ru Andrey_Ch FictionBook Editor 2.4 2011-02-14 http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=574245Текст предоставлен автором 32cb3348-382a-11e0-8c7e-ec5afce481d9 1.0

Крючкова Ольга

Слуга люцифера

Пролог

Люцифер держал в правой руке прозрачный, словно вода, кристалл, наблюдая за жизнью смертных. Он, охваченный чувством смятения, понимал, что девушка, не в первый раз отражавшаяся в кристалле, земная черноволосая красавица, волнует его воображение.

Гвендолин, дочери простого саксонского землепашца, исполнилось пятнадцать лет, и она уже обрела достойные женские формы, коими приводила мужчин в смятение.

Отец девушки, понимая, что она вполне созрела для замужества, решил сосватать её за такого же землепашца, как и он сам, с одной лишь разницей, что тот был из соседнего селения, которое считалось более зажиточным.

Гвендолин, не подозревая о планах своего отца, как обычно гуляла по лугу, срывала цветы и плела венки. У неё получилось два венка, и они были недурны на вид: разноцветные полевые цветы придавали им летнее очарование и расточали дивный аромат.

На голубом безоблачном небе блестела утренняя звезда. Гвендолин стала всё чаще в последнее время замечать небесное светило, любуясь его неземной красотой: звезда переливалась синим блеском, образуя вокруг себя таинственный ореол.

Неожиданно звезда исчезла с небосвода, и в тот же миг перед ней появился молодой мужчина. Гвендолин вздрогнула:

– Кто ты? Зачем пугаешь меня?

– Красавица, я вовсе не хотел этого делать, – ответил обаятельный незнакомец и улыбнулся, обнажив белые ровные зубы.

Девушка невольно залюбовалась незнакомцем, что и говорить, он действительно был красив: высокий, складный, облачённый в лёгкую тёмно-синюю тунику, и в довершении всего – светловолосый и голубоглазый.

Гвендолин невольно затрепетала под пристальным взглядом мужчины. Он же приблизился к ней и произнёс:

– Хочешь, я помогу тебе сплести самый красивый венок на свете?

– Да… – робко ответила девушка, не смевшая поднять глаза, и уже попавшая под обаяние мужчины.

Незнакомец протянул руку и быстро схватил несколько невзрачных полевых цветков. Затем, он начал сплетать их и, словно из воздуха в его руках появлялись цветы необыкновенной красоты, которые вовсе не произрастали на привычном для Гвендолин лугу.

Девушка с удовольствием наблюдала за ловкими движениями незнакомца – и вот венок был готов. Его украшали белые лилии, которые бедная крестьянка никогда не видела.

Девушка удивилась:

– Откуда эти дивные цветы?

– Да, вот же они, – жестом указал незнакомец на луг. И действительно, вокруг них колыхались на ветру белые огромные лилии.

Гвендолин пришла в смятение:

– Скажи: ты друид[1]? Ты пришёл сюда из дубовой рощи, что за холмом?

– О, да! Я – из рощи, – засмеялся незнакомец. – Но не той, что за холмом. Лучше примерь венок, я сделал его для тебя.

Он ловко накинул венок на чело Гвендолин. Она поддалась не объяснимому чувству, ещё не понимая, что её плоть охватило желание.

* * *

Люцифер часто посещал земную красавицу до тех пор, пока её не выдали замуж. Гвендолин хоть и была молода и наивна до встречи с соблазнителем, не сомневалась, что понесла ребенка именно от него.

В первую брачную ночь, когда муж впервые овладел Гвендолин, она, понимая, если на утро его родственники не обнаружат на постели полагавшихся при подобных обстоятельствах следов невинности, припрятала под кроватью чашу с кровью барашка, зарезанного её отцом для праздничного стола.

Ласки молодого мужа были грубы и неумелы, и Гвендолин, лёжа на брачном ложе, невольно вспоминала своего обворожительного возлюбленного. Молодая женщина тосковала по голубоглазому соблазнителю, несмотря на то, что укоряла себя за легкомысленность – ведь она даже не знала его имени.

Спустя два месяца после брачной ночи живот Гвендолин начал округляться, и, вполне естественно, у мужа возникли вполне правомочные подозрения: жена потеряла невинность задолго до свадьбы.

* * *

Вечерело. Гвендолин, избитая, вся в синяках, шла по тому самому лугу, где она летом познала любовный восторг. От прекрасных цветов не осталось и следа – они пожухли от холода и изморози, сковавшей землю.

Она опустилась на жёлтую траву, с трудом сорвала завядший некогда благоухающий ароматом цветок и прижала его к груди.

– Гвендолин! – Услышала она сквозь сон: она замерзала и впала в забытье.

«Если это – мой муж, – мысленно решила она, – то я лучше замёрзну и умру, но не вернусь в его хижину…»

Гвендолин почувствовала, как её подхватили на руки и понесли, не сомневаясь, что обратно в ненавистный ей дом.

* * *

Молодая женщина очнулась оттого, что ей было тепло и хорошо. Она слегка приподнялась и увидела, что находится в просторной хижине на плетёной кровати под меховым одеялом. Подле очага суетилась сморщенная старуха, размешивая в котле длинной деревянной ложкой пахучее варево.

Гвендолин с облегчением откинулась на плетёное ложе, подумав: «Я – не в хижине мужа, это точно. Лучше у чужих людей, чем с ним…»

Старуха повернула к ней изрытое морщинами лицо, напоминавшее запечённое яблоко:

– Здесь ты в безопасности. Я позабочусь о тебе, – проскрипела она, словно читая мысли Гвендолин.

…В положенный срок Гвендолин родила крепкого черноволосого малыша. Старуха принимала роды, что делала уже не в первый раз, но детское место никак не хотело покидать чрево роженицы, и она истекала кровью.

Гвендолин слабела с каждой минутой, понимая, что жить её осталось считанные часы.

– Прошу тебя… – едва слышно обратилась она к старухе. – Не бросай моего сына…

– Не волнуйся, дитя моё. О нём позаботятся.

Гвендолин была настолько слаба, что не придала значения словам старухи. Через несколько часов она умерла.

* * *

Голубоглазый красавец вошёл в хижину. Старуха, державшая младенца, подобострастно поклонилась.

– Я сделала всё, как вы велели, мой повелитель. Женщина мертва.

Люцифер кивнул.

– Покажи младенца! – Повелел он.

Старуха развернула домотканое одеяльце. Перед взором отца предстал здоровенький черноволосый мальчик. Люцифер дотронулся до малыша левой рукой, на его указательном пальце переливался ярко-красный рубиновый перстень. Ребёнок завозился и заплакал. Люцифер отстранил руку: на груди младенца, под левым соском зиял ожог, по форме напоминавший ноготь.

– Что ж, Гвендолин сделала своё дело. Из него получиться верный слуга. Теперь ты должна выполнить своё предназначение. Вот возьми, – он снял перстень с рубином, – передай ребёнку в день, когда ему исполнится тринадцать лет. Всё что положено для будущего статуса ребёнок постигнет, когда придёт время. И имя ему будет: Асмодей[2]!

Из разговора падшего ангела и демона

– Скажи, Асмодей, – обратился Люцифер к своему слуге, – отчего ты пренебрегаешь моим подарком?

– Отнюдь, повелитель! – Склонился демон в раболепном поклоне. – Он вот уже семь веков хранится в башне замка Брюгенвальд[3]. Я стараюсь не вмешиваться в ход событий…

– Что ж, пожалуй, путь всё идёт своим чередом… – Согласился Люцифер. – Признайся мне, ты задумал новое развлечение, не так ли?

– Вы, как всегда правы, мой повелитель!

Глава 1

1472 год, Ватикан

Сорокалетний кардинал Родриго Борджиа, племянник самого Папы Каллиста III, был необычайно хорош собой. Он выделялся на фоне окружавших его священнослужителей. Борджиа был высок, атлетически сложен, его чёрные как смоль волосы густы, выразительные глаза имели красивый миндалевидный разрез. Если бы не его сутана, то он вполне мог бы сойти за графа или князя, предающегося развлечениям.

Родриго был весьма охотлив до развлечений, как впрочем, и все здесь собравшиеся служители нашего Господа. Если бы Господь узрел с небес, чем занимаются его верные слуги, то пришёл бы в ужас.

Каллист III, предчувствуя свою скорую смерть, решил организовать праздник и насладиться земными искушениями. Хотя сам он уже был достаточно стар и болен, но с довольствием созерцал совокупления своих молодых каталанов[4] и кардиналов с fornicatores[5]. В последнее время это было одно из его любимых развлечений. Каталаны и кардиналы не отказывали понтифику и охотно принимали участие в оргиях, удовлетворяя чудачества умирающего. Каллист любил поговаривать: «Уметь насладиться прожитой жизнью – прожить дважды».

И на этот раз праздник постепенно перерос в оргию, всё шло как обычно: священники напились, распалились и в самый подходящий момент появились ярко раскрашенные женщины в красных платьях.

Родриго любил fornicatores, особенно прельщало то, что они бесстыдно удовлетворяли любые его потребности. Иногда он затевал маленькие шалости, например, пихал женщинам шоколадные конфеты за корсаж, а затем извлекал их оттуда языком. Шутка с конфетами была самой любимой Каллистом. И в этот раз он желал насладиться ею:

– Родриго! – позвал он и тут же закашлялся кровью. – Я желаю, что ты откушал сладостей.

Племянник понимающе кивнул. Он взял из вазочки горсть конфет и направился к весьма симпатичной fornicatore. Она была смуглой, её кожа отливала медью, красивые скулы подчёркивали искусно наложенные румяна, глаза были умело подведены, отчего казались ещё больше и глубже.

– Как тебя зовут? – поинтересовался Родриго у девицы.

– Ваноцца Катанеи, – ответила она, понимая, для чего подошёл кардинал. Она быстро ославила шнуровку корсажа, отчего её прелестная грудь стала видна почти полностью.

– О, какие розы! – восхитился Родриго. – Не ослабляй более шнуровки и не лишай меня возможности насладиться маленькой шалостью.

После этих слов он высыпал из руки подтаявшие conffettos прямо на грудь прелестницы. Ваноцца слегка колыхнула своими прелестями и конфетки закатились в укромное местечко между ними.

Родриго обнял женщину и начал вынимать их оттуда языком. Ваноцца откинула голову: ей было приятно прикосновение полных губ кардинала, они возбуждали её.

Наконец Родриго извлёк последнюю conffetto под всеобщий восторг зрителей. Его губы были густо перемазан шоколадом. Он отёр их платком, извлечённым из рукава сутаны.

Родриго слизнул шоколад с груди чаровницы, и впился ей в губы. Поцелуй получился страстным и долгим. Кардинал, сам того не ожидая, возжелал Ваноццу с дикой страстью, не церемонясь, он завалил её на бархатные подушки, разбросанные для подобных утех под деревьями, где уже несколько пар предавались плотским наслаждениям.

Каллист поднялся со своего кресла, стоящего в густой тени деревьев. Его всегда восхищала мужская сила племянника. Вот и сейчас старый понтифик дрожал от восторга, наблюдая, как Родриго обладает женщиной, доводя её своей силой до исступления.

Каллист приблизился к любовникам.

– Браво, мой мальчик! Как ты силён! Ну, покажи мне, на что ты ещё способен!

Родриго скинул с себя сутану, сорвал платье с Ваноцци, перевернул её вниз животом и вошёл в неё сзади.

– О-о! – протянул Каллист.

Его лицо покрылось испариной, он пожирал глазами, как Родриго в животной позе берёт fornicatore снова и снова. Каллиста затрясло, так, что Родриго и всем остальным стало страшно.

К понтифику подбежал кардинал, его сутана была расстегнута на уровне паха, откуда бесстыдно свисали мужские достоинства.

– Вам плохо, Ваше Святейшество?

– Нет! Мне хорошо! И я хочу насладиться последними моментами своей жизни! Fugit irreparabite tempus![6] – почти покричал он, смотря на кардинала дикими расширенными глазами. – Я хочу, чтобы вы продолжали! Все как один! И у меня на глазах!

Каллист зашёлся кашлем и упал. Кардинал, стоящий перед Его Святейшеством с неприкрытым vergogna[7], растерялся: Каллист хрипел, его тело сотрясали предсмертные судороги.

Fornicatores перепугались, похватали свои одежды и кинулись врассыпную. Перед испускающим дух понтификом остались лишь полуголые священнослужители. Папа Каллист III умер без покаяния.

* * *

Ваноцца уже почти дошла до piccolo via[8] Пиццо-ди-Мерло, где находился дом её отца – художника Якопо Пинктори, зарабатывающего на жизнь тем, что целыми днями он проводил, слоняясь по Риму, пытаясь запечатлеть образ какой-либо знатной мадонны, садящейся в карету: он мгновенно схватывал пропорции, овал и черты лица.

Затем Пинктори заканчивал рисунок и отправлялся к тому самому богатому дому, дабы попытаться его продать. Общаться, как правило, приходилось со слугами. Они брали рисунок, показывали своей матроне и та, видя себя несколько преукращенной, соглашалась его купить за пару серебряных монет. Этих денег хватало Пинктори на удовлетворение личных потребностей. О дочери Ваноцци и не думал: считал, что её содержание – дело мужа, Гвидо Катанеи, кстати, тоже художника, целыми днями проводящего в пьянстве.

Ваноцца была предоставлена сама себе, и ей ничего не оставалось делать, как продавать своё красивое тело. Но мечталось совсем об ином – найти богатого любовника и с его помощью выбраться из нищеты.

Неожиданно, кто-то подхватил её под руку. Ваноцца очнулась от мыслей: перед ней стоял красивый мужчина в чёрном бархатном камзоле, расшитом серебром. Он левой рукой опирался на изящную трость из красного дерева с серебряным наболдажником в виде змеи. Девушка заметила на его указательном пальце кроваво-красный рубин.

– Signorina[9]! Что вам угодно? – поклонилась она.

– То, что и всем, – улыбнулся мужчина, обнажая ослепительно белые зубы.

«Если бы у меня был такой цвет зубов», – подумала Ваноцца, – я бы точно, нашла богатого любовника».

Мужчина подхватил женщину под руку и без объяснений увлёк к своей карете, обтянутой чёрным шёлком. Ваноцца была не в настроении, она вырвалась:

– Signorina, вам не стыдно обижать бедную женщину?! Куда вы тяните меня?

– Туда, где воплотятся все твои мечты, – ответил незнакомец и снова улыбнулся. – Доверься мне.

Он распахнул дверцу кареты и слегка подтолкнул Ваноццу. Она села на бархатное темно-красное сидение. Мужчина расположился напротив неё.

– Итак, Ваноцца Катанеи: ты и впрямь bella donna[10], как говорят. Надеюсь, что ты ещё и умна.

Женщина молчала, понимая, что незнакомцу не нужно её тело, а нечто другое.

Незнакомец, словно проникший в её сокровенные мысли, продолжил:

– Вот-вот, нечто другое! Я предлагаю тебе сделку.

– Какую? Вы юрист? – наконец вымолвила красавица.

– Скорее servitore del diavolo[11]. Ты готова продать душу дьяволу? И получить взамен то, что пожелаешь?

Ваноцца не колебалась:

– Да, готова! – ответила она, вызывающе вскинул подбородок.

– Браво! Я не ошибся в тебе Ваноцца! Что ж скрепим наш договор.

Незнакомец посмотрел на свой рубиновый перстень: камень стал насыщенно-красным, создавалось впечатление, что ещё мгновенье и из него начнёт сочиться человеческая кровь.

Ваноццу пронзила нестерпимая боль под левой грудью.

* * *

Шло время, но в жизни Ваноцци ничего не изменилось. О встрече с таинственным незнакомцем она думала: «Богатый извращённый граф развлекался. Простых занятий любовью ему мало – вот и прижигал женщинам грудь».

Она смутно помнила их встречу и, в конце концов, убедила себя, что это временное alienazio[12], а граф – просто извращенец.

Муж Ваноцци, Гвидо Катанеи, окончательно спился. Он мог не появляться дома в течение нескольких дней, что совершенно не тревожило молодую женщину – ё муж тяготил её, она молила, чтобы Бог или Дьявол прибрали его. И вот молитвы её были услышаны, но кем остаётся только догадываться: Гвидо нашли мёртвым на соседней улице рядом с таверной. На его теле отсутствовали следы насилия, причина смерти так и осталась неизвестной.

Молодая вдова недолго пребывала в трауре и почти сразу же вышла замуж за миланца Джорджио дела Кроче. Торговец, прибывший в Рим по делам гильдии, не устоял и запутался в каштановых волосах Ваноцци, да так и женился на ней. Дела Кроче намного старше Ваноцци, но, несмотря на это, женщина привязалась к нему и испытывала чувство благодарности за то, что перестала заниматься постыдным ремеслом.

Материальное положение моны дела Кроче улучшилось: миланец приобрёл небольшой, но добротный дом на улице Рикосоли, что у ворот Сан-Галло.

Мона обрела долгожданный покой и вела достойный образ жизни. Джорджио дела Кроче постоянно разъезжал то в Милан, то во Флоренцию, то в Сиену и молодая жена надолго оставалась одна.

И вот однажды, когда июньский день перевалил за полдень, на пороге нового дома синьоры дела Кроче появился тот самый красавец-кардинал, который развлекался в ней на оргии почти год назад.

Женщина растерялась, испытывая смятение: её плоть желала красавца-кардинала, но разум говорил, что она должна вести себя достойно.

– Как вы нашли меня, Ваше Преосвященство? – спросила женщина.

– Очень просто. Несмотря на то, что Рим велик, при желании и деньгах можно найти кого угодно.

Ваноцца улыбнулась:

– Я более не занимаюсь ремеслом fornicatore. Мой муж – торговец из Милана, Джорджио дела Кроче, достойный и добрый человек.

– И пусть остаётся таким, – Родриго засмеялся. – Тебе не надо снова продавать своё тело. Я предлагаю: стань моей любовницей, и ты ни в чём не будешь нуждаться!

– Хорошее начало разговора, – Ваноцца удивлённо вскинула брови. – Муж отбыл по делам, и будет отсутствовать почти неделю: так, что я в вашем распоряжении.

Ваноцца направилась в спальню и жестом пригласила кардинала следовать за ней. После Джорджио дела Кроче – Родриго Борджиа был ненасытен.

* * *

В положенный срок у моны дела Кроче родился первенец, которого Джорджио нарёк Хуаном. Сиор[13] Джорджио дела Кроче был совершенно уверен, что крепкий черноволосый малыш его сын и Ваноцца не стала разочаровывать своего супруга.

Кардинал посещал мону Ваноцци часто, почти при каждом отъезде её мужа. Родриго был счастлив, что произвёл на свет сына и решил не останавливаться на одном ребёнке.

Джорджио дела Кроче был человеком умным и подозревал о связи своей жены с Борджиа. Но он молчал: память о покойном Папе Каллисте III ещё была жива в Риме.

Спустя два года Ваноцци родила второго мальчика – Цезаря. Борджиа был в восторге и подарил своей верной подруге купчие на недвижимость. Ваноцца дела Кроче стала состоятельной женщиной, владея постоялыми дворами и домами, которые она сдавала в наём ремесленникам и женщинам лёгкого поведения. Её муж ничего не знал об этом, пребывая в полном неведении…

Глава 2

Весна 1945 год. Тюрингия. Город Брюгенвальд

В марте доблестные советские войска вошли в Саксонию и, освободив Магдебург, Галле, Хильдесхайм, продвинулись в Тюрингию до Ганновера и Целле. Вторая мировая война подходила к концу. Крупные фашистские группировки были разгромлены, многие взяты в плен целыми частями и подразделениями. Но, к сожалению, далеко не все. На территории Тюрингии, особенно в горном массиве Гарц, засели остатки некогда мощного и устрашающего подразделения «СС». Фашистские недобитки появлялись в разных местах, они вели партизанскую войну, нанося неожиданные точечные удары, которые влекли за собой человеческие жертвы не только среди наших бойцов, но и среди мирного немецкого населения.

Вместе с передовыми отрядами Советской Армии шли связисты, которые методично делали своё дело. Они не отличались героизмом в боях на передовой, служба их была скромной и почти не заметной. Вспоминали про связистов лишь тогда, когда связь была нарушена очередной вылазкой фашистов.

Дмитрий Малышев прошёл почти всю войну, начиная с 1942 года, связистом. Он протянул тысячи километров проводов по Украине, Польше, Чехии, Саксонии и, наконец, Тюрингии. Война подходила к концу, и Дмитрий часто мечтал, как он вернётся в Москву к своей невесте Ирине.

Все эти годы Дмитрий писал ей письма полные любви и надежд. После утомительных дней, а иногда и ночей, подчинённых только одному – исправной телефонной связи передовой и командования, Дмитрий представлял Ирину в ослепительно белом свадебном платье и прозрачной фате, украшенной цветами.

Ещё до войны, женился его сосед по коммунальной квартире, и невеста была именно в таком наряде. Дмитрия тогда сразила красота невесты, впрочем, как и её наряд, навеявший ему воспоминания о доброй сказочной фее, о которой рассказывала ему бабушка в детстве. Поэтому он твёрдо решил, что его Иринка пойдёт по венец в таком же шикарном платье, а может быть и лучше.

По окончании войны Дмитрий мечтал жениться, устроиться работать по специальности связистом, заработать денег и всячески баловать жену: покупать ей красивые платья, туфли, шляпки, чтобы у всех соседей глаза лопались от зависти.

Часто он вспоминал свою коммуналку в Лефортово, мать работала по сменам на вагоноремонтном заводе, получала гроши, на жизнь постоянно не хватало…

Отец умер, когда Дмитрию было десять лет, раны гражданской войны постоянно давали о себе знать. Однажды отец попал в больницу и больше оттуда не вышел. Дмитрий вспоминал похороны отца, зимой, в тридцати градусный мороз, он обморозил себе нос, который впоследствии краснел сразу же при малейшем холоде. Мать постоянно работала, воспитывала его бабушка. Она окончила царскую гимназию, получив приличное образование, которое пыталась передать внуку, особенно знание немецкого языка. Когда Дмитрий был маленьким, бабушка читала ему сказки. Вот он и поверил в них с самого детства: мол, вырастет большим и сильным, жениться на первой красавице двора, будет иметь свою отдельную квартиру, дети получат высшее образование, в семье будет царить мир и достаток.

Но в жизни Дмитрий наблюдал совсем другое: у соседей в коммуналке достаток отсутствовал, хоть они день и ночь горбатились на ближайшем вагоноремонтном заводе. Словом, в деревянных лефортовских домишках царила чистоплотная бедность. По мере возможности, соседи старались помогать друг другу. Дети донашивали обноски старших братьев и сестёр, взрослые давали друг другу взаймы трёшник до зарплаты. Так и жили…

Мать Дмитрия умела шить, она покупала дешёвый ситец и мастерила за своим видавшим виды «Зингером» то блузку, то рубашку, то платье. Она даже навострилась перешивать отцовские костюмы для Дмитрия, и получалось вполне прилично.

Когда Дмитрию исполнилось шестнадцать, мать подогнала ему по фигуре старый отцовский костюм, юноша смотрелся в нём как актёр кино. Соседская девочка Ира, на которую заглядывались все мальчишки двора, оценила представительный вид Дмитрия, так они начали встречаться.

* * *

Передовые части советской армии заняли небольшой городок Брюгенвальд, расположенный на отрогах горного массива Гарц. Дмитрия давно перестала удивлять немецкая аккуратность и целесообразность. Брюгенвальд мало, чем отличался от провинциальных немецких городов: чистенький, домики беленькие, покрыты красно-коричневой черепицей, перед каждым – садик с цветами. Правда, после боёв в городе от цветов ничего не осталось, беленькие домики на окраине были разворочены снарядами.

Комендатуру решили разместить в старинном замке в центре города. Дмитрия поразил замок. Он внимательно осмотрел позеленевшую от времени каменную кладку, подумав, что ей лет восемьсот не меньше. По всему было видно, что замок неонократно перестраивался и расширялся: несколько башен и западное крыло были возведены лет сто назад.

В западном, более комфортном крыле разместилось советское командование и комендатура освобождённого города. Связистов разместили в старинной восточной трёхэтажной башне, не особо пригодной для проживания. Дмитрий, воспитанный бабушкой на литературных шедеврах отечественной и западной культуры, сразу вспомнил приключения «Айвенго», в которых красочно описывались старинные замки и пыточные в подвале.

Связь была налажена и работала без перебоев. За последние десять дней напряжённой работы у Дмитрия, наконец, выдался редкий момент для отдыха. Связисты спали, как вдруг башню сотряс оглушительный удар. Проснувшись, они не могли понять, что же происходит.

В последние месяцы советские войска стремительно шли вперёд, оставив в гарнизоне освобождённого Брюгенвальда лишь роту солдат для поддержания порядка. Воспользовавшись этим, остатки частей «СС» спустились с гор и начали миномётный обстрел городка. Причём, основные удары фашисты наносили по замку, его западной части, от которой практически ничего не осталось – командующий состав и руководство комендатуры погибли полностью.

Старший лейтенант Вислов резко накручивал ручку аппарата, пытаясь наладить связь, наконец-то чудо свершилось – на другом конце провода раздался голос:

– Брауншвайг на проводе, комендатура!!!

– Говорит старший лейтенант Вислов! Брюгенвальд!!! Нас обстреливают фашистские недобитки. Командование всё погибло, долго нам не продержаться. Просим помощи!!!

– Брюгенвальд вас понял! Ждите подкрепления!

Обстрел замка участился, казалось, что восточная башня рухнет и под своими обломками похоронит всех, кто в ней находился. Однако Дмитрию показалось, что фашисты не намеревались уничтожать башню, мины ложились аккуратно вокруг неё.

– Всем занять круговую оборону, рассредоточиться! – приказал Вислов.

Бойцы только и ждали приказа, не заставив повторять дважды, начали подниматься по узкой винтовой лестнице на второй и третий этажи, дабы занять позиции. Рядовой Малышев шёл последним, в этот момент раздался очередной залп миномёта – сильный удар сотряс башню, старая кладка не выдержала и часть стены обрушилась. На голову Дмитрия упал увесистый камень, и он потерял сознание…

Он увидел черноволосого мужчину, одетого в строгий чёрный костюм, на правой руке незнакомца поблескивал кроваво-красный перстень. Он приблизился к Дмитрию, склонился над ним и произнёс:

– Не время умирать, молодой человек, ты ещё не успел получить многого от жизни. Я же предлагаю тебе всё, о чём ты мечтал: деньги, красивую жену, квартиру, высокооплачиваемую работу. Но взамен я хочу получить твою верность и преданность. Согласись, ведь я прошу сущую безделицу…

Дмитрий видел самого себя со стороны, и второе «я», утвердительно кивнуло.

– Вот и хорошо, будем считать, что договорились, – сказал незнакомец.

После чего Дмитрий ощутил резкую боль в груди, будто его чем-то обожгли под левым соском…

… Сознание медленно возвращалось к Дмитрию. Наконец, окончательно очнувшись, он ощупал голову – к счастью удар пришёлся вскользь, однако рана сильно кровоточила. Он достал из сумки медпакет, вскрыл зубами и перевязал голову, как смог, затем сел поудобней, прислонившись к холодной каменной стене.

В спину упёрся острый камень, Дмитрий отодвинулся от него. Вдруг раздался очередной миномётный удар, башня «вздрогнула», из стены посыпалась кладка, в том числе выпал острый торчавший камень.

Вслед за камнем выпала шкатулка. Дмитрий не поверил своим глазам. Он несколько раз сморгнул, решив, что это ему привиделось и шкатулка растает, как дым. Однако, древняя безделица не намеревалась исчезать…

Дмитрий потянулся за ней, ощутив ладонью материальность своей столь неожиданной находки.

– Неужели клад, спрятанный каким-нибудь средневековым графом?.. – размышлял он.

Он взял шкатулку и, стряхнув с неё пыль и мелкие осколки камней, открыл. Перед его взором предстал старинный потёртый кожаный чехол. Дмитрия охватило волнение: неужели он скрывает некую драгоценность?

Дрожащими руками он достал чехол, развязал его и извлёк содержимое. Им оказался серебристый кристалл необыкновенной красоты, размером с ладонь, и свиток пергамента, увенчанный старинной печатью. Дмитрий прекрасно знал, что все найденные предметы старины и драгоценности следовало сдавать в спецподразделение. Однако соблазн был столь велик, что он вернул кристалл и свиток на прежнее место, в кожаный чехол, завязал его и засунул за пазуху, отчего-то вспомнив выражение матери: «Подальше положишь – поближе возьмёшь».

Дмитрий представил, как по приезде в Москву подарит его Иринке и, как она зацелует его от восторга. От этих мыслей тело охватила сладостная истома. Вдруг он отчетливо услышал немецкую речь, схватил автомат, вовсе не намереваясь умирать в конце войны, да ещё с подарком для любимой невесты. Дмитрий занял позицию среди камней и приготовился к отчаянному сопротивлению, по винтовой лестнице спускаться в подвал было уже поздно.

В проёме обрушенной стены появились два немецких офицера. Дмитрий отчётливо разглядел на форме одного из них изображение молний, а также – четырёх ромбов, затем – череп со скрещенными костями на фуражке.

«Гаупман», – подумал Дмитрий. – «Ну, подходи ближе! Поговорим, сволочь!»

Офицеры осторожно вошли в башню, выставив вперёд автоматы, огляделись и уверенные в том, что им ничего не угрожает, направились прямо на Дмитрия. Тот же, не раздумывая, открыл огонь, офицеры упали как подкошенные…

Сверху по винтовой лестнице осторожно спустился старший лейтенант Вислов. К своему вящему удивлению, обнаружив живого и невредимого Малышева, а рядом с ним – двух убитых офицеров «СС».

В это время в Брюгенвальд вошли советские части из Брауншвайга. Остатки подразделения «СС» под командованием гаупмана Адольфа фон Брюгенвальда, были уничтожены. Последний же из рода фон Брюгенвальдов был застрелен в собственном замке рядовым связистом Дмитрием Малышевым. Старинный могущественный род, прославившийся своей жестокостью, неограниченной властью в средние века и огромным влиянием в нацистской Германии прекратил существование. Время Брюгенвальдов прошло…

* * *

В Москву Дмитрий вернулся только в конце лета. По дороге он дал две телеграммы маме и Ирине. Состав прибыл на Белорусский вокзал, собралась пёстрая толпа встречающих. Дмитрий тщетно пытался разглядеть в этом разноцветном шевелящемся потоке маму и Ирину. Девушки и женщины подбегали к своим женихам, мужьям, отцам, братьям. Везде обнимались, целовались, рыдали от счастья. Перрон был завален цветами…

– Дмитрий!!! Дмитрий!!! – раздался до боли знакомый голос.

Он обернулся и увидел Ирину, пробиравшуюся сквозь толпу людей, однако мамы по-прежнему не было видно. Девушка, сияя от радости и переполнявшего её счастья, подбежала к Дмитрию, и бросилась ему на шею. А затем, ничуть не смущаясь, начала осыпать его лицо поцелуями. Герой совершенно размяк от счастья, голова шла кругом от шума, множества людей и августовской духоты…

Собравшись с силами, Дмитрий отстранил от себя девушку и сказал:

– Ирка, ну дай, я на тебя посмотрю! Ты стала ещё красивее!

Девушка, ничуть не смутившись, приняла томный вид кинозвезды из популярного трофейного кино.

– М-да… – протянул Дмитрий, оценив внешний вид своей подруги. – Хороша…

А затем привлёк к себе и поцеловал смачно в засос. Ирина едва не плакала от счастья – наконец-то война закончилась, жених вернулся! Что ещё надо?!

– А где мама? Почему она не пришла? – поинтересовался Дмитрий.

Ирина замялась, не зная, что и сказать. Она виновато посмотрела на Дмитрия.

– Лидия Петровна – в больнице… – смущённо призналась она.

– Как в больнице?! Что случилось? – Дмитрий растерянно захлопал глазами.

– Вчера вечером она как всегда пошла в вечернюю смену… Говорят, авария на заводе… – Рассказывала Иринка. – Я только видела, как поднимался дым, и потом что-то грохнуло. Завод оцеплен, никого не пускают. Многие из нашего дома с вечерней смены не вернулись… – а затем, перейдя на шёпот, призналась: – Нынешней ночью НКВД-эшники ходили по квартирам, проясняли ситуацию. А утром я узнала от соседей, что Лидия Петровна не вернулась с работы.

Ирина заплакала, открыла сумочку и извлекла из него клетчатый мужской платок. Дмитрий от таких новостей оторопел. Не успел он вернуться, как начались неприятности. «Ну, что за жизнь такая?! Будь он проклят, этот завод, вместе со всем начальством! Вечно экономили на технике безопасности труда. Люди нужны только тогда, когда план давай!» – размышлял он.

В душе поднималась жгучая волна ненависти к этой бестолковой жизни и вообще всему городу и людям, живущем в нём. Ирина понимала, что Дмитрию сейчас очень тяжело. Она обняла его и сказала:

– Всё проясниться, ты не волнуйся… Лидия Петровна вернётся живой и здоровой. Мы с тобой четыре года не виделись, надо хотя бы отметить нашу встречу.

– Конечно, отметим! – тотчас оживился Дмитрий. – У меня есть отличная бутылка венгерского вина. Раздобыл по случаю по дороге. Едем домой!

Ирина направилась к трамваю.

– Да, ты что, на такси доедем! Шикнём!!!

…Такси мчалось по Садовому кольцу, за годы войны город сильно изменился, но Дмитрий не обращал на это ни малейшего внимания. Неожиданно он ощутил неприятное жжение под левым соском.

Невольно в памяти всплыло видение в башне Брюгенвальда, после него-то и появился ожог, который время от времени неприятно саднил… И вот теперь несчастье с мамой… Хотя почему несчастье? Скорее неизвестность, а это ещё хуже.

…Такси благополучно доехало до Лефортова. Дмитрий, наконец, очнулся и посмотрел в окно: вот родной деревянный двухэтажный дом, скорее похожий на барак. Он стал ещё чернее и грязнее, крыльцо покосилось, ступеньки лежали в раскорячку…

Дмитрий расплатился с водителем, подхватил одной рукой свой чемодан, другой Ирину и вышел из машины. «Да, не Европа!» – подумал он. Под конец войны Дмитрию опостылело европейское чистоплюйство, но теперь у него возникло такое ощущение, что Лефортову его как раз и не хватает. Он окинул взглядом затоптанный газон, покосившиеся облезлые скамейки и двух инвалидов, «забивавших козла» в домино, расположившихся на одной из них.

Мимо проковыляла старушка.

– Здравствуй, баб Маш! – Поздоровался Дмитрий.

Старушка посмотрела на него белёсыми от слёз и горя глазами и прошамкала беззубым ртом:

– Здравствуй сынок… Ты, Митя, из пятой квартиры? – Поинтересовалась она.

– Да, я…

– Вернулся, значит… Слава богу! А вот мои все погибли, одна я теперь осталась.

Баба Маша пошлёпала своей дорогой, что-то бурча под нос и кряхтя. Дмитрий вспомнил её сыновей близнецов – Ивана и Алексея, хорошие были мужики, деловые, не пили, старались заработать, помочь матери.

– Дядя Ваня и дядя Алёша в танке сгорели, – уточнила его спутница.

«Да, вот она жизнь после войны», – подумал Дмитрий и увлёк Иринку в подъезд дома.

Сердце Дмитрия затрепетало, когда подошли к двери квартиры. Она была открыта, чужим всё равно взять нечего – всё приличное из одежды и украшений её обитатели давно выменяли на хлеб и крупу.

Дмитрий и Ирина вошли в квартиру, затворили за собой дверь, по длинному узкому коридору, заставленному всяким хламом, достигли комнаты Малышевых. Дмитрий невольно прислушался: стояла подозрительная тишина. И это в коммуналке-то! «Да, значит, на заводе случилось что-то серьёзное», – окончательно решил он, потому как всё взрослое местное население, не призванное на фронт, работало именно на нём, получая на свои труды продовольственные карточки и немного денег.

Дмитрий пошарил рукой над дверным косяком, нащупал ключ, лежавший на своём прежнем месте, затем открыл дверь, в лицо ему ударил яркий свет. Комната была расположена на южную сторону и была светлой во все времена года, особенно летом.

Дмитрий, охваченный волнением, вошёл в комнату и осмотрелся…

Мама Дмитрия, Лидия Петровна, любила разводить герань. Она пестрела красными, белыми и розовыми пятнами на широком подоконнике. Дмитрий обратил внимание, что в комнате ничего не изменилось, только прибавилась его фронтовая фотография на комоде. Он с удовольствием сел на старенький скрипучий диванчик, подпрыгнул слегка на нём, как в далёком детстве.

Ирина стояла около круглого стола посередине комнаты и делала вид, что рассматривает кремовую льняную скатерть с отделкой «ришелье». Дмитрий приблизился к девушке, взял нежно за руку и потянул к дивану.

– Садись! Я тебе подарок привёз. Понравится, вот смотри! – Он достал кристалл, завёрнутый в чистую гимнастёрку, и положил на колени Иринке. – Сама разворачивай.

Ирина послушно развернула гимнастёрку и от удивления прижала руки к груди.

– Ой, какой красивый! Это мне? – Не верила девушка своим глазам.

– Конечно, тебе. Что у меня невест пол-Лефортова?!

– Интересный камень – так и серебрится на солнце… Принадлежал, небось, какой-нибудь заграничной баронессе. – Иринка смотрела на комнату сквозь призму кристалла. Казалось бы знакомая обстановка неожиданно обрела фантастический вид, даже старые потёртые обои приобрели какой-то новый оттенок. – Потрясающе! Похоже на детский калейдоскоп! Помнишь, у маленького Васьки Прохорова такой был: смотришь в трубочку, а кусочки стекла складываются в разную красоту. Так и здесь – в жизни одно, а через кристалл смотришь – совсем другое…

– Да, помню… Соседские дети постоянно ссорились, чья очередь заглянуть в волшебную трубочку. Я этот кристалл в замке, в Тюрингии нашёл. Иногда мне кажется – кристалл из хрусталя, а порой у него такой вид, будто сверху присыпали серебряным порошком.

В дверь постучали. На пороге стояла соседка, по всему было видно, она проплакала всю ночь. Её старшая дочь работала на заводе и тоже не вернулась с вечерней смены.

– Митя, рада тебя видеть и тебя Ирочка тоже… – вяло произнесла она.

– Заходите, тётя Люда. Посидите с нами, – пригласил Дмитрий, понимая её состояние. – А вы не знаете, в какую больницу отвезли раненых с завода?

Тётя Люда расплакалась.

– Ничего не говорят… Толком-то не известно, что случилось… Полдома с вечерней смены не вернулось. Всю ночь из НКВД по квартирам ходили, приказали молчать и ничего не спрашивать. Вот так-то, Митенька… Все сидят по комнатам и молчат… Пойду я выпью капель боярышника, сердце болит…

Дмитрий после ухода соседки погрустнел. Он так рассчитывал, что его встретит мама, они соберут стол, пригласят соседей. Будут выпивать, веселиться. Он расскажет о своих боевых подвигах… Но, увы, всё вышло совершенно иначе.

Однако, долгожданное возвращение домой и присутствие девушки, будоражащее кровь, заглушили печальные мысли.

– Ирина давай попробуем вина! Зря я, что ли вёз его через три границы? Сейчас достану штопор и рюмки. Вот посмотри, здесь сухой паёк, может, нарежешь чего…

Через пять минут на круглом столе красовалась видавшая виды клеёнка, купленная ещё перед войной. На ней стояли: бутылка красного креплёного венгерского, две рюмки, открытая банка тушёнки, на тарелке красовалась нарезанная сухая колбаса и немецкий шпик, галеты в пачке и плитка польского шоколада, которую выменял Дмитрий на новую гимнастёрку ещё месяц назад и берёг для такого случая.

Дмитрий наполнил вином рюмки до краёв.

– Давай, за победу! – предложил он тост.

– За победу! – вторила ему Иринка и пригубила вина.

Оно приятно обожгло пищевод и равномерным теплом растеклось по телу. Девушка осушила рюмку и отломила кусочек шоколада.

Дмитрий также «опрокинул» рюмочку и налёг на тушёнку. С дороги хотелось есть, несмотря на все проблемы, молодой организм требовал своё.

Изрядно подкрепившись и выпив почти всю бутылку, Дмитрий почувствовал прилив сил и плотского желания. Хоть он и встречался с Ириной до войны, у них ничего серьёзного кроме поцелуев не было. Да и что им было-то – по восемнадцать лет!

Прошло четыре года, на фронте Дмитрий прошёл не только военную школу жизни, но и интимную с младшим медицинским персоналом. Ещё в Чехии часть связистов располагалась рядом с военным госпиталем. Девчушки там были что надо, некоторые весьма податливые, но и гордячки находились, не подступишься. И Дмитрий хорошо поднаторел на любовном фронте.

Он подвинул стул поближе к Ирине и приобнял её. Девушка, разрумянившаяся от вина, и вовсе зарделась. Дмитрий отчётливо понимал: с Иринкой простое времяпрепровождение не пройдёт. И настроен был вполне серьёзно: мол, жениться надо, уже двадцать два года исполнилось. Он взял девушку за руку и, подхватив за локоть, привлёк к себе. Его мужское естество, стосковавшееся по женской ласке, пришло в боевую готовность.

Через минуту Ирина лежала на кровати, подол платья задрался сверху, обнажив стройные соблазнительные ноги. Дмитрий торопливо пытался освободиться от военных галифе…

Он сполна насладился невинностью своей подруги. Та же, разомлев от любовных ласк и возлияний (к тому же сказалось действие венгерского вина), уснула.

Немного успокоившись и отдышавшись, Дмитрий почувствовал лёгкое жжение под левым соском. Он метнул взор на свою партнёршу, та мирно спала.

Дмитрий поднялся с кровати, подошёл к столу и из горлышка осушил початую бутылку вина. Затем он голышом прошёлся по комнате, открыл шифоньер[14], достал из него довоенную ситцевую рубашку, сшитую матерью, и старые брюки. Быстро, по военной привычке, оделся, сел на диван и машинально открыл чемодан… Порылся в нём и извлёк свиток пергамента, который нашёл в замковой башне вместе с кристаллом ещё весной.

Дмитрий развернул свиток, увы, но до сего момента у него просто не было возможности тщательно изучить его. Мало того, что он не хотел привлекать к себе излишнее внимание однополчан, так ещё и немецкий язык за годы войны несколько позабылся.

Дмитрий внимательно осмотрел свиток: пергамент от времени пожелтел, чернила выцвели и приобрели коричневато-красный оттенок, в правом нижнем углу висела печать с оттиском восьмигранника, видимо при её изготовлении к расплавленному воску некто приложил перстень с крупным огранённым камнем.

Он пробежался глазами по свитку, «схватив» приблизительный смысл, мысленно возблагодарив покойную бабушку, выпускницу царской гимназии, знавшую несколько иностранных языков (в том числе и немецкий) и помогавшую ему в былые времена с уроками немецкого языка. Дмитрий порылся на книжной полке и извлёк из неё немецко-русский словарь для лингвистов ещё дореволюционного издания, в котором приводились устаревшие слова и выражения. Лингвистические изыскания Дмитрия увенчались успехом. Вскоре перед ним лежал листок, вырванный из старой ученической тетрадки, испещрённый переводом. Он удовлетворённо пробежался глазами по тексту:

«Приди, Анаэль, приди! Приди ко мне добровольно во имя Всемогущего отца, во имя мудрого сына и желающего добра и блага Святого Духа. Приди Анаэль, во имя Иеговы. Приди, Анаэль, властью, данной бессмертным Элоимом. Приди, Анаэль, пусть приведёт тебя рука могущественного Меттатрона. Приди ко мне (назвать имя читающего заклятие). Прикажи своим слугам, чтобы с любовью, радостью и миром они показали моим глазам вещи, от меня скрытые (назвать то, что хочешь увидеть в кристалле). Да будет так!»

У Дмитрия перехватило дыхание от неожиданного открытия – в его руках тайна веков. Он поставил кристалл перед собой на стол и с интересом вгляделся в него. Что Дмитрий рассчитывал у видеть в нем, он ещё не решил.

– Что ж… Будем считать, что добрая фея преподнесла мне подарок… – произнёс Дмитрий. – Думаю, что стоит испытать мою находку. А вдруг что-нибудь получится… Правда, я как комсомолец должен верить в материализм, а не в потусторонние силы… Итак, начнём…

Он собрался духом, прочитал перевод средневекового заклятия, вставляя в нужных местах своё имя и то, что он желал бы увидеть. А увидеть он пожелал свою маму, Лидию Петровну.

Поверхность кристалла стала прозрачной, словно вода. Дмитрий впился в него немигающим взором и буквально мгновение спустя увидел маму. Она лежала на больничной кровати с перебинтованной головой. Подле неё стоял врач и человек в форме НКВД, который о чём-то тщательно расспрашивал, будто вёл допрос. Лидия Петровна отвечала, НКВДэшник старательно записывал её показания в пухлый блокнот. Из увиденного Дмитрий понял: мама жива, она в больнице, по факту аварии на заводе ведётся расследование, и снимаются показания со всех пострадавших.

Дмитрий пребывал в уверенности, что мама, как бухгалтер, не имеет ни малейшего отношения к аварии, её не могут обвинить ни в халатности, ни в умышленном нанесении вреда государственному имуществу, а тем более в подрывной деятельности или шпионаже в пользу иностранных государств. Успокоившись, он разделся и подвалился в кровать к Иринке, с удовольствием накрывшись шерстяным одеялом. В голове мелькнула мысль: об этот моменте он мечтал последние три года. И вот он настал: война закончилась, он вернулся домой и Иринка греет бок в тёплой постели. На работу он непременно устроится… Что ещё нужно от жизни?..

…Дмитрий пробудился первым, будильник показывал девять утра. Он достал из шифоньера свой старый спортивный костюм, оделся и отправился в ванную умываться, машинально заглянул на кухню – она была пуста, соседи уже ушли на работу. Он подумал, что тоже отдохнёт пару дней и начнёт трудовую деятельность, негоже сидеть на шее у матери, тем более она сейчас не в лучшем состоянии.

Ирина осваивала специальность архитектора, поступив в институт землеустройства ещё в начале войны. Учебное заведение не прекращало работу даже в тяжёлые военные дни. А когда немцы продвигались к Москве, Ирина и все её сокурсники рыли окопы на подступах к городу.

Сейчас Ирина была на каникулах, поэтому рано посыпаться ей овсе не хотелось, а тем более спешно покидать любовное гнёздышко.

Дмитрий привёл себя в порядок, вскипятил чайник, открыл хлебницу, стоявшую на небольшом колченогом кухонном столе (на кухне было три – по количеству соседей), принадлежавшем его немногочисленному семейству, ножом нарезал кусочки для бутербродов.

Всё это время его не покидала мысль: где он будет жить с Ириной, когда они поженятся? Он ведь живёт с мамой в одной комнате, всего-то четырнадцати квадратных метрах. На жилплощади Иринки народу тоже хватало с лихвой. Задумавшись над насущными проблемами, Дмитрий машинально раскромсал весь батон. «Ну и ладно, в обед не придётся резать», – подумал он, сложил кусочки на тарелку и направился в комнату.

Ирина ещё пребывала в стране грёз. «Пусть спит, слишком много впечатлений за вчерашний вечер», – подумал Дмитрий и с нежностью посмотрел на девушку. Он нарезал остатки шпика и колбасы, разложил их на хлеб – завтрак обещал быть вполне приличным. По времени чайник должен был закипеть, Дмитрий достал чашки из старенького серванта, поставил на стол и отправился на кухню.

В коридоре его осенила мысль: «В комнате напротив жил дядька Семён… Он, между прочим, привлекался лет десять назад по какому-то делу, но его отпустили… Странный мужик, подозрительный, неразговорчивый, лишний раз не поздоровается. Интересно чем он сейчас занимается? А комната у него приличная, светлая, хоть и небольшая, метров десять, наверное…»

Пока Дмитрий занимался приготовлением чая, эта внезапно возникшая мысль, завладевала им всё больше и больше. В конце концов, он решил «прощупать» неблагонадёжного соседа под каким-нибудь благовидным предлогом, не откладывая дела в дальний ящик, как только Иринка отправится домой, иначе соседки все языки до крови сотрут, им только дай посудачить.

Дмитрий поцеловал спящую Ирину в щёку:

– Вставай, уже давно утро… Я приготовил завтрак, а то чай остынет.

Ирина открыла глаза, сладко потянулась. Дмитрий чуть не поддался соблазну, запрыгнуть к ней в постель, ведь Ирина лежала под одеялом обнажённая. Он подумал, что надо бы достать для неё чистый мамин ситцевый халатик.

Дмитрий положил халат на кровать, а сам, как воспитанный человек, отвернулся, поставив трофейный чемодан на письменный стол и делая вид, что ищет нечто важное. Девушка оделась, чмокнула Дмитрия в щёку и отправилась умываться. В это время Дмитрий извлёк из чемодана два шифоновых платья.

Одно из них предназначалось Ирине, другое – маме. Мама, к сожалению, отсутствовала, и Дмитрий повесил её платье на вешалку в шифоньер. Платье же для Ирины он аккуратно разложил на диване, решив, сделать таким образом ей сюрприз.

Увидев платье из немецкого шифона, да ещё такой потрясающей модной расцветки, Ирина потеряла дар речи и, показав на него пальцем, спросила:

– Что это, а?..

– Это платье и, между прочим, как уверяли знатоки – из натурального шифона. Я привёз его для тебя, оденешь в день нашей свадьбы. А сейчас примерь, хочу полюбоваться.

Ирина в порыве восторга схватила платье. Оно было почти новым, даже если его и носила немка, то весьма аккуратно. Ирину обдало цветочным ароматом недорогих немецких духов, она, не стесняясь, сбросила халат, и тотчас примерила обнову.

Бледно-фиолетовое платье в мелкий синий цветочек с белым кружевным воротничком и изящным бантиком на талии смотрелось на ней безукоризненно. И с размером Дмитрий не промахнулся, единственное, оно было чуть-чуть длинновато, а так – прямо по Иринкиной фигуре.

Девушка крутилась перед шифоньером, рассматривая себя в зеркало со всех сторон.

– Какая прелесть! А ткань! В Москве нынче такую не купишь! А фасон! – восторгалась она.

– Хороша! – Одобрительно воскликнул Дмитрий и подумал: «Вот теперь, точно, у всех глаза полопаются от зависти! Красивая девушка в роскошном платье! Что правда, то правда – Москве такой наряд не купить!»

Дмитрий счастливый и довольный любовался Ириной, ему импонировала её красота и образованность – шутка ли без пяти минут архитектор.

* * *

Примерно неделю Лидия Петровна находилась в лефортовской больнице. К тому же стали проясняться некоторые факты. Например, что во время обрушения крыши цеха из-за износа несущей колонны погибли двадцать человек. Откуда распространились слухи, никто не знал, но, как положено, верили и передавали друг другу со ссылкой на знающих людей.

Дмитрий пытался найти работу. Он побывал на лефортовском, пролетарском и кожевническом узлах связи, но везде получил отказ – рабочих мест нет. Дмитрий пребывал в удручённом состоянии, ибо вернувшихся с войны встретил новый недруг и враг – безработица, официально которую победили ещё двадцать лет назад. Дмитрий уже подумывал пойти на биржу труда, но во время вспомнил про кристалл. В данный момент он находился у Ирины, но как его заполучить – вот задача! Дмитрий принял решение, надо срочно подавать заявление в загс, а Иринка пусть перебирается к нему, пока мама находится в больнице, да и сколько она там пробудет ещё не известно.

Молодые люди отправились в лефортовский отдел загса и подали заявление на регистрацию брака. В тот же день Иринка с огромной радостью собрала свои незатейливые пожитки, уместившиеся в одном узелке, и перебралась к жениху. Четырнадцатиметровая комната Малышевых показалась новоявленной невесте подарком судьбы, потому как её семейство из пяти человек занимало чуть большую жилую площадь и младшему брату приходилось спать на матрасе, прямо на полу. Из-за тесноты Ирина была вынуждена готовиться к институтским занятиям на кухне по вечерам, когда все хозяйки заканчивали приготовление пищи.

После страстных вечерних объятий, когда невеста спала крепким сном, Дмитрий сел за письменный стол и положил перед собой кристалл.

Дмитрий задумался: с чего же начать? И, опять-таки, вспомнив про подозрительного неразговорчивого соседа, решил посмотреть, чем он там занимается. Как показал кристалл, дядька Семён достал из шкафа икону, свечи, поставил всю религиозную утварь на стол и начал истово молиться. Затем он достал из того же шкафа книгу, Дмитрий заметил золотые буквы на чёрном переплёте: Библия. Дмитрию надоело наблюдать за чтением соседа, поверхность кристалла стала прежней, а он, в свою очередь напряг извилины, как можно использовать полученную информацию.

На ум приходило только одно – написать донос в ближайшее отделение милиции и сообщить:

«У сектанта Семёна Васильевича Дробышева из пятой квартиры в комнате хранятся запрещённые предметы религиозного культа и литература соответствующего содержания, а я как человек ответственный не могу молчать и считаю своим долгом сообщить нашим доблестным органам милиции, которые сами разберутся какие меры принимать. Помимо, хранения не дозволенной литературы, он пытается оказывать своё сектантское влияние на умы соседей, преступно утверждая, что войну выиграл Советский народ и Великий Вождь, товарищ Сталин, только лишь потому, что им помог сам бог, а иначе, не известно чем бы дело закончилось.

С уважением Дмитрий Малышев».

Было почти двенадцать часов ночи, когда Дмитрий спустился на улицу и бросил письмо в ближайший почтовый ящик. Ровно через три дня рано утром, почти в шесть часов, за Дробышевым пришли люди в штатском, по их лицам сразу было понятно, откуда они. Трое под дверью специально дали два звонка в комнату Дмитрия, он вскочил с кровати, натянул штаны и бросился спросонья к двери, не понимая, что происходит. Иринка перевернулась на другой бок и засопела. Он открыл дверь: трое в штатском оттеснили его в коридор. Один из них, видимо, начальник группы спросил:

– Дмитрий Малышев? Только что мобилизовались, ищите работу по специальности и собираетесь жениться?

Дмитрий, обалдев от такой осведомлённости, только кивнул.

– Правильно себя ведёте, Дмитрий. Мы таких людей примечаем и поддерживаем, – сказал «старший» и хлопнул его по плечу. – А теперь проводите нас к комнате Дробышева, а сами идите к себе и спокойно досыпайте со своей очаровательной невестой.

Дмитрий ошалело посмотрел на эту «сказочную троицу», и пошёл вперёд к комнате соседа, указав на неё рукой. Один из «троицы» открыл дверь комнаты Дмитрия и ловко оттеснил его внутрь, тихо затворил за ним дверь. Через мгновенье Дмитрий услышал скрип сломанного замка, в комнате Дробышева произошла короткая возня, и всё стихло.

Утром, когда соседка тётя Люда встала на работу, она ничего не заметила, кроме маленькой белой бумажки с печатью на двери Дробышева. Её это крайне удивило, она постучала в дверь Дмитрию:

– Митя, открой! Это тётя Люда.

Дмитрий открыл, тётя Люда пальцем казала на дверь соседа.

– Сегодня утром кто-то звонил в дверь, я сквозь сон слышала. Но потом всё стихло, и я вставать не стала. Так значит, Дробышева забрали… Ты ничего не слышал?

– Нет, тёть Люд, ну поймите, у меня невеста в комнате, буду я к звонкам прислушиваться.

– Да, ты прав. Дело молодое, извини. Я вот думаю, комната его возможно освободится. Может заявление в домком на расширение написать?

– Конечно, напишите, тёть Люд. А я досыпать пошёл.

На следующий день в домком поступило на рассмотрение два заявления на расширение площади из пятой квартиры. Предпочтение отдали молодому перспективному комсомольцу Дмитрию Малышеву, в связи с тем, что он решил жениться, а дальше, наверняка, дети появятся, так, что было указание обеспечить и поддержать. Ещё через день Дмитрий принёс справку из загса о том, что заявление на регистрацию подано такого-то числа и состоится такого то дня следующего месяца.

Ему выдали ордер, участковый снял с двери печать, официально комната перешла Дмитрию. Все вещи Дробышева лежали не тронутыми. Дмитрий разобрался что оставить, а что выбросить. Подспорье получилось приличное, на первое время хватит – главное, что отдельная комната. Иринка от неожиданности и подвалившей удачи обцеловала Дмитрия чуть не до пупка, затем они собрали свои вещи и перебрались в новую комнату.

Новая хозяйка помыла полы, окна, подоконники, перестирала шторы, скатерти, накидку на кровать. Постельное бельё тщательно прокипятила с содой, накрахмалила и прогладила. Теперь было с чего начинать свою семейную жизнь. Новое шифоновое платье Ирина подшила чуть покороче, и повесила в шкаф до свадьбы. Дмитрию лишь оставалось решить дело с работой.

Вечером того же дня раздался дребезжащий звонок старого раздолбанного телефонного аппарата в коридоре. К трубке подошёл Дмитрий.

– Алло, с кем я говорю? – Раздался уверенный голос.

– Вы говорите с Дмитрием Малышевым.

– Вы-то мне и нужны. Приходите завтра в отдел кадров Кожевнического телефонного узла, ровно в восемь утра. С собой иметь: паспорт, военный и комсомольский билеты. До свидания.

В трубке запищали гудки. Дмитрий, не успев опомниться от такого известия, повесил её мимо телефонных рычагов. Войдя в комнату, он сообщил невесте радостное известие:

– Иринка, я завтра иду устраиваться на работу!

– Отлично! Заработаешь деньжат, будет на что свадебный стол собрать. Дмитрий у тебя сплошная везуха: сначала комната, теперь работа! Может ещё и зарплату приличную дадут!

– Дадут, куда они денутся! Такого как я, поискать!

Дмитрий засмеялся и завалил Иринку на накрахмаленные простыни. Она не возражала, даже вошла во вкус, никогда не отказывая жениху, почти уже мужу, а напротив, всячески побуждая его к любовным занятиям.

На следующее утро ровно в 7.20, Дмитрий влез в переполненный трамвай, который шёл через Кожевнический переулок. Почти в 8.00, он уже входил в отдел кадров. Его встретил видавший виды кадровик, лет шестидесяти, по выправке, бывший военный. Кадровик смерил Дмитрия взглядом и, видимо, вполне удовлетворившись его внешними и физиономическими данными, дал анкету и бланк автобиографии.

Почерк у Дмитрия был хороший, ровный и аккуратный, он заполнил все бумаги и положил на стол кадровику. Тот пробежался по ним взглядом, оценив разборчивый почерк, сказал:

– Через три дня можете приступать к работе. Мы пока займёмся формальностями. Работать будите в техническом отделе старшим техником-ремонтником линий связи, опыта у вас вполне достаточно и рекомендованы вы с наилучшей стороны. Да и я вижу, что передо мной человек серьёзный и надёжный.

– Спасибо, я готов работать хоть сейчас.

– Похвальное рвение. Ждём вас в четверг. До свидания, – сказал кадровик, давая понять, что разговор окончен.

Когда Дмитрий вышел окрылённый на улицу, ему не давало покоя фраза: «Рекомендовали вас с наилучшей стороны. Не иначе, как та «сказочная троица»… Вот попал! Теперь вызовут, и будут давить на гражданскую и комсомольскую совесть, что де мы должны знать кто, что думает и делает. Из этого, мол, складывается безопасность нашего социалистического общества. И быть тебе Митя, дорогой доносчиком…»

Дома Иринка была вне себя от радости:

– Старшим техником-ремонтником линий связи! Отлично! Ты умный и умеешь ладить с людьми, так через пару-тройку лет и бригадиром станешь.

Последние дни Ирина занималась тем, что обустраивала комнату, всё какие-то рюшечки на шторки пришивала, учебники институтские расставляла. Наконец, они обрели своё место на полке, а она – рабочий стол, за которым можно писать дипломную работу.

В комнате стало по-домашнему уютно, чисто, на подоконниках разместились фиалки – Иринка от своей мамы принесла. Беленькие вязаные салфеточки красовались на столе, серванте и комоде, куда она переставила кристалл, положила свои косметические принадлежности и стеклянные бусы под «янтарь». Словом, живи и радуйся! О такой стремительной удаче простой советский человек и мечтать не мог.

Ирина приготовила поздний завтрак, было почти двенадцать часов дня. Она аккуратно накрыла чистую скатерть клеёнкой, купленной на днях в ближайшем хозяйственном магазине. Дмитрий наворачивал яичницу вприкуску с хлебом, вдруг он вспомнил:

– Ирин, а чего-то я никого из своих друзей школьных не встречал. Понятно, что у меня и времени особо не было… Но всё-таки, ты не знаешь, что с нами стало?

Ирина немного замялась.

– Димуль, так почти никто и не вернулся. Их же в сорок первом на фронт призвали, сам, знаешь, какая мясорубка была, все погибли. Я только Генку Переверзнева видела на костылях, без ноги он вернулся. Помнишь Валю Синицыну?

– Конечно, из соседнего двора, голубоглазая такая.

– Так вот, и она не вернулась, радисткой была…

«Да, вовремя я в начале войны в учебку попал», – подумал Дмитрий.

В коридоре раздался шорох, открыли входную дверь, кто-то прошёл в соседнюю комнату Лидии Петровны.

– Мама! Маа!!!! – Заорал Дмитрий как чумной. Он кинул вилку в тарелку с недоеденной яичницей и бросился в соседнюю комнату. Ирина благоразумно решила остаться за столом – пусть мать и сын побудут вдвоём, им есть о чём поговорить и о чём поплакать.

* * *

Прошло два года. Ирина Малышева работала в Моспроекте в отделе проектирования зданий и сооружений, была на хорошем счету и вызывала откровенную зависть женщин-коллег своими нарядами, на которые муж денег не жалел. Дмитрий делал стремительную карьеру на своём Кожевническом телефонном узле связи. К тому времени он уже стал бригадиром и руководил техниками.

Про бывшего бригадира поговаривали, что его забрали в НКВД за антисоветскую пропаганду, а это серьёзное обвинение, с тех пор его никто не видел ни на работе, ни дома. После того как это место занял Малышев, он строго-настрого запретил своим подчинённым рассказывать анекдоты, хоть про американцев, хоть про японцев. Дисциплина у него в бригаде была железная: работали чётко, на малейшие нарушения Дмитрий писал докладные начальству с просьбой уволить провинившегося по статье. Кадровик, оформлявший Малышева на работу, отслеживал все его должностные перемещения, фиксируя в личном деле. Он был доволен, что не ошибся в своём выборе два года назад.

Но Дмитрий не собирался останавливаться на достигнутом. Он метил в кресло заместителя директора по техническим вопросам. Через некоторое с Кирсановым Андреем Павловичем, занимавшим эту должность, случился удар. Поговаривали, что он получил письмо доброжелателя, в котором сообщалось о поведении его молодой жены.

Кирсанов души в ней не чаял, ему было уже за сорок, а ей около тридцати лет. Она щедро тратила деньги мужа на наряды и развлечения, а в последнее время завела любовника.

И вот в одно мгновенье всё закончилось, Кирсанов всё узнал и умер от инфаркта прямо за письменным столом, читая письмо доброжелателя. Милиция пыталась разобраться: кто и зачем написал послание? Но когда выяснилось, что все факты, изложенные в письме, полностью имеют подтверждение, прекратили расследование.

Вскоре бригадир и коммунист Дмитрий Малышев приказом директора был назначен на должность его заместителя по техническим вопросам с соответствующим должностным окладом и предоставлением служебной квартиры.

Молодая чета Малышевых переехала в новый дом на Даниловской набережной с видом на Москву-реку. Квартира располагалась на втором этаже пятиэтажного дома, в подъезде восседал важный вахтёр с сознанием собственного достоинства и всеобъемлющей важности.

Вещи перевезли на одной машине. Разгрузили быстро и когда всё расставили, то двухкомнатная квартира с большой кухней оказалась почти пустой. Старая мебель из коммуналки смотрелась убого и не вписывалась под роскошные цветастые обои комнат. Ирина посмотрела на весь этот квартирный простор и ещё раз убедилась, как она не ошиблась с выбором мужа.

– Димуль, вот бы кухню югославскую с буфетом и гарнитур столовый румынский. Я у Алины из Моспроекта видела, когда в гостях была. Такая красота! У неё не дом, а прямо трёхкомнатный дворец с импортной мебелью.

– Ничего, обставимся. Хочешь югославскую кухню – будет! И ещё лучше, чем у твоей Алины.

Не далеко от дома Дмитрий заметил мебельный магазинчик и решил его навестить на днях, узнать что чего и почём. На следующий день вечером, после работы, Дмитрий зашёл в магазин «повадить жалом». Он увидел приличный кухонный гарнитур, выставленный на витрине, рядом с ценником красовалась надпись «в продаже нет». Дмитрий подошёл к дежурному администратору и поинтересовался:

– Девушка, я бы хотел приобрести кухонный гарнитур наподобие того, который у вас представлен на витрине.

Администратор посмотрела на Дмитрия тухлым взглядом.

– Все хотят гарнитур… Это югославский гарнитур, только по «спецоткрыткам»[15], распределяется на производстве. Если на производстве вам дадут открытку, милости просим за покупкой.

Дмитрий понял, что мебели не видать как «своих ушей» – у них на телефонном узле подобные спецоткрытки не распространялись.

– Девушка, подскажите мне имя, отчество вашего директора? – настойчиво потребовал он начальственным тоном.

– Зачем это вам? – удивилась та.

– Вдруг мы знакомы, – улыбнулся Дмитрий как можно шире и подумал: «Ну, получишь ты у меня, пигалица!»

– Директора зовут Пётр Игнатьевич Дроздовский.

Дмитрий откланялся и вышел из магазина. На следующий день он предпринял вторую попытку и подошёл всё к той же администраторше.

– Рад приветствовать вас, барышня. Я хотел бы поинтересоваться как ваши финансовые дела. Видимо, после моего вчерашнего визита, примерно в 19.30, перед закрытием магазина, они и у вашего директора улучшились, примерно даже могу сказать насколько и какими купюрами, – сказал Дмитрий голосом героя-любовника.

Девица подпрыгнула на стуле, побелела как мел и, заикаясь, начала:

– Е-если вы не уйдёте, я вызову м-милицию.

– Да, да. Я этого и хочу. Вызовите, пожалуйста, тогда и вас и вашего Дроздовского лет так на пятнадцать запрут в местах не столь отдалённых.

Она поняла, что положение безвыходное и пошла к директору. Тот примчался сам через минуту:

– Товарищ, прошу вас ко мне в кабинет!

Дмитрий смерил взглядом администраторшу, та от перепуга выглядела как «бледная поганка», и с гордым видом прошествовал в директорский кабинет.

Через два дня в новую квартиру Малышевых привезли югославскую кухню с буфетом, жилой гарнитур с креслами, диваном, продолговатым овальным обеденным столом и шестью стульями. Ирина была в восторге. Теперь в Моспроекте все от зависти треснут, это уж точно!

Глава 3

Рим, XV век

Июньская жара разморила Ваноццу, она сидела в саду в тени винограда. Рядом с ней бегали маленькие сыновья. Сиор Дела Кроче как всегда отбыл по торговым делам, и верная жена пребывала в сладостной истоме, предвкушая очередную ночь с Родриго.

К дому mercate[16] подъехала карета, и женщине она показалась знакомой. Из неё вышел человек в чёрном камзоле.

«О, нет! Неужели, этот самый богатый бездельник!?» – обомлела мадонна, ожог под грудью начал пульсировать.

Элегантный мужчина проследовал во двор и направился под тенистые лозы винограда прямо к Ваноцци. Женщина растерялась и поднялась с плетёного кресла.

– Что вам угодно, сиор? – сдержанно спросила она.

– Насколько я помню, дорогая La bella[17], некоторое время назад мы заключили с вами сделку. Или мне напомнить о её содержании? – незнакомец поиграл рубиновым перстнем на указательном пальце левой руки.

Нестерпимая боль пронзила Ваноццу: она прижала руки у груди.

– Перестаньте, – умоляла она, задыхаясь, – я всё прекрасно помню.

– Что ж! Тогда приступим к делу. Вы желали бросить недостойное ремесло, найти мужа и богатого любовника. Не так ли?

Женщина кивнула.

– Я исполнил часть своего договора: теперь дело за вами, – незнакомец пристально смотрел на женщину.

– Что я должна делать, сиор? – выдавила она с трудом.

– Зовите меня Асмодео, дорогая La bella. Вы предадите своему возлюбленному Родриго Борджиа вот это, – он извлёк из складок камзола небольшой флакон зеленого цвета, в котором обычно римлянки хранили духи. – В нём канторелла – яд, от которого нет противоядия. Скажите, что ваша семья владела тайной яда, и вы знаете его состав. Конечно, вы никогда не познаете тайну кантореллы, по мере необходимости я буду вас снабжать флаконами. При помощи кантореллы вы сможете удержать Борджиа около себя и помочь ему достичь заветной цели – стать понтификом.

Асмодео протянул женщине флакон, луч солнца сквозь резную листву винограда попал на стекло: оно заиграло изумрудными отблесками.

– Маленький смертоносный флакон… – Ваноцца рассмотрела его, убрав затем за корсаж.

– И ещё: вы родите девочку. Ей суждено сыграть ключевую роль в вашем «благородном» семействе.

Ваноцца замерла и насторожилась.

– Расслабьтесь, дорогая La bella. Разве я похож на мужчину, который издевается над женщиной в постели? Прикажите кормилице присмотреть за детьми, а мы же не будем терять драгоценное время.

– Но… – попыталась возразить женщина.

– Не волнуйтесь, ваш кардинал придёт намного позже обычного. Так, что приступим!

* * *

Лукреция росла подвижным ребёнком, она безудержно носилась по саду, исправно «собирая шишки», где только могла. Кормилица не успевала за ней усмотреть и беспрестанно бранила маленькую «чертовку»:

– Лукреция! Ты навсегда останешься маленькой и не вырастишь красивой дамой!

– Почему? – полюбопытствовала семилетняя девочка.

– Потому, что дамы не носятся по саду, как служанки, а чинно ступают с высоко поднятой головой.

– Я поняла! – Выпалила девочка, встала прямо и направилась к дому с видом, будто она проглотила кол. – Так, да? – поинтересовалась она у кормилицы.

– Уже лучше, – одобрила та.

– Подумаешь… Я и так красива и умна, – заявила она, полная уверенности в себе. – И вообще я создана для богатства. Ну, что мне может дать мой отец? Он – всего лишь купец! Я же хочу носить золотые сетки для волос, усыпанные множеством драгоценных камней. Мои ноги будут украшать сандалии, у которых вместо пряжек огромные жемчужины!

Ваноцца, стоя под крышей галереи, наблюдала за дочерью. Она видела: Лукреция росла и хорошела на глазах и как умудрённая опытом женщина понимала, чем всё это может закончиться.

Однажды вечером Ваноцца вошла в зал, где на коврах играли дети, застав их совсем не за детскими разговорами.

Десятилетний Цезарь стоял перед Лукрецией на коленях:

– Ты будешь моей дамой, когда я вырасту и стану мужчиной?

– Конечно, если ты станешь сильным и богатым. Иначе я найду себе другого, – жеманилась девочка.

– А если я буду богат, ты ляжешь со мной в постель?

– Да, – не задумываясь, ответила малолетняя обольстительница.

Ваноцца стояла за дверью и наблюдала.

– Тогда поцелуй меня, – попросил Цезарь.

– Не смей! – Хуан одёрнул сестру.

– Он маленький! Я – старший мужчина в доме дела Короче после отца. Значит, всё здесь мне принадлежит по праву.

Он схватил Лукрецию и поцеловал прямо в губы.

Цезарь не стерпел и кулаком заехал брату в бок. Тот согнулся пополам:

– Ах, так… – произнёс он, задыхаясь. – Ну держись!

Ещё мгновенье и началась бы потасовка из-за «прекрасной дамы». Ваноцца не выдержала и вошла в зал.

– Что не поделили? – поинтересовалась она.

Мальчики молчали.

– Лукреция, может, ты ответишь!

Девочка стояла, рассматривая отделку своего платья на рукаве, изображая тем самым, равнодушие и безразличие к вопросу матери.

– Хуан, Цезарь! Идите в сад, – приказала мать.

Мальчики поспешно удалились.

Ваноцци смотрела на дочь, с ужасом понимая, что не любит и даже боится её. Девочка оторвалась от рукава, одарив мать невинным взглядом голубым глаз.

– Вы, хотите, мне что-то сказать, матушка?

Ваноцца не знала, что сказать: она получила то, что хотела, а дочь – расплата, она часть договора с diavolo.

– Лукреция, не заигрывай с братьями. Святая церковь осуждает кровосмешение между ближайшими родственниками.

– Неужели? – вымолвила девочка.

Ваноцци испугалась её тона и пожалела о том, что сказала.

* * *

Шли годы, Лукреция превратилась в роскошную девушку, недавно ей исполнилось тринадцать. Она как взрослая дама золотила волосы[18], часами заставляя служанок наносить раствор, затем смывать его и просушивать отдельно каждый локон. Одевалась она изысканно, сиор дела Кроче ничего не жалел для дочери.

В то же время кардинал Родриго Борджиа также баловал «свою» дочь, засыпая её дорогими подарками, отчего Ваноцца была вынуждена лгать мужу, говоря, что купила то или иное сама.

Mercante делал вид, что верил жене. Он и дома с семьёй был прежде всего торговцем, поступая так как выгодно для него и для дела.

Он прекрасно знал, что Ваноццу посещает любовник-кардинал, ведь в окрестных домах достаточно fautores[19]. По началу, он переживал измены молодой жены, но затем смерился: лучше один кардинал, чем пол-Рима.

Ваноцца никогда не провоцировала мужа и встречалась с Родриго, не афишируя их страсти. Затем, когда дети подросли и Борджиа укрепил позиции кардинала, убрав всех соперников и завистников при помощи кантореллы. Он перебрался в вожделенный палаццо Санта-Мария-ин-Портико около Ватикана, который когда-то принадлежал могущественному и влиятельному кардиналу Баттисто ди Тильерри, Ваноцца стала посещать любовника сама.

Насытившись взаимной страстью, мадонна завела речь о Лукреции:

– Родриго мне, кажется, что девочка растёт своенравной. Твои бесконечные подарки портят её.

– Ха-ха, – рассмеялся кардинал, – дорогая La bella, как могут подарки испортить невинную девицу? Я в жизни не встречал ни одной женщины, которой бы повредили шелка и украшения.

– Ты, прав, carra mio[20]. Но она должна вырасти достойной и целомудренной, а это весьма сложно в нашем доме. Мальчики уже взрослые, они только и говорят о мужских удовольствиях. Подумай, что будет с твоей дочерью!

– Дорогая моя, La bella, целомудренна лишь та, которую никто не возжелал! Хорошо, я отправлю её с кормилицей и парой служанок в Субьяко, что в шестидесяти милях от Рима. Там находятся мои земли, дарованные инвеститурой[21] самого понтифика. Они принесут мне десять тысяч дукатов годового дохода. Да, кстати ей уже тринадцать. Ты думала о конфирмации[22]?

О чём Ваноцца думала, так это как раз о первом причастии. Она боялась проводить его здесь, в Риме, мало ли что Лукреция скажет священнику.

– Думаю, мы проведём конфирмацию в Субьяко. Наверняка, там есть домовая церковь или часовня.

– Да, часовня. Ну, пусть будет так, как хочешь. – Согласился Родриго. – Похвально, что ты так хлопочешь о детях. Да, кстати Хуан и Цезарь уже взрослые мужчины и пора им заняться делом. Что скажешь, если я отправлю Хуана в Испанию, ему исполнилось семнадцать и он вполне может выполнять мои поручения.

– Прекрасно! А что с Цезарем?

– Мальчик, бесспорно умён и образован. Думаю, через год я добуду для него сан кардинала или архиепископа. Иннокентий VIII питает amor sceleratus habendi[23] и торгует кардинальскими сутанами направо и налево. Если немного подзатянуть ремешок, то вполне можно раскошелиться. Последний раз он просил за сан десять тысяч дукатов.

Ваноцца округлила глаза, названная сумма соответствовала её трёхлетнему доходу от сдачи в наём недвижимости.

– Если ты решил, что Цезарь станет кардиналом, так тому и быть, – женщина прильнула на грудь любовника.

– Ваноцца, ты ничего не просишь для себя, – заметил Родриго.

– У меня всего в достатке, – ответила La bella и поцеловала Родриго в волосатую грудь.

* * *

Ваноцца вернулась домой в карете Борджиа почти за полночь. Она потихоньку проскользнула в дом, чтобы не разбудить прислугу. Проходя мимо спальни Лукреции, она услышала голоса:

– О! Как ты хорош! Ещё! Я хочу тебя!

Мадонна замерла: голос дочери… С кем она?

– Моя королева! Ты всегда ею будешь… – вторил ей мужской голос.

– Скоро вернётся наша матушка, – проговорила обольстительница. – Хотя, какое ей дело до нас… Она опять потащилась к отцу.

– О-о-о! – Цезарь достиг апогея и упал на кровать рядом с сестрой. – Ты уверена, что рождена от Борджиа?

– Конечно, он постоянно засыпает меня подарками, хоть мать и лжёт, что покупает их сама. Я-то знаю, правду… Думаю, и ты с Хуаном – не дела Кроче. Мы все от Борджиа…

– Но почему наш отец, вернее сказать, Джорджио дела Кроче, ничего не предпримет, зная, что мать изменяет ему столько лет? – удивился Цезарь.

– Ему выгодно молчать. Он старше матери почти на двадцать пять лет и не такой страстный любовник как кардинал.

Ваноцца слилась со стеной: произошёл инцест[24], то, что она боялась более всего.

– Madre di Dio![25]… – шёпотом произнесла она и хотела перекреститься, но рука замерла в воздухе. Теперь женщина сомневалась, в праве ли обращаться к Богоматери.

* * *

На следующее утро Ваноцца вошла в спальню дочери, решительно настроившись на серьёзный разговор:

– Лукреция! Будь добра, перестань притворяться, что спишь.

– А, матушка вы… Все в этом доме притворяются… А я что хуже других?.. – проговорила она еле слышно, потягиваясь на кровати под шёлковым покрывалом.

Ваноцца поняла, разговора не будет, да и о чем говорить, ведь «дело» сделано. Она собралась с мыслями и пошла в атаку первая:

– Твой отец Родриго Борджиа желает забрать тебя и поселить в своём поместье Субьяко, что под Римом.

Лукреция встрепенулась: мать говорит правду, неужели?

– Собери вещи, возьмёшь с собой Сильвию и двух служанок. Отправишься завтра утром. И не вздумай перечить мне! – разъярилась Ваноцца.

Лукреция и не собиралась это делать, напротив, радуясь, что обретёт долгожданную свободу вдали от дома.

* * *

Поместье Субьяко, bonum avitum[26] Борджиа, было роскошным. Дом с фонтанами, скорее напоминал виллу, нежели укреплённые замки соседей землевладельцев. Лукреция наслаждалась его простором и красотой.

Она почти каждое утро садилась на лошадь и отправлялась на прогулку. Земли, принадлежавшие кардиналу, тянулись бесконечно, и Лукреция могла путешествовать по ним целыми днями в сопровождении молодой компаньонки Сильвии и двух guardia[27]. Они часто останавливались на привал, отдохнуть и перекусить.

Один из guardia по имени Антонио был молод, хорош собой и Лукреция возжелала его. Она встала с расстеленного покрывала и посмотрела на небольшую рощу в пятидесяти шагах от их импровизированного лагеря.

– Сильвия, давай, кто первая добежит до рощи, та получит награду.

– Какую, сударыня? – поинтересовалась компаньонка.

Лукреция протянула ей руку, компаньонка поднялась, и та зашептала ей на ухо:

– Антонио хорош, не правда ли?

Сильвия кивнула.

– Я хочу его… А ты?

Сильвия округлила глаза:

– Сударыня, я… – запнулась она, – не могу.

– Понятно, ты – девственница. Непростительное упущение, дорогая, тебе ведь почти шестнадцать. В твоём возрасте уже рожают детей. Раз так, то отвлеки второго guardia, а я уединюсь с Антонио в рощице. И не смей нам мешать!

* * *

Дни текли своей чередой, похожие друг на друга как две капли воды: подъём не ранее полудня, завтрак в постели, туалет, прогулки на лошади, обед, вышивание или чтение рыцарских романов и, наконец, ужин. Лукреция обрела свободу, но изнывала от скуки. Ей хотелось приключений.

Однажды она приказала наловить кроликов и выпустить их на полянке около дома, затем взяла арбалет и перестреляла всех до единого. Сильвия украдкой рыдала, ей было жаль невинные создания. Лукреция же обозлилась на неё и чуть не ударила арбалетом с размаху: компаньонка увернулась по чистой случайности.

Неизвестно, чем бы закончилась скука госпожи, если бы в один из погожих сентябрьских дней, у ворот виллы не появился герольд верхом на лошади:

– Послание от графа Асмодео ди Неро[28] для госпожи Лукреции дела Кроче!

Лукреция надломила печать из сургуча и прочла:

«Signora![29]

Я – граф Асмодео ди Неро. Мой замок находится в десяти милях от Субьяко и известен как Creazione[30]. Послышав про вашу красоту, я дерзнул отправить сие послание, дабы выразить надежду, что вы посетите моё скромное жилище и удостоите счастья видеть истинную perluna[31].

Если согласитесь оказать мне честь, то я тотчас же пришлю за вами эскорт».

Приглашение оказалось весьма кстати. Лукреция тут же отписала короткий ответ:

«Signorina!

Благодарю за приглашение. Счастлива буду познакомиться с вами завтра днём».

* * *

В полдень следующего дня к вилле Субьяко приблизился конный эскорт с каретой, обтянутой чёрным шёлком с гербом, изображающим дракона изрыгающего пламя.

Лукреция, потратившая всё утро на свой туалет, появилась на пороге дома в сопровождении верной компаньонки Сильвии. Она была очаровательна, платье из голубого флорентийской тафты особенно оттеняло её глаза, придавая им блеск и глубину.

От эскорта отделился паж, облачённый в ярко красную курточку, и чёрный бархатный берет, украшенный плюмажем в тон одежды. Он подошёл к Лукреции и предложил ей руку. Затем подвёл к карете, распахнул дверку, украшенную драконом, подождав, когда госпожа и её спутница удобно разместятся.

Девушки удобно устроились на мягких сиденьях, предвкушая интересную встречу.

– Трогай! – дал команду кучер. Процессия медленно поползла по дороге среди поля, к ней присоединились два стража виллы Субьяко, приставленные к Лукреции заботливым отцом.

Девушки смотрели в окно на проплывающие мимо пейзажи, наконец, земли Борджиа закончились, начались совершенно незнакомые места.

Равнинная дорога перешла в просёлочную, затем резко сменилась на каменистую, идущую вдоль подножья горы.

Наконец дорога стала узкой, проходя по небольшому горному ущелью. Девушки выглянули в окно кареты, но кроме скал и голубого обрывка неба наверху, ничего не увидели.

Сильвия заёрзала от волнения. Она достала из рукава кружевной платок и постоянно им обмахивалась.

– Сильвия, неужели тебе жарко? – удивилась Лукреция.

Компаньонка ничего не сказала, лишь промокнула платком выступившие капли пота на лбу. Лукреция засмеялась:

– Трусиха!!! Вот, что значит, всю жизнь просидеть на одном месте!

Неожиданно девушки заметили, что карету и эскорт окутывают сумерки.

– Мы что провели в карете целый день? – удивились они. – И не испытали ни малейшего чувства голода и усталости?..

Глава 4

Через три года Дмитрий Владимирович Малышев ездил на работу и с работы на служебной «Победе». После окончания заочного отделения Московского техникума связи и Высшей партийной школы он уже занимал должность директора Кожевнического телефонного узла, отлично руководил вверенным ему предприятием, был убеждённым коммунистом и примером для молодёжи, несмотря на свои двадцать семь лет.

Шёл 1950 год. Москва активно застраивалась. Ирина Малышева как инженер-проектировщик недостаток в работе не испытывала, а напротив, поднималась по должностной лестнице. Детей у Ирины пока не было, и она полностью с самозабвением отдавалась работе. Ей дали группу молодых проектировщиков, окончивших института, и они окунулись в работу с головой. Ирина постоянно задерживалась на работе, но Дмитрий с пониманием относился к её профессиональным стремлениям и всячески их поддерживал.

Он частенько поговаривал:

– Расти, Иринка, расти. Будешь большим начальником, тогда и детей заведём.

Ирина не возражала против такой позиции мужа, она нажилась в тесноте и бедности, хотелось себя обеспечить материально, поездить по санаториям и курортам, да и, вообще, пожить в своё удовольствие. Что, собственно, Малышевы и делали. Дмитрий брал на работе путёвки по профсоюзной линии, и они каждый год отправлялись с женой то в Ялту, то в Анапу, то в Геленджик.

В плане обеспечения материального также всё было впорядке: гардероб Ирины ломился от шёлковых, креп-жоржетовых, шифоновых, шерстяных, муаровых платьев и костюмов, дополняли весь этот нарядный изыск две шубы, из серого каракуля и чернобурки, а также малахитовая шкатулочка с золотыми украшениями. О таком материальном обеспечении можно было только мечтать.

Наконец, несмотря на все импортные предосторожности, Ирина забеременела. Первым её порывом было: пойти сделать аборт. Дмитрий в данном вопросе занял жёсткую позицию и был категорически против. Он хотел ребёнка, причём девочку, такую же кареглазую красавицу как мама. Ирина уступила доводам мужа и через девять месяцев в июне 1951 года родилась Зинаида, или Зинуля, как называл свою малышку Дмитрий.

Дмитрий закупил всё, что положено новорожденному ребёнку, пока Ирина находилась в роддоме, причём самое лучшее. Зинулю, крохотную, сморщенную, завёрнутую в розовое байковое одеяльце привезли домой, на Даниловскую набережную. Ирина занималась ребёнком, Дмитрий продолжал рваться «наверх».

Когда Зинуле исполнилось одиннадцать месяцев, и она начала почти самостоятельно ходить, держась за мамину руку, Дмитрия перевели на новую должность в Министерство Связи.

Декретный отпуск Ирины истекал, надо было принимать решение: отдавать Зинулю в ясли, или же бабушке Лидии Петровне. Дмитрий предпринял ловкий шаг и при содействии министерских завязок получил трёхкомнатную квартиру в районе метро Фрунзенская вместо своей двушки и маминой комнаты. Зинуля оставалась под присмотром Лидии Петровны, Ирина же смогла, наконец, заняться любимым профессиональным делом.

Шли годы. Наступил 1953 год, который потряс страну смертью вождя, затем предательством Берии, начались развенчание культа личности, затем и оттепель шестидесятых.

Зинуле исполнилось десять лет. Она училась в третьем классе, но учёба особо не давалась, девочка ленилась и от занятий отлынивала. Спасал министерский авторитет отца. Ну, кто будет засыпать тройками и двойками дочь самого заместителя министра связи и коммуникаций СССР?! Отец осыпал учителей подарками и, естественно, в дневнике появлялись соответствующие подаркам оценки.

Однако стремительный карьерный рост отразился на здоровье Дмитрия.

Первый инфаркт случился у него как раз после дня рождения Зинули. Всё отметили, как положено: дочь засыпали дорогими куклами, венгерскими платьями, французскими лакированными туфлями. Дмитрий держался спокойно, старался быть весёлым, но Ирина хорошо, изучив мужа за пятнадцать лет совместной жизни, чувствовала, с ним что-то происходит и внутренне он напряжён.

Дмитрий уединился в кабинете под предлогом работы с документами. Ирина хотела возразить, дабы муж в день рождения дочери отдохнул и не думал о делах. Н сдержалась, потому, как понимала: бесполезно, Дмитрий сделает так, как считает нужным. Он долго не выходил из кабинета, Ирина боялась его тревожить, но женское сердце подсказало: «Беда!»

Когда Ирина вошла в комнату, Дмитрий лежал на письменном столе, рядом в свете включенной настольной лампы поблескивал кристалл. Она тут же вызвала скорую помощь, которая оперативно приехала, узнав, что плохо столь высокопоставленной особе.

Дмитрию тут же вкололи укол и увезли в министерскую клинику. Он провёл в ней ровно двадцать один день. Ирина постоянно навещала мужа, он же быстро шёл на поправку. Но её постоянно мучил вопрос: зачем в тот вечер Дмитрий взял кристалл?

Через месяц Дмитрий, как всегда, сел утром в свою чёрную «Волгу» с водителем, подбросил Ирину до Маяковки, затем отправился в министерство, благо, что по дороге. Дмитрий постоянно задерживался на работе, и Ирина к этому привыкла, но теперь он и вовсе поздно приходил. Она, грешным делом, подумала, что у мужа появилась любовница, но спрашивать не решалась, боялась осложнений и так ставшими не простых отношений.

Супруги Малышевы, так любившие друг друга пятнадцать лет назад, постепенно отдалялись друг от друга, каждый жил своей жизнью. Дмитрий «держался за кресло», вылететь из которого не составляло труда, сделай он хоть один неверный шаг. Ирина же, став руководителем проекта, полностью отдавалась делу, постепенно перестав обращать внимание на мужа, ведь в Моспроекте интересных мужчин было в достатке.

Ирина, как женщина ещё молодая, тридцати восьми лет, во всех отношениях интересная, пользовалась успехом у сослуживцев, многие из которых, будучи разведенными, поглядывали на неё как на лакомый кусочек, останавливал их только министерский муж. Но по истечении некоторого времени Ирина, понимая, чем вызвана их нерешительность, начала сама раздавать авансы направо и налево. Последовала нескончаемая череда любовников.

Дмитрий чувствовал измены жены, его это тяготило. В один прекрасный момент, поздно вечером, когда жена пришла из очередного ресторана, не утруждая себя объяснениями, он высказался:

– Ну, ладно, тебе наплевать на меня! А дочь?! Ты совсем не уделяешь ей внимания. Она уже большая и всё понимает.

Ирина сняла шубу, повесила на вешалку, с трудом стянула итальянские сапоги на шпильках, взглянула на мужа подвыпившим взглядом и отрезала:

– Твоя мама на что? Вот пусть и занимается ребёнком. А мне некогда, я жить хочу в своё удовольствие. Мне скоро сорок, а я ещё и не жила.

– Как не жила? А что же ты делала? – У Дмитрия аж глаза округлились от удивления.

– Из нищеты выбиралась, будь она проклята! Слушай, я тебя не трогаю, делай что хочешь! Ну и меня оставь в покое! Не устраивает, давай разведёмся, правда карьера твоя пострадает. Лучше, пусть всё будет как есть.

Дмитрий схватился за сердце.

– Мама, накапай мне сердечных капель!

Лидия Петровна, всегда любившая Ирину, не могла понять, что же случилось с невесткой в последнее время, быстро накапала сорок капель лекарства в стаканчик и принесла сыну. Ирина фыркнула и закрылась в своей комнате. В последнее время она даже с мужем перестала ездить на служебной машине, предпочитая добираться до работы на метро.

Первое время Дмитрий наблюдал в кристалле за похождениями жены, затем ему это занятие порядком надоело. Ухажёры были все на один манер – разведенцы, с захломлёной холостяцкой квартирой и скромными финансовыми возможностями. Дмитрий понимал, что ни кому из них жена не уйдёт, привыкла она жить по-другому, в сытости и достатке, с постоянными обновами и продуктовыми деликатесами из спецмагазина. Но в последнее время, она совершенно изменилась, создавалось впечатление, что у неё новый мужчина, и с ним всё гораздо серьёзней, чем с остальными. Если раньше Ирина пыталась соблюдать меры приличия, то теперь все формальности ей были безразличны, она откровенно шла на конфликт.

Дмитрий даже перестал задерживаться на работе, приезжал домой около восьми вечера и пытался пообщаться с дочерью. Зинуля огрызалась и грубила, переходный возраст был в самом разгаре, контакта между дочерью и отцом не получалось. Наконец, весенним вечером, когда Зинуля училась уже в девятом классе, позвонила классная руководительница и сообщила министерскому папе, как отвратительно учится и ведёт его ненаглядная дочь. Дмитрий был в бешенстве: раз подарки не помогают, значит, дело плохо – дочь распустилась совершенно. Он снял ремень, влетел в комнату чада, и устроил ей трёпку в лучших национальных традициях. Лидия Петровна пыталась защитить внучку, но безуспешно, в порыве гнева и ей перепало.

После всех этих эмоциональных разборок, Дмитрий упал в кресло, покрылся испариной, левую руку сводило, сердце настойчиво пыталось выпрыгнуть из груди. Лидия Петровна перепугалась не на шутку и вызвала скорую. Дмитрию вкололи укол и предупредили: ещё один подобный стресс и он – в морге! Вот туда Дмитрию совсем не хотелось, не для этого он из комнаты в бараке выбирался, чтобы в сорок два года умереть от сердца.

…В час ночи стало ясно: Ирина домой ночевать не придёт. «Хорошо хоть на следующий день выходной и можно отлежаться», – подумал Дмитрий. Он достал кристалл и увидел в нём такое, что даже в импортных фильмах за закрытых просмотрах не показывают.

Его Ирина лежала в кровати обнажённая под каким-то черноволосым мужиком с крепкой упругой задницей, и отдавалась ему с безумной страстью. Дмитрий почувствовал, как под левым соском загорелся старый военный ожог. Лица «Казановы» видно не было, только черноволосый затылок и перстень с кроваво-красным камнем на правой руке.

Дмитрия пронзила мысль: «Так это такой же перстень, как у мужика из моего видения в замке, в сорок пятом году! Подобный перстень не забудешь! Что это всё значит?»

Под левым соском жгло, перед глазами всё расплывалось. Дмитрий задыхался. Последнее, что он увидел: перед ним стоял голый черноволосый мужик, обнимал обнажённую Ирину, держа её прямо рукой за полную грудь, кроваво-красный камень загадочно блестел. Дмитрия стояли красные отблески рубина…

Дмитрий очнулся под капельницей, в реанимации, через три дня. Наши доблестные медики, можно сказать, вытащили его с того света. Рядом сидела Ирина, бледная, без макияжа, длинные каштановые волосы убраны в пучок – прямо как учительница из Зинкиной школы. Увидев, что муж пришёл в себя, она заплакала.

– Димулечка, прости меня, дуру! Наваждение на меня нашло, клянусь тебе, никогда больше вести себя так не буду.

Дмитрий говорить ещё не мог, он только слегка кивнул. Конечно, он простит жену, ведь любит её, и всё делал только для неё и карьеру, и доносы писал, и подглядывал, и подслушивал, и оговаривал. По крайней мере, Дмитрию так казалось, возможно, это было оправданием его подлости и низости, или того хуже, служения злу и пороку. Всякому делу, даже богомерзкому можно найти благородное оправдание из лучших побуждений.

В тот день, а точнее ночь, когда Дмитрия увезли в больницу на скорой помощи со вторым инфарктом, Ирина была с любовником. Она действительно переживала наваждение, по-другому не скажешь. Познакомилась она с Асмодеем, так звали любовника, в Московской консерватории, куда Ирина любила захаживать на концерты органной музыки. На одном из таких концертов известного немецкого музыканта и композитора Иеронима Зильбервальца, они и познакомились. Асмодей сам подошёл к Ирине и представился членом музыкальной труппы, говорил с лёгким немецким акцентом. В Москве немецкая труппа собиралась пробыть почти месяц, давая концерты, а затем отправиться в Свердловск.

Асмодей покорил Ирину интеллигентностью, воспитанностью и эрудицией, о чём они только не говорили. Ирина, стосковавшаяся по интеллектуальному общению, была на верху блаженства, не ожидая, что такие мужчины ещё остались, а не вымерли в прошлом веке.

На следующий день, вечером, Асмодей пригласил её в ресторан. Он прекрасно общался на русском, хотя с лёгким акцентом, так что казалось, он – из республик Прибалтики. За ужином Ирина окончательно потеряла голову и согласилась пойти к Асмодею в номер. С этого посещения всё и началось – такого секса и раскрепощённости у Ирины не было никогда. В постели она чувствовала себя естественно, не стесняясь своих желаний. Асмодей же как опытный любовник довёл Ирину до точки, она за вечер испытала столько оргазмов, сколько не испытывала за всю жизнь с мужем.

Во время следующей их встрече, Асмодей предложил Ирине уйти от мужа и уехать с ним в Германию. Ирина поначалу, попыталась возразить и вспомнила, что у неё есть дочь, но вскоре ей было абсолютно наплевать и на мужа, и на дочь, она жаждала только одного – сексуального удовольствия с любовником.

В ту ночь, когда Дмитрий видел в кристалле жену, в объятиях любовника, она не помнила почти ничего. Оставаться до утра в номере Асмодея Ирина не планировала, это было не безопасно, можно было привлечь к себе не нужное внимание органов госбезопасности за связь с иностранцем. Но когда она возлегла с ним на ложе, то забыла обо всём и потерялась во времени и пространстве.

Асмодей словно околдовал её и подчинил своей воле. Очнувшись утром в гостиничном номере, на чужой кровати, Ирина сначала растерялась, а затем быстро засобиралась домой. Асмодей пробудился, открыл свои карие, почти чёрные с поволокой глаза и сказал:

– Не спеши, ты ему уже не поможешь. Дело сделано. Твой муж знает, где и с кем ты провела ночь. Он всё видел и сейчас умирает в больнице.

Ирина выронила чулки из рук.

– Откуда он мог нас видеть?

– Да у Дмитрия есть такая способность видеть то, что не видят другие, – сказал Асмодей и перевернулся на другой бок, смачно зевнув.

– Кто тебе сказал имя моего мужа? – Ирина удивилась ещё больше. – И почему он умирает? Что за шутки?

– Мне ничего не надо говорить, я итак всё знаю. У него второй инфаркт, вот он и умирает. Какие уж шутки! Это просто игра… Когда ты стонала подо мной, тебе было глубоко наплевать на мужа, дочь и свекровь. Ты думала только об удовольствии, ты его получила. Смерть мужа – расплата за удовольствия. А как ты хотела! За всё надо платить!

– Кто ты? Ведь ты не музыкант из немецкой труппы, ты… – Ирина оборвала фразу, ответ пришёл сам собой.

– Да, да, именно. Но тот, кого ты хотела назвать – мой шеф, я всего лишь – его скромный помощник, а если быть точным – слуга Люцифера, падшего ангела. Мы можем заключить сделку, я верну тебе мужа и твою прежнюю обеспеченную жизнь, но при одном условии.

Ирина не верила своим глазам и ушам – перед ней слуга Люцифера. Это противоречило здравому смыслу и учению диалектического материализма, который она усердно изучала в институте. «Господи, за какие грехи!» – Подумала она.

– Поздно Господа поминать, не поможет! – Нагло заметил Асмодей.

– Не поздно, Господа просить о помощи никогда не поздно! Я раскаиваюсь в том, что сделала! Я не боюсь тебя и никаких сделок заключать не буду! Тебя нет и быть не может! Ирина схватила плащ и выбежала из номера.

– Склочная бабёнка попалась. Ещё в церковь пойдёт грехи замаливать, – пробурчал Асмодей. – А как всё хорошо начиналось в Брюгенвальде, в сорок пятом! Да и потом неплохо было. И вот: финита ля комедия! Кто бы мог подумать, что у неё такая сила воли! Я бы тогда, пожалуй, женил Малышева на другой девице, попроще и посговорчивей. Но, увы, с такими способностями, как у неё – ещё поискать! Все карты мне спутала, – он был явно разочарован.

Ирина действительно пошла в ближайшую церковь, нашла батюшку и рассказала о своих подозрениях. Он посмотрел на рабу божию, как на душевно больную, прочитал молитву, поинтересовался крещёная ли. Узнав, что крещёная, одел на шею Ирины образок со спасителем и сказал:

– Человек волен верить в Господа, ища у него защиты и поддержки, или в Дьявола, погрязая в грехе. Вы сами должны выбрать, каким путём пойдёте и кому душу свою вверите. Я могу сказать только одно: божьим заповедям следовать трудно, грешить легче и слаще.

– Спасибо, за наставление, – поблагодарила Ирина и направилась домой.

Когда она открыла ключом дверь, перед ней стояла в коридоре заплаканная дочь с немым укором. Ирина, ничего не говоря, приняла ванную, зачесала волосы в пучок, надела самое простое платье и тогда уже спросила Зинаиду:

– Лидия Петровна уже в больнице, у папы?

Зина округлила глаза.

– Откуда ты знаешь?

– Я теперь слишком много знаю. Собирайся, поедем вместе. В какую больницу увезли папу?

– Ну, как обычно, в министерскую.

* * *

Дмитрий поправился, но из министерства ушёл под предлогом здоровья. С приходом Леонида Ильича Брежнева начались постоянные перетрубации в министерстве, шерстили всех подряд. Дмитрий был уже не в состоянии расплетать постоянные интриги и попросил перевести на другую работу, поспокойней.

Его направили в Институт Связи. Бывший ректор как раз достиг возраста полного маразма и с почётом отбыл на давно заслуженную пенсию. Малышев (в сорок пять лет) приступил к исполнению новых обязанностей.

Ирина также работала в Моспроекте, руководила отделом, по выходным посещала церковь, Дмитрий знал о новом пристрастии жены, но делал вид, что не догадывается, да и потом в Советском Союзе свобода совести и вероисповедания прописаны в Конституции.

Дмитрий стал замечать, что после посещения женой церкви, ему становится плохо, он не может её обнимать, ожог под левым соском начинает саднить, сердце колоть. Дмитрий ничего не говорил Ирине о своих ощущениях, она, не понимая, что происходит, старалась, как можно меньше контактировать с мужем. Так они и жили по разным комнатам.

Дмитрий ушёл с головой в новую работу, надо было принять кучу дел, да ещё в них разобраться. Зинуля еле-еле закончила десять классов, Дмитрий устроил её к себе в институт на модный экономический факультет. В институте всё пошло по накатанной программе: раз Малышева Зинаида – вот тебе зачет по предмету, или хотя бы «удовлетворительно» на экзамене. Училась Зинуля, не напрягалась, со второго курса пребывала в любви, а на третьем – плоды сей любви стали заметны.

Жених Зинули был иногородним, без жилплощади, в Ярославле у него имелся частный дом и мама преклонного возраста. Так что жених, Серёга, был самого что ни на есть пролетарского происхождения – почти без средств к существованию.

От чего супруги Малышевы бежали всю жизнь без оглядки, настигло их через двадцать три года семейной жизни. Зинуля пребывала в полной прострации, она, похоже, до конца не соображала, что беременна и ждёт ребёнка со всеми вытекающими из этого последствиями. Она привыкла жить за родителями, которые решали все её проблемы: обеспечивали, одевали, обували, отец возил в институт на служебной машине. Поэтому ей, казалось, что беременность – шутка юмора, а мама за неё сама родит и воспитает ребёнка. Впоследствии так и получилось…

Родила Зинуля благополучно, Дмитрий напряг все свои связи, дочь положили в один из лучших роддомов Москвы. И вот летом 1970 года, в июле месяце, на свет появилась Вероника Малышева-Назарова, по фамилии молодого беспечного папаши. Папа Назаров сразу сдулся, бросил институт и укатил строить гидроэлектростанцию в Сибири, правда, что он мог построить с отсутствием строительной специальности, не столь важно.

Дмитрий, конечно, мог применить административные меры, по отношению к молодому ловеласу, но не захотел: сами, мол, воспитаем, на кой нам сдался «этот голомуд».

Вероничка росла под пристальным оком прабабушки Лидии Петровны. Зинуля оканчивала институт с горем пополам и вновь пребывала в очередной любви, которая также стала заметной, спустя некоторое время. На этот раз всё оказалось проще, она собрала вещи и на пятом месяце беременности, укатила с женихом, после защиты дипломного проекта, по распределению в небольшой городок Семиреченск, где остро нуждались в экономистах.

Писала Зинуля редко, единственное, что узнали Малышевы – у них родился внук Константин. Дмитрий посылал дочери денег переводами, старался поддержать молодую семью. Молодая чета Васильевых деньги получала исправно, но в ответ – «ноль эмоций».

Ирина уделяла внимание любимой внучке: окрестила её украдкой от мужа со свекровью, постоянно следила за ней и интересовалась её успехами, дарила подарки, по выходным водила на прогулки и в зоопарк, в общем, была образцово-показательной бабулей.

Однажды, посещая с внучкой зоопарк, она обратила внимание на некоего кавказца, перстень на его руке показался ей знакомым. Мужчина привёл своего юного отпрыска полюбоваться на наших далёких предков обезьян. Но кавказцы так хохотали над макаками, что все сомнения у Ирины развеялись, она ещё раз посмотрела на перстень и решила, что камень похож, но меньше по размерам и не такой насыщенно красный.

Вероничка любила бегемотиков, они плевались водой из своего бассейна – дети визжали от восторга. Вероничка увлеклась созерцанием животных, сидя в прогулочной складной коляске, очень удобной при переездах в транспорте.

Мимо Ирины кто-то прошёл, её обдало жаром, сердце защемило, во рту появился неприятный привкус. Она явно услышала: «Я предлагал тебе сделку, но ты отказалась, пеняй на себя… Расплата близка…» Она резко оглянулась, но рядом были только мамаши с детьми, в толпе пёстрых платьев мелькнул чёрный костюм, Ирина тряхнула головой и подумала: «Не может быть, столько лет прошло… Привиделось…»

Когда Ирина с внучкой приехали домой, её встретила рыдающая Лидия Петровна. Ирина вошла в комнату Дмитрия, он сидел за письменным столом, откинувшись на спинку стула, голова запрокинута назад, на столе перед ним серебрился кристалл.

В день смерти мужа Ирина убрала кристалл подальше от глаз, в комод, обмотав его старым цветастым платком. Она по наитию чувствовала, что эта красивая вещица хранит некую тайну…

Дмитрия похоронили с почестями – присутствовала вся проффесура института. Дочь Зинуля так и не пожелала проводить отца в последний путь, несмотря на то, что ей отправили срочную телеграмму. Она позвонила матери по межгороду и выразила сдержанные соболезнования. У Ирины создалось впечатление, что звонила не дочь, а посторонний человек. Как ни тяжело было признаться: они с дочерью стали чужими людьми.

Спустя сорок дней, Ирина разбирала бумаги в рабочем столе Дмитрия и обнаружила интересный свиток, увенчанный висячей печатью. Она развязала ленточку: из свитка выпал тетрадный пожелтевший листок, исписанный ровным почерком. Пробежав по нему глазами, Ирина ужаснулась. Недолго думая, она направилась на кухню, смяла свиток с листком – пергамент поддавался с трудом, запихнула их в кастрюлю и подожгла.

Теперь она поняла откуда взялось её благополучие и появление Асмодея. Ирина смотрела на догорающий огонь и крестилась, прося у Бога прощение за запоздавшее прозрение.

* * *

Вероника пошла в первый класс. Ирине исполнилось пятьдесят пять лет, она оформила пенсию, но продолжала работать, надо было поддерживать внучку. Ирина Малышева стала одним из ведущих архитекторов Москвы и её группе часто давали сверхсложные задания. Её статьи печатали в немецких, польских, чешских специализированных журналах, с ней консультировались даже специалисты дружественных республик. Карьера Ирины достигла своего апогея, она была удовлетворена жизнью, если не считать скоропостижной смерти мужа.

Дочь Зинаида развелась со своим Васильевым и переехала в Саратов с новым мужем. Все эти годы Зинаида и Вероника не виделись, Ирина отправляла несколько раз фотографии внучки в Саратов, но всё это осталось без ответа. Зинаиду совершенно не интересовала дочь. Да и вообще, её в жизни интересовала только одна особа – она сама.

Вероничка удалась не в маму. Девочка выросла спокойная, уравновешенная, хорошо училась, учителя нахвалиться не могли. Ирина занималась с внучкой рисованием, и она преуспевала в нём с всевозрастающим мастерством.

Вскоре вся квартира Малышевых была завешана акварелями и пастелями Вероники. Для наиболее удачных Ирина заказала рамки в багетной мастерской и развесила в своей комнате. Десять школьных лет полетели незаметно. Вероника блестяще закончила десятый класс и без проблем поступила в Институт Землеустройства на архитектурный факультет, решив пойти по бабушкиным стопам.

Лидии Петровне исполнилось восемьдесят пять лет, но она проявляла активный интерес к жизни: ходила в магазин, старалась готовить, вязала салфеточки и скатерти крючком. У неё здорово получалось, и вся её комната напоминала вязаный будуар. Вероничка рассекала в модных вязаных свитерах, перевязанных прабабулей из своих шерстяных французских кофт. Наступили трудные времена – в магазинах пропадало всё, что вчера ещё было на прилавках, и прабабушкино рукоделие было очень кстати.

Когда Вероника училась на третьем курсе, несгибаемая Лидия Петровна устроилась в кооператив, организованный предприимчивым соседом. Он заказывал надомницам модные вязаные вещи, а затем продавал их в небольшой палатке около метро Фрунзенская. Несмотря на свои годы, Лидия Петровна лихо орудовала спицами и крючком, Вероника также подключалась, когда было свободное время: так зарабатывали на жизнь.

Ирина работала на прежнем месте, но прошли сокращения, и её как пенсионерку попросили на заслуженный отдых, невзирая на все заслуги. Она вышла из положения и устроилась преподавать в Градостроительный техникум. Платили немного, но всё же к пенсии был ощутимый приработок.

В личной жизни Вероника была сдержанней своей матери. Она, конечно, увлекалась сокурсниками, молодых людей, причём умных и красивых, на факультете было достаточно. Но Вероника и её партнёры пользовались современными противозачаточными средствами и плоды любви на данном этапе жизни их миновали.

Когда Вероника училась на пятом курсе, умерла Лидия Петровна. Она долго не могла поверить, что придётся жить без прабабушки. Лидия Петровна была естественным продолжением дома, уюта, стабильности их маленькой женской семьи. Вероника заходила в её комнату и не могла избавиться от ощущения, что вот сейчас войдёт прабабушка, она просто вышла на кухню, или в другую комнату.

Ирине также не хватало свекрови – шутка ли прожить вместе почти тридцать пять лет! Со временем Ирина привыкла всё делать как свекровь: готовить, мыть посуду, стирать, перенимая её привычки и маленькие житейские хитрости. Теперь придётся жить вдвоём: бабушка и внучка.

Вероника окончила институт, блестяще защитилась. На дворе стоял 1992 год. Магазины были пусты, зарплата не выплачивалась месяцами, инфляция росла в геометрической прогрессии. Моспроект не нуждался в молодых кадрах, и Вероника пополнила армию безработных. Первое время она продолжала бизнес Лидии Петровны – вязала свитера и сдавала их на реализацию соседу. Но вскоре и на деньги от вязания, и на педагогическую зарплату Ирины, и на её пенсию прожить стало невозможно.

Вероника попробовала устроиться на работу и поняла, что без опыта и стажа может со своим дипломом претендовать только на уборщицу. Она продолжала вязать с остервенением, целыми днями.

Ирина Егоровна решила переступить через гордость и позвонить бывшему референту мужа, узнать как у него дела, вдруг, чем поможет. И чудо свершилось! Виктор Григорьевич, бывший референт Дмитрия Ивановича Малышева, узнал Ирину и, вспомнив, что она опытный проектировщик сразу же без обиняков предложил:

– Ирина Егоровна, хочу сделать вам выгодное предложение. Мой знакомый открывает фирму по строительству коттеджей, нужен опытный архитектор, а в перспективе и дизайнер интерьеров. Вы человек свой, надёжный, соглашайтесь.

– Хорошо, предложение действительно интересное. Только дизайном будет заниматься моя внучка. Она недавно закончила институт.

– Ну, внучка, так внучка. Считаю, что мы с вами договорились. Работать будете дома. Я присылаю к вам заказчиков, решаю финансовые вопросы и выдаю вам вознаграждение. Каждый занимается своим делом. В плане денег не обижу, не волнуйтесь.

На том и решили. Через неделю появился первый заказчик. Вероника открыла входную дверь и пригласила его войти. Мужчина был настолько толстый и неповоротливый, что еле-еле прошёл в дверной проём и проследовал в комнату. Пришлось посадить его на диван, на стуле он бы просто не уместился. Ирина Егоровна села напротив и начала выяснять, как заказчик представляет свой будущий коттедж. Всё, записав в блокнот, Ирина прикинула: получается нечто Шереметьевского дворца, по самым скромным подсчётам. Ирина сказала об этом толстяку.

– Не волнуйся, драгоценная моя, с зеленью у меня всё в полном порядке. Ты главное мне нарисуй, как положено, чтобы строители построить смогли, во сколько это вскочит, плевать! Я коттедж для души хочу, я о нём полжизни мечтал.

– Для подготовки проекта мне понадобится месяц, – сказала Ирина, совершенно не понимая при чём тут зелень – петрушка там, укроп и всё такое. Переспросить она постеснялась и поняла, что толстяк имеет своё тепличное хозяйство, дающее солидный доход.

– Как, скажешь. Главное, чтобы получилось всё, как мне хочется.

Толстый встал так, что диванчик скрипнул и малость покосился. Он поправил свой малиновый пиджак и с гордым видом последовал на выход.

Когда входная дверь закрылась за этим слоном, Ирина решила уточнить у продвинутой молодёжи:

– Вероника, а причём здесь зелень? Он её что выращивает?

– Бабуль, зелень – это доллары. Похоже, что он их действительно выращивает.

– В каком смысле?

– Да он – бандюган, по пиджаку видно.

– Ты хочешь сказать: бандит, – поправила Ирина Егоровна внучку.

– Ну, да.

– Не нравится мне всё это. Думаю, надо отказаться, – Ирина задумалась, неприятный холодный комок шевельнулся в желудке.

– Ага, откажись бабуль: с голода сдохнем или я в путаны пойду.

– Путаны – это что такое? – Не поняла Ирина Егоровна современного сленга.

– Ой, отстала ты от жизни! Проститутки это. С нашего курса по специальности никто не устроился. Чем только не занимаются, чтобы выжить. А тебе предлагают цивилизованный бизнес, и ты ещё думаешь! Какая нам разница, кто он. Сейчас деньги только у бандитов и у палаточников.

Ирина оценила доводы внучки и решила взяться за работу. Она с ужасом представила раскрашенную Вероничку в короткой юбке с ляжками обтянутыми розовыми колготками.

Размышления Ирины Егоровны прервал телефонный звонок.

– Квартира Малышевых, – по старинной министерской привычке произнесла Ирина в трубку.

– Тётя Ира, здравствуйте, – раздался голос её племяннице Полины Разумовской, пребывавшей после развода с мужем в постоянном затруднительном финансовом положении.

– А, Поля… Как твои дела? – Вежливо поинтересовалась тётушка, понимая, что речь пойдёт как всегда о деньгах.

– Ох, тёть Ир, хуже некуда. Последние два месяца в поликлинике задерживают зарплату. Мой бывший перестал платить алименты – у них вообще полный развал. Что делать, а тёть Ир?

Ирина Егоровна замолчала, она быстро прикидывала, какую сумму может одолжить Полине, мало того, что у самой с деньгами не густо, так племянница наверняка опять не вернёт долг.

– Полина, приезжай. Выручу и на этот раз.

– Спасибо, тёть Ир. Чтоб я без вас делала!

В трубке раздались гудки. «Что делать? Крутилась бы как все, словно уж на сковороде», – подумала Ирина.

– Ба, опять Полинка звонила? И ты дашь ей денег?

Ирина Егоровна утвердительно кивнула.

– Вероника, я знаю всё, что ты скажешь: что у Полины медицинское образование, она могла бы уколами подрабатывать и так далее. Но не забывай – она психоневролог!

– Бабуль, ты вообще о чём! – Возмутилась внучка. – Сейчас кандидаты наук на рынках шмотками торгуют! А ты: психоневролог! Подумаешь, невелика птица, чтобы в задницы старикам шприцы вставлять.

– Вероника, прошу тебя! Твоя манера выражаться меня коробит в последнее время. Полина – моя племянница, она дочь моей покойной сестры. И я обещала Светочке на смертном одре, что поддержу Полину в трудную минуту.

– Бабуль, а нас с тобой кто поддержит?

– Нас уже поддержал Виктор Григорьевич.

«Ну, да! Если, что не заладится с заказчиками, он же первый откреститься от нас», – подумала Вероника.

Глава 5

Виктор Григорьевич присылал заказчиков чётко – одного в месяц. Ирина вполне успевала сделать проект. Вероника помогала, ведь бабушка ещё и преподавала в техникуме. На предложение Вероники оставить преподавание Ирина мудро заметила: «Учителя – не архитекторы, нужны при любой власти».

Работа спорилась, Виктор Григорьевич, как и обещал, с вознаграждением не жадничал и выплачивал чётко, причём в долларах. Наконец женщины скопили небольшую сумму, по крайней мере, какой-то задел на чёрный день. А чёрный день настал и быстрее, чем они предполагали.

Однажды позвонил Виктор Григорьевич, попросил проконсультировать на объекте, конечно, не безвозмездно, и прислал за Ириной Егоровной машину. Ирина уехала, решив, что подышать свежим апрельским загородным воздухом будет только на пользу. Вероника работала над очередным проектом и отменила встречу с бывшим сокурсником Глебом, с которым переживала бурный роман на четвёртом курсе.

Глеб не работал по специальности, а устроился к отцу в торговую фирму и был нечто вроде менеджера-коммивояжера по проталкиванию новейших импортных тепловых систем. Когда Глеб узнал, чем занимается Вероника, то стала для него резко интересна. И это почти после года абсолютного спада чувств!

Вероника прекрасно понимала, что повышенный интерес к её персоне вызван, прежде всего, профессиональной деятельностью, а не личными женскими качествами. Если Вероника поспособствует Глебу, то перед ним откроются обширные возможности реализации предлагаемого его фирмой бренда, возможно, даже с финансовым интересом для неё. Но Веронике не хотелось ворошить их прошлые отношения, а ещё более не хотелось, чтобы её использовали в своих коммерческих целях.

Вероника проработала целый день и, наконец, взглянув на часы, увидела, что уже вечер – седьмой час, хоть за окном ещё не стемнело. Бабушки всё не было, Вероника занервничала. И вот, когда стрелки часов показали 21.00, она решилась позвонить Виктору Григорьевичу. К телефону никто не подошёл. Вероника почувствовала беду. Ночью она почти не спала, находясь, словно в забытьи.

На утро Вероника позвонила в милицию и заявила о пропаже Ирины Егоровны. Её выслушали крайне неохотно с совершенным безразличием. Тогда Вероника позвонила в справочную несчастных случаев по городу, но безуспешно: ей сообщили, что информацией не располагают.

Вероника впала в отчаянье от своего бессилия. Обратиться было не к кому. Девушка предприняла ещё одну попытку дозвониться Виктору Григорьевичу, но он к телефону не подходил. Вероника терялась в догадках, понимая, с бабушкой что-то случилось. Тогда она решилась позвонить Глебу и попросить помощи. Глеб от такой новости растерялся и спросил:

– Ты хоть знаешь, где находятся коттеджи?

– Приблизительно, вроде не далеко от Одинцова. Я только проектированием занималась, а на стройке ни разу не была.

– Хорошо, сиди дома, через полчаса приеду за тобой, поедем в Одинцово.

Вероника не находила себе места и решила включить телевизор, посмотреть двенадцати часовые новости. Бодрый телеведущий «Вестей» с голливудской улыбкой вещал:

– Очередная разборка в Одинцовском районе. На строительстве коттеджа известного авторитета Фёдора Бекетова, по кличке «Князь» были зверски расстреляны: сам Бекетов, его референт, прораб, несколько строителей и неизвестная женщина, личность которой устанавливается.

По телевизору показали место происшествия, залитое кровью, тела были чем-то накрыты. Какой-то МВДэшник отвечал на назойливые вопросы прессы:

– Бекетов контролировал автомобильный бизнес Одинцовского района. По нашим предположениям – это ничто иное, как устранение конкурента, борьба за сферы влияния.

На экране появилась фотография «Князя», Вероника безошибочно в нём узнала одного из заказчиков. Далее пошла весёленькая реклама краски для волос: накрасишься, и нет проблем!

Вероника сидела обалдевшая перед телевизором, интуиция подсказывала, что неизвестная убитая женщина – её бабуля. Из оцепенения Веронику вывел звонок в дверь. Она открыла, вошёл Глеб, одного взгляда на Веронику ему было достаточно, чтобы понять – случилось нечто из ряда вот выходящее и весьма неприятное.

– Ты что-то узнала про Ирину Егоровну?

– Ой, Глеб… – всхлипнула Вероника. – Бабулю убили…

– Как? – Растерялся Глеб. – Да ты что говоришь-то?

– В «Вестях» передали, убит авторитет Бекетов на стройке своего коттеджа, а он был нашим заказчиком. Бабуля, наверное, вчера к нему поехала…

Вероника плакала, не переставая, слёзы текли по щекам, собирались на подбородке и капали крупными, словно, дождевыми каплями на блузку.

– Поехали в Одинцово, там разберёмся!

Глеб снял куртку с вешалки, одел совершенно беспомощную Веронику и открыл дверь.

– Ты ключи от квартиры взяла? – Поинтересовался он на всякий случай. – А то дверь ломать придётся.

Вероника достала ключи из сумочки, повесила её на плечо.

– Глеб, закрой дверь сам, я не могу. Руки трясутся…

В Одинцово Глеб нашёл управление МВД, увы, но самые печальные предположения Вероники подтвердились. Когда в морге ей показали бабулю, накрытую простынёй, Вероника потеряла сознание. Все формальности по опознанию были выполнены, Глеб посадил в машину безучастную ко всему Веронику, и уже ближе к вечеру отправился на Фрунзенскую.

В это время дверь квартиры Малышевых бесшумно открылась. В квартиру тихо вошёл темноволосый невысокий человек в чёрном костюме. Он, безошибочно ориентируясь в квартире, прошёл в комнату Ирины Егоровны, открыл нижний ящик комода, достал из него нечто, завёрнутое в цветастый шерстяной платок, на его левой руке блеснул кроваво-красный камень.

Мужчина извлёк из кармана листок бумаги, испещрённый ровным разборчивым каллиграфическим почерком, развернул цветастый платок, который последние пятнадцать лет скрывал кристалл.

«Наивная женщина! – Подумал незнакомец. – Решила – раз сожгла все бумаги мужа и начала ходить в церковь, от меня просто так избавилась! Теперь девчонка твоя мне послужит, никуда не денется! Кристалл ей сейчас придётся очень кстати…»

Он вложил листок, завернул платок и убрал обратно в комод. Мужчина посмотрелся в зеркало, висевшее над комодом, поправил черные, как смоль густые волосы и направился в коридор к входной двери. Он также тихо вышел, как и вошёл. Никто из соседей его не видел.

* * *

Вероника похоронила Ирину Егоровну рядом с мужем и свекровью. Поплакала вволю. На памятник денег уже не хватило, и она заказала большой деревянный крест.

Полина приехала сразу же, как узнала о смерти тётушки от ревущей по телефону Вероники и находилась рядом с ней несколько дней, чем вызвала искреннюю благодарность девушки. Она же помогла организовать поминки. Всё было скромно: водка, купленная Глебом по случаю, сыр, варёная колбаса, жареный картофель, консервированные огурцы и помидоры.

Вероника пребывала в прострации, и делать ничего не могла. Полина и Глеб, как самые близкие её люди всё взяли на себя, хорошо хоть у Ирины Егоровны была заначка в долларах. Но она как-то быстро улетучилась, потому, как умереть дороже, чем родиться или жениться, обдирали на каждом шагу.

Прошло девять дней со дня смерти бабушки. Вероника ничего не сообщала матери в Саратов – для неё это событие было малоинтересным. Собрались втроём: Вероника, Полина, Глеб и помянули Ирину Егоровну.

* * *

Вероника сидела без работы: деньги таяли на глазах. Она решилась на отчаянный шаг – продать что-нибудь из бабушкиного золота. Минуло сорок дней со дня смерти бабушки, и Вероника разобрала вещи покойной: отложила шубу из чернобурки, прикинула на себя, решив, вполне можно носить. Затем просмотрела некоторые блузки – тоже пойдут, немного великоваты, но на выпуск под брюки будет вполне «а ля свободный художник».

Вероника собрала бабушкину обувь и упаковала в большой пакет, решила отнести в ближайшую церковь и отдать нуждающимся. После обуви просмотрела строгие деловые костюмы, в которых бабуля щеголяла в Моспроекте, завернула и убрала их к обуви, может сгодиться кому, ведь есть и такие.

Набралась увесистая сумка. В нижнем ящике шкафа лежала аккуратно завёрнутая и напичканная антимолью шкурка песца – хороша необыкновенно! Вероника взяла её и встряхнула, отчего мех начал отливать серебром. Девушка не могла припомнить, откуда у бабушку появилась шкурка, но потом решила – наверняка, дед подарил, ведь он делал только дорогие подарки. Вероника вздохнула и отложила шкурку в сторону – и её придётся продать.

С разборкой в шкафу было закончено. Вероника принялась за комод. Просмотрела золотые украшения в малахитовой шкатулке, многие из них были очень даже интересные, правда по моде шестидесятых годов, но в скупке вполне можно сдать за приличные деньги. В бабушкиной шкатулке нашла золотые запонки деда – тоже в скупку.

В верхнем ящике комода лежала старинная книга, 1890 года, изданная товариществом Сытина. Называлась она «Защити себя от тьмы», Герберта Аврилакского. Вероника пролистала книгу, она пестрила всякого рода магическими пантаклями и заклинаниями, призывающими силы добра и света.

«Ага, белая магия», – подумала Вероника. Она пыталась припомнить увлечение бабули оккультными науками, но не смогла. Единственное, вспомнила, как бабушка говорила: «Сатана среди нас, ходит в облике человека и стоит только оступиться, как он завладеет тобой и вырваться будет непросто. Узнать его можно по красному камню…»

Разговор этот состоялся давно, Веронике было лет пятнадцать, и она по глупости и молодости лет не придала ему особого значения. Теперь же задумываться над сказанным много лет назад, не было сил.

Вероника решила оставить книгу, хоть и не верила в сатану – ну так, на всякий случай, не думая, что он может наступить стремительно скоро.

В последнем ящике комода девушка нашла нечто, завёрнутое в цветной платок. Развернула его, она увидела странный кристалл: прозрачный, с поверхностью, отливающей серебром. В платке лежал листок, сложенный пополам, исписанный чётким разборчивым каллиграфическим почерком, каким писали в дореволюционных гимназиях.

– Ничего себе, а это ещё что такое?! – удивилась Вероника. – Чернила выцветшие, листок пожелтевший, будто лежал очень давно. Нет, почерк точно мне не знаком… – Она пробежала глазами заклинание, приказывающее кристалл показывать желаемое. – Вот это да! Значит, моя бабуля втихаря увлекалась белой магией, оккультизмом, а я – не сном, не духом! С кристаллом потом разберусь, сейчас не до него, – решила Вероника, убрала его обратно в ящик комода и невольно всплакнула.

Она собрала всё золото, приготовленное для скупки, взяла паспорт и отправилась на дело.

Оценщик долго ломался, набивал себе цену, но оценил вполне прилично, в итоге набиралась кругленькая сумма. Неожиданно он предложил:

– Барышня, если у вас вечно-временные финансовые трудности, могу выдать деньги сейчас за вычетом десяти процентов. Или ждите, когда реализуются украшения.

– Хорошо, сейчас за вычетом процентов, – решила Вероника. – Деньги нужны – квартплату оплачивать нечем.

Она получила деньги в кассе, расписалась на какой-то «филькиной» бумажке и направилась домой.

* * *

Придя домой, Вероника убрала деньги в секретер, направилась в бабушкину комнату и достала кристалл из нижнего ящика комода, удобно устроившись за столом, развернула платок: пробежала глазами по написанному заклятью, прочитала его вслух, вставляя своё имя и называя то, что хочет увидеть.

Кристалл показал мордастого мужчину средних лет, лысого с крепкой шеей, которая вываливалась из ворота рубашки, утянутого галстуком «пожар в пампасах», довершал весь этот дикий наряд пиджак конореечного цвета. Он, развалившись, сидел за столом, судя по всему своего кабинета. На декоративной подставке для бумаг Вероника заметила название «Доминанта-моторс».

– Ага, вот ты значит, какой – приемник «Князя» и убийца моей бабули, – прокомментировала Вероника. – Что ж поиграем в сыскарей…

Она достала из бабушкиного шкафа парик. Ему уже было лет двадцать, не меньше, но выглядел он как новый. Бабушка, Ирина Егоровна, была аккуратной женщиной и дорогой французский парик хранила, как и положено советской женщине, для сохранения формы, надетым на банку.

Вероника носила короткую стрижку, так что в плане примерки парика трудностей не возникло. Каштановый с дымчатой проседью парик в форме удлинённого карэ, изменил её до неузнаваемости: она стала старше и сексуальней.

Вероника достала тушь, тени, помаду и контур для губ из косметички и укрепила фасад лица. После всех этих женских ухищрений узнать её было просто не возможно. Девушка достала чёрные трикотажные легенсы в облипку, надела цветную яркую блузу и посмотрела на себя беспристрастно в зеркало, висевшее над комодом.

На неё смотрела молодая стервочка, из категории тех, кто хочет «всё и сразу». Мужикам, особенно в конореечных пиджаках, такие барышни нравились. Вероника осталась довольна собой. Она накинула на плечи короткую кожаную куртку, достала из серванта ключи от дедушкиной «Волжанки». Последний раз машину заводила Ирина Егоровна полгода назад, так что у Вероники был шанс сдвинуться с места.

* * *

Машина завелась с третьего раза, смачно протарахтелась и сдвинулась с места. Вероника проехала по Комсомольскому проспекту, по МКАДу, далее через Немчиновку, выехала на Красногорское шоссе, идущее через Одинцово и начала поиски «Доминанты-моторс». Почти сразу же они увенчались успехом, автосалон располагался прямо на Красногорском шоссе, выставляя напоказ жёлтые буквы названия – «Доминанта-моторс».

Вероника лихо припарковалась, закрыла машину, сигнализация в ней отродясь не работала, было не к чему – машина гаражная. Она закинула сумочку на плечо, подумав: «Назвался груздем, полезай в кузов», – и полезла прямо в этот самый «кузов».

Вероника, полная шарма и достоинства вошла в автосалон, ослепительно улыбнувшись охраннику. Охранник сразу же смерил дамочку намётанным взглядом, определив в ней потенциальную покупательницу при деньгах, и передал по рации:

– Вошла навороченная бабёнка. Окажите ей внимание.

К Веронике тут же подскочил менеджер.

– Чем могу помочь, мадам?

– Я – мадемуазель, – Вероника жеманно улыбнулась.

– О, простите! Мадемуазель интересуется отечественными авто или европейскими.

– Конечно, европейскими.

Менеджер тут же засуетился.

– Прошу вас вот сюда, здесь у нас выставлено то, что вам нужно. Только что из Европы!

Вероника смерила придирчивым взором целый ряд этого «только что из Европы», решив про себя, что половина из них, небось, в угоне. Перед ней выстроились Ауди 80, Мерседес 190Е, Фольцваген «Гольф 3», БМВ 316 и 325.

– Мне нравится Ауди. Вон та цвета «электрик». Очень эстетично смотрится.

– Мадемуазель, желает посмотреть?

– Хотелось бы…

– Прошу, – менеджер распахнул дверцу авто перед Вероникой.

Она села с заправским видом опытного водителя, завела машину, «прикинула» руль, насколько он удобен.

– Нет, это всё не то. Здесь нет автоматической коробки передач, а для женщины это очень удобно.

Менеджер округлил глаза, начали с расцветочки и вот уже дошли до автоматической коробочки – клиентка обещала быть дотошной. Он предложил посмотреть Мерседес. Вероника села в Мерс, покрутила в салоне всё, до чего смогла дотянуться.

– Нет, слишком уж обыденно. Мерседесы сейчас на каждом шагу.

Менеджер выпал в осадок.

– Мадемуазель, желает то, чего у нас нет в наличии?

– Точно, желаю, что-нибудь такое, необычное. Чтоб было только у меня в Москве и больше ни у кого. Это можно устроить? За ценой не постою. – Вероника мило улыбнулась и состроила глазки.

Менеджер понял – свой человек, к выбору авто относится серьёзно.

– Прошу вас присядьте. Я проконсультируюсь с руководством. Уверяю вас, мы сможем удовлетворить все ваши изысканные желания.

Вероника плюхнулась на кожаный диванчик, закинула ногу на ногу, достала сигарету «Сент Морис» и смачно затянулась, понимая, что отступать уже поздно – каша заварена.

Менеджер поднялся на второй этаж мансарды, в кабинет шефа.

– Пётр Сергеевич, там клиентка неординарная пожаловала. Хочет то, чего ни у кого нет. Что делать будем, выгоним или удовлетворим.

– Тебе бы только выгнать. Удовлетворять будем! Зови её сюда.

Когда Вероника вошла в кабинет, Пётр Сергеевич приосанился и подумал: «У чёрт, хороша! Я бы и сам не отказался удовлетворить такую».

После дежурных обменов любезностями, перешли к делу.

– Вероника, я предлагаю вам Альфа-Ромео. Спортивная скоростная, эстетичная машина, никого не сможет оставить равнодушной. Поверьте, она подойдёт такой интересной и энергичной девушке как вы.

– Да, это интересно, но как она выглядит? Какие могут быть цвета, отделка салона?

– Я смогу вам об этом сказать в конце недели. Заезжайте ко мне, и я покажу фотографии. О цене будем договариваться позже.

– Договорились. Я заеду в субботу после двух пополудни.

Глава 6

Вероника вошла в квартиру, сорвала парик и расплакалась прямо в коридоре, присев как «бедная родственница» на пуфик около обувника. Ей было горько и обидно, что живёт эта жирная сволочь, получает удовольствие от жизни, а бабули нет. Наревевшись вволю, она пошла в ванную и умылась, удалив с лица весь боевой раскрас.

Затем она перекусила, чем бог послал, есть, особенно, не хотелось. Было желание выпить и чего-нибудь покрепче. Из «покрепче» осталась водка с похорон и ликёр с поминок. Вероника налила в чайную чашку ликёра и хряпнула с разгона: глаза вылезли на лоб, но по телу прокатился сладостный ручеёк тепла, немного отлегло и полегчало.

В голове лихорадочно сменялись мысли:

«Так если его застрелить, у бабули в шкафу лежал дедушкин наградной пистолет. Нет, стреляю плохо, а такие, как этот Пётр постоянно с охраной: убьют первую, пистолет только достать и успею… Так, зарезать… Прикинуться проституткой, пусть он меня снимет… Нет, тоже пристрелят. Ну что же можно с ним сделать?»

Решение пришло само собой: магическая книга! Вероника достала книгу из комода и попыталась сосредоточиться, обилие пантаклей, заклятий рябили перед глазами. Фиг их разберёшь!

Наконец после многочасовых усилий, Вероника разобралась в обряде «Вольта». Она взяла лист бумаги, шариковую ручку и переписала для себя доступным понятным языком:

• взять у человека волос или ноготь

• сжечь его одежду, волос или ноготь до получения пепла

• вылепить вольт – восковую фигурку, в область сердца насыпать пепел и назвать имя человека

• сосредоточиться и представить перед собой человека

• затем пронзить фигурку в нужное место, например, в сердце

• человек сразу же почувствует сильную боль

Вероника решила, что этого вполне достаточно. «Ахинея! – Подумала она. – «До чего я докатилась! Так и рехнуться недолго! Ну, существуют же всякие там ведьмы… Ладно, попробую, других вариантов всё равно нет».

Теперь надо было определиться, откуда взять денег на Альфа-Ромео. Она прошла в комнату Ирины Егоровны, на стене висели картины Поленова, Тропинина, Шишкина и раннего Айвазовского. Все эти картины покупал ещё Дмитрий Иванович.

Как человек умный и дальновидный, он вкладывал деньги в живопись сразу же после войны, когда люди не оправились от нищеты и им было не до прекрасного. Интеллигенты продавали картины почти за бесценок. Так у Малышевых появились два пейзажа Шишкина, один Поленова, море с корабликом Айвазовского и целых три вида старой Москвы Тропинина.

Тропинина Дмитрий Малышев прикупил, по случаю, у одного старика на Арбате, из бывших и неблагонадёжных. Старик прекрасно понимал, что отдаёт картины за бесценок, но по тем временам предложенные деньги и продукты Дмитрием были целым состоянием.

* * *

Как и договорилась Вероника с бандюганом Петром, она лихо подрулила на своей дребезжащей «Волжанке» к «Доминанте-моторс» в субботу после 14.00, а точнее в 14.45. Она решила, что истинная мадемуазель имеет право опоздать в рамках приличия. Охранник сразу же узнал эффектную бабёнку, вежливо и услужливо распахнув перед ней дверь. Вероника одарила его снисходительной улыбкой.

К ней тотчас же подскочил уже знакомый менеджер и проводил в кабинет шефа. Пётр расплылся в слащавой, довольной улыбке, посмотрев на Веронику раздевающим взглядом, от которого она почувствовала себя несколько неуютно, но решила, что всё идёт по плану.

– Вы прекрасно выглядите, Вероника! – Сделал незатейливый комплимент Пётр.

– Спасибо, – Вероника натянуто улыбнулась, сегодня она решила накраситься посильней – и вот результат.

– Чай, кофе, – предложил менеджер.

– Пожалуй, кофе. И если, возможно, со сливками.

– Для вас всё что угодно, – расплылся менеджер в холуйской улыбке.

Веронику чуть не стошнило, но она взяла себя в руки.

– Перейдём к делу, – предложила она.

– Конечно, прошу, посмотрите фотографии авто: цвет зелёный металлик, девяносто года выпуска, пробег тридцать тысяч километров, двигатель «один и семь» литра, гидроусилитель руля, кондиционер, полный электропакет, ABS, – Пётр друг за другом выкладывал фотографии, заливаясь соловьём.

Вероника долго ковырялась в фотографиях, выпила две чашки кофе и, наконец, выбрала машину цвета серебро, самую дорогую. Петр по достоинству оценил её выбор, понимая, что девица со вкусом и средствами.

– Единственное, что остаётся – обговорить вопрос об оплате, – затронул Пётр животрепещущую тему.

– Конечно, – Вероника улыбнулась, стараясь выглядеть уверенно, – в наличии у меня такой суммы нет, но могу предложить интересный бартер.

Пётр насторожился.

– Продолжайте.

– Мой дедушка, земля ему пухом, был в своё время замом министра и увлекался живописью. У меня осталась от него небольшая коллекция. Предлагаю приехать ко мне с экспертом-оценщиком и выбрать наиболее вам подходящую по цене картину.

Вероника выдержала паузу и добавила:

– И мы сможем с вами отпраздновать мою покупку в узком кругу.

Пётр понял намёк сразу, без комментариев. Вариант с картинами показался ему заманчивым: верное вложение денег, со временем у девицы можно будет перекупить всё, хотя можно будет и ограбить. Но, немного поразмыслив, Пётр подумал, что это излишне и лучше такие произведения искусства иметь легально, чистыми.

– Хорошо.

– Тогда вы пригоняете машину и забираете у меня картину – честный обмен. Как будете готовы, звоните, вот мой телефон и адрес.

Вероника достала из сумочки заранее заготовленную бумажку со своими координатами. Пётр, предвкушая выгодную сделку, а в перспективе и приятное время препровождение с красивой девушкой, перехватил руку Вероники, запечатлев на ней смачный поцелуй. Веронику передёрнуло, но она расплылась в фальшивой натянутой улыбке.

* * *

Через два дня Пётр пожаловал к Веронике, включая двух охранников и оценщика. Вероника, как девушка умная и практичная, изрядно повидавшая за свою молодую столь непродолжительную жизнь, понимала, что всё равно обманут и за машину возьмут больше её реальной стоимости.

Но на это обстоятельство ей было наплевать. Она была готова отдать все картины деда за прядь волос Петра, убийцы её незабвенной бабули. Оценщик выбрал осенний пейзаж Поленова и деревянные московские домики Тропинина. Вероника не возражала, выжимая из последних сил улыбку.

Она смотрела на Петра томным взглядом, тот же в свою очередь предвкушал прекрасное время препровождение с барышней, весьма аппетитной!

Наконец Вероника получила долгожданные ключи от машины. Откуда не возьмись в квартире появился очередной холуй Петра с большой корзиной всяких экзотических вкусностей и дорогих вин. Вероника ощутила прилив тошноты, сославшись на то, что ей надо в уборную, она плотно закрылась в ней, и произошло то, чего она так боялась с самого детства – её вырвало.

* * *

Оценщик откланялся, получил приличное вознаграждение из толстого бумажника Петра и удалился. Охранники ретировались в коридор и затворили за собой дверь комнаты. Пётр привычным жестом подхватил корзину и поставил её на овальный румынский стол, купленный ещё в бытность бабушкиной молодости.

– Что ж, Вероника. Давайте отметим наше знакомство и удачную сделку, – Пётр довольный собой достал из корзины бутылку «Кьянти». – Хорошо бы организовать тарелочки и бокалы, – он игриво подмигнул обольстительнице.

Вероника состроила «глазки» и поинтересовалась:

– А ваши люди так и будут стоять у нас под дверью и слушать всё, что между нами происходит?

– Они вас смущают?

– Отчасти, да. Я не смогу предаваться развлечениям, не думая о том, что за дверью посторонние.

– Что ж, я отправлю их до утра. Они будут ждать меня в подъезде, на лестничной площадке. Так вы не будете смущаться? – Из глаз Петра побежали «чертинки».

Он открыл дверь комнаты, отдал распоряжения «гориллам» и они тут же исчезли, оставляя за собой шлейф одеколона, пахнущего свежими арбузными корками. Вероника не переваривала этот модный запах, он ассоциировался у неё с обглоданными кусками арбуза, валявшимися на помойке.

«Боже, спаси и помоги! – Взмолилась Вероника, выйдя в коридор. – И мне придётся спать с этим уродом!»

Она зашла на кухню, собрала всё необходимое на сервировочный столик и, входя в роль обольстительницы, опёрлась на него руками, слегка оттопырив попку, появилась перед вожделенным взором бизнесмена.

Он тут же подскочил к ней:

– Вам помочь?

Вероника удивилась и, улыбнувшись, выдавила:

– Что вы! Вы – мой гость. Я сделаю всё сама, – и начала раскладывать фрукты на приготовленные тарелочки.

Пётр не сводил хищного взгляда с её заднего экстерьера, обтянутого эластичными легенсами. Веронике стало плохо: «Интересно, что от меня останется на утро?» – Подумала она.

Наконец сервировочный столик был готов, и она подкатила его к «дорогому гостю». Пётр откупорил бутылку и разлил вино по хрустальным бокалам.

– За нас, красивых и состоятельных! – Произнёс он первый тост.

Вероника засмеялась, как того требовала данная ситуация, и отпила из бокала – вино было безупречным.

«Напьюсь до беспамятства, – подумала она. – А там пусть делает, что хочет». И тут же рассердилась на себя за подобные мысли: «Если переберу, то просплю до утра, и прощай тогда обряд Вольта…»

* * *

Ночь прошла как в бреду. Веронике казалось, что это вовсе не она сидит на убийце незабвенной бабули, и он хватает её своими лапищами за грудь и ягодицы.

Она всё же выпила вина больше своей нормы: голова кружилась, но, по крайней мере, она получила состояние нереальности. Наконец измучив Веронику своими грубыми ласками, Пётр заснул. Вероника встала, пошатываясь, взяла маникюрные ножницы и отрезала долгожданную прядку с его волосатой груди. Она подавила в себе острое желание совершить таинство обряда сейчас же, но, понимая, что утром за входной дверью будут стоять две преданные «гориллы» её ненавистного партнёра, умерила в себе всевозрастающее чувство мести.

… Пётр проснулся, зато Вероника, лежащая рядом с ним, изображала непробудный сон, охвативший её после его стремительных любовных ласк. Пётр посмотрел на барышню, решив, что прошедшей ночью она показала себя на оценку отлично, пожалуй, стоит наведаться ещё раз.

Он оделся, глотнул из бокала вина, закусив виноградинками. Затем прошёл в комнату Дмитрия Малышева: взял домики Тропинина и пейзаж Поленова. Наконец Вероника с облегчением услышала стук входной двери.

И вот наконец – долгожданное одиночество! Вероника встала и нетвёрдым шагом направилась в душ. Ей хотелось смыть с себя все следы от фальшивых ласк Петра. Она тщательно приняла душ, надела свой любимый махровый польский халатик и направилась в бабулину комнату.

В верхнем ящике комода лежало всё необходимое для совершения обряда. Теперь у неё было главное – прядь волос.

* * *

Вероника разложила вольт на комоде, посыпала пеплом от сожженных волос в области воображаемого сердца. Затем она зажмурилась и представила наглую физиономию Петра, но память настойчиво рисовала сцены прошлой ночи. Вероника открыла глаза, помотала головой и ещё раз попыталась представить убийцу: вот он!

Она взяла огромную цыганскую иглу и пронзила ему сердце, да так сильно, что игла впилась в красное дерево комода. По телу девушки пробежал холодок, она открыла глаза и увидела в зеркале, висевшем на стене прямо над комодом, Петра, сидящего в офисе за рабочим столом – он умирал.

Затем появился незнакомый черноволосый мужчина, он улыбался Веронике во весь оскал белоснежных зубов. Девушка оторопела, её прошиб пот: первая мысль, которая пришла ей в голову – потеряла рассудок, и видения – плод начавшихся галлюцинаций.

Видение из зеркала протянуло руку и дотронулось до Вероники: под левой грудью обожгло, она вскрикнула от боли, голова закружилась, ноги обмякли, став чужими.

Девушка очнулась, лёжа на полу, не зная, сколько пробыла без сознания. Она с трудом поднялась и посмотрелась в зеркало над комодом, на сей раз увидев в нём только своё отражение.

«Примерещилось, – решила она. – Слишком много впечатлений и вот результат – глюки на нервной почве».

Девушка трясущейся рукой дотронулась до поверхности зеркала – она была неестественно горячей. Тогда Вероника распахнула махровый халатик – под левой грудью виднелся свежий ожог.

– Нет! Только не это! – Разрыдалась она. – Бабуля, ну почему ты оставила меня? Неужели со мной случилось именно то, о чём ты предупреждала?

* * *

Водитель и охрана доставили Петра домой. Он привёл себя в порядок и отправился в «Доминанту-моторс». Он поднялся в кабинет, как обычно, сел за рабочий стол. Менеджер тут же принёс чёрный, отлично сваренный кофе с галетами. Пётр смачно втянул в себя напиток, подумав, что не мешало бы побольше таких покупательниц, как Вероника, тогда жизнь покажется просто сказкой. Эта мысль стала последней, посетившей его гениальную лысую голову.

Сильная резкая боль пронзила сердце: Петр схватился на левую сторону груди. Ему стало плохо: тело покрылось испариной, тошнило, перед глазами всё поплыло.

Чашка выпала из правой руки. Пётр пытался позвать на помощь, но не смог произнести ни слова: дыхание перехватило, он задыхаться. Перед его мутным взором, словно стая птиц, пролетели люди, которых он лишил жизни, была среди них и Ирина Егоровна Малышева.

Глава 7

Полина Разумовская, единственная ближайшая родственница Вероники, работала психоневрологом в районной поликлинике. Она блестяще окончила школу и университет, но, увы, началась «перестройка», а потом и того хуже – переходный период от социализма к дикому капитализму.

Жизнь, как говорится, нелёгкое занятие, а труднее всего первые сто лет. Полине недавно исполнилось тридцать пять, стало быть, через пятьдесят пять лет должно полегчать. Вопрос: доживёшь ли?

Наперекосяк жизнь пошла ещё в универе, когда Сергей Ковалёв, абитуриент исторического факультета и он же – остросюжетная любовь Полины, бросил её ради выгодной партии, сулящей перспективы в жизни. Полина ничего не могла предложить Ковалёву, кроме себя и преданной любви, но этот незатейливый женский набор его не удовлетворил.

Распределения Разумовская не получила – царила всеобщая безработица и учебные заведения, даже такие солидные, изрыгали молодых специалистов на произвол судьбы. По окончании универа Полина оказалась с дипломом на руках, разбитым сердцем, массой неприятных воспоминаний и острым желанием устроиться на работу.

Она лелеяла мечту найти место психолога в платном медицинском центре, давать консультации семейным парам с проблемами, проводить психологические тренинги и серьёзно заниматься психоанализом. Но жизнь распорядилась по-другому. В 1990 году в платный медицинский центр устроиться было не просто, мало того, наличие кандидатской или докторской степени представлялось необходимым, так ещё и без рекомендаций лучше к нему не подходить: с улицы не попадёшь, какая бы ты ни была способная.

Поэтому Полина устроилась в ближайшую поликлинику психоневрологом с постыдным уделом лечить пенсионеров со старческим маразмом. Здесь же познакомилась с хирургом Валерием Николаевичем Терентьевым, местным записным ловеласом.

Коллектив поликлиники женский, что поделать, мужиков почти нет: хирург пользовался популярностью у незамужних и разведенных врачих, а таких было предостаточно. Терентьеву наскучили местные «Дульсинеи» и он моментально переключился на молодую, неопытную, хотя и не очень симпатичную Полину. Как только Терентьев начал оказывать знаки внимания молодой девице – перезрелые «Дульсинеи» дружно её возненавидели.

Через год Полина поняла, что жизнь – это эпидемия, которая передаётся половым путём: она была беременна. Терентьев, как порядочный человек женился на ней и перебрался с вещами к жене на квартиру.

К тому времени мама Полины, Светлана Егоровна, ушла в мир иной. Она не пережила развода, размена квартиры, постоянного безденежья и скончалась от рака «по женской части».

Отец Полины всю жизнь проработал на обувной фабрике «Парижская коммуна». И вот ещё задолго до перестройки, в семидесятых стал ведущим инженером. Затем – седина в висок, а бес – в ребро: Разумовский начал погуливать и Светлана Егоровна не выдержала и подала на развод.

Хорошую квартиру на Даниловской набережной разменяли на две однушки, одна из них оказалась в Медведково: так Полина попала «в захолустье».

Светлана Егоровна умерла через три года. Полине тогда исполнилось двадцать лет, и она училась в университете. Жить было тяжело: девушка получала маленькую стипендию и социальное пособие, отец же почти не помогал – ему самому не хватало денег на любовниц.

Но, несмотря ни на что, она окончила учёбу, хотя приходилось подрабатывать в психушке санитаркой в ночную смену, а утром бежать на занятия.

* * *

Семейная жизнь Полины дала трещину два года назад, когда зарплаты врача катастрофически перестало хватать на жизнь. Терентьев не собирался обременять себя дополнительными приработками – это было ниже его достоинства. В один прекрасный день Полина собрала шмотки мужа и спустила их с лестницы. На этом сага их семейной жизни завершилась. Через месяц Терентьев уволился с работы.

Многие женщины-врачи в поликлинике имели мужей, которые старались обеспечить семью и помимо основной работы норовили ухватить, где только могли. Особенно Полина завидовала терапевту Корякиной Лидии. Недавно её муж устроился на фирму, торговавшую подержанными иномарками. Сам же Корякин рассекал на Ауди-семилетке тёмно-синего цвета. У Полины сердце щемило, когда она видела, как Корякин приезжал на работу за Лидкой. «Облезлая сука!» – называла коллегу Полина. В душе она сознавалась, что эта самая Ауди и есть предел её мечтаний.

Полина ненавидела свою жизнь, она считали её фильмом, поставленным неудачным режиссёром. Каждое утро она вставала, безрадостно созерцая бедную обстановку своей квартиры, текущий сортир и плесень в ванной.

Полина чувствовала, что умирает от тоски по сильному плечу и ненависти ко всему окружающему.

* * *

Октябрь, 1992 год

Будильник зазвонил, как обычно, в семь утра. За окном – темень, хоть глаз коли. Полина потянулась, встала с кровати, умылась и привела себя в порядок.

Каждое утро начиналось одинаково: непросто поставить детей на ноги, особенно ранним утром. Полина совершала некий обряд: будила дочь в школу, кормила её, выслушивая при этом утреннее ворчание и недовольство. Жизнь представляла собой вот уже много лет замкнутый круг.

– Дочь, вставай.

Ленка перевернулась на другой бок, сделав вид, что не слышит.

«Ну, одно и тоже, изо дня в день! Потом вскочит, и будет орать, что во время не разбудили, и она причёску не успела соорудить. Для шестого класса, конечно, причёска, жизненно важный вопрос. Хорошо, хоть, учится нормально», – размышляла Полина.

– Мам, ну что за дерьмо, вставать рано утром? Ну, кто это придумал? Почему занятия в школе не начинаются, например, с десяти утра? А, мам, почему?

Каждое утро, вот уже в течение шести лет, Полина отвечала, почему всё – дерьмо. Сегодня она посоветовала дочери:

– Ты отправь свои письменные предложения в министерство образования по этому поводу.

– Ой, ой, какие мы умные!

Точно говорят, родители – это кость, о которую дети точат свои зубы. Ленка встала и поплелась в ванную, всем своим видом показывая, насколько ей противно. Пока дочь плескалась в ванной, Полина на скорую руку готовила завтрак.

Ленка по утрам ела плохо, приходилось запихивать чуть не силой. Сбалансированное питание в представлении детей: гамбургер – в правой руке и гамбургер – в левой.

Наконец чудо свершилось и дочь отправилась в школу, бросив набегу:

– Пока, мамуль!

* * *

Всё утро Полина принимала пациентов – бабулек как прорвало. Пришла с из поликлиники, и началось… Остаток дня пробегала, как заводная: на плите кипели и пыхтели в кастрюли.

Раздался звонок в дверь. Наталья посмотрела на часы: дочь пришла из школы.

– Мам, Нелли Николаевну, увезли с приступом в больницу. У неё почки больные, говорят, операцию будут делать, – выпалила Ленка новости прямо с порога.

– Нелли Николаевна вела у вас историю? – уточнила Полина.

– Угу… – издала Ленка.

«Туда ей и дорога», – подумала Полина, припоминая модную размалёванную учительницу.

– Ага, знаешь, кто будет вести? Ни за что не догадаешься! – Сергей Петрович Ковалёв, он у старших классов историю преподаёт, – Ленка с ехидной улыбочкой уставилась на мать.

– Ковалёв! Он, что – местная школьная знаменитость?

– Мамуль, ну ты даёшь! У тебя склероз? Он когда делал перекличку в классе, назвал меня по фамилии и как-то странно глаза вытаращил. А потом спрашивает: «Лена Разумовская, а вашу маму не Полина зовут?» Я говорю, да, Полина. А вы откуда знаете? «Ты, Лена, говорит, похожа на маму, как две капли воды. Мы с твоей мамой в университете учились». А ты, мам, какой такой Ковалёв!

Ленка довольная, что смутила мать, начала уплетать жареный картофель за обе щёки.

Полина даже села от неожиданности. Прошло столько лет, о Сергее ничего не было слышно, и вдруг появился. Да ещё будет вести предмет у дочери. «Да, родитель – должность, требующая бесконечного терпения, чтобы её исполнять, и не требующая никакого терпения, чтобы её получить…» – мелькнула у неё в голове.

* * *

Наступила весна, растворитель зимы. На улице припекало солнышко, пахло грязным тающим снегом с реагентами. Всё текло как обычно, и жизнь, и весенние воды.

На следующий день дочь пришла из школы рано и кормилась самостоятельно: Полина принимала в поликлинике во вторую смену. Во время ужина с полным ртом Ленка делилась впечатлениями, полученными за день.

– Мам, Васька Перов, этот дебил, пропущенный через школу кретин, меня опять достаёт. Постоянно меня задирает на переменах. Мам, позвонили Светлане Борисовне, пожалуйся на него.

История с Васькой Перовым продолжалась второй год и порядком надоела. Полина, как умудрённая жизненным опытом женщина, понимала, что Васька, таким образом, проявляет неокрепшие подростковые чувства к её дочери: «Но как объяснить это Ленке? Может действительно позвонить классной руководительнице?»

Вдруг Ленка чего-то вспомнила и чуть не поперхнулась.

– Мам, чего расскажу о твоём Ковалёве, упадёшь!

– Дочь, ну что за тон?! Сергей Петрович – твой преподаватель.

Ленка не унималась и наглый тон менять не хотела. «Да, травить детей жестоко. Но ведь что-нибудь надо с ними делать?!» – подумала Полина.

– Да, ладно, тебе. Слушай, сегодня проходили шумеро-аккадских богов и Сергей Петрович, – Ленка, сделав ударение на имени отчестве, посмотрела на реакцию матери, – рассказывал о богине Эрешкигаль[32]. После этого, представляешь, впал в трас и минут десять сидел за столом, уставившись в одну точку. Придурок Перов взял ластик и запульнул в препода со всего размаха, попав ему прямо в лоб. Тот даже не среагировал! Представляешь!

Ленка пыталась довершить полноту картины своим рассказом, но рот был полный овощного рагу.

Полина была удивлена: странно, может, забылся или нервы, эти милые дети кого хочешь доведут до белого колена.

– Мам, он вообще со странностями. Сначала вроде всё нормально – интересно вёл уроки. Сразу видно – свой предмет знает. Да и спокойный был, на нас голоса не повышал, даже если мы бесились. После транса, посмотрел на нас, как удав на кроликов, а мы итак, сидим обалдевшие, думаем – сейчас за Перова сполна огребём. А он как начал орать! Мы аж подпрыгнули!

– И на какую тему орал-то? – поинтересовалась Полина для поддержания разговора.

– Да то, что мы – жестокие и над ним издеваемся. Обещал всем двоек наставить.

«Ну, то, что дети в шестом классе жестокие – это факт. От одной не знаешь куда деваться, а их в классе – двадцать человек. Я вас вообще бы всех перевешала. Даже, дьявол у себя в аду хотел бы иметь вежливых и послушных ангелочков», – подумала Полина, выдавив из себя улыбку.

* * *

Наконец-то свершилось долгожданное чудо – закончился учебный год. Ленка принесла полный дневник пятёрок, Полина возрадовалась и начала собрать дочь к свекрови на дачу. Она созвонилась со своим бывшим мужем, намериваясь договориться, когда он соблаговолит заехать за ними на машине.

Рано утром в субботу, когда едва забрезжил летний рассвет, машина Терентьева подъехала к подъезду, где его уже ждали Полина и сонная Ленка, извлеченная только что из кровати.

Дочь всю дорогу в течение двух часов дочь ныла, что дачу ненавидит, там, видите ли, ни ванной с тёплым туалетом, телевизор и тот показывает плохо с помехами: словом, очередное дерьмо, только на даче. Лето – время года, когда матерям необходимо терпение учителей, к этому выводу Полина пришла в последние несколько лет.

Она крепилась, чтобы не удавить своё чадо, теша себя мыслью, что терпение матери – ослабленная форма отчаянья, замаскированная под доблесть. Бывший муж, как всегда, «выключил слух», наруливая в своё удовольствие раздолбанным «Москвичом» выпуска 1972 года.

По приезде на дачу Полина один день наслаждалась природой и окончательно поняла, что кому уж не следовало иметь детей, так это свекрови – Господь избавил бы её от неудачного замужества. Затем она попросила Валерия подбросить до ближайшей станции и с наслаждением погрузилась в раскалённый вагон.

Не прошло и двух часов, как она очутилась в обожаемой Москве. Придя домой, она обнаружила, что утром, пакуя продукты, выгребла из холодильника абсолютно всё, и он теперь смотрел на неё пустотой старых посеревших от времени пластмассовых полок.

Полина попила водички из чайника, перевела дух и оправилась в ближайший продуктовый магазин. Набросав в коляску всего того, что ей удалось найти в полупустом магазине, она взяла курс на кассу.

Перед ней в очереди стоял мужчина, уж очень знакомый со спины…. Он выложил продукты перед кассиршей, достал кошелёк и развернулся в пол-оборота, чтобы взять сигареты со свисающей промоушн-витрины над кассой. Полина чуть не упала – хорошо, что на коляску оперлась. Перед ней стоял Сергей Петрович Ковалёв – её не состоявшаяся университетская любовь, собственной персоной. Она улыбнулась вымученной улыбкой. Сергей, похоже, растерялся, кассирша всё уже «пробила» и смотрела на него противным профессиональным взглядом:

– Мужчина, седина в висок, а всё на дамочек заглядываетесь. Сигареты будете брать? Не задерживайте очередь!

Ковалёв послушно расплатился, не найдя, что ответить: хамить – это своего рода искусство, дано не каждому. Он таким даром не обладал никогда, сказывалось воспитание в интеллигентной семье. Интеллигент! Достаточно охаметь, чтобы избавиться от этого недостатка.

Полина быстро выложила товар, расплатилась, распихала всё по пакетам и вышла на улицу. Ковалёв её ждал.

– Здравствуй, Полина. Я рад тебя видеть. Хорошо выглядишь.

По поводу «хорошо выглядишь» – он явно загнул. Вид у Полины был дачный: полудраные джинсы и футболка, видавшая виды.

– Здравствуй, и я тебя рада видеть, столько лет прошло со дня нашей последней встречи.

Полина заметила, действительно – седина в висок, появившаяся на рыжеватых поредевших от времени Серёжкиных волосах. «А какая грива была, прямо конская! Да, постарел: вокруг глаз появились синяки, прямо – «очковая змея». А какие были глаза – серые, выразительные, завораживали блеском и жаждой жизни. Теперь взгляд блёклый, нервный, неуверенный в себе. Да, жить нелегко, даже очень трудно», – размышляла Полина.

Разговор как-то не начинался. Пятнадцать лет не виделись, а, по сути, сказать друг другу нечего. Первым предпринял попытку Сергей:

– Я в классе твоей дочери преподаю историю. Да ты, неверно, знаешь. Лена очень на тебя похожа… А ведь она могла быть моей дочерью.

Он как-то тоскливо, щенячьим взглядом посмотрел на Полину.

– Серёж, давай без сантиментов. Тебе никто не мешал сделать мне ребёнка и жениться. Ты сам не захотел, всё в научных поисках пребывал, да и я для тебя стала не интересна, после того как нас бросил отец. Ты же – карьерист!

Наталья не хотела быть резкой – сам напросился.

– Да, та права. Желание сделать научную карьеру для меня было превыше всего в то время. Ты же хотела домашнего уюта, семьи. Насколько помню, ты замужем за хирургом? – попытался Сергей перевести разговор на другую тему.

– Да, была замужем: развелись пять лет назад. Давай оставим воспоминания, они ни к чему не приведут. Что было, то прошло. Через столько лет выяснять кто – прав, кто – виноват, нет смысла. Серёж, лучше скажи, как у тебя дела. Как мама?

– С мамой всё хорошо, слава богу. Она у меня молодец. Тебя, между прочим, часто вспоминает.

Сергей все эти годы занимался научной работой, не останавливаясь на достигнутом, делая из него диссертацию. Но по слухам, дошедшим, до Полины, не защитился – учёный совет «зарезал». Она припомнила, кто-то сказал: «Учёный совет – корпорация, к которой перешли функции инквизиции по аттестации научных сотрудников».

Личная жизнь у него тоже не сложилась, с женой развёлся два года назад, детей не было. Полина и Сергей жили на соседних улицах, но с тех пор как он развёлся и пебрался к матери, они ни разу не встречались.

Полина, решив, что пауза затянулась, нарушила неловкое молчание:

– Ты, извини, я спешу. Может, увидимся как-нибудь.

Сергей одарил её взглядом полным тоски, что Полине стало не по себе. Дойдя до дома, распихивая продукты по полкам еле дышащей «Юрюзани», Полина думала: «Может встретиться с Сергеем, сходить к нему?.. Поговорить по душам: его явно что-то тяготит, – Полина резко прервала свои размышления. – Мать Тереза – хренова! Обойдётся без меня!»

Глава 8

Утро следующего дня началось с того, что раздался отвратительный резкий телефонный звонок. Полина в очередной раз хотела разбить старый телефонный аппарат, лишь бы он заткнулся.

– Алло.

– Полина, здравствуй, дорогая! Это Надежда Павловна тебя беспокоит, мама Серёжи Ковалёва.

Наталья села в кровати от удивления и неуверенно ответила:

– Здравствуйте, Надежда Павловна. Что-то с Сергеем, да?

– Нет ничего, не волнуйся. Я просто хотела с тобой поговорить, посоветоваться. Ты же знаешь, как я к тебе всегда относилась и не одобряла сына, когда вы расстались. Я тебе доверяю и хотела бы переговорить именно с тобой, если, конечно, ты не против. В любое для тебя удобное время.

Полина сразу поняла: вот тебе переутомление и нервы, всё гораздо серьёзнее, если уж сама Надежда Павловна позвонила – что-то из ряда вон выходящее.

– Я непременно приду. Через час вас устроит?

Полина приняла душ, выпила чашку кофейного напитка – увы, но достать приличный кофе не представлялось возможным, полки магазинов были почти пусты.

…Полина стояла около знакомой двери: «Странно, но эмоций никаких». Она нажала звонок. Дверь открыла Надежда Павловна. Выглядела она хорошо для своего возраста, держалась прямо, причёска как всегда – волосок к волоску, только седая совершенно. Халаты Надежда Павловна не носила никогда, считала, что это расхолаживает женщину. На ней было тёмно-синее креповое платье, видимо ещё, из старых запасов. Что не говори, а дворянская кровь сказывается во всём.

Отец Сергея, ныне покойный происходил из дворянского рода де Кавальон. Предок Ковалёвых перебрался в Россию из Франции во времена Петра Великого. Он был инженером фортификационных сооружений, поэтому благодаря уму, профессиональным знаниям и стремлению сделать карьеру, получил дворянство и состояние. В смутные революционные годы с приставкой «де» стало не безопасно, и предприимчивый прадедушка превратился из «де Кавальона» в Ковалёва. Во сколько обошлась потеря двух букв и замена остальных в паспорте, история семьи умалчивает. Да и сама Надежда Павловна принадлежала к известному роду Бироевых.

– Полина – умница, что пришла. Спасибо тебе. Я бы не обиделась, если бы ты сослалась на занятость. Я всё понимаю. Проходи на кухню, почаёвничаем. Я твои любимые пирожки с клубникой ещё вчера с вечера напекла.

Надежда Павловна захлопотала около стола, усаживая дорогую гостью. Наталья заметила сразу – очень волнуется, руки слегка трясутся, впрочем, это может быть и возрастное.

– А Сергея дома нет?

– Нет, нет, он уехал в Ленинку. Ты же знаешь, его тягу ко всяким манускриптам. Он долго стоял в очереди, что бы поработать с какими-то уникальными историческими документами. На днях ему позвонили из библиотеки, чтобы согласовать время посещения читального зала.

Полина очень любила в молодости выпечку своей не состоявшейся свекрови и с удовольствием куснула румяный пирожок. Она заняла выжидательную позицию.

Надежда Павловна, видимо решив, собраться с мыслями, не отставала от Полины и отправляла в рот уже второй пирожок. Наконец насытившись и несколько успокоившись, Надежда Павловна начала излагать суть дела:

– Серёжа меня очень беспокоит. Он стал нервный, подолгу сидит и смотрит в одну точку. Ночью во сне постоянно разговаривает. Сначала я не могла разобрать, а недавно я чётко услышала, он говорил на иностранном языке.

Надежда Павловна завершила свой монолог, было видно – далось ей это нелегко. Она нервно перебирала длинными аристократическими пальцами салфетку.

– Надежда Павловна, я хочу вас огорчить. Серёжа впадал в транс на уроках. Мне об этом рассказала дочь ещё весной. Я теряюсь в догадках: всё это очень странно.

– Полина, я считаю, ему нужен врач, психолог или психотерапевт, не знаю как правильно. Я боюсь, разовьётся какое-нибудь психическое заболевание, шизофрения или паранойя, я, к сожалению, – не специалист и мне трудно проанализировать симптомы. Я пыталась с ним говорить, но он отмахивается, пьёт дорогое американское снотворное, говорит – всё это от нервов.

Надежда Павловна расплакалась.

– Обещаю, я с ним поговорю. Всё будет хорошо, не плачьте. Мужики лечиться не любят, в них таблетку-то не впихнёшь, а здесь нужна профессиональная консультация психолога. Я постараюсь всё устроить, разговорить Сергея и сделать соответствующие выводы. – Пообещала Полина.

Женщины расстались как родные. Надежда Павловна немного воспряла духом. Полина ещё раз пообещала позвонить и поговорить с Сергеем.

На следующий день, часов в десять утра, Полина позвонила Ковалёву, в глубине души надеясь, что он в Ленинке. Трубку взял как раз он:

– Слушаю вас, внимательно.

Эта манера отвечать по телефону раздражала Полину ещё в студенческие годы. Видимо, перенял мальчишкой от отца, который был чиновником средней величины и ездил на чёрной служебной «Волге».

– Серёж, здравствуй. Ты меня узнал?

В трубке наступила тишина. Затем Сергей откашлялся и выдавил из себя:

– Полин, это ты? Не ожидал, что позвонишь…

– Я может не во время, ты занят работой?

Полина рассчитывала, что встреча отложится.

– Да, нет… Полин, какая работа?! Я же в летнем отпуске – каникулы у детей. Так, что я в полном твоём распоряжении.

Такого крутого оборота Полина вообще не ожидала. Она только открыла рот, как Сергей её опередил:

– Ты, извини, меня идиота, за ту встречу в магазине. Я просто растерялся, не знал, что и сказать. Ты всё правильно заметила про возможности, которые я не использовал тогда, в молодости. Я не на что не рассчитываю, просто давай встретимся, посидим в кафе. Если не хочешь вспоминать – не будем, потреплемся о погоде, работе, о чём угодно. Давай, а?

Против такого напора разве устоишь?!

– Хорошо, пойдём в «Теремок». Здесь у нас рядом открылся. В двенадцать часов тебя устроит?

– Конечно, устроит. Договорились.

Полина немного отдышалась: «Какая глупость, взрослая женщина, а волнуюсь как восьмиклассница перед первым свиданием. Да и не свидание это никакое, а деловая встреча. Она порылась в шкафу, обнаружив, что приличного наряда у неё просто нет.

Полина надела видавший виды костюм, закинула на плечо потёртую сумочку. С туфлями было сложнее, они совершенно потеряли вид, и о том как выглядели пять лет назад, можно было только догадываться. Полина достала подсолнечное масло из холодильника, капнула на кусочек ватки и протёрла свои умирающие туфли. Масло впиталось, они заблестели и приняли более приличный вид, если не принимать во внимание покосившие каблуки.

Полина заметила Ковалёва ещё издалека. Его манера одеваться всегда удивляли: вроде бы и рубашка, и брюки самые обычные, но всегда подобранные в тон и сидят на нём отлично.

– Здравствуй, Серёж! – выпалила Полина.

Ковалёв извлёк из-за спины букетик бордовых пионов.

Полина удивилась: «Надо же прошло столько лет, а он помнит, что пионы – мои любимые цветы».

Они вошли в кафе, и разместились за пластиковым столиком, прикрытым клетчатой скатертью.

– Серёж, я тебя прошу: ничего не мудри, – предвосхитила Полина события, понимая, что с заплатой педагога они могут рассчитывать на две чашки кофе с эклерами.

Полина надкусила эклер: он оказался на редкость свежим и вкусным. Запив его кофе, она решила взять инициативу в свои руки.

– Признайся мне, как бывшей любовнице: что с тобой происходит?

Сергей замялся, затем, решив, что Полина, пожалуй, единственный человек и специалист, которому он может довериться.

– Полин, в общем, на первый взгляд банальная история нашего времени. Я раздражителен, быстро устою. По ночам постоянно сняться сны, утром, когда просыпаюсь, ощущение такое, что не спал вовсе. Днём иногда отключаюсь минут не десять-пятнадцать и не помню, что в этот момент делал.

Полина достала из сумки блокнот, внимательно слушала Сергея и делала в нём пометки.

– Серёж, давай начнём с того, что ты попытаешься вспомнить всё, что тебе снилось в последнее время.

– Хорошо. Один сон повторялся несколько раз. Я чётко, будто на яву видел Лукрецию Борджиа и вступал в ней в отношения. Ну, ты меня понимаешь… Причём я всё ощущаю, мало того мне кажется, что говорю во сне на итальянском…

Полина опять что-то чирикнула в блокноте.

– Скажи, а как часто тебе снился этот сон?

– Ну, сон снился, раз пять, а может и больше…

– Ты читал про семейство Борджиа?

– Конечно, и достаточно много, особенно про период, когда Родриго Борджиа стал понтификом, повергнув тем самым в шок всю Италию.

– А почему шок? Ты испытываешь некий подсознательный страх перед этим историческим лицом? – усердствовала Полина.

– Нет. Я восхищаюсь им – он достиг грандиозных высот, став главой католической церкви, у его ног были миллионы верующих! Но в то же время он был отравителем, интриганом, словом, чудовищем.

– То есть у тебя двойственное отношение к Борджиа, – подытожила Полина.

– Да, наверное, – согласился Сергей.

– Скажи, Сергей, у тебя были проблемы личного характера в последнее время?

– Проблемы есть у каждого человека. Я работаю в школе, преподаю историю. Устаю, ученики не ангелы, учатся из-под палки. Я стараюсь донести до них интересные факты, а большинству это не надо. Вот в шестом «А», одна только твоя дочь хоть какой-то проявляет интерес к предмету. В школе на сто умеющих читать, едва ли приходится один умеющий думать. Обидно бывает, хочется послать всё к чёрту. Да и зарплата – смех. Можно ли на неё прожить? Можно, если жить один день. А ведь зарплата – мерило уважения, с которым общество относится к данной профессии. Значит, никому мои знания не нужны.

– Так с работой всё ясно… – подытожила Полина. – Я знаю, ты развёлся. Понимаю, тема деликатная, но прошу тебя рассказать как можно больше о бывшей жене и разводе. Поверь, это очень важно, – Полина открыла чистый лист в блокноте, превозмогая неприязнь.

– Ты же знаешь, женился я, будучи аспирантом, на Светочке Большаковой, мы с ней вместе учились на одном курсе. Светлана казалась мне интересной особой. Она была очень привлекательной барышней и, вообще, у нас было много общего. Отец Светланы, Пётр Васильевич Большаков был важной фигурой в университете: у него куча всяких степеней, печатных работ и всё такое. К нашему роману он относился неодобрительно, прочил дочери в мужья молодого и перспективного доктора наук. Светлана проявила характер, заявив, если не выйдет замуж за меня, то не выйдет никогда. Отец, конечно, уступил. Прожили мы десять лет. Все эти годы Пётр Васильевич высказывался Светлане, что не за того вышла. Она завела интрижку на стороне, я не выдержал и сорвался, сказал всё, что думаю о ней и её папе. Это случилось незадолго до защиты докторской. Докторскую, как ты понимаешь, я не защитил, благодаря стараниям Большакова. Из университета пришлось уйти и от жены тоже. Я без скандалов и лишних объяснений переехал к маме. Вот и вся история…

Полина поймала себя на мысли, что расчувствовалась, как последняя дура – совсем не профессионально. «А он меня пожалел, когда к Светке Большаковой переметнулся?»

– Сергей, диссертацию, ты писал на какую тему?

– Я всегда увлекался историей средних веков Европы. Тема как раз из снов – «Ватикан в период понтификата[33] Родриго Борджиа».

Полина вновь сделала пометку в блокноте. Она немного подумала и подвела резюме:

– Я внимательно тебя выслушала и готова высказать своё предварительное мнение. Разберём пример Лукреции. Ты сказал, что действия происходят как на яву. Это объяснимо явлением «транссубстанции», то есть ощущений в сновидениях. Во сне сознание реагирует иначе, чем в нормальном состоянии бодрствования, мозг господствует над организмом. Работа центров головного мозга и гистологические слои коры головного мозга отвечают за воспоминания. Благодаря этому сложному процессу, абстрактные мысли в состоянии сна превращаются в наглядные пластические образы. Вот и всё объяснение, очень просто. Ничего страшного в рассказанном тобой я не вижу. Что же касается образа Борджиа… Ты много читал, занимался научной работой, писал диссертацию на эту тему. Твоя память содержит огромное количество информации. Вот мозг и извлекает из неё понтифика.

Полина пригубила чашечку кофе, перелистнула блокнот. И продолжила:

– У тебя накопилось множество проблем: развод с женой, уход из университета, не защищённая диссертация, школа, зарплата. На развод посмотри оптимистично, от жены ушёл ты сам, а не она от тебя. Причём, сделал это во время. Господин Большаков отравлял бы вам жизнь вплоть до своей смерти. Жена могла увлечься на стороне всерьёз и вы бы мучили друг друга годами. Прими развод как освобождение от неудавшегося брака.

Согласна с тобой: в школе работать тяжело, тем более дети сейчас несколько отличаются от тех, которыми мы когда-то были. Рассматривай, проблему иначе. Например, моя дочь интересуется предметом, прилежно выполняет домашние задание. Наверняка в каждом классе найдётся хотя бы один ребёнок, которому интересно. А может, ты привьёшь им интерес к истории, и они после школы поступят в Историко-архивный, или другой институт с подобной специализацией. Ты поможешь подрастающему поколению обрести себя в жизни. – Полина снова сделала паузу. Собралась с мыслями. – По поводу диссертации… Насколько мне известно, диссертация имеет объём не менее трёхсот страниц – это серьёзный научный труд. Достань её из стола, ещё раз переработай, так чтобы было понятно среднему человеку, увлекающемуся историей и напиши книгу. Дополни её своими видениями. Твоя перегруженная память, наконец, получит некую отдушину – ты выплеснешь на бумагу часть информации, перегружающую мозг. Поверь мне: это проверенный способ лечения. Затем обзвони издательства, и предложи им напечатать свою книгу. Большим тиражом не выпустят, но тысяч пять напечатают и ещё денег заплатят. Вот тебе и приработок. Понравится, так и будешь писать, наверняка, найдёшь подходящую тему. Ты столько знаешь всего интересного!

Сергей даже рот открыл от удивления: «Ну, надо же как умеет всё по полочкам раскладывать! И ведь права же! Во всём права!» Накатило сладостное чувство душевного облегчения и спокойствия. Остался один последний вопрос:

– Полина, как всё же объяснить мои разговоры во сне на иностранном языке. Мама думает, что это итальянский…

– Этому явлению я тоже нахожу простое объяснение. Твоя диссертация связана с Италией. Ты её не защитил, всё это отложилось на подсознание и во сне проявилось. Сновидение может быть даже чуждым. Наверняка, ты читал труды, пестрившие итальянскими терминами. Маркиз де Эврей считал: «Спящий человек подобен мечтателю, представляющим полную свободу своим мыслям, пытаясь отключить восприятие. Представления сна являются копией идеи, видение – лишь придаток. Установив это, нужно уметь следовать за ходом идеи, анализировать ткань сновидения. И тогда бессвязность становится понятной, а самые фантастические концепции превращаются в обыденные и логические факты».

Сергей подумал: «Всегда знал, что Полинка – умница, ну чтоб настолько, не ожидал! Просто не женщина, а – резервуар знаний!» После такого вывода ему стало не по себе – жаль бесцельно погубленные годы, а ведь могло сложиться всё иначе.

– Спасибо… Ты меня прямо воскресила, я себя птицей Феникс чувствую, как возродился из пепла.

– Рада, что помогла. Если вдруг что понадобиться, звони.

На том бывшие любовники расстались.

Глава 9

Полина, как обычно, нахамив пациентам, разрядившись на них, вышла из поликлиники в своей старенькой, видавшей виды курточке. Было прохладно, стояло начало октября. Куртка от постоянной носки и стирок вытерлась и почти не спасала от холода. Да и сапоги оставляли желать лучшего, им как раз исполнилось пять лет, когда-то Полина отстояла за ними огромную очередь. Она задумалась над тем, что жизнь идёт по кругу, всё ближе к горлу, и не заметила, что переходила шоссе на красный свет.

Неожиданно перед ней затормозила машина. Полина, словно очнулась – тёмно-синяя Ауди: «Корякины что ли?»

Капот машины практически уткнулся ей в бок. Дверца машины отворилась, из неё появился темноволосый мужчина, весьма приятной наружности.

– Женщина, вы хотели погибнуть именно под колёсами моей машины? – поинтересовался он.

Полина, поняв, что шла на «красный», обмякла и была готова к обмороку. Мужчина, видя такое дело – дамочка в шоке, быстро подхватил её.

– Милочка, я вас подвезу до дома, садитесь, прошу вас.

Он обнял Полину за талию, открыл дверцу авто и грациозно поместил её на велюровое сидение. Полина пребывала как во сне.

– Как вы? – участливо поинтересовался незнакомец.

– Благодарю, уже лучше… Я живу не далеко…

Через пятнадцать минут Ауди затормозила около облезлой пятиэтажки, где проживала Полина.

Мужчина вышел из машины, открыл дверцу и галантно протянул руку пострадавшей даме. Полина обомлела, перед её глазами переливался рубин приличных размеров, украшавший указательный палец незнакомца. Она с удовольствием подала руку. «Богатенький Буратино», – подумала она.

Кавалер церемонно проводил Полину до подъезда, поцеловал ей руку и сказал вкрадчиво:

– Надеюсь, ещё увидимся.

Полина только открыла рот, чтобы поинтересоваться: это каким же образом? Ни имени, ни телефона незнакомцу она не назвала.

Ауди скрылась за поворотом. Бабульки, сидевшие в любую погоду на скамейке около дома, живо обсуждали последние новости. Она из них помахала Полине:

– Каков кавалер! А! Полин!

– Старые ведьмы, – прошипела Полина, понимая, что «кавалер» накрылся медным тазом.

Дома её встретила голодная дочь, вечно жалующаяся на школу. Полине хотелось удавиться – беспросветная жизнь!

* * *

Через два дня, когда психоневролог Разумовская работала до 19.30: дверь кабинета распахнулась и на пороге, в лучших традициях голливудских фильмов, появился обворожительный незнакомец с букетом чайных роз.

– Полина! Вот и я, как обещал! – красавец расплылся в улыбке.

Женщина растерялась: первая её мысль была, что мужик ей мерещится от переизбытка фантазий и неудовлетворённых сексуальных желаний.

– Полина, вы не рады меня видеть?

– О! Что вы! Напротив, очень даже рада!

Полина нервно затеребила историю болезни пациента, лежащую перед ней на столе.

– Мне кажется, вы слишком устали после рабочего дня и нам следует немного развлечься. Как вам моё предложение? – незнакомец присел на стул, где обычно присаживались «больные», и положил на стол букет роз.

– Это вам.

Полина ещё больше обомлела. Она с трудом припоминала, когда ей последний раз дарили розы, если не изменяет память, то лет пятнадцать назад.

– Прекрасный букет, благодарю вас, – Полина взяла его и с удовольствием втянула нежный запах цветов: голова закружилась, она разомлела.

– Да, я вам так и не представился – Асмодей, – произнёс новый знакомый, подхватил руку психоневролога и запечатлел на ней страстный поцелуй. Полина затрепетала.

– Странное имя, необычное…

– Да, мои предки из немцев, – тут же отпарировал мужчина.

– Как вы меня нашли?

– Просто. Я чуть не сбил вас недалеко от поликлиники, из чего сделал вывод, что вы в ней работаете. Затем поинтересовался у регистраторши, где, мол, можно найти очаровательную шатенку с огромными серыми глазами. Она сразу отправила меня к вам, в тридцать второй кабинет.

– А если бы сбили меня около зоопарка, то решили, что я клетки тигров убираю?

Асмодей рассмеялся.

– У вас интересное чувство юмора!

«Что ж интересней некуда! Отлично, пусть мои «Дульсинеи» утрутся, – подумала Полина. – Ко мне тоже могут проявлять интерес состоятельные мужчины».

Полина непринуждённо улыбнулась:

– Так, что вы говорили, Асмодей, по поводу того, что нам стоит отдохнуть? – Из её глаз побежали «бесенята».

«А бабёнка-то ничего, – подумал Асмодей. Если приодеть, то вполне…»

– Нам просто необходимо посетить ресторанчик, который открылся здесь неподалёку!

Полина встала из-за стола, всем своим видом, показывая боевую готовность. Асмодей, как истинный джентльмен, распахнул шкафчик и извлёк из него потёртую куртку.

– Прошу вас, – он помог даме одеться.

* * *

Полина, гордая собой, прошествовала мимо регистратуры под руку с Асмодеем и с охапкой чайных роз. Регистраторша чуть не превратилась в угря и не вылезла из маленького окошечка, из которого она обычно с чувством отвращения выкидывала «больным» истории болезни, лишь бы убедиться, что перед ней действительно Разумовская, да ещё с таким хахалем!

На улице Полину заметила терапевт Корякина, она уже садилась в машину к мужу, как вдруг замерла: Разумовская вышла из поликлиники с красавцем и направилась прямиком к красной спортивной Ламбарджини! Такого удара она вынести не смогла: сев, наконец, в машину, она недовольно буркнула:

– Смотри, приличные люди на каких тачках рассекают. А мы всё на каком-то старье!

Асмодей подвёл свою даму к выпендрёжному авто, она сразу же заметила смену декораций.

– Кажется, в прошлый раз на меня наехала ваша Ауди.

– Ауди старьё! Вот приобрёл машину покруче! – заметил ухожёр, как бы невзначай.

«Не фига себе! Куда уж круче! Судя по всему – эксклюзив! – подумала заинтригованная Полина. – Кто же он?»

* * *

Асмодей уверенно рулил на своей роскошной Ламбарджини, ловко маневрируя среди потока машин. Полина, устав за день от дедулек и бабулек, не следила за дорогой, наслаждаясь ароматом цветов и приятной итальянской эстрадной музыкой, раздающейся из авто магнитолы.

Спустя примерно полчаса, Асмодей припарковался.

– Мы на месте.

Он вышел из машины и помог своей даме извлечь себя из спортивной машины: с большим букетом сделать это было не просто без посторонней помощи. Полина огляделась, она так давно нигде не была и никуда не выезжала, окончательно отстав от жизни, что постеснялась спрашивать, где же они находятся.

Перед её взором светились неоновые огни, складываясь в название: «Изысканные наряды от Асмодея». Ну, вот теперь, наконец, ситуация прояснилась: новый знакомый Полины оказался коммерсантом, имеющим сеть своих магазинов эксклюзивной одежды.

Разумовская встрепенулась: «Зачем он меня сюда привёз? Похвастаться? Ведь мы собирались в ресторан…»

Асмодей улыбнулся и взял свою спутницу под руку:

– Предлагаю, посетить мой бутик. Всё же мы в ресторан собираемся и надо иметь соответствующий прикид.

Полина посмотрела на свои старенькие сапожки, куртку, клетчатую юбку «шотландку» и согласилась: прикид на уровне «подайте на пропитание – мы не местные».

Полина под руку с кавалером подошла к стеклянным дверям бутика, и они автоматически распахнулись перед гостями.

Перед её взором предстал шикарный интерьер в современном модном стиле хайтэк. Женщина впервые увидела такое изысканное помещение и обомлела от переизбытка впечатлений.

Наконец, придя в себя, она попыталась рассмотреть бутик, но, увы, не успела: подскочила молоденькая девица с всклоченной кудрявой шевелюрой, явно крашеная блондинка.

– О! Господин Асмодей! Прошу вас садитесь! Что вы желаете чай, кофе, минеральную воду или ваш любимый коктейль?

– Коктейль, – небрежно бросил хозяин.

– А что желает ваша очаровательная спутница?

«Вот только не надо издёвок!» – чуть не вскрикнула Полина, понимая, что в таком модном месте она просто не может быть очаровательной по определению.

– Думаю, кофе. Она после службы и ей надо взбодриться.

– О! Взбодриться, понимаю, – многозначительно произнесла девица и удалилась.

Полина получила кратковременную передышку, обратив, наконец, внимание на чём она сидит. Это было огромное кресло из крокодиловой кожи, на нём лежало множество цветных удобных подушечек, на которых покоилась уставшая поясница и спина психоневролога, проведшего целый рабочий день за писаниной.

Зал, выполненный в бежево-зелёных тонах, подчёркивал свою респектабельность: зеркальный потолок, светящиеся панели не стенах, обилие прозрачной драпировки говорили о финансовом благополучии хозяина.

Манекены представляли шикарную вечернюю коллекцию платьев и нижнего белья из тончайших кружев: у Полины перехватило дух от таких заграничных нарядов.

Асмодей дружески похлопал её по руке чуть выше локтя:

– Ничего, не стесняйся, чувствуй себя уверенно. В конце концов, ты – в моём бутике.

Появилась кудрявая блондинка, держа в руках поднос с коктейлем и кофе. Полина уловила его аромат, подумав: «Отменный запах. Что это арабика?»

– Прошу вас, – поднесла коктейль услужливая девица.

Асмодей размешал его маленькой серебристой трубочкой и начал потихоньку потягивать из высокого бокала.

Полина получила свой вожделенный кофе и сразу же его пригубила. Блондинка стояла, наблюдая, как Асмодей медленно поглощает напиток. Коктейль переливался то красным, то фиолетовым и как-то странно фосфорицировал.

– Чудесно, Мишель! Ты всегда отлично смешиваешь ингредиенты.

Мишель улыбнулась и присела в реверансе. «Смешная девица, – подумала Полина, попивая кофе. – Приседать в реверансе с голыми ляжками, в одних трусиках!»

Тело блондинки прикрывал костюм, скорее похожий на пляжный. Но вот туфли на её маленьких ножках были просто потрясающими: золотистого цвета с огромными каблуками.

«Бедняжка – маловата ростом! И от этого носит такие колодки», – оценила гостья.

– Господин, вы желаете ли ещё коктейля? – Мишель терпеливо дождалась, когда Асмодей осушил бокал термоядерного напитка.

Он откашлялся.

– Нет, благодарю, вполне достаточно. Окажи услугу, дорогуша, мы собрались в ресторан и даме надо придать респектабельный вид.

– Сию, минуту, – прощебетала Мишель, скрываясь за множеством драпировок.

Едва Полина успела допить последний глоток, как пигалица Мишель уже стояла в зале:

– Прошу вас, мадам! Всё готово для примерки.

Полина машинально поднялась, держа пустую чашку, и пошла прямо на блондинку. Та же не унималась:

– О! Мадам, уверяю, вы получите сеанс психологической разгрузки! Вашу чашку, – она взяла чашку из рук Полины, чувствующей себя птерадактелем, вымершим миллионы лет назад.

Услужливая Мишель увлекла «жертву перестройки и переходного периода» в очаровательный уютный кабинет, посередине которого стояла джакузи. Полину тут же перехватили две девицы, похожие как две капли воды: высокие, стройные, с ногами от ушей.

Полина с завистью посмотрела на двойняшек, напомнивших ей итальянок, и почувствовала себя ещё хуже. Однако девицы прореагировали на её появление с профессиональным спокойствием.

– Да, Лулу, – обратилась одна к своей напарнице. – Работа предстоит непростая. Но могло быть и хуже. Так, что мы имеем: фигура… – она замерла, оглядывая Полину оценивающим взглядом.

– Ну, что ты мучаешься, Мими, – вмешалась вторая итальянка.

Полина поняла, что ей поможет только кувалда. Девицы переглянулись и рассмеялись.

– Не волнуётесь мадам, кувалды не понадобиться.

Полина разинула рот, но итальянки захихикали и начали её раздевать.

– Мадам! Если вы не против, уберём эти вещи до лучших времён, – сказала Лулу, собирая их в пластиковый контейнер. Он тот час же закрылся, выпустил колёсики и укатил в неизвестном направлении.

«Не иначе, как на помойку», – решила Полина, испытывая неловкость, стоя голой перед чужими людьми.

Лулу с одной стороны, Мими – с другой подхватили за руки стеснительную клиентку и проводили в джакузи. Погрузившись в синевато-зелёную воду, разбегающуюся мелкими пузырьками в разные стороны, Полина ощутила умопомрачительное блаженство.

Девицы взяли небольшие подсвечники, установили в них палочки с благовониями, поставили вокруг джакузи и зажгли. Полину окутал чудесный аромат. Она с наслаждением вдыхала приятный запах, щекотящий в носу. Наконец она потеряла контроль над происходящим: последнее, что она чувствовала – одна из итальянок массировала ей голову, втирая ароматизированное масло в волосы.

Полине казалось, что множество нежных женских рук ласкают её измученное тело, и оно наливается молодостью, приобретает упругость и красоту.

Сквозь сон она слышала, как девицы переговаривались на неизвестном ей языке, посмеиваясь при упоминании имени Асмодея.

Полина чувствовала, что нечто происходит с её лицом, но она не могла пошевелиться: кожа натянулась, ей стало больно и неприятно, но затем эти ощущения пропали, сменившись сладостной прохладой, ласкающей скулы, щёки, подбородок.

– Готово, – сказала Мими. – Можешь поднимать клиентку, – обратилась она к Лулу, завершая последние штрихи на лице Полины.

Лулу сосредоточено смешивала некие ингредиенты в небольших прозрачных чашах. Закончив, она направилась к джакузи, держа на вытянутых руках переливающийся сосуд, наполненный красной жидкостью. Итальянка взглянула на клиентку:

– О! Совсем другое дело! – она нагнулась к Полине и влила ей в рот свою стряпню.

Полина медленно приходила в себя: она открыла глаза, села и удивлённо воззрилась на девиц. Те снова хихикнули.

– Я совсем плохо выгляжу? – выдавила из себя Полина, но отчего-то чужим мелодичным голосом.

Девицы жестом поманили её, она встала из бурлящей воды и направилась к ним, испытывая чувство лёгкости и уверенности в себе. Итальянки подвели Полину к стене, одна из них дёрнула за изящный шнурочек: драпировка отъехала в сторону, явив огромное зеркало.

На Полину смотрела обнажённая незнакомая женщина: стройная, с высокой девической грудью, длинноногая, с выразительными серыми глазами, красивыми скулами, полными губами и роскошной гривой медных волос.

Полина растерялась и, недоумевая, посмотрела на итальянок. Те, любуясь своей работой, выражали взаимный восторг:

– О, Мими, ты умница!

– Нет, Лулу, ты как всегда была на высоте! Творение прекрасно!

Полина не поняла: кто же прекрасен. Наконец до итальянок дошло: клиентка ничего не воспринимает на свой счёт. Они приблизились к ней.

Лулу ещё раз придирчиво посмотрела на «творение», притянула его к себе, поцеловав прямо в губы. «Клиентка» опешила, но через несколько мгновений очнулась:

– Э! Барышни, вот этого не надо! Я предпочитаю мужчин!

Девицы прыснули от смеха и заняли выжидающую позицию.

Полина подвигалась около зеркала: постепенно соображая, что отражение красивой женщины повторяет все её движения. Она дотронулась пальчиком до губ, носа, тряхнула волосами.

– Это кто? Я???!!!

Итальянки кивнули.

Полина рассматривала свою внешность, не веря в происходящее.

– Как вы меня такой сделали? Это что – шутка юмора?

Девиц явно забавляло происходящее. Наконец Лулу снизошла до объяснения:

– Ничего сложного. Всё как обычно: ванная с настоями целебных трав, лифтинг лица и тела, масла для волос, удлинение ног, похудание на пять килограммов.

– И всё за один сеанс? – недоумевала Полина, рассматривая в зеркало свою прекрасную грудь.

– Конечно, – сказали одновременно девицы. – Дело профессиональной чести!

– Хорошо, что хоть у коммерсантов остались понятия о чести, – заметила Полина, продолжая красоваться у зеркала. Что и говорить: она была на седьмом небе от счастья.

* * *

Асмодей, томимый ожиданием, сидел в удобном крокодиловом кресле, рассматривая модный журнал, беспрестанно комментируя самому себе, увиденное на глянцевых страницах:

– Тощая и страшная! Тоже мне актриса из погорелого театра, у меня бы ты полы мыла. Ха… Какая глупость, и напишут же… Ну, ничего не соображают…

На последней фразе он запнулся: перед ним стояла секс-бомба средней величины, облаченная в полупрозрачное оранжевое платье с вырезом почти до пупка, перехваченное на талии прелестным жемчужным ремешком. Она повела плечами, затем в разрезе от бедра появилась стройная длинная ножка в дорогой итальянской туфельке фирмы Сквилачи. Обольстительница тряхнула шевелюрой: волосы рассыпались по плечам, ниспадая блестящим водопадом.

Асмодей сглотнул: «Я же говорил бабёнка – что надо, только приодеть».

«Бабёнка – что надо» поправила на плече тоненький ремешок маленькой сумочки, усыпанной, как и пояс, жемчужинами, и, покачивая бёдрами, направилась к хозяину бутика.

– Я готова, – промурлыкала она таким голосом, что у Асмодея защекотало «в одном месте».

– Вы сногсшибательны! Очаровательны! Вы – демоница! – не унимался он. – Да, мой персонал умеет творить чудеса! Идёмте, иначе пропустим начало представления. Поверьте, на слово: варьете выше всяких похвал!

Полина улыбалась, довольная собой и впечатлением, произведённым на своего спонсора. Тот же подхватил её руку под руку и увлёк в глубь прозрачных драпировок.

– Прошу, нам сюда. Ресторан на втором этаже, – пояснил он. И многозначительно добавил: – Вход только для избранных.

Они поднялись по мраморной лестнице, увитой коваными балясинами, и оказались в длинном коридоре с множеством дверей.

Асмодей уверенно направился к одной из них. По какому-то ему одному известному признаку он определил нужную, Полина не поняла, ибо внешне все двери были совершенно одинаковыми. Заветная дверь распахнулась сама по себе, пропуская их внутрь.

Гости попали в просторное помещение с приглушённым фиолетовым светом. В зале стояло множество круглых диванчиков, усыпанных цветными подушками, по середине каждого диванчика слегка возвышался стол.

К Асмодею подскочил официант небольшого роста с весьма странной внешностью. Полина заметила, что у него синие глаза и продолговатые уши, похоже на два треугольника. «Прикольный прикид», – мысленно отметила она.

Официант с треугольными ушами поклонился:

– Ждали только вас, господин, с вашей очаровательной спутницей.

Теперь Полина не возражала по поводу своей очаровательности, она была в ней просто уверена, и жеманно улыбнулась коротышке.

– Прошу вас, располагайтесь.

Асмодей и Полина опустились на подушки одного из круглых диванчиков, недалеко от сцены. Тут же подскочил предупредительный официант:

– Коктейли «Тайные желания», – ему пришлось протянуть поднос через диван, чтобы поставить два бокала необычной формы на стол. Один из них напоминал фигуру обнажённой женщины, другой – мужчины.

Асмодей взял бокал-мужчину и присосался к соломинке. Затем поморщился:

– В прошлый раз смешали лучше. Попробуй, тебе понравится.

Полина небрежно поболтала соломинкой в бокале-женщине, именно так, как она видела в голливудских фильмах, и сделала маленький глоточек. Полость рта обожгло, но тут же приятно охладило. «Своеобразный букет, – подумала она и посмотрела бокал на просвет фиолетового освещения: жидкость была многоцветной. – Понятно, намешали всяких ликёров в одну кучу…»

Пока Полина исследовала ингредиенты коктейля, зал постепенно наполнялся посетителями, причём мужчины, как родные братья походили на Асмодея, а их спутницы были потрясающей красоты и элегантности. Такой изысканной роскоши Полина отродясь не видела.

Мужчины кивали друг другу, словно старые знакомые.

– Корпоративная вечеринка моей фирмы, – пояснил Асмодей, предвосхищая вопрос подруги. – Это мой высший менеджерский состав.

Наконец сцена озарилась серебристым светом, заиграла музыка, чем-то напомнившая Полине, половецкие пляски из оперы Бородина «Князь Игорь». Появились танцовщицы в прозрачных шальварах, коротеньких топиках, увешенные монистами с головы до пят.

Девицы исполняли танец живота, да так искусно, что Полина залюбовалась. И чем больше они двигались по сцене, тем больше охватывало возбуждение публику. Мужчины аплодировали, кричали: «Браво!» Женщины же, скинув дорогие туфли, мгновенно очутились на столах и начали состязаться с танцовщицами в степени крутости.

Полина, пригубив коктейль, подумала: «Если бы я была гибкая, как двадцать лет назад! Я ещё не то вам показала!»

Через секунду Полина стояла на столе, без туфель и так виляла бёдрами и потрясала мышцами живота, что Асмодей, сидя на диване, сглатывал слюну. Затем она откинулась назад и сделала «мостик», как заправская гимнастка. «Блестящий водопад» волос разметался по столу.

Раздались аплодисменты. «Родные братья» Асмодея кричали: «Браво Полина!»

Дальше больше: она оперлась руками о стол, и, крутанув ногами в воздухе, развела их в шпагате. Платье опало, красивые длинные ноги в шёлковых чулках в сеточку смотрелись безукоризненно.

С этого всё и началось: пристойная вечеринка «высшего менеджерского состава» постепенно переросла в оргию. Дамы состязались между собой до упаду, не испытывая ни малейшего стеснения, дойдя до того, что скинули одежды и устроили танцы нагишом.

Полина, стоя на своём пьедестале, наблюдала за происходящим. Неожиданно к их столику подошёл потрясающей красоты леопард. Животное легло на диван около Асмодея, помахивая хвостом от удовольствия. Он же заговорил с леопардом, как с человеком.

Полина слезла со столика и расположилась рядом, с нескрываемым интересом разглядывая грациозное животное.

– Да, моя дорогая, итак всегда… Одно и тоже… – с явным разочарованием жаловался леопарду Асмодей.

– Придумай что-нибудь новенькое, – промурлыкало животное приятным женским голосом.

– Чего я только не придумывал, исход один – оргия.

– Люди так устроены, ты же знаешь, – сказал леопард, ластясь к Асмодею.

Обомлевшая Полина наблюдала за их разговором: «Так он ещё и дрессировщик – иллюзионист. А может чревовещатель? Многовато для одного человека, пожалуй…»

Леопард резко изогнул спину: и вот на диване восседала молодая зеленоглазая, рыжеволосая девушка, причём обнажённая.

– Ирма, опять твои штучки: то ты – леопард, то – женщина, – возмутился Асмодей.

– Не сердись на меня, – проворковала рыжеволосая чаровница. – А твоя спутница предпочитает мужчин? – Ирма игриво посмотрела на Полину.

Полина растерялась, пригубив коктейль из бокала-женщины. Гортань обожгло, и неожиданно она поняла, что с этой минуты она – бисексуал!

Ирма, прочитав мысли Полины, по-кошачьи подкралась к ней, и лизнула в мочку уха. К своему вящему удивлению, психоневролог с массой комплексов, поняла, что избавилась от них раз и навсегда и вообще, ей нравиться Ирма, как партнёрша!

* * *

Полина проснулась оттого, что её трясли за плечо.

– Мам, я есть хочу! Ну, сколько можно спать! Понимаю, что сегодня воскресенье, а ты вчера перебрала. Но я голодная! Мам, ты вообще, где полночи прохлаждалась со своим кавалером? И волосы перекрасила… Цвет какой красивый… А это чего за пакеты?

Ленка махнула рукой на мать, принявшись потрошить красивые пакеты, стоявшие в углу. Она выбрала самый большой и яркий, вывалила его содержимое прямо на старое кресло. Перед ней лежал отличный модный костюм из джинсы со всеми подобающими наворотами, а также к нему прилагались: кожаные ботиночки, сумочка, две футболки с блестками, кружевные трусики и бюстгальтер.

– Уау! – завопила Ленка. – Мам, вставай! Это тебе всё твой кавалер подарил?

Полина, понимая, что продолжения сна не будет, поднялась и набросила на плечи старенький байковый халатик. В памяти блуждали обрывки сцен прошлого вечера: «Неужели я так напилась?»

– Зачем ты меня разбудила?.. – возмутилась Полина.

Ленка машинально взглянула на мать и замерла. Полина, уловив остекленевший взор дочери, засуетилась:

– Лен, ты чего? Я отёкшая, как старая алкоголичка?

Ленка отрицательно покачала головой.

– А, ну волосы я вчера покрасила в салоне моего друга. Он, между прочим, очень состоятельный человек, – пыталась Полина вывести дочь из ступора.

– Мам, а пластическую операцию лица тебе там же в салоне сделали?

– Чего? Что ты болтаешь?!

Испуганная Полина как ошпаренная понеслась в ванную к зеркалу: на неё смотрела очаровательная мордашка без морщин, с пухлыми губками, аккуратным носиком и большими серыми глазами. Полина, лихорадочно припоминала, что же было вчера вечером. Ленка стояла в дверях ванной и слушала сбивчивые воспоминания матери.

– Он заехал за мной на работу с огромным букетом роз. Представляешь! Мои «Дульсинеи» чуть не подавились от зависти! Затем мы поехали в ресторан… Да, на машине. Ну, машина у него! Просто класс! – начала предаваться Полина приятным воспоминаниям.

– Мам, ты мне зубы не заговаривай! – рявкнула дочь. – Признавайся, где тебя так уделали!

– А что! Мне очень нравится. Ну, подтянули немного, губы силиконом подкачали. Сейчас на Западе так делают, даже груди накачивают, – Полина любовалась на себя в зеркало.

– Это у твоего нового хахаля с «букетом чайных роз»? – не отлипала назойливая дочь.

– Да, в его косметическом салоне. Мне там сделали травяную ванную, полечили волосы маслами…

Ленка подошла к матери и ещё раз внимательно посмотрела на волосы.

– Мам, а тебе случайно их не приклеили? Уж больно они у тебя густые!

Полина взяла массажную расческу с полочки и причесалась.

– Да нет, вроде на свои похожи…

– Ну, губы действительно силиконовые, – заключила дочь. – А груди чего тоже?

Полина скинула халат и стянула ночнушку через голову.

Ленка внимательно осмотрела её тело и сделала глубокомысленный вывод:

– Ты была в студии загара и релаксации. Я о таких слышала. Там один сеанс стоит целое состояние.

– Да, точно, там я и была. Просто постеснялась спросить, как это правильно называется.

– Мам, ты хоть представляешь, сколько он денег на тебя потратил?

– Прилично.

– Он что, наркодиллер? – не унималось прелестное дитя.

– Кто???

– Ну, наркотой торгует.

– Не болтай! У Асмодея свой бутик, косметический салон, ресторан… И… – Полина растерялась, – и спортивная Ламбарджини! Вот!!!

– Ага, так он ещё и иностранец! Асмодей! – взвизгнула Ленка от восторга. – Мам, прикинь, ты на работу завтра явишься! А!

Вот об этом Полина не подумала: действительно в поликлинике произойдёт переполох.

– А пошли они все… – протянула Полина певучим голоском. – А видала я их всех… Достали драные «Дульсинеи»!

* * *

На следующий день в понедельник, Полина принимала в поликлинике с утра. Она достала из пакетов с подарками новый джинсовый костюм, к нему элегантную кожаную курточку цвета шоколада, распустила свой «струящийся водопад», перехватив его вокруг головы кашемировым шарфом, на плечо повесила молодёжную залихватскую сумочку и уверенно направилась на работу.

Ленка убежала в школу на полчаса раньше, иначе бы она непременно наложила арест на новое имущество матери.

Когда Полина появилась перед своим заведением, терапевт Корякина, поравнявшаяся с ней около двери, как-то странно икнула, округлив глаза.

– Что с вами Лидочка? – проворковала Полина бархатным голоском. – Вам плохо?

Лидочка вошла в ступор, так и, оставшись стоять на месте, в то время как Полина уже поднималась к рабочему кабинету, сея вокруг себя удивление, зависть и скрытую ненависть коллег.

* * *

…На большой перемене Сергей Петрович Ковалёв подошёл к ученице шестого «А» Елене Разумовской:

– Лена… – от достал из портфеля увесистый запечатанный конверт формата «А4» и протянул ей, – будь добра, предай маме.

Ленка удивилась, но, не подав виду, взяла конверт: «Остросюжетная широкоформатная любовная переписка. Ну, мамуля, даёт!»

– Не волнуйтесь Сергей Петрович, передам в лучшем виде, – отрапортовала она, запихивая послание в рюкзачок, обильно увешанный брелками, и как ни в чём ни бывало, понеслась по коридору.

Когда Полина пришла после утренней смены домой, её встретила дочь с таинственным видом:

– Мам, там тебе письмо от историка. Вот такое! – Ленка развела руками в разные стороны, попытавшись передать размер пакета. – Не понятно, о чём можно столько написать, не иначе, как молодость вспоминал!

– Дочь, прекрати, – оборвала её Полина, взяла конверт и распечатала его.

В нём лежала аккуратная стопочка бумаг с напечатанным текстом на компьютере и прилагалась коротенькая записка:

«Полина! По твоему совету начал писать о семействе Борджиа. Когда пишу, мысли путаются. Прошу тебя прочти эти несколько глав и выскажи мнение читателя. Буду ждать твоего звонка».

– Ты обедала? – поинтересовалась Полина у своего чада.

– Угу, разогрела, чего нашла в холодильнике.

– Отлично! Меня не отвлекай мне надо прочесть рукопись Ковалёва.

– Рукопись! – удивилась Ленка. – Он чего книжку пишет?

– Пишет, пишет… – рассеянно ответила Полина, поглощённая чтением.

* * *

Полина дочитала последнюю фразу рукописи:

– Ну, Серёга наплёл. И надо же такое придумать…

Неожиданно Полину охватило странное чувство, будто она упустила в рукописи самое главное. Она нервно перебирала листы, рассыпала их, снова подобрала и всё никак не могла найти нужное место в тексте.

– Мам, ты чего? – Ленка оторвалась от уроков и с удивлением воззрилась на мать.

– Да, ничего… Делай уроки. Просто мне тут одно место очень понравилось, хочу перечитать. Ну, где же оно? А вот, нашла…

Полина быстро пробежала глазами по рукописи:

«Незнакомец посмотрел на свой рубиновый перстень: камень стал насыщенно-красным, создавалось впечатление, что ещё мгновенье и из него начнёт сочиться человеческая кровь».

Полина замерла, словно её охватил столбняк. Сознание медленно возвращалось к ней, принося всё ту же мысль: кроваво-красный рубиновый перстень…

Полина сидела на кресле, рукопись рассыпалась: она ощутила смутное чувство тревоги, словно компаньонка Лукреции. Перед глазами стоял перстень Асмодея.

Она быстро набрала номер Ковалёва.

– Алло, Серёж, ты? Привет! Я прочитала рукопись.

– Что скажешь?

– Закручено… Я так понимаю, мужик с рубиновым перстнем – типичный представитель нечистой силы.

– Да, так и есть, – подтвердил Сергей.

– Скажи, а откуда ты его взял?

– Придумал. Да, и помнишь, я тебе рассказывал про сны с Лукрецией…

– Да, да. И что?

– Он мне снился.

– Прямо с перстнем? Или ты придумал его для полноты картины – рубин всегда считался магическим камнем.

– Не помню точно. Отчасти ты права, Полина, может, и придумал. Но мужик снился точно, я хорошо помню.

– А что он делал?

– Увивался около Лукреции, совращал её, а потом меня. Уже не помню всех подробностей. Ты лучше скажи, мне дальше писать?

– Да, да, обязательно – необычный взгляд на семейство Борджиа.

Глава 10

Полина стеснялась приглашать Асмодея к себе в запущенную квартиру. Поэтому при очередном свидании, обременённая внутренним чувством тревоги, предложила посетить кафе «Теремок», расположенный недалеко от поликлиники, где совсем недавно она проводила импровизированный сеанс психоанализа с Сергеем Ковалёвым.

Асмодей, прекрасно понимая стеснённые обстоятельство подруги, неожиданно предложил, надкусывая свежий эклер:

– Отправь дочь на зимние каникулы за границу. Я куплю путёвку на молодёжный тур. Мы же поведём время вместе, скажем у меня, а твоей квартирой займутся мои строители и приведут её в приличный вид.

– Не знаю… – протянула Полина, рассматривая с особым вниманием перстень Асмодея: начнёт из него сочиться кровь или нет?

Асмодей, заметив повышенный интерес подруги к своему ювелирному изделию:

– Отличный камень, – он нарочито поиграл пальцем: рубин переливался оттенками красного. – Наследство от моего немецкого предка, он перебрался в Россию во времена Петра Великого.

Полина улыбнулась, окончательно успокоившись и отогнав гнетущие мысли:

– Да, удивительная красота!

«Какая глупость думать, что Асмодей имеет отношение к нечистой силе! Совсем рехнулась!» – с облегчением подумала она.

– Итак, что скажешь, по поводу поездки дочери? – спросил Асмодей, отпивая кофе.

– Пожалуй, интересное предложение. Думаю, дочь будет в восторге.

– Решено: беру путёвку в Чехию прямо с тридцатого декабря и оформляю все необходимые документы.

* * *

С двадцать пятого декабря в квартире Разумовских начались сборы в Чехию. Ленка перетрясла весь свой гардероб и пришла к выводу, что в таком прикиде можно ехать только во Вьетнам и то в приграничную зону с Китайской республикой.

– Мам, ну всё фигня! Такое уже давно не носят! – вопила юная модница.

– Лена, что ты хочешь от меня с такой зарплатой?

– Новых шмоток! – удивилась дочь непонятливости старшего поколения.

– А на что я тебе их куплю?

– Мам, ну одолжи денег у своего бой-френда.

– Что-о-о? – возмутилась Полина. – У тебя есть совесть!? Асмодей оплатил тебе такой дорогой тур!

– Подумаешь! – фыркнуло прелестное дитя. – Можно подумать, он последнее отдал.

Полина рухнула в кресло, не найдясь, что ответить дочери. Наконец, окинув взглядом, свою акселератку, предложила:

– Давай, новый джинсовый костюм тебе отдам. Он как раз будет впору, вон как вымахала!

Ленка задумалась.

– А сумочку дашь поносить?

Полина беспомощно кивнула, готовая отдать всё, лишь бы чадо отправилось за европейскими впечатлениями.

* * *

Рано утром тридцатого декабря Полина посадила Ленку в такси, любезно присланную и оплаченную бой-френдом, чмокнула её в щёку и не удержалась от напутствия:

– Документы в сумочке, держи её при себе. От группы не отбивайся.

– Ага, экскурсовода слушайся, веди себя хорошо – будь пай девочкой, – съязвила Ленка, располагаясь на сидении поудобней.

Полина захлопнула дверь машины:

– Ну, с богом! – сказала она и помахала дочери.

Полина направилась в подъезд с чувством облегчения: неужели она отдохнёт без дочери целую неделю? Она пришла домой, разделась, завалилась в постель и тут же отключилась.

Её разбудил настойчивый звонок в дверь. Полина взглянула на часы – почти двенадцать часов дня: кого там ещё принесло?

Полина неохотно встала, накинула халат и почапала к двери. Глазка в двери не было, поэтому, используя проверенный дедовский способ, она спросила:

– Кто?

– Конь в пальто! – раздалось с другой стороны двери. – Асмодей! Открывай!

Полина опешила: вид у неё был совсем не подходящий для приёма гостей. Она открыла дверь:

– Извини, я не одета…

– Да, ладно! Чего стесняешься, все свои! – выпалил Асмодей, распахнул дверь, запуская в квартиру трёх рабочих в синих комбинезонах.

Полина стояла ошарашенная деловым напором бой-френда, придерживая халатик на груди:

– Это кто такие?

Полина посмотрела на рабочих: перед ней стояли трое здоровенных ребят с тупым выражением лица. Красть у неё в квартире, конечно, нечего, но как-то стало не по себе.

Асмодей, уловив взгляд своей пассии, пояснил:

– Эмигранты из ближнего зарубежья. По-русски говорят плохо, но работу делают отменно, можешь поверить!

И он начал объяснять им что-то на иностранном языке: рабочие кивали со знанием дела.

– А ты чего стоишь? – поинтересовался Асмодей у подруги.

Та растерянно удивилась:

– Что же мне делать?

– Приводи себя в порядок, надевай декольтированное платье, поедем на вечеринку!

* * *

Асмодей и Полина сели в машину. Сначала она следила за дорогой, но при выезде из города её окутала сладостная истома и она задремала, убаюканная мурлыканьем авто магнитолы. Очнулась Полина только от прикосновения Асмодея:

– Просыпайся, мы приехали.

Полина пришла в себя, машина уже стояла в подземном гараже.

– Где мы? – поинтересовалась она.

– Недалеко от Москвы, в бизнес-центре.

Полина удовлетворилась ответом, слегка потянулась, достала из сумочки пудреницу, придирчиво окинув своё отражение в зеркальце. Она вышла из машины: подземный гараж был огромным, но машин в нём не было – красная спортивная Ламбарджини единственная.

– А мы что будем одни на предполагаемом празднике жизни? – поинтересовалась она.

– Нет, много персон соберётся, – уклончиво ответил Асмодей. – Есть ещё парковка наверху для персонала.

– А-а, понятно, – протянула Полина. – Опять корпоративная вечеринка со средним менеджерским звеном.

– Да, что-то в этом роде, – кивнул Асмодей. – Идём в лифт.

Они зашли в лифт. Полина обратила внимание, что кнопок на стене ровно пятьдесят, но все они идут в обратном порядке: верхней была кнопка «один», нижней – «пятьдесят».

Асмодей нажал «сорок семь» и лифт тронулся. Его стены украшали зеркала и для женщины, право, грех не полюбоваться своим отражением. Полина скинула шубу из чернобурки, недавний спонсорский презент, Асмодей тут же её подхватил. Женщина поправила оранжевое платье с ремешком из жемчуга, распушила волосы, вполне удовлетворившись своим внешним видом.

Асмодей с удовольствием наблюдал, как она прихорашивалась. И вот двери лифта открылись, перед их взором предстал огромный просторный зал, задрапированный тёмно-малиновым тяжёлым шёлком.

– Нравится? – поинтересовался Асмодей.

– Очень! – ответила Полина, обращая внимание на то, что гости одеты через чур уж вычурно. Словом публика была разношёрстная, скорее напоминавшая маскарад. Перед ними появился мужчина в чёрном костюме с красной бабочкой и принял у Асмодея шубу Полины и его пальто.

Не успела Полина ничего спросить, как от толпы гостей отделился человек в красном наряде и такой же шапочке, напоминающей головной убор католического священника, и направился к ним.

«Священник» поклонился:

– Приветствую вас, повелитель!

Полина удивилась: что за обращение – новая мода у бизнесменов что ли? Асмодей, понимая удивление подруги, удовлетворил её любопытство:

– Публика собралась разная. Считай, что мы – на маскараде.

– Пожалуй, – согласилась она, увидев, как к ним подходит черноволосый мужчина, похожий на итальянца, облачённый в чёрную сутану кардинала под руку с золотоволосой дамой.

Наряд дамы вызвал у Полины нескрываемый восторг: она была облачена в тёмно-синее свободное атласное платье с широкими рукавами, расшитое серебром, её голову украшала золотая сетка для волос, усыпанная драгоценными камнями.

Все трое подобострастно поклонились.

Асмодей представил троицу:

– Благородное семейство Борджиа: Родриго – бывший понтифик, Цезарь – бывший кардинал и средний сын, Лукреция – единственная обожаемая и поныне дочь, бывшая первая красавица Рима и Феррары, отравительница и развратница.

Лукреция хихикнула:

– Вы как всегда мне льстите, повелитель!

– О, не скромничайте дорогая! Вспомнить смерть ваших мужей – мурашки по коже!

Полина опешила: ну и шуточки в здешнем заведении! Право не знаешь, что и думать!

– Моя спутница – Полина Разумовская, известный психолог, генеральный директор «Центра психологической разгрузки».

Семейство Борджиа церемонно поклонилось. Лукреция обворожительно улыбнулась:

– Надеюсь, милочка, вам не придётся здесь скучать. За последние пятьсот лет шутки нашего ежегодного салона почти не изменились.

Полина «выпала в осадок», но мило улыбнулась:

– Лукреция, ваш наряд выглядит потрясающе!

– О, да! Я всегда любила флорентийские ткани, – пококетничала дама.

– А теперь признайтесь мне: вы – актриса из какого театра?

Лукреция залилась звонким смехом.

Асмодей, увлечённо беседовавший с Цезарем Борджиа, поинтересовался:

– Что вас так развеселило, обворожительная Лукреция?

– Ваша спутница! У неё прекрасное чувство юмора. Я так не смеялась последние лет четыреста!

Лукреция откланялась и направилась к мужчине, по виду напоминающего Наполеона Бонапарта. Он же внимательно изучал Полину и, по всей видимости, намеревался подойти к ней.

Асмодей тут же подхватил свою гостью под руку и зашептал ей на ухо театральным шёпотом:

– Не советую с ним иметь дело. Этот корсиканец замучает вас до смерти, рассказывая о своих былых подвигах.

– Корсиканец… На Наполеона похож.

– Он и есть. Помните остров Святой Елены?

Полина, окончательно обалдевшая, попыталась напрячь память: «Наполеон был заключён на остров Святой Елены, где находится не помню… Там вроде и умер… А ещё были у него двойники…»

– Вы правы, двойники у Бонапарта были и не один. Если хочешь править, иначе нельзя! Да и похоронили на острове ненастоящего Наполеона. Уверяю вас!

Полина смотрела то на Асмодея, то на Бонапарта: голова закружилась.

– Позвольте предложить вам красного вина. Дьявольски прекрасный напиток! – предложил Асмодей.

Около Полины появился маленький человечек с подносом, на котором стоял бокал с красным игристым вином. Человечек выглядел странно: треугольные удлинённые уши, белые волосы достигали пояса. Полина напряглась, он был явно ей знаком: «А на прошлой корпоративной вечеринке малыш также подрабатывал официантом!»

– Эльф, – прокомментировал Асмодей.

Полина, пьющая вино, наслаждавшаяся его изысканным вкусом, чуть не поперхнулась.

– Кто? – переспросила она и закашлялась.

– Эльф, – уверенно повторил её спутник.

– Из детского театра? – поинтересовалась она.

– Почти, угадала – из театра жизни, правда бывшей. Отъявленный мерзавец.

Полина снова поперхнулась вином.

– Осторожнее дорогая, вы нужны мне живой и здоровой!

– Почему вы представили меня известным психологом? – поинтересовалась она. – Вам неловко, что я простой врач из районной поликлиники.

– Нет. Просто вы будете известны, и я вам в этом непременно помогу.

Полина залпом осушила бокал вина: вот он долгожданный момент в жизни! Неужели и ей повезло?

– Ещё как! – улыбнулся Асмодей, словно читавший её мысли.

Полина заметила группу мужчин в военной форме, на рукаве которой красовались повязки со свастикой. Один из них был явно похож на Адольфа Гитлера.

«Глупая шутка, – подумала Полина, – изображать на карнавале Гитлера. Просто возмутительно!»

К Асмодею и Полине подошёл почтенный старец, облачённый в просторный балахон.

– Рекомендую, – указал на него Асмодей, – алхимик Герберт Аврилакский. Именно ему семейство Борджиа обязано своей чудовищной кантареллой.

– Чем? – не поняла Полина.

– Кантареллой. Это яд, известный в позднее средневековье, как яд Борджиа, против него нет противоядия. Обычно подмешивался в вино. Родриго Борджиа перетравил кантареллой пол-Рима.

– Но мне кажется, что тогда уже не было алхимиков. Или я ошибаюсь?

Асмодей от удивления вдёрнул брови.

– Вы правы, моя драгоценная. Герберт сделал кантореллу для меня лет на триста пораньше. Я же доверил сию сокровенную тайну Родриго Борджиа, когда он был ещё кардиналом, ведь он так жаждал стать понтификом.

От пёстрой толпы гостей «ежегодного салона» отделился человек в блестящих средневековых латах. Полина уловила его необычайное сходство с Мелом Феррером, явившегося «Из рыцарей круглого стола» 1953 года выпуска.

«Мел Феррер» подошёл, поклонился Асмодею и обратился к Полине:

– Прекрасная госпожа! – витиевато начал он. – Позвольте узнать ваше благородное имя.

Асмодей в этот момент подхватил какого-то урода, по виду напоминающего серийного убийцу. Полина смерила убийцу взглядом: точно «доктор Лектер» из «Молчания ягнят», и переключилась на разряженного в латы чудака.

– Я – Полина Разумовская, психолог.

– О! – восхищённо взвыл «Мел Феррер» и ударил латной перчаткой себя в грудь. – Позвольте представиться: Ланселот Озёрный, близкий друг короля Артура. Если вы не возражаете, прекрасная Полина, я буду вашим рыцарем на сегодняшнем салоне и зарублю пару-тройку гостей в вашу честь!

В этот момент Асмодей, закончил свой разговор с «доктором Лектером» и подошёл к Полине:

– Ланселот, умоляю тебя, держи себя в руках. В прошлом году ты истыкал мечом Джека Потрошителя, а Герберту Аврилакскому разорвал в клочья изысканный плащ. Остынь, любезный! Поухаживай за мадам Помпадур[34]: она обожает потчевать всех рассказами о чёрных мессах, где она исполняла главную роль.

Ланселот вздохнул и откланялся, ретировавшись к даме с высокой напудренной причёской в лиловом атласном платье с пышными фижмами, известными как «фижмы мадам Помпадур».

– Прекрасное представление! Но всё же, эти актёры, из какого театра? – вновь поинтересовалась Полина.

Асмодей громко рассмеялся:

– Театр – это жизнь! А мы в ней актёры. Не так ли выразился незабвенный Шекспир? – Асмодей снова ушёл от прямого ответа. Полине стало не по себе:

– Мне душно. Могу ли я выйти в дамскую комнату?

– Конечно, я провожу вас.

Асмодей подхватил подругу под руку, и они направились в дамскую комнату по длинному коридору. Полина очутилась перед дверью с табличкой, золотые буквы которой гласили: «Комната для дам, барышень, женщин, девушек и безобразных старух».

«Не фига себе!» – подумала «без пяти минут известный психолог», но уж очень хотелось «по-маленькому» и она, не раздумывая, отворила дверь со странной табличкой.

«Комната для дам и прочая» была оформлена в стиле рококо: лепнина на потолке, виньетки на стенах, раковины напоминали фарфоровые расписные блюда.

– Богато живёте, господин Асмодей! – вслух заметила Полина.

Она открыла дверь, сплошь увитую резьбой, изображающей дикую растительность, где по её разумению должен стоять унитаз. Там стояло нечто, отдаленно напоминающее этот привычный предмет в её квартире. Полина внимательно осмотрелась: «нечто» скорее напоминало кресло с седушкой, обтянутой бархатом.

…«Без пяти минут известный психолог» насладилась необычным кабинетом, поправила вечернее платье и решила вымыть руки, но, увы, крана она не обнаружила.

– Опять импортные прибомбасы для буржуев, – прокомментировала Полина, пытаясь разобраться, как всё-таки помыть руки. Наконец она увидела на стене около фарфоровой раковины небольшую кнопочку и нажала на неё, скорее из любопытства. Из кнопочки полилась ароматизированная струйка вода, чётко попадая в фарфоровую чашу.

Полина сполоснула руки и промокнула их бумажным полотенцем, распространяющим запах роз. Ей было душно, она хотела открыть окно и подошла в шёлковой драпировке, висевшей на стене, похожей на шторы.

«Без пяти минут известный психолог» отодвинула ткань, приятную на ощупь, перед ней предстало окно. Полина оторопела: за стеклом клубилась красная субстанция не известного происхождения. Первое, что ей пришло в голову: пожар!

Но любопытство взяло верх: она дотронулась рукой до стекла и отпрянула, стекло было горячим. «Оригинальный дизайн нагревателя», – подумала «без пяти минут известный психолог».

Полина вышла из «комнаты для дам». Её смиренно ожидал уже известный Эльф:

– Повелитель распорядился проводить вас в зал. Прошу вас!

– Охотно, – ответила Полина, решив, что будет всем подыгрывать, как и положено, на маскараде.

Она вошла в зал: гости предавались невинному занятию – средневековым танцам. Оркестр из юношей, скорее похожих на пажей, наигрывал незатейливую, но весьма приятную мелодию.

Полина увидела, как Лукреция чинно выводила менуэт с Бонапартом, а небезызвестная мадам Помпадур – с Ланселотом. Мужчины Борджиа также грациозно красовались пред своими партнёршами, одна из них показалась Полине очень знакомой. Неожиданно Полину подхватил Асмодей и увлёк за собой.

– Я не умею танцевать менуэт, – призналась она.

– О, это просто! Я вас научу: смотрите и запоминайте движения.

Вскоре Полина гордо вышагивала положенные фигуры и грациозно кружилась.

После танца Асмодей увлёк Полину из зала, не успела она оглянуться, как оказалась в роскошной спальне времён Людовика XIII.

Полина сразу всё поняла, решив: в конце концов мы – взрослые люди, чего кривляться и строить из себя невинность? И с неистовством набросилась на Асмодея, сама того не ожидая, что способна на такую дьявольскую страсть.

Полине показалось, что они занимались любовными играми несколько часов подряд без отдыха, и даже после того, как силы её иссякли, казалось, что партнёр не утомим и ненасытен.

Полина лежала на кровати, прикрыв глаза, совершенно не стесняясь своей наготы. Асмодей встал, извлёк откупоренную бутылку вина из бара, более похожего на средневековый резной секретер, и наполнил бокалы.

– Выпей, этот напиток придаст тебе сил.

Полина приподнялась на подушках, послушно пригубила вино и сразу же почувствовала прилив энергии.

– О! – воскликнула она. – Прекрасный букет! – и осушила бокал до дна. Асмодей вновь наполнил её бокал.

Полина и его выпила почти залпом.

– Не переусердствуй! Вино может быть коварным, впрочем, как и люди… – в руках Асмодея появилось ожерелье из крупного чёрного жемчуга. – Я хочу сделать тебе подарок. Позволь я сам его надену на твою нежную шейку.

Полина сплела волосы в импровизированный пучок, чтобы они не мешали, Асмодей накинул ожерелье ей на шею и застегнул. Какое-то мгновенье она почувствовала леденящий холод, исходящий от жемчуга, но он быстро прошёл. Полина не придала этому ощущению ни малейшего значения.

– Тебе нравится? – вкрадчиво спросил Асмодей и поцеловал женщину в плечо.

– Да, оно роскошно…

Полина кончиками пальцев дотронулась до жемчужин, и опять ей показалось, что они не только холодны как лёд, но и шевелятся под её прикосновением. Она невольно одёрнула руки, решив, что действительно выпитое вино слишком коварно.

– Ничего полюбуешься на подарок дома, а сейчас я хочу поделиться с тобой своими планами. Дело в том, что я хочу открыть самый крупный в Москве «Центр психологической разгрузки». У меня есть на примете помещение, документы и лицензия уже оформлены. Поэтому без лишних вступлений предлагаю тебе его возглавить. В плане оплаты не беспокойся – хватит не только на сытую жизнь. Ты сможешь воплотить самые дерзкие мечты!

Полина пришла в неописуемый восторг и, конечно, согласилась.

– Но я прошу взамен: будь моей преданной подругой и не задавай лишних вопросов.

– О, да! Всё, что пожелаешь!

Асмодей привлёк к себе Полину, она почувствовала, как его перстень скользнул по её левой груди и остановился прямо под ней в области сердца, затем её пронзила нестерпимая боль. Её нежная кожа пылала, Полина провалилась в пустоту.

Глава 11

Сергей лёг спать, как обычно, насмотревшись до одури всякой муры по телевизору. Он пожелал доброй ночи матери, щёлкнул выключателем ночника, закутался одеялом с головой и почти сразу же заснул.

Сергею снился сон: он ощущал себя рядом с Лукрецией дела Кроче в замке Creazione и видел всё, что происходило с ней и её компаньонкой.

Сновидения Сергея Ковалёва

Сумерки сгущались всё больше, наконец, карету окутал мрак, но в то же время девушки слышали стук копыт и ощущали подрагивание кареты, стало быть, они продолжали движение.

Неожиданно они оказались в освещённом помещении. Лукреция, как самая смелая, высунула голову из окошка кареты и увидела, что эскорт вошёл в огромный зал, освещённый факелами.

– Ну, вот, мы приехали. А ты так боялась! – укорила она Сильвию.

Дверца кареты распахнулась. Уже знакомый девушкам паж помог выйти из кареты:

– Прошу вас сударыни, далее наверх по винтовой лестнице.

Девушки послушно последовали за ним и после непродолжительного подъёма оказались в просторной изысканной библиотеке.

Паж указал гостьям на огромный роскошный диван, обитый бархатом, они присели и замерли в ожидании хозяина Creazione. И он не замедлил явиться. В распашных дверях библиотеки показался стройный, красивый черноволосый мужчина, облачённый в чёрный атласный камзол и узкие панталоны по последней римской моде. Его шею украшала увесистая золотая цепь изысканной работы, имитирующая змею.

– Добро пожаловать, сударыни в моё скромное жилище! Честь имею представиться: граф Асмодео ди Неро, владелец Creazione и его многочисленных окрестностей. О, Лукреция, – он взял её за руку. – Счастлив познакомиться с вами!

Лукреция одарила ди Неро ослепительной улыбкой.

– Ваша красота, выше всяких похвал! – расточал комплименты хозяин замка.

– Благодарю вас, сударь, – скромно ответила девушка, потупив взор. Она могла быть скромницей, если хотела.

Сильвия явно не вписывалась в происходящую сцену. Ди Неро хлопнул несколько раз в ладоши и в библиотеку вошёл молодой человек весьма приятной наружности.

– Гилермо, мой помощник и доверенное лицо, – представил он молодого красавца.

Гилермо подошёл к Сильвии:

– Позвольте сударыня, быть вашим рыцарем на протяжении этого вечера и познакомить вас с достопримечательностями Creazione. Поверьте, их здесь множество.

Сильвия не успела опомниться, как Гилермо, подхватил её под руку и увлёк из библиотеки.

– Надеюсь, ваш помощник учтив с молодыми девицами, – высказалась Лукреция.

– О, сударыня! Можете не сомневаться. Открою вам секрет: это я велел Гилермо отвлечь вашу компаньонку, дабы остаться с вами наедине.

Лукреция сделала вид, что смущена.

– Сударь, я – порядочная девушка из приличной семьи… – произнесла она, потупив взор, её щёки зарделись.

– Вы умеете краснеть! Что ж, это прекрасное качество для юной особы. Не волнуйтесь, дорогая, я не собираюсь покушаться на вашу честь. Я удалил Сильвию, чтобы поговорить с вами.

– Слушаю вас.

– Насколько мне известно, ваша мать – Ваноцца Катанеи, не так ли?

– Да, сударь. А в чём, собственно дело?

Ди Неро сделал предупредительный жест рукой, чтобы девушка не перебивала его далее.

– А ваш отец – купец Джорджио дела Кроче?

– Сударь, вы пригласили меня в гости для того, чтобы выяснить моё истинное происхождение?

– О, да! Вы правы, Лукреция! Именно для того, чтобы прояснить ваше истинное происхождение.

Лукреция вскинула брови от удивления: неужели графу известно, что она рождена от Борджиа, да и какое ему дело до этого?

– Вы не от Борджиа, моя дорогая, – улыбнулся ди Неро.

– Откуда… Откуда вы знаете… – Лукреция растерялась.

– Лукреция, я знаю о вас то, чего не знают другие. Например, кто ваш настоящий отец. Но об этом чуть позже. Я знаю, что вы совратили своего брата Цезаря, лишь по одной причине… – ди Неро внимательно смотрел на девушку: на её лице ни дрогнул ни один мускул. – Вы прекрасно умеете держать себя в руках и сдерживать эмоции, – заметил граф.

– Мои отношения с братом вас не касаются, сударь. Я не желаю ничего более выслушивать и покидаю ваш «гостеприимный» замок.

– Я не держу вас, – рассмеялся граф. – Уходите, если сможете.

Лукреция направилась к месту в библиотеке, где ещё недавно узкая лестница вела вниз, но там её, увы, не оказалось. Девушка растерялась.

– Кто вы?

– Хороший вопрос, я – ваш друг. Прошу вас успокойтесь и давайте побеседуем.

Лукреция, понимая, что попала в безвыходную ситуацию присела на краешек огромного дивана.

– Так-то лучше. Итак, я сказал вам, что знаю причину, по которой вы совратили брата.

– И какова же она? – Лукреция дерзко посмотрела на графа.

– Ваше неудержимое желание надругаться над Святой церковью.

– Вы что – священник? Наставления мне собираетесь читать? Не трудитесь! – дерзко заявила Лукреция.

Ди Неро посмотрел на юную особу, не скрывая восторга.

– Да, я не ошибся в тебе, дитя моё!

Лукреция замерла, постигая смысл сказанных графом слов.

– Я – ваше дитя… Что вы хотите этим сказать? – недоумевала она.

– Ты – моя дочь, Лукреция. А я – твой отец! Только и всего!

– Что за шутки, граф?

– Я не шучу. И расскажу тебе, как познакомился с твоей матерью, Ваноццой Катанеи.

* * *

После продолжительного рассказа графа ди Неро, Лукреция пришла в прекрасное расположение духа.

– Я знала! Я чувствовала, что меня сопровождает некая тайна! Теперь я многое понимаю: мать боялась меня, и я постоянно чувствовала её страх. Так вот значит, почему!

– Дорогая! Мы должны уладить с тобой одну формальность, – ди Неро вернул девушку из восторженного состояния в обыденность.

– Какую, граф? Или как мне теперь называть вас?

– Зови, как и прежде граф Асмодео ди Неро. А именно, вопрос о твоей конфирмации.

– О! Неужели так необходимо совершать этот нелепый обряд? – спросила Лукреция явно разочарованным тоном.

– Отнюдь! Я устрою так, что Ваноцца и Родриго Борджиа получат письма от настоятеля отца Адриано с подтверждением того, что такого дня и месяца Лукреция дела Кроче совершила обряд конфирмации, как того требует Святая церковь. Ты же ничего проходить не будешь. Да и сам отец Адриано сделает соответствующую запись в церковной книге.

* * *

Лукреция и Сильвия возвращались на виллу Субьяко. Их карету сопровождали два стража. Лукреция решила, что дорога, ведущая через лес безопасна, и дополнительного эскорта ей не потребуется.

Карета въехала в лес. Неожиданно Лукреция почувствовала опасность, но поздно: стражи, сопровождающие карету, упали с лошадей, сражённые болтами[35], выпущенными из арбалетов. Девушки, объятые ужасом, метались по карете, не зная, что делать. Двери кареты открылись, люди в чёрных масках схватили их и потащили в лес в неизвестном направлении.

Лукреция очнулась в тёмном каменном помещении с низким потолком, на стенах чадили факелы. К ней подошёл человек в маске и вложил кинжал в руку.

– Убей свою служанку, – приказал он.

– Нет… – вымолвила беспомощная Лукреция.

– Ты должна это сделать сама, – настаивал мужчина.

Лукреция сжимала кинжал в правой руке, стоя перед Сильвией, прикованной к стене. Она обвела блуждающим взором мужчин с чёрных масках, не в состоянии понять, что же происходит. И, вообще, не сон ли это?

– Убей её! – потребовали мужчины. – Вонзи кинжал прямо в её сердце!

– Я не могу… – пролепетала девушка.

– Можешь! – настаивали стоящие вокруг неё мужчины.

Лукреция занесла руку для удара: Сильвия издала истошный крик. Неожиданно её тело обмякло.

Один из мужчин подошёл к несчастной и вынул кинжал из груди: кровь хлынула из раны. Он извлёк золотую чашу из-под плаща и наполнил её кровью невинной девственницы.

– Пей, – протянул он чашу Лукреции.

Она, словно в бреду, взяла чашу и пригубила её. Последнее, что она отчётливо видела – рубиновый перстень на указательном пальце мужчины.

* * *

Купеческий караван сиора Орранто вошёл в лес. Проследовав немного по лесной дороге, стражи, ехавшие впереди, заметили на обочине перевёрнутую карету. Они подали каравану знак остановиться: вдруг разбойники ещё рядом. Стражи взвели крюки арбалетов, готовые выстрелить в любой момент.

Приблизившись в карете, они увидели двух убитых мужчин, судя по амуниции, guardias. Один из стражей каравана спешился и обследовал местность вокруг кареты: перед его взором предстала страшная картина – немного поодаль, в кустах лежали две растерзанные девушки, из груди одной торчал кинжал.

– Что там? – поинтересовались стражники.

– Убитые девушки, судя по одежде, знатного рода!

– Надо бы похоронить их по-христиански, – сказал один из стражей. – Не ровен час, придут волки и обгложут трупы.

Неожиданно, одна из несчастных девушек проявила признаки жизни. Она пошевелилась и позвала:

– Сильвия… Сильвия…

Страж бросился к ней на помощь.

– Она жива! Скорее помогите мне!

Стражи спешились, расстелили плащ и перенесли на него девушку. Один из них осмотрел её:

– Это просто чудо! Девчонка даже не ранена! Только царапины! Да, а вот второй так не повезло…

Девушка открыла глаза, взглянула на мужчин и закричала:

– Нет! Оставьте меня!

– Не волнуйтесь, сударыня! Мы вас не обидим, наш торговый караван проходил мимо, и стражи обнаружили перевёрнутую карету…

– Что с Сильвией? – перебила стража Лукреция. – Где она?

– Мне жаль, сударыня, но ваша подруга мертва: ей вонзили кинжал прямо в сердце.

Лукреция разрыдалась.

* * *

Почти неделю Лукреция не вставала с постели: ей казалось, что мужчины в масках вытаскивают её из кареты, тащат волоком по земле, а затем заставляют убить компаньонку и испить её крови. Она просыпалась среди ночи и не могла заснуть до утра.

Кастелян Субьяко отписал письмо в Рим самому Родриго Борджиа, с подробнейшим рассказом о случившимся с его «возлюбленной дочерью». Кардинал тотчас приказал доставить Лукрецию в палаццо Санта-Мария-ин-Портико, что около Ватикана, и отправил за ней эскорт из пяти guardias.

Глава 12

Как обычно Полина проснулась ровно в семь утра. Орал будильник – мерзкое изобретение человечества. Она поднялась с кровати и направилась в ванную, с удивлением обнаружив в ней потрясающую мойку бежевого цвета и такую же и плитку в стиле «а ля древняя Греция».

Полина тряхнула головой, пытаясь припомнить, что же случилось намедни. «Ленка укатила в молодёжный тур… Я же встречалась с Асмодеем, он оставлял у меня на квартире своих рабочих… Нет, с Асмодеем я не встречалась – это был сон… Или явь… Тогда откуда евроремонт?»

Полина дотронулась до плитки, имитирующей древний камень – писк последней испанской моды. «Писк» не растворился в воздухе, оставаясь там же, куда его на специальный клей приклеили рабочие. Полина присела на край ванной и схватилась за голову:

– У меня начинается шизофрения, мне надо срочно лечиться. Свои подсознательные мечты я материализую в сознании…

Она невольно посмотрелась в зеркало в шикарной оправе под состаренное серебро и видела у себя на шее ожерелье из чёрного жемчуга. Полина дотронулась до него и ощутила прохладу жемчужин. Она быстро распахнула пеньюар и задрала ночную сорочку и слегка приподняла упругую грудь: под ней красовался свежий ожог, напоминающий форму ногтя. Полина оцепенела и потеряла счёт времени. Из шока её вывел звонок в дверь.

– Кто там ещё в такую рань? – удивилась она и хотела по привычке дёрнуть за разболтанную дверную ручку, но к своему удивлению обнаружила на её месте новую хромированную, напоминающую горизонтальную запятую. Дверь же была обита отличной кожей, явно натуральной, цвета «спелая вишня». Неожиданно Полина прозрела: она стояла посередине чужой прихожей.

– А, это меня Асмодей сюда приволок. Садист! Прижог мне грудь и отправил неизвестно куда! Может это его квартира? Тогда где он сам?

Полина пробежалась по квартире, увы, Асмодея нигде не было, но планировка напоминала её «однушку», с той лишь разницей, что всё было отделано и обставлено с шиком, о котором она и мечтать не могла.

Сомнения закрались в душу, Полина подошла к зеркальному шкафу и распахнула дверцу: на неё смотрели привычные вещи, мужские же явно отсутствовали.

– Ничего не понимаю, это что – ремонт за один день? – не верила она своим глазам.

В дверь снова позвонили, но более настойчиво и продолжительно. Полина подошла к новой двери и посмотрела в объёмный глазок: на лестничной площадке стоял Асмодей.

Полину осенило:

– Раз звонит, значит, ключей нет. Стало быть, я – у себя дома!

Неожиданно ей пришла в голову простейшая мысль, она хлопнула себя ладонью по лбу:

– Кулёма. В окно, ты, не догадалась посмотреть! – обругала она себя.

Полина окинула «французскую» штору, увидев привычный двор.

– Так, шизофрения отменяется. Надо поставить все точки над «и» с Асмодеем. Это уже не шутки!

В дверь настойчиво звонил Асмодей, Полина, наконец, открыла её и впустила раннего гостя.

– Отчего так долго не открывала? – поинтересовался он.

– Изучала новую обстановку, думая, не схожу ли я с ума.

– Нет, всё на яву, не волнуйся, – с улыбкой изрёк ранний гость.

– Тогда ответь мне: как всё это можно сделать за один день, пока мы с тобой болтались по костюмированному балу?

Асмодей разразился смехом.

– Да, Лукреция Борджиа была права: за последние лет четыреста твои шутки самые изысканные. Ну, ладно. Ремонт делали мои люди, как только мы уехали: их набежала целая орава, и они всё быстренько привели в порядок. Такой ответ, судя по всему, тебя устраивает.

– Вполне! Ещё признайся: ты – садист?

Асмодей вошёл в раж, упал на огромное кресло, давясь от смеха.

– Как только меня ни называли, но чтобы – садистом! Славное словечко! А главное современное!

Полину передёрнуло.

– Я не шучу! Ты прижог мне под грудью! Зачем?

Асмодей круглыми глазами посмотрел на свою «подругу».

– Ты что ничего не поняла? Или специально решила меня довести, как покойная Ирина Егоровна, бабуля твоей Веронички?

Полина растерялась.

– А причём здесь Ирина Егоровна… Откуда ты…

– Оттуда! И про Малышевых твоих я всё знаю, и про мужа придурошного твоего тоже, и про отца, которому деньги вскружили голову, и он бросил тебя с матерью, и мысли твои тайные тоже знаю.

Полина побледнела:

– Ты кто, маньяк-шизофреник? Зачем я тебе?

– Считай, что маньяк, если тебе так удобно. Вчера ты дала мне клятву служить и не спрашивать лишнего. А ожог на твоём теле: скрепление нашего договора.

– Что-о-о? – протянула возмущённая Полина. – Ты кем себя возомнил?

– Тем, кто я есть, не более того – демоном, слугой Люцифера по имени Асмодей!

Асмодей был взбешён, его глаза покраснели от гнева, он наступал на Полину.

– Я буду кричать! – предупредила она.

– Пожалуйста! Сколько угодно!

Полина попыталась открыть рот, но с удивлением обнаружила, что не может. Она машинально взглянула в зеркальный шкаф и с ужасом обнаружила, что рта у неё вовсе нет.

Её объял животный ужас. Она пятилась к окну.

– Что выброситься хочешь? Валяй!

Она лихорадочно пыталась открыть одну за другой оконные ручки, но ни одна из них не поддавалась. Затем Полина почувствовала, как ожерелье на шее зашевелилось и начало её душить. Она схватилась за него руками, пытаясь сорвать, но безуспешно.

– Может достаточно? – спокойно проговорил Асмодей, удобно расположившись в кресле. – Мы заключили сделку и нужны друг другу. Ты получаешь достаток: деньги, всю эту обстановку, шмотки, престижную работу, мне же нужна Вероника Малышева. Ты способна спокойно говорить?

Задыхающаяся Полина кивнула, и тут же ожерелье ослабило свою хватку, она закашлялась, снова ощутив рот на прежнем месте.

– Если будешь орать – снова заклею рот! Всё понятно?

– Да. Тогда ответь мне, если ты тот, кем назвался: отчего сам не можешь справиться с Вероникой?

– Хороший вопрос. Одним из пунктов сделки является: не спрашивай лишнего. Но так и быть, я отвечу: потому что дьявол не может быть безбожником! А если серьёзно: я потратил время на эту семью. Хотя в моём случае время понятие абстрактное, всё же оно, как и деньги любит счёт! Дед Вероники служил мне плохо ли, хорошо ли, это отдельный разговор. Но вот его жена Ирина Егоровна… Крепкая штучка. Кажется, она тёткой тебе приходилась. После того, как она узнала, кто я, побежала в церковь и искренне раскаялась, да так, что внучка её Вероника стала слишком умной и осторожной. Но она нужна мне. Вот уже почти две тысячи лет я служу Люциферу, но он в любой момент может решить, что миссия моя завершена и вот тогда её продолжат мои дети. Увы, за столь долгий период своей жизни, я сотворил их немного: нет подходящих женщин. У меня нет ни одного оплачиваемого помощника, хотя как у Противной Стороны, – он показал пальцем, увенчанным рубиновым перстнем, вверх, – их миллион. Приходится обходиться своими силами. А Вероника, именно, та женщина, которая родит мне ребёнка, впоследствии помощника. Но я не могу взять её силой, она должна возжелать меня сама, поэтому всё должно быть естественно. Ты знакомишь меня с ней, представишь как бизнесмена, занимающегося, например, строительством коттеджей. Вероника – дипломированный архитектор, работала с Ириной Егоровной, стало быть, моё предложение будет своевременным. И не вздумай спутать мне карты в игре: отправишься в свою поликлинику, будешь заниматься полоумными пенсионерками!

Полина, выслушав Асмодея, начала смутно догадываться, где же она провела вчерашний вечер и ночь.

– Значит, мы были не на карнавале… – робко начала она.

– Неужели дошло! Мы посетили ежегодный демонический салон. Я собираю на нём всех своих верных слуг, которых приобретал на протяжении двух тысяч лет. Видишь ли, дорогая дьяволы бывают двух видов: разжалованные ангелы и люди, сделавшие карьеру. Карьеру сделать хотят во все время, что пятьсот лет назад, что сейчас. Поверь, моему опыту – разницы почти никакой! И я пользуюсь их желанием, вот и всё!

– Они же из разных эпох, насколько я понимаю, – высказалась Полина.

Асмодей кивнул.

– Тогда, – продолжила она, – отчего они все говорят на русском языке.

– Оттого дорогая, что салон демонический!

– И ещё один вопрос, можно?

– У нас просто утро вопросов и ответов. Клуб весёлых и находчивых какой-то! Ладно, спрашивай!

– Отчего ты сам не открыл дверь, как я понимаю при твоих способностях – это раз плюнуть.

– Оттого, что демон – джентльмен, дорогуша. Следовательно, я никогда не вхожу без приглашения.

* * *

– Разумовская! Лена!

Девочка обернулась – Сергей Петрович собственной персоной. Она разочарованно вздохнула: и на большой перемене от учителей покоя нет!

– Да, Сергей Петрович, – Ленка постаралась придать лицу доброжелательное выражение.

– Как отдохнула в Чехии?

– А вы откуда знаете? – удивилась Ленка.

– Ты так активно рассказывала о своём путешествии подругам, что теперь об этом известно всей школе, – пояснил историк. – Лена, я хотел тебя попросить сделать доклад к следующему уроку об исторических памятниках, которые ты посетила. Пятёрку в журнал гарантирую!

– Хорошо… – нехотя согласилась Ленка: напрягаться лишний раз совершенно не было желания.

– Да, и вот ещё что… Передай маме, – историк извлёк знакомый конверт из портфеля, только теперь он был более увесистым.

– Угу, – буркнула Ленка. «Пишет, блин, всякую фигню! Таскай тут ему! Нашёл бесплатного курьера!» – подумала вежливая, отзывчивая шестиклассница.

* * *

Домой Полина приходила поздно, почти в десятом часу вечера. Работала на полную катушку, старалась создать себе соответствующую репутацию известного высокооплачиваемого психолога.

О дочери думать было некогда. Полина оставляла ей деньги с простым указанием сходить в коммерческий магазин и купить что-нибудь съедобное на своё усмотрение. Но у современных подростов понятия о «съедобном» несколько деформированное и отличается от классического понимания родителей, сводящееся к жареной картошке с большим куском мяса и солёным огурчиком.

Ленка с удовольствием заходила в супермаркет и с самодовольным видом набивала тележку всякими экзотическими продуктами, не забывая при этом о дорогих сигаретах и баночном пиве, столь модном и не доступном по цене для многих.

Полина не замечала, что от дочери попахивает дорогим табаком, а зачастую пивком. Она приходила домой, автоматически ела, что под руку попадётся, падала в кровать и мгновенно засыпала. Так шли дни, недели, месяцы. На общение с дочерью времени не находилось.

Однажды вечером, когда Полина заглотила съестного, словно голодная чайка, и с блаженным видом откинулась на кресле, Ленка решила пообщаться:

– Мам, я тебя совсем не вижу. Ты постоянно на работе, даже в выходные. Раньше жрать и одеть было нечего, но я тебя, по крайней мере, видела дома.

Полина открыла правый глаз:

– Дочь, что ты от меня хочешь? Я что деньги только для себя зарабатываю? У тебя в классе многие могут похвастаться, что их мать – директор фирмы?

– Мам, ну, я не об этом! Ты, конечно, много работаешь и устаёшь. И жить мы стали лучше, раньше у меня карманных денег и в помине не было, а сейчас с собой сотка баксов постоянно в наличии…

– Лен, давай спать, – прервала Полина. – Я устала, как Савраска.

– Мамуль, ты опять не хочешь со мной общаться! А наш историк, Сергей Петрович, если ты его ещё помнишь, опять тебе прислал пакет с рукописью.

Ленка извлекла его из школьного рюкзака и протянула матери.

– О, нет! Только не это… Лена, умоляю, верни ему и скажи, что у меня нет времени читать.

– Так-то неудобно… – попыталась возразить дочь.

– Ну, тогда сама почитай, а скажи что я… – не договорила Полина, засыпая.

– Хм… Что ж и почитаю… – решила Ленка, вскрыла пакет и достала листы, напечатанные убористым шрифтом Courier New. – Ну, накропал! Писатель доморощенный!

Глава 13

Из рукописи Сергея Ковалёва

Эскорт, сопровождающий Лукрецию дела Кроче, прибыл к палаццо Санта-Мария-ин-Портико, поздним тёплым сентябрьским вечером. Родриго Борджиа доложили о прибытии синьорины, и он поспешил лично встретить возлюбленное чадо: кардинал всегда питал слабость к дочери.

– Лукреция, дорогое дитя! Как прошло путешествие? – Родриго распростёр отеческие объятия и «дочь» с удовольствием в них утонула. – Дай-ка я посмотрю на тебя: ты стала ещё красивее и повзрослела! Пора подумать о замужестве.

Лукреция ощутила дрожь в теле при объятиях с кардиналом и её златокудрую головку посетили отнюдь не мысли послушной кроткой дочери.

– Как вам угодно, Ваше Преосвященство, – скромно поклонилась она, изображая покорность его воле.

Кардинал ещё раз взглядом смерил Лукрецию и убедился, как он прекрасно порадел над Ваноцци Катанеи почти четырнадцать лет назад: результат красив, скромен и достоин всяческих похвал.

Синьорина дела Кроче вошла во дворец и с удовольствием отметила богатство интерьера. Стены огромного вестибюля венчали шпалеры с изображением исторических сцен. Из него Лукрецию провели в гостиную, также увешанную шпалерами в едином стиле с вестибюлем. Ковры на полу гармонировали с мебелью, за гостиной располагались ещё две комнаты, затянутые нежно бирюзовым шёлком.

Для Лукреции приготовили апартаменты на втором этаже палаццо с видом на яблоневый сад. Девушка тут же вышла на балкон, вдохнула вечерний римский воздух:

– Здесь прекрасно!

В комнату вошла молодая девушка и поклонилась:

– Синьорина, я ваша новая компаньонка. Моё имя Оливия.

Лукреция смерила взглядом Оливию: темные волосы, смуглая кожа, большие тёмные глаза, тонкий стан, словом, – внешность безупречна.

– Его Преосвященство распорядился, чтобы я неотлучно находилась при вас, синьорина, – Оливия поклонилась.

– Что ж, находись, я не возражаю.

Лукреция осмотрелась: роскошная кровать под шёлковым вишнёвым балдахином, бархатное александрийское покрывало; кушетка, покрытая золотой парчой, стол с резными стульями – всё доставило ей несказанное удовольствие.

«Что ж хорошо быть «дочерью» кардинала Борджиа, – подумала она. – Хоть я и считаюсь незаконно рожденной, он любит меня. Пожалуй, и я отплачу ему тем же».

* * *

На следующий день Лукреция познакомилась с обитателями Санта-Мария-ин-Портико: в её комнату вошли две женщины.

Пожилая слегка поклонилась:

– Я – Адриана де Мила. Его Преосвященство поручил мне опекать вас, синьорина. А это моя дочь, Джулия Фарнезе Орсини[36].

Лукреция не без интереса посмотрела на девятнадцатилетнюю красавицу, которую в Риме называли попросту La Bella.[37] Весь город знал, что молодая Джулия – любовница Родриго Борджиа, который старше её на сорок лет.

Ваноцца дела Кроче, мать Лукреции, прекрасно знала о связи своего любовника и ничего не имела против, ведь она сама была замужем. Её роднила с La Bella ситуация, в которой находились их мужья, делавшие вид, что ничего не замечают. Обманутый муж Джулии, Орсино Орсини, по прозвищу Одноглазый, пребывал в своём имении Басанелло и почти не покидал его.

Несмотря на связь кардинала с молодой La Bella, Ваноцца часто посещала Санта-Мария-ин-Портико для любовных утех, причём ни разу не выказывала желание навестить свою дочь. Лукреция также прекрасно знала о любовных связях кардинала: её женская сущность была ущемлена, она хотела безраздельно властвовать над Борджиа, и ей было всё равно, что скажут злые языки Рима.

Лукреция мило улыбнулась, загасив ненависть к La Bella.

– Счастлива познакомится с вами, сударыни.

– Если вы не против, дорогая, предлагаю прогуляться по саду после завтрака, в это время года там прекрасно, – предложила La Bella, явно оценивая насколько опасна юная особа.

– С удовольствием, – ответила Лукреция, обменявшись с La Bella натянутыми улыбками.

После нескольких безмятежных прогулок по саду палаццо, Лукреция поняла, что La Bella спасается здесь от свого неудачного замужества, а кардинал с удовольствием удовлетворял её всяческие прихоти. Причём La Bella показалась ей совершенно бесхитростной, так как всеми интригами Санта-Мария-ин-Портико заправляла её мать, Адриана де Мила, безудержно стремящаяся к власти и влиянию на кардинала.

«Я тоже добьюсь того, чего желаю», – решила юная Лукреция и начала воплощать свой план.

* * *

Однажды поздним зимним вечером, Родриго Борджиа вошёл в покои Лукреции.

– Я хочу сообщить тебе новость, дорогое дитя.

Лукреция, сидевшая в кресле около камина, поднялась и поклонилась кардиналу, как того требовало приличие:

– Слушаю Ваше Преосвященство.

– Я дал письменное согласие на твою помолвку с доном Гаспаром Просида, сыном графа Альменара.

Лукрецию захлестнула волна возмущения, она едва сдержалась:

– Насколько мне известно, Ваше Преосвященство, род Альменара весьма богат и влиятелен.

– Ты, права, дорогая, – кивнул кардинал в знак согласия.

– Альменара – испанцы. Стало быть, для замужества мне придётся покинуть Рим и отбыть в чужую страну!

– Дитя моё! Граф Альменара сказочно богат, не буду лукавить, что соглашаясь на помолвку я руководствовался своими интересами: мне нужны деньги, чтобы стать понтификом, и не малые!

Обомлевшая Лукреция смотрела на Борджиа, из её глаз текли слёзы.

– Вы не любите меня, для вас важнее выгода и политические соображения, – всхлипнула она.

– Не скрою, да. Поверь мне, Лукреция, этот брак сделает тебя богатой и влиятельной женщиной! А что ещё надо?!

– Любви…

– Чего? – растерялся кардинал.

– Любви, – невинно повторила юное создание. – Ведь вы любили мою мать, не так ли?

Кардинал хотел согласиться, но отчего-то осёкся: любил ли он Ваноцци? Наверное, раз зачал ей троих детей. Он всегда заботился о ней и недавно после смерти сиора дела Кроче выдал её замуж в третий раз за Карло Канале, преуспевающего юриста.

– Да, – наконец произнёс кардинал после некоторых размышлений. – Твоя матушка красивая, умная и очень темпераментная женщина. Но ты почти на неё не похожа…

– Я не красива и не умна? – удивилась Лукреция такой прямолинейности «родителя».

– Я имел в виду, что ты внешне не похожа на мать. А на меня…

Девушка быстро сообразила, что натолкнула кардинала своими разговорами на излишние размышления.

– Ах, отец, – она бросилась на шею кардиналу. – Мы так редко видимся с вами! Мне так не хватает вашего внимания!

Родриго расчувствовался, обнял дочь и поцеловал её в лоб. Но Лукреция тут же подставила губы для следующего поцелуя. Кардинал, как мужчина в силе, привыкший к молоденьким любовницам, не смог подавить в себе такого соблазна и corruptio[38], страстно впился в губы «дочери».

Заботливый отец покинул спальню «дочери» почти под утро, поражённый её способностями. В его голове даже не возникло мысли о том, что он совершил непростительный грех перед Богом, проведя ночь с собственной дочерью, предаваясь плотским наслаждениям.

* * *

La Bella престала посещать апартаменты Лукреции для того, чтобы просто поболтать или пригласить на совместную прогулку: она насторожилась, как женщина, она сразу же почувствовала перемену в поведении Родриго. La Bella боялась потерять свои позиции самой красивой женщины Рима, а её мать Адриана де Мила – своё положение, хотя и шаткое. Она больше времени уделяла своему туалету: причёске, румянам, платьям, украшениям, была обворожительна с кардиналом, всячески провоцируя его как мужчину.

Борджиа, движимый своим бешеным темпераментом, отчасти понимал причину тщательных причёсок Джулии, но в основном принимал всё за чистую монету, думая, что она ничего не знает об инцесте с дочерью, а просто обуреваема страстью и безумно желает его.

В то время как кардинал удовлетворял плотские желания La Bella, Адриана де Мила получила от него в подарок обширное поместье в Витербо с годовым доходом десять тысяч дукатов, ещё недавно принадлежащее кардиналу Педре ди Ринсоло, умершему два месяца назад от загадочной болезни. В Риме эту болезнь уже окрестили «болезнью кардиналов». За последний год на небеса отправились три кардинала, их имущество по инвеституре, подписанной самим Иннокентием VIII, было передано кардиналу Родриго Борджиа.

Но Адриане де Мила было мало поместья в Витербо, она хотела большего – безраздельного влияния в палаццо Санта-Мария-ин-Портико, но, увы, юная Лукреция спутала её карты.

По Риму поползли слухи, пущенные синьорой де Мила о том, что кардинал – сатана, сожительствующий с собственной незаконно рожденной дочерью. Глупая женщина тем самым пыталась остановить его от постоянного инцеста, не понимая, что Борджиа безразлично мнение Рима.

Родриго Борджиа постоянно предавался смертельному греху, утопая в объятиях голубоглазой Лукреции.

* * *

– О, Ваноцца! Прекрасно выглядишь! – Родриго с удовольствием отметил, что его пассия не стареет, а благодаря искусным женским ухищрениям выглядит, как и четырнадцать лет назад.

Ваноцца, раскрасневшаяся от прохладного февральского ветра, улыбнулась.

– Ваше Преосвященство! Я пришла к вам по делу.

Кардинал смерил её взглядом:

– Если ты называешь меня по сану, стало быть, дело серьёзное.

– Да и крайне не приятное, – добавила Ваноцци. – Я никогда не вмешивалась в ваши дела, но сейчас я не могу молчать. Ваше Преосвященство, оставьте в покое Лукрецию, о вашей связи уже судачат не только во всех салонах Рима, но и на улицах!

Кардинал рассмеялся:

– Какая глупость! Эти сплетни распускают мои завистники, кардиналы, лишившиеся внимания и благосклонности Папы. Неужели ты веришь сплетням?!

Ваноцци немного помолчала, затем, собравшись духом, сказала.

– Ego te intus et in cute novi[39] и знаю свою дочь. Так, что у меня не возникает сомнений.

Кардинал пришёл в ярость:

– Ты получила от меня более чем достаточно! Я обещал сделать тебя состоятельной женщиной и сдержал слово. Прошу тебя, не указывай, что мне делать!

Ваноцца поклонилась:

– Я знала, что наш разговор закончиться ни чем. Вот, Ваше Преосвященство, прочтите.

Она протянула Борджиа свиток, перевязанный шнурком.

– Что это?

– Пророчество монаха Савонаролы[40]. Прощайте, Ваше Преосвященство, я записала его по памяти.

Ваноцца удалилась. Родриго посмотрел на свиток, раздумывая разворачивать его или нет.

– Что ж, пожалуй прочту…

Кардинал снял шнурок, развернул свиток, перед ним предстали строки:

«Римляне! Смотрите на небеса: они почернели, как запёкшаяся кровь. Бросайте свои дома, бегите из Рима – будет град из огня, серы и раскалённых камней. Fuge, o Sion, quae habitas apud filiam Babylonis[41].

О, Италия, придут казни за казнями! Тибр обагриться кровью невинных жертв, его воды выйдут из берегов оттого, что трупы наводнят его русло.

О, Флоренция! О, Рим! О, Италия! Прошло время песен и праздников. Близятся чёрные времена, и все мы будем в когтях сатаны! Дочь будет жить с отцом, мать с сыном, сестра с братом! Чистота и невинность станут постыдными, и поглотит нас разврат, ложь, жажда крови и стремление к золоту!

И имя сатаны – Борджиа, совратившего свою невинную дочь».

Родриго оторвался от свитка, руки тряслись, глаза застелила красная пелена – он был в бешенстве.

– Карло! Карло! – неистово возопил кардинал.

В покои вошёл мужчина в чёрной сутане:

– Да, Ваше Преосвященство!

– Я хочу, чтобы ты пошёл на площади города и послушал этого лжепророка Савонаролу! Я жду тебя с докладом!

Карло удалился. Он вышел из палаццо Санта-Мария-ин-Портико и растворился на улицах Рима в толпе.

* * *

Карло увидел, как толпа людей устремилась в храм Мария дель-Фиоре. Когда он вошёл в храм, последние звуки органа замерли под сводами. Толпа наполняла небольшое помещение Мария дель-Фиоре душной теплотой, казалось, что на улице жаркое лето, не февральский холод.

Карло огляделся: вокруг него тесно стояли мужчины, женщины и дети, по большей части ремесленники, торговцы и купцы. Скудное февральское солнце с трудом пробивалось через цветные витражи окон и отблесками ложилось на серый камень сводчатых потолков. Над алтарём в полумраке горели свечи.

Карло стоял в толпе, прислушиваясь к тихим разговорам соседей.

– Когда же он начнёт говорить?

– Одному Богу известно…

– Надо было приходить раньше, смотри, как далеко теперь стоим от кафедры, – укоряла жена мужа, по виду ремесленника.

– А правда ли говорят, что на лике Пресвятой Девы Марии, что в монастыре Дэй-Серви, выступил кровавый пот?

– Правда…

– Я слышала, что у Мадонны на мосту Рубаконе слёзы струятся каждую ночь.

– О, Господи, спаси нас, грешных! Не к добру всё это…

Неожиданно в толпе кто-то упал: оказалась стиснутая толпой старушка от нехватки воздуха. Женщины пытались привести её в чувство.

Мужчины страдали от духоты не менее упавшей старушки, утирая выступавший пот с лица. Пробежал едва слышный шелест голосов:

– Идёт, идёт… Вон он…

На кафедру медленно взошёл человек в белой доминиканской рясе с перелиной, подпоясанной верёвкой. Он скинул куколь с головы, обнажив жёлтое исхудалое лицо, глаза его горели неистовым огнём.

Неожиданно Савонарола разразился пронзительным криком:

– Се аз низведу воды на землю!!!

Толпа замерла, всем почудилось движение воды под ногами.

Доминиканец продолжал:

– И он пришёл! Сатана среди нас! Он прикрывается кардинальской сутаной: совращает дочерей, жён наших, покупает своим приспешникам церковные должности. Скоро конклав кардиналов превратиться в змеиное гнездо!

Карло внимательно прислушивался, но улавливал лишь обрывки фраз – слишком далеко он стоял.

– Нас ждут испытания, войны, развязанные им, дабы обогатить свою мошну и удовлетворить свою похоть. Вижу множество мёртвых: женщины, дети, старики – все убиты или умерли от чумы! Мы – в когтях сатаны! Auferte malum ex vobis![42]

Карло попытался покинуть храм, но безуспешно, мужчины плотно зажали его своими плечами, да так, что едва можно было пошевелиться.

Женщины зарыдали под впечатлением пророчества доминиканца, некоторые молили:

– Misecordia[43]!!!

* * *

Ваноцца спала, накрывшись тёплым меховым одеялом. Холодный февральский порывистый ветер врывался через щели закрытых ставен и плотные шерстяные портьеры. Ей было холодно даже во сне, она ощущала озноб.

Женщине снился сон, будто незнакомец, оставивший отметину на её груди, лежал на ней обнажённый… Она чувствовала его плоть как на яву, неожиданно для себя, она обняла его:

– Ещё, мне приятно, вот так… – стонала она от удовольствия.

Ваноцца открыла глаза: на ней лежал тот самый искуситель.

– Стони, стони… – проговорил он. – У тебя отлично получается.

Женщина испугалась, всё происходящее не сон: вот рядом на постели лежит муж, ветер колышет портьеры.

Она попыталась скинуть с себя мужчину, но безуспешно, он словно слился с ней в единое целое и продолжал движение.

– Ты хотела этого, не так ли? Твой юрист слишком слаб, чтобы удовлетворить тебя, – шёпотом произнёс он.

Ваноцци обезумела от страха: столько лет прошло, она начала забывать своего искусителя, словно страшный сон. Но вот он – на ней!

Она попыталась закричать, но язык не слушался её: она не смогла вымолвить ни слова.

– Напрасно ты пытаешься звать на помощь, тебя никто не услышит: все спят непробудным сном. Я пришёл напомнить тебе о нашем договоре! И если ты ещё раз вмешаешься, то расплата будет жестокой! Кто просил тебя идти к Борджиа? Ты кем себя возомнила? Спасительницей?

Ваноцци молчала, она не могла ничего сказать, помимо немоты, её тело парализовал страх.

– Ты лишишься всего, если не сделаешь то, что я велю! Ты готова?

Ваноцца кивнула.

– Возьми стилет, – повелел искуситель, – вот он.

Стилет появился рядом с женщиной на меховом одеяле.

– Отправишься в храм Марии дель-Фиоре и убьёшь Савараноллу. Даю тебе два дня.

Сказав это, искуситель исчез. Ваноцца разрыдалась, обретя дар речи. Муж, спавший рядом, сладко всхрапнул и перевернулся на другой бок. На постели рядом с ней предательски блестел стилет.

* * *

Рано утром Ваноцца Канале надела самое скромное коричневое платье, завязала волосы в пучок, накинула тёплый плащ, спрятала стилет в карман, и отправилась в храм Марии дель-Фиоре.

Она пришла к началу утренней литургии, когда в храме находились лишь настоятель, клирики и певчие из хора. Женщина вошла, накинув на голову капюшон как можно глубже, так чтобы не было видно лица, и села рядом с исповедальней. Времени было достаточно, и она вспомнила свою первую исповедь, ей тогда едва исполнилось пятнадцать лет. Уже, будучи совсем юной, Ваноцца продавала своё тело, чтобы выжить. Перед глазами всплыли события почти тридцатилетней давности и падре сказавший: «Absovolo te[44]». Ваноцца не посещала церковь почти двадцать лет, с тех пор как появился искуситель. Она утратила веру и надежду на то, что ещё когда-нибудь вновь услышит: absovolo te.

Ваноцца сидела долго, пока не закончилась служба, по окончании которой к ней подошёл клирик:

– Синьора, вам плохо?

Она кивнула.

– Вы желаете исповедаться настоятелю?

– Я… Я хотела бы исповедаться фра Савонароле, – ответила Ваноцца почти шёпотом.

– Синьора, сожалею, но вам придётся подождать. Фра Савонаролы сейчас нет в храме.

– Прошу вас, – Ваноцца достала золотой флорин, – это на нужды храма, – она протянула монету клирику.

Тот, не в силах противостоять соблазну, взял её.

– Подождите синьора, я постараюсь вам помочь.

Клирик подошёл к настоятелю, они долго совещались, затем исчезли в небольшой двери напротив алтаря.

Фра Савонарола молился, стоя на коленях перед распятием Христа. Он истово кланялся и вымаливал у Господа оградить Рим и Италию от надвигающейся угрозы. Теперь видения участились, он видел их почти каждый день. Затем монах шёл на кафедру и говорил о них в своих проповедях.

Фра Савонарола занимал небольшое помещение, пристроенное к храму, в нём было всё необходимое для жизни: распятие, тюфяк для сна, низенький стол, табурет, бумага, чернила и перо для письма. Настоятель храма, отец Бенедикт, уважительно относился к Ордену Доминиканцев, считая его оплотом самого Господа на земле и праведным перстом в борьбе с ересью, поэтому дал приют проповеднику полгода назад.

Поначалу Савонарола проповедовал не часто, но затем, когда видения его участились, он выходил на кафедру почти каждый вечер.

– Фра Савонарола, в храм пришла некая синьора, по всему видно благородного происхождения. Она желает исповедаться только вам.

Монаха не удивила речь клирика, с тех пор, как он начал проповедовать, многие синьоры искали с ним встречи, дабы облегчить свою грешную душу. Он истово соблюдал тайну исповеди, но порой благородные синьоры, доводили его своими откровениями до исступления. Он запирался в своей импровизированной келье, часами проводя в молитвах, падая затем в изнеможении на пол перед распятием Иисуса Христа.

Фра Савонарола последовал в исповедальню. Неожиданно, он остановился: глаза застелила пелена – предвестник видений. Он отчётливо увидел незнакомого человека, из горла которого торчал стилет, кровь струилась, стекая на одежду.

Видение исчезло, монах продолжил свой путь. Он заметил женщину, сидевшую на скамье около исповедальни.

– Прошу вас, дочь моя…

Ваноцца вошла в тесную исповедальню и тут же извлекла из кармана плаща стилет.

– Я грешна, святой отец, – произнесла она срывающимся голосом.

– Вижу, вы даже не показываете своего лица. Видимо, грехи ваши слишком тяжки.

– О, да… Слишком… Вы правы.

Ваноцца посмотрела на окошечко, отделявшее её от монаха.

– Что тяготит вас? – спросил монах, как и положено при исповеди. – Доверьтесь мне…

Ваноцца внимательно рассматривала окошечко, затянутое тонкой резной решёткой, прикидывая, пройдёт ли через отверстие клинок стилета.

– Прошу вас, святой отец, приблизиться ко мне. Мне тяжело говорить…

Доминиканец прильнул к резной решётке. Женщина нацелила стилет в одно из резных отверстий, и как только монах приблизился к окошку, с неистовой силой вонзила клинок. Стилет достиг цели.

Ваноцца машинально одёрнула руку: доминиканец хрипел, пригвождённый длинным тонким клинком к решётке[45].

Последнее, что услышала женщина, было:

– Милосердия нет…

Грешница поправила капюшон и быстро покинула исповедальню. Храм был пуст, и она вышла незамеченной.

* * *

«Безумный Савонарола мёртв! Заколот в исповедальне, – мысленно ликовал Родриго Борджиа. – Через месяц состоится конклав кардиналов, большинством голосов, определится кандидатура на пост понтифика. Теперь мне никто не помешает купить конклав!»

Борджиа вызвал к себе Карло:

– Ты прекрасно справился с моим поручением. Вот награда за верную службу, – кардинал протянул мешочек, полный серебряных скудо.

– Благодарю, Ваше Преосвященство.

Карло охотно принял награду, не став разочаровывать покровителя: пусть думает, что именно он избавил мир от доминиканца.

Рим переживал смерть проповедника: город бурлил и полнился слухами. Горожане подозревали в убийстве богатых аристократов, которых раздражали речи монаха, но были и такие, кто склонялся к тому, что в убийстве замешаны тёмные силы.

* * *

Мадонна Канале неподвижно сидела в кресле напротив камина, но его тепло не согревало: тело женщины сотрясал озноб.

Никто не замечал её состояния. Служанки на кухне постоянно судачили о смерти Савонаролы, сиор Канале отправился по профессиональным делам, сыновья давно уже не жили с ней.

Ваноцца закуталась в шерстяной плед, но и он не спасал от мук совести и ужаса от содеянного поступка. Так она просидела долго и, наконец, задремала. Неожиданно огонь в камине всполохнул с огромной силой: искры разлетелись по залу. Ваноцца приоткрыла глаза, и на мгновенье ей показалось, что из огня на неё смотрит рогатая голова.

* * *

Напряжение между Лукрецией и Джулией Фарнезе росло с каждым днём. Лукреция чувствовала, что Адриана де Мила плетёт новые сети интриг. Она начала задумываться над тем, как первой нанести удар ненавистной матроне, подкладывающей свою дочь под Родриго Борджиа.

«Если бы у меня был яд, – размышляла юная синьорина, поздним зимним вечером, – я не задумываясь, отравила бы их обоих!»

Утром, когда Лукреция любовалась на своё отражение в венецианское роскошное зеркало, её взгляд скользнул по туалетному столику, где она обычно оставляла украшения: среди драгоценных камней лежал небольшой зеленоватый флакон, который обычно использовался для хранения духов. Лукреция тут же взяла его, решив откупорить и насладиться запахом.

Как только она свернула крышечку флакона, в зеркале появилось отражение Асмодео ди Неро, он улыбался. В голове девушки пронеслось лишь одно слово: «Яд!»

Теперь Лукреция знала, как устранить своих соперниц. Она написала записку Джулии Фарнезе, где выражала надежду на возобновление их дружеских отношений и приглашала её вместе с Адрианой де Мила в свои покои на ужин. По её замыслу этот ужин должен стать для La Bella и её матери последним.

– Оливия! Отнеси записку в покои Фарнезе и передай лично ей в руки, – приказала Лукреция.

– Сию минуту, госпожа.

Ни о чём не подозревавшая Оливия, отправилась с посланием.

Ужин получился изысканным: дорогое столовое серебро, позолоченные бокалы с отделкой из финифти, экзотические блюда – всё по замыслу хозяйки стола должно было подчёркивать её привилегированное положение дочери и любовницы Родриго Борджиа.

Искушенная в интригах Адриана де Мила сразу же поняла замысел юной Лукреции, но не подала вида, дабы не выглядеть не вежливой. Она не могла пренебречь приглашением, ведь Лукреция могла пожаловаться отцу, что, мол, его молодая пассия игнорирует всяческие попытки исправить сложившиеся натянутые отношения и ведёт себя слишком заносчиво.

Когда дело дошло до вина, Лукреция лишь пригубила его. Приглашённые мать и дочь отпили из богатых бокалов по глотку. Женщины недоумевали: отчего вино имеет кисловатый привкус, но выпитого было достаточно для осуществления замысла юной интриганки.

Де Мила и Фарнезе вели себя скованно, думая над каждым словом, давая понять Лукреции, что приняли её приглашение только из вежливости.

Лукреция вела себя непринуждённо. Мысль о том, что вскоре гостьи умрут в страшных муках, доставляло ей несказанное удовольствие.

* * *

Под утро в палаццо Санта-Мария-ин-Портико началась суета: Адриана де Мила и Джулия Фарнезе почувствовали себя плохо, у них начались сильные рези в области живота. Лукреция решила, что время настало, и также сослалась Оливии на те же симптомы.

Доктор Николо Витолио, пользовавшийся личным доверием Родриго Борджиа, не раз лечивший его женщин, недоумевал: на ум приходило лишь одно – отравление. Возникал вопрос: кому понадобилось травить любовниц кардинала, причём обеих сразу? Обитатели палаццо Санта-Мария-ин-Портико терялись в догадках. Борджиа был взбешён: в его дворце отравитель! Мало того, это человек, которому он доверяет. Но кто?

Спустя два дня Адриана де Мила умерла, сердце не выдержало. La Bella, выпившая меньшее количество вина, ещё цеплялась за жизнь: её ноги распухли и почернели, но средства данные ей Николо Витолио оказали некоторое действие, и страшный недуг отступил. Надолго ли?

За эти дни Борджиа покрылся сединой, он мог потерять самых близких женщин – любовниц и дочь. Впервые за много лет он вспомнил о Боге, и хотя никогда не отличался набожностью, положенной ему по сану, истово молился в своих покоях.

* * *

Лукреция ловко симулировала отравление. Опять же Николо Витолио приходилось лишь удивляться, ели покойная Адриана де Мила вся раздулась и почернела, а у Джулии почернели ноги, то у Лукреции были только боли в животе и тошнота.

Все снадобья, данные девушке, возымели действие, и она быстро шла на поправку. Витолио находил одно объяснение: в организм Лукреции яда попала меньше, чем Адриане и Джулии.

Родриго разрывался на части. Он старался проводить время и с дочерью, и с La Bella. Когда же им стало легче, и появилась уверенность, что жизни девушек ничего не угрожает, Борджиа вызвал Карло.

– Я хочу, чтобы ты нашёл отравителя. Несомненно, он или она, находятся в палаццо Санта-Мария-ин-Портико. Обыщи личные вещи слуг и стражей. Помни: я щедро награжу тебя.

Карло поклонился:

– Не сомневайтесь, Ваше Преосвященство. Отравитель будет найден и его постигнет справедливая кара.

Карло дотронулся до навершия кинжала, висевшего на поясе.

Он обыскал и допросил весь палаццо, осталась лишь Оливия. Она спала в комнате, прилегающей к апартаментам Лукреции, и постоянно находилась подле своей госпожи. Карло без труда вошёл в её крохотную комнатку, почти не надеясь на удачу.

Он осмотрел вещи в сундуке, перерыл всю постель, но ничего не нашёл. В углу стояла небольшая вешалка, на которой Оливия хранила свои скромные наряды. Карло обследовал их и неожиданно его ловкие руки нащупали нечто в складках одного из платьев. Мужчина раздвинул пышную ткань: перед его взором предстал небольшой флакон, в котором римлянки обычно хранили духи. Флакон был пришит за удлинённую горловину прямо к ткани.

– Необычный способ хранения духов, – отметил Карло и срезал флакон кинжалом.

Затем он открыл его и вдохнул, в нос ударил неприятный кисловатый запах, стало ясно – флакон хранит всё что угодно, только не духи.

Карло поспешил с находкой к кардиналу.

Борджиа сидел в кабинете за роскошным рабочим столом флорентийской работы и просматривал бумаги.

– Ваше Преосвященство, я всё выяснил, – Карло поклонился и протянул кардиналу флакон.

Борджиа оторопел: у него должен храниться точно такой же флакон.

– Где ты его нашёл? – удивился кардинал.

– У служанки госпожи Лукреции, некой Оливии. Она прятала его в одежде.

Борджиа растерялся: неужели Оливия выкрала у него флакон, откуда она узнала о его существовании? Он открыл тайный ящик стола, находящийся от него по правую руку – флакона на месте не было.

– Благодарю тебя, Карло. Ты знаешь, что делать дальше. Не так ли?

Карло кивнул.

Тело Оливии всплыло в нижнем течении Тибра через несколько дней. На шее утопленницы виднелся шёлковый шнурок.

Глава 14

Вот уже неделю Вероника Малышева сидела дома, запершись на все замки. Её бурное воображение рисовало сцены одну хлеще другой.

То ей казалось, что доблестная милиция без труда догадалась: смерть бизнесмена подстроила именно она; и отряд в бронежилетах вышибает дверь, вламывается, и здоровенный мужик в штатском с ясным взором надевает наручники на её нежные руки.

Затем её воспалённый мозг сменила другая картинка: рогатые черти с вилами, как на даче, тащат её в разверзнувшийся пол, откуда исходит смрадный запах, всё бурлит, и изрыгаются огненные языки пламени, которые поглощают её молодое тело.

Вероника сидела на диванчике в гостиной, поджав ноги, для верности она положила рядом с собой наградной дедушкин пистолет. Она смутно представляла, как им пользоваться, из фильмов припоминая, что прежде, чем стрелять надо: снять предохранитель, взвести курок, прицелиться и потом уже выстрелить.

Она мысленно прокручивала эту последовательность: голова закружилась, её тошнило от голода и перенапряжения.

Глеб тщетно пытался дозвониться до Вероники: она просто не брала трубку. Молодой человек, понимая, в каком состоянии находится его бывшая возлюбленная, направился к ней и вот уже полчаса безуспешно стоял под дверью.

Звонок разрывался. Вероника сняла пистолет с предохранителя и направилась к двери. Она, как в детективах, держала оружие двумя руками, готовая выстрелить в любой момент.

Из-за двери раздался приглушённый голос:

– Вероника, отрой! Я знаю, что ты дома! Это я – Глеб!

Вероника, прижимая пистолет к груди, посмотрела в глазок: действительно на лестничной площадке стоял молодец, похожий на Глеба.

Она колебалась:

– А чем докажешь, что ты – Глеб!?

Глеб обалдел от такого вопроса: ну, по крайней мере, хоть Вероника жива и в состоянии разговаривать.

Молодой человек, понимая, что у его подруги нервное расстройство, ответил:

– Если ты не откроешь мне дверь, то весь подъезд узнает, как мы с тобой занимались любовью в стройотряде.

Вероника задумалась: а если это черт в облике Глеба или сатана, о котором говорила бабуля почти десять лет назад? Ещё немного постояв в обнимку с пистолетом, она пришла к выводу, что вряд ли сатана будет так долго мучить звонок, для проникновения в квартиру у него найдётся множество других возможностей.

Вероника сняла цепочку, повернула замок и резко открыла дверь. Глеб на какое-то мгновенье узрел перед своим носом пистолет, открыл рот, пытаясь что-то сказать, но Вероника рывком втащила его в квартиру и снова заперла её.

– Э! Вероничка, с оружием-то осторожней! Шутки шутками, но так и убить можно! – Глеб стоял перед подругой, которая приставила ему пистолет к груди и смотрела чумовыми глазами.

Видя такое дело, Глеб осторожно взял девушку за запястье и отвёл пистолет. Вероника так и стояла: растерянная, смотря перед собой невидящим взором.

– Дорогая моя, тебе надо успокоиться и расслабиться. Прими ванную, попей чаю, – Глеб заметил синяки под глазами и осунувшееся лицо девушки.

Вероника стояла молча, уставившись в одну точку.

– Так всё ясно: полная отключка, – констатировал Глеб. – И судя по всему, ты морила себя голодом.

Вероника опять не прореагировала на его слова. Тогда Глеб взял её под руку, отвёл в гостиную и положил на диван.

– Лежи, я приготовлю ванну и чего-нибудь поесть. Смотри, как себя довела – одни глаза остались.

Глеб открыл воду в ванной и отправился на кухню. Он нашёл лишь турецкий красный чай и клубничное варенье трёхлетней давности.

– Да, на такой диете и ноги недолго протянуть, – прокомментировал молодой человек. – И в магазин не выйдешь, в таком состоянии Веронику нельзя оставлять одну. Ладно, будет чай с вареньем.

Он открыл хлебницу, о том, что в ней когда-то хранился хлеб, напоминали лишь крошки.

Глеб сгрёб в охапку Веронику и почти донёс до ванной, она обессилившая от массы впечатлений, переживаний и голода безучастно висела на нём, словно плеть. Он раздел её и погрузил в тёплую воду, девушка не сопротивлялась. Она как-то странно улеглась на бок, думая видимо, что находится в постели, и закрыла глаза. Глеб присел на краешек ванной, боясь отойти – вдруг Вероника наглотается воды.

– Да, Вероничка… – протянул Глеб. – Что же мне с тобой делать-то?

Неожиданно девушка открыла глаза и осмысленно посмотрела на своего друга:

– Ничего. Я очень есть хочу…

Глеб обрадовался:

– Ну, наконец-то, я слышу разумные слова! А то я совсем испугался. Сидишь дома, в обнимку с пистолетом, закрылась от всего света, моришь себя голодом.

– Глеб… – начала Вероника и замолчала.

– Говори. Я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Не знаю. Вряд ли… Глеб, я убила человека.

Глеб округлил глаза:

– Кого?

– Ну, бандита, что приказал убить «Князя». Бабуля просто оказалась случайно в тот день на стройке. Да ты и сам всё знаешь, вместе в морге были и на похоронах.

– И как ты его? Из пистолета?

– Не-е, при помощи магии.

– Чего? – Глеб чуть не поскользнулся на краю ванной от удивления. – Ты чего говоришь-то?

– Ты мне не веришь, я знаю. Но это так…

Глеб на минуту задумался.

– Вероника, а твоя родственница Полина, ну что была на похоронах, она ведь – психотерапевт?

– Ну, да – психоневролог в поликлинике, – подтвердила девушка, плескаясь в воде. – А что?

– Мне кажется, тебе надо к ней обратиться за консультацией. Ты много пережила в последнее время и у тебя… Как бы сказать…

– Говори как есть, чего уж. Крыша поехала! – выпалила Вероника.

– Нет, не совсем, – Глеб попытался подобрать более корректное выражение, – скажем, временное нервное расстройство.

– Может, ты и прав.

– Ну, раз, прав, пошли пить чай с вареньем. И давай сходим в магазин – у тебя в холодильнике «шаром покати».

* * *

Вероника и Глеб напились чаю, старое варенье показалось девушке безумно вкусным, оно лишь разбудило аппетит. Закончив чаепитие, Вероника высушила волосы феном, привела себя в порядок и отправилась с Глебом в ближайший гастроном «на предмет чего пожрать».

Зайдя в это дивное заведение, молодые люди сразу же вспомнили, что с «пожрать» сложно и придётся брать то, что есть на прилавках, а было на них, прямо скажем, не густо. Но всё же им перепал суповой набор из костей под названием «собачья радость», хлеб из странной муки, видимо, с добавками кукурузы или ещё чего-нибудь похлеще, несколько банок консервов, сетка подгнившей картошки и даже кочан капусты, по виду напоминающий дистрофика перед смертью.

Из всего этого нехитрого набора Глеб, как истинный русский джентльмен, приготовил щи. Блюдо получилось на редкость удачным, и Вероника уплетала его за обе щёки вприкуску с чёрным хлебом.

Налупившись щей вволю, она бросила посуду в мойку:

– Потом помою. Ну, её на фиг. Пошли лучше телевизор посмотрим, чего там, в мире твориться.

Вероника удобно устроилась на диване, прикрывшись пледом. Глеб робко спросил:

– А если я прилягу к тебе под бочок, возражать не будешь?

– Не-а. Ложись, – разрешила Вероника и призывно откинула плед.

Глеб тут же улёгся на предложенное местечко и почувствовал, как Вероничка обняла его.

От такого проявления чувств, Глеб разомлел и вспомнил о том, как они занимались любовью в стройотряде: да, будет о чём вспомнить в старости. Его охватило необъяснимое чувство, что-то вроде возрождающейся любви и жалости, точнее сказать трудно. Он обнял Веронику и страстно поцеловал. Девушка, пережившая потрясение, казалось бы, не способная на эмоции в ближайшее время, обвила его руками и ногами, да так, что Глеб чуть не задохнулся в её страстных объятиях.

Неожиданно телевизор разразился рекламным роликом, возопившим на всю квартиру:

– Если у вас проблемы в семье и с друзьями, или вы пережили потерю близких людей, или вы не уверены в себе, приходите в новый «Центр психологической разгрузки» на проспекте Мира.

Вероника ослабила страстную хватку и обомлела: Полина Разумовская восседала за роскошным столом, улыбалась, говоря заученные фразы, обещая избавить телезрителей от психологических проблем.

Смотрелась она отлично. Вероника удивилась:

– Глеб! Смотри, Полина! Это ж надо – откуда что берётся!!! Недавно в застиранной куртке бегала и в сапогах, которые каши просили, а сейчас же по ТВ красуется. Чего творится!

* * *

Полина уволилась из поликлиники, став преуспевающим психологом в коммерческом центре. Асмодей умел организовать любое дело, за которое брался – реклама была налажена, центр распиарен по ТВ, недостатка в пациентах не было, регистратура вела запись к специалистам, особенно к Разумовской.

Вероника, увидев рекламу центра, тут же набрала номер Полины. К телефону подошла Ленка:

– Алло! Леночка, а мама – дома? Это Вероника…

– А… Мама приходит поздно, вы лучше ей на работу звоните.

– Лена, я видела рекламу по телевизору…

– А… – перебила Ленка, – я её каждый день вижу – единственный способ на мать посмотреть, – сказала она безучастным тоном.

– Лен, – не унималась Вероника, – я телефон центра не успела записать.

– А… Сейчас скажу, пишите…

* * *

Вероника записалась на четверг, с одиннадцати до двенадцати. С десяти до одиннадцати утра у Полины был семейный час. Приходили в основном мамаши со своими детьми переходного возраста. В наше время всем приходится нелегко. Подростки живут в мире, который терроризируют экстремисты, взрослые живут в мире, который терроризируют подростки. Хорошо, что есть психологи, которые за твои же деньги дают тебе же советы.

Медицинский центр находился сравнительно недалеко, на проспекте Мира. Вероничка погрузилась в комфортабельную Альфа-Ромео и направилась на встречу психологическому равновесию.

Она поднялась на второй этаж, нашла двести первый кабинет. Из него вышла полная мамаша со шнурокобразным прыщавым парнем. Вероника заглянула в кабинет:

– Привет, Полина. Это я. Можно войти?

– Да, конечно. Входи, Вероника.

Кабинет психолога Полины Разумовской напоминал скорее будуар королевы матери, нежели помещение для приёма людей с психологическими проблемами. На окне красовались нежно персиковые прозрачные занавески. Стол, за которым она восседала, отдалённо напоминал рабочий, он был круглый и подходил для дружеских бесед и чаепития.

Шедевром интерьера была светло-коричневая кушетка со множеством нежно-салатовых маленьких подушечек. Как ляжешь на неё, так все проблемы – долой. Над кушеткой висела репродукция новомодного примитивиста. Что на ней было изображено, человеку с нормальной психикой понять не дано. Ну, такие сюда захаживали не часто. Вероника расположилась на диване, огляделась и приступила к главному:

– Рада за тебя. Наконец-то, ты можешь заниматься любимым делом.

– Да, времени только оно много отнимает, на ребёнка не остаётся, да и на личную жизнь тоже. Ну, это всё сантименты. Ведь ты пришла с проблемой, не так ли?

– Да… Ты права, с ней. Ты же помнишь смерть бабули… – Вероника непроизвольно всхлипнула.

– Конечно, – сказала Полина, как можно мягче. – Расскажи мне обо всём, что тебя беспокоит.

– Ты будешь смеяться, но… – Вероника замялась. – В общем, мне кажется, что я убила человека. И постоянно жду, что за мной придут либо из милиции, либо из преисподней. Вот…

Вероника перевела дух. Полина прореагировала спокойно, словно каждый день вела переговоры с преисподней.

– Ты можешь мне рассказать, как это сделала.

– Я разбирала бабушкины вещи и нашла старинную книжку. Там описывался обряд вольта. Ну, делаешь восковую фигурку… Помнишь фильм «Иствикские ведьмы», там ещё играли Сарандон, Шер, третью не помню. Зеленоглазая такая, симпатичная…

– Припоминаю: Мишель Пфайфер. Значит, ты провела этот обряд, и некто, кому ты желала смерти – умер. Так?

– Да. От сердечного приступа.

Полина задумалась, ничего подобного за Вероникой не водилось: неужели смерть Ирины Егоровны так повлияла на её психику?

– Давай, начнём с того, что ты пережила стресс. Ты прекрасно знала, что Ирину Егоровну убили. И желала смерти этому человеку, что вполне естественно. Твоя психика пребывала в постоянном напряжении и результат: она выдала желаемое за действительное. Это часто встречается. Поверь мне, ты никого не убивала, всё это самовнушение.

– Как не убивала? Я же срезала с него волосы и потом проделала так, как написано в книге, – недоумевала Вероника.

– С кого, если не секрет?

– Ну, с Петра, бандита. Он захватил бизнес «Князя», у него автосалон в Одинцово. Я его выследила, прикинулась покупательницей и заказала у него в салоне Альфа-Ромео.

– И что дальше? – Полина была явно ошарашена.

– Потом, мне пригнали машину из Италии. Денег у меня не было, и я отдала за неё две дедушкины картины. С Петром пришлось переспать…

– Стоп. Вероника, стоп. Успокойся, я всё поняла, – такого поворота Полина не ожидала от своей родственницы. – Никого ты не убивала – это плод твоей фантазии. Даже, если ты переспала с этим Петром, не значит, что ты виновница его смерти. В России тысячи людей ежедневно умирают от сердечных приступов.

– Да, это правда. Но у меня были видения.

– Какие?

– Я в зеркале видела мужчину.

– Как он выглядел?

Вероника растерялась:

– Не помню…

– А какое отношение видение имеет к мнимому убийству? – докапывалась Полина.

Вероника пожала плечами:

– Похоже, я запуталась окончательно.

– Вот-вот. Сама себе диагноз поставила, без моей помощи. Тебе нужно найти работу и надёжного мужика.

– Так, где же я их найду? Табличку на шею повешу! – возмутилась Вероника.

– Не надо табличку. Всё гораздо проще. После тебя на приём записался один бизнесмен. У него проблемы с коллегами на работе, он, видишь ли, считает, что слишком с ними жесток и излишне требователен, потом очень переживает и занимается самоедством. Так вот, он не женат и весьма привлекателен. И знаешь, чем он занимается? Ни за что не догадаешься!

– Продаёт чего-нибудь. Сейчас все торгуют – выгодно.

– Ничего подобного. У него строительная и риэлтерская фирмы, он занимается строительством и продажей коттеджей. Не сомневаюсь, что ты как опытный проектировщик ему подойдешь!

Вероника растерялась от такого напора Полины.

– И как я узнаю, подойду ему или нет?

– Да он придёт, – Полина посмотрела на часы, – через полчаса. А мы пока попьём чаю.

Полина поставила электрический чайник и достала шоколадные печенья.

– Вот, твои любимые. Насколько я помню, ты всегда такие предпочитала, – Полина поставила вазочку с печеньями на стол. – Угощайся.

Вероничка соскользнула с удобного диванчика и взяла печенинку.

– Полин, а что за ожерелье у тебя на шее? Вроде на жемчуг похоже, но цвет какой-то непривычный.

– Да, чёрный жемчуг, – ответила Полина и почувствовала холодок, обвивающий шею.

– Ничего себе! – удивилась Вероника. – Оно, должно быть, стоит целое состояние!

– Не знаю, вероятно. Мне его подарили. Но, увы, отношения с этим мужчиной не сложились.

– По крайней мере, дорогой подарок остался, если что можно продать или заложить в ломбарде. Всякое в жизни может случиться.

– Ты права… Всякое… – Полина с нетерпением посматривала на часы.

Дамы успели выпить по две чашки чаю, как дверь кабинета отворилась: вошёл складный темноволосый мужчина средних лет в модном джинсовом костюме.

– Здравствуйте, Полина! Я не вовремя? У вас ещё приём?

Он улыбнулся обворожительной улыбкой, обнажая белые ровные зубы.

«Он часом не из Голливуда, с таким-то оскалом», – подумала Вероника.

– О, что вы Асмодей! Это Вероника, моя родственница. Зашла просто посоветоваться.

– Очень приятно, – Асмодей подошёл к Веронике, взял её руку и запечатлел на ней поцелуй.

Девушка была сражена: «И что такие галантные мужчины ещё остались? Странно, я думала, они давно вымерли, как мамонты».

Она улыбнулась в ответ:

– Рада познакомиться.

– А чем вы занимаетесь, Вероника? Если, конечно, не секрет.

– Да, нет. Какие могут быть секреты у безработного архитектора, – девушка подвела Асмодея к животрепещущей теме.

– О, так вы – архитектор! В наше время так трудно найти грамотного специалиста. Развели всякие курсы, готовят архитекторов за три месяца.

– Я закончила институт Землеустройства, что на Курской.

– Отлично! Как хорошо, что я вас встретил! Дело в том, что мне срочно нужен проектировщик, я, видите ли, занимаюсь строительством коттеджей и постоянно ощущаю острою нехватку специалистов.

– Ну… Это так неожиданно… Я могу подумать пару дней? – Вероника решила набить себе цену.

– Конечно, думайте. Зарплата у меня в «американских президентах». У вас будет свой кабинет, компьютер, словом всё необходимое. Кстати, моя фирма располагается в этом же здании, вход со двора.

У Вероники дух захватило: работа, оплата в валюте, респектабельный хозяин – что может быть лучше!?

– Я позвоню вам, Асмодей. Оставьте свой номер телефона.

– Давайте, лучше так, если вы надумаете, выходите сразу же без лишних разговоров. Как я сказал, вход со двора: вы увидите табличку «Creazione», подниметесь на третий этаж, кабинет триста шесть. Я вас буду ждать.

Глава 15

Сергей Петрович Ковалёв посвящал всё своё свободное время написанию книги о семействе Борджиа. Он настолько втянулся в работу, что иногда писал даже в школе на переменах. Порой наступали моменты, когда он не понимал, где находится – то ли в современном мире, то ли в Италии конца пятнадцатого века. И чем больше он работал над рукописью, тем сильнее становилось это ощущение.

Несколько дней он провёл томимый постоянным ожиданием звонка от Полины: её мнение было для него очень важным. Но Полина не торопилась его высказывать. Наконец Ковалёв не выдержал и выловил в школьном коридоре Лену. Он отвёл её в сторону и спросил с видом заговорщика:

– Лен, скажи, мама прочитала содержимое пакета?

Ленка растерялась, не зная, что и сказать. Она начала мямлить:

– Вы, наверное, не знаете, мама ушла из поликлиники… Она теперь работает в медицинском центре на проспекте Мира… Постоянно на работе, приходит поздно – карьеру делает.

Ковалёв напряжённо смотрел на свою ученицу, как удав на кролика. Ленка, заметив его взгляд, сжалась, понимая, что историк просёк её враньё.

– Сергей Петрович! Короче говоря, – Ленка решила сознаться, – мама ничего не читала. Вашу рукопись прочла я.

Историк опешил, он стоял и, не моргая, смотрел на Ленку. Та же молчала, ожидая, что он начнёт высказывать недовольство.

Ковалёв неожиданно спросил:

– Ну и как?

– Чего? – не поняла Ленка.

– Твоё мнение о том, что ты прочла?

– Честно… Я много не поняла, но одно уловила: в те времена, о которых вы пишите, царил разврат и безнравственность.

Ленка поправила рюкзак и припустилась по коридору, оставив историка в полном оцепенении.

* * *

Из рукописи Сергея Ковалёва

Политические союзники Родриго Борджиа менялись по мере приближения конклава кардиналов. Он задумывался над тем, чтобы расторгнуть помолвку Лукреции с Гаспаром Просида, сыном графа Альменара.

Перед Борджиа возникала возможность приобрести в союзники могущественного кардинала Асканио Сфорца, имеющего обширные владения в Милане. Его сын Джованни Сфорца был на восемь лет старше Лукреции, успев уже овдоветь, и Борджиа всерьёз подумывал заполучить его в зятья.

Однако дальновидный кардинал Асканио Сфорца поставил перед Борджиа условие: если он станет понтификом, то официально признает Лукрецию дела Кроче свой дочерью с правом именоваться его именем.

Сфорца всё просчитал: поддержка кандидатуры Борджиа на конклаве даст ему в дальнейшем определённую выгоду – отнюдь не каждый кардинал может похвастаться родством с самим Папой Римским.

Для Борджиа союз со Сфорца также был весьма привлекательным, и он, не задумываясь, дал обещание официально признать Лукрецию своей дочерью.

Расчёты Родриго Борджиа оправдались, при помощи влияния Асканио Сфорца и его несметного богатства он стал Папой Александром VI. Хитроумные союзники осуществили свой замысел. Избранный Папа Александр VI в знак благодарности передал Асканио Сфорца свою должность и тот стал вице-канцлером, а также наградил новыми поместьями.

…Стояла изнуряющая жара. Процессия, сопровождающая Александра VI двигалась в Ватикан, неся впереди его личный штандарт: изображение красного быка на золотом фоне с одной стороны, и тремя чёрными полосами – с другой.

Римляне приветствовали нового понтифика, крича: «Да здравствует Борджиа!» Улицы были усыпаны цветами и украшены стягами из тёмно-синего шёлка, который затем растащили домовитые хозяйки.

Шестидесятилетний Родриго Борджиа хитростью и подкупами заполучил самый могущественный пост мира, Pontifex Maximus, – у его ног были миллионы верующих.

Родриго, ныне Александр VI, следовал в карете по улицам Рима, улыбаясь своим духовным верноподданным. Он добился того, чего хотел, и в этот момент наслаждался славой.

* * *

Не успев приступить к своим обязанностям понтифика, Борджиа активно занялся симонией[46]. Сразу же по прибытии в Папский дворец к нему потекли вереницы лошадей и мулов, гружённых серебром, тканями, коврами и ювелирными украшениями.

Не забыл он и про своих детей, подписав специальную буллу, в которой признавал Хуана, Цезаря, Джоффре[47] и Лукрецию официально – Борджиа. Теперь оставалось лишь согласовать с вице-канцлером Сфорца день свадьбы Лукреции и Джованни.

Свадьбу собирались отпраздновать в Ватикане с должной помпой. Борджиа не скупился на расходы: одно венчальное платье Лукреции обошлось в пятнадцать тысяч дукатов.

Въезд Джованни Сфорца в Ватикан был осуществлён с размахом: его сопровождал эскорт из пятидесяти разряженных всадников, сам же жених был облачён в наряд чем-то напоминающий восточный, весь усыпанный драгоценностями, мало того его шею украшала массивная золотая цепь с бриллиантами.

Невеста в белом парчовом платье с золотой вышивкой впервые увидела жениха у палаццо Санта-Мария-ин-Портико:

– О! Папа вы отдаёте меня этому долговязому старому мужчине! Он же лет на десять меня старше!

– Крепись, дочь моя, – ответил Борджиа, держа её за руку, – и улыбайся своему будущему мужу. Может он и не красив, зато богат и влиятелен.

Жених спешился с лошади, подошёл к понтифику и припал к его правой туфле.

– Встаньте, сын мой! Скоро вы станете не только моим духовным сыном, но и родственником. Передаю вам своё прелестное дитя, – понтифик подвёл к Джованни Лукрецию, стоявшую рядом.

Она поклонилась будущему мужу, как того требовал этикет, искусно имитируя стеснение и застенчивость. Сфорца был в восторге от невесты, о красоте и молодости которой был наслышан, но видел её также впервые.

– Сударыня, – он галантно поклонился, придерживая правой рукой цепь на шее, – я счастлив лицезреть вас.

– Сегодня ночью вы станете ещё счастливее, – сказал понтифик и слегка хохотнул.

Лукреции это не понравилось, она холодно протянула руку жениху, и они направились в базилику, приготовленную для церемонии.

Семейство Борджиа присутствовало in crpore[48]. Братья Лукреции были разодеты в специально сшитые для церемонии платья из золотой парчи, украшенной россыпью бриллиантов. Их бархатные береты украшали жемчуга и рубины.

Молодых подвели к алтарю, расположенному в базилике палаццо. Они встали на колени перед Папой. Рядом стояли Джулия Фарнезе, её сестра и брат, граф Питильяно, который держал над молодыми обнаженный меч, когда архиепископ совершал обряд.

На протяжении всей брачной церемонии Лукреция испытывала чувство, будто её обманули, выдав замуж не за того, кого она хотела. Поразмыслив немного, стоя на коленях перед алтарём, она пришла к выводу, что вообще не хотела бы мужа, а, пожалуй, – любовника, такого как её отец. Она подняла на него глаза и нежно улыбнулась. Папа Александр VI принял это как знак дочерней любви.

Церемония завершилась, Лукрецию и Джованни объявили супругами: consortium omnis vitae[49]. Молодая женщина, теперь уже мадонна Сфорца, пришла ещё к одному выводу: раз она не принимала конфирмацию, то брак заключён не на небесах, она свободна от брачных обязательств и непременно будет изменять своему нелепому долговязому супругу.

После брачной церемонии началась другая: презентация свадебных подарков. Лукреция вяло реагировала на шелка, ожерелья, серьги, дорогие пояса и диадемы. Её волновало, как новоиспечённый супруг проявит себя на брачном ложе, ведь предстоит ещё пережить консумацию[50].

* * *

Служанки приготовили спальню, и Лукреция решительно вступила в её чертог с единственным желанием – поскорее закончить эту постыдную комедию. Она встала около кровати, девушки разоблачили её тяжёлые одежды и украшения.

– Идите прочь! Лечь смогу и без вас!

Лукреция подняла шёлковое одеяло и медленно легла на холодную простынь. Она прикрылась таким образом, что её прелестная грудь была полностью видна.

Вошли мужчины: Джованни, Папа Александр, граф Питильяно и Асканио Сфорца.

Увидев Лукрецию, лежавшую в постели с обнажённой грудью, они несколько замешкались, но ненадолго.

– Какие розы! – воскликнул понтифик. – Прошу вас, господа, садитесь так, чтобы всем было хорошо видно. Джованни разоблачайся и приступай к выполнению супружеского долга.

Лукреции стало дурно, несмотря на свою сексуальную распущенность, занятия любовью в присутствии зрителей восторга у неё не вызывали.

Джованни обнажённый подошёл к постели, откинул одеяло и лёг рядом с супругой. Лукрецию захлестнула волна отвращения. «Мерзавец! Ещё и сам пришёл посмотреть, как этот остолоп возьмёт меня! – подумала она про отца. – И это после всего, что между нами было!»

Лукреция закрыла глаза и тут же ощутила на себе тело супруга: к горлу подкатила тошнота. Джованни раздвинул ноги супруги и вошёл в неё. Зрители ликовали:

– Давай Джованни, мой мальчик! – подбадривал его Асканио Сфорца-старший. – Покажи себя!

Джованни проявил себя весьма посредственно, и его стараний хватило ровно на пять минут: Лукреция ощутила извержение его семени.

– Зять мой! – подзадоривал понтифик. – Повтори ещё раз! Давай!

Но зять не смог ничего повторить. Увы, но он не имел таких физических возможностей как Борджиа, который даже в свои шестьдесят лет мог овладеть Джулией Фарнезе два, а то и три раза подряд, не говоря, уже о Лукреции. Понтифик мог всю ночь заниматься любовными играми со своей дочерью, а на утро быть полным сил.

Наконец, когда свидетели консумации поняли, что ничего больше не произойдёт, понтифик объявил:

– Мы, собравшиеся здесь, подтверждаем: брак между Лукрецией Борджиа и Джованни Сфорца осуществлён!

После этих слов мужчины покинули спальню молодожёнов.

– Уйдите! – Лукреция оттолкнула супруга. – Я устала и хочу спать. С завтрашнего дня будем спать по разным спальням, я – на женской половине, а вы – на мужской. И прошу вас, навещать меня как можно реже!

Лукреция демонстративно отвернулась от супруга и отодвинулась на противоположный край роскошного ложа.

* * *

Джованни исполнил желание супруги и навещал её как можно реже. Но всё же, раз в неделю, как того требовали нормы приличия, он захаживал на женскую половину, дабы насладиться своей юной супругой. Лукреция же каждый раз во время соития была холодна и равнодушна к ласкам мужа, мысленно сравнивая его то с Цезарем, то с Родриго.

Мадонна Сфорца не выдержала, ревность к Джулии Фарнезе душила её, и однажды осенью ближе к вечеру она, сказавшись больной, приказала послать за доктором Николо Витолио. Он незамедлительно явился и терпеливо выслушал все жалобы.

– У вас лёгкое нервное расстройство, – констатировал он свой диагноз. – Вы обрели новый статус и мужа, видимо, переволновались от массы впечатлений. Я пришлю успокоительные капли, но сейчас вам лучше отдохнуть и остаться в постели.

Витолио откланялся и удалился. Примерно через час, как и ожидала мадонна Сфорца, в её покоях появился обеспокоенный отец.

– Лукреция, дорогая моя! Что с тобой?

– Доктор Витолио сказал, что всё от нервов.

– Увы, мы слишком впечатлительны. Так уж устроены люди, – вздохнул заботливый отец.

– Папа, вы совсем забыли меня! – воскликнула Лукреция, зная на какой струне души своего «родителя» можно поиграть. – Вы уделяете внимание только этой негоднице Фарнезе!

Она достала кружевной платок и начала утирать глаза.

– Дорогая, но ты – замужем, – попытался возразить понтифик. – Наверняка Джованни проявляет к тебе постоянное внимание.

– Да, уж! Его внимание сводиться к пяти минутам в неделю! Он навещал меня вчера – это просто невыносимо.

– Что делать, Лукреция. Твой брак, прежде всего, был политической сделкой, и я не скрывал от тебя своих намерений.

– Папа, Джованни надоел мне. Отправьте его куда-нибудь, пусть убирается к себе в Милан!

Борджиа рассмеялся.

– Ещё не время, дорогая. Возможно, несколько позже, – понтифик понимал, что подобным поступком лишиться поддержки Асканио Сфорца и наживёт себе сильного врага.

– Вы не любите меня… – захныкала мадонна Сфорца, утираясь платочком. – Это так не справедливо…

Сердце понтифика дрогнуло. Он приблизился к дочери и поцеловал в лоб отеческим невинным поцелуем. Лукреция только этого и ждала, она обвила Родриго руками за шею и прильнула к его губам.

Естество понтифика, как обычно, взяло верх над разумом заботливого родителя.

* * *

Джованни Сфорца, предавался размышлениям, сидя в кресле в своих покоях за бокалом отменного вина.

«Увы, я не могу по пять раз подряд овладеть своей женой. Безусловно, это расстраивает и меня и Лукрецию. Мы слишком мало женаты и она ещё не привыкла ко мне… Я не могу проявить в ней внимания, она избегает меня… Что же делать? Но она так хороша…»

Мысли путались, наконец, Джованни очнулся, уже сгущались сумерки за окном – самое время посетить молодую супругу. Он был настолько поглощён размышлениями, что вовсе забыл о посещении супруги намедни.

Сфорца шёл тихими коридорами палаццо Санта-Мария-ин-Портико, пушистые восточные ковры ручной работы, поглощали шаги. Он приблизился к двери покоев Лукреции и приоткрыл её. До его слуха донеслось:

– Ах, папа! Я хочу тебя!

Джованни растерялся, но, превозмогая смущение и негодование, заглянул в образовавшуюся щель. Перед его взором предстали покои жены: она оседлала мужчину и предавалась плотским удовольствиям на их брачном ложе. Скудные отблески свечей освещали помещение.

– Лукреция, девочка моя… – стонал мужчина.

Джованни пришёл в ужас, догадка пронзила его мозг: его жена занимается любовью с собственным отцом!

Сфорца покрылся потом, ноги стали ватными, он отошёл от двери и облокотился на стену: дыхание перехватывало, обманутый супруг расстегнул кружевной ворот камзола и побрёл прочь.

Достигнув своих покоев, он рухнул на постель. В голове пульсировала только одна мысль: бежать отсюда и как можно дальше, ибо он не желал lupum auribus tenere[51]. Джованни собрал кое-какие вещи, деньги, драгоценности и под покровом ночи решил покинуть Санта-Мария-ин-Портико.

На воротах его остановила стража. Сфорца спешился с лошади:

– Я – Джованни Сфорца, должен срочно покинуть палаццо по поручению понтифика.

Стража расступилась, правдивость слов зятя самого Папы Римского, не вызывала ни малейших сомнений.

* * *

Исчезновение Джованни Сфорца обнаружилась лишь на следующий день к вечеру. Асканио Сфорца-старший недоумевал: что заставило сына так скоропалительно покинуть Рим? И куда, вообще он направился?

Лукреция приняла известие о таинственном бегстве супруга со стоическим спокойствием, ей было абсолютно безразлично, где он и что с ним. Однако её отец Александр VI пребывал в тихом бешенстве, его гордость была задета.

Он тут же обратился в письме к Цезарю Борджиа, архиепископу Валенсии, с просьбой отправиться в Милан в качестве curator nogotiorum[52] и переговорить с незадачливым зятем, ибо был в полной уверенности, что Сфорца-младший направился в своё родовое гнездо.

Глава 16

Весь следующий день после посещения «Центра психологической разгрузки» Вероника пребывала в смятении. Ей показалось, что Полина уж как-то слишком нарочито спокойно отнеслась к ёё проблемам, скажем прямо, не по-родственному.

Её терзала скрытая тревога, происхождение которой она не могла понять.

– Тоже мне, психолог! – фыркнула Вероника.

Неожиданно она вспомнила о кристалле: она совершенно забыла о нём в последние дни.

– Нет, только не он! Я забыла рассказать Полине! А может оно и лучше… – рассуждала девушка. – Но она единственный человек, которому я могу довериться. Ведь откуда-то взялся этот кристалл, и он явно мне не приснился!

Она вбежала в бабушкину комнату и открыла ящик комода: цветастый платок лежал на месте. Веронику охватило острое желание извлечь кристалл и посмотреть в него.

– Не буду! – приказала она сама себе. – Дьявольская вещь! И откуда она у нас?

Вероника, не разворачивая платка, поместила кристалл в пакет с рекламой сигарет, быстро оделась и полная решимости направилась в центр к Полине.

Примерно через полчаса езды на Альфа-Ромео по Садовому кольцу, а затем и проспекту Мира, она удачно припарковалась и вышла из машины, включив сигнализацию.

Вероника открыла дверь кабинета, просунула в него голову и, убедившись, что Полина одна, вошла без приглашения.

– Вот смотри! – она поставила перед Полиной пакет прямо на стол.

– Вероника! Ты чего? Без записи, без стука! – возмутилась психолог.

– Прошлый раз ты все мои рассказы не приняла в серьёз! Достань из пакета, сама всё поймёшь.

Полина извлекла из пакета цветастый платок и развернула его.

– И что? Ты разбила бабушкину хрустальную вазу? – она внимательно рассматривала кристалл.

Вероника рухнула на кушетку с подушечками.

– Ты меня удивляешь! Какая ваза?! Посмотри, там бумажка должна лежать!

Полина порылась в платке и нашла сложенный вчетверо листок. Она развернула его:

– Приди, Анаэль, приди… Приди ко мне добровольно во имя Всемогущего отца, во имя мудрого сына и желающего добра и блага Святого Духа. Приди Анаэль, во имя Иеговы. Приди, Анаэль, властью, данной бессмертным Элоимом… – пробубнила себе под нос Полина. – Ты откуда эту лабуду списала?

– Вот опять не веришь! – возмутилась Вероника.

– Ну, как я могу! Я, прежде всего, специалист. Ты врываешься ко мне вся возбуждённая, суёшь какой-то обломок вазы. Зачем? И чему я должна верить?

– При помощи этого «обломка», как ты говоришь, я выследила Петра, а потом убила.

Полина схватилась за голову.

– Невозможно! Ты – самый трудный пациент! Хорошо, объясни, как при помощи этого стеклянного куска можно выследить человека, – сдалась Полина.

– Очень просто. Кто у тебя был на приёме перед моим приходом?

– Да, дама лет восьмидесяти. Вся такая ухоженная, позавидовать можно.

– А как её зовут? – не унималась Вероника.

– Екатерина Львовна, – вздохнула Полина, не в состоянии больше сопротивляться фантастическим идеям родственницы.

– Смотри в кристалл! – приказала Вероника и зачитала заклятие по бумажке, вставляя имя названной дамы.

Неожиданно матовая поверхность кристалла стала прозрачной: в ней отразилась Екатерина Львовна, она ходила по квартире доверху набитой всяким антиквариатом.

Видение исчезло. Полина так и осталась сидеть, таращась на «кусок стекла». После последних событий в её жизни, она была готова поверить во всё, даже в зелёных человечков.

Она круглыми от удивления глазами взглянула на Веронику:

– Откуда… – голос её сорвался. – Эта штука у тебя откуда?

– Фея, блин, прилетела и подарила за примерное поведение!

– Вероника, я ещё раз тебя спрашиваю… – прошипела Полина.

– Не знаю! Нашла у бабушки в камоде, завёрнутым в этот вот платок! – она ткнула пальцем в полинявшие от времени цветы.

– Ты вообще, поминаешь, чем владеешь?

Вероника примолкла, соображая:

– Ну, приблизительно…

– В этом куске хрусталя – огромная сила! – Полина быстро прикинула, что к чему и предложила: – Оставь его мне, а то ещё что-нибудь натворишь.

– Да, пожалуйста! С радостью! Теперь ты мне веришь?

Полина, понимая, что всё это происходит неспроста и, возможно, – часть игры Асмодея, ответила:

– Верю. Но давай договоримся: ничего не произошло, тебе всё приснилось. А потом тебя посетили пластические галлюцинации.

– Ага, – подтвердила Вероника, – а это чего?

– Это когда ты проснулась, но на самом деле не до конца, мозг ещё в состоянии сновидения, выдаёт различные образы. И померещиться может всё, что угодно!

* * *

Полина пришла домой вымотанная, молча открыла холодильник и достала сыр. На кухню прискакала Ленка:

– Мам, ты поешь, а я тебе потом такое расскажу!

Полина, резавшая хлеб, чуть палец себе ножом не оттяпала.

– Да, что же за день такой сегодня? Ну, что там ещё случилось? В школу вызывают?

– Не-а, – протянула дочь, – не угадала. Наш Сергей Петрович из окна собственной квартиры выбросился.

Полина так и села на табуретку.

– Мам, не переживай ты так за свою университетскую любовь! Чего с ним станется-то со второго этажа. Ногу, кажется, сломал.

Полина нашла старую записную книжку и трясущейся рукой набрала номер Ковалёвых.

Трубку подняла Надежда Павловна:

– Слушаю.

– Надежда Павловна, это я, Полина. Скажите мне правду: что с Сергеем?

– Ты бы лучше обо мне так заботилась, – фыркнула Ленка и заперлась демонстративно в комнате, оставив мать в коридоре наедине с телефоном.

– Он сейчас в двадцатой больнице, в травматологии: перелом шейки бедра.

Полина быстро сообразила: операция, будут вставлять специальный металлический шифт, в финансовом отношении Надежде Павловне такое не потянуть.

– В какой он лежит палате?

– В девятой.

На следующий день Полина ушла с работы пораньше, передав последнего пациента коллеге, и направилась прямиком в двадцатую больницу. Посещая подобные заведения, у неё всегда возникал один и тот же вопрос: если в наших больницах – медицина, то, что же тогда – жизнь?

Она прошла по обшарпанным коридорам с вытертым до дыр линолеумом, достигнув, наконец, девятой палаты.

…Сергей напоминал кокон из бинтов, из которого вот-вот должна появиться прекрасная бабочка, но подобного чуда явно не ожидалось.

– Серёжа! – тихонько позвала она и наклонилась над ним.

Сергей спал, он открыл глаза:

– Сон… Полина, ты такая красавица. О чём я дурак, в универе думал…

– Серёжа, – позвала Полина ещё раз и для верности тронула его за плечо.

Он захлопал глазами и окончательно пришёл в себя: сон как рукой сняло.

– Полина! Глазам не верю!

– Верь, это я, – она нагнулась и поцеловала Сергея в щёку. – Как ты?

– Пошевелиться лишний раз больно.

– Серёж, расскажи мне, что произошло.

Сергей замялся.

– Обещаю, выслушаю любой рассказ, даже фантастический… – заверила Полина.

– Да, я никому и не рассказывал, побоялся, что в психушку отправят. Ты будешь первой. В общем, ночью мне снился сон: будто я – Леонардо да Винчи и летаю на арнитопторе, ну, такая штука с крыльями типа дельтаплана. Вот я и приземлился со второго этажа.

– Интересно… – Полина задумалась. – А в своей книге ты упоминаешь да Винчи?

– Нет, только собирался.

– Ну, ты думал о нём?

– В принципе да… Я много читал о да Винчи, ведь он работал на Борджиа.

– Опять Борджиа! Я попрошу у медсестры бумагу и ручку, напиши всё, что тебе приснилось. Хорошо? Я постараюсь навестить тебя в ближайшее время.

– Полина, скажи честно: я с ума сошёл?

– Я не стала бы говорить, так категорично, но на лицо симптомы делирия или онейроида. Но здесь, я помочь не смогу, нужен опытный практикующий психиатр.

– А что такое делирий? – полюбопытствовал Сергей.

– Ну, если в двух словах, то существует два психопатических синдрома, сходных в своих проявлениях со сновидениями: онейроид и делирий. Онейроидные переживания очень широки, напоминают мифологические сюжеты, сопровождаются сильными эмоциями. Внешне они напоминают «сны на яву», фантазии. Делириозные переживания по своей структуре больше похожи на сновидения. И то и другое ведёт к галлюцинаторной паранойе, когда в жизни при бодрствовании кажется, что спишь и видишь сон.

– Понятно… Как ни прискорбно, но кажется это у меня и есть…

* * *

Из рукописи Сергея Ковалёва

Цезарь Борджиа приказал заложить карету для длительного путешествия в Милан, дабы исполнить обязанности сына и преданного брата. Архиепископ решил схитрить и не стал предварительно сообщать Джованни Сфорца о своём прибытии.

После недельного путешествия эскорт Цезаря Борджиа пересёк границу Миланского герцогства и, сделав остановку в Павии, известной своими монастырями, направился в Милан. Прибытие Борджиа-младшего в сердце Миланского герцогства было скромным и прошло не замеченным горожанами: эскортами богатых вельмож здесь никого не удивишь.

Карета архиепископа подъехала к палаццо Гранпринсипе[53]. Когда камерарий[54] доложил Джованни Сфорца о приезде архиепископа Валенсии, Цезаря Борджиа, молодой герцог пришёл в смятение:

– Как? Он ничего не сообщал мне о своём прибытии! Это попытка застать меня врасплох! Но я, в конце концов, нахожусь не в Папском протекторате, а – в сердце Миланского герцогства.

После некоторой паузы, он добавил:

– Я готов лично принять гостей.

Когда Джованни спустился в зал, перед его взором предстал молодой мужчина, красивый, одетый в элегантный светский камзол и берет: всё это облачение мало напоминало служителя церкви.

– Рад, видеть вас, монсеньор, в Гранпринсипе. Что заставило вас проделать столь долгий путь из Валенсии?

Цезарь улыбнулся:

– Мной владело одно желание – увидеть своего нового родственника, супруга Лукреции.

Герцог смешался и начал выказывать волнение. В то же время Цезарь тянул паузу, она становилась не выносимой. Тогда Сфорца решил сменить тему:

– Вы, верно, устали с дороги. Прошу вас отдохнуть и отобедать со мной.

Архиепископ поклонился:

– Благодарю вас, герцог, за гостеприимство.

Он удалился в отведённые покои, обдумывая дальнейший план действий. Сфорца занялся тем же, решив не появляться к обеду, прислать Борджиа свои извинения и сказаться больным. Однако он понимал, что бесконечно такое поведение с его стороны продолжаться не сможет.

Не увидев за обедом новоиспечённого родственника, Борджиа не расстроился, напротив, понял, что сие есть проявление слабости: герцог не знает, что делать и как объяснить бегство из Санта-Мария-ин-Портико.

После сытного обеда архиепископа долго развлекали пасторалями[55], пока они окончательно не наскучили гостю. За время представления он решил занять выжидательную позицию и пробыть в палаццо Гранпринсипе ровно столько, пока не объясниться с герцогом Сфорца.

Три дня герцог Сфорца изображал больного. Борджиа же прекрасно проводил время с местными доступными красотками, находя их общество интересным и изысканным.

Наконец герцог устал скрываться, и появился к ужину. Борджиа не скрывал фальшивого восторга:

– Герцог! Счастлив, что вы справились с болезнью, так внезапно сразившей вас.

– О, да! Желудочные колики, знаете ли, крайне неприятная вещь, – попытался объясниться Джованни Сфорца.

– Вы видимо, много съели жирного или сладкого, ваше сиятельство. Или быстро бежали…

Сфорца сделал вид, что не понял намёка и налёг на стоявшее перед ним блюдо.

– Надо быть осторожнее, – как бы невзначай заметил Борджиа, цепляя нежный ломтик индейки ножом.

У Сфорца всё похолодело внутри: всем прекрасно известно, что семейство Борджиа владело секретом смертельного яда и травило неугодных вельмож.

Герцог испугался настолько, что сам начал разговор на деликатную тему:

– Мой скоропалительный можно объяснить: в Милане меня ждали неотложные дела.

– Да, прямо настолько, что ехать нужно было ночью, не предупредив молодую жену, – съёрничал архиепископ.

Сфорца чуть не подавился рыбой, не зная, что сказать.

– Каково было бедняжке обнаружить, что её муж бесследно исчез, – продолжал Борджиа в том же тоне.

Герцог закашлялся.

– Ваше сиятельство, не торопитесь за едой, это приводит к несварению желудка, да и подавиться можно. Вон, граф дель Рибо любил побалагурить за обеденным столом, и чем всё закончилось…

Сфорца вопросительно посмотрел на чуткого родственника, тот же продолжил свою мысль:

– Подавился и умер. Да, что-то мы всё не о том, ваше сиятельство. Ваш отец вице-канцлер Асканио Сфорца, просил передать вам наилучшие пожелания.

Последняя фраза окончательно убила герцога: он понял, что его родитель в бешенстве, иначе и быть не могло.

* * *

Лукреция, получив вожделенную свободу, не теряла времени даром. Она сама посещала покои Александра VI, пренебрегая всеми формальностями. Папа забыл о Джулии Фарнезе, настолько Лукреция смогла вовлечь его в ловко расставленные сети.

Наконец забытая любовница, не выдержала и сама вызвала понтифика на объяснения. Она явилась к нему в чёрном закрытом атласном платье без украшений, её волосы были гладко зачёсаны и скреплены в пучок на затылке.

Джулия поклонилась:

– Ваше Святейшество, – пролепетала она, пытаясь придать своему облику и поведению кротость и покорность судьбе.

– Дорогая, Джулия! Что привело тебя в мои покои?

– Лишь одно, Ваше Святейшество: избавить вас от своего нежелательного присутствия в палаццо Санта-Мария-ин-Портико. Я собираюсь отправиться к мужу в Басанелло.

Папа недоумевал:

– Отчего же?

– Я чувствую, что становлюсь вам в тягость, – сказала Джулия, – и понимаю, как вам тяжело сказать мне об этом.

Понтифик задумался: действительно присутствие Джулия тяготило, но в то же время он не мог порвать с ней, ведь противники и злые языки Рима только и ждали этого момента, дабы кричать на каждом углу об инцесте с дочерью.

– Я возражаю против твоего отъезда в Басанелло. Возвращайся в свои покои. Если хочешь, то можешь истолковать мои слова как приказ.

Джулия подошла к Папе, склонила колени и поцеловала его правую туфлю в знак почтения и покорности. Она была не глупа и понимала, почему понтифик не отпустил её. Причина всему – обожаемая дочь Лукреция Сфорца-Борджиа.

* * *

Путь из Милана в Ватикан был неблизким. Совместный кортеж герцога Миланского, Джованни Сфорца, и архиепископа Валенсии, Цезаря Борджиа, остановился на привал после дневного перехода, и разбил шатры недалеко от местечка Форново.

Джованни Сфорца пребывал в постоянном напряжении, он терзался мыслями о том, что ожидает его по возвращению в Ватикан: во-первых, недовольство отца, но это можно пережить; во-вторых, встреча с супругой, что гораздо хуже и, в-третьих, объяснения самим понтификом. У герцога пробежал холодок между лопаток при одном только воспоминании: каким нужно быть чудовищем, чтобы жить с собственной дочерью!

Вопросы возникали один за другим: «А что, если Папа догадался об истинной причине моего бегства? Что тогда? И так ходят слухи по Риму, что Лукреция – любовница своего отца. Я же – нежелательный свидетель их акта. Всем известно, как Борджиа расправляется с неугодными людьми…»

Утром, когда походный завтрак был окончен, Цезарь с удивлением узнал, что никто не видел герцога, даже его пажи.

В это время Джованни Сфорца приближался в Милану в окружении трёх телохранителей, решив прошедшей ночью, что не стоит искушать судьбу в Ватикане: отец поймёт, жене безразлично, ну, а понтифик… Как ни прискорбно, но герцог признал, что имя Родриго Борджиа, Папы Александра VI, наводит на него ужас.

* * *

Весть о недостойном поведении герцога Джованни Сфорца встретили в Ватикане, именно так, как он и предполагал. Дальновидный и проницательный вице-канцлер, Асканио Сфорца, догадывался об истинной причине нежелания своего сына возвращаться на супружеское ложе.

Однако он не намеривался портить отношения с понтификом, ему это было не выгодно. После некоторых раздумий, чётко оценивая сложившуюся ситуацию, он сказал Папе на одной из утренних аудиенций:

– Ваше Святейшество! Позвольте изложить соображения по поводу моего сына.

Лицо Александра покраснело от ярости, но он сделал жест рукой, позволяющий вице-канцлеру высказаться.

– Дело семейное и весьма щекотливое. Пройдёт ещё какое-то время, и в Риме будут судачить о том, что вы не можете навести порядок с собственными детьми. У вас много противников среди знати, словом, вы понимаете, чем всё может закончиться.

– Вы имеете в виду бунт против церкви, как при моём дяде Каллисте?

– Да, Ваше Святейшество!

Понтифик погрузился в воспоминания.

– Я помню, как чернь ворвалась в стены Ватикана и сметала всё на своём пути. Если бы не чёткое действие сбиров[56], неизвестно, чем бы всё тогда закончилось.

– Вот именно, мы не можем допустить повторение событий почти сорокалетней давности, – заметил вице-канцлер. – Я понимаю ваше негодование и возмущение по поводу Джованни, и я как отец, непременно, выкажу своё недовольство, но как вы понимаете, это ничего уже не изменит.

– Что вы предлагаете?

– Церковный развод.

Понтифик воззрился на Сфорца-старшего, поражаясь его предприимчивости и готовности поставить на карту честь своего сына, самого герцога Миланского.

– Это решение далось мне нелегко, поверьте. Будет задета честь Сфорца, – сказал вице-канцлер, угадывая мысли своего патрона.

– И чем мы обоснуем причину развода на заседании консистории[57]?

– Тем, что ваша дочь по-прежнему девственница.

От такого ловкого предложения у понтифика округлились глаза.

– Пожалуй, это веская причина, – согласился он.

* * *

Пока шла подготовка к заседанию консистории, Лукреция наслаждалась возобновлением отношений со своим братом Цезарем. С того момента, как Лукрецию отправили в Субьяко, а затем в Санта-Мария-ин-Портико, юноша превратился в сильного красивого мужчину. Лукреция также изменилась: её грудь округлилась ещё более, а бёдра приобрели соблазнительное свойство покачиваться при ходьбе, по всей видимости, эту манеру она переняла у Джулии Фарнезе, которая пыталась всяческими способами привлечь внимание понтифика.

Брат и сестра предавались постоянным ночным наслаждениям, в то время как у Папы Александра назревали мысли о том, что пора подчинить земли протектората непосредственно Ватикану, сосредоточив власть в одних руках, подавив тем самым, свободолюбивых спесивых аристократов.

Его давно привлекали Форли, Имола и Ровенна, принадлежащие вдовствующей Катарине Сфорца, двоюродной сестре вице-канцлера. Понтифик принял решение отдалить Асканио Сфорца от обязанностей главнокомандующего армией Папского государства, оставив ему лишь ответственность за внутренние дела Ватикана. А чтобы не было возмущения с его стороны, Александр VI собирался оставить Джованни, своему несостоявшемуся зятю, всё приданное Лукреции – тридцать тысяч золотых дукатов, как плату за покорность и согласие.

* * *

Через некоторое время страсть Лукреции и Цезаря не преминула привести к нежелательным последствиям. Лукреция постоянно чувствовала слабость и недомогание. Она поделилась подозрениями с Цезарем, чем привела его в неподдельное волнение.

Он, прежде всего, испугался, что на приближающемся заседании консистории Лукреция будет убеждать всех в своей невинности, но её тело будет доказывать обратное.

Но консистория прошла успешно, несмотря на то, что Лукреция была уже на четвёртом месяце беременности, она спрятала этот недостаток под широким платьем и услышала заветную фразу: a mensa et toro[58].

Понтифик прекрасно знал о состоянии дочери и виновнике, Цезаре, но не осуждал их, понимая, что против чар Лукреции устоять невозможно. Поэтому сразу же после развода заботливый отец отправил отяжелевшую дочь в монастырь Сан-Систо, что на Аппиевой дороге, ведущей в Бринзиди.

* * *

Жизнь в Сан-Систо была серой и однообразной, протекая infra guattuer[59]. Лукреция не думала о ребёнке, её более всего расстраивало отсутствие плотских наслаждений в виду её интересного положения. Она постоянно капризничала, изводила компаньонку Каберию и служанок.

По мере того, как приближались сроки родов, она становилась всё более невыносимой. Однажды Лукреции показалось, что еда недостаточно тёплая, и она запустила серебряной тарелкой прямо в компаньонку, та едва успела увернуться.

Каберия, сидя по ночам у ложа своей госпожи, была готова вскочить по первому её требованию и удовлетворить любые потребности. Однажды, не выдержав постоянного напряжения и недосыпания, компаньонка свернулась калачиком на кресле и крепко заснула.

Лукреция, пребывая скорее в забытьи, чем во сне, постоянно чувствовала шевеление ребёнка, и отчего-то была уверена, что носит девочку. Вот и сейчас, плод начал ворочаться, словно укладываясь как можно удобнее. Лукреция открыла глаза: над ней склонилась незнакомая женщина, вся в чёрном. Мадонна удивилась, но не испытала чувства страха. Таинственная фигура протянула Лукреции руки, и начала поднимать её с постели, та же безропотно подчинилась.

Женщина накинула на Лукрецию тёплый плащ и увлекла за собой, прочь из монастыря.

– Кто ты? – спросила мадонна.

– Не задавайте лишних вопросов, так надо. Вас ожидает Асмодео ди Неро в замке Creazione.

Таинственная женщина беспрепятственно вывела Лукрецию из Сан-Систо, чуть поодаль её ожидала карета. Мадонна благополучно села в неё при помощи маленького ушастого человечка. Малыш подал ей тёплый шерстяной плед и сказал тоненьким голосом:

– Накройтесь, мадонна, ранним апрельским утром ещё прохладно.

Затем он сел на место кучера и карета тронулась. Таинственная женщина осталась стоять посередине дороги.

Путь в Creazione по подсчётам Лукреции должен был занять часа четыре, не меньше, но достаточно скоро дверь кареты отворилась, перед ней стоял улыбающийся граф ди Неро.

– Дорогая Лукреция! Как твоё самочувствие? – участливо поинтересовался он.

– Благодарю вас, граф, вполне сносно, – ответила мадонна и протянула руку.

Он помог ей выйти из кареты.

– Но скажите, ваша светлость, отчего такая спешка? – спросила Лукреция, очутившись рядом с ди Неро.

– Оттого, моя соблазнительная, что тебе пора рожать.

– Вот как! – Лукреция удивилась. – Странно, а почему здесь?

– Я помогу тебе избавиться от ребёнка, – объяснил граф. Я заберу девочку себе.

Лукреция внимательно посмотрела на Асмодео: она и забыла кто перед ней!

– Мне тоже казалось, что ношу девочку, – вымолвила она.

– Идём, всё готово. Мы должны поторопиться.

Лукреция повиновалась, ничего не сказав.

Она очутилась в просторной комнате, посередине которой стоял узкий длинный стол, накрытый чёрной тканью. К ней подошли две женщины, очень похожие на ту, которая вывела её из Сан-Систо.

Женщины раздели Лукрецию, облачили в чёрный балахон и велели лечь на стол. Она повиновалась.

Одна из женщин приказала:

– Раздвинь ноги и согни в коленях.

Затем вторая появилась с книгой в руках, открыла её и начала читать. Лукреция, прекрасно владевшая испанским, французским, немецким и латынью не поняла ни слова. Через некоторое время она почувствовала схватки и слегка застонала.

Неожиданно загорелись факелы, образуя вокруг стола и женщин замкнутый круг. Схватки усилились. Чрево Лукреции раздирала адская боль. Она кричала всё громче и громче, наконец, не выдержав, она взмолилась:

– Не могу! Меня разорвёт на части! Помогите мне!

К ней подошла женщина и внимательно посмотрела между ног и ощупала низ живота.

– Девочка лежит неправильно, она и мать могут погибнуть, – констатировала она графу ди Неро, постоянно находящемуся в помещении, не вмешиваясь в происходящий процесс.

– Я умру? – в отчаянии прокричала Лукреция. – Я не хочу умирать! Ди Неро, вы всё можете! Помогите мне! – Взмолилась она из последних сил.

Асмодео покинул покои. Лукреция уже находилась в забытьи, потеряв счёт времени. Сквозь пелену она услышала голос Асмодео:

– Встань!

Лукреция открыла глаза, ощутив прилив сил: перед ней стояла Каберия.

Мадонна недоумевала:

– Зачем здесь моя компаньонка? Чем она мне сможет помочь?

– Она девственница и это обстоятельство поможет тебе разродиться, – сказала одна из женщин.

Лукреция, находящаяся в изнеможении, не стала задавать лишних вопросов. К ней подошёл ди Неро и вложил в руку стилет с тонким длинным лезвием, на нём играли отблески огня.

– Сделай тоже, что и с Сильвией. Тогда ты выживешь, – сказал граф.

Лукреция растерялась: значит, она убила Сильвию, и это был не сон!

– Иначе нельзя? – она умоляюще посмотрела на графа.

– Нет. Приступай.

Каберия не была связана, но не могла ни закричать, ни пошевелиться, она смотрела на Лукрецию глазами полными ужаса и мольбы.

Мадонна, не раздумывая, подошла к компаньонке:

– Прости меня, девочка.

После этих слов она вонзила стилет прямо в сердце несчастной жертве, которая не упала после удара. О том, что жизнь покинула Каберию, можно было понять лишь по остановившимся глазам.

– Похвально, похвально… Это поступок истиной дочери, – промурлыкал довольный ди Неро, тут же подойдя к Каберии, вынул стилет и подставил золотой кубок, который тот час же наполнился тёплой кровью жертвы. – Выпей, – он протянул кубок Лукреции.

Мадонна послушно сделала глоток.

– Больше! Ещё! – приказал граф.

Она припала к кубку и, превозмогая отвращение, осушила его до дна.

После этого начались схватки. Женщины помогли Лукреции вновь лечь на стол, и она тут же благополучно разрешилась девочкой.

* * *

Лукреция открыла глаза: она лежала на своей постели в кельи монастыря Сан-Систо. За окном забрезжил апрельский рассвет. Голова кружилась, мадонна приподнялась, опершись на руку, и позвала:

– Каберия!

Девушка, спавшая на кресле, свернувшись калачиком, не ответила.

– Каберия! – вновь позвала Лукреция. – Негодница, спит, хоть бы что! – возмутилась она.

Мадонна встала, голова кружилась, слегка тошнило. Она нащупала ногами тёплые меховые туфли и опустила в них ступни.

– Каберия! – она трясла компаньонку за плечо, девушка не реагировала. – Да что же это такое!

Лукреция схватила девушку за плечи и слегка приподняла со спинки кресла: на неё смотрели остекленевшие глаза.

– А-а-а! – закричала мадонна и в ужасе отпрянула от компаньонки.

До конца не понимая, что происходит, она ощутила лёгкость во всём теле, но по привычке положила руки на живот. И …

– Что это со мной?

Мадонна ощупала себя, с трудом понимая, что округлый живот исчез.

– Я действительно родила девочку в Creazione! И я убила Каберию и Сильвию… Я пила их кровь… Кто же я теперь?..

Лукреции стало дурно, всё поплыло перед глазами, она потеряла сознание.

* * *

Потеря ребёнка и обстоятельства, сопровождающие таинственные роды, вскоре забылись. Лукреция недолго печалилась и вновь сошлась с Цезарем. У понтифика же были определённые планы на дочь, он намеревался её использовать в очередной политической игре.

Лукреции, по замыслу Александра VI, предстояло стать разменной монетой между Папским протекторатом и Неаполитанским королевством. Он вёл активные переговоры с Арагонским двором, проча дочери в мужья герцога Альфонса Бисельи, законного сына и наследника Ферранте I.

Наконец переговоры увенчались успехом, и очередной брак состоялся в той же самой базилике, что и с Джованни Сфорца. Многие из окружения папского двора сочли это обстоятельство роковым предзнаменованием. Арагонским дом укрепил своё положение посредством сего политического союза, вознамеривался тем самым оградить Неаполитанское королевство от постоянных притязаний Франции. Понтифик же предполагал получить надёжного союзника в предстоящей войне.

Ко второму замужеству мадонна Лукреция, теперь уже Бисельи, отнеслась холодно, не выражая ни малейших чувств, казалось, мирясь с тем, что Родриго Борджиа так и будет подкладывать её под перспективных политических союзников.

Однако второй муж Лукреции, Альфонсо повёл себя более обдуманно, чем Джованни и разыгрывал по отношению к жене бешеную страсть. Его игра началась сразу же с акта консумации, когда он как истинный представитель старинного Арагонского дома, показал «этим римлянам» на что способны неаполитанские мужчины, приведя тем самым свидетелей в неописуемый восторг.

Лукреция оценила физические возможности нового супруга и позволила ему постоянно делить с ней брачное ложе, подчёркивая тем самым расположение к нему. Альфонсо, хитрый интриган и неуёмный любовник, постепенно очаровал свою супругу, намериваясь использовать её в заговоре против Александра VI.

Спустя несколько месяцев после замужества Лукреции, из Неаполя в Рим прибыла родная сестра Альфонсо, Санча Арагонская. Он тут же спутала все карты при дворе понтифика и разрушила все сложившиеся устои.

Несмотря на то, что Лукреция снова вышла замуж, она не прекращала связи с братом. Цезарь же обожал сестру, казалось, ничего не сможет разрушить их любовные отношения. Но с появлением Санчи Арагонской положение резко изменилось.

При первой же встречи в Санта-Мария-ин-Портико Лукреция оценила южную красоту соперницы, заметив, что по типу она напоминает ей мать, Ваноцци Катанеи-Кроче-Канале, а такие женщины не могут оставить равнодушным не одного мужчину. Мадонна Бисельи возненавидела свою свояченицу с первого взгляда.

Та же, понимая, чувства новой родственницы, вела себя скромно и достойно, как истинная дочь Ферранте Арагонского, хоть и незаконно рожденная, чем покорила сердце понтифика. Он оценил красоту и покладистость Санчи и тут же выдал её за своего младшего сына Джоффре, которому было всего тринадцать лет, но нежный возраст жениха никого не смутил. Брак осветили в той же самой базилики, где дважды стояла перед алтарём Лукреция.

* * *

Александр VI, умиротворённый тем, что личная жизнь его детей устроена с выгодой для него, активно принялся к военным приготовлениям. Всё это время он не оставлял намерений захватить северо-западные земли, лежащие вокруг Форли, принадлежавшие графини Катерине Сфорца. Для осуществления своих планов, Борджиа созвал очередную консисторию, давно состоящую из ручных кардиналов, которая единодушно сложила обязанности военачальника с вице-канцлера Асканио Сфорца и назначала Знаменосцем церкви, гонфалоньером, Цезаря, получившего звание герцога Валентинуа.

Альфонсо Бисельи, играя роль страстного влюблённого мужа, был в курсе всех событий, намереваясь помешать замыслу понтифика. Герцог Бисельи, Санча Арагонская и Асканио Сфорца, задетый лишением части его законных обязанностей, тайно встретились в покоях вице-канцлера.

* * *

– Господа, мы собрались здесь, тайно под покровом ночи, дабы определить наши совместные действия против ненавистного Александра VI, – начал вице-канцлер свою речь.

За столом восседали: герцог Бисельи, Санча Арагонская, архиепископы Остийский, епископ Калахорра, кардинал Адриано Непийский, а также папский секретарь архиепископ Козенцы, почувствовавшие нависший над своими головами «дамоклов меч».

Понтифик намеревался сместить их и продать освободившиеся хлебные места за огромные деньги, столь необходимые для воплощения его дерзких замыслов.

– Папа творит беззаконие и оно не наказуемо. Скоро все мы останемся без родового имущества, которое перейдёт в его личное владение, а мы с вами в лучшем случае останемся нищими, если вообще сумеем сохранить жизнь.

Сфорца умолк, горечь обиды жгло ему грудь, не позволяя говорить долго.

– Достопочтенные отцы церкви и вы, синьора! – обратился Бисельи к священнослужителям и сестре. – Можно пойти двумя путями: первый бескровный – отравить понтифика, а также Цезаря. Хуан Борджиа сейчас в Испании и не представляет реальной угрозы. Второй – поднять Рим, к восставшим присоединяться наши люди. Мои войска готовы выступить в любой момент со стороны Субьяко и поддержать мятеж.

Инициативу подхватил Сфорца:

– Миланское герцогство также нас поддержит. Если вы помните мой сын, Джованни Сфорца, был отвергнут семейством Борджиа.

– Простите, вице-канцлер, – вмешался кардинал Непийский, – но Милан слишком далеко от Рима.

– Я прикажу войскам двигаться к Форли, а затем совместно выступлю с кондотиерри[60] Катерины на Рим. Мы уничтожим Борджиа и его приспешников прямо в логове.

– Может быть, лучше яд, – предположила Санча. – Война повлечёт разрушения и смерть, а мы бы хотели получить не разграбленные земли.

Присутствующие задумались.

– Весьма сложная задача. Пища понтифика тщательно проверяется и пробуется. Да и потом, его цепной пёс Карло Пазолли, как тень следует за ним, – пояснил Сфорца.

– Итак, решено, все склонны к военным действиям, – подытожил герцог Бисельи.

Присутствующие кивнули.

– Остаётся последний нерешённый вопрос: раздел Папского префектората в наших интересах.

У собравшихся заговорщиков вожделенно заблестели глаза.

* * *

Лукреция проснулась посередине ночи, её охватил озноб, хотя в помещении было тепло, а на улицах Рима стоял август. Она повернулась к мужу с намереньем прижаться к нему, но в руки попала только подушка.

Лукреция тихонько позвала, думая, что муж поднялся посреди ночи по каким-либо причинам:

– Альфонсо!

Покои были пусты, ничто не выдавало присутствия герцога. Она накрылась одеялом и попыталась заснуть. Сон навалился, мысли смешались, сознание уплывало в сладостный мир сновидений.

Она почувствовала, как Альфонсо лёг рядом и обнял её.

* * *

Санча Арагонская направлялась к покоям Цезаря. Она добилась своего, и гонфалоньер окончательно потерял голову. Молодая женщина, обладая южным неаполитанским темпераментом, имея за плечами в свои пятнадцать лет богатый любовный опыт, умела доставить удовольствие такому развращённому мужчине как Цезарь Борджиа.

Гонфалоньер ждал любовницу с нетерпением. Она же чуть задержалась, с намерением помучить любовника и воспламенить в нём страстное желание.

Санча подошла к покоям Цезаря, стражи тот час же её пропустили. Мужчина, томимый ожиданием, стоял около камина, ночи были тёплыми, огонь в нём не разводился. Любовникам нравилось предаваться страсти на шкуре леопарда лежащей на полу рядом с ним.

Войдя в покои, Санча ощутила любовный трепет, предвкушая наслаждения, что и говорить, её муж Джоффре был просто невинным младенцем по сравнению с Цезарем.

* * *

Любовники лежали рядом на шкуре леопарда, утомлённые друг другом. Даже в такие минуты Санча не забывала – кто она, и с какой целью соблазнила Борджиа.

Она начала издалека:

– Цезарь, скажи, почему ты сложил священный сан, принял титул графа Валентинуа и чин гонфалоньера? Неужели обязанности священника так тяготили тебя?

– Отнюдь, дорогая Санча. Просто скоро начнутся большие перемены на Папских землях и мне выгоднее быть графом Валентинуа.

– Перемены? – Санча удивлённо вскинула красивые брови.

– Да, carra mia, перемены. Поверь мне, ты о них лишь выиграешь.

– И чем же? – Санча опять приподняла брови.

– Тем, что я люблю тебя и хочу на тебе жениться, – Цезарь привлёк любовницу к себе и страстно поцеловал.

– Ты же знаешь, я замужем за Джоффре, – возразила Санча.

– Это не помеха – сделаю так, что станешь вдовой. Только скажи!

– Но Джоффре – твой брат, – попыталась воззвать Санча к милосердию любовника.

– Этот щенок, рождённый от шлюхи Патриции ди Грантони! Не смеши меня! – Цезарь рассмеялся. – Я раздавлю его как букашку!

– А, если я и вправду соглашусь? – спросила Санча томным голосом, полным страсти.

– Хочешь, прикажу сегодня же утопить его в Тибре?

– Немного позже, – сказала интриганка и обняла Цезаря за шею.

Они слились в страстном поцелуе, перешедшим в соитие их молодых тел.

Отдохнув, Цезарь поднялся, не стесняясь наготы, подошёл к изящному столу и наполнил бокалы вином.

– Выпьем, мы были чрезмерно страстными, – он протянул бокал Санче.

Она пригубила вино. Цезарь же жадно осушил весь бокал и наполнил его снова. У Санчи возникло острое желание подсыпать любовнику яда, но, увы, время и место были неподходящими.

– Скажи мне, перемены – это война?

Цезарь взглянул на любовницу, которой доверял и был уверен в её чувствах. Он промолчал, в душе зародилось сомнение: задаёт слишком много вопросов. Зачем?

* * *

Санча покинула покои Цезаря Борджиа только под утро. После её ухода он послал за Карлом Пазолли с приказом явиться тот час же.

Пазолли имел привычку входить бесшумно в тот момент, когда его ожидаешь менее всего. И в этот раз за спиной Цезаря раздался его вкрадчивый голос:

– Монсеньор!

Цезарь стоял у камина, где еще недавно он предавался любовным удовольствиям с Санчей Арагонской. Он резко обернулся.

– Карло, проследи за мадонной Санчей, все её встречи, по возможности разговоры.

– Да, монсеньор, – Карло поклонился, но не ушёл.

– Что ещё? – удивился Цезарь. – Ты хочешь что-то сказать?

– Да, монсеньор. Мне стало известно, что мадонна только что покинувшая ваши покои, буквально, перед тем как войти сюда, пребывала почти два часа в покоях Асканио Сфорца.

У Цезаря перехватило дыхание.

– Ты уверен?

– Да, монсеньор, абсолютно. Мои люди повсюду.

– Грязная шлюха: она подбирается ко мне с вопросами, выскочив из-под Сфорца!!! Карло! Схватить её, и отправить в палаццо ди Анджело под неусыпную охрану!

Глава 17

Сергей потряс шариковой ручкой:

– Ну что такое! Если плохо, то во всём, даже ручки не пишут.

Он аккуратно собрал листы и сложил их в тумбочку.

Сосед по палате с загипсованными ногами и руками поинтересовался:

– Что пишешь? Я смотрю, ты два дня от бумаги не отлипаешь. Жалобу что ли строчишь? Так это бесполезно… Не трепи себе нервы…

Сергей удивлённо взглянул на соседа:

– А вас когда привезли?

– Два дня уже. Меня Василием зовут. Извини, руки не подаю, в гипсе. Так ты меня и не видел, всё писал. Я решил: человек занят делом, чего отвлекать.

Сергей потерял счёт времени: сколько он писал, понятия не имел.

– А я – Сергей, – представился он коллеге по несчастью. – Вот тоже нога: перелом шейки бедра. На следующей недели обещали прооперировать.

– Ага, они прооперируют. Пока денег не дашь, ни черта делать не будут. Это я тебе точно говорю.

Сергей кивнул.

– Так чего всё-таки пишешь?

– Книгу.

Василий удивился:

– Из писателей что ли?

– Нет, из историков.

– Почитай мне, а! А то так тошно, просто сил нет.

– Про средневековую Италию вам интересно будет?

– Да про что угодно, лишь бы не думать о переломанных костях.

– Хорошо, – согласился Сергей. – Вы – мой первый слушатель.

* * *

Сергей дочитал рукопись и замолчал, вопросительно глядя на Василия.

– Да-а… – протянул он многозначительно. – Все бабы – шлюхи, и сейчас и тогда в древности. Чего с нами мужиками делают! А мы – дураки, ведь сами напрашиваемся! Я знаешь, как сюда попал?

Сергей отрицательно помотал головой.

– Да, как в том дурном анекдоте про мужа и любовника!

– Вы с балкона что ли… – робко предположил Сергей.

– Ага, с него родимого. Хорошо, хоть третий этаж. А то лежал бы сейчас в морге под белой простынёй.

В палату влетела жгучая брюнетка в красном свитере:

– Васечка! Милый! – женщина бросилась к нему и начала целовать в лицо, единственное, что было не забинтовано.

– Стерва ты, Людка! – возмущался Василий.

– Ругай меня, ругай! – посетительница разразилась слезами. – Я решила уйти от мужа, хватит тебе по карнизам лазить.

– И чего!? Уходи, я-то что…

– Как что? Я вещи собрала, к тебе перееду, поженимся, – сообщила Людка, полная энтузиазма.

– У-у-у!!! – заорал Василий на всё отделение.

Как ни странно, но в дверях появилась медсестра:

– Чего стряслось-то?

– Умоляю, обезболивающее! А лучше вместе со снотворным!

* * *

Василий был спокойным соседом, не докучая Сергею расспросами или жалобами на жизнь. Поэтому Сергей без помех предавался любимому делу – написанию книги. Надежда Павловна приходила к сыну через каждые два дня, вот и сегодня Сергей с нетерпением её ожидал: перекинуться словом с родным человеком, узнать, что там на воле твориться и получить очередную порцию писчей бумаги.

Надежда Павловна, как человек пунктуальный, пришла в чётко отведённое для посещений время, после 17.00.

– Здравствуй, сынок! – она поцеловала своё великовозрастное чадо в щёку.

Дети есть дети в любом возрасте, а для Надежды Павловны, похоронившей мужа несколько лет назад, сын был единственным смыслом жизни.

– Привет, мамуль.

– Вот я тебе витаминчиков принесла.

Надежда Павловна выкладывала на тумбочку апельсины, бананы, мандарины, словом всё то, что нет в магазинах и недоступно нормальному человеку по ценам.

– А вот ещё новинка, – она прищурилась и прочитала на пластиковой цветной баночке: – Эрмигут. Полина сказала, что-то вроде сладкого кефира с кусочками фруктов.

Сергей растерялся:

– Полина… Мама, скажи честно, всё это от неё, – он вопросительно посмотрел на мать.

– Да. Ну, она может сейчас себе позволить такую роскошь. Заходила Лена, её дочь, принесла вот целый пакет, – Надежда Павловна указала на фрукты, лежащие на тумбочке.

– Как она? Обещала зайти, да вот всё никак…

– Лена сказала – вся в работе.

– Мама, ты сможешь передать ей вот это, – Сергей слегка нагнулся с кровати, открыл тумбочку и достал исписанные листы.

– Конечно, передам. Это твоя книга?

Сергей кивнул.

– Ты не будешь возражать, если я прочту, а то прошлый раз отправил Полине, я и посмотреть не успела.

– Извини, мам, так получилось. Я просто забылся, словом, я тогда чувствовал себя неважно.

Мать понимающе кивнула.

Василий, закованный в гипсовую броню, поводил носом:

– Какой запах… Это чего апельсины?

Надежда Павловна почистила апельсинку и, видя, что сосед по несчастью не владеет руками, покормила его.

– Спасибо, с детства их обожаю. Они мне Новый Год всегда напоминали.

Надежда Павловна опять подсела к Сергею.

– Мам, говорят, моя операция платная. Это правда?

– Да, сынок.

– И сколько?

Надежда Павловна замялась.

– Двести долларов, – она виновато посмотрела на сына.

– Сколько? Сколько? – опешил Сергей от таких расценок. – Это несколько моих зарплат!

– Серёжа, ты не переживай. Заплатим, – успокаивала его мать.

– Да чем же? Где ж взять такие деньги?

Надежда Павловна снова замялась:

– Ты только не ругайся… Словом, Полина, когда приходила к тебе, договорилась с хирургом и всё оплатила. Обещали сделать в лучшем виде.

* * *

Вероника вошла в дверь с табличкой «Creazione», поднялась на третий этаж. Она прошла по длинному узкому коридору: вот он, кабинет триста шесть. Дверь кабинета распахнулась, на пороге стоял Асмодей:

– О! Вероника! Стало быть, вы приняли моё предложение, весьма рад.

– Да, – кивнула девушка и смутилась.

– Прошу вас, проходите. Я покажу вам рабочее место.

Он провёл Веронику дальше по коридору, минуя множество одинаковых дверей, без номеров и табличек.

– Вот осваивайтесь, – шеф распахнул дверь перед новой сотрудницей.

Она вошла в просторную комнату, выполненную в нежных салатовых тонах, её стиль и обстановка говорили о том, что поработал опытный дизайнер. На огромном рабочем столе с тёмно-зелёной столешницей стоял компьютер, какие Вероника видела только по телевизору в импортных фильмах.

Девушка решила признаться сразу:

– Я не умею пользоваться такой техникой. У нас в институте стояла СМ – ЭВМ выпуска 1980 года и графопостроитель. А так мы всё в ручную делали.

– Не беда. Будите делать так, как привыкли, – подбодрил её шеф.

– И ещё… – Вероника замялась, – у меня нет трудовой книжки.

Асмодей рассмеялся:

– Ну, кому сейчас она нужна! Да, у меня сегодня деловая встреча с заказчиком. Прошу вас присутствовать. Считайте это боевым крещением.

– Я готова.

Вероника припомнила, как бабушка общалась с малиновыми пиджаками и настроилась решительно.

* * *

Ламбарджини припарковалась на стоянке около модного ресторана «Куколки». Асмодей вышел из машины, галантно распахнул дверь перед Вероникой и подал ей руку. Вероника, одетая в узкую длинную юбку, оценила оказанное ей внимание, из машины с такой низкой спортивной посадкой выбраться в подобном наряде отнюдь не просто.

Асмодей и Вероника вошли в ресторан. Мужчина снял дорогое кашемировое пальто и принял скинутую чернобурку своей спутницы, отдав одежду гардеробщику, скорее напоминающего громилу из зарубежных фильмов. Затем они прошли в зал, к ним тут же подскочил метрдотель, определяя по виду солидность и платёжеспособность посетителей.

– Прошу вас, – он холуйски согнулся. – Проходите. Есть удобные столики прямо около сцены.

– Не стоит, – Асмодей улыбнулся своей завораживающей улыбкой. – В отдельном кабинете нас должны ждать.

Метрдотель вопросительно уставился на парочку.

– Мы к Агафонову Виктору Ивановичу, – пояснил Асмодей.

– О! – холуй прогнулся ещё больше. – Что же вы сразу не сказали! Прошу вас!

Агафонов Виктор Иванович, местный криминальный авторитет по кличке «Агафон», слыл человеком вспыльчивым и злопамятным, владел несколькими небольшими ресторанчиками с различными услугами, в том числе и «Куколками». Его подчинённые боялись как огня, и несчастный метрдотель трепетал от визитёров, ровно также как и своего босса.

– Сюда, – он откинул тяжёлую коричневую портьеру.

Перед глазами гостей открылось просторное помещение с приглушённым светом. По углам сидели парочки, одна из них предавались утехам, другая же, явно состоявшая только их «пиджаков» вела оживлённую беседу.

«Метр» бесшумно подошёл к «пиджакам» и что-то шепнул.

– А, строители пожаловали, прошу! – рявкнул Агафон. – Петя, организуй нам слегка выпить и закусить по высшему разряду.

Вторая парочка, мгновенно испарилась, оставляя за собой шлейф парижских духов «Самсара», что по восемьдесят долларов за крохотный флакончик.

Вероника повела носиком, оценив аромат здешних «ночных бабочек». «Не слабо», – подумала она, располагаясь в удобном кресле рядом с агафоновским помощником.

– Моя помощница, личный референт, – отрекомендовал Асмодей Веронику.

Агафон хмыкнул, оценивая помощницу и, тут же прикидывая, какова она в постели.

– Что ж время – деньги, как сказал древний философ, – гаркнул авторитет. – Начнём с главного – я хочу построить дом, недалеко от Москвы, с тем расчётом, чтобы можно было жить и веселиться круглый год.

– Прекрасно, – улыбнулся Асмодей. – Наверняка вы уже как-то представляете дом своей мечты, – предположил он.

– А то, как же! Большой, просторный, богатый, с подземным гаражом на две машины. Не… пожалуй, на три, ребёнок тоже вырастет. Вот… Что ещё? А, ну, чтоб был похож на усадьбы из фильма «Война и мир».

Вероника деликатно покашляла, все взоры устремились на неё.

– Если я правильно поняла, вы предпочитаете нео-дворцовый стиль архитектуры?

– Нео… Что? – не понял заказчик. – Ты говори проще, я университетов с институтами не заканчивал!

– Проще можно, – кивнула Вероника. – Дворцовый стиль потому, что вы предпочитаете здания, проще скажем, в которых проживали в своё время аристократы и помещики. А «нео» потому, что хотите подземный гараж. Сочетание дворцового стиля с элементами современной архитектуры дают приставку «нео», стало быть, стиль называется нео-дворцовый.

– Хм… – изрёк Агафон, – умна! Ты чё архитектор?

– Да, – кивнула Вероника.

– И институт закончила? – полюбопытствовал авторитет.

– Закончила.

– Сильна! – искренне восхитился он. – Я думал архитекторы только мужики. Ну, миль пардон, мадам.

Вероника улыбнулась:

– Я мадемуазель.

Агафон опять многозначительно хмыкнул.

– Ну, раз такая умная, скажи мне, как называются всякие штучки, – он покрутил руками в воздухе, – ну, которые у буржуев стенки и потолки украшали.

– Вы, по всей видимости, говорите о лепнине, – предположила она.

– Точно! О ней! Вот её побольше! Ну, согласись, с ней богато смотрится! Да, чуть не забыл – баню обязательно с парилкой и бассейном, и теннисный корт, пора и о здоровье подумать.

Вероника терпеливо записывала требования заказчика в блокнот.

– Хорошо, я всё поняла. Необходимо составить технические требования к сооружению и подписать их вместе с договором.

– Это зачем? Я подписывать ничего не хочу, – расставил точки над «и» Агафон.

Вероника по опыту, уже знала, как выйти из сложившейся ситуации.

– Ваша подпись не обязательна. Назначьте доверенного, и он будет вести все ваши дела, в том числе и подписывать необходимые бумаги.

– Ну, это дело обычное, – согласился заказчик. – И когда вы составите, эти, как их… технические требования?

– Дня три, четыре, – пояснила Вероника.

– Отлично, теперь и обмыть можно начало дела, – Агафон указал на сервированный столик, стоящий чуть поодаль.

* * *

Вероника и Асмодей отужинали в «Куколках» и, наконец, выбрались на свежий мартовский воздух.

Вероника не стала застёгивать шубку, от выпитого вина ей было жарко. Асмодей же был совершенно трезв, несмотря на то, что уделял изрядное внимание выпивке.

– Я довезу вас до дома, – предложил он.

– Да, но у меня машина осталась около офиса.

– Не бойтесь, с ней ничего не случиться. Она где стоит, около входа?

Вероника кивнула.

– Тогда не переживайте, уладим. Какая машина?

– Альфа-Ромео, номер «сорок-пятнадцать, мнм».

Он открыл багажник и извлёк из него телефон, похожий на огромную трубку, присоединённую к какой-то коробке, и набрал номер:

– Охрана! Да я. Около входа стоит Альфа-Ромео номер «сорок-пятнадцать». Видите? Отлично! Так вот завтра утром она должна стоять на том же месте!

– Что это? – удивилась девушка, указывая на трубку.

– Спутниковый телефон.

– А-а-а, – протянула она, не понимая как вообще можно разговаривать по телефону из машины, если ты не служишь в КГБ.

* * *

Когда подъезжали к дому, Веронику окончательно разморило. Асмодей буквально вынул её из Ламбарджини и, держа в своих объятиях, закрыл авто.

– Вероника, который подъезд ваш? – поинтересовался шеф у разомлевшей подчинённой.

– Второй, вон… – девушка попыталась махнуть рукой в нужном направлении. – Извините, на меня словно накатило, мне право неловко за своё поведение. Вы, не думайте, я так никогда не напиваюсь…

Асмодей рассмеялся:

– Ничего со всеми бывает. Идёмте, я доведу вас до квартиры, а то упадёте, и я лишусь ценного сотрудника.

Коллеги вошли в подъезд, миновали вахтёршу, увлечённую вязанием свитера, относящуюся к своим непосредственным обязанностям с полнейшим безразличием, и вызвали лифт. Он, скрепя, прикатил с верхнего этажа. Асмодей, одной рукой придерживая девушку, другой открыл металлическую сетчатую дверь, затем распахнул деревянные дверцы, на него пахнуло собачьей мочой.

– Ух, кошмар… Какой этаж у вас?

– Пятый, кажется… – Вероника задумалась. – Да, пятый.

Она прильнула к плечу шефа.

Асмодей нажал кнопку. Лифт, не спеша, начал подъём, и достигнув места назначения, взвизгнув, остановился. Кавалер извлёк себя и спутницу из его вонючего чрева.

– Куда дальше?

– Пятьдесят вторая квартира, – ответила девушка, не поднимая головы с удобного плеча шефа.

Она попыталась расстегнуть сумочку и достать ключи. Руки её не слушались.

– Позвольте, я помогу вам, – Асмодей улыбнулся своей ослепительной улыбкой, взял дамскую сумочку, ловко извлекая из неё ключи.

– Сейчас откроем, – он с поразительной точностью определил из огромной связки, на которой болтались ключи от гаража, дачи, почтового ящика и квартиры, нужный верхний ключ, а затем и нижний.

Дверь распахнулась. Вероника оценила предприимчивость шефа, подумав: «Вот такого бы мужика в дом».

– Прошу, – Асмодей отдал девушке сумочку.

Неожиданно Вероника поняла, что её нестерпимо мучает тоска по сильному мужскому плечу, а также другим мужским достоинствам.

– Может быть, вы останетесь… Я право не настаиваю… – робко и откровенно предложила она.

Асмодею не пришлось повторять дважды: он привлёк к себе девушку и поцеловал. Вероника ощутила безумное желание и, не прерывая страстного и сладостного поцелуя, скинула чернобурку, жакет и обвилась, словно змея вокруг своего шефа.

Мужчина расстегнул её блузку, целуя в шею, а затем грудь. Вероника опомнилась: они же в коридоре, увлекая партнёра в комнату.

* * *

Такой страстной и ненасытной Вероника не была ни с одним мужчиной. Да, и какие мужчины у неё были, всё больше юнцы-однокурсники и между делом, бандит Пётр, о мимолётной связи с которым, вообще, не хотелось вспоминать. Асмодей поразил её раскованностью и естественностью желаний, которых он не стеснялся, умело, вовлекая в любовную игру неискушённую партнёршу.

Вероника отдавалась ему настолько эмоционально, что потеряла ощущение реальности. Дыхание партнёров участилось, объятия напряглись, такого страстного прилива она не испытывала никогда, и не справляясь с захлестнувшими эмоциями, начала кричать от удовольствия.

Наконец, утомлённая, она заснула на груди Асмодея. Девушке приснился странный сон: бабушка, Ирина Егоровна, звала её, что-то кричала, явно пытаясь объяснить или предупредить, но безуспешно. Вероника ничего не услышала: Ирина Егоровна начала отдаляться и вовсе исчезла. Потом перед глазами девушки маячил красный камень, затем и он отдалился, превратившись в точку.

Вероника проснулась, ей было жарко. Она приподнялась, оперевшись на локоть, понимая, что лежит на кровати не рядом с Асмодеем, а одна. Она встала, накинув халатик, прошлась по квартире, но следов шефа не обнаружила.

– Странно… куда можно деться в четыре часа утра? Может, уехал?

Она подошла к двери: цепочка висела, как и положено. Вероника растерялась: так, где же он? Сквозь дверь, что ли просочился? Или вообще ничего не было: ни страстных поцелуев, ни умопомрачительного секса? А может, она встала, закрыла за Асмодеем дверь, затем легла и забыла?

Вероника не нашла ответы на возникшие многочисленные вопросы и направилась в ванную, спать уже не хотелось.

* * *

До офиса Веронике пришлось добираться на общественном транспорте. Она погрузилась в метро на Фрунзенской, сделала переход на Октябрьскую, и поезд понёс её по кольцевой до Проспекта Мира. Дорога заняла минут пятьдесят, за это время было о чём подумать: как, например, вести себя с шефом на работе.

Поразмыслив, Вероника решила, ни чем не напоминать о происшедшем между ними, время покажет мимолётное ли это увлечение или, напротив, оно может перерасти в прочную связь.

Глава 18

Из рукописи Сергея Ковалева

Санча Арагонская очнулась. Последнее, что она помнила – это двое мужчин, ворвались к ней в покои, вытащили из постели, скрутили, заткнули рот, и она потеряла сознание.

Мадонна огляделась: она так и была в ночной сорочке, лежала на узкой кровати в небольшой комнате. Сквозь маленькое окно, расположенное почти под потолком пробивался дневной свет.

«Где я? Что со мной? Кто похитил меня?»

Дверь отворилась, вошёл мужчина, облачённый во всё чёрное. Он молча положил пред мадонной одежду и туфли.

– По какому праву вы схватили меня? Вам известно, что я – Санча Арагонская, дочь короля Ферранте?

– Да, мадонна, нам всё известно, – мужчина почтительно поклонился. – Вам пришлют женщину, она поможет облачиться, причесаться и проводит к завтраку.

– Вы не ответили на мой первый вопрос? – упорствовала Санча.

– Вы в палаццо ди Анджело, по приказу Цезаря Борджиа. Остальное, узнаете позже.

Одетая и причесанная пленница послушно следовала за пожилой безмолвной женщиной. Следуя по узким коридорам, она заметила – стражи стоят на каждом шагу.

Наконец она очутилась в зале, посередине которого стоял изысканно сервированный стол. Женщина указала Санче на стул, который ей подобает занять. Мадонна беспрекословно села с надеждой, что сейчас проясняться обстоятельства, по причине которых с ней произошло досадное недоразумение.

Вошёл Цезарь Борджиа.

– О! Дорогая Санча! Рад видеть тебя в добром здравии.

Молодую женщину затрясло, её захлестнула волна ненависти к человеку, стоявшему перед ней. «Неужели нас предали?» – подумала она.

Не дожидаясь ответного приветствия от своей возлюбленной, он сел за стол. От стены отделился слуга, которого Санча даже не заметила, он подошёл к столу и наполнил тарелки всевозможными яствами, всего понемногу.

Цезарь подцепил вилкой кусочек ананаса:

– Отведайте, дорогая! Завтрак должен быть лёгким, не так ли?

Санча молча взяла вилку и через силу принялась за фруктовый салат.

Ели молча: Санча обдумывая, что известно Борджиа, он же – как лучше выудить из любовницы необходимые сведения – угрозой или уговорами. Наконец слуга наполнил бокалы вином.

Цезарь сделал глоток и поставил бокал на стол.

– Злые языки говорят, что мы, Борджиа, травим своих противников вином, – он выразительно взглянул на Санчу.

Она же поперхнулась и закашлялась.

– Вот также поперхнулся Джованни Сфорца, когда я навещал его в Милане почти год назад. А всё из-за чего – совесть мучила.

Санча поняла – Цезарю известно многое, но не всё, иначе бы он не ходил вокруг да около. Она улыбнулась:

– Меня не мучает совесть.

– А то, что ты спала и с Асканио Сфорца, вылезала из-под него и отправлялась ко мне? В порядке вещей, не так ли?

– Мы ведь не женаты и я не давала тебе обед верности, – пожала плечами мадонна и демонстративно отпила вино из бокала.

Цезарь усмехнулся, оценив по достоинство выдержку любовницы, теперь уже бывшей.

– Не скрою, я подозреваю Сфорца в измене. Боюсь, carra mia, что и ты причастна к ней.

– Я всего лишь женщина, ищущая наслаждений, – отпарировала Санча. – И не занимаюсь политикой, тем более не принимаю участие в изменах Папе.

– А твой брат, – Цезарь пристально воззрился на пленницу, – он тоже ищет наслаждений?

– О, да! – кивнула Санча. – С молодой женой на супружеском ложе.

Гонфалоньер потерял терпение:

– Если ты не расскажешь мне обо всех заговорщиках, я велю бросить тебя в темницу, а затем пытать!!!

От такого крика Санча вздрогнула, она испугалась, понимая, что Цезарь не шутит.

– Молчишь! Даю день на раздумья. И если завтра я не услышу всей правды – будешь иметь дело с доминиканцами-инквизиторами!

* * *

Лукреция прогуливалась в саду, за ней шли две камеристки. Она любила осенний яблоневый сад в палаццо Санта-Мария-ин-Портико в это время года. Земля ещё хранила тепло, но ночи и ранее утро стали прохладными, стоял конец октября. Яблони пожелтели и роняли листья с каждым днём всё больше и больше.

Лукреция пребывала в унынии, сравнивая себя с опавшими листьями. Что она получила от Асмодея? Только яд, кровь и смерть двух компаньонок, и ничего ценного. Её постоянно терзало чувство, словно её обманули как маленького ребёнка – обещали красивую увлекательную игрушку, но дали потрёпанную тряпичную куклу. Мадонна чувствовала разочарование, её тяготил Рим и родственники. Цезарь был безумно увлечён Санчей Арагонской, что весьма задевало самолюбие Лукреции, муж постоянно куда-то растворялся, в том числе и по ночам. Она часто чувствовала его отсутствие на ложе даже сквозь сон. Отец завёл новую любовницу, которая была на год моложе Лукреции. Молодой женщине казалось, что все забыли о ней, она никому не нужна ни мужу, ни брату, ни отцу, ни Асмодео ди Неро.

Вторая беременность Лукреции протекала сложно, близились сроки родов, отчего мадонна чувствовала себя всё хуже и хуже с каждым днём. Так она брела по центральной аллее, поглощённая своими мыслями. Вдруг, словно из-под земли перед ней появился Цезарь. Он схватил её за руки и поцеловал в щёку.

– Лукреция! Дорогая моя, возлюбленная сестра!

– Сестра – да, но не возлюбленная, – с горечью возразило великовозрастное дитя, готовое расплакаться от нанесённой обиды.

– Я виноват перед тобой. Прости меня, я слишком увлёкся это шлюхой Санчей.

Лукреция вздёрнула брови от удивления.

– Дорогой брат, вот как ты заговорил!

– Да, да… Я так скучал по тебе, – он попытался привлечь к себе сестру, но её округлый выпирающий живот не позволил это сделать. Компаньонки переглянулись и предусмотрительно отстали, свернув на узкую тропинку, ведущую к фонтанам.

– Вам всем что-то нужно от меня. Вот и сейчас ты не искренен со мной, – возмутилась мадонна.

– Ты как всегда проницательна, carra mia. Как твои отношения с герцогом Бисельи?

Лукреция вновь удивилась.

– Мой супруг, герцог Бисельи, благополучно осеменив меня, предаётся постоянным развлечениям. Он даже по ночам от меня сбегает. Мог бы вообще перебраться в другие покои, нечего ломать комедию передо мной и обитателями палаццо. Мне бы сразу стало легче! – она достала из кармана пелерины батистовый платочек и аккуратно промокнула им вокруг глаз.

Цезарь задумался, решая насколько быть откровенным с сестрой.

– Лукреция, прошу тебя, выслушай меня и не забывай, что ты – Борджиа.

Мадонна встрепенулась, понимая, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

– Против нашего отца, Родриго Борджиа – Папы Александра VI, существует заговор. И его, увы, возглавляет его твой муж.

Лукреция пошатнулась, Цезарь предусмотрительно поддержал её под руку.

– Откуда это известно? – с трудом выдавила она, находя объяснения ночным отлучкам мужа.

– От Санчи Арагонской. Я заточил её Палаццо ди Анджело. Мы с понтификом решили не предавать это обстоятельство огласке, а решить всё тихо по-семейному.

Цезарь извлёк флакон из внутреннего кармана камзола и потянул его сестре. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: флакон содержит яд, тот самый, которым она отравила Адриану де Мила и её дочь.

* * *

Вице-канцлер Асканио Сфорца и герцог Бисельи скончались почти одновременно. Их болезнь протекала одинаково: головокружение, рвота, сильная отёчность конечностей. По всем признакам у них была «горячка Борджиа». Остальных членов заговора постигла другая участь – они были отданы на расправу инквизиции, которая обвинила их в вероотступничестве и предала аутодафе. Имущество приговорённых поступило в личное распоряжение Папы Римского.

Теперь, когда все политические соперники были устранены, для понтифика настало подходящее время подчинить Форли, Имолу и Ровенну. Герцогиня Катарина Сфорца, лишённая поддержки заговорщиков, могла рассчитывать только на собственные силы. Борджиа активно готовились к войне.

* * *

Не успела Лукреция оплакать смерть своего супруга и разродиться мальчиком, как Борджиа-старший начал переговоры с Эрколе I, могущественным герцогом Феррары, рассчитывая выдать замуж овдовевшую дочь за его сына Альфонсо д’Эсте.

Расчёт Папы был простым: герцогство Феррара, территориально находясь рядом с землями Катерины Сфорца, не должно оказывать ей никакой помощи. И добиться этого проще всего замужеством единственной дочери, благополучно освободившейся уже от второго мужа. Борджиа-старший лелеял надежду, что союз с могущественным домом д’Эсте позволит ему укрепить свои позиции на северо-западных землях, простирающихся до Адриатики.

Но д’Эсте оказались осторожны и упрямы. Эрколе I всячески затягивал переговоры о замужестве, прекрасно зная о разводе предполагаемой невесты и о таинственной смерти герцога Бисельи. Но перед щедростью папы Александра не смог устоять даже он. Когда понтифик отправил герцогу перечень приданного и сумму золотом в дублонах, д’Эсте-старший сдался и начал приготовления к встрече своей будущей невестки.

* * *

Вероника по-прежнему работала в «Creazione». Прошло более месяца с момента её бурной ночи с Асмодеем. Шеф был подчёркнуто вежлив с ней на работе, проектирование усадьбы для господина Агафонова продвигалось полным ходом, они несколько раз совместно выезжали на переговоры, и только! Близости между ними больше не было.

Вероника отмахнулась от происшедшего между ними: с кем не бывает по пьяному делу, по крайней мере, будет, что вспомнить в старости. А такого не забыть!

Девушка не придала значение, когда положенные «женские праздники» не начались в должное время, решив, что задержки на неделю были у неё и раньше. Но через неделю, а затем и через две, когда так ничего и не произошло, Вероника заподозрила, что она беременна. И главное от кого – от собственного шефа!

В женскую консультацию идти не было смысла – слишком маленький срок, да и наши доблестные гинекологи с заушным образованием ничего не скажут. Она направилась в коммерческую аптеку на Тверской и купила тест на беременность. И каково же было её разочарование, когда полосочки на нём показали – положительно.

Вероника пришла в ужас – вот только беременности ей и не хватало! Шеф к ней явно охладел. И как сказать, что ребёнок то от него? Она решила обратиться за советом к Полине, с которой давно не виделась, хоть и работали в одном здании. Всё как-то было не досуг заскочить: и вот жизнь заставила.

* * *

Полина Разумовская работала по десять часов в день, как сейчас говорят, хватала «ртом и ж…». Ленка была предоставлена сама себе уже давно и перестала требовать от матери хоть какого-то внимания. Полина компенсировала отсутствие такового денежными субсидиями, которые исправно выдавала своему возлюбленному чаду. А уж чадо находило, куда их потратить.

Почти месяц Полина при каждой возможности доставала из рабочего стола кристалл и шпионила за своими пациентами. Она знала про них почти всё и ловко использовала то, что видела. Порой психолог приводила их своими высказываниями и советами в шоковое состояние, но, не смотря на это, лечение продвигалось успешно, и всё сказанное ею было по существу дела.

Психолог Полина Разумовская приобрела репутацию не только знающего специалиста, к которому стекались со всей Москвы, но и человека с даром ясновидения. Деньги потекли рекой. Полина тут же купила новенькую модную «девятку» тёмно-вишнёвого цвета и рассекала на ней гордая собой. Она даже заехала за Сергеем Ковалевым и забрала его из больницы после операции. Встреча произошла трогательно, он всячески благодарил её за помощь, что чуть не прослезился, и в довершении вручил свеженаписанную рукопись. Полина, как человек воспитанный обещала прочесть, но на самом деле даже не собиралась этого делать. Хоть она и была психологом, но не хотела признаваться себе в том, что делала это с намерением показать и ещё раз подчеркнуть на кого он – дурак променял её пятнадцать лет назад.

* * *

Вероника вошла в центр после окончания рабочего дня с полной уверенностью, что Полина ещё ведёт приём. Так и получилось, Разумовская была занята.

Вероника присела на мягкий велюровый диванчик около кабинета, томимая ожиданием. На прозрачном журнальном столике лежало множество глянцевых зарубежных журналов. Она взяла один из них, демонстрирующий причёски, и начала машинально листать. Наконец из кабинета выплыла холёная дама в возрасте и, улучив момент, Вероника юркнула в дверь.

– Полина, извини, я опять без предупреждения и без записи.

– А, Вероника, ты… Ну чего у тебя стряслось? На работе чего случилось или в личной жизни?

– Ага, везде: и на работе и в личной… Короче, мне нужен твой совет.

Полина внимательно смотрела на Веронику:

– Ты беременна.

– Точно… – растерялась девушка. – А ты откуда знаешь?

– Такое уж меня, дорогая моя, ремесло. И от кого, если не секрет? – полюбопытствовала выдающийся психолог.

– От шефа. Ну, от Асмодея, – выпалила Вероника и виновато посмотрела на свою родственницу.

Полина откинулась на рабочем кресле назад и, не мигая, уставилась на Веронику.

– Потрясающе! Я тебя за этим рекомендовала?

Вероника хлюпнула носом.

– Полин, не ругайся, мне и так тошно… Чего мне делать-то? Он делает вид, что ничего не было.

– Плохо, дорогая моя, очень плохо. А ты знаешь, что Асмодей – бабник? Он и со мной спал!

Вероника уставилась на Полину и даже перестала всхлипывать.

– Да, ну! И чего?

– Ровным счётом ничего. Так, что делай аборт не затягивай это дело.

Сказав последнюю фразу, Полина почувствовала, как ожерелье похолодело и поползло вокруг шеи, словно змея, затягивая свои кольца. Она машинально схватилась за жемчужины и тут же отпрянула – они укусили её за руку, на пальцах виднелись маленькие следы крови. Полина быстро опустила руки на колени и достала салфетку из ящика стола.

Вероника, занятая своими размышлениями, ничего не заметила.

– Ты права. Сделаю и всё, а потом уволюсь к чёртовой матери.

– Вот туда, как раз, не надо увольняться, – выдавила Полина, промокая салфеткой окровавленные пальцы. Ожерелье ослабило хватку, и она добавила:

– Где ты такую работу найдёшь? Кандидаты наук, вон на барахолках тряпками торгуют!

* * *

На следующий день, собираясь на работу, Вероника почувствовала себя плохо: голова кружилась, перед глазами плыло, подташнивало. «Неужели началось?» – с ужасом подумала она, выходя их подъезда и нажимая на брелок сигнализации. Но сев за руль, поняла: вести машину в таком состоянии она просто не сможет, и отправилась в офис общественным транспортом.

Благополучно выйдя из метро, Вероника решила по дороге зайти в церковь, попросить у Господа прощение. При подходе к церкви ей стало ещё хуже и случилось самое страшное, чего она боялась с детства, её вырвало.

Девушка присела на скамейку, достала маленький пакетик сока из сумочки, чуть отпила: вроде стало легче. Ещё немного посидев и отдышавшись, она поняла, что с таким грузом в её чреве, путь в церковь закрыт.

Она тут же приняла окончательное решение, села на троллейбус, идущий до метро Алексеевская. В салоне было душно, но мысль о том, что вскоре всё закончиться и она избавиться от ребёнка, придавало сил, и она мужественно держалась за поручень.

Вероника вошла в платную клинику и решительно направилась в регистратуру, в окошечке маячил белый колпак пожилой дамы.

– У вас аборт можно сделать?

Регистраторша подняла голову: Веронике стало ещё хуже от одного её вида, тошнота снова подкатила к горлу.

– Какой срок? – прошамкала она красными намалёванными губами.

– Примерно два месяца.

– Хорошо. Вот талончик оплатите услуги в кассе, завтра с утра придёте, вам сделают анализы, и если всё впорядке, то и избавят вас от нежелательной беременности.

– Завтра… – Вероника растерялась. – Нет, я не могу ждать! Мне надо сегодня!

Она схватила талончик и посмотрела на сумму услуги:

– Заплачу в два раза больше, если мне сделают аборт прямо сейчас!

Регистраторша опешила: ну и пациенты пошли, если услуги платные, значит и орать можно!

– Умоляю! Сделайте что-нибудь, – взмолилась Вероника.

Регистраторша, видимо, не всегда была похожа на печёное яблоко с красными губами, а тоже попадала в подобную ситуацию по молодости лет. Она вздохнула, поправила колпак и изрекла:

– Идём!

Через пять минут Вероника стояла около кабинета с табличкой «Операционная».

Регистраторша исчезла за дверью и когда вновь появилась, сказала коротко и ясно:

– Входите, вами займутся! И не забудьте про двойной тариф!

Вероника, подавляя страх и волнение, вошла в операционную, не каждый день приходиться делать аборты. Первое, что она увидела – гинекологическое кресло, которое на сленге женщин зовётся попросту «вертолёт». Она вздрогнула, из оцепенения её вывел мужской голос:

– Сейчас сделаем анализ на ВИЧ и резус, если порядок, то приступим без промедлений. Верунчик!

Из-за перегородки материализовалась Верунчик, она противным профессиональным взглядом смерила Веронику и встала напротив как скала.

– Как переносишь забор крови – в обморок не падаешь? Ватку с нашатырём дать?

Вероничка подумала, что Верунчик выкачает из неё одним разом всю кровь, и на всякий случай кивнула:

– Ага, ватку…

– Иди сюда за перегородку, – нежно пробасила Верунчик. – Садись, зажми кулак. Работай! Так! Ну что за вены у тебя! Молодёжь всё дохлее и хлипче с каждым годом!

Дверь кабинета растворилась, кто-то вошёл. До Вероники долетел приглушённый шёпот мужских голосов. Неожиданно, прямо перед ней появился Асмодей.

Вероника ойкнула и, чувствуя, что теряет сознание, сунула под нос припасённую ватку с нашатырём – пробило аж до мозга.

– Это что же ты задумала? – Асмодей медленно наступал на девушку.

Верунчик, понимая, что назревает семейная драма, быстро ретировалась: вытащила из вены иглу и приложила к ранке спиртовой тампон.

– Держи руку согнув, – сказала она и растворилась за перегородкой.

Вероника попыталась закричать, но ничего не смогла: Асмодей парализовал её голос и волю. Он поднял её и, обняв за плечи, вывел из закутка:

– Господа, моя жена передумала. Скоропалительное решение она приняла в минуту слабости.

– Понимаем, – сказал хирург. – Но деньги не возвращаются.

– Не беда, – Асмодей улыбнулся белозубой обворожительной улыбкой.

По дороге к машине Вероника даже не пыталась кричать или бежать, понимая, что всё бессмысленно, от такого мужчины не убежишь.

* * *

Ламбарджини летела по Ярославке не меньше ста пятидесяти километров в час. Вероника не следила за дорогой, утирая носовым платком глаза и постоянно сморкаясь. Спустя полчаса, машина въехала в коттеджный посёлок, проследовала по центральной улице, несколько раз повернула налево, направо и скрылась за высоким каменным забором, утыканным камерами видео наблюдения.

Асмодей затормозил, вынул ключи из замка зажигания и повертел ими на указательном пальце правой руки: рубиновый перстень зловеще поблескивал. Почему она раньше его не замечала? Вероника округлила глаза, сражённая чудовищной догадкой, страх вжал её в сидение. Она вспомнила слова Ирины Егоровны: «Сатана среди нас, ходит в облике человека и стоит только оступиться, как он завладеет тобой и вырваться будет непросто. Узнать его можно по красному камню…»

– Ты чего? – участливо поинтересовался бой-френд, как ни в чём не бывало. – И как тебе в голову пришло избавиться от ребёнка?

Вероника молчала, как партизан перед расстрелом.

– Понятно, – продолжал Асмодей, – женская солидарность: подругу выдавать не хочешь. Какое благородство! А она благородно поступила, когда сказала о том, что спала со мной, и, между прочим, по доброй воле, я её не насиловал!

– Перестань, – оборвала его Вероника, – ты циничен.

– Дорогая моя, ты ещё не знаешь, что такое настоящий цинизм!

– И что же? – робко поинтересовалась девушка.

– Ладно, не важно. Ты, наверное, проголодалась – беременные женщины едят за двоих.

– Слишком маленький срок, чтобы так питаться.

– Сколько?

– Почти восемь недель, – ответила Вероника и всхлипнула.

– А чего разнюнилась-то? Ну, ты чудная! Я от ребёнка не отказываюсь, буду воспитывать.

Вероника встрепенулась: она окончательно запуталась и не знала верить Асмодею или нет.

– Давай, выходи из машины. В доме дискуссию продолжим, – предложил он.

Дом, если вообще это роскошное строение так можно назвать, был огромным: трёхэтажным, с красной черепичной крышей, с ней очень гармонировал фасад, выполненный в немецком стиле. Вход, а точнее зимний сад, ведущий в дом из светопрозрачных конструкций, выглядел сногсшибательно. Вероника открыла рот и разглядывала разнокалиберные пальмы, стоящие вокруг. Неожиданно на одной из них появился жёлтый попугай. Он нахохлился и выдал:

– Пр-ривет! Проходите!

Вероника засмеялась.

– А, это Сильвер, – пояснил Асмодей. – Скажу по секрету ему уже двести десять лет.

Он игриво подмигнул своей подруге, она от души рассмеялась и расслабилась, напряжение последних дней окончательно ушло.

– Мишель! – позвал Асмодей.

Перед хозяином появилась худенькая блондинка небольшого роста, одетая в короткое форменное платье прислуги с белым передником.

– Да, господин, я здесь. Что прикажите?

Вероника оторопела: ничего себе порядки! Она припомнила, что Полина говорила об отношениях Асмодея с подчинёнными, мол, излишне жёсткий.

– Распорядись насчёт ужина, приготовь комнату для гостьи и всё необходимое для её длительного комфортного пребывания.

Вероника вопросительно взглянула на Асмодея.

– Жить будешь у меня, чтобы была под постоянным контролем. У меня в доме аборты не делают, – пояснил он.

Девушка растерялась:

– У меня машина осталась прямо во дворе, около подъезда. Да и мне бы вещи кое-какие из дома взять.

– Машину пригонят сегодня же, я распоряжусь. А что касается вещей – напиши список, можешь не стесняться в потребностях, отдай его Мишель. Она купит всё, что угодно.

Из просторного холла Веронику проводили в гостиную, которая потрясла е воображение. Она была выполнена в средневековом стиле и напоминала рыцарский замок: в углу потрескивал камин, отделанный натуральным камнем, рядом с ним стояли рыцари в полной амуниции, на стене висело оружие, принадлежащее к различным эпохам.

– Нравится? – поинтересовался хозяин.

– Очень!

– Тогда присаживайся, – Асмодей указал на огромный кожаный диван. – Это так называемый псевдо-рыцарский стиль: доспехи на манекенах настоящие, оружие тоже, а остальное выполнено дизайнерами моей фирмы.

Он подошёл к стене и отодвинул шпалеру[61] с изображением оленя, за ней оказался встроенный бар.

– Что выпьешь?

– Я – не знаток вин. Чего-нибудь сладкого и лёгкого.

– Тогда я налью тебе вот из этой красивой бутылки, – Асмодей достал её из бара и показал Веронике.

Бутылка была удивительной формы, такую в магазине не купишь.

– Это гольденвассер[62], изготовленный по старинному рецепту, прямо из Германии. Я, видишь ли, поклонник всего немецкого – мои предки оттуда.

Он протянул Веронике высокий узкий прозрачный бокал, гольденвассер искрился золотом.

– А почему он такой странный, блестит? – поинтересовалась гостья.

– Как я сказал: рецепт старинный, в него добавляли золотую пыль. Не волнуйся, это не вредно ни для тебя, ни для ребёнка, – Асмодей отпил из бокала.

Вероника последовала его примеру и ощутила удивительное тепло, растекающееся по всему телу: стало легко и спокойно.

В гостиную вошла Мишель и поклонилась:

– Господин, ужин готов.

«Какой вышколенный персонал», – подумала Вероника.

Глава 19

Сергей передвигался по квартире при помощи костылей, нога постоянно ныла, не давая спать по ночам. Книгу он забросил, боль перебивала всё, пульсируя даже в мозгах. Анальгин, баралгин, тампалгин лежали пачками на кухонном столе. Сергей пил таблетки через каждые четыре часа, иначе боль не давала покоя.

Надежда Павловна настаивала, чтобы сын сходил в районную поликлинику к хирургу. Сергей отмахивался:

– Мама, о чём ты говоришь! Во-первых, на костылях я просто не дойду, во-вторых, какой там хирург – костолом!

Надежда Павловна, понимая, что уговоры бесполезны, позвонила поздно вечером домой Полине и попросила помощи.

– Полиночка, я понимаю, что у тебя полно своих проблем! Но Сережа не спит по ночам, его беспокоят сильные боли! Я право, не знаю, что и делать. Мы так тебе обязаны, век не расплатиться!

– Да, перестаньте, Надежда Павловна. Хорошо, я поговорю с бывшем мужем, он же хирург. Терентьев тут как-то звонил, общался с дочерью – вроде устроился в приличную клинику, далековато, правда. Ну, я выясню…

* * *

Полина сдержала обещание и в ближайшую субботу заехала за Сергеем на своей новенькой «девятке». Она при помощи Надежды Павловны погрузила страдальца на заднее сидение и взяла курс на Ярославское шоссе. Клиника находилась на Преображенке, и Полина решила не ехать по набережным вдоль Яузы, дорожное покрытие которых было ужасным, а выехала прямиком на МКАД.

– Уверенно ведёшь! – сделал Сергей комплимент.

– Да, теперь уже прилично.

– И когда ты всё успеваешь: работаешь допоздна, и на права сдала…

– А я не сдавала. Поучилась частным образом, а права купила в ГАИ. Оказывается всё просто, если есть деньги.

– Это точно, – кивнул Сергей, ни минуты не сомневаясь, что деньги, особенно, доллары – залог успеха и благополучия по нашим временам.

Шоссе было свободным, дачники уже проехали, время близилось к двенадцати часам дня. Полина лихо рулила. На противоположной стороне дороги, по направлению из области показалась огромная гружёная фура.

Неожиданно она почувствовала, как ожерелье похолодело и поползло вокруг шеи, она начала задыхаться и попыталась сбросить скорость – спидометр показывал сто километров в час. Но ожерелье затягивалось всё сильнее: Полина хотела затормозить, но тормоза отказали, и она начала терять сознание. Последнее, что она видела: фура, которая неслась на огромной скорости навстречу её «девятке», выскочившей на встречную полосу.

* * *

Полина очнулась: перед ней разверзлась темнота, словно ночью. Кругом царила пустота. Она с трудом различила свои руки, ноги – всё цело, на месте. Где же она?

Появилась узкая полоска красного света, становясь всё шире и шире. Полина услышала голос:

– Каждый несёт свою кару!

Перед ней в отблесках красного света появился Асмодей. Она узнала своего искусителя:

– Где я? Последнее, что я помню – фура перед машиной.

– Смотри, – он, словно факир, извлёк из пустоты, кристалл, до боли знакомый Полине. – Он покажет всё, что случилось.

Кристалл отразил фуру и развороченную «девятку», рядом стояла машина ДПС и скорая помощь. Врачи склонялись над женщиной, она была окровавлена. Один из врачей махнул рукой, показывая, мол, бесполезно – мертва. Женщину накрыли белой простынёй.

Полина увидела, как поодаль врачи перевязывают голову Сергею, кладут его на носилки и увозят, с включённой сиреной.

– А женщина?.. – растерялась она. – Почему её не увезли? И вообще, не понимаю, что ты показал мне? – Полина взвизгнула, догадываясь об истинном смысле увиденного в кристалле.

– Дорогая моя, женщине скорая помощь не нужна. За ней пришлют труповозку, – Асмодей рассмеялся. – Жемчужное ожерелье верно мне служит! И наказывает тех, кто идёт против меня.

– Ах ты, гад! – Полина попыталась ударить Асмодея, но рука растворилась в нём.

Она с недоумением смотрела на свою руку.

– Что это? Что со мной? – разрыдалась она, но не почувствовала слёз.

– Ты умерла и только что, я показал твою смерть. Идём, теперь ты полностью моя – твоя душа принадлежит мне. Тебе предстоит провести вечность в Creazione, служа верно и преданно.

– А Сергей? Он же ни в чём не виноват! – взмолилась Полина.

– Он сейчас там, где желал бы быть более всего. Идём, пора, – он протянул руку Полине и их поглотил красный свет.

* * *

Надежда Павловна сидела около кровати Сергея. Вот уже второй день он лежал без сознания, не смотря на утверждение врачей, что у него – сотрясение мозга, небольшая гимотома и множественные порезы стеклом. Словом, ничего страшного, но человек без сознания вторые сутки. Отчего – медицине не ведомо, ведь давление и пульс в норме.

…Сергей очнулся. Он с удивлением обнаружил, что спал в копне сена недалеко от живописной дороги, извивающейся по полю и уходящей далее в лес. Из обрывков воспоминаний посещало лишь одно – машина, удар, а потом темнота.

Он встал, осмотрелся – кругом царили покой и гармония: пели птички, росли цветочки, неподалёку крестьяне обрабатывали землю. Сергей присмотрелся: крестьяне пахали землю плугом. Он удивился:

– Первый раз вижу, что в Подмосковье ещё сохранился такой примитивный способ обработки земли.

Затем его взор упал на обувь, в которую были облачены его ноги: он с удивлением рассматривал пулены, остроносые башмаки из красной кожи.

– Странные ботинки. Откуда такие взялись? И вообще, где я и где мои костыли?

Он осмотрелся, нигде не обнаружив костылей. Затем он хлопнул себя по карману, пытаясь извлечь по привычке сигареты и закурить. Ни кармана, ни сигарет на привычном месте не оказалось. При более внимательном рассмотрении одежды, Сергей увидел, что одет в пиджак какого-то странного кроя, более напоминающий средневековый камзол, а вместо любимых вытертых джинсов на нём нечто вроде панталон, длиной по колено.

– Что за шутки: пока я спал меня обворовали и подсунули старое барахло? Тогда зачем одели, могли бы просто бросить рядом?

Он машинально сел на землю и тут же вскочил, поражённый открытием:

– Я могу двигаться без костылей!

Сергей подпрыгнул несколько раз и начал неприлично задирать ноги. Крестьяне, работавшие вдалеке, оторвались от своей работы и начали смеяться, указывая на него пальцами. Один из них взял плетёную бутыль и направился к Сергею.

Подойдя, он поклонился:

– Выпей молока cantante[63] и спой нам. Заплатить мы не сможем, но накормим вдоволь.

Сергей оторопел: перед ним стоял бородатый смуглый чернобородый крестьянин, одетый в домотканую рубашку и такие же штаны. Что-то подсказывало: он явно не в московской области.

Сергей взял предложенную бутыль и глотнул живительной жидкости: молоко было великолепным, в Москве в пакетах такое не купишь. Он не мог понять, отчего бородач назвал его cantante.

– Скажи, добрый человек, отчего ты так меня назвал?

– А как же, сиор. По вашему ремеслу и назвал. Вот, – он вытащил из сена мандолину, – сыграйте нам.

Сергей взял в руки инструмент, поражаясь, как это ловко он его держит: впрочем, та же гитара, только пузатая. В молодости Сергей любил побренчать в компаниях, да и голос у него был приличный. «А у меня эти… Как их… Онейроид с делирием! Что ж, раз всё происходящее – видение, значит, можно что годно! Можно и сыграть и, пожалуй, спеть».

– Перед тем как я начну петь, скажи мне, как называется это прекрасное место, – Сергей сделал театральный жест рукой, обводя окрестности.

Бородач усмехнулся.

– Только cantante мог назвать поле прекрасным. Мы недалеко от Перуджа, в Санта-ди-Предо.

* * *

Кортеж из пятидесяти повозок и двух карет, охраняемых отрядом guardias, двигался по направлению к Перуджа. Лукреция сидела около окна, созерцая окрестности: перед её взором расстилались лишь скучные поля с крестьянами. Вот уже неделю её кортеж, груженный приданным, следовал в Феррару. Лукреция миновала Непи, Сполетто, Камерино и, вот теперь – впереди её ожидала Перуджа.

Недалеко от дороги она заметила группу крестьян, сгрудившихся вокруг cantante. Он исполнял прекрасную песню. Лукреции понравилась его пение, она высунула златокудрую головку из окошка кареты и приказала остановиться.

– Что угодно сиятельной госпоже? – к карете подбежал паж, готовый к любому поручению.

– Позови мне, вон того cantante! – пожелала она.

Крестьяне, завидевшие, что к ним направляется паж, склонились в поклоне.

– Моя госпожа, желает поговорить с cantante. Прошу вас следовать за мной.

Сергей растерялся, но быстро взял себя в руки: все равно видения, – подумаешь госпожа! Видали мы таких!

Он решительно направился к карете с гербом быка. Неожиданно его осенило – герб Борджиа! Из окошка появилась прекрасная головка, увенчанная шёлковым тюрбаном, усыпанным жемчугом, и изрекала:

– Назови мне своё имя, cantante.

Сергей откашлялся:

– Сержио, несравненная госпожа! – он поклонился.

– Куда ты следуешь, Сержио?

– Я – странник. Иду, куда глаза глядят.

– Что ж, странник. Я желаю, чтобы ты отправился в Феррару с моим кортежем, дабы услаждать меня и компаньонок дивным пением.

– Почту за честь, прекрасная госпожа! – с готовностью отозвался Сержио.

– Переоденьте cantante, я жду его, – приказала Лукреция.

Вскоре Сержио в синем бархатном камзоле и панталонах, расшитых тесьмой сидел в карете рядом с компаньонками Лукреции и, аккомпанируя на мандолине, пел мелодичную песню, прославляющую красоту женщин, силу любви и цветение вишни.

* * *

На горизонте появился Перуджа. Лукреция при помощи камеристок пересела на белую ослицу, как и положено невинной невесте накрыла голову белым ажурным покрывалом, после этого кортеж снова тронулся.

Сержио так и остался в карете мадонны с её камеристками, проявляющими к нему живой интерес. Сantante, как зрелый мужчина, опытный в любовных делах, прекрасно понимал, чем вызван интерес прелестных юных особ. Трико обтягивало стройные ноги Сержио, выгодно подчёркивая его прекрасно развитую физиологию. Камеристки пребывали в отличном расположении духа, постоянно перешептывались и посмеивались. На самом деле они сговаривались: кто первой посетит cantante в предстоящую ночь.

Перуджа встретил кортеж морем цветов. Епископ Перуджийский, ставленник понтифика, организовал встречу на славу. Для этого он лично отобрал сто самых красивых девушек города, приказав нарядить их в небесно-голубые платья, те же должны были осыпать кортеж возлюбленной дочери Александра VI лепестками белых роз.

Аромат цветов распространился по всему городу, казалось, Перуджа превратился в цветущий розарий.

Кортеж, осыпанный нежными лепестками, подъехал к дому епископа, который лично приветствовал невесту и помог ей спешиться. Для Лукреции и её свиты были приготовлены лучшие комнаты в доме епископа, он хотел, таким образом, ещё раз подчеркнуть свою благодарность и верность семейству Борджиа.

Лукреция, утомлённая дорогой, особенно верховой ездой на ослице, хотя да неё было изготовлено специальное дамское седло, с удовольствием удалилась в свои покои в окружении любимых чернокожих служанок, Камиллы и Катеринеллы, а также камеристок: Иоанны де Монкада, Друзиллы Пикиминни и Анжелы Сиенской.

Нового cantante она приказала разместить в комнате по-соседству.

* * *

Служанки расшнуровали роскошное платье Лукреции, она осталась в тонкой шёлковой рубашке из нежно-лилового шёлка. После осмотра придворным лекарем – понтифик лично обязал его заботиться о здоровье возлюбленной дочери – мадонна, наконец, легла в постель: пышная перина из отборного лебяжьего пуха приняла её свои объятия.

Лукреция устала, она закрыла глаза, камеристки и служанки притихли, боясь потревожить её покой.

– Камилла и Катеринелла останьтесь со мной… Иоанна, Друзилла и Анжела – вам я желаю приятно провести ночь в объятиях cantante, мне кажется, он того стоит…

Камеристки хихикнули и удалились, шурша пышными юбками.

* * *

Камилла и Катеринелла хлопотали около мадонны Лукреции, золотя ей волосы. Та же, подчиняясь обстоятельствам, сидела в кресле, проклиная отвратительный запах раствора для золочения волос. Наконец, служанки завершили процесс, помогли мадонне подняться и выйти на балкон, дабы высушить волосы на солнце, отчего они приобретут более естественный вид, нежели высушить их около камина.

Лукреция удобно устроилась в широком кресле со множеством подушек, её одолевали совсем не весёлые мысли. Она была не настолько глупа, чтобы не понимать, какой ценой должна стать герцогиней Феррары, будучи уверенной, что понтифик купил согласие Эрколе I, отца её жениха, которого она, кстати, видела только на миниатюрном портрете.

Прекрасно зная характер Александра VI и его аппетиты на Форли, соседнее с Феррарой королевство, Лукреция предполагала, что тот непременно будет использовать её в своих политических играх, возможно, даже придётся прибегнуть к канторелле. Мадонна не желала никого травить, она устала от жизни в Риме, полной интриг и разврата, ей хотелось покоя и простого женского счастья. Но как его получить с таким-то отцом?

Лукреция запнулась на последнем вопросе: ведь её настоящий отец – вовсе не Борджиа, а – Амодео ди Неро. Отчего он так долго не проявлял себя? Ответ напрашивался сам: ди Неро также использовал мадонну в своих целях.

Мадонна почувствовала, как из глубины души поднимается жгучая ненависть: ко всем мужчинам Борджиа, к ди Неро и даже к будущему супругу Альфонсо д'Эсте.

– Камилла, – окликнула она служанку. – Посмотри, высохли ли локоны?

Девушка дотронулась до золотистого локона госпожи.

– О, да, мадонна, ещё немного.

– Скоре бы, я уже изжарилась на солнце. Чего доброго, ещё и кожа на лице потемнеет от загара, буду словно крестьянка. Да, кстати, Камилла, позови Сержио. Я желаю развлечься…

Сержио, приобретший теперь уже статус придворного сantante, облачённый в гербовые цвета Лукреции, предстал пред своей госпожой.

Мадонна окинула взглядом молодого мужчину, заострив внимание на трико: «По словам моих камеристок – он превосходен в постели. А уж, если он ублажил сразу троих, то мне будет достаточно вполне…»

– Спой мне Сержио.

– Что изволите, мадонна: печальную балладу или, напротив, полную веселья и жизни?

Лукреция задумалась: действительно, что она хочет?

– Не знаю…Спой, то, что хочешь.

Сержио прекрасно понял: мадонна томима сомнениями и ожиданием перед свадьбой.

– С вашего позволения, спою о любви.

Мадонна почти не дыша слушала придворного сantante: его приятный голос заставлял трепетать её женское естество. Она резко встала.

– Идём в мою спальню, там ты допоёшь свою песню.

Сержио, не прерывая пения, последовал за госпожой, вовсе не собираясь разочаровать её.

* * *

Мадонна Лукреция настолько увлеклась «пением» сantante, что не спустилась в трапезную, и её камеристки отобедали без своей госпожи. Молодые девушки, поняв истинную причину её отсутствия, не преминули ещё раз обменяться мнением по поводу мужских достоинств Сержио. На что Анжела заметила:

– О, если бы он был знатен! Я бы, не раздумывая, вышла за него замуж!

Иоанна и Друзилла рассмеялись.

– Теперь, наш славный сantante, принадлежит мадонне. Вряд ли она пожелает с ним расстаться, даже, переступив через границу Феррары, – сказала Друзилла, отпивая вино из бокала.

– Ещё не известно. Я слышала, что Альфонсо д'Эсте – сильный мужчина, – заметила Иоанна, перекладывая аппетитную гроздь винограда с серебряного поноса на свою тарелку.

– Сильный муж и сильный любовник – одно другому не мешает, – мудро изрекла Анжела.

…Мадонна Лукреция не торопилась покинуть Перуджу и следовать далее в Читта-дель-Кастелло.

Епископ Перуджийский настолько окружил дочь своего патрона заботой и роскошью, что наивно полагал: мадонна не желает покидать его дом, оттого, что ей здесь очень нравится.

Но Иоанна, Анжела и Друзилла знали наверняка: госпожа потеряла голову из-за безродного сantante.

* * *

Родриго Борджиа, папа Александр VI, позаботился не только о здоровье своей возлюбленной дочери, но и о соглядатае, который при каждой остановке, отписывал понтифику о положении дел.

В своём последнем донесении поэт Эванджеллисто Каподифферо, умевший слагать не только изящные баллады в честь мадонны Лукреции и её окружения, но и исправно доносить, писал:

«Из Непи я доложил Вашему Святейшеству, что кортеж проследовал до Сполетто и далее до Фолиньо, где мадонна остановилась на ночь. От Фолиньо до Камерино мы следовали без остановки, сейчас же – в Перудже уже два дня. Сиятельная герцогиня утверждает, что утомилась, также как и её придворные дамы, здоровьем которых она дорожит. По всей видимости, мы покинем гостеприимный дом епископа Перуджийского не раньше, чем через два дня, а точнее восемнадцатого числа, сего месяца августа.

Девятнадцатого мы планируем посетить Ночеру, далее Гвалдо, и в воскресенье достичь Губбио, где остановимся на ночь. И собравшись с силами, во вторник достигнем Урбино, где госпожа герцогиня, скорее всего, проведёт целый день. И лишь потом кортеж возобновит путь до Пезаро.

Я уверен, что в Пезаро, а затем в Римини, Чезене, Ровене и, наконец, Имоле, мадонна будет проводить хотя бы по одному дню. Следовательно, границ Феррары мы достигнем не ранее первых чисел сентября».

* * *

Лукреция, как женщина умная, догадывалась, что в обязанности Каподифферо входит не только ублажать её слух сладкими речами, но исправно за ней шпионить. Камилла, стоя под дверью комнаты поэта, наделённая чутким слухом горной лани, не могла не услышать скрип пера по бумаге, из чего сделала вывод: если поэт не представит госпоже свой новый опус вечером, значит, он отписывал послание понтифику.

Вечером Каподифферо сослался на недомогание, лишив дражайшую госпожу своего изысканного общества. Лукреция многозначительно посмотрела на Камиллу и велела сделать травяного чаю для поэта, дабы тот скорее поправился. Она прекрасно понимала, чем занят Эванджеллисто в своей комнате: наверняка переписывает начисто донесение.

Камилла в отношении трав была мастерицей: она заварила поэту-доносчику слабительного зелья.

Завладев донесением, Камилла принесла его госпоже за корсажем платья. Та, прочитав бумагу, пришла в ярость, понимая, что уже в дороге люди понтифика следят за каждым её шагом: что же будет тогда в Ферраре?

Она решила покончить с этим раз и навсегда.

– Перо и бумагу! – приказала она служанке, сев за письменный стол из перуджийской груши.

«Ваше Святейшество! Дорогой отец!

Кортеж благополучно достиг Перуджа, где епископ оказал мне прекрасный радушный приём. Но душа моя томима тоской по Риму. Безусловно, я счастлива, что вскоре стану герцогиней Феррарской, но, увы, нас, возлюбленный мой отец, ожидает долгая разлука.

Обещайте присылать мне весточки, мне отрадно будет их получать, зная, что Вы не забыли свою Лукрецию. В знак дочерней любви я отсылаю вам перстень, который изготовил для меня сам Иероним Дичелло, ювелирных дел мастер. Передаю Вам сию ценность с доверенным человеком. Будьте к нему снисходительны – он предан мне более жизни.

Лукреция Борджиа Бисельи, любящая дочь».

* * *

Поздно вечером, удалив служанок и камеристок из своих покоев, мадонна Лукреция сидела за туалетным столиком, смотрясь в зеркало. План мести окончательно созрел, но отсутствовало главное – яд. Герцогиня была в смятении: где же его взять? – ведь флакончик кантореллы она подбросила своей несчастной служанке, которую затем обвинили в отравлении Адрианы де Мила. О, как она теперь сожалела о своей непредусмотрительности!

За размышлениями она не заметила, как заснула, облокотившись на резную поверхность туалетного столика. Сон, застигший её врасплох, навалился тяжело, сдавливая грудь и затрудняя дыхание. Лукреция чувствовала, что ей тяжело дышать. Неожиданно она оказалась в зале Creazione.

Стоя на холодном мраморном полу босыми ногами, облачённая в одну лишь тонкую рубашку, она увидела вошедшего в зал мужчину. Это был Асмодео ди Неро.

– Дорогая моя, Лукреция. Так вы простудитесь, дитя моё. – В его руках оказались меховые домашние туфли и тёплая накидка. – Рад снова вас видеть, мадонна. Разве вы не желали нашей встречи ещё недавно? Не сетовали на то, что, я – ваш истинный отец, забыл о своей прелестной дочери?

– Да, я желала вас видеть, это правда…

– Прекрасно, вот я перед вами. Что желаете, мадонна? – Амодео согнулся в подобострастном поклоне. – Может быть, справиться о здоровье младенца, вашей дочери?

Лукреция постоянно пыталась забыть ту страшную ночь в монастыре Сан-Систо, но напрасно: страх и угрызения совести мучили её постоянно, по ночам снилась Каберия, истекающая кровью.

– Напрасно, мадонна вы грызёте себя – в том нет вашей вины…

Лукреция встрепенулась, понимая, что Асмодео проник в её мысли.

– Я могу видеть свою дочь? – поинтересовалась она, меняя тему разговора.

– Конечно, для этого вы – здесь, – подтвердил Амодео.

– Слишком неожиданно. Прошлый раз, когда я рожала, вы прислали за мной карету.

– Не усложняйте, дорогая. Тогда вы – рожали, сейчас же – нет: достаточно лишь вашего сознания. Идёмте.

Лукреция проследовала за хозяином. Вскоре она оказалась в просторной комнате, задрапированной тёмно-синим шёлком. На кресле, в центре помещения, сидела кормилица, державшая на руках пухленькую девочку, завёрнутую в одеяльце.

– Ваша дочь: Габриэлла.

– Красивое имя, – сказала Лукреция, рассматривая девочку, пытаясь понять: на кого же она похожа?

Амодео тактично удалился.

* * *

Лукреция очнулась: её голова покоилась на столешнице туалетного столика, локоны разметались во все стороны, ниспадая золотым дождём. Мадонна пыталась собраться с мыслями: то, что она видела – сон или она действительно была в Creazione.

Лукреция заметила письмо, прислонённое к зеркалу, приподняв его, она увидела знакомый флакон со смертельной жидкостью.

«Значит, я действительно видела дочь и разговаривала с ди Неро». Мадонна развернула письмо, узнав знакомый почерк.

«Signora!

Надеюсь, этот маленький флакон поможет обрести Вам покой в Ферраре. Так или иначе, но – вы моя дочь, и кем бы я ни был – я Ваш отец. И Ваша судьба мне не безразлична. Дни Родриго Борджиа сочтены, если то, что вы задумали, не сделает преданный Сержио, – поверьте, он будет предан Вам, пока не испустит последний вздох, – это сделают римляне. Понтифик исчерпал себя: жестокости и вседозволенности также есть предел, нарушать который нельзя даже мне».

* * *

В конце сентября, когда герцогиня Борджиа Бисельи стала ещё и герцогиней Феррарской, семейство д’Эсте получило скорбную весть из Рима: понтифик скончался в страшных муках.

Лукреция искусно изображала безутешное горе дочери, но душа её ликовала: она свободна от прихотей Родриго и сможет спокойно жить с третьим мужем, не опасаясь, что в один прекрасный момент понтифик пожелает его смерти.

Эпилог

Полину Разумовскую похоронили рядом с матерью на маленьком кладбище рядом с церковью Вознесения. Процессия прошла скромно, в присутствии бывшего мужа, дочери и Надежды Павловны.

После похорон Терентьев забрал дочь к себе – дела его пошли в гору, и он вполне мог обеспечить достойную жизнь своему чаду.

Надежда Павловна резко сдала – ведь Сергей так и не очнулся после аварии, причина комы оставалась для медиков загадкой.

Кабинет Полины Разумовской занял молодой, перспективный психолог. Обживаясь на новом месте, он решил разобрать в столе бумаги предшественницы и обнаружил старый платок, выцветший от времени. Развернув его, он увидел нечто, напоминающее небольшой кусок хрусталя с неровной поверхностью. Психолог покрутил его и так и сяк, решив, в конце концов, что это – сувенир, поместив на книжную полку для красоты. Листок, свёрнутый в восемь раз, он не заметил и выбросил в корзину для мусора вместе с платком.

Вероника родила прелестную черноволосую девочку, вопреки надеждам Асмодея на сына, но у неё открылось кровотечение, с которым врачи не сумели справиться. Новорожденная девочка потеряла мать. Из роддома её забрал респектабельный отец. Он появился вместе с молодой няней, тут же облачившей ребёнка в самые лучшие и дорогие одежды. Затем он, не высказывая ни малейшего недовольства по поводу смерти жены, уехал на шикарной Ламбарджини, произведя тем самым неизгладимое впечатление и, оставив медицинский персонал в полном замешательстве и недоумении.

* * *

1519 год, замок Мирандола, герцогство Феррара

В свой день рождения, тридцать девять лет, герцогиня Феррарская так и не покинула из покоев из-за плохого самочувствия. Очередная беременность протекала чрезвычайно тяжело: появилась сильная одышка, постоянно отекали ноги, герцогиня страдала бессонницей и ощущала постоянную физическую слабость.

Дверь спальни отворилась, вошёл Альфонсо д’Эсте, любящий супруг, за ним дети: десятилетний Эрколе, девятилетний Ипполито и четырёхлетняя Элеонора, держащая за руку трёхлетнюю сестрёнку Франческу.

Дети подошли к кровати и поцеловали мать, та ответила им лишь слабой улыбкой. Альфонсо, видя состояние жены в последние месяцы, проклинал себя за невоздержанность и желание иметь как можно больше детей. Герцог, считавшийся сильным мужчиной во всех отношениях, в свои сорок три года, был весьма озабочен поддержанием своей репутации: ведь очередное рождение ребёнка в его семействе подтверждало бы его физическую состоятельность.

Лукреция же, измученная постоянными беременностями, а их было не менее десяти – младенцы не доживали и до года, чувствовала приближение своей смерти. Она была совершенно спокойна и ничего не говорила мужу о дурных предчувствиях.

Герцог, понимая, что все подарки для жены сейчас просто неуместны, поцеловал её и, желая сделать ей приятное, сказал:

– Мадонна Друзилла прислала вам письмо.

Лукреция кивнула, жестом указав на туалетный столик, куда Альфонсо и положил послание. Друзилла Пикиминни, бывшая камеристка, в замужестве ди Симаре, жила с мужем, графом Франческо ди Симаре, в Бондено, и вела постоянную переписку с герцогиней. За последние пять лет, после смерти своих малолетних детей, женщины особенно сблизились, доверяя друг другу в письмах сокровенные мысли.

Лукреция попыталась приподняться, её служанка, стоявшая за пологом роскошной кровати, инкрустированной золотом, готовая прийти на помощь в любой момент, приподняла подушки, на которые аккуратно усадила герцогиню.

– Альфонсо… – тяжело вымолвила Лукреция. – Сделайте мне приятное…

– Всё, что пожелаете!

– Велите придворному cantante спеть для меня.

Герцог не удивился желанию супруги, он прекрасно помнил, что Сержио, придворный cantante, прибыл почти пятнадцать лет назад с кортежем супруги, та же к нему особенно благоволила. Альфонсо никогда особенно не задумывался о происхождении подобного расположения, объясняя его тем, что Сержио имел прекрасный голос, умея очаровывать своим пением женщин.

Сержио перебирал тонкими длинными пальцами струны мандолины, исполняя одну песню за другой. Герцогиня несколько забылась, её мысли перенеслись в прошлое. Неожиданно очарование песни прервали сильные боли внизу живота – Лукреция поняла: начались первые схватки, предвестники. Она, превозмогая боль, продолжала слушать Сержио, пока служанка по выражению лица герцогини не поняла, что той плохо.

* * *

Вот уже неделю герцогиня Феррарская лежала в послеродовой лихорадке, она медленно угасала, и придворные медики были бессильны что-либо сделать. Девочка, рождённая Лукрецией, умерла почти сразу же – наследующий день после появления на свет.

Герцогиня сильно похудела, несмотря на свою приобретённую полноту после десяти беременностей, сейчас она напоминала скорее мумию.

Альфонсо был безутешен, он не спал ночами, постоянно проводя время подле жены, но та уже не видела своего супруга, чувствуя дыхание смерти.

Обитатели замка Мирандола были готовы к самому страшному – герцогиня доживала последние мгновенья, но не желала видеть священника, как бы ни настаивал её супруг, и это обстоятельство буквально всех обескураживало.

Наконец герцог не выдержал и послал за отцом Марком из домовой часовни, которую, кстати, Лукреция упорно не посещала. Сначала подобное поведение вызвало недоумение, а затем и не понимание мужа, который считал себя истинным католиком. Но со временем он смирился.

Отец Марк вошёл в покои герцогини, все присутствующие тотчас покинули помещение.

Священник встал около умирающей, достал молитвенник, приготовившись к последней исповеди мадонны Лукреции. Неожиданно она открыла глаза и, посмотрев на отца Марка мутным взором, произнесла:

– Не трудитесь, святой отец… я не буду исповедоваться…

Священник опешил.

– Отчего же дочь моя?

– Я не принимала конфирмацию, – задыхаясь, сказала герцогиня.

Ноги священника подкосились, он едва не упал от такого признания.

– Герцогиня – вы бредите?!

– Отнюдь, я – в ясном уме и понимаю, что говорю. Повторяю: не трудитесь, я не верю в Бога…

Отец Марк вышел из покоев герцогини: по скорбному выражению его лица домочадцы решили, что та покинула бренный мир. Альфонсо вошёл в спальню и перекрестился: в этот момент Лукреция испустила свой последний вздох.

Священник сохранил в тайне слова, сказанные герцогиней Феррарской, на смертном одре. Её с почестями похоронили в семейной усыпальнице д’Эсте.

Спустя месяц около склепа Лукреции был найден мёртвый Сержио, так и не смирившись со смертью своей госпожи.