Пьер Сувестр, Марсель Аллен

Месть Фантомаса

Глава I. Трагедия на улице Норвен

В понедельник, 4 апреля 19… года, вечерняя газета «Капиталь» поместила на первой странице следующую статью:

Сегодня утром в районе Монмартра произошла трагедия, причины которой пока что заставляют всех теряться в догадках.

Баронесса де Вибре, хорошо известная в парижском обществе и в среде художников, благородной покровительницей которых она являлась, была найдена мертвой в мастерской художника-керамиста Жака Доллона.

В момент, когда было обнаружено преступление, сам художник лежал рядом, вероятно, сраженный сильной дозой снотворного. Мы намеренно говорим «преступление», так как уже первые медицинские заключения позволяют предполагать, что смерть баронессы де Вибре наступила в результате действия какого-то сильного токсичного вещества.

Художник Жак Доллон, которого вывел из бесчувственного состояния известный доктор Меран, был подвергнут короткому допросу комиссаром полиции. Показания художника были в такой степени подозрительными, что представитель власти тут же приказал заключить его под стражу.

Со стороны Сыскной полиции наблюдается абсолютное молчание по поводу этого странного дела. Вместе с тем личное расследование, предпринятое нами, позволило пролить немного света на то, что уже отныне получило название: «Трагедия на улице Норвен».

Обнаружение преступления

Сегодня около семи часов утра госпожа Бежю, домработница, которая служит у художника Жака Доллона, проживающего вместе со своей сестрой, мадемуазель Элизабет Доллон, в коттедже № 6 квартала улицы Норвен, занималась своими обычными делами на первом этаже дома. Она находилась в доме уже полчаса с того времени, как пришла на службу, и не заметила ничего необычного. Удивленная, однако, отсутствием каких-либо звуков с верхнего этажа, где проживал художник, имеющий привычку вставать очень рано, госпожа Бежю решила подняться наверх, чтобы разбудить хозяина, который наверняка был бы недоволен, если бы встал слишком поздно.

В мастерской художника был страшнейший беспорядок.

Сдвинутая, местами даже опрокинутая мебель свидетельствовала о том, что здесь случилось что-то невероятное.

Посреди комнаты, прямо на полу, неподвижно лежала особа, которую госпожа Бежю отлично звала, поскольку видела ее не один раз в доме своего хозяина: г-жа баронесса де Вибре.

Недалеко от нее, вдавленный в большое широкое кресло, также неподвижно лежал г-н Жак Доллон, не подававший никаких признаков жизни.

Внезапная смерть, самоубийство, преступление — допустимы были все варианты.

Коттедж № 6

В самом конце Монмартра, сразу за знаменитым рестораном «Мулен де ля Галетт», между улицей Жирардон и площадью Тертр, находится улица Норвен, проходящая также рядом с площадью Жана-Батиста Клемана. В этом месте монмартрского холма улица претерпевает довольно резкий подъем и спуск, поэтому очертания ее смахивают на профиль спины осла.

Первая часть улицы Норвен, если можно так выразиться, необитаема, слева от нее находится холмистый пустырь, где старые жители Монмартра когда-то могли видеть некоторые из тех строений, которые в то время с помпезной иронией называли: Лесные замки.

Квартал улицы Норвен расположен под номером 47. Его отделяет от улицы металлическая решетка; рядом находится привратницкая. Что же касается самого квартала, то он состоит из ряда небольших коттеджей, разделенных маленьким покрашенным деревянным забором, обвитым растениями. Вокруг домов растут большие красивые деревья, и поэтому коттеджи хотя и стоят близко друг к другу, из-за густой зелени кажутся затерянными где-то в нетронутом уголке природы.

В конце улицы, разделяющей коттеджи, находится что-то вроде смотровой площадки, с которой открывается великолепный вид на равнину Сен-Дени.

Слева сады на всем протяжении квартала отделены высокой кирпичной стеной, за которой начинается уже упоминавшийся нами пустырь, простирающийся до улицы Жирардон.

Коттедж № 6, удаленный больше, чем остальные, из-за того, что отступает немного вглубь и книзу от склона холма, представляет собой довольно скромный двухэтажный домик, на втором этаже которого находится мастерская художника. Коттедж три года назад снял художник-керамист Жак Доллон, в то время учившийся в Школе изящных искусств.

С тех пор в доме постоянно проживал этот жилец со своей сестрой, м-ль Элизабет Доллон, которая вела хозяйство своего брата.

В последние две недели Жак Доллон жил один; его сестра, недавно оправившись от довольно продолжительной болезни, уехала в Швейцарию, чтобы немного восстановить силы. По словам домработницы, которая была в курсе всего, чем занимались ее хозяева, девушка должна была вернуться в самое ближайшее время. Ее возвращения ждали сегодня либо завтра.

Молодые люди за время своего проживания в этом квартале заслужили только самые добрые слова со стороны соседей.

Художника знали как человека трудолюбивого и аккуратного; впрочем, он был не лишен таланта, и в прошлом году на выставке в Салоне ему была присуждена медаль второй степени.

Очень часто Доллоны принимали г-жу баронессу де Вибре, автомобиль которой не раз замечали в этих отдаленных и немноголюдных кварталах.

Осмотр места происшествия

Дело сразу стало обрастать слухами.

Злые языки уже строили самые безумные предположения, когда у входа в квартал появился г-н Аграм, известный комиссар полиции района Клинянкур.

В сопровождении своего секретаря он быстро прошел к коттеджу № 6, отдав распоряжение двум полицейским никого, кроме врача, за которым он уже послал своих людей, не пропускать в дом.

Он попросил привратника находиться рядом, в саду дома, чтобы тот был под рукой в случае необходимости, и поднялся на второй этаж дома вместе с домработницей, г-жой Бежю.

Прошло около двадцати минут с тех пор, как перед г-жой Бежю впервые предстало тягостное зрелище. Когда она вновь поднялась в мастерскую художника в сопровождении комиссара полиции, все оставалось в том же виде.

Г-жа де Вибре, ужасно бледная, с закрытыми глазами и посиневшими губами, по-прежнему неподвижно лежала на полу. Холодное, сведенное в судороге тело свидетельствовало о том, что смерть баронессы без сомнения наступила уже давно.

Жак Доллон, свернувшись калачиком, также неподвижно лежал в кресле.

Войдя в комнату, комиссар полиции заметил на полу длинные полосы, которые могли остаться от тяжелой мебели, передвигаемой по натертому паркету.

Горло сжал едкий запах каких-то лекарств; г-жа Бежю невольно протянула руку, чтобы открыть окно, но комиссар помешал ей сделать это.

— Секунду, мадам, — сказал он, — оставим все как было.

Быстро окинув комнату взглядом и заметив царивший в ней беспорядок, комиссар спросил у домработницы:

— Это обычный для вашего хозяина беспорядок?

— Нет, что вы, господин комиссар! — ответила добрая женщина. — Г-н Доллон и его сестра — очень аккуратные молодые люди.

— Г-н Доллон часто принимает гостей?

— Очень редко, господин комиссар, иногда соседи заходят к нему, и потом, также эта бедная дама…

Жак Доллон жив…

Разговор прервало прибытие доктора Мерана, врача из «Общественной Благотворительности».

Комиссар полиции указал ему на двух неподвижно лежащих особ.

Одного взгляда было достаточно опытному медику, чтобы констатировать смерть баронессы де Вибре, наступившую уже довольно давно: мышцы были жесткими, тело остыло. На руках, на горле несчастной виднелись очертания зеленоватых пятен.

Подойдя к Жаку Доллону, доктор стал более внимательно рассматривать тело.

— Вы не могли бы помочь мне перенести его на кровать или на стол? — обратился он к комиссару. — Мне кажется, что он еще жив.

— В комнату рядом, — быстро подсказала г-жа Бежю. — О боже! Только бы бедный юноша остался жив… Что же с ним случилось? Вы думаете, он будет жить?

— Воздуху, — попросил доктор, — побольше воздуху! Откройте все окна, мне кажется, перед нами случай почти полной асфиксии, но энергичное искусственное дыхание поможет привести его в сознание.

Пока г-жа Бежю, пошатываясь от волнения, выполняла распоряжения доктора, комиссар следил за тем, чтобы все предметы в квартире оставались на своих местах.

Врач продолжал заниматься Жаком Доллоном, а представитель власти вышел на лестницу, стараясь обнаружить какой-либо признак, какую-нибудь деталь, которая могла бы пролить свет на случившуюся трагедию.

Внезапно его окликнул доктор:

— Он жив! Он жив! Принесите стакан воды.

Жак Доллон действительно понемногу приходил в себя.

Медленно, с трудом, словно пробуждаясь после долгого глубокого сна, морща лицо, будто при воспоминании о каком-то ужасном кошмаре, молодой человек потягивался на постели, шевеля руками, ногами и стараясь открыть глаза.

Заметив вдруг свою домработницу, Жак Доллон, невольно пробормотал:

— Мадам Бежю, я…

Не успев закончить, он вновь погрузился в бесчувственное состояние.

— Он умер? — тревожно спросил комиссар.

Врач улыбнулся:

— Успокойтесь, месье, совсем наоборот, он жив, просто ему мучительно трудно проснуться. Этот человек наверняка находится под действием очень сильного наркотика, влияние которого ощущается до сих пор; но через несколько минут он придет в себя.

Опытный врач не ошибся.

Предприняв наконец неимоверное усилие, чтобы проснуться, Жак Доллон поднялся и, испуганно озираясь на окружавших его людей, закричал:

— Кто вы такие? Что вам от меня надо? Ах, это бандиты, бандиты!

Тут вмешался врач:

— Не бойтесь, месье, я доктор, меня вызвали к вам. Постарайтесь прийти в себя и вспомнить, что с вами произошло?

Жак Доллон провел рукой по лбу, сжав виски, словно он страдал сильной головной болью.

— Боже, какая у меня тяжелая голова, — произнес он. — Что со мной произошло? Право, не знаю… Я стараюсь припомнить… Постойте… Да, это так…

Комиссар полиции по знаку врача присел у изголовья кровати, за молодым человеком, который, находясь к нему спиной, не мог его видеть.

Доктор, продолжая слушать пульс больного, по-отечески попросил того объяснить, что случилось.

Жак Доллон после минутной паузы продолжил:

— Да… Я сидел вчера вечером в своем кресле и читал. Было уже довольно поздно, вчера я много работал и очень устал… Вдруг передо мною возникли люди в масках, одетые в длинные темные одежды. Они набросились на меня. Я не успел сделать малейшего движения, как был скручен, а в рот мне был заткнут кляп. Тут же я почувствовал, как что-то острое впилось мне в ногу… может быть, нож… Затем на меня накатилась сонливость, и я погрузился в глубокий сон, перед моими глазами проходили самые странные видения. Я быстро потерял сознание. Я пытался пошевелиться, закричать, но тщетно, у меня не было никаких сил… и вот!

— Это все? — спросил врач.

— Все, — ответил, подумав секунду, Жак Доллон.

Теперь молодой человек проснулся окончательно.

Он попробовал пошевелиться, но это ему принесло страдания.

— Мне больно, — прошептал он, показывая рукой на левое бедро.

— Сейчас посмотрим, — отозвался врач.

Когда он наклонился, чтобы осмотреть больного, из мастерской раздался голос:

— Месье!

Это секретарь звал комиссара.

Полицейский, покинув место у изголовья кровати, вышел из спальни в мастерскую.

— Господин комиссар, — сказал служащий, — я только что нашел эту бумагу под креслом, в котором находился г-н Доллон, не желаете ли с ней ознакомиться?

Комиссар схватил бумагу, это было письмо, содержание которого было следующим:

«Уважаемая госпожа!

Если Вас не затруднит в один из ближайших вечеров подняться на холм Монмартра, приезжайте взглянуть на образцы из керамики, которые я готовлю для Салона; Вы будете для нас дорогим гостем и доставите нам огромное удовольствие своим визитом. Я говорю „мы“, так как получил радостное известие от Элизабет, которая вот-вот должна вернуться в Париж: она, возможно, будет здесь к Вашему приезду.

С уважением, преданный Вам Жак Доллон»

Нахмурив брови, комиссар вернул письмо своему секретарю.

— Обязательно сохраните это, — попросил он.

Затем он вернулся в спальню, где врач продолжал беседовать с пациентом.

Доктор сообщил комиссару:

— Г-н Доллон только что спросил меня, кто вы такой; я посчитал своим долгом не скрывать от него правду, господин комиссар.

— Ах, месье! — перебил доктора Жак Доллон. — Я надеюсь, вы сможете помочь мне узнать, что же случилось в моем доме.

— Вы нам только что об этом рассказали… Но, может быть, вы еще что-нибудь вспомните? Например, навещал ли кто-нибудь вас до того, как на вас напали люди в масках?

— Да нет, месье, никто.

Врач, в свою очередь, сказал:

— Боль в ноге, на которую жаловался г-н Доллон, не вызывает никаких опасений. На ноге я обнаружил лишь небольшой след от царапины иглой или булавкой. Маленькая припухлость вверху ранки позволяет нам предположить, что речь здесь идет о внутримышечном уколе, сделанном, впрочем, очень неловко, я бы сказал, человеком, мало сведущим в подобного рода делах. Это странно.

Представитель власти, глядя по-прежнему Жаку Доллону прямо в глаза, настойчиво переспросил:

— Вы ничего не забыли рассказать нам из того, что произошло вчера в вашем доме? Вы действительно были одни вчера вечером? Вы никого не ждали вчера? Вы уверены, что вас никто не навещал? Может быть, вы приглашали кого-нибудь?..

Комиссар полиции провел художника в его мастерскую.

Едва Жак Доллон переступил порог комнаты, как в ужасе отпрянул.

Его тело била нервная дрожь, черты лица исказились, губы начали мелко дрожать.

— Баронесса де Вибре? Это невозможно!

Комиссар полиции пристально вглядывался в лицо молодого человека.

— Совершенно верно, месье, это г-жа баронесса де Вибре, мертвая… скорее всего, убитая. Как вы это объясните?

— Но я не знаю, я ничего не понимаю!

Комиссар торжествующе продолжал:

— Вы, однако, послали ей приглашение посетить вашу мастерскую в один из ближайших дней. Вы хотели показать ей свои изделия из керамики?

— Да, — признался художник, абсолютно оглушенный представшим перед ним зрелищем, — но я не знал… я не знал…

Одно мгновение казалось, что он упадет в обморок; врач усадил Доллона в кресло, где совсем недавно тот был найден неподвижно лежащим г-жой Бежю.

Пока молодой художник приходил в чувство, комиссар полиции, продолжая обыск, открыл небольшой шкаф, в котором нашел несколько пузырьков с ядовитыми порошками.

Он незаметно шепнул врачу:

— Вы утверждали, доктор, что смерть этой женщины наступила в результате отравления?

— Это действительно не исключено, господин комиссар.

Арест

Отойдя от доктора, комиссар приблизился к художнику и небрежно спросил у него:

— Не используете ли вы, месье, для вашей работы различные яды, которые про запас храните вот здесь?

— Да, это так, — потухшим голосом признался Жак Доллон, — но эти яды применяются крайне редко, последний раз я их использовал очень давно.

— Хорошо, месье.

В этот момент комиссар попросил выйти г-жу Бежю, которая присутствовала при начале этой странной беседы, чтобы передать приказ полицейским отодвинуть толпу подальше от дома. Вскоре к двери коттеджа № 6 подъехал фиакр.

В сопровождении двух полицейских Жак Доллон поднялся в карету.

Слух о его аресте быстро распространился в округе.

На этот раз слух оказался верным.

Наше расследование

Из собранных нами сведений вытекает, что причины, определившие арест художника Доллона, остаются неясными.

Мы посчитали своим долгом прояснить ситуацию и с помощью ряда компетентных источников, пожелавших остаться анонимными, смогли сформулировать два возможных объяснения мотивов преступления.

Два факта выглядят подозрительными.

Во-первых, это укол, след от которого был обнаружен на левой ноге г-на Жака Доллона.

Как известно, снотворное может не только приниматься в жидком виде или в виде таблеток, но и вводиться с помощью внутримышечных инъекций. По свидетельству врачей, снотворное, введенное в тело человека с помощью медицинского шприца, действует очень быстро и эффективно.

Отныне есть основания предполагать, что г-н Жак Доллон был усыплен именно подобным образом.

Разумеется, сначала поверили в версию художника, а именно, в то, что он был схвачен бандитами и усыплен, но затем, при размышлении, стало очевидно, что подобное объяснение не может быть воспринято всерьез.

Грабители не усыпляют своих жертв, они их убивают. Кроме того, из дома г-на Доллона ничего не пропало, следовательно, мотивом преступления было не ограбление.

Более того, г-н Доллон заявил, что он был дома один, в то время как в действительности в мастерской находилась г-жа баронесса де Вибре, приехавшая по приглашению самого художника.

Г-жа баронесса де Вибре, очень богатая, интересовалась, как известно, судьбой молодого человека и его сестры.

Кстати, мы не можем не напомнить нашим читателям, что фамилии этих персонажей — Доллон, Вибре, — замешанных в трагедии на улице Норвен, уже встречались в хронике происшествий. Наверное, многие помнят об убийстве г-жи маркизы де Лангрюн, тайна которого до сих пор не раскрыта.

Странное совпадение, в самом деле, заставляющее думать, что несчастье преследует определенные семьи и определенных лиц!

Г-жа баронесса де Вибре, которая сегодня ушла из жизни при таких трагических обстоятельствах, была близкой подругой маркизы де Лангрюн…

Г-н Жак Доллон является сыном бывшего управляющего г-жи Лангрюн.

Мы, разумеется, не собираемся связывать тем или иным образом трагедию на улице Норвен с давно случившейся историей, закончившейся казнью Гёрна, но мы не можем тем не менее обойти молчанием странное совпадение, которое окружает тайной одних и тех же лиц…

Но вернемся к нашему рассказу.

Г-н Жак Доллон, допрошенный комиссаром полиции, заявил, что он чрезвычайно редко пользовался ядами, закрытыми в небольшом шкафчике в его мастерской…

Однако же во время обыска было установлено, что один из пузырьков, содержащих яд, был открыт незадолго до того, как произошло преступление, на паркете были обнаружены следы рассыпанного порошка.

В настоящий момент проводится анализ данного порошка. Еще не известны результаты вскрытия тела несчастной жертвы преступления, но уже сейчас все позволяет считать, что существует прямая связь между этим ядом и неожиданной смертью баронессы де Вибре.

Напрашивается явный вывод — и это, как мы считаем, будет официальной версией Сыскной полиции, — что по какой-то причине, которая пока остается неизвестной, но которую следствие обязательно установит, Жак Доллон отравил свою покровительницу, а затем, желая сбить с толку полицию (вероятно, он надеялся, что женщина успеет выйти из его дома до того, как у нее начнется предсмертная агония), он разыграл эту сцену.

Врач, который оказал арестованному первую помощь, действительно заявляет, что этот неловко сделанный укол мог вполне быть выполнен самим Жаком Доллоном.

Стоит запомнить и другое, очень важное наблюдение: никто не видел, как баронесса де Вибре входила вчера в дом г-на Жака Доллона, в то время как обычно она с большой помпой приезжала на своем автомобиле.

Есть искушение предположить, что, возможно, отношения между художником и щедрой покровительницей талантов были более близкими, чем казались на первый взгляд.

Новости последнего часа

Мадемуазель Элизабет Доллон, которой Сыскной полицией была послана телеграмма с уведомлением, что с ее братом произошел несчастный случай, в свою очередь, телеграфировала из Лозанны о том, что она возвращается домой этой ночью.

Несчастная девушка, вероятно, не знает о случившемся. Как нам стало известно, двое инспекторов Сыскной полиции тотчас же отправились на границу, где они встретят девушку и будут незаметно следить за ней до самого Парижа на случай, если, узнав по дороге о том, что случилось, она захочет сбежать или попытается покончить с собой.

…Статья была подписана: «Жером Фандор».

Глава II. Две привязанности Томери

За два дня до трагедии небольшой изящный особняк по авеню Анри-Мартен, в котором проживала баронесса де Вибре, имел праздничный вид.

Этот факт не был удивительным для соседей, которые знали, что приветливая хозяйка этого уютного жилища, несмотря на возраст, который выдавала небольшая проседь, ведет очень светский образ жизни.

Было семь часов вечера, когда баронесса де Вибре, закончив туалет, перешла из спальни в находящуюся рядом небольшую гостиную. Она пересекла комнату, ступая по пушистым коврам, устилавшим пол и заглушающим звук ее шагов, подошла к камину и нажала на кнопку звонка.

Несколько секунд спустя в комнате появился важный и солидный дворецкий:

— Госпожа баронесса изволили позвонить?

Баронесса де Вибре, вглядываясь в зеркало, слегка повернула голову.

— Да, Антуан, — ответила она, — я хотела бы знать, приходил ли кто-либо сегодня пополудни?

Слуга посчитал нужным уточнить:

— К госпоже баронессе?

— Разумеется, — быстро ответила она слегка нетерпеливым голосом, — я хочу знать, спрашивал ли кто-нибудь меня сегодня?

— Нет, госпожа баронесса.

— Мне не звонили из банка Барбе-Нантей?

— Нет, госпожа баронесса…

Госпожа де Вибре подавила огорчение.

— Хорошо. Вы накроете ужин, как только прибудут гости, я думаю, самое позднее в половине восьмого…

Отдав распоряжение, баронесса де Вибре покинула гостиную и, пройдя через большую стеклянную галерею, которая обрамляла лестницу, вошла в столовую.

На столе уже давно ждали приборы на троих человек.

Хозяйка дома поправила тарелки, затем подошла к буфету, где дворецкий забыл китайскую вазу с цветами.

Слегка пожав плечами, баронесса перенесла вазу на мраморный столбик, находившийся в конце комнаты, место, где она обычно стояла.

«Я хорошо сделала, — подумала она, — что пришла взглянуть сюда; этот Антуан — добрый малый, но иногда бывает таким бестолковым».

Г-жа де Вибре на секунду остановилась: на фаянсе изящной рукой художника были выведены очертания старой гравюры. Художник поразительным образом сумел сохранить в изображении, родившемся в голове живописца восемнадцатого века, теплоту ярких тонов и серый фон картины.

— Этот юный Жак, — прошептала баронесса, — какой талант!

Размышления баронессы были нарушены появлением слуги, который вот уже несколько минут ее искал и наконец нашел в столовой.

— Госпожа баронесса, десять минут назад пришел г-н Томери, он ждет госпожу баронессу в малой гостиной.

— Хорошо, я иду.

Баронесса де Вибре вновь прошла через галерею и вышла к гостю, приветствуя его с порога двери самой благосклонной улыбкой.

Приглашенный, которого объявил Антуан под именем Томери, резко вскочил со стула и бросился навстречу хозяйке дома.

— Моя дорогая Матильда, — сказал он, разглядывая ее с восторгом и восхищением, — вы определенно очаровательная женщина!

— Как ваши дела, Норбер?.. Как ваши боли? Право, вам следует быть осторожным.

Они устроились на низком диванчике и, как старые приятели, принялись рассказывать о своих горестях.

Слушая жалобы Томери, баронесса де Вибре не могла не восхищаться поразительной мощью и великолепным здоровым видом, который опровергал речи ее старого друга.

Пятидесяти пяти лет от роду, г-н Норбер Томери, казалось, действительно находится в полном расцвете сил, а раннее появление лысины компенсировалось выразительным взглядом черных блестящих глаз и усами, большими, широкими, возможно слегка подкрашенными, которые придавали ему вид отставного офицера.

В действительности же г-н Норбер Томери не имел никакого отношения к армии, за исключением короткого периода его юности, когда он отправился служить добровольцем. Он был последним представителем большой семьи Томери, в которой с незапамятных времен от отца к сыну передавалось искусство переработки сахара.

Воспитанный в среде промышленников и деловых людей, сам очень активный и предприимчивый, привыкший вести переговоры со своими партнерами по-американски, быстро и по-деловому, Томери уже в первые годы своего управления сахарными заводами значительно увеличил и без того огромное состояние, завещанное ему отцом.

Очень красивый, к тому же и сказочно богатый мужчина, он пережил не одно любовное приключение: этот закоренелый холостяк пользовался, несмотря на то, что его возраст уже перевалил за полвека, репутацией отъявленного Дон Жуана.

Злые языки одно время намекали на существовавшую связь между ним и баронессой де Вибре — и на этот раз они не ошибались.

Впрочем, их тайные отношения сопровождались самым корректным поведением. Они всегда старались быть тактичными по отношению друг к другу и заботились о соблюдении приличий.

Затем, с возрастом, пришла усталость, как с одной, так и с другой стороны, особенно со стороны Томери, который, непостоянный, как многие представители сильного пола, отправился завоевывать новые женские сердца, а его страсть к баронессе де Вибре постепенно и незаметно превратилась в сильную и нежную, почти братскую дружбу, в то время как баронесса в глубине своего сердца хранила, наверное, более глубокое и более сильное чувство.

— Но почему, — спросил Томери, прервав разговоры о своем ревматизме, — я не вижу на ваших губах, мой дорогой друг, той прекрасной улыбки, которая придает вам такую прелесть?

Баронесса де Вибре, посмотрев своими прекрасными глазами в глаза Томери, грустно улыбнулась:

— Боже мой, нельзя же вечно улыбаться.

— У вас, наверное, какие-то неприятности?

— И да, и нет. Все то же самое, я не собираюсь от вас, моего старого друга, скрывать что-либо: опять дыра в финансах… Но не беда, деньги — дело наживное.

Томери покачал головой:

— Признаюсь, я ожидал этого, бедная моя Матильда, вы никогда не станете благоразумной!

Баронесса сделала недовольную гримасу:

— Вы хорошо знаете, что я веду себя благоразумно… Просто бывают такие моменты, когда испытываешь финансовые затруднения! Вчера я направила письмо своим банкирам с просьбой прислать мне пятьдесят тысяч франков, но до сих пор я не получила от них никаких вестей…

— Это не имеет большого значения, в банке Барбе-Нантей вы всегда получите кредит…

— О, — воскликнула баронесса де Вибре, — я на этот счет не испытываю никаких опасений, но просто обычно они тут же присылают требуемую сумму, в то время как сегодня никто не явился из банка…

— Матильда, — нежно пожурил ее Томери, — вы, должно быть, провернули очередную неудачную сделку, раз вам так срочно понадобилась кругленькая сумма! Держу пари, что вы опять купили одну из этих медных шахт на Урале?

— Я думала, что их акции поднимутся, — извиняющимся тоном ответила баронесса, опустив глаза, словно уличенная в чем-то дурном девица из пансиона.

Томери, который в это время поднялся и расхаживал вдоль и поперек гостиной, остановился напротив нее:

— Прошу вас, когда вы будете еще раз заключать подобного рода сделки, советуйтесь со сведущими компетентными людьми. Банк Барбе-Нантей всегда даст вам полезные советы; я сам, вы это знаете…

— Бог с ними, с деньгами, это не имеет никакого значения, — перебила баронесса де Вибре, не очень желая выслушивать предостережения своего очень мудрого друга, — чего вы хотите? Это последнее развлечение, которое у меня осталось! Я люблю игру, которая заставляет переживать, волноваться… Это единственное удовольствие, которое осталось для старой женщины…

Томери хотел возразить и продолжить свои наставления, но тут баронесса де Вибре неожиданно заявила, бросив вопросительный взгляд на стенные часы, висевшие рядом с камином:

— Я сегодня заставлю вас немного подождать с ужином.

И с оттенком хитрости в голосе произнесла, глядя прямо в глаза Томери, чтобы увидеть его реакцию:

— Но вы будете награждены за ваше ожидание, я пригласила сегодня к ужину Соню Данидофф.

Томери не успел ответить, как двери гостиной распахнулись.

Ослепительная красавица княгиня Соня Данидофф входила в комнату, шурша юбкой, под которой угадывались дерзкие прелести великолепного создания природы.

— Приношу мои извинения, дорогая баронесса, — воскликнула она, — что приехала так поздно, но улицы Парижа так забиты…

— И я живу так далеко, — добавила баронесса де Вибре.

— Вы живете в чудесном квартале, — поправила ее княгиня, будучи настоящей светской дамой.

Тут она наконец заметила гостя баронессы.

— Томери! Вы! — произнесла она, слегка напуская на себя равнодушный вид. — И вы здесь!

Изящным и благородным жестом княгиня протянула для поцелуя руку богатому сахарозаводчику.

Двери гостиной вновь широко распахнулись.

Антуан с серьезным и чопорным видом объявил:

— Госпожа баронесса, кушать подано!..

— Нет, нет, — воскликнула баронесса, отказываясь от руки, протянутой ей своим старым другом, — ведите княгиню, мой дорогой, а я буду следовать за вами… одна.

Томери покорился. Он шагал, высокий, сильный и широкоплечий, рядом с ним фигура Сони Данидофф казалась особенно хрупкой, гибкой, тонкой и нежной.

Подавив глубокий вздох, баронесса не могла не подумать, глядя на них, хотя сердце ее немного сжималось от боли: «Какой прекрасной парой они могли бы быть… Какой прекрасной парой они будут!»

Ужин затянулся, лишь около десяти гости баронессы де Вибре покинули столовую, чтобы пройти в гостиную.

Томери разрешили выкурить сигару, не удаляясь от дам, впрочем, княгиня согласилась выкурить одну сигарету восточного табака, а баронесса де Вибре, чтобы не остаться в долгу, позволила себе налить рюмку ликера.

После ужина, сопровождавшегося изысканными винами, разговор оживился и баронессе удалось, не подавая виду, что она к этому стремится, разговорить собеседников.

Она поняла, что зарождается серьезная связь, с каждым днем сближающая Томери с княгиней Данидофф, молодой, красивой и богатой вдовой.

Связь наверняка не такая, как другие, поскольку княгиня была, по-видимому, не из тех, кого покидают, не оставляя никаких гарантий. Это был флирт великосветской дамы, одновременно и серьезной и кокетливой, для которой перспектива выйти замуж за богача-миллионера не казалась непривлекательной.

Разумеется, о чем-либо определенном говорить было еще рано, но не Томери ли робко упомянул о том, что он намеревается вскоре устроить большой бал и тем самым якобы отметить завершение строительства нового особняка, который он приказал выстроить в парке Монсо…

И потом, он с таким мучительным ожиданием высказал мысль о том, что он хочет найти себе партнершу для того, чтобы вести котильон… так как Томери считал абсолютно необходимым вести котильон!

Тогда баронесса де Вибре высказала предположение, что помочь ему выступить в этой важной роли лучше всех сможет княгиня Соня Данидофф…

Княгиня и Томери захлопали в ладоши… и тут же приняли предложение.

Баронесса сделала для себя вывод: «Да, это становится очевидным, женитьба Томери — лишь вопрос времени…» Итак, следовало смириться с этой мыслью.

Около половины двенадцатого Соня Данидофф выразила желание уехать домой.

Томери, колеблясь, смотрел по очереди то на одну, то на другую женщину, не зная, что ему следует предпринять в сложившейся ситуации.

Баронесса де Вибре была благодарна ему за терзавшие его сомнения, не позволяющие решиться на определенный шаг.

Как женщина, навсегда распрощавшаяся со своей угасшей любовью, она решительным тоном, глядя Томери прямо в глаза, чтобы тот не заподозрил в ее словах никакой задней мысли, произнесла:

— Мой дорогой, я думаю, вы не собираетесь позволить княгине уехать в одиночестве? Я надеюсь, она разрешит вам проводить себя домой?

Сияющая от радости, княгиня крепко сжала руки баронессы де Вибре.

— Вы добрый, добрый друг! — воскликнула она в порыве искренней любви.

Затем, вопросительно заглянув баронессе в глаза, она взволнованно и не очень решительно произнесла:

— Я хотела бы вас обнять.

Вместо ответа баронесса де Вибре протянула руки, и обе женщины крепко обнялись.

Когда шум мотора автомобиля, увозящего княгиню Соню и миллионера Томери, затих вдали, баронесса де Вибре вернулась в свою спальню; на ресницах у нее блестела маленькая теплая слезинка. Но она тут же справилась с волнением.

В дверь тихонько постучали.

— Войдите, — сказала она.

Это был Антуан.

— Прошу прощения, что побеспокоил госпожу баронессу, но сегодня до ужина госпожа баронесса, как мне казалось, с нетерпением ждала новостей… Поэтому я позволил себе принести госпоже баронессе последнюю почту…

— Вы правильно поступили, Антуан…

Г-жа де Вибре взяла с серебряного подноса, который протянул ей слуга, два лежавших там письма.

— Можете идти.

— Доброй ночи, госпожа баронесса…

— Доброй ночи, Антуан.

В тот момент, когда дворецкий подходил к двери, г-жа де Вибре вновь его окликнула:

— Антуан, скажите горничной, пусть она меня не ждет: я разденусь сама…

Баронесса де Вибре присела за письменный стол, чтобы прочитать свою почту.

— Ах, это милый Жак Доллон! Я как раз сегодня думала о нем… Да, да, надо съездить к нему…

Баронесса машинально положила записку художника-керамиста в свою сумочку, но тут же удивленно подняла брови, заметив на обратной стороне второго конверта инициалы Б. Н., которыми, как ей было известно, подписывали деловые бумаги ее банкиры господа Барбе и Нантей.

Письмо было очень длинное и подробное, написанное правильным мелким убористым почерком.

Сначала баронесса де Вибре читала письмо рассеянно, по-прежнему погруженная в мысли о Соне Данидофф и Томери, но вскоре чтение письма приковало все ее внимание.

— Ах, боже мой! Ах, боже мой! — несколько раз пробормотала она приглушенным голосом.

Уже давно все стихло в изящном особняке, стоящем на авеню Анри-Мартен…

С улицы не доносилось никаких посторонних звуков, было тихо и пустынно, только темная ночь царствовала за окном…

И когда стенные часы, висевшие в малой гостиной, пробили три часа, спальня баронессы де Вибре все еще была залита светом!

С того момента, как баронесса прочла письмо от своих банкиров Барбе-Нантей, она ни на миг не покидала места за письменным столом.

Баронесса беспрерывно писала…

…Вот что произошло за двое суток до непонятного происшествия, в результате которого несчастную женщину обнаружили мертвой в мастерской художника Жака Доллона.

Глава III. Исчезнувший труп

Около девяти часов утра журналисты «Капиталь», одной из крупных вечерних газет, собравшись в просторной комнате редакции, приступили к работе над своими газетными материалами. Вокруг царила привычная суета: то здесь, то там раздавался смех, завязывались горячие споры.

Если бы посторонний оказался в этой «клетке для диких зверей», он, наверное, просто подумал бы, что попал на переменку в школе, где резвятся школьники, а не оказался перед знаменитостями французской прессы.

Появление Жерома Фандора в редакционной комнате было встречено ироничным и одновременно дружеским гулом, сопровождавшимся веселыми шутками.

Один из его товарищей крикнул:

— Эй, репортер! Вы сегодня что-то поздно проснулись, оно и неудивительно, ведь вчера вечером вас встречали на Центральном рынке, где вы брали интервью у персонажа, точь-в-точь похожего на Золотой Шлем! Странные места вы находите для посещений!

— Ну, знаешь! — подхватил другой. — Фандор просто решил отдохнуть от серьезных дел, накануне он брал интервью у посла Италии. Отличный получился репортаж! Особенно, когда подумаешь, что Фандор ничего не знает о том, что происходит по ту сторону Альп…

Но молодой человек проходил вперед, быстро пожимая руки направо и налево и отмалчиваясь на профессиональные «шуточки» собратьев по перу.

К тому же, как и всех, кто входил в этот час в редакционную комнату со своими материалами, Фандора заботило лишь одно: узнать, куда он сегодня отправится на охоту за новостями. Это определял ответственный секретарь редакции, решения которого, в свою очередь, зависели от текущих событий.

Как раз в этот момент его и подозвал ответственный секретарь:

— Фандор, подойдите на минуту, я тут занимаюсь версткой очередного номера. Что у вас сегодня есть для меня?

— Не знаю. Кто освещает прибытие короля Испании?

— Маре. Он только что туда отправился. У вас с собой последний бюллетень агентства Авас?

— Вот он…

— К сожалению, почти пустой, — заметил секретарь редакции, — вот это заставит покрутиться наших коллег из «Паризьен», которым не хватит заголовков.

— Надо же, — усмехнулся Фандор, — как, вы не любите крупные заголовки?

— Нет, я ничего не имею против них, но когда газета состоит только из них… Однако это не говорит мне, куда вас послать… Ах да, вы знаете, мне понравилась ваша заметка о деле с улицы Норвен. Вчера вечером мы всех обскакали с этой новостью… Нельзя ли что-нибудь выжать из этой истории? Между ними не было никакого романа?..

— Что вы хотите сказать?

— Вы не можете вытащить на свет что-нибудь слегка скандальное о баронессе де Вибре, о Доллоне? В конце концов, неважно о ком! Так или иначе, это — единственное преступление дня, а рубрику надо поддерживать…

Жером Фандор на секунду задумался.

— Вы не хотите экскурс в прошлое?

— Какое прошлое?

— Ну, как же, вы не догадываетесь?

— Нет.

— Ах, дорогой мой, нам приходится не в первый раз упоминать на наших страницах эти фамилии… Ну-ка, вспомните о деле Гёрна…

— А, эта драма, в которой была замешана одна великосветская дама… Как ее, леди… леди Белтам?

— Совершенно верно… Вы же знаете, что Доллоны, Жак и Элизабет, — дети старого управляющего Доллона, погибшего при весьма странных и загадочных обстоятельствах, когда он ехал на поезде в Париж, чтобы дать свидетельские показания на процессе по делу Гёрна?..

— Да, правильно, — сказал ответственный секретарь, — Доллон-отец служил управляющим у маркизы де Лангрюн… пожилой женщины, убитой в своей спальне, не так ли?

— Да, но после смерти своей хозяйки он поступил на службу к баронессе де Вибре, баронессе, убитой вчера…

— Ну и ну, не везет же этим людям… Но послушайте, Фандор, я тут думаю… Сначала отец, потом сын… Если молодой Доллон убил баронессу де Вибре, то не кажется ли вам, что его отец мог быть убийцей маркизы де Лангрюн?

Жером, внезапно посерьезнев, покачал головой.

— Нет, старина, вчерашнее убийство — довольно заурядное преступление, за которым не скрывается никаких тайн. Убийство маркизы де Лангрюн, напротив, вогнало в пот всю французскую полицию…

— Которая, однако, ничего не нашла?

— Ошибаетесь! Вспомните! О, для вас эти дела уже давно канули в Лету, но я вижу их перед глазами, словно они имели место не несколько лет назад, а только вчера… Дело Гёрна было одним из первых дел, которые я расследовал с Жювом… Именно благодаря тем приключениям я и попал в газету «Капиталь»…

— И вы чертовски гордились, а, Фандор? Бог мой, вы нам все уши прожужжали о вашем Жюве и об этом таинственном, необычном, всегда ускользающем из рук полиции бандите, способном на самые страшные жестокости и самые безумные хитрости… об этом Фантомасе!..

— Дорогой мой, — сказал Фандор, — не смейтесь над Фантомасом… Конечно, в обществе принято считать, что Фантомас был чистой воды выдумкой, моей и Жюва, что Фантомас никогда не существовал… Но это лишь потому, что никто так и не сумел установить личность этого чудовищного и одновременно гениального человека, никто не смог надеть на него наручники… Вы знаете, Жюв заплатил своей жизнью за безуспешное преследование Фантомаса…

— Смерть этого знаменитого сыщика была просто кошмарной!

— Нет, вы ошибаетесь. Жюв погиб на поле брани. В гот миг, когда после ужасно трудного и опасного расследования — это было уже не дело Гёрна-Фантомаса, а дело с бульвара Инкерман в Нёйи, — Фантомас был загнан в тупик, Жюв хорошо понимал, что он рискует своей жизнью, заходя в особняк, где спрятался бандит… Последнему удалось взорвать дом и похоронить Жюва под его обломками. Фантомас оказался сильнее, но Жюв, на мой взгляд, получил самую красивую смерть, которую он мог бы себе пожелать… Смерть среди сражения, благородная смерть…

— Благородная? В чем?

— Мой дорогой, — четко выделяя слова, произнес Фандор, — для всех честных умов смерть Жюва, как ничто другое, явилась доказательством того, что Фантомас существовал… Более того, она заставила Фантомаса исчезнуть и тем самым вернула обществу мир и покой… Жюв заплатил жизнью за свою окончательную победу, поскольку он обезвредил Фантомаса…

— Но сейчас об этом уже никто не говорит, хотя стоит только глянуть на вашу улыбку, Фандор, а?..

И секретарь редакции шутливо погрозил пальцем своему коллеге:

— Держу пари, что вы по-прежнему верите в Фантомаса… и что однажды вы напишете нам прекрасную статью, где объявите о его новом преступлении…

Жером Фандор уже давно понял тщетность своих попыток убедить тех, кто не следил за уголовной хроникой последних лет, в существовании Фантомаса.

Он знал, что тот существует, но Жюв умер, и никто другой не мог узнать правды.

Поэтому Жером Фандор уклонился от ответа.

— Все это, дружище, — после небольшой паузы начал он, — не говорит нам, чем мы заполним сегодняшний номер… В отличие от дел, связанных с Фантомасом, которые были действительно ужасными и захватывающими, вчерашнее убийство, я повторяю вам, абсолютно не похоже на них. Из него получится еще несколько строчек, не больше.

— Значит, нельзя найти ничего компрометирующего в убийстве баронессы де Вибре?

— Я думаю, нет: еще раз говорю вам, — это совершенно банальная история. Пожилая женщина покровительствует молодому художнику, любовницей которого она является или нет — это неважно, — и все заканчивается тем, что этот малый отправляет ее на тот свет, как только узнает, что он фигурирует в ее завещании.

— Ах, так! Ну, ладно, в таком случае вам лучше подготовить материал об артезианском колодце. Вы уже читали об этом, а? Авас сообщает, что церемония открытия состоится в три часа. Сходите туда, там соберется немало «шишек»!

Жером Фандор кивнул головой.

— Договорились. Какой объем?

— Ну, я вас поставлю на вторую страницу, можете сделать довольно большую статью, на полторы полосы, согласны?

Фандор пожал плечами:

— О, я всегда согласен… Если вы хотите, я дам вам свой материал через полчаса, а фамилии я поставлю вечером.

— Отлично, мы выиграем время, но в таком случае без особых подробностей, пожалуйста.

— Не волнуйтесь, дружище. Вы же знаете, что я специалист по статьям, опережающим события.

Репортер пошел к своему рабочему столу и тотчас же принялся набрасывать изложение событий «лицом, присутствовавшим на церемонии».

Он уже исписал несколько листов и с удовольствием думал о том, что такими темпами он закончит статью до обеда и у него будет свободен весь остаток рабочего дня, когда его окликнул мальчишка-рассыльный:

— Господин Фандор, вас спрашивают по телефону.

Фандор, как и все журналисты, имел привычку в подобном случае девять раз из десяти просить отвечать, что его нет в редакции. Однако на этот раз его что-то удержало и он ответил:

— Хорошо, я иду.

Он подошел к телефонной кабине и снял трубку:

— Алло! Да, это я, Фандор! А, привет, старина, как дела?.. Есть что-то новое? Алло! Неужели? Нет, не может быть?.. Правда? В таком случае… Да, обхохочешься, представив, как у них вытянулись физиономии!.. Да, ты прав, дурная шутка… Ладно, до скорого, договорились…

Быстро выбежав из кабины, Фандор вновь подошел к ответственному секретарю:

— Представьте, старина, неожиданно свалилась одна новость. Мне нужно заскочить во Дворец Правосудия. Я больше вам не нужен сегодня утром?

— Нет. Поезжайте. Что там стряслось?

— О, ничего сенсационного… Просто этот Жак Доллон, помните, убийца с улицы Норвен? Так вот, этот болван только что повесился в своей камере!..

Выйдя из редакции «Капиталь» на улицу Монмартр, как всегда в этот час загроможденную тележками мелких торговцев, которых все обычно называют одинаково — «зеленщик», Жером Фандор остановил такси:

— Во Дворец Правосудия! Высадите меня на бульваре Дворца.

Несколько минут спустя он уже проходил через зал ожидания, по-дружески приветствуя знакомых адвокатов, и через Торговые Ряды, где вокруг телефонных аппаратов толпились журналисты, ведущие судебную хронику. Наконец он оказался у места, которое было принято называть Прокурорскими кулуарами.

…Прошло немало времени, как Жером Фандор утвердился в редакции газеты «Капиталь» в качестве лучшего репортера.

Его профессиональное чутье, необыкновенная активность, поразительная цепкость позволяли ему добиваться успеха там, где других ждала неудача.

Молодой человек сумел сделать себе имя в этом имеющем свои особенности мире журналистов и репортеров, где удача ждет только смелых и трудолюбивых.

Он ни в коей мере не относился к тому презренному типу журналистов, которым удается получить информацию, лишь утомляя вопросами осведомленных лиц. Напротив, Жером Фандор удивительным образом воплощал в себе идеального репортера, который самостоятельно ведет расследование и находит истину, опираясь лишь на свои собственные силы и свою сообразительность.

Открытый и простой в общении с людьми, он повсюду находил друзей, которые не раз выручали его в затруднительных ситуациях.

Проходя через дверь канцелярии отделения предварительного заключения, Жером Фандор подумал: «Отличный парень все-таки этот Жуэ. Эту новость еще никто не знает, он мне позвонил раньше всех. Занятный будет у меня материал».

Друг Фандора приветствовал его крепким рукопожатием:

— Мне показалось, ты был не в очень хорошем настроении, когда я тебе звонил. Однако же, признайся, я подбросил тебе неплохую информацию?!

— Ох, эта информация просто-напросто доказывает, насколько несовершенны управленческие структуры правосудия, к которым ты имеешь несчастье принадлежать… Поразительно! В кои-то веки вам удается арестовать по горячим следам убийцу важной персоны, в кои-то веки вы собираетесь вынести ему суровый приговор, используя все эти ваши процедурные штучки, как этот тип наказывает себя сам: вы допустили, чтобы он покончил с собой в первую же ночь после ареста!

Жером Фандор пустился в рассуждения, но, заметив выражение лица своего приятеля, понизил тон:

— В чем дело?

Атташе прокуратуры встал со стула:

— Дело в том, старина, что сейчас ты прогуляешься по коридорам Дворца, а я скоро вернусь и мы с тобой поговорим. Но без шуток, дело серьезное, ты никому не должен рассказывать о том, о чем я тебе скажу.

— Положись на меня.

Через несколько минут друзья встретились в одном из тех коридоров Дворца, который известен лишь адвокатам и обвиняемым и где так удобно и уютно беседовать, что метр Анри-Робер заявил однажды, что он наконец понял почему все уголовники становятся неисправимыми рецидивистами!

— Ну что, — спросил журналист, — что случилось? Он повесился или нет, твой убийца?

— Мой убийца? — ответил атташе прокуратуры. — Мой убийца? Знай же, малыш, Жак Доллон невиновен!

— Невиновен? Невиновен! Ну и ну! Это что, сейчас вошло в моду переделывать всех убийц в невиновных? Какие у тебя основания утверждать это?

— Вот они, я переписал это для тебя пять минут назад. Читай…

Молодой служащий прокуратуры протянул журналисту листок бумаги.

Копия письма, принесенного метром Жерэном прокурору Республики, письма, адресованного метру Жерэну г-жой баронессой де Вибре.

Репортер недоверчиво хмыкнул:

— Ну, бумажка какая-то!

— Читай, читай, ты увидишь…

Журналист начал читать:

«Дорогой метр, я уверена, что Вы простите меня за то беспокойство, что я Вам причиняю; я обращаюсь к Вам, потому что Вы — единственный искренний друг, которому я доверяю.

Только что я получила письмо от моих банкиров Барбе и Нантей, о которых я Вам часто рассказывала и которые, как Вы знаете, ведут мои финансовые дела.

Это письмо уведомляет меня, что я разорена. Вы понимаете: абсолютно, полностью разорена.

Особняк, в котором я живу, мой автомобиль, вся роскошь, что меня окружает и без которой я не мыслю своей жизни, — со всем этим, как говорят они, я вынуждена буду расстаться.

Эти люди нанесли мне неожиданный жестокий удар…

Дорогой метр, прошло около двух часов, как я получила это известие, которое оглушило меня и от которого я все еще не могу отойти. Я не хочу ждать, когда все начнут меня жалеть и успокаивать, так как в этом случае я стану надеяться, что катастрофа, может быть, не так страшна, как это кажется и т. д. У меня нет семьи, я уже стара; кроме единственного удовольствия помогать молодым талантам, которым я покровительствую, моя жизнь пуста и бессмысленна.

Дорогой метр, друзьям объявляют о решениях, подобным тому, что я только что приняла, прямо и открыто: когда вы получите это письмо, меня уже не будет в живых.

На моем секретере, прямо передо мной, стоит совсем маленькая склянка с ядом, который я скоро выпью до последней капли, без дрожи и почти без страха, сразу после того, как сама лично отправлю Вам по почте это письмо.

Признаюсь Вам, мне ненавистна мысль — это у меня инстинктивно — о том, что меня потащат в морг, как это бывает каждый раз, когда самоубийство оставляет какие-то сомнения.

Именно поэтому я Вам и пишу, чтобы, благодаря Вашему вмешательству с этим письмом, можно было избежать возможных ошибок правосудия.

Я убиваю себя сама.

Не нужно вменять в вину кому бы то ни было мою смерть, никто не виновен в ней, кроме, возможно, злого рока, погубившего меня и мое состояние.

Еще раз прошу простить меня, дорогой метр, за все неудобства, которые причинит Вам моя смерть, и прошу Вас верить, что мои дружеские чувства к Вам были всегда очень искренни.

Де Вибре»

Жером Фандор не сдержался:

— Черт возьми! Вот это бомба! Жак Доллон невиновен, вы его арестовываете, и он пугается до такой степени, что кончает с собой! Да, старина, ну и порядочки на Часовой набережной!

— Здесь никто не виноват.

— То есть, — возразил Жером Фандор, — скорее, здесь все виноваты. Ах, ваши самоуправные аресты, это просто прелесть! И вы, черные мантии, можете еще хвастать, что обладаете необыкновенным чутьем! Черт возьми, этот мальчишка, если он покончил с собой, потеряв всякую надежду оправдаться перед выдвинутым против него обвинением, наверное, был не очень-то весел вчера вечером? Тюремщики должны были проявить бдительность и не спускать с него глаз. Бог мой! Если вы допускаете, чтобы невиновные вешались в тюремных камерах, я тем более не удивлюсь тому, что преступники разгуливают на свободе!

— Ты смеешься, но, дорогой мой, я заверяю тебя, что история эта совсем не смешная… Разумеется, пока еще во Дворце не знают об этом письме. Его совсем недавно принес к прокурору нотариус г-жи де Вибре метр Жерэн. Ты приехал как раз через несколько минут после того, как я отнес оригинал в следственный отдел. К этому делу приставлен Фюзелье.

— Ты думаешь, он сейчас у себя в кабинете?

— Скорее всего. Он должен был сегодня утром приступить к первому допросу этого бедняги Доллона.

— В таком случае я иду к нему. Сам черт не помешает мне вытянуть из этого увальня Фюзелье данные, необходимые для самого прекрасного репортажа, который я когда-либо делал. Да, спасибо тебе большое за всю эту интересную информацию. Но я тем не менее накатаю статью, которая не пожалеет ее величество судебную мантию. Нет, правда, эта история действительно довольно мрачная, но еще больше комичная!

Равнодушный к упрекам, адресованным его другом ко всей судебной братии, атташе прокуратуры повел плечами:

— Ты же знаешь, я…

— Да. да! Прощай, Понтий Пилат! Я поднимусь наверх, в следственный отдел.

— Тогда до скорого.

— До завтра.

И Жером Фандор вновь углубился в коридоры Дворца, стремительно шагая и саркастически улыбаясь, предвкушая — как настоящий профессионал, оценивающий всякий факт с той стороны, сколько строчек можно из него выжать, — разворачивающиеся события, которые послужат ему материалом для резкой статьи, направленной против самоуправства судебных органов.

Жером Фандор подошел к кабинету Фюзелье.

С этим представителем судебной власти его связывало давнее знакомство: Фюзелье был судебным следователем, который вместе с инспектором полиции Жювом, так трагически исчезнувшим и до сих пор оплакиваемым Фандором, вел все запутанные и сложнейшие дела, в которых был замешан Фантомас.

Лично ведя все эти дела, следователь, случалось, частенько помогал Жерому Фандору, подбрасывая кое-какую информацию.

Поначалу скептически настроенный по отношению к замыслам Жюва и журналиста, которые долгое время имели лишь одну цель — арестовать Фантомаса, молодой следователь постепенно увлекся тем, что сначала принимал лишь за богатое воображение инспектора полиции.

Обладая острым умом и имея открытый характер, Фюзелье искренне и с живым интересом следил за расследованиями, которые вели Жюв и Фандор. И понемногу, побежденный логикой инспектора, он также начал верить в существование Фантомаса. С тех пор судья увлекся поисками знаменитого преступника.

Благодаря поддержке судьи Жюву удалось предпринять столько ходов, преодолеть столько процедурных преград, и вообще, добиться очень многого, чего бы он никогда не смог осуществить без нее.

Глубоко уважая Жюва, Фюзелье быстро проникся большой симпатией и к Фандору…

Журналист предался размышлениям о прошлом.

Эх, если бы Жюв был рядом, если бы слепая смерть не достала этого верного слугу правосудия, искреннего друга, настоящего мужчину, никогда не отступающего перед опасностью, Фандор с самого начала целиком отдался бы этому делу Доллона, но Фандор остался один, он один чудом избежал смерти от взрыва бомбы, разворотившей дом леди Белтам в тот трагический день, когда они с Жювом едва не схватили Фантомаса…

Жюв пал жертвой своей безрассудной отваги… и Фандор с тех пор не проявлял по отношению к уголовным делам прежней прыти.

Но падать духом Жером Фандор не собирался.

Из общения с ушедшим из жизни полицейским он научился не щадить себя, находя удовлетворение в простом исполнении своего долга. По некоторым признакам дело Доллона могло стать интересным, уже им стало… Ладно! Он возьмется за него.

Это нужно было сделать.

И Жером Фандор поспешил к Фюзелье.

Журналист к тому же высоко ценил судью. Между ними было нечто большее, чем обычная симпатия и уважение.

— Господин Фюзелье, — заявил сходу Жером Фандор, пожимая руку судье, — вы наверняка догадываетесь, почему я к вам зашел?

— По делу с улицы Норвен?

— Лучше сказать, по делу тюрьмы предварительного заключения. Именно в этой тюрьме вся эта история приобретает неожиданный и трагический поворот.

Фюзелье улыбнулся:

— Черт возьми, вы уже знаете?

— Что Жак Доллон повесился? Да! Что он был невиновен? Тоже да! Вы же знаете, что в «Капиталь» всегда узнают все раньше всех.

— Разумеется! — согласился судья. — И бесполезно выпытывать у вас, откуда вы получили все эти подробности… Но если вам все известно, то какие еще каверзные вопросы, покушающиеся на мою профессиональную тайну, вы заготовили?

— Признайтесь, что здесь достаточно материала для отличного репортажа. Но как это вы дали маху, точнее они, с Часовой набережной? Разве за подсудимыми не присматривают в тюремных камерах?

— Конечно, присматривают! Вчера, когда Доллона доставили в тюрьму предварительного заключения, его сразу же отвели к г-ну Бертильону, который снял с подследственного все необходимые антропометрические данные. Кстати, я только что, всего несколько минут назад, видел самого Бертильона; он мне поведал о том, что Доллон при встрече с ним был, пожалуй, подавлен, совсем упал духом, без возражений позволил снимать с себя все необходимые измерения, но вместе с тем, сказал он мне, Доллон даже не намекал на самоубийство и не было ничего такого, что могло бы насторожить его.

— Черт возьми! Не должен же он кричать о своем решении на каждом углу. Ну, а потом, когда его увели из кабинета Бертильона?

Г-н Фюзелье раздраженно бросил:

— Потом… Что вы хотите, чтобы я вам сказал? Охрана увела его в камеру, и там его заперли. В полночь начальник охраны совершал обход и не заметил ничего необычного. Несчастного обнаружили повешенным утром, в тот момент когда разносили похлебку.

— На чем он повесился?

— На кусках своей рубашки, связанных и скрученных так, что получилось нечто вроде веревки. О, я вижу, куда вы клоните! Вы, наверное, думаете, что тюремщики допустили оплошность, оставив ему подтяжки, галстук или шнурки от туфель. Нет, никаких нарушений со стороны охраны не было. И это самоубийство до сих пор остается необъясненным. Этот несчастный юноша должен был обладать дьявольской силой, поскольку он привязал лоскуты своей рубашки к спинке кровати и задавил себя, резко дернувшись назад. Смерть, по-видимому, была не легкой…

— Я не могу на него взглянуть? — спросил Жером Фандор.

— Почему бы не сфотографировать? — усмехнулся судья.

— Эх, если бы это было возможно…

Тут журналист был вынужден прервать свою речь, так как, тихонько постучав в дверь, в кабинет судебного следователя вошел мальчик-рассыльный.

— Господин следователь, вас спрашивает одна дама.

— Скажите ей, что у меня сейчас нет времени.

— Дело в том, господин следователь, она предупредила, что у нее срочное дело.

— Спросите ее имя.

— Вот ее визитная карточка.

Фюзелье бросил взгляд на кусочек бристольского картона и сильно вздрогнул. — Элизабет Доллон!.. Ах, я совсем забыл, что она приезжает сегодня… Боже мой!

Судебный следователь замер, растерянно теребя в руках визитную карточку, когда дверь кабинета широко распахнулась и к нему, вся в слезах, бросилась молодая девушка.

— Месье, где мой брат?

— Но, мадемуазель…

Пока судья машинальным жестом приглашал посетительницу присесть, Жером Фандор незаметно отошел подальше, в угол комнаты, довольный, что Фюзелье забыл о нем и что он сможет присутствовать при беседе, обещающей быть довольно интересной.

— Мадемуазель, — заявил г-н Фюзелье, — прошу вас, успокойтесь. Ваш брат, возможно, был арестован по ошибке…

— О, господин судья, я уверена в этом, но это все так ужасно!

— Мадемуазель, ужаснее было бы, если бы он оказался виновным.

— Но его не отпустили на свободу? Значит, он не смог защитить себя?

— Да, да, мадемуазель, он защитил себя; скажу больше, что…

Фюзелье запнулся, мучительно подыскивая, как лучше сообщить м-ль Доллон страшную новость о смерти ее брата…

Но та не оставляла ему времени собраться с духом.

— Ах, вы колеблетесь, месье, — говорила она, — вы знаете что-то новое, вы напали на след убийц?

— Можно быть уверенным… По крайней мере, я считаю… Да, мадемуазель, ваш брат невиновен…

— Ах!

Лицо девушки внезапно расцвело.

После ужасной ночи, которую она провела в поезде, возвращаясь в Париж с телеграммой Сыскной полиции в руке, она приняла новость о невиновности брата как избавление от тяжкого груза, давившего на нее.

— Какой кошмар! Но, господин судья, в телеграмме, которую я получила, говорилось, что он ранен; я надеюсь, ничего серьезного?

До сих пор сохраняя, благодаря профессиональной выдержке, невозмутимый вид, Фюзелье вдруг помрачнел.

— Ваш брат пережил сильное потрясение.

— Где он сейчас? Я могу его видеть?

— Помилуйте, мадемуазель, я же вам сказал, после такого потрясения лучше было бы… Я боюсь, что, встретившись с ним…

— О, месье, что вы такое говорите. Неужели вы считаете, что, увидев меня, ему станет плохо?

Фюзелье не отвечал, и она вдруг разрыдалась.

— Ах, вы что-то скрываете от меня! Утренние газеты сообщили, что он также стал жертвой преступников! Поклянитесь мне, что с ним ничего не случилось!

— Но…

— Я же вижу, что вы скрываете от меня правду! — продолжала она с испуганным лицом, заламывая в отчаянии руки. — Где он, месье? Где он? Я хочу его видеть! Я хочу его видеть! Ах, сжальтесь надо мною…

Девушка умоляюще смотрела на побледневшего судебного следователя, внезапно ее осенила страшная мысль.

Элизабет Доллон начала подозревать ужасную правду.

— Он умер! — крикнула она и рухнула в кресло, содрогаясь от рыданий.

Фюзелье поспешил успокоить ее.

— Мадемуазель, — жалобным тоном начал он, — мадемуазель…

В смятении он неловко пытался найти слова утешения, но у него ничего не выходило.

— Я клянусь вам, — говорил он, — что ваш брат… Без всяких сомнений, ваш брат не был виновен…

Но девушка была уже не в состоянии слушать судебного следователя.

Посидев несколько минут неподвижно, с опущенной головой, она поднялась и, пошатываясь, словно в тумане, заявила:

— Отведите меня к нему! Я хочу его видеть! Его убили. Мне нужно его видеть.

Она требовала позволения припасть к брату с такой настойчивостью, что Фюзелье отбросил осторожность, не решаясь отказать девушке в этом последнем утешении.

— Успокойтесь, пожалуйста, мадемуазель, я отведу вас к нему… Но, ради бога, будьте благоразумны. Успокойтесь.

И Фюзелье поискал глазами Жерома Фандора, о котором он вдруг вспомнил, ища у того моральной поддержки… Но Жером Фандор, воспользовавшись возникшим замешательством, потихоньку покинул кабинет следователя.

История с самоубийством Жака Доллона действительно была неприятной для служащих тюрьмы предварительного заключения и нарушила их спокойную жизнь. Охранники расхаживали туда-сюда, беседовали друг с другом, прислонившись к дверям тюремных камер, в которых содержались заключенные…

Начальник охраны подозвал одного из своих людей.

— Нибе, я больше не потерплю беспорядка! Когда придут на свидание с заключенными, сразу несите мне разрешения на свидание, чтобы я их завизировал.

— Слушаюсь, капрал…

— Вы понимаете, после всего этого у меня могут быть неприятности с господином начальником тюрьмы, а я бы этого очень не хотел!

— Понятно, капрал, понятно.

— Сейчас совсем неподходящий момент допускать оплошности по службе…

Начальник охраны, пребывая в прескверном настроении, собирался было продолжить чтение нотации своему подчиненному, когда к нему подошел один из надзирателей.

— Что там у вас?

— Капрал, вот какое дело: г-н Жуэ, вы знаете, атташе прокуратуры? Он сопровождает одного господина, и у него есть разрешение на свидание, нужно ли его пропустить?

— Кого? Господина Жуэ?

— Нет, господина, которого он сопровождает?

У входа в коридор, в сопровождении надзирателя появился Жером Фандор, который, благодаря поддержке своего приятеля Жуэ, только что сумел заполучить разрешение на свидание с заключенным.

Он размышлял о сногсшибательном репортаже, который он сегодня подготовит, и поздравлял себя с тем, что оказался первым журналистом, который не только раньше всех узнал о самоубийстве Жака Доллона, но и сумел осмотреть труп несчастного юноши, находящийся в тюремной камере.

«Только бы, — думал он, — Фюзелье не проявил недовольства, заметив, что я проник в тюрьму! Жуэ — славный парень, он, должно быть, здорово рисковал в этом деле… К тому же, администрация тюрьмы не очень-то жаждет, чтобы в газетах появились подробности об этом самоубийстве… Ладно, увидим; в конце концов, Фюзелье не тот человек, чтобы вышвырнуть меня за дверь…»

Жером Фандор расхаживал взад-вперед по комнате ожидания для посетителей тюрьмы. Он предупредил надзирателей, что подождет судью, который должен скоро прийти.

«Какая странная штука — жизнь, — размышлял он, немного взволнованный, — подумать только, я окажусь так близко от Элизабет Доллон, но она ни за что меня не узнает… Ведь мы расстались совсем детьми… особенно она, она была тогда совсем малышкой! Помнит ли она вообще о том мальчугане, каким я был, когда случилось убийство бедной г-жи де Лангрюн?..»

И, закрыв глаза, Жером Фандор попытался воскресить черты лица Жака Доллона… Нет, он ничего не помнил, вряд ли его взволнует труп Жака Доллона, который он увидит через несколько минут, так как это будет труп незнакомого человека, о котором он ничего не знает, кроме имени, вызывающего в памяти смутные воспоминания детства… Фандор в ожидании прогуливался вдоль и поперек комнаты… Вдруг у входа в тюрьму появился Фюзелье, придерживая несчастную Элизабет Доллон, которая нетвердой походкой шла рядом с ним.

Жером Фандор отступил подальше в темный угол.

Фюзелье, думал он, хотя и хороший друг, но он может найти чрезмерным профессиональное любопытство журналиста… Лучше не привлекать его внимание сразу, а дождаться момента, когда откроют дверь камеры, где лежит тело Жака Доллона…

Если даже судья не захочет разрешить журналисту оставаться в камере, он успеет бросить взгляд на мрачную келью, где произошла трагедия…

Итак, Жером Фандор издали наблюдал за тем, как, спотыкаясь и пошатываясь, приближалась бедная Элизабет Доллон, по-прежнему заботливо поддерживаемая г-ном Фюзелье.

«Вообще, она ничего, эта девушка… — подумал Фандор. — Я, хотя и не любитель блондинок, должен признать, что эта может заставить меня изменить взгляды на слабый пол. Однако до чего она красива и величественна в своем горе! Высокие женщины всегда выглядят изящно!»

Но раздумывать уже было некогда, Фюзелье проходил мимо тюремщиков, поспешивших открыть двери, и Жером Фандор проскользнул вслед за ним.

Дойдя до камеры, на которую указал пальцем начальник охраны, Фюзелье повернулся к Элизабет Доллон.

— Вы чувствуете себя достаточно сильной, мадемуазель, чтобы выдержать это испытание? — спросил он. — Вы, несмотря ни на что, хотите обнять вашего брата?

Мадемуазель Доллон кивнула головой; судья повернулся к начальнику охраны.

— Откройте! — сказал он.

Тюремщик исполнил приказ.

— По распоряжению господина начальника тюрьмы, — объявил он, — мы переложили тело на кровать, господин судья. Он не страшно выглядит, будто спит, впрочем, взгляните сами…

И в тот момент, когда он открыл дверь и протянул руку в направлении кровати, на которой должен был находиться труп Жака Доллона, с его губ слетело ругательство:

— Проклятье! Мертвец исчез!

Комната с голыми стенами, мебель которой составляли лишь наглухо привинченные к полу железная койка и табуретка, эта тесная келья, которую можно было окинуть оком за одну секунду, была пуста: тело Жака Доллона исчезло!

— Будьте внимательнее, — проворчал Фюзелье, — вы ошиблись камерой!

— Нет, нет! — испуганно выдавил из себя тюремный чиновник.

— Вы же видите, что Жака Доллона здесь нет?

— Но он здесь был пять минут назад.

— Может, тело перенесли в другое место?

— Нет, ключи были всегда со мной.

— Что вы мне голову морочите!

— Нет, господин судья, это правда, он был здесь… А сейчас его нет… Эй, там! — заорал тюремщик. — Кто знает, что стало с трупом из двенадцатой камеры? С тем, что мы недавно перекладывали?

Наступила минута замешательства.

Один за другим сбегались надзиратели тюрьмы: все они подтверждали слова своего начальника. Мертвеца оставили здесь, на этой кровати, никто с тех пор не входил в камеру и никто не прикасался к его телу.

Жером Фандор, спрятавшись за угол, следил за сценой с ироничной улыбкой.

Его чрезвычайно забавляло смятение тюремщиков и растущая растерянность Фюзелье.

«Возможно, — размышлял он, — начальник охраны не расставался с ключами от этой камеры, но пленник нашел другой ключ — ключ к свободе!»

Тем временем Фюзелье изо всех сил пытался понять, что же здесь произошло.

— Если этого человека больше здесь нет, значит, он не умирал и сбежал… но в таком случае, если он захотел сбежать, значит, он был виновен! Ах, я больше ничего не понимаю!

Схватив трясущегося начальника охраны за плечи, Фюзелье выпытывал у него:

— Послушайте, этот человек умер или нет?

В то время как Элизабет Доллон, не умолкая, безумно повторяла, словно у нее начиналась истерика: «Он жив, он жив», тюремщик отвечал, подняв руку, будто произносил клятву:

— Господин судья, здесь не может быть сомнений, он умер, клянусь всеми святыми! Тюремный врач скажет вам то же самое, что сказал вам я. И мой коллега Фавриль, который помогал переносить тело на кровать.

— Но, — заявил судья, — если он умер, он не смог бы сбежать. Из тюрьмы предварительного заключения, находящейся при префектуре полиции, невозможно сбежать даже живому! Как же вы хотите, чтобы отсюда сбежал труп?

Тюремщик недоуменно развел руками.

— Колдовство какое-то, — сказал он.

Фюзелье начал горячиться:

— Признайтесь лучше, что вас и ваших надзирателей обвели вокруг пальца. Этот человек был жив, и он разыграл перед вами комедию… Ладно, следствие установит ответственных за этот проступок!

— Но, черт возьми, — возразил тюремщик, — господин судья, не только мы вдвоем видели, что он мертв, еще есть другие, человек пятьдесят, по крайней мере, видели, что заключенный был мертв!

Судья потерял терпение:

— Вы утверждаете это… ладно! Я срочно отправляюсь предупредить прокурора.

Отойдя несколько шагов от камеры, Фюзелье заметил Жерома Фандора, который, оставаясь в коридоре тюрьмы, не упустил ни одной детали из этой сцены.

— И вы здесь! — воскликнул он. — Как вы сюда прошли?

— У меня разрешение на свидание.

— Ну что ж, свидание состоялось. Теперь убирайтесь отсюда! Ваше присутствие здесь излишне. Откровенно говоря, нет никакой необходимости, чтобы вы подняли еще больший скандал. Будьте так любезны, пожалуйста, удалиться отсюда.

И Фюзелье вне себя широким шагом отправился к прокурору.

После такого резкого замечания судьи Жером Фандор не мог больше оставаться в коридорах тюрьмы. К тому же надзиратели уже спешили к нему и к Элизабет.

— Сюда, месье… Сюда, мадам! Ах, какая печальная история! Что скажет господин начальник тюрьмы? Пожалуйста, сюда, вот здесь выход! Прощайте!

Через несколько минут Жером Фандор спускался по главной лестнице Дворца Правосудия, поддерживая под руку бедную Элизабет Доллон.

— Я вас умоляю, — просила девушка, — помогите мне, месье, помогите нам; мой брат не виновен, я могу поклясться в этом чем хотите, нужно найти его, нужно, чтобы этот кошмар прекратился.

— Но, мадемуазель, я сам бы этого хотел, только вот где его искать?

— Ах, я не знаю, месье. Как он мог выйти из этой отвратительной тюрьмы? Где он сейчас?.. О, я заклинаю вас, вы, должно быть, знаете влиятельных людей, сделайте все, сделайте все возможное, чтобы спасти его, чтобы спасти нас!

Жером Фандор ничего не ответил, он был очень взволнован горем девушки, к тому же не хотел выдать, что знает ее, и молча кивнул головой.

Он подозвал фиакр, помог сесть м-ль Доллон, бросил адрес кучеру и закрыл дверцу. Экипаж уже удалялся, а девушка по-прежнему кричала ему, высунувшись из кареты:

— Сделайте все возможное…

Он бросил ей вдогонку:

— Клянусь вам, я узнаю правду!

Фиакр, увозивший м-ль Доллон, уже исчез за поворотом к Мосту Пон-Нёф, а Жером Фандор все еще оставался на том же месте, погруженный в свои мысли.

«Ну что ж, на этот раз сенсация у меня в кармане. Парнишка, который убивает! Которого арестовывают! Который оказывается невиновным! Который вешается, умирает! И который „делает ноги“ из тюрьмы, не встретив при этом ни одного человека на своем пути!

Если читателям „Капиталь“ это покажется неинтересным, тогда я уж не знаю, чем им можно угодить!»

Затем, продолжая разговор с самим собой, он добавил вслух:

— Все-таки нужно оставаться логичным, черт возьми! Если баронесса де Вибре написала, что она покончила с собой, значит, она покончила с собой, и тогда Доллон невиновен! Правда, письмо могло быть поддельным… Забудем об истории с письмом, оно не дает нам абсолютной гарантии. Если Жак Доллон умер, то он вышел из тюрьмы предварительного заключения не живым, а мертвым. В том, что он умер, сомневаться не приходится, так как около полусотни людей видели его мертвым. Значит, вопрос ставится так: Жак Доллон умер и в то же время покинул тюрьму! Да, но каким образом?

И Жером Фандор, покачав головой, направился в редакцию газеты, обдумывая про себя статью.

Он был настолько погружен в свои мысли, что, шагая по улице, не замечал, как сталкивается с прохожими и как вслед ему устремляются гневные взгляды…

«Жак Доллон мертвым вышел из тюрьмы!»

Он несколько раз повторил про себя эту неправдоподобную, полную абсурда, фразу, которая не вязалась ни с какой логикой.

«Жак Доллон умер и вышел мертвым из тюрьмы!..»

И вдруг его осенило:

«Подобная загадка непонятна, необъяснима, невозможна для всех, кроме одного человека! В мире существует лишь одна личность, способная сделать так, что мертвец воскрес после своей смерти! И эту личность зовут Фантомас».

Со времени смерти Жюва Фандору ни разу не приходилось предполагать, что знаменитый бандит замешан в том или ином уголовном деле, с которым ему приходилось сталкиваться. И вот с первых же дней расследования преступления на улице Норвен, когда он пришел к таким странным и необычным выводам, ему приходится если не быть уверенным, то по крайней мере допускать возможность участия в этом деле Фантомаса…

Уже при упоминании одного имени — Фантомас на Жерома Фандора находил холодный ужас.

Фантомас был преступником, не отступающим ни перед какой жестокостью, от которого можно было ожидать самого ужасного, он был самим олицетворением Преступления. Фан-то-мас!

Произнося по слогам это мрачное имя, Жером Фандор переживал все невероятные, неправдоподобные, невозможные, однако тем не менее реальные истории, которые принесли Фантомасу известность наводящего ужас убийцы.

Конечно же, если он участвовал в убийстве баронессы де Вибре, то не следовало ничему удивляться: никаким невероятным фактам, никаким загадочным обстоятельствам. Фантомас! Он способен на все! Он может пойти на любой риск. И какими бы ни были хитроумными, ловкими и отважными его преследователи, он всегда оказывался хитрее и проворнее, оставляя безнаказанными свои самые чудовищные преступления.

Фантомас обладал могуществом и умением защищаться. Жером Фандор будет преследовать его, отдавая этому делу всю душу и сердце.

Но на этот раз журналист будет действовать не только по призыву долга.

Силу ему будет придавать чувство ненависти, стремление отомстить за своего друга Жюва, загубленного таинственным Фантомасом!

Вернувшись в редакцию «Капиталь», Жером Фандор тотчас же приступил к статье, в которой в малейших деталях пересказал перипетии сегодняшнего дня и которая сегодня же вечером должна была произвести настоящую сенсацию.

О том, что в этом деле, возможно, замешан Фантомас, он предпочел умолчать.

Он знал, с каким недоверием могут воспринять эту новость в официальных кругах и среди общественности, и не хотел рисковать репутацией осмотрительного и осторожного в своих выводах репортера, тем более, что речь шла о предположении участия в этом деле Фантомаса.

Он позволил себе лишь оставить в статье одну фразу с двояким смыслом, разгадать которую могли бы только некоторые полицейские, ученики Жюва, фразу, в которой он, довольно коротко и документально изложив загадочные повороты в деле Доллона, напомнил, что в криминалистике не нужно удивляться ничему, настолько дерзки и ловки оказываются иногда некоторые преступники.

Закончив статью, журналист вернулся домой немного отдохнуть. Он жил рядом, на улице Бержер, в скромной квартирке на шестом этаже.

Жером Фандор готов был уже пройти в прихожую, как вдруг заметил под ногами какую-то бумагу, которую, очевидно, протолкнули под дверь.

Он наклонился и поднял бумагу, это был конверт.

«Ну-ка, посмотрим! Письмо… На нем нет ни моего имени, ни марки! Странно, письмо могли бы оставить у консьержки! Но может быть, она не видела, как я проходил, и решила бросить письмо под дверь…»

Жером Фандор прошел в кабинет, бросил шляпу на диван и присел за стол…

— Ах, да, письмо!

Он встал и направился к камину, куда, проходя мимо, бросил найденное под дверью письмо. Фандор вскрыл конверт и вытащил оттуда лист писчей бумаги, который, по-видимому, сильно его смутил:

— Что это еще такое?

Изумление журналиста было вполне естественным, так как послание, которое он пожирал глазами со все более и более растущим волнением, было составлено довольно странно.

Наверняка для того, чтобы его почерк не узнали, корреспондент Жерома Фандора прибег к одной уловке: он составил слова, вырезав из газет и приклеив на бумагу печатные буквы, по которым полиции невозможно было найти того, кто «написал» это письмо.

— Что это означает?

«Жером Фандор, будьте осторожны, берегитесь! Дело, которое вас заботит, достойно самого большого интереса, но оно может иметь очень опасные последствия».

Подписи, разумеется, не было.

— Какое дело? Конечно, дело Доллона… Какие опасные последствия? Черт возьми, это письмо — явный намек не совать нос в поиски преступников… Но кто же написал его?

Жером Фандор обхватил голову руками, сердце его наполнялось тревогой.

Единственным лицом, заинтересованным в том, чтобы он бросил заниматься делом с улицы Норвен, был убийца… Это был, это был Жак Доллон… Но откуда у Жака Доллона мог появиться адрес Фандора? Он просто физически не мог успеть с момента побега из тюрьмы составить письмо и отнести его на квартиру журналиста. Рискуя при этом быть опознанным и вновь арестованным… Значит, у него есть помощники?

Жером Фандор мотнул головой:

— Но я идиот. Круглый идиот. Это не может быть Доллон… Доллон умер. Он мертв. Он не может быть живым, потому что уйма людей видела его мертвым, потому что тюремные врачи констатировали его смерть, потому что невозможно допустить мысль, что Доллон, прикинувшись мертвым, провел столько людей, которые, в силу своего служебного положения, более чем кто-либо другой были заинтересованы проявить особую бдительность…

Наступал вечер, за окном становилось темно, но Жером Фандор все раздумывал над таинственным письмом, строя самые невероятные предположения.

И время от времени, хотя он всячески старался отбросить эту мысль, в конце концов, пока еще ничем не подтвержденную, Жером Фандор начинал тихо шептать одну и ту же фразу:

— Фантомас! В этом деле должен быть замешан Фантомас…

Глава IV. Ночь во Дворце Правосудия

Жером Фандор провел довольно мучительную ночь… В его беспокойном уме возникали ужасные видения. Кошмары проходили один за другим, журналист каждый час вскакивал при бое настенных часов и лишь под утро наконец забылся тяжелым сном. Встав с разбитой от усталости головой, он решил принять холодный душ, который успокоил его нервы, и быстро оделся.

В восемь часов утра журналист уже сидел за рабочим столом и рассуждал…

— Все, шутки в сторону, — решил Фандор, — я сначала подумал, что дело Доллона будет довольно заурядным, но ошибся. Предупреждение, полученное вчера, не оставляет больше на этот счет никаких сомнений.

Если преступник испытывает необходимость в том, чтобы я молчал, значит, он опасается моего вмешательства в это дело, опасается, что оно окажется для него губительным; а если мое вмешательство может быть губительным для него, преступника, значит, оно должно быть полезным для честных граждан. Таким образом, мой долг — идти прямо во что бы то ни стало…

Жером Фандор не уточнял свою мысль, но, по правде говоря, была еще одна причина, которая побуждала его пристально следить за перипетиями трагедии, случившейся на улице Норвен, причина эта была не совсем определенная, расплывчатая, но тем не менее очень важная…

Жером Фандор поклялся Элизабет узнать правду о ее брате. Он вспоминал умоляющее взволнованное лицо девушки и временами, закрыв глаза, представлял привлекательную сестру пропавшего художника.

Однако Жером Фандор не допускал для себя на ее счет иных чувств, кроме уважения. Элизабет Доллон стоила того, чтобы он ей помог, и точка.

Журналист оставался за своим столом все утро, выкуривая сигарету за сигаретой и набрасывая план расследования.

— Первое, что необходимо узнать, — заключил он, — это, как мертвец исчез из тюрьмы… Этот невероятный факт в первую очередь требует своего объяснения… Да, но как к нему подступиться?..

Молодой человек был в большом затруднении.

Вдруг Жером Фандор хлопнул себя по лбу, вскочил со стула и начал расхаживать по комнате, напевая мотив популярной песенки и даже попробовав своим безнадежно фальшивым голосом протянуть арию из оперы, — столь возбужденным было его состояние.

— Восемьдесят шансов из ста, — воскликнул он, — что у меня ничего не выйдет, но остается еще двадцать, чтобы добиться положительного результата… Попробуем…

Молодой человек лихорадочно оделся и вышел из квартиры.

— Госпожа Удри, — крикнул он, проходя мимо консьержки, — я не знаю, вернусь ли я сегодня вечером, может быть, мне придется уехать на пару дней, будьте так любезны, проследите за моей почтой, очень вас прошу, хорошо?

Жером Фандор направился было дальше, но, сделав несколько шагов, вдруг вернулся назад.

— Я забыл спросить у вас, — сказал он, — меня никто вчера не спрашивал днем?

— Нет, господин Фандор, никто!

— Хорошо, хорошо! Если вдруг случайно сегодня какой-нибудь рассыльный принесет для меня письмо, запомните в лицо этого человека, госпожа Удри; случается, мои приятели устраивают мне розыгрыши, и я тоже не хотел бы остаться у них в долгу…

На этот раз Жером Фандор окончательно покинул дом, уверенный в бдительности своей привратницы.

На улице Монмартр он поймал фиакр:

— В Национальную библиотеку и поживее!..

«Черт! Уже три часа! Нужно шевелиться…»

Стремительной походкой — впрочем, для него привычной, так как он всегда куда-то спешил, — Жером Фандор прошел в гардероб библиотеки, взял трость, которую он там оставил, и вышел на улицу Ришелье.

— Так, сейчас в скобяную лавку!

Жером Фандор нашел лавку, вошел и самым естественным тоном попросил:

— Я хотел бы, месье, купить метров пятнадцать веревки, очень гибкой, тонкой, но прочной…

Торговец с удивлением смотрел на элегантно одетого молодого человека, ему было странно продавать такое количество веревки сразу.

— Для какой цели, месье? У меня веревки разных видов…

Фандор, не моргнув глазом, серьезным голосом произнес:

— Для некоторых из моих приятелей, которые хотят повеситься…

В ответ ему раздался хохот.

Торговец скобяным товаром поспешил показать ему образцы веревок. Жером Фандор с видом знатока выбрал один из них.

Выйдя из лавки, он на секунду задумался.

— Теперь к часовщику!

И, зайдя в ювелирный магазин, он обратился к его хозяину:

— Я хотел бы приобрести, месье, будильник малой модели, самое лучшее из того, что у вас имеется…

Когда все покупки были сделаны, Жером Фандор достал часы; увидев, что уже была половина четвертого, он тихо выругался и остановил проезжавший мимо закрытый экипаж:

— Во Дворец Правосудия! Мчи во весь опор!

Едва устроившись в фиакре, журналист снял пиджак, расстегнул жилет и опустил шторки на дверцах кареты…

Большие башенные часы на Дворце Правосудия пробили четыре часа, их серебряный звон еще раздавался в коридорах Дворца, когда Жером Фандор вышел к Торговым Рядам. Он прошел до конца их, свернул направо и, миновав небольшой коридор, решительно толкнул дверь, выходящую в гардеробную.

Адвокаты, все в делах, приходили, уходили, снимали свои мантии, забирали почту, доставленную сюда во время судебных заседаний.

Жером Фандор протиснулся между двумя группами юристов, словно он был здесь своим человеком. Он, казалось, искал кого-то и наконец спросил одну из служащих гардеробной:

— Мадам Маргарита на месте?

— Да, да, месье, она там, в конце помещения.

Г-жа Маргарита, заведущая гардеробной Дворца Правосудия, была приятельницей журналиста, которому, благодаря ее любезному посредничеству, не раз удавалось взять интервью у знаменитых адвокатов, настроенных обычно неприязненно к вопросам журналистов.

— Мадам Маргарита, — заявил Фандор, — у меня к вам одна маленькая просьба!

— Да знаю, знаю! Опять нужно, чтобы я кого-нибудь вам представила?

— Нет, нет! Одну справку! Я прошу у вас только одну справку! Вы не подскажете мне, где переодеваются эти господа из судебной палаты? Я имею в виду заседателей из суда присяжных?

Вопрос журналиста, по всей видимости, глубоко смутил г-жу Маргариту.

— Но зачем вам это понадобилось, господин Фандор? Если вы собираетесь взять интервью у одного из советников, то вы в десять раз быстрее сделаете это, съездив к нему домой. Можно быть уверенным, что здесь, во Дворце, он откажется с вами разговаривать.

Жером Фандор покачал головой:

— Не волнуйтесь об этом, мадам Маргарита! Скажите мне, где эти славные стражи порядка, защитники правого дела, снимают свои красные мантии?

Г-жа Маргарита была слишком приучена к неожиданным и подчас несуразным вопросам молодого человека, чтобы продолжать спорить с ним.

— Гардероб этих господ, — ответила она, — расположен в подсобных помещениях Дворца, рядом с совещательной комнатой судей.

— А, в том зале, где прислуживает технический служащий?

— Да, господин Фандор…

— Отлично, спасибо, мадам!

Жером Фандор с довольным видом откланялся, вышел из гардеробной и направился к месту заседания суда присяжных.

Он бегом поднялся по ступенькам, ведущим к совещательной комнате судей, где заметил паренька из технической службы:

— Скажите, пожалуйста, председатель, господин Гешан, может меня принять?

— Господин председатель уехал…

Жером Фандор, казалось, задумался:

— Черт!

Он обежал взглядом комнату словно человек, глубоко погруженный в свои мысли…

На самом деле Фандор проверял, точны ли сведения, которые он получил от мадам Маргариты.

Вдоль стен помещения Жером Фандор заметил небольшие шкафчики, куда судьи, выходя с судебных заседаний, вешали свои красные мантии.

Да, он действительно попал в гардероб для присяжных заседателей.

— Господин председатель не у себя? В таком случае, господин… господин…

Жером Фандор совсем не предусмотрел, что ему нужно будет называть другое имя.

К счастью, он заметил, что на каждом из шкафчиков для одежды прикреплены визитные карточки, на которых были указаны фамилии их владельцев.

Он быстро прочитал одну из фамилий и повторил:

— В таком случае, господин Юбер, может быть, сможет меня принять. Будьте добры, попросите у него пять минут для аудиенции?

— От чьего имени?

— Мое имя ничего ему не скажет… Скажите ему, что это по делу… Пейрю, а меня зовут метр… Тиссо…

Паренек поднялся:

— Сейчас узнаю…

И Жером Фандор стал спокойно прогуливаться вдоль и поперек зала, следя за тем, как удаляется служащий.

«Метр Тиссо, дело… дело Пейрю! Шагай, шагай, любезный! Тебя там отлично примут с этими выдуманными именами…»

Через несколько минут паренек действительно возвратился, готовый сообщить докучливому посетителю, что судья принять его не может.

Но, распахнув дверь, славный малый замер на месте, обнаружив, что в зале уже никого нет.

«Интересно, куда же девался этот молодой человек? Уже ушел? Вероятно, это был опять чертов письмоводитель какого-нибудь стряпчего, который передумал разговаривать… Хорошенький я имел бы вид, если, случись, господин судья все же попросил бы впустить посетителя…»

После этого философского размышления паренек вновь принялся за чтение газеты, не забыв отметить про себя, что уже было четыре часа дня и что оставался всего час до того, как он сможет пойти сыграть партию в манилью в «Кафе мантий».

Через большие, тщательно закрытые окна в зал заседаний суда присяжных не проникал ни малейший лучик лунного света. К этой кромешной темноте добавлялась также наводящая ужас гробовая тишина, в которую погружался с первых же минут ночи большой зал заседаний, где столько преступников выслушивали свой роковой приговор.

По окончании последнего судебного заседания уборщики, как обычно, приступили к уборке, затем капрал-охранник, совершив обход, закрыл за собой двери на два оборота ключа, и зал постепенно начал впадать в глубокий сон, чтобы дождаться утра, когда сюда вновь придут технические служащие и разложат на столах присяжных заседателей материалы судебного заседания и досье по текущим делам.

Непрерывный гул, царивший на протяжении дня в галереях Дворца, начал постепенно затихать, и наконец все вокруг стихло.

Охрана завершила последний обход, адвокаты покидали гардеробную, бедняги, заходившие погреться у батарей Дворца, были выдворены на холодную улицу, где свистел ветер, и величественное здание оказалось совершенно пустым.

Тем временем начали бить, отсчитывая время, часы, висевшие на башне Дворца. И едва прозвенел последний, одиннадцатый удар, раскатившийся эхом по безлюдным галереям Дворца, как в зале суда присяжных, под огромным длинным столом, за которым заседают судьи, послышался долгий пронзительный, раздражающий звонок будильника.

Как только звонок отзвенел, в помещении раздался громкий зевок…

Проснувшийся человек, который выбрал для сна место под столом присяжных заседателей, нисколько не пытался приглушить свой голос. Он широко зевнул, едва не вывихнув челюсть:

— А — а!

Более того, зевание сопровождалось речью, полной насмешек и достойной самого настоящего парижского гавроша.

— Определенно в Республике дела идут из рук вон плохо, ковры в зале заседаний суда присяжных дрянного качества… У меня ломит спину, словно я спал на жестком кресле! Но зато местечко здесь спокойное, никто тебя не тревожит, храпи себе на здоровье под монотонное завывание адвокатов!

Человек приподнялся:

— Так, который час? Я поставил будильник на одиннадцать. Поскольку я решил быть пунктуальным и логичным во всем, мне нужно действовать с точностью и аккуратностью самого педантичного бухгалтера. Итак, прежде чем отправиться в свою экспедицию, следует проверить время…

Вспыхнула спичка, осветив слабым пламенем место под столом, за которым сидел сам председатель суда присяжных:

— Десять минут двенадцатого, у меня есть еще пять минут понежиться в моей прекрасной постели, тем более, что, по всей видимости, я не скоро попаду домой. Итак, отдохнем еще немного и порассуждаем!

И с видом человека, который никуда не спешит, странный персонаж вновь спокойно растянулся, стараясь поудобнее устроиться на том, что он мысленно окрестил «жестким креслом правосудия».

«Итак, — думал он, — обвести вокруг пальца самую сильную государственную организацию — дело, оказывается, не такое уж сложное. Мне даже не пришлось никого подкупать. Я просто осуществил на практике знаменитое изречение Мак-Магона: „Я здесь есть, я здесь остаюсь“. Ах, меня нужно осыпать золотом, таланты у меня несравненные… Сегодня стало известно, что Жак Доллон покончил с собой, что он, по всей вероятности, невиновен и что его труп исчез. Вчера в половине шестого „Капиталь“ сообщала, что у него есть очень хорошенькая сестра… И вот ночью в десять минут двенадцатого я сижу один во Дворце Правосудия, готовый приступить к небольшому расследованию, которое я задумал… Жером Фандор, мой милый друг, поздравляю тебя, ты сделал неплохой ход!»

…Это был действительно наш журналист, который, пренебрегая опасностями, законами, идя на огромный риск, решил провести ночь во Дворце Правосудия, чтобы попытаться раскопать хоть что-нибудь о загадочном исчезновении тела Жака Доллона…

Сам он находил свое предприятие простым и увлекательным.

«Это просто забавно. В самые строго охраняемые места всегда легче всего проникнуть. Я без труда спрятался в шкафчике, где присяжные оставляют свою одежду. В самом деле, если бы в обязанности технического служащего входило открывать и проверять каждый вечер содержание шкафчиков всех судей, то он бы тратил на это дело уйму времени. Я следил за всеми движениями этого малого, который не мог даже предположить о моем присутствии… Ладно, не стоит больше хвалиться своей ловкостью. Я здесь был, я здесь остался, сейчас надо выбираться отсюда».

Он достал из кармана восковую свечу и поднес ее к пламени спички.

«Что делать с моим будильником? — задумался Фандор. — Если оставить его здесь, то станет ясно, что я здесь проходил… Правда, мне на это наплевать… В любом случае, даже если моя вылазка не удастся, я расскажу всю правду… Меня нельзя будет обвинить в воровстве, наоборот, я оставляю в подарок часы господину председателю!»

Жером Фандор со смехом собрал тома кодексов законов, валявшихся на столе, сложил их в стопку и водрузил на них свой будильник, после чего пересек зал и подошел к главной входной двери, единственной из всех дверей в этом помещении, которая была с двумя створками.

«Ориентироваться здесь несложно, — подумал журналист, — к тому же дверь обычно не запирают со всех сторон, а следовательно…»

Дополняя свои слова действием, Жером Фандор взялся руками за тяжелый железный засов, которым запирались изнутри обе створки двери зала судебных заседаний, и отодвинул его, после чего безо всякого труда потянул на себя створки двери, несмотря на то, что они, как всегда, были тщательно заперты на ключ.

Выйдя на лестничную площадку и стоя со свечой в руке, Жером Фандор расхохотался:

«Ничего сложного! Рекомендую всем, кто ищет слегка прохладное и, главное, спокойное местечко! Правда, не надо устраивать ненужного шума и хлопать дверьми».

И он вновь очень тщательно придавил тяжелые створки двери на место. Никто не догадался бы, пройдя мимо зала заседаний, о том, что кто-то выходил из него и что сейчас дверь не заперта… Напевая бравурный марш, Жером Фандор прошел к Торговым Рядам. Заметив там небольшую лестницу, ведущую наверх, к канцелярии апелляционного суда, размещавшейся под самой крышей, Фандор решительно направился к ней. Он совсем не опасался встретить кого-нибудь случайно на своем пути. Во Дворце на ночь никто не оставался, и обход охрана совершала только вокруг здания. Но, несмотря на это, от молодого репортера требовалось все-таки большое мужество прогуливаться вот так по всему огромному зданию, не стараясь даже приглушить звук своих шагов.

Быстро добравшись до канцелярии суда, он с уверенным видом подошел к приставной лестнице, стоявшей в углу комнаты. Эта лестница из черного дерева с давних пор была любовью и гордостью хозяина этого кабинета, любезного господина Петера.

Приставная лестница была довольно тяжелой, и Фандор проворчал:

— Мебель здесь массивная, ничего не скажешь, ворам трудно такую украсть…

Продолжая свой путь с лестницей в руках, молодой журналист добрался до чердака. Найдя слуховое окно, он приставил к нему лестницу и проворно выпрыгнул на крышу.

Вавилонские сады, разумеется, являли собой более роскошное зрелище, но и представший перед ним город был тоже очень красивым.

Вид был поистине сказочным. Внизу лежал мерцающий Париж, отделенный от Фандора сначала серой крышей, затем пустым пространством и, наконец, темным пятном, которым выделились с обеих сторон Дворца Правосудия два рукава Сены, разделенной в этом месте островом Сите.

Но на размышления под звездами времени не было.

Жером Фандор вытащил из кармана небольшой фонарь и зажег его. Журналист уменьшил пламя, чтобы фонарь не могли увидеть охранники, прогуливавшиеся вокруг Дворца. Затем он спокойно вытащил из бумажника сложенный листок бумаги, аккуратно разложил его на крыше и принялся изучать.

«Да, мне здорово повезло, что я сумел сегодня раздобыть в Национальной библиотеке полный и подробный план Дворца Правосудия. Эти крыши огромны, и без точного плана я бы обязательно заблудился…»

Он несколько минут изучал документ, затем, отметив исходные точки, сложил его и подошел к скату крыши, выходящей прямо к Набережной Кожевников.

«Я нахожусь, — подумал он, — как раз над тюрьмой предварительного заключения. Поскольку я пообещал себе быть логичным, я кратко повторю то, что мне известно: я знаю, что Жак Доллон был помещен в тюрьму предварительного заключения, то есть в место, над которым я в данный момент нахожусь. Это бесспорно. Виновен он или нет? В данном случае это не так важно знать, но я все-таки позволю заметить себе, поскольку я свой единственный слушатель, что, даже доказывая от противного, Доллон не может быть виновным — и по двум причинам: во-первых, баронесса де Вибре, его предполагаемая жертва, написала, что она покончила с собой, и, во-вторых, потому что мне кажется, в отличие от г-на Фюзелье, у которого другая точка зрения на этот счет, что, будь Доллон виновен в преступлении, он нашел бы кое-что похитрее, чтобы уйти от правосудия, нежели просто повеситься. К тому же, действительно ли он покончил с собой? Ничто этого не доказывает! Он умер, вот что нам известно. Он умер — не один и не два человека видели его мертвым, и я очень сомневаюсь, чтобы те многие люди, которые его видели, могли так сильно ошибиться. Короче, его смерть наталкивает на мысль о том, что он добровольно лишил себя жизни, но еще не доказывает это. А после того, как он умирает, он находит способ выбраться из тюрьмы и оставить в дураках всю охрану этого заведения… Здесь-то дело и приобретает загадочный и необъяснимый поворот. Из двух ясно одно: либо Доллон не умирал и выбрался своими силами из тюрьмы, либо он умер и тогда его тело кто-то вынес». Дойдя до такого заключения, Жером Фандор довольно улыбнулся.

«Я рассуждаю логично, — подумал он, — продолжим! Вышел ли он один или кто-то помог ему это сделать, в любом случае, должен быть выход, через который был совершен побег. Окно отпадает по той простой причине, что его в камере, где сидел Доллон, нет.

Невозможно предположить также, что он вышел через дверь, потому что этот, на первый взгляд, самый простой способ выйти из камеры на деле просто нереальный. Здесь Фюзелье был абсолютно прав, из камеры тюрьмы предварительного заключения никто не выходит…

Хорошо, будем развивать дальше наш дедуктивный метод. Еще можно было бы допустить, что он вышел через дверь живым, но мертвым Жак Доллон выйти через дверь не мог, так как спрятать труп, перенося его через площадь Дворца, через бульвар, дело очень хлопотное и рискованное; там всегда очень много народу. Вынести его через ворота, выходящие к той или другой набережной, также невозможно: во-первых, там всегда стоят часовые из охраны, а во-вторых, там сразу начинается Сена… Значит, — репортер топнул ногой, — значит Жак Доллон по-прежнему находится где-то в тюрьме предварительного заключения или, по крайней мере, во Дворце Правосудия… если только…»

Жером Фандор прервал свои размышления, чтобы прикурить сигарету, ибо он был убежден, что курение помогает вдохновению.

Итак, он продолжал:

«Также очевидно, что, если тело Жака Доллона до сих пор находится где-то во Дворце Правосудия, оно не может быть в тюрьме предварительного заключения, поскольку последняя была перевернута вверх дном после исчезновения арестованного, и, если бы труп оставался там, он был бы наверняка найден. Ясно также, что труп не спрятан внутри Дворца Правосудия, так как тюрьма предварительного заключения сообщается с ним единственной лестницей, по которой невозможно пронести тело незаметно для всех… Следовательно, остается единственный выход, через который могли вынести тело Жака Доллона, это — канализационные трубы и дымоходы. Будем рассуждать дальше. Насколько мне известно, среди труб, соединяющих тюрьму с трубой для стока нечистот, нет такой большой, чтобы через нее смог пройти человек; с другой стороны, есть дымоход — старый дымоход Марии Антуанетты, — соединяющий тюрьму с крышей, на которой я нахожусь; именно через этот дымоход мог осуществиться побег, — проверим».

Посветив фонарем на схему, которую он обманным, кстати, путем вынес из Национальной библиотеки, Жером Фандор принялся изучать, один за другим, камины, указанные на плане.

Он быстро нашел отверстие камина, именуемого «камин Марии Антуанетты».

«Забавно, — тут же заметил он, — это как раз единственный дымоход, который находится ниже уровня закраины крыши, и, если даже за крышей наблюдали с других домов, отверстия этого дымохода заметить не могли. Если Жак Доллон прошел здесь, его никто не мог увидеть».

Другие наблюдения еще больше воодушевили молодого репортера.

«Ого, на некоторых камнях дымохода есть свежие следы царапин, а этот светлый след наталкивает на мысль, что в этом месте веревка терлась о стенку дымохода. Очень широкий, кстати, этот дымоход, здесь прошел бы не один Жак Доллон, а сразу двое или трое! Итак, мне кажется, я на верном пути… Ну-ка, ну-ка…»

Журналист живо наклонился, просунул голову внутрь и, рискуя свалиться, нащупал скобу, которая, как показалось, блеснула в темноте дымохода. Он выпрямился, лицо его сияло.

«Черт возьми! Железные скобы! Внутри дымохода есть железные скобы, и по ним кто-то недавно проходил: видно, как в некоторых местах стерта ржавчина. Значит, Жак Доллон вышел отсюда». Это мог быть только он, потому что камин больше не используют по своему назначению и потому что никому другому, кроме него, не нужно было попасть на крышу Дворца Правосудия. От предположения до убеждения было недалеко. Жерома Фандора страстно увлекло его расследование. Он понимал, что сейчас он готовит необыкновенный репортаж, который прославит его, и эта мысль не была для него неприятной.

Обнаружив, что тело могли вытащить через дымоход Марии Антуанетты, он тут же решил: это было тело Жака Доллона.

Но пылкое воображение журналиста на этом не остановилось.

«Если Жак Доллон остался в живых, — думал Жером Фандор, — то ясно, что, попав на крышу, он мог продолжать побег тремя путями: либо сделать то же самое, что сделал я, только в обратном порядке, то есть разбить слуховое окно, прыгнуть на чердак, выждать там подходящий момент, чтобы спуститься вниз и, смешавшись с толпой в коридорах Дворца, спокойно выйти из него; либо спрятаться на крыше _л выжидать; либо, наконец, поискать на крыше отверстие отдушины, которая соединяла бы подвалы или канализационные трубы Дворца с внешним миром и выходила бы в каком-нибудь месте за сотни метров от здания… Но Жак Доллон мертв, — таково мое предположение. Значит, либо его труп до сих пор остается на крыше, либо он спрятан в таком месте, где никто не ходит. В чердачные помещения Дворца Правосудия часто наведываются секретари суда в поисках того или иного дела, той или иной бумаги, которые хранятся там в архивах, стало быть, спрятать труп в этом месте — дело рискованное. Таким образом, либо тело Жака Доллона спрятано на крыше, либо между крышей и канализационной трубой есть какое-нибудь сообщение…»

Из этого, естественно, следовало, что нужно тщательнейшим образом осмотреть всю крышу Дворца Правосудия.

На всякий случай вооружившись револьвером, Фандор осторожно, ибо он был почти уверен, что в деле Доллона замешан еще кто-то, начал исследовать крышу Дворца Правосудия, светя перед собой небольшим фонарем. Это был нелегкий труд, так как площадь крыши была довольно обширной.

Если представить огромные размеры этого величественного здания, его сложную архитектуру с многочисленными двориками, втиснутыми внутри Дворца, то сразу понимаешь, какая сложная задача встала перед журналистом.

Но Жером Фандор был не из тех, кто останавливается перед трудностями. Он тщательно осмотрел всю крышу Дворца Правосудия, не оставив без внимания ни один кровельный желоб, ни один укромный уголок. После двух часов работы, вновь вернувшись к дымоходу Марии Антуанетты, он вынужден был признать, что если Жак Доллон поднялся на крышу Дворца Правосудия, то он на ней не остался, а, стало быть, куда-то спустился…

Тогда журналист вновь развернул план, который он уже изучал, чтобы найти дымоход камина Марии Антуанетты, и принялся, как могло показаться на первый взгляд, за странную работу.

На большом листе бумаги, вздрагивающем при малейшем дуновении холодного ночного ветра, он отметил один за другим все дымоходы, выступающие на крыше, сравнивая их с настоящими, которые видел перед собой.

В самом разгаре работы с его уст слетело радостное восклицание:

— Черт возьми! Я догадывался об этом!

Жером Фандор обнаружил, что на крыше Дворца есть дымоход, не указанный на плане архитектора…

Куда он ведет? С каким местом здания соединен? Нужно было выяснить это во что бы то ни стало.

И Жером Фандор бросился к дымоходу…

Отверстие дымохода было достаточно широким, чтобы в него мог влезть человек. Фандор тут же отметил про себя, что в некоторых местах дымохода камни отвалились, по-видимому, недавно, а на его внутренней стенке виднелся след от веревки.

«Что представляет собой эта чертова труба, — подумал он, — вот еще одна загадка. Эта труба не от камина, поскольку на ней нет никаких следов сажи, даже старой.

Может быть, это отдушина для воздуха? Но в таком случае она может выходить только в какую-нибудь из комнат Дворца Правосудия? Было бы последней глупостью спускать сюда труп Жака Доллона… Но тогда где, где могли его спрятать?»

Журналист приставил ухо к трубе.

«Если бы были слышны хоть какие-нибудь звуки, я, может, понял бы, куда ведет эта проклятая труба, но в этот час, разумеется, во Дворце еще никого нет…»

И вдруг Фандору показалось, что он слышит плеск воды, едва уловимый, который то пропадал, то вновь появлялся…

«Дымовая труба выходит к Сене? Это невозможно, мы находимся далеко от реки, и потом, зачем нужен этот проход до реки?»

Озадаченный, журналист несколько секунд думал, потом его вдруг осенило:

«А не сообщается ли, случаем, эта труба с канализацией?»

Предположение было вполне вероятным. Но как проверить, что именно этим путем было переправлено тело Жака Доллона, и узнать, куда на самом деле ведет эта труба?

К своей ночной экспедиции наш молодой репортер подготовился действительно наилучшим образом!

Он расстегнул пиджак, чтобы достать обкрученную вокруг тела веревку, длинную и тонкую веревку, которую он спрятал под одежду, спеша в карете во Дворец.

Привязать к веревке камень, опустить веревку в трубу, раскачать ее, чтобы убедиться, что дымоход книзу по ширине такой же, как и вверху, было делом одной минуты… но это пока никак не продвигало дело вперед. Нужно было принимать решение.

Жером Фандор долго не колебался.

— В конце концов, — тихо произнес он, — не сейчас, так потом, — я всегда рискую столкнуться нос к носу с бандой убийц. Испытаем судьбу.

И, подгоняя себя, поскольку ему не терпелось проверить правильность своих дедуктивных выводов, Жером Фандор ловко привязал край веревки за одну из соседних труб, засунул револьвер за пояс, обхватил руками веревку и медленно стал скользить по ней вниз, спустившись в узкое отверстие трубы.

Ощущения репортера были не из приятных.

Жером Фандор не знал точно, хватит ли ему веревки, к, спускаясь в темноте дымохода, которую с трудом рассеивал слабый свет его фонаря, с дрожью ожидал момента, когда веревка кончится, и, не заметив этого, он сорвется вниз…

Но открытия, следовавшие по пути, настолько увлекли Фандора, что он почти забыл о существующей опасности.

Было абсолютно очевидно, по крайней мере для человека, опытного в полицейских расследованиях, что по пути, который он выбрал, совсем недавно проходили люди.

«Вот оторванный камень, след еще совсем свежий» — подумал Фандор.

«Ого, а здесь царапина на стене! Хотя нет, это, скорее, похоже на кровь».

Прервав на время спуск, Фандор уперся коленями и плечами в стенку трубы и принялся изучать замеченный им след.

Никаких сомнений быть не могло! Наблюдательный глаз журналиста действительно обнаружил при тусклом свечении фонаря совсем небольшое красное пятно, скорее всего, это была кровь, которой был испачкан один из выступающих из стены камней.

— Это, — прошептал он, — явно доказывает, что Жак Доллон мертв; кровь из раны живого человека оставила бы более широкое пятно, рядом были бы другие пятна крови, как это всегда бывает при царапине. Но это пятно, как видно, появилось в результате удара трупа о внутреннюю стенку трубы; оно не от пролившейся, а от раздавленной застывшей крови…

Репортер спустился еще на несколько метров вниз.

— Вот это ценная находка! — вдруг сказал он.

На шероховатой поверхности каменной стенки он обнаружил несколько приклеенных волосков.

Вновь опершись о стенку, он внимательно изучил свою находку и, оставив половину волосков на месте, взял другую половину и осторожно положил ее в бумажник.

«Это на всякий случай, если полиция вздумает утверждать, что я все выдумал! Но если внизу я не найду труп Доллона, нужно будет обязательно выяснить завтра, его волосы я нашел или нет…»

Жером Фандор спускался все ниже и ниже и время от времени замечал на внутренней поверхности трубы беловатые пятна, похожие на те, что может оставить тяжелый груз, который задевает за внутренние стенки, когда его спускают вниз по веревке.

Думая, что до конца спуска еще далеко, он неожиданно почувствовал под ногами опору и принял ее за твердую землю.

«Уже добрался до конца пути?» — подумал Фандор.

Ему захотелось тотчас же отпустить веревку, но что-то удержало его от этого шага.

«Я не знаю, где я. Сначала надо прикрепиться. Неизвестно, может, слева или справа пропасть?»

Осторожность его имела основания. То, что он принял за землю, было просто-напросто железной скобой, торчавшей из стены.

Жером Фандор схватился за нее, отдышался пару минут и решил проверить, сколько веревки у него осталось. Подтянув веревку, он увидел, что ее всего два-три метра, но тут же с радостью заметил, что, начиная с того места, где он находился, из стены дымохода на одинаковом расстоянии друг от друга выступали другие скобы, вроде тех, которые устанавливают кровельщики и трубочисты и которые образуют своего рода лесенку.

Спуск стал веселее, и через несколько минут Жером Фандор уже стоял внизу трубы. Не понимая, куда он попал, он лишь видел при тусклом свечении фонарика вокруг себя что-то наподобие каменного свода.

Стараясь как можно меньше шуметь, он сделал несколько шагов и прислушался. Ничего не услышав, Фандор решил увеличить свет в фонаре, чтобы лучше осмотреться вокруг.

Труба, через которую он спустился, выходила на что-то вроде стока для нечистот, по всей видимости, заброшенного, и шум воды, услышанный Фандором с крыши Дворца, исходил из тоненького грязного ручейка, протекающего посреди рва в направлении Сены.

Почти не отходя от трубы, Жером Фандор, присев на колени, четко увидел следы человека, а чуть дальше — глубокие отпечатки в земле, определить природу которых большого труда не составляло.

— Здесь проходили люди, — прошептал он, — это бесспорно!

И через некоторое время добавил:

— Эти люди несли что-то тяжелое и их было двое; видны следы от двух разных туфель, и след от этих туфель отпечатался более отчетливо на каблуке, а не на носке, значит, проходившие здесь несли тяжелый груз.

Жером Фандор сиял от радости, ему казалось, расследование идет великолепно, он все больше и больше приходил к убеждению, что выбрал именно тот путь, по которому был вынесен из тюрьмы труп Жака Доллона.

«Какой репортаж! — подумал он. — Какой репортаж!»

Но, радуясь как профессионал своему успеху, он не мог не расстроиться, вспомнив о несчастной девушке:

«Бедная Элизабет Доллон! Я поклялся ей узнать правду… Боюсь, она будет очень мрачной, эта правда. Сомнений быть не может: ее брат умер, его убили, убили в тюрьме предварительного заключения!»

Разговаривая с самим собою, Жером Фандор продолжал путь, внимательно ощупывая взглядом каждую пядь земли в надежде отыскать другие улики…

«Странный сток для нечистот: этот грязный ручеек еле течет. Очевидно, туннель заброшен и сейчас не используется по назначению».

Вдруг он обмер, увидев перед собой чудовищное зрелище: при свете фонаря он заметил кучу дерущихся, кусающих друг друга огромных крыс, которые, по всей видимости, пожирали свою жертву.

Сердце молодого человека перевернулось.

— Боже мой, неужели это труп Доллона?

Он поднял камень и бросил его в свору отвратительных тварей. Те отскочили, и Жером Фандор увидел на земле красную липкую, вязкую лужу, лужу застывшей крови!

«Наверное, здесь убийцы разрезали труп на части, чтобы его было легче нести, и эти мерзкие твари сейчас пиршествуют останками несчастного Доллона, тьфу!»

Через несколько шагов репортер обнаружил еще одну лужу крови, почти такую же по размерам и также осажденную крысами.

«Теперь ясно, — подумал он, — что мне найти ничего не удастся, трупа больше не существует».

Тем не менее он продолжал идти вперед, решив выяснить, куда выходит этот туннель.

Фонарь начинал уже затухать, когда журналист заметил перед собой, как и предполагал, просвет: колодец для нечистот заканчивался отверстием, вырубленным в крутом берегу Сены.

«Какая удача! Я смогу выйти здесь и мне не придется проделывать весь путь обратно: вверх по трубе, а затем с крыши во Дворец».

Вокруг было по-прежнему темно.

Лишь вдалеке за горизонтом только-только пробивался рассвет нового весеннего дня.

Жером Фандор высунул голову наружу, раздумывая о том, какие акробатические упражнения придется ему сделать, чтобы добраться до набережной…

И в тот момент, когда он наклонился над темной водой Сены, его оглушил мощнейший удар в спину; вылетев со своего наблюдательного поста, журналист рухнул в воду.

Глава V. Мамаша Косоглазка и Дырявая Башка

— Эй, Дырявая Башка, так сколько тебе дали за сюртук и за костюм?

Человек, которого только что окликнули, начал копаться в карманах старого, грязного, в заплатах, костюма и после бесконечных поисков наконец выудил оттуда горсть монет и внимательно пересчитал.

— Семнадцать франков, мамаша Косоглазка.

Косоглазка нетерпеливо перебила его:

— Не то, я тебя спрашиваю, сколько за сюртук и сколько за костюм? Мне нужно это, чтобы вести свои записи, а также для того, чтобы знать, сколько я должна каждому из владельцев. Напряги свою память, Дырявая Башка!

Выслушав странную, как могло показаться со стороны, просьбу, человек тщетно напрягал свою память.

В конце концов он развел руками:

— Не знаю. Не могу вспомнить… Я, наверное, уже давно продал эти тряпки…

Мамаша Косоглазка безнадежно вздохнула:

— Давно! — пробормотала она. — Разрази меня гром, если это было больше двух часов назад… Эх, что с тебя возьмешь, — продолжала она, сострадательно глядя на жалкого малого, который выкладывал деньги на стол, — все знают, памяти у тебя ни на грош и ты тут же забываешь, что делал всего час назад…

— Да, — отозвался Дырявая Башка, — это верно…

— Ладно, — сказала мамаша Косоглазка, — не будем больше об этом…

Она протянула ему старую изорванную одежду, уже давно потерявшую свой вид, и приказала:

— Сходи, прицепи снаружи эту мантию академика. Сейчас только восемь часов, и у нас еще есть время, чтобы разобраться с нашим делом. Увидев эти шмотки на витрине, наши кореши поймут, что фараоны не рыщут поблизости и в дом можно входить без опаски…

На всякий случай мамаша Косоглазка подошла к порогу двери и быстрым взглядом окинула улицу: ничего подозрительного.

— Все в порядке, — проскрипела она, — впрочем, я была в этом уверена: шпики сегодня оставили нас в покое… Наверное, они все заняты делом Доллона. А, Дырявая Башка?

Возвращаясь в лавку, мамаша Косоглазка столкнулась со своим компаньоном, который, застыв на месте, благоговейно держал жалкое рубище, напыщенно названное одеждой академика.

— Чего ты ждешь?

— Ничего.

— Что тебе надо сделать с этим костюмом?

Дырявая Башка задумался.

— Я тебе сказала, — завопила мамаша Косоглазка, — повесить это снаружи лавки. Ты что, уже забыл?

— Нет, нет, — возразил Дырявая Башка, поспешив исполнить распоряжение хозяйки магазина.

— Ну и тип! — подумала мамаша Косоглазка, по-прежнему сжимая в кулаке вырученные семнадцать франков.

Каким образом Дырявая Башка вошел в отношения с мамашей Косоглазкой и дружками этой торговки подержанными вещами? Никто точно не мог этого сказать.

Однажды он появился в банде в жалком изношенном платье и начал нести какой-то бессвязный бред. Когда кто-либо шевелился, он повторял за ним его движения. Никто не сумел добиться от него, ни как его зовут, ни откуда он пришел: провалы памяти были поразительны и уже через час несчастный забывал, что он только что делал.

Это был бедный слабоумный человек, совершенно безобидный, всегда готовый оказать услугу, которому можно было дать, судя по виду, от сорока до семидесяти лет, точный его возраст определить было трудно, так как лишения и нищета лучше чем что-либо другое могут изменить внешность любого человека.

Столкнувшись с таким странным случаем, когда память совершенно не держит мысли человека, мамаша Косоглазка и ее друзья окрестили неизвестного, страдающего к тому же умственной отсталостью, «Дырявой Башкой».

Дырявая Башка вел себя ниже травы, тише воды, старался всем угодить и довольствовался тем, что ему давали.

Но вернемся к Косоглазке. Она держала на Часовой набережной, между мостом Пон-Нёф и улицей Арле, лавку, на которой висела вывеска: «Любитель редкостей».

Это громкое название никак не соответствовало внутреннему убранству магазина. На самом деле это была заурядная лавка старьевщика, представляющая собой склад самого разного хлама: от старой разбитой мебели до потрепанных лохмотьев, грудами валявшихся на полу.

За магазином, небольшой фасад которого смотрел прямо на спокойное течение Сены, располагалась задняя часть лавки, где как попало стояли убогое ложе мамаши Косоглазки, полусломанная плита, на которой она готовила себе пищу, и валялись те товары, для которых не нашлось места в передней части магазина.

Задняя часть лавки сообщалась с улицей Арле темным и узким коридором. Таким образом, хибара мамаши Косоглазки имела на самом деле два выхода, что было нелишним для такой бойкой бабенки, которая постоянно приковывала любопытство полиции и которая прятала у себя разного рода подозрительных незнакомцев, не имеющих крыши над головой.

В доме-магазине мамаши Косоглазки кроме двух комнат первого этажа был широкий и довольно глубокий погреб, к которому вела черная извилистая лестница, постоянно пропитанная влагой из-за соседства с рекой.

Ступив сюда, человек оказывался в жидкой грязи, хлюпающей под ногами, но, несмотря на это, погреб почти полностью был забит разного рода ящиками, тюками странной формы и другими, самыми разными предметами.

Лавка старьевщика включала, разумеется, и этот подвал, который, кроме того, что служил отличным тайником для вещей, представлял собой ценное убежище для тех, кто по тем или иным причинам скрывался от преследования полиции.

А мамаше Косоглазке уже приходилось иметь дело с полицией. Последняя встреча со стражами закона, самая серьезная, относилась еще к славным временам, когда в банде Цифр верховодил таинственный вожак Лупар, он же доктор Шалек. Мамаша Косоглазка, арестованная тогда в своем доме по улице Ла-Шарбоньер по обвинению в хранении денежных банкнот, украденных у посредника-виноторговца г-на Марсиаля, попала под суд, но благодаря ловкости адвоката отделалась двадцатью двумя месяцами тюрьмы…

Нисколько не исправленная наказанием, после выхода из тюрьмы Клермон мамаша Косоглазка, располагая некоторой суммой, припрятанной ею еще на воле, решила переселиться поближе к Дворцу Правосудия, где эти господа судят и осуждают бедных людей. Иногда она говаривала в шутку:

— Живя по соседству с красными мантиями, я, возможно, познакомлюсь с кем-нибудь из них и, кто знает, может, это когда-нибудь пригодится!

Но это соседство было, конечно, лишь предлогом, и мамаша Косоглазка по другим соображениям открывала на острове Сите лавку, выходящую на Часовую набережную и размещающуюся в ветхом домишке. Дело в том, что Косоглазка по-прежнему была связана с бандой Цифр, состав которой менялся по мере возвращения с каторги ее членов. В частности, с Бородой, выпущенным после трех лет тюрьмы под залог, который вместе с мамашей Косоглазкой подвизался в обществе контрабандистов и фальшивомонетчиков, чьи дела успешно процветали.

Некоторое время жизнь бандитов была спокойной, но потом на них внезапно обрушилось несчастье.

Бочар, прославившийся еще во времена Шалека и Лупара, только-только покинув места не столь отдаленные, вновь угодил за решетку, нарвавшись на французских таможенников на бельгийской границе.

С ним попались и трое его сообщников, и эта славная группа дожидалась теперь своей участи, отбывая предварительное заключение в тюрьме Санте. Вместе с тем, по мере того, как исчезали одни члены шайки, на их месте вырастала новая поросль.

Так, в банде появилась ценная личность, некто Нибе, который благодаря роду своих занятий, мог избавить ее участников от многих неприятностей. Профессия Нибе была в самом деле известной и почетной, поскольку он находился на государственной службе, а точнее, служил надзирателем в тюрьме предварительного заключения.

Иногда в доме Косоглазки можно было увидеть толстуху Эрнестин, проститутку из квартала Ла-Шапель, которую некоторое время подозревали в связи с полицией. Правда, эти предположения так и не получили подтверждения. Если бы она даже и хотела заложить своих дружков, то воспоминание о Кокетке, ее коллеге, старой уличной проститутке, с которой она вместе мерила тротуар на улице Гут-д'Ор и которую зарезали насмерть всего лишь за простую угрозу, заставило бы ее сто раз подумать, прежде чем решиться на предательство.

В то время как мамаша Косоглазка из глубины своего магазина с насмешливым видом наблюдала, как Дырявая Башка на видном месте укреплял мантию академика, кто-то проскользнул в лавку и поздоровался с ее хозяйкой:

— Привет, старуха!

Это пришла толстуха Эрнестин, которая, как она объяснила, вот уже более получаса бродила вокруг статуи Генриха IV, не решаясь приблизиться к магазину, не дождавшись привычного условного сигнала. Окружение мамаши Косоглазки знало, что, когда лавка находилась под наблюдением, когда существовала опасность слежки, хозяйка вешала на витрине магазина какую-нибудь старую одежду; но если путь, как говорили в банде, был свободен, если в окрестностях не было никаких подозрительных силуэтов полицейских, то мамаша давала сигнал сбора, представлявший собой не что иное, как старую мантию академика, порванное, латаное-перелатанное платье, без сомнения не замечаемое прохожими и иногда останавливающимися перед лавкой коллекционерами всякого рода необычного хлама, но обладающее особой ценностью для посвященных.

Эрнестин пришла к старухе очень встревоженная:

— У тебя есть новости?

На лице старухи появилось недоумение:

— Какие новости?

— Похоже, — продолжала толстуха Эрнестин, — бедный Эмиле пропахал мордой землю на своем аэроплане…

Мамаша Косоглазка опустилась на стул:

— Боже, неужто правда? Бедный мальчуган! Он ничего не сломал себе?

— Черт возьми, почем я знаю, — воскликнула Эрнестин, подняв руки к небу.

Потрясенные, женщины посмотрели друг на друга.

Славный парень, этот Эмиле! Он отошел от дел, но не оставил своих друзей, продолжая помогать им.

Три года назад некий Мимиль, один из тех, кто отказывался идти на военную службу, был арестован в Ла-Шапель, в кабачке папаши Корна «Встреча с другом», во время общей облавы и, как полагается, был сослан в Африку, в Бириби; там юноша вместо того, чтобы выделиться, как это было принято в его окружении, вызывающим поведением, наоборот, вел себя настолько примерно, что заслужил даже доверие начальства.

И, прикрываясь репутацией примерного солдата, он сумел совершить две кражи из кассы штрафного батальона, да так ловко, что не только не был задержан, но и не вызвал ни малейшего подозрения. Более того, вместо него даже осудили и расстреляли двух невиновных.

Принимая во внимание его отличное поведение, Мимиля до окончания срока службы отослали в один из полков, расквартированных в Алжире, и в этом городе, где свободного времени у него стало несравненно больше, он завел дружбу с двумя механиками, которые обслуживали самолеты.

Механика была его стихией, для этого парня взломать замок было так же просто, как свернуть сигарету.

Увлеченный новым для себя делом, Мимиль через полгода, к концу службы, сумел стать ловким летчиком и, хотя репутации первоклассного авиатора у него не было, он вполне сносно зарабатывал себе на хлеб своей новой профессией. Однако у Мимиля, ставшего к тому времени Эмиле, были более высокие запросы. Он вдруг обнаружил, что, не слишком злоупотребляя, можно без особых усилий заниматься контрабандой с помощью самолета, перелетая из одной страны в другую под предлогом установления рекордов.

Никогда таможенникам, а тем более жандармам внутри страны, не придет в голову обыскивать летательный аппарат и проверять, не набиты ли его полые трубы кружевами, не спрятаны ли в заднем или переднем отсеке предметы роскоши, либо тысячи спичек, либо фальшивые деньги.

И Мимиль время от времени объявлял, что собирается перекрыть спортивные результаты перелетов по маршруту Брюссель — Париж или, к примеру, Лондон — Кале.

Был побит рекорд или нет — его это не очень волновало, главное — беспрепятственно пересечь границу и пролететь над головами таможенников, восторженно машущих вслед самолету, набитому подлежащим к взиманию пошлины товаром на многие сотни тысяч франков.

В качестве механиков у Эмиле было двое-трое молодцов, служивших обычно связными между летчиком и шайкой контрабандистов и фальшивомонетчиков, которые собирались тайком в доме мамаши Косоглазки.

Вот почему толстуха Эрнестин, узнав об аварии, в которую попал Эмиле, была сильно встревожена. Разбился ли при посадке самолет? Благополучно ли прибыла крупная партия кружев «малин», которую ждали из Бельгии?

С некоторых пор, казалось, фортуна отвернулась от бедных жуликов, трудившихся в поте лица. Бочар и несколько его дружков сидели за решеткой. Создавалось впечатление, что за приятелями мамаши Косоглазки пристально следят… Вот и Эмиле шлепнулся на своем самолете… Да… Мамаше Косоглазке надо было обязательно выяснить, что случилось с Эмиле?

— Дырявая Башка! — крикнула она.

Из-за дверей задней части лавки показалось тупое лицо несчастного.

— Дырявая Башка, — приказала ему старуха, вкладывая в ладонь один су, — сходи живо за вечерней газетой и сразу же принеси ее мне, да не забудь о том, что я тебе сказала… Завяжи узелок на своем носовом платке, это будет тебе напоминанием.

— О, не бойся, мамаша Косоглазка! — начал божиться Дырявая Башка. — Я не забуду.

Не успела за Дырявой Башкой захлопнуться дверь, как в магазин вошел мужчина с нахмуренным лицом. Он прошел внутрь не через вход с набережной, а через заднюю часть лавки, в которую он попал через темный коридор, выходящий на улицу Арле.

Рукою он придерживал поднятый воротник, словно ему было холодно, хотя на улице стояло лето, а фуражка, надвинутая на глаза, почти полностью скрывала лицо.

Мамаша Косоглазка вынула из двери, выходящей на набережную, ручку и, заперев таким образом лавочку, вернулась к толстухе Эрнестин и только что прибывшему мужчине.

— Ну что, Нибе, — спросила она, — что новенького?

Мужчина снял фуражку и опустил воротник: это был действительно надзиратель тюрьмы предварительного заключения.

— Во Дворце большой шухер, — процедил он сквозь зубы, — поставили всех на уши.

— Что, неприятности? — спросила толстуха Эрнестин. — Что-нибудь с корешами, которые сидят в предвариловке?..

Нибе повел плечами и окинул девицу пренебрежительным взглядом:

— Дура, это из-за этого мальчишки Доллона.

Мамаша Косоглазка и Эрнестин понимали, конечно, что Нибе знал больше, чем рассказал им об истории с Жаком Доллоном и баронессой де Вибре, но они не осмеливались лезть с расспросами к тюремщику, без того бывшему в отвратительном настроении, которое совсем не улучшилось после известия об аварии, в которую попал Эмиле.

— Не хватало только этого, — вырвалось у него, — как раз в тот момент, когда мы ожидаем партию товара с кружевами сегодня вечером.

— Кто должен доставить товар?

— Матрос, — ответил Нибе.

— А кто принимает? — спросила мамаша Косоглазка.

— Скорее всего, — быстро ответил ворчливым голосом Нибе, — пойду я с Дьяком. Кстати, — продолжал Нибе, разглядывая Эрнестин, — куда он делся, твой мужик?

Через час после того как Дырявая Башка отправился исполнять поручение своей хозяйки, он остановился, запыхавшись, словно после быстрого бега, возле темного входа, который вея с улицы Арле в логово мамаши Косоглазки.

Дырявая Башка нырнул в коридор, но вместо того чтобы пойти к хозяйке магазина, он ступил на узкую извилистую лестницу, которая привела его на восьмой этаж этого довольно высокого дома.

Дырявая Башка повернул ключ в замке, открыл расшатанную дверь и оказался в мансарде, слуховое окно которой выходило на наклонную крышу.

Эта жалкая комнатка составляла жилище странного персонажа, который большую часть своего времени проводил в компании известной скупщицы краденого мамаши Косоглазки и частых ее гостей.

Очевидно, Дырявая Башка не хотел показать, что он разгорячился от быстрого бега. Сняв пиджак и расстегнув рубашку, он холодной водой сполоснул лицо и шею, вытер влажный от пота лоб и смахнул белый слой пыли со своих грубых башмаков.

Ночь стояла светлая из-за рассыпанных по всему небу звезд, и Дырявая Башка, чтобы освежиться еще быстрее, высунул голову наружу через открытое окно.

В тот момент, когда Дырявая Башка осматривал крыши домов, силуэты которых вычерчивались прямо перед ним, он неожиданно резко вздрогнул, и тусклый взгляд его глаз на секунду вспыхнул.

Перед Дырявой Башкой стояло величественное здание Дворца Правосудия, и, бросив взгляд на верх Дворца, он с удивлением заметил, как какая-то тень расхаживает по крыше, переходя от одного карниза к другому, то исчезая за каминной трубой, то вновь появляясь.

Со все более возраставшим любопытством Дырявая Башка следил за странными похождениями загадочного персонажа, разгуливающего посреди ночи по Дворцу Правосудия.

«Какого черта?» — спрашивал себя Дырявая Башка, щуря глаза и напрягая зрение, чтобы лучше видеть происходящее.

Если кто-либо в этот момент мог бы со стороны понаблюдать за Дырявой Башкой, он был бы просто поражен внезапными изменениями, происшедшими на его лице.

Это был не тот Дырявая Башка с пустым взглядом, глуповатой улыбкой и тупой физиономией, каким его привыкли видеть в лавке мамаши Косоглазки, это был совершенно преобразившийся Дырявая Башка, подвижный, гибкий с ловкими движениями рук и умным выражением лица. Короче говоря, совсем другой человек.

Дырявая Башка, заинтригованный любителем разгуливать по крышам, еще некоторое время следил за его перемещениями. Он, наверное, остался бы всю ночь стоять возле окна, продолжая наблюдать за незнакомцем, но вдруг Дырявая Башка заметил, что тот, взобравшись на вершину довольно широкой каминной трубы, медленно начал погружаться в нее и вскоре полностью исчез из виду.

Дырявая Башка подождал еще несколько минут, надеясь, что незнакомец скоро выйдет из своего необычного тайника.

Но тщетно: крыши Дворца вновь приняли свой обычный вид, и на них воцарились тишина и покой.

Спустя некоторое время Дырявая Башка входил в заднюю часть магазина.

— Чего ты шлялся так долго, — крикнула мамаша Косоглазка, — ты хоть принес газету?

Дырявая Башка задрожал, оглядел своими глупыми глазами присутствующих и опустил голову.

— Эх, — выдавил он из себя, — я забыл ее купить.

Тем временем надзиратель Нибе, не удостоивший ни малейшим вниманием несчастного идиота, продолжал беседовать с толстухой Эрнестин о делах ее любовника Дьяка.

Это был еще тот тип, этот Дьяк, и своим прозвищем, так мирно звучащим, он был обязан репутации «звонаря», которую приобрел среди своего окружения. Мрачная это была репутация, так как от ударов любовника Эрнестин звенели обычно не колокола церквей, а головы несчастных прохожих, которых он, предварительно обобрав, никогда не упускал случая оглушить наполовину или на три четверти, или, в случае необходимости, насовсем, если, на их горе, кто-то из них вздумывал оказывать ему робкое сопротивление!

Эрнестин заканчивала объяснять Нибе, почему этим вечером не нужно рассчитывать на Дьяка: слишком запутанные и темные события разворачивались в данный момент в городе.

Мамаша Косоглазка с любопытством спросила:

— Значит, он замешан в деле Доллона?

При этих словах Дырявая Башка насторожился, правда, не подав виду и продолжая приводить в порядок огромный тюк со старым тряпьем.

Но Нибе ответил мамаше Косоглазке:

— Дьяк ни при чем в этой истории, я знаю, о чем говорю… Скорее всего, он опасается повторить участь Бочара, поэтому и не пришел. Впрочем, я его понимаю, сейчас нужно быть очень осторожным.

Эрнестин и мамаша Косоглазка принялись оплакивать Бочара.

Бедняга! Выйти из тюрьмы, чтобы через две недели вновь угодить туда, да еще с грозным ярлыком на спине: контрабанда, фальшивые деньги…

Нибе успокоил их.

— Говорю я вам, — проворчал он, — что я нашел для него классного защитника, метра Анри-Робера. С этим парнем, умеющим прибрать судей к рукам, Бочар должен дешево отделаться.

Нибе, однако, встревоженно глянул на часы.

— Уже почти половина третьего, присвистнул он, — нужно спускаться к реке. Вот-вот Матрос со своей лодкой должен причалить к выходу из канализационной трубы.

Мамаша Косоглазка, которая всегда волновалась, когда прибывала очередная партия контрабандных товаров, чтобы осесть в ее погребе, попыталась отговорить Нибе.

— Может, сегодня не надо. Ты не справишься один, — начала она.

Нибе взмахнул руками, будто хотел сказать: «Ничего тут не поделаешь», но тут его взгляд остановился на Дырявой Башке. Тюремщик мгновение поколебался, затем, наклонившись к женщинам, предложил:

— Раз уж нет никого другого, я мог бы взять с собой Дырявую Башку.

Но женщины запротестовали, слегка понизив голос, чтобы не мог услышать юродивый: Дырявая Башка еще никогда не ходил на дело. И потом, он часто несет всякий бред, можно ли быть уверенным, что он не выболтает?

Нибе улыбнулся:

— Как раз его идиотство и паяное отсутствие памяти позволяет без боязни использовать его.

— Клянусь, — немного успокоившись, признала мамаша Косоглазка, — ты говоришь дело…

Затем, чтобы еще раз убедиться в простодушии несчастного Дырявой Башки, она добавила:

— Эй, расскажи-ка, ты сегодня ужинал, Дырявая Башка?

Несчастный, казалось, предпринял невероятные усилия. Напрягая память, он обхватил голову руками, закрыл глаза и надолго задумался. Однако после некоторой паузы он ответил с напыщенным, но в то же время удрученным видом:

— Право, я уже не знаю.

Нибе, внимательно наблюдавший за ним, кивнул головой, подведя итог:

— Отлично!

Нибе, идя впереди напарника, спустился в погреб мамаши Косоглазки. Ходить по подвалу было нелегко, так как приходилось переступать через разного рода ящики и самые невообразимые тюки. Тюремщик прошел в другой погреб, меньший по размерам, но такой же грязный, вдоль стен которого громоздились длинные ящики со слегка изъеденными ржавчиной крышками.

Дырявая Башка, которому было поручено нести фонарь, чтобы освещать дорогу, заинтересовался этими ящиками. Машинально он открыл один из них и отступил потрясенный: ящик был доверху набит золотыми монетами, ярко переливающимися при свете фонаря.

Хлопнув слабоумного беднягу по плечу, Нибе оторвал его от созерцания сокровищ.

— Смотри, — процедил он сквозь зубы, — не свались в обморок. Похоже, старина, твое слабоумие не доходит до того, чтобы ты не понимал ценности золотых. Ладно, я тебе дам пару монет, если будешь себя умно вести. Правда, — продолжал надзиратель тюрьмы, затягивая своего напарника вглубь второго погреба, — если ты когда-нибудь вздумаешь предъявить эти деньги своему банкиру, будь начеку, хотя это и луидоры, но все же эти звонкие блестящие монеты не совсем правоверные. Так что надо держать ухо востро!

Дырявая Башка кивнул головой. Запинаясь на каждом слоге, он дал понять, что смекнул, о чем идет речь.

— Фальшивые деньги! — прошептал он. — Фальшивые деньги!

В конце погреба находилась широкая массивная дверь, закрытая на железный засов.

С помощью Дырявой Башки, которого, казалось, ночная прогулка увлекала все больше и больше, Нибе снял тяжелую перекладину.

Как только дверь распахнулась, мужчины оказались в длинном черном коридоре, по которому вовсю гуляли сквозняки. Пол в этом коридоре был выложен тротуарными плитами, по которым бежал зловонный ручеек, несущий в своих мутных водах всякую дрянь.

— Это малый сточный колодец острова Сите, — шепнул Нибе на ухо Дырявой Башке.

Показывая налево на серое пятно, видневшееся вдалеке, он добавил:

— Видишь вон там отверстие? Там этот сток для нечистот выходит к Сене. Именно туда с минуты на минуту должен прибыть Матрос.

Неожиданно Нибе запнулся, стремительно отскочил назад, к двери, ведущей в погреб, и, схватив за рукав, потащил за собой Дырявую Башку.

Надзирателя тюрьмы насторожил необычный шум:

— Что такое?

Оба напрягли слух… Сомнений быть не могло, они не ошибались: с противоположной от наружного отверстия сточного колодца стороны был четко слышен ровный и резкий звук шагов.

— Кто-то идет? — тихо спросил Дырявая Башка, который в глубине своего сознания, несмотря на провалы памяти, начал сопоставлять этот шум с той странной картиной, которую он наблюдал час тому назад из окна, следя за прогулкой незнакомца по крышам Дворца Правосудия.

Нибе утвердительно кивнул головой.

Внезапно влажная и липкая стенка свода туннеля осветилась мягким светом неярко светившегося фонаря.

— Назад, — прошептал Нибе, отступив в погреб и чрезвычайно осторожно прикрыв за собой дубовую дверь.

Спрятавшись и потушив фонарь, мужчины могли без опаски наблюдать через щели между неплотно сбитыми досками за незнакомцем или, может, незнакомцами, которые так неосторожно выдали свое присутствие.

Нибе предпочел уклониться от предположений и подождать, что будет дальше. Шум шагов постепенно приближался. Неожиданно перед дверью возник силуэт мужчины и, хотя фонарь загораживал его, отражение света от стенки свода сточного колодца осветило его лицо.

Незнакомец был модно одет, волосы у него были светлые, впрочем, как и тонкие усики над верхней губой.

Не успел незнакомец пройти мимо двери погреба, в котором укрылись два сообщника, как Нибе, неожиданно разозлившись и сильно сжав руку Дырявой Башки, злобно выдавил из себя:

— Это он! Опять он! Журналист, расследующий дело Доллона, всю эту историю, происшедшую в тюрьме предварительного заключения, Жером Фандор. Ну, на этот раз…

Дырявая Башка с беспокойством следил за движениями тюремщика. Он четко расслышал, как в тишине щелкнуло лезвие выскочившее из рукоятки ножа.

Забыв об осторожности, Нибе открыл дверь и, потянув за собой напарника, бросился вслед человеку, которого он только что узнал — Жерому Фандору.

В это время последний не спеша удалялся в направлении к реке. Слегка волнуясь, Дырявая Башка спросил:

— Что ты задумал?

Нибе процедил сквозь зубы:

— Хватит с меня. Осточертело… Эта скотина каждый раз становится у нас на пути… Случай слишком удобный, чтобы упускать его. Сегодня я продырявлю ему шкуру…

При бледных лучах зари, которые начинали заглядывать в туннель, было заметно, как вздрогнул Дырявая Башка и как изменилось его лицо.

Они на цыпочках приближались к журналисту, который не догадывался о надвигающейся на него опасности и шел спокойным размеренным шагом, наклонив голову, чтобы не задеть за свод сточного колодца.

Бандиты были уже почти в метре от него. Не заботясь о том, что его могут обнаружить, Нибе глубоко вздохнул и решительно поднял руку, в которой держал свое смертоносное оружие…

В этот момент Жером Фандор, остановившись в конце сточного колодца, высунул голову из отверстия туннеля, выходившего на крутой берег Сены, и прикидывал, по всей видимости, как ему оттуда выбраться.

Еще секунда — и нож Нибе с ужасной силой опустился бы на тело несчастного и по самую рукоятку вошел бы в затылок журналисту, но неожиданно Дырявая Башка, неизвестно почему, быстро замахнувшись ногой, сильным ударом в поясницу послал репортера в пустоту ночи!

Было слышно, как тело тяжело шлепнулось в Сену…

Все произошло настолько стремительно, что одно мгновение Нибе стоял с открытым ртом, продолжая держать правую руку в воздухе и силясь осознать, что же только что случилось.

— Идиот! — заорал наконец он, глядя на юродивого.

Дырявая Башка скорчил свою глупую улыбку, пожал плечами и ничего не ответил.

Трудно описать негодование надзирателя тюрьмы, который из-за невообразимой неловкости Дырявой Башки упустил такую прекрасную возможность избавиться от этого проклятого журналиста.

После этой необъяснимой дурацкой выходки оба сообщника вернулись в лавку, где мамаша Косоглазка и толстуха Эрнестин с беспокойством ждали окончания операции. Но, мало того, что мужчины вернулись ни с чем, без каких либо известий от Матроса, который обычно был очень пунктуальным, они упустили такой прекрасный представившийся им шанс.

Не зная, впрочем, почему Нибе держит зуб на журналиста, Эрнестин и мамаша Косоглазка начали тем не менее осыпать всяческими ругательствами несчастного Дырявую Башку, как будто он являлся причиной всего зла на свете.

Последний тщетно пытался оправдаться, поднимал глаза к небу, бил себя в грудь и бормотал какие-то непонятные извинения.

Он не мог объяснить свое поведение. Ему, наоборот, казалось, что он помог Нибе…

Обсуждение случившегося продолжалось еще часа два. Вдруг Дырявая Башка встрепенулся, словно очнулся от глубокого сна, и с самым идиотским видом спросил:

— Но что я такого сделал? В чем меня упрекают?

Сначала все недоуменно переглянулись, но затем поняли: в самом деле, прошло два часа, и Дырявая Башка уже все забыл.

Глава VI. В обратном направлении

Жером Фандор осуществил свою прогулку по крыше Дворца Правосудия и дымоходу, заканчивающемуся странным сточным колодцем, который вывел его к Сене, в ночь со вторника на среду (трагедия на улице Норвен была обнаружена в понедельник утром).

Когда Жером Фандор почти добрался до реки, на него сзади обрушился страшной силы удар, и он тут же свалился в воду. Но Жером Фандор, помимо всех других качеств, отличающих энергичного человека, имел еще одно, очень важное: прекрасное самообладание.

Очутившись в реке, он немного проплыл под водой и, вынырнув, как заправский пловец поплыл к арке моста Пон-Нёф. Слегка отдышавшись, журналист пробормотал:

— Странно!

Затем, вновь погрузившись в воду, он поплыл саженками к противоположному берегу Сены, да с такой скоростью, которой поаплодировал бы не один тренер по плаванию.

Приплыв к берегу, журналист тихонько спрятался за грудой камней, которая оказалась здесь как раз кстати. Там Жером Фандор снял с себя пиджак и штаны и выкрутил одежду. В самом деле, неприлично было показываться на публике в костюме, с которого ручьем стекала вода.

Высушив кое-как одежду, Жером Фандор быстро напялил ее на себя, приобрел более или менее приличный вид и невозмутимо вышел на набережную, где, заметив кучера, медленно ехавшего и дремавшего на сиденье, поспешил к карете, сказав возничему свой адрес.

В четверг утром, когда журналист входил в редакцию «Капиталь», его остановил мальчик-рассыльный и прошептал на ухо:

— Господин Фандор, в гостиной сидит симпатичная женщина, которая вот уже целый час дожидается вас. Она не захотела называть свое имя, сказала, что вы поймете, кто она.

— Какова она из себя? — равнодушно спросил Фандор.

— Красивая, говорю же я вам, блондинка, одетая во все черное…

Фандор остановил мальчика:

— Хорошо, я иду.

Через несколько минут, которые потребовались, чтобы положить плащ и трость в зале редакции, Жером Фандор входил в малую гостиную редакции, где его ждала Элизабет Доллон.

Заметив журналиста, девушка тут же поспешила навстречу ему. Взгляд ее светился от счастья, было заметно, что она пребывает в сильном возбуждении.

— Ах, месье, — сходу заявила она, беря в порыве благодарности журналиста за руку, — ах, месье, я знала, знала, что вы придете мне на помощь. Я прочитала вашу вчерашнюю статью. Спасибо, спасибо вам, но, умоляю вас, поскольку мой бедный брат жив, скажите мне, где же он? Смилуйтесь надо мной, скажите быстрее.

Смущенный таким трогательным обращением, Жером Фандор мгновение не знал, что сказать.

«Капиталь» действительно опубликовала вчера сенсационную статью Фандора, в которой репортер, отныне ставший признанным экспертом по делу с улицы Норвен, описал с некоторыми недомолвками свои ночные приключения.

«Если, — писал он, — Жак Доллон, исчезнувший из своей камеры, где он якобы лежал мертвый, совершил побег из тюрьмы предварительного заключения через знаменитый дымоход Марии Антуанетты, если он выбрался на крышу Дворца и спустился затем по другой трубе к сточному колодцу, который ведет к Сене, не значит ли это, что Доллон жив и что он живым покинул тюрьму?» Журналист, который охотно допускал в своих статьях легкую иронию, не смог удержаться от того, чтобы, несмотря на всю серьезность обстоятельств, не запутать полицию, неизменного соперника репортера, и не попытаться убедить ее, так же как и публику, что герой с улицы Норвен еще жив, в то время как сам Фандор был, разумеется, уверен, что несчастный художник-керамист мертв, это подтверждалось, впрочем, показаниями многочисленных свидетелей.

Но сейчас, когда репортер стоял перед девушкой, до него вдруг дошло, насколько жестокой была начатая им игра. Из-за этой статьи в сердце сестры Доллона зародилась надежда, которую нельзя было ей давать. Он посеял в душе девушки радость, на которую она не могла рассчитывать.

При виде этого несчастного создания, несколько жалкого, но поистине очаровательного в своем обретении счастья, Жером Фандор почувствовал себя смущенным. Он искренне ответил на ее трогательное пожатие и растерялся, не зная, с чего начать объяснение.

Наконец решившись, поскольку затянувшее молчание становилось для него невыносимым, он тихо начал:

— Я глубоко виноват перед вами, мадемуазель, виноват, что написал эту статью в том виде, в котором вы ее прочитали, не поставив вас об этом в известность. Мне следовало бы догадаться о последствиях. Некоторые профессиональные обязательства поистине тягостны, поскольку они ведут к тому, что нарушают душевный покой тех, кто более чем кто-либо другой нуждается в поддержке. Увы! Не надо сохранять напрасные иллюзии, клянусь вам, что я говорю вам со всей откровенностью, на которую способен, и с огромным желанием помочь вам, чтобы вы не тешили себя надеждой там, где не осталось места никаким надеждам. Из всего того, что я узнал, увидел, неотвратимо вытекает, что вашего несчастного брата в живых больше нет… Если раньше я сомневался в его смерти, то сейчас я в этом абсолютно уверен. Мужайтесь: время — лучший доктор. Ищите забвения, мадемуазель, ищите покоя!

После проблеска надежды, появившегося после того как она прочитала статью Фандора, опубликованную накануне, удар был слишком мучительным, а слова журналиста — жестокими: они отбирали у нее последний шанс увидеть своего брата живым…

Вновь наступила тягостная пауза.

Фандор, глубоко сочувствующий горю, которое читалось на прекрасном лице Элизабет, не знал, что ему делать, и лихорадочно перебирал в голове слова утешения, желая хоть чем-нибудь помочь в этом страшном несчастье…

Элизабет приподнялась, готовая уйти: бедняжка поняла, что продолжать беседу бесполезно.

Она хотела остаться одна, чтобы выплакаться вдоволь…

Жером Фандор собрался проводить ее, когда в гостиную, не постучав, заглянул мальчишка-рассыльный.

— Господин Фандор, там с вами хочет поговорить один мужчина.

— Скажите ему, что меня нет. — ответил журналист.

Но рассыльный настойчиво продолжал:

— Господин Фандор, видите ли, он пришел по делу Доллона, говорит, что он работает сторожем на пристани для прогулочных катеров и кое-что знает!

Жером Фандор и Элизабет одновременно вздрогнули, посмотрев друг на друга.

Репортер кивнул головой:

— Хорошо, пусть войдет…

Пока рассыльный выполнял распоряжение журналиста, последний повернулся к девушке:

— Скажите, мадемуазель Элизабет, вы чувствуете себя достаточно сильной, чтобы слушать подробности по делу вашего брата? Если этот человек пришел дать свидетельские показания о вашем брате, которого, говорю я вам, уже нет в живых… не кажется ли вам, что было бы лучше…

— Я постараюсь быть сильной! — кивнула головой девушка.

В комнату в сопровождении рассыльного вошел посетитель. Это был славный малый лет сорока, одетый весьма скромно; на голове у него была фуражка с золотыми якорями, какие носили служащие парижского речного флота.

— Месье!.. Мадам!.. Ваш покорный слуга!

Казалось, сторож с пристани был сильно смущен…

— Господин Фандор, — наконец начал он, — вы, разумеется, меня не знаете, зато я о вас знаю очень многое. Я каждый день читаю ваши статьи в «Капиталь». Правда! Здорово вы пишете! Я своей благоверной так и говорю: «Господин Фандор описывает все эти преступления и истории, словно пишет роман с продолжением». Но, конечно, если вы и привираете немного, то что ж с того, каждый пишет, как может, не так ли?

Жером Фандор прервал комплименты своего почитателя.

— Конечно, конечно! — ответил он. — Но говорите же, что вас привело ко мне?

— О, я бы сказал, вещи совершенно невероятные! Так вот. Я как раз вчера читал вашу статью о том, что Жак Доллон, такой же живой, как и мы с вами, совершил побег, выбравшись на крышу Дворца Правосудия. Я про себя усмехнулся, поймите, дело в том, что я сторож на станции катеров Мост Пон-Нёф, и эти события происходили, так сказать, в моем районе. Итак, я как раз читал газету неподалеку от того места, где, как вы предполагали в статье, внутри сточного колодца крысы могли пожирать труп арестованного… Так вот, господин Фандор, я пришел вам заявить, что этого не было.

— Ну-ка, ну-ка! Что же вы видели?

— Ах, что я видел? Я видел, как улепетывал этот Доллон!..

При последних словах сторожа Элизабет, бледная как мел, резко оттолкнула стул, на котором сидела, и, сцепив руки в умоляющем жесте, бросилась к нему.

— Мадемуазель, — объяснил Фандор, — также пришла по этому делу, вот почему ее так заинтересовали ваши слова… Но вы можете сказать точнее, при каких обстоятельствах вы видели, как совершил побег Жак Доллон?

— Ну что ж, представьте себе, что вчера утром я поднялся чуть свет, чтобы проверить крепления плавучей пристани, которые в последнее время немного расшатались. В этот момент я заметил, как из отверстия сточного колодца, о котором шла речь в статье, выпал в воду какой-то крупный пакет. Правда, хочу вам признаться, что я был тогда еще в полусонном состоянии… Поэтому я сначала не обратил на это внимания, тем более, что из-за этого мерзкого дождя из отверстий сточных колодцев всегда падает всякая гадость. Но гляди-ка ты, через некоторое время я вижу, что этот пакет, вместо того, чтобы плыть по течению, устремился поперек реки, двигаясь прямо к противоположному берегу Сены?

— Ну, а что было потом? Что было после?

— А после, милая дамочка, это повернуло за арку моста Пон-Нёф, и я уже не знаю, что с ним стало. Но, как я сказал своей женушке, с которой болтал сегодня утром, пусть мне плюнут в лицо, если это не тот парень, сбежавший из тюрьмы. Говорю вам, он прыгнул у меня прямо на глазах в Сену и вплавь перебрался на другой берег…

Сторож сделал паузу, затем продолжил:

— Вот все, что я хотел вам сообщить, господин Фандор… Кто знает, может это пригодится для одной из ваших будущих статей… Не надо только говорить, что это я вам рассказал, не хочу неприятностей от начальства.

Элизабет Доллон уже ничего не слушала.

Повернувшись к Фандору, она смотрела на него радостными, блестевшими как от лихорадки глазами и еле-еле шептала:

— Он жив!..

Нет, Жером Фандор не мог допустить, чтобы у девушки появились напрасные иллюзии после рассказа, который наверняка произвел на нее сильное впечатление, но который тем не менее не имел никакого значения.

Он в нескольких словах поблагодарил сторожа пристани за полученные сведения и отпустил его.

Едва за ним закрылась дверь, как Жером Фандор бросился к Элизабет:

— Бедняжка!

— О, не жалейте больше меня! Меня не надо больше жалеть! Мой брат жив! Этот человек его видел!..

Нужно было избавить ее от ложной надежды…

— Ваш брат умер, — заявил он, — если бы это был он, то сторож должен был видеть его позавчера утром, а не вчера утром, и потом, уверяю вас…

— Но, в конце концов, этот господин говорил правду…

— Уверяю вас, что у меня есть все основания считать, что пловец, который переплыл Сену, был не вашим братом…

— Боже мой, кто же это тогда был?

Жером Фандор секунду поколебался.

Должен ли он был выдавать ей свой секрет? Он сдержал себя:

— Это был не он, я это знаю!

Его тон был таким твердым, голос его звучал так искренне, что Элизабет Доллон, поверив, что он говорит правду, опустила голову и начала тихо-тихо плакать…

Жером Фандор позволил девушке немного поплакать, затем мягко спросил у нее:

— Вы не против, чтобы мы поговорили еще немного? Видите ли, меня удерживают страшные обязательства… Я не могу вам всего сказать, хотя я так хотел бы вам помочь! Но прежде всего, умоляю вас, избавьтесь от надежды, что брат ваш по-прежнему жив…

Элизабет печально вытерла слезы и, стараясь, чтобы ее голос не дрожал, произнесла:

— Ах, месье! Что же со мной будет? Я надеялась на ваше доброе сердце, я думала, что найду в вас поддержку, опору, вы же обещали мне, и вот сейчас вы меня оставляете… О, сейчас я вижу, в своих статьях вы пишете одно, а думаете совсем другое; я в отчаянии… Если бы вы знали, как мне нужно, чтобы меня кто-то поддержал, кто-то помог, я в полной растерянности, я совсем одна, я так одинока…

Девушка не могла продолжать, рыдания душили ее, тело ее мелко-мелко вздрагивало.

Жером Фандор подошел к ней и тихим нежным голосом, испытывая большую симпатию и огромную жалость к этой несчастной девушке, под чье очарование он попал, попытался успокоить ее, отвлечь от мрачных мыслей:

— Ну, мадемуазель, успокойтесь же. Я обещал вам помочь, я сделаю это, будьте уверены. Но для этого мне нужно узнать немного о вас. Кто вы, ваша семья, ваш брат, кто ваши знакомые, друзья и враги. Очень важно, чтобы я вошел в вашу жизнь не как судья, а как товарищ, которого интересует все, что волнует вас. Доверьтесь мне! Если вы мне расскажете о себе, то, может быть, тогда общими усилиями мы сможем приоткрыть тайну, которая до сих пор остается нераскрытой.

По мягкой и искренней интонации, с которой говорил молодой человек, мадемуазель Доллон поняла, что он говорит правду.

Этой бедной одинокой девочке необходимо было облегчить душу перед тем, кто выказал бы по отношению к ней хоть каплю участия.

Очень быстро, совсем не по порядку, но все-таки доходчиво девушка обрисовала журналисту главные вехи своей, довольно простой, жизни, какую она вела подле брата, которого она боготворила.

Она рассказала о своем детстве, не подозревая, что Жером Фандор — он же Шарль Рамбер — когда-то в детстве играл вместе с ней.

Она в нескольких словах упомянула об убийстве маркизы де Лангрюн — это был такой же трагический эпизод в ее жизни, как и ужасная смерть отца, старого управляющего Доллона, который, перейдя от маркизы на службу к баронессе де Вибре, также стал жертвой преступления.

Она рассказала, как Жак Доллон и она, оставшись сиротами, переехали в Париж, имея при себе лишь небольшие сбережения, накопленные отцом.

Элизабет работала портнихой, Жак занимался искусством.

Постепенно молодой человек, благодаря трудолюбию и таланту, выбрался из нужды, а его сестра оставила мастерскую и переехала жить к нему. Жак Доллон, создав себе с тех пор определенную репутацию в обществе, достиг успехов в творчестве. Молодым людям виделась впереди спокойная жизнь, в которой у них больше не будет ни нищеты, ни лишений.

У них появились знакомства, ими стали интересоваться влиятельные люди…

Жером Фандор прервал девушку:

— Все это время вы оставались в хороших отношениях с баронессой де Вибре?

Глаза девушки сверкнули.

— Об этой несчастной баронессе и моем брате, — ответила она, — было написано столько гадкого. Газеты, выходившие в эти дни, представляли ее как эксцентричную, неуравновешенную особу. Но это еще не самое страшное, вы сами знаете. Утверждали также, что между нею и моим братом существовала… интимная связь, о, мне даже противно произносить это; все это ложь, сплошная ложь. Разумеется, баронесса де Вибре, человек очень, очень образованный, проявляла интерес к художникам вообще и к Жаку в частности, но эта дружба имеет старые корни, ее семья и наша были связаны, как я вам уже только что сказала, с давних пор… После смерти моего бедного отца баронесса де Вибре никогда не переставала заботиться о нас. К ужасному несчастью, которое постигло меня, когда я потеряла брата, для меня добавилась и смерть покончившей с собой баронессы, которую я так любила…

Жером Фандор старался не пропустить ни одного слова из рассказа девушки…

Он уточнил:

— Вы только что сказали «покончила с собой», мадемуазель. Означает ли это, что вы, как и все, считаете, что ваша покровительница добровольно ушла из жизни?..

Элизабет Доллон, подумав секунду, ответила:

— Она сама написала об этом, месье… Оснований не верить этому нет, однако…

— Однако что?..

Девушка поднесла руку ко лбу, словно размышляла о чем-то:

— Однако, месье, чем больше я думаю об этом, тем более странной мне кажется эта смерть. У баронессы де Вибре был не тот характер, чтобы она могла покончить с собой, даже если бы она была несчастна или разорена. Я часто слышала, как она рассказывала о своих финансовых проблемах и удачах, она даже отпускала шуточки по поводу упреков, которые делали ей ее банкиры Барбе и Нантей из-за того, что она слишком азартна в игре. Она, в самом деле, была страстным игроком, она играла на скачках, на бирже, обожала заключать пари.

— Барбе — Нантей? Это не тот крупный банк, что находится на площади Троицы? Вы знакомы с ними, мадемуазель?

— Немного. Мне случалось несколько раз встречать г-на Барбе и г-на Нантея в доме баронессы де Вибре, которая приглашала нас на небольшие приемы. Мой брат пару раз прибегал к их советам, чтобы в дело вложить свои скромные сбережения. Да, они еще помогли продать брату его произведения из керамики одному из своих друзей, господину Томери…

Молодой человек поинтересовался:

— У вас широкие связи в Париже?

— Мы вели с братом очень простую жизнь. Кроме баронессы у нас нет больше друзей, за исключением, может быть, г-жи Бурра, очень славной женщины, вдовы инспектора мэрии Парижа. Она содержит небольшой семейный пансион в Отёй, на улице Раффэ, кстати, в настоящий момент, я как раз остановилась у нее, так как у меня не хватает мужества вновь поселиться в коттедже в квартале Норвен. Слишком много жутких воспоминаний оставил этот дом. Отныне одинокая в этом грустном мире, я была счастлива обрести у г-жи Бурра сердечный прием и покой.

Журналист терпеливо продолжал выпытывать у мадемуазель Доллон сведения, касающиеся ее семьи.

— Вернемся, однако, — сказал, немного задумавшись, Фандор, — к вашему злосчастному дому, мадемуазель. Расскажите мне о ваших соседях, с кем из них вы поддерживали отношения?

Девушка задумалась.

— Вы правильно сказали: «поддерживали отношения», так как настоящих друзей среди жителей квартала у нас не было. Большинство из них рабочие или ученики художников. Правда, мы довольно часто встречались с одним добрым соседом, голландцем, по фамилии Ван Герен. Он занимается тем, что делает аккордеоны и живет в доме напротив со своими шестерыми детьми. Бедняга уже давно овдовел. Еще есть г-н Луи, гравер, он иногда приходил к нам на чай со своей женой, которая служит на почте. Вот и все наши знакомства в квартале.

Девушка замолчала.

Жером Фандор спрашивал себя, кто из окружения семьи Доллон мог бы быть заинтересован в исчезновении несчастного художника-керамиста, который был не так уж богат, чтобы вызывать зависть соседей.

Журналист неожиданно спросил, словно вспомнив о чем-то:

— Скажите, мадемуазель, когда вы, возвратившись из Швейцарии, вошли в мастерскую вашего брата, где произошла трагедия, вы не заметили там ничего необычного или чего-нибудь такого, что вас удивило бы или насторожило?

Девушка вновь задрожала при воспоминании о жутких минутах, которые она совсем недавно пережила.

Она и сейчас видела перед собой испуганные и любопытные взгляды кумушек, когда шла от главной улицы квартала до двери дома, испытывая при этом жестокие муки и страдания.

Появление домработницы на пороге дома, доброй г-жи Бежю, придало ей некоторые силы. Она смогла взять себя в руки и спокойно поднялась наверх в сопровождении незнакомого человека, наверное, одного из инспекторов Сыскной полиции, постоянно дежуривших в доме.

Поднявшись, она увидела, что в мастерской был полный беспорядок. Вдруг, не справившись с волнением, которое вызвали у нее эти ужасные воспоминания, Элизабет Доллон быстро заговорила:

— Мой бог, я не заметила ничего подозрительного, месье. Но, правда, надо сказать, что я не особенно осматривалась. В тот момент мне хотелось быстрей бежать к своему брату, столь несправедливо обвиненному в преступлении…

Журналист быстро спросил, перебив девушку:

— Ваш брат во время первого допроса заявил, что в тот вечер, когда случилась трагедия, он никого не принимал. Как вы объясните, каким образом баронесса де Вибре могла очутиться мертвой в его мастерской, рядом с ним, в то время как никто не видел, как она входила в дом? Ваш брат не мог ошибиться? Не упустил ли он чего-нибудь? Как вы думаете?

Девушка печально посмотрела в глаза молодому человеку, затем потупила взор. Руки ее нервно дрожали, и она сильно сжала их в кулаки, чтобы унять дрожь.

— Не бойтесь, доверьтесь мне, — настойчиво продолжал Жером Фандор, — скажите мне, что вы думаете об этом?

Элизабет Доллон встала, сделала несколько шагов по гостиной и остановилась прямо напротив журналиста:

— Вы разбудили в моем сердце, месье, самые страшные подозрения, которые появились у меня после моего возвращения в Париж. Есть в этой трагедии нечто загадочное, что мне трудно объяснить. Мне кажется, что к моему брату действительно кто-то приходил в тот вечер. Я не могу сказать ничего определенного, но у меня есть какое-то предчувствие…

Жером Фандор заметил:

— Предчувствие?.. Этого мало.

— Да, да, — словно озаренная каким-то открытием, воскликнула девушка, — есть нечто большее: у меня есть факты…

— Говорите же скорее.

— Так вот, представьте себе, что среди бумаг, разбросанных на столе моего брата, лежал какой-то список с фамилиями и адресами. Он был написан на бумаге, которую покупал мой брат, и написан зелеными чернилами, похожими на те, которыми мы пользуемся в доме, таким образом…

— Таким образом, — не выдержал журналист, потрясенный этой дедуктивной логикой, видя, куда клонит девушка, — вы делаете заключение, что этот список был написан в вашем доме?

— Да, и я могу с уверенностью утверждать, что это не был почерк моего брата.

— Ни почерк баронессы де Вибре?

— Ни почерк баронессы де Вибре.

— Что же было в этом списке?

— Я же сказала, фамилии, адреса лиц, которых мы с братом знали. Были также написаны, по-моему, две или три даты…

— Это все?

— Это все, месье. Больше я ничего не припоминаю.

— Да, действительно, этого маловато, — разочарованно произнес журналист… — Вместе с тем, даже эти незначительные подробности очень важны… Что вы сделали с этим списком, мадемуазель?

— Я, наверное, унесла его с другими бумагами, которые находились в доме, когда приходила туда за вещами перед тем, как переехать в семейный пансион в Отёй.

— Кстати, — посоветовал Жером Фандор, — при случае захватите этот список, я хотел бы взглянуть на него.

Тут беседу прервал мальчишка-рассыльный, который объявил Фандору, что ему звонят из прокуратуры.

Спустя два часа Жером Фандор, сидя один в своем кабинете и глядя на лежащий перед ним чистый лист бумаги, размышлял над статьей, которую он опубликует в «Капиталь» сегодня вечером.

Из разговора с девушкой он не узнал ничего интересного.

Кроме того, ему бы не хотелось рассказывать публике о подробностях жизни мадемуазель Доллон. Она поведала ему обо всем этом, как доверенному лицу, к тому же, эти сведения не имели прямого отношения к случившейся трагедии.

Если Правосудию потребуются эти сведения, не представляющие особого интереса, оно получит их в процедурном порядке. На этот раз журналист будет сдержанным, тем более, что в материале нет ничего сенсационного.

Но было еще что-то, более важное. Где-то глубоко в сердце у него зарождалось какое-то чувство, которое трудно было еще описать, очень мягкое, нежное, заставляющее его смотреть с некоторым смущением на эту очаровательную девушку, с которой он так долго беседовал и которая, в этом не было уже никаких сомнений, внушала ему симпатию.

Так не рассказать ли о версии полиции, о которой ему около часа назад сообщил друг из прокуратуры?

Да, это надо было сделать.

Не следовало перед читателями игнорировать официальную точку зрения на это дело… и в то же время насколько смешным казались ему умозаключения полиции!

В самом деле, Сыскная полиция в своих выводах о том, что Доллон жив, основывалась, в основном, на показаниях сторожа с пристани, которого полицейские пришли допросить после того, как он все выболтал, хвастая направо и налево о своих наблюдениях за побегом Доллона.

Однако Фандор лучше, чем кто-либо другой, знал об этом загадочном пакете… или человеке, который переплывал Сену в среду утром на рассвете…

Ладно! Он должен сообщить официальную точку зрения властей… Он это сделает.

Вместе с тем прежде чем приступить к своей новой статье, он передал сестре Доллона по пневматической почте следующее письмо:

«Не верьте ни одному слову из официальной версии Сыскной полиции, о которой вы прочтете в сегодняшнем вечернем выпуске „Капиталь“.»

Затем, вернувшись к своей работе, он начал писать: 

И снова о деле с улицы Норвен

Служба Сыскной полиции в обратном порядке проделала путь, указанный ей сотрудником нашей газеты Жеромом Фандором. Через сточный колодец, берущий начало у берега Сены, по крыше Дворца Правосудия, через дымоход камина Марии Антуанетты один из инспекторов полиции добрался до тюрьмы предварительного заключения. Сыскная полиция убеждена, что Жак Доллон сбежал и по-прежнему жив.

Глава VII. Жемчуг и бриллианты

— Надин!

— Да, княгиня!

— Надин, посмотри там, который час? Молодая черкешенка, с черными, как смоль, волосами и стройной фигурой, легко вскочила со стула. Она уже почти вышла из умывальной комнаты, чтобы отправиться выполнять приказ своей госпожи, как та вновь ее окликнула:

— Нет, стой, не уходи, Надин, останься со мной.

Черноглазая черкешенка покорилась желанию госпожи, но, заглянув ей в глаза, удивленно спросила:

— Почему, княгиня, вы не захотели, чтобы я уходила?

— Ты что, не помнишь, Надин, сегодня же тот день… и мне страшно.

Княгиня Соня Данидофф, верная своим привычкам, возвратившись домой, принималась около восьми часов вечера, предварительно переодевшись, за легкий ужин, а затем перед сном, около одиннадцати, принимала теплую благоухающую самыми разными опьяняющими эссенциями ванну.

Прекрасная иностранка беседовала сегодня вечером со своей служанкой, вытянувшись в большой широкой ванне.

Было примерно одиннадцать часов с четвертью.

Княгиня Соня Данидофф, хотя и жила уже долгие годы в Париже, никак не могла решиться купить себе жилье и жить в своей собственной квартире. Обладая огромным состоянием, позволяющим ей тратить деньги, не ограничивая себя в расходах, она предпочитала жить на американский манер, просто устроившись в одной из тех роскошных гостиниц, что чуть ли не ежедневно вырастали в районе площади Этуаль.

Обслуживал ее многочисленный штат вышколенных слуг, но особое предпочтение она отдавала хорошенькой черкешенке по имени Надин, которую она привезла с собой из отдаленных уголков южной России.

Надин, маленькая дикарка, сначала была напугана беспрерывным движением большого города и всякими достижениями цивилизации, которые приводили ее в ужас, но затем постепенно привыкла к своей новой жизни. По мере того как восточная служанка подрастала, княгиня Соня Данидофф все больше приближала ее к себе.

Сейчас она стала первой горничной княгини, единственным человеком, которому не только позволялось, но и в чьи обязанности входило присутствовать при ежедневных купаниях великосветской дамы.

Это была одна из старых привычек княгини, вот уже на протяжении многих лет она никогда ей не изменяла. И всегда рядом с ней должна была находиться служанка, в настоящее время это место занимала Надин.

Обычно очаровательная иностранка не требовала, чтобы с ней постоянно оставались в ванной комнате, но сегодня вечером Соня Данидофф, более нервная и более беспокойная, чем всегда, не позволяла Надин отойти ни на секунду. Она не узнает, который теперь точно час, ну и ладно. Более того, ее совсем не волновало, опоздает она или нет на бал, который устраивал в ее честь сахарозаводчик Томери, даже наоборот, ее более позднее появление украсит собравшееся общество и явится кульминацией вечера.

Соня Данидофф произнесла эту фразу «сегодня же тот день…» с таким искренним волнением, что черкешенка Надин, не выдержав, разразилась слезами.

Она хорошо знала, что скрывается за этой роковой фразой.

Служанка не забыла, что ровно пять лет назад, день в день, в тот момент, когда Соня Данидофф принимала ванну, перед госпожой возник таинственный незнакомец, который, испугав ее до смерти, удалился, прихватив с собой приличную сумму денег. Княгиня, наверное, не придала бы значения этому банальному происшествию — кражи в отелях были делом довольно распространенным, если бы дерзкий бандит, проникший в ванную Сони Данидофф, не был бы никем иным, как загадочным и неуловимым Фантомасом, чья мрачная слава с тех пор еще больше возросла.

С того времени Соня Данидофф, принимая ванну, не могла не вспоминать о Фантомасе, и каждый год в тот день, когда произошло разбойное нападение, она испытывала ужасный, безумный страх, представляя себе, что бандит может снова появиться перед ней и что на этот раз он будет беспощаден.

Надин знала обо всем этом. Она также дрожала от страха, вспоминая о том роковом дне, но, чтобы отвлечь свою дорогую госпожу от мрачных мыслей, она стала потихоньку успокаивать ее.

— Надо забыть об этом, — пела она своим мелодичным голоском, — вы скоро отправитесь на бал к господину Томери, вашему жениху.

Княгиня вся сжалась.

— Ах Надин, Надин, — отвечала она, глядя странными глазами на свою верную служанку, — я не могу справиться со своими тревогами… То же число… Ты же знаешь, насколько мы суеверны там… у себя дома. Парижская жизнь, которую я веду здесь, не разрушила в моей душе наивности девушки степей. И потом, понимаешь, мне кажется, господину Томери не следовало давать этот бал всего две недели спустя после трагической кончины бедной баронессы де Вибре… Я пыталась его отговорить. Насколько мне известно, баронесса когда-то была его любовницей…

— Говорят, — еле слышно прошептала Надин.

Соня Данидофф продолжала, словно разговаривала сама с собой:

— Уверена в этом. Именно для того, чтобы разуверить меня в этом, Томери решил во что бы то ни стало устроить праздник сегодня вечером: баронесса де Вибре, сказал он мне, была всего лишь хорошим старым другом… знакомой… я не могу, мол, отложить нашу свадьбу из-за тоге, что эта женщина умерла, в противном случае это даст повод для сплетен.

— Дай мне зеркало, — потребовала она у черкешенки.

После того, как приказание было исполнено, княгиня долго и с удовольствием рассматривала прекрасное лицо, отражавшееся в зеркале, и после некоторой паузы, вновь обретя хорошее настроение, произнесла:

— Бедная баронесса! Интересно, смогла бы я ревновать ее к Томери?

— Княгиня, — вмешалась Надин, — надо выходить из ванны, вы опоздаете.

В соседней умывальной комнате, залитой электрическим светом, который ярко отражало бесчисленное количество зеркал, княгиня Соня Данидофф закончила свой туалет с помощью Надин, чрезвычайно гордой, что она — единственная горничная, допущенная одевать свою госпожу.

Сейчас женщины шутили. Надин не переставала изумляться великолепию княгини, а Соню Данидофф потешало детское восхищение черкешенки.

Соня Данидофф облачилась в изысканное платье из крепдешина, которое благодаря простому, но искусному покрою красиво облегало гибкое тело молодой женщины.

Княгиня с сияющим лицом несколько секунд молча стояла посреди комнаты, в то время как за ней с искренним восхищением наблюдала Надин, которая не уставала поражаться роскоши, окружавшей ее госпожу. Молоденькая черкешенка, не удержав своего наивного порыва, воскликнула:

— До чего же вы красивы, княгиня, как это все должно дорого стоить!..

И неуверенно добавила:

— Наверное, по крайней мере, тысячу франков?

Соня Данидофф улыбнулась.

— Тысячу франков! — воскликнула она с мягкой иронией в голосе. — Увы, дорогуша, я уже стою гораздо больше, в эту сумму входит лишь стоимость моего нижнего белья! Ты же знаешь, Надин, пара таких шелковых чулок, как у меня, уже стоит двести франков. А мои туфли, Надин… Посмотри на атласные туфли, сделанные специально к платью. Со своими бриллиантовыми пряжками они стоят по полторы тысячи франков каждая. Ну, а за платье, я думаю, мне надо будет заплатить своему портному не менее двухсот луидоров…

Пораженная суммами, произнесенными госпожой, смуглая черкешенка, раскрыв рот, ловила каждое слово княгини. Но туалет госпожи на этом не заканчивался.

Соня Данидофф, уже в платье, открыла свой секретер и достала оттуда несколько футляров для драгоценностей.

— Сегодня вечером, Надин, — заявила она, — я буду «в жемчуге и бриллиантах».

Поднеся к своим изящным ушкам серьги, сделанные из серого жемчуга и вставленные в оправу наверняка каким-нибудь известным ювелиром, княгиня, засмеявшись, повернулась к Надин:

— По сто тысяч франков с каждой стороны, моя голубушка!

На пальцы она надела три кольца, украшенных бриллиантами в платиновой оправе.

— Еще четыреста-пятьсот тысяч франков, — продолжала она.

Надин, открыв один из больших футляров, подносила своей госпоже широкий золотой браслет, благоговейно придерживая его в руках.

Но княгиня жестом отклонила украшение:

— Нет, Надин, на балах уже не носят золотых браслетов.

Вздохнув, молоденькая черкешенка тихо произнесла:

— Как жалко! Вы могли бы выглядеть еще богаче с этим прекрасным украшением!

Соня Данидофф, помолчав секунду, неожиданно воскликнула, широко улыбнувшись и обнажив свои ослепительно белые зубы:

— Ты будешь сейчас довольна, Надин. Мы дополним туалет княгини, украсив ее плечи ожерельем с тремя нитями жемчуга…

И Соня Данидофф приложила к своей белоснежной груди сверкающее ожерелье, представ в такой красоте, в какой Надин еще никогда ее не видела.

— Вы похожи на святую деву Марию, которую можно увидеть на наших иконах, — прошептала Надин, опускаясь от волнения на колени…

— Боже мой! Это же богохульство, Надин, я всего лишь смиренное человеческое создание.

И, продолжая перебирать свои драгоценности, забавляющие ее не меньше, чем служанку, которой было трудно представить подобные суммы, княгиня добавила:

— Закончим с туалетом, Надин, итак еще одно украшение, которое оценивается в два миллиона франков!

Своими точеными пальцами Соня Данидофф застегнула на затылке жемчужное ожерелье. Княгиня еще раз посмотрелась в зеркало и осталась довольна собой, уверенная в эффекте, который она произведет на Томери, ее будущего мужа.

Она набросила на плечи роскошную соболиную шубку, которая была не лишней в этот прохладный апрельский вечер, и приказала Надин подать автомобиль…

— Дырявая Башка! Дырявая Башка!

Мамаша Косоглазка зря орала и надсаживалась от крика, в ответ стояла тишина.

Безобразная мегера, открыв дверь лачуги и выйдя за лавку, чтобы окликнуть своего напарника в темном коридоре, выходящем на площадь Дофин, вернулась, бурча под нос ругательства, в кухню — маленький закуток под лестницей.

— Где его черти носят, этого дурака? — ворчала она, смакуя из чашки напиток, который она сделала сама, плеснув в оставшийся на дне кофе изрядную порцию рома.

Было около одиннадцати часов вечера. Вокруг стояла абсолютная тишина, и визгливый голос мамаши Косоглазки резким эхом раздавался по всему дому.

Отпив немного из чашки, старая торговка краденым минуту помолчала, затем вновь подошла к выходу в коридор:

— Дырявая Башка, черт тебя возьми! Дырявая Башка!

На этот раз мегера орала уже диким голосом.

Дырявая Башка по-прежнему не отзывался.

— Он не может быть в своей хибаре, — разговаривала сама с собой старуха, — иначе, несмотря на его тупость, он услышал бы меня и пришел…

Косоглазка пожала плечами и продолжила:

— Наверное, таскается где-нибудь, но где? От него ничего не добьешься, он же через пять минут забывает, что он только что делал… Ладно, черт с ним, обойдемся без него…

Торговка краденым с острова Сите вернулась в магазин и собралась взяться за работу, когда дверь, ведущая на набережную, резко распахнулась и в помещение ввалился какой-то субъект, запыхавшийся и взмыленный после быстрого бега.

Вбежав со всего разгона в полутемную комнату, посетитель остановился, оглядываясь по сторонам.

Мамаша Косоглазка, которую ее профессия научила быть осторожной и недоверчивой, на всякий случай вооружилась первой попавшейся под руку вещью. Ею оказалась сабля, старая кавалерийская сабля, валявшаяся среди другого хлама, выставленного на продажу.

Это было ошеломляющее и одновременно комичное зрелище: старуха, держащая в руках грозное оружие, которым она даже в случае необходимости не могла бы воспользоваться. Но у прибывшего не было дурных намерений, совсем наоборот. Отступив на пару шагов, он оперся о стол и вытер пот со лба, по-прежнему не в состоянии что-либо сказать, настолько частым было его дыхание.

Мамаша Косоглазка, внимательно присмотревшись, узнала его.

— А, — пробормотала она, — это ты Рыжий… Ты, однако, запоздал… Я тебя жду уже полчаса! Эрнестин будет здесь через пять минут. Из-за чего ты задержался?

Внешность человека, которого мамаша Косоглазка назвала рыжим, действительно соответствовала кличке.

Его коротко постриженные волосы, росшие на круглой голове, были ярко-рыжего цвета с красноватым оттенком. Одутловатые щеки и нос картошкой были обильно усыпаны веснушками, подбородок чисто выбрит и отливал рыжим. Наконец, над маленькими глазками-буравчиками нависали рыжие брови, дополняющие звериный облик субъекта.

Вошедший был с непокрытой головой, под черным залатанным пиджаком виднелся жилет с металлическими пуговицами, по швам брюк были пришиты желтые лампасы. Его профессию можно было определить с первого взгляда, он, наверное, был слугой, возможно, судя по ливрее, лакеем в каком-нибудь богатом доме.

Отдышавшись, человек еще все-таки не чувствовал себя уверенно в берлоге мамаши Косоглазки.

Время от времени он вытирал лоб, но крупные капли пота вновь и вновь появлялись на его узком лице. Он продолжал дрожать всем телом и беспокойно поглядывал из-под насупленных бровей.

Мамаша Косоглазка, не обращая внимания на эти мелочи, спросила его напрямик:

— Давай, выкладывай, с добрыми или с дурными вестями ты пришел?

Человек невнятно пробормотал:

— Как посмотреть! Хотя, скорее, с добрыми…

В глазах старой торговки краденым мелькнул алчный огонь:

— Значит, наша дамочка нацепила свои побрякушки?

Рыжий утвердительно кивнул головой.

Мамаша Косоглазка, по-видимому, хотела заслужить расположение Рыжего и заставить его разговориться, потому что, сходив в заднюю часть лавки, она вернулась оттуда со стаканом рома.

— Выпей, — сказала она, — это тебя взбодрит.

Выпив наполненный до краев стакан, Рыжий, казалось, немного успокоился.

Наконец он начал объяснять:

— Я не мог прийти раньше, мамаша Косоглазка, мне нужно было подождать девчонку…

— Как, кстати, ее зовут? — спросила мамаша Косоглазка, которая любила вникать во все подробности.

Рыжий четко произнес:

— Надин!

И добавил:

— Чертовски красивая женщина, глаза — огонь…

— Да, да, — прервала его мамаша Косоглазка, затем пренебрежительно спросила:

— Вот только сумел ли ты что-нибудь вытянуть из нее?

Рыжий выпятил грудь.

— Конечно, — ответил он, — мне сейчас все известно… и потом, я ее возлюбленный.

Косоглазка недоверчиво и слегка насмешливо посмотрела на своего собеседника.

— Не может быть, с таким видоном…

Рыжий наивно произнес:

— О, возлюбленный — это так, к слову… девчонка очень добродетельна.

— Тем хуже, — заявила мамаша Косоглазка, — у нас честные дамы не в почете. Ну ладно, бог с ним, говори же, что тебе натрепала девчонка?

Рыжий уже совсем освоился и четко, в двух словах, объяснил все мамаше Косоглазке.

— Так вот, — начал он, — я ждал около часа, затем появилась Надин. Развязать ей язык не представляло для меня особого труда. Я даже и не спрашивал ни о чем, она все выболтала сама, настолько ее поразил наряд княгини, ее госпожи, которая нацепила на себя целую кучу драгоценностей! Похоже, их там на сотни тысяч, одних только бриллиантов и жемчуга…

Мамаша Косоглазка подсчитала что-то про себя и сказала:

— Настоящий жемчуг, настоящие бриллианты будут стоить столько, сколько ты говоришь.

На тротуаре перед лавкой послышались шаги. Рыжий вновь начал дрожать.

— Кто это, — спросил, озираясь, он. — Сюда идут?

Но мамаша Косоглазка лишь усмехнулась:

— Не нервничай, Рыжий, я же сказала, что тебе нечего здесь бояться…

Человек в одежде лакея тем не менее с беспокойством переспросил:

— Мне больше нечего здесь делать, я ведь сказал все, что знал.

— Да ладно тебе, все нормально, — ответила мамаша Косоглазка. — Ты все рассказал… однако, если хочешь повидаться с Эрнестин…

Рыжий не услышал конца фразы.

Продолжая дрожать, он направился к выходу.

Мамаша Косоглазка не задерживала его.

— В конце концов, — на прощание бросила она ему, — это дело твое, разлюбезный ты мой, давай, дуй быстрее, пока не наложил в штаны!

Оставшись одна, торговка проворчала:

— Не мужики, а тряпки, трясутся от страха из-за пустяков.

Мамаша Косоглазка еще продолжала ругаться, когда в комнату кто-то вошел из задней части магазина.

Это действительно была толстуха Эрнестин.

Войдя в лавку, проститутка, на голове которой была широкая шляпа с вуалеткой, скрывавшей лицо, первым делом освободилась от этих аксессуаров, несколько стеснявших ее.

Вместо приветствия она быстро спросила:

— Ну как?

Мамаша Косоглазка ввела ее в курс дела.

— Дело на мази, — заявила она, — только что от меня ушел Рыжий. Он узнал через служанку, что княгиня отправилась на бал разряженная, как королева.

Эрнестин с облегчением вздохнула и толкнула локтем старуху:

— Давай, шевелись, мамаша Косоглазка. Мне нужны тряпки нищенки, наряди меня как следует, нам нельзя терять ни минуты.

Эрнестин, облачившись в лохмотья нищенки, которые превратили ее из проститутки в бедную девушку, одну из тех, кому подают на улице милостыню, прошла в заднюю часть лавки.

Она помогла мамаше Косоглазке вытащить из шкафа ящик, где находился самый настоящий аптекарский склад: склянки с разными жидкостями, пакеты с медицинскими бинтами, куски ваты.

При свете коптящей лампы женщины внимательно рассматривали этикетки, нюхали склянки…

Что они такое замышляли?

Что за таинственные снадобья готовили эти ведьмы?

По их движениям и обрывкам слов, которыми они обменивались, можно было догадаться о сути их замыслов.

Эрнестин с помощью мамаши Косоглазки тщательно приготовила компрессы из ваты и мази, на которые в порядке эксперимента капнула немного желтоватой жидкости, вызвавшей тошнотворные испарения.

Затем Эрнестин спрятала под кофтой склянку с хлороформом…

Уличная проститутка под бдительным присмотром Косоглазки готовила — в этом не было никаких сомнений — то, что в воровском мире называли маской.

Маска из ваты, которую сильно прижимают к лицу жертвы, чтобы та тотчас же погрузилась в летаргический сон.

Занимаясь приготовлениями, женщины продолжали болтать между собой. Любопытная мамаша Косоглазка забрасывала Эрнестин вопросами, а та быстро и резко отвечала.

— Черт возьми, все очень просто: когда автомобиль остановится, я подойду к правой дверце автомобиля, клянча милостыню… Правда, возможно, княгиня и не захочет подать мне монету, но я все же отвлеку ее внимание, а тем временем Мимиль, зайдя с другой стороны, откроет дверцу и нацепит ей на морду компресс… Она и пикнуть не успеет, Мимиль к тому же придержит ее… Ну а я, заметив за это время, где, в каких местах у нее прицеплены драгоценности, быстро обработаю их, и они отправятся в мою «торбу»…

Мамаша Косоглазка кивнула головой.

— Ничего не скажешь, хорошо задумано, — процедила она, — но как вы остановите автомобиль?

Эрнестин успокоила торговку краденым:

— Это сделают другие… возможно даже, что они как раз занимаются этим в данный момент…

Мамаша Косоглазка еще раз перебила ее:

— Слушай, так что, Мимиль не разбился? Ведь он же грохнулся со своим аэропланом…

Толстуха Эрнестин хихикнула:

— Да, это правда, он грохнулся, бедняга, да еще с какой высоты, но ничего себе не сломал… на этот раз повезло.

— Он заговоренный, — заверила мамаша Косоглазка и, перейдя к другому, спросила: — Ты говорила об остальных. Кто они?

— Ну, — сказала Эрнестин, удивленная таким вопросом, — она считала, что уж кто-кто, а мамаша Косоглазка все знает, — будет, как полагается, Дьяк, мой любовник… ну и потом Борода.

— Ого, — воскликнула мамаша Косоглазка. — Раз в деле Борода, значит, оно стоит свеч.

Эрнестин посмотрела мамаше Косоглазке в глаза.

— Да, — сказала она, — дело серьезное, и если с хлороформом ничего не получится… ну что ж… тогда в ход пойдут ножи…

Эрнестин глянула на свои серебряные часики.

— Уже за полночь, — заметила она, — мне нужно двигать, надо узнать, что там происходит…

Она собралась уходить, но мамаша Косоглазка задержала ее.

— Выпей стаканчик рому, это придаст тебе смелости.

И та, и другая никогда не упускали повода чокнуться.

Выпив, Эрнестин прищелкнула языком.

— Отличный ром, — сказала она, — пробирает до костей…

— Да, — подтвердила мамаша Косоглазка, — ром хорош.

Она доверительно шепнула приятельнице:

— Как раз этот сорт больше всего любит Нибе.

Произнеся фамилию тюремщика, торговка краденым вдруг встрепенулась.

— Кстати, — спросила она, — а Нибе в деле или нет?

Эрнестин приложила палец к губам:

— Тссс, Нибе всегда в деле, ты же знаешь, Косоглазка. Но он, как известно, предпочитает поставлять информацию, а сам работает очень редко… К тому же сегодня, кажется, у него дежурство в тюрьме…

Наконец, набросив на голову старый платок, Эрнестин распрощалась:

— Ладно, пока и до скорого, мамаша Косоглазка…

Из особняка сахарозаводчика Томери открывался чудесный вид на парк Монсо.

К этому великолепному зданию вела небольшая улица, тихая и почти пустынная, известная под названием авеню Валуа.

По обе стороны от этого авеню, выходившего на бульвар Малешерб, возвышалось несколько редких особняков.

Все эти жилища выглядели напыщенно и богато, и если авеню днем казалось спокойным, тихим, можно даже сказать безмолвным, то вечером оно было просто забито многочисленными роскошными экипажами, в которых их владельцы приезжали на приемы или балы, устраиваемые обитателями этих мест.

Сегодня вечером оживление, царившее на подступах к авеню Валуа, было не совсем обычным.

Автомобили и кареты, вытянувшись в длинную очередь, подвозили приглашенных на бал, устраиваемый сахарозаводчиком Томери, к подъезду, над которым возвышался огромный навес.

На этот прием было приглашено все светское общество, и ярко освещенные вестибюли особняка поглощали в себя самых красивых женщин, самых известных мужчин, избранных деятелей, короче, всех, кого называют «сливками парижского общества».

В то время как двое конных муниципальных гвардейцев словно кариатиды замерли с обеих сторон входа в особняк Томери, целая туча полицейских обходила экипажи, занимаясь, главным образом, тем, что отгоняла от аристократической улицы Валуа нищих и оборванцев, заполнивших, кто из любопытства, а кто и из менее благовидных побуждений, дорогу, ведущую к дому сахарозаводчика.

Полицейские помогали также пристраивать на бульваре Малешерб кареты, которые всю ночь должны были ожидать своих хозяев.

Следить за порядком из-за такого небывалого наплыва приглашенных сегодня было трудно.

Один из капралов, который не впервые нес службу во время подобных церемоний, говорил своему молодому коллеге:

— Я повидал на своем веку немало балов и приемов, но этот у Томери, поверь мне, ни в чем не уступит приему в Елисейском Дворце.

Некоторым виноторговцам, державшим поблизости свои лавки, разрешили работать всю ночь. Они прекрасно понимали, что скучать им не придется и что до самого рассвета, то есть до окончания бала, у них будут выгодные клиенты в лице водителей и кучеров экипажей.

Хотя было уже около часа ночи, на бульваре Малешерб и при подъездах к улице Монсо царило великое оживление.

Если, как можно было предположить, в гостиных особняка Томери было полным-полно народу, то за его пределами к стойкам пивных тянулась очередь из посетителей, которых быстро и ловко обслуживали виноторговцы, предлагавшие самый разнообразный выбор напитков.

Большинство этих слуг, кучеров и водителей хорошо знали друг друга, поскольку уже не первый раз встречались в подобного рода местах и, следуя давно заведенной традиции, приветствовали друг друга именами своих хозяев.

Так, можно было услышать, как во время беседы выкрикивали, приветствуя имя какой-нибудь персоны, известной в мире политиков или в предместье Сен-Жермен, а на пороге появлялся лакей в обшитом галуном костюме либо слуга с гладко выбритым лицом и напомаженными волосами.

А то еще раздастся имя какой-нибудь мировой знаменитости, например Виктора Гюго, Мак-Магона, Клебера… Это означало, что водителей или кучеров называли не по фамилии их господ, а по названиям проспектов или бульваров, на которых жили их хозяева. Со всей этой элитой слуг перемешивался всякий подозрительный сброд, девицы с непокрытой головой, нищие, которые, пресмыкаясь и раболепствуя, предлагали посторожить лошадей или присмотреть за машиной, чтобы те, кто отвечал за свой транспорт, могли воспользоваться минутой свободы и сходить опрокинуть стаканчик.

Слуги были рады, в свою очередь, поиграть в господ, и охотно принимали предложения оборванцев.

Затерявшись в толпе, Эрнестин и Мимиль внимательно смотрели по сторонам, не упуская при этом из виду своих сообщников, Дьяка и Бороду, которые напялили на себя удивительным образом преобразившие их наряды.

Борода, вырядившись в голубую блузу и нацепив на голову большую мягкую шляпу, смахивал на крестьянина или, по крайней мере, жителя пригорода, который выглядел чужим в этом обществе.

Он бродил по улице, стараясь не уходить далеко от своего дружка Дьяка.

Дьяк ловко преобразился в кучера из богатого дома, который, хотя и не на службе, все равно по привычке, а также из-за тщеславия не расстается с атрибутами своей профессии. На нем был красный в клетку сюртук с рукавами из черного люстрина. Он все время жевал табак, как это делают многие кучеры, которые не могут курить на рабочем месте, а потому и утешают себя дешевым пакетиком жевательного табака.

Внезапно Дьяк остановился перед водителем, который отходил от великолепного лимузина. Автомобиль был полностью задрапирован изнутри тканью кремового цвета, в то время как снаружи машина была со вкусом выкрашена в темно-каштановый цвет.

— Эй, Казимир, — воскликнул Дьяк, приближаясь с распростертыми объятиями и улыбкой на лице к водителю.

Шофер машинально ответил на дружеское пожатие. Однако после короткой паузы он наивным голосом спросил:

— Но я что-то тебя не узнаю?

— Ты меня не узнаешь, — вскричал Дьяк, — значит, ты не помнишь Сезара? Вспомни, Сезар, который служил у Ротшильдов в прошлом году…

Нет, Казимир не припоминал.

Но ему хотелось верить, что он знает Сезара, — с тех пор, как он поступил на службу к Соне Данидофф, он увидел и узнал столько людей, что его забывчивость была вполне простительна…

К тому же Сезар выглядел славным и приветливым малым, достаточно было глянуть на его светившуюся от радости рожу, чтобы быть уверенным, что вскоре от него последует предложение зайти в пивную. Дьяк, довольный, что так быстро и легко стал другом шофера Сони Данидофф, о существовании которого он узнал два дня назад, действительно, подмигнув, предложил:

— Послушай, Казимир, а не опрокинуть ли нам по стаканчику?

Дьяк как нельзя лучше попал в цель.

Выпивка была одним из грешков Казимира. Отличный шофер, степенный и серьезный мужчина, он имел два порока: любил выпить, о конечно, не злоупотребляя и не напиваясь в стельку, и любил поболтать.

Дьяк познакомил Казимира со своим спутником Бородой, которого он представил под кличкой Папаша Каучук.

— Славный малый, — сказал он, — занимается тем, что покупает и продает шоферам новые и использованные шины.

В этот момент подошел еще один жулик, Мимиль, вызвавшийся покараулить автомобиль. Он уже давно следил за беседой троих мужчин и вышел из тени точно в нужный момент, когда шофер княгини Сони Данидофф начал оглядываться по сторонам, надеясь отыскать какого-нибудь нищего, которому можно было доверить посторожить машину.

Расщедрившись, Казимир дал «нищему» двадцать су, прибавив при этом:

— Хорошо следи за моей «старушкой», никому не разрешай подходить к ней, а когда я вернусь, я дам тебе в два раза больше того, что ты сейчас получил.

— Спасибо, патрон! — воскликнул Мимиль, склоняясь до земли перед шофером. — Будьте спокойны, присмотрим как надо…

Молодой бандит заговорщески переглянулся со своими сообщниками, которые тут же поволокли ничего не подозревающего Казимира к ближайшей пивной, где уже гуляла многочисленная подвыпившая публика.

Едва они устроились за столиком, как Казимир из вежливости начал уверять, что узнал своего приятеля Сезара, хотя на самом деле никогда его не видел. После второго стакана он уже искренне верил, что помнит место, где он впервые встретил его.

— Это, наверное, было на приеме в Министерстве иностранных дел…

Дьяк, самоуверенно кивая головой, время от времени радостно восклицал:

— Ах, я знал, Казимир, что ты все же вспомнишь меня…

Мимиль начал скучать на своем посту, хотя Эрнестин, бродившая неподалеку, время от времени подходила к нему, чтобы обменяться парой слов. Но показываться вместе было небезопасно — вид их совсем не внушал доверия, — и они избегали долгих разговоров.

Время между тем шло, и Мимиль удивлялся, что ни Дьяк, ни Борода не подходили сообщить ему о «продолжении программы».

Но вот наконец на углу улицы Монсо и бульвара Малешерб появился величественный силуэт Бороды.

Псевдоторговец автопокрышками выходил из пивной. Он быстро подбежал к Мимилю и тихо, но четко отдал распоряжения. Борода торопился, так как времени оставалось в обрез.

— Этот идиот, — сказал он, имея в виду Казимира, — никак не остановится, все уши прожужжал о машинах и всем таком прочем. У меня башка раскалывается от его рассказов о карбюраторах и коробках передач! Уже сыт этим по горло… Но он, правда, рассказал и кое-что интересное, слушай сюда, Мимиль, это касается тебя… По словам этого болтуна, кран для выливания бензина из бака машины княгини Данидофф находится рядом с подвесом левой рессоры… В баке осталось еще около шестидесяти литров бензина, чего хватит на многие километры. Нам же нужно, чтобы эта кляча остановилась, проехав пятьсот метров отсюда, то есть на углу улиц Монсо и Тегеран, именно туда направит свою машину Казимир после бала… Итак, ты сольешь из бака почти весь бензин; когда Казимир обнаружит, что в баке горючего нет, ему придется идти на ближайшую станцию обслуживания автомобилей… В этот момент мы и появимся, чтобы освободить красавицу княгиню от ее тяжелых драгоценностей.

Мимиль с ловкостью обезьяны и умением опытного механика — что и говорить, летчиком он был неплохим, и все, что касалось машин, не было для него новым — точь-в-точь выполнил распоряжения своего сообщника, который тотчас же вернулся в кабачок, чтобы задержать Казимира до последнего момента.

Но водители и кучеры уже зашевелились. Час был поздний, и чувствовалось, что бал скоро подойдет к концу.

Казимир, вернувшись к автомобилю, щедро наградил жулика обещанными сорока су, и тот тут же пропал.

Через несколько минут Мимиль подходил к Эрнестин, ждавшей его на улице Тегеран.

— Внимание, — прошептала через четверть часа Эрнестин, пристально всматривавшаяся в направлении бульвара Малешерб. Она наконец увидела, что от особняка Томери начали одна за другой отъезжать машины.

— Внимание, — повторила она, — по-моему, бал закончился, все уже сваливают.

На забитой транспортом авеню Валуа пыхтели двигатели машин, лошади от нетерпения приплясывали на месте, раздавались громкие распоряжения.

Бал окончился, и каждый торопился занять место в своей машине, чтобы поскорее вернуться домой.

Дьяк и Борода, затерявшись в толпе, обступившей подходы к особняку Томери, не без волнения ожидали выхода княгини Сони Данидофф.

Наблюдая за покидавшими бал, оба бандита не могли не заметить, что гости богатого сахарозаводчика выходили не с веселыми лицами, как люди, довольные ужином и танцами, а испуганными, бледными, растерянными, словно они пережили сильное душевное потрясение…

— Ну и рожи у них, — шепнул Борода на ухо Дьяку, который, думая о том же, добавил:

— У них такой вид, словно они возвращаются с похорон…

В это время внутри дома послышался сначала неясный, затем все более громкий гул, перекинувшийся на улицу. Понемногу из слухов стало ясно, что на балу у Томери случился какой-то неприятный случай, говорят, даже ограбление…

В дело вмешалась полиция, точнее говоря, к месту преступления прибыли самые высшие представители префектуры города.

Новость о происшествии в особняке Томери распространялась с быстротой молнии. Однако, если приглашенным Томери она была известна в деталях, то бедноте, толпившейся на улице, с которой светские люди не общались, оставалось только строить на этот счет самые разные предположения.

Борода и Дьяк, разделившись и бросившись по сторонам, кое-что узнали из обрывков разговоров и возвратились с озадаченными лицами. Везде говорили об ограблении, упоминая при этом имя княгини Сони Данидофф.

Бандиты смотрели друг на друга не в состоянии произнести ни слова.

Дьяк первым нарушил молчание:

— Проклятие, можно быть уверенным, что нас одурачили, кто-то оказался пошустрее нас…

Борода молча кивнул головой. Но кто же осмелился на такое дело, которое задумал он, Борода? Кто же тот таинственный грабитель, которому удалось его осуществить?

В голове бандита вопреки его воле пронеслась мысль:

— Фантомас!..

Глава VIII. Окончание бала

Прибытие Сони Данидофф на бал к Томери стало кульминацией праздника. Танцующие на мгновение замерли, чтобы восхититься прекрасной парой, которую составляла княгиня и богатый сахарозаводчик, затем цыгане вновь ударили по струнам, и гости еще живее закружились в веселом танце.

В противоположном от оркестра углу группа людей вела оживленную беседу. Томери с довольным видом комментировал действия музыкантов в красных одеждах:

— Разумеется, — рассуждал он, — это не Моцарт, но для таких профанов в музыке, как я, цыганские мелодии имеют свою прелесть.

Соня Данидофф перебила его с легким укором в голосе.

— Ах, мой друг, не собираетесь ли вы утверждать, что относитесь к поклонникам модных песенок типа «Розового вальса» и «Улыбки весны»?!

На лице княгини отразилась легкая насмешка.

Банкир Нантей, который так и порхал вокруг нее, поспешил подхватить шутку.

— Итак, господин Томери, — спросил он, — подпишетесь ли вы под подобным заявлением?

Тут Жером Фандор, который только что прибыл на бал и раздавал рукопожатия направо и налево, услышав разговор, откровенно заявил:

— Что касается меня, то я абсолютно готов вас поддержать, дорогой господин Томери.

Соня Данидофф удивленно вскинула брови…

Томери хитровато подмигнул:

— Черт возьми! Фандор похож на меня, его, как и меня, восхищает больше «Тонкийка»…

— …чем замысловатые вариации Вагнера…

Повернувшись к Соне Данидофф, которая обдала журналиста холодно-удивленным взглядом, Фандор продолжал:

— Да, мадам, я могу признаться, мои вкусы в музыке достойны сожаления, это идет, наверное, от моего абсолютного невежества, я не понимаю современные симфонии… что мне требуется, так это роман с продолжением…

— И что же для вас роман с продолжением в музыке?

Фандор улыбнулся:

— Это просто-напросто… мелодия из кафешантана.

— Ну что ж, по крайней мере, это оригинально, — сказала княгиня.

Одна из вальсирующих пар неожиданно врезалась в компанию, мгновенно разрушив ее. Впрочем, собеседники не стремились больше возобновить разговор.

Фандор, считая, что он выказал хозяину дома достаточно внимания, предписанного светским этикетом, мечтал уже о сигарете. Он начал пробираться сквозь толпу гостей, чтобы пройти в курительную комнату.

Вокруг знакомые приветствовали друг друга, в промежутках между танцами завязывались оживленные разговоры.

Среди гула раздались два приветствия:

— Чарли!

— Эндрал!

— Ну и ну, старина Чарли, я чертовски рад встретить тебя здесь. Давно мы с тобой не виделись. Клянусь, мне ужасно приятно встретить знакомое лицо, особенно на этом балу, где я никого не знаю…

— Привет, старина, ты совсем не изменился, все тот же прямой, открытый и честный парень. Рад тебя видеть, как твои дела?

Молодые люди прошли в галерею, расположенную перед гостиными, где в самом разгаре гремел бал, и направились к окну, довольные, что случай свел их после долгих лет. У них было много чего рассказать друг другу, но как часто бывает в подобных ситуациях, ни один ни другой не знали, с чего начать.

Эндрал наконец спросил первым:

— Дорогой Чарли, рассказывай же, чем ты занимался все это время, после того как мы окончили Центральную школу гражданских инженеров?

— Что тут рассказывать! Почти каждый вечер я коротаю время между площадью Мадлен и площадью Оперы, поздно ложусь, поздно встаю. Иногда бываю в свете, как сегодня, например, изредка танцую. Частенько играю в бридж с салонными дамами, вот и все. Короче, ничего интересного. А у тебя, старина, я слыхал, дела идут превосходно.

— Превосходно — может быть, сказано слишком громко, но я действительно прочно стою на ногах. Ты знаешь, мне очень повезло, когда, окончив Центральную школу, я был представлен Томери. Ему в то время как раз нужен был молодой инженер, чтобы помогать заниматься его плантациями сахарного тростника в Сан-Доминго.

— В Сан-Доминго! Боже мой, у негров!

— Да, у негров. Но живется мне там неплохо. Далековато от проторенного пути цивилизации, это правда, но в конце концов каждый выбирает себе, что ему нравится. У меня интересная работа, я женился. Моя жена — очаровательная испанка…

— Так представь же меня ей!

— Дело в том, что она далековато отсюда, я приехал в Париж один, чтобы встретиться по делам со своим патроном. Я задержусь здесь всего на две недели, но в следующем году мы с женой рассчитываем провести целых три месяца на старом континенте. Пока же я забочусь о том, чтобы улучшить свое положение возле Томери. Я не привык выезжать в свет, Томери пригласил меня на бал, и я приехал сюда из чувства долга… Но, поскольку ты знаешь весь Париж, может ты покажешь мне каких-нибудь известных личностей, которые находятся здесь?

Чарли поднес к лицу монокль и быстрым взглядом окинул пеструю толпу гостей, кружившихся в танце под звуки цыганского оркестра.

Незаметным движением головы молодой человек показывал своему другу людей, которые могли, на его взгляд, быть ему интересными:

— Для начала взгляни, старина, на этого высокого худого господина, вон того, с седеющей бородкой фавна. Это Бордье, бывший министр Общественных работ. Политика — вещь серьезная, и сейчас он заседает в ряде важных административных советов, что, кстати, приносит ему дохода больше, чем тогда, когда он входил в состав кабинета министров. Так, рядом с ним, вон тот толстяк, — государственный советник. А вот эти люди заинтересуют тебя больше: старик и юноша, которые удивительно похожи друг на друга. Это Барбе-Нантей, потомственные банкиры, занимающиеся финансами, тяжелой промышленностью и производством сахара, кстати, тоже. Слева от тебя — мужчина с внешностью кавалерийского офицера — Валлер, заместитель председателя кабинета Президента Республики. Звучит, не правда ли? Погоди, вот представители судебного ведомства…

Эндрал перебил товарища:

— Да мне наплевать на всех этих шишек. Меня гораздо больше интересуют женщины, эти обольстительные парижанки, общества которых мы, провинциалы, точнее жители колоний, лишены…

— Хе-хе! — насмешливо пробормотал Чарли. — Ты неплохо ведешь себя для молодожена. К счастью, супруга твоя тебя не слышит, ведь вас разделяет целый Атлантический океан. Ладно, смотри, видишь красивую блондинку, вокруг которой крутится тьма молодых поклонников? Это знаменитая госпожа Горвиц. Она — американка, совладелица компании по производству шампанского «Горвиц и Каллас» в Реймсе; я думаю, ты знаешь этот чудесный сорт сухого шампанского? А этот нос с горбинкой принадлежит еще одной известной великосветской даме — маркизе де Ломбар. Нос выдает ее происхождение: урожденная Уэйл, она обладает огромным состоянием, а также превосходной коллекцией старинных брошек, некоторые из них украшают ее корсаж; но я тебе сейчас покажу еще кое-кого: вон та — вдова владельца металлургических заводов Аллуа… та, которая сейчас проходит перед оркестром… Недурна, несмотря на ее волосы цвета красного дерева. Она внучка знаменитого пэра Франции Флавони де Сент-Анж… Уф, можно вздохнуть с облегчением! Это пустяк, но он тебя развеселит. Дело в том, что дочки генерала де Риуля наконец-то нашли себе партнеров для танцев! Вон те бедные некрасивые создания, одетые во все розовое, словно девицы из пансиона. Благородное имя, слава отца, но без мужа и без приданого… А вот эта особа, похоже, уже нашла себе мужа. Сегодня вечером, говорят, объявят о свадьбе. Э, да это же тебя особенно должно интересовать, Эндрал, речь-то идет о твоем патроне!

— Что? Томери?

— Да, Томери, несмотря на то, что ему перевалило за пятьдесят, похоже, собирается все-таки жениться. Посмотри хорошенько на его будущую жену, вон ту величественную особу, немного высокомерную, но с благородными манерами, которая в одиночестве направляется к гостиным в глубине дома, это княгиня Соня Данидофф, дальняя родственница царя, имеющая огромное состояние. Как не восхищаться этими прекрасными драгоценностями на ее чудесной шее. Говорят, они потянут от двух до трех миллионов! Остальные украшения — соответственно… Миллионы, которые пополнят кошелек сахарозаводчика. Она ведет с ним котильон, следовательно, никаких сомнений не остается. Да, кстати, ты останешься на котильон?

— Гм! гм!

— Да, да, это просто необходимо. Я хочу поговорить с тобой и вместе поужинать. Когда еще представится случай встретиться, к тому же, если ты уйдешь по-английски, хоть ты и стал почти американцем, мне кажется, твоему патрону это не понравится. Смотри-ка, вот как раз и он идет. Да, ничего не скажешь, для своего возраста он выглядит превосходно, но… но постой! Взгляни же на него! Что с ним? Он бледен как смерть!..

Княгиня Соня Данидофф, закончив тур вальса с Томери, слегка запыхалась. Остановившись, чтобы отдышаться, красавица княгиня быстрым взглядом окинула себя в зеркале и заметила, что ее щечки слегка разрумянились.

— Как я ужасно покраснела, — подумала она, по-женски преувеличивая свои недостатки.

В этот момент она вдруг почувствовала, что ее юбка слегка натянулась. Княгиня увидела г-на Нантея, который тут же рассыпался в извинениях.

— О, простите, княгиня, — воскликнул банкир, одетый в элегантный черный фрак. — В такой толкотне чрезвычайно трудно уследить за своими движениями… Боюсь, я нечаянно наступил на подол вашего очаровательного туалета…

Княгиня запротестовала, сказав, что это не имеет никакого значения, и банкир, изогнувшись и продолжая бормотать извинения, удалился. Но, оставшись одна, княгиня раздраженно закусила губу. В таком виде она, конечно, не сможет вести котильон с Томери.

Соня Данидофф вспомнила, что, когда она прибыла на бал, Томери провел ее повесить шубку в небольшую закрытую гостиную, находящуюся в самом конце галереи. Ее нареченный сказал ей:

— Дорогая, этот будуар я приготовил специально для вас…

Соня подумала об этой комнате вовремя. Выйдя на лестничную площадку, она направилась к будуару, вошла в него, закрыла дверь и собралась привести в порядок свой туалет.

Когда она проходила мимо гардеробной, одна из горничных предложила ей свои услуги, но княгиня отказалась. Если верной Надин не было с ней, она предпочитала обходиться без чьей-либо помощи, тем более, что, приколов пару булавок, она сама сможет быстро привести платье в порядок. Что касается покрасневших щек, то немного пудры — и все будет нормально.

Соня Данидофф с улыбкой рассматривала настоящий арсенал склянок, коробочек, духов, который Томери, как влюбленный и заботливый жених, выставил для нее в этом небольшом будуаре, превращенном в удобную дамскую комнату.

Здесь было все необходимое, вплоть до стакана подслащенной воды и флакончика с мятными каплями.

Соня Данидофф открыла коробку с пудрой, затем, неравнодушная к духам, она взяла один флакон с пульверизатором, на этикетке которого было написано «Экстракт фиалки», и слегка обдала пахучей струей шею и нижнюю часть лица.

Княгиня, возможно, устала от жары, царившей в большом зале, так как в тот момент, когда она ощутила запах духов, ее слегка затошнило и ей как-то сразу захотелось спать.

Соня Данидофф бессильно опустилась на низкий диван, занимавший угол комнаты. Она глубоко дышала, втягивая в себя нежный, но несколько странный запах, исходивший от флакона.

«Этот запах какой-то безвкусный, — подумала она, — найти бы просто-напросто немного одеколона…»

Не в состоянии сдвинуться с места из-за огромной усталости, накатившейся на нее, княгиня поискала глазами по столу, но, к сожалению — это был единственный пробел в арсенале Томери, — одеколона она там не обнаружила. С пульверизатором был лишь один флакон — тот, который она держала в руках.

Княгиня брызнула на себя еще раз, надеясь, что свежая струя духов оживит ее, но ее усталость, наоборот, увеличилась еще больше, и веки на миг сомкнулись…

Когда через секунду она вновь открыла глаза, в туалетной комнате было совсем темно!

Соня Данидофф попыталась привстать с дивана, на который она упала. Потеряла ли она сознание? Способна ли она была понять, бодрствует она или спит?

Она неумолимо впадала в какое-то бесчувственное состояние, правда, ощущения ее не были неприятны, перед глазами проходили яркие, светящиеся видения, которые сменялись полным мраком.

В голове зашумело. Она хотела крикнуть, но крик застрял в горле. Княгиня слегка вздрогнула. Где-то сверху она четко услышала незнакомый голос, который тихо прошептал:

— Расслабьтесь… Спите… Ничего не бойтесь…

Соня Данидофф сделала слабую попытку отреагировать на этот голос, но тут же покорно закрыла глаза, окончательно потеряв ощущение реальности происходящего…

В небольшой гостиной, специально приготовленной для невесты хозяина дома, царила абсолютная тишина, когда Томери, разыскивающий княгиню Данидофф, чтобы приготовиться к котильону, который они должны были скоро вместе вести, подошел к закрытой двери комнаты.

Он тихонько постучал несколько раз. Не услышав ответа, Томери открыл дверь. Будуар был погружен в темноту!

Удивленный хозяин дома подошел к выключателю. Комната залилась электрическим светом.

При виде представшего перед ним зрелища его лицо стало мертвенно-бледным. Соня Данидофф, побледневшая, безжизненно лежала на диване.

Неровное хриплое дыхание вырывалось из ее вздымающейся груди, по которой протянулись широкие полосы крови!

Обезумев, Томери выскочил из комнаты, чтобы позвать на помощь…

Именно в этот момент Чарли, приятель молодого инженера Эндрала, и обратил внимание на ужасно побелевшего жениха Сони Данидофф.

С испуганным лицом, нервно сцепленными перед собой пальцами рук, стараясь идти уверенным шагом, что, правда, не совсем удавалось, так как ноги, не слушаясь его, нервно дрожали, Томери направился к галерее, выходившей в переднюю…

Неожиданно один за другим раздалось несколько женских криков, нарушив очаровательную мелодию вальса, которую наигрывал оркестр…

Небольшая гостиная, откуда только что вышел Томери, магнитом приковывала внимание гостей.

Две женщины, одна из которых была мадам Аллуа, опустились, лишенные чувств, на стоящие рядом стулья. Доктор дю Марвье, знаменитый хирург, пытался сдержать у входа в комнату толпу любопытных. Среди приглашенных раздавались крики: «Трагедия! Убийство!» Утверждали, что княгиня Данидофф лежит в гостиной мертвой!

Невнятный гул растекался по всему дому. В отрывистых разговорах то там, то здесь слышался шепот: преступление, убийство, ограбление.

Новость распространялась с быстротой молнии. Сомнений быть не могло, с десятка два свидетелей видели ужасную сцену, открывшуюся перед ними в дамской комнате княгини.

Успевшие туда заглянуть, прежде чем их вытолкали обратно, рассказывали подробности:

— Да, это сущая правда! В гостиной, которую Томери специально приготовил для своей невесты, на полу неподвижно лежит княгиня Соня Данидофф, вся в крови, с шеи у нее исчезло жемчужное ожерелье, остальные драгоценности тоже пропали!

Раздавшиеся сначала крики сменило ледяное гробовое молчание. Гости разделились на группы, обсуждая наводящую ужас драму.

Еще несколько женщин упали в обморок. Мужчины стояли с бледными лицами. Везде открывали окна, чтобы пустить побольше свежего воздуха. Все напряженно ждали появления хозяина дома. Того по-прежнему не было.

— Ивонна! Марта! Идемте, дети мои, мы будем только мешать здесь, а эти тягостные переживания не принесут ничего хорошего.

Генерал де Риуль звал потрясенных случившимся дочек. Старый вояка направился вместе с ними к главной лестнице, на площадке которой был оборудован гардероб. В тот момент, когда он готов был уже надеть на себя верхнюю одежду, один из лакеев, прислуживающих в доме, подошел к нему и тихо шепнул несколько слов.

— Что?.. Что?.. — закричал генерал. — Что это значит? Я не могу выйти из дома! Меня в чем-то подозревают? Какой позор! Ну и ну!…

К нему приблизился метрдотель, изгибаясь в почтительном поклоне:

— Говорите тише, господин генерал, прошу вас. Этот категоричный приказ мы получили десять минут назад. Как только г-н Томери узнал… о несчастном случае, он приказал полицейским, которые дежурят на первом этаже, закрыть все двери и оцепить дом. За исполнением этого приказа следит капрал полиции. Вы не сможете выйти, но, уверяю вас, господин генерал, это не из-за того, что вас в чем-то подозревают, просто, приняв такие меры, надеются найти преступника, который до сих пор находится в доме, так как из него, по крайней мере в течение этого часа, никто не выходил…

Немного успокоившись и понимая поведение Томери, хозяина дома, генерал де Риуль вместе со своими напуганными дочками молча отошел к одному из углов галереи.

Гостиные особняка, особенно та, которая граничила с комнатой, где лежала несчастная жертва, постепенно пустели. Гости выходили кто на веранду, кто в курительную комнату, продолжая комментировать случившееся.

Вдруг все разговоры оборвались на полуслове.

Томери, которого не видели с момента обнаружения трагедии, появился на лестнице, сопровождаемый господином, чья простая черная куртка выглядела странно и неожиданно среди всех этих светлых и ярких туалетов, фраков разных цветов и военных мундиров.

Кто-то из гостей шепнул:

— Авар…

Это действительно был начальник Сыскной полиции.

Господин Томери, увидев лежащую без чувств графиню, не теряя присутствия духа, тут же поспешил к телефону и попросил Сыскную полицию. Г-н Авар, который как раз находился у себя в кабинете, долго не размышляя, лично отправился в особняк Томери. Последнему по-настоящему повезло, что в такой поздний час ему удалось застать в префектуре знаменитого начальника Сыскной полиции.

Проходя одну за другой гостиные дома, г-н Томери тихо беседовал с г-ном Аваром.

— Я благодарю вас, месье, что вы приехали так быстро. Как только я обнаружил бедную княгиню, я тотчас же поспешил приказать перекрыть все выходы их дома. К сожалению, я отсутствовал в гостиных около четверти часа и не могу вам сказать, что здесь произошло за это время. Если бы я мог остаться среди гостей, возможно, я заметил бы со стороны кого-нибудь странное поведение, фальшивый жест или непонятное волнение. Жаль, но…

— Ничего страшного, месье. Если преступник находится среди ваших приглашенных и если он чем-нибудь себя выдал, я буду об этом информирован. Среди тех, кто танцевал на вашем балу, наверняка четыре-пять агентов секретной полиции…

— Уверяю вас, — быстро ответил Томери, — я хорошо знаю людей, которых принимаю!..

— Я тоже, — сказал начальник Сыскной полиции, — но уверяю вас, что не проходит ни одного бала, ни одного вечера, где бы не присутствовал кто-нибудь из наших агентов, какой бы избранной ни была публика.

Слегка шокированный этим замечанием, Томери посчитал нужным воздержаться от ответа. Тем более, что они уже подошли к роковой комнате. Доктор дю Марвье находился рядом с жертвой преступления.

Посреди гостиной, заставленной разного рода безделушками, прижав руку к голове, лежала княгиня Соня Данидофф, выглядевшая со стороны просто спящей.

На ее шее застыло несколько капель крови, которая вытекала из небольшой раны на затылке, прямо за ухом. Кожу, наверное, содрал грабитель, когда грубо срывал ожерелье со своей жертвы. Вокруг шеи было заметно несколько фиолетовых пятен.

Правда, доктор тут же успокоил начальника Сыскной полиции. Княгиня Соня Данидофф, оглушенная действием сильного снотворного, вне опасности. Через час-два она должна прийти в сознание. Ей необходим покой, и только покой.

Г-н Авар не настаивал. Окинув быстрым взглядом место преступления, он стал анализировать, что здесь произошло. Борьбы между преступником и жертвой не было, следы на коже последней остались лишь потому, что грабитель очень торопился, снимая ожерелье. Затем начальник полиции осмотрел оба окна. За закрытыми окнами были видны массивные железные ставни, открыть которые было не так просто. Во всяком случае, закрыть их потом снаружи было невозможно. Значит, грабитель вошел в комнату не снаружи. Он должен был находиться на балу и проследовал за княгиней, когда та отправилась к себе в будуар.

Г-н Авар спрашивал себя, что заставило молодую женщину прийти в туалетную комнату. Размышляя над этим, он вдруг заметил, что внизу платья княгини одно из кружев отпоролось. Наклонившись, он внимательно осмотрел кружево и обнаружил, что оно прикреплено к подолу платья парой булавок.

Г-н Авар предположил, что скорее всего княгиня, у которой что-то случилось с туалетом, пожелала немедленно уединиться в будуаре, чтобы быстро привести себя в порядок. Она, наверное, была застигнута врасплох грабителем, когда, наклонившись, занималась своей юбкой. Преступник, по-видимому, свалил ее на пол и затем снял с нее все драгоценности. Неожиданно начальник Сыскной полиции повернулся к Томери:

— Мне необходимо провести небольшую проверку, это может показаться вашим гостям немного обидным, но, я надеюсь, они простят меня. Все пока заставляет предполагать, что автор этого покушения, которое произошло, если верить словам доктора дю Марвье, не более получаса тому назад, по-прежнему находится в доме, так как никто за это время из него не выходил. Мне нужно провести обыск по горячим следам, я собираюсь обыскать всех ваших приглашенных. Пусть подходят один за другим в ваш кабинет. А начну я… с вас, чтобы ваши гости более благосклонно отнеслись к этой формальности… пустой формальности, уверяю вас.

Но долгое и тягостное расследование, к сожалению, не дало никаких результатов. Размышляя над только что случившейся трагедией, Фандор натягивал плащ и проклинал себя, что не находился в этот момент поблизости от места происшествия. Вдруг он замер на месте: над его ухом кто-то странным голосом прошептал:

— Берегись, Фандор!.. Это серьезно!

Журналист резко развернулся. Ну, на этот раз он узнает, кто этот таинственный незнакомец, что вмешивается в его дела, и определит, кто он — неизвестный друг или скрытый враг. Нужно было во что бы то ни стало выяснить это.

Около десятка людей теснились возле Фандора, стремясь побыстрее получить у лакея, прислуживавшего в гардеробе, свою одежду.

Никто не смотрел в сторону журналиста… Никому, казалось, до него не было дела…

Фандор пристально рассмотрел одного за другим всех приглашенных Томери, в данный момент окружавших его. Он знал почти каждого из тех, кто стоял сейчас рядом с ним — кого по фамилии, кого просто с виду.

Проницательным взглядом Фандор изучал выражение их лиц, но тщетно! Он видел перед собой обычные, мирные и добродушные лица.

— Черт, — тихо выругался он и, взбешенный, покинул дом Томери.

Глава IX. В отделе антропометрии

Сидя в фиакре, который вез его во Дворец Правосудия, Жером Фандор довольно потирал руки.

«Определенно, эта неделя была богата интересными событиями! Черт меня возьми, если я не смогу из истории, случившейся вчера ночью, сделать сенсационный репортаж, который откроет мне двери в самые известные редакции газет. Бертильон будет фотографировать в отделе антропометрии представителей самой знатной публики. Что и говорить, история далека от того, чтобы быть заурядной. Если мне удастся сделать на этом газетный репортаж, да еще с документами, я думаю, его вырвут у меня из рук в любой редакции… Здесь обширное поле деятельности. После этого ни одна газета не откажется взять у меня пару строчек, рассказывающих о службе Сыскной полиции либо об истории какого-нибудь нашумевшего преступления. Бертильон всегда шел мне навстречу… почему должно быть по-другому на этот раз? Он человек весьма любезный…»

Расспросив всех свидетелей, которых он смог найти, о трагедии, разыгравшейся прошлой ночью, Жером Фандор направился во Дворец Правосудия.

«Так, нужно признаться, что на настоящий момент я не знаю ничего определенного. Это, в самом деле, несколько странное ограбление. Авар, прибыв в особняк Томери в час ночи, заявил, что грабитель мог находиться лишь среди приглашенных на бал, и приступил к тщательному обыску присутствующих… Обыск этот не дал никаких результатов. С другой стороны, говорят, Бертильон тоже прибыл на место происшествия и смог снять довольно четкие отпечатки пальцев. Если они действительно такие четкие, как говорят, то это, разумеется, облегчит работу полиции. Правда, стоит ли допускать, что преступник окажется таким наивным и явится по повестке в прокуратуру, которая обязала всех приглашенных на бал Томери прибыть в кабинет Бертильона. Едва узнав об этом, он наверняка бросился к первому поезду и сейчас пересекает границу!»

Молодой человек слабо верил в то, что это дело может окончиться поимкой преступника. Решение снять антропометрические данные со всех гостей Томери не казалось ему убедительным.

Когда фиакр остановился у входа во Дворец, Фандор с большим облегчением вздохнул.

«Да, многое остается для меня непонятным в этом деле. Будем надеяться, что Бертильон не откажется просветить меня».

Когда Жером Фандор подходил к отделу антропометрии, он заметил, что за входом в него следят два агента Сыскной полиции. Это сильно позабавило репортера:

«Ого, какая дальновидность полиции, они уже думают о быстром аресте преступника!»

Он передал свою визитку заведующему отделом антропометрии и через несколько минут вошел в кабинет г-на Бертильона.

— По какому делу вы ко мне пришли? — спросил у него именитый ученый.

— Дорогой метр, меня интересует все, что связано со вчерашним происшествием. По правде говоря, я ничего не понимаю в том расследовании, которое вы собираетесь предпринять. Это правда, что к вам вызваны повесткой различные особы, которые были приглашены вчера вечером к Томери? Зачем? Обнаружили ли вы на месте преступления достаточно четкие отпечатки пальцев, чтобы попытаться сравнить их с отпечатками пальцев людей, которые сейчас будут приходить в ваш кабинет?

Бертильон усмехнулся.

— Черт возьми! — ответил он. — Вы, дорогой друг, один из тех, кто не верит в то значение, какое имеет антропометрия для полиции. Следы, с которых я снял отпечатки пальцев, были абсолютно четкими. С их помощью преступник будет быстро арестован.

— Вашими бы устами да мед пить, — сказал Фандор, — но будьте так любезны, расскажите мне в двух словах о том, что произошло тогда, после моего отъезда…

— Э-э, да ничего необычного. Вы конечно уже знаете, при каких обстоятельствах случилась эта трагедия, не так ли?

— Мне известно, что Томери обнаружил одну из приглашенных дам, г-жу Соню Данидофф, лежащей без чувств в небольшой гостиной; что, по мнению доктора дю Марвье, ее усыпили; что, вероятно, мотивом покушения явилась кража жемчужного ожерелья, которое носила жертва; что, как установил г-н Авар, срочно вызванный из префектуры, никто в течение часа до совершения преступления из дома не выходил и что г-н Авар обыскал всех присутствующих на вечере. Это все, что я знаю.

— Ну, в таком случае, я добавить могу немногое. Авар ничего не нашел. Ни у кого не было обнаружено компрометирующих драгоценностей. После того как удалился последний приглашенный, дом обыскали снизу доверху, но ничего не нашли. Что касается меня, то я прибыл в тот момент, когда заканчивались последние поиски. Княгиня Соня Данидофф, придя в себя, заявила, что ничего не помнит, кроме того, что она заснула после того, как воспользовалась флаконом духов с пульверизатором. Флакон тут же осмотрели и обнаружили там хлороформ… Но так и не было установлено, кто же подмешал это дурманящее средство в духи…

— Вас вызвал г-н Авар?

— Да, по телефону… Вы же знаете, что сейчас в любом деликатном деле требуется мое вмешательство. Вспомните сами, начиная с исследований доктора Лакассаня, доктора Косее, то есть с не очень давних пор — с 1846 года, антропометрия оказала такие услуги полиции, что та сейчас уже не может без них обходиться. Доктор дю Марвье, как опытный специалист, заметил, что Соня Данидофф была наполовину задушена грабителем, который действовал грубо, торопясь отцепить жемчужное ожерелье. Доктор, не колеблясь, попросил вызвать меня, чтобы я поискал на затылке жертвы отпечатки пальцев преступника.

— И они там были?

— Да, очень много. Дело в том, что у княгини Сони Данидофф был слегка расцарапан затылок, и кровь потекла по шее, таким образом, мне было очень легко снять отпечаток одного из пальцев.

— Этого достаточно?

— И да, и нет. Такой отпечаток — это уже кое-что, но я обнаружил большее. Грабитель, по всей видимости, сильно сжимал шею своей жертвы, и в результате у нее на коже остался целый след руки.

Жером Фандор поднес руку к шее и сделал жест, будто он сжимает ее пальцами.

— Следы, которые оставляет рука, — спросил он, — остаются незаметными?..

— Для человеческого глаза, мой друг, но не для фотографического аппарата. Знайте же, что грабитель, срывая со своей безжизненно лежащей жертвы ожерелье, должен был предпринять определенные усилия, а следовательно, его пальцы, которые прикасались к шее, оставили на коже княгини неуловимые частицы пота; этот-то след и сослужил мне службу. На одной половине шеи я смазал его специально приготовленным, не раздражающим кожу ляписом, и на поверхности тела мгновенно появились бороздки кожи, очерченные черным цветом. Для подстраховки, на другой половине шеи я использовал также специально приготовленную безвредную фтористоводородную кислоту. Повторная проверка была положительной; я смог получить очень четкие фотографий.

— И этого достаточно, чтобы позволить вам арестовать грабителя?

— Дорогой друг, я уже говорил вам, что подобные отпечатки лучше всего помогают определить личность человека. Наукой установлено, что рисунок, состоящий из бесчисленных линий, которые можно увидеть на наших пальцах, является такой же отличительной характеристикой индивидуума, как форма носа, ушей или цвет глаз. Петли, рисунки самых разных форм, которые образуют эти линии, существуют уже у новорожденных и не меняются до самой смерти. Даже в случае ожога, когда кожа обновляется, эти бороздки вновь появляются в том же виде, в котором они были до несчастного случая. Да, с помощью этого метода можно получить и такие результаты, которые вы не можете даже представить. Так, основываясь на отпечатках пальцев, полученных сегодня утром, я смогу вам назвать с точностью до трех сантиметров рост человека, которому они принадлежали, для этого мне нужно просто-напросто применить шкалу, названную коэффициентом восстановления. Кстати, вчера я произвел антропометрические измерения следа, который обнаружили на месте одного убийства; этот босой след имел в длину 225 миллиметров. Умножив это значение на 6840, соответствующее коэффициенту восстановления, я установил, что рост преступника должен составлять 1 м 53 см. Его арестовали сегодня утром: его рост оказался 1 м 53, 2 см!

— Поразительно! — воскликнул репортер. — Таким образом, в ваших руках бесспорные доказательства? Значит, ваша служба исключает какие-либо судебные ошибки?

— Абсолютно. Ошибки в определении отпечатков пальцев любого индивидуума быть не может. Только, к сожалению, мы не всегда можем обнаружить качественные отпечатки пальцев на месте преступления.

— А этой ночью?

— О, этой ночью, я уже сказал вам, отпечатки пальцев были более чем удовлетворительные. У меня есть отпечаток всей руки грабителя. Более того, признаюсь вам, глядя на строение этих линий, я начинаю думать, что молодчик, совершивший злодеяние, уже проходил через мой отдел. Я узнаю эту руку, и вы сейчас увидите, ошибаюсь ли я…

Бертильон нажал на кнопку звонка и спросил у вошедшего в кабинет служащего:

— Вы уже определили отпечатки пальцев, которые я вам недавно передал?

Служащий протянул ему две карточки:

— Пожалуйста, господин заведующий. Этот человек уже проходил по нашей картотеке, его регистрационный номер 9200.

Бертильон повернулся к репортеру.

— Вы видите, — сказал он, — я не ошибся! Мне достаточно будет просмотреть список за этот месяц, поскольку номер этот появился совсем недавно, чтобы назвать имя профессионального грабителя, рецидивиста, совершившего это покушение.

Разговаривая с журналистом, г-н Бертильон одновременно листал пухлый журнал.

— 9800, 9700… А вот серия 9200…

Неожиданно журнал выпал у него из рук:

— Преступник, это…

— Кто? — спросил Фандор.

— Это Жак Доллон! Рука, которая сняла ожерелье с княгини Сони Данидофф, принадлежит Жаку Доллону.

— Но этого просто не может быть!

Бертильон пожал плечами.

— Не может быть, почему? Доказательство перед вами…

— Жак Доллон мертв!

— Обокрал вчера княгиню именно он!

— Вы ошибаетесь!

— Ошибки быть не может! Я вам говорю, что грабитель — Жак Доллон!..

На этот раз Жером Фандор не выдержал:

— А я вам говорю, господин Бертильон, я знаю, я уверен, что Жак Доллон мертв, следовательно…

Ученый покачал головой:

— В свою очередь, отвечу вам: вы ошибаетесь, месье! Взгляните лучше на эти две карточки: одна из них — с отпечатками пальцев Жака Доллона, взятых несколько дней назад, другая — с отпечатками пальцев, обнаруженных этой ночью. Они полностью идентичны…

— Это совпадение!

— Совпадения здесь быть не может; кстати, — тут г-н Бертильон вооружился толстой лупой, — можете взглянуть на характерные детали рисунка. Смотрите, линии большого пальца словно изломаны как на одной, так и на другой карточке… Сам оттиск большого пальца по сравнению с остальными не совсем обычен и выдает художника — профессионала, керамиста… О, поверьте, здесь все абсолютно ясно, можно не сомневаться, Жак Доллон — преступник!

— Но, — упрямо повторял Жером Фандор, — Жак Доллон мертв. Я могу поклясться, что он мертв.

Подобное утверждение не могло, разумеется, смутить ученого.

— Это дело полиции — обсуждать, жив или мертв Жак Доллон. Я же могу сказать лишь одно: человек, который ограбил вчера вечером княгиню, был в этом кабинете несколько дней назад, и этот человек — Жак Доллон!..

Фандор распрощался с г-ном Бертильоном. Идя по улице, он по-прежнему размышлял о том серьезном заключении, которое дал известный ученый.

Молодой журналист был еще в большей растерянности, нежели до посещения антропометрической службы.

Отныне он располагает новым фактом, а именно, что отпечатки пальцев, обнаруженных на шее княгини Сони Данидофф, принадлежат Жаку Доллону. Но это совсем не означает, что тайна, которая витала над этим делом, точнее теперь будет сказать, над целой серией дел, прояснилась… скорее, наоборот!

И Фандор, которого преследовала как наваждение мысль о Фантомасе, сказал про себя:

— Да, Фантомас замешан в этом деле… Это точно. Однако Доллон оставляет свои следы… Но ведь Доллон — не Фантомас… и к тому же Доллон мертв, у меня есть доказательства этого. В таком случае, кто же преступник?

Глава X. Загадочный землекоп

«Богатый банк у Барбе-Нантей!» — думал Жером Фандор, пересекая огромный холл первого этажа, где массивная мебель из красного дерева, толстые пушистые ковры, глубокие кресла и даже простые, но изящные занавески на окнах, — все создавало атмосферу роскоши и свидетельствовало о хорошем вкусе.

Репортер улыбнулся:

— Банковское дело — определенно самая лучшая из профессий. Мне тоже надо было стать банкиром. Сейчас я, возможно, был бы уже миллионером.

В этот момент перед ним вырос швейцар:

— Я к вашим услугам, месье!

— Передайте, пожалуйста, мою визитную карточку г-ну Нантею. Скажите ему, что я буду рад, если он уделит мне несколько минут.

Швейцар поклонился:

— Вы пришли по личному делу, месье?

— Да, по личному.

В этот день у Жерома Фандора не было никакого материала для репортажа в «Капиталь». Сегодня он был без работы: монархи не останавливались в Париже, бандиты не тревожили полицию, статуи видным политическим деятелям не открывались.

Что делать?

Тогда Жером Фандор решил просто-напросто сходить к банкирам Барбе-Нантей и взять у них интервью по поводу недавних событий, всколыхнувших общественность Парижа и до сих пор остававшихся загадочными и непонятными.

Барбе и Нантей были банкирами баронессы де Вибре, и, кроме того, они присутствовали на балу у сахарозаводчика Томери, где была ограблена княгиня Соня Данидофф. Было бы совсем не безынтересным побеседовать с ними и задать пару вопросов.

Но согласятся ли они на интервью?

«Разумеется, — решил Жером Фандор, — ведь в конце концов они — люди деловые и не откажутся от бесплатной рекламы, которую я им сделаю своим репортажем!»

Журналист рассчитал все верно.

Не спеша, размеренным шагом к нему возвращался швейцар:

— Г-н Нантей просит извинить его за то, что не может вас принять. В настоящий момент в его кабинете происходит важное заседание административного совета, где он председательствует, но вам готов уделить внимание г-н Барбе, если, конечно, он может заменить г-на Нантея.

Жером Фандор поднялся с кресла:

— Хорошо, я встречусь с г-ном Барбе…

Шагая за швейцаром, Жером Фандор пересек почти весь банк, заметив по пути через приоткрытую дверь, что кабинет г-на Нантея был абсолютно пустым.

— «Черт возьми, — подумал он, — Нантея просто нет у себя, а Барбе хочет принять меня вместо него… Впрочем это вполне логично: по-видимому, компаньоны не ладят между собой, и каждый старается друг друга обскакать!»

Г-н Барбе принял его с холодным и торжественным видом, на что журналист ответил самой любезной улыбкой.

— Мне известно, — начал он, — что ваше время дорого, господин Барбе, поэтому я не буду им злоупотреблять. Скажу прямо о цели моего визита: Вы, наверное, знаете о том, какой шум вызвали в Париже случившиеся одно за другим преступления, направленные против г-жи де Вибре и г-жи Сони Данидофф?

— Да, месье, я следил по газетам за новостями, касающимися этих странных дел. Но чем я могу вам помочь?

— Разве вас это не касается? Бог мой, разве баронесса де Вибре не была вашей клиенткой, разве вы не присутствовали на балу у Томери?

— Да, все это верно, месье, но если вы надеетесь, что я могу рассказать вам нечто большее, чем то, о чем вы написали в газете, то вы заблуждаетесь. Мне больше ничего не известно, более того, признаюсь вам, я сам узнал гораздо больше обо всем, что касается этих преступлений, из ваших собственных статей, месье.

— Тогда можете ли вы мне хотя бы сказать, подтвердить, что г-жа де Вибре действительно была разорена?

— Я полагаю, что, сказав об этом вам, я не нарушу профессиональную тайну… Да, месье, г-жа де Вибре перед своей смертью понесла огромные убытки.

— А г-жа Соня Данидофф?

— Я не думаю, что она является одной из моих клиенток.

— Вы не думаете?

— Эх, месье, неужели вы считаете, что я знаю всех своих клиентов? Наш банк занимается в основном крупными сделками, ценными бумагами государства или промышленников, у нас очень много клиентов, векселедателей, и просто невозможно знать их всех по фамилиям.

— Вам знакома фамилия Жака Доллона?

— Да, я знал этого молодого художника. Его представила мне г-жа де Вибре, которая попросила меня оказывать ему покровительство. Я охотно согласился; сегодня, конечно, мне остается лишь сожалеть о своем доверии…

— Значит, вы считаете, что он виновен в преступлении?

— Конечно! Как и все ваши читатели, месье.

И Барбе с удивлением посмотрел на Жерома Фандора, который нечаянно выдал себя последним вопросом, ставящим под сомнение виновность Доллона. Вдруг дверь кабинета резко распахнулась, и в комнату, запыхавшись, с перекошенным лицом влетел другой банкир, Нантей, за которым последовали еще пять или шесть таких же взволнованных людей, незнакомых Фандору.

— Боже мой! Что случилось? — закричал Барбе.

— А то, — отвечал, рухнув в кресло, Нантей, — что произошло ужасное ограбление!..

— Где?

— На улице Четвертого Сентября!

И, задыхаясь, он начал рассказ.

Услышав новость, Фандор, не задерживаясь ни секунды, бросился из банка и пулей полетел на площадь Оперы.

Странное происшествие, связанное с ограблением, о котором сообщил г-н Нантей, собрало большую толпу любопытных. Однако полицейские быстро установили заграждение и отвели людей, которые не успели толком понять, что же на самом деле случилось.

Примчавшийся в этот момент журналист начал ловко и проворно пробиваться сквозь толпу зевак. Добравшись до первых рядов любопытных прохожих, он полез за своим пропуском, чтобы пройти за ограждение, где начиналась площадка для строительных работ.

Но в тот момент, когда Фандор искал в кармане свое ценное удостоверение, которое префектура города выдает журналистам крупных парижских газет, его резко толкнул какой-то человек, шедший в обратном направлении, со стороны площадки.

Это был землекоп, испачканный в строительном мусоре, весь в пыли и грязи, с непокрытой головой, державшийся за щеку правой рукой, через пальцы которой просачивались капельки крови.

Взгляды незнакомца и журналиста пересеклись, и в сердце Фандора что-то екнуло.

«Как-то странно, — подумал он, — этот тип посмотрел на меня». В его взгляде, который едва ли длился секунду, Фандор, казалось, прочел одновременно угрозу и вызов.

Пока журналист, взволнованный этой неожиданной встречей, колебался, не зная, что ему предпринять, землекоп, пробираясь сквозь толпу, постепенно удалялся. Обычно очень находчивый и быстро принимающий решения, Фандор продолжал стоять на месте, теряя драгоценные секунды.

На площадке, среди спотыкающихся об обломки людей, он узнал знакомые силуэты некоторых из его коллег, что успокоило его относительно информации, которую он мог бы получить по этому делу.

Фандор знал, что в случае необходимости, позвонив приятелю-журналисту или зайдя к нему в редакцию, он легко сможет узнать от коллег сведения для составления репортажа об этом происшествии. Он уже располагал некоторыми деталями происшествия: ручная тележка, в которой были спрятаны золотые слитки, принадлежащие банку Барбе-Нантей, провалилась под землю в результате неожиданного обвала дороги… Правда, драгоценную тележку удалось отловить, и сейчас ее под усиленной охраной перевозили в банк…

Немного успокоившись, журналист проследил взглядом за постепенно удаляющимся человеком. Какое-то предчувствие говорило Фандору, что нельзя упускать след этого субъекта, хотя вел он себя, на первый взгляд, вполне естественно, но у него было такое странное выражение лица…

И Фандор, который всегда искал трудности на своем пути, всегда желал знать то, чего другие не знают, наконец, который в отличие от своих приятелей-коллег во всех полицейских делах смотрел на два хода вперед, все больше и больше убеждался, что чрезвычайно важно проследить за этим человеком и, если это удастся, даже поговорить с ним.

Возможно, это был простой землекоп, поранившийся при обвале и идущий в соседнюю аптеку или, проще того, в ближайшую пивную, чтобы немного прийти в себя. Но возможно, это более любопытный персонаж, сыгравший какую-то роль в этом деле!..

Казалось, он не просто уходил, а скорее пытался быстрее скрыться.

Наблюдая издалека за подозрительным землекопом, Фандор подавил крик изумления, но одновременно и вздохнул с облегчением. Да, его прогнозы подтверждались: землекоп неожиданно подозвал такси и сел в машину.

Уже не раздумывая, Фандор бросился вслед за ним. Ему посчастливилось быстро найти машину. Показывая на удалявшийся автомобиль, он приказал водителю:

— Езжайте прямо за машиной под номером 4227 СН, которая впереди вас; держитесь все время за ней… За это получите хорошие чаевые.

Шофер, бойкий и шустрый парнишка, смекнул, что речь идет о преследовании. Его забавляло, что ему придется гнаться за коллегой-шофером по запруженным улицам Парижа. Это было для него настоящим приключением.

Он ловко ворвался в поток машин и быстро догнал указанное такси. С этого момента он ехал на третьей скорости, колесо в колесо с преследуемым автомобилем.

Сидя в ландолете, Фандор с тревогой следил за машиной, мчавшейся по площади Оперы, и, как настоящая ищейка, предвкушал интересную охоту, не имея, впрочем, никакого понятия, где и как она закончится.

Машины пересекли улицу Ривали, а затем, одна за другой нырнули под своды Лувра.

Вдруг, когда оба такси на полном ходу проезжали площадь Карусель, Жером Фандор увидел, что они едут по столь знакомому ему маршруту, по которому он не один раз направлялся к тогда еще живому другу Жюву, к дому на левом берегу, где находилась небольшая квартирка знаменитого полицейского…

Фандор вздрогнул. Переехав мост де Сен-Пер и промчавшись немного вдоль набережной, машины завернули за Школу изящных искусств и устремились к узенькой улочке Бонапарт…

Ну и ну! Разумеется, это было простым совпадением, но все-таки… улица Бонапарт — еще одно воспоминание о Жюве, захватившее журналиста.

Жюв жил как раз на этой улице, и через двести-триста метров должен показаться скромный дом, где на протяжении долгих лет обитал знаменитый сыщик, ревниво оберегающий свое убежище от любопытных глаз.

Ах, какие приятные, а иногда и тревожные часы проводил Фандор в маленькой квартирке на пятом этаже этого дома со своим другом Жювом, беседуя, удобно устроившись в рабочем кабинете полицейского. Фандор — запальчивый, беспрестанно шагающий вперед-назад, размахивающий руками, не способный секунду посидеть на месте, и Жюв — спокойный, уравновешенный, иногда рассеянный, в основном, молчащий и проводящий целые часы, задумчиво уставившись на потолок и выкуривая одну сигарету за другой…

После исчезновения Жюва — с тех пор уже минуло три года — Фандор более полугода не приближался к улице Бонапарт, не желая вновь видеть знакомые места и терзать свое сердце.

Однажды он все-таки не выдержал и пришел сюда узнать, что стало с жильем его друга… Увы! В Париже достаточно полугода, чтобы изменился облик самых знакомых мест. На месте старой консьержки сидела новая. Это была толстая женщина, сердито буркнувшая в ответ на вопрос журналиста, что квартира на пятом этаже, жилец которой умер, была тотчас же освобождена от мебели и вновь сдана другому лицу, страховому агенту.

Фандор вдруг побледнел и почувствовал, что сердце его замерло: такси, за которым он гнался, замедлило ход и, проехав еще несколько метров вдоль тротуара, остановилось напротив дома Жюва!

Фандор, не переставая удивляться, наблюдал за тем, как землекоп вышел из машины, расплатился с шофером и, по-прежнему придерживая щеку рукой, вошел в дом.

Раздумывать было некогда. Бросив шоферу деньги, Фандор выскочил из такси и помчался к дому, чьи коридоры и лестницы он знал как свои пять пальцев.

Землекоп, за которым неотступно следовал Фандор, стремительно поднимался наверх: мужчины, задыхаясь, бежали по темной лестнице.

На пятом этаже на глазах ослабевшего от волнения Фандора мужчина с видом хозяина открыл дверь бывшей квартиры Жюва.

Вот-вот он захлопнет дверь под самым носом у своего преследователя. Но журналист его вовремя опередил; бросившись к двери и не дав закрыть ее, он схватил за куртку землекопа, который проходил в квартиру. Последний обернулся, и мужчины оказались лицом к лицу…

После этого произошло что-то непонятное и невообразимое.

Секунду смотрев, не произнося ни слова, на незнакомца, Фандор бросился к нему в объятия, а тот крепко прижал его к груди. В воздухе одновременно повисли два крика:

— Жюв!

— Фандор!

Когда Фандор пришел в себя, он увидел, что сидит, вытянувшись в одном из удобных кресел, которые украшали рабочий кабинет великого полицейского.

В воздухе стоял запах одеколона, смешанный с парами эфира. Вокруг висков, на мочках ушей Фандор ощущал приятную свежесть.

Открыв глаза, он с большим трудом поверил в реальность происходившего: Жюв, его добрый милый Жюв, стоял, склонясь над ним и ожидая его пробуждения. С нежностью, смешанной с легким беспокойством, Жюв рассматривал его.

Фандор попытался привстать, но не смог: он был без сил, оглушенный, словно во время резкого пробуждения после долгого сна.

— Фандор, — тихо произнес Жюв голосом, дрожащим от волнения. — Малыш Фандор, милое мое дитя…

Да, перед ним стоял Жюв, немного состарившийся, со следами седины на висках, с морщинами, появившимися на лбу и в уголках губ, но все тот же Жюв, стройный, проворный, по-прежнему крепкий, Жюв в полном расцвете сил.

Моральное потрясение от этой неожиданной встречи было таким сильным, что Фандор, хотя и не относился к людям, теряющим голову в необычных ситуациях, тем не менее, упал в обморок.

И было от чего. Нельзя описать потрясение журналиста, когда в незнакомом землекопе он узнал Жюва, живого Жюва, Жюва собственной персоной, уважаемого мастера сыскного дела и близкого друга, бывшего для него почти отцом, невосполнимую утрату, необъяснимое исчезновение которого он оплакивал уже на протяжении трех лет.

Пока Фандор постепенно приходил в себя, Жюв занялся своим туалетом, сняв с себя рабочую робу, а также рыжую всклокоченную бороду, окаймлявшую его лицо, когда он столкнулся с журналистом на площади Оперы.

Тем временем Фандор, еще не до конца пришедший в чувство, помимо огромной сумасшедшей радости от нового обретения Жюва в тот момент, когда он меньше всего этого ожидал, испытывал жгучее любопытство, желание быстрее узнать о поразительных событиях, заставивших полицейского исчезнуть, по крайней мере официально, из жизни парижского общества.

— Я не буду спрашивать, как твои дела, Фандор, — произнес полицейский, — поскольку я видел тебя уже не раз и знаю, что у тебя все хорошо… Можно даже сказать, ты прибавил в весе!.. Итак, значит ты меня узнал там, на площади?

Журналист удивленно открыл глаза, стараясь справиться с временным упадком сил. Обоим нужно было столько всего сказать друг другу. Однако у каждого из них время было ограничено. Как всегда, они сразу принялись за дело и следовало воздержаться от бесполезных слов.

Фандор собрался с духом.

— Если говорить правду, Жюв, то нет! Нет, я вас не узнал!.. Однако, когда наши взгляды пересеклись, у меня появилось что-то вроде предчувствия, что-то внутри говорило мне, что я должен, не мешкая, следовать за вами повсюду, куда бы вы ни пошли!..

Жюв одобрительно кивнул головой:

— Хорошо, малыш. Твой ответ радует меня; во-первых, потому что я вновь вижу, что гончая не потеряла свой замечательный нюх, и во-вторых, я доволен тем, как изменил свою внешность — даже мой старый друг Фандор оказался неспособным узнать меня!

— Но, — в свою очередь спросил журналист, — объясните мне, Жюв, к чему все это переодевание? Как случилось, что я встретил вас недавно на площади Оперы на месте происшествия, случившегося при погрузке ценностей из банка Барбе-Нантей? Да, кстати, Жюв, почему вы сами были…

Жюв коротким жестом прервал речь журналиста.

— Тихо, Фандор! Тихо! — сказал он насмешливым тоном. — Ты начинаешь не с того конца. Если мы будем продолжать беспорядочно болтать, нам никогда не удастся сказать друг другу то, что нам необходимо сказать. Знаешь ли ты, Фандор, что мы оба с тобой замешаны в этих запутанных и непонятных историях, следующих одна за другой. Но сейчас, я надеюсь, мы сможем работать вместе… и мне хочется верить, что, идя по разным следам, на которые мы с тобой напали, мы сможем прийти к…

— Черт возьми, Жюв, — заметил репортер, — теперь вы рассказываете не по порядку! Конечно, я всегда понимал вас с полуслова, но в вашем рассказе мне многое непонятно… Чем же вы сейчас заняты, Жюв? Вышли ли вы, как и я, на след Жака Доллона?

— Оставим подробности на потом. Сейчас важно, чтобы ты услышал главное из того, что я пережил за эти три года. Итак, слушай.

…Это произошло три года назад. В то время Жюв, которому помогал Фандор, сжал кольцо вокруг их смертельного врага, загадочного и неуловимого Фантомаса.

В результате хитроумных операций, а также в чем-то благодаря случаю, полицейскому и журналисту удалось загнать опасного преступника в ловушку, окружив дом, где он засел, — особняк в Нёйи, принадлежавший одной великосветской английской даме, известной под именем леди Белтам, которая была на самом деле любовницей и сообщницей знаменитого Фантомаса.

Однако как раз в ту минуту, когда Жюв надеялся вот-вот схватить бандита, прогремел страшной силы взрыв, и начиненное взрывчаткой здание рухнуло, похоронив под своими обломками помимо двух друзей около пятнадцати полицейских и агентов Сыскной полиции.

Каким-то непостижимым образом Фандор оказался лишь легко раненным и через несколько дней уже стоял на ногах. В больнице он узнал о тяжелой участи, постигшей Жюва.

Поиски тела последнего оказались безрезультатными, то, что Жюв мог остаться живым и невредимым, казалось невероятным, и в конце концов, за него приняли одно из разорванных на части тел, которые извлекли из-под обломков взорванного дома.

Однако Жюв не погиб.

Чудом оставшись в живых, более того, не будучи даже раненым, Жюв смог через несколько секунд после взрыва выбраться из того, что раньше называлось домом. Как сумасшедший, полицейский помчался на поиски Фандора, а также в погоню за Фантомасом, полагая, что они оба не погибли при взрыве.

Побродив некоторое время в округе, он вернулся к дому и, затерявшись в толпе людей, помогал спасателям. Там он узнал, что Фандора нашли раненым, но живым и вне опасности. Что касается его самого, то все говорили, что Жюв погиб.

Эта неожиданная новость натолкнула его на мысль действительно исчезнуть на некоторое время. Более чем когда-либо горевший желанием расквитаться со своим врагом, Жюв сказал себе, что если Фантомас поверит в смерть Жюва, то у лжемертвеца будет гораздо больше шансов схватить живого!

Однако, будучи человеком, соблюдающим субординацию, Жюв сразу же отправился доложить о своем плане г-ну Авару, начальнику Сыскной полиции. Тот сначала возражал, а потом согласился делать вид, что его подчиненный Жюв отошел в мир иной.

Жюв знал, что леди Белтам укрылась в Англии.

Предположив, что Фантомас не замедлит вскоре к ней присоединиться, полицейский покинул Париж и пересек Ла-Манш. Оттуда он сразу же отправился в Америку, так как, приехав в Лондон, узнал, что интересующие его лица отбыли в направлении к Новому Свету.

Жюв тщетно ездил из города в город, стараясь отыскать Фантомаса, но след его пропал. Удрученный безрезультатными поисками, сыщик вернулся во Францию.

Его заинтересовал уголовный мир, тем более, что до своей «смерти» Жюв участвовал в аресте некоторых членов шайки, чьим главарем был Фантомас: Бочара, Бороды, мамаши Косоглазки.

Жюв надеялся также в тюрьме Санте узнать поближе одного служащего, который несколько лет назад был надзирателем осужденного на смерть заключенного, по имени Гёрн. Этот заключенный, хотя и был осужден на казнь, казнен не был — его сообщникам удалось заменить его другим, безвинным человеком. Жюв, вопреки официальной версии, был убежден, что Гёрн и Фантомас — одно и то же лицо.

Подозревая, что этот надзиратель, по имени Нибе, кое-что знал об этом старом деле, Жюв на всякий случай, с согласия г-на Авара, устроился на работу делопроизводителем в канцелярию тюрьмы.

Но Нибе вскоре перевели из тюрьмы Санте в тюрьму предварительного заключения при префектуре. С другой стороны, сообщники Фантомаса заканчивали отбывать свои сроки наказания. Одни — в Мелене, другие — в Клермоне, и все это милое общество вновь оказалось в Париже.

С этого момента главным стремлением Жюва было пробраться в банду…

Журналист ловил каждое слово Жюва, стараясь ничего не упустить из истории полицейского, постепенно приближающейся к настоящему моменту.

— Ну и что было дальше, Жюв, рассказывайте!

— Ну, а дальше после целого ряда приключений в банде фальшивомонетчиков и контрабандистов, в которую входят и известные тебе персонажи — Борода, Бочар, старая карга мамаша Косоглазка, появился один тип, по прозвищу Дырявая Башка.

— Дырявая Башка?

— Да, Дырявая Башка! Сейчас ты поймешь, откуда эта кличка. Ты помнишь, Фандор, Фантомас несколько лет назад подставил вместо себя под нож гильотины несчастного актера, по имени Вальгран. А чтобы ввести в заблуждение тех, кто мог бы заподозрить этот ужасный подлог, он совершил гениальный трюк, — и надо отдать ему должное, он настоящий мастак на всякие фокусы, — прикинувшись на несколько часов Вальграном. Но, поскольку Фантомас был не способен выдержать роль до конца, он внушал людям, знавшим Вальграна, что того поразил приступ амнезии. Таким образом, Фантомас — Вальгран смог пройти перед самыми близкими друзьями актера как настоящий Вальгран. Честно признаюсь тебе, Фандор, что я подражал Фантомасу, создавая образ Дырявой Башки.

Полицейский коротко рассказал о доверии, которым пользуется он, Жюв, среди бандитов, не опасающихся вести разговоры о своих делах перед малознакомым человеком, зная, что тот самое большее через два часа забывает обо всем, что видел или слышал.

Сыщик продолжал:

— Должен признаться, мой дорогой Фандор, что ничего сенсационного я в банде не узнал. Мне казалось, что я нахожусь всего лишь среди самых заурядных воров, которые занимаются контрабандой, а также грешат сбытом фальшивых денег. Лишь одно интересовало меня и интересует до сих пор: как этим людям удается сбывать огромное количество фунтов стерлингов, разумеется, фальшивых, кроме того, я понятия не имею, куда они их сбывают. Они торгуют также кружевами, пересылаемыми контрабандным путем из Бельгии, но это меня мало занимает. Я уже хотел сдать их полиции, чтобы та освободила Париж от этого мелкого отродья. Кстати, полиция за это время уже арестовала некоторых контрабандистов — Бочара и двоих его помощников. Итак, я уже собирался покинуть общество воров, чтобы попытаться найти какой-нибудь другой след, который вывел бы меня на Фантомаса, ибо я убежден, что Фантомас по-прежнему существует, как разразилось дело Доллона. Я неожиданно обнаружил, как мой замечательный Фандор, мой малыш Фандор, проницательный как всегда, смело взял дело в свои руки и бросился в бой. Существует ли связь между делом Доллона и моей бандой контрабандистов? Насколько важен ответ на этот вопрос, ты, Фандор, сейчас узнаешь, когда я скажу тебе, что надзиратель тюрьмы предварительного заключения Нибе — один из самых главных членов шайки фальшивомонетчиков, наряду с мамашей Косоглазкой и Бородой.

— Неужели это возможно? — воскликнул Фандор. — Ах, Жюв, все это настолько странно и необычно, что мне кажется, вы вновь напали на след Фантомаса.

Жюв неопределенно покачал головой и продолжал:

— Мне надо еще многое тебе рассказать, но прежде сделаю одно небольшое отступление, так как я должен извиниться перед тобой за то, что однажды… грубо обошелся с тобой…

И полицейский с юмором рассказал не устававшему удивляться Фандору историю со знаменитым пинком, которым он послал его в Сену, пинком, благодаря которому Жюв избавил своего друга от жуткой участи, готовившейся ему надзирателем Нибе.

Фандор долго не мог отойти от услышанного. Он горячо сжал Жюву руки.

— Друг мой! Мой добрый друг! — рыданья мешали ему говорить. — Ах! Мог ли я когда-нибудь догадываться…

Жюв перебил его:

— Еще есть многое другое, о чем ты, Фандор, не догадываешься и о чем ты должен узнать… Но, погодите, — по-дружески побранил он журналиста, — сдается мне, что сегодня вы плохо выполняете свои прямые обязанности, господин репортер: уже час дня, и вас, наверное, ждут в «Капиталь» с известиями по делу с площади Оперы…

Фандор резко вскочил с места.

— Это правда! — воскликнул он. — Я совсем забыл об этом деле. Но оно не имеет никакого значения по сравнению…

Жюв не дал другу закончить фразу: — Дело серьезное, Фандор, берегись!.. Помнишь, именно так я тебя дважды предупреждал, один раз — после убийства Доллона и другой — после покушения на Соню Данидофф.

— Как, — вскричал Фандор, — это были вы, Жюв?

Удивление журналиста росло все больше и больше… Но Жюв жестом предупредил вопросы, готовые сорваться с уст его друга.

— Да, это был я… Но оставим это… Время торопит нас, слушай: я должен опять исчезнуть, но отныне в случае необходимости ты будешь знать, где и под каким именем меня найти. Для всех остальных я — Дырявая Башка, им я и останусь, по крайней мере пока. Что касается тебя, Фандор, давай, быстро мотай отсюда в свою редакцию и катай свою статью!

Журналист машинально поднялся, но Жюв вдруг передумал и, взяв друга за рукав, показал ему на свой рабочий стол:

— Хотя нет! Ты ничего толком не знаешь об этом деле, я же находился рядом с самого начала; здесь есть о чем рассказать читателям и особенно намекнуть… Хочешь получить от меня сведения? Садись за стол, малыш, я продиктую тебе твою статью…

Журналист, осознавая серьезность момента и понимая, что если Жюв действует подобным образом, то, значит, он имеет для этого основания. Не говоря ни слова, он достал вечное перо, положил руку на чистый лист бумаги и приготовился слушать.

Жюв начал диктовать:

— В качестве заголовка возьми: «Дерзкое ограбление» — Это абсолютно ничего не значит, но это разбудит любопытство у читателя. Итак, продолжим, пиши…

Глава XI. Дерзкое ограбление

Два часа спустя Фандор, сидя в кабинете редакции «Капиаль», перечитывал корректурные листы статьи, которую продиктовал ему полицейский.

Он написал слово в слово то, о чем говорил Жюв, и таким образом у читателей создается представление, будто он сам участвовал во всех перипетиях этого приключения, хотя единственным свидетелем случившегося был знаменитый сыщик.

Это было неважно, главное, чтобы информация была представлена публике надлежащим образом.

И потом, нужно было, чтобы неизвестные авторы ограбления ни в коем случае не заподозрили об отлучке Фандора с места происшествия и его погоне, закончившейся встречей с Жювом.

Итак, Жером Фандор заканчивал корректуру своего сенсационного репортажа, когда в редакцию прибыли бюллетени агентства Авас.

Журналист начал бегло просматривать их, надеясь узнать что-либо интересное из последних новостей.

Внезапно, натолкнувшись на одно из сообщений, он побледнел и в волнении с грохотом ударил по столу.

— Однако, я же не сошел с ума, — пробормотал он.

Схватившись руками за голову и вдумываясь в каждое слово, Фандор заново перечитал телеграмму агентства Авас, в которой сообщалось:

«По делу с улицы Четвертого Сентября.

Новости последнего часа: в результате осмотра тележки номер 2 на ней был обнаружен кровавый отпечаток. Вызванный г-н Бертильон тут же определил личность, которой принадлежит этот след.

Отпечаток оставлен рукой Жака Доллона, преступника, уже разыскиваемого за убийство баронессы де Вибре и ограбление княгини Сони Данидофф».

Жером Фандор с яростью смотрел на эти строчки:

— Но я же не чокнутый! Я же в своем уме, черт возьми! Жак Доллон мертв… Полсотни людей видели его мертвым… В то же время и Бертильон не может ошибаться…

Глава XII. Обыск

Из автобуса, следовавшего по маршруту Отёй — Мадлен, легко и проворно соскочил человек…

Определить его возраст было довольно трудно, так как лица его почти не было видно из-за широкой мягкой шляпы — бразильского сомбреро, — края которой были загнуты вниз, и высоко поднятого воротника плаща.

Помимо всего прочего, этот человек на протяжении всего пути сидел, повернувшись спиной к пассажирам, и, казалось, был занят тем, что наблюдал за движениями водителя.

Доехав до конца улицы Моцарта, где начинался перекресток улиц Лафонтен, Пуссэн и Ле-Першан, он с заметным облегчением покинул автобус.

— Проклятая колымага, — проворчал он, — это корыто, кажется, не едет, а стоит на одном месте. Есть от чего сойти с ума…

Тут в вечерней тишине раздался бой башенных часов с находившейся рядом церкви Отёй, которые своим серебряным звоном монотонно отсчитали восемь ударов. Странный субъект хмыкнул.

— Ладно, в конце концов, я не спешу. У меня впереди еще есть пару часов.

Сойдя с оживленной улицы, он свернул к маленьким, недавно проложенным улочкам, которые соединяли конец улицы Моцарта с бульваром Монморанси.

Мужчина шел быстрым шагом.

— Улица Раффэ? Итак, если я не ошибаюсь, это здесь.

Он стоял на крутой и пустынной улочке, которая называлась именно так и на протяжении всей длины которой по обе ее стороны возвышались небольшие симпатичные коттеджи.

Широким шагом загадочный персонаж бесшумно подошел к одному из этих особняков.

Оказавшись возле решетчатой ограды, отделяющей частное владение от улицы, он бросил через нее пристальный взгляд на дом.

— Так, так! — вслух сказал он самому себе. — Все верно, мне придется подождать около двух часов… Они еще сидят в столовой, судя по тем окнам, где горит свет…

После дома, который, по всей видимости, вызывал сильное любопытство, незнакомец перевел взгляд на тянувшуюся вдаль улицу Раффэ. Заинтересовавший его особняк находился почти посередине холма, по которому проходила улочка, и как раз в том месте, где от нее отходила другая улица, улица Доктор Бланш. Таким образом, дом располагался как бы на углу двух пересекающихся улиц.

Отёй был далеко не многолюдным кварталом, можно сказать, малонаселенным, но улица Раффэ выглядела еще более пустынной. Ни машин, ни прохожих…

С наступлением сумерек ни одной души не было видно на холмистой улочке, никто не проходил и на улицу Доктор Бланш.

Посмотрев по сторонам, темная личность удовлетворенно хмыкнула. Подозрительный тип также отметил про себя слабый свет уличных фонарей, убедившись, что из окон соседних домов никто не сможет заметить его перемещения.

Наигранным, театральным голосом он дважды повторил:

— Никого! Никого!.. Ах, ожидание, конечно, не доставляет особого удовольствия, но зато местечко очень спокойное, и я смогу без помех приняться за работу, которая ждет меня сегодня ночью. Еще днем, прогуливаясь здесь, я увидел, что место в самом деле расположено крайне удачно…

Перейдя улицу Раффэ, незнакомец вышел на улицу Доктор Бланш и, завернувшись в свой огромный черный плащ, прижался к одному из углов забора, идущего вдоль тротуара. Там он замер, не двигаясь и не делая лишних движений. Случайный прохожий наверняка прошел бы мимо, не догадываясь о его присутствии, настолько неподвижно стоял незнакомец и настолько тень его смешивалась с чернотой ночи…

Внезапно он вздрогнул. Спокойствие вечера было потревожено ударами церковных часов, пробивших девять… Вдалеке эхом раздался перезвон колокола какого-то монастыря, зовущего на вечернюю молитву. Установившаяся после этого тишина стала еще глубже, ночь еще темнее…

Вдруг дверь подъезда особняка, который только что с таким любопытством рассматривал незнакомец, распахнулась, и темноту прорезал сноп вырвавшегося из дома света.

Послышался разговор двух женщин.

Одна из них, по-видимому, старшая, спрашивала:

— Вы выходите из дому, милочка?

— О, не волнуйтесь, мадам, — отвечала, судя по голосу, молоденькая девушка, — не надо ждать меня, я хочу только спуститься к почте…

— Но можно дать ваше письмо Жюлю, он отнесет…

— Нет, я хочу отнести его сама…

— Может быть, вас проводить? В этот час на улицах безлюдно…

Тот же голос, молодой и звонкий, ответил:

— Нет, нет! Мне не страшно… К тому же, безлюдна лишь улица Раффэ, а как только я выйду на улицу Моцарта, мне не надо будет ничего опасаться.

Яркий квадрат, светившийся в темноте сада, резко пропал.

Незнакомец, не упустивший ни одного слова из разговора женщин, услышал, как хлопнула входная дверь и как заскрипел под ногами девушки гравий, которым была усыпана дорожка, ведущая к калитке. Плохо смазанная калитка недовольно скрипнула, и на слабо освещенном тротуаре улицы вырос хрупкий и изящный силуэт девушки…

Незнакомец не спешил выходить из тени. Подождав, пока девушка быстрым шагом прошла мимо него и удалилась на достаточное расстояние, он осторожно, держась как можно ближе к стенам домов, последовал за ней…

«Никаких сомнений, это она! — говорил он себе. — Да я узнал ее голос. Но куда же она, в самом деле, идет… Тысяча чертей. Это может затруднить задачу…»

Правда, он тут же успокоил себя:

«Ладно! Увидим. В конце концов, зачем ей было врать. А может, любовное свидание? Ну, это вряд ли. Скорее всего, она, как и сказала, пошла на почту… Через четверть часа она вернется, и тогда… тогда…»

Между тем девушка, за которой так пристально следил незнакомец, продолжала шагать по улице, совершенно не подозревая о том, что она стала объектом слежки.

Она спустилась к улице Моцарта, свернула на улицу Пуссэн, бросила в почтовый ящик письмо и, повернувшись, не спеша пошла обратно к дому. Незнакомец не решился идти за ней до почтового отделения квартала Отёй, очевидно, потому что для этого ему бы пришлось проходить по оживленным улицам, что, наверное, не входило в его планы. Он остановился на последней темной и пустынной улочке и стал терпеливо ждать.

Увидев, что девушка возвращается, он облегченно вздохнул.

«Ага, вот и наше дорогое дитя. Она возвращается, все идет как надо… Скоро мы устроим кое-что забавное. Правда, смеяться буду я один…»

Если бы посторонний наблюдатель мог заметить лицо незнакомца, ухмыляющегося при этих словах, то он, наверное, содрогнулся бы от мрачного оскала и отвратительной гримасы, перекосившей лицо странного персонажа.

Через несколько минут девушка уже подходила к небольшому особняку, стоящему на улице Раффэ. Пройдя сад, она нажала на звонок входной двери…

Ей открыла полная женщина.

— Ах, это вы, милочка?

— Да, мадам.

— Не было никаких неприятных встреч по дороге, Элизабет?

Элизабет Доллон — девушка, действительно, была не кем иным, как нежной сестрой несчастного художника, — улыбнувшись, кивнула головой.

— Правда, мадам, я добралась благополучно… Я так и знала, что вы будете меня ждать… Я очень сожалею!

— Да нет, нет!.. Скажите лучше, Элизабет, Жюль предупредил меня, что вы завтра целый день будете дома. Этот бедный парень настолько глуп, что я подумала, не ошибся ли он. Вам нанесут завтра визит?

— Да, возможно, ко мне придут. Если же случайно мне придется отлучиться на некоторое время, за покупками например, то я передам через Жюля, чтобы меня подождали… так или иначе, надолго я никуда выходить не буду…

— Ну, что же, понятно, милочка. А сейчас, спокойной ночи, я пойду к себе…

Расставшись с госпожой Бурра, хозяйкой семейного пансиона, у которой Элизабет Доллон остановилась сразу же после трагических событий, перевернувших ее жизнь, девушка отправилась в свою комнату…

Она закрыла дверь на ключ, зажгла лампу… и вдруг ее улыбающееся лицо приобрело растерянное, испуганное выражение.

— Только бы он пришел, — очень тихо прошептала она, — о, мне страшно, как мне страшно, как мне ужасно страшно…

Девушка неподвижно стояла посередине комнаты, бросая вокруг себя испуганные взгляды…

Да, наверное, в комнате Элизабет Доллон произошло нечто необычное, раз в ней был такой ужасный беспорядок, ведь Элизабет — девушка аккуратная и любящая порядок. Ящики комода были вытащены и сложены в углу комнаты, рядом валялась сброшенная в кучу одежда, чуть дальше стоял заваленный книгами диван. Большой чемодан, сплетенный из ивовых прутьев, в котором Элизабет Доллон хранила бумаги, принадлежащие брату, лежал на полу с открытой крышкой. Документы валялись кипами на полу, разбросанные по всей комнате…

Элизабет Доллон отсутствующим взглядом посмотрела на царивший в ее комнате беспорядок и еще раз повторила:

— Боже! Боже! Только бы он пришел! Что же все это означает?

Правда, девушка быстро взяла себя в руки. Ее лицо вновь приобрело характерное для нее ясное и серьезное выражение.

— Надо спать! — сказала она. — Меня уже давно клонит ко сну. Если я засну, то быстрее наступит завтра…

Элизабет задула лампу, и комната окунулась во мрак.

Прошло лишь несколько минут с того момента, как в комнате Элизабет Доллон погас свет, — было около половины одиннадцатого вечера, — когда входная дверь в маленький особняк открылась вновь…

Бесшумно, озираясь по сторонам и шагая не по дорожке сада, гравий которой скрипел под ногами, а по грядкам вдоль цветников, какой-то человек направился от дома к забору, отделявшему сад от улицы.

Там, оглянувшись, он тихо и протяжно свистнул… Почти сразу же в ответ раздался похожий свист, и голос в темноте спросил:

— Это вы, Жюль?

— Да, патрон…

Человек, только что покинувший дом — слуга Жюль.

Другой, которого Жюль назвал патроном — незнакомец, вот уже больше двух часов терпеливо выжидавший возле дома…

— Все нормально, Жюль?

— Все нормально, патрон.

— Ничего нового?

— Ничего, патрон. Ах, да, она написала письмо!

— Кому?

— Не знаю, я не видел, патрон.

— Рыжий осел…

Слуга Жюль начал горячо возражать:

— Я не виноват, она писала письмо не в гостиной, а у себя в комнате… У меня не было возможности подсмотреть что-нибудь…

— Ладно… Она что-нибудь говорила?

— Нет, ничего.

— У нее был взволнованный вид?

— Немного да.

— Хорошо, никто ни о чем не пронюхал?

— Надеюсь, что нет, патрон… О, упаси Господи, если бы кто-нибудь мог подумать…

Незнакомец повелительным и сухим голосом перебил Жюля:

— Ладно, хватить болтать, у нас нет времени…

— Как? Мы не…

— Да, надо приниматься за работу…

— За работу? Сейчас? Этой ночью! Ах, патрон, вы имеете в виду…

— Да, да! Неужели ты считаешь, что я назначил тебе сегодня встречу ради простого удовольствия поболтать с тобой? Давай, болван, вперед!

— Что нужно делать?

Тот, с которым слуга пансиона разговаривал с подчеркнутым почтением, ответил не сразу:

— Мне не совсем хорошо виден дом из-за деревьев… Горят там где-нибудь окна? Все ли заснули в доме?

— Да, все уже спят…

— Хорошо, а она?

— Конечно, она тоже.

— Ты сделал все, как я сказал?

— Да, патрон…

— А сейчас?

— Что сейчас?

— Я хочу сказать, ты выполнил мой последний приказ?

— Да, да, будьте спокойны! Я зашел в ее комнату и проверил: лампа не горит…

— Ладно! Тогда…

Тут над стеной, окружавшей сад и состоявшей из кирпичного возвышения высотой примерно в человеческий рост, и небольшой железной ограды, укрепленной на нем, едва заметно мелькнула тень… Бесшумно и чрезвычайно ловко перемахнув через забор, незнакомец очутился рядом со слугой Жюлем.

— Гм, через такой забор может перелезть любой ребенок…

При слабом лунном свете слуга рассмотрел перескочившего через забор человека.

Внешность последнего была настолько фантастической и необычной, что у несчастного Жюля задрожали колени… Незнакомец, пробравшийся во владение г-жи Бурра, избавился от своего длинного плаща и широкого сомбреро; теперь он был с ног до головы одет во что-то вроде черного трико, плотно облегавшего его тело и похожего на одежду домушников, мрачное одеяние, позволяющее тем, кто его носит, смешиваться с ночной темнотой и незаметно прятаться в темных углах, где любая другая одежда привлекла бы внимание окружающих… Но загадочная личность, однако, не была похожа на обычного вора-домушника. Лицо незнакомца было спрятано под черным капюшоном с прорезями для глаз, через которые дьявольским пламенем светились глаза…

— Патрон! Патрон! — лепетал Жюль. — Что вы сейчас собираетесь делать?

Таинственный незнакомец, выглядевший как призрак, презрительно усмехнулся.

— Болван! — сказал он. — Иди вперед, хотя нет, стой, пойдешь за мной и чтобы без шума, понял? Иначе заплатишь своей шкурой! Смотри мне!

Мужчины молча двинулись к дому. Но если слуга Жюль прилагал невероятные усилия, чтобы не наделать шуму, то его напарнику, напротив, казалось вполне привычным делом шагать бесшумно по дороге. Он был почти невидим в своем черном одеянии, движения его были просты и естественны…

Вскоре сообщники подошли к дому…

— Открывай! — приказал главный.

Жюль вставил в замок ключ, который захватил с собой, чтобы выйти из дома в сад, и дверь бесшумно открылась.

— Осторожно! — шепнул человек в маске. — Ты останешься стоять на середине лестницы; наверху ты мне не нужен…

— Но…

— Я так сказал! Ты останешься здесь стоять на стреме… Если ты услышишь крик, означающий, что меня обнаружили, быстро спускайся вниз и устрой большой шум. Кричи изо всех сил: «Хватайте его! Хватайте его!» Тогда в первые минуты замешательства каждый бросится к тебе, в твою сторону, и у меня будет время улизнуть…

Несмотря на охвативший его страх, рыжий Жюль, услышав эти распоряжения, не посмел возразить.

— Хорошо, патрон, — прошептал он, — я сделаю, как вы сказали…

— Я надеюсь, — ответил человек в маске.

Оставив своего сообщника на лестнице между первым и вторым этажом, он продолжал подниматься…

Словно человек, знавший все входы и выходы в доме, он, не колеблясь, повернул в коридоре прямо к двери комнаты Элизабет Доллон.

На секунду приложив ухо к двери, он сказал:

— Дышит ровно, значит, спит…

Он вытащил из кармана ключ, попытался вставить его в замочную скважину, но не мог этого сделать.

«Черт, — сказал он себе, — эта девчонка закрылась ключом изнутри… Что же мне делать? Если я с силой протолкну свой ключ, тот, который находится с другой стороны двери, упадет и наделает грохоту, что совсем не входит в мои планы. Да, но как же Жюль недавно заходил в комнату?»

Таинственный посетитель мгновение размышлял, затем стукнул себя по лбу:

«Ну и осел же я! Я забыл, что он открутил болты, которые держат замочную личину… достаточно слегка надавить…»

Незнакомец надавил плечом дверь, и та поддалась…

Чрезвычайно осторожно он закрыл дверь за собой, подошел к окну и задернул занавески.

— Проклятый Жюль, — пробурчал он, — он мог бы подумать об этой мере предосторожности!..

Затем, вытащив из кармана небольшой электрический фонарик, он провел лучом света по всей комнате. Действовал он совершенно спокойно и хладнокровно… При свете фонарика он подошел к дивану, занимавшему один из углов комнаты. На нем, мертвенно-бледная, лежала Элизабет…

— Отличный наркотик! — удовлетворенно проворчал мрачный тип. — Отличный… Стоит только подумать, что она приняла его за ужином, после этого выходила из дому, и все равно он начал действовать, черт возьми! Надо признаться, химик, который продал мне рецепт приготовления этого вещества, не зря получил деньги…

Человек отошел от Элизабет и направился к чемодану, содержимое которого устилало весь пол.

— Проклятые бумаги, — тихо произнес он, — представить только, что…

Но он тут же пожал плечами:

— Впрочем, продолжать поиски уже слишком поздно. Поступим по-другому. Закрыв рот той, которая может говорить, я получу тот же самый результат… Так даже лучше! Итак, за дело!

Без всякого усилия — настолько сильными и крепкими были руки человека в маске — он поднял несчастную Элизабет Доллон…

— Идемте, мадемуазель, будем баиньки! Здесь вам будет удобнее спать, и сон ваш, обещаю вам, будет здесь длиться гораздо дольше.

Он положил несчастную девушку на пол, подошел к небольшой газовой плите и вытащил оттуда резиновый шланг, втиснул конец его между зубами жертвы и открыл кран…

«Отлично! — сказал он себе, поднимаясь с пола. — Завтра утром, проснувшись, достопочтенная г-жа Бурра включит газовый счетчик. Это произойдет часов в восемь, самое позднее, в девять. Наркотик еще будет действовать, и, таким образом, нежная Элизабет перейдет в мир иной без криков и страданий… Но сейчас мешкать нельзя, — встрепенулся он, — надо идти к Жюлю и отдать необходимые распоряжения…»

Незнакомец вышел в коридор и потянул дверь на себя. Свое мрачное дело он продумал до мелочей… Болты, держащие гнездо для замка на дверной раме, вернулись на свое место… Ключ остался в замочной скважине с внутренней стороны… Никому бы не пришла в голову мысль, что достаточно лишь небольшого усилия, чтобы проникнуть в комнату…

— Нужно сделать так, чтобы слуга, подметая завтра пол, случайно не толкнул дверь и не обнаружил фокус.

Человек в маске нагнулся и засунул под дверь подкладной брусок, плотно вставший между полом и дверью. С этого момента дверь, которую подпирал клин, невозможно было открыть, не применив силу…

Бросив напоследок взгляд вдоль коридора и убедившись, что все вокруг спокойно, незнакомец так же бесшумно начал спускаться на первый этаж.

На лестнице его ждал Жюль:

— Ну как, патрон?

Голос Жюля дрожал.

В отличие от слуги, человек в маске говорил совершенно спокойно:

— Готово! Дело сделано! Я подпер дверь клином, будь осторожен завтра, когда будешь подметать рядом пол, понял?

Слуга Жюль опустил голову:

— Да, да… Вы ее…

Окончить фразу он не успел. На его плечо тяжело легла рука главного.

— Слушай! — тихо прошептал человек в маске. — Я не люблю повторять по двадцать раз свои приказы, я тебе уже говорил, что мне не нравится, когда мне задают вопросы… Намотай это себе на ус… Ты хочешь знать, убил ли я ее? Нет, я ее не убил, но я сделал так, что она убьет себя сама! Самоубийство, понимаешь? Больше мне сказать тебе нечего! Ах, да, вот что, завтра сделай так, чтобы в ее комнату попали как можно позже… Если ее будет спрашивать г-жа Бурра или кто-нибудь другой, скажи, что ты видел, как она только что выходила…

— Но, — ответил Жюль, — это невозможно, патрон. Она как раз завтра ждет гостей! Она сказала мне, что останется дома на целый день…

Человек в маске раздраженно скрипнул зубами:

— Болван! Что это меняет! Ты скажешь: «Мадемуазель Элизабет только что вышла, но она меня предупредила, что идет недалеко и что вернется минут через двадцать…» Если потом, опять спросят про нее, ты ответишь, что она еще не возвращалась… А когда все откроется, то покажется совершенно естественным, что человек, решивший покончить с собой, — а она покончит с собой, понимаешь! — сделал так, чтобы ему не помешали осуществить задуманное… Ты ухватил мысль?

— Да, патрон, да…

Они вернулись в сад. Перед тем как перелезть через забор, человек в маске на прощанье сказал:

— Ладно, пока! Исполни все, что я велел, и держи язык за зубами! Ты знаешь, сколько можешь заработать на этом, а также, чем ты рискуешь. Все, давай!

— Вы придете завтра, патрон?

Человек в маске смерил взглядом своего сообщника:

— Я приду тогда, когда мне вздумается!

И ловко, без разбега, одним махом вскочил на верх кирпичной стены, перелез через ограду и исчез в темноте…

Опустив голову, Жюль без сил от пережитого, медленно направился, тревожно озираясь по сторонам, к подъезду дома…

Глава XIII. На улице Раффэ

Маре, один из репортеров «Капиталь», приветствуя, пожал руку Фандору.

— Как сегодня ваше настроение, дорогой?

— Не очень…

— Ну, тогда я уверен, что это поднимет вам настроение: вот для вас письмо от дамы, его по ошибке положили на мой стол.

Фандор усмехнулся:

— От дамы? Вы, наверное, ошиблись. К тому же, как вы узнали, что письмо от дамы?

— Ну, по почерку, бумаге, множеству признаков, и потом, вы же знаете, я никогда не ошибаюсь!

Маре небрежно бросил на письменный стол Фандора небольшой конверт с широкой черной каймой.

— В самом деле, — ответил Фандор, — это письмо от женщины. Но от кого же? Ах, ну конечно!..

Он нервным движением разорвал конверт, в то время как его приятель, уходя, бросил насмешливо на прощание:

— Дорогой друг, оставляю вас наедине с этим нежным посланием, не буду мешать вашим мыслям!

Добрый приятель Жерома Фандора был бы очень удивлен, если бы увидел, какая мрачная тень легла на лицо его коллеги, когда тот начал читать письмо, которое он считал любовным посланием.

Жером сразу бросил взгляд на подпись: «Элизабет Доллон» и невольно вздрогнул:

«Какое у нее ко мне дело?»

Может быть, после необычного происшествия на улице Четвертого Сентября она, поверив версии полиции, вновь начала убеждать себя, что ее брат жив.

Развернув лист, журналист быстро пробежал глазами письмо:

«Уважаемый господин Фандор, Вы были так добры ко мне, когда я сражалась со всеми моими несчастиями, Вы проявили ко мне поистине настоящую симпатию, что я, не колеблясь, решила еще раз просить у Вас помощи. Со мной случилось нечто необычное, чего я не могу объяснить даже себе, но что, однако, заставляет меня по-прежнему верить в то, что мой бедный брат жив, невиновен и удерживается силой теми, кто принуждает его взять на себя ответственность за те ужасные преступления, о которых Вы знаете.

Сегодня, пока я ходила по городу за покупками, какой-то неизвестный, которого никто не заметил в пансионе, проник в мою комнату! Когда я вернулась, все было перевернуто вверх дном, мебель была разворочена, а все бумаги разбросаны по полу.

Представьте себе мое потрясение.

Я не думаю, что те люди, которые проникли в мою комнату, хотели напасть на меня либо обокрасть. Я положила на камин свои скромные драгоценности, и они остались нетронутыми. Целью этих людей было не ограбление. В таком случае, что же?

Вы, возможно, скажете, что у меня разыгралось воображение… Однако, уверяю Вас, я стараюсь быть спокойной, хотя это не совсем мне удается, так как — должна ли я признаваться? — мне очень страшно!

Я только что сказала Вам, что у меня ничего не украли; тем не менее я думаю, что для Вас будет интересным, если я расскажу об одном странном совпадении.

Я совершенно уверена, что в небольшом красном бумажнике оставила листок бумаги, о котором я Вам говорила и который был найден в день смерти г-жи де Вибре в доме моего брата, листок, исписанный, как я вам тогда сказала, зелеными чернилами неизвестным мне почерком. В том хаосе, который я обнаружила в своей комнате, первым делом, не знаю даже почему, я начала искать эту бумагу. Маленький бумажник валялся на полу среди других вещей, но листка там уже не было.

Неужели я ошиблась? Неужели я засунула этот листок в какое-нибудь другое место, или же, когда злоумышленники переворачивали комнату вверх дном, листок случайно затерялся среди остальных бумаг?

Но я почему-то убеждена, что у грабителей, проникших в мою комнату, была лишь одна цель — завладеть этим листком.

Как Вы думаете?

Конечно, я отдаю себе отчет в том, что моя просьба выглядит нескромно, но Вы знаете, насколько я несчастна, и Вы должны понимать, как мало нужно мне в моем положении, чтобы потерять самообладание. Я хотела бы поговорить с Вами обо всем этом и узнать Ваше мнение. Зная Вашу находчивость, я думаю, мы смогли бы вместе отыскать что-нибудь, какую-нибудь деталь, улику, проливающую свет на это странное и непонятное ограбление. Я ничего не трогала в своей комнате.

Я останусь завтра весь день у себя дома и буду ждать Нас; если сможете прийти, приходите. У меня такое ощущение, что меня все покинули и довериться я могу только Вам…»

Жером Фандор читал и перечитывал письмо, написанное дрожащей рукой.

— Бедняжка, — пробормотал журналист, — эта жуткая история еще больше взволнует ее. Мне начинает казаться, что это никогда не кончится и что полиция никогда не найдет ключ ко всем этим загадкам.

Действительно ли неизвестные пробрались в комнату Элизабет Доллон для того, чтобы выкрасть этот документ?

С одной стороны, это маловероятно! Она мне сказала, что в нем не было ничего компрометирующего… Но тогда к чему этот тщательный обыск? Нет, она права: если злоумышленники были грабителями, они бы взяли драгоценности, значит, они явились именно за этим документом… К тому же, обычным взломщикам было бы чрезвычайно трудно проникнуть в ее комнату, поскольку в семейном пансионе много жильцов и пройти средь бела дня незамеченным просто невозможно для постороннего человека…

Нет, эта дерзкая попытка ограбления говорит о том, что она связана с другими делами, в которых фигурирует имя Жака Доллона.

Здесь видна все та же необычайная дерзость, та же уверенность в безнаказанности, та же тщательная и долгая подготовка к ограблению, которое было нелегко совершить в этом семейном пансионе, где постоянно кто-то приходит и уходит. Грабители, по всей вероятности, в любую минуту рисковали быть застигнутыми на месте преступления…

Журналист прервал свои размышления, чтобы еще раз перечитать письмо Элизабет.

«Она умирает от страха, это очевидно… Что сейчас делать, чтобы успокоить ее?.. В любом случае, она зовет меня на помощь, ее письмо отправлено вчера вечером… Надо идти к ней… сейчас же. Кто знает, может быть, я найду какой-нибудь след, пусть даже и не совсем ясный и определенный?»

Правда, Жером Фандор не очень-то на это надеялся. Тщательно проанализировав дело с улицы Четвертого Сентября, он, всегда веривший в силу полиции, пришел к убеждению, что лишь случай мог бы помочь схватить виновных в этом преступлении.

Существовало две версии, связанных с последними происшествиями: покушением на г-жу Соню Данидофф и ограблением на улице Четвертого Сентября, где были обнаружены отпечатки пальцев Жака Доллона.

Полиция была убеждена, что Жак Доллон жив, здоров и невредим и что имеется немало оснований, чтобы обвинить его в злодеяниях, в которых он был якобы замешан.

— Мы опираемся, — говорил г-н Бертильон устами большей части парижской прессы, довольной возможности развязать открытую борьбу против «Капиталь», — в своем утверждении о существовании настоящего Доллона, а следовательно, о его виновности, на материальные доказательства, а именно, на его отпечатки пальцев, которые находят на месте каждого преступления и которые невозможно подделать…

Со своей стороны, Жером Фандор упрямо настаивал на том, что Жак Доллон мертв.

— Люди науки, — говорил он, — умеют заниматься только наукой и не способны сделать ни малейшего усилия, чтобы проникнуть в психологию или быть немного логичными. Они видели Жака Доллона мертвым, затем они находят доказательства, что он жив, и, в конечном итоге, считают верным второе предположение. Но почему? Что касается меня, то я считаю, что раз около полусотни людей видели Жака Доллона мертвым, то, стало быть, гораздо более вероятен факт, что Жак Доллон мертв. Отпечатки его руки в самом деле очень четкие и, казалось, подтверждают предположение, что он жив. Но это доказательство легко разрушить, так как до того, когда могли быть оставлены эти отпечатки, Жак Доллон был уже мертв.

И в своих статьях в «Капиталь» Жером Фандор с настойчивостью, которая в конце концов поколебала уверенность самых убежденных сторонников версии полиции, продолжал защищать свое предположение о том, что Жак Доллон мертв, как он сам выразился, «настолько мертв, насколько кому-либо возможно быть мертвым».

…Семейный пансион, который содержала г-жа Бурра и где укрылась Элизабет Доллон на следующий день после убийства баронессы де Вибре, представлял собой чудесное убежище, идеальное жилье для тех, кто мечтает об абсолютной уединенности и тишине.

В этом пустынном уголке квартала Отёй, своего рода провинции Парижа, о которой бредили все пожилые пенсионеры, желавшие не покидать столицу и в то же время окунуться в покой и свежий воздух деревни, у г-жи Бурра возникла замечательная идея устроить семейный пансион, наполовину гостиницу, наполовину дом для престарелых.

Жильцы у нее были самые разные: некоторые обитатели пансиона оставались в доме на протяжении целого года и даже больше, некоторые были проездом в Париже — пожилые дамы, приехавшие на несколько недель в столицу, духовные лица, у которых вызывали отвращение обычные гостиницы…

Прелестный садик со всех сторон окружал имение, состоящее из двух зданий: большого дома, выходящего фасадом на улицу и образующего собственно семейный пансион, и небольшого флигеля, возвышавшегося позади, чуть дальше в глубине сада, в котором проживала г-жа Бурра…

Этим утром в саду прогуливались, наслаждаясь свежим воздухом, двое обитателей пансиона.

— Так вы, мадам, — спрашивал у своей соседки пожилой господин, чьи виски украшали красивые седые пряди, — по-прежнему продолжаете вязать чулки для бедняков? Но, по-моему, с тех пор как вы этим занимаетесь, у них должно быть по десять пар чулок на каждого…

— Боже мой, до чего вы любите подтрунивать надо мной! Вам же известна полезность моей благотворительной деятельности? После наводнений, случившихся прошлой зимой, вокруг стало еще больше бедных людей, и, уверяю вас, мои чулки не окажутся лишними…

— Я убежден в этом… убежден… просто я хотел прервать на минуту ваше вязание, чтобы предложить вам сыграть партию в безик. Не соблазнитесь ли вы на это?

— О, я удовольствием…

Они позвали гарсона из семейного пансиона:

— Жюль! Жюль! Принесите нам карты…

Пока слуга выполнял их поручение, они вместе принялись наблюдать за редкими прохожими, шагавшими взад и вперед по тротуарам улицы Раффэ.

— Смотрите-ка, мадам, похоже, этот господин направляется сюда?

— Да, возможно, он идет к г-же Бурра…

— Может быть, это новый жилец?

— Ах, если бы он только умел играть в вист, как это было бы замечательно!..

Жером Фандор нажал на звонок у калитки. Когда к нему подбежал слуга Жюль, чтобы открыть дверь, журналист спросил:

— Скажите, дружище, мадемуазель Элизабет Доллон у

— Нет, месье, она как раз только что вышла… меньше часа тому назад.

— И вы уверены, что она не возвращалась?

— О, абсолютно уверен, месье… Кстати, ее уже дожидаются два господина.

— Ах так, значит, она должна скоро вернуться?

— Конечно, месье… и очень скоро…

Жером Фандор посмотрел на часы:

— Четверть одиннадцатого. Хорошо, я дождусь ее возвращения.

— Не угодно ли господину пройти за мной?

Жером Фандор в сопровождении камердинера, прошел в гостиную. В комнате царил полумрак. Едва ступив на порог, журналист услышал радостный голос, который приветствовал его:

— Вот как, господин Фандор!

Репортер сдержал возглас удивления.

— А! Господа, я рад приветствовать вас, — отвечал он, пожимая руки господину Барбе и господину Нантею, которые приветливо ему улыбались.

— Вы, наверное, пришли к мадемуазель Доллон?

— Мы пришли заверить ее в нашем участии, в том, что мы сделаем все необходимое, чтобы помочь ей выбраться из того затруднительного положения, в котором она оказалась. Мадемуазель Доллон написала нам несколько дней тому назад письмо с просьбой, с одной стороны, помочь ей продать некоторые работы, которые оставил после себя ее несчастный брат, и, с другой — подыскать для нее место в каком-нибудь ателье мод. Мы пришли заверить ее в нашей искренней симпатии. Мы сделаем все возможное, чтобы сгладить ее тяжелую участь.

— Это очень благородно с вашей стороны. Вам тоже сказали, что она вышла из дому? Мне кажется, она не должна долго отсутствовать, поскольку у меня с ней назначено свидание.

— Об этом нам сообщил камердинер.

— Так вот, господа, с вашего позволения я пойду спрошу в конторе пансиона, известно ли им, куда отправилась за покупками мадемуазель Доллон, поскольку, признаюсь вам, я очень спешу, и если мы пойдем ей навстречу, то сможем выиграть, по крайней мере, несколько минут…

Жером Фандор поднялся и подошел к одной из дверей, ведущих из гостиной.

— Вы ошибаетесь, — заметил г-н Нантей, — контора там.

Он показывал на другую дверь.

— Неважно, все дороги ведут в Рим!

И Жером Фандор вышел через первую дверь…

«Они очень любезны, эти Барбе-Нантей, — подумал он, — если Элизабет Доллон не будет у себя, я, по крайней мере, смогу взять у них еще одно интервью. Но действительно ли она не у себя? Может быть, визит банкиров застал ее врасплох, и она попросила слугу сказать им, что ее нет дома, чтобы выиграть несколько минут и привести в порядок свой туалет. Если бы первым пришел я, то, я думаю, она сразу бы приняла меня».

Журналист, хорошо знавший дом, поднялся по маленькой лестнице в коридор второго этажа, где находилась комната мадемуазель Доллон.

Не доходя до двери комнаты, он принюхался.

— Странный запах, — пробормотал он, — похоже на газ!

Он решительно постучал в дверь:

— Мадемуазель Доллон! Это я, Фандор…

Но в тот момент, когда он вплотную подошел к двери, он еще сильнее почувствовал запах газа.

Жером Фандор уже не раздумывал. Ужасная мысль, нелепая, но тревожная, мелькнула в его голове.

Он изо всех сил заколотил кулаками в дверь:

— Мадемуазель Доллон? Мадемуазель?

Стояла полная тишина.

Он громко крикнул в сторону лестницы:

— Гарсон! Гарсон!

Оттуда также никто не откликнулся.

Жером Фандор вернулся к двери комнаты, опустился на колени и попытался посмотреть внутрь через замочную скважину.

Но там изнутри торчал ключ, что сильно удивило журналиста.

— Значит, она не выходила?

Он втянул в себя воздух.

— Нет никакого сомнения, это газ.

На этот раз он решительно поднялся, отступил для разбега на один шаг и сильнейшим ударом плеча выбил дверь.

— Боже мой! — заорал он.

Прямо на полу посреди комнаты неподвижно лежала, не подавая признаков жизни, Элизабет Доллон. Газовый шланг, вытащенный из переносной газовой плиты, был втиснут между ее губами.

Кран был открыт на полную мощность.

— Она мертва! Я пришел слишком поздно…

Бросившись к несчастной и вытащив изо рта шланг, он приложил ухо к сердцу девушки и услышал слабое, но все же различимое биение… Она жива…

В это время на шум выламываемой двери сбежался весь пансион, а также слуга, хозяйка гостиницы и господа Барбе — Нантей. Когда весь этот люд показался на пороге комнаты, издавая полные ужаса крики, Жером Фандор, который уже овладел собой, строго приказал:

— Никому не входить! Это несчастный случай…

Затем, подхватив Элизабет своими сильными руками, он вынес ее из комнаты.

— Что ей сейчас нужно, так это свежий воздух…

Он быстро спустился, держа девушку на руках, в сад, по-прежнему сопровождаемый свидетелями этой ужасной сцены.

— Вы ее спасли, месье! — трагическим голосом воскликнула хозяйка пансиона и тихо вздохнула: «Какой скандал!»

— Да, я спас ее, — ответил Жером Фандор, словно разговаривая с самим собой, — но от кого? Она явно не добровольно собиралась лишить себя жизни. За этим хорошо разыгранным спектаклем скрывается еще одна тайна…

И репортер, положив осторожно девушку на скамейку, добавил, повернувшись к господам Барбе и Нантею:

— Господа, будьте любезны, предупредите срочно полицию!

Затем он повернулся к г-же Бурра:

— Мадам, будьте так добры, поухаживайте за мадемуазель Доллон… Впрочем, самое опасное уже позади; я заметил первичные признаки удушья, но скоро, через несколько минут, она должна прийти в себя.

Наконец, обернувшись к камердинеру, Жером Фандор сухо заметил:

— Ну, а мы с вами вместе поднимемся наверх; вы станете на страже возле двери мадемуазель Доллон, в то время как я попытаюсь найти какие-нибудь следы преступления до прихода полиции…

По правде говоря, молодого человека смущала мысль, что Элизабет Доллон с минуты на минуту придет в чувство, и ему придется выслушивать слова благодарности, когда она узнает имя своего спасителя…

Сопровождаемый Жюлем, он быстро поднялся по лестнице и прошел в комнату, где несколько минут назад он нашел несчастную девушку.

— Стойте здесь, — сказал он слуге, — и ни в коем случае не входите в комнату. Достаточно и того, что я сам рискую уничтожить следы, пусть даже слабые, которые могли после себя оставить преступники…

— Преступники? Но, месье, если эта девушка вздумала дышать через газовый шланг, то, значит, она хотела добровольно уйти из жизни?

— Разумеется, вы правы, дружище! Но когда бываешь правым, то часто тем не менее ошибаешься!

И, ничего больше не добавив к своему объяснению, Жером Фандор начал тщательный осмотр комнаты.

Элизабет Доллон верно ему написала, что ее комната была подвергнута настоящему обыску.

Как она сама сообщила, она ничего не трогала в комнате, и Жером Фандор увидел беспорядок таким, каким его девушка обнаружила накануне, вчера днем, возвратившись из магазина.

Нетронутыми были только предметы туалета. Зато все книги были сброшены с полки и валялись на полу с измятыми страницами. Чемодан, где девушка, по всей видимости, хранила сувениры, дневники, письма друзей, музыкальные пьесы, валялся пустой на паркете.

Прямо на виду, на камине, лежали драгоценности мадемуазель Доллон: несколько колец, брошки, маленькие золотые часики, кошелек.

Грабители не позарились на эту легкую добычу.

— Очень странно, — тихо произнес Жером Фандор, ползая по комнате на коленях, копаясь в вещах, но не находя ничего подозрительного.

Поднявшись с пола, он тщательно осмотрел деревянную обшивку стен, надеясь там отыскать следы… Нет, ничего…

Затем он обследовал замок двери, вырванной с петель и лежащей на полу. Замок был целым, замочная задвижка легко ходила взад-вперед. Не выдержали только болты замочной личинки.

«Вероятно, — подумал Фандор, — из-за моего резкого удара плечом»!

Задвижку окна, казалось, тоже не трогали…

Если грабители смогли проникнуть в закрытую комнату, то, значит, они должны были иметь тщательно подобранные отмычки. Можно было сделать вывод, что дело готовилось крайне старательно и терпеливо, возможно даже, в доме были сообщники, так как для того, чтобы раздобыть так называемые отмычки, нужно было, по меньшей мере, получить восковой отпечаток замка, который собираются взламывать…

Осмотрев доступы к комнате, Жером Фандор вновь принялся прощупывать то, что находилось внутри. Он осмотрел всю нехитрую мебель, на которой был едва заметен голубоватый слой пыли. Может быть, там он обнаружит какие-нибудь следы?.. Ничего…

Рядом с умывальником — также ничего интересного. Но внезапно, рассматривая мыло, Фандор радостно вскрикнул:

— Ого, это уже любопытно…

Оглянувшись и увидев, что камердинер был от него далеко, он, не колеблясь, быстро и решительно завернул кусочек мыла в батистовый платок и тщательно спрятал его в последний ящик комода, положив под стопку белья, где, разумеется, никто не станет копаться.

После этого он легонько присвистнул, по привычке разговаривая сам с собой:

— Нельзя сказать по этому поводу ничего определенного, но все же это довольно любопытно.

И тут же добавил:

— Сейчас пора идти к Элизабет и посмотреть, как она себя чувствует. Полиция, наверное, уже явилась, и можно будет избежать неловких сцен.

Действительно, когда Жером Фандор спустился к девушке, которая уже совсем пришла в себя, та как раз готовилась отвечать на вопросы комиссара полиции, вызванного господами Барбе — Нантей и спешно явившегося на место происшествия.

— Итак, мадемуазель, расскажите нам, что здесь произошло, от А до Я. Мы поверим всему, что вы скажете, но не скрывайте от нас ничего…

Бедная Элизабет Доллон с удивлением слушала эту речь. Будучи человеком энергичным, она быстро собралась с мыслями и начала рассказывать о том, что ей было известно. Прежде всего, она упомянула о своем письме к Жерому Фандору и о том, что накануне в ее комнату проникли посторонние. Кто именно? Она не знает… Она никому об этом не сказала, так как сильно испугалась и не могла понять, что же с ней случилось… Затем в своем рассказе она подошла к тому, что комиссар назвал «самоубийством».

— Вчера вечером я ужинала за общим столом пансиона. Я не чувствовала никакого недомогания, просто происшествие, случившееся днем, сильно расстроило меня. После ужина все жильцы, и я в том числе, прошли в гостиную, но меня клонило ко сну, и я посидела там всего несколько минут. Пожелав всей компании спокойной ночи, я пошла на почту бросить письмо, а затем вернулась в свою комнату, где тотчас же заснула… Больше я ничего не помню, я ничего не знаю о том, что произошло потом, вплоть до момента, когда я обнаружила себя лежащей на этой скамейке перед вами, месье, рядом с г-жой Бурра… спасенная… г-ном Фандором, как мне сказали…

И девушка бросила на журналиста долгий взгляд, в котором читалась, несмотря на испуг и волнение, глубокая признательность и, возможно, что-то похожее на нежность…

Комиссар с серьезным видом выслушал показания мадемуазель Элизабет, записывая их в блокнот.

По окончании допроса он заявил:

— Странно, весьма странно! Настолько странно, мадемуазель, что с трудом веришь в ваши слова… с большим трудом…

В то время как комиссар произносил свою речь, Жером Фандор говорил про себя:

«Да, именно так, именно то, что я и предполагал, все ясно, как божий день…»

И он отказался, впрочем, очень вежливо — власть нужно уважать, — сопровождать комиссара, который, в свою очередь, отправился наверх, в комнату девушки, чтобы приступить к официальному осмотру места происшествия…

Глава XIV. Кто звонил?

Пользуясь особой милостью, объясняемой, однако, нескончаемостью совершаемых по отношению к страдающему человечеству благодеяний, монахини ордена святого Августина не были изгнаны вследствие принятых декретов.

Их обширный монастырь на улице Гласьер служил пристанищем и убежищем так для монахинь, так и для больных, которых они у себя принимали. Вот уже более века сменяющие друг друга поколения жителей близлежащих кварталов постоянно слышали важный голос монастырского колокола, звонящего часы днем и ночью, а также сухой бой курантов часовни, который должен был напоминать верующим о ежедневных богослужениях, регулярно посещаемых монахинями конгрегации.

Расположенный на улице Гласьер, в этом пространном квартале, насыщенном больницами и тюрьмами, монастырь августинок предстает в форме высокой неприветливой стены черного цвета, тянущейся на несколько сотен метров.

Большие ворота с пробитым в них зарешеченным окошком являются единственным выходом приюта во внешний мир. Приоткрываются они редко, полностью же не открываются никогда. Это — теоретическая и фактическая стена между суетой современной жизни и существованием монастыря, наполненным миром и отдыхом.

Около половины одиннадцатого утра Жером Фандор, слегка запыхавшийся от быстрой ходьбы от станции метро до входа в монастырь, незаметно позвонил в ворота.

Раздался звонок, как эхо отражающийся под далекими сводами. На несколько мгновений наступила тишина. Зарешеченное окошко приоткрылось и, не имея возможности увидеть говорящего, журналист услышал:

— Что вам угодно, месье?

— Я хотел бы поговорить с настоятельницей, — ответил Жером Фандор.

Окошко закрылось, на несколько секунд снова воцарилась тишина. Затем тяжелая дверь медленно приоткрылась. Жером Фандор прошел в монастырь. Под первым сводом монахиня встретила его едва уловимым приветствием и, тут же разворачиваясь, тихо произнесла:

— Следуйте, пожалуйста, за мной.

В течение некоторого времени Жером Фандор следовал за своей собеседницей по узкому коридору, с одной стороны которого располагались кельи, а с другой стороны сквозь широкие проемы можно было видеть совершенно безлюдный прямоугольник монастыря. Одна застекленная дверь, выходящая на коридор, была приоткрыта. Монахиня остановилась и, указывая Жерому Фандору на эту дверь, сказала:

— Соблаговолите подождать в этой гостиной и будьте любезны дать мне вашу визитную карточку. Я сейчас предупрежу настоятельницу.

Жерому Фандору представилась возможность спокойно осмотреть комнату, в которой он находился. Там царил строгий порядок — белые стены, большое распятие из слоновой кости с расположенными по бокам скромными религиозными картинками в рамках из красного дерева. Несколько расшитых кресел были расставлены вокруг овального стола, на натертом до зеркального блеска паркете несколько ковриков, казалось, хотели внести нотку буржуазного теплого комфорта в ледяную гармонию этой гостиной для официальных приемов.

Будучи привычным к разного рода лишениям, сопровождающим человеческую жизнь, Жером Фандор, не мог не содрогнуться при мысли о том, что видели и слышали эти безучастные стены. Его размышления были прерваны приходом старушки с блестящими глазами.

Жером Фандор низко поклонился. — Госпожа настоятельница, — тихо произнес он, — позвольте засвидетельствовать вам свое почтение. Я пришел за новостями о вашей воспитаннице.

Настоятельница сразу же ответила веселым тоном, который не соответствовал ее холодному и сдержанному внешнему виду:

— Значит, у вас не хватило терпения дожидаться ответа у телефона и вы предпочли прийти. Представьте себе, что, пока мы искали монахиню, занимающуюся этой девушкой, разговор был прерван, вот почему мы не смогли вам ничего сообщить.

Жером Фандор озадаченно слушал:

— Я не понимаю, мадам?..

Настоятельница продолжала:

— Уж не хотите ли вы сказать, что это не вы звонили около девяти часов утра и справлялись о мадемуазель Доллон?

— Никоим образом.

— В таком случае я сама больше ничего не понимаю! Однако это не важно. Вы сейчас сможете навестить вашу протеже.

Настоятельница нажала на кнопку звонка.

— Отведите, пожалуйста, сестра моя, — сказала она вошедшей монахине, — господина к мадемуазель Доллон. Только что она гуляла в парке. Должно быть она еще там. Месье, я прощаюсь с вами.

Быстро и бесшумно скользя по натертому паркету, настоятельница исчезла, оставив Жерома Фандора одного с монахиней, которая должна была провести его по лабиринту монастыря. Она уже приглашала его, любезным жестом указывая путь. Жером Фандор последовал за ней, глубоко потрясенный тем, что он только что услышал от настоятельницы.

Как кто-то уже мог знать, где скрывается девушка?

Кто же мог звонить, чтобы справиться о ней?

Монахиня провела молодого человека через большой прямоугольный двор, затем по коридорам и под сводами, расположенными в форме лабиринта, и вдруг они вышли на террасу, расположенную над огромным парком, простирающимся насколько хватает глаз. Справа от него — густой лес с вековыми деревьями, грабовая роща и густая чаща. Слева — настоящие луга с несколькими коровами вдалеке, мирно жующими жвачку в тени цветущих яблоневых деревьев. Можно было подумать, что находишься в сотне лье от Парижа в настоящей нормандской деревне.

Жером Фандор не смог сдержать своего удивления, выдохнув длинное «а — а!», которое монахиня прекрасно поняла.

— Нашим воспитанницам здесь очень хорошо, — сказала она, — уж свежего воздуха им хватает… Девушка, которую вы ищете, месье, прогуливается по этой аллее. Кстати, вот она направляется сюда. Я вас оставляю.

Действительно, Жером Фандор тоже заметил элегантный силуэт Элизабет Доллон, который вырисовывался на залитом солнцем сельском пейзаже. Девушка, узнав журналиста, торопилась к нему.

В скромном черном платье, которое так дивно контрастировало с ее сверкающими золотистыми волосами, она казалась еще более красивой, более очаровательной, чем когда-либо.

Элизабет Доллон взяла руки молодого человека и пылко сжала их в своих руках.

— Ах, спасибо, — сказала она, — спасибо месье, что вы уже сегодня с утра пришли проведать вашу протеже. Я знаю, как мало свободного времени оставляет вам ваша работа. И я почти сержусь на себя за то, что причиняю вам столько беспокойства из-за своей несносной персоны. Но дело в том, что, понимаете, — рыдания сжали горло девушки, — я сейчас чувствую себя такой одинокой, такой потерянной… Я никому больше не доверяю, кроме вас. Я словно потерпевшее кораблекрушение судно, которое волны бросают во все стороны, мне кажется, что я окружена врагами, противниками, я живу в каком-то кошмаре… Что бы я делала без вас?

Молодой человек, взволнованный так просто и где-то даже наивно изложенными невзгодами, также в ответ сжал руки девушки.

— Знаете, мадемуазель, — тихо произнес он, взволнованный более, чем ему хотелось бы казаться, — вы можете полностью положиться на меня. Я считаю, что правильно сделал, что предложил вам отдохнуть здесь несколько дней и гарантировать таким образом полную безопасность на тот случай, если у вас существуют какие-либо враги, во что я почти не верю. Кстати, давали ли вы кому-нибудь свой адрес?

— Никому, — ответила девушка, — а что?…

На ее лице вырисовалась тревога.

Жером Фандор, думавший о загадочном утреннем звонке, не захотел ее пугать.

— Нет, я спросил просто так, мадемуазель. Вашего ответа мне достаточно.

Он тут же перевел разговор на другую тему:

— Успокоились ли вы после того… потрясения, перенесенного на днях?

— Ах, месье, — воскликнула Элизабет Доллон, — подумать только, что это вам я обязана жизнью! Я уверена, что кто-то хотел, чтобы я исчезла. Меня хотели убить или отравить. Ведь вы тоже так думаете, правда? Должно быть, перед тем, как я потеряла сознание и упала в своей комнате, я была усыплена каким-то загадочным наркотиком. Так же было и с моим братом, так как теперь я абсолютно уверена в том, что и он тоже был усыплен, отравлен…

— И, что он мертв, не так ли? — тихо спросил Жером Фандор.

— И что он мертв, — без волнения, но со слезами в голосе повторила девушка.

К сожалению, вы предоставили мне столько доказательств, что я в этом больше не могу сомневаться. Мой бедный брат!

— Однако нам необходимо серьезно изучить ситуацию, — прервал ее Жером Фандор, — хоть это и будет стоить вам нескольких неприятных минут, связанных с воспоминаниями. Возьмите себя в руки, мадемуазель, и давайте поговорим.

Молодые люди постепенно отдалились от террасы и остались совершенно одни в центре парка, в тени больших деревьев. Никакой шум из внешнего мира не мог потревожить их уединения. Они были далеки от всего, что происходило вокруг.

Жером Фандор начал:

— Я неоднократно думал о том знаменитом документе, написанном зелеными чернилами, которому вы совершенно напрасно не придавали значения до того дня, когда вам показалось, и, может быть, совершенно справедливо, что его у вас хотели украсть. Кстати, вы можете мне сказать, у вас ли еще находится этот список?

— Не знаю, я даже не знаю. У меня голова идет кругом, и мне очень трудно собраться с мыслями. В прошлый раз я вам утверждала, что этот список исчез из красного бумажника, который я положила на камин в своей комнате нашего дома в Отёй. Но, чем больше я об этом думаю, тем больше я в этом сомневаюсь. Теперь мне кажется, что этот список был, а значит, должен быть и сейчас, если только с тех пор его не украли, в большом чемодане, в который я кое-как сложила бумаги и книги, оставленные братом в беспорядке на рабочем столе и попавшиеся мне под руку. Для того, чтобы мне в этом убедиться, нам надо бы вернуться в Отёй… Нет, наверное, это бесполезно. Когда два дня назад я хотела вам его отправить, я везде искала этот проклятый документ, но так и не смогла найти. Может быть, я взяла его с собой, когда уезжала с улицы Норвен?

Жером Фандор осторожно утешал девушку, чьи глаза наполнялись слезами.

— Не надо отчаиваться, — посоветовал он, — ничего не потеряно из-за этого, и не стоит напрасно терзать себя при свершившемся факте. Постарайтесь лучше восстановить в мыслях само содержание документа. Вы говорили мне, что речь шла об именах каких-то лиц из вашего окружения или, по крайней мере, знакомых вам? Давайте же, сосредоточьтесь…

— Не знаю, я уже не помню, — нервно вскрикнула девушка.

Жером Фандор снова успокоил ее:

— Знаете, существует замечательный мнемотехнический способ, который мне известен. Не хотите ли его испробовать? Наши глаза словно чувствительные фотографические пластины. То, что не всегда удерживается мозгом, сохраняется на зеркале глаза. Постарайтесь не вспоминать, а… как бы прочесть на белой бумаге то, что видели ваши глаза. Давайте присядем на время, и я вам помогу в этом поиске.

И Жером Фандор указал на простенькую скамейку, укрывшуюся под деревьями, перед которой очень кстати находился садовый столик. Молодые люди усаживались друг возле друга. В то время, когда Жером Фандор доставал из кармана лист бумаги и авторучку, девушка случайно задела рукой его плечо.

От этого соприкосновения молодых людей словно ударило током, и они оба вздрогнули. Их смущенные взгляды встретились в каком-то новом волнении, значения которого они пока не понимали. Элизабет покраснела, в то время как Жером Фандор оставался в растерянности. Смущенные, они взглянули друг на друга, не зная, что сказать, и их молчание, вероятно, продлилось бы долго, если бы на крыльце не появилась сестра-привратница и не позвала бы Элизабет:

— Мадемуазель!… Мадемуазель, вас просят к телефону!

Жером Фандор встал:

— Вы позволите мне вас проводить? Мне было бы очень интересно узнать, не тот ли это, кто уже недавно звонил…

Молодые люди поспешили в гостиную, где Элизабет склонилась над телефоном.

— Алло!..

Взволнованная, Элизабет протянула Фандору вторую прослушивающую трубку. Журналист услышал чей-то голос, голос незнакомый, но, вне всякого сомнения, мужской, который спрашивал:

— Алло!.. Я действительно имею честь говорить с мадемуазель Доллон?

— Да, месье… это действительно мадемуазель Доллон… А кто мне звонит?

Но в тот момент, когда Элизабет собиралась повторить свой вопрос, Жерому Фандору показалось, что тот, кто звонил девушке, положил трубку. Никакого ответа не последовало…

— Алло!.. Алло!..

Элизабет Доллон начинала нервничать.

— Кто со мной говорит?

Но на другом конце провода уже никого не было!

Жером Фандор сдавленно выругался, затем, взяв трубку, в свою очередь закричал:

— Алло… да отвечайте же, месье, черт возьми!.. Кто вам нужен?.. Кто вы такой?

Он также не получил ответа.

Жером Фандор стал звонить на коммутатор, и, когда наконец телефонистка спросила, в чем дело, он с нетерпением сказал:

— Алло!.. Мадемуазель, вы нас разъединили?.. Алло?..

— Да нет, месье…

— Но я не слышу того, кто мне позвонил…

— Дело в том, что он положил трубку, месье, и я утверждаю, что не разъединяла вас.

— А какой номер у абонента, который мне звонил?

— Я не могу вам этого сказать, месье. Инструкции запрещают мне сообщать вам такого рода информацию.

Жером Фандор об этом прекрасно знал и поэтому настаивать не стал. Но в то время, как он отходил от телефона, в нем закипал глухой гнев:

— Ну и ну. Что значат эти загадочные телефонные звонки?.. Кто же это такой, кто два раза позвонил Элизабет, и как только она подходила к телефону, не хотел с ней разговаривать и клал трубку?..

Жером Фандор чувствовал, что раздражается, нервничает и волнуется из-за этого инцидента, всю значимость которого он понимал.

Однако не следовало чрезмерно волновать свою молодую подругу.

Он протянул ей руку и провел ее в сад.

— Так о чем мы говорили, месье?

Успокоившись, журналист вновь обрел ясность мысли.

— Мы занимались, мадемуазель, загадочным документом, найденным у вашего брата.

Вместе с Элизабет Жером Фандор определил примерный размер этого списка адресов.

Он вырвал из своего блокнота лист белой бумаги, неровный с одной стороны, высотой примерно десять сантиметров и значительно меньшей ширины.

Элизабет Доллон надолго направила взгляд на находящийся перед ней белый лист, словно она хотела силой воли и вниманием заставить появиться на нем загадочные имена, которые она видела несколько дней назад на документе-оригинале.

Вне всякого сомнения ей казалось, что в этом списке фигурировало имя ее брата, баронессы де Вибре, нотариуса Жерэна. Вдруг она вспомнила, что в списке была также и двойная фамилия. Фамилия, которая не была ей неизвестна.

— Барбе-Нантей, — воскликнула она вдруг, — да, мне кажется, что они тоже были в списке.

Удовлетворенная улыбка Жерома Фандора придала ей уверенности в этой роли ясновидящей, и девушка продолжала, давая волю своим мыслям:

— Да, действительно, теперь я точно уверена. Там даже была орфографическая ошибка — вместо Нантей было написано Нотей. Банкиры были третьими или четвертыми в списке, и сейчас я уверена в том, что баронесса де Вибре возглавляла его.

Была также и дата без какого-либо другого обозначения, состоящая из двух цифр. Единица, затем… погодите, цифра с хвостиком… то есть… это может быть либо пять, либо семь, либо девять… Но, какая из них, я вспомнить не могу. Были также и другие фамилии, которых я не знаю.

— Постарайтесь вспомнить, мадемуазель…

Наступило краткое молчание, в течение которого Жером Фандор мучительно пытался извлечь какое-либо заключение из сказанного девушкой. Под ее диктовку он записал фамилии в том порядке, в котором она их назвала, а затем переписал и разместил в уточненном порядке. Теперь он неотступно думал о трех вероятных цифрах: пятнадцати, семнадцати и девятнадцати. Но что они могли обозначать?

Вдруг его осенила какая-то мысль, и он достал свой ежедневник, открыв его на текущем месяце.

— Странно, — прошептал он, говоря тихо, как будто бы для себя самого. Именно 15-го мая было совершено загадочное ограбление на улице Четвертого Сентября… но не является ли это простым совпадением и нужно ли принимать во внимание эту деталь?

Да, несомненно, — продолжил он после небольшого размышления, — это может быть важно. В таком загадочном деле не бывает незначительных деталей. Каждая мелочь имеет свое значение.

Внезапно размышления Жерома Фандора были прерваны возгласом девушки.

— Я вспомнила фамилию, — воскликнула она, — что-то типа… Тома. Вам это ни о чем не говорит?

— Тома, — медленно повторил Жером Фандор, — нет, ни о чем…

Но внезапно его осенило, и он поднялся, вскочив со своего места.

— А не Томери ли это? — воскликнул он. — Томери… Не путаете ли вы Тома с Томери?

Девушка, несколько озадаченная, наморщила лоб и стала напрягать свою память.

— Может быть, — заявила она, — это очень возможно. Я отчетливо вижу первые буквы слова Том, написанные крупным почерком, а все остальное как-то расплывчато, но мне кажется, что конец слова длиннее, чем последний слог слова Тома.

Жером Фандор ее больше не слушал. Он встал с простенькой скамейки и, не обращая внимания на девушку, ходил взад и вперед по затененной аллее, разговаривая с самим собой в полголоса, следуя своей привычке, когда ему необходимо было уточнить свою мысль:

— Тома… это Томери; Жак Доллон, баронесса де Вибре, Барбе-Нантей, нотариус Жерэн — да это же все жертвы этой загадочной банды, которая действует в темноте… Да! Вот уж что непонятно… но мы уж с этим разберемся!

И он снова повернулся к девушке.

— Мы с этим разберемся, — воскликнул он с таким торжествующим видом и с таким светящимся от радости лицом, что Элизабет Доллон, несмотря на мучавшие ее сомнения, заулыбалась.

Сад, в котором они находились, был безлюден.

Он был наполнен тишиной и располагающим к отдыху спокойствием. Пели птицы, совсем несильный ветер слегка нагибал ветки кустарника, как бы лаская его…

Жером Фандор нежно смотрел на Элизабет. Смотрел очень нежно.

Взволнованная этим взглядом, девушка заулыбалась еще более растерянно…

— Мы уж с этим разберемся, — снова повторил Фандор, — вот увидите… я вам обещаю…

Их руки снова встретились в непроизвольном пожатии…

Они находились совсем близко друг к другу и сознавали, что переживают незабываемые мгновения…

Момент был для них очаровательно хмельным, и они оба были молоды…

Возможно, они немного потеряли реальное восприятие вещей?..

Элизабет даже не подумала сопротивляться, когда Жером Фандор слегка коснулся рукой ее плеча, наклонился к ней и, закрыв глаза, продолжительно поцеловал ее…

В действительности же это было безумием, только что совершенным журналистом, безумием, которое только что позволила Элизабет Доллон.

Они оба поняли это в ту же секунду и, оторванные от этого минутного сна, смущенно смотрели друг на друга, взволнованные, и поэтому желающие как можно скорее расстаться.

Еще отнюдь не время было говорить о любви. Загадки, с которыми они сражались, еще совершенно не были прояснены…

Они смогут стать самими собой лишь тогда, когда на все эти загадки прольется свет…

Пока они не принадлежали друг другу.

Жером Фандор, прощаясь с Элизабет, не захотел, чтобы она его провожала, а девушка, все еще дрожа от недавних объятий, не настаивала.

Но, когда журналист собирался пройти сквозь узенькую дверь, соединяющую монастырь с улицей, к нему подошла монахиня:

— Это вы — месье Жером Фандор?

— Да, сестра.

— Наша настоятельница желала бы с вами поговорить.

Журналист поклонился.

Несколько минут спустя в большую гостиную вошла настоятельница.

— Месье, — начала она, — извините меня за то, что позвала вас, но мне необходимо было с вами поговорить.

Жером Фандор прервал монахиню:

— А я хотел бы извиниться за то, что не пришел попрощаться с вами перед уходом. Знаете, я настолько взволнован, что даже не пришел поблагодарить вас за оказанную помощь.

Монахиня посмотрела на него вопросительным взглядом. Жером Фандор продолжил:

— Согласившись принять в качестве воспитанницы мадемуазель Элизабет Доллон, вы совершили, мадам настоятельница, акт благотворительности. Ведь эта девушка так несчастна, она столько перенесла. Я даже не знаю, смогла ли бы она найти лучшее пристанище, чем у вас?

Однако монахиня не позволила журналисту продолжить…

— Вот именно о мадемуазель Доллон я и хотела с вами поговорить, месье… Действительно, я была бы счастлива, если бы смогла облегчить настоящее несчастье, но я должна признаться вам, что ничего не знала, когда мадемуазель Доллон появилась у нас, об истинных причинах скандала, в котором она была замешана.

Тон монахини был довольно сухим. Жером Фандор, когда осознал это, удивленно спросил:

— Боже мой, что вы этим хотите сказать, мадам?

— Меня только что проинформировали, месье, об истинных отношениях, соединявших Жака Доллона, преступника, как вам известно, с госпожой баронессой де Вибре.

Жером Фандор резко встал:

— Это ложь, в высшей степени ложь! У вас неверные сведения.

Монахиня жестом руки красноречиво показала, что все возражения бесполезны.

— Во всяком случае, ясно одно, — продолжала она, — ложь это или нет, мы не сможем здесь больше оставлять эту девушку, чье имя в конечном итоге причинит вред уважаемому заведению…

Жером Фандор опешил от этого необычного заявления.

— Другими словами, — сказал он, — вы отказываете мадемуазель Доллон в дальнейшем пребывании у вас в качестве воспитанницы?

— Да, месье.

Опустив голову, журналист ходил взад и вперед и, казалось, размышлял:

— В конце концов, мадам, вы не называете мне ваших истинных причин, так как в том, что касается…

Монахиня еще раз жестом прервала молодого человека:

— Действительно, месье. Я хотела бы избежать формального уточнения этих причин, которые мне настоятельно повелевают просить мадемуазель Доллон искать другое пристанище. Однако, раз вы настаиваете, я могу сказать, что мадемуазель Доллон только что проявила такое поведение, которое, по нашим понятиям, недопустимо…

— Боже мой, на что вы намекаете?

— Вы ее поцеловали, месье. И мне очень жаль, что вы вынуждаете меня объяснять эти вещи в деталях. Я сожалею, но мне приходится сказать, что вам не удастся превратить это заведение в место галантных свиданий.

И до того, как Жером Фандор успел возразить, монахиня с ним сухо попрощалась и уже собиралась уходить.

Журналист окликнул ее…

Он был рассержен, потому что чувствовал, что настоятельница была отчасти права!

К сожалению, все протесты были бесполезны.

— Прекрасно, мадам! — сказал он. — Вы совершаете ошибку, но я признаю, что в вашем отношении есть видимость логики, и поэтому сдаюсь. Не могли бы вы дать мне два дня для поисков другого приюта для мадемуазель Доллон?

Кивком головы монахиня показала, что согласна, а затем, попрощавшись еще раз, удалилась.

Жером Фандор в растерянности покинул монастырь.

Глава XV. Смутные подозрения

В такси, отвозившем его во Дворец Правосудия, Жером Фандор, следуя своей привычке, разговаривал с самим собой:

— Нужно же прийти к какому-то заключению! Необходимо суметь добавить последнее звено к цепи, которая постепенно, я это чувствую, соединяет в одно целое различные преступления, в которых так трагически оказалось замешанным имя этого бедного Доллона. Да, черт возьми, это необходимо, но как найти это звено, где его откопать? Ах, это было очень неосмотрительно с моей стороны не посмотреть в первый день документ, украденный у мадемуазель Доллон. Эти фамилии, расположенные друг за другом, эти даты, которые почти совпадают с датами различных преступлений, являются, может быть, загадочным планом, который продолжают осуществлять убийцы? Но, значит, еще предстоят новые жертвы, и мы станем свидетелями новых драм?.. И за Элизабет я тоже неспокоен!.. Кто, черт побери, мог звонить ей в этот монастырь, кого приняли за меня самого?

И молодой репортер, взволнованный, помимо своей воли качал головой, сжимал в руке трость, словно он испытывал страшное желание встретиться наконец со своими противниками и помериться с ними силами иначе, чем при помощи уловок и тонкостей…

— То, что я делаю сегодня, возможно, глупо, но ничего нельзя оставлять без внимания. Узнаю ли я что-нибудь на сегодняшнем слушании? Когда пять месяцев назад были арестованы контрабандисты, чье дело слушается сегодня, я прекрасно помню, что имя господина Томери было замешано в этой истории. С тех пор я не интересовался следствием и считал дело закрытым. Мне повезло, что вчера вечером я подумал прочесть список дел, подлежащих слушанию. Ах, если бы только мне удалось найти доказательства того, что все эти люди — Жак Доллон, баронесса де Вибре, княгиня Соня Данидофф, Барбе-Нантей и Элизабет Доллон — стали жертвами ужасной банды, которую я преследую… Мне кажется, что тогда бы я быстро нашел виновных… Побудительная причина? Конечно же, кража! Но должна также быть и другая причина, так как по странному совпадению все эти люди знают друг друга, ходили друг к другу в гости и являются клиентами банка Барбе-Нантей или друзьями господина Томери… Ах, чертова загадка…

Однако Жером Фандор уже подъезжал ко Дворцу Правосудия. Он прошел через просторный зал Потерянных Шагов и спешно вошел в зал присяжных заседателей.

Слушание только что было приостановлено на обычный двадцатиминутный перерыв. Свидетели и все заинтересованные лица, присутствующие на процессе, которые до конца дня должны будут стать свидетелями верховного решения, пользуясь этим, растекались по соседним с канцелярией суда и залами свидетелей коридорам.

Это всегда был живописный спектакль и странное смешение необычного и пестрого мира, который составляют завсегдатаи суда присяжных заседателей. Подозрительные личности, бедняки, неизвестно, как попавшие за ограждение специально зарезервированных мест, муниципальные служащие в своей обычной форме, охранники Дворца Правосудия, а также адвокаты в своих темных длинных платьях. Иногда в этой людской мешанине возникало оригинальное лицо, странная физиономия. Были там и журналисты, делающие спешные заметки о ходе слушания. Затем в коридорной толкотне смущенный шепот разговоров сменялся уважительным молчанием, вызванным появлением занятого судьи, быстро продвигавшегося в красном платье и шапочке, обшитой галуном, поднимаемой тщательно ухоженной белой рукой, чтобы ответить на поклоны… Время от времени раздавался пронзительный голос судебного исполнителя. Вызывали свидетелей с сильно бьющимся сердцем, готовым разорваться, которые появлялись дрожа, взволнованные торжественностью Правосудия. Но речь чаще всего шла о простой подписи, о бумаге, которую необходимо было забрать, и в общем и целом любопытствующие, заинтересованные лица, адвокаты, противники, журналисты мирно соседствовали в узких коридорах.

Здесь все встречались менее великими, менее значительными в кругу менее страшных людей, одни и другие временно сосредоточивались за кулисами и больше не суетились на трагической сцене драматического суда!

Дело Бочара и его соучастников было незначительным и поэтому не привлекло в этот день большого количества слушателей в зал присяжных заседателей. Дело в том, что все эти истории с контрабандистами и фальшивомонетчиками были чаще всего невыразительными и скучными. По всей видимости вообще никого не было бы на слушании, если бы обвиняемых не защищал самый популярный оратор своего времени — метр Анри-Робер.

Фандор подошел к группе, которая дружески разговаривала, и, даже не видев ее довольно давно, сразу же узнал по совершенно невообразимому внешнему виду знаменитую торговку подержанными вещами с Часовой набережной мамашу Косоглазку.

Фандор, занятый в последнее время событиями, которые происходили в его окружении, не уделял пристального внимания делу контрабандистов и был удивлен, увидев мамашу Косоглазку в коридорчике, прилегающем к залу суда. Ему представлялось, что старая скупщица краденого уже несколько недель находится за решеткой…

Однако Фандор не показал своего удивления, и, желая послушать, что же она могла рассказывать, он приблизился к мамаше Косоглазке, которую как раз расспрашивал один из его коллег.

Старуха, которую пока еще ни в чем не обвинили, пылко доказывала свою невиновность:

— Да, — утверждала она коллеге Фандора, — это отвратительно, мой дорогой месье, когда вдруг узнаешь о подобных вещах…

В самом деле, мамаша Косоглазка объясняла, что она сняла на Часовой набережной скромный магазинчик, чтобы продавать там подержанные вещи. Она была честной женщиной и никогда никого на грош не обманула. Ей ничего не надо было, кроме как спокойно жить и зарабатывать достаточно, чтобы в один прекрасный день уйти на покой. Ее магазин состоял из двух комнат и погреба в подвале, в который она сложила при переезде множество всякого старья. Никогда она не спускалась в этот погреб, никогда. Она слишком боялась крыс… И вот однажды — она спокойно занималась починкой старой одежды — в ее лавчонку ворвались люди из полиции…

Ее обвинили в укрытии контрабандных вещей, в изготовлении фальшивых денег и еще неизвестно в чем…

Ее заставили спуститься в подвал и констатировать наличие всех этих вещей во втором погребе, который также принадлежал ей!

Ну, и кто же был больше всех удивлен? Конечно же, мамаша Косоглазка, которая и не подозревала о существовании этого второго погреба и, тем более, не могла знать, что он сообщался со сточной канавой и, уж менее всего, что эта сточная канава выходила к Сене и что по Сене поступали тюки контрабандных товаров, которые прятались у нее разбойниками. К счастью, судьи это поняли, и после суток предварительного заключения она была выпущена на свободу!

Сначала она утверждала, что не знает обвиняемых, представших сегодня перед судом присяжных заседателей, в частности Бочара. В действительности же это было неверно. Она их знала, поскольку встречала раньше, когда жила в квартале Ла-Шапель, но это было так давно, так далеко, что она уже об этом не помнила.

Однако ей очень хотелось, чтобы это дело побыстрее закончилось.

С самого начала заседания мамашу Косоглазку особенно впечатлили пристальный взгляд и смущающая точность вопросов, которые то и дело задавал прокурор…

А старуха, в свою очередь, опрашивала слушающих ее, пытаясь узнать, каким будет по отношению к ней возможное мнение присяжных заседателей, когда она сейчас предстанет перед судом в качестве свидетеля.

Свидетель мамаша Косоглазка!

Слушая ее болтовню Фандор не мог не заулыбаться, так как знал, чего стоит почтенность старой перекупщицы краденого.

Конечно же, она была виновна, как, впрочем, и остальные личности в наручниках, сидевшие на скамье подсудимых. Но, поскольку она не была арестована, значит, Жюв, несомненно, решил, что момент еще не был благоприятным, чтобы вывести из игры причиняющую волнения старушку.

Именно в этот момент, выйдя из окружения адвокатов и муниципальной стражи, которых он изумительно веселил своими глупыми ответами, Жюв, чудесно замаскированный до такой степени, что Фандор и сам с трудом узнал его в одеянии Дырявой Башки, приближался к мамаше Косоглазке и смотрел на нее, разинув рот.

— И ты тоже? — спросила старуха, бросив угрожающий взгляд на своего мнимого служащего. — Ты тоже свидетель?

Дырявая Башка состроил смешную гримасу, почесал свою всклокоченную бороду и изрек со взволнованным видом:

— Я забыл, я не знаю.

Присутствующие прыснули со смеху, и Фандор больше всех.

В этот момент один из секретарей метра Анри-Робера подошел к журналисту и произнес ему на ухо с покровительственным видом, который часто принимают молодые адвокаты:

— Это блаженный, дорогой мой, нечто вроде идиота. И вы думаете, что во время следствия кто-нибудь это заметил. Он будет заслушиваться в качестве свидетеля… и еще…

Фандор кивнул головой, сдерживая сильное желание засмеяться.

— Спасибо за информацию, — пробормотал он с несколько особенной интонацией, иронию которой адвокат абсолютно не понял.

Мамаша Косоглазка завидовала Дырявой Башке.

— Тебе повезло, — наивно заметила она, — что слишком глуп.

Разговоры внезапно стихли — низенькая дверца суда присяжных заседателей, выходящая на коридор, только что открылась, и судебный исполнитель объявил:

— Заседание продолжается… Прошу свидетелей сюда… Мамаша Косоглазка… сейчас ваша очередь!

Чтобы попасть в зал заседаний, народ толпился у узкого входа…

Однако Фандор вместо того, чтобы последовать всеобщему движению, взял за плечо Дырявую Башку и прокричал достаточно громко, чтобы быть услышанным теми, кого этот жест мог бы удивить:

— А-а, чертов Дырявая Башка! Вот ты-то мне и нужен! Держи, старик, вот сорок монет, потом пропустишь стаканчик… Иди сюда на пять минут, мне нужно взять у тебя интервью и написать хорошенькую статью…

Фандор увлек за собой полицейского. И, когда оба уединились, журналист поспешно спросил:

— Ну, что, Жюв?

— Пока ничего…

— Так вы еще не посадили всех за решетку?

— Да нет же, — ответил полицейский, — это все мелкие сошки, а есть еще кто-то, до кого мне даже не дотянуться… Кстати, Фандор, — продолжил Жюв, склоняясь над ухом журналиста, — ты сейчас увидишь в зале кого-то, чье присутствие, возможно, тебя удивит.

Это летчик, летчик Эмиле… Так вот, старик, мне кажется, что этот парень совсем не непричастен ко всем этим делам, но терпение… И потом, знаешь, Фандор, это не моя роль сажать этих второстепенных личностей. Я мечу выше… Прощай! До скорого!..

Фандор тихо спросил:

— Мне оставаться на заседании?

После секундного размышления Жюв ответил:

— Пожалуй, да. Может так случиться, что я не останусь, поэтому неплохо было бы тебе познакомиться с этим делом. Может быть, тебе удастся отыскать какие-то сведения…

— Жюв, — настаивал Фандор, — мне хотелось бы с вами поговорить подольше. Мне вам есть что рассказать…

Послышался шум шагов, приближавшихся к комнате, в которой находились Жюв и Фандор. Мужчины спешно расстались, однако Жюв успел договориться о встрече.

— Сегодня вечером, в восемь часов, — сказал он, — я зайду к тебе, Фандор, жди меня!..

Полчаса спустя, когда Фандор входил в зал заседаний и собирался занять место на трибуне для прессы, председательствующий повернулся к адвокату и предоставил ему слово…

Обвинительная речь только что закончилась. Пятью месяцами раньше арест контрабандистов, о судьбе которых суд присяжных заседателей должен будет вынести свое решение, наделал шума.

Общественное мнение страстно заинтересовалось, узнав о странной истории обвиняемых, которые в течение вот уже двух лет успешно каждую ночь ввозили в Париж, не платя городской ввозной пошлины, облагаемые самой высокой пошлиной товары и в результате этого, сколотили солидные состояния. А своим арестом они были обязаны предательству одного из перекупщиков, недовольного получаемыми процентами.

Журналисты же, кстати, приукрасили все детали и, следуя профессиональным привычкам, раздули и реальную действительность авантюры, и романтические эпизоды жизни контрабандистов.

Они были представлены этакими благородными людьми, объединенными в прекрасно организованную черную банду, руководимую главарем, который имел над ними неограниченную власть и мог распоряжаться их жизнями, располагающую невероятными возможностями, наконец, прячущую награбленное в огромных подвалах, вырытых прямо в центре Парижа, под островом Сите, и соединяющихся с рекой, которая, под самым носом у полиции, позволяла перевозить на настоящих шаландах, когда в этом была необходимость, товар, предназначавшийся для сбыта.

Подвалы на острове Сите…

Люди, организованные в мощную ассоциацию на этом же острове Сите, подумал Жером Фандор, вот кто, наверное, мог бы пролить свет на побег Жака Доллона, его убийство… и его последствия!

Пожав руки коллег из судебной прессы, пришедших, как и он, поприсутствовать на окончании этого слушания, Жером Фандор повернулся к присяжным заседателям и внимательно стал слушать защитную речь метра Анри-Робера. Знаменитый адвокат согласился защищать главного из обвиняемых — Бочара.

Сопровождая свою речь широкими жестами, которые, казалось, рассыпали доказательства перед лицом присяжных заседателей, оратор быстро изложил историю этого дела.

— Уважаемый суд, господа присяжные заседатели, дело, которое привело меня сюда и заставило стоять перед вами, отнюдь не банально. И я бесконечно счастлив, что был выбран в качестве защитника дела, которое может быть лишь выигрышным делом, поскольку оно могло бы обойтись и без моего содействия и защищалось бы самостоятельно своей собственной правотой. Господа присяжные заседатели, вы только что выслушали обвинительную речь господина заместителя прокурора. Вам только что было сказано искусно и красноречиво, что заслуживает моей искренней похвалы, что дело моих клиентов является огромным, значительным, и даже гигантским, могущим заинтересовать финансовые органы государства и принести спасение Франции…

Мне кажется, что господин заместитель прокурора не обидится на меня, если я начну свою речь с замечания, что эти три бедняги, которые находятся сейчас перед вами в ожидании вашего приговора, не могут, по нашему мнению, представлять опасность для интересов страны…

Долгом господина заместителя прокурора было, конечно же, немного драматизировать факты. Мой долг, стало быть, их несколько смягчить. Я считаю, что могу просто довольствоваться тем, что напомню вам элементы этого процесса в их истинной пропорции и в истинной значимости…

«Неплохо, — подумал Жером Фандор. — Еще немного, и метр Анри-Робер станет утверждать, что вся эта история не имеет под собой основания. Когда он проговорит час, присяжные заседатели, конечно же, подумают, что у наших грабителей есть все основания красть».

Адвокат между тем продолжал:

— Надеюсь, что мой уважаемый оппонент позволит мне, кстати, одно замечание, за которым последуют многие другие, так как это дело полностью состоит из мельчайших деталей. Перед началом обсуждения фактов я считаю, господа присяжные заседатели, что необходимо определить угол зрения, под которым, их следует рассматривать. Вам сказали, что речь идет об организованной банде… Вам сказали, что эти мошенники совершили ограбления в невероятно крупных размерах… Вам сказали, что их огромные склады переполнены товарами, ввезенными в обход закона… Это утверждает господин заместитель прокурора. А вот что утверждаю я, вот что я вам сейчас буду доказывать. Несколько умирающих с голода бедняг организовались между собой, и в течение нескольких недель им удалось ввести в Париж незначительное количество товаров. И ничего больше. Нет никакой организованной банды, нет никакой регулярной контрабанды, нет даже склада… О, господа, надеюсь вы не будете против одного красочного отступления, которое я сейчас сделаю, так как оно покажет вам тот дух преувеличения, который исказил и усилил факты, по которым вам предстоит высказаться. Вы позволите мне на мгновение остановиться на некоторых деталях, которые пресса опубликовала с трогательной заботой об интересной, но не точной информации о складах… Склады!.. Вы представили себе, конечно же, что речь идет о пещерах, достойных Али-Бабы и его сорока разбойников. В вашем воображении возникли сказочные сокровища, нагроможденные в больших гротах. Подземная часть острова Сите видится вам оборудованной в просторные залы, освещенные, как днем, сверкающие золотом и драгоценными камнями… Но, нет… вы читали, как и я, господа, прекрасные сказки, и я не буду пересказывать их вам. Если вы в это поверили, это просто-напросто ошибка прессы, и я еще раз повторяю, которая преувеличила то, чего не видела, но о чем говорила. Склады? Но, господа, они состоят всего-навсего из одного погреба, обычного погреба, погреба совсем маленького, аналогичного тем, которые предоставляются в распоряжение съемщиков всех парижских доходных домов. Вы, как и я, знаете, что они небольшие, эти погреба. И это вам даст, как это было со мной, верное представление о том, чем могло быть это замечательное скопление товаров, незаконно провезенных и сложенных в этой клетушке… И это я могу доказать, господа. Вам известно, что в момент ареста моих клиентов по Парижу распространялись самые противоречивые, наводящие ужас удивительные слухи. В наше время модно, чтобы всякая банальная история рассматривалась в качестве загадочной. Мошенничество, которое только что было раскрыто, скандала не делало. И все было сделано так, чтобы этот скандал возник, благодаря классическому способу — способу привлечения известных имен. И стали появляться имена, господа. Мои клиенты, вроде бы, оказывали услуги именитым, уважаемым, почтенным людям. И, действительно, интересно прочесть на страницах наших ежедневных газет, что принц такой-то или государственный советник такой-то также были главарями банды и отъявленными мошенниками. Господа, я не буду акцентировать ваше внимание на жалком преувеличении, на достойных сожаления сплетнях, созданных вокруг этого дела, из которых сейчас общественное мнение вынесло верное решение, что вся эта обстановка нагнеталась для того, чтобы создать у вас мнение о моих клиентах как об опасных и могущественных преступниках. Вот этого как раз делать не надо. Необходимо придавать каждой вещи ее истинное значение. Вам следует отдавать себе отчет в том, какие страсти разгорелись вокруг этого дела и полностью изменили его. Кстати, я вам дам об этом представление, приведя, со слов одного из свидетелей, одну сплетню, которая создала скандал несколько месяцев назад…

«Внимание, — подумал Жером Фандор, — вот, может быть, сейчас метр Робер решится говорить по делу».

Адвокат, действительно, закрыл досье и, уходя со своего места, словно охваченный убеждением и желанием впечатлить присяжных заседателей, обращаясь непосредственно к ним, пересекал зал суда, продолжая:

— Господа, знаете ли вы, о какой личности пошла речь? Знаете ли вы, кто был изобличен в качестве главаря этих так называемых контрабандистов? Знаете ля вы, на какую личность пал позор подозрения?

Господа, дело было бы смешным, если бы оно не было ничтожным, если бы из бедных людей не сделали настоящих дьяволов, благодаря жестокости и проявленному преувеличению прессы, если бы, наконец, оно не нанесло урона репутации честного человека… Господа, некоторые газеты жесточайшим образом объявили главарем мошенников хорошо известного владельца сахароперерабатывающего предприятия, повсеместно уважаемого, считаемого одним из светочей промышленности, господина Томери…

Оратор прервал свою речь, раздавив сильным ударом кулака невинные стопки бумаг, лежащих в его папке, пожал плечами, и голосом, которому хотел придать важность и значительность, развил свой аргумент:

— Итак, господа, нужно смотреть вглубь вещей и знать, кому же было выгодно запятнать это имя. Поскольку господин Томери, важная личность, был скомпрометирован в этом процессе, можно предположить, что действительно скомпрометированная более могущественная личность была заинтересована в переносе на господина Томери всей тяжести оскорбительных подозрений. Вот что, как мне кажется, подумало общественное мнение. Вот что породило скандал, вот что драматизировало дело, вот что позволило заместителю прокурора произнести талантливую обвинительную речь, но речь, совершенно не относящуюся к делу, которое будет представлено мною через несколько минут как незначительное. Это было маневром прессы, это было, я утверждаю, хорошим зерном, из которого в каждой газете произрастали интересные копии, плодотворные «специальные выпуски». Но правда? Какова же правда? Да! Да! Я знаю, господа, что некоторые поверхностные умы склоняются к мнению, что не бывает дыма без огня. И эти умы думали, может быть, и сейчас думают, что, раз имя господина Томери было замешано в этом деле, значит, оно и должно было быть в нем замешанным… Так нет же. Справедливость должна восторжествовать в этом деле. Объяснение этого неудавшегося скандала слишком просто, финансист находится вне всякого подозрения, поэтому совсем не смешным становится настаивание на комичном инциденте его замешивания в этот процесс. Да, имя господина Томери было названо… но, господа, по одной — единственной причине — господин Томери является владельцем доходного дома, в котором мои клиенты имели этот погреб, названный чьим-то богатым воображением помпезным словом «склад». И вы согласитесь, господа, что быть обвиненным в руководстве бандой контрабандистов только потому, что эти контрабандисты живут в помещении, которое было им сдано за хорошую плату, может показаться, по меньшей мере, неприятным, может, как минимум, удивить. Совершенно очевидно, господа, что господин Томери — слишком значительная, слишком почтенная личность, чтобы все еще оставаться жертвой подобного подозрения. Однако, помимо этого, мы должны снять всю резкость обвинения в контрабанде, высказанного против моих клиентов. Кстати, настаивать на этой детали я не буду, а приступлю к приведению фактов.

— А я, — сказал сам себе Жером Фандор, поднимаясь, — а я, мой дорогой метр, ухожу.

Репортер, действительно, покинул зал заседаний и прошел через Дворец Правосудия к коридору следственных отделов. Но его походка уже не была живой и активной, как, когда он входил во Дворец Правосудия. Жером Фандор двигался автоматически, погруженный в свои размышления…

Глава XVI. Расследование принимает направленность

По внутреннему телефону, который Фандор установил для связи своей квартиры с комнатой консьержки, ему сказали:

— Господин Фандор, здесь какая-то полная дама небольшого роста хочет с вами поговорить. Разрешить ли ей подняться?

Фандор подумал сначала отправить незнакомку. Затем он передумал и сообщил консьержке, которая все еще не клала трубку, что полная дама небольшого роста может подниматься…

«Сейчас посмотрим, чего она хочет».

Журналисту, вдруг подумавшему о Жюве, пришла мысль, что появившийся человек имеет какое-нибудь отношение к встрече, о которой было договорено днем во Дворце Правосудия. Прежде, чем отправить его, следовало узнать, что привело его к Фандору.

Никогда не известно, нужно ли, будучи репортером, из принципа выпроваживать посетителей, ищущих с тобой встречи…

Фандор как раз размышлял об этом, когда в дверях раздался робкий звонок, извещающий о том, что посетительница преодолела шесть этажей.

Журналист пошел открывать, сливаясь с темнотой прихожей, чтобы пропустить перед собой человека, о котором сообщила консьержка.

Как и говорила консьержка, это действительно, была полная дама небольшого роста, имевшая помимо всего еще один недостаток — она была старой. Ее чепец с завязочками с трудом удерживал густые седые волосы, слегка пожелтевшие на концах. Старуха была в очках. Она была укутана в коричневую шаль на манер сказочных колдуний и опиралась на изогнутую трость. В общем, этакая баба-яга.

В то время как Фандор, заинтригованный, закрывал за ней дверь, незнакомка прошла в маленькую гостиную, где журналист имел обыкновение находиться среди своих книг и бумаг.

«Ну и ну! — подумал он. — Она что, знает мою квартиру?»

Но вдруг Фандор запнулся и резко вздрогнул. Дойдя до середины комнаты, при полном свете старуха выпрямила свою изогнутую спину, демонстрируя высокий рост, отбросила назад свою шаль и отпустила трость.

Затем, внезапным жестом сорвав седые волосы и очки, она показала свое истинное лицо…

Фандор разразился смехом.

— Жюв, — воскликнул он, — вот те на!..

— Да, черт возьми, — сказал полицейский, заканчивая избавляться от нелепого женского наряда, который стеснял его движения. Хотел бы заметить, Фандор, что ты ни на секунду меня не заподозрил, до тех пор, пока я не сбросил с себя этот хлам…

— Да, уж! — прервал его журналист. — Это потому, что я вас едва рассмотрел, а иначе, Жюв, вы же прекрасно знаете, что я бы вас узнал!..

— Ну-ну! Может быть! Во всяком случае, что ты думаешь об этом маскараде?

— Неплохо, Жюв, но, почему вы к вечеру изменяете пол?

— Честное слово, Фандор, без особой на то причины, из чистого дилетантизма, и потом, чтобы не потерять навык… Кстати, чем больше мер предосторожности мы будем предпринимать для наших встреч, тем лучше. Предположим, что наши враги наблюдают за твоей квартирой. Что они вынесут из этого вечера, в течение которого мы будем беседовать? Только то, что журналиста Фандора посетила почтенная женщина и что визит продолжался далеко за полночь…

— Черт возьми! — воскликнул Фандор. — Я не прочь иметь репутацию Дон Жуана, однако, не желая вас обидеть, Жюв, вы не очень-то привлекательны в качестве «женщины» в только что сброшенном вами нелепом наряде.

— Ба! — ответил полицейский. — Не будем так приглядываться, это не имеет большого значения…

Жюв с зажженной сигаретой ходил взад и вперед по библиотеке Фандора, с любопытством рассматривая множество книг и всевозможных предметов, загромождавших комнату.

— У вас очень мило, — произнес полицейский.

Затем он осмотрел содержимое небольшой витрины, в которой журналист собрал то, что он называл «вещественными доказательствами» из своих крупных дел, то есть: оторванные лоскуты одежды, окровавленное оружие, сломанные замки. Остатки давнишних и недавних преступлений имели тщательно приготовленные этикетки. Жюв задал несколько вопросов владельцу этих реликвий, но Фандор не ответил, снова приняв серьезный вид. Он усадил полицейского на угловой диван и, переводя тему разговора, Фандор, погруженный в свои мысли, торжественно заявил:

— Жюв, я нашел связь…

— Черт возьми, — насмешливо сказал полицейский. — Рассказывай!..

Журналист, ничуть не смущенный скептицизмом своего друга, изложил свою теорию.

— Я поступил так, как вы мне сказали… Я поприсутствовал на процессе контрабандистов, послушал речь защитника до того момента, когда счел бесполезным оставаться дальше, так как метр Анри-Робер стал входить в детали обсуждения фактов, которые меня не интересовали. И вот, что я из этого вынес.

Кто-то на острове Сите имеет дом, в котором собираются укрыватели краденого и разного рода бандиты, дом, подвалы которого оборудованы тайниками. Этот кто-то никогда не говорит об этом любопытном здании, в то время как он знает, и очень близко, большое количество людей, которые в той или иной степени замешаны в деле Жака Доллона, которое само по себе зародилось — это можно смело утверждать — в каком-то подвале, в одном из стоков острова Сите. Одно из двух: либо этот персонаж скромняга, который страшно боится быть скомпрометированным и думает лишь о тех неприятностях, которые ему может принести это совпадение — в этом случае этот кто-то очень неловок — или же… господин Томери, вы самая главная из всех каналий, которыми я когда-либо восхищался до сегодняшнего дня, но я уверяю вас, что мы сможем быть такими же сильными, как вы. Итак, мы установили:

1) наличие связи между всеми этими делами,

2) что этой связью являетесь вы, господин Томери…

— Нет, — сухо прервал Жюв…

— Что вы говорите?

— Я говорю нет…

— А!

Журналист на мгновение посмотрел на Жюва, который продолжал невозмутимо курить свою сигарету. Фандор был напористым и убежденным. Он снова начал говорить:

— Я сейчас уточню свою мысль. Первопричиной дела Доллона, похоже, является самоубийство баронессы де Вибре. Самоубийство, определенное, очевидно, любовными переживаниями — пожилую даму оставил любовник… господин Томери. Он же принимается за Соню Данидофф, ухаживает за ней. Однажды вечером княгиня приходит на бал к Томери, и там ее загадочно усыпляют, воруют ее драгоценности… Кто? Томери…

— Нет!..

Это снова был Жюв, высказавший этим коротким, но четким замечанием свое мнение.

Фандор продолжил, слегка раздосадованный систематическими отрицаниями своего друга:

— Итак, была ли ограблена Соня Данидофф кем-либо из приглашенных? Это кажется совершенно невероятным, так как были осмотрены все вещи всех присутствующих, к тому же все гости были известными людьми…

— Нет!..

На этот раз утверждение Жюва прозвучало звонко. Фандор едва сдержал смех. Действительно, он заметил, что только что сказал глупость.

— Да, правда, вы и сами были на этом балу, и никто не знал, что это были вы, благодаря тому наряду, который вы выбрали. Мой последний аргумент, следовательно, ничего не стоит, и я от него отказываюсь. Но мне кажется, что за вашим отношением к моим дедукциям и за их оценкой что-то скрывается. У вас что-нибудь новенькое об этой краже драгоценностей, вы знаете, кто грабитель?

Мягко, но уверенно Жюв сказал:

— Нет!..

И полицейский больше ничего не добавил.

Журналист пожал плечами.

— Боже, как вы надоедливы, Жюв! Но, послушайте… В этот раз вы вынуждены будете со мной согласиться. Когда мы впервые встретились после нашей разлуки, вы сказали, что у вас вызывает досаду одна вещь — это то, с какой легкостью вашей банде контрабандистов с острова Сите удавалось сбывать значительные суммы, естественно, фальшивых фунтов стерлингов. И вы хотели узнать, какова могла быть лазейка у этих людей, не имеющих знакомств в деловом и финансовом мире. Так вот, я нашел эту лазейку — это владелец здания, в котором мамаша Косоглазка занимает первый этаж и подвал. Это — Томери!

— Нет!..

На этот раз Фандор вознес руки к небу с безнадежным видом и замолчал.

Молодой человек почувствовал себя глубоко уязвленным, так как после его возвращения из Дворца Правосудия — защитная речь метра Анри-Робера была для него лучом света — он выстроил для себя всю систему, взвешивая аргументы один за одним, и считал, что она довольно прочна. Если в принципе допустить виновность Томери, то сразу устанавливалась связь между всеми делами, такими непохожими на первый взгляд, и самым загадочным событиям можно было найти объяснения.

И вот Жюв не добавлял никакой веры, не выказывал никакого доверия к версии Фандора. Раздосадованный, Фандор медленно произнес:

— Ну, что? Что вы об этом думаете?

Жюв медленно, словно он отходил ото сна, начал говорить:

— Нет ничего, Фандор, ничего, что бы мы точно знали. Разве что то, что отошедшая от своего потрясения и отдышавшаяся от хлороформа княгиня Соня Данидофф в следующем месяце выходит замуж за Томери… В этом нет ничего необычного, как нет ничего удивительного или загадочного в серии краж или даже преступлений, которыми мы с вами в настоящий момент занимаемся…

Фандор вскочил и устремился к Жюву.

— Ничего! — прокричал он с ноткой самого яростного убеждения и наибольшего удивления. — Вы шутите, Жюв, это невозможно! Послушайте, дорогой мой, все эти дела тесно связаны, начиная с Жака Доллона, до… до…

Журналист остановился. Жюв, который до сих пор слушал его с показным вниманием, казалось, с нетерпением ждал конца его фразы. Он пристально посмотрел на Фандора.

— Ну, давай же, давай, — произнес он, — я хочу, чтобы ты это сказал…

И Фандор, как будто помимо своей воли, заключил:

— До Фантомаса!

— Да, — воскликнул Жюв, — ну, наконец-то!

Оба вздохнули, глядя друг на друга. В который раз метод дедукции и выстраивание одних обстоятельств за другими неизбежно привели их к произнесению имени грозного бандита, о котором они не могли думать без содрогания, а при воспоминании о нем тут же чувствовали себя окруженными мраком, затерявшимися в густом тумане загадочности, чего-то странного и неизвестного.

Лицо Фандора вдруг просветлело, и он высказал Жюву мысль, которая только что пришла ему на ум.

— Жюв, — спросил он, — не считаете ли вы, что этот загадочный тюремный охранник, по имени Нибе, мог быть воплощением Фантомаса, поскольку, в сущности, многие обстоятельства уже…

Но Жюв прервал журналиста отрицающим жестом.

— Нет, старик, — важно произнес он. — Не придерживайся этого следа, он, несомненно, ложный. Нибе — это не Фантомас. Нибе — это мелочь, почти ничто, если не сказать абсолютно ничто. Он лишь винтик большой машины, мчащей нашего друга, и винтик ничтожный… Нужно искать выше.

— Томери? — снова настоял Фандор, державшийся за свою версию и изо всех сил старавшийся, чтобы полицейский разделил его мнение…

Но Жюв еще раз не согласился:

— Оставим Томери. А что касается Фантомаса, неужели ты думаешь, что мы сможем идентифицировать его вот так, исходя из простых предположений? Кто же настоящий Фантомас? Можешь ли ты мне это сказать, Фандор? — продолжал Жюв, начинавший оживляться.

— Конечно, за все это насыщенное событиями время мы уже видели некоего пожилого господина Этьена Рамбера, коренастого англичанина Гёрна, крепыша Лупара, болезненного доходягу Шалека. Раз за разом каждого из них мы принимали за Фантомаса. И все на этом.

А вот, чтобы увидеть самого Фантомаса таким, какой он есть, без его искусственности, без грима, без приклеенной бороды, без парика, его лицо, как оно есть под его черной маской — этого у нас пока не получилось. И это делает наше преследование бесконечно трудным и часто опасным… Фантомас всегда кто-нибудь, а иногда даже два человека. Но он никогда не бывает самим собой.

Затронутая Жювом тема была для него совершенно неиссякаема, и Фандор не стремился его перебивать. Когда направление их дискуссий приводило к разговору о Фантомасе, то ни один, ни другой, будучи загипнотизированными этим загадочным и истинно мистическим существом, не могли переориентировать свой ум на какую-либо другую тему.

Они долго разговаривали, долго спорили…

Где-то около часа ночи Фандор проводил Жюва до лестницы.

Полицейский снова надел свое комичное старушечье одеяние, но, даже несмотря на его вид, Фандору уже было не до смеха.

Они оба были озабочены. Однако их разговор завершился возвратом к более близким событиям, и, естественно, Фандору ничего не оставалось делать, как рассказать Жюву — не без некоторого стеснения, так как журналист стеснялся своих чувств — о своем немного смешном злоключении, которое произошло с ним и Элизабет в момент страстного прощания в монастыре на улице Гласьер.

Жюв сначала откровенно посмеялся над этим, но, когда понял, что, покинув монастырь, Элизабет не будет находиться в безопасности, снова стал серьезным, поразмыслил несколько мгновений и дал журналисту один совет, который тот сначала не одобрил, но, похоже, в конце концов, принял.

— Чем больше ты об этом будешь думать, — сказал Жюв, — тем более привлекательной тебе будет казаться моя идея.

Фандор не ответил «нет».

Глава XVII. Арест

На следующий день Жером Фандор был вызван к следователю в качестве свидетеля загадочного происшествия на улице Раффэ и спасителя Элизабет.

Примерно в четыре часа он тел по коридору, кабинеты которого хорошо знал, и вдруг встретил Элизабет Доллон, за которой следовали четыре человека, чьи силуэты ему были знакомы. Среди них Фандор узнал банкиров Барбе-Нантей, госпожу Бурра, владелицу семейного пансиона, и Жюля, слугу, работавшего у нее. Они разговаривали между собой, но как только появился Фандор, Элизабет Доллон подошла к нему.

— Ах, месье! — сказала она с легким упреком. — Мы уже не надеялись вас увидеть. Представьте себе, что господин следователь уже закончил дознание и два раза спрашивал, не пришли ли вы!

Жером Фандор сильно удивился.

— Разве вызов был не на четыре часа дня?

И он достал из кармана повестку, чтобы убедиться, что не ошибся, и оправдаться перед мадемуазель Доллон.

Девушка улыбнулась.

— У вас, действительно, вызов на четыре часа, а у нас раньше. Поэтому меня тут же стали допрашивать уже в половине третьего.

Жером Фандор немного расстроился из-за своей недогадливости. Он, конечно же, мог предположить, что судья в разное время вызовет свидетелей по делу Отёй, чтобы выслушать их по отдельности.

Жером Фандор страшно сожалел, что не был в кулуарах, когда следствие только начиналось. Он подошел к кабинету господина Фюзелье, следователя, назначенного для расследования дела Отёй, и казался очень раздосадованным, как впрочем и мадемуазель Доллон, которая чувствовала, что своими словами невольно расстроила молодого человека.

— Это отчасти из-за меня, — попыталась успокоить его Элизабет, — вы не были предупреждены, но, однако, я ничего не могла поделать. Вчера вечером, когда вы позвонили в монастырь, чтобы справиться обо мне, я собиралась сообщить вам время, на которое меня вызывали, но, когда подошла к телефону…

Жером Фандор удивленно раскрыл глаза:

— О чем вы говорите, мадемуазель? Я не звонил вам вчера вечером. Кто же сказал вам, что это звонил я?

— Никто мне этого не говорил, просто я так предположила. Кто еще мог бы мной интересоваться с такой доброжелательностью и постоянной заботой?

Жером Фандор ничего не ответил.

Этот загадочный телефонный звонок, о котором наивно поведала девушка, снова взволновал его…

Таким образом, уже три раза кто-то пытался получить новости о девушке, узнать, находится ли она по-прежнему в монастыре на улице Гласьер. Удовлетворенный ответом, спрашивавший исчезал, пользуясь анонимностью телефонных разговоров, в чем Фандор, кстати, смог сам убедиться.

В этом была какая-то загадка, причем загадка настораживающая.

Девушка никому не давала свой адрес. Жером Фандор также никому его не открывал. Только тот, кто следил за ними обоими, кому было важно не потерять их следы, смог бы получить достаточно информации, чтобы знать, где находится Элизабет Доллон. Только тот, кто намеревался так или иначе воздействовать на девушку, мог нуждаться в сведениях, которые монашки по своей наивности ему предоставили.

Значит, даже в стенах этого мирного пристанища девушка не была в безопасности. Не будучи обычно большим пессимистом, Жером Фандор не смог сдержаться и вздрогнул при мысли о том, что какие-то яростные и грозные таинственные противники могут причинить вред этому несчастному ребенку, защитником которого он стал.

И потом…

Жером Фандор не хотел признаться даже себе, но…

Не испытывал ли он к прекрасной сестре бедняги Доллона более нежное чувство, чем обычная симпатия?

Не вздрагивал ли он каждый раз, когда видел девушку? Не билось ли сильней его сердце?

Об этом Жером Фандор не думал, но подсознательно испытывал на себе влияние этого чувства.

— Раз вы не можете больше оставаться в монастыре, — спросил он у Элизабет, — где вы собираетесь жить?

— Сегодня вечером я еще вернусь к августинкам на улицу Гласьер, хотя мне и непросто злоупотреблять их сердечным гостеприимством. А что касается завтрашнего дня…

Несчастная сестра Доллона сделала какой-то неопределенный жест, и Фандор уже собирался ей что-то посоветовать, как дверь кабинета господина Фюзелье приоткрылась. Появился секретарь судьи и, оглядывая коридор поверх очков, позвал невыразительным голосом:

— Господин Жером Фандор.

— Я здесь, — ответил молодой человек, — иду.

И приближаясь к кабинету судьи, вынужденный быстро расстаться с девушкой, он сказал ей тихим голосом странные слова:

— Подождите меня, мадемуазель, и, ради бога, хорошенько запомните: что бы я ни говорил, что бы ни произошло, будем ли мы вдвоем или в присутствии посторонних, через несколько мгновений или позже, не удивляйтесь тому, что с вами может случиться, даже из-за меня. Просто будьте уверены: все, что я делаю — для вашего же блага… Большего я вам не могу сказать!

Растерянная, Элизабет осталась стоять под впечатлением слов Жерома Фандора, а репортер уже был в кабинете следователя.

— Дорогой господин Фандор, — господин Фюзелье сердечно пожал руку журналисту, — сейчас передо мной не репортер, но свидетель и прежде всего герой, спасший жертву. Позвольте мне вас поздравить. Вы появились очень кстати, и ваша проницательность привела вас к двери именно той комнаты, где дни несчастной девушки могли быть сочтены. Еще раз, браво.

Жером Фандор просто ответил:

— Вы мне льстите, господин Фюзелье, так как в действительности я здесь ни при чем. В Отёй я приехал по приглашению мадемуазель Доллон, и чистая случайность привела меня на второй этаж. Там я почувствовал запах газа, и, как это сделал бы каждый, открыл дверь, увидел… вот и все.

— Все равно, — повторил судья, уверенный в своей правоте, — это прекрасно. Не всем журналистам так везет, как вам, и я признаюсь вам, что немного завидую, ведь ваша счастливая звезда дала возможность предотвратить драму и, так сказать, избежать фатального исхода. Однако ваша профессиональная сноровка еще не позволила, пока по крайней мере, определить мотивы преступления, которое кто-то собирался совершить. Вы ведь думаете по этому поводу то же, что и я, не так ли? Это была не попытка самоубийства, а покушение на убийство?

Жером Фандор утвердительно кивнул головой.

— Несомненно. — проговорил он.

Удовлетворенный, судья выпятил грудь.

— Я это тоже всегда говорил.

Секретарь суда, только что закончивший страницу, почерк которого невозможно было расшифровать, привстал и гнусавым голосом, прерывая беседующих, которые говорили скорее как друзья, чем как судья и свидетель, спросил:

— Будет ли господин судья формулировать показания господина Жерома Фандора?

— В несколько строк, — ответил судья. — Мне кажется, что господину Фандору нам больше нечего сказать, кроме того, что он изложил в своих статьях в «Капиталь». Не правда ли? — спросил судья, глядя на журналиста.

— Точнее и быть не может, — ответил тот.

Через некоторое время секретарь составил протокол и прочитал его монотонным голосом.

Жером Фандор подписал этот совершенно его не компрометирующий протокол.

Журналист уже собирался расстаться с судьей и как можно быстрее встретиться с Элизабет Доллон, но тот удержал его, взяв за руку.

— Соблаговолите немного подождать, — сказал господин Фюзелье. — Чтобы прояснить несколько моментов, мне необходимо задать свидетелям два-три вопроса. Я думаю, они еще не ушли, и мы сейчас проведем нечто вроде объединенной очной ставки.

Несколько минут спустя друг журналиста, снова ставший судьей, напыщенным голосом и профессиональным тоном задавал сведенным вместе свидетелям вопросы, которые ему необходимо было уточнить. Жером Фандор, сидящий в некотором отдалении, мог спокойно наблюдать за лицами различных персонажей, волей обстоятельств оказавшихся вместе.

Прежде всего это была несчастная девушка с энергичным лицом, восхитительно смело переносящая страшные испытания, выпадающие на ее долю, затем владелица семейного пансиона в Отёй, славная женщина, обыкновенная, краснолицая, без конца вытирающая пот со лба и беспрерывно поднимающая глаза к небу, оплакивающая потерю доверия к ее дому, которая могла последовать за так некстати обрушившейся на него «рекламой».

Жером Фандор сидел за камердинером и совершенно не видел его лица, а только спину, крепкую спину, над которой возвышалась большая круглая взъерошенная голова. Объяснялся он с сильным пиккардийским акцентом невысокомерно и просто. Это, похоже, был классический тип более-менее вышколенного слуги, который, казалось, немного понял из событий, происшедших в тот знаменательный день. И, наконец, рядом с Фандором находились оба Барбе-Нантей: Барбе — награжденный орденом Почетного легиона, важный мужчина, седеющая борода которого выдавала его возраст, и Нантей — около тридцати, элегантный, изысканный и живой. Оба банкира в высших кругах Парижа как бы представляли своим союзом наиболее корректный и уважаемый финансовый мир.

Почему господа Барбе-Нантей пришли навестить мадемуазель Доллон? Действительно ли для того, чтобы помочь ей?

В то время, как несколько смущенная девушка покраснела, господин Нантей взял слово и деликатно ответил на вопрос судьи.

— Здесь есть один нюанс, господин судья, — сказал он, — за уточнение которого мадемуазель Доллон на нас не обидится. Нам никогда в голову не пришло бы предоставлять мадемуазель Доллон помощь или какое-либо благодеяние, о котором она нас не просила. Дело в том, что мадемуазель Доллон, с которой мы и раньше поддерживали отношения и которая из-за своих несчастий вызывает у нас живое сочувствие, написала нам с просьбой найти ей работу. Надеясь подыскать для нее что-нибудь, мы пришли повидаться с ней, поговорить, посмотреть, на что она способна. Вот и все. Мы были чрезвычайно счастливы, что смогли помочь господину Фандору вернуть ее к жизни.

— Поскольку речь идет о вас, господин Фандор, — спросил судья, — не могли бы вы мне сказать, не было ли в комнате мадемуазель Доллон чего-либо подозрительного, когда вы туда вошли? В своей статье вы написали, что сначала подумали о простой попытке ограбления, за которой последовало покушение на убийство.

— Да, это так, — почтительно ответил журналист, — и как только я открыл окно, я тут же выглянул наружу в поисках чего-нибудь подозрительного на стене дома, заглянув даже за каждую из ставен.

— А зачем? — поинтересовался судья.

Жером Фандор улыбнулся:

— Я еще помню, месье, чем закончилась драма в особняке Томери. Того самого господина Томери, о котором я вчера слышал в суде… Клянусь честью, я ни на что не намекаю… но вы не забыли, хотя впрочем это следствие вели не вы — и я об этом сожалею, так как, по-моему, существует загадочная и определенная связь между всеми этими делами, — вы не забыли, что сразу же после расспросов и обысков господин Авар разрешил всем приглашенным разойтись, а спустя час за окном комнаты, в которой была найдена усыпленной княгиня Данидофф, была обнаружена почти невидимая, но очень прочная льняная нить, обрезанная на конце. На этом конце — это очень просто предположить — было подвешено жемчужное колье, украденное у пострадавшей… Исходя из этого, я вынужден считать, что злоумышленники или злоумышленник на протяжении всего расследования оставались в салонах Томери, поскольку било известно, что никто из дома не выходил. Довольно странным было то, что, если виновный действительно находился среди приглашенных и оставил свои следы на потерпевшей, на нем не было никаких следов, которые должны были быть оставлены потерпевшей. Но это неважно, мы здесь не для того, чтобы расследовать дело Томери. Я просто хотел объяснить вам, почему я бросился к окну в поисках каких-либо следов, которые помогли бы мне дать ответ на вопрос, не был ли способ попытки убийства мадемуазель Доллон идентичным тому, которым княгиню Соню лишили ее колье.

— И каково ваше заключение? — спросил судья.

Фандор ответил просто:

— На окнах и ставнях не было никаких следов. Я не смог сделать какого-либо заключения.

Слушатели с интересом внимали дедуктивным выводам Жерома Фандора, относящимся к делу Томери.

Господин Барбе произнес своим низким голосом.

— Если вы позволите мне высказать свое мнение, — и он посмотрел на судью, который любезным жестом разрешил ему продолжать, — я хотел бы сказать, что разделяю мнение Жерома Фандора. Так же, как и он, я убежден в существовании тесной связи между делом Томери и тем, что теперь называют делом Отёй. Или что, по крайней мере, неоспоримо существует такая связь между делом Отёй и ужасной драмой на улице Норвен.

— Я пошел бы даже дальше, — заявил в свою очередь господин Нантей, — кража на улице Четвертого Сентября, жертвами которой мы стали, тоже из этой же серии.

Из любопытства судья спросил у банкиров, прерывая разговор:

— Речь шла о двадцати миллионах, не так ли? Это могло быть ужасным ударом для вас?

— Действительно ужасным, месье, — ответил господин Нантей, — так как это невероятное приключение внесло феноменальный беспорядок в движение наших денежных средств, и мы чуть было не потеряли доверие значительного числа клиентов, начиная с одного из основных — господина Томери. А вы не станете отрицать, что в сфере финансов доверие — это почти все. К счастью, мы были, как и положено, застрахованы, и, если оставить в стороне моральное потрясение, надо признать, что с материальной точки зрения мы не понесли убытков, но…

В этот момент банкир повернулся к мадемуазель Доллон, которая, уткнувшись в платок, старалась вытереть слезы.

— Но что значат эти неприятности в сравнении с горем, которое раз за разом обрушивается на бедную мадемуазель Доллон? Убийство баронессы де Вибре, загадочная смерть…

При этих словах Жером Фандор прервал говорящего:

— Баронесса де Вибре не была убита, она покончила с собой. Конечно же, я не хочу, господа, делать вас виновными в этом, но, объявив ей о разорении, вы нанесли ей очень тяжелый удар!

— А могли ли мы поступить иначе? — ответил господин Барбе с присущей ему важностью. — В нашей повседневной и точной работе мы не играем словами и должны говорить то, что есть. Кроме того, мы не разделяем вашего видения вещей и убеждены, что баронесса де Вибре была убита.

Господин Фюзелье, не говоривший ни слова, слушал эту дискуссию, которая, как он думал, могла пролить некоторый свет на загадки, витавшие вокруг мадемуазель Доллон. Он, в свою очередь, высказал свою мысль или, по крайней мере, то, что он ею считал:

— Мы беседуем совершенно неофициально, не так ли, господа? В этот момент вы находитесь не у судьи, а, если хотите, в салоне господина Фюзелье. И именно как частное лицо я выскажу свое мнение о деле на улице Норвен. Решительно, я все меньше и меньше соглашаюсь с господином Фандором, чью глубокую проницательность и нюх, достойный полицейского, я, однако, с удовлетворением признаю…

— Спасибо, — иронично произнес Фандор, — комплимент-то скудноват!

Судья, улыбаясь, продолжил:

— Так же, как и господа Барбе-Нантей, я считаю, что госпожа баронесса де Вибре действительно была убита.

Жером Фандор передернул плечами и не смог сдержать своего нетерпения.

— Но, послушайте, господа, — воскликнул он, оживляясь, — будьте же логичны в своих суждениях. Несомненно, баронесса де Вибре покончила с собой, и это вытекает из совершенно неоспоримого факта — письмо, написанное ею, не может обсуждаться, оно подлинно. Я прекрасно знаю, что, благодаря открытиям современной науки, никто не сможет утверждать, что она поступила таким образом под влиянием внушения. Спросите у знатоков медицины, у самых авторитетных профессоров в области психики, и вы убедитесь, что медиуму можно внушить намерение совершить определенный акт. Но его невозможно убедить написать такой формально точный документ, как письмо баронессы де Вибре, в котором она заявляет о своем желании покончить с собой. Это письмо подлинно, можете не сомневаться в этом. Кроме того, оно правдоподобно. И эти, скорее, неприятные откровения, которые открылись такой замечательной женщине, имевшей к тому же «горячую голову», при посредничестве господ банкиров Барбе-Нантей, оказались как раз кстати, чтобы вызвать в эмоциональном порыве такую прискорбную решительность. Так что позвольте мне, господа, поверить в добровольную, действительно добровольную, смерть баронессы де Вибре…

На лицах слушающих читалось, однако, некоторое удивление.

После нескольких мгновений молчания господин Нантей, который умел рассуждать логически и, который, казалось, являлся уравновешивающим элементов этой встречи, спросил Жерома Фандора:

— Но в таком случае, месье, как вы нам объясните то, что баронесса де Вибре была найдена мертвой в мастерской художника Жака Доллона, что было констатировано правосудием?

— Да, действительно! — поддержал его господин Фюзелье, с возрастающим интересом следивший за дискуссией.

Жером Фандор не удивился вопросу банкира, а, казалось, только и ждал его.

— Существуют два предположения, — заявил он. — Первое, и наиболее невероятное, на мой взгляд, сводится к следующему: госпожа баронесса де Вибре, решившая, что дни ее сочтены, захотела нанести последний визит своему протеже, тем более, что тот пригласил ее посмотреть на одно из произведений, предназначавшихся для предстоящего Салона. Может быть, баронесса рассчитывала совершить какой-либо благотворительный поступок по отношению к художнику перед своим смертным часом? Может быть, она плохо рассчитала действие принятого яда и умерла у того, кого пришла навестить, сама того не желая, так как она не могла не догадываться о серьезных неприятностях, которые могло принести присутствие ее трупа в мастерской на улице Норвен ее владельцу. Но, — быстро продолжил Жером Фандор, жестом руки предупреждая замечания, которые, по всей видимости, должны были возникнуть, — но это, как я уже сказал, господа, на мой взгляд, самое невероятное объяснение. Вот второе предположение, кажущееся мне гораздо более правдоподобным: баронесса де Вибре узнает, что она разорена. Баронесса де Вибре решает умереть, и совершенно случайно или по какому-то совпадению, которое еще необходимо будет разъяснить, так как ответа на него пока нет, заинтересованные в ее участи третьи лица узнают о ее решении. Они дают ей возможность написать своему нотариусу, они не мешают ей отравиться, но как только она умирает, завладевают ее телом и спешат отвезти его к художнику Жаку Доллону, которому вводят добровольно или силой — я, пожалуй, склоняюсь к последнему — сильнодействующий наркотик. Вследствие этого, на следующий день после этой ужасной сцены вызванная соседями полиция обнаруживает в одном помещении труп баронессы и уснувшего художника-керамиста, который, проснувшись, не может дать никаких объяснений и логически считается в глазах правосудия убийцей баронессы.

Что вы об этом думаете?

Наступила очередь господина Фюзелье взять слово:

— Вы забываете, дорогой месье, одну значительную деталь. Баронесса де Вибре была отравлена — я не могу сказать умышленно или нет — у художника Доллона… Доказательством тому служит флакон цианистого калия, найденный у него в мастерской, который открывали совсем недавно, в то время как художник заявил, что уже очень давно не пользовался этим ядом.

— Я хотел бы ответить на это одним аргументом, господин судья, — сказал Жером Фандор. — Если баронесса де Вибре была отравлена, умышленно или нет, цианистым калием, который находился у Жака Доллона, тот в качестве меры предосторожности должен был бы в первую очередь избавиться от следов этого яда. И, отвечая на вопросы комиссара полиции, он не заявил бы, что уже очень давно не пользовался этим ядом. Само противоречие служит доказательством того, что Доллон был искренен и что мы находимся если не перед необъяснимым, то, по крайней мере, перед необъясненным фактом.

В этот момент в дискуссию вступил господин Барбе.

— Вы замечательно излагаете свои мысли, — сказал он Фандору, — и феноменально владеете методом индукции, но, не в упрек вам будет сказано, вы скорее производите впечатление журналиста-романиста, чем репортера, отвечающего за судебную хронику. Допустим, что баронесса де Вибре была мертвой перенесена к художнику Доллону, и похоже, это ваше мнение, какую выгоду могли бы получить преступники, действовавшие подобным образом?

Жером Фандор, все более возбуждаясь, встал. С горящими глазами, дрожащий от нервного напряжения, он ходил взад-вперед по кабинету судьи. В этом возбужденном существе невозможно было узнать спокойного человека, каким его привыкли видеть. Жером Фандор был захвачен своим изложением событий, энтузиазмом дела, которое он защищал, как настоящий адвокат.

Дрожащим голосом он снова начал говорить, обращаясь не только к своему собеседнику, но и к остальным слушающим:

— Я ждал вашего вопроса, месье. Нет ничего проще, чем на него ответить. Почему загадочные злоумышленники захватили труп баронессы де Вибре и перенесли его к художнику Доллону? Все очень просто. Им необходимо было, с одной стороны, создать себе алиби и, с другой, — перевести подозрения правосудия на невиновного. И, как вам известно, эта уловка удалась. Спустя два часа после обнаружения преступления полиция арестовала несчастного брата мадемуазель Доллон.

Широким театральным жестом Жером Фандор указал своим слушателям на мадемуазель Элизабет Доллон, не сдерживавшую больше слез и плакавшую в отчаянии, совсем не пытаясь скрыть свою боль.

Присутствующие встали, взволнованные и убежденные помимо своей воли красноречием журналиста.

Даже господин Фюзелье встал со своего зеленого кожаного кресла и подошел к Барбе-Нантей. За ними располагались госпожа Бурра, владелица семейного пансиона в Отёй, и слуга с безбородым лицом и растерянными глазами.

Однако Жером Фандор продолжил:

— Это еще не все, господа, мне надо еще вам кое-что сказать, и я прошу вас выслушать меня с предельным вниманием, так как я не знаю, что может следовать из моих заявлений. Это уже говорит не мое сознание, а мой инстинкт, который диктует мне то, что вы сейчас услышите…

После небольшой паузы Жером Фандор медленно приблизился к девушке, потерянной, отдавшейся во власть боли, не перестававшей плакать.

— Мадемуазель, — попросил он умоляющим, невыразительным голосом, что особенно контрастировало с убедительностью, с которой он говорил перед этим, — мадемуазель, скажите нам все… Здесь вы находитесь не в присутствии судьи и ваших противников, а среди друзей, которые желают вам добра… Я понимаю вашу привязанность к брату. Ну же, мадемуазель, возьмите себя в руки и решитесь наконец. Будьте же честной и прямой женщиной, какой вы всегда были. Скажите нам правду, всю правду…

И прервав свое обращение к девушке, Жером Фандор сделал небольшое отступление, которое, казалось, относилось специально к судье.

— Я утверждал, — заявил он с такой загадочной улыбкой, что невозможно было понять, говорит ли он искренне или разыгрывает комедию, — до сегодняшнего дня я в своих статьях утверждал, что Жак Доллон мертв. Может быть, я это и доказывал, слишком даже доказывал. Однако, — настойчиво и властно заговорил журналист, обращаясь к девушке, — похоже, что моя теория должна померкнуть перед недавними фактами. Полиция, начиная с дела о тюрьме предварительного заключения, неоспоримо обнаружила в серии происшедших преступлений нестирающийся след Жака Доллона, словно насмехающегося над правосудием. Я не обращал на это внимания и отрицал до сегодняшнего дня эти невероятные факты… Но, мадемуазель, вы забыли сказать нам о неслыханной вещи — в один из дней между двумя и тремя часами дня в семейном пансионе в Отёй, где вы снимали комнату, вас навестил ваш брат Жак Доллон, подозреваемый в грабеже княгини Сони, подозреваемый в краже на улице Четвертого Сентября и, наконец, подозреваемый в покушении на вашу жизнь, поскольку трудно найти иное объяснение покушению, объектом которого вы стали, и я добавлю…

Но Жером Фандор не смог продолжить.

Вот уже несколько минут он смотрел в глаза девушки, которая, как только журналист обратился к ней, встала, дрожа всем телом… Если бы кто-нибудь мог спокойно присмотреться к двум основным действующим лицам, стоявшим друг против друга, он бы заметил, что взгляд Жерома Фандора был одновременно умоляющим и убеждающим, а Элизабет Доллон — удивленным и потрясенным.

Господин Фюзелье, услышав совершенно невероятное заявление журналиста, был не в состоянии заметить это. В Жероме Фандоре он внезапно увидел человека доносящего, а в Элизабет Доллон — разоблаченную соучастницу.

Однако несмотря на то, что он уже был убежден в этом, сдерживая себя, судья произнес спокойным голосом:

— Господин Фандор, вы только что сделали очень серьезное заявление, которое должно быть подтверждено неоспоримыми доказательствами. Продолжайте, пожалуйста!

Жером Фандор не заставил долго упрашивать себя и, не глядя на девушку, которая казалась скорее удивленной, чем взволнованной, и смотрела на него непонимающим взглядом, продолжил:

— Доказательство тому, о чем я говорю, господин судья, вы найдете, проведя обыск в комнате мадемуазель Доллон. Я не хочу говорить вам большего, мне достаточно лишь сообщить вам об этом…

— Позвольте, — сказал судья, сделав чисто юридическое замечание, — но до завтрашнего утра я не могу произвести обыск.

Затем он обратился к владелице дома, ее слуге и банкирам, опешившим от этой странной сцены.

— Мадам, господа, я прошу вас удалиться. Мадам, — добавил он, обращаясь к владелице пансиона, — под страхом самых серьезных последствий я рекомендую вам никого не впускать ни к себе, ни в комнату мадемуазель Доллон до появления представителей правоохранительных органов. Будьте любезны, подождите меня все в коридоре.

Когда все вышли, судья подошел к Жерому Фандору и, глядя ему в глаза, спросил:

— Ну и?..

— Ну и, — повторил журналист, — если вы произведете обыск там, где я вам указал, вы найдете в комоде, под грудой белья, видите, я уточняю даже место, кусочек мыла, завернутый в батистовый платочек. Возьмите это мыло, господин судья, осторожно отнесите его на антропометрическую экспертизу, и, спустя несколько минут, господин Бертильон, специалист в этой неоспоримой науке, скажет вам, что на нем имеются четкие отпечатки пальцев Доллона.

Это было настоящей театральной сценой…

Судья прерывисто дышал.

Элизабет Доллон, снова упав в кресло, с которого она с трудом поднялась, больше не рыдала, а с ужасом смотрела на двух мужчин широко раскрытыми от удивления и испуга глазами. Сидящий за столом секретарь в очках непрерывно записывал, стараясь изо всех сил, все подробности сцены, при которой он только что присутствовал.

Наступила продолжительная тишина.

Господин Фюзелье снова сел за стол. Жером Фандор, казалось, заново обрел хладнокровие, и на его губах, обрамленных тонкими усами, появилась насмешливая улыбка, а его рука искала руку Элизабет Доллон, чтобы выразить ей чувство симпатии, которую он не переставал испытывать к ней.

Написав несколько строк на заранее приготовленном бланке, господин Фюзелье нажал кнопку звонка.

В дверь кабинета постучали.

— Войдите, — сказал секретарь.

Двое муниципальных гвардейцев вошли в кабинет.

Господин Фюзелье встал и, знаком показав военным подождать, обратился к девушке:

— Хотите ли вы, мадемуазель, что-нибудь сказать по поводу сделанных господином Жеромом Фандором заявлений? Ответьте мне, пожалуйста, действительно ли вас навещал ваш брат?

Элизабет Доллон, разрываемая сильнейшими впечатлениями, с комком в горле, безуспешно силилась что-то произнести. Наконец в отчаянном усилии она пролепетала сдавленным голосом, не отвечая на вопрос судьи:

— Что?! Да вы все здесь с ума сошли!

И поскольку она больше ничего не добавляла, господин Фюзелье, становясь все более официальным, объявил:

— Мадемуазель, до получения более полной информации я считаю для себя неприятной обязанностью арестовать вас. Стража, проводите обвиняемую.

Элизабет Доллон попыталась было сопротивляться, увидев, что ее окружают и берут под руки два представителя власти. Она собиралась кричать, протестовать, но спокойный и, как ей показалось, смягчившийся взгляд Жерома Фандора остановил ее.

Девушка, озадаченная, неподвижная, казалась совершенно безвольной. Впрочем, она ничего не понимала в поведении того, кто до недавнего времени был ее защитником. Разве не доверяла она ему, разве не была предупреждена, что не следует ничему удивляться и быть готовой ко всему?

Элизабет Доллон, ошеломленная, пошла нетвердой походкой. Сюрприз, если это был объявленный сюрприз, был действительно впечатляющим…

Глава XVIII. В чемодане

После того как господин Фюзелье ушел, Жером Фандор догнал на бульваре госпожу Бурра, потрясенную и взволнованную драматичным событием, невольным свидетелем которого она только что была.

Отпустив камердинера, она намеревалась сесть в автобус, который должен был отвезти ее в Отей. Догнав госпожу Бурра, Жером попросил разрешения проводить ее. Пожилая дама не возражала, а скорее наоборот, была рада возможности поговорить с журналистом и, будучи любопытной, как все женщины, испытывала жгучее желание как можно больше узнать о необычной драме, в которой она оказалась невольно замешанной.

Когда же хозяйка семейного пансиона и Жером Фандор приехали в Отей, она так ничего конкретного и не узнала, так как журналист на все ее вопросы давал лишь уклончивые ответы.

Одно было несомненно — госпожа Бурра считала Жерома Фандора самым любезным мужчиной на свете и была готова, насколько это в ее силах, помогать ему.

Госпожа Бурра непременно захотела принять Жерома Фандора у себя.

Она посетовала на неприятности, приносимые этим делом ее размеренному и мирному существованию. Конечно же, летом жильцов было меньше, иногда всего лишь двое-трое. В этом году посетители были еще более редкими, а этот несчастный случай или попытка убийства мадемуазель Элизабет Доллон, несомненно, испугает возможных жильцов ее пансиона. Пожилой парализованный господин, находившийся здесь во время драмы, на следующий же день выехал. Жильцов больше не осталось. Дом был пустым.

Они проговорили допоздна, даже не подумав об ужине. Впечатления от недавних событий отбили у них аппетит.

Убедившись, что камердинер Жюль и кухарка Мариан были в своих комнатах, госпожа Бурра проводила Жерома Фандора к выходу.

Было около девяти часов вечера. Опускавшаяся ночь набросила на здание загадочное покрывало темноты…

— Вы найдете дорогу? — спросила госпожа Бурра, — которой не очень хотелось провожать журналиста и возвращаться через парк.

— Конечно же, мадам, — сказал Фандор, смеясь. — Умение ориентироваться — часть моей профессии.

Госпожа Бурра добавила:

— Выходя, не забудьте сильно потянуть на себя решетку, разделяющую двор и улицу. Если она будет закрыта, мы будем в безопасности. Никто не сможет открыть ее снаружи.

Пожимая руку пожилой дамы, Жером Фандор пообещал ей сделать все так, как она сказала. И после того, как шум его шагов по гравию затих, раздался звук с силой закрываемой калитки и наступила абсолютная тишина, госпожа Бурра окончательно убедилась в том, что ее гость ушел.

Но это было далеко не так. Жером Фандор, действительно, с шумом закрыл калитку, но остался на территории парка, неподвижно стоя у ворот, почти не дыша, пристально вглядываясь в темноту, не желая никоим образом выдать свое присутствие.

Так он стоял в течение минут двадцати. Убедившись в том, что вошедшая в дом госпожа Бурра опустила жалюзи и погасила свет, Фандор потер руки:

— Теперь дело за мной!

Тихонько передвигаясь вдоль стены, Жером Фандор осторожно добрался до дома.

На втором этаже он сразу же узнал окно комнаты, в которой жила Элизабет Доллон, и с радостью заметил, что оно было приоткрыто.

— Сегодня удача ко мне поистине благосклонна. Мне все удается, и все складывается в мою пользу. И даже, — добавил он, осматривая водосточную трубу, которая поднималась вдоль стены и проходила вблизи заветного окна, — провидение и архитекторы предоставили в мое распоряжение роскошную лестницу, которую я без труда одолею, даже не будучи очень ловким.

Переходя от слов к делу, журналист, привыкший к спортивным упражнениям, быстро поднялся к окну комнаты Элизабет Доллон, помогая себе руками и ногами. Он ухватился за выступ окна и подтянулся на руках. Две секунды спустя он уже был в комнате…

Жером Фандор раздумывал, зажечь ли свет, чтобы получше изучить комнату, в которой он находился, хотя он немного помнил расположение мебели в ней, когда вдруг лунный свет озарил комнату и помог Фандору.

Комната, в основном, была обставлена по-современному: белые стены, выкрашенные эмалевой краской, совершенно голые, словно в келье монахини. В центре комнаты — металлическая кровать. В одном из углов закрытый на ключ шкаф с зеркалом. За ширмой — умывальник. Письменный стол в стиле Людовика XV, два стула, кресло — вот и все.

Бегло осмотрев комнату, Жером Фандор задумчиво потер подбородок.

— «Ситуация осложняется, — подумал он. — Я глубоко убежден, что скоро в эту комнату наведаются люди, совсем не заинтересованные в том, чтобы быть узнанными или встретить меня здесь. Эти люди, несомненно, знают, что уже завтра утром сюда придет следователь с обыском… Откуда они об этом знают? О, это очень просто! Сам автор попытки убийства или, по крайней мере, один из его соучастников был сегодня днем среди свидетелей у Фюзелье. Может быть, эта любезная пожилая женщина? А может быть, этот тупица Жюль, который производит впечатление полнейшего дурака, хотя возможно и скрывает свои намерения? Пока мне это неизвестно. Разве что появится важный Барбе или элегантный Нантей! Но это предположение не выдерживает никакой критики, так как все говорит о том, что эти два персонажа скорее жертвы, чем злоумышленники, в этом загадочном деле… Кстати, может быть, место преступления уже посетили до меня?..»

Едва подумав об этом, Жером Фандор тут же повернул ключ в замке комода и поискал под кучей белья разоблачающий кусок мыла, спрятанный им два дня назад. Ему доставило большую радость убедиться в том, что предмет не тронут.

— Вот и хорошо! — воскликнул он. — Я пришел вовремя. Сейчас и наши незнакомцы появятся. Но — кто они?

Молодой человек пытался представить лица загадочных людей, по следам которых он безуспешно мчался.

И понемногу невольно, но настойчиво, так, что можно было поверить в предчувствия, перед его глазами предстала физиономия сахарозаводчика Томери с седыми волосами, красным лицом и светло-голубыми глазами. Голова этакого янки на сильном и прочном торсе.

— Томери! — воскликнул журналист почти во весь голос. — Все заставляет меня думать… но не будем заниматься предположениями, а поразмыслим, как бы спрятаться.

Жером Фандор посмотрел на кровать: залезть под нее было бы крайне неосмотрительно, так как его присутствие тотчас заметят…

С ширмой та же история…

Жером Фандор уже собирался искать укромное место в коридоре или в какой-нибудь большой соседней комнате, как вдруг заметил большой чемодан Элизабет Доллон.

Это был один из огромных плетеных чемоданов, которые обычно любят женщины. Мужчина солидного роста мог бы в нем спокойно уместиться. Жером Фандор это быстро заметил, и ему тут же пришла в голову идея уст-роиться в этом необычном убежище.

— «Хорошенькая будет шуточка, — подумал он, — если я заберусь внутрь. Могу себе представить удивление тех, кто придет рыться в вещах Элизабет Доллон и окажется нос к носу со мной. Во всяком случае хорошо будет показать им помимо моей, конечно же, симпатичной физиономии, менее приветливый ствол моего револьвера. Посмотрим, можно ли там устроиться?»

Жером Фандор открыл крышку и приподнял первое отделение. В нем среди женского белья валялись бумаги, книги, какие-то предметы, принадлежавшие, очевидно, несчастному художнику, часть из которых Элизабет Доллон забрала, в спешке уходя с улицы Норвен.

Внутренняя часть чемодана была пуста.

— «Прекрасно! — подумал Жером Фандор. — Вот здесь-то я и спрячусь».

И молодой человек совершенно спокойно устроился в чемодане в довольно удобном положении. Потом убедился в том, что при уложенном первом отделении и открытой крышке достаточно лишь встряхнуть чемодан, чтобы крышка закрылась. Внутри же он мог находиться несколько часов, не испытывая значительных неудобств.

Снова подняв крышку, Жером Фандор заметил сам себе:

«Пока что не стоит укладываться, как цыпленок табака, еще никого нет, можно подождать».

Прошло несколько часов, которые показались репортеру нескончаемыми. Ему хотелось курить, но он боялся оставить запах, который мог бы выдать его присутствие. Фандор уже стал думать, не напрасно ли он проводит здесь неприятную ночь, когда у входных ворот внезапно раздался звонок.

Жером Фандор вскочил и попытался разглядеть, кто мог объявиться так поздно.

Но окно комнаты, где он находился, не выходило во двор. Даже выглянув из него, невозможно было разглядеть пришедших ни на пороге дома, ни в пристройке госпожи Бурра.

Кроме того, Жером Фандор боялся шуметь — очень легкий паркет скрипел при малейшем движении.

«Мне остается лишь одно, — подумал он, — снова забраться в мой чемодан и ждать. Но кто же мог прийти?»

Любопытство молодого человека было быстро удовлетворено.

За звонком последовали торопливые шаги, какой-то шепот, отголоски разговора, и снова наступила тишина.

Некоторое время спустя сидящий в чемодане Жером Фандор четко услышал, как несколько человек вошли на первый этаж дома.

Жером почувствовал, как сильно бьется его сердце. Чей-то голос говорил:

— Боже, можно ли беспокоить людей в такой час! Как будто бы дневных впечатлений с нас недостаточно. Это просто какой-то ужас. Нас никогда не оставят в покое!..

«Но, — озадаченно сказал себе Жером Фандор, — но это же голос славной госпожи Бурра…»

Он прислушался. Кто-то говорил:

— Закон есть закон, мадам, и мы всего лишь его скромные исполнители. Поскольку следователь приказал провести обыск с конфискацией, мы обязаны ему подчиниться. Скажите, пожалуйста, своему слуге, чтобы он проводил нас на место покушения…

«Что это такое? — спрашивал себя Жером Фандор. — И откуда взялся этот комиссар полиции? Только этого еще не хватало. Ну и рассердится же он, когда я появлюсь перед ним. Но как объяснить ему мое присутствие? Ну ладно, посмотрим дальше!»

Кто-то поднимался по лестнице.

— Сюда, господа, — произнес хриплый голос. — Комната, которую занимала девушка, находится в конце коридора…

«На этот раз, — подумал Жером Фандор, — я узнаю голос. Он принадлежит этому балбесу Жюлю. Но как он торжественно говорит, и как его голос отличается от того, каким он говорил сегодня днем на следствии…»

Вдруг Жером Фандор чуть было не вздрогнул в своем тайнике.

«Ах, неужели я так глуп! Да ни один комиссар полиции в мире не придет в такой час производить обыск! Что же, черт возьми, все это значит? А не те ли это господа, которых я жду? Я просто теряюсь в догадках…»

Загадочные посетители вошли в комнату, и один из них включил свет.

Хотя ячейки ивового чемодана и позволяли свободно дышать, но увидеть что-либо через них было невозможно, и Жером Фандор должен был довольствоваться только тем, что мог слышать.

Странных посетителей сопровождала госпожа Бурра.

— Вот здесь, — объяснила она, — он нашел мою жилицу лежащей. Вот в том углу, видите, газовая плита со шлангами, которые с тех пор даже забыли присоединить к ней. Но ничего страшного, кран перекрыт и счетчик тоже…

Человек, который представился комиссаром полиции и голос которого, возможно измененный, был незнаком Жерому Фандору, отвечал односложно.

Третий собеседник был не более разговорчив… но по некоторым интонациям Жерому Фандору показалось, что он узнал голос человека, о котором он уже давно думал:

«Томери! Неужели это Томери?»

Но он не так хорошо знал сахарозаводчика, чтобы по этим деталям уверенно заключить, что перед ним Томери. Однако Фандор не мог избавиться от мысли, что знаменитый сахарозаводчик, почитаемый всем Парижем, и вместе с тем взломщик или даже убийца, находится в двух шагах от него, в этом загадочно странном доме…

Отныне он был убежден в этом. Здесь не было никакого комиссара полиции, здесь были преступники.

Фандор уже аплодировал себе за свою хитрость, готовясь внезапно выбраться из чемодана, возникнуть перед ошарашенными преступниками, как статуя командора, выстрелить несколько раз из револьвера наугад кому-нибудь в грудь, наделать дьявольского шума и, может быть, даже спасти эту несчастную женщину, которая, видимо, не была соучастницей банды, когда он услышал, как назвавшийся комиссаром полиции незнакомец сказал госпоже Бурра:

— Не могли бы вы нам найти что-нибудь, мадам, чем писать? Нам нужно составить протокол.

— Конечно же, месье! — ответила пожилая дама, вышла из комнаты и спустилась на первый этаж.

Загадочные личности, очевидно, хотели удалить на время мешавшего им свидетеля, чтобы поговорить между собой.

Как только госпожа Бурра ушла, они тихими голосами быстро заговорили.

«Во всяком случае, Жюль также замешан в этом деле», — подумал Фандор.

Псевдокомиссар полиции спросил у Жюля отрывистым, властным голосом:

— Никого не было сегодня вечером, никаких происшествий?

— Нет! Приходил журналист, провожавший хозяйку. Но он ушел в девять часов…

— От Альфреда нет новостей?

Наступила очередь третьего персонажа отвечать:

— Нет, ты же знаешь, что он по-прежнему в тюрьме предварительного заключения. Это решенное дело.

— Будем действовать! — сказал главный.

Жером Фандор отдавал себе отчет, что наступил решительный момент — кто-то поднял крышку чемодана и лихорадочно перебирал собранные в первом отделении вещи.

— Ничего не нашел? — спросил тот же человек, обращаясь к Жюлю.

— Нет, нет, месье! Причем, я хорошо искал, но может быть потому, что я бегло не читаю, это сложно для меня…

— Дурак, — произнес первый голос.

«Смотри-ка, — сказал себе Жером Фандор, — вот этот парень мне нравится. Его мнение об этом тупице Жюле совпадает с моим.»

Журналист, сжавшись, с револьвером в руке был готов вскочить сразу же, как только злоумышленники поднимут крышку отделения, которое скрывало Фандора, когда он услышал медленные и спокойные шаги поднимавшейся по лестнице госпожи Бурра.

— Черт возьми! — выругался один из присутствующих. — У нас ни за что не хватит времени все посмотреть!

И со злостью быстро захлопнул крышку чемодана.

В этот момент госпожа Бурра вошла в комнату.

— Вот, господа, чернила и бумага…

То, что последовало дальше, не было специально задумано, чтобы удивить Жерома Фандора. Однако удивление его было неизмеримым, когда он услышал из уст того, кто, конечно же, не был настоящим комиссаром полиции:

— Мадам, у нас мало времени, и мы плохо подготовлены для проведения тщательного обыска. Сама комната не кажется нам подозрительной, но в этом чемодане содержатся документы большой важности. Мы сейчас заберем его в комиссариат.

— Как вам будет угодно, — ответила госпожа Бурра. — Мне нужно лишь одно, чтобы меня оставили в покое…

Ключ, быстро повернувшись в каждом из двух замков чемодана, отныне сделал Жерома Фандора пленником.

Будучи человеком смелым, репортер, однако почувствовал, как кровь прилила к сердцу. На лбу проступил холодный пот.

«Черт побери! — подумал он. — Я в неприятном положении. И двинуться невозможно. Если эти бандиты догадываются о моем присутствии, они, конечно же, бросят меня в воду, и — прощай следствие, прощай „Капиталь“…»

В какое-то мгновение Жером Фандор почувствовал, что его мысли устремляются к более приятному воспоминанию. В его широко раскрытых от ужаса глазах на мгновение промелькнул нежный образ той, ради которой он шел на такую опасность, той, ради любви которой — а он несомненно любил ее, — он и оказался в таком глупом положении. Но невероятный оптимизм репортера взял верх…

Жером Фандор надеялся на лучшее.

Нет, скорее всего, бандиты не догадывались о его присутствии в чемодане. Не могут же они подумать, что Жером Фандор настолько глуп, чтобы самому забраться в ловушку.

«Пожалуй, — заключил он, — я достоин того, чтобы протянуть руку этому балбесу Жюлю. Мы друг друга стоим!»

В этот момент чемодан задвигался, двое мужчин подняли его за ручки, стараясь сохранять устойчивое положение. Жером Фандор не мог не заметить с некоторым удовлетворением:

«Подумать только, они даже не обыскали комод и не взяли разоблачающий кусок мыла. Да, но ведь я говорил о нем только Фюзелье. Но куда, черт возьми, мы направляемся?»

Глава XIX. Преступник или жертва

Сидящего в чемодане Жерома Фандора переполняла злость на самого себя за то, что он так глупо попался. Чем же закончится эта авантюра?

В то время, как незнакомцы с трудом несли тяжелый чемодан на улицу Раффэ, Жером Фандор принял окончательное решение. Не думая о последствиях, он сейчас станет кричать, двигаться, устроит ужасную возню, привлечет внимание прохожих — если, случайно, они будут, но выберется отсюда, чего бы это ему не стоило.

Для молодого человека оставался еще слабый луч надежды. Госпожа Бурра провожала незнакомцев до ворот. Последние в присутствии свидетеля, от которого им впрочем было нетрудно избавиться, но, несмотря ни на что, мешавшего им, будут все-таки сдержанны в поведении, когда Жером Фандор проявит свое присутствие. А уж он-то этим воспользуется…

Журналист собирался действовать; еще секунда — и он бы сделал это. Но Фандор услышал, что незнакомцы заговорили вновь и инстинктивно притих, чтобы послушать.

Первые же слова успокоили его. Лжекомиссар сказал, обращаясь к госпоже Бурра:

— Нам нужно будет найти такси или по меньшей мере фиакр, чтобы перевезти этот объемный ящик. Вы не знаете, где их можно найти?

— По правде сказать, месье, — отвечала хозяйка пансиона, — я боюсь, что в столь поздний час вы здесь ничего не найдете, но, если хотите, я могу послать Жюля на вокзал Отёй?

— Договорились. Пусть идет и поторопится.

«Это меня успокаивает, — подумал Жером Фандор, — если эти ребята берут первый попавшийся фиакр, то не с намерением бросить меня в воду, чего я больше всего опасаюсь. Но, может быть, они сдадут меня в камеру хранения какого-нибудь вокзала либо отправят первым поездом в Карпантра или куда-нибудь еще! Это будет выглядеть необычно, но, в конце концов, я буду всего лишь безбилетным пассажиром и всегда смогу выкрутиться. И потом, какой прекрасный репортаж я напишу, вернувшись в „Капиталь“. Что обо мне думают в газете? Я уже двое суток там не появлялся. Все равно, когда они узнают…»

Жером Фандор продолжал прислушиваться, но собеседники не были словоохотливы и говорили только о самом необходимом.

Жером Фандор старался запомнить их голоса. Странная вещь, голос, который он то узнавал, то принимал за незнакомый, производил впечатление наработанного, неестественного, в некотором роде поддельного.

А нужно ли им было скрывать свои истинные голоса от госпожи Бурра? Она же их видела и могла бы в дальнейшем узнать. Она могла бы сказать, как они выглядели, имели ли бороды, были ли на них парики.

И если Жером Фандор все слышал, сидя в чемодане, то видеть ничего не мог. И все его гипотезы, относящиеся к внешнему виду злоумышленников на том и заканчивались. Отдаленный шум приближающегося фиакра давал повод думать, что Жюль преуспел в поисках на вокзале Отёй. И действительно вскоре послышалась лошадиная рысь, и несколько секунд спустя запряженный экипаж остановился возле тротуара.

— Такси я не нашел, — объявил Жюль, подъезжая на коляске.

Кучер проворчал охрипшим голосом:

— Далеко-то ехать?

Псевдокомиссар полиции ответил голосом, определить который Жерому Фандору не удавалось:

— В префектуру полиция.

«Ну и ну! — подумал Жером Фандор. — Похоже, этот адрес дается, чтобы надуть старуху Бурра. По-моему, в дороге мы сменим маршрут. В общем, посмотрим! Сволочи, — выругался в мыслях молодой человек, когда незнакомцы взяли чемодан и начали его поднимать. — Они что, собираются воткнуть меня на переднее сиденье рядом с кучером да еще головой вниз? Вот уж, спасибо! Мы, должно быть, весим по меньшей мере килограммов девяносто, из которых я лично потяну на семьдесят!»

Однако Жером Фандор быстро успокоился.

После бесплодной попытки втиснуть слишком объемный и слишком тяжелый чемодан радом с кучером, решено было поставить его на заднем сиденье открытой коляски. Один из незнакомцев устроился на откидном сиденье, а второй — рядом с кучером.

Лжеполицейские попрощались с госпожой Бурра, оставшейся со своим слугой, и коляска печальной и тяжелой рысью, характерной для всех ночных колымаг, отъехала от дома на улице Раффэ.

Жером Фандор старался расслышать долетавшие до него обрывки разговора. Он только понял, что кучеру дали новый адрес.

Шум движущейся коляски мешал ему слышать разговор.

Вскоре по бледному свету, пробивавшемуся сквозь ячейки плетеного ивового чемодана, Жером Фандор понял, что приближается рассвет. Было уже около трех часов утра.

«Скоро мы приедем к месту назначения, — подумал он. — Мне кажется, что мои знакомые похитители чемоданов не заинтересованы в том, чтобы встретить кого-нибудь при свете дня в подобном экипаже. Но куда же, черт возьми, они меня везут?»

Напрасно Жером Фандор пытался определить по доносившимся до него звукам и неровностям дороги маршрут следования коляски — мостовая, грунтовая дорога трамвайные пути, внезапные повороты вплотную к тротуарам. Все это ему ни о чем не говорило.

Примерно после двадцати пяти минут пути извозчик остановился. Мужчины вышли, поставили чемодан на тротуар, заплатили кучеру, и он удалился.

«Вот мы и приехали, — подумал Жером Фандор, — что же мы теперь будем делать?»

Раздался звонок, очевидно, у каких-то ворот. Ворота открылись, и двое мужчин бесшумно взяли чемодан каждый со своей стороны, ругая сквозь зубы его чрезмерный вес.

Проходя под аркой, они произнесли неизвестное Жерому Фандору и такое невразумительное имя, что он не смог его запомнить. Затем последовал подъем по лестнице с остановкой на двух лестничных площадках.

«Три этажа! — сосчитал Жером Фандор. — Мы приближаемся к цели, и в конце концов я предпочитаю находиться в каком-нибудь здании, чем на дне реки.»

Ключ быстро повернулся в замке, чемодан втолкнули в комнату, послышался звук закрываемой двери. Жером Фандор очутился в какой-то квартире, несомненно, один на один с преступниками, может быть, отданный на их милость. Теперь Фандор оказался в полнейшей темноте. Очевидно, ставни были закрыты. Однако по звонко отдающему звуку шагов журналист понял, что на полу не лежал ковер.

В комнате была хорошая акустика, а следовательно, — мало мебели, и, возможно, отсутствовали обои.

Была ли это обычная квартира, мастерская или какой-нибудь холл?

Во всяком случае злоумышленники, принесшие его сюда, похоже, старались слишком не шуметь.

Вдруг крышка чемодана слегка прогнулась, ива заскрипела. Жером Фандор подумал, что незнакомцы открывают его тюрьму, и приготовился защищаться… Но после нескольких секунд размышлений он понял, что мужчины просто сели на чемодан. И начали беседовать.

На этот раз Фандор их прекрасно слышал. Можно было подумать, что разговор был начат специально для него. Страшно радуясь возможности узнать какой-нибудь важный секрет, он в волнении прислушался. Но, увы! Если он и слышал что-нибудь, то ничего не понимал.

Жером Фандор мысленно выругался от досады — злоумышленники говорили по-немецки. Казалось, прошел добрый час, прежде чем лжекомиссар полиции и его пособник ушли из комнаты, даже не закрыв входную дверь на ключ, что очень обрадовало Жерома Фандора. Он прекрасно понимал, что если ничто не помешает ему выбраться из чемодана, то он сможет спокойно уйти из загадочного помещения, в которое его принесли.

Вокруг царила абсолютная тишина.

Жером Фандор был убежден, что он в комнате один, однако, чтобы еще раз проверить это, он время от времени шевелился, покачивал чемодан, чтобы дать понять о своем присутствии тому, кто мог остаться поблизости…

По правде говоря, подобное поведение могло оказаться не очень разумным, но молодому человеку необходимо было найти выход из этой ненормальной ситуации. Каким бы большим и удобным ни был чемодан Элизабет Доллон, репортер не мог не почувствовать, как затекли мышцы, ведь со вчерашнего вечера он находился в этом не очень удобном положении, которое к тому же было трудно изменить в этой ивовой тюрьме.

На скромные сигналы Жерома Фандора ответа не последовало. Молодой человек слушал так внимательно, что, пожалуй, даже услышал бы чье-нибудь дыхание.

Значит, он был один, совсем один.

Жером Фандор решил попытаться выбраться.

Это оказалось делом нелегким. Чемодан был закрыт, и думать о том, чтобы выбить крышку обычными ударами, не приходилось. Поджигать же ее было очень опасно: Жером Фандор, несомненно, заживо сгорел бы раньше, чем смог бы выбраться, и потом, от огня идет дым. В общем неизвестно, чем все это могло бы кончиться. Такие неразумные действия достойны разве что этого балбеса Жюля.

Когда работаешь репортером, нужно иметь при себе целый арсенал, — и Фандор помимо обычных револьвера и коробки спичек носил с собой солидный охотничий нож с несколькими лезвиями, среди которых была и пилочка. Не без труда молодому человеку удалось извлечь его из кармана, и он принялся за штурм прутьев.

Тонкие и сухие веточки недолго сопротивлялись стальным зубьям пилочки. Жером Фандор с удовлетворением заметил, что ему понадобится минут десять, чтобы освободиться. Добровольный пленник рассчитал верно. Через четверть часа ему удалось высунуть голову и плечи из ивовой клетки.

Жером Фандор так резко и быстро вылез из своего тайника, что ободрал себе одежду и руки.

— Уф! — сказал журналист, вставая и разминая тело. — В общем, я хорошо отделался, и если не ошибаюсь, то я теперь хозяин дома, поскольку мне кажется, что никого кроме меня здесь нет. Хорошенькое дело!

Жером Фандор обернулся, бросив последний взгляд на ящик, в котором он только что прожил несколько часов, таких активных и полных впечатлений. Вдруг, разглядывая комнату, он неподвижно застыл с широко открытыми: от удивления глазами. Его нервно передернуло…

Между чемоданом, который находился в центре большой, совершенно пустой квадратной комнаты и окном с закрытыми ставнями, сквозь которые пробивалось утреннее солнце, Фандор заметил лежавшее на полу тело мужчины. Он совершенно не двигался и, казалось, глубоко спал.

После того, как первый страх прошел, Жером Фандор приблизился к загадочному незнакомцу, готовясь сразить его, если бы спящий надумал проснуться…

Подойдя поближе, Жером Фандор дотронулся до руки лежащего на полу и вскрикнул — рука была ледяной. Перед Фандором лежал труп.

Охваченный ужасом, журналист захотел взглянуть на лицо трупа, которое было повернуто к полу. Он с трудом поднял огромный могучий торс, посмотрел на лицо мужчины и вдруг, опустив труп, который упал на пол с глухим звуком, произнес:

— Томери, это Томери…

Это действительно был известный сахарозаводчик, бездыханно распростертый в пустой квартире!

Его лицо было фиолетовым, а черный язык слегка высовывался изо рта. Вне всякого сомнения, Томери был задушен.

И как знак высшей иронии убийца повязал вокруг шеи жертвы трехцветную перевязь комиссара полиции!

Ошеломленный, с путающимися мыслями Жером Фандор опустился на пол…

Понемногу, взяв себя в руки, журналист попытался спокойно оценить события, героем и свидетелем которых он был последние несколько часов:

«Если кто-то хотел сыграть злую шутку, то это у него получилось. Войди сейчас кто-нибудь, я не знаю, что бы я ему объяснил? Вот я один на один с трупом человека, которого я знаю, в квартире, которая мне незнакома, в квартале, о котором я не имею ни малейшего представления. Где я? У кого? Почему? Знали ли ночные злоумышленники, что я был в чемодане, или притащили меня в свое логово, не догадываясь об этом?»

Жером Фандор вытер вспотевший лоб и заметил, что ладонь его руки стала слегка влажной и красной — это кровоточили царапины, полученные им, когда он выбирался из своей ивовой тюрьмы.

— Час от часу не легче! — раздосадованно прошептал журналист. — Сейчас уже я не выгляжу святым Жаном. Труп, человек в крови рядом с ним… Что еще надо, чтобы тебя отвели в тюрьму? Отправиться в тюрьму не страшно, но отправиться туда с угрозой такого подозрения — это гораздо страшнее. А выбраться оттуда, наверное, будет почти невозможно. Тем более, что сбивающаяся с ног в безрезультатных поисках полиция будет рада убить одним выстрелом двух зайцев — убрать журналиста и найти виновного… Выбираться? Да! Но победителем! Никаких неосторожных шагов. Алиби — вот что мне необходимо. Хочется надеяться, что мой лжекомиссар и его сообщник убрались на какое-то время и не торопятся вернуться. Тем более, что они оставили здесь труп господина Томери. Какую еще роль мог играть этот недотепа? Преступник он или жертва? Но дело не в этом.

Теперь Жером Фандор слушал, что происходило за дверью прихожей, выходившей на лестницу.

Он быстро осмотрел квартиру, которая оказалась совершенно пустой. Найдя на кухне воду, Фандор умылся, убрав все следы крови. Он находился в зажиточном доме, по всей видимости, довольно элегантном. Квартира состояла из трех больших комнат — столовой, гостиной, спальни.

«В квартале Монсо, — подумал Жером Фандор, — за нее нужно было бы платить 20 000 франков, а на Гренель — только 1000 франков…»

Фандор взглянул на часы. Было семь часов утра.

Молодой человек посмотрел в замочную скважину и увидел, что с верхнего этажа спускается жилец, которого остановила консьержка:

— Господин Меркадье, мне принести вашу корреспонденцию?

— Не стоит, славная женщина, я спускаюсь, и вам не нужно будет подниматься на шестой этаж.

— Да нет же, месье, мне все равно надо подняться, чтобы убрать лестницу.

Этот разговор происходил на площадке того этажа, на котором находился Жером Фандор.

Сквозь отверстие, проделанное в двери для установки задвижки, он мог наблюдать за движением двух человек, встретившихся на площадке.

Господин Меркадье продолжал спускаться, а консьержка подниматься.

Сердце Жерома Фандора забилось сильнее, когда он понял, что консьержка приближается к двери квартиры, за которой он находился.

Может быть, новые жильцы, должно быть, переехавшие сюда недавно, раз вся обстановка комнаты, где он сейчас был, состояла из обыкновенного чемодана Элизабет Доллон и трупа, оставили ей ключ от квартиры?

Но нет, консьержка подмела лестничную площадку и стала подниматься выше… Жером Фандор слышал, как она поднималась, поднималась…

Тогда он решился приоткрыть дверь и выскользнуть на площадку.

Несмотря на все усилия, Жерому Фандору не удалось выйти тихо. Пол заскрипел под его ботинками — уже была весна, и ковры убрали. Он собирался спуститься, как уже знакомый ему голос консьержки спросил сверху:

— Кто там? Кто вам нужен?

Жером Фандор вздрогнул.

Слышала ли она, как он выходил из квартиры? Не попался ли он так глупо в тот момент, когда уже собирался ускользнуть?

Он чуть было не устремился со всей скоростью вниз, чтобы скорее пробежать три этажа, отделявших его от выхода. Ему хотелось бежать, мчаться из этого ужасного места, но он спохватился — у него внезапно появилась идея. Вместо того, чтобы спускаться, он поднялся на несколько ступенек и спросил консьержку:

— Господин Меркадье у себя?

— Нет, месье, он только что вышел. Я удивляюсь, что вы его не встретили…

«Неплохо, — подумал Жером Фандор, — какой-то господин Меркадье, которого я и в глаза не видел, оказывает мне редкую услугу».

Журналист повернулся и крикнул консьержке:

— Ничего, мадам, я зайду в другой раз.

И, насвистывая, руки в карманах, Жером Фандор спустился на первый этаж, вышел на улицу, смешался с прохожими и не без некоторого любопытства узнал, прочтя на первой попавшейся табличке название улицы, что находился всего лишь на улице Лекурб в Вожирар…

Глава XX. Под маской

Так что же произошло?

Вследствие каких загадочных приключений Жером Фандор оказался на улице Лекурб в компании с трупом финансиста Томери?

Чтобы узнать это, следует вернуться к тому дню, когда Жером Фандор сделал во Дворце Правосудия сенсационное заявление, вынудившее господина Фюзелье немедленно арестовать Элизабет Доллон.

Господин Томери работал у себя в кабинете, когда вышел слуга и сообщил, что какая-то дама хочет с ним поговорить.

— Какая-то дама? — спросил Томери. — Она представилась?

— Нет, месье, она сказала, что ее имя вам ничего не скажет, но что месье обязательно захочет ее принять, и отнимет она у него всего лишь несколько минут.

На столе сахарозаводчика грудились кипы всевозможных документов. Машинистки только что положили перед ним множество писем, дожидавшихся его подписи. Томери подумал:

«У меня работы еще на добрых полчаса… К дьяволу эту навязчивую личность…»

И он уже собирался ответить, что не может принять посетительницу, когда слуга добавил:

— Эта женщина заявила, что она пришла по поводу госпожи княгини Данидофф…

Томери был не только очень деловым человеком, он был еще и очень… влюбленным. Его предстоящий брак с княгиней, долго державшийся в секрете, был теперь известен всем. Он мог признаться себе, что влюблен. Имя княгини Данидофф развеяло его сомнения.

— Ну, хорошо. Пусть войдет.

Слуга на минуту исчез и вернулся с женщиной очень невзрачной внешности.

Томери встал и любезным жестом указал посетительнице на одно из широких кресел, стоящих у него в кабинете.

Но посетительница запротестовала:

— Я очень сожалею, господин Томери, что мне приходится вас беспокоить в такой час, когда у вас наверняка много работы, но дело, которое привело меня сюда, не терпит отлагательств, и я уверена, что оно вас заинтересует…

Это была маленькая женщина, неопределенного возраста, совершенно обыкновенная, но казавшаяся очень умной, и Томери был сразу же приятно удивлен ее простым и в то же время решительным поведением.

— Мадам, я слушаю вас. Чем могу быть вам полезен?.. Собеседница возразила:

— Месье, я пришла не для того, чтобы докучать вам надоедливыми просьбами. Я посредница в торговле драгоценностями и…

Она не успела закончить фразу, как Томери, улыбаясь, решительно встал:

— По правде говоря, мадам, в таком случае я догадываюсь о цели вашего визита…

— Но, месье…

— Нет, нет… С тех пор как было объявлено о моей свадьбе, я каждый день принимаю десяток ювелиров, золотых дел мастеров, торговцев мебелью и так далее. Я сожалею, но вы не убедите меня купить что-нибудь… У моей невесты полно свадебных подарков… Мне больше абсолютно ничего не нужно…

Но, несмотря на то, что финансист произнес эту фразу тоном, не допускающим возражений, несмотря на то, что он встал, чтобы лучше выразить свое намерение закончить разговор, женщина продолжала сидеть, уютно устроившись в кресле.

И, похоже, совсем не собиралась уходить.

— Следовательно, мадам, — продолжил Томери…

Но он не успел закончить мысль. В ответ на его едкое замечание собеседница засмеялась.

— Месье, вы слишком быстро решили, — сказала она, — что я не могу вам предложить ничего интересного… Впрочем я пришла не для того, чтобы предлагать вам какие-то драгоценности, обычные драгоценности…

Теперь наступила очередь Томери улыбнуться:

— Мадам! Я не совсем понимаю, вы сами признаете, что ваш товар не является исключительно выгодным!.. Но еще раз…

Торговка жестом прервала финансиста:

— Я прошу вас, месье, выслушайте меня! Я торгую бриллиантами, но я не предлагаю вам купить их. Речь идет о другом…

Она выдержала паузу, и на этот раз удивленный Томери смотрел на нее, не произнося ни слова.

— Как вам известно, месье, — продолжила посредница, — продавцы бриллиантов по роду своей профессии должны ежедневно встречаться со многими ювелирами. И вот случайно я обнаружила у одного ювелира, имя которого позвольте не произносить, жемчужное украшение, которое представляет для вас, я в этом убеждена, чрезвычайный интерес…

— В последний раз, мадам, мне не нужны чрезвычайно интересные вещи!

Женщина по-прежнему загадочно улыбалась.

— Есть вещи, от которых не отказываются! — заявила она…

Она достала из кармана нечто вроде небольшого футляра из замши, не обращая внимания на видимое нетерпение Томери, открыла его, выбрала две жемчужины и протянула их финансисту:

— Не хотите ли на них взглянуть? Они прекрасны, не правда ли, господин Томери?

Она протянула жемчужины таким естественным жестом, что сахарозаводчик не смог удержаться от желания посмотреть на них.

— Действительно, мадам, эти жемчужины прекрасны. К сожалению, моя компетенция в этом вопросе, если бы я был потенциальным покупателем, не позволяет мне купить их без предварительного совета, а с другой стороны, повторяю вам, я не нуждаюсь в подобном приобретении…

«Какого черта! — подумал финансист. — Эта торговка просто какая-то интриганка! Раз уж я не могу избавиться от нее по-хорошему, придется становиться неприятным!..»

Но, несомненно, женщина была решительно настроена не уходить и снова повторила:

— Месье, вы совсем в этом не разбираетесь, так как я уверена, что в противном случае вы не отдали бы мне жемчужины, которые я вам только что предложила…

— Но, мадам!..

— И я уверена, что, если бы их держала в руке княгиня Соня Данидофф, она бы ими очень заинтересовалась…

«Ну и ну! Что этим хочет сказать загадочная посетительница? Что необычного в только что предложенных мне жемчужинах?»

И вдруг у Томери возникло подозрение.

— Откуда у вас этот жемчуг, мадам?

При этом вопросе женщина встала.

— Господин Томери, — заявила она, — мне, конечно же, очень жаль, что я заставила вас потерять ваше драгоценное время. Кстати, я должна вам категорически заявить, что сейчас я уверена в том, о чем недавно лишь догадывалась… Однако мне кажется, что вы достаточно поняли мою мысль и не сомневаетесь в том, с каким интересом госпожа княгиня Соня Данидофф познакомится с этими драгоценностями…

— Действительно!..

— Следовательно, господин Томери, я прошу вас соблаговолить показать эти жемчужины госпоже невесте и затем предупредить меня о принятом вами решении. И, если вы будете покупателем, я надеюсь, что смогу предложить вам эту драгоценность на исключительных условиях…

По всей видимости Томери был в нерешительности…

Он думал, глядя на жемчуг, который держал в руке:

«Похоже я не ошибаюсь! Можно поклясться, что это часть украшения, которое было украдено у Сони на моем последнем балу…»

Финансист медлил с ответом. Женщина смотрела на него улыбаясь и как будто догадывалась о мыслях сахарозаводчика…

«Значит, эта торговка, — думал Томери, рассматривая товар, — может быть просто информатором полиции? Одна из тех женщин, которые, будучи продавцами в глазах окружающих, в действительности же работают на префектуру и общаются с ювелирами, чтобы быть в курсе сделок, которые могут заключаться и касаться украденных предметов».

Он уже был готов задать вопрос: «Кто же вы, мадам?», — но сдержался.

Если уж посредница не захотела предстать перед ним в своем истинном облике, значит, она хотела выглядеть в его глазах обыкновенной перекупщицей… И потом, можно предположить, что эта женщина — действительно скупщица краденого.

Внезапно Томери решился.

— Мадам, завтра днем я увижу госпожу княгиню Соню Данидофф. Не могли бы вы оставить мне эти жемчужины? Я покажу их ей и, если она проявит к ним интерес, возможно, нам удастся договориться…

— Дорогая моя, вы очень любезны, не обращая внимания на то, каким образом я пытаюсь уговорить вас выбрать для себя это украшение… С моей стороны было бы более правильным просить вас пойти со мной к какому-нибудь известному ювелиру, но я вам просто признаюсь: мне предложили этот жемчуг на очень выгодных условиях. Вот поэтому, если он вам нравится, я был бы счастлив украсить им вашу прелестную шею…

Княгиня Соня Данидофф весело усмехнулась и ответила Томери:

— Мой дорогой друг, ради бога, никогда не стесняйтесь в таких вопросах! Помните, что можно быть галантным и без подобных пустяков… Мне кажется, мы с вами слишком хорошие друзья, слишком серьезные люди, чтобы обращать внимание на подобные детали… Жемчуг не становится менее красивым от того, что его покупают у малоизвестного ювелира, и клянусь вам, что я слишком люблю драгоценности сами по себе, чтобы, выбирая их, смотреть на футляр, в котором они находятся…

Томери поклонился.

— Итак, закончим вступление, — сказал он, — вот, дорогая Соня, две жемчужины, оставленные мне в качестве образца… Вы мне доставите громадное удовольствие, посмотрев на них внимательно, очень внимательно… Как вы только что говорили, оставим ненужные любезности и, если они вам нравятся, скажите мне об этом откровенно…

Княгиня взяла обе жемчужины, прошла через большую гостиную, где она находилась со своим женихом, приблизилась к одному из окон и приподняла гардину, чтобы лучше видеть блеск жемчуга.

— Это же настоящее чудо! — воскликнула она. — Друг мой, вы совершите безумный поступок!..

— Вы действительно находите, что эти жемчужины красивы?

— Конечно. У них превосходный блеск и чудесная правильная форма… Знаете, дорогой мой, я никогда не видела ничего подобного, разве что те, которые у меня украли… Мне было очень больно, что я их потеряла… Вы ведь знаете, они перешли ко мне от моей бедной матери… Я никогда не подумала бы, что смогу увидеть жемчуг подобного качества…

— Вы считаете, что у них такой же красивый блеск?

Соня Данидофф все еще рассматривала две жемчужины, преподнесенные ей женихом.

— Это удивительно, — вдруг сказала она, — по некоторым особенностям их блеска, клянусь вам, мой дорогой друг, мне кажется, что вы мне преподносите мой собственный украденный жемчуг…

Томери, казалось, только и ждал этих слов.

— Соня, вы действительно считаете, что он похож на жемчуг того колье, которое украли у вас в моем доме?

— Я вам повторяю, что они совершенно идентичны…

— Мне кажется, моя дорогая, вы не ошибаетесь. У меня есть причины, чтобы предположить, что вы действительно держите в руках две из ранее принадлежавших вам жемчужин…

И Томери рассказал невесте о странной посетительнице и о ее предложении.

Услышав это, Соня Данидофф воскликнула:

— Но вы же не пойдете к этим людям совсем один?

— Почему?

— Если предположить, что это грабители…

— Ну и что?

— Они будут знать, что у вас при себе крупная сумма денег, поскольку вы собираетесь приобрести жемчуг. Поступить так — совершенно неблагоразумно…

Сахарозаводчик пожал плечами.

— Вы шутите! — сказал он. — Если бы преступники намеревались устроить мне ловушку, они нашли бы тысячу других способов, и потом, необходима большая смелость, чтобы посоветовать мне показать вам этот жемчуг заранее и привлечь мое внимание к тому, что речь идет об украденных жемчужинах!… Нет… нет… успокойтесь. Эту торговку не могли подослать преступники. Она просто осведомительница полиции, принявшая меры предосторожности, и, идя за ней, я не подвергаюсь никакому риску…

Соню Данидофф мало убеждали аргументы сахарозаводчика…

— И все-таки меня это пугает, — сказала она, — если вам кажется, что вы не подвергаетесь никакой опасности, позвольте мне пойти с вами. Мы вместе пойдем и опознаем этот жемчуг.

— Согласиться на подобное предложение было бы последней бестактностью с моей стороны. Одно из двух: либо нет никакой опасности, и я буду сожалеть о том, что вытащил вас в такую мерзкую погоду, либо опасность есть, и я буду еще больше сожалеть о том, что вы подвергаетесь подобному риску вместе со мной… Пожалуйста, Соня, не настаивайте… Я же не ребенок! И я буду внимателен…

Несколько минут спустя сахарозаводчик покинул молодую женщину и направился в «Кафе де ля Пэ», о встрече в котором он договорился с посредницей в торговле бриллиантами…

Она уже ждала Томери и встретила его самой благосклонной улыбкой.

— Я убеждена, месье, — сказала она, — что госпожа Соня Данидофф заинтересовалась предложением, которое вы ей сделали?

— Действительно… Не хотите ли вы сразу же проводить меня к вашему ювелиру?

— Как вам будет угодно, месье. Так даже лучше…

Сахарозаводчик подозвал фиакр и устроился в нем вместе с торговкой, которая на ходу бросила адрес кучеру.

Когда минут двадцать спустя они сошли у дверей дома, где жил владелец жемчуга, Томери о нем так ничего и не узнал. Торговка очень умело отвечала на его вопросы, ограничиваясь лишь сведениями о примерной стоимости жемчужного ожерелья… А это-то меньше всего интересовало сахарозаводчика!..

Они поднялись по скромной лестнице на третий этаж и позвонили в маленькую одностворчатую дверь.

— Кто-то идет нам открывать, я слышу шаги…

Дверь приоткрылась.

— Кто там? — спросил мужской голос.

— Я, друг мой…

Дверь широко распахнулась…

— Проходите, месье…

Но как только Томери сделал несколько шагов, следовавшая за ним торговка набросила вокруг шеи шелковый платок и, упираясь коленом ему в спину, попыталась сделать то, что называют «пинком папаши Франсуа», причем с геркулесовской силой. Сильный и энергичный, Томери не потерял присутствия духа. Он знал, что силой противостоять такому приему невозможно и решил схитрить. Он энергично отбросил тело назад, пытаясь сбить с ног душившую его женщину. Из груди его раздались хрипы.

На секунду Томери показалось, что он сможет высвободиться от сжимавших горло тисков… но из темноты вдруг появилась фантастическая фигура человека, тело которого плотно облегало нечто, похожее на черное трико, скрывавшее его с ног до головы. Лица, скрытого под маской, не было видно… Человек с кинжалом в руке бросился на Томери…

Томери не успел сделать какое-либо движение, как человек в маске уже пронзил его грудь.

Отныне сахарозаводчик стал всего лишь трупом, тщетно дергавшимся в последних судорогах.

— Ну вот, — сказал незнакомец торговке, которая встала и оттолкнула тело несчастного Томери ногой, — каждому свое…

— Черт возьми, патрон! Мне уже казалось, что он меня раздавит и я буду вынужден освободить его!.. Хорошо, что вы вмешались…

Человек в маске пожал плечами:

— Я был совершенно незаинтересован, чтобы он высвободился… Скажите-ка, никто не догадывается?..

— Никто, патрон. Он пришел сюда, как агнец на заклание…

— А княгиня Данидофф?

— Дамочка, наверное, сейчас в ожидании своего нежного друга… Я бы вам не советовал навещать ее!..

— Замолчи, болтун, — внезапно приказал бандит в маске. — Переодевайся!.. Сматываемся отсюда!.. У нас еще есть работа.

— Вечером?

— Да, вечером…

И в то время, как посредница в торговле бриллиантами снимала с себя юбки, корсаж и постепенно принимала вид мужчины, бандит в маске добавил:

— Нибе! Ты превосходно сыграл свою роль, однако я еще раз повторяю, что сегодня вечером нам еще предстоит поработать… Так что поторапливайся… Тебе удалось подложить в документы этого идиота квитанции о квартплате, которые позволят полиции найти эту квартиру?..

— Да, патрон…

— Хорошо!.. В таком случае нам остается только уйти…

Вечером этого дня Жером Фандор, выбравшись из чемодана, обнаружил труп сахарозаводчика.

Глава XXI. В полицейском фургоне

В одной из гостиных, предназначенных для посетителей редакции «Капиталь», Жером Фандор принимал госпожу Бурра и с серьезным видом расспрашивал ее о событиях прошедшей ночи, которыми она спешила поделиться, чтобы спросить совета.

— То, что вы мне рассказываете, дорогая мадам, действительно невероятно!.. Как вы определили, что комиссар, конфисковавший чемодан, был ненастоящим?

— Ну, когда пришел господин Ксавье, квартальный комиссар! Его-то я знаю… В его личности я не сомневаюсь, и, когда я сказала ему, что чемодан уже забрали прямо среди ночи, он все понял.

— И что он сказал?

— Он всех нас забрал в комиссариат, и я уверяю вас, что у него был недовольный вид…

— Согласитесь, дорогая мадам, было отчего! В этом деле полиция одурачена в высшей степени. Кстати, а кого он забрал в комиссариат?

— Меня, моего слугу…

— И, когда вы прибыли туда?..

— Когда мы прибыли в комиссариат, представьте себе, господин Фандор, он завел нас к себе в кабинет и стал допрашивать так, как будто в чем-то подозревал.

— Мадам! Кто-то же из вашего дома должен был быть соучастником, кто-то же должен был ввести грабителей. Я надеюсь, что этот лжекомиссар не выломал дверь?

— А вот этого я не могу себе объяснить, господин Фандор, и никто этого не может объяснить!.. Нет, они не прятались. Они позвонили, зашли ко мне, сказали мне о своем задании и в сопровождении моего слуги пошли за чемоданом, а затем погрузили его в фиакр у всех на виду.

— Значит, их сопровождал ваш слуга?

— Да, конечно… И это даже чуть было плохо не обернулось для бедняги Жюля… Представьте себе, что комиссар приказал обыскать дом сверху донизу, и, когда полицейские вернулись, Жюля увели, не говоря нам почему, в другую часть комиссариата.

— Так, так.

— Правда, потом все стало ясно! Как только Жюля увели, комиссар объяснил мне, что в его комнате нашли заготовки ключей, то есть ключи, готовые для подгонки под любой замок. Господин Ксавье убежден, что мой слуга — взломщик!

— А вы уверены в обратном, мадам?

— Конечно! Я очень давно знаю Жюля и могла не раз убедиться на множестве маленьких деталей, что он безусловно честный человек.

— Ну а эти поддельные ключи?

— Эти поддельные ключи, господин Фандор, я сама попросила Жюля купить в надежде найти такой, который подходил бы к моему гаражу.

— Так что?..

— Так что, господин Фандор, комиссар должен был со мной согласиться, что мой слуга честный человек.

Жером Фандор нервно выругался и затем спросил:

— И он его отпустил?

— Нет, это-то меня и беспокоит. Он сказал мне, что хотя бы временно оставит слугу под арестом. Что нужно сделать, чтобы его освободили?

— Но, мадам… Его, несомненно, завтра освободят.

— Скорее всего… Однако все в моем доме перевернуто вверх дном, и сегодня вечером он бы мне очень понадобился. Бедный Жюль! По правде говоря, я не понимаю, почему его подозревают!..

— Правосудие иногда настолько глупо, госпожа Бурра. Кстати, хотите хороший совет? Позвоните господам Барбе — Нантей, я знаю, что они, как и все банкиры, очень влиятельны и известны в Париже. Может быть, они помогут вам освободить вашего слугу сегодня вечером?.. Я же просто журналист и не имею никакого влияния…

Госпоже Бурра понравилась эта идея, и Жером Фандор позвал секретаря…

— Проводите мадам к телефону.

Оставшись один, Жером Фандор не мог сдержаться, чтобы не потереть руки.

— Мне необходимо избавиться от этой замечательной женщины — самого глупого существа, которое я когда-либо видел… Черт возьми! Этот слуга под замком, и дело на верном пути… Но все складывается не совсем хорошо для меня… Если он признается завтра утром на допросе, то полиция получит информацию раньше меня… И потом эти ребята наделают столько глупостей, они ведь могут и выпустить эту личность на свободу… Что же, черт возьми, мне сделать, чтобы помешать его освобождению и допросу?.. Ах! Трудно быть репортером!

Тем временем вернулась госпожа Бурра.

— Господина Нантея нет, и я только что разговаривала с господином Барбе… Он советует мне подождать до завтра, поскольку сегодня уже слишком поздно что-нибудь предпринимать.

— А завтра он вмешается? — уточнил Жером Фандор.

— Я не знаю. По правде говоря, мне кажется, что господин Барбе посчитал, что не очень вежливо беспокоить его по делу, которое его совсем не интересует.

— Действительно, — ответил журналист, — господа Барбе — Нантей совершенно не имеют к этому отношения, и мой совет был абсурдным…

Жером Фандор встал, чтобы дать понять посетительнице, что разговор закончен, и добавил:

— Во всяком случае, рассчитывайте на меня, дорогая мадам, завтра утром. Я буду у вас около одиннадцати часов. Если появятся какие-нибудь новости, мы вам сообщим…

— Лицей Жансон-де-Сайи! О! Школьные воспоминания! О! Ненавистные воспоминания! Но не будем поддаваться грустным тирадам… Смелее, нужно исполнять роль нашего персонажа…

Произносивший такую речь водопроводчик быстро оглянулся вокруг себя и, убедившись, что никто из находившихся рядом прохожих не следит за ним, спустился на проезжую часть улицы и начал выписывать зигзаги, опасные для своего равновесия.

— Это должно быть примерно так! Оп! Немного правее!.. А! Ну, еще и песню, пока я здесь!..

Пересекая проспект Анри-Мартен и направляясь прямо к мэрии, расположенной на углу улицы Помп, славный сантехник, который не имел решительно никакого понятия о способе сохранения правил равновесия, принялся лепетать неповоротливым языком:

— Это есть наш последний!..

Несколько прохожих обернулись.

— Теперь, значит, на улице Интернационал поют? — суровым голосом заметил очень приличный господин…

Водопроводчик обернулся:

— Что-о-о? Ты считаешь, что это некрасиво?

И важно продолжил:

— Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…

Господин очень корректно заметил снова:

— Друг мой, вы бы лучше замолчали… Вы забываете, что поблизости полицейский участок…

Но неисправимый, как все пьяницы, водопроводчик резко ответил:

— Ты уже второй раз хочешь запугать меня! Чертов старикашка!

И схватив господина за отворот редингота, добавил:

— Ну и что, если я пою Интернационал? Я свободный человек, не так ли? И потом, когда ты свободен, ты что, не имеешь права петь? А ты чегой-то не поешь?..

Стараясь вести себя корректно, прохожий отталкивал водопроводчика.

Дело принимало плохой оборот. Человек находился на такой стадии опьянения, когда все более пустые дискуссии длятся бесконечно.

Джентельмен отстранил пьяницу:

— Хорошо, хорошо! Оставьте меня… Но тот размашистыми жестами привлекал внимание прохожих:

— Вы можете себе представить? Этот тип не хочет, чтобы я пел!.. Нет, еще чего?!

И, напрягая голос, он снова начал с видом победителя:

— Это есть наш последний и решительный бой…

В это время из полицейского участка показался представитель власти.

Положив руку на плечо пьяницы, он по-отечески посоветовал:

— Ну же, друг мой!.. Давайте, проходите!..

Но водопроводчика совершенно невозможно было уговорить следовать дальше, не дав ему закончить куплет, как невозможно было тут же научить его двигаться прямо.

Отпустив отворот редингота господина, он ухватился за руку сержанта городской полиции, доверительно признаваясь ему:

— Ты знаешь, ты для меня, как брат… Не потому, что ты лягавый и что все лягавые сволочи и поэтому ты мне не брат… Я тоже образованный… Я же знаю, что ты тоже пролетарий всех стран!

Сержант городской полиции отталкивал его, стараясь заставить следовать дальше, пьяный же сопротивлялся, фамильярно обхватывая его за талию:

— Ну нет! Покажи, что ты пролетарий всех стран… Давай споем… Это есть наш последний…

Избежать скандала не было возможности.

Собирались зеваки. Прохожие смеялись над удивленной физиономией сержанта городской полиции. Если немедленно не принять суровые меры, престиж власти будет подорван.

И страж порядка принял решение:

— Послушайте, друг мой, пойдете вы домой или нет?.. А?.. Или я вас отведу в участок…

— Ты меня отведешь?.. Ты меня отведешь в участок?.. Да таких, как ты, нужно четверо, чтобы меня отвести…

О! Это не заставило себя долго ждать.

Тщеславие слуги закона было задето, и он больше не колебался.

— Хорошо, — сказал он.

И, взяв водопроводчика, кстати, ничуть не сопротивлявшегося, за шиворот, сержант отвел его в мэрию, где находился полицейский участок.

— Еще дичь для следственного изолятора, — сказал он, проходя возле охранника. — Никак не мог избавиться от этого пьяницы. А кутузка уже заполнена?

Подходили другие полицейские.

Арест в этих спокойных кварталах — всегда развлечение для несущих службу стражей порядка.

— Кутузка заполнена?

— Да ты что? Там только какой-то торговец, у которого не было документов.

И после этой фразы незадачливый певец Интернационала, продолжавший спотыкаться, был быстро водворен в темную комнату, громко названную кутузкой.

Арест пьяницы был небольшим уличным инцидентом, повседневным происшествием. Эпилогом его стала удрученная фраза стража порядка:

— Нужно составить протокол на этого парня!… «Воронок» заедет через час. У меня как раз хватит времени!

— У вас сегодня много людей для следственного изолятора? Это спрашивал с высоты своего места кучер полицейского фургона, вульгарно называемого «черным вороном», который каждый вечер заезжает в комиссариаты полиции и отвозит в следственный изолятор арестованных за день. Несущий службу в участке на проспекте Анри-Мартен капрал ответил:

— Два лихих парня! Начался долгий обмен бумагами между республиканским гвардейцем, принимавшим задержанных, которых он должен будет сопровождать, и капралом, которому необходима была по всем правилам составленная записка.

Тем временем полицейские пошли в кутузку за двумя беднягами, вынужденными сегодня ночевать в камерах следственного изолятора.

Первого из задержанных охранники засадили в одну из узких клетушек полицейского фургона, а в соседней устроили буянившего водопроводчика, опьянение которого внезапно сменилось унынием.

— Давайте, гнусный пьяница, двигайтесь!

Тот ударялся о стенки узкого коридора, разделявшего различные клетушки полицейского фургона, и охранник наконец резко втолкнул его в одно из отделений, закрыв за ним дверь…

— Честное слово, через час этот парень будет не в состоянии и трех шагов сделать!

Однако водопроводчик вдруг снова повеселел, пожал руку республиканскому гвардейцу, поднимавшемуся в свой экипаж, и заключил:

— Ваш пассажир ненавидит вино… Жалко, правда, видеть человека в таком состоянии…

Полицейский был бы сильно удивлен, если бы увидел лица пьяницы в тот момент, когда фургон тронулся в направлении к участку Пуэн-дю-Жур, последнему комиссариату по пути его поездки.

С трудом усаженный на скамейку пьяница вдруг выпрямился и широко заулыбался, стараясь как можно меньше шуметь:

— Нет, это слишком забавно! Какой бы из меня актер вышел!.. А какой будет успех, когда я расскажу обо всем этом!..

Жером Фандор, а это был он, рассыпал себе комплименты.

— Черт! Они арестовывают людей, которых мне нужно заставить говорить!… Полиция думает, что ей удастся меня обойти и раньше узнать разгадку. Не может быть, чтобы на Часовой набережной им удалось придумать такую же удачную уловку, как моя. Хорошо ли я загримирован? Выгляжу ли я пьяницей? Я играю естественно, и никто не может сказать, что у меня плохо получается, ведь я только что обвел вокруг пальца целый полицейский участок. Однако хватит смеяться.

Прислушиваясь, Жером Фандор попытался по тряске фургона определить улицу, по которой они проезжали в данный момент.

— Катится мягко, не трясет… Похоже, что мы все еще на асфальте улицы Помп. У меня еще добрых четверть часа…

Фандор стал осматривать узкую клетушку, в которую его заключили по собственной воле.

— Обстановка не из блестящих! Едва хватает места, чтобы сесть, развернуться. Полутьма. И слишком мало воздуху проходит сквозь эти деревянные ставни. Мне кажется, что из полицейских фургонов никогда не сбегают…

Посмеявшись, Жером Фандор подумал:

— Даже если мне ничего не удастся, попытка того стоила. Но у меня должно получиться… Черт возьми, мне повезло выйти после этого зеленщика. Он передо мной, значит, клетушка сзади пуста, и это будет черт знает что, если на участке в Отёй ее не займет этот проклятый слуга, у которого мне нужно взять интервью под носом у полиции. Если он сядет сзади меня, я сразу же начну с ним переговариваться, постукивая по перегородке. Это язык заключенных. Эта личность, должно быть, рецидивист, а следовательно, он знаком с системой. И даже если он ее не знает, то по прибытии в следственный изолятор я найду способ, чтобы пробраться к нему и поговорить. К тому же, если в следственном изоляторе много народу, нас поместят в общую камеру до завтрашнего утра, когда нас будут предварительно допрашивать и когда я в случае необходимости открою свое истинное лицо. Если мне удастся расспросить этого Жюля, я узнаю добрую часть загадки.

И Жером принялся размышлять:

«Совершенно очевидно, что в этой камере никогда не было более счастливого человека!»

«Черный ворон» снова двинулся вперед.

«Звонок трамвая, толчок, второй! Прекрасно, это рельсы!.. Пересекаем улицу Моцарта… Точно… Едем быстрее… Через пять минут будем у участка в Отёй и сможем продолжить наши операции…»

Однако вскоре Жером Фандор заметил, что при более сильном, чем остальные, толчке, фургон явно, как ему показалось, повернул вправо.

«Ну и ну! — подумал он. — Каким это путем они везут нас к участку на бульваре Эксельманс? Мы, что, не в конце улицы Моцарта? Так, где же это мы свернули? Нет, там на въезде есть водосточный желоб, который я почувствовал бы. На улице Успения? Снова нет. Там дорога вся изрыта. Сидя на своей деревянной скамейке, я бы почувствовал большую тряску, мы же, напротив, едем по хорошей улице, которая может быть даже пешеходной… А-а! Улица Доктор Бланш. Черт побери, ведь это улица Моцарта перекрыта внизу, и кучер собирается объехать по бульвару Монморенси. Довольно! В конце концов я не тороплюсь и прибуду всегда вовремя, чтобы выразить свое почтение знаменитому Жюлю…»

Но именно в тот момент, когда Жером Фандор поздравлял себя, его резко бросило к стенке каморки, а полицейский фургон значительно накренился в сторону.

Из соседних клетушек послышались ругательства. Приглушенные возгласы доносились до Жерома Фандора, однако они время от времени заглушались шумом работающего двигателя.

— Черт возьми! Не можете быть внимательнее… Держаться правее!

Совершенно ошеломленный Жером Фандор услышал, что кто-то стучит по стенке фургона.

— Вы не ранены?

— Нет, но…

Однако задавший вопрос уже удалился.

«Естественно, республиканская гвардия интересуется, не был ли поврежден ее человеческий груз. Мы, должно быть, столкнулись с автомобилем».

Объяснение репортера имело много шансов на то, чтобы быть правильным.

Его камера наклонилась настолько, что вполне можно было предположить, что у полицейского фургона, столкнувшегося с автомобилем, оставалось одно из колес, и он удерживался на задней оси и на рессорах.

— Мы попались, — прошептал он. — Когда еще полицейские прекратят разглагольствовать о причинах аварии и, особенно, устранят ее последствия! Это займет добрых полчаса. Досадно… Жюль будет не в духе.

Вне всякого сомнения, Жером Фандор рассудил верно. Шли долгие нескончаемые минуты. Однако нигде не было слышно ни слова, ни звука, свидетельствовавшего о том, что кто-нибудь спасает перевернувшийся «черный ворон».

В маленькой камере, где был заключен Жером Фандор, стало невозможно дышать. Если во время движения фургона воздух поступал слабым потоком сквозь расположенную вверху решетку, то теперь, когда фургон стоял без движения, стало просто очень душно.

Жером Фандор нервничал.

— Черт возьми, я надеюсь, они не оставят нас здесь ночевать… Я буду жаловаться начальству. В конце концов я заключенный-любитель и имею право на исключения… А-а! Наконец-то начинают заниматься аварией.

И действительно, Фандор почувствовал, как его клетушка начала принимать нормальное положение.

Заунывно скрипел, вероятно, подставленный под фургон домкрат. Кто-то собирался приподнять колесо…

«Нет, никогда бы не подумал, что понадобится столько времени, чтобы отремонтировать „воронок“. Вот уже скоро два часа, как мы стоим неподвижно. Только бы это не изменило наши планы прибытия в следственный изолятор, и мне удалось связаться с Жюлем…»

В скором времени, однако, муки репортера прекратились.

Ожидание продлилось еще немного, затем он услышал, как республиканский гвардеец, хлопнув дверью, поднялся в центральный коридор полицейского фургона.

«Но что же происходит?» — волнуясь, спрашивал себя Фандор.

Совершенно очевидно, что фургон двигался по кругу и возвращался на исходное место…

«Ну, каким же путем, черт возьми, они везут нас к этому проклятому участку?»

Словно мальчик-с-пальчик, он старался определить по сменяющим друг друга асфальту и брусчатке дорогу, по которой ехал фургон.

Однако повороты следовали один за другим, и вскоре Жером Фандор вынужден был признаться себе, что он напрочь заблудился и не знал, в каком направлении его увозили.

— На этот раз мы едем уже добрых полчаса. То есть физически просто невозможно за это время проехать в участок на бульваре Эксельманс… Расстояние от улицы Доктор Бланш до Пуэн-дю-Жур не так уж велико…

В тот момент, когда он произнес эти слова, фургон притормозил, повернул еще раз и затем с сильным толчком заехал на тротуар.

— Ну и ну! Где же, черт побери, я окажусь? Мы, значит, не заезжаем в участок Пуэн-дю-Жур… Смотри-ка, мы проезжаем под какой-то аркой… Еще один поворот. А-а! Конечная. Не слишком рано?

Фургон действительно остановился.

Еще несколько минут Жером Фандор прислушивался, стараясь определить, кто поднимется в фургон и займет соседнее с ним отделение, как вдруг к двери его клетушки подошел какой-то человек, вставил ключ в замочную скважину, отворил дверь и резко произнес:

— Выходите! Давайте пошевеливайтесь!

Журналист вынужден был подчиниться.

И как только он спустился с подножки полицейского фургона, у него вырвалось восклицание:

— Дьявол! Следственный изолятор! Мы в следственном изоляторе!.. Но, почему же, черт возьми, мы не заехали в участок на бульваре Эксельманс? К сожалению, момент не был подходящим, чтобы рассуждать и удивляться. Вокруг полицейского фургона выстроились охранники неровными рядами и требовали поторапливаться.

И Жерома Фандора, и зеленщика втолкнули в маленькую дверь в серой стене, провели по длинному узкому коридору, который заканчивался чем-то вроде кабинета, где пожилой мужчина с нахмуренным лицом уже рассматривал почтительно протянутые республиканским гвардейцем документы.

— Получается, что вы привезли лишь этих двоих голубков?

— Да, господин директор.

— Ладно, и этого достаточно.

И, обернувшись к гвардейцам, мужчина с нахмуренным лицом добавил:

— Уведите. Камера 14. И не нужно будить соседей.

Охранники снова вытолкнули Жерома Фандора и бедного зеленщика в коридор, куда выходило несколько камер.

Старший охранник открыл дверь:

— Заходите, голубчики. Завтра на допрос.

Пока дверь не успела закрыться, Фандор осмотрел комнату.

— Никого! Ну, просто не везет! Моя попытка провалилась, мы не в общей камере, и мне не удастся расспросить Жюля.

Относясь ко всему философски, Жером Фандор уже собирался было прилечь на доске, украшавшей камеру и служившей подобием кроватей, которые можно встретить в дежурках некоторых казарм, когда вдруг вышедший из оцепенения маленький зеленщик запричитал:

— Ай! Какое несчастье! Подумать только, ведь я невиновен! Судьба-злодейка! Что делать? Что делать?

Жером Фандор был не тем человеком, который вступает в разговоры, когда ему самому так нужно обо всем поразмыслить.

Похлопав по плечу своего товарища по камере, он сказал:

— Боже мой, самое лучшее, что теперь можно сделать, так это поспать, уж поверьте мне!..

И, забыв о скопившихся у него в голове загадках.

Жером Фандор растянулся на своей постели и в конце концов уснул сном… праведника.

Господин Фюзелье был крайне удивлен:

— Фандор, вы! Вы арестованы! Я схожу с ума?..

В восемь часов утра журналиста вывели из камеры и доставили в один из кабинетов прокуратуры, где дежурный следователь должен был в соответствии с законом провести первый допрос по установлению личности, которому подвергаются все арестованные в течение суток с момента их нахождения в следственном изоляторе.

Жером Фандор тут же назвался и попросил в качестве доказательства своих слов позвать господина Фюзелье, чтобы он поручился за его нравственный облик.

Господин Фюзелье, естественно, прибежал в следственный изолятор, увел молодого человека в свой кабинет и с беспокойством стал расспрашивать, вследствие каких обстоятельств полиция была вынуждена арестовать его, Жерома Фандора, за появление в общественном месте в нетрезвом виде…

— Вы мне об этом обязательно должны рассказать! — заключил судья. — И, естественно, мне нужно будет воздать вам должное за ваш талант и ваши полицейские способности. Я об этом даже не догадывался!

— Ну уж это необязательно, — жалобно заметил Жером Фандор, — поскольку, несмотря ни на что, мне не удалось поговорить с Жюлем. А вы его уже допросили, господин Фюзелье?

Судья покачал головой и разочарованно ответил:

— Увы, мой друг, вы и не догадываетесь о необычных событиях, которые произошли этой ночью, и к которым вы тоже были причастны.

— Я был причастен?.. Необычные события?.. Что, черт возьми, вы хотите сказать?

— То, мой дорогой Фандор, что сегодня утром рассмешило весь Париж. Полиция была одурачена. И вы тоже были одурачены. Кстати, вот, вы мне только что рассказывали, что ваш полицейский фургон попал в аварию. Вы знаете, что произошло?

— Хотелось бы знать!

— В ваш фургон врезался автомобиль, водитель которого был чрезвычайно неловок… или, наоборот, слишком ловок…

— Гм?..

— Поймите меня! Я вам говорю, что «воронок», в котором вы находились, был наполовину разрушен в результате столкновения. Его кучер понял, что не сможет сам отремонтировать его и позвонил в префектуру. Оттуда ему выслали подмогу и предписали сразу же после ремонта отправляться в тюрьму предварительного заключения, не заезжая на участок на бульваре Эксельманс, из которого, в виде исключения, арестованных заберут завтра утром. К сожалению, этот телефонный обмен занял некоторое время и, когда из префектуры полиции позвонили в участок на бульваре Эксельманс, чтобы предупредить их о том, что не следует дожидаться «воронка», служащий тюрьмы предварительного заключения был чрезвычайно удивлен: «воронок» уже заезжал на участок в Отёй и забрал арестованных, в частности, знаменитого Жюля.

— Я ничего не понимаю, — сказал Фандор, — нет, действительно, я ничего не понимаю!

— Сейчас поймете, мой дорогой друг. «Воронок», в котором вы находились, попал в аварию не случайно, а вследствие предварительного замысла. Ему помешали доехать до участка в Отёй. А тем временем другой «воронок», украденный перед Дворцом Правосудия дерзкими соучастниками, переодетыми в кучера и республиканского гвардейца, заехал на участок в Отёй. Незнакомцы подали на подпись фальшивые документы и выкрали из-под носа у комиссара всех арестованных…

— Ну и, — сказал Фандор хрипящим голосом, прерывисто дыша, — ну и что с ним стало, с этим ложным «воронком»?

— Его нашли на рассвете у Булонского леса и, конечно, пустым.

— Значит, Жюль сбежал?

— Вы правильно заметили…

— А кому принадлежала машина, которая, как вы говорите, специально столкнулась с «воронком»?

— О! Приготовьтесь к сюрпризу. Это самое непонятное из всего, и оно может привести к формулированию заключения обо всех «делах Доллона». Она принадлежала… вы не догадываетесь, Фандор?

Репортер покачал головой:

— Вы говорите загадками, я ужасно не люблю этого…

— Так вот, мой дорогой друг, она принадлежит тому, кого вы, конечно же, не заподозрили бы. Один из свидетелей записал номер. Я только что его проверил. Так вот, она принадлежит… Она принадлежит господину Томери…

— Господину Томери?

— Ему самому… И я только что выдал ордер на его арест. Между нами говоря, я считаю господина Томери виновным и надеюсь, что где-то через час он будет у меня в кабинете! Но, как только господин Фюзелье произнес эти слова, убежденный в эффекте, который они должны произвести, Жером Фандор откинулся в кресле и разразился смехом.

Теперь уже господин Фюзелье недоумевал.

— Но… что смешного вы в этом находите?

Однако Фандор взял себя в руки:

— О-о! Ничего! Только, господин Фюзелье, я задаюсь вопросом, действительно ли господин Томери, громадный мужчина, хорошо сбитый, смог найти способ везде оставлять отпечатки пальцев Жака Доллона!..

— Но он не оставляет отпечатков пальцев Жака Доллона, поскольку Жак Доллон жив, он приходил к своей сестре, вы же сами это признали.

— Да, правда! — согласился Жером Фандор. — Жак Доллон жив… Я забыл… Значит, Томери всего лишь соучастник?

И, пока господин Фюзелье смотрел на него, удивленный тем, как Фандор реагирует на его сенсационные известия, журналист встал и сказал:

— Так вот, господин Фюзелье, вы позволите мне высказать свое мнение? Дело в том, что в этом деле сюрпризы еще не кончились, и у вас пока нет его разгадки…

На этом Жером Фандор попрощался с судьей и, не добавив ни слова, вышел из кабинета, не то серьезный, не то улыбающийся, спрашивая себя, что же ему делать…

Глава XXII. Расправа

— Черт возьми! Не говори, старик! Если бы знал, взял бы лодку!

— Ну! У тебя башмаки достаточно широкие! Хотя, действительно, погодка не то, что надо…

— Старик, не нужно жаловаться. Чем сильнее дождь, тем меньше народу будет шляться по улицам. А мне нежелательно встречаться с дружками…

— Ладно, дружище… ладно. Но не хочется вот так стоять. Еще, чего доброго, растаять можно… Ты уверен, что он придет?

— Конечно, как пить дать. Сегодня утром он получил мою писулю…

— Ну и что?

— Тихо! Тихо! Кто-то идет!..

Стояла глубокая темная ночь. Грязные облака, подгоняемые сильным ветром, мчались у самой земли в безудержном танце сарабанды. Иногда с внезапной яростью начинал идти дождь, подхлестываемый захлебывающимися порывами ветра…

Было около полуночи, и квартал улицы Раффэ был безлюден…

Только двое мужчин, говорящих на таком образном, но очень выразительном языке, каковым является жаргон, отважились на то, чтобы находиться в такую мерзкую погоду на улице, медленно прохаживаясь рядом, тихо разговаривая и стараясь не шуметь…

Вид этих суровых компаньонов испугал бы даже самого смелого прохожего. Пропитые лица, глаза, горящие, как тлеющие угли, грубые голоса, движения гибкие и проворные, походка развязная, — портрет, характерный для шпаны и уголовного мира Парижа.

— А чего ты там накарябал в своей писуле?

— Черт его знает! Это же не я ее писал…

— А кто же?

— Ну, что за вопрос!

— Черт возьми, я же не колдун! Если не ты накарябал, то кто же?..

— Моя баба…

— Эрнестин?

— Да, Эрнестин…

Они замолчали, затем один снова заговорил:

— Так что ж, Дьяк, ты не ревнуешь, когда твоя любовница пишет должностным лицам?..

Тот, кого только что назвали «Дьяком», страшный бандит, обязанный своим прозвищем «звону» разбиваемых во славу банды Цифр черепов, разразился смехом:

— Ревновать? Нет, да ты с ума сошел, Борода!.. Ревновать Эрнестин, зачем?.. Ну, ты меня рассмешил…

Но Борода отнюдь не разделял веселья своего компаньона…

— И потом, все это, — сказал он, опираясь об изгородь, чтобы отдохнуть немного, укрывшись от ветра, — и потом, все это ненормально… Не люблю я этого… То, что мы будем делать сегодня вечером…

— Это почему же, месье?..

— Потому что, в конце концов, это же свой…

— Он предал…

— А что мы об этом знаем?..

Дьяк с серьезным видом покачал головой. Казалось, он размышлял.

— Конечно, — ответил он наконец, — что мы об этом знаем? Правда, мы знаем, что мы не знаем… вот! Когда нам сказали об этом, мы страшно удивились, правда! Нибе, Косоглазка и даже Мимиль, короче все, были за!.. Так что же мы можем сделать, старик?.. Раз все были согласны, не стоило даже начинать разговор… Но, между нами говоря, я, как и ты… мне неприятно идти против своего же.

Гроза усилилась.

Двое мужчин почти дошли до улицы Доктор Бланш. Они проходили около чьего-то сада, засаженного большими тополями, которые при каждом порыве ветра принимали фантастический вид. Казалось, природа добавляла страха двум бандитам.

Дьяк заметил:

— Нечего сказать! Обстановочка подходящая!.. И где ты с ним договорился встретиться?..

— В сотне метров отсюда, не доходя до поворота на бульвар Монморенси…

— Так, так… а драндулет?

— Он нас ждет чуть дальше…

— А кто за рулем?..

— Мимиль…

— Хорошо!

Мужчины снова зашагали. Борода и Дьяк прошли уже до половины улицы Раффэ. Они увидели какую-то земляную насыпь и кое-как попытались спрятаться от дождя и холода…

— Нормально, — заявил Борода, — снова зарядило!

— Да уж! Сегодня минеральная вода подешевле.

Озябшие, Борода и Дьяк долго ждали…

Уже добрых двадцать минут они наблюдали за пустынной улицей, как вдруг, не говоря ни слова, Борода положил руку на плечо Дьяка.

Издалека доносился слабый шум. Это был звук шагов. К ним приближался какой-то прохожий, поднимавшийся по улице Раффэ…

— Это он? — выдохнул Дьяк.

— Он, — подтвердил Борода. — Узнаю его походку! Что-то он не очень прочно стоит на ногах!..

— Может, плохо подкован?

Они еще шутили, эти зловещие личности, словно пытаясь противостоять охватывающему помимо их воли настоящему волнению от близости трагической минуты…

Действительно, к ним приближался какой-то человек.

Он был одет, как одеваются камердинеры, в брюки с желтым кантом. Воротник его куртки был поднят, обе руки он держал в карманах. Шел быстрым шагом…

— Эй, вы там! Компания!..

— Да, кореш…

— Ты здесь тоже, Дьяк?

— Точно…

— Ну, так что вам от меня нужно? После ареста и побега мне не очень-то приятно шляться по кварталу… Говорите, в чем дело?

Борода пошутил:

— А ты не догадываешься, Жюль? Жюль — а это был слуга владелицы семейного пансиона госпожи Бурра — покачал головой.

— Нет, честное слово, даже не подозреваю! Кто это мне сегодня утром написал? Эрнестин?

Ни Борода, ни Дьяк не ответили…

Трое мужчин разговаривали на пустынной улице, повернувшись друг к другу, наклонив головы и согнув спины под усиливающимся дождем.

— Ну так что? Поторапливайтесь! — сказал Жюль. — В чем дело, кореши, а?.. Черт!.. Знаете, мне совсем не хочется мокнуть под дождем.

Дьяк решил ускорить ход событий.

Взглядом он предупредил дружка… Дьяк поднял свою большую волосатую руку, положил ее на плечо Жюля и изменившимся суровым, повелительным тоном приказал:

— Пойдешь за нами!

И Жюль уже был у него в руках.

Не понимая, что происходит, но без какого-либо недоверия, Жюль спросил:

— За вами? Куда это? Нет, никуда я не пойду!.. Какие могут быть прогулки в такую погоду… Давайте лучше пройдемся как-нибудь в солнечный денек, и потом… да что с вами? А-а?.. Что?.. Ну и рожи у вас… Куда идти-то? Так что, Дьяк?.. Что Борода?.. Почему вы не отвечаете?

Борода двинулся и незаметно прошел за спину Жюля.

Он повторил тем же тоном, каким несколько секунд до этого говорил Дьяк, не вдаваясь в более подробные объяснения:

— Я тебе говорю, что ты должен идти за нами!..

Инстинктивно, Жюль захотел обернуться… Но сильный кулак Дьяка помешал ему это сделать…

Тогда он все понял… Ему стало страшно…

«Ничего себе! Что им от меня нужно?..»

— Послушайте!.. Послушайте!.. Да что с вами?.. В такое время, вы что, чокнулись?..

Дьяк оборвал его.

— Хватит! Идешь с нами или нет?

Жюль хотел крикнуть «нет!», но на это ему не хватило времени.

Дьяк с быстротой молнии набросил ему на шею длинный шарф и надавил коленом на спину.

Жюлю удалось лишь инстинктивно выдавить слабый, приглушенный, сдавленный стон. У него даже не было сил, чтобы попытаться сопротивляться.

И когда он растянулся на земле, не устояв от внезапного нападения, Борода набросился на него, уселся на грудь и держал руки…

Когда дело было успешно и совершенно бесшумно завершено, Борода снова воспрял духом…

— Ну, прямо, как маленький! — иронично заметил он. — Месье чертовски плохо поет оперу. Ни черта не было слышно… Он откинулся, прямо как женщина… Не нравятся мне такие мужики… Шейка, как у воробья… три щелчка, и он на земле…

И, возвращаясь к своему обычному занятию, Борода сказал Дьяку, добросовестно старающемуся связать ноги несчастного Жюля:

— Подай-ка мне шарф!

— Держи, старик…

— Отлично! Я сейчас сделаю «заглушку»…

«Заглушка» Бороды была не чем иным, как обыкновенным кляпом, который удерживался шарфом, мастерски обвязанным вокруг головы слуги.

— Ноги готовы? — спросил Борода.

— Да, все шикарно!

Он перевернул Жюля, словно это был обыкновенный мешок, и связал ему руки за спиной.

— А до колымаги далеко идти?..

— Нет… и потом, смотри-ка, бьюсь об заклад, что это она…

Действительно, роскошный автомобиль медленно и бесшумно двигался по улице Раффэ…

— А если это не он?..

— Приложи-ка его к насыпи. В такой темноте, возможно, ничего видно не будет!..

Дьяк и Борода быстро уложили тело Жюля около балюстрады, тянувшейся вдоль улицы. Жюль все еще был без сознания. Затем они достали сигареты и укрылись, чтобы зажечь спичку…

Но это было ненужной предосторожностью.

Двигавшийся автомобиль остановился напротив них. Знакомый голос Эмиле-Мимиля спросил:

— Ну что, готов парень?

— Да, старик!

— Ну ладно, бросайте его ко мне в зад…

— В зад? — спросил Дьяк. — Что ты хочешь этим сказать?

Эмиле шутливо заметил:

— Иногда, братья мои, вы просто ничего не знаете в том, что касается механики!.. Зад — это багажник моей машины.

Борода засмеялся:

— Ну, понятно… ладно… давай, Дьяк, берись…

Они подняли тело Жюля и резко бросили его в машину.

Небрежно наброшенная накидка должна была скрывать его от посторонних взглядов.

— А теперь садитесь, — сказал Эмиле, — мы пока еще не дома, а при сегодняшней солнечной погоде мне бы хотелось быстрее оказаться в тепле… А этот тип храпит?

— Да, — сказал Дьяк, — он путешествует по стране, где не бывает кошмаров…

Эмиле испугался:

— Черт возьми, вы его пришили?

— Не бойся, он просто молчит как рыба…

Эмиле безразлично пожал плечами:

— Ну, ладно…

Он включил зажигание. Машина мчалась со всей скоростью. Бандит объяснял:

— Когда приедем, нечего сильно драть глотку. Особенно с тем, что мы везем. Я газану и буду сваливать как можно быстрее… Понятно?

— Поехали, понятно…

Борода, громко смеясь, добавил:

— Мы уже везем не товар, за который нам платят, а мясо…

Это было странное помещение… Подвал со сводчатым потолком и земляными стенами. Кое-где валялись инструменты: лопата, кирка, грабли и лейка, но это были уже непригодные инструменты, которыми давно не пользовались. Со свода потолка на веревке свисал охваченный выпуклой металлической сеткой фонарь, похожий на те, которые висят в конюшнях кавалерийских полков. Его слабый, тусклый свет едва освещал комнату, слишком большую для такого дрянного освещения.

Прямо под фонарем, в вырисовывающемся круге света, сидели какие-то люди, лица которых трудно было различить.

Это было странное, страшное и в то же время торжественное собрание. Тот, кому довелось бы его увидеть, почувствовал бы, как его охватывает страх…

Разговоры, которые вели эти люди тоже казались по меньшей мере странными.

— Послушай, Эрнестин, — спрашивал человек с тщательно выбритым лицом и постоянно моргающими недоверчивыми глазами, — скажи-ка, красотка, ты уверена, что Дьяк понял, где мы будем ждать его?

Эрнестин, сидевшая на корточках и гревшая руки у костра, горевшего прямо на каменной плите перед камином и наполнявшего комнату клубами дыма, ответила, пожимая плечами:

— Черт! Ты об этом спрашиваешь постоянно, прямо, как часы. Нибе, раз я тебе сказала «да!», — значит, «да!». Черт побери! Ты, что, думаешь, Дьяк тупой как пробка?

Раздался взрыв смеха.

Нибе не очень-то любили в банде Цифр… Все знали, что это нужный и верный кореш, что с ним ты вне опасности, что он тоже допускает ошибки, но все немного завидовали его положению служащего. И к тому же униформа тюремного охранника чертовски впечатляла дружков.

Но Нибе был не из тех, кого можно смутить.

— Ну, что здесь такого, — сказал он, — я просто спросил, что они там втроем могут делать… Если они знают, где это, то они уже должны были сюда примчаться…

— Эй! Косоглазка, скажи-ка, который час…

— У меня часов нет… — покачала головой старуха.

Послышался возмущенный шепот.

Семь или восемь бандитов, собравшихся в ожидании Бороды и Дьяка, отправленных вместе с Эмиле за Жюлем, посчитали сказанное Косоглазкой неправдой…

Матрос взял старуху за плечи и тряхнул ее.

— Ладно тебе, лгунья, — сказал он. — Тебе не стыдно все время бояться?

И, по-прежнему потряхивая старую женщину, он снова пошутил:

— Ох, уж эта мамаша Косоглазка, сколько времени она торгует всякой рухлядью, сколько времени набивает свою маленькую мошну, которая с тех пор уже стала большой и раздулась, благодаря тому, что мы проливаем пот, и она еще над нами издевается! Так ты говоришь, что у тебя часов нет? Да у тебя их десятки!..

Эрнестин прервала разговор:

— Половина второго…

Вдруг среди присутствующих пробежал легкий трепет. Нибе, приложив палец к губам, только что подал всем знак прислушаться.

И в заброшенном помещении для выращивания шампиньонов, которое банда Цифр с недавнего времени избрала для себя в качестве места для встреч, установилось глубокое молчание…

— А откуда он возвращается? — спросил Матрос.

Нибе энергичным «Тсс!» призвал возмутителя тишины к молчанию.

— Вот они, — сказал он, — вот обвиняемый!..

И поскольку все смотрели на него удивленно, добавил:

— Да Жюль это, если вы уж не понимаете!..

Эрнестин резко поднялась. Она прошла вглубь помещения и превосходно сымитировала зловещее уханье совы.

В ответ раздался такой же сигнал.

— Порядок! Это они!..

Она снова уселась у костра.

Но Нибе уже засуетился: он схватил Эрнестин за плечи и силой заставил встать.

— Давай, шевелись!..

И добавил, поскольку толстуха запротестовала.

— Ну ладно! Хватит! Нечего нам тебя слушать, у нас есть другие дела! Эй, Матрос! Эй, ты… иди сюда… садись на эту доску, будешь судить его вместе с нами, с Дьяком и мной… Борода будет обвинителем, а Эрнестин, если ей так подсказывает сердце, защитником…

— Мне не очень-то хочется распускать слюни из-за стукача, — ответила Эрнестин. — Этого я больше всего не люблю… Можете его порешить!

Бандиты, толпившиеся вокруг женщины, зааплодировали, поскольку все прекрасно знали, что имелись серьезные подозрения о ее тесной связи с теми, кого они называли «грязными людишками из префектуры»…

Однако вскоре наступила тишина.

Слышно было, как на ворот, позволяющий спускаться в помещение для выращивания шампиньонов при помощи гигантского ведра, напоминающего корзину, со скрипом наматывалась веревка.

Несколько секунд спустя бандиты образовали круг под черной дырой колодца.

— Все в порядке, Борода? — спросил Нибе.

— Все нормально, кореш!..

— А дичь с вами?

— Вот его-то мы тебе и спускаем…

— Я всегда готов… Теперь ваша очередь!..

Матрос взял тело Жюля за плечи и бросил его на пол. Корзина снова поднялась вверх. Борода, Дьяк и Эмиле собирались присоединиться к компании.

Все с любопытством смотрели на пленника.

— Что-то он дрябловат, этот типчик! — покритиковала Эрнестин. — Ах! Черт возьми, ни рукой ни ногой не шевелит. Можно подумать — аристократ.

И легко ударяя ногой по лицу несчастного, она старалась пробудить в нем какие-нибудь признаки жизни.

Прибытие Бороды прервало эту игру…

— Дай-ка глянуть, Эрнестин!..

Пожав руки дружкам, он надолго приложился к горлышку бутылки, с начала вечера передававшейся по кругу и заговорил:

— Давайте! За работу!.. Если нам надо его прикончить, так это нужно сделать сегодня же, до того, как наступит утро… Так что, не будем терять времени…

Вне всякого сомнения члены банды Цифр не в первый раз приступали к суду над своим — было похоже, что каждый из них превосходно знал свою роль.

Матрос поднял рухнувшее тело Жюля, с помощью двух дружков приставил его к одной из поддерживающих опор, толстому брусу, и крепко привязал.

Эрнестин развязала шарф, закрывавший рот несчастного Жюля…

Нибе приказал:

— Суд — по местам!.. Эй, вы, там! Налейте-ка этому типу стаканчик чего-нибудь лечебного!..

«Стаканчик чего-нибудь лечебного», предназначенный для того, чтобы привести в сознание несчастного слугу, был принесен мамашей Косоглазкой и представлял собой большую кастрюлю холодной воды, которую она плеснула в лицо пленника.

Жюль открыл глаза, понемногу пришел в себя. Все вокруг молчали и, усмехаясь, следили за его возвращением к жизни, а перекошенное от страха и мертвенно бледное лицо Жюля еще больше побледнело и позеленело от ужаса…

Несчастный не мог вымолвить ни слова.

Широко раскрытыми от страха глазами он смотрел на своих вчерашних дружков, сидевших на корточках и язвительно рассматривавших его.

— Ты нас слышишь, Жюль? — спросил Нибе.

— Сжальтесь!.. — прокричал пленник.

Но Нибе мало волновала подобная просьба.

— Он понимает, порядок! — сказал он. — Я за соблюдение формальностей. Я не захотел бы его судить, если бы он не смог защищаться. Таких вещей быть не должно!

И, оборачиваясь к своим дружкам, чтобы получить их одобрение, тюремный охранник продолжил:

— Борода, тебе слово! Давай!.. Объясни-ка нам, почему его судят! Скажи-ка нам, в чем его обвиняют…

Борода, шагавший взад-вперед между странным судом и несчастным «обвиняемым», уже полумертвым, неспособным произнести ни слова, сформулировать какую-нибудь логическую мысль, принял самодовольную позу и начал свою обвинительную речь следующими словами:

— Жюль, разве мы тебя когда-нибудь обижали? Разве мы устраивали тебе когда-нибудь ловушки? Разве мы обманывали тебя, когда делились? В конце концов, можешь ли ты нас в чем-нибудь упрекнуть? Нет?.. И потом, мне кажется, ты нас достаточно знаешь, чтобы быть уверенным, что это не в наших привычках. Правда? Значит, теперь я скажу, почему мы имеем на тебя зуб… Перво-наперво, ты единственный… Ты слышишь? И не нужно будет сейчас врать… Ты единственный, кто мог перебежать нам дорогу в деле княгини Данидофф… Согласен?

Голосом, который едва можно было разобрать, Жюль ответил:

— Борода, я тебя не понимаю! Я ничего не сделал. В чем вы меня упрекаете?

Борода не спешил.

Стоя перед пленником с развязным видом — одна рука в кармане, другая поднята в трагическом жесте, он обратился за поддержкой товарищей.

— Ну вот! — заявил он. — Господин не понимает. У него даже не хватает смелости быть откровенным!

И, поворачиваясь к Жюлю, продолжил:

— Хорошо! Я тебе сейчас объясню! Ты ведь должен был состряпать дельце о краже драгоценностей дамочки? Ну и что ты сделал? Мне что, тебе напомнить?.. Вместо того, чтобы помочь нам, что ты, кстати, клятвенно обещал, ты все подгреб под себя!.. Иначе говоря, ты, наверное, снюхался с такими же лакеями, как ты сам, которые прислуживали на балу, ты обобрал дамочку, и, таким образом, тебе не пришлось делиться с нами. И нам всем ничего не досталось! Ну, просто, ни фига! Доказательство этого, как и того, что у тебя есть дружки, которые нам не известны, то, что вчера кто-то смог вытащить тебя из полицейского участка. И это были не мы… Но я возвращаюсь к ограблению княгини. Уж ты, наверное, тогда посмеялся? Что же ты хочешь? Теперь наша очередь! Сейчас ты больше не смеешься… Знаешь, как называется то, что ты сделал?

Тем же сдавленным голосом Жюль снова выкрикнул:

— Но это неправда! Я клянусь…

Борода даже не слушал его.

— Никто из корешей, — заявил он, — не может меня опровергнуть… Вести себя так, — значит предать. Ты предал банду Цифр! Что ты можешь на это ответить?

В третий раз Жюль ответил на одном дыхании, так как чувствовал, что жизнь постепенно уходит от него. Он был охвачен ужасным страхом, представляя себя бесповоротно потерянным:

— Клянусь, я не делал этого… Это не я ограбил княгиню. Я даже не знаю, кто это сделал.

Возможно, Жюль говорил правду. Он использовал, увы, наихудшее средство, чтобы защищаться…

Те, кто судили его этим странным судом, кристально честные в отношениях между собой дружки, считали наказуемым прежде всего предательство. И они не могли пожалеть товарища, у которого не хватало смелости, чтобы признаться в содеянном.

Если бы Жюль был умнее, свысока отнесся к обвинению Бороды и резко ответил на угрозу, возможно, он и произвел бы впечатление на судей, но он кричал «сжальтесь» безжалостным людям… И он боялся… Об этом можно было догадаться по бившим его конвульсиям, по ужасающей бледности, по появившимся на лбу каплям холодного пота.

Перед бандитами был уже не человек, а жалкая развалина.

И чем более жалкой она была, тем меньше интереса она для них представляла. А Жюль все время повторял:

— Клянусь, что это не я… нет, не я.

Бандиты, возмущенные, опьяненные яростью, поднялись в едином порыве.

— Хорошо! Ладно же! — злобно заорал Нибе, разом забыв о юридических формальностях, за которые он ратовал несколько минут тому назад. — Раз он хочет лгать, и у него не хватает смелости сознаться в том, что он сделал, надо снова воткнуть ему кляп… Эрнестин, вставь-ка затычку!..

И в то время, как толстуха снова обматывала голову несчастного Жюля шарфом, Нибе повернулся к товарищам.

— Ну что? — воскликнул он. — Нечего понапрасну терять время… Все мы здесь знаем эту историю, не так ли? Чего заслуживает кореш, который мог это сделать? Отвечай сначала ты, мамаша Косоглазка, потому что ты старше всех…

Мамаша Косоглазка вытянула трясущуюся руку в торжественном жесте клятвы.

— Я высказываюсь без колебаний, — сказала старуха, сверкнув глазами. — Я за то, чтобы кончать тех, кто струсил и предал!.. Я приговариваю его к смерти!..

Слова старухи были встречены аплодисментами.

Не было ни одного бандита, который не думал бы так, как она.

Нибе заговорил снова:

— Вот и хорошо, поскольку все согласны, ускорим это. Смерть! Каждый из нас пострадал, а значит, каждый должен отомстить… Правильно, ребята? К смерти его… молотком!

В задымленном зловещем помещении для выращивания шампиньонов началось что-то ужасное.

Мамаша Косоглазка взяла в одном из углов тяжелый кузнечный молот…

Она подняла его трясущимися руками и, став напротив Жюля, уже скорее мертвого, чем живого, произнесла:

— Ты принес ущерб банде Цифр, — подохни же, осел!

Молот описал четверть круга в воздухе и опустился прямо на лицо пленника.

Одновременно с хлынувшим потоком крови из-под кляпа вырвался глухой, ужасный крик.

Затем жуткая сцена стала развиваться несколько быстрее: по старшинству бандиты передавали друг другу молот и яростно били ненавистное тело Жюля, ставшее трупом…

Омерзительный, тошнотворный запах пролитой крови распространился теперь по помещению для выращивания шампиньонов, вызывая у всех собравшихся отвратительное чувство опьянения.

Еще долго раздавались отзвуки ударов молота по раздробленному мясу и костям… Долго… Долго… Уже и после того, как последним хрипом, последней судорогой Жюль перестал воплощать преступление, которое нельзя было простить.

В конце концов усталость парализовала членов банды.

Эмиле, один из самых ярых исполнителей, отбросил в угол окровавленный молот и воскликнул:

— Он получил по заслугам!

Вдруг он заметил, что Нибе, скрестив руки и опираясь о стену, смотрит на происходящее, не принимая в нем участия.

— А ты что? А? Может быть, ты сдрейфил, дружок? Не хочешь ли ударить разок? Нет?

Нибе рассмеялся.

— Не говори глупостей, Эмиле! — ответил он. — Я стоял в стороне, потому что у меня на это были особые причины… С Жюлем мы еще не закончили. Теперь, когда мы его убили, нужно от него избавиться, не правда ли? Так вот, все вы, мои ягнятки, все вы забрызганы кровью. Черт возьми! Вам понадобится не меньше часа, чтобы привести себя Б порядок. Я же, напротив, совершенно чист… и у меня есть прекрасный план, как избавиться от этого покойника… Давай, Эмиле, поторапливайся! Я пойду подготовлюсь! А тебе я даю десять минут, чтобы нормально выглядеть и быть за рулем твоего драндулета. Мы с тобой вдвоем будем могильщиками, и я клянусь тебе, что мы зададим трудную задачу этим любопытным из префектуры…

Глава XXIII. Обезображенный висельник

На бульваре дю Пале Жером Фандор посмотрел на часы.

«Половина первого. Время репортерского материала. Ладно, будем мужественны и зайдем в „Капиталь“.»

Все сослуживцы редакции были сильно взволнованы.

Как только Фандор вошел в главное помещение, его тут же окликнул редактор:

— Фандор, наконец-то вы здесь! Слава богу! Где вы были со вчерашнего вечера? Я звонил вам дважды, но вас невозможно застать! Дорогой мой, вам не следовало бы пропадать без предупреждения…

Фандор покачал головой и иронично произнес:

— Пожалуй, вы думаете, что я ездил за город отдыхать! Для чего я вам был нужен? Что у вас новенького?

— Один из самых загадочных скандалов…

— Опять…

— Да, Фандор, вы знаете сахарозаводчика Томери?

— Томери! Конечно, знаю!

— Так вот, я сейчас вас удивлю. Этот человек пропал. Никто не знает, где он!

Фандор, казалось, совершенно не взволновался.

— Вы меня не удивили. От таких типов можно всего ожидать!

Теперь редактор удивился флегматичности Фандора.

— Но, старик, я объявляю вам об исчезновении, которое наделало в Париже невероятный шум… А вы, похоже, и не понимаете этого! Известно ли вам, что у Томери одно из самых больших на сегодняшний день состояний?

— Конечно, известно. Он дорого стоит.

— Так вот, его бегство разорит массу народа.

— А кого-то, возможно, обогатит.

— Действительно, возможно. Но это нас не волнует. Что нам нужно, так это детальная информация о его исчезновении. Сегодня у вас свободный день, не так ли? Займитесь этим. Я предпочел бы лучше задержать выпуск газеты на полчаса, чем не дать несколько хороших уточнений по этому чрезвычайному делу.

Фандор утвердительно кивал головой, но не выказывал никакого намерения идти заниматься репортажем. И редактор удивленно спросил:

— Но, черт возьми, Фандор, почему же вы здесь стоите? Честное слово, я вас больше не узнаю. Вы уже не гоняетесь за информацией?

— Информация… А вы считаете, что у меня ее недостаточно? Мой дорогой друг, сохраняйте спокойствие. «Капиталь» будет иметь сегодня вечером все детали об исчезновении Томери, какие вы пожелаете.

И не объясняя ничего больше, молодой человек развернулся и направился к одному из своих товарищей, прозванному «финансистом газеты».

Это был добродушный малый с видом бюрократа, занимавший в редакции целый кабинет, стены которого были тщательно обиты, так как Марвиль — это его имя — часто принимал у себя важных персон.

Жером Фандор принялся расспрашивать его насчет исчезновения Томери.

— Скажи-ка, дорогой мой, что происходит в финансах после того, как пропал Томери?

— Как это, что происходит?

— Ну, к кому сейчас переходят денежки?

— Денежки?

— Ну да. Мне представляется, что при исчезновении такой личности биржа испытывает ужасные последствия. Не будете ли вы любезны объяснить мне эти процессы?

Очень польщенный просьбой молодого репортера, Марвиль разошелся:

— Малыш, ты просишь меня прочесть лекцию по политической экономии, а это невозможно сделать вот так… на ходу. Знаешь, все то, что я хотел бы тебе объяснить, уместилось бы в толстенном томе. В томе толщиной со словарь Ларусс…

Жером Фандор дал возможность вылиться потоку слов и, когда источник иссяк, снова задал вопрос:

— Я вот что хочу знать. Кто теряет деньги при исчезновении Томери?

«Финансист» воздел руки к небу:

— Да все! Все, малыш! Когда пропадает такой человек, падает курс акций! Томери был отважным человеком, и его предприятие имело вес только до тех пор, пока он сам возглавлял его… А сейчас рынок находится в состоянии ужасного краха.

— Да, ну хорошо, а кому это выгодно?

— Как это, кому выгодно?

— Да, я считаю, что исчезновение Томери должно быть кому-то выгодно. Знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы быть заинтересован в том, чтобы этот человек пропал?

«Финансист» размышлял:

— Слушай, малыш, я прекрасно знаю, что творится в моем бумажнике, но, в конце концов, я не могу быть в курсе всех существующих спекуляций! Зарабатывают на исчезновении Томери, конечно же, лишь спекулянты. Например, некто господин Тартанпион покупал акции Томери по 90 франков. Сегодня после исчезновения Томери они стоят лишь 70. Вот он теряет свои деньги… Но, возможно, какой-нибудь финансист, спекулирующий на предполагаемом понижении курса акций, мог продать клиентам, спекулирующим, наоборот, на повышении курса, эти акции по 90 франков. Если бы Томери был жив-здоров, его акции стоили бы 90 франков, может быть, больше. В этом случае его сделка была бы убыточной, поскольку продал бы эти акции он по меньшей стоимости, и разница бы не попала к нему в карман…

— Отлично! А если Томери мертв…

— Мертв! Нет! Он просто сбежал, курс его акций падает, и тот же самый финансист может купить проданные им же акции, например, по 60 франков, а затем недели через две, возможно, снова продать эти же акции по 90 франков… Прекрасная операция…

— Операция, действительно, прекрасная… и скажите мне, дорогой Марвиль, не известно ли вам, была ли проведена подобная операция с большим количеством акций Томери?

— Ну! Ты слишком много просишь! Нет, я еще не знаю… но это будет известно на бирже.

Жером Фандор собирался продолжать свою познавательную беседу, как вдруг услышал, что в соседнем большом редакционном зале поднялась суматоха.

Кто-то кричал:

— Фандор! Фандор!

В кабинет «финансиста» вошел редактор и, увидев журналиста, закричал:

— Черт возьми! Что вы здесь делаете? Я ведь вам уже сказал, что дело Томери очень важное… Немедленно отправляйтесь за информацией… Вот бюллетень агентства Авас. Только что труп Томери был обнаружен в небольшой квартире на улице Лекурб. Фандор постарался показать заинтересованность:

— Уже! Полиция быстро сработала… У меня тоже была мысль, что Томери не просто исчез!

Увидев спокойствие журналиста, редактор не смог сдержать удивления:

— У вас была такая мысль?

— Да, дорогой мой, была. У меня была точно такая мысль… Чего же вы хотите? Либо у вас есть нюх на информацию, либо у вас его нет!

После секундного молчания добавил:

— Во всяком случае, я иду за новостями. Через полчаса я позвоню вам и сообщу детали этой смерти.

— Господин Авар, я просто счастлив, что встретил вас… Вы, конечно же, не откажете мне в интервью?

— Нет, мой дорогой Фандор, потому что я прекрасно знаю, что вы возьмете у меня его силой!

— И вы правы! Так вот, я хотел бы, чтобы вы рассказали о деталях — нет, не о смерти господина Томери, я уже провел свое маленькое расследование на этот счет — а о том, каким образом полиции удалось обнаружить труп этого бедного человека?

— Совершенно просто. Слуги господина Томери были очень удивлены вчера утром, обнаружив, что хозяина нет дома. Уже с одиннадцати часов отсутствие сахарозаводчика вызвало волнение на бирже. Ему необходимо было договориться о крупных сделках, а значит, произошло что-то чрезвычайное. Естественно, мы сразу же предупредили префектуру, и, мой дорогой Фандор, я понял, что еще без одного небольшого скандала не обойтись… Вы, наверное, догадываетесь, что я лично поехал к Томери, просмотрел его бумаги и нашел совершенно случайно три квитанции о квартирной плате на имя некоего господина Дюрана, проживающего на улице Лекурб. Одна из них датировалась недавним числом. Вы понимаете, что я отправил одного из своих сотрудников проверить, кто там живет. Он узнал от консьержки, что речь идет о новом жильце, который еще не переехал, но накануне принес тяжелый чемодан… Мой сотрудник поднялся, ему открыли дверь. И вам уже известно, в каком виде он обнаружил труп Томери.

— И у вас нет никаких сведений о том, что могло толкнуть господина Томери на самоубийство?

— На самоубийство? — Господин Авар покачал головой. — Когда исчезает финансист, дорогой Фандор, нам всегда хочется говорить о самоубийстве. Но на этот раз, признаюсь вам, дело не в этом. Я уверен…

— Почему?

— Потому что, — господин Авар опустил голову, — когда я приехал на место преступления, я тут же подумал, что перед нами не самоубийство. Мизансцена была очевидной. Нет, человеку, который хочет покончить с собой, покончить с собой из-за денег, такому человеку, как Томери, нет необходимости направляться, чтобы убить себя, в какую-то квартирку, снятую на чужое имя, да еще рядом с чемоданом, который — вам это известно, не правда ли? — принадлежит мадемуазель Доллон. Можно поклясться, что в действительности все было сделано для того, чтобы заставить нас поверить в самоудушение Томери после того, как он увидел этот чемодан… Цель этого мне пока неизвестна.

— Вы не обнаружили никаких следов?

— Да нет же, черт возьми! И вы знаете это так же хорошо, как и я, Фандор, поскольку я не сомневаюсь, что вы об этом уже переговорили, как вы обычно это делаете. На крышке чемодана мы обнаружили снова очень четкие отпечатки пальцев… знаменитые отпечатки пальцев Жака Доллона!

Однако репортер настойчиво спрашивал у начальника Сыскной полиции:

— А больше вы ничего не нашли?

— Нашли. В пыли на полу отпечатки следов, множество отпечатков, которые я снял.

«Конечно же, это мои следы! Попал я в переплет», — подумал Фандор.

Но журналист был слишком заинтересован в этом деле, чтобы останавливаться на детали, важной лично для него.

— Господин Авар, как вы в общем определяете это дело?

Шеф Сыскной полиции устало кивнул головой:

— Оно меня потрясло. Я считаю, что мы стоим еще перед одним преступлением Жака Доллона. Этот несчастный, пытавшийся убить свою сестру, узнал, что мы должны произвести обыск в ее комнате. Ему удалось украсть этот чемодан. Вы знаете, каким образом. Представившись комиссаром полиции, он перенес чемодан в другую квартиру, обыскал его и, будучи как-то заинтересованным в смерти сахарозаводчика, заманил последнего в эту квартиру, где и убил его. Причем, оставил труп рядом с чемоданом, на видном месте, чтобы запутать следствие…

— Но, как вы, господин Авар, думаете, неужели этот Жак Доллон, поскольку вы убеждены, что Жак Доллон жив, настолько наивен, что повсюду оставляет отпечатки своих пальцев? Если же, черт возьми, он на свободе, значит, он читает газеты. Он знает, что господин Бертильон идет по его следу!.. Преступник такого ранга должен быть осторожнее…

— Конечно же! Но чтобы осуществить все преступления с подобной ловкостью, Жак Доллон должен обладать возможностями, которые позволяли бы ему не обращать внимания на полицию. Поэтому он и не стремится скрыть следы своего появления, ему достаточно лишь ускользнуть от нас… но…

И поскольку журналист не смог сдержать улыбку, господин Авар добавил:

— О, будьте спокойны! В конце концов мы арестуем этого Доллона. Этой личности до сих пор чрезвычайно везло. Но везение прекратится, и мы схватим его за шиворот…

— Я желаю вам этого. Ну, а сейчас вы что собираетесь делать?

Двое мужчин стояли на краю тротуара и разговаривали, не обращая внимания на идущих мимо людей, которые и не подозревали, что они проходили рядом с двумя знаменитостями: господином Аваром, шефом Сыскной полиции, и Жеромом Фандором, первым репортером «Капиталь».

Шеф Сыскной полиции фамильярно взял журналиста за руку:

— Послушайте, не пойдете ли вы со мной, Фандор? Мы только зайдем на почту, чтобы позвонить и отдать кое-какие распоряжения в префектуру, и я возьму вас с собой для проведения еще одного обыска…

— Где же?

— У Жака Доллона на улице Норвен. Я оставил себе ключ от мастерской и хочу покопаться в бумагах. Может быть, мне удастся найти другие квитанции на имя Дюрана. Если Жак Доллон заманил Томери в ловушку, то я абсолютно не понимаю, как эту квартиру-ловушку мог снять сам Томери. Здесь должна быть какая-то комбинация Жака Доллона, которую мне хотелось бы понять. Мне кажется, что ему удалось каким-то образом отправить Томери эти квитанции на имя Дюрана, таким же образом, как ему удалось заманить финансиста… Все это пока неясно. Так вы идете?

— Ну и ну! — ответил Жером Фандор…

Начальник Сыскной полиции быстро позвонил в префектуру, а Фандор поговорил с «Капиталь», чтобы передать в газету первые результаты расследования смерти Томери.

Выйдя из почтового отделения, мужчины подозвали фиакр, который тут же отвез их на улицу Норвен.

С момента отъезда мадемуазель Элизабет Доллон никто не входил в мастерскую.

Небольшой мастерской придавали зловещий вид закрытые ставни, заброшенный сад, в котором сорняки взбирались по стенам, окрашивали в зеленый цвет подъезд к дому и росли вдоль ставен.

Господин Авар начал открывать дверь.

— Черт побери! Вы не находите, Фандор, что, когда проникаешь в дом, где было совершено необъяснимое преступление, испытываешь какое-то странное чувство?

Повернув ключ в замочной скважине, господин Авар добавил:

— Кажется, что ты обнаружишь здесь что-нибудь ужасное.

И войдя в мастерскую, начальник Сыскной полиции и следовавший за ним журналист вскрикнули:

— Вот тебе раз!

— Черт возьми!

В самом центре мастерской они заметили окоченевший труп повесившегося…

— Мертв, — сказал господин Авар, подойдя поближе.

— И обезображен, — добавил Фандор.

Журналист первым обрел самообладание.

— Кто же, черт побери, это может быть?

Господин Авар поднес стул и, взяв нож, который он всегда носил с собой, обрезал с помощью Фандора веревку, положил труп на пол и сделал первое заключение.

— Лицо искромсано, раздавлено… Боже мой! Руки облиты серной кислотой… Кому-то не хотелось, чтобы мы сняли отпечатки этих пальцев… Это… Это Жак Доллон!

Но журналист покачал головой:

— Жак Доллон? Да что вы. Если бы это был Жак Доллон, он бы не пришел к себе, чтобы повеситься. И потом, зачем ему вешаться?

— Он не повесился, — ответил Авар, — это снова мизансцена. Вы прекрасно видите, что его повесили. Если нет, то как бы он мог быть так обезображен? Могу поклясться, что этого человека сначала убили молотом, а затем повесили… Я не судебно-медицинский эксперт, но мне кажется, что, если бы смерть наступила в результате удушения, на шее были бы следы… Видите, Фандор, веревка оставила лишь небольшую отметину. На шее совсем нет следов кровоподтеков. Нет, этот мертвец был повешен, когда уже был трупом.

— Мне кажется, это не так уж важно.

— Вы ошибаетесь. Это очень важно. В этом случае мы можем быть уверены, что Доллон был окружен сообщниками, желавшими избавиться от него…

Жером Фандор покачал головой:

— Это не Доллон. Это не может быть Доллон…

— Ну, а руки, которые тщательно сожгли серной кислотой?

— Я бы повторил то, что вы только что произнесли, господин Авар, это — мизансцена.

— Но кто же, по-вашему, может быть повешен у Жака Доллона? Вы все время говорите о своей логике, так вот, как мне кажется, наступил момент рассуждать хладнокровно. Мы находимся у Жака Доллона и, похоже, его же здесь и обнаруживаем. Мы быстро поняли, что мы не в состоянии его опознать, опознать этот труп, у которого даже лица нет. Но, возможно, Элизабет Доллон смогла бы найти на теле какие-либо особые приметы — ожог или шрам, например, которые позволили бы идентифицировать тело ее брата?

— Мадемуазель Доллон ничего не опознает, — сказал Фандор. — Лицо неузнаваемо, руки полностью сожжены… Где же ей искать особые приметы?

И, склонившись над загадочным трупом, журналист внезапно воскликнул:

— Господин Авар! Я знаю, кто это!

— Кто же?

— Жюль! Слуга! Просто-напросто Жюль!.. Неугодный соучастник событий, происшедших в последние дни, которому преследуемые нами бандиты помогли бежать, чтобы вы не смогли допросить его, а потом убили, не зная, что с ним делать.

— Ваше объяснение правдоподобно, Фандор, но ничто не доказывает, что это правда.

— Раз так… — И Жером Фандор, перевернув труп, показал на затылке убитого четкий след фурункула. — Я уверен, — сказал он, — что видел на шее Жюля этот же след. В тот раз, когда мы были у судьи, он сидел передо мной, и я этот след хорошо запомнил… Этот мертвец — Жюль, точно Жюль!

— Если это Жюль, надо признаться, что это нам не очень-то помогает.

Жером Фандор собирался не согласиться, когда в дверь мастерской постучали.

Кто, черт возьми, мог заявиться в этот зловещий дом? Шеф Сыскной полиции и журналист с тревогой посмотрели друг на друга.

— Это может быть лишь полицейский, — прошептал господин Авар. — Я только что сказал, что собираюсь отправиться сюда с вами и чтобы меня искали здесь, если будет необходимость.

Это, действительно, был полицейский на велосипеде.

— Шеф, — тихо произнес он, уважительно приветствуя начальника, — мне нужно вам кое-что сообщить от Мишеля…

— Что же?

— Шеф, арест прошел успешно…

— Какой арест?

— Банды Цифр…

— Отлично. А кого именно взяли?

— Мамашу Косоглазку, Бороду, Мимиля, он же Эмиле, и Бочара… И еще несколько второстепенных лиц, имена которых нам неизвестны.

— Дырявой Башки, конечно же, среди них не было? — сказал Фандор.

— Нет, Дырявая Башка сбежал.

И, поворачиваясь к господину Авару, полицейский спросил:

— У вас не будет никаких указаний, шеф?

— Нет, друг мой… Кстати, скажите-ка, не было ли каких-либо происшествий во время операции… Все прошло нормально?

— Превосходно, шеф, самым простейшим образом. Они все собрались в лавку мамаши Косоглазки, и мы их взяли одного за другим без малейшего сопротивления.

— Хорошо… хорошо…

Господин Авар отдал кое-какие указания полицейскому, который, прыгнув в седло своего велосипеда, направился в сторону префектуры…

— Как, черт возьми, вы догадались, — спросил господин Авар у Жерома Фандора, — что Дырявая Башка все еще на свободе?

Жером Фандор по-доброму улыбнулся.

— Ну и ну, — ответил он, — господин Авар, вы считаете меня глупее, чем я есть на самом деле… Это, конечно же, сведения Дырявой Башки позволили вам арестовать банду Цифр.

— Сведения Дырявой Башки? Вы сошли с ума, Фандор! Что вам дает основания предполагать, что Дырявая Башка работает на полицию?

Журналист посмотрел прямо в глаза господину Авару и холодно произнес:

— А Жюв не объявлял мне о своей отставке!..

Слабо скрывая волнение, господин Авар пробормотал:

— Да что вы такое говорите? Бедный Жюв…

— Господин Авар!.. Господин Авар!.. Возвращайтесь и спокойно допрашивайте членов банды Цифр, не думая о том, каким образом я получаю информацию… Но можете не сомневаться в одном — существуют мертвецы, о существовании которых я знаю так же, как и вы…

Глава XXIV. В тюрьме

— Ну-ка, поторапливайтесь!..

Охранник открыл дверь камеры, в которой находилась Элизабет Доллон, и пропустил в нее старую женщину отталкивающей внешности.

— Устраивайтесь, — строго приказал он. — Вы останетесь в этой камере до завтра. Потом посмотрим, куда Вас поместить. Все будет зависеть от указаний следователя.

Бедная Элизабет Доллон со страхом смотрела на странную новую соседку, посланную ей судьбой…

С не меньшим любопытством новая заключенная осматривала девушку…

После нескольких минут в молчании новая заключенная спросила:

— Тебя как звать?

— Меня зовут Элизабет.

— А фамилия?

— Элизабет Доллон…

Услышав фамилию девушки, старуха, сидевшая на клочке соломы, приподнялась:

— Правда! Ты Элизабет Доллон? Ну и ну! Вот забавно-то. А тебя давно повязали?

— Вы спрашиваете, давно ли меня…

— Давно ли тебя повязали, ну… забрали, в общем!

Многозначительным кивком Элизабет показала, что давно. Ей казалось, что она находилась в тюрьме Сен-Лазар бесконечно долго…

— А меня, — продолжала соседка, — взяли вчера вечером. Если тебя интересует, как меня зовут, то я мамаша Косоглазка. Они утверждают, что я вхожу в банду Цифр и укрываю краденое. Конечно же, это ложь.

У Элизабет Доллон совершенно не было желания вдаваться в эти проблемы, и к тому же ей было немного страшно от такой компании.

Тем временем, старая обитательница тюрем, мамаша Косоглазка, начала устраиваться.

— Похоже, завтра меня переведут. А жалко! — сказала она. — В общем-то, ты не злюка, судя по всему, но и овечкой тебе нечего быть… Я бы очень хотела остаться с тобой… Ну, ладно… Ты когда выходишь? Долго тебе еще быть в Сен-Лаго?

— Как хорошо быть адвокатом, — думал Жером Фандор, входя в тюрьму Сен-Лазар. — Вот уже час, как я одолжил для себя эту должность. Я чувствую себя совершенно другим, гораздо более красноречивым… Действительно, я красноречив, поскольку мне удалось убедить моего друга Дюбара позволить мне называться адвокатом мадемуазель Доллон по назначению, затем ходатайствовать о посещении ее в тюрьме и получить разрешение. Все удостоверения личности, которыми набит мой бумажник, неоспоримо делают из меня метра Дюбара!

Впрочем, репортер по праву нахваливал себя. Придуманная им уловка была во всех отношениях превосходна и должна была помочь ему наипростейшим образом увидеться с Элизабет Доллон не в комнате для свиданий, а в специальной камере без свидетелей, даже без присутствия охранника.

«Так-так, — подумал он, переступая порог грязного здания, — не забыть бы, что с этого момента я метр Дюбар, пришедший к своему клиенту для обсуждения дела…»

Именно в этом качестве он вошел в канцелярию, выполнил все необходимые формальности и был отведен хмурым охранником в помещение, напоминавшее небольшую приемную со столом и несколькими табуретами.

— Присаживайтесь, пожалуйста, метр, — сказал тюремщик. — Я сейчас приведу вашего клиента.

Жером Фандор положил папку, которую держал под рукой, чтобы быть похожим на адвоката, но остался стоять, дрожа при мысли о том, что вот сейчас он увидит, как появится его дорогая Элизабет между двух охранников, словно обыкновенная заключенная.

«Еще секунда, и она войдет сюда», — подумал Фандор.

Однако нельзя было, чтобы она узнала его в присутствии посторонних. Одним своим восклицанием она могла бы выдать журналиста и осложнить дело.

Фандор сделал вид, что поглощен чтением газеты, которая закрыла его лицо.

Дверь открылась.

— Входите… Метр, когда вы захотите уйти, вам нужно будет лишь позвонить.

Дверь за охранником тяжело закрылась.

Во внезапном порыве Фандор встал и подбежал к девушке:

— О! Как вы, мадемуазель Доллон?

Девушка, узнав журналиста, внезапно побледнела и ничего не ответила.

— Элизабет! Элизабет! Почему вы не протяните мне руки? Вы не понимаете, зачем я здесь? Мне нужно было увидеть вас и поговорить без свидетелей… Вот почему я и представился адвокатом! Но я считаю, что адвокат вам никогда не понадобится!

Девушка, похоже, взяла себя в руки и обрела хладнокровие. Жером Фандор смотрел на нее восхищенными глазами и не пытался этого скрывать.

— Бедная Элизабет! Сколько страданий я вам принес!

Вне всякого сомнения именно эти слова больше всего взволновали Элизабет Доллон, так как глаза девушки наполнились слезами.

— Почему вы меня предали? — спросила она. — Как вы могли допустить, чтобы меня арестовали? Вы же прекрасно знаете, что я невиновна!

Жером, в свою очередь, удивился:

— Вы считаете, что я вас предал? Вы меня в этом заподозрили?

Двое молодых людей, встретившихся в тюрьме при столь трагических обстоятельствах, были трогательно наивны и не могли перестать дуться друг на друга. Казалось, Элизабет сердится на Фандора за то, что она не верила в продуманность его поступка.

Мадемуазель Доллон продолжила:

— Почему вы не сказали мне о том, что нашли мыло с отпечатками пальцев моего брата? Зачем обвинять меня в том, что он приходил ко мне, когда несколькими днями ранее вы доказывали мне, что он мертв?

Фандор взял руки девушки и сжал их в своих руках:

— Дорогая Элизабет, когда я разыграл эту сцену у судьи, желая, чтобы вас арестовали, поверьте мне, у меня просто не было времени предупредить вас о своих намерениях… Ах! Если бы я только мог… но это бы только напрасно вас взволновало. Вы хотите узнать разгадку? Вы помните, Элизабет, как накануне этого печального дня вы сказали мне, что я вам звонил? Вы думали, что разговор прервали, и поэтому, когда вас звала сестра и вы подходили к телефону, на другом конце провода уже никого не было… Так вот. Я вам не звонил! Я ни разу не звонил в монастырь. Я полагаю, какие-то личности, которым очень не хотелось быть узнанными, следили за вами, чтобы убедиться, что вы по-прежнему остаетесь на улице Гласьер. Думаю, вы со мной согласитесь, что это не вызывает никаких сомнений… И я сразу же испугался, мой бедный друг, подумав, что это были те же люди, которые побывали у госпожи Бурра и хотели вашей смерти… Мне ужасно неприятно, что это я привел вас в монастырь, который казался мне безопасным, а на деле таковым не был… Теперь вы понимаете, Элизабет, почему я сделал так, чтобы вас арестовали? Когда вы находитесь в тюрьме Сен-Лазар, я не переживаю за вашу жизнь. Вы ничем не рискуете, с вами ничего не может произойти! Здесь вас охраняют лучше, чем где бы то ни было.

— Но — ответила Элизабет, — вы сами мне сказали, что мой брат был убит в тюрьме?

— Конечно! Но это не одно и то же. Убийство вашего брата было продумано заранее. И если кто-то из служащих тюрьмы предварительного заключения был соучастником, до него, конечно, тоже может дойти новость о вашем аресте… Кстати, сам факт, что именно ваш брат был убит, говорит о том, что за вами в этой тюрьме особенно пристально наблюдают. Я в этом лично убедился. И Фюзелье мне это подтвердил — к вам прикреплен отдельный охранник, человек надежный, которого знают уже давно… Нет, Элизабет, поверьте, если я и упрятал вас в тюрьму, то только потому, что очень переживал за вас и хотел быть более свободным в своих поисках… Скажите, вы прощаете меня?

— Но почему вы не предупредили меня?

— Во-первых, потому что подумал об этой уловке лишь в последний момент, и, во-вторых, потому что в таком случае вам не удалось бы изобразить естественное изумление. Необходимо было, чтобы все приняли ваш арест всерьез… Скажите, вы прощаете меня?

— Да, пожалуй… Вы прекрасный друг, вы предусмотрительны и заботливы, словно…

Но, смутившись и покраснев, она замолчала и быстро перевела разговор на другую тему.

— Скажите, а у вас есть что-нибудь новое?

Фандор также взял себя в руки. Он поклялся себе, что признается Элизабет в любви лишь после того, как ему удастся распутать клубок ужасного дела Доллон.

«Я поговорю об этом после того, как она снова успокоится, станет свободной и будет вне опасности. Я не хочу, чтобы она согласилась любить меня только потому, что я преданно расследую дело ее брата, — подумал он. — Если угодно богу, Элизабет будет моей женой, но в том случае, когда я одержу победу… Что-нибудь новое? Да, даже много чего…»

И Жером Фандор в деталях рассказал девушке историю о знаменитой краже ивового чемодана…

— Но я нигде не нашел, — сказал он в заключение, — того списка…

Элизабет не дала ему закончить фразу:

— О, господин Фандор, как я извиняюсь! Я была так взволнована… Представьте себе, я нашла этот список, который считала потерянным! Он просто был в одной из моих сумочек, куда а его положила, чтобы принести вам и показать. Кстати, вот он; мне его разрешили оставить при себе.

Но Жером Фандор уже не слушая ее. Он схватил протянутый Элизабет Доллон документ и стад лихорадочно просматривать его.

Это, действительно, был вырванный из блокнота листок среднего размера.

Незнакомым размашистым почеркам там были написаны слова, расположенные в виде списка:

Баронесса де Вибре, 3 апреля, Жак Доллон.

Предв…, то же самое.

Соня Данидофф, 12 апреля.

Барбе — Нантей, 15 мая.

Жерэн…?

Госпожа Б…?

Томери, в течение мая.

Барбе — Нантей, конец мая.

Молодой репортер посмотрел на загадочный документ с обеих сторон, но не нашел в нем никаких других сведений…

Он с удовольствием скомкал бы в порыве детской ярости этот лист бумаги, где, возможно, находилась разгадка, которую он уже давно искал.

И пока Элизабет Доллон, взволнованная от того впечатления, которое произвел на Фандора этот список, смотрела на него, не говоря ни слова, Жером Фандор принялся размышлять:

«Баронесса де Вибре, 3 апреля, Жак Доллон… Эти имена как раз совпадают с началом загадочной истории. Два первых мертвеца и дата их смерти… А что значит „Предв“? Инициалы какого-нибудь имени… или же? А! Черт возьми, „Предв“… тюрьма предварительного заключения. Тюрьма предварительного заключения, то же самое… Тюрьма предварительного заключения в тот же день. Точно! Соня Данидофф, 12 апреля… имя и фамилия полностью, точная дата… Барбе — Нантей, 15 мая; дело по улице Четвертого Сентября имело место 20 мая, это как раз рядом. Еще два имени, и еще одна точная дата… Жерэн? Госпожа Б… Кто же это такие? И почему нет даты? Ах! Черт возьми! Понял, понял, Жерэн, нотариус госпожи де Вибре. Убийство, запланированное без даты, потому что, возможно, в нем не было бы необходимости… Томери, который был убит согласно плану в середине мая…»

Слова кружились перед глазами Фандора. Страх исказил его губы в зловещей улыбке. Что же значила последняя строчка: Барбе — Нантей, конец мая? Ах, да! Жерому Фандору было страшно себе в этом признаться — Барбе-Нантей станут жертвами нового нападения неизвестного автора этих строк…

И ошарашенный, Фандор повторил:

— Барбе-Нантей, конец мая… Сегодня 28 мая. Осталось лишь три дня для приведения в действие этого чудовищного приговора… Но в каком смысле Барбе-Нантей окажутся жертвами? Подвергнутся нападению они сами или же их состояние? Как их защитить? Как устроить западню для злоумышленника?

Репортер поднял глаза и увидел потрясенное лицо Элизабет. Он тут же успокоился, скрывая охватившее его волнение:

— Боже мой, мадемуазель, этот список полностью соответствует тому, что вы говорили раньше, и ничего нового мы из него не узнаем. Однако вы не могли бы мне его оставить?

Произнося эти слова, Жером Фандор вдруг приподнялся.

— Ах! Как же я об этом раньше не подумал, — произнес молодой человек сильно дрожащим голосом. — Не могли бы вы мне сказать, покупал ли ваш брат акции Томери?

Эта мысль пришла Жерому Фандору совершенно случайно. В ожидании ответа Элизабет у него на висках выступили капли холодного пота.

— У него их было очень мало, месье, три или четыре акции. Мне кажется, что господа Барбе — Нантей настояли на том, чтобы он приобрел их в момент выпуска.

— И ваш брат должен был оплатить их к какому-то определенному сроку, да?

— Да, месье, но я повторяю вам, что их у него было очень мало.

Фандор не стал больше задавать вопросы и попрощался с девушкой:

— Элизабет, Элизабет… я клянусь вам, что мы выберемся из этой ужасной загадки, с которой мы с вами сражаемся… О! Я вас умоляю, доверяйте мне. Я прошу у вас неделю доверия, возможно, меньше, да, возможно, меньше…

Совершенно вне себя, Жером Фандор крепко пожал маленькие ручки Элизабет Доллон.

Выйдя из тюрьмы, Жером Фандор пошел прямо, не думая о том, куда идет.

— Это ясно, это очевидно, — размышлял он, — Барбе-Нантей продали акции Томери с учетом их оплаты к определенному сроку. Томери убили, чтобы его акции резко упали в цене, а Барбе-Нантей получили в конце месяца колоссальную прибыль. В субботу сейфы банка Барбе — Нантей наполнятся золотом. Именно на эту субботу, последний день месяца мая, и записаны Барбе — Нантей в этом фатальном списке… Может быть, в субботу Барбе — Нантей будут ограблены?

Глава XXV. Западня

Фандор напрасно звонил в дверь квартиры Жюва. Полицейского дома не было…

«Чем, черт возьми, он может заниматься? Что с ним стало? Мне больше, чем когда бы то ни было, нужен его совет. Я был бы как никогда рад, если бы он подбодрил меня! Может быть, он отговорил бы меня от того, что я рискну сделать? А может, он пошел бы со мной? Да уж! Жюву не вовремя пришла идея вот так исчезнуть! У меня уже давно нет от него известий… Если бы я не был уверен в том, что он отсутствует с какой-то определенной целью — а Жюв никогда ничего не делает просто так, — признаюсь, я бы очень взволновался…»

Молодой человек посмотрел на часы. Четыре часа. Времени у него было достаточно, и он не торопился. Надо было еще хорошенько поразмыслить перед совершением столь важного и решительного поступка. Четверть часа прогулки ему не помешает.

Двигаясь по направлению к бульвару, Жером Фандор на ходу разговаривал сам с собой, вспоминая недавнее прошлое.

Он подошел к площади Трините и, как только сошел с шоссе д'Антен, инстинктивно посмотрел на большое здание, стоящее на углу улицы Клиши.

Прямо напротив он увидел высокие окна квартиры, в которой жил Нантей, а на первом этаже находились какие-то административные помещения, выходящие одновременно на улицу и на сквер.

«Все-таки, — думал Жером Фандор, — сейчас я совершу этот необычный поступок. Если я хорошо знаю банкиров, это уравновешенные, спокойные, расчетливые люди с не очень-то развитым воображением. Нужно будет пустить в ход все свое красноречие, чтобы убедить их выслушать меня и согласиться делать то, что я скажу. Конечно же, все это похоже на старинный роман, и я боюсь показаться этим людям человеком из прошлого столетия, поскольку их ум опережает мышление самых развитых соотечественников XX века. Может быть, они выставят меня за дверь, как интригана или сумасшедшего? Нет, уж этого я не позволю. Ах! Они еще должны будут свечку поставить, если только…»

Сидя за своим министерским столом, словно двое судей, господа Барбе — Нантей в просторном кабинете, отделенном от остального мира многочисленными обитыми дверями, выслушивали Жерома Фандора, стоявшего перед ними в центре комнаты.

Журналист представился с некоторой торжественностью, прося, чтобы банкиры приняли его наедине, говоря при этом, что он может подождать, если господа заняты.

Согласно традиции банка, его сначала ввели в одну гостиную, затем во вторую, потом в третью, и уж после этого в кабинет двух компаньонов, где он оставался один в течение некоторого времени.

Жером Фандор вспомнил, как несколькими неделями ранее он приходил в это же роскошное помещение, чтобы взять интервью у господина Барбе. Тогда беседа была прервана внезапным появлением Нантея, принесшего ошеломляющую новость об ограблении на улице Четвертого Сентября.

Жером Фандор увидел те же обои, те же ковры, те же велюровые кресла, поражающие холодной прочностью и классическим внешним видом…

Следуя друг за другом и не выражая никакого удивления, привычные ко всяким посещениям, в кабинет вошли серьезный Барбе и элегантный, с розой в петлице, Нантей. Они просто и вежливо, но без особого радушия пригласили молодого человека к разговору.

Несмотря на свою профессиональную храбрость и привычку встречаться с самыми разными людьми, Жером Фандор был на мгновение обескуражен простотой и спокойствием людей, с которыми он собирался говорить о столь странных вещах и которым собирался выдвигать столь странные предложения.

Сначала он, недовольный собой, долго путался в сложных извинениях за то, что потревожил банкиров в час разбора корреспонденции.

Затем, волнуясь и не в состоянии более сдерживать свои эмоции, уверенный в том, что убедит слушателей своим энтузиазмом, коснулся сути разговора.

— Господа, — заявил он, — вы замешаны больше, чем можете себе представить, в загадочных делах, которые пока безуспешно пытается раскрыть полиция. Волею обстоятельств и велением моей профессии я вынужден был вести собственное расследование параллельно с Сыскной полицией. Это расследование привело меня к очень серьезным заключениям, хотя результаты его я весьма обнадеживающие. Я узнал, к сожалению слишком поздно для того, чтобы предупредить уже происшедшие драмы, что загадочные бандиты, свирепствующие в определенных парижских кругах определили некоторых людей в качестве жертв, в этот список входите и вы. Госпожа де Вибре, княгиня Соня были заранее обречены. Ограбление вашего банка также было преднамеренным. Скажу вам прямо — господа, вы тоже обречены. Все должно свершиться не позднее, чем через три дня… Вы мне верите?

Произнося свой зажигательный монолог, Жером Фандор все приближался к слушающим. Теперь их разделял лишь большой стол из красного дерева.

Господа Барбе — Нантей выслушали слова репортера с холодным вниманием, которое можно было принять за обычную вежливость. Однако легкое подрагивание губ господина Барбе показывало, что слова журналиста не абсолютно безразличны для него.

Поняв это, Фандор осмелел.

В конце концов он заметил, что к нему стали относиться с доверием. Можно без преувеличения сказать, что он имел в журналистской среде репутацию проницательного и серьезного человека.

Господин Нантей ответил Фандору слегка насмешливым, но чрезвычайно серьезным тоном:

— Мы вам очень признательны, месье, за то отношение, которое вы проявляете к нам, нанеся этот визит и предупредив о зловещих планах загадочных убийц, по пятам у которых следует полиция. Во всяком случае будьте уверены, что в таком банке, как наш, через который проходит множество людей, случается, и подозрительных, где находятся, иногда очень давно, крупные вклады, мы привыкли принимать меры предосторожности.

— Речь идет не о признательности, — прервал Жером Фандор, — и не о том, что вы не должны доверять более или менее честным охранникам, более или менее надежным замкам, на которые вы рассчитываете, чтобы обеспечить вашу безопасность. Мы имеем дело — я говорю «мы», так как мне кажется, что я лично становлюсь все более и более замешанным в этих драмах — мы имеем дело с сильным противником. Поверьте моему опыту репортера, который по роду работы ежедневно встречается с новыми преступлениями в течение вот уже пяти лет. До сих пор ничего, слышите, абсолютно ничего не могло помешать преступникам в осуществлении их планов. Только зная о их появлении, можно защититься от них, и даже победить!

— Но, все-таки, — прервал его господин Барбе, лицо которого становилось все более и более серьезным, — что вы хотите сделать?

Жером Фандор почувствовал, что наступил решающий момент.

Сделав паузу, словно в театре, придав голосу больше мужественности и стараясь найти наиболее убедительные слова, Фандор очень тихо, склонившись над столом и почти касаясь лиц мужчин, прошептал:

— Господа, я попросил в «Капиталь» три дня за свой счет. С собой у меня вот эта дорожная сумка. Не могли бы вы оказать мне гостеприимство в течение двух суток? Я знаю, что вы, господин Нантей, живете здесь же, над вашим рабочим кабинетом, а господин Барбе каждый вечер возвращается в свой дом в Сен-Жермэн, не так ли? Так вот, уступите мне вашу комнату, я хотел бы ни на секунду не уходить отсюда.

Однако банкиры, что было большой неожиданностью для Фандора, не очень удивились.

— Господин Фандор, — сказал Нантей, — ваши последние слова слишком серьезны, чтобы не думать о них. Ваше предложение слишком великодушно, чтобы не принять его во внимание. Вы не позволите нам удалиться на некоторое время, чтобы посовещаться?

Около десяти минут Фандор вдоль и поперек измерял шагами приемную Барбе — Нантей, думая о том, каков будет результат их разговора, когда одна из обитых дверей, выходящих в комнату, бесшумно отворилась.

Вошел Барбе, торжественнее и серьезнее, чем когда-либо. Глаза Нантея улыбались, а лицо расцвело.

— Месье, — сказал Барбе, обращаясь к журналисту, — мой компаньон и я, обсудив ситуацию и поняв ее чрезвычайную важность, просим вас соблаговолить считать себя с настоящего момента нашим гостем, а наш дом — вашим домом.

Изумленный торжественным тоном банкира, Жером Фандор спрашивал себя, как ему необходимо ответить, чтобы соблюсти протокольные формальности, однако Нантей его опередил:

— Сегодня вечером вы, естественно, ужинаете с нами! Господин Барбе также останется здесь и проведет вечер в нашей компании… И вы можете рассчитывать на то, что мы выпьем бутылочку хорошего бургундского, терпеливо и спокойно ожидая появления храбрых персонажей, о которых вы говорили. Дорогой господин Фандор, вот иллюстрированные журналы с очаровательными женщинами. Надеюсь, они займут вас. А мы тем временем быстро подпишем нашу корреспонденцию.

Глава XXVI. В ловушке

Лакей, в течение всего вечера прислуживавший за столом, только что ушел, и господа Барбе и Нантей, немного взволнованные, но не желавшие показывать это, одновременно повернули головы в сторону Фандора в молчаливом вопросе…

Но Жером Фандор с неземным спокойствием чистил отличный персик и, похоже, совершенно не собирался снова начинать разговор.

Барбе прервал молчание:

— Скажите, господин Фандор, первый день закончен, и вы ни на секунду не отходили от нас… Вы заметили что-нибудь подозрительное?

Жером Фандор покачал головой:

— Абсолютно ничего!

Однако журналист не был искренен.

Напротив, он заметил какую-то личность, занимавшуюся ремонтом телефона в банке.

Фандор как бы между прочим поинтересовался у одного из служащих об этом ходившем туда-сюда человеке, и узнал, что это просто-напросто работник государственной компании, пришедший по просьбе господ Барбе — Нантей для проверки телефонных линий. Это объяснение сначала успокоило Фандора.

Но в семь часов, когда время уже близилось к ужину, он встретил этого человека, собиравшегося уходить, в вестибюле банка.

Фандор был страшно удивлен: этот человек показался ему очень знакомым. Однако он не мог точно определить, кто это и где он его видел…

«Лицо этого человека мне знакомо, — подумал Жером Фандор, — или же он похож на кого-то, кого я знаю… Но на кого?»

И помимо воли он подумал, не один ли это из загадочных членов банды, которая — он все больше и больше был уверен в этом — собиралась поднять руку на господ Барбе — Нантей.

Если бы Жером Фандор был хоть сколько-нибудь уверен в этом, он, конечно же, проследовал бы за подозрительным человеком. Но его опасения не основывались на каких-либо серьезных фактах. Ему всего лишь казалось, что он узнал этого человека или, по крайней мере, нашел в нем сходство с кем-то… Но это все было как-то неопределенно… Однако профессия этого человека была известна, у него было какое-то начальство, так что, в крайнем случае, его легко можно будет найти… И Жером Фандор решил умолчать о том, какое значение он придавал встрече с ним.

Во всяком случае, чтобы избежать возможной ошибки и быть абсолютно уверенным, что этот человек проверял телефонные линии, Жером Фандор решил незаметно, соблюдая все меры предосторожности, проверить качество выполненной днем работы.

В конце концов этот человек мог только выдавать себя за работника телефонной компании.

Но журналист вынужден был преклониться перед его работой и признать, что он имеет дело с профессионалом: провода были проложены настолько хорошо, что профессиональные навыки не приходилось подвергать сомнению.

Вот почему, умалчивая об этих дневных эпизодах, Жером Фандор ответил господину Барбе, что не заметил ничего, абсолютно ничего подозрительного. Господин Барбе пожал плечами:

— Тем лучше!.. Возможно, люди, которые нам угрожают, предупреждены о вашем присутствии и остерегаются. Мне, конечно, радостно за нас, но в интересах общего дела я об этом почти сожалею.

— Будьте спокойны, дорогой месье, мы победим. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что наши противники уже осведомлены о моем здесь появлении. Но они настолько храбры, что мое присутствие не испугает их. Они считают себя сильнее, надеюсь, я смогу их в этом разубедить.

Господин Нантей, в свою очередь, спросил:

— Но скажите-ка, господин Фандор, как вы собираетесь провести эту ночь? Каков ваш план действий?

— Перед тем, как я вам отвечу, месье, не могли бы вы мне показать входы в дом?

— Я к вашим услугам.

Оба банкира и Жером Фандор вышли из столовой и направились в вестибюль. Нантей объяснял:

— Господин Фандор, вы видите, что наша входная дверь находится в самом конце дома, следовательно, справа от нее комнат нет. Слева на первом этаже находятся рабочие кабинеты банка. В них можно войти только через основной вестибюль. Если эта дверь закрыта, попасть в них невозможно.

— А через окна, выходящие на улицу?

— Нет! Они закрыты тяжелыми решетками. Их можно только взорвать, что довольно сложно и не может быть сделано бесшумно. Что касается окон, выходящих в сад, каждый вечер они закрываются толстыми деревянными ставнями, запираемыми изнутри. Кстати, вы можете в этом убедиться.

— Прекрасно! — сказал Жером Фандор. — Значит, рабочие помещения банка в полной безопасности?

— Мы считаем, что да. Однако давайте поднимемся по этой лестнице. Она соединяется лишь с одним этажом и, вы видите, выходит в широкий коридор. На переднем плане две двери: правая ведет в библиотеку. Из следующих двух дверей первая — моя комната, вторая — туалет. Остальные комнаты не заняты.

— Простите, — сказал Жером Фандор, — ваша комната выходит на улицу или в сад?

— В сад.

— А окна?

— Окна?

— Можно ли влезть через них в комнату?

— Нет. Сад совершенно пустынен. В принципе, можно, конечно, приставить лестницу, вырезать стекло и открыть оконную задвижку…

Кстати, давайте посмотрим саму комнату, это будет лучше всех объяснений и описаний.

Жером Фандор тщательно осмотрел комнату. Банкир был прав. Попасть в комнату через окно было довольно просто. Зато остальные подходы к ней легко просматривались. Они сводились к одной двери, которая выходила в пересекающий весь дом коридор.

Обстановка в комнате господина Нантея отличалась скромностью. Банкир явно был приверженцем стиля «модерн», достаточно сухого, но полностью отвечающего гигиеническим требованиям.

— Кровать повернута спинкой ко входной двери и обращена к окну. Отлично, — сказал Фандор, осматривая комнату. — А! Выключатели у вас находятся над кроватью и около камина? Значит в любой момент можно будет включить свет… Очень ценное преимущество.

Закончив осмотр комнаты и, что было страшно забавным для банкиров, заглянув под кровать, дабы убедиться, что там никто не прячется, Жером Фандор обернулся и продолжил очень спокойным голосом:

— Решительно, мне нравится эта комната. И если это не причинит вам никакого неудобства, я бы выбрал ее для ожидания встречи с ночными визитерами!

— Вы собираетесь здесь спать один?

— Конечно, один. Это подсказывает логика. Очень вероятно, что эти люди прекрасно знают вашу квартиру, и, следовательно, перед тем, как направиться в рабочие кабинеты банка, они попытаются убедиться, что здесь ничего не изменилось. Я не хочу, чтобы присутствие рядом со мной одного из компаньонов испугало их. Мне бы хотелось, чтобы они приняли меня за вас…

— Но это же очень опасно! — заметил господин Нантей.

Журналист пожал плечами:

— Эти люди не могут не догадываться о том, что я слежу за ними, следовательно, у меня есть преимущество в том, что я предупрежден, и мне нечего бояться. Не беспокойтесь, господин Нантей, я не подвергаю себя большому риску…

На самом же деле Жером Фандор не хотел признаваться в том, что он был очень взволнован. Он превосходно осознавал всю опасность своего предприятия. Но журналист уже проникся страстью к этому странному репортажу с места событий, который, возможно, приведет его к раскрытию тайны… После того, как банкиры ушли, Фандор убедился, что в комнате, где он собирался провести ночь, нет никаких секретов. Для этого он снова обследовал ее, внимательно осмотрев малейшие детали обстановки.

Он тщательно проверил, работает ли выключатель. Затем, оглядев все в последний раз и словно сфотографировав в памяти обстановку комнаты, лег спать, или, лучше сказать, лег в постель полуодетым, сжимая в руке заряженный, как он сам выражался, «по первому классу» револьвер.

Жером Фандор погасил свет и в темноте большой комнаты широко раскрытыми от страха глазами старался заметить опасность, жертвой которой он мог стать.

Шум улицы в эту отдаленную часть дома доносился ослабленным, приглушенным и чуть различимым. В комнате, где вскоре должно было произойти что-то страшное и, возможно, непоправимое, царила угрожающая тишина…

Текли бесконечно долгие и монотонные минуты, набрасывающие на веки Жерома Фандора пелену сна.

Волнуясь, журналист невольно начинал думать о той опасности, которой он подвергал себя…

— Хватит! — приказал он себе наконец. — Элизабет Доллон должна быть отмщена, а значит, мне нужно подвергнуться небольшому риску, чтобы прийти к какому-то результату!..

И Жером Фандор продолжал ждать. Тиканье часов казалось ему до невозможности медленным…

— Произойдет ли это сегодняшней ночью? А, может быть, завтра?

…Вдруг Жером Фандор услышал в коридоре легкий, довольно продолжительный, но едва уловимый шорох. Он напряг слух, неотступно думая о загадочном человеке, шаги которого по ковру он слышал.

Но был ли вообще какой-нибудь человек? Или же это просто его галлюцинации?

Теперь все казалось спокойным…

Нет! Фандор только что опять услышал такой же шорох, но уже ближе, возле стены, и даже…

Жером Фандор закрыл глаза, ему казалось, что кто-то смотрит на него сквозь стену.

Снова потекли секунды… Секунды, которые, как казалось Фандору, складывались в минуты ужаса и уходили в небытие… Да и вообще, были ли шаги?

Молодой человек был настолько перевозбужден, что теперь со всех сторон комнаты до него доносились странные звуки…

Однако очень скоро его волнение приняло определенную направленность: по коридору действительно кто-то шел. Он даже почувствовал нечто вроде трения вдоль стены, у которой стояла его кровать.

Сомнений быть не могло — дверная ручка, которую он, однако, не видел, находясь в полной темноте, повернулась. Фандор почувствовал это движение, как если бы он сам держался за нее… Да, дверь должна была вот-вот открыться…

Она приоткрывалась, вращалась на петлях и открывала путь… Но кому?

Взяв себя в руки, не осмеливаясь даже моргнуть, Жером Фандор мысленно приглашал:

«Входите же, соблаговолите войти».

Этот насмешливый парижанин думал, что, возможно, это смерть входит к нему в комнату, и обращался к ней со словами приветствия.

Волнение этой ужасной ночи сменилось внезапным изнеможением.

Скорее всего он ошибся, решив, что кто-то входит в комнату.

То, что он слышал, было плодом его воображения. Сейчас не было слышно никаких звуков, ничего не происходило, и Жерому Фандору ничего не оставалось, как снова слушать тиканье стенных часов.

Кровать журналиста располагалась у стены головой к двери. Следовательно, он не мог наблюдать в темноте за местом, где могли находиться его враги. И кроме того, он был убежден — и это еще больше пугало, — что бандитам, напротив, очень удобно наблюдать за ним и совершенно легко готовиться к нападению.

Но действительно ли эти люди, о личности которых Жером Фандор не имел ни малейшего представления, вошли в комнату?

Усилием воли Жером Фандор успокоил нервы и биение своего сердца и опять прислушался…

Да, вне всякого сомнения, у его кровати стояли какие-то люди, они склонялись над ним и протягивали руки к его шее, готовясь задушить.

Он даже слышал, как их пальцы рассекали воздух и придвигались к его горлу…

Проживи Жером Фандор сто лет, он не забыл бы того ужасного ощущения: чувствовать опасность так близко и не иметь возможности сделать даже одного движения, чтобы защититься.

Готовый выстрелить, сжимая ручку своего револьвера, Жером Фандор думал:

«Как бы на меня ни напали, мне нельзя упустить эту единственную возможность выяснить истину… Значит, я не должен заниматься самозащитой, главное — схватить загадочного противника, дотянуться до выключателя и зажечь свет. Мне бы только на секунду увидеть, и я спасен!»

«Спасен?»

Не услышав ни единого звука, ни единого предупреждающего шороха, даже не имея времени оценить неистовую силу нападения, Жером Фандор вдруг почувствовал, как на лицо ему набросили полотенце, крепкие пальцы вцепились в горло и кто-то тяжелый надавил ему на грудь.

В какое-то мгновение Жером Фандор подумал:

«Я пропал».

И повторил про себя:

«Но я хочу знать».

Одновременно напрягая мускулы и призывая на помощь всю свою храбрость, он высвободился из-под навалившегося на него тела, схватил наугад чью-то руку, вцепился в нее, опрокинул человека, подбежал к выключателю и закричал:

— На помощь!..

Еще бы долю секунды, и Жером Фандор подумал бы, что с ним все кончено. Выключатель щелкнул под его пальцами: света не было. Кто-то перерезал провода… На него навалились какие-то люди.

Чей-то неузнаваемый, сдавленный голос едва различимо прохрипел:

— На помощь!

И Жером Фандор стал постепенно слабеть. Ему казалось, что его правая рука зажата в тиски, заводившие ее за спину и грозившие сломать плечо…

«Кто? Кто?..» — думал Фандор.

Каким-то чудом ему удалось вырваться.

Одним прыжком Фандор пересек комнату, схватил карманный фонарик, который положил на камин накануне вечером… Щелк! И Жером Фандор увидел, узнал нападавшего!..

О! Этот силуэт он уже видел однажды… Этот силуэт, одетый во все черное… Этот убийца, скрывающийся под черной маской…

Жером Фандор закричал:

— Фантомас! Посмотрим, чья возьмет, Фантомас!

Но бандит, личность которого Фандору удалось установить, уже устремился к журналисту.

Слабый свет фонарика погас.

Жестокая отчаянная борьба началась снова.

— Фантомас? Да, это я! И я убью тебя!

Жером Фандор, горло которого сжимали все сильнее, задыхался…

Его правая рука была почти переломана. Двигать ею он уже не мог… Но в руке, которая казалась ему оторванной от тела, был револьвер…

Воспользоваться им было невозможно, но спасение могло быть только в выстреле. И он нажал на курок.

Раздался оглушительный выстрел.

Жером Фандор почувствовал, как его сильно оттолкнули к стене. Сжимавшие его тиски внезапно ослабли. Раздался сильный шум. Стекла окна разлетелись вдребезги. Что-то с грохотом упало. Затем наступила тишина. Тишина, прерываемая тяжелым дыханием и страшным хрипом…

Прошла минута, показавшаяся нескончаемой…

Жером Фандор собирался снова выстрелить, когда в соседней с ним комнате кто-то закричал:

— Он убегает…

Голос этого человека был знаком Жерому Фандору.

— Свет бы не помешал!.. — заметил другой спокойный голос.

Вспыхнула спичка.

При колеблющемся свете восковой спички Жером Фандор наконец смог осмотреться…

В комнате находились трое мужчин.

Их одежда была разорвана в клочья, лица в крови, они тяжело дышали и с недоумением глядели друг на друга…

Жером Фандор знал этих мужчин…

Это был господин Барбе, облокотившийся о кровать и потиравший рассеченную щеку.

Это был господин Нантей, полумертвый, лежащий на полу.

Это был, наконец, зажигавший с величайшим хладнокровием свечу, странный работник телефонной компании!.. Один он, казалось, не был взволнован.

Жером Фандор, не говоря ни слова, посмотрел на трех человек, стоявших неподвижно, словно застывших в своих позах.

Затем он бросил свой револьвер и, спокойно подойдя к двери комнаты, закрыл ее на два оборота!

Господин Барбе взглядом следил за журналистом. Каким-то безнадежным жестом он показал на выходившее в сад окно, стекла которого были разбиты.

— Нас провели, — сказал он, — убийце удалось бежать!

Но Жером Фандор пожал плечами, подошел к окну, вернулся и самым обычным голосом сказал:

— Невозможно, чтобы Фантомас сбежал отсюда!..

Работник телефонной компании с серьезным видом кивнул головой:

— Господин Фандор, я совершенно с вами согласен…

Глава XXVII. Фантомас арестован

— Господин Фандор, я совершенно с вами согласен!..

Услышав эти слова, журналист обернулся и хладнокровно, готовый снова, если это понадобится, начать схватку, спросил:

— Кто вы?

Человек засмеялся:

— Ну и ну! Ты меня не узнаешь?

Он снял парик, поднес к лицу свечу, которую держал в руке, и шутя назвал свои должности и звания:

— Жюв, бывший инспектор Сыскной полиции, бывший мертвец, в настоящее время полицейский-любитель…

Фандор вскочил:

— Вы, вы Жюв! Подумать только, что я вас заподозрил…

Но оба банкира не дали ему продолжить фразу:

— Что вы здесь делаете?

Жюв улыбнулся.

— Занимаюсь искусством, — ответил он. — Дело Доллона меня заинтересовало с самого начала. Я слежу за ним и пытаюсь разгадать из чистого любопытства!..

— Жюв, как же вы здесь оказались? — спросил ошарашенный Фандор.

— Ах, Фандор, как? Это загадка! Ты сделал в этом деле действительно сенсационные открытия. Сознаюсь, что я запутался. Тебя привели сюда рассуждения. Меня же — просто-напросто факты. Тебе известно, что я следил за бандой Цифр? Ты знаешь, что, представляясь Дырявой Башкой, я был с ними на короткой ноге. Тебе кажется удивительным, но мои товарищи по несчастью поддерживали связи с банком Барбе — Нантей, который, естественно, об этом не догадывался. Может быть, тебя это удивит, но у меня возникла необходимость побывать в банке!.. Кстати, вчера вечером я видел, как ты сюда вошел, но не вышел. Возможно, у тебя на то были свои причины. И я решил быть рядом с тобой, чтобы в экстренном случае помочь. Таким образом, я предстал в виде работника телефонной компании, что было для меня просто, поскольку я хороший электрик… Наконец, когда я понял, что ты собираешься провести здесь ночь, мне удалось сымитировать уход и спрятаться в доме. Ты только что позвал на помощь, и я, естественно, прибежал.

— Как и мы, — заметил господин Барбе, глядя на своего компаньона.

Господин Нантей утвердительно кивнул головой и добавил:

— Увы!.. Преступник снова сбежал… Фантомас, поскольку только что здесь был Фантомас, скрылся…

И банкир показал на разбитое окно, через которое преступнику, воспользовавшемуся всеобщей суматохой, удалось бежать. Но журналист и полицейский, как сговорившись, пожали плечами:

— Вы считаете, господин Нантей, что Фантомас бежал из этой комнаты?

— Да, черт возьми! — ответил удивленный банкир…

— Но через что же он по-вашему вышел? — спросил Жюв.

Нантей вытянул руку:

— Но… через… через это окно… Вы же видите, он разбил стекло?.. Смотрите, даже его маска висит на разбитом стекле…

Жером Фандор уселся в кресло. Казалось, что все это его забавляло. Жестом он попросил Жюва замолчать и, обращаясь к Нантею, произнес:

— Могу вас уверить, дорогой месье, что Фантомас не вышел через это окно…

— Почему?

— Потому что это окно было просто разбито вот этим стулом, чтобы заставить нас поверить в побег. Чтобы убедиться в правдивости моих слов, взгляните на стул — на нем рассыпаны осколки стекла. Смотрите, небольшой осколок стекла даже вошел в дерево…

— Но это же ничего не доказывает… Фантомас разбил стекло, а затем вышел через окно…

— В таком случае, как вы объясните, дорогой месье Нантей, что он позаботился о том, чтобы снять маску и не оставить никаких следов на клумбе под окном? Я этого не проверял, но сейчас уже светло, и вы сами можете в этом убедиться. Клумба ведь достаточно широкая. Как прыгающий отсюда человек не оставил на ней следов?

Господин Барбе, казалось, был удручен.

— Опять какое-то колдовство, — сказал он. — Если Фантомас не сбежал через окно, то как же ему удалось скрыться?

— Фантомас не мог сбежать! — четко произнес Жером Фандор.

— Однако не находится же он в этой комнате? Где же он спрятался?

Жером Фандор ответил таким же холодным тоном:

— Он не прячется в комнате.

— Вы считаете, что он где-то в доме?

— Он не прячется в доме, — все тем же тоном сказал Фандор. — Даже в самые критические моменты нашей схватки я постоянно думал о том, чтобы следить за движениями человека, сжимавшего мне горло. Я уверен, что в момент выстрела он опирался спиной о дверь и таким образом перекрывал проход… Кстати, последний толчок отбросил меня к этой двери… Никто через нее не выходил, как никто не выходил и через окно…

В тоне журналиста чувствовалась абсолютная уверенность, и господин Нантей заметил ему:

— Но, если вы уверены во всем этом, господин Фандор, если вы убеждены, что никто не выходил ни через окно, ни через дверь, как же тогда вышел Фантомас?

Чтобы ответить на этот вопрос, Жером Фандор поднялся из кресла.

Он взял со стола подсвечник, поставленный туда Жювом, подошел к большому зеркалу и начал тщательно рассматривать свою шею.

— Очень любопытно, — тихо сказал он. — Посмотрите-ка, месье, человек только что хотевший задушить меня, был Фантомас… Мы это видели… У этого человека был ранен палец или, скорее, он ранил меня самого и поэтому оставил на моем воротнике отпечаток большого пальца. Вы догадываетесь, что это за отпечаток?

Барбе, Нантей и Жюв одновременно устремились к журналисту…

Жером Фандор, действительно, показал им небольшое красноватое пятнышко, явно выделяющееся на фоне белого воротника. Отпечаток был таким характерным, что оба банкира вскрикнули дрогнувшими голосами:

— Снова отпечаток Жака Доллона!

Наступила продолжительная тишина. Собеседники с испугом смотрели друг на друга.

Фандор стал насвистывать мелодию популярного вальса. Жюв улыбнулся… Господин Барбе первым сделал усилие над собой.

— Черт возьми! — сказал он. — Только что здесь был Жак Доллон! Это очевидно! Вы говорите, господин Фандор, что он не выходил ни через окно, ни через дверь. Сжальтесь над нами и объясните эту загадку…

Но Жером Фандор лишь улыбнулся:

— А вы считаете, что я могу это сделать?

Господин Нантей нетерпеливо заметил:

— Но, черт возьми, если вам ничего не известно, не будем терять времени, начнем расследование, давайте осмотрим дом, сад…

Фандор иронично продолжил:

— И предупредим полицию? Нет, господин Нантей, поверьте мне, мы ничего не будем осматривать. Вот уже три месяца, как мы разгадываем самую ужасную из загадок и не можем прийти к чему-то определенному. Мы преследуем убийцу, который постоянно от нас ускользает… И вот впервые перед нами неоспоримый факт, а мы пойдем и все снова запутаем?

— Что вы хотите этим сказать? — спросил господин Барбе.

— Послушайте, — снова заговорил Жером Фандор, — несколько минут назад я был в комнате один. Жак Доллон вошел сюда, поскольку у меня на шее есть отпечатки его пальцев. Жак Доллон и был Фантомасом — он же сам об этом прокричал, думая выйти победителем из борьбы. Доллон-Фантомас не выходил отсюда ни через дверь, ни через окно. С другой стороны, вошли вы, господин Барбе, вы, господин Нантей, и вы, Жюв. Поскольку действующие лица этой сцены вошли, и никто отсюда не выходил, следовательно, Фантомас вошел с вами и остается в этих стенах!

Барбе и Нантей запротестовали. А Жюв продолжал улыбаться.

— Вы, что же, считаете?

Но Жером Фандор не дал закончить фразу.

— Я ничего не считаю, — сказал он, — я знаю, что я, Жером Фандор, есть я и что я не Жак Доллон. Жюв знает, что он Жюв и что он не Жак Доллон! Вы, господин Барбе, и вы, господин Нантей, вы знаете, кто вы есть и кто вы не есть. Никто из нас не может оставить отпечатков, похожих на отпечатки Жака Доллона. Но я также знаю, что Жак Доллон вошел сюда и не выходил… Вот все, что я знаю!

— Это какое-то сумасшествие, месье!..

— Логично! — поздравил Фандора Жюв. — Ты прав, малыш…

А журналист тем временем продолжал:

— Значит, если Жак Доллон не вышел, то он находится здесь. Его следует арестовать, а для того, чтобы его арестовать, нужно просить господина Авара приехать как можно скорее. Жак Доллон — это Фантомас или, лучше, Фантомас — это Жак Доллон.

Господин Авар не станет колебаться, чтобы лично приехать за такой добычей. Я сейчас же позвоню ему по этому телефону, не выходя из этой комнаты, господа.

И пока ошеломленные банкиры слушали, Жером Фандор, действительно, позвонил в Сыскную полицию, переговорил с дежурным офицером, добился того, чтобы господину Авару сообщили о его звонке и несколько минут спустя лаконично рассказал о происшедших событиях, закончив следующими словами:

— Я лично закрыл на два оборота дверь комнаты, где все это только что произошло. Отсюда никто не выходил и не выйдет до вашего приезда, слово чести. Срочно приезжайте. Прихватите с собой слесаря, чтобы открыть входную дверь здания, а также выломать дверь комнаты, в которой мы находимся. Поскольку я не хочу ни на минуту прекращать наблюдения за комнатой, в которой я не вижу Фантомаса, но в которой, я вам повторяю, он должен быть.

Выслушав ответ начальника Сыскной полиции, Жером Фандор сообщил:

— Через четверть часа господин Авар будет здесь… Через четверть часа, господа, мы будем присутствовать при аресте Фантомаса, самого страшного из когда-либо существовавших преступников…

Господин Барбе не смог удержаться от насмешливого тона:

— Мне кажется, вы слишком далеко заходите. Все гораздо более загадочнее, чем когда-либо, а вы говорите об аресте…

— Что же вы теперь видите загадочного? — засмеялся Фандор.

Журналист задал этот необычный вопрос с такой спокойной уверенностью, что озадачил господина Барбе.

— Что загадочного? Да все! Вы ведь даже не знаете, каковы были мотивы совершенных Фантомасом-Доллоном преступлений?

— О! Они совершенно ясны, — на этот раз ответил Жюв. — Госпожа де Вибре была разорена и действительно покончила с собой, потому что, — боже мой, надеюсь, вы меня простите? — потому что биржевые операции, которые вы ей посоветовали, не удались… Она приняла яд и отправилась умирать к Жаку Доллону, которого она, возможно, тайно любила… Так случилось, что в этот же вечер убийцы проникли к молодому художнику… Они воспользовались первым трупом, чтобы создать себе алиби и подготовить мизансцену, которая должна была направить правосудие по ложному следу и заставить его поверить в убийство госпожи де Вибре и в самоубийство виновника… К сожалению, Доллон был обнаружен раньше, чем яд завершил свое действие, и он был арестован. Вы догадываетесь, в каком смятении находились виновники всего этого? Доллон их видел… он заговорит… он выдаст их… Отлично! Они его убивают!..

— Но Жак Доллон жив, ведь его следы обнаруживаются повсюду! — воскликнул господин Барбе.

— Они убивают Жака Доллона, — настойчиво продолжил теперь уже Фандор. — После этого формально было установлено, что Жак Доллон мертв. Раз мертвец не может быть арестован полицией, они принимают его в свою банду… Это он затем похитит колье княгини Данидофф…

— Но это же какой-то бред!

— Все это было установлено, господин Нантей! Именно он похитит миллионы на улице Четвертого Сентября. Сенсационное ограбление, господа, которое чуть было не разорило ваш банк, если бы эта эмиссия не была застрахована. В конечном итоге, вы ничего не потеряли, а даже, наоборот, выиграли, благодаря хитроумной комбинации со страховкой! По этому поводу, кстати, я бы добавил, что, если бы я был членом банды, я написал бы вам с предложением вернуть исчезнувшие слитки. Грабителям трудно сбыть их. А вы могли бы их заново купить и изготовить из них, например, фальшивые деньги. Для вас это было бы так выгодно!..

— Я восхищен вашей шуткой, — сказал господин Нантей.

— Действительно, вы можете восхищаться мной! Закончив это дело, грабители вспоминают, что забыли у Элизабет Доллон какую-то компрометирующую их бумагу или нечто подобное… Они посылают мертвеца Доллона за ней, и он пытается убить свою сестру, но тут появляюсь я… и вовремя открываю окно… Между тем на бирже проводится серия операций, в результате которых банк Барбе — Нантей получит значительные прибыли, если исчезнет Томери. Убийцы поспешно избавляются от мешавшего им соучастника — этого идиота Жюля, слуги с улицы Раффэ, и отправляют Доллона, чтобы тот убил Томери. После чего, естественно, они собираются ограбить ваш банк, переполненный золотом. Поскольку без этого последнего ограбления именно ваш банк, ответственный за акции Томери, выплачивал бы биржевикам разницу, положенную в карман накануне. Кстати, господа, смерть Томери оказала вам большую услугу… Без его смерти, которая вас обогатила, вам необходимо было бы оплачивать ваши продажи к определенному сроку, и вы потеряли бы еще больше, чем заработали сейчас лишь из-за факта его исчезновения!.. Я думаю, что вы очень признательны Жаку Доллону за то, что он для вас сделал?

При последних словах господин Нантей встал. Он направился к журналисту и сказал ему дрожащим голосом:

— Мне кажется, господин Фандор, что вы странным образом объясняете дело Доллона… Вы утверждаете, что этот художник мертв, и рассказываете о его действиях так, словно он жив!.. Впрочем, я понял, куда вы клоните! То, что вы только что сказали, бессмысленно! К каждому преступлению вы приплели и наш банк, вы представили его заинтересованным во всех ограблениях…

Но Жером Фандор успокоил банкира:

— Ради бога, не надо горячиться! Вам, действительно, выгодны были все эти преступления, начиная с убийства госпожи де Вибре, которая могла бы подать на вас в суд за авантюрное управление ее состоянием, и заканчивая смертью Томери, приведшей к столь выгодному для вас понижению курса его акций… Но это наверняка обыкновенное совпадение, поскольку вы не Фантомас, поскольку вы не Жак Доллон, поскольку вы не можете воспроизвести отпечатки его пальцев. Поверьте мне, что я говорил об этом лишь для того, чтобы показать связь всех этих дел, происходивших в узком кругу, в котором у вас немало знакомых… Я говорил…

Жером Фандор внезапно остановился:

— Вы слышите? Кто-то поднимается по лестнице. Это господин Авар!..

В порыве нетерпения оба банкира поднялись, и направились к двери комнаты, но журналист остановил их с некоторой насмешкой:

— Давайте не будем двигаться. Ради бога, не двигайтесь. Давайте встретим начальника Сыскной полиции в точно таком же расположении, в каком мы встретили менее часа назад того, кого ему необходимо арестовать…

За дверью слышны были короткие фразы. Господин Авар отмычкой открывал замок. Вскоре он вошел и устремился к журналисту.

— Ну что, дорогой Фандор, я во всем следовал вашим инструкциям… Ах! Жюв, вы тоже здесь?.. Ну? Рассказывайте. У вас есть что-нибудь новенькое после вашего необычного телефонного сообщения?.. Что вы мне там говорили?

— Я говорил, господин Авар, — сказал Фандор и казалось, что он продолжает фразу, прерванную приходом начальника Сыскной полиции, — что убийца находится в этой комнате и что он никуда отсюда не выходил… что он и сейчас здесь…

— Здесь?

С первого же взгляда господин Авар узнал обоих банкиров, и его вопрос свидетельствовал о некотором недоверии к словам Фандора, что больно задело его.

И журналист ответил:

— Совершенно верно, здесь! Выйти из комнаты он не мог! Кстати, вы сами сейчас в этом убедитесь. Господин Нантей, окажите мне небольшую услугу, нарисуйте, пожалуйста, план второго этажа вашего дома…

Банкир встал, подошел к рабочему столу и сел в углу комнаты:

— Я к вашим услугам…

И он начал рисовать приблизительный план комнат, которые находились на втором этаже особняка.

— Пожалуйста, — сказал Нантей.

Жером Фандор живо поднялся и направился к нему. Несмотря на свое обычное спокойствие, журналист вне всякого сомнения был сильно взволнован, так как, приближаясь к письменному столу, он споткнулся и чуть было не упал. Поднимаясь, он опрокинул на бювар чернильницу, из которой вытекло все ее содержимое…

— Осторожно! — воскликнул господин Нантей и, чтобы избежать этого внезапного «наводнения», отпрянул назад, покачнувшись на стуле и подняв обе руки над потоком чернил… — Осторожно, господин Фандор, это новый всемирный потоп!

Но ему не удалось закончить фразу…

Жером Фандор мгновенно выпрямился и, раньше чем кто-либо смог догадаться о его намерениях, схватил правую руку банкира, с силой опустил ее в чернила, пролитые на стол, и сразу же приложил к листу бумаги, на котором она оставила отпечаток…

Едва взглянув на отпечаток, Фандор поднял его над головой:

— Это отпечаток Жака Доллона! Рука господина Нантея, характеристики которой известны в отделе антропометрии, только что оставила отпечаток… Жака Доллона!

Все оцепенели.

— Браво! Браво! — закричал Жюв, бросившись к журналисту.

Господин Авар странно побледнел и тихо проговорил:

— Я ничего не понимаю!

Только господа Барбе и Нантей сохраняли спокойствие…

Господин Барбе встал и, глядя на своего компаньона, произнес:

— Я об этом догадывался. Прощай…

Ужасный крик последовал за этими словами.

Выхватив из-за пояса тонкий кинжал, он по самую рукоятку всадил его себе в грудь…

В то время как Жюв склонился над рухнувшим банкиром, господин Авар не терял из виду Нантея.

— Вот, значит, — начал он, — Жак Доллон — живой мертвец! Вот, значит, неуловимый Фантомас…

Но бандит, отступая перед господином Аваром, с дерзостью спросил:

— Почему вы меня арестовываете? Из-за этого отпечатка? Да это просто ловкость рук этого журналиста. Возьмите у меня новые отпечатки, и вы увидите, может ли моя рука оставить такой отпечаток!

Он вытянул руку в направлении письменного стола, словно призывая провести новый эксперимент.

Жером Фандор направился к нему.

— Бесполезно, — коротко произнес он. — Я заметил то, что вы сделали… Вот уже два часа, как я за вами слежу…

И, приподняв манжету банкира, он показал всем нечто, похожее на тонкую пленку в форме перчатки из непонятного материала. Она крепилась на запястье незаметной резинкой.

— Это, господин Авар, — сказал Фандор, — просто-напросто человеческая кожа! Превосходно выдубленная человеческая кожа, сохранившая все свои качества… все свои бороздки. Вы догадываетесь теперь, где она могла быть взята? С какого трупа?

Господин Авар побледнел как полотно.

— С трупа Жака Доллона, — прошептал он. — Вы это хотите сказать?

И после секундной паузы шеф Сыскной полиции продолжил:

— Но этого не может быть, это какое-то сумасшествие. Как же, по-вашему, действовал этот несчастный?

— Очень просто, — ответил Жером Фандор. — Фантомасу прекрасно известна вся опасность для преступников антропометрии, этой совершенно точной науки. Он знает, что всякий отпечаток пальцев выдает убийцу. Ему также известно, что трудно что-нибудь сделать, не оставив следов… Вот почему каждый раз, когда ему надо было совершить преступление, он надевал сделанные из кожи Доллона перчатки. Таким образом, он делал так, чтобы во всех этих преступлениях идентифицировали личность Жака Доллона… мертвеца!

— Вы рассказываете какой-то роман с продолжением, — возразил господин Нантей. — Как вам пришла в голову такая мысль?

Фандор насмешливо посмотрел на банкира:

— Фантомас, не старайтесь больше отрицать того, что отрицать бессмысленно. Конечно же, я воздаю должное вашей гениальности. Вы можете гордиться тем, что додумались до такого. Я бы никогда не смог представить такого и, возможно, никогда бы не додумался, если бы вы не совершили оплошности и не оставили отпечатков у меня на воротнике… Отсюда никто не выходил, значит, виновный обязательно должен был быть здесь… У кого-то обязательно должны были быть руки Доллона… Как этот кто-то мог иметь руки Доллона? Черт возьми, конечно же, надо было подумать об этих перчатках…

И Жером Фандор повернулся к шефу Сыскной полиции.

— Господин Авар, — заявил он, — госпожа баронесса де Вибре покончила с собой в результате проведенных Барбе — Нантей биржевых махинаций или, может быть, была ими отравлена. Это не имеет существенной разницы… Ее смерть могла бросить тень на банк, поэтому ее труп был перенесен на квартиру Жака Доллона. Чтобы отвести от себя подозрения, художника пытаются отравить. Жак Доллон был опасным свидетелем… И его убивают в тюрьме при пособничестве одного из охранников до того, как он был признан невиновным… Кроме того, его руки использовали для совершения убийств… Я всегда утверждал, что Жак Доллон мертв… Это Нантей совершил все эти преступления, бросив подозрения на несчастного Жака Доллона. Кстати, все эти преступления были выгодны банку Барбе — Нантей… Я уже об этом говорил…

Нантей, казалось, чувствовал себя подавленным перед лицом доказательств и точных разоблачений журналиста и не противоречил ему, лежавший на кровати Барбе умирал. Кивая головой, Жюв время от времени подтверждал слова своего друга, а Жером Фандор спокойно пересказывал господину Авару мотивы преступлений, о которых он несколько минут назад смело говорил самому Нантею.

— Когда я вам позвонил, господин Авар, — сказал он, — я уже был уверен в предстоящем аресте. Никто не выходил из комнаты с того момента, когда руки Доллона оставили свои отпечатки у меня на шее. Значит, у кого-то были руки Доллона. Отпечатки пальцев всех присутствующих мне были знакомы. Следовательно, кто-то обладал каким-то средством или способом превращать свои собственные отпечатки в отпечатки Жака Доллона. Что это могло быть за средство? Оно должно было быть, как вы понимаете, съемным. Черт возьми, но это могла быть лишь пара перчаток… Пара перчаток из кожи рук Жака Доллона! Господин Нантей упорно держал свои руки за спиной. Я догадался, что это он выступил в роли Доллона этой ночью. И мне удалось сделать так, чтобы он не сумел снять эти перчатки, и взять их отпечаток у вас на глазах… Обо всем остальном вы можете догадаться сами, не правда ли? После того, как отпечаток был снят, воспользовавшись всеобщим смятением, Нантей сорвал свою перчатку, которая, как вы видите, в скрученном состоянии занимает немногим более места, чем сигарета… Выбрасывать ее было опасно, и он затолкал ее под манжету, делая вид, что поправляет ее. Проделывая эту хитрость, он вымазал в чернила руку, на которой не было перчатки, и таким образом хотел скрыть свою уловку. Я все это видел, господин Авар, я говорю вам не только о Лжедоллоне. Только что мы с Жювом поняли, что он — неуловимый Фантомас… Вот эта маска — неоспоримое тому доказательство. Кстати, он в этом и сам признался… Господин Авар, вам остается лишь взять этого человека. Жюв и я, мы вам его вручаем!..

Момент был невыносимо томительным.

В минуту окончательной победы Жюв и Фандор молча обнялись… Господин Авар с поднятой рукой двигался к Нантею. Тот отступал.

— Фантомас, — начал он, — именем закона я вас ар…

Но слова застряли у него в горле…

Когда он сделал еще один шаг, Нантей вдруг отскочил назад, и рука его нажала на деревянную обшивку стены.

В тот же момент господин Авар, словно споткнувшись о невидимое препятствие, растянулся во весь рост на полу!

Жюв и Фандор рванулись вперед. Но… Фандор тоже упал, тихо выругавшись.

— Боже мой… мы попались! Он убегает! — кричал Жюв.

Пока полицейский в отчаянном усилии пытался сделать хоть шаг — казалось, что его пригвоздили к полу, — Фантомас с быстротой молнии перепрыгнул через господина Авара, подбежал к двери и захлопнул ее за собой. Послышался взрыв смеха… Фантомас удалялся.

— Колдовство какое-то! — воскликнул господин Авар.

— Разувайтесь! Разувайтесь! — закричал Жюв, который уже мчался через весь дом босиком и с револьвером в руке, надеясь догнать преступника.

Подбежав к входной двери особняка, Жюв обнаружил там своих коллег, приведенных господином Аваром, которые мирно беседовали… Они не видели ничего… Улица была пустынна… В одно мгновение Фантомас исчез, испарился… Ему, неуловимому, снова удалось скрыться от тех, кто так упорно его преследовал!..

— О! Все очень просто, — объяснял Жюв ошеломленным господину Авару и Фандору. — То, что здесь произошло, объясняется очень просто. Я это сразу почувствовал, когда увидел, что Фантомас нажал на обшивку стены, а вы упали, господин Авар.

— Он нажал на электрический выключатель, не так ли?

— Да, Фандор, он подал ток… черт возьми! Этот негодяй предусмотрел эту невиданную хитрость… Мне кажется, что уже давно под полом этой комнаты он расположил мощные электромагниты… В момент, когда господин Авар подходил к нему, чтобы его арестовать, не надеясь более выпутаться из этого дела с помощью своей дерзости, он включил ток… Господин Авар, я и ты, Фандор, не смогли сделать и шагу, так как эти электромагниты притягивали гвозди наших туфель. А Фантомас спокойно ушел. Естественно, его подошвы были из изолирующего материала.

Господин Авар и Фандор молчали. Держать Фантомаса в своих руках, думать, что наконец-то им удастся захватить мерзкого преступника, и вдруг увидеть, как он уходит… От глубокого отчаяния на глаза наворачивались слезы.

— Над нами висит какое-то проклятье! — говорил Фандор. — В этот раз нам не в чем себя упрекнуть. Уж этого-то мы не могли предвидеть!

И про себя добавил: «Бедная Элизабет… Как сказать ей о том, что мы упустили убийцу ее брата?»

Глава XXVIII. Но ничто не окончено

— Тебе положить еще кусочек цыпленка?

— Нет, спасибо, я не голоден.

— Все-таки есть нужно…

— А вы едите?

— Признаться, нет…

— Ну, так что же вы?

В отдельном кабинете на втором этаже ресторана «Жирный фазан», где ужинали два человека, воцарилась тишина.

Жюв и Фандор сидели неподвижно с блуждающим взглядом.

Несколькими часами ранее Фандор, вернувшись к себе, обнаружил конверт с черной каймой, почерк на котором заставил его вздрогнуть: адрес написан рукой Элизабет Доллон. Журналист быстро вскрыл его и прочел:

«Мне кажется, что я схожу с ума… Да, я вас любила! Еще вчера я была бы счастлива стать вашей женой, но вместе с вашим письмом я получила еще одно. Письмо, в котором приводятся ужасные разоблачения. И все это подтверждается фактами… Я не вправе проклясть вас! Скорее, у меня нет для этого сил. Но я не выйду за вас замуж, Жером Фандор, за вас, Шарль Рамбер…»

Фандору казалось, что все вокруг закружилось…

Немного спустя после необыкновенного побега банкира Нантея — Нантей для всех, а для Жюва и Фандора — Фантомас, — Жюв получил от господина Анниона, своего высшего начальника и руководителя Сыскной полиции, который давал о себе знать лишь в исключительных случаях, записку:

«Глубоко сожалею о том, что вы раскрыли себя в таких смехотворных обстоятельствах, упустив шанс арестовать важного преступника».

Сказано было коротко, но ясно. Читая эту записку, Жюв побледнел от ярости и сжал кулаки.

Ужиная, Жюв и Фандор вспоминали о достойных сожаления событиях, приключившихся с ними. Они посмотрели друг на друга и обнялись, словно два жалких обломка кораблекрушения, предоставленные самим себе в огромном океане человеческого равнодушия.

— Самое страшное страдание, — тихо произнес Фандор с дрожащим от подступающих слез голосом, — это боль неразделенной любви…

— Самая больная рана, — покачав головой, с горечью произнес Жюв, — это сама любовь!

Они стояли так еще несколько минут, и вдруг в их сознании произошел поворот.

У этих двух мужчин мог быть упадок сил, но лишь временный. Это были поистине прекрасные игроки…

— Фандор?

— Жюв?

— У тебя есть мужество?

— Есть, Жюв.

— В таком случае, малыш, предадим все это забвению и снова отправимся в погоню за Фантомасом! Клянусь тебе, что борьба только начинается… Слушай…