Огненная роза ЭКСМО-Пресс Москва 2002 5-04-009443-4 Nora Roberts Born in fire Concannon sisters-1

Нора Робертс

Рожденная в огне

Глава 1

Конечно, он сейчас в пивной. Где еще может настоящий мужчина согреться в холодный ветреный день? Ведь не дома же, возле собственного очага?

Нет, такие люди, как Том Конкеннан – Мегги готова голову дать на отсечение, – не станут сейчас торчать дома!

Наверняка ее отец сидит в пивной у Тима О'Малли, в гуще друзей и смеха. Он из тех, кто любит и посмеяться, и погрустить, и предаться несбыточным мечтам. Может, кто-то и назовет его сумасбродным, шалым, только не Мегги, нет!

На своем грохочущем грузовичке она сделала последний поворот перед въездом в деревню Килмихил и вот уже едет вдоль безлюдной улицы. И немудрено, уже давно прошло время обеда, да и вообще не до пеших прогулок в такой день, когда с Атлантики мчится на всех парусах зима, словно вихрь из ледяного ада, и весь западный берег Ирландии содрогается от холода и не чает возвращения весны.

Среди припаркованных возле пивной автомашин Мегги заметила и видавший виды «Фиат» отца. Да, в пабе у Тима О'Малли сегодня яблоку негде упасть! Она поставила свой грузовик как можно ближе ко входу в пивную, зажатую между такими же небольшими домами в одном ряду с магазинами.

Пока Мегги шла к дверям, ветер чуть не сбил ее с ног, заставив ежиться под курткой с подстежкой из овчины и как можно ниже натянуть шерстяную черную шапку. Щеки у нее тут же зарумянились. И что особенно неприятно – в воздухе, несмотря на морозный холод, явно ощущалась сырость. Будучи дочерью фермера, Мегги могла с легкостью предсказать, что к ночи как следует подморозит. Нет, она просто не в силах припомнить такого отвратительного января, как нынешний, с какой поистине дьявольской настойчивостью пытается он остудить своим ледяным дыханием все графство Клер!

Мегги прошла мимо магазина, отгороженного от улицы небольшим палисадником, с кустами и цветами которого жестоко расправились мороз и ветер. То, что осталось там от зелени, стало грязно-черного цвета и беспомощно распласталось по раскисшей земле.

Ей было страшно жаль несчастные растения, однако новость, с которой она спешила к отцу, настолько радовала и согревала, что казалось странным, отчего все эти цветы не воспрянут сейчас, не зацветут, как с приходом весны?!

В пивной у О'Малли царило тепло. Она ощутила его, едва открыв дверь. Пахло брикетами торфа, горящего в камине, не совсем выветрился запах тушеной баранины с луком и картофелем – ее подавала на завтрак жена хозяина, худощавая Дейдр. В воздухе витали ароматы табачного дыма, пива и картофельных чипсов.

Первым, кого увидела Мегги, был Мерфи, сидевший за одним из небольших столиков, вытянув ноги. Приятным голосом он пел какую-то песню, подыгрывая себе на ирландском аккордеоне. Прочие посетители слушали его с большим вниманием, задумчиво склонившись над кружками с пивом. Песня была печальной, как все лучшие песни этой страны, нежной и скорбной, как тихие слезы любящих. В ней упоминалось имя «Мегги» и говорилось о том, что молодость не вечна.

Мерфи тоже заметил ее и слегка улыбнулся. Темные волосы то и дело спадали ему на лоб, и он точно рок-звезда откидывал голову назад, чтобы убрать их. Хозяин стоял на своем обычном месте, за стойкой. Это был человек-бочонок в переднике, который обхватывал его, словно подпруга конский круп. Лицо у него было широкое, все в складках, и глаза полностью исчезали в них, когда он смеялся.

Заметив Мегги, он не перестал протирать стаканы и не двинулся с места, поскольку был уверен: дочь Тома Конкеннана не совершит ничего такого, что могло бы нарушить обыденное и плавное течение жизни в его пивной, и уж, во всяком случае, не прервет исполнение песни каким-нибудь неосторожным словом или поступком.

Повернув голову, Мегги увидела Дэвида Райана, который попыхивал американской сигаретой, из тех блоков, что каждый месяц присылал из Америки его брат. Рядом сидела всегда степенная миссис Логан. Она что-то вязала из розовой шерсти, не забывая при этом отбивать ногой в такт песне. Был здесь и старина Джонни Конрой, улыбающийся беззубым ртом и державший в скрюченной руке такую же руку своей жены, в супружестве с которой состоял уже более полувека. Словно новобрачные, сидели они рука об руку, погруженные в мелодию песни Мерфи.

Телевизор над стойкой бара молчал, хотя был включен, и в нем безмолвно сменяли друг друга яркие кадры очередного английского сериала. Там, на экране, за огромным столом, в блеске свечей в серебряных подсвечниках, под легкий звон хрусталя, о чем-то энергично спорили люди в элегантной одежде и с аккуратными прическами.

И сами люди, и их заботы, и окружавшая обстановка были так далеки, так чужды тем, кто сидел здесь, в маленьком пабе, в зальце с закопченными стенами и поцарапанной стойкой. Легкое презрение к расфуфыренным персонажам из совсем другой жизни было для Мегги таким же естественным и само собой разумеющимся, как и слабая зависть. Уж если на нее, считала она, когда-нибудь свалится вдруг такое богатство – каким путем неважно, – но если все-таки свалится.., о, она-то будет знать, как с ним поступить!

И тут она увидела его. Он сидел в углу зала, сам по себе, но вовсе не отдельно от всех остальных – просто он был здесь таким же предметом обстановки, как и стул под ним. Одну руку он положил на спинку стула, в другой держал кружку, в которой – она это хорошо знала – был крепкий чай с некоторой дозой ирландского виски.

Какой он у нее непредсказуемый человек – со всеми его неожиданными поступками, внезапными решениями, мгновенными поворотами! Впрочем, она неплохо изучила его. И никого на свете не любила так сильно и преданно, как своего взбалмошного отца, Тома Конкеннана.

Она подошла к нему, молча села рядом и положила голову ему на плечо.

Любовь к отцу согревала все ее существо, но никогда не обжигала. Он крепко обнял ее за плечи и дотронулся губами до ее лба.

Когда Мерфи закончил песню, Мегги сняла со своего плеча руку отца и поцеловала ее.

– Я знала, что ты здесь.

– И что я все время думал о тебе, Мегги, девочка моя?

– Я тоже думала о тебе, па.

Она откинулась на спинку стула и улыбнулась ему.

Он был совсем невысокого роста, но крепкого телосложения. «Как бычок-коротыш», любил говаривать он с громким смехом. Вокруг глаз у него собралась целая сеть морщин. Они углублялись и делались виднее, когда он улыбался, но от этого, как считала Мегги, становился еще привлекательнее. Волосы его, когда-то рыжие и густые, слегка поредели, седые нити все чаще пробивались среди рыжего пламени, словно тончайшие струйки дыма… Для Мегги этот мужчина представлял собой эталон самого потрясающего человека на свете.

И он был ее отцом.

– Па, – сказала она наконец, – у меня новость.

– Точно. Вижу по твоему лицу.

Он подмигнул ей, сдернул с нее шапку, и огненные буйные волосы рассыпались по плечам. Он любил глядеть на них, как они горят и переливаются. Он не забыл до сих пор, как впервые взял ее на руки – лицо у нее было перекошено от первой встречи с земной жизнью, крошечные пальчики сжаты в кулачки, а волосы уже тогда блестели, будто новая монетка.

Никогда он не сетовал, что родившийся ребенок не оказался сыном – он был вполне доволен, даже поражен, появлением нового существа, пускай и в виде дочери.

– Принеси моей девочке чего-нибудь выпить, Тим! – подозвал он хозяина.

– Есть чай, – отозвался тот. – В такую холодину что может быть лучше?

Теперь, когда она уже была здесь, рядом с ним, Мегги хотелось продлить удовольствие – не сразу выложить хорошую новость, которую сюда привезла.

– Эй, Мерфи! – крикнула она. – Тоже спасаешься тут от холода? А кто же позаботится о тепле для твоих бедных коров?

– Они сами, – прокричал он в ответ. – Если такая стужа продлится долго, к весне у меня будет намного больше телят, чем всегда. Столько, что и не управиться. Спросите, почему? Да потому, что эти животные любят заниматься тем же, что люди, длинными зимними ночами.

– Сидеть у огня и почитывать книжки? Ты это хочешь сказать? – засмеялась Мегги, и вся пивная грохнула от хохота.

Мерфи, кто и в самом деле увлекался чтением книг, слегка смутился, но не сдался.

– Я пробовал заинтересовать их разной литературой, – подыграл он, – да они, черти эдакие, предпочитают телевизор. – Мерфи постучал пустым стаканом по столу. – Пришел сюда посидеть в тишине и покое, а вы гогочете, как громовые раскаты. Беда с вами!

Он направился к стойке, а Мегги повернулась к отцу и снова взяла его за руку.

– Па, я хочу тебе первому сказать. Ты ведь знаешь, я возила несколько своих работ в Эннис, в лавку к Макгиннесу?

– Да что ты? – Он принялся выбивать трубку. – Почему же уехала без меня? Я бы не отказался составить тебе компанию.

– Хотела быть одна.

– Моя маленькая отшельница.

Он ласково провел пальцем по ее носу.

– Па, он купил их! – Глаза ее, такие же зеленые, как у отца, сияли. – Макгиннес купил все четыре работы, все, что я захватила с собой! Он уже заплатил.

– Не может быть, Мегги! Не может быть! Он вскочил со стула, рывком поднял ее, закружил по комнате.

– Послушайте, что я вам скажу, леди и джентльмены! – провозгласил он. – Моя дочь, моя Маргарет Мэри, продала свое стекло в Эннисе!

В ответ раздались одобрительные крики, хлопки в ладоши, вопросы. Мегги едва успевала отвечать.

– Да, у Макгиннеса. Четыре работы, и он сказал, что хочет еще. Какие? Две вазы, кувшин и.., я бы назвала эту вещь пресс-папье.

Она засмеялась, потому что Тим О'Малли торжественно выставил на стойку две порции виски – для нее и для отца.

– Ладно уж… Спасибо. – Она подняла свой стаканчик. – За Тома Конкеннана, который всегда верил в меня.

– Нет, Мегги! – Отец решительно замотал головой, в глазах у него стояли слезы. – За тебя. Только за тебя.

Он чокнулся и быстро выпил.

– А теперь давай, Мерфи! Бери свой ящик с музыкой – и вперед! Я хочу плясать с моей дочерью.

Мерфи заиграл джигу, и все опять захлопали и закричали. Том повел дочь на середину зала. Жена хозяина вышла из кухни, вытирая руки о передник, лицо ее пылало жаром от огня плиты, но это не помешало ей вытащить мужа из-за стойки и заставить тоже пуститься в пляс… От джиги – к шотландскому рилу [1], от рила – к хорнпайцу [2]… Мегги кружилась то с одним, то с другим партнером, пока не заболели ноги.

В пивную заходили все новые посетители, привлеченные музыкой, желавшие согреться в теплой компании, и, узнав о причине веселья, присоединялись к празднующим. Мегги не сомневалась, что к ночи все живущие в двух десятках километров от их деревни будут знать про ее успех. Она всегда мечтала о такой славе и не хотела держать свою радость при себе.

– Ой, хватит! – Она рухнула на стул, допила остывший чай. – У меня сейчас будет разрыв сердца!

– У меня тоже, – часто дыша, сказал отец. – От гордости за тебя. – Улыбка не сошла с его губ, но глаза сделались серьезней. – Пора отправляться домой и рассказать обо всем твоей матери и сестре тоже.

– Конечно, я все расскажу Брианне сегодня же. Что-то дрогнуло у нее внутри при упоминании о матери.

– Тогда все в порядке. – Отец ласково потрепал ее по щеке. – Поступай как тебе хочется. Это твой день, Мегги Мэй, и ничто не должно его испортить.

– Это наш день, па. Я никогда бы не выдула ни одного пузырька из этого чертова стекла, если бы не ты!

– Что ж, тогда разделим радость на двоих. Я согласен. По крайней мере, пока мы здесь.

Он почувствовал на мгновение, что ему не хватает воздуха, перед глазами все поплыло, стало жарко.

Нестерпимо жарко. «Тут зверски душно, – сказал он самому себе. – Надо поскорее выбраться на улицу».

– Пора ехать, – произнес он вслух. – Хочу подышать морским воздухом. Ты со мной, Мегги?

– Конечно, па. – Она сразу поднялась. – Только наверняка уже подмораживает и ужасный ветер. Ты действительно хочешь проехать к скалам?

– Да, душа просит.

Он снял с вешалки куртку, надел ее, намотал шарф вокруг шеи. Уже от дверей повернулся ко всем, кто был в пабе. Темная пелена по-прежнему застилала глаза, мешала смотреть. Пожалуй, он немного перебрал на радостях. Но ведь какой повод!

– Приглашаю всех на вечеринку! – крикнул он. – Завтра часам к шести. Будет хорошая еда, славное питье и музыка. Отметим успех моей дочери. Приходите все!

Когда они вышли из паба, Мегги сказала:

– Ты говорил о вечеринке? Но я знаю, па, она не захочет. Ручаюсь.

– Пока еще я хозяин в своем доме. – Он вздернул подбородок – эту манеру переняла у него Мегги – и добавил:

– Вечеринка состоится, и дело с концом! Мать я беру на себя. Поехали. Машину поведешь ты, ладно? «Фиат» оставлю здесь.

– Хорошо, па.

Мегги знала, если отец что-то решил, спорить бесполезно. И приходила в восторг от этой черты его характера. Ведь если бы он был другим, никогда бы ей не поехать в Венецию, не учиться там на знаменитой стекольной фабрике на острове Мурано, не стать тем, кем она стала, не заиметь свою собственную мастерскую. Для нее не было секретом, что мать попортила немало крови отцу из-за денег, которые пришлось потратить на ее учение и потом тоже. Но отец был тверд. И выстоял, спасибо ему!

– Расскажи, над чем сейчас работаешь, – услышала она его голос.

– Ну, это что-то вроде бутылки. Хочу, чтобы она была довольно высокая и очень стройная. Чтобы суживалась кверху, а главное, вся искрилась изнутри. Понимаешь? Чтобы немного походила на лилию. И цвет должен быть особо нежный. Как внутренность персика.

Она отчетливо видела сейчас то, о чем говорила.

– Красиво ты рассказываешь, – пробормотал отец. Его плохо было слышно из-за шума мотора. – Как много шикарных задумок в головке у моей дочери.

– Там их увидеть легче, чем в жизни. – Она улыбнулась ему. – Тяжелая работа превращает мечты в реальность.

Он похлопал ее по руке.

– Да, вот этими руками ты осуществишь задуманное.

Отвернувшись к стеклу кабины, он погрузился в молчание. Ему по-прежнему было не по себе.

Мегги тем временем свернула на узкую извилистую дорогу, ведущую к берегу океана.

Тучи, разорванные в клочья и темные от разыгравшегося на море шторма, неслись с запада. Более светлые их обрывки сразу же поглощались силами тьмы, и лишь самым смелым и везучим удавалось недолго поблистать своим жемчужным отливом, прежде чем и они расплавлялись в сплошном сером олове.

Для Мегги то, что она видела в небе, превращалось еще в одну удивительную вазу, цвета и оттенки которой пребывали в постоянной непримиримой схватке друг с другом. Она уже видела ее внутренним взором, уже работала над ней.

Дорога сделала еще один зигзаг, потом выровнялась. По обеим сторонам от гремящего грузовика потянулась живая изгородь из давно пожелтевших кустов выше человеческого роста. На окраине селения, возле дороги стояло изображение Пресвятой Девы. Лицо Богоматери казалось каким-то особенно безмятежным в вечернем воздухе, руки распростерты в немом приветствии, и совсем нелепо выглядели яркие искусственные цветы у ее подножия.

Глубокий вздох отца заставил Мегги обеспокоенно взглянуть на него. Лицо его показалось ей чересчур бледным, круги под глазами обозначились резче.

– Ты выглядишь усталым, па. Не раздумал ехать к берегу? Может, хочешь, чтобы я отвезла тебя домой?

– Нет. – Он вытащил трубку, привычно постучал ею по ладони. – Хочу поглядеть на океан. Надвигается шторм, Мегги Мэй. Мы сможем увидеть всю эту стихию прямо со скал в Луп Хеде.

– Так и сделаем, как ты говоришь, па… Когда миновали деревню, дорога вновь угрожающе сузилась, пропуская их через себя, как нитку сквозь угольное ушко. Навстречу попался мужчина, плотно укутанный, с трудом вышагивающий против морозного ветра. Его верный пес мужественно трусил за ним. Им обоим пришлось почти втиснуться в живую изгородь – так узка была дорога. Колеса грузовика проехали в дюйме от их ног. Мужчина поздоровался кивком головы с Мегги и ее отцом.

– Знаешь, о чем я подумала, па?

– Скажи.

– Если удастся продать еще несколько работ, совсем немного, я смогу соорудить новую печь. Хочу работать с цветным стеклом, понимаешь? Со второй печью получится больше плавок. Я узнавала, огнеупорный кирпич сейчас не так уж дорог. Денег потребуется около двухсот фунтов, я подсчитала.

– У меня кое-что отложено на черный день.

– Нет, па! На этот раз нет! – Она произнесла это очень решительно. – Спасибо за предложение, но теперь я справлюсь сама.

Он внезапно обиделся и, ворча, занялся своей трубкой. Потом пробурчал:

– Для чего же тогда отец, хотел бы я знать, если не для помощи своим детям? У тебя никогда не водилось роскошных платьев или всяких там блестящих побрякушек. Но уж если ты захотела приобрести кирпич, он у тебя будет!

– Да, будет. Но на мои собственные деньги. Достаточно вкладывать в меня. Я должна купить его сама. Для меня ценнее сейчас не деньги, а твоя вера.

– Ты и так уже отплатила мне с избытком. – Он откинулся на спинку сиденья, чуть-чуть опустил боковое стекло кабины – так, что ветер начал с причудливым свистом врываться в нее, и раскурил наконец трубку. – Я настоящий богатей, Мегги. У меня две отменные дочери, каждая из которых истинное сокровище. Что еще человеку надо? А в придачу – крепкий, солидный дом и друзья, на которых я всегда могу рассчитывать.

Она не могла не заметить, что в перечень не была включена ее мать.

– И всегда горшок с золотом на кончике радуги, как ты любишь говорить, – добавила Мегги.

– Всегда, – подтвердил он и снова погрузился в молчание.

Они ехали сейчас мимо старых каменных хижин без крыш, давно заброшенных, стоящих по краям серо-зеленых полей, уходящих куда-то в бесконечность и немыслимо красивых в тусклом свете умирающего дня. Вот и церковь, совсем целая, уже столько лет противостоящая ветрам с океана, огражденная лишь несколькими согнутыми деревьями с голыми ветвями.

От такой картины веяло печалью и сиротством, но Тому Конкеннану нравился этот пейзаж. Он ощущал в нем красоту и притягательную силу, хотя вообще-то не разделял стремления своей дочери к одиночеству. Однако он хорошо понимал прелесть этой пустынной местности, над которой низко нависло небо и где редко когда встретишь человека.

Сквозь щель в окне со свистом врывался холодный воздух, в котором Том Конкеннан различал запахи моря. Когда-то он мечтал пересечь его. Когда-то он мечтал об очень многих вещах. Да, он всегда хотел обрести свой горшок с золотом, хотя прекрасно понимал, что удача вряд ли улыбнется ему. Он был фермером по рождению, а не по желанию. Сейчас у него осталось лишь несколько акров земли, на которых его дочь Брианна успешно выращивала овощи и цветы, что лишний раз напоминало ему о собственных былых неудачах.

"Слишком много намерений, замыслов», – подумал он с новым глубоким вздохом, вырвавшимся из груди. Его жена Мейв совершенно права. В его голове всегда было полно разнообразных планов, но ему не хватало ни здравого смысла, ни простого везения для их осуществления…

Они миновали еще одно скопление домов и отдельно стоящее здание, владелец которого хвастался, что это последняя пивная по пути к Нью-Йорку. Том взбодрился от ее вида и, как всегда, не удержался от дежурной шутки:

– Не сплавать ли нам в Нью-Йорк, Мегги, за следующей кружечкой пива?

– Только с условием, что плачу я! – привычно ответила она.

Он хмыкнул. И тут же его веселость сменилась молчаливой сосредоточенностью, когда Мегги остановила грузовик там, где заканчивалась дорога и начинались трава и скалы да вспененный ветром океан, простиравшийся до самой Америки.

Они шагнули в яростный шум ветра и волн, бьющихся о черные скалы. Некоторое время стояли, держась за руки, покачиваясь под напором ветра, словно пьяные, потом, рассмеявшись, двинулись вперед.

– Полное сумасшествие – отправиться на прогулку в такой день, – смеясь, сказала Мегги.

– Зато какое приятное сумасшествие. Чувствуешь, что за воздух? Попробуй на ощупь! Ветер хочет сдуть нас отсюда прямо в город Дублин. Помнишь нашу поездку туда?

– Да, мы там видели фокусника, он жонглировал цветными шариками. Мне так понравилось, что ты сам начал учиться этому.

Он шумно расхохотался, вторя волнам.

– Ох, сколько яблок я побил, пока не научился!

– Зато у нас все время были яблочные пироги и свежий сок.

– А я вообразил, что смогу этим заработать фунт или два на ярмарке в Голуэе, когда туда поехали.

– И потратил все до последнего пенса на подарки для меня и Брианны.

Она заметила, что краска вернулась на его щеки, глаза вновь задорно заблестели. С удовольствием она шагала рядом с ним по спутанной траве под пронизывающим ветром.

И вот они стоят у кромки могучего Атлантического, чьи воинственные волны без устали бьются о непроницаемые скалы. Ударяют и отбрасываются вновь и вновь, оставляя десятки водопадов, низвергающихся из каменных расщелин. Над ними вьются и кричат чайки, кричат и вьются, их крики вторят грохоту волн, эхом отражаются от них.

Высоко вздымаются белые, как снег, водяные валы, у основания кристально прозрачные, когда рассыпаются на мириады брызг в морозном воздухе. Ни единого судна не видно сейчас на поверхности океана, только белые шапки бурунов.

Мегги вдруг поняла: отец так часто наведывается сюда скорее всего из-за того, что противоборство воды и камня напоминает ему непрекращающуюся битву, похожую на ту, что постоянно происходила и происходит в их отношениях с матерью. Да, их семейный союз – бесконечная война характеров, постоянная горечь и злость от ее попреков, давящих ему на сердце, изматывающих, опустошающих душу.

– Почему ты не расстанешься с ней, па? – вдруг спросила Мегги.

– Что?

Он с трудом оторвался от зрелища, развернувшегося перед ним, – от свинцово-белого океана и такого же неба.

– Почему ты до сих пор с ней? – с упреком повторила Мегги. – Брианна и я уже вполне взрослые. Зачем жить вместе, если вы оба так несчастны?

– Она ведь моя жена, – просто ответил он.

– Разве это ответ? – горячо возразила Мегги. – Неужели нет выхода? Между вами ведь ни любви, ни привязанности, если уж говорить правду. Она превратила твою жизнь в ад. И так длится давным-давно, сколько я себя помню.

– Ты чересчур жестока к ней…

Отношения с Мегги, подумалось ему, тоже ложатся немалым бременем на его плечи. При такой любви к своему ребенку он всегда был беспомощен. Ни в чем не смел ей отказать, не мог умерить ее неистовую, выходящую за все дозволенные границы любовь к нему. Любовь, которая, он хорошо понимал это, не оставляла даже самой малой возможности для того, чтобы понять боль и разочарование женщины, давшей ей жизнь.

Он снова заговорил.

– В том, что происходит между твоей матерью и мною, я виноват не меньше, чем она. Брак – тонкая штука, Мегги, ты должна знать это. Он, как бы это сказать, равновесие между двумя сердцами, двумя надеждами и ожиданиями. Порой ноша становится слишком тяжела для одного из супругов, но второй не может помочь нести ее. Всякое бывает… Поймешь, когда сама выйдешь замуж.

– Я никогда не сделаю этого! – твердо сказала она, и слова ее прозвучали как клятва перед Богом. – Никогда не позволю никому сделать меня несчастной!

– Не говори так. Не смей так говорить. – В его словах ощущалось серьезное беспокойство, он сильно сжал ей руку. – Нет ничего более ценного, чем супружество и семья. Ничего в целом свете!

– Тогда почему оно похоже на тюрьму?

– Так не должно быть. Нет! – Он снова почувствовал слабость во всем теле и холод, который пробрал его до костей. – Я понимаю, мы с твоей матерью не были хорошим примером того, о чем я сказал. Остается только сожалеть об этом. Больше, чем могу выразить. Но я знаю и другое. Поверь мне, моя девочка. Если любишь, любишь по-настоящему, такое безграничное счастье ожидает тебя, как в раю! Это так.

Она уткнулась лицом в его куртку, с наслаждением и облегчением вдыхая знакомые запахи. Она не могла, не хотела говорить ему сейчас, что уже многие годы пребывает в уверенности: ни о каком счастье для него нет и не было речи, и он никогда не решился бы на свое добровольное тюремное заключение, если бы не она.

– Ты любил ее когда-нибудь?

– Да. И любовь была такой же горячей, как одна из печей в твоей мастерской. От этой любви ты и получилась, Мегги Мэй. Родилась из огня, как та – одна из твоих самых лучших и смелых работ. И сколько бы этот огонь ни затухал, однажды он горел самым жарким пламенем. Быть может, если бы он не был когда-то таким ярким, его жизнь длилась бы дольше. Мы сумели бы ее продлить. Хотя…

Что-то в тоне отца заставило Мегги внимательно вглядеться в его лицо.

– Был кто-то другой? Да, отец? Скажи. Воспоминание пронзило его, как смазанное медом лезвие ножа: болезненно и сладко. Он всматривался в морскую пучину, будто надеялся там, в непроглядной дали, найти ту женщину, которая когда-то появилась в его жизни и потом безвозвратно исчезла. Он медленно произнес:

– Однажды это случилось со мной. Так не должно было произойти. Но вот что я скажу тебе. Когда любовь приходит и стрела попадает в цель, тут уж ничего не поделаешь. И рана в сердце, хотя и кровавая, приносит только наслаждение. Так что больше не говори слова «никогда», Мегги. Желаю, чтобы у тебя подольше длилось то, что я испытал лишь на короткое мгновенье…

Она никогда раньше не говорила ему того, на что вдруг решилась сейчас, хотя часто думала об этом.

– Мне уже двадцать три, па, – сказала она. – Брианна на год моложе, и мы знаем, чему учит церковь, но будь я проклята, если поверю, что Бог на небесах получает удовольствие от того, что превращает жизнь человека в сплошное наказание лишь потому, что тот когда-то совершил ошибку.

– Ошибку? – Он крепче сжал трубку в зубах, опустил в раздумье глаза. – Нет, моя женитьба не была ошибкой, Маргарет Мэри, и не говори больше так, не говори никогда. Родились ты и Брианна. И это была не ошибка, а чудо. Тогда мне уже перевалило за сорок, но я и не думал заводить семью. А теперь не могу себе представить свою жизнь без вас. Как бы я жил сейчас? Мужчина под семьдесят, и один. Совершенно один. – Он слегка сжал ее лицо в ладонях, не сводя с нее пристального взгляда. – Я каждый день благодарю Господа за то, что нашел вашу мать и мы смогли кое-что оставить после себя. Из всего, что я совершил или не совершил в своей жизни, ты и Брианна – самое дорогое, что есть у меня. И не нужно больше разговоров об ошибках и несчастливых судьбах, ты слышишь?

– Я очень люблю тебя, па. Выражение его лица смягчилось.

– Знаю. По-моему, даже слишком любишь, но разве против этого возразишь? – И опять появилась напряженность в глазах и заметная поспешность в словах, словно он боялся, что не успеет о чем-то сказать. О чем-то очень важном. – Я должен тебя попросить, Мегги.

– Да, отец?

Его пальцы продолжали гладить ее лицо, как если бы он внезапно почувствовал потребность сделать его скульптурный портрет, запомнить каждую черточку – острый упрямый подбородок, мягкую округлость щеки, глаза, зеленоватые и беспокойные, как океан, что плещется внизу под ними.

– Ты сильная, Мегги, – заговорил он. – Крепкая и сильная. И у тебя верное сердце… Один Бог знает, какая ты находчивая и дерзкая. Ты понимаешь то, чего не понимаю я и никогда не пойму… Ты моя яркая звезда, Мегги. А Брианна.., она моя скромная роза… И я хочу, чтоб вы обе шли той дорогой, по которой вас ведут ваши мечты. Понимаешь меня? Хочу этого больше, чем могу выразить… И когда вы пойдете по той дороге, то сделаете это не только ради себя, но и для меня… Обещай мне!

Грохот моря все больше оглушал его, в глазах делалось темнее. На какое-то мгновение он перестал различать лицо дочери – оно заволоклось дымкой и куда-то исчезло. Мегги давно уже почувствовала неладное по его отрывистой, не очень связной речи.

– Что с тобой, па? – воскликнула она испуганно, увидев, каким постаревшим стало вдруг его лицо. – Ты болен? Идем обратно в машину!

– Нет. – Он сам не знал почему, но отчетливо ощущал необходимость оставаться тут, на самом краю ирландской земли, и завершить что-то, что он когда-то начал. – Я в полном порядке. Уже все прошло.

– Ты совсем замерз, па.

Его жилистое тело в ее руках мало чем отличалось от мешка ледяных костей.

– Послушай меня! – Голос был резким, повелительным. – Не позволяй, чтобы что-то остановило тебя.., помешало делать то, что хочешь.., считаешь нужным. Сделай свою зарубку в этом мире.., оставь след.., свой.., понимаешь?.. И никогда.., ни за что…

– Отец! – Дикий ужас охватил ее, заполнил всю без остатка, когда она увидела, как он обмяк и упал на колени. – О Боже! Что с тобой? Сердце?

Нет, это не сердце.., мысли его с трудом продирались сквозь смутную непонятную боль, в ушах стоял непрерывный гул от биения сердца?.. Или моря?.. Он чувствовал, как внутри что-то сломалось.., порвалось.. Что-то уходит.., исчезает…

– Не волнуйся, Мегги… Обещай мне… Будь какая есть… Позаботься о сестре… И о матери… Обещай…

– Поднимись! Ты должен встать! – Она пыталась поднять его, забыв на мгновение о страхе, охватившем ее. Шум океана казался ей сейчас настоящим ураганом, который вот-вот сметет их обоих со скалы и разобьет об острые прибрежные камни.

– Слышишь меня, па? Ты должен… Встань, пожалуйста!

– Обещай мне…

– Да. Обещаю. Клянусь перед Богом. Я буду заботиться о них… Всегда…

У нее стучали зубы, по щекам лились слезы.

– Нужен священник… – с тру дом выдохнул он.

– Нет, нет!.. Тебе нужно только подняться и уйти с этого холода! Больше ничего!

Но она знала, что говорит не правду. Знала, он уходит от нее, несмотря на то, что она крепко сжимает его тело. То, что было внутри – его душа? – исчезало, улетучивалось…

– Не оставляй меня.., не оставляй…

В отчаянии оглядывала она простиравшееся позади поле, протоптанные за многие годы тропинки. Нигде никого не было. Она подавила в себе крик о помощи.

– Попробуй, па, ну, попробуй встать. Я отвезу тебя к врачу.

Он вздохнул и опустил голову ей на плечо. Боли больше не было, но все тело потеряло чувствительность, оцепенело.

– Мегги…

И затем прошептал другое имя, незнакомое ей… И это было все.

– Нет! Нет…

Она еще крепче обняла его, прикрыла своим телом, словно желая защитить от ветра, которого он уже не ощущал. Она слегка раскачивалась и плакала, плакала, не в силах остановиться…

Ветер трубил над океаном, в его порывах уже угадывались первые уколы ледяного дождя.

Глава 2

О похоронах Томаса Конкеннана будут говорить еще долгие годы. Какая была превосходная еда и чудесная музыка – как он и обещал, когда приглашал друзей и соседей на вечеринку в честь своей дочери Мегги. Дом, где он провел последние годы жизни, ломился от народа.

О нем никто не мог сказать, что у него имелось много денег, его богатство было в другом – в друзьях.

Они прибывали из соседней деревни и из той, что за ней. Из лавок и магазинов, с ферм и из городков. Приносили еду, как принято между соседями по такому поводу, кухня была завалена хлебами, пирогами, мясом. Они пили за его земную жизнь и оплакивали его уход из нее.

Огонь в печи и в камине ярко горел, чтобы противостоять ветру, сотрясающему окна, и черному холоду траура.

Но Мегги казалось, она уже никогда не согреется. Она сидела возле камина в небольшой опрятной гостиной, где, кроме нее, было еще очень много людей, смотрела на языки пламени и видела там темные скалы, кипящее море.., и себя… Одна во всем мире, она держит на руках умирающего отца.

– Мегги!

Вздрогнув, она обернулась и увидела протиснувшегося к ней Мерфи. Он вложил ей в руки дымящуюся кружку.

– Что это?

– Чай и немного виски для согрева. – Мерфи смотрел на нее добрым сочувствующим взглядом. – Выпей… Ну, вот, хорошая девочка. А теперь немного поешь. Это поможет.

Она покачала головой.

– Не могу… Я не должна была везти его туда, Мерфи. Ведь он был уже болен… Не должна!

– Ты говоришь чепуху и сама знаешь это. Он выглядел вполне здоровым и в хорошей форме, когда выходил из паба. А как он отплясывал, разве нет?

Да, отплясывал… Она танцевала с ним в день его смерти. За какой-нибудь час до нее… Станет ли это воспоминание радовать ее когда-нибудь в будущем?

– Если бы мы не заехали так далеко… – с болью сказала она. – Не были бы там совсем одни…

– Доктор ведь тебе все объяснил, Мегги. Ничего нельзя было поделать, в любом случае. Его погубила.., как ее.., аневризма. Стенка сердца стала слишком тонкой и порвалась. Слава Богу, все произошло быстро. Он не мучился.

– Да, слишком быстро.

Ее рука с кружкой задрожала, она снова отпила…Зато потом время тянулось мучительно медленно. Страшные минуты, а может, часы, когда она втаскивала его тело в автомобиль, когда везла от моря, и воздух с трудом проходил ей в горло, а руки коченели на руле.

– Как он гордился тобой, Мегги, – тихо произнес Мерфи. – Я не знавал другого такого отца… И мне он был прямо как второй отец.

– Знаю. – Она протянула руку, убрала со лба Мерфи упавшие волосы. – Он был такой…

Мерфи сказал не для красного словца – он действительно так считал. И подумал вдруг, что потерял уже двух отцов. И почувствовал свою ответственность и еще большую печаль.

– Слушай, – так же негромко сказал он, – хочу, чтоб ты знала, если тебе что-то.., любое, что будет нужно.., или твоей семье.., только скажи. Поняла?

– Спасибо тебе, Мерфи.

Он внимательно посмотрел на нее. Ох, эта диковатая кельтская голубизна в его глазах!

– Знаю, вам было тяжело, – медленно сказал он, – когда ему пришлось продать землю. И мне тоже.., ведь это был я, кто купил ее.

– Не говори так. – Мегги отставила кружку и взяла его за обе руки. – Земля для него мало что значила.

– Но для твоей матери… Она меня…

– Она бы осудила и святого! Хотя деньги от продажи дали ей возможность неплохо жить. Поверь, для нас было легче, что покупателем оказался ты. Ни Брианна, ни я на тебя зла не держим. Ни капельки. – Она заставила себя улыбнуться ему, это было нужно им обоим. – Ты сделал с землей то, чего он не мог и не хотел сделать, – заставил ее приносить пользу. И давай больше не будем говорить про это, ладно?

Она огляделась вокруг – словно только что вошла в комнату. Кто-то играл на флейте, и дочь Тима О'Малли, беременная первым ребенком, напевала светлую задушевную песню. Время от времени слышался смех, свободный и жизнерадостный. Плакал чей-то ребенок. Мужчины собирались группами, перебрасывались словами о Томе Конкеннане, о погоде, о заболевшей чалой кобыле Джека Марли, о давшей течь крыше у Донованов.

Женщины тоже толковали о Томе и о погоде, о детях, о свадьбах и похоронах.

Увидела Мегги и совсем старую женщину, их дальнюю родственницу, в стоптанных башмаках и заштопанных чулках; она вязала свитер и что-то рассказывала молодым, собравшимся около нее.

– Ох, Мерфи, он так любил, когда вокруг люди. Особенно в его доме. – Голос Мегги слегка задрожал от сдерживаемых слез. – Если бы мог, он бы каждый день собирал у себя гостей. Его всегда удивляло, что я предпочитаю одиночество. – Она помолчала и потом спросила, постаравшись, чтобы вопрос прозвучал как бы вскользь:

– Ты слышал когда-нибудь, чтобы он произносил такое имя… Аманда?

– Аманда? – Мерфи задумался, нахмурив брови. – Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Так. Видно, я что-то перепутала. – Она пожатием плеч отбросила всяческие мысли по этому поводу. В самом деле, не могло же последнее слово ее умирающего отца быть именем какой-то женщины. Ей просто померещилось. – Пойду помогу Бри на кухне. Спасибо за вино, Мерфи. И за все остальное.

Она поцеловала его и поднялась со стула. Пройти через комнату было нелегким делом. Приходилось снова и снова задерживаться, чтобы выслушать слова сочувствия или короткий рассказ о том, каким был ее отец, а Тим О'Малли предложил свою помощь во всем, что потребуется.

– Мне его так недостает, – добавил толстяк, открыто утирая слезы. – Не было у меня более близкого приятеля. И не будет никогда. Он все шутил, что откроет собственный паб, ты помнишь? И будет моим конкурентом.

– Да, знаю, – рассеянно отвечала Мегги. Знала она также, что это была вовсе не шутка, а еще одна несбыточная мечта ее отца.

– Он хотел быть настоящим поэтом, – вмешался кто-то из стоявших рядом, в то время как Мегги утешала Тима О'Малли, похлопывая по спине и по плечам. – Только он говорил, что слов ему не хватает.

– У него было сердце поэта, – уверенно сказал Тим. – Душа и сердце. Уж я-то знаю. Не найти лучшего человека на земле, чем Том Конкеннан…

До того как попасть на кухню, Мегги поговорила еще со священником по поводу отпевания, которое должно состояться на следующее утро.

Кухня, как и весь остальной дом, была наполнена людьми. Но здесь царили исключительно женщины – готовили еду, раскладывали по тарелкам. Запахи, звуки поющих чайников, закипающего супа, жарящейся ветчины, все говорило о жизни. Дети мешались под ногами, и женщины, с присущим им врожденным шестым чувством материнства, ловко лавировали между детьми, не забывая при случае наставить кого надо на путь истинный.

Под столом похрапывал щенок волкодава – подарок Брианне от отца к ее последнему дню рождения. Сама Брианна хлопотала у плиты, сохраняя на лице и в глазах выражение спокойной грусти.

– Вот тебе тарелка. Возьми, поешь! – Одна из женщин начала поспешно выкладывать еду для Мегги. – Ну же, девочка!

– Я пришла помочь, если нужно.

– Твоя главная помощь – проглотить то, что я положила… Ну и еды вы наготовили! На целую армию. – И без перехода начала, не в первый уже раз, рассказывать Мегги историю, которую та знала наизусть:

– Значит, продал он мне петуха. Как кто? Твой отец. Поклялся, что лучший кочет в графстве и куры будут счастливы всю их куриную жизнь. Все ведь знают, как Том умел говорить, если хотел. За словом в карман не лез. – Не прерывая рассказа, она раскладывала огромные порции еды по тарелкам, одобрительно похлопывала кого-то из детей, усмиряла других, все это в определенном, почти музыкальном ритме. – Ну, и что вы думаете? Этот негодный мерзкий петух ни разу не взобрался ни на одну курицу!

Мегги вежливо улыбнулась и спросила то, что от нее требовалось по негласному правилу, хотя уже заранее знала ответ:

– Что же вы сделали с петухом, которого вам продал мой па, миссис Мейо?

– Я свернула ему шею и приготовила из него тушенку, вот что! Твой отец тоже попробовал ее и очень одобрил. Сказал, что смачнее ничего не едал за всю свою жизнь.

Она засмеялась и еще раз попыталась вручить Мегги тарелку с едой.

– А тушенка была вкусная? – продолжала Мегги старую игру.

– Жуть какая! – фыркнула рассказчица. – Мясо не прожуешь. Как старый кожаный ремень! Но Том съел все до последнего кусочка, благослови его Бог…

Мегги все-таки пришлось поесть, потому что она понимала – жизнь продолжается, и ей придется выслушать еще немало всяческих слов и рассказов. Кое-что рассказала и она сама.

Поздним вечером, когда зашло солнце и кухня постепенно опустела, Мегги в изнеможении уселась на стул, взяв на колени щенка.

– Его все любили, – тихо сказала она.

– Да, – отозвалась от плиты Брианна.

Она стояла с посудным полотенцем в руках, в глазах у нее была усталая безнадежность. Никого уже больше не нужно кормить, не за кем ухаживать – голова и руки оказались незанятыми, без дела. Злыми пчелами вползла в сердце тоска, обострилось чувство потери. Чтобы отогнать их, Брианна принялась расставлять посуду по полкам.

У нее была стройная гибкая фигура, движения отличались сдержанностью, спокойствием. Если бы у семьи имелись деньги и другие возможности, Брианна, вероятно, могла бы стать танцовщицей. Густые волосы, золотистые, с розоватым отливом, были аккуратно собраны сзади, белый передник оттенял простое черное платье.

У Мегги, в отличие от нее, волосы в беспорядке спадали на лицо; юбку, что была на ней, она забыла выгладить, свитер требовал вмешательства иголки.

– Вряд ли завтра погода улучшится. Брианна неподвижно стояла с тарелкой, которую забыла поставить на полку, и всматривалась в непроглядную темень окна.

– Ты права. Но люди все равно придут. Как и сегодня.

– После церкви нужно их снова позвать. Так много еды осталось. Не знаю, что будем с ней делать, если…

Голос Брианны словно растаял в тишине комнаты.

– Когда-нибудь она выйдет сюда? Вопрос Мегги прозвучал неожиданно резко. Сестра замерла на мгновение, потом продолжила медленно расставлять посуду.

– Она неважно себя чувствует.

– О Господи, перестань! У нее умер муж, и все, кто его знал, пришли в дом. А она даже не может притвориться, что для нее это что-то значит.

– Для нее это значит…

Голос Брианны окреп. Но она не хотела вступать в спор сейчас, когда в сердце у нее словно появилась болезненная опухоль.

– Не забывай, – уже тише добавила она, – они прожили больше двадцати лет.

– И что из этого? Почему ты ее защищаешь? Даже теперь.

Брианна так стиснула тарелку, которую держала в руке, что испугалась, как бы та не раскололась пополам. Но голос оставался спокойным и сдержанным.

– Я никого не защищаю, а говорю то, что есть. Можем мы сохранить выдержку, хотя бы до того времени, как положим его в могилу? Может в доме быть мир?

– Здесь никогда не было мира! – сухо прозвучали слова от двери.

Там стояла Мейв, их мать. На лице у нее не было следов слез, взгляд оставался холодным, жестким, в нем не читалось прощения.

– Он сделал все для этого, – продолжала она. – И когда жил, и теперь, когда его нет. Даже мертвый, он превращает мою жизнь в муку.

– Не говори так о нем! – Ярость, которую Мегги сдерживала в течение всего дня, прорвалась наружу, как камень, с треском разбивающий стекло. Она вскочила со стула, испуганный щенок, упавший с ее колен, побежал искать укрытие. – Не смей говорить о нем плохо!

– Я говорю так, как хочу. – Руки Мейв вцепились в платок, наброшенный на плечи, подтянули его ближе к горлу. Шерсть царапала кожу, ей всегда хотелось носить шелковый платок. – Он ничего не принес мне, кроме горестей, пока жил. А сейчас еще больше.

– У тебя в глазах не видно ни слезинки.

– И не увидишь. Я прожила жизнь, не фальшивя, и перед лицом смерти тоже не стану лицемерить. А он попадет в ад за все, что причинил мне. – Голубые глаза, в которых скопилась такая немыслимая горечь, попеременно смотрели на дочерей. – И так же, как Бог не простит его, не прощу его и я.

– Откуда ты знаешь, что думает Бог? – спросила Мегги с вызовом. – Считаешь, твои молитвенники и четки дают тебе право читать Его мысли?

– Не богохульствуй! – Щеки Мейв покраснели от гнева. – Не смей богохульствовать в этом доме.

– Я тоже говорю что хочу, – с натянутой улыбкой парировала Мегги словами, услышанными только что от матери. – И вот что еще скажу тебе: Том Конкеннан не нуждается в твоем прощении. Он как-нибудь обойдется без него.

– Хватит! – Вся дрожа, Брианна положила на плечо сестры твердую руку и глубоко втянула в себя воздух, прежде чем продолжить. – Я уже говорила, мама, что передаю дом тебе, так что ни о чем не беспокойся. Он твой.

Голос ее прозвучал ровно и деловито.

– О чем ты? – недоуменно спросила Мегги у сестры. – Что насчет дома?

– Ты же слышала, когда читали завещание.

– Я ничего не помню. Адвокат что-то говорил, я не обращала внимания.

– Он оставил его ей! – злобно выкрикнула мать, тыча грозящим пальцем в сторону Брианны. – Весь дом – ей. Все эти годы я страдала здесь, приносила себя в жертву, а он даже дом отобрал у меня…

– Что ж, думаю, теперь она успокоится, после того, как узнала, что у нее будет крыша над головой и ей можно жить тут, ничего не делая, как и раньше.

Эти слова Мегги произнесла, когда мать уже вышла из комнаты. Слова жестокие, но по-своему справедливые, подумала Брианна, и, по крайней мере, можно будет рассчитывать на какой-то мир. Худой мир, который лучше доброй ссоры.

– Я буду вести дом, и мать останется со мной, – повторила она непреклонно. – Буду о ней заботиться.

– Святая Брианна, – пробормотала Мегги, но злости в голосе не было. Ни злости, ни насмешки. – Я разделю с тобой эту ношу.

А моя новая печь для стекла теперь подождет, решила она. И, если Макгиннес не перестанет покупать у меня работы, я смогу содержать мастерскую и помогать Брианне и матери.

– Я тут думала… – снова заговорила Брианна. – Недавно мы обсуждали с па, и я теперь…

– О чем ты? – нетерпеливо спросила Мегги. – Говори толком.

– Это еще надо уточнить, я понимаю… У меня немного осталось от того, что дал дедушка… Но над нами висит долг, ты знаешь…

– Я выплачу его.

– Нет, так не пойдет.

– Вполне пойдет. – Мегги встала, чтобы взять чайник. – Отец сделал закладную на этот дом, чтобы отправить меня в Венецию, так? За что мать пилила его все три года, которые я там училась. Теперь я должна расплатиться и выкупить закладную.

– Дом отошел ко мне, – возразила Брианна, – значит, и платить должна я!

Тон у Брианны был достаточно мягкий, но Мегги хорошо знала, что сестра может быть упрямой, как мул.

– Хорошо, – устало сказала она, – не будем вступать в бесконечные споры. Заплатим вместе. Если не хочешь, чтобы я сделала это ради тебя, Бри, позволь сделать ради него. Мне это необходимо.

– Ладно. Решено… Спасибо. Брианна взяла из рук сестры чашку с чаем, которую та налила ей.

– О чем ты еще думаешь в связи с домом?

– Ох, Мегги… Может, это глупо, но я хотела бы превратить его в пансион. «П» и «З». «Постель и завтрак» – Отель! – воскликнула Мегги. Она была ошеломлена. – Да ты что? Хочешь, чтобы тут все время толкались постояльцы, сующие нос во все, что можно и что нельзя? У тебя не будет никакой личной жизни, Брианна, и работать на них придется с утра до ночи.

– Я люблю, когда вокруг люди, – негромко сказала сестра. – Не всякому по душе быть такой отшельницей, как ты. И я, мне кажется, умею делать так, чтобы людям было приятно и спокойно. Это, наверное, в крови. Дедушка ведь держал гостиницу, а после его смерти то же делала бабушка. И я смогу.

– Я не говорю, что не сможешь. Просто не в состоянии понять, зачем вешать на шею еще одно ярмо. Каждый день разные люди. И все чужие.

Мегги ощущала неприятную дрожь, даже когда лишь говорила об этом.

– Что до меня, – сказала Брианна как о чем-то решенном, – я с нетерпением ожидаю момента, когда они начнут прибывать. Комнаты наверху, – добавила она деловым тоном, – требуют небольшого ремонта. Их надо освежить. Немного подкрасить, кое-где сменить обои. Положить новые коврики. И водопровод нуждается в починке. Это меня особенно тревожит. Для матери я выделю новое помещение, недалеко от кухни, чтобы меньше ее беспокоить. Еще нужно продумать насчет увеличения ванных и туалетных комнат внизу и наверху. И в саду придется поработать. Ничего грандиозного, но все привести в порядок, чтоб выглядело приятно для глаза.

Ее собственные глаза разгорелись во время этой тирады, и Мегги сказала с ласковой улыбкой:

– Ты, вижу, все уже продумала, сестрица.

– Я давно мечтала о таком доме. Перестраивала его в своем воображении. И дом, и сад… Писала вывеску.

– Так делай все это, Бри! – Мегги схватила сестру за руки. – Уверена, отец одобрил бы твое решение. Он ведь не случайно оставил дом тебе.

– Мы с ним не один раз говорили о моих планах. Он не был против. Даже просил, чтобы вывеску обязательно написали поярче и покрупнее. Мы много смеялись.

– Тогда за дело, Бри, и сначала изготовь вывеску, которая бы ему понравилась!

– Если затеять уже сейчас кое-какой ремонт, то к следующему лету, думаю, смогу открыть гостиницу. Ты ведь знаешь, в западные графства туристы больше всего приезжают летом. И они найдут здесь удобный ночлег на один-два дня. А еще можно… – Вздрогнув, она прикрыла глаза. – Боже мой, о чем я говорю, когда наш отец еще даже не похоронен.

– Как раз это он и хотел бы услышать от тебя. Разве ты его не знаешь? – Мегги почувствовала, что опять в состоянии улыбаться, и улыбнулась сестре. – Строить планы – самое милое для него дело.

– Да, – смущенно подтвердила Брианна. – Мы, Конкеннаны, большие любители предаваться мечтам.

– Брианна, я не могу забыть… В тот вечер, на скалах, он говорил о тебе. Назвал своей розой. Это значит, он хотел, чтобы ты расцветала.

Меня же он назвал своей звездой, вспомнила Мегги. И, значит, я должна сделать все возможное, чтобы засверкать…

Глава 3

Она была одна – это состояние она любила, пожалуй, больше всего. От дверей коттеджа Мегги видела, как струи дождя хлещут по лугам и полям, принадлежащим Мерфи Малдуну, пригибая травы, отскакивая от валунов, в то время как позади нее с упрямой уверенностью пробивается солнце. Под серым небом одновременно рождались и соседствовали самые противоположные виды погоды – все торопливые и скоротечные. Это была Ирландия.

Для Маргарет Мэри Конкеннан дождь являлся отрадой. Почти всегда она оказывала ему предпочтение перед косыми солнечными лучами и бездонной ярчайшей голубизной безоблачного неба. Дождь был как бы мягкой серой завесой, отделяющей ее от остального мира. Или, что важнее, отделяющей от нее тот мир, что лежал за этими раскинувшимися перед ней полями и холмами… И пятнистыми коровами.

И хотя сама земля с оградами из камней, зеленеющей травой и зарослями фуксии уже не принадлежала ни Мегги, ни ее семье, но все равно вся эта местность – диковатая природа, влажный весенний воздух – была ее собственностью. Неотъемлемой частью ее жизни. Ведь она родилась и оставалась дочерью фермера, несмотря на то, что никогда не занималась крестьянским трудом.

Пять лет прошло с той поры, как умер ее отец, и за это время она делала все, чтобы обрести – и обрела – свое место под солнцем. Исполнила, в меру возможностей, то, о чем он просил. Разумеется, добилась не так уж многого, но продолжала, во всяком случае, работать и продавать свои изделия – в Голуэйе, в Корке, а не только в Эннисе.

Пожалуй, большего ей и не надо. Она бы, может, и стремилась к большему, если бы не знала, что за все приходится платить, и чем значительней цели и замыслы, тем выше плата за их осуществление. Выше и тяжелей.

И если время от времени она испытывала беспокойство и неудовлетворенность, то сразу же пыталась напомнить себе, что именно этого она и хотела – жить отдельно и делать то, что нравится, а значит, нечего терзаться и мечтать о несбыточном.

Но порою в такие дни, как сегодня, когда солнце и дождь то и дело вступали в отчаянную схватку друг с другом, она вспоминала об отце, о его несбывшихся мечтаниях.

Он умер, так и не обретя богатства, не зная жизненных успехов, не сумев сберечь то, что находилось в распоряжении его рода в течение долгих лет, – землю.

Она никогда не страдала от мысли о том, что многое из того, что принадлежало ей от рождения, было распродано, заложено, утеряно по вине отца, из-за его фантазий и неосуществленных планов. Но все же испытывала какое-то сожаление, глядя на поля и склоны холмов, где прошло ее безоблачное детство и бродить по которым она могла теперь только с разрешения новых хозяев. Однако все это в прошлом. Она бы не хотела трудиться на этих землях, чувствовать за них ответственность. У нее нет страстного желания выращивать что-то, о чем так мечтает ее сестра Брианна. Свой сад она любит, конечно. Ее радуют его ароматы, смелые краски растений. Но цветы там растут в основном сами по себе, и в редкие часы и дни она уделяет им какое-то внимание.

У нее есть свое царство, за пределы которого она не хочет выходить, – там ее дело, ее мысли, и никто, и ничто больше не нужны ей. В нем она чувствует себя самодостаточной.

А зависимость от других, полагала она, и стремление к чему-то большему ведут только к неудовлетворенности и к различного рода несчастьям. Да и зачем далеко ходить – у нее перед глазами пример родителей.

Стоя здесь, у открытой двери дома, под прохладным дождем, она с удовольствием вдыхала влажный весенний воздух, в котором смешались запахи цветущего терновника, росшего, как живая изгородь, с восточной стороны сада, и аромат ранних роз, уже распустившихся на его западной стороне.

Небольшого роста, стройная – последнее было видно, невзирая на мешковатые джинсы и фланелевую рубаху навыпуск – вот какой была Мегги Конкеннан. На длинных, до плеч, огненно-рыжих волосах сидела нескладная шапка, серая, как моросящий дождь, из-под ее козырька смотрели задумчивые глаза цвета морской волны. Ее лицо, смуглое, с веснушками на носу и возле него, было мокрым от дождя. Мягкие линии щек и подбородка, широкий унылый рот – все словно в капельках росы. В руке она держала стеклянную кружку собственной работы с крепким чаем, который всегда пила на завтрак. Из кухни раздавались резкие звонки телефона, однако она не обращала на них никакого внимания. Это было манерой поведения, превратившейся в привычку, особенно когда голова ее занята мыслями об очередной работе. Черты и формы будущей скульптуры обретали в эти минуты красоту и ясность дождевых капель.

Видение манило неодолимо. Так и не подойдя к телефону, она зашагала сквозь дождь к мастерской, где успокаивающе фыркал и рычал огонь в плавильной печи.

В своей конторе в Дублине Роган Суини держал в руке телефонную трубку, слушал повторяющиеся без конца сигналы и раздраженно чертыхался. Он деловой человек, у него каждая минута на счету, и он не может тратить столько времени ради общения с невежливой и вздорной художницей, которая не хочет отвечать на звонок, нужный в первую очередь ей самой и, быть может, открывающий перед ней достаточно радужные перспективы.

У него и без этого сегодня работы по горло. Ответы на звонки, бумаги в папках и цифры, цифры… И еще надо, пока не поздно, пойти в галерею и познакомиться с последними поступлениями. Национальная американская керамика – его детище, он потратил в последние месяцы немало времени и усилий, отбирая лучшие из лучших образцов.

А в это самое время какая-то упрямая особа из графства Клер сидит у него занозой в мозгу! Он никогда еще не видел ее саму, но ее работы не дают ему покоя. Разумеется, он уделит достаточно внимания новым поступлениям, как всегда, тщательно займется консультациями, оценкой, но в то же время ему по-прежнему интересно открывать новые имена. Это волнует и будоражит.

Работы этой Конкеннан, на которые он недавно обратил внимание, понадобятся для его галереи, решил он, и не успокоится до тех пор, пока не осуществит задуманное.

Он считал, что родился для того, чтобы добиться успеха, недаром он представлял уже третье поколение удачливых предпринимателей, виртуозно владевших искусством превращать пенни в фунты стерлингов. Дело, которое его дед основал более шестидесяти лет назад, с тех пор процветало и при нем, Рогане Суини, тоже не должно прийти в упадок. Ни в коем случае! Он умеет добиваться своей цели – кропотливой работой, обаянием, настойчивостью, цепкостью – чем угодно, в рамках дозволенного, разумеется.

Сейчас его цель – Маргарет Мэри Конкеннан с ее свободным, не знающим узды талантом. Таковой он ее считает и думает, что не ошибается.

Он вовсе не относит себя к безрассудным или чересчур увлекающимся людям и весьма удивился бы, и даже посчитал себя оскорбленным, услышав о себе такое мнение. Напротив, он любит во всем порядок и систему, и если требует от своих служащих усердной работы, то включает в это понятие и самого себя. Все эти качества он впитал с молоком матери.

Он мог бы, конечно, давно уже передать бразды правления своему помощнику и жить припеваючи на доходы от бизнеса. Мог бы много путешествовать, не ради дела, а для удовольствия, пожиная плоды богатого урожая, но не трудясь сам над его выращиванием.

Да, он мог бы так поступить, но чувство ответственности и жажда деятельности не позволяют ему сделать это. И еще – интерес ко всему новому.

В данный момент этим «новым» была для него мисс Конкеннан, художник по стеклу, отшельница и, как говорят, эксцентричная особа.

Он собирается пойти на некоторые перемены в своей галерее, суть которых, коротко говоря, в том, чтобы яснее передать свое видение, собственные взгляды на искусство, дать больший простор тому, что может быть названо душой его страны, душой Ирландии. На этом пути работы Конкеннан будут первой ступенькой, первым шагом, и будь он проклят, если ее непокладистость и упрямство заставят его споткнуться и отступить.

Она не знает и не может знать, что он задумал сделать ее первой национальной звездой его галереи. В прошлом, при деде и отце, их Всемирная галерея в Дублине полностью отвечала названию и представляла почти исключительно искусство других стран. Роган Суини не собирается сужать ее рамки, он только хочет сместить фокус и сделать главными экспонатами искусство страны, где родился сам. Он готов даже рискнуть, хотя это и против его правил, своими деньгами и репутацией ради этого! Правда, все же с оглядкой.

Если с первым художником ему повезет, на что он очень рассчитывает, если вложения оправдают себя, а его предчувствия и надежды осуществятся, можно думать о создании новой галереи, где будет представлено исключительно ирландское искусство. Это станет тогда реальностью.

А начнет он с работ М. Конкеннан, пренеприятной особы…

Он давно уже бросил телефонную трубку и поднялся из-за дубового стола старинной работы. Стоя у окна, Роган смотрел на простиравшийся перед ним город – широкие улицы, зеленые бульвары, серебряная полоска реки и охватывающий ее мост. Он видел непрекращающийся поток машин, людей, снующих группами, парами, поодиночке. Красочное зрелище в лучах утреннего солнца. Но все так далеки от него. Взгляд его задержался на юной паре – ох уж эти объятия, касания друг друга руками, губами!

Роган отвернулся от окна, почувствовав легкий, едва ощутимый укол зависти. Ему было почти незнакомо чувство беспокойства, тревоги, охватившее его сейчас. На столе лежала работа, в блокноте расписаны деловые встречи, однако он не торопился заняться всем этим.

С самого детства он двигался к намеченной цели – от учебы к работе, от успеха к успеху. Чего и ожидали от него все, чего он и сам от себя ожидал. Все было хорошо, на должном уровне.

Но семь лет назад он в одночасье лишился родителей, когда у отца, сидевшего за рулем, случился сердечный приступ, и машина, потеряв управление, врезалась в дорожный столб. До сих пор он не может без ужаса вспоминать отчаяние, охватившее все его существо и не отпускавшее ни на секунду, пока он летел из Дублина в Лондон, куда отец отправился по делам. И этот ужасный запах больницы…

Отец умер на месте. Мать пережила его на час с лишним. Так что, когда прибыл сын, оба были мертвы. Всю жизнь они многому учили его: семейной гордости, любви к искусству, любви к своему делу и как все это сочетать с возможно большей пользой.

В двадцать шесть лет он стал хозяином и главой Всемирной галереи со всеми ее филиалами, человеком, ответственным за целый штат служащих, за принимаемые решения, за предметы искусства, попадающие в его руки. Уже семь лет он без устали работает для процветания и развития галерейного дела, разве этого не достаточно?

А теперь еще – новая идея, что пришла ему в голову, от которой он не может отделаться.

Все началось тем зимним ветреным днем, когда он впервые увидел работы Мегги Конкеннан. Это было во время очередного чаепития в доме его бабушки, где он обратил внимание.., нет, это совсем неподходящие слова!., где он был захвачен, ошеломлен тем, что увидел на одном из ее многочисленных столиков. Ему сразу захотелось познакомиться с художником, захотелось следить за его судьбой, карьерой, стать его покровителем, патроном, наставником. Опять не совсем те слова, но смысл именно тот.

После того дня он сумел приобрести всего две работы этого автора. Одна – нежная и зыбкая, словно дневной сон, представляла собой почти невесомый стеклянный столб, из которого как бы вырывались, вылетали радуги, целый сонм радуг! И все это изделие было не больше ладони в длину.

Вторая работа, еще сильнее поразившая его воображение, была похожа тоже на сновидение, но мрачное и тревожное – ночной кошмар. Это было какое-то буйство страстей: дикая, беспорядочная война формы и красок. Стеклянные щупальца, усики, иглы и завитки рвались со своего основания и словно пытались схватить вас, уколоть, ущипнуть.

Изделие могло показаться кому-то уродливым, но оно завораживало, в нем была беспокойная мощь и что-то недосказанное, даже сексуальное.

Рогану было очень интересно узнать, что представляла собой женщина, которая смогла создать две такие разные по смыслу и исполнению, но одинаковые по силе мастерства вещи.

Уже около двух месяцев, чуть не с самого дня покупки, он пытался связаться с автором этих работ, но безуспешно. Женщина не проявляла ровно никакого интереса к его туманным обещаниям помощи и покровительства.

Дважды ему удавалось говорить с ней по телефону, однако собеседница по другую сторону провода была немногословна и почти невежлива. Нет, ей не требуется покровитель, тем более деловой человек из Дублина, без сомнения, слишком образованный и не с самым большим вкусом.

Слушать все это было довольно неприятно!

У нее был музыкальный голос с западноирландскими интонациями, и она объяснила ему, что вполне удовлетворена своим теперешним положением, когда может делать то, что хочет и как хочет, изредка продавая тем, кто покупает. Ей не требуется человек, кто бы указывал, что и куда продавать, не нужны лишние знакомства и контакты. Это ее собственные изделия – разве не так? – и почему бы ему не оставить ее в покое и не заняться своими бухгалтерскими книгами?

Какая бессовестная, наглая гордячка! Вспоминая сейчас о ней, он снова вспыхнул от гнева. Ей предлагают руку помощи, руку, о которой десятки других художников могут только мечтать, а она позволяет себе чуть ли не с презрением отвергать его предложение.

Нужно плюнуть на все это. Плюнуть и забыть, и пускай она делает свою работу, оставаясь в безвестности. Так ей и надо! Ни он, ни его галерея не нуждаются в ней, пальцем о палец не ударит он ради нее… Но, черт ее побери, он все же хочет с ней познакомиться!

Внезапно, как по наитию, он схватил телефонную трубку и вызвал секретаря.

– Эйлин, – торопливо сказал он, – отмените все мои встречи на ближайшие дни. Я отправляюсь в поездку.

У Рогана никогда не было особенных дел в западных графствах страны, и для отдыха или развлечений он выбирал другие места. В детстве он обычно ездил в Париж или в Милан, изредка на виллу родителей, которая находилась на французском берегу Средиземного моря. По делам галереи он чаще всего совершал поездки в Нью-Йорк, Лондон, Венецию, Бонн или Бостон, во время которых совмещал приятное с полезным. Пожалуй, только один раз, когда ему было лет девять, его родители предприняли вместе с ним автомобильное путешествие в Шеннон, чтобы как следует насладиться пейзажами запада – озерами и скалами, тихими деревнями и бескрайними зелеными полями. Там было очень красиво, он это хорошо помнил, но не очень уютно и удобно.

И теперь, сидя в своем «Астон Мартине», мотор которого работал безупречно, он жалел уже о внезапно принятом решении, и только природное упрямство мешало ему повернуть назад.

Вдобавок ко всему в одной из деревенек, где он спрашивал, как проехать, его направили по дороге, на которой слякоть превратилась вскоре в непролазную грязь, да еще с выбоинами под ее покровом, и все эти неприятности он переносил куда хуже, чем его автомобиль, невозмутимо продолжавший свое движение под непрерывным дождем.

Что ж, думал Роган, поездка, в конце концов, не такая уж страшная – какое-никакое, а разнообразие. Что же касается этой упрямой женщины… Если она намерена похоронить себя за оградами из кустов боярышника и утесника – ее дело. Но все равно он заполучит изделия ее рук и ума. Они будут его!

Следуя указаниям, полученным на местной почте, он миновал крошечный отель под названием «Блекторн» с кустом терновника, изображенном на вывеске, и красивыми голубыми ставнями. Потом пошли небольшие каменные дома, загоны для скота, сараи для сена. Под навесом с покатой крышей он увидел трактор, возле него возился мужчина, который поднял руку, приветствуя Рогана, и затем снова погрузился в работу.

Как тут люди живут, в этом забытом Богом месте? – подумалось Рогану. Ответа на свой вопрос он не знал. Нет, он бы ни за что не променял запруженные машинами и людьми улицы Дублина на эти мокнущие под дождем просторы, на это безлюдье. Да будь оно трижды проклято! Хотя какая красота и своеобразие!

Неплохо она упрятала тут себя, продолжал он думать, уже подъезжая к коттеджу Мегги Конкеннан, скрывающему свои белые стены за неухоженными зарослями бирючины и фуксии. С трудом различил он въезд и свернул туда, но долго ехать не пришлось. Почти сразу путь ему преградил потрепанный и ржавый голубой грузовичок. Поставив свой шикарный белый «Астон» позади него, Роган вышел из машины.

Покрутившись возле ворот, он нашел в конце концов среди травы и цветов тропинку, ведущую к дому. Подойдя туда, Роган остановился у двери, выкрашенной в ярко-красный цвет, и постучал три раза. Ответа не было. Он постучал еще раз и еще – никакого результата. Потеряв терпение, шагнул к окну, попытался заглянуть внутрь.

В камине горело слабое пламя, рядом стоял плетеный стул. Дряхлая софа в углу была покрыта пестрым куском материи, сочетавшей в себе красный, синий и фиолетовый оттенки. Он подумал, что ошибся домом, но тут же понял, что это не так: по комнате были в беспорядке разбросаны изделия из стекла. Ее работы. Бутыли и статуэтки, вазы и кувшины помещались во всех возможных и невозможных местах.

Роган протер покрытое влагой окно, и взор его упал на большую многорожковую люстру, помещенную в центре каминной доски. Стекло, из которого была сделала люстра, отличалось особой прозрачностью, чистотой и свежестью, словно там застыла родниковая вода. Рожки из нее не торчали, а стекали, сердцевина была похожа на водопад. Внутри у него все замерло. Это она! Только она!

Итак, он нашел ее!

Если бы еще она ответила наконец на его стук!

Он отошел от передней двери и, ступая по мокрой траве, прошел к задней стороне домика. Повсюду, где только могли и хотели, росли цветы – свободно, без всяких клумб и грядок. Дикие, как сорняки. Мисс Конкеннан не тратила свое драгоценное время на прополку и на устройство клумб.

Возле задней двери, под навесом, были сложены брикеты торфа. К стене прислонен древний велосипед со спущенной шиной, рядом стояли высокие сапоги «веллингтон», с грязными до самого верха голенищами.

Роган снова начал стучать в дверь, но обернулся, различив какой-то шум позади себя. Не удивительно, что он сразу не услышал его, – это был постоянный ровный шум, напоминавший о море, и доносился он со стороны другого дома, стоявшего в некотором отдалении от первого. Роган увидел дым, выходящий из трубы и растекающийся в свинцовом небе.

В здании было несколько окон, два или три открытых, несмотря на промозглую погоду. Конечно, это мастерская, решил Роган и зашагал туда, предвкушая удивление хозяйки и собственное умелое и дипломатичное объяснение цели своего неожиданного появления.

Постучав и снова не дождавшись ответа, он распахнул дверь. Сразу же в лицо пахнуло жаром, он ощутил необычные запахи и увидел небольшого роста женщину. Она сидела в огромном деревянном кресле, в руках у нее была какая-то длинная трубка.

Первое, о чем он подумал: да, тут происходят чудеса!

– Закройте дверь, будьте вы прокляты, здесь сквозняк!

Он машинально выполнил приказание, подчиняясь яростному окрику, однако не мог не возразить:

– У вас же открыты окна.

– Это тяга, глупец!

Больше она ничего не добавила, даже не удостоила его взглядом. Приникнув ртом к трубке, она принялась в нее дуть.

Роган наблюдал за рождением стеклянного пузыря, против воли завороженный зрелищем. В сущности, простейшая процедура, думал он. Только дыхание собственных легких да жидкое стекло. Пальцы ее играли на трубке, как на музыкальном инструменте, она поворачивала ее, вращала, снова поворачивала, борясь с силой тяжести и в то же время используя эту силу до той поры, пока не оставалась довольна получившейся формой.

Она совершенно не думала о вошедшем, не замечала его, погруженная в работу: выдувала, отрезала шеи пузырькам, наносила узоры на стекло особыми приспособлениями, делала еще десятки разных вещей, различных операций – и все это спокойно и хладнокровно, как если бы знала и определила заранее каждое свое движение, каждый вдох и выдох.

Потом, у печи, она втолкнула рожденный пузырь под слой расплавленного стекла, нагревавшегося там для второй плавки, которую она влила затем в деревянную форму, где та делалась тоньше и остывала.

Она терпеливо повторяла эту процедуру множество раз, и сейчас главную роль выполняли ее руки, в то время как в предыдущей операции основная работа осуществлялась с помощью дыхания.

Роган смотрел на все это, застыв у дверей. Зрелище было впечатляющим. В комнате стояла удушающая жара, несмотря на открытые окна. Он снял намокшее пальто, от которого, как ему казалось, шел пар.

Хозяйка после того, как обозвала вошедшего глупцом, больше не обращала на него никакого внимания, напрочь позабыв о его присутствии. Огромное кресло, по-видимому домашней работы, на котором она сидела, было утыкано гвоздями и крючками с висящими на них инструментами. Возле кресла стояли ведра с водой, песком, горячим воском.

Временами она вставала, чтобы подойти к печи, и тогда он пробовал заговорить, но звуки, похожие на глухое рычание, вырывались в ответ из ее горла, и Роган замолкал.

Ладно, говорил он себе, подождем, черт ее возьми! Час, два, сколько нужно! Если это существо, рожденное женщиной, в состоянии терпеть такую адскую жару и все эти запахи, выдержу и я.

Сколько прошло времени, он не знал. Он чувствовал себя как в театре, на захватывающем спектакле, когда не думаешь о часах и минутах, о жаре и духоте в зале.

Но вот изделие, над каким она трудилась, находится уже на понтии, длинном железном пруте стеклодува, с помощью которого она забрасывает его в электрическую печь для отжига. Включив регуляторы времени и температуры, она, по-прежнему не глядя на гостя, прошла к небольшому холодильнику, стоящему прямо на полу. Роган, не спускавший с нее глаз, увидел, когда она нагнулась, как вытерты ее джинсы и почти расползлись на самых интересных местах.

Однако длительным это зрелище не было. Она выпрямилась, повернулась к нему, и в него полетел один из предметов, вынутых ею из холодильника. Это была банка с холодным напитком, которую он сумел все-таки поймать, прежде чем она угодила ему в нос.

– Вы еще здесь? – услышал он ее голос. Она открыла крышку, начала жадно пить. – Наверное, изжарились в своем прекрасном костюме?

Теперь, когда она не была поглощена работой, когда ее руки и голова освободились от бремени, он как бы заново увидел ее. Но и она смотрела на него изучающим взглядом.

Перед ней стоял высокий худощавый мужчина с темными волосами. Очень темными и хорошо ухоженными, а глаза были синие, как озеро Керри. Не так уж плохо смотрится, подумала она, допивая сок и постукивая пальцем по донышку банки. Приятная форма рта, что бывает нечасто, но вряд ли эти губы сплошь и рядом растягиваются в улыбку. И глаза тоже не из тех, что можно назвать смеющимися. В их синеве хладнокровие, расчетливость, уверенность.

Черты лица довольно резкие, хорошо очерченные. «Хорошие кости – хорошая кровь», – говорила ее бабушка. А у этого человека она еще, вполне возможно, и голубая.

Костюм, сразу видно, английского покроя. Галстук – выше всех похвал. В манжетах – крапинки золота. А выправка у него прямо солдатская, да еще такого солдата, грудь которого вся в медалях и орденах.

Теперь, когда работа благополучно окончена, Мегги позволила себе дружелюбно улыбнуться ему.

– Устали дожидаться?

– Нет, – ответил он коротко.

Улыбка делала ее еще менее реальной, больше похожей на какое-то сказочное существо, которому подвластны все волшебные силы. Он предпочел бы, чтобы она снова кривила губы и ворчливо обрывала его.

– Я проделал немалый путь, чтобы поговорить с вами, мисс Конкеннан, – учтиво сказал он. – Мое имя Роган Суини.

Ее улыбка постепенно сменилась чем-то, напоминающим усмешку. Значит, вот ты кто. Сам Роган Суини. Человек, желающий наложить лапу на ее работы. «Джекин» – как не слишком почтительно называют порою у них в провинции жителя Дублина. Что означает «наглец».

– Вы упорный человек, мистер Суини, – заметила она. – Отдаю вам должное. Надеюсь, поездка была приятной, по крайней мере?

– Отвратительной.

– Очень жаль.

– Но я не считаю ее напрасной. – Он открыл банку с соком, которую продолжал держать в руке, хотя предпочел бы сейчас стакан горячего чая. – У вас здесь интересная обстановка.

Он снова оглядел комнату – ревущую печь, сушильни, длинные скамейки, кучи металлического и деревянного инструмента, прутья, трубки, полки и шкафа с химическими препаратами.

– У меня сейчас неплохо идет работа, я вполне удовлетворена, – процедила она. – О чем уже сообщала вам как-то по телефону.

– Та вещь, над которой вы трудились, когда я вошел… Она мне очень нравится.

Он немного прошелся по комнате, наклонился над столом, заваленным набросками на бумаге и картоне, карандашами, углем и мелками. Взгляд его упал на эскиз того стеклянного изделия, которое сейчас сушилось в печи. Нежное, воздушное. Нет, скорее текучее, льющееся.

– Вы продаете ваши эскизы?

– Я художник по стеклу, мистер Суини. Не график и не живописец.

Он внимательно посмотрел на нее, взял в руки эскиз.

– Если вы подпишете, – твердо сказал он, – я дам за него сто фунтов.

Она недоверчиво фыркнула и точно метнула пустую банку из-под сока в мусорное ведро.

– А за ту работу, что вы сейчас окончили? – спросил он спокойно. – Сколько вы за нее возьмете?

– Какое, собственно, вам дело?

– Возможно, я купил бы и ее тоже.

Она немного задумалась, сидя на краю скамейки и болтая ногами. В самом деле, кто может назвать ей истинную цену того, что она делает? Никто. В том числе и она сама. Но стоимость в денежных знаках – дело другое. В конце концов, она тоже человек, и ей надо есть и пить.

Ее подход к назначению цены был простым и весьма гибким. И не имел ничего общего с наукой или мастерством, каковые присутствовали в ее работе. Здесь действовали три нормальных фактора: потраченное время, собственное отношение к нему и мнение о покупателе.

У Мегги уже сложилось определенное мнение о Рогане Суини. Поэтому она рискнула запросить с него подороже.

– Двести пятьдесят фунтов, – решила она. Сотню накинула за его золотые запонки.

– Хорошо, я выпишу чек.

Он улыбнулся, и Мегги поняла, что должна быть благодарна ему за то, что он раньше не использовал это свое оружие. Достаточно смертоносное, не могла она не признать, глядя, как изгибаются его губы и одновременно темнеют глаза. Обаяние давалось ему легко, без видимых усилий.

Он заговорил вновь:

– Этот экземпляр я покупаю для моей собственной коллекции – под настроение, так сказать. И как воспоминание о первой встрече. Но я готов приобрести еще один, чтобы выставить его в моей галерее. И за двойную цену.

– Удивительно, как вы еще не прогорели, мистер Суини, если так балуете клиентов.

– Вы недооцениваете себя, мисс Конкеннан, – улыбнувшись, сказал он.

Внезапно он шагнул к скамейке, где она сидела, решительно, с уверенностью победителя. Подождав, пока она подняла глаза, чтобы видеть его лицо, он добавил:

– Поймите, я необходим вам.

– Я прекрасно знаю сама, что мне делать в этой жизни, – сказала она в прежнем резком тоне.

– Да, когда вы у себя в мастерской. – Он обвел рукой комнату. – В этом я убедился, проведя у вас уже немало времени. Но деловой мир – совсем иное.

– Он меня не интересует.

– Прекрасно. – Он вновь улыбнулся, как если бы услышал восхитивший его ответ. – Меня же этот мир, напротив, весьма привлекает. Уверяю вас, в нем есть свои радости.

Она должна была бы чувствовать себя не очень удобно, находясь где-то внизу, на скамейке, в то время как он почти нависал над ней, ведя разговор с вершины собственного роста. Но, по-видимому, такое не приходило ей в голову. Она ответила тем же неуступчивым тоном:

– Я не хочу, чтобы кто-то вмешивался в мою работу, мистер Суини. Я делаю то, что мне хочется, когда хочется и вполне довольна своей судьбой.

– Да, то, что хочется и когда хочется, – повторил он. – И делаете очень хорошо. Но беда, если ваши способности не будут замечены, если вы останетесь на том же месте. Что касается вмешательства в вашу работу, у меня нет ни малейшего намерения совершать то, чего вы так опасаетесь. А вот наблюдать, как вы работаете, очень интересно. – Он обвел глазами комнату и повторил:

– Да, очень интересно.

Она вскочила со скамьи, куда лучше беседовать, стоя на собственных ногах, и, чтобы не дать ему преимущества в разговоре, поспешно произнесла:

– Мне не нужен наблюдатель. И не нужен менеджер.

– О нет, именно он и нужен вам, Маргарет Мэри. Его-то вам и не хватает.

– Много вы знаете обо мне! – пробормотала она негодующе и принялась ходить по комнате. – Дублинский хитрец в модных ботинках!..

Он, кажется, сказал: за двойную цену! Она не могла перепутать. Вдвое больше, чем она просила. А ей ведь необходимо регулярно давать деньги для матери, оплачивать невесть сколько счетов, и химикалии стоят убийственно дорого.

– Что мне действительно нужно, – продолжала она, резко остановившись, – это тишина и покой.

И больше места. – Даже присутствие одного человека в мастерской, казалось ей, переполняет комнату до отказа, не оставляя свободного пространства. – Больше места, – раздраженно повторила она, – а вовсе не человек вроде вас, который заявляется сюда и начинает излагать свои заявки: три вазы – к следующей неделе, или двадцать пресс-папье, или полдюжины бокалов с розовой ножкой. У меня не конвейер, мистер Суини. Я художник!

С невозмутимым видом он вытащил из кармана блокнот и ручку с золотым пером и начал писать.

– Что вы там делаете?

– Записываю для памяти, что не следует давать вам приказания насчет ваз, пресс-папье и бокалов на розовой ножке.

Ее губы непроизвольно растянулись в улыбку, которую она все же подавила.

– Да, я не терплю никаких приказаний! Он внимательно посмотрел на нее.

– Что ж, это зафиксировано. Знаете, мисс Конкеннан, у меня, кроме галереи, парочка фабрик, и я немного представляю себе разницу между поточным производством и искусством. Я зарабатываю себе на жизнь и тем, и другим.

– Что ж, вам очень повезло. – Она взмахнула обеими руками перед тем, как упереть их в бока. – Примите мои поздравления. Но зачем вам понадобилась я?

– Никакой нужды, собственно, нет. Я просто хочу этого.

Она вздернула подбородок.

– Но у меня нет ни малейшего желания!

– Не правда, я вам необходим. Мы можем неплохо дополнить друг друга, поверьте мне. Я помогу вам сделаться богатой, мисс Конкеннан. И более того – знаменитой.

Он заметил, как что-то мелькнуло в ее взгляде. Ага, удовлетворенно подумал он, тщеславие. И подобрать к нему ключ было совсем легко.

– Неужели вы создаете свои произведения для того, чтобы они пылились на ваших собственных полках или в шкафах? Продаете мизерное количество, только чтобы отогнать призрак голода от ваших дверей, а остальное держите в неизвестности? Разве вы не хотите, чтобы ваши работы оценивали по заслугам, восхищались ими, аплодировали, наконец? Или… – голос его стал чуть насмешливым, – может быть, вы просто побаиваетесь людского мнения?

Она сразу откликнулась.

– Я ничего не боюсь. Я знаю себе цену. Долгих три года я торчала на стекольном заводе в Венеции, работая как подмастерье. Но там я научилась мастерству, а не искусству. Потому что искусству научиться нельзя. Оно или есть в человеке, в его душе, или его нет, – она приложила ладонь к груди. – Но во мне оно есть, и я вдыхаю его в стекло. А кому не нравится то, что я делаю, может отправляться ко всем чертям.

– Что ж, это тоже точка зрения. Хотите, я устрою вам выставку у себя в галерее, и мы увидим, сколько человек из числа посетителей отправятся ко всем чертям?

Звучит как вызов, будь он неладен, этот денежный мешок! Но она не чувствует в себе готовности к такому экзамену!

Она ответила хмуро:

– Выставить себя на обозрение, чтобы кучка объевшихся ценителей обнюхивала мои работы с бокалами шампанского в руках?

– Вы просто боитесь, так и скажите.

Она слегка присвистнула и направилась к дверям.

– Уходите, – сурово сказала она, повернувшись к нему оттуда. – Уходите, чтобы я могла подумать. Вы совсем заморочили мне голову.

– Хорошо, поговорим завтра утром. – Он начал надевать пальто. – Может быть, вы порекомендуете мне, где я могу остановиться на ночь? Недалеко отсюда.

– В конце дороги. Коттедж под названием «Блекторн».

– Я видел его. – Он застегнул пальто. – Там хороший сад. Весьма ухоженный.

– Там все ухожено. И там очень мягкие постели и вкусная еда. Потому что хозяйка – моя собственная сестра, и она создана для домашнего тепла и уюта. Как рыба для воды.

Он с некоторым удивлением взглянул на нее – что за ехидный тон? – но спокойно ответил:

– Значит, я могу рассчитывать, что хорошо отдохну и утром с новыми силами…

– А сейчас уходите! – прервала она его и открыла дверь в сад, где не прекращался дождь. – Утром я сама позвоню в «Блекторн», если надумаю продолжить наш разговор.

– Приятно было повидать вас, мисс Конкеннан. – Он взял ее руку, хотя та и не была предложена, и некоторое время не выпускал из своей. – И еще более приятно было увидеть ваши работы.

И вдруг неожиданно для себя самого он поднес ее руку к губам, ощутив неповторимый запах ее кожи. Мегги удивилась не меньше, чем он сам.

– Значит, до завтра.

– Дождитесь сначала приглашения, – бросила она и захлопнула за ним дверь.

Глава 4

В гостинице «Блекторн» ячменные лепешки были постоянно горячими, букеты цветов свежими, и чайник никогда не снимался с огня.

Хотя сезон был не гостевой, Брианна Конкеннан радушно встретила Рогана, с той мягкой домашней манерой, с которой принимала уже немало постояльцев, побывавших в ее небольшой гостинице за время, прошедшее со смерти отца.

Она приготовила ему чай в опрятной, блещущей чистотой гостиной, где в камине весело пылал огонь, а вазы были полны цветов.

– Обед будет в семь, мистер Суини, – дружелюбно сказала она. – Если вас устроит.

В голове у нее крутились мысли о том, как распределить на трех человек уже приготовленного для матери и для себя цыпленка.

– Прекрасно, мисс Конкеннан. – Роган отпил чай из стакана и нашел напиток превосходным, не идущим ни в какое сравнение с холодной, чересчур сладкой жидкостью, которую ему предложила – нет, которую в него швырнула – Мегги. – У вас тут превосходное местечко.

– Спасибо на добром слове. – Дом действительно был не только предметом ее гордости, но и единственной отрадой. – Если вам что-нибудь понадобится, сразу скажите.

– Мог бы я позвонить от вас? Я вижу, телефон прямо здесь.

– Конечно, звоните сколько угодно. Она направилась к выходу, чтобы предоставить ему возможность говорить без свидетелей, но он остановил ее поднятием руки и спросил:

– Вон та ваза на столе – работа вашей сестры? Удивление Брианны от вопроса выразилось лишь в том, что глаза ее открылись чуть шире.

– Да, – изумленно ответила она. – А вы знаете работы Мегги?

– Я приобрел две из них еще раньше. И сейчас купил одну прямо с пылу с жару. – Прихлебывая чай, он сравнивал мысленно обеих сестер. Как же они отличаются друг от друга! Словно два творения, вышедшие из-под рук Мегги. Это, без сомнения, означает, пришло ему в голову, что они в чем-то, невидимом для глаза, могут быть очень и очень похожи.

– Я только что был у нее в мастерской, – добавил он.

– Вы были там? – Только высшая степень удивления могла заставить Брианну задать вопрос настолько эмоционально, с таким явным неверием в возможность происшедшего. – Внутри?

– Разве это так опасно?

Тень улыбки промелькнула на лице Брианны, осветив его черты.

– Насколько я вижу, вы живы и здоровы.

– Вполне. Ваша сестра очень талантлива.

– Я знаю это.

Роган отметил в ее тоне то же подспудное чувство гордости, смешанное с раздражением, с какими лишь недавно Мегги говорила о ней.

– У вас в доме есть еще ее работы?

– Совсем немного. Она приносит их нам по настроению… Если у вас больше нет вопросов ко мне, мистер Суини, я пойду займусь обедом.

Оставшись в одиночестве, Роган продолжал наслаждаться превосходным чаем и размышлять о сестрах. Занятная парочка, решил он. Брианна – повыше, постройней и, в общем, привлекательней, чем Мегги. Волосы у нее розово-золотистые, а не такие огненные, и выглядят куда мягче. А глаза – огромные, бледно-зеленые, почти прозрачные. Вся какая-то чересчур спокойная, даже отчужденная, как и ее манеры. Черты лица изящней, мягче, и пахнет от нее цветами, а не дымом и потом.

Короче говоря, она больше подходит под тот тип женщин, который ему по вкусу.

И все же мысли его то и дело возвращались к Мегги – с ее нервным напряженным телом, угрюмым взглядом и невыносимым характером… Ох, уж эти художники – их обостренное себялюбие, их неуравновешенность и незащищенность, – им всем нужна опека, нужна твердая рука, которая бы направляла.

Он снова посмотрел в угол комнаты, где стояла розовая ваза – всплески и брызги стекла от основания до горловины… И утвердился в мысли, что был бы совсем не прочь служить твердой рукой для Мегги Конкеннан.

– ..Итак, он здесь?

Мегги возникла прямо из дождя на теплой опрятной кухне.

Брианна продолжала невозмутимо чистить картофель. Она ждала появления сестры.

– Кто он? О ком ты?

– Суини. – Подойдя к разделочному столу, Мегги схватила очищенную морковку, откусила от нее. – Такой высокий, с темными волосами, ничего из себя и богатый, как Ротшильд. Его нельзя не заметить. Хотел снять комнату.

– Он в гостиной. Можешь налить себе чая и присоединиться к нему.

– Я не хочу с ним беседовать. – Мегги налегла всем телом на стол, скрестив ноги. – Чего я хочу, Бри, любовь моя, так это узнать твое мнение о нем.

– Очень вежливый, хорошо говорит.

– Прямо как священник в церкви!

– Он гость в моем доме, и я…

– Богатый гость!

– И я не хочу сплетничать за его спиной, – спокойно закончила сестра.

– Святая Брианна! – Мегги отгрызла еще кусок от морковки, потрясла огрызком в воздухе. – А что, если я скажу тебе, что он собирается опекать меня и следить за моей карьерой?

– Опекать? – недоуменно переспросила Брианна. Движения ее на мгновение замедлились, но тут же возобновились в прежнем ритме. Очистки продолжали равномерно падать на газету, которую она положила на стол. – В каком смысле?

– Ну, сначала, видимо, в финансовом. Будет выставлять мои работы в своих галереях и уговаривать состоятельных клиентов купить их подороже. – Она помахала остатками овоща в своей руке перед тем, как доесть его. – Все, о чем может думать этот человек, – деньги. Как сделать, чтобы их было больше.

– Галереи, ты говоришь? – задумчиво повторила Брианна. – Он их владелец? У него их много?

– Да. В Дублине и в Корке. Но интересы у него везде – в Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке. Наверное, и в Риме. В мире искусства все знают Рогана Суини.

Прозвучало ли это с долей иронии, Брианна не поняла. Мир искусства был так же далек от нее, как Луна. Но она ощутила теплый прилив гордости, что ее сестра так или иначе принадлежит этому миру.

– Его заинтересовали твои работы? – спросила она.

– Сунул в них свой аристократический нос! – фыркнула Мегги. – А до этого звонил по телефону, посылал письма. Вел себя как будущий хозяин. Только разве не наложил лапу на все, что я делала. А сегодня возник у меня на пороге и начал объяснять, как я в нем нуждаюсь. Смешно!

– А ты в нем не нуждаешься?

– Я ни в ком не нуждаюсь!

– Конечно. – Брианна отнесла очищенный картофель в мойку. – Только не ты, Маргарет Мэри.

– Ненавижу этот твой тон, снисходительно-высокомерный! Прямо как у нашей матери. – Она отошла от стола к холодильнику. – По-моему, мы живем довольно прилично, – заговорила она снова, после того, как достала оттуда банку пива. – По счетам платим вовремя, на столе каждый день еда, над головой – крыша. – Она уставилась в напрягшуюся спину сестры и добавила нетерпеливым тоном:

– Так, как было раньше, когда отец только-только продал ферму, больше никогда не будет, Бри.

– Думаешь, я этого не понимаю? – В голосе Брианны появился резкий оттенок. – Считаешь, мне всего мало? Что я не удовлетворена жизнью?

Невыносимая печаль внезапно и непроизвольно прозвучала в последних словах. Брианна повернулась к окну, неподвижным взглядом уставилась в то, что видела за ним: бесконечный дождь, бескрайние поля…

Мегги открыла банку с пивом, сделала глоток. Да, Брианне плохо, она видела это. Брианна страдает. Брианна, которая всегда посередке в их семье: между отцом и матерью, а теперь между матерью и Мегги.

И как раз сейчас появилась возможность что-то изменить. Для этого надо всего ничего: продать часть своей души.

– Она снова донимает тебя своими жалобами?

– Нет, – печально ответила Брианна, заправляя в узел рассыпавшиеся волосы. – Не совсем так.

– Я же вижу по твоему лицу, что она пребывает в одном из своих «настроений» и взваливает на тебя все свои горести. Как обычно. – Прежде чем сестра собралась ответить, Мегги продолжила:

– Ей никогда не будет хорошо, Брианна. Ты не в силах сделать ее счастливой. И я тоже, видит Бог… Она не может простить ему, что он был таким в ее жизни.

– А каким он был? – Брианна повернулась к сестре. – Каким был наш отец, Мегги?

– Человечным. И не без греха. – Мегги отставила пивную банку, приблизилась к сестре. – Но он был замечательным!.. Помнишь, Бри, когда он купил мула и решил сказочно разбогатеть, предлагая туристам фотографироваться на нем в кепке с козырьком и с нашей старой собакой у ног?

– Да, помню. Он куда больше потерял, чем приобрел, потому что желающих делать снимки было кот наплакал, а это упрямое животное нужно было кормить и ухаживать за ним.

– Но зато какое удовольствие! Помнишь, мы отправились в Клиффс оф Мор? Был яркий-преяркий летний день. Туристы сновали повсюду, играла музыка. Отец держал под уздцы нашего упрямца, а старый бедный пес Джо так боялся его, словно это был лев, а не мул.

– Ой, это было здорово! – радостно подхватила Брианна. Она немного оттаяла. – Несчастный Джо сидел на спине у мула и весь дрожал. А тот немец, помнишь, хотел их сфотографировать.

– А мул начал брыкаться, – продолжала вспоминать Мегги. Она снова взяла банку с пивом и подняла ее, как бокал во время тоста. – Немец отскочил и стал ругаться на трех языках. А Джо спрыгнул с мула и угодил на прилавок с кружевными воротниками! Тогда мул помчался, распугивая всех кругом. Вот это было зрелище! Все бегут, кричат, бранятся, смеются!.. Там был скрипач, помнишь? Он как ни в чем не бывало наигрывал на своей скрипочке, словно ничего не произошло и все сейчас начнут танцевать.

– Они и начали! После того, как тот симпатичный парень из Килларни поймал мула и притащил обратно.

– Па сразу предложил ему купить мула!

– Но парень отказался!

– Но па его почти уговорил! Да, там было весело, Бри!

– Можно немало смешного вспомнить про те времена. К сожалению, веселыми воспоминаниями не проживешь.

– И без них тоже нельзя, – возразила Мегги. – Иногда мне кажется, что сейчас наша семья мертвее, чем отец.

– Она больна, – коротко возразила Брианна.

– Сколько я знаю, она больна уже больше двух десятков лет. И будет продолжать болеть, пока ты нянчишься с нею.

Это была чистая правда, но знать правду не всегда, увы, означает изменить что-то. В данном случае этим «что-то» было сердце Брианны.

– Она наша мать.

– О да, это так. – Мегги допила пиво и отставила банку. Горьковатый привкус пены на губах смешался с горечью в душе. – За последнее время, – сказала она после короткого молчания, – я продала еще несколько работ. К концу месяца у меня будут для тебя деньги.

– Я благодарна тебе. И она тоже.

– Она меня мало волнует! – Мегги пристально посмотрела на сестру, в глазах у нее, кроме возмущения и гнева, была боль. – Я делаю это не ради нее. Когда накопишь достаточно, наймешь сиделку, и пускай она измывается над ней.

– Ей вовсе не нужна…

– Это мое условие, Бри. Называй эту женщину не сиделкой, а как хочешь. Я не могу видеть.., не хочу, чтобы ты до конца жизни плясала под ее дудку. Служанка и другое жилье в этой же деревне или поблизости – вот что ей нужно.

– Если она согласится.

– Ей придется согласиться. – Мегги упрямо дернула головой. – Прошлой ночью она опять не давала тебе спать? Признайся!

– Она была неспокойна. – Брианна повернулась к плите. – Один из ее приступов головной боли.

– О, я знаю их.

Мегги хорошо помнила эти приступы, начинавшиеся только в определенное время и по определенному поводу. Они были лучшим и самым действенным ее аргументом во всех семейных спорах или если она что-то не одобряла, что-то делалось не так.

– Я тоже ее знаю, Мегги, – глухо проговорила сестра. – Но от этого она не перестает быть моей матерью.

"О, святая Брианна!» – снова воскликнула про себя Мегги. С отчаянием, но и с долей восхищения.

Сестра моложе ее, но, сколько она помнит, в доме вся ответственность всегда ложилась на нее. На Брианну.

– Ты уже не можешь измениться, Бри! Не можешь стать другой. – Она яростно сжала ее в объятиях. – Па постоянно говорил, что ты будешь добрым ангелом, а я злым. Хоть в чем-то он оказался прав. – Она на мгновение прикрыла глаза. – Бри, передай, пожалуйста, мистеру Суини, чтобы он приехал ко мне завтра утром. Я поговорю с ним.

– Ты позволишь ему опекать тебя? Мегги дернула головой.

– Я поговорю с ним, – упрямо повторила она и вышла через заднюю дверь дома под непрекращающийся дождь.

Если у Мегги и была слабость, не в смысле недостатка, а в смысле пристрастия, то называлась она – семья. Эта слабость долго не давала ей уснуть в ту ночь и разбудила ранним туманным утром, чуть ли не на рассвете.

Постороннему взгляду могло показаться – и она сама немало делала для этого, – что Мегги из тех, кто думает только о себе и о своем искусстве, но на самом деле главным предметом ее беспокойства была семья, которую она, невзирая ни на что, любила и постоянно ощущала свои обязательства перед нею, какими бы тяжелыми или горькими те ни были.

Что касается Рогана Суини и его предложений, то поначалу она твердо решила отказаться от них по самым что ни на есть принципиальным соображениям. Искусство и бизнес, по ее мнению, не должны смешиваться воедино. Это – первое. Во-вторых же, она не хотела иметь с ним никаких дел из-за того, что ей не нравился тот образ, который сложился о нем: богатый, уверенный в себе, с утонченными манерами – такие ее раздражали. А в-третьих, и это было, пожалуй, самым главным: она не желала принимать его предложение, боясь признаться себе самой, что ей не хватает ни сил, ни умения вести свои дела.

И все же придется проглотить эту горькую, возможно, позолоченную пилюлю! К этому заключению она пришла бессонной ночью. Да, она примет предложение и позволит Рогану Суини сделать ее богатой. Если получится.

Но вовсе не потому, что не может или не хочет сама заниматься своими делами. Она делает это уже, слава Богу, целых пять лет, если не больше. Да и у Брианны в ее маленькой гостинице дела шли не так уж плохо. В общем, они могли позволить себе жить на два дома, что и делали, и вполне сносно. Но вот что касается еще одного дома…

Для Мегги главной целью жизни сейчас, ее «Чашей Грааля» было найти возможность поселить мать отдельно и обеспечить ей обслуживание и уход. Что ж, если Суини сумеет ей в этом помочь, она вступит с ним в деловые отношения. Хоть с самим дьяволом!

Впрочем, сделка с дьяволом может заставить и пожалеть…

У себя на кухне, за чашкой крепкого чая, под неумолчный шум дождя, Мегги обдумывала план действий.

Рогана Суини следует крепко взять в руки с самого начала, решила она. И держать с помощью кнута и пряника, оперируя попеременно женской лестью и присущей людям ее профессии настойчивостью и непримиримостью к чужому влиянию. Последнее будет для нее не так уж трудно, а вот над первым придется немало потрудиться.

Она попыталась нарисовать для себя картину ближайшего будущего Брианны. С каким наслаждением станет та заниматься любимыми делами: готовить пищу, работать в саду, сидеть у камина с книгой – и все это не под окрики брюзгливой матери, не под ее жалобы и причитания, от которых не знаешь куда деться. И, конечно, Брианна выйдет тогда замуж, ей уже двадцать семь лет, и у нее будут дети. Мегги знала, что мечта стать матерью давно уже свила себе гнездо в душе сестры. Но ей не суждено осуществиться до той поры, пока Брианна считает себя целиком ответственной за себялюбивую и жестокую неврастеничку, их мать.

Что касается самой Мегги, она отнюдь не разделяет желания сестры посвятить свою жизнь мужчине и полдюжине детей, которые народятся от него, но тем не менее сделает все от нее зависящее, чтобы мечты Брианны стали реальностью.

А роль крестного отца выпадет, возможно, этому лощеному господину, Рогану Суини, который…

Властный и нетерпеливый стук в дверь прервал ее мысли. Да, крестный отец прибудет не в свете разноцветных лампочек и не в костюме, осыпанном конфетти.

Открыв дверь, она не могла сдержать легкой улыбки: этот тип заявился такой же намокший, как и вчера, но так же элегантно одетый. Интересно, наверное, он и спит в своем английском костюме и в галстуке?

– Доброе утро, мистер Суини.

– И вам тоже, мисс Конкеннан.

Он вошел, и дверь отделила их от дождя и тумана.

– Вы позволите, я возьму ваше пальто? – Мегги была сама любезность. – Пусть оно посохнет возле огня.

– Благодарю вас.

Он высвободился из пальто и наблюдал, как она вешает его на стул около камина. Совсем другая сегодня, с удивлением подумал он. Подозрительно любезная. Нужно быть с ней настороже.

– Интересно, – учтиво сказал он, – бывает в вашем графстве что-нибудь, кроме дождя?

– О, весной у нас обычно чудесная погода, – все тем же любезным тоном ответила Мегги. – Не беспокойтесь, мистер Суини, еще ни один изнеженный житель Дублина не растаял под нашим бесконечным дождем. – Она мило улыбнулась ему, но в глазах таилась насмешка. – Я, как видите, пью чай. Не хотите присоединиться?

– Пожалуй.

Прежде чем она повернулась, чтобы пойти на кухню, он остановил ее повелительным движением, сжав ее локоть. Но его внимание вызвала не она сама, а статуэтка на столе перед ними.

Ледяная до голубизны… Цвет арктического озера… Волнообразные формы. У вершины два куска стекла, две едва намеченные фигуры, прижатые друг к другу, и затем этот жидкий лед начинает струиться загадочными волнами вниз, к основанию.

– Интересная вещь, – восхищенно сказал он.

– Вы находите?

Мегги нетерпеливо стряхнула его руку, которая легко, но с чувством законного обладания сжимала ей локоть, что, надо сказать, привело ее в некоторое замешательство. Она уловила легкий запах одеколона, который он, видимо, употреблял после бритья, смешанный с запахом туалетного мыла. Когда он провел кончиком пальца по верху статуэтки, она с трудом подавила дрожь. Абсурдная мысль пришла ей в голову – на мгновение показалось, что он прикоснулся к ее собственному горлу.

– Очень женственная вещь, – пробормотал Роган.

Его взор был устремлен на статуэтку, но думал он сейчас больше о ее авторе. Напряжение в ее руке, он еще помнил его, словно сжатая пружина, легкая дрожь, которую она пыталась скрыть.., первозданный запах спутанных рыжих волос…

– И очень сильная, – задумчиво добавил Роган про статуэтку. – Женщина, готовая вот-вот подчиниться мужчине.

Его слова поразили и взволновали Мегги, потому что он был совершенно прав.

– Какую же силу вы находите в готовности уступить? – спросила она.

Он внимательно посмотрел на нее и снова легко коснулся руки.

– В ком еще может быть такая сила, как не в женщине, готовой отдаться? Вы знаете, вероятно, об этом, и вы это мастерски показали.

– Ну а мужчина?

Он чуть улыбнулся, почти незаметно – уголками губ. Его прикосновение к ее руке стало похожим на требовательную ласку, глаза, удивленные и заинтересованные, впились в ее лицо.

– А это уж, Маргарет Мэри, зависит от женщины, – серьезно ответил он.

Она стояла неподвижно, лишь слегка кивнула, как бы соглашаясь с его сексуальной трактовкой ее работы.

– Ну что ж, – одобрительно сказала она потом. – Хоть в чем-то мы пришли к согласию. Сила и секс – на стороне женщины.

– Я вовсе не это хотел сказать, – возразил он с улыбкой. – Но скажите вы мне: что побудило вас сделать такую вещь?

– Трудно растолковать побудительную силу искусства деловому человеку.

Сказав это, она отступила назад, но он крепче сжал ее руку:

– Попытайтесь, если не затруднит. Она почувствовала раздражение. Голос ее обрел прежнюю резкость.

– Ко мне приходит то, что приходит. Никакого предварительного замысла, никакого плана. Все идет от чувств, эмоций, а не от мыслей о выгоде, о конъюнктуре рынка. Иначе я бы заклинилась на маленьких лебедях для магазина подарков. О Господи, этого еще не хватало!

Он широко улыбнулся.

– К счастью, я не интересуюсь маленькими стеклянными лебедями. Но от чая бы не отказался.

– Тогда пойдемте на кухню. Она снова сделала попытку направиться туда, и снова он ее удержал.

Это уже слишком! Что ему надо, наконец?

– Вы все время мешаете мне пройти! – возмущенно сказала она.

– Ошибаетесь, – загадочно ответил он. – Я как раз хочу расчистить для вас путь, мисс Конкеннан.

Он отпустил ее руку и молча последовал за ней на кухню.

Дом Мегги не дышал тем сельским комфортом, которым отличалась гостиница «Блекторн», откуда Роган только что прибыл. В воздухе здесь не гуляли заманчивые ароматы печеной и вареной пищи, здесь не было пухлых подушек на диванах, не было и самих диванов, а также блещущих глянцем деревянных изделий в виде украшений. Обстановка тут была спартанской – из вещей только то, что необходимо, но и оно размещено не слишком аккуратно.

Возможно, именно поэтому, предположил Роган, на фоне царящего беспорядка и неприхотливости, так поразителен эффект расставленных здесь и там предметов из стекла.

Подумал он и о том, где же спит хозяйка и так ли удобна и хороша ее постель, как та, на которой он спал предыдущую ночь. И еще: а если бы он провел ночь с ней?.. Нет, поправил он себя, не «если», а «когда».

Мегги поставила на стол чайник и две глиняные кружки.

– Вам понравилось ваше пребывание в «Блекторне»? – учтиво спросила она.

– О да. Ваша сестра превосходная хозяйка. А еду невозможно забыть.

Мегги мысленно поблагодарила его за добрые слова о сестре и щедро положила себе в кружку три ложки сахара.

– Бри – домохозяйка в лучшем смысле этого слова, – с теплотой сказала она. – Угощала она вас сегодня сдобными булочками с корицей?

– Я съел целых две.

Мегги ощутила, как испарилось ее напряжение. Она весело рассмеялась, закинула ногу на ногу.

– Наш отец любил говорить, что Бри блестит, как золото, а я – как медь. Боюсь, у меня вы не получите домашних булочек, Суини, хотя я попытаюсь сейчас найти коробку с печеньем.

– Совсем не обязательно.

– Тогда перейдем сразу к делу. – Мегги взяла кружку в обе руки, наклонилась вперед. – Ничего, если я вам скажу честно? Меня не интересует ваше предложение.

Роган ответил не сразу. Он сделал несколько глотков, чай был крепкий и свежий.

– А ничего, если я назову вас лгуньей, Мегги? – Он улыбнулся, увидев, как гневно вспыхнули ее глаза. – Потому что, если вы говорите правду, зачем было приглашать меня и поить чаем на вашей кухне? – Он сделал предостерегающее движение рукой, так как она собралась возразить. – Однако сойдемся на том, что вы не хотите признаться себе самой, что заинтересованы. Ладно?

Умный человек, ничего не скажешь, вынуждена была признать Мегги, слегка смягчившись. Но умные люди – самые опасные. Поэтому надо сразу поставить его на место.

– Я не имею ни малейшего желания, чтобы мною управляли, руководили, чтобы меня окружали заботой, вели и опекали!

Она заявила все это с вызовом, он оставался совершенно спокойным.

– Вы перечислили почти все возможные виды воздействия, – сказал он негромко. – Но мы часто не желаем именно того, в чем так нуждаемся. – Он наблюдал за ней из-за краев своей кружки и с удовлетворением заметил, как легкий румянец выступил у нее на щеках, от чего цвет глаз сделался темнее. – Разрешите мне высказаться точнее. Ваш талант – исключительно ваша собственность. Я не имею ни малейшего намерения вторгаться в то, что вы делаете у себя в мастерской. Вы создаете, что хотите и умеете, на что у вас хватает вдохновения и сил.

– А если то, что я сделаю, окажется вам не по вкусу?

– Я выставляю и продаю множество работ, которые не хотел бы иметь в своем доме. Таков мой бизнес, Мегги. Я не стану вмешиваться, повторяю еще раз, в вашу работу, но и вы не станете вмешиваться в мои дела.

– Например, в то, кто покупает мои вещи?

– Да, – решительно ответил он. – Если у вас появится какая-то особая привязанность к той или иной работе, вы должны перешагнуть через это или попросту оставить вещь у себя. Но то, что попадает в мои руки, то уже мое.

Она сжала губы. Потом спросила:

– И всякий, у кого есть деньги, может приобрести мою вещь?

– Конечно.

Мегги со стуком поставила кружку на стол, вскочила с места, принялась шагать по комнате. Рогану нравилось, как она это делала – все ее тело принимало самое деятельное участие в этом процессе: руки, плечи, даже брови двигались в едином ритме, бурном и полном какого-то детского негодования. Он отставил кружку и с удовольствием откинулся на спинку стула, наслаждаясь зрелищем.

– Я вытаскиваю на свет, – возбужденно говорила она, – что-то из самых своих глубин и из этого «что-то» создаю материальное, осязаемое, свое. А потом появляется какой-нибудь идиот из Керри, Дублина или, не дай Бог, Лондона и покупает это для своей жены, ко дню ее рождения, ни сном ни духом не понимая, что оно такое…

– Вы устанавливаете личные отношения с каждым вашим покупателем? – невозмутимо спросил Роган.

– Что? Во всяком случае, знаю, кто что купил и куда оно уедет.

Обычно знаю, честно добавила она про себя.

– Позвольте напомнить вам, что до нашей встречи я приобрел две ваши работы, а вы и знать не знали об этом.

– Что ж, и видите, к чему это привело. Вы приехали сюда со своими дьявольскими предложениями.

Да, палец в рот ей не клади, подумал он со вздохом. Характерец не приведи Господи! Сколько раз ему приходилось иметь дело с художниками, но такого он, пожалуй, не видел. И, по правде говоря, не может до конца понять…

– Мегги, – сказал он, стараясь вложить в слова весь свой дар убеждения, – опекать вас и ваш дар нужно именно потому, чтобы избавить от всех этих трудностей. Вы не должны заботиться о продаже, вам лишь следует целиком сосредоточиться на работе. И если какой-нибудь идиот, как вы изволите выражаться, приедет ко мне из Керри, из Дублина или даже из нелюбимого вами Лондона и будет готов выложить за вашу работу столько, сколько вы хотите, я немедленно заключу с ним сделку. Никаких рекомендаций, никаких особых документов я у него не потребую. Зато к концу года, с моей помощью, вы станете богатой женщиной.

– Вы действительно воображаете, Роган Суини, что именно это мне нужно? – Она была искренне возмущена, он это видел. – Считаете, что я каждый день держу в руках трубку и дую в нее изо всех сил, прикидывая в то же время в уме, сколько мне за нее набежит?

– Нет, Мегги. Я так не считаю. Наоборот, думаю, вы удивительный художник, и говорю об этом прямо, не опасаясь, что вы раздуетесь от самомнения до таких размеров, что не сможете пройти в эту дверь. По первой же вашей работе, которую я увидел, я понял это.

– Что ж, значит, у вас неплохой вкус, – хмыкнула она, пожав плечами.

– Это мне уже не раз говорили. А я вам повторю: ваши работы заслуживают большего. И вы сами тоже.

Она оперлась о буфет, возле которого стояла, и спросила, глядя прямо ему в глаза:

– И вы станете утверждать, что хотите помочь мне только по доброте душевной?

– Моя душа не имеет к этому никакого отношения. Я собираюсь помочь вам потому, что это, как я надеюсь, повысит престиж моих галерей.

– И вашей чековой книжки!

– Разумеется. Как-нибудь я попрошу вас объяснить мне причину вашей ненависти к деньгам, хорошо? А пока что ваш чай стынет.

Она вернулась к столу. Нужно успокоиться, сказала она себе. Улыбнуться, как и подобает гостеприимной хозяйке, сказать гостю что-нибудь приятное.

Она улыбнулась.

– Роган, – вкрадчиво сказала она, – я уверена, вы превосходно ведете свои дела. Я слышала, ваши галереи знамениты и художники почитают за честь выставляться в них.

Он смотрел на нее с нескрываемым удовольствием.

Она забавна и даже мила, думал он в эти минуты, и в своей запальчивости, и в своем желании польстить ему. В этой женщине определенно что-то есть. Помимо несомненного таланта. Тем временем она продолжала:

– Безусловно, любой художник должен дорожить вашим признанием. Но я – простая женщина, привыкшая полагаться только на себя, и мне трудно измениться. Трудно даже подумать, что кто-то другой будет делать часть моей работы. И, значит, этому другому я должна всецело доверять.

– Вы не доверяете мне? – Вопрос прозвучал, возможно, излишне высокомерно, но что эта «простая женщина» себе позволяет?

Она подняла руку, как бы защищаясь.

– Только глупец может не доверять владельцу таких галерей. Все дело во мне. Я простой, безыскусный человек.

Он рассмеялся так громко и непосредственно, что она в недоумении замолчала. Прежде чем она пришла в себя, он наклонился к ней со своего стула и снова взял за руку. Да что он не дает покоя ее и своим рукам! Что за манеры!

– Нет, Маргарет, – серьезно произнес он, перестав смеяться так же внезапно, как начал. – Вы совсем не простая женщина. Не уверяйте меня в этом. Вы хитрая, упрямая, незаурядная, чудесная женщина с отвратительным характером. Все, что угодно, только не простая.

– Мне лучше себя знать, – проворчала она, вырывая у него свою руку.

– О нет. Вас знают и многие другие. Те, кто умеет и хочет знать. – В голосе у него не было ни тени иронии. – Каждая ваша работа, когда окончена, кричит о своем создателе: «Она – такая! А не какая-нибудь иная!» Нужно лишь уметь слышать.

Ее поразили эти слова. Лишний раз она должна была признаться себе, что не вполне права, считая, что те, кто делает на искусстве деньги, ничего в нем не смыслят. Во всяком случае, Роган Суини, как видно, не из таких.

– И все же я несложный человек, – упрямо сказала она, – и предпочитаю таким оставаться. А теперь о другом. Если я соглашусь на ваше предложение, то поставлю свои условия.

Что ж, и все-таки она у него на крючке, он уже чувствовал это. Но понимал также, что самоуспокоенность – враг любых переговоров.

– Какие же? – спросил он с улыбкой.

– Никакой публичности, никакой рекламы, пока я сама не захочу этого. А я никогда не захочу, обещаю вам.

– Что ж, это придает нашим отношениям элемент тайны, не правда ли?

Если ему угодно так рассматривать это, то пусть. Его дело.

– И я не собираюсь появляться разодетой, как клоун, на ваших презентациях, или как они там называются.

– Надеюсь, если и появитесь, то будете одеты с присущим вам вкусом.

Это могло бы звучать как оскорбление. Впрочем, она не была уверена.

– И еще, не требуйте от меня, чтобы я была любезна с теми, с кем не хочу быть таковой!

– Буйный темперамент художника порою способствует лучшей продаже его произведений.

Опять что-то вроде насмешки? Она откинулась на стуле, скрестила руки.

– Никогда, слышите, никогда я не стану дублировать свои работы, а также делать что-то по заказу.

– Какая жалость! А мне уже хочется нарушить это условие и заказать вам семь слоников для этажерки.

У нее дрогнули губы, и затем она громко расхохоталась.

– Ладно, Роган. Вполне возможно, мы сумеем работать вместе. С чего начнем?

– Я составлю контракт. По которому Всемирная галерея в Дублине получает исключительные права на ваши работы.

Она сморщилась как от боли. Словно кто-то надумал отрезать кусок ее тела. Лучший кусок.

– Права касаются только того, что я захочу продать?

– Естественно.

Она перевела взгляд с лица Рогана на то, что виднелось за окном. Поля… И еще поля… Когда-то, очень, очень давно, они были неотъемлемой частью ее самой, как и ее искусство. Сейчас они стали просто частью пейзажа.

– Что еще? – удрученно спросила она. Он помолчал, прежде чем ответить. Какой у нее печальный вид. Словно потеряла что-то самое дорогое.

Ему захотелось ее утешить.

– Все это не изменит того, что вы делаете. Не изменит и вас как художника. Поверьте мне.

– Не знаю, – тихо ответила она. Встряхнув рыжей копной волос, она посмотрела на него. – Продолжайте. Что еще?

– Месяца через два я хочу сделать вашу выставку в Дублине. До этого мне нужно будет увидеть все ваши законченные работы и подготовить к перевозке морем. Также хочу, чтобы вы поставили меня в известность о работах, которые будут готовы в ближайшие недели. Мы определим их стоимость, а те предметы, что останутся после выставки, распределим по галереям в Дублине и другим местам. Она глубоко вздохнула.

– Согласна. Только прошу не называть мои работы предметами. Во всяком случае, в моем присутствии.

– Договорились. Вы, разумеется, получите полный список изделий, которые будут проданы. Можете, если захотите, сами выбрать то, что считаете нужным сфотографировать для нашего каталога. Или доверить это нам.

– Как и когда мне будут платить? – поинтересовалась вдруг она, не отвечая на его слова.

– Я могу заплатить вам сразу при покупке. Не дожидаясь, пока сумею продать. Потому что верю в вас.

Она не хотела показаться человеком, совсем не разбирающимся в практических делах, и потому спросила:

– А как вы будете продавать?

– Мы ставим на комиссию. И, если вещь продается, оставляем себе определенный процент с продажи.

Азартная игра, с горечью подумала она. Ставки, ажиотаж, проценты. Впрочем, в душе она была игроком. Как и ее отец.

– И сколько процентов вы берете? Заранее ожидая ее реакцию, он сказал, глядя ей прямо в лицо:

– Тридцать пять.

Она чуть не подавилась.

– Тридцать пять! Я вас правильно поняла? Да вы же настоящий грабитель с большой дороги! Разбойник! – Она снова вскочила с места, чуть не опрокинув стул. – Вы просто хищник, Роган Суини! Будьте вы трижды прокляты вместе с вашими процентами!

– Но я же несу все издержки. И, кроме того, рискую. – Он был само спокойствие. – Ваше дело – только работа.

– Только! Вы думаете, это так легко – просто сидишь на заднице и ждешь, когда снизойдет вдохновение? А потом – раз, два, и все! Ничего вы не понимаете! – Она опять заметалась по комнате – казалось, воздух вокруг нее свивается в вихри. – Повторяю вам, ничего не смейте продавать без моего согласия! Я не позволю торговать моей кровью, моим потом, моей душой! Вот! И вы получите пятнадцать процентов!

– – Я получу тридцать.

– Чума вас побери, Роган! Вы просто бандит!

Двадцать!

– Двадцать пять! – Она застыла с полуоткрытым ртом, он тоже поднялся и встал почти вплотную к ней. – Совет директоров Международной галереи в моем лице предлагает забирать у вас, мисс Маргарет Конкеннан, одну четверть вашей крови и пота. Это вас устраивает? Двадцать пять процентов.

– Четверть, – прошипела она со стиснутыми зубами. – Думаете, я стану благодарить? Вас, для кого искусство – средство наживы.

– И способ обеспечить художника, сделать его менее зависимым. Только подумайте, Мегги, ваши работы смогут увидеть в Нью-Йорке, в Риме, Париже. И все будут восторгаться. Слава!

– Ox, как вы хитры, Роган, сразу повернули от денег к славе. – Она язвительно усмехнулась и внезапно протянула ему руку. – К черту деньги и вас! Получайте свои двадцать пять процентов.

На столько он и рассчитывал с самого начала. Он взял протянутую руку, задержал в своей.

– Мы поладим с вами, Мегги, – примирительно сказал он. – Вот увидите.

А главное, что я смогу, думала она в эту самую минуту, поселить мать отдельно от Брианны. Ради этого стоит продать душу.

– Если мы поссоримся, Роган, – пригрозила она, – я заставлю вас заплатить за все. Не воображайте, что я совсем не от мира сего.

– С охотой иду на риск.

Ему нравился запах ее кожи, он опять поднес руку Мегги к губам, что заставило ее сердце забиться сильнее. Или это была невольная радость от состоявшегося соглашения? Почему он все время задерживает ее руку? Что у них, в Дублине, так принято?

– Если задумаете соблазнить меня, – весело сказала она вдруг, – приличней сделать это до того, как мы вступим в деловые отношения.

Ее слова не удивили его, но вызвали раздражение.

– Я предпочитаю не смешивать интимные отношения с деловыми, – сухо заметил он.

– Еще одно различие между нами, – парировала она. – Личное и профессиональное у меня всегда слиты воедино. И, когда наступает пора, они действуют совместно. Но она еще не наступила. Я говорю о поре. Я дам вам знать, когда это случится.

– Хотите поймать меня на крючок, Мегги? Она как бы всерьез задумалась над его словами. Потом озабоченно сказала:

– Нет, просто объясняю вам. А теперь пойдемте в мастерскую, и вы отберете то, что хотите отправить в Дублин. – Она сняла свою куртку с крючка на задней двери. – Не забудьте надеть пальто, чтобы не намочить ваш ослепительный костюм.

Некоторое время он смотрел на нее, раздумывая, не оскорбиться ли, но почему-то не хотелось. Не говоря ни слова, он повернулся на каблуках и вышел в гостиную за своим пальто.

Мегги не стала дожидаться и открыла дверь в сад. Моросящий дождь несколько охладил ее разгоряченную кровь. Удивительно, сказала она самой себе. Отчего ее так взбудоражил простой поцелуй руки? Да, следует признать, Роган Суини притягательный мужчина. Чересчур притягательный. Как удачно, что он живет в другом конце страны. Хотя, в общем-то, он не в ее вкусе.

Абсолютно нет.

Глава 5

Высокая трава, развалины монастыря. Здесь прекрасное место отдохновения для усопших. Мегги потребовались немалые усилия, чтобы убедить родных: ее отца лучше похоронить именно здесь, а не на ухоженном, равнодушном деревенском кладбище за церковью. Она хотела для него полного покоя и, кроме того, считала за честь для человека быть похороненным на таком старинном кладбище. Брианна спорила с сестрой, но больше под воздействием матери, и, когда та, перестав возражать, сказала, что умывает руки, Брианна сразу же согласилась с Мегги.

Дважды в год Мегги приходила на могилу отца – в его и свой собственный день рождения. Приходила благодарить за то, что он дал ей жизнь. Она никогда не бывала здесь в годовщину его смерти, никогда его не оплакивала.

Не делала она этого и сейчас. Просто сидела на траве рядом с его могилой, рядом с ним, подогнув колени и обхватив их руками. Солнце, прорываясь сквозь облака, золотило надгробья, дул свежий ветер, пахнущий полевыми цветами. У нее не было с собой цветов, она ни разу их не приносила, однако Брианна посадила возле могилы целую грядку цветов, и с весенним теплом все они ярко расцветали. Сейчас уже начали появляться нежные бутоны примул, а яркие головки коломбин приветливо колыхались среди ростков шпорника и буквицы.

Мегги следила за полетом сороки, покружившись над памятниками, она полетела в поле. Первая сорока – к печали, вспомнила она народное поверье и стала искать глазами вторую птицу – к радости.

Уже появились бабочки с пестрыми бесшумными крыльями. Она с наслаждением провожала их глазами – сколько покоя, красоты и разноцветья в их полете.

Жаль, что не похоронили его возле моря, подумала она, но и это место понравилось бы ему, знай он о нем.

Она прислонилась спиной к надгробию, закрыла глаза. Как бы мне хотелось, мысленно воскликнула она, чтобы ты был сейчас здесь! Чтоб я могла рассказать тебе о том, что делаю, что со мной происходит. Не то чтобы я стала следовать твоим советам, нет, но с каким удовольствием выслушивала бы их.

Если Роган Суини человек слова, а скорей всего он таковым и является, если это так, то вскоре я стану богатой. О, как бы ты радовался этому! У нас хватило бы денег, чтобы ты смог открыть свой собственный паб, о котором так мечтал. Ты был страшно неудачливым фермером, дорогой отец! Но лучшим из отцов. Самым прекрасным!

Что касается ее, она выполнила обещание, которое дала ему: заботиться о матери и о сестре, а также не оставлять своей мечты.

– Мегги!

Она открыла глаза. Перед ней стояла Брианна. Как всегда, блещущая чистотой и опрятностью, словно новая монетка. Волосы аккуратно причесаны, одежда выглажена – ни одной морщинки.

– Выглядишь прямо как школьная учительница, – съязвила Мегги и добавила:

– Как хорошая учительница.

– А ты – как старьевщик, – парировала Брианна, оглядывая вытертые джинсы и рваный свитер Мегги. – Но хороший старьевщик.

Они улыбнулись друг другу. Брианна опустилась на колени возле сестры, сложила руки. Не для того, чтобы молиться, просто ей было так удобней и ничего не мялось из одежды.

Некоторое время они молчали, слушая, как ветер шелестит в траве и ударяется о могильные камни.

– Хороший сегодня день для того, чтобы побывать на кладбище, – задумчиво сказала наконец Мегги. – Ему было бы семьдесят один. И цветы так распустились.

– Нужно их прополоть. – Брианна принялась за дело. – Мегги, перед уходом я нашла деньги на кухонном столе. Это слишком много.

– Я удачно продала работы. А лишние отложи.

– Тебе просто нравится бросаться ими!

– Ты права. Особенно когда знаю, что это приближает день твоего освобождения. Брианна глубоко вздохнула.

– Она не такое уж бремя для меня, говорю тебе. – И, поймав непреклонное выражение на лице сестры, добавила:

– Не такое, как ты думаешь. Правда, если она плохо себя чувствует…

– А это бывает всегда. Бри, я обожаю тебя!

– Знаю.

– И благодаря деньгам имею возможность доказать тебе это! Па хотел, чтобы я помогала тебе чем могу, и вот я… Но жить с ней я бы не сумела, видит Бог! Она довела бы меня до сумасшедшего дома, или я сама довела бы себя до тюрьмы, потому что убила бы ее во сне.

– Ты согласилась иметь дела с Роганом Суини из-за нее, так?

– Ничего подобного. Для нее, это вернее. А еще вернее – для себя. Потому что, когда у нее будет свое жилище и прислуга и ты избавишься от нее, ты выйдешь замуж и нарожаешь мне кучу племянников.

– Ты могла бы иметь и своих детей.

– Я не хочу замуж. – Мегги снова прикрыла глаза. Ей было хорошо и спокойно. – Честное слово, не хочу. Предпочитаю уходить и приходить когда мне нравится и ни перед кем не отчитываться. Лучше я буду баловать и портить твоих детей, и они станут прибегать к доброй тете Мегги, когда мать будет слишком сурова с ними. – Она приоткрыла один глаз. – Почему бы тебе не выйти замуж за Мерфи?

Смех Брианны разнесся над стелющейся под ветром травой.

– Он был бы потрясен, услышав об этом.

– Он всегда хорошо к тебе относился.

– Пожалуй, да… Когда мне было лет тринадцать. Он славный парень, и я тоже хорошо к нему отношусь. Как к брату. Но в мужья я бы подыскала себе другого.

– У тебя уже все запланировано?

– Ничего у меня не запланировано. И оставим эту тему. Мы говорили о другом. Я не хочу, чтобы ты связывалась с мистером Суини только из-за того, что считаешь себя в чем-то обязанной мне. Вообще-то, я думаю, для твоей работы это полезно, но если тебе не хочется, то и не надо. Если я не слишком счастлива в жизни, это не значит, что и ты не должна быть счастливой. Я не хочу такой ценой…

– Ладно. Лучше скажи, сколько раз за этот месяц ты приносила ей еду в постель?

– Не знаю, я не веду учета. Что здесь такого?

– Вот и для меня ничего такого нет в том, что я подписала с ним контракт. Уже неделю назад. Дело сделано. Теперь я под опекой самого мистера Суини и дирекции Всемирной галереи. – Мегги схватила сестру за рукав. – Мы заставим его оплачивать нам лучшие отели и будем есть только в дорогих ресторанах и покупать никому не нужные, но дорогостоящие вещи. Потому что через две недели у меня будет выставка в Дублине.

– Так скоро? А при чем тут отель и рестораны?

– Потому что ты обязательно поедешь со мной, сестричка. Это решено.

Магазины, магазины. Пища, которую не нужно готовить самой, кровати, которые не нужно стелить. Боже, как это прекрасно, как заманчиво! Как остро захотелось всего этого! Но только на мгновение.

– Я очень хочу поехать с тобой, Мегги, – виновато сказала она. – Но не могу оставить ее в таком состоянии.

– Черта с два не можешь! Господи, неужели она несколько дней не может побыть без тебя?

– Я не могу. – Поколебавшись, Брианна все же уселась на траву. – На прошлой неделе она упала.

– Повредила себе что-нибудь? – Пальцы Мегги впились в руку сестры. – Почему ты ничего не говорила, Бри? Как это случилось?

– Не сказала потому, что все обошлось. Она была в саду, вышла сама, без помощи. Ну, и, видно, потеряла равновесие. Я была наверху, убирала комнаты. У нее царапина на ноге и болит плечо.

– Ты вызывала доктора Хогана?

– А как ты думаешь? Он сказал, что беспокоиться нечего, она просто оступилась. Что ей нужно больше двигаться, лучше питаться и все такое. Тогда она будет здоровее.

– Это каждый дурак знает! – Черт ее побери, эту женщину! И черт побери постоянное и неумолимое чувство вины перед ней, которое живет в душе у Мегги! – И, конечно, она сразу отправилась в кровать и уже не встает с тех пор? Я угадала?

Брианна поджала губы.

– Я боюсь тревожить ее. Она считает, что у нее какая-то болезнь внутреннего уха, из-за которой она в любой момент может упасть, и хочет ехать в Корк к врачу-специалисту.

– Ox! – Мегги затрясла головой и, запрокинув ее, уставилась в небо. – Все это старые штучки! Я не знаю ни одного человека более мнительного, чем Мейв Конкеннан. Она держит тебя на коротком поводке.

Всю жизнь! – Палец Мегги почти уперся в плечо сестры.

– Я и не отрицаю этого, – пробормотала Брианна. – Но не в силах оборвать его.

– Это сделаю я! – Мегги встала, отряхнула джинсы. – Ответ тут очень прост – деньги! Да, Бри, ей всегда их было мало, всегда хотелось еще и еще. Она испортила жизнь отцу, требуя, настаивая, выпрашивая их.

Как бы желая защитить отца, она положила руку на камень над его могилой.

– Это верно, Мегги, но и он испортил ей жизнь. Они совсем, ну, совсем не подходили друг другу. Браки далеко не всегда совершаются на небесах или в преисподней. Иногда и в чистилище, где супруги все время ожидают чего-то один от другого и не могут дождаться.

– И не хватает ума, чтобы разбежаться в разные стороны. Или они чересчур богобоязненные и правильные для такого решения. – Рука, лежавшая на могильном камне, дрогнула и потом упала с него, вытянувшись вдоль тела. – Знаешь, по-моему, глупцы куда лучше, чем сознательные страдальцы, которые намеренно приносят себя в жертву. Ладно. Копи деньги, Бри. Прошу тебя. Скоро будут еще. Я займусь этим как следует в Дублине.

– Ты повидаешься с ней перед отъездом?

– Да…

– Мне кажется, она тебе будет интересна. – Роган окунул лепешку в сметану и улыбнулся своей бабушке. – Это незаурядная женщина.

– Что ж, любопытно.

Кристина Суини приподняла седую бровь. Она хорошо изучила внука, знала почти каждый нюанс в его тоне или выражении лица. Однако сейчас не могла бы с уверенностью сказать, что именно он имеет в виду. Поэтому посчитала необходимым уточнить:

– Чем именно интересна?

Он и сам не ощущал ясности по этому поводу и, стараясь собраться с мыслями, начал помешивать чай, ничего не отвечая. Потом сказал:

– Она превосходный художник по стеклу. Ее видение предмета совершенно необычно. А живет в полном одиночестве, Бог знает где, в графстве Клер, в крошечном доме, почти без мебели и все такое. Но тем не менее обстановка там уникальна. Она с головой погружена в работу, однако не любит ее демонстрировать. И это не поза, я чувствую, а совершенно искренняя позиция. Она может быть и грубоватой, и очаровательной – и то, и другое тоже абсолютно непритворно.

– Состоит из контрастов?

– Еще каких!

Он удобно устроился в кресле эпохи королевы Анны посреди красивой гостиной, с чашкой севрского фарфора в руке; голова его покоилась на парчовой обивке кресла. В камине горело спокойное пламя, цветы и лепешки на столе были свежими.

Он любил эти случайные чаепития у бабушки, любила их и она. Покой и порядок, царившие в ее доме, а также достоинство, с которым она держалась, и ее увядающая красота действовали на него умиротворяюще.

Ей было уже семьдесят три года, и он испытывал гордость за себя и за нее, от того, что она выглядит лет на десять моложе. У нее была бледная, как алебастр, морщинистая кожа – но, как ни странно, эти приметы возраста лишь подчеркивали спокойствие лица. Глаза же были по-юношески синие, волосы белые и мягкие, словно первый снег.

Она обладала достаточно острым умом и безошибочным вкусом, у нее было великодушное сердце и превосходное, подчас довольно едкое чувство юмора. Словом, для Рогана, о чем он достаточно часто говорил ей, она была идеальной женщиной. Это ей льстило, даже если она не могла до конца согласиться с ним.

В одном она только огорчала внука, что не всегда могла понять и разделить его профессиональные пристрастия.

– Как идут приготовления к выставке? – поинтересовалась она.

– Неплохо. Но было бы еще лучше, если художник, ради которого я стараюсь, почаще бы отвечал на телефонные звонки. Черт ее побери! – Он справился с раздражением и продолжал:

– Доставленные экземпляры превосходны. Надеюсь, ты придешь на выставку и посмотришь собственными глазами.

– Возможно. – Но ее больше интересовал сам автор, нежели его работы, а потому она спросила:

– Ты, кажется, говорил, что она молодая женщина?

– Кто?

– Ну, эта.., мисс Конкеннан. Я правильно произношу фамилию? Ты упоминал, что она молода?

– По-моему, двадцать с чем-то. Разумеется, молода, и сколько уже успела!

Господи, сведения о ней приходится выуживать из него с большим трудом.

– И, наверное, одевается, как многие сейчас? Вроде той, помнишь? Как ее звали? Кажется, Миранда Уитфилд. Та, что работает по металлу и вся увешана металлическими предметами и разноцветными шарфами?

– У нее ничего общего с Мирандой. – Слава Богу, что ничего общего. Он вспомнил, как та преследовала его своим вниманием и докучала просьбами. – Мисс Конкеннан не вылезает из сапог и хлопчатобумажных ковбоек. А волосы… Словно она стригла их садовыми ножницами. Или вообще никогда не стригла и не причесывала.

– Неприглядная, значит?

– Как ни странно, совсем наоборот. Но в другом смысле слова.

– Мужеподобная?

– Да нет. – Он с некоторым стеснением вспомнил и как будто бы даже вновь ощутил тот огромный чувственный заряд, что угадывался в ней, вспомнил ее мгновенную невольную дрожь от прикосновения его руки. – Нет, – повторил он. – Этого бы я не сказал.

Ага, значит, нужно будет обязательно поглядеть на это чудо, заключила его бабушка, на женщину, которая заставила ее внука так затрудниться при описании ее внешности и характера.

– Мой дорогой, она всерьез заинтересовала тебя?

– Естественно. Иначе бы я не стал подписывать с ней контракт. – Он поймал взгляд бабушки, ее иронически поднятую бровь и ответил тем же движением бровей. – Это же мой бизнес, бабушка. Просто бизнес, ничего больше.

– Я так и поняла. – Усмехаясь про себя, она снова налила ему чая. – Расскажи еще что-нибудь о твоих делах.

На следующий день в восемь утра Роган был уже в галерее. Вчерашний вечер он провел в театре, затем допоздна ужинал с приятельницей. Как обычно, Патриция была мила и обаятельна. Вдова давнего его друга, рано умершего от неизлечимой болезни, она казалась ему почти что родственницей. Они с удовольствием обсудили пьесу Юджина О'Нила – за лососиной с лимоном и шампанским – и расстались после полуночи, довольные друг другом, обменявшись платоническим поцелуем. После чего Роган провел почти бессонную ночь. Однако не легкий завораживающий смех Патриции и не возбуждающий запах ее духов были тому причиной.

Причина была в Мегги Конкеннан, в ее выставке, которая надвигалась. Полночи он ругал ее последними словами за то, что она опять словно провалилась в тартарары, ее невозможно поймать по телефону – что за идиотское, какое-то патологическое отвращение к этому нормальному виду связи! – и приходится засыпать ее телеграммами, на которые тоже нет ответа.

Впрочем, одну телеграмму от нее взамен десятка своих он все же получил. Она была чрезвычайно лаконична: «ПЕРЕСТАНЬТЕ МЕНЯ ПИЛИТЬ».

Подумать только, продолжал кипеть Роган, уже открывая элегантные стеклянные двери в галерею, обвинять его в том, что он чересчур беспокоится о выставке. О ее выставке. Нет, какова наглость! Дала ему отповедь, словно капризному надоевшему ребенку. Он не испорченный ребенок, черт побери, а вполне солидный и преуспевающий бизнесмен, который к тому же предпринимает шаги, чтобы дать толчок ее карьере – карьере этой полубезумной талантливой особы. А она не изволит даже поднять трубку своего проклятого телефона и произнести «алло», как всякий умственно здоровый человек! Да будет ей известно, что он не первый день ведет дела с различными художниками и неплохо знает эту братию – их чудачества, их детские претензии, неуверенность в себе и прочие милые комплексы. В этом его профессия, и он умеет ладить с ними, ему хватает на это сноровки и терпения. Однако, чтобы общаться с мисс Конкеннан, никакого терпения не хватит!

Он прикрыл за собою двери и с наслаждением вдохнул спокойный неповторимый воздух галерейного помещения. Здание, построенное еще его дедом, в готическом стиле, с резными каменными балюстрадами, вполне можно было назвать грандиозным. Внутри его располагались несколько десятков залов, больших и поменьше, переходивших один в другой при помощи арочных входов. Витые лестницы вели на второй этаж, где находился самый большой зал – такого размера, словно был предназначен для устройства балов, и ряд небольших помещений, весьма изящно обставленных небольшими мягкими диванами.

Именно в этих комнатах он намеревался разместить работы Мегги. А в зале будет играть небольшой оркестр, и подадут шампанское. Во время открытия, конечно, не постоянно. Несколько работ – большего размера – он поставит и в самом зале, остальные – в комнатах.

В который уже раз рисуя все это в своем воображении, он прошел через нижние галерейные помещения в ту часть здания, где располагались служебные кабинеты и запасники.

Управляющего галереей, Джозефа Донахоу, он обнаружил в небольшой кухоньке за чашкой кофе.

– Рановато вы сегодня, – улыбнулся тот, сверкнув золотым зубом. – Кофе?

– Да, пожалуйста. Хотел посмотреть, как продвигаются дела наверху.

– Все в порядке, – заверил Джозеф. Оба они были примерно одного возраста, только волосы Джозефа начали уже редеть на макушке, и тот постарался компенсировать их потерю тем, что отпустил космы на затылке, сплетя их в прямую тугую косицу. Нос его хранил следы перелома – от случайного удара клюшкой во время игры в конное поло – и клонился немного влево, отчего лицом он походил на пирата. Правда, в отличном костюме самого модного покроя.

У женщин он пользовался оглушительным успехом.

– Вид у вас сегодня не очень, – заметил он Рогану.

– Плохо спал, – ответил тот и налил себе кофе без молока. – То, что прибыло вчерашним рейсом, уже распаковано?

Джозеф поморщился.

– Боялся, что вы об этом спросите. – Он отпил из чашки. – Груз еще не поступил.

– Как?

Джозеф работал с Роганом уже с десяток лет и знал все оттенки его тона. Этот был не из самых учтивых.

– Вчера груз не прибыл. Рассчитываю, что сегодня его доставят. – Джозеф старался говорить как можно мягче. – Поэтому я тоже пришел пораньше.

– Что эта женщина себе думает? Ей все было сказано, все расписано. Последнюю часть работ нужно было отправить позавчера.

– Это ведь художники, Роган. Как будто вы их не знаете? Вероятно, в последний момент к ней пришло вдохновение, и она позабыла обо всем. Но вы не волнуйтесь, у нас еще уйма времени.

– Я люблю, чтобы все делалось по плану, и мне противно, когда люди тянут резину! – Роган яростно схватил телефонную трубку. Ему не нужно было искать телефон Мегги в записной книжке, он помнил его наизусть. Лучше, чем собственный.

Телефонные кнопки он нажимал с такой силой, что чуть не вдавил их навечно в трубку. Послышались гудки. И снова гудки.

– Безответственная сумасбродка! Черт ее побери! Джозеф допил кофе и закурил. Роган с треском бросил трубку.

– У нас уже больше тридцати экспонатов, – спокойно сказал Джозеф. – Вполне достаточно и без последнего поступления. А какие работы, Роган! Даже такой старый волк, как я, в изумлении.

– Но речь сейчас не об этом!

Джозеф выпустил клуб дыма, поджал губы.

– Да, конечно.

– Мы договорились с ней, что будет сорок работ! – закричал Роган. – Не тридцать и не тридцать три, а сорок. И, кровь из носа, я их должен получить! И получу! Нет, она меня доведет! Я…

– Роган, куда вы? – воскликнул Джозеф, увидев, что его патрон ринулся из кухни.

– В графство Клер, будь оно трижды неладно! Приветственно помахав сигаретой, Джозеф провозгласил:

– Приятного путешествия.

Зная своего шефа, он ничему не удивился.

Полет был коротким, Роган не успел остыть. Безмятежная голубизна неба и теплый воздух, которые встретили его в аэропорту Шеннона, не изменили настроения. Хлопнув дверцей и положив руки на руль взятого напрокат автомобиля, он не переставал на все лады честить Мегги Конкеннан, сумасбродку и эгоистку.

К тому времени, когда Роган подъехал к ее дому, он был уже на грани кипения.

Нарушен весь ритм его деловой жизни! Он не сумеет сделать стольких дел, намеченных на сегодня, и все из-за этой шальной женщины, из-за ее капризов! Воображает, она у него одна-единственная! Ничего подобного!

Он колотил в ее дверь, пока у него не заболела рука. Потом, позабыв о всяких приличиях, ворвался в дом.

– Мегги! – заорал он, проходя через гостиную в кухню. – Где вы, черт возьми?

Не задерживаясь, он вышел в заднюю дверь и поспешил в мастерскую.

Надо было сразу сообразить, что она там. Где же еще?

Она без удивления взглянула на него со своей рабочей скамьи, вокруг которой валялись обрывки упаковочной бумаги.

– Хорошо, что появились. Вы мне поможете.

– Какого черта не отвечаете по телефону? Для чего затевать все дело, если вы откровенно плюете на него?!

– Тот же вопрос я задаю самой себе. Вы не передадите мне молоток? Вон он лежит.

Он взял в руку молоток, ощутил его вес и на мгновение почувствовал неодолимое желание опустить его на ее упрямую голову.

– Где тот груз, который вы должны были отправить?

– Он здесь. – Она провела рукой по своим непричесанным волосам, прежде чем протянуть ее за молотком. – Я его пакую, разве не видите?

– Он еще вчера должен был быть в Дублине.

– Он не мог там быть, потому что я его не послала. Она стала умело вбивать гвозди в упаковочный ящик на полу.

– Если вы приехали, чтобы смотреть, как я забиваю гвозди, должна сказать, у вас много свободного времени.

Внезапно он поднял ее с пола и поставил на скамью. Молоток упал на цементное покрытие, едва не попав ему по ноге. Прежде чем она смогла оправиться от удивления и сказать, что она о нем думает, пальцы его сжали ее подбородок.

– У меня очень мало времени, – услышала она, – для того, чтобы нянчиться с упрямой, безалаберной женщиной. От кого если что и требуется, так это чтобы она изволила вовремя отправить груз, который нужно было отправить, чтобы не нарушать распорядка работы галереи, где привыкли все делать по часам и даже минутам.

Она отбросила его руку.

– Мне абсолютно наплевать на ваши правила и распорядки, мистер Суини! Вы подписывали контракт с художником, а не с чиновником.

– Какие же «художества», мадам, помешали вам выполнить столь простые обязанности, позвольте спросить?

Она дернулась, словно хотела укусить его, но не сделала этого, а просто ткнула пальцем в один из углов мастерской.

– Вот это!

Он повернулся, куда она указывала, и замер. Только гнев, ослепивший его в момент прихода, мог помешать увидеть раньше то, что он увидел сейчас.

Скульптура, стоявшая в дальнем конце комнаты, была полных трех футов в высоту и вся перетекала переливами красок, струила причудливые волны – которые превращались в линии человеческого тела, двух тел, бесстыдно обнаженных, слившихся в одно, прекрасных.

Он подошел ближе, осмотрел скульптуру с разных сторон. Ему казалось, он видит лица, их лица, на которых радость, удовлетворение от утоленных желаний, изнеможение.

Это праздник, подумалось ему, торжество человеческого духа и низменных, животных вожделений.

– Как вы назвали это? – спросил он.

– Сдача… Капитуляция… – Она улыбнулась. – Не знаю. Возможно, вы вдохновили меня, Роган. – Она легко соскочила со скамьи. Внутри себя она тоже ощущала легкость, почти невесомость и слабое головокружение. А еще было чувство огромной радости. – Мне понадобилась почти вечность, чтобы подобрать нужные цвета. Вы не можете представить, какие только дьявольские смеси я не изобретала. – Залившись счастливым смехом, она подняла молоток и вбила еще один гвоздь в ящик. – Не знаю, когда я спала в последний раз. Два дня назад, три… – Она опять рассмеялась, опять коснулась рукой спутанных волос. – Но я совсем не устала. Чувствую себя прекрасно. Полна жуткой энергии, которую не остановить.

– Очень рад за вас, Мегги.

– А работа эта, пожалуй, лучшая из тех, что я вообще сделала. – Она внимательно оглядела свое произведение, нетерпеливо похлопала молотком по ладони. – Да, определенно, лучшая.

– Я позабочусь об упаковке, – мягко сказал Роган.

Он отвернулся от статуи, чтобы взглянуть на Мегги. Какая она бледная, каким обессиленным кажется все ее утомленное тело. Что бы она там ни говорила о своей неиссякаемой энергии, а видно, силы у нее на исходе.

– Я прослежу, чтобы ее доставили в порт, – заботливо повторил он.

– Не нужно, я сама все сделаю.

– Вам нельзя доверять.

– Нет, можно. – Она находилась в таком радужном настроении, что даже забыла обидеться.

– Хорошо, тогда я позвоню и закажу грузовик. Сколько времени вам понадобится, чтобы все закончить с упаковкой?

– Один час.

– Даю вам два с половиной. Надеюсь, телефон работает?

– Ах, как вам идет быть насмешливым, – игриво сказала она, подходя к нему вплотную. – Почти так же, как этот ваш неотразимый галстук.

Прежде чем оба успели подумать, она ухватилась за галстук и притянула к себе владельца. Теплые губы прижались к его губам, а свободная рука скользнула по его темным волосам. Хватка становилась тем сильней, чем крепче ее тело прижималось к его груди. В поцелуе был жар, злость, горечь.

Так же стремительно, как притянула, она оттолкнула его.

– Просто порыв.., извините, – сказала она с улыбкой. Сердце у нее колотилось как бешеное, но об этом она вспомнит потом. Сейчас же она добавила, глядя ему прямо в глаза:

– Отнесите это за счет недостатка сна и избытка энергии. А теперь…

Она хотела повернуться, но он удержал ее. Нет, так легко ты от меня не отделаешься, подумал он. Захватить врасплох, а потом оттолкнуть… Нет уж!

– У меня тоже порыв, – пробормотал он и слегка притянул ее за шею, глядя прямо в глаза. В них было настороженное удивление, ожидание, но она не оказывала сопротивления. Ему показалось – до того, как он коснулся ее губ своими, что изумленное выражение ее глаз сменилось на игривое. Но и оно длилось недолго. Зато поцелуй был бесконечным, нежным и жгучим в одно и то же время. Таким же неожиданным, как рождавшиеся в огне плавильной печи цвета и формы; он смирял и возбуждал, обуздывал и будоражил.

Ей показалось, она услышала какой-то посторонний звук, похожий и на легкий стон, и на вздох, и была поражена, когда поняла, что он исходит из ее собственного горла. Но она не отпрянула, даже когда звук повторился снова – тихий, беспомощный, удивленный. Она не оторвала своих губ от его – умелых и настойчивых. Не сделала этого, потому что была не в силах. Не хотела.

Она словно бы растворялась в нем – медленно, постепенно. Изначальная внезапная вспышка пламени унялась, превратилась в ровный спокойный жар.

Он уже не помнил о своем раздражении, злости, ощущая лишь одно – жажду жизни. Ему хотелось одерживать верх, побеждать, брать силой. Цивилизованный человек в нем куда-то отступил; на смену всем этическим нормам поведения приходила атавистическая, древняя потребность применить насилие, силу, почувствовать ее самому и дать почувствовать другому. Но он не одобрял этого превращения.

У нее закружилась голова. Она вынуждена была искать поддержку, рука оперлась о высокую спинку кресла. Несколько глубоких вдохов помогли восстановить дыхание. Она увидела, что он пристально смотрит на нее – в его глазах открытое желание и потрясение.

– Что же, – с трудом проговорила она, – обо всем этом следует серьезно поразмыслить.

Еще смеет иронизировать!

Роган молчал. Он думал сейчас о том, что глупо с его стороны осуждать себя за полубезумные эротические мысли, только что посетившие его: как он бросает ее на пол, срывая с нее нелепую фланелевую ковбойку, рваные джинсы… Он ведь и не пытался осуществить их. Он лишь поцеловал ее. Дружеский поцелуй, выразивший его восхищение ее работой. Поцелуй-поздравление. Кроме того, она первая начала все это.

– И все же не надо забывать, – ровным голосом заговорил он, – что наши отношения чисто деловые. Было бы не слишком умно, даже разрушительно, вносить в них что-то, что…

Господи, что он несет!

Она чуть склонила голову, раскачиваясь на пятках.

– Вы хотите сказать, – спросила она с вызовом, – что совместное спанье было бы разрушительным?

Конечно, так он и знал! Она постарается сделать из него идиота. Другого он и не заслуживает за свои дурацкие рассуждения. И ведь он продолжает желать ее, несмотря ни на что. Черт побери!

То, что он произнес, опять звучало глупо, он понимал это.

– В данное время необходимо думать о вашей выставке.

– Ну да, конечно.

Она отвернулась, начала убирать инструменты. На самом деле ей просто нужно было прийти в себя.

Все эти годы она не была неразборчива в своих нечастых интимных связях, не ложилась в постель с каждым понравившимся ей мужчиной. Далеко не так. Однако было приятно чувствовать себя свободной и независимой в этом вопросе и самой решать, кто станет ее любовником.

Сейчас, она это хорошо понимала, выбор ее пал на Рогана Суини.

– Зачем вы поцеловали меня? – просто спросила она, продолжая уборку.

– А вы?

– Я вам уже говорила. На радостях.

– А я, потому что вы раздражаете меня. Она выпрямилась, насмешливо посмотрела на него.

– Поскольку я все время делаю это, боюсь, нам придется слишком много времени уделять поцелуям.

– Ну, это во многом зависит от нас самих. Снова чересчур серьезно и чопорно! – выругал он себя.

– Догадываюсь, вы обладаете колоссальной силой воли, – съязвила она. – Мне ее не хватает. – Она тряхнула волосами, сложила руки на груди. – Интересно, что вы сделаете, если я решусь вам отказать? Прогоните в три шеи?

– Не думаю, что до этого дойдет. – К нему уже возвращалось спокойствие, а с ним и утерянное чувство юмора. – Для вас сейчас важнее всего ваше будущее, а потому на какое-то время вы позабудете о настоящем, и я могу считать себя в безопасности.

– О, конечно. Спасибо, что разъяснили. Итак, будем использовать друг друга в профессиональном смысле – и дела пойдут!

– Я бы сказал, не использовать, а помогать друг другу. – Нет, ему душно здесь, с этой чертовой женщиной! – Я, пожалуй, все же пойду и позвоню насчет грузовика.

– Роган! – Она произнесла его имя, когда он уже был около двери. – Я хотела бы поехать с вами.

– В Дублин? Сегодня?

– Да. К тому времени, как подъедет грузовик, обещаю быть готовой. Только нужно по дороге остановиться у моей сестры.

Она сдержала обещание: когда увозили груз, она уже забрасывала свой чемодан на заднее сиденье легкового автомобиля Рогана.

– Займет не больше десяти минут, – сказала она, когда отъехали от ее дома. – Надеюсь, Бри напоит нас чаем или кофе.

– Прекрасно.

Они молча доехали до « Блекторна», и Роган вошел вслед за Мегги в дом через заднюю дверь, оказавшись сразу на кухне, где, конечно же, находилась Брианна – в белоснежном фартуке, с измазанными мукой руками.

– Прошу простить меня, мистер Суини, – извинилась она, – у нас сейчас гости, я должна сделать к обеду пирожки.

– Бри, я уезжаю в Дублин.

Мегги смотрела на нее встревоженно.

– Прямо сейчас? – Брианна обтерла руки посудным полотенцем. – Я думала, выставка на следующей неделе.

– Да, но я решила поехать раньше. Она у себя в комнате?

– Конечно. Ты не хочешь, чтобы я пошла с тобой?

– Справлюсь сама. Угости пока Рогана кофе или чаем.

– С удовольствием. – Она проводила Мегги обеспокоенным взглядом. – Пройдите в гостиную, мистер Суини, там вам будет удобнее. Я тотчас же принесу кофе.

– Спасибо, не беспокойтесь. Могу выпить и здесь, если не помешаю. И зовите меня Роган, пожалуйста.

– Вы пьете черный, если не ошибаюсь?

– У вас превосходная память.

И не слишком крепкие нервы, подумал он, видя, какими движениями она достает и ставит на стол чашку и сахарницу. В чем дело? Неужели любая встреча Мегги с матерью представляет такую угрозу семейному спокойствию?

– Какое печенье вы предпочитаете? – услышал он. – Вчера я сделала шоколадное.

– Воспоминания о вашем умении делают невозможным отказаться, – любезно ответил он, садясь за стол.

– Может быть, все-таки пройдете в гостиную? – нерешительно спросила Брианна. Она уже уловила из соседней с кухней комнаты повышенные голоса. – Там вам будет лучше.

Голоса становились громче, и щеки Брианны все больше краснели. Особенно выделялся один голос.

– Кто это кричит? – с улыбкой поинтересовался Роган.

Брианна постаралась тоже изобразить улыбку.

– Наша мать. Они не очень ладят с Мегги.

– А разве с кем-нибудь Мегги ладит?

– Если человек ей нравится. Но у нее замечательное сердце! Прекрасное, великодушное сердце! Только она ничего не прощает и всегда.., как бы это сказать.., настороже. – Брианна глубоко вздохнула. Что ж, если Рогана не беспокоят крики, она тоже не станет особенно волноваться. Для нее-то они привычны. – Возьмите еще печенья.

– Ты нисколько не меняешься. – Мейв смотрела на старшую дочь чуть прищуренными глазами. – Совсем как твой отец.

– Если думаешь этим оскорбить меня, то глубоко ошибаешься.

Мейв презрительно засопела носом и пригладила кружевные манжеты своего халата. Годы и разочарования смели с ее лица все следы былой привлекательности, оно было сейчас бледным и одутловатым, с глубокими морщинами возле тонкогубого рта. Когда-то золотистые волосы сейчас поредели, поблекли, были туго зачесаны назад и собраны там в пучок.

Она возлежала на горе подушек, под одной рукой у нее была Библия, под другой коробка с шоколадными конфетами. Телевизор в углу негромко бурчал.

– Отправляешься в Дублин? Брианна говорила мне. Представляю, какие деньги ухнешь на их отели.

– Я буду тратить свои деньги.

– Не устаешь мне напоминать об этом? – Мейв заерзала на подушках, ее лицо еще больше помрачнело. Всю жизнь кто-то, а не она держал в руках кошелек и распоряжался деньгами. Сначала это были родители, потом муж, а теперь – что самое унизительное – ее собственная дочь. – Подумать только, – продолжила она, – сколько он выбросил на тебя!.. Покупал какое-то стекло, посылал учиться в чужую страну. И для чего? Чтобы ты вообразила себя художником и задирала перед нами нос!

– Он ничего не выбрасывал! Он дал мне возможность учиться. Как все родители детям.

– А я должна была торчать на ферме, ломать спину и натирать мозоли!

– Ты не работала по-настоящему ни одного дня в твоей жизни! Все делала Брианна, а ты лишь полеживала в постели с очередной болезнью.

– Полагаешь, я получаю удовольствие от своего слабого здоровья?

– Да, – убежденно отвечала Мегги. – Считаю, ты просто наслаждаешься, выдумывая себе все новые болезни.

– Это мой крест. – Мейв подняла Библию, прижала ее, как щит, к груди. Она в который уж раз подумала, что заплатила сполна за свой грех. Даже в сто раз больше, чем заслужила. И если прощение ей все-таки пришло, то успокоения не было и нет. – Это мой крест, – повторила она. – Здоровье и неблагодарное дитя.

– За что я должна быть благодарна? Что каждый день жизни слышу твои жалобы? Что твое недовольство отцом и разочарование во мне сквозили в каждом слове, каждом взгляде? Ежедневно, ежечасно.

– Я дала тебе жизнь! – исступленно крикнула Мейв. – Чуть не умерла, когда рожала тебя. И я вышла замуж за человека, который не любил меня и кого я не любила. Вышла только потому, что уже носила тебя в своем чреве! Я всем пожертвовала для тебя.

– Пожертвовала? – устало переспросила Мегги. – Чем же, хотела бы я знать?

Оскорбленная гордость, смешанная с яростью, была написана на одутловатом лице матери.

– Большим, чем ты можешь вообразить! А награда за это – дети, которые не любят меня.

– Думаешь, если ты забеременела, а потом вышла замуж, чтобы у меня была фамилия, думаешь, за это я должна закрывать глаза на все, что ты делала? И на все, чего ты не делала? – «Например, никогда не любила меня», – сказала она самой себе, но не стала произносить этого вслух. – Ты все разрушила сама. Я не причина, я результат.

– Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне? – Лицо Мейв покраснело, пальцы впились в одеяло. – Ты никогда… В тебе никогда не было ни уважения, ни доброты, ни просто жалости.

– Нет! – Голос Мегги прозвучал как удар хлыста, в глазах не было прощения. – И отсутствие всего этого я унаследовала от тебя. Но хватит. Я зашла сказать, чтобы ты не измывалась над Брианной, когда меня не будет. Иначе я перестану давать деньги на твое содержание.

– Ты.., ты вырвешь кусок изо рта у матери?

Мегги наклонилась и похлопала по крышке коробки с конфетами.

– Да. Можешь быть уверена в этом.

– Чти отца своего и мать твою… – Мейв еще крепче прижала к себе Библию. – Ты нарушила заповеди. Ты преступила их, Маргарет Мэри, и твоя душа будет в аду.

– Я лучше уступлю кому-нибудь свое место на небесах, чем буду притворщицей и лгуньей здесь, на земле!

Она направилась к двери, но ее остановил истошный крик матери.

– Маргарет Мэри! Ты никогда ничего не добьешься! Ты такая же, как он. На тебе Божье проклятье, Мегги, за то, что была зачата вне священных уз брака!

– Я не видела никакого брачного союза в нашем доме, – ответила она от двери. – Только его медленную кончину, агонию. Если это не грех, то что же тогда грех? А если грех, то не мой.

Она вышла, хлопнув дверью, но тут же вынуждена была опереться на нее и постоять некоторое время, приходя в себя.

Всегда одно и то же, одно и то же! Они не могут находиться в одном помещении, чтобы не набрасываться друг на друга с оскорблениями. С двенадцати лет Мегги поняла, что мать не любит ее, вечно осуждает. За то, что она вообще появилась на свет. Что она живет.

Семимесячный ребенок, брак без любви, ферма без настоящего хозяина. Вот какое обвинение предъявила ей мать, когда Мегги достигла зрелости. Вот что не могут они всю жизнь простить друг другу!

Распрямив плечи, она прошла на кухню. Она не знала, что их голоса были слышны, не знала, что лицо у нее смертельно бледное, а глаза горят ненавистью. Она подошла к сестре и поцеловала ее в щеку.

– Я позвоню тебе из Дублина.

– Мегги, – Брианне надо было многое сказать и.., нечего говорить. – Мегги, я хотела бы поехать с тобой.

– Могла бы, если очень захотела. Роган, вы готовы?

– Да. – Он поднялся из-за стола. – До свидания, Брианна. Спасибо.

– Пойди к ней, Бри.

С этими словами Мегги поспешно вышла из дома. Она уже взялась за ручку автомобильной дверцы, когда почувствовала прикосновение Рогана к своему плечу.

– Вы в порядке?

– Нет. Но не хочу говорить об этом. Она открыла дверцу, села в машину. Он обошел капот и уселся за руль.

– Мегги…

– Не говорите ничего. Совсем ничего. Потому что вы ничего не можете сказать или сделать, чтобы хоть что-то изменить. Так было всегда. Ведите машину и оставьте меня в покое. Сделайте такое одолжение.

Внезапно она начала плакать, горько, отчаянно. Он не знал, что делать: попытаться утешить или поступить так, как она просила.

Он тронулся с места, не говоря ни слова, только взял ее руку в свою и слегка сжал. Так он и вел машину, одной рукой, и отпустил пальцы Мегги, лишь подъезжая к аэропорту, когда рыдания прекратились, а в пальцах ослабло напряжение. Припарковавшись, он увидел, что она спит.

Он не стал будить ее, и она не проснулась, когда он внес ее в салон небольшого самолета, принадлежащего его галерее, и усадил там в кресло. Спала она и в течение всего недолгого полета, а он поглядывал на нее время от времени, не в силах отделаться от чувства удивления. И еще какого-то чувства, точного определения которому он бы дать не мог.

Глава 6

Когда Мегги проснулась, было темно. Первое, что она ясно поняла, что находится не в своей собственной постели. Запах простынь, фактура материала – все было другим. Не нужно часто спать на постельном белье тончайшего полотна, чего с ней и не случалось, чтобы почувствовать это, а также легкий успокаивающий запах вербены, исходящий от наволочки, в которую она уткнулась носом.

Чтобы поскорее отогнать неприятную мысль, зародившуюся у нее в мозгу, она осторожно вытянула руку – убедиться, что в постели она одна. Матрас плыл под ней, как вода озера, одеяло и простыни были теплыми и невесомыми, словно пух. Слава Богу, подумала она, в этом озере я в одиночестве. После чего смело передвинулась на середину кровати.

Последнее, что она помнила – как выплакивала душу в машине у Рогана и как потом чувствовала себя – точно сломанная ветка, уносимая течением.

Хорошее, видно, средство – опустошающие слезы, потому что сейчас ей значительно лучше, она отдохнула, обрела силы.

Так приятно было нежиться в бархатной темноте, в шелковистой постели, вдыхать нежные ароматы свежего белья. Но все же не мешает, решила она, поскорее узнать, где находится и как сюда попала. Скользнув руками вдоль кровати, она нащупала гладкую поверхность ночного столика, а затем лампу и выключатель.

В неярком свете из-под золотистого абажура она увидела просторную спальню, стены которой были обклеены розоватыми обоями, потолок с квадратными, художественно оформленными углублениями на нем и саму кровать, огромную, с четырьмя столбиками по углам, но без балдахина.

Просто королева кроватей, подумала она с улыбкой. Но как я в нее попала? И какая жалость, что перед тем как лечь, я не увидела ее и не сумела оценить все достоинства.

Камин в другом конце комнаты не был зажжен, но блестел чистотой и был готов к действию. На массивной шифоньерке стояли в вазе свежие, как утро, розы с длинными стеблями, и рядом – множество небольших флаконов с замысловатыми пробками.

Зеркало над шифоньеркой отразило саму Мегги, растрепанную, с припухшими веками.

Не очень-то важно ты выглядишь, мой дружок, и не слишком подходишь для этого места, сказала она самой себе и, усмехнувшись, дернула себя за рукав хлопчатобумажной ночной сорочки, которую кто-то предусмотрительно надел на нее, прежде чем уложить в постель, сняв, разумеется, для этого все, что было надето раньше. Кто же этот человек?

Служанка или, не дай Бог, сам Роган? Впрочем, какое это теперь имеет значение – дело уже сделано, и она сама, нужно признаться, только выиграла от этого. Да уж, ее одежда наверняка не слишком сочеталась с убранством опочивальни.

Если же она находится в отеле, то, без сомнения, в таком, о котором и мечтать не могла. Она прошла к двери, почти слившейся со стеной, и открыла ее.

Ванная комната выглядела не менее величественной, чем спальня, а сама ванна была не меньше, если не больше, чем кровать, сияла всеми оттенками розового цвета и блестящими металлическими кранами. Душ торчал из стены отдельно, напоминая своим основанием прилепившийся к ней кусок скалы причудливой формы. Со вздохом, в котором сквозила неприкрытая зависть, она сняла с себя рубашку и пустила струю воды.

Не без удивления она приметила, что ее скромные предметы одежды аккуратно разложены на низкой полке возле розового умывальника, выполненного в форме раковины. Платье висело на крючке в двери.

Какое это блаженство, когда по телу ударяют упругие струи горячей воды, массируя ее, словно пальцы опытного массажиста. Разве сравнить этот буйный поток со скудными робкими струйками, вытекающими из душа у нее дома? Мыло пахло лимоном и скользило по коже, словно шелк.

Да уж, позаботились о ней на славу, но кому она должна быть за это благодарна по гроб жизни?

Не менее четверти часа она нежилась под душем и лишь потом сняла с сушилки одно из больших толстых полотенец размером с целую простыню и принялась вытираться.

Обсушив волосы, насколько было возможно, она причесалась, стараясь пригладить волосы с помощью стоявшего тут же, под рукой, лака и, сбросив с плеч полотенце, надела свое любимое фланелевое платье и прочую одежду. Не обуваясь, босиком, она отправилась исследовать помещение, куда ее привезли.

Комната выходила в широкий длинный коридор, где свет ламп был притушен и потому диковинные тени лежали на стенах и на немыслимо шикарном ковре под ногами. Не слышно было ни звука, пока она двигалась по направлению к витой лестнице. Она решила спуститься и пошла, скользя рукой по отполированным перилам.

Ей уж давно стало понятно, что находится она, конечно, не в гостинице, а в чьем-то частном доме. Скорее всего в доме Рогана, заключила Мегги, оглядывая предметы искусства в фойе и в главном холле с еще большей завистью, чем в ванной. У этого человека даже есть свой Ван Гог и Матисс, заметила она, глотая слюнки в полном смысле этого слова – еще и оттого, что была зверски голодна.

Она дошла наконец до большой гостиной, где окна были распахнуты в темноту, а стулья и диванчики расставлены так, чтобы, сидя на них, можно было составлять отдельные группы для беседы. За этой комнатой была другая, которую можно назвать музыкальной – там стояли огромный концертный рояль и золоченая арфа.

Всю эту красоту она могла бы осматривать целыми днями, как в музее, если бы у нее не было в этот момент совсем другого желания, другой потребности – она мечтала найти кухню. Ох, как она хотела найти ее!

Свет, проникавший из-под одной двери, привлек ее внимание. Приоткрыв ее, она увидела Рогана. Он сидел за массивным столом, окруженный аккуратно сложенными папками и письменными принадлежностями. Комната имела как бы два уровня – внизу располагался стол, наверху, куда вело несколько ступенек, находились полки с книгами и кресла. Почти все стены были заставлены книгами.

Тысячи квадратных метров книг! В комнате стоял запах кожаных переплетов и натертого воском пола. Стены, те, что не заняты книгами, были обиты темными деревянными панелями и оттеняли сидящего там человека, как и сам он неплохо смотрелся на фоне бесчисленных полок с книгами.

Замерев на месте, Мегги с интересом наблюдала, как он быстро просматривает бумаги, делая пометки. Впервые за время знакомства она увидела его без пиджака и галстука. Воротник рубашки был расстегнут, рукава закатаны выше локтей.

Темные волосы поблескивали под светом лампы и не были столь тщательно причесаны, как обычно, даже немного взлохмачены. Словно он, пока работал, время от времени запускал в них пальцы. Он и в самом деле сделал это пару раз, пока она наблюдала за ним, недовольно кривя при этом губы.

Какова бы ни была его работа, он был явно поглощен ею и совершал ее в едином, несменяющемся ритме, в котором было что-то завораживающее.

Несомненно, он не из тех людей, которые позволяют себе отвлекаться, когда работают. Он из тех, для кого любое занятие – это предельное внимание и сосредоточенность.

Таким же он был, когда целовал ее: предельная концентрация и вдумчивость.

Роган задержался на чтении какой-то фразы, нахмурился. Видимо, что-то не понравилось. Он недолго подумал, перечеркнул, написал вновь. Расширение фабрики в Лимерике насущно необходимо для осуществления его далеко идущих планов, а потому, кровь из носа, должно быть завершено в этом году! Тогда появится сотня новых рабочих мест, а если еще и, не без помощи субсидий от его галереи, удастся быстро построить жилье, будет совсем неплохо. Так ведь и должно быть: одна ветвь бизнеса помогает развиваться другой и наоборот. Это нормально. Это может, пускай и немного, способствовать тому, чтобы ирландцы, которые, как ни печально, составляют сейчас одну из главных статей экспорта из его страны, оставались у себя дома, в Ирландии, а не рвались за границу.

Он перешел уже к следующему абзацу, когда поймал себя на том, что его что-то отвлекает, что-то мешает привычному ходу вещей. Роган оглянулся на дверь и увидел: не что-то, а кто-то.

Да, он и раньше почувствовал, еще до того, как повернул голову, что это она, и никто другой.

Мегги стояла там, босиком, с заспанными глазами, в серой невзрачной куртке, требующей некоторой починки. Волосы, откинутые назад, сверкали пламенем и выглядели устрашающе красиво. Безо всякой косметики, хорошо вымытое лицо напоминало цвет слоновой кости, на щеках играл легкий румянец. На ресницах, вокруг сонных глаз, еще не высохли капельки воды.

Его реакция была чисто мужской – перед ним была полуодетая странно-привлекательная женщина, и ему захотелось… Но он безжалостно пресек свои желания.

– Извините, что помешала. – Она чуть заметно улыбнулась, и это распалило его еще больше. – Я ищу кухню. Умираю от голода.

– Немудрено.

Голос у него был хрипловатый от избытка эмоций: гормоны продолжали играть с ним свою игру. В ее голосе тоже была чуть заметная хрипотца, ему хотелось думать – по той же причине. А впрочем, может быть, просто не отошла еще ото сна.

– Когда вы ели в последний раз, помните? – деловито спросил он.

– Не очень отчетливо. – Она лениво прислонилась к дверному косяку, зевнула. – По-моему, вчера. У меня еще в голове не все ясно.

– Вчера вы спали. Всю вторую половину дня. Как сурок. С той минуты, как мы уехали из дома вашей сестры. А сегодня – вообще весь день.

– Неужели? – Она содрогнулась. – Который сейчас час?

– Половина девятого вечера. Вторник.

– Ну и ну!

Она вошла наконец в комнату, погрузилась в большое кожаное кресло по другую сторону стола, поджала под себя ноги. Устроилась, будто привыкла сидеть в нем годами.

– Часто вы спите без просыпу по тридцать с лишним часов? – спросил он.

– Только когда подолгу бодрствую. – Она вытянула вверх руки, чтобы размять мышцы, которые еще не обрели прежней эластичности. – Бывает, работа хватает за горло и не отпускает, пока не закончишь. Так и в этот раз.

Он отвел глаза от того, что мог увидеть из-под короткого платья, и снова уставился в свои бумаги, ничего не различая в них. Его удивляло и немного забавляло, что он реагирует на появление этой женщины, словно подросток в бурный период полового созревания.

– Это рискованно для такого рода занятий, как у вас, – произнес он. – Высокая температура в печах и безумное напряжение.

– Нет. Если я чувствую, что дошла до предела, то просто валюсь и засыпаю. Сплю, пока не появятся новые силы. Так где же кухня, Роган? – Она снова улыбнулась. – Я сейчас рухну от истощения.

Вместо ответа он поднял телефонную трубку, набрал номер.

– Мисс Конкеннан проснулась, – сказал он кому-то. – Она хочет есть. В библиотеку, пожалуйста.

– Шикарно, – восхищенно заметила она, когда он положил трубку. – Но я могла бы и сама сварить себе парочку яиц и не беспокоить вашу прислугу.

– Им платят за беспокойство.

– О, конечно. – Она проговорила это сухим тоном. – Какое вы, наверное, получаете удовольствие от того, что можете отдавать приказания в любое время суток. – Ее рука сделала примиряющий жест. – Ладно, не будем обсуждать на пустой желудок. Лучше скажите, Роган, как я очутилась в этой исполинской постели наверху?

– Я положил вас туда.

– В самом деле? – Если он ожидал увидеть румянец смущения на ее лице, то его постигло разочарование. – Примите мою благодарность за это.

– Вы спали как убитая. Я даже поднес зеркало к вашим губам, хотел убедиться, что вы еще живы. Теперь же окончательно уверился в этом. Хотите бренди?

– Я бы предпочла выпить после еды. Он встал, подошел к бару, встроенному в одну из полок, плеснул себе коньяку в суженный кверху бокал.

– Вы были очень расстроены, когда мы уезжали, – осторожно сказал он, сделав глоток. Она наклонила голову.

– Это слишком мягко и дипломатично сказано.

Непреодолимое желание зарыдать уже оставило ее. То, что она испытывала сейчас, относилось к более естественным человеческим чувствам – таким, как горечь, гнев, вожделение, смех. Она припомнила, как он взял ее за руку и долго не отпускал, не произнося при этом ненужных и бесполезных слов, не пытаясь заглушить ее рыдания.

– Извините, что доставила вам столько хлопот. Вы так хорошо молчали тогда, в машине.

Он пожал плечами. Снова ирония? Здесь уж она совсем неуместна.

– Вы же не хотели говорить на эту тему.

– Не хотела и не хочу. – Она замолчала, оттого что почувствовала: ее слова звучат слишком резко. Он не заслужил этого после того, как проявил столько внимания и доброты. – Простите, Роган, разумеется, вы тут совсем ни при чем. Это все наши старые семейные неурядицы. Я вам очень благодарна за то, что вы так долго держали мою руку. Не думала, что вы из тех людей, кто способен на такой поступок.

Он метнул на нее быстрый взгляд.

– А я не думаю, что мы знаем друг друга достаточно хорошо, чтобы позволять себе судить друг друга и делать выводы.

– Что касается меня, Роган, я всегда воображала, что быстро и хорошо разбираюсь в людях. Но, видимо, вы правы. Скажите мне… – Она оперлась локтем о ручку кресла, положила подбородок на сжатую в кулак ладонь. – Расскажите, какой вы, Роган Суини?

Он почувствовал облегчение, когда был избавлен от ответа на этот вопрос, потому что внесли ужин. Опрятная, одетая в форму служанка вкатила столик с едой, и все это было сделано совершенно бесшумно: ни скрипа колесиков, ни малейшего звона посуды.

Она молча наклонила голову, когда Мегги поблагодарила, и так же бесшумно удалилась, услышав от Рогана, что больше ничего не требуется.

– Ох, как пахнет! – Мегги набросилась первым делом на суп, он был на мясном бульоне, со множеством овощей. – А вы будете?

– Нет, я уже поел.

Вместо того чтобы встать и выйти из-за стола, оставив ее наедине с едой, он продолжал сидеть на своем месте, испытывая странное спокойствие, даже удовольствие от того, что напротив него молодая женщина с аппетитом поедает суп, а кругом все так тихо, так по-домашнему уютно.

– Поскольку вы остались живы, – насмешливо сказал он, увидев, что она утолила первый голод, – предлагаю, если хотите, показать вам завтра утром мою галерею.

– Угу… – Рот ее был набит кусками хрустящей булочки. – А во сколько?

– В восемь. Потом у меня деловые встречи, но я завезу вас туда и оставлю машину в вашем распоряжении.

– Машину? Мне? – С детской непосредственностью она прижала кулак к губам. – Ой, к этому мне тоже придется привыкать? А что я буду делать с машиной в моем распоряжении?

– Что хотите. – Ее реакция почему-то вызвала у него раздражение. – Но, если вам больше нравится, можете ходить по Дублину пешком.

– Мы, кажется, несколько обидчивы сегодня вечером, не так ли? – Покончив с супом, она принялась за цыпленка в медовом соусе. – Ваша кухарка просто сокровище, Роган. Как вы думаете, смогу я вытянуть из нее рецепт этого блюда для Брианны?

– Из него, – поправил ее Роган. – Это мужчина, к тому же француз, наглый и подверженный вспышкам необузданного раздражения.

– О, тогда у нас с ним много общего. Кроме национальности. Скажите, я могу переехать в отель не сегодня, а завтра?

Он уже думал об этом не один раз. Конечно, для него было бы удобнее заткнуть ее в какой-нибудь гостиничный номер. Гораздо удобней. Но и гораздо скучнее.

– Вы можете оставаться в гостевой комнате, если вас устраивает, – любезно сказал он.

– Меня устраивает. – Она с благодарностью взглянула на него, нанизав на вилку молодую картофелину, и с удивлением обнаружила – или ей показалось? – что лицо у него стало менее напряженным. Слава Богу, расслабился немного, этот суровый владелец замка.

– Вы один в доме? – спросила она с любопытством.

– Да. – Он приподнял бровь. – Это вас беспокоит?

– Беспокоит? А.., вы, наверное, имеете в виду, не опасаюсь ли я ночного стука в мою дверь, если в вас забушуют страсти? – Она весело засмеялась, видя, как он вскипел от негодования. – Что ж, я еще в состоянии выговорить два коротких слова «да» или «нет», как и вы, Роган, если мне втемяшится в голову постучать к вам. А вопрос я задала только потому, что подумала: такой дом несколько велик для одного человека.

– Это дом нашей семьи, – сдержанно ответил он. – Я живу здесь с самого рождения.

– Прекрасное жилище. – Она отодвинула столик с подносом, встала и подошла к бару. Открутив пробку у одной из бутылок, понюхала. Приятно все-таки пахнет ирландское виски. Налив себе, Мегги вернулась к своему креслу и снова села, поджав ноги.

– Ваше здоровье, – задорно сказала она и выпила все содержимое бокала, сразу ощутив, как тепло начало разливаться по внутренностям.

– Хотите еще? – буркнул Роган, не глядя на нее.

– Мне достаточно. Одна порция согревает душу, две – согревают голову. Так часто говаривал мой отец. Хочу, чтобы голова оставалась холодной.

Она поставила пустой бокал на поднос, поерзала в кресле, устраиваясь поудобнее. Поношенное платье из фланели вздернулось, приоткрыв колено.

– Вы не ответили на мой вопрос, Роган!

– Какой вопрос?

– Кто вы такой?

– Я – предприниматель, бизнесмен. О чем вы не устаете напоминать мне с завидной регулярностью. – Он переменил положение, показывая, что хочет сесть так, чтобы не видеть ее голые ноги. Она не обратила на это никакого внимания или сделала вид, что не обратила. – Предприниматель в третьем поколении, – продолжал он. – Родился и рос в Дублине, и могу сказать, что мне чуть не с пеленок прививали любовь к искусству.

– И эта любовь и уважение вылились в то, что вы мечтаете получать от искусства побольше прибыли?

– Совершенно верно. – Он отпил бренди и закинул ногу на ногу. В эти минуты он выглядел именно так, как полагалось выглядеть преуспевающему, богатому бизнесмену, вполне довольному своей жизнью. – Открою вам один страшный секрет. Получение доходов доставляет немалое материальное удовлетворение тому, кто их получает. Это во-первых. А во-вторых, в моем деле существует еще другой вид удовольствия – интеллектуальный. Когда удается отыскать новый художественный талант и сделать все, чтобы помочь ему. Конечно, если веришь в него.

– Значит, я нахожусь здесь, чтобы доставить вам другой вид удовольствия?

Он спокойно встретил ее вызывающий взгляд и утвердительно кивнул.

– Вы совершенно правы, Мегги. Но существует и третий вид удовольствия.

– Догадываюсь, о чем вы хотите сказать, мистер Суини. Я должна так понимать, что за вами выбор?

Видит Бог, она не хотела переводить разговор на скользкую тему, но ведь он сам начал, а кроме того, разве все это странное происшествие с ее невольным попаданием к нему в дом и сама окружающая обстановка – разве все это не способствует подобным мыслям? Да еще когда он так близко от нее, а она в расслабленном после долгого сна состоянии и, можно сказать, полуодета.

– По сложившейся традиции, – ответил он так же спокойно, – мужчина действительно является более активной стороной, и обычно он выбирает время и место.

– Ха! – От возмущения она чуть не выскочила из кресла, но ограничилась лишь тем, что направила в сторону Рогана осуждающий взгляд, подкрепленный вытянутым указательным пальцем. Вместе с тем все мысли о возможном романтическом приключении с подобным человеком развеялись как дым. – Можете убрать ваши традиции куда подальше и забыть о них! Я, во всяком случае, их не признавала и не признаю! Позвольте вам напомнить, что на носу уже двадцать первый век, и женщинам давно позволено выбирать самим. Что большинство из них и делает, если вы заметили. И я в том числе. – Негодуя, она все-таки привстала с места, но тут же плюхнулась обратно. – Если я и выберу вас, Роган, то исключительно тогда и там, где захочу!

От последних ее слов он чуть не лишился дара речи. Не слишком склонный к смущению, он почувствовал себя неловко в своем собственном доме, в своем кабинете.

– Да, Мегги, – сказал он после некоторого молчания, – все-таки прав был кто-то из древних, сказавший мудрые слова: язык мой – враг мой.

– Не знаю, что он имел в виду, этот умник, а я говорю о мужчинах определенного типа. Которые вроде вас считают, что удел женщины покорно следовать всем его приказаниям и прихотям и терпеливо дожидаться, пока он обратит на нее свой благосклонный взор. И вообще ей следует вести себя, как святой: ни слова упрека или несогласия не смеет сорваться с ее розовых губ. И лишь по мановению руки мужчины, и в тот миг, какой он возжелает, она обязана превращаться в страстную тигрицу с самыми безудержными фантазиями. Однако только до той поры, пока он не зажжет свет и не скажет, что теперь она может уходить.

Роган давно уже переборол внезапный приступ неловкости и слушал ее, пряча улыбку в свой бокал с бренди.

– Что ж, – с усмешкой сказал он, когда она в конце концов остановилась, чтобы перевести дыхание. – Вы удивительно красочно все изложили. А мне-то грозило так и умереть невеждой. – Глупец!

– Зануда! – парировал он любезным тоном. – Не хотите чего-нибудь на десерт?

Она откашлялась, потому что першило в горле. Подумать только, что были мгновения, когда казалось, этот человек нравится ей! По-настоящему нравится! Нет уж, во всяком случае, не он!

– Хочу! – сказала она резко. – Но не стану отвлекать из-за этой ерунды бедную девушку, которая вас обслуживает, от телевизора или флирта с дворецким. У вас ведь есть дворецкий, я не ошиблась?

– У меня есть дворецкий, но ему уже семьдесят шесть и, думаю, он не слишком интересуется флиртом с горничной.

– Много вы знаете о людях в этом возрасте! – Она встала наконец со своего места, подошла к полкам с книгами. Ого, все в алфавитном порядке, по фамилиям авторов! Иного она и не ожидала от Рогана. Вот он уж настоящий зануда – дотошный, пунктуальный, въедливый.

– Как ее зовут? – не оборачиваясь, деловито спросила она.

– Кого?

– Вашу служанку.

– Вам нужно ее имя?

Мегги провела пальцем по тому Джеймса Джойса.

– Нет, мне интересно, знаете ли вы ее имя. Считайте мой вопрос одним из видов тестирования.

Роган приоткрыл рот, потом закрыл его снова. Он был рад, что Мегги стоит к нему спиной. Собственно, для чего ему знать имя одной из служанок? Колин, Морин? Черт! Все равно, ведь с ними имеет дело дворецкий. Бриджит? Нет! Да ну ее к чертям!

– Нэнси, – сказал он наугад. Он был почти уверен, что Нэнси. А впрочем… – Она поступила к нам недавно. По-моему, не больше пяти месяцев назад. Может быть, хотите, я позову ее, чтобы она вам представилась?

– Нет, спасибо. – Мегги уже продвинулась от Джойса к поэту Китсу. – Мне все понятно. Скажите, а кроме классики, у вас в доме есть какие-нибудь книги? Про какое-нибудь леденящее кровь убийство, с которым не скучно было бы провести время?

Убийство! Его коллекция первых изданий книг считается одной из лучших в стране, а ей подавай какой-то паршивый триллер! С трудом сдерживая негодование, он сказал:

– Полагаю, вы найдете здесь произведения Кавалерственной Дамы Агаты, если поищете.

– Англичане! – кисло заметила Мегги. – Они недостаточно кровожадны, если не описывают, как чертовы сторонники Кромвеля уничтожали в свое время аристократов. А это что? Данте на итальянском.

– Мне кажется, это довольно естественно для Данте.

– Вы знаете этот язык или держите книгу так, для показа?

– Во всяком случае, разбираюсь в нем достаточно прилично.

– Я тоже. Училась там целых три года. В Венеции. – Она усмехнулась. – Но лучше всего, пожалуй, знаю уличный сленг. Так что меня нельзя пускать в приличное общество.

Она пошла дальше вдоль полок в поисках чего-нибудь более современного.

– Тут я с вами вполне согласен. – Он тоже встал и прошел к дальним полкам. – Идите сюда. Здесь наверняка то, что вы ищете. Вот, возьмите, – он протянул ей книгу под названием «Красный дракон». – Под этим переплетом нескольких человек убивают самым жестоким образом.

– Прекрасно. – Она сунула книгу под мышку. – А теперь я попрощаюсь с вами, чтобы вы могли вернуться к работе. И еще раз спасибо за кров и пищу.

– Пожалуйста. – Он уселся за стол, взял ручку, повертел в пальцах. – Я собираюсь выехать завтра из дома в восемь. Столовая по этому же коридору налево. Завтрак подают начиная с шести утра.

– Ручаюсь, в это время он мне не потребуется, но к восьми я буду готова. – Внезапно она приблизилась к нему, оперлась на ручки кресла, лицо ее оказалось почти вплотную к его лицу. – Знаете, Роган, мы так блестяще несовместимы друг с другом, как только можно этого желать!

– Это тот редкий случай, – едко ответил он, – когда я не могу не согласиться с вами.

Ее кожа, там, где воротник платья не закрывал шею, пахла, как сам грех.

– И потому, – с иронией продолжила она, – наши отношения так странны и очаровательны, не правда ли? Ведь они построены на том, что между нами нет ничего общего.

– Абсолютно ничего, – сухо подтвердил он. Его взгляд упал на ее губы, задержался там и опять уперся ей в глаза. – Или что-то есть, но очень шаткое.

– Мне всегда нравилось качаться на качелях. Она нагнулась еще больше, всего на какой-то дюйм, и слегка прикусила зубами его нижнюю губу.

Словно острие копья пронзило его вдруг – стремительный жар разлился по его телу.

– Что касается меня, я предпочитаю твердую почву, – пробормотал он, когда она выпрямилась.

Он надеялся, что при этом голос его тоже был достаточно тверд.

– Знаю, поэтому мы для начала попытаемся на нее встать. Спокойной ночи.

С этими словами она, не оглянувшись, вышла из комнаты.

Не раньше, чем за ней закрылась дверь, Роган отложил ручку и потер лицо обеими руками.

Этого еще не хватало! Эта женщина вызывает у него вожделение. Только вожделение! То, чего у него уже не бывало с юности. Потому что в первую очередь он цивилизованный человек, с хорошим воспитанием и развитым вкусом.

Он любил женщин. Уважал их. И, конечно, если отношения с ними продолжали развиваться, дело доходило до постели, но не раньше, чем он чувствовал, оба они чувствовали истинное расположение друг к другу, душевную тягу, просто любовь, наконец. Не только в постели. Никогда он не руководствовался исключительно половым инстинктом. Он ведь не какое-нибудь животное.

Что же касается этой Мегги Конкеннан, он не уверен даже, что она ему просто нравится. И как бы он себя назвал, если бы вознамерился испытать то, чего ему так хотелось, чего он так жаждал сейчас? А именно – взбежать вверх по лестнице, ворваться к ней в комнату и совершить насилие над ее телом!

О, но зато тогда я почувствовал бы себя не только удовлетворенным, но и отмщенным! – подумал он с мрачным юмором.

А какая же альтернатива? Каков выход? Выход таков, что надо перебороть свою страсть, унять вожделение, пускай помучившись немного. Этого она, пожалуй, и хочет от него. Но уж если придет время его победы, а оно скорее всего придет, он припомнит ей все. Когда сила и власть будут в его руках!..

Ради такого торжества стоит повременить и немного помучиться.

Даже, подумал он, отшвыривая от себя бумаги, если предстоит противная бессонная ночь.

Мегги спала, как дитя. Несмотря на ужасы, почерпнутые со страниц романа, который ей вручил Роган, она не увидела во сне ни одного убийства, ни одной капли крови и проснулась около семи, бодрая и в хорошем настроении.

В том же состоянии она разыскала столовую и была несказанно обрадована, обнаружив там истинный ирландский завтрак, стоящий на буфете и хранящий еще тепло породившей его кухни.

– Доброе утро, мисс. – В комнату вошла вчерашняя служанка. – Могу чем-нибудь помочь вам?

– Спасибо, не нужно. Я все возьму сама. С тарелкой она направилась к буфету.

– Вам чай или кофе, мисс?

– Лучше чай.

Мегги сняла крышку с посудины, где лежали толстые куски аппетитно пахнущего бекона. – Вас зовут Нэнси?

– Нет, мисс. Мое имя Норин. Ага, значит, вы не выдержали тест, уважаемый мистер Суини, эсквайр!

– Пожалуйста, Норин, передайте повару, что я в жизни не ела ничего вкуснее, чем вчерашний ужин.

– С удовольствием передам, мисс. Мегги продвигалась от судка к судку, накладывая содержимое себе на тарелку. Обычно она обращала мало внимания на то, что ест, особенно если дело касалось изделий ее собственной кухни. Но когда еда – в таком количестве и такого качества, не уделить ей должного внимания было просто грешно.

– А что мистер Суини? – мимоходом спросила она. – Не присоединится ко мне?

– Он уже поел, мисс. Мистер Суини завтракает каждый день ровно в полседьмого.

– Человек с твердыми привычками, да? – подмигнула ей Мегги, намазывая толстый слой джема на теплый тост.

– Да, мисс, – почтительно ответила Норин, чуть покраснев. – Должна вам напомнить, мисс, что ровно в восемь он выезжает из дома.

– Спасибо, Норин, я запомнила это на всю жизнь.

– Если что-нибудь еще нужно, мисс, то позвоните.

Норин поторопилась уйти тихо и неслышно, как вошла. Как мышка.

Мегги продолжала наслаждаться завтраком, пригодным разве что для королевы, и лениво перелистывала утреннюю газету, аккуратно лежавшую рядом со столовым прибором.

Да, неплохо так жить – со слугами, которым достаточно щелкнуть пальцами, чтобы они выполнили любое твое желание. Но, с другой стороны, можно спятить, когда в твоем доме все время толкутся посторонние люди и ты не можешь побыть один. Никогда.

Во всяком случае, она бы определенно съехала с катушек, так решила Мегги, и ей стало немного жаль Рогана, несмотря на всю роскошь, на все эти гобелены, канделябры, китайский фарфор и антикварную мебель, которая его окружает. Нет, она ни за какие удобства и лакированные полы не отдала бы свою свободную непритязательную жизнь!

Приняв это серьезное решение, она налила себе вторую чашку чая, просмотрела до конца газету «Айриш тайме» и съела все до последней крошки со своей тарелки. Откуда-то из глубины дома послышался бой часов. Она задумалась над тем, не положить ли себе еще кусочек бекона, назвала себя обжорой и отвергла соблазн.

Некоторое время она посвятила затем изучению предметов искусства на стенах. Несколько акварелей были просто изумительны. Еще раз неторопливо обойдя комнату, она направилась в холл.

Роган уже стоял там, безукоризненно одетый – в сером костюме и темно-синем галстуке. Он посмотрел на нее, потом на часы.

– Вы опаздываете, – сдержанно сказал он.

– Разве?

– Уже восемь минут девятого.

Она тряхнула головой, хотела засмеяться, но увидела, что он вполне серьезен, и тоже постаралась сделать глубокомысленный, даже взволнованный вид.

– Что ж, меня нужно выпороть, – заговорщически сказала она.

Он оглядел ее с ног до головы. Тяжелые туфли, скорее полуботинки, темные чулки, мужского покроя белая рубашка навыпуск, подпоясанная широким кожаным ремнем, в ушах какие-то прозрачные серьги и даже, кажется, следы кое-какой краски на лице. А вот часов у нее нет.

– Конечно, если вы не носите часы, как вы можете что-то делать вовремя.

– Вы правы.

Не спуская с нее глаз, он вытащил блокнот и ручку и начал писать.

– Что вы делаете? Вы же не журналист!

– Записываю, чем еще нужно вас обеспечить, помимо часов. Календарем и телефонным автоответчиком.

– Как вы великодушны, Роган. Но это, право, слишком. К чему мне такая роскошь?

Он уже открыл входную дверь и ждал, пока она пройдет.

– Часы, если, конечно, вы на них изволите взглянуть, – ответил он, – покажут вам время, автоответчик запишет мою ругань, а календарь подскажет, какой сегодня день на дворе и какие обязательства вам предстоит выполнить. Я понятно излагаю эти вещи?

Они уже были в саду перед входом в дом. Она остановилась, несмотря на нетерпение, которое проявлял Роган, и оглядела здание. Оно выходило фасадом на прекрасный тенистый парк святого Стефана, как она узнала позднее, и стояло с гордым, даже слегка надменным видом на фоне задумчивого голубого неба.

Каменные стены были уже тронуты временем, но их линии оставались такими же изящными и легкими, как тело юной девушки. Все окна, а их было много, сверкали в лучах солнца, словно бриллианты. Небольшой сад возле дома был опрятным, как церковь внутри, и таким же суровым, несмотря на яркую зелень лужаек.

– Неплохое у вас тут место, – одобрила Мегги. – Я как-то не заметила всего этого, когда входила в дом.

– Я не стал его показывать вам, – проворчал Роган, – потому что в тот момент глаза у вас были плотно закрыты. Но туристический обзор мы оставим на другое время. Не люблю опаздывать.

Он взял ее за руку и почти силой потащил туда, где стоял автомобиль.

– Поскольку вы в таком добром настроении уже с утра, – ехидно проговорила она, едва поспевая за ним, – то хочу вам сказать откровенно, что бы вы ни делали, я уже не изменюсь. Я безответственный человек, Роган. Возможно, это у меня наследственное. Да не тяните так! Разве вас кто-то накажет, если вы немного задержитесь? Почему вы такой грубый?

– Я не грубый! – рявкнул он. А каким же еще прикажете быть, если спал он сегодня от силы часа три, а работы набралось невпроворот. Но разве ей понять! – У меня много дел, – добавил он более мирным тоном. – Садитесь в машину!

Некоторое время они ехали молча. Она наслаждалась великолепным утром, спокойной ездой в роскошном автомобиле.

– У меня немало дел, – снова произнес он, как бы извиняясь.

– О, конечно. Достроить империю, получить Нобелевскую премию, выиграть…

Она не сумела договорить: он резко вильнул к тротуару, от чего сзади раздался возмущенный сигнал, и затем, остановившись, схватил Мегги за воротник рубашки, почти сорвал ее с сиденья, притянул к себе и впился губами в ее губы.

Чего-чего, а уж этого она совершенно не ожидала. Что вовсе не означало, что была недовольна. Его ярость, как и в предшествующем случае, придавала поцелуям особую остроту. Но, хотя голова у нее немного кружилась, в ней не ослабевало ощущение собственной силы. И еще она понимала, что здесь не было никакой попытки соблазнить, просто крайняя степень раздражения, вылившаяся в потребность заставить ее замолчать, хотя бы таким, не вполне обычным способом. Впрочем, отчего же тогда оба они напоминают сейчас два оголенных провода, готовых вот-вот соединиться и вызвать взрыв?

Хватит, говорил он себе, довольно. Я показал уже, кто здесь хозяин положения, мне стало лете.

Или нет? Так оторвись же от нее!

Но он не мог. И легче не становилось. Вместо облегчения – еще большая напряженность во всем теле, и кажется, будто погрузился в какую-то мягкую безмолвную тьму, откуда нет выхода. И не надо. Не нужно света, голосов – пусть будет так как можно дольше. Всегда.

Он резко отпрянул от нее и ухватился обеими руками за рулевую баранку, как бы в поисках поддержки, опоры. Осторожно вывел машину на проезжую часть, чувствуя себя не вполне уверенно, словно впервые сел за руль.

– Как я понимаю, это было ответом на что-то, – услышал он ее голос, неестественно спокойный.

– Да. Или попыткой удушить.

– Предпочитаю, чтобы меня целовали, а не душили. А еще бы мне хотелось, чтобы вы свои желания выражали без такой злобы.

Он почти уже совсем успокоился, внимательно смотрел на дорогу, даже прикидывал в уме, сколько лишнего времени пришлось потратить на свою гостью.

Однако не ответить ей не мог.

– Я уже раньше говорил вам: всему свое время.

И для желаний тоже.

– Кто же его определяет, интересно?

– Для меня необходимо узнать человека, с которым я сплю. Не говоря уже о взаимном уважении и некоторых чувствах.

Ее глаза сузились.

– Я тоже понимаю, Суини, что между поцелуями и постелью дистанция не такая уж малая. И хочу, чтоб вы знали: я не из тех, кто опрокидывается на матрас по одному мановению руки.

– Я никогда не говорил…

– А что вы сказали сейчас? – Его слова казались ей тем более оскорбительными, что сама она хорошо знала, как быстро бы согласилась «опрокинуться» с ним. И потому продолжала:

– Насколько я вижу, вы считаете меня достаточно распущенной. Это ваше дело, и я не собираюсь рассказывать вам о моей интимной жизни. Что же касается взаимного расположения и уважения, то вам еще предстоит завоевать их у меня. Вот так-то, мой друг.

– Прекрасно. Значит, мы пришли к согласию.

– К черту согласие! А вашу служанку зовут Норин.

Он так изумился, что отвел взгляд от дороги и уставился на нее.

– Что?

– Вашу служанку, болван вы этакий, вы – долгоносый аристократ, зовут не Нэнси и не Морин, а Норин. Можете вы это уяснить?

Она сложила руки на груди и с надменным видом повернулась к боковому окошку.

Роган медленно покачал головой.

– Я безмерно благодарен вам за разъяснение. Один Бог знает, в какое ужасное положение я бы попал, когда пришлось бы представлять ее моим гостям или соседям.

– Высокородный сноб!

– Ядовитая змея!

Остальную часть пути они проделали в гробовом молчании.

Глава 7

Дублинская Всемирная галерея не могла никого оставить равнодушным. Ради одного только ее архитектурного облика стоило посетить это место. Фотографии здания появлялись в десятках журналов и книг по искусству во всем мире, как блестящий пример георгианского стиля, вообще присущего Дублину.

Мегги тоже не раз видела ее изображение на глянцевых страницах, но воочию – совсем другое дело. От истинного великолепия трех пространственных измерений захватывало дух.

Много часов своего свободного времени в Венеции провела она в ее завораживающих музеях. Но по великолепию и пышности внешнего вида им было далеко до галереи Рогана.

Однако она так ничего и не сказала ему об этом, когда тот, открыв величественные двери, жестом пригласил ее войти.

Ей пришлось подавить в себе желание опуститься на колени чуть ли не у входа, таким похожим на храм, тихим, в бликах переменчивого света, со специфическим запахом, показался ей главный зал. Экспозиция искусства аборигенов Америки была превосходной: гончарные изделия, огромные плетеные корзины, ритуальные маски, принадлежности для колдовства, разнообразные бусы. На стенах висели картины – и примитивные, и с глубоким смыслом. Особенно восхитило Мегги платье из оленьей кожи с орнаментом в виде бусин и ярких камешков. Оно выглядело на стене как самый изысканный гобелен. Так и хотелось потрогать его.

– Изумительно! – воскликнула она. Это было первое нейтральное слово, произнесенное после яростного поцелуя в автомобиле.

– Рад, что вам хоть что-то понравилось. Опять этот язвительный тон. Смогут они когда-нибудь разговаривать как нормальные люди?

– До сих пор я видела изделия американских индейцев только на страницах книг, – восхищенно сказала она и наклонилась над большим сосудом для воды.

– Потому-то я и захотел привезти эти экспонаты и выставить тут. Мы в Ирландии забываем, что, кроме европейского искусства, существует и другое.

– Трудно поверить, что людей, умеющих делать такие вещи, называли дикарями. И не так уж давно, если судить по фильмам с Джоном Уэйном. Хотя мои предки тоже были дикарями, тоже разукрашивали себя в разные цвета перед битвой. Больше всего они любили голубой цвет. Цвет моря. Я ведь из их рода. – Она критически осмотрела стоящего перед ней джентльмена, одетого с иголочки, и добавила:

– Впрочем, и вы тоже.

– Я слышал краешком уха, – доверительно ответил он, – что на протяжении столетий эти обычаи постепенно отмирали. Во всяком случае, у большинства. Лично я давно уже не испытываю тягу вымазывать себя голубой краской. Хотя женщины делают это до сих пор.

Она весело рассмеялась, он в который уже раз взглянул на часы.

– Ваши работы мы поместили на втором этаже. Он направился к лестнице, Мегги пошла за ним.

– Почему именно на втором? – поинтересовалась она у его спины.

Он остановился, подождал, пока она поравнялась с ним на ступеньках. В голосе у него слышалось нетерпение, когда он отвечал ей, продолжая подниматься по лестнице.

– Хочу, чтобы выставка, подобная вашей, стала не только показом работ, но и, как теперь говорят, общественным мероприятием. Презентацией. Посетители лучше воспринимают искусство, когда чувствуют себя несколько более свободными, даже расслабленными, если хотите. Это мое убеждение, рожденное из немалого опыта. – Он снова остановился, взглянул на нее. – Вы чем-то озабочены?

– Только тем, чтобы люди смотрели мои работы серьезно, а не с бутербродом в зубах и рюмкой виски в руке. Чтоб это не было похоже на вечеринку с танцами.

– Уверяю вас, те, кто придет, танцевать не будут. И, вообще, стратегия и тактика – моя забота, мисс Конкеннан. Мы уже говорили об этом.

Они подошли к прикрытой двери, Роган распахнул ее и отступил назад, пропуская Мегги вперед.

Войдя в дверь, Мегги чуть не лишилась дара речи от неожиданности. Перед ней была огромная комната, над которой нависал купол яркого, но мягкого света. Он лился на темный отполированный пол, и в нем создавалось почти зеркальное отражение тех изделий, что были отобраны Роганом для показа и стояли на стендах. Нет, не на стендах – на мраморных пьедесталах на уровне глаз смотрящих.

В самых сокровенных своих мечтах она не могла вообразить, что творения ее рук могут так выглядеть – великолепно, грандиозно, чувственно.

На самых высоких постаментах стояло всего двенадцать работ. Ловкий ход, мысленно одобрила Мегги, потому что это сразу обратит на них особое внимание. А в центре зала, как блестящий холодный айсберг с огненной сердцевиной, высилась ее последняя работа – «Сдача»… «Капитуляция»… «Поражение»…

Она почувствовала тупую боль в сердце, оглядывая это произведение. Кто-то, возможно, купит его, увезет с собой. Купит, поторговавшись с Роганом, украдет у нее, украдет из ее жизни.

Да, за то, что хочешь чего-то большего, нужно непременно платить потерей того, что уже имеешь. Или потерей самого себя. Такова жизнь.

Молча шла она по залу, шаги ее отдавались гулким эхом. Засунув руки в карманы, Роган следовал за ней.

– Самые маленькие вещи, – объяснял он, – выставлены в верхних гостиных. Так мы называем те небольшие залы. Обстановка там более скромная. Мы… – Он внезапно замолчал, прошипев что-то сквозь зубы. Какого черта! Она даже головы не повернет к нему. Для кого, собственно, он все это долдонит? Чего ей надо? Чем опять недовольна? С неохотой он все же добавил:

– Как я уже, кажется, говорил, на выставке будет небольшой ансамбль. Струнный. Шампанское и бутерброды. – Последние слова он произнес с некоторым вызовом.

– Да, да, конечно, – рассеянно отвечала Мегги. Она стояла спиной к нему, не понимая, почему в такой необычный для нее момент, в этом величественном зале, уставленном ее работами, ей так хочется лишь одного – плакать.

Роган заговорил снова:

– Я попрошу вас присутствовать при открытии. Хотя бы недолгое время. Можете, если не хотите, не говорить и не делать ничего, что как-то потревожило бы вашу авторскую неприкосновенность.

Сердце у нее билось так сильно и громко, что она не уловила раздражения в его тоне.

Она тихо сказала:

– Все это выглядит… – И замолчала, потому что не могла подобрать нужное слово. – ..Красиво, – наконец нашлась она. – Все это очень красиво.

– Красиво? – удивленно переспросил он.

– Да. – Она повернулась к нему, глаза у нее были расширены. Впервые за долгие годы она испытывала чувство страха. – У вас превосходный художественный вкус.

– Вы очень любезны, Маргарет Мэри. Благодарю вас на добром слове. Должен признаться, понадобилось всего три недели плюс немало усилий около десятка высококвалифицированных специалистов-музейщиков, чтобы все стало выглядеть «красиво».

Нетвердой рукой она провела по волосам. Почему он все время недоволен ею? Разве не понимает, что она просто лишилась дара речи от всего увиденного, что совсем выбита из колеи и трясется, как кролик, убегающий от собачьей своры?

– Что вы хотите, чтобы я сказала вам, Роган? – произнесла она дрожащим голосом. – Я сделала свою работу и отдала вам. Вы сделали свою, использовав то, что получили. Нас обоих следует поздравить. А теперь давайте пойдем наверх.

Она направилась к дверям, но он преградил ей путь. Ярость, написанная на его лице, была так явственна, так сильна, что Мегги не удивилась бы, если все ее стекло превратилось бы сейчас в мельчайшую разноцветную пыль от его взгляда.

– Вы… Вы – неблагодарная крестьянка, – прошипел он.

– Я? Крестьянка? – Она была в полном смятении – напугана, сбита с толку, но и возмущена. – В этом вы совершенно правы, Суини. Считаете меня неблагодарной, потому что я не падаю к вашим ногам и не целую ваши модные ботинки? Если так, то вы тоже правы. И я, в свою очередь, не ожидаю от вас ничего большего, чем то, что написано в вашем поганом контракте с его муторными пунктами. А там ничего не сказано о взаимной благодарности и целовании ботинок.

Она чувствовала, что сейчас разрыдается – жгучие слезы подступили к глазам, – и если она немедленно не уйдет отсюда, то они хлынут потоком, а грудь разорвется от стонов. В отчаянном порыве убежать она толкнула его, но он схватил ее за плечи, удержал и резко повернул к себе.

– Впрочем, я всего ожидал от вас, мисс Конкеннан, – сказал он все с той же яростью. – И этого тоже.

– Прошу прощения, – раздался голос от двери. Там стоял только что вошедший Джозеф Донахоу. – Я прервал вашу беседу?

То, что представилось его глазам, вызвало у него несказанное удивление и не меньший интерес. Его босс, всегда такой выдержанный и хладнокровный, с разъяренным лицом стоял напротив маленькой женщины, глаза которой были полны угроз, а кулаки, казалось, готовы нанести смертельный удар.

– Совсем нет, Джозеф. – Колоссальным усилием воли Роган подавил желание отшвырнуть Мегги, сопроводив это действие соответствующими словами, и спокойно отпустил ее плечо, отступив назад и моментально обретя свойственное ему самообладание. – Мы как раз обсуждали с мисс Конкеннан некоторые условия контракта. Познакомьтесь, пожалуйста. Мегги Конкеннан. Джозеф Донахоу, хранитель галереи.

– Очень приятно.

Весь излучая любезность, Джозеф подошел, чтобы пожать слегка дрожащую руку Мегги, затем поцеловал ее и широко улыбнулся, блестя золотой коронкой.

– Какое удовольствие, мисс Конкеннан, познакомиться с таким талантливым человеком, таким одухотворенным.

– И мне приятно видеть того, кто так трепетно относится к искусству и к людям искусства.

Обмен любезностями на этом закончился, но Джозеф не спешил отпускать руку Мегги. Она же обрела уже силы благосклонно улыбаться ему. Чего не мог не отметить Роган.

– Скажите Джозефу, когда вам потребуется машина для поездки по городу, – холодно произнес Роган. – Водитель будет в вашем распоряжении.

– Спасибо, – ответила Мегги, не глядя на него. – Думаю, Джозеф сумеет занять меня на некоторое время.

– Нет ничего более приятного, – заверил тот. – Вы уже видели наши гостиные наверху, мисс Конкеннан?

– Еще нет. Называйте меня просто Мегги.

– С удовольствием. – Он было отпустил ее руку, но тут же взял вновь. – Пойдемте, Мегги. Надеюсь, вам понравится то, что мы сотворили. Хотелось бы, чтобы вы одобрили. Мы приветствуем любые ваши пожелания и предложения.

– Спасибо. Предвкушаю удовольствие, которое получу. – Она пошла вслед за Джозефом, но у дверей остановилась и повернулась к неподвижно стоящему Рогану. – Мы не будем отрывать вас от дел, Роган. У вас их так много. – И снова обратилась к Джозефу:

– Я знаю одного Донахоу. Френсиса. Он живет поблизости от Энниса и занимается торговлей. По-моему, он чем-то похож на вас. Пожалуй, глаза. Случайно не ваш родственник?

– У меня уйма двоюродных братьев и сестер в графстве Клер со стороны отца и матери. По материнской линии они Райаны.

– Я знаю много Райанов. О!

Она остановилась на пороге комнаты, куда они уже вошли. Помещение было небольшим, с изящным камином и удобными диванчиками. На старинной работы столиках стояло несколько ее изделий, в том числе то, которое Роган приобрел во время своего первого визита к ней.

– По-моему, размещено со вкусом, – сказал Джозеф, включая освещение. И сразу стекло ожило, запульсировало под лучами света. – В большом зале, – услышала Мегги слова Джозефа, – дыхание посетителей должно надолго прерываться. Здесь им разрешается дышать свободней. Так нами задумано.

– Да.., да… – она глубоко вздохнула. – Ничего, если я сяду, Джозеф? Только на минуту. У меня как раз прервалось дыхание.

Она села на мягкий диван, прикрыла глаза.

– Знаете, Джозеф, – заговорила она, не открывая глаз, – однажды, когда я была еще ребенком, отец купил козла. У отца появилась очередная идея: начать разводить коз. Как-то я пошла с этим козлом на поле и чем-то, видно, вывела его из себя. Он меня хорошенько боднул, и я отлетела футов на десять. Такое же ощущение я испытала, когда вошла в эту комнату. Словно чьи-то рога боднули меня.

– Нервы, да?

Она открыла глаза, увидела сочувствие и внимание во взгляде Джозефа.

– Боюсь до смерти. Но будь я проклята, если откроюсь перед ним! Он такой самоуверенный, такой… Разве нет?

– Просто уверенный. Он твердый орешек, наш Роган. И не без оснований. У него безошибочное чутье, когда дело касается приобретения предметов искусства или когда он оказывает содействие кому-либо из художников. – Джозеф был явно из тех, кто быстро сходится с другими и чувствует себя, по большей части, вполне раскованно, не стесняясь затрагивать весьма животрепещущие, быть может, даже личные темы. Он уселся рядом с Мегги, вытянув ноги, затем согнул их в коленях и, переместившись поближе, произнес:

– Не мог не обратить внимания, когда вошел, что вы некоторым образом набычились друг на друга. Я не ошибся?

Мегги слабо улыбнулась.

– У нас, видимо, слишком мало общего. Он чересчур напористый, ваш Роган.

– Верно. Но те, на кого он напирает, почти не ощущают этого, потому что напор достаточно мягок. И полезен, я бы сказал.

– Со мной он не был мягким, – сквозь зубы процедила Мегги.

– Я заметил. Это несколько странно. Видите ли, Мегги, думаю, я не выдам служебной тайны, если скажу, что Роган намерен включить вас в число постоянных авторов нашей галереи. Я работаю с ним достаточно долго и не припомню, чтобы он был так сосредоточен на ком-нибудь. И заинтересован.

– Мне следует быть польщенной, – полуутвердительно произнесла она, вздохнув и снова прикрывая глаза. – Я такой и чувствую себя, Джозеф, большую часть времени, когда он не выводит меня из терпения своими хозяйскими замашками. Обращается, как какой-нибудь принц с крестьянкой.

– Видимо, он так привык.

– Со мной у него это не пройдет! – Она открыла глаза и поднялась. – Покажете мне остальную часть галереи?

– С удовольствием. А вы мне поведаете о своей жизни, ладно?

Она скосила на него глаза. Дотошный человек. С мечтательным взглядом и пиратской внешностью. Ей нравились дотошные, любознательные люди. Если они были друзьями.

– Договорились, – согласилась она и взяла его под руку, когда они двинулись в путь к следующему арочному входу. – «Жил да был один крестьянин, и хотел он стать поэтом…» Помните, откуда это?

По мнению Мегги, в Дублине было слишком много народу. Шагу не сделать, чтоб не столкнуться с кем-нибудь. Однако город хорош, этого она отрицать не станет. Чудесный вид на залив, пирамидальные крыши, прекрасные дома – сочетание красного кирпича и серого камня. Очень впечатляет.

Водитель машины, Брайан Даггин, рассказывал, что первым дублинцам было свойственно превеликое чувство красоты и порядка, а также собственной выгоды. Что ж, подумала она, такой город должен вполне подходить Рогану, а Роган – ему.

Она с удовольствием ехала в удобном, почти бесшумном автомобиле, наслаждаясь яркой зеленью садов, медными куполами, тенистыми парками и оживленной рекою Лиффи, рассекающей город надвое и впадающей в залив.

Когда она видела суету на улицах, спешащих куда-то людей, пульс учащался. Но такое состояние продолжалось недолго: зрелище утомляло ее – особенно на О'Коннел-стрит, где, казалось, все непременно хотели догнать и обогнать друг друга – и ей уже не терпелось поскорее очутиться у себя, на Западе, где спокойные дороги и люди ходят и ездят не торопясь.

Впрочем, это желание не мешало ей восторгаться видом с моста О'Коннел на суда, пришвартованные у набережных, на величественный купол Дворца юстиции, блещущий под солнцем. Водителю нравилось, что она просила его ехать куда он хочет, безо всякой цели, и часто выходила из машины, чтобы пройтись по какой-нибудь площади или парку.

На Графтон-стрит она остановилась, чтобы купить подарок Брианне – серебряную брошь в виде полукруга с вкрапленными в него гранатами. Такое простое с виду, традиционное украшение должно прийтись по вкусу сестре.

Для себя она приглядела дорогие серьги – длинные, из золота, серебра и меди, инкрустированные сверху и снизу огненными опалами. Они ей сразу понравились, но она тут же одернула себя: не может она сейчас так беспечно тратить деньги. Во всяком случае, до тех пор, пока нет уверенности, что из ее работ будет продано еще что-то, кроме той, единственной.

В итоге она послала к черту все свои сомнения и купила серьги.

Чтобы завершить день, Мегги посетила несколько музеев, прошлась по набережным, выпила чая в крошечном кафе возле площади Фитц Уильям. В самом конце дня она любовалась закатом с моста Хав Пенни и даже сделала несколько карандашных набросков в альбоме, купленном в художественном салоне.

Лишь после восьми вечера она вернулась в дом Рогана. Хозяин вышел в переднюю, прежде чем она поднялась по лестнице к себе в комнату.

– Я уж подумал, вы заставили бедного Даггина отвезти вас обратно в Клер.

– У меня была такая мысль, – согласилась она, отбросив с лица непослушные волосы. – Но я уже сто лет не бывала в Дублине и не могла оторваться от него.

– Наверное, целый день не ели?

– Пожалуй.

Не могла же она считать за еду пару кусочков бисквита с чаем.

– Ужин будет в восемь тридцать, но его можно отложить до девяти, если вы захотите присоединиться и выпить с нами коктейль.

– С нами?

– Да, с моей бабушкой. Она мечтает познакомиться с вами.

– О! – Мегги вовсе не улыбалась эта перспектива. Еще с кем-то встречаться, говорить, отвечать на вопросы. – Мне не хотелось бы мешать вам.

– Вовсе нет. Если нужно, можете переодеться и спускайтесь в гостиную.

– Переодеться? – Она уже направилась к лестнице, прижимая к груди альбом. – Боюсь, я забыла захватить свои вечерние туалеты. Наверное, будет лучше, если мне принесут поднос с какой-нибудь едой.

– Перестаньте переиначивать на свой лад все мои слова, Мегги, это просто невозможно! – Он крепко взял ее за руку и повел в гостиную. – Бабушка, – обратился он к женщине, величаво восседавшей в обитом парчой кресле с высокой спинкой, – познакомься с Маргарет Мэри Конкеннан. Мегги, эта дама – Кристина Суини.

– Очень приятно, – миссис Суини протянула худощавую руку, украшенную единственным кольцом с крупным сапфиром. Сапфировые серьги были у нее и в ушах. – Наверное, я главная виновница вашего пребывания здесь, моя милая. Ведь это я приобрела ту вашу работу, которая так заинтересовала Рогана.

– Благодарю вас. Вы собираете изделия искусства?

– Да, эта страсть у нас в крови. Садитесь, пожалуйста. Роган, налей малышке что-нибудь выпить.

Роган подошел к батарее графинов и бутылок на буфете.

– Что предпочитаете, Мегги?

– Все, что вы предложите.

Приговоренная к часу или даже двум учтивой великосветской беседы, Мегги, подавив вздох, отложила сумочку и альбом и уселась.

– Должно быть, это очень волнующий момент – первая в жизни выставка, не правда ли? – продолжила разговор миссис Суини.

Весьма оригинальная девушка, решила она про себя, не сводя глаз с гостьи. Матового оттенка лицо, огненные волосы, и эта рубашка навыпуск, и джинсы, и никаких украшений. Впрочем, сейчас этим мало кого удивишь. Да, но вечером, перед ужином…

– По правде говоря, миссис Суини, я не думала, что такое со мной случится.

Мегги приняла бокал из рук Рогана, надеясь, что содержимое поможет ей лучше поддерживать и даже как-то вынести предстоящую беседу.

– А что вы думаете о галерее? – с неподдельным интересом спросила миссис Суини.

– Она прекрасна. Настоящий храм искусства.

– О, благодарю вас. – Снова рука старой женщины коснулась руки Мегги. – Как счастлив был бы мой муж Майкл, услышав такие слова! Этого он желал больше всего. Он и сам был художником. Правда, несостоявшимся. Вы слышали об этом?

– Нет. – Мегги бросила взгляд на Рогана. – Мне ни о чем не говорили.

– Он мечтал стать живописцем. У него было такое восприятие мира, как у настоящего художника, но не хватало умения выразить свои чувства на полотне. Поэтому он посвятил свою жизнь тому, чтобы создать для других атмосферу и возможности для творчества. Он был удивительный человек. Роган похож на него во многом. И внешне, и по характеру.

– Бабушка! – возмутился ее внук.

– Вы, должно быть, гордитесь всем этим, – любезно сказала Мегги.

– Конечно. Уверена, что и ваша семья испытывает гордость за вас.

– Не знаю, насколько точным тут может быть слово «гордость».

Мегги отпила из бокала и с трудом сдержала недовольную гримасу: Роган налил ей хереса. Впрочем, так и полагается, кажется, в эти часы по правилам хорошего тона. Она где-то читала об этом.

И тут в дверях возник дворецкий, объявив, что ужин готов, и Мегги облегченно вздохнула: одна часть программы благополучно подошла к концу. А кроме того, она опять просто умирает с голоду.

– Прошу, – Роган предложил руку своей бабушке. – Жюльен в восторге от того, что вам понравилась его кухня, Мегги.

– Он превосходный повар, это истинная правда. Стесняюсь сказать ему об этом сама, а также признаться, что по сравнению с ним я полное ничтожество и питаюсь только готовыми блюдами.

– Мы сохраним это в тайне от него.

– Боюсь, не удастся. Я ведь хочу выпытать у него кое-какие секреты для Брианны.

– Брианна – сестра Мегги, – объяснил Роган бабушке. – У нее небольшой отель в графстве Клер, и она великая мастерица готовить. О чем я знаю не понаслышке.

– Две сестры – художницы, – заметила миссис Суини. – Одна – у себя в мастерской, другая – на кухне.

– Да, пожалуй, – Мегги почувствовала, как против воли ее губы растягиваются в улыбку. Эта старая дама, подумала она, куда проще и приятней, чем я предполагала. И чем ее внук.

– Роган упомянул графство Клер, – продолжала миссис Суини. – Я хорошо знаю те места. Я ведь родом из Голуэя.

– Правда? – Почему-то Мегги была очень рада этому. – Из какой части?

– Из самого города. Мой отец занимался морскими перевозками. А будущий муж был одним из его деловых партнеров.

– Моя бабушка со стороны матери тоже оттуда. – Мегги еще далеко не насытилась, но не могла не продолжить разговора о родных местах. – Ее отец был торговцем.

– А как ее имя?

– До замужества она была Фини. Шарон Фини.

– Боже мой, Шарон Фини! – Глаза миссис Суини засверкали под стать ее сапфирам. – Дочь Колина и Мэри Фини!

– Да вы, значит, знали ее?

– Еще бы! Мы жили в нескольких минутах ходьбы друг от друга. Я была немного моложе, но мы дружили и много времени проводили вместе. – Миссис Суини внезапно подмигнула Мегги, чем немало изумила ее. – Я была страшно влюблена в двоюродного деда Мегги – слышишь, Роган? – его звали Найл. Он был братом Шарон, и я безжалостно использовала дружбу с ней в своих корыстных целях.

– Тебе не нужно никого использовать, бабушка, чтобы завоевать внимание мужчины, – галантно сказал Роган.

– Ах, этот сладкий язык! – Она рассмеялась и похлопала внука по руке. – Остерегайтесь его, Мегги.

– На мою долю достается не очень много сахара, миссис Суини, – пожаловалась Мегги.

– Он просто весь растворяется в вашем уксусе, – пояснил Роган самым что ни на есть любезным тоном.

Решив поменьше обращать на него внимания, Мегги снова повернулась к миссис Суини.

– Я не видела дядю Найла уже целую вечность. Но знаю, он был в юности привлекательным парнем и пользовался успехом у девушек.

– Это действительно так, – с улыбкой сказала старая леди, которая выглядела сейчас на удивление не старой. – Не одну ночь я провела тогда в мечтах об этом красавце. И, сказать по правде… – Она взглянула на Рогана с озорным огоньком в глазах. – Если бы тогда мне не встретился Майкл и я не влюбилась в него по уши, я бы сделала все, что в моих силах, чтобы завоевать сердце Найла. И, конечно, его руку. Любопытно, ведь правда? Повернись все по-иному, вы, двое, могли бы стать двоюродными братом и сестрой!

Роган с любопытством взглянул на Мегги, поднял бокал. Интересно, о чем он сейчас думает, этот сноб, считающий себя аристократом и носителем высшей интеллектуальности? Страшно представить! Она не стала это делать и решительно доела свой суп.

– Найл Финн… – продолжила она потом. – Он так никогда и не женился. Живет холостяком в Голуэе. Возможно, вы разбили ему сердце, миссис Суини?

– Ах, если бы это было так. – Худощавое лицо Кристины Суини внезапно окрасилось легким румянцем, сделавшим ее еще моложе и красивей. – Печальная правда в том, что Найл не обращал на меня никакого внимания.

– Значит, он был слеп, – заверил Роган, чем заслужил ослепительную улыбку бабушки.

– Скорее не слеп, – Мегги со вздохом втянула в себя невыразимо прекрасный аромат рыбного блюда, – не слеп, а глуп, как многие мужчины.

– Значит, так и не женился? – задумчиво переспросила миссис Суини.

Рогану показалось, что вопрос был задан чересчур серьезно.

– Ни разу, – ответила Мегги. – Моя сестра изредка переписывается с ним. Я попрошу ее упомянуть о вас в следующем письме, миссис Суини. Посмотрим, может быть, память у него окажется лучше, чем его юношеские незрелые вкусы.

Кристина Суини покачала головой.

– Пятьдесят пять лет, – сказала она с задумчивой улыбкой, – прошло с той поры, как я покинула Голуэй ради Дублина и ради Майкла. Пятьдесят пять…

Мысли о прошедших годах приносили ей ощущение отрадной печали – что-то похожее бывает, когда смотришь на корабль, уходящий из порта в открытое море. Она до сих пор тосковала по мужу, хотя тот ушел из жизни уже более десяти лет назад.

Машинально положив руку на рукав Рогана – жест, который показался Мегги необыкновенно трогательным, – миссис Суини спросила:

– А Шарон.., она, кажется, вышла замуж за владельца отеля? Я не ошибаюсь?

– Да, и овдовела восемь лет назад.

– Почти тогда же, когда и я. Очень сожалею. Но в утешение у нее осталась дочь?

– Моя мать. Не знаю, правда, была ли она утешением.

К привкусу горечи примешался великолепный вкус форели, кусок которой Мегги как раз положила в рот. И то, и другое она смыла глотком вина.

– Мы несколько лет писали друг другу после того, как Шарон вышла замуж, – вспоминала миссис Суини. – Она очень гордилась своей девочкой. Ее имя.., постойте… Мейв, верно?

– Да.

Мегги попыталась представить свою мать в облике девочки, но у нее ничего не получилось.

– Шарон говорила, что у дочери были золотистые волосы, – продолжила миссис Суини. – Удивительного оттенка. И темперамент маленькой дьяволицы. Но зато ангельский голос.

Мегги чуть не подавилась рыбой.

– Ангельский голос? У моей матери?

– О да. Шарон писала, что все кругом в восторге, а сама девочка хочет стать певицей. По-моему, она и была какое-то время… – Кристина задумалась, припоминая. – Да, конечно. Она выступала в Горте, Шарон присылала мне вырезки из газет. Но сама я никогда ее не слышала. Это было тоже уже лет тридцать тому назад. Она больше не поет?

– Нет.

Мегги едва не вскрикнула от удивления. Она никогда не слышала, чтобы мать раскрывала рот, иначе чем для того, чтобы пожаловаться или выбранить кого-то. Певица? Почти профессиональная, с ангельским голосом? Боже, уж не говорят ли они о разных людях? Миссис Суини, кажется, что-то еще произносит? Что-то очень вежливое.

– Воображаю, как она была счастлива, что воспитала таких дочерей!

Счастлива? Воспитала? Нет, ее воспитывала, если это можно так назвать, совсем другая женщина. Другая Мейв Фини Конкеннан.

– Полагаю, – медленно проговорила Мегги, – она сделала свой выбор.

– Все мы делаем выбор в этой жизни, – вздохнула миссис Суини. – Шарон сделала свой, когда уехала из Голуэя. Я – тоже. Первое время я очень скучала по ней.

Мегги понадобились немалые усилия, чтобы заставить себя перестать думать о матери. Этим она займется позднее, сказала она себе.

– Я помню бабушкину гостиницу с самого детства. Иногда мы с сестрой помогали ей там по хозяйству. Особенно летом. Уборка и прочее. Я очень не любила этим заниматься.

– Потому вы и пошли по другой дорожке. Слова Рогана прозвучали как комплимент, и Мегги так и поняла их.

– Возможно, вы правы, – согласилась она. – Во всяком случае, моя дорога приносит мне удов г творение.

– Я так и не знаю, что побудило вас заняться вашим искусством?

Мегги сочла невозможным не ответить и на этот вопрос Рогана.

– У матери моего отца была одна ваза, – начала она. – Венецианской работы, как я узнала позднее. По форме напоминающая флейту, из бледного, прозрачно-зеленого стекла. Цвета бутона, из которого затем появляется листок. Мне всегда казалось, более красивой вещи я в жизни не видела. И не увижу. Бабушка говорила, что эта ваза сотворена дыханием и огнем. – Мегги слабо улыбнулась, на какое-то мгновение погрузившись в воспоминания, потеряв нить разговора, забыв, где находится. Глаза ее напоминали цветом ту самую вазу. – Для меня все это звучало тогда как сказка, – продолжала Мегги. – Из дыхания и огня создать вещь, которую можно держать в руке! Бабушка подарила мне потом книгу с картинками – про фабрику стекла, про печи и трубки, про тех, кто там работает. С той поры, я думаю, все мои мысли были о том, как самой сделать что-то подобное.

– Вот и Роган такой же, – тихо проговорила миссис Суини. – Уже в молодые годы знал, чего хочет, что станет целью всей его жизни. – Она перевела взгляд с Мегги на внука и обратно. – И теперь вы нашли друг друга.

– Видимо, так, – согласился Роган и позвонил, чтобы подавали десерт.

Глава 8

Мегги много времени проводила в галерее. Да и не было причин пренебрегать такой возможностью. Джозеф Донахоу и все остальные сотрудники были к ней предельно внимательны, нередко спрашивали ее мнение, обращались за советом по части размещения работ.

Однако, как это ни было обидно или неприятно, она вынуждена была признаться самой себе, что там, где исполнялись распоряжения Рогана, ей нечего было добавить, нечего менять. Вскоре она целиком положилась на служащих галереи и на их шефа и посвятила все свое время знакомству с предметами национального американского искусства, выставленными здесь в нескольких залах.

Мастерство индейцев очаровало ее. Корзинки и головные уборы, диковинные бусы, всевозможные ритуальные маски. Они будили в ней мысли и образы, которые она спешила перенести на бумагу, чтобы не забыть их.

Погрузиться в работу – было для нее самым естественным и желанным занятием. Когда же голова и руки оказывались свободными, мысли неизменно возвращались к тому, что говорила миссис Суини о Мейв, ее матери.

Сколько же еще в жизни родителей, хотела понять Мегги, оставалось скрытым от нее и сможет ли она когда-нибудь узнать больше, чем знает? О несостоявшейся карьере матери, о любви отца к другой женщине, о том, как же они все-таки жили оба в той семейной тюрьме, куда попали из-за нее, из-за Мегги, родившейся не вовремя, не там и не у тех, у кого было нужно? В тюрьме, которая не дала состояться их мечтам, похоронив самые сокровенные желания и надежды.

Ей нужно было узнать как можно больше, она желала этого и в то же время боялась, что чем глубже проникнет в их жизнь, тем яснее станет для нее, что все прошедшие годы она только воображала, будто понимает своих родителей, на самом же деле мало что знала о них.

И она снова отгоняла мысли о семье и продолжала охотно знакомиться с галереей.

Иногда, если никому не мешала, она использовала кабинет Рогана как свою студию. Там было много света, комната находилась в конце здания, куда почти никто не заходил.

В этот раз Мегги покрыла блестящую поверхность стола куском пластика, сверху положила газеты. Роган не сумеет упрекнуть ее, что она, в нарушение всех местных правил и традиций, испортила его дорогостоящий стол орехового дерева.

Сначала она делала наброски углем. Потом стала добавлять краски, которые купила в соседнем магазине, но то, как получалось, ей не нравилось, и тогда она прибегла к помощи подручных, в полном смысле этого слова, материалов: начала окунать кисть в кофейную гущу, в намоченную золу, проводила смелые линии с помощью губной помады или карандаша для бровей.

Свои эскизы она всегда рассматривала как начальные шаги в живописи. Если и считала себя приличным рисовальщиком, то никак не претендовала на профессиональное владение кистью и красками. Эти рисунки были ей нужны только для того, чтобы сохранить в зрительной памяти тот или иной предмет или его образ. То, что Роган еще раньше отобрал несколько ее эскизов и вывесил как экспонаты выставки, скорее испугало ее, нежели обрадовало.

И все же, напоминала она себе, чтобы вещь купили, нужно ее как следует представить и автора тоже – во всех его проявлениях. Так что Роган, как ни крути, во многом прав.

Я становлюсь циником и очень приземленным человеком, призналась она самой себе и поморщилась, но ведь все, кто хочет продать, вынуждены свой товар показывать, как говорится, лицом, и тут ничего не поделаешь. Только тогда можно рассчитывать на успех. Если судьбе угодно, чтобы она попала в силки, расставленные Роганом, то теперь уж она никогда не простит себе, если вернется домой, потерпев поражение.

Так она беседовала сама с собой, одновременно делая наброски с того, что видели глаза и что станет, быть может, прообразом будущих работ. Беседовала и никак не могла успокоиться: мысли о грядущем обуревали ее.

Возможно, участь неудачника у нее в крови, и впереди те же разочарования, что у ее любимого отца. Или у нелюбимой матери.

Она так сосредоточилась на работе, на своих тягостных мыслях, что вздрогнула и не могла сдержать раздражения, когда дверь в комнату резко распахнулась.

– Кто еще там? – вырвалось у нее. – Закройте, пожалуйста.

– Это я и хочу сделать. – Роган вошел и прикрыл дверь. – Могу узнать, чем вы тут занимаетесь?

– Изобретаю велосипед! Разве не видно? – Не выносящая, чтобы ей мешали, да и не привыкшая к этому у себя в мастерской, она, возможно, забыла, что находится совсем в другом месте, а потому совершенно искренне спросила:

– А вы что здесь делаете?

– Мне до сих пор казалось, – смиренно ответил Роган, – что галерея вместе с кабинетом принадлежит все-таки мне.

– Я тоже помню об этом. Не дают забыть служащие, при каждом удобном случае упоминающие ваше имя. «Мистер Суини сказал так», «Мистер Суини сказал этак».

Разговаривая с ним, она не переставала работать кистью, нанося краску на рисунки.

Роган перевел взгляд с лица Мегги на ее руки и остолбенел: его любимый письменный стол был завален испачканными краской газетами, какими-то дощечками, заменяющими палитру, кистями, карандашами, тюбиками с губной помадой. И пахло тут, если ему не изменяет обоняние, скипидаром и мокрой золой.

– Вы безумная женщина! – воскликнул он. – Знаете ли вы, что этот стол эпохи Георга II?

– Отличная штука! – довольно сказала она, не поднимая головы и без всякого уважения к эпохе и к покойному королю. – Но вы заслонили свет. Отойдите, пожалуйста. А что касается стола, я его хорошо защитила. Под газетами лежит пластик.

– Тогда вы просто молодец. – Он погрузил пальцы в ее спутанные волосы, приблизил ее лицо к своему – так, что они чуть не столкнулись носами. – Если вам не хватает настоящего мольберта в этом чертовом хаосе, я скажу, чтобы его для вас нашли.

– Не нужен мне никакой мольберт, а только покой и чтоб меня оставили одну. Поэтому, если вас не затруднит, будьте пай-мальчиком и уходите.

Она благожелательно коснулась при этом остроконечного лацкана его пиджака, и на нем появилась ярко-красная отметина.

– Ух ты! – вскрикнула она.

– Идиотка!

Глаза у него сузились, он не на шутку разозлился, особенно когда Мегги не сдержала улыбки.

– Извините, – проговорила она, тщетно стараясь подавить смех. – Я ничего не соображаю за работой и совсем забыла, что руки в краске. Но, насколько я могла видеть, у вас в доме целый склад одежды. Вы не останетесь нагишом.

– Вы так думаете?

Молниеносным движением он опустил пальцы в краску и мазнул Мегги по лицу, она взвизгнула от неожиданности, но выглядела вполне удовлетворенной.

– Вам идет быть раскрашенной, – спокойно констатировал Роган.

Она провела тыльной стороной ладони по щеке, от чего только размазала краску.

– Вы так? Решили затеять игру? Хорошо же… Со смехом она схватила тюбик с краской канареечного цвета.

– Если только посмеете, – быстро предупредил он, и злясь, и забавляясь, – я заставлю вас проглотить ее вместе с тюбиком!

– Конкеннаны не боятся угроз, – воинственно заявила она, отвинчивая крышку и готовясь выдавить содержимое.

Неизвестно, чем бы все окончилось, если бы дверь кабинета не отворилась снова.

– Роган, – услышали они голос. – Надеюсь, ты не очень… – На пороге стояла элегантно одетая темноволосая женщина. – О, простите. Я не знала, что вы заняты.

– Твой приход очень кстати, – сдержанно сказал Роган. Оторвав кусок газеты, он принялся вытирать пальцы. – Мы тут занимались всякими глупостями.

Возможно, подумала Мегги и отложила в сторону тюбик с краской. Но зато это было так чудесно.

– Патриция "Хенесси, – объявил Роган, – позволь представить тебе Маргарет Мэри Конкеннан, нашего нового художника. Весьма интересного.

Она? Вот эта женщина, измазанная краской, с растрепанными волосами? Интересный художник? Хотя, кто их поймет – все может быть. Так решила Патриция, но на ее лице и в манерах не отразилось ничего, кроме вежливого внимания.

– Приятно познакомиться с вами, мисс Конкеннан.

– Мне тоже, мисс Хенесси.

– Правильней называть меня «миссис», – слегка улыбнулась она. – Но лучше просто Патриция.

Похожа на одинокую розу в полупрозрачной стеклянной дымке, подумала Мегги. Мила, красива, почти совершенна. Однако несчастлива. Это написано на ее нежном овальном личике.

– Я покину вас через одну-две минуты, – заторопилась Мегги. – Только уберу со стола. Вам, видимо, нужно поговорить.

– О, из-за меня не торопитесь. – Патриция улыбнулась одними губами, глаза оставались серьезными. – Я была наверху с Джозефом. Он показывал мне ваши работы. У вас большой талант.

– Благодарю.

Мегги оглянулась, как бы в поисках чего-то, и, не найдя, выхватила носовой платок из нагрудного кармана Рогана и смочила его – платок тончайшего ирландского полотна – в скипидаре.

– Что вы делаете? – возмутился Роган, но его возглас запоздал. Тогда он с глухим ворчанием вырвал платок у нее из рук и стал оттирать с пальцев оставшуюся на них краску.

– Мой кабинет временами превращается в мансарду для художников, – с кривоватой улыбкой сказал он. – Им это нравится.

– За всю свою житуху ни разу еще не приходилось вкалывать на чердаке, то есть в мансарде, – сказала Мегги, нарочно усиливая свой ирландский акцент и злоупотребляя простонародными словами. – Но мне и самой не больно приятно здесь. Если вы давненько знакомы с мистером Суини, то должны знать, как он требователен и как трудно ему потрафить.

– Нормальному человеку не трудно, – процедил Роган сквозь зубы. – Никогда еще привычки к порядку и самоконтролю не считались пороком. А вот их отсутствие я бы назвал именно так.

Они повернулись друг к другу, как бы готовясь вступить в схватку, и не только словесную. В комнате повисло опасное напряжение, Патриция хорошо это почувствовала. Она неплохо знала Рогана, очень давно и довольно близко. Знала и не могла забыть то время, когда он страстно желал ее, потому что любила его уже много лет.

– Сожалею, что пришла не вовремя, – сказала она, ненавидя себя за дурацкий светский тон.

– Ничего подобного. – У Рогана был точно такой же тон. – Видеть тебя – всегда удовольствие.

– Я заглянула потому, что была рядом и думала, ты освободился. Семейство Карни пригласило меня на коктейль, они надеялись, ты тоже придешь.

– Сожалею, Патриция… – Роган смотрел не на нее, а на свой пришедший в негодность платок, который он наконец скомкал и бросил на кипу газет, валявшихся на столе. – Завтра открытие выставки, у меня еще куча дел.

– Чепуха, – возразила Мегги, – здесь хватает людей и без вас. Не нужно из-за этого откладывать поход к друзьям.

– Вам не приходит в голову, – ледяным тоном проговорил Роган, – что, помимо вашей выставки, у меня могут быть другие дела? – Он обратился к Патриции. – Передай мои сожаления Мэрион и Джорджу.

– Обязательно. – Она подставила ему щеку для поцелуя: и на него пахнуло знакомым ароматом духов, который был тут же перебит запахом скипидара. – Приятно было познакомиться с вами, мисс Конкеннан. Предвкушаю удовольствие от вашего вернисажа.

– Называйте меня Мегги. – Ее слова прозвучали искренне и тепло, она почувствовала в этой изысканной женщине подругу по несчастью. – Приятного вам вечера, Патриция.

Когда та ушла, Мегги продолжала мыть кисти, что-то напевая себе под нос.

– Она очень мила, – услышал вдруг Роган.

– Совершенно верно.

– Давнишняя замужняя приятельница?

– Да, но давно уже вдова.

– О!

– Как много вы вложили в этот возглас. – Сам не понимая зачем, он постарался принять оборонительную позицию. – Мы знаем друг друга больше пятнадцати лет.

– Господи, как же вы медлительны, Роган! – Она прислонилась бедром к столу, поднесла к губам карандаш, словно хотела его сгрызть. – Такая женщина! С безупречным вкусом и близкая вам по происхождению. А вы столько лет тянете резину!

– Резину? – с отвращением переспросил он. – Оставляя в стороне ваше чрезвычайно удачное выражение, позвольте спросить, откуда вы знаете, что я тяну?

– Это видно невооруженным глазом. Отношения интимные и отношения платонические подают совершенно разные сигналы. – Ее взгляд смягчился. В конце концов, он всего-навсего мужчина, а они, как известно, бывают абсолютно глухи к нормальным человеческим чувствам. – Полагаю, вы считаете себя и ее закадычными друзьями?

– Разумеется.

– Глупец! Она влюблена в вас. Это ясно даже полному идиоту.

– Ерунда! У вас только одно на уме.

– У всего человечества одно на уме! А вы.., вы просто не сумели подобрать ключ к этой женщине. – Мегги отлепилась от стола, начала лихорадочно собирать свои вещи. – Мне очень симпатична миссис Хенесси, хотя это и несколько странно: ведь я тоже заинтересована в вас, и мне может совсем не понравиться, если дело примет такой оборот, что вы начнете прыгать из ее постели в мою.

Нет, эта женщина может довести до белого каления! Что за язык!

– Давайте прекратим дурацкий разговор, у меня в самом деле много работы.

– Я не задержу вас, сэр. Только развешу где-нибудь часть из этих рисунков, чтобы могли просохнуть. Можно?

– Если они не будут на моем пути. – «И их создатель тоже!» – хотелось ему добавить. И тут он сделал то, чего не удосужился сделать до этого: поглядел на некоторые из них. – Эй! – оторопело воскликнул он. – Что вы тут понаделали?

– Так, наброски, – небрежно ответила она. – Я все приберу. Я уже сказала.

Не говоря больше ни слова, он стал рассматривать рисунки, осторожно приподнимая их за уголки. Он увидел и понял уже, чего, собственно, она добивалась – это было видно по ее смелым, даже дерзким наброскам: используя мотивы народного искусства Америки, создать нечто свое, особое, неповторимое. И, судя по тому, что он видел перед собой, у нее это превосходно получится.

Снова он отчетливо понял, что, как бы она ни раздражала его, ни выводила из себя своей резкостью, своими эксцентричными манерами, он не сможет избавиться от воздействия ее самобытного таланта. Не сможет, да и не захочет.

– Вижу, вы не теряли времени даром, оккупируя мой кабинет.

– Это единственное, в чем мы хоть немного похожи друг на друга, – язвительно отвечала она. – Хотите еще что-нибудь сказать? – Она кивнула в сторону рисунков.

– Да. В вас хорошо развита способность постигать красоту и величественность неживой природы.

– Приятный комплимент, Роган. Он дорогого стоит. Что еще?

– Ваши работы говорят о вас самой, Мегги. Помогают понять, из каких противоречий вы сотканы. Чувствительность и высокомерие, милосердие и безжалостность. Чувственность и отчужденность.

– Вы много чего наговорили. Короче можно было бы сказать: легко поддающаяся переменам настроения.

Она словно накликала очередную его смену, ибо в ту самую минуту почувствовала быстрый и болезненный укол от сознания, что, по-видимому, бесполезно ожидать момента, когда он станет смотреть на нее теми же глазами, что на ее работы.

– Разве это такой уж недостаток? – с обидой спросила она. – Переменчивость в настроении?

– С ним трудно жить.

– Это касается только меня. – Она внезапно подошла к нему, провела рукой по щеке. – Я хотела бы спать с вами, Роган, и мы оба знаем это. Только не в том смысле, в каком хочет ваша прекрасная миссис Хенесси: чтобы иметь супруга и учителя.

Он обхватил рукой ее запястье, почувствовав, как часто и неровно бьется пульс.

– Что же вам мешает? – поинтересовался Роган. У нее был ответ. Он висел на самом кончике языка, но вдруг куда-то исчез, затерялся в биении ее собственного сердца.

– Обещаю ответить вам как только смогу. – Она поднялась на цыпочки, прильнула к нему всем телом, губами к его губам. – Пока мне достаточно этого, – пробормотала она, с трудом оторвавшись от него и учащенно дыша.

Кое-как собрав и уложив рисунки, она направилась к выходу. Роган молча наблюдал за ней.

– Маргарет Мэри, – успокоившись, сказал он, когда она уже взялась за дверную ручку, – на вашем месте я бы стер краску с лица.

Она сморщила нос, скосила глаза, пытаясь рассмотреть пятна краски, однако это ей не удалось.

– Черт с ней! – решила она и вышла, хлопнув дверью.

Ее прощальный порыв оказал благотворное влияние на самолюбие Рогана, но все же он был недоволен тем, с какой легкостью ей удавалось возбуждать его и переворачивать все внутри, меняя душевное состояние и настроение.

С присущим ему чувством долга, чего бы это ни касалось, он считал, что сейчас не время для настоящего сближения. Но уж если полагал бы иначе, то просто потащил бы ее прямо сейчас в какое-нибудь уединенное место и там совершил то, что избавило бы его от сумасшедшего желания и почти такого же раздражения от постоянной неудовлетворенности, сопутствующей их странным отношениям.

Тогда, наверное, взяв над ней верх, в полном и переносном смысле слова, он бы сумел восстановить утерянное равновесие духа.

Но, как уже говорилось, у него были обязательства, в том числе моральные, и он был человеком долга.

Роган взглянул на один из эскизов Мегги – она забыла его захватить. И снова его поразила смелость линий, сочность и красочность мимолетной зарисовки, этой быстро мелькнувшей мысли художника, влекущей и притягивающей внимание.

Будучи сам человеком искусства, он вряд ли мог ошибиться в своем суждении и попасть впросак.

Он отвернулся от листа бумаги, как от наваждения, и вышел из комнаты, но зрительный образ продолжал оставаться в нем, так же, как образ той, чья рука водила по этому листу.

– Мистер Суини, сэр…

Роган услыхал обращение к нему, уже проходя через главный зал. Повернувшись, он увидел перед собой худощавого, с проседью, плохо одетого мужчину, еще молодого, но выглядящего намного старше своих лет. Роган хорошо знал его.

– Здравствуйте, Эймен. Вас что-то не видно последнее время. – Роган произнес эти слова с отменной любезностью.

– Я работал. – Мужчина прижимал к себе потертую картонную папку, левый глаз у него подергивался от тика. – У меня много нового, мистер Суини.

Возможно, он говорит правду. Но скорее всего просто много пил. Это было написано на его лице: болезненно румяные щеки, припухшие веки; руки слегка трясутся, теребя завязки на папке.

– Я надеялся, у вас найдется время посмотреть, мистер Суини.

– К сожалению, завтра открытие выставки, Эймен.

– Знаю. Видел в газетах. – Он нервно облизнул губы. У него совершенно не оставалось денег. Последние были истрачены вчера в пивной, и сейчас ему нужно было хотя бы фунтов сто – заплатить за аренду комнаты, иначе его просто выкинут на улицу. – Я оставлю их вам, ладно, мистер Суини? Зайду в понедельник. Здесь.., здесь неплохие работы. Хочу, чтобы вы первый увидели их.

Роган не стал спрашивать, есть ли у Эймена деньги. Все было ясно и так, и он не хотел лишний раз унижать художника, когда-то подававшего немалые надежды. Художника, которого погубили неуверенность в себе и виски.

– В моем кабинете сейчас беспорядок, – сказал он мягко, – если не возражаете, пойдемте наверх, там я посмотрю, что вы сделали.

– Спасибо. – В налитых кровью глазах Эймена промелькнуло подобие улыбки, более трогательной и вызывающей больше жалости, нежели слез. – Спасибо, мистер Суини, я не отниму у вас много времени, обещаю вам.

– Я как раз собирался выпить чаю. – Роган поддерживал Эймена под руку, когда они начали подниматься по лестнице. – Надеюсь, вы присоединитесь ко мне?

– С удовольствием, мистер Суини.

Случилось так, что Мегги оказалась в коридоре позади мужчин, когда они направлялись к лестнице. Она слышала часть разговора, видела, как бережно поддерживал Роган полупьяного художника. По тону Рогана она поняла, что тот непременно купит что-то из работ Эймена, даже если они ему не будут нужны. Потому что просто дать деньги – как милостыню, как подачку – значило бы оскорбить несчастного, задерганного жизнью человека.

Этот поступок хозяина галереи уже заранее вызывал у нее большее уважение и одобрение, нежели все ежегодные гранты и дотации, выделяемые для художников, о чем ей с гордостью рассказывали Роган и Джозеф Донахоу.

Значит, Роган и в самом деле умеет проявлять внимание к людям, а не только к плодам их творчества. Вывод, к которому она с неохотой пришла, одновременно радовал ее и огорчал, так как доказывал, что она не вполне права в своих суждениях об этом человеке.

А быть не правой Мегги не любила. Впрочем, как и все люди на свете.

Почти сутки спустя, во второй половине следующего дня, Мегги, понурившись, сидела на краю огромной кровати в гостевой комнате дома Рогана. Она сидела и кляла себя за свое состояние: за разгулявшиеся нервы, за то, что позволила им командовать собой. Помимо того, она была действительно больна – у нее першило в горле, ее мутило, она чувствовала озноб во всем теле. Или это опять же нервы выделывают все что им заблагорассудится?

Какая разница, твердила она себе, что скажут люди, каким будет их мнение! Пускай думают что хотят! Главное – что я сама думаю.

О Боже, Боже, зачем только я позволила втянуть себя во все эти дела?!

Она глубоко вздохнула, подняла голову. И сразу почувствовала приступ дурноты, заставивший сжать зубы и напрячь все тело, чтобы побороть ее. В зеркало напротив она увидела свое отражение, которому не порадовалась.

На нее смотрела женщина в одном нижнем белье, с чересчур бледной кожей, оттененной темными кружевами. Лицо было тоже бледным и каким-то одутловатым, глаза – будто заплаканные. Со стоном она снова опустила голову к коленям.

Ну и видик у нее сегодня! А все из-за дурацкого спектакля, в котором она согласилась участвовать, вместо того чтобы спокойно сидеть у себя в Клере. Ее место там и нигде больше! Там и только там может она быть наедине с самой собой и со своим стеклом, с безмятежными полями и утренними туманами. Она бы и не покидала их, если бы не этот Роган Суини, не его слова, которым она поддалась и которые ввергли ее в искушение.

Он дьявол, настоящий дьявол, вампир, живущий тем, что высасывает кровь и силы из неопытных, беспомощных художников! И из нее он тоже выудит все, что сможет, а потом отбросит как ненужный тюбик из-под краски.

О, она бы убила его сейчас, если у нее нашлись бы силы подняться с кровати!..

Когда раздался негромкий стук в дверь, она крепко зажмурилась. Убирайтесь! Убирайтесь все! – кричала она в душе. Оставьте меня одну, дайте мне спокойно умереть.

Стук повторился, тихий голос спросил:

– Мегги, дорогая, вы уже готовы?

Голос миссис Суини. Этого только не хватало! Мегги прижала сжатые в кулаки руки к глазам и почти простонала в ответ:

– Нет, я не готова. – Она собралась с духом, чтобы голос прозвучал вежливо, но решительно, и добавила:

– Я никуда не пойду!

Дверь открылась, миссис Суини, шурша шелковым платьем, вошла в комнату.

– Дорогая! – Она приблизилась к Мегги и по-матерински обняла ее. – Все будет хорошо, детка. Это просто нервы.

– Я в полном порядке, – высокомерно сказала Мегги, но тут же откинула прочь свою гордость и спрятала лицо на плече у миссис Суини. – Но я не хочу туда идти. Честное слово.

– Вы должны! – Старая женщина подняла голову Мегги, вгляделась ей в лицо. – Вы же не хотите, чтобы все думали, будто вы испугались?

– Я не боюсь. – Мегги вздернула подбородок, но выражение ее лица не могло никого обмануть. – Мне просто неинтересно.

Кристина Суини улыбнулась и погладила Мегги по голове.

– Ну, ну.., не надо.

– Правда, миссис Суини. Я не хочу ни на что смотреть. Я чувствую себя униженной и не хочу выставляться напоказ. Пускай лучше меня повесят!

– Вас никто не будет вешать, дорогая. И вы совсем не унижены. Наоборот. – Она взяла холодные руки Мегги в свои. – Это верно, что вас выставляют напоказ так же, как и ваши работы. Так уж заведено среди художников, и в этом есть, может быть, что-то глупое. Но ведь вас уже многие оценили, о вас рассуждают, удивляются вам. Пусть они продолжают делать это. Разрешите им!

– Это меня тоже беспокоит, миссис Суини, не буду притворяться. Но не это главное. Я понимаю, хотя и не привыкла к публичности, и не люблю ее, что такова доля многих художников. Но… – она сжала губы, покачала головой, – то, что я делаю, это.., это как бы лучшая часть меня самой. И если она не будет принята, не окажется достаточно хорошей… Что же тогда останется у меня.., во мне.., для себя?..

– Роган считает иначе.

– Много он понимает!

– Вы правы. Он понимает не так уж много. Как и все мы. – Кристина Суини ненадолго замолчала. Что тут еще скажешь? Эта молодая женщина, как настоящий ребенок. Никакой логики. Ей нужна материнская забота – вот что ей нужно. Добрая, но строгая забота. – Хотите, чтобы я пошла вниз и сказала моему внуку, что вы слишком напуганы, слишком неуверенны в себе и потому не можете быть на открытии вашей собственной выставки?

– Нет! – В отчаянии Мегги закрыла лицо руками. – Он заманил меня в ловушку! С ловкостью и хитростью змеи. Он просто ненасытный, жадный человек с загребущими руками! Вот он кто! Извините меня за эти слова.

Мегги отняла руки от лица, выпрямилась и застыла – являя собой статую под названием отчаяние. Миссис Суини подавила желание улыбнуться.

– Вы совершенно правы, – сказала она деловым тоном. – Так, значит, я пойду и скажу Рогану, чтобы он отправлялся без нас. Он давно внизу в холле, ходит, как тигр по клетке, и, наверное, протоптал уже тропинку в паркете.

– Никогда не знала никого, кто бы так много внимания обращал на время, – пробурчала Мегги.

– Это свойственно всем в семействе Суини. Мой муж сводил меня с ума своей пунктуальностью. – Она похлопала Мегги по руке. – Я сейчас вернусь и помогу вам, если нужно, советом по части одежды.

– Миссис Суини! – Мегги, как утопающий за соломинку, ухватилась за ее рукав. – А не могли бы вы просто сказать ему, что я умерла? Мои похороны были бы неплохим добавлением к вернисажу. Ведь хорошо известно, что мертвый художник всегда лучше и талантливей, чем живой.

– Вот это уже другой разговор. – Миссис Суини сняла руку Мегги со своего плеча. – Сразу видно, вы себя лучше почувствовали. А теперь бегите и умойте лицо.

– Но…

– Я сделала ставку на ваш успех сегодня. – Голос миссис Суини звучал очень твердо. – И, уверена, ваша бабушка Шарон тоже поставила бы на вас, если б знала. Идите умойтесь, я ведь сказала вам!

– Да, мэм. Миссис Суини… – Мегги нерешительно поднялась с постели. – Только ничего не говорите ему, ладно? Я буду очень благодарна вам, если вы не скажете Рогану, что я…

– Я скажу, что каждая женщина в такой день, как этот, уделила бы как можно больше времени своему туалету.

– Да, конечно. – Подобие улыбки показалось на лице у Мегги. – Извините за эту сцену, но я ничего не могла с собой поделать. И пусть Роган не очень бесится там.

– Я возьму его на себя.

– И еще одна просьба, миссис Суини. Совсем о другом. Не могли бы вы найти те газетные вырезки по поводу моей матери, о которых говорили?

– Попробую. Обычно у меня сохраняются все реликвии. Особенно, если они касаются детства и юности.

– Я была бы вам так благодарна.

– Обязательно поищу. А теперь займитесь своим лицом. Я иду к Рогану.

Она одарила Мегги обнадеживающей улыбкой и удалилась.

Как она и думала, Роган, еле сдерживая ярость, продолжал мерить шагами переднюю.

– Где она, дьявол ее дери? – рявкнул он, увидев спускавшуюся по лестнице бабушку. – О чем она думает, хотел бы я знать? Черт…

Миссис Суини величавым жестом остановила его словоизвержение.

– О том, что надеть, чтобы произвести наилучшее впечатление на публику. Неужели ты не понимаешь этого?

– О, конечно, это так важно. – Ему тоже хотелось, чтобы его опекаемая не ударила лицом в грязь, не подвела своего патрона, но все-таки сколько можно? – Никогда не думал, что провести рукой по волосам и натянуть платье может занять столько времени, – проворчал он.

– Ты слишком долго ходишь в холостяках, мой дорогой. Если, конечно, не решил возвести это в принцип. – Она поправила на нем галстук, вовсе не нуждавшийся в этом. – Как изумительно ты выглядишь в смокинге!

– Бабушка, не трать времени на восхваления.

– Я пришла как раз сказать тебе, чтобы ты отправлялся без нас. Мы приедем с Мегги, когда она будет готова.

– Она должна была быть готова полчаса назад!

– Но этого не произошло. Разве не эффектней будет, если она явится, когда все будут в сборе? Ты же так любил театральные представления, мой мальчик.

Бабушка была, как всегда, права. Ну, если не всегда, то часто.

– Хорошо, – проворчал он и взглянул на часы. – Мне уже нельзя больше задерживаться. – Однако ему хотелось задержаться и войти в галерею вместе с Мегги. Ради нее, разумеется, не для себя. – Оставляю ее в твоих надежных руках. Я пришлю за вами машину, сразу как приеду в галерею. Ни в коем случае не задерживайтесь больше, чем на час. Обещаешь?

– Можешь положиться на меня, дорогой.

– Я знаю. – Он поцеловал ее в щеку. – Кстати, миссис Суини, я еще не говорил вам сегодня, что вы превосходно выглядите?

– Еще нет. Но теперь сказал.

– И готов повторить это много раз!

– А сейчас беги и оставь Мегги на моем попечении.

– С удовольствием. – Подходя к входной двери, он еще раз взглянул на пустой лестничный пролет, и во взгляде снова мелькнуло раздражение. – Желаю тебе справиться с ней, – сказал он на прощание. – Клиент не из легких.

После его ухода миссис Суини вздохнула с некоторым облегчением, но подумала, что последние слова внука были совершенно справедливы.

Глава 9

Все было сделано как надо, как ему хотелось. Все предусмотрено. Освещение отличное – ни один изгиб, ни одна грань стекла не оставалась неосвещенной. Музыка – сейчас играли вальс – лилась по залу, словно тихие счастливые слезы. На серебряных подносах изящные официанты в ливреях разносили искрящиеся бокалы с шампанским. Легкий звон хрусталя и негромкий рокот голосов, соединяясь со звуками музыки, создавали приятную полифонию.

Да, ничего не упущено. Все на месте. Кроме, хмуро подумал Роган, оглядывая зал, самого художника.

– Все очень хорошо, Роган, – одобрила стоявшая рядом с ним Патриция, как обычно элегантная, в узком белом платье, отделанном стеклярусом. – Успех обеспечен.

Он повернулся к ней.

– Ты думаешь? Время покажет. Его пристальный взгляд задержался на ней, и она вдруг почувствовала себя неловко.

– В чем дело? – поинтересовалась она с легким смехом. – У меня измазан нос сажей?

– Совсем нет.

Он поднял бокал с шампанским, одновременно проклиная Мегги за мысли, которые та постаралась поселить в его голове и которые могли вбить клин между ним и Патрицией и усложнить, если не омрачить, их долголетнюю дружбу.

Она влюблена в меня? Какая чепуха! У Мегги просто больное воображение.

– Извини, – сказал он. – Немного задумался. Не понимаю, почему до сих пор нет Мегги.

– Она будет с минуты на минуту, я уверена. А пока люди и так ослеплены представившимся зрелищем.

– Надеюсь. Но какое несерьезное отношение ко времени!

– Роган, дорогой, наконец-то я вас нашла! Вернее, это уже сделала моя Патриция.

– Добрый вечер, миссис Коннели. – Роган пожал протянутую руку. – Рад видеть вас. Ваше присутствие всегда приносит успех моим выставкам.

– Льстец!

Энн Коннели, мать Патриции, сбросила с плеч норковую накидку и беспечно рассмеялась.

Это была женщина, чьим главным принципом в жизни являлось поддержание своей красоты, которую она приравнивала к чувству собственного достоинства и считала таким же важным, как воспитание детей и управление домом. Она никогда не пренебрегала своими обязанностями, а потому ее дом, ее дети и ее красота оставались на должном уровне. Впрочем, красоту она бы поставила на первое место. За нее она боролась уже не менее половины века и пока еще выходила из этой битвы победительницей.

– А ваш супруг? – учтиво спросил Роган. – Тоже пришел?

– Разумеется. Деннис где-то уже дымит сигарой и обсуждает финансовые проблемы. О, спасибо, – добавила она, потому что Роган подозвал официанта и вручил ей бокал с шампанским. – Но вы же знаете равнодушие Денниса к искусству. Даже ради вас он не проявит к нему интереса. Ах, какая чудесная работа! – Миссис Коннели указала на скульптуру рядом с ними. – Привлекает и тревожит в одно и то же время, не правда ли? Патриция говорила, что познакомилась с автором, вчера, мельком. Я тоже очень хочу увидеть ее.

– Она должна уже скоро приехать. Пожалуй, вы обнаружите в мисс Конкеннан те же контрасты, которые так тонко подметили в ее работе.

– Предвкушаю удовольствие. Отчего вы так редко стали бывать у нас, Роган? Я все время пристаю к Патриции, чтобы она привела вас к нам.

Она кинула на дочь заговорщический взгляд, туманно говоривший: ну же, дорогая, пора проявить побольше активности. Не упускай его, иначе будешь очень сожалеть.

– Я был крайне занят последнее время, миссис Коннели, – оправдываясь, сказал Роган, – но обещаю исправиться.

– Прощаю вас. И ждем к обеду в один из дней на следующей неделе.

– С удовольствием принимаю приглашение. Джозеф! Извините, я вынужден отойти.

– Зачем так явно настаивать, мама? – недовольно сказала Патриция, когда Роган ушел.

– Кто-то ведь должен наконец это сделать, моя девочка. До каких пор он будет обращаться с тобой, как со своей сестрой? – Посылая улыбки через зал знакомым, она продолжала, понизив голос:

– Мужчина никогда не женится на женщине, к которой питает братские чувства. А тебе уже давно пора думать о новом замужестве. Да, да… О лучшей партии нельзя и мечтать. Будешь медлить, у тебя выхватят его из-под самого носа. И, пожалуйста, улыбнись. Ты такая хмурая, словно присутствуешь на похоронах.

Патриция покорно растянула губы в улыбке.

– Дозвонились? – нервно спросил Роган у Джозефа, как только подошел к нему.

– Дома их уже нет, но из машины мне ответили. Будут с минуты на минуту.

– Опаздывают больше чем на час. Как типично для этих вольных художников.

– На то они и вольные, Роган. Могу вас обрадовать: уже продано десять изделий. Особенно много запросов на «Сдачу». Или, может, назвать эту вещь «Поражение»?

– Как ни называйте, она не для продажи. – Роган, в который уже раз, оглядел скульптуру, стоящую в центре зала. – Мы сначала покажем ее в наших отделениях в Риме, Париже и Нью-Йорке, вместе с другими, уже отобранными. Их мы, конечно, продавать тоже не будем.

– Как скажете, дело ваше, но должен заметить, что генерал Фицсиммонс предложил за нее двадцать пять тысяч фунтов.

– В самом деле? Надеюсь, это уже стало известно многим?

– Можете не сомневаться. Кроме того, я побеседовал с несколькими искусствоведами. Вам, наверно, будет интересно…

Он замолчал, увидев, как потемнели глаза Рогана, каким восхищенным взглядом тот уставился на дверь. Повернувшись, Джозеф понял, куда смотрит его шеф, и слегка присвистнул.

– Она опоздала, – констатировал он, – но использовала лишнее время не зря.

Не он один был свидетелем реакции Рогана, заметила ее и Патриция. Заметила и женским чутьем поняла происходящее. Понял его и весьма наблюдательный Джозеф и искренне пожалел женщину, которая любит, но которую при этом рассматривают только как друга.

– Пойти ее встретить? – тихо спросил Джозеф.

– Что? Нет, нет. Я сделаю это сам.

Роган никогда не думал, что Мегги может так выглядеть: великолепной, сногсшибательной, чувственной, как сам грех.

Она была в черном платье, одноцветном, без всяких украшений. Просто кусок ткани, повторяющий все изгибы тела, прикрывающий его от плеч и до колен. Единственным украшением, если все-таки их можно так назвать, были пуговицы. Большие блестящие черные пуговицы, застегнутые таким образом, что позволяли видеть округлость груди и ноги немного выше колен.

Корона из ярко-рыжих волос, как всегда, небрежно причесанных, обрамляла лицо, бросая на него огненные блики.

Когда Роган подошел ближе, он увидел ее глаза – настороженные, внимательные, поглощающие все, что попадало в круг их зрения.

А в общем, вид у нее был бесстрастный, невозмутимый, даже вызывающий.

Итак, она здесь и, судя по всему, настроена по-боевому и намерена победить. Кого?

– Вы безобразно опоздали. – Его порицание прозвучало почти как одобрение. Одновременно он взял ее руку и поднес к губам. – И ужасно красивы сегодня, – с явным удовольствием добавил он.

– Значит, одобряете платье?

– Немного не то слово, но в общем да. Она радостно улыбнулась.

– А вы, конечно, боялись, что я приду в ботинках и рваных джинсах.

– Нет, поскольку вас опекала бабушка.

– Она прекраснейшая женщина на свете! Вам очень повезло с ней.

Это было сказано серьезно и с такой страстью, что Роган внимательно взглянул на нее.

– Знаю, – коротко ответил он.

– Вы не можете этого знать, потому что не видели ничего другого. – Она глубоко вздохнула. – Ладно. – Только сейчас она заметила, что десятки любопытных глаз устремлены на них, на нее. – Как в пещере со львами, да? И, пожалуйста, не волнуйтесь, – поспешила добавить она. – Я буду вести себя прилично. Ведь на карту поставлено мое будущее, не так ли?

– Это лишь начало, Маргарет Мэри. Боюсь, что он прав, подумала она с содроганием, идя вслед за Роганом по залу – в свете огней и под перекрестными взорами.

Она выполнила свое обещание и ничем не нарушила обычных условностей подобного действа: пожимала множество рук, принимала поздравления, отвечала на вопросы. Первый час пролетел, как сон, в котором сверкали драгоценности, искрилось вино, переливались всеми цветами радуги стоявшие на стендах стеклянные скульптуры. Дальше было легче. Мегги свыклась со своей ролью актрисы на сцене, главной участницы пышного и немного странного спектакля.

– А вот здесь! – услышала она. Это изрек лысый мужчина с обвислыми усами и резким британским выговором. Он указывал на предмет, представлявший собой прозрачный стеклянный шар, в котором находились сверкающие голубые стрелы-копья. – Вы назвали это «Заключенные», – продолжал он. – Как верно и тонко. Творческая сила человека, его сексуальность рвутся наружу, на свободу, не так ли? Извечная борьба. Очень торжественно, хотя и печально.

– Это просто шесть графств, – объяснила Мегги. Лысый человек недоуменно моргнул.

– Простите?

– Шесть графств моей страны Ирландии, – повторила она с мятежным огоньком в глазах. – Они до сих пор как в заточении.

– А, понимаю…

Стоявший неподалеку Джозеф с трудом подавил смех.

– По-моему, – сгладил он, – здесь совершенно необычный цветовой эффект. Не правда ли, лорд Уитфилд? Он подчеркивает удивительный контраст между мягкостью и резкостью в решении художника.

– Что? Да, пожалуй. – Лорд Уитфилд прокашлялся. – Пожалуй, вы правы.

Мегги с усмешкой наблюдала, как тот поспешно ретировался.

– Не думаю, что он теперь захочет купить эту работу. После того, как она потеряла для него свой сексуальный смысл.

– Вы коварная женщина, Мегги Конкеннан, – с восхищением сказал Джозеф.

– Я ирландская женщина, Джозеф. – Она подмигнула ему. – Мы были и останемся мятежниками. Он рассмеялся и, слегка обняв ее, повел по залу.

– А, миссис Коннели! – воскликнул он, чуть сжав пальцы на талии Мегги и подавая этим сигнал быть настороже. – Как всегда ослепительны.

– А вы, как всегда, любезны, Джозеф. – Она перевела взгляд на Мегги. – Прекрасная выставка. Я так хотела познакомиться с вами, дорогая. Я – миссис Коннели. Энн Коннели. Кажется, вы уже видели мою дочь Патрицию?

– Да, вчера.

Прикосновение руки миссис Коннели было легким и бестелесным, как касание шелковой ткани.

– Она тоже здесь. Они где-то с Роганом. Прекрасная пара, не правда ли?

– Да, конечно, – Мегги уловила сигнал предупреждения и поняла его. – Вы живете в Дублине, миссис Кеннеди?

– Разумеется. Недалеко от мистера Суини. Моя семья – коренные дублинцы, неотъемлемая его часть на протяжении многих поколений. А вы, кажется, из западных графств?

– Да, из Клера.

– Ах, какая там природа! Какие милые странные деревеньки, дома с тростниковыми крышами. Я слышала, вы из семьи фермера?

– Мой отец был фермером.

– Наверное, здесь все так волнующе для вас? Так непохоже на вашу сельскую жизнь. Вы скоро возвращаетесь домой?

– Да, совсем скоро.

– Уже соскучились по деревне? Дублин очень утомляет тех, кто не привык к городской жизни. Вам здесь, как в чужой стране, правда?

– Ну, я немного понимаю язык, – бесстрастно сказала Мегги. – Надеюсь, вы не будете жалеть, что пришли сюда, миссис Коннели. Простите, я вынуждена отойти.

Если Роган воображает, что я соглашусь что-нибудь продать этой женщине, даже пусть она на коленях просит, то он глубоко заблуждается! Ничего и никогда! А если он посмеет, я.., не знаю, что я с ним сделаю!

Он, конечно, скажет, у него согласно договору эксклюзивное право. Будь они трижды прокляты, эти права! Я превращу любую вещь в стеклянную пыль, прежде чем она достанется этой напыщенной идиотке! Разговаривала со мной, как со своей молочницей!

Пока Мегги добралась из главного зала до одной из гостиных, она почти уже совсем успокоилась. В конце концов, священный долг матери защищать свое дитя, разве не так?

В других гостиных тоже толпился народ, беседуя, смеясь, двигаясь по всем направлениям.

У Мегги немного закружилась голова от этого столпотворения, и она решила спуститься на кухню при галерее, отдохнуть хоть несколько минут в одиночестве и выпить пива, если найдется в одном из холодильников.

Она вошла туда и в некоторой растерянности остановилась, увидев, что там уже сидит какой-то дородный мужчина. Он попыхивал сигарой и пил пльзеньское пиво.

– Пойман на месте преступления. Он смущенно улыбнулся.

– Теперь нас двое, преступников, – подхватила Мегги. – Я пришла сюда для того же самого.

– Тогда позвольте мне угостить вас. – Он перегнулся всем своим тучным телом со стула и с ловкостью фокусника достал откуда-то еще одну бутылку. – Полагаю, сигару предлагать вам не следует?

– Пожалуй, нет, – ответила она со смехом. – Но я привыкла к дыму. Мой отец курил, наверное, самую едкую трубку в мире. Смердело до небес! Однако я обожала ее.

– Какая вы милая, – одобрил он, наливая ей пиво. – Ненавижу все эти штуки! – Он ткнул пальцем вверх, в сторону выставочных залов. – Моя жена силком затащила меня.

– Я тоже терпеть не могу такие сборища!

– Но вещицы неплохие, – одобрил он и снова выпил. – Мне нравятся по форме и цвету, хотя ни черта не смыслю. Зато жена у меня специалистка.

Так она считает. Я же люблю просто полюбоваться, если есть на что.

– Я тоже.

– На этих дурацких представлениях все стараются умничать: художник имел в виду, художник замыслил, символизм… – Последнее слово он произнес, словно пробуя непривычную еду, которую вот-вот выплюнет. – Не понимаю и не хочу понимать, что они там толкуют.

Мегги решила, что он немного «того», но он ей нравился все больше и больше.

– Они и сами не понимают, – улыбнулась она.

– То-то и оно! – Он поднял свой стакан и затем осушил его. – Именно не понимают. Только воображают. Но попробуй сказать моей Энн – это моя жена, она так посмотрит. Одним взглядом изничтожит!

Он сузил глаза и скривил лицо, стараясь изобразить этот взгляд. Мегги прыснула от смеха.

– Да и кому интересно, что они думают? – Мегги поставила локоть на стол, оперлась подбородком о кулак. – Как будто чья-то жизнь зависит от этого. – Моя-то как раз зависит, напомнила она себе, но постаралась прогнать эту мысль. – Вы не думаете, что на такие выставки ходят, чтобы показать свои наряды и свое значение?

– В самую точку! – Чтоб подтвердить полное согласие, он достал еще одну бутылку, налил себе и звонко чокнулся. – Что до меня, знаете, чем бы я занялся сегодня вечером, если не это?

– Чем?

– Развалился бы в кресле с подушкой под ногами и стаканчиком ирландского в руке и глядел бы в телевизор. – Он вздохнул. – Но не хочу расстраивать Энн. И Рогана тоже.

– Вы знакомы с Роганом?

– Он мне почти как сын. Неплохой человечек из него получился. Я познакомился с ним, когда ему еще не было двадцати. У меня с его отцом были деловые отношения, и мальчик просто не чаял, когда сможет включиться в отцовское дело. – Он сделал рукой жест, как бы охватывая всю галерею. – Неплохо тут все устроено.

– А вы чем же занимаетесь? – полюбопытствовала Мегги.

– Банковским делом.

– Простите. – Женский голос прервал их беседу. В дверях кухни возникла Патриция.

– А, вот она, моя любовь!

С удивлением Мегги увидела, как мужчина проворно оторвал от стула свое грузное тело, подскочил к Патриции и игриво подтолкнул ее с такой силой, что его толчок мог, наверное, сбить с ног взрослого мула. Она же, вместо возмущенного возгласа, издала радостный музыкальный смех.

– Папа, ты меня сломаешь пополам. Отец! Значит, это отец Патриции Хенесси. Этот простецкий симпатичный мужчина женат на куске льда, обернутом в дорогую, хорошо скроенную материю. Это лишний раз подтверждает, подумалось Мегги, что все эти высокопарные слова, произносимые перед алтарем во время вступления в брак, слова «пока смерть не разлучит нас» и прочие – просто бездумные словосочетания, которые люди вынуждены выдавливать из себя, не придавая им никакого значения.

– Познакомьтесь с моей девочкой. – С нескрываемой гордостью Деннис Коннели повернул Патрицию к Мегги. – Красотка, а? Что скажете?

– Совершенно верно, – Мегги поднялась из-за стола. – Рада снова встретиться с вами.

– Я тоже. Поздравляю с успешным открытием вашей выставки.

– Вашей выставки? – Мистер Коннели вытаращил глаза.

– Мы не познакомились с вами, – от души рассмеялась Мегги. – Я – Маргарет Конкеннан.

– Очень приятно. Надеюсь, за те незабываемые минуты, что мы так мило беседовали, я не наговорил ничего лишнего.

– Ровно ничего, мистер Коннели. Уверяю вас, мне тоже было чрезвычайно приятно поговорить с вами об искусстве.

– Но мне в самом деле нравятся краски и формы ваших вещей, – смущенно повторил он, как бы защищаясь.

– Это самый приятный комплимент за весь сегодняшний вечер, – сказала Мегги. – Клянусь вам.

– Дэдди, тебя ищет мама, – вмешалась Патриция.

Она сняла какую-то невидимую пылинку с лацкана отцовского пиджака, и этот жест болезненным уколом отозвался в сердце Мегги. Сколько раз делала она то же самое, когда ее отец был жив!

– Если ищет, я позволю ей найти меня, – весело произнес мистер Коннели. Он посмотрел на Мегги и широко улыбнулся ей. – Надеюсь, мы еще увидимся, мисс Конкеннан.

– Я тоже надеюсь.

– Вы не идете с нами? – любезно спросила Патриция.

– Нет, не сейчас.

Ей не хотелось ни с кем встречаться, особенно с миссис Энн Коннели, матерью Патриции.

Оживленное, даже веселое выражение лица Мегги исчезло вместе с замершими звуками шагов отца и дочери. Она снова опустилась на кухонный стул, чувствуя себя выжатой как лимон, полностью опустошенной.

Было так тихо вокруг, что, казалось, во всем огромном здании галереи нет никого, кроме нее. Ей хотелось одиночества, хотелось думать, что внезапное чувство печали, охватившее ее, нахлынуло оттого, что она оторвалась от привычных и любимых зеленых полей, спокойных холмов, от тишины и умиротворения, нарушаемых лишь рокотом печи для обжига и собственным воображением, влекущим неведомо куда.

Но причина заключалась не только в этом. В столь знаменательный вечер в ее жизни рядом с ней не было близкого человека. Никого, кто бы хотел и мог ее понять, выслушать, проявить искреннюю, неподдельную заботу. Кому было бы хоть какое-то дело до Мегги Конкеннан. Во всяком случае, не этим людям там, наверху, кто сейчас беседует, звенит бокалами, обменивается мнениями и сплетнями.

Впрочем, у меня есть все-таки я сама – так она решила и поднялась со стула. Каждому в конечном счете нужен он сам.

И если уж говорить о себе, то она знала, ее работы понравились здешней публике, их приняли хорошо. Это совершенно ясно, и, значит, первый шаг оказался успешным, она на верном пути к известности и, черт возьми, к деньгам – к тому, что так долго обходило стороной род Конкеннанов. И добилась всего она сама.

Она стояла в холле, сверху лились свет и музыка, струясь по ступенькам лестницы, словно искрящаяся, волшебная пыль стекала по радуге. Мегги уже поставила ногу на первую ступеньку, взялась за перила, но вдруг резко повернулась и выбежала через монументальную входную дверь в темноту улицы.

Часы пробили час ночи. Роган с силой потянул себя за галстук, который так и не снял, придя домой, и выругался. Эта чертова женщина заслуживает, по меньшей мере, чтоб ее выпороли! Исчезнуть, как привидение, как дым, в самый разгар ее чествования, когда публика только-только разгорячилась и была готова к самым бурным выражениям восхищения! Оставить всех, оставить его, наконец, который все это устроил и кто не хочет, чтобы она вот так исчезала, а хочет, чтобы она была рядом.

Роган мерил шагами затемненный холл и продолжал растравлять себя мыслями о недостойном поведении Мегги. Нужно было гораздо раньше, корил он себя, разобраться с ней и не заходить слишком далеко в своем желании помогать, продвигать, ставить на нее, на ее талант. В конце концов, не сошелся на ней свет клином!

Черт побери, как сможет он создать галерею чисто ирландского искусства, когда первый же чисто ирландский художник, которого он нашел и, можно сказать, пригрел, выкидывает такие номера, ведет себя, как невоспитанный ребенок?!

Сейчас уже середина ночи, а ее все нет, и неизвестно, где она. Хотя бы предупредила, рыжая чертовка! Не дай Бог, что-нибудь с ней случилось!

Из-за ее дурацкого поведения в его глазах даже померк успех сегодняшней выставки, он почти не чувствовал удовлетворения от своей работы, не говоря уже о заслуженном покое. Да и о каком покое можно говорить, если ее нет в такой поздний час! Она ведь совсем не знает Дублина, а в городе немало мест, где женщине, да и не только женщине, ходить небезопасно. Особенно одной. Но, может, она вовсе не одна? А, чепуха, с кем ей быть! И, вообще, пускай ведет себя как хочет. Но все-таки вдруг что-то произошло? Несчастный случай! Необходимо выяснить!

Он бросился к телефону, и в это время в другом конце холла раздался звук открывающейся двери. Роган устремился туда.

Мегги стояла в полумраке у порога и, насколько он мог разглядеть, была в полном порядке. Не убита, не ранена.

– Где вы болтались столько времени? – рявкнул он.

Она-то была уверена, что он еще кутит с приятелями в каком-нибудь фешенебельном клубе, где шампанское льется рекой, а он, оказывается, дома, и, видимо, давно. Поэтому ответила вполне миролюбиво:

– Побродила по городу. Он такой красивый ночью.

Роган свирепо смотрел на нее, руки у него непроизвольно сжимались в кулаки.

– Уже второй час! Неужели вы не понимаете?

– Правда? Я потеряла счет времени. Извините и спокойной ночи.

– Нет, подождите! – Он сделал шаг, преграждая ей путь. – Вы должны объяснить мне ваше сегодняшнее поведение!

– Это как раз то, чем я обычно не занимаюсь, но для вас сделаю исключение. Если вы будете выражаться ясней.

Она еще позволяет себе этот иронический тон! Нет, так дальше нельзя!

– Ради вас собралось сегодня около двухсот человек. – Он говорил со злостью, медленно, почти по складам. – Вы обошлись с ними отвратительно грубо!

– Ничего подобного. – Внезапно она ощутила страшную усталость, особенно в ногах, на которых были эти проклятые туфли на шпильках. Она скинула их и с облегчением опустилась на один из плетеных стульев, поставив горящие ступни на низкую скамеечку. – По-моему, совсем наоборот. Я была так непривычно любезна, столько улыбалась, что у меня чуть не вывалились все зубы. Наверное, весь следующий месяц я не смогу выдавить из себя ни одной улыбки. Я не отказалась бы сейчас от рюмки бренди, Роган. Ночь довольно прохладная.

Он только сейчас обратил внимание, что она была в одном своем тонком, облегающем черном платье.

– Куда вы подевали свой плащ?

– У меня его нет. Занесите этот факт в вашу записную книжку, Роган.

Она протянула руку за бокалом.

– Черт! Какие у вас холодные руки! Вы хоть что-нибудь соображаете?

– Они быстро согреются. Я ведь крестьянская дочь, как правильно подметила миссис Коннели. – С некоторым удивлением она наблюдала, как он, подойдя к камину, пытается разжечь огонь. – Разве нет слуг?

– Замолчите! Ваша язвительность неуместна. Особенно сегодня, когда все получилось так, как я задумал. Не считая вашего взбрыкивания, конечно.

Пламя в камине занялось, его огненные языки радостно лизали сухие дрова. Теперь, когда лицо Рогана было освещено, Мегги увидела, какое оно напряженное и недоброе. Но она всегда считала, что лучший способ защиты – нападение, а потому сказала:

– Думаю, я вам ничего не должна. – Мелкими глотками она отпивала бренди, тепло от камина уже начинало смешиваться с теплом внутри ее, и все было бы хорошо, если б не этот непрощающий взгляд Рогана. – Я посетила вашу выставку, – рассуждала она, – не так ли? В подходящем платье, с подходящей идиотской улыбкой во все лицо.

– Это была ваша выставка! – отчаянно крикнул он. – Ваша! А вы – просто неблагодарное, эгоистичное, сумасбродное существо! Не стоящее внимания!

Какой бы утомленной она себя ни чувствовала, но такого стерпеть не могла. Вскочив со стула и резко выпрямившись, она бросила ему в лицо:

– Не собираюсь спорить с вами! Да, я такая, как вы сказали, и кое-кто в семье долдонил мне то же самое всю мою жизнь. К счастью, ваше внимание обращено только на мои работы, и этого достаточно.

– А вам не приходило в голову, что, получив ваши произведения, мы должны были проделать и еще кое-что? Пускай самую малость.

– Это уже ваша забота. Что касается меня, я больше двух часов упиралась в кого-то локтями в этой толпе совершенно чужих для меня людей.

– Пора вам понять, что те, кто поддерживает вас, не могут считаться чужими, а также, что грубость – не лучший способ общения.

Сейчас он говорил спокойно, немного устало, как учитель со строптивым поднадоевшим учеником.

– Мы не уславливались, сколько часов я там пробуду. Во всяком случае, речь не шла о целом вечере. И мне захотелось побыть одной.

– Почти до рассвета бродить по улицам? Пока вы здесь, я несу за вас ответственность, Мегги. Я уже готов был обзвонить все больницы и полицейские участки.

– Я сама отвечаю за себя, – упрямо сказала она, понимая уже, что в его глазах была не только злость, как она посчитала раньше, но и подлинное беспокойство. – Если я действительно заставила вас поволноваться, приношу свои извинения. Но мне так захотелось на воздух!

– И вы убежали, как ребенок? Никого не предупредив.

– Да! – Бокал выпал из ее рук и разбился о каминную решетку, прежде чем она поняла, что случилось. Брызги стекла разлетелись, как дождевые капли, застучали, словно пули, по железу. – Я должна была уйти! Я не могла там больше дышать! Не могла выносить всего этого – людей, музыку, свет! Все было так красиво, так хорошо! Никогда не думала, что это вызовет во мне такой страх. Думала, легко сумею пережить – когда вы меня до открытия выставки отвели туда и мне показалось, что все происходит во сне.

– Значит, вы испугались?

– Да, да, черт побери! Вам приятно это слышать? Испугалась в первый же миг, как вы втолкнули меня в зал и я увидела все, что вы для меня сделали! Оробела, струсила, душа ушла в пятки! – Она снова почти кричала на него. – Вы открыли ящик Пандоры [3], и оттуда посыпались все мои надежды, страхи и недостатки. Вы не можете представить, как это страшно! Когда вдруг увидишь в себе то, о чем никогда не подозревала.

Он неотрывно смотрел на нее – невысокую, стройную, в облегающем черном платье; по ее коже цвета слоновой кости пробегали багряные блики пламени.

– Могу, Мегги, – негромко ответил он. – Это я хорошо могу себе представить. Почему вы раньше не сказали?

Он сделал движение по направлению к ней, но она выставила вперед обе руки, как бы отталкивая его.

– Нет, не надо. Я не вынесу сейчас вашего добросердечия, когда его совсем не заслуживаю. Я не должна была поступать так, как сделала. Это и в самом деле неблагодарно, эгоистично. – Она уронила руки вдоль тела. – Но там, на лестнице, никого около меня не было. Ни одной души. Мне стало так тоскливо, так…

Она выглядела такой слабой, такой беспомощной в эти минуты, что он не осмелился коснуться ее. Казалось, если он это сделает, она разломится на кусочки.

– Мегги, если бы вы раньше сказали, как вам необходимо присутствие кого-то из родных, я бы постарался помочь.

– Вы бы не уговорили Брианну, не воскресили моего отца. – Голос у нее дрогнул, она устыдилась этого и, заглушая рвущиеся наружу всхлипывания, прижала руку ко рту. – Я просто очень устала. Извините еще раз. Слишком большое напряжение, не рассчитала силы. Спасибо за все, что вы сделали для меня. Такое невозможно забыть.

Роган предпочел бы сейчас, чтобы она кричала или плакала, а не говорила вот так: тихо, неестественно любезно.

Он постарался ответить в том же тоне:

– Теперь можете успокоиться. Самое главное произошло: выставка имела успех. Ее глаза блеснули в свете огня.

– Да, вы правы. Это главное. А сейчас, извините меня, я пойду спать.

– Конечно. Только еще одно, Мегги.

Она повернулась, почти уже дойдя до лестницы.

– Да?

– Между прочим, я искал вас.., там, на лестнице.., везде. Возможно, если вы когда-нибудь вспомните мои слова, они принесут вам хоть какое-то удовлетворение.

Она не ответила и стала быстро подниматься наверх. Роган услышал, как закрылась дверь в спальню.

Он продолжал стоять возле камина, глядя в огонь, где длинное полено с треском переломилось пополам под силой огня и жара. Струйки дыма унеслись в трубу, ливень искр ударился в экран отражателя, рассыпался и погас.

Она такая же, как этот огонь, подумал он. Переменчивая, взрывная, опасная и странная. И в то же время простая.

А он.., он совершенно отчаянно влюблен в нее.

Глава 10

– Что вы имеете в виду под словом «улизнуть»? – грозно вопросил Роган, отодвигаясь от своего стола. – Никуда она не денется!

– Но она действительно уехала. Зашла на минуту в галерею попрощаться и улизнула. Час тому назад. – Джозеф достал из кармана конверт. – Просила передать вам.

Роган взял конверт, швырнул на стол.

– Хотите сказать, она поехала к себе в Клер? На следующее утро после выставки?

– Да, и в жуткой спешке. У меня даже не было времени показать ей отклики в некоторых газетах. – Он дотронулся до небольшого золотого кольца в своем ухе. – Заказала билет до аэропорта Шеннон. Говорила, что опаздывает на рейс, и потому быстро попрощалась, вручила мне записку для вас, запечатлела прощальный поцелуй – и адью. Налетела как ураган и так же исчезла. – Увидев, что Роган остается серьезен, добавил:

– Если бы я знал, что она вам еще нужна, то задержал бы ее как-нибудь. Не уверен, получилось бы у меня, но попытался бы.

– Неважно. – Роган снова откинулся на спинку кресла. – Какой она вам показалась?

– Какой? Нетерпеливой, яростной, полубезумной. Как всегда. Единственное, что я понял с ее слов: ей совершенно необходимо срочно вернуться домой и приступить к работе. Я не был уверен, что вы уведомлены о ее отъезде, и потому счел нужным сообщить. А вообще-то у меня сейчас встреча с генералом Фицсиммонсом.

– Отлично. Передайте ему мои наилучшие пожелания.

– Лучше, если он передаст мне деньги за свою покупку, – осклабился Джозеф. – Между прочим, он предлагает еще пять тысяч сверх за «Капитуляцию».

– Она не продается. Я уже говорил.

После ухода Джозефа Роган вскрыл конверт, вынул оттуда листок бумаги, вырванный из блокнота, лежащего в его комнате для гостей, и покрытый быстрым, но довольно разборчивым почерком Мегги.

"Дорогой Рогам!

Понимаю, вы будете раздражены моим внезапным отъездом, но я ничего не могла поделать. Мне нужно быть дома и приступить к работе тотчас же. За это я даже не считаю необходимым извиняться. Предполагая, что вы можете звонить и посылать мне телеграммы, хочу предупредить заранее: я не стану на них отвечать. По крайней мере, какое-то время. Пожалуйста, передайте мой привет вашей бабушке. И я не буду против, если вы время от времени станете думать обо мне.

Мегги.

Р. S. Да, еще одно. Быть может, вам будет интересно узнать, что я увожу с собой полдюжины рецептов от Жюльена (таково имя вашего повара, если вы этого не знаете). Он считает меня очаровательной"

Роган прочитал записку во второй раз, прежде чем бросить ее в корзину для бумаг. Что ж, оно и к лучшему, решил он. Им обоим станет легче, если их будет разделять вся Ирландия. Ему, во всяком случае. Трудно быть в хорошем рабочем состоянии, когда рядом с тобой женщина, в которую влюблен и которая нарушает твои планы в любую минуту и по любому поводу.

Теперь же те чувства, что зародились в нем, неминуемо притупятся, а там и вовсе исчезнут благодаря двум выигрышным факторам – времени и расстоянию.

Итак, он должен быть доволен. Она уехала, план его удался – во всяком случае, начало нового направления в галерее положено; теперь он может спокойно жить и работать, и приводить в порядок свои сумбурные чувства.

Черт! – в сердцах подумал он, а ведь мне уже ее недостает!

Небо напоминало цвет яйца красногрудой птицы малиновки и такое же чистое и прозрачное, как горный ручей. Мегги сидела на маленькой скамейке возле двери своего дома, сложив руки на коленях, и просто вдыхала утренний воздух. За калиткой ее собственного сада, в котором ярко цвели фуксии, простирались зеленые поля и долины. А еще дальше – ведь день выдался таким ясным – можно было увидеть темные очертания гор.

Сорока, поболтав о чем-то, взлетела с дерева и, пронесясь стрелой над живой изгородью из кустарников, мигом исчезла из вида.

Раздалось мычание какой-то коровы из стада Мерфи. Ей ответили другие. Словно дальнее эхо, слышался рокот трактора, немного громче, подобно морскому прибою, ревели плавильные печи у нее в мастерской, которые она разожгла, как только приехала.

Как прекрасны были цветы под лучами солнца: алые бегонии, поздно расцветшие тюльпаны, нежные стрелы жимолости. Она вдыхала легкие ароматы розмарина и тимьяна и более сильный запах диких роз, чьи головки раскачивались на длинных стеблях под слабым теплым ветерком.

Подобие звонницы, которую она соорудила из осколков стекла, наполняло воздух еле слышным мелодичным перезвоном.

Дублин с его шумными, тесными улицами казался где-то за тридевять земель.

На ленте шоссе, вьющейся внизу в долине, она увидела красный грузовик, маленький и яркий, как игрушка. Он свернул на боковую дорогу, начал подниматься к ее дому.

Мегги удовлетворенно вздохнула: вот и она пожаловала. Как раз к чаю.

Автомобильный мотор умолк совсем близко. Раздался густой собачий лай, треск кустов, хлопанье птичьих крыльев. И строгий голос сестры:

– Оставь в покое бедную птицу! Кон, ты же большая умная собака.

Снова громкий лай, и калитка чуть не сорвалась с петель от напора – особенно, когда пес почуял Мегги.

И снова голос Брианны:

– Иди прочь! Что ты делаешь? Хочешь, чтобы Мегги приехала домой, а калитка сломана? Ой! – Она увидела сестру. – Не знала, что ты уже здесь!

– Я только-только, – улыбнулась Мегги. Следующие несколько минут она вынуждена была отвечать на яростные приветствия Конкобара, который прыгал на нее и лизал лицо и руки, пока Брианне не удалось заставить его сесть и успокоиться. Но, и усевшись, он положил лапу на колено Мегги, как бы для того, чтобы быть уверенным: та больше никуда не сбежит.

– Выдалась свободная минутка, – сказала Брианна, – и я решила приехать и повозиться в твоем саду. Хочу привести его в божеский вид. Он так запущен!

– Он мне и таким нравится.

– Ты всегда так говоришь, Мегги! Еще я привезла свежий хлеб, испекла ранним утром. Думала положить к тебе в холодильник. – Брианна протянула корзинку, внимательно посмотрела на сестру. Что-то в ее облике показалось ей странным, необычным. Хотя выглядела Мегги гораздо спокойней, чем всегда. Но в глазах, в глазах что-то… – Как тебе Дублин?

– Слишком много народу. Спасибо. – Мегги поставила корзинку рядом с собой. Запах хлеба из-под салфетки был настолько возбуждающим, что она не выдержала и, откинув материю, отщипнула кусок от еще теплой темноватой буханки. – Там очень шумно, – продолжала она и кинула кусок Конкобару, который поймал его на лету, проглотил и благодарно оскалился. – Нравится, негодник? Мне тоже. – Она дала ему еще кусок и поднялась со скамейки. – У меня есть кое-что для тебя. Сейчас принесу.

Брианна осталась в саду. Мегги прошла в дом, куда за ней устремился Конкобар, а когда вышла оттуда, в руках у нее были коробка и конверт.

– Ты вовсе не должна… – начала Брианна, но замолчала. Она внезапно почувствовала, что сестрой движет сознание вины. Поняла это яснее, чем когда-либо раньше. И, приняв коробку из рук Мегги, открыла ее. – О, какая красивая! – воскликнула она. – Такой у меня в жизни не было! – Она полюбовалась брошкой, покрутила ее под лучами солнца. – Ты потратила уйму денег!

– Я заработала их, – ответила Мегги. – И, надеюсь, ты будешь носить ее не на своем переднике.

– Я вовсе не всегда надеваю его, Мегги. Благодарю тебя.

Она положила брошь в коробку, аккуратно закрыла, сунула в карман.

– Это тоже тебе.

Мегги протянула конверт.

– Не надо. – Брианна отступила на шаг. – Я бы не хотела…

– Возьми!

Голос и тон сестры были непреклонны, и Брианне ничего не оставалось, как подчиниться.

– Ладно.

Она вскрыла конверт, там был сложенный вдвое лист бумаги.

– Ой, как здорово!

Брошка была, конечно, замечательным подарком, но это! Ничто с этим не сравнится! Десяток, если не больше рецептов разных блюд. Да каких! Всевозможные суфле, кондитерские изделия. А цыпленок! А жаркое!

Мегги радостно вздохнула. Как хорошо, что Брианне понравилось – она уже, наверное, меньше сожалеет, что так и не поехала со мной.

– Кое-что из всего этого я сама пробовала, – сказала она. – Супы у него просто как в раю!

– У кого?

Брианна прижимала к себе листок с кулинарными рецептами, словно хрупкую драгоценность, которую боялась разбить.

– У повара в доме Рогана. Он француз.

– Настоящие французские блюда!

– Я обещала ему, что ты пришлешь в ответ кое-какие рецепты собственных блюд.

– Я? Французу? – Брианна в ужасе отшатнулась. – Зачем это ему?

– Нужно. Я хвалила ему твою тушеную баранину по-ирландски и ягодные пироги. Возносила до небес. И он умолял открыть тайну их изготовления, а я дала слово.

– Если так, конечно. Спасибо еще раз, Мегги. – Брианна сделала движение, чтобы подойти и обнять сестру, но спокойная холодность Мегги ее остановила. – Расскажи, как там все прошло? Как выставка? Не могу даже представить.

– Все нормально. Много людей. Роган сумел вызвать достаточный интерес. Даже был оркестр и официанты в белых костюмах. Шампанское и все такое. И бутербродики, которые еле удержишь в руке – такие крошечные.

– Все равно прекрасно. Я так рада за тебя.

– Правда? Могла бы поехать и посмотреть своими глазами.

– Ты же знаешь, Мегги.

– Ничего не знаю и знать не хочу! Господи, Бри, ты не представляешь, как мне тебя не хватало там! – Последние слова вырвались у нее, подобно воплю.

Пес жалобно заскулил и с тревогой поглядел на обеих.

– Я поехала бы, если бы смогла. Зачем ты…

– Ты могла! Оставила бы ее на одну-две ночи. Подумаешь! А у меня там никого не было рядом. Ни одной родной души! Понимаешь? Ты всегда уделяла ей куда больше любви и внимания. Больше, чем мне, чем отцу, чем себе!

– Как тут можно сосчитать?

– Можно! Ты позволила ей превратить твое сердце в лед. Это же она сделала со своим.

– Ты говоришь жестокие вещи, Мегги.

– Да, знаю. От нее от первой ты уже давно услышала, что я жестокая. Жестокая, а также отмеченная печатью греха, если не дьявола, верно? Что ж, я даже рада, если я жестокая и грешная. Лучше очутиться в аду, чем стоять по колено в пепле своих надежд и молчаливо страдать в ожидании, что попадешь на небо. – Мегги отступила назад, холодной, одеревеневшей рукой взялась за ручку двери. – Так вот, я провела там пару ночей без тебя и без кого-либо другого. И, как ни странно, выжила. Работы мои продаются. Через несколько недель у меня будут деньги для вас. И тогда…

– Извини, если обидела тебя, Мегги, – голос Брианны окреп, в нем заговорила оскорбленная гордость. – Что касается твоих денег, я о них не думаю.

– Зато я думаю. Мегги вошла в дом и сильно хлопнула дверью.

Три дня ее никто не беспокоил. Никто не звонил, никто не стучал в дверь. Если бы и произошло что-то в этом роде, она все равно бы не ответила. Почти все время она проводила в мастерской, воплощая в стекле образы, родившиеся у нее в голове и частично вылившиеся на листы альбома.

Несмотря на то, что Роган считал ее эскизы и рисунки достаточно интересными и самоценными, она весьма небрежно разбросала их или кое-как прикрепила в одном из углов мастерской, которая стала напоминать комнату фотографа.

Дважды она обожглась в спешке, один раз настолько, что вынуждена была на время прекратить работу и пестовать свой ожог.

Сейчас она сидела в кресле, внимательно рассматривая рисунок, сделанный с нагрудного знака индейца-апача. Она и так, и эдак поворачивала лист бумаги, выискивая только ей понятный ракурс, мысленно подбирая форму и цвета, составляя из них гамму тонов, красок, конфигураций. Десятки, а может, сотни вариантов, которые должны привести к чему-то одному-единственному – к успеху.

Тут уж никакой спешки – тут надо быть внимательной и терпеливой и думать, думать.

Раскаленные добела языки пламени видны были через открытые дверцы печи, от них шел нестерпимый жар. Гудел мотор вентилятора, призванный отгонять от ее легких вредные испарения, которые, в свою очередь, придавали стеклу переливчатые радужные оттенки необыкновенной красоты.

В течение двух дней до этого она священнодействовала с различными химикалиями, смешивая их в различных пропорциях, экспериментируя, как безумный алхимик, пока не добивалась тех красок и тонов, каких хотелось. Медь – для того, чтобы получить насыщенный бирюзовый цвет, железо – для более густого желтого, марганец – для королевского пурпурного с фиолетовым отливом. Наибольшую трудность для нее, как и для любого художника по стеклу, представлял красный цвет – точнее, настоящий рубиновый. Получить его было ох как нелегко! Она использовала для этого опять же медный порошок, а также, хотя это было чрезвычайно опасно из-за своей страшной ядовитости, цианистый натрий.

Но даже при всех ухищрениях оставалась все время угроза, что красный рубиновый цвет примет коричневый оттенок…

Да, стенку нагрудного индейского знака следует сделать тонкой – чтобы свет мог проходить сквозь нее и преломляться там. Это потребует дополнительного нагрева и особо тщательной и аккуратной работы.

Остаток дня она провела возле печей, с трубкой в руке, и, когда оторвалась от работы, было уже время ужина. Про обед она сегодня забыла.

Хватит с меня консервированной пищи! – решила она. Отпраздную окончание работы за нормальной едой, с кружкой пива в пабе у милого Тима О'Малли!

Мегги не стала раздумывать над тем, почему ей захотелось вдруг оказаться среди людей, хотя еще только утром этого дня она благословляла свое одиночество и не помышляла расставаться с ним.

По возвращении из Дублина она не видела никого, кроме Брианны, с которой обошлась довольно грубо, о чем сейчас сожалела. Сожалела, что так и не удосужилась вникнуть поглубже в положение сестры, которая во все времена была в самом эпицентре семейных ссор – между матерью, с одной стороны, и отцом и Мегги, с другой. Несчастный второй ребенок в несчастливой семье.

Вместо того чтобы накидываться со своими попреками, как она это сделала, на следующий день после приезда на Брианну, нужно было поговорить с ней совсем о другом: рассказать, что узнала она про их мать от миссис Суини. Интересно, известно ли об этом Брианне? И, если да, отчего та никогда не рассказывала этого ей? Не считала нужным?

И опять обида захлестнула Мегги, но она сумела отогнать ее и сосредоточилась на мысли о том, как отправится в паб и хорошенько там поест. А разговор с Брианной подождет.

Ей хотелось побыть с простыми, обычными людьми, которых давно знает; посидеть с ними за столиками с горячей пищей и холодным пивом, поговорить о жизни, вспомнить об отце. Это должно отвлечь мысли от работы, от Рогана, с кем неминуемо придется еще неоднократно встречаться. Хочешь не хочешь.

Вечер выдался погожий, без дождя, и она решила прокатиться до деревни, где находилась пивная, на велосипеде. Три мили туда, три обратно – не привыкать.

Уже наступили долгие летние деньки, солнце садилось поздно, стояла теплынь, многие фермеры вновь возвращались на свои поля после ужина. Извилистая дорога, по которой она ехала, с обеих сторон заросла высоким кустарником – казалось, что путь ее проходит по длинному туннелю.

Она усердно жала на педали, не оттого, что торопилась, а просто так, ради удовольствия, и довольно скоро вырвалась из кустистого туннеля на простор долины.

Сразу же ей ослепила глаза сверкавшая под лучами заходящего солнца жестяная крыша чьего-то амбара, запахло сеном, жимолостью, свежескошенной травой. Беспокойство, которое не отпускало ее с той поры, как она вернулась из Дублина, стало быстро улетучиваться, освобождая душу, снимая напряжение с тела.

Начались дома фермеров, где во дворах сушилось на веревках белье, играли дети. Вот развалины старого замка – величественное нагромождение серых камней, за которыми жили когда-то призрачные теперь герои сказаний и легенд, установившие еще в незапамятные времена тот образ жизни и порядок мыслей, что во многом сохранились и до сих пор.

Еще один поворот, глаза уловили отблеск реки, которая текла среди высокой травы, а затем началась деревня.

Домов здесь в последнее время стало намного больше, они тесно примыкали друг к другу. Новые постройки вызывали у нее вздох сожаления – уж очень примитивны были эти блочные домики, очень неряшливо покрашены в какой-то тускло-коричневый цвет. Ее душа художника страдала от их вида. И только большие ухоженные сады смягчали уродство.

Она выехала на главную улицу, миновала мясную лавку, аптеку, небольшой магазин Дэвида Райана и совсем маленькую опрятную гостиницу, когда-то принадлежавшую деду.

На минуту она остановилась, сошла с велосипеда. Захотелось представить, как ее мать жила здесь, когда была девочкой. И, судя по тому, что рассказывала миссис Суини, очень красивой девочкой да еще «с голоском ангела».

Если это правда, почему у них в семье почти не звучала музыка? И почему, не могла понять Мегги, никто и никогда при ней не упоминал о былых талантах Мейв Фини, ныне Мейв Конкеннан?

Надо бы спросить, подумала она. И лучшего места, чем пивная О'Малли, для этого не найти.

Когда она ставила велосипед, возле нее остановилась семья пеших туристов – муж, жена и двое детей. Женщина с увлечением снимала видеокамерой «настоящую ирландскую деревню», на фоне которой ей позировали остальные члены семьи. Видимо, Мегги попала в ее объектив, потому что, отвлекшись от камеры, женщина приветливо помахала ей рукой и сказала:

– Добрый вечер, мисс.

– Вам тоже.

Будучи в благодушном настроении, Мегги даже никак не реагировала, когда у слыхала, как женщина тихо сказала мужу:

– Заметил, какой у нее прелестный акцент? Спроси ее о чем-нибудь, Джон. Я хочу записать на пленку.

– Э.., простите… – неуверенно начал мужчина. Мегги повернулась к нему, решив продолжить игру.

– Могу я чем-нибудь помочь вам? В свою речь она постаралась вложить как можно больше западноирландского акцента.

– Если не затруднит, мисс. Мы хотим поесть где-нибудь здесь. Местную пищу. Что бы вы посоветовали? Мы только сегодня из Америки.

– Что ж, если желательно чего-нибудь особого, то в пятнадцати минутах отсюда находился замок Дромоленд. Это отразится на ваших кошельках, но аппетит будет удовлетворен как нельзя лучше.

– А что-нибудь попроще? – смущенно спросила женщина.

– Ничего не может быть проще и лучше, чем вот эта пивная. – Мегги указала на вывеску Тима О'Малли. – Там такие чипсы – пальчики оближете, ну и все остальное. И сам хозяин тоже достоин всяческого уважения.

Она с искренним удовольствием делала рекламу заведению О'Малли, а два американских мальчишки смотрели на нее, как на существо, выпрыгнувшее из межпланетного летательного аппарата.

– Ас детьми туда пустят?

– Здесь Ирландия. Детей у нас пускают везде. Желаю вам приятного путешествия и хорошего аппетита.

Мегги повернулась и пошла по дорожке палисадника ко входу в пивную. Здесь было, как всегда, сумеречно, дымно и пахло пивом и жареным луком.

– Как дела, Тим? – приветливо спросила Мегги, усаживаясь за стойку бара.

– Смотрите, кто к нам пожаловал! – Тим О'Малли расплылся в улыбке, ни на минуту не отрываясь от обычного дела. – Как поживаешь, Мегги?

– Все в порядке, только голодна, как волк, и надеюсь на твою помощь.

Она обменялась приветствиями с несколькими посетителями, сидевшими за крошечными столиками и рядом с ней, у стойки.

– Что закажешь? – спросил хозяин.

– Сандвич с хорошим куском мяса и чипсы. А чтобы не скучно ждать – кружку пива.

О'Малли, словно эхо, повторил заказ, повернувшись в сторону кухни, в то время как руки его уже наливали пенную жидкость.

– Как там в Дублине? – с интересом спросил он. – Все на месте?

Положив локти на стойку, Мегги охотно принялась рассказывать Тиму про город, и в это время в пивную вошли американские туристы и уселись за столик.

– Значит, у тебя на выставке подавали шампанское и гусиную печенку? – удивленно переспросил Тим, покачивая головой. – Ну и ну! И все глядели на твои стекляшки? Ох, девочка, жаль, твой отец не дожил до этого дня. Он так бы гордился тобой. Как петух!

– Да уж… – Она с наслаждением втянула запах, когда Тим поставил перед ней тарелку. – Но, по правде сказать, твой сандвич с мясом я не променяю ни на какую гусиную печенку!

Тим удовлетворенно рассмеялся.

– Ах ты, моя радость!

– И знаешь, Тим, – продолжала Мегги, – вышло так, что бабушка того человека, кто устроил выставку, хорошо знала мою бабку О'Рейли.

– Ух ты! Ну и дела. – Тим потер свой необъятный живот. – Не зря говорят: тесен мир.

– Это верно. – Мегги решила продолжить разговор именно об этом. – Она тоже из Голуэя, та женщина, понимаешь? И знала бабушку, когда были еще девчонками. А потом они переписывались какое-то время, после того, как бабушка вышла замуж за О'Рейли и переехала сюда, в эту деревню. Стала хозяйкой гостиницы.

– Хорошо, что переписывались. Не зря говорится: старый друг лучше новых двух. Не так разве?

– Конечно. Бабушка ей писала про гостиницу и про свою семью. Про дочь, которая у нее родилась. Про мою мать то есть.

– Да что ты мне все разъясняешь? Будто не на моих глазах было?

Вот оно, подумала Мегги, поймался старик! Теперь вспомнит все, что нужно.

– Между прочим, бабушка упоминала в письмах, будто моя мать жутко хорошо пела. Так говорила та женщина. Только правда ли это? Ты должен знать.

– Ну, давненько это было. – Тим начал протирать посуду. – Еще до того, как ты на свет появилась. Но – что было, то было, теперь вспоминаю. Пела твоя мать, точно. Даже вот здесь, в этом самом зале. Чуть не в последний раз, перед тем, как бросить свое пение.

– Здесь, у тебя?

– А чего? Почему нет? Она не важничала. Любила петь, да и голос был – Божий дар. А до этого чуть не по всей стране ездила, везде пела. Дай Бог памяти, лет десять ее здесь не было, даже больше. Все разъезжала. Но после вернулась. Бабка твоя тогда приболела, что ли. Ну, я и спросил у Мейв, не споет ли у меня в пабе вечерок-другой, хотя тут ей, конечно, не Дублин и даже не Корк или Доннегал, где она привыкла выступать.

– Выступала? По-настоящему? Целых десять лет?

– А чего же? Что такого? Не знаю только, много ли с этого имела. Очень уж ей хотелось уехать отсюда, когда молодая была. Не нравилось кровати стелить в гостинице у отца и вообще в такой деревушке, как наша, жить. Она и не скрывала, что не нравилось. – В его тоне прозвучало осуждение, и он, почувствовав это, подмигнул Мегги, чтобы скрасить впечатление. Помолчав, он продолжил:

– Здесь у нее все было в полном порядке, когда вернулась. Всем страшно нравилось, как она поет. А вскоре она и Том, твой отец… Они только раз взглянули друг на друга, когда он вошел сюда, а она пела. Ну, и все было решено.

– А когда поженились, – осторожно спросила Мегги, – она больше уже не пела, да? Почему?

Тим задумался.

– Не знаю. Может, не хотела. Не до того было. Да она и не говорила об этом. А теперь столько лет прошло. Кто его знает. Я уже почти все позабыл.

Но мать не забыла, конечно. Такое не забывается… Да и сама Мегги как бы себя чувствовала, случись в ее жизни такой поворот, после которого пришлось бы бросить свое любимое дело? Свое искусство? Конечно, в ней бушевали бы злоба, обида. И пребывала бы она в печали, в унынии. Невольно Мегги поглядела на свои руки, подумав: неужели они могли бы находиться в бездействии? О нет! Никогда! Лучше вообще прекратить существование, броситься со скалы!

Мегги не бралась сейчас решать: может ли отказ матери от карьеры певицы явиться оправданием всех горько прожитых лет, но, без всякого сомнения, он послужил причиной такой жизни! И, значит, необходимо еще и еще подумать об этом и обсудить с Брианной.

Она медленно пила пиво, пытаясь сложить цельный облик матери из разрозненных сведений, которые знала раньше и тех, что узнала теперь. Каким человеком она была? Что осталось от прежней Мейв? Что кануло безвозвратно в реку времени?

– Доедай свой сандвич, девочка, не изучай его! – скомандовал Тим О'Малли, пуская вдоль стойки вторую кружку пива. – И выпей еще.

– Я ем. – Она в доказательство откусила большой кусок. – И пью.

Дверь в пивную открылась снова, и вошел не кто иной, как Мерфи Малдун.

– Ого, сегодня косяком пошли незнакомцы! – Это была коронная шутка Тима О'Малли.

– Как я тосковал без всех вас! – Мерфи ухмыльнулся, присел рядышком с Мегги у стойки. – Надеюсь, мне позволено посидеть со знаменитостью?

– Пожалуй, сегодня разрешу тебе, – засмеялась Мегги. – Скажи лучше, когда ты начнешь ухаживать за моей сестрой?

Это была другая дежурная шутка, но хозяин паба принимал ее каждый раз всерьез, а потому не позволял себе балагурить по этому поводу.

– Ты же знаешь, дорогая, – отвечал Мерфи, – в моем сердце осталось местечко только для тебя.

– Знаю, что ты – хорош гусь!

Он действительно был хорош собой: крепкий, загорелый, обветренный всеми ветрами, с длинными волнистыми волосами и глазами бутылочного цвета с примесью кобальтовой краски, что стояла у нее в мастерской.

Конечно, не такой изысканный и аристократичный, как Роган – куда там! – он даже чем-то похож на цыгана, но зато сердце у него такое же широкое и красивое, как дом, в котором он живет и который крепко любит. Мегги всегда хотела, чтобы у нее был брат, точь-в-точь как Мерфи.

– Да я готов жениться на тебе хоть завтра! – громогласно объявил он, и все посетители пивной, за исключением американской четы, покатились со смеху. – Если, конечно, ты не против, – добавил он, когда шум немного утих.

– Можешь быть спокоен, я не воспользуюсь твоим неосторожным предложением, – сказала Мегги. – Не очень-то мне ты нужен, дорогой. Но поцеловать тебя хочу!

Что она и сделала немедленно, после чего оба со звоном сдвинули кружки и дружно выпили.

– Скучал без меня? Признавайся, Мерфи.

– Ни капли. – Он подмигнул ей. – Я еще вчера знал, что ты приехала.

– Тебе сказала Бри? Виделся с ней?

– Нет, сам догадался о твоем приезде. Услышал, как гудят твои печи.

– Так громко?

– У меня хорошие уши. А еще мне сестра прислала газетные статейки из Корка.

– Да? Как поживает Мэри Эллен?

– Все нормально. Детишки растут. Постой, где же это? – Он порылся в карманах и достал две газетные вырезки. – Вот. Может, тут не про тебя? А? «Дублинский триумф женщины из Клера», – громко прочитал он. – «Мир искусства потрясен выставкой Маргарет Мэри Конкеннан, открывшейся в воскресенье вечером во Всемирной галерее». Это уж наверняка про тебя! Что скажешь?

– Покажи-ка! – Мегги вырвала газетные листки у него из рук, стала читать сама.

«Мисс Конкеннан, свободный художник по стеклу, заслужила одобрение и похвалу многочисленных посетителей выставки ее смелых и достаточно сложных скульптур и рисунков. Сама художница – миниатюрная…»

– Ха, миниатюрная! – прервала Мегги свое чтение.

– Отдай мне, если не согласна! – Мерфи отобрал у нее вырезки и продолжил читать вслух:

– «…миниатюрная молодая женщина удивительного таланта, с красивой незаурядной внешностью». Дай-ка мне взглянуть! Это уж точно про тебя. Не мешай, Мегги! «Зеленоглазая, с рыжими волосами и лицом цвета слоновой кости не в меньшей степени привлекательна и интересна, чем ее работы. Всемирная галерея в Дублине, одна из известнейших на земном шаре, испытывает гордость, что сумела первой показать любителям настоящего искусства работы мисс Конкеннан».

– Хватит, Мерфи, дай сюда!

Но он соскочил с высокого табурета у стойки, отошел в сторону и снова стал громогласно читать.

– «…Я думаю, ее творческие возможности только начали раскрываться, заявил Роган Суини, директор Всемирной галереи. Считаю за честь привлечь к ней внимание знатоков из мира искусств…"

– Он так прямо и сказал? Ну, покажи, Мерфи! Он вновь сумел избежать затрещины и ответил:

– Клянусь, не я придумал. У меня бы не получилось так гладко. Здесь все написано черным по белому. Дай же мне закончить. Люди слушают.

Действительно, в пивной к этой минуте наступила непривычная тишина. Все взгляды были устремлены на Мерфи.

– «…В следующем году Всемирная галерея выставит несколько работ мисс Конкеннан в галереях других стран, остальные произведения автора, отобранные им самим и мистером Суини, станут экспонатами постоянной выставки в Дублине».

Мерфи закончил чтение и положил газетные вырезки на стойку перед Тимом О'Малли, который тут же наклонился над ними.

– Здесь еще фотографии! – крикнул он. – Наша Мегги с зелеными глазами и ее стекляшками. Ну, что ты скажешь на все это, девочка?

Она глубоко вздохнула, запустила пальцы в спутанную рыжую гриву волос.

– Скажу вот что: выпьем за всех моих друзей! Наливай, Тим.

– Что же ты помалкиваешь, Мегги Мэй? Мегги улыбнулась: это было прозвище, которое ей дал отец и с которым часто обращался к ней. Ей было удобно и приятно сидеть рядом с Мерфи в кабине его грузовика, зная, что ее велосипед спокойно лежит в кузове, и слушать ровное гудение мотора – все машины у Мерфи издавали почти одинаковый звук, похожий на мурлыканье довольной кошки.

– По-моему, я немножко пьяна, Мерфи, – довольно сказала она, вздыхая и потягиваясь. – Но мне нравится мое состояние. Покой и удовлетворение.

– Ты заслужила все это, старушка. – Он знал, что она больше, чем «немного», пьяна, и потому погрузил велосипед в свой грузовик и заставил ее поехать с ним в машине, невзирая на протесты. – Мы все гордимся тобой, – продолжал он. – А что касается меня, я буду теперь глядеть с куда большим почтением на ту бутылку, которую ты мне подарила.

– Это кувшин, а никакая не бутылка! Я тебе тысячу раз говорила. Надеюсь, ты ставишь в него полевые цветы или какие-нибудь ветки?

– Все время это делаю. Ты вернешься теперь в Дублин, да?

– Не знаю. Во всяком случае, не сейчас. Там я не смогу работать, а без работы какая жизнь? – Она поглядела в окошко, где кусты дрока серебрились под лучами взошедшей луны. – Он никогда мне не говорил, что это для него честь.

– Что? Кто не говорил?

– Всегда давал понять, что это именно он оказывает мне честь! Великий и могучий Суини протягивает руку жалкому полунищему художнику, чтобы повести его к славе и богатству. Разве я когда-нибудь просила об этом, скажи, Мерфи? Разве мне это было нужно? Ответь!

Ему не понравился ее воинственный раздраженный тон – ведь только что была в таком умиротворенном настроении, – и он осторожно сказал:

– Не знаю, Мегги. А почему бы не хотеть этого?

– Конечно, я хочу! Я же не какая-то слабоумная. Но просить кого-то, чтобы помог, повел за ручку! Нет! Я с самого начала ему говорила: оставьте меня в покое! Говорила, а он ни в какую! – Она сложила руки на груди. – Он продолжал искушать меня. Слышишь, Мерфи? Сам дьявол не мог быть более хитрым и настойчивым. И вот теперь я у него на крючке и обратного пути нет! Остановись, приехали!

Он и сам уже притормозил возле калитки. Глядя в полутьме на ее лицо, он спросил:

– А сама ты хочешь?

– Чего?

– Обратно.

– Нет, Мерфи. И это самое печальное. Я хочу как раз того, о чем он мне толковал, хочу до умопомрачения! И в то же время не хочу, чтобы что-то менялось. В этом весь ужас моего положения. Хочу и того, и другого. Одиночества, покоя, свободы, но также славы и богатства. А разве могут они быть рядом друг с другом? Да никогда!

– У тебя все должно получиться, Мегги Мэй, – полушутливо-полусерьезно сказал Мерфи. – Ты у нас самая упрямая из всех. И самая зеленоглазая.

Что еще он мог сказать не вполне трезвой женщине в эту светлую лунную ночь?

Она рассмеялась и громко чмокнула его в щеку.

– Как я люблю тебя, Мерфи! Почему ты никогда не пригласишь меня сплясать с тобой в поле при лунном свете?

Он усмехнулся, потрепал ее по голове.

– Уж лучше я вытащу твой велосипед из кузова и уложу тебя в постельку.

– Я сама вытащу!

Она выскочила из кабины, но он опередил ее и поставил велосипед на землю.

– Спасибо, что проводили до дома, мистер Малдун.

– Это доставило мне огромное удовольствие, мисс Конкеннан. А теперь скорее спать!

Когда она с некоторым трудом протаскивала велосипед в калитку, то услыхала, как Мерфи запел. Остановившись в саду, она внимала его звучному приятному голосу, раздававшемуся в ночной тишине.

Одна – там, где волны о берег бьют,

Одна – где люди и шум;

Волна так сильна, и так радостен люд,

Но дух мой мрачен, угрюм…

Хлопнула автомобильная дверца, голос умолк. Зарокотал мотор. Мерфи уехал.

Мегги грустно улыбнулась и беззвучно спела припев этой песни, которую хорошо помнила с детства.

И ночью, и днем

Я грущу об одном:

О радости той, что ушла…

Старинная баллада про женщину с гор. Мегги живет не в горах, но печаль той женщины ей так понятна и близка. Выставочный зал в Дублине был до отказа наполнен людьми, но там она чувствовала себя одиноко, и душа ее изнывала.

Она поставила велосипед у задней двери, но в дом не вошла, а повернулась и пошла куда-то, не разбирая дороги, сама не зная куда. У нее немного кружилась голова, и в ногах не было твердости, но спать совсем не хотелось. Особенно в такую ночь. Да еще одной.

Навеселе или трезвая, ночью или днем, она здесь не заблудится, на своей родной земле. Еще чего! Этого от нее не дождутся.

Она слышала уханье совы и какой-то шум – то ли охотника, то ли жертвы. Половинка луны сияла, как маяк в море, где плавали звезды. Ночь что-то нашептывала по секрету, ей отвечал мелодичным журчанием ручей.

Вот, вот то главное, чего она хочет. Вот что ей так необходимо и дорого, как отрада одиночества: чтобы простирались вокруг зеленеющие поля, посеребренные, как сейчас, звездно-лунным светом, и чтобы вдали виднелся, так же как сейчас, огонек лампы на кухне у Мерфи.

Ей вспомнилось, как часто бродила она здесь с отцом, ее детская ручонка в его руке. Он много говорил, но никогда о крестьянских заботах: о севе или пахоте, а только о своих мечтах. Он жил в них и вместе с ними витал в облаках.

И никогда, никогда не осуществил ни одну из них на земле.

Она подумала, что у матери все обстоит еще печальней. Той все же удалось ухватить свою мечту здесь, на земле, но потом она лишилась ее навсегда.

Как это ужасно, наверное, держать мечту в руках и видеть, как она просачивается сквозь пальцы, словно песок.

Не этого ли пуще всего боится и она сама?

Мегги легла навзничь в высокую траву, голова у нее продолжала слегка кружиться и от напитков, и от обилия мыслей. Звезды над ней совершали свой таинственный хоровод, луна сверкала как начищенная пуговица – это все для нее. Послышалось пение соловья. Тоже для нее.

Вся ночь принадлежала ей. Ей одной. Она улыбнулась, закрыла глаза и уснула.

Глава 11

Ее разбудила корова. Большие влажные глаза задумчиво смотрели на человеческое тело, лежащее посреди пастбища. Но, поскольку больше всего корову интересовала пища и чтобы ее вовремя подоили, она фыркнула раз, другой возле самой щеки Мегги, понюхала ее и продолжила главное свое дело – щипать траву.

– О Господи, кто еще там?

Мегги проснулась, ощутила головную боль – в ушах стучали барабаны, – повернулась, вытянула ноги и крепко ударилась обо что-то твердое. Это была коровья нога. Подняв глаза, она с удивлением увидела всю корову.

– О Боже!

Ее вопль больно отдался в затылке и в ушах, словно там, внутри, что-то взорвалось. Корова, испугавшаяся не меньше, чем Мегги, замычала, глаза у нее вращались, как у игрушечной.

– Что ты здесь делаешь?

Стиснув обеими руками голову, Мегги попыталась сесть. А что здесь делаю я? И вообще как я тут очутилась?

Корова не ответила на вопрос. Недоуменно взирала она на Мегги, как и та на нее.

Выходит, я прилегла тут и заснула, продолжала рассуждать Мегги с самой собой. Ну и ну! Она стала тереть глаза. Вот она, плата за перебор сверх лимита! Сейчас, сейчас, корова, я посижу еще немного и потом пойду. Не гляди на меня с таким укором. Пойду, если найду в себе силы, чтобы встать. Корова успокоилась и вернулась к своему любимому занятию.

Утро выдалось яркое, теплое, полное звуков. Гул трактора, лай собак, птичье чириканье – все отдавалось троекратным шумом в больной голове Мегги. Во рту – такое ощущение, словно с вечера наелась торфа; одежда была влажной от росы.

Прекрасно, дружок, сказала она себе. Ты уже валяешься в поле, как пьяный бездомный босяк. Вставай же, бродяжка!

Она поднялась на ноги, покачнулась и застонала. Корова махнула хвостом – вероятно, в знак сочувствия. Теперь Мегги увидела, что неподалеку паслись другие коровы, но те не проявляли такого участия, даже не поднимали голов.

А, так вот где она! Неподалеку было видно круговое нагромождение камней – древнее, как сам воздух вокруг. Местные жители дали ему название:

Знак Друидов [4]. Вероятно, эти суровые жрецы не одобрили бы ее поведение.

В голове стало проясняться. Мегги вспомнила, как Мерфи высадил ее у дома, как она поцеловала его на прощанье, как он запел песню, которую потом она все время бормотала про себя, когда бродила по полю под светом луны.

К ней с пугающей ясностью вновь пришел тот сон, что она увидела этой ночью, лежа под серебряным одеялом лунного света. Так отчетливо представился он ей, теперь уже наяву, что она сразу позабыла и о десятках молоточков, стучащих в голове, и о скованности во всем теле.

А было так: вовсю светила луна, ее холодный белый свет пульсировал, как удары сердца, заливая небо и землю. Но вдруг он вспыхнул, этот свет, ярко и горячо, словно огромный факел, и затем разлился разноцветьем красок – синих, золотых, пурпурных – таких прекрасных, что она во сне зарыдала от нестерпимости красоты.

И она потянулась к этому факелу света, выше, выше, пока не дотронулась до него. Он был гладкий, твердый и прохладный, и она держала его в ладонях. Внутри она увидела себя, и в самом центре, в самой глубине плывущих красок билось ее сердце.

Видение, возникшее в ее голове, не могло быть банальным синдромом похмелья. Нет, это было нечто большее – озарение! Забыв обо всем – о головной боли, о коровах, о ночи, проведенной в траве, – она помчалась домой, не разбирая дороги, переполненная лишь одним желанием: воплотить свое видение в жизнь! Вдохнуть его краски и формы, его смутную глубинную суть в горячее стекло.

Ей не нужны были для этого, эскизы – они находились у нее в голове. Она забыла о еде, обо всем и обо всех. Видение окутало ее своим покрывалом и никуда не отпускало, пока она не ворвалась к себе в мастерскую и не сделала первую плавку. Только выложив ее на мраморную доску, чтобы остудить, она сумела перевести дыхание.

Потом снова были плавки, уже с применением красителей; она добавляла материал, увеличивала огонь, приток воздуха, прибавляла красок. Она вращала стеклодувную трубку, используя силу земного тяготения и отвергая ее, действуя одновременно специальной лопаткой для придания соответствующей формы изделию и смоченным в воде металлическим прутом, испаряющийся пар от которого помогал тому же.

Ей определенно нужна была еще одна пара рук – подавать инструменты, готовить новые плавки, – но она и думать не хотела о помощнике.

Что-то бормоча себе под нос, она продолжала сновать от печки к рабочему стулу и обратно. От печки к стулу, от стула к печке.

Солнце тем временем поднялось уже высоко, его лучи проникли в окна мастерской, добавляя в нее света, озаряя Мегги своим сиянием.

В этом сиянии и увидел ее Роган, когда открыл дверь – на высоком стуле, с расплавленным шаром из цветного стекла под руками и солнечным ореолом над головой. Волшебница – да и только!

Она искоса взглянула на него.

– Снимите ваш чертов пиджак и галстук! Мне нужна помощь.

– Что?

– Ваши руки, непонятно? Делайте, как вам говорят, и не задавайте лишних вопросов!

Он не был уверен, что сможет чем-то помочь. Нет, он не считал себя совсем уж неумелым, но в тот момент ощутил полное бессилие – в этом царстве огня и света, в присутствии свирепой богини, творящей новые миры.

Он отложил папку, снял пиджак.

– Держите это крепко, – безапелляционно скомандовала она, слезая со стула. – И поворачивайте трубку так же, как я. Видите? Медленно, ровно. Никаких рывков, или мне придется убить вас! Тут нужна смекалка.

Он был так ошарашен ее просьбой, а точнее повелением, что беспрекословно уселся на стул, куда она указала. Трубка в руке оказалась теплой и тяжелее, чем он думал. Мегги, положив свои руки на его, несколько раз показала, как нужно делать.

– И не останавливайтесь, – предупредила она. – Поверьте, ваша жизнь зависит от этого.

В чем он, уже зная ее, почти не сомневался.

– Видите, как делаю я?

От жара печи у него перехватило дыхание. Подчиняясь Мегги, он погрузил инструмент в расплавленную массу, увидел, как стекло прильнуло к трубке. Местами оно напоминало капли сгустившихся отяжелевших слез.

– Принесете мне, когда я скажу, – услышал он новый приказ. – Хорошо, теперь подходите сзади, справа. Не слева, а справа, это вы можете понять?

С этими словами она схватила щипцы и помогла ему донести трубку до стула. Затем началось священнодействие: стекло добавлялось к стеклу, сыпались искры, менялись краски и оттенки.

Завершив работу над самим материалом, она выдула его до размеров футбольного мяча – стеклянного мяча, внутренность которого переливалась всеми цветами радуги; мяча, который жил и дышал, как живое существо. Так казалось Рогану.

Словно сон, подумал он. Как цепь сновидений.

– Дайте мне тот напильник! – услышал он.

– Что?

– Напильник! Проклятье!

Она направилась к скамье, покрытой огнеупорной подстилкой. Там же находились деревянные тиски.

Не оглядываясь, протянула руку назад – как хирург, потребовавший скальпель. Роган вложил в нее напильник. Удар, еще один – и стеклянный шар оторвался от трубки и удобно поместился на подстилке.

– Перчатки! – раздалась команда. – Самые тяжелые. Которые возле моего стула. Быстрей!

Не сводя глаз со стеклянного шара, она натянула перчатки. О, как хотелось ей взять его в руки, в голые руки без перчаток, этот шар, воплощение ее сна, ее мечтаний! Но в руке у нее оказалась металлическая вилка, покрытая асбестом, с помощью которой заготовка была помещена в печь для обжига.

Затем Мегги включила таймер и минуту постояла неподвижно, глядя в пространство.

– Это, наверное, луна, – сказала она тихо. – От нее зависят движения волн. В океанах и в нас самих. Люди зарождаются при ней, любят при ней, спят и видят сны. Если повезет, кто-то может взять ее в руки и мечтать.

– Как вы назовете свою новую вещь?

– У нее не будет названия. Каждый может увидеть в ней то, что захочет. О чем грезит. – Она приложила руку ко лбу и взглянула на Рогана, словно сама возвращалась из страны грез. – Я устала немного.

Она медленно дошла до своего стула, села, откинула назад голову, прикрыла глаза.

Сейчас она была совсем бледной, беспомощной, заметил Роган, никаких следов недавней энергичности, подвижности.

– Снова работали всю ночь? – заботливо спросил он.

– Нет, эту ночь я спала. – Она чуть улыбнулась. – На поле у Мерфи Малдуна, под яркой луной.

– Прямо на поле?

– Я была пьяна. – Она потянулась, засмеялась и открыла глаза. – Немножко. Зато какая была ночь!

– А кто он, этот Малдун?

– Человек, которого я знаю с детства и кто был бы немало удивлен, застав меня спящей у него на пастбище. Вы не нальете мне выпить? – Она снова рассмеялась, увидев, как его брови осуждающе полезли наверх. – Не виски и не пива. Немного сока. Там, в холодильнике. И себе тоже, если хотите. Из вас получился бы неплохой подмастерье, Роган.

– Благодарю вас, – ответил он, понимая ее слова как благодарность за помощь. И на том спасибо. Большего от нее не дождешься.

Пока она пила, он обошел комнату и заметил, что Мегги ни минуты не теряла даром после своего побега из Дублина. Несколько новых вещей уже были готовы – явно навеяны индийскими мотивами. Особенно ему понравилось широкое блюдо какого-то странного пасмурного цвета. Как осеннее небо.

– Прекрасная работа.

– Правда? Значит, проба удалась. Я соединила светонепроницаемое стекло с прозрачным. – Она снова зевнула. – И закоптила испарениями олова.

– Закоптили? Впрочем, неважно, – поспешил он добавить, увидев, что она готова пуститься в объяснения. – Все равно я мало что пойму. Химия никогда не была моим любимым предметом. Но конечный результат мне нравится.

– Вы не хотите сказать, что он «просто обворожителен»?

Он взглянул на нее с удивлением.

– Уже прочитали рецензии о выставке? Пока что Бог на нашей стороне. Вы не собираетесь отдохнуть? Мы можем увидеться и поговорить позднее, когда пойдете со мной обедать.

– Вы проделали весь этот путь, чтобы пригласить меня на обед?

– Не только.

Что-то в нем изменилось, подумала она. В чем-то он стал другим. Почти неуловимо, но другим. Заметно по голосу, по выражению глаз. Конечно, он себя вполне контролирует, но она все равно чувствует. А пройдет немного времени, и, возможно, почувствует еще яснее.

– Можем пойти в дом, выпить чая и немного перекусить, – предложила Мегги. – И вы расскажете мне, зачем приехали.

– Во-первых, чтобы увидеть вас.

Она внутренне вздрогнула от этих простых слов. Осторожнее, Мегги, будь начеку, чтобы потом не пришлось кусать локти.

– Вы уже увидели, – произнесла она резче, чем хотелось.

Он удивленно взглянул на нее, взял свою папку, распахнул дверь мастерской.

– Хочу выпить вашего чая, – сказал он.

– Хорошо. Можете сами заварить. Если знаете, как это делается.

– С трудом, но припоминаю. – Они уже вышли из мастерской. – Ваш сад похорошел.

– Брианна приложила к нему руки, пока меня не было. А это что?

Она пнула ногой картонную коробку, стоящую у дверей в кухню.

– Кое-какие вещицы, которые я прихватил с собой. Например, ваши туфли. Вы оставили их в передней моего дома.

Он внес коробку в кухню, поставил на стул, огляделся.

– Где у вас чай?

– В шкафчике над плитой. Пока он возился с чаем, она открыла коробку. Потом плюхнулась на соседний стул и рассмеялась.

– Господи, Роган! Я думала, вы шутите. Вы действительно истинный человек долга. На ветер слов не бросаете. Но зачем мне телефонный ответчик? Если я не отвечаю на звонки, то неужели буду слушать эту дурацкую машину?

– Будете, потому что иначе я подошлю наемных убийц. Там еще кое-что, посмотрите.

– О, вот это приятно! – Она вынула большой настенный календарь. – Французские импрессионисты. Красота!

– Смотрите на него все триста шестьдесят пять дней. И на автоответчик тоже. – Он подошел ближе и вынул из коробки изящный бархатный футляр, открыл его. – А вот на это особенно.

В руках у него были маленькие золотые часы с янтарным циферблатом, украшенным бриллиантами.

– Боже! Я никогда не смогу надеть их! Они для настоящей леди. А если надену, то забуду, что они на руке, и обязательно выкупаюсь в них.

– Поэтому они сделаны водонепроницаемыми.

– Тогда я, наверное, разобью их.

– Я подарю вам новые. – Он взял ее руку, начал расстегивать манжет на рубашке. – Что за черт? – Кисть руки у нее была перевязана. – Что вы еще наделали?

– Это ожог. – Она смотрела на часы и потому не видела раздраженного беспокойства в его глазах. – Была не очень осторожна.

– Точнее сказать, беспечна. Этак в один прекрасный момент вы вспыхнете как факел и от вас останется горстка пепла.

– Какие глупости! Есть о чем говорить! Можно подумать, я отрубила себе руку. Да будет вам известно, Роган, что художники по стеклу не могут жить без ожогов. Это не смертельно.

– Я просто не хочу раньше времени потерять своего клиента.

Он застегнул браслет часов, отпустил ее запястье, засунул руки в карманы.

– Сделать бутерброды?

– Как хотите, Мегги.

– Вы не сказали, надолго ли приехали.

– Вечером я уезжаю. Хотел поговорить с вами с глазу на глаз, потому что вы не знаете до сих пор, что такое телефон и с чем его едят. – Он окончил заваривать чай, поставил чайник на стол. – А еще я привез вам газетные вырезки, которые нашла для вас моя бабушка.

– О, спасибо ей. Я посмотрю их потом. Она хотела сделать это в одиночестве.

– Превосходно. И еще одно, из-за чего, собственно, я и решил увидеть вас лично.

– Еще подарки? – спросила Мегги, уже с набитым ртом. Есть хотелось невыносимо. – Разве у меня сегодня день рождения?

– Я бы не назвал это подарком. – Роган достал из папки конверт, протянул ей. – Можете открыть прямо сейчас.

– Хорошо. – Она потерла руки и вскрыла конверт. Там лежал денежный чек. Ей пришлось ухватиться за спинку стула, когда она увидела сумму. – Матерь Божья!

– Не удивляйтесь, – деловым тоном объяснил Роган. – Мы продали все, что наметили. До единой вещи. – Он смотрел, как она в растерянности опускается на стул. – Я же сказал вам, что выставка была весьма удачной.

– Все до единой, – нараспев повторила она. – И за такую огромную сумму!

Мысли ее путались. Она подумала о луне, о своих сновидениях, о переменах в жизни. Голова казалась ужасно тяжелой. Она опустила ее на стол.

– Просто не могу дышать. Не хватает воздуха. Сейчас она понимала ощущение рыбы, вытащенной на сушу.

– Ну-ну, – сказал Роган. – Успокойтесь. Сделайте поглубже вдох. – Он подошел к ней сзади, слегка потряс за плечи. – Ну же, придите в себя.

– Почти двести тысяч фунтов! – простонала она.

– Да, около того. А когда мы повезем ваши работы в другие города и какую-то часть выставим на продажу, сумма, естественно, увеличится. – Еще один сдавленный стон, который она издала, заставил его рассмеяться. – Дышите, дышите глубже! И не переставайте слушать, что я вам говорю. Ваши новые вещи мы тоже включим в будущую экспозицию. Поездку наметили на эту осень. У вас еще будет время и поработать, и отдохнуть. Устройте себе каникулы, вы заслужили их.

– Каникулы? – слабым голосом переспросила она. – Я не умею даже думать о них.

– Научитесь. – Он потрепал ее по голове, обошел стол, чтобы налить еще чая. – А сегодня – вы не забыли? – мы обедаем вместе, чтобы отметить вашу первую победу.

– Да, обедаем… Я не знаю, Роган, что сказать. Не могу поверить, что это произошло со мной! Наяву! Просто не верю. – Она прижала руки ко рту, и ему показалось, сейчас она разрыдается, но вместо этого она рассмеялась – громко, торжествующе, каким-то диковатым смехом. – Я богата! – восклицала она в перерывах между приступами смеха. – Богатая женщина! О, Роган! – Вскочив со стула, она подбежала поцеловать его, потом закружилась по комнате. – Я понимаю, вы смотрите на меня, как на безумную. Для вас это капля в море, но для меня – свобода! Освобождение! Цепи порваны, хочет она этого или нет!

– О чем вы говорите, Мегги? Она затрясла головой: она думала сейчас о Брианне.

– Мечты, Роган. Мои мечты. Они начинают сбываться! Я должна сию же минуту пойти и все рассказать ей. – Мегги схватила со стола чек, сунула в задний карман джинсов. – Подождите меня, пожалуйста. Пейте еще чай, ешьте чего-нибудь. Звоните по телефону, который вы так любите. Все что хотите.

– Куда вы идете?

– Я совсем ненадолго. – Она снова подлетела к нему, поцеловала. В спешке угодила не в губы, а в подбородок. – Не уходите! Пожалуйста!

С этими словами она выскочила из дома. Он увидел через окно, как она мчится по лугу.

Почти весь путь Мегги проделала бегом и дышала, как выпускающий пары локомотив, когда перелезала через каменную ограду, за которой начинались владения Брианны. Впрочем, и до того, как она начала свой бег, ей уже не хватало воздуха.

В спешке она чуть было не наступила на клумбу с анютиными глазками, чего Брианна никогда бы ей не простила, но сумела избежать греха и по узкой, выложенной камнями дорожке помчалась к дому.

Она уже набрала воздуха, чтобы крикнуть, когда заметила сестру – та развешивала белье на веревке в глубине сада. Во рту у нее были прищепки, в вытянутых руках – тяжелые влажные простыни.

Брианна тоже увидела Мегги, но не сказала ни слова. На лице у нее было написано выражение обиды, даже злости, как показалось Мегги. Правда, усилием воли всегда сдержанная Брианна прогнала эти чувства с лица, но радости на нем не появилось.

– Привет, Брианна.

Одной рукой Мегги сдерживала готовое вырваться сердце, другой полезла в задний карман брюк.

– Здравствуй, Мегги.

– У тебя гости?

– Да, сейчас весь дом заполнен. Американская пара, семья из Англии и молодой бельгиец.

– Прямо Организация Объединенных Наций. – Мегги понюхала воздух. – Пахнет пирогами.

– Они уже испечены и охлаждаются на подоконнике.

Простой, ни к чему не обязывающий разговор почти растопил чувство обиды в душе у Брианны, которая вообще терпеть не могла всяческих стычек и раздоров. Она даже нашла в себе силы признаться в собственной вине и сделала это совершенно искренне.

– Я думала тут о твоих словах, Мегги, – сказала она, – и поняла, что ты во многом права. Мне следовало поехать с тобой. Ведь это было таким испытанием для тебя.

– Так что же не поехала?

Брианна подавила новый приступ обиды.

– Ты же знаешь. Зачем опять начинать? Неужели нельзя без этих наскоков?

– Нельзя. Брианна вздохнула.

– У меня обязательства, Мегги. И не только перед ней. А и перед нашим домом. Я тоже чего-то хочу, мечтаю. Ты никогда не думала об этом?

Резкие горячие слова, готовые было сорваться с языка Мегги, остыли до того, как она их произнесла. В самом деле, что она бесится? Почему все должно крутиться вокруг нее одной? Отчего ее жалость к сестре превращается в обузу для той, кого жалеет? Зачем идти по стопам матери и тоже неустанно попрекать других?

Она оглядела опрятный дом: свежая краска на окнах и дверях; красивые занавески, раздуваемые легким ветерком; ухоженные дорожки и клумбы в саду. И цветы, цветы… Сколько труда вложено! Как она могла не замечать этого раньше? А все потому, что глядит только внутрь себя.

– Ты проделала тут огромную работу, Бри, – восхищенно сказала Мегги. – Отец был бы доволен.

– Отец – да, а ты – нет.

– Неверно! – Она положила руку на плечо сестры. – Не буду обманывать, что для меня это очень много значит, но если в этом твоя жизнь, то дай тебе Бог. Ты любишь и умеешь заниматься домашним хозяйством, как никто. Извини, что я тогда наорала на тебя.

– Ничего. Я привыкла. – Тон еще слегка обиженный, но было ясно, что Брианна уже оттаяла. – Если немного подождешь, я напою тебя чаем. И накормлю.

Мегги по-прежнему была голодна, но отрицательно покачала головой.

– К сожалению, не могу. У меня в доме сидит Роган Суини.

– Могла бы привести его с собой. Нехорошо бросать гостя.

– Он как бы.., в общем, не совсем гость. Не знаю, как назвать. Потому что по делу. Но это неважно. Хочу тебе кое-что показать.

– Покажи, – сказала Брианна, собираясь вешать последнюю наволочку. – А потом беги к Рогану и, если у тебя в доме нечего есть, приведи его сюда. Человек приехал из Дублина, а ты…

– Да перестань беспокоиться о мистере Суини! Лучше посмотри на это!

Мегги вытащила наконец из кармана чек, поднесла к глазам сестры.

Наволочка выпала из рук Брианны, за ней полетела прищепка.

– Господи, что это?

– Чек! Не видишь? Большой, толстый, жирный чек! Они там все продали, что хотели. Все мои работы!

– Так дорого? – Брианна смотрела как завороженная на количество цифр на чеке. – Этого не может быть! Как?

– Потому что я – гений! Теперь поняла? – Мегги обхватила сестру, закружилась вместе с ней. – Ты читала рецензии? У меня, оказывается, глубокий созидательный талант! – Вместе они исполнили что-то вроде матросского танца джиги.

– Мегги, подожди, у меня голова пошла кругом!

– А еще там написано о моей душе и моей сексуальности. Они все знают! И много чего другого. Я не запомнила.

– Мегги, ну пусти меня!

– Не пущу. Мы теперь богаты, ты можешь это понять? А потому пляши!

Они обе рухнули на землю, Мегги продолжала смеяться, прибежавшая собака прыгала с лаем вокруг них.

– Теперь я смогу наконец купить токарный станок, – говорила Мегги, лежа на земле и болтая ногами. – А у тебя будет новая плита, хотя ты уверяешь, что она тебе не нужна. И мы поедем куда-нибудь отдохнуть. Куда пожелаем, в любое место. И еще у меня будет приличная кровать. Кон, отойди, не лижи меня! А ты сможешь пристроить к дому целый флигель. Если захочешь, конечно.

– Я не могу поверить… – тихо говорила Брианна. – Такие деньги… Не могу поверить.

– И, главное, мы найдем для нее дом. – Мегги приподнялась и села, обхватив одной рукой собаку за шею. – Такой дом, какой она сама выберет. И наймем кого-нибудь заботиться о ней и по хозяйству.

Брианна прикрыла глаза. Она не хотела, чтобы сестра прочла в них то, что могла бы сейчас прочесть: ощущение вины, угрызения совести.

– Она может не захотеть.

– Мы сделаем так, что захочет. Подыщем то, что ей понравится. И хорошего человека для ухода за ней. Завтра же поедем с тобой в Эннис, поговорим с Патом О'Ши. Он занимается продажей домов. Мы быстро устроим все это для нее. И как можно лучше. Я дала обещание отцу, когда он умирал, сделать для вас все, что в моих силах, и я выполню свое обещание.

– Вы совершенно спятили? – услыхали они знакомый голос.

На садовой дорожке стояла их мать, кутаясь в шаль, накинутую на платье, несмотря на жаркий день.

– Кричите и визжите тут, а люди, возможно, отдыхают. Что с тобой, Брианна? Ты совсем забыла о постояльцах. Ведешь себя, как малое дитя.

Брианна поднялась с земли и отряхнулась.

– Сегодня хороший день, – виновато сказала она, обращаясь к матери. – Ты бы посидела на солнце.

– Я так и собираюсь сделать. Да позови ты эту противную собаку!

– Сидеть, Кон! Не приставай. – Брианна положила руку на его крупную голову. – Принести тебе чая, мама?

– Да, только завари его как следует на этот раз. – Мать подошла к столу и стульям, выставленным в саду, уселась там. – Этот мальчишка-бельгиец топочет по лестницам несколько раз в день. Ты должна сделать ему замечание, Бри. Не понимаю, почему родители отпускают таких молодых болтаться в одиночку по всей Европе.

– Сейчас принесу чай, – сказала Брианна. – Мегги, ты еще побудешь?

– Да, но чая не надо. Я поговорю пока с матерью. – Она взглядом дала понять сестре, что вопрос уже решен и обсуждению не подлежит. – Будь готова завтра в десять утра поехать со мной в Эннис. Хорошо?

– Я.., хорошо, Мегги.

– В чем дело? – строго спросила мать, когда Брианна поспешно удалилась. – Что вы обе задумали?

– Насчет твоего ближайшего будущего. – Мегги взяла свободный стул, поставила поближе к матери.

Ей хотелось поговорить сейчас с ней спокойно, не доводя, как обычно, до взаимных обвинений и ссор; надеялась, они сумеют забыть о старых обидах или хотя бы обойти их, как корабль обходит подводные рифы. Во всяком случае, она была готова к этому, так ей казалось. Особенно после того, как ей стало известно кое-что новое из жизни матери.

– Мы собираемся купить тебе дом, – пояснила она.

Мейв издала звук отвращения и еще крепче закуталась в шаль.

– Вот новости! – раздраженно воскликнула она. – Мне и здесь хорошо. Я вполне довольна Брианной и вообще…

– Наверное, так, но с подобным положением пора покончить, мама. Я найму тебе компаньонку, служанку, кого хочешь. Тебе не придется ухаживать за собой. Только это будет не Брианна.

– Она из тех детей, кто понимает свой долг в отношении собственной матери.

– Да, – согласилась Мегги, – она делает все, что в ее силах, и даже больше, чтобы ты была довольна. И, как я понимаю, этого для тебя недостаточно.

– Ты ничего не понимаешь!

– Возможно, но хотела бы понять. – Она постаралась, чтобы голос звучал как можно мягче, хотя сделать это ей было нелегко. – Правда, очень хотела бы. Жаль, что ты бросила заниматься тем, что так любила. Я узнала, что ты хорошо пела, только…

– Не смей говорить про это! – Голос у Мейв был словно замороженный. Бледное лицо стало еще бледнее от внутренней боли, от того, что она не могла ни о чем забыть, ничего простить.

– Я только сказала, что жалею тебя.

– Мне не нужна твоя жалость! – Плотно сжав губы, мать смотрела в сторону. – Чтоб я не слышала от тебя больше ничего об этом!

– Хорошо, – Мегги наклонилась так, чтобы видеть лицо матери. – Ты считаешь меня виноватой в том, чего лишилась. Возможно, это в какой-то степени даже приносит тебе утешение. Но я не могла запретить себе родиться. Зато я постараюсь сделать для тебя все, что в моих силах. У тебя будет теперь хороший дом и верная, преданная женщина, которая сможет стать и помощницей, и другом. Я это сделаю незамедлительно, потому что появилась такая возможность. Сделаю для отца, для Брианны. И для тебя.

– Ты приносишь мне только горе в жизни. Одно горе.

Итак, смягчения ждать не приходится – Мегги отчетливо поняла это. Отношения останутся прежними, и навсегда.

– Да, я это постоянно слышала от тебя, мама. А сейчас выслушай меня ты. Еще раз. Мы найдем тебе дом, как можно ближе к этому, чтобы Брианне было легче навещать тебя. И он будет обставлен целиком по твоему вкусу. У тебя будет ежемесячное содержание – на еду, одежду, на все, что захочешь. И, клянусь перед Богом, не позже чем через месяц ты переедешь отсюда.

– Бредовые мысли, – уже спокойней сказала мать. – Ты, как твой отец, всегда переполнена ими.

– Не совсем бредовые, мама. – Во второй раз за последние четверть часа Мегги вытаскивала из кармана чек почти на двести тысяч фунтов. Ей доставило тайное удовольствие видеть, как расширились и остановились глаза матери. – Видишь? Он настоящий, и он мой! Я его заработала. Заработала, потому что отец верил в меня, отправил учиться и разрешил пытаться и пробовать.

Мейв скользнула по лицу дочери оценивающим внимательным взглядом.

– То, что он дал тебе тогда, чтобы ты могла учиться, принадлежало также и мне.

– Верно. Деньги на поездку в Венецию, на ученье, на крышу над головой. Но все остальное, что дал мне ом, не имело к тебе никакого отношения. И ты получишь свою долю обратно. С процентами. – Мегги положила чек в карман. – Тогда я наконец больше не буду тебе обязана.

– Ты обязана мне своей жизнью! Мейв почти выплюнула эти слова.

– Она мало что значила для тебя. Быть может, я теперь лучше понимаю, отчего так получилось, но мне от этого не легче. Прошу тебя, пойми, ты должна переехать без слез и жалоб, чтобы последние дни твоего пребывания в этом доме не стали адом для Брианны.

– Я никуда не собираюсь уезжать. – Мейв достала кружевной платок, скомкала в руках. – Мать имеет право на заботу со стороны своих детей.

– Ты любишь Брианну не больше, чем меня. И мы все это знаем. Она ведет себя по-другому, не так, как я, но, поверь мне, чувства у нее те же самые. Будем, наконец, честны друг с другом. Ты всегда умела играть на струнах ее сердца, и только Бог знает, чего ей это стоило и стоит. Вспомнить хотя бы… – Ей пришла на память сейчас история пятилетней давности, которую она как-то услышала от Мерфи Малдуна, но ни словом не обмолвилась Брианне. – Хочешь, чтобы я рассказала сестре, почему Рори Макавери уехал в Америку, а Бри осталась с разбитым сердцем?

Руки Мейв, сжимающие платок, чуть дрогнули.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Прекрасно знаешь о чем. Ты попыталась избавиться от него, когда увидела, что он ухаживает за Брианной с серьезными намерениями. Сказала ему что-то вроде того, что совесть не позволяет тебе допустить, чтобы он совершил страшную ошибку. Вспомни. Ты уверила его, что Брианна живет с Мерфи, а он был совсем еще неопытный юноша.

– Это вранье! – Мейв негодующе вскинула подбородок, но в глазах у нее был страх. – Ты всегда была злобным и лживым ребенком, Маргарет Мэри.

– На этот раз солгала ты, мама! Отвратительно солгала. Какая женщина может намеренно отнять счастье у своей дочери только потому, что сама не имела его? Спросишь, откуда я знаю? Мне рассказал Мерфи. Уже после того, как они подрались так, что кровь текла ручьями. Рори не хотел верить ему, что этого не было. Да и как он мог поверить, если сама мать Брианны рассказывала ему об этом чуть ли не со слезами на глазах. Ты неплохая актриса.

– Она была слишком молода, чтобы выходить замуж. Я не хотела, чтобы она совершила ту же ошибку, что и я, и разрушила свою жизнь. Парень совсем не для нее, уверяю тебя. Ни к чему не пригоден.

– Но она любила его.

– От любви не бывает на столе вдоволь хлеба. Почему же ты до сих пор ничего не рассказала Брианне?

– Потому что считала, от этого ей станет только тяжелей. Зная, какая она гордая, я умоляла Мерфи тоже молчать об этом. А еще, возможно, потому, что была зла на Рори за то, что он поверил тебе, а значит, не любил по-настоящему. Но теперь-то я расскажу. Пойду на кухню прямо сейчас и все открою. И, если нужно, приведу Мерфи в свидетели. Тогда уже никого не останется с тобой, на твоей стороне.

Никогда раньше Мегги не думала, что отмщение может принести такое чувство горечи. Эту горечь она прямо ощущала во рту, когда снова обратилась к молчащей матери.

– Но я ничего не скажу Брианне, если ты послушаешь меня и поступишь так, как я предлагаю. И обещаю, как уже говорила, заботиться о твоем благополучии и делать все, чтобы ты была довольна… Я не могу, к сожалению, возвратить тебе то, что у тебя было, и чего ты желала до того, как я появилась на свет, и что потеряла. Но, надеюсь, могу сделать так, чтобы ты стала счастливее, чем была все эти годы. У тебя будет полный достаток, свой дом, деньги.

Мейв сжала губы до такой степени, что их почти не стало видно. Как это омерзительно – вступать в сделку с собственной дочерью! Однако…

– Откуда я знаю, что ты сдержишь слово? – недоверчиво спросила она.

– Потому, что даю его тебе. И еще потому, что поклялась отцу сделать это, когда смогу, и сейчас клянусь его памятью. – Мегги встала со стула. – Думаю, это должно удовлетворить тебя. Передай Брианне, я подъеду завтра к десяти и заберу ее.

С этими словами Мегги повернулась на каблуках и зашагала к калитке.

Глава 12

Обратно она снова шла не по дороге, а через поля. Собирала дикие полевые, свободно растущие цветы – лабазник, валериану. Видела коров из стада Мерфи, готовых к очередной дойке, но все еще однообразно жующих траву на пастбищах, отделенных от пашни невысокими каменными заборами, через которые она и перелезала, вторично за сегодняшний день.

Увидела она и Мерфи, верхом на своем тракторе; с ним молодые соседские парни Брайан и Дугал, помогающие ему косить и убирать траву. Это не были поденщики, скорее – помощники. Никто тут не трудится в одиночестве в страдную пору – на заготовках сена, торфа или во время сева. Сегодня эти юноши помогают Мерфи, завтра он станет помогать им. Здесь живут общиной. Никто никого не спрашивает, нужна ли помощь, а просто приходит и предоставляет свои руки, сильную спину, трактор или плуг.

Каменные ограды отделяли поля и пастбища друг от друга, любовь к земле объединяла этих людей.

Мегги подняла руку, отвечая на приветствие трех мужчин, и продолжала путь к дому, задерживаясь только для того, чтобы сорвать еще цветок.

Земля… Бескрайняя земля. Зеленая, коричневая. Небо, синее, как васильки.

От радости у нее перехватило дух. Она подпрыгнула и побежала. Оставшуюся часть пути проделала бегом.

Когда она остановилась у раскрытой двери в собственную кухню и заглянула туда, ей снова не хватило дыхания, но не от бега или красот природы.

Она увидела его, сидящего у стола, в своем элегантном английском костюме, в ботинках ручной работы. Папка перед ним раскрыта, на столе – бумаги, калькулятор, ручки. Ни минуты без дела! Он работал – за этим простым деревенским столом, который у него в доме пошел бы только на растопку.

Солнечные лучи врывались в открытые окна, золотой кончик его пера сверкал, сам он был погружен в какие-то вычисления, что-то записывал, снова считал. Она видела его лицо в профиль, строгую темную бровь, упрямо сжатые губы.

Вот он протянул руку к кружке с чаем, отпил, снова углубился в подсчеты.

Как он все-таки красив. Элегантен, мужествен.

Точен и упорядочен во всем, как его маленький калькулятор, в который он то и дело тычет пальцем. Да, с этим мужчиной не побегаешь по освещенным солнцем полям, не помечтаешь при лунном свете. И все же…

Все же он не такой, каким показался сначала; Совсем не такой, она теперь ясно поняла это.

Она почувствовала непреодолимое желание подойти и рывком развязать его умело завязанный галстук, расстегнуть воротник, рубашку. Ощутить человека, который там, внутри, под одеждой.

Мегги не привыкла отказывать себе в том, чего очень хотела. Во всяком случае, редко делала это.

Она проскользнула в дом. Ее тень не успела еще упасть на его бумаги, как сама она была уже у него на коленях, ее губы на его губах. Цветы она бросила на стол.

Потрясение, радость, страсть – словно три острия вонзились в него, заставив забыть обо всем, что было до и что будет после… Перо со стуком упало на стол, он погрузил обе руки в ее спутанную рыжую гриву и не скоро перевел дух. Как сквозь туман он видел, что она возится с его галстуком.

– Что? – хрипло спросил он и, посчитав свой голос не вполне приличным, тут же откашлялся. – Что случилось?

– Вы знаете, знаете…

Свои слова она сопровождала короткими поцелуями. От него пахло дорогим одеколоном, отменным мылом, свежим бельем.

– Я всю жизнь считала галстук, – шепотом сказала Мегги, – самым идиотским предметом туалета, который дан мужчинам в наказание за то, что они мужчины. Он не душит вас?

Его душило совсем другое, он промычал «нет» и отстранил ее руки, но галстук уже просто висел на шее, верхние пуговицы были расстегнуты.

– Что выделаете, Мегги?

– По-моему, это должно быть понятно даже дублинцу, – ответила она со смехом, в зеленых глазах светилось злорадство. – Смотрите, я принесла вам цветы!

– Очень мило. Поставьте их в воду. Она снова рассмеялась.

– У вас каждый предмет должен знать свое место, не так ли? Но, насколько могу судить, ваши мысли заняты сейчас не поиском воды для цветов.

Он не стал отрицать очевидного – естественной реакции мужчины, которая была ощутима.

– Вы мертвого разбудите, – пробормотал он и положил руки ей на бедра, чтобы приподнять ее со своих колен.

Но она еще крепче прижалась к нему – так, что сделала больно.

– Какой прекрасный комплимент я слышу, – вкрадчиво сказала она, целуя его снова, слегка покусывая зубами его губы. – Вы собираетесь закончить вашу работу прямо сейчас, или у вас найдется немного свободного времени?

– Найдется.

Пальцы рук, лежащие на ее бедрах, пришли в движение. Он ощущал ее запах – она пахла полевыми цветами и дымом от печей. Никакой парфюмерии. Их лица почти соприкасались, комната была наполнена солнцем, и он ясно видел матовый цвет ее щек, легкий румянец, россыпь золотых веснушек, бирюзовую глубину глаз.

– Мне кажется, мы совершаем ошибку, – пробормотал он, делая героические усилия, чтобы голос звучал ровно. Но не смог сдержать стона, когда язык ее коснулся его уха, и следующие за этим слова прозвучали уже не слишком уверенно. – Нам следует выбрать время и место.

– Так выбирайте скорее, – прошептала она, продолжая расстегивать пуговицы на его рубашке. Господи, что он мелет? Какое время? Какое место?

– Мы оба должны решить… – Он говорил прерывистым голосом. – Есть ли у нас потребность.., необходимость.., ведь если мы…

Она ударила его кулаком в грудь.

– У меня есть потребность! Слышите, Роган? Я собираюсь завладеть вами! Сейчас, здесь. – Она впилась ему в губы, шепча между поцелуями:

– Ну же, прогоните меня.

Разве он сам не хочет этого? Боится? Вполне может быть. О нет, он хочет… Хочет…

Это были его последние разрозненные мысли перед тем, как ее груди оказались у него в руках, и он услышал удовлетворенный стон, который перелился из ее рта в его, словно густая винная влага.

Он сдернул с нее рубашку, под которой был маленький лифчик, возбудивший его еще больше, и рывком вскочил со стула.

– К черту всю болтовню! – пробормотал он и поднял ее на руки.

Ее руки и ноги сплелись вокруг его тела, рубашка свисала с кисти руки, держась на одной нерасстегнутой манжете.

Мегги была небольшого роста, совсем легкая: но Роган сейчас ощущал в себе такую силу, что ему казалось, мог поднять гору. Ее губы и язык не знали покоя, прикасаясь к его губам, языку, ушам, шее, в ее маленьком горле все время дрожал какой-то напряженный, волнующий звук.

Он направился со своей ношей к выходу из кухни, споткнулся о лежащий там половик, пошатнулся, и Мегги ударилась плечом о дверной косяк. Это испугало Рогана, но она беззвучно рассмеялась и еще сильнее сжала его ногами.

Снова их губы слились в судорожном, отчаянном поцелуе. Оторвавшись от ее рта, он сквозь тонкую материю начал целовать ее грудь, жадно, как ребенок, высасывающий молоко у матери.

И снова волна блаженства, острого до боли, прокатилась по всему ее телу. Таких невероятных ощущений она никогда раньше не испытывала и даже представить не могла, что такое возможно. Если какие-то ростки сомнения еще оставались в ее душе, то теперь окончательно исчезли, и она поняла: обратной дороги нет. Все должно свершиться, и как можно быстрее.

– Скорее! – выдохнула она, когда он, оторвавшись от двери, устремился к ступенькам, ведущим наверх. – Скорее!

Он поднялся по невысокой пологой лестнице и, толкнув ногой дверь, оказался в спальне. Здесь тоже было солнечно, ветер трепал занавески в открытых настежь окнах.

Они оба упали на незастеленную постель. Сейчас ему было не до беспорядка, царившего в комнате и в любое другое время вызвавшего бы у него неодобрение, если не отвращение.

Ими владело и повелевало сейчас лишь одно чувство – страсть. Вернее, вожделение, которое не нуждается в раздумьях, словах, даже в ласках. Они набросились друг на друга, как беззаботные звери, срывая одежду, сбрасывая обувь – эти признаки цивилизации, забытой сейчас и никчемной. Отскакивали пуговицы, рвались швы, рушились все преграды…

Его руки, казавшиеся такими мягкими, даже нежными, были сейчас грубы и жестоки, они могли причинить боль, оставить царапины, ссадины. Но они приносили ей невыразимое наслаждение, которое пронзало все ее существо, как молния – тучи. Ее груди снова оказались у него в руках, и поскольку все преграды остались далеко позади, он втянул губами затвердевший сосок и прикусил его зубами. Она вскрикнула, но не от боли, а потому, что волны нахлынувшей страсти захлестнули ее с новой силой. Мегги испытала сильный оргазм. И прежде чем она успела удивиться этому, желание вновь овладело ею.

Она бормотала какие-то полузабытые кельтские слова, которых не знала, но которые пришли от далеких предков и свили себе гнездо где-то глубоко в тайниках ее души. Никогда она не думала, что желание может быть таким требовательным, таким настойчивым. Подобного с ней еще не бывало. Она дрожала от его прикосновений, как натянутая тетива, растворялась в его поцелуях без остатка, предоставляя все свое податливое тело, которое неимоверно возбуждало Рогана, все таинственные углубления и выпуклости, в его власть.

Он же ощущал одно лишь непреодолимое желание – победить, возобладать над ее плотью, слить со своей, чтобы ее кровь стала его кровью и потекла по его собственным венам и артериям.

Он больно сжал пальцы ее руки, она вскрикнула, произнеся его имя, и оно прозвучало, как стон, как рыдание.

Желание становилось нестерпимым. Больше она не могла сдерживаться и раздвинула ноги.

– Сейчас! – заклинала Мегги. – Роган, умоляю…

Но он был уже в ней, глубоко и сильно. Она выгибалась навстречу неописуемому удовольствию, которое пульсировало внутри ее острыми вспышками. Их тела объединились в едином ритме, готовясь к сокрушительному взрыву страсти. Ее ноги почти впивались ему в спину.

Как сквозь завесу легкого тумана он видел ее лицо, закрытые глаза, мог различить смену выражений на нем: удивление, радость, печаль, страсть – одновременно и порознь, они, словно блики света и тени, сменяли друг друга, сплетаясь и разъединяясь. Еще раз, когда их поглотило лишь одно безумное желание, она открыла глаза и произнесла его имя.

Он почувствовал, что тонет в бирюзе этих глаз, и, зарывшись лицом в пламя ее волос, подчинился. Последним, окончательным усилием, испытывая жадное сожаление, что наступает конец, он излил в нее семя.

В войне любого рода бывают потери. Пожалуй, мало кто знает это так хорошо, как ирландцы. Так считала Мегги. Знают радость побед и горечь поражений. Но в той войне, что шла между ней и Роганом и закончилась сейчас тем, что Мегги потеряла ощущение собственного тела и не знала, кто вышел победителем, в этой войне она не собиралась подсчитывать потери. По крайней мере, в данное время.

Солнце светило по-прежнему, слышалось щебетанье птиц за окном, гул печей, жужжанье пчел возле подоконника.

Мегги лежала почти поперек кровати, голова свешивалась с матраца. В руках чувствовалась боль. Быть может, потому, что они были все так же крепко обвиты вокруг Рогана, который распростерся на ней, тихий, как сама смерть.

Задержав дыхание, она услышала, как часто бьется его сердце. Удивительно, подумала она, как мы не убили друг друга. Испытывая удовольствие от того, что ощущает вес его тела, что мысли в ее голове сплелись в паутину, Мегги наблюдала, как солнце пляшет на потолке.

К Рогану медленно возвращалось ощущение реальности – что комната освещена солнечными лучами, что под ним находится маленькое теплое тело. Розовая пелена заволокла его сознание. Он снова закрыл глаза. Не хотелось делать никаких движений, шевелиться, говорить…

Да и какие слова может он произнести? – спросил он самого себя. Сказать ей, что понял, к своему собственному удивлению и смущению, как любит ее? Почему она должна ему поверить? Кроме того, произнести это сейчас, когда оба еще находятся в состоянии эйфории после недавней близости, означает скорее всего вызвать недоверчиво-язвительную реакцию такой женщины, как Мегги, и уж, во всяком случае, не веру в правдивость его слов.

И вообще, какие нужны слова после того, как мужчина овладел женщиной с яростью дикого животного? О, несомненно, он убежден, что она испытала наслаждение, но это не меняет того факта, что сам он полностью потерял контроль над собою, над своим телом и разумом – а что же тогда отличает человека разумного и цивилизованного от дикаря?

Впервые в жизни он овладел женщиной, не проявив при этом в самые интимные минуты необходимого внимания, тактичности, нежности, наконец. Все было резко, бездумно, даже грубо и к тому же, подумал он с некоторым содроганием, без учета возможных последствий.

Он захотел подняться, но она протестующе забормотала и еще крепче обхватила его.

– Не уходи.

– Я не ухожу.

Он увидел, что голова у нее висит в воздухе, и подложил под нее ладонь, а потом попытался отодвинуться назад, сразу оказавшись у другого края постели.

– Как ты спишь на такой узкой? – удивился он. – Тут тесно и для кошки.

– Мне вполне хватает места. Но теперь, когда я так богата, куплю себе другую. Огромную, как у тебя в доме.

Он представил себе свой «чиппендейл» [5] с четырьмя столбиками по краям на этой голубятне и улыбнулся. Но тут же тревожная мысль стерла улыбку с лица.

– Мегги!

На ее разгоревшемся лице блуждала легкая улыбка, глаза были полузакрыты.

– Роган, – ответила она тем же серьезным, обеспокоенным тоном, но тут же рассмеялась. – Знаю, ты собираешься поведать мне, что весьма сожалеешь о том, что растоптал мою честь. Или что-нибудь в этом роде. Если чья-то честь и пострадала, то скорее твоя. Потому что я хотела этого и нисколько не раскаиваюсь.

– Мегги, – повторил он и нежно отвел волосы, упавшие ей на щеку. – Что ты за женщина? Кто тут говорит о сожалениях и о чести, когда я… – Он не договорил и, подняв ее руку, стал целовать пальцы. Увидев темные пятна возле плеча, он вздрогнул. – Я сделал тебе больно! Что это?

– А… Теперь, когда ты сказал, я немного чувствую. Наверное, ударилась о дверь. Чепуха. О чем ты хотел спросить до этого?

Он немного отодвинулся от нее.

– Хотел извиниться. Это непростительно. Мое поведение нельзя оправдать ничем!

Она повернула голову и поглядела на него долгим взглядом. Опять его проклятые светские манеры! Даже когда он совершенно голый лежит в чужой постели.

– Твое поведение? – переспросила она. – Я бы сказала – наше поведение, Роган, и, мне кажется, с обеих сторон оно было безукоризненным. – Засмеявшись, она попыталась привстать и обняла его за шею. – Думаешь, из-за нескольких синяков я увяну, как роза с обломанным стеблем? Этого не случится, уверяю тебя. Тем более я отчасти сама виновата. – Дело в том, что…

– Дело в том, – прервала она его, – что мы немножко искалечили друг друга. И, пожалуйста, перестань превращать меня в изнеженное растение, которому противопоказаны сильные ощущения и истинные радости секса. Потому что я в восторге от всего, что было. Так же, как и ты, дорогой сэр.

Он дотронулся до темной отметины у нее возле кисти.

– Лучше бы я по-другому проявлял свой восторг.

– Это пятно у меня от рождения, – схитрила она.

Он не поверил этому и правильно сделал, но дольше всего его беспокоило совсем другое.

– Мегги, – снова заговорил он, – поверь, я вовсе не думал, когда вылетел сегодня из Дублина, что все окончится именно так. И, конечно, сейчас поздно говорить о том, что свершилось. Но скажи, ты.., ты не боишься забеременеть?

Она прищурила глаза, села в постели, глубоко вздохнула.

… Она помнила, что так говорил ей отец. Про нее. Теперь она поняла, что он имел в виду.

– Нет, – сказала она безжизненно; ее чувства были сейчас слишком смутны и неопределенны, чтобы бурно вырваться наружу. – По времени этого не должно быть. И я сама отвечаю за себя, Роган.

– Я должен был подумать об этом, черт меня побери! – Он погладил ее по румяной щеке. – Ты ошеломила меня, Мегги, когда плюхнулась ко мне на колени с охапкой полевых цветов в руках. И продолжаешь поражать меня и сейчас.

Улыбка снова появилась у нее на лице – сначала в глазах, потом на губах.

– Я примчалась прямо с поля. Была у сестры. Солнце ярко светило. Мерфи убирал сено у себя на лугу. С тех пор как умер мой отец, пять лет назад, я никогда еще не чувствовала себя так хорошо и легко. Потом увидела тебя на кухне. Ты работал. И, наверное, я тоже была ошеломлена.., поражена всеми этими обыкновенными вещами. – Обнаженная до пояса, она еще больше приподнялась на постели. – Роган, тебе обязательно возвращаться сегодня в Дублин?

Как пахнет ее кожа, как сияют глаза! Как влечет тело!

– Думаю, можно отложить до утра, – пробормотал он.

Она откинулась на подушку.

– Не нужно никуда ехать, чтобы обедать, – лукаво сказала она.

– Я отменю заказ. – Он обвел глазами комнату. – Здесь нет телефонного аппарата?

– Для чего? Чтобы трезвонил над ухом и мешал спать?

– Я не подумал об этом, прошу прощения. – Он потянулся за своими измятыми брюками. – Спущусь вниз и позвоню в несколько мест. – Мегги нахмурилась. У нее было лицо обиженного ребенка. – Я очень быстро. Сейчас же вернусь.

– А нельзя отложить? – закричала она ему вслед.

– Хочу, чтоб ничто не беспокоило нас до утра, – ответил он, уже открыв дверь, и поспешно сбежал по лестнице.

Оставшись одна, Мегги стала терпеливо ожидать его.., пять минут. На шестой минуте она потянулась и встала с постели, критически оглядела свои шрамы и ссадины. Подняв с пола валявшуюся рубашку, она секунду подумала, потом бросила ее туда же и, мурлыкая что-то под нос, спустилась на первый этаж.

Роган продолжал говорить по телефону, прижимая трубку плечом к уху, в одной руке у него был блокнот, куда он что-то записывал. Солнечные зайчики, уже потерявшие свою яркость, играли у его ног.

– Перенесите это на одиннадцать, – говорил он. – Нет, на одиннадцать. Да, и свяжитесь с Джозефом. Вы слышите меня, Эйлин? Скажите, чтобы ожидал груз морем из Клера. Да, насчет работ мисс Конкеннан. Я…

Он услышал шаги позади себя, оглянулся. Мегги стояла посреди комнаты, подобно увенчанной огненной короной богине, совершенно обнаженная, ее кожа отливала цветом слоновой кости, в глазах была улыбка. Голос его секретаря жужжал в ухо, как надоедливое насекомое.

– Что? Что вы сказали? – Его глаза неотрывно смотрели на Мегги, скользили по всему ее телу и, наконец, остановились на лице. – Я разберусь со всем, как только приеду… – Мышцы его живота начали судорожно сокращаться, когда Мегги, шагнув вперед, расстегнула «молнию» на его брюках. – Нет, – проговорил он в трубку сдавленным голосом. – Сегодня вы не сможете связаться со мной. Я буду… – Дыхание у него прервалось, когда Мегги коснулась его тела своими длинными артистичными пальцами. – Господи… Что? Я говорю – завтра. Завтра увидимся.

Он шлепнул трубку на рычаг, но она не удержалась там и свалилась на столик.

– Я, кажется, помешала вашему разговору? – смиренно произнесла Мегги и не смогла сдержать вздоха облегчения, когда он яростно привлек ее к себе.

Опять все повторилось. Он, как бы со стороны, мог наблюдать, как в нем пробуждался зверь и захватывал его целиком. Отчаянным движением он схватил ее за волосы на затылке, оттянул назад, впился губами в ее губы, в горло. Единственное желание – овладеть ею – билось сейчас в нем. Оно затемняло сознание, будоражило кровь, заставляло колотиться сердце.

Наверное, он снова причиняет ей боль. Но, даже зная это, он ничего не мог с собой поделать. Со звуком, напоминающим не то победный клич, не то вопль ярости, он опрокинул ее на кухонный стол.

Роган испытал низменное удовлетворение, когда увидел удивление в ее глазах.

– Роган! Твои бумаги…

Он обхватил руками ее бедра, чтобы не дать им коснуться шероховатой поверхности стола, и вошел в нее.

Со звоном полетели на пол чашки и блюдца. За ними последовала раскрытая папка с бумагами.

Звезды вспыхивали и гасли перед глазами Мегги, она полностью отдавалась чувству высшего блаженства.

Он приподнял ее еще немного, спиной она ощутила шершавые доски стола, но, когда он проник глубже, возникло и осталось лишь одно: он коснулся ее сердца.

После этого был только ветер. Яростный ветер, который возносил ее на вершину, где все качалось и крутилось, как если бы она была совершенно пьяна. Кроме того, ей не хватало воздуха, и она пыталась ловить его, как это делает тонущий человек, издавая при этом протяжные тихие стоны.

Позже, много позже, когда она обрела способность говорить, то сказала:

– Кажется, ты так и не закончил телефонные переговоры?

Он рассмеялся и вынес ее на руках из кухни.

Было совсем рано, когда он покинул ее, чтобы спуститься вниз. Солнечные лучи только-только пробивались редкими струйками сквозь рассветное небо, обещавшее дождь. Уже стоя" на пороге комнаты, он услышал ее сонный голос, предлагавший ему чай, после чего она сразу же вновь уснула, и он спустился на кухню один.

В шкафчике он обнаружил небольшое количество затвердевшего растворимого кофе, в холодильнике – единственное яйцо и позволил себе скрепя сердце воспользоваться этой роскошью.

Он уже начал разбирать и пробовал как-то рассортировать свои разбросанные бумаги, когда Мегги появилась на кухне. У нее были заспанные глаза и совершенно спутанные волосы, и она что-то пробурчала, не глядя на него, когда он бросился к чайнику с кипятком.

Ничего себе, подумал он, расставание влюбленных, и решил начать разговор с простых бытовых тем.

– Я использовал, кажется, твое последнее чистое полотенце, – начал он.

Ответом было глухое ворчание. Она делала себе чай.

– Горячая вода кончилась, когда я еще толком и не умылся, – продолжил Роган. На этот раз она просто зевнула.

– Яиц в холодильнике уже нет. Она пробормотала что-то невнятное, из чего он разобрал только слова: «Куры у Мерфи…"

После этого ему оставалось лишь собрать кое-какие бумаги и сунуть в папку.

– Газетные вырезки, которые ты хотела, я оставил там, на столике. Сегодня в середине дня должен подъехать грузовик, чтобы забрать твои работы. Как следует упакуй их.

Не получив ответа, он застегнул папку и раздраженно сказал:

– Ну, я пошел. – После чего приблизился к ней, крепко взял за подбородок, поцеловал и добавил:

– Мне будет не хватать тебя.

Он был уже за дверью, когда она догнала его.

– Роган! Ради Бога, чего ты так торопишься?

Я никак не могу продрать глаза.

Он повернулся, и она кинулась ему на грудь. От неожиданности он едва не упал вместе с ней на цветочную клумбу, сделанную руками Брианны, но устоял, крепко прижав Мегги к себе – так крепко, что в какое-то мгновение испугался, что раздавит ее. Их поцелуи были долгими и заменили все слова. Начавшийся дождь не разъединил их объятия.

– Черт, я буду скучать по тебе! – тоскливо сказала она, прижимаясь лицом к его плечу.

– Поедем со мной! Брось в чемодан кое-какие вещи, и поехали!

– Я не могу. – Она слегка отпрянула, чтобы взглянуть на него, потрясенная тем, как трудно ей произносить слова отказа. – У меня есть чем заняться. И я.., я не сумею работать в Дублине.

– Да, – ответил он после длительной паузы. – Понимаю. Ты не сможешь.

– А ты? Что тебе стоит приехать дня на два?

– Сейчас невозможно. Может, недели через две-три.

– Что ж, это не так долго. – Ей показалось это вечностью. – Мы оба займемся тем, чем нужно, а потом…

– А потом… – Он наклонился и снова поцеловал ее. – Думай обо мне, Маргарет Мэри.

– Я буду. Обязательно буду.

Она смотрела, как он подходит со своей чертовой папкой к машине, садится, заводит мотор, задним ходом выезжает на дорогу.

И после того, как шум мотора замер вдали, она продолжала стоять под моросящим дождем, пока он не прекратился и победившее солнце не осветило весь небосклон.

Глава 13

Мегги прошла через пустую гостиную, посмотрела в окно, выходящее на тихую улицу, вернулась на середину комнаты. Это был пятый и последующий по счету дом, который она осмотрела за прошедшую неделю, и единственный, откуда уже успели выехать его хозяева.

Он находился на самой окраине Энниса, немного дальше, чем хотелось Брианне, но не так далеко, как того хотела Мегги. Дом был новым, что говорило в его пользу, и одноэтажным.

Мегги вновь прошлась по его комнатам. Две спальни, ванная, кухня, совместно со столовой, большая светлая гостиная с камином, выложенным из кирпича. Что еще надо?

Она опять выглянула в окно, потом повернулась к сестре, уперев кулаки в бока.

– То, что требуется, – довольно сказала она.

– Да, по размеру вполне, – согласилась Брианна, оглядывая пустое помещение, – но лучше бы поближе к нашему дому.

– Зачем? Все равно она будет недовольна, где ни выбери.

– Но…

– Зато отсюда ближе к магазинам, к аптеке и прочим удобствам. Даже к кафе, если ей придет в голову устроить себе развлечение.

– О на никуда не выходит.

– Теперь начнет. Когда не будет рядом той, которая все делает за нее, стоит только щелкнуть пальцами.

Брианна выпрямилась, как струна, сдержанно ответила:

– Я вовсе не все делаю. – Она отошла к окну. – Скорей всего мать откажется ехать сюда, так что все старания…

Не откажется! Пусть только попробует! – подумала Мегги. Тогда я опущу топор, который занесла над ее головой. Ну, если не опущу, то взмахну им.

– Брианна, – заговорила она снова, – если ты хоть на минуту оставишь мысль о какой-то своей вине перед нею, то должна будешь согласиться: то, что я предлагаю, лучше для всех нас. Она обязательно почувствует себя счастливой – насколько ей дано это чувствовать, – когда окажется полной хозяйкой в своем доме. А ты будешь навещать ее, если сможешь и захочешь, чтобы облегчить свою совесть. Если же она не приживется здесь, что ж, тогда купим ей другой дом.

– Мегги, это место какое-то безрадостное.

– Такое же, как она сама. – Прежде чем Брианна собралась ответить, Мегги подошла к ней, обняла напрягшиеся плечи. – Сестрица, ты устроишь ей сад прямо возле входа, а стены покрасим или обклеим веселыми обоями.

– Пожалуй, лучше обоями.

– Ты это любишь и умеешь, и сделаешь все по-своему и по ее вкусу. И, пожалуйста, не жалей денег, ладно?

– Мегги, нехорошо, что ты столько потратишь.

– Очень хорошо. Оставим это. Скажи, Брианна, ты знала, что наша мать пела? Была настоящей певицей.

– Певицей? – Брианне показалась эта мысль настолько нелепой, что она не могла не рассмеяться. – С чего ты взяла?

– Это чистая правда. Я узнала совершенно случайно и потом сумела проверить. Вот, смотри, – Мегги достала из сумки пожелтевшие вырезки. – Можешь сама убедиться. О ней даже писали в нескольких газетах.

Не в силах произнести ни слова, Брианна читала газетные строки, смотрела на пожелтевшие фотоснимки.

– Господи, – произнесла она потом очень тихо, – наша мать пела в Дублине? Зарабатывала этим на жизнь! Тут написано: «…Голос чистый и нежный, как звон колокольчиков в пасхальное утро…» Возможно ли это? Почему она никогда ни словом не обмолвилась? И отец тоже.

– Я много думала об этом последние дни, – ответила Мегги. – И пришла вот к какому выводу. Она утратила то, что хотела иметь, а взамен получила то, чего не хотела. И всю оставшуюся жизнь наказывала за это себя. И всех нас. Вот так. Просто и страшно.

Брианна опустила руку с газетными вырезками и сказала, глядя не на сестру, а в окно:

– Не было случая, чтобы она пела дома. Ни единого звука. Никогда! Все-таки почему?

– Думаю, потому что свой отказ от пения считала платой за совершенный грех. – Мегги почувствовала, как глаза у нее наполняются слезами, и огромным усилием воли переборола желание зарыдать. – Все время пытаюсь простить ее за то, что когда она только забеременела, то уже заранее возненавидела будущего ребенка – меня. А за отца вышла поневоле, с отчаяния.

– Она не должна была переносить свой грех на тебя, Мегги. Это несправедливо. Но сейчас она уже не та. Она…

– Может быть. Не знаю. Во всяком случае, я лучше поняла, почему она всю жизнь не любила меня. И уже не полюбит.

– А ты… – Брианна аккуратно сложила газетные листки, положила себе в сумку. – Ты говорила с ней об этом?

– Пыталась. Но она и слушать не хочет. Ни в какую. – Мегги ощутила ненависть к самой себе за то, что так и не может стряхнуть с себя чувство собственной вины за то, что справедливо осуждает мать. – А ведь могло быть совсем по-другому, – вновь заговорила она. – Если бы мать только захотела. Пусть не профессиональное пение, хотя бы просто музыка. Зачем было отрекаться от всего, не оставив себе никакого выхода, никакого утешения?

– Я тоже не знаю ответа, Мегги. Наверное, есть люди, которым нужно или все, или ничего, – Мы не в силах ее изменить, – печально сказала Мегги, – но что-то делать ведь надо. И мы пытаемся делать.

Она еще раз обвела глазами пустую комнату, где они стояли.

Как же быстро тают деньги, думала Мегги несколькими днями позже. Впервые она поняла истинный смысл присказки: чем больше денег, тем больше они нужны. Но главное было уже сделано: оформлены документы на владение домом на имя Мейв Конкеннан и десятки разных тонкостей, связанных с покупкой, шли постепенно к завершению.

Ее же собственные дела находились в подвешенном состоянии.

Об этом она как раз сейчас и думала, сидя у кухонного стола, немого свидетеля их страсти.

С Роганом за эти дни они почти не говорили, если не считать напоминаний и указаний, которые передавались ей по его поручению через Эйлин или Джозефа. Не говоря уж о том, что он, видимо, и не думает приезжать, хотя и обещал.

Впрочем, это не так уж плохо, в полном противоречии с собственным желанием, подумала она. По крайней мере, она может спокойно работать. У нее немало эскизов, которые просятся с бумаги на стекло. И если в это утро она еще не приступила к работе, так исключительно потому, что никак не может решить, с какого эскиза начать. А вовсе не из-за того, что ждет какого-то телефонного звонка, будь он трижды неладен!

Она со вздохом поднялась со стула, решив отправиться в мастерскую, когда увидела в окно, что к дому приближается сестра в сопровождении верного Конкобара.

– Хорошо, что застала тебя до начала работы, – сказала Брианна, переводя дух после быстрой ходьбы и ставя на стол корзинку, которую принесла с собой. – Тут кое-какая еда. Но есть новости получше. Эта Лотти Салливан просто дар неба! Нам очень повезло, что мы ее нашли. – Она говорила о пожилой медицинской сестре, нанятой недавно в компаньонки к матери. – Настоящее чудо! Почти уже член семьи. Представляешь? Вчера, когда я возилась с клумбами возле нового дома, а мать не переставала ворчать, что слишком поздно для цветов и что стена покрашена не в тот цвет, и все ей, как обычно, не нравилось, я готова была плакать, а эта Лотти только посмеивалась и все время возражала матери. Говорила все наперекор. Думаю, им будет чем занять себя, когда они окончательно поселятся вместе.

Брианна весело рассмеялась, и Мегги сочла это за хороший признак: сестра начинает быстро избавляться от своей рабской зависимости от матери.

– Хотела бы я тоже увидеть это представление, – мечтательно сказала Мегги, доставая из корзинки, которую принесла Брианна, сдобную булочку. Аромат сдобы и картина, нарисованная сестрой, смирили ее с тем, что начало работы несколько откладывается. – Что касается замечательной мисс Салливан, то ее нашли не мы, как ты выразилась, а ты, за что тебе честь и хвала! Эта женщина будет держать ее в ежовых рукавицах.

– Что самое интересное, Мегги, она делает это с удовольствием. Только мать начинает ворчать, Лотти смеется в ответ, подмигивает и уходит по своим делам. Никакого нетерпения, раздражения, злости. Как с ребенком.

«Да, не то что я, – подумала Мегги. – Дай Бог, чтобы так и продолжалось, тогда, быть может, случится чудо – и мать хоть немного изменится. Вот что значит, когда посторонние люди…»

Она бросила Кону кусок булочки и спросила у сестры:

– Ты говорила с Мерфи насчет помощи с переездом? Одну ее кровать чего стоит вытащить!

– С ним не нужно говорить. Слух о том, что ты купила дом, распространился по всей округе. Уже человек двадцать как бы случайно заходили к нам поговорить и предлагали услуги. Мерфи, конечно, тоже предоставил свою спину и грузовик.

– Значит, до конца следующей недели мы сможем покончить с этим делом – перевезем ее и Лотти. А уж тогда как следует напьемся шампанского!

Губы Брианны дрогнули, но голос был спокойным, когда она сказала:

– Тут нечего праздновать.

– Значит, я просто как бы случайно загляну к тебе, Бри, с бутылочкой под мышкой.

Брианна не ответила на улыбку сестры.

– Мегги, – серьезно сказала она, – я пыталась заговорить с ней о ее пении.

– Ну и что? Повезло больше, чем мне? Она тут же мысленно выругала себя за ироничность тона, так как увидела печаль и тревогу в глазах Брианны.

– Нет, – уныло ответила та, – мать не стала со мной говорить, только разозлилась и вышла из комнаты. Правда, взяла с собой вырезки из газет.

– Уже хорошо. Может быть…

Зазвонил телефон, и Мегги с такой стремительностью слетела со стула и схватила трубку, что Брианна не могла справиться с изумлением.

– Хелло! О, Эйлин, это вы? – Разочарование в ее голосе было очевидным. Во всяком случае, для Брианны. – Да, спасибо, я получила фотографии для каталога. Они просто изумительны! Я, наверное, должна сама сказать об этом мистеру Суини. При встрече, конечно. Да, все в порядке. Вы ему скажете?

Спасибо. Всего хорошего.

– Ты начала подходить к телефону? – поразилась Брианна.

– А почему нет? Он же зазвонил. Что тебя так удивляет?

– Ты бросилась к нему, словно мать, спасающая ребенка из-под колес автомобиля.

Неужели правда? Было заметно? Как нехорошо!

– Я не люблю, если эта проклятая штука долго трезвонит над ухом, – безразличным тоном сказала Мегги. – Ладно, пошла работать.

С этими словами она первая вышла из кухни. Да черт с ним, звонит он или нет, твердила она себе по пути в мастерскую. Пускай прошло три недели со дня их последней встречи; пускай они разговаривали всего два раза за это время – какая, в сущности, разница?! Ей-то что до этого? У нее полно дел и без того! И нечего зря болтать с ним по телефону или развлекать, когда он соизволит приехать. Если это можно назвать развлечением… Нечего! Хотя он бы мог и не обещать понапрасну, если не в состоянии сдержать своих слов! – молчаливо добавила она, захлопывая за собой дверь в мастерскую.

А что до нее, обойдется и без мистера Рогана Суини, да! И без всех других. У нее есть она сама!

Мегги взяла в руки стеклодувную трубку и, спасаясь от своих мыслей, рьяно приступила к работе.

Столовая в доме Коннели была точь-в-точь такой, какую видела Мегги на экране телевизора в сериале, что показывали в тот вечер, когда умер ее отец. Все в этой огромной комнате сверкало, сияло и блестело. Вина самых лучших марок отливали золотом в хрустальных бокалах, превращаясь в бесчисленные маленькие радуги. Свет от стройных белых свечей, зажженных на столе, изящно сочетался с электрическим светом огромного пятилампового канделябра.

Люди, сидевшие за покрытым скатертью столом, были под стать антуражу помещения. Миссис Энн Коннели – в платье бледно-зеленого шелка и драгоценностях, оставшихся ей от бабушки, – была воплощением изящества, истинной богиней домашнего очага. Ее муж, Деннис Коннели, раскрасневшийся от приятной пищи и еще более приятной компании, как всегда с восхищением взирал на свою дочь Патрицию, которая и в самом деле заслуживала восхищения – так очаровательно выглядела она в розовом наряде пастельных тонов и жемчужном ожерелье.

Напротив нее сидел Роган, неизменно подтянутый и элегантный; он небольшими глотками пил вино из бокала, одновременно предпринимая героические усилия, чтобы выкинуть из головы мысли о Мегги, о ее скромном жилище там, на Западе, где не так давно…

– Как приятно вот так спокойно, по-семейному, сидеть за столом, – заметила миссис Коннели, заканчивая расправляться с мизерной порцией фазана на тарелке. Больше она не могла себе позволить, так как в конце прошлого месяца с ужасом обнаружила, что прибавила в весе на целых два фунта. – Надеюсь, вы не разочарованы, Роган, что я не пригласила сегодня много народа?

– Конечно, нет, – учтиво отвечал тот. – Мне редко приходилось в последнее время проводить тихий вечер с самыми близкими людьми.

– То же самое я говорила Деннису. Мы не видели вас целую вечность. Нельзя же столько сил отдавать работе. Это слишком.

– Ничто не бывает слишком, если любишь это, – многозначительно заметил ее супруг.

– О, вы мужчины с вашей вечной работой! – Миссис Коннели с трудом удержала себя от того, чтобы толкнуть мужа ногой под столом. – Чрезмерная работа иссушает вас. Особенно, если дома нет никого, кто бы мог смягчить и утешить. Разве я не права? Кто посмеет возразить мне?

– Никто, мама, – сказала Патриция, зная свою мать и торопясь перевести разговор в другое русло. – Твоя последняя выставка, Роган, имела большой успех. Я много слышала о ней. И показ искусства североамериканских индейцев – тоже.

– Да, обе выставки удались. Мы отправляем «индейцев» в наше отделение в Корке, а работы Мегги.., мисс Конкеннан вскоре будут показаны в Париже. В последнее время она сделала еще несколько замечательных работ. Как раз по индейским мотивам.

– О, я видела. Джозеф кое-что показал мне. Помню одну из них – такой шар, наполненный разноцветными формами, образами, не знаю, как сказать. Производит изумительное впечатление. Интересно, как он делается?

– Случилось так, что я видел, как она работала над ним, – сказал Роган и запоздало пожалел, что заговорил об этом. Он вспомнил жар от печи, кровоточащие краски, снопы искр… – Видел, но объяснить так ничего и не могу.

Миссис Коннели не очень понравилось выражение его глаз, когда он говорил об этом. Она подала знак, чтобы принесли десерт, одновременно заметила небрежным тоном:

– Когда много знаешь о художнике и о процессе его творчества, это должно портить впечатление от самого произведения. Разве не так? И, вообще, они такие трудные люди! Патриция, ты еще не говорила Рогану о своем замечательном плане?

– Он знает, мама.

Роган вспомнил и почувствовал неловкость. Уже несколько недель назад Патриция рассказала ему, что хочет создать нечто вроде дневной школы для детей, чьи родители по разным причинам не могут обеспечить уход за ними вплоть до вечера.

– Нашла уже помещение? – спросил он с виноватым видом.

– Да. Недалеко от Маунтджой-сквер. Дом требует серьезного ремонта, но я наняла архитектора, который займется этим. Участок там хороший, есть место для игр на воздухе. Надеюсь, к следующей весне можно будет принимать детей.

Она давно вынашивала эту идею. Дом для малышей, чьи матери нуждаются в том, чтобы где-то оставлять их, пока сами зарабатывают деньги на жизнь; и для детей школьного возраста, которые могут побыть здесь в ожидании, когда их родители вернутся с работы. Ей хотелось, чтобы ее окружали дети, хотелось самой общаться с ними – чтобы заполнить душевную пустоту, которую ощущала все сильнее после смерти мужа. У них с Робертом не было детей. Они откладывали, уверенные, что все впереди. Как они были уверены…

– Я думаю, Роган мог бы помочь Патриции хорошим советом, – со значением сказала ее мать. – У бедняжки совершенно нет опыта.

– Она – моя дочь, – заявил Деннис Коннели, – а потому все сделает как надо. Уж я присмотрю за этим.

– Конечно, ты прав, – согласилась жена. На этот раз она все же попыталась дотянуться ногой до ноги супруга и лягнуть его.

После того как она с Патрицией удалилась в гостиную, оставив мужчин в столовой за бокалами с портвейном, и когда служанка, вкатившая столик с кофе, вышла из комнаты, миссис Коннели обрушилась на дочь:

– Не понимаю, чего ты ждешь, Патриция? Хочешь, чтобы он проскочил у тебя между пальцами? Я слишком долго терпела твое бездействие и не могу больше молчать.

– Пожалуйста, не начинай все снова, мама. Патриция уже знала, чем кончаются подобные разговоры: головной болью у матери и ее собственными слезами.

– Вижу, ты собираешься весь остаток жизни быть вдовой. – Мать смотрела на нее глазами, полными искреннего сострадания. – Я уже говорила тебе, что прошло достаточно времени.

– И ты говоришь это, когда не прошло и года со дня смерти Робби!

– Да, это правда, – со вздохом признала мать. Она не могла тогда смириться с печальной участью дочери, сама часто плакала – не только о потере зятя, которого любила, но и потому, что для нее было невыносимо видеть непроходящую тоску в глазах Патриции. – Дорогая, ты знаешь, как мы все горевали тогда. Но что поделаешь.

– Знаю. Я смирилась с этим и пытаюсь как-то выбраться.

– Открыть дневной приют для детей? Разве это выход? Просто нелепо.

– В какой-то степени выход. Я делаю это и для них, и для себя. Ты не хочешь понять, мама. – Голос у нее был холодный, напряженный.

– Хорошо. – Миссис Коннели подняла обе руки, как бы сдаваясь. – Больше не буду отговаривать тебя. Если это поможет, я целиком на твоей стороне.

– Спасибо. – Выражение лица у Патриции смягчилось, она подошла к матери, поцеловала в щеку. – Я знаю, ты желаешь мне только счастья.

– Да, и потому прочу Рогана тебе в мужья. Не отворачивайся, дорогая. Ты же не скажешь, что не хочешь того же самого?

– Не скажу. Даже очень хочу. Всегда хотела.

– Уверена, он тоже. Но ты ведешь себя как-то неопределенно, слишком робко, ждешь, чтобы он сделал первый шаг. А в это самое время он, предоставленный самому себе, тоже отдаляется. Лишь слепой не видит, что его интересуют не только стекляшки этой мисс Конкеннан. Уж она не из тех, кто будет долго раздумывать и ждать. О нет! – Миссис Кеннеди подняла осуждающий перст. – Она быстро поймет, что такие, как Роган, с его профессией и доходами, на дороге не валяются, и захлопнет ловушку раньше, чем он моргнет глазом.

– Не думаю, что Рогана можно заманить в ловушку, – сухо сказала Патриция. – Он сам знает, чего хочет.

– Во многих отношениях, да, – согласилась мать. – Но любой мужчина нуждается в том, чтобы им руководили. Чтоб его завлекали. Ты не пытаешься завлечь, Патриция. Показать, что ты не только вдова его друга, но и женщина, которой он не безразличен.

Ты любишь его?

– Я.., мама…

– Конечно, любишь. Сделай так, чтобы и он полюбил тебя. По-настоящему полюбил. Ты понимаешь, что я хочу сказать…

Патриция мало говорила с Роганом, пока он отвозил ее в дом, где она жила раньше с Робертом и который не хотела оставлять.

Теперь она уже могла входить туда без тоскливого страха, без болезненного ожидания, что вот откроется дверь одной из комнат и оттуда выйдет ее Роберт, живой и веселый, как раньше. Теперь это был просто дом, где жили добрые воспоминания.

Но ведь не хочет же она прожить с ними всю свою жизнь? Ухаживая за чужими детьми и довольствуясь памятью о том хорошем, что было.

В конце концов, мать, вероятно, права, беспрерывно настаивая на том, что следует вести себя активней. Почему бы действительно не прибегнуть к испытанному женскому средству и не попытаться завлечь его, как она советует? А заодно проверить чувства. Но ох, как это трудно! Даже подумать о таком страшно.

– Не зайдешь на минутку? – пригласила Патриция, когда Роган довел ее до двери дома. – Еще совсем не поздно.

Роган подумал о своем пустом доме, о том, что еще бездна времени отделяет его от начала следующего делового дня, и согласился.

– Только если обещаешь налить мне бренди.

– Сядем на террасе, – радостно предложила Патриция, когда они вошли.

Огромный дом, блиставший чистотой и порядком, повернул мысли Рогана к тому скромному коттеджу, где царил полный хаос и где стояла узкая неприбранная кровать. Все, все вокруг – по принципу «от противного» – напоминало ему о Мегги.

– Приятный вечер, – сказала Патриция, возвращая его к действительности.

– Что? А, да.., очень. Он налил себе бренди, но пить не стал. Половинка луны висела высоко. Тучи то заслоняли ее, то позволяли беспрепятственно лить свой бледный свет, когда их прогонял посвежевший ветер. Но воздух был теплым, стояла спокойная тишина, изредка прерываемая гулом транспорта, от которого, казалось, они отделены навсегда высокой живой изгородью.

– Расскажи побольше о твоей будущей школе, – попросил Роган. – Какую строительную контору ты выбрала?

– Мне помог твой Джозеф, – ответила она и назвала фирму, которую Роган одобрил, сказав, что они сами прибегают к ее услугам.

– Джозеф вообще очень любезен, – продолжала она. – Уделял мне много времени и очень помог советами. В нем что-то есть, как ты считаешь? Что-то очень.., как бы это сказать?., мужское, и в то же время он мягкий и добросердечный. Так мне кажется.

Патриция подсела ближе к Рогану, не очень ловко ведя игру, в которую сама себя вовлекла.

– Но мне все время не хватало тебя, – вкрадчиво сказала Патриция.

– У меня дел по горло. – Он убрал прядь ее волос, повисшую над глазом, за ухо – старинный дружеский жест, давно превратившийся в привычку. – Но я вскоре освобожусь, и мы сходим в театр, ладно?

– Конечно. – Она поймала и придержала его руку, прежде чем Роган опустил ее. – Но мне приятно с тобой не только в театральном зале, но и здесь, где мы одни.

Предупреждающий сигнал прозвучал у него в мозгу, однако он отверг его как нелепый и улыбнулся ей.

– Обещаю в ближайшие дни посмотреть, что за дом ты приобрела. Мое равнодушие в этом отношении непростительно. Я непременно исправлюсь.

– Да, я ценю твое мнение. И ценю тебя.

Ну же! – сказала она себе. Действуй! Еще минута, и ты передумаешь.

Она наклонилась и крепко прижала свои губы к его губам, закрыв глаза, чтобы не видеть смятения на его лице. Если оно там появится.

Это не был их обычный дружеский, вполне невинный поцелуй. Она погрузила пальцы в его волосы и прижалась всем телом как можно крепче, стараясь вложить всю свою страсть и пробудить в нем ответное чувство.

Но Роган не обнял ее. В поцелуе она не почувствовала жара. Он был неподвижен, как статуя. Ни одна искра не вспыхнула между ними.

Она отпрянула, увидев в его глазах крайнее изумление и, что еще хуже, жалость. Да, сожаление, что это произошло. Она отбежала в дальний угол террасы. Он поднял бокал бренди, снова поставил на стол.

– Патриция, – наконец произнес он.

– Не надо! – Она стояла отвернувшись, с плотно закрытыми глазами. – Не говори ничего!

– Но я должен… Должен сказать. – Он приблизился к ней, нерешительно поднял руку, чтобы обнять, мягко обхватил за плечи. Это не было объятием, просто дружеским прикосновением. Что же говорить? – беспомощно думал он. Какие тут могут быть слова? – Ты мне очень дорога, – проговорил он наконец, ненавидя себя за это никчемное признание.

– Перестань! – Она стиснула руки так, что стало больно пальцам. – Я и без того достаточно унижена.

– Глупости. Я просто никогда не думал, что ты… – Он замолчал, кляня себя за беспомощность и кляня Мегги за то, что она была права, когда говорила ему про чувства Патриции. Вот оно, женское чутье. – Пэтти, – сказал он ласково, – я очень сожалею.

– Не сомневаюсь. – Голос у нее уже окреп, к его удивлению и радости. – Я тоже сожалею, что поставила тебя в такое дурацкое положение.

– Это все моя вина. Я должен был понять.

– Почему должен? – Легким движением она освободила плечи от его руки, отступила немного и повернулась к нему. При свете луны лицо ее казалось прозрачным, как стекло, глаза – пустыми. – Ты ничего не должен, Роган. Ведь я.., я всегда была у тебя под рукой. Всегда, когда ты бывал свободен для меня. Никаких намеков, претензий, ничего. Всегда веселая, ровная, с кем приятно провести часок-другой. Разве не так? Молодая вдова, которая придумывает себе какие-то занятия от нечего делать и довольствуется благожелательной улыбкой и поглаживанием по голове.

– Ты не права. Совсем не так. Ты жена моего друга. И мой друг.

– Может быть. Тогда извини. – Ее голос зазвучал громче, в нем появились резкие нотки, испугавшие их обоих. – Не знаю, что ты чувствуешь сейчас. Не знаю, что чувствую я. Знаю только, что хочу, чтобы ты ушел, пока мы не наговорили друг другу такого, о чем будем жалеть еще больше, нежели теперь.

– Я не могу уйти и оставить тебя в таком состоянии, Патриция. Войдем в дом и поговорим.

Ни за что! – сказала она себе. Там она разрыдается по-настоящему и только усугубит свое унижение. А главное – все без толку.

– Уходи, Роган! – почти крикнула она. – Я хочу, чтобы ты ушел. Нам ничего не остается сказать друг другу, кроме как «спокойной ночи». Как выйти, ты знаешь.

Пробежав мимо Рогана, Патриция скрылась в доме.

Черт побери всех женщин на свете! Примерно так продолжал думать Роган, когда утром следующего дня, после не очень приятной ночи, ехал к себе в галерею. Черт их побери с их удивительной способностью делать так, чтобы мужчина всегда ощущал себя виноватым, чтобы его мучили угрызения совести и еще невесть какие чувства, доставляющие нравственные муки.

А в результате он потерял друга, преданного друга, кто был ему так дорог, так привычен. Потерял, потому что был слепым и не мог за такое длительное время разглядеть то, что Мегги поняла за одну минуту.

Проходя коридорами к себе в кабинет, он злился уже не на всех представительниц слабого пола, а лишь на одного себя. Почему он не может наладить нормальные отношения всего с двумя женщинами из полутора миллиардов, если не больше, живущих на земле? Всего с двумя, которые ему достаточно дороги и близки?

За что он с дурацкой небрежностью разбил сердце Патриции? Почему позволил Мегги сделать чуть ли не то же самое с его собственным сердцем?

Неужели нельзя, чтобы эта штука, называемая любовью, протекала спокойно и безмятежно, не нанося урона своим, так сказать, клиентам?

Нет, он не дойдет сейчас до такого идиотизма, чтобы бросить свои чувства к ногам Мегги и дать ей возможность растоптать их! Этого она не дождется! Он не хочет повторения того, что сделал только что сам. Увольте!

По дороге в кабинет он заглянул в один из маленьких залов. Его потянуло туда, где были выставлены ее работы, отобранные для показа в течение следующего года в других городах и странах. Стеклянный шар, который создавался в его присутствии, первым бросился в глаза. Наполненный воплощением ее снов и мечтаний, он, казалось, с насмешкой заглядывал ему в душу, не позволяя в то же время проникнуть в себя, не предлагая помощи и успокоения.

Роган набрал номер Мегги. Она опять не подошла к телефону. То же было и вчера вечером, когда он позвонил ей домой. Рогану нужно было услышать ее голос, который, как он надеялся, принес бы утешение после разговора с Патрицией. Вместо этого он услышал свой собственный, раздраженный, диктующий какую-то полуделовую чушь на записывающий аппарат. Да еще с туманными намеками, которые только вызовут ответное раздражение. Сама же Мегги не изволит звонить или хотя бы подходить к телефону. Правда, его секретарше как-то повезло с ней поговорить.

О Господи, как она сейчас нужна ему!

– А, вас-то я и хотел видеть! – В дверях зала показался Джозеф, непринужденный и веселый, как воробей. – Я все-таки продал «Карлотту». – Получше разглядев лицо шефа, он участливо спросил:

– Не слишком хороший денек, а?

– Да, бывают и получше. Так говорите «Карлотту». Кому?

– Одной американке, которая забрела в галерею. Она была в совершенном восторге. Мы отправили ее морем в местечко под названием Таксой. Я имею в виду картину. – Джозеф опустился на один из уютных диванчиков. – Американка сообщила, что обожает примитивную живопись, в том числе примитивных «ню». Я и сам не имею ничего против обнаженной натуры, но «Карлотта» не в моем вкусе. Слишком тяжелый зад и такие же мазки кистью. Художнику не хватает утонченности. А вы как думаете?

– По-моему, весьма приличная живопись, – рассеянно сказал Роган.

– В своем роде, конечно. Но, поскольку я предпочитаю, на картинах, по крайней мере, нечто менее определенное, мне было не жаль отправить «Карлотту» в Таксой. Зато какие акварели у того шотландца, которого вы подобрали на улице! Еще одна звезда на нашем небосклоне. Как вам удалось?

– Слепое счастье, Джозеф. Если бы меня не занесло в Инвернесс по делам фабрики, мы бы никогда не увидели его рисунков. Он и в самом деле уличный художник.

– Надеюсь, долго им не будет. Его пейзажи и портреты вполне восполнят нам утрату «Карлотты». Я просто влюбился в одну его «Обнаженную» – правда, увы, безответно. Если бы…

Он внезапно замолчал и, кажется, даже слегка покраснел, потому что увидел, что в зале находится Патриция. Патриция, на которую он, уже давно, как сам себе признавался с шутливой вульгарностью, положил глаз. А всерьез не раз говорил себе, что она ему очень нравится, но только она недосягаема для него: ведь она увлечена Роганом, это и ребенку ясно.

Он вскочил с дивана и, как всегда, обворожительно улыбнулся.

– Привет, Патриция. Приятно видеть вас в самом начале дня.

– Здравствуйте. Не очень помешала?

– Изящество и красота никогда не могут быть помехой!

Джозеф склонился в поцелуе над ее рукой, мысленно обозвав себя развязным идиотом. Но тут же нашел оправдание в том, что поступает так от некоторого смущения.

– Хотите чая?

– Нет, спасибо.

Роган тем временем тоже корил себя, однако не за развязность, а потому что увидел темные круги под глазами Патриции и посчитал, что виновником их появления был не кто иной, как он сам.

– Так я все-таки приготовлю вам чай, – настаивал Джозеф. – Хороший, ароматный.

– Не надо. Я бы хотела, если можно… – Патриция тоже выглядела смущенной, – поговорить с Роганом.

– О, конечно, извините. – Идиот, кретин, недоумок! Что ты лезешь со своим чаем, не говоря уже о серьезных чувствах? Кому ты здесь нужен? – Я пойду вниз. Приходите, если передумаете насчет чая.

– Прости, что вторглась, – смущенно извинилась Патриция, когда Джозеф вышел. – Но я хотела… Пройдем к тебе в кабинет, не возражаешь? Я не задержу тебя надолго.

– Нет, конечно. С удовольствием, – пробормотал Роган.

Они спустились на один этаж, вошли к нему в комнату, Патриция тщательно закрыла дверь.

– Я не задержу тебя надолго, – повторила она, садясь на стул и складывая руки на коленях. – Я пришла, чтобы извиниться перед тобой.

– Пэтти… – Он ожидал всего, кроме этого. – Не надо. Пожалуйста.

– Нет, надо. И ты сделаешь мне одолжение, если выслушаешь.

– Пэтти… – Он тоже опустился на стул рядом с ней. Теперь он ясно видел следы недавних слез и бессонной ночи на ее лице. – Я заставил тебя плакать.

– Да, это так, Роган. Но когда я перестала лить слезы, то начала думать. Серьезно думать. – Она вздохнула. – То, чем занималась, видимо, слишком мало и редко. Ведь и мать, и дэдди так опекали меня все время и возлагали надежды на мое будущее.

Вполне определенные надежды, которые стали и моими тоже. А я так боялась огорчить родителей.

– Но ведь ты…

– Я просила тебя выслушать до конца, – произнесла Патриция таким резким тоном, что Роган посмотрел на нее с удивлением. – И ты обещал. Мне нелегко сказать то, что я решила, что должна… Ты ведь почти всегда был рядом со мной. Вспомни. Мне было тогда четырнадцать, пятнадцать. Потом появился Робби. Я так влюбилась в него, что ни о чем и ни о ком больше не могла думать. Он заполнил все. Затем у нас появился дом, семья. Когда я потеряла его, то хотела умереть. Один Бог знает, как я хотела этого.

Роган взял ее за руку.

– Я тоже любил его, – мягко сказал он.

– Знаю, именно ты помог мне справиться с горем. С тобой я могла говорить о Робби, вспоминать, смеяться и плакать. Ты был моим ближайшим другом, и я тебя любила. Это естественно. И, наверное, не менее естественной была мысль, что ты меня тоже любишь и что любовь дружеская может со временем перерасти в обыкновенную любовь между мужчиной и женщиной. Разве это не в природе вещей?

Его пальцы, сжимавшие ей руку, беспокойно задвигались.

– Если бы я только мог предполагать, если бы был внимательней…

– Не надо. – Сейчас он удивился спокойствию в ее тоне. – Ты этого не видел, потому что я, быть может, неосознанно, не хотела, чтобы ты видел. А еще потому, что этого не было, – добавила она, помолчав, и затем продолжила тем же спокойным тоном:

– По причинам, которые мы не обсуждаем, я решилась сама сделать первый шаг для выяснения наших отношений. Что и произошло, как ты понимаешь, вчера вечером. Когда я поцеловала тебя, я ожидала… О, я ждала, что увижу все небо в алмазных звездах, что душа возликует! Потому что вложила в свой поцелуй все чувства, все надежды и ожидания. Все, прости меня, вожделение, которое испытывала в мечтах. Но ничего не получилось…

– Патриция, я… – Он отпустил ее руку. – Что ты хочешь этим сказать?

Она рассмеялась, озадачив его еще больше.

– Когда я, наконец, утерла слезы и начала думать о том, что произошло, мне открылась вдруг странная вещь, которая меня удивила не меньше, чем тебя мой поцелуй. Я поняла, что не почувствовала всего того, о чем мечтала. Да, целуя тебя, я не испытала того, что должна была почувствовать, чего желала. Ничего…

– Ничего? – недоуменно повторил он полувопросительно.

– Кроме неловкости от того, что поставила нас обоих в довольно сложное положение. Мне открылось вот что: любя тебя все последние годы, я никогда не была в тебя влюблена. И тот, кого я целовала, оставался моим ближайшим другом, а не возлюбленным.

– Теперь я понимаю, – поморщился Роган. Ему было не слишком приятно испытывать такое чувство, словно твои мужские достоинства подверглись сомнению. Но он героически справился, как ему казалось, с этим ощущением и беспечно прибавил:

– Итак, все в порядке?

– Ну, вот, – сказала она со смехом и, взяв его руку, приложила к своей щеке. – Теперь ты считаешь себя оскорбленным.

– Нет. Но, признаюсь, немного огорчен. – Ее ласково-снисходительный взгляд сказал ему, что она видит его насквозь. – А, черт, ты права. Я, конечно, задет. Есть ведь у меня как-никак мужская гордость! – Он улыбнулся, удивившись, что большого усилия ему для этого не потребовалось. – Значит, друзья?

– Навсегда! – Она глубоко вздохнула. – Представить себе не можешь, какое облегчение я сейчас испытываю. Вот мы прошли и через это, дорогой. А теперь я, пожалуй, загляну к Джозефу, который так мечтал угостить меня чаем. Ты присоединишься к нам?

– Нет, извини. Нужно принять груз из Инвернесса.

Патриция поднялась.

– Знаешь, Роган, в одном я согласна со своей матерью: ты слишком много работаешь. И выглядишь последнее время неважно. Тебе необходимо отдохнуть.

– Сделаю это через месяц или два. Она покачала головой и наклонилась, чтобы поцеловать его.

– Ты постоянно так говоришь. Хотелось бы верить тебе на этот раз. – С чуть лукавой улыбкой она добавила:

– Мне кажется, твоя вилла на юге Франции неплохое место не только для отдыха, но и для творческого вдохновения. Пейзаж и краски там воодушевят любого художника.

Он приоткрыл рот, закрыл его снова. Ну и ну! Ай да Патриция!

– Ты слишком хорошо знаешь меня, – пробормотал он, едва оправившись от изумления.

– Согласна, поэтому воспользуйся моим добрым советом.

Патриция оставила его приходить в себя и отправилась на кухню. Джозефа там не было, она стала сама готовить чай.

Когда тот вошел, Патриция допивала первую чашку.

– Прошу прощения, – извинился он. – Клиентов нельзя торопить. Чем больше торопишь, тем неохотней расстаются они с лишним фунтом.

– Выпейте чаю и успокойтесь.

– Да, спасибо. Но что с вами? – Патриция повернулась к свету, и Джозеф увидел ее лицо. – Что-нибудь случилось?

– Ничего особенного. Почему вы спрашиваете? Патриция поставила чашку на стол и опрокинула бы ее, если бы Джозеф не придержал ее за руку.

– Вы плакали? – забеспокоился он. – Или сдерживаетесь, чтобы не заплакать? Ни он, ни она не садились.

– Не знаю, почему косметика так дорого стоит, если не в состоянии скрыть следы слез? – сказала Патриция, силясь улыбнуться. – Бедная женщина даже не может выплакаться как следует, чтобы этого не заметили внимательные мужчины.

Она собралась сесть, но он положил обе руки ей на плечи, пристально всматриваясь в ее лицо. Это был тот редкий случай, когда Джозеф не ответил шуткой на шутку.

– Кто вас обидел?

То, что она прочла в его глазах, повергло ее в смятение.

– Никто, – ответила она. – Все прошло. Я уже в полном порядке.

Он так не думал, но допытываться не стал. Конечно, и раньше ему случалось прикасаться к ней, обнимать за плечи, за талию. Они не раз танцевали вместе. Но сейчас музыки не было. Сейчас она одна. С заплаканными глазами. И он испытывал безумную жалость к ней, к ее горю, каким бы пустячным оно ни было.

Медленно он поднял руку, нежно провел пальцем у нее под глазами.

– До сих пор горюете о нем. О Робби.

– Да. И всегда буду. – Но сейчас она говорила не правду. Облик Роберта, который она продолжала носить в сердце, поблек. Его заслонило милое участливое лицо Джозефа. – Нет, – призналась она. – Я плакала не о Робби. То есть не совсем так. Я плакала о том, чего нет и не может быть.

Как она хороша сейчас, думал он. Какие прекрасные глаза – мягкие, слегка сконфуженные. И какая нежная кожа. Нежнее, чем у всех женщин, каких ему довелось знать. А их, видит Бог, было немало.

– Не надо ни о чем плакать, Пэтти, – услыхал он свой собственный голос, которого не узнал – столько в нем было нежности и сдерживаемого волнения. – Обещайте мне…

И потом его губы прикоснулись к ее губам и задержались на них, а пальцы трепетно перебирали ее темные волнистые волосы, и он вдыхал запах, ее запах…

Она с удивлением раскрыла губы, от которых он не мог оторваться, а потом сама прильнула к нему всем телом, как бы в поисках защиты, успокоения, умиротворения.

Ее вздох, в котором, как ему показалось, смешались удивление и негодование, заставил его резко отойти от нее.

– Простите… – пробормотал он. – Извините, я сам не знаю, что на меня нашло. Это непростительно с моей стороны.

Она ничего не говорила, только молча смотрела на него.

– Простите, если можете, – повторил он и, повернувшись на каблуках, вышел из комнаты, прежде чем она что-то ответила.

Патриция сделала шаг к двери, его имя чуть не сорвалось с ее губ, но она не произнесла ни слова, только прижала руку к сердцу, готовому вырваться из груди. Ноги у нее подкашивались, она была вынуждена сесть.

Джозеф?.. Ее рука дотронулась до пылающей щеки. Джозеф? Как все странно! Как нелепо! Они даже мало знакомы. И виделись-то лишь здесь, в галерее, когда она заходила к Рогану, или на вернисажах. Если их что и объединяло, то, пожалуй, симпатии к владельцу галереи и интерес к искусству. Да и что она о нем знает? Говорят, Джозеф склонен к богемной среде с ее неупорядоченностью, безалаберным образом жизни; что пользуется немалым успехом у женщин. Он хороший честный работник, за которым Роган как за каменной стеной.

Всего один поцелуй. Случайный. Возможно, спровоцированный чувством жалости к ней. Обыкновенный поцелуй.

Уговаривала она себя, протягивая руку за чашкой, но рука опять предательски дрожала, и немного чая пролилось на стол.

Но этот поцелуй, вдруг ясно поняла она, испытывая внутреннее волнение, этот поцелуй заставил ее увидеть то самое небо в алмазных звездах, которое не увидела вчера! Как будто лунный свет прорвался сквозь застилающие его тучи.

И это все – Джозеф, которого она так давно и так мало знает.

Отставив чашку, Патриция ринулась из комнаты. Она не знала, что сейчас сделает, но ей хотелось немедленно найти Джозефа. Во что бы то ни стало.

Она увидела его в одном из залов и бросилась к нему, не обратив внимания на Рогана, который был тут же.

– Джозеф!

Тот замер, затем повернулся на звук ее голоса, кляня себя за все, что только что произошло. Сейчас она, чего доброго, влепит ему пощечину, да еще при людях, и правильно сделает. Нет, скорей всего при людях она не станет устраивать скандала, не такой она человек. Однако не мешает все же скрыться, пока не поздно. Он инстинктивно старался не отходить далеко от появившихся уже посетителей галереи, нервно откинул назад свои длинные волосы, остановился, повернувшись вполоборота к Патриции.

Она подошла к нему, запыхавшись от быстрой ходьбы.

– Я…

Она совершенно не знала, вернее, забыла, что хотела сказать, пока разыскивала его.

– Вы имеете все основания злиться на меня, – сказал он не свойственным ему виноватым тоном. – Но, поверьте, я не хотел ничего.., я только… Черт, а чего же вы ожидали? Войдя, вы выглядели такой несчастной и такой красивой, черт возьми! Такой взывающей об участии. Я просто не выдержал. Я забыл обо всем. Извините еще и еще раз.

Она слушала его сбивчивую речь, и ей почему-то казалось, что он прекрасно понимает ее состояние, лучше, чем она сама. И она тоже понимает, почему он это сделал. Но если они понимают друг друга, если он считает ее красивой, а его поцелуй так взволновал ее, то…

– Не хотите сегодня пообедать со мной? – неожиданно спросила Патриция.

Он моргнул, отступил на несколько шагов, уставился на нее в изумлении. Шутка? Издевка?

– Что вы сказали? – переспросил Джозеф. Она повторила:

– Хотите пообедать со мной? – Патриция испытывала легкое головокружение. Как на качелях. И чувство безумной отваги. – Сегодня. Через несколько часов.

– Вы хотите пообедать? Со мной? – Он говорил так, как будто только учился разговаривать. – Сегодня?

У него был такой ошеломленный вид, что она не могла сдержать смеха.

– Да. Я уже дважды сказала вам об этом. Вернее, нет. Я хочу совсем другого.

– О, ну, конечно. Простите. Он повернулся и пошел к двери.

– Я не хочу обедать, – быстро сказала она ему вдогонку так громко, что некоторые из присутствующих в зале обернулись. – Я хочу… Слышите? Чтоб вы повторили то, что недавно сделали.

Джозеф замер на месте. Патриция прошла мимо него в коридор, который, к счастью, был пуст. Он как привязанный шел за ней.

– Я не совсем понял… – начал он.

– Тогда я объясню. – Ее захлестнула волна безрассудства, радостного безумия и гордости за свою смелость. – Я хочу.., чтобы вы отвезли меня к себе домой, Джозеф. И чтобы снова целовали меня. Если я не ошибаюсь в том, что мы оба чувствуем друг к другу. Хочу, чтобы вы любили меня и делали то, что под этим подразумевается. – Она подошла вплотную к нему. – Теперь вам понятно или нужны дальнейшие объяснения?

– Объяснения? – Забыв, где они находятся, он взял ее лицо в ладони, пристально посмотрел в глаза. – Вы сошли с ума, Пэтти. Но я благодарю Бога за это! – Он прижал ее к себе. – Пэтти, дорогая, я и не представлял, что такое может случиться наяву!

Глава 14

Мегги дремала за кухонным столом, положив голову на сложенные руки.

Прошедший день был безумно тяжелым.

Мать исторгала бесконечные жалобы. Ей не нравилось решительно все – начиная с дождя, упорно не желавшего прекращаться, до занавесок на большом окне, расположенном на фасаде нового дома, которые повесила Брианна. Но через все это стоило пройти, думала Мегги, ради того, чтобы водворить мать на новом месте. Зато – ура! – она сумела сдержать слово, дело сделано, и Брианна обрела свободу.

Надо признаться, Мегги никак не ожидала, что ее охватит чувство вины – но так произошло, когда она увидела, как мать рыдает, ссутулившись, спрятав лицо в ладонях, и слезы просачиваются сквозь пальцы. Нет, Мегги не могла и предположить, что почувствует такую острую жалость к женщине, которая до того, как разрыдаться, не переставала ругать и проклинать ее.

Напряженную атмосферу разрядила тогда нанятая компаньонка, Лотти Салливан, быстро сумевшая взять бразды правления в свои руки. Не теряя жизнерадостности, с неизменной улыбкой на губах, она выпроводила Брианну и Мегги из дома, уверив их, что нет никакого повода для беспокойства и волнения; что же касается слез, они так же естественны, как дождь за окнами. Она добавила, подталкивая сестер к входной двери, что домик получился чудесный, такой чистенький, прямо кукольный, уютный, одно удовольствие жить в нем, и все будет, она ручается, в полном ажуре. Лотти чуть ли не затолкала их в кабину грузовика Мегги.

Итак, свершилось. Но шампанское по этому случаю они открывать не станут. Во всяком случае, сегодня вечером.

Приехав домой, Мегги выпила немного виски и просто рухнула за столом под грузом всех переживаний, выпавших на этот день. А сейчас никак не могла разлепить веки. Сумерки сгущались, и дождь непрерывно барабанил по крыше.

Не разбудил ее и телефонный звонок, хотя телефон трезвонил весьма решительно. Она продолжала спать, и ей слышался сквозь сон голос Рогана. Или казалось, что слышится.

.. –Жду вас к утру. У меня больше нет ни времени, ни терпения теребить вас…

– Что?

Она подняла голову, протерла глаза, очумело оглядела сумеречную комнату. Наверное, он все-таки прав, когда ругает ее. Она заслужила это.

Но раздражение от того, что телефон разбудил ее, пересилило минутные угрызения совести. К тому же она ощутила, что почти ничего не ела с утра, а в доме еды – не хватит покормить и птичку, потому надо отправляться к Брианне и там уж поесть вдоволь.

Она вскочила из-за стола. Да, немедленно к Брианне, они смогут утешить друг друга, немного развеселить.

Она сдернула с вешалки шапку, когда на телефонном ответчике заморгал красный огонек. Запись кончилась, требуется перемотка.

– Господи, как он мне надоел! – проворчала она, однако нажала нужные кнопки, перемотала ленту, включила запись.

«Мегги! – Голос Рогана наполнил комнату. – Какого черта вы не отвечаете? Уже конец дня, я звоню с утра. Нужно обсудить с вами серьезную проблему. Черт, мне тебя не хватает! Слышишь? Мегги, я скучаю по тебе…»

Раздался щелчок, запись окончилась, но прежде чем Мегги смогла что-то обдумать, зазвучала новая.

«Полагаете, мне больше нечего делать, как беседовать с этой паршивой машиной?!»

– Я так не думаю, – успела она ответить. – Но ведь вы сами притащили ее сюда.

«…Сейчас половина четвертого, я отправляюсь в обход по галерее. Может быть, вы меня не поняли: мне необходимо сегодня же переговорить с вами. Здесь я пробуду до шести, потом можно будет застать меня дома. Мне наплевать, очень ли занята ты работой! Почему ты так далеко, черт тебя побери?!»

Снова щелчок.

Этот человек больше тратит времени на ругань, чем на свою работу, подумала Мегги. Но и вы так же далеки от меня, как я от вас, мистер Суини.

Словно в ответ снова послышался голос из аппарата.

«Вы безответственная, глупая, бесчувственная нахалка! Считаете, мне полезно беспокоиться, не взорвали ли вы себя там своей дурацкой химией и не спалили ли вашу рыжую шевелюру?! Только благодаря вашей сестре, которая нормально отвечает на телефонные звонки, я знаю, что вы, по крайней мере, живы. Сейчас вечер, и у меня вскоре деловая встреча. А теперь слушайте внимательно, Маргарет Мэри. Немедленно приезжайте в Дублин и захватите свой паспорт. Не стану больше объяснять, что и как, делайте что вам сказано. Если будут задержки с билетом на самолет, пришлю наш. Жду вас к утру. У меня больше нет ни возможности, ни терпения теребить вас. К черту!»

"Теребить». Не надо меня теребить. Я делаю и буду делать то, что хочу, черт побери!

Она стояла перед автоответчиком, как перед живым человеком, и недовольно глядела на него. Значит, хочешь, чтобы я стрелой полетела в Дублин? Только потому, что ты так велел? Никаких «пожалуйста» и «если сможете». Приказано, и точка! Раньше рак на горе свистнет, мистер Суини, чем я стану выполнять ваши приказания! Не дождетесь!

Она металась по кухне, ворча и возмущаясь, но уже совсем забыв про голод и про желание увидеть сестру. Прошло еще немного времени, и она ринулась наверх, продолжая бормотать себе под нос негодующие слова. С этими же словами Мегги достала из чулана чемодан и водрузила на стуле.

Воображает, что она так жаждет увидеть его, что, забыв обо всем, помчится к нему в объятия? Так нет же! Если она и приедет в Дублин, так только затем, чтобы лично сказать ему об этом! Лицом к лицу! Чемодан был уложен, крышка заперта.

– Эйлин, нужно немедленно получить сведения по факсу из Лимерика. Почему они задерживают? – Роган устало потер шею, сидя за столом над бумагами. – Меня интересует, как идет строительство.

– Они обещали к середине дня. Я свяжусь с ними. – Эйлин, аккуратная брюнетка, одинаково хорошо справлявшаяся с делами Рогана и своей семьи, состоящей из мужа и трех детей, сделала пометку у себя в блокноте. – В два часа у вас встреча с мистером Гринвалдом. По поводу внесения изменений в лондонский каталог произведений искусства.

– Я помню. По-моему, он любит мартини?

– Водку, – решительно заявила Эйлин. – И маслины. Я добавлю сыр, чтобы не было сомнений.

– Вам лучше знать. – Роган побарабанил пальцами по столу. – Из Клера никаких сообщений?

– Пока нет. – Она бросила мгновенный заинтересованный взгляд из-под ресниц. – Сообщу вам, как только мисс Конкеннан позвонит.

Он издал короткий звук, соответствующий долгому ругательству.

– Ладно. Идите и, пожалуйста, позвоните в Рим.

– Сейчас же сделаю это. Черновик письма в Инвернесс у меня на столе. Если хотите посмотреть…

– Не надо. Отправьте телеграмму в Бостон. Какая там разница во времени? – Роган поднес к глазам свои часы, и в это время дверь кабинета резко распахнулась. – Мегги! – не удержался он от восклицания.

– Да, Мегги. – Она со стуком поставила чемодан на пол. – Приехала по вашему вызову, мистер Суини. О, вы, наверное, Эйлин? – поинтересовалась Мегги, увидев, как та встает со стула с блокнотом в руках.

– Да. Приятно наконец познакомиться с вами, мисс Конкеннан.

– Спасибо за добрые слова. Вы выглядите слишком хорошо для человека, работающего у такого тирана, как мистер Суини.

Эйлин растерянно моргнула, закрыла блокнот.

– Благодарю за комплимент. Я имею в виду, насчет того, как я выгляжу… Больше ничего, мистер Суини?

– Нет. Сделайте все эти звонки.

– Конечно, сэр.

Она вышла, аккуратно прикрыв за собою дверь.

– Итак, – Роган откинулся на спинку кресла. – Вы все-таки удосужились прослушать запись на автоответчике, который так ненавидите?

– Вы весьма догадливы.

Она прошлась по комнате, вид у нее был весьма воинственный: руки уперты в бока, глаза сверкают. Что с ней опять? Воистину с этой женщиной не расслабишься и не заскучаешь ни на минуту. Следя за Мегги взглядом, Роган ощутил, что внутри его начал просыпаться вулкан и приятное возбуждение разлилось по всему телу.

– Кем вы себя, в конце концов, воображаете, Роган Суини? – крикнула Мегги и ударила ладонью по столу, отчего ручки, лежавшие там, вздрогнули. – Да, я подписала с вами договор на мои работы, мистер, даже переспала с вами, к моему бесконечному сожалению. Но ни то, ни другое не дает вам права командовать мною и каждые десять минут изрыгать ругательства в мой адрес, от которых краснеют телефонные провода! Слово «черт» не сходит с вашего аристократического языка!

Как ни странно, ее возмущенная тирада успокоила его. Все в порядке – она такая же, как всегда, главное, она здесь, рядом.

– Я уже целую вечность не говорил с вами, – миролюбиво сказал Роган. – Когда я мог вас ругать?

– Для этого вы специально снабдили меня адской записывающей машиной, которую я перед отъездом выбросила в мусорный бак!

Он спокойно сделал пометку в записной книжке, лежащей на столе.

– Что еще вы там пишете? – с раздражением спросила Мегги.

– Просто напоминаю себе, что вам нужен новый автоответчик. Вы спокойно долетели?

– Спокойно? У меня не было ни минуты покоя с тех пор, как вы вторглись ко мне в мастерскую! Полагаете, что можете стать хозяином не только моих работ, но и моим тоже? Так вот, я приехала сообщить вам, что это не так! У вас ничего не получится. Куда вы пошли? Я еще не все высказала!

– Надеюсь, и не выскажете.

Он дошел до двери кабинета и запер ее.

– Откройте эту проклятую дверь!

– Ни за что.

Тот факт, что Роган улыбался, возвращаясь к ней, еще больше вывел ее из себя.

– Не смейте касаться меня вашими лапами!

– Именно это я и хочу сделать. То, чего не делал за все двенадцать лет, что работаю в этом помещении.

У нее перехватило дыхание, учащенно забился пульс.

– Вы не посмеете!

Наконец-то она по-настоящему шокирована, подумал он. Ее проняло.

Он приблизился к ней вплотную, увидел, что она скользнула взглядом по запертой двери, крепко схватил и прижал к себе.

– Можете злиться на меня сколько угодно, но только после…

– После? – Она не слишком активно попыталась вырваться. – Пустите меня, вы, грязный нахал! Не распускайте руки!

– Вам ведь нравились мои руки. – Он уже сдергивал с нее свитер. – Вы сами мне говорили.

– Никогда я… Роган, что вы делаете? Как… – Слова заглушил его поцелуй, больше похожий на укус. Потом она добавила:

– Я закричу так, что все услышат.

– Кричите. – Он страстно целовал ее горло, шею. – Кричите, мне нравится, когда вы кричите.

– Черт вас побери…

Она покорно опустилась на ковер.

Все произошло бурно и быстро, неистовое соитие, которое закончилось вскоре после начала. Но поспешность не умаляла мощи испытанных ими чувств. Еще минуту после этого они продолжали лежать на полу, приходя в себя.

– Хорошо, что вы все-таки решились, Мегги, – сказал Роган светским тоном.

Она собралась с силами и ударила его кулаком в плечо.

– Пустите меня, негодяй!

Он поднялся, помог подняться ей и опустился в кресло, усадив ее к себе на колени.

– Вам уже легче? – участливо спросил он.

– Чем когда?

Она усмехнулась, вспомнив, с какой яростью набросилась на него, едва войдя в дверь. Спрыгнув с его колен, она села на ковер, стала приводить в порядок одежду.

– Оказывается, в вас таится бездна храбрости, Роган.

– Потому что я кинул вас на пол?

– Должна признаться, мне понравилось.

Она сказала это, уже встав и застегивая джинсы.

– Еще бы. Я и не сомневался. Она возмущенно взглянула на него.

– Вы к тому же хвастливы. И все-таки почему вы решили, что я должна подчиняться вашим приказаниям, даже не зная, что за ними кроется?

Он протянул руку, дотронулся до ее щеки.

– Но вы же здесь, разве не так?

– Да, я здесь, но для того, чтобы лично сказать вам: меня не устраивают ваши диктаторские замашки. Около месяца назад вы ушли из моего дома, беспечно насвистывая, и теперь думаете…

– Я знаю, что все это время вам не хватало меня.

– Ничего подобного. У меня было по горло дел и забот… О Господи, поправьте галстук. У вас вид пьянчуги.

Он послушался ее.

– Да, вы скучали по мне, Маргарет Мэри, но не решались признаться в этом в те редкие минуты, когда я дозванивался до вас.

– Я уже говорила, что не люблю разговоры по телефону. Как можно беседовать с кем-то, кого не видишь? Это нелепо… И потом, вы уходите от темы…

– А какова тема?

Он уже немного пришел в себя и был прежним Роганом, владельцем галереи, в которой они сейчас находились, и хозяином этого кабинета. Роган подошел к двери и спокойно отпер ее.

– Так какова главная тема нашей беседы? – повторил он, возвращаясь к столу и удобно усаживаясь в кресло.

– Я не позволю, чтобы мне приказывали, тупая вы голова! Слышите! Зарубите это себе на носу, а также запишите в ваш красивый блокнот! Никогда не говорите мне, что я должна делать! – Она перевела дух и выпалила:

– А теперь, когда я вам все это высказала, я могу отправляться обратно.

– Мегги, – сказал Роган, безмятежно раскинувшись в кресле. – Если вы не собираетесь задерживаться, зачем этот чемодан?

Роган терпеливо ждал, пока досада, испуг и, наконец, смущение промелькнули на лице Мегги.

– Что такого, – сказала она, – если я побуду в Дублине день или два? Разве я не имею на это права?

– Пожалуй, имеете. Вы захватили паспорт? Она осторожно взглянула на него.

– Ну, и что, если взяла?

– Прекрасно. – Он встал, обошел вокруг стола и снова сел. – Это сэкономит время. Я был уверен, что из упрямства вы оставили его дома. Но вы оказались благоразумнее, чем можно было предполагать. Похвально. – Он улыбнулся. – Присядьте, пожалуйста. Попросить Эйлин, чтобы она принесла чая?

– Не хочу я сидеть и не хочу вашего чая! – Она сложила на груди руки и упорно глядела на висевшую на стене картину Джорджии О'Киффи. – Почему вы не приезжали все это время?

– По крайней мере, по двум причинам. Первая – был очень занят, нужно было разделаться со многими обязательствами. И вторая – хотел какое-то время побыть подальше от вас.

– В самом деле? – Взгляд ее по-прежнему был устремлен на яркое полотно картины. – А теперь как?

– Оттого что не хотел признаться самому себе, – продолжал он, как бы не услышав вопроса, – как сильно хочу быть с вами. – Он подождал ответа и, не дождавшись, продолжил:

– Молчите? Почему вы не говорите: «Я тоже хотела быть с вами»?

– Я хотела. Не потому что у меня нет собственной жизни. Но случались моменты, когда мне было необходимо ваше присутствие.

Наконец она перевела взгляд с картины О'Киффи на Рогана.

– Об этом я и собираюсь поговорить с вами, Мегги. Да сядьте вы, наконец!

– Хорошо.

Мегги повернулась и села перед Роганом. Как респектабельно он выглядит на своем месте! Каким важным и значительным! Такой человек никогда не швырнет женщину на пол, чтобы овладеть ею на служебном ковре… Эта мысль заставила ее рассмеяться.

– В чем дело? – спросил он с подозрением.

– Просто я подумала, какие предположения могут бродить сейчас в голове у вашей секретарши. Он пожал плечами.

– Она уверена, мы ведем деловой разговор. Что же еще?

– Ха! Я уже говорила вам раньше, вы ничего не понимаете в женщинах. Но оставим это. Так о чем вы хотели поговорить со мной?

– Ваши последние работы исключительно хороши, Мегги. Как вам известно, мы придержали десять с прошедшей выставки, чтобы впоследствии выставить их в других городах. К ним и присоединили новые. Вскоре все они будут в Париже.

– Неужели вы вытащили меня в Дублин, чтобы сообщить об этом? Или для того, чтобы заняться сексом на ковре?

Он почувствовал приступ привычного раздражения. Нет, она совершенно невозможна! Дикарка, и больше ничего!

– Не совсем для этого, – процедил он сквозь зубы. – Но в связи с тем, о чем я только что сообщил, я собираюсь поехать в Париж. И немедленно.

Вот как? Не пробыли вместе и часа, а он уже говорит о своем отъезде. Позабыв о том, что предписывает в таких случаях женская гордость, а точнее, оскорбленное самолюбие, она сказала с горечью:

– Я полагала, что люди, которые у вас работают, умеют и сами кое-что делать. Без вашего указательного перста и начальственного глаза.

– Они умеют, уверяю вас. Но тут особый случай. Я слишком заинтересован в вашем успехе и потому хочу все сделать в Париже сам. А также, чтобы со мной ту да поехали вы.

Очередная язвительная фраза замерла у нее на губах.

– В Париж? С вами?

Нет, она совсем не дикарка, а ребенок. Взрослый ребенок. Из таких людей, про кого говорят: «до старости щенок». Как она обрадовалась и не может скрыть этого. Словно дитя, которое редко балуют.

– Я понимаю, – он старался говорить нарочито сухим официальным тоном, – что вам претит самой заниматься презентацией своих работ. Но ваше недолгое пребывание на дублинской выставке произвело, как ни странно, благоприятное впечатление. Мне кажется, вам будет полезно и даже интересно побывать и на вашей первой международной выставке.

– Международной выставке, – тупо повторила она. – Но я.., я не знаю французского.

– Это не имеет значения. Далеко не все французы знают английский. Уж не говоря об ирландском. Зато походите по музеям и галереям, посмотрите город. Ну, так как?

Она смотрела на него, ошарашенная, еще больше напоминая ребенка, надолго которого выпало неожиданное счастье.

– Когда? – чуть слышно вымолвила она.

– Завтра.

– Завтра? С вами?

– Если у вас не назначено на завтра более важных дел.

У нее не хватило духу обидеться на его ироничный тон, и она серьезно ответила:

– Нет.

– Значит, решено. – И, не давая ей времени опомниться, добавил:

– А потом поедем на юг Франции. Тоже вместе.

– Вместе? На юг?

– Нет смысла повторять каждое мое слово, Мегги. Да, вместе, да, на юг. Там у меня дом на берегу Средиземного моря. – Его тон сделался серьезным и одновременно проникновенным. – Я хочу быть там только с тобой, Мегги. Никаких дел, никаких отвлечений. Только ты.

– И для этого ты меня вызвал?

– Конечно.

– Если бы я знала раньше, не стала бы кричать на тебя.

– Значит, едешь?

Ее улыбка могла показаться застенчивой, когда она ответила:

– Да, с тобой – куда позовешь!

Часом позже она уже ходила по галерее, с трудом приходя в себя после встречи с Роганом, в поисках Джозефа, с которым хотела переговорить по весьма важному вопросу. Она увидела его наконец наверху, в одном из уголков главного зала, где тот занимался обычным для себя делом: пытался обворожить очередного клиента, что ему всегда неплохо удавалось. Дожидаясь, пока он освободится, Мегги с интересом рассматривала металлические скульптуры, заменившие экспозицию американских индейцев.

– Немецкий художник, – объяснил подошедший сзади Джозеф. – Работа, которую вы рассматриваете, весьма интересна. Удачное соединение глубокого, внутреннего и какой-то легкости, я бы даже сказал, бесшабашности. Стоимость всего две тысячи фунтов.

Отвечая ему в той же шутливой манере искусствоведа-продавца, Мегги продолжила:

– О да, вы правы. Земля, вода, огонь, порывы ветра в этих медных конструкциях – все говорит о жизни и смерти, о любви и страданиях. Возьмете меня в помощники? Что касается покупки, то, к сожалению, я почти без денег. – Она рассмеялась и поцеловала его. – Рада вас видеть, Джозеф. Вы прекрасно выглядите. Сколько еще сердец разбили за время нашей разлуки?

– Всего одно – свое собственное. Которое безраздельно принадлежит вам.

– Ха, так я и поверила! Льстецы, подобные вам, представляют большую угрозу для всего женского населения планеты. У вас найдется свободная минута?

– Для вас – весь день. Неделя. – Он поцеловал ей руку. – Годы.

– Две минуты будет вполне достаточно. Джозеф, что мне нужно для Парижа?

Вопрос не застал его врасплох. Казалось, он ожидал его, потому что сразу ответил:

– Узкий черный свитер, короткая юбка, очень высокие каблуки.

– Это днем. Я действительно еду в Париж и, признаюсь вам, не знаю, что должна надеть. Хотела поговорить с миссис Суини, но ее нет дома.

– Значит, я был всего вторым в ряду доверенных лиц. О, Мегги, вы убиваете меня! Так вот, все, что вам нужно взять в Париж, – это романтическое сердце!

– Но где его купить?

– У вас оно бьется в груди, Мегги!

– Как вы добры. – Она доверительно взяла его под руку. – Послушайте, я сделаю вам признание. Я никогда в жизни не путешествовала. Была в Венеции, но это не считается. Там я только училась и не думала о нарядах. Одевалась в то, что не жалко, если немножко прогорит возле плавильных печей. Но в Париже я не собираюсь стоять у печей и не хочу выглядеть совсем дурочкой.

– Это вам не грозит. Вы же едете с Роганом, если не ошибаюсь, а он там как настоящий парижанин. Вам же следует быть немножко нахальной, немножко утомленной – и все будет в норме.

– За этим дело не станет. Но я прошу у вас совета в отношении моды. Как ни унизительно, придется, наверное, разодеться и раскраситься, как кукла. Однако при этом я не хочу быть похожей на провинциальную кузину Рогана.

– Что ж… – Джозеф, кажется, решил наконец стать серьезным. Отодвинув Мегги на вытянутую руку, он смерил ее оценивающим взглядом. – Вы и так смотритесь неплохо, но, пожалуй.., м-м-м…

– Договаривайте скорей!

– Вам нужны яркие цвета, моя девочка. Никаких пастельных тонов. Брюки вам очень к лицу, если так можно выразиться. Глаза хорошо бы немного оттенить. Совсем немного. Короткая юбка – тоже ваш стиль. А то ваше черное платье…

– Я не взяла его с собой.

Он неодобрительно покачал головой и поцокал языком, как старая незамужняя тетушка.

– Это нехорошо. Нужно всегда быть готовой, как солдат к бою. Значит, придумайте что-то новенькое. Яркое и смелое. Ни в коем случае не классического стиля. Он не ваш. – Джозеф слегка постучал пальцем по медной скульптуре. – Что-нибудь в таком духе и такого цвета.

– Мне, правда, не по себе. Противно, что все это стало для меня таким важным.

– Здесь нечего стыдиться. Вполне естественно для женщины.

– Может быть, но все равно не говорите Рогану, ладно?

– Считайте, что вы открылись вашему исповеднику, дорогая.

Он глянул в сторону, и Мегги поразилась внезапному всплеску радости в его глазах. Повернув голову туда же, она увидела Патрицию. Та в нерешительности остановилась в дверях, но потом направилась к ним по лощеному, сверкающему паркету.

– Здравствуйте, Мегги. Не знала, что вы в Дублине.

– Совершенно случайно.

Черт возьми, какая перемена произошла в этой женщине! Куда подевалась неизбывная тоска в глазах, хрупкость и ломкость всего облика? Ответ напрашивался сам собой, когда Мегги увидела, каким взглядом обменялись они с Джозефом. Ей все стало ясно. Быстро, однако, развиваются события. Стоило ей уехать ненадолго…

– Прошу прощения, – сказала Патриция, и видно было, она ищет, что бы еще сказать. – Я ехала, как всегда, мимо и хотела узнать… Джозеф, в отношении встречи в семь часов. Она состоится?

– Конечно. – Он стоял, глубоко засунув руки в карманы, стараясь сдержаться и не коснуться Патриции. – Как договаривались.

– Я боюсь, что не успею. Лучше перенести на полчаса позже. У меня по делам школы…

– Тогда в восемь. Устроит?

– Прекрасно. – Она хотела еще многое добавить, но вспомнила о присутствии Мегги. – Вы долго пробудете в городе?

– Нет, завтра уезжаю. А сейчас я тоже…

– Нет, нет, пожалуйста. Я правда на одну минуту. – И снова долгий взгляд в сторону Джозефа и его, ответный. – До свидания…

Патриция ушла, но Джозеф продолжал смотреть ей вслед, словно она, видимая лишь ему одному, еще находилась в комнате.

– И вы продолжаете утверждать, – нарушила молчание Мегги, – что ваше сердце принадлежит мне?

Он непонимающе взглянул на нее, потом улыбнулся.

– Как она хороша, правда?

– Трудно отрицать, Джозеф.

– Я ведь еще сто лет назад влюбился в нее. До того, как она вышла за Робби. Но никогда не думал.., не надеялся. Был уверен, что ее избранник Роган.

– Даже я думала так же. Но теперь она счастлива.

Это заметно каждому. Рада за вас.

– Мы не хотим, чтобы… Дело в ее семье. Не думаю, чтобы ее мать была в восторге.

– Черт с ней!

– Патриция рассуждает примерно в том же роде.

Но все-таки не надо пока…

– Даже Рогану?

– Я ведь работаю у него, Мегги. Мы друзья, верно, но я его служащий. А Патриция вдова одного из его близких друзей и женщина, к которой он сам не был равнодушен. Многие были уверены, что она станет его женой.

– Думаю, он сам не был среди них.

– Если и так, все равно я хочу сам ему сказать.

– Договорились, Джозеф. А вы будете молчать насчет моих переживаний по поводу парижских туалетов. Если же Роган заимеет зуб на вас из-за Патриции, значит, он просто дурак.

Глава 15

В Париже было жарко, душно и людно. Уличное движение невыносимое – словно вызов обществу. Автомобили, автобусы, мотоциклы грохотали и мчались, обгоняя друг друга, как если бы все водители хотели одного – выйти победителями из этих смертельных гонок. А по тротуарам, как на параде, шествовали толпы пешеходов. Женщины – большинство из них в коротких юбках; на лицах – утомленность от своей немыслимой красоты и шика, все почти так, как говорил Джозеф. Мужчины такие же шикарные, провожают взглядом женщин, сидя за маленькими столиками уличных кафе, попивая красное вино или крепкий черный кофе.

Везде цветы – розы, гладиолусы, бегонии, львиный зев, ноготки – они занимают прилавки, лежат на скамейках, сверкают под солнцем в руках у длинноногих девушек.

Мальчишки мчатся на роликах, из их сумок торчат, словно копья, длинные хлебные батоны. Стаи туристов выстреливают из своих фотокамер по всем этим уличным пейзажам и сценкам.

А еще – собаки. Город как будто создан для их обитания. Собаки на поводках и без них, носящиеся по улицам и газонам, привязанные у дверей магазинов. И все они, даже милые дворняжки, выглядят по-иностранному, по-французски.

Мегги видит все это из окна своего гостиничного номера, выходящего на площадь Согласия.

Она в Париже! В Париже, где особый воздух, и особые звуки, и особый свет с неба. А ее любовник лежит, как колода, в постели позади нее и спит мертвецким сном.

Так она полагала, во всяком случае. На самом же деле он уже некоторое время наблюдал за тем, как она рассматривает Париж, высунувшись из огромного окна, в одной ночной рубашке, спустившейся с левого плеча.

Вчера вечером, когда они приехали, она не проявила интереса к городу. Расширенными глазами, молча смотрела она на величественный, весь в плюше, вестибюль отеля «Крийон», где Роган заказал номер, и, также не проронив ни слова, пошла за ним после того, как он расплатился с портье.

Когда Роган спросил, нравится ли ей их номер, она лишь пожала плечами.

Это заставило его покатиться со смеху, а потом он сразу увлек ее в постель.

Но сейчас, насколько он мог заметить, она не была так рассеянна, или наоборот, сосредоточена, как вчера. Он чувствовал ее волнение, с каким она разглядывала Париж, который он так любил и хотел ей подарить.

– Если ты высунешься еще больше, – насмешливо сказал он ей в спину, – то, боюсь, на площади остановится движение.

Она вздрогнула и, откинув с лица упавшие волосы, повернулась к нему – туда, где он лежал среди груды простынь и подушек.

– Его не остановит и атомная бомба. Отчего они все так хотят убить друг друга?

– Это вопрос чести. Ну, как тебе город при дневном освещении?

– Переполнен. Больше, чем Дублин. Но он прекрасен, Роган. Похож на старую сварливую хозяйку постоялого двора. Вон там один из торговцев цветами. У него океан цветов! И каждый раз, когда к нему подходят поглядеть или купить, он отворачивается с надменным видом, как если бы торговать было ниже его достоинства. Но деньги все-таки берет и считает каждую монету.

Она вскарабкалась на постель, вытянулась рядом с Роганом.

– Я его очень хорошо понимаю, – со вздохом сказала она. – Ничто так не огорчает, как продавать то, что любишь.

– Но, если он их не продаст, они увянут. – Роган протянул руку, погладил ее по голове. – Если ты не будешь продавать то, что любишь, какая-то часть тебя тоже умрет.

– Да, конечно, – согласилась она. – Ив первую очередь та часть, которая требует есть и пить. Кстати, ты не собираешься позвонить одному из официантов, похожих на адмиралов, и заказать завтрак в номер?

– Что бы ты хотела?

– Я… – Глаза у нее расширились и потемнели. – Все! Но сначала вот это…

Она отбросила простыни, приподнялась и прижалась к нему всем телом.

Позднее она вышла после душа, облаченная в белый махровый халат, висевший на дверях ванной. Роган сидел за столиком у окна гостиной и просматривал газеты. Перед ним стоял кофейник и корзинка с булочками.

– Во Франции и газеты французские, – констатировала Мегги, с удовольствием принюхиваясь к запаху свежего хлеба. – Ты говоришь по-французски и по-итальянски, да?

– Что? – Он сосредоточил внимание на финансовой странице и размышлял, не нужно ли срочно позвонить своему маклеру.

– А еще?

– Что еще? – рассеянно спросил он.

– На каком еще? Я говорю о языках.

– Немного по-немецки. И по-испански довольно прилично.

– А на нашем родном гаэльском [6]?

– Нет. – Он перевернул страницу, намереваясь заглянуть туда, где печатаются сведения об аукционах произведений искусства. – А ты?

– Мать моего отца говорила. Поэтому я выучила немного. – Она положила джем на горячую булочку. – В основном ругательства. Ну, и так, кое-что. Заказать обед во французском ресторане вряд ли смогу. И в ирландском тоже.

– Очень жаль. Мы теряем значительную часть нашего наследия. – Он произнес эти слова серьезно, потому что часто думал на эту тему. – Обидно, что во всей Ирландии только немногие знают свой язык. И я не из их числа. – Он отложил газету, повернулся к Мегги. – Скажи что-нибудь на гаэльском.

– Я же ем, видишь.

– Ну, скажи, Мегги, прошу тебя.

С набитым ртом она произнесла несколько слов. Они звучали странно, казались очень музыкальными и были не более понятны ему, чем китайские.

– Что ты сказала?

– Что мне приятно видеть твое лицо этим утром. – Она улыбнулась. – Как видишь, он хорош не только для ругани, но и для лести. А теперь ты скажи мне по-французски.

Он наклонился к ней, коснулся губами ее губ и негромко и быстро проговорил что-то, отчего сердце у нее сладко замерло, хотя она не поняла ни слова.

– Переведи, – тихо попросила она.

– Я сказал, что просыпаться рядом с тобой прекрасней, чем любой прекрасный сон.

Она опустила глаза, щеки у нее зарделись.

– Похоже на то, что французский звучит для меня куда приятней английского.

Ее реакция удивила и растрогала его.

– Мне нужно было давно говорить с тобой по-французски, – сказал он. – Ты бы лучше меня понимала.

– Не глупи. – Но он видел: его слова проникли ей в душу, и, чтобы скрыть свое состояние, она поторопилась набить рот едой. – Что я ем?

– Яйца по-бенедиктински.

– Неплохо, – похвалила она с полным ртом. – Наверняка для богачей, но очень вкусно. Что будем делать сегодня, Роган?

– Сначала прожуем то, что положили в рот.

– А потом? Я хочу впервые в жизни иметь право тоже высказаться насчет наших общих планов. До этой минуты ты предоставлял мне роль собачонки, которую можно таскать на поводке куда угодно, не затрудняя себя объяснениями.

– Возможно, я немного рехнулся, – любезно произнес он, – но мне начали нравиться эти постоянные укусы, к которым ты прибегаешь вместо нормального языка. И, прежде чем ты куснешь меня снова, тороплюсь заметить, что первым делом хотел показать тебе Париж. Конечно, Лувр, ну и многое другое. В нашу галерею пойдем во второй половине ДНЯ.

Лувр… Сколько она мечтала о нем! А улицы Парижа, Сена…

Мегги стала поспешно допивать чай.

– Я почти готова… Что касается покупок, мне нужно купить что-нибудь для Брианны.

– И для Мегги тоже.

– Мегги ничего не нужно. Кроме того, я не могу позволить…

– Глупо. Ты не должна себе отказывать в необходимом. Ты заработала на это.

– То, что я заработала, уже тю-тю. – Она сделала выразительную гримасу над своей чашкой. – Это они называют чаем?

Роган положил на стол вилку, которую держал в руке, удивленно взглянул на Мегги.

– Что ты подразумеваешь под этим варварским «тю-тю»? Только месяц назад у тебя был чек на сумму с пятью нулями. Ты ее всю промотала?

– А что ты имеешь в виду под этим противным словом? Что у меня не хватает ума тратить деньги так, как следует? В конце концов, это мое личное дело!

– Ты получила деньги от меня, и я хочу знать, на что они истрачены. Если еще не научились с ними обращаться, могу помочь добрым советом.

– Иди ты подальше со своими советами! И со своим высокомерным прокурорским тоном! Кто ты такой? – Разъяренная, она вскочила с места, заметалась по комнате. Лицо у нее стало почти такого же цвета, как волосы, что выглядело не слишком красиво и уж совсем не гармонировало с изящной великосветской обстановкой номера.

Ошеломленный ее яростным отпором, он примиряюще поднял руку и сказал:

– Я только поинтересовался, на что можно меньше, чем за месяц, истратить такую сумму.

– На что угодно! На булавки! – Она вернулась к столу. – У меня были расходы… И еще я купила себе платье.

– Двести тысяч на еду и платье?

– У меня были долги… Почему я должна отчитываться перед тобой? Этого нет в контракте.

Он понимал, что за ее внешней резкостью скрываются совсем иные чувства – стыд, ощущение вины, уязвленная гордость, а потому старался говорить как можно мягче и спокойней.

– Ты не обязана мне ничем. Я просто спросил. Не хочешь, не говори, и покончим с этим.

Но теперь уже она не могла молчать о том, о чем раньше не хотела говорить – чтобы не вмешивать его, постороннего, в сущности, человека, в ее болезненные семейные проблемы.

– Я купила дом для своей матери, – выдавила она, не глядя на Рогана. – Чего она никогда не простит мне. И его нужно было обставить, иначе она забрала бы у Брианны все до последнего гвоздя. Кроме того, необходимо было нанять компаньонку, купить им небольшую машину. А также дать денег на жизнь. На несколько месяцев. – Она продолжала говорить как бы в пространство. – Я также выплатила залог за дом, в котором живет Бри. Она очень разозлилась, что я сделала это, но ведь я должна. Отец тратил на меня семейные деньги, когда я училась в Венеции.

Теперь я выполнила свое обещание, которое дала ему, и мне стало легче. Если стало… После долгой паузы Роган сказал:

– Итак, подведем итог. Ты купила матери дом, обставила его, купила машину, наняла компаньонку. Потом выплатила залог за дом Брианны, чем та была недовольна, и дала денег на несколько месяцев жизни матери и ее компаньонке. Так? И на то, что у тебя осталось после этого, ты купила себе платье.

– Да. Ну, и что здесь особенного?

Она смотрела на него с прежней яростью во взгляде, но в глубине этого взгляда была мольба понять ее и не осуждать за разрыв с матерью, а пожалеть.

Ему же, в свою очередь, очень хотелось приласкать ее, сказать, что он восхищается ее великодушием, ее преданностью семье. Но он сомневался, что она захочет принять его сочувствие или одобрение.

– Я понял, – сказал он и налил себе еще кофе. – Спасибо за разъяснение. Посмотрю, какой можно будет выдать аванс.

Он поздно сообразил, что совершил непростительную ошибку. В ее ответе послышались шипящие змеиные звуки.

– Мне не нужен ваш чертов аванс! Я заработаю себе на пропитание и без него.

– Не сомневаюсь, Мегги. Это не благотворительность с моей стороны и не подкуп, а нормальная форма деловых отношений.

– Мне она не подходит. Я не для того избавилась наконец от долгов, чтобы снова залезать в них.

– Господи, как ты упряма и горда. Но я бы назвал это не гордостью, а гордыней. Что ж, тогда я предлагаю другой вариант. К нам поступило несколько предложений о покупке твоего «Поражения». Но я их все отверг.

– Отверг? Почему?

– Ты же не хотела продавать эту работу.

– Ничего подобного. Я уже отвыкла от нее.

– Тогда, значит, мы можем…

– Сколько за нее предлагали?

– Последнее предложение, кажется, тридцать тысяч.

– Фунтов! И ты не согласился? Вы там все с ума сошли, что ли? Да на эти деньги я бы могла жить и работать больше года! Конечно, для тебя они ничего не значат…

– Успокойся. – Он сказал это так обыденно, вскользь, что она в самом деле притихла. – Я отказался продавать эту вещь, потому что хотел купить ее сам. И теперь обязательно куплю, но она будет по-прежнему частью нашей экспозиции для показа в других галереях. Предлагаю за нее тридцать пять тысяч.

– Почему? – спросила она, сама не узнавая своего голоса.

– Потому что неэтично мне покупать за ту же цену, которую предлагал клиент.

– Я спрашиваю, почему ты хочешь купить ее? Он терпеливо ответил, но с лукавым огоньком в глазах:

– Мне нравится эта работа, а кроме того, когда я смотрю на нее, она всякий раз напоминает мне, как мы первый раз любили друг друга… Ты не хотела расставаться с ней, я знаю. Ты и не расстанешься – она будет наша.

– Я не хочу, чтобы ты платил за нее, – медленно сказала она. – Мне будет приятно знать, что она твоя.., у тебя. Без всяких денег.

– У нас, – подчеркнул он.

– Хорошо, у нас, – согласилась она со вздохом. – Я не могу на тебя злиться, не могу спорить. Ты всегда побеждаешь. Наверное, поэтому я назвала ее «Поражение». С моей стороны… Но есть вещи, с которыми я не соглашусь. Я говорю опять о деньгах. Вопрос о них всегда был как открытая рана в нашем доме. Их постоянно не хватало, отец обладал умением упускать из рук даже заработанные, а мать каждый раз устраивала ему скандалы. Поэтому я их боюсь, Роган. Боюсь и ненавижу, хотя понимаю, как они нужны. – Она опять глубоко вздохнула. – Я благодарна тебе за предложенный аванс, за желание купить. Но не соглашусь на это и денег не возьму. Он испытующе посмотрел на нее.

– Ты говорила как-то, что берешь каждый день в руки свою стеклодувную трубку, не думая о выгоде, которая может появиться с другого ее конца. Это и сейчас так?

– Нет, – ответила она после минутного раздумья.

– Тогда не надо бороться с призраками, Мегги.

Жизнь такова, какова она есть. – Он встал и подошел к ней. – Нужно только надеяться, что она будет в чем-то лучше.

– Да, надеяться, – тихо повторила она.

– А теперь одевайся. – Он мягко поцеловал ее в лоб. – Я подарю тебе весь Париж.

Это он и сделал.

Почти целую неделю он дарил ей, что мог предложить город: от величественного собора Парижской Богоматери до тесных полутемных кафе. Он каждое утро покупал ей цветы у надменных, неразговорчивых продавцов, и в номере у них благоухало, как в саду. Они бродили вдоль Сены при лунном свете. Мегги снимала туфли, шла босиком, и речной ветер овевал ее пылающие щеки. Они танцевали в каких-то захудалых клубах под плохую американскую музыку, ели изысканную пищу и пили отборные вина в фешенебельном ресторане «У Максима».

Мегги наблюдала, с каким вниманием и интересом разглядывает Роган работы уличных художников, выискивая очередную жемчужину в «навозной куче». При этом она не уставала повторять ему, что настоящее искусство может быть в душе и вовсе не всегда способно воплощаться в нечто рукотворное. В ответ он подмигивал ей и говорил, уж не считает ли она искусством те картинки с изображением Эйфелевой башни, которые накупила.

Немало времени провела она и в Парижской галерее, где шла подготовка к ее выставке. Роган руководил, указывал и налаживал, она же новыми глазами смотрела на свои работы, заигравшие в новом свете под бдительным взглядом Рогана.

При этом не могла не признать, что он с такой же любовью и страстью относился к произведениям днем, как и к ее телу ночью.

Когда все было устроено, размещена последняя вещь, включено освещение, Мегги сказала себе, что было бы справедливо считать Рогана полноправным участником выставки, сделавшим не менее половины работы. Однако от него самого она этот вывод утаила.

И вот наступил день вернисажа.

– Проклятье, Мегги! Если будешь так возиться, мы обязательно опоздаем! – Роган уже в третий раз за три минуты настойчиво стучал в запертую дверь спальни.

– А если будешь меня дергать, опоздаем еще больше, – парировала она. – Поезжай без меня. Я сама найду дорогу.

– Тебе нельзя верить!

– Мне не нужен охранник! Ox! – Она боролась с застежкой на платье. – Никогда не видела человека, так зависящего от стрелок часов.

– А я никогда не видел взрослую женщину, которая не разбирается, что показывают часы. Да открой, наконец, дверь! Почему надо перекрикиваться?

– Ладно, ладно… – Чуть не вывихнув себе руку, она умудрилась застегнуть «молнию», затем всунула ноги в бронзового цвета туфли на высоченных каблуках, кляня при этом Джозефа за его советы по поводу одежды, после чего отперла дверь. – Я не потратила бы столько времени, – буркнула она через плечо, – если для женщин шили бы с той же заботой, как для мужчин. Ваши «молнии» расстегиваются куда легче, и до них можно добраться без риска сломать руку. – Она уже стояла в дверях. – Ну, как? Все нормально?

Роган жестом показал, чтобы она повернулась.

Досадливо поморщившись, Мегги выполнила приказ.

Платье было совершенно открытое и держалось неизвестно как. Во всяком случае, Рогану было непонятно, почему оно не падало. Оно едва доходило до середины бедер и блестело и переливалось всеми оттенками бронзы и золота при каждом еле заметном движении. Оно сочеталось по тону с цветом волос Мегги, и вся она была похожа на пламя свечи, яркое и стройное.

– Мегги! – восхищенно воскликнул он. – У меня захватило дух!

– Те, кто шил, очень сэкономили на материале.

– Я одобряю их скупость.

Он не сводил с нее взгляда, и Мегги сказала:

– По-моему, ты очень торопился.

– Я передумал.

Он направился к ней, и Мегги, отступив, произнесла:

– Предупреждаю, если ты выдернешь меня из платья, тебе придется засовывать меня обратно.

– Заманчиво, но сейчас это тебе не грозит. У меня припасен подарок, который будет как нельзя кстати.

Из внутреннего кармана смокинга он извлек небольшой футляр, обшитый бархатом.

– Ты ведь уже сделал мне подарок. Флакон Духов.

– Он больше для меня самого. – Роган наклонился к ее обнаженному плечу, втянул воздух. – А вот этот уже для тебя.

Он протянул ей футляр.

– Судя по размерам, – сказала она, беря его в руки, – это, по крайней мере, не телефонный ответчик. Поэтому я принимаю.

Она открыла футляр, и восторженный возглас застрял у нее в горле.

На черном бархатном фоне – красное пламя рубинов, оттененных голубоватой прозрачной россыпью бриллиантов, и все это переплетено и связано воедино с помощью золотых нитей. Боже, какое колье!

– Чтобы было чем вспомнить Париж, – сказал Роган, вынимая украшение из футляра.

– Но здесь бриллианты, Роган! Я не могу их носить.

– Почему нет? – Он поднес ожерелье к ее горлу, защелкнул сзади на шее. – Согласен, одни бриллианты выглядели бы слишком хмуро и холодно, но в сочетании с рубинами… – Он отступил на несколько шагов, смерил ее взглядом ценителя прекрасного. – Ты похожа на языческую богиню!

Было свыше ее сил не притронуться к ожерелью, не попробовать его на ощупь. Камни были теплыми, они грели кожу.

– Просто не знаю, что и сказать… – пробормотала она.

– Скажи: спасибо, Роган. Очень милая вещица.

– Спасибо, Роган. Она не просто милая, она грандиозная!

– Ты тоже. – Он наклонился и поцеловал ее.

Потом похлопал пониже спины. – А теперь пошли. Иначе действительно опоздаем. Где твоя накидка?

– У меня нет никакой накидки.

– Как я раньше не сообразил? – проворчал он и вытолкнул ее за дверь.

Мегги считала, что второй опыт открытия выставки прошел для нее лучше, чем первый. Она уже не чувствовала такой пустоты в области живота, не так щемило в горле, и гораздо реже появлялось желание удрать куда глаза глядят. Это желание каждый раз вовремя удавалось побороть.

И если временами охватывала тоска по чему-то неопределенному, а значит, несбыточному, она напоминала себе, что успех тоже вещь не такая уж плохая и не следует искушать судьбу.

И старалась не искушать ее.

– ..Мегги!

Она отвлеклась от собеседника, разговорчивого француза, который ни на минуту не отводил взгляда от выреза ее платья, и застыла от удивления. Перед ней стояла ее сестра. Да, это была Брианна!

– Ты?!

– Как видишь. – Брианна обняла ее. – Хотела быть вовремя, но в аэропорту такое творилось!

– Но как? Как ты очутилась здесь?

– Роган помог. Я бы сама никогда не выбралась. Представляешь, он прислал за мной свой самолет! За мной!

– Роган?

– Ну да. Правда, в самолете были еще какие-то люди, но все равно как будто за мной.

Мегги крутила головой до тех пор, пока в поле зрения не попал Роган, беседующий в дальнем углу зала с какой-то полной дамой. Он издали улыбнулся сестрам.

– Как здесь красиво! – восхитилась Брианна. – Никогда не думала, что твои работы могут так выглядеть.

– Ты никогда и не интересовалась ими, – вырвалось у Мегги, но Брианна, пораженная тем, что видит, не обратила особого внимания на ее слова.

– Я так рада за тебя, Мегги, – твердила она, – так рада. Не буду врать, я не очень-то понимаю твои изделия, но все равно горжусь тобой.

– Тех, кто совсем не понимает, не бывает на свете, – сказала Мегги. – Каждый что-то улавливает глазами, душой, кожей…

– Я хотела видеть тебя, Мегги. Чтобы ты не думала, будто я…

– Теперь не думаю. – Мегги еще раз обняла и расцеловала сестру. – Спасибо, что приехала. Но как ты связалась с Роганом?

Белоснежный официант предложил им шампанского на серебряном подносе. Брианна взяла бокал не совсем твердой рукой.

– О Боже, – тихо сказала она сестре, – подумать только! Я пью шампанское в Париже! А с Роганом я не связывалась. Он сам позвонил и, прежде чем я сообразила, с кем говорю, предложил приехать сюда. Это было уже с неделю назад.

– Аида он!

– Это еще не все, Мегги, – страшным шепотом продолжала Брианна. – В аэропорту ждала машина с шофером, и он сначала повез меня в отель, где уже был заказан номер, а в номере лежала… – Она сделала театральную паузу и продолжила:

– А в номере была записка от Рогана, что я доставлю ему огромное удовольствие, если надену то, что находится там в коробке. А в коробке было вот это платье. Которое на мне. Не смотри так, я бы ни за что не взяла, ты меня знаешь. Но записка такая вежливая. Я сохранила ее.

– Бри! О чем ты говоришь? Я так рада за тебя, что даже не заметила, как ты одета. А теперь вижу.

Тебе очень идет!

– Я тоже так считаю.

Это произнес подошедший к ним Роган. Он улыбнулся онемевшей Брианне и добавил:

– Приятно видеть вас вместе.

– Не знаю, как благодарить вас, – выговорила наконец Брианна.

– И не надо. Лучше я познакомлю вас с кем-нибудь из этой публики, хотите? Вон, например, месье Леклер, легко воспламеняющийся француз. Успел сказать мне, что восхищен вами.

– О, правда? Он и в самом деле скор на решения. Но я лучше просто пройду по залу и погляжу.

– Я тоже, – сказал Роган.

Но раньше, чем он успел отойти, Мегги схватила его за рукав и скороговоркой произнесла:

– Я не очень задержу вас, если скажу, что лучшего подарка вы не могли мне сделать? И я никогда не забуду этого.

Он поднес ее руку к губам.

– Мне не составило никакого труда. Она хотела сказать, что дело не в телефонном звонке и даже не в самолете. Это действительно для него не слишком трудно – дело в труде души. Но она не сказала этого, а добавила с улыбкой:

– В благодарность за ваше великодушие даю клятву находиться здесь, в зале, пока не закроется дверь за последним посетителем. А также обещаю беседовать с каждым из присутствующих не меньше, чем по полторы минуты.

– И вежливо?

– Вежливо. Невзирая на всю чушь, которую могу услышать от критиков по поводу «глубинного осмысления» моих работ и чего-нибудь еще в этом роде.

– Умница. А теперь – за работу.

Он поцеловал ее в кончик носа и отошел.

Глава 16

Если Париж оставил в душе у Мегги неизгладимое впечатление, то юг Франции просто ошеломил.

Открытая, не заслоненная скалами линия берега, далекие, покрытые снегом горы на горизонте, голубой простор Средиземного моря – все это было видно с того места, где стояла ослепительная вилла Рогана. И никаких людских толп, мечущихся по улицам, заполняющих кафе и магазины. И грохот уличного движения остался в другой жизни – в Париже.

Немногочисленные человеческие фигуры на берегу мягко вписывались в пейзаж, были частью фона, составленного из песка, воды и неба.

В стороне, противоположной морю, зеленели поля, разделенные на аккуратные квадраты оградами из камня – точь-в-точь как у них в Клере. Но чем дальше от берега, тем круче – террасами – поднимались они к темнеющему лесу, к подножьям горных вершин Альп.

Сад, окружавший дом Рогана, был полон цветов, душистых трав, самшитовых и оливковых деревьев. В нем сверкали струи нескольких фонтанов. И кругом тишина, нарушаемая только криками чаек и шумом волн.

Возможно, именно благодаря этой тишине Мегги довольно быстро свыклась с необычной для нее обстановкой. Ее потянуло рисовать, и она подолгу сидела с альбомом на освещенной солнцем веранде.

Здесь ее и нашел Роган, когда окончил свои дневные дела и переговоры по телефону.

– Задержался дольше, чем хотел, – сказал он, присаживаясь рядом с ней, но так, чтобы не мешать обзору местности. – Морской пейзаж? – Он заглянул в альбом.

– Да, они притягивают, от них трудно оторваться. Хочу, чтобы Брианна увидела их хотя бы на бумаге. Как она была рада побывать в Париже! – Мегги взяла его за руку. – И я тоже. А все ты!

– Вы уже благодарили меня не один раз. Давай будем отдыхать от взаимных упреков, благодарностей и разговаривать только о прекрасном. О природе, например… Хотя… – Он вздохнул. – Из этого, боюсь, ничего не выйдет. Мне только что позвонил граф де Лоррен…

– А, такой старый, худой, с красивой палкой. И говорит почти шепотом.

– Да. Но, несмотря на худобу, это один из богатейших людей во Франции. Мне он сейчас прошептал в телефонную трубку, что хотел бы заказать тебе подарок к свадьбе своей внучки, к декабрю.

– Я не выполняю заказов, Роган. Я же говорила тебе с самого начала.

– Помню. – Он взял виноградину из стоявшей на столе вазы. – Но мой долг сообщать тебе о всех предложениях. Я и не думал, что ты согласишься, хотя для тебя и для галереи это было бы весьма полезно. И выгодно.

– Я не буду этим заниматься, – железным тоном заявила Мегги.

– Дело твое… Сказать, чтобы принесли что-нибудь прохладительное? Сок? Холодный чай?

– Нет. – Мегги сунула карандаш за ухо, тоже отщипнула виноградину. – Я не работаю на заказ.

– Разумеется. Зачем тебе, если дела и так идут неплохо. Парижская выставка тоже имела успех, теперь продолжим в Риме и где-нибудь еще. – Он наклонился к ней и доверительно сказал:

– Между прочим, предложение графа вовсе не заказ. Он оставляет все на твое усмотрение.

Мегги надела темные очки, лежавшие в стороне, сквозь них посмотрела на Рогана.

– Хочешь втянуть меня в это дело?

– Ничего подобного. С чего ты взяла? Просто болтаю что взбредет в голову. Этот граф – большой знаток и ценитель искусства, и если покупает, то щедро платит.

– Меня это не интересует. – И тут же, подняв очки на лоб, заинтересованно спросила:

– А как щедро? Просто любопытно.

– Ну, примерно в пределах пятидесяти тысяч фунтов. Но я знаю, как ты щепетильна в отношении денег, а потому оставим этот разговор. Я сказал ему, чтобы он не надеялся на согласие. Давай пройдемся по берегу, хочешь?

– О, как вы дьявольски хитры, мистер Суини!

Типичный обольститель.

– Только когда это нужно.

– Говоришь, я могу выбрать? Что захочу?

– Абсолютно. – Он упер палец в ее голое плечо, уже начавшее покрываться загаром. – Абсолютно, кроме…

– А, вот оно!

– Голубое, – сказал Роган и улыбнулся, словно это было очень смешно. – Он просит, чтобы вещь была голубого цвета.

– И никакого другого? – Она невольно засмеялась. – А если желтого?

– Нет и нет. Под цвет глаз внучки. Он утверждает, что они, как небо в разгар лета. Она его любимица, и он хочет для нее нечто прекрасное и голубое и считает, что только твои умелые ручки смогут изобразить это «нечто».

– Я слышу сейчас твои слова или его?

– Наши общие, – ответил Роган, целуя одну из «умелых» ручек.

– Я подумаю.

– Имеюсь.

Уже не беспокоясь, что заслонит обзор, он подошел к ней, нагнулся и слегка куснул за нижнюю губу, чуть оттопыренную в нерешительности – Мегги думала о предложении графа.

– Извините, месье, – раздался голос с другого конца террасы.

Там стоял слуга, взор его был почтительно устремлен на море.

– Да, Анри?

Последовал быстрый обмен фразами по-французски, после чего Анри исчез так же незаметно, как появился.

– О чем вы говорили? – спросила Мегги.

– Он спрашивал насчет второго завтрака. Я сказал, что немного позже. – Роган собрался уже опуститься на плетеный стул, но Мегги протянула руку и уперлась ему в грудь. – Ты против? – спросил он. – Хочешь поесть сейчас? Я скажу ему.

– Не надо. – Она тоже встала. – Скажи, тебе никогда не хотелось побыть в одиночестве? Без посторонних глаз. Без чужой помощи.

– Разве мы не одни здесь?

– Одни? Да у тебя шесть человек в доме! Садовники, кухарки, повара, дворецкие… Не знаю, кто еще! Готовых по мановению твоей руки появиться как из-под земли.

– Для этого и нанимают прислугу.

– Но меня они стесняют. Я привыкла сама себя обслуживать.

Роган поднялся.

– Хочешь, чтобы я всех уволил?

– Ой, ни в коем случае! Зачем лишать работы невинных людей? Просто отправь их из дома. В отпуск, в отгул… Куда хочешь.

– Что ж, если ты настаиваешь, я дам им сверхурочный выходной день.

– Не день, а неделю! Ты этого и не заметишь. Ты же все равно их не замечаешь и, как всегда, не знаешь имен.

– А вот уж тут твой демократический склад мыслей тебя сильно подвел! Пожалуйста: того, кто заходил, зовут Анри. Повара – Жак. Служанку – Мари… (или, может быть, Моник? – заколебался он).

– Роган, – она умоляюще подняла руки, – я не настолько глупа, чтобы пытаться изменить твой образ жизни. И не только твой. Но я действительно стесняюсь их присутствия и не чувствую себя до конца свободной. Не могу расслабиться. Пойми и не смотри на меня, как на полоумную сторонницу равноправия. Я знаю, что его быть не может. Но так этого хочется!

– Подожди, я скоро вернусь.

Он ушел с веранды. Она осталась там, чувствуя себя если не полоумной, то и не семи пядей во лбу. Что она выкидывает, в самом деле? Торчит на виду у Средиземного моря, имеет все, кроме, может, птичьего молока, и еще позволяет себе быть недовольной, выражать претензии.

И, что всего хуже, подспудно она понимала, что за последнее время в ней самой произошли изменения. Она уже хочет большего – того, что не могла позволить себе раньше и что дают лишь деньги, когда их много. Хочет этого не только для блага своей семьи, но и для своего собственного.

Да, призналась она себе с паническим ощущением, что случилось непоправимое, я меняюсь, я уже изменилась. И, если так пойдет дальше, и я потеряю себя, не буду нуждаться в одиночестве, не буду удовлетворяться им… Если так пойдет дальше… Озноб охватил ее при одной мысли об этом… Тогда все будет кончено для меня как для художника… Но кто сказал, что истинный художник должен непременно жить в бедности и ощущать нужду?..

Она схватила альбом, карандаш – ей показалось вдруг, что в голове у нее пустота, ни одна линия, ни один мазок не выйдет больше никогда из-под ее карандаша, ее кисти. И, чтобы доказать себе обратное, принялась яростно набрасывать что-то на бумагу, не отдавая себе отчета – что…

Оказалось, она рисовала самое себя. Два образа, две ипостаси одного существа, раздираемого на части, которые стремятся соединиться. Но как им это удастся, если они так противоречивы, так противоположны друг другу?

Искусство ради самого искусства; одиночество – чтобы сохранить здравый рассудок; независимость – чтобы не ранить свою гордость. Это по одну сторону. А по другую – тщеславие, амбиции, потребности.

Она смотрела на законченный набросок, поражаясь тому, как быстро он вылился на бумагу. Теперь, когда это произошло, она сразу успокоилась. Странное умиротворение сошло на нее. Возможно, именно из этих противоположностей и состоит то, что называется коротким именем «Мегги» и что отличает ее от Элис, Агаты или Энни? И если было бы по-другому, если в ее облике, в ее душе не происходило бы никакой борьбы, а царили мир и согласие, то это была бы не она, не Мегги…

– Они ушли, – услыхала она голос рядом с собой.

– Что? Кто ушел? – спросила она растерянно.

– Как кто? Прислуга. Ты ведь этого хотела.

– Прислуга? – Она вспомнила. – Ты отправил их гулять? Всех?

– Да. Хотя один Бог знает, как мы обойдемся.

В таком доме… Я, конечно…

Он не договорил, потому что она бросилась в его объятия – так внезапно и с такой силой, что он едва устоял на ногах и вынужден был отступить и опереться на перила веранды, через которые они чуть не перелетели.

– Ты удивительный человек, Роган! Гордость всего человечества!

– Эта гордость могла сломать себе шею!

– Значит, мы одни? Совсем одни?

– Да, и я заслужил на вечные времена благодарность дворецкого и всех остальных. Горничная рыдала от счастья и уже умчалась загорать или танцевать, или не знаю что. Дом в нашем распоряжении.

Мегги поцеловала его долгим поцелуем.

– И мы используем каждый его дюйм, – прошептала она. – Начнем с дивана в той комнате, за стеклянной дверью.

– Прямо сейчас? – Он не протестовал, когда она стала расстегивать пуговицы на его рубашке. – У вас, я вижу, грандиозные планы, Маргарет Мэри.

– Насчет отпуска для прислуги это была моя просьба. Насчет дивана – требование. Он хитро посмотрел на нее.

– Тебе не кажется, что кушетка здесь, на веранде, намного ближе?

– Ты прав. – И, когда он опускал ее туда, тихо добавила:

– Да, как всегда, ты прав…

В последующие дни они загорали, совершенно обнаженные, на веранде, гуляли по берегу моря, купались в бассейне под музыку фонтанных струй. Они ели прямо на кухне плохо приготовленную пищу, а во второй половине дня совершали автомобильные прогулки.

Все было прекрасно, по мнению Мегги, если бы не телефонные звонки и факсы. От них Роган не позволял себе отдыхать. Они держали его на привязи. Благодаря им он знал, что делается на его фарфоровом заводе в Лимерике, на аукционе в Нью-Йорке, как обстоят дела с покупкой недвижимости для будущих филиалов Всемирной галереи.

Однако теперь все это не так выводило из себя Мегги, как раньше. Она стала понимать простую вещь – своей работе он отдается с такой же страстью, как и она своей, только при этом держит в руках не цветной карандаш или стеклодувную трубку, а перо или трубку телефона.

Ей временами начинало казаться, а порой кажущееся переходило в уверенность, что если и могут быть на свете гармоничные отношения между женщиной и мужчиной, то они – у нее с Роганом.

Но всему приходит, как известно, конец. Шли последние дни пребывания Мегги во Франции, и наступил последний вечер, когда они были в доме одни, без прислуги.

Они сидели на веранде, любуясь закатом, и Роган попросил у Мегги разрешения посмотреть ее альбом с эскизами.

– У тебя будет чем заняться по приезде домой, – сказал он, листая страницы. – Как ты выберешь, что делать сначала? Тут очень много…

– Оно само выберет меня. Я уже испытываю зуд в руках – так хочется пустить в ход плавильную печь, взять трубку…

– Я закажу рамки для нескольких пейзажей, которые ты сделала в подарок Брианне. Они очень неплохи для карандашных набросков. Особенно мне понравился… – Он перевернул страницу и замолчал. То, что он увидел на следующем листе, не было похоже ни на морской, ни на горный ландшафт. – А это что такое?

– Что? – спросила она лениво. Ей не хотелось двигаться, не хотелось говорить, она чувствовала приятную истому во всем теле – от дневного солнца, от вина, что стояло перед ней, от любви, которая сопровождала все их дни.

Он приподнял альбом, показал ей.

– А, это… Я редко пишу портреты, но тут не могла себе отказать.

На рисунке был изображен он, Роган, лежащий на постели. Рука у него вытянута так, словно он жаждет до чего-то дотронуться. Наверное, до нее…

Удивленный и не слишком довольный, он, хмурясь, разглядывал рисунок.

– Ты сделала это, пока я спал?

– Не хотела будить тебя и портить фактуру, – она скрыла улыбку в бокале с вином. – Ты так сладко спал. Можешь поместить этот портрет у себя в Дублинской галерее, если хочешь.

– Но я же тут совсем голый!

– Точнее, обнаженный. «Ню». Ведь так говорят культурные люди о предметах искусства. Из тебя получилась прекрасная обнаженная натура, Роган. Я подписала рисунок. Так что можешь продать за хорошую цену, если найдется покупатель.

– И не подумаю!

Она еще отпила из бокала. Голова у нее немного кружилась, давно ей не было так легко и весело.

– Почему же? – Она продолжала улыбаться. – Ты ведь взял на себя обязанности моего менеджера, сам говорил. Значит, твой долг продвигать мои произведения на рынок, не так ли? Этот рисунок я считаю одним из лучших. Посмотри, как положены тени на твой живот, на…

– Я вижу. И не хочу, чтобы это видели все остальные.

– Ты чересчур скромен. У тебя прекрасное телосложение… Но, кажется, еще лучше я запечатлела его на другом рисунке.

– Есть и другой?!

– Да. Сейчас покажу. Ты еще не дошел до него. Дай-ка… – Она перевернула несколько листов. – Вот. Здесь видно еще больше, чем на том, потому что ты стоишь, а не лежишь. Художник тонко уловил присущий твоему характеру гонор. Во всем… В хорошем смысле, конечно.

Слова застряли у него в горле. Она изобразила его во весь рост, на веранде; он стоит, опираясь одной рукой о балюстраду, в другой руке – бокал с бренди. И улыбка на лице, довольно-таки удовлетворенная улыбка. Но что самое главное – кроме этой улыбки, на нем ничего нет. Никакой одежды. Ню…

– Я никогда тебе не позировал! И никогда не стоял без ничего на веранде, глотая бренди!

– Это художественный вымысел, – сказала она небрежно. Ей нравилось, что он смущен. – Художник имеет на это право. А твое тело я знаю настолько хорошо, что могу нарисовать его по памяти. Если бы я напялила на тебя одежду, это нарушило бы весь замысел.

– Замысел? – рявкнул Роган. – Интересно, что ты замыслила?

– Рисунок называется «Хозяин»… Дома, жизни… Можешь присоединить его к первому и продать как серию.

– Я уже сказал, что не сделаю этого! Дурацкие шутки!

– Какие шутки, дорогой? Такими вещами не шутят. Тебе удалось продать другие мои рисунки, куда слабее этих, которые я не хотела продавать. Но ты не посчитался с моим мнением. А теперь я настаиваю, чтобы ты выставил на продажу эти! – В глазах у нее прыгали веселые огоньки. – Я требую! Это мое право, в конце концов!

– Хорошо, я куплю их сам.

– Тогда называй цену. Ты уже научил меня кое-чему, теперь я не продешевлю!

– Это вымогательство, Мегги.

– Ты прав. – Она приветствовала его слова поднятым бокалом. – Тогда я первая назову цену.

Он еще раз внимательно вгляделся в оба рисунка, потом с треском захлопнул альбом.

– Ну! Я жду.

– Сейчас… Дай подумать… Полагаю, если ты сейчас отнесешь меня наверх и будешь со мной заниматься любовью до восхода луны.., тогда мы сможем поладить.

– У тебя очень крутая деловая хватка!

– У меня хороший учитель. Мегги начала подниматься со стула, Роган схватил ее в объятия.

– Смотри, чтобы никаких уверток и уклонений от соглашения, – сказал он, зарывшись лицом в ее волосы. – Если не ошибаюсь, я должен отнести тебя на руках?

– Да. – Он уже поднял ее. – Но это лишь первый пункт сделки. Если не выполнишь остальное, она будет расторгнута.

– За это можешь не беспокоиться.

– Хвастун…

Он понес ее вверх по лестнице, часто останавливаясь, чтобы сделать передышку и поцеловать. Она отвечала с обычной для нее страстностью, и кровь его начинала бурлить все сильней.

В спальне было уже сумеречно, хотя солнце еще не опустилось за горизонт. Но скоро совсем стемнеет. Нет, сказал он себе, эту, может быть, последнюю их ночь они должны провести при свете! Чтобы все время видеть друг друга.

Он опустил Мегги на постель и начал зажигать свечи, стоявшие в подсвечниках в разных углах комнаты. Множество свечей самой разной высоты и формы. Вскоре со всех сторон замерцали язычки танцующего пламени, отчего воздух за окном сделался темнее, а комната – похожей на картинку из сказки.

– Романтично, – улыбнулась Мегги.

– Неужели я почти не привнес в твою жизнь романтики? – Роган замолчал, теребя в руках спичку.

– Я же пошутила. – Мегги тряхнула огромной гривой. Но ее удивило, что Роган говорит слишком серьезно. – Мне не нужна романтика. Меня устраивает и просто страсть.

– И это все, что есть между нами? – Роган зажег последнюю свечу и задумчиво смотрел на пламя.

– Если ты перестанешь смотреть на огонь и обратишь внимание на меня, я покажу тебе, что именно есть между нами. – Смеясь, Мегги вытянула вперед руки, приглашая Рогана в свои объятия.

В другой раз Роган не раздумывая воспользовался бы ее приглашением. Но сейчас он медленно подошел к ней и, внимательно вглядываясь в лицо Мегги, поднес к своим губам ее руки.

– Я должен был любить тебя. На этот раз ты позволишь мне это.

– Я позволяла тебе гораздо большее.

– Не так, как я хочу сейчас. – Он удержал ее руки, когда она сделала слабую попытку высвободить их. – Ты боишься нежности, да, Мегги?

– С чего ты взял? Вовсе нет… – У нее перехватило дыхание, тело напряглось и, казалось, звенело, как струна, хотя он почти не касался ее. – Роган, я не понимаю.., не хочу…

– Не хочешь, чтобы я соблазнил тебя? Ввел в искушение нежностью?

– Я.., я не знаю… Ведь…

Она замолчала, когда его губы коснулись ее горла.

– Тогда я попытаюсь сделать это…

Он отпустил ее руки, но прижал к себе тело. Не лихорадочным, граничащим с приступом ярости движением, но медленно и уверенно. Она обхватила его за шею руками, которые показались ей невероятно тяжелыми. Кончиками пальцев он гладил ей лицо, волосы. Его прикосновения были легки, как дуновение ветра.

Зато поцелуй в губы был долгим, глубоким, проникающим. Он длился, пока она не почувствовала, что стала в его руках как воск, стекающий с многочисленных свечей, горящих в комнате.

У него же была ясная, не затуманенная страстью голова. Лишь несколько мгновений тому назад он понял вдруг совершенно отчетливо, как легкомысленны, как беспечны были они оба все это время, когда, выбиваясь из сил, плыли по бурному темному морю своей страсти, забыв, что у его берегов есть лазурные заливы и лагуны тихой и спокойной любви.

Сегодня ночью будет по-другому, говорил он себе. Должно быть по-другому.

Сегодня он проведет ее через бесконечный лабиринт нежности и ласки, прежде чем оба окунутся в пламя и, может быть, сгорят в нем…

Жажда острого ощущения плотской любви обуревала его, но Роган медлил, и Мегги подчинялась его воле, не в силах ни возражать, ни препятствовать: Еще до того, как он снял с нее всю одежду и его мягкие ласковые руки, его язык принялись исследовать все изгибы и тайные места ее тела, она почувствовала, что медленно уплывает куда-то…

Ее руки бессильно упали с его плеч, поток наслаждения захватил и понес ее, она чувствовала биение пульса в каждом кусочке плоти, которой он касался, и медленно в ней росло и поднималось ощущение безграничного счастья, удовлетворения. Не того, что приходит со взрывом, а спокойного и безмятежного.

Она пробормотала его имя и услышала его голос – или ей показалось? Он говорил:

– Ты моя, Мегги. Только моя.

Она хотела возразить, возмутиться этим посягательством на ее свободу, этим утверждением своего исключительного права на ее тело, на душу. Но не могла: его рот опять путешествовал по всему ее телу.

Пламя свечей мерцало перед ее отяжелевшими веками; она ощущала запах цветов, которые нарвала сегодня утром и поставила в большую голубую вазу; ей слышался мерный гул моря. И все это растворялось, тонуло в его прикосновениях, поцелуях…

Почему же раньше он не любил ее так? – недоумевал Роган. Почему были неистовство, ярость, исступление.., все что угодно, кроме любви. Кроме потребности в нежности и ласке?

Кровь стучала у него в висках, в чреслах, во всем теле, но он не спешил, он желал растворить ее в своей любви, в нежности – и уж потом.., потом…

Тело ее изогнулось, веки задрожали, он услышал легкий стон, который зазвучал и в нем самом, возвещая о близящейся радости соединения.

Солнце зашло. Свечи оплыли и почти погасли. Темень сгущалась… Когда казалось, ее сердце и душа настолько переполнены чувствами, что наступает конец света – он проник в нее и сделал это ласково и бережно.

В это время как раз всходила луна.

Наверное, она заснула. Да, она спала какое-то время. Когда открыла глаза, луна уже стояла высоко в небе, и в комнате никого не было. Потягиваясь, как довольная кошка, она поудобнее устроилась в постели, но через минуту поняла, что больше не заснет.

Без него.

Мегги встала, немного пошатываясь, словно выпила слишком много вина, накинула халат – его шелк приятно холодил кожу, и пошла искать Рогана.

– Ну, конечно, как я сразу не догадалась, где ты можешь быть!

Роган стоял перед электроплитой на кухне, полуобнаженный, и что-то готовил.

– Не забываешь о своем желудке?

– И о твоем, старушка. Будешь яичницу?

– А что же еще? Всю неделю одно и то же. Не удивлюсь, если начну кудахтать, когда вернемся в Ирландию. – Внезапно она ощутила неловкость. – Почему ты меня не разбудил? Я бы сама приготовила что-нибудь.

– Ты? – Он достал тарелки, поставил на стол. – Это будет на первое. И на второе тоже.

– По справедливости сейчас моя обязанность готовить еду, – сказала она, испытывая неловкость. – В наказание за бездействие там.

– Там? Где?

– Наверху. В постели. Я все время была как в полусне.

– Зато сделка состоялась, – сказал он. – Я выполнил все условия. Что касается тебя, ты была прекрасна. Видеть тебя не агрессивной – моя давнишняя мечта. Что же ты стоишь? Садись и поешь. Луна уже давно взошла.

– Я вижу. – Она с жадностью набросилась на еду. – Никогда не думала, что секс может так расслаблять человека.

– Дело не в слабости.

Ее вилка застыла на полпути ко рту. Она вдруг почувствовала, что чем-то сильно обидела его. Даже больше причинила боль.

– Я имела в виду не то, что ты думаешь, Роган, – пытаясь сгладить ситуацию, сказала Мегги, сама удивляясь тому, как испугала ее его реакция. Скорее не испугала, а тоже болезненно отозвалась. – Вообще, когда два человека нравятся друг другу, то бывает…

– Ты мне вовсе не нравишься, Мегги. Я люблю тебя.

Вилка, чуть не выпав у нее из рук, со стуком опустилась на тарелку. Она ощутила смятение.

– Этого не может быть.

– Тем не менее. – Он говорил спокойно, хотя в душе ругал себя за то, в каком месте произносит эти слова: в ярко освещенной кухне, над тарелками с неумело зажаренными яйцами. – А ты любишь меня.

– Нет… Нет, Роган, я… Ты не можешь за меня говорить!

– Я вынужден так делать, если ты слишком глупа и не можешь сама сказать это… То, что происходит между нами, далеко не только физическая потребность. И если ты действительно не тупоумная, то притворяешься.

– Я не тупоумная!

– Тут я бы мог поспорить, но мне приятны твои слабости. – С помощью иронии он пытался восстановить душевное равновесие, и это ему частично удалось. – Весь этот разговор, – продолжал он, – должен был бы проходить в другой обстановке, но, зная тебя, я понимаю, что антураж значения не имеет. Поэтому говорю тебе здесь и сейчас: я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой.

Глава 17

– Женой?

Слово застряло у нее в глубине горла, грозя удушить. Повторить его она не решалась.

– Ты сошел с ума, – выдохнула она.

– Поверь мне, я в полном рассудке. И даже думал о последствиях. – Он схватил вилку с видом основательно проголодавшегося человека, но есть расхотелось, на душе было неспокойно. – Я отдаю себе полный отчет в том, что ты упряма, зачастую груба, большую часть времени сосредоточена на себе и что характер у тебя далеко не ангельский.

– В самом деле? – Минуту-две ее рот открывался и закрывался, как у аквариумной рыбки гуппи. – Продолжай пожалуйста.

– Я, собственно, уже все сказал. Наверное, человек должен быть немного не в себе, если желает взвалить на плечи и тащить по жизни подобную ношу. – Он налил чаю себе в стакан. – Но, как говорят французы, се ля ви… Насколько я слышал, полагается венчаться в той церкви, возле которой живет невеста. Так что мы поженимся в Клере.

– Полагается? Венчаться?! К черту все традиции, Роган, и тебя вместе с ними! – Настоящий ужас охватил ее, холодным лезвием пронзил позвоночник. Ни в коем случае, сказала она себе. Это все чушь и глупость! Минутное затмение.., у него. Или дурацкая шутка. – Я не собираюсь выходить замуж. Ни за тебя, ни за кого другого. Никогда.

– Ерунда, Мегги. Конечно, ты выйдешь за меня. Мы поразительно подходим друг другу.

– Минуту назад я была упряма, груба и вообще оставляла желать лучшего.

– Ты и осталась такой. Но мне это подходит. – Он взял ее руку и, преодолевая сопротивление, поднес к губам. – Подходит как нельзя лучше.

– Но не подходит мне! – Она вырвала руку. – Подумай сам. Если под твоим напором я и сумею измениться в чем-то, то лишь на несколько минут. Пойми, Роган! Я не могу быть ничьей женой.

– Ничьей, кроме как моей.

Она прошипела какое-то ругательство, но он ответил улыбкой, и это обезоружило ее и немного привело в себя.

– Ты для этого притащил меня сюда, на юг Франции?

– Нет. Я рассчитывал, что пройдет намного больше времени, прежде чем я брошу свои чувства к твоим ногам. – Он отставил тарелку с недоеденной яичницей. – Зная твой характер, я прекрасно понимал, что ты отшвырнешь их обратно. – Его взгляд остановился на ней, внимательный и спокойный. – Я ведь тебя изучил.

– Ничего ты не изучил! – Панический страх уже оставил ее, уступив место грусти. – У меня есть основания для того, чтобы оставаться одной и не заводить семью. – Она увидела испуг в его глазах и поспешила добавить:

– Дело не в здоровье. Оно пока, слава Богу, отменное.

– Так в чем же дело? – спросил он. Она опустила голову. Рассказать ему? Поймет ли он, почувствует так, как она? Не покажутся ли ее слова пустой болтовней, отговоркой?

– Ты потерял родителей, – начала Мегги. Роган сдвинул брови, не сразу ответил.

– Да, ты же знаешь. Почти десять лет назад.

– Это ужасно. Но ты был уже взрослым, верно? И все равно под тобой рухнуло что-то, напомнив о нашей недолговечности, непрочности. – Она словно рассуждала сама с собой. – А если такое случается с ребенком? Пускай не в результате несчастного случая, а просто в семье. Ты любил их?

– Да, очень.

– Извини, для меня это важно. А они тебя?

– Тоже.

– Откуда ты это знал? Потому, что они давали тебе хорошую жизнь? Сытную еду, красивый дом?

– При чем тут материальный достаток? Не упрощай, Мегги. Я ощущал, что они меня любят, они не скрывали этого. И они любили друг друга, я видел.

– Значит, в доме царила любовь. И смех. Был в доме смех, Роган?

– О да. Я его слышу до сих пор. Было так ужасно, что все сразу оборвалось. Но потом, когда многое улеглось, я был рад, что они.., вместе. Погибли вместе. Один без другого они жили бы неполноценной жизнью.

– Но ты, конечно, не замечал – такого и не должно быть, – какое тебе выпало счастье жить и расти в любящей нормальной семье? Об этом не думаешь, когда хорошо. Я такого не знала, Роган. И никогда не узнаю. Я видела злобу, брань, ощущала бремя их вины, долга, только не любовь. Можешь себе представить, что это такое – расти в доме, где два человека, родивших тебя, ненавидят друг друга? Их брак – тюремная камера, в стенах которой они удерживаются только под гнетом совести и под страхом закона церкви. Католического закона.

– Это тяжело, Мегги. – Он накрыл своей рукой ее руку, лежащую на столе. – Мне очень жаль тебя.

– Я поклялась себе, когда была еще девочкой, что никогда не запру себя в такую тюрьму.

– Но брак не только тюрьма, Мегги, – возразил он мягко, как ребенку. – Для многих он бывает счастьем.

– Надеюсь, будет и для тебя в свое время, Роган. Но только не для меня. Нельзя изменить того, что тебе предопределено. Моя мать возненавидела и прокляла меня, когда еще носила в своем чреве.

Роган хотел опять возразить ей, сказать, что в ее суждениях нет элементарной логики, но глубокая убежденность, с какой она говорила, парализовала его.

Мегги между тем продолжала, тихо, но твердо:

– Она постоянно склоняла на все лады, что я испортила ей жизнь. Это звучало ужасно для меня, но, в общем, бездоказательно, пока я не услышала то, что сказала мне твоя бабушка. Что у матери уже наметилась карьера певицы. Вероятно, у нее был прирожденный голос, потому что она нигде не училась.

– Какое все это имеет к тебе отношение? – удивился Роган, нахмурясь.

– Очень простое. Как могла она рассчитывать на продолжение своей карьеры, когда забеременела? Да еще не будучи замужем. Разве ты не знаешь, что означало быть одинокой беременной женщиной в нашей сверхкатолической стране? Почти три десятка лет назад. – Мегги содрогнулась, даже только представив это. – А она была наверняка человеком честолюбивым, с амбициями. Я унаследовала эти качества от нее. Могу представить, каково ей пришлось, когда все надежды рухнули. И еще скажу: уверена, мои родители никогда бы не поженились, если бы не плод их совместного греха, которым оказалась я. Между ними не было любви, они были уже не очень молоды. Отцу далеко за сорок, матери больше тридцати. Она, наверное, мечтала о чем-то возвышенном, романтическом, он же просто встретил хорошенькую женщину. Она была очень хороша собой, у нас есть фотографии. Но горечь съела всю красоту. Вот так она почти всю жизнь расплачивалась за несколько минут страсти. Заставляя расплачиваться и моего отца, и меня.

– Нелепо осуждать себя лишь за то, что ты родилась на свет, Мегги.

– Я знаю… Знаю. Понимаю вот этим! – Она исступленно постучала себе по голове. – Но в сердце… Там давно живет чувство, что своим появлением, самим существованием я разрушила жизни двух людей.

Отца и матери.

– Не только нелепо, но и глупо так рассуждать.

– Возможно, однако это так. – Помолчав, она добавила:

– Отец говорил мне, что страшно любил ее. Но это было очень недолго…

Она представила, как он впервые увидел ее, зайдя в пивную к О'Малли, услышал пение и как взыграла его романтическая чудаковатая душа.

– Мне исполнилось лет двенадцать, когда я услышала от нее, что была зачата вне брака. А толчком было вот что. Я уже входила в тот возраст, когда обращают внимание на мальчиков, и флиртовала с Мерфи и еще с одним или двумя мальчишками из деревни. Мать поймала меня возле сарая, где мы с Мерфи поцеловались. Всего один, самый первый поцелуй в теплый солнечный день, когда пахнет сеном и оба мы юные и любопытные. Робкий невинный поцелуй. Эта сцена до сих пор стоит передо мной.

Она прикрыла глаза и опять умолкла.

– Мать увидела нас, – заговорила Мегги снова, открыв глаза, но не глядя на Рогана. – Она вся побелела и орала как сумасшедшая, а потом схватила меня и потащила в дом. Она говорила, что я мерзкая, греховная, богопротивная. И она избила меня. Отца не было дома.

– Избила? – Роган поднялся со стула. – За то, что ты поцеловалась с мальчиком?

– Она избила меня, – повторила Мегги. – И не просто рукой, взяла ремень и била так, я думала, убьет меня. И все время выкрикивала какие-то цитаты из Библии о грехе.

– Это дико! – возмутился Роган. – В наше-то время!

Он опустился на колени возле стула, на котором сидела Мегги, сжал обеими руками ее лицо.

– Да, дико. Но так бывает и сейчас. Не только в нашей семье. – И после молчания:

– Помню ненависть в ее глазах. И страх тоже. Страх – я поняла это гораздо позднее – за меня. Чтобы я не повторила того, что случилось с ней: ребенок во чреве и пустота в душе. Я всегда ощущала: она не любит меня, как другие матери своих детей, а к Брианне относится лучше, чем ко мне. Но сначала не знала отчего.

Мегги отвела его руки от своего лица, поднялась со стула и подошла к двери, ведущей на небольшой каменный балкон, уставленный горшками с геранью.

– Не нужно больше вспоминать об этом, – проговорил Роган ей в спину.

– Нет, я уж закончу… Она… Мы привыкли говорить о ней в третьем лице – «она». Как о чужом человеке. Это нехорошо, но это так. Так вот, она сказала тогда, после того, как избила меня, что я отмечена грехом. На всю жизнь. И должна его нести. И что мой ребенок, если появится, тоже будет делить со мной этот грех.

– Это отвратительно, Мегги! – Роган повернул ее к себе, положил руки ей на плечи. – Какой-то идиотский фанатизм.

– Она была убеждена, что говорит святую правду. Что Бог наказал ее за ночь греха, а меня – за то, что я в нем появилась на свет. Стоило ей взглянуть на меня, как она вспоминала о содеянном. О том, что была вынуждена пойти на этот брак, который ей претил. Бросить то, чем занималась, на что возлагала надежды. Прости, что повторяю одно и то же, но для меня это привычный и многолетний разговор с самою собой. А теперь вот добавилось то, что я узнала от твоей бабушки, и это довершило картину.

– Но бить ребенка и говорить ему такие вещи! Да еще оправдываться именем Бога! – Роган был вне себя; голубые глаза сверкали от гнева и отвращения.

– Знаешь, отец говорил примерно то же, что и ты, когда пришел домой. Я думала, он ударит ее. Никогда не видела его в такой ярости. Они так ссорились и такое кричали друг другу, что лучше бы уж подрались. Я в ужасе убежала в спальню, и Брианна, ей не было и десяти, совала мне какие-то успокоительные таблетки. Руки у нее тряслись. Я тоже вся тряслась. Наверное, весь дом тогда содрогался от их криков и моих рыданий.

Мегги не противилась, когда Роган крепко обнял ее, но продолжала говорить, просто не могла остановиться. Глаза у нее были сухими, голос странно спокоен.

– Я думала, после этого отец уйдет из дома. Насовсем. Такое они наговорили друг другу, что жить под одной крышей было невозможно. Так мне казалось. Я хотела этого и чтобы он взял меня и Брианну с собой. Куда угодно, хоть на край света! Но он не ушел. Позднее он говорил, что тоже расплачивается – за то, что думал, будто любит ее, за свою похоть. И будет расплачиваться до самой смерти.

Мегги снова вырвалась из рук Рогана, но говорить не перестала.

– После этого прошло еще десять с лишним лет. Мать больше никогда не поднимала на меня руку, но жили мы, как грешники в аду. Отец старался показать мне свою любовь, делал все, что мог. Только что он мог, оставаясь в этом доме? Порой я как будто слышала – и меня страшно мучила эта мысль, – как он говорит самому себе: если бы не она, не я то есть, он бы, наверное, ушел из дома и был бы свободен делать то, что хочет, и любить, кого хочет.

– Но ты сама, – сказал Роган, – неужели ты всерьез считаешь, что грехи отцов, как сказано в Библии, падут.., и так далее…

– Любимое выражение моей матери. Нет, – покачала головой Мегги, – я так не думаю. Но ведь это уже ничего не меняет. У меня в душе.., в крови.., стойкий страх перед браком. Может, своего рода болезнь. И я никогда не решусь заключить тебя в эту тюрьму.

– Но ты ведь не настолько неразумна, чтобы думать: то, что произошло с твоими родителями, происходит со всеми?

– Не настолько. Даже надеюсь, что теперь, когда она освободилась от материнского ига, Брианна выйдет замуж и нарожает детей. Она всегда хотела иметь семью.

– Вот видишь. А ты?

– А я нет. – Голос ее звучал бесстрастно и глухо. – У меня есть моя работа, и я хочу быть одна.

– Ты была напугана с детства и пребываешь в этом состоянии до сих пор.

– Наверное. Я часто сама себе говорю, – она еще дальше отодвинулась от него, – какая из меня жена или мать при всем этом?

– Но твоя сестра жила в том же доме. В той же семье.

– Она не была в роли главной виновницы. И вообще, она другая по натуре. Ей нужны люди, обустроенный дом. А я… Ты совершенно правильно сказал, что я упряма, резка, погружена в себя.

– Я и не отрекаюсь от своих слов. Но тебя сделали такой. Ты вынуждена такой быть. Однако умеешь быть и другой, Мегги, я теперь знаю это: преданной, сострадающей, любящей. И я полюбил не отдельные твои черты, а всю тебя целиком. И хочу вместе с тобой провести свою жизнь.

Что-то словно задрожало в ее душе – и разбилось на мелкие кусочки, как хрусталь под небрежной рукой.

– Разве ты не слышал, что я только сейчас говорила?

– Каждое слово. И теперь знаю: ты не только любишь меня, но и нуждаешься во мне.

Она вцепилась обеими руками в волосы и рванула их, словно хотела снять с себя скальп.

– Мне никто не нужен!

– В тебе говорит упрямое отчаяние. Ты боишься признаться самой себе в обратном. – Он забыл в эти минуты о собственном самолюбии. Да и о нем ли речь, когда перед ним просто несчастный ребенок. Ребенок, которого избили и запугали не полтора десятка лет назад, а совсем недавно: сегодня, вчера… И говорить надо с ней, как с ребенком – терпеливо, участливо. – Ты сама заперла себя в клетку, Мегги. Как только ты признаешься себе в своих действительных нуждах, ее дверь откроется перед тобой.

– Мне хорошо и так. Зачем ты хочешь изменить что-то?

– Потому что ты нужна мне не на несколько дней в месяц, но каждый день. Я хочу жить с тобой в одном доме, иметь детей. Ты первая женщина, Мегги, кого я по-настоящему полюбил, и я не хочу тебя потерять. Не хочу, чтобы ты потеряла меня.

– Я дала тебе все, что могла, Роган, – голос у нее слегка дрожал, но она старалась изо всех сил держать себя в руках. – Больше, чем кому-нибудь. Постарайся удовлетвориться этим, потому что иначе я буду вынуждена положить всему конец.

Боже, что я говорю? Неужели я действительно так думаю?

Голова у нее шла кругом, мысли разбегались. Роган протянул к ней руку, потом рука упала.

– Ты сможешь так поступить?

– Мне придется!

В воздухе повисло тяжелое молчание.

– Да.., упрямая… – сказал он потом с ноткой удивления, за которой скрывалась боль. – Но и я тоже. И я буду ждать, когда ты придешь ко мне. Нет, не говори, что никогда не сделаешь этого, – добавил он, видя, что она приоткрыла рот для возражения. – Ведь потом это будет для тебя намного труднее. Оставим все как есть, Мегги. Но с одним примечанием.

– Каким еще примечанием? Она спросила устало, однако с некоторым облегчением.

– Что я не только хочу тебя, но и люблю. – Он привлек ее к себе, предварив возможный ответ поцелуем. – Люблю и буду постоянно напоминать тебе об этом.

Как рада она была, что опять дома! Мегги наслаждалась одиночеством и длинными, длинными днями, когда до десяти вечера солнце не уходит с неба. И не нужно ни о чем думать здесь, как только об одном – о работе! Чтобы доказать себе, что это действительно так, Мегги три дня подряд не вылезала из мастерской.

Работа шла хорошо. Мегги была довольна тем, что видела в печах для отжига. Но, черт возьми, временами ее начинало тяготить одиночество. Раньше, насколько она помнила, такого не было.

Этого еще не хватало! – с огорчением думала она, глядя, как надвигаются сумерки, чтобы вскоре превратиться в непроглядную темень. Он сделал свое дело, этот дьявол! Приучил ее к своему обществу, заставил восторгаться чужими городами и весями, научил желать большего, чем у нее есть.

И главное из всех желаний – видеть его!

Замужество… Одна мысль об этом приводит ее в содрогание. Уж в этот омут он ее не затянет, нет! Он и сам поймет вскоре, если уже не понял, что она права. Он же разумный человек. Какая из нее спутница жизни? Смешно!

Она вышла из двери, прикрыла ее за собой. А если не поймет, если будет настаивать? Боже мой, что тогда делать?! Лучше вообще не думать об этом. Обо всех этих «если». Лучше пойти сейчас куда-нибудь. К Брианне. Да, к ней, и скорее!

Она шла уже в темноте, туман стелился у ее ног, и окрепший ветер шелестел в листве деревьев.

Свет в окне кухни у Брианны горел в ночи, как приветливый маяк. Мегги ускорила шаги, прижимая к себе свои рисунки, вставленные в рамки – то, что сделала в подарок сестре.

Она была совсем уже недалеко, когда из-под густого платана послышался собачий рык. Мегги тихо окликнула Кона, и тот разразился радостным лаем, прыгая на нее и всячески проявляя расположение. При этом его виляющий хвост, как ножом, рассекал клочья тумана, окутывающие их обоих.

Едва Мегги открыла дверь кухни, как пес ворвался туда и хотел проследовать дальше, но дверь в коридор и гостиную была закрыта, оттуда слышались голоса. Один из них с явным английским акцентом.

– У нее гости, Кон, – сказала Мегги псу. – Не будем мешать, подождем здесь.

Чтобы ожидание не было таким утомительным, Мегги поискала и быстро нашла корзинку с имбирными пряниками, а также пачку с собачьим крекером, которым угостила Кона, после чего он сел возле нее и дал лапу.

– Пожалуйста, – сказала она в ответ на его благодарность и потрепала его лохматую голову.

Мегги уже успела вдоволь полакомиться пряниками и выпить чашку чая, когда в кухню вошла Брианна.

– Я думала, ты еще не приехала, – обрадовалась она.

– Сделала бы это куда раньше, если бы знала, какие лакомства меня тут ожидают. У тебя много постояльцев?

– Да, семья из Лондона, студент из Дерри и две прелестные дамы из Эдинбурга. Как отдохнула?

– Там чудесно! Все время солнце… Да что говорить? Я нарисовала кое-что, чтобы показать тебе. Это вернее, чем писать письма.

Брианна взяла рисунки.

– Ой, какая красота! А у меня для тебя газетные вырезки из Парижа.

– Откуда ты их взяла?

– Попросила Рогана, чтобы прислал. Сейчас покажу.

– Лучше потом. У меня пошла работа, и, боюсь, они только взбудоражат меня. Я и так знаю, что все прошло неплохо.

– А в Рим тоже поедешь?

– Не знаю. Не думала. Когда я здесь, все это кажется каким-то смутным сном.

– Теперь ведь ты можешь ездить, если захочешь. И куда захочешь.

– Ну, это сильно сказано, Бри. Хотя кое-куда могу. – Ей захотелось переменить тему, потому что сестра вот-вот должна была спросить о ее отношениях с Роганом, а говорить об этом у Мегги нет ни желания, ни сил. Поэтому она сказала:

– Ты слышала, Элис Куин родила мальчика? Его назвали Дэвидом. Вчера было крещение. Он орал как резаный во время всей церемонии, представляешь?

– Элис теперь не узнать, – задумчиво сказала Брианна. – Совершенно другой человек. А какая была ветрогонка… Да, брак и материнство меняют людей, хотя ты утверждаешь, что никто никогда не меняется.

«Вон как уже заговорила сестрица, – подумала Мегги. – Должно быть, неспроста. Начала серьезно задумываться о своем будущем. Наконец-то!»

– У матери все неплохо, – продолжала Брианна.

– Я, кажется, тебя не спрашивала про нее!

– А я все равно говорю. Лотти заставляет ее сидеть на воздухе и даже ходить пешком.

– Ходить? Она еще не разучилась?

– Мегги! Зачем ты так? Последний раз, когда я была у нее, она мирно сидела с пряжей в руках, а Лотти мотала клубок. Правда, уже через минуту мать отложила пряжу и начала жаловаться, что Лотти загонит ее в гроб своими штучками. Говорила, что два раза увольняла ее, но та никуда не уходит.

– А что Лотти?

– Молча раскачивалась в своей качалке и только улыбалась.

– Если Лотти и правда уйдет…

– Этого не случится. Я же не договорила. Конечно, когда я услыхала такое, то страшно забеспокоилась и начала извиняться перед Лотти. Тогда она перестала качаться и сказала матери: «Мейв, хватит волновать свою дочь. Вы хуже сороки-балаболки. Возьмите пряжу!» Она сунула ей в руки моток и объявила мне, что собирается научить мать вязанию.

– Это будет грандиозно. Хоть чем-нибудь займется, кроме своей Библии.

– Самое интересное, что мать подчинилась ей, хотя продолжала ворчать и жаловаться. У меня ощущение, Мегги, что ей начинает нравиться такая жизнь.

В собственном доме.

– Главное, ты теперь свободна, сестрица… Но я пришла не для того, чтобы без конца говорить о ней.

– Тогда скажи о том, что беспокоит тебя, Мегги.

– С чего ты взяла?

– Чувствую. Поссорилась с Роганом?

– Зачем нам ссориться? У нас… Почему ты решила, что я вообще думаю о нем?

– Потому что видела вас вместе.., как вы глядите друг на друга. Ну.., и не только глядите.

– Чушь! Это ни к чему не обязывает. Мы давно не дети… У нас общие дела, они идут успешно, и, конечно, мы хотим, чтобы так было дальше. Вот и все, что у нас…

– Ты его любишь?

– Еще чего! – Нет, она не хочет его любить! Не должна! – Он, видимо, воображает, что это так, как ты говоришь, но не могу же я отвечать за то, что приходит ему в голову. И не собираюсь менять свою жизнь ни ради него, ни ради кого бы то ни было. – Она сжала руки, внезапно ощутив легкий озноб. – Но, будь он неладен, я уже не могу быть прежней!

– Прежней в чем? Скажи, Мегги.

– Такой, как была. Или думала, что была. Он научил меня желать больше, чем имею. Я и раньше, наверное, была такой, только не сознавала этого. А благодаря ему стала понимать.

– Что понимать, Мегги?

– Ox… Например, то, что одной работы и веры в нее для меня мало. Мне стал необходим и он сам.., как часть моей работы.., моей души. Когда у меня что-то получается, я чувствую в этом и его участие.., присутствие. Делю с ним свое удовлетворение, успех. Понимаешь, Бри?.. Это означает, что я сдалась, пошла на уступки самой себе, отдала частицу себя в его руки.

– Ты говоришь о своем искусстве или о своем сердце, Мегги?

Сказав это, сестра посмотрела ей в глаза, и Мегги не выдержала ее взгляда.

– Я не могу отделить одно от другого, – ответила она, отвернувшись. – Он получил и то, и это…

Услышь Роган эти слова, он был бы порядком удивлен, потому как к этому времени, после многочисленных раздумий, принял решение рассматривать свои отношения с Мегги как если бы они носили чисто деловой характер. Он, со своей стороны, уже внес предложение. Теперь очередь за другой стороной, которая должна рассмотреть и обдумать это предложение и прийти к какому-то решению.

С деловой точки зрения у него нет необходимости связываться с ней в ближайшее время. Экспозиция ее работ останется в Париже еще недели на три до отправки в Рим. Экспонаты уже отобраны, все, что необходимо, делается.

Следовательно, на ближайшее будущее у них обоих есть чем заняться, не так ли? Если же возникнет что-нибудь срочное, его сотрудники всегда могут связаться с ней.

Так что пускай она доспевает, как пудинг в духовке, или что там ставят туда… А он будет ждать.

Для его самолюбия, для воплощения его планов будет лучше, если она не узнает о том, как сильно задеты его чувства, в каком унынии он пребывает. Кроме того, вдали друг от друга оба могут еще и еще обдумать свои намерения. Если же будут видеться, каждая их встреча непременно закончится в постели, а это хотя и приятно, но само по себе ничего не решит.

Тут нужны терпение и твердость. Да, именно так.

И если она по прошествии какого-то времени будет все так же глупо упрямиться, он примет меры. Какие? Ну, что-нибудь обязательно придумает. Чертова дикарка!

В эти же дни Роган решил навестить бабушку. Визит был не совсем в обычное время, но после своего возвращения с юга он еще не виделся с ней, и ему остро хотелось побыть в лоне семьи, даже если эта семья ограничивается одним человеком.

Он постучал в дверь старинным висячим молотком, через минуту был встречен служанкой и, отказавшись от ее услуг, быстро прошел в гостиную.

– Роган! – Старая женщина поднялась навстречу. – Не ждала тебя в такой час, но тем приятней сюрприз.

– У меня отложено деловое свидание, и я воспользовался свободным временем. Ты выглядишь превосходно!

– Я и чувствую себя соответственно. Садись.

Что будешь пить?

– Ничего. Просто посижу с тобой недолго.

– Слышала об успехе твоей выставки в Париже. Мы на днях завтракали с Патрицией, она мне многое рассказала.

Многое? – подумал он, ощутив новую волну стыда и сожаления за то, что произошло между ним и Патрицией и чего могло не быть, прояви он в свое время побольше внимания и догадливости.

– Как она поживает?

– О, прекрасно. Давно не видела ее в таком хорошем состоянии. Вся в заботах о своей школе, и, знаешь, Джозеф очень ей помогает в этом деле.

– Я совсем закрутился, бабушка, – посчитал нужным оправдаться Роган. – Много дел в галерее после моего отсутствия, а главное, расширение фабрики в Лимерике. Приходится ездить туда… Почему ты на меня так смотришь? Что-нибудь не так?

– Вовсе нет. Просто хочу кое о чем потолковать с тобой. Видишь ли… – Она вдруг прервала саму себя и спросила:

– А как Мегги? Понравилась ей Франция?

– Кажется, да.

– На юге сейчас, должно быть, прекрасная погода. Я не ошиблась?

– Ты собираешься обсуждать со мной погоду во Франции?

– Нет, не совсем… Ты уверен, что ничего не хочешь выпить?

Роган почувствовал легкое беспокойство.

– Что все-таки произошло, бабушка?

– Совершенно ничего, дорогой. С чего ты взял? К его изумлению, он увидел, что она покраснела, как школьница, что, к счастью, не испортило ее на редкость моложавого лица.

– Бабушка… – начал он, но был прерван топотом шагов на лестнице и громким криком:

– Крисси! Куда ты подевалась, подружка? Вслед за этим в комнату ворвался дородного вида мужчина с голым, как яйцо, черепом, в мешковатом костюме цвета декоративных садовых ноготков. Его круглое лицо сияло, словно морщинистая луна.

– А, вот ты где, дорогая! Я уж испугался, что снова утерял тебя лет на сорок!

– Пожалуй, попрошу принести чай, – заторопилась миссис Суини, чье лицо все еще оставалось покрытым стыдливым румянцем.

Мужчина подошел к ней и поцеловал обе ее чуть дрожащих руки. Только тогда он заметил Рогана.

– Это мой внук, – сказала ему миссис Суини. – Роган, это Найл Фини. Я рассказывала тебе о нем.

– Вот это кто! – Рука Рогана оказалась крепко сжата в твердой длани вошедшего. – Здорово приятно свидеться. Крисси мне тоже много чего порассказала о тебе, парень. Ты у нее прямо как зеница ока.

– Я.., мне также очень приятно познакомиться с вами, мистер Фини.

– Ну, ну, пожалуйста, без этой галантерейности между нами. При наших-то семейных отношениях.

Он подмигнул и засмеялся так, что его внушительный живот заходил ходуном.

– Отношениях? – оторопело повторил Роган.

– Ага, парень. Когда я был совсем еще лягушонком, мы с Крисси уже знали друг друга. С бабкой твоей. С тех пор прошло, Господи оборони, больше чем полвека, а теперь вот перст Божий указал тебе на мою племянницу, чьи стекляшки ты у себя пригрел.

– Племянницу? Так вы родственник Мегги?

– Кто же еще? Ее дядя собственной персоной! – Найл уселся свободно, как у себя дома. Теперь, когда он перестал смеяться, живот у него все равно значительно выпирал над поясом брюк. – Я горжусь за нее не хуже петуха, хотя, сказать по правде, ничегошеньки не понимаю в том, чего она делает. Но если Крисси говорит, что это отменно, значит, так оно и есть.

– Крисси, – невольно повторил Роган.

– Как интересно, верно, Роган? – сказала ему бабушка с нервной улыбкой. – Сестра Мегги написала Найду в Голуэй о том, что у вас с Мегги общие дела. Наверное, упомянула обо мне, и Найл прислал письмо, а я пригласила его приехать в гости. Одно цепляется за другое.

– Вы.., бывали раньше в Дублине? – вежливо спросил Роган у мистера Фини.

– Город что надо! – Найл хлопнул ладонью по ручке кресла. – А девушки тут – убиться можно! – Он снова подмигнул, на этот раз в сторону миссис Суини. – Но я гляжу только на одну.

– Расскажи, что ты знаешь о своей племяннице, Найл, – попросила миссис Суини.

Роган растерянно смотрел на них обоих – таких радостных, таких довольных друг другом и своими давними воспоминаниями.

– Бабушка, – сказал он, – пожалуй, я чего-нибудь выпью… Хорошо бы виски…

Глава 18

В весьма подавленном состоянии он вышел из дома своей бабушки. Ему никак не верилось, что он и в самом деле видел то, что минуту назад предстало перед его глазами. Потому что картина была такой, которую как-то обрисовала Мегги, правда, по другому поводу: если в душе двух человек таится нечто интимное, сокровенное, то хотят они или не хотят, но в присутствии друг друга невольно подают сигналы, заметные не только им одним, а и постороннему, достаточно внимательному наблюдателю.

Попросту же говоря, его бабушка флиртует – да, да, именно так! – с круглолицым родственником Мегги из города Голуэя!

Нет, сказал он самому себе, входя в здание галереи уже незадолго до ее закрытия, такого просто не может быть! Наверняка я не так прочитал эти чертовы «сигналы»! Бабушке уже за семьдесят; женщина с безупречным вкусом, прекрасными манерами, непогрешимым стилем во всем.

А этот Найл Фини… Возможно, он очень мил, но… Нет, ни в какие ворота не лезет!

Ему захотелось сейчас посидеть спокойно пару часов у себя в кабинете, никого не вызывая и не принимая, выключив телефон, в одиночестве.

Он покачал головой и улыбнулся самому себе: его желания начали точь-в-точь совпадать с желаниями Мегги.

Он уже взялся за ручку двери, когда услышал голоса в повышенном тоне, раздававшиеся из комнаты. Спор, по всей видимости, был в самом разгаре. Воспитание говорило ему, что нужно уйти, однако любопытство взяло верх.

Он открыл дверь, и глазам его предстали Патриция и Джозеф, оба взволнованные и разгоряченные.

– А я говорю тебе, – кричал Джозеф, – что ты не используешь до конца серое вещество мозга, которым наградил тебя Господь! И я совсем не хочу стать причиной вашего с матерью отчуждения друг от друга.

– Я уже говорила сто раз, что мнение матери по этому поводу меня ни капли не интересует! – кричала в ответ Патриция, и Роган, который никогда не слышал, чтобы она так повышала голос, раскрыл от удивления рот. – Это не ее заботы! Понятно?

– То, что я слышу сейчас, только подтверждает мои слова о твоем сером веществе, Патриция! Ты… О, Роган! – Разъяренное лицо Джозефа окаменело. – Я не знал, что вы вернетесь сегодня.

– Разумеется, Джозеф. – Он перевел взгляд на Патрицию. – Я, кажется, помешал вам? Извините.

– Наоборот, Роган. – Патриция смотрела на него, ничуть не смущенная тем, что тот застал их в состоянии громкой ссоры. – Может быть, ты сумеешь объяснить этому гордецу… – Она тряхнула головой. – Потому что я не в силах!

– Объяснить что? – ничего не понимая, спросил Роган, но Джозеф не дал ей ответить.

– Это вовсе не должно касаться Рогана, – сказал он негромко, но твердо.

– О, конечно! – В голосе Патриции послышались слезы. – Нам нужно таиться от всех, как преступникам. Как прелюбодеям. А я не хочу, Джозеф! Я люблю тебя, и мне безразлично, кто будет знать об этом! – Она резко повернулась к Рогану. – Ну, что теперь скажешь о том, что услышал?

Тот сделал усилие, чтобы скрыть изумление, и ответил:

– Скажу, что сейчас выйду и оставлю вас одних.

– Я тоже пойду, – она схватила свою сумку. – Джозеф не хочет меня слушать. Я ошиблась, когда подумала, что он из тех, с кем можно говорить откровенно, по душам.

– Патриция!

– Не смей кричать на меня! Всю мою жизнь меня учили, что я должна делать и как поступать. Что правильно, что не правильно! Я устала до смерти от ваших поучений! Меня отговаривали от открытия школы, учили видеть в друзьях не друзей, а… – Она круто оборвала фразу. – Так вот я больше не хочу! Буду сама решать, что мне делать, как жить и кого любить! – Она повернулась к Рогану с вызовом в глазах, как если бы он собирался ей в чем-то возразить. – И не потерплю, чтоб меня учили уму-разуму! Ни ты, ни мои родители! Ни тот, кого я полюбила!

Вздернув подбородок, она взглянула на Джозефа глазами, полными слез.

– Если я тебе не нужна, будь честным и скажи прямо. Но не смей говорить за меня, что лучше, а что хуже!

Джозеф шагнул к ней, но она уже скрылась за дверью, и он не стал ее догонять, решив, что куда разумнее, если она побудет одна и успокоится.

– Извините, Роган, – сказал он сдержанно. – Я бы предпочел избавить вас от этой сцены, но вы так внезапно вернулись.

– Поскольку это вам не удалось, – холодно заметил Роган, – может быть, объясните, что здесь произошло?

Он обошел Джозефа и уселся на привычном месте за своим столом, сразу обретя обличье начальника. Джозеф молчал, поэтому Роган повторил:

– Я хотел бы это знать на правах друга, вашего и Патриции.

– Как вы, наверное, поняли, мы любим друг друга, – тихо произнес Джозеф.

– Но мне помнится, она употребила слова «таиться от всех». Почему вы должны таиться? Краска бросилась в лицо Джозефа.

– Мы… Нет, думаю, лучше, если я проявлю осторожность и благоразумие.

– В самом деле? – Недобрый огонек мелькнул в глазах у Рогана. – Обращаться с Патрицией, как с одной из ваших многочисленных возлюбленных, вы считаете проявлением особого благоразумия?

– Я ожидал, что вы осудите меня, Роган, – сухо сказал Джозеф.

– И правильно делали.

– И также ожидал соответствующей реакции ее матери, когда Патриция уговорила меня прийти к ним на обед вчера вечером. Что и получил. – Его руки сжались в кулаки. – Почему? А потому, что – кто я такой, черт возьми? Какой-то хранитель галереи без капли голубой крови в жилах. Нет, она этого не сказала, разумеется, но это ясно читалось у нее в глазах: что ее дочь могла бы выбрать и кого-нибудь получше. Конечно, могла. Почему нет? Только не думайте и не говорите, что это для меня очередная легкая связь!

Его голос поднялся почти до крика. Роган с удивлением смотрел на него.

– А что же это? – поинтересовался он.

– Я люблю ее. Слышите? Люблю с тех пор, когда впервые увидел. Почти десять лет назад. Но тогда был Роберт. А потом.., потом вы!

– Я никогда не был в этом списке, – сказал Роган.

Что же такое творится? – подумал он, потирая переносицу. Весь мир сошел с ума? Только что перед его глазами была собственная бабушка и этот голуэйский дядюшка Мегги, теперь – Джозеф и Патриция… А он сам, будь он неладен, далеко ли ушел от них?

– Когда все это началось, простите? – спросил он.

– За неделю до вашего отъезда в Париж. Джозефу было и приятно, и больно вспоминать сумасшедшие дни и ночи, последовавшие за их объяснением здесь, в галерее, но он не мог не вспомнить их, а потому надолго замолчал, и Роган был вынужден дать знак о своем присутствии.

Он кашлянул и произнес вопросительно:

– Ну и…

– Я ничего не планировал и не форсировал, все произошло спонтанно с обеих сторон, поверьте мне. Но это ничего не меняет. Кроме разве ваших последующих шагов.

– Каких шагов, Джозеф?

– В смысле управления галереей. Я готов…

– При чем здесь?.. – спросил Роган утомленно. У него начала болеть голова от всего этого, и ему больше всего хотелось сейчас очутиться у себя дома, рядом с бутылкой бренди, а может быть, и флаконом аспирина для полного успокоения.

– Я же ваш служащий, как-никак, – Джозеф попытался объяснить свои последние слова. – А семья Коннели ваши друзья.

– Да, вы мой служащий. Да, они старые знакомые. И что из этого? Какое отношение может иметь ваша личная жизнь к вашей работе здесь, если она вас устраивает? – Нет, в самом деле, разболелась голова! – Я что, похож на тупицу, который может уволить человека из-за того, что тот влюбился в кого-то? Я даже не собирался вмешиваться в ваши отношения. Но вы избрали мой кабинет для их выяснения и, когда я вошел, рычали друг на друга, как два фокстерьера. А затем Патриция набросилась на меня и на вас, после чего убежала в слезах. Имел я право, став свидетелем всего этого, робко поинтересоваться, в чем, собственно, дело?

– Вы попали в самую сердцевину смерча, – невесело усмехнулся Джозеф и полез в карман за сигаретами.

– Похоже, что так. И вы вправе на все мои вопросы ответить, что это не моего ума дело. Однако не забывайте, мы знакомы с вами уже десяток лет, а Патрицию я знаю еще дольше. Так из-за чего весь шум?

Джозеф затянулся и выдохнул клуб дыма.

– Она хочет тайно сбежать.

– Сбежать? С кем и куда?

Собеседник взглянул на Рогана, как на безнадежного идиота.

– Со мной, – ответил он. – В Шотландию… Если бы Роган узнал, что Патриция хочет голой станцевать на площади Святого Стефана, он был бы меньше удивлен.

– Патриция? – пробормотал он. – Зачем?

– Она придумала этот безумный план после того, как разругалась с матерью.., из-за меня.

– Никогда не предполагал, что Патриция может так разбушеваться. Что касается ее матери, то не сомневаюсь, она не в восторге от перспективы породниться с вами… Если я начинаю правильно понимать то, что происходит.

– Начинаете. – Слабая улыбка появилась на губах у Джозефа. – Ведь мать все эти годы прочила ей вас.

Сообщение не удивило Рогана. Но теперь он к нему отнесся с полным спокойствием.

– Боюсь, что вынужден буду огорчить уважаемую леди, – Роган потер виски. – У меня совсем другие намерения. О которых я могу незамедлительно поставить ее в известность, если это чему-то поспособствует.

– Во всяком случае, не помешает, – Джозеф присел на край стола Рогана, как обычно любил делать. – Если вас не очень затруднит.

– Глупости! Сделаю незамедлительно. Кроме того, у мисс Коннели всегда под боком ее муж Деннис, который умеет ставить ее на место. Правда, не сразу, а постепенно.

– Патриция тоже говорила об этом, но я не очень верил. Не хочется начинать новую жизнь со скандала, который бы не мог не повлиять на Патрицию в первую очередь. По правде говоря, просто боюсь этого.

– Понимаю вас.

– Патриция считает: если мы уедем в Шотландию и там поженимся, то спустя какое-то время мать придет к мысли о том, что именно она мудро подсказала нам такое решение. Но, повторяю, я боюсь рисковать. Опасаюсь, что Патриция не выдержит всего этого напряжения, и оно отразится на нашем существовании.

– Я вспоминаю, Джозеф, что миссис Коннели в свое время не очень-то жаловала и Роберта.

– В самом деле? – с надеждой спросил Джозеф.

– Да. Не была на все сто процентов уверена, что он подойдет ее дочери. Но вскоре уже души не чаяла в нем. Правда, у Роберта в ухе не было серьги, как у вас.

Джозеф с улыбкой коснулся своего уха.

– А Пэтти нравится.

– Что ж, это говорит лишь о том, что в нашей стране существует плюрализм мнений. – Заметив, что Джозефу пока еще не до шуток, Роган продолжил серьезным тоном:

– В конце концов, что ей нужно, этой миссис Коннели? Чтобы дочь была счастлива. Если она убедится в этом, то сразу успокоится.

– Кто ее знает, Роган. А если нет? Патриция такое домашнее существо. Разрыв с матерью может стать для нее трагедией.

– И все же на вашем месте, Джозеф, я бы послушался Пэтти. Представляете? – Он откинулся в кресле и зажмурился, как бы рисуя себе эти картины. – Вы тайно переправляетесь через границу Шотландии. Потом брачная церемония в какой-нибудь крошечной деревенской часовне. И, наконец, медовый месяц на шотландском нагорье… Какая романтика! Патриция запомнит это на всю жизнь.

– Очень заманчиво, но как бы она не стала жалеть об этом.

– Женщина, которая пулей вылетела отсюда некоторое время назад, была настроена довольно решительно.

– Что ж, посмотрим. – К Джозефу начало возвращаться его обычное легкомыслие. – Но прежде всего я должен разыскать ее. – Он был уже у двери, когда остановился и спросил с усмешкой:

– Вы дадите мне, если понадобится, свободную неделю?

– Две недели, Джозеф. И поцелуйте от моего имени невесту.

Три дня спустя Роган получил телеграмму, в которой говорилось, что мистер и миссис Донахоу находятся в добром здравии и сердечно приветствуют его. Он был рад, что своим случайным вмешательством сумел ускорить решение, принятое влюбленной парой, и похвалил себя за это.

Оставалась еще одна пара, которая внушала ему некоторую тревогу и которой он отнюдь не желал воссоединения. Наоборот, мечтал, чтобы как можно скорее мистер Найл Фини отправился восвояси.

Сначала Роган говорил себе, что все его опасения нелепы и нечего беспокоиться понапрасну. Затем, по прошествии недели, решил, что нужно просто запастись терпением, но когда прошла еще одна неделя, а Найл по-прежнему пребывал в доме миссис Суини, тогда Роган начал волноваться по-настоящему. Как же так, спрашивал он самого себя, как может его бабушка, женщина достаточно образованная, с хорошо развитым вкусом, подпасть под влияние этого малосимпатичного мужлана с Запада?

В начале третьей недели он решил, что пора принимать меры – взывать к разуму, – и отправился в гости к бабушке.

Ожидая ее, он сидел в гостиной – в той самой, не изменившейся за многие годы комнате, обстановка которой, как всегда, свидетельствовала о незаурядном вкусе и пристрастии хозяйки, о достаточно высоком уровне ее достатка и культуры.

– Как мило с твоей стороны, что ты заехал. Миссис Суини бодро вошла в комнату, и, глядя на бабушку, Роган подумал вдруг, что она выглядит, пожалуй, слишком привлекательной для своих лет. Но тут же отогнал эту мысль как недостойную.

– Я снова улетаю в Лимерик, – сказал Роган. – Буквально через несколько часов. – Он встал и поцеловал ее, с тревогой посматривая на дверь. – Ты… ты сейчас одна?

– Да. Найл отправился по каким-то своим делам. Выпьешь чая? Кухарка сделала такие пирожки! Найл совсем очаровал ее, и она балует нас чем-нибудь особенным каждый день.

– Очаровал? – тупо повторил Роган.

– Он много времени проводит на кухне и не устает хвалить ее супы, жаркое и паштеты. Она на него не наглядится.

– Судя по его виду, он любит поесть. Миссис Суини расплылась в улыбке.

– Любит и умеет. Получает истинное наслаждение.

– Еще бы. Когда подносят все готовое. Бабушка удивленно подняла брови.

– Роган! О чем ты говоришь? Я должна жалеть еду своему старому другу?

– Совсем нет, извини. Я не так выразился. – Он взял печенье из вазы. – А мистер Фини не соскучился по дому? По своей работе?

Снова удивление, смешанное с неодобрением, мелькнуло на лице миссис Суини.

– Нет, – сухо сказала она. – Он уже удалился на покой. Ты забываешь, сколько ему лет.

– Еще раз прошу прощения. – Он не знал, как загладить свои неосторожные бестактные слова. – Конечно, приятно повидать друзей детства.

– О, ты не можешь представить, как это чудесно! Я чувствую себя снова молодой. Прямо хоть на танцы! Прошлым вечером мы действительно танцевали в ресторане. Я уже забыла, каким прекрасным танцором он был когда-то! Когда мы с ним поедем в Голуэй…

– Вы? – Роган даже побледнел. – Вы в Голуэй?

– Да, на следующей неделе мы задумали двинуть туда на машине. Через всю страну. Я поняла, как неодолимо меня тянет в родные места.

– Но ты же не можешь! Вдвоем с мужчиной…

– Почему нет? Роган, что с тобой?

– Потому что… Господи, но ты же моя бабушка!

Я не могу…

– Не можешь что? – недоуменно спросила она, медленно и отчетливо выговаривая каждое слово.

Ее тон свидетельствовал о том, что с ней произошло то, что бывало чрезвычайно редко – она рассердилась.

Роган в полном отчаянии попытался объяснить свое поведение.

– Бабушка, – сказал он, – я хорошо понимаю, что в лице этого человека к тебе вернулось прошлое, тобой овладели воспоминания. В этом нет, конечно, ничего предосудительного. Но решение ехать вдвоем с мужчиной, которого не видела пятьдесят с лишним лет… Ехать в длительное путешествие… Это нелепо, неразумно. Я буду беспокоиться.

Как сам он нелеп в своей приверженности к правильным, безошибочным поступкам! – думала сейчас она, глядя на внука с любовью и сожалением. А ведь он почти вдвое моложе меня. Откуда такая тяга к неписаным правилам приличия и добродетелям, к самоограничению? Неужели он сам такой? Или только требует этого от других? Потому до сих пор и не женат.

– В моем возрасте, – сказала она, – мне уже можно поступать неразумно. Однако я бы не отнесла намерение поехать в родные места с другом детства, которого люблю, к подобного рода поступкам. Впрочем, возможно, ты вообще считаешь близкие отношения между двумя взрослыми людьми чем-то несообразным.

– Ты хочешь сказать.., ты… – Он заикался от неловкости и волнения. – Что ты действительно…

– Спала с ним? – Она снисходительно смотрела на внука слегка прищуренными глазами. – Ну, это уж мое личное дело, дорогой, не так ли? Для этого мне не требуется даже твоего одобрения.

– Конечно, нет, – пробормотал он, совершенно сбитый с толку. – Я только.., я беспокоюсь.

– Твое беспокойство я приму во внимание. – Она выпрямилась с величественным видом. – Очень сожалею, что шокировала тебя своим поведением, но ничего не могу поделать.

– Я вовсе не… А, черт! Да, я шокирован. Как ты можешь… – Он совершенно растерялся, не понимая, что и как говорит. – Я совсем не знаю этого человека! – выпалил он.

– Зато я знаю, – мягко сказала миссис Суини. – Что касается длительности нашего пребывания в Голуэе, у меня нет определенных планов. Но хочу непременно заехать к Мегги, познакомиться с ее семьей. Передать привет от тебя, когда ее увижу?

– Ты не могла все это сама придумать, бабушка!

– Я знаю себя лучше, чем ты полагаешь, Роган. Свои мысли и свое сердце. Счастливого тебе пути в Лимерик.

Ему оставалось только поцеловать ее в щеку и уйти. Захлопнув за собой дверцу автомобиля, он сразу схватил телефонную трубку.

– Эйлин, перенесите на завтра мою поездку в Лимерик. Сейчас я должен срочно выехать в Клер.

Первые прикосновения осени уже чувствовались в посвежевшем воздухе, успев позолотить листву деревьев – и было бы грешно не замечать смены года и не радоваться ей. После двух недель, почти безвылазно проведенных в мастерской, Мегги решила, что заслуживает отдыха. Хотя бы на денек. Утро она провела у себя в саду, энергично очищая его от сорняков и разрыхляя землю, чем Брианна, несомненно, была бы довольна. А чтобы вознаградить себя за труды, решила прокатиться на велосипеде до деревни и устроить себе шикарный поздний завтрак в пивной у Тима О'Малли.

Ветер становился резче, сгущались на западе тучи, обещая к вечеру дождь. Мегги натянула на волосы вязаную шапку, подкачала заднее колесо велосипеда и вывела его из калитки.

Она ехала совеем медленно, отдыхая и наслаждаясь открывающимися перед ней видами: готовые к жатве поля, луга, где среди травы мелькают алые слезинки фуксий. Пейзаж уже совсем скоро изменится, поля и луга оголятся, но все равно будут красивы – только иной красотой. Со стороны океана придут свирепые ветры и долгие дожди, люди попрячутся в дома, греясь возле очагов, а для нее это будут дни и недели радостной работы у гудящих печей, счастливого ожидания результатов. Но и сейчас она поработала неплохо.

Мегги подумала о том, удастся ли ей уговорить Рогана приехать к ней как-нибудь зимой, и если да, то как ему понравятся ее дымящие камины и дребезжащие рамы окон. Но уж если он приедет, она сделает над собой усилие и не станет упрекать его за то, что он жил и рос, не зная ни в чем недостатка, а также за его командный тон, диктаторские замашки и патологическую склонность к порядку. Она будет ласковой и спокойной, и они смогут не тратить времени на ненужные препирательства и ссоры, вместо того, чтобы просто любить друг друга и наслаждаться недолгими часами встречи.

И он забудет о своем нелепом предложении, чтобы она вышла за него замуж: сам поймет, если уже давно не понял, как это, в сущности, дико – она в качестве супруги! – и перестанет казнить ее своей нежностью, а станет прежним Роганом – властным и требовательным, как истинный мужчина, даже чуть жестким; в общем, настоящим самцом, как пишут в некоторых книгах. Таким, каков он и есть на самом деле.

Она закричала и успела свернуть с дороги, потому что из-за поворота на полном ходу выскочила машина. Завизжали тормоза, автомобиль остановился как вкопанный, Мегги приземлилась на спину в кусты терновника.

– Господи Иисусе, Мария и Иосиф! Что за слепой идиот за рулем?! – Она сдвинула налезшую на глаза шапку и подняла голову. – Ага. Конечно. Кто же еще, кроме тебя, давит среди бела дня невинных людей!

– Ты ранена? – Роган выскочил из машины и был уже возле нее. – Не поднимайся.

– Я хочу подняться, черт тебя побери! – Она оттолкнула его руки. – Кто здесь гонит с такой скоростью? Это тебе не автострада.

У него отлегло от сердца, когда он услышал ее ворчливый голос.

– Я ехал не так быстро. Это ты двигалась посередине дороги, да еще в каком-то полусне. О чем ты мечтала? Я мог раздавить тебя, как кролика.

– Ни о чем я не мечтала, а думала о своих делах, как всякий нормальный человек, и не предполагала, что тут окажется гонщик на своем шикарном автомобиле. – Она отряхнулась, подняла велосипед. – Ты поцарапал его.

– Благодари Бога, что я повредил эту рухлядь, а не седока.

– Что ты делаешь?

– Укладываю благородные останки в багажник.. Садись, отвезу тебя домой.

– Я ехала не домой, как ты можешь понять, если умеешь хоть немного ориентироваться. Собралась в деревню, чтобы поесть там.

– Это может подождать. – Он взял ее за руку в обычной своей повелительной манере, от которой она уже успела отвыкнуть.

– Ты так считаешь? Отвези меня в деревню, больше никуда я не поеду, потому что голодна, как зверь.

– Зверь подождет, – повторил он. – Едем к тебе домой. Я должен обсудить с тобой серьезную проблему. Если бы ты подходила к телефону, как все люди, я мог бы предупредить тебя о приезде и мне не пришлось бы сбивать твой велосипед вместе с велосипедистом.

Он захлопнул крышку багажника, насильно усадил ее в машину.

– Если ты дозвонился бы мне утром, я бы сказала, что можешь не приезжать.

Он с грустной серьезностью посмотрел на нее.

– Перестань кусаться, Мегги. Утро было и так достаточно тяжелым для меня.

Она и так поняла это по его виду и тихо спросила:

– Что-нибудь на работе?

– Да, в Лимерике не все идет гладко. Отсюда я поеду прямо туда.

– Значит, не останешься?

Наконец-то, естественный доверительный тон, которого он так жаждал.

– Нет, – с сожалением сказал он. – Не останусь. Но поговорить с тобой я хотел не о делах на фабрике, а совсем о другом. – Они уже подъехали к ее калитке. – Если в доме ничего нет, я съезжу за едой.

– Обойдусь. Что-нибудь найдем. – Она прикоснулась к его руке. – Я рада тебя видеть, несмотря на то, что ты наехал на меня.

– А я рад видеть тебя, хотя ты сама врезалась в меня. Я вытащу твой велосипед.

– Оставь его у калитки. – Они уже подходили к дому, когда она спросила:

– У тебя не припасен для меня настоящий поцелуй?

Не дожидаясь ответа, она обняла его за шею. Им обоим было трудно оторваться. Еще труднее было для него не поддаваться искушению поднять ее на руки, внести в дом и прямо на кухне, как это было уже раньше, заняться любовью.

– Я думала о тебе, – сказала она ему прямо в губы. – Думала и когда ехала на велосипеде. Хотела понять, долго ли будешь меня наказывать.

– Что ты имеешь в виду?

– Тем, что не приезжаешь.

– Я вовсе не собирался тебя наказывать. Просто давал время подумать.

– И поскучать по тебе.

– И поскучать, и переменить свое решение.

– Я скучала по тебе, но решение не изменила. Тесно прижавшись друг к другу, они вошли в дом.

– Садись, – сказала она ему. – Я принесу еще торфа для камина.

– Я люблю тебя, Мегги.

Слова остановили ее на пути к двери, она прикрыла глаза и постояла так, прежде чем обернуться.

– Я верю, Роган. Верю… Это согревает меня, но ничего не изменит.

Она быстро вышла за дверь.

Я приехал не для того, чтобы упрашивать ее выйти замуж, напомнил он себе, опускаясь на стул. Я приехал, чтобы она помогла мне решить другой вопрос. Впрочем, судя по всему, в ней что-то меняется, хотя она сама не замечает этого. Или делает вид.

Он поднялся, начал ходить по комнате – от окна до дряхлой кушетки и обратно.

– Почему ты не сядешь? – Мегги появилась в дверях с брикетами торфа. – Хочешь протереть до дыр доски пола? Лучше расскажи о своих неприятностях. В Лимерикеили…

– В Лимерике обычные трудности, какие бывают при расширении производства.

Он с интересом наблюдал, как умело она разжигает камин, стоя на коленях перед очагом. Никогда в жизни он не видел, как топят торфом, и пришел к выводу, что зрелище это действует умиротворяюще. Однако, подумал он, не мешает еще спросить у того, кто приносит этот торф и разжигает его.

– Что же вы будете там производить? – сосредоточенно спросила она не поворачиваясь.

– То же, что и раньше. Посуду. По большей части недорогую. Для подарков. Рассчитываю, это позволит заиметь около ста новых рабочих мест. Как у тебя с работой?

– Все нормально. Покажу перед тем, как уедешь.

– Конечно… Я забыл сказать, что Патриция и Джозеф совершили побег.

– Я знаю. Они прислали мне открытку из Шотландии.

– Ты совсем не удивлена?

– Нисколько. Она одурела от любви.

– Ты уверяла, что она безумно влюбилась в меня.

– Ничего подобного. Я говорила, что она хотела бы любить тебя. Но, конечно, не безответно. С тобой ей было бы совершенно спокойно. Однако она удрала с Джозефом. Полагаю, не это тебя беспокоит?

– Нет. Хотя, признаюсь, был очень удивлен всей этой историей. Так внезапно…

– Тогда о чем ты хотел поговорить со мной?

– Ты получила письмо от своего дяди Найла?

– От Найла? Они обычно переписываются с Брианной. А почему ты спрашиваешь? Он, кажется, писал в последнем письме, что едет в Дублин и собирается на обратном пути заехать к нам. Ты видел его там?

– Видел? – Возмущение прорвалось в возгласе Рогана. – Он не отходит от моей бабушки. Поселился у нее в доме и чувствует там себя чуть ли не хозяином! Мы должны что-то делать.

– Что нужно делать, Роган?

– Ты не понимаешь, Мегги? Они живут.., живут вместе. Твой дядя и моя бабушка…

– Точнее, я его внучатая племянница.

– Какая разница, будь я проклят! Это же неприлично!

– Неприлично? – Мегги залилась смехом. – Это просто замечательно, Роган.

– Ты спятила! Она ведет себя, как легкомысленная девчонка, моя бабушка! Ходит куда-то за полночь танцевать и делит постель с человеком, который носит костюм цвета жареных яиц или птицы фламинго.

– Ты возражаешь против его вкуса в одежде?

– Я возражаю против него. Я не хочу, чтобы он, приплясывая, вторгался в дом самого близкого мне человека и располагался там, как если бы все принадлежит ему одному. Не знаю, какую игру он затеял, но я не позволю использовать великодушие и незащищенность пожилой женщины. Если он думает наложить лапу хотя бы на один грош из ее денег…

– Замолчи! – Мегги чуть не кинулась на него, как разъяренная тигрица. – Ты говоришь гадости о моем родственнике!

– Тут дело не в родственных связях. Не надо быть чересчур чувствительной.

– Чересчур чувствителен ты! – Она ткнула пальцем ему в грудь. – Посмотри на себя. В тебе говорит примитивная ревность. Хочешь, чтобы у бабушки был только ты, и никого больше.

– Чепуха!

– Это ясно как день. А кроме того, ты полагаешь, что человека могут интересовать в ней только ее деньги, так?

– Еще одна глупость! Она достаточно умный и интересный человек, чтобы…

– Вот, вот. И я говорю о том же. И, наверное, мой дядюшка тоже думает так. Он не из тех, кто будет охотиться за деньгами, можешь мне поверить. У него было довольно прибыльное дело, и, уйдя на покой, он достаточно себя обеспечил на остаток жизни. Конечно, он не владеет виллой во Франции и не шьет костюмов у лучших английских портных, но ему не нужно побираться или лезть в нахлебники к богатым дамам. Я не позволю тебе в этом доме оскорблять моих родственников! Так и знай!

– У меня и в мыслях не было обидеть тебя. Просто считал, что как члены их семей мы можем что-то сделать для прояснения ситуации. Насколько мне известно, они собираются заехать сюда по пути в Голуэй, и, я надеюсь, ты поговоришь со своим дядей или кто он там тебе.

– Да, я поговорю с ним. Он ведь не чужой мне человек. Но вмешиваться в их дела не собираюсь, имей это в виду. Роган, ты, оказывается, не только сноб, но и ханжа.

– Ханжа?

– Тебя оскорбляет одна лишь мысль о том, что твоя бабушка в ее почтенном возрасте может жить нормальной сексуальной жизнью.

– О, пожалуйста, не надо об этом, – процедил он сквозь зубы. – Не хочу даже представить себе такое!

– Я тоже. Потому что это ее личное дело. Хотя… – Ее губы изогнулись в улыбке. – Любовь возможна в любом возрасте. Так я читала в книгах и в газетах тоже. А у мужчин даже дети. Например, Чарли Чаплин…

– О, перестань, прошу тебя!

– Почему же?.. Сказать по правде, я тоже не очень могу себе представить… Неужели они поженятся?

– Мегги!

– Ас другой стороны, почему бы нет? Хотя это было бы странно. – Она вдруг засмеялась. – Знаешь, тогда мы с тобой стали бы родственниками. Чем-то вроде двоюродных или троюродных брата и сестры. Я бы тебя называла «братец Роган»… Хочешь виски, дорогой братец?

– Да, я выпил бы… Мегги, – окликнул он ее, когда та повернулась к буфету. – Главное.., главное, я не хочу, чтобы она хоть как-то пострадала.

– Я понимаю. – Она подошла к нему с двумя бокалами в руках. – Только это удерживает меня от того, чтобы наброситься на тебя с кулаками за то, что ты так говоришь о дяде Найле. Что касается твоей бабушки , Роган, она прекрасная женщина и достаточно мудрая для того, чтобы самой разобраться, как ей поступить.

– Она… – У него перехватило в горле. Он поставил бокал на стол, не отпив из него. – Она все, что осталось у меня от нашей семьи.

– Тебе не грозит потерять ее, – мягко сказала Мегги, взгляд ее потеплел. – В любом случае она будет с тобой.

Он вздохнул и не сразу заговорил.

– Мегги, я вел себя, как последний идиот, – сказал он после паузы.

– Нет, Роган, – очень серьезно ответила она. – Мужчина вполне может прийти в смятение, если узнает, что его бабушка завела себе дружка. Они оба рассмеялись.

– Почему не позволить ей быть счастливой? – снова заговорила Мегги. – Если ей этого хочется? – Она подняла свой бокал. – Чтобы успокоить тебя, обещаю не выпускать их из поля зрения и постараться прояснить ситуацию, когда они здесь появятся.

– Это уже что-то, – сказал он, беря бокал со стола и чокаясь с ней. – Выпьем, и я должен ехать.

– Так быстро? Почему ты не хочешь пойти со мной в паб и там хорошенько поесть? Или… – Она слегка прижалась к нему. – Или побудем тут и останемся голодными.

О нет, подумал он, целуя ее, голодными мы здесь не будем…

– Я не могу, – сказал он, с трудом оторвавшись от ее губ. – Если останусь, все окончится в постели, а это ничего не решит.

– Что нам нужно решать? Зачем ты все усложняешь? Если нам хорошо…

– Да, хорошо. Очень хорошо. Это главная причина, по которой я хочу провести с тобой жизнь. Нет, не отстраняйся и не пробуй возражать. Ничто из того, что ты скажешь, не изменит моих намерений. Когда ты поймешь, то сама прибежишь ко мне. Я буду ждать. А сейчас мне надо ехать.

– Значит, или женитьба, или ничего? Он поцеловал ее.

– Женитьба. И все остальное тоже. В Лимерике я пробуду неделю. В галерее знают, как связаться со мной.

– Я не буду звонить.

Он провел пальцами по ее губам.

– Но ты хочешь. А этого уже достаточно в настоящее время.

Глава 19

– Как ты упряма, Мегги! Тебе хоть кол на голове теши!

– Знаешь, я начинаю уже уставать от этого определения моего характера. Ничего нового. Все как сговорились…

Она сидела на своем рабочем месте, в защитных очках. Последние дни у нее совсем не шла работа над тем, чего хотелось, и она занялась изготовлением светильников, подставок для настольных ламп и настенных канделябров. Штук шесть, уже готовых, стояли на скамейке, еще одно изделие должно было появиться на свет из куска стекла, плавящегося сейчас в печи.

– Что ж, – ответила ей Брианна, – если не одна я говорю тебе об этом, может быть, так оно и есть. Неужели ты не можешь хотя бы один вечер провести со своей сестрой? И вообще тебе надо отдохнуть.

– Дело не во времени. – Впрочем, время она ощущала порой как нечто материальное, плотное, что давит на нее и может обламываться кусками, как застывшее стекло. – Дело в том, что я не хочу с ней обедать. И она со мной тоже.

– Но в этот раз будет не только мать. Придут дядя Найл и миссис Суини. И Лотти, конечно, тоже. Невежливо с твоей стороны, если ты не появишься.

– Что ж, это дополнит мой портрет. Не только упрямая, но и невежливая.

Почему, ну почему у нее в эти дни ничего не получается из задуманного? Из того, что чувствует, что видит внутри себя? Это и пугало, и бесило ее. Только из упрямства она продолжала пытаться что-то делать, вместо того чтобы отринуть все и отдохнуть.

Что там говорит Брианна?

– . –Ты же сто лет не видела дядю Найла. А миссис Суини тебе симпатична, ты сама говорила.

– Да. – Что за черт! Отчего у нее такие дырявые руки сегодня? Не может толком обработать даже этот паршивый светильник! – Возможно, я не хочу там быть, Брианна, именно потому, что приедет миссис Суини, которой совсем не место за столом в нашей счастливой семейке.

– Как тебе не стыдно, Мегги? Что ты такое говоришь? Дядя Найл и эта женщина специально заехали повидаться с нами, и мы обязаны их принять! Они уже скоро будут. Я не выйду из твоего дома, пока ты не дашь слово, что придешь!

Мегги подняла защитные очки на лоб.

– Ты тоже можешь быть упрямой, сестрица. Хорошо, обещаю прийти. А сейчас иди и дай мне работать.

– В половине седьмого. Слышишь? Мы ждем тебя. Я покормлю своих жильцов пораньше, чтобы освободиться к этому времени.

– Представляю, как повеселимся.

– Если ты сумеешь придержать свой язык, Мегги, хотя бы ненадолго.

– Клянусь, улыбка не будет сходить с моего лица, и я не стану никого ругать и хватать мясо из тарелки пальцами.

Она опустила очки, уставилась на пламя в печи и не слышала, как ушла Брианна.

…Нет, хватит. Все равно ничего не выходит. Брианна права: нужна передышка.

Мегги обвела глазами мастерскую, задержала взгляд на готовой работе, завершенной как раз перед последним приездом Рогана.

Высокий, устремленный вверх ствол, с вершины которого ниспадают ветви-ручьи, тяжелые у основания и почти невесомые на концах. Одинокая ива – вот что послужило толчком для этой вещи. Ива, которая и крепка, и в то же время гнется и даже плачет (плакучая!), но все же сохраняет верность себе, своему стволу, из которого выросла. Цвет был синий – глубокий и чистый, и только по мере удаления от основания становился бледнее и мягче.

Она осторожно накрыла скульптуру мягкой материей. Для нее это был сейчас не просто кусок стекла, а последний всплеск души – то, что удалось и после чего уже ни одна ее попытка не приводила к желанному результату. Все, что делала потом, она вновь и вновь расплавляла, так как не могла добиться ничего путного, и с каждым разом все больше впадала в отчаяние, граничащее с безысходностью.

Это все его вина, решительно сказала она себе, еще более осторожно укладывая скульптуру в ящик. Он подверг меня искушению, обольщению славой и деньгами; он пробудил дремавшее во мне тщеславие. Соединившись, все эти формы соблазна поставили заслон в моей душе. Иссушили ее. Опустошили.

Ей хотелось еще и еще искать слова, которые бы определили ее теперешнее состояние – безжалостные, но справедливые слова.

Он научил ее желать слишком многого. Желать его самого. А потом ушел, исчез, оставив ее ни с чем. Чтобы она поняла, что это означает – остаться ни с чем. Наказал ее…

Но пускай он не думает, что она готова сдаться на милость победителя. Ничего подобного! У нее есть собственная гордость. Возможно, это все, что осталось, но она у нее есть!

Что мне сейчас нужно, решила Мегги, это отдохнуть. Я действительно заработалась, так нельзя. А потом стеклодувная трубка снова станет желанной, и работа начнет приносить удовольствие. И успех… Черт возьми, это слово в который уже раз возникло в голове, от него никуда не деться, оно пришло к ней, взяло над ней власть. Вместе с Роганом…

Господи, мысленно простонала она, прикрывая глаза, чтобы не смотреть на дразнящие языки пламени, неужели, когда человек исчезает, начинаешь любить его еще больше! Отчего это так?

– ..Вижу, у тебя распрекрасно идут дела, милочка. – С такими словами Найл Фини, упакованный в один из своих ярких костюмов и похожий в нем на довольную жизнью, нарядную сосиску, обратился к Брианне. – Я всегда говорил, ты башковитая деваха. Моя дорогая сестра была точно такой же, скажу тебе, Крисси… – Эти слова предназначались уже для миссис Суини.

– У вас прекрасный дом, – сказала та, принимая от Брианны стакан сока. – А сад – просто чудо! Дух захватывает.

– Спасибо. Я с удовольствием занимаюсь хозяйством.

– Роган рассказывал мне, – продолжала миссис Суини, – о своем кратком пребывании у вас. Теперь я вижу, он ничего не преувеличил.

– Домовничать у нее в крови! – Найл Фини с такой силой сжал плечо Брианны, что та чуть не вскрикнула.

– Я хорошо знала вашу бабушку, Брианна. Мы были близкими подругами.

– Крисси жалуется, что в те годы я не обращал на нее никакого внимания, – громогласно заявил дядюшка Найл. – Только вся штука в том, что я жутко стеснялся.

– Вот чем-чем, а стеснительностью ты никогда не мог похвастаться, – со смехом сказала миссис Суини. – Просто я была у тебя как кость в горле.

– Если и так, теперь я изменил свое мнение. Заявляю при всех.

Мистер Фини наклонился и запечатлел смачный поцелуй на губах миссис Суини, чем вызвал немалое замешательство Брианны, которой с трудом удалось это скрыть.

– Тебе потребовалось на это больше пятидесяти лет, – с улыбкой заметила миссис Суини.

– Они пролетели как один день, дорогая…

Брианна откашлялась.

– Я, пожалуй, должна… О, вот и мама пришла с Лотти! – воскликнула она, услышав шаги в холле.

– Вы ездите за рулем, как слепая, – донесся до них ворчливый голос Мейв Конкеннан. – Лучше я пойду в Эннис пешком, чем снова сяду с вами в машину.

– Если вам не нравится, научитесь водить сами, – охотно отвечала Лотти. – Тогда почувствуете себя более самостоятельной.

Обе женщины уже входили в гостиную, Лотти снимала с шеи толстый шерстяной шарф. Лицо у нее было розовое, улыбающееся.

– Сама надела вон какой шарф, – ворчала Мейв, – а мне теперь придется неделю лежать в постели с простудой.

– Мама! – Брианна бросилась к ней, помогая снять пальто. – Познакомься с миссис Суини… Это моя мать Мейв Конкеннан и наш друг Лотти Салливан.

Знакомство состоялось. Слава Богу, подумала покрасневшая от напряжения Брианна, мать хоть на минуту отвлеклась от обычного ворчания.

– Приятно встретиться с вами, – улыбаясь, сказала миссис Суини. – Я была подругой вашей матушки, миссис Конкеннан. Мы жили в Голуэе почти дом в дом.

– Я слышала о вас, – довольно сухо ответила Мейв и сразу переключилась на Найла Фини. – Это ты, дядя Найл? Не очень-то жаловал ты нас своим присутствием все эти годы!

– Тем приятней мне видеть тебя после стольких лет, – отвечал тот, заключая племянницу в объятия. – Надеюсь, ты прожила их неплохо?

– Да уж, лучше некуда. – Нетерпеливо освободившись из его здоровенных рук, она уселась возле камина. – Почему у тебя он всегда плохо горит, Брианна?

– Перестань ворчать! – гаркнул Найл. – Ты совсем не изменилась, Мейв. Такая же зануда, как была.

– Я… – начала Мейв, но Лотти Салливан не дала ей договорить и добродушно сказала:

– Разве это ворчание? Так, для начала беседы. А вообще-то я так устроена, что не слышу того, чего не хочется. И вам советую. Правда, у меня немалый опыт: как-никак вырастила четверых детей. И все ох с какими характерами! А уж муженек был…

Она тоже села и вынула вязанье из корзинки, которую держала в руках.

– Какая прелестная шерсть, – сказала миссис Суини, немного ошарашенная агрессивным вторжением Мейв.

– Да, мне тоже нравится. Хорошо доехали из Дублина?

– Прекрасно, миссис Салливан. Я почти уж забыла, какие у нас красивые края здесь, на Западе.

– Одни поля да коровы, – недовольно фыркнула Мейв. – Конечно, если живешь в Дублине, можно в хороший денек прокатиться по нашим местам. А вот как подойдет зима…

Приход Мегги прервал ее монолог.

– Ой, кого я вижу? – закричала Мегги от двери. – Дядя Найл! Ты стал еще больше, чем раньше! Растешь понемножку?

Со смехом она бросилась к нему в объятия.

– Крошка Мегги Мэй, ты тоже немного подросла.

– Да, но совсем чуть-чуть… – Она провела рукой по его лысой голове. – Куда же они подевались? Такие были густые, красивые.

– Видать, добрый Бог решил, что моя башка хороша сама по себе, – спокойно объяснил Найл, – и незачем ее закрывать волосами. А про тебя я слышал всякие сногсшибательные вещи и горжусь тобой, девочка!

– Спасибо, дядя Найл, но люди обычно сильно преувеличивают… Рада видеть вас здесь, миссис Суини. Надеюсь, этот шумный человек не очень измучил вас своим присутствием?

– Пока еще могу терпеть его… Мне бы хотелось, если удобно, Мегги, завтра перед отъездом взглянуть на ваши работы.

– Конечно, миссис Суини.

– Она для всех находит время, – раздался голос Мейв от камина, – кроме своей матери. – Брианна тоже не бездельничает, однако дважды в неделю приезжает поинтересоваться, не нужно ли мне что-нибудь.

– Вот видишь, – сказала ей Мегги, – значит, мне уж не обязательно делать то же самое.

– Если вы не против, – вмешалась Брианна, – я сейчас подам обед. Пойдемте в столовую.

– Какие приятные слова ты сказала! – воскликнул Найл. – Что может быть лучше, чем поесть в хорошей компании?

Он предложил руку миссис Суини, а другой крепко ухватил Мегги за плечо.

Стол был накрыт льняной скатертью, в комнате стояли зажженные свечи, цветы. Еда была вкусной и обильной, и все могло и должно было быть хорошо… Но так, увы, не было.

Чем веселей и непринужденней становилась беседа за столом, тем больше мрачнела Мейв Конкеннан. О, как она страдала, как ей неприятен был каждый из сидевших. Как она осуждала их всех! За веселость, за беззаботность, за то, что говорили обо всем, что Бог на душу положит, но только не о ней, не о ее здоровье, не о ее горестях и мучениях. Как она завидовала им! Но больше всего этой со вкусом одетой богачке, миссис Суини.

Подружка ее матери. В один класс ходили. И она, Мейв, могла быть такой же – жить в большом городе и носить жемчужное ожерелье, если бы не одна в ее жизни ошибка. И название этой ошибки – Мегги.

Ей хотелось плакать – от бессилия, ярости, стыда. От сознания, что жизнь загублена и ничего уже не сделать, это конец.

Вокруг нее бурлил разговор, не очень связный, дурацкий разговор обо всем и ни о чем – о цветах и о прежних временах, о Дублине и о Париже, о детях…

– Приятно, когда у вас большая семья, – говорила миссис Суини, обращаясь к Лотти. – Я всегда горевала, что у нас с Майклом был только один сын.

– Зато он, вероятно, никогда не забывал о своей матери, – сказала Мейв.

– Это зависит и от сына, и от матери, миссис Конкеннан, – заметила миссис Суини, повернувшись в ее сторону. – Но случилось самое страшное: я потеряла его… Что касается меня, то мне всегда хотелось иметь дочь. Господь благословил вас двумя дочерьми.

– Скорее проклял!

– Я положу вам грибов, Мейв, – сказала Лотти. – Они чудесно зажарены. У Брианны золотые руки.

– Меня научила готовить бабушка, – поспешила вставить Брианна. – Я всегда приставала к ней, хотела знать, как и что она делает возле плиты.

– Тебя учила, а меня несла последними словами за то, что я не любила готовить, – со злостью проговорила Мейв. – Я и правда не любила. Думаю, вы тоже не очень много проводите времени на кухне, миссис Суини?

– Боюсь, что не слишком. – Ей пришлось сделать некоторое усилие, чтобы продолжить разговор в спокойном тоне. – Во всяком случае, все мое былое умение готовить не сравнится с вашим, Брианна. Роган был прав, когда расхваливал вас.

– Она зарабатывает этим на жизнь, – сказала Мейв. – Кормит и обслуживает чужих людей. В то время, как родная мать…

– Оставь Брианну в покое, – тихо произнесла Мегги, но глаза ее кричали. – Она не забывает при этом и тебя.

– Это ее долг. Обязанность дочери. Никто за этим столом не станет отрицать этого. Кроме тебя, Маргарет Мэри. Которая пальцем о палец не ударила…

– Поэтому будь как можно ласковей с Брианной, она терпела тебя многие годы. И не кляни ее, как только что сделала.

– О, конечно, я должна сыпать благословения своим детям, которые вытряхнули меня из собственного дома! Оставили в одиночестве, больную…

– Слава Богу, вы ни одного дня не болели по-настоящему, Мейв, – с благожелательной улыбкой произнесла Лотти. – Тому я свидетель. И разве вы сейчас одна, если я все время с вами и ухаживаю, как могу?

– И получаете за это еженедельно денежки! А я имею право на то, чтобы обо мне заботились те, кто плоть от плоти моей. Но ни дочери, ни мой дядя, который сидит в своем хорошем доме в Голуэе, не хотят иметь со мной дела.

– О, Господи, Мейв, – выдохнул Найл, с состраданием глядя на нее. – Почему ты совсем не меняешься? Ну вот ни настолечко! Извини, Кристи, – обратился он к миссис Суини, – что моя племянница так ведет себя.

Бледная притихшая Брианна поднялась со стула.

– Сладкое, пожалуй, поедим в гостиной. Я принесу туда.

– Я помогу вам, милочка, – сказала Лотти.

– Прошу прощения, мне нужно поговорить с матерью, – сказала Мегги, повернувшись к Найду и миссис Суини. – Я вскоре присоединюсь к вам… Зачем ты это сделала? – во весь голос крикнула она, как только все вышли. – Зачем испортила вечер Брианне? Она так старалась. Неужели трудно было хотя бы на парочку часов притвориться, что у нас нормальная семья?

– Мне незачем производить впечатление на эту богачку из Дублина.

– Тем не менее ты произвела его. И очень плохое. Что не могло не задеть всех нас.

– А ты хочешь быть для всех хорошей, Маргарет Мэри? Лучше других? Потому что гуляешь по Венециям и Парижам? – Костяшки пальцев, которыми Мейв оперлась о край стола, побелели, лицо же сделалось багровым, как свекла. – Думаешь, я не догадываюсь, чем ты занимаешься с внуком этой женщины? Продаешь себя без зазрения совести, как самая последняя потаскуха! Душу и тело! В обмен на деньги и славу, которые он тебе добывает. Для тебя всегда это было главным.

Мегги сложила руки на груди, чтобы они так не дрожали.

– Я продаю не себя, а свою работу. В которую вкладываю часть души. Что же касается тела, то оно мое, только мое, и я отдаю его Рогану без принуждения.

– – И поплатишься за это! – зло крикнула Мейв, пришедшая в еще большее возбуждение теперь, когда получила от дочери подтверждение своих подозрений. – Такие люди, как он, ничего другого не добиваются от подобных тебе, кроме того, что бывает в темноте.

– Что ты об этом знаешь? Ровно ничего!

– Зато знаю тебя! Что станет с твоей карьерой, когда у тебя в животе зашевелится ребенок?

– Если это случится и я захочу этого, то попрошу Бога, чтобы у него была мать лучше, чем моя. И уж, во всяком случае, не пущу под откос всю свою жизнь и жизнь того, кто у меня родится.

– Много ты понимаешь, – сказала Мейв с бесконечной горечью. – Попробуй – и сама узнаешь. Поймешь, что это такое, когда жизнь как будто останавливается, а сердце разбивается на мелкие кусочки.

– Но почему непременно так? У многих музыкантов или певиц есть семьи. И дети.

– У меня был настоящий дар… – со слезами, которых она не хотела показывать, произнесла Мейв. – Талант. Так мне все говорили. Но его отняли у меня… Он пропал. Потому что я была самонадеянна и высокомерна. Вроде тебя. Из меня ушла вся музыка, когда я родила первую дочь. Все желания…

– Да, такое, наверное, может быть, – почти шепотом проговорила Мегги после молчания. – Но только в том случае, если желаешь чего-то чересчур сильно.

Желание… И сейчас, до сих пор, Мейв ощущала на сердце старый шрам.

– Что толку в желаниях? – с горечью сказала она. – Если они так легко исчезают.., бросают тебя… Ты отдаешь их за то, чтобы почувствовать мужчину между ног. И от тебя уходит главное…

– Он любит меня, – услышала Мегги собственные слова.

– В темноте мужчины легко говорят о любви. Но ты никогда не будешь счастлива. Рожденная в грехе, живущая в грехе… Ты и умрешь в грехе. И в одиночестве. Одинокая, как я… Наказанная, как я…

– Ты сделала целью своей жизни – ненависть ко мне, – так же тихо сказала Мегги. – И преуспела в этом. Но не это страшит меня больше всего, приводит в трепет. Ты ненавидишь меня, потому что чувствуешь во мне себя. Еще ту, не потерявшую душу и веру в жизнь. Так вот, не дай мне Бог закончить так, как ты.

Она вышла из комнаты и из дома – в сгустившуюся ночь.

Самое неприятное из того, что предстояло Мегги на следующее утро, когда она показывала миссис Суини и Найлу свою мастерскую, было вспоминать вчерашний вечер и извиняться за него. Хорошо еще, что в спокойном свете солнца несколько померкла малопривлекательная картина неудавшегося семейного обеда, но все равно у хозяйки мастерской на душе кошки скребли.

Полегче стало после того, как, отвечая на вопрос Найла, она принялась объяснять назначение разных приспособлений и как ими пользоваться. Дядюшка непременно хотел увидеть, как появляются на свет первые пузырьки стекла.

– Это тебе не музыкальный инструмент, – предупредила его Мегги, отбирая трубку, которую тот поднял слишком высоко. – Так ты можешь облить себя расплавленным стеклом.

– Да уж, лучше не буду, – согласился тот. – Одного художника в нашей семье хватит с избытком.

– Оказывается, вы сами делаете стекло тоже, – сказала миссис Суини, выглядевшая сегодня оживленной и на удивление моложавой в джинсах и шелковой блузке навыпуск.

– Да, из песка, соды и извести, – охотно пояснила Мегги. – А еще нужен полевой шпат, доломит.

Немного мышьяка.

О чем угодно готова она была говорить сейчас, только не о вчерашнем обеде.

– Мышьяка? – с испугом переспросила миссис Суини.

– И еще разная отрава, – улыбнулась Мегги. – Я готовлю всю эту бурду, как настоящая колдунья свое волшебное варево. А потом еще надо подумать о цвете. Кобальт, медный порошок, магнезия. Углекислая соль и различные оксиды.

– Ох, сдаюсь, девочка.

Найл со смехом поднял вверх руки.

– Я не знала, что вы не только художник, но и химик, – сказала миссис Суини.

– Она может все! – воскликнул Найл. – Сестра часто писала мне, как Мегги успевает в школе и какой чудесный характер у Брианны.

– Да, насчет моего чудесного характера она вряд ли могла тебе что-нибудь написать, – призналась Мегги. – Было бы преувеличением.

– Точка в точку, девочка!

– Ох, как я рада тебя видеть, дядя Найл! Представить не можешь.

– Могу, могу, дорогая. И я рад тебя видеть. И Брианну тоже. После смерти Тома я откололся от вас…

– Ничего подобного, дядя Найл! Мы с Брианной понимали, что из-за нашей матери… – Она осеклась и добавила со вздохом:

– Должна еще раз извиниться за вчерашний вечер. Мне не следовало вступать с ней в разговор и потом уходить, не попрощавшись. Но я просто не смогла…

– Не нужно извинений. – Он похлопал Мегги по руке. – То же самое я сказал Брианне. Твоя мать была не в настроении, как только вошла.

– Вечер был ужасающий! – со слезами в голосе воскликнула Мегги.

– Я бы назвала его разъясняющим, – спокойно сказала миссис Суини.

– Пожалуй, и так… Дядя Найл, вы слышали когда-нибудь, как она пела?

– Конечно, дорогая. Прямо как соловей, ничуть не хуже. Но беспокойная была, вроде тех больших кошек, что сидят, бедные, в клетках в зоопарке. Ее всегда считали трудной девочкой. В ней все ходило ходуном. Успокаивалась, только когда пела, а ее слушали. И лицо становилось счастливым и добрым. Так я запомнил.

– А потом появился мой отец?

– Да, потом появился Том Конкеннан. Насколько я знаю, они ослепли и оглохли тогда, никого не видели и не слышали. Может, самих себя тоже. – Найл провел рукой по волосам Мегги. – Наверняка они не заглядывали поглубже в свои души, пока не сошлись. А когда уж случилось, то увидели. Увидели, что и он, и она совсем не такие, как обоим казалось. Как думали раньше. Это окислило им души.

Так я понимаю. Почище твоих окислов.

– Значит, если бы не встретились, она была бы другой?

Он печально улыбнулся, что совсем не вязалось с тем, как он выглядел.

– Нас всех несут куда-то ветры судьбы, Мегги Мэй, – произнес он со странной торжественностью. – Когда они перестают дуть, мы становимся такими или другими. Кто может знать заранее?

– Мне жаль ее, – тихо сказала Мегги. – Честное слово, жаль.

– Она передала тебе многое от себя, девочка. – Найл осторожно коснулся губами ее лба. – Но ты не должна идти по ее следам. Ни в коем случае! Обещай мне.

– Буду стараться, дядя Найл. – Она чуть-чуть улыбнулась. – Спасибо за заботу.

Миссис Суини, испытывавшая сначала некоторую неловкость от того, что присутствует при подобном разговоре, осталась удовлетворена его концовкой и сказала:

– Найл, будь умником, дай мне возможность поговорить с Мегги с глазу на глаз. Ладно?

– Женские пересуды? Что ж, пойду погуляю. – Итак, – сказала миссис Суини, лишь только дверь закрылась за Найлом, – я должна признаться кое в чем. Вчера вечером я не сразу прошла вместе со всеми в гостиную, а вернулась к дверям столовой, где остались вы с матерью. Это был какой-то минутный порыв – мне хотелось помочь вам обеим понять друг Друга.

– Это невозможно, – произнесла Мегги, не поднимая глаз.

– Но, как вы заметили, я не вошла, – продолжала миссис Суини. – А попросту говоря, подслушала, о чем вы говорили.

– Если бы вошли, было бы только хуже.

– Я и сама догадалась. – Миссис Суини взяла Мегги за обе руки, слегка встряхнула их. – Ваша мать явно не понимает вас.

– Скорее слишком хорошо понимает. Я продала часть самой себя, когда почувствовала, что кому-то нужна. То же сделала когда-то она. Только она лишила себя всего.

– Но вы-то не изменили своему предназначению! Если есть талант, зачем его зарывать?

– Это верно. Однако до того, как Роган вошел в эту дверь, я была удовлетворена своим положением. Чувствовала в себе силы. А сейчас.., сейчас все валится из рук и в голове ни одной путной мысли.

– Но отчего?

– Он загнал меня в угол. Я уже завишу не от себя, а от каких-то внешних сил.

Миссис Суини испытующе посмотрела на нее.

– Мегги, насколько я могу судить, путь к каждой вашей работе лежит через сердце. Может, в нем появилось что-то такое, что блокирует этот путь?

Мегги отвела глаза.

– Может быть, миссис Суини.

– Вы чувствуете любовь к Рогану?

– Он сам навлек ее на себя.

– Если и так, то, уверена, не без собственного желания, – как бы про себя сказала миссис Суини.

Мегги отошла от нее, начала прибирать инструменты, которые вовсе не требовали перемещения в другое место. Наступило долгое молчание.

– Она очень одинокая женщина, ваша мать, – снова заговорила миссис Суини. – И, видимо, исключительно по своей вине. Остерегайтесь, чтобы с вами не случилось того же. Вы говорите, в вас много от матери. Но, уверена, не меньше и от отца. И от дяди Найла, наконец. А какая у него жажда жизни, вы сами видите. Все зависит от вас самой.

Она снова взяла руки Мегги в свои.

– Я понимаю, понимаю, – ответила та. – Но в голове все перемешалось.

– Когда голова не в состоянии дать ответ, нужно спрашивать у сердца.

– Мне не слишком нравится.., меня пугает совет, который оно дает.

Миссис Суини с облегчением рассмеялась. – Тогда, дитя мое, можете быть совершенно уверены, этот ответ самый правильный.

Глава 20

В середине дня Мегги заставила себя взять в руки стеклодувную трубку, но часа через два шар, который она выдула, полетел в бак для стеклянных осколков. В другую сторону были отброшены эскизы, которые она перебирала в надежде остановиться на каком-нибудь из них.

В конце концов она снова взялась за подставки для ламп, но и эта работа валилась из рук. Отсутствующим взглядом смотрела она, как только что сделанный стеклянный прут начинает сгибаться, таять на глазах. Не отдавая себе полностью отчета в своих действиях, она опустила его в бак с водой.

Когда, так же безучастно, она вытащила его оттуда, на конце повисла слеза. Обыкновенный осколок стекла в форме слезы, которую мог бы создать и ребенок.

Оторвав ее и взяв двумя пальцами, она поместила этот кусочек под линзы полярископа и увидела, что внутри его живут тысячи разноцветных радуг. Такое множество в таком крошечном объеме!

Она опустила «слезинку» в карман, выловила из бака еще несколько. Прикрыла дверцы печей.

Спустя минут десять она уже входила в кухню сестры.

– Брианна! Что ты можешь сказать, посмотрев на меня?

Откинув с глаз волосы, Брианна взглянула на нее, продолжая замешивать тесто для булочек.

– Что вижу свою собственную сестрицу, – улыбнулась она.

– Нет, не то. Не в буквальном смысле. Попробуй заглянуть поглубже, прошу тебя.

– Я вижу… – сказала после некоторого раздумья Брианна, руки ее ни на минуту не останавливали своего движения, – вижу женщину, которая хочет на что-то решиться. И из-за которой я чувствую порой усталость. Даже злость. – Она говорила все это, не поднимая головы. – Из-за чего мне становится грустно и немного стыдно.

– Я эгоистка?

– Нет, этого порока у тебя как раз нет.

– Зато много других?

– Пожалуй. Почему ты вдруг спрашиваешь? Решила стать безупречной?

– Злишься на меня за вчерашний вечер, Бри?

– Нет. – С новой силой она продолжала месить тесто. – Больше на себя. А еще на судьбу, на стечение обстоятельств. Кстати, ты удивишься, но перед уходом мать похвалила мою еду.

– Это уже что-то новенькое.

– Мало того. Собираясь домой, она обратила внимание на подсвечники, которые ты мне как-то подарила. Сказала, они очень хороши.

– Ушам своим не верю!

– Думаю, таким способом она хотела принести извинения за испорченный вечер.

– Неслыханно!

– Дай Бог, чтобы это были первые шаги к примирению. Правда, перед самым уходом она опять разошлась вовсю. Вылила ушат обвинений на бедную Лотти. Но с той как с гуся вода.

Мегги вынула из кармана лежавшую там стеклянную слезу – такую простую с виду, но таящую столько красоты и разнообразия в своей глубине, и покрутила ее между пальцами.

– Брианна… – Она взглянула на сестру, в глазах у нее была мольба о помощи. – Я сегодня еду в Дублин. На машине.

– Но это долгий путь. А машина твоя такая старая. Срочно вызвали в галерею?

– Нет. Еду, чтобы увидеть Рогана. Чтобы сказать ему, что.., не знаю… Или мы больше с ним не увидимся, или я выйду за него замуж.

– Замуж? – Брианна застыла с комом теста в руках. – Он сделал тебе предложение?

– Да. В последний вечер, когда мы были еще во Франции. Я тогда ответила «нет». Определенно «нет». И я была честной, клянусь тебе. И сейчас так считаю. Поэтому хочу поехать на машине. Чтобы еще и еще обдумать все в пути. И прийти к какому-то окончательному решению. Я зашла сообщить тебе это. Ноя…

Не договорив, Мегги выбежала в сад, оставив сестру в полном недоумении – с руками, погруженными в тесто, и взглядом, устремленным на захлопнувшуюся дверь.

Роган стоял в освещенном солнцем зале, выделенном для его галереи в одном из музеев Рима, и наблюдал за расстановкой работ Мегги. Общим фоном он избрал интимно-золотистый, в стиле эпохи рококо, а подставки под скульптурами велел задрапировать тяжелым красным бархатом. Он знал, что Мегги такое не очень бы понравилось, но считал, что для посетителей этого музея антураж должен быть именно таким.

Он посмотрел на часы, выругал самого себя: опаздывает на встречу, которую сам назначил. Снова влияние Мегги? Раньше он такого за собой не замечал.

В последний раз он обошел выставочный зал.

– Открываете через четверть часа, – напомнил он своим сотрудникам. – Больше внимания прессе, и позаботьтесь, чтобы все были обеспечены каталогами.

После этого быстро вышел на улицу, под теплые лучи итальянского солнца.

– Немного опаздываем, Карло, – озабоченно сказал он водителю, садясь в машину и раскрывая свою вечную папку с бумагами.

Карло ухмыльнулся, натянул шоферскую фуражку пониже на лоб, положил руки на руль – движением пианиста, приготовившегося взять первые аккорды.

– Нагоним время, синьор, – беспечно сказал он.

Роган не успел моргнуть, как автомобиль сорвался с места и вклинился в лавину транспорта, чуть ли не прыжками пробивая себе в ней дорогу. Вжавшись в угол сиденья, Роган просматривал бумаги.

Что ж, можно признать, этот год был совсем неплохим для галерейного бизнеса. Не таким, как золотая середина восьмидесятых, но вполне приличным. Полученные доходы позволят, наконец, начать воплощение его давнишней мечты – открытие специальных филиалов галереи, где будут выставлены только предметы современного ирландского искусства. Нынешняя выставка Мегги – один из пробных камней. В Париже эта проба в общем удалась.

Машина остановилась у тротуара – на всем скаку, словно добрый конь. Карло выскочил из кабины, открыл заднюю дверцу.

– Пожалуйста, синьор. Успели вовремя.

– Вы настоящий волшебник, Карло. Полчаса Роган провел в беседе с главой римского отделения своей галереи. В два раза больше времени – с его сотрудниками и несколькими приглашенными журналистами. Несколько часов посвятил встречам с различными художниками. Вечером он собирался вылететь в Венецию, а в оставшееся до этого время решил позвонить в Дублин.

– ..Джозеф!

– О, Роган! Как там в Риме?

– Вовсю светит солнце. Я закончил дела. Вскоре буду в Венеции. Займусь подготовкой к приему выставки. Потом…

– У меня он на столе, план ваших действий. Когда обратно? На следующей неделе?

– Если удастся, то раньше. Какие-нибудь новости?

– Опять объявился этот Эймен. Я приобрел у него два уличных эскиза. По-моему, очень хороши.

– Прекрасно. Нужно попробовать продать побольше его работ. Поговорим об этом, когда вернусь. Что еще?

– Проводил вашу бабушку и ее друга в Голуэй. Роган хмыкнул.

– Она притащила его в галерею?

– Да, он хотел посмотреть работы Мегги. Занятное существо. Не такой простой, как кажется.

– Я тоже так начинаю думать. Еще что?

– Если говорить о Мегги – она появлялась здесь в самом начале недели.

– В Дублине? Для чего?

– Это осталось тайной за семью печатями. Мелькнула и исчезла. Я так и не видел ее. Зато увидел то; что она отправила для вас морем. Груз только что прибыл. При нем записка на ваше имя.

– Записка?

– Да. Прочитать?

– Конечно.

– Тут всего два слова, Роган. «Это – голубое».

– Голубая записка? Что за чушь?

– Нет, я прочитал вам содержание. А само изделие представляет собой нечто вроде древесного ствола, крона которого похожа на водопад. И все голубого цвета самых разных оттенков. В общем, впечатляет.

Наверное, вы знаете, о чем идет речь?

– Да, Джозеф. – Он улыбнулся в телефонную трубку. – Это по заказу графа де Лоррена. Из Парижа. Свадебный подарок для его внучки. Свяжетесь с ним?

– Конечно. Мне передавали, Мегги была у вас дома и в офисе и везде спрашивала вас.

– Спасибо за информацию…. Джозеф, вот о чем я попрошу вас. Свяжитесь с галереей в Венеции, скажите, что я отложил свой приезд на несколько дней.

Мои планы изменились.

– Хорошо. А когда вы там будете?

– Я дополнительно сообщу вам. Передавайте привет Патриции. До встречи…

Мегги нетерпеливо барабанила пальцами по столику в пивной у Тима О'Малли. Когда это ей надоело, она принялась выстукивать ногой по полу.

– Тим, – раздраженно сказала она в конце концов, – дай мне твой знаменитый сандвич и кружку пива. Не могу столько ждать этого чертова Мерфи да еще на пустой желудок!

– Давно бы так, Мегги, – улыбнулся ей Тим из-за стойки. – У вас свидание?

– Ха! Что я, с ума сошла, чтобы назначать свидание Мерфи? Чтоб меня убила какая-нибудь из его поклонниц! Он сказал, у него дело в деревне, и просил встретиться с ним. А у меня с собой подарок для его матери ко дню рождения.

Она показала на коробку, лежавшую у ног.

– Что-нибудь из того, что сделала сама?

– Ага. И если он вскоре не заявится, я уйду и пускай потом ловит меня где хочет!

Никуда она не собиралась уходить, но почему не поворчать в приятной обстановке, среди людей, которые тебя знают и любят и хорошо помнят твоего отца. Она пододвинула пустой стул, положила на него ноги. Как хорошо! И не нужно никаких Парижей и Римов, когда у нее есть вот это!

И тут в пивную вошел Роган.

Его появление не прошло незамеченным: не так часто появлялся здесь туманным осенним днем человек в таком изысканном костюме. Любопытные взгляды устремились на него со всех сторон. Мегги замерла с кружкой пива в руке.

– Добрый вам день, – приветствовал посетителя Тим О'Малли. – Чем могу служить?

– Пинту гиннеса [7], пожалуйста. – Роган облокотился спиной о стойку бара, улыбнулся Мегги. – Здравствуйте, Маргарет Мэри.

– Что вы здесь делаете? – изумленно спросила она.

– Как? Разве не видите? Заглянул, чтобы выпить кружечку пива. – Он бросил несколько монет на стойку. – Спасибо… Вы неплохо выглядите, мисс Конкеннан.

– Я думала, вы в Риме.

– Я был там. Ваши работы продолжают пользоваться успехом. Узнал об этом по телефону, который вы так ненавидите.

– А, значит, вы Роган Суини? Тим подтолкнул к нему кружку.

– В общем, да.

– А я Тим О'Малли. Слышали, может, обо мне? – Он вытер руки полотенцем, после чего протянул одну из них Рогану. – Был большим другом вот ее отца. – Тим ткнул пальцем в сторону Мегги. – Старик был бы доволен тем, что вы сделали для его дочери. Это уж точно. Гордился бы… Мы с моей женой специальный альбом завели. Все, о чем пишут про Мегги.

– Надеюсь, мистер О'Малли, вскоре вы сможете вклеить туда еще немало газетных вырезок.

– Если вы приехали посмотреть новые работы, – прервала Мегги, – их у меня нет. И не будет, даже если вы встанете у меня за плечами!

– Я не встану у вас за плечами, Мегги. – Роган кивнул Тиму, подошел к ее столику. Он сел рядом с ней, взял рукой за подбородок, наклонился и поцеловал в губы. Поцелуй не был коротким. – Я приехал, чтобы увидеть тебя.

Она не скоро сумела перевести дух и окинуть взглядом пивную, посетители которой смотрели куда угодно, только не на нее и Рогана. Или делали вид.

– Тебя долго не было.

– Ровно столько, чтобы ты успела соскучиться по мне.

– Я почти не могла работать после твоего отъезда, – пожаловалась она, избегая его взгляда, как если бы ей было стыдно в этом признаться. – Начинала и бросала.., начинала и бросала… Ничего не получалось. Того, что хотела… Не могла избавиться от чувства, как ни старалась.., от чувства, что…

Она замолчала, взглянула на него из-под ресниц.

– От какого чувства, Мегги?

– Что скучаю по тебе. И я поехала в Дублин.

– Знаю. – Он перебирал кончики ее волос, заметил, что они сильно отросли. – Тебе трудно далась поездка?

– Как все, что я делаю. Но тебя не было там.

– Я теперь здесь.

Да, он был здесь, и сердце у нее так колотилось, что ей трудно было говорить.

– Я много чего хотела сказать тебе. Я не… – Она не закончила фразу, потому что в дверях показался Мерфи. – Наконец-то. Ты не слишком в ладах со временем!

Мерфи кивнул Тиму О'Малли, поздоровался еще с кем-то и, подойдя к столу Мегги, уселся напротив нее.

– Принесла? – бесцеремонно спросил он, беря с ее тарелки чипсы и отправляя их себе в рот.

– Конечно. Жду тебя целую вечность!

– Еще нет часа дня. – Он взял еще порцию чипсов, повернулся к Рогану. – Вы мистер Суини, не так ли?

– Как вы догадались?

– По одежке. Мегги говорила, вы одеваетесь каждый день так, как будто это воскресенье. Я ее сосед, Мерфи Малдун.

Ее первый поцелуй – вспомнил Роган, пожимая ему руку.

– Рад познакомиться с вами, – сердечно сказал он.

– Я тоже. – Мерфи откинулся на стуле так, что передние ножки оторвались от пола. – Можно сказать, я почти что брат Мегги, – продолжал он, раскачиваясь. – У нее, бедняжки, ведь нет мужчины, который бы приглядывал за ней.

– А ей он и не нужен. – Мегги сделала попытку опрокинуть его вместе со стулом, но Мерфи оказался начеку. – Я и сама могу за собой приглядывать.

– Да, – весело сказал Роган, обращаясь к Мерфи, – она часто делает подобные заявления. Но нужен или нет, теперь у нее есть такой.

Некоторое время Мерфи обдумывал это сообщение. Потом кивнул.

– Что ж, неплохо… Так ты притащила или нет, Мегги?

– Я же сказала уже. – Она взяла коробку, стоявшую у ног, поставила на стол. – Если бы не мое хорошее отношение к твоей матери, я разбила бы эту штуку о твою голову!

– Она будет благодарна, если ты удержишься от этого. – Мерфи открыл коробку. – Ух ты, здорово!

Ей понравится.

Роган тоже так подумал. Это была небольшая ваза бледно-розового цвета, прозрачная до такой степени, что за ней угадывалась тень от руки Мерфи.

– Пожелай матери от меня счастливого дня рождения, Мерфи.

– Так и сделаю, Мегги. – Он осторожно провел пальцем по вазе, прежде чем уложить обратно. – Значит, пятьдесят фунтов?

– Ровно пятьдесят. – Мегги протянула руку ладонью кверху. – Плати.

Мерфи в раздумье почесал щеку.

– А не слишком дорого за такую маленькую вещицу? В нее и не положишь почти ничего съедобного. Правда, моя мать любит всякие ненужные, бесполезные вещи.

– Будешь много говорить, я увеличу цену.

– Целых пятьдесят фунтов! – Покачивая головой, он полез за бумажником, тщательно отсчитал деньги и положил прямо в руку Мегги. – За такую сумму я купил бы ей десяток кастрюль и сковородок.

– И она обрушила бы их на твою голову! – С довольным видом Мегги убрала деньги. – Только идиоту может прийти в голову дарить женщине сковородку на день ее рождения.

– Эй, Мерфи, – позвали его с дальнего столика, – иди к нам, мы хотели тебя спросить…

– Заработала целых пятьдесят фунтов? – усмехнувшись, сказал Роган, когда Мерфи ушел. – Эта вещь стоит раз в двадцать больше, и ты знаешь это.

– Я не хотела брать и столько. Взяла лишь для того, чтобы он прочувствовал свой подарок матери. Да, я не забыла, что по договору ты имеешь право на свою долю от каждой моей вещи. Что ж, ты получишь свою четверть от пятидесяти фунтов.

Он положил руку на ее, сжатую в кулак и лежащую на столе.

– Я отказываюсь от своей законной доли, Мегги Мэй, и обязуюсь не преследовать тебя в судебном порядке при одном условии: сделай такой же подарок моей бабушке к Рождеству.

Она кивнула с серьезным видом.

– Можешь считать, мы заключили еще одно соглашение. А теперь… – Она смотрела на него, словно изучая каждую черточку лица, каждую ресницу в отдельности. – Ты можешь поехать со мной? Тут, недалеко. Я хочу кое-что показать тебе.

– Моя машина у входа. Твой жуткий велосипед уже в багажнике. Она улыбнулась.

– Я должна была догадаться, что ты так и сделаешь.

Ветер осени… Осенние краски листвы… Они едут по узкой дороге в сторону Луп Хеда. Вокруг – моря полей, с которых собрали урожай, и зеленеющих лугов, таких зеленых, какие бывают, наверное, только в Ирландии. Перед глазами Мегги – невысокие каменные ограды, те же самые, что пять лет назад, когда отец ехал здесь вместе с ней в свой последний путь. С тех пор она ни разу не была в этих местах.

Когда она услышала голос океана, ощутила в воздухе его запах, сердце у нее дрогнуло. Она крепко зажмурила глаза, потом снова открыла их.

Открыла и увидела стоящее отдельно здание, владелец которого вывесил на фасаде щит со словами:

"ПОСЛЕДНЯЯ ПИВНАЯ НА ПУТИ К НЬЮ-ЙОРКУ».

"Не сплавать ли нам в Нью-Йорк, Мегги, за следующей кружечкой пива?» – услыхала она голос.

Голос своего отца…

Когда Роган остановил машину, Мегги молча вышла, подставив себя под неистовые порывы ветра, сразу завладевшего всем ее телом. Взяв Рогана за руку, она повела его за собой по протоптанной тропинке ближе к берегу.

Туда, где продолжалась извечная битва волн со скалами, из которой никто не выходил победителем. Над океаном нависал туман, и не было границы между водой и небом – просто единая огромная чаша, наполненная чем-то мягким, тягучим и серым.

– Я не приезжала сюда уже пять лет и думала, больше никогда здесь не буду. – Мегги глубоко вздохнула, но тиски, сжавшие сердце, не отпускали. – Здесь умер мой отец. Мы были вдвоем тогда. Только вдвоем… Это случилось зимой, стоял страшный холод, но отец любил это место, любил смотреть отсюда на океан… В тот день я продала несколько своих работ торговцу из Энниса, и мы отпраздновали это событие у Тима О'Малли, а потом…

– Ты была одна, когда твой отец.., здесь… – Казалось, до него не сразу дошел смысл ее слов. – Бедная Мегги. Мне и сейчас так жалко тебя.

Он крепко прижал ее к себе, она потерлась щекой о мягкую шерсть его пальто, снова прикрыла глаза.

– Мы говорили тогда с ним… Говорили о моей матери, об их браке. Я никогда не понимала, почему они не расстались. И никогда не пойму. В нем всегда жила тоска по чему-то, чего он сам, наверное, не знал. Но он любил меня и Брианну. Страстно, потому что был человеком страстей, не воплощенных в жизнь… Пожалуй, у меня то же самое в характере. Только, хочу надеяться, мне повезет немного больше.

Мегги отодвинулась от него, посмотрела ему в лицо.

– У меня для тебя что-то есть. Не сводя с него глаз, вынула из кармана кусочек стекла, протянула ему на ладони.

– Похоже на слезу, – сказал Роган.

– Да.

Он потрогал пальцами гладкую поверхность, посмотрел каплю на свет.

– Ты даришь мне свои слезы, Мегги?

– Наверное, так. – Она вынула еще один кусок из кармана. – Это получилось, когда горячее стекло капало в воду. Некоторые капли сразу таяли, другие делались крепкими, как скала. – Она наклонилась, подняла с земли камень, ударила по стеклу. – Видишь, не разбивается.

– Осторожней, – предупредил Роган. – Со слезами, как и с сердцами, надо обращаться осторожно.. Я никогда не разобью твое сердце, Мегги. А ты – мое.

– Да. Но мы достаточно часто наносили удары по ним. Мы такие же разные с тобой, как вода и стекло.

– Тем не менее от их сочетания может получиться что-то крепкое, – возразил Роган. – Как скала. Как эти слезы.

– Возможно. Однако не представляю, сколько ты смог бы выдержать в сиротливом доме в Клере, а я в переполненном слугами – в Дублине.

– Можно обосноваться где-нибудь посередине. В средней части страны. – Это решение вызвало у нее улыбку. – Не смейся, взаимные уступки облегчают существование.

– Ты всегда и во всем деловой человек.

Он не обратил внимания на легкую насмешку.

– У меня планы открыть филиал галереи в графстве Клер. Где выставлять только ирландских мастеров.

– В Клере? – Мегги не могла сдержать изумления. – Это все ради меня?

– Боюсь, мой героический облик потускнеет, – засмеялся Роган, – если признаюсь, что начал носиться с этой идеей задолго до того, как узнал тебя. Правда, тогда я не думал именно о графстве Клер. – Ветер крепчал, поэтому Роган застегнул на ней куртку. – Полагаю, в этом случае я смогу часть времени проводить на Западе в уединенном коттедже, а ты – столько же или чуть меньше в доме со слугами.

– Ты все продумал!

– Разумеется. Но по ряду пунктов можно еще поторговаться. – Он снова взглянул на стеклянную слезу у себя на ладони и опустил ее в карман. – Однако один пункт обсуждению не подлежит.

– Интересно, какой?

– Относительно брачного контракта. Мегги, он должен быть заключен на всю жизнь и без всяких оговорок.

– Вы жесткий партнер, мистер Суини.

– Это верно…

Она снова повернула голову в сторону океана. Там тоже шла борьба. Тоже было соперничество. Из которых рождалась магия жизни. Ее волшебство.

– Мне хорошо одной, – тихо проговорила она. – Но мне было плохо без тебя. Никогда я не хотела ни от кого зависеть, боялась привязаться так, чтобы это стало моим несчастьем. Но я чувствую зависимость от тебя, Роган. И я люблю тебя.

Он прижал ее руку к губам.

– Я знаю, – счастливо сказал он.

Она звонко рассмеялась, покачала головой.

– Ты все знаешь! Как прекрасно, наверное, всегда все знать.

Роган приподнял ее с земли и так, держа на весу, нежно поцеловал в губы. Ветер, пахнущий морем, обвевал их разгоряченные тела.

– Если, как ты предполагаешь, я могу сделать тебя несчастной, то я же могу сделать тебя и очень счастливой, – прошептал он.

Мегги еще крепче обхватила его руками.

– Если ты этого не сделаешь, я превращу твою жизнь в ад! О Боже, клянусь, я никогда не собиралась замуж!

– Ты не пожалеешь об этом. Ты будешь моей и будешь счастлива.

– Да, я буду твоей. – Она подставила лицо ветру с океана. – И буду ужасно счастлива этим.