинг так от нее и ушел ни с чем. Мне бы хотелось, чтобы вы как-нибудь сходили со мной к этой суровой особе. Пока мы знаем только, по словам кухарки из Крю-хаус, что мисс Холидей ушла в половине шестого, но не знаем, заходила ли, она к себе домой: от миссис Мэйпл мы ведь ничего не добились. Получается, что последней ее видела миссис Болдер. Иными словами, нам неизвестно, ушла ли она вообще из Крю-хаус.

— Ушла, — остановила его мисс Силвер. — Ее видела мисс Каннингэм.

— Как вы об этом узнали?

— Мисс Каннингэм только что обмолвилась об этом за чаем. Миссис Мерридью решила, что мисс Холидей поссорилась с кухаркой, что та ее обидела, и мисс Каннингэм ее успокоила: «О, она была вполне спокойна, когда я ее встретила». Мисс Каннингэм как раз направлялась в Крю-хаус и столкнулась с уходившей мисс Холидей. Это произошло в конце подъездной аллеи. Я спросила у мисс Каннингэм, не разговаривала ли она с мисс Холидей, и представь: мисс Каннингэм неожиданно пролила чай. Скорее всего, это чистая случайность. Мисс Каннингэм дама довольно тучная и неаккуратная. Движения порою слишком размашисты и неловки, но вообще вроде бы вполне безобидная и добродушная.

— И все-таки вот так вдруг пролила чай — Да, очень неожиданно. А когда я снова спросила у нее, не заговаривала ли она с мисс Холидей, то ответ был очень неопределенным: «Мы просто обменялись парой слов».

Глава 17

Миссис Мэйпл с интересом изучала своих посетителей. Про мисс Силвер она, естественно, была наслышана: это школьная подруга миссис Мерридью, приехала к ней погостить. Флорри Хант отзывается о ней хорошо, а далеко не все удостаиваются ее одобрением. Но вот джентльмен, пришедший вместе с мисс Силвер, — странный субъект. Джентльмен-то он точно, тут уж никуда не денешься, и вроде как не из военных. Но если он никак не связан с полицией, то что ему в их городишке нужно.

Какое ему дело до мисс Холидей? А, кстати, какое дело до мисс Холидей и подруге миссис Мерридью? Они задают ей вопросы. Стараются говорить четко и громко, без мудреных словечек, чтобы можно было их понять. Но стоит делать вид, что она их не слышит, или отвечать?

Может, стоит, а может, и не стоит — поди разберись.

Она уже и сама была не прочь хоть что-то узнать, но вступать в разговор со всякими констеблями — нет, этого не в ее правилах.

Миссис Мэйпл была чистенькой опрятной старушкой с круглым лицом, голубыми глазами и упрямым подбородком. Седые волосы были заплетены во множество тугих косичек, стянутых на затылке. На ней было черное платье и лиловый вязаный кардиган. В доме была идеальная чистота, ни пылинки. Она кротко глянула на мисс Силвер и сказала:

— Я плохо слышу.

Мисс Силвер искренне ей посочувствовала, и миссис Мэйпл тут же обнаружила, что речь гостьи слышит прекрасно — и решила уступить. Скромно сложив руки на коленях, она чинно проговорила:

— Мне трудно понять, что к чему. Приходят какие-то люди, а ты не можешь разобрать. А они все бормочут, бормочут, бормочут. А ведь в том и беда: коли не слышишь, то ведь и ответить толком не можешь. Но я уж постараюсь, я с удовольствием, если джентльмен пожелает меня спросить, или вы, мэм.

— Вы очень любезны, миссис Мэйпл, — наклонился к ней поближе Фрэнк Эбботт. — Мы просто хотим узнать, приходила мисс Холидей домой вчера вечером или нет.

Миссис Мэйпл покачала головой.

— Проснулась я, как всегда, в семь и вниз спустилась — чаю себе заварить. Жила у меня когда-то одна леди, она меня и приучила спозаранку пить чай. Мисс Холидей тоже любит чашечку выпить поутру. Так вот обычно я спускаюсь, а скоро и она появляется. Как услышит мои шаги — сразу халатик накинет и вниз, чтобы чаю со мной попить.

Л потом опять к себе наверх, быстренько одевается — и в Крю-хаус, там ей завтрак дают. У миссис Болдер курочки справные, и почти каждое утро в эту пору года мисс Холидей ждет куриное яичко. Уж тут я должна правду сказать: какой бы там вздорной мисс Болдер ни называли, а браниться она и впрямь любит, но насчет еды никогда не жадничает. В Крю-хаус еда очень вкусная, мисс Холидей всегда говорила.

— Но сегодня утром она не спустилась? — уточнила мисс Силвер. — И чай с вами не пила?

Миссис Мэйпл покачала головой:

— Но боже мой. Я наверх поднялась, три раза позвала ее. А потом вошла в ее комнату, а там — никого, и кровать не разобрана.

— А не могла она встать и уйти раньше? — вступил Фрэнк. — Тогда она бы убрала постель перед уходом. Вы абсолютно уверены, что она не ушла раньше?

На лице миссис Мэйпл мелькнуло торжествующее выражение:

— А как бы она ушла, если все двери и окна были заперты?!

— Понятно. Значит, в последний раз вы видели мисс Холидей вчера утром? Перед тем, как она отправилась в Крю-хаус?

Миссис Мэйпл замотала головой:

— Разве я так сказала?

Фрэнк мило улыбнулся:

— Хорошо, так когда же вы ее в последний раз видели?

Миссис Мэйпл втайне ликовала: никто, кроме нее, не расскажет им того, что они хотят узнать, так что не стоит торопиться. Если сходу все выложить, люди тебе и спасибо не скажут, неблагодарные… Она снова сделала вид, что не расслышала вопрос.

— Десять лет, как она у меня живет, — вздохнула она, — и никогда нигде не задерживалась.

— Понятно, но когда вы видели ее в последний раз, миссис Мэйпл?

Теперь, пожалуй, можно показать, что она услышала вопрос. Старушка покачала головой и печально протянула:

— А-а, вот вы и спросили, а надо было с этого и начать. Я ведь не такая, чтобы чего-то там утаивать — совсем нет. Дайте-ка припомнить… Она пришла без четверти шесть — как раз церковные часы пробили, но я с ней тогда не говорила.

— Это мы и хотим знать: заходила ли она сюда после работы?

— Ну да, конечно приходила, а как же.

— Это точно?

Миссис Мэйпл обиженно выпрямилась.

— Я иногда плохо слышу, сэр, но глаза-то у меня в порядке.

Мисс Силвер сочла удобным вступить в беседу:

— И вы видели, как мисс Холидей заходила сюда без четверти шесть?

— Собственными глазами. Молча пошла к себе наверх.

— В этом было что-нибудь необычное?

Миссис Мэйпл этого не сказала бы, к тому же мисс Холидей была не из болтливых, вроде нее самой. Иначе вряд ли бы эта мисс прожила здесь все десять лет.

— А когда она снова ушла? — спросил Фрэнк Эбботт.

— Значит, так. — Миссис Мэйпл задумалась, чуть склонив голову набок. — Это явно было после семи, я же слышала, как церковные часы пробили семь.

— Так вы хорошо слышите бой часов?

— Они же, считай, у меня над головой, еще бы не слышать! Уж если я их не услышу, тогда точно буду глухая тетеря! Когда мисс Холидей только поселилась здесь, все жаловалась на их бой, но я сказала: «Привыкнете», — и она привыкла.

Фрэнк продолжал располагающе улыбаться: если надавить на нее сейчас, ничего не получится.

— Значит, в семь она снова ушла. Она сказала, куда идет?

Возможно, миссис Мэйпл уловила нетерпение, которое Фрэнк изо всех сил пытался скрыть. Она достала чистый носовой платочек и задумчиво приложила его к носу.

— Она никогда не уходила, не доложив мне, куда собирается.

— Куда же она пошла, миссис Мэйпл?

На этот раз старушка расщедрилась на ответ:

— А-а, да просто проведать миссис Сэлби.

Миссис Силвер пояснила Фрэнку:

— Мистер и миссис Сэлби живут в конце улицы. Он бывший бизнесмен, теперь на покое. Они разводят кур.

Флорри говорила мне, что мисс Холидей иногда заходила к миссис Сэлби по вечерам, пока мистер Сэлби бывал в гостиничном баре.

Миссис Мэйпл, как оказалось, прекрасно расслышала негромкие объяснения мисс Силвер и поддержала их:

— Это верно. Мисс Холидей немного с причудами — сторонится мужчин, не жалует их, и к миссис Сэлби идет лишь тогда, когда мистер Сэлби отправляется в «Рождественскую сказку».

— Она его боится?

— Не его одного. — Миссис Мэйпл вошла во вкус беседы. — говорю же, она вообще мужчин терпеть не может.

Мистера Сэлби никто не станет бояться. Для детей у него всегда есть сласти, и для каждого — шутка да прибаутка. А мисс Холидей даже не нанималась в те дома, где есть хоть один мужчина. И к миссис Сэлби-то она заходила лишь тогда, когда точно знала, что мистера Сэлби не будет дома.

— И она рассчитывала, когда можно без опаски наведаться к миссис Сэлби — по воскресеньям или под вечер, да?

Миссис Мэйпл кивнула:

— Сидела у миссис Сэлби до закрытия бара, а потом сразу уходила. По ней можно было проверять часы.

К разговору снова подключился Эбботт.

— Значит, мисс Холидей пошла проведать миссис Сэлби сразу после семи. А когда вы обычно поджидали ее домой?

— В девять часов. Очень редко она запаздывала. Приходит в девять, я ложусь, все в порядке.

— А если она запаздывала, вы дожидались ее?

— Ни ее, ни кого другого, — отрезала миссис Мэйпл. — Мне нужен режим. Я ложусь в девять, и никаких.

— Значит, она вернулась после девяти?

— Ключ я кладу под коврик у порога, когда она задерживается или в Мэлбери ездит посмотреть фильм.

— А где был ключ сегодня утром?

Голос миссис Мэйпл неожиданно задрожал:

— Под ковриком, на том самом месте, где я его оставила вечером.

— Значит, она не вернулась?

Миссис Мэйпл уже взяла себя в руки. И как это она так оплошала — позволила голосу задрожать… Но теперь все в порядке:

— Само собой разумеется, что не вернулась, — раз ключ был под ковриком.

Глава 18

Снова пробили церковные часы. И действительно было такое ощущение, что звон разносится прямо над головой.

Фрэнк взглянул на свои часы: без четверти семь. Мистер Сэлби, без сомнения, уже в баре, играет в дартс и болтает с друзьями. А миссис Сэлби сейчас дома, одна.

Мисс Силвер и Фрэнк Эбботт направились по Викаридж-лейн. Еще не дойдя до владений Сэлби, Фрэнк почувствовал специфический запах курятника. Дом Сэлби скорее походил на бунгало, но их прибытие не было встречено собачьим лаем. Фрэнк постучал дверным молотком вполне современного вида. Послышались шаги, и одно из окон цокольного этажа справа немного приоткрылось. Чей-то голос тревожно спросил:

— Кто там? Кто?

Мисс Силвер поспешила ответить сама:

— Миссис Сэлби? Позвольте нам войти. Вы меня наверняка знаете. Моя фамилия Силвер, я приехала погостить к миссис Мерридью.

— О да, конечно, — с облегчением сказала миссис Сэлби. — Я как-то видела вас, мисс Силвер.

Раздались тяжелые шаги, и через некоторое время дверь отворилась. В коридоре было темно, но в конце его виднелась дверь в освещенную комнату.

— Извините, что заставила вас ждать, мисс Силвер… и… и…

— Мистер Эбботт, — невозмутимым голосом представила его мисс Силвер.

Миссис Сэлби нервно сглотнула.

— Мисс Силвер, и вы, мистер Эбботт, прошу меня извинить, но когда мистера Сэлби нет дома, я всегда предпочитаю сначала узнать, кто пришел, прежде чем открыть.

— Очень мудро с вашей стороны, — заметила мисс Силвер, и они пошли по коридору в светлую комнату.

Все в комнате было новым. Это сразу бросалось в глаза. Интерьер напоминал картину без светотени. На полу лежал алый ковер с ярким и несколько безвкусным узором из зеленых и желтых головастиков, то разбросанных, то сбившихся в стаю. Мебельный гарнитур был обит дешевым зеленым плюшем, на окнах висели алые шепилевые портьеры, а па камине стояли две огромные голубые вазы. Из похожей на перевернутую чашу розовой люстры лился яркий свет.

Миссис Сэлби закрыла дверь и посмотрела па посетителей не без скромной гордости. Восторгов мужа относительно деревенской жизни она не разделяла, и эта комната была ее отрадой. Переезжая сюда, они купили все повое.

Ни одной старой, поношенной, потертой вещи — все новехонькое, любуйся, сколько душе угодно. Сама миссис Сэлби была маленькой и довольно сутулой, она выглядела старше жизнелюбивого мистера Сэлби. Видимо, оттого, что была человеком беспокойным и обладала нежной кожей, предрасположенной к появлению морщин. На ней была ярко-синяя юбка и ярко-розовая кофта. В волосах почти не было заметно седины.

Мисс Силвер сердечно ее поблагодарила:

— Большое спасибо, миссис Сэлби, что вы позволили нам войти. Мы с мистером Эбботтом хотим кое-что выяснить насчет мисс Холидей. Вы, наверное, больше всех обеспокоены ее исчезновением.

В поблекших глазах миссис Сэлби блеснули слезы. Она достала платок с вышитым в углу букетиком цветов и промокнула глаза.

— Да, это правда. Мы с мистером Сэлби просто не представляем, что с ней могло случиться. И очень за нее переживаем. Видите ли, его часто не бывает дома. Мужчинам требуется общество, и он почти каждый вечер ходит в «Рождественскую сказку» поиграть в дартс. А мне он всегда говорил: «Пригласи кого-нибудь, что же тебе одной томиться», — а мисс Холидей жила совсем рядом, в двух шагах. Однажды я пригласила ее, а потом она стала заходить регулярно раза два в неделю, и нам так приятно было общаться.

Мисс Силвер сидела чинно и прямо на уголке алого канапе. На ней было пальто из черного сукна. Теплый меховой капюшон, хорошо защищавший от холодного ветра, она развязала. Руки остались в черных вязаных перчатках, а ее бледное с мелкими чертами лицо — в тени от полей черной фетровой шляпы. Маленький бордовый букетик выглядывал из петель украшавшей шляпу ленты.

Фрэнк Эбботт устроился в кресле слева от камина. Наконец он тоже вступил в разговор:

— Мисс Холидей приходила к вам вчера вечером?

Миссис Сэлби посмотрела па него. Когда-то глаза у нее, несомненно, были очень хороши, но теперь потухли, а от нескольких оброненных слезинок тотчас покраснели веки.

— О да, — ответила она, — заходила около семи, и мы вместе попили чаю.

— И она показалась вам такой же, как всегда?

— О да, показалась, хотя… — она снова поднесла к глазам платок.

— Хотя?

— Вроде бы ничего особенного, только…

Фрэнк повторил мягко, но настойчиво:

— Только?

— Да нет, ничего серьезного, только у них с миссис Болдер вышла маленькая размолвка в Крю-хаус, куда мисс Холидей ходит прислуживать.

— Вам известно, из-за чего произошла размолвка?

Миссис Сэлби оживилась:

— С миссис Болдер можно поссориться из-за чего угодно, — сказала она. — Ужасно, когда у человека такой характер, из-за любой ерунды со всеми ссорится.

— Но вы знаете, что стало причиной ссоры на этот раз?

Миссис Сэлби покачала головой:

— Вроде бы мисс Болдер не понравилось, что мисс Холидей решила проверить, как горит камин. Особо вникать я не стала и постаралась отвлечь ее от этого разговора.

— Она была расстроена?

— Ну, не то чтобы очень… Но жаловалась, что миссис Болдер ужасная ворчунья, что никогда не знаешь, из-за чего она заведется. А потом мы попили чаю, и она стала рассказывать мне о леди Ровене, у которой когда-то была компаньонкой, и сказала, что никогда не думала, что придется работать простой служанкой.

— Значит, она была подавлена?

— Ну нет, этого бы я не сказала. Воспоминания о леди Ровене всегда поднимают ей настроение. Она любит о ней рассказывать.

— И она была в хорошем настроении, когда уходила? — спросила мисс Силвер.

— О да, мисс Силвер.

— А когда она ушла от вас?

— Незадолго до девяти. Ах, мисс Силвер, неужели вы думаете, что с ней могло случиться что-то ужасное? Она была в очень хорошем расположении духа, но сказала, что ей пора, потому что миссис Мэйпл не любит, когда она возвращается позже девяти. Только если она поедет в Мэлбери посмотреть иногда кино, и все равно — сплошное недовольство. А отсюда-то до их дома всего два шага.

Ой, не понимаю, как с ней могло что-либо случиться.

Ведь идти тут всего ничего.

Фрэнк Эбботт ободряюще сказал:

— Ну-ну, миссис Сэлби, мы еще не знаем точно, случилось что или нет, но в любом случае обязаны это выяснить. А поскольку вы видели ее последней, попробуйте вспомнить, как она была одета.

— О, она была в своем голубом платье.

— Это не та одежда, в которой она работала в Крю-хаус?

— Ну что вы! — возмутилась миссис Сэлби. — Она бы никогда не пришла сюда в рабочей одежде! Это было очень симпатичное платье, она купила его год назад, очень приятного оттенка, который прекрасно сочетался с ее бусами.

— А на ней были бусы?

— Да, она носила их постоянно. Очень нарядные, голубые, с золотыми и серебряными крапинками. Они были привезены из Венеции или откуда-то еще… Подарок леди Ровены. Мисс Холидей очень ими дорожила.

— И, наверное, на ней было пальто?

— О да, черное.

— А шляпа?

— О нет, ведь идти совсем недалеко.

— А если она куда-нибудь уезжала, в Мэлбери или куда-то еще, надевала она шляпу?

— Разумеется, мистер Эбботт. Она не принимала этой новой моды — ходить без головного убора.

Спрашивать, казалось, было больше не о чем, но по дороге к парадной двери мисс Силвер завела речь о том, как, наверное, славно живется в бунгало:

— Вас, наверное, очень радует, что больше не нужно подниматься по лестницам. В старых домах они часто бывают такими крутыми. А вода у вас проведена?

— Да, но не городской компанией. Мистер Сэлби говорит, что на это и не рассчитывал. У нас очень удобное устройство с насосом и цистерной под крышей. Надо только почаще подкачивать воду, и тогда она так же хорошо бежит из кранов, как при обычном водопроводе.

— И у вас нет колодца?

— Нет, что вы! — воскликнула миссис Сэлби. — Мне бы и в голову не пришло пить воду из колодца — что вы, нет, конечно!

Мисс Силвер и Фрэнк Эбботт пожелали хозяйке доброй ночи и вышли за ограду.

Когда они отошли подальше, Фрэнк спросил:

— А вы полагали, что у них может быть колодец?

— Допускала такую возможность. У миссис Мэйпл есть — в конце сада.

— Откуда вам это известно?

— Мне сказала Флорри Хант.

— Неужели вы считаете…

— Не знаю. По всем отзывам, мисс Холидей была (или таковой остается) женщиной очень ограниченной и в некоторых вопросах исключительно щепетильной. К примеру, она не могла зайти в дом, если там находился хоть один мужчина. Это из-за болезненной гордости, ей казалось, что это унизительно — работать прислугой. Ссора с кухаркой из Крю-хаус могла оказаться не такой уж безобидной.

Или, даже не будучи серьезной, могла подействовать на психику мисс Холидей. Пока эта впечатлительная особа находилась в гостях у миссис Сэлби, обида могла развеяться. Но как только она вышла в темноту, болезненное отчаяние накатило с новой силой. У бедняжки могло возникнуть желание покончить с собой. Я этого не утверждаю.

Это лишь одна из версий.

— Завтра же я пришлю полицейских из Мэлбери — пусть осмотрят колодец миссис Мэйпл, — сказал Эбботт.

Глава 19

Рассказ Крейга о ночной прогулке Дженни очень встревожил Розаменд. Он видел, как далеко за полночь Дженни перелезала через живую изгородь у дороги. Раз он так сказал, значит, так оно и было. И все-таки, вопреки очевидным фактам, она не могла заставить себя поверить безоговорочно. Розаменд собралась сама поговорить с сестрой. Но всякий раз, представив, как она говорит: «Дженни, вчера ночью Крейг видел тебя у дороги», — Розаменд понимала, что этого делать нельзя. А если Дженни начнет отпираться, что будет дальше? Дженни будет лгать все больше и больше, и между ними вырастет непреодолимая стена. Розаменд чувствовала, что, если такое случится, вся их жизнь переменится — раз и навсегда. Если на Дженни слишком надавить, она вынуждена будет лгать. Нельзя толкать ее па это. Лучше за сестрой понаблюдать и убедиться, что ночные прогулки не повторяются.

Когда сестры только-только переехали в Крю-хаус, Розаменд спала в одной комнате с Дженни, которой требовался уход и ночью. Но как только Дженни стало лучше, она добилась, чтобы Розаменд перешла в другую. Дженни хотелось иметь отдельную спальню, чтобы можно было включать свет и читать, когда вздумается. И вообще она не хотела, чтобы ее грезам и снам мешали чьи-то еще…

Только теперь Розаменд поняла, что эти вздорные капризы были только ширмой, ей нужно было втайне выбираться из постели и пробовать ходить — без всяких провожатых. Однако было ясно: вернуться в спальню Дженни она не может и запирать ее — тоже. Надо просто ждать, когда Дженни уснет, и, лишь убедившись в этом, ложиться самой, но быть начеку. Бесплодное беспокойство только сбивает с толку. Итак: наблюдать, не уходить надолго и стараться не упустить ни одного звука, даже еле слышного Шороха в соседней комнате.

У Дженни появилась новая книга Глории Гилмор, и весь вечер она читала запоем, перенесшись в другой мир, где не было никаких бед, случившихся с ней. Героиню звали Колин О'Хара, и у нее были потрясающие романы со многими молодыми людьми, но по-настоящему она любила лишь своего опекуна, необыкновенно красивого мужчину, конечно же, со слегка поседевшими висками, но слишком благородного, чтобы просить ее руки, и от этого втайне сурово страдающего. В этом упоительном мире Дженни забывала обо всем, о чем так хотела забыть.

К сожалению, едва она возвращалась в реальность, все неприятности снова были тут как тут. Как ни убеждай себя, что беда случилась лишь в страшном сне, все равно в это трудно поверить.

Дженни совсем не торопилась засыпать, но в конце концов явилась Розаменд с чашкой горячего молока, расправила и подоткнула одеяло. Обычно девочка ничего не имела против горячего молока, но сейчас устроила скандал, а потом предложила: если Розаменд выпьет с ней молока, то и она выпьет.

— И только так!

Спорить было бесполезно, и Розаменд сдалась. Но она не заметила, как Дженни что-то подсыпала в свою чашку.

Розаменд повернулась, чтобы взять свою, но ее остановил жалобный голосок:

— В этой чашке так много пенки.

— Дженни, это же сливки!

Дженни уселась прямо, сморщив нос от отвращения.

— Противная скользкая пенка, меня стошнит, если я ее проглочу! Ты нарочно мне ее даешь, думаешь, от этого я пополнею!

— Дженни, да нет же!

— Нет да! Давай поменяемся чашками! Я не стану пить из этой!

Обмен был совершен, и Дженни прекратила воевать.

А потом даже обняла Розаменд за шею, когда они желали друг другу спокойной ночи.

Через пятнадцать минут Розаменд приоткрыла дверь в спальню сестренки и прислушалась: легкое, ровное дыхание Дженни ее успокоило. Самой ей отчаянно хотелось спать, как никогда прежде. Розаменд бесшумно закрыла дверь, открыла у себя окно и потушила свет. И как только ее голова коснулась подушки, она погрузилась в глубокий сон.

А Дженни вовсе и не собиралась спать. Спать должна Розаменд, а у нее срочное дело. Легкое ровное дыхание, так безотказно подействовавшее на Розаменд, было притворством, она сама чуть все не испортила, едва не расхохотавшись. Это было очень интересно: бросить одну из своих снотворных таблеток себе в молоко, а потом уговорить Розаменд поменяться чашками. У нее осталась еще одна, их ей в прошлом году прописал мистер Грэм, когда она не могла уснуть из-за боли. Розаменд и не знает про таблетки. Она сама позавчера случайно наткнулась на коробочку, и в ней — еще две штуки. Розаменд будет спать крепко, до самого утра.

А Дженни спать не будет. Она подождет, пока улягутся все остальные, и выйдет из дому. И незачем повторять себе, что увиденное вчера ночью было сном. Хватит уже.

Надо просто сходить снова на то место и убедиться, что там ничего нет, ничего, что так напугало ее вчера.

Но того, что вчера унесли, сегодня там, естественно, не будет. И если сегодня она этого не увидит, это не означает, что и вчера там этого не было. Как странно: начинаешь возражать самой себе, а кто-то внутри возражает тебе.

Такое же ощущение бывает, когда встаешь среди ночи с кровати и в темноте не видишь ни двери, ни окна, ни кровати. И не знаешь, как снова забраться под одеяло.

Ее мысли стали путаться, пока наконец не привели в ужасное темное место, где кто-то произнес: «Ну, о ней-то никто не пожалеет», а кто-то осветил фонарем влажную истоптанную землю. Там лежал старый мешок, из-под него торчала чья-то рука. Она заметила лишь три средних пальца, мертвенно белых при свете фонаря. Судорожно вздохнув, она выкрикнула: «Это сон! Это сон! Это сон!» Так всегда надо делать, чтобы проснуться. Каким бы крепким ни был сон, он отлетит, как только поверишь, что это сон.

Дженни проснулась. Сердце колотилось, она разметалась во сне. Это был сон, сон, сон! А сны приходят ниоткуда. Она включила настольную лампу и посмотрела на свои часики, подарок от Розаменд на Рождество. Она спала довольно долго. Шторы у полуоткрытого окна отодвинуты.

Дженни подошла к окну и выглянула. Когда в комнате горел свет, темнота на улице делалась еще темнее. В ней вдруг снова проснулся азарт. Спать больше не хотелось.

Надо выйти в эту темноту, бегом по аллее, перебежать через дорогу, перелезть через ограду, от всех, от всех, туда, где можно танцевать и никто тебя не увидит.

Она быстро оделась: теплая юбка, толстый свитер и туфли, которые она надевала пока лишь раз. Розаменд боялась, что ей трудно будет разносить их, но они сразу оказались очень удобными. В них ноги дрожат от нетерпения, так и просятся танцевать. Она открыла дверь и беззвучно прошла по темному коридору. С собой она прихватила фонарь сестры, но зажигать его пока не требовалось. Выйдя через боковую дверь, Дженни подставила лицо ветру. Он был ласковым и был полон запахами деревьев и трав. Луны не было, но Дженни отчетливо видела черные контуры деревьев на фоне светлого неба.

Она медленно пошла по аллее, так, чтобы ни камешка не задеть, ни веткой сухой не хрустнуть, лишь бы не услышала Розаменд или — страшнее не придумаешь — тетя Лидия. Дженни двигалась медленно и совершенно бесшумно. Никто не услышал и не проснулся.

Перейти через дорогу было все равно что переплыть реку. Она решительно пустилась вперед и словно поплыла, выбралась, перебралась по перелазу через ограду и оказалась на участке мистера Джонсона. Тропинка идет прямо вдоль живой изгороди, и если все спят, то никто не увидит, как она фонарем нарисует на земле узоры и будет танцевать вместе с ними.

На углу участка тропинка поворачивала от дороги и через два луга выходила к перелазу через ограду Викаридж-лейн.

Дженни выключила фонарь, пригнулась возле железного перелаза и прислушалась: ни звука, только легкое дуновение ветра. Как раз здесь разворачивалось действие вчерашнего сна. Она подобралась к самой ограде и раздвинула плотные ветки. Вчера во сне именно оттуда доносились голоса, здесь двигались люди, фонарь освещал мешок. Нет, не видела она, что было под мешком, не видела она трех мертвенно-белых пальцев. И не вчера ночью, нет, не вчера, а сегодня во сне, когда случайно уснула, привиделась ей эта рука.

Теперь здесь нет ничего страшного. Для этого-то она сюда и пришла: убедиться, увидеть собственными глазами, что здесь нет ничего страшного. И не было. Это был просто сон. Самое ужасное при богатом воображении — видеть такие сны. А без воображения нельзя: иначе не напишешь так, чтобы все зачитывались. Но порой воображается такое — независимо от того, хочешь или нет. Этот сон она хотела забыть как можно скорее, запереть его на ключ, чтобы он больше не появлялся На траве у края Викаридж-лейн что-то лежало, что-то, укрытое мешком, и все это освещал фонарь, и свет падал на мешок.

Дженни заставила себя встать, включила фонарь и заглянула за ограду — никого. И не было никого. Она приказала себе перелезть по лесенке через изгородь и идти вдоль кромки дороги. По другую сторону Викаридж-лейн за ее спиной темной грудой над забором высился коттедж миссис Мэйпл. Впереди, в конце дороги, стояло бунгало Сэлби. Дорога переходила в тропинку. Дженни направила луч фонаря на траву, освещая себе путь, и прошла до самых ворот Сэлби, повернулась и пошла обратно. На обочине дороги ничего не лежало. И раньше не лежало — сон исчез. Можно вернуться домой, забраться в постель и спать.

От неожиданной радости она описала круг лучом фонаря, заставив этот луч плясать по траве, по веткам… На душе стало легко.

Она уже почти вернулась к изгороди, когда танцующий луч выхватил из мрака золотистую искру. Искра походила на кончик золотой иглы, вспыхнувший в лунном свете.

Вот она опять, и опять ее нет. Дженни поводила лучом по земле, но никак не могла найти искорку. Еще одна попытка, и перед ней вдруг возник кусочек чего-то круглого, похожий формой на половинку апельсина, или яблока, или луны. Только в тысячу раз меньше. Просто что-то маленькое, вмятое в траву и грязь у дороги, что-то маленькое, не больше ее ногтя. Дженни вдруг захотелось скорее уйти отсюда, не трогать сверкающую половинку, перелезть через ограду и бегом добежать до дома, но что-то ее остановило.

Девочка наклонилась и подняла искрившийся предмет.

Он был весь испачкан, но это был не осколок и не половинка. Это была совершенно целая стеклянная бусинка.

В тусклом свете фонаря она и сама казалась тусклой. Но Дженни прекрасно знала: на самом деле она ярко-голубая с впаянными в стекло золотыми и серебряными блестками.

Одна из этих блесток и сверкнула в луче фонаря. Сейчас, лежащая на ее ладони бусинка была грязной и невзрачной, но ей ли не знать, какой она была. Больше двух лет Дженни каждый день видела такую же — и не одну, а целый ряд таких бусинок на шее мисс Холидей.

Глава 20

На следующий день Флорри подала утренний чай на четверть часа позже обычного и с таким видом, будто прислуживала при поминальной трапезе.

— Хоть этот колодец в саду у миссис Мэйпл, сама она ни за что бы этого не сделала, — сказала она.

Миссис Мерридью уже проснулась, но не настолько, чтобы воспринять эту загадочную и пугающую фразу. Когда шторы были с шумом раздвинуты, она заморгала от света и спросила:

— Колодец в саду у миссис Мэйпл? О чем ты, Флорри?

Как раз в этот момент в распахнутую служанкой дверь вошла мисс Силвер, в голубом халате и черных тапочках с голубыми помпонами, как всегда безупречно аккуратная.

Ее деликатное извинение было заглушено громкими объяснениями Флорри.

— Хоть этот колодец в саду у миссис Мэйпл, сама она ни за что бы этого не сделала. Вот что я сказала и что я скажу полицейским из Мэлбери, из Лондона, откуда угодно. Еще сказали бы, что мисс Холидей улетела на луну.

Глупости все это! Ни в жизнь не поверю!

Мисс Силвер знала гораздо больше, чем миссис Мерридью, но решила уточнить:

— Колодец миссис Мэйпл осматривала полиция?

— Об этом я и толкую, — резко кивнула Флорри. — Она ни за что бы этого не сделала.

Миссис Мерридью села в постели и вытащила из-под подушки старую пушистую шаль, пережившую столько стирок, что цвет ее напоминал цвет пожелтевшей слоновой кости.

— Нет-нет, конечно же никто не станет подозревать миссис Мэйпл! — испуганно воскликнула она.

Флорри сердито фыркнула:

— Никогда не знаешь, чего эти полицейские скажут!

Но я-то говорю о мисс Холидей. Если она утонула в том колодце, то не потому, что сама туда бросилась, — в это я ни за что не поверю! Там она или нет, кто знает… Но сама она не стала бы топиться — значит, ее утопили. И я ума не приложу, кто это мог сделать. Хотела бы я знать, чем занимается полиция? Бедную Мэгги они не нашли, ведь так?

Заладили: она сбежала в Лондон, — так мы все им и поверили? Теперь жди, что они то же самое скажут про мисс Холидей. А зачем Мэгги этот Лондон? Не поехала бы она туда, и мисс Холидей тоже! А вот найдут ее убитой, может, хоть тогда меня послушают! — Она прошагала к двери и резко захлопнула се за собой.

Миссис Мерридью расправила на плечах шаль. Потом, взяв чашку с чаем, с тревогой спросила:

— Неужели бедняжку… Ох, господи, я всегда боялась колодцев! Мод, ты же не думаешь, что…

Мисс Силвер успокаивающе ответила:

— Пока никаких данных. Просто раз в саду миссис Мэйпл есть колодец, полиция решила его осмотреть, на всякий случай.

Миссис Мерридью хлебнула чаю. У нее на глазах выступили искренние слезы.

— Боже мой!

Обе дамы уже оделись и спустились в гостиную, когда в дверь постучал Фрэнк Эбботт. Мисс Силвер сама открыла ему и провела в гостиную. Миссис Мерридью в это время сервировала завтрак в столовой. Закрыв дверь, Фрэнк сказал:

— Ну что же, она действительно в колодце.

Мисс Силвер ничего не сказала в ответ. Она печально посмотрела на него, ожидая продолжения.

— Нанесен удар по голове, но, возможно, она сама ударилась головой при падении. Вскрытие покажет, была ли она жива, когда оказалась в колодце. Судя по внешнему виду, да. Если она утопилась не сама, то убийца бросил ее в колодец живой, чтобы это выглядело как самоубийство. Вероятно, мы с вами можем грешить излишней подозрительностью, ведь нам сказали, что тут нечисто…

И тем не менее мне кажется, здесь действительно кроется что-то еще. Две женщины, совершенно обыкновенные, некрасивые, немолодые, не имевшие ни с кем романов — и вдруг исчезают. Никому они вроде бы не мешали. Однако на след Мэгги Белл мы даже не смогли выйти, а мисс Холидей обнаружили уже мертвой на дне колодца. Не знаю, как у вас, а у меня ощущение, что перед нами два фрагмента одной картинки-головоломки. Сами по себе они ничего не значат, но если мы найдем другие фрагменты, из них может образоваться некая картина.

— Боюсь, совсем не радужная, — скорбно заметила мисс Силвер.

Фрэнк ушел, а она стала помогать миссис Мерридью.

Когда они позавтракали и Флорри понесла посуду на кухню, мисс Силвер пошла вместе с ней. Она давно дожидалась подходящего момента, и ей показалось, что теперь он настал: миссис Мерридью села писать письмо, а Флорри надо мыть посуду.

На разговоры Флорри явно не тянуло. После утреннего всплеска эмоций она держалась даже суше обычного.

Мисс Силвер вызвалась вытирать посуду, но получила в ответ решительный отказ. Спасибо, она, слава богу, справляется, и никто еще в этом не усомнился. Но то ли искренняя мягкость слов мисс Силвер: «Флорри, мне просто хочется вам помочь», то ли улыбка, с которой они были сказаны, сделали свое дело. Когда мисс Силвер сняла с сушилки мокрую чашку, тщательно вытерла и поставила так, чтобы чашку удобно было убрать, Флорри больше не возражала. Улыбка и желание помочь не были наигранными и уже в который раз помогли завоевать доверие. Вытирая последнюю тарелку, мисс Силвер наконец спросила:

— Флорри, вы не могли бы мне побольше рассказать о вашей кузине Мэгги Белл?

Флорри дернула плечом:

— Не о чем больше рассказывать. — Встретив спокойный серьезный взгляд, она отвела глаза. — Даже не знаю, о чем тут можно еще рассказать?

— Вы, конечно, понимаете, — ответила мисс Силвер, — я спрашиваю не из праздного любопытства. И была бы рада уточнить несколько обстоятельств. Мэгги работала у Каннингэмов каждый день?

Флорри искоса на нее взглянула. Вопрос вроде бы не страшный.

— Да.

— А в какое время уходила от них?

— По-разному. Обычно в половине третьего.

— Вы знаете, когда она ушла от них в тот день, когда исчезла?

Ответ прозвучал далеко не сразу:

— Как обычно.

— И сразу же пошла домой?

— Миссис Белл говорила, и трех не было, когда она пришла.

— Чем она занималась, когда пришла?

Флорри выплеснула воду из тазика для мытья посуды.

— Откуда мне знать? Хлопот дома всегда хватает — ее мамочка скучать ей не давала. У Мэгги минутки свободной не было. То чай подай, то посуду помой, а то белье все перегладь.

— Вы говорили, что она иногда вечером забегала к вам.

В тот вечер вы ее ждали?

— А если и ждала?

— Так ждали? — Мисс Силвер смотрела мягко, но пытливо.

— Ну вроде того.

Этот ответ было скорее утвердительным. Мисс Силвер произнесла почти с уверенностью:

— Ждали, но она не пришла.

— Нет, не пришла, — лицо Флорри болезненно дернулось.

— А когда должна была?

Флорри перевернула тазик дном вверх и положила на него отжатую тряпку.

— Обычно она в восемь приходила, если ее не задери живали.

— А вам известно, когда она вышла из дому в тот вечер?

— Тетя говорила, в восемь.

Мисс Силвер стала размышлять вслух:

— В восемь она вышла и направилась к вам. Видимо, уже было темно. Не припомните, какая тогда была ночь?

Лунная?

— Нет, луны не было, и дождь моросил.

— А кто-нибудь знал, что Мэгги собиралась к вам?

Флорри резко обернулась.

— Она приходила, когда могла.

— И все же — знал ли кто-нибудь, что Мэгги к вам придет?

— В деревне все про все знают. Знали родители Мэгги, но делали вид, что не знают. Им не нравилось, что она забегает ко мне, вот она и говорила, что идет подышать воздухом. А они в ответ молчали.

— Так, родители, а еще кто-нибудь знал?

— Поди теперь вспомни, кто знал, кто не знал. — Флорри выглядела устало. — И так много уж вам наговорила. Больше ничего не скажу, и точка.

— Спасибо, Флорри, — сказала мисс Силвер и глубоко задумалась.

Глава 21

В тот же день, прогуливаясь с миссис Мерридью, мисс Силвер увидела, как из ворот Крю-хаус вышла мисс Каннингэм, как всегда укутанная в свои шарфы. Один из них она крепко прижимала к щеке, будто у нее болел зуб. В ответ на участливые расспросы миссис Мерридью она тем не менее заверила, что все хорошо, ничего с ней не случилось, просто сегодня резкий ветер, а с теплым шарфом как-то уютнее. Когда мисс Люси пошла дальше, миссис Мерридью сказала с некоторой досадой:

— Наверняка Лидия снова вела себя непозволительно.

Бедная Люси, удивляюсь, как она все это терпит.

Люси Каннингэм и сама порой удивлялась. Но привычное, старое ярмо скинуть не просто. Лидия Крю тиранила се уже тридцать лет, и противиться почти невозможно. Она прибавила шаг, так как дома было много дел.

Надо было покормить кур, приготовить Генри чай и затем помыть посуду — миссис Хаббард, заменившая Мэгги Белл, ушла уже в половине третьего.

Генри опоздал. Он очень часто опаздывал, но, конечно, при такой жизни иначе и быть не могло. Невозможно, охотясь за куколками бабочек и пауками, вовремя приходить к обеду или к чаю. Порой мисс Люси немного обижалась, но, вспомнив годы, когда она не знала, жив Генри или не г, сразу чувствовала угрызения совести. Разумеется, по прошествии стольких лет нельзя уповать на то, что все останется по-прежнему. По правде говоря, и тогда Лидия была не слишком молода, да и она сама уже приближалась к тридцати, по теперь уже тридцать казались чуть ли не юностью. А Генри было всего двадцать пять. И такой был славный, и так чудно улыбался, если все было в порядке, и так трогательно просил о помощи, если что-то не ладилось. Как же он изменился… за двадцать пять лет это не мудрено. Он вернулся, но не прежним милым мальчиком. Он больше не вспыхивал радостной улыбкой, не просил ее о помощи. Люди его больше не интересовали.

Новый вид паука или мотылька с особой окраской, бабочка, распространенная в Бельгии, а здесь появившаяся впервые за пятнадцать лет, — лишь эти твари возвращали былой блеск его глазам и былую живость. Ну а люди, и те, кто жили с ним рядом, и соседи, — для него они словно больше не существовали. Даже Николас.

Да, Николас — кое в чем он так похож на молодого Генри, — тот легкомысленнее и одновременно самостоятельнее. Но манера двигаться, говорить, смотреть — совсем как у прежнего Генри, до тех нелепых, диких сплетен, вынудивших его уехать.

Люси уже давно накрыла чай, но Генри запоздал больше обычного. Он был еще более отрешенным, чем всегда, и почти не разговаривал с ней, только просил пере" дать ему овсяные лепешки или подлить чаю.

Убрав после чая посуду, Люси включила радио и села штопать носки, которые Генри и Николас вечно изнашивали до дыр. Их накопилась целая стопка, рядом лежал старый твидовый пиджак Николоса, изрядно поношенный, но все еще исправно служивший ему. На сей раз образовалась прореха в кармане. Надо будет сделать заплатку. Она взяла пиджак, и под рукой что-то зашуршало.

Нет, скорее не зашуршало — беззвучно скользнуло между материей и подкладкой, она это почувствовала. Что ж, при такой дыре…

Она выудила из пиджака смятый листок бумаги. На одной стороне было что-то написано, но мисс Каннингэм и не взглянула — такого она себе никогда не позволяла. Она сложила листок так, чтобы написанного не было видно, и убрала в сторону, чтобы отдать Николасу. Он вбежал в дом где-то после шести, очень веселый и оживленный, как все№, готовый бежать куда-то дальше. Поесть не захотел и сказал, что вернется поздно: у него свидание в Мэлбери и времени в обрез, только чтобы переодеться. Выходя, он послал тете воздушный поцелуй и хлопнул дверью. Интересно, с кем же у него свидание. Конечно не с Розаменд, иначе бы оно было не в Мэлбери. Но может, он предложил ей съездить в Мэлбери? Тогда они встретятся на автобусной остановке и поедут туда вместе. Как бы ей хотелось, чтобы это была Розаменд, но вряд ли. Розаменд не станет оставлять Дженни надолго одну. Свидание может быть с кем угодно, что говорить — любая девчонка мечтает понравиться Николасу. Мисс Люси почувствовала нежность и гордость.

В половине одиннадцатого, когда она ложилась спать, Николас еще не пришел, но она и не ждала его так рано.

Но ничего, у него с собой был ключ, а Генри она просила не запирать дверь на засов. Люси Каннингэм устала и очень хотела спать. Вдруг мелькнула смутная мысль: все время куда-то стремиться было бы невыносимо. В детстве она часто слышала песенку о «вечных праздниках для душ святых». Мысль о том, чтобы вечно трудиться, кроме воскресенья, всегда пугала ее. Даже в ранней юности она казалась Люси угнетающей, а теперь и вовсе невыносимой. Слава богу, хоть поспать можно.

Но в эту самую ночь Люси проснулась: из глубокого сна ее вывел странный звон. Звон продолжался, и она поняла, что это телефон в холле. Когда папа купил Дауэр-хаус и они перебрались сюда, он установил телефон в холле, там он стоит и по сей день. Место, понятно, не самое удобное: стоишь на страшном сквозняке и всем слышно, о чем ты говоришь.

Люси Каннингэм, сонно моргая, зажгла лампу на туалетном столике. Лежащие на нем часы показывали три.

Она почуяла неладное: в такое время звонят только, если случилось что-то ужасное… Она выбежала в чем была, босая и в одной ночной рубашке. Телефон трезвонил безумно громко и настойчиво. Лампа в спальне еле-еле освещала начало лестницы. Мисс Каннингэм стала торопливо спускаться по крутым ступеням, держась за перила.

Вдруг что-то резко полоснуло ее по правой голени. Она судорожно сжала перила. Ей словно подставили подножку, тело резко накренилось, и только рука, вцепившаяся в перила, чудом спасла ее от падения. Не держись она так крепко, неминуемо скатилась бы на старые каменные плиты. Мисс Каннингэм, вся дрожа, стояла, одолев всего ступенек шесть. Телефон продолжал надрываться.

Его звон мешал ей сосредоточиться. Наконец она сообразила, что нужно делать: свет. Немного успокоившись, она поднялась наверх, цепляясь за перила, и включила свет. Потом посмотрела вниз с лестницы: да, действительно шесть ступенек. На уровне этой ступеньки от одного столбика лестничной балюстрады была протянута тугая веревка. Она сразу же узнала ее: садовая бечевка, которой она подвязывала розы, крепкая и просмоленная.

На фоне темной ковровой дорожки и навощенных ступеней ее почти не было видно. Будь она новой, мисс Каннингэм уловила бы запах дегтя, но она уже два года таких веревок не покупала.

Телефон перестал звонить. Мисс Каннингэм пошла в свою комнату, взяла ножницы и вернулась на лестницу.

Ее трясло, но она заставила себя перерезать эту бечевку, очень аккуратно прикрепленную к столбикам перил, — с одной стороны, потом с другой. Затем она собрала все обрезки и унесла в свою комнату, чтобы после сжечь, а ножницы тщательно вытерла и убрала. И только после этого перешла на другую сторону лестничной площадки и открыла дверь в комнату Генри. Темно, окно открыто, пахнет, как обычно пахнет в комнате мужчины, — табаком и ваксой. Генри дышит глубоко и ровно. Мисс Каннингэм немного постояла, потом закрыла дверь.

Комната Николоса находилась в другом крыле. Тетя Люси остановилась перед его дверью, про себя шепча несуразные молитвы: «Только не Николас! О боже, пусть это был кто-то другой, а не Николас! Не мог он так поступить! Не мог — если он был в Мэлбери! Пусть он лучше будет в Мэлбери, а не здесь!» Она повернула ручку двери. Темно, окно открыто, слышно ровное тихое дыхание…

Люси Каннингэм закрыла дверь и пошла к себе. Ум ее работал совершенно четко. Легла она в половине одиннадцатого. Тогда с лестницей все было в порядке. Спустя какое-то время наверх пошел Генри. А потом Николас. Один из них натянул у шестой ступеньки бечевку.

Один из них? Они могли прийти и вместе, и по отдельности. Или тот, кто пришел первым, мог подождать, пока придет другой, а потом снова выйти, чтобы привязать бечевку. Генри или Николас — Николас или Генри. Ночью в доме больше никого нет. Один из них натянул бечевку, о которую она должна была зацепиться и разбиться насмерть. Лестница крутая, холл вымощен каменными плитами. Мчалась бы она быстрее — разбилась бы насмерть.

Так кто же хотел ее смерти? Генри или Николас — Николас или Генри? Она промучилась в догадках до самого утра.

Глава 22

Раньше восьми утра миссис Хаббард в Дауэр-хаус не приходила. В это время Николас уже должен был завтракать, поэтому мисс Каннингэм не позволяла себе такого удовольствия, как утренний чай в постели. Ей нужно было разбудить Николоса, быстренько одеться, открыть дверь черного хода и приготовить что-нибудь из припасенного с вечера: рыбу, сосиски или — изредка — сварить яйцо. В этот вторник у Люси Каннингэм для всего этого времени было предостаточно. Промучившись полночи без сна, она встала чуть ли не с облегчением. Вода еще не остыла с вечера, и она умылась теплой водой, а потом несколько раз протерла лицо холодной из кувшина на окне. Ночи стали уже очень холодными, и вода в кувшине была ледяной. Причесываясь, она увидела в зеркале уже вполне нормальное лицо. Особого румянца у нее никогда не было, и щеки за ночь явно не похудели. Надев старую юбку из серого твида, серую кофту и кардиган, она направилась к комнате Николоса и постучала. Он всегда с трудом по утрам просыпался. Наконец отозвавшийся сонный голос был таким же, как всегда.

Люси подошла к лестнице и глянула вниз. На стойках перил остались следы от просмоленной бечевки, но вряд ли кто другой заметит вмятину на старой краске. Бечеву натянули очень крепко, к тому же она приняла на себя весь ее вес, когда она споткнулась. На дубе следов не осталось бы, но стойки перил были сделаны из более мягкой древесины. Бечевка врезалась в нее как нож, и всякий раз, спускаясь и поднимаясь по лестнице, она видела эти следы.

Теперь она спустилась вниз, чтобы отпереть дверь черного хода и приготовить Николасу завтрак.

Генри ей будить не было нужно. У него на этот счет были свои соображения. Он считал, что прерывать естественный процесс вредно: когда человек выспится, тогда и проснется. От недосыпу все болезни. Разумеется, это добавляло мисс Каннингэм хлопот: никогда не знаешь, когда брат соизволит завтракать. Но если в доме есть мужчина, к нему приходится приноравливаться. У папы тоже были свои причуды: он всегда вставал ни свет, ни заря и уже к семи утра они собирались за столом. Люси воспитывалась на пословице: «Кто рано встает, тому Бог подает».

Она так и не поняла, что ей было ненавистно больше: подъем в половине седьмого или отход ко сну в девять вечера, когда электричество выключали, и каждый мог пользоваться уже только свечой. А Генри такие мелочи не волнуют: гори свет хоть всю ночь — ведь не он платит за электричество.

От ужина осталась пара сосисок. Она разогрела их на маленькой керосинке — плиту полагалось растапливать миссис Хаббард. Пока же Люси достала из погреба молоко и масло и отнесла их в столовую. Остальное было уже там: она всегда накрывала на стол, перед тем как лечь спать.

Теперь она проверяла, все ли на месте. Два пакетика овсяных хлопьев. Генри иногда любит их на завтрак, ей же эти пакетики всегда напоминают маленькие матрасики, набитые соломой, и Николас к ним тоже не притрагивается.

Темный сахар, джем, баночка свежей горчицы . Ах да, еще хлеб.

Люси Каннингэм как раз шла по холлу, держа хлеб, когда с лестницы сбежал Николас. Ее сердце дрогнуло от радости: он сбежал, не глядя ни на шестую ступеньку, ни на все прочие. Она почувствовала такое облегчение, что доска с хлебом задрожала в руке, батон поехал вниз, а нож со звоном упал на каменные плиты.

Николас обнял ее за плечи.

— Осторожнее, Лу! Что с тобой? Как ты себя чувствуешь?

— О, все хорошо.

Он нагнулся и поднял нож.

— Ну-ну, не надо бросать острые предметы! Послушай, дай-ка мне батон. Он будет куда вкуснее, если не поваляется по полу, — засмеялся он.

Люси пошла обратно за уже наверняка подгоревшими сосисками, а Николас понес хлеб в столовую. Когда она вошла, он окинул ее веселым ласковым взглядом:

— Что-то вид у тебя неважнецкий. Ты случайно не дожидалась возвращения гуляки, а? Это у меня должна быть сегодня бледная физиономия, а не у тебя.

Она не хотела устраивать ему допрос, но так разволновалась, что слова выскочили сами:

— Ты очень поздно пришел?

— Ну, порядочно задержался. — Николас высыпал пшеничные хлопья в суповую тарелку и залил их молоком. — Меня подбросили, так что на автобус спешить было не нужно. А ты слышала, как я входил?

— Нет.

— Ну что ж, ладно, скоро убегаю: вчера чуть не опоздал. У старого Берлингтона бзик по части пунктуальности. И со мной он не церемонится. Спит и видит, как меня в чем-нибудь уличить.

— И почему он на тебя взъелся?

— Странно, правда? Тетушка, налей мне чаю. Он считает меня вертопрахом. Я белая ворона среди наших благостных зануд Она налила ему чаю, вышла, потом снова вернулась, держа в руке помятый листок бумаги. Николас взглянул на него.

— Где ты это нашла?

— В кармане твоего коричневого пиджака была дырка, и листок завалился между твидом и подкладкой. Я нашла его вчера вечером, когда штопала.

— Спасибо, Лу. — Николас протянул руку и взял листок. Он по-прежнему улыбался, но что-то вдруг изменилось. Как будто несмотря на ярко сияющее солнце неожиданно резко похолодало. Такое часто случается в Англии осенью. Люси Каннингэм почувствовала: что-то не так, но что именно, не поняла.

Николас засунул листок во внутренний карман, залпом допил чай и поторопился уйти. Когда Люси пришла на кухню, на часах не было еще и половины девятого. Значит, торопился он напрасно.

Миссис Хаббард воевала с плитой, но огонь никак не разгорался. Обычно она помогала мисс Каннингэм убирать постели, но сейчас пока было не до того. Хорошо бы над душой никто не стоял. Сегодня с плитой явно что-то не то. Трижды она зажигает эту чертову штуковину, и каждый раз она гаснет. Хоть бы мисс Каннингэм догадалась уйти — есть здесь капелька парафина у судомойни, никому не нужная…

Существует немало способов показать людям, что лучше бы им уйти. И Люси Каннингэм наконец поняла, что миссис Хаббард предпочла бы сейчас остаться одна. Она вышла в гостиную и стала там прибираться и расставлять стулья. Вчера она не смогла этого сделать, потому что Генри засиделся допоздна и не хотел, чтобы ему мешали. Едва закончив уборку, она услышала, как брат вышел из своей спальни. Дверь в гостиную мисс Каннингэм оставила открытой и, чуть приблизившись к ней, могла не только все слышать, но и видеть. Генри ступал тяжело и медленно, — как обычно. Он прошел к лестнице с отсутствующим видом и стал спускаться, не глядя под ноги. Она вышла в холл поприветствовать его. Он лишь промямлил: «Ну вот я и явился», — и проследовал в столовую, оставив за собой распахнутую дверь.

Пока Люси согревала ему тарелку и клала сосиску, сохраненную для него в тепле, в голове все кружилась и кружилась одна мысль: Генри или Николас — Николас или Генри. Она видела, как они оба спускались по лестнице, и ни один из них не взглянул ни на ступеньку, у которой она так страшно споткнулась, ни на стойки, к которым крепилась бечевка. Николас стремглав сбежал вниз, а Генри спустился неспешно. Каждый был верен своим привычкам:

Николас, как школьник, несся во всю прыть, а Генри передвигался словно в полусне, как в молодости, когда был влюблен в Лидию Крю. Точное повторение каждодневной утренней картины. Но ведь если кто-либо из них натянул бечевку, то наверняка не оставил бы это «орудие» нетронутым до утра. Задумавший это пошел бы на лестницу среди ночи проверить, что и как. А если бы пошел, то бечевки он бы уже не увидел: она ведь ее срезала и сожгла у себя в камине. Значит, тот, кто бы он ни был, просто вернулся в свою спальню.

Свою дверь она не закрывала и всю ночь прислушивалась. Не могла же она уснуть? Не мог же мужчина пройти настолько тихо, что она не услышала? Она снова вспомнила ночные часы. Вроде бы, она не засыпала, но разве можно быть абсолютно уверенной? Иногда она будто оказывалась в страшном кошмаре. Но ей трудно сказать, что было сном, а что — явью.

Люси принесла Генри сосиску. Он в этот момент как ни в чем не бывало читал газету и вяло жевал бурое месиво из овсяных хлопьев.

Глава 23

Помогая мисс Каннингэм убирать постель, миссис Хаббард сразу почуяла, что хозяйку что-то гнетет. При всей своей добропорядочности и скромности миссис Хаббард была одна из самых любопытных женщин в деревне Хэзлгрин. Она вынюхивала секреты с упорством хорька, но Умела проделывать это тихо и пристойно, а после пересказывала добытые сведения лишь немногим избранным как страшную тайну. Это было для нее величайшим наслаждением. Убирая кровать, мисс Каннингэм все время старалась держаться спиной к окну, и наблюдательная служанка сразу догадалась: хозяйка хочет скрыть, что плакала и провела бессонную ночь.

Подметая лестницу, миссис Хаббард не преминула заметить небольшую вмятину на стойке перил. Лестница была старая, но время от времени ее красили. На одной из вмятин краска облупилась. Ясное дело, к деревянному столбику что-то крепко привязывали. А зачем это было надо?

Боже мой, на стойке по ту сторону такая же вмятина. Ступени все в порядке, перила тоже. Другого не придумаешь: кто-то протягивал веревку через лестницу — гнусная шалость. Наверняка какой-нибудь мальчишка. Есть в деревне такие хулиганы — она их всех поименно знает, — в два счета придумают пакость. Не думают, что из-за них человек может ногу сломать. Но как же мальчишка мог пробраться сюда, чтобы подшутить над мисс Каннингэм, да и зачем ему это? Злости на нее никто не держит, насколько известно миссис Хаббард, а ей известно почти все.

Подметя лестницу, миссис Хаббард прошлась с совком и веником по холлу, и на полу под одной из стоек веник наткнулся на маленький обрывок бечевки, из тех просмоленных бечевок, которыми подвязывают вьюнки да кусты. Женщина спрятала обрывок в карман фартука и отправилась в спальню мисс Каннингэм. Теперь в каминчике огонь не горит, но там явно что-то жгли. Еще поднимая кусок просмоленной бечевки, она вспомнила, что в каминчике спальни была зола, и теперь не сомневалась: зола осталась от такой же бечевки, как у нее в кармане. В одном месте зола даже сохранила очертания бечевки, а очищая каминную решетку, служанка нашла еще и узел, который сгорел не до конца. Его миссис Хаббард тоже спрятала в карман. Зачем мисс Каннингэм понадобилось обрезать бечевку с лестницы и жечь ее, она пока не знала. Но совершенно очевидно, что все происходило именно так: у самого узла веревка была ровно обрезана — явно ножницами, — и все обрезки были брошены в огонь.

Продолжая убираться, миссис Хаббард пыталась сообразить, что здесь к чему, но, к ее великому огорчению, ничего не получалось. И лишь в половине третьего, когда она уже прощалась с хозяйкой, выяснилось нечто потрясающее… Мисс Каннингэм вышла на крыльцо черного хода, чтобы спросить у нее, не пора ли подкупить овсяных хлопьев. Утром было пасмурно, но днем распогодилось, и лучи солнца упали на крыльцо и на голени мисс Каннингэм. В доме ничего не заметишь — ведь в старых домах темно, а здесь, на свету, не заметить рубец было нельзя.

На шесть дюймов выше правой лодыжки, такой красный, что просвечивает сквозь чулок. Одного брошенного исподтишка взгляда миссис Хаббард было достаточно, чтобы понять, что рубец к тому же припух. Она сразу же отвела взгляд и тоненьким голоском пропищала, что до следующей недели хлопьев хватит, но можно и прикупить, если мисс Каннингэм закажет.

Муж миссис Хаббард работал в Мэлбери. Он брал с собой бутерброды к ленчу и потом еще перекусывал в кафе.

Поэтому никто не удивлялся, что миссис Хаббард после работы не спешит сразу домой, а забегает к Флорри Хант в Белый коттедж. Они были родственницами, хотя и очень дальними, и Флорри с удовольствием угощала ее чаем и последними новостями о бедной мисс Холидей. Белый коттедж располагался прямо на углу Викаридж-лейн, и в окно Флорри видела многое из того, что происходило вокруг.

На этот раз она угощала миссис Хаббард без особого радушия. Было очевидно, что родственница не в настроении.

От Флорри еле-еле удавалось добиться скупых «да» и «нет».

Миссис Хаббард попросила налить ей еще чашечку и принялась рассказывать про отметины на лестничных столбиках в Дауэр-хаус и про рубец мисс Каннингэм. Когда она закончила, Флорри в первый раз взглянула на нее хоть с каким-то интересом.

— По-моему, чушь какая-то.

— Ну нет, милая, — возразила миссис Хаббард, отпив чаю. — Откуда там отметины? И кусок веревки в холле. И вообще, кому понадобилось тащить эту просмоленную дрянь в дом? А потом эту веревку сожгли — в спальне. Вот глянь, если не веришь!

Она поставила чашку, достала из-под пальто кусок бечевки и уцелевший от огня узел. Флорри хмуро взглянула и сказала:

— Ты вроде как на что-то намекаешь, Энни.

— Ну что ты, — смутилась миссис Хаббард.

— А то нет… Если ты намекаешь, что поперек лестницы натянули веревку, чтобы мисс Каннингэм грохнулась, когда будет спускаться, то кто, по-твоему, это сделал?

— Не мне об этом судить. Я не сплетница, ты же знаешь. — Миссис Хаббард отпила еще глоточек.

Разговор совсем не клеился. Когда на Флорри что-то находило, она становилась неприветливой, и у нее ничего нельзя было узнать. Миссис Хаббард допила чай и сказала, что ей пора. Только на полпути домой она вспомнила, что оставила куски веревки у Флорри. Возвращаться, понятное дело, не стоило. Она все равно больше никому не собиралась их показывать. Работа у мисс Каннингэм ее устраивает, и совсем не к чему болтать об увиденном. Она поделилась только с Флорри. А Флорри надежный человек. Надежнее не бывает, даже она сама из нее почти ничего не может вытянуть.

Мисс Силвер вышла из гостиной и направилась на кухню с подносом в руках. После ленча миссис Мерридью задремала, прикрывшись газетой, — подобную слабость мисс Силвер никогда себе не позволяла: недопустимая трата времени, и так легко к этому привыкнуть. Она миновала коридор и, подходя к двери кухни, услышала голоса. Подслушивать мисс Силвер не стала бы, но голоса были довольно громкими. Все получалось само собой. Поняв, что Флорри не одна, мисс Силвер остановилась у приоткрытой двери. И тут Флорри сказала низким голосом: «Если ты намекаешь, что поперек лестницы натянули веревку, чтобы мисс Каннингэм грохнулась, когда будет спускаться, то кто, по-твоему, это сделал?»

Мисс Силвер замерла. Как истинная леди, она считала недопустимым подслушивать разговор, не предназначенный для ее ушей. Но профессиональный долг частенько заставлял ее нарушать это правило. Она стояла очень тихо и слышала, как миссис Хаббард стушевалась и заторопилась домой. Когда за посетительницей закрылась дверь черного хода, мисс Силвер прошлась по коридору обратно и вернулась, намеренно слегка притоптывая. Подойдя к двери, она спросила: «Флорри, можно войти?» — и толкнула дверь подносом.

Только тогда Флорри подняла голову и обернулась. До того она стояла, уставившись на кухонный стол, о чем-то сосредоточенно думая.

Мисс Силвер вошла в кухню, поставила поднос на стол и увидела, что Флорри смотрит на кусок бечевки, на тугой узел из той же бечевки, явно отрезанный ножницами.

Мисс Силвер взглянула через стол на Флорри, та ответила ей сердитым и озадаченным взглядом, в котором явно сквозил страх.

— Что это? — спросила мисс Силвер.

— Не знаю, — растерянно проговорила Флорри.

— Лучше расскажите.

Флорри медленно помотала головой. Мисс Силвер наклонилась и потрогала обрывок бечевки.

— Когда я шла сюда по коридору, дверь была приоткрыта, и я слышала ваши слова. Что-то о веревке, натянутой поперек лестницы, чтобы мисс Каннингэм грохнулась.

У вас была гостья, и вы спросили, кто же, по ее мнению, мог это сделать.

— Но она ничего не знает! — раздраженно буркнула Флорри.

Мисс Силвер деликатно покашляла.

— Я поняла, что она ничего не сказала. А позвольте узнать, кто же из живущих в доме мог такое сделать?

— Никто, насколько я понимаю, — вскинула голову Флорри. — Там она сама, мистер Генри и мистер Николас. Сама она точно не могла такого сделать, значит, остаются мистер Николас и мистер Генри. Нет, помилуйте, Энни Хаббард наговорила тут всякой чуши сдуру — Она работает в Дауэр-хаус? — с усилившимся интересом спросила мисс Силвер.

— Поступила туда, когда пропала Мэгги.

— И что же, по-вашему, заставило миссис Хаббард рассказать вам об этом?

Рассказ миссис Хаббард про отметины на стойках перил, про кусок веревки на полу в холле, про узелок в камине и про кучу золы, напоминавшую формой кусок той же веревки, Флорри начала с неохотой. Но когда речь зашла о рубце на ноге мисс Каннингэм, в ее недовольном голосе появился страх. Последние слова были произнесены с дрожью, и тотчас же последовал испуганный вопрос:

— Ну кто бы мог такое сделать? Я спросила об этом Энни, и она ничего не сказала. Вы сами слышали.

Мисс Силвер задумчиво проговорила:

— И кроме самой мисс Люси, ее брата и ее племянника в доме больше никого нет — Нет, ну разве что гости, но тогда их впустил кто-то из этих троих.

— Да, пожалуй, — неопределенно сказала мисс Силвер.

Она вернулась в гостиную и занялась вязанием. Вишневый капор для маленькой Джозефины был уже готов, и она решила связать ей рейтузы того же цвета. Слишком настойчиво допытываться о чуть не постигшем мисс Каннингэм несчастье не стоило. Лучше сначала все хорошенько обдумать. Если кто-то хотел нанести увечье Люси Каннингэм и для этого натянул поперек лестницы веревку, то когда это удобнее всего устроить? Несомненно, когда прислуга уйдет, а все члены семьи будут уже дома и разойдутся по своим спальням до утра: Люси Каннингэм, ее брат Генри, ее племянник Николас.

Когда веревку укрепили, надо было вызвать жертву из спальни, причем так, чтобы она не заметила ловушки.

Черная бечевка, темная лестница, спешащая вниз женщина… Как заставить ее спешить? Телефонный звонок — самый верный расчет. Ничто так не пугает, как ночной звонок. Но как сделать так, чтобы телефон обязательно зазвонил? Призвать на помощь сообщника чрезвычайно рискованно. Ей вдруг вспомнился очень похожий звук в ее квартире — звон будильника. Если бы этот звон доносился не из ее спальни, а из любой другой комнаты, его было бы невозможно отличить от телефонного звонка.

Если кто-то захотел напугать мисс Каннингэм и заставить броситься бегом вниз, ему достаточно было завести будильник на любой час и поставить его в холле, а утром незаметно убрать.

Мисс Силвер вдруг пришло в голову, что все беды и недоразумения в Хэзл-грин так или иначе связаны с Крю-хаус и Дауэр-хаус, расположенными неподалеку друг от друга. Известно, что обитатели этих домов часто видятся. Известно, что два предыдущих несчастья — результат преступных действий, и, возможно, была предпринята попытка совершить третье преступление. Все проделано так, чтобы не возбудить подозрений и не оставить следов. Что свидетельствует о незаурядном уме преступника, очень ловкого и безжалостного.

Когда миссис Мерридью проснулась, мисс Силвер предложила ей прогуляться. Она вскользь заметила, что интересуется старинными постройками и упомянула мисс Каннингэм. Миссис Мерридью тут же сказала, что Дауэр-хаус весьма примечательная постройка.

— Сама Люси, конечно же, лучше меня может о нем рассказать. Думаю, она с удовольствием все тебе покажет. Каннингэмы живут здесь сравнительно недавно, но она назубок знает историю дома. Как говорится, «роялистом был больше, чем сам король». Это про Люси. Она обо всем знает наизусть, ничто ее так не увлекает, как эти рассказы. Если хочешь, давай зайдем к ней хоть сегодня.

Глава 24

Тем же вечером забежав в Белый коттедж, Фрэнк Эбботт обратил внимание на то, что мисс Силвер чем-то явно озабочена. Вообще-то он решил доложить ей о результатах вскрытия. Они устроились в столовой, и она как всегда внимательно слушала его, а спицы деловито пощелкивали, удлиняя рейтузы для маленькой Джозефины.

— Так вот, — начал Фрэнк, — мисс Холидей была жива, когда получила удар по голове, и оставалась живой, когда падала на дно колодца. Но она и сама могла удариться головой о стенку колодца, когда бросилась в него. Могла. Но полицейский врач все же склоняется к тому, что удар был нанесен раньше.

— Были замечены какие-либо следы борьбы?

Фрэнк немного помолчал, потом ответил:

— Если не считать кое-каких повреждений в одежде, то не было. Но помните, миссис Сэлби говорила, что на мисс Холидей были бусы?

— Да, конечно.

— Так вот, когда мы достали ее из колодца, бус не было, но потом в морге обнаружили, что две-три бусины закатились под платье. Похоже на то, что бусы порвались оттого, что на нее напали.

— Вполне возможно. Тогда, надо думать, сначала ее оглушили ударом по голове и только потом бросили в колодец. Ты ведь сам говоришь, что это весьма вероятно.

— В общем, да.

Она подтянула к себе клубок.

— Не могу сказать, что твое сообщение меня удивило.

На нее, скорее всего, напали где-то неподалеку от бунгало четы Сэлби и особняка миссис Мэйпл. Но вряд ли преступник или преступники решились бы отнести тело к колодцу до того, как миссис Мэйпл легла спать. Флорри говорит, что окна ее спальни выходят на тыльную сторону дома. Шаги в саду она вряд ли бы расслышала — она ведь глуховата. Но со зрением у нее все в порядке. Взглянув в окно, миссис Мэйпл наверняка заметила бы преступников с их ношей.

Фрэнк кивнул.

— В самом деле, все мы иногда смотрим в окно.

— Безусловно. Не думаю, что убийца стал бы так рисковать. Он наверняка решил подождать, пока все угомонятся.

Потом возник вопрос, что же делать с телом. Но нам теперь известно, что убийце было необходимо, чтобы мисс Холидей была жива в тот момент, когда он столкнул ее в колодец. Таким образом, он не мог расправиться с ней заранее и спрятать тело в какой-нибудь канаве. То есть перед ним стоит непростая задача. Разумеется, в высшей степени важно узнать, как он действовал. Я уверена, что ты отнесешься к этому с особым вниманием. Между прочим, владения четы Сэлби очень подходят для укрытия: бунгало, гараж, два сарая, несколько курятников. Между семью и десятью часами вечера миссис Сэлби была в доме одна. А мистер Сэлби, вероятно, находился в «Рождественской сказке».

— До закрытия.

Мисс Силвер отложила вязанье. Это означало, что сейчас она скажет нечто исключительно важное.

— Не сомневаюсь, что он был там до закрытия. Но есть ли доказательства того, что он находился там все время с семи до десяти, в частности с восьми сорока пяти до девяти сорока пяти? От гостиницы до бунгало можно дойти очень быстро. Если там играли в дартс, а мистер Сэлби в какой-то момент ушел, минут на пятнадцать, этого могли просто не заметить.

— Ладно, постараюсь как можно скорее это выяснить.

Хотя пятнадцати минут ему было бы маловато, чтобы прийти, ударить мисс Холидей по голове и прочее.

— Все должно было быть тщательно спланировано.

Продуманность каждого шага очевидна.

— Согласен, — задумчиво произнес Фрэнк. — Но почему Сэлби?

— Он здесь недавно.

— Милая мисс Силвер, в деревнях теперь полно новых жителей!

— После войны многое изменилось, но не в Хэзл-грин.

— Изменилось — и очень — в Мэлбери, а это совсем рядом.

— Но мистер Сэлби здесь, а не в Мэлбери. И уже был здесь год назад, когда исчезла Мэгги Белл. И мне вообще непонятно, зачем он сюда приехал.

— Бизнесмены рано или поздно уходят на покой, — слегка пожал плечами Фрэнк. — Очень многие стремятся поселиться за городом и начать баловаться с курочками. — Он рассмеялся:

— О, ради бога, не сердитесь! Клянусь, не хотел каламбурить, случайно вышло.

Мисс Силвер сделала вид, что не заметила двусмысленной фразы и продолжила:

— Миссис Сэлби совсем не в восторге от сельской жизни. Мистер Сэлби, живя здесь в свое удовольствие, тем не менее часто уезжает на несколько дней в Лондон. Он в шутку объясняет это тем, что его «зовут тротуары». А пока его нет, возиться с курами приходится его жене.

— Все это вам доложила Флорри, а той, разумеется, мисс Холидей?

— Да, Фрэнк. Миссис Сэлби очень не любит ухаживать за курами, но еще больше она не любит оставаться одна в бунгало. Ей там очень неуютно, тем более что мистер Сэлби категорически против собаки.

— Ну, тут причины могут быть разные. Возможно, мистер Сэлби просто не любит собак. Есть и такие люди.

Это ж не смертный грех, верно?

Сама мисс Силвер предпочитала кошек, но решила не распространяться на эту тему. Она внимательно посмотрела на Фрэнка, и тот продолжил уже более серьезно:

— Возможно, вам будет интересно узнать, что Сэлби уже взяли на заметку. Парни из службы безопасности сейчас проверяют всех и вся в связи с утечкой информации из Доллинг-грейндж. Его, естественно, сразу заподозрили как недавно тут поселившегося, но все чисто. Они с братом держали гараж на Стритхэм-роуд. Исключительно благопристойное и респектабельное занятие. Сэлби — постоянный член местного отделения консерваторов.

Душа компании у местных любителей виста. Безупречное прошлое.

Мисс Силвер, склонив голову набок, задумалась. Безупречное прошлое — необходимый козырь для того, кто является орудием в грязной игре, либо сам активно участвует в каком-нибудь гнусном деле. Решив пока не высказывать своих предположений, она выразила надежду, что полиция тщательно осмотрит гараж и постройки, прилегающие к бунгало. Эбботт не замедлил заверить ее в этом.

— Они прочешут все, — пообещал он. — Надеюсь, миссис Сэлби вне круга ваших подозрений?

— Я не подозреваю ни мистера, ни миссис Сэлби. Пока нет оснований. Я лишь предполагаю, что кто-то мог воспользоваться их владениями, чтобы спрятать тело мисс Холидей. Поскольку гараж или дворовая постройка мистера Сэлби могла оказаться самым вероятным, если не единственным, местом для этого, то их нужно проверить в самое ближайшее время. Лорд Теннисом писал: «И в нужный час закон призвать. Умы заставить бушевать. Чтоб справедливость соблюсти».

Фрэнк терпеливо выслушал эти соображения и цитату и после небольшой паузы сказал:

— Как скажете. Прочешем все и вся. Что ж, пожалуй, я пойду.

Глава 25

Еле заметным жестом мисс Силвер остановила его.

— Не мог бы ты уделить мне еще несколько минут?

— Конечно. В чем дело?

— Нужно навести кое-какие справки. Я этого сделать не могу, но была бы очень признательна, если бы ты мне помог.

Какой мягкий и деликатный подход, не к месту улыбнулся сам себе Фрэнк. Как таскать каштаны из огня, так это ему. Но вспомнив, что просьбы его наставницы всегда оказывались ненапрасными, сделал серьезное лицо.

— Да, мэм, какие?

— Ты помнишь, я говорила тебе о некой миссис Мэйберли.

— О да! Генри Каннингэм и роковое кольцо. Кольцо исчезло, и все решили, что его стащил Генри. После чего он бежал за границу и не появлялся целых двадцать лет.

Старая история. Кого же мне прикажете вызвать на допрос: миссис Мэйберли или опального Генри?

Мисс Силвер взглянула на него слегка осуждающе.

— Ни ее, ни его. Миссис Мэйберли покинула здешние места — и вообще Англию — сразу же после пропажи кольца. Кажется, они с мужем отбыли в Америку. Просто хотела тебе напомнить.

В его глазах блеснул иронический огонек.

— Финал истории очень современен. Что ж, я весь внимание!

Она продолжила:

— Меня заинтересовала одна любопытная подробность.

Та давняя история, связанная с кражей или, точнее, с пропажей драгоценностей, тут не единственная. В воскресенье к миссис Мерридью приходила на чай мисс Крю и стала рассказывать о некой леди Мюриел Стрит. Они с мужем живут в Хойз, это большое поместье за деревней.

Так вот, миссис Стрит, насколько я поняла, имеет обыкновение рассказывать каждому встречному обо всех своих проблемах. И представь: недавно она узнала, что чудесная бриллиантовая брошь, подаренная ей ее крестной матерью, — подделка. И огромный основной камень, и мелкие бриллиантики, которыми он окружен. Она полагала, что это кольцо стоит больших денег. Но оценщик сказал, что все камни до единого — фальшивка.

— Так-так, — произнес Фрэнк. — Напрасно она всем об этом докладывает.

Мисс Силвер развернула полусвязанные вишневые рейтузики.

— То же сказала и мисс Крю. И тут же сообщила о том, что леди Мэлбери недавно обнаружила, что драгоценное старинное колье — его надевала ее прабабушка на коронацию королевы Виктории, — на самом деле тоже подделка.

Мисс Крю весьма сурово отозвалась о лорде Мэлбери, который разболтал эту тайну. Леди Мэлбери, думаю, промолчала бы, но ее муж, общительный и легкомысленный человек, со многими это обсуждал и очень откровенно удивлялся тому, что кто-то из его предков подменил колье, и пытался понять, кто именно.

— Наверняка он тоже решил оценить колье, — быстро отреагировал Фрэнк, — но было уже поздно. Боюсь, что его предки тут ни при чем.

Мисс Силвер кашлянула.

— Ему это, видимо, не пришло в голову. Леди Мэлбери — дама изысканная и слывет красавицей. Он, скорее всего, единственный в графстве, кто не верит, что она сама могла его продать. Замечательные драгоценности встречаются редко, и можно произвести замену почти без риска, главное, чтобы от не попались на глаза оценщику.

Фрэнк засмеялся.

— А как его потом оценят в завещании, леди Мэлбери не волнует. Только между нами: интересно, сколько раз такие фокусы уже проделывались? Большинство знатных семейств теперь на мели и считают, что глупо беречь драгоценности, которые лишь оценщик способен отличить от подделки Да, все это очень занятно, но куда это нас приведет?

Мисс Силвер достала из сумочки новый клубок, на миг целиком сосредоточившись на том, чтобы узелок, соединяющий шерстяные нити, получился почти незаметным.

И только после этого она ласково произнесла:

— Если бы ты изыскал возможность расспросить леди Мэлбери и леди Мюриел Стрит…

— Но, дорогая мэм, на каком основании?

— Я ожидала этого вопроса.

— Что же у вас на уме — леденящие кровь догадки?

— Фрэнк, дорогой! Как можно!

— Ладно, возьмем другое слово, скажем, подозрение?

— Вряд ли.

— Тогда что же?

Отвлекшись от вязания, она посмотрела Фрэнку в глаза.

— Не знаю даже, как это объяснить… У меня такое предчувствие, что все эти невероятные происшествия, почему-то преследующие жителей этой скромной деревни, могут быть связаны между собой. Пока у меня нет доказательств на этот счет, но я подумала, вдруг в разговоре с леди Мэлбери и леди Мюриел что-то прояснится… Заменить драгоценность качественной копией мог только тот, кто располагал фотографией или рисунком тоже соответствующего качества, чтобы подделать оригинал. Далее. Совершить подмену может далеко не каждый. Только член семьи, либо чей-то друг, либо родственник, имеющий доступ ко всему, что есть в доме. Все эти варианты надо проверить. Я думаю, что вариант с родственником наиболее вероятен. Может, я ошибаюсь, но… Мне на ум приходит один человек… Но надо все разузнать как следует.

— Какой человек? — удивленно спросил Фрэнк.

— Пока не буду называть. Та особа, которую я имею в виду, хорошо знакома со многими жителями графства, многое о них знает. В молодости она, между прочим, увлекалась рисованием. Обожает свой дом и род и предана семейным традициям. Одна из пропавших женщин работала у нее.

— Мисс Каннингэм? Мисс Крю? — стал гадать Эбботт. — Полиция пристально следит за Дауэр-хаус. Это вполне разумно. Генри не было здесь более двадцати лет, Николас работает в Доллинг-грейндж, а мисс Каннингэм нанимала бесследно исчезнувшую Мэгги Белл. Мне кажется, можно уже смело говорить — покойную Мэгги Белл.

Мисс Силвер снова принялась быстро нанизывать петли.

— Прошлой ночью здесь произошло кое-что очень неприятное. Я, пожалуй, расскажу тебе об этом.

— Да, было бы неплохо… Но вы говорите «здесь».

— Нет-нет, я имею в виду не этот дом.

— Слава богу! — Фрэнк вздохнул с облегчением. — Кого же на этот раз огорчили и каким образом?

— Мисс Каннингэм, — мисс Силвер подробно описала «находки» под лестницей и в камине и догадки миссис Хаббард.

Фрэнк скептически нахмурился.

— Говорите, мисс Каннингэм сожгла какую-то веревку? Видимо, перед этим споткнувшись об нее. А миссис Хаббард подобрала оставшийся кусок Он вдруг почувствовал себя малолетним учеником, допустившим ошибку. Собеседница смотрела на него с мягким упреком.

— Это была не веревка, Фрэнк, а садовая бечевка. — Отложив спицы, она извлекла из сумочки заклеенный конверт и протянула его Фрэнку. — Это куски, найденные миссис Хаббард. Видите, бечевка просмолена, несомненно, для сохранности, а значит, пользовались ею для садовых работ, а не дома. Взяли именно бечевку потому, что темный цвет делал ее совершенно незаметной на фоне ковровой дорожки. Кроме того, миссис Хаббард сообщила, что на стойках перил на уровне шестой ступеньки от лестничной площадки появились потертости, похожие на следы от сильно натянутой веревки, там даже частично облупилась краска.

— Это свидетельство из третьих рук, — разочарованно констатировал Эбботт.

Мисс Силвер стала еще быстрее нанизывать петли, но этим прямо-таки цирковым проворством он уже давно не изумлялся.

— Не совсем так, Фрэнк. Сегодня миссис Мерридью сводила меня в Дауэр-хаус на экскурсию. Мисс Каннингэм любезно провела нас по всем комнатам. Многое там — находка для историка, ну а мне еще и представилась возможность проверить рассказ миссис Хаббард. Лестница, ведущая наверх к спальням, выкрашена в темно-шоколадный цвет. Мисс Каннингэм посожалела о том, что перила и стойки покрасили перед их приездом. Но перила не из дуба, а из гораздо менее твердой породы, поэтому пришлось красить для большей сохранности. Пока мы беседовали, я успела осмотреть перила и убедилась в верности слов миссис Хаббард. На двух упомянутых ею стойках действительно облупилась краска, и на углах отчетливо были заметны следы от бечевки. И еще я собственными глазами увидела на правой голени мисс Каннингэм отекший красный рубец, он просвечивал сквозь капроновый чулок. Было также очевидно, что она пережила какую-то серьезную неприятность. Вчера на чаепитии у миссис Мерридью настроение у нее было великолепное. А сегодня она выглядела так, будто не спала всю ночь и явно была чем-то встревожена. Тем не менее с большим удовольствием водила нас по дому. Возможно, была даже рада отвлечься от своих тревог, но они не давали ей покоя, и порою она теряла нить разговора, путала слова, сбивалась…

— Вы думаете, что ей пытались нанести увечья?

— Полагаю, что цель была даже более циничной… Лестница крутая, а холл вымощен каменной плиткой. Если бы она потеряла равновесие, споткнувшись на шестой ступеньке, ей бы пришлось лететь по остальным четырнадцати вниз головой прямо на каменный пол.

— Кто был в доме ночью, кроме нее?

— Ее брат Генри Каннингэм и племянник Николас.

— И больше никого?

— Никого.

Немного помолчав, Фрэнк спросил:

— Почему вы думаете, что покушались именно на мисс Каннингэм? Возможно, Генри хотел избавиться от Николоса или Николас — от Генри? Такие случаи нередки.

— Но ведь очевидно, что мисс Каннингэм сама считает себя избранной жертвой, а ее тревога вызвана подозрением, что избавиться от нее пытался либо брат, либо племянник. Хотелось бы знать, что заставило ее настолько спешить, чтобы не заметить веревки. Едва ли преступник рискнул бы позвать ее снизу. Может быть, телефонный звонок? Аппарат стоит в холле. Генри вообще не пользуется телефоном и к нему не подходит, как сказала мне миссис Мерридью, а Николас берет трубку лишь тогда, когда его позовут. То есть первой к телефону всегда спешит мисс Каннингэм. Но если это был заранее оговоренный звонок, значит, у преступника есть сообщник вне дома. При такой картине риск разоблачения сильно возрастает. Куда проще и безопаснее поставить в холле обыкновенный будильник. Его можно установить на любое время, а его звонок неотличим от телефонного.

— Вы, как всегда, все продумали до мелочей, — сказал Эбботт с ноткой иронии. — Может, вы уже знаете, зачем кому-то понадобилось калечить или даже убивать мисс Каннингэм?

Она без малейшей заминки ответила вопросом на вопрос:

— А зачем нужно было убирать Мэгги Белл и мисс Холидей? Мисс Каннингэм слишком много знает. Полагаю, это и есть объяснение для всех трех происшествий. Каждая из этих женщин чем-то опасна, видимо своей осведомленностью. Возможно, Мэгги Белл и мисс Холидей даже и не знали, что обладают какими-то важными сведениями.

И обрати внимание: в каждом случае преступник действовал быстро и жестоко, готов был любой ценой предотвратить огласку. Что касается мисс Каннингэм, она, вероятно, одной из последних видела мисс Холидей живой. Она встретила несчастную в воскресенье вечером, когда та уходила из Крю-хауса, они обменялись парой слов. Мисс Каннингэм не ответила мне, что же сказала ей мисс Холидей, ограничилась общей фразой. Я тогда не стала допытываться — неприлично быть назойливой с гостями, — по хорошо бы ее об этом расспросить.

— Но, дорогая моя мэм, ее расспрашивали! Разве я не говорил вам?

— Боюсь, что пет, Фрэнк.

— Извините. Совсем с ног сбился. Дело было так.

Деннинг прочесал всю округу в поисках тех, кто видел или встречал мисс Холидей после се ухода из Крю-хаус. Ему удалось отыскать Мэри Тафтон. Девушка возвращалась па велосипеде в Мэлбери — ездила в гости па ферму по ту сторону Хэзл-грип. Мэри говорит, что примерно в половине шестого видела у аллеи в Крю-хаус мисс Каннингэм.

Она ее хорошо знает в лицо: миссис Тафтон шила ей кое-что. Дальше она сказала, что из ворот Крю-хаус как раз выходила женщина в плаще, а мисс Каннингэм остановилась и заговорила с пей. Незнакомая женщина достала платок и высморкалась, выронив при этом что-то похожее на письмо, и мисс Каннингэм его подобрала. Все это Мэри видела, проезжая мимо. Там есть ровный длинный участок дороги. Мисс Каннингэм свернула па аллею, а ее собеседница направилась к деревне. Мэри говорит, что все произошло буквально за две минуты: они встретились, мисс Каннингэм подобрала письмо и пошла дальше. Деннинг расспросил об этом мисс Каннингэм, и она подтвердила, что все было именно так. Мисс Холидей обронила письмо, доставая носовой платок, и она подняла его. Они обменялись парой слов, а поскольку письмо было не запечатано и адресовано мисс Крю, мисс Каннингэм вызвалась отнести его в Крю-хаус.

— Она не уточнила, о чем была эта «пара слов»?

— Наверняка ни о чем, — рассмеялся Фрэнк. — Деннинг свое дело знает, поверьте. Он спросил, была ли мисс Холидей чем-нибудь расстроена, и мисс Каннингэм ответила, что нет, была такая, как всегда. Кстати, Деннинг спросил и кухарку из Крю-хаус… как ее… миссис Болдер, и она сказала то же самое. Сдается мне, ушел он скорее от страха. Миссис Болдер гневно стала вопрошать, чем она, по его мнению, могла кому-то навредить. Она за словом в карман не лезет. Вот он и дал деру. Язычок у этой дамочки!..

Мисс Силвер вдруг стала медленнее обычного набирать петли. Помолчав, она проговорила:

— Спасибо, Фрэнк. Но не скажу, что этого достаточно. Если мисс Холидей убили, значит, был для этого мотив. Кто-то наверняка решил, что она стала или может стать опасной свидетельницей и что от нее надо избавиться. Похоже, что опасность возникла внезапно. А это значит, что все ее встречи за эти последние несколько часов в ее жизни очень важны, надо их тщательнейшим образом проанализировать. Мисс Каннингэм может знать что-то такое, о чем не сочла возможным рассказать полиции.

— Вы предполагаете, что мисс Холидей услышала некие опасные сведения и могла рассказать о них мисс Каннингэм? И кто-то посчитал, что она это наверняка сделала… Хорошо, а как тогда насчет миссис Мэйпл и миссис Сэлби? Они ведь тоже ее видели. От миссис Сэлби у нее уж точно не было секретов.

Мисс Силвер кивнула.

— Именно так. Но миссис Мэйпл, видимо, можно сразу исключить. Их встреча с мисс Холидей была короткой, а откровенничать с такой тугоухой женщиной вряд ли кому захочется — придется кричать на всю деревню.

— Но миссис Сэлби — подходящая компания, а? И при этом пока никто вроде бы не пытался избавиться от нее.

Мисс Силвер склонила голову набок немного по-птичьи.

— Мой милый Фрэнк, вот это как раз больше всего меня изумляет. То, что миссис Сэлби никто не трогает.

Глава 26

Когда Розаменд и Дженни выпили чаю, Дженни вновь погрузилась в роман Глории Гилмор, где страсть и влюбленность как раз достигли апогея. Розаменд откинулась в кресле, позволив себе минутную праздность, и с удивлением поняла, что ей совсем не хочется вставать, брать поднос, нести его на кухню и мыть посуду. Задумав не спать в прошедшую ночь, она крепко уснула, и сон был непривычно тяжелым. Она и теперь все еще не могла избавиться от оков сна. Мысли текли медленно и вяло, а тело и вовсе не двигалось бы, не заставь она себя силой вернуться к своим обязанностям.

Звонок Лидии Крю заставил ее с трудом встать. Дженни сморщилась, нетерпеливо дернулась и сказала:

— Будь ты проклят!

— Дженни!

— А представляешь, как было бы здорово: одно слово сказал — и заклятие бы исполнилось? Пинч! — и нет больше звонка! — У Дженни был взгляд бесенка. — Я бы, пожалуй, и на тетю Лидию наложила заклятие, если бы могла.

— Дженни, перестань, прошу тебя!

Бесенок захихикал.

— Ладно, иди, а то я скажу что-нибудь пострашнее, если он так и будет тилибонить.

Розаменд вошла в заставленную мебелью комнату тети.

В последнее время эта теснота стала казаться ей еще более отвратительной. Так много вещей, так мало воздуха, так жарко, идешь, а на тебя накатывает душная волна. Ноги словно были налиты свинцом, и на миг даже закружилась голова.

Лидия Крю восседала в своем кресле с прямой спинкой. Серовато-бледное лицо было спокойным и решительным. До самых ног ее окутывало старое пурпурное покрывало. Камни на кольцах сверкали в лучах зажженной люстры — горели все лампы до одной.

— Слушаю вас, тетя Лидия.

— Садись, — сказала Лидия Крю хриплым голосом. — Я хочу поговорить с тобой.

В сердце Розаменд шевельнулась тревога. Тетя Лидия «поговорить» понимает по-своему. Она спрашивает и диктует свои условия. Холод, охвативший Розаменд, вызвал сначала воспоминание о первом допросе, учиненном ей, когда все полагали, что Дженни не выживет, потом о втором, когда тетка отчеканила условия их проживания здесь.

Пришлось покорно их принять, выражая горячую благодарность.

— Я хочу поговорить с тобой о Дженни.

От этих слов комната словно наполнилась клубком страха.

— Слушаю вас…

— Ей намного лучше. Думаю, мы можем сказать, что она здорова во всех отношениях. Теперь надо обсудить дальнейшее.

— Да, но… — Она запнулась, но, преодолев себя, хотела продолжить. Однако Лидия Крю не стала дожидаться продолжения. Она решительно сказала:

— Долгое время нам, в силу обстоятельств, пришлось мириться с тем, что Дженни живет не как все ее ровесники. Боюсь, проблемы в образовании отразятся на ее будущем необратимыми проблемами. Ей необходима дисциплина, общение со сверстниками и систематическая учеба. Полагаю, что это абсолютно очевидно и не подлежит обсуждению. Иными словами, пора наконец отдать ее в школу.

Крейг говорил о том же. Розаменд и сама так думала.

Но, прозвучав из уст Лидии Крю, это решение воспринималось как гром среди ясного неба. Она не успела найти нужные слова — властный голос зазвучал снова.

— Надо сказать, я уже некоторое время наводила справки. Школа мисс Шиппингтон в Бринтоне вполне приличная — как раз то, что нам требуется. Она не слишком мала и не слишком велика, атмосфера там здоровая, и воспитанниц учат самих зарабатывать себе на жизнь. Леди Уэстерхэм очень хорошо отзывается об этой школе и о самой мисс Шиппингтон. У леди Уэстерхэм на руках остались дети двоюродной сестры, и она великодушно взяла на себя ответственность за их образование, отправив в Бринтон.

Я тоже готова это сделать для Дженни.

Глубоко посаженные глаза не мигая смотрели на Розаменд, требуя благодарности, заставляя благодарить. Розаменд с трудом выдавила из себя:

— Это очень великодушно с вашей стороны, тетя Лидия.

Она хотела продолжить, но возражения застряли в горле. Последующее «однако» так и не прозвучало. Мисс Крю заговорила снова:

— Рада, что ты это понимаешь. Молодые обычно склонны считать, что все им что-то должны. Я готова оплатить учебу Дженни и прибавить к этому требуемый школой вступительный взнос. В благодарность за это, я надеюсь, ты продолжишь исполнять свои обязанности здесь, а поскольку тебе не придется больше ухаживать за Дженни, ты будешь исполнять эти обязанности гораздо лучше, чем сейчас. Согласись, что, чем раньше Дженни воспользуется этой возможностью, тем лучше. К тому же мисс Шиппингтон согласилась взять Дженни прямо сейчас. Она говорит, что взнос можно выплатить частично.

Розаменд вскочила.

— Тетя Лидия, вы же не хотите сказать, что вы обо всем договорились, не спросив нас!

Ее встретил угрожающий взгляд.

— Розаменд, что за странный тон! Я взяла на себя немалые хлопоты и готова понести весьма значительные расходы. Ты вынуждаешь меня напомнить, что у вас с Дженни своих средств нет. Не думала, что ты так забывчива.

Итак, я обо всем договорилась и полагаю, что вам надлежит просто слушаться.

Розаменд сжала руки.

— Я понимаю… Дженни надо будет идти в школу. Я сама об этом думала. Думала… что, возможно, со следующего полугодия смогу получить место, чтобы быть рядом с ней.

Мисс Крю вдруг резко севшим голосом прохрипела:

— Чтобы получить место в школе, надо что-то уметь.

Твое место здесь, где ты можешь хотя бы чуть-чуть отплатить мне за то, что я готова для вас сделать. — Она взяла какие-то бумаги и протянула их Розаменд. — Вот школьная программа и последнее письмо, которое написала мне мисс Шиппингтон. Она предлагает тебе привезти Дженни в пятницу.

— О нет, нет! — Розаменд не двинулась с места.

— Пожалуйста, возьми себя в руки! — Мисс Крю чуть не сорвалась на крик. — Я допускаю, что ты удивлена, хотя после заключения врача ты могла бы уже все понять.

Ты же сама призналась, что подумывала об этом.

Розаменд заговорила, с трудом сдерживаясь:

— Я понимаю, ей необходимо учиться. Но пока еще слишком рано. Нужно время, чтобы она привыкла к этой мысли. Нельзя ее так торопить. Это ее расстроит ужасно.

Лидия Крю нетерпеливо вздохнула.

— Розаменд, прекрати сейчас же, не устраивай истерик. Если ты в теперешнем своем состоянии сообщишь обо всем Дженни, она точно расстроится. Но подумай о том благе, которое я готова для нее сделать, о том, как хорошо ей будет со сверстниками. Если ты появишься перед Дженни с такой путаницей в голове, она, естественно, воспримет все в штыки. И еще хочу тебя спросить: неужели ты думаешь, что Дженни полезен ее нынешний образ жизни?

Розаменд снова села. Нет, она должна выстоять. Благодеяние тетушки сейчас неуместно, и нужно подобрать подходящие слова для отказа.

— Нет, конечно, — как можно спокойнее ответила она. — Дженни должна пойти в школу, но без всякой спешки. Прежде чем она туда отправится, мне хотелось бы познакомиться с директрисой, увидеть школу и других учениц. Дженни воспримет все совершенно иначе, если я расскажу ей о том, что увижу собственными глазами.

Мисс Крю рассматривала свои кольца. Они все играли под яркой люстрой. Вот большой квадратный рубин, обрамленный полукругом из крупных бриллиантов. Вот сапфир, подаренный ее прабабке самим принцем-регентом, и изумруд, привезенный одним ее славным предком из путешествия по всяким Индиям вместе с Дрейком… Когда она взглянула на племянницу, блеск ее глаз был холоднее блеска камней, и сказала совсем другим тоном — тише, медленнее, но с явной угрозой:

— Так значит, ты диктуешь условия? И тебе нужно время? Да понимаешь ли ты, что время давно упущено, как и многое другое?

Розаменд вся задрожала.

— Что вы хотите сказать?

— А ты не знаешь? Значит, ты еще глупее, чем я думала. И того, что Дженни убегала сегодня ночью из дома, ты тоже не знаешь?

Розаменд вспыхнула и вновь побледнела. Мисс Крю хрипло усмехнулась:

— Вижу: знаешь. И позволь спросить, сколько времени это уже продолжается?

— Тетя Лидия, я не знаю. Мне сказали вчера, что ее видели…

— Кто сказал?

— Крейг Лестер.

— А ему кто сказал?

— Он сам ее видел.

— Ночью?

— Он пошел прогуляться, не мог уснуть.

— Где он ее видел?

Вопросы и ответы чередовались так быстро, что не было времени думать. Сейчас ею управляла не мысль, а инстинктивное желание скрыть все, что можно, о выходке Дженни.

— Она шла по аллее.

— А что там делал мистер Лестер?

— Он проходил мимо, а когда увидел Дженни, то пошел за ней, пока не убедился, что она вернулась в дом.

Лидия Крю мрачно сказала:

— Через боковую дверь. Видимо, так она входит и выходит. Ей повезло, что никто не запер дверь изнутри. Если я снова увижу, что дверь открыта, именно так и сделаю.

Что ж, теперь, когда ты уразумела, какие выходки позволяет себе твоя сестра, ты будешь по-прежнему настаивать на своем? Неужели это разумно и безопасно позволять Дженни бродить бог знает где среди ночи? Ты не очень умна и не слишком любознательна, но газеты, надеюсь, ты хотя бы просматриваешь? Должна бы представлять, что может случиться с девочкой, разгуливающей по ночам неизвестно где без взрослых. Может, это она во сне отправляется гулять? Она лунатик?

— Крейг сказал, что нет.

— Где она ходила?

— Не знаю.

— Что она сама говорит по этому поводу?

— Я ее ни о чем не спрашивала пока. Я… я была потрясена. Мне нужно было время Мисс Крю взглянула на нее с неким подобием улыбки:

— Ах да, конечно — тебе же нужно очень много времени. Соображаешь ведь ты еле-еле. Ну, теперь, когда прошло достаточно много времени, ты все еще будешь настаивать, что его и дальше можно терять? Будь моя воля, я бы выпроводила Дженни сегодня же. Но так и быть, ты будешь запирать ее комнату две оставшиеся ночи, а в девять тридцать утра в пятницу отправишься с ней из Мэлбери в бринтонскую школу.

Розаменд встала. Ее застала врасплох тетина решимость, и она не смогла придумать убедительных отговорок. Дженни сама себе навредила. Стоит только Лидии Крю рассказать о проделке Дженни, любой будет на ее стороне. Розаменд шагнула к двери. Хриплый голос проскрипел ей вслед:

— Ты поняла меня, Розаменд? В пятницу утром Дженни уедет отсюда.

— Да, — проговорила та и вышла. Что еще она могла сказать? Это ультиматум, и обе они об этом знают. От Дженни избавятся. Если бы у них были деньги и какое-то пристанище, ультиматум действительно стал бы избавлением. Но у них нет ничего. В пятницу утром Розаменд ничего не останется, как отвезти Дженни в найденную теткой школу. Ей же самой вообще ничего не останется.

Глава 27

Розаменд, даже не заглянув в комнату сестры, повернулась и побежала по коридору в холл. Изо всех сил, словно боялась, что Лидия Крю с ее властным хрипением ее настигнет, беспощадная и неумолимая. В той ярко освещенной отвратительной комнате заперт свирепый зверь, и он может в любую минуту сорваться с цепи и помчаться за ней. Розаменд схватила с вешалки под лестницей свое старое пальтишко и, юркнув в боковую дверь, бросилась через сад к роще. Одной в сумерках совсем не страшно. Стpaшен этот ненавистный дом и Лидия Крю. А здесь, в роще, она не услышит се звонка, как бы упорно он ни дребезжал, и капризного зова Дженни тоже. Она еще не готова к разговору с сестрой. Ей нужно время, чтобы настроиться на нужный лад — она должна постараться уговорить се, доказать, что каприз тетки позволит ей пережить массу приключений. Она обязана оградить Дженни от переживаний, а отношение ко всему как к приключению, может быть, хоть как-то смягчит удар.

В роще было совсем темно. В саду еще брезжил сумеречный свет, а здесь деревья обступили ее, окутали своими тенями. Среди них ей было так спокойно… Это были стены ее последнего прибежища. Это ее уголок, здесь можно прийти в себя и все обдумать. Розаменд бродила гуда и обратно вдоль маленькой полянки в глубине рощи. Надо "то-то придумать, и побыстрее, а как хочется хотя бы миг ни о чем не думать, остановиться, забыть о ледяном теткином доме.

Она не знала, сколько времени прошло, когда услышала чьи-то шаги, быстрые и уверенные, явно мужские.

— Розаменд! Ты здесь? — послышался голос Крейга.

На миг она испугалась, как испугался бы всякий обитатель этого лесного царства. Инстинкт повелел замереть, полагаясь на верную защиту тишины. Но когда он снова позвал ее по имени, она превратилась в прежнюю Розаменд, а он — в друга. Она пошла ему навстречу.

— Дженни сказала, что, возможно, ты здесь.

Голос звучал резко и слегка дрожал, потому что минуту назад он вдруг испугался, что она больше не верится, что он ее потерял. Боже, какая нелепость Он обнял ее.

— Ну почему ты убегаешь сюда? Совсем одна? Не нравится мне это.

— Мне нужно… где-то…

— В вашем захламленном доме полно места!

Она покачала головой. Он заметил только само движение, лица же совсем не было видно.

— Мне нужно совсем уходить оттуда, иногда.

— И поэтому ты сейчас здесь?

— Да.

— Розаменд, что случилось?

Она была ему настолько близка, что он сразу чувствовал, когда что-то было не так. И сейчас он чувствовал: грянула беда, хотя и не знал какая. Но ему надо это знать.

Он снова настойчиво произнес ее имя:

— Розаменд!

— Она отсылает Дженни! — выпалила она, судорожно вздохнув.

— Куда?

— В школу в Бринтоне. Она там уже обо всем договорилась.

— Без твоего ведома?

— Ни слова не сказала. Крейг, я знала, что рано или поздно Дженни придется отправить в школу. Но не так ведь — ни с того ни с сего. Даже если бы она была здоровой, я сначала съездила бы туда сама. Никто не знает, что там и как. Какая-то знакомая тети отдала туда детей своей двоюродной сестры, которая умерла. От нее тетя и узнала об этой школе. Ей же все равно, лишь бы отделаться от Дженни, и все — за моей спиной.

— Безусловно, ты сначала должна сама съездить туда, прежде чем отправить Дженни, — успокаивающе сказал Крейг и ощутил, как по всему ее телу пробежала дрожь.

— Не успеть: она все так устроила, чтобы не осталось времени. Велела мне везти ее туда в пятницу, послезавтра! Автобусом из Мэлбери в девять тридцать, все решено. И я ничего не могу поделать. Сила на ее стороне, и она знает об этом. Сила всегда была на ее стороне. У нас с Дженни нет денег. Больше нас никто не приютит, а она больше не хочет видеть Дженни. Ей положено учиться в школе, а мне — оставаться здесь и отрабатывать, на сколько смогу, те деньги, что тетя пожертвует на плату за обучение.

— Ну нет, — твердо заявил он, — этому не бывать, успокойся. Даже мисс Крю можно доходчиво намекнуть, что ей не удастся вот так, в одночасье выставить Дженни.

Почему ты не защищаешь сестру?

Она сжалась.

— Думаешь, я боюсь? Ну да, боюсь, но это бы меня не остановило. Если бы я была одна, ушла бы. Давно бы ушла. Если честно, я вообще не приехала бы к тетке. Здесь как в тюрьме. Но ведь у меня Дженни. Врачи сказали, что ей будет необходим хороший уход. А сколько мне удалось бы заработать? Едва ли достаточно, я ведь ничему не училась. Пришлось бы пойти в прислуги или работать в магазине. А как же я оставила бы Дженни одну на весь день? Я много думала о недорогой школе, чтобы Дженни там понравилось, и я бы устроилась туда на работу. Я о такой слышала. Но теперь ничего не успеть. Крейг, вот ты говоришь, что ей не удастся в одночасье выставить Дженни.

Удастся, и все будут на ее стороне. Понимаешь, она знает о том, что Дженни убегала из дома ночью.

— Как она узнала?

— Она не сказала мне как, но узнала. И конечно это ей на руку. Она говорила, как опасны подобные выходки, что этому надо положить конец. Все, что она говорила, было правильно, то же самое сказали бы все. Но она говорила это не из любви к Дженни, нет. А только для того, чтобы заставить меня подчиниться, чтобы я сделала все, что она велит. Теперь понимаешь, почему я убежала сюда, в свою рощу? К Дженни я идти не могу, пока не успокоюсь. Мне придется объявить ей, что ее собираются выставить. Только не знаю, как это сделать.

Все это время он одной рукой обнимал ее за плечи, и она ни разу не попыталась отстраниться. «А может, она просто не чувствует моей руки», — пронеслось у него в голове. Он взял ее за плечи обеими руками и крепко сжал.

— Розаменд, хватит! Если ты так и будешь повторять, что уже ничего не успеть, тогда мы действительно ничего не успеем. И тогда все пропало. А если ты перестанешь паниковать и послушаешь меня, то все удастся устроить, и очень даже просто. Ты готова внимательно меня выслушать?

— Да, я слушаю тебя.

— Так вот, для начала. Ты еще помнишь, что я просил тебя выйти за меня замуж? Ты не ответила ни «да», ни «нет», а мне не хотелось тебя торопить. Я и сейчас не хочу, поверь. Но дела, похоже, принимают серьезный оборот, и выпутаться из всего можно было бы как раз этим способом. Если бы мы были женаты, никаких проблем: забрали бы Дженни и уехали. У меня есть дом, у меня есть работа.

Все просто как дважды два. Но — тебе решать. Не знаю, говорил ли тебе, что люблю тебя, но, разумеется, ты давно это поняла. Я влюбился еще в твою фотографию, и чем дольше я здесь, тем больше теряю голову, с каждой нашей встречей. Себя я знаю очень хорошо и уверен, что мои чувства будут только усиливаться. Я не рисуюсь и не хочу разыгрывать эдакую мелодраму. Нам необходимо многое обдумать. А теперь — что ты скажешь? По-моему, я однажды уже описал тебе свои недостатки, да и сама ты их наверняка подметила. И сейчас я готов повторить: я буду о тебе заботиться и о Дженни тоже. И даю голову на отсечение, что со мной тебе будет лучше, чем с Лидией Крю.

Так как же?

Невероятно. Но с первой минуты их знакомства Розаменд всегда хотелось рассмеяться в ответ, даже когда он говорил возмутительные вещи, даже когда злил ее, внутри пружинкой дрожал смех, она еле сдерживалась. Дай она волю своему смеху, всей ее гордости и чувству собственного достоинства, которым ее учили с детства, пришел бы конец. Ведь невозможно смеяться и одновременно сохранять чувство собственного достоинства. Это несовместимо. Когда Крейг спросил: «Так как же?» — она всей душой почувствовала, как просто было бы ответить ему «да» и избавиться от всех тревог.

Он неожиданно наклонился и прислонился щекой к ее щеке, не поцеловал, а просто прижался. Неровно дыша, он прошептал ее имя. Она оттолкнула его.

— Нельзя! Нельзя! Это просто нечестно!

— С моей стороны или с твоей?

— С моей, конечно!

— Благодарю покорно за заботу, но я знаю, что делаю. Мы же не торговую сделку заключаем, пойми. Мы говорим о том, чтобы стать мужем и женой — начиная с этого дня — в радости и в горе, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас. Это совсем другое. Это значит, что все грядущее принимаем на себя мы оба, и если случится беда, ее опять же переживаем мы оба, и если придет радость, мы же оба ее и разделим. Здесь уже не существует понятий «честно», «нечестно». Лично я увяз в этой пучине по самое горло, а ты, конечно, можешь оставаться на берегу непобедимой и невредимой, но предупреждаю: я никогда не перестану тянуть тебя к себе.

— О, я тоже в пучине, тоже увязла, еще как, — то ли всхлипнула, то ли рассмеялась Розаменд.

Он сжал ее в объятиях. Слова больше были не нужны.

Она подняла лицо, губы их слились. Вот оно счастье, такое естественное и желанное… Как возвращение домой в непогоду. Как согретая приветным огнем комната после долгих странствий по холоду. Как пища после жестокого голодания, как вода в момент изнурительной жажды.

Крейг ощутил, что его лицо мокро от ее слез.

— Розаменд, почему ты плачешь? Все прошло, не о чем больше плакать.

— Потому и плачу — Милая моя глупышка!

— Да, я правда невероятно глупая. Не было никого… так долго. — Она безуспешно пыталась найти носовой платок.

— Вот, возьми мой.

Огромный мужской платок был идеально чистым и сухим. О слезах хорошо читать в романах Глории Гилмор, а в действительности от них становишься страшной и надо сморкаться.

— Ну как, теперь лучше?

Она сунула платок в карман своего старенького пальто.

Кивок означал «да».

— Ну что же, моя радость, поплакали и хватит, теперь давай займемся делами. Ты ведь не из тех, кто падает в обморок от неожиданностей, правда?

— Нет, не из тех.

— Это было бы весьма болезненно, да и земля сырая.

— Крейг, о чем ты?

— Ни о чем особенном, нет-нет, ни о чем таком, из-за чего стоило бы падать. Просто я хочу, чтобы ты вышла за. меня замуж завтра.

Это совсем не было неожиданностью, это само собой разумелось. Но она вдруг услышала свой голос, полный отчаяния.

— Нам нельзя!

— Ошибаешься, дорогая. Вчера утром я съездил в Мэлбери к дядиному адвокату и все разузнал. Мы с тобой взрослые, совершеннолетние люди, для регистрации брака нужно подождать одни сутки. Завтра утром в половине одиннадцатого мы можем зарегистрироваться. Позже;" можно будет устроить и венчание в церкви, если хочешь.

Это займет несколько больше времени, поэтому я выбрал регистрацию.

— Крейг…

— Дорогая моя, позволь говорить мне. С того самого дня, как я приехал сюда, я злюсь все сильнее и сильнее.

Ты не просто сбиваешься с ног от усталости и терпишь одни оскорбления. Все это даже мелочи в сравнении с массой весьма скверных событий. В деревне пропали две женщины. Одну их них убили несомненно, другую — вполне возможно. Дженни тайком убегает из дому и где-то бродит по ночам. Теперь мисс Крю хочет отослать ее в абсолютно неизвестную школу. Пока получается, что все «за» на ее стороне, и тебе одной не одолеть твою милую тетушку. Я для нее никто и не могу ни во что вмешаться, но когда мы поженимся, разговор будет уже совсем другой. Мисс Крю ведь не опекунша Дженни?

— О нет.

— Значит, мы можем просто забрать Дженни — и в путь, никто нам и слова поперек не скажет. Но мы ничего не сможем предпринять, пока у меня не будет законного права забрать тебя с собой. Я не стану торопить тебя после обручения, как и сейчас не хотел бы, но ты должна дать мне право заботиться о вас обеих. Как только я его получу, все пойдет как надо. Розаменд, я должен забрать вас отсюда!

Как часто она гуляла по этой роще и находила в ней утешение. Л теперь она показалась ей такой холодной и такой пустынной… Ей захотелось попасть туда, где свет и люди. Куда угодно, лишь бы подальше от Крю-хаус и от тети Лидии. Сама она не могла позаботиться о Дженни, а Крейг позаботится о них обеих.

Глава 28

В тот же день в половине третьего Николас поднял голову от чертежа. Свет ему загородил неслышно подошедший Хауард, секретарь мистера Берлингтона. Этого типа Николас откровенно недолюбливал. Размеры чертежа были очень малы и требовали предельного внимания и аккуратности, поэтому Николас не скрывал раздражения. Ох уж эти секретари, шныряют везде и всюду, неожиданно вырастают прямо перед твоим носом — кому такое понравится? Хауард не просто тип, а отвратительный тип. Теперь он произнес, сосредоточив взгляд на своем длинном вислом носу:

— Мистер Берлингтон желал бы видеть вас, Каннингэм Хауард с видом конвоира ждал, пока Николас встанет.

Еще хорошо, что этот тип не ввалился в кабинет мистера Берлингтона, а просто впустил его и удалился с осуждающим видом.

Вполне уютный кабинет располагался в бывшей гостиной, где сменявшие друг друга хозяйки поместья Доллинггрейндж музицировали или сидели у трех высоких окон за вышиванием. Тогда окна занавешивались дорогими портьерами, теперь же их не было. Светло-зеленые стены смотрелись довольно уныло. Два новых коврика заменили изысканный ковер, который вместе со старинной мебелью был продан с аукциона. В комнату поставили рабочий стол, книжные шкафы, бюро для хранения документов и несколько весьма удобных стульев.

За столом сидел мистер Берлингтон — худощавый, раздражительный и острый на язык джентльмен. Он был к тому же неглуп, иначе бы не сидел в этом кресле. Что да, то да, хотя никаких иных достоинств Николас в нем не замечал. Начальник быстро сказал:

— Входите и закройте дверь!

Николас повиновался. В кабинете он увидел еще одного человека. Тот смотрел в окно, но сразу обернулся и подошел ближе. В обществе его вполне можно было и не заметить: рост средненький, ни худой, ни толстый, очки в неяркой оправе, вся цветовая гамма, как защитный покров. Редкие белесые волосы мышиного оттенка, невыразительное лицо, совершенно неприметная одежда. Мистер Берлингтон повернулся к незнакомцу и сказал:

— Это Николас Каннингэм. Пусть он сам даст вам отчет о том разговоре, что я провел с ним утром.

По спине Николоса пробежал холодок. Он понял, что неприметный джентльмен — заметная персона. Даже очень заметная персона. Его представили этой важной персоне скорее как обвиняемого в зале суда, чем как просто подчиненного.

По-прежнему безымянная важная персона опустилась на стул. Николасу тоже было ведено сесть. Он сел на стул, явно предназначенный ему заранее, лицом к свету, льющемуся их трех незанавешенных окон. Мистер Берлингтон произнес:

— Итак, Каннингэм.

— Я не совсем понимаю, с чего мне следует начать, сэр.

— Вам следует повторить весь наш утренний разговор, — нахмурился мистер Берлингтон, — с той самой минуты, как вы вошли сюда и закрыли за собой дверь. Что вы говорили, что вы делали.

Странная задачка. Что-то вроде проверки на внимание. Он ответил:

— Вы сидели за столом и что-то писали. Я подошел к вашему столу и сказал: «Это случилось опять, сэр».

— И что вы имели в виду?

— Вы хотите, чтобы я рассказал обо всем, что произошло до того?

— Разумеется.

— Около месяца назад я обнаружил у себя в кармане странный листок бумаги. Казалось, что он уже пролежал там некоторое время, но я не знаю, как он туда попал.

Листок был помятым и потрепанным. На нем что-то было написано карандашом, очень бледно, но слова не были английскими, и буквы тоже.

Важная персона с неважнецкой наружностью наконец заговорила:

— И что же это были, по-вашему, за буквы?

— Я подумал, что, может, русские или это алфавит одного из восточноевропейских языков.

— Почему вы так подумали?

— Потому что они были не латинские.

— Вы понимаете по-русски?

— Нет, сэр.

— Какие языки вы знаете?

— Французский, немного немецкий, ну и латынь слегка, на уровне школы.

— И вы не смогли прочесть записку?

— Нет, сэр.

— Что вы с ней сделали?

— Решил, что лучше показать ее мистеру Берлинпону.

— Что заставило вас так подумать?

— Я подумал, что записка на русском и что лучше показать ее ему.

Еле заметным жестом Николасу дали понять, что ему следует держаться спокойнее. Мистер Берлингтон попросил его продолжать.

— Сегодня утром я получил еще одну записку, и это мне Уже совсем не понравилось. Я спустился к завтраку, и моя тетя подала мне смятый листок. Накануне вечером она зашивала дыру в кармане моего пиджака и обнаружила листок между подкладкой и материалом. Он, видимо, провалился в дырку. Тетя подумала, что листок, вероятно, мне нужен.

Тихим голосом незнакомец снова задал вопрос:

— Она прочла, что было в записке?

— Она никогда не читает личных писем.

— Но она могла подумать, что это не личное. Читала она его?

— Не знаю.

— Вы ее не спросили?

— Нет, — Николас немного покраснел.

— Почему?

— Не хотел показывать, что это для меня важно.

— Вполне понятный довод, если бы записка не была личной. А могла она быть личной?

Последние слова были произнесены совсем тихо, но ему словно бы направили в лицо прожектор. Совершенно неожиданно.

— Нет, сэр, — сказал он, надеясь, что не слишком долго раздумывал над ответом.

— Может, вы объясните поточнее?

— Я не знал, что было в записке. Я вспомнил тот листок и подумал, что это такой же. Мистер Берлингтон не хотел, чтобы эта история обсуждалась.

— И вы не прочли ее сразу?

— Нет, только когда остался один. А при тете просто сунул в карман, чтобы она сочла ее просто безделицей.

— А вы уже решили для себя, что это не безделица?

— Я подумал, что ее необходимо также показать мистеру Берлингтону.

— И когда вы решили показать ее?

— Как только прочел.

— Сейчас я сам ее прочту, — сказал незнакомец тем же тихим голосом. Листок достали из записной книжки, очки склонились к нему. Голос прочел:

— «Вы сами должны понять. Если Вы не можете предоставить нам лучшего материала, Вы нам не нужны, а когда что-либо больше не требуется, лучше его убрать».

— Как вы это восприняли?

— Подумал, что кто-то пытается меня скомпрометировать.

— И вы решили пойти к мистеру Берлингтону. Очень разумный шаг. В сущности, вы именно так должны были поступить, если бы хотели защитить себя от некого нанимателя, которого вы перестали удовлетворять и который собрался вас убрать.

Николас оттолкнул стул и порывисто вскочил:

— Сэр, я протестую!

Глаза за неброскими и немодными очками внимательно изучали его.

— Так. Протестуете? И стали бы в любом случае. Разве нет? И чем больше будете протестовать, тем справедливее мое предположение.

Николас Каннингэм взял себя в руки. Как легко потерять над собой контроль. Неосторожный шаг — и ты в ловушке, а потом попробуй из нее выбраться. Он взглянул через стол и проговорил:

— Я ничего не могу опровергнуть и подтвердить — тоже.

Я могу только рассказать вам, что и как происходило. Обе эти записки я приносил мистеру Берлингтону, как только находил их. Думаю, что кто-то пытается скомпрометировать меня. Если бы я знал, кто он, меня бы здесь не было.

Я бы сам стал с ним разбираться.

Берлингтон посмотрел на незнакомца, потом на Николоса, и сказал:

— Сядьте, Каннингэм.

Глава 29

В тот же день (была среда) около десяти часов вечера Крейг Лестер вышел из «Рождественской сказки» и не спеша направился через дорогу. Проходя мимо Белого коттеджа, он увидел, что в обеих комнатах, выходивших окнами на фасад, горит свет. В доме только две почтенные леди, почему же свет горит в обеих гостиных? Но не успел он подумать, что, пожалуй, еще не очень хорошо постиг особенности деревенского уклада, как парадная дверь открылась, и оттуда вышел Фрэнк Эбботт. Пока тот стоял у открытой двери, Крейг увидел в проеме фигуру мисс Мод Силвер и в этот момент он понял, что следует предпринять. Фрэнк откланялся и пошел по дорожке. Мисс Силвер приготовилась закрыть дверь, но еще раз выглянула в темноту. В это время Эбботт поднял голову на звук шагов Лестера и чуть не наткнулся на него. Узнав его, Фрэнк воскликнул:

— Привет, так это ты! А меня только что отпустили.

Ты-то сам к кому?

— Мне хотелось бы поговорить с мисс Силвер, если это еще удобно.

— Ну, раз я тебе не нужен, пойду.

Фрэнк зашагал по мощеной дорожке.

— Я не очень поздно, мисс Силвер? — извиняющимся тоном спросил Крейг.

Она стояла против света, но он понял, что она улыбается.

— Ничуть, мистер Лестер. Милости прошу.

Она провела его в столовую и указала на кресло, в котором только что сидел Фрэнк. Когда они уселись, мисс Силвер взяла в руки спицы и ободряюще взглянула на гостя.

— Могу я вам чем-то помочь, мистер Лестер?

— Вы окажете мне огромную честь, если согласитесь.

— Расскажите же мне, в чем дело.

— Прежде я, пожалуй, скажу, что мне известно, почему вы здесь.

— Я навещаю свою школьную подругу, миссис Мерридью, — с легким упреком напомнила мисс Силвер.

— А Фрэнк Эбботт навещает одного из своих бесчисленных родственников! Он, наверное, сказал вам, что мы уже давненько друг друга знаем?

— Да, мистер Лестер.

— В общем, я наслышан о вашей деятельности. Фрэнк намекнул мне, чтобы я не распространялся на эту тему.

Видимо, он и об этом вам сказал.

Она улыбнулась:

— В деревне подобный род деятельности вызвал бы немало пересудов.

Он кивнул.

— Для меня вы — просто подруга миссис Мерридью.

Быстрые спицы замелькали над шерстью.

— Значит, мне просто показалось, что у вас какие-то проблемы. Но, ради бога, какого согласия вы от меня хотите?

Его лицо озарилось счастливой улыбкой.

— Не смогли бы вы присутствовать на моем бракосочетании? Об этом я и хотел вас попросить. И, прежде чем вы ответите, позвольте мне немного рассказать вам о моей невесте.

— Прошу вас, мистер Лестер.

Он воскликнул с мальчишеской пылкостью, сразу помолодев лет на десять:

— Вы сама доброта! Как раз такого человека не хватает Розаменд. Она так долго жила в жуткой атмосфере, а сейчас он ей просто необходим — добрый и чуткий человек.

Мисс Силвер посмотрела на него взглядом, полным понимания.

— Прекрасная девушка.

Он стал рассказывать, ничего не утаивая:

— Я влюбился в Розаменд даже раньше, чем познакомился с ней. Дженни прислала ее фотографию вместе со своими рукописями в мое издательство. А потом, когда я увидел саму Розаменд, окончательно потерял голову. Но, разумеется, я и не ожидал, что сразу ей понравлюсь. Я не хотел торопить события. Думал, что, возможно, ждать придется довольно долго. И вдруг я понял, что это-то как раз и невозможно. Мисс Крю вконец замучила ее бессмысленной домашней возней. Дженни стала дерзкой и неуправляемой, да еще одна за одной эти скверные истории — здесь, в округе. Но все это строго между нами.

— Разумеется, мистер Лестер.

Чувства нередко лишают человека тактичности, отметила про себя мисс Силвер.

— Мне не стоило говорить последней фразы, я понимаю. Простите меня, прошу вас. Так вот какая штука: в воскресенье я случайно обнаружил, что по ночам Дженни выходит из дому. Я не мог уснуть — мучили всякие мысли, — и решил прогуляться. Когда я подошел к Крю-хаус, по дороге ехала какая-то машина, и при свете фар я увидел Дженни. Вы знаете: по ту сторону дороги — лаз через живую изгородь, а дальше — тропинка через луга. Она как раз возвращалась оттуда. Переждав машину, она бегом промчалась мимо меня и по аллее направилась к дому. Я видел, как она вошла в боковую дверь. Я рассказал об этом Розаменд, и она очень встревожилась. Но самое неприятное, что и мисс Крю не то видела, не то слышала, как Дженни возвращалась домой. Не предупредив Розаменд, эта суровая дама решила отослать Дженни в школу. Сегодня днем она сообщила Розаменд, что все улажено, и та обязана доставить туда сестру в пятницу утром. Это стало последней каплей. Мне кое-что рассказали. У сестер нет ни гроша и ни единой души, способной их поддержать. Кроме меня.

А пока я не в состоянии им помочь, потому что я им — никто. Я подал заявление в регистрационное бюро в Мэлбери — там можно оформить брак всего через сутки. Мы можем пожениться завтра. Я договорился на половину одиннадцатого утра. И мне бы хотелось, чтобы Розаменд кто-нибудь сопровождал. Подобные мероприятия вызывают массу пересудов, а нам они абсолютно ни к чему. Вот я и пришел просить вас… Не могли бы вы поехать с нами в Мэлбери и присутствовать на нашем бракосочетании. Никого из деревенских мы не станем просить: все будут на стороне мисс Крю, и к тому же мне больше никого не хотелось бы приглашать.

Ему ответили доброй, обаятельной улыбкой.

— Мистер Лестер, вы уверены, что поступаете правильно?

— Да. Если я стану мужем Розаменд и зятем Дженни, я смогу забрать их отсюда. Здесь такое творится. Не нравится мне все это. Им может грозить опасность.

Мисс Силвер медленно наклонила голову.

— Я согласна присутствовать на вашем бракосочетании, мистер Лестер.

Глава 30

Люси Каннингэм сама не знала, как пережила этот день. Пока не ушла миссис Хаббард, сама она все время чем-то занималась то на участке, то в доме, и все складывалось вполне хорошо. Застелить постели, вытереть пыль, вылить воду из бутылок, служивших ночью грелками, — и Генри с удовольствием такой пользуется, и она ни за что без них не обойдется. А еще нужно перемешать основной корм с объедками, прокипятить эту смесь и покормить кур.

Успокаивающая рутинность этих хлопот словно стеной отгораживала ее от событий прошлой ночи. Из-за этой стены на них можно было смотреть как на страшный сон, ночной кошмар. Оглядываясь в прошлое, она вспомнила свои былые сны: ее утаскивают волки или индейцы, она пытается уложить все свое имущество в маленькую сумочку и спешит на поезд в Австралию, зная, что, если не успеет, на нее обрушится какое-нибудь неведомое несчастье, абсолютно непоправимое. Еще ей снилось, что она падает со скал — катится медленно и долго, — и просыпалась в тот самый миг, когда неминуемо должна была разбиться. Это все и случилось ночью и напугало ее тогда, а теперь, при спокойном свете дня сны растаяли и их больше нет.

Мисс Каннингэм деловито переключалась с одного дела на другое и чувствовала, как давящий ужас понемногу ее отпускает. Время от времени она даже совсем забывала о нем. Кот миссис Парсонс снова влез на изгородь, и ей пришлось его прогонять: старый кот «черепахового» окраса, изрядно уже побелевший, но со злобно горящими глазами.

Надо бы обговорить с Лидией, не свалить ли никогда не плодоносивший старый каштан между оградой и вольером для кур. Ведь только цыплята выходят сюда, как этот противный котище запросто спускается по его стволу и ловит их. Лидия не хочет спиливать каштан. Лидия вообще не любит ничего менять. Конечно, совсем не обязательно с ней советоваться, ведь папа купил Дауэр-хаус, и она вправе пилить здесь все, что хочет. Но не умеет она отстаивать свои права — по крайней мере, перед Лидией Крю.

Почти полдня Генри не было дома, и они с миссис Хаббард привели в порядок его комнату. В ящике для воротничков оказалась мертвая лягушка, в тазу для умывания плавали какие-то скользкие растения. Обнаружив под ними головастиков, мисс Каннингэм задумалась: оставить их или выбросить? Махнув рукой на зверинец в спальне, она положила лягушку у рукомойника, где ее невозможно было не заметить. Миссис Хаббард, суетясь где-то поблизости, пыхтела от омерзения и изредка подчеркивала его фырканьем. И как мисс Каннингэм позволяет такое устраивать, удивлялась про себя она. Джентльмен он приятный, ничего не скажешь, но вот так и не женился — ведь мало кто вытерпит всю эту гадость, не в пример его сестре.

Когда комнату Генри более или менее привели в порядок, не выбросив ни единой букашки, у Люси совсем отлегло от сердца. Все эти годы брат таскал в дом птичьи яйца, мотыльков, стрекоз и прочую живность, — такая любовь ко всему живому… она была несовместима с ужасным подозрением, пришедшим ночью ей на ум. Только не Генри, не Генри, погружавшийся в траур даже после смерти жука, нет, не Генри!

Потом миссис Хаббард спустилась вниз, а она направилась наводить порядок в обиталище Николоса. В этой комнате он живет с самого детства, после того как Джордж и Этель отправили его на родину из Индии. Оба они там и умерли, а мальчик остался при ней. Здесь еще стоит шкаф с книгами, которые он читал в детстве: о подводных лодках, о самолетах, приключения и детективы. Мисс Каннингэм взяла пару книг и любовно пролистала их. Вот листок, весь изрисованный курами, очень умело и забавно. Николас всегда хорошо рисовал. А вот карикатура на Лидию, такую высокую, мрачную, суровую, а вот и она сама — кругленькая и пышная. Она поставила книгу на место и вспомнила, как Николас обнял ее однажды за талию и сказал со смехом: «Лу, дорогая, что толку с собой воевать — ты „пышечка“, и тут уж никуда не денешься». У нее на сердце потеплело: он посмеивался над ней, подтрунивал, но любя.

После ухода миссис Хаббард ей снова стало тяжко. За ленчем Генри был как-то особенно рассеян, загородился книгой, к ней обратился лишь раз, попросив вторую порцию пудинга. Поев, он ушел в свой кабинет и закрыл за собой дверь. Он часто так делал, но Люси подумала, что было бы очень приятно вместе попить в гостиной кофе, а он поделился бы с ней, рассказал, над чем корпел все утро.

Естественно, она страшно обрадовалась, когда вдруг зашли миссис Мерридью со своей подругой. Мисс Каннингэм показала им все комнаты, извинившись за головастиков и мертвую лягушку.

— Мой брат пишет книгу, понимаете, и его очень раздражает, если что-нибудь выкидывают или наводят порядок.

Мисс Силвер слушала с необыкновенным участием и вниманием. Она восхищалась художественной вышивкой, выполненной Джорджианой Крю в 1735 году, и ее изящным портретом в гостиной.

— Все ценные портреты, конечно же, находятся в Крю-хаус, но вот этот, как видите, написан прямо на одной из филенок, потому и достался нам от мистера Крю вместе с домом. Мой отец купил и почти всю их мебель. Они с мистером Крю сочли, что не стоит ее заменять, тем более что в Крю-хаус мебели предостаточно. Правда, мисс Крю тогда очень на них обиделась.

Мисс Каннингэм и сама не знала, почему она рассказала посетительницам про тогдашнюю обиду. Ей просто очень захотелось поговорить, и она сболтнула лишнее. Разумеется, в этом нет ничего страшного: Мэриан Мерридью и так знает, какой у Лидии характер, а эта мисс Силвер погостит и уедет. И Люси продолжила свой рассказ об истории дома.

Когда они спускались или поднимались по лестнице, она вдруг поймала себя на том, что невольно останавливает взгляд на шестой стойке перил, на зазубренных метинах с облупившейся краской на тех местах, где в дерево впивалась просмоленная бечевка…

Ей очень не хотелось отпускать приятных дам, но в конце концов они ушли, и она осталась одна. И тогда, в темнеющем в сумерках и стихшем доме защищавшая ее стена хлопот, а потом общения стала разрушаться. То, что днем казалось дурным сном, все больше становилось неоспоримостью реального факта: кто-то в доме хотел прошлой ночью ее убить. Их тут только трое, все они Каннингэмы, все одной крови: Генри, Николас и она сама… И кто-то из этих двоих мужчин пытался ее убить. Неудача остановит его или он предпримет новую попытку?

Медленно близился вечер. Сгустились тучи и нависла сырость. Позвонил Николас и сказал, что задержится.

— О еде не беспокойся. Мне ничего не нужно.

Услышав его, она странным образом успокоилась. В ее голосе по-прежнему звучала забота о нем:

— Ты приглашен на обед? Поесть ведь тебе надо.

— Ты угадала, — беззаботно ответил он. — Там и поем.

Он повесил трубку.

Ей стало грустно. Опять этот скучный обед с Генри, от которого ни слова не дождешься. Сколько таких уже было, а она не замечала или не обращала внимания на их унылость. Теперь же эти трапезы выстроились перед ней невыносимой бесконечной чередой. А потом, внезапно, как удар ножа, мелькнула мысль: могло случиться так, что ей больше не пришлось бы ничего этого терпеть. Если бы она споткнулась и упала с лестницы прошлой ночью, сейчас она не сидела бы здесь, думая о невеселом ужине вдвоем с Генри, со страхом в душе. А вдруг кто-то замыслил что-то еще? И это произойдет прямо сейчас. Или чуть позже.

Может, предстоящая ей скучная трапеза с Генри будет для нее последней… Может, до этого ничего не произойдет.

Генри попросит ужин, потом она будет мыть посуду…

Боже, как это глупо, невероятно глупо потакать подобным мыслям! Нельзя так. Надо думать об ужине, о том, что потом нужно будет все помыть. Надо пожарить селедку и не забыть, что Генри любит хрустящую корочку. И тосты приготовить. Вот о чем надо думать, а не забивать мозги всякой чушью. А потом вернется Николас… и… Но ведь всегда можно запереть свою спальню.

Глава 31

Вернувшись в Крю-хаус, Розаменд бродила как в тумане. Грядущая ночь ассоциировалась у нее с быстрой рекой Иордан, похожей на узкую полосу. Стоит лишь ее перейти, и они с Дженни избавятся от гнета этого дома. Перетерпеть всего двенадцать часов темноты, и они окажутся в земле обетованной. Порой ей становилось так радостно и легко, что сами эти мысли, казалось, вот-вот перенесут ее туда. А порой чудилось, что новое утро невыносимо далеко. Она еще ни о чем не сказала Дженни — ни о том, что ее отправляют в школу, ни о решении Крейга. Раз теперь не надо будет везти Дженни в навязанную теткой школу, то не стоит ее понапрасну волновать. Даже если она не испугается, то рассердится, то есть в любом случае будет чрезмерно возбуждена. Пусть лучше спокойно поспит и приготовится к тому, что услышит завтра. Из-за этого она не расстроится, наоборот очень обрадуется, но и радостную новость легче принять после хорошего крепкого сна.

Но ее попытки уложить Дженни спать пораньше были тщетны. Дженни хотела послушать радио, дочитать роман, поболтать и сердито уверяла, что не хочет спать. Глаза сияли, и она болтала без умолку.

— Иногда хочется забраться под одеяло, свернуться калачиком и улететь в какой-нибудь приятный сон. А бывают такие вечера, когда тянет выйти на улицу и танцевать в объятиях ветра. Сегодня такой чудесный летучий ветер. Я слышу, как он носится вокруг дома, будто табун мчащихся лошадей. Наверное, такой ветер заставлял ведьм хватать метлы и вылетать на них из труб. Это же здорово! Я бы тоже хотела превратиться в ведьму и кружить над крышами домов!

— Дженни, уже поздно.

Дженни высунула язык. В глазах плясали огоньки, волосы блестели.

— Нет, совсем нет. Знаешь, Розаменд, ты просто родилась занудой, вот в чем твоя беда. Иди завтракать, иди ужинать, иди нить чай, иди спать — изо дня в день одно и то же. Неужели ты думаешь, что мне это не надоело?! Противно, будто я сижу в болотной жиже и знаю, что ждать нечего, кроме того, что приплывет аллигатор и проглотит меня! Знаешь, по-моему, из тети Лидии вышел бы отличный крокодил!

Розаменд уже открыла рот, чтобы в очередной раз укоризненно воскликнуть: «Дженни!», но тут задребезжал знакомый звонок. «Будь ты проклят!» — вскрикнула Дженни, и ринувшаяся на зов тети Розаменд лишь с упреком качнула головой.

Лидия Крю ждать не любила. И сейчас она пребывала не в лучшем настроении. Сидела выпрямившись в своем кресле и постукивала по подлокотнику костлявыми пальцами.

— Хотелось бы услышать, говорила ли ты с Дженни.

— Еще нет, тетя Лидия.

— Почему же?

Розаменд подошла чуть ближе к тетиному трону.

— Не хотела ее расстраивать.

— А почему она должна расстроиться? Давно пора покончить с баловством! Хватит потакать ее капризам! Или ты думаешь, что Дженни так и будет жить под стеклянным колпаком?

— Я думаю, что ей лучше дать хорошо выспаться.

— Если ей это удастся! — язвительно произнесла мисс Крю. — Напоминаю: ты должна ее запереть. К счастью, через окно ей никак не выбраться. Вы обе очень сердились, когда я велела поставить решетки на окна. Я ведь говорила тебе, что не люблю, когда девочки спят на первом этаже без должной защиты. Надеюсь, теперь 1Ы понимаешь, что я была права.

— Тетя Лидия!

— Ну?

— Она ужасно расстроится, если се запереть.

— А зачем ей знать, что ее запрут? Она узнает, если попытается выйти, а уж если попытается, то пусть себе расстраивается. Заслужила. Или, по-твоему, пусть разгуливает по ночам?

— Нет, конечно нет.

— Значит, делай, как я сказала! Запри дверь, как только она уснет, и отопри до того, как она проснется утром.

Предельно просто, так что действуй! А теперь принеси мне горячего молока. Больше, надеюсь, ты мне не понадобишься.

Пока Розаменд кипятила молоко, мисс Крю уже перебралась в спальню. Она просто высунула руку в дверь, чтобы взять с подноса чашку с молоком, и тотчас же снова захлопнула ее. Больше Розаменд не придется выслушивать грубости мисс Крю. И она в последний раз выполняет ее приказание и слышит в благодарность лишь хриплое «Спокойной ночи». Эта мысль поразила ее. Ей казалось, что она обречена навечно оставаться теткиной служанкой. Розаменд с двумя другими чашками пошла к Дженни.

В комнате никого не было — только бугорок в кровати и сдавленный смешок из-под пухового одеяла. Когда же Розаменд отвернулась, чтобы поставить поднос, все вернулось на свои места, и Дженни была тут как тут — чертик на пружинке с развевающимися блестящими волосами.

— Вот как я быстро, скажи, а? Ну, скажи? И все в полном порядке! «Награда за добродетель, или Плитка шоколада» — вот как я назвала бы свой рассказ об этом. Как в тех чудесных книгах у матери тети Лидии, когда та еще была прелестной юной девушкой! Роз, представляешь: тетя Лидия — прелестная юная девушка, или противная упрямица, или в длинном платьице, как тогда одевали детей! А на личике — шерстяная вуалька, чтобы свежий воздух не попортил кожу! Я видела одну такую — тетя Люси показывала мне свой альбом с фотографиями. Там вообще непонятно, как малышка не задохнулась. Неудивительно, что они так часто умирали.

Дженни пила молоко и болтала, а потом вдруг стала зевать, милостиво разрешила подоткнуть одеяло, подставила щеку для поцелуя и пожелала сестре спокойной ночи.

Розаменд ушла к себе в комнату и все думала, стоит ли запирать Дженни. Она не сказала тете Лидии ни «да», ни «нет». Раньше она никогда не запирала дверь и теперь не хотела. Если Дженни проснется среди ночи и обнаружит, что дверь закрыта, с ней может произойти что-нибудь ужасное. Оказавшись взаперти, человек может вообразить себе все тюрьмы на свете, и они начнут видеться в кошмарных снах. Розаменд решила оставить дверь открытой. Дженни спит, а она пока уложит кое-что из своих вещей — не упакует, а просто отберет и подготовит. Розаменд сновала по комнате, все раскладывая, потом разделась и легла в постель. Спать она не собиралась, но едва ее голова коснулась подушки, как все мысли отлетели, все события исчезли и все утонуло в сонном тумане.

Глава 32

Дженни тоже вовсе не собиралась спать. Ум ее работал необыкновенно быстро и деятельно. Взглянув на Розаменд, вернувшуюся из рощи, она догадалась: что-то происходит.

Очень глупо со стороны Розаменд молчать, ничего не говорить. Можно было, конечно, вытянуть из нее новости, пустив две-три эффектные слезы. Но гораздо интереснее было поиграть в угадайку и заставить Розаменд проговориться. Она могла бы прикинуться, что ничего не замечает, но все равно было ясно: от нее что-то скрывают. Размышления, навеянные любовными романами Глории Гилмор, привели ее почти к самой сути. Розаменд хочет бежать с Крейгом Лестером, а это значит, что они больше не будут жить у тети Лидии. От такого ослепительного счастья Дженни не могла уснуть. Нельзя было терять ни минуты.

Розаменд покрутится за дверью с полчаса, а потом Дженни соберет собственные сокровища. Свои рукописи и книги она никому не оставит. Ей проще было умереть, чем оставить их тут. А вот другие про них просто забудут, этого нельзя допустить.

Пробило одиннадцать, потом четверть, потом полчаса. Иногда церковные часы бьют очень громко, а иногда их еле слышно. Все зависит от ветра. В комнате Розаменд уже давно все стихло. Дженни встала и надела теплый голубой халат. Она уже здорово из него выросла — он был ей едва по колено, но еще застегивался на груди. Обвязавшись пояском, она стала складывать все свои рукописи в верхний ящик стола. Им не нашлось бы там места, но Розаменд уже вынула оттуда столько вещей.

Сложив все рукописи и книги, она присмотрелась к правому верхнему ящику. В нем были ее карандаши, коробочки с мятным кремом, придававшим ящику чудесный запах, перчатки с дыркой, которую она забыла зашить, компас, линейка, перьевая ручка, пузырек чернил, коричневая лента для волос, теплый шарф, китайская шкатулочка и еще много всякой милой всячины, которую взрослые несправедливо обзывают хламом. Дженни не оглядывалась на слова других. В этом ящике все было для нее драгоценно, и все-все необходимо забрать с собой. Особенно дорога ей китайская шкатулка. Она с секретом. Если его не знаешь, шкатулка не откроется. Дженни подняла крышку. Под ней лежала жемчужная брошь, которую подарила ей при крещении ее крестная мать. А вскоре после этого матушка отправилась в Австралию и больше от нее не было никаких вестей. Вот булавка с голубой стеклянной птичкой, бусы из ярко-красных зернышек с черной точечкой с одного конца. Вот серебряный наперсток ее бабушки и монетка с изображением павлина. А вот и голубая венецианская бусинка.

Дженни хотела было отвести взгляд, но не смогла. Она не забыла о ней, хотя спрятала, чтобы забыть. Теперь бусинка мерцала перед ней своими золотисто-серебристыми искорками. Девочка потрогала ее. Да, вот она, осязаемая и реальная. И зачем она не оставила ее в траве у Викаридж-лейн? Почему не выбросила в поле или на дороге?

Зачем принесла домой? У нее появилось страшное подозрение, что это было неизбежно. Что-то в этой бусинке приковало ее внимание. Медленно, почти нехотя, Дженни вынула ее из шкатулки и положила на ладонь. Повернув бусинку к свету, она увидела, что дверь открыта и на пороге стоит Лидия Крю.

Тетка появилась совершенно беззвучно. Дверь была закрыта, а теперь она отворена. Никого не было, а теперь на пороге стоит Лидия Крю, высокая и вся в черном, на голове черный платок, черное пальто до пят. Ужасный миг, страшнее самого страшного сна. Дженни напряглась, готовая к сопротивлению. Одни люди от страха теряют присутствие духа, другие впадают в ярость. Дженни была из последних. Под холодным неподвижным взглядом мисс Крю краска бросилась ей в лицо и глаза вспыхнули. Она резко и отрывисто спросила:

— Что вам здесь нужно?

Лидия Крю вошла и закрыла за собой дверь.

— Почему ты не в постели и чем занимаешься?

— Я проснулась.

— Вижу, — отчеканила Лидия Крю ледяным тоном.

Взор ее был мрачен. — Откуда у тебя эта бусина?

— Я ее нашла.

— Где?

Дженни отступила на шаг и, зажав бусинку в кулаке, завела руку за спину.

— Просто нашла.

— Я спрашиваю где.

— Какая разница?

— Значит, ты не желаешь отвечать? Ясно. И я скажу почему. Потому что ты уходишь из дома по ночам и разгуливаешь неизвестно где!

Их взгляды встретились, но Дженни не отвела глаз.

Характер у нее был сильнее, чем у Розаменд. Когда ее пытались запугать, она неизменно начинала сопротивляться.

Это противостояние на какой-то миг вызвало у Лидии Крю " вспышку гордости: пусть Дженни и не носит фамилию Крю, но в ней течет их кровь. Сердце Лидии дрогнуло, но она взяла себя в руки и снова заговорила ледяным тоном:

— Ты, видимо, прекрасно понимаешь, что так продолжаться не может. Я этого не допущу. Ты отправишься в школу, я обо всем договорилась. Розаменд отвезет тебя туда, и без промедлений.

— Ни за что!

Мисс Крю холодно сказала:

— Розаменд должна была тебе все объяснить. Но она, конечно, считает, что все знает лучше всех. Мой тебе совет: будь благоразумна и постарайся воспользоваться шансом, который я готова тебе предоставить. Поскольку тебе придется самой зарабатывать себе на жизнь, необходимо восполнить все пробелы в образовании. Ты же потеряла уйму времени. А теперь отдай мне эту бусину!

Темная фигура надвигалась на Дженни, ей некуда было отступать. За спиной стоял комод, справа была стена.

Дженни сделала единственно возможное. Зажав в кулаке бусину, она притворилась, что протягивает руку, а потом быстро ее отдернула и бросилась к окну. В ярде от окна она взмахнула рукой, и бусина полетела в темноту. Все произошло в одно мгновение. Гнев, вспыхнувший в глазах Лидии Крю, был подобен молнии.

Но гром не грянул. Усилием воли мисс Крю сдержала его, а воля у нее была железной. Возникла ужасающая тишина. Дженни оперлась на подоконник, подставив лицо холодному ночному воздуху. Сердце бешено колотилось.

Лидия Крю направилась к выходу, взяв с собой ключ. Она вышла, дверь закрылась неторопливо и беззвучно. А чуть позже в тишине раздался щелчок — звук запираемого замка.

Глава 33

Спальня Люси Каннингэм тоже была заперта — ею самой. Она рано поднялась к себе, но пока не раздевалась.

Все чего-то ждала, сама не зная чего. Какое-то тягостное леденящее предчувствие повелевало: жди. Думать или анализировать она не могла, только чувствовать и терпеть это напряжение. Так терпят страх или горе. Страх тоже был, незримо нависал над ней. Призвав на помощь остатки благоразумия, она пыталась унять этот страх. Скоро вернется Николас, и она больше не будет наедине с Генри. Она услышит, как Николас войдет и закроет дверь, вот тогда можно будет лечь и даже постараться заснуть. А утром все снова будет хорошо.

«Но всегда находятся люди, для которых утро больше не наступит». Ей показалось, что кто-то произнес эту фразу вслух, совсем близко. Нет, конечно здесь никого нет.

Просто фокусы ее напуганного воображения. Мисс Каннингэм встала и начала прохаживаться. Самое нелепое — сидеть и прислушиваться к этой плотной тишине. Церковные часы пробили одиннадцать… четверть… полчаса…

Что-то Николас задерживался. Интересно почему? Никогда еще он так долго не задерживался, во всяком случае, в Доллинг-грейндж. Ведь остальные его сотрудники уже давно вернулись домой. Нет больше никаких сил вот так сидеть и ждать. Чему быть, того не миновать. Пусть уж это поскорее случится, и все. Внутри нее заговорила другая, рассудительная Люси Каннингэм и успокаивающим тоном спросила, чего же она боится. Или кого. Поскольку в доме был еще всего один человек, ответ напрашивался сам собой: Генри.

Раз так, то чего же бояться? Как можно бояться Генри?

Она просто дала волю нервам и довела себя до невыносимого состояния. А чтобы его преодолеть, надо всего лишь спуститься вниз и сделать то, что следовало сделать давно.

Поговорить с Генри, рассказать ему, что кто-то пытался ее убить, и посмотреть, как он на это отреагирует.

Мисс Каннингэм подошла к умывальнику, ополоснула лицо, и ей стало лучше. Чувство ужасной беспомощности отступило. Но прежде чем ступить на крутую лестницу, она зажгла на площадке свет и посмотрела вниз. Спустившись, она зажгла лампу и в холле, а потом направилась к кабинету Генри и открыла дверь. Там все было таким, как обычно: захламленный стол, яркий верхний свет, сгорбленная спина Генри, склонившегося над разложенными перед ним насекомыми. Стол был очень большой и за™мал почти половину комнаты, но на столешнице ни одного свободного дюйма. На столе стоял поднос с набором миниатюрных инструментов и множеством флакончиков, лежали листы картона с аккуратно разложенными трупиками мотыльков, бабочек, стрекоз и пауков. Пауков было, пожалуй, намного больше, чем остальных насекомых. В основном они были крупные, а некоторые вдобавок и волосатые. Даже сейчас Люси чуть не вздрогнула: существа, у которых было больше четырех конечностей, всегда вызывали у нее дрожь, она их не любила и ни за что не полюбит. Генри тоже выглядел вполне обыкновенно и занимался своим обычным делом. Вооружившись пинцетом, он что-то проделывал с самым крупным и отвратительным пауком. Обычная картина, с той лишь разницей, что вместо паука предметом исследования могли стать мотылек, бабочка и даже ящерица или лягушка. А так — ничего принципиально нового и неизменный запах антисептика.

Услышав шум открываемой двери. Генри Каннингэм привычно сказал:

— Если можно… я занят.

Раньше Люси часто смущалась от этих слов и уходила, но на этот раз она была настроена решительно.

— Извини, Генри, но мне очень нужно с тобой поговорить.

— Может быть, в другой раз? — с легкой тревогой пробормотал он.

— Нет, Генри. Сейчас.

Он со вздохом опустил руку, сжимавшую пинцет, откинулся в кресле, поднял на лоб очки и провел свободной рукой по векам.

— А я-то думал, ты легла.

Люси подошла к столу с другой стороны и пододвинула себе стул.

— Как видишь, нет.

— Вижу, вижу. — Он снова вздохнул. — Но уже очень поздно, а я действительно очень занят. Эти экземпляры мне надо отправить одному моему знакомому в Бельгию.

Он готовит лекцию о пауках, а у меня как раз есть такие, которые ему нужны. Изготовят слайды, и на экране сфокусируют многократно увеличенное изображение. Эта подборка — чтобы проиллюстрировать теорию Лелонга. Но тебе это неинтересно.

— Нет, — подтвердила Люси.

Он собрался снова заняться пауком, но она повторила, уже громче и требовательнее:

— Генри, мне надо с тобой поговорить.

Он снова откинулся на спинку кресла.

— Я очень занят. В чем дело?

— Генри, прошлой ночью кто-то пытался меня убить.

Он уставился на нее и заморгал, очки на лбу, дрогнув, блеснули.

— Кто-то пытался убить тебя!? Что ты хочешь сказать?

Она наклонилась к нему, опершись одной рукой о стол.

И он, и она сама увидели, что рука мелко дрожит. Люси снова положила ладонь на колени и сказала голосом, настолько изменившимся, что он еле его узнал:

— Кто-то протянул веревку поперек лестницы. Потом в холле зазвенел звонок. Я подумала, что это телефон, но это мог быть и будильник, и любой электрический звонок.

Я побежала вниз и споткнулась о веревку. Рубец от нее виден и сейчас. Если бы я не держалась за перила, то все.

Покатилась бы головой вниз, прямо на каменные плиты, и меня, возможно, уже не было бы в живых. Ведь так?

Генри был ошарашен:

— Милая Люси!

— Ведь так. Генри?

Он отложил пинцет и с усилием согнул пальцы. Видимо, они затекли от долгого удерживания пинцета.

— Кто-то, видимо, обронил веревку, а ты об нее запнулась. Николас, а может, миссис Хаббард. Непозволительная оплошность, это и действительно очень опасно.

В Константинополе, помню…

— Здесь не Константинополь, — прервала она его, — а Хэзл-грин. Веревка оказалась садовой бечевкой. Ее не просто оставили или обронили. Она была натянута через ступеньку и прикреплена к стойкам перил. Когда я ложилась, ее там не было. Кроме меня в доме остались лишь ты и Николас. Я хочу знать, кто из вас привязал бечевку.

— Люси!

— Это сделал один из вас. Если не ты, тогда Николас.

Если не Николас, тогда ты. Я хочу знать зачем.

— Ты сама не знаешь, что говоришь!

— Как же мне не знать — я весь день об этом думала.

Кто-то пытался меня убить.

— Люси, у тебя разыгрались нервы! Пожалуй, тебе лучше пойти лечь. Может, выпить чашечку чая и аспирин.

И вновь ее окутал страх. Рядом с ней просто Генри, который возится со своими противными пауками. Но в некоторых из его флакончиков яд. Чашечка чая и аспирин. Он между тем говорил:

— Тебе надо поскорее лечь. Я заварю тебе чай и принесу.

В его голосе слышалось беспокойство. О чем? Она не знала. Странно, странно… Он ни разу в жизни ни для кого не заваривал чая. Если бы его не звали к столу, он вообще забывал бы поесть. Ей вспомнилась книжка, которую она взяла полистать в привокзальном киоске. Книжка называлась «Смерть в чашке». Перед глазами поплыли флаконы на столе Генри. Она встала, придерживаясь за стол.

— Да, я пойду лягу. Спать пока не могу. А чаю мне не надо, иначе вообще не усну. Просто лягу.

На ходу она обернулась:

— Почему до сих пор нет Николоса?

Генри Каннингэм уже сдвинул очки на переносицу и взял в руки серебряный длинный инструмент.

— Николас… да он частенько и позже возвращается, — рассеянно отозвался он.

— Но он звонил из Доллинг-грейндж и сказал, что его задержат на работе.

— Ну, значит, после работы куда-нибудь зашел.

Он склонился над столом. Люси вышла из комнаты.

Она остановилась в холле и вдруг подумала: стоит снять телефонную трубку, и можно поговорить с кем захочется: с миссис Стаббс из «Рождественской сказки», с Мэриан Мерридью и ее подругой, этой хрупкой миниатюрной мисс Силвер, с Лидией Крю. Можно сказать что угодно: что ей плохо, что она взволнована, что она упала, что у нее кружится голова. Они живут совсем рядом, и любая придет к ней. И Лидия? Мисс Каннингэм отогнала этот вопрос, а с ним и все мысли о том, чтобы с кем-нибудь поделиться своей тревогой. Стать объектом местных сплетен, разбудить подругу лишь потому, что не спится самой? Уже поздно, слишком поздно. Церковные часы пробили полночь, когда она медленно побрела наверх, в свою спальню.

Глава 34

Ругая себя за то, что не уделяет своей милой хозяйке должного внимания, мисс Силвер поспешила к миссис Мерридью с извинениями. Вернувшись же в гостиную, она с облегчением обнаружила, что подруга сладко спит.

Проснулась миссис Мерридью не сразу, а когда наконец открыла глаза и села, то не имела ни малейшего представления о том, как поздно, и только через полчаса, взглянув на часы, ахнула. Но тем не менее подруги еще долго болтали. Когда наконец они обошли весь дом и проверили засовы на дверях и окнах, была уже почти полночь.

Хорошо поспавшая миссис Мерридью была в приподнятом настроении. Давно уже она не встречала полночь бодрствованием. Ей вспомнилась запретная ночная пирушка в школьной спальне, и как Сесилию чуть не поймали, остальные уже успели разбежаться.

— Ты помнишь, Мод?

Мисс Силвер помнила, но не одобряла той выходки, поэтому ответила сдержанно:

— Это было так давно.

Миссис Мерридью вздохнула.

— Да, конечно. Но кажется, что это было вчера. Мы ведь не очень изменились с тех пор, правда? В душе — нет. Да, мы выглядим не так, как раньше, по ведь все меняется постепенно, и перемен почти не замечаешь Но тебя я бы точно всегда смогла узнать. И Сесилию — тогда мы звали ее Сиси — тоже, хотя теперь она сильно располнела.

Наконец они пожелали друг другу доброй ночи. Мисс Силвер закрыла дверь и стала готовиться ко сну. Подойдя к прикроватному столику, она сняла часы, которые прикалывала на платье слева, завела их и положила перед собой.

Далее следовало снять тонкую сеточку для волос, которую она носила днем, и надеть другую, поплотнее, на ночь.

Никакие тревоги, никакие неожиданные отъезды, — а мисс Силвер приходилось сталкиваться с множеством непредвиденных и порою весьма печальных случаев — не могли застать ее врасплох: ее прическа была всегда в полном порядке. Нужно только потуже заплести косы. Она подняла руку к заколкам, державшим сеточку, как вдруг передумала — заколки остались на месте.

Несколько минут она стояла неподвижно, погрузившись в глубокую задумчивость. Может, воспоминания Мэриан о юности, когда правила приличия еще можно было нарушать, так подействовали на нее, а может, нечто более серьезное. Ей вдруг стало тревожно. Взглянув на ожидавшую ее уютную постель, мисс Силвер поняла, что не уснет, пока не избавится от этой тревоги. И ведь есть несложный способ вернуть себе покой. Мэриан Мерридью, безусловно, слышит неплохо, но таким острым слухом, как у нее, похвастаться не может. Надо только поосторожнее спуститься по лестнице и тихонечко открыть парадную дверь. Можно совершенно незаметно выйти из дома, чтобы потом не объяснять, зачем ей это понадобилось.

Мисс Силвер взяла часы со столика и снова приколола к платью, потом надела туфли, шляпу и пальто. Туго завязав на шее старенький, но любимый меховой капюшон, она выключила свет в спальне, спустилась вниз и неслышно покинула дом. На улице было холодно, но сухо — никакого дождя. Мисс Силвер похвалила себя за то, что надела испытанный множеством зимних непогод капюшон, и порадовалась ясной ночи. Но даже если бы в эту ночь разверзлись хляби небесные, мисс Силвер знала: она в любом случае направится Дауэр-хаус и посмотрит на окна. Что она будет делать потом, пока было ей неизвестно. К этому времени свет в доме уже должен быть потушен, но темнота еще не означает безопасность. В уме промелькнула фраза из Писания: «Пьянеющие пьянеют во тьме». Опьянеть можно по-разному. Люди могут опьянеть от гордости, от страсти или от власти. Они могут быть опьянены ненавистью или жаждой наживы.

Мисс Силвер прошла по темной и пустынной улице, все еще толком не зная зачем. Но если что-то потребуется предпринять, она в нужный момент сообразит, что сделать.

До Дауэр-хаус осталось лишь несколько ярдов, когда сзади послышались шаги. Луны не было, но ночь была ясная. К мисс Силвер приблизился кто-то крупный, рост и мощное телосложение напоминали ее нового знакомого, и она рискнула обратиться к встречному прохожему по имени.

— Мистер Лестер!

Он был потрясен, но тем не менее узнал ее голос.

— Мисс Силвер! Что вы здесь делаете?

— А вас можно спросить о том же? — вежливо поинтересовалась она.

Он рассмеялся:

— Что-то не спится. Решил пройтись.

Интересно, вдруг она догадалась, что он как дурак направляется к Крю-хаус поглазеть на темное окошко Розаменд, предусмотрительно зарешеченное тетей Лидией, полагающей, что небезопасно спать на нижнем этаже. Вообще-то ему все равно, считает мисс Силвер его дураком или нет. Жениху полагается совершать безумства. Ему хотелось кричать во весь голос имя Розаменд, повторять его, вырезать его на деревьях. Это его час, и ее. Но он услышал, как мисс Силвер сказала:

— Мне стало очень тревожно за мисс Каннингэм.

Крейг искренне удивился. Они с Розаменд, Дженни и мисс Крю — вот о ком он постоянно думает. А Люси Каннингэм Он посмотрел на мисс Силвер с недоумением.

— Почему?

— Я имею основания предполагать, что прошлой ночью на нее покушались. И не смогу уснуть, пока не взгляну на ее дом.

— И что же вы намерены делать? — спросил он, все еще не понимая.

— Не знаю. Пока даже не представляю, что можно предпринять.

Они стояли в тени у края дороги, разговаривая почти шепотом. Коттедж на окраине, за ними, и вся деревня были погружены в сон. Вдруг он порывисто переспросил:

— Как вы сказали? На нее покушались!?

Она рассказала ему обо всем, очень четко и кратко.

— Но это мог быть только кто-то из домашних.

— Да, мистер Лестер.

Он еле заметно усмехнулся.

— Этот унылый неразговорчивый Генри! Могу себе представить, какой из него злоумышленник. Он из тех, кто плывет по течению, но я думаю, он мухи не обидит.

Остается Николас. Она его вырастила… Как-то нехорошо получается.

— Преступления, как правило, вообще не слишком приглядны, мистер Лестер.

— Что вы хотите предпринять? — снова спросил Крейг.

— Сегодня мисс Каннингэм очень любезно провела для меня экскурсию по всему дому. Ее комната выходит окнами во внутренний двор. Она сказала, что на ночь оба окна открывает. Если у нее сейчас потушен свет и открыты окна, это может означать, что все пока в порядке. При обычных обстоятельствах я бы не заподозрила, что попытку повторят так быстро, но в данном случае, возможно, существует причина избавиться от нее без промедления. Своей тревоге я не могу не доверять, предчувствие никогда не оказывалось напрасным.

Ее состояние передалось Крейгу. Он почувствовал испуг, недоумение и сильное волнение.

— Если позволите, я пойду с вами.

Последовала многозначительная пауза. Его явно оценивали, точнее прикидывали, сколько он весит. Он сказал с еле заметной иронией:

— Я не наделаю шума. Я умею ходить прямо-таки по-кошачьи.

— Тогда я буду очень рада, если вы проводите меня.

У Дауэр-хаус не было подъездной аллеи. Он стоял фасадом к дороге, дверь в каменной стене, загораживавшей его от дороги, вела к парадной двери через застекленную галерею в викторианском стиле длиной примерно в дюжину футов. Крейг поднял шпингалет и отступил, пропуская вперед мисс Силвер. Церковные часы пробили четверть первого.

Глава 35

Дом казался целиком погруженным в темноту. Галерея, ведшая к парадной двери, окна и на первом, и на втором этажах были темными. Узкая застекленная калитка в левой стенке галереи вела в сад. Ее заперли изнутри.

Мисс Силвер извлекла из кармана пальто очень мощный фонарь, при его свете отыскала ключ и открыла калитку.

Чувствуя себя форменным грабителем, Крейг вошел в сад первым и оказался на дорожке из гравия меж двух рядов кустарника. Закрыв за собой калитку, мисс Силвер последовала за ним. Погасив фонарь, убрала его обратно в карман и как ни в чем не бывало двинулась по дорожке, будто долгожданная гостья.

Далее дорожка сворачивала за угол дома, а заросли кустов становились более густыми. За ними чернели деревья. Света по-прежнему нигде заметно не было. Дом высился над ними, как скала. Крейг наклонился к попутчице, прошептав: «Мы обойдем весь дом?», и различил во тьме ее кивок.

И в этот миг до них донесся шорох. Он раздался впереди, чуть левее от них — легкое шуршание задетой ветки.

Мисс Силвер взяла Крейга за руку и повлекла с дорожки к дому. Отступив немного, они укрылись в кустах и прислушались. Сквозь заросли по другому краю дорожки кто-то пробирался в их сторону. Если бы не треснувшая ветка, все трое могли бы столкнуться. Мисс Силвер стояла не шевелясь и припоминала расположение участка. Эта стена дома построена с изгибом для небольшого мощеного дворика, в это время года весьма угрюмого и сырого. В нем слишком много, по мнению мисс Силвер, ползучих растений, дикий виноград, еще там есть старая магнолия, а также пара темных кипарисов, растущих вплотную к дому.

Из зарослей кто-то вышел и направился во дворик.

Мисс Силвер предупреждающе сжала запястье Крейга.

Потом, совершенно бесшумно, она скрылась во тьме.

Ясно: ему ведено оставаться здесь, он ведь неуклюжий великан, которого непременно выдадут тяжелые шаги.

Это ему-то, бывшему парашютисту-десантнику. Не раз от его ловкости зависела не только его собственная жизнь.

Он невольно усмехнулся. Тем не менее Крейг остался на месте: главный сейчас не он, и в любом случае два человека произведут больше шума, чем один.

В темноте время течет медленно. Оно всегда течет медленно, если ждешь и пытаешься представить, что же происходит рядом. Что-то зашевелилось перед ним во мраке, и он шагнул вперед. Показалась рука мисс Силвер и тронула его за плечо. Он наклонился к своей невысокой спутнице, и она прошептала почти беззвучно:

— Кто-то только что пришел из Крю-хаус и вошел в Дауэр-хаус через потайную дверь. Надо пойти за ним.

— А как мы войдем внутрь?

Если его сейчас попросят взломать дверь и войти, он откажется, категорически. Во имя благого дела нарушить закон со спокойной совестью может любая женщина, но он мужчина, и ему вовсе не хочется отпраздновать свою свадьбу в камере для арестованных.

Ответ мисс Силвер был деловит и краток:

— Она открыла дверь, но я не слышала, чтобы она ее за собой закрыла.

В его уме эхом пронеслись слова Гилберта[4]: «Каким же чертом может быть она?».

Люси Каннингэм? Но зачем ей-то понадобилась потайная дверь?

Дженни? Ее тоже нельзя исключить. Но как же она вошла, откуда у нее ключ?

Нет, это не хозяйка дома и не эта маленькая сумасбродка. Наверняка это Лидия Крю. Он вдруг ощутил такую острую тревогу, что не знал, что и думать.

Мисс Силвер не выпускала его руку, так как камни дворика поросли мягким мхом и были скользкими от сырости. Она остановилась впереди него у черневшего на фоне стены кипариса, протянула руку, что-то нащупала, затем отодвинулась, приглашая его идти вперед. Он еле-еле протиснулся, зацепившись за стену и оцарапавшись о ветви. Пахнуло свежим ароматом. Потом они оказались в узком, очень узком коридоре. Позже он узнал, что это был проход между двумя комнатами. По ширине он был равен плечам Крейга. Интересно, сколько он соберет паутины, пока они проберутся?

Перед ними возникла полоса света. Она прорезала темноту, как раскаленная добела проволока, такая же узкая и яркая. Когда они приблизились, Крейг понял, что перед ними дверь. Нет, не дверь, а отодвигающаяся панель.

Кто-то прошел туда, не позаботившись плотно ее закрыть.

В щель просачивался не только свет, но и звук. Из-за стенки доносился низкий хрипловатый голос Лидии Крю:

— Право, Генри! Вот так история! У Люси явно что-то с головой!

В ответ послышался голос Генри Каннингэма, взволнованный и раздраженный:

— Она говорит, поперек лестницы была протянута веревка. Говорит, она чуть не споткнулась об нее. Она-то думает, что в доме был только Николас и я.

Ее голос взметнулся вверх со злобной силой:

— И ты, надо думать, сказал ей, что здесь была и я!

Видимо, она шагнула к нему навстречу. Заскрипел отодвигаемый стул. Перед Крейгом возникла картина: мужчина, испуганно отпрянувший от неведомого, но явно не нанесенного, удара. Стул грохнул, дрожащий голос захлебнулся от волнения:

— Нет, нет, конечно не сказал — ни слова. Она не знает, что ты приходишь. Я никогда ей об этом не говорил. Ничего не говорил.

— Вот и умница, — прошипела Лидия Крю. — Если бы сказал, тебе крышка.

— Не понимаю почему.

— Сестра твоя уже знает чересчур много лишнего.

— Но я тут ни при чем!

Лидия нетерпеливо сказала:

— Какая разница, как она об этом узнала! Если она хоть что-нибудь знает, это уже более чем опасно!

— Не понимаю, о чем ты. Что ты делала прошлой ночью? Ты прошла в дом. Что ты сделала? Эти слова Люси, зачем тебе было нужно, чтобы она упала?

— Допустим, я решила, что будет разумно на время изолировать ее от общества. Допустим, я решила, что ей не помешает хорошенько отдохнуть, и подольше.

Видимо, он испуганно на нее уставился, потому что она презрительно засмеялась:

— Не смотри ты на меня так! Милый мой Генри, лучше предоставь это мне. Прячь и дальше голову в песок и ни о чем не спрашивай. В своем деле ты мастер, вот им и занимайся. Запихивай семейные рубины Мэлбери в этих твоих отвратительных пауков, и мы их вывезем из страны у всех из-под носа. Твой бельгийский коллега — просто подарок от Господа Бога. Через некоторое время прочтет еще одну лекцию, тогда мы и алмазы переправим. Весь сыр-бор был из-за тех крупных рубинов. Молодец, что придумал фокус с пауками.

— Да-да, — промямлил он. Потом, с неожиданным пылом воскликнул:

— Но зачем тебе понадобилось избавляться от Люси?!

Снова подвинули стул. Должно быть, мисс Крю устала стоять. Она ласково произнесла:

— Кажется, я велела тебе не задавать вопросов.

— Но этот я обязан задать.

— Ну что ж, тогда слушай ответ! И не обессудь, если он тебе не понравится. Люси знает слишком много. Возможно, достаточно, чтобы погубить нас.

— Что же она знает?

— Миссис Болдер наткнулась на ту женщину, Холидей, в моей комнате в воскресенье днем. Она наверняка взяла оттуда конверт, очень важный конверт. Потом он попал в руки Люси, и она мне его вернула. Любой, кто видел, что лежит в конверте, мог бы погубить нас всех.

Л ты знаешь, кто такая Люси.

— Она моя сестра, — произнес Генри Каннингэм.

— Она глупая болтушка. Стоит ей проговориться, и нам всем — конец.

— А зачем ей проговариваться? Она же твоя подруга, ведь так? И очень давняя.

Лидия, видимо, резко дернулась:

— Генри, ты дурак, ей-богу! Она сделает это не нарочно, понятно тебе? И та прислуга, Холидей, тоже взяла конверт не с какой-то там задней мыслью. Он, должно быть, завалился за боковину моего кресла. Миссис Болдер застала ее в комнате — она глазела на всякие безделушки и, видимо, держала конверт в руке, а потом со страху сунула в карман. — Дальше мисс Крю продолжала уже менее резким тоном:

— Да, скорее всего, именно так все и случилось, потому что когда Люси встретилась с ней в конце аллеи, та полезла в карман за платком, а конверт выпал на землю. Люси его подняла и, увидев на нем мое имя, сказала, что сама передаст мне. Что она и сделала. Это… — Она замолчала и глубоко вздохнула. — Это меня просто потрясло…

— Но почему?

— Хочешь узнать? Тогда слушай: в конверте был мой первый набросок колье леди Мэлбери. Я работаю с линейкой, но сначала делаю грубый набросок. А конверт не был запечатан. Он был помятый, уже использованный, и я сунула туда набросок — кто-то шел тогда в комнату, верно Розаменд. Еще одна нелепая случайность!

— Не понимаю, какое отношение это может иметь к Люси.

Она проговорила со странным спокойствием:

— Ты всегда многого не понимал, правда? Теперь слушай! Конверт был открыт. Если Люси лишь раз заглянула внутрь…

— Нет, она не стала бы!

— Ты готов биться об заклад? Я — нет! Ты хоть раз подумал, что можешь угодить в тюрьму, Генри? Ты любишь гулять где вздумается и когда вздумается, ловить этих своих мотыльков, бабочек, пауков. Все считали, что того паука уже и нет, а ты нашел два экземпляра и вывел потомство себе на радость — ведь так? Ты любишь жить без проблем, чтобы тебя не беспокоили, и ничем за это не платить. Так занимайся тем, в чем ты соображаешь. Большего у тебя не просят, и больше тебе ни о чем не надо знать.

— Мисс Холидей, — начал он, чуть задохнувшись.

— Да, Генри?

— Она умерла. — Испуганно замолчав, он через миг пробормотал:

— Как Мэгги…

— Право, Генри, что за вздор! Мэгги надоела наша деревня, ее вечно недовольные родители, — вот она и уехала, чтобы пожить вольной жизнью. Она бы и сама так сказала. А что до мисс Холидей — у этой несчастной всегда были проблемы с головой. Боюсь, миссис Болдер накричала на нее в воскресенье. Миссис Болдер очень преданная служанка, она здорово отчитывает всех, кто смеет совать нос ко мне в комнату. Жаль, конечно, что мисс Холидей так расстроилась, что решила с собой покончить. А, может, это было и не самоубийство — как теперь узнаешь!

— Лидия!

— Милый мой Генри, тебе не кажется, что ты уже задал все вопросы? Вспомни мудрую пословицу про сапожника, которому не стоит печь пироги. Занимайся своими пауками. Мисс Холидей наложила на себя руки, и, как говорится, решено и подписано.

Глава 36

Николас вошел в ворота и направился к парадной двери. Было очень поздно. Весь путь от Доллинг-грейндж он проделал пешком, но лишь теперь, вставив ключ в замок, ощутил усталость. Но эта физическая усталость существовала будто отдельно от самого Николоса, только-только вернувшегося из кошмара. Пока все не закончилось, он постоянно думал о единственно верном и неизбежном шаге, который сделал практически вслепую. И лишь теперь, когда напряжение спало, Николас вспомнил о Генри и устыдился, что не подумал о дяде раньше. Браун твердо гнул свою линию: все делалось с ведома его начальника. Уже показалось, что у него бесспорное алиби, как вдруг он сорвался с выстроенной было опоры и с треском «раскололся». Если бы Браун не перестарался и не выдал себя, кошмар мог бы еще продолжаться. Николас то и дело вспоминал, какие серьезные аргументы были выдвинуты против виновного при перекрестном допросе, как единственный шаг отделял его от обвинения. Но бесспорной может быть лишь истина.

Только сейчас он ощутил, как тогда перепугался. За Генри. Пока Браун запинаясь выдавливал слово за словом, Николас всякий раз боялся, что следующим будет имя Генри Каннингэма. Но оно не прозвучало. Не прозвучало. Генри не имеет никакого отношения к этому.

Когда преступный замысел провалился, немедленно потребовался козел отпущения. Эта участь досталась Николасу. Его хотели «подставить», как виновного в утечке информации, и подбросили компрометирующие письма.

Сделай он хоть что-нибудь не так, не пойди он сразу к начальнику, арест был бы неминуем. Но он отправился прямо к Берлингтону. А бедный старый мямля Генри здесь ни при чем. И как ему вообще пришло в голову, что дядя может быть во всем этом замешан? Может, потому что он человек мягкий, все время плыл по течению — таких легко превратить в удобное орудие… и эти двадцать лет за границей…

Увлекшись своими думами, Николас неловко открыл дверь, наделав шуму, чего совсем не хотел. В холле все еще горел свет. Он повернулся, чтобы закрыть дверь на засов.

Услышав шум, сидевшая в кабинете Генри Лидия Крю насторожилась:

— Что это?

— Наверное, Николас пришел. — Генри смотрел рассеянно. — Люси говорила, что его все нет.

— Твоя дверь заперта?

— Нет. Я никогда ее не запираю.

И откуда взялась ее прежняя ловкость — один рывок, и замок щелкнул, не успел Генри договорить. Она шумно дышала и не сразу смогла унять волнение. Потом вернулась к столу и прошептала:

— Вот уж не думала, что ты настолько глуп.

Он мягко посмотрел на нее сквозь очки:

— Он не зайдет сюда. Он никогда этого не делает.

— А вдруг уже заходил?

— Он бы очень удивился, если бы я запирал дверь.

— Тише!

Лидия подошла к двери, отперла и открыла ее, потом посмотрела на холл. В столовой горел свет. Дверь в нее была отворена. Мисс Крю спросила через плечо:

— Люси оставляет ему поднос с едой?

— Ну да, если он припозднится.

Она снова заперла дверь. Генри сказал:

— Не надо запираться. Он не придет сюда.

— Я не хочу рисковать. И тебе не стоит. Где рубины?

— А-а, в одном из ящиков.

— Просто лежат себе там, даже не спрятанные как следует? С тебя станется!

— Нет, по-моему. Кажется, нет, я уверен, что я положил их… Да, куда же я их положил? Нет, не в этот ящик, наверное в какой-то другой.

Он нервно выдвигал и задвигал ящики, один за другим. Ее голос полоснул его, как плеть:

— Незапертые ящики! На что это похоже!

Он промямлил:

— Я никогда ничего не запираю. Так намного безопаснее. Да и ключи я все равно потеряю. Ага, вот они. Я же помню: положил их в вату для упаковки пауков. Там они спрятаны очень надежно. Ни Люси, ни миссис Хаббард не тронут моих ящиков ни за что на свете. Однажды я оставил здесь обыкновенного ужа, и представь: миссис Хаббард несколько недель тут не убиралась. Так что рубины в полной безопасности.

Лидия хмуро смотрела на него сверху вниз. Ее всегда раздражала его рассеянность. Опасная черта, впрочем иногда даже полезная. Кто станет подозревать чудака, так искренне увлеченного научными изысканиями, так беззаботно относящегося к своим вещам — все лежит на виду, даже ящики не заперты? Правда, в прошлом году на виду оказалось слишком многое, из-за этого пришлось убрать Мэгги Белл. Лидия не паникерша, но в тот раз они были на грани провала, и рисковать пришлось исключительно из-за рассеянности Генри.

Она по-прежнему молча хмурилась. Пока корить его, в сущности, было не за что. Она сама допустила промах, и пришлось снова рисковать, теперь уже из-за любопытства мисс Холидей, и на сей раз все прошло не так гладко, как она рассчитывала. К тому же она теперь осталась без прислуги. И, понятное дело, никто не рвется занять место этой копуши. Придется опять взять эту безмозглую Винни Тэйлор, вечно шныряющую по всему дому, хотя, правда, весьма расторопную.

Она задвинула ящик, в котором лежали укутанные в вату рубины, и сказала:

— Ну что ж, мне пора идти. Дождись, пока я пройду по коридорчику, а потом можешь отпереть дверь. И ложись-ка спать. Выглядишь ты устало.

Он провел рукой по лбу.

— Да, пожалуй, лягу. Лидия, а насчет Мэгги ты точно знаешь?

— Ну конечно. Просто она дошла до точки и захотела сбежать от этой рутины. Так она мне и сказала, а я дала ей денег на дорогу. Но лучше об этом помалкивай. Ну что, теперь тебе полегчало?

Он снял очки и протер их. Вот чудак… его глаза были полны слез.

— Да-да немного отлегло от сердца. Ты вроде бы сказала, что это дело — последнее.

— Да-да. Только не надо нервничать. Это тебе ни к чему.

— Да, ни к чему, — согласился он. — Иногда мне вправду нездоровится.

Она положила ему на плечо руку.

— Ложись спать, а я сама обо всем позабочусь. Занимайся только своими паучками.

По другую сторону панели мисс Силвер дюйм за дюймом тихонько продвигалась дальше от потайного входа в кабинет. Неплохо было бы узнать, куда выходит этот коридор, но сейчас ни о чем нельзя было думать, только о том, что происходило в кабинете. Крейг шел за ней следом, освобождая пространство для мисс Крю. Едва они отодвинулись, как панель сдвинулась тоже, и на пол коридора лег прямоугольник света. Если бы Лидия Крю вдруг глянула направо, она бы наверняка их увидела. В руке у нее был электрический фонарь. Да, если бы она направила луч фонаря вправо, она бы непременно их заметила. Но она не смотрела по сторонам. Как только Генри задвинул панель, она пошла, освещая себе путь, к выходу.

Когда ее шаги стихли, Крейг наклонился к уху мисс Силвер:

— Так, что же мы будем делать теперь?

В ответ она лишь слегка сжала его руку. Он послушно стал продвигаться впереди нее к выходу. Но дойдя до двери, они обнаружили, что она… заперта. Крейг позволил себе еле слышный смешок:

— И что же теперь? Может, пойдем назад и посмотрим, куда выходит тот конец коридора? Что вы на это скажете? Вам ведь известно расположение комнат внутри дома, а мне — нет.

Она очень деловито и рассудительно ответила:

— Думаю, он ведет в холл или в столовую. И там и там обшивка стен очень похожа на ту, что в кабинете.

Они повернули обратно. Приблизившись к раздвижной стенке, они с изумлением обнаружили, что из кабинета по-прежнему пробивается свет. Генри Каннингэм только что задвинул панель, они сами слышали щелчок пружины. Но не успел Крейг предупреждающе тронуть мисс Силвер за плечо, как они оба поняли: теперь свет в коридор проникал сквозь круглое отверстие в пяти футах от пола.

Его явно проделали в выдвижной панели для удобства: чтобы тот, кто шел по коридору в кабинет, мог убедиться, что путь открыт.

Чтобы заглянуть в этот «глазок», мисс Силвер пришлось приподняться на цыпочки. Ей хорошо был виден письменный стол и склонившийся над ним Генри Каннингэм. Перед ним на белом листе бумаги лежал паук, а Генри его препарировал — отвратительное зрелище…

Подцепив пинцетом крупный красный камень, он осторожно впихивал его в распоротое брюшко дохлого паука.

Ей сразу же стало ясно: это один из пропавших рубинов леди Мэлберн и — судя по размерам — центральный камень из ее колье с алмазами и рубинами. Когда камень исчез в паучьем брюхе. Генри отложил пинцет в сторону.

Другой, более тонкий инструмент он окунул в блюдечко с чем-то черным и клейким, затем капля за каплей закрыл Рубин, и вскоре мохнатый трупик снова приобрел прежний вид. Все это Генри Каннингэм проделал виртуозно: очень аккуратно и точно.

Через минуту мисс Силвер уступила место Крейгу. Когда они обменялись впечатлениями от увиденного, оказалось, что выводы их были одинаковы. В данный момент Для Генри не существовало ничего, кроме его дела. Он был в своем мирке, где его не преследуют сомнения, где его не терзает собственная несостоятельность, в нем нет моральных норм, а следовательно, и преступлений. Чистый мир науки, где важен лишь процесс постижения. Там важны только его мастерство и средства, необходимые для получения результата. Миг, когда его встревожила судьба Мэгги Белл, миг, когда он сказал о Люси Каннингэм «это моя сестра», — тогда он был в другом мире, и от того жестокого мира он бежал, от того мира он должен был во что бы то ни стало спрятаться.

Мисс Силвер пошла дальше по коридору. Он выходил, как она и предполагала, в один из темных углов холла, а потайная панель там сдвигалась так же неслышно, как и в кабинете. Лидия Крю позаботилась и об этом. В холле все еще горел свет, когда они отодвинули панель. После темноты он показался необыкновенно ярким. Но почти сразу же Крейгу пришлось оставить панель в покое: в столовой щелкнул выключатель и погас свет, а в холле появился Николас Каннингэм. Сквозь щель было видно, что он идет совершенно спокойно. Пройдя по холлу, он неспешно и беззвучно стал подниматься по лестнице. На верхней площадке открыли и закрыли какую-то дверь.

Глава 37

Мисс Силвер предложила уйти через черный ход. В теперешнем своем состоянии мисс Каннингэм вряд ли сможет припомнить, запирала она его или нет. А до утра столько всего может произойти, что это уже не будет иметь значения.

Они вышли в маленький дворик и по гравиевой дорожке подошли к калитке сада. Когда Крейг закрывал за собой калитку, церковные часы дали четыре коротких удара, предвещавших основной, и пробили час ночи. Ночь была прохладная, дышалось легко. После пыльного коридора воздух был поистине живительным. Крейг глубоко вдохнул.

Крадучись лазать по закоулкам чужого дома, да еще ночью, ему совсем не понравилось и как-то больше не хотелось. Но что же будет теперь? Да, хорошо бы это знать.

Одно он понял сразу: сам он угодил, говоря фигурально, между молотом и наковальней. Если мисс Силвер сейчас же сообщит по телефону Фрэнку Эбботту или местной полиции, что нашла рубины семьи Мэлбери, эта весть будет подобна взрыву бомбы. Пусть Лидия Крю летит к самому черту… но тогда у них с Розаменд опять все разладится.

Завтра она, без сомнения, скажет, что не может выйти за него замуж… Да какое там завтра — завтра уже наступило.

Сегодня. Наступил день его свадьбы, и ему вдруг почудилось, что Розаменд ускользает от него в свою чертову «Страну Облаков и Кукушек»[5] и никогда не выйдет за него замуж. Надо бы удержать мисс Силвер до половины одиннадцатого, иначе она непременно развернет свою бурную деятельность, пока всю шайку не возьмут под арест.

В лица им веял легкий ветерок.

— Что вы намерены делать? — спросил он.

Она остановилась и повернулась к нему:

— Не знаю. Но думаю, нам нужно вернуться.

— В тот коридорчик?

— Нет, это не обязательно. Я волнуюсь за мисс Каннингэм. Боюсь, ее жизнь в опасности.

— Ее жизнь!

— Мистер Лестер, вы ведь только что слышали беседу мисс Крю с мистером Каннингэмом. У вас есть сомнения по поводу ее намерений относительно его сестры?

— Пожалуй, нет. Но как-то трудно себе представить, чтобы…

Мисс Силвер печально его перебила:

— Нормальному рассудку убийство всегда кажется чем-то нереальным, вроде страшной сказки… Для убийцы же не существует границ дозволенного. Его преступные планы, желание скрыть их — для преступника гораздо важнее норм морали. С каждым новым деянием он становится все значительнее в своих глазах, он опьянен своей хитростью и находчивостью, растет его уверенность в том, что он сможет довести задуманное до успешного конца. Это не первая жертва мисс Крю. Принимала ли она сама участие в устранении Мэгги Белл и мисс Холидей, я сказать не берусь, но я не сомневаюсь ни секунды: это было сделано по ее указке. Возможно, мы никогда так и не узнаем, что случилось с Мэгги, но мы знаем, что она прислуживала в Дауэр-хаус, а значит, на глаза ей могло попасться что-то необычное. Если бы она сообразила, что это такое. Генри и мисс Крю грозил провал. А случай с мисс Холидей лишь подтверждает наше предположение. Воспользовавшись отсутствием мисс Крю, она зашла в ее комнату. Испугавшись неожиданно нагрянувшей миссис Болдер, она сунула случайно попавший под руку конверт в карман фартука. Как видите, сама мисс Крю считает, что конверт, по-видимому, завалился между сиденьем и боковиной кресла. Всему виной безмерное любопытство мисс Холидей. Возможно, она поправляла подушки на креслах и проводила рукой по всем боковинам. Но вы знаете, что лежало в том конверте — набросок колье леди Мэлбери из рубинов и бриллиантов. Самый первый набросок, который потом дорабатывали, чтобы можно было изготовить подделку.

— Да, я это слышал. Но про колье ничего до этого не слышал. Оно было украдено?

— Да, мистер Лестер. Несколько недель назад леди Мэлбери обнаружила, что ее колье, очень дорогое, фамильная драгоценность, — всего лишь подделка. Ни она сама, ни кто-либо еще понятия не имели, когда его подменили. Как я понимаю, она не стала бы об этом никому рассказывать, но лорд Мэлбери проговорился, и этот секрет выплыл наружу. И теперь большинство местных жителей не сомневается, что леди Мэлбери сама его продала.

Крейг тихонько присвистнул.

— Понятно. Хорошенькая история! И несчастную мисс Холидей угораздило оказаться на пути мошенников.

— Именно так. Тот злосчастный конверт был открыт.

На нем было написано имя мисс Крю, а внутри лежал листок с наброском колье, первый вариант того рисунка, который потом сделали для ювелира. Мисс Холидей могла увидеть его, стала бы об этом рассказывать — это было крайне опасно. Бедная женщина выронила конверт, вытаскивая носовой платок, а мисс Каннингэм подобрала его и вернула своей подруге. И после этого мисс Каннингэм тоже стала представлять опасность. Ни своего брата, ни подругу мисс Каннингэм, разумеется, ни в чем бы не заподозрила. Но она могла выдать их случайно, по собственному простодушию, ведь поговорить она любит, и вообще чересчур эмоциональна. Неизвестно было, что, кому и когда она брякнет. Поэтому на лестнице и появилась натянутая бечевка.

— Что же теперь?

— Боюсь, мисс Крю может вернуться — не сразу, а немного позже, но этой ночью. Подождет, когда уснут Генри и Николас, а потом, видимо, еще раз попытается убить Люси Каннингэм. Такой вариант в любом случае нельзя исключить. Поверьте, я прекрасно понимаю ваши чувства.

Вам, конечно же, хочется побыстрее увезти отсюда мисс Максвелл — до того, как начнутся аресты. Но обстоятельства таковы, что в полицию нужно сообщить незамедлительно. Я надеюсь, вы это понимаете.

— Да, конечно.

Мисс Силвер решилась.

— Вход в потайной коридор не стоит оставлять без присмотра. Мисс Крю не должна прорваться к мисс Каннингэм. Если вы постоите на карауле, я схожу в Белый коттедж и позвоню инспектору Эбботту.

Глава 38

Лидия Крю возвращалась по извилистой тропке меж рядов кустарника. Фонарь ей не требовался. Ноги сами знали путь, который она проделывала так часто — и днем, и в сумерках, и при луне, и в отсутствие луны, вот как сейчас. Ей знаком был каждый поворот, каждый шуршавший под ее руками куст, каждая ветка, перед которой нужно было наклонить голову, каждый торчавший из земли корешок. Она ходила здесь еще тогда, когда душа ее была полна самых дерзких надежд и сладких иллюзий молодости. Пробиралась по этой тропке и тогда, когда надежды испарились, а страшные замыслы привели ее на дорогу, с которой уже не свернуть.

Она миновала канаву, пролегавшую между садами обоих поместий, затем арку из сплетенных ветвей, затем двинулась по песчаной площадке перед домом. Дверь, через которую можно было попасть в дом, была рядом, но комнаты Розаменд и Дженни, а также ее собственные выходили на заднюю сторону дома. Быстрым шагом, не опасаясь ничьих глаз, Лидия Крю прошла вдоль фасада. Теперь все комнаты, окна которых выходили на фасад, пусты. Это раньше в них было полно молодой поросли из рода Крю, молодых Крю и их гостей. А на чердаке — горничных и слуг. Зачем стараться идти тихо? Разве чтобы не потревожить духов былой роскоши…

Она свернула за угол и подошла к зарешеченным окнам на первом этаже. Ее окна закрыты. Окна племянниц открыты. Она остановилась у окна Дженни и прислушалась. Оттуда не доносилось ни звука. Прошло порядочно времени, чтобы девчонка выплакала свою злость и уснула. Именно в это окно Дженни выкинула ту голубую бусину из венецианского стекла. Лидия Крю включила фонарь и стала шарить лучом по земле.

Прямо под окном — газон, усаженный желтофиолями и тюльпанами, сразу за колонкой. Бусины там быть не может: Дженни швырнула ее изо всех сил. И на тропинке, огибающей дом, ее тоже быть не может. А вот за тропинкой, где начинается сад с декоративными каменными горками, надо поискать. Луч фонаря заскользил по замшелым камням, среди разросшейся лаванды и розмарина, зарослей розы-рогозы, колокольчиков и тимьяна. Луч дошел до пруда в центре садика, но сквозь застоявшуюся мутную воду ничего нельзя было разглядеть, тем более бусину. Конечно, вряд ли стекляшка залетела так далеко, но хорошо бы проверить. Если бусина в пруду, тогда не о чем беспокоиться.

Она медленно вернулась из сада, шаря лучом фонаря по земле. Завтра днем можно будет разглядеть все получше, и если даже она не найдет бусину, то другие и подавно не найдут — в этом она была уверена. Она выключила фонарь, и тут вдруг из темноты донесся протяжный стон.

— Кто здесь? — резко спросила она.

Ей ответил голос утопленницы:

— Вы не найдете ее. Она моя… вы не найдете ее.

Голос был так слаб, что впоследствии Лидия Крю так и не могла понять, слышала она его или ей померещилось.

Но в любом случае голос она узнала и сказанное поняла.

Она вжалась в стену под окном Дженни и судорожно схватилась за решетку, сердце бешено колотилось. В ушах так зашумело, что если бы голос зазвучал снова, она уже точно его бы услышала. Но все было тихо.

Дженни лежала в комнате спиной к окну, затолкав в рот угол подушки, чтобы рвавшийся наружу смех не выдал ее. Получилось действительно здорово. Чуть не довела тетю Лидию до сердечного приступа. Изобразить бедняжку Холидей совсем нетрудно: жеманный выговор и жалостливый голосок. Она и сама здорово бы испугалась, если бы пошла искать что-то, принадлежавшее покойной служанке, а та вдруг подала бы голос…

И вдруг Дженни действительно испугалась — луч фонаря проник в комнату. Он наткнулся на стену прямо над кроватью, ощупал застекленную картину, потом ярким кружком заметался по постели. Но испугалась она раньше, чем фонарь загорелся, раньше чем ворвался этот назойливый луч. Ей вдруг стало совсем не до смеха. Может, ее напугала собственная выходка, а может, и тетя Лидия, с ненавистью вцепившаяся в прутья решетки. Горло перехватило от рыданий, а в подушку потекли слезы.

Луч исчез. Шаги тети Лидии замерли. Снова стало спокойно, темно и тихо. Потом вдруг эти темнота и тишина перестали успокаивать и стали все более зловещими. Дженни выскользнула из постели и подбежала к двери — быстро, как будто кто-то вот-вот ринется за ней: черная летучая мышь с распластанными крыльями, ненавидящая ее не меньше тети Лидии, или мисс Холидей, вся в белом, мокрая насквозь, вернувшаяся за своей венецианской бусиной.

Ну а дверь была заперта… Не было в жизни Дженни мгновения ужасней. Даже хуже того, перед самой аварией, когда стала очевидной ее неизбежность. Хуже того, когда ее везли в госпиталь, всю переломанную и разбитую. Потому что Дженни всегда тяжелее переживала душевные, а не физические травмы. Она встала вплотную к двери и замерла, чтобы не заколотить в нее обоими кулаками, взывая к Розаменд. Если бы она впала в истерику, пришла бы тетя Лидия и догадалась, что она ее разыграла.

Собрав всю силу воли, Дженни заставила себя молчать.

Внезапно щелкнул замок, дернулась ручка, и дверь начала открываться. Дженни, вжавшаяся в дверь, при первом же звуке стала отступать на цыпочках, дюйм за дюймом, зажав руками рот, чтобы не закричать. Дверь медленно открывалась, и вот на пороге — о, счастье! — возникла Розаменд, в белой ночной рубашке, освещенная светом, лившимся из коридора. Она увидела Дженни, ее чуть растрепанный нимб пышных волос, ее расширенные глаза. Розаменд протянула к ней руки, Дженни бросилась в ее объятия, задыхаясь от волнения, и ощутила, что ее несут и укладывают в постель.

Розаменд прикрыла за собой дверь, вернулась к постели сестренки, опустилась на колени и выслушала сначала бессловесные рыдания, а потом полусдавленные слова.

Некоторые она припомнила лишь впоследствии, а пока чувствовала только судорожно сжатые пальцы Дженни и ее дрожащее тельце. И они наконец вдвоем в этой темноте.

Розаменд потянулась было к ночнику, но Дженни задрожала еще сильнее и прошептала:

— Нет! Она придет!

Когда рыдания смолкли, успокаивающие слова Розаменд стали отчетливее и яснее.

— Дженни, солнышко, послушай!.. Да-да, ты умеешь слушать, когда захочешь. Скоро произойдет нечто чудесное, и я хочу рассказать тебе об этом. Нам больше нечего будет бояться. Мы уедем отсюда. — Дженни прерывисто всхлипнула. — Подожди, я принесу тебе платок, а после расскажу все по порядку.

Розаменд сходила к шкафу, вернулась и села на постель.

— Вот, возьми. И не плачь больше, а то ничего не поймешь.

— Я не плачу, я сморкаюсь. — Немного переведя дух, Дженни спросила:

— Куда мы уедем?

— Мы уедем к Крейгу. Я выхожу за него замуж.

— Когда?

— Завтра… нет, пожалуй, уже сегодня.

— И я тоже поеду?

— Конечно! О, Дженни, ну разве я брошу тебя?

— Знаю, что нет. А тетя Лидия заперла меня.

— Знаю, солнышко. Больше никто не будет тебя запирать. Только ты не должна выходить по ночам на улицу.

Обещай мне.

— А кто сказал, что я выхожу по ночам на улицу?

— Тебя видела тетя Лидия. И Крейг тоже. Нельзя, сестричка, — это опасно.

Дженни твердо пообещала:

— Я больше не буду Я теперь и сама не хочу. — Неожиданно она порывисто шепнула:

— Розаменд!

— Что, детка?

— А вдруг она вернется?!

— Тетя Лидия?

Дженни сжала руки сестры.

— Да, да! Она бродила по саду. Подходила к окну и. светила на меня фонарем!

— Так это тебя напугало? Мне показалось, что в саду кто-то ходил и разговаривал. Это была тетя Лидия?

— Говорила не она. Розаменд, она светила фонарем, чтобы проверить, сплю я или нет. Вдруг она прокрадется по коридору и проверит дверь?

— Зачем?

— От нее всего можно ожидать. Пойдем к тебе. А мою комнату опять запрем, и тогда она решит, что я здесь. А мы закроемся в твоей. А завтра сбежим, женимся на Крейге и заживем счастливо.

Глава 39

Вернувшись к себе в комнату, Лидия Крю включила весь свет: огромную люстру с гранеными подвесками, потом канделябры из хрусталя с позолотой по обеим сторонам каминной полки и между окнами, включила все, чтобы каждый дюйм заставленной мебелью комнаты был ярко освещен. На окнах висели портьеры, ниспадая ровными темными складками, но больше ничего темного в комнате не осталось. Тени не было места под ослепительным светом бесчисленных ламп. Лидия Крю села в свое кресло, еще более прямо и еще более решительно, чем обычно. Сердце все еще билось быстрее, чем ему следовало. Она заставила себя успокоиться. Темный сад остался за стенами, отступив перед светом ламп. Если ее так подвели нервы, она не позволит им одержать над собой верх. Если же это была Дженни…

На нее накатила злоба, но она не дала ей воли. Дженни пока подождет. Лишний риск ни к чему. Люси — вот кто опасен, а не Дженни, забавлявшаяся голубой бусинкой, которую больше никто не увидит. Бусина исчезла, а завтра исчезнет и Дженни — в школе, о которой Миллисент Уэстерхэм отзывалась так: «Довольно посредственная, иногда идут в ход розги, зато дисциплина соблюдается отлично и платить надо совсем немного». Дженни будет не по вкусу строгая дисциплина школы мисс Шиппингтон.

Возможно, дерзкая девчонка будет даже бунтовать, во всяком случае поначалу.

Лидия Крю вернулась мыслями к Люси Каннингэм, в ком видела истинную опасность. После разговора с Генри лучше бы подождать, но рисковать она не может. И, если хорошенько подумать, то даже лучше действовать немедленно. Генри очень искренне и убедительно потом скажет, что бедная Люси была чрезвычайно взволнована и жаловалась, что не может уснуть. Но, разумеется, Генри должен говорить лишь об этом и ни о чем больше. Убедительно врать он не сумеет: нет у него ни воли, ни ясности ума.

Итак, это нужно сделать сегодня же. Не только Генри мог заметить, что Люси весь день была сама не своя. Когда ее найдут утром мертвой, то объяснение будет напрашиваться само собой: пожилая женщина, мучаясь бессонницей, перебрала дозу снотворного. Такое с пожилыми женщинами иногда случается. Лидия углубилась в обдумывание деталей. Николас и Генри должны спать. Люси часто жаловалась, что стоит им уснуть, как их уже ничем не разбудишь. Пусть покрепче уснут, никто не должен знать, что она возвращалась в Дауэр-хаус. Никто, кроме Люси, а Люси не сможет рассказать о том, что произошло. Все, что вскоре ей предстоит познать, она унесет с собой в тишину, из которой не возвращаются.

Тот голос в саду — просто почудился. Мертвые не воскресают. Они не могут навредить. Они безопасны. Когда Люси умрет, она тоже не сможет ей навредить… Время шло.

Наконец Лидия Крю встала, на лице у нее была написана решимость. Ее спальня располагалась в смежной комнате. Лидия Крю прошла через спальню в бывшую ванную, перестроенную в комнатку, заставленную мебелью почти до отказа. Лидия подошла к небольшому бюро в углу и подняла откидную крышку. За ней находился ряд ящиков, забитых старыми бумагами: счетами, письмами и прочим, чем она никогда не интересовалась. Освободив от бумаг второй ящик слева, она нащупала пружину и открыла потайной ящичек. В нем не было ничего, кроме стеклянного пузырька, почти доверху наполненного белыми таблетками.

Лидия Крю задвинула все ящики, высыпала горсть таблеток на ладонь и оценивающе рассмотрела их. Им было уже больше двадцати лет, а то и все тридцать. Старый доктор Лестер прописал их ее отцу, когда тот смертельно заболел. «Одну, в крайнем случае две, если боли станут невыносимыми. Ни при каких обстоятельствах не давать больше». Интересно, сохранило ли лекарство свою силу? Об утере свойств она никогда не слышала, но все может быть.

Лучше взять побольше, таблеток десять. Она отсчитала десять таблеток и бросила их в стакан для вина, залив небольшим количеством горячей воды. Для зелья потребуется флакон. Немного подумав, она достала из буфета почти пустую бутылочку с рвотным корнем, тщательно вымыла ее и, когда таблетки полностью растворились, перелила отраву в бутылочку и закупорила ее.

Твердым, спокойным шагом она вышла в коридор, подошла к комнате Дженни и проверила дверь. Если бы она была открыта, Лидия заперла бы ее снова и забрала ключ.

Ей совсем не понравилось, как отреагировала Розаменд на ее решение отправить Дженни в школу, и не хотелось попасть впросак. Но ключ торчал в скважине, а дверь была заперта. Тогда Лидия прошла по коридору в холл. А дальше в боковую дверь и темной знакомой тропой — к Дауэр-хаус.

Глава 40

Крейг Лестер продолжал стоять на страже. Произведя небольшую разведку, он выбрал тактически выгодную позицию под старой яблоней, среди кустов между боковой стороной дома и щелью в изгороди, через которую можно было пройти в сад из Крю-хаус. В темноте он не разобрал, под каким деревом обосновался, тем более что листья почти уже облетели. Люси Каннингэм могла бы рассказать ему, как роскошно утопает эта яблоня в розовом майском цвету и как в сентябре ее ветви опускаются под тяжестью розовых яблок.

Еще больше могла бы поведать ему Лидия Крю. Два века меж двух домов рос фруктовый сад. Потом вкусы в садоводстве изменились. Груши и вишни, яблони, тутовые деревья и айва, по прихоти Софии Крю, исчезли и появились кустарники. София когда-то существенно пополнила почти опустевшую казну семейства своего супруга. К тому же была она упряма и красива, и Джонатан Крю ни в чем ей не перечил. Но с деревом, которое преподносило ему по яблоку на завтрак десять месяцев в году, он расстаться не пожелал. Он так долго гордился этой яблоней, что не дал ее уничтожить. Его уже давным-давно нет, и Софии с ее приданым тоже, а яблоня все стоит. Ветви ее почти стелются по земле. Когда Крейгу надоело стоять, он весьма уютно пристроился на одной из них. Можно было и сидеть, и стоять. Но вот прохаживаться было нельзя. Ну и дела: просто какой-то старинный роман.

Крейг стал думать о Розаменд. Теперь он не сомневался, что все пойдет хорошо. Что бы ни произошло этой ночью, они все равно поженятся, и сегодня же. Ему от всей души хотелось, чтобы ничего сейчас не произошло.

Возможно, мисс Силвер действительно обязана известить полицию, но трудно представить, что по указанию этой милой старой девы полиция нагрянет среди ночи арестовывать Генри Каннингэма. Нужен же ордер на обыск, а ордер на обыск выдают высшие инстанции. А высшие инстанции не любят, когда к ним ломятся в столь поздний час. Крейг предвидел, что завяжется долгий спор: если рубины семейства Мэлбери лежат в ящике стола Генри Каннингэма, то почему бы им там не полежать до утра? Что же касается угрожающей мисс Каннингэм опасности, то вряд они воспримут это всерьез.

Он и сам относился к этому скептически. Если бы он не стоял за стеной и не слышал слов Лидии Крю: «Люси знаете слишком много», он бы вообще не поверил во все эти глупости. Надо же… «Люси знает слишком много». А как дальше? «Она знает достаточно, чтобы погубить нас».

Крейг мог бы и дальше убеждать себя, что мисс Крю просто запугивала Генри Каннингэма, что люди часто говорят то, чего не имеют в виду на самом деле. Но слова и голос, их произнесший, почему-то говорили об обратном.

Ему вдруг пришло в голову, что никто еще не вызывал у него такой неприязни, как Лидия Крю.

Не будь его слух натренирован, он бы вряд ли услышал се приближение. Тропка пролегала рядом с яблоней. Стоило ему сделать шаг вперед и вытянуть руку, и он бы дотронулся до хозяйки Крю-хаус. Она прошла мимо почти беззвучно. Легкое движение воздуха, будто пролетела птица. Крейг знал, куда она направится, и не спешил устремляться вдогонку. Он уже давно расшнуровал ботинки, теперь же снял их и повесил на дерево. В одних носках он прокрался к дворику, когда она скрылась за кустом, подойдя к потайной двери. Поворот ключа — дверь открывается, и Лидия Крю входит в коридор. Ничего этого он не видел и не слышал, но знал, что произошло именно так.

И тут голос мисс Силвер спросил:

— Она уже вошла?

— Да.

— Надо идти за ней. Срочно.

Из мрака выросла высокая фигура Фрэнка Эбботта.

Он говорил почти так же беззвучно, как Крейг и мисс Силвер:

— Ордер па обыск задерживается. Придется немного подождать, пока его доставят сюда.

Мисс Силвер уже шла к дому. Фрэнк догнал ее.

— Моя дорогая мэм! Не можем же мы просто взять и войти!

Ее ответ в чисто викторианском стиле, на его взгляд, балансировал на грани между великим и смешным. Не так-то просто сохранять достоинство без лишнего выпячивания своей особости, но ей это удалось.

— Мой дорогой Фрэнк, я вхожа в дом мисс Каннингэм, и мне не составит труда пройти вслед за Крю. А тебе с мистером Лестером, конечно же, не составит труда решить, как правильно действовать.

С этими словами она тоже вошла в коридор. На миг остановившись, она прислушалась: тишина. Надо было спешить, но нельзя было забывать про осторожность.

Лидия Крю прошла через кабинет, не задвинув за собой панель. В холле горел неяркий свет. Подумав, она не стала его выключать и поднялась на второй этаж. Если придется быстро уходить, свет будет очень кстати. Спальня Люси была первая справа, дверь в комнату Генри — слева, напротив, а Николас — на другом конце этажа. Лидия не сомневалась, что оба уже крепко спят, но даже если кто-то проснется, у нее готово объяснение: Генри беспокоился за Люси, и она пришла узнать, как дела у ее подруги.

Потянув за ручку, Лидия обнаружила, что дверь заперта. Она нахмурилась, брови сурово сдвинулись. Она тихонько постучала. Через секунду послышался голос:

— Кто там?

Лидия едва узнала голос подруги, хриплый и напряженный. Своему же голосу мисс Крю придала мягкости:

— Это я, Лидия, моя дорогая. Генри так беспокоился о тебе. Сказал, что тебе нездоровится. Так разволновался, что позвонил мне.

Люси была настолько поражена, что вмиг забыла о своих страхах.

— Генри — позвонил тебе?!

— Да. Представляешь, как он проживает? Впусти меня, не будем же мы разговаривать через дверь.

Послышался шорох, Люси, подойдя к двери, отперла ее. Лидия вошла и, радуясь своему могуществу, прикрыла за собой дверь. Запирать ее она не стала: вся операция займет совсем немного времени. Лучше действовать без промедления. Взглянув на Люси, все еще одетую в платье, она изобразила удивление:

— Ты что же, дорогуша, так и не ложилась? Знаешь, сколько уже времени?

— Это не важно, — покачала головой Люси. — Я не могу уснуть. Ты… ты сказала, что Генри тебе звонил?

Лидия Крю кивнула.

— Он был ужасно встревожен. Я обещала, что принесу тебе снотворное — микстуру.

— Генри… позвонил тебе? — В усталом голосе мисс Каннингэм звучало недоверие.

— Да-да, представь.

— Генри?

— Тебе, наверное, приятно будет узнать, что мы помирились?

— Приятно ли мне? Лидия, о-о-о, что ты говоришь!

По щекам мисс Каннингэм покатились слезы. Она протянула руки, чтобы обнять подругу. Лидия взяла Люси за руки, отвела к кровати, шепотом ее успокаивая, и села рядом.

Мисс Силвер услышала этот утешающий голос и всхлипывания тоже. Она и ее спутники поднялись без единого шороха и теперь слушали сквозь неплотно прикрытую дверь разговор двух дам. Мисс Крю сказала:

— Перестань, Люси, больше не о чем плакать. У нас с Генри все по-прежнему, как было двадцать лет назад, ты должна радоваться за нас. Но он ужасно волнуется за тебя, так что выпей-ка этой микстурки. Тебе необходимо как следует выспаться. А Генри попросит миссис Хаббард утром тебя не будить. Когда же ты проснешься, то сколько угодно можешь радоваться, что мы снова все вместе.

Мы-то с тобой вообще никогда не расставались. У нас ведь никогда не было ссор и обид, правда? И никогда не будет.

Люси не переставая плакала, пока та говорила, плакала очень тихо, словно из последних сил. Лидия и Генри помирились. Лидия так добра к ней, не о чем больше волноваться. Но и радоваться нет сил. Поскорее бы лечь и уснуть. Люси почувствовала, как Лидия сняла руку с ее плеч и встала, потом подошла к умывальнику. Звякнуло стекло. И через несколько секунд Лидия протянула ей стакан.

— На, выпей. Сейчас я помогу тебе раздеться и ты наконец уснешь.

Мисс Силвер приоткрыла дверь еще дюйма на два. Люси Каннингэм сидела на краю кровати, заплаканная и растерянная. Над ней, спиной к двери, возвышалась Лидия Крю. В руке у нее был наполовину наполненный стакан, она протягивала его Люси.

— Ну же, выпей все до дна! — сказала она приказным тоном.

Люси в последний раз устало всхлипнула и произнесла:

— Я не хочу, Лидия. Ты здесь, и теперь я усну спокойно.

Голос мисс Крю стал еще более властным:

— Пей сейчас же и без всяких капризов! Тебе необходимо поспать, и подольше!

Люси Каннингэм нехотя взяла стакан. И вдруг увидела, как в комнату входит мисс Мод Силвер — в пальто из черного сукна с меховым капюшоном, в своей «повседневной» шляпе и теплых шерстяных перчатках. Столь удивительное зрелище отбило у мисс Каннингэм всякий сон.

Она сразу отвлеклась от настойчивых уговоров Лидии и отвела стакан от губ.

Мисс Силвер тихонько кашлянула и сказала:

— Очень мудро с вашей стороны, мисс Каннингэм, отказаться от успокоительных средств. Естественный сон всегда полезнее.

Лидия Крю медленно обернулась. Один шок она совсем недавно пережила. Теперь грянул еще один. Несколько мгновений передышки — и она опять сможет хитрить, выкручиваться. Пока же она лишь стояла и ошеломленно смотрела вокруг.

За спиной мисс Крю Люси Каннингэм, наклонившись, поставила стакан на ночной столик. Она сделала это, видимо, машинально: зачем держать стакан в руке, если можно поставить его на столик. Что-то ведь привело мисс Силвер в ее дом посреди ночи? Люси поднялась, прошла мимо Лидии и встала подальше от нее: от подруги исходили волны ярости. Люси ничего не понимала, но явственно почувствовала перемену. Лидия, только что такая милая и добрая, совершенно преобразилась. Ее голос загремел с той холодной властностью, которую Люси очень хорошо знала и боялась невероятно.

— Что вам нужно?

На мисс Силвер ее угрожающий тон не произвел никакого впечатления. Она ответила абсолютно спокойно:

— Мне нужно, чтобы вы ушли домой, мисс Крю. Думаю, так будет лучше. Мисс Каннингэм необходимо отдохнуть.

Лидия Крю невероятным усилием воли сдержала душившую ее злобу и заставила себя говорить спокойно:

— Я увидела, что она растворила несколько таблеток, снотворных. И просто ждала, когда она примет эту свою микстуру, чтобы помочь ей лечь.

И надо же было Люси, этой несусветной дуре, брякнуть:

— Лидия, я вообще не держу в доме снотворного. Не люблю я всех этих таблеток… они мне не нужны. Это ты принесла.

Повисла тишина. Лидия Крю подготовилась к последнему рывку.

— Очень хорошо, я уйду. А раз тебе не нужно это снотворное, давай его выльем. — И вдруг пронзительно крикнула:

— Куда ты его дела? А-а!

Она поздно обернулась. Мисс Силвер уже загородила ей дорогу к ночному столику. Этого мисс Крю стерпеть не могла. С диким ревом она бросилась душить мисс Силвер.

Люси Каннингэм завизжала во все горло, и тут же комната наполнилась людьми: Фрэнк Эбботт, Крейг Лестер, Николас. Последним появился Генри Каннингэм, трясущимися руками зажимавший уши: теперь уже — и отвратительно — визжала Лидия Крю.

Глава 41

Розаменд снился сон. Она идет с Крейгом по весеннему саду. Темная роща осталась в прошлом, и она о ней больше не вспоминает. Она в весеннем саду. Яблони в розовом цвету, белеет цветами вишня. По обеим сторонам тропинки — желтые нарциссы и яркие примулы. Небо голубое, сияет солнце.

— Розаменд! Проснись!

Она проснулась — кругом привычная темнота. Но ее кто-то звал. Голосом Крейга. Сладость грезы все еще окутывала се. Она села. Рядом, на широкой старинной кровати спала Дженни. Розаменд шепотом спросила:

— Кто там?

— Это я, Крейг. Подойди к окну. Мне надо кое-что тебе сказать.

Они поцеловались через решетку. Крейг взял ее за руки.

— Любовь моя, прости, что так рано тебя разбудил, но нам придется поторопиться.

— Что случилось?

— Потом скажу. Послушай, сейчас почти шесть утра.

Разбуди Дженни и обе одевайтесь. И если ты впустишь меня в боковую дверь, я приготовлю чай. Не хочу начинать семейную жизнь с того, чтобы морить вас голодом. Несколько яиц, видимо, найдется?

— Должны быть. Но, Крейг…

— Радость моя, сейчас не время для всяких там «но».

Делай, пожалуйста, как я сказал! Надень халат, открой мне боковую дверь, а я достану чего-нибудь поесть, пока вы собираетесь.

Она послушно все выполнила. Ей казалось, что это еще один сон — не такой солнечный, как тот, в саду, но весь полный таинственных предчувствий. Розаменд ни о чем не спрашивала. Надо было спешить, ее подгонял страх: а вдруг проснется Лидия Крю… Она содрогнулась, представив себе, какая разыграется буря и какие унизительные обвинения она услышит от своей жестокой тетки.

Мысли ее судорожно метались. Но времени на их обдумывание не было. Надо было действовать. И вот дверь распахнулась, и Розаменд очутилась в объятиях Крейга.

Он тут же выпустил ее и отправил поскорее одеваться, а сам поспешил на кухню.

Вернувшись, она увидела, что Дженни уже проснулась и зажгла свет. Розаменд явственно представила, как Лидия Крю стоит у своего окна и смотрит на яркий прямоугольник света, легший на тропинку. Обычно Лидия спала, не открывая окон и задернув шторы, но воображаемая тетка стояла и смотрела на свет в ее комнате. А вдруг она подслушала, что говорил Крейг, стоя у решетки? Розаменд еще не знала, что Лидия Крю больше никогда не будет стоять у окон, подслушивая и подсматривая. Поэтому она метнулась к шторам и задернула их.

Дженни зевала и потягивалась.

— Роз, еще ночь на дворе. Где ты была?

Розаменд в ответ произнесла назидательным тоном:

— Уже седьмой час. Крейг велел нам собираться. Давай поскорее одевайся! Он уже готовит нам завтрак на кухне.

Дженни прекратила зевать и чмокнула сестру. Ее глаза засияли, сна как не бывало.

— Ого! Вот здорово! Надо только тихонечко. А то вдруг она услышит нас и примчится — из ноздрей пламя пышет — и начнет кричать, чтоб ты не смела выходить замуж.

Розаменд одевалась. Она только бросила в ответ:

— Мы все равно уедем — ей нас не остановить. Но не мешкай!

Выходя из коридора, соединявшего их комнату с апартаментами тетки, Дженни оглянулась и прерывисто зашептала:

— Что говорят, удирая из дому, который ненавидели всей душой? «До свидания» — не подходит, потому что означает «спасибо» и желание вернуться. И «прощай» не годится — мне не за что просить прощения. Скажем лучше: проклятый, противный дом, как я хочу никогда, никогда, никогда больше не возвращаться сюда! — Она схватила Розаменд за руку:

— Бежим, а то она погонится за нами и схватит!

Рука Дженни дрожала. Розаменд постаралась унять собственную дрожь и сказала:

— С двумя чемоданами я не смогу. Да и не нужно — никто нас не догонит.

В этот момент она действительно наконец поверила, что так и будет. Они прошли через холл. Лампочку Розаменд вчера оставила включенной. Она слабо освещала все вокруг, а тень, окутывавшая лестницу, верхний этаж и входы во все коридоры, была при свете еще чернее.

Где-то во мраке над головами сестер портреты забытых предков провожали их безразличными взглядами. Миновав комнатку для прислуги и увидев яркий свет, обе оживились. Крейг будто заставлял светиться все, к чему прикасался. Он уже доставал из кастрюльки вареные яйца. Стол был застелен скатертью. Все было готово и расставлено: чашки и блюдца, масло и хлеб. Через плечо он сказал:

— Достаньте ножи, соль и перец! Да, и молоко. Чайник уже закипает!

Никакой романтики, но до чего же приято. Темные коридоры и притаившиеся тени призраков остались позади. А в кухнях привидений не бывает. Здесь от прошлого остаются лишь ароматы былых трапез. Они поели и вымыли посуду. Конечно миссис Болдер увидит, что яиц не хватает и масла с хлебом поубавилось, но хоть не будет ругать их за то, что оставили ей посуду.

Ровно в семь они вышли из боковой двери и пошли по аллее к машине Крейга. Было тихое холодное утро, и ночная мгла начинала рассеиваться.

Глава 42

Миссис Сэлби открыла глаза. Всю ночь она слышала, как часы били четверть за четвертью. Потом она неожиданно уснула. Или нет? Она не знала. Часы больше не били.

Было очень тихо и очень холодно. Она лежала одна — рядом никого и ничего. Это было страшнее самого страшного сна.

Потом вдруг в пустоту и тишь проник еле слышный звук.

Миссис Сэлби не знала, откуда он донесся, но знала, что именно он ее разбудил. Она села на постели и услышала, как по переулку проехала машина. В комнате было совсем темно. Окон она на ночь Не открывала, а шторы плотно задергивала. В деревне воздух ночью сырой и полон отвратительных запахов, например от курятников, так зачем открывать на ночь окна? К тому же тут носятся летучие мыши; не дай бог, какая-нибудь залетит в окно — она же тогда с ума сойдет от страха. Фред, напротив, обожает распахивать окна: говорит, что иначе в комнате душно и он не может уснуть. Но эти открытые окна, эти кошки, летучие мыши и прочая гадость, попадающая в дом, — нет, это уж слишком, с этим она не могла смириться.

Посему у него своя спальня, а у нее — своя. Не сказать, что это ее огорчало, она была бы даже рада, если бы огорчение возникло. Но ее очень задело, что Фреду раздельные спальни как раз понравились. Ему бы возмутиться, а он только ухмыльнулся: «Как тебе угодно, дорогая». Не думала она, что они дойдут до такого. Супругам полагается спать вместе.

Миссис Сэлби услышала, как из машины вышли несколько мужчин. Она поняла, что их четверо: они разговаривали, причем весьма громко. Потом подошли к парадной двери и позвонили. Ну уж нет; в халате она открывать не пойдет, пусть это сделает Фред. Тем не менее она вылезла из кровати и подошла к окну. Слегка отодвинув штору, она увидела, что уже светает, но тучи нависли низко, все посерело и вот-вот пойдет дождь.

Странно, здесь, в деревне, сразу замечаешь перемену погоды. Когда они жили в Лондоне, она не обращала внимания на погоду — ну разве что если был снег, сильный ветер, гроза или изредка жаркая духота, когда будто бы всем не хватало воздуха.

Снова задребезжал электрический звонок. На этот раз звонивший не отнимал пальца от кнопки. Теперь она его разглядела и других тоже. Полицейские! Стоят у двери и ждут. Похолодев от ужаса, миссис Сэлби опустила штору и отошла от окна. Что им нужно в такой ранний час, когда все еще спят? Пусть лучше откроет Фред. Ничего, подождут. Набросив на плечи халат, она босиком пошла в дальний конец дома, где спал муж. Из открытого окна на нее потянуло ветром. Мистер Сэлби лежал к окну лицом, а к ней спиной, натянув на уши одеяло. Ей пришлось приподнять его и потрясти мужа за плечо, чтобы разбудить.

Он, отмахнувшись, проворчал:

— Ну, в чем дело?

— Фред, полиция!

— Чепуха, — промямлил он сонно, но тут же резке спросил:

— Чего им надо?

— Не знаю. Не могу я открывать дверь в таком виде.

Он с силой отшвырнул одеяло, его край шлепнулся на пол. В дверь уже не звонили, а стучали. Мистер Сэлби сердито глянул на жену и, шлепая босыми ногами, пошел по коридору открывать.

Миссис Сэлби осталась в его комнате. Она просунула руки в рукава халата и застегнула его на все пуговицы.

У входной двери о чем-то говорили, но о чем, было не разобрать. Наверное, опять о мисс Холидей. Ну и хорошо, что ничего не разберешь: всякий раз, думая об этой бедняжке, утопившейся в колодце, миссис Сэлби чувствовала, как к горлу подступает тошнота и кружится голова.

В коридоре послышались шаги, и в комнату вошел Фред, весь продрогший. В такой холод нельзя выходить раздетым — полное безумие. Следом вошел один из полицейских и, прокашлявшись, сказал:

— Вы, мэм, лучше идите к себе. Мистеру Сэлби нужно одеться.

Фред продолжил:

— Да, моя дорогая. Лучше иди к себе, оденься и приготовь нам чаю. Полиции понадобилось еще разок осмотреть наши сарайчики, мы, разумеется, не возражаем. Нам ведь нечего скрывать.

Констебль кашлянул в кулак. «О чем это Фред?» — тревожно пронеслось в ее голове. На его лице играла улыбка, и всем, не знавшим его так, как она, его голос казался веселым и добродушным, таким он обычно веселил компанию. Но ее не проведешь. Что-то не так, и он старается это скрыть под маской приветливости.

Вернувшись в свою комнату, миссис Сэлби наскоро переоделась в то, что попалось под руку: ярко-синюю юбку с кофтой и бордовый кардиган. Потом расчесала и пригладила волосы. Яркие тона придавали ей нелепый вид, но ей было не до этого. Она натянула чулки и надела любимые тапки с атласной отделкой, очень теплые. Тепло всегда было ее слабостью.

Фред вышел из своей спальни, посетители, прошагав через весь дом, удалились через черный ход. Миссис Сэлби направилась на кухню и поставила чайник на керосинку. Чайник успел закипеть, почти выкипеть, остыть, был снова поставлен на маленький огонь, а в доме все еще никто не появился. Миссис Сэлби подошла к двери черного хода и выглянула на улицу: дождь зарядил надолго. Временами он усиливался и резко хлестал по курятникам, и туда бегом бежали куры. Иногда мелькали и фигуры людей, сновавших от одного сарая к другому. И что они там ищут в этих двух сараях?

Наконец по дому снова разнесся топот ног. Через кухню прошел лишь один из полицейских, инспектор из Мэлбсри. Он подошел прямо к миссис Сэлби и остановился у стола, что-то зажав в кулаке. Положив руку па яркую клетчатую скатерть, разжал кулак. На ладони лежала одна из бусинок от бус мисс Холидей. Сомнений быть не могло: яркая, небесно-голубая, с золотистыми и серебристыми искорками. У миссис Сэлби сразу вырвалось — она не успела даже подумать:

— Так это же одна из бусин мисс Холидей!

— Вы уверены, миссис Сэлби?

— О да, конечно уверена. Ведь она…

Она присела на стоявший рядом стул и непонимающе посмотрела на полицейского.

— Миссис Сэлби, рассказывая нам про одежду на мисс Холидей в тот воскресный вечер, вы упомянули голубые бусы. Вы подтверждаете, что эта бусина от них?

Ее голос словно ей отказал — она еле слышала свой ответ:

— Д-да…

Инспектор сказал:

— Когда тело мисс Холидей вынули из колодца, ее бусы были порваны, некоторые из бусин застряли в складках одежды. Эту бусину мы только что нашли в одном из сараев. Ома выкатилась из старого мешка. Вы можете объяснить, как она там оказалась?

— Нет, — ответила потрясенная женщина.

— Когда вы в последний раз видели мисс Холидей, она была жива?

— О да.

— На ней были эти бусы?

— О да.

— Они не были порваны?

— О нет.

— Вы видели ее после того, как она покинула ваш дом?

Инспектор заставил ее снова вспомнить в подробностях ют воскресный вечер: они с мисс Холидей сидят в гостиной; миссис Сэлби смотрит на голубые бусы и думает, как они хороши, с этими мерцающими золотистыми и серебристыми искорками; она провожает мисс Холидей до двери. Остальное как будто забылось. Но последнее слово звучит в памяти и сейчас: «До свидания». Мисс Холидей выходит из парадной двери, а сама она закрывает за ней дверь и запирается на ключ. Миссис Сэлби сказала:

— Я проводила ее и заперла дверь. И больше никогда ее не видела.

Глава 43

Перестав визжать, Лидия Крю заговорила. Она проговорила без умолку весь остаток ночи и продолжала говорить, когда в полицейский участок привели Фреда Сэлби.

Предупредив о том, что все сказанное им будет записано и может быть использовано как доказательство, Сэлби стали допрашивать. Лидию Крю предупредили о том же, но это не возымело никакого действия: она продолжала говорить без остановки. Было забыто все: самообладание, осторожность, предусмотрительность. Мисс Крю напомнила Фрэнку стенные часы его бабушки, грозной леди Эвелин Эбботт. Эти часы всегда начинали бить в середине семейной молитвы и остановить их никто не мог. Бабушка удивленно и неодобрительно поднимала брови, а потом на ее лице появлялось возмущенное выражение. Тем не менее для Фрэнка это воспоминание было приятным.

В поведении же Лидии Крю не было ничего приятного. Оставаясь удивительно ясно мыслящей, она явно вышла за грань адекватного восприятия окружающего. Прежде всего ее буквально распирала гордость за свои достижения. Она сохранила богатство и дух Крю-хаус, приумножила его роскошь, — это было великолепно, и это оправдывало, по ее мнению, все, что она совершила. Когда ей сообщили, что разговор о рубинах леди Мэлбери слышали двое свидетелей и что найдены сами рубины: два в пауках, только что обработанных Генри, а остальные в ящике его стола, — она начала подробно рассказывать о том, как подменила камни.

— Какой толк был от них для Фелиции Мэлбери и прочих, кто хранил их в сейфах? Как по-вашему, сколько раз она надевала это колье в прошлом году? Только дважды: на бал графства и на «Охотничий» бал в Мэлбери! Однажды я позвонила ей и сказала, что зайду — мы ведь в косвенном родстве, понимаете. Ну вот. И когда я зашла, она похвасталась, что у нее есть знаменитое колье — ее прабабка была в нем на коронации королевы Виктории, и с гордостью показала мне его. Это мне и было нужно. Вам, конечно, не понять моего способа, я его сама изобрела. Готовится особая бумага, чтобы на ней четко отпечаталась форма камней. К этому, разумеется, необходимо добавить тонкое восприятие цвета и фотографическую память — и тем и другим я обладаю в полной мере. Мне нужно было лишь придумать повод, чтобы она на минуту вышла из комнаты. Я сказала, что забыла носовой платок, и она побежала в спальню за своим. Когда она вернулась, отпечаток уже был готов и лежал в моей сумочке. Чтобы довести до совершенства рисунок-копию драгоценности, с которым уже будет работать ювелир, требуется очень тонкое искусство.

Камни для подделки поступали из Парижа по моему заказу. У Сэлби есть весьма умелый работник — в его мастерской на Гарстин-стрит. А вы и не знали, что у него есть ювелирная мастерская, ведь не знали? Впрочем, всем известно, какие пустоголовые у нас полицейские. Мы всякий раз обводили вас вокруг пальца.

Старший офицер из полиции Мэлбери на это промолчал. Тучный и крупный, он вообще был флегматиком.

— Но в этот раз не обвели, мисс Крю, — напомнил Фрэнк Эбботт.

Она продолжала, словно бы не услышав его:

— Неказистая лавчонка на неказистой улочке. Ремонт часов, замочков на брошках, дешевеньких бус из жемчуга, то, что носят местные девчонки, воображая себя королевами. Так вы не знали, что у Сэлби есть такая мастерская? От дел он отошел, но маленькую ювелирную мастерскую оставил при себе и толкового Хирша тоже: предприимчивый человек и очень надежный. Когда поддельное колье было готово, оставалось только дождаться «Охотничьего» бала и снова отправиться в Мэлбери-тауэрс. Фелиция меня недолюбливает, но побаивается моего острого языка. Я езжу туда, когда захочу, и она всегда со мной очень обходительна. Я ведь знаю почти все обо всех в нашем графстве. Итак, я поехала туда, поахала над этим колье и подсунула потом то, которое изготовил Хирш. Она даже не выходила из комнаты в тот раз. Я просто отвлекла ее внимание на что-то, происходившее в саду, и моментально подменила колье.

Резкий голос не смолкал. Ее спросили о мисс Холидей. Мисс Крю поведала о небрежно засунутом в карман конверте, о том, как расстроенная служанка выронила его, а Люси Каннингэм подняла и вернула потом своей подруге.

— Ну и, сами понимаете, ее надо было обезвредить.

Она могла заглянуть внутрь и увидеть рисунок колье. Сэлби справился с этим очень удачно.

— И как он это сделал? — спросил старший офицер.

Она взглянула на него, как кошка смотрит на воробья, предвкушая сытный обед.

— Я пошла к нему и рассказала о конверте. Он ответил, что эта мисс придет к его жене, когда он уйдет в гостиничный бар. Эта дурочка не переносила мужчин, боялась их, видите ли! Сэлби сказал, что отлучится ненадолго из бара и зацапает ее еще до девяти вечера, когда та отправится домой. Она всегда уходила в одно и то же время, потому что старуха рано запирала дом. Сэлби сказал, что никто и не заметит, если он уйдет на пять минут. Там же всего два шага шагнуть — и уже его бунгало. Он все так и сделал, как сказал.

— Он убил мисс Холидей?

— О нет, просто оглушил. А после мы затащили ее в один из сараев. Видите ли, сразу утопить ее в колодце было невозможно. Надо было дождаться поздней ночи, чтобы все в округе уже спали. Никто ничего и не увидел: ни миссис Сэлби, ни старушка миссис Мэйпл.

Старший офицер подпер кулаком подбородок.

— Мисс Крю, вас предупредили, что сказанное вами будет записано и может быть использовано в качестве доказательства. Правильно ли я понял, что вы присутствовали при оглушении мисс Холидей, а впоследствии и при утоплении ее в колодце миссис Мэйпл?

Ее глаза блеснули холодно и остро.

— О да. Без меня он бы не справился. Через участок мистера Джонсона проходит исключительно удобная тропа, прямо к ограде у Викаридж-лейн и совсем рядом с домом Сэлби. Можете мне поверить, все было организовано прекрасно. Ни одной осечки. Вы, конечно, понимаете, что это все моя заслуга: умом Господь меня не обидел. Сэлби хороший исполнитель, но все указания он всегда получает от меня. Сам он не способен придумать ничего стоящего, чтобы все наши планы были успешно завершены. Я настаиваю на том, чтобы вы обязательно учли этот факт.

— А мистер Каннингэм — какова была его роль?

— Ах, Генри! — воскликнула она, и ее руки дрогнули, будто бы она что-то выронила. Кольца с драгоценными камнями сверкнули на пальцах. Фрэнку подумалось: то-то она будет беситься, когда их у нее отберут. Неуместные мысли тотчас исчезли, так как мисс Крю снова заговорила:

— Генри! Что ж, он вообще ничего не может придумать, как бы ни старался! Все, на что он был способен, так это запихивать камни в брюхо своих усыпленных пауков. И я никогда ни о чем ему не рассказывала. Он обожал возню с пинцетом и со всякими дохлыми тварями, а все остальное его не интересовало. Он соорудил действительно потрясающие чучела стрекоз. Некоторые оказались довольно крупными, и он очень ловко начинил их алмазами. В каждое чучело помещалось несколько алмазов. Когда они высыхали, он заклеивал их чем-то вроде пластилина.

Их, якобы, должны были использовать как наглядное пособие на лекциях, за границей.

Фрэнк Эбботт саркастически взглянул на нее.

— Просто гениально, мисс Крю. Организация всего процесса потребовала от вас огромных умственных усилий, это ясно. Позвольте спросить, исчезновение Мэгги Белл тоже ваша гениальная идея? Вероятно, она увидела в Дауэр-хаус нечто такое, что видеть не полагалось, а когда Генри Каннингэм сообщил вам об этом, вы взялись за дело сами.

Нахмурившиеся брови сошлись на переносице:

— А что вам известно о Мэгги Белл?

Эбботт откинулся на спинку стула и беззаботно сказал:

— Ну, если вам интересно мое мнение, вот оно: Генри совершил оплошность. Минуточку… колье леди Мэлбери было уже у вас. Возможно, вы задумали отправить камни за границу еще год назад, но потом решили подождать. Возможно, Генри нужно было спрятать некоторые из них в свои чучела. Допустим, он оставил их лежать на блокноте промокательной бумаги, а сам ненадолго вышел. Когда же он вернулся, там стояла Мэгги Белл и разглядывала их.

— Нечего было входить в его кабинет, — резко прохрипела мисс Крю. — Ей было сказано, чтобы она не смела отрывать его от работы. А если люди не выполняют приказаний, им приходится за это расплачиваться.

— Позвольте спросить, как вам удалось сделать так… э-э… чтобы она поплатилась за это? Как ваш блистательный ум справился со столь опасной задачей?

— Разумеется, я сразу поняла, что действовать нужно немедленно. Своим родителям Мэгги вряд ли бы разболтала — они у нее были противными, думали только о себе и своих болячках. Но Мэгги частенько наведывалась к своей кузине, которая работает у миссис Мерридью, к Флорри Хант. Люси Каннингэм, по счастью, сказала, что Мэгги вечером собралась к Флорри. Люси всегда обо всем пробалтывается — несносная привычка, но, как видите, иногда и пороки бывают полезны. Я велела Сэлби завести машину и подвезти меня к дому Хантов. Он стоит на самой окраине деревни, и мы укрылись за ним, со стороны леса. Я вышла и, когда на тропинке показалась Мэгги, уже поджидала ее. Я сказала, что хотела бы передать миссис Хант записку, и мы пошли вместе к машине, откуда я вроде как должна была взять эту записку. До чего же она все-таки была глупая, эта тихоня, хотя работница очень хорошая. Я велела ей сесть в машину — якобы мне нужно кое-что объяснить насчет записки. Когда Сэлби с ней расправился, мы выбросили тело и поехали домой. Риска никакого не было. Сэлби отправил две открытки, подготовленные мной, и все решили, что ей просто опостылела деревня, вот она и уехала.

— Что вы сделали с телом? — спросил старший офицер.

Лидия Крю еле сдержала восторг — иначе и сказать было нельзя. Смотреть на нее было просто страшно.

— Ага! — воскликнула она. — Вы так и не нашли его, да? Если бы нашли, никто бы не поверил, что она сбежала, да? Я хорошо позаботилась о том, чтобы тело никогда не нашли!

Фрэнк Эбботт, приподняв светлую бровь, произнес:

— Ну что ж, значит, мы только с ваших слов знаем, что она не сбежала. И весь ваш хитроумный план без доказательств можно просто выбросить в мусорную корзинку.

Лично я не поверю ни одному вашему слову, пока вы не скажете, где тело. Если вы действительно от него избавились, значит, вы можете рассказать о том, что вы с ним сделали. Найдем, тогда, возможно, и поверим вашим сказкам. А пока лично меня вы не убедили.

Лидия Крю заговорила снова.

Глава 44

Мисс Силвер была совершенно готова, когда примерно в половине десятого за ней заехал Крейг. Она надела свою лучшую шляпу из черного фетра, украшенную букетиком анютиных глазок. За те годы, что Фрэнк Эбботт был знаком с Моди Силвер, он уяснил, что у нее всего две шляпы, именуемые «лучшая» и «обычная». Время от времени они обретали свою былую молодость, как птица Феникс, когда их украшали новыми черными или малиновыми лентами и свежими букетиками цветов. Разумеется, эти шляпы не меняли формы, цвета и материала: фетр или соломка — в зависимости от сезона. Лучшую шляпу украшала черная с малиновым краем лента, а стебли анютиных глазок были собраны тоненькой гагатовой пряжкой. Пара серых замшевых перчаток — рождественский подарок от ее школьной подруги Сесилии Войзи — лежала наготове.

Мисс Силвер считала их слишком светлыми, чтобы носить каждый день, но для церемонии бракосочетания они как раз прекрасно подходили. По ее спокойному и торжественному виду никто бы не догадался, что она не спала всю ночь.

При обыске в кабинете мистера Каннингэма обнаружил ли рубины леди Мэлбери, после чего владельца кабинета арестовали. На Люси Каннингэм больно было смотреть — как она горевала… Когда же она забылась тяжким неспокойным сном, мисс Силвер просто не решилась оставить ее одну. Утром она призвала Николоса. Он оказался очень заботливым и был у тети до тех пор, пока его не сменила миссис Мерридью.

Мэриан Мерридью, к счастью, всю ночь крепко проспала и знать не знала, что ее подруга отперла входную дверь и ушла из дома. Ну а когда она проснулась, это уже было не важно. Арест Лидии Крю, Генри Каннингэма и милейшего мистера Сэлби затмил все остальное.

— Боже, дорогая Мод, а эти бедные девочки! Что же им делать? А Люси? Она будет страшно переживать, бедняжка! Мне надо пойти к ней! Бедный Генри — просто невероятно. Каким же он был когда-то красавцем… Лидия-то, конечно, всегда была со странностями. Глупо жить лишь прошлым, как она. В конечном счете, все эти старые дома, картины, мебель — это только вещи, а главное — люди, о них надо заботиться. Вот о чем надо помнить. Но Лидия ни о ком не желала думать — все это понимали. И кто бы что ей ни говорил, она все равно стояла на своем.

Хэзл-грин загудела пересудами. И впервые Флорри не была первой, кто сообщил новости своей хозяйке. Оказалось, что миссис Мерридью и мисс Силвер уже обо всем наслышаны и не склонны это обсуждать. Миссис Мерридью сказала лишь: «Это все очень печально, Флорри, поэтому мне нужно поскорее одеться и отправиться к мисс Каннипгэм», а мисс Силвер и вовсе закрылась в своей комнате, взяв чашку чая с собой.

Крейг прибыл, когда миссис Мерридью уже ушла в Дауэр-хаус. Мисс Силвер была готова. Они обменялись сдержанными приветствиями и, пока не миновали деревню, ехали молча. Только потом мисс Силвер спросила:

— Мистер Лестер, как они это восприняли?

— Они ничего не знают, — немного нервно ответил он.

— Вы им ничего не сказали?

— Ни слова, — помотал он головой. — Как только стало светать, я подошел к их окну и сказал, чтобы они оделись и собрались. Они ни о чем не спрашивали. Я, правда, подозреваю, что у них был какой-то скандал с мисс Крю. Дженни выглядела странно и ночевала не в своей комнате, а вместе с Розаменд. Но я тоже ни о чем не спрашивал. Решил, что все новости подождут, пока мы поженимся. Розаменд очень даже может заявить, что не переживет ареста этой безумной старухи. А когда я стану ее мужем, то смогу это все уладить, как и все прочее, с чем еще столкнет нас жизнь. И не побоюсь вам признаться: я весь как на иголках и не успокоюсь, пока Розаменд не будет в безопасности.

— Куда вы увезли их, мистер Лестер?

— Сначала я решил, что дом моего дяди вполне подойдет. Там все чинно и благородно, но возникло бы слишком много шуму. Там пожилая горничная и сиделка-компаньонка, у них там все строго по часам, ну, вы представляете. Я передумал и повез их в привокзальную гостиницу: там привыкли принимать пассажиров с утренних поездов.

Они должны нас ждать в своем номере — во всяком случае, я на это надеюсь. По-моему, Дженни не выспалась, и Розаменд постарается уговорить ее поспать.

Мисс Силвер пребывала в глубокой задумчивости. В деревне новости разносятся быстро. Случившееся взбудоражит всех. Арестованных увезли в суд Мэлбери. В гостинице уже могут пойти разговоры среди обслуги. Рубины семьи Мэлбери — это слишком волнующая тема. Мисс Силвер искре! те надеялась, что Розаменд не будет выходить из номера.

Розаменд открыла, едва Крейг постучал в дверь. Если у него были те же опасения, что и у мисс Силвер, они тотчас развеялись. Розаменд была в той же голубой кофте, которую надевала на чаепитие у миссис Мерридью.

Пускай она была не совсем новой, но она очень ей шла и замечательно подчеркивала сапфировую синеву ее глаз. На Крейга лилось их лучистое тепло.

— Мисс Силвер приехала специально на наше бракосочетание, — сказал он.

Розаменд тотчас повернулась к ней и радостно протянула обе руки:

— Как это великодушно с вашей стороны — очень, очень великодушно!

Дженни чувствовала себя почти королевой: на ней были юбка и кофта старшей сестры. Все ее платьица давно были слишком коротки, а в таком виде на бракосочетание собственной сестры идти не хотелось. Правда, вещи Розаменд тоже старенькие, но коричневая юбка мягко облегает фигуру и длинная, совсем как у взрослых. И пусть она из старого твида, и кофта тоже коричневая, но этот цвет замечательно сочетается с золотистыми волосами. Но вот странно: когда мисс Силвер взглянула на нее, Дженни захотелось заплакать.

В регистрационное бюро они ехали в машине Крейга.

Дженни решила, что вот так выходить замуж очень скучно. Как красиво смотрелась бы Розаменд в белом платье со шлейфом и летящей вуалью. А Дженни была бы подружкой невесты, тоже в белом платье и в веночке из нежных цветов. А в церкви — орган, пение, множество цветов. Эта же церемония, увы, совсем не такая интересная, как надеялась Дженни. Не успела она еще решить, надела бы венок из подснежников и плюща или из гиацинтов, а регистратор уже произнес:

— Позвольте мне, миссис Лестер, первым поздравить вас.

И на этом все закончилось.

Крейг и Розаменд даже не поцеловались, просто переглянулись. Но было в их взглядах что-то удивительное, тронувшее Дженни почти до слез. Нет, не цветы, не белое платье, не музыка создают романтику. Это что-то другое, что-то связывающее людей, вступающих в брак. И лишь на миг — когда Крейг посмотрел на Розаменд, а она ответила на его взгляд, — Дженни увидела это что-то.

Глава 45

— Она, по-моему, вообще никогда не умолкнет, — пожаловался Фрэнк Эбботт. — Это весьма утомительно. Ее увели в изолятор, а она все говорит и говорит. Обо всем, что творила последние двадцать лет, во всех подробностях.

Мисс Силвер вздохнула.

— Ужасный случай.

Уже наступил вечер этого насыщенного событиями дня.

Они сидели в столовой Белого коттеджа: Фрэнк развалился в самом большом кресле, а мисс Силвер сидела прямо, держа на коленях свое вязанье. Миссис Мерридью все еще была у Люси Каннингэм и собиралась оставаться там до тех пор, пока та не уснет. Рядом с Фрэнком на столе стоял поднос с кофе, в камине уютно потрескивал огонь.

— Знаете, — заговорил он, — начальник полиции не поверил своим ушам. Сказал, что она сошла с ума, и все эти кошмары — лишь горькая фантазия расстроенного ума.

Даже предъявленные рубины его не убедили. Род Крю обитал в Крю-хаус три сотни лет, не могут они быть преступниками и так далее и тому подобное. Если кто и был главным злодеем, так это Генри Каннингэм. Каннингэмы, как вам известно, живут здесь только тридцать лет, а что касается Сэлби, этого случайно забредшего сюда лондонца, от него, естественно, всего можно ожидать. Странно, верно? Ведь он и так очень состоятельный человек. Но чтобы хотя бы заподозрить Крю — тут начальник ни в какую. Представители старинного рода не способны на преступление, и точка.

Рейтузы для маленькой Джозефины были уже почти готовы. Шерсти должно было как раз хватить. Мисс Силвер спросила:

— Ну, умоляю, расскажи, как же ты его убедил?

Фрэнк налил себе еще кофе и положил в чашку огромное количество сахара.

— Что ж, когда она сказала, что труп Мэгги Белл находится в старом песчаном карьере прямо у обочины второй дороги к Мэлбери, и его нашли в зарослях крапивы и куманики, шеф сдался. Оставалось либо объявить ее ясновидящей, либо наконец смириться с фактом, что она помогала закапывать туда труп. Она рассказывала нам с такой гордостью, как перехватила Мэгги на ее пути к Хантам и уговорила сесть в машину Сэлби якобы для того, чтобы объяснить все насчет записки для матери Флорри. После чего Сэлби жахнул ее по голове, а потом закопал в карьере. А из-за чего? Из-за того, что Генри беспечно оставил краденые алмазы на виду, а вернувшись в кабинет, застал глазевшую на них Мэгги. Естественно, после этого необходимо было ее убрать, что Сэлби с Лидией и сделали. Как я понял. Генри они об этом не сообщили. Он лишь занимался упаковкой драгоценностей в свои чучела.

— Именно так. Мистер Лестер и я слышали, как она уверяла его, что Мэгги просто уехала, поскольку жизнь в деревне ей опостылела, а мисс Холидей покончила с собой. Он чувствовал: что-то тут не то. Но позволил себя убедить. Слабый человек, целиком и полностью ей покорился.

Фрэнк допил кофе и поставил чашку.

— Конечно, всех запутало первоначальное предположение, что исчезновение Мэгги Белл как-то связано с утечкой информации из Доллинг-грейндж. Если бы Мэгги не работала у Каннингэмов, а Николас, в свою очередь, не был причастен к строго секретным разработкам, эти события никогда бы не связали. Но службе безопасности исчезновение Мэгги не давала покоя, они рассматривали его именно под этим углом. К примеру, они навели справки о Сэлби и обнаружили, что они с братом владели вполне приличным гаражом, ну и все. Если бы эти ребятки даже докопались до того — а они этого не сделали, — что отец миссис Сэлби в свое время владел небольшой ювелирной мастерской, а потом завещал ее дочери, то им бы это все равно ни о чем не сказало. А ведь именно там сообщники продолжали обделывать темные делишки. Миссис Сэлби ничего об этом не ведала — похоже, Сэлби прибрал к рукам ее наследство. Он подыскал очень расторопного и ловкого поддельщика-ювелира, французского еврея-беженца, и они занялись изготовлением подделок. Вот что мне хотелось бы узнать — как вы до этого доехали?

Мисс Силвер покоробило последнее слово, и она продемонстрировала это легким покашливанием. Фрэнк послал ей воздушный поцелуй.

— Мои извинения и сожаления! Общение с весельчаками пагубно для хороших манер. У моего кузена плачевный словарный запас. Учитывая сию уважительную причину, смею надеяться, вы смилостивитесь и обо всем мне расскажете.

Мисс Силвер улыбнулась прощающей улыбкой.

— Милый мой Фрэнк, ты говоришь излишне изысканно. Что же ты хочешь знать?

— Как вы догадались о подделке камней?

Ее спицы продолжали мерно позвякивать. Она снова подтянула клубок вишневой шерсти.

— Это не так уж легко объяснить. Мисс Крю мне сразу очень не понравилась. И к тому же у нее были довольно странные отношения с семьей Каннингэмов, и давние. Они с Генри были когда-то помолвлены. Миссис Мерридью сказала мне, что Лидия всегда была властной и очень уж его подавляла. Однажды у одной дамы пропала редкая драгоценность при обстоятельствах, весьма щекотливых для мистера Каннингэма, и он уехал за границу, тем самым укрепив подозрения в свой адрес. Он вернулся лишь через двадцать с лишним лет совсем другим. Это был тихий и робкий отшельник, увлеченный только естествознанием. Лидия Крю настойчиво старалась подчеркнуть, что между ними все кончено. Даже не делала вид, что не замечает его при встрече на улице. Именно так она повела себя, когда шла сюда на чай. Миссис Мерридью очень это возмущало, и она заверила меня, что мисс Крю так ведет себя с так постоянно. За чаем разговор зашел о леди Мюриел Стрит, обнаружившей, что камни в броши, которую она считала очень ценной, оказались фальшивыми. Мисс Крю очень воодушевилась этой темой и припомнила, что подобное разочарование постигло леди Мэлбери, и заметила, что в отличие от чрезмерно откровенной леди Стрит леди Мэлбери помалкивала бы, но лорд Мэлбери разболтал об этом их друзьям. Если бы все начали оценивать свои фамильные драгоценности, сказала далее мисс Крю, то оказалось бы, что очень многие камни подделаны, а настоящие давно проданы. Но вообще-то здравомыслящие люди о таких вещах не рассказывают. Что-то было такое в ее манере говорить мне трудно это описать. Но я очень хорошо помню, что в тоне ее голоса чувствовалось надменное осуждение и в то же время некий налет самодовольства. Эта тема несомненно очень ей нравилась. Она все говорила и говорила. Мне показалось, что я расслышала в ее осуждающих словах — в адрес слишком откровенных людей — какую-то личную гордость точнее не могу описать.

Полуприкрыв глаза, Фрэнк слушал с пристальным вниманием.

— Так. А дальше?

— Когда пропала мисс Холидей и позже обнаружили ее труп, я проанализировала свои первые подозрения и поняла, что тут многое прояснилось. Естественно, была очевидна связь между исчезновением этой женщины и Мэгги Белл. Но мне показалось абсурдным предположение, что убийство мисс Холидей как-то соотносится с утечкой секретной информации.

— Позвольте спросить почему?

Мисс Силвер наклонила голову.

— Я все больше убеждалась в том, что трагическая смерть мисс Холидей каким-то зловещим образом связана с мисс Крю. Мисс Каннингэм встретила эту бедную женщину, когда та уходила из Крю-хаус в воскресенье вечером. Ты сообщил мне, что у полиции есть показания девушки, проезжавшей в тот момент на велосипеде мимо Крю-хаус и тех двух женщин. Она сказала, что одна из них выронила письмо, а другая его подняла. Это была мисс Каннингэм, и она объяснила, что это было письмо, которое мисс Холидей вытащила из кармана фартука вместе с носовым платком. Она плакала и вытирала платком слезы. Увидев, что конверт открыт и на нем адрес мисс Крю, мисс Каннингэм решила, что мисс Холидей взяла его по ошибке, и вызвалась отнести его обратно, тем более что шла в Крю-хаус. Этот короткий эпизод прояснил мотив убийства мисс Холидей. Письмо содержало нечто столь опасное для мисс Крю, что она ни перед чем не остановилась бы, чтобы предотвратить его огласку. Когда за убийством мисс Холидей последовало покушение на мисс Каннингэм, я уже не сомневалась: мисс Крю причастна к неким преступным планам, а жизнь мисс Каннингэм в большой опасности. Но я не думала, что мисс Крю может участвовать в продаже секретных сведений иностранной державе.

Фрэнк Эбботт широко открыл глаза.

— Но почему? Вы меня поражаете.

Во взгляде мисс Силвер мелькнуло легкое разочарование.

— Мой милый Фрэнк, подумай хорошенько. Мисс Крю действительно злая и беспощадная женщина, но что привело ее к преступлению? Надо учитывать причины. В деле Лидии Крю их распознать нетрудно. У нее непомерно развито чувство превосходства, гордость, страсть, переходящая в обожествление своего рода, его традиций, деяний, его накопленных богатств. Род Крю был неотъемлемой частью графства, а графство — неотъемлемая часть страны.

Мисс Крю никак не могла участвовать в шпионаже, как не могла бы сидеть при исполнении гимна Англии. Но грабить соседей она не считала зазорным — видимо, это тоже священная семейная традиция. История изобилует примерами расцвета и падения знатных родов: утрата земель из-за верности павшему господину, захват земель соседа, если, волею судьбы, оказывался на стороне победителя.

Не сомневаюсь, что у семьи Крю были подобные взлеты и падения и что кражи, совершенные мисс Крю, были окрашены романтикой былых междоусобиц и набегов. Об этом свидетельствует буквально все. Самодовольство, с каким она говорила о кражах драгоценностей, нескрываемая гордость при словах о том, что слухи о пропаже фамильных украшений уже идут по всей округе, — я уже почти не сомневалась, что это неспроста. Жизнь мисс Каннингэм была в опасности, надо было срочно ее спасать.

Когда ты от меня ушел, я просто места себе не находила.

В конце концов дурные предчувствия заставили меня пойти среди ночи в Дауэр-хаус. Я решила посмотреть, горит ли в ее спальне свет. Больше ничего предпринимать я пока не собиралась. Как тебе известно, сама судьба послала мне в этот момент мистера Лестера, и, обходя дом, мы увидели, как мисс Крю вошла внутрь через потайную дверь.

Фрэнк провел рукой по волосам, и без того гладким, как зеркало.

— Моя дорогая мэм, вы всегда появляетесь в нужное время в нужном месте. Вот прекрасный ответ на то чудовищное заблуждение: «Вовремя оказаться рядом с любимым невозможно».

— Милый Фрэнк!

Он поспешил загладить легкомысленную фразу:

— Мисс Каннингэм обязана вам жизнью.

Мисс Силвер довязывала последний ряд. Когда последняя вишневая петля упала со спиц, она сказала:

— Она теперь в полной прострации. Не думаю, что она идеализировала своего брата. Она знала, что человек он слабохарактерный и плывет по течению, но не могла даже вообразить, что он способен ввязаться в преступное предприятие. И уж тем более не подозревала, что его разрыв с Лидией Крейг — только розыгрыш, а на самом деле они постоянно встречаются. И что он, как прежде, у нее под каблуком. Суд над ним и все дальнейшее будет для бедной женщины страшным испытанием.

На минуту он задумался, потом сказал:

— Пусть это останется между нами. Сэлби, разумеется, требует, чтобы Каннингэма тоже судили, но вряд ли Генри доживет до суда. У него было нечто вроде удара.

Боюсь, что он уже не придет в сознание. Если я окажусь провидцем, для его сестры и Николоса это будет лучше.

Кстати, с базой в Доллинг-грейндж наконец разобрались.

Сегодня утром сообщили из службы госбезопасности. Была попытка скомпрометировать Николоса, а он, видимо, отплатил той же монетой. Настоящим преступником оказался Браун, доверенный личный секретарь Берлингтона. Типичная история: сначала безобидная болтливость, лишний стаканчик; искушение подчеркнуть свою значительность, показав отличную осведомленность. Потом нажим, угроза разоблачения и шантаж — целый набор этих штучек. Вы понимаете, как это делается. Отпечатки пальцев на компрометирующем письме, подброшенном Николасу, в итоге выдали Брауна. Увидев их, Браун скис, как киплинговский «трусливый умник, не привыкший к обороне»! Вот и все. Надеюсь, вам хоть удалось поспать после бурной ночи?

— У меня было более приятное дело, — улыбнулась мисс Силвер.

— И что же было па этот раз?

Она положила спицы на готовые рейтузы для маленькой Джозефины.

— Я присутствовала на бракосочетании. Была посаженной матерью.

— Потрясающе романтично! И кто же невеста?

— Розаменд Максвелл. Мисс Крю собиралась завтра отослать Дженни в школу. И мистер Лестер уговорил Розаменд согласиться на это скоропалительное замужество, чтобы он мог защитить сестер от тирании тети. Они всецело от нее зависели. Ведь Дженни долгое время нуждалась в лечении и уходе, и Розаменд не могла работать. Бедные девочки попали в отчаянное положение, и замужество Розаменд было единственным выходом. Мистер Лестер попросил меня поддержать Розаменд, это казалось ему необходимым, а вовлекать в эту историю кого-то из знакомых мисс Крю они не хотели, боялись, что мисс Крю потом устроит этому человеку скандал.

Фрэнк присвистнул.

— Бедный старина Крейг, во что он вляпался!

Мисс Силвер укоризненно кашлянула.

— Уверяю тебя, он считает необыкновенным счастьем завоевать любовь такой благородной и очаровательной девушки. Лорд Теннисон очень искусно выразил это в стихах:

Будь я любим, как жажду всей душой, —

Средь зол, что мы должны терпеть,

Перед каким я мог бы оробеть

На свете сем, — будь я любим тобой?

Фрэнк засмеялся:

— А-а, вот в чем дело! Ну тогда о чем еще говорить?

Что ему одна-две сумасшедшие тетки-убийцы, если вы и лорд Теннисон на его стороне! Мисс Крю, кстати, признана невменяемой, так что ее все равно не повесят. Ей остается лишь поздравить их, выбрать соответствующий подарок и надеяться на лучшее. В конце концов каждый из нас немного не в себе.

Мисс Силвер улыбнулась.

Глава 46

— Крейг, я должна вернуться.

Она сидела и смотрела на него. Вся ее расцветшая радость померкла. Он чувствовал себя мучителем. Всего сутки вместе, а ему уже пришлось так ее огорчить. Синие глаза полны горечи. Вчера он оградил ее от случайных встреч со знакомыми, спрятал вечернюю газету, чтобы она не прочла ужасных заголовков. Что ж, вот и закончились их сутки вместе. Они прибыли в этот уютный дом, старая няня встретила их как родных, Дженни была в восторге, Розаменд тихо млела от счастья, они чувствовали, что попали туда, где сбудутся наконец все мечты… И вот настало это промозглое утро: под стук дождя в окно и свист холодного ветра ему пришлось рассказать ей об аресте Лидии Крю.

Он уже так хорошо ее знал, что заранее угадал ее ответ.

И не ошибся.

— Крейг, я должна вернуться.

— Девочка моя милая!

Она протянула к нему руки, он обнял ее.

— О, ты должен был рассказать мне об этом раньше! Какой позор! После такого тебе нельзя было жениться на мне!

Крейг нежно стиснул ее руки.

— Любимая, ты же у меня умница! Послушай, что я скажу! И не возражай, я не хочу этого слышать! Лучше послушайся голоса здравого смысла. Начнем с того, что в наши дни люди добиваются всего своими силами, будь то успех или дурная слава. Никому не важно теперь, у кого какие родственники. И уверяю тебя: почти у каждого есть парочка родичей, о которых они предпочитают не упоминать. Поэтому вы тут ни при чем, скандал касается только мисс Крю, и если вы сами этого не захотите, он вас не затронет.

Она внезапно покраснела.

— Крейг, как ты не понимаешь! Я не могу просто отвернуться от нее и сделать вид, что она мне никто. Она ведь приютила нас, когда нам некуда было деться, и она мне не чужая — моя мама была из рода Крю. Я не могу отойти в сторону и заявить, что ко мне это не имеет никакого отношения. И в конце концов кто-то должен заняться юридической стороной этого дела. Я не могу просто сбежать, чтобы она подумала, будто мне все равно. Я должна вернуться.

Он сухо ответил:

— Она тебе спасибо не скажет.

Розаменд отняла руки.

— Что это значит?

Он неожиданно улыбнулся.

— Нет, для тебя — ничего не будет значить. Хорошо, дорогая, едем обратно. А Дженни пусть останется здесь с няней. Надеюсь, впутывать ее в эти выяснения ты не собираешься?

— Нет-нет!

У Дженни не было ни малейшего желания возвращаться в Хэзл-грин. Ей совсем не хотелось вспоминать о том, что там произошло. Ни сейчас, ни потом не станет она вспоминать тот час, когда стояла на коленях у живой изгороди на Викаридж-лейн и смотрела, как луч фонаря скользит по тому, что лежало на траве — по чему-то длинному и темному, укрытому мешком. Не станет она больше думать о голубой бусине, которую там нашла. Черные часы се жизни канули в прошлое. И с ними — бусина. Не хочет она знать о том, что тетя Лидия сошла с ума и, наверное, сидит в тюрьме. Единственное, чего она хочет, так это больше не видеть ее — никогда, никогда, никогда. Крейг ей как брат, его дом — чудесное место, а няня, такая уютная и розовощекая, такая кругленькая — даже никакой талии… Она обещала научить ее печь яблочный пирог. Она просто прелесть.

Розаменд я Крейг ехали в Хэзл-грин под дождем. Он понял, что где-то в глубине души ни минуты не сомневался, что Розаменд захочет вернуться. При всей своей нежности и деликатности она решительная особа. Его вдруг одолел смех.

— Знаешь, моя радость, я смотрю, у тебя шотландский прав, а они очень упрямы.

— Это тебя очень раздражает?

— Ничего, привыкну. Кстати, одна из моих бабушек была шотландкой, так что я умею стоять на своем.

Они подъехали к Крю-хаус и обнаружили там полицейский пост. Дождь все не унимался.

Несколько позже их допустили к Лидии Крю. Розаменд не обладала способностью Дженни запирать в прошлом то, чего она не хотела вспоминать. Состоявшийся разговор потом еще долго преследовал ее: пустая комната с белеными стенами и запах олифы; длинный желтый стол, на одном конце — Лидия Крю, на другом — они с Крейгом; двое полицейских — один у двери, другой за стулом Лидии Крю.

Позднее она с содроганием вспомнила, что за стулом тети было целых двое полицейских. Тогда их присутствие наоборот успокаивало. Поток откровений несчастной помешанной уже иссяк, но вспышки агрессии нельзя было исключить.

Лидия Крю сидела на дальнем конце стола, прямо, прикрыв глаза. Розаменд крепко сжала руки, потом заговорила:

— Тетя Лидия, мы приехали узнать, чем мы можем помочь? Хотели бы вы нанять адвоката?

— Адвоката? — Тон мисс Крю был в высшей степени надменным. — Ты воображаешь, что я еще не позаботилась о юридическом консультанте? Мистер Готорн из агентства «Готорн и Монксхэд» ведет мои дела уже многие годы.

Крейг тихо сказал:

— Они не возьмутся за это, такие дела не по их части.

Но, думаю, они кого-нибудь посоветуют.

Лидия Крю резко оборвала его:

— Что вы там бормочете, мистер Лестер?! Несносная привычка! И позвольте узнать, вы-то тут при чем?

Розаменд вспыхнула.

— Тетя Лидия, мы поженились.

Крю открыла глаза и смерила Крейга и Розаменд холодным злобным взглядом.

— В самом деле? Так вот твоя благодарность за все, что я сделала для тебя и твоей сестры! Ты поспешила! И, похоже, в спешке ты забыла обо всех правилах приличия!

Крейг миролюбиво произнес:

— Я подумал, мисс Крю, что Розаменд и Дженни нужны забота и поддержка. Мы с Розаменд приехали узнать, чем мы можем вам помочь. Нам позволили говорить с вами, но недолго. Так что мы можем для вас сделать?

Она продолжала не мигая смотреть на них, но взгляд ее стал рассеянным.

— Поженились… Пожалуй, я бы и не возражала, если бы вы обо всем поставили меня в известность. Важно сохранить родовое имя. Вы, разумеется, сейчас же предпримете все необходимые меры, чтобы получить фамилию Крю. Майор Максвелл категорически отказывался, глупый упрямец. Не умел ценить честь, которой мы удостоили его, приняв в свою семью.

Крейг промолчал, и она закричала, срываясь на визг:

— Вы возьмете нашу фамилию — сейчас же!

— Боюсь, что нет, мисс Крю.

Она встала и, наклонившись вперед, вцепилась в край стола, затем тихим дрожащим голосом начала перечислять былые заслуги рода Крю: сэр Джон умер вместе с Филипом Сиднеем[6] в Цутфене; его брат Чарлз воевал против Непобедимой армады; Бивис был праведным епископом;

Джеймс — ловким придворным и фаворитом Чарлза II, и так имя за именем, поколение за поколением, пока ее голос не загремел и в глазах не засверкал огонь. Она глянула на Розаменд и сказала:

— Это мой дом. Мои предки. Благодаря мне они не умрут. Знаменитые старинные семейства исчезли — жизненные соки иссякли. Но не род Крю — нет, о нет, не Крю! Наша кровь еще горяча! Мы станем могущественнее, чем прежде! Былая слава вернется к нам! Я об этом позаботилась, имейте это в виду! Денег будет достаточно! — Она повторила шепотом:

— Достаточно, — и замерла, опустошенная и подавленная.

Розаменд и Крейг промолчали. К ней подошли две женщины и увели ее прочь.

Молодожены вернулись в гостиницу, где накануне снимали номер. Когда Крейг открыл дверь и пропустил Розаменд, та сразу же прошла к окну. Она смотрела в окно, но ничего не видела. Крейг подошел к ней, но она повернулась, вытянув руки, не подпуская его к себе. Он видел ее бледной, но такой, как сейчас, никогда. Она сказала тихо, но очень твердо:

— Как мне стыдно… как стыдно…

Он взял ее за руки. Они были ледяными.

— Дорогая моя, если мы начнем стыдиться того, что сделали другие, нам на свои дела времени не хватит. Мисс Крю сошла с ума. Ты разве этого не поняла?

— Сошла с ума?

— Это очевидно. Я бы сказал, она неотвратимо приближалась к этому состоянию долгие годы.

Розаменд вздрогнула. Он подошел ближе и крепко обнял.

— Не надо из-за этого омрачать нашу жизнь. Слышишь, радость моя? И не думай, что я позволю тебе посыпать голову пеплом. Пойми, счастливые люди должны что-то подарить миру. Звучит немножко претенциозно, я бы не решился сказать это никому, кроме тебя. Но это так. Мы любим друг друга, мы имеем право на счастье, а если ты погрузишься в черную меланхолию, я, ей-богу, отлуплю тебя, после чего можешь подать на развод! А как теперь все будет замечательно, особенно для Дженни!

— Дженни…

Он прижался щекой к ее щеке.

— Понимаешь, она удивительная — умеет радоваться даже крохам счастья. Это оттого, что она жила не как все дети, а в страхе и напряжении, стала взрослой не по годам. Ей нужен покой и семейное тепло. Нормальная жизнь. Пожалуй, можно начать с обычной, а не с закрытой школы, чтобы вечерами она была дома и чувствовала, что ей тут хорошо и спокойно.

Крейг почувствовал, как ее напряжение стало ослабевать. Теперь Розаменд прижалась к нему, а не пыталась отстраниться. Он продолжал тихим голосом, без всякого нажима:

— Вот что ей нужно. И тебе тоже. О себе ты не заботилась, но теперь, думаю, придется. Если тебе будет плохо, Дженни тоже будет плохо, а ей это вредно. А уж как мне вредно, просто до чертиков! Так ты наконец очнешься от прошлого?

— Послушать тебя, выходит, что я ужасная зануда.

— Есть у меня такие опасения, но ничего, мы это из тебя выбьем.

— О, Крейг!

— Это шутка, солнышко! Первый шаг к удачному супружеству — это умение жены смеяться над шутками обожаемого супруга. Ну-ка, попробуй!

Ее губы дрогнули в улыбке. Он крепко обнял ее и поцеловал.

— Любимая моя, ты будешь счастлива — будешь!

На сердце отлегло. Темные страхи ушли в прошлое и остались там навсегда. Перед ними был светлый мир. За окном засияло солнце. Розаменд подняла голову и сказала:

— Да, буду.