Олег АНДРЕЕВ

ОТЕЛЬ

Глава 1

Россия. Москва

22 марта 1998 года

11 часов вечера

Весна в Москве все не начиналась. Мороз, слякоть, простуда и – запах. Этот запах… К нему никак нельзя было привыкнуть.

Сколько Джимми Донсон ни опрыскивал себя и свою машину дезодорантами, запах преследовал его, словно наваждение.

Уже два года Донсон работал менеджером отеля «Калифорния», а в России жил целых пять лет, но привыкнуть к запаху не мог.

В своем родном американском штате Мичиган Джимми жил в маленьком городке с гордым названием Афины. На табличке при въезде значилось – 682 жителя. По российским масштабам деревня. Джимми уже довелось побывать в русских деревнях, и пахло там ужасно. А в его родных Афинах, штат Мичиган, притом что основное население занималось сельским хозяйством – коровами, курами, свиньями, индюками, – запах в городке был цветочный. Даже немного приторно цветочный. Улицы мыли с шампунем, машины благоухали розами, в любом туалете пахло оранжереей.

А здесь, в России…

Нет, Джимми никак не мог к этому привыкнуть.

Вообще, Россию он не любил и при первой же возможности собирался уехать на родину. Джимми был менеджером по снабжению отеля, платили ему очень прилично, причем основную сумму наличными, которые не были отмечены ни в каких бухгалтерских бумагах. Этих денег он никогда бы не увидел у себя дома. Так что в России ему еще придется пожить. Он должен собрать хотя бы стартовый капитал для давно задуманного бизнеса – страусиной фермы у себя в штате Мичиган.

Донсон уже провел кое-какие исследования в этой области – дело сулило хорошие прибыли.

В этот день Джимми остался без машины, и потому настроение его было мрачным. Ему предстояло пройти по зловонным московским улицам метров двести до метро, потом ехать в душном вагоне до своего дома на Кутузовском проспекте. И это заранее удручало Донсона.

* * *

Когда он был в отеле, ему казалось, что никакой России вокруг нет. Отель был островком родины, здесь тоже все – от холла до туалета – благоухало чистотой и свежестью.

Он просидел до одиннадцати над калькуляциями, а когда поднял голову, увидел, что за окном уже ночь, глубокая, промозглая, ранневесенняя московская ночь, в которую добрый хозяин и собаку гулять не выгонит.

Донсон спустился вниз, сунул руки поглубже в карманы плаща и, сжавшись от холода, двинулся к подземному переходу.

Джимми старался дышать пореже. Если бы это было возможно, он носил бы противогаз. Ветер, налетевший от Киевского вокзала, заставил Джимми затаить дыхание.

Ну почему на его родине вокзалы не пахнут мочой и потом, креозотом и жженым железом?!

«Позитив, позитив… думай о позитивном», – учили его в колледже.

Джимми тихонько выдохнул и постарался сосредоточиться на том, что ему нравится в России.

Разве что молоко. Вот странность: он жил в сельскохозяйственном городке, знал, что такое натуральный продукт, но такого вкусного, густого, жирного молока, как в Москве, не пил никогда. Вот это в России действительно хорошо. Ему предлагали выписывать для отеля родное, американское молоко, но он предпочел лианозовское.

Какая-то старуха шла впереди, волоча за собой сумку на колесах.

Джимми приостановился – пусть она отойдет подальше. От старух в этой стране особенно неприятный запах.

Женщина спустилась в подземный переход, в плохо освещенном туннеле отозвались эхом ее шаркающие шаги.

Джимми подождал, пока они стихнут, и, вдохнув побольше свежего воздуха, тоже двинулся вниз.

Подземные переходы в России – отдельное испытание.

Ему казалось, что здесь по ночам, да что там – сутками напролет, люди испражняются, блюют, потеют и вообще всячески гадят. Джимми попытался ускорить шаг, но наткнулся взглядом на группу черноволосых смуглых людей, которые сосредоточенно молчали, не глядя в его сторону.

* * *

Донсон и у себя в Штатах не особенно жаловал мексиканцев, афро-американцев и прочих индейцев. Но здесь темноволосые люди были особенно опасны.

* * *

Донсон старался не смотреть в их сторону, ему показалось, что он их видел раньше. И не раз.

Когда до группы мужчин оставалось уже метров пять, тот, что стоял спиной, повернулся.

Вот теперь Джимми его узнал.

* * *

Сначала что-то ударило в руку, а потом опять навалились какие-то дикие запахи.

Джимми бросился бежать, но не от боли в руке, а от этого удушающего запаха.

Как будто горячее железо било его по ногам, по спине, попало и в шею, но Джимми все бежал. Железо это ничего, это не страшно, страшна вонь, которая уже душит, не дает вытолкнуть из легких воздух. Джимми напрягся и изо всей силы втянул живот – изо рта вместе с воздухом вылетел сгусток крови.

Он обернулся на мужчин и увидел в их руках пистолеты, которые все щелкали и щелкали, посылая в его тело свинец.

Ах вот оно что! В него стреляют!

* * *

Джимми не мог понять за что?! Почему?! Он никому не сделал зла. Он просто хочет жить, пусть даже в этой вонючей стране.

И тут он увидел выход – ступеньки (совсем немного) вели наверх, в ночь, к спасению. А там, на самом верху, стояла женщина. Она просто стояла, отвернувшись от Джимми, и склоняла голову то направо, то налево,

И тут Джимми упал, ткнувшись головой в каменные плиты.

Вонючий пол стал красным, когда Джимми вздохнул. Теперь не было на свете милее запаха, чем тот, который он так ненавидел; другой – неуловимый, стерильный и холодный – запах был страшнее. А его Джимми почувствовал в самом сердце – это был запах смерти.

Мужчины подошли к мертвому телу, и один из них дважды выстрелил Донсону в затылок.

Женщина, которая действительно стояла на верху лестницы, ничего этого не видела и не слышала. Женщину звали Мария. Она была влюблена.

Глава 2

Соединенные Штаты Америки. Лос Анджелес

12 апреля 1999 года

10 часов вечера

Влюбленный бизнесмен – что может быть смешнее? В свои тридцать с лишним лет Айвен спал со многими женщинами, с некоторыми даже по нескольку раз, что растягивало эти связи на год-другой. Но даже такие длительные знакомства не оставляли ни в его сердце, ни в уме заметных следов, не говоря уж о разовых встречах, которые пролетали легким незаметным ветерком. Да, собственно, вообще ни одной из прежних любовниц он не помнил. Расставался легко, как с поношенной рубашкой, – просто приобретал новую. Он помнил каждую цифру, каждую запятую в контрактах, которые заключались и пять, и десять лет назад, а вот женщин, с которыми спал, не помнил.

Айвен вернулся из России уже больше года назад. Пробыл там всего две недели, заключил очень выгодную сделку, провернул массу дел, но и контракт и дела были как в тумане, а помнил он от мельчайших черточек до самых незначительных жестов одну женщину. Русскую женщину по имени Мария.

* * *

Она так настояла, чтобы он называл ее Мария, не Мэри. А его, прочитав в паспорте написанное латинскими буквами имя «Ivan», стала звать Ваней.

Айвену она, конечно, нравилась, он вообще спал только с теми женщинами, которые ему нравились, даже если физиология уже кричала: поимей хоть кого-нибудь! Нет, он умел справляться со своими желаниями, он выжидал, пока не найдет подходящую. Ведь не стал бы он покупать рубашку на ближайшем развале. Нет, он бы дошел до приличного магазина и выбрал бы что-то стоящее.

Так вот на этом все сравнение с рубашками (которыми он втайне гордился) кончалось. Уже через неделю после знакомства с Марией Айвен понял, что ему как-то необычно с ней.

Она не поглядывала то и дело на часы, не отвлекалась постоянно на телефонные разговоры, не торопилась на работу, не спешила побыстрее улечься в постель, а могла часами смотреть на него и говорить русские непонятные слова, которые странным образом будоражили его. Она совсем не была похожа на американку.

Но даже не это было главное. Мария гладила его по голове – он терпеть этого не мог еще с детства, – и ему было почему-то приятно. Перед поцелуем она не брызнула ни себе, ни ему в рот освежителем, а просто приоткрыла губы. Он потом с удивлением вспоминал, что она ничего не сказала ему в первый раз про безопасный секс, а он, всегда такой осторожный, тоже забыл про кондом и опомнился, когда все было уже закончено. Так они потом и не предохранялись.

* * *

И все-таки не это было главное, хотя и этого было более чем достаточно. Было еще что-то, куда более важное. Ее глаза, ее руки, ее дыхание, ее безоглядность. Конечно, Айвен делал ей подарки, щедрые подарки, но она принимала их как ребенок – да, спасибо, чудно, как мило, – без глубинной благодарности, от подарков ее отношение к нему вовсе не улучшалось. Даже как будто наоборот. Они ее слегка раздражали.

Все это поначалу слегка тревожило Айвена, нормальный ход вещей нарушался. Дошло до того, что недельную командировку он продлил еще на шесть дней. Сам на себя злился, но ничего поделать не мог. Но потом он привык. И вдруг понял, что именно такой ход вещей – нормальный. Что все его предыдущие встречи были неправильными, механистичными, даже больше – циничными. По принципу – я тебе подарок, ты мне – любовь.

Он даже к слову «любовь» стал относиться иначе. Мария очень смеялась, когда он говорил «make love».

– Любовь нельзя делать! Любовь можно только принимать или не принимать. Второе – страшный грех.

И то, что раньше было для него понятным и лишенным тайны, обретало какой-то будоражащий надмирный смысл. «Любовь» становилась не просто удовлетворением физиологических потребностей, но чем-то куда большим, неизмеримо большим, необъятным.

Впрочем, когда пришло время уезжать, он трезво рассудил, что этот морок быстро пройдет, стоит ему окунуться в деловую американскую жизнь.

И вот он уже больше года в Америке, все так же занимается своим бизнесом, но партнеры говорят ему, что он как-то потух. Айвен пытался встречаться с прежними своими любовницами, но встречи кончались ничем. И он безобразно напивался, чтобы утихомирить какой-то непривычный стыд внутри себя.

Получилось что-то несусветное – весь этот год он не смог переспать ни с одной женщиной.

Марии он не звонил и не писал. Сам хотел избавиться от этой зависимости.

Но сейчас Айвен мчался из офиса домой, чтобы уже в который раз вставить в видеомагнитофон кассету и увидеть Марию.

Она стояла, как всегда, на светлом фоне входа в подземный переход, слегка склонив голову набок, и смотрела ему прямо в глаза.

Айвен потихоньку потягивал виски прямо из бутылки – тоже появившаяся после той поездки в Россию привычка – и разговаривал с Марией:

– Что ты со мной сделала, чертова женщина? Нет ничего смешнее влюбленного бизнесмена. Вчера, скажем, я простил три процента подрядчику. А позавчера не уволил бездарную менеджершу по рекламе. И только потому, что у нее глаза твоего цвета. Я стал каким-то размазней и хлюпиком. Оставь меня, я тебя очень прошу. Я не могу так больше жить.

Мария, конечно, не ответила, только склонила голову на другое плечо.

Айвен остановил изображение. Получилась застывшая фотография. Он подошел к огромному экрану и прислонился лбом к рукам Марии. Холодное стекло обожгло. Но Айвену стало лучше, легче.

Он рассматривал ее руки, тонкие пальцы, изгиб локтя…

Надо было снять Марию на фоне голой стены. Чтобы только она, и больше никого. А то вот какие-то люди сзади. Какие-то мужчины. Что за мужчины? Что им здесь нужно?

Он стал смотреть на мужчин, фигурки которых были четко видны в светлом пространстве подземного перехода. Никогда он не рассматривал этих случайных прохожих. Их четверо. Один впереди – кажется, бежит, держась за бок, а трое сзади…

Айвен застыл.

У троих были подняты правые руки. А в этих руках – Айвен приблизил глаза – что это?! Пистолеты?!

Он моментально протрезвел.

Отмотал изображение назад. Пустил снова.

Так и есть. Бандиты напали на человека.

Вот так и все в России – любовь и преступление рядом.

В этот вечер он решил, что при первой же возможности позвонит Марии.

Глава 3

Россия. Москва

14 апреля 1999 года

С 5 до 6 часов утра

Это смахивало на скрытую боевую операцию. Но не настоящую, о которых вообще мало кто знает, а на киношную, помпезную, поэтому вовсе не скрытую, но красивую, напряженную, как и положено в американских хайбаджет-боевиках.

Именно это Рэбиджу и нравилось.

В аэропорту его под одеялом провели к лимузину, чтобы, не дай бог, ни один фотограф не увидел татуированное лицо лидера группы «Treasure».

Потом никелированные гробы джипов черной стрелой промчались по городу и рассосались у многочисленных подъездов гостиницы «Рамчуг-Рессовски».

Здесь Рэбиджа погрузили в ящик с дырочками и покатили на третий этаж.

Равнодушные обитатели гостиницы тут же были заинтригованы. Любопытные толпой последовали за ящиком и увидели, как тот вкатили в номер люкс.

– Кто там? – спрашивали они.

– Не ваше дело, – грубовато ответили ребята с малюсенькими наушниками и малюсенькими головами на широких плечах.

– Рэбидж, – высказал кто-то верную догадку.

И тогда толпа снова стала равнодушной и разошлась.

Рэбиджу номер понравился. Три ванные, два туалета, семь комнат, четыре телефона с разными номерами, две кровати и четырнадцать кресел.

Вот только занавески. Они были благородного темно-зеленого цвета.

– Слушаю вас, – с почтением склонился портье, угадав недовольство дорогого клиента.

– Поменяйте занавески. Я люблю бордо.

– Еще будут распоряжения?

– Потом. Свободны.

И он подал портье заранее подписанный свой собственный портрет.

– О, благодарю, – снова почтительно склонился портье. – У нас уже целая коллекция портретов знаменитостей. Если вы обратили внимание – они как раз все висят в коридоре… Ах да, – портье вспомнил, что как раз по коридору Рэбиджа везли в ящике. – Ну, надеюсь, вам будет любопытно ознакомиться. Кстати, в этом номере останавливался сам Элтон Джон, когда гастролировал в Москве, – похвастал портье.

Лучше бы он этого не делал.

Рэбидж, уже развалившийся на кровати прямо в ботинках и мирно посасывающий пиво из банки, вдруг вскинулся:

– Кто?!

– Элтон Джон, – повторил портье.

– В каком номере Эрл?

– Эрл Грэй? – уточнил портье. – Триста восьмой.

– Номер телефона?

– Ноль восемь по зеленому аппарату.

– Алло, Эрл, это я. Мы съезжаем сию секунду.

Портье открыл рот.

– Ты что, сдурел, мать твою?! – заорал в трубку Эрл. – Ты знаешь, сколько «зеленых» мы отвалили за наши номера? Ты знаешь, что в Нью-Йорке или Париже за такие бабки мы могли бы снять два дворца!

– Пусть вернут деньги.

– Они? Они не вернут! Здесь денег не возвращают. Что случилось?

– Я не хочу жить в гостинице, где ночевал этот «голубой».

– Какой «голубой»?

– Не важно. Мне здесь не нравится.

– Я тебя ненавижу, Рэб.

– Ты помолчи лучше, козел долбаный! А то уволю! – Рэбидж зашелся в крике, который так хорошо был известен поклонникам трэш-метал-рока. – Я сказал – съезжаем, значит – съезжаем.

– Куда?!

– Это не мое дело! Ты понял?!

– Понял, – уже потухшим голосом ответил Эрл.

Через полчаса Рэбиджа снова погрузили в ящик с дырочками и повезли по коридору уже в обратном направлении Теперь он специально смотрел на стены и видел сквозь дырочки портреты знаменитостей.

Ну конечно, разве он мог здесь остаться? Разве мог он позволить, чтобы и его портрет стал в ряд с этими ублюдками?!

Только в лимузине он спросил:

– Куда мы едем?

– В «Калифорнию».

– Русский отель? – испугался Рэбидж, наслышанный о местном сервисе.

– Успокойся. Американский. Пять звезд.

– В каком номере я буду жить?

– В люксе.

– История?

– В нем жил Клинтон. Надеюсь, это тебя не смущает? Ведь ты участвовал в его предвыборной кампании.

Это Рэбиджа действительно не смущало.

А Эрл, генеральный менеджер группы «Treasure», умолчал, что в этом же номере останавливался Паваротти, которого Рэбидж ненавидел за итальянское происхождение и причастность к классике.

Служащим «Калифорнии» тоже было строго-настрого наказано: ни слова о прежних обитателях номера люкс.

Когда подъехали, Рэбидж решил, что здесь оперативные меры не понадобятся: никто не знает, что культовая группа из Британии пожарным порядком перебралась из «Рамчуг-Рессовски».

Журналисты и фанаты остались с носом.

«Ох и повеселимся», – задорно подумал Рэбидж. После такого стресса ему обязательно надо было расслабиться.

Он позвонил менеджеру и приказал собираться на Красную площадь. Сначала он хочет поклониться Ленину.

В гостинице «Калифорния» пока еще не знали, какого беспокойного жильца поселили в президентский номер.

Глава 4

Вера Михайловна Лученок провела бессонную ночь. Одинокие женщины вообще спят чутко. Не то чтобы кошмары или волнующие воспоминания прошлой жизни, мигрень и подобные напасти – ничего подобного Веру Михайловну не мучило. Причина была другая. То ли природа так распорядилась, то ли сама Вера Михайловна просчиталась, но Афанасий так и не окотился. Ее элементарно обманули в тот не по-весеннему промозглый вечер в подземном переходе.

В тот день сослуживцы вручили ей памятный адрес и электронный будильник, проводив на нежеланный, но вынужденный отдых. Так бальзаковского возраста начальник БНТИ со знанием трех европейских языков и латыни прибавила к своему статусу приставку «экс» и под жидкие аплодисменты, с тортом и цветами, сдала свой пропуск в одном из ведущих отраслевых институтов страны.

Со временем Вера Михайловна утратила иллюзии и похоронила надежды на занимательную жизнь после ухода с работы: поездки в туристические Мекки Европы, селекционную работу на шести сотках. Она была разорена. Нет, деньги как бы не пропали/ Их можно было даже получить, но создать хотя бы первичный признак нормального существования эти цветные бумажки уже не могли.

В тот вечер шел дождь. Котенок в руках подвыпившей пожилой бабы был жалкий и дрожащий. А на сердце у Веры Михайловны прочно утвердились печаль и сожаление.

– Бери, не то я его в Муму превращу, – пригрозила баба, почуяв в красивой, слегка склонной к полноте даме потенциального клиента.

– А как его зовут? – спросила бывшая научная сотрудница, смутно понимая, что сейчас ей придется открыть кошелек.

– Афанасий, – не моргнув глазом выпалила баба. От бабы разило.

И Афанасий перекочевал из грязных рук торговки сначала в руки, а потом под жакет Веры Михайловны, где свернулся на упругой, державшей форму груди. Это потом, робко раздувая пушистую шерстку на животе Афанасия, Вера Михайловна будет безуспешно искать половые признаки мужчины, но, найдя только мелкие прыщики сосков, тем не менее успокоится. Когда же пришедшая в гости подруга определила пол Афанасия как однозначно женский, было уже поздно, оба – и женщина и животное – привыкли к мужской кличке.

Так вот, Афанасий должен был окотиться. Всю ночь он бродил по двухкомнатной малогабаритке, тяжело волоча по паркету отвисший живот, и искал себе укромное место.

Иногда подходил к кровати хозяйки и пристально наблюдал за ней. От этого взгляда Вера Михайловна просыпалась. Ей становилось неуютно. Она смотрела на фотографию сына, которого потеряла в чеченскую авантюру родного государства, пристраивала Афанасия обратно в корзинку, из которой он почему-то сбегал через несколько минут. Вера Михайловна наконец решилась и выпила снотворного: бывшей начальнице необходимо было выспаться. Утром надо на работу, и проспать никак нельзя.

Она очень дорожила местом гардеробщицы в отеле, куда устроила ее подруга, снабдив самыми лестными рекомендациями. Сыграло тут роль и знание языков, и лоск интеллигентной дамы, и чувство такта, а также полное отсутствие гонора, когда она была на собеседовании.

Отель ей понравился. А когда она, отработав в нем без малого два года, подружилась кое с кем из персонала и все обустроилось, в мыслях тем более стала называть место своей немудреной службы с большой буквы – Отель.

Все в нем нравилось Вере Михайловне. Иногда даже удавалось переброситься парой фраз о погоде на одном из языков, которыми она владела в совершенстве. За этим следили, и не всем могло понравиться подобное поведение, потому гардеробщица тщательно выбирала собеседников. Этому она научилась быстро. Наверное, профессия заставляет стать физиономистом.

А на прошлой неделе у нее даже возник мини-спор с приехавшим из Америки адвентистом по поводу употребления легкого виноградного вина. Он потом дважды подходил к ней, и они коротко поспорили о неприятии адвентистами православных обрядов и одежд священнослужителей, осудили католическое духовенство за разрешение не только пить, но и курить, а главное – за обет безбрачия.

Адвентист предложил Вере Михайловне пойти в свободное от работы время в Третьяковку или Рублевский музей, но Вера Михайловна вспыхнула, словно девочка, и решительно отказала. Отель никогда бы не простил измены.

Глава 5

Так они смотрели друг на друга каждое утро, если, конечно, ночью были вместе.

В глазах обоих стоял ясный, но довольно глупый вопрос: что я здесь делаю? Почему я оказался (оказалась) в постели с этим человеком?

Если бы эту пару мог наблюдать кто-то посторонний, то он бы тоже задался тем же самым вопросом: как в одной кровати очутились американка и чеченец?

Более странную пару и представить было трудно.

Она, естественно, белокурая, с голубыми, даже какими-то неестественно голубыми, электрическими глазами, чувственным ртом и тонкими руками. В повадках угадывался самый крайний представитель эмансипированного женского сословия Соединенных Штатов Америки. Из тех, кто подает в суд на мужчину, если тот уступает женщине дорогу или целует ей руку при встрече. В России таких называют грубовато – конь в юбке. Мисс Чарли Пайпс, конечно, совсем не напоминала коня. Она была тонка, изящна и грациозна.

А ее партнер был черноволос и смуглокож, как и положено чеченцу, глаза – два угля, руки сильные и властные, волевой подбородок и манера восточного хана, у которого женщина вместе с мужчинами за стол не сядет.

Все понятия о равноправии полов у такого рода мужчин сводятся к тому, что они иногда позволяют жене не пить воду из тазика, в котором она только что вымыла его ноги.

На Западе таких называют – мачо. У нас – муж-жик. Хотя это определение явно слабовато.

Ахмат Калтоев – так звали чеченца, – конечно, не заставлял Чарли пить воду из тазика, но все равно каждое утро после бурной ночи удивлялся: почему она с ним, а главное – он с ней?

Любовниками они стали два года назад. Деловая жизнь – отличный стимул для сексуальных отношений, и наоборот. Чарли и Ахмат работали вместе добрых семь лет. Но поначалу даже смотрели друг на друга с трудом.

Чарли все в России казалось диким и грязным. А мужчины – тем более. Что уж говорить о кавказцах, о которых она наслышана была еще в Штатах и которых своими глазами увидела в Москве.

Ахмату Чарли тоже сначала была, мягко говоря, неприятна. Что уж говорить – была у него манерка такая, которая укладывалась в простую формулу: когда джигит говорит, говно молчит. А рядом с Чарли он себя часто чувствовал далеко не джигитом, а как раз тем самым, что должно молчать. Не успевал Ахмат, закончивший экономический факультет МГУ, открыть рот, как Чарли тут же перебивала его излюбленным словом «нонсенс».

Это у нас в России это слово звучит изысканно, а там у них оно значит не более чем фигня на постном масле.

Горячая кровь Ахмата кипела, угольные глаза начинали раскаляться жаром, а ровные белые зубы отчетливо скрипели. С работы он возвращался разбитым и злым, «как сто чеченцев», а когда наталкивался на покорный взгляд жены (действительно готовой пить воду из тазика), почему-то злился еще больше.

Конечно, Ахмат уже давно не был диким кавказцем. С четырнадцати лет он жил в Москве, куда переехал вместе с родителями. Покойный отец был отличным инженером-текстильщиком, вот его и пригласили на ткацкую фабрику имени Розы Люксембург. В те времена ненависть между нациями была куда глуше, почти незаметна, среди пацанов, своих сверстников, а потом в университете Ахмат ее даже не замечал. Только в армии она проявлялась наличием разнообразных национальных братств. Но и там Ахмат почему-то попал к грузинам. Тогда это тоже не имело особого значения. Кстати, у русских никаких братств не было, поэтому их били поодиночке.

Все разбухло и лопнуло кровавым, мерзким извержением после перестройки.

На улице Ахмата стали останавливать милиционеры, которые и по-русски-то говорили хуже его:

– Стой, чурка, документы покажь.

И теперь уже братства стали более разборчивыми. Очень скоро к Ахмату стали наведываться какие-то родственники, о которых он в жизни ничего не слышал. Отец и мать умерли, поэтому спросить у них, действительно ли какой-нибудь Арслан троюродный племянник брата жены двоюродного дяди племянника тети, он не мог.

Если сперва «родственники» только задушевно говорили о чести рода, о многострадальной чеченской земле, о памяти предков, о святом долге каждого из маленького народа помогать соплеменникам, то скоро разговоры пошли о кровной мести, о смертных обидах, и Ахмат понял, что увяз. Его давно пугало в соплеменниках то, что на современном языке называется – двойная мораль. Одна мораль для своих и полное отсутствие оной для «иноверцев». А он для них, как ни лез вон из кожи, уже не был своим. Поэтому как-то раз ему просто сказали:

– Не сделаешь, убьем.

И все. И он испугался. Он, конечно, уже совсем не был диким кавказцем. Хотя теперь очень старался им выглядеть.

Университет Монтаны – не самое престижное учебное заведение. Но Чарли его закончила настолько блестяще, что была приглашена на бал выпускников в Белый дом. Рейган лично жал ей руку, а потом произнес речь, почему-то чаще всего поглядывая именно в ее сторону, о том, что американские ценности доказали свою состоятельность и должны быть подарены всему остальному, еще не обласканному ими, несчастному миру.

Слова эти глубоко запали в сердце юной Чарли. Американцам вообще свойственно иметь авторитеты (вот смешные), любить свою страну (ну умора), гимн (обхохочешься), верить свято своему президенту (наивные) и ставить перед собой цель в жизни – осуществить какое-нибудь небольшое, но настоящее дело. Чарли поставила перед собой цель – научить весь остальной мир американскому сервису.

Поэтому, когда появилась возможность открыть в Москве гостиницу – рискованная, призрачная, опасная возможность, – она почувствовала себя миссионершей и, махнув рукой на приличную карьеру в Бостоне, на любовника, на дом, даже на любимого отца, поехала в холодную далекую Россию, где по улицам зимой ходят дикие медведи…

– Ты боишься? – потянулась она за сигаретой. Вообще-то Чарли ограничивала себя в курении, но когда разговор с Метью – так она стала называть Ахмата при интимных встречах – заходил об отеле, она не могла удержаться.

– Я? – несколько более удивленно, чем надо, вскинул брови Ахмат. – Чего?

– Собрания акционеров.

Глава 6

Телефон у мамы не отвечал. Вера Михайловна перезвонила соседям, те тоже не снимали трубку. Понятно, всего-то начало шестого утра. Нормальные люди спят, как при социализме. А ей вот собираться на работу, в это гнездо капиталистического сервиса.

Конечно, нелегко было забыть о прежнем начальственном положении, о научной работе, о друзьях-интеллектуалах, но Вера Михайловна скоро даже полюбила Отель. Вернее, не само здание, конечно, а людей. Например, Карченко. Сначала он показался гардеробщице довольно симпатичным. Бывший «афганец», а к «афганцам» у нее было свое отношение, личное, болезненное, афганская и чеченская война – какая разница. Стройный, подтянутый, безукоризненно одетый, вежливый. Ей казалось, что, будь жив Саша, он непременно был бы именно таким. Победителем. Но Афган мы проиграли, и сами «афганцы» вернулись непонятные и со страшинкой во взглядах. Карченко был не такой. Может быть, поэтому Вера Михайловна, оказавшись с ним наедине, рискнула по-женски посоветовать секьюрити слегка смять носовой платок и не застегивать костюм на все пуговицы.

Дело происходило в конце рабочего дня, а он выглядел так, будто было утро: брюки со стрелкой, туфли без пылинки, прическа – волосок к волоску. Карченко после ее слов ничего не сказал. Только посмотрел, но от его взгляда она смешалась, как будто он напомнил ей ее место.

– Это я так, к слову. Понимаете, английский джентльмен – это исторический социальный статус, это младший сын в семье, которому, кроме имени, ничего не остается в наследство. Он восполняет это кастовой солидарностью и безупречностью в одежде, но чтобы подчеркнуть, что одежда все-таки не главное в его жизни, он допускает намеренную небрежность. Это понятно? Я понятно объясняю?

Вера Михайловна очень волновалась. Она как раз приколола к жакету бархатную розу. Ей казалось, что деталька в тон не нарушит общий вид униформы, кроме того, ведь она женщина, и, как утверждают ее подруги, еще очень и очень

– Вы бы сняли, – кивнул он на бутон, и Вера Михайловна очень обиделась.

Тем не менее Карченко стал не так туго завязывать галстук, а платок торчал уже не безукоризненным треугольником. Была расстегнута и пуговица на пиджаке. Гардеробщица хотела было сказать, что столько небрежностей – перебор для английского джентльмена, но опоздала. Мисс Пайпс указала секьюрити на небрежность в одежде, и, хотя она почти слово в слово повторила Карченко слова Веры Михайловны, гардеробщица почему-то стала бояться секьюрити.

Карченко не был ее начальником. Непосредственными были другие, а старшим среди них Ставцов. Этот ей нравился меньше, но, как ни странно, она его не боялась. Между ними была дистанция и в силу служебного положения, и в силу возраста, и в силу культурного багажа, хотя зам по производству тщательно это скрывал. Больше того, он учился языку и работал над произношением. Вера Михайловна принесла ему «Унесенные ветром» на языке оригинала из своей библиотеки.

К числу любимых действий и ритуалов Веры Михайловны относилось прослушивание новостей, чтение зарубежного автора в метро, по выходным посещение кладбища, где покоился муж, а на плите рядом были выбиты инициалы сына. И хотя самих останков там не было – они сгнили где-то под Урус-Мартаном, – она умела разговаривать с плитой.

– Афанасий? Ты куда залез? Ну что мне с тобой делать? Мусорное ведро – это масса микробов. И ты в таком жутком месте собрался рожать? Как не стыдно. Люди из провинции пытаются всеми силами прорваться в Москву, зубами зацепиться за культуру. А ты? Если бы меня родили в подворотне, а потом подобрала графиня, будь уверен – ниже гувернантки я бы не опустилась. У тебя есть все. Научись пользоваться. Научился же ходить в унитаз.

Афанасий был извлечен из-под раковины и водворен в корзинку.

– Что же мне с тобой делать? – вслух подумала она. – На работу не возьмешь, оставлять одного боязно.

Вера Михайловна посмотрела на часы и набрала номер своей подруги. Подруга была замужем за дипломатом и потому любила с утра основательно поспать. В трубке очень долго гудело, и как-то по-особенному тоскливо. Наконец ответили. Вера Михайловна вкратце изложила свою просьбу приехать и проследить за родами Афанасия.

– Ты с ума сошла, подруга. Я не акушерка и не ветеринар. Вызови специальную ветпомощь. В конце концов, читала же ты классиков. Должна помнить, как русские бабы в поле рожали. Прямо в борозде… – окончательно проснулась жена дипломата.

– Афанасий не баба, а кот…

– Тем более…

– Но я слышала, что они иногда занимаются… каннибальством, – испуганно сообщила гардеробщица. – А вдруг?

– Бывает. Но это когда рядом папаша. У тебя, насколько я знаю, отец неизвестен. Так что можешь не беспокоиться. Вообще не понимаю, как это твой Афанасий мог умудриться. Он вообще без поводка не ходит.

– На даче… Я думала – свобода, травка…

– «Свобода, травка». Ты-то должна понимать, что такое свобода и травка. В общем, я тебе говорю: свинья грязь найдет.

– Афанасий не свинья. – Вера Михайловна обиделась.

– Так покупай ему противозачаточные. И всем котам во дворе раздай презервативы.

– Он не свинья и не баба.

Вера Михайловна повесила трубку.

– Сидишь, нехорошая женщина? Я торговать потомством не умею.

Телефон зазвонил вновь.

– Ладно. Извини. Не свинья. Приеду к обеду. Ключи сунь под коврик, мамаша. Но раньше обеда не жди, мне своих лоботрясов обиходить надо, – смилостивилась подруга.

Вера Михайловна снова позвонила маме – тишина.

Нет, так не пойдет. Вера Михайловна вдруг с ужасом поняла, что мама невечна. Что, как ни страшно об этом думать, мама стареет, мама может умереть. Ее надо переселить к себе. Продать комнату в коммуналке, и пусть живет с ней.

Правда, мама терпеть не может кошек, но уж как-нибудь уживутся.

Вера Михайловна несколькими тонкими штрихами нанесла макияж, сунула в сумку томик Шелли и, постукивая каблучками, поспешила к лифту. Ей предстояло покинуть спальный район и, вдыхая чужие миазмы плохо вентилируемого метро, перенестись в атмосферу лоска, доведенного до совершенства.

Глава 7

– Ты боишься? – повторила Чарли.

Сегодня должно было состояться ежегодное собрание держателей акций. К нему готовились вот уже два месяца, только о нем и было разговоров в администрации. И причина бояться у Ахмата была.

– Да нет, – легко ответил он. – У нас все в порядке.

– У нас не все в порядке, – сказала Чарли. – У нас только будет все в порядке. – Сделала паузу и, глядя в глаза Метью, словно она следователь, а он подозреваемый: – Если ты не боишься.

– Я не боюсь, – твердо сказал Ахмат, но почему-то отвел взгляд от собеседницы.

Чарли это заметила. Нельзя было не заметить. Иногда она сама себе казалась умудренной опытом матерью рядом с этим сильным и красивым мужчиной.

Вот как раз этот несовместимый контраст между его грубоватой силой и какой-то душевной тонкостью, а отсюда и слабостью когда-то очаровал ее.

Два года назад они тоже готовились к собранию акционеров. Тогда приходилось ночи напролет просиживать в бухгалтерии и приводить в порядок финансовые документы. На основе этих документов Чарли готовила отчет, а Ахмат помогал ей переводить на русский. Иногда ему звонила жена, он разговаривал с ней суховато, это почему-то коробило Чарли. Конечно, все время заниматься бумажками было даже ей не под силу, поэтому они иногда спускались в бар и пили кофе. Волей-неволей приходилось о чем-то говорить.

Ахмат бегло знал английский, но Чарли просила его говорить только по-русски.

– Когда ви бивал Америка, что тебья поражается больше всего? – спросила она как-то раз о нейтральном.

– Тепло, – сказал Ахмат вдруг. – Я ведь южное растение, люблю солнце.

Конечно, Чарли предпочла бы, чтоб Ахмат сказал об Эмпайр-стейт-билдинг, или о Диснейленде, или хотя бы об автострадах.

– Это сделовали не ми, – немного обиженно ответила она.

– А я как раз об этом вам и твержу, – тихо улыбнулся Ахмат.

– Что люди сделовали, вам совсем не нравиваться? – еще больше обиделась американка.

– Да кто ж его знает, что люди сделали хорошо, а что плохо. На то они и люди… Сегодня сделали – завтра увидели, что плохо, и сломали. А вот солнце, землю, воздух, деревья, воду – это не отменишь.

Чарли впервые с интересом посмотрела на своего финансового директора. О, да он поэт и даже немного философ.

– Еще мне люди понравились. Отец рассказывал, что в двадцатые годы мы тоже были такими, я имею в виду советских.

– Какими?

– Приветливыми, доброжелательными, наивными, с широко открытыми глазами.

– Что это – «открытыми глазами»? – не поняла Чарли.

Ахмат смешно вытаращил глаза.

– Ну во все верили, все хотели узнать…

Чарли смутилась. Ахмат увидел в американцах немного не то, что было на самом деле. Он упустил если не главное, то очень важное – расчет. Но, видно, подумала она, мы здорово научились это скрывать. Но все это были не более чем милые, ни к чему не обязывающие беседы. А как же они стали любовниками? Чарли сама себе задавала этот вопрос и сама не могла на него ответить. Конечно, она немного лукавила, потому что все случилось без особых загадок. Она лукавила еще и потому, что стеснялась теперь себе признаться – это она уложила в постель Метью. И даже смешно получилось, потому что он чуть-чуть сопротивлялся.

Что тогда на нее нашло? Объяснить, впрочем, можно.

Чарли как раз с упоением посмотрела «Основной инстинкт». И героиня Шэрон Стоун, берущая от жизни все, чего душа ее пожелает, плюющая на комплексы и приличия, стала для мисс Пайпс почти что кумиром.

В один из таких рабочих вечеров, когда они снова засиделись в бухгалтерии, Чарли вдруг послала Ахмата за какой-то бумагой в свой кабинет, а когда тот вернулся, уже лежала на диване абсолютно голая.

– У тебя есть чем предохраниться? – спросила она.

Впрочем, на этом все кино и кончилось. Чарли поняла, что в России ничего легко и красиво, как в американском кино, не бывает. И когда на следующий день после бурного соития (а все получилось именно так, как она ожидала – Ахмат был неутомим, дик, горяч и почти безумен, чем и ее довел до рычащего стона и множественных, ни разу прежде не испытанных оргазмов), так вот когда она как ни в чем не бывало поздоровалась с Ахматом несколько холодновато и официально, он вдруг поднял на нее совершенно беспомощные, восхищенные, влюбленные и страдающие глаза.

И вся Шэрон Стоун куда-то улетучилась в момент. Чарли втрескалась по самые уши. Она-то думала, что любовь – это потные объятия на заднем сиденье «форда» после школьной вечеринки, когда она лишилась девственности, а оказалось, что любовь – болезнь, страшная, неизлечимая, выматывающая, какое-то дрожание рук и ног, глаза, ищущие только его, и желание всегда быть рядом, близко, мысли об одном. Если посмотреть трезво, это мания, шизофрения, сумасшествие, но такое сладкое, такое невероятно будоражащее и заставляющее жить полной жизнью, романтической и яркой.

И сколько теперь она ни спрашивала себя – что я делаю в постели с этим дикарем? – настоящий ответ был один: она его любила. Именно так – безудержно и сумасшедше.

– Поцелуй меня, – попросила она, нервно гася сигарету.

Ахмат крепко, крепче чем надо, прижал ее к себе и поцеловал. И уже сквозь затуманившееся сознание Чарли все-таки успела сказать:

– Мы сэкономим двести двадцать тысяч, если отдадим заказ на противопожарное оборудование не в «Файр дефенс», а в «Стронг протекши».

Все-таки американка оставалась деловой женщиной в любой ситуации. Даже любовь не смогла это убить.

Глава 8

Ботинки жали, но уж если он решил их поменять, то ничего не оставалось делать, как шевелить пальцами. Его удивляло все. Стилизованные под крепость стены, выщербленный асфальт, много зелени. А ботинки были новые и пока не обвыклись на его ногах.

Стараясь ничем не отличаться от населения страны, он даже походку стал приспосабливать к походке столичных жителей. Ньюйоркцы ходят не так, у них никогда не бывает столь сосредоточенного, даже мрачноватого выражения лица, как у москвича, будто именно сейчас, именно им, и никем другим, решаются сложнейшие проблемы мирового значения. Попробуй пойти быстрее или медленнее, и ты сам начнешь создавать завихрения.

Пожилой человек влился в вокзальную толпу и подчинился общему настрою. С виду ни дать ни взять пожилой человек идет по своим скучным будничным делам. А дело у него было вовсе не скучное. Но сначала он должен был пересечь несколько центральных улиц, умудриться не попасть в коловорот уличных панибратств, не вызвать никаких подозрений у персонала отеля, а главное – не попасться на глаза ей.

Он шел, подставляя лицо московскому ветру, с удивлением замечая, что каждые пятьдесят метров отмечены продавцами хот-догов. Дома такого беспредела давно уже не было.

Утомительный перелет из Вены, где он решил полностью избавиться от имиджа состоятельного человека, доставил ему немало неудобств. Он отметил про себя громадное количество людей в униформе со сверкающими бляхами. Был законопослушен в своей стране и не хотел начинать жизнь в этой с разговоров на официальном уровне.

«Надеюсь, моя девочка все делает правильно», – твердил он про себя, и никто не обращал ровно никакого внимания на пожилого, не очень опрятно одетого человека.

Когда Пайпс, отец Чарли, – а это был именно он вышел на площадь, было раннее утро. Торговки с семечками только устраивались на парапетах подземных переходов. Европа вообще была для него явлением загадочным. Он помнил голодных немок и удручающее количество беспризорных детей в послевоенной Германии, хотя умом понимал, что по прошествии стольких лет все должно было измениться. Он сразу отметил про себя, что на стоянке перед, гостиницей не валяются банки из-под пепси или жвачка. Нет лохматых подростков и протестующих с плакатами. Протестующих Пайпс не любил, потому что однажды, подойдя к такому в Нью-Йорке, добрых четверть часа добивался вразумительного ответа, против чего тот протестует и за что борется, но так и не получил.

Некоторое умиление вызвали у него голубые плевательницы у входа.

Девушка за стойкой подняла на него умело подведенные глаза.

Пайпс разговаривал с ней на немецком.

– Чем я могу вам помочь? – спросила она.

– Видите ли, я не воспользовался услугами туристического бюро и теперь понимаю, что сделал это напрасно. Могу показаться вам несколько странным, но имею на руках туристические чеки, и в Домодедове мне сказали, я могу их обеспечить в любом банке.

Мистер Пайпс был полностью уверен, что его немецкий времен Второй мировой войны будет понятен. На самом деле она поняла только слово «банк» и «кредитоспособность», нажала кнопку и дождалась старшего менеджера.

Одного взгляда на ботинки пожилого джентльмена – а они хоть и были искусственно измазаны грязью, но обмануть никого не могли – было достаточно, чтобы сделать выводы о состоятельности клиента.

Дело сладилось. Старик даже не понял, что его сразу раскусили. На стойке появились рекламные проспекты с описанием номеров и ценами. Пайпс не стал привередничать и выразил готовность платить за «сингл» двести пятьдесят долларов. От услуг кабельного телевидения отказался.

Девочка за стойкой хлопала подкрашенными ресницами, но более искушенная в работе менеджер кивнула на лейбл джинсового прикида старика. Кроме того, кредитка Пайпса и страховая золотая таблетка гарантировали не только оплату, но оплату непременно и в срок.

Пайпс поднялся в номер и вдохнул воздух полной грудью. Первый этап, этап натурализации, он прошел прекрасно. Он хотел ощутить себя дома, окружить привычными предметами, но раз решился навестить дочь инкогнито, должен придерживаться принципов и установок, которые существовали здесь. В номере присутствовал запах клеенки.

Не найдя привычного для европейских отелей пульта, Пайпс достал записную книжку и внес первый со дня своего прибытия вопрос: «Ледериновый клей». Потом он решил проверить сразу все. Положил ладонь на панель в стене и нажал.

Дверь открыла горничная. Она была похожа на Мирей Матье и казалась расстроенной.

– Как вас зовут, милая?

– Наташа. Вас что-либо не устраивает?

– Меня не устраивает вид из окна. Пайпс не поленился и подвел ее к проему. Собственно, ему больше всего хотелось пощупать ее за руку, убедиться, что это живой человек, а не эстрадная голографическая дива.

Прямо под ними была троллейбусная остановка и там толпились люди с огромными баулами – вокзал был рядом.

– Вам это нравится? – спросил Пайпс.

Наташа пожала плечами, задернула шторы и мило улыбнулась.

– Можем предложить вам номер с видом на реку. Это будет стоить от четырехсот долларов. Профессионально обученный персонал отеля может представить вам целый ряд специфических услуг, – сказала она.

– Не понял…

– Вы можете заказать выезд, зал для встреч с деловыми партнерами, представителей любого коммерческого магазина, дополнительную охрану. Желаете?

– Я подумаю, – уклонился от ответа старик.

Как только девушка ушла, он решился обжить кожаное кресло.

Старик закрыл глаза и начал планировать свои будущие действия.

На самом деле ни Наташа, ни тем более Ставцов или Карченко, ни другие люди, по долгу службы обязанные знать своих постояльцев, не могли обмануться скромным видом старика. Говорить на уровне туристического справочника была обязана каждая горничная, но даже она без особого труда могла отличить истинного немца от американца.

Первым делом он решил избавиться от джинсов. Они никуда не годились. Джинсы от Гуччи явно выдавали его состоятельность. Джинсы полетели на пол.

С каким-то суеверным ужасом Пайпс нажал на кнопку вызова обслуживающего персонала и ждал появления горничной. Она будто стояла тут же под дверью.

– Вы хотите увидеть менеджера?

– Вовсе нет. Я бы хотел одеться.

Отель функционировал, как и положено хорошо отлаженному механизму.

Уже через несколько минут в номере появился услужливый молодой человек с каталогами от ведущих фирм. Старик полистал глянцевые страницы и решил выбрать что подешевле – от Ле Монти. Вся операция по приобретению сносной пары на выход отняла у Пайпса семьдесят два доллара, включая чаевые.

Пайпс с сожалением отпустил горничную. Делать было нечего, а та миссия, с которой он приехал, требовала предпринять какой-то решительный шаг. Устраивать пожарную тревогу он не хотел. Старик решил ознакомиться с прессой. И это его желание было исполнено в течение недопустимо короткого времени. Придраться было не к чему.

А старику очень хотелось придраться.

И он вышел в коридор…

Глава 9

Габриела так знала и любила свою собаку Дусю, что, казалось, могла угадать ее собачьи мысли. Более того, собачьи мысли казались ей куда более живыми и естественными, чем человеческие.

Сейчас, выйдя из самолета, Габриела как раз и смотрела на свою борзую Дусю – русские имена борзым было принято давать во всем мире, – смотрела, как та виляет хвостом и поводит красивыми глазами, как дышит учащенно и сладко, и словно бы видела, что действительно творится в голове у борзой, какие у нее мысли – полные щенячьей радости от встречи с любимой страной, которая для Дуси и ее хозяйки Габриель начиналась с запаха.

Этот запах… Какой-то странный, ни с чем не сравнимый запах. Он волнует, тревожит, заставляет нервно вертеть головой, оглядываясь по сторонам.

Вот уже второй раз Дуся прилетала в эту удивительную, непонятную, загадочную, сказочную, страну, где мужики, когда напивались, кормили ее пирожными и красной икрой, где так весело смотреть, как милиционер писает, спрятавшись за пивной ларек…

– Дуся, не торопись, не тяни. Руку оторвешь.

А какое здесь вкусное молоко. Прямо из-под коровы. Не выпаренное, выжатое, обезжиренное, из стерильных пластиковых пакетов, а густое, вкусное, парное, так дурманяще пахнущее душистыми травами и коровьими какашками…

– Стой тут, никуда не ходи. Я за багажом…

А как тут смешно ругаются матом по утрам. И еще дерутся. Габриела и Дуся впервые видели, как тут интересно дерутся. Бьют друг друга чем попало по голове, по спине, очень громко кричат, обливаются кровью, а потом сидят прямо на земле, плачут и целуются, размазывая по лицу сопли друг друга. И это тоже очень весело…

– Все, пошли. Не вертись под ногами, а то опять потеряешься, как в прошлый раз.

Быстрее бы уже, скорей бы… Дусю от волнения била нервная дрожь.

– Габриела! – громогласный мужской бас потряс таможенный терминал. – Габриеля, с приездом тебя, родная.

Дуся встрепенулась, возможно вспомнив, как в прошлый раз именно этот мужик пил прямо из горла водку, а потом сидел на полу и целовался с приятелем.

– Триша-а! – Габриела, побросав под ноги остальным пассажирам свои многочисленные сумки, сиганула на шею здоровенному бородатому мужику, от которого так волнующе приятно пахло перегаром, чесноком и еще чем-то непонятным. – Триша, а я немного волновалась, что вы опять опоздаете, как тогда.

– Да не-е, я в этот раз пораньше решил. – Бородатый аккуратно поставил Габриелу на пол и наконец заметил Дусю.

– Ох ты красавица, заматерела как. Ты посмотри, какая роскошная сука! – Схватив Дусю за шею, он смачно чмокнул ее прямо в нос.

И Дуся завизжала от восторга, подпрыгнула и принялась вылизывать его лицо, радостно виляя хвостом и лапами обнимая его за шею.

– Фу, Дуся, отрыщь! – Трифон еле смог ухватить ее за ошейник и снять со своей шеи. – Засиделась, бедная, в боксе? Ну чего, потопали?

– Потопали! – радостно ответила Габриела и, поймав собаку за поводок, потащила ее к выходу.

– Такси… Машину не нужно? Недорого возьму… – приставали по пути какие-то низенькие, невзрачные мужички, от которых тем не менее тоже очень вкусно пахло потом и бензином, но Трифон, прокладывая путь своей широкой грудью, монотонно басил каждый раз:

– Своя!… Своя!…

И так приятно было бежать за ним – Габриела элегантно, а Дуся трусцой, захватывая носом все новые и новые запахи, все новые и новые впечатления.

– Экипаж подан! – Трифон сначала стукнул ногой, а потом галантно распахнул перед Габриелой скрипучую дверцу старого желтого автомобиля, от которого пахло ржавчиной и пивом. А из машины с визгом выскочила маленькая женщина Зинка и повисла на шее у Габриелы, как только что Габриела висела на шее у Трифона. И они принялись с визгом целоваться. Вообще в этой стране все обожают целоваться. Визжать, целоваться, пить водку, бить друг друга по лицу, задорно ругаться матом и жаловаться на то, что нет денег. А еще тут никто никогда не работает. Забавно, и чего ж они тогда жалуются?..

По дороге из аэропорта Габриела узнала, что сезон открывается только послезавтра, но что завтра рано утром за ними приедут в гостиницу. Еще она узнала, что кобель Барон сдох – подрался с соседским ротвейлером и тот прокусил ему какую-то жилу. Правда, сам ротвейлер тоже издох. Потом Зинка и Трифон рассказали, что какого-то Игоря посадили за драку, кто-то на ком-то женился и через три месяца развелся, кто-то уехал жить в Израиль.

Тоже странно – из этой страны все почему-то едут в Израиль. Неужели в стране Израиль еще веселее, чем тут, думала Габриела. И Дуся, наверное, тоже.

Если в Англии, на родине Габриелы и Дуси, все одинаково пахло освежителем воздуха, даже корм, то здесь… Это как музыка, как симфония, как гимн. Гимн жизни!

И только в этом вылизанном, вычищенном, стерильном здании гимн жизни перестал греметь. И снова запахло освежителями, моющими средствами, мылом и прочими гадостями. Хотя нет, откуда-то издалека, из каких-то потаенных глубин, все же пробивалась еле слышная мелодийка из двух-трех оттенков лежалого мясца. Эту песенку не задушишь, не убьешь. Веселая все же страна – Раша.

– Габриела Макри, – Габриела небрежно бросила на сияющую стойку паспорт, – броня.

Тут же подскочил услужливый, предупредительный человек, от которого тоже пахло довольно невзрачно, схватил паспорт и, сияя лучезарной улыбкой, принялся заполнять документы, напевая что-то о том, как он лично и весь персонал рады приветствовать ее в этой лучшей гостинице под названием «Калифорния».

Дуся повела носом из стороны в сторону, вздохнула и, наверное, поняла, что лучше уж нюхать так приятно пахнущие давним потом брюки Трифона. А Габриела вдруг заметила, к своему крайнему удивлению, что этот здоровый, такой шумный, такой пахнущий и живой великан Трифон как-то сник, стушевался в этом стерильном здании.

– … Портье проводит вас в ваш номер! – завершил свою обязательную программу мужчина, ловко бросив подскочившему портье ключ и покосившись на Дусю. – Мы надеемся, что пребывание в нашей гостинице оставит у вас только приятные воспоминания, а также…

Но дальше слушать Дуся не стала. Зевнула широко, выказав тем самым полное презрение к этому живому манекену, и поплелась за портье, от которого хоть немного пахло выпитым вчера.

– Значит, в половине двенадцатого в холле! – громыхнул в спину Габриеле Трифон. – Едем на базар!

В лифте ничем интересным не пахло, в коридоре тоже. Только прошла какая-то босая женщина. Габриела пристально взглянула на Дусю, а та подтвердила ее догадку своим неспокойным поведением.

У женщины был такой вид, который нельзя спутать ни с чем, а еще, это уже уловила Дуся, – запах.

Люди называют это по-разному. Соитие, любовь, постель… У собак это называется вязкой, или случкой. Да, недавно у этой женщины была случка. Можно сколько угодно стоять под душем, лить на себя духи флаконами, но этот дивный запах перебить невозможно. Он будет литься из тела еще долго после того, как уляжется страсть.

– Вот это ваш номер. – Портье шоркнул пластиковым ключом по электронному замку и открыл дверь. – Вас ознакомить? Нет? Ну тогда приятного пребывания в нашем отеле.

Габриела сунула ему в руку бумажку, он раскланялся и удалился.

– Ну, Дуся, приехали. – Габриела скинула туфли, куртку и, снимая на ходу остальную одежду, пошла в душ.

Обследовать номер Дусе было скучно. Все пахло чистотой. Да, именно чистотой. У чистоты тоже есть свой запах. Запах чистого белья, проветренного помещения и этих вечных освежителей воздуха.

Повертевшись немного и выбрав себе место в углу, где из-под кровати хоть не так сильно пахло свежими цветами, Дуся улеглась на ковер, сунула нос себе под хвост и заснула. И уже засыпая, уже начав качаться на мягких волнах, подумала, что в этот раз обязательно поймает зайца. В прошлые приезды не удавалось, а в этот обязательно поймает. Подумав об этом, она непременно улыбнулась бы во сне, если бы только собаки умели улыбаться…

А Габриела, стоя под душем, подумала, что в этот раз будет на охоте серьезнее и просто заставит свою борзую изловить зайца. Впрочем, в свое намерение она не поверила. Она слишком любила животных.

Глава 10

Не успели утихнуть страсти после шумного отъезда рок-звезды, как в «Рамчуг-Рессовски» снова было шумно и бестолково. Нина уже четверть часа наблюдала суету и беспорядок в отделанном золотом и мрамором вестибюле. Опытному взгляду администратора всегда неприятно броуновское движение человеческих особей на вверенной ему территории. Такое хаотическое перемещение человеческого материала могло означать только одно – сбой в работе службы размещения. Это было непозволительно и должно пресекаться в кратчайшие сроки. Реноме одного из лучших отелей Москвы могло пострадать непоправимо, а причину всегда найдут. Она, Нина Малышева, станет тем козлом отпущения, и это приведет, в лучшем случае, к выговору. О худшем думать не хотелось.

Нину все знали как решительного и сообразительного человека, пятнадцать лет работы в системе что-то да значили. Она начинала с бельевой в гостинице «Москва». Минимальное образование. Только курсы. Языка почти не знала. Словарный запас английского сводился к самым необходимым выражениям и ненамного превосходил набор Эллочки-людоедки. Словом, ничто выше завпрачечной ей не светило. Но повстречался Ставцов, к тому времени окончивший техникум гостиничного хозяйства. Он-то Нину и подтолкнул. Сначала тоже техникум, потом курсы в Америке. Теперь она в «Рамчуге», а он в «Калифорнии», в конкурирующей фирме, и оба тщательно скрывали свою узаконенную связь. Руководству обоих отелей такой союз мог не понравиться. И все-таки он существовал. А раз существовал, можно было научиться извлекать из него выгоды. Иными словами, попадая в цейтнот, оба супруга выручали друг друга, сбывая невыгодных их фирме клиентов или поправляя дела супруга за счет своих собственных.

Между тем суета в вестибюле не только не шла на убыль, а, наоборот, нарастала. Группа из десяти взрослых и двух десятков детей с несметным количеством чемоданов занималась поисками документов, которыми их снабдили в США. Все они приехали по приглашению Московской общины адвентистов. Но ни представителя от москвичей, ни документов в наличии не было.

Две администраторши рангом пониже Нины пытались навести хоть какой-то порядок среди прибывших. Беда еще заключалась в том, что приехавшие были родом из маленького городка, глотали окончания слов и вообще изъяснялись на таком своеобразном диалекте, что молоденьким администраторшам едва ли была понятна хотя бы треть того, о чем они говорили.

– Вот на этих должны были привезти гарантии представители первого дивизиона, а на меня и дочерей, – старший адвентист прижал к себе трех девочек, – из второго дивизиона. Наш регент с девочками и мальчиками под опекой пастора Линка.

У администраторши голова шла кругом. Особенно сбивали с толку военизированные названия и специфика слов типа «пресвитер», «пастор», «старшины». В детях клокотала энергия. Они без конца перемещались по вестибюлю. Одним нравились пепельницы на высоких, анодированных под золото ножках, другим аквариум с экзотическими рыбками. Только один мальчик сидел в сторонке на чемодане и держал на коленях синюю папку.

Нина сразу определила этот островок спокойствия, встретившись взглядом с невинными голубыми глазами белокурого флегматика. Она погладила его по шелковистым волосам и тихо спросила, что в синей папке. Мальчик молча протянул ей папку. Нина подняла ее над головой и раздельно произнесла первую фразу:

– Дамы и господа, прошу внимания. Что это за папка? Если в ней документы, пусть старший из вас подойдет к крайнему столику, и мы спокойно все обсудим.

Шум улегся. От толпы отпочковался уже знакомый адвентист-папаша и подошел к Нине. Нина подозвала к себе сотрудника гостиницы и вполголоса приказала, чтобы детям принесли колу, жвачку, каких-нибудь конфет. Словом, заняли чем-то. Приказание было исполнено моментально. В наступившей тишине повисли звуки открываемых банок и шуршание оберток.

– Извините – дети, сами понимаете. Вообще-то они довольно тихие. Другая страна, новые впечатления. Они и в Дигрисе не часто бывают, а это большой город. Восемьдесят тысяч жителей, – извинился старший.

– Не делайте из ребенка кумира: когда он вырастет, то потребует много жертв, – вспомнила Нина изречение, которое заучила еще на курсах.

В период жениховства Ставцова она часто щеголяла этой фразой, и как-то само собой получилось, что они молча сошлись на истине: ребенок – хорошо, но в разумных пределах. И детей не завели.

– Что будем делать? – свистящим шепотом спросила младшая администраторша.

Документы были в порядке. Подписи. Печати. За прибывших ручалась Московская община адвентистов. Гарантии вполне солидные, так как Нина знала: церковники без оплаты не оставят. И все-таки клиенты они, мягко говоря, неважнецкие. В номера ничего не заказывают, питаться будут без изысков, а кое-кто из персонала станет их тихо ненавидеть. Попробуй полюби клиента, который вместо чаевых напутствует тебя ласковым божьим словом. С другой стороны, не в сезон это были весьма желательные клиенты. Суеты с ними мало, плата за проживание внесена, номера не простаивают, и персонал не расхолаживается.

Малышева сделала вид, что перед ней стоит неразрешимая проблема. Чиновники всех стран и всех народов умеют делать подобную мину. Можно подумать, они прямо с ней рождаются.

– Давайте мы с вами поступим вот как, – начала она, убрав хмурую тень с лица. – Я сейчас позвоню в одну фирму. Они уже принимали таких братьев и сестер. Возможно, у них есть контакт с гарантами. Да и вместе жить будет удобнее. По-моему, они уже вторую неделю в России. Осмотрелись. Так что лучшего варианта не найти.

Нина шла на риск. Откуда она могла знать, что у конкурентов тоже разместились адвентисты? К счастью, коллега была настолько обрадована избавлением от представителей религиозной общины, что не придала ее словам никакого значения. Проскочило.

Нина набрала номер Ставцова. Муж долго не подходил к телефону, и она уже решила бросить это занятие и разместить группу сама, как услышала голос Виктора:

– Извини, не узнал. Богатыми будем.

– Слушай и не перебивай. А вообще-то служащие твоего ранга должны меньше шляться по подразделениям, а больше думать головой. Тогда и богатым будешь.

– Да нет. Мы тут лоск наводим. Сегодня у нас большой бемц. Ожидаем основных акционеров. Все на нервах. Спасибо тебе за музыкантов. Не так страшен черт, как его малышка. У нас обошлось без претензий.

– Ну и отлично. Значит, так, у тебя там адвентисты вторую неделю сидят. Подкидываю еще пару десятков. Милые люди. А мы, сам знаешь, ждем конгрессмена. Неизвестно еще, сколько у него нахлебников в команде будет. Бери наших. Машину я им дам.

Ставцов, конечно, возьмет. Какому отелю не нужны постояльцы? Таблички «Извините, мест нет» хотя и хранятся в дальних уголках, но за последние десять лет так и не потребовались.

– Я тебя люблю.

– Взаимно, – ответила Нина, потому что рядом жадно слушала ее разговор младшая администраторша. На том и порешили.

– Ой, Ниночка, вы прямо маг и чародей, – улыбаясь, сказала младшая администраторша. – Только уж больно как-то разговаривали с ними…

Нина совершенно упустила из виду, что ее кто-то может услышать. Действительно, разговаривала она не так, как полагалось бы разговаривать с конкурирующей фирмой.

– Ничего. С мужиками так и надо… Это будет наш маленький профессиональный секрет. Ладно?

Глава 11

С 6 до 7 часов утра

«Отель построить – это вам не ишака купить», – часто, как припев, повторял переиначенную фразу Ильфа и Петрова Ставцов.

Спорить с этим было трудно. Чарли Пайпс, правда, никак не могла понять, почему русским эта фраза кажется смешной, а она ничего смешного в ней не находит. Она считала, что все это очень серьезно – построить отель мирового уровня на российской земле. И при чем здесь осел?

Надо ли говорить, сколько всяческих бумажек, бумаг, бумажищ и строгих документов пришлось ей согласовать, подписать, пробить, завизировать. Надо ли упоминать о неимоверном количестве взяток, которые были рассованы по разным карманам, столам и папкам.

Мудрые люди еще в Америке ее предупреждали: если делать все по закону – года четыре уйдет на формальности. Если не по закону – то от силы год.

Пайпс так быстро усвоила эту истину, что уложилась в четыре месяца. Когда подсчитала расходы, то сразу перестала обижаться на чиновников: она сэкономила огромную сумму. Ведь время – деньги, хотя в России, похоже, этого вовсе не понимали.

Но она не знала, что самое трудное только маячит в туманной дали.

Началось, собственно, со строительства. Проект был готов уже давно, к местности – а это почти самый центр Москвы – его привязали тоже довольно споро. Пайпс несколько раз по ночам приезжала, чтобы представить себе, как на этом пустыре, вместо вот этих убогих блочных домишек, появится современное здание с зеркальными окнами, сияющее огнями, какой садик будет разбит вокруг, какие газоны зазеленеют, как будут подкатывать к парадному подъезду сверкающие лимузины, как будут здесь жить люди и радоваться.

Она все-все продумала. Она спорила с отцом до хрипоты. Он говорил, что такой гостиницы нет даже в Штатах, что ей не вытянуть, но она картинно стучала кулачком в грудь и клялась, что гостиница ее мечты будет!

Само возведение здания она поручила новой российской строительной фирме. Боже, как они были счастливы! С каким энтузиазмом они взялись за дело. У Пайпс настроение улучшалось со дня на день. Дело шло быстро и весело, судя по платежным документам, которые она подписывала каждую неделю у себя в Америке. На месяц ей пришлось вернуться в Штаты, чтобы заключить контракты на поставку мебели, оборудования, ковров, обоев, сантехники и прочего. Конечно, она знала, что дешевле и проще все это было бы купить в России. Она видела на выставках чудные образцы. Но инвесторы поставили условие – вся начинка гостиницы должна быть куплена только в Америке.

А когда Чарли вернулась в Москву, она первым делом помчалась на стройку.

Еще издали вглядывалась, думая увидеть уже возведенные стены первого этажа, и увидела высокий забор, из-за которого торчали стрелы автокранов, копров и бетонные стены. У Чарли отлегло от сердца, почему-то в Америке ей казалось, что работа идет не так напряженно, как хотелось бы.

Работа действительно не была слишком напряженной. Честно говоря, вообще никакой работы не было. Бетонные стены, которые она приняла за первый этаж будущей гостиницы, оказались стенами тех самых убогих домишек. За месяц их даже не снесли.

Чарли минуты три стояла посреди того, что должно бы называться стройкой, открыв от изумления рот. Ей даже не у кого было спросить, что вообще здесь происходит, вернее, не происходит. На стройке не было ни одного рабочего. Вообще никого, даже сторожа, хотя она стучалась в вагончик и заглядывала в кабины машин, на бортах которых гордо красовались фирменные знаки строительной конторы.

Все добродушие Чарли слетело в один миг. И дальше она действовала в стиле американских боевиков. На вокзале, который был по соседству, она собрала бригаду из нескольких десятков мужчин, заплатила им из собственного кармана и приказала все машины, всю технику со строительной площадки отогнать в поселок под Москвой, где были дачи работников американского посольства.

Когда эта операция была закончена (на стройке так никто и не появился), Чарли вернулась к себе домой и позвонила в строительную фирму.

Как же там обрадовались ее приезду! Как же ее, оказывается, ждали!

– Я желала бы посмотреть стройку, – сказала Чарли.

– Ну это запросто, – ответили ей. – Сегодня у нас что? Пятница? Давайте во вторник и съездим туда.

– Почему во вторник? – Чарли не терпелось увидеть вытянутые лица этих жуликов. – Почему не сегодня?

– Так сегодня короткий день.

– А в понедельник?

– Нет, понедельник день тяжелый.

– Хорошо, – сказала Чарли и решила набраться терпения.

«Они позвонят еще сегодня, – подумала она, – хватятся своих машин и позвонят».

Но они не позвонили ни в пятницу, ни в субботу, ни в понедельник, ни во вторник.

Позвонила опять Чарли.

– Ну что, поедем на стройку? – со скрытым злорадством спросила она.

– Давайте в четверг, – спокойно ответили ей.

– Почему в четверг?

– А главный инженер у нас заболел.

– А директор?

– Директор в командировке.

– Я могу поехать сама.

– Нет. Не получится. Без пропуска вас не пустят. А пропуск может выписать только главный инженер.

– Значит, в четверг?

– Ага.

«Они ищут свои машины, – ехидно думала Пайпс. – Они на ушах стоят! Ничего, я подожду».

Нет, она оставалась наивной, эта американка. В четверг оказалось, что главный инженер так и не выздоровел, к тому же, вернувшись из командировки, заболел и директор.

Смотр строительных работ перенесли на вторник следующей недели.

И тут Чарли стала понимать, что разыгрывается какая-то пьеса абсурда. Никто не собирался показывать ей стройку, никто не искал машины, никто вообще не волновался.

Заволновались тогда, когда, придя к ней в пятницу с платежками, получили отказ.

– Пока не посмотрю стройку, платить не буду, – сказала Чарли.

В субботу к ней приехал и «тяжело больной» директор, и не менее «больной» главный инженер.

Нет, они не собирались везти ее на стройку. Они привезли документы, по которым выходило, что не только снесены пятиэтажки, не только отрыт котлован, не только возведены стены первого этажа, но уже и второй вот-вот будет готов.

– Отлично! – сказала Чарли. – Поедем посмотрим.

Тогда ей еще приходилось общаться через переводчика. Директор и инженер о чем-то переговорили и снова стали показывать ей документы.

Чарли еще раз внимательно изучила эту «липу» и сказала:

– Окей, я готова посмотреть.

Директор и инженер пожали плечами и поднялись. «Ну вот, ну сейчас, – не терпелось Чарли, – сейчас они во всем сознаются».

– Поехали, – сказали фирмачи.

Как уж Чарли злорадствовала в душе! Как любезна она была, когда садились в машину, когда ехали по улицам Москвы, даже когда попали в ужасную пробку. Все нервничали, а мисс Пайпс хоть бы хны.

Немного ее хорошее настроение уменьшилось, когда стали выруливать к строительному забору и Пайпс с удивлением увидела, что над забором снова торчат автокраны и копры.

«Нашли!»

Но каково же было ее состояние, когда машина въехала на стройку. Во-первых, Пайпс увидела, что техника работает, но совершенно другая, хотя на ее бортах все так же красовался фирменный знак конторы. А во-вторых, и это уже не поддавалось никакому объяснению, котлован был вырыт, сваи забиты, фундамент забетонирован и даже кое-где возведены стены.

Пайпс так долго не могла прийти в себя, что даже не стала спорить с директором и инженером по поводу объема проделанных работ.

«Что это за удивительная страна, – лихорадочно размышляла она, – они за неделю ухитрились сделать то, что не смогли сделать за полтора месяца. Неужели они умеют работать только в экстремальных ситуациях?»

Если бы она знала, что это было сделано не за неделю, а за три дня, она бы вообще лишилась дара речи.

Пайпс кое-как проверила качество работ, поняла, что удивлялась она все-таки зря, качество – если то, что сделано, можно было связать с этим горделивым словом, – оставляло желать много лучшего. Но Пайпс даже об этом не стала спорить с начальниками. Она просто сказала:

– Все, больше я с вами не работаю. Вы вернете мне выплаченные деньги, заплатите штраф, неустойку, и еще, я думаю, вами заинтересуется моя страховая компания.

Все это она произнесла как можно жестче, ей по-человечески хотелось отомстить.

В Америке такие слова вызвали бы у фирмачей инфаркт. Эти же вяло поспорили, что она не права, что если бы у них какой-то злодей еще два месяца назад не увел всю технику, они бы уже возвели гостиницу под крышу. Но валяться в ногах, упрашивать, молить они не стали.

Пайпс очень скоро поняла причину их спокойствия.

Никаких денег они возвращать не собирались, никакой неустойки платить – тем более. Через суд, как ей объяснили знающие люди, она если и вернет что-нибудь, то очень не скоро, а скорее всего – ни гроша не получит, так что может распрощаться с деньгами.

После этого Пайпс чуть было не бросила все, к чертовой матери.

Но как раз в этот момент к ней пришел один милый человек и сказал, что все устроит.

– Что – все? Вы вернете мне деньги?

– Это будет посложнее, но возможно. Я беру пятьдесят процентов.

Пайпс поняла, что это обыкновенный рэкетир.

– Нет, – сказала она. – Это слишком много.

– Тогда есть другой вариант, – сказал рэкетир. – Продолжать стройку.

– С этой конторой я не буду больше иметь никаких дел! – отрубила Пайпс.

– А зря. Они построили Макдоналдс на Тверской, небоскреб Газпрома. Вы видели эти здания?

– Да. Это что, правда они? Не похоже.

– За качество работ я беру всего пятнадцать процентов, – сказал рэкетир.

Пайпс задумалась.

– Мне надо посоветоваться.

В тот же день она связалась с менеджером Макдоналдса.

– Точно, – ответил он. – Это они нам строили.

– Скажите честно как американец американке: вам кто-нибудь помогал?

– Ну… если только немного.

– Немного – это сколько? Пятнадцать процентов?

– Двадцать, – нехотя сознался менеджер.

– А вы не знаете, как ваш помощник действовал?

– Да уж лучше бы я этого не знал.

– И все же?

– Да бил он их.

– Как это?

– Очень просто. Каждую неделю приходил на стройку и бил бригадира и прораба. А каждый месяц директора и главного инженера. Надо сказать – действовало безотказно.

Чарли думала недолго. Ей самой хотелось надавать пощечин всем этим разгильдяям.

Через полгода гостиница была построена.

Со всеми затратами она обошлась Пайпс вполовину дешевле, чем если бы ее строили американцы или хотя бы югославы.

Только за внутреннюю отделку соотечественники содрали с Чарли все сэкономленное. Но зато уж сделали на славу.

Комплекс включал в себя пять этажей. Первый, соответственно, гостиничные службы, охрана, рестораны, бары, магазины, пять саун, два бассейна, боулинг, огромные холлы и гардероб.

Остальные четыре – апартаменты. Всего их было в гостинице двести. По пятьдесят на каждом этаже. А еще на втором – кинотеатр, на третьем – конференц– и банкетный зал «Композиторский», на четвертом – «Поэтический», а на пятом – «Артистический». Эти залы, в свою очередь, делились на два, на четыре и на восемь специальными перегородками. То есть можно было заказать как весь зал, так и, скажем, одну восьмую или одну четвертую и так далее. Оборудованы они были по последнему слову техники. Тут даже можно было проводить международные симпозиумы, которые, кстати, и начали проводиться в гостинице в очень скором времени.

Надо ли говорить, что в гостинице действовали двадцать четыре пассажирских и десять технических лифтов. Что исправно работали свои прачечная и химчистка, что было семь кухонь, в каждой из которых свой шеф-повар. Чарли особенно гордилась тем, что у нее работали два француза и три итальянца. Дорогие кулинары, но они того стоили.

Но еще прежде, чем все это начало работать, двигаться, улыбаться, убирать, ухаживать, следить, мыть, готовить, поселять, покупать и продавать, надо было, чтобы кто-то эти глаголы заставил действовать, и действовать отлично.

Пайпс сама набирала работников. Всех семьсот девяносто девять.

Восьмисотым работником была она сама. Почему такая точная цифра? А очень просто. Гостиница поначалу ставила себе цель получить хотя бы четыре звездочки. А звездочки – это не только уровень обслуживания, это еще и количество обслуживающего персонала на каждого проживающего. Если проживает двести человек, а так и планировалось в «Калифорнии», то соответственно, умножив на четыре, получали восемьсот.

Отбор был строжайший. К этому времени у Пайпс уже работал Карченко, он каким-то только ему ведомым путем доставал подробнейшие досье на каждого серьезного претендента. Но если Пайпс и волновало прошлое ее сотрудников, то куда больше ее заботило их общее будущее.

Она сразу поняла, что специалистов гостиничного дела в этой стране нет. Ни одного. Всех их придется обучать, начиная с азов.

Но самое страшное, что открыла Чарли, в этой стране не было улыбающихся людей. А вот этому обучить будет потруднее. Поэтому она выбирала хотя бы немрачных, незлых и несердитых. И еще, конечно, миловидных. Да, такая жестокая работа – некрасивым, старым, калекам здесь места не было.

Ну высшее звено, конечно, пришлось отправить учиться в Германию. А с низшим и со средним занимались специалисты, вызванные из Штатов. Русские делали успехи. Вообще по натуре своей они оказались очень добрыми людьми. Скажем, далеко не все брали чаевые, стеснялись. И даже этому их приходилось учить. Ведь чаевые составляли часть заработка. В Америке с чаевых даже берут налог.

Да, эту школу сервиса Чарли долго будет вспоминать. Но в конце концов и она осталась позади.

Гостиницу открывали пышно, был московский мэр, даже кто-то из правительства, – вот уж Чарли не думала, что открытие гостиницы станет чуть ли не всероссийским событием. Все восхищались и поздравляли, а на следующий день начались будни. И начались они с того, что явилось десятка полтора инспекций, которые постановили – гостиница не соответствует никаким нормам, ее надо срочно закрывать.

И тут Чарли снова вспомнила своего знакомого рэкетира.

На этот раз он пришел не один. С ним был еще какой-то человек восточного типа. Условия, которые они поставили, Чарли принять никак не могла. Они требовали двадцать процентов акций в вечное пользование.

И самое страшное, что Чарли даже не надо было соглашаться. Рэкетир был предельно откровенен. Все эти комиссии в гостиницу послали именно они. Если она хочет, чтобы гостиницу никогда не открыли, пусть попробует без них. Нет, конечно, она может попытаться, вдруг у нее получится, но ведь бывает так, что гостиницы горят, взрываются, да и ее жизнь тоже не вечна.

Чарли бросилась за советом к американцам, кого черт дернул обосновать свое дело в России, и все они в один голос ей твердили: это еще по-божески. Тут она впервые услышала слово «крыша». И на следующей встрече с рэкетирами только спросила:

– А чья у меня будет «крыша»?

– Чеченская, – ответили ей.

И она осталась довольна. Все знакомые также в один голос пели: чеченская «крыша» самая надежная.

Гостиница теперь работала без перебоев, как часы. Комиссий не было. Чеченцы получили свои двадцать процентов. Но Пайпс давно решила, что она избавится от «крыши». Как? Она пока не знала. Но была уверена: этот светлый час обязательно настанет.

А год назад, когда застрелили Джимми Донсона, она поняла: чеченцы думают о том же – они ждут своего светлого часа. И вполне недвусмысленно предупредили ее.

Сейчас она припарковала машину на служебной стоянке и вошла в холл отеля.

Здесь она была хозяйкой.

Глава 12

Уже все знали, что Рэбидж остановился именно в «Калифорнии» и что он отправился с утра пораньше осматривать Красную площадь.

Фанатки обменивались круглыми бляхами значков с физиономией своего кумира и надписью «Treasure».

Причем каждая была глубоко убеждена в том, что именно она осталась в выигрыше. В сущности же, они сейчас были больше, чем когда-либо, похожи на туземцев, разменявших большую раковину на несколько мелких, ведь только им была доступна и понятна «истинная» ценность никелированных кружочков. Впрочем, подобный натуральный обмен практикуется с младых ногтей еще в начальных классах средней школы, и взрослым его понять не дано. Например, ваш сын тайком уносит утром милую вещицу, которая стояла в секретере многие годы, досталась по наследству или была приобретена на заре туманной юности во время романтического путешествия в Коктебель, а взамен в его рюкзачке появляется горсть цветных вкладышей от импортной жвачки. Можете сколь угодно долго доказывать отпрыску неравноценность приобретения, все равно он будет глубоко убежден в своей правоте. Искать выменянную вещь тоже бесполезно, ибо она уже пошла по рукам. И где-то в другой квартире, может на другом конце города, чужой папа в этот момент решительно выдергивает кожаный аргумент ремня.

Не успели девицы вполне насладиться результатами сделки, как по группе ожидающих у центрального входа в отель пробежала легкая волна возбуждения. От центральной площади показался кортеж из нескольких автомашин представительского класса. Три самые большие свернули к парадному подъезду, и туда, валя турникеты, устремилась основная толпа фанатеющих. Две машины поскромнее и попроще, не снижая скорости, свернули за угол в направлении служебного входа. Ушлые в этих делах подруги сразу смекнули, что к чему, и, выпростав свои гибкие тела из клубка конкуренток, бочком-бочком устремились к служебному входу.

Между тем шестая машина оказалась никем не замеченной. Она появилась с небольшим промежутком во времени и, ничем не афишируя своего присутствия, приткнулась у бокового входа. Дополнительный наряд милиции, вызванный предусмотрительным секьюрити, восстановил порядок. Фанаток оттеснили за барьер, и только нескольким счастливицам пришлось довольствоваться пуговицей с блейзера второстепенной певицы, работающей в «Treasure» на подпевках. Как в бурной речке возникают водовороты, так вокруг пуговицы в момент возникло завихрение, но тут же рассосалось.

У служебного входа заслон фанаток был пожиже, но поопытней. Они сразу догадались, что в этот раз их провели, стоило только двери первой машины выпустить на асфальт ногу в розовом, умопомрачительном носке. Такие носки, а они это знали наверняка, мог носить только менеджер группы, но что возьмешь с менеджера? Это в табели о рангах не больше чем пуговица от блейзера.

Шестая же машина исторгла из кожаных внутренностей саму причину нынешнего ажиотажа. Причина, потряхивая гривой спутанных волос, проскользнула через боковой вход в отель, где была встречена Валерием Карченко и генеральным менеджером мисс Пайпс.

– Мы рады, что вам здесь нравится. Персонал приложит максимум старания, чтобы сделать ваше пребывание в нашем отеле наиболее комфортным, – сказала Чарли. – Изволили осматривать Москву?

Рэбидж проигнорировал любезный вопрос.

Пайпс тем не менее, сохраняя приятную улыбку, представила Валерия Карченко сопровождавшему эстрадную звезду охраннику и предложила им совместно разработать план действий по охране знаменитости.

Расправившись таким образом с гостями, мисс Пайпс, смутно ожидавшая от их появления незапланированных хлопот, была приятно удивлена той легкости, с которой они разрешились. Все-таки налаженный с таким трудом механизм отеля работал без перебоев и случайностей, что давало свои результаты. Все службы сработали четко.

Легкую досаду Карченко вызвали только два средних лет постояльца, занявших сегодня номер люкс на третьем этаже. Они все время, начиная с раннего утра, когда добропорядочным иностранцам полагалось еще спать, ходили по пятам то за Ставцовым, то за Карченко, выдвигая мелочные и непонятные для обслуживающего персонала требования. Сначала им казалось, что жалюзи на одном из окон недостаточно плотно отгораживают их от внешнего мира, потом были высказаны претензии к освежителям воздуха, так как внезапно обнаружившаяся у одного из них аллергия на цветочные запахи прогрессировала с каждой секундой. На самом деле никакого покраснения век и припухлости под глазами не наблюдалось. Возможно, припухлость и была, но только как следствие вчерашней невоздержанности в напитках, как заметил вполголоса Ставцов, и Карченко был с ним вполне согласен. Но двум индюкам, как окрестили служащие отеля странную пару, в глаза этого не скажешь. Хочу пью, хочу на хлеб мажу.

Тем более что девизом персонала отеля было: «Я готов!» Как у юных пионеров.

Теперь появилась другая напасть. «Индюки» требовали поставить в номер дополнительные средства защиты, то есть видеокамеру с монитором, дабы лицезреть всех стучащихся в дверь. Было непонятно, чего они боялись, ведь в отеле существовала такая услуга, как личный сейф, куда по желанию сдавались наиболее ценные вещи и за которые отель нес полную ответственность, не говоря уже о страховке.

– Ну хорошо, хорошо, – любезно улыбался Карченко. – Можете заодно выбрать себе монитор. Пять дюймов хватит?

Говоря это, он шел по коридору в сторону комнаты охраны, нисколько не сомневаясь, что оба старика следуют по пятам и от них не отделаешься, даже захлопнув у них перед носом бронированную дверь с кодовым замком. Так и получилось. Иностранцы ввалились в святая святых службы безопасности и остановились на пороге, разглядывая стену с десятком мониторов и двух охранников.

– Костя, возьмешь свободную камеру на кронштейне, пойдешь с этими господами на третий и установишь на входе. Монитор установи там, где они пожелают. У нас есть свободные мониторы?

– Этого добра хватает… А сюда надо проводить? – кивнул Костя на стену с экранами.

– Тебе это нужно? Хорошо еще, не просят поставить всю спальню на просмотр, а то бы имел возможность наблюдать ласки престарелых педов, – брезгливо сказал Карченко.

– Да, да… – согласно закивали головами иностранцы, словно китайские болванчики. – Очень хорошо.

– Ну раз хорошо, марш отсюда, – скомандовал он по-русски, но вежливо улыбаясь.

– Марш, марш, – опять согласились иностранцы, и секьюрити пришлось вновь перейти на английский.

Костя подмигнул шефу.

– По мне, пусть хоть с кенгуру спят, если защитники животных не против. Только бы до меня не дотрагивались, – раскрыл свои взгляды на проблему техник следящей аппаратуры.

– Ну все. Пошли, на хрен, отсюда, – секьюрити вежливо пропустил к двери иностранцев. Те благодарно по очереди сжали его руку своими потными ладошками, и Карченко, высвободившись от рукопожатия, тут же сунул свою руку в карман, где промокнул ее платком.

Выпроводив иностранцев и Костю, Карченко устроился в кресле и закинул ноги на стол, благо сейчас никто, кроме одного подчиненного, его не видел. Он позволил себе впервые за утро расслабиться. Открыл банку пепси и, отпивая маленькими глотками, принялся наблюдать за жизнью гостиницы через мониторы.

Ну вот и покатился еще один день.

Карченко были видны коридоры, по которым то и дело проходили постояльцы, девушки из обслуги и техники эстрадного кумира. Щелкали секунды, сливаясь в минуты, чтобы в будущем накопиться в часы. Часы сложатся в смену, и тогда его работники уйдут по домам предаваться заслуженному отдыху, уйдут к детям, книгам, женщинам и, может, даже тайным страстям. Хотя, насколько он знал, особенно тайных ни у кого не было. Он сам подбирал персонал своей службы и знал, с кем имеет дело. Иного и быть не могло. Отель и безопасность его постояльцев – дело серьезное. Требует расторопности, но не терпит суеты. Поэтому он предпочитал иметь в подчинении людей, на которых мог положиться, а главное, не имеющих сколько-нибудь серьезных и пагубных склонностей.

Конечно, Карченко был неплохим физиономистом, но подобрать достойных людей ему помогло вовсе не это качество. Карченко обо всех справлялся в далеко не постороннем ему бывшем КГБ.

Сегодня была пятница. Для кого-то там, за стенами отеля, короткий день. Для кого-то, но не для Карченко. День главного секьюрити не мог быть расписан ни по часам, ни по затратам труда и умственных способностей. Любая мелочь могла обернуться чем угодно. Хорошо бы деньгами. Чужая жизнь и ее тайны – все могло принести деньги или, наоборот, ввергнуть в пучину долговых обязательств. Деньги Карченко любил. Он уже не помнил, кто из римских императоров, введя налог на отхожие места, сказал, что деньги не пахнут, но был с ним в корне не согласен. Деньги для Карченко пахли, и еще как. Пусть для глупцов они пахнут ворванью, кровью, дерьмом, предательством. Для Карченко они благоухали возможностью. Возможность – вот основополагающее слово, которое он ставил выше всего. Возможность жить так, как он хотел. Это не свобода в вульгарном понимании демократов. Это возможности свободы.

– На дачу сегодня двинешь? – спросил он оставшегося в комнате.

– Ага. На днях такую резину надыбал, пальчики оближешь, – охотно оторвался от лицезрения экранов охранник.

Карченко знал, что тот заядлый рыбак и давно мечтает о хорошей резиновой лодке. В спортивном магазине были такие, и разных фирм. Однако высшим шиком считалось не купить, а достать по знакомству. Вещь могла быть хуже магазинной, но въевшийся в сознание принцип социализма, когда тебе что-то достают, не оставлял человека и по сию пору. Мешал. Откровенно менял планы и ставил в зависимость от других. Этого Карченко не любил и не понимал.

– Ты ее хоть проверил? Говорят, то, что уже раз спускали на воду, а потом положили на антресоли, долго не живет. Резина.

– Я ее, родную, дома в зале расстелил, насосом прокачал. Одна малюсенькая дырочка, и всего делов. На клей посажу. Век прослужит.

Бог ты мой, в «зале», подумал Карченко. И почему это все деревенские, получившие городские квартиры, никак не могут избавиться от местечковых названий. Вся его «зала» в малогабаритной квартирке от силы метров восемнадцать квадратных, но – «зала». Звучит? Звучит.

Продолжая наблюдать за мониторами, он увидел Костю, двух иностранцев и горничную Наташу, зашедшую в служебную комнату поправить чулок. С удовольствием оценил черный ажурный пояс на ее теле. Он страсть как любил черное дамское белье, а самое главное в нем – крючочки, завязочки и всякие хитроумные штучки. Началось это у Карченко давно, еще с юга, когда он малолеткой попал в руки опытной, но скучавшей в данный момент девицы. И та снизошла до того, что открыла только что начавшему бриться мальчишке премудрости застежки бюстгальтера.

С Наташей покончено. Внимание секьюрити переключилось на коридор четвертого этажа, по которому шел чеченец с черным «дипломатом» в руках. Он направлялся в банкетный зал. Карченко даже убрал ноги со стола. Для его подчиненных, не посвященных во все хитросплетения подковерной борьбы акционеров, это был обычный проход обычного «лица кавказской национальности», неизбежная данность отеля. Более ничего. Для Карченко – головная боль и объект пристального внимания.

Он вставил кассету в резервный видеомагнитофон и включил запись.

Глава 13

– … А мне плевать, пусть увольняют. Я к ним больше не пойду!

– Так вот?

– Да, так.

– Ну и не ходи. И я не пойду. Мне тоже не очень хочется. Умная какая выискалась!

– Что?! Да я уже три раза подряд их обслуживала за тебя. Так что еще неизвестно, кто из нас умная, а кто просто так, пописать вышла.

– Ну и что, что три раза? А ты не помнишь случайно, как я в прошлом месяце две недели вместо тебя перед ними изгалялась, пока ты к финнам лепилась!

Они стояли в углу шикарного банкетного зала и шипели друг на друга, как две гремучие змеи. Но никто не мог слышать этого разговора двух молодых смазливых официанток, кажется минуту назад сошедших с лучшего парижского подиума. Потому что они не забывали при этом лучезарно улыбаться и вежливым кивком приветствовать каждого входящего в зал.

А посетители входили и молча рассаживались за огромным столом, уже накрытым для банкета и уставленным всевозможными напитками и закусками.

Когда в зал вошел последний посетитель, он закрыл за собой тяжелую двустворчатую дверь и посмотрел на официанток:

– Какие-то проблемы?

– Нет, что вы, Ахмат Калтоевич… – Обе девушки еще шире заулыбались, стараясь не смотреть ему в глаза.

Ахмат тоже опустил глаза. Ему почему-то стало неловко. Наверно потому, что он понимал, чего так боятся девицы. Три месяца назад одна из официанток после банкета отказалась подняться в номер. На следующий день ее отвезли в больницу с переломами ног, обеих челюстей и переносицы. Вторая не рискнула отказаться. И ее тоже отвезли в больницу, правда с другими травмами.

– Эй, ну нам наливать будут или нет?! – крикнул кто-то за столом, и обе девицы вздрогнули, как от разряда тока.

Ахмат вынул из кармана две стодолларовые купюры и положил на столик, стараясь, чтобы не увидели соотечественники.

– Девочки, сделайте все красиво. И не бойтесь, сегодня им не до вас.

Он сказал «им», а не «нам» и сам на себя разозлился за свою слабость. Он уже начинает отделять себя от своих братьев перед прислугой. Он хочет, чтобы в нем видели европейского мужчину. И они, земляки, конечно, это видят. И они ему этого, конечно, не простят.

– Бегом за работу, не то вылетите отсюда! – неожиданно грубо рявкнул он на девиц и пошел за стол.

– Ну, дорогой, как жена, как сын, как семья твоя живет? – начал по-чеченски Шакир, как только Ахмат опустился на стул.

Все сразу замолчали.

– Спасибо, хорошо живет. Жена здорова, привет тебе передает. Сын учится. Совсем джигит стал. На той неделе в мечеть с ним ходил.

– Да, дети – наша надежда на старость. – Шакир закивал головой, улыбаясь одними губами и сверля Ахмата холодными глазами, в которых при всем желании нельзя было бы обнаружить ни малейшего оттенка хоть какой-нибудь эмоции.

– Да, чистая правда… – закивали головами все остальные.

Все это была прелюдия, своеобразный ритуальный зачин. Ахмат отлично знал, что сначала будут говорить о стариках и детях, о том, как хорошо теперь дома в Кизляре, о том, что летом нужно туда съездить, поклониться могилам предков, что предков вообще нельзя забывать…

– Знаешь что, Оль… – одна из девушек полезла в карман фартука и достала монету, – орел мой, решка твоя.

– То есть если орел, то ты идешь, а если решка, то я?

– Деньги тому, кто обслуживает.

– Да плевать я хотела на эти деньги. – Оля покосилась на лежащие на столике доллары. – Давай подбрасывай.

– Эй, б…, нам долго ждать, э? – крикнули из-за стола.

– Подбрасывай, – прошептала Оля и выдавила из себя улыбку. – Уже бежим.

Выпала решка. Ольга заскрипела зубами, рискуя раскрошить их, сунула деньги в карман и засеменила к столу.

– Вам чего налить?.. Какого вина желаете?.. Не хотите попробовать красного?.. Это «Шато» восьмидесятого года… Вам «Смирновской» или «Абсолюта»…

– Тебя хочу, красавица… Вот этого лей… Водку хочу… Иди на х…, дай сюда, я сам…

Она улыбалась. Она все время улыбалась. Внимательно выслушивала их грубости, исполняла, что скажут, и улыбалась. И старалась не замечать, как их грязные лапы гладят ее зад, щипают за грудь, лезут под юбку…

Они ели, пили, говорили о чем-то на своем зверском языке и при этом не забывали каждую минуту, каждую секунду втаптывать ее в грязь, указывать на ее место. Ольге не то что разговаривать с кем-нибудь из них, не то что смотреть на них, ей находиться рядом с ними было невыносимо, противно всему ее существу. Но – этикет. Но – интересы предприятия. Но – правила работы официанта. А как хотелось… Нет, просто убежать. Запереться в туалете и пересидеть до конца рабочего дня. Она даже готова была штраф заплатить, лишь бы не находиться в одном помещении с этими животными…

Ахмат вдруг обратил внимание, как странно все сели. Получилось, что он один сидит на этой стороне стола. А все остальные напротив. Это было очень неприятно. Как будто он какой-то школьник перед комиссией.

– Ну, Ахмат, дорогой, а теперь давай с тобой о делах поговорим, – сказал Шакир, когда законы приличия были соблюдены.

– Давай, Шакир, поговорим. – Ахмат улыбнулся и щелкнул пальцами, дав официантке знак, чтобы та наполнила его бокал. – О чем ты хочешь спросить меня?

– Ахмат, ты же умный человек. Ты ведь знаешь, о чем я хочу тебя спросить. – Шакир окинул взглядом всех остальных. И сразу воцарилась полная тишина. Стало слышно, как дребезжит горлышко бутылки о край бокала, потому что у Ольги тряслись руки.

– Я хотел спросить тебя, не сильно ли ты утомляешься на своей работе? А то ведь тебе приходится и по ночам стараться для нашего дела, – сказал Шакир, и зал потряс взрыв хохота.

– Приходится и по ночам… – Ахмат только слегка улыбнулся.

– А теперь скажи мне, дорогой, какая от этого польза? – спросил вдруг Шакир. – Какая тебе польза, мы знаем, а вот нам, твоим братьям, от этого какой толк? Почему она ходит по нашей гостинице как хозяйка? Почему она не хочет понимать нас? Почему ты до сих пор не смог ей объяснить, что нам нужно больше.

«Потому что она и есть хозяйка этого отеля. Потому что и вы не хотите ее понимать. Потому что нужно больше вкладывать, чтобы больше получать». Это были естественные ответы на вопросы Шакира. И Ахмату очень хотелось сказать их прямо тому в глаза. Но ему не очень хотелось, чтобы завтра его нашли где-нибудь в Яузе с перерезанным горлом. Поэтому он смолчал.

– Нам не нужен никакой зимний сад, нам никакой Интернет в каждом номере не нужен, и кондиционеры новые не нужны. И не надо нам новой системы противопожарной безопасности. – Ольга улавливала знакомые слова: «Интернет», «противопожарная безопасность», «кондиционер», но больше ничего не понимала. – Мне она не нужна, – продолжал Шакир. – Тагир, тебе она нужна?

– Нет.

– А тебе, Арслан?

– Нет, не нужна.

– Может, Беслану она нужна?

– Зачем?

– Вот видишь, Ахмат! – Шакир поднял вверх палец. – Нам она не нужна. Но, может, она нужна лично тебе? Может, ты боишься пожара?

– Я ничего не боюсь, – спокойно ответил Ахмат.

– А вот это неправильно. – Шакир наигранно вздохнул. – Каждый человек должен бояться потерять друга. Деньги, женщины, машины, красивые одежды – это все потерять не страшно, потому что это легко добыть снова. А вот если потеряешь друга, его уже не вернешь. Так меня отец учил. Разве твой отец учил тебя не так?

Ахмат не ответил. Пока не время было отвечать. Пока надо было слушать.

– Знаешь, Ахмат, о чем я подумал? – Шакир пристально посмотрел ему в глаза. – Она нам не мешает. Нет, она нам совсем не мешает. Она, Ахмат, тебе самому мешает. Ты слабый какой-то с ней стал. Может, у нее между ног что-то такое особенное, ради чего стоит все потерять? Тогда скажи нам, и мы все поймем.

Ахмат снова не ответил. И снова улыбнулся.

– Интересно узнать, что же такое у нее между ног… – ухмыльнулся Шакир. – Руслан, послушай, Ахмат не хочет говорить нам, что у этой сучки между ногами. Может, ты проверишь и скажешь нам всем?

– Почему нет? – засмеялся Руслан, здоровенный толстяк из Моздока, который лично резал головы русским контрактникам в горах, а теперь живет тут, в гостинице, работая охранником у Шакира. – Конечно, проверю.

– Да на твой баклажан только корова налезет! – сказал Ахмат и улыбнулся. – Скажи, я тебе выпишу парочку.

Грохнул взрыв хохота. Бедная Оля от испуга чуть не выронила из рук графин с дорогим коньяком.

– Послушай, Шакир, – начал Ахмат, пока инициатива была еще в его руках, – скажи, чего ты от меня хочешь, и я все сделаю. Потому что мой хлеб – это кусок твоего хлеба, и я имею столько, сколько ты мне даешь. И я тоже хочу приносить в дом много.

– И чтоб немножко еще на себя оставалось! – засмеялся кто-то.

– Зачем ты следишь за мной? – продолжал Ахмат, не обращая внимания на шутки. – Ты потерял номер моего телефона? Позвони мне, скажи все, что нужно, не обижай меня так.

– Я уже говорил, что мне нужно, – еле слышно прошептал Шакир.

– Да, тебе нужна гостиница. – Ахмат развел руками. – Вот она. Хочешь в баню – иди. Хочешь в ресторан – ты тут сидишь. Самый хороший номер хочешь? Так ты в нем живешь. Хочешь вон ту официантку – только скажи. Голая к тебе приползет. Ты тут хозяин. Мы тут хозяева.

– Нет. – Шакир улыбнулся. – И ты знаешь, что она тут хозяин.

– По бумажкам – да. – Ахмат улыбнулся. – Налоги платит она, хозяйством занимается она, персоналом тоже она. Мы живем здесь, едим здесь, пьем здесь и исправно получаем свою долю. Что тебе еще нужно, Шакир?

– Мне нужно больше.

Ахмат слышал это уже много раз. И много раз приходилось повторять одно и то же:

– Пока мы имеем двадцать процентов от дела, мы будем жить спокойно. Нас никто не трогает, мы никому не интересны. Когда тебя в последний раз тревожили менты? Ты хочешь, чтобы они приходили чаще? Стоит нам заиметь тридцать процентов, и нас начнут трясти. Шакир, ты умный человек, ты же сам это знаешь. Если взять сразу все, то скоро совсем ничего не будет.

– Я хочу больше! – громче повторил Шакир и сжал руку в кулак. Он начинал злиться всегда, когда разговор заходил о деньгах, но сегодня это случилось слишком рано.

– Будет, будет больше. – Ахмат изо всех сил старался держать себя в руках, хотя кровь уже давно начала закипать у него в жилах. – Мы хотим пятую звезду. Когда получим ее, денег станет намного больше, намного. Я же много раз тебе говорил, что…

– Я уже много раз слышал, что ты мне говорил! – перебил его Шакир. – И знаю, что ты мне скажешь сейчас. Пятую звезду, пятую звезду… Мне не нужно пятую звезду. У меня уже есть четыре. Могу я их потрогать? А вот это я могу потрогать! – Он начал вываливать на стол кошелек, пачки денег, телефон, какие-то золотые безделушки, пистолет. – И вот это могу потрогать, и вот это, и это тоже потрогать могу. А твоя пятая звезда – где она? На небе?

Объяснять что-либо этому человеку было так же бесполезно, как дикарю попробовать объяснить устройство компьютера или даже простого телевизора.

– Ладно, хватит, зачем ругаться за столом? – Шакир вдруг улыбнулся. – Ты сказал, что думаешь, я тоже сказал, что думаю. Теперь и ты и я знаем это. Давай лучше выпьем за здоровье наших детей. – Он оглянулся и поймал взглядом почти слившуюся со стеной официантку. – Эй, ты, налей нам вина, чего стоишь!

Ахмат хотел бы облегченно вздохнуть, но знал, что это не конец. Это совсем не конец.

Ольга мигом бросилась к столу. Схватила бутылку и аккуратно наполнила бокал Шакира. Уже хотела отойти к следующему, но Шакир взял ее за руку и тихо спросил, с ненавистью глядя в глаза:

– Ты чего мне налила, милая? Я хотел белого.

– Но вы же всегда… Простите, я сейчас… – Ольга побелела и дрожащими руками схватила бутылку с белым вином.

– Ты чего мне налила, скотина! – Шакир вдруг вскочил и с размаху саданул девушку кулаком в лицо. – Я просил тебя? Что ты мне налила, паскуда? Б… ресторанная, чего ты мне налила, я спрашиваю!

Он бил ее руками, ногами до тех пор, пока из ушей у нее не пошла кровь.

– Скотина, такой стол испортила… – Ударив ее еще два раза, он плюнул ей в лицо и направился к выходу. – Еще раз ее увижу – на куски порву…

Все остальные тихо встали из-за стола и направились вслед за главным, аккуратно переступая через тело лежащей на полу девушки. За столом остался один Ахмат. Когда все ушли, он встал, вынул из кармана бумажник и отсчитал десять стодолларовых купюр. Сунул деньги в карман девушки и тихо сказал:

– Извини, родная, так получилось. Отпуск две недели за счет гостиницы.

Когда он выходил из зала, мимо уже бежали остальные официантки с бинтами, ватой и какими-то пузырьками…

– Все, дальше неинтересно… – пробормотал себе под нос Карченко и нажал кнопку «стоп». И изображение зала на мониторе погасло. Нажав еще раз, он вынул из видеомагнитофона кассету и спрятал ее в сейф…

Глава 14

Чарли Пайпс открыла в своем компьютере страничку текущего дня, и экран высветил ей все намеченное.

«Г-н Ставцов», – значилось на первой строке. Она не стала это поручать секретарю, а предпочла сама выйти с ним на связь.

«Мистер Ставцов, я буду у вас через, – Чарли посмотрела на столик с еще не разобранной почтой и вздохнула, – пять минут».

Чарли сгребла кучу рекламных проспектов вместе с письмами, просьбами, докладными записками и прочими входящими и вынесла секретарю. Обычно почта уже проходила через руки секретаря и для нее отбиралось самое важное, но с недавнего времени, то есть последнюю неделю, она попросила передавать ей все. Чарли хотела поменять поставщиков продуктов, искала более надежных и дешевых. Здесь Чарли решила положиться на собственную интуицию. Это и называется у мужчин «женский стиль работы». Поэтому искала среди десятков ежедневных предложений еще сама точно не зная что.

И нашла. Нашла три дня назад. Письмо было написано от руки и на русском. Сначала она хотела отправить его в корзину для мусора. Чарли по-русски читала плохо. Ее секретарь наверняка, не прочитав, предала бы бумагу той же участи, если бы не распоряжение.

Чарли попросила перевести. Письмо прислали из города Зарайска. Когда ей объяснили, что означает само название города, и с большим трудом отыскали на туристической карте, это еще больше подогрело ее интерес.

Писал фермер. Как и каким образом к нему попали страусиные яйца, он не указал, но факт остается фактом – вывел в инкубаторе птенцов. Птенцы дали потомство. Потом дальше, и пошло-поехало. Объединился с родственниками, выстроили ферму. То ли климат им понравился, то ли мама-фермер, но теперь их было тридцать особей и мора не предвиделось.

В качестве деликатеса фермер предложил снабжать ресторан отеля небольшими партиями птицы и яиц.

Чарли рисовала себе такую картину: отель предоставляет ссуду, расширяет производство, увеличивает закупки, делает фирменное блюдо, в конце концов, покупает всю ферму вместе с людьми. Это будет фейерверк. Московский ресторан – владелец собственной страусиной фермы! Не хотите ли яичницу с беконом из яйца страуса? А для особо богатых клиентов – яйца страуса, фаршированные красной икрой. Можно переименовать один из баров ресторана. А что? Она всегда верила – у каждого народа найдутся не только свои эдисоны и маркони. И пусть общество считает их чудаками. Она, Чарли Пайпс, в них верит.

Сегодня у Чарли назначена встреча с этим фермером. Сегодня. Как некстати. И перенести невозможно.

Секретарь удивленно посмотрела на шефа. Пайпс крайне редко меняла свои распоряжения. Забрала почту.

– Будьте, пожалуйста, очень внимательны. Я на вас надеюсь. Мы, женщины, обладаем сверхчувствительностью ко всему необычному. Что никогда не заметит мужчина, пройдет для него незначительным событием, для нас может стать главным. Найдете что-нибудь интересненькое – без стука ко мне…

Она улыбнулась секретарю и вышла из приемной в полной уверенности, что секретарь теперь разобьется в лепешку, но прочитает всю почту от корки и до корки.

В коридоре Пайпс столкнулась со Ставцовым.

– А я к вам, – радостно сообщил тот.

Пайпс всегда подозрительно относилась к излишне открытым людям, но этот, кажется, таков по натуре. Поговаривают, что у него жена работала или работает в системе гостиничного сервиса, но уточнить надо все-таки у Карченко. Что работает – не беда. Только бы не во вред фирме такое родство.

– И совершенно напрасно. Вы невнимательно читаете сообщения. Я набрала, что буду через пять минут. Они еще не прошли.

С лица Ставцова улыбка исчезла, но только на миг.

– Но ведь мы все равно начнем с первого этажа? – нашелся он.

– С прачечной. Кратко введите меня в курс дела.

Достаточно опытный в закулисных интригах и хитросплетениях работы в женских коллективах, Ставцов не торопился с выводами и не лез туда, куда вход был исключительно по контрамаркам.

– Оборудование солидное – «Сименс», но два-три дня – и поломка. Приходится вызывать представителей фирмы-поставщика.

– У «Сименс» гарантия три года минимум, – удивилась Пайпс, готовая возмутиться.

– Но мы же закупали не у «Сименс». Здесь нас обслуживали шесть месяцев, а теперь – дудки.

– Что значит «дудки»?

– Дудки – это значит за отдельную плату.

– Кто и через какую фирму закупал оборудование?

Ставцов молчал.

– Господин Калтоев? – скрипнула зубами Чарли.

Ставцов кивнул. Наверняка подумал про себя, что она делает из него идиота. Кто, кроме Калтоева, мог закупать оборудование? Да тут все зависело от того, как и с какими чиновниками договорится этот европеизированный мусульманин. Все и так ходили на цырлах перед ним. Калтоев сам никого не наказывал, но почему-то от одного его взгляда мороз бежал по коже. Лично он, Ставцов, не доверил бы Калтоеву и перловку сварить.

Они спустились на цокольный этаж. Тут располагались вспомогательные службы отеля.

Отель обслуживал себя сам. Естественно, крупные операции, вроде мойки стекол или всеобщей чистки ковров, когда бытовым пылесосом не обойдешься, адресовались коммерческим фирмам. Но постельное белье не доверяли никому. Для этого имелась собственная прачечная.

Слава богу, про себя перекрестился Ставцов, сегодня там поломок не было. А вот в маленькой прачечной-химчистке для проживающих стояли те самые «сименсы», про которые и шел разговор. Сюда приходили те из клиентов, кто, в свою очередь, не доверял стирку своих личных вещей никому.

Пайпс и Ставцов вошли в помещение прачечной. Приятный розовый цвет стен, удобные пуфы и журнальный столик со свежей прессой. За этим следили особо. Здесь не должно было быть вчерашних газет. Но воровали. Воровали газеты. То, что брали из номеров, – известное во всем мире явление. С этим мирились. Но газеты… И тем не менее приходилось следить, чтобы они всегда были в наличии. Персонал догадывался и даже заставал за сим занятием отдельных постояльцев, но мер никаких не принималось, и ворам даже не указывалось на то, что этажом выше работает круглосуточный киоск.

Сейчас в помещении находился механик по ремонту стиральных машин.

– Это серьезно? – спросила Пайпс механика.

– Видите эту штучку? Ерунда, правда? Но для того чтобы до нее добраться, надо разобрать все это хозяйство.

– И как часто эта… штучка выходит из строя?

– Так ведь дрянь сталь-то.

– Впервые слышу, чтобы в «Сименс» использовали дрянь.

– А кто вам сказал, что это «Сименс»?

– То есть?..

– На лейбл не смотрите. Написать можно что угодно. Это машинка с родины Ататюрка, а может, и еще откуда. Нет, наша «Вятка» куда лучше. Вот в нашей эта штучка как раз от «Сименс».

Лицо Пайпс пошло пятнами. Она так стремительно рванула к выходу, что зацепила каблуком малюсенький порожек. Ставцов еле успел подхватить своего шефа, иначе она неминуемо распласталась бы прямо перед лестницей, ведущей к лифтам.

– Послушайте, Ставцов, ведь человек живет не для того, чтобы питаться? Ведь правда?

Она подняла на подчиненного красивые, умные глаза и ждала ответа. Пауза затянулась.

– Да, – наконец произнес Ставцов.

– Вот и я говорю, – непонятно подытожила Пайпс.

Они добрались до кабинета Ставцова, потому что он ближе всего к лифту. Кроме того, чуть не упав, Чарли немного потянула ногу или сделала вид, что потянула. Она кипела. Такой менеджер ее еще не видел.

– Никогда бы не подумал, что вы, мисс, идеалистка. Скажите, почему именно меня выбрали в гиды? Я всего лишь старший менеджер по размещению и работе с постояльцами.

– Вы справляетесь со своей работой, – неохотно призналась Чарли. – Кстати, господин Ставцов, я постоянно забываю ваше имя.

– Виктор… Виктор Степанович…

– Так вот, Виктор Степанович, я буду вызывать того сотрудника, которого посчитаю нужным. Пожалуйста, не делайте мне замечаний по этому поводу. Вам ясно?

Ставцов опустил глаза:

– Ясно.

Чарли кивнула. Оглядела кабинет. По сравнению с кабинетами других менеджеров этот был просто спартанский. Пайпс подумала о постоянно улыбчивом собеседнике, что он не так прост, как хочет казаться.

– Запишите. Детали в стиральных машинах заменить на вятские. Механику – премию. С Калтоева премию снять. Передадите моей секретарше.

Ставцов записал все слово в слово.

– У вас есть зеркало? – спросила она, понемногу успокаиваясь.

– Зачем? – удивился Ставцов. – Волосы у меня облетели, как с одуванчика в сильный ветер.

– Семейные бури?

Сейчас, пока они ждали, когда ей принесут из офиса запасные туфли, между начальником и подчиненным возникла некая обстановка доверительности. Но при упоминании о семейном положении Виктор вдруг напрягся.

– Да нет, у меня с супругой все нормально. Кто вам сказал? Все нормально.

Чарли заметила напряженность во взгляде и голосе подчиненного. И снова в голове всплыло, что надо непременно попросить Карченко найти соответствующую информацию. Какие шаги она предпримет, если подтвердится, что жена Ставцова работает в конкурирующей фирме, Чарли еще не знала. Может быть, предложить той перейти к ним? Хотя для двух менеджеров места явно маловато.

– Вот о чем я хотела поговорить. Информация эта не для всех… Да успокойтесь вы! Все уже заметили, что в отеле создалась нездоровая обстановка. Это, так или иначе, сказывается на работе персонала и соответственно на обслуживании постояльцев, вредит имиджу фирмы и не прибавляет ей популярности. Есть один путь изменить ситуацию. Вы понимаете, о чем я говорю?

Ставцов понимал. Ходили слухи, что Чарли готовит какую-то бомбу для собрания акционеров. Но как все это будет сделано, не представлял. Он всегда вспоминал крылатую фразу, сказанную его тезкой, бывшим премьером: «Хотели как лучше, получилось как всегда».

На всякий случай пожал плечами. Пусть лучше считают не таким пронырливым, чем прищемят нос.

– Не понимаете, господин Виктор? Мы уже являемся акционерами. Закрытого типа. Очень закрытого. И мне это, откровенно говоря, не нравится. Я выпущу дополнительные акции и передам их персоналу отеля. Таким образом, в правлении будет еще один акционер. По сути дела, коллективный пайщик разрушит нынешнее процентное соотношение. На нашей стороне окажется как минимум шестьдесят процентов.

Пайпс сделала паузу, дабы Ставцов успел переварить и понять сказанное.

Хотя был еще один пайщик, которого она рассчитывала склонить на свою сторону, крепкий мужик из Сибири. К его слову прислушивались. Правда, представители московского капитала считали его медведем. Ну и пусть. Чарли нравились основательные мужчины.

– Шестьдесят процентов – это уже кое-что…

– Умница. Я всегда подозревала, что в моей команде будут не просто менеджеры, а менеджеры с умом. Конечно, мы не сможем проводить все без исключения свои решения, но наложить вето на те, что нам не подходят, – всегда.

Установилась пауза.

Ставцов снова сделал вид, что ему понадобилось время, чтобы осмыслить сказанное.

– Где же вы найдете столько денег? После августа…

– В году двенадцать месяцев. Давайте выберем любой другой. Про этот мне слушать надоело. Я, кажется, возненавижу его. Здесь в России август красив необычайно.

– Я серьезно, – обиделся Ставцов.

– И я серьезно. Все, что я вложила сюда, досталось мне от матери. Но у меня на родине еще остались друзья. Думаю, что под обеспечение всегда можно достать кредит. В конце концов, есть ранчо, еще кое-какая недвижимость.

Последнюю фразу она произнесла тихо.

– Но дело не в этом. Скажите, господин Ставцов, вы знаете настроение персонала лучше меня. Нет, не спорьте. Не всегда виднее сверху. Выкупят ли люди мои акции? Я согласна предоставить желающим беспроцентный заем.

– Вы в смысле поверят – не поверят?

Чарли кивнула.

Тут пришлось улыбнуться Ставцову. Он даже хмыкнул. Сказал, глядя в пространство:

– Денег у нас негусто на руках, но наскребут, я думаю. Мы уже научились оставлять на черный день.

Он посмотрел на Чарли и увидел, как напряжено ее лицо. Он и не думал, что эта необязательная, как ему вначале показалось, беседа столь важна для американки.

– Спасибо, Виктор, – тем не менее сдержанно сказала Пайпс. – Я рада, что узнала вас лучше.

Чарли взяла туфли и пошла к выходу.

– Куда вы? А туфли?

– Туфли? Действительно.

Она посмотрела на свои дорогие туфли со сломанным каблуком и бросила их в корзину у двери.

– Сейчас принесут, – бросил он вдогонку.

– Это мой отель, – очаровательно улыбнулась Чарли. – Могу я себе позволить хоть раз прогуляться по собственному отелю босиком? – сказала, а сама подумала, что он, к сожалению, пока ей не принадлежит.

Мисс Пайпс принадлежало только двадцать пять процентов акций. Остальные распределялись таким образом: двадцать держали чеченцы, еще двадцать были у американских инвесторов, двадцать пять у русских банков и остальные десять купил тот самый крепкий мужик из Сибири.

В войне с чеченскими процентами Чарли явно проигрывала, потому что при всей благосклонности американцев у них вместе было всего сорок пять процентов, даже не половина. Правда, и у чеченцев получалось ровно столько же (русские банки пели под дудку чеченцев очень послушно).

Крепкий мужик из Сибири был непредсказуем.

Но если Чарли удастся выпустить еще процентов тридцать акций, распределить их пропорционально между акционерами, а оставшиеся пятнадцать процентов отдать персоналу отеля, то получится, что большинство, даже без «сибирского медведя», окажется на ее стороне. Вот это и был ее план выиграть если не войну с чеченцами, то, во всяком случае, очень серьезную баталию. Такое себе гостиничное Бородино. Чарли только не знала, под каким предлогом уломать акционеров согласиться на этот дополнительный выпуск акций.

Впрочем, одна идея у нее была.

После ухода Пайпс Виктор целую минуту сидел в глубокой задумчивости, потом схватился за телефон, чтобы позвонить жене, но положил трубку обратно.

Что Ставцов скажет ей сейчас? Что ему кажется, будто вокруг все, даже Пайпс, знают, что его жена работает на конкурентов? Или выдаст коммерческую тайну? Нет, она или занервничает по первому поводу, или с кем-нибудь поделится по второму. На всякий случай надо вести себя осмотрительней. Хотя бы сократить до минимума телефонные переговоры. Вдруг этот Карченко, глаза и уши отеля, прослушивает телефоны? Тут надо выждать, но почву готовить уже сейчас.

Карченко – жук. Тот своего не упустит. Даже если и прознает что – а этого надо бояться больше всего, наверняка не пойдет сразу к Пайпс. Попробует решить вопрос полюбовно. Бродила такая мыслишка в голове Ставцова, и отделаться от нее он не мог вот уже на протяжении двух лет. Собственно, почти со дня вступления им в должность. Больно хорош был Карченко для этого отеля. Рьяно защищал его интересы. Ставцов за время работы в системе повидал немало людей. Попадались и бессребреники. Но крайне редко.

Ставцов полистал ежедневник и все-таки взялся за телефон:

– Здорово, Юрась… И тебя так же и тем же и по тому же месту… Нет, я не насчет баньки. А впрочем, приезжай в понедельник, попаримся. Нет. Зачем в Тулу со своим самоваром. У нас тоже этого добра хватает. Хоть гарну дивчину, а хоть «случайно плененную румынку»… Ты мне вот что скажи, в долг ссудишь?.. А я тебе частями, а? Подумай. У меня как в банке… То есть наоборот совсем.

Оба засмеялись. Второй на том конце провода дал добро. Виктор с облегчением повесил трубку. Задумался. Куда все-таки она пошла? Занятная эта американка Пайпс. Ой не простая.

Глава 15

Для тренировки пожарных расчетов отеля Пайпс арендовала подмосковную базу Московского городского управления пожарной безопасности.

Полигон – в переводе с греческого – многоугольник. Этот был неправильным, так как образовался не столько по правилам геометрии или чиновничьего произвола, сколько естественным путем. С одной стороны он ограничивался речкой, названия которой никто не знал, с другой – шоссе.

И это оказались самые правильные стороны. Другие образовались по воле пьяных землеустроителей. Из речки, как из естественного водоема, было очень удобно брать воду, если это входило в оперативную задачу расчетов.

А вот почему в площадь полигона включили болото, понять было трудно. Тучи мошкары немилосердно жрали потные тела людей, только что вышедших из огня и расположившихся на травке перекурить. Зато по осени всегда можно было собрать стакан-другой клюквы. Это лучше любого спрайта утоляло жажду, а то и закусить ею втихаря принесенную водочку.

Сегодня два расчета из собственной пожарной охраны отеля прибыли на полигон для знакомства и первого опробования некоторых новых образцов техники. Кран запаздывал, и потому расчеты расположились на травке и травили анекдоты.

– Ну что ты маешься, что маешься, есть же. Сходи за бугорок, – предложил рыжий до безобразия пожарный.

– Ага. Ты присоветуешь. Вон Рома идет. Волчий нюх, – горестно вздохнул несчастный. – Потерплю.

– Был у меня приятель один. Так где-то вычитал, уже не помню где, кажется в судебной медицине, будто при анализах на содержание алкоголя его обнаруживают не в мышцах, не в мозгу, не в желудке…

– А где? – не удержался от вопроса страдалец.

– Ясно где. В моче.

– Иди ты.

– Честно. До сорока процентов нерасщепленного, – флегматично высказался рыжий, покусывая травинку.

– И пьют?

– Они же этот феномен открыли.

– Господи, теплая, вонючая, – передернуло непохмеленного.

– Дурак, почему же теплая? Они медики судебные. Какая у трупа температура?

Несчастному стало еще хуже. Зато жестокие товарищи получили заряд бодрости в виде дружного хохота.

– Чудак ты, Бамбук. Иди за бугорок. Роман строгий, но справедливый. Все равно потом противогаз наденешь. Кто учует? – сжалился рыжий.

– Над чем смеетесь? – спросил подошедший начальник.

– Над собой. У Бамбука вчера день рождения приключился. А он раз в году бывает. Теперь мучается, бедолага.

Роман посмотрел на зеленого бойца пожарного расчета.

– Лечиться есть чем? – спросил Роман.

Боец кивнул.

– Ступай за бугорок. В первый и последний раз. Другого не будет. Что уставились? Это понять можно, но второго раза не будет. У тебя, Саша, лимит исчерпан, сам знаешь. И прекратите вы клички раздавать, – сказал Роман.

– Кран будет или нам так до обеда куковать? – спросил рыжий.

– В пробке где-нибудь стоит. Займемся другим.

Расчеты поднялись и в полном составе пошли к подсобным помещениям полигона. Там на столах были разложены образцы новой техники: каски, оборудованные переговорными устройствами и защитными экранами на манер мотоциклетных шлемов, мощные кусачки для перекусывания арматуры, противогазы, рации, домкраты с пиропатронами, способные пробить кирпичную стену, и многое другое.

– Как видите, здесь всего довольно много, а главное – разнообразно.

– Это ж для профессионалов из Главной Конторы, – перебил и осекся рыжий.

– А мы кто? Мы самые что ни на есть профессионалы. Больше чем профессионалы – мастера. Нам придется первыми столкнуться с ЧП. Еще до приезда городских расчетов, и в нашу задачу в основном входят эвакуация клиентов отеля, первая помощь и только во вторую очередь ликвидация очага. Но все равно вы должны в совершенстве владеть всем этим. Кто знает, как может повернуться ситуация.

Рыжий суеверно сплюнул через плечо. Роман покосился на него и улыбнулся.

– Вы можете быть блокированы огнем, и под рукой окажется вот такой домкрат. Почему его называют домкратом, мне не вполне понятно. Действует он по принципу гранатомета. То есть за счет реактивной струи газов. Создается давление. Мгновенное и достаточное для того, чтобы пробить брешь. Главное – найти упор.

Роман взял домкрат. Остальные подхватили комплектующие, и все пошли в сторону учебных построек.

Они вошли внутрь. Закопченные стены пестрели надписями. Что ж, пожарные тоже люди. Правда, им далеко до граффити.

Роман выбрал сердце, пронзенное стрелой. Ему помогал рыжий.

Они установили домкрат на площадке и прижали к стене. Противоположный конец уперли в дверной косяк.

– При известной тренировке вся операция занимает считанные секунды. Все предельно просто. Вставляете пиропатрон, нажимаете на спуск, и в стене появляется отверстие, достаточное для эвакуации, – успел сказать Роман.

Сзади, а он стоял спиной к рыжему, раздался глухой, низкий звук взрыва пиропатрона.

Все дело в том, что, пока он инструктировал расчеты, рыжий спокойно достал пиропатрон, который прихватил со стола с техникой, вставил его в нужное место и нажал на спуск.

В стене зияло отверстие, действительно достаточное для того, чтобы в него мог пролезть человек.

– Сашка, ты что делаешь, говнюк, мне же голову снимут. А что, если бы вся стена, к чертовой матери, полетела? Это чужое имущество. На нем учатся.

– И правда просто, – согласился рыжий, а к ним уже бежал от административного здания майор.

В воздухе повис тяжелый, густой мат. Выговорившись, а вернее, освободившись от клокотавших внутри эмоций, майор категорически заявил, что отелю это будет стоить денег.

– Валите лучше все вниз. Возьмите брезент и учитесь ловить друг друга с верхней площадки. Что? Не нравится? А как в Самаре? Руки, ноги ломали, или сразу в лепешку. Милиция, е… мать.

Майор вытер потный лоб.

– Дедовские методы. У нас техника, – подал голос опохмелившийся номер.

– Вот ты самый техничный. И будешь первым.

Пожарники потянулись за майором, оставив в одиночестве вновь позеленевшего бойца, которому теперь предстояло еще и прыгать бог знает с какой высоты.

Боец поднялся по внутренней лестнице сначала на площадку второго этажа. Выглянул в окно. Метров шесть-семь. Голова не закружилась, но стало чуть муторней. Третий этаж навел на грустные размышления о бренности всего сущего. На четвертом все куда-то ушло. И сегодняшнее недомогание, и многочисленные домашние проблемы – все стало мелким и не заслуживающим внимания. Таким же мелким, как люди, его коллеги, которые начали кучковаться внизу. Разворачивали брезент. И этот крохотный отсюда кусок символизировал для него теперь и все прошлое, и проблематичное будущее.

Он был всего лишь человек. Но еще и боец пожарного расчета. Примерился и шагнул. Сколько времени до земли? Ерунда. Мгновение. Потом его опустили, подали руку.

– Ну как? Жив?

– Как на парашюте.

– Молодец.

Роман пожал ему руку.

– А вот и кран едет, – сказал кто-то.

Действительно, по дороге от КП пылила ярко-красная машина с телескопическим краном.

Приступили к подготовке крана к работе. В норматив уложились. Механика крана без сбоев выполняла все команды, то есть люлька поднялась до уровня четвертого этажа.

– А выше?.. – спросил рыжий.

– Зачем выше-то? Этажей всего четыре, – буркнул водитель крана, он же оператор.

– Дядя, у нас в здание не четыре. Или ты сам постояльцев на брезент ловить будешь? – поинтересовался рыжий.

– Выдвинуть на всю. И без разговоров, – приказал Роман.

– А вы не особенно командуйте. Вот когда отель приобретет такой кран в собственное пользование, тогда и командуйте, – кипел водитель, но тем не менее полез в бортовой пульт.

Мотор прибавил оборотов, где-то в его чреве напряглись передачи, и стрела с люлькой на конце выползла вверх.

– А вы смотрите и запоминайте. Пульт надо знать назубок, – предупредил расчеты Роман.

– Вышина… – восхитился «парашютист».

Роман заставил всех по очереди слазать на эту высоту, заставил снести на руках мешок с песком, который заменял пострадавшего. В общем, прокрутил команду по полной программе.

Когда бойцы уже чуть не выли от усталости, заставил еще и дистанцию с препятствиями пробежать, а сам на секундомер поглядывал – уложились ли?

Когда команда в полном составе свалилась на травку, тяжело дыша, он кинул секундомер «парашютисту» и, сказав: засекай, сам пробежал дистанцию, туша попутно огонь, ловко перекидывая штурмовую лестницу, карабкаясь на горящие стены и разворачивая кишку брандспойта.

– Класс! – восхищенно сказал «парашютист», когда Роман опустился рядом на траву.

– Все, пять минут перекур – и домой, – сдержал довольную улыбку Роман.

Когда автобус подкатил к служебному входу отеля, Роман распустил личный состав.

Он привычно посмотрел наверх, на четвертый этаж, и ему даже показалось, что там мелькнуло лицо Наташи.

Роман миновал предбанник и оказался у лифтов. Это были простые служебные механизмы. Никакого красного дерева и серебристых панелей. Все строго и функционально. Правда, висело большое зеркало, но этот необходимый атрибут женского коллектива был размещен здесь по настоятельной просьбе самой Пайпс. Она считала, что зеркала мобилизуют женский персонал.

Роман столкнулся с ней нос к носу, как только открылись двери лифта.

– Здравствуйте, господин Корзун, как прошли занятия?

– Здравствуйте, мисс Пайпс. Учения.

– По-моему, вы сегодня рановато. Неужели в нашей команде одни гении?

– Стараемся.

– Спасибо. Я знаю, что на вас можно положиться. Кстати, внимательно прочла ваш обзор.

– Докладную записку, – поправил Роман, зная о том, что она стремится овладеть русским бюрократическим языком.

– Да-да, докладную записку. Там есть много дельных предложений. Мы к ним еще вернемся. Я повторяю: я в вас не ошиблась. Желаю удачи. Извините, тороплюсь – завтрак.

– И вам, – невозмутимо ответил Роман.

Но вот что он понять никак не мог, так это почему она шла по коридору босиком…

Наталья сидела перед телевизором и смотрела показ мод. Или делала вид, что смотрит.

Пожарный был уверен, что именно ее силуэт несколько минут назад мелькнул в окне. Значит, ждала.

– Ждала?

– Вот еще. Телик смотрела. Видишь, какие тряпки…

– А у окна кто стоял?

Наташа только дернула плечиком.

– Ждала, – продолжал дразнить ее Роман. – Какие уж тут тряпки. По-моему, полное или почти отсутствие.

– Зато есть что показать.

– Вот у тебя действительно есть. Но мы ведь никогда и никому. Кроме меня, естественно…

Наташа фыркнула и покосилась. Он обнял ее и сразу почувствовал, что под униформой – минимум.

– Не боишься?

– А чего мне бояться? Вон ты у меня какой гвардеец. Пусти. Не надо. Не деревянная.

Роман не без труда выпустил ее из объятий.

– У нас здесь с утра такое… Генеральная инспекция. Сама со Ставцовым лично по службам пошла.

– Ага. Босиком. У вас, конечно, комар носа не подточит? Или как?

– А мне Пайпс нравится. Настоящая женщина. Чечен не боится.

– Боится. Ты как, в акционеры пойдешь?

– На что только эти акции покупать будем?

– Найдем. Одолжим. Ссуду возьмем. Думаю, они сами захотят нам помочь. Больно крута обстановочка. Эти так за три номера и не платят?

– Наглые.

Наташа подошла к телевизору и щелкнула выключателем. Роман понял это как сигнал к действию. Прихватил ее под коленками и поднял к самому потолку. Юбка униформы задралась, и лицо его оказалось вровень с мыском черных волос.

– Дверь… Дверь… – зашептала она. – Давай быстрее, а то скоро завтрак.

Он ногой прикрыл дверь, и уже никто случайный не мог стать свидетелем мужской силы пожарного, страстной нежности горничной, не услышал хриплого шепота и стонов.

Правда, если бы служебное помещение горничных попадало в круг интересов Карченко, в комнате секьюрити все могли и увидеть и услышать.

Глава 16

Впрочем, Карченко сейчас интересовало совсем другое.

Неизвестный главному охраннику чеченец шел по коридору четвертого этажа, неся в руке черный кейс.

Он мог проследить его до двери. Затем чеченец исчез из поля зрения. Карченко подосадовал на себя за то, что установил наблюдение не за всеми номерами чеченцев. Этот был не охвачен. Секьюрити до боли в висках, до зуда в ладонях захотелось узнать как можно больше о содержимом черного кейса.

Вообще-то, строго говоря, ставить на глазок номера было рискованно. Вторжение в чужую личную жизнь могло обернуться большими неприятностями, но, по большому счету, сюда ездили простые иностранцы, которые и предположить не могли, что их личная жизнь может стать предметом наблюдения какого-то секьюрити и уж тем более не спецслужб России. И они были правы. Никому их маленькие иностранные тайны были не нужны. Никому, кроме Карченко.

Когда вернулся Костя, установивший по желанию постояльцев камеру с монитором, Карченко взял быка за рога.

– Ты вот что… Ты сегодня же пойдешь на четвертый и через соседний озвучишь мне чеченцев. А лучше, чтобы мы их еще и видели.

– Стену придется сверлить. Там англичанка с мужем.

– Скажи, что поступила жалоба на проводку. Они целыми днями по музеям.

– Сделаю.

Карченко поднялся и вышел в смежную комнату. Это было его главное рабочее место. Тут тоже был оборудован блок мониторов. Его вотчинные номера.

Он увидел номер чеченцев, включил звук. Чеченцам постучали в стену. Это был знак, что курьер прибыл. Секьюрити знал, что сию минуту туда будет заслан гонец. Дозу, а это скорее всего будет доза, заберут и принесут сюда. Привычно закатают рукава, уколются, потом начнут делать дела.

Вот эти дела больше всего интересовали Карченко. Над ними явно витал запах денег. Больших. Тугих. В пачках по сто. Они так уютно могли располагаться в обшитых кожей ламы кейсах, где каждый крохотный поворот секретного замочка отзывался в глубине души мягким, приглушенным щелчком.

Вся сцена разыгралась так, как и предполагал Карченко. Принесли дозу. Укололись. Расселись вокруг журнального столика и молчали. Секьюрити даже слегка вспотел, напрягая слух до покраснения мочек. Все напрасно. Или они догадываются, что их могут прослушивать, или у них есть место для встреч и деловых обсуждений вне гостиницы.

Карченко не любил пробелов в чужих биографиях, а уж в текущих делах тем более.

Он потянулся и прибавил звук, рискуя тем, что, стоит чеченцам заговорить на повышенных тонах, все будет слышно в соседней комнате, а посвящать подчиненных в сферу своих интересов ой как не хотелось.

Чеченцы заговорили, но понять что-либо было невозможно: Карченко не знал чеченского языка.

Он понял только слова «акционер», «американка», «доллары». Кажется, еще проскочило «Ахмат».

Крохотная часть информации отложилась в его мозгу. То, что сегодня предстоит встреча главных акционеров, он знал давно. И вопросы должны были решаться принципиальные, но готов он должен быть к любому повороту событий. Карченко достал из рабочего стола кассету, вставил в диктофон. Диктофон положил в карман и проверил миниатюрный микрофон, замаскированный под фирменный значок отеля. Все было в порядке.

Он вышел в смежную комнату и окинул взглядом экраны. Все в пределах допустимого. У номера двух иностранцев установленная камера фиксировала, как джентльмены собирались на прогулку. Ни дать ни взять два добропорядочных семьянина средних лет. Только вот ухаживают они друг за другом подчеркнуто деликатно. Да и бог с ними, с джентльменами. Каждый живет в меру своей испорченности, и не ему их судить.

Карченко заметил, как украдкой зевнул его подчиненный, но замечания не сделал, ибо зачем дергать сотрудников по мелочам, придет время спросить по-крупному, вот тогда и спросится.

– Я на завтрак, – сказал Карченко.

Глава 17

Ахмат ждал ее в коридоре. Чувствовал себя препаршиво, как нашкодивший мальчишка, которому надо показывать двойку строгому отцу.

Чарли издали увидела его, сдержанно кивнула головой. Она знала об утреннем совещании. Она ждала новостей.

Но Ахмат начал резко.

– Это непозволительная роскошь для нас, – сказал он, показывая Чарли папку с докладной главного пожарного отеля. – Канадский кран с телескопической стрелой. У нас не небоскреб. И зачем тогда городская противопожарная служба? Зачем мы держим столько людей на собственной службе?

– Это решать не тебе и не мне. Все современные отели имеют мощнейшие средства защиты. А русским пожарным я не доверяю. Мы же об этом говорили…

Действительно, они об этом последние дни только и говорили.

Текст докладной записки занимал несколько страниц и больше походил на небольшой доклад. Причем с перечислением статистического материала и экскурса в историю вопроса. И каждая копейка предполагаемых затрат была обоснована.

Ахмат знал, что с этим будет трудно бороться. Однако – сумма!… Он и не думал, что это обойдется в такие огромные деньги. И теперь своротить акционеров на свою сторону, да еще так, чтобы не обидеть никого?! Ахмат надеялся на утреннюю беседу с соплеменниками, но чем она кончилась – вспоминать было тошно.

Терять Чарли он не хотел. А если встать на ее сторону, последствия могут быть просто непредсказуемыми.

Впрочем, кое-что виделось ясно. Неприятности. А вот пойдут ли «братья» на крайние меры?

Пойдут.

Убили же американца Донсона в вокзальном переходе. И тогда поводов было куда меньше. Чеченцы к Джимми Донсону зла не питали, они просто ставили точки над «и». Они показывали, кто в доме хозяин. Неужели они испугаются «неприятностей» теперь, когда Чарли собралась отстранить их от правления отелем…

– Зачем ты испортил бумаги? Я не просила тебя ничего подчеркивать, – рассмотрела документы Чарли. Она даже забыла, что они сейчас не в закрытой квартире, а в людном коридоре. – Их теперь нельзя использовать через ксерокс.

– Это есть в компьютере… Что ты из всего делаешь трагедию?.. – перешел на шепот Ахмат.

– Вы правы, – опомнилась и Чарли. – Я даже благодарна вам за подчеркивание.

Она открыла мастер-ключом ближайший свободный номер и вошла туда.

Сейчас они были одни. Сейчас можно было снова перейти на «ты».

– Теперь я буду знать точку зрения противников. Они же твои соотечественники, и ты не можешь не знать, на чем они постараются посадить меня. Я правильно выразилась?

– Неправильно. Посадить – значит дать срок. Тюрьма. Посадить можно самолет или репу. Но если ты имеешь в виду свою попку и лужу, тогда правильно.

Чарли села в кресло.

«И почему я рядом с этим человеком? – задала она себе утренний вопрос. – Что в нем такого?»

Ахмат смотрел на нее без злобы. Но неуверенности скрыть не мог.

– Во-первых, я лишила тебя премии. За липовый «Сименс», – сказала она жестко. – Во-вторых, мне не нравится, что твои друзья месяцами живут в отеле за мой счет, не платя за номера ни гроша. В-третьих, горничная боится туда заходить, а чистоплотностью твои друзья не отличаются. Уже сейчас у них бардак.

– Они не мои друзья. Просто я им многим обязан, – соврал Ахмат. – И тем, что мы сейчас вместе, тоже. На Кавказе есть разные понятия. Одно из них – брат. Это не только родственное. Чеченец никогда не пройдет мимо чеченца, которому плохо. Вы закрываете окна и стараетесь не слышать, когда кого-то из ваших размазывают в лапшу. Мы – нет. Нас слишком мало, чтобы позволить себе подобную роскошь.

Он говорил и сам на себя злился – это были не его мысли и не его слова.

– У нас мужчина не убирает в доме. Я поговорю с горничной.

– Нет. Лучше поговори со своими друзья… Извини. Соотечественниками. Хочешь выпить?

Она достала из мини-бара бутылку. Сама разлила по стаканам и подала.

Он наблюдал за ее движениями и думал о том, как трудно и больно будет потерять эту женщину. Но рано или поздно… Даже думать не хотелось.

Женщина двигалась по номеру как кошка. Гибкая. Умная. Тонкая. Коготки снова спрятаны, но, когда нужно, сможет их выпустить.

Ахмат с холодным сердцем и неизвестно откуда взявшейся тоской подумал, что с его миром произойдет нехорошее, если ее не станет.

– Кто такой этот Корзун? Ему больше всех надо?

Корзун, по сведениям Ахмата, был неудавшимся летчиком в Хабаровском отряде авиалесохраны. В результате ли небрежности и непрофессионализма или по какой другой причине, но он выбросил десант прямо на очаг пожара. Потом он был инженером по технике безопасности или инспектором Госстраха. Как он попал на это место? Все сходилось к тому, что привел его Карченко.

– Корзун – профессионал, а это звание в России дорогого стоит, – сказала Чарли.

Не будь привязанности к ней – он не переносил слово «любовь», – все разрешилось бы много проще. Возможно, снова кого-то убьют, но скорее всего – хорошенько припугнут.

– Выслушай меня еще раз и все взвесь. Ты требуешь слишком многого. И с очень дальним прицелом. Это я могу оценить вложения на перспективу. Они – нет. Им нужна отдача вложенного сразу. Я понимаю, что большие предприятия строятся по другим принципам. Но они так привыкли. Из кармана в рот. Пришел, увидел, забрал, – по-своему переиначил он известное изречение.

– А я как раз рассчитываю на тебя. Уж ты-то можешь объяснить своим братьям, чего я хочу. Я рассчитываю… – еще раз грустно повторила она. – Ты сможешь объяснить им?

– Я уже попытался, – тихо сказал Ахмат.

У Чарли передернулось лицо.

– Ясно, – сказала она упавшим голосом. Она все-таки надеялась избежать войны. Нет, не получится. – Знаешь, Ахмат, я вообще от них устала. Кто контролирует поставки продуктов? Табак? Хорошо, что вино мы получаем от солидных партнеров. Зачем выписали поваров из Италии и Франции? Для того чтобы он из дерьмовой спаржи, которую нам привезли неизвестно откуда, они делали салаты, у которых ни вида, ни вкуса… А тренажеры?..

– Я все прекрасно понимаю…

– Дальше продолжать?..

– Не вижу смысла.

Она просто не понимает. Она просто не понимает до сих пор, что в России ничего не сделаешь.

– А я продолжу. Я хочу создать нечто настоящее. Понимаешь, настоящее! Не всегда же туризм здесь будет на нищенском уровне. Сюда потянутся солидные люди. А устраивать из отеля бардак для твоих братьев – не буду.

– Да какие солидные люди?! О чем ты говоришь?! В Россию едут, как в Диснейленд, но только не веселый, а страшный. А эти проживут и без пожарного крана. И с нашими обоями. Кстати, смотрятся они классно.

– Значит, ты не знаешь, что такое класс.

– Я знаю, что такое жизнь в этой стране.

Чарли выпила еще. Поставила стаканы в мойку.

– Выходит, война? – спросила она тихо.

Ахмат не ответил. Он сидел опустив голову.

– Ты хоть на чьей стороне? – спросила Чарли.

И что у нее действительно такое между ног? – цинично и зло подумал Ахмат. Чем она меня так достала – баба как баба…

– Ясно, – сказала Чарли, так и не дождавшись ответа.

Глава 18

С 7 до 8 часов утра

Завтрак…

Ну и что тут такого? Бутерброд с колбасой и чашка чая. Бутылек кефира и свежая булка. Яйцо всмятку и стакан сока. И всех делов. Казалось бы…

Нет, завтрак – это начало дня. Это начало всего. Это свежая газета и планы на будущее. Это аромат кофе и легкость после утреннего душа. Свежая голова или итоги вчерашнего. Завтрак – это прежде всего ритуал.

Для постояльцев.

Но не для персонала. Они уже успели проглотить свой бутерброд, когда жильцы еще видели сны, уткнувшись носами в теплые подушки.

Завтрак – это как первый запуск двигателя, когда хорошо смазанные шестеренки отлаженного гостиничного механизма начинают вращаться, набирая темп. Завтрак – это тот момент, когда впервые за день начинают дружно работать все гостиничные службы без исключения. Кухня, горничные, портье, ресторан, пекарня, тренажерные залы, почта, турбюро, грузоперевозки и все мыслимые и немыслимые маленькие министерства, которые только существуют в этом небольшом государстве под названием «четырехзвездочный отель».

Где, как не за завтраком, предложить клиенту весь спектр экскурсий по достопримечательностям столицы? Когда, как не за завтраком же, он потребует свежую прессу? Когда, как не во время утреннего кофе, принять заказ на обеденное меню, принести из прачечной чистую, отглаженную рубашку и забрать вчерашнюю. И уж конечно, убирая посуду, удобней всего напомнить о неоплаченном позавчера счете за ресторан.

Завтраки бывают разные. Чем клиент будет питаться утром, можно предположить еще с вечера. Был накануне в опере – закажет что-нибудь сладкое. После экскурсий по Кремлю и посещения Грановитой палаты захочет хорошую яичницу с беконом, а после ресторана попросит всего лишь стакан минералки с таблеткой алка-зельцер. И еще много-много маленьких секретов, которые не принято выдавать непосвященным…

И хрустят на кухне разрываемые упаковки корнфлекса – салют постояльцу. И цокает яичная скорлупа – салют постояльцу. И гремят дверьми духовые шкафы, являя из пышущих недр сотни румяных булочек, и визжат кофемолки, и гудят кофеварки. Салют постояльцу!

Завтраки бывают диетические, плотные, вегетарианские, детские, после вчерашнего, после бурной ночи, перед предстоящей встречей, перед отъездом, завтраки женские, мужские, семейные, коллективные, спортивные, богемные, молодежные, стариковские, существует целый спектр завтраков национальных. Ну и конечно, неизменное: «Овсянка, сэр»…

И катятся по этажам тележки. И журчит из кофейников дымящийся кофе, и сладко потягиваются постояльцы, дозевывая не до конца отставший сон.

Чаще всего заказывают апельсиновый сок и круассаны с кофе. Бывает, овсяные хлопья с молоком и тот же кофе. Гренки с повидлом и кофе. Яичницу с беконом и… Кофе, конечно. Без кофе заказывают только соленый огурчик со стопочкой, но это скорее национальный завтрак. Никто никогда не закажет телячью отбивную с кровью или русские щи. Даже гамбургеры заказывают крайне редко, не говоря уже о хот-догах, про которые в отелях подобного рода вообще давно не слышали. Потому что после завтрака должна остаться легкость, с которой так хочется вступить в грядущий день.

Но это еще не работа в полную мощь. Это еще не тяжелая артиллерия. Это только разведка боем. Потому что это всего лишь завтрак. Как атлет перед решающим выступлением разогревает мышцы пудовой гирей, так и кухня только начинает раскачиваться во время завтрака. Потому что еще не высохла посуда после вчерашнего ужина, еще не остыли жаровни после поросят и осетров, еще не до конца пришел в себя после вчерашней вечерней ресторанной симфонии главный дирижер этого кухонного оркестра, его первая скрипка – шеф-повар.

Как каждая опера славится своим тенором, а балет – прима-балериной, как каждый музей гордится своим главным шедевром, так каждый ресторан славен своим шеф-поваром. Повар – это стиль ресторана, это имя ресторана, это его престиж.

Пьетро Джерми – так звали шеф-повара одной из кухонь «Калифорнии». Национальность его угадывалась не только по имени и фамилии, но и по колоритной внешности. Большой, смуглый, тучный, как Вакх, с черными, как смоль, волосами и горящими глазами, он чем-то напоминал виртуоза в другой области, в которой итальянцы преуспели ничуть не меньше, чем в кулинарном искусстве, – он был поразительно похож на Лучано Паваротти. А его послужной список был полон не менее выдающихся титулов и имен. Премьер-министры, звезды кино, послы в разных странах, несколько престижнейших ресторанов, даже папа римский, и еще один папа, вернее, крестный отец, работой у которого Пьетро гордился не меньше, чем работой у того же Паваротти, от которого вынужден был уйти после того, как певец сел на диету. Уже то, что после работы у главаря одного семейного предприятия Пьетро остался жив, характеризовало его как выдающегося виртуоза своего дела.

Но во время завтрака Пьетро спал. Зачем утруждать себя жаркой яичницы и заливкой молоком овсяных хлопьев. С этим легко справятся вторые и третьи скрипки, для этого не обязательно будить солиста.

Это при условии, что завтрак пройдет без изюминки.

Изюминка. Она случается примерно раз в три недели. И приятно будоражит всю гостиницу, как приятно будоражит тело внезапно прорвавшаяся ледяная струя под горячим душем. Это как плановые учения, во время которых каждый точно знает, куда бежать, на какую кнопку нажимать и какой рычаг дергать. И все весело, с задором. И так приятно порадовать выправкой старичка генерала.

– В двести пятый консоме с профитролями!

– Консоме с профитролями в двести пятый! Консоме с профитролями? В восемь утра? И какому идиоту это вообще могло прийти в голову?!

– Какой-то идиот хочет консоме с профитролями!

– Какой идиот?

– Не знаю. Какой-то из двести пятого!

А это значит, что прыгает в машину водитель и несется по московским улицам, нарушая все правила.

А менеджер лихорадочно тычет пальцем в кнопки телефона.

А бедный Пьетро Джерми спросонья никак не может нашарить трубку, дребезжащую откуда-то из-под кровати.

– Алло, это Пьетро?

– Что на этот раз?

– Консоме с профитролями. Машина уже в пути. Продукты готовы.

– Еду…

Когда визжат тормоза у парадного, он уже вылезает из душа. Когда с грохотом открывается дверь лифта, он застегивает брюки. Когда звонят в дверь, он уже ловит ногой туфлю.

– Возьми в шкафу запасной костюм. Кому это?

– Не знаю, какому-то чудаку из двести пятого.

– Ну ладно. Поехали.

И опять несется по городу машина. И опять звонит менеджер, теперь уже в двести пятый, что заказ будет готов. И несется по коридорам отеля тучный Пьетро Джерми, рыкая на прислугу, как разъяренный лев на вертящихся под ногами котят.

А на кухне уже все готово. Толпятся у стенки ординаторы, больной под наркозом, уже подключены все датчики. И быстро мылим руки. И пальцы в резиновые перчатки. И маску на лицо.

– Скальпель!…

Ах нет, это же кухня, а не операционная. Но все равно очень похоже. Один творит. Остальные подают инструменты.

– Кардамон… Имбирь… На огонь… Месите… Соли… Еще соли… Огонь больше. Накройте… Все, готово!

Аплодисменты. Это как маленький аттракцион. Факир был трезв, и фокус получился.

И катится к лифту последняя тележка. И несут многоуважаемому Пьетро чашечку кофе с круассаном. И облегченно вздыхает менеджер.

– Здравствуйте, ваши хлопья в клубничном йогурте. Не хотите посетить Большой театр? Сегодня дают «Дон Кихота».

– Доброе утро. Ваша яичница с беконом, свежая рубашка и пресса.

– Приветствуем вас. Заварные пирожные с клубникой для вас и для вашей дамы.

– Доброе утро. Вы заказывали консоме с профитролями?

– Да, я.

– Ваш заказ готов. Наш шеф-повар лично передает вам привет и свои наилучшие пожелания. Рекомендуем обязательно посетить наш ресторан. Или желаете составить специальное меню на день?

– Нет, спасибо.

– Приятного аппетита и всего хорошего.

Проводив портье, старик Пайпс сел за стол, подоткнул за воротник салфетку и снял крышку с блестящей никелированной кастрюльки. Вдохнув полной грудью ароматное облачко пара и зачерпнув горячего супа, старик улыбнулся и тихо пробормотал себе под нос:

– Кажется, моя девочка все делает правильно…

Глава 19

Пайпс шла на четвертый этаж. Ей надо было увидеть горничную, которая не хотела обслуживать чеченские номера. Проходя мимо открытой двери апартаментов, Чарли остановилась и заглянула. В номере шла уборка. Мягко ворчал пылесос. Девушка с сервировочным столиком пополняла запасы бара. Еще одна замшей протирала крышку кабинетного рояля. Третья занималась бельем. Все три, не отрываясь от работы, внимательно слушали четвертую, которая, удобно расположившись в кресле, затягивалась черной сигаретой, явно заимствованной из пачки бывшего постояльца.

– Ну, девки, умрешь не встанешь. Приходит он ко мне и жалуется на врачей. Вот, говорит, сволочи, говорит, полста баксов отдал за лекарство. Меня, говорит, сам он проинструктировал – не перорально, не вагинально, а проктально. А я, дурак, не записал. Думал, запомню. Две недели пил. Не помогает. Наоборот, хуже. Несет и несет. Всю задницу в клочки порвал. И протягивает мне коробочку…

Женщина зашлась не то в кашле, не то в хохоте.

– Смо… Смо…трю, а это свечи импортные от геморроя!

Общее веселье.

– Как же его сюда на работу взяли? Без языка-то, – спросила та, что полировала крышку рояля.

– А зачем ему язык? Он на грузовой продукты возит.

Они не слышали Пайпс, во-первых, потому, что были увлечены одновременно и работой и рассказом, во-вторых, Чарли была в чулках, а пол устилал палас.

– Ой, – только и сказала полировщица, наконец увидев начальницу.

Пайпс решила пойти против правил и не стала выяснять, что здесь делала рассказчица. Та выскользнула за дверь так, словно ее и не было.

– Никто наказан не будет, но правила есть правила. Прошу в рабочее время общаться по-английски. Тема меня не интересует. Ясно? В следующий раз – оштрафую.

Девушки согласно кивнули.

Дальнейший разговор велся на английском.

– Среди вас есть горничная, которая обслуживает четыреста шестой, седьмой и восьмой номера? – спросила Пайпс.

– Я..

– Кем работали до отеля?

– Учительницей.

– Вас не устраивала работа? Вы не любите детей?

– Меня не устраивала оплата труда.

– А эта работа вас устраивает?

– Нет.

Ответ заставил Пайпс по-новому посмотреть на девушку. На первый взгляд обыкновенная пигалица. Только чуть заметная сеточка морщинок вокруг глаз раскрывала возраст. На ее лице не отражалось ни испуга, ни трепета подчиненного перед начальством. И это тоже понравилось Пайпс. Она любила независимых женщин. Со временем надо обратить на нее внимание. Может быть, послать ее на учебу.

Единственное, что заметила Чарли, – девушка постоянно вертела в руках монетку.

– Почему вы отказались убирать номера?

Девушка пожала плечами.

– Они наши клиенты, они постояльцы, они живут в нашем отеле. Это ваша работа.

Девушка молчала. Монета в ее руках вращалась между пальцами так, что трудно было уследить – просто мелькала.

– Меня рассчитают?

– Вы их боитесь?.. Они доставляют вам неприятности? Для улаживания подобных инцидентов у нас есть господин Карченко. Вы обращались к нему?

Девушка вдруг пробормотала что-то и, быстро обогнув Чарли, вышла из номера.

– Догоните. Я не хотела ее обидеть, – досадливо взмахнула рукой Чарли, и одна из подружек бросилась вдогонку.

Пайпс в ожидании девушки подошла к роялю и взяла с крышки монетку. Монетка была согнута пополам. Чарли посмотрела на оставшуюся девушку вопросительно.

– Она увлекалась какой-то восточной борьбой. Не знаю названия, но ездила куда-то в Азию на соревнования. Сказала, что боится туда заходить, потому что сама их убьет, если пристанут. Она не шутила. Она не хочет в тюрьму из-за какого-то… – сказала девушка и снова включила пылесос.

В этот момент Пайпс впервые за утро поняла, что проиграла один маленький раунд. Не с Ахматом, не с чеченцами вообще, а самый малюсенький. Микроскопический.

– Обязательно верните ее, – еще раз сказала Чарли и вышла.

Вызвала лифт. В лифте, повинуясь укоренившейся привычке, взглянула на себя в зеркало.

Ничего, подумала она, бой еще не кончился, он еще даже не начинался. Правда, она уже потеряла любимого…

Глава 20

Соединенные Штаты Америки. Лос-Анджелес

13 апреля 1999 года

11 часов вечера

– Алло, Москва, Мария?

У Айвена хватило сил только на эти слова. Если бы ему сейчас ответили, что Марии нет дома, он бы просто потерял сознание. Но в трубке послышался тихий и низкий голос:

– Ваня? Это я. Ты меня не узнал?

Он молчал, наверное, минуту. Забыл даже, что переговоры с Москвой стоят бешеных денег. Он вообще обо всем забыл. И только этот голос, словно она говорила ему прямо на ухо, словно она была рядом – он даже, кажется, слышал ее дыхание, – держал его еще на этом свете.

Все эти дни, весь этот год он и представить не мог, что все зашло так далеко. Да, он думал, что любит, думал, что любит сильно, но оказалось, что он вообще не знает этому названия. Наркотики, алкоголь, сон – вываренное мясо по сравнению с кровавым бифштексом, холодный снимок, а не живой человек, пластинка, а не оркестр… Нет, не так, а как-то сильнее и страшнее – но он сейчас не находил слов и даже не старался их искать. Он тонул в мягком, бархатном голосе, забыл даже дышать, чтобы не спугнуть хотя бы тень интонации. Он был счастлив, как никто и никогда на свете.

– Хорошо, что ты позвонил сейчас, – говорила Мария. – Через полчаса я бы убежала на работу. У нас утро. Очень серое и скучное утро. Но теперь, кажется, выглянуло солнце.

Она говорила так, словно они расстались вчера или только час назад. Она не спрашивала, почему он так долго молчал, почему не писал и не приезжал. Она рассказывала о погоде и еще о каких-то пустяках, но важнее этих пустяков не было в жизни ничего.

– Я люблю тебя, – сказал он сдавленным от долгого молчания голосом.

– Я знаю.

– Откуда?

– Я чувствую.

– Ты телепат?

– Нет, просто я тоже тебя люблю.

– Мария. Я приеду. Я завтра же сяду на самолет и прилечу. Я больше не могу без тебя жить.

– Я встречу тебя.

– Нет-нет, не надо. Я вообще не хочу, чтобы ты выходила из дому.

– Почему?

– У вас так опасно на улице. Помнишь, когда я уезжал, снял тебя на видео?

– Да.

– Ты не видела, а я только вчера рассмотрел. Какие-то хулиганы избивали человека. Не выходи никуда.

– Но мне надо на работу.

– Ты больше не работаешь. Ты безработная.

– Это плохо.

– Это хорошо, потому что ты моя невеста.

– А вот это правда хорошо. И все-таки на работу я схожу. Только сегодня, только на часок. Просто попрощаюсь. А завтра буду встречать тебя.

– Я люблю тебя.

– Я люблю тебя.

– До завтра.

– Да.

– Подожди! Но ты не знаешь, каким рейсом я прилечу!

– Это не важно. Я буду ждать тебя.

Он опустил трубку так, словно боялся, что она может разбиться.

Стало легко и весело. Это всегда так – когда сделаешь главное дело жизни.

Сегодня он даже не притронулся к бутылке. Сегодня он был пьян и так.

Снова включил видеомагнитофон и снова стал смотреть на Марию.

Вот такой он увидит ее завтра. Быстрее бы.

Но теперь уже взгляд сам соскользнул с фигуры любимой чуть в сторону, туда, где по подземному переходу быстро шел человек.

И на этот раз Айвен рассмотрел все до конца. Подробно и страшно предстала перед ним картина убийства. С первого выстрела до последнего.

Несчастный упал лицом на камень и застыл.

Айвен снова поднял трубку и набрал номер ФБР. У него там был знакомый. Он хотел показать ему ужасную находку.

Глава 21

Россия. Москва

14 апреля 1999 года

С 8 до 9 часов утра

– Ну что, Константин? – спросил Карченко, заглядывая на место работ.

Константин любовно погладил стенку:

– Комар носа не подточит.

Карченко сам погладил то место, над которым трудился Костя. Маленькая дырочка. Рядом на диване лежал декоративный светильник, который по замыслу умельца должен был прикрыть отверстие для ввода оптико-волоконного привода от камеры до объектива.

– О насекомых… Что тоньше комариного члена? – спросил веселый техник.

– Волос? – предположил Валерий.

Наедине он позволял себе такие разговоры с подчиненными.

Больше того, поощрял. Мог смачно выругаться и послать к такой-то матери. Это создавало у подчиненных иллюзию посвященности. Дескать, вот их грозный начальник – и тоже не лишен человеческого. Кто и когда привил нашим людям такое извращенное понятие о человечности, сейчас сказать трудно. Но факт остается фактом, и ни один Карнеги еще не дал этому сколько-нибудь внятного научного объяснения.

– Струя! – победно провозгласил техник. – Струя из него.

– Ладно, мудрец, давай заканчивай. И чтобы – ни гугу.

Карченко оставил Костю доделывать начатое, а сам, прихватив кейс, спустился по служебной лестнице во внутренний двор, где стояла машина. Перед тем как сесть за руль, он посмотрел на сверкающие стекла отеля. Не шевельнется ли где занавеска? Все было тихо. Отель жил своей налаженной жизнью, и внешне никаких проблем не наблюдалось. Он выглядел бастионом порядочности, хороших манер и богатства. Но Карченко знал, что внутри этого респектабельного организма с самого его рождения была заложена куколка паразита. Неумолимо отсчитывалось время, когда младенец начнет просыпаться. Уже сейчас за тонкой хитиновой оболочкой шли процессы, которые он в одиночку остановить не мог. Впрочем, в его планы это и не входило. Наоборот, нужно было подождать удобного момента, когда процесс станет необратимым, и либо приручить куколку, создав соответствующий температурный режим, либо раздавить.

Карченко подчиняться не любил. В Афгане над ним было много командиров. Разных. Гнили ноги в суворовских сапогах, а тыловое начальство все никак не могло взять в толк, почему солдаты на передовой нарушают форму одежды и носят снятые с убитых «духов» кроссовки. Невдомек было и снабженцам, которые огромными партиями завозили туда свиную тушенку в стеклянных банках. Это кого-то из штабных осенило: дабы бойцы меньше общались с местным населением, не продавали и не выменивали продукты, поставлять в мусульманскую страну свинину. Меняли, и еще как меняли. Меняли на все. Афганец только первые три дня не ел предложенное, а потом наворачивал так, что за ушами трещало. Голод не тетка.

Вот именно потому-то и не любил Карченко над собой теоретиков.

Занавески не шевелились, и ничей пронзительный взгляд не провожал машину Валерия до выхода из внутреннего двора отеля. Створки ворот раздвинулись, повинуясь нажатию пульта, и Карченко влился в общий поток машин.

Он петлял по Москве, время от времени бросая взгляд в зеркало заднего вида.

По кольцу добрался до Красных ворот, съел в «Баскин-Робинс» двести граммов шоколадного шарика и с удовольствием отметил, что наше московское мороженое лучше всего. Без добавок, без банановых наполнителей, кроме натурального сиропа, оно с детства было его любимым лакомством. И еще он любил блины. Когда первый срок служил за «речкой», писал домой письма с единственной просьбой: блины. Так оно и получилось в первый приезд, когда ехал сопровождающим «груза 200». Его встретили блинами. Несмотря на лето и жару, он ел их, обливаясь потом, не стесняясь капающего на тельник масла (ничего, в военторге купит новый), аккуратно подбирая с блюдца разведенное на сметане варенье. А потом был грибной суп-лапша, от запаха которого он дурел там, на точке, и который преследовал его всюду, словно наваждение.

Покончив с мороженым, секьюрити вновь сел в машину и медленно покатил в сторону Бульварного кольца. Здесь припарковался и фланирующей походкой двинулся по бульвару. До назначенного времени оставалось еще десять минут, и Карченко сел на скамейку, развернув перед собой газету с кроссвордом. К этому занятию он пристрастился в армии. Солдат спит – служба идет, а кроссворд решает – служба бежит. Времени в армии оказалось навалом. Главное – не попадаться на глаза начальству. Не попадаться он умел.

На дальнем конце бульвара показался человек средних лет. Ничем не примечательный, не выделяющийся ни прической, ни костюмом, ни выражением лица. Ни дать ни взять – школьный учитель математики с десятилетним стажем и усталыми глазами.

– Приветствую вас, дорогой мой, как драгоценное здоровье? – поздоровался с Карченко «математик».

– Вашими молитвами, – довольно нелюбезно отозвался секьюрити.

Было что-то неприятное в тоне, какой взял «математик». Валерий знал подобных людей. Мягко стелет, жестко спать. Они чрезвычайно отзывчивы, но проколись ты в чем-то – и выдадут на полную катушку. А тон? Почему-то в Конторе он для общения считался самым приемлемым.

– Ну-с. С чего мы начнем? Что имеем на сегодня? – спросил «математик» и протянул сигареты «Ява» в мягкой пачке.

– Благодарю. Предпочитаю свои.

Карченко достал «Данхилл» и закурил, не предлагая собеседнику угоститься.

– Позвольте… – «Математик» просительно протянул руку за сигаретой, а взамен предложил свою. – На обмен.

– Бросьте вы прибедняться.

Карченко начинал закипать, хотя внешне это ничем не выражалось. Разве что уголки губ подобрались.

– А я и не прибедняюсь. Знаете, как нам программы урезали, а потом, эта чехарда с начальством. Только сел в кресло, только нагрел как следует, и на тебе – опять задница на ветру. Ужас.

– Ну, ваше-то управление кадровых потерь не понесло, – не удержался, чтобы не подколоть, Карченко. – Борода еще держится?

– А что ему станет? Да. Наших уберегли. А вот «девятка»… Да и другие тоже.

«Математик» замолчал. Задело за живое.

– Знаете, у нас сегодня день чумовой. Давайте ближе к телу, – предложил Валерий. – А то мы с вами до обеда в любезностях и воспоминаниях будем плавать.

– Кстати о воспоминаниях… Мы тут по архивным сусекам поскребли. Взгляните.

«Математик» протянул Валерию пакет из плотной бумаги. Карченко взглянул. На фотографиях были какие-то люди, явно кавказцы. Снимали на природе. Этакий завтрак на траве с голыми девочками.

– Ну и что? Я тут никого не знаю. Постойте… Нет. Показалось.

– Не показалось, не показалось. Самый горластый депутат был. Круче всех демократов заворачивал. А вот этот старичок в папахе… А? Каково? А нынче прямо джихад грозится начать. И этот, как его, шариат ввести. А тут какая-то Франция легкомысленная, не так ли? И где тут шариат? Где Коран? Не вижу Корана. Да и плевали они на Коран. Коран – это для попов ихних или дехкан, или как они там. Ты ближе, ты должен знать.

– На хрена мне все это?

– Не на хрена, а на хрен. Сынок несговорчивый будет, мы папашку перед всем мусульманским миром с голым задом пустим. У них, я слышал, еще отцов почитают.

– Мне бы что ни на есть про американца надо. Без этого не могу ничего. Есть у меня наркота, но это – тьфу. Они через три дня под подписку выйдут.

– Ищем. Говорят, какой-то малахольный турист снял на видео, как они ноги делали.

– Вот и ищите! – рявкнул Карченко.

– Ты полегче, полегче. Когти-то спрячь. Я, конечно, не барышня кисейная, но и рычать не надо.

Лицо «математика» стало жестким, и Карченко понял, что перегнул. Вот оно, настоящее личико Конторы. Скажи теперь про чистые руки и холодное сердце… Карченко вынул из кармана монету, подбросил ее в воздух и, поймав, прижал к тыльной стороне ладони. Вслух не называл ни аверс, ни реверс, просто хотел посмотреть, что ляжет. Лег «орел», и секьюрити успокоился. Все идет как идет. Внезапности и слово «рок» он не любил.

Попав однажды в госпиталь еще там, за «речкой», спросил у парня, подорвавшегося на мине, что тот испытывал. Оказалось, ровным счетом ничего. Все мысли и ощущения пришли потом. Сначала подбросило, еще в воздухе выругался, только потом понял, что произошло. Потом смотрел на свою ногу. Она лежала у самого лица. Классная кроссовка. Красные носки. Уже когда несли, все просил не потерять обувку. Ногу ему положили на носилки. Все равно в госпитале пришлось отдать. Нашелся пацан без левой. Нет, не любил Карченко неожиданностей, и смена хозяев ему тоже была не нужна.

Глава 22

– Ох, привет, Васенька, хорошо, что застала тебя. Не сильно задержала?

– Нет, не сильно. – Василиса, статная, полногрудая девица, затянутая в строгий деловой пиджак, встала со стула и потянулась всем телом, растягивая затекшие за ночь мышцы. – Как мама?

– Не дозвонилась, – Вера Михайловна покачала головой. – Надеюсь, все в порядке. Вот принесла еще маленько. – Она вынула кошелек и скрепя сердце достала из него несколько десятидолларовых бумажек. – Ты уж извини, что так долго. Кто ж знал, что такое стрясется.

– Ладно, мне не к спеху. – Василиса улыбнулась и небрежно сунула бумажки в карман.

– Еще раз – спасибо. А я поскакала, – пробормотала Вера Михайловна, глянув на часы.

– Ну пока. Маме привет. – Василиса помахала рукой.

Вера Михайловна уже потихоньку начинала эту Василису ненавидеть. За ее доброту, за ее терпение, за ее такое легкое отношение к деньгам. За свою маму, которую угораздило же полезть на эти чертовы антресоли, не дождавшись дочку. Полетела со стремянки вместе с чемоданом, сломала ногу в двух местах, да так сломала, что пришлось ставить какие-то титановые штыри, чтоб срослось. Вера Михайловна на операцию заняла у Василисы полторы тысячи долларов. Это и до августа были немаленькие деньги, но Вера Михайловна, прикинув в уме, думала, что к октябрю сможет отдать…

Теперь уже и прикидывать боялась, потому что по всем подсчетам получалось – только в следующем веке. Так и отдавала каждый месяц долларов по сто, выкраивая, где только можно.

У гардероба собралось уже несколько человек. Ох, не вовремя отошла. Хорошо, еще хоть никто не заметил.

– Приветствуем вас… Рады приветствовать вас… Будем рады видеть вас снова… – защебетала она на разных языках, принимая у посетителей одежду и вручая им номерки или, наоборот, меняя пластиковые кругляшки с цифрами на одежду. – Надеемся, что вам у нас понравилось.

Пожилая дама с молоденькой девицей, наверное с секретаршей. У пожилой строгое пальто, у девицы плащ. Две японки в ярких дутых пуховиках. Ой нет, это муж и жена. Длинный датчанин в старомодном драповом пальто. Эти двое то ли шведы, то ли голландцы. «Голубые», наверное. У длинного синий плащ, у лысого кожаная куртка. Этот русский, хоть и корчит из себя европейца. Европеец никогда столько одеколона на себя не выльет…

Вера Михайловна всегда запоминала, кому какая одежда принадлежит, не полагаясь только на номерки. И это спасало не раз. Потому что именно в таких местах, как ресторан и концертный зал, больше всего любят промышлять карманники, ворующие номерки. И несколько раз Вера Михайловна вежливо отказывала каким-то суетливым дядечкам или тетечкам и намекала им, что они, скорее всего, перепутали свой номерок. Дядечки были немало удивлены и раздосадованы. В общем, на ее дежурстве ни одной кражи не случилось, чем Вера Михайловна втайне гордилась.

Люди рассосались по барам и ресторанам, и Вера Михайловна осталась одна. До первого наплыва посетителей время еще было, он начнется только перед ленчем. Сегодня еще пресс-конференция с какой-то рок-группой. Вера Михайловна сверилась с графиком. Да, в шесть вечера, это уже под конец дежурства. Вообще, сегодня не самый тяжелый день. Не самый легкий, правда, потому что какое-то там заседание акционеров, но зато нет никаких концертов, кинопремьер и разовых ночных шоу. Вот тогда точно можно тронуться. Народ валит сплошной лавиной, все толкаются, все хотят побыстрее. И каждому надо улыбнуться, и каждого нужно постараться запомнить. Но сегодня этого не предвиделось. Вера Михайловна огляделась по сторонам и, никого не увидев, достала из ящика стола книгу. Вообще читать на рабочем месте запрещалось инструкцией, но в последнее время, после того как зарплату урезали почти вполовину, начальство смотрело на некоторые мелкие прегрешения персонала сквозь пальцы. Да и не стала бы она читать, но книгу ей дали только на неделю, а прошло уже пять дней. Очень уж хотелось успеть дочитать. Это был модный английский автор. Книга путаная, но интересная, Вера Михайловна пока так и не поняла, в чем там дело.

Но не успела она раскрыть книгу на нужной странице, как из бара потянулись засидевшиеся посетители. Эти еще со вчерашнего вечера, их она не знает. Придется надеяться на свое знание физиономистики.

– Всего хорошего… Рады будем приветствовать вас снова… Приходите еще… Всего хорошего… Благодарю вас.

Чаевые на поднос.

Молодцу с девицей дубленку и норковую шубку. Троице парней кожаные куртки, бедной «ночной бабочке» тоненький дерматиновый плащик, который ничего не прикрывает. О, эти двое «голубых». Кожаная куртка и синий плащ. Толстяку дубленку.

Никто не вызвал у Веры Михайловны подозрений. Выдав одежду, она еще раз лучезарно улыбнулась напоследок и села. Краем глаза заметила, что «голубые» стоят и шепчутся о чем-то у стеночки. Ох уж эти… Впрочем, это их дело, это ее не касается. Никак Вера Михайловна не могла отучить себя от брезгливого отношения к этим забавным людям. Так воспитывали. Хотя знала уже, что даже в российской психиатрии в разделе сексопатологии гомосексуализм рассматривается не как нарушение, а как образ жизни.

– Простите, но вы перепутали. Это мой плащ. А куртка его.

– Sorry? Can I help you? – Вера Михайловна подняла голову и встала.

Мужчины у стойки строго смотрели на нее.

– Вы перепутали, – спокойно повторил длинный. – Вы дали мне его плащ. А ему мою куртку соответственно.

– Но извините, вы же сдавали вместе. – От неожиданности Вера Михайловна вместо английского заговорила на французском.

– Ну и что? – пожал плечами длинный. – Я дал вам другой номерок, а вы выдали мне плащ.

– Простите, но вы ведь сдавали плащ? – настороженно поинтересовалась гардеробщица.

– Да, сдавал.

– И получили обратно плащ?

– Да, плащ, – кивнул тот.

– И что же вас не устраивает?

– Я дал вам номерок на куртку. И хотел получить куртку. А получил плащ.

Невозмутимый напор длинного начал выводить Веру Михайловну из себя. Тем более что она никак не могла понять, чего он от нее хочет.

– Я прошу прощения. Вы что, решили поменяться с вашим… другом одеждой? – слегка раздраженно поинтересовалась она.

– Вас это не касается. – Длинный слегка покраснел. – Мы не должны перед вами отчитываться.

– Нет, конечно, не должны. Но и я в таком случае могла не знать об этом, как вы могли бы догадаться.

На лице ее сияла лучезарная улыбка, но на глаза начали наворачиваться слезы. Эти двое явно хотели затеять скандал. Причем на пустом месте. И они, как всегда, окажутся правы. Уедут и будут хихикать, вспоминая, как весело дразнили женщину в гардеробе.

– Где я могу найти менеджера? – вежливо спросил длинный.

Лысый подошел и что-то прошептал ему на ухо, косясь на Веру Михайловну. Но длинный только махнул на него рукой.

Менеджер холла уже бежал в их сторону, придерживая полы пиджака. Наверно, увидел по монитору, что здесь какой-то непорядок.

– Простите, чем могу быть вам полезен? – вежливо проблеял он, стрельнув раскаленным взглядом в Веру Михайловну.

– Вы старший менеджер? – поинтересовался длинный и, получив утвердительный ответ, сказал: – Я получил не ту одежду, на которую был мой номерок.

– Как это? – От ужаса менеджер сначала покраснел, потом побелел, потом пошел пятнами. – Ваша одежда пропала?

– Не пропала его одежда, – попыталась вмешаться Вера Михайловна, но менеджер перебил ее:

– Тебе пока слова не давали… – Он повернулся к длинному, и физиономия его расплылась в подобострастной улыбке. – Так вы говорите, вам выдали не ту одежду, которую вы сдавали?

– Именно, что ту! – не выдержала гардеробщица. – Плащ сдавал, плащ и получил.

– Как это? – не понял менеджер.

– Да так. Плащ сдавал, плащ и получил. А тот, второй, куртку. Только они зачем-то номерками поменялись. Но я же помню, что у кого брала!

– Извините, где я могу подать жалобу на эту женщину? – холодно спросил у менеджера длинный.

– Жалобу? – Менеджер чуть язык не проглотил. – Но ведь вы… Впрочем, это ваше право. Хотя, может, вас удовлетворят извинения нашей работницы? А я в свою очередь обещаю вам, что она будет строго наказана за свою халатность и больше подобного не повторится. – Он развернулся к Вере Михайловне и зашипел ей на самое ухо: – Проси прощения! Слышишь, немедленно проси прощения, а то нам обоим так влетит, что мало не покажется!

– Но за что?! – возмутилась Вера Михайловна. – Я у него что, украла? Что я, девочка?

– Девочка ты или мальчик, меня не касается. Проси прощения, потом разберемся за что. Выговор хочешь?

– Ладно, не ной. – Вера Михайловна повернулась к этому чопорному гомосексуалисту. – Я приношу вам свои извинения. Обещаю, что впредь этого не повторится и вы будете получать только ту одежду, на которую дадите жетон.

Длинный выслушал, вежливо кивнул и повернулся к менеджеру, который нервно переминался с ноги на ногу.

– И тем не менее я хотел бы подать жалобу.

– Послушай, не надо, – пробормотал лысый, тронув его за плечо. – Перед нами же извинились.

– И тем не менее! – настаивал тот.

Вокруг начала собираться толпа людей, которые никак не могли забрать свою одежду.

– Пройдемте к моему столу. – Менеджер вежливо взял длинного под локоток. – Попробуем как-нибудь уладить этот досадный инцидент.

Они с менеджером ушли, а Вера Михайловна принялась обслуживать остальных клиентов. Теперь уже не улыбалась, не здоровалась. Еле сдерживалась, чтобы не нагрубить кому-нибудь. И еще подумала, что теперь понимает, почему все продавцы, кассиры, гардеробщики такие грубые…

Глава 23

Приятно было чувствовать, как они все боятся. Улыбаются – и боятся. Разговаривают вежливо и боятся. Вон даже мурашки по коже, хотя тут совсем не холодно.

– Что-нибудь еще? – И не ответить на этот вопрос тоже приятно. И смотреть, как она робко застыла в нерешительности с жалкой улыбкой на лице.

– Ладно, иди пока… – Руслан махнул рукой, и официантку буквально сдуло с места.

Они сидели втроем в небольшом кабинете за столом и ели. Вкусно, грубо, смачно, как должен есть настоящий мужчина. Мясо с ножа, зелень и овощи рукой прямо в рот, сок по подбородку. Вот это называется получать удовольствие от еды. Не вилочкой и ложечкой, как эти бабы в штанах, а с чувством. Рыча, икая, запивая хорошим дорогим вином из огромных бокалов. Так всегда ели сильные люди.

Но аппетит еще всегда приходит после гашиша. Когда сходит дурман, хочется есть. Есть много и долго. И Руслан ел.

Приятно еще было в этот момент смотреть, как мимо носится женщина, вовсю стараясь услужить, вовсю стараясь понравиться.

Зря, конечно, Шакир изуродовал ту, рыженькую, утром. Руслан этого не приветствовал. Женщина нужна не для того, чтобы ее бить. Для этого есть мужчины. А женщину нужно иметь.

– Эй! Я еще этого хочу! – крикнул Шакир, проглотив последнюю ложку салата.

Тут же пустая миска исчезла и ее место заняла полная.

– Эй, а мне! – воскликнул Арслан, шлепнув кусок мяса на тарелку и схватив официантку за руку. – Я тоже хочу.

– Сейчас принесу, конечно… – закивала головой и заморгала испуганно девушка.

– Толко бистро! – Он шлепнул ее по заду и загоготал.

Снаружи, в ресторане, ничего не было слышно. За стойкой бара сидели несколько пожилых датчан и, потягивая пиво, неторопливо делились впечатлениями от посещения Большого театра. Даже не обращали внимания на девушку, которая носилась мимо них с бледным от страха лицом.

– А давай ее трахнем? – тихо засмеялся Арслан, когда официантка выбежала.

– Давай. – Руслан пожал плечами, обсасывая баранье ребро. – Почему не трахнуть…

Когда она поставила на стол тарелку с салатом из красной рыбы, то услышала за своей спиной щелчок замка. И сразу все поняла…

– Пожа-а-а-алуйста… – тихо заскулила, присев прямо на пол и стараясь рассмотреть лица кавказцев. – Ну пож-жа-алуйста… Не надо…

Но все подернулось дымкой и расплылось из-за выступивших слез.

– Э, молчи, а. Никто тебе не делает ничего… – Чьи-то сильные руки подхватили ее за талию и усадили за стол. – Мы тебя угощать хотим. Садись, ешь, пей с нами.

В руке у нее оказался бокал с коньяком.

– Пей, это дорогой коньяк, – сказал Арслан и протянул ей на вилке кусок лоснящейся жиром осетрины. – На, закусывай…

Она хотела сделать только один глоток, но ее заставили выпить до дна. Сразу закружилась голова, краски стали ярче, а контуры прозрачнее. Но легче не стало.

Руслан продолжал есть. Он сейчас женщину не хотел. Может, потом, попозже. Тут баранина на вертеле больно вкусная, неохота отвлекаться…

– Давай, красавица, пей, закусывай… – Арслан сел на стол прямо перед официанткой и все подливал ей то вина, то коньяка, то сока, протягивая на вилке куски снеди. Она послушно пила и брала куски прямо с вилки.

– Пей, ешь, дорогая, для такой красивой девушки ничего не жалко. У тебя муж есть? Или жених?

Девушка только мотала головой, послушно выпивая бокал за бокалом. Арслан так и не понял, есть у нее кто-нибудь или нет. Да ему это было и не важно. Важно, что еще пару бокалов – и она станет послушной и податливой, как шлюха. И вообще ничего не будет соображать. Тогда ее можно раздеть, поставить на стол, заставить плясать, вытворять все, что придет в голову. Нет, конечно, можно было бы взять ее силой, порвав на ней всю одежду и дав пару раз хорошенько в нос, можно было бы просто вынуть пушку и приказать, чтобы разделась. И разденется, и ляжет сама, и даже не пикнет ни разу.

Но это все неинтересно. Вот сейчас напьется, перестанет вообще соображать. И будет смеяться, и даже стонать будет, когда он ее…

– Пей, пей, дорогая, еще много. Тебе чего, вина, коньяка?

Руслан наконец наелся, облизал жирные пальцы и откинулся на спинку дивана. И принялся орудовать зубочисткой во рту, выковыривая застрявшие волокна мяса.

– Как думаешь, готова? – спросил Арслан, похлопав девушку по щеке, от чего та потеряла зыбкое равновесие и чуть не свалилась со стула прямо на пол.

– Тебе виднее. – Руслан пожал плечами и смачно икнул. – Это ты ее собираешься, а не я.

– Так ты что, не будешь? – удивленно воскликнул чеченец.

– Нет, не хочу сейчас. Может, потом, после тебя.

– Ну как хочешь. – Арслан с хищной улыбкой посмотрел на свою добычу.

Девушка раскачивалась из стороны в сторону, как дрессированная кобра, и удивленно оглядывалась вокруг. Нет, она не потеряла память, она прекрасно осознавала, что с ней происходит. Двое чеченцев затащили ее в отдельный кабинет и собираются насиловать. Только это совсем не показалось ей таким уж страшным, а даже наоборот, скорее забавным. Зачем-то напоили ее, сейчас начнут приставать, лезть под юбку, а она ужасно боится щекотки. Вот этот уже начинает, уже полез…

– Ой! – официантка смешно взвизгнула и свалилась со стула прямо на ковер. – Ой, щекотно.

– А ты сама, сама, – засмеялся Арслан, расстегивая на себе рубашку. – Давай, дорогая, не стесняйся, тут все свои.

– А я и не стесняюсь! – Официантка через голову стянула блузку, выставив напоказ шикарную грудь, упакованную в атласный бюстгальтер. – Это ты стесняешься.

– Эй, перестань. – Руслану вдруг стало неприятно. – Если хочешь трахнуть ее, иди в свой номер.

– Да ты что, я ее до номера не дотащу, – захохотал Арслан, глядя, как она смешно пытается устоять на одной ноге, стаскивая с себя чулок.

– А мне что? Я тут ем, а ты будешь ее трахать.

– Так ты ж поел уже? – Арслан начал злиться.

Против Руслана не попрешь, но и официантку отпускать нельзя. Пьяная женщина – редкая добыча.

– Нет, не поел. Я еще есть буду. – Руслан с трудом выбрался из объятий мягкого дивана и сел за стол. – Эй, что там у вас на десерт?

– У кого? У нас? – Девушка удивленно, даже как-то возмущенно посмотрела на Руслана и пожала голыми плечами. – Мороженое у нас, пятнадцать сортов, фрукты, пирожные всякие.

– Ну так неси.

– Нет, тут оставайся. – Арслан схватил ее за руку.

– Эй, я че сказал? – Руслан злобно посмотрел на нее.

– Она со мной будет. – Чеченец толкнул ее на диван.

– Э-э, ты что? – Руслан удивленно посмотрел на товарища. – Ты из-за бабы, что ли, будешь с братом со своим драться?

– Это ты будешь… – Арслан почувствовал, что у него ноги как ватные, но отступать было уже поздно. – Я тебе сказал, что трахать ее буду, ты сказал – давай. А теперь вдруг не нравится.

– Эй, мальчики, можно я выйду? – тихо заскулила откуда-то из угла официантка. – Мне плохо.

– Сиди тут! – грозно рявкнул Арслан.

– Пусть идет. – Руслан отпер дверь.

– С места тронешься – тебя зарежу и маму твою. – Слова предназначались девушке, но смотрел Арслан прямо на здоровяка Руслана.

– Ой, мне совсем плохо… – Девушка вскочила и на негнущихся ногах направилась прямо к двери, прикрывая рот ладонью. – Совсем плохо…

– Я сказал, сиди! – Арслан схватил ее за руку и хорошенько тряхнул.

И еле успел отскочить в сторону от того потока, который хлынул из официантки.

– Э-э, ты что делаешь?! Сука. Ты что делаешь?! Ты выйти не могла?! – закричал он. – Ты нам весь обед испортила, паскуда, да я тебя за это!…

Он уже размахнулся, но его запястье вдруг оказалось в крепких пальцах Руслана.

– Оставь ее. Она хотела выйти, ты сам ее не пускал, – спокойно сказал Руслан, с отвращением глядя на скорчившуюся на полу фигурку голой официантки, которую буквально выворачивало наизнанку от непрекращающихся приступов рвоты.

– Только весь обед испортил, – вздохнул он, вынул сигарету и закурил. – Эй, кто-нибудь! Уберите тут!

Уже через минуту трое человек носились по кабинету с ведрами, щетками, тряпками, унося посуду, сворачивая безнадежно испачканный ковер и откачивая потерявшую последние остатки человеческого облика официантку.

А в соседнем кабинете для Руслана и Арслана уже накрывали для десерта…

Скоро Арслан и Руслан уже обнимались, хохотали, вспоминая пьяную официантку.

Шакир все это время молчал. Не вмешивался. Ему было почему-то совсем не весело.

Они дурачки, думал он, они смеются, потому что никогда в жизни не воевали. А я знаю, что такое война. Нет, не танки и самолеты, а настоящая война между людьми. И эта война началась.

– Шакир, пойдем есть! – позвал Арслан.

– Иди наедайся, – ответил Шакир мрачно, – пока живой.

Глава 24

Пока не скрылся из виду «математик», он все смотрел ему вслед, словно стараясь разгадать его мысли и действительные намерения. Естественно, за ним стояли другие силы, они-то уж до поры до времени будут оставаться в тени, но непременно потребуют свой кусок пирога. Кто же все-таки умудрился снять убийство американца на видео? Карченко решил еще раз подъехать на место преступления.

Это произошло больше года назад. Вечером.

Значит, света могло не хватить. Хотя, с другой стороны, современная «восьмерка» с ее разрешающей способностью, да в умелых руках… Впрочем, он не знал, в чьих руках могла оказаться камера в тот вечер и как умудрился киллер, если это был профессионал, не заметить, что его снимают.

Секьюрити пересек площадь и остановился на пятачке. Кругом бурлил народ – рядом вокзал. Здесь толчея до самой глубокой ночи. Да и ночью вовсе не безлюдно. Чуть поодаль, всего метрах в ста, стеклянная витрина павильона: обувь, кожа, игровые автоматы, орг– и видеотехника.

Какая-то мысль назойливой мухой билась в мозгу. Он снова медленно пересек дорогу и пошел вдоль витрины. Продукция его как покупателя не интересовала. Он искал ту вещь, которая послужила толчком для зарождения мысли. Карченко разглядывал плейеры устаревших модификаций, на которые мог клюнуть разве что провинциал из глубокой дыры Малороссии; вполне сносные по виду кофры с яркими картонными вкладышами. Изготовленные в Китае и Индии, они к концу сезона непременно расползутся по швам. Видеокамеры… Вот! Конечно, видеокамеры. Карченко представил себе, что неизвестный мог купить камеру именно здесь и именно в тот вечер. Опробовал ее вместе с продавцом, потом, даже не запаковывая в коробку, взял в руки и начал снимать все подряд: вокзал, часы, сквер, толпу потенциальных пассажиров, гаишника – вон он, какой пузан стоит. И почему это инспекторы всегда так расставляют ноги? Для солидности? И так боров.

Вполне убедительная мотивировка для съемки. Теперь надо было решить, кто это мог быть. Ни один здравомыслящий человек здесь, на площади, видеотехнику покупать не будет. Для этого есть соответствующие магазины. Дороже, но с гарантией.

Или это транзитник, и тогда ищи ветра в поле, или… Или это иностранец, у которого забарахлила техника и он может себе позволить купить не лучшую модель, которую у себя дома выбросит или отдаст детям. И тогда понятна спешка, почему купили здесь. Кого-то провожали. Хотели отснять последние кадры в столице, а дальше поезд, возвращение…

Возможно, надо искать пассажира или пассажирку, иностранцев, которые в тот вечер уезжали поездом. Возможно, он или она взяли кассету с собой. А что, если снимал иностранец и сделал презент провожавшему человеку? Ну, это было бы счастье!

Карченко даже тряхнул головой, когда мысли приняли такое романтическое направление.

Он решительно толкнул входную дверь и подошел к продавцу. Продавец сразу поскучнел, стоило секьюрити отказаться от покупки.

– Как видно, спрос у вас невелик, – констатировал Карченко и представился: – Я из отеля напротив. Вот моя визитка. Надо будет, могу помочь.

Визитка и название отеля произвели на продавца положительное впечатление. Он стал разговорчив.

– Мне, собственно, надо узнать, кому вы продали видеокамеру год назад, двадцать второго марта. Время суток – вечер.

– Год назад… – продавец задумался. – Ничего себе…

– Крупная покупка, – наводил Валерий молодого человека. – Их могло быть двое… Или группа. Скорее всего, мужчина и женщина.

– Да, – просветлел продавец. – Вспомнил. Действительно. Иностранец. Она – наша. Без претензий. А что, нынче снова нельзя спать с иностранцем?

– Почему нельзя? Можно. Но только осторожно.

– У них претензии к товару? – забеспокоился молодой человек. – Так у нас гарантия всего шесть месяцев.

– Нет. Совсем нет. Я, понимаешь, брат той девушки, – секьюрити перешел на интимный полушепот. – Этот пообещал вернуться и… А мне, сам понимаешь, небезразлично, кто пудрит мозги сестренке.

– Да нет вроде. Тут солидняк. Я даже удивился, что он в ней нашел… Извините. Я хотел сказать, что обычно такие мужики ищут дам поэффектнее. А ваша сестра… Она какая-то, извините, скромненькая, что ли… – Продавец смутился.

– Да. Она у нас скромница. Вот я и удивился, и хотел узнать. У тебя глаз наметанный. Опиши его.

– Ну… – продавец задумался, – лет сорок, волосы с сединой, живота нет. Все время губы облизывал. На директора нашего похож. Пал Иваныч, – позвал он мужчину из служебки.

В зал вышел директор магазина:

– В чем дело? Желаете что-то приобрести?

– Интересуются одним нашим покупателем, – объяснил продавец. – Я сказал, что вы на него похожи. Вы точно похожи.

– Займись лучше делами. Почему коробки в зале стоят? Мало ли кто у нас покупает. Всех не упомнишь. Голова распухнет, шапка слетит.

Карченко вышел на площадь.

Открылись двери зала игровых автоматов, и оттуда вывалилась целая толпа кавказцев. Веселых, под кайфом и шумных…

Вот здесь или в другом подобном месте они и могли ждать американца, тем более что заведение открыто двадцать четыре часа в сутки, подумал Карченко и спустился в подземный переход.

Он дошел до поворота. Именно на этом месте американец получил первую пулю. Чуть дальше за углом – вторую. Но он еще пытался бежать. Карченко машинально посмотрел себе под ноги. Естественно, никаких следов крови не осталось. И не могло остаться. Тысячи ног москвичей и гостей столицы наступили с тех пор на место преступления.

Такие же люди шли здесь в тот вечер. Может быть, не так много. Но были. И были два человека: он и она. Иностранец и русская. Кто из них снимал? Скорее всего, он. Он мог подарить ей камеру на память о днях, проведенных в Москве, а себе оставить видеозапись.

Карченко миновал переход и вошел в здание вокзала. Прямо перед ним на стене висело расписание движения поездов. Он нашел нужную строку. Все сходилось. Три раза в неделю в вечернее время, почти ночью, в Софию уходил экспресс. Были и другие поезда. В Европу можно попасть на любом.

В машине Карченко набрал номер гэбэшника и изложил ему свои соображения. «Математик» буркнул, что версия красивая, но бесполезная. Скоро видео будет в Москве.

Карченко не сомневался, что эту версию тем не менее проверят. Что им еще остается делать? И в другом он не сомневался. Эту версию его недавний собеседник выдаст за свою. К гадалке не надо ходить. Такие уж они, сотруднички. И что интересно, всегда оправдываются интересами дела. Общего. Шарашка.

Другое дело – работать на ГРУ. Почетно. А эти серые мыши уже никогда от прежних дел не отмоются. Это там, у них ФБР, – почетно. У нас как ни назови: ОГПУ, НКВД, МГБ, КГБ, ФСБ – все равно народ шарахаться будет.

Пересказав свою версию «математику», Карченко словно оживил в своем воображении картинку. Вот парочка заходит в магазин. Она весела. Он тоже. Впрочем, нет. Во всем должен быть привкус прощания. Эти двое смотрят друг на друга и не могут наглядеться.

– Люблю, – шепчут его губы.

– Люблю, – отвечают ее глаза.

Каждый жест полон смысла для обоих. Окружающее не существует. Оно где-то за пределами их жизни, их сегодняшнего существования. Да полноте, а существует ли вообще другой мир? Автомобили, самолеты, поезда… Только поезда, к сожалению, существуют. Поезда – это реальность. До поезда осталось полтора часа. Полтора часа счастья. Целых полтора часа. Всего полтора часа.

Он выбирает камеру.

К ним подходит продавец.

Какой милый человек.

Он что-то говорит, она с трудом понимает назначение кнопок. В камеру вставляют кассету. Он смотрит на нее через объектив. Она улыбается ему. Она смотрит на него. Он улыбается ей. Он говорит что-то о подарке, о том, что теперь не будет скучать. Поставит кассету в магнитофон – и она снова рядом. А он скоро приедет. Обязательно. Ведь у него еще есть дела в России. Теперь у него здесь самые важные дела…

Русские женщины, они ведь верные, терпеливые и любящие. До самоуничижения. Он знает. Он чувствует. Он любит.

А в этот момент за их спиной убивают человека.

Глава 25

Доев свое консоме, старик облачился в тройку, еще ни сном ни духом не зная, что будет делать, но, ощущая несомненный критический зуд и любопытство, решил снова прошвырнуться по отелю. На этот случай он припас темные очки.

Как для Станиславского театр начинался с вешалки, так и Пайпс решил начать свое обследование с гардероба.

Надо сказать, что он выбрал не лучшее время для контакта с Верой Михайловной. Произошедший инцидент выбил ее из колеи. В лучшем случае ей грозил выговор, в худшем – увольнение. Стоило делу поползти по инстанциям, стоило «потерпевшим» отвергнуть ее извинения – и никакие заступничества не помогут.

А тут еще мама. Пожилые люди – не сахар. Обидчивы как дети. Злопамятны даже в склерозе. Вздорны. Если же еще и больны, жизнь близких запросто может превратиться в кошмар.

Выяснилось, что мама нарочно не снимала трубку. Ей показалось, что дочь теперь больше любит Афанасия, чем ее.

Вера Михайловна терпеливо несла свой крест. Никогда и никому не жаловалась. Многие вообще не подозревают о проблемах людей, с которыми сталкиваются на работе и которых даже считают своими приятелями и приятельницами. Яркий пример тому – Вера Михайловна.

Но все бы это ничего. С мамой, дай бог, все обойдется, как бывало уже не раз. В конце концов, черт с ней, с работой. Найдет другую. Можно пойти преподавателем в колледж. Говорят, платят сносно. Но вот беда, в колледж ее никто не зовет, там вообще не устроиться, а гардеробщица так прижилась на этом месте, что, честно говоря, уходить-то и не хотелось.

Какой колоритный пожилой мистер!

В том, что это мистер, а не пан, не герр, не сеньор или мсье, она была убеждена.

Но у нее чуть глаза на лоб не полезли. Она не поверила своим ушам, когда услышала жуткий немецкий язык, в котором явно слышался акцент жителя Нью-Йорка, но с корнями северянина.

– Славный сегодня денек, – держась бодрячком, сказал Пайпс и начал набивать трубку. – Как у нас в Германии. Вам дым не помешает?

– Да, в это время года в Москве удивительно хорошо, – ответила гардеробщица и пошла пятнами.

Наверное, Вера Михайловна в этот момент подумала, что ее проверяют и старик подослан. Но трубка… У подосланных не может быть каталожной трубки «Данхилл».

Впервые Вера Михайловна находилась в затруднительном положении.

– Как вы думаете, стоит ли мне последовать их совету или пожилой организм это не воспримет? – кивнул он на афишу в вестибюле.

Вера Михайловна не знала, к чему отнести вопрос. В вестибюле висело два плаката. Один обещал посетителям ресторана все, начиная от экзотической кухни до стриптиз-шоу, второй расписывал удовольствия и прелести местной сауны, массажного салона, русской и финской бани, зала с тренажерами. Везде фигурировали до предела обнаженные девицы.

– Ньюйоркцы обычно выбирают шоу. Наверное, чтобы сравнить. А вот северяне, скажем из Монтаны, сравнивают бани. – Как ей показалось, она дипломатично ушла от прямого ответа.

Пайпс чуть не выронил трубку из рук. Он похолодел внутри и первым делом подумал, что перед ним агент КГБ. Старик так много слышал о КГБ, что сразу стал сомневаться, сумеет ли выехать из страны без помощи консула или посла. А может быть, даже «синих беретов».

Мог ли старик из Нью-Йорка, родом из Монтаны, предположить, что гардеробщицей в отеле будет служить бывший начальник БНТИ. Что спустя два года ее, здоровую и полную сил, сменит на этом посту полуграмотная, со слабой лингвистической подготовкой и еще более слабым словарным запасом, молоденькая протеже. Нет. Это КГБ. Иначе откуда ей знать, что он из Монтаны.

– К вашему сведению, меня зовут Пабс, герр Пабс, а из Монтаны была моя бабушка, – выпалив такую несусветную чепуху гардеробщице-«кагэбэшнице», старик с победным видом продефилировал к лифту. Ему хотелось еще крикнуть, что он ни капельки не боится, что за его спиной весь цивилизованный мир. Но тогда бы его схватили за несанкционированный митинг. А митингов Пайпс не любил.

Старик с волнением нажал первую же кнопку, и лифт поднялся на четвертый этаж. Он шел до того номера, в котором совсем недавно побывала его дочь. Побывала, надо сказать, не совсем удачно. Его внимание привлек разговор в одном из номеров. Видимо, убирали горничные, и, выполняя приказание администрации об общении на иностранном языке, девушки на английском обсуждали мисс Пайпс. Может быть, именно имя, громко произнесенное, и привлекло внимание старика. Он сделал вид, что перевязывает узел на ботинке.

Вот что он услышал.

Первая:

– Она красивая…

Вторая:

– Ничего особенного. Если бы ты имела возможность делать массаж каждый день плюс куча других западных примочек, думаю, выглядела бы не хуже. А тряпки…

Старик возмущенно запыхтел. Он не видел говоривших, но по опыту знал, что ни одна из женщин не скажет о другой правды.

Чтобы дослушать конец разговора, ему пришлось заново развязать и завязать второй шнурок.

Первая:

– Слушай, а почему она ходит по отелю босиком?

Вторая:

– Не имею представления. Может, проверяет качество уборки?

Пайпс, в силу того что коридор был застлан паласом, не услышал шагов за спиной. Это были две другие горничные.

– Сэр, вы что-то потеряли? – раздалось у него за спиной. – Мы готовы вам помочь.

Пайпс вздрогнул и заговорил на английском:

– Потерял… Да, я потерял. Помочь… Ага. Помогите… Я потерял трубку.

– Трубку? – подозрительно переспросила горничная, выразительно глядя на «Данхилл» в зубах Пайпса.

– То есть… Очки… – нашелся он. И тут уже сам сообразил, что очки тоже никуда не пропали, а сидят на его носу. – Что я говорю?.. – Но ему так хотелось проверить горничных. – Нет, ничего я не потерял. Ровным счетом ничего. Просто проверяю… качество покрытия. Отменное. Отель – высший класс! А чем вы моете?

Горничная улыбнулась и широким жестом показала на тележку, где выстроился целый набор моющих средств, как в супермаркете.

– Интересно.

Старик взял первую попавшуюся банку и, открутив крышку, понюхал содержимое.

– Приятный запах.

Он схватил вторую. Тоже провел обонятельную экспертизу. Но когда схватился за третью, горничная попыталась его остановить:

– Сэр, то есть герр, не стоит. Не надо!

Пайпса это раззадорило, он уже решил было, что сейчас найдет нарушение, и вдохнул запах полной грудью.

– Это нашатырь! – воскликнула горничная, но Пайпс и сам понял, что нюхнул.

В следующую секунду из глаз его брызнули слезы, а горло перехватило железной хваткой.

Трубка выпала у него изо рта, очки свалились. Он покачнулся, но горничная успела подхватить его на руки и, как младенца, перенести в номер.

Пайпс быстро прочихался. Красными глазами уставился на горничную, которая ахала и обмахивала его полотенцем.

Пайпсу стало даже приятно.

– Я предупреждала вас, герр… Зачем вы?..

– Бодрит, – весело ответил Пайпс. Вскочил на ноги, потому что материнская ласка – она, конечно, приятна, но он все-таки мужчина, он еще с такой горничной вполне мог бы пофлиртовать. – Прекрасно себя чувствую. А как вас зовут, милочка?

Горничная показала на табличку на лацкане своего платья.

– Вот вам, – и Пайпс подал горничной доллар. Та вдруг смутилась, но доллар взяла, поблагодарив. И старик зашагал по коридору, изредка касаясь рукой панелей и громко восторгаясь.

– Герр! Вы забыли свою трубку и очки! – догнала его горничная.

– Вот видите, все-таки я кое-что потерял, – счастливо рассмеялся старик.

Он решил спуститься на первый этаж, где в западном крыле располагались сауна, русская баня и массажные кабинеты.

Раз уж решил проверять – надо проверить все, пусть даже в ущерб здоровью.

Пайпса встретили очень мило. Здесь его немецкий, с акцентом или без акцента, не играл решительно никакой роли.

– Итак… – внушительно сказал здоровяк, которого представили старику как специалиста по тайскому массажу. – Надолго к нам?

Старик был в затруднительном положении. Теперь он плохо понимал специалиста. У того, уроженца Костромы, немецкий приобрел трудно воспринимаемые формы.

– Что? Что вы хотите сказать? – спросил Пайпс, когда тот предложил ему раздеться. – А где девушка? Ну та, что на афише?

Массажист вызвал помощника.

– Спроси, что он хочет? – попросил он коллегу, считая его познания в немецком более глубокими.

– Извините, герр?..

– Пабс.

– Что вам угодно? Мы можем предложить шестнадцать видов массажа.

Коллега разложил перед «немцем» рекламные проспекты. На всех фигурировали девушки. Были и мужчины-массажисты, но они Пайпса не интересовали. Он был дотошный старик. Если в анонсе что-то обещано и он за это заплатил… Он привык получать то, за что заплатил.

Старик сразу выделил понравившуюся девицу с афиши.

– Простите, герр Пабс, но это всего лишь афиша. Понимаете, афиша, – объяснили ему.

– Да. Я понимаю. Реклама.

– Реклама, реклама, – закивали головой оба массажиста. – Фотограф снял, типография напечатала, набрали текст, мы повесили.

– Тогда пусть придет сюда.

– Нельзя.

– Почему нельзя? Вот девушка. Вот название отеля. Вот цена услуги.

– Я же объясняю вам: нет девушки.

Теперь вспотели оба массажиста. Они знали немецкий примерно на одном уровне. Диспетчер по услугам, которая владела немецким, вышла пить кофе. Да все они ушли пить кофе, так как в утренние часы баня, сауна и массажные кабинеты обычно пустовали. Основной наплыв начинался во второй половине дня. Была одна испаноязычная, но, как подозревали оба массажиста, та внесла бы еще большую нервозность и неразбериху.

– Слушай, может быть, ему проститутка нужна? – предположил костромич. – Я сбегаю за Светкой?

– На время посмотри. Спят они еще все.

– А может, еще не ложились?

– Сходи.

Пайпсу снова предложили мужской массаж, но старик гордо отказался. Зато дверь в баню привлекла его внимание. Туда только что проследовали два его соотечественника. Как только старик скрылся за той же дверью, оба массажиста облегченно вздохнули. Их запросто могли обвинить в непрофессиональном обслуживании и потере клиента. Что, если бы этот чокнутый старик, напяливший в девять утра костюм-тройку и черные очки, вздумал пожаловаться? С плохим обслуживанием в отеле боролись всеми силами. Но теперь он вне их территории. То есть на территории комплекса, но вот массажисты теперь за него не отвечали. В русской бане свои ребята. Уж они-то разберутся. Поддадут такого парка, что не до вопросов будет. Надо только предупредить, какой им вредный старикан попался. Заодно, оказав услугу коллегам, они всегда могли рассчитывать на ответную.

Костромич взял телефонную трубку:

– Костя?.. Слышь, Костя, там к тебе старичок один пришел… Да, хер Пабс. Каверзный, гад, под шпиона косит. Чуть нас с Петровичем не облажал… Нет. Он сам к тебе потянулся. Мы не подбрасывали. Упаси бог… Ты, Константин, парку не жалей. Квелые, они не такие шустрики. Сделай ему кочегарку «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“. Ну давай. С тебя шнапс…

Константин ожесточился. Он сразу кинул взгляд на этого подозрительного старичка. Уж больно не по форме тот был одет. Сейчас старичок разоблачился и лежал на полке. Там же, на соседней, лежала странная парочка, которую Константин автоматически определил в разряд геев. К ним он питал враждебные чувства. При случае мог устроить каверзу, хотя в отеле не приветствовалась дискриминация по половой ориентации. Это, скорее, была инициатива на местах.

Температура в парной была низенькая. Константин экономил энергию, но, раз выдался такой случай, раз коллеги говорят, что старик паскудный, да еще эти двое с подозрением на гомосексуализм, он им всем покажет.

Пайпс был слегка разочарован. Кроме слухов о КГБ он знал и о русских банях. Теперь лежал и недоумевал. На родине в Монтане он любил индейскую баню. Там лечили многие хвори. Накаляли добела камни в огромных кострах и таскали в вигвамы. Поливали настоем из трав, и через какое-то время человек словно заново рождался.

Нет. Все-таки это очень странная страна. Пока многое из того, чем его напутствовали, оказалось совершеннейшей чепухой. Например, говорили, что КГБ уже нет. Есть деликатные люди из ФСБ. Нонсенс. Налицо. И приемы те же. Баня вот… Какая же это баня?!

– Ну что, милашки, соскучились? – зная, что его не поймут, по-русски сказал Костя. – Чего, дедушка, хмурый лежишь? Сейчас парку поддадим. Раскочегарим…

И Костя раскочегарил каменку на полную катушку. Это действительно была каменка. Специально искали специалиста печника. Нашли. Мужик оказался авантюристом. Деньги взял немалые. Гости или мерзли, или задыхались от дыма. Пришлось все перекладывать. Зато теперь это была не печь, а домна. Правда, дров жрала немерено. Дрова завозились специально березовые.

Пока пар сух, он не так чувствуется. Ну пощипывает кожу. Терпимо. Но ведь суть и смысл русской бани не в сухом пару. Это пусть в Суоми балуются.

Константин развел концентрат русского кваса и с криком «Держись, мужики!» плеснул на красные камни. Это было подобно маленькому атомному взрыву. Он сам еле удержался на ногах. Банщик, конечно, переборщил. Горячий, влажный ураган пронесся мимо него, обагрянив кожу, и унесся наверх. Туда, где лежали в относительном спокойствии его клиенты. Оттуда раздался друясный стон гомиков. Старик же крякнул, да и только.

Константин понял, что дал лишку, но отступать было некуда – за ним Москва. Глаза щипало и резало, аж слезы наворачивались. Гомики тихо стонали. Старик блаженно улыбался.

– Ну, сейчас я тебя обработаю, – решил Костя и взял в руки веники.

Сначала он прошелся по спине старика, слегка касаясь кожи. Потом слегка прижимая и легко похлопывая. Кружилась голова. Казалось, волосы под войлочной шапочкой потрескивают и шевелятся. А живучий старик все говорил, что ему – гуд, гуд, гуд.

Константин из последних сил перевернул своего ставшего ненавистным пожилого клиента и повторил операцию на животе.

– Я те покажу русскую баню!…

– Гуд.

– Я тебе покажу гуд…

– Бери гуд.

У Константина уже шумело в голове. Перед глазами плыли красные круги. Движения утратили точность. Иногда он уже промахивался. Но Константин хотел спеть над стариком свою лебединую песню, отомстить за падение Порт-Артура, рубля и т. д. За все, за все. За то, что догоняли и не догнали. За массажистов.

Соседи, которым было достаточно уже одного того, что банщик не приближается к ним, с ужасом смотрели на «издевательство». Иногда, особенно хорошо размахнувшись, Константин обдавал их волной жгучего воздуха, и тогда они с большим мужеством сдерживали тихое поскуливание.

Костя слабел с каждой минутой, но за ним стоял весь российский флот, а в старике он начал явно различать самурайские черты адмирала Того. В мозгу билась строка из песни: «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает!…»

И тут увидел, что внизу живота у старика вдруг что-то активно шевельнулось.

Самое главное, что этому еще больше удивился старик.

То ли это событие так поразило банщика, то ли жар наконец сделал свое дело, Костя тихо охнул и упал на руки скверного старика.

Отбросив конспирацию, Пайпс заорал соседям, чтобы те немедленно помогли ему.

В критические мгновения человек способен проявить лучшие свои качества. Соседи помогли Пайпсу, и втроем они снесли Костю сначала вниз. Там Пайпс черпнул ковш холодной воды из красиво декорированной бочки и плеснул в лицо банщику. Константин приоткрыл пока еще ничего не видящие глаза и пробормотал еле слышно строку из песни.

Они выволокли Костю в комнату отдыха. Очень скоро в помещение набилось много народа. Иностранцев оттеснили, поблагодарив за спасение служащего, но объяснений их никто не слушал. Только оба массажиста как-то странно посмотрели на отошедших в сторону иностранцев. Особенно на старика.

– Да… – потягивая брусничную воду, сказал Пайпс. – Видели бы вы меня лет пятнадцать назад…

Окончательно пришедшие в себя соседи заинтересовались:

– И что было пятнадцать лет назад?

– Если не секрет, сколько вам?

– Семьдесят пять, – гордо выпятил грудь Пайпс. – В мотеле дело было. Приглянулась мне одна. Я за ней и так и сяк. А сам-то не хочу за деньги. Хочу, чтобы сама. А она ни в какую. Я тактику сменил. Говорю, годы мои ушли, а жаль. Вы женщина выдающаяся. Она мне поначалу поддакивала. Мол, действительно ушли. А я горевать и еще пуще ей ее же расписывать. И про бюст, и про все прочее. И снова горевать об ушедшем. Возьми и добавь, что до старости увлекался дельтапланеризмом и ударился этим местом о скалу. Теперь уже много лет прошло без любовной радости. Мне бы только полежать рядом. Полюбоваться. И все гну к тому, что раз из меня любовник никакой, то и платить не буду. Дабы целомудренность ее не смущать… Долго говорили. Она все своего ждала. Весь вечер. Не дождалась… Пойдем, дедушка, ко мне в номер. Обоим нам скверно, так пополам поделим и выбросим из головы. Пошли. Легли. Поболтали. Она уснула…

Старик хитро улыбнулся своим воспоминаниям.

– А дальше?

– Дальше?.. Она голову поднимает. Глаза по доллару. А я ей: спокойно, малышка, ты меня вылечила.

Пайпс допил воду и направился к выходу. Двое его соседей и не заметили, что между делом старик уже оделся. Они же как были в чем мать родила, так и сидели.

– Дальше-то что? – в один голос потребовали они продолжения.

– Дальше?.. Лет пять мы с ней встречались.

– А дальше?

– Дальше было грустно, до сегодняшнего дня. Извините, мне пора.

Ликующий Пайпс шел по коридору, дотрагиваясь до панелей, и приговаривал: «Моя девочка все делает правильно».

Он направлялся в бар обмыть свое давно забытое физическое состояние.

Глава 26

С 9 до 10 часов утра

Секретаря у Ставцова не было. Не полагалось по должности. Потому кофе он заваривал сам и по собственному рецепту. Так говорил тем, кто заставал его за этим занятием и кто удивлялся, почему служащий отеля его ранга не спускается в буфет для сотрудников, а еще лучше – прямо в бар. Бармен любой смены с удовольствием нальет ему чашечку за так. Но Ставцов предпочитал не пользоваться такого рода привилегиями, тем более что они распространялись только на те случаи, когда возникала служебная необходимость. Другими словами – уладить конфликт с постояльцем, договориться по тому или иному вопросу.

Вера Михайловна Лученок не подходила ни под одну из вышеуказанных статей.

Он налил в «Мулинекс» воды и вынул из шкафчика банку растворимого кофе. Кофе был хорош, но не настолько, чтобы говорить о каком-то секрете заварки. Весь секрет заключался в том, чтобы не жалеть кофе. Еще такой способ позволял Ставцову чувствовать себя несколько более независимо. Копеечное дело, однако явно чувствовалось дополнительное уважение подчиненных.

Из таких мелочей состояла его манера поведения и общения с клиентами отеля и его персоналом.

По-настоящему Ставцов еще не определился. То есть он понимал, что в отеле идет тайная, но кровавая война. С одной стороны чеченцы, с другой – Пайпс. А вот на чью сторону стать? Ему не было никакого дела ни до тех, ни до других. Ни ему, ни всему коллективу. Ставцов это хорошо понимал. И еще, по советской привычке, он знал, что, как ни крути, коллектив великая сила. Знал, что сам имеет кое-какое влияние на коллектив. А стало быть – тоже представляет некую силу.

Пайпс была ему симпатична. Но американка – это американка, как-никак иностранная штучка. Чеченцы были ему не симпатичны вообще. Но они были свои, что ли, как плохое дитя в семье.

Ставцов советовался с женой, но та только махала руками:

– Не влезай ты во все это!

Ставцов, может быть, и воспользовался бы ее советом, но ситуация уж слишком раскалялась, что-то все равно придется выбирать.

К Вере Михайловне он относился хорошо. Она прекрасно владела языками. Он это заметил сразу при ее устройстве на работу, а не после того, как гардеробщица предложила ему пользоваться книгами из своей библиотеки. Правда, сначала предложение вызвало опасение. Не воспользуется ли она этим его расположением впоследствии? Но нет, этого не было. И он закрыл глаза, когда заметил, что гардеробщица охотно вступает в неслужебные разговоры с постояльцами отеля. Еще пятнадцать лет назад, когда он только начинал карьеру в гостиничном деле юным выпускником техникума гостиничного хозяйства, о таких разговорах нечего было и думать. Но укоренившаяся еще тогда настороженность к внеслужебным контактам слишком глубоко сидела в нем и нет-нет да поскребывала изнутри.

Виктор налил себе кофе в фаянсовую кружку. Бедная женщина. Вот переживает, наверное… Лишиться такого места в наше время дорогого стоит. А почему, собственно, лишиться? Все еще можно притушить, загладить. Извиниться, в конце концов, по полной программе. Сначала она от себя, потом он – от лица отеля. От лица отеля – было самое неприятное. Он в него влюбился. А влюбленные, как известно, тяжело переживают такие события.

Ставцов разглядывал кружку с заметной щербинкой на ручке и переживал. В душе он больше всего ценил постоянство. Только-только в отеле начала налаживаться нормальная жизнь. Нет, конечно, бывали досадные казусы, как, например, сегодня в прачечной, но в основном-то локомотив гостиничной жизни уже нащупал под собой колею. Если бы не чеченский вопрос, путешествие обещало быть приятным. Даже возникающие проблемы при таком раскладе разрешать было одно удовольствие.

Виктор повернул кружку картинкой к себе. На картинке была отпечатана стрелка Васильевского острова. Ставцов не расставался с этой кружкой много лет. Для него стало бы трагедией, разбейся она. Да. Все дело в прошлом.

Это был первый год после женитьбы на Нине. Виктор не чуял под собой ног от счастья. Столь решительная перемена в жизни далась ему не без труда и мучительных колебаний. Все дело в «доброжелателях», их кривых улыбках, скабрезных анекдотах и многозначительных намеках, когда персоналу стало известно, что молодой Ставцов неровно дышит относительно Нинки. А он наплевал на все и женился. Он уже знал, на что способны коллеги. И Нина изменилась. Из безрассудной хохотушки вдруг превратилась в очень милую и хозяйственную жену. Нежную и внимательную. Но вот Петя, его лучший друг, однажды на мальчишнике признался Витюхе, что некогда, а точнее, всего полтора года назад пользовал Нинон. И неоднократно.

– Все это хреновина. Все это было – до. Но мне тебя, наверное, никогда не понять. Зачем ты мне все это рассказал? Ты же меня своим другом считаешь… – сказал Виктор, медленно трезвея и постепенно понимая, что с этими словами что-то уходит из их отношений безвозвратно. Потом Ставцов понял – ушла дружба.

– Ты пойми, старик, все эти сказки про проституток, которые становятся примерными женами и матерями, выдуманы самими проститутками. Это для них как несбыточная мечта. Даже не мечта. Если одна из миллиона перекует мечи на орала, они тут же это раструбят по всему белому свету. Нет, Витюха, я тебе друг и другом буду. Поживем – увидим, – сказал ему напоследок Петюня.

И действительно – напоследок. Больше Ставцов с ним не знался. А тогда запил на два дня. Шлялся по каким-то старым знакомым, бывшим однокурсникам, которые удивлялись, чего это он гуляет при молодой красавице жене. Прихватил где-то со стола кружку… Зачем? Явился домой опухший, грязный. Слава богу, жена на работе прикрыла. А на вопрос, где был, ответил зло, что ездил в Питер. Как это – в Питер? А так. Взял бабец, купил два билета в СВ на «Красную стрелу», ночь туда, ночь обратно. Хорошо. Никто не мешает. Днем можно на экскурсию в Эрмитаж сходить. Нина не поверила. И тогда он вспомнил о лежащей в кармане куртки кружке и предъявил жене. Стрелка Васильевского острова произвела на нее убийственное впечатление. Хотя, если хорошо подумать, в любой посудной лавке можно купить подобную. Видимо, сыграло роль то, что он припер кружку домой. Специально, как считала жена, такого не придумаешь. Она запустила предметом в мужа, но не попала. Попала в диван.

Потом все утряслось, улеглось, спряталось. Если и забывалось, то он всегда, доставая кружку, нет-нет да вспоминал свое гадкое поведение тех дней. И унес кружку из дома, так как Нина грозилась ее разбить. А он должен был помнить. Всегда помнить. Помнить и продолжать любить.

Это было как импринтинг, когда рождаются в инкубаторе утята и следуют, как за матерью, за первым же движущимся предметом. После той сцены он словно заново родился. У одних животных выработка импринтинга длится месяц-два, у других появляется в одночасье. Он понял, кто в их паре является лидером. С тех пор все решения принимались коллегиально. Включая служебные. И сейчас у него просто чесались руки, как хотелось позвонить Нине, но он посмотрел на часы и понял, что у нее сейчас самая запарка. Несмотря на негласную конкуренцию между гостиницами, то, что приходило в голову одному менеджеру, реализовывалось и другим. У обоих в ящиках стола лежали расписания прилетов самолетов в Шереметьево-2 и прибытия поездов из-за границы. По ним и ориентировались. Причем Ставцову больше подходил вокзал. Сказывалась его близость. Короче, он решил не звонить, да и некогда ей будет выслушивать детали происшествия с гардеробщицей, а в этом деле важны были как раз именно детали, ибо у него возникло очень нехорошее подозрение относительно тех двух постояльцев. Тоже мне, Пат и Паташон. Очень все непросто складывается. Надо быть слепым или до такой степени витать в облаках, чтобы перепутать их номерки. Или должно случиться горе. Но сегодня с утра он не заметил никаких внешних изменений на лице гардеробщицы. Разве что слегка припухли глаза. Может, она завела роман? От мелькнувшей догадки Ставцову стало смешно. А почему, собственно, нет? Фигура у нее, конечно, не двадцатилетней Светки, но в молодости, по всему видно, могла мужика завалить. Порода, подумал Ставцов уважительно.

И снова ему захотелось позвонить жене. И снова он не снял трубку и не набрал номер ее гостиницы. Разберется сам.

Да, эта парочка… Живут в одном номере. Ухаживают друг за другом, как муж за женой. Раньше такого в гостиницах не было. Может, там у них на Западе и позволялось, но у нас никогда. Поговаривали, что за бабу у них длинный. Странно. Впрочем, американцы… что с них взять?.. Погоди, погоди… А что же это там царапал у себя в записной книжке маленький?

И вдруг страшная догадка заставила его похолодеть. Он тут же вспомнил просмотренную накануне по видику французскую киноленту. Там было что-то про ресторан и проверяющего ресторан инспектора. Играл, кажется, этот… Ну комик… Де Фюнес. Точно. Он переодевался и инспектировал, а его постоянно узнавали. То женщиной, то приезжим из провинции, то негром…

Ставцов переместился за компьютер и быстренько вызвал список постояльцев. Ага, вот они. Прибыли два дня назад. Цель поездки – туризм. Ставцов вызвал услуги, оказываемые клиентам как индивидуально, так и в группе. Один раз они делали заказ индивидуальный – Кремль, экскурсия. Еще раз – в группе. И тоже Кремль. Зачем дважды? Сравнивали?

Старший менеджер вновь вернулся к списку. Вдруг он принесет еще какую-нибудь неожиданность. Его взгляд остановился на фамилии Пабс. Прилетел рейсом из Вены. Что-то смущало в этой фамилии. Какие-то смутные ассоциации. Цель приезда – индивидуальный туризм. Он вспомнил старика в джинсах из бутика с трубкой «Данхилл», говорящего на плохом немецком. Ставцов тогда тоже присутствовал в холле отеля, но не вмешивался в действия своих подчиненных. Они сделали все правильно.

От тревожных размышлений его отвлек стук в дверь.

Вошла Вера Михайловна Лученок. Ставцов, совершенно забывший за тревожными мыслями, что сам же и вызвал женщину к себе, удивленно посмотрел на вошедшую. Вера Михайловна волновалась, от чего постоянно теребила декоративный цветок на лацкане униформы.

– Я пришла, Виктор Степанович, – сказала она и посмотрела на грубую фаянсовую чашку с изображением петербургского пейзажа.

– Вижу, Вера Михайловна, проходите, садитесь… Кофейку не хотите?

Вера Михайловна только вздохнула. Вздох говорил одно – скорее бы уж все кончилось. И Ставцов правильно понял ее вздох, но решил не торопиться. Ему очень хотелось узнать ее мнение о тех двух комиках-гомиках, из-за которых все произошло. К тому же не мешало получить какое-то представление о липовом немце или австрийце, кто он такой на самом деле. Может быть, гардеробщица уже успела неформально пообщаться с ним.

– Я все-таки налью… Рекламируют как хороший, но, между нами говоря, я в кофе ничего не понимаю. Вот чай – это да.

Ставцов открыл шкафчик и достал чашку, ложку, блюдечко.

– Зачем тогда пьете?

– Черт его знает… Сейчас все на кофе помешались. А Москва всегда чаевничала. Вы плохо спали?

– Да. Нужно было постоянно смотреть за Афанасием.

Значит, мужчина все-таки есть, подумал Ставцов.

– Семейная жизнь тоже имеет свои недостатки, – сказал он глубокомысленно, хотя до сих пор ничего такого ему даже в голову не приходило.

Свою личную жизнь он считал идеальной.

Вера Михайловна посмотрела на Ставцова вопросительно.

– Одни увлекаются рыбалкой, другие охотой. Некоторые, я знаю, покеру отдаются всей душой и телом. Ну а кто-то не знает меры, – менеджер щелкнул себя по горлу. – Бывает. Но с этим можно бороться.

– Да нет, вы не поняли. Тут физиология. Природа в чистом виде.

Ставцов, глотнувший к этому моменту кофе, чуть не выплеснул его прямо на гардеробщицу. Надо же, интеллигентная женщина – и такие откровения.

– Я утром позвонила подруге, попросила заменить меня. Но ведь знаете как? У каждого своя семья. А тут мой Афанасий… Она поначалу согласилась, а потом перезвонила мне прямо на работу. Говорит, муж не пускает.

Ставцов проглотил кофе, и челюсть его непроизвольно поползла вниз.

– А что, мог пустить? Раньше пускал? – выдавил Ставцов.

У старшего менеджера мелькнула мысль, что все в мире перевернулось, и как это он не разглядел в милой, интеллигентной, бальзаковского возраста женщине такую сексуальную патологию.

– Раньше проблем не было. А теперь подошло время рожать. Просто необходимо, чтобы кто-то находился рядом. А тут еще мама. Старикам всегда кажется, что им уделяют мало внимания. Я, говорю, приеду, но только после работы. А сердце все равно не на месте. Вот и обмишулилась. Никогда со мной такого не бывало… Это не повторится.

– Как – рожать? Афанасий – женщина?

– Кошка. Мне ее продали за мальчика, а он оказался девочкой. Переименовывать поздно. Привыкла.

– М-да… – вздохнул облегченно Ставцов. – Это меняет дело. Рожать… – хмыкнул он. – Окот это называется. Окот. Я, извините, не сразу понял. Черт-те что подумал…

– Что подумали? – изумилась Вера Михайловна и на секунду задумалась сама, а когда поняла, о чем мог подумать старший менеджер, зарделась, как девочка.

Ставцов вскочил со своего места и заметался по небольшому кабинету.

– Ничего я не подумал. Ни-че-го! Успокойтесь. Вот выпейте.

Воды под рукой не было, и он плеснул в стакан немного виски. Вера Михайловна в жизни не пила ничего крепче «Улыбки». Она предпочитала сладкие вина. Иногда позволяла себе рюмочку «Черри Херинга». Потому у нее сразу выступили слезы на глазах.

В ту же минуту в дверь постучали. Менеджер рад был любому, кто хоть чем-то мог помочь гардеробщице. Сам он, впрочем, как и большинство мужчин, в такие минуты терялся и становился хуже бабы.

На пороге стояли две горничные, одну из которых он хорошо знал, администратор по размещению и еще два-три человека из обслуги, но те в кабинет не вместились и остались за дверью.

Что-то случилось, мелькнуло в голове Ставцова.

Наташа и маленькая горничная переглянулись, а администраторша кинулась за водой.

– Что случилось? – спросил Ставцов.

– Уволили? – спросила Наташа.

– Кто вам сказал? – удивился менеджер.

– Но мы же видим.

И Наташа опять посмотрела на маленькую горничную. Та кивнула в ответ.

– Ничего вы не видите, – отрезал Ставцов. – И вообще, что это налетели ко мне, как воробьи?

– Мы, собственно, от коллектива… С ходатайством.

Как только он услышал слово «коллектив», в животе царапнуло, как царапало при упоминании о чем-то безвозвратно ушедшем.

– Коллектив – это хорошо. Это очень хорошо. А вы знаете, что западные предприниматели делают с «коллективами», которые вот так стихийно бросают рабочие места в рабочее время и приходят к своему боссу с ходатайствами? Знаете. Догадываетесь. Это же несанкционированная забастовка.

– Что же нам, заявку подавать, как на митинг?

– Никакая это не забастовка.

– Мы же по-человечески хотели.

– Да, достали эти два педика. Ко всем придираются. Они же все нарочно устроили…

– Нарочно? Вот то-то и оно, – оборвал хор голосов Ставцов. – Кто слышал что-нибудь про Ассоциацию защиты прав потребителя?

– Это когда колбасу собачью за конину сырокопченую выдают?

– Или как мне туфли «Саламандра» всучили производства ереванского завода?

– Именно. В самом названии выражена суть организации. Их с десяток. Под разными названиями, но примерно с одинаковыми функциями. Большинство – общественные. Но есть одна международная при ЮНЕСКО, – менеджер воздел палец к потолку. – Она не только предоставляет бесплатные консультации специалистов, юристов, устраивает судебные процессы. Она использует все методы контроля за производителем, его товаром или услугами…

– Контрольная закупка? – подсказала Наташа.

– Не только. Лабораторные испытания, контроль качества и тому подобное. Вплоть до переодетых контролеров с вымышленной легендой. Я доступно излагаю? Так вот, не кажется ли вам, что эти двое…

– Может быть, – подала голос администраторша, – они и не педики…

– Кстати, а кто вам сказал, что они геи? Их что, видели вместе в постели?

Горничные не видели.

– А вы не допускаете и того, и другого? – спросила невинно маленькая горничная.

– Короче, за ними надо следить. В курсе пока только мы. И вот еще что, обратите внимание на некоего Пабса. Осторожно с ним. Очень странный старичок. Работает под туриста, а курит трубку «Данхилл».

За разговорами как-то все забыли, что пришли по поводу Веры Михайловны Лученок. Повернулись к выходу. Спохватилась одна Наташа.

– Виктор Степанович, а…

– Ничего, ничего пока сказать не могу… Если эти… инкогнито пойдут жаловаться выше…

– Я уже извинилась, – подала голос гардеробщица.

– А вдруг они инкогнито? Начнут проверять, как отреагировали. У них сурово. Это не профсоюзное собрание. Вызвали на местком, пожурили и послали отписку. Тогда конечно… Тогда да… Придется.

Горничные смотрели на него как на самого мудрого и доброго человека, как на своего защитника и добродетели, Виктор вспомнил все свои сомнения: чеченцы, Пайпс, война, акционирование, коллектив. Так на чьей он стороне?

И вдруг понял: да на этой он стороне, на стороне своих людей, которым уже, в конце концов, хочется работать хорошо, зарабатывать честно, стать настоящими хозяевами жизни, не теми, что воровали, грабили, дурили, а действительными, от труда, от уверенности в себе и в своем будущем.

И он решился. Даже не посоветовавшись с женой. Вот так взял и сам все решил. И стало вдруг все легко и ясно.

– Ну-ка вернитесь, пожалуйста, – попросил он. – Садитесь. Разговор есть один серьезный.

Женщины вернулись в кабинет, расселись по стульям. Снова посмотрели на него, как на лидера.

– Вы знаете, что сегодня акционерное собрание?

– А как же!

– Грядет полное акционирование. Как вы на это смотрите?

Собравшиеся дружно пожали плечами.

– А если вам предложат купить акции?

Реакция та же.

– Я уже одни купила, – подала насмешливый голос администраторша. – Нет такого обманутого вкладчика, которого нельзя было бы обмануть дважды.

– А если не обдурят? Если мы сами будем во всем участвовать? Если мы подпишем серьезные договоры, если обговорим все условия, если, черт побери, тоже станем хозяевами отеля? А?

Женщины смотрели на него все так же доверчиво, Ставцов понял, что даже еще более доверчиво. И что ж тут странного – им снова предлагают стать людьми. Не простыми исполнителями, а хозяевами.

– Вот знаете, социализм, капитализм – мне наплевать, как называется, – продолжил он горячо. – Да, думаю, и вам тоже. Только вот какая штука – мне надоело, не знаю, как вам, – что за меня все решает какой-то там неизвестный дядя или тетя. Вот честно, вы же думаете иногда: я это делаю, я убираю, мою, готовлю, принимаю людей, я каждую стеночку, каждую половицу в этом отеле знаю как родную, каждое полотенце через мои руки прошло, на мне вообще здесь все держится, а меня и за человека не считают – так, исполнитель. Да все мы так думаем. А тут нам предлагают – ну берите, возьмите все в свои руки. И мы еще раздумываем?

– На мою зарплату особо не акционируешь, – сказала горничная.

– Это же денег стоит, действительно, – подхватила администраторша.

– А если нам помогут? Беспроцентная ссуда, например.

Все дружно задумались.

– Это кто такой благодетель?

– Да Пайпс.

– Во! А ей это зачем? Она ж и так хозяйка.

– Нет, сударыни, она не хозяйка. Чеченцы – хозяева, банкиры – хозяева. И уж если выбирать, так я на стороне Пайпс.

– Это понятно, – согласилась администраторша.

– Как-то уж очень неожиданно…

У Ставцова было еще много слов, но он понял: уже достаточно. Не дуры же они, сами все поняли.

– Ладно. Думайте, – сказал Ставцов. – Только, сударушки, это пока между нами.

– Естественно… – чуть ли не хором заверили присутствующие.

– Ну ступайте, ступайте. По местам, – улыбнулся он.

– А мне что делать? – спросила гардеробщица.

– Как что? Работать. Я думаю, все уладится.

Проводив посетителей, менеджер с удовольствием глотнул холодного кофе.

Теперь проблема – звонить или не звонить? Нет, не жене. Мисс Пайпс. С одной стороны, вопрос о взыскании находился целиком в его компетенции. С другой – если эти Хлестаковы поднимут пыль, потом не прочихаешься. И он решил разыскать гомиков, или, если хотите, инкогнито, и поговорить. Он сам все решит. Раз уж сказал «а» – давай дальше по алфавиту.

Возле их номера с удивлением заметил смотрящую на него сверху камеру. Батюшки святы, а это еще зачем? Постучал. На его стук никто не откликнулся. Зато горничная, проходящая мимо, посоветовала ему искать постояльцев в оздоровительном комплексе.

Они еще и оздоравливаются!

Его встретила милая девушка. Ставцов отметил про себя, что девушка не накрашена, разве что губы подчеркнуты. Она тут же положила телефонную трубку – ошибка всех секретарей-референтов и младшего персонала вообще: никогда резко не обрывай разговор, не то любому станет ясно, что говорили на неслужебные темы.

Ставцов сделал вид, что не заметил мелкий проступок служащей:

– Прекрасно выглядите. Вот что значит молодость и вкус.

Он говорил на английском, чтобы заодно проверить еще одно профессиональное качество. Их знаний хватило, чтобы понять друг друга. Девушка покраснела, и это тоже понравилось Ставцову.

Лесть, как бы она ни была прямолинейна, не может не тронуть. Особенно женщину.

– Спасибо. Вы тоже выглядите на все сто.

– Честно говоря, я сам любитель поболтать в рабочее время, но как взглянешь на текущие дела, так и хочется расправиться с ними побыстрее.

– А вот и не угадали. Моя смена уже кончилась. Напарницу жду. И ни одного клиента.

– Что, и так с самого утра?

– Ну почему же. Были. Еще как были. Костю-банщика еле холодной водой отлили, так упарил, что сам упарился.

– Он же профессионал!,

– У нас все профессионалы. Хотите, маникюр сделаем? – Девушка заметила, как Ставцов по давнишней скверной привычке обкусил заусенец. – Для вас все услуги бесплатно.

Она показала Ставцову на цветную афишу с перечнем услуг. Ставцов бросил взгляд на девицу, лукаво подмигивающую со стереоизображения, и подумал, что и фотограф, и девица явно перестарались. Такая афиша больше подходила для стриптиз-клуба, чем для солидного отеля. Надо бы поговорить с менеджером по рекламе и дизайнером, подумал он.

И еще он подумал, когда уходил из комплекса: странно, когда ее приняли на работу? Почему он не в курсе? Лицо знакомое, а когда приняли, он не знал. Где же он мог ее видеть?

А видеть он ее мог неоднократно. Это была Света, девушка, мелькавшая каждый вечер в ресторане и барах отеля, основным занятием которой было предоставление интимных услуг постояльцам. Просто срочно вызвавший ее помощник массажиста не дал времени ни одеться соответственно, ни накраситься. Так что все красноречие и знание принципов делового общения с сотрудниками по Карнеги пропали даром. Ставцов делал комплименты и завуалированный выговор за телефонный разговор проститутке, которую принял за диспетчера.

Теперь, так и не найдя этих малахольных американцев, Ставцов поднимался к себе и все не мог понять, что смутило его в девушке. Да, красивая. Да, глаза не прячет. Он остановился на половине пути и понял – одета не по форме. А как по форме? Он просто не помнил, во что должны быть одеты служащие комплекса.

Глава 27

Это было невыносимо скучно. Так скучно, что Дусе хотелось выть. Но Дуся считала себя слишком солидной собакой, чтобы выть, как простая дворняга. Сначала было весело, когда они тут все ели и пили, а потом они ушли, и опять стало скучно. Спать Дуся не хотела, но тем не менее залезла на кровать и принялась кататься по ней.

Габриела ушла куда-то с Трифоном, оставив на столе недоеденную соленую капусту и недопитое вино. Капуста, кстати, пахла неплохо, правда, на вкус была совсем несъедобной. А вот если раскидать ее по номеру, то Дусе показалось, наверное, какой-то толк от капусты будет.

Это было очень весело – стащить блюдо на пол и катать его по всей комнате, подкидывая носом и толкая лапами. Дуся даже залаяла, когда оно спряталось от нее под шкафом и никак не хотело оттуда выцарапываться. Зато бутылка вина очень смешно гудела, катясь по ковру и оставляя за собой красный пахучий след.

Потом Дусю заинтересовала подушка – интересно, много в ней перьев? И решила проверить…

Но совершить это кощунство Дуся уже не успела. Да, не надо было так громко лаять. Теперь вот…

Сначала в дверь несколько раз постучали. Потом она тихонечко открылась и в номер заглянула Наташа.

– Собачка! – тихим голосом позвала она. – Собачка, ты почему так громко…

Голос ее оборвался на полуслове, а челюсть непроизвольно поползла вниз.

Весь ковер был усыпан квашеной капустой, огрызками от огурцов, помидорной кожурой и вдобавок полит вином, бутылка из-под которого валялась посреди комнаты. Из-за кровати на нее смотрела псина с бешеными от восторга глазами и вывалившимся наружу языком.

– Это ты сделала? – Первым желанием Наташи было достать из подсобки швабру и хорошенько проехаться по спине этого гадкого существа.

– Что же ты, дура такая, сделала? – Наташа никак не могла прийти в себя. – Мне же тут теперь часа три возиться. Сиди тут и не шевелись, а то все зубы повырываю!

А Дуся уже и не думала ничего делать. Потому что порядком запыхалась, пытаясь поймать скользкую бутылку зубами. А с подушкой разобраться время еще будет.

Через минуту Наташа вернулась, толкая перед собой целую тележку. А за ней шла еще одна горничная.

– Вот, это вы видели? Посмотрите только, что эта сука натворила. – Наташа поставила на пол огромный моющий пылесос.

– А почему ты думаешь, что это сука? Может, это кобель? – Вторая девушка с опаской покосилась на Дусю. – А вдруг он кусается?

– Не больнее, чем эта американка, я думаю. – Наташа осторожно подошла к собаке и хотела взять ее за ошейник, но не решилась. – Дин, а может, позвать охрану? Пусть ее электрошоком стукнут, чтоб она отключилась.

– А вдруг она вообще сдохнет? Надо просто запереть ее в ванной, пока мы тут уборку будем делать, – посоветовала Дина.

– Что ты говоришь, а я сама не догадалась бы! Вот бери и запирай.

Дуся с удивлением слушала этих двух женщин и понимала, что они ее почему-то боятся. Непонятно только почему.

– Кис-кис-кис, на, иди сюда. Кис-кис-кис… – Наташа открыла дверь в ванную. – На, на, кис-кис-кис…

– Она ж не кошка, – ухмыльнулась Дина.

– А как ее звать? – Наташа зло посмотрела сначала на девушку, а потом на собаку. – Цып-цып-цып?

Дуся зевнула и улеглась на полу, закрыв глаза.

– Слушай, может, она по-русски не понимает? – догадалась Дина. – Может, с ней по-английски надо?

– Ну да, конечно. Диар дог, плиз гоу ту бедрум. А она мне скажет: «Ноу, сенькью, ай донт вонт»… – Наташа наклонилась над самым ухом собаки и вдруг заорала как оглашенная. – А ну пошла в ванную, псина!

От неожиданности Дуся вскочила прямо на кровать и поджала хвост.

– Что такое? Мы испугались? Смотри не обкакайся мне тут. – Наташа, собравшись с духом, взяла собаку за ошейник и потащила в ванную.

Дуся упиралась как могла. Но горничная оказалась сильнее. Собаку заперли в ванной, а в комнате что-то загудело, загрохотало и так сильно запахло мылом, что у Дуси даже слезы выступили на глазах. Она заскулила и принялась царапать дверь лапами. И вдруг, после того как Дуся что-то зацепила, дверь открылась.

В комнате шумел пылесос, и поэтому горничные ничего не слышали. А вот дверь в коридор была как раз не заперта. Интересно, а что там может быть, снаружи. Так хочется посмотреть…

Снаружи ничего особенного не было. Двери, двери, двери. В конце коридора лифт, но туда Дусе идти не хотелось. А вот в другом конце коридора толпились какие-то люди. Курили сигареты, о чем-то громко разговаривали.

– О, гляди, какая собака! Круто! Космическая собака! – закричал какой-то непонятный человек с малиновыми волосами и разукрашенным лицом и бросил в Дусю настоящим заварным пирожным!

– Смотрите, кого я вам привел! – Рэбидж втянул в номер борзую. – Круто, да! А говорили, что тут медведи по улицам уже не ходят!

– Это что, типа медведь?! – визгливым голосом поинтересовалась какая-то лысая девица и захохотала, упав на постель и задрыгав ногами.

Да и постелью то, на что она упала, назвать было довольно трудно. Если бы Наташа заглянула в этот номер, то все, что натворила Дуся в своем, показалось бы ей просто идеальным порядком.

Здесь все было залито пивом. Буквально все – шторы, пол, цветы, телевизор, кресла, диван. Народу набилось человек пятнадцать, и все были такие пьяные, такие веселые. Посыпали друг друга чипсами, поливали пивом, целовались взасос, прыгали по кровати. Из магнитофона неслась какая-то гавкающая и квакающая музыка, такая веселая, что Дуся сама начала гавкать, вертясь на месте и пытаясь поймать свой собственный хвост.

– Оба-на, смотрите, она тоже обкумарилась! – захохотал Рэбидж и зачем-то разорвал на себе рубашку. – Это панковская собака! Это настоящая панковская собака!

– Отсохни, вонючка! Это никакая не панковская собака! – закричал зеленоволосый негр лет шестидесяти и тоже разорвал на себе майку.

– Не панковская! Не панковская! – закричали все и вдруг начали рвать на себе одежду.

Дуся за неимением майки решила порвать чью-то кожаную куртку. Это всем очень понравилось. Стали дружно аплодировать, опять поливать ее пивом и улюлюкать. Только Рэбидж надулся, ушел в угол и уселся там на какую-то спящую девицу. Видно, ему не очень понравилось заявление друзей, что собака все же не панковская.

Дуся была вне себя от восторга. Ее хватали за хвост, намазывали ей морду кремом, к тому же она умудрилась оторвать от куртки рукав и теперь трепала его, отчаянно вертя головой.

– Заткнитесь, бакланы! – вдруг закричал Рэбидж и вскочил с девицы. – Сделаем из нее панковскую собаку!

– Сделаем панковскую собаку! Панковскую собаку! Сделаем из нее панковскую! – обрадовались все еще больше, хотя больше, казалось бы, уже некуда.

И Дуся еще громче залаяла от восторга, подпрыгивая чуть ли не под потолок…

– Ну вот, кажется, все. – Наташа выключила пылесос и устало вздохнула. – Более-менее чисто.

– Ну тогда пошли, пока хозяйка не вернулась. – Дина стянула резиновые перчатки и принялась загружать тележку пластиковыми бутылками со всевозможными моющими средствами. – Не забудь только пса выпустить.

– А может, его там оставить? – Наташа с трудом водрузила на тележку тяжеленный моющий пылесос. – Пусть сидит, пока хозяйка не придет.

– А если потоп устроит? Нет, лучше выпустить.

Наташа открыла дверь в ванную и сказала:

– Ну выходи. Ой, а где она?

– Под раковиной посмотри! – засмеялась из комнаты Дина.

– Ты знаешь, а ее тут нет… – Наташа огляделась по сторонам и тут заметила, что дверь в коридор открыта. И вдруг почувствовала, что у нее подкашиваются ноги.

– Дина… – тихо позвала она. – Дина, поди сюда.

– Ну чего тебе? – Дина выглянула из комнаты.

– Дина, а она ушла, – прошептала Наташа, побледнев, как лист бумаги.

– Куда ушла?

– В дверь…

Давно Наташа так не бегала. Последний раз это было в институте, сдавала зачет по физкультуре. А теперь носилась по этажам, заглядывая в каждый угол, в каждый туалет и стараясь при этом не попасться на глаза начальству. И все время бормотала под нос:

– Только бы пронесло… Только бы пронесло…

А если она убежала на улицу? Хотя нет, не могла, двери на лестницу заперты, а лифтом она пользоваться не умеет. А если умеет? Чушь какая, не может такого быть… Значит, зашла к кому-нибудь в номер. Ну конечно, в гости. Здравствуйте, я ваша соседка по этажу, заглянула познакомиться. Тоже чепуха. Ну где же она, где же?..

Наконец, увидев Дусю, Наташа сначала подумала, что это какая-то другая собака, что это вообще не собака, и пробежала было мимо. Только потом сообразила, что других собак на этом этаже быть не может.

– Это т-ты? – Наташа боялась поверить своим глазам. – Что с тобой случилось?

Дуся сидела у своей двери, смотрела на Наташу веселыми глазами и радостно виляла хвостом. Одно ухо у нее было синего цвета, второе оранжевое. Хвост был зеленым, лапы какими-то малиновыми, а один бок вообще в полоску.

Наташа тихонько опустилась на пол рядом с собакой и заплакала…

Глава 28

С 10 до 11 часов утра

– Господин Ставцов, вы великолепно знаете, это не моя проблема. Мне, конечно, понятно, что вы так болеете за своих подчиненных. Но в конце концов научитесь принимать самостоятельные решения. Эта дама провинилась? Провинилась. Значит, ее надо уволить. Все.

Пайпс повесила трубку и закурила. Есть женщины, которым идет курить. Да-да, именно идет. Как правило, женщины, закурившие в ранней молодости ради кавалера, ради самоутверждения, дабы насолить взрослым или просто чтобы не отличаться в компании, в которой варятся, – так до старости и не могут избавиться от усвоенного ранее тона и манеры поведения. Общение с сигаретой для женщины, начавшей курить в зрелом возрасте, – это целый ритуал, в который вкладывается масса положительных эмоций, так как само начало было осознанно.

В верхнем ящике стола в сафьяновой коробке у нее лежало три мундштука. Наборный янтарный – для особо торжественных случаев. Она возьмет его на заседание акционеров. Она его не любила. Да, дорого. Ну и что? Утверждали, что он как-то по особенному мерцает. Она этого не замечала. И исходящего тепла не ощущала. Второй был прост. Его подарил отец, когда узнал, что дочь закурила. Орех был из Монтаны, а делал мундштук сам Пайпс еще мальчишкой. Сделал и не курил из него никогда.

Третий подарил Ахмат. Этот был из неизвестного материала. Наборный. Середина выполнена из стекла, сваренного таким образом, что внутри виднелся миниатюрный розовый бутон из золотой стружки.

Пайпс взяла ореховый. Так уж сложилось, что она принимала решения, всегда уединяясь, и непременно с этим мундштуком. Она налила себе капельку джина и щедро накидала в бокал льда. На столе лежала красная бархатная папка. В ней находились диаграммы, таблицы и тезисы будущего выступления перед акционерами. Чарли не любила писать, но в данном случае не могла позволить сбить себя с толку случайной репликой.

«По итогам прошлого сезона на каждый вложенный акционерами рубль мы получили условной прибыли шесть процентов. Это очень высокий процент, если учесть экономическую и политическую ситуацию в стране. Реинвестировав эти деньги в полном объеме, а не частично, как это практикуется в России повсеместно, при условии неизменности курса правительства и Центробанка, в следующем году цифра может вырасти до семи…»

Чарли взяла штрих, подумала и зачеркнула слово «может».

Так было лучше. Кроме того, за три года, проведенные в России, она достаточно изучила здешних богатеев, чтобы знать их простую философию – здесь, сейчас и по возможности наличными.

Чарли не могла работать над записями. Мысли разбредались. Она попыталась сосредоточиться на текущих делах. Вызвала секретаря, передала докладную записку начальника противопожарной безопасности Корзуна и попросила размножить. Потом потерла виски, стараясь привести себя в порядок. Взглянула в зеркало – напряженное лицо красивой молодой женщины. Слишком напряженное. Слишком красивое. Она достала набор косметики и принялась удалять лишнее. Чарли решила, что минимум сегодня будет как раз то, что нужно. Впрочем, сибиряку явно нравились яркие женщины. Зато консервативные столичные банкиры предпочитали видеть перед собой незаметных женщин. Все они в душе тихо ненавидели феминисток. Сама она феминисток тоже не жаловала. Да, женщине труднее пробиться. Да, ей надо приложить куда больше усилий для завоевания места под солнцем. Но ведь у женщин есть другие козыри, и почему она должна стесняться их использовать.

Ее с детства приучили к порядку. Мисс Пайпс с неудовольствием заметила, что порядка на ее столе и в ящиках не было. Чарли начала методично вытряхивать из ящиков на ковровое покрытие офиса все их содержимое. Среди кучи бумаг, рекламных проспектов, рекомендательных писем, памятных записок она обнаружила путеводитель по Золотому кольцу России.

Да, было такое безмятежное время, когда они вдвоем с Ахматом проехали этим маршрутом. Без гида-переводчика. По сути дела – сбежали…

В тот день шел дождь. С того вечера, когда они стали любовниками, прошло немногим более двух недель. Ни он, ни она ни словом, ни жестом не выдали того, что произошло между ними. В сущности, она понимала, что подобная связь не поможет, а, наоборот, способна помешать работе, но, как многие люди ее склада, решила дать возможность самой жизни разрешить проблему.

Она сидела за компьютером и просматривала финансовую сводку за неделю, когда он вошел в офис, положил на стол секретаря два билета в Большой театр и кивнул на дверь американки:

– У себя?

Секретарь кивнула.

Ахмат вошел. Чарли взглянула на него мельком и снова вернулась к сводке.

Ахмат молчал. Молчала и она. Уставший ждать команды компьютер выдал на экране строку: «Говорите по-английски, если вы вообще говорите». Она машинально прочла знакомую фразу, но так и не смогла понять, что та означает. Фразу вставил программист, и означала она не больше того, что означала. Компьютер требовал внимания к себе.

Чарли собрала бумаги со стола и понесла их к сейфу. Для этого ей предстояло пересечь комнату. Совершенно неосознанно она уронила одну из бумаг и резко обернулась. Ахмат не встал, чтобы ей помочь. Даже движения не сделал. Напротив, он смотрел в окно, словно не замечал ничего. Чарли пришлось нагнуться. На ней была длинная юбка с глубоким разрезом, но и тут он не повернулся в ее сторону. Создавалась совершенно непонятная для Чарли ситуация. Она вдруг с раздражением подумала, что этот неотесанный кавказец может решить, будто она специально уронила бумаги, чтобы привлечь его внимание. От досады у нее покраснели мочки ушей. Пауза затягивалась.

Ахмат же не испытывал ровно никакого неудобства. Он просто не знал, с чего начать, и та многозначительная пауза, что возникла между ними, не имела для него никакого значения. Во всяком случае, не досаждала. Просто он всегда придерживался правила, – когда не знаешь, что сказать, лучше молчи, ибо наговоришь глупостей. Очень часто его молчание воспринимали за глубокомыслие или наличие своего собственного мнения.

Такое поведение снова себя оправдало.

– Господин Калтоев, я хотела бы сказать вам, что я… Тогда, в тот день, я была не в себе… А теперь мы постараемся все забыть, не так ли?.. Это не должно мешать работе.

Он оказался прав. Она начала первая, давая ему зацепку в разговоре и относительную свободу действий. Теперь, по правилам плохого романа, он должен либо возмутиться и прижать ее к себе, либо равнодушно согласиться. Тогда он или наживет себе врага, или приобретет друга.

И Ахмат уже хотел было проделать первое, но что-то его удержало. Все так же глядя в окно, он сказал:

– А не уехать ли нам куда-нибудь подальше из этого города?

Сказал – и сам в глубине души удивился собственному решению. Еще минуту назад у него и в мыслях ничего подобного не было.

Он встал и взял из ее рук бумаги. Их было много. Посмотрел и медленно разжал пальцы. Бумаги посыпались на пол, а она подумала про себя: какой он все-таки странный человек. Или очень опытный сердцеед, или абсолютный профан в любовных делах.

– Куда? – совершенно неожиданно для самой себя спросила она.

– Не знаю. У меня полный бак.

Чарли деловито подхватила папку с бумагами. Но он решительно отобрал ее и швырнул на стол. Взамен подал маленькую сумочку.

Зачем все это было ей нужно? Этот вопрос она задавала себе тогда. Задает и сейчас, рассматривая глянцевую обложку путеводителя, коронованную птицу герба города. Считая себя великими знатоками человеческих душ, мы в собственных поступках разбираемся крайне слабо. Что подвигает нас на те или иные действия или бездействие? Педагог, получивший с утра нагоняй от жены, словно коршун терзает добычу, треплет похмельного студента… Да что там говорить. Не стоит даже задумываться о первопричинах. Вот сидит сейчас Чарли в своем кабинете и до сих пор понять не может, почему она в тот момент спокойно взяла из рук Ахмата свою сумочку, спустилась вместе с ним в гараж и села в его машину. Шэрон Стоун так не поступила бы…

Они ехали по Москве, и рекламные отблески создавали причудливый узор цветных пятен на лицах. Атмосфера совершенно фантастическая, сродни сказке. Сладко быть похищенной.

– И все-таки куда едем? – спросила она.

– Не знаю, – ответил он, но ей, вопреки всему, стало спокойнее.

Они выехали за пределы города и мчались вдоль русских деревень, и по мере удаленности деревни становились все меньше и безлюднее.

Все реже во дворах можно было заметить личные автомобили и мотоциклы, все чаще навстречу попадались автофуры и раздолбанные тракторы. Ехали, пока на приборной доске не замигала лампочка расхода топлива.

А потом была чудная гора. Оттуда открывался совершенно невероятный вид. Чарли и Ахмат вышли из машины и смотрели, как заходящее солнце последними лучами отражалось от куполов многочисленных церквей и часовен. Каждый такой отблеск был окружен купами плодовых деревьев, от чего создавалась иллюзия многочисленного архипелага зеленых островов.

Им дали два номера в местной гостинице, причем приняли почему-то за итальянцев. Чарли с интересом наблюдала за манипуляциями Ахмата при переговорах с администрацией гостиницы. За время пребывания в стране американка многому научилась. Здесь она получала дополнительную информацию. Она не переставала удивляться и сложности, и легкости, с которой разрешались все возникающие вопросы, принимались решения. Казалось, что никакой логики в действиях обеих сторон не было, но на самом деле она присутствовала. Железная логика нищей российской глубинки. Здесь был ее центр, причина и следствие одновременно. Она присутствовала при всех переговорах чеченца, и здесь ей удалось узнать о России больше, чем она узнала в Москве. Здесь все было обнажено, откровенно и просто. Необходимо знать только имя и должность человека-начальника, от благосклонности которого зависело, жить в гостинице или не жить. Зато, если ты пришелся ко двору, никому не наступил на больную мозоль и правильно распределил количество и качество улыбок и баксов, комфорт и неназойливый сервис обеспечен. «Зеленые» открывали все двери.

Нельзя сказать, что Ахмат горел желанием впитывать в себя элементы славянской культуры. Но Чарли открыла одно из качеств любовника: он мог прослушать камерный концерт музыкантов местной филармонии и ни разу не зевнуть при этом.

Нищая страна обладала вкусом и желанием поделиться своими традициями, талантом, хлебосольством и всем, что имела в тайниках непонятной, размытой западными причиндалами культуры.

Ахмат выложил пятьсот долларов, и в два часа ночи в городе Владимире в одном из соборов для них пела капелла местного хора.

Именно тогда, в гостинице, лучшей в городе, Чарли пришла в голову мысль о том, что главная беда российского гостиничного сервиса состоит в наплевательском отношении персонала к самому себе. Им не принадлежала гостиница, им не принадлежало право на оказание услуг, им не принадлежало право раскрыть собственные возможности. И даже глубокий непрофессионализм в постановке туристического бизнеса с лихвой окупался доброжелательностью людей, их окружавших.

Все внутри Чарли кричало. Как бизнесмен, она видела громадные возможности по превращению этого захолустья в аттракцион с мировой славой. Даже местечковость при хорошей организации могла стать дополнительной статьей дохода, лицом грандиозного проекта. Едут же люди в джунгли, на вулканы, в пески пустынь, где заведомо нет того комфорта, который могут предложить развитые европейские страны. Почему же нельзя колорит российской глубинки поставить на службу бизнесу? Есть громадный слой людей, которые смирятся с неудобствами, а неудобства даже можно будет дозировать, создавая иллюзию патриархальности. Разумеется, придется вложить массу денег, но это окупится. Интерес к российскому медведю еще не совсем угас. Его можно подогреть.

В какой-то момент в Пайпс сыграла закваска бизнесмена. У нее голова закружилась от сознания того, что она может сделать. Может? Да. Но только в необозримо далеком будущем.

Как только Чарли поняла это, интерес к профессиональному устройству российского туристического бизнеса ушел на задний план. На первый вышли личные отношения с Ахматом.

Она, конечно, знала, что Ахмат имеет семью.

Конечно, такой мужчина не может остаться не замеченным женщинами.

Но она не знала, что называется, истории вопроса.

В далекой Чечне, еще когда отец работал там, сын начал позволять себе несвойственные его окружению поступки – начал много и бессистемно читать, утратил всякий интерес к жизни сверстников. Поэтому, когда переехали в Москву, Ахмат уже был совсем не провинциал.

И здесь оказалось, что именно отец сохранял все традиции рода. И чем дальше, тем ревностнее. Жену он решил найти сыну только чеченку. Он был уже болен, поэтому Ахмат не спорил, он вообще не любил спорить со старшими.

Отец специально уехал в Грозный и вскоре привез невесту.

Тихая, красивая, трудолюбивая, чадолюбивая.

Как и полагается, чеченка через девять месяцев родила мальчика. В семье был большой праздник.

И Ахмат стал жить так же, как жил его отец, отец его отца и многие другие. Бросить жену у него даже в мыслях не было. Это все равно что плюнуть в лицо отцу и всей семье. Больше того, семья брошенной женщины автоматически зачислила бы его в число своих врагов.

Часто он чувствовал, как она на него смотрит. А когда поворачивался, она опускала глаза.

В первый раз ему даже стало больно от пронзившей его жалости. От жалости к женщине, которая стоит сейчас, не зная, что делать с руками, куда спрятать глаза, что сказать.

В чем она-то виновата?

Ахмат сам не знал, что делать. Он ее не любил.

Он все рассказал Чарли на третий день бегства из Москвы, Честно говоря, она сама не смогла бы определить, что испытывает в данную минуту. Горечь? Радость?..

– У каждого свой скелет в шкафу. Одно могу сказать наверняка – я никогда не стану тебя удерживать, если захочешь вернуться к жене.

– А я и не уходил.

Сейчас она перелистывала путеводитель и за каждой глянцевой фотографией перед ней вставали отдельные эпизоды, самые счастливые, несмотря ни на что, дни пребывания в России.

Они стояли под сводами Рождественского собора в Суздальском кремле, и, хотя сама Чарли была протестанткой, убранство храма, сама атмосфера казались напитанными чем-то более материальным и осязаемым, нежели Святым Духом. Прямо над ними горела голубым и красным фреска «Шествие святых в рай». И здесь нанятый Ахматом экскурсовод что-то объяснял им, но оба они слушали и ничего не слышали.

Из собора вышли потрясенные увиденным.

– Знаешь, я никогда не была в православной церкви. Давай завтра останемся на службу? – попросила она. – У нас ведь еще есть время?..

– Это очень длительная процедура. Ты веришь в Бога?

– Раньше казалось, что верю. Теперь я верю, что у каждого из нас на плечах сидят ангелы. Один подсчитывает добрые дела, другой – плохие.

– Не поклоняйся ангелам, ибо они всего лишь слуги.

На следующий день Ахмат куда-то исчез, а когда вернулся, развернул бумагу и положил перед ней тускло отсвечивающую окладом икону.

– Семнадцатый век, – сообщил он.

Протестанты к церковной утвари, изображениям святых, облачениям священников относятся иначе, чем православные. Икона у них не символ, а произведение искусства, культурное наследие эпохи и народа. Да и православные только на Втором Никейском соборе приняли решение о канонизации изображения ангелов и святых на картинах. А произошло это для истории сравнительно недавно, в 787 году.

– Это очень дорогой подарок. Я не могу вывезти его из страны, – сказала она.

– А зачем вывозить? Русские повесили бы ее в правый угол…

С тех пор икона висела в суперсовременном офисе, выделяясь ярким, контрастным пятном. Она бросалась в глаза и вызывала недоумение у людей, впервые попавших в кабинет Чарли.

Хозяйка еще ни разу не прибегала к помощи иконы, не молилась, не просила. Теперь она посмотрела на святую и вдруг ощутила настоятельную потребность в общении. Но…

– Мисс Чарли, – сказала по селектору секретарша, – к вам…

Сразу после доклада в офис вошел мужчина средних лет в темно-коричневом костюме, лаковых ботинках и цветном галстуке. В руках он держал шляпу с большими, загнутыми вверх полями. Когда «ковбой» увидел Казанскую в правом углу офиса, глаза его округлились, а рука машинально дернулась ко лбу.

Это был владелец страусиной фермы из города с чудным названием Зарайск. Офис тут же наполнился совершенно диким запахом дешевого дезодоранта, и Чарли даже показалось, что вот-вот защиплет глаза.

«Моются они в нем, что ли», – подумала Чарли и поспешила навстречу.

Они поздоровались. Фермер заметил среди лежащих на столе бумаг туристический путеводитель по Золотому кольцу.

– Любите русскую деревню?

Чарли кивнула.

– Тогда приезжайте к нам. Глубже, чем у нас, некуда, и от столицы недалеко. Наша церква, может, и не самая знаменитая, но батюшка такой бас имеет… Во время службы стаканы лопаются. В куски.

Фермер показал на стакан с остатками джина.

– Присаживайтесь. Может, выпьете?

– Я вообще-то уже… – фермер воздел глаза и зашевелил губами, подсчитывая, – семь лет два месяца двадцать два дня. Но раз хозяйка просит, давай, девушка.

Секретарь откинула столик у бара, и под мелодию «чижик-пыжик» гостю открылись несметные богатства.

– Я сама справлюсь, – отпустила Чарли секретаря, которая во все глаза наблюдала за происходящим. – Вам смешать?

– Нет уж, яйца отдельно…

– Какие яйца? – не поняла Чарли.'

– Это у нас так говорят. Извиняйте. Когда дело с бездельем путают. Водка есть водка. Смешаешь, только голова потом болит. Давайте о деле. Я тут с нашими все просчитал. Мелькнула мысль. Что бы нам не скрестить ихнего страуса с нашим индюком? А что, птица крупная… А? Каково? Вот здесь, в журнале, заметочка имеется. По генной инженерии. Коров без быков давно оплодотворяют, а мы почему страусиху не можем? Можем. Да мы дублей понаделаем страшное количество. Надо только очень захотеть.

– А захочет?

– Кто? Страусиха? Да кто ее спрашивать будет.

– Природа.

– Природа? А ее кто спрашивать будет? Вы журнальчик-то возьмите. Пригодится. На ночь, знаете, хорошо. Что вы, клонирование – это так модно теперь!

Чарли с тоской подумала, что вот сейчас, сию минуту, рушится прекрасная идея о страусиной ферме. Как и все женщины, Чарли в глубине души была мечтательница, и только впитанная с детства аксиома, что за всеми идеями в конце концов должен стоять реальный труд, реальные деньги и затраченное время, заставляла ее трезво оценивать все поступающие предложения. Нечего было и думать о том, чтобы предъявлять этого «ковбоя» акционерам. Разве что в качестве шута.

– Ну, спасибо, что зашли.

Она встала и протянула руку попрощаться. Но не успел удивленный фермер взять ее ладонь в свою, как за дверью в приемной раздался посторонний шум. Кто-то явно рвался в кабинет, а секретарь, верная своему долгу, стояла насмерть.

Внезапно «ковбой» изменился в лице:

– Ну я побежал, да? Вот журнальчик. Я заскочу попозже… У вас тут ведь один выход? Ах, как не хорошо. Как глупо у вас тут устроено..

Дверь открылась. Видимо, напор на секретаря был таков, что сопротивление ее бесславно закончилось, а кнопку вызова секьюрити она нажать не успела. В офис ввалился тучный мужчина с круглой лысой головой и большим носом. Прямо-таки чудовищных размеров носом.

– Вот ты, гнида, где!… Меня там не пускают, а он тут как тут. Тебе сказано было внизу ждать, скотина безрогая!

– Не имеешь права. Мой сын яйца из загранки привез! – крикнул «ковбой» и спрятался за спину Чарли.

– Те, которые тебе дали, ты по пьянке побил! Нет, вы на него посмотрите, его взяли в город… Батарейки купить, гад, собрался, а он меня же внизу милиции сдал и мою же ферму продавать собрался!

– Подождите, господа, давайте по очереди. Это ваша ферма в Зарайске?

– Моя, – сказал вновь прибывший.

– Наша, – сказал «ковбой» не моргнув глазом и снова прячась за спину Чарли.

– Я тебе дам «наша»! – надвинулся на Чарли обиженный.

Чарли нашла единственно правильный выход из этого положения. Она уронила стакан с виски. Звук бьющегося стекла заставил всех замолчать.

– Так… – сказала Чарли. – Ферма – ваша?

Лысый кивнул.

– И вы не собираетесь скрещивать индюков со страусами?

– Боже упаси. Это мой племянник. Он раньше в колхозе зоотехником был. Всех по миру пустил со своими проектами. Пускай своих попугаев с курями крестит. Я ж пожалел его. Пусть, думаю, у меня на ферме пока птичье гов… грязь убирает. Может, чему научится. Потом смотрю, страусы какие-то нервные стали. А этот гаденыш по ночам ходит, уговаривает их скрещиваться… Тимирязев недоделанный… Мичурин лысенковский…

– Ты за наукой следи, темнота!… Клонирование!…

Чарли поняла, что сейчас все начнется снова, и подняла над головой еще один стакан.

– Не надо! – остановили ее.

– Давайте ваши бумаги. Я посмотрю. Идея мне нравится. Вы посчитали, в какую сумму обойдется модернизация и оснащение вашей фермы?

Лысый кивнул и протянул обычную картонную папочку с ботиночными шнурками.

Чарли мельком взглянула на бумаги. Главным образом ее интересовала конечная сумма. И хотя написано было от руки, но прилежным почерком. Все можно было разобрать.

– Понятно? – встревожился фермер. – Дочка всю ночь писала. Она у меня счетовод.

– Не мало? – спросила Чарли.

– Будет мало, еще попросим под залог.

– Нет. Так не пойдет. Капельные вливания нужны при уже хорошо отлаженном деле. А мы с вами имеем еще очень и очень молодое предприятие.

Чарли взяла со стола ручку и приписала к конечному результату еще два нуля.

Лысый вытащил носовой платок и вытер блестящую поверхность головы. Крякнул.

Чарли показалось, что она слышит, как скрипят мозги в голове у этого русского фермера.

– Давайте сделаем вот что, – сказала Пайпс. – У меня сегодня очень важное собрание. Мы будем решать финансовые вопросы. Вы не могли бы задержаться у нас на один день? Номер предоставим. Я хотела бы познакомить вас с некоторыми людьми. Вы сможете внятно рассказать о своей ферме? Каким видите ее будущее? Финансовые затруднения… Впрочем, у вас есть время подготовиться. Мой секретарь поможет.

Чарли вызвала секретаря и проинструктировала ее относительно номера, а также насчет помощи фермеру. Необходимо было отсканировать его бумаги. Привести их в соответствие со стандартом и размножить в десятке экземпляров.

Принципиально идея была неплоха. Кроме рассмотрения вопросов о поставщиках оборудования, продуктов, открытия сети мини-шопов, рассмотрения докладной Корзуна о мерах по улучшению пожарной безопасности она хотела втиснуть в выступление перед акционерами этого фермера. Интуитивно Чарли чувствовала, что может наступить очень напряженный момент и тогда необходима будет разрядка. В качестве разрядки она намеревалась подкинуть им русского мужичка из Зарайска. Он ей понравился. Понравится ли им, сейчас ее не интересовало, но то, что часть огня он возьмет на себя, – это к гадалке не ходи. Конечно, если бы она располагала полноценным компроматом на чеченцев, все было бы проще. Но в данный момент она им не обладала.

Никаких угрызений совести Чарли не испытывала. Усилиями этих людей отель, не успев как следует зарекомендовать себя, начал скатываться к Дому колхозника. А они еще требовали открыть тут казино. Она уже успела оценить московскую среду и возможные последствия организации подобного предприятия под одной крышей с гостиницей. Москва не Монте-Карло и даже не Лас-Вегас. И так тут из русских одни бандиты останавливаются.

Чарли вызвала секретаря и попросила ее найти Карченко. Ей во что бы то ни стало необходимо было узнать, сумел он достать обещанный компромат или нет. Не хотелось идти на амбразуру с голыми руками. Правда, у нее на руках финансовые расчеты. В конце концов, бизнесмены должны ценить реальные цифры.

Карченко на месте не оказалось.

Глава 29

С 11 часов утра до полудня

– … Это они выходят из дома. Целуются. Он в свою машину садится, а она в свою. А вот это джип, который у него на хвосте повис. Тут номера не очень хорошо видно, там дальше есть крупнее.

– Ничего, нормально. – Карченко отложил фотографию и взял следующую: – А это?

– Плохо получилось, – фотограф развел руками. – На ходу снимал, а водила на люк наехал как раз в этот момент. Тряхнуло маленько.

– А на видео этот момент есть?

– Есть, конечно.

– Ну так неси. – Карченко захлопнул папку со снимками и посмотрел на двух парней, возившихся с кабелем. – Долго еще?

– Нет, не долго. – Один из них поправил очки на блестящей от пота переносице. – Еще минут двадцать.

– Вот. – Фотограф сунул в видеомагнитофон кассету и нажал кнопку воспроизведения.

На экране появилось шоссе. Снимали из окна движущегося автомобиля. Машину Калтоева Карченко узнал сразу.

– Ну почему чурки так любят красное и блестящее? – ухмыльнулся он, глядя, как шикарный автомобиль припарковался у обочины.

– Вот. Они тоже остановились, – фотограф ткнул пальцем в монитор.

– Да не тычь ты! Замучился за вами протирать! – Карченко хлопнул его по руке.

Джип остановился, и из него кто-то вышел. Но кто, Карченко рассмотреть не успел, потому что машина с камерой, не останавливаясь, промчалась дальше.

– А что я мог сделать? Нет, ну что я мог сделать? – начал оправдываться фотограф. – Через три полосы рулить? Ты же знаешь, какой там поток в это время!

– А я ничего и не говорю. – Карченко улыбнулся и пожал плечами. – Ладно, и на этом спасибо. Иди.

Фотограф ушел. Парни продолжали возиться с аппаратурой. Карченко спрятал фотографии в ящик стола и вынул оттуда диктофон. Сунул в ухо наушник и отмотал пленку назад.

«… Я никогда не мечтала конкурировать с пятизвездочными отелями моей родины, но и создавать предприятие, подобное тем, что существовали в России раньше, не собираюсь. Есть один путь изменить ситуацию. Акционирование. Вы понимаете, о чем я говорю?..»

Тут дальше водичка… Перемотаем.

«Я выпущу дополнительные акции и передам их персоналу отеля. Таким образом, в правлении будет еще один акционер. Пайщик. Называйте как хотите. Представитель простых…»

Опять вода. Карченко снова нажал перемотку.

«… вложила сюда, досталось мне от мамы. Но у меня на родине еще остались друзья. Думаю, что под обеспечение всегда можно достать кредит. В конце концов, есть ранчо в Монтане, кое-какая недвижимость».

Вж-жик.

«… что под обеспечение всегда можно достать кредит. В конце концов, есть ранчо в Монтане, кое-какая недвижимость».

Вж-ж-жик.

«… можно достать кредит. В конце концов, есть ранчо в Монтане…»

– Все, готово. – Очкарик вытер пот со лба и воткнул кабель в монитор. – Хотите посмотреть?

– Конечно, хочу. – Карченко выдернул из уха наушник и спрятал магнитофон в стол.

– Вот, я тут все по каналам распределил. – Очкарик протянул ему пульт. – Магнитофоны в соседней комнате установлены. Включаются на запись, как только в комнате происходит движение. А как только какой-нибудь магнитофон начинает писать, к вам на пейджер поступает сигнал и информация, какая камера пишет. Длина записи шесть часов. За полчаса до конца пленки вы тоже получаете сигнал, чтобы могли вовремя поменять кассету. Если не можете, то за минуту до конца на запись включается любой другой свободный магнитофон. Вы можете остановить запись по желанию, нажав на нужный канал и вот на эту кнопку. Сейчас пишет третий и девятый канал. Вот, пожалуй, и все. Если что-то захотите уточнить, спросите.

– Ага, все понятно. Спасибо. – Карченко нажал на кнопку пульта.

Чеченцы играли в карты. Орали друг на друга на своем лающем языке, смеялись, пили пиво из бутылок и громко стучали по столу.

Карченко нажал еще раз. Изображение поменялось. Теперь он увидел кабинет Пайпс. Горничная сидела на столе и листала иллюстрированный журнал.

– Ну это барахло можно не писать. – Карченко нажал кнопку, и изображение на экране погасло.

Глава 30

Наконец он остался один. Колебания, мучительные переговоры – все позади. Он сказал «нет».

Он долго балансировал на самом краю. Он спасал ее от опрометчивых шагов. Два года предупреждал каждое ее действие.

«Хорошо тому живется, у кого одна нога, – и ботиночек не рвется, и подошвочка цела». Она решила идти до конца. Тщетно взывать к здравому смыслу. Американский здравый смысл существенно отличается от российского. Как прикажете внушить человеку чувство самосохранения? Разве мало было того случая в вокзальном переходе?

Впервые за свою жизнь он ощутил вдруг боль в груди. Удивился. Никогда не хворал сердцем, не жаловался, а тут прилег на несколько секунд после того мучительного разговора – и на тебе. Получи. Ахмат встал, открыл сейф и еще раз окинул взглядом бумаги. Среди аккуратно разложенных бланков, деловых писем торчали глянцевые корешки авиабилетов. Их вид успокоил, однако и вызвал новую волну горечи. Что за проклятая страна, в которой невозможно ни жить, ни работать по-человечески.

Ахмат встал и налил себе коньяка. Что может быть лучше рюмки хорошего французского коньяка? Лучше может быть только свобода. Сердце не отпускало.

«Хорошо тому живется, у кого одна рука, – и рукав не изотрется, и подкладочка цела».

Что ей, собственно, в этой жизни нужно? Не сможет она сделать отель Отелем. Сейчас. Сегодня. Лет двадцать должно пройти, прежде чем люди обретут чувство собственного достоинства и труд станет им в радость. Ради куска хлеба можно свернуть горы, но мир перевернуть невозможно. А как объяснить всем этим шакирам и арсланам, что худой мир лучше доброй ссоры? Что несправедливость рождает еще большую несправедливость, а законы мести почти никогда не успокаивают мертвых. Ахмат вдруг осознал себя предельно одиноким человеком. И даже не осознал, а ощутил. Можно быть одиноким в толпе и в то же время чувствовать полную гармонию и единство с целым миром, находясь, например, в одиночной камере… Как только появилась эта мысль, он тут же ее отбросил.

В камеру ради приобретения опыта или единения с человечеством идти не хотелось.

До собрания акционеров оставалось еще более двух часов. Ахмат убрал со стола часы, чтобы взгляд не останавливался на стрелках, снял даже наручные и сунул в карман костюма.

Спокойнее не стало. Он вспомнил, как в детстве с мальчишками убегал в горы. Не Приэльбрусье, но им хватало. Вершины были покрыты снегом. Выдавались такие чумные годы, когда температура скакала не только каждую неделю, но и по два-три раза на дню. В горах от постоянных перепадов скапливался снег, скованный многослойными прожилками льда, и вся эта масса держалась по прихоти неведомого существа. Там. На самом верху. И в ту зиму к ним приехали русские мужики из противолавинной службы и притащили с собой настоящую зенитку – восемьдесят восемь миллиметров. Да… Они пьянствовали целую неделю, а мальчишки, погодки Ахмата, все ждали, когда же начнут стрелять. Потом приехало начальство – и безделье закончилось. Оказалось, что пушку-то привезли, а снаряды забыли в Минводах. Наконец подвезли снаряды. Сколько мальчишек ни гнали, они все равно притаились в кустах у речки, всего в пятнадцати – двадцати метрах от зенитки.

Старшим у зенитчиков был Ваня. Впрочем, Ахмат не помнил точно, как его звали. Просто все русские для них в то время были Ванями. Это теперь он понял, что Ваня, по всей видимости, и в армии служил артиллеристом. Пьянка пьянкой, но на позиции у него был идеальный армейский порядок. Зенитку даже окопали подобием бруствера. Под стволом выложили пустые зарядные ящики и ЗИП, вкопали сошки. Ваня расхаживал по склону и время от времени покусывал жухлую травинку.

Картина так ясно встала перед глазами, что Ахмат улыбнулся. Поставь поблизости армейский барабан, и Ваня уселся бы на него, уподобясь Наполеону. Тот, как известно, тоже был из артиллеристов. Наконец прозвучала команда. Расчет брызнул в стороны. Дернули за бечеву и… Ахмат и его друзья сразу оглохли. Если бы они знали, что в артиллерии и новобранец знает истину, что орудие меньшего калибра больнее бьет по ушам. Легче перенести гаубицу, чем противотанковую семидесятишестимиллиметровку. Ослепительно сверкнуло. Вверх взметнулись мелкие сучья и трава, козьи орешки забарабанили по земле и головам. Все смотрели на дальний склон – там распустился грязный цветок разрыва. Спустя несколько секунд прилетел сам звук разрыва, а потом и эхо.

Ваня разглядывал склон в побитый, облупленный бинокль и делал поправки. Зарядили снова. Снаряды тускло отсвечивали в лучах утреннего солнца золотыми матовыми гильзами. Руки, телогрейки заряжающих покрылись толстым слоем солидола. Хмель из мужиков значительной частью вылетел вместе с выстрелом. Мальчишки переместились в тыл орудию, чтобы видеть, как из казенной части вывалится дымящаяся от жара гильза.

Выстрел.

В этот раз каждый из малышни постарался не закрывать глаза. Накануне пьяненький наводчик объяснил им, что выпущенный снаряд можно увидеть, если стоишь прямо позади орудия. Но для этого нужна некоторая зрительная практика. Надо не моргать. Быстро перевести взгляд вперед и выше, угадать место попадания. Ахмат, слышавший приказания Вани и лучше других знающий русский язык, выбрал точку на снежном склоне и наблюдал за козырьком снега, нависшим над поворотом дороги. По этому козырьку и велась стрельба.

И Ахмат увидел где то с половины траектории – вблизи снаряд никогда не заметишь – черную каплю, которая удивительно плавно и медленно приближалась к цели.

Били под основание.

Ваня был недоволен. Если бы это случилось в армии во время командирских стрельб, больше трех баллов он бы не получил.

Точно под козырьком взметнулся на этот раз белый цветок гвоздики. Козырек накренился, какое-то время еще держался, но не успел осесть поднятый взрывом снег, как он рванулся вниз, увлекая за собой все новые и новые массы. Нарастал гул. Что такое выстрел зенитного орудия по сравнению со звуком катящейся лавины? Ничто – это еще мягко сказано.

Лавина ровно нарастает, захватывая все диапазоны, доступные человеческому уху. При желании можно даже услышать, как сталкиваются огромные, с небольшой дом, куски скалы. Когда лавина пройдет и снег стает, они будут лежать в долине, пока их вторично не подорвут, если они мешают человеческой деятельности. А потом на место схода пойдут мощные бульдозеры «К-700» и начнут сталкивать дальше вниз мелкие обломки и снег, расчищать дорогу для автомобилей.

В тот раз их было два. Ярко-желтые, со стальными грозными ножами, они двинулись к месту работы, выбросив в воздух графически четкие кольца дыма. Наверное, в тот самый день, когда произошла стрельба по лавине, Ахмат научился уважать русских. Тот, кто может поспорить с горами, разве может быть плохим?

На одном из тракторов была рация. Оттуда позвали людей. Что-то случилось. Ахмат помнил, как сорвался с места вездеход начальства. Как завели свой «Урал» артиллеристы. Мальчишки цеплялись за борта, стараясь проехать хоть небольшое расстояние. Их сталкивали, но Ахмат вцепился так, что его невозможно было оторвать – хоть руки руби. И тогда мальчишку втащили через борт.

Когда они прибыли на место, пришлось еще метров двести идти по рыхлому снегу, перемешанному с валунами.

– Парня, парня не пускайте! – кричал один из бульдозеристов.

Почему, ведь это так интересно? И Ахмат, увертываясь от рук взрослых, упорно лез вперед. Взрослые окружили одно место даже не в центре схода, а, наоборот, у края. Мальчик протиснулся между взрослыми и увидел человеческую руку со скрюченными белыми пальцами, торчащую из снега. Чуть поодаль высовывалась нога в черном грубом ботинке, с намотанной на голень тряпкой.

– Сообщите в милицию, и быстро сюда. Может, еще кто есть, – скомандовал старший начальник. – Кто отвечает за безопасность работ? Куда смотрели? Водку жрали? Глаза застило? Почему не предупредили местное население? Почему пост не выставили? В тюрьму пойдете, сволочи!…

Он еще долго орал. Начальник. Но слова его никто уже не воспринимал. Все были потрясены увиденным. Начали копать. Ваня разгребал снег прямо голыми руками. Порезался об острый лед. Но не замечал этого. У него были большие, красные от мороза руки. И кровь. С них капало. Наверное, если бы Ахмата засыпало вот так, он тоже без суеты и мата, но с основательностью и остервенением рвал бы своими лапищами лед и камни – и достал бы из ловушки мальчика.

Так второй раз за день Ахмат понял, что нужно дружить с русскими.

А потом началось самое страшное. За первым откопанным показался второй. На нем была коричневая меховая куртка. Смерзшиеся в колтун белобрысые волосы хорошо запомнились мальчику. Это был не горец и даже не турист. Больше того – это был не русский. На рукаве его куртки заплаткой чернела нашивка. На нашивке был изображен цветок.

– Стой, кончай копать, перекур! – крикнул начальник.

Сам он давно уже бросил безнадежное дело спасения. Присел на корточки перед погибшими и о чем-то размышлял.

– А ведь им, ребятки, не меньше сороковника… Глядите, форма какая…

Зенитчики и чеченские мальчишки бросили разгребать снег и сгрудились вокруг начальника. При внимательном рассмотрении тел все как-то сразу увидели то, что невозможно было не заметить с самого начала. Но не заметили же. На первом оказалась серая русская шинель, ботинки с обмотками. На втором – немецкая форма. Теперь два врага лежали рядом. Неизвестно, может быть, и тогда, в сорок втором, они были так же близко друг к другу, как сейчас.

Спустя полтора часа из города приехала милиция. К тому времени откопали еще девять трупов. Немцев было трое. Нашли четыре винтовки системы Мосина и немецкий маузеровский карабин. Только в одной русской винтовке нашелся единственный патрон. Магазин маузеровской был пуст наполовину. Оружие и мертвецы при постоянной температуре и влажности в леднике сохранились удивительно хорошо.

Милиционеры собрали оружие. Ахмату так понравился нож, что он готов был землю грызть, когда милиционер продемонстрировал золингеновскую сталь клинка с надписью «С нами Бог» на немецком языке. Оружие унесли. Сообщили в райком партии о находке. Очень скоро нашелся рефрижератор для немцев. Шофер был очень недоволен. Будут ли теперь местные брать у него мясо?

Ахмат встал, все еще держась за сердце, снова открыл сейф. Там, в верхнем ящике, лежал пистолет беретта итальянского производства. Он вытащил магазин. Полный. Ахмат подержал оружие в руке, ощущая, как медленно нагревается рукоятка. Это тебе не средневековый горский кинжал. Хотя и с кинжалом знающий человек сможет сделать много. Пистолет у Ахмата был давно. Пожалуй, сегодня чеченец не смог бы внятно объяснить, почему он его купил. Когда покупал, пистолет казался нужным. Теперь, по прошествии времени, тогдашние события казались детской игрой. Жестокой, но игрой.

Что было потом? Потом все было просто. Ахмат криво усмехнулся. В стране вовсю бушевали войнушки типа «зарница» и военно-патриотическая работа поднималась на невиданную доселе высоту. Докатилось это поветрие и до Чечни.

Желая как-то выделиться среди номенклатуры, местное руководство распорядилось захоронить найденных воинов – это оказались курсанты Пятигорского пехотного училища – неподалеку от места обнаружения. Так сказать, на земле, которую они защищали и полили собственной кровью. Каменистая земля застучала по крышкам простеньких гробов. Приехавшие гости разъехались, и жизнь снова вошла в свое русло. Дальнейшие события развивались совсем по иной схеме.

Неизвестно, кому первому пришла в голову эта мысль, но трех немцев в покое не оставили.

Руководство республики через посольство связалось с родственниками солдат в Германии, причем у двоих родственники жили в ГДР и с ними никаких сложностей не предвиделось, а вот у третьего они были из Мюнхена. Пришлось и им сообщать о находке.

Гэдээровцы разумно поняли, что этим сообщением все и ограничится.

И все бы счастливо закончилось, но через несколько месяцев из ФРГ приехали родственники солдата дивизии «Эдельвейс» и выразили желание посмотреть место захоронения вчерашних врагов. С утра до позднего вечера искали они место погребения. Возобновили поиски и на следующий день. Назревал грандиозный скандал. Пришлось показать немцам совсем другую могилу. Но Ахмат, сильно обиженный на милицию за то, что ему не достался нож горного стрелка, улучив момент, раскрыл подлог. Коверкая русские слова, он отвел пожилую немку на действительное место захоронения. Ни креста, ни обелиска, ни даже таблички к тому времени там уже не было.

У себя в Мюнхене словоохотливая немка, потрясенная увиденным, рассказала все корреспондентам. Пострадал во всей этой истории новый глава района, который ни сном ни духом не знал ни о каком захоронении. Да. Так бывает. Неизвестно еще, что произойдет с нашими могилами и будут ли они вообще. Не превратится ли он, Ахмат Калтоев, в очередной «подснежник». Бизнес в России – дело опасное. Сегодня ты живешь и богатеешь, завтра ты уже в руках патологоанатома.

Нет. Он такого с собой проделать не позволит.

Во-первых, семья.

Ахмат снова достал авиабилеты. Их глянцевые корочки приятно успокаивали.

Любовь – это одно. Это особенное состояние души и тела. Но есть еще жена, дети… Это святое. Они ни в чем не виноваты и пострадать не должны ни в коем случае. Пусть перевернется мир. В любой другой стране.

Он вдруг вспомнил, как его познакомили с Чарли. Познакомил Шакир.

Они сидели в ресторане, и впервые в жизни Ахмат произносил тост.

– Однажды Архимед вернулся домой после дружеского застолья. Приказал чернокожей рабыне наполнить ванну, а когда погрузил в нее свое тело, вытеснил на пол некоторое количество жидкости. Пользуясь тем, что хозяин пьян, рабыня вытерла лужу, отжала тряпку, и Архимед увидел, сколько он пролил воды. Результат? Ученый задумался о количестве вытесненной им жидкости и сделал открытие. Давайте выпьем за наших рабынь, которые толкают нас на новые открытия…

Ахмат извинился за свой английский, но Чарли остановила его извинения.

– Очень и очень неплохо. Какой колледж вы заканчивали? – спросила она про язык.

– МГУ.

– Должно быть, хорошие педагоги.

– Несомненно.

Ахмат снова вернулся мыслями к семье. Билеты лежали теперь во внутреннем кармане пиджака.

Да. Только Америка. Никакая не Европа. Америка. Первое время придется не высовываться. Приличная школа для детей – вот что им нужно на первое время. А Чарли? С Чарли придется расстаться. Что поделать. За все надо платить. Если он пойдет при голосовании за американкой, ему не дадут доехать до аэропорта. Какой при таком раскладе может быть разговор о безопасности семьи?

Ахмат готовил этот отъезд все время, что был рядом с Чарли. Делать все приходилось очень осторожно. Не говоря уже о людях Шакира, были еще глаза и уши Карченко. За тем тоже стояли влиятельные силы, но, сколько Ахмат ни старался, истинного прикрытия этого бывшего гэрэушника нащупать не мог.

Он вспомнил одну из бесед с гостиничным детективом. Это случилось после очередного прокола с чеченскими братьями. Обычное дело. Ресторанная разборка. Но тогда они уединились в офисе Ахмата. Главное – как уединились: не сговариваясь. Словно уже долгое время искали пути сближения, но ни один не брал на себя инициативу.

– Вам не надоело?

– Надоело, Валера, надоело. А что поделаешь?

– В любом ресторане Закавказья раньше они вели себя прилично. И знаете почему? Потому что знали – за каждую интонацию, за каждое слово приходилось отвечать. Можно было нарваться на простецкого парня, сделавшего дело где-то в Алагире и теперь отдыхающего культурно. А у паренька семья человек двести, еще столько же дальних родственников. Кто знает, может, это внучатый племянник твоего же босса.

– Все так. Но не мешало бы кое-кому из ваших коллег вспомнить и о собственных грешках. Судя по тому, как хорошо вы знаете наши обычаи, бывали на моей родине в длительных командировках, и наверняка не по закупкам баранины…

– Естественно. Зачем мне баранина? Мне не нравилось, например, что керосин, предназначенный для продажи за рубеж, чтобы выплатить пенсии, течет в другом направлении.

– Нынче даже Христос руки к себе держит.

– Знаете, я атеист, но в Бога верю.

– Да что мы все ходим вокруг да около? – не выдержал Ахмат.

– Считаете, пришло время?

Ахмат кивнул и посмотрел в окно. Там был вокзал и тот подземный переход, где совсем недавно убили американца.

– Кто стоит за вами? Больно независимо держитесь…

– Друзья. Это капитал, который труднее нажить, чем деньги. У меня, как и у вас, друзей истинных маловато. Зато есть партнеры. Мои ничуть не симпатичнее ваших. Власти побольше – верно. Какой бы изукрашенной папахой ни был увенчан ваш президент, его ближе нашего замзава не пустят. Калибр не тот. Да и дела у вашего президента не настолько хороши, чтобы искать ему нашу дружбу. А вот подельники ваши сотрут вас в порошок, коли осечка выйдет или миссия ваша исчерпана будет.

– Имеете информацию?

– Только косвенные данные и… нюх. Информацию имеете вы. Я заметил, частенько поглядываете на ту сторону площади. Погорячились ваши партнеры. Топорно сработали. С ним еще можно было иметь дело.

– Подставить девочку? Шантаж?

Карченко кивнул.

– Грубо, но действует. Нет. Я не о том. Вы помните американских дяденек полтора года назад? Конечно, помните. Как не помнить. Вы же заглядывали к одному из них вечерком. Неофициально. Уже тогда нащупывали возможность убрать семью из Москвы. Значит, догадывались о партнерах. Икорка – хорошо. С тем делом вы справились без осложнений. Не за него ли вас поощрила мисс Пайпс?

Глаза Ахмата прищурились.

– Не надо делать такое лицо. Естественное дело. Вас не шантажируют пока. Держат про запас. Ну как свинью, например. Откармливают к празднику. Так ведь только для партнеров ваших праздник будет. Не для вас и ваших домашних.

Карченко заметил, как напряглись мышцы Ахмата под безупречно сшитым пиджаком.

– Плевали ваши соотечественники на солидарность. Вас решено было вырастить. Выпестовать. И чтобы еще и благодарны были.

Ахмат не усидел на месте и прошелся по кабинету.

– А где гарантии?

– Кто в наше время дает гарантии? Одно могу гарантировать – конца света не будет. Не будет всадников апокалипсиса. Страна отряхнется от таких партнеров и сыновей. Не может быть, чтобы Россия не стряхнула их с себя. И вот тогда вы сможете вернуться. Но для этого надо жизнь сохранить. И вашу, и семьи. Пайпс выкрутится. В конце концов, женщина в жизни мужчины – эпизод, не более. Для одних приятный, для других не очень. Впрочем, и здесь мои партнеры могут пособить.

– Вы очень… странный человек.

– Деловой. Забудьте обещания американских дядюшек. Они о вас уже забыли. А билетами я вас обеспечу. И вас, и семью.

Да. Он поедет сегодня в аэропорт. Решение принято. Как только он осознал его неотвратимость, сердце отпустило.

Но ненадолго.

Глава 31

Полдень

Ленч…

Это вам уже не завтрак. Правда, еще и не обед. Хотя тут с какой стороны посмотреть.

Во всей Европе, да и почти во всем мире, обедают не в два часа, как нормальные люди, а часов в семь. В два часа у них такой своеобразный второй завтрак, ленч. Легкая остановка посреди кипучего рабочего дня, небольшой передых, минута для подкрепления сил.

Но разве русский может ограничиться простым передыхом? Кто-нибудь видел такого русского?

Поэтому в гостинице ленч – это нечто среднее между плотным завтраком и деловым обедом. Вина еще не подают, но консоме с профитролями, которое несколько часов назад могло вызвать легкое смятение в умах, теперь уже никого не удивит. Потому что к выходным начинаешь готовиться еще с четверга, а к концу рабочего дня – еще с ленча.

Отбивную с кровью – пожалуйста. Запеченное филе лосося с грибным соусом – пожалуйста. Украинский борщ а-ля Тарас Бульба – запросто.

Ленч растянут во времени. Начинается он тогда, когда некоторые гости еще только проснулись, а заканчивается, когда некоторые уже закончили работать. Ленч – это неторопливая беседа, преимущественно деловая, это строгий костюм и слегка ослабленный галстук, это ежеминутное поглядывание на часы и обмен визитками.

Для постояльцев.

Но не для персонала.

Для персонала ленч – это затишье перед бурей, это подготовка, это предощущение. Уже вынимаются из морозилок различные сорта мяса, уже ставятся на медленный огонь первые соусы, уже начинает приятно сосать под ложечкой у Пьетро Джерми.

Нет, он пока не включается в сражение, он пока над схваткой. Как Наполеон взирал с возвышенности на маневры своих полков, так и шеф-повар наблюдает за суетой своих заместителей. Только изредка отдаст команду или подаст совет.

Очень много овощей. Во время ленча потребляется очень много овощей, причем свежих, в виде всевозможных салатов. Не хочет постоялец нагружать свой желудок в середине дня, потому что знает, что будет вечер, а вечером будет…

Впрочем, всему свое время…

– Охотничьи колбаски в остром соусе и какой-нибудь салатик…

– Мясо в горшочке по-болгарски и из свежих овощей что-нибудь…

– Луковый суп, биточки по-марсельски и два бокальчика светлого…

И уже шипит, уже шкварчит, уже булькает все это в сковородках и горшочках, уже ползет по кухне волшебный запах.

– Нам две заячьи почки в сметане и два летних салата. И минералочки…

– Мне, пожалуйста, украинский борщ, запеченного окуня и помидорчики в сметане…

– Биг-мак, картошку-фри и зелененького чего-нибудь. Какое у вас есть пиво?

– Легче сказать, какого нет – вчерашнего.

И лавируют между столиками официанты с подносами, и вынимается салфеточка из кольца, и разламывается румяная, еще теплая булочка.

– Приятного аппетита.

– И вам приятного аппетита.

– А здесь недурно готовят щи. Интересно, кто тут шеф-повар?

Ах, как все это красиво, как все это стильно и непринужденно, с каким это все лоском…

– Как, шпинат не завезли? Почему шпинат не завезли? И что, мне самому вместо шпината ложиться? Заплачено ведь за шпинат!

– Ну и что, что заплачено! Мы вчера этот шпинат х… привозили? Привозили. Ты что сказал на шпинат?

– Я сказал, что это жмых! И опять скажу!

– Вот мы и не привезли.

– А где свежее пиво?

– А зачем свежее? Еще вчерашнее не распродали…

Никто из постояльцев никогда не услышит этого скандала. Скандала между желаемым и действительным, между мечтой и реальностью, между социализмом и капитализмом, между Востоком и Западом. Скандала между Рашидом и Олегом.

Олег – длинный, худой, седой мужчина, первый заместитель и помощник знаменитого итальянского шеф-повара. Он и сам мог бы с блеском руководить каким-нибудь рестораном, и такие предложения поступают к нему каждые три-четыре дня. Потому что его послужной список не меньше, чем у Пьетро, правда, состоит в основном из русских имен. Он может долго рассказывать, как именно приготовленную медвежью грудинку любил Хрущев и какой степени прожарки осетрину требовал Суслов. Он скромно умолчит о том, сколько именно пышных оладий с лососиной съедала на завтрак Галина Брежнева и какой именно сорт каберне любил пить перед обедом ее отец.

А Рашид… Если кто-то попытается описать самого заурядного торговца с рынка, он попадет прямо в точку. Восемь классов образования, и то благодаря папиным баранам. От армии освобожден из-за плоскостопия. Писать умеет с трудом, зато считает быстрее калькулятора, и самое главное для него в жизни – выгода.

– И ты что, вчерашнее пиво подавать будешь?!

– Нет, ты будешь! – нагло улыбаясь прямо в лицо, отвечает Рашид.

– Но как же… Но это же… – У Олега всегда не хватает слов, как у всякого интеллигентного повара.

– Чего на завтра будешь заказывать? – хохочет Рашид.

– Все как всегда. Оленину пока не привози. Лобстеров можно заказать, дня через два кончатся. И овощей. Все время овощей. Только не тащи мне больше эти поганые желтые помидоры. Не буду я ждать, пока они дозреют.

– Конечно, как скажешь.

– Икру. Только иранскую, не русскую. Тебе сто раз уже говорил, что иранскую.

– Конечно, как скажешь.

– Остальное ты знаешь.

– Конечно, дорогой.

Конечно, они знают оба. Олег знает, что икра опять будет астраханская в трехлитровых банках и будет жутко пахнуть рыбой. И помидоры будут зеленые, и лобстеров долго не увидит, и вместо зайчатины будет крольчатина, а утки будут такие поганые, что их придется долго вымачивать перед тем, как показать Пьетро.

И Рашид знает. Знает, что Олег опять будет кричать и краснеть, как гимназистка, что пообещает пожаловаться. И даже пожалуется Ахмату. И потом Ахмат будет долго объяснять, почему желтые помидоры хуже красных, а наша икра хуже иранской, как будто Рашид этого не знает. Он сам покупает только иранскую икру и только красные сочные помидоры.

Но для этих, для постояльцев… И потом, хочется ведь еще и домой что-нибудь принести…

Но это кухня. Та самая кухня, которую ни одному гостю ни в одном доме никогда не покажут. Потому что место гостя в гостиной, за столом с белой скатертью и улыбчивыми официантами.

– Чего желаете? У нас только свежее пиво… Попробуйте нашу икру. Каждый день привозим из Шереметьева… Эти зайцы были пойманы вчера под Тулой, у нас там угодья… И приятного аппетита… Приятного аппетита… Приятного аппетита…

Глава 32

С часу до 2 часов дня

Придя домой, Светлана первым делом посмотрелась в большое зеркало в прихожей. Такой она себя в дневное время видела редко. И вообще, в дневное время она предпочитала отсыпаться. Ни косметики, ни парика. Раскраска словно у монахини.

Она провела кончиками пальцев по векам. Морщинки уже появились, но еще мелкие, можно не обращать внимания. При умелом макияже, а она его делала профессионально, даже в солнечный день самый привередливый клиент, даже гурман не смог бы предъявить претензии к ее внешности.

Она посмотрела на тренажер. На кожаном сиденье появился тонкий серый налет. Светлана машинально стерла пыль ладошкой. Непорядок. Не подходила к дорогой игрушке целую неделю. Она задрала блузку и осмотрела живот. Живот как живот. Животик. Немного округлился, но мужикам нравится, когда не совсем плоский.

Вздохнув, Светлана разделась, облачилась в шорты и майку и забралась на тренажер. Потом поставила таймер на тридцать минут и нажала на педали.

Тренажер, как и однокомнатная квартира, достался ей по наследству. Прежняя хозяйка вышла замуж за «бундеса» и свалила в Германию. Везет же некоторым. Светка знала, что такой шанс выпадает одной на миллион, но как неизбежно человечество будет верить в лотерею, так Светка будет верить в свой шанс. Но одной веры мало. Надо постоянно держать себя в форме, а главное – смотреть в оба и анализировать. Как все, кто занимается этим древнейшим из ремесел, она довольно быстро научилась распознавать людей.

С почти стопроцентной уверенностью могла определить социальный статус мужчины, возраст и, что само собой разумеется, состояние финансов потенциального клиента. Кроме того, при любой гостинице всегда негласно работал аппарат оповещения, снабжения минимальной информацией и подводкой к клиенту. Этим занимались многие. Но чем выше рангом гостиница, тем меньше их было. В «клоповниках» же этим занимались практически все. Начиная от уборщицы вплоть до администрации. Светка сама первый год работала в таком переоборудованном из «клоповника» месте. Некогда он служил приютом нищих командированных и передовиков народного хозяйства. Но, сколько ни устраивай в таких местах евроремонтов, сколько ни устанавливай джакузи, все равно это будет «клоповник» и нравы в нем почти не меняются.

А потом она повстречала землячку. Разговорились. Та вошла в бедственное положение молодой, начинающей подружки и привела ее в отель. Тогда в нем только заканчивали отделку под ключ. Отель принимал в одном крыле своих первых постояльцев, а землячка уже имела здесь клиентов. И самым первым ей попался «бундес».

Повезло.

Она назвала Светку своим талисманом и перед отъездом передала ключи от однокомнатной уютной квартирки вместе с тренажером.

Так вот об информации… Ее она получала от швейцара, от барменов и официантов, очень редко от горничных. Конечно, они рисковали. Горничные больше всех. Потому с ними надо было держать ухо востро, а главное – не расспрашивать нагло в лоб, а ждать, когда та сама разговорится. Надо сказать, что многие с радостью сплетничали о постояльцах. Но Светка ждала своего. Единственного. Ради которого можно было расшибиться в лепешку. Шанс – так она его называла. Потому и не брезговала любой информацией, любым вызовом. Случались и проколы. Как сегодня, например. Позвонили из оздоровительного комплекса, когда она еще спала. Попросили помочь со старичком «бундесом», а оно вон как вышло. Мало того что старичка прозевала, так чуть не попалась старшему менеджеру по расселению. Хорошо еще, что не успела нанести боевую раскраску. Не узнал, пенек. А ведь они неоднократно сталкивались и в холле, и в барах.

Хорошо думалось Светке. Крути себе педали и разрабатывай стратегию, но сказывалась неделя ленивого времяпрепровождения. Она вспотела и учащенно дышала. Нет, на сегодня хватит. Теперь душ. От женщины должно пахнуть чистым телом. Выйдя из ванной, она раздумывала всего несколько секунд. Дома делать было абсолютно нечего, в отель идти еще рано.

И все-таки она решила идти. День начинался какой-то сумбурный. Значит, что-то будет. Обычно Светка предвидела неприятности. Интуиция. Сейчас неприятностями и не пахло. Всего сорок минут потребовалось ей, чтобы навести марафет. Затруднение вызвал выбор платья. Для вечернего туалета еще рано, и потому она оделась относительно простенько. В крайнем случае, возьмет тачку и приедет переодеться.

В таком виде и появилась на ступенях отеля. Швейцар Боря на вопросительный взгляд развел руками.

– Повадились к нам церковные крысы. Как медом намазано. Другое дело, когда турмалаи гуляют, – посетовал швейцар на контингент, назвав адвентистов крысами, а финнов турмалаями. Впрочем, последнее переводилось совсем легко – лесорубы. Когда они гуляли, работы у Карченко прибавлялось. Прибавлялось ее и у проституток. Но Светка турмалаев не любила. Никакой широты души. Деньги тратят скупо, пьют много. Бывалые дамы Одессы, откуда была родом Светка, любили вспоминать китобоев флотилии «Слава». Вот уж когда город превращался в одно веселое карнавальное сборище. И все с оттенком купеческой гульбы и бросания пачек денег в толпу дам у входа в Дом моряка. Иные сразу покупали мотоциклы и носились, очумело-пьяные, по ночным улицам, пока не убивались насмерть или не продавали свои агрегаты с похмелья за бесценок. Всего этого Светка не видела, так как была в то время еще в незрелом состоянии. Но по тем же рассказам знала, что орденоносный коллектив во главе с руководством чуть было не загремел почти целиком на зону. Они сменили район промысла и пошли в Антарктиду. Идти надо было через экватор, а суда к такому переходу готовы не были. Жара сделала свое дело. Один за другим стали умирать от теплового удара мотористы. Сначала смертельные исходы скрывали, потом это стало бессмысленно. Их отозвали, и снова пришлось возвращаться через южные широты.

Выгружали трупы ночью. Полупьяные крановщики уронили контейнер в воду. Вызвали водолазов. Но чем больше людей принимали участие в операции, тем больше по городу ползли слухи, и уже ни одна попытка отмазаться перед родственниками большими деньгами успеха иметь не могла.

Светка поднялась в бар, кивнула бармену, заказала себе коньячный коктейль – ей необходимо было встряхнуться. Это потом она будет пить подкрашенную воду, которую ей приготовит бармен, а теперь можно.

Ей не нужно было вертеть головой, высматривая клиента. Она, как опытный вор-карманник, обладала уникальным боковым зрением. Группа туристов, семейная пара – абсолютно неинтересная публика. Однако краем глаза Светка уловила в глубине зала какое-то шевеление. Ага. Старичок. Уж не тот ли, которого она упустила в комплексе? Света повернулась в профиль. Ей однажды сказали, что он у нее греческий. Светка специально сходила в Пушкинский музей. Настоящий греческий ей не понравился. Ее был лучше. Кроме того, тонкое платье, простенько, но со вкусом, подчеркивало ее грудь. Третий номер. Торчком. А больше и не нужно.

Старичок поднялся и подошел к стойке. Светка навострила уши. Он заказал виски без содовой. Ого… Похоже, что именно этот старичок уморил банщика. Костюм от Ле Монти. Это ничего, это средний класс. Трубочка у старика интересная. Крышечка на ней золотая. Светка ощутила, что занятный старичок пользуется тем же приемом бокового зрения. Ничего. Скоро надоест. Все-таки глаза немолодые, устанут. Вот, устали. Теперь повернул голову. Разглядывает.

Пайпс сразу заметил красотку, как только та вошла. Годы не те, а то бы он непременно завязал разговор. И одета не крикливо. Так проститутки не одеваются. А впрочем, кто их знает, русских проституток. А может, попробовать? Сегодня в бане он был ого-го.

И Пайпс решился…

Глава 33

Здесь в баре Пайпсу не было смысла притворяться на немецком, и он сразу начал на родном языке:

– Разрешите присесть за ваш столик? Если вы кого-то ждете, сразу уйду, не буду мешать. Думаю, что мой возраст не вызовет у вашего приятеля приступа ревности.

Света улыбнулась:

– Я слышала про одного пожилого джентльмена, который совсем недавно уморил профессионального банщика. Так что возраст возрасту рознь.

Теперь пришел черед улыбаться Пайпсу.

– Там, откуда я родом, много лесов. Мой отец очень любил индейскую баню. Все хвори выгоняет. Ваша тоже хороша.

– Вы… – она подыскивала слово, – дровосек?

– Сейчас так не говорят. Лесорубом был мой отец. Разрешите вас угостить?

– У меня свой напиток.

Она сделала знак бармену, а тот тут же отправил к ней своего помощника.

– Разрешите мне хотя бы оплатить ваш заказ?

Света кивнула и улыбнулась. Помощник налил ей и поставил бутылку на столик. Старик снова заказал виски. На этот раз с содовой. Она сразу поняла, что собеседник не так прост. Во всяком случае, первая порция у него тоже была для разгона. Ну что ж, посмотрим, кто кого объедет по кривой, подумала Света.

– Хотя мне в молодости тоже приходилось валить деревья. Бывало, что на спор мог свалить ствол на спичечный коробок.

– И все-таки вы не похожи на лесоруба.

– На кого же я похож? – не понял и обиделся Пайпс.

– На бизнесмена. На преуспевающего бизнесмена. Костюм от Ле Монти – это маскировка?

– Почему?

– Трубка у вас больно занятная. Номерная.

– Вы не правнучка Пинкертона?

– Я из рода Шерлока Холмса.

Нет, подумал Пайпс, ты, детка, из рода Мата Хари. И за платьицем этого не спрячешь.

Подозрение надо было проверить, благо возможность представилась – дама решила поправить макияж. Она последовала в дамскую комнату, а Пайпс быстренько плеснул себе в стакан ее напитка из бутылки, сделал глоток, потом понюхал стакан. Ни одного градуса спиртного и в помине не было. Что ж, теперь будет знать, как одеваются русские проститутки. Прием с подкрашенным питьем известен всем проституткам мира. Известен он и бывалым мужчинам.

Одного не учел Пайпс. Она не была в дамской комнате, а наблюдала за его действиями.

Да, это действительно не простой старичок. Хотя и такой вариант был не плох.

А Пайпс подумал, что им было бы исключительно просто общаться, если бы она знала про случай в бане. Не про идиота банщика, который попробовал проверить его на вшивость, а про физиологию. Но как сказать, как намекнуть, не говорить же открытым текстом?

– Если мы заговорили о бизнесе, им занимается моя дочь. Собирается открыть в России ресторан, возможно, гостиницу… Что-то вроде этого… Вот вы русская. Вас здесь знают. Я заметил, как вы переглядывались с барменом. Да и его помощник вам симпатизирует. Иначе почему бы это он взял с меня за бутылку разбавленного сиропа семьдесят два доллара. Это цена очень приличного вина.

– Вот так выясняется, кто из нас Пинкертон, – криво улыбнулась Света.

На самом деле ей было нисколько не обидно. Ну догадался. И что? Неужели она не поняла сразу, что это не шанс… Поняла.

– Вечером я приглашаю вас в ресторан, а сейчас хотел бы узнать ваше мнение о заведении. Идет? Консультация будет оплачена отдельно.

– Согласна. Давайте, мистер, берите что-нибудь покрепче. Обожаю бурбон. Ох и надеремся мы с вами, лесоруб…

Все точки наконец расставлены. Обоим стало легче.

– С чего бы начать? – задумалась она.

– Начните с загадочной русской души.

– Не такая уж она загадочная. Весь вопрос в том, кто задается этим вопросом. Если спрашиваешь саму себя – это одно. Тут недолго и запутаться. Можно в психушку попасть или стать, скажем, Достоевским или Куприным.

– У вас хорошее образование.

– Да есть немного. Моя мама была школьной учительницей. Так вот. Если пожить здесь некоторое время, сразу поймешь, что наше кредо – заставь дурака Богу молиться, он и лоб разобьет. Вы, скажем, легко отказываетесь от одной идеи и беретесь за другую, мы же прем до конца, даже если ясно, что в конце никакого света. Тупик. – Света напрягла все свои извилины, вспомнила почти дословно разговоры пьяных клиентов, которых после соития тянуло пофилософствовать о России.

– Какое это имеет отношение к отелю?

– Нам все Европы хочется, Америки. А не нужно. У русских есть чем гордиться и без этого. Вот недавно Масленица была. В ресторане осетрина первой свежести, прибамбасы разные, а лучше поставили бы на каждом углу лоток с баранками, блинами и гурьевской кашей и угощали иностранцев бесплатно. И ложек бы сувенирных на заводе заказали. И все бесплатно. Копеечное дело для отеля, а всем запомнится, потому что у вас бесплатно только сыр в мышеловке.

Пайпс задумался.

– Легализовать проституцию. Ведь что происходит? Сплошная обираловка. Вон какую морду наел. И не он один, – сорвалась на больную тему Света.

– Это вопрос спорный. У нас тоже не везде позволено.

– Хорошо. Оставим. Но вы ведь не ханжа. Вон идут два человечка.

– Геи?

– Из них такие же геи, как из меня мать Тереза. Я заметила, как они оба на меня поглядывали. Нет. Кто угодно, но не гомики. Но черт с ними. Не в этом суть. Суть в отношении к ним. Кто слишком сильно убеждает, тот никогда не убедит.

– Вы хотите сказать, что это нарочно? Но с какой целью?

– Вот уж не спрашивайте. Знаете, когда собаку отвлекают от собственной задницы, всегда имеют при себе кусок мяса, чтобы бросить подальше. Может, они шпионы? Ура, я разоблачила шпионов… Ой, мне, кажется, хватит. Уже окосела. Не надо бы так много. У нас впереди еще вечер…

Пайпс машинально кивнул. Его сильно заинтересовала странная парочка. Старик был далек от прозрений Ставцова. Он видел эту парочку в бане.

Но какова девчонка! Если она права, надо познакомиться с ними поближе. Пайпс извинился. Проститутка с легкостью приняла извинения и сказала, что ей самой надо привести себя в порядок, а разговор о гостинице они еще продолжат за ужином. Пайпс направился прямиком к столику лжегеев.

– Разоблачать шпионов решили? Правильно. Только ведь они ваши шпионы, американские. Несолидно может выйти. Соотечественники все-таки, – бросила она напоследок и вышла из бара.

Впрочем, Пайпсу так и не удалось поговорить с сомнительными соплеменниками, те куда-то торопились, а наряд их, далекий от совершенства, недвусмысленно давал понять, что ребятки просто бегут от кого-то. Историю их странного появления Пайпс узнал позже.

Сейчас важно было другое: он узнал этих ребят. Видел в отделе контроля Ассоциации прав потребителей при ЮНЕСКО.

Глава 34

– «Treasure»! «Treasure»! Мы очень любим «Treasure»! «Treasure» – это мы! «Treasure» – это я!

Толпа крашеных и стриженых подростков визгливыми голосами скандировала эти лозунги у входа в гостиницу, распугивая бедных постояльцев. И с каждой минутой эта толпа все росла и росла. Подростки пили пиво, швырялись банками в чопорных старичков и дико хохотали, думая, что тем самым представляют панк-культуру в нашей стране.

Это было что-то невозможное. Пришлось вызывать даже наряд конной милиции. Лошади вызвали еще больший восторг у детишек. Их хотели напоить пивом, накормить жвачкой, кто-то даже попытался подпалить хвост одному коню, чуть не лишившись при этом не только зубов, но и головы.

– «Treasure»! «Treasure»! «Treasure»!

Рэбидж лежал на полу в своем номере и ничего этого не слышал. Вокруг кто-то бегал, тряс его за плечи, пару раз шлепнул по физиономии, но ему было абсолютно все равно. Он смотрел в космос и улыбался своим видениям. Ему было хорошо.

– Вставай, вонючка! Эй, ты, засранец! Поднимай свой обколотый зад и тащи его на пресс-пати! Ты, козлина, я тебе говорил не тянуть последний косяк! Подъем, пельмень! – отводил душу Эрл.

Но Рэбидж только улыбался и удивленно смотрел сквозь потолок.

А в вестибюле, с презрением поглядывая на бушующих фанатов и с еще большим презрением – друг на друга, кучковались всевозможные репортерищи, репортеры и репортеришки, милостиво приглашенные на пресс-конференцию, посвященную прибытию в Россию самой современной и ультракультовой панк-группы «Treasure», что на родном языке означает «Клад».

– «Treasure»! «Treasure»! Мы ищем «Treasure»! – Мальчики и девочки писали кипятком на улице, готовые каждый отдать по нескольку лет жизни, лишь бы проникнуть внутрь отеля, лишь бы постоять рядом с величайшим мега-поэтом современности Рэбиджем, который…

Который в этот момент изрыгал из себя мутные потоки, силясь направлять их хотя бы примерно в сторону унитаза.

– Давай! Это круто! Рэбидж поет свою любимую песенку! – хохотали и бесновались его разудалые спутники.

Потом кумира современной молодежи затолкали под холодный душ, потом врубили кипяток, от чего он заревел, как медведь, и только потом выпустили на публику, чуть не забыв натянуть на него штаны и майку.

– Скажите, как вам понравилось в России?..

– Что вы думаете о русских девушках?..

– Ваши впечатления от Москвы?..

И все время щелк, щелк, щелк. Вспышки через глазницы прыгают прямо в мозг и – шарах по нему, шарах… Рэбидж морщился, стараясь сфокусировать шевелящиеся пятна, и ворочал языком, бормоча что-то невнятное. А сзади уже накрыт стол. Там и водочка, и винцо, и бутербродики халявные. И так хочется плюнуть на все это и…

– Ваши планы на будущее?..

– Вы употребляете наркотики?..

– Как вы относитесь к сексуальным меньшинствам?..

Он долго морщил лоб, собирая в кучку мозги, и наконец выдал:

– Я не вижу ваших рук! Покажите ваши руки!

Одна из особо экзальтированных девиц завизжала, замахала руками. Но ее довольно вяло поддержали, и весь ее благородный порыв показать кумиру руки быстро сошел на нет.

Но как ребенок – стоит ему начать говорить, уже не останавливается, так и Рэбидж – мысль его сначала медленно, с грохотом, как чугунное ядро, а потом все быстрее и быстрее покатилась по голове.

– В России очень клево! Я люблю тебя, Россия!… Русские девушки самые крутые в мире! Я очень хочу родить ребенка от русской девушки. Вернее, чтобы мы с ней… То есть чтобы она со мной… Ну короче, вы поняли. Мне нравится Москва! Москва, ты слышишь меня?! Москва – это круто! Это типа большой город! Москоу, Москоу!

– Уау-у! Йес-с-с! – кричат радостные журналисты.

– В будущем я хочу типа в кино сняться и все такое! Кино – это круто! Это класс! Наркотики – говно! Наркотики – фу-у-у! Я никогда не ем наркотики! Не есть наркотики – это класс! А педики – это круто! Я люблю педиков! Я люблю вас, педики! Я всех люблю!

Он еще долго выкрикивал всевозможные лозунги и смеялся, напоминая всем двух героев одного очень популярного мультипликационного сериала. Потом он пригоршнями швырял в толпу пригласительные билеты на свой концерт в Токио, который состоится через четыре месяца, после чего со слезинкой в глазах рассказывал всем, как в детстве видел сбитого машиной котенка и это так потрясло его, что он решил посвятить себя искусству.

Ну а потом народ наконец допустили до стола. Рэбиджу и его приятелям это зрелище очень даже понравилось. Так клево было смотреть, как они толкаются и вырывают друг у друга несчастные бутерброды, как пара крепких мужичков, локтями рассекая субтильных девок, хватает бутылки с вином и втихаря уволакивает в угол, где прячет по сумкам.

– Это настоящее панковское пати! – заорал вдруг Рэбидж и от избытка чувств решил полить этих милых людей пивом. – Я вас всех люблю!

Но его намерение журналистам почему-то не понравилось. Они завизжали и стали шарахаться от него в разные стороны, сбивая друг друга с ног.

Тогда Рэбидж схватил со стола три банки пива и, расталкивая вежливых администраторов, ринулся на улицу, к орущей толпе.

– «Treasure»! «Treasure»! К нам валит «Treasure»! – радостно закричало племя молодое, незнакомое и…

И милиционеры не смогли сдержать поток эмоций прогрессивно настроенной молодежи. Лопнула сначала цепочка, потом чуть не свалилась с ног бедная лошадь, потом бросился наутек несчастный швейцар в ливрее и толпа хлынула в вестибюль.

– Рэбидж! Лови Рэбиджа! – завизжали девицы и бросились ловить своего кумира.

Рэбидж слишком поздно сообразил, какую ужасную ошибку он допустил. И не успел он опомниться, как его тело уже взмыло высоко под потолок, десятки рук стали рвать на нем одежду, десятки девичьих губ и даже зубов впились в разные части его молодого тела.

– А-а-а! Отпустите! Насилуют! – завизжал он, вертясь, как червяк на сковородке. – Пустите! Всех обоссу! Вонючки, бакланы, отпустите!

И клич его был услышан… репортерами. Побросав нехитрую снедь, они вывалили в вестибюль, хлопая вспышками и тыча микрофоны куда только можно.

– Как вы относитесь к своей популярности?..

– Нравится ли вам быть знаменитым?..

– Что вы думаете о своих поклонниках?..

Он уже ничего не думал, ему уже ничего не нравилось, он уже ни к чему никак не относился. Он просто хотел, чтоб его поставили ногами на пол…

Очнулся он уже у себя в номере, совсем голый. Сильно болела голова и укушенная кем-то ягодица.

– Что со мной случилось? – тихо спросил он у склонившегося над ним зеленоволосого негра.

– Ничего. Ты отрубился. Прибежала охрана и стала теснить твою публику на улицу. Тебя еле вырвали из этих лап.

– А почему я голый? И кто укусил меня за жопу?

– Твою одежду разорвали на сувениры. А укусил тебя какой-то мальчик, которому не хватило материи.

Рэбидж сел на постели, мутным взглядом обвел номер и тихо сказал:

– Это круто. Надо будет обязательно написать об этом песню…

Глава 35

– Занятный старикан, – говорил после ухода Пайпса Рэт.

– Побольше бы Штатам таких – и мы никогда бы не проиграли косоглазым. Заметил, как он держался в этой душегубке? – спросил Пэт.

– А может, он и в плену побывал.

– Кожа дубленая, точно.

– Только я не понял с этой бабой… У него с потенцией не в порядке и она его вылечила? – спросил Рэт.

– Правду говорят, до жирафа все доходит в последнюю очередь. И почему ты решил делать карьеру в гостиничном бизнесе, а не в «Чикаго булз»? Старик не хотел платить. Хотел по любви, – пояснил Пэт.

– А по мне, так он просто скряга.

– Просто знает, что хочет. Запиши в свою книжицу, что реклама отеля не соответствует действительности.

– Имеешь в виду девицу с афиши?

– И девицу тоже.

Рэт достал записную книжку и нацарапал в ней условный знак. Пэт заглянул ему через плечо и хмыкнул:

– Если ты умрешь в России, мне никогда в жизни не составить отчет по твоим закорючкам.

– Очень удобно. Эту систему я разработал как средство против лентяев. Сидишь на лекции, записываешь за профессором, потом какой-нибудь сынок придет и канючит: дай списать. Пожалуйста, бери, все равно ничего не поймешь… Ненавижу сынков.

Рэт демонстративно передернул плечами.

– А я бы брал выпивкой, – мечтательно протянул Пэт.

– Тогда едва ли после универа попал в Ассоциацию.

– Много она тебе дала?

– А Россия? Когда бы ты мог сюда приехать?

– Брось. Мы попали сюда не потому, что сами захотели, а потому, что из отдела контроля все в штаны наложили. Россия – не Гавайи.

Пэт протянул коллеге косметичку:

– Забываешь, подружка…

– Боже, как мне все надоело. Вся твоя гомосексуальная затея настолько нелепа, слов нет. Не представляю, кого мы можем этим обмануть? Я на пятнадцать дюймов выше тебя. Видел когда-нибудь такую нелепую пару? Она выше его… Абсурд.

– Разве тебе никогда не приходило в голову: чем нелепее ложь, тем больше охотников в нее верить. Это аксиома, подружка. Местные всегда считают приезжих придурками. Они просто хотят, жаждут найти этому подтверждение. А мы им и являемся. Знаешь, международный стандарт – это не пустой звук. Посмотрим, в самом ли деле в этом отеле соблюдается политкорректность. Кроме того, плохое дерево в сучок растет. Так что все правильно, подружка.

– Это ты-то в сучок? В массажном кабинете я этого как-то не заметил.

Не надо было Рэту так говорить. Все маленькие люди крайне чувствительны, когда речь заходит об их мужских достоинствах. Пэт побагровел и, встав, вытянулся во весь свой возможный рост и даже чуть привстал на цыпочки.

– Что ты сказал? Повтори.

– Я ничего особенного не сказал.

Это еще больше взбесило коротышку. И он вдруг залепил такую затрещину Рэту, что тот отлетел в угол комнаты отдыха и повалился на палас.

Неизвестно, чем закончился бы этот поединок, но в дверь ворвались два массажиста. Один кинулся помогать и приводить в чувство Рэта, а другой встал стеной перед Пэтом.

– А ну, господа-товарищи-дамы, брэк. Можете бить друг дружку по морде у себя в номере, если так хочется. У нас лечебно-оздоровительный комплекс, а не ринг и не публичный дом! У нас отель!

Едва ли Пэт понял хоть что-то из сказанного русским массажистом, но по общему тону догадался, что скандал неминуемо выйдет за рамки стен комнаты отдыха и последствия его будут ужасны для обеих сторон.

Рэт вообще физически еще не был готов что-либо воспринимать.

С помощью массажистов, а главное – подгоняемые страхом, американцы постарались одеться как можно быстрее. Быстрее не значит аккуратнее. Вот потому-то и получилось, что, выйдя в коридор отеля, они были застегнуты не на те пуговицы. Перепутаны были также и части туалета. Во всяком случае, майка на Рэте смотрелась как топик, поскольку раньше принадлежала Пэту.

– Во девки дают! – сказал ассистент своему боссу.

– Я минут десять в щель наблюдал… Много на свете видел, но чтобы педы подрались, никогда…

– Так это американские педы. Что ж ты хочешь. Пойдем пивка попьем.

– Правильно мыслишь, дорогая…

И невдомек было двум мужикам из российской глубинки, как крепко они ошибались. Ни долговязый Рэт, ни коротышка Пэт никогда не состояли в любовных отношениях. Оба работали в учреждении с длинным названием и функциями гораздо более серьезными, чем наш Союз защиты прав потребителей. Но поскольку в означенное время все в отделе контроля скоропостижно заболели, ушли в отпуск или нашли предлог отказаться от поездки в Россию, выбор пал на двух сотрудников с экономическим и юридическим образованием, которые еще не успели обрести чувство самосохранения. И хотя они были из другого отдела, обоих отправили инкогнито в Россию инспектировать совместные предприятия. Легенду придумали они сами. Вернее, ее придумал Пэт и по праву первооткрывателя взял на себя почетную роль «мужчины».

Теперь они шли по коридору. Оба кипели возмущением, но, как люди долга, они ничего не показывали окружающим. Впрочем, из окружающих им навстречу попалась только горничная Наташа, эффектная брюнетка-вамп, инструктирующая свою коллегу, небольшого роста девушку, которая, будь дело в театре, от поступления и до смерти могла бы играть только роли травести. Инструктаж проходил на английском, и потому оба контролера уловили суть. Девушке предстояло пойти в один из номеров и провести уборку, поменять постельное белье. Обычная во всех отелях операция, но почему-то советы, которые давала Наташа, вызвали тревогу у обоих проверяющих. Особенно когда старшая и опытная вручила травести свой сотовый телефон и та положила его в карман передника. Предварительно Наташа набрала на нем определенный номер без последней цифры. Травести в случае чего должна была нажать всего одну кнопку, и тогда телефон в служебной комнате зазвонит, возвещая тревогу.

Пэт и Рэт присели в ближайшем холле, откуда была видна часть коридора и дверь номера, в который с такими устрашающими приготовлениями собиралась войти девушка-травести.

Они видели, как она постучалась и ей открыли. Ни Пэт, ни Рэт не имели ни малейшего представления, кто жил в номере и почему ради смены белья надо было прибегать к подобным ухищрениям.

Это был один из тех номеров, который занимали соотечественники Ахмата Калтоева.

– Махмат, смотри, кто к нам пришел… – сказал в глубь номера открывший.

Он стоял так, что даже миниатюрной девушке было невозможно войти, не коснувшись стоящего в двери.

– Разрешите пройти. Мне необходимо поменять постельное белье. Впрочем, можно сделать это в любое другое время, – сказала горничная, стараясь не смотреть на постояльца.

Собственно, никто толком и не знал, кто является хозяином номера, так как в нем постоянно менялись люди.

– Махмат, нам хотят поменять белье, – чуть, но недостаточно для того, чтобы свободно пройти, посторонился открывший.

В дверях показался Махмат.

– Надо же, а мы заказывали шампанского, – удивился он. – Все-таки сервис, да? Сначала меняют кровать.

Горничная, не обращая внимания на царивший в номере беспорядок, сняла с кровати смятое покрывало. Видимо, здесь и возлежал до ее появления Махмат.

– Красавица, скажи, сколько тебе лет? Ты уже закончила школу? – спросил Махмат, располагаясь в кресле.

Горничная молча занималась делом.

– Махмат, э-э, не надо пугать девочку. У нее могут пропасть месячные.

– Я не уверен, что они у нее уже есть.

Девушка никак не отреагировала на слова постояльцев. Только мочки ушей покраснели. Она старалась закончить уборку как можно быстрее.

Махмат кивнул на дверь своему дружку. Тот понял намек правильно.

Горничная ничего не видела, но по установившейся тишине почувствовала недоброе.

– Сколько хочешь? – спросил появившийся в комнате Ардан. – Мы много можем дать. Столько здесь не зарабатывают за ночь.

Для того чтобы выйти с собранным бельем в коридор, ей необходимо было либо перешагнуть через протянутые ноги Махмата, либо обойти вокруг журнального столика. Она выбрала второй путь. Но тут встал Ардан.

– Почему раньше отказывалась прийти в наш номер? – спросил Махмат.

– Ножки тоненькие-тоненькие… Иди сюда, маленькая сучка…

Ардан протянул руки. Горничная отступила на шаг и нога о ногу сбросила тапочки.

– Почему ты пожаловалась на нас? Неужели мы такие страшные? – спросил Махмат.

Эти два удара называются – маваши-гири и уширо-гири. Один наносится в область виска либо подушечками пальцев, либо подъемом стопы. Другой – пяткой и предназначен тому, кто стоит сзади. На проведение их в паре для мастера требуется не более двух секунд. Именно столько времени понадобилось горничной, чтобы Ардан, а затем и Махмат повалились на пол. Причем Махмат развалил пополам дорогой инкрустированный столик для игры в нарды.

Горничная надела тапочки, подхватила узел с грязным бельем и пошла к выходу. Ключ торчал в скважине. Она положила белье на тележку и покатила ее по коридору.

Пэт и Рэт переглянулись.

– Ты слышал? – спросил один.

– Слышал, – ответил другой.

– Она что-то разбила.

– Несомненно.

– Она обязана будет доложить менеджеру.

– Часто так и делают.

– Но бывают исключения.

– Бывает, что скрывают.

– И тогда это включают в сумму счета?

– Это порочная практика.

С последними словами оба инкогнито оказались перед дверью номера. Она была приоткрыта. И хотя в поведении горничной они не заметили и малой толики спешки или нервозности, дверь она все-таки закрыть забыла.

Прикрывая свое человеческое любопытство спецификой работы, оба инкогнито одновременно открыли дверь номера и ступили через порог.

Лучше бы им этого не делать.

Глава 36

Расстроенный мистер Пайпс шел по коридору гостиницы и клял себя за неумеренное употребление виски. Нужно было сознаться самому себе, что он уже не тот юный лесоруб из Монтаны, для которого хорошая порция спиртного является только прелюдией к будущему вечеру. И вообще, на сегодняшний день впечатлений был достаточно – хорошая порция нашатыря, потом баня, потом девушка и виски. Это надо уметь выдержать. Необходимо было срочно довести до сведения своей дочери, что в отеле крутятся ребята из ЮНЕСКО. Сколько мог, он прибавил шаг и, придя в номер, тут же вызвал посыльного. Пока посыльный поднимался, старик взял лист бумаги с фирменной маркой отеля и печатными буквами изложил свои соображения относительно двух лжегеев.

А его дочь, Чарли Пайпс, проводив фермера из Зарайска, плеснула себе на самое донышко немного «Черри» и глубоко задумалась.

Мысль о предстоящем бое уже начинала тревожить, хотя до собрания акционеров было еще много времени. Чарли это не нравилось. Никогда не надо нервничать заранее.

Ее мысли прервала секретарь. Она подала Чарли конверт с грубо написанными печатными буквами вместо адреса. Буквы сложились в страшно грозную строчку: «Мисс Пайпс Чарли в ее руки лично. Секретно. Срочно. Весьма».

Чарли вскинула брови и спросила секретаря, кто принес сие послание? Секретарь ответила, что обычный посыльный. В любой другой стране в любое другое время Чарли, может быть, даже и не стала вскрывать конверт, а отправила бы его в мусорную корзину. В любой другой, но не в Москве. Ей уже приходилось читать послания придурков, грозящих взорвать отель и его обитателей.

Угрозы, как правило, не действовали на ее воображение, но серия недавних взрывов самодельных устройств в общественных местах каждый раз заставляла Чарли вызывать Карченко и устраивать из гостиницы саперный полигон.

Вот и теперь она приказала секретарю послать за секьюрити и вскрыла конверт. В послании, написанном такими же печатными буквами, содержалась информация о проверяющих.

Пайпс нахмурилась. Это было совсем некстати. А когда проверяющие бывали кстати?

– Кто это доставил?

– Обычный посыльный.

– Разыскать – и ко мне.

Чарли села за компьютер и вызвала на экран список постояльцев.

Столбик имен и номеров полз вверх, пока она не остановила его на фамилиях Пэта и Рэта.

Чарли набрала телефон Ставцова.

– Господин Ставцов, что вам известно о двух постояльцах из номера триста четырнадцать? – спросила она.

– Конкретно ничего. Есть подозрения на нетрадиционную сексуальную ориентацию, но ведь у нас…

– Я знаю, господин менеджер. Еще что-нибудь… Они интересовались нашими службами, системой сервисного обслуживания?

– Вообще-то…

– Говорите.

– Они ведут себя несколько странно.

– Например?

– Да вот в бане… – Ставцов замялся.

– Что – в бане? – не поняла Чарли.'

– Они подрались. А еще, подозреваю, специально устроили скандал в гардеробной. Я вам уже докладывал. Кстати, что будем делать с гардеробщицей?

– С какой гардеробщицей?

У Чарли начало ломить виски.

– Из-за которой произошел инцидент.

Чарли вспомнила. Она поклялась уволить гардеробщицу так, чтобы пыль столбом… Теперь такой решимости не было, было какое-то вялое добродушие. И тем не менее она сказала:

– Послушайте, старший менеджер, у меня есть информация, что эти двое – проверяющие. Или профсоюз, или Общество потребителей. Мне очень жаль, но сотрудницу придется уволить. Мне очень жаль…

– Мне тоже… – вздохнул на том конце провода Ставцов.

Чарли вновь погнала список по экрану и остановила у фамилии Пабс. Она смотрела на скупые строки сообщения и не могла понять, что ее смущает.

– Господин Ставцов, что вы можете сказать о госте по фамилии Пабс?

– Сейчас…

Чарли подождала, когда менеджер вызовет из памяти своего компьютера список жильцов.

– Любопытный старик. Выдает себя за немца, но говорит с таким акцентом… Приехал один. Турист, но не похоже, что горит желанием заказать гида или вообще выезжать за пределы отеля. Рядится в джинсы, а курит номерной «Данхилл»…

– «Данхилл»?.. С акцентом, говорите…

– Гардеробщица говорит, он американец из северян.

Чарли откинулась в кресле и тихо засмеялась. По мере того как до нее доходил смысл сказанного, смех становился все заразительнее.

Вошла секретарь. Она впервые видела своего босса в таком состоянии. На глазах Пайпс показались слезы. Секретарь метнулась к графину с водой, но Чарли, не в силах произнести просьбу членораздельно, показала рукой на бутылку «Черри».

– Что с вами? Мисс Пайпс, где вы? Вы меня слышите? – заволновалась трубка.

– Да, да… Слушаю вас…

– Посыльного нигде не могут найти, – доложила секретарь.

– Ищите. Хитрый старик специально услал его куда-нибудь… Это я не вам, господин Ставцов, извините.

– Старик? – не поняла секретарь.

– Ну да, старик. Мой старик… Спасибо за информацию, господин Ставцов.

Чарли повесила трубку.

В дверях появился сотрудник, отвечающий за службу посыльных, и доложил, что обнаружил посыльного в помещении коммутатора, где тот аккуратно переписывал на бумажку количество звонков постояльцев. Пайпс попросила всех выйти и осталась наедине с посыльным. Парень был основательно напуган. Хитрый старик, подозревая, что посыльного будут расспрашивать, от кого он получил последнее поручение, и тому придется признаться, счел нужным задействовать его на безобидной и бессмысленной работе. Тот должен был фиксировать звонки и классифицировать их по службам отеля, естественно не вникая в содержание. Делалось это якобы с целью выяснения спроса на услуги.

– Меня накажут? – спросил парень, окончив рассказ.

Чарли взяла из его рук бумагу с подсчетами и приложила максимум усилий, чтобы вновь не расхохотаться.

– За что же вас наказывать? Вы сделали нужное дело. Давно пора было заняться статистикой и учетом услуг отеля. Только теперь этим займутся специалисты. А вы идите и приступайте к своим прямым обязанностям. Посыльный – не такая простая работа, как кажется на первый взгляд. В армии вас называли бы вестовой, а может, даже и выше – порученец. Идите, вестовой, и пригласите мистера Пабса в мой кабинет.

Парень ушел от босса, распираемый гордостью и собственной значимостью. Пайпс знала эту слабинку в людях и умела ею пользоваться. Она снова налила себе ликер и в этот раз выпила с куда большим удовольствием.

Вот неугомонный старик, думала она, не сомневаясь, что через некоторое время он покажется на пороге ее офиса. Что ж, может быть, это и к лучшему. Можно будет обговорить с ним детали предстоящего собрания. Она расскажет отцу о своих грандиозных планах, и они здесь же наметят дальнейшие действия. Правда, старик далек от реалий этой страны, но она попробует убедить его в своей правоте.

Она не сразу узнала его. Старик не любил костюмов, предпочитая свитера грубой вязки и свободного покроя штаны. Потому терпеть не мог приемы и не выносил смокинги. Теперь на нем была средней руки тройка.

– Папа..

Чарли бросилась к отцу, только сейчас поняв, как она скучала в этой стране по старику, по запаху его табака, вообще по Америке. Секретарь тихо притворила дверь, оставив отца и дочь наедине.

Глава 37

То, что предстало глазам контролеров, вызвало у них, мягко говоря, удивление.

Два человека лежали в разных углах номера без малейших признаков жизни. По центру изящными ножками среднеазиатской газели вверх торчал сломанный столик для восточной игры.

Внутреннее чутье у обоих контролеров громко зашептало: «Уходи, не трогай, не вмешивайся, у русских, может, так принято…»

– Пэт… – прошептал Рэт, – воды…

Коротышка бросился в ванную комнату и трясущимися руками отвинтил кран на полную катушку. К тому времени, когда он появился в комнате с кувшином, Рэт уже нашел второй кувшин.

У лежащих появились первые признаки жизни в виде слабых стонов и шевеления конечностей. Желая ускорить процесс, оба иностранца почти одновременно вылили на головы пострадавших содержимое сосудов.

Но вопреки всем правилам благодарности за спасение чеченцы вскочили на ноги и бросились на контролеров.

Махмат ударил первым. Удар пришелся Рэту в живот. Он сразу же согнулся, как перочинный ножик, и, словно выброшенная на берег рыба, раскрыл рот. С Пэтом дело обстояло лучше. Его спас рост. Вернее, его отсутствие. Он благополучно избежал первого захвата, иначе в ярости чеченец просто сломал бы ему хребет. Он довольно успешно избегал смертельных объятий, но так не могло продолжаться вечно. Рэт попробовал распрямиться после удара, но получил сильнейший тычок по затылку и рухнул лицом в палас. Тут же попался в смертельные объятия и его коллега.

Оскорбленное, растоптанное, изничтоженное мужское самолюбие выходило из бандитов. Они колотили беззащитных контролеров руками и ногами, собираясь по меньшей мере их искалечить.

Злости добавляло и то, что двое несчастных сильно смахивали на гомосексуалистов.

Чеченцы давно уже не были теми благородными разбойниками, о которых так проникновенно писал Лермонтов. Они, например, за доблесть считали захватить больницу и держать беременных женщин в качестве щита.

Сидеть бы с тех пор Пэту и Рэту в инвалидных креслах, но на пороге комнаты возникли свидетели: Карченко и две горничные.

– Господа, что здесь происходит? – строго спросил Валерий.

– Пошел ты… – прохрипел Махмат и сразу же пожалел о сказанном. Удар пришелся точно в челюсть. Без изысков. Боксерский прямой. Махмат обрушился в кресло. Ардан выпустил из рук жертву. Вспомнив, что случилось от удара только одной этой пигалицы, и увидев возможности детектива, чеченец благоразумно отступил. Беззащитных здесь не было, так и геройствовать не стоило.

– Вот и хорошо, вот и прекрасно, – сказал Карченко. – Так… За разгром придется платить.

– Слушай, начальник… – начал поднимающийся с кресла Махмат.

– Я тебе не начальник. А вот твоему начальнику, я думаю, очень не понравится выкупать тебя у ментов.

– Но это не мы, – быстро сообразил, что ситуация складывается явно не в их пользу, Махмат. – Это… – он посмотрел на горничную, которая стояла с невинным видом ребенка, – они…

Карченко посмотрел на стонущего на паласе иностранца. Рэт начал приходить в себя после удара по затылку. Тут же у него случился приступ рвоты. Наташа бросилась с полотенцем к нему.

– Хотите сказать, что эти два безобидных педика разгромили номер и набили вам рожи? Чуть не выбили глаз… Вот этот коротышка? Так, что ли?

– Да, да!

Оба чеченца предпочли, чтобы думали на педиков, нежели на девочку-горничную.

На пороге возник наряд милиции.

– Валер, время… – старший показал на часы.

– Да-да, – кивнул Карченко знакомому наряду. – Разберитесь с ними. Опись ущерба мы пришлем с нарочным.

– И иностранцев?

– И иностранцев. Чтобы скучно не было и жизнь медом не казалась.

– Может, не надо? Они нам всю камеру заблюют, – попросил старший наряда.

– А вы не знаете, как поступить? Тряпку в руки – и вперед. Не дипломаты.

– Ну, соколики, поднимайтесь… Не хорошо, ой не хорошо вы себя ведете… Вроде цивилизованные люди. А туда же… Свидетели есть? – обратился старший к присутствующим.

Горничная опустила глаза.

– Нет никаких свидетелей.

Старший наряда понимающе кивнул.

– Пожалеешь… – прошипел Махмат Карченко перед уходом.

– Жалею, что не сдал вас раньше… А ты, сержант, проследи. Чтобы все было тип-топ. И камеры чистые.

– Господа, постойте, куда нас ведут? Я никуда не хочу… Почему мы не можем разобраться на месте? На нас напали! Здесь был шум… мы просто зашли в номер узнать, не нужна ли помощь… – попытался объяснить Пэт.

– Ага. И рожу чечену офаршмачил тоже не ты?

С таким же успехом он мог объяснять это розовой кукле из секс-шопа. Всех увели.

– Может, не стоило американцев в милицию? – как бы про себя произнесла Наташа.

– Ничего. Невелики гуси. Пусть они там на чеченцев жалобу подадут. Давно пора этих говнюков прижать. Распоясались – дальше некуда. Жалоба иностранца что-то да значит. Тут «зелеными» так просто не отделаешься. Верно? Держите хвост… Как надо держать хвост?

– Пистолетом, – улыбнулась горничная.

– В наше время пистолета, пожалуй, маловато будет. Гаубицей-пушкой ста пятидесяти двух миллиметров. Запомнила?!

Горничная кивнула.

Как это он раньше не разглядел эту девицу среди остального персонала, ведь все их личные дела при приеме, так или иначе, проходят через его руки. Что он пропустил? Валерий начал вспоминать. Но кроме того, что девушка пять лет отработала в колледже, откуда ушла с прекрасной характеристикой по собственному желанию, ничто на ум не шло. С сожалением он подумал о своей обычно не подводящей памяти. Сейчас он никак не мог вспомнить, какой предмет преподавала в колледже пигалица. По всему выходило, что физическую подготовку. А что? Сейчас все может быть. Он вспомнил соседку, которая попросила достать модную одно время книжку по обучению приемам самообороны для домохозяек. Насмотревшись картинок, через две недели чуть не лишила глаза электрика, которого угораздило сесть с ней вместе в лифт, а лифт остановился между этажами. Посчитав, что все это проделки насильника, стоящего рядом, дама без лишних разговоров, как и рекомендовалось в пособии, ткнула несчастному авторучкой в глаз. Нет, пожалуй, горничная не из пугливых домохозяек. Но так вмазать чеченцу могла только квалифицированная рука. Только профессионал высшей пробы. А не пригласить ли ее на работу в секьюрити? Свободных мест, правда, нет, но что-нибудь можно придумать.

Пока Карченко таким образом размышлял, иностранцев и чеченцев вывели через служебный выход и затолкали в микроавтобус.

В отделении задержанных встретили с веселым интересом. И отнюдь не чеченцы его вызвали. Этого добра приводили от метро чуть ли не каждый час. Интересовали милиционеров американцы. При изъятии документов у одного из них обнаружилась записная книжка с непонятными значками. Милиционеры сгруппировались вокруг стола начальника, и каждый высказал свое мнение. Среди свободных от наряда были татарин, грузин, армянин, молдаванин, вепс и несколько представителей малых народов. Никто не идентифицировал загадочные закорючки, которыми были заполнены странички блокнота. Было о чем задуматься полковнику милиции Сычеву. Он решил пустить информацию в верха. А пока решали, куда определить загадочных драчунов.

– Куда сунем? – живо спросил сержант у дежурного. – Свободных камер нет.

– Давай к Егорычу. Он тихий.

Почему наши отделения всегда красят масляной краской и цвет выбирают самый мрачный? Либо угрюмо-коричневый, либо грязно-зеленый. Ответ не вызывает затруднений. Какая краска была на складе, такой и покрасили. Другой вопрос, почему на складе только такие колера? И тут можно ответить без промедления. Потому что светлые, теплые цвета идут на заборы дачных участков.

Толком не сталкивавшиеся и в Америке с органами правосудия и наказания, оба американца были буквально раздавлены мрачностью «застенка», в котором очутились. Площадью четыре на четыре, с общим коробом нар и запахом, который можно очень приблизительно описать одним словом: тяжелый.

Дверь за иностранцами захлопнулась, и они осмотрелись. Единственное, на чем можно было остановить взор, – бесформенная куча тряпья в углу. Из кучи торчали грязные зимние ботинки. Следовательно, там должен находиться человек. Но человек спал, а будить его ни Пэту, ни Рэту не хотелось. Кто знает, что будет, если разбудить русского медведя? Они разделились и двинулись вдоль стен, покрытых шершавой бетонной крошкой.

– Пэт… – тихо позвал Рэт, указывая пальцем на маленькое пятнышко темно-красного цвета, – кто это?

Пэт поправил очки и приблизил лицо вплотную к стене.

– Не знаю. Очевидно, насекомое.

– Оно кусается? Это не опасно?

– Я думаю, если бы было опасно, русские продезинфицировали бы помещение, прежде чем помещать сюда людей.

– Разумно.

Но в голосе товарища не чувствовалось уверенности.

Рэт попробовал снять насекомое для более детального осмотра, но оно заползло в неровности покрытия, и операция не удалась. Собственно, насекомое погибло, оставив после себя каплю крови на стене. Рэт поднес палец к носу и понюхал.

– Бренди… – Изумлению его не было предела.

Пэт понюхал палец товарища и согласился с ним.

– Если это кровососущее, а это кровососущее, то… откуда в его крови бренди?

– И неплохой?..

Оба иностранца с сомнением посмотрели на кучу тряпья. Куча зашевелилась.

– Отряд полужесткокрылых, паразит-хищник. В России до двух с половиной тысяч видов. Перед вами «клоп постельный»… Собака… – на чистейшем английском сказал небритый человек неопределенного возраста и раздавил что-то на рукаве.

Ни Пэт, ни Рэт даже не задались вопросом, откуда этот небритый бродяга знает язык. Удивляться они перестали почти сразу по приезде в страну.

– Но они могут быть переносчиками СПИДа? – встревожился Рэт.

– Могут, – равнодушно согласился бродяга. – Теоретически. Практически я таких случаев не встречал.

– Но ведь нужно бороться. Проводить дезинфекцию.

– О борьбе с насекомыми читайте у Джерома. Единственное, чего он добился химическим путем, – вывел совершенно обесцвеченного, прозрачного таракана, который на обоях был практически не виден. А бренди бы сейчас неплохо… У вас случайно нет при себе? Иностранцев обычно не обыскивают. Вот и шнурки вам оставили.

Действительно, шнурки остались у обоих. Иностранцы развели руками. Им было жаль, что они не прихватили с собой плоскую фляжку.

Выяснив, что выпивки не предвидится, Егорыч поинтересовался о причинах первого российского привода в биографии иностранцев.

Перебивая друг друга, Пэт и Рэт изложили более или менее стройную историю своего грехопадения. Егорыч пошевелил растрескавшимися от недостатка влаги губами и принялся разъяснять им ситуацию с точки зрения современного законодательства. Причем Егорыч обсасывал каждую фразу, каждый сообщенный факт, словно любовался не историей, а античной статуэткой.

– Так что дело ваше, с одной стороны, гиблое, но с другой – вам крупно повезло. Могут и доплатить за неудобства, и в герои назначить. История, достойная пера Гомера. Вот, к примеру, «Саксонское зерцало» – свод средневековых законов. Мы говорим: Средневековье – и сразу перед мысленным взором встают костры инквизиции. Но была же мирная жизнь, согласитесь? Кроме воинов, грабителей и церковников существовала огромная масса простых граждан. И ею надо было управлять. Из всей массы деликтов… Прошу прощения, фактов, объединенных общим названием – злодеяния, выделим только те, что относятся к правонарушениям, состоящим в причинении вреда или нанесении обиды. Или нарушениям «Общего мира». Имперский земский мир 1152 года впервые включил в их число убийство и телесные повреждения. Дальше там было о нарушении пошлин, чеканке монеты, изнасилованиях, но к вам это не относится…

Бродяга внимательно и вопросительно посмотрел на иностранцев, словно стараясь убедиться в правильности своих выводов и мере собственного доверия к клиентам.

Пэт и Рэт автоматически кивнули. Они уже пятнадцать минут сидели на нарах не шелохнувшись и только слушали. Клопы постельные, которых в камере было не счесть, осмелели и проникли под импортные шмотки несчастных. Им было все равно, чью кровь сосать. Поэтому оба слушателя машинально почесывались, но были столь увлечены выяснением собственной судьбы и тем, как трактует их шансы этот удивительный человек, что внимания укусам не уделяли.

– В качестве санкций за правонарушения «Саксонское зерцало» установило: прямое возмещение имущественного ущерба, смертную казнь, изувечивающие наказания, наружные телесные, штраф и пеню. Основной принцип санкций – это эквивалентность в возмещении причиненного вреда…

– Но мы не причинили никакого имущественного ущерба отелю. Там уже было сломано до нас… – в один голос заволновались иностранцы.

– Успокойтесь. Принцип «где нет жалобщика, нет и судьи» действует и по сию пору. Надеюсь, что трудоспособность эти кавказцы не потеряют. Полагаю также, что не у всех сторон в порядке документы… Успокойтесь, я не о вас, господа. Я о наших смуглых гражданах, которые наверняка находятся в столице без регистрации.

– У вас для переезда в другой город необходима виза? – удивились гости отделения милиции.

– Нет. Просто у нас страна такая… Эту категорию законного беззакония, а также институт прописки я объяснить вам не в силах.

– Простите, а сами-то вы как здесь оказались?

Слегка утомленные правовой лекцией, иностранцы решили поменять тему разговора. Главное они поняли. Если в стране сидят такие грамотные люди, то рассчитывать придется на посла. Юридическая система России показалась им страшно запутанной. Оба мысленно подсчитали в уме свои сбережения. В Штатах это обошлось бы в очень кругленькую сумму. Неизвестно, правда, какие расценки у них в России.

– Вы юрист?..

– Я преподавал право…

– Что же вы здесь делаете?

– Я здесь живу.

На лицах обоих иностранцев так явно читалось недоумение, что бродяге пришлось разъяснить свои позиции.

– Когда от меня ушла жена… То есть когда я ушел от жены, меня выписали. Не имели права, но выписали. А потом все как с горы покатилось. Институт закрыли. Куда ни ткнись – не нужен. – Егорыч вяло улыбнулся. – Кому нужен специалист по средневековому праву? Была надежда на новые высшие учебные заведения, но они на то и новые, чтобы новых брать.

Егорыч вдруг очнулся. Обвел взглядом стены.

– Хорошо еще, ребята спать пускают, когда облав нет. Я им за это полы мою.

Дверь с грохотом отворилась. На пороге стоял все тот же сержант.

– Егорыч, на выход. Ожидается новый приток. Базар бомбить идем. Ты позднее заходи. Смотришь, часам к двум ночи управимся. Освободим тебе закуток.

– А с этими что? – спросил Егорыч.

– С этими вопрос сложный. Тут такое дело: может, шпионы они, – перешел на конфиденциальный шепот милиционер. – В книжке крючков понаставили. Всем отделением мараковали. Полкан гэбэшников вызвал…

– Да какие они шпионы? Обычные суслики…

Егорыч вышел в дежурку и сразу определил в молодом человеке, стоящем рядом с начальником отделения, работника Конторы.

– Разрешите поинтересоваться? – спросил он начальника и протянул руку к книжке.

– Кто это? – удивился штатский.

– Егорыч, ты иди… – мягко погнал начальник.

– Да интересно просто, что за язык такой. Я же на восьми говорю…

– Ну взгляни, – кивнул молодой человек Егорычу.

Бродяга полистал книжицу, пошевелил губами.

– Да это же стенография… Ну да, стенография. Только личным кодом. У меня так студенты делали, отличники, чтобы не клянчили списать. Дети еще так делают. Изобретают собственный язык, чтобы взрослым непонятно было. У каждого должны быть свои маленькие тайны…

Глава 38

С 2 до 3 часов дня

Они говорили какие-то необязательные слова и все старались дотронуться друг до друга, словно желая убедиться, что в этой варварской, необъяснимой стране оба живы и здоровы.

Чарли предложила отцу выпить, но тот категорически отказался, сославшись на то, что сегодня с него уже довольно, а вечером ему еще предстоит одна приятная и вместе с тем деловая встреча, где он непременно пропустит стаканчик-другой…

– А ты все такая же любительница «Черри»? – спросил он. – Мы ведь в детстве называли тебя Черри. Дело прошлое, и можно рассказать почему. Однажды после вечеринки с друзьями тебя не оказалось в спальне. Нашли тебя под столом в гостиной. Ты забралась туда, прихватив со стола бутылку с остатками ликера, да там и уснула.

– Папа, это было давно. Теперь твоя Черри выросла и перед ней возникли другие проблемы.

И Чарли за двадцать минут постаралась рассказать отцу о своих планах, трудностях и прогнозах на будущее отеля. Упомянула и о кредитах. Отец слушал внимательно. Хмурил густые брови, когда ему что-то не нравилось, улыбался и согласно кивал, когда одобрял действия дочери.

– И вот сегодня будет собрание акционеров, на котором я должна победить! Понимаешь, папа, я разобью всех своих врагов наголову! А потом я тут такое сотворю!

Да, дочка его круто заворачивает дела. Он как-то по-новому взглянул на нее. Женщина. Настоящая женщина. Вся в мать. Те же движения, мягкие, кошачьи, те же глаза, матово светящиеся под черными бровями.

– Может, все-таки выпьешь?

– Нет, на сегодня я уже свою дозу выбрал. А что бы тебе не оставить меня здесь?

– В каком качестве?

– В качестве партнера.

Пайпс смотрела на своего отца и не верила ни глазам, ни услышанному.

– Папа, но…

– Неужели твой старик, заваливший на выборах в конгресс плюгавца О'Нила, не справится. А специфика во всем мире такова – любовь, добро, честь, бесчестие, зло и предательство. Ты должна познакомить меня со своим хозяйством, хотя я уже кое-что о нем знаю. И разыщи, пожалуйста, секьюрити. Я буду иметь с ним серьезный разговор.

Пайпс, сама того не желая, покорилась обаянию и напору отца.

Одно время она наблюдала его, ушедшего на покой, инертного и какого-то потухшего. Она не была в Штатах, когда он противостоял О'Нилу.

Посчитав, что хуже все равно не будет, она вышла с отцом в приемную и попросила секретаря показать ему документы предстоящего собрания.

Отец нацепил очки, но первым делом посмотрел не на документы, а на секретаршу.

Ничего, он еще повоюет, успокоилась Чарли.

А теперь надо было в конце концов сообразить, что же произойдет не более чем через пятьдесят минут?

Собрание акционеров? Война? Битва гигантов?

Это все не те слова.

Никакого окончательного разгрома не получится, а если и будет выигрыш, то только во времени. Шакир и его банда дадут ей часа два-три, чтобы… Чтобы – что? Чтобы попрощаться с жизнью?

Может быть.

Значит, ей надо успеть нанести удар первой. Еще до решающей схватки.

Ах, где же этот Карченко?! Он многозначительно пообещал Чарли показать сегодня что-то интересное.

Чарли нажала кнопку селектора. Услышала какое-то недвусмысленное хихиканье и подумала про своего отца – пустила козла в огород.

– Карченко еще не появился?

– Нет, но уже идет, – быстренько пришла в себя секретарша. – Еще что-нибудь?

– Да, – перешла на русский Чарли. – Не обращайте внимания, что мистер Пайпс мой отец, пошлите его, если понадобится.

– О, что вы! Он такой… хороший.

Чарли отключила связь.

Ахмат… Мэтью…

Снова не успела подумать, потому что на пороге стоял главный секьюрити. Нельзя сказать, что лицо его светилось от радости победы, но он был спокоен и деловит, поэтому Чарли погасила возникшее у нее раздражение и приготовилась слушать.

Карченко выложил на стол пачку фотографий. Она рассмотрела их.

– Ну и что? Кто это? Какие-то старики, девицы…

– Это не просто старики. Это отец Шакира и еще одно должностное лицо, претендующее на лидерство в политическом котле Кавказа. Если обнародовать, кое-кому это будет стоить карьеры и уж безусловно потери части своих приверженцев.

– Мне кажется, что такие люди, как Шакир, просто наплюют на подобные материалы… Объявят их фальшивкой…

– Во-первых, это не фальшивка, во-вторых, даже если назначат экспертизу, мы получим выигрыш во времени.

– Времени у нас нет, – отрубила Чарли.

Валерий подошел к видеодвойке и вставил кассету. На экране появилась запись, сделанная сегодня утром. Момент передачи «дипломата» с наркотиками в одном из трех занимаемых чеченцами номеров отеля.

– Это кто?

– Наркокурьер. А в чемодане, я думаю, героин.

Чарли какое-то время молча смотрела на экран.

– Это надо срочно отдать в милицию.

– Я бы не торопился…

– Вы что, не понимаете, какие претензии к нам могут предъявить органы? Имея на руках доказательства, мы не представили их в соответствующие службы?

– К сожалению, это не так серьезно. В милиции у Шакира свои люди. Пленка эта будет благополучно похоронена, а с ней, возможно, и мы.

– Что вы все меня пугаете?! Это просто невозможно! – взорвалась Чарли. – В этой стране что, совсем нет закона?

– Нет. Сейчас против чеченцев у нас закона нет. Потому что они в силе. Здесь нужен удар повесомее.

– Так ударьте!

– В свое время. Мы пока не располагаем материалами по убийству вашего коллеги. Но определенная работа была проведена. Получены показания менеджера магазина, где приобреталась видеокамера, на которую был снят момент убийства. Сегодня мои друзья получили из Интерпола сообщение, что у них есть какие-то видеоматериалы, возможно касающиеся того убийства. Если это та запись – дело в шляпе. Вот тогда мы их и прижмем. Вот это уже будет настоящий удар.

Глава 39

– Ты не представляешь, как ты будешь со мной расплачиваться… Нет, ты даже представить себе не можешь, что я у тебя за это попрошу… – бормотал Валя, медленно водя феном по длинным белым локонам. – Я парикмахер-стилист высочайшего класса, ко мне Пугачева за неделю записывается, а ты что придумала?

Наташа стояла рядом, то и дело поглядывая на часы и стараясь унять дрожь в руках и ногах. Уж о том, чтобы спорить, и речи не шло.

– Они, понимаешь, ушами хлопают, а мне потом отвечай, – бурчал Валя больше для гонору, чем от злости. – И вообще эта краска знаешь сколько стоит?

– Я заплачу, заплачу, – бормотала Наташа. – Только ты уж…

– Сделаю, не переживай. – Лицо Вали расплылось в улыбке. – Пойди лучше посмотри, чтоб менеджер не зашел. А то как увидит эту картину, так вылетим с тобой оба.

Картина действительно была довольно необычная. В ярко освещенном парикмахерском салоне перед огромным зеркалом в шикарном парикмахерском кресле сидела… борзая Дуся.

И готова была завыть, залаять, покусать это непонятное волосатое существо, чем-то напоминающее мужчину, которое вот уже второй час намыливало ее какой-то гадостью, поливало чем-то из всевозможных баллончиков, окатывало водой и снова намыливало, поливало, окатывало.

И постепенно окраска слезала с ее шерсти. Как жаль, что хозяйка так и не успеет увидеть, какой она была красивой.

Запах духов и лосьонов уже давно пропитал ее всю, забрался в самые отдаленные участки ее мозга. От этого проклятого запаха хотелось умереть, хотелось выпрыгнуть в окно и разбиться о грязную мостовую, лишь бы эта мостовая пахла не так, как здесь.

Но Дуся только тихо поскуливала и мотала головой из стороны в сторону, глядя то на Валю, то на Наташу тоскливыми глазами.

– Потерпи, миленькая, потерпи, – сюсюкал ненавистный парикмахер-стилист, складывая бантиком пухлые розовые губки. – Я тебе за это конфетку дам.

Он вынул из кармана шоколадную конфетку, развернул и ткнул Дусе под нос.

– На, кушай, маленькая. Вку-усно. Но конфетка тоже пахла духами, поэтому бедная Дуся только чихнула и отвернулась.

– Ну как хочешь. – Валя пожал плечами и отправил конфетку в рот. – Ой, какая вкуснятинка. Зря ты отказалась.

– Она идет! – В салон влетела Наташа с огромными от страха глазами. – Что делать, она уже идет!

– Кто? – Валя чуть не выронил фен. – Пайпс?

– Да какая, на фиг, Пайпс! Англичанка эта идет! Сейчас зайдет в номер, увидит, что собаки ее нету, и…

– Мне двадцать минут. Мне только двадцать минут. – Валя подпрыгнул и стал носиться вокруг Дуси. – Ну чего стоишь? Пойди задержи их!

– Ага, уже бегу. – Наташа выскочила в вестибюль.

Габриела и Трифон уже стояли у лифта. Трифон опять во весь голос рассказывал что-то про русскую жизнь, а Габриела громко хохотала, хлопая в ладоши и каждый раз роняя кульки, из которых постоянно вываливались матрешки, лисьи шапки, какие-то армейские ремни и тюбетейки – все то добро, которого в избытке на вернисаже в Измайлове.

Наташа подбежала к ним и уже открыла рот, чтобы сказать что-нибудь, не важно что, лишь бы привлечь к себе внимание. Но как раз в этот момент тирликнул звоночек и двери лифта бесшумно открылись.

– О, вот и лифт! – радостно заявил Трифон, словно без его подсказки больше никто не смог бы от этом догадаться. – Ну что, поехали? У нас там еще полбутылочки красненького должно было остаться.

Они медленно втянулись в сияющую кабину лифта. Наташа прилипла к стене, лихорадочно соображая, что же ей предпринять, чтобы хоть как-то оттянуть время.

– Ну чего, завтра спозараночку на охоту? – радостно хлопнул в ладоши Трифон.

– Да, на охоту. – Габриела улыбалась, как девочка, которой подарили первую в ее жизни куклу.

– А знатную мы тебе шапку сторговали! – Трифон выудил из пакета огромную шапку из чернобурки. – И всего-то за полтинник.

Он нахлобучил шапку на голову англичанке и засмеялся.

Как раз в этот момент открылась дверь лифта. Наташа быстро нажала на кнопку последнего этажа и выскочила в уже сдвигающуюся дверь. Лифт пополз вверх.

– Ну и что… ну и что… – Наташа бросилась к номеру. – Это минут пять. А надо двадцать. А надо двадцать.

Она бы с радостью натолкала спичек в замок, чтобы они не смогли открыть дверь. Но вся беда в том, что замок этот был электронный и открывался магнитной картой.

– Что делать? Что делать? – Она подскочила к двери и огляделась по сторонам.

И увидела на полу смятую банку из-под пива.

В другое время она ужаснулась бы такому беспорядку, но теперь эта банка из-под пива была ей дороже всего на свете. Наташа даже тихонько запищала от радости…

– Ну вот, теперь, кажется, наш этаж! – Трифон выскочил из лифта и бросился к номеру, предвкушая, как сейчас нальет стаканчик красненького и… – Ну где ты там?

– Иду, иду… – Габриела все время теряла пакеты. – Сейчас.

Устав бороться с многочисленными кульками, она побросала их на пол и достала из кармана карту. Вставила ее в замок, но долгожданного писка почему-то не последовало.

– Что такое? – Она вынула карту и вставила ее снова. Но результат был тот же.

– Может, другой стороной? – посоветовал Трифон, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

– Нет, этой.

– Может, я ее плечом?

– Не надо. – Габриела огляделась по сторонам. – Нужно позвать горничную.

– Да не стоит Я сейчас ее плечиком, и она…

– Что-то случилось? – В дальнем конце коридора «случайно» показалась Наташа и двинулась в сторону Габриели.

– Да! – Иностранка обрадовалась, что не придется удерживать Трифона. – Дверь не могу открыть. С замком что-то.

Наташа тоже попробовала несколько раз для приличия, и только потом «заметила», что весь замок залит пивом.

– Знаете, тут эта рок-группа веселится, за ними не уследишь..

– Ой, и что теперь делать? – испугалась Габриела, для которой сломанный замок был сродни глубокому жизненному потрясению. – Мы же теперь не сможем его открыть.

– Почему не сможем?! Сейчас я его плечиком! – пробасил Трифон, отступая назад и готовясь обрушить на дверь всю свою многокилограммовую тушу.

– Нет, вы что! Это ж денег стоит! – Наташа загородила собой дверь. – Нужно просто немножко подождать. Немножко подождать, и все. Оно через полчасика высохнет, и замок откроется. Если вас не затруднит, можете спуститься пока в бар.

– В бар! – радостно воскликнул Трифон. – Ну конечно, в бар! Пошли в тот, где нам бутылку водяры подарили! Может, еще обломится!

– Но у меня тут вещи. – Габриела с тоской посмотрела на кучу пакетов на полу. – Не могу же я…

– Я отнесу их к себе, а потом принесу прямо в номер. – Наташа лучезарно улыбнулась.

Габриела пожала плечами:

– Ну что ж, в бар так в бар. Хотя нет, зайду лучше в парикмахерскую…

Наташе бежала, перепрыгивая через три ступеньки, чтобы быть внизу раньше лифта.

– Ну вот, моя девочка, наконец мы тебя отчистили от этой гадкой краски. – Валя выключил фен и повесил его на крючок. – Теперь спрыснем тебя одеколончиком и…

Этого Дуся вынести уже не могла. Прыгнув с кресла, она сбила несчастного Валю с ног и бросилась наутек.

– Стой! Ты куда? А одеколончиком? Но Дуся вылетела из салона, расталкивая удивленных посетителей.

– О, смотри, какая сука. – Трифон удивленно поглядел на пронесшуюся мимо собаку. – Как на твою Маньку похожа. Может, все-таки в бар?..

Но Габриела вошла в салон, огляделась по сторонам и села в кресло. В то самое, где несколько секунд назад сидела ее собака…

Глава 40

Чарли только успела попрощаться с Карченко, как ей доложили – в холле бузует толпа фанатов. Милиция не удержала их на улице.

Где Карченко, чуть было не крикнула она, но вовремя спохватилась:

– Где вся охрана?

– Мы все там. Не справляемся. Из холла мы уж их как-нибудь вытесним, но они же останутся у гостиницы и побьют окна.

– А милиция?

– Позвали подкрепление, но пока они прибудут…

– Ясно. Где Корзун?

– Кто?

– Начальник пожарной охраны. Ко мне его срочно.

– Начальника пожарной охраны?

– У вас уши заложило?

– Есть.

Чарли забегала по кабинету, натыкаясь на столы и стулья. Этого еще не хватало! Перед самым собранием! Бывает же так, что все свалится на один день! И это еще не конец его. Это только середина!

Корзун влетел в кабинет, словно там случился пожар.

– Сколько понадобится вашей команде, чтобы развернуться?

– По штату семь минут. Но мы уложимся в три.

– Даю вам четыре.

– А где горит?

– Вон там, – ткнула Чарли пальцем в окно. – Видите?

Корзун соображал ровно секунду.

– Разрешите выполнять?

– Вперед, командир.

Чарли, конечно, отдавала себе отчет, чем все это может кончиться. Но у нее не было другого выхода. В конце концов – это территория отеля. А она как хозяйка вправе защищать свою территорию любыми методами.

– Мисс Пайпс, – позвала секретарша, из милиции звонят.

– Из милиции? Что им нужно?

– Да тут наши постояльцы…

– Соедините.

– Добрый день. Двадцать девятое отделение милиции, полковник Сычев. Тут такое дело, передал нам ваш Карченко двоих американцев. Они там с чеченами подрались. Надо как-то решать…

Ох, Чарли прекрасно знала эту фразу – «надо как-то решать». Это значило: заплати.

– А кто такие? – спросила она, подсчитывая в уме, во сколько ей может обойтись освобождение сограждан. Если слишком дорого, она и пальцем не пошевельнет – пусть посидят, подумают, познают русскую действительность.

Но в следующую минуту она уже вскочила и, прихватив сумочку с деньгами, бросилась к выходу.

Полковник Сычев назвал фамилии контролеров.

Нет, за этих она заплатит сколько угодно.

– Папа, я скоро вернусь. Никуда не уходи, – крикнула она на бегу.

Старик Пайпс даже не успел поднять голову.

Пролетела по коридору, успев, впрочем, отметить, что все в порядке, и к лифту.

Да что ж он так долго?

Переложила двести долларов в карман жакета, а еще сто – в карман юбки. Милиционерам сразу много показывать нельзя – аппетиты растут. С ними надо торговаться. Они боятся брать, поэтому легко снижают цену.

Внизу она застала самый разгар побоища.

Точнее, помывки.

Команда Корзуна выстроилась вдоль стен отеля и из брандспойтов поливала толпу фанатов, не особенно заботясь о том, чтобы не пострадали милиционеры.

Толпа смешалась в один мокрый, жалкий и визжащий комок. Лошади вставали на дыбы, милиционеры перебежками неслись к выходу, а толпа фанатов прыгала под жесткими струями, выкатив от восторга глаза и скандируя захлебывающимися голосами:

– «Treasure»! «Treasure»! «Treasure»! «Treasure»!

Впрочем, под напором воды толпа отступала.

Чарли только добежала до машины, но и этого хватило – она с головы до ног тоже была мокрая. Брызги стояли над площадкой перед отелем плотным шаром – не промокнуть было невозможно.

Но Чарли это только развеселило.

Она завела мотор и вдавила педаль газа. Машина рванула с места, чуть не влетев в джип, въезжающий в ворота.

Глава 41

С 3 до 4 часов дня

Пришлось включить печку, но до отделения милиции Чарли доехала уже сухой.

Чарли знала два стиля поведения в милиции. Первый – русский. Это просто – привет, козлы, ну чего вы тут наваляли? Вань, сгоняй за виски. Сейчас мы все наши проблемы в градусах утопим.

Второй – американский. Добрый день, прошу вызвать консула, адвоката, предоставить моим подопечным переводчика, нормальные условия проживания и отменное питание. Вы не согласны – я обращусь в гаагский Международный суд.

Чарли были доступны оба стиля, более того, она оба уже испробовала. И надо сказать, что первый действовал куда эффективнее второго.

Однако – противно было. Поэтому Чарли изобрела свой стиль. И назвала его – «Союз» – «Аполлон». Некий гибрид американского и русского.

– Добрый день, будьте любезны, мне бы полковника Сычева.

– А че надо?

– Если ты поднимешь свою задницу от табурета, он тебе объяснит… Господин Сычев, рада вас снова видеть.

– А, заходи, заходи, Чарли. Быстро ты прискакала.

– Дела, дела…

– Все ты в делах, надо же когда-то и отдохнуть.

– Это на том свете.

– Тьфу, типун тебе на язык.

– И что там натворили эти янки?

– Да вот подрались. В номере твоем бардак устроили, мебель поломали.

– Вот придурки. Ну да ладно, простим их на первый раз. А, полковник?

– Это… как его… Тут проблема. Они, понимаешь, телегу накатали на чеченов твоих. Надо разобраться. Кто там виноват – черт поймет.

– И надолго это разбирательство?

– По закону – три дня имею право держать.

– Три дня? Прошлый раз было – сутки.

– Так то прошлый.

– Ну если оптом – по пятьдесят долларов сутки, идет?

– Это… как его… Тут не так просто. Чечены тоже телегу накатали. Мол, напали эти на них, избивали цинично, издевались и оскорбляли национальное достоинство.

– Покажи.

– Не положено. Материалы следствия.

– Хорошо. Семьдесят долларов сутки. Идет?

– Это… как его… Ты не торопись. Ваш Карченко сказал, что предоставит список убытков, а вот с кого их стребовать?

– Сто.

– Это… как его…

– Слушай меня, полкан, больше ста я не дам, как ты ни вертись. Если мало, я тебе добавлю. Кассетка, где ты в нашем баре долларами швыряешься и девочек поливаешь вином, у нас хранится, помнишь? Я почему тебе вообще бабки предлагала? Из уважения. Но ты не стоишь уважения. Поэтому я тебе вообще ничего не заплачу. Гуд-бай.

– Да постой ты! Сразу – гуд-бай. Я тебе просто проблему очертил.

– Где они?

– Они отдельно у меня содержатся.

– Ну и веди их сюда. Только быстро – у меня времени в обрез.

Сычев выскочил из кабинета.

Чарли вынула сто долларов и положила ему в палку на столе.

Через минуту Пэт и Рэт стояли перед ней, глядя побитыми щенками.

– Там твоим детишкам на игрушки, – небрежно кинула полковнику Чарли.

– Спасибо, спасибо, мисс Пайпс. С тобой приятно иметь дело.

– С тобой тоже.

Чарли шагнула к выходу, но дверь распахнулась сама – на пороге стоял Шакир.

Увидев Чарли, он на секунду замер, а потом – это было для Пайпс шоком – отступил в сторону, пропуская ее.

Это увидел и Сычев.

Когда Чарли уже торопилась по коридору к выходу, она слышала, как полковник орал в своем кабинете:

– Понаехали тут, черножопые, свои порядки устраиваете?! Ни хрена! Отсидят твои джигиты, как положено. Телега на них имеется. И нечего мне тут деньгами перед носом махать. За взятку должностному лицу отдельно ответишь!…

Чарли даже приостановилась.

Нет, что-то случилось.

Сычев тоже больше не боялся чеченцев…

Выручив контролеров, Пайпс оставила их до обеда, взяв торжественное обещание, что к шести они будут в своем номере.

Благодарные Пэт и Рэт чуть ли не руки ей целовали, но она посоветовала им сначала хорошенько вымыться или, еще лучше, попариться в бане.

– А зачем?

– Вам там не встречались такие маленькие насекомые, пахнущие бренди?

– Да. Нам про них теперь все известно.

– А вот мне они не нужны.

Пэт и Рэт решили, что бани с них сегодня достаточно. Обойдутся и простым душем. Впрочем, одежду они тут же сдали в прачечную, а сами надраивались на совесть.

А Чарли помчалась в офис. До собрания акционеров оставалось немного времени.

А ей еще переодеться.

О том, что она скажет акционерам, Чарли уже не думала, она на все махнула рукой – будь что будет.

Глава 42

С 4 до 5 часов вечера

Ежегодное собрание акционеров…

Ну что сказать?

Это долгожданная премьера, это молодой любовник, наконец решившийся попросить руки и сердца, сеанс психотерапии, шоу Дэвида Копперфильда, праздник труда, вскрывшиеся почки на деревьях, итог жизни, мечты о светлом будущем, экзамен на половую зрелость… Впрочем, все на свете похоже на все на свете. Только ежегодное собрание акционеров ни на что не похоже.

К нему готовились задолго. За месяц, нет, за полгода. Да что там, к ежегодному собранию акционеров начинают готовиться на следующий день после предыдущего.

Но нынешнее должно было стать всем вышеперечисленным, еще многим неперечисленным и возведенным в квадрат, в куб, в самую высшую степень.

Еще года три назад Чарли точно знала: никогда не храни все яйца в одной корзине, на одну карту не ставь все, никогда не говори «никогда».

Но это было три года назад, а сегодня американка Чарли забыла все эти премудрости и оставила себе одну, но очень славянскую, интерпретируемую несколько взрывоопасно: или пан, или пропал.

Она знала, что будет одна против всех. Даже против тех, кого любит. Она знала, что, проиграв, сможет побарахтаться еще от силы месяц-другой, а потом с позором укатит из этой разодранной и раздираемой страны, чтобы больше никогда сюда не соваться.

Силы она рассчитала заранее, но сейчас, перед самым началом, проверяла еще раз. Это было просто: если, перед тем как подняться в зал, люди заходили к ней поздороваться, приложиться к ручке, да даже просто заглядывали в ее кабинет, спросить: вовремя начинаем? – она была уверена: эти за нее. Если же сразу поднимались в «Композиторский» – а сегодня решено было там собрать ежегодное «аутодафе», – значит, настроены колюче, если не динамитно.

Чеченцы, конечно, не пришли, а вот сибирский мужик, которого она с особым трепетом ждала, оказался не расположен здороваться с Чарли. Московские банки тоже гордо продефилировали мимо. Значит, все как она и предполагала.

Сорок пять у нее, сорок пять у них, и десять болтается посредине, как цветок в проруби.

Чарли знала грубую русскую интерпретацию этой поговорки, но почему-то из суеверного страха боялась даже подумать, что сибиряк может оказаться дерьмом.

Когда часы показали без пяти четыре, Чарли встала, загасила сигарету, сунула в карман мундштук, под мышку – папку с документами, взглянула на себя в зеркало, вздохнула, как пловец перед прыжком, и шагнула к двери.

Ее ритуальный проход по собственному хозяйству, где она надеялась в последний раз перед «расстрелом» надышаться уверенностью жизни, оборвался в самом начале.

– Мисс Пайпс, – вошли в двери сразу несколько горничных и даже администраторша, – мы хотели у вас просить за Веру Михайловну. Эти двое, они…

– Вон! – тихо сказала Чарли.

Она вообще не умела кричать, но и тихо могла выдать так, что слышно было в самой глубине души.

В этот момент ее подчиненные явно решили, что Чарли стерва, каких свет не видывал. Ну они ей наработают! Она еще пожалеет, что не захотела их выслушать, она еще умоется горючими слезами.

А Чарли, чуть растеряв свою решительность, рассекла толпу ходатаев и двинулась к лифту.

Чертовы идиоты, ругалась она про себя, нельзя стоять на дороге, когда человек идет по делу. Это хуже черной кошки! Это почти пятница тринадцатого! А эту Веру Михайловну я уволю так, что только пыль столбом!

В холле она краем глаза заметила, как двое прилипших друг к другу пожилых гея что-то возбужденно говорили дормену. В другой раз она бы разобралась, а теперь только посильнее сцепила зубы.

В лифте вместе с ней поднималась странная дама, от которой несло псиной. Даму лапал, правда скорее дружески, чем сексуально, здоровенный мужик, от которого псиной несло еще больше.

Как их могли пустить? – снова краем сознания спросила риторически Пайпс, но тоже мысленно махнула рукой.

По коридору носились поддатые юнцы в рваной одежде – этих Пайпс узнала, группа «Treasure». Она втянула носом воздух – нет, наркотиками, кажется, не пахло. Впрочем, сейчас и это не ее дело.

Надо войти так, чтобы зал встал и аплодировал. Так было каждый раз, если так не будет сегодня – все, можно даже не начинать.

Мэтью…

В сердце больно кольнуло. Дурацкая дилемма между чувством и долгом никогда не казалась Чарли жизненной, но ведь вот надо же, у нее именно так и сошлось. Нет, она только делала вид, что простилась с Мэтью навсегда. Она не могла, она не успела еще. Она оставила это на потом. Хотя с ужасом понимала, что будет откладывать это на все более «потом».

Последние часы ей все время хотелось поднять трубку и позвать его. Просто посмотреть в глаза. А может быть, даже спросить: это окончательное твое решение? Но она чуть ли не силой держала себя за руку – нельзя. Тогда она вообще развалится, а ей сегодня нельзя. Ей сегодня надо как раз собраться.

Перед резной дверью «Композиторского» Чарли еще раз глубоко вздохнула, вывела улыбку – Шэрон Стоун просто отдыхает, – ну!

Теперь только стараться не смотреть в его сторону.

– Здравствуйте, господа. – Это по-русски и по-английски.

Они бы вот-вот встали и зааплодировали, но Пайпс не успела закрыть за собой дверь, как в зал вдруг влетела, радостно визжа и полаивая, большая собака.

За ней неслась взмыленная Габриела. Собака принимала гонку за игру, а у Пайпс упало сердце.

Во-первых, еще собак тут не хватало, а во-вторых – начало еще то.

Под хохот собравшихся собака была изловлена и вручена хозяйке.

– По-русски говорят: свинью подложили, – мило улыбнулась Чарли. – Но собака – не свинья, а лучший друг человека. Значит, это к добру. Начнем, господа.

Сразу начать, конечно, не удалось, собравшиеся никак не могли угомониться. Многие считали, что Пайпс специально устроила этот аттракцион, чтобы расслабить их, развеселить. Ведь все понимали: сегодня будет война. Но если она начинается так, то, скорее всего, это будет веселая война, несерьезная и неопасная.

– Отчет о работе за минувший год у вас на руках. Надеюсь, вы успели с ним ознакомиться. Ну а кто не воспринимает цифры на бумаге, имеет уникальную возможность услышать все это собственными ушами. Я хочу предоставить слово нашему экономическому богу – Ахмату Калтоеву. Прошу вас.

Она ухитрилась не посмотреть в его сторону. Как раз удачно, что сидевший рядом потянулся за бутылкой воды. Она тут же подала ему эту бутылку.

Ахмат встал и вышел к изящной трибуне. Как в лучших отелях мира, на ней было гордо выведено «Калифорния» на двух языках, эмблема отеля, имелся ряд чувствительных микрофонов, удобная подставка и тонкая нога, которая тем не менее была устойчивой.

Собравшиеся сидели за большим круглым столом, как некогда рыцари. Но Чарли, вполуха слушающая Ахмата, почти воочию видела, как овальные бока начинали вдруг выпирать острыми углами.

Теперь она могла спокойно рассмотреть собравшихся.

Чеченцы сидели мрачной кучкой напротив. Шакир «очень культурно» чистил ножом ногти. По левую руку от него устроились московские банкиры. Эти были рассеяны, тихо переговаривались, что-то черкали в блокнотах и даже разговаривали по сотовым телефонам. По правую руку от Шакира сидел сибиряк.

Чарли посмотрела на него и чуть не ахнула – здоровый мужик спал. Подпер голову кулаками и сладко спал.

Стараясь не замечать этого, очень внимательно слушал докладчика американец. Рядом с ним вертел головой фермер из Зарайска.

Чарли пыталась понять, о чем все эти люди думают, но тщетно.

Ахмат подробно рассказал о затратах отеля, предвиденных и непредвиденных, а в конце, как и положено, перешел к приятному:

– Таким образом, прибыль составила семь процентов. Это на один процент больше, чем в прошлом году.

– Сколько? – подал со своего места голос Шакир, вскинув большую голову.

– Получается, на каждую акцию прибыль в размере двадцати пяти тысяч американских долларов. Я, конечно, округляю цифру.

Шакир снова уронил голову.

Американец посмотрел на Чарли и удовлетворенно кивнул.

Банкиры достали калькуляторы и стали тыкать в них пальцами.

Фермер чуть не присвистнул.

А сибиряк так и не проснулся.

– Господа, можно задавать вопросы, если только они не о смысле жизни, – сказала Чарли.

– По моим расчетам, должно получиться двадцать пять и три, – сказал банкир.

– Если быть совсем точным, – ответил Ахмат, – то двадцать пять и тридцать две. Но я, как вы помните, округлил. Нет-нет, ничего от вас мы утаивать не собираемся. Тем более что все расчеты у вас на руках, а если вы откроете последнюю страницу, то увидите там эти цифры напечатанными крупным шрифтом.

– Сколько мы получим? – снова вскинул голову Шакир.

– Это уже вопрос о смысле жизни, – вмешалась Чарли. – На эти вопросы буду отвечать я.

– У меня вопрос несколько узкого свойства, – сказал американец. – В прошлом и позапрошлом году рестораны приносили восемь процентов прибыли. Не пытались ли вы разобраться, в чем причина падения доходов?

– Пытались, – сказал Ахмат. – Господин Кампино, очевидно, забыл, что в конце прошлого года, а точнее – в августе, в стране произошел обвал рубля. Надо сказать, что мы еще героически выдержали этот удар…

– Боюсь, господин Калтоев хочет ввести меня в заблуждение, – перебил американец. – Обвал рубля и все остальные форс-мажорные обстоятельства очень подробно отражены в отчете. Это остается за скобками. Но вот я смотрю другие показатели – рост, рост, рост. И в целом рост на один процент. Боюсь, дело не в дефолте, а в самом ресторане.

Чарли замерла. Назревала гроза. Если Кампино дотошно изучил этот вопрос, то козырь он держит в рукаве.

Ахмат не переставал улыбаться.

– Основная прибыль отеля, как уже не раз говорилось на всех собраниях, зависит от работы ресторанов, баров, кафе. Посетители этих точек на семьдесят пять процентов – граждане России. В связи с обвалом рубля средний класс…

– Прошу прощения, господин Калтоев, – снова перебил американец, – не на семьдесят пять, а всего лишь на шестьдесят. Эту цифру вы не указали, но простейший расчет дает даже пятьдесят восемь процентов. Но и это, повторюсь, не причина. Средний класс обнищал, согласен. Однако убытки от дефолта заложены в самом документе. Я говорю о восьми процентах сверх запланированных убытков. В чем же дело?

Он таки докопался, подумала Чарли. Идиот. Надо было сначала спросить у меня.

– Да, вы серьезно подготовились к собранию, – не терялся Ахмат. – Но вы упустили такой немаловажный момент, как продукты. Цены на них выросли, и нам, естественно, пришлось искать более уступчивых партнеров, у которых качество, увы, не всегда соответствует нашим высоким требованиям.

– Это уже ближе, – мягко улыбнулся американец.

Чарли взглянула на Шакира – у того лицо пошло красными пятнами.

– Только и здесь неувязка, – продолжал долбить Кампино. – Я проверил накладные. Действительно, партнеры у вас новые. Но отель платит им никак не меньше, чем прежним. Больше платит, господин Калтоев. На три процента больше.

Американец выждал внушительную паузу и закончил:

– Думаю, отелю стоит вернуться к прежним поставщикам.

Чарли облегченно вздохнула. Не докопался.

– Спасибо, мы учтем ваше предложение, – тоже успокоился Ахмат.

– Есть еще вопросы? – бодренько поинтересовалась Чарли.

Вопросов больше не было. Пока.

– Ну что ж, господа… – Чарли встала, чуть помедлила, чтобы дать Ахмату вернуться на свое место – он сидел рядом с Шакиром, – и вышла на трибуну.

Сибиряк по-прежнему спал.

– Двадцать пять тысяч – это, мне кажется, совсем не плохие дивиденды, – сказала она с гордостью. – Вы правы, у нас еще масса проблем. И прибыль могла бы быть куда выше. Но и это неплохо, если на вашем счету появится такая в общем-то милая цифра.

Собравшиеся наконец поняли, что пора аплодировать.

– Спасибо, спасибо. Как говорили когда-то в России, будем считать ваши аплодисменты одобрением проделанной работы. Я очень рада. Но еще более рада сообщить вам, что ни копейки из этих дивидендов вы в этом году не получите.

Чарли сказала это нарочито будничным голосом. Как бы о неважном, между прочим.

– Отель растет, развивается, пора нам уже…

– Что?

Дошло наконец.

Это спросил американец.

– … Наконец становиться на собственные ноги, – закончила-таки фразу Чарли и только после этого повернулась к Кампино: – Простите?

– Вы сказали?..

– Да, я сказала, что все доходы этого года мы пустим в оборот. Отель предлагает не выплачивать дивиденды.

– Совсем?

– Совсем. Более того…

– Э-э… Что она говорит? – поднял тяжелую голову Шакир.

Ахмат смотрел на нее большими от ужаса глазами.

– … Предлагаю взять ссуду у уважаемого банка, – кивнула она на московских банкиров, снова не позволив себя перебить.

– Что говорит? – забеспокоился уже не на шутку Шакир.

– Вы спросите меня, естественно, куда же пойдут эти деньги. И вот тут я перехожу к самому интересному.

– Погодите, мисс Пайпс, – спокойно сказал американец. – Я уверен, что у вас грандиозные планы. Уверен, что деньги всегда есть на что потратить, но, простите, дивиденды – это святое.

– Э-э, что я говорил, – резко махнул рукой Шакир. – Она смеется, да?

– Ну что вы, господа, какой смех. Веселье только будет.

Чарли торопилась забить главные гвозди, чтобы потом их труднее было вытащить.

– Когда я скажу вам, во сколько обойдутся отелю предполагаемые затраты, вы перестанете грустить. Вы задумаетесь, но когда вы узнаете, на что отель собирается истратить эти деньги, вот тогда вам будет весело.

Что я несу? – подумала она мимоходом. Какой-то провинциальный конферансье!

– Мы не хотим, – сказал Шакир.

– Да уж, это как-то неожиданно, – кивнул и американец.

– Знаете, это несерьезно, – подхватил московский банкир.

Чарли выслушала всех более чем доброжелательно.

– Итак, я продолжаю, господа, – сказала она, словно только отвлеклась на прожужжавшую муху. – С чего бы начать? Наверное, с самого неотложного. Откройте, пожалуйста, красные папочки. Спасибо. Как видите, это расчеты, вполне компетентные и серьезные расчеты по замене противопожарного оборудования.

– Хватит! – вдруг хлопнул рукой по столу Шакир. – Это говорить не будем. Не хотим. Другой будем говорить. Ми предлагаем открыть в гостинице казино. Тихо. Деньги ми сами даем. Ничего не стоит. Все. Это будем говорить.

– Как вы знаете, противопожарное оборудование устанавливалось в отеле, – ровным голосом как ни в чем не бывало продолжила Чарли, – во время строительства. К сожалению, с тех пор оно не только технически износилось, оно морально устарело и, более того, само по себе стало огнеопасно.

– Она глухая, да? Я сказал: мы это говорить не будем.

Чарли даже не посмотрела в сторону Шакира.

– Мне ли вам рассказывать, во сколько нам обойдется любой, пусть самый незначительный пожар. На странице одиннадцать вы можете прочесть приблизительные расчеты наших потерь в случае возгорания только одного номера. Ничего лишнего мы не прибавили. Страховка, материальные потери, восстановительный ремонт…

– Слушай, Ахмат, скажи ей, чтоб замолчала. – В голосе Шакира была уже нешуточная угроза.

– … И компенсация. Мы не учли здесь потери клиентов и удар по репутации отеля, что, как вы знаете, наносит куда больший ущерб.

– Ай-яй! Горит! Пожар! – закричал Шакир. – Тебе что, не понятно? Я сказал – нет.

– Исходя из этих расчетов, нам понадобится минимум шестьсот тысяч долларов на покупку и установку нового оборудования.

Шакир демонстративно разорвал красную папку.

Чарли только этого и ждала:

– Ой, вы случайно порвали документы. Ничего, у нас есть дубликат. Возьмите, пожалуйста.

Она обогнула стол, подошла к чеченцу и положила перед ним новую папку с расчетами.

Потом вернулась на место и сказала:

– Я бы хотела поставить этот вопрос на голосование акционеров, но прежде позвольте мне сказать, какие еще траты нам предстоят.

– Еще? – не удержался американец.

– Да, мистер Кампино, это только начало.

Американец очень хотел поддержать Чарли, но она видела, что ему это дается все труднее.

– Слушай, ми заплатили деньги, нам говорили: доходи, дивиденти-шменти. Где все? Давайте ее снимем, – сказал Шакир. – Плохой руководство.

Чарли добилась своего. На Шакира теперь даже не оборачивались. Это бесило его больше всего. Женщина говорит, а его никто не слушает. Мужское начало в нем кипело, но он умел наступать на все свои рефлексы, когда дело касалось денег. А в том, что эта американка никаких денег не получит, теперь он был совершенно уверен. Он даже за копейки на противопожарное оборудование готов был вцепиться в горло, но она вообще зарвалась. Теперь за нее никто не проголосует.

– Позвольте, мисс Пайпс, давайте все-таки обсудим первый вопрос, – сказал московский банкир.

– Это не имеет смысла, – ответила Чарли. – Если вас не устроит весь пакет, то мы вполне можем последовать совету господина Шакира и переизбрать меня. Более того, я сама уйду в отставку.

Стало тихо. Сибиряк приоткрыл глаз и снова закрыл.

– Вы нам угрожаете? – тихо спросил банкир.

– Разве? – улыбнулась Чарли. – Незаменимых нет. Итак, если вы позволите, я продолжу.

Собравшиеся переглянулись.

– Отлично, – расценила молчание как знак согласия Чарли. – Значит, мы остановились на противопожарном оборудовании. Но это, господа, паллиатив. Если мы потратимся на дорогостоящую технику и больше ничего не сделаем – мы действительно останемся в убытке. Однако есть выход. Мы можем увеличить наши доходы по крайней мере раза в четыре.

Банкир непроизвольно хмыкнул.

– Госпожа Пайпс, – сказал он, словно профессор студентке, – в стране кризис. При всем вашем старании и нашей благосклонности доходы у нас не вырастут даже на процент.

– Это очень поверхностный взгляд, – жестко сказала Пайпс. – Здесь недавно упоминали печальной памяти август. Что же тогда случилось? Действительно, средний класс перестал существовать. И в этом все дело! А наш отель как раз и был рассчитан на людей со средними доходами.

– Вот видите! – развел руками банкир.

– Значит, надо сделать его для людей с высокими доходами, – как само собой разумеющееся вывела Чарли. – Надо не снизить цены, а поднять их.

– Это что-то новое в практике ценообразования, – тихо сказал американец.

– Возможно. Но другого пути у нас нет.

– Да-а… – протянул банкир. – Что-то вы, мягко говоря, недодумали, госпожа Пайпс. У вас и так клиентов раз, два и обчелся, а если вы повысите цены…

– Да, цены надо повышать. Но не просто так. И теперь, господа, главное. Наш отель должен стать пятизвездочным. Только такой выход. Потому что это будет единственный в стране отель на высшем мировом уровне.

Американец с интересом повернулся к Чарли.

– И что из этого? – спросил банкир.

– Из этого – все, – теперь уже стала профессором Пайпс. – Вы, наверное, знаете, что эксклюзивные товары стоят на порядок выше ширпотреба. Вы, наверное, знаете, что такое монополия. Вы, может быть, догадываетесь, что это азы экономики.

Банкир нервно снял очки.

– Ну а для этого, господа, нам придется раскошелиться. Вы же понимаете, что такое пять звезд.

– Я не понимаю, – сказал Шакир.

– А от вас этого не требуется, – улыбнулась Чарли. – Это моя забота.

Шакир наклонился к уху Арслана и сказал тихо:

– Позови Махмата и Ардана.

Арслан кивнул и уже хотел было подняться, но Шакир жестом его остановил:

– Потом.

– Но вы отдаете себе отчет, чего это стоит? – спросил Кампино у Чарли.

– В смысле денег? Да. Все расчеты вам будут предоставлены. – Она кивнула Ахмату, и тот раздал собравшимся голубые папки. – Прошу вас открыть документы на последней странице. Там обозначена сумма прописью.

– Ха-ха… – как-то нервно засмеялся банкир. – Но эта цифра нереальна. Даже если мы согласимся вложить все дивиденды.

– Да, этого будет маловато. Но, надеюсь, ваш банк даст нам ссуду?

– Нет.

– Почему?

– У нас нет денег.

– А у вас, господин Шакир?

– Нету. А тебе и копейка не дам.

– Что вы скажете, мистер Кампино?

– Боюсь, что и я мало чем смогу помочь…

И этого Чарли тоже ждала.

– Ну что ж, тогда нам придется выпустить дополнительные акции.

Она сказала это и замерла. Нет, они еще не поняли, они словно дают ей еще несколько секунд. Вот тогда она и вбила, последний гвоздь.

– А раз у вас нет денег, придется продавать их желающим.

Теперь все. Вот теперь можно выдохнуть.

Глава 43

Старик Пайпс недолго развлекал себя делами отеля. Стоило ему взглянуть на самые важные документы, и он понял, что делать дальше – надо просто вызвать полицию. Эта простая мысль сразу же пришла ему в голову, и он был очень удивлен, почему его Черри до сих пор до этого не додумалась.

С чувством выполненного долга он спустился в бар, где у него была назначена встреча со Светой.

Правда, сначала Пайпс забежал в номер и надел джинсы. Во-первых, ему было неловко перед молоденькой и умненькой девочкой выглядеть заскорузлым стариком в костюме, а во-вторых, ему неловко было вообще в костюмах. Как-то так получается, что наша молодость проходит под знаком «denim», зрелость под знаком «cotton», а старость предпочитает «wool». У Пайпса все было шиворот-навыворот: в молодости клерком он парился в шерстяной тройке, потом почувствовал вкус свободной легкой одежды из хлопка, а сейчас обожал джинсы. Он не без основания считал, что эти народные штаны делают его похожим на ковбоя. Но не настоящего ковбоя – примитивной деревенщины, коровьего пастуха, героя анекдотов, а того ковбоя, что лихо разъезжает по экранам, паля направо и налево в плохих парней. Пайпс действительно был похож на Бронсона – эдакий опытный, даже пресытившийся, но еще ого-го какой легкий и подвижный ковбой: поджарая фигура, крепкий загар, седая благородная шевелюра и выцветшие голубые глаза. Настоящий шериф – мечта какого-нибудь заштатного американского городка.

Света за это время тоже успела переодеться, и – о счастливое совпадение – тоже в джинсы. У нее было на это несколько причин: во-первых, она давала понять, что на сегодня занята, пусть не беспокоятся, а во-вторых, она предполагала, что старику наверняка захочется выйти на пленэр и посидеть на еле проклюнувшейся травке – так не пачкать же дорогущие платья. Мобильный телефон она тоже с собой не взяла, потому что ни с кем сегодня не собиралась общаться.

– Я очень заинтересовался вашими мыслями, – сказал старик, заказывая бурбон. – Мне важно как можно больше узнать о России и о русских.

– Это пожалуйста, это мы можем, – серьезно ответила Света. – О России я могу говорить сколько угодно.

– А вот скажите, откуда вы все знаете? Вы ведь такая молодая.

Света невольно зарделась. Она и сама предполагала за собой недюжинный ум, но когда тебе об этом говорят старшие – загордишься.

– Я много читаю, думаю, размышляю, – сказала она, глубокомысленно сощурив глаза. – Вы ведь помните, как у старика Хема?

– У кого?

– У Хемингуэя, это ваш писатель?

Если бы не густой загар, старик покраснел бы как юноша. Про Хемингуэя он слышал в школе, но с тех пор прошло много лет, а прочитать знаменитого соотечественника ему все было недосуг.

– А, конечно. Так что у Гэмингвэя? – произнес он фамилию на американский манер.

Света и сама пожалела, что упомянула красивую фамилию, потому что тоже ничего не читала.

– Ну как же! Мы все учились немного, кое-где и кое-как, – вольно перевела она на английский русские стихи.

– М-да… – протянул Пайпс, мысленно давая себе клятву обязательно купить сочинения Хемингуэя и прочесть все от корки до корки, чтобы найти другие, не менее замечательные по глубине высказывания.

Света поняла, что пронесло, и почувствовала себя легко и свободно.

– Знаете, это я только с виду такая легкомысленная, а в самом деле меня так все волнует. Я вот возьму какую-нибудь книгу и читаю, читаю, читаю… И думаю… Так много важных мыслей в книгах. Я ведь, знаете, еще в детстве любила петь и танцевать, стихи читала наизусть. Мне все так и говорили: Светка, ты будешь артисткой, настоящей, как Алла Пугачева.

– Это кто?

– Фи, он не знает Пугачеву! – искренне удивилась Света. – Это наша самая великая артистка.

Пристыженный Пайпс молча выпил свой бурбон.

– Вот, а когда я школу закончила, сразу поехала в Москву, чтобы поступить в театральный институт. Знаете, я так люблю театр, запах кулис, аплодисменты, грим, всякие роли, эти… ну, мебель старинная, костюмы… Ах, театр…

– И что?

– Блат. Кругом один блат.

– Что это – блат?

– Знакомство, родственники всякие, деньги. Можно было и другим путем, но мне было противно.

– Каким?

– Переспать с преподавателем. Да-да, не удивляйтесь, мне сразу на экзамене профессор сказал: хочешь работать в театре? Хочу. Тогда переспи со мной! Представляете?

– Ужас!

– А я тогда девочка чистая была, наивная, мне так противно стало… И куда ни приду – везде одно и то же. Я уже даже покончить с собой хотела. И еще такие все мерзкие старики… То есть я хотела сказать, что мне было просто противно. Как это можно: искусство – и такое? Но я себе слово дала: умру, а в театре работать буду.

Пайпс слушал Свету с открытым ртом и уже корил себя за циничное желание с ней переспать. Бедная девочка, она так настрадалась.

– Устроилась лифтершей. Зарплата – копейки. Жильцы, бывало, мне хлеба давали, чтобы я в голодный обморок не упала. А за квартиру платить надо. Потом и это кончилось.

– Почему?

– Лифт сломался. А хозяин квартиры ничего знать не хочет – или ты переспишь со мной, или убирайся.

– Это же кошмар!

– Что вы! Кошмар еще и не начинался. А я каждый вечер в театр ходила, на самые лучшие спектакли. Тихонечко сяду в последнем ряду и плачу.

Пайпс заказал еще бурбона, чтобы утопить горе в вине.

– А потом я влюбилась. Он артистом был. Гамлета знаете?

Это Пайпс, слава богу, знал.

– Вот он Гамлета играл. Такой красивый, умный. Я так его любила. Мы собирались пожениться, но его семья меня не захотела – как же, я простая девушка, а он знаменитость. И он меня бросил. Беременную.

У Пайпса невольно сжались кулаки. Ах, попадись ему сейчас этот Гамлет, он бы ему показал «То be or not to be»!

– Так у вас есть малыш?

– Нет, – тихо сказала Света, тщательно прикусив губку. – Погиб ребеночек. При родах погиб. И знаете, мне тогда все стало все равно. А тут подруга моя пришла и говорит: хочешь денег заработать? Я даже не спросила как. Вот она меня в публичный дом и привела.

Пайпс уже только качал головой. У него не было даже сил восклицать.

– Да-да, в публичный дом. И бандерша там знаете кто? Герой Советского Союза. Я испугалась, закричала, но меня схватили и изнасиловали. А потом забрали паспорт и сказали, что, если откажусь, меня сдадут в милицию. Целый год я у нее работала. А потом она вышвырнула меня на улицу. И теперь я испорченный человек, кому я такая нужна? Нет счастья в жизни.

И она, достав из сумки платочек, аккуратно промокнула сухие глаза.

А вот у Пайпса глаза были действительно на мокром месте.

Он был и шокирован, и счастлив. Судьба этой милой девушки тронула сердце наивного, отзывчивого американца так, как никакой голливудский фильм. А счастлив он был потому, что, кажется, наконец встретил свою судьбу во второй раз (первый – это была мать Чарли). Как разительно отличалась эта простая русская девушка от его знакомых девушек в Америке. Те тупо жевали жвачку, говорили куриным языком рэпэров и едва ли могли показать на карте Европу. Эта знала писателей, и даже американских, прожила тяжкую жизнь и осталась притом душевным и открытым человеком. Только открытый человек может так честно и искренне рассказать о своей жизни.

Если бы старик Пайпс знал, что из всего повествования Светы только лифт и бандерша – Герой Советского Союза были правдой, он бы не поверил. Просто ему очень хотелось, чтобы это было правдой.

– Света, простите меня, старика. Я сначала думал, что вы обыкновенная… гулящая женщина. Я хотел воспользоваться этим, но теперь понимаю, как сильно это оскорбило бы вас.

«Оп-па, – подумала Света, – перестаралась».

– Давайте просто говорить с вами, вы мне будете читать стихи, а я буду вас слушать, кажется, я начинаю молодеть.

«Вот это другое дело», – успокоилась Света.

А зря. Она еще не знала, что Пайпс – отец хозяйки гостиницы.

У Чарли со Светой, да и другими проститутками, промышляющими в отеле, были весьма напряженные отношения. Как-то раз она застала именно Свету в лифте, делающую минет сразу трем поддатым финнам. Скандал вышел грандиозный. Чарли выперла из гостиницы и финнов, и Светку, и заодно всех ее коллег.

Правда, через два месяца все стало на свои места, но Света старалась не попадаться Чарли на глаза.

– Я приглашаю вас на обед, – торжественно произнес Пайпс.

И это звучало так, словно он предлагал руку и сердце.

– Благодарю, – сдержанно произнесла Света.

Она сама себе сейчас ужасно нравилась.

Глава 44

Шум, крик, вскакивания с мест и беготня… Чарли достала свой мундштук, вставила длинную сигарету и закурила. Дым улетал в потолок и тут же исчезал, вытянутый хорошей вентиляцией.

Американец несколько раз подбегал к Чарли и говорил:

– Это невозможно, но чертовски заманчиво!

Чарли даже это не радовало. Ей почему-то вдруг все стало безразлично. Она смотрела на Ахмата, который заискивающе улыбался Шакиру, и думала, что ошиблась в этом человеке, но ей было ничего и никого сейчас не жаль. Кроме самой себя.

Собственно, что она собиралась сделать? Поменять порядки в этой стране? Изменить вековой характер русских? Сблизить Восток и Запад? Нет. Она так далеко не загадывала. Она поставила себе в жизни скромную, но вполне достижимую цель – построить в России отель.

Перед Богом, если он есть, она явится одна, без московских банкиров, без Шакира, без Ахмата и даже без отца. И что она скажет, когда Бог спросит: ну и как? Неужели станет валить на каких-то мелких людей, помешавших ей выполнить Миссию? Нет. Она не станет, потому что никто ей не помешает. Она или сделает, или умрет…

Чарли вздрогнула от собственных мыслей и от того, что поняла: умереть в этой стране куда легче, чем жить.

Если бы пять – десять лет назад ей кто-нибудь сказал, что она будет думать о смерти, и в связи с чем – с отелем? – она бы сочла это дурацкой шуткой. Вот и вздрогнула сейчас: что это со мной? Ну-ка, Чарли. Выше нос!

Сибиряк так и не проснулся. Чарли, собственно, уже на него и не рассчитывала. Она надеялась только на чудо.

«Я как русская», – с ужасом констатировала она.

– Итак, господа. – Чарли загасила сигарету и спрятала мундштук в карман. – Я полагаю, вы успели обдумать мои предложения и можно перейти к голосованию.

В зале сидело одиннадцать человек. Впрочем, количество людей не имело значения. Голосами тут были акции. А их расчет слишком хорошо был известен Чарли. В лучшем случае сорок пять процентов на ее стороне, сорок пять на стороне Шакира. Теперь все и решится.

– Прошу, господа.

И она положила в белую коробку двадцать пять своих шариков.

Американец подбежал к столу, заканчивая с кем-то говорить по мобильнику.

Чарли только услышала конец разговора:

– Yes, yes, sure…

Очевидно, советовался с держателями, которых представлял.

– Мистер Кампино, – улыбнулась Чарли, – прошу.

– Я не верю тебе, – сказал американец и положил свои шарики… в белую коробку.

Чарли качнула головой. Ну и шутки.

Шакир встал и бросил свои двадцать шариков в черную коробку.

Пока все идет по плану.

Сорок пять против двадцати.

Банкиры еще дошептывались, и это давало надежду Чарли.

Затем встал самый молодой из них, подошел к коробкам и, состроив некую виноватую мину Чарли, опустил шары в черную коробку. Нет, они не рискнули, они боятся чеченцев.

И в этот момент открыл глаза сибиряк.

– Вот я вас всех послушал-послушал… Не, я не спал. Я очень внимательно слушал. Знаете что, ребята. Мы сделаем так. Я пять шариков отдам хозяйке, а пять на всякий случай положу в другую коробку. Знаете, как говорят на Западе – не клади все яйца в одну корзину.

У Чарли поплыло перед глазами. Она ожидала проигрыша, она, чего греха таить, ждала победы. Она не ожидала ничьей.

И надо же, медведь сибирский, ее же мудростью ее укорил.

– Ну что? – сказал московский банкир. – По уставу решение, не набравшее больше половины голосов акционеров, считается непринятым.

Как она это забыла. Это было все-таки поражение.

– На всякий случай предлагаю пересчитать шары, – упавшим голосом предложил американец. – Закон есть закон.

Тот же молодой банкир взял белую коробку и стал считать вслух, выкладывая шары:

– Один, два, три…

Чарли стала собирать со стола бумаги.

– … Сорок восемь, сорок девять, пятьдесят.

Банкир взял другую коробку и снова стал отсчитывать монотонно:

– … Одиннадцать, двенадцать…

Чарли наклонилась к фермеру.

– Извините, что я не дала вам слово, – сказала она. – Но вы понимаете…

– Нормально, – кивнул зарайский фермер.

– Сорок семь, сорок восемь… сорок девять.

И с этими словами банкир достал последний шар.

– Ошибка? – спросил он неизвестно кого. – Здесь не хватает шара.

У Чарли дернулась щека. Шакир стал шарить по карманам. Банкиры тоже.

– Нет ошибки, – вдруг тихо, но внятно сказал Ахмат. – Это мой шар. Мой один процент.

– Э-э… Слушай, положи давай! – весело сказал Шакир.

Ахмат встал, подошел к коробкам и положил шар в белую.

– Я голосую за новый отель, – сказал он. – Мне нравится эта идея. Я хочу работать в первой в России пятизвездочной гостинице…

Глава 45

В то же самое время в баре происходила одна удивительная встреча. Но все по порядку.

Вера Михайловна Лученок, получив по-западному, в конвертике, уведомление об освобождении от занимаемой должности, в шоке была только пять минут. Как раз столько времени оставалось ей до окончания рабочего дня. Она выдавала и получала верхнюю одежду в эти пять минут словно в тумане, к счастью, ничего не перепутала, хотя это уже не имело значения.

Потом собрала свои нехитрые пожитки, последний раз посмотрела на привычное рабочее место, сказала сменщице вместо «пока» «прощай» и пошла домой.

Когда тряслась в метро, вдруг поняла, что уже не думает об увольнении, а думает о том, как бы исхитриться и занять место, когда вон тот молодой человек наконец сложит свою газету и выйдет. На это место явно претендовал старичок с сумкой на колесиках, но Вере Михайловне удалось незаметно, эдак интеллигентно протиснуться поближе к вожделенному сиденью, и, когда молодой человек встал, она живо уселась на свободное место.

Ну что сказать – это счастье!

Вот тут Вера Михайловна и поняла, что треволнения ее ухода из отеля отступили на второй план, а на первый все настойчивее вылезают предстоящие заботы. Во-первых, как там Афанасий? Окотилась или нет? Теперь она будет называть это именно так – «окотилась». А то действительно путаница получается.

Потом – что с ней? Легче принять несколько раз кошачьи роды, чем говорить с мамой. Мама не любит современную жизнь. Да кто ее любит? Почему-то все любят прошлое и будущее, а настоящее – этот неуловимый миг между завтра и вчера, собственно ни то ни се, – все ненавидят. Ерунда какая-то, этот самый миг за мгновение был будущим, которое все любят, а через мгновение станет прошлым, которое тоже все любят, что же происходит тут, посредине?

Ответить на этот вопрос Вера Михайловна не успела. Приехала.

Теперь так – забежать в магазин, купить молока и детское питание. Новорожденным надо хорошо питаться. Потом не забыть хлеба, и вчера кончилась соль. Вера Михайловна мысленно пересчитала карманные деньги, может быть, еще хватит на майонез.

И тут ее как ударило – долг! Как она его теперь отдаст? Это невозможно, это просто какое-то наваждение. Не могли ее уволить из-за каких-то негодяев. А этот длинный еще так мило улыбался. Ах, как обманчива внешность, как обманчив этот самый миг между вчера и завтра.

В квартире было тихо, хотя Вера Михайловна еще с порога прислушалась, не пищат ли котята.

Афанасий вышла из темноты походкой постороннего наблюдателя. Стройная, изящная, отчужденная. Посмотрела на хозяйку и сладко потянулась.

Вера Михайловна бросилась ее обнимать, целовать, гладить, поздравлять.

– Ну что, мамаша, как твои детки, чем ты их кормила? Я им тут принесла вкусненького, а тебе свежего молочка. Ну, показывай, сколько их у тебя?

Вера Михайловна наконец разделась, переобулась и готова была принять новорожденных.

Афанасий прошла на кухню. Ну конечно, рожала небось в грязном ведре.

Вера Михайловна заглянула в ведро – увы! По углам никаких котят.

– Неужели ты рожала в комнате? – уважительно произнесла хозяйка, шагая в комнату, но и там никаких котят не было.

Афанасий лениво наблюдала за поисками ее собственных детей, не принимая в этом никакого участия.

Страшное подозрение закралось в голову Веры Михайловны. Ее ведь предупреждали: мамаша может и поесть своих детишек.

Вера Михайловна обшарила все углы, мыслимые и немыслимые закоулки, заглянула даже в духовку, но никаких котят не нашла. Она обессиленно села на стул и с ужасом уставилась на Афанасия.

– Ты что наделала? – спросила она сдавленным голосом.

Афанасий умылась.

Вера Михайловна дрожащей рукой набрала номер жены дипломата и, как только та ответила, зарыдала:

– Она поела своих котят! Ты представляешь, прихожу домой – ни одного котенка!

– Погоди, Верусь, может, она еще не родила? – забеспокоилась и подруга.

– Как же! А куда живот девался?

– Ужас!

– Я ее убью! Она свинья, гадость, каннибалка!

– Каннибалы – это людоеды.

– Так она меня и съела! Я о ней думала, что она… А она…

– Ты хорошо поискала?

– Даже на антресоли заглядывала.

– М-да…

– Никогда не вешала кошек, а эту линчую!

Вера Михайловна снова зарыдала, и подруге оставалось только выслушивать тяжкие всхлипы.

– Ну погоди, может, еще все образуется, – сказала она.

– Что образуется?

– Ну не знаю… Найдутся котята.

– Где?

– Да где-нибудь. У тебя форточка открытой оставалась?

– При чем тут форточка?

– Она вылезла в окно, спустилась на улицу и где-нибудь в подвале родила.

– Ага, а потом бросила детишек и вернулась домой?!

– Действительно, странно. Они ведь от котят не отходят. Погоди минутку, я позвоню своему знакомому, он педиатр.

– Кошачий?

– Какая разница!

Пока телефон молчал, Вера Михайловна еще раз обыскала квартиру и даже с пристрастием допросила Афанасия. Тщетно. Афанасий была сама невозмутимость.

Подруга позвонила не через минуту, а через полчаса.

– Значит, так, педиатр этот ничего не знает. Но у него есть знакомый вирусолог, тот, правда, тоже ни уха ни рыла, но у него есть знакомая ветеринарша. Она, правда, по крупному рогатому скоту, но у нее есть…

– Короче! Кто у нее есть?

– Не кто, а что. У нее есть ветеринарная энциклопедия. Она посмотрела. Ну-ка возьми Афанасия на руки. Вера Михайловна взяла ненавистное животное.

– Теперь посмотри – есть ли у нее набухшие соски? Вера Михайловна перевернула кошку на спину – соски были, но малюсенькие.

– Нет.

– Ну вот, так и есть! Твоя кошка никого не родила! – торжественно провозгласила подруга,

– Как это? А куда девался живот?

– Ветеринарша сказала, что такие случаи часто встречаются у людей. Так называемая истерическая беременность. Ложная то есть.

– А у кошек?

– У кошек – редчайший случай. И еще она сказала, только ты не обижайся, что животные часто подражают своим хозяевам.

– Что ты хочешь этим сказать? Я никогда не симулировала беременность.

– Ну, может быть, ты слегка истерична, климакс, знаешь ли…

– Это тоже она тебе сказала? Я ведь не крупный рогатый скот.

– Это я сама додумала.

– Ну спасибо.

– Не за что. Успокойся, видишь, все объяснилось.

Вера Михайловна бросила трубку.

С Афанасием-то разъяснилось, а с ней самой? Неужели она действительно климактеричная истеричка?

Мужчины у Веры Михайловны не было уже года четыре. Она сама себе не признавалась в этом, но, когда по ночам ей снились бесстыдные сны, просыпалась уставшая и разбитая.

Глупо! Никакой мужик ей не нужен. Не кошка ведь она!

– Мама, как у тебя дела?

– Если ты позвонила только для того, чтобы задать этот дежурный вопрос, то у меня нет времени.

– О господи, мама, я просто волнуюсь.

– А что, есть причина? Я уже не жилец на этом свете? Хотя при нашей жизни отбросить лапти не так уж и сложно.

– Мама, меня уволили.

– Я всегда говорила: американцам верить нельзя. Они все сволочи.

– Мам, а Афанасий симулировала беременность.

– На что ты намекаешь? Что я тоже – симулянтка?

– Мам, ну что ты говоришь?

– А что ты думаешь? Вот главный вопрос.

Вера Михайловна и не заметила, как за разговорами открыла детское питание и съела его.

Когда положила трубку, уставилась на пустую баночку, и ей вдруг стало так тоскливо и одиноко. Хоть в петлю вместо Афанасия.

Вера Михайловна хотела заплакать, но не стала. Все слезы она отрыдала часом раньше.

И тогда она встала, открыла шкаф и достала самое свое нарядное платье.

Надо сказать, что на дорогие наряды у Веры Михайловны денег не было, но одевалась она отменно, даже Чарли иногда поглядывала на нее с завистью.

Секрет был прост: Вера Михайловна прекрасно шила. Журналы «Бурда» огромной стопкой лежали в углу.

И вот она достала свое лучшее платье, которое еще ни разу не надевала, сделала прическу, вечерний макияж, надела это шикарное платье и сказала:

– Имею право!

Швейцар отеля «Мэдиссон-Московская» ее не узнал. Широко распахнул двери и даже слегка поклонился.

Она сняла пальто в гардеробе, и гардеробщица тоже не узнала ее. Правда, там толпился народ, гардеробщица даже головы поднять не могла.

Вот так Вера Михайловна оказалась в баре.

Села за столик, от которого официант предупредительно отодвинул стул, заказала себе белого вина и подняла глаза.

Первый, с кем она столкнулась взглядом, был тот самый длинный негодяй, который устроил весь спектакль в гардеробе. Но теперь он смотрел на Веру Михайловну восхищенными глазами и даже делал какие-то скромные знаки кивками головы.

Вера Михайловна благосклонно склонила голову. Ей вдруг так захотелось отомстить этому паршивому иностранцу, что вся ее самовнушенная за дорогу в отель осторожность вмиг слетела.

Иностранец подался всем телом вперед, словно не веря своему счастью.

«Ну ты у меня попляшешь», – подумала Вера Михайловна и кивнула уже увереннее.

Глава 46

С 5 до 6 часов вечера

Они кричали так, что трудно было разобрать слова. Ругались, спорили между собой, угрожали неизвестно кому, грозились перерезать всех в этом здании, начиная с прислуги и заканчивая постояльцами.

– Эй, да завтра они нас просить будут, чтоб мы тут остались, хочешь?! – кричал Тагир, сжимая волосатые кулаки и потрясая ими в воздухе. – Сегодня уже будут, ты только скажи!

– Эй, тут хозяин вообще кто, а?! – Арслан допил остатки «Оджалеши» прямо из бутылки, отшвырнул ее, и она гулко покатилась по полу. – Да ты только скажи нам, только разреши, и мы тут такое устроим, такое устроим…

Шакир молча смотрел на Арслана тяжелым, задумчивым взглядом, как будто видел его впервые. И от этого взгляда не только Арслану стало не по себе, но и всем остальным. И постепенно крики перешли в разговор, разговор – в шепот, а потом вообще воцарилась тишина.

Шакир тяжело вздохнул, вынул из вазочки конфету и долго шелестел шумным целлофановым фантиком. Словно акробат, выполняющий неимоверно рискованный трюк на глазах у восхищенной публики, он отправил конфетку в рот и огляделся по сторонам, будто желая удостовериться в том эффекте, который произвел на окружающих.

– Ну и что вы делать собираетесь? – наконец тихо изрек он.

И снова комната взорвалась криками эмоциональных жителей гор.

– Зарежем парочку, чтоб остальные боялись! Надо ее наказать, чтоб знала свое место! Его, его наказать надо, он нас продал!

– Ахмата! Ахмата наказать надо! – выкрикнул Тагир. – Мы ему говорили! Он не послушал!

– Правильно, Ахмата! – воскликнул еще кто-то, и все опять дружно уставились на Шакира.

Если бы речь шла о русском, никаких особых вопросов не возникло бы и до утра этот русский не дожил бы. Но здесь речь шла о своем, о единоверце, о брате, а зарезать своего без разрешения на то Шакира не осмелился бы никто.

– Да, Ахмата… – Шакир вздохнул. – Он так поступил, как будто я с ним не говорил сегодня утром, как будто мы для него чужие, как будто не благодаря нам, не благодаря мне он так высоко поднялся.

– Значит, его надо… – вмешался было Тагир, но Арслан оборвал его на полуслове:

– Что?! Убить? Ты хочешь его убить?

В отношении Ахмата это слово было произнесено впервые. И всем стало немного не по себе. Мысль разобраться с зарвавшимся и вышедшим из-под контроля соотечественником не раз приходила в голову каждому из присутствующих, но высказать ее вслух до сих пор не решался никто.

– А почему нет? – пожал плечами вечно невозмутимый Руслан, который до сих пор тихо сидел на диване и ел виноград, аккуратно поглощая ягоду за ягодой. – Убьем его – она сразу встанет на место.

– А на его место кто встанет? – ухмыльнулся Шакир. – Ты?

Руслан проглотил последнюю виноградину и бросил голую кисть в тарелку.

– А почему я?

– А почему нет? А потому, что ты даже не помнишь таблицу умножения до конца, потому что ты своими руками только душить умеешь, а головой – носы ломать. Убить его нетрудно, но кого поставить на его место? Кто хоть половину знает из того, что знает он? Кто из вас приносит в наш котел хоть половину того, что он приносит? Вы тут сидите, пьете, едите, баб трахаете за его счет! За мой и за его!

– Ну и что?! Пусть он теперь на нас вообще плюет, так, что ли?! – воскликнул Арслан.

– Я этого не говорил. – Шакир зло посмотрел на него.

– А что ты говорил?! – вскочил со стула чеченец. – Почему мы должны терпеть, должны ждать, пока он…

Но договорить он не успел, потому что в следующий момент мощный удар кулака отбросил его к стене и повалил на пол.

– Это я буду решать, терпеть тебе или не терпеть! – Шакир подскочил к нему, схватил за края куртки, поднял и с силой шарахнул об стену. – И ты будешь слушать, когда говорят старшие, и говорить, когда тебе разрешат, скотина! Ты понял?! – Он запустил пятерню в волосы Арслана и со всей силы ударил его затылком о стену. – Здесь все будут делать то, что скажу я! Здесь все будут слушаться меня! Здесь все будут бояться меня!

Выкрикивая, Шакир каждый раз методично бил Арслана головой об стену, и гул ударов разносился по всей комнате.

– Я заставлю вас всех подчиняться мне! – Ударив Арслана в последний раз, он отпустил его, и чеченец, как куль, повалился на пол.

– И Ахмата? – раздался чей-то голос, и Шакир резко обернулся.

Руслан сидел на диване и спокойно поглощал виноград. И смотрел на Шакира без тени страха, потому что был раза в полтора больше его.

– Ты бы лучше не Арслана головой об стену, а Ахмата пару раз, – сказал он, выплюнув косточку в кулак. – Нехорошо вымещать злость на невиновном. Ты поступаешь неправильно.

Все аж вздрогнули, услышав слова Руслана. И оцепенели в ожидании. Потому что сейчас Шакир вынет из кармана пистолет и голова Руслана разлетится в куски – нельзя делать замечания Шакиру и остаться безнаказанным.

Но ничего не произошло. Шакир не вынул пистолет, не схватил со стола нож и не вогнал его в грудь Руслана по самую рукоятку, не размозжил ему череп тяжелой чугунной пепельницей, стоявшей на столике прямо у него под рукой, – он не сделал ровным счетом ничего.

Шакир вдруг понял, что ничего сделать с Русланом не может. Со всеми остальными может, а с Русланом нет. Хотя теперь и со всеми остальными что-то сделать было мало шансов.

Он вдруг реально почувствовал, как у него между пальцами утекает власть. Струится, как песок, и исчезает. И ее остается все меньше. И все меньше шансов ее вернуть, если не сделать что-нибудь прямо сейчас. Что-нибудь, после чего уже не возникнет вопросов, кто прав и кто главный. Потому что главный всегда прав.

– Его надо убить… – тихо сказал Шакир, но все очень хорошо услышали эти слова. – Он перестал быть с нами, и, значит, его надо убить.

– Правильно, – кивнул головой Руслан, утверждаясь тем самым в своем праве голоса при принятии важных решений.

– Мы поговорим с ним еще раз, – спокойно продолжал Шакир, словно не услышав Руслана, – и если он не послушает меня, если не объяснит, какая от этого польза, мы его убьем. А он не послушает. И не объяснит.

– И значит, мы его убьем, – докончил мысль невозмутимый Руслан.

Шакир кивнул и улыбнулся. Он еще не решил, стоит ли на самом деле убивать Ахмата. Но уже четко знал, кого действительно следует убить…

Глава 47

Ну вот и все. Все позади – все страхи, волнения, переживания. Одним ударом, одним часом, минутой, даже секундой она вернула себе покой и любовь.

Теперь она хозяйка. Теперь Метью с ней.

Ах, как эти мерзавцы в нем ошиблись! Ах, как она в нем ошибалась.

Впрочем, почему ошибалась? Она всегда в него верила. Он сам не всегда верил в себя.

Через минуту в офис стали заглядывать московские банкиры – сама любезность и обходительность. Она говорила с ними свысока.

Вызвала Ставцова, спросила, поговорил ли он с людьми.

– Да. Коллектив согласен.

– Коллектив, – слегка сморщилась Чарли. – Это у вас от социализма?

– Это у меня от капитализма, – иронично улыбнулся Ставцов. – Знаете, такой капитализм хуже всего. А вам к этому слову – коллектив – тоже придется привыкнуть. Уверяю вас, в нашем отеле работают отличные люди.

– Да. Простите, – сказала Чарли, смутившись. – Я не хотела вас обидеть. И я ничего не имею против этого слова. Больше того, я ничего не имею против самого понятия. Вместе мы многое сможем.

– Вы бы сказали это людям.

– Обязательно скажу.

Потом зашел сибиряк. Просто постоял, посмотрел на нее и прорычал:

– Ох баба, зверь.

Чарли этот своеобразный комплимент рассмешил, но, когда сибиряк вышел, ее словно ударило: Ахмат!

Она вдруг представила Метью с простреленной головой, как несчастного Донсона, которого убили в подземном переходе. Ей тогда показали оперативные снимки – ужас.

Метью сейчас один. И она, которая любит его, да, любит, не спешит ему на помощь, а сидит и разглагольствует о победе.

Она вызвала по селектору Карченко, тот явился так быстро, словно специально стоял под дверью.

– Господин Карченко, прошу вас разыскать господина Калтоева. Это самое срочное.

– Нелегко будет, – криво улыбнулся секьюрити. – Боюсь, господин Калтоев уже…

Мертв?.. – чуть не вырвалось у Чарли.t

– … Уехал из отеля.

– Так разыщите его дома!

– Да вы не волнуйтесь, – снова улыбнулся Карченко. – Найду я вашего любимого… менеджера.

И вышел.

Чарли почему-то от уверенности главного секьюрити стало немного не по себе. Но она вспомнила, что у нее масса дел, сейчас не до тонких женских предчувствий. Сейчас надо добиться полной и безоговорочной капитуляции.

И она ее добьется…

Карченко торопился.

Даже не обратил внимания на толпу размалеванной молодежи, которая сгрудилась в холле.

А ведь это была его прямая обязанность – наводить порядок в отеле. Но…

Но сейчас не до этого.

Валерий бросил свое тело на сиденье автомобиля и рванул с места так, что завизжали шины и в воздухе повис сизый дымок от сгоревшей резины. Служащий автостоянки покачал головой и решил для себя, что у богатых свои причуды. В том, что главный секьюрити отеля богат, он не сомневался ни на секунду. Это была его ошибка. Карченко никогда не брал, даже если где-то что-то плохо лежало. Возможно, ему попадались недостойные его суммы, ведь в глубине души он был очень честолюбив.

Сейчас он был на стороне Чарли и нутром понял, что ей не хватает опоры. Сам он не считал Ахмата этой опорой, но знал, если женщине что-то втемяшится в голову, ей уже ничего не доказать.

Он, конечно, знал, где искать Ахмата.

Выскочил на Ленинградку и погнал машину с максимально возможной скоростью. Не отрываясь от дороги, достал из бардачка специальный пропуск, позволяющий его обладателю парковаться по своему усмотрению, двигаться по встречной полосе, а также превышать скоростной режим. Выдачу таких специальных пропусков контролировали силовые структуры. Они были именными и могли использоваться только в чрезвычайных обстоятельствах, так как ответственность за всякие издержки несли лица, выдавшие эти пропуска.

Он знал номер рейса, время вылета. Не знал только номер стойки регистрации. Потому, влетев в здание аэропорта, быстро зашагал к электронному табло, но круто изменил направление, как только услышал объявление по внутренней трансляции. Терминал номер четыре. Регистрация заканчивается.

Карченко увидел Ахмата, его жену и двух детей. Перед ними оставалось зарегистрироваться только одному человеку.

Хитрец, подумал секьюрити, выжидал до последнего где-нибудь в сторонке, дабы первым увидеть тех, кто мог помешать ему уехать.

– Ахмат, дружище, а я за тобой… Извините, мне всего на пару слов… – успокоил он женщину.

Это Карченко не удалось. Женщина испуганно смотрела то на мужа, то на незнакомого улыбающегося человека.

Молодец, подумал об Ахмате Валерий, ни один мускул не дрогнул.

– Давай отойдем.

Ахмат передал документы жене и, сколько мог, успокоил ее. Она возразила, и Ахмат повысил голос. Они говорили на своем родном языке, и Карченко мог только догадываться о смысле, не зная деталей, да ему это было и не нужно. Самое главное, что он уже не мог остановить Ахмата. У него не было на это полномочий, но здесь сыграла роль извечная боязнь обывателя перед грозным ореолом спецслужб. Ахмат вышел из-за барьера.

– Что случилось? В моем распоряжении не больше десяти минут.

– В моем еще меньше. Тебя ищет Пайпс.

– К сожалению, я ничем не могу помочь мисс Пайпс, – сказал Ахмат, но в лице его что-то изменилось. Оно как то потеплело, что ли. Все-таки она о нем вспомнила…

Карченко эту перемену заметил и стал бить в одну точку.

– Ей нужна элементарная мужская поддержка. Когда я устраивал твой вылет, я не знал, чем кончится это собрание. Я и до сих пор не верю… Короче. Я считал, что Пайпс в силах справиться с ситуацией. Я ошибался.

– Я все равно ничем не смогу помочь…

– Мы оба понимаем, что сможешь.

– А кто поможет мне?! – закричал Ахмат. – Что тогда будет со мной и моей семьей?! Тебя это не волнует?! Ее это не волнует?!

– А кто тебе сказал, что твоя семья должна остаться. Пусть они летят. Ты задержишься только на пару дней. Я обещаю, что тебе будет выделена необходимая охрана. Я сам прослежу…

– Я не могу…

– Она ждет, – тихо повторил Карченко.

По аэропорту вновь прозвучали слова диктора об окончании регистрации рейса в США. Ахмат затравленно посмотрел на Карченко, потом на семью.

Жена Ахмата в отчаянье крикнула что-то мужу. Девушка на регистрации и пограничник показали на часы. Багаж Ахмата, а он был небольшим, уже досмотрели.

– Слушай, служивый, позови сюда своего начальника, и живо, – приказал Карченко, и таможенник и пограничник странным образом послушались штатского. Один нажал кнопку под верхней крышкой стойки, второй набрал три цифры внутреннего телефона, вызывая каждый свое начальство.

Ахмат побелел. Он решил, что Карченко сейчас снимет их с рейса.

– Если они не улетят, я тебя убью, – пошел он ва-банк.

– Ты меня не пугай. Пуганый. И кто тебе сказал, что я не хочу отпускать твоих детей? Мне нужно десять минут, чтобы вдолбить в твою упрямую башку, что сейчас, как никогда, твоя судьба и судьба твоей семьи в твоих руках.

Ахмат еще колебался. Конечно, ему хотелось остаться. Ему хотелось увидеть Чарли, выслушать от нее извинения, признания, делая вид, что его демарш на собрании был продуман заранее. Но еще больше ему хотелось сейчас, именно сейчас почувствовать, что он – свободен. Что он – мужчина. Что он никого не боится, что наконец разорвал со страхом, который именовался – чеченское братство. Теперь ему было почти плевать на свою жизнь.

Но семья…

– Ну что, Ахмат? – торопил Карченко. – Какие тебе еще нужны аргументы?

– Не будем переливать из пустого в порожнее…

Карченко сделал движение по направлению к стойке, где стояла испуганная жена Ахмата.

А она красивая, подумал секьюрити, и совсем не тот тип, что Пайпс. Вот и разбери мужиков. Если есть на свете любовь, почему она должна доставаться одному человеку? Нет, с американкой у них не просто интрижка, тут что-то посильнее. Тогда вполне логично было бы ожидать, что Ахмат бросится спасать свою любимую. Но все карты спутала эта красавица чеченка.

Оба начальника – таможенный и пограничный – появились почти одновременно. Подчиненные тихо доложили обстановку, показывая глазами на виновника задержки.

– Майор, пять – десять минут. Это ведь не страшно? Позвоните по этому телефону, и вам объяснят ситуацию. Мне надо переговорить с человеком. Возможно, сейчас он сдаст билет, – сказал вполголоса Карченко офицеру-пограничнику.

Сказал-то он тихо, да чеченка услышала его.

Жена Ахмата вдруг резко крикнула и схватилась за мужа.

«Ну, начинается», – подумал Карченко.

Ахмат оттолкнул жену. Но она не отцепилась.

Невольные свидетели, ничего не понимая, хлопали глазами.

– Ну, Ахмат, пора, – сказал Карченко.

Разъяренный чеченец выдал ему несколько фраз в запале, не соображая, что тот все равно ничего не поймет. Затем последовали долгие переговоры с женой. Та плакала, указывая на детей, но Карченко это уже не интересовало. Он понял, что выиграл.

Хотя выиграл не он, конечно. Если бы не истерика жены, Карченко вряд ли выполнил бы поручение Чарли.

Ахмат уже кричал на свою жену в полный голос. Тогда она замолчала, только гладила его рукав. Ахмат снова стал для нее знакомым и понятным кавказским мужчиной, который приказывает, и надо его приказы выполнять, иначе будет худо.

Женщина в сопровождении стюардессы пошла к эскалатору. Обернулась и помахала на прощание рукой. Ее жест повторили дети, которые, вот что странно, во время всей сцены не проронили ни слова.

– Спасибо, майор, – поблагодарил Валерий пограничника. – Пошли. – И хозяйским жестом подхватил Ахмата под руку.

Ахмат, повернувшийся уже было к выходу, руку Карченко убрал.

– Нет. Я не поеду, – сказал он.

Глава 48

– Вы позволите? – Рэт галантно поклонился и улыбнулся самой своей очаровательной улыбкой. – Рэт Долтон.

– Очень приятно. Чем обязана, мистер Долтон? – не менее очаровательно улыбнулась Вера Михайловна.

– Простите, мне показалось, что вы мне кивнули.

– Я вам? Нет, мистер Долтон, это вам только показалось.

От Рэта несло мылом и одеколоном, словно он был торговец моющими средствами.

– Извините. – Улыбка медленно сползла с лица Рэта.

– Ничего, бывает.

– И тем не менее, если вы не возражаете, я бы не прочь был составить вам компанию.

– Самая лучшая компания для меня – я сама, – сказала Вера Михайловна. – Поэтому я возражаю.

Рэт совсем потерялся. Он двинулся было к стойке бара, чтобы заказать себе еще порцию виски, но сделал последнюю попытку, которая, Вера Михайловна в этом не сомневалась, обязательно должна была быть – или она ничего не понимала в джентльменах.

– Я просто хотел спросить – вы из Штатов?

– Нет. Я из России.

– Вы из России? – не поверил своим ушам Рэт. – Вы живете здесь?

– Больше того, я здесь родилась.

Рэт теперь смотрел на Веру Михайловну, как на чудо природы. Из отеля они с Пэтом вышли один раз, и этого было достаточно: камера предварительного заключения раз и навсегда сделала для них понятной жизнь в этой стране.

– А я американец, – виновато сказал Рэт.

– Бывает, – философски заметила Вера Михайловна.

– Мне все в вашей стране… – он помедлил, – кажется странным.

– Возможно.

– Вы кого-нибудь ждете? Я потому спрашиваю, что вам стоит только намекнуть, я тут же исчезну.

– Нет, я никого не жду. Никого. – Она специально подчеркнула последнее слово.

– Это очень хорошо, – обрадовался Рэт, уже намереваясь подсесть к столу.

– Это намек, – сказала Вера Михайловна.

– О, простите. Я не хотел, я виноват. Извините.

Вера Михайловна решила, что уже вдоволь поиздевалась над иностранцем, и улыбнулась.

– Ну ладно, что у вас там стряслось? Вы ведь не отстанете, пока не расскажете, да?

Рэт обрадовался, как мальчишка.

Он метнулся к бару, заказал шампанского и быстро плюхнулся на стул рядом с Верой Михайловной.

– Вы не сказали мне, как вас зовут, – напомнил он.

– Вот именно, – ответила Вера Михайловна.

– Ну хорошо, я буду называть вас… э-э… Леди в черном.

– Это пошло, – отрезала Вера Михайловна. – Оставьте только «леди».

Рэт громко сглотнул. Ему всегда казалось, что он неотразим, здорово умеет ухаживать и поддерживать светскую беседу, но пока что эта уверенность не находила никакого подтверждения. Впрочем, светскую беседу он вести и не собирался, он хотел поведать любому, кто готов был его выслушать, о тех страшных испытаниях, которые выпали на его долю за последние три часа.

Но и это желание вдруг пропало, потому что он видел – перед ним сидит умная, красивая, сильная женщина, и он ни за что не станет перед ней хныкать, он же не неудачник какой-нибудь, черт побери. Он работает в престижной международной организации, получает неплохую зарплату, никогда не берет взяток, у него есть свой дом в Алабаме, несколько неплохих лошадей, он любит классическую музыку и собирает бабочек. Говорят, русский писатель Набоков тоже этим увлекался.

Так неужели он, интересный и содержательный человек, потратит драгоценные минуты на то, чтобы жаловаться прекрасной незнакомке на мелкие неурядицы? Ни за что.

– Ошибочно считается, что автором этой, как вы правильно заметили, пошлости является Мик Джаггер, – вдруг уверенно начал он. – Однако это не совсем так. Некая дама в черном была вообще излюбленным персонажем англо-саксонской литературы. Скажем, Диккенс обожал черный цвет.

– Диккенс, на мой вкус, несколько слезлив, – сказала Вера Михайловна.

Вторая попытка была удачнее. Рэт приободрился.

– Мне он тоже кажется сентиментальным. Но я об этимологии названия. Поэтому моя пошлость имеет классические истоки.

Теперь уже Вере Михайловне пришлось пристальнее всмотреться в своего собеседника. Нет, конечно, обида у нее не прошла. Но она не могла не заметить, что у Долтона довольно красивые глаза, что он очень обаятельно улыбается и пальцы у него длинные и нервные. Вере Михайловне всегда нравились музыкальные руки.

– Удивительная вещь, – сказала она, – у классиков пошлость выглядит гениально. Почему?

– А тут надо разобраться, что такое пошлость, – еще больше оживился Долтон. – Как вы думаете?

– О! Это мелкое понятие слишком глубокое. Впрочем, мне кажется, пошлость – это разменная монета гениальности.

– Верно! – ахнул Рэт. – Я тоже об этом думал. Когда писали классики, это не повторялось на каждом углу. Вы случайно не литературовед?

– Нет, – сказала Вера Михайловна и чуть было не добавила: «я бывшая гардеробщица». – Я преподаю, – почему-то соврала она.

– А я клерк. Но не простой, а очень важный, вполне серьезно сказал Рэт. – Если вы умеете хранить тайну, я вам открою секрет.

Вера Михайловна кивнула.

– Я работаю в Международной ассоциации защиты прав потребителя при ЮНЕСКО. Вы слышали что-нибудь об этом?

Вера Михайловна слышала. Теперь ей все стало ясно.

– И что же вы тут делаете? – тем не менее спросила она.

– Я проверяю этот отель, – перешел на шепот Рэт. – Понимаете, все четырехзвездочные отели в мире должны иметь международный сертификат. И каждый год подтверждать его.

– Ну и как? – сдерживая дрожь в голосе, спросила Вера Михайловна. – Этот отель достоин четырех звезд?

– Между нами?

– Естественно.

– Нет.

Вера Михайловна вообще перестала дышать. Как это?! Почему?! Ее Отель не достоин?!

Тут же спохватилась: это уже не ее отель.

– Он достоин пяти звезд, – еще тише сказал Рэт.

– Правда?! – искренне обрадовалась Вера Михайловна.

– Понимаете, отель – это ведь не просто услуги, комнаты, рестораны и прочие удобства. Отель – это в первую очередь посетители. А в этом отеле – отменные клиенты.

– Это комплимент? – зарделась Вера Михайловна.

– Это восхищение, – сказал Рэт. И взглянул на часы. – Извините, мне пора. Но если вы не против, мы могли бы встретиться с вами через двадцать минут. Это не будет слишком большой дерзостью с моей стороны?

Вера Михайловна тоже взглянула на часы – без пяти шесть.

– Нет, через час, – сказала она.

Рэт, для которого ответ Веры Михайловны вдруг оказался настолько важным, что он даже готов был пожертвовать встречей с хозяйкой гостиницы, если бы Вера Михайловна сказала, что не станет ждать, вскочил, сел, снова вскочил и, не находя слов, схватил руку бывшей гардеробщицы и поцеловал.

– Это лишнее, – смутилась Вера Михайловна, которой тем не менее было приятно.

– Извините, извините, извините! – как мальчишка запрыгал Рэт. – Я буду здесь через пятнадцать минут. И буду вас ждать, ждать, ждать!

Глава 49

Банкет. Теперь это самое главное.

Чарли доверяла своим поварам и метрдотелям, но этот банкет слишком много значил для нее, для ее будущего. Она сама все проверит, сама потрогает каждую салфетку, нежно дыхнет на каждую серебряную вилку и тронет каждый хрустальный бокал.

– Если господин Калтоев вернется, пусть подождет меня, – проинструктировала она секретаршу и направилась в ресторан.

Лифт открылся, и Пайпс шагнула внутрь.

Нажала на кнопку и только после этого вскинула глаза.

Перед ней в тесной кабинке стояли Шакир и Арслан.

Чарли с трудом удержалась, чтобы громко не сглотнуть комок, вставший вдруг в горле.

Чеченцев она не видела с окончания собрания. Вернее, она старалась не смотреть в их сторону, поэтому не знала, как они вышли из зала, с кем разговаривали, что было на их лицах. Но именно потому, что не смотрела, еще острее чувствовала их прожигающие взгляды, прокаливающие ее огнем ненависти и злобы. Впрочем, это ее не волновало. Она была среди людей, а эти подонки еще боялись свидетелей.

Потом они как будто находились на другом конце света, не касались ее, словно совсем растаяли, исчезли.

И она даже думала о них как о каких-то призрачных, да, страшных, но скорее сказочных злодеях. Теперь они стояли напротив нее и смотрели. И Чарли вдруг поняла, что должна выдержать взгляд. Но не просто уставиться в волосатую переносицу Шакира, а просверлить в ней дыру и прожечь заскорузлый мозг. Нет, это не она должна выдержать их взгляд, это они должны выдержать, если смогут, ее.

Она чуть лениво прикрыла ресницы и уставилась в лицо Шакира.

Кажется, она даже слышала, как скрипят его зубы, хотя, может быть, это скрипел лифт. Шакир играл желваками, Арслан сложил руки на груди. А Чарли смотрела.

Ну сколько там времени идет лифт? Секунд десять? Для Чарли эти секунды вылились в минуту, час, день, год… Казалось, она вечность смотрит в мутные глаза Шакира и – видит, видит в них злобу, которая сменяется удивлением, потом растерянностью, а потом – страхом!

Может быть, ей это только показалось? Да нет же! Не показалось!

Потому что перед самой остановкой лифта Шакир не выдержал и отвел глаза, сделав вид, что ему нужно что-то срочно сказать спутнику.

Чарли первая шагнула из лифта. Я победила, я снова победила, ликовал ее разум, но сердце почему-то начало тревожно ныть.

Она сделала несколько шагов к выходу и вдруг повернула в сторону туалета.

Она успела добежать, прежде чем поток рвоты вырвался из нее запоздалым ужасом.

Дура! Идиотка! Дебильная! Кого ты дразнишь?! Что им стоило воткнуть тебе в сердце грязный нож?! Ради чего ты устроила этот сеанс гипноза?! Им твои тонкости до лампочки. Они злодеи, они ничего не могут доказать, они могут только убить.

Руки и ноги противно тряслись. Чарли вымыла лицо, стало немного легче.

Ну, девочка, возьми себя в руки. Ты все-таки победила.

В холл она уже вышла прежней уверенной походкой – плечи прямые, шаг от бедра, голова прямо, взгляд на линию горизонта. Так ходил в кино Пол Бриннер.

В зале уже горел свет и суетились многочисленные официанты. Вид накрытых столов, сияющих приборов и вспотевших бутылок придавал залу неописуемо торжественное величие.

Чарли отщипнула виноградину и бросила ее в рот. Тонкая мякоть обволокла небо.

Я победила, снова подумала Чарли. И, словно виноградина была пьяной, голова у нее весело затуманилась.

Глава 50

Тормоза взвизгнули так, что Ахмат даже испугался. А из отеля уже выскочил охранник и бежал в его сторону.

– Все в порядке! Все в порядке, это я! – Ахмат выбрался из салона и бросил охраннику ключи. – Где мисс Пайпс?

– На месте, должно быть. – Парень сунул ключи в карман. – Отогнать на служебную?

– Отгони. – Ахмат бросился к отелю, но остановился. – Хотя нет, не отгоняй, пусть стоит тут. Я не надолго.'

Чуть не сбил каких-то детишек, которые играли в вестибюле, прямо под дверью.

– Господин Калтоев, вам велели передать, что…

Не важно. Сейчас это не важно. Сейчас ничто не важно, кроме нее. Поэтому, не дожидаясь лифта и чтобы не попасться никому на глаза, бегом вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Ну вот, а думал, что так быстро уже не сможет. Даже дыхалка не сбилась.

Да, он решил вернуться. Он строго себе приказал – нет. Но дошел до стойки и повернул к выходу.

Что за ужимки и прыжки, ругал он себя. То бежишь, то не бежишь. То – нет, то – да.

Пока гнал машину от аэропорта, все пытался сообразить, зачем он остался, а если остался, почему не поехал с Карченко?

Ну, зачем остался – было более или менее ясно.

А вот с Карченко сложнее. Еще там, в аэропорту, он подумал: чего этот охранник так старается? Хочет выслужиться перед Чарли? Может быть – да, а может быть – нет.

И вот эти все «может быть» как-то противно оседали в мозгу тревожными загадками.

В коридоре никого. Тоже неплохо. Только узнать, что все в порядке, и сразу назад.

Дверь кабинета не заперта. Ахмат резко распахнул ее и влетел в кабинет. Но…

Тихо зажужжав, начал писать видеомагнитофон. Карченко сделал погромче и вставил в ухо наушник.

Секретарша сидела на столе рядом с каким-то стариком и перепуганными глазами смотрела на Калтоева. Не надо было все же так врываться.

– А она где? – Ахмат перевел дыхание.

– Кто? – почти шепотом спросила оцепеневшая женщина.

– Чарли. Где мисс Пайпс?

– А-а, мисс Пайпс. Вышла. – Секретарша тихонько соскользнула со стола и одернула юбку. – Просила вас ее подождать.

– Давно ушла?

– Только что. – Секретарша виновато улыбнулась. – Вы ее подождете?

Но в ответ услышала только грохот захлопнувшейся двери.

– Это кто? – спросил старик Пайпс.

Секретарша мило улыбнулась:

– Это мистер Калтоев. Финансовый менеджер.

– А-а… – протянул старик. – А то я уж подумал, что Чарли вышла замуж. Только что, вышла только что…

Записывать перепуганную секретаршу было ни к чему. Карченко нажал кнопку и выключил этот магнитофон.

– Значит, все-таки вернулся.

Что делать? Что делать? Что же теперь делать? Ахмат не знал, за что волноваться больше – за жену с детьми, за Чарли или за свою собственную жизнь. Хотя нет, знал, конечно…

Кто-то открыл дверь и вышел. Ахмат еле сдержался, чтобы не шарахнуться в сторону и не спрятаться за колонной. Даже голову повернул не сразу.

Слава богу, это уборщица вышла из конференц-зала. Он уже начинает молиться их Богу вместо Аллаха! Нет, нужно ехать отсюда, и ехать как можно скорее. А что, если…

Эта шальная мысль не раз приходила ему в голову. Он улыбался одними глазами, представляя, что будет, но знал, что никогда этого не сделает. Раньше знал…

Депозит в банке. Нет, он не имел права снимать с него наличные. Но мог переводить и замораживать счета. Он мог запросто перевести все на какой-нибудь корреспондентский счет, а уж оттуда…

И пусть катятся они все к черту, к шайтану, кому куда ближе. И Чарли со своей непробиваемой американской самоуверенностью, и Шакир со своими псами, и эта гостиница, и эта страна. Ахмат огляделся по сторонам и, никого не заметив, быстро зашагал обратно к лестнице.

Мотор завелся как часы. Жалко будет бросать такую красавицу. Но, во-первых, он ее уже почти бросил. Если бы не Карченко, летел бы сейчас где-нибудь над Украиной. А во-вторых, там он себе пять таких сможет купить. Резко вырулив, Ахмат подкатил к выезду со стоянки. Но пришлось остановиться, пропуская какой-то ржавый желтый «Москвич», за рулем которого сидел огромный бородатый мужик явно не первой трезвости. Ахмат улыбнулся, подумав, что еще немного – и он больше не увидит ни одного «Москвича». И ни одного москвича. Он вообще не вспомнит эту страну. Он забудет все как кошмарный сон.

Он повернул руль вправо.

А потом повернул ключ зажигания и заглушил мотор…

Его джип так и не доехал до банка.

Глава 51

– Дуся! Дусенька моя милая! Да как же ты похорошела! – Габриела была вне себя от восторга, потому что даже самые дорогие шампуни, самые дорогие парикмахеры не могли сделать ее собаку такой неотразимой. – Триша, ты и не говорил, что у вас в отелях такая услуга есть.

Триша почесывал затылок и морщился. Он не очень любил собак-чистюль. Он любил собак-охотников. А какая уж там чистота в лесу или в поле.

Борзая должна уметь летать, а пышная шевелюра ей только мешает.

Кстати, ошибочно считается, что борзой необходимы длительные прогулки на огромном пространстве. Путают борзую с легавой. Борзая никого не загоняет и не догоняет. Ее рейды коротки и стремительны. И всегда в идеале должны кончаться печально для преследуемого. Она на бегу хватает зайца за шиворот и одним укусом переламывает ему позвоночник. Борзая бежит прямо, свернуть ей трудно, почти невозможно. Если, не дай бог, на ее пути окажется преграда, она просто разобьется.

Дуся сегодня готовилась к охоте, сама того не подозревая. Габриела уже не в первый раз возила в Россию своих борзых. Трифон принимал их в охотничьей будке под Смоленском. Там была богатая охота.

Сама Габриела смотреть на это не могла. На родине она даже стеснялась говорить, что ее собаки умеют убивать животных. Габриела была вегетарианкой в самом широком смысле слова. Но вот привело же ее заняться борзыми, просто по уши влюбиться в эту красивую собаку, похожую на балерину. А борзую хоть раз в жизни, но надо вывезти на охоту, иначе порода захиреет: инстинкты требуют своего.

У Габриель была целая свора борзых, которых она называла исключительно русскими именами, отдавая дань происхождению. И вообще, в Англии, во Франции, в Бельгии, да во всем мире чистопородных русских борзых было куда больше, чем на родине.

Это еще в семнадцатом году большевики решили, что борзая – царское наследие, поэтому расстреливали их, словно дворян. Остались по деревням только отбракованные на царской псарне, худые, костлявые, мелкошерстные собаки. А подаренные когда-то русскими царями своим сановитым родственникам в Европе собаки жили в холе и ласке. Впрочем, популяция была все равно очень мала. Борзых скрещивают даже при очень близком родстве, поэтому собака нежная, болезненная, капризная, но очень уж красивая.

Все это Габриела не раз рассказывала Трифону и его друзьям, которые собирались на охоту. А те слушали внимательно и даже сами себя начинали уважать. Ведь они не просто держали собак – они сохраняли редкую породу.

– Габриела, а как же бар? – напомнил Трифон. – Мы же в бар собирались.

– Да-да, конечно, бутылка куда-то пропала. Придется идти в бар.

– Это Дуська ее вылакала, – пошутил Трифон, не зная, насколько он близок к истине.

Дусю перед уходом Габриела еще раз обцеловала и обласкала. А та хотела побыстрее остаться одна, чтобы наконец добраться до пуховой подушки.

В баре Трифон быстро и сильно набрался.

Он обнимал Габриелу и серьезно говорил:

– Вот я тебя уважаю. Хоть ты и иностранка, а уважаю. Ты – наша баба.

Габриела, которая неплохо владела русским, все же не чувствовала разницы между бабой и леди и принимала слова Трифона за тонкий комплимент, в чем, собственно, была права.

– Знаешь, я бы тебя взял в жены, – совсем разоткровенничался Трифон. – Но моя Галька тебе волосенки-то повыдрала бы. Она у меня зверь.

– Да, моему мужу это тоже не понравилось бы, – мягко напомнила Габриела о своем Тимоти, лорде в пятом поколении.

– С твоим я как-нибудь уж справился бы, – заверил ее Трифон. – Он у тебя хиляк.

Габриела не могла не согласиться с характеристикой.

А богатство, что богатство? Сегодня есть – завтра пшик! Так рассуждают только русские и только бедные. Но Габриеле это нравилось, ей вообще нравилось все русское.

– А чего мы тут сидим? – вдруг оглядел приличный зал Трифон. – Давай возьмем пузырь – и на природу.

Габриела согласилась. Она не знала, что у Трифона раззуделось плечо. Ему сейчас нужен был простор и много действия.

– А куда пойдем?

– Да хоть на речку. Вон она, под окнами, – красотища.

Назвать красотищей Москву-реку может только очень влюбленный в природу человек или очень пьяный. Трифон был и тем и другим.

Габриела взяла бутылку виски, и они с Трифоном вышли на набережную.

Глава 52

Он просидел в джипе на обочине долго. Мимо проносились машины, шли люди, суетилась Москва. А где-то далеко-далеко, на западе, летел самолет с женой и детьми. А еще дальше, на востоке, были горы и могилы предков. А он был здесь, посредине, не тут, не там.

Ахмат задавил в переполненной пепельнице еще одну сигарету и повернул ключ зажигания.

Тихий мотор, казалось, взвыл зверем…

– Шакир, я пришел говорить с тобой. – Ахмат остановился на пороге номера.

Если Шакир пригласит его войти, то ничего с ним не сделает: ни один уважающий себя чеченец не убьет гостя. По крайней мере, хотелось продолжать в это верить.

Шакир смотрел на Ахмата холодными, слегка удивленными глазами и молчал. И Ахмат молчал, выдерживая этот тяжелый взгляд. И все вокруг тоже молчали, глядя то на Шакира, то на Ахмата.

– Ты пришел говорить со мной? – наконец тихо спросил Шакир.

Ахмат кивнул.

– Ты пришел говорить со мной после всего?

– Да.

– Ну тогда проходи.

Ахмат вошел и огляделся по сторонам. Нет, при любом раскладе ему не уйти живым, если… начнется. Все смотрели на него как на волка. Или, скорее, как волки на кабана. Прав был когда-то Карченко: они его откормили, теперь можно и убить. Да, так будет вернее. Даже Арслан, которого Ахмат еще недавно ставил на место как мальчишку, теперь смотрел на него с явной угрозой и с явным превосходством, как каждый чеченец смотрит на каждого нечеченца.

Ахмат хотел сесть, но места ему никто не уступил, поэтому он остался стоять.

– Ну говори. – Шакир то ли улыбнулся, то ли оскалился. – Ты же пришел говорить.

– Если тебе нужен я, – спокойно сказал Ахмат, – то я здесь.

– Я вижу. – Шакир кивнул и пожал плечами. – Ты не нужен мне, Ахмат. Мне нужны деньги. А вот что нужно тебе? Пятая звезда? Или эта баба? Она мешает тебе. Значит, она мешает нам всем. А я не люблю, когда мне что-то мешает.

Ахмат молча вынул из кармана кошелек, ключи от машины, снял с пальца кольцо, расстегнул на шее цепочку и все это аккуратно положил на стол перед Шакиром.

– На, возьми. Если тебе нужны деньги, то возьми. Больше у меня с собой нет. Ты ведь не веришь мне, когда я говорю, что денег будет больше, намного больше, нужно только подождать. Ты ведь не веришь мне, потому что я все время обманываю тебя, потому что я таскаю из твоего кармана, потому что ты знаешь, что я готов ударить тебя в спину при любом удобном случае. Так ведь? Поэтому возьми это. Возьми все, что у меня есть, раз мое слово не имеет никакой цены.

Шакир взял со стола золото и взвесил на ладони.

– Да, это настоящие деньги, их можно подержать в руке. Ты, наверное, думаешь, что это ты их заработал? Нет, это я их заработал. Твоими руками. Потому что без меня ты до сих пор ходил бы в свой институт и получал зарплату преподавателя, потому что без меня твой ребенок ходил бы не в частную гимназию, а в простую школу, где его бы называли деревяшкой, а твоя жена должна была бы мариновать дома чеснок, чтобы втайне от тебя продавать его на рынке. – Он бросил на стол цепочку с кольцом: – Забери эти побрякушки. Если ими ты собираешься выкупить свою жизнь, то не сможешь купить на них и десяти минут. Ты посмел идти против меня! Ты посмел идти против нас всех! Ты посмел идти против чеченского народа! И ты думаешь, что это сойдет тебе с рук?

Ахмат собрал со стола вещи и рассовал их по карманам.

– Шакир, ты всегда был желанным гостем в моем доме, и не потому, что я должен тебе, а потому, что наши отцы воевали вместе. Но если ты думаешь, что я тебя боюсь, то ты очень плохо знаешь меня. И это не ты зарабатывал моими руками, а я приносил тебе деньги. И подумай, кто тебе ценнее, я или все они. И еще подумай, знаешь ли ты человека, который сделал бы для тебя больше или сделает хоть вполовину… если меня не станет. А когда ты поймешь все это, то вспомни слова, которые я сейчас скажу: если с ней хоть что-нибудь случится, ты больше не вытянешь из этой гостиницы ни одной копейки. Лично со мной можешь делать что хочешь, я тебя не боюсь.

– Я ничего не собираюсь с тобой делать, Ахмат! – Шакир улыбнулся, встал и вдруг крепко обнял его. – Мы знаем друг друга с детства, наши отцы воевали вместе. К тому же ты нужен мне. Но запомни одну вещь: я тоже никого не боюсь. И убью каждого, кто встанет у меня на пути. И даже старого друга, если понадобится…

Ахмат обнял Шакира и вдруг понял, что действительно не боится его. Он это почувствовал сразу, как только вошел. Как только посмотрел в глаза. И это чувство усиливалось по мере того, как Шакир говорил. Он никогда так не говорил. Он вообще не любил говорить.

Нет, что-то произошло…

… Карченко улыбнулся и сделал погромче, чтобы не пропустить ни слова из этого разговора…

Пока все шло по плану. По его плану.

Глава 53

Чарли вернулась в офис. Спросила, не появлялся ли господин Калтоев?

– Да, он заходил, – ответила секретарша, – но тут же ушел.

– А куда?

– Не знаю, к сожалению.

– Господи, я же просила, чтобы подождал!

Вдруг легкость куда-то исчезла и снова навалился страх.

Чарли позвонила Карченко, тот, разумеется, был в курсе дела и сообщил, что Ахмат сейчас у чеченцев, там идет какая-то напряженная дискуссия.

У Чарли чуть-чуть отлегло от сердца.

– Как только освободится, – попросила Чарли, – пусть сразу же зайдет ко мне. И пожалуйста, следите за ними.

Ей большого труда стоило сказать это спокойным голосом. Во-первых, ей совсем не нравилось, что Метью пошел к Шакиру. Зачем? Этого не надо. Теперь надо держаться от них подальше, как от прокаженных, сами сгниют. Но перед полным своим крахом они еще могут нагадить от души, да что там – они могут сейчас вообще забыть об осторожности, они могут, нет, они просто должны сейчас кого-нибудь убить. А Метью такая прекрасная мишень.

Во-вторых, ей хотелось просто его увидеть. Просто прислониться к его груди, чтобы он гладил ее по голове, как маленькую девочку, и шептал незнакомые, но очень милые слова по-чеченски. Оказывается, в этом языке тоже есть ласкательные слова, и они тоже звучат нежно.

Она никогда не говорила ему, что любит его. Она вообще ничего об этом не говорила. Сейчас, возможно, сказала бы. Нет, не возможно – обязательно сказала бы. Она только это и хочет сейчас сделать.

Пайпс достала мундштук, вставила сигарету, поднесла к губам и застыла.

Боже мой, что я натворила?! Да пропади он пропадом, этот отель, этот сервис, эти пять звезд!… Эта пиррова победа!… Ничто не стоит человеческой жизни. Ничто не стоит жизни любимого. Зачем я заставила его выбирать? Нет, не между мной и соплеменниками, не между мной и женой, не между мной и его гордостью, а между жизнью и смертью. Мне что, так нужны эти проклятущие деньги? Эта поганая слава? Мне нужен он! Я его люблю!

Сидеть не было сил. Стоять – тоже. Пайпс бегала по кабинету, натыкаясь на углы стола и стулья. Она пыталась себя успокоить, она старалась мыслить трезво, но ничего не получалось, ей вдруг почему-то показалось, что она больше не увидит Ахмата. Что не сможет защитить его словами своей любви, не укроет.

Хоть самой беги к этим чеченцам.

И Пайпс уже сделала шаг к двери, но позвонил Карченко:

– Они вышли.

– Кто – они, куда вышли? – опешила Чарли.

За эти короткие минуты она вообще забыла, на каком она свете, а тем более что сама просила Карченко следить за чеченцами.

– Они идут в ресторан.

– В какой ресторан?

– Я думаю, во французский. Ведь там сегодня, кажется, банкет?

Банкет! Ну конечно! Сейчас все соберутся. Надо будет говорить тосты, надо будет улыбаться, мило беседовать и смеяться.

Чарли снова метнулась к двери и снова замерла.

Переодеться! Она забыла!

Прическа! Ее сегодня к пяти ждал Валентин! Она все забыла, она просто замоталась? Нет. Это все к тому же предчувствию, к той злой, надвигающейся беде, которую она чувствовала с самого утра. Но что, что может случиться?

Да все! И самое страшное! Поэтому ей сейчас надо увидеть Метью, взять его за руку и бежать, бежать, бежать отсюда куда глаза глядят.

Но Чарли никуда не побежала, она открыла шкаф, достала вечернее платье и переоделась. А прическа – ничего, сойдет. Опаздывать она не имеет право.

К французскому залу уже стекались люди. Здесь были не только акционеры и их родственники, но и много приглашенных, как говорила Чарли, «друзей отеля». Вице-премьер московского правительства, несколько думцев, даже кто-то из правительства и администрации президента, ага, а вот и артисты… Но Чарли искала в улыбающейся толпе только одно лицо.

Ахмат стоял среди чеченцев, которые тоже улыбались всем и жали руки. Он был немного бледен, но не испуган, что-то говорил Шакиру, а тот кивал.

Нет, все в порядке. Ей просто показалось. Она сегодня шарахается от каждого куста.

Ахмат поднял глаза и посмотрел на Чарли, она улыбнулась ему, он ей – все чинно и прилично. Чарли многое бы сейчас отдала, чтобы позволить себе завизжать от радости и броситься на шею Метью, повиснуть на нем, расцеловать его, наплевав на окружающих.

– Прошу, дамы и господа, рады приветствовать вас, – сказала она, распахивая двери ресторана.

Толпа стала медленно втягиваться в зал, а Чарли стояла в дверях, кивая всем и даже перебрасываясь парой-тройкой слов.

Она надеялась, что Ахмат оторвется от чеченцев и они хотя бы на минуту смогут остаться вдвоем, но он прошел в зал в толпе, ей даже не удалось коснуться его.

Гости рассаживались согласно карточкам на столах, уже суетились официанты, уже звякали бутылки и играл оркестр.

И тут Чарли вспомнила про контролеров. Бедные, сидят в номере и ждут неизвестно чего.

И потом, где отец?

Она подозвала метрдотеля и сказала ему, что отлучится минут на десять.

– Но как же без вас?

– Я быстро. Пусть пока угощаются.

И Чарли бросилась к лифту. Нет, ей просто показалось, ничего страшного…

Глава 54

С 6 до 7 часов вечера

Отель жил на западный манер, поэтому здесь и обедали, когда уже смеркалось.

Если завтрак – это «хорошо темперированный клавир», ленч – пьеса для фортепьяно с камерным оркестром, то обед – явная и неприкрытая симфония.

Пьетро Джерми уже на кухне, он на кухне уже давно, потому что только он в этом аду кипящих сковородок, булькающих кастрюль, шкварчащих противней и дробью стучащих ножей ухитряется понимать, куда и сколько надо добавить перцу, сладостей, чеснока, лаврушки, кориандра, соли или соевого соуса, чтобы беспорядочные звуки кухни выстроились в стройную мелодию.

Обед – это пир души, а отнюдь не желудка. Желудок можно набить и в ближайшем Макдоналдсе. Но если вы хотите положить на язык кусочек слабосоленого угря, политого соусом из белого вина, медленно и со вкусом, никуда не торопясь, разжевать его и запить глотком доброго белого божоле, то вы не голодны – вы устраиваете себе праздник.

– Три bloody бифштекса в двести одиннадцатый!

– Гарнир?

– Овощи по-чилийски а-ля Пиночет.

– Двойные устрицы с зеленью.

– И кто этот извращенец?

– Трюфеля на четвертый стол.

– Каждый день трюфеля… Их не пучит?

– Нога свиная по-франкфуртски.

– Франкфурт-на-Майне или на Одере?

– Есть разница?

– Как между Парижем во Франции и Парижем штата Техас.

– Минеральную на банкет.

– «Пирелли», «Авиан», «Боржоми», с газом или без?

– Простой, из-под крана.

– Дайте я посмотрю на этого оригинала…

– Фирменное блюдо в триста четырнадцатый.

Вот он, момент истины!

Пьетро Джерми застывает всем свои грузным телом, и в этот момент ему не до шуток. Кажется, что стихли сковороды и кастрюли, замолчали болтливые повара, мир остановился.

Это как пауза перед кодой.

– Кто заказал?

– Мисс Пайпс.

– Серьезно. Это слишком серьезно…

И грузное тело вдруг пулей начинает летать по кухне, рикошетом касаясь блестящих сосудов, отточенных лезвий, пышных венчиков, сверкающих плошек.

Фирменное блюдо Пьетро Джерми готовит сам. Все. Он даже гасит в печи огонь, чтобы развести его лично.

Украсть рецепт невозможно. Потому что невозможно проследить, из чего, как, в каких пропорциях. Пытались даже снимать скрытой камерой, а потом прокручивали в режиме рапида. Точно следовали всем телодвижениям маэстро – получилось несъедобно.

Движения allegro вырастают до molto allegro. Но маэстро этого мало, и он переходит на presto, molto molto presto и завершает prestissimo.

Но самое удивительное, что уже не в переносном смысле, а в самом прямом – звучит мелодия. Она вызванивается на боках кастрюлек, поет вырывающимся паром из-под крышки, разливается широкой темой гудящего огня и аранжируется не без барочного изыска высоким голосом самого маэстро. Ее даже можно узнать, потому что это, разумеется, ария Фигаро.

Через двенадцать минут тридцать шесть секунд блюдо готово.

Маэстро и подает его всегда сам.

Он летит по коридорам тучной птицей, неся впереди себя и даже чуть жестикулируя, словно это дирижерская палочка, серебряный подносик с тончайшей серебряной же супницей, запах из которой отличается от изысканных французских парфюмов только одним: пользуйся люди этим блюдом в качестве духов или одеколона, на ступила бы эра каннибальства.

Дверь распахивается – на пороге Пьетро Джерми. Перед ним в номере немного помятые и изрядно испуганные Пэт и Рэт. Чуть в стороне мисс Пайпс.

Пьетро знает, догадывается, зачем она здесь. Она боится громкого скандала. Очевидно, эти постояльцы какие-то важные птицы. А скандал может, ой как может случиться. Потому что наступает время тяжелых экзаменов для этих самых постояльцев.

Пьетро внешне доброжелательно, но строго проследит, как они станут есть его шедевр. И не дай им бог ошибиться. Не дай бог есть быстро, запивать пивом или вином, курить или даже отвлекаться на разговоры. Что уж говорить, если вдруг, не приведи господи, они заходят блюдо досолить или поперчить…

Такое уже бывало. Пьетро просто вырывал тарелки у клиентов из-под носа и говорил на языке несчастного:

– Плебей. Я тебе сделаю пиццу.

Этими постояльцами он, впрочем, остался доволен. После первой ложки у них сильно округлились глаза. Какое-то время они сидели в полной прострации, что-то нечленораздельно и восторженно мыча. Спешно откушали по второй ложке и расплылись в неописуемом восторге.

Однако на этом экзамен вовсе не кончился.

Пьетро волновался не меньше, чем мисс Пайпс, ему показалось, что воздух в номере не так тонок, как хотелось бы, и он открыл окно.

Постояльцы уже доедали свои порции.

Ну вот, сейчас самое главное.

– Синьор Джерми? – правильно ответил на второй вопрос экзаменационного билета Рэт.

Пьетро сдержанно поклонился.

– Мы слышали о вас столько восторженных отзывов! Я всегда лично мечтал пожать вам руку.

И третий ответ был верным.

Постояльцы и шеф повар любезно поручкались. Ну и последнее.

– Это ведь ваше фирменное блюдо. А в чем секрет?

– Берете две головки красного лука размером с куриное яйцо, граммов триста телятины, двести молочной свинины, одно соте барашка…

– О! Ингредиенты известны всему миру, – разочарованно перебил Пэт. – Но почему ни у кого это блюдо не получается?

– Есть один маленький секрет, который я вам с удовольствием раскрою.

Пэт и Рэт открыли рты.

– Я добавляю в блюдо еще один ингредиент.

– Какой же?

– Капельку души, – сыграл последний аккорд маэстро.

Чарли сдержанно улыбнулась. Этот «аккорд» она слышала много раз, но он всегда казался ей прелестным.

Рэт Долтон сам вызвался проводить Пьетро на кухню, хотя причины его любезности крылись совсем в другом: в баре его ждала прекрасная леди…

Впрочем, Пьетро Джерми был не единственным великим поваром в отеле.

Худой француз Патрик Сэра разительно отличался от Пьетро. Первое, что он делал, попадая в чужую страну, выучивал ненормативные выражения и пользовался ими потом щедро и расточительно.

– Терпеть не могу пресных блюд, – оправдывался он перед Чарли.

Кстати говоря, всем блюдам он давал тоже непечатные эпитеты, при этом не без изыска. Тяжелые, сытные блюда снабжались у него прилагательными, образованными исключительно из названий мужских первичных половых признаков. А легкие, кондитерские, игривые были обязаны своими «украшениями» соответственно женщинам.

Только одно блюдо – «каша по-гурьевски», которую Патрик терпеть не мог, – удостоилось существительного среднего рода – «говно».

Знающие люди, готовившиеся к продолжительным любовным утехам, заказывали пищу у француза. Серьезные, солидные, богатые и сытые заказывали у итальянца.

Только блюда для званых обедов, которые преследовали разнообразные цели, повара готовили сообща. Поэтому столы получались деловые и фривольные, изысканные и сытные, расслабляющие и будоражащие одновременно.

Таким был и стол на банкете акционеров.

Гости ели, поглядывая на дверь, откуда должна была появиться Чарли, чтобы начать официальную часть банкета, но ее все не было, и это всем казалось странным.

Глава 55

Ахмат тоже поглядывал на дверь. Но ждал он Чарли совсем по другой причине.

Собственно, по той причине, по которой он вообще вернулся из аэропорта.

Он хотел взять ее за руку, чтобы она прижалась к его груди, а он стал бы гладить ее по голове, как маленькую девочку, сам при этом чувствуя себя беззащитным ребенком. Иногда от нежности к ней у него сжималось сердце, в горле появлялся тугой комок, который не давал ровно дышать, сердце начинало бешено колотиться. Но никогда, ни разу в жизни он не сказал ей об этом, он вообще не говорил ей нежных слов. Во всяком случае, она этого не понимала. Он читал по-чеченски стихи Лермонтова «На смерть поэта», единственные стихи, которые он помнил со школы. И теперь ему так не хватало этих рифмованных строк не про поруганную жизнь поэта, а про реку, про горы, деревья, небо, цветы, про ее голубые глаза, нежные руки и ослепительную улыбку.

Шакир не отпускал его ни на шаг, и это успокаивало Ахмата. Если бы хотел убить, не стал бы разговаривать, не стал бы даже смотреть в его сторону. Нет, он не так глуп, он понял, что проиграл, он, конечно, попереживает, помучается, позлится, но поймет, что так лучше, что худой мир лучше доброй войны. А здесь и войны-то никакой нет.

Ахмат так и не доехал до банка, так и не взял деньги. Сейчас он удивлялся, что такая мысль вообще пришла ему в голову – это была минута отчаяния, но теперь все позади – страшно, когда не видишь, когда только представляешь, он читал, что этот закон открыл известный режиссер Хичкок, как-то у него это мудрено называется – саспенс, да.

Наши фантазии страшнее реальности.

Но где же Чарли?

Это даже смешно, но он чувствовал себя сейчас как-то совершенно по-новому. Где-то он читал об этом, где-то видел, что-то слышал в хорошей музыке. Да, это называется романтическим ожиданием. Значит, он романтик? Он, трезвый финансист, тонкий дипломат, ставший в последнее время даже весьма циничным, он, который спокойно изменял жене, лгал друзьям, льстил врагам, он, оказывается, романтик.

Ахмат чуть заметно улыбнулся.

– Что, весело? – спросил Шакир.

– Да нет, это я так, своим мыслям.

– Расскажи, о чем думаешь.

Ахмат обернулся к Шакиру и уже приготовился сказать что-нибудь необязательное, дежурное, привычно соврать, но почему-то произнес:

– О любви.

Шакир прищурил желтые глаза.

– Любовь – это хорошо. Надо любить друзей, свою родину, своих родных…

– Да-да, – сказал Ахмат, – я именно об этом.

Но лгать у него уже не получалось. Шакир отвернулся, он понял, о какой любви думает Ахмат.

Впрочем, Ахмату уже было все равно.

Это уже происходило помимо его воли – он все больше и больше ненавидел Шакира за все: за то, что старый, за то, что был партийным работником, а теперь стал бизнесменом, за желтые глаза цвета мочи, за противный запах смеси французских духов и пота. Он ощущал эту ненависть почти физически.

Ахмат только поначалу, когда соплеменники прямо сказали ему, что знают о нем и Чарли, испугался и растерялся. Все пытался угадать, откуда им это известно. Они с Чарли были предельно осторожны. Встречались только на квартире, на людях вместе не показывались, на работе – только о делах. Та давняя поездка по Золотому кольцу тоже осталась не замеченной никем.

Но потом он перестал гадать – ну знают и знают. Так даже легче. Он трусливо объяснил тогда, что спит с Чарли (он для верности употребил слово «трахаюсь») для дела. Даже рассказал им какие-то выдуманные подробности.

Теперь ему было стыдно и противно. Теперь он хотел отмыться от того позора, но было уже поздно, они считали, что он действительно спит с Чарли для дела. Впрочем, последние события их в этом несколько разуверили, но он надеялся, он все таки не оставлял надежду когда-нибудь сказать: я все вам наврал, я эту женщину…

Она вошла в зал стремительно, но вместе с тем как-то растерянно. Очень пыталась выглядеть уверенной, светской, но глаза, помимо ее воли, искали кого-то в толпе.

К ней подбежал Кампино, что-то сказал, она кивнула, рассеянно улыбнулась, подошла к своему столу и снова, теперь уже открыто, оглядела зал.

Ахмат словно гипнотизировал ее глазами – вот он я, посмотри на меня. Ты сразу все поймешь.

– Господа, прошу извинить меня. Но, как говорят в России, лучше поздно, чем никогда. Пожалуйста, наполните ваши бокалы. Я хочу произнести маленький спич.

Зал благодушно зашумел, официанты забегали, наполняя вином бокалы гостей.

Чарли подняла свою хрустальную рюмку.

Глава 56

Вера Михайловна давно не ощущала себя так молодо, задорно, а главное – спокойно. Все произошедшее с ней за сутки приобрело для нее оттенок истории.

Контролер, сославшись на службу, употреблял каберне и находил, что оно удивительно напоминает ему одно калифорнийское вино, которое он когда-то пил вместе с отцом.

– Ничего удивительного. Это распространенный сорт винограда. Вино из него отличает вяжущий эффект и грубый запах сафьяновой кожи, – сообщила Вера Михайловна Долтону.

– Послушайте, леди, а не было ли в вашей семье виноделов? – уважительно изумился Долтон уже в который раз за этот вечер.

– Нет. Вино я пью редко, но в моем возрасте внезапно обнаруживаешь массу свободного времени. А с сегодняшнего дня его у меня появится значительно больше. Я ушла с работы.

– И правильно сделали. Пора заняться собой. В мире есть так много интересного, что мы пропустили, глаза разбегаются. Но, простите, почему вы говорите о возрасте?

– Это очень милый комплимент, – улыбнулась Вера Михайловна.

– Египет, Перу, Амазония… Столько мест, где хотелось бы побывать… А вы куда бы хотели поехать?

– Так далеко мои планы не простираются.

Она не хотела ему говорить про кризисы, сотрясающие нашу экономику, про деньги, безвозвратно потерянные в банке.

Долтон же, в течение всего вечера очаровывающийся этой женщиной, твердо решил, что непременно пригласит ее в поездку.

– Почему бы вам не показать мне Россию?

Теперь пришел ее черед удивляться:

– Это что? Бестактность или наивность?

– Но я совсем… не это имел в виду. Послушайте, вот прямо сейчас… Сию минуту… Чего бы вы хотели? О чем давно мечтали?

– Мы прекрасно сидим. Я давно мечтала посидеть в ресторане…

– Я имею в виду нечто большее, чем устрицы…

Вера Михайловна задумалась только на секунду.

– Большой театр. Я уже забыла, как выглядит Большой театр изнутри…

Сказала и вдруг рассмеялась.

– Ну и чудесно, ну и отлично. Сейчас мы закажем места…

Долтон посмотрел на часы:

– На первый акт, возможно, опоздали, но ко второму вполне…

– Вы думаете, это возможно? Здесь заказывают заранее, – усомнилась она.

– Я знаю волшебное слово, – подмигнул ей Долтон. – Доллар.

Она знала магию этого слова. Впрочем, на нее она не распространялась.

Долтон оставил ее буквально на несколько минут. Вера Михайловна потихоньку разглядывала посетителей ресторана, и это доставляло ей огромное удовольствие. Между близкими людьми существует такая игра: в определенный момент заметив, что человек о чем-то задумался, другой угадывает его мысль. Если вы угадываете процентов тридцать, значит, вы достаточно близки и знаете друг друга. Постольку поскольку у бывшей гардеробщицы было не так много друзей, то играть ей было крайне затруднительно. Да те, что были, для нее были отгаданы на девяносто процентов. Потому она создавала мысленные портреты, пользуясь, в сущности, тем же методом, что и Светлана, – одежда, обувь, жесты, говор, если повезет – словарный запас.

Вон тот джинсовый старик, чем то похожий на хозяйку гостиницы. Он уже достаточно подпил и зачарованно слушает проститутку.

Долтон не дал ей досмотреть разворачивающийся спектакль.

Он сообщил, что им предстоит присутствовать на другом.

У центрального входа в отель их уже ждала машина.

Всю дорогу до Большого Рэт говорил не останавливаясь. Почему-то все больше упирая на свой возраст. Дескать, вот почти прожил жизнь, а, оказывается, она прошла мимо.

Странно, подумала она, там в ресторане он не казался ей таким уж затурканным старичком. Да и при первой встрече утром поразили его на удивление живые глаза.

– … Каждый человек стареет в одиночку, в том смысле, что из-за своего возраста оказывается отделенным от других людей.

– А дети? Родственники? – мягко остановила она его излияния.

– При чем тут дети? У меня их, впрочем, и нет. А родственники? Те спят и видят, как бы растащить родное гнездо. Нет, я не о том… Просто мир вдруг сузился до невероятно крохотных размеров. Вот я сейчас в Нью-Йорке живу. Город огромный, а идти мне некуда.

Долтон разгорячился. Видно, его давно грызли подобные мысли.

Она, впрочем, его понимала. Это скрытое даже от себя признание, что ему надоело жить одному, что он мечтает о спутнице.

А я разве не мечтаю? – подумала Вера Михайловна. Я и Афанасия-то завела от одиночества, что уж тут врать самой себе.

Тпру, остановила она себя. Ишь куда тебя понесло. Ты же просто хотела отомстить этому вредному американцу. Что это за фривольные мыслишки?

– Что это я на вас нагнал тоску. Мы, кажется, приехали…

Они поднялись по ступеням, и Рэт сделал вид, что замешкался. Ему еще раз хотелось убедиться, что с фигурой у его спутницы все в порядок.

Им предстояло попасть ко второму акту «Аиды».

И эта опера тоже была о любви.

Словом, все одно к одному.

Глава 57

– Господа, сегодня у нас знаменательный день. Мы открыли новые горизонты для нашего отеля. Пять звезд – это не предел, на флаге Соединенных Штатов их пятьдесят, так что нам есть к чему стремиться… – Чарли улыбнулась улыбкой Шэрон Стоун.

Зал благосклонно внимал, даже Шакир кивал головой, все было мило, сплошной бомонд.

Чарли уже завершала свой спич, когда произошло явление Пайпса.

Чарли расплылась было в улыбке, собираясь представить своего отца, но лицо ее вдруг окаменело, и она, не договорив свою торжественную речь, неожиданно по-русски лихо опрокинула рюмку и громко крякнула.

Собравшиеся не поняли причин столь резких и разительных метаморфоз. Ну пришел незнакомый старик с юной дамой, ну что здесь такого? Если бы он не был приглашен, его бы не пустили. Правда, наряд у старика был не для банкета, но кто сейчас так уж придерживается правил хорошего тона.

Однако события только начинались.

Гости снова зазвенели вилками и ножами, а Чарли, так и не представив отца, двинулась к нему через весь зал, сверкая в гневе глазами.

Пайпс тоже не подозревал, что сейчас произойдет, он галантно усаживал свою даму, которая вдруг стала как-то сильно напряжена.

– Папа, – нависла над Пайпсом Чарли, – ты кого привел? Ты как одет? Что вообще происходит?

– О, Черри, я хочу тебя познакомить – это Света, девушка тяжелой и удивительной судьбы…

Смутившаяся было Света поняла, что отступать некуда, и нагло уставилась на Чарли.

– Удивительной судьбы, говоришь? – тихо сказала Чарли. – Света, говоришь… Можно вас на минутку, девушка удивительной судьбы?

– В чем дело, Черри? – заволновался старик.

– Я просто хочу с ней поговорить тет-а-тет.

– А у меня нет секретов от мистера Пайпса, – сказала Света, – так что можете говорить при нем.

– Совсем-совсем нет секретов?

– Да.

– Черри, я знаю, что эта девушка вынуждена зарабатывать своим телом. Но я не сноб, она мне все объяснила…

– Отлично! А теперь я ей кое-что объясню.

И дальше произошло невероятное.

Чарли схватила Свету за волосы, сдернула со стула и потащила к выходу, словно корову.

Света поначалу взвизгнула, но потом успокоилась и почти не упиралась.

Гости привстали со своих мест.

– Успокойтесь, господа, – на ходу бросила Чарли собравшимся, – я просто убираю мусор.

Впрочем, довести уборку до конца ей не удалось.

Старик подлетел и вырвал из рук разъяренной дочери жертву обстоятельств.

– Ты так, да? Ты вот как? Ладно, она уйдет! Но она уйдет вместе со мной!

Чарли распахнула дверь:

– Скатертью дорога! А тебя чтоб я тут больше…

– У нас свободная страна! – попыталась вставить Света.

Но Чарли гаркнула так, что, наверное, было слышно на Киевском вокзале:

– Позовите секьюрити!

При этих словах Света выказала невиданную прыть. Она рванула к двери так, что чуть не сшибла с ног дормена. Пайпс еле поспевал за ней.

Нет, не зря он надел джинсы, в них бегать куда сподручнее.

А Чарли вернулась в зал победительницей. Когда шла к своему месту, ей даже аплодировали.

Она искоса глянула на Ахмата – тот смеялся.

Ну вот и все, все уже позади, страшное напряжение пропало – теперь все будет окей!

Она не успела сесть, как к ней подбежал Кампино:

– Это была воровка?

– Это была проститутка.

Кампино на секунду задумался, а потом сказал:

– Я не зря уговорил своих доверителей голосовать за вас. У вас будет пятизвездочный отель.

И тут все вошло в свою колею. Стали подходить гости, говорили какие-то слова, фермер из Зарайска, обалдевший от впечатлений одного дня, от вкусной и дорогой еды, от обилия знаменитостей, прорвался к Чарли и восторженно воскликнул:

– Да что там страусы! Мы вам крокодилов вырастим!

Чарли, впрочем, отвечала хоть и любезно, но несколько невпопад. Она все ждала, когда сможет поговорить с Ахматом.

Вскоре застолье плавно перетекло в танцы, и Чарли решила, что ей пора самой брать инициативу в руки. Она извинилась перед своими собеседниками, встала из-за стола и двинулась к чеченцам. Ну и пусть. Вообще чего она боится? В конце концов, Ахмат ее подчиненный, имеет она право отдать ему какие-то распоряжения?! Имеет.

Вот она вызовет его в кабинет и поговорит…

Глава 58

С 7 до 8 вечера

Ахмата рядом с чеченцами не было. Чарли растерянно огляделась – Метью исчез.

– Кого ищешь, мисс Пайпс? – спросил Шакир. Меня? Я тебя слушаю.

– Нет-нет, я просто…

– А ты молодец. Как ти этот проститутка вигнала.

– Простите, вы не видели… Корзуна?

– Это пожарний, да?

– Да. Он должен был быть здесь.

– Э-э, ти уже каждого дворника сюда зовешь.

– Он не дворник.

– Нет, не видели. Садись, слушай, поговорим, э-э. Я всегда хотел с тобой серьезно поговорить.

– У нас еще будет время.

– «Время, время»… Или будет, или нет. – Шакир не обиделся или тщательно это скрыл.

Чарли уже повернулась, когда он сказал:

– А Ахмат ушел.

– Куда? – невольно вырвалось у Чарли.

Все-таки он ее поймал. Все-таки она попалась. Ну и пусть! Теперь Шакир для нее не враг и не кошмар, а просто страшный сон, скоро он кончится.

– Друг пришел, друг. Ничего, скоро вернется. Они пошли гулять. Важний разговор.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Чарли вернулась к столу. Да что ж это такое? Что за день сумасшедший? Она представляла себе все что угодно, но не думала, что будет, как девчонка, ждать, бегать, суетиться, волноваться и думать только о нем. Это выводило из себя, но почему-то не сильно. Почему-то это было приятно. Так сладко щемило сердце. Здесь, в России, Чарли впервые почувствовала, что оно у нее есть.

– Господин Карченко, я вас просила найти Калтоева и…

– Я нашел. Я все ему передал, но он сказал, что сейчас не может.

– Хорошо, я поговорю с господином Калтоевым.

– Да он скоро вернется, – успокоил Карченко. – Они вон по набережной прогуливаются.

– Хорошо, вы свободны.

– Я только хотел вам сказать, что у меня есть новости.

– Потом, Карченко, потом.

– Нашли пленку.

– Какую?

– Ту самую, где убийство.

Чарли словно окатили холодной водой – она так не хотела об этом думать, ну хотя бы сейчас, хотя бы в эти минуты.

– Ладно, потом покажете.

Огромные окна ресторана были зашторены, иначе Чарли побежала бы посмотреть. С кем это беседует Ахмат? Почему он не подошел к ней? Что за срочность такая?

Ей вдруг страшно надоели все гости, этот шикарный зал, изысканная еда, красивая музыка. Ей даже надоело злиться на отца.

– Дамы и господа! – Чарли встала и подняла руку. – Прошу внимания! Вы знаете о грандиозных планах нашего отеля. Мы собираемся расти и развиваться. Думаю, хорошей традицией стало бы, если бы на каждом банкете мы совершали небольшую прогулку по улицам города. Думаю, в этом был бы символический смысл. Ну как, выйдем из закрытого помещения на открытый воздух?!

– Ура!

– Выйдем.

– Вообще-то…

– А можно здесь остаться?

– Банкет продолжается! Маленькая прогулка, после которой мы все вернемся.

Собравшиеся стали потихоньку тянуться к выходу. Кое-кто остался. Чарли показалось, что она мастерски решила проблему. Всем показалось, что так и нужно, так и было задумано.

Только, может быть, Карченко понимал причину возникновения новой традиции. Он снарядил охрану, которая, окружив гостей бдительным кольцом, сопровождала их на улицу.

– Прошу, господа! Прошу сюда! – мило улыбалась Чарли, ведя гостей к набережной. – Вечером Москва-река удивительно красива.

Чарли не очень любила природу, не очень была пьяна, но сейчас она в самом деле верила, что на реке чудно, прелестно, замечательно.

Когда вышли на набережную шумной веселой толпой, все вдруг увидели скопление милицейских машин, людей в яркой униформе с надписью «МЧС» на спине, нескольких зевак и решили, что это сюрприз, приготовленный хозяйкой.

А у Чарли тоскливо сжалось сердце. Подумалось о самом страшном. И она, забыв о гостях, бросилась к реке.

Первым, кого она узнала в толпе зевак, был ее отец. Он обнимал за плечи Свету и что-то весело ей говорил.

Чарли даже не стала останавливаться, она пробилась через кордон из милиции и спасателей и заглянула вниз.

Она представляла себе самое ужасное.

Но то, что увидела, было настоящим шоком. В холодной, черной весенней воде плавал здоровенный мужик.

Пар так и шел от него. Мужик был весел, бодр и совершенно нормален с виду.

– Габриела! – кричал он. – Этот заплыв я посвящаю твоей Дуське! А этот нырок твоему мужу.

С этими словами он бешено греб руками и нырял, показывая толпе зад в сатиновых веселеньких трусах.

– Гражданин, покиньте речку! – кричали милиционеры. – Вы будете арестованы за нарушение общественного порядка.

– Командир, иди сюда, водичка отличная! – откликался мужик.

Спасатели бросали ему концы канатов, но мужик их игнорировал.

Зеваки подбадривали моржа, предлагали ему выпить, а он кричал в ответ:

– Становитесь в очередь! Я никого не обижу!

Женщина, которую мужик называл Габриелой, заливисто хохотала, счастливая и беззаботная.

Чарли тоже улыбнулась. Ложная тревога. И что это ей сегодня одни кошмары чудятся.

Она огляделась по сторонам – трудно было кого-нибудь найти в толпе, но Чарли не теряла надежды.

Кажется, даже узнала Ахмата и стала пробиваться к нему, но мужчина был просто очень похож.

– А здорово вы придумали, – оказался рядом вездесущий Кампино. Он щелкал фотоаппаратом направо и налево. Разве еще где-нибудь он мог увидеть такое!

Только в России.

Словом, все были счастливы.

Фермер из Зарайска тоже порывался прыгнуть в воду, но Чарли его удержала. Прогулка по улице уже потеряла для нее всякий интерес.

Она хотела найти Ахмата. Жаль, что он не увидел этого смешного мужика, но она ему расскажет, и он посмеется, он так здорово умеет смеяться.

Чарли посмотрела на реку. А действительно – красиво…

Глава 59

Ахмата нашла Наташа.

Он был в бельевой. Наташа пришла туда, чтобы взять несколько комплектов для номеров команды Рэбиджа. Те за неполный день успели так изгадить белье, что его теперь вообще можно было выбрасывать.

Наташа уже давно закончила свою смену, но уйти не могла, ждала Романа, а тот, как назло, вертелся где-то возле начальства. Ну как же – сегодня он был герой. Пайпс одобрила его проект, поэтому Корзун был теперь в числе приближенных. Его даже позвали на банкет. А вот Наташу не позвали.

Но Наташа все равно была горда своим пожарником. И еще она собиралась быть на таком банкете в будущем году.

Их сегодня собирал Ставцов и рассказал о предстоящем акционировании. У Наташи кое-что было отложено на черный день, так, тыщонка-другая. Она все решала, на что потратить эти деньги, но, поскольку для важных дел их было мало, а на мелочи тратить не хотелось, деньги так и копились, превратившись в полноценных семь тысяч долларов с копейками. Желания теперь были смелее, поэтому на их исполнение денег было маловато, а тратить на мелочи снова не хотелось. Вот и дождались ее денежки своего часа Ни банку, никаким там пирамидам Наташа свои кровные чаевые не доверила, а Чарли Пайпс, по сути, самой себе – ведь этот отель станет и ее отелем – Наташа отдала бы и больше.

После случая с собакой Наташа лично проверила все двери, все комнаты и наткнулась на полный беспорядок у рок-звезды. Могла бы, конечно, поручить кому-нибудь из девчонок, как-никак она старшая по этажу, но решила, что все равно делать нечего, пока там еще все закончится, лучше поменять белье самой, за делом и время пролетит.

Ахмат сидел в углу спиной к двери.

Наташа сначала даже испугалась – сидит в темноте и молчит. И что ему здесь нужно?

Но потом увидела, что из-под Калтоева вытекает вполне красноречивая лужа.

Напился.

– Простите, господин Калтоев, – уперла она руки в боки. – Не могли бы вы найти другое место, чтобы справлять нужду. И вообще, я обо всем доложу мисс Пайпс, это мерзко и противно. Сейчас же убирайтесь отсюда, и так ваши чеченцы вытворяют бог знает что! Теперь и вы! Сегодня ваши чуть не изнасиловали горничную. Хорошо, она им всыпала как следует. Давайте, давайте, двигайте отсюда. А то я не посмотрю, что вы…

Она потрясла спящего Калтоева за плечо, а тот вдруг грузно и медленно завалился на бок, довольно чувствительно ударившись головой о кафельный пол.

И не шевельнулся даже.

– Ну все, хватит, – чуть менее агрессивно сказала Наташа. – Вам что, плохо? Воды дать?

И вдруг закричала.

Калтоев был мертв.

Наташа боялась покойников, да никогда с ними и не сталкивалась. Она представляла себе, что это страшно, но что так – и в страшном сне не снилось.

Мертвец был страшен – синее, почти черное лицо, высунувшийся и прикушенный язык, выкаченные из орбит потемневшие глаза, искривленное смертной мукой лицо. И этот красивый, обаятельный человек – Наташа отмечала это про себя не раз – теперь был ужасен, ужасен…

Она вылетела в коридор и, не помня себя, понеслась вниз по лестнице. Куда и зачем бежала, она не смогла бы ответить – просто хотела оказаться подальше от этого кошмара.

Только в холле она натолкнулась на Карченко, и тот успел схватить ее за руку.

– Что? Чего вы носитесь как угорелая? – зашипел он.

– Там!… Там!… – Наташа тыкала пальцем куда-то наверх, не в силах произнести страшного слова.

Но Карченко все понял, он быстро повел Наташу в свой кабинет, на ходу набирая на мобильнике номер Чарли.

– Что случилось? – спросил он, плотно заперев дверь и дав Наташе стакан воды.

– Мертвец! Убитый! Он там, в бельевой!

Карченко нервно дернул головой.

– Кто, кто там, гость? Сотрудник?

– Калтоев!

И в этот момент телефон у него ответил:

– Слушаю вас, господин Карченко. Вы нашли Ахмата?

– Да, мисс Пайпс. Нашли, – сказал секьюрити.

Чарли не упала в обморок, не зарыдала, даже, как показалось Наташе, не очень удивилась сообщению.

На Ахмата она смотреть не пошла. Она только села за стол и ровным голосом стала отдавать распоряжения:

– Поставьте человека возле бельевой. Из гостиницы никого не выпускайте, под любыми предлогами. Можете даже раздавать всем бесплатную выпивку. Милицию вызовите, но проводите черным ходом. Кто там у нас на четвертом этаже живет – список мне на стол, подчеркнуть иностранцев. До завтрашнего утра в гостиницу никого не селить. Когда прибудут следователи, проводите ко мне старшего. Действуйте. Когда все сделаете, снова жду вас.

Карченко все распоряжения подробно записал и бросился исполнять. А Чарли подошла к плачущей Наташе и сказала:

– Вы его знали?..

– Кого? – не поняла горничная.

– Мет… Господина Калтоева.

– Почти нет.

– Он был хорошим человеком, – сказала Чарли. – Нам будет его очень недоставать.

Потом она отвернулась и долго смотрела в черное окно.

Наташа даже затихла. Она ничего не знала об отношениях Чарли и Ахмата, но то, что сказала сейчас хозяйка гостиницы, показалось ей совсем не дежурными словами. Это было исполнено какого-то глубинного, непонятного Наташе смысла. На ее глазах что-то происходило, а что – Наташа не могла понять, она только чувствовала, что мисс Пайпс сейчас не здесь, не в своем кабинете, что она где-то далеко, может быть, даже не в этой жизни.

Карченко пришел через десять минут:

– Милиция прибыла. Я проводил их черным ходом. Следователь прокуратуры сейчас придет.

– Давайте подождем его, а потом мне с вами нужно будет серьезно поговорить.

Вот Карченко как раз все знал. Но его удивление было не меньше Наташиного. Ни один мускул не дрогнул на лице Чарли. Она не пустилась в бессмысленные расспросы, не восклицала: этого не может быть! – не паниковала.

Она была холодна, как лед, нет, как сталь.

И Карченко на секунду стало страшно.

– Господин следователь, – жестко пожала она руку вошедшему прокурорскому «важняку», – у меня к вам личная просьба. Специфика нашего заведения требует особого поведения в подобных случаях. Мы не хотим тревожить наших постояльцев. Кроме того, имидж гостиницы может серьезно пострадать, если узнают о совершившемся здесь преступлении. Поэтому я прошу вас сделать все как можно более конфиденциально. Вся возможная помощь вам будет оказана, но я настаиваю на полном соблюдении тайны. К вашим услугам наша службы охраны. Господин Карченко, – представила она секьюрити. – Всех, кто не проживает в нашем отеле, мы постарались задержать. Вполне возможно, что вам понадобится их допросить. Для этого мы можем собрать наших гостей в отдельном зале.

– Кто первым обнаружил труп? – спросил следователь.

– Я, – сказала Наташа.

– Вы пройдете со мной.

– Господин следователь, я надеюсь, вы исполните мою настоятельную просьбу, – сказала Чарли.

– Постараемся. Это и не в наших интересах – создавать шум.

– Спасибо. Я надеюсь, мы еще встретимся с вами.

Следователь кивнул.

Когда они с Наташей вышли из кабинета, Чарли вызвала Ставцова. Тот прибежал через минуту.

– Господин Ставцов, что у нас с поселением?

– Как раз сейчас прибыла группа из Бельгии. Туристы. Двадцать человек.

– Позвоните своей жене. Пусть она нас выручит и примет этих людей. До утра мы в гостиницу никого не поселим.

Ставцов громко сглотнул – его секрет оказался полишинелевым.

– Хорошо.

– Через час зайдете ко мне.

Когда Ставцов ушел, она сказала Карченко:

– А теперь покажите мне пленку.

– Какую? – не сразу понял секьюрити.

– Убийство в подземном переходе.

– А… Пожалуйста. Пойдете со мной? Или принести сюда?

– Я пойду с вами.

Глава 60

Карченко правильно угадал. Сначала это было какое-то мелькание: руки, крупно глаза, волосы, потом неровная панорама по площади.

Стояла смущенная женщина, что-то говорила в камеру, махала рукой.

Потом снова площадь, и теперь уже мужчина дурачится перед объективом, обнимает руками невидимую женщину, целует ее, тоже что-то говорит. Чарли угадала, он говорил: «I love you…» Она старалась сейчас ни о чем не думать. Если бы только позволила себе, сошла бы с ума. Ведь они тоже могли купить видеокамеру и сказать друг другу что-нибудь глупое, но важное для них.

Нет, стоп, потом. Сейчас нельзя думать, сейчас началась война.

Потом мужчина и женщина шли по улице, Чарли даже увидела, как мелькнул ее отель. Они передавали камеру друг другу. Мужчина был весел, женщина грустила, хотя старалась это скрыть.

На улице пустынно, поздний вечер. А вот они остановились у подземного перехода. Чарли даже подалась вперед: здесь произошло убийство Джимми Донсона.

Снова в кадре была женщина. Но теперь она просто смотрела в объектив, чуть наклонив голову. И тут Чарли увидела все.

В ярко освещенном подземном переходе черной толпой стояли трое. А мимо спешила какая-то старушка с сумкой на колесиках. Они что-то сказали ей, потому что она повернула голову и заторопилась.

Это было видно очень хорошо. Камера была наверняка дешевенькая, поэтому глубина резкости была постоянной.

Женщина все стояла перед объективом, все смотрела исподлобья, покачивая головой справа налево, а сзади уже видно было, как показался человек с портфелем, тоже спешивший куда-то.

У Чарли подступила к горлу горечь. Это был Джимми. Несчастный парень, который ненавидел Россию, но работал здесь, чтобы поднакопить денег. Где-то в Мичигане, кажется, у него была старая мать, но она уже почти не слышала и мало что понимала; когда ей сообщили, что ее сын погиб в России, она почти не расстроилась, только сказала, что немцам не надо было договариваться с русскими, лучше бы с американцами, тогда бы они завоевали весь мир.

Но пленка крутилась. От черной толпы отделился человек и поднял руку. Парень почему-то вдруг прыгнул и побежал. И тогда толпа бросилась за ним, все поднимая и поднимая руки с пистолетами. Они бежали прямо на женщину, которая по-прежнему стояла и смотрела.

Парень наконец споткнулся и упал. Один из черной толпы подошел к нему и выстрелил дважды в затылок.

– Ну и что? – сказала Чарли.

– Подождите, сейчас, – успокоил ее Карченко. – Еще не конец.

Чарли сомневалась. Сейчас эти люди уйдут, и она так и не увидит их лиц.

И черная толпа – их было трое – действительно стала быстро уходить. Но не от камеры. Они шли прямо на женщину. Они еще не видели ее. Они были на свету, а она в темноте. Они не могли ее увидеть.

Вот они уже в десяти метрах, в пяти – да.

Шакир. Арслан. Махмат.

И тут пленка кончилась.

– Все, – сказала Чарли. – Зовите своих друзей. Этих подонков надо арестовать.

– Когда?

– Сейчас! Слышите, сейчас же!

– Но акционеры… будет шум.

– Мне плевать! Где они?

Карченко ткнул в кнопку на столе. Засветился один из многочисленных экранов. Это был номер чеченцев. Они пили. Они смеялись, о чем-то говорили громко, дурачились, они еще жили.

Чарли попросила включить все камеры. Увидела вход в отель, холл, рестораны, кухни, бары, магазины, бассейн, прачечную, даже несколько номеров.

– Это все записывается? – спросила она.

– Да.

– Хорошо. Следите за ними. Когда их будут брать, я хочу это видеть.

– Слушаюсь.

– И теперь вот что: вы работаете в отеле последние две недели. Я увольняю всю вашу команду и вас в том числе. Если вы посоветуете мне кого-нибудь на ваше место, буду очень признательна. Предупредите людей.

Карченко так и остался стоять посреди своего кабинета с разинутым ртом. Чарли удалилась. Теперь все шло не по плану. Не по его плану.

Глава 61

Наташу следователь расспросил обо всем подробно, записал ее адрес, паспортные данные и отпустил.

Она снова пошла было в бельевую, но потом спохватилась – туда нельзя, а она так и не поменяла белье рокеру.

По дороге ей встретился менеджер по размещению и хотел что-то спросить, но она отмахнулась от него, как от назойливой мухи. В другое время она ни за что не позволила бы себе этого. Да и в сущности, Ставцов был милым человеком. В своей профессиональной деятельности он был дока, что же касается знания психологии женщин – полный профан. Ну разве можно сейчас ее останавливать? Ничего не понимает. После того что она пережила, ее вообще никто не может остановить. Нет, он полный недотепа. Не зря говорят, что жена вертит им как хочет. Вот ее Роман не таков.

Да, она сейчас же должна увидеть Ромку. Где же он может быть? Тоже еще фрукт. С ним держи ухо востро. Ничего, она ему выдаст, сейчас он попадет ей под горячую руку. Иначе нельзя.

Пробовал как-то проявить гонор, но она его живо приструнила. Мужики только считают себя бог знает кем. На самом деле это домашнее животное. Не станет же хозяйка сгонять с база норовистого коня. Она предпочтет понять характер животного, а уж потом найдет возможность, чем и как заставить делать то, что полагается по природе. Это может быть кусок хлеба с солью, а может – и голодная диета, чтобы соль слаще казалась.

Но где же ее «конь»? А вот она наберется наглости и заявится к нему в кабинет. Пусть тогда знает!

Слишком часто быть вместе значило практически не исчезать из поля зрения сослуживцев. А пристального внимания к своей персоне ни Роман, ни Наташа не любили.

Но сейчас такой случай…

То, что всего полчаса назад она нашла убитого Калтоева, почему-то уже не беспокоило ее. Ну убили. И что? Плакать по этому поводу? Ну поплакала. Но жизнь-то продолжается. И так хочется жить легко и просто.

С тех пор как Наташа поняла, что в России секс все-таки есть, она открыла, что ей это очень нравится. Нравится всегда и везде. В бельевой они с Романом уже пробовали. Место относительно спокойное.

Были и другие. Поопаснее. Поострее в ощущениях.

Она делала это как бы назло установившимся в отеле традициям. По натуре и по молодости лет в ней все бунтовало против правил, но, вынужденная себя сдерживать ради работы при общении с начальством, в любви она была безудержна. Правда, считала это недостатком и боролась с ним как могла. С переменным успехом.

Роман был у себя.

Встревоженный и заботливый.

– Маленькая моя, ужас-то какой…

Но она не дала ему договорить, притиснула к себе и нашла его губы. Роман чуть не силком вырвался.

– Ты что? Из-за этого?.. – перевела она дух.

– Ты с ума сошла. У людей трагедия…

– Это там у них, наверху… А мы с тобой здесь. Какое нам дело до какого-то кавказца. У богатых свои проблемы, у нас свои.

– Нет, это ты зря, Наташка. Пайпс – не бесчувственный чурбан. В ее искренность можно верить. Стервы так себя не ведут.

– Но не тогда, когда разговор идет о деньгах. Ты думаешь, Ахмата грохнули почему? Потому что крутился вокруг Пайпс и ничего не сделал для своих. Вот почему. Что, разве она не знала, что ему грозит? Знала, а бизнес свой дороже. Слава богу, у нормальных людей на первом месте совсем другое.

– А я-то думал, почему это у нас все так плохо? Оказывается – мы самые нормальные в мире.

– Слушай, ты меня иногда пугаешь…

– А ты меня нет… Давай я лучше тебе чаю налью. Или хочешь водки?

– Если бы каждый из нас точно знал, что он хочет, то настоящих, страстных желаний наберется немного – на одной руке пересчитать хватит. Я, например, знаю.

– Ты у меня философ…

– Да какой я философ, Ромка, мне просто так страшно, так страшно. Вот завтра, не дай бог, убьют, и все. Ромка, миленький, мне так страшно. Я так тебя хочу…

Все произошло быстро и естественно. Уж кто-кто, а жених точно знал, что его Натали не носит белья.

Они ласкались молча и самозабвенно. Причем у каждого был собственный подход к делу. Нельзя издавать сладостные вопли, нельзя даже слегка прикусить ухо или шею партнера. Во всяком случае, нежная кожа старшей горничной чуть не сыграла с ней злую шутку, когда еще в самом начале их любовного приключения Роман не сдержался и сделал ей небольшой кровоподтек. Он и сам не понимал зачем. Наверное, проснулось нечто животное. Примерно как те метят свою территорию. И этот собственный подход выражался у них по-разному еще и потому, что горничная из литературных произведений предпочитала «любовный роман», а это непременно закрытые глаза, бурные ласки и слова, слова, слова. Последнего они позволить себе не могли, но все равно она их слышала.

Для Романа закрытые глаза были необязательны и даже наоборот – он любил смотреть, как покачивается ее грудь в такт движениям, как закатываются ее глаза, как приоткрывается горячий рот, из которого поневоле вырываются стоны наслаждения.

Так и парили оба: она в облаках мечты, он – в будоражащем созерцании.

Нет, это было не обычное соитие. Они побеждали смерть.

Глава 62

– Моя дочь все делает неправильно, – твердил Пайпс своей спутнице, которую, впрочем, недавнее позорное изгнание совсем не смутило.

Они погуляли по набережной, поговорили о жизни, при этом Света показала себя знатоком людей, философии и даже экономики и политики.

Старик был до смешного наивен и доверчив. Он влюбился в проститутку, как невинный мальчик способен влюбиться в фотографию знаменитой актрисы.

– Разве это политкорректно? Нельзя же быть такой расисткой! – все восклицал неугомонный Пайпс. – И потом, постеснялась бы людей, пожалела бы отца.

Света тактично молчала, не добавляя масла в огонь.

Рыбка заглотила наживку крепко, может быть даже слишком крепко. И Света уже строила свое радужное будущее в Америке. Конечно, первое время будет трудно, но она привыкнет, она сможет приспособиться. Она бросит курить и пить. На сторону – ни-ни.

В самом деле ей хотелось бы родить ребеночка, но, она с сомнением поглядывала на старика, способен ли тот на детопроизводство. Впрочем, рассказывали, сегодня он удивил банщика, а потом появились всякие там препараты – виагра, например. Правда, говорят, что после нее старики концы отдают. Но ради любви-то стоит.

– Понимаете, Света, она росла без матери. А я весь в трудах. Ей стоило большого труда не возненавидеть меня. Когда уже повзрослела, у нас, кажется, наладилось. Сегодня днем мы так мило беседовали. Я ведь приехал сюда инкогнито, хотел проверить, как справляется моя дочь. Но она быстро меня вычислила. И вот – на тебе. Нет, я с ней серьезно поговорю. Я отчитаю ее…

Свете уже становилось скучно. Она и сама предвидела непростые, ох какие непростые отношения с Пайпс. Но решать их будет вовсе не старик, а она сама, Светка. Есть у нее кое-какие наметки. Она тоже может кое-что предъявить американке. Скажем, что-то поговаривали девки о ее отношениях с Калтоевым. Надо будет подробнее разузнать.

– А пойдемте в кино, – предложила Света.

– Я не люблю кино, – соврал старик. На самом деле ему не хотелось терять два часа в темном зале, вместо того чтобы очаровываться молоденькой девушкой с трудной судьбой.

– Ну тогда я не знаю. Что мы ходим по улицам, как маленькие?

– Как маленькие, точно! – обрадовался старик. – Света, вы возвращаете мне юность.

Восторженность старика объяснялась еще и его чувством вины перед девушкой. Он и подумать не мог, что Чарли стала такой. Там, в Америке, она спокойно отнеслась бы к любому его знакомству. Старик и не предполагал, что в России даже проститутки совсем другие. Вообще все другое. Ближе к крайностям. Если в Америке мафия была элегантна и вкладывала деньги, скажем, в шоу-бизнес, во всяком случае если верить газетам и фильмам, то в России она вкладывала деньги только в самое себя. Если американские проститутки осознавали свое недостойное место, то русские считали себя на вершине успеха.

Впрочем, в Америке тоже хватало гадостей, но они были как-то цивилизованнее, что ли, не так циничны и беспредельны.

Они уже в третий раз доходили до железнодорожного моста и возвращались к отелю.

Света устала и замерзла, а старик пылал и возбужденно жестикулировал.

Когда поравнялись с отелем в четвертый раз и решили повернуть обратно, Света увидела Калтоева, он с кем-то разговаривал, стоя у парапета.

Странно, бросил банкет. Света со стариком шли по другой стороне улицы, и она никак не могла разглядеть, с кем разговаривает Калтоев.

– Давайте подойдем к реке, – предложила она старику. Любопытство был ее тайный порок, как, впрочем, и многих женщин.

Старик смело двинулся на мостовую, подняв руку, чтобы проезжающие машины пропустили их.

Он не знал, что в России этого жеста никто не понимает, вернее, понимают его совершенно в другом смысле.

Тут же потрепанные «Жигули» притормозили у обочины.

– Куда ехать, отец?

Старик растерянно оглянулся на Свету, а та грубовато ответила водителю:

– Вали отсюда, чайник.

Впрочем, совсем беззлобно. Ее сейчас занимало другое – она узнала человека, с которым беседовал Ахмат.

Тот что-то показал Калтоеву, и они двинулись к отелю.

Света отметила это про себя, не придав, впрочем, большого значения увиденному.

А еще через двадцать минут их ждало настоящее развлечение. Здоровенный мужик, высосав из горла полбутылки водки, разделся и сиганул в воду.

Пайпс ахнул, а Света залилась счастливым смехом.

Кстати, женщина, которая сопровождала мужика, тоже смеялась:

– Триша, ты настоящий герой! Настоящий русский медведь! Боже, как я люблю Россию!!!

Глава 63

С 8 до 9 часов вечера

Когда она осталась одна, вдруг поняла, что знала все с самого начала, еще с того дня, когда они готовили отчет для собрания акционеров и она так бесцеремонно уложила Метью с собой в постель.

Был в их романе какой-то надрыв, какая-то червоточина, и весь он окрашивался мрачными тонами.

В Америке у Чарли были любовники, трое. Это были веселые и сильные парни. Они регулярно занимались сексом по пятницам, специально отводя для этого время и место. Слово «love» они произносили часто, но только в смысле физическом, например «make love». С ними было приятно, просто и легко.

Потом они разбегались на неделю, каждый занимался своими делами, чтобы в пятницу снова встретиться, сходить в бар, а потом заняться любовью.

Чарли расставалась с ними тоже легко и просто. И из них никто особенно не страдал, как ей казалось. Это свое состояние Чарли всегда считала вполне естественным и приемлемым для себя.

Здесь все стало с ног на голову. Она занималась любовью намного чаще, ждала встреч, волновалась, и расставания не казались ей короткими.

Что-то было во всем этом, что Чарли поначалу злило. Потом она привыкла. А потом начала понимать, что пропала. Не сразу, не вмиг, а со временем. Она уже и представить себе не могла, что это когда-то кончится.

И теперь это кончилось.

Чарли держалась последние минуты на каком-то автопилоте. Она все делала трезво и расчетливо. Сначала дело, а потом эмоции, но именно за эту трезвость она себя сейчас ненавидела. И ей было стыдно вдвойне. Во-первых, потому, что на родине за эту ненависть ее посчитали бы сумасшедшей, а во-вторых, она так и не решилась дать волю чувствам. Она уже не была американкой, но и не стала русской.

В первые минуты Чарли решила, что настрадается вдоволь, когда окажется одна, никому не покажет своих слез. Но вот теперь она одна, а слез нет. Она не может плакать. Внутри все замерло, болезненно застыло, и не рвется наружу крик, не катится слеза.

Она знала, знала, что так будет. Знала и толкала его в спину: давай решай, с кем ты? Он решил. И это его убило.

Нет, не абстрактное «это» и даже не конкретно чеченцы. Она убила его.

Чарли мучительно вспоминала хоть один американский фильм, в котором могла бы найти ответы на свои кричащие вопросы, – не было таких фильмов. Все, что раньше казалось ей глубоким и тонким, сейчас виделось тупым, мелким и примитивным. И даже ее любимый «Основной инстинкт» выглядел теперь только ловкой поделкой.

А без ответов она не могла. Она действительно сойдет с ума, если не поймет, что ей делать дальше, как жить, быть и стоит ли дальше быть?

Чарли и не подозревала, что извечными вопросами русской интеллигенции как раз и были – кто виноват? что делать? быть или не быть?

Эту страну можно любить, можно ненавидеть, можно не обращать на нее внимания, но эта шестая часть света таит в себе какую-то непостижимую загадку. Всем так хочется попроще, а Россия говорит: ой, ребята, все так сложно.

Так вот что это – загадочная русская душа.

Чарли почувствовала ее первые признаки в себе давно, а сейчас с удивлением обнаружила, что эта душа в ней не мучает ее, а, наоборот, несет утешение, правда какое-то странное утешение. Душа подсказывала ей, что страдания – это хорошо, что человек вообще живет для страданий, а не для радости.

Чарли взглянула на икону, когда-то подаренную ей Метью. Ну конечно, у Богоматери такое мученическое лицо. Вот в чем смысл. Русские любят беды, они их зовут, они их приманивают. И с этим ничего не поделаешь.

Чарли упала головой на стол и расплакалась.

Слезы лились легко и светло. И ей становилось легче. Ей становилось почти что хорошо.

Ведь только в России говорят: поплачь, легче станет.

Звякнул на столе селектор.

Чарли неохотно отвлеклась от своих слез.

– Госпожа Пайпс, – послышался голос Карченко, – господина Калтоева выносят. Вы не хотите… попрощаться?

– Сейчас иду, – ответила Чарли. Еще пять минут назад она и не подозревала, что может произнести эти слова.

А теперь сказала просто и естественно. Горе надо пить до конца.

Глава 64

Шакир был весел, как бывают истерически веселы смертники. Впрочем, он не разбирался в своем веселье, да и вообще рефлексии ему были чужды и даже не известны. Какое-то чутье охотника, горца вело его по жизни. Он знал две очень простые истины: слова ничего не стоят, но приносят большие деньги. И еще: смерть решает все вопросы.

Когда-то, когда из автопарка, где он работал секретарем парторганизации, увольняли водителя за проявление религиозных и националистических чувств, Шакир усвоил первую истину. Несчастного водилу он знал хорошо. Был на его свадьбе, тот нередко подвозил его домой. Они говорили о Чечне, о чеченском народе, о его страданиях. И Шакир напитывался чувством обиды за себя и своих соплеменников.

Но когда готовили партсобрание, на котором ему предстояло выступить с обвинительной речью, он вдруг понял, что не сможет. Парня гнали ни за что. Тот был чудаком – на закате, что бы там ни происходило, он выходил во двор, стелил коврик и совершал намаз. Если ехал – останавливал машину, если сидел на совещании – выходил, если разгружал машину – бросал все. Шакир позвонил накануне в райком и сказал, что болен, не сможет провести собрание.

Райкомовский секретарь ему не поверил. Он долго выслушивал Шакира, а потом сказал:

– Ты не понимаешь, да? Это политическое дело. Это не игрушки. Тебя никто не просит стрелять в него. Ты просто встанешь и скажешь.

И эти слова показались Шакиру удивительно мудрыми. Действительно, ну что такое слова – какой-то мгновенный звук. Вот они были, и вот их нет.

Он выступил на собрании, он заклеймил водителя. А потом пошел к нему домой и сообщил о своем открытии – это же были просто слова, пусть тот не обижается. Когда все стало позволено, Шакир первым выбросил свой партбилет, потому что и это была просто бумажка, просто пустые слова.

Сначала он возил в Нальчик цистерны с краденым бензином, потом уже за него это делали другие, а он был вторым в этом прибыльном деле. И вот тогда на трассе появился милиционер, который стал сильно досаждать бизнесу Шакира. Есть же такие идиоты. Ему пытались давать деньги, а тот упирался. Ему грозили, а он еще злее становился.

И тогда Шакиру посоветовал его начальник:

– Убери его.

Шакир испугался. Он никого никогда в жизни не убивал.

На неделю заперся на своей даче и сидел как бирюк, мучительно соображая, что же делать?

Советовался со своими ребятами, но и те видели один выход – вредного милиционера надо убить.

– Я не смогу, – сказал Шакир начальнику. – Я не убивал никогда.

– Ну и что? Тебя никто не просит резать его ножом, отрубать голову, ты просто выстрелишь в него – и все. Ты что, боишься, что тебя поймают?

Нет, этого Шакир не боялся. Что-то, впрочем, мучило его. Он не знал этому названия, но, может быть, это была совесть.

– Смотри, – сказал начальник, – курицу ты убиваешь, барана убиваешь. Тебе не страшно, хотя крови много. А почему? Потому что так нужно тебе. Этого мента нужно убить, понимаешь? Нет разницы.

И это тоже показалось Шакиру очень мудрым. Если нужно, то в чем дело?

Он поехал ночью к посту ГАИ и выстрелил в милиционера. Потом оказалось, что убил одним выстрелом. Почему? Да потому что так надо было.

Через три месяца он убил своего начальника. Тот сам научил его.

Сейчас он считал, что надо убить Чарли, но уже не он будет это делать – тот американец в подземном переходе был последним. Не потому что Шакир боялся, он по-прежнему ничего не боялся. Он считал, что это уже должны делать другие. Пусть привыкают.

Банкет был для него большим испытанием. Как только начались танцы, он ушел.

Вот теперь они сидели вчетвером, пили коньяк и смеялись.

– Знаешь анекдот? – спросил Арслан. – Чеченец приходит к русскому попу и говорит…

– Э-э, кончай, – сказал Шакир. Он терпеть не мог анекдоты. Он их просто не понимал. – Анекдоты только бабы рассказывают. Ты баба, да?

– Я не баба, – набычился Арслан.

Он встал, снял майку и показал свои мускулы. Это действительно был серьезный аргумент. Волосатая грудь, бугры мышц и несколько шрамов.

– Э-э, подумаешь, – воздел руки Махмат. – А ты так можешь?

Он взял тяжелый стул за одну ножку и легко поднял его.

– А ну давай, – приказал Шакир.

Арслану это тоже не стоило больших усилий.

– А давай на руках! Кто – кого, а?

Махмату хотелось реабилитироваться после сегодняшнего позорного случая. Когда их двоих с Арданом уложила какая-то пигалица. Себе он поклялся, что зарежет ее. Но это завтра, а сегодня он чувствовал, что его соплеменники в душе посмеиваются над ним.

– Давай! – закричал Арслан. – Хоть вы все против меня.

Шакир налил себе еще коньяка. Ему нравились мужские игры.

Махмат выдвинул на середину комнаты журнальный столик и упер локоть мощной руки в столешницу.

Арслан не заставил себя ждать.

Двое мужчин вцепились в руки друг друга и изо всех сил старались положить ладонь соперника.

Жилы на шеях у них вздулись, лица раскраснелись, глаза налились кровью.

Они громко рычали, ругались, но никто не сдавался.

– Э-э, это что! – сказал Ардан, которому надоело смотреть импровизированный армрестлинг. – А если бы это был не стол, а печка. Кто бы первый сдался.

Идея показалась чеченцам заманчивой. Они обожали острые ощущения.

– Пошли на кухню! – закричал Арслан.

– Э-э, зачем кухня? – засмеялся Шакир.

Он отодвинул соплеменников от стола, щедро полил столешницу коньяком и чиркнул спичкой. Стол загорелся голубоватым пламенем.

– А ну! Давай!

Оба противника зарычали еще громче и с грохотом опустили локти на столешницу.

Волосы на руках сгорели в мгновение. Но чеченцы не убрали рук, они кричали от боли, но давили и давили. Коньяк догорал, поэтому Шакир плеснул еще.

– Давай! – закричал он. – Аллах акбар!

И в этот момент в номер постучали.

– Кто? – спросил Ардан, потому что был ближе всех к выходу.

– Это электрик, – ответили из-за двери. – У вас что-то с проводкой. Разрешите посмотреть.

И Ардан открыл дверь.

Первым же ударом его сшибли с ног омоновцы и в эту же секунду ввалились в номер густой матерящейся толпой.

Но все же они замешкались.

Арслан успел опрокинуть на вбежавших горящий стол и бросился к пиджаку, где у него был пистолет.

Махмат ловко откатился в сторону и уже палил из оружия.

А те разнесли стол очередью из автомата и всадили несколько пуль в Арслана.

Ардан пытался уползти, но здоровущий омоновец придавил его коленом к полу и зарычал:

– Лежать, сука, лежать!

И двинул прикладом о затылок.

Через минуту все было кончено. В комнате стоял дым, гарь, дышать было нечем. Махмат сам поднял руки, как только у него кончились патроны. Его несколько раз пнули ногами в живот, в лицо и в пах. Он свалился как мешок, и на него тут же нацепили наручники.

Омоновцы коваными ботинками кое-как затоптали тлеющий стол и вытащили чеченцев из комнаты…

Чарли откинулась на спинку стула. Ну вот и все. Она этого долго ждала. Теперь все кончено. Телекамера бесстрастно фиксировала пустой номер, забитый густым дымом, в котором еле различались предметы. Теперь здесь понадобится ремонт. Но сначала она прикажет сжечь всю мебель, все ковры, все портьеры, уничтожить все, чего касались грязные руки ее врагов.

Глава 65

Роман хрустел салатом, приготовленным Наташей. После секса он всегда чувствовал голод и, ничуть не смущаясь, ел. Голод, считал Роман, самое унизительное человеческое чувство, и его надо утолять при первой же возможности. Это жажду можно перетерпеть, похмелье. Только голод может вывести человека на улицу с протянутой рукой. Только голод может заставить есть человечину.

И он хрустел.

Наташа наблюдала за ним. В его манере поглощения салата было что-то сексуальное. Правда, когда он ел мясо, выходило еще увлекательнее.

На стенной панели вызова загорелся красный индикатор и тихо, но противно запикал зуммер. Это была пожарная тревога.

Современные исследования показали, что нет нужды в очень громком сигнале, так как он вводит в паническое состояние и скорее отрицательно действует на поведение людей. Лучше подобрать определенную частоту, которая разбудит и мертвого, чем сеять панику.

– Роман, что это? – спросила Наташа.

– Это тревога. Пожар, когда что-то горит, – сказал Роман, доедая последнее и вытирая салфеткой губы. – Скорее всего, мисс Пайпс хочет показать акционерам, как работают мои ребята.

Он надел фирменный френч и педантично застегнул его на все пуговицы.

– А у меня ребята что надо. Не промах. Уже все на местах согласно боевому расписанию.

Он пригладил волосы.

Наташа подошла к окну, и в ее памяти на всю жизнь запечатлелся момент столкновения на площади двух машин. Одна из них мгновенно вспыхнула. Из нее вывалился чернокожий и бросился открывать заклинившую дверь с другой стороны.

Тот, кого старшая горничная приняла за негра, был белым. Просто все лицо его заливала кровь от удара о рулевое колесо.

– Ромка, смотри, негры столкнулись, – позвала горничная жениха.

Роману хватило одного взгляда, чтобы все понять. Перед отелем стояла небольшая толпа человек двадцать, и только часть ее обратила внимание на аварию. Остальные же смотрели на отель вверх и левее. Это означало только одно: там происходило нечто более страшное и захватывающее.

– Наташа, это пожар! Быстро известить жильцов! Собери девок – и вперед! Без паники, только без паники…

И он уже выскочил из кабинета, на ходу доставая мобильник.

* * *

Прозвучали последние аккорды «Аиды». Долтон и Вера Михайловна поднялись с мест и двинулись к выходу.

– Я вам очень благодарна за сегодняшний вечер, – произнесла бывшая гардеробщица.

– Немного же нам надо для счастья, – заметил Рэт.

Если бы он знал, как немного. Вера Михайловна вспоминала свое «настоящее» счастье, когда ухитрилась занять место в метро. Если бы Рэт об этом знал, он бы принял ее за убогую.

Рэт старался вести светскую беседу все это время. Очень боялся, что разочарует свою спутницу. Но Вера Михайловна была так увлечена происходящим, что все старания Рэта пропали почти даром.

– Если вы так запросто достали места на спектакль в Большой, значит, не бывает затруднений и с Карнеги-холлом?

– Вы издеваетесь надо мной? Я был там всего два раза, и то по большой просьбе и дабы не обижать Фрэнка.

– Какого Фрэнка?

– Синатру, – соврал Рэт.

И снова завел разговор об одиночестве. Дескать, в свободное время он занимается своими бабочками в кабинете, но это же не заменяет человеческого общения.

– Вот так целыми вечерами сижу дома.

– Или в пивной за кружкой хорошего пива?

– Бренди, – буркнул Рэт, сделав вид, что обиделся разоблачению, но тайно радуясь проницательности собеседницы. – А знаете что, давайте еще погуляем? Совсем немного. Потом я отвезу вас домой на такси и отправлюсь на холодные гостиничные простыни.

– Последний раз я гуляла с мужчиной ночью… Погодите… Нет. Это было тысячу лет назад. В другом мире. Когда я была, наверное, и не я, а что-то другое. Не слишком ли много положительных эмоций за один день? Жизнь – она ведь полосатая, как матрас. За светлой полосой должна наступить темная.

– У нас матрасы в цветочек, – сказал Рэт с радостью.

– И что, никогда не видели в полоску?

Рэт отрицательно покачал головой.

– Надо же, сплошной праздник.

– А в детстве у меня было индейское одеяло… Такое из кусочков.

– Господи, и у меня было точно такое же.

– Откуда у вас индейцы?

– Из деревни… То есть я хотела сказать, деревенское одеяло. Его няня привезла.

И вдруг оба расхохотались.

– Что это мы с вами все на постельные темы после великого Верди…

– Потому что вы мне нравитесь, – сознательно брякнул Долтон и замер в ожидании пощечины.

Но пощечины не последовало.

Вера Михайловна отвернулась и покраснела, а про себя подумала: Золушка, ну форменная Золушка за пятьдесят и принц… Сколько ему?

* * *

Когда омоновцы увезли чеченцев, Карченко еще раз просмотрел запись из злополучной комнаты.

Ну так и есть!

Надо было срочно вернуться в номер чеченцев. Там остались кое-какие незавершенные дела.

В холле к нему приклеился маленький контролер, но теперь Карченко точно знал, что тот – не «голубой», и былой неприязни уже не испытывал.

Пэт был порядочно пьян. Он стоял у злополучной афиши с полуобнаженной девицей и перечнем услуг спортивно-оздоровительного комплекса. Его тоже мучил вопрос, почему на афише девица есть, а в жизни и в услугах нет. Пэт остался один, Рэт, кажется, нашел себе даму, а вот ему скучать? Почему в афише есть, а в жизни?..

Валерий торопился, и, на счастье, из ресторана вышла Светка. Карченко знал о роде ее занятий и относился к этому спокойно. Когда сегодня Чарли выволакивала ее из зала и передавала его подчиненным, только он, Карченко, спас Светку от каталажки.

Во всех странах мира службы, занимающиеся конфиденциальными операциями или охраной, использовали жриц любви в собственных целях.

Он поманил проститутку пальцем.

– Ну, что хотите мне сообщить, господин главный шпион? – довольно нагло спросила Светлана.

В другое время и при других обстоятельствах это никогда бы не сошло ей с рук, но теперь Валерий спешил:

– Займись этим придурком, и чтобы он больше не путался у меня под ногами.

Он бросил ей ключ от специального номера, так как знал, что номер лжегеев прослушивался, а сам наконец прошел к лифтам и нажал нужную кнопку.

Света пожала плечами и положила ключ в карман. Она и не собиралась заниматься контролером. Она ждала своего старика. Тот расплачивался в баре. А дальше у них будет, как выразился Пайпс, романтическая ночь.

Лифт тем временем понес Карченко вверх, но тут запикал сигнал, на панели загорелась красная лампочка и надпись, возвещающая об остановке по техническим причинам. Одновременно с этим из динамика спокойным и деловым голосом диктор зачитал инструкции о том, как действовать в сложившейся ситуации.

Голос перечислил все возможные пути выхода из здания отеля, затем продублировал на английском, немецком и французском языках, но Валерий его уже не слышал. Кабина остановилась между этажами, двери отключились, и особого труда открыть их не составляло. Карченко подтянулся и оказался на четвертом. Из соседнего лифта доносились призывы о помощи.

Он раздвинул двери и там, но кабина большей своей частью находилась на уровне третьего этажа, и втащить людей к себе он практически не мог. Карченко крикнул им, чтобы выбирались этажом ниже.

Электричество вырубилось. Осталась одна радиотрансляция.

Он сразу понял, что это пожарная тревога, но где горит, еще не знал. Это предстояло выяснить. Он набрал на мобильнике экстренный вызов.

– Где горит? – спросил он не представляясь, и в этом не было нужды: его голос узнали.

– В районе четвертого. Где ты находишься? – узнал он голос Костика из своей команды.

– На четвертом. Забери из сейфа все, что сможешь. 287312362. Легко запомнить, – продиктовал он номер шифра.

– А вы шутник, шеф, – хихикнул в трубку подчиненный.

Да, Карченко был шутником, заказав шифр замка из давнишних цен на водку. Ему ли их не помнить. А кому придет в голову такой набор? Это не день рождения и не дата Бородинского сражения. Но не было у него в тот момент подобных мыслей. Он бежал по коридору среди первых эвакуировавшихся самостоятельно. Люди выглядывали из дверей своих номеров и недоуменно спрашивали друг у друга, что случилось. Карченко по ходу коротко бросал слово «пожар» и указывал путь к запасной лестнице.

Эти действия немного задержали его, и когда он приблизился к номеру, то сразу же заметил тонкую струйку дыма, сочащуюся из-под двери. Так и есть. Номер чеченцев горел.

Карченко давно сделал себе универсальную карточку и потому подумал, что трудностей не возникнет. Однако внутри огонь повредил проводку, и электронный замок не сработал.

Карченко разбежался и всем телом упал на дверь. Она хрустнула, но не поддалась. К счастью, рядом возник Роман, и теперь они разбежались вдвоем. Результат был нулевой.

– Уходи отсюда! Чего долбишь? Там же никого…

– Давай, Рома, помогай, там горит… Точно там…

Они снова и снова бросались на дверь. Наконец пластиковая панель не выдержала и прогнулась. Может быть, это произошло от нагрева.

Оба одновременно упали на ковер и чуть не задохнулись от обжегшего легкие едкого дыма. Номер был люкс.

Четырехкомнатный. Горела вторая и третья от них. В густом дыму они увидели в проеме, соединяющем гостиную с библиотекой, языки пламени. Услышали шипение и треск горящей пластиковой обшивки. Особенно дружно горели обработанные противопожарной пропиткой деревянные панели библиотеки.

– Черт!… Ты точно знаешь, что там кто-то есть? – крикнул Роман, перекрикивая гудение огня.

– Не знаю, но предполагаю, – соврал Карченко.

В действительности он точно знал, что в номере находится еще один человек. Шакир. Его не обнаружили при аресте кавказцев. Впрочем, арест был не совсем законным. Никакого постановления прокурора не было. Карченко позвонил своим людям в ФСБ, и те, не ломаясь, сказали: будет сделано.

– Но только быстро и по возможности без шума.

Без шума не получилось, а быстро – да, но не четко. Одного упустили. И этот человек теперь был нужен Карченко позарез. И потому, натянув на голову пиджак, он бросился в проем. Следом за ним, сдернув со стола скатерть и накинув ее на себя, шагнул в огонь пожарный.

Это был еще не ад, но преддверие его.

Карченко услышал, как затрещали его волосы.

Еще ломая дверь, он лихорадочно соображал, куда мог спрятаться Шакир. И понял… В спешке никто не удосужился проверить встроенные шкафы. А их было несколько. В каком из них находился Шакир, он не знал. Приходилось проверять все.

Дело в том, что некоторые из них были снабжены замками и при заселении клиентам вручались ключи. При этом гарантировалось, что ни одна горничная не будет иметь доступа к содержимому.

Карченко распахнул один из шкафов. Шкаф был забит ящиками с дорогим коньяком.

– Сволочи! – выругался он и на коленях пополз к другому.

Там были только шмотки.'

Еще куча шкафов была в спальне. Он ринулся туда.

– С ума сошел! – заорал Роман и, секунду помедлив, прыгнул в огонь следом.

Здесь огня было меньше. Но дышать было совершенно нечем. Главное, что горящая проводка выбрасывала в воздух такой ядовитый газ, что его смело можно было применять при казни преступников.

У них в запасе было не более минуты.

Шкаф оказался закрытым.

Карченко дернул дверь на себя, и ручка осталась у него в руках. Тогда он с разворота ударом ноги вышиб одну планку.

Потом вторую.

Полминуты.

Пожарный рвал дверцу руками.

Они успели заметить сквозь пролом скорчившуюся на полу фигуру, но дыра была слишком мала, чтобы вытащить через нее человека.

Сорок секунд.

Роман схватил из угла массивный светильник на металлической ножке и использовал его в качестве лома.

Дверь была разнесена в щепы. Теперь предстояло вынести тело через оставшиеся три комнаты, а это оказалось сложнее, чем добраться сюда. Во-первых, за то время огонь получил подпитку кислородом; они же оставили открытой входную дверь, во-вторых, горели уже не просто деревянные панели, а содержимое шкафов и мебель. Рванули бутылки французского коньяка. Хорошо, что не весь запас сразу.

Они прошли через пламя, не считаясь с тем, что одежда на обоих горела. Прихваченные из спальни покрывала уже не могли защитить ни голову, ни руки.

Буквально вывалились в коридор на руки ребят из пожарного расчета отеля.

Пострадавшему стали делать искусственное дыхание. Кто-то поднес к лицу запасную кислородную маску.

Романа вырвало.

Ноги Карченко подкашивались, и все-таки он нашел в себе силы подойти к пожарным, оказывающим помощь пострадавшему.

– Как он?

– Готов… Может, в больнице и откачают…

Валерий посмотрел на лицо Шакира. Даже при дежурном освещении было ясно, что перед ним покойник. Глаза закатились, и видны были одни белки глазных яблок.

Кто-то подхватил Карченко под руки и потащил к лестнице. Секьюрити не сопротивлялся. Ему здесь больше делать нечего.

* * *

Вера Михайловна и Долтон Рэт были на Смоленской площади, когда с ревом мимо них по Садовому пронеслись и свернули вправо вниз несколько пожарных машин.

Она вдруг с удивлением поняла, что идет совсем в другую сторону от своего дома. Внизу был Бородинский мост, а дальше площадь Киевского вокзала. Там, неподалеку, на набережной стоит ее отель. То есть теперь уже не ее… Между тем она сделала вид, будто так увлечена разговором, что не понимает, куда идет. Такси можно было взять и от отеля. Какая разница, кто кого провожает?

Они миновали последние здания, загораживающие вид на реку, и вышли на открытое пространство перед мостом.

– Какая красивая подсветка…

Рэт обратил ее внимание на светлое зарево слева от вокзала. Место, где стоял отель, по его разумению, освещалось лучше, чем здание МИДа. Но так думал Долтон.

У Веры Михайловны же екнуло сердце. Это освещение не казалось ей красивым. Она вспомнила о недавно проехавших мимо пожарных машинах и тихо сказала:

– Пожар…

– Что вы говорите, где? – живо заинтересовался Рэт. – Мне бы очень хотелось посмотреть за действиями ваших пожарных. Давайте посмотрим?

– Ну что ж, у вас будет прекрасная возможность… Такси!

Бывшая гардеробщица остановила машину.

– Куда?

– Отель…

– Я тоже туда ехал, – весело согласился шофер.

– Зачем в отель? Поедем на пожар…

– Мы туда и едем, – сказала Вера Михайловна.

Рэт несколько секунд смотрел на нее, не понимая, в чем дело, и наконец до него дошло.

– Боже… Пусть едет быстрее! – воскликнул он, непроизвольно вскакивая с места и больно ударяясь головой о крышу салона.

– Осторожно, Рэт, иначе мне придется везти вас в клинику, – предупредила гардеробщица.

– Хорошо горит! – весело сказал шофер.

– Что он говорит? Он что то знает? – потребовал перевода Рэт.

– Он говорит, что жертв пока нет, – «перевела» Вера Михайловна.

На выезде с площади на набережную такси остановил пикет. Дальше Рэт и Вера Михайловна уже бежали. Причем Рэт так быстро, что Вере Михайловне пришлось сбросить туфли, чтобы не отстать.

Долтон врезался в толпу, как пуля в пуховую подушку, но даже пуля в подушке способна завязнуть. Столь большое количество людей объяснялось близостью вокзала и отсутствием развлечений в позднее время. Нельзя сказать, что все они смотрели на происходящее как на спектакль, однако все понимали, что перед ними разыгрывается нечто грандиозное.

К тому времени, как Рэт окончательно завяз, Вера Михайловна наконец пробилась к нему.

Огонь с четвертого этажа подбирался к крыше.

Рэт бессильно опустился на землю. Вера Михайловна встала рядом с ним на колени и прижала его голову к груди.

– Там мой друг, – сказал Рэт. – Я думал, что я его ненавижу, а выходит – люблю.

Рэт не плакал. Он бормотал что-то нечленораздельное и сухо кашлял, как кашляют по утрам старые курильщики. Глаза Веры Михайловны блестели от нервного возбуждения.

Но это было не злорадством по поводу пожара в отеле, так обидевшем ее.

Она вдруг прекрасно осознала, что жить так, как жила раньше, больше не сможет. Все события сегодняшнего дня склоняли ее к такому решению. Ветхое платье Золушки сползло с нее, словно пленка при промывке икры. Остался чистейший продукт.

– Чего с мужиком-то? У него там кто-то остался? – спрашивали любопытные.

– Валидол у кого-нибудь есть?

Протянули упаковку.

Сверху раздавались удары топориков пожарных. Они безуспешно пытались проникнуть в номера через бронированные окна фасада.

Муниципальная милиция попыталась вытеснить с площади зевак, но наделала только лишнего шума и вызвала недовольство и давку. Милицию ненавидели. В милицию плевались. Пожилой коммунист организовал импровизированный митинг. Его слушали с минуту, не больше. То, что происходило снаружи и внутри здания, была сама жизнь.

Глава 66

С 9 часов вечера до полуночи

Когда Трифон вылез из воды, он потребовал водки, поэтому счастливой Габриеле, кое-как уладившей скандал с милицией, пришлось снова вести своего русского гида в бар.

Трифон был бодр и жизнерадостен, словно не пил весь день напролет, не купался в реке, а культурно отдыхал все это время.

В баре было шумно, играла музыка, сюда заглядывали гости с банкета, но не потому, что выпивки не хватало, – им хотелось распустить галстуки и потолкаться на танцплощадке.

– А пойдем танцевать! – вскочил Трифон и дернул Габриелу так, что она чуть не свалилась с высокого стула.

Впрочем, она сама была уже изрядно подвыпившей, поэтому своеобразная галантность кавалера ее не смутила. Более того, она предполагала, что обыкновенными танцами не обойдется.

И действительно, Трифон, выйдя на середину площадки, размашистым движением раздвинул толпу и пустился в пляс – по-русски, с присядкой, с гиканьем и громкими прихлопами и притопами.

Музыканты вовремя поняли перемену и заиграли что-то отдаленно напоминающее барыню, но с густым ресторанным привкусом.

Габриела была вновь счастлива – она ела Россию огромной деревянной ложкой.

А потом что-то произошло. Никто ничего не сказал, но в баре вдруг стало как-то пустовато. Только сидели за столиком старик Пайпс со Светой и смотрели друг на друга влюбленными глазами. Впрочем, и они скоро встали. Старик пошел к стойке расплачиваться, а Света вышла в холл.

Еще две-три пары собирались уходить.

Габриеле стало как-то не по себе.

– Триша, – сказала она спутнику, – тебе не кажется, что уже поздно?

Трифон поглядел на часы:

– Не, время еще детское. Гуляем.

Но тут и он увидел, что бар стремительно пустеет.

– Хотя ладно, пошли, на фиг, отсюда. Сейчас я сгоняю в магазин, прихвачу бутылец, и мы с тобой загудим на всю ночь.

Но в магазин Трифону пойти не довелось.

Как только они вышли в холл и увидели бегущих людей, Габриела поняла, что предчувствие ее не обмануло.

– Триша, что-то случилось.

Трифон растерянно огляделся по сторонам.

– Эй, мужик, что там случилось? – спросил он какого-то волосатого панка с татуировкой на лице.

Панк ничего не ответил.

Рэбидж, а это был он, просто не понимал русского языка.

И только на вопрос Габриелы по-английски ответил на бегу, уже от двери:

– Fire!

Рэбиджа Габриела видела на своем этаже. Значит, пожар где-то там!

– Что, что он сказал? – допытывался Трифон.

– Пожар, – тоже на бегу ответила Габриела. Она бежала к лифту. – А там Дуся!

Навстречу из кабины вывалилась толпа людей. Габриела и Трифон вскочили в лифт и нажали кнопку. Но свет в кабинке вдруг погас, а потом загорелся, но приглушенный, а сам лифт как-то жалобно загудел и остановился.

– Трифон! – закричала Габриела. – Мы застряли!

– Спокойно! Не волнуйся, образуется.

Он давил на все кнопки, но бесполезно: лифт стоял. Только радио повторяло на четырех языках правила поведения при пожаре.

Наконец они увидели, как кто-то раздвинул створки на этаже и крикнул:

– Откройте свои двери! Там есть кнопка экстренного открывания дверей.

Трифон тут же нашел ее. Двери лифта распахнулись.

Человек был в униформе отеля. Но помочь им он не мог. Лифт был между этажами. Скорее, можно было попытаться выйти этажом ниже.

– Скажите, где горит?

– Пока не знаю. Постарайтесь выбраться. Впрочем, скоро здесь будут пожарные, они вам помогут.

Человек скрылся, но Габриела не могла ждать.

– Дуся, Дуся, Дуся, – как заклинание повторяла она.

Трифон пытался раздвинуть двери на нижнем этаже, но тщетно.

И в этот момент они почувствовали явный запах дыма. Он полз сверху.

Габриела закричала. Трифон колотил кулаками в дверь.

И наконец она открылась.

Из лифта пришлось выползать. Щель была уж очень узкой. Трифон еле протиснулся.

Габриела бросилась к лестнице, но ее остановил человек в форме пожарника. Он был бледен, а костюм его местами сильно обгорел.

– Нельзя туда, там сильно горит!

– Там Дуся! – закричала Габриела. – Там моя девочка.

– Где, в каком номере? – испугался человек.

– В семнадцатом. Она одна, она погибнет.

Пожарный, а это был Роман Корзун, диковато оглянулся. С этажа уже всех эвакуировали. Как же не заметили девочку.

– Стойте здесь! Я сейчас, я попробую!

Габриела с надеждой оглянулась на Трифона и опешила. Тот вовсе не проявлял желания спасать собаку.

– Триша, – сказала Габриела. – Ты что? Ты не поможешь ему?

– Сдурела? – просто спросил Трифон. – Мне моя жизнь дорога не как память.

Впрочем, Роман и не ждал помощи. Он снова накрыл голову пиджаком и бросился по задымленной лестнице вверх.

Габриела секунду смотрела изумленными глазами на Трифона, а потом размахнулась и влепила ему звонкую пощечину.

– Пошел вон, – сказала она. – Негодяй! Убирайся отсюда! Я-то думала, ты русский, а ты подлец!

– Да пошла ты! – махнул рукой Трифон. Развернулся и ушел.

Габриела не находила себе места. Какие-то люди пробегали мимо, ее звали с собой, но она не могла уйти.

– Вы не видели Романа? – подбежала к ней горничная.

– А это кто?

– Он главный пожарный. Он должен быть здесь.

– Роман? Такой высокий?

– Да!

– Он там! Там! Он молодец! Он спасает мою Дусю!

– Спасает собаку?! – ошарашенно спросила Наташа. – Вы с ума сошли! Там все полыхает!

И она, оттолкнув Габриелу, бросилась на лестницу.

Дым словно бы ударил ее.

Сразу перехватило дыхание и слезы брызнули из глаз.

Жар стоял такой, что казалось, трещит кожа.

Наташа кинулась в темноту коридора, крича:

– Ромка, назад! Это собака! Ромка, не надо!

Жених не отвечал.

Наташа наткнулась на него возле самого номера Габриелы. Он, скрючившись, лежал на полу и царапал дверь универсальным ключом.

А за дверью скулила собака.

Наташа хотела уже плюнуть на все – главное, спасти Романа. Но не смогла, выхватила у него из руки карточку ключа и чиркнула по замку. На счастье, дверь открылась сразу, и, чуть не сбив Наташу с ног, из комнаты вылетела Дуся.

Глаза у нее были дикие, язык свисал. Что вело ее по коридорам отеля, может быть инстинкт, но через минуту она бросилась в объятия Габриели, которая чуть не задушила свою любимую.

– Пошли, Ромка, пошли! – тащила Корзуна к выходу Наташа.

Но тот уже не реагировал. Тело его стало безжизненным и очень тяжелым.

Наташа и сама еле двигалась, у нее уже мутилось в голове, тупое движение вперед казалось бессмысленным и бесполезным, уже наступало то безразличие, после которого человек сдается.

Но она тащила и тащила Романа.

Когда до лестницы осталось всего шагов десять, она упала. Попыталась встать, но ни ноги, ни руки не слушали ее. Она облокотилась о стену и завыла в последнем, мучительном желании выжить.

Рядом что-то ослепительно вспыхнуло, потом докатился звук взрыва, но Наташа этого уже не слышала.

Глава 67

Из Пресненской части прибыли еще четыре машины. К тому времени, когда расчеты развернулись, разом от внутреннего жара лопнули окна двух номеров подряд. Их выдавило со звуком разорвавшихся салютных петард. Огонь был настолько силен, что в тот момент показалось, будто заработали четыре гигантские газовые горелки.

– Ковролин горит, – высказался кто-то в толпе.

Народ любой страны падок до всякого рода происшествий, какими бы ужасными ни оказались последствия. Психологически это оправдано. Каждый подсознательно думает: хорошо, что это не со мной. И только отчаянные безумцы могут кинуться в самое пекло катастрофы. Чаще всего они не помогают, а только вносят нервозность, сумятицу и неразбериху. Многие при этом гибнут. Но находятся и комментаторы-знатоки вроде этого с ковролином.

Он был безусловно прав – горел ковролин. Но эффект газовой горелки создавался не им. Пластиковая отделка коридоров, оклеенная для красоты пленкой под дерево и купленная по наводке Ахмата, оказалась горючей. Его обманули, подсунув липовую спецификацию. Импортные точечные светильники, щедро звездами разбросанные по потолку, тоже оказались из горючих материалов.

Иностранцев выводили партиями. Удивительно организованные люди. Словно у себя на родине каждый из них горел как минимум дважды. Они не кричали и не обсуждали ничего. По крайней мере, без экзальтации. Некоторые прихватили с собой фотоаппараты и видеокамеры. И снимали, снимали, снимали. Кто знает, на память ли, за будущие ли деньги со своих телестудий.

Чуть в стороне от толпы Ставцов быстро организовал подобие эвакопункта. Его никто об этом не просил. Он сам выдумал себе это занятие, а когда Чарли уразумела суть того, что он делает, на одно мгновение только у нее мелькнула мысль, что ее подчиненный, которого все считали весьма недалеким человеком, единственный из персонала, кто без шума и суеты делает свое дело.

Ставцов достал откуда-то стол. В летнем кафе были реквизированы пластиковые стулья. Четыре его помощницы вылавливали в толпе постояльцев отеля и вели к нему. Он заносил их в список и частью отправлял в «Рамчуг» к своей жене., частью к коллегам из других отелей. Работа кипела, но без суеты и нервотрепки. Ставцов всегда был основательным человеком. Он первый понял, что соваться в огонь и делать то, что должны по долгу службы делать другие, не следует. Только мешать будешь. Его место здесь.

Адвентисты тоже устроили нечто подобное пункту первой помощи, они поили всех желающих кофе, кутали в одеяла и при этом громко распевали псалмы…

Чарли узнала о пожаре одной из последних. Она заперлась в своем кабинете, никого не впускала и не отвечала на звонки.

От унылого одиночества ее смог оторвать только отец.

Он сильно постучал в дверь и сказал:

– Черри, я пришел мириться.

Чарли невольно улыбнулась. Теперь история с проституткой казалась ей мелочью. Она отворила дверь. Старик Пайпс пришел не один.

– Опять? – строго спросила Чарли. Вопрос ее был обращен к Свете, но старик в буквальном смысле грудью заслонил свою спутницу.

– Ты не великодушна, Черри. Мы пришли к тебе с открытым забралом. Мы хотим мира, а не войны.

Старик говорил высокопарно, он всегда так говорил, когда волновался.

И Чарли махнула рукой.

Ей с трудом удалось преодолеть собственную брезгливость, но она предложила Свете и старику сесть и даже выпить. Оба скромно отказались.

– Черри, я должен сообщить тебе нечто важное, – сказал старик.

– Только не говори, что ты собрался жениться на ней, – презрительно кивнула в сторону Светы Чарли.

– Выслушай меня, Черри, – строго сказал старик. – Это с твоей стороны не политкорректно. Девушка попала в тяжелую ситуацию. У нее просто не было другого выхода. Что ж теперь – ей всю жизнь за это страдать?!

– Да что ты говоришь! – покачала головой Чарли. – Не было другого выхода? – Она повернулась к Свете: – Это правда?

– Да, – скромно ответила Света. – Я несчастная женщина.

Чарли засмеялась бы в другое время. Сейчас ей было не до смеха.

– Хорошо, – сказала она отцу. – Я выступлю в роли доброй феи. Я устрою ее на работу. На очень приличную работу.

– Но хватит ли ей на жизнь? – забеспокоился старик. Хотя идея ему нравилась.

– Хватит. Она будет получать пятьсот долларов в месяц.

– Это мало!

– Это мало в Америке, а здесь – вполне. Ну хорошо, семьсот. Вас устраивает? – снова повернулась она к Свете.

Лицо у Светы не выражало восторга.

– Что такое, в чем дело? – преувеличенно заботливо спросила Чарли.

– Света, ты согласна? – поинтересовался и старик.

В этот момент в дверь постучали.

– Позже! – крикнула Чарли. – Ну так что? – снова обратилась она к Свете.

– Черри, ты чудо! Она, конечно, согласна.

– Нет, давай у нее спросим.

– А что за работа?

– Гардеробщицей. Старшая гардеробщица, правда, получает всего четыреста долларов, но для вас мы сделаем исключение. Это будет компенсация за несчастную жизнь.

У Светы дернулась губка. Ее загнали в угол. Ну ладно, она так просто не сдастся.

– А мне кое-что известно, мисс Пайпс, – сказала она по-русски, чтобы не понял старик. – Скажем, о ваших шашнях с Калтоевым.

Чарли вцепилась в столешницу.

– При желании об этом может узнать его жена. Да все об этом могут узнать. Кстати, я недавно видела его на набережной.

«Она ничего не знает, – поняла Чарли, – да и откуда ей знать? Ах маленькая негодяйка».

– Так что ваше предложение оставьте при себе. Пусть мистер Пайпс решит, как нам быть дальше.

Чарли не стала кричать. Она сказала тихо, но страшно:

– Калтоева убили. Да, вы правы, я любила этого человека. Но ваш шантаж запоздал. Вы не станете моей родственницей. Я просто сейчас переведу весь наш разговор отцу. Ему это не понравится. А человек, с которым вы видели Ахмата, – убийца. Так что еще берегите свою жизнь.

Света даже привстала со стула.

– Кто убийца?..

И она назвала фамилию того, с кем Ахмат был на набережной.

И тогда снова застучали в дверь. Теперь уже Чарли не успела ответить, потому что из-за двери крикнули:

– Пожар!

* * *

Зарайский фермер знал одно: если где-то пожар, надо гасить всем миром. После того как его покинул очень милый американец по имени Кампино, а еще через несколько минут метрдотель объявил об эвакуации посетителей ресторана, он прихватил недопитый чинзано и отправился на подвиги.

Будучи человеком сельским, он принялся искать место, где можно раздобыть багор, топор, лопату или на худой конец ведро, – обзавелся только последним. Это было серебряное ведерко для шампанского.

Ринувшись к лестнице с ведерком, полным льда, он был остановлен метрдотелем, который никак не мог понять, что фермер хочет отелю только добра. Метрдотель проворно ухватил его за пояс и крикнул товарищей в помощь. Зарайский фермер бился как мог до появления первого милиционера. Никакие его доводы не смогли поколебать уверенности персонала в том, что он хотел под шумок похитить из отеля весьма ценную вещь.

* * *

… Чарли отдавала распоряжения по трансляции на весь отель. У нее в кабинете был микрофон громкой связи, которым она, впрочем, воспользовалась впервые.

Автоматические средства пожаротушения сработали поздно, но все-таки отель не сгорел дотла. Выгорело только семь номеров. Да и то они вполне поддавались ремонту. Конечно, выгорел номер чеченцев, так что не пришлось специально уничтожать его содержимое. Еще несколько номеров сильно пострадали. Но и это было поправимо.

Больше всего хлопот доставил Чарли Рэбидж. Он заявил, что у него сгорели вся аппаратура и костюмы. И потребовал такую компенсацию, что весь отель того не стоил. Чарли поняла, что ей предстоит трудная борьба. Она специально обследовала номера команды рок-звезды. Оказалось, что они вообще не пострадали.

– Но я не могу работать, когда все провоняло дымом! – возмущался Рэбидж.

– Ничего, – сказала Чарли. – Это придаст вашему шоу дополнительный блеск.

Рэбидж задумался. Ему показалось, что идея неплоха. Но менеджер стоял на своем: отель должен возместить ущерб.

* * *

Наташа выжила. Ее увезла «скорая». А Романа увезли в морг. Откачать его было уже нельзя. Чарли распорядилась, чтобы похороны пожарного были организованы за счет отеля.

Ей так и не удалось до утра остаться одной. Приходили по срочным делам подчиненные, звонили из правительства и мэрии, суетились журналисты, Кампино занял целых двадцать минут, утешая ее.

– Ничего, – говорил он, – у отеля огромная страховка. Все расходы покроются. Ничего не потеряно, все к лучшему.

Отец был в трансе.

Он ходил за Чарли и ныл, что первый раз в жизни так ошибся в человеке, что это Бог покарал его дочь пожаром за безрассудство отца.

Чарли отца даже не слушала. Он крепкий, он справится сам. А вот справится ли она?

К пяти утра все более или менее стало на свои места. Постояльцы были переведены в другие отели. Пострадавшие отправлены в больницу. Персонал приводил в порядок то, что можно было привести в порядок.

И тогда в кабинет Чарли пришли Пэт и Рэт.

– Разрешите представиться, – сказал Пэт. – Мы контролеры Ассоциации защиты прав потребителя.

Он показал документы.

– Да, не в доброе время послали вас к нам. Ну что ж, давайте ваш отчет, я подпишу его, – устало сказала Пайпс.

Все одно к одному.

– У нас пока нет отчета, мисс Пайпс. Но мы его напишем. Обязательно напишем. Мы сначала хотели только сказать вам на словах. Вы блестяще подтвердили ваш сертификат. Думаю, вы можете ходатайствовать перед Ассоциацией о присвоении отелю пяти звезд.

– Что? – спросила Чарли.

– Пяти звезд…

Чарли какое-то время смотрела на этих людей, не понимая, о чем они говорят.

Как это все было давно, как это все было не нужно, словно голливудское кино – совсем в другой жизни.

Глава 68

15 апреля 1999 года

С 6 до 7 часов утра

Домой Чарли так и не поехала.

Она просто легла на стулья в своем кабинете и попыталась заснуть.

Но только стала проваливаться в черную душную пустоту, которая пугала и манила, как в дверь постучали.

Чарли открыла глаза. Это было больно, словно в глаза насыпали песку.

– Простите, мисс Пайпс, – в кабинет заглянула голова Ставцова. – Когда мы сможем вселять людей? Знаете, такая странность – почему-то все хотят к нам.

– Потом, потом… Идите спать, господин Ставцов. Вы ведь устали.

Она посмотрела на его прожженный в нескольких местах пиджак, на его исцарапанное лицо и заклеенные пластырем руки.

– А впрочем, постойте. Присядьте на минутку. Давайте выпьем, господин менеджер.

– За что? – удивился Ставцов. – За пожар?

– Нет, не за пожар. Хотя вообще-то огонь очищает. Знаете, у нас в Монтане по осени жгут траву на полях. Жутко и красиво, а весной вырастает новая, еще крепче и зеленее. Вот за это давайте выпьем.

Они выпили, не чокаясь.

– Я ведь не успел с вами поговорить.

– О чем?

– Об акционировании. Знаете, люди согласны. Сказали: мисс Пайпс мы доверим наши деньги. Так что…

– Это хорошо. Это очень хорошо. Теперь мы станем здесь полными хозяевами. Акции чеченцев ведь тоже достанутся нам. Знаете, Ставцов, мы сделаем настоящий Отель. С большой буквы. Нет, не пятизвездочный. Таких по миру тысячи. Но есть отели, которым звезды вообще не нужны. Потому что их знают по именам, как города, как знаменитых людей. Таких отелей мало. Наш станет одним из них. Но я вот еще о чем подумала. Мы построим еще одну гостиницу. Большую, просторную, хорошую гостиницу для небогатых. Как вы думаете, получится? А вас поставим генеральным менеджером.

Ставцов только кивал.

– Но я, наверное, размечталась. Нам бы сейчас из этой ямы выкарабкаться.

– Выкарабкаемся, – сказал Ставцов. – Знаете, мы ведь умеем работать.

– Давайте за это и выпьем.

Ставцов ушел, но Чарли уже не ложилась. Она нашла в справочнике отеля домашний телефон Веры Михайловны Лученок.

– Доброе утро, Вера Михайловна. Чарли Пайпс вас беспокоит. Я приношу вам извинения за вчерашнее. Мы погорячились. Мы были не правы. И я прошу вас вернуться к работе. Думаю, что вы не будете держать на нас обиду.

– Спасибо, мисс Пайпс. Но я не смогу.

– Вы все-таки обижены.

– Нет, сейчас уже нет. Сначала – очень, страшно, невозможно была обижена. Но потом…

– А что случилось потом?

– Я уезжаю, мисс Пайпс.

– Правда? Куда?

– В Америку. Впрочем, месяца два я могу поработать, пока будет готова карантинная справка на мою кошку.

– У вас кошка?

– Да. Афанасий.

– Но это же мужское имя.

– А какая разница? Главное, чтобы человек был хороший.

Чарли положила трубку, все еще улыбаясь. Она сейчас знакомилась с собой. Эту Чарли не знал отец, но и она сама ее только узнавала.

Дверь распахнулась без стука.

Карченко. Он тоже был изранен, но уже переоделся, побрился и выглядел свежим.

– Разрешите, мисс Пайпс.

– Заходите.

Валерий плотно прикрыл за собой дверь. Постоял минутку в нерешительности.

– Вообще-то здесь не очень удобно говорить.

– Почему?

– Да разговор больно серьезный.

– Здесь идут только серьезные разговоры.

– Ну что ж.

Карченко сел, хотя Чарли ему это не предлагала.

– Тут вот какое дело, мисс Чарли. Чеченцев больше нет. Они получат по заслугам, больше мы о них и не вспомним.

– Да…

– Мои коллеги очень старались. Ни для кого они так не старались бы. Но здесь – от души.

– Да…

– А ситуация теперь сложилась непростая. Чеченцы, конечно, сволочи, но мы, согласитесь, бед с ними не знали. Никто нас не тревожил, никто палки в колеса не совал. Худо-бедно, а они нас защищали…

– Да…

– Теперь некому.

И Карченко замолчал.

Чарли тоже молчала, но не выдержала первая.

– Свято место пусто не бывает, так, кажется, у вас говорят? – сказала она.

– Так.

– И вы пришли, чтобы…

– Это надежные люди, – тихо сказал Карченко. – Не какие-то бандиты. ФСБ. Слышали?

– Служба безопасности, слышала.

– Вот эту самую безопасность они теперь предлагают нам.

Чарли достала из кармана мундштук и закурила.

– А ведь это вы, Карченко, убили Калтоева, – сказала она спокойно. – Я спросила у следователя, показали ли вы ему видеозапись телекамеры в холле. Вы не показали, потому что это вы вызвали Ахмата, а потом вернулись с ним в гостиницу.

Карченко сделал удивленное лицо. Даже попытался что-то сказать, но Чарли его перебила:

– Чеченцы этого не делали. Они все время были на людях. Это сделали вы, Карченко. И вы давно хотели это сделать. Я все думала, чего это с такой прытью вы бросились в аэропорт вернуть Ахмата. А вы просто хотели его убить. Впрочем, сам Ахмат вам не мешал, вам мешали чеченцы. И даже не вам, а вашим, как вы сказали, коллегам. Я ждала этого разговора послезавтра, ну, завтра, но вам не терпелось. Свято место пусто не бывает. Тем более учитывая ваше усердие по его очистке.

Сначала Карченко только скептически улыбался, но потом улыбка сошла с его лица. Он жестко смотрел Чарли прямо в глаза.

– Значит, снова «крыша»? Только теперь фээсбэшная. Мне говорили когда-то, что чеченская «крыша» – хорошо. Но спецслужбы – еще лучше. Только мне, Карченко, не нужна защита. Так и передайте своим… коллегам.

– Ты бы лучше подумала, что тебе здесь жить, – сказал Валерий. – Или ты хочешь все бросить? Так не заплачем. Другие найдутся. А по поводу твоего е… Это ты еще докажи. Пленки-то нет. А кто меня видел? Никто. Ты тут свои американские штучки брось. И диктофон свой выключи. Все равно ничего не запишется.

Он отвернул полу пиджака:

– Тут у меня аппаратик один хитрый. Впрочем, хочешь на свою задницу приключений – пробуй. Потом вместе посмеемся. Нет, не мы с тобой. Тебе не до смеха будет. Я ясно говорю?

Чарли могла его сейчас ударить. Могла закричать. Но она только кивнула головой.

– Значит, так надо понимать, что приказ о моем увольнении отменяется? – спросил Карченко.

Чарли не ответила.

– И даже, я думаю, мне пора на повышение. Место финансового менеджера освободилось, – засмеялся он. – Впрочем, подумай, может, что получше мне подыщешь. Только недолго. Я вечерком загляну. Да ты не злись, я не преступник какой-то. Я нормальный мужик. Мы с тобой сработаемся. Вот увидишь. Может быть, чем черт не шутит, я и место твоего е… займу. Ну ладно, шучу, шучу.

– Вот матом вы зря, – спокойно сказала Чарли. – Все-таки весь отель нас слышит.

Карченко растерянно метнулся взглядом.

– Это случайно, – сказала Чарли. – Я с пожара забыла выключить. Видите, трансляция. Так что свидетелей у меня теперь много. Не все ведь вас боятся.

Карченко бросился было к микрофону на ее столе, но сам тут же понял всю бессмысленность этого запоздалого действия.

– Я повторяю, вы уволены, – сказала Пайпс.

Из-за двери вдруг раздался странный шум.

Когда Карченко открыл дверь, почти весь персонал отеля провожал его бурными аплодисментами, а кто-то даже громко свистел, как это делают болельщики на футбольных матчах, когда им не нравится какой-нибудь игрок.

После ухода Карченко Чарли минут пять не могла собраться с мыслями. Так и сидела, тупо глядя в стол.

– Знаешь, Черри, я понял.

Пайпс подняла голову – отец. Она даже не заметила, как он вошел.

– Я очень долго думал и все понял. Ты не проиграла. Это просто такая страна. В этой стране ничего никогда не получится.

Чарли не ответила.

– Поэтому я вовсе не перестану тебя уважать, если ты все это… оставишь. Больше того, я настаиваю.

Чарли кивнула.

– Я закажу билеты на послезавтра, – деловито продолжил отец. – Каких-то девять часов – и мы дома. А здесь оставишь того же Кампино, он все уладит. Может, и сам за это безнадежное дело возьмется.

– Нет, – сказала Чарли.

– Ну не он, так другой, мало ли дураков.

– Нет, – повторила Пайпс.

– Что – нет?

– Нет, и все. Я остаюсь, отец.

– Черри! Ты что? Если тебе на все наплевать, то я больше не могу смотреть, как ты мучаешься.

– А мне нравится, – сказала Чарли. И это было совершенно искренне.

Глава 69

Она стояла чуть поодаль, там, за толпой встречающих, за агентами с табличками фирм, за носильщиками и таксистами.

Но он сразу ее увидел.

Все так же склоненная набок голова, тихая улыбка, которая, казалось, должна потеряться среди людского гомона и беготни, но почему-то сияла сквозь толпу, сквозь расстояние, сквозь время.

Он вышел из дверей таможни и остановился, больше он не мог сделать ни шагу.

Она сама пошла к нему.

Людской поток обтекал ее, не задевая. Мир раскололся. Было в нем несколько измерений – они, Айвен и Мария, существовали в четырехмерном, объемном, движущемся и живом, а все остальные, как тени телевизора, были двухмерными – длина и высота.

Он опустил чемоданы, к нему тут же подлетел носильщик, но он даже не понял его слов.

Он только услышал, как она шепнула ему издали, нет, не догадался, а именно услышал, словно не кричал репродуктор, не орала толпа, словно в мире была природная тишина.

Она шепнула:

– Я люблю тебя.

– I love you, – шепнул и он.

И эти простые слова пролетели над планетой, как гром, как рев мирной ракеты, как Божий глас:

– Я люблю тебя.

В Москве начиналась весна…