Наоми Митчисон

ИДИ ЛЕГКО

Повесть о Халле — приемыше драконов

Часть первая

Глава первая

МЕДВЕДИ

Рассказывают, что, услышав плач малышки — дочки прежней Королевы, — Новая Королева сказала Королю, что от девчонки надо немедленно избавиться. Король уже не помнил прежнюю жену и наверное всего раз или два видел ребенка, поэтому он тут же согласился и сразу об этом забыл.

Малышка бы погибла, но у нее была старая нянька, Матулли, которая все слышала и знала. Матулли была финкой, в ее краях многие умели превращаться в зверей. Так вот, она обернулась большой черной медведицей, схватила зубами малышку вместе с одеялом и, рыча, протопала прямо из покоев через всю королевскую усадьбу по тающему весеннему снегу в березовую рощу, потом в сосновый лес, а оттуда — в глухие дебри темных густых лесов, где просыпались от зимней спячки другие медведи.

Когда кто-нибудь оборачивается медведем, у него, конечно же, появляются медвежьи повадки, и Матулли не была исключением.

Маленькая Халла сначала ползала на четвереньках с медвежатами и получила немало ссадин и царапин от твердых когтей, которые потом зализывали шершавые языки. Она научилась драться с мохнатыми товарищами и даже иногда побеждать, ведь у нее были ловкие руки, которыми можно было таскать за уши и дергать за хвосты, и еще вцепляться в шерсть и залезать на спины… Иногда она удивлялась, почему у нее не растут когти.

Она узнала мысли медведей и их язык. Этого языка вполне хватало для повседневных нужд. С его помощью можно было выразить разницу между вкусом сушеной мыши и какого-нибудь корешка, передать смак ягоды и меда на кончике языка, или за щекой, или под языком. Можно было рассказать о запахах, а лес всегда говорит с медведями запахами. Можно было даже передать что-нибудь услышанное или увиденное, но нельзя было, например, поговорить о тучах или полете орлов, потому, что медведи в небо не смотрят и о таких вещах не думают. Если бы кто-нибудь захотел объяснить медведям, откуда взялись Халла и ее приемная мать, он бы просто не сумел этого сделать.

В лесу было полно других диких зверей: волков, лис, куниц, оленей, лосей, косуль, зайцев…

Но большинство из них старалось с медведями не встречаться. Летом в лесу все ямки закрывались перепутанными стеблями густых трав, кусты превращались в непролазные чащи, было много мха и душистых папоротников, из жирной земли легко выкапывались сладкие побеги и молодые грибы, в птичьих гнездах лежали теплые яйца, а медвежий мех означал дружбу и защиту.

Медведица-Матулли смотрела за маленькой Халлой не хуже, чем любая медведица может присмотреть за любым детенышем. Халла ела досыта, длинный язык умывал ее, ночью она спала, уютно уткнувшись в медвежье брюхо. Но так не могло продолжаться долго. Медведица-Матулли обладала настоящей медвежьей привлекательностью, и ни один медведь-жених не отказался бы от такой хозяйки. Подходила зима, под камнями и поваленными елками Матулли и ее суженого ждали глубокие удобные берлоги. Ночи стали длиннее и холоднее, и Матулли все труднее было просыпаться и вставать по утрам.

А Халла просыпалась, и прыгала, и дергала Матулли за усы, и просила есть. Тогда Матулли начинала думать о том, какие странные эти люди: нет чтобы благоразумно проспать всю зиму; вместо этого они хлопочут, заготавливая дрова, стригут овец, ткут одеяла, шьют теплую одежду и каждый день варят горячий суп. Похоже, что Халла, несмотря на прекрасное воспитание, все это от них унаследовала. Что же делать бедной медведице?

И тут им всем очень повезло.

Однажды Матулли со своим мохнатым избранником бродила по осеннему лесу в поисках последнего меда диких пчел, еще можно было полакомиться задержавшимся в гнезде поздним птенцом, но супруг Матулли ворчал, чувствуя, что скоро выпадет снег и пора забираться в берлогу на долгий зимний сон. Халла носилась рядом, как сумасшедший мотылек, и спать явно не собиралась. Ее, наверное, стоило съесть, и медведь сделал бы это с удовольствием, если бы не боялся Матулли.

Вдруг мимо галопом проскакал олень, в ужасе оглядываясь. А за ним пробежал барсук. Барсук тоже спешил, но нашел время приостановиться и сказать медведям, что скоро здесь появится дракон, которому лучше не попадаться на пути. Большой медведь тут же повернулся и, вскидывая задом, удрал: никогда еще родная берлога не казалась ему такой желанной. А Матулли попятилась в клюквенные заросли и влажный мох, затащив Халлу за спину.

Дракон и вправду скоро появился, с дымом, треском и грохотом. Матулли еще отступила, кашлянула и сказала:

— Господин.

Ибо она знала, что драконы в общении превыше всего ценят вежливость.

От удивления дракон дохнул пламенем, опалив клюквенные кустики и кончики ворсинок густого меха Матулли вдоль спины. Но он не собирался никого обижать, остановился и весьма благосклонно выслушал до конца рассказ Матулли про Халлу Медвежьего Приемыша.

Матулли пришлось говорить по-человечески, потому что на медвежьем языке она не могла всего объяснить. Но драконы, в доступных им пределах, очень сообразительны, и большинство из них понимает не только языки многих животных и птиц, в чьих песнях, впрочем, много чувства и мало смысла, но также языки гномов, троллей, великанов и людей.

Ну, а из людей драконы больше всего терпеть не могут королей и так называемых героев. Причина здесь в том, что те почти всегда нападают на драконов. Поэтому, когда дракон (кстати, его звали Оггхи) услышал, что бедного розового человечьего детеныша обидели Король с Королевой, он, ни минуты не раздумывая, заявил, что удочеряет Медвежьего Приемыша Халлу и постарается воспитать ее в лучших принципах истинного драконства.

— А ты проследишь, чтобы она ела вовремя? — спросила Матулли.

— Ты когда-нибудь слышала, чтобы драконы голодали? — сказал Оггхи.

— А в огонь она не попадет, господин?

— Я сам сделаю ее огнестойкой, — сказал дракон.

— И каждый вечер будешь расчесывать ей волосы?

— Собственными когтями, — ответил дракон, — ибо у этого ребенка единственно правильный цвет волос: они как золото.

— А если она заплачет, ты вытрешь ей слезы?

— Шелковым шарфом принцессы Страны Пряностей, которую так предусмотрительно предложили моему двоюродному брату, дракону Великой Пустыни. Я вижу, что у этого ребенка единственно правильный цвет глаз: они как сапфиры.

— А где теперь Принцесса Пряностей? — спросила Матулли, потому что подумала, что эта принцесса могла бы стать подружкой Халлы.

Дракон прокашлялся, прикрыв пасть лапой.

— Принцессу моему кузену предложило население. С их стороны это было вежливо и вполне приемлемо. К несчастью, вмешался герой — их всегда посылают мешать удовлетворению наших насущных потребностей. В итоге принцесса — и герой, конечно, — погибли. Моего бедного кузена при этом ткнули в глаз. Шарф он отдал мне в обмен на двойной браслет.

— Ты позаботишься, чтобы она не мерзла ночами, господин? — сказала Матулли, изо всех сил стараясь выполнить свой долг, но думая при этом уже о собственной удобной берлоге и бестревожном долгом сне.

— Ей будет тепло, — сказал дракон, — и больше того, у нее будут два ночника, потому что мы, драконы, во сне дышим через ноздри.

После этих слов Оггхи посадил Халлу себе на спину, и она, вцепившись в шипы, завизжала от восторга, оказавшись чуть не выше деревьев.

А Матулли, для которой мысль о теплой берлоге, мохнатом супруге и зимней спячке стала невыносимо соблазнительной и вытеснила все другие мысли, попробовала поклониться дракону, но у медведей это плохо получается. Поэтому она просто развернулась к нему широкой черной спиной и, ломая кусты, ушла вглубь леса.

Дракон Оггхи поднял брови, посмотрел на Халлу через плечо и медленно подмигнул ей краем глаза, как умеют делать крокодилы, а потом быстро снизу вверх, как делают орлы, ибо в нем было что-то от обоих.

Халле это все ужасно понравилось, и она крепко вдавила пятки в чешуйчатые бока, а дракон с треском взмыл над лесом, опалив по дороге пару кустов и пройдясь языком пламени по шкуре какого-то зверя, из гордости или по глупости не отскочившего в сторону.

Глава вторая

ДРАКОНЫ

В тот вечер по дороге домой Оггхи взлетел на Сигнальную Гору, верхушка которой была такой голой и выжженной, что даже на самых лежачих камнях мох не рос. Тут Оггхи громко загудел и выпустил в небо из ноздрей две гигантские огненные лилии. Огонь растаял в быстро наступившей темноте, и к Горе, шумя крыльями, как стая из тысячи гусей, подлетели двоюродные братья дракона Оггхи: Бавк, Горк, Хафр и Грор. Они внимательно выслушали всю историю, пока счастливая Халла лупила голыми пятками по спине собственного дракона. И тут же решили немедленно сделать ее огнестойкой, пока ничего досадного не случилось. Надо сказать, что это было мудрое решение.

Церемония посвящения огнем очень старинная и очень красивая. Выполнять главный обряд может только сама богиня Деметра или Магистр древнего Ордена Драконов, в сопровождении не менее двух членов Ордена. Привыкшая к шершавым языкам медведей, Халла даже не поежилась, когда ее лизали раздвоенные огненные драконьи языки. Некоторое время после этого все, на что она смотрела, казалось ей обведенным огненной каймой, и потом, когда она выросла, это видение повторялось, если она злилась.

А весь тот вечер и потом почти всю ночь, когда Халла уже спала, вокруг нее взволнованно и увлеченно кружились и танцевали драконы, то взмывая к звездам, то опускаясь на камни, выбрасывая фонтаны огня, который отражался в полированных когтях и чешуе, рассыпаясь на сотни искр и вспышек. Иногда они взлетали очень высоко, складывали крылья и неслись вниз, как огненные стрелы, иногда ракетами улетали так далеко в ночь, что начинали казаться маленькими точками, а потом возвращались с шумом и громом.

И они договорились, что воспитают Халлу во славу драконства и на горе всем королям, героям и прочим врагам истинных драконов. А под утро, когда рассвет еще не тронул край неба серым крылом и звезды не успели потускнеть, только стали холодными, дракон-Магистр Оггхи унес к себе спящую девочку. Она спокойно лежала в его громадных когтях, ее светло-золотистые волосы развевались и колебались от его жаркого дыхания, но ни один волосок не загорелся и не потемнел.

Вот так случилось, что Халлу воспитывали драконы, и из года в год учили ее думать по-драконски.

У нее были длинные уроки по геологии и арифметике, особенно по умножению, из которого, естественно, вытекала экономика, по драконской истории и по основам магии, куда входили элементы колдовства, подобранные специально по ее возможностям. После уроков можно было поиграть в сокровищнице Оггхи, покататься с горки из жемчужин и построить крепость из золотых и костяных шкатулок, или обвешаться драгоценными бусами и смотреться, пока не надоест, в полированные серебряные зеркала; зеркало обычно держал кто-нибудь из поклонников — юный дракончик с огненной улыбкой и мягкими чешуйками, потому что сам недавно вылупился.

Обычно она носила золотые платья, а за ежевикой ходила в серебряном; все-таки как ни старались драконы вытравить из нее медвежьи повадки, мед и ягоды она обожала, как медвежонок. Однако ей нравились и драконьи обеды, на которых подавались пережаренные суставы, паленые головы, горячие пудинги и жгучие имбирные пряники с перцем. А уж драконьих орешков она ела, сколько хотела. Если вы никогда не ели драконьих орешков, то я вам сейчас объясню, как они делаются. Берете металлический поднос — настоящие драконы едят только на золоте — и насыпаете на него чищеный миндаль, изюм, чернослив, потом заливаете все коньяком и поджигаете. А тут уж хватайте и ешьте, кто сколько успеет. Я помню, что при этом на подносе всегда оставалась невкусная жижа, но последний раз мне давали драконьи орешки сорок лет назад, люди давно перестали почитать драконов и готовить лакомства в их честь.

Драконы любят жить на выжженных пустошах и в огнедышащих горах или на большой высоте, где голые вершины покрываются снегом. Оггхи тоже жил на Драконьей Горе, но время от времени молодые драконы, Борк или Хафр, которым было всего несколько столетий, брали Халлу с собой в долины, где были леса и текли реки, и показывали ей издали поселения людей, дома, поля, овины и загородки недалеко от фьордов, в которых болтались на воде привязанные лодки, если не было шторма: при сильном ветре лодки вытаскивали на берег. Самые большие лодки были похожи на драконов, но драконы не знали, почему. Это, конечно, могло быть особой формой уважения (что было бы вполне логично), но когда имеешь дело с людьми, ни в чем нельзя быть уверенным.

Летом на Драконьей Горе было жарко и даже душно, а Выжженная Пустошь вокруг колола ступни. Зимой все это покрывалось снегом и между небом и землей опускались мерцающие завесы Полярного Сияния, и сияние окружало цветным венцом Полярную Звезду. Драконы, пролетая через него, потрескивали от атмосферного заряда. Зимой до них долетал из дальней дали тревожный вой волка Фенрира. Но Халла знала, что пока она находится при сокровище в окружении драконов, ей ничто не грозит.

На уроках истории ей рассказывали о Начале Начал, о том, как над гнездом первого дракона выросло дерево Иггдрасил и как раскололись первые драконьи яйца.

Она узнала о Норнах, плетущих ткань судеб, и о странных причудах Всеотца, который сделал людей просто так, для забавы. Потом она узнала о том, как люди возмутились и восстали против драконов. Великий Дракон учил людей выращивать для своих обедов овец и коров и не роптать, если случайно вместе со стадом оказывался съеденным пастух, ибо все к лучшему, если правильно смотреть на вещи. Когда стада и отары увеличивались настолько, что начинало угрожать перепроизводство, на поле человеческой деятельности вступал (точнее, влетал) дракон и без всяких хлопот ликвидировал излишки. Время от времени, причем для общей же пользы, человечество получало указание предложить своему дракону свеженькую сочную принцессу.

Но человечество почему-то возмутилось. Короли, полководцы и герои, нечестно вооружившись огнеупорными доспехами и отвратительными копьями, подстрекаемые некими подпольными элементами, становились между драконами и принцессами в ущерб интересам населения. Иногда это кончалось трагически, как было, например, когда славный дракон пал от руки человека по имени Георг, или когда другого дракона при попытке познакомиться с Андромедой зверски убил Персей. Можно найти доказательство того, что ни одну принцессу не спрашивали, хочет ли она, чтобы победитель дракона освободил ее и унес, обрекая тем самым на судьбу хуже смерти (что и доказывать не надо). Случалось, что драконов убивали хладнокровно и без всякого повода. Совсем недавно это произошло с драконом-Магистром Фафниром, родным дядей Гоука: его грубо разбудил и безжалостно проткнул мечом молодой герой по имени Зигфрид, который, впрочем, сам плохо кончил.

Чаще всего, как и полагается, побеждали драконы.

Халла любила играть в принцессу и дракона. Она воображала, что ее привязали к дереву, и ждала, чтобы кто-нибудь из молодых драконов подлетел к ней с раскрытой пастью и полыхнул на нее восхитительно щекочущим огнем. При этом рядом не было ни одного противного героя. Иногда Халле хотелось, чтобы она была настоящей принцессой и все это случилось не понарошку.

Экономика оказалась более серьезной наукой.

Коротко, она сводилась к следующему. Драконы копили сокровища. Короли и герои их растрачивали. Короли считали похвальным ужасное прозвище «даритель». Они дарили браслеты! А откуда брались браслеты? Конечно же из сокровища, с таким трудом добытого и с такой нежностью и заботой сбереженного драконом! На дракона подло нападали, его злодейски убивали, а сокровище попадало в руки тех, кто не приложил никаких усилий для его накопления, кто его не заработал. Герои похвалялись щедростью. А что такое щедрость? Быть щедрым — означало отдать что-либо не заработанное тому, кто этого не заслуживал. Что могло быть отвратительнее с точки зрения здравомыслящего дракона? Ограбленному дракону, если он оставался жив, приходилось заново все собирать, прятать, переписывать и охранять, — заметьте, рискуя жизнью!

У каждого дракона была пещера, в которой, как того требовал закон их природы, хранилось сокровище: разве блеск сокровища не подразумевается бархатной темнотой пещерных ниш? Таков был неизменный с Начала Начал порядок жизни.

— А откуда взялось золото с самого начала? — спросила Халла, наморщив лоб. Она сидела на камне, обхватив руками колени. На ней было золотое платье для уроков, с большими рубинами по подолу и вокруг шеи.

— Его выплавляют из камня гномы, — сказал Оггхи. — В старину только гномы этим занимались. К несчастью, они научили своему искусству людей. А ведь именно люди силой или хитростью всегда выманивали его у гномов. Люди всегда славились подлостью. Через людей золото попадает в наши пещеры, где ему самое место, и драконы надежно его охраняют.

— А почему драконы не берут его прямо у гномов? — не унималась Халла. — Тогда люди бы не понадобились.

— Потому что, — терпеливо ответил Оггхи, — гномы живут в таких щелях и пещерах, куда дракон нормальных размеров не влезет. А люди, которые недалеко ушли от гномов, могут в них втиснуться.

Халла расправила руки, ее браслеты и кольца зазвенели и засверкали на солнце.

— Как хорошо, что я дракон! — сказала она.

— Не забывай о том, дитя, — сказал Оггхи, — что ты не только думаешь по-драконски, но и входишь в драконье сокровище. В мое сокровище. И еще запомни, что если тебя увидит человек, он тут же попытается отобрать и унести все, что на тебе надето, и, может быть, даже тебя убить.

— Я дохну на него огнем, — сказала Халла. — Когда ты научишь меня дышать огнем? Мне надоела история.

— Очень печально, — сказал Оггхи, — но я не могу научить тебя дышать огнем.

— Почему? — спросила Халла. — Это потому, что я раньше была медведем? Если ты согласишься показать мне, как дышат огнем, я попробую отвыкнуть от ягод и не набирать землю под когти! — драконы всегда выговаривали ей за это.

Оггхи вздохнул, опалив при этом тощий лишайник, случайно выживший на боку камня. Он почувствовал, что наступил момент, когда она должна узнать правду о своей жизни, хотя при всем драконьем воспитании ей это будет трудно понять, а ему — очень трудно говорить. И он произнес:

— Я должен тебе кое-что сказать, девочка. Когда ты смотришь в зеркало, то разве не замечаешь, что ты не похожа на меня и вообще не похожа на дракона?

— Ну, не очень похожа, — протянула Халла, разглядывая длинные пальцы на ногах, на которые нацепила золотые кольца с изумрудами. Пальцы все-таки были маловаты, и ногти недостаточно остры, чтобы стать когтями. — Может быть, когда я еще вырасту, я буду больше на тебя похожа. У меня, кажется, уже крылья начинают расти, — добавила она, пытаясь заглянуть себе за плечо и почесывая спину.

Из одного глаза Оггхи выкатилась горячая слеза.

— Боюсь, дитя, что ты никогда не станешь похожа на дракона, потому что, сказать правду, ты не дракон.

— Но… — сказала Халла, и у нее задрожали губы, — я же чувствую, что я дракон! Ты всегда говорил мне, чтобы я была хорошим драконом. Я знаю, что я дракон!

— Увы! — сказал Оггхи. — Этого мало. Хотя это уже кое-что. Но я должен тебя все равно огорчить. Наберись храбрости, девочка моя, как хороший дракон. На самом деле ты — дитя человека, а у нас ты приемыш. Но не падай духом, — быстро добавил он. — Здесь ты в полной безопасности. Ты никогда к ним не вернешься, если только сама не захочешь.

Халла громко разревелась и повисла на шее у Оггхи.

— Я никогда-никогда не захочу к ним возвращаться! — повторяла она. — Зачем ты мне сказал? Почему не превратил меня в дракона?

— Даже Норны не смогут этого сделать, и сам Всеотец не сможет, — печально ответил Оггхи.

— Но почему? — спросила Халла. — Ты же учил меня превращать камни в лягушек! Это даже у меня получается, разве нет? (Это у нее лучше всего получалось на уроках магии).

— Подумай хорошенько, — сказал Оггхи. — Твои лягушки делали только то, что хотела ты. Если не сказать Волшебное Слово, они даже не прыгают. Если бы мне удалось превратить тебя в дракона, — в чем я сам очень сомневаюсь, — ты бы могла взлетать, дышать огнем, собирать сокровище и вообще делать что-нибудь драконское только по моему слову. В мыслях и в сердце у тебя не было бы никакого драконства. А сейчас, я уверен, в тебе его много. В некотором смысле.

С этими словами он припечатал ей на лоб горячий поцелуй, потом вспомнил про старинный граненый изумруд в самом дальнем углу пещеры, который Халла ни разу не видала, и предложил ей пойти туда и вместе разыскать его. Она сразу приободрилась, потому что в своем маленьком драконстве считала заботу о сокровище самым благородным и увлекательным делом, с которым ничто не могло сравниться!

Глава третья

ГОСТИ НА ДРАКОНЬЕЙ ГОРЕ

Халла становилась старше и все реже вспоминала о том, что она — человек. Иногда она забывала об этом на несколько дней кряду. Однажды на Драконью Гору пришло с визитом семейство Гренделей — странные водяные существа, которые сначала косо смотрели на Халлу, чья человеческая внешность напомнила им о плачевной судьбе их бабушки и старшего дяди, погибших от руки человека по имени Беовульф, который преследовал старуху до самого дома на дне Ужасной Пучины и отрубил ей руку. И все только за то, что они в срок пришли за данью во дворец короля данов Хеорот и взяли свое — всего лишь! К чему придет мир после этого? Человечеству нельзя доверять.

Но вскоре они уразумели, что Халла, хоть и человек, совсем не такая, и когда уходили, оставляя мокрые следы на камнях Драконьей Горы, то, восхищенные ее сочувствием и здоровой злостью, предложили отныне называть ее «Халла Смерть Героям», они были уверены, что ее предназначение — мстить героям и их племени за драконов, гренделей и всех им подобных. В этот вечер, укладываясь спать в свое не то драконье гнездо, не то медвежье логово, которое она сама устроила из мха и жемчуга, Халла очень гордилась собой. Прозвище Медвежий Приемыш было прекрасным для начала, ибо отделяло ее от остального человеческого рода, но Смерть Героям звучало еще лучше.

На Драконью Гору приходили новости из внешнего мира, но разумеется не из мира людей и не из мира богов. Важные для драконов события происходили на других уровнях. Например, раз в столетие птица-Феникс складывала для себя костер, и возжигание этого костра было очень торжественной церемонией. Для нее выбирали молодого дракона, не успевшего обзавестись сокровищем, и он должен был верно направить один-единственный сильный выдох. При этом в Аравийской пустыне всегда собирались благороднейшие драконы из древних родов. Оггхи в юности однажды туда летал. Но теперь он склонен был считать подобные дела излишеством: его сердце было там, где лежало сокровище. А Халла жадно слушала каждое слово и мечтала когда-нибудь все увидеть. Она представляла себя то прекрасным добела раскаленным Фениксом, то скромным юным драконом, совершившим свой первый подвиг, которому предсказывают блестящее будущее.

Время от времени Оггхи улетал по делам.

Он всегда очень следил за собой и за тем, чтобы когти у него были острыми, а суставы — гибкими. Халла проверяла все его чешуйки, нет ли среди них треснутых и обломанных. Если такие попадались, то она брала напильник, шкурку, свою шкатулку мелкой практической магии и быстренько приводила все в порядок. Оггхи считал это неоценимой помощью. Но ее очень тревожило одно мягкое место под передней лапой дракона, и однажды она пыталась заставить его прикрыть уязвимый участок кольчужкой, найденной в сокровищнице, но Оггхи заявил, что это будет не по-драконски, кольчужку отверг и твердо сказал, что никакой опасности нет. В самом деле, он каждый раз благополучно возвращался и приносил пополнение в семейную копилку. Халла с восторгом его рассматривала, датировала, записывала, и они вместе находили в пещере единственно правильную нишу для каждой вещи.

Когда Оггхи отлучался, Халла занималась домашними делами, и к ней на чай залетали молодые драконы. Чай они пили почти кипящий с перечными бутербродами. Иногда приходили другие гости из-за леса у подножия горы. Прибегали единороги, которые ходили за Халлой, как привязанные, и если она садилась, клали ей на колени влажные морды, преданно тараща большие золотистые глаза. Головы у них были тяжелые, и это было очень неудобно, особенно если они подходили парой. И кататься на них было совсем не так интересно, как на драконах.

Время от времени появлялись толстоногие тролли, но вместо того, чтобы нормально разговаривать, они издавали глухие звуки, словно из подземелья, и когда ели, разбрасывали кости.

Наведывались великаны. У каждого из них была какая-нибудь особенность, например третий глаз, чем они так гордились, что не уставали хвастаться, и больше ни о чем не говорили. А их семимильные сапоги и шапки-невидимки выглядели очень обыкновенно и неинтересно. Один великан Бойг вместо зонтика носил елку, а когда начинался дождь, движением большого пальца раскрывал ее в дуб. Но он говорил только загадками, и Халла при нем всегда смущалась. К сокровищу никто из них серьезно не относился. Тролли, например, по поводу ценностей отпускали глупые шутки самого дурного тона.

Однажды Борк взял Халлу с собой в гости к старому Морскому Змею. На каждой его голове была корона, они все говорили одновременно, пуская слюни, так что Халла ничего не поняла. Тогда же она встретила веселую компанию хорошеньких русалочек. Оказалось, что некоторые из них уже достигли того, о чем мечтала она: погубили героя, а то и двух. Но когда она спросила, как это было, чуть не произошла беда. Они сказали, что сейчас покажут, и не успела она рот открыть, как они уже тащили ее под воду на дно и не пускали и смеялись, отчего в воде заискрились цепочки пузырьков. Отпустили они ее только тогда, когда Борк, догадавшись, что происходит, стал кусать их за хвосты. Может быть, русалки ничего плохого не замышляли, а хотели только поиграть, но Халла обиделась и больше не соглашалась даже близко подходить к воде.

Во время одной из деловых отлучек Оггхи, когда Халла осталась одна на Драконьей Горе и от скуки полировала драгоценные камни, прямо у нее над головой внезапно разразилась гроза, из самой черной тучи выскочил крылатый конь, громыхнул у порога пещеры всеми четырьмя копытами и высек искры из камня. Конь был крепкий, мохноногий, с широкой спиной, мощной шеей с подстриженной гривой и крыльями из крупных жестких перьев. Ему надо было быть сильным, потому что дева, сидевшая на нем, была из тех, кто одной рукой сваливает копну сена. И ей надо было быть сильной, потому что она была валькирией, и ей часто приходилось на полном скаку подхватывать проткнутого копьем героя и перебрасывать его на круп коня или нести под мышкой прямо в Валхаллу, а он ничем не мог ей помочь. Дева спрыгнула с коня, сняла шлем, из-под которого упали две тяжелые рыжие косы, почесалась сквозь кольчугу и спросила:

— У тебя найдется иголка с ниткой, дитя? Опять юбка порвалась.

Догадавшись, что это — одна из тех, кого называют Детьми Желанья Всеотца, Халла поспешила принести просимое. Пока валькирия, которую звали Стейнвор, зашивала крупными стежками ненадежную деталь туалета, то и дело укалываясь об иголку и ругаясь, они обменялись парой слов. Халла предложила валькирии чашку медового питья и извинилась, что ничем не может угостить коня.

— У нас здесь ничего не растет, — сказала она. — Даже медвежьих ягод нет. Все рано или поздно сгорает.

— Еще бы, — сказала Стейнвор. — Но я не собираюсь сидеть здесь неделю. Стой спокойно, ты! — повернулась она к коню и объяснила Халле: — Он не выносит драконьего запаха.

— Драконы не пахнут! — возмутилась Халла.

— Это ты так думаешь, милочка, — ответила Стейнвор, сморщив нос. — По-моему, они воняют… Слушай, а почему бы тебе не уйти отсюда? Не к людям, конечно, я же вижу, что это не для тебя. Можешь принять участие в нашей охоте. Почему бы тебе не присоединиться к девушкам? Я могу поговорить со Всеотцом. У нас здорово!

— Большое спасибо, — вежливо ответила Халла, — но я не уверена, что мне это подойдет. Вы ведь должны выбирать героев — прикасаться к ним? А я их ненавижу!

— Далеко не все из них хотят быть избранными! — сказала Стейнвор и коротко засмеялась, как лошадь. — Мы их подбираем, пока они еще не успели сообразить, чего хотят. Они все понадобятся Всеотцу, когда пробьет час Последней Битвы, а тем временем пусть они думают, что ведут жизнь, к которой привыкли. Нам до них дела нет. Охота заключается лишь в том, чтобы найти и подобрать. Это интересней, чем охотиться на диких кабанов.

— Вы приносите их Всеотцу, чтобы они потом напали на Всемирного Змея Мидгарда? — с сомнением в голосе спросила Халла. — Конечно, мне не довелось встречаться со Всемирным Змеем, но…

— Ага, вот оно что! — сказала Стейнвор. — Ты не знаешь, на чьей стороне твои драконы, и ты с ними! Вижу, вижу! — и она ткнула Халлу под ребра рукояткой кинжала: острием его она как раз чистила ногти.

— Драконы всегда очень уважительно отзываются о Всеотце, — сказала Халла, пытаясь не произнести ничего лишнего.

— Может быть, может быть, — сказала Стейнвор. — Но я все равно не уверена, что они на стороне Всеотца. Они, наверное, кем-то приходятся Всемирному Змею. А ты боишься прогадать, оказавшись не на той стороне? Идем со мной, детка, мой конь привык носить двоих. Я поговорю со Всеотцом, и все уладится.

Валькирия схватила Халлу за руку и потащила к коню, как сельская девчонка тянет упирающуюся телку.

— Не надо! — завопила Халла. — Я не хочу! Я дракон!

— Чушь! — коротко сказала Стейнвор и почти втащила Халлу на коня, но та изогнулась, как дракон, царапнулась, как медведь, и атаковала самую уязвимую часть туалета валькирии — оборки на юбке. Стейнвор не привыкла к тому, чтобы на ее охоте на нее нападала дичь: герои обычно так удивлялись, что убиты, что не шевелились. Она отпустила Халлу.

— Мне за тебя стыдно, девочка, — сказала она. — Хочешь жить с вонючими драконами, в то время как можешь пойти в Валхаллу. Не знаю, что подумают Норны, но уж об этом я им обязательно расскажу.

Она ударила коня пятками по бокам и под громовой раскат взлетела назад в свою тучу.

Бедная Халла села на камень и расплакалась. Что, если валькирия в самом деле все расскажет Норнам, и те изменят ее судьбу? На чьей стороне драконы? Неужели они правда воняют?

На Гору спланировал Грор, красно-зеленый дракон с торчащими вперед передними зубами. Халла осторожно спросила его: не знает ли он, на чьей стороне будут драконы в Последней Битве?

— Разумеется, на стороне победителя, — сказал Грор.

— А им будет Всеотец?

— Не бери лишнего в голову, — сказал Грор, преданно сворачиваясь вокруг камня, на котором она сидела. — Всеотец был с самого начала. И драконы были. Тебя, наверно, растревожили боги? Тут был Локи?

— Нет, нет.

— На дальнем краю Проклятой Пустоши я видел очень неприятную радугу, — кто-нибудь по ней спускался? Ты узнаешь Всеотца, если встретишь? — шепнул он с дымным выдохом. — Он бродит под видом Странника, надвинув шляпу на один глаз, но в нем есть что-то особенное. И с ним почти всегда два ворона — подозрительные птицы. Говорят, что они на стороне людей: напоминают ему про то, о чем лучше забыть. Бальдр и Тор тоже якшаются с воронами. Но не надо о них думать. Надо храбро встречать свою судьбу; мы, драконы, от драконства не отступим… Ты что, плачешь?

— Нет, — сказала Халла, проглатывая слезы. — Я знаю, что к чему.

Глава четвертая

ГЕРОЙ

Время шло, и Халла перестала беспокоиться о том, что узнают или не узнают Норны. Похоже было, что они не собирались вмешиваться в ее судьбу. Может быть, Стейнвор просто не допустила к ним, может быть, она не знала про дерево Иггдрасил, и вообще про то, о чем думал Всеотец. Сокровище Оггхи росло, пришлось углублять пещеру — Оггхи работал когтями, а Халла — руками. Иногда они навещали других драконов, которые показывали им свои сокровища, и Оггхи давал молодым драконам советы, учил их быть осторожными и взимать дань по системе, и даже если на полях у человечества наблюдалось изобилие, есть не только домашних коров, овец и птицу, но оленей, диких коз и тому подобных животных. О том, что драконам можно есть медведей, не упоминалось, чтобы не обидеть Халлу.

У драконов тоже есть недостатки — в одном из них они сами признаются и над собой посмеиваются: драконы хватают все, что попадается им в лапы, и не умеют идти на компромисс. Может быть, именно потому, что эта черта была слишком сильно выражена у одного молодого дракона, Лхота, и возник у людей первый протест. Сначала ему отказались выдать дань, а когда от жителей подчиненного ему Дейла об этом узнали остальные, началось самое настоящее антидраконство. Вместо того, чтобы выгонять на скалы возле пастбища одного-двух жирных быков и спешно отступать при приближении дракона, люди стали загонять скот в пещеры и закрывать вход бревнами или даже каменной кладкой. Когда Лхот, не очень крупный и не очень опытный дракон, которому еще не исполнилось двухсот лет, попытался все же взять то, что ему полагалось, на него кинулась целая толпа людей с копьями, и он еле когти унес под их грубые крики.

С человечеством трудно иметь дело еще и потому, что оно изобретательно. Драконам жилось бы намного легче, если бы это было не так, или если бы людей можно было удерживать в разумных границах, используя для обработки золота, огранки и оправления камней, или таких торговых целей, как доставка сокровищ из дальних стран в места, достижимые для драконов. Но человечество развивается вопреки драконьим интересам. Вместо плетней и заборов, что уже было неудобно, оно стало строить каменные стены. Мечи стали острее, броня крепче. Когда Оггхи был молод, то люди, как он часто рассказывал Халле, могли больно ткнуть заостренным колом, это было неприятно, но терпимо. Оружие было бронзовым, и даже с ним необязательно было встречаться, разве что в исключительных случаях. Щиты были кожаные. Стрелы, хоть и с бронзовыми наконечниками, редко причиняли серьезный вред. А когда был молод дед Оггхи, люди вообще дрались только кремневыми топорами и заостренными костями.

Теперь мечи стали делать из железа. Они стали острее и крепче. Наконечники на копьях стали длиннее и вонзались глубже. Луки стали больше, стрелы тяжелее. Доспехи противостояли огню. Драконы в жестоком мире становились практически беззащитными.

Но надо было жить и добиваться своего.

Друзья-драконы посоветовали Лхоту стать налетчиком: вылетать, если надо, ранним утром и хватать выбежавшего из дома ребенка или женщину, идущую доить скот. Надо заставить уважать себя. Когда люди вспомнят свой долг, можно будет предложить Королю Дейла отдать дочь подходящего возраста и упитанности, если у него такая имеется. Лхот успокоится, и все опять пойдет хорошо.

Но то ли Лхот допустил грубую ошибку, то ли он недооценил жестокость и коварство своих подданных, все получилось не так. Вместо пухленькой дочери у Короля Дейла был костлявый и мускулистый сын. Люди забегали взад-вперед, поставили западню: был жирный бычок, был крюк. Для Лхота это кончилось трагически. Ему следовало быть осторожнее. Когда его не стало, драконы, соблюдая старинный закон, поделили между собой его сокровище и собрались на совет. Оггхи скрывал свои тревоги от Халлы, но встревожен он был, как никогда раньше, как никогда за всю свою долгую жизнь.

Совет Драконов на Сигнальной Горе длился всю ночь.

С дальнего севера и еще более дальнего востока плавно и стремительно слетались драконы, скользя меж звезд в неверном свете месяца. У самых дальних из них были усы и щупальца. Некоторые явились в шапках и накидках из тумана. Самые старые говорили мудрыми пословицами, неприменимыми в нынешней обстановке. Драконы-Магистры высказывали свое мнение, подкрепляя его историческими примерами.

Успешная тактика должна была вытекать из известных экономических законов. Трудность заключалась в том, что человечество их не признавало. Возникли споры о том, что лучше — силой потребовать соблюдать старинные обычаи или дать людям послабление? Стоит ли, например, организовывать массовую атаку драконов на Дейл? Она могла бы стать убедительным уроком человечеству, но при этом была большая вероятность лишних жертв и риск потери драконьего могущества. Это было бы крайне неприятно. А если приглашать драконов из дальних мест, придется устраивать пиры: причем подавать не только дичь, а вообще все лучшее, — оскудеют запасы имбиря и перца, жгучих приправ и крепких напитков, приобретенных с таких трудом ценой утомительнейших дальних полетов, в которых стираются крылья. Может быть, придется поделиться сокровищами.

При одном намеке на такое бедствие сжались сердца у близко живущих драконов, которых могли попросить отдать самое дорогое. Оггхи подумал о золотой чаше, на которой были вырезаны руны и корабли. Чаша нравилась, и если зайдет речь о вкладе, у него, наверное, попросят именно ее. Еще он подумал об ожерелье из плоских рубинов, приобретенном у Короля Тихих Побережий, который, вероятно, купил его у торговцев из дальних стран. Еще он подумал о нескольких крупных кусках полированного янтаря, оправленных в золото… Если придется их отдавать, у него сердце разорвется. Конечно, лучше пусть люди в Дейле немножко повеселятся, при этом они наверняка потеряют бдительность, и тогда преемнику Лхота, — а на Совете были молодые многообещающие драконы, — будет легче утвердиться.

На рассвете Совет прервался ради пира, в результате которого значительно уменьшились продовольственные запасы местных драконов. Вторая ночь тоже прошла безрезультатно. Восточные драконы стали жаловаться на холод, северные — на жару. Хафр слетал на разведку и доложил, что несчастного Лхота выпотрошили и на позор драконам сделали из него чучело. Оггхи вернулся с Совета усталый и подавленный.

Когда Халла спросила, что решили, и он объяснил ей, что ничего, то все, что было в ней медвежьего, вышло наружу, и она закричала, что сама пойдет мстить за Лхота. Она перерыла сокровищницу и подобрала себе шлем и щит с золотым узором и самую легкую кольчугу с золотым воротом. Она была уже большая, и меч в руке не показался ей тяжелым; наоборот, размахивать им было приятно. В рукояти меча горели чудные алмазы, рукоять кинжала тоже была отделана камнями.

— Раз меня назвали Смерть Героям, пусть так и будет на самом деле, я хочу начать их убивать! — заявила она.

Но Оггхи возмутился и сказал, что драконихи, которых и так мало, должны сидеть дома и стеречь сокровища. Это, конечно, был хоть и старый, но ложный довод, ибо на самом деле с драконихами никто не сравнится в злости и ярости, особенно когда в гнезде появляются яйца. И хотя драконы обычно в этом не признаются, были случаи, когда драконихи их убивали и съедали, а сокровища присваивали. Возможно, Оггхи рассердился, потому что Халла собиралась взять часть его сокровища и отправиться в рискованное предприятие, — а вдруг оно плохо кончится? Во всяком случае, она просила его отнести ее в Дейл, а он не только сам отказался это делать, но и Хафру, и Гоуку, и всем остальным запретил.

Однако кое о чем, что узнал на Совете, он ей рассказал.

Некоторые драконы говорили, что в Великом Городе на берегу Средиземного Моря, который они называли Микгард, было величайшее в мире сокровище, и оно беспрестанно пополнялось — прибывало на кораблях и приносилось из военных походов. По всем законам истории и экономики таким сокровищем должен был владеть великий и благородный дракон. Но никто не знал, кто живет в яшмовых и порфировых чертогах Микгарда за золотыми занавесями с павлинами.

— Когда-нибудь, дитя, я возьму тебя в гости к Великому Дракону Микгарда, — сказал Оггхи, — ибо я уверен, что там должен жить такой дракон.

Следующая ночь наполнилась шумом крыльев разлетающихся по домам драконов. Они так ничего и не решили. Может быть, ничего не случится. Про Лхота говорить перестали, вскоре даже Халла про него забыла. Как и говорили мудрые Драконы-Магистры, через какое-то время все успокоилось, люди в Дейле возгордились и стали беспечными, решив, что убили единственного дракона, и начали выгонять стада и отары на пастбища между лесом и горами, далеко от поселений. Было ясно, что скоро начнется перепроизводство, и пора вмешаться. Ближе всего к Дейлу жили Гоук и Грор, но ни тот, ни другой не хотели идти туда первыми. Было известно, что сын Короля Дейла носит золотые браслеты и украсил ими своих друзей: браслеты составили бы отличное дополнение к любому сокровищу; но также было известно, что все они гордятся умением швырять копья и попадать стрелой в сердце бегущего оленя, дикого кабана или волка, а что тогда говорить о такой большой цели, как дракон, да еще с незащищенным местом под передней лапой, которое боится даже щекотки!

Жители Дейла вели войну с жителями Сухих Побережий; об этой войне драконам сообщил тролль, который вел свое семейство на поле битвы в надежде полакомиться свежими останками. Людям из Дейла досталась богатая добыча, в том числе рог для вина из слоновой кости, оправленный в золото, который попал на Сухие Побережья после удачного южного похода военных кораблей, и королевский резной трон, инкрустированный драгоценными металлами и эмалью. Оггхи подумал, что в его коллекции давно не хватает хорошего рога из слоновой кости, который люди все равно разобьют или потеряют на пьяном пиру. Конечно, добыть его можно было только с определенной долей риска, но разве что-нибудь стоящее можно получить, не рискуя?

Оггхи начал готовиться. Халла умоляла его взять ее с собой. Она изучила (теоретически) все боевые приемы с мечом и копьем. Он отказался. Наконец она сердито заявила, что ей пора начать собирать собственное сокровище. После такого замечательного заявления Оггхи задумался. То, что в данном случае он пойдет сам, было решено безоговорочно. Если его птенчик Халла хочет копить сокровище (а это ее право, хотя драконы редко начинают этим заниматься в первые сто лет жизни), — пусть. Но с костяного рога, украшенного золотом, она не начнет. Этот рог — он мысленно уже видел его! — должен принадлежать ему.

И вот Оггхи полетел за добычей, взяв с собой всю мудрость многолетнего драконства. Ветер свистел в его крыльях.

Вернулся он на следующий день, приполз, волоча крыло и оставляя кровавый след. Сломанное копье торчало у него из мягкого места под передней лапой.

Халла делала все, что могла, но ему не помогали ни ее шкатулка практической магии, ни слезы. Бедный Оггхи лежал, слабея и холодея, жизненный огонь в нем наполовину угас, он задыхался от пепла в горле. А еще через день они увидели под своей Горой банду людей во главе с сыном Короля Дейла. Это было ужасно. Люди орали, открыто называя сына Короля Потрошителем Драконов. Пока они карабкались по кровавому следу на Гору, Халла помогла Оггхи забраться поглубже в пещеру, а сама, побледнев и стиснув зубы от ярости, надела доспехи и взяла меч. Оггхи застонал. Халла обвила его шею руками, но он вряд ли это заметил: времени ему оставалось совсем мало, главным было его сокровище. Слабым движением и взглядом он дал ей понять, чтобы она разложила его крылья на сокровище, а голову повернула так, чтобы он мог хотя бы сжечь первого злодея тем огнем, который в нем оставался.

Халла, плача, сделала все, как он просил, а сама, как разъяренный медведь, выскочила из пещеры и бросилась на бандитов. От злости все, что она видела перед собой, казалось ей окаймленным пламенем. Одного бандита она ранила, но ее сбили с ног, обезоружили, привычными руками грабители содрали с нее кольчугу с золотым воротом и связали ей руки. Она лежала на земле, рыча от ярости и обиды, и не видела, как погиб Оггхи, лишь услышала приглушенное сводами пещеры шипение и свист последней вспышки его жизненного огня. Потом из пещеры, сгибаясь под тяжестью награбленного, вышли бандиты.

Ее подтащили к костру, на котором готовилась еда. Сын Короля Дейла, хотя был в саже и ожогах, нацепил на себя золото — браслеты и ожерелья, которые она так хорошо знала и любила! — и теперь раздавал их своим приспешникам, точно так, как ей рассказывали про людей. Он посмотрел на нее, ухмыльнулся и спросил, как ее зовут. Она назвалась Халлой Медвежьим Приемышем, так как ей стыдно было сейчас произносить то, другое, имя.

— Видно, что ты хорошо знаешь, как ведут себя медведи, — сказал сын Короля. — После ужина я научу тебя, что должна делать женщина.

Он воткнул копье между камней, и Халлу привязали к нему собственными длинными золотыми косами. Потом они ужинали, время от времени бросая в нее кости, а она всхлипывала, оплакивая Оггхи и себя. Вот она привязана, как принцесса, только дракона нет. Спустились сумерки, сзади к ней бесшумно подошел единорог и грустно ткнулся бархатными губами в связанные руки, словно прощался. Семейство троллей на коленках проползло в пещеру, и она знала, что они там будут объедаться свежим драконьим мясом. Вот уже бандиты льют себе в глотки принесенное снизу вино. Сын Короля Дейла встал, а остальные закричали и запели слова, которыми люди обычно в таких случаях величают героев, и он направился к Халле, как голодный медведь к раненой лани.

Халла громко закричала, ожидая, что вот-вот он к ней прикоснется, и тут в небе раздался рев, шум крыльев, все онемели от страха, сверкнуло пламя, раздвоенный хвост одним ударом сбил с ног героя, мощные челюсти щелкнули — и Халлу в последнее мгновенье спас дракон!

Глава пятая

СОКРОВИЩЕ

Выручил Халлу Гоук, верный друг и двоюродный брат Оггхи. Он отнес ее, почти без чувств, в крепких когтях в Иссохший Лес, где среди безжизненных обгорелых стволов в пепле, оставшемся от листвы и дерна, у него была пещера с сокровищем, хотя его сокровище было меньше, чем коллекция Оггхи. Халла вежливо восхитилась им, но в сердце у нее было сухо и горько. Собственные ценности — меч, кинжал, шлем и кольчугу — у нее отняли: на руках оставались синяки, напоминавшие о том, как герои рвали с нее кольца и браслеты. Они не заметили у нее на шее под платьем золотую цепь с резным камнем, но эту цепь она сама отдала Гоуку, решив, что так будет лучше.

Через некоторое время, когда люди ушли на безопасное расстояние, они вернулись на Драконью Гору. В темных щелях пещеры почти ничего не осталось. Они нашли несколько жемчужин, рубиновое кольцо, мелкие золотые монетки, наполовину вросшие в мох, сломанный браслет и отброшенную в угол раскрытую шкатулку из моржового клыка. Всю эту малость разделили между собой кузены Оггхи. Халла хотела бы что-нибудь взять, но ей не предложили. Останки Оггхи лежали наполовину внутри пещеры, наполовину снаружи. Но то, что не съели тролли, подобрали волки, так что осталось совсем немного — обрывки кожи, череп с зубами, кости и когти. Халла подняла с земли один коготь и спрятала в складке рваного золотого платья, решив про себя, что теперь она будет Халлой Драконьей Плакальщицей. Потом она вдруг вспомнила, что где-то в Микгарде живет Великий Дракон, и почему-то подумала, что рано или поздно она должна попасть в Микгард.

Потом она даже поговорила об этом с Гоуком, но он, как и остальные, про Микгард ничего не знал. Он только предполагал, что придется идти через земли людей, и предупредил ее, что там она может встретить героев. Она спрашивала себя, что делать, и не могла найти ответа, потому что, похоже, в ней что-то сломалось, и она уже не так была уверена, что она — дракон, как при жизни Оггхи. Будто злодеи, убившие старого дракона, убили в ней драконство, и она их за это еще больше ненавидела.

А вдруг это Норны, которым про нее рассказали, вплели новую нить в ее судьбу? Магия, которой ее учили, была детской и бесполезной. Очень немногие драконы знали настоящую большую магию.

Какое-то время она подумывала вернуться к медведям, даже искала их в лесу, но что она могла делать с ними вместе, кроме разыскивания осиных гнезд и грибных полян? Они даже не пели на луну, как волки. Интересно, с ними ли сейчас ее нянька Матулли? Если да, то она, наверное, так омедведилась, что забыла свою питомицу, да и Халла не могла вспомнить запах медведицы, который когда-то так много для нее значил.

Она бродила по лесу, ела медвежью пищу: птичьи яйца, мышей, ягоды, орехи и коренья.

Она разговаривала с птицами и зверями, чей язык был ей знаком. Но они были слишком легкомысленны, и воспоминаний у них совсем не было, а она привыкла к драконам, чья память хранила столетия, где каждый год был отмечен каким-нибудь приобретением, и можно было строить далеко идущие планы отношений с человечеством во имя порядка. Птицы не обладали памятью: одна общая память владела ими, заставляла их слепо совершать странные поступки, например тысячемильные перелеты через опасности. Эта память определяла воздушные пути от гнезда и к гнезду, так что если отодвинуть гнездо совсем недалеко, они уже не находили его, и память не спасала, а губила холодеющие яйца и голодных птенцов. Такой мир был не для Халлы, пусть его даже переполняли сиюминутные чувства, переводимые памятью в приятные поступки и чарующие песни. Драконы не пели, и Халла тоже до сих пор не пела. Теперь она пыталась подражать птицам, повторять их песни, отвечать им. Это было красиво, но ей не хотелось быть птицей.

Она попробовала ненадолго пристать к белкам. С ними было весело, они делали запасы, словно прятали сокровища, они работали, охотились, сами прятались. Но в этом тоже не было разумного плана. Ими управляла общая память. И у остальных лесных прятальщиков — мышей, например, — было то же самое. Они вроде бы работали, но это была деятельность лап и зубов, а не разума.

Пришла очередная осень. Общая память уложила медведей в спячку, побелила зайцев и лис. Халле пора было возвращаться в пещеру Гоука в Иссохшем Лесу, у нее не было другого дома. Но сокровище Гоука не притягивало ее, она не была его частью, как у Оггхи. Да и ждут ли ее там?

Под роняющими золотую листву березами паслись немые единороги с тяжелыми головами. Она села на одного из них и поехала куда-то без всякой цели. Лохмотья оборванного золотого платья казались березовыми листьями на его шелковой спине. Халле почему-то захотелось встретить валькирию Стейнвор: может быть, теперь она бы с ней улетела…

Единорог вдруг фыркнул и попятился, так что Халла чуть с него не слетела. Она крепко вцепилась ему в гриву, пригнулась, ласковым шепотом придержала его и прислушалась. Откуда-то доносились голоса, в воздухе пахло дымом. Единорог дрожал. Она подтолкнула его к дубу, схватилась за толстую ветку и, как белка, полезла вверх. Единорог ускакал легким галопом, низко опустив морду с рогом.

С верхних веток была видна прогалина в кустарнике, там горел костер и сидели люди — человек двадцать или тридцать. В стороне от костра жалось испуганное стадо коров, которое охраняли три всадника. Если коровы пытались шагнуть в сторону, всадники ударом в лоб загоняли их обратно. И еще там были три женщины, привязанные, как недавно она сама, только без надежды на дракона-спасителя. Халла крепко прижалась к ветке, на которой сидела, и прислушиваясь замерла. Люди вдруг вскочили, схватились за топоры и копья, и она увидела что к прогалине подходит еще одна банда и рассыпается по кустам, окружая первую. Она стала следить за боем, желая, чтобы в нем оказалось побольше убитых.

Скот, оставшийся без присмотра, разбежался, а привязанные женщины вопили и дергались в путах. Вдруг сверкающие топоры и щиты на мгновение погасли, солнце прикрыла туча, раздался гром, и мощный конь валькирии, не касаясь земли, завис на крыльях возле дуба. Стейнвор бегло осмотрела поле, нагнулась к Халле, крикнула:

— Смотри, как я его сейчас!

И с громким криком ударив коня пятками, понеслась над полем, перегнулась через седло, подхватила в падении одного человека и закинула его поперек на хребет коня. Голова воина откинулась, из большой раны в горле хлестала кровь. Конь подлетел назад к дубу. Халла посмотрела на мертвого, узнала в нем своего героя, сына Короля Дейла, и с удовольствием подумала, что перед смертью ему, наверное, было очень больно.

— Ловко получилось, — похвасталась раскрасневшаяся Стейнвор. Волосы у нее слегка растрепались. — Я его подхватила так, что он не успел коснуться земли! За это Всеотец повысит меня в чине!

— На нем вещи из нашего сокровища! — вдруг закричала Халла, у которой перехватило дыхание и сердце заколотилось.

— Ты хочешь их взять? — спросила Стейнвор.

— Конечно! — сказала Халла. — Они же наши.

— Так бери! — сказала Стейнвор. — У него в Валхалле будет еще больше.

— Как? — спросила Халла.

— Всеотец их после трапез раздает. Они, конечно, не настоящие, но этот все равно ничего не узнает. Там и пиры не настоящие, и девушки. Но им-то что! Они никогда не узнают. Бери, бери!

Стейнвор стянула браслеты сначала с одной мертвой руки, потом с другой. Руки повисли. Халла аккуратно надела браслеты на ветку.

— Ожерелье тоже хочешь? — спросила Стейнвор. — Оно в крови.

— Всего лишь человеческая кровь, — презрительно сказала Халла. — Дай сюда!

Она узнала ожерелье — гордость коллекции Оггхи, золотая змея с волчьими головами. Оно так таинственно сверкало на мху в дальнем углу пещеры. Она его почистит и заново отполирует.

— И кольца тоже! — потребовала она.

Конь волновался. Ноша мешала ему ровно держаться в воздухе, не касаясь земли. Но Стейнвор поснимала все кольца, передала их Халле и вытерла пальцы о перья на конских крыльях.

— Драконыш поганый, — бросила она через плечо и взлетела в свою тучу.

Одно из колец упало мимо ветки на землю. «Ой, надо его достать, быстро, быстро», — подумала Халла, мигом слезла с дерева, увидела, как оно блеснуло в листьях, схватила и белкой вскарабкалась на дерево снова, еще больше обрывая платье. Сидя на ветке, она сначала посмотрела на свое золото, потом на бой, который уже почти кончился. Победили те, что пришли позже. Они прогнали оставшихся в живых захватчиков из Дейла, освободили своих женщин, теперь сгоняли разбежавшийся скот. Халла подождала, пока они ушли за лес, потом осторожно спустилась на землю со своим сокровищем.

Что же теперь? Идти в пещеру Гоука в Иссохший Лес? Там, по крайней мере, она будет в безопасности. Но там придется поделить сокровище. Нет, этого она не вынесет. Она терла драгоценности мхом и листьями, чистила, пока с них полностью не исчезли следы крови и ее запах. Нет, нет, это не делится. Оггхи погиб, это ее сокровище, заработанное болью и страхом и здравомыслием. Она за него заплатила. Его надо спрятать, чтобы никто не увидел. А где пещера? Есть ли здесь хоть дупло, хоть медвежья берлога в камнях?

Она все надела на себя. Так надежнее. Утолщение на ожерелье, где оно переходило в волчью голову, давило ей в ямку возле ключицы, заставляя гордо поднимать голову. Наверное, для этого оно и было сделано. Браслеты оттягивали руки, не давая забывать о том, что они золотые. Кольца блестели, как свежевыросшие грибы, на грязных руках с ногтями, забитыми землей, как у медведя. Надо спешить, скорее найти пещеру, сложить в ней свое сокровище, беречь его!

Вдруг ей захотелось драконьей еды, горячего мяса, перца, имбиря. Будь у нее пещера, у нее бы все было, она бы сумела подстеречь и зверя, и человека!

Она побежала, ища глазами скалу, камни, ручей с крутым берегом, где могла быть пещера. Сердце сильно билось, глаза застилал туман, дыхание прерывалось, сокровище давило тяжестью.

Если бы хоть единорог подбежал и повез ее! Нет, не надо, а вдруг единорог захочет часть сокровища? Что она вообразила, единорогам сокровища не нужны! А вдруг этому понадобится? А вдруг она встретит троллей? Тролли все берут, они съели Оггхи, они могут съесть и ее, а золото украдут и разбросают. А великан? Она давным-давно не видела великанов, может, год, может, больше, — ну, а вдруг один появится, наступит на нее, сломает браслеты? А гномы — если только гномы увидят блеск золота — они боялись драконов, но разве они побоятся ее? Она найдет вход в пещеру, но ведь пещера может оказаться входом в гномьи копи? Тогда гномы придут, когда она заснет, и… Спать ей теперь нельзя, надо сторожить, надо быть начеку!

Конец первой части

Часть вторая

Глава первая

СТРАННИК

Был уже вечер, и в легком морозце потрескивали опавшие листья, твердела земля и покрывающий ее мох. Пещеры не было, укрыться было негде. До сих пор ей было все равно. Она находила ночлег у медведей, сворачивалась калачиком в теплой норе с лисьим выводком, грелась о мягкие бока оленят. Теперь лес опустел. Она спотыкалась, сгибаясь под тяжелой ношей, всхлипывала. Ожерелье давило шею. Начинало темнеть.

Остановилась она, почти наткнувшись на жесткий темно-синий плащ. Над плащом была широкополая шляпа, оставлявшая открытым один глаз. Хорошо известная одежда, скрывавшая Единого, и потому ничего не скрывавшая. Она отступила в листья, съежившись. Как это, боясь всего остального, она забыла об этом? Как она вообще попала на тропу Странника? Такие вещи случаются, только если предначертаны.

— Давай присядем, дитя, — дружелюбно сказал Странник, указывая на обомшелое бревно.

Она не осмелилась поднять на него глаза, но в его голосе было что-то грустно-успокаивающее. Он напомнил ей старого Оггхи. Она села и вдруг поняла, что бревно лежит почти поперек входа в именно такую пещеру, какую она искала: маленькую, сухую, уютную, с нишами для сокровища. Ей захотелось туда, она вздрогнула и почувствовала, как край плаща Всеотца, согревая, прикрывает ей плечи, и как пахнет еда, положенная ей в колени. Что это за еда, она не могла определить, но знала, что это хорошо.

— Ешь, — сказал Всеотец.

И она съела все до крошечки, тихо облизав пальцы. Еда не была ни драконьей, ни медвежьей, но именно той, какая была ей нужна.

— Только налегке можно дойти до Микгарда, — сказал Всеотец. — Путь далек.

Халла попыталась поднять взгляд, сначала перевела глаза на руку, которая придерживала плащ у колен. Это была рука героя, привыкшая сжимать меч и бросать копье. И это была медвежья лапа и когтистая драконья. Чем дольше она на нее смотрела, тем более удивительной казалась рука: вот она покрывается перьями, вот на ней появляется копыто — она могла все. И не было на ней ни колец, ни браслетов.

— Мне надо идти в Микгард, Всеотец? — прошептала чуть слышно Халла.

— Живущие в пещерах в них и умрут, — сказал Всеотец. — Любовь Странника да будет со странствующими.

Халла поднимала глаза все выше, пока сквозь наступившую темноту почти увидела лицо, губы, сложенные для добрых и мудрых слов, глаза, которыми Всеотец смотрел на своих детей, облик, который он принял, чтобы его не боялись. И сама сказала так тихо, что едва себя услышала:

— Лучше узнать любовь Странника, чем быть драконом.

Потом одна ее рука стала снимать с другой кольца и ронять их на землю, и легче, легче становилось рукам, когда тяжесть золота спадала с них, и мягким стало плечо, когда с него сползло ожерелье.

Странник подобрал золото, которое было ее сокровищем, положил его в нишу в пещере и одной рукой задвинул вход большим камнем, а поверх камня опустил ветки плюща и пригнул к нему терновник, и стало так, будто никакой пещеры не было. Потом Странник прикрыл глаза левой рукой и поднял правую. Из темного леса к нему на плечо слетел ворон-провидец и что-то сказал ему на ухо, и Всеотец произнес:

— Семижды семь людских поколений сменится, а камень будет здесь стоять. Потом произойдет то, что должно произойти, и будет людям помощь от этого золота или вред, мир или кровопролитие. — Он посмотрел на Халлу, завернутую в плащ. — Иди легко, дитя мое, ибо Странник идет легко, и да будет с тобой любовь его.

Он приподнял ее двумя руками, посадил на единорога и, оторвав край темно-синего плаща, накрыл ей плечи. Ее рука вцепилась в гриву, и единорог поскакал в морозную ночь. Ей было тепло, и она крепко сидела на спине зверя, и ей было легко, и не знала она, ни куда направляется, ни что хочет делать. Единорог поскакал быстро, как мысль Странника, через леса и по болотам. Над ней раскачивалась луна, и мимо проносились бесчисленные деревья, сменяясь скалами; однажды она вдруг поняла, что единорог плывет по большой воде так далеко от берега, что его не видно. Это ее даже не встревожило. Вдали иногда мерцали огоньки, потом снова становилось темно. Когда наступило утро, Халла знала, что места, в которых она жила раньше, остались далеко позади, как бывает со всеми, у кого легкий путь, не знала она только, наступило ли это утро после вечера, когда она встретила Странника, или это совсем другое утро.

Она оказалась в широкой низине; перед ней, сколько хватало взгляда, тянулись высокие камыши, сгибаясь и шурша под ветром. В рассветных лучах над ними взлетали и садились дикие гуси и журавли. Единорог убежал, а в камышах открылась почти незаметная тропинка, которая привела ее к мутной медленно текущей воде. На воде качалась легкая лодочка из шкур, натянутых на прутья.

Халла вступила в лодочку, и она тут же оторвалась от берега, и вот уже плыла, качаясь и кружась, вниз по течению. В лодке оказалось весло, и Халла довольно долго училась с его помощью грести, был уже день, тот самый или другой, наступивший через много дней. Мутная протока, по которой она плыла, расширилась, соединилась с другими протоками, превращаясь в широкую спокойную реку.

В складке плаща была еда. Вода была вокруг. День за днем и ночь за ночью она плыла и спала. Она была спокойна, почти не печалилась, почти не чувствовала одиночества. Не была она больше ни медведем, ни драконом. Когда-то у нее на груди висел твердый и острый драконий коготь. Он потерялся, где-то выпал, на землю или в воду. Чтобы помнить Оггхи, он не был нужен. Об Оггхи она иногда плакала по утрам, когда был туман или моросил дождь. Солнце высушивало ее плащ и осушало слезы. Она опускала руки в воду, и пыль от камней вместе с землей леса постепенно вымылась из-под ногтей и смылась с кожи. Она помнила, что когда-то владела сокровищем, но не жалела о нем, она верила Страннику.

По сторонам широкой реки разливались болота, шуршали камыши, потом медленно поднялись крутые песчаные берега, и она спокойно катилась под ними, в гомоне бесчисленных птиц, в сверкании выплеснутой на песок рыбьей чешуи, сначала навстречу восходящему солнцу, потом вслед полуденному, а оно с каждым днем становилось все жарче. На отдельных расчищенных и возделанных участках стояли хижины, рядом пасся скот, на берегу висели сети, и с рыбачьих лодок кричали и махали руками, завидев ее челнок. И в сердце Халлы не было ни ненависти, ни страха, ибо она видела, что главное их дело — просто быть людьми, мирно жить в повседневных заботах и желать выполнимого, не взваливая на свои плечи непосильной ноши. Она понимала их речь — то ли ей это передалось от драконов, то ли помогал плащ Странника. Несколькими ударами весла развернув челнок, она подплывала к берегу то в одном месте, то в другом, и ее кормили и рассказывали ей новости про урожай и скот, про жизнь и смерть. И она несла эти новости в следующее селение, где ее так же приветливо встречали. Мужчины и женщины проводили дни в трудах, а вечерами водили хороводы и пели звонкими голосами, которые красиво и печально звучали над рекой.

Так она, наконец, доплыла по Днепру до излучины, где на высоких холмах стоял Киев. В Киеве было большое сокровище, и был Князь, и всадники, город сверкал золотом и украшениями, в нем был Рынок. Люди отнеслись к Халле по-доброму, ибо доверяли ей, потому что доверие рождал чудесный плащ.

И случилось так, что купцы с большого корабля, на котором были и гребцы, и паруса, сказали ей, что она может вместе с ними плыть в Микгард. За это ей придется мыть, стирать и чистить. Кроме того, она помнила еще кое-что из мелкой магии, так что они считали, что не прогадали, а про саму Халлу думали, что ей покровительствует кто-нибудь из Богов. Они съехались в Киев из разных мест, и у них были разные Боги, которых они ублажали по-разному, надеясь выпросить себе богатство и благополучие.

Халла слушала разговоры о Микгарде. Некоторые там бывали, некоторые — нет. Те, кто бывал, рассказывали, что там посреди города стоит дворец, в котором можно целый день ходить из зала в зал, ни в одном не побывав дважды. Там есть все, что душе угодно. Золотые птицы с усыпанными драгоценными камнями крыльями, которые машут этими крыльями и поют. Редкие яства и чудесные благовония. Неведомые звери на золотых цепях. Светильники, превращающие ночь в день. А в самой середине дворца — зал, где сидит Порфирородный, и по его приказу делается все. Он скажет слово — и начинаются пиры, или танцы, или состязания колесниц, или поединки диких зверей, или медленные хороводы красавиц с улыбками слаще меда. Сидя на корме корабля вместе с собаками и соколами. Халла думала, что это, наверное, Главный Дракон из Микгарда, самый великий дракон. Воистину, о Порфирородном рассказывали невероятные вещи, и удивительные дела творились в городе, куда они направлялись.

Корабль плыл по реке меж крутых бурых берегов, а Халла разговаривала с собаками. Большинство из них тосковало по прежним хозяевам, которые их продали, хотя среди хозяев были очень жестокие. Собаки мечтали о том, как снова понесутся в быстром беге по просторам, ловя чуткими ноздрями запах перепуганной добычи. Разговаривала она и с большим северным соколом в темном колпачке, чьи глаза все еще видели дальние вершины за лесом, звенящим от птиц, снежные пики и над ними изредка — дымный след дыхания дракона. Она говорила с лошадьми, которых вырастили и воспитали для скачек: они ненавидели плаванье и свой плен, дурно пахнущую пищу и затхлую воду, лягались и кусались, если было кого лягнуть и укусить. Это все был товар, который везли на юг. Всех животных она успокаивала, говоря им, что у них будут новые хозяева добрее прежних, и может быть, им удастся увидеть самого Великого Дракона Микгарда, и что скоро они смогут размяться и показать, на что способны, и будут довольны. А если они болели или ранили себя в пути, они говорили об этом ей, и чаще всего она умела их исцелить.

Корабль выплыл из устья большой реки в море. Земля постепенно растаяла позади, и паруса развернулись, как драконьи крылья. Халла не думала, что в этом море могут оказаться русалки, однако поначалу была настороже, зная, что ни словам их, ни песням верить нельзя. Они не появились, а корабль заходил то в одно, то в другое прибрежное поселение, купцы выгодно торговали, считали барыши и радовались. В одном месте, которое называлось Мароб, они взяли на борт троих людей.

Люди пришли ночью, тайно сговорились с капитаном, что он выделит им немного места на палубе, чтобы расстелить плащи и сложить нехитрые пожитки. Они были взволнованы и напуганы, но казались хорошими людьми. Лишь один из них немного говорил по-гречески. Халле было все равно, на каком языке говорить, и она заговорила с ними на их родном наречии, а они удивились, и когда корабль отчалил от Мароба и поднял паруса, долго расспрашивали, откуда она знает их язык. Потом они попросили ее помочь им в Микгарде, пойти с ними и быть их голосом в разговоре с греками.

Халла сказала им, а почему бы нет, и спросила, не собираются ли они идти к Великому Дракону, и они сказали — да, именно это они собираются сделать.

Они пришли из мест, где не было драконов, но по всему, что они об этом знали, получалось, что так назвать Порфирородного можно и следует. К нему они хотели попасть, чтобы подать жалобу на тирана, им назначенного в правители Мароба. Они надеялись, что смогут увидеть Порфирородного и все ему рассказать, и тогда все будет хорошо, ибо разве не сам Бог поставил его править всем миром? После этого Халла начала думать, что он, наверное, не дракон, а человек.

Людей из Мароба послала община, но тайно: они знали, что если свирепому Правителю станет об этом известно, плохо придется их семьям. А один из них, самый молодой, которого звали Таркан-Дар, почти все время сидел молча, подперев руками подбородок, уставившись на воду, и думал, думал, больше всего об одной девушке и о том, что с ней сделают, если им не повезет. Другие двое, которые были старше, говорили, что судьба этой девушки, как и всех, кого они покинули, в руке Бога, и без воли Божьей ничего с ними не случится. Разве это существо, назвавшееся Халлой, не Бог послал им в знак милости? Ибо если она сама не ангел, то кто, кроме ангелов, мог научить ее их речи, ведь иначе она ее никак не узнала бы?..

Глава вторая

ЛЮДИ БЕЗ СОКРОВИЩА

Наконец, они приплыли к городу на берегу узкого пролива. Его называли Византия или Константинополь, но это был Микгард, о котором слышала Халла. Там было жарко, и шумно, и страшно; от этого неведомого им доселе страха люди из Мароба жались друг к другу, хотя, по-своему, не были трусами. Халла, выйдя на пристань, замерла и принюхалась. Запахов было множество, в основном неприятных и для нее новых.

Они немного посовещались и вместе ушли с пристани в город. По пути Халла шепотом пересказывала им, о чем говорят греки, так что они чувствовали себя увереннее и не так боялись, что их обманут. Вскоре они нашли себе комнату на верхнем этаже на узкой улочке, где жили сапожники и пахло дубленой кожей, и наняли отдельную каморку для Халлы Богом Посланной, с которой теперь обращались ласково и учтиво, чтобы она от них не улетела.

Они купили ей синее полотняное платье до пят и платок на голову, чтобы было прилично выходить на улицу, но она всегда набрасывала сверху рваный темный лоскут плаща и укрывалась им, когда ложилась спать, и они говорили друг другу, что он, наверное, не простой, может быть, он достался ей от какого-нибудь святого, а то и от самого Бога. Таркан-Дар, чьи пра-пра-прадеды в Маробе были Хлебными Князьями, все добивался, откуда у нее это.

— Раньше я любила сокровище и ненавидела людей, — сказала она ему. — Люди жестоко обошлись со мной. Сейчас я не вижу жестокости.

— Среди людей есть очень жестокие, — сказал Таркан-Дар, и лицо его исказилось, словно от боли, ибо он знал, что Правитель ни перед чем не остановится, если узнает, что они замыслили за его спиной. А потом он робко и благоговейно дотронулся до ее плаща и произнес: — А ты получила Дар, и после этого все изменилось?

— Да, — сказала Халла. — После этого все изменилось.

Люди в Маробе уже больше ста лет были христианами, но вера у них была не такая, как у других. В то, что могло быть при старых Богах и святых, в Византии давно не верили, а в Маробе продолжали верить. Верили, что Бог — добр, а помазанный и благословенный Император — справедлив, и если к нему, правящему именем Бога на земле, прийти и рассказать, какое зло творит его именем неправедный Правитель, все будет хорошо. Обидчика накажут, обиженным помогут, голодных накормят, смиренным дадут землю. Только вот как дойти до Порфирородного? В старое время в Маробе к Хлебному Князю мог прийти за помощью любой, хоть мужчина, хоть женщина. Но Хлебный Князь ходил среди людей, прикасался к ним самим, к их скоту и колосьям. Император жил во дворце, за многими стенами, а если выходил, то между ним и людьми были стражники и придворные, мечи и копья, золото и пурпур. Иисус был не такой: он ходил среди людей и касался их, как Хлебный Князь. С ним было бы легко заговорить.

Утром и вечером три человека подолгу молились вместе в той комнате, где спали. После молитвы Таркан-Дар веселел и говорил, что его девушка, которую он чаще всего называл Милой Пташкой, в Божьих руках, а это надежнее, чем в его собственных. Но потом он снова опускался на землю и мрачнел. Иногда Халла пыталась молиться с ними, но она не понимала значения произносимых ими слов, а они не собирались ей ничего объяснять. Старший из них, Родин, и Киот, внук Ньяра, замученного в Маробе в дни первых христиан, думали, что придет день, когда она им откроется, а пока она была устами Родина, когда он ходил в город в поисках пропитания и пути к Порфирородному.

Но увидеть того, ради кого они сюда пришли, было делом неимоверно трудным. В простоте душевной они решили рассказать о бесчинствах, творимых именем Императора, священнику в храме, и пошли в большой храм, где на золотом куполе были изображены четырехкрылые ангелы и архангелы, и Бог со святыми, страшные, как Страшный Суд и гром небесный, и прекрасные как благословение, как встающее солнце, как справедливость. Вот где они найдут то, что ищут. Они рассказали здесь всю правду, смиренно, поклявшись именем Бога, и Халла повторила все за ними по-гречески, не вникая в слова, только чтобы их поняли. После этого их привели к более важному священнику, чье платье было богато расшито ликами святых. Еще один пришел с длинным свитком, пером и чернилами и все записал. Им сказали, что дело будет передано выше. Они думали, что все хорошо, подошли под благословение, вернулись домой и стали ждать. Ждали день, и второй, и еще много дней. Дни проходили, а деньги кончались.

Наконец, однажды вечером, когда они грустно сидели, даже не разговаривая друг с другом, к ним вошел священник. Он назвался отцом Иоанном, хотя это могло быть не настоящее имя. Все встали, перекрестились и поклонились. Халла тоже сделала знак четырех ветров и потянулась к нему носом, как сделал бы медведь, рассказывая, с какой стороны лучше пахнет. Потом они все долго переговаривались, а Халла переносила слова от одного к другому. Они зажгли светильник, который давал мало света, лишь для того, чтобы видеть лицо отца Иоанна и угадать по нему, правду ли он говорит. Ужасно было думать так о священнике, но они давно были не в Маробе, а в Микгарде, здесь приходилось допускать и такое.

За окном были сумерки, на улице сапожников пели и бренчали на каком-то инструменте, потом пение стихло, а из маленькой мастерской через дорогу стал громче слышен стук молотка — тот сапожник всегда работал допоздна, не закрывая ставен. Откуда-то издалека донесся вопль и шум уличной драки. Потом взошла Луна, и ее луч, проникнув через разбитые ставни, был ярче и серебристее тусклого пламени светильника.

Когда им показалось, что они произнесли все, что могли, они так и не поняли, что думает отец Иоанн, возмущен ли он несправедливостью, проникся ли христианским состраданием. Они посмотрели друг на друга. Халла посмотрела на мышонка, который тихонько вылез из норки и сидел, почесывая коготками за ухом. Отец Иоанн встал, спугнув мышонка тихим шуршанием рясы, спустился по лестнице и быстро пошел прочь по теневой стороне улицы, где его трудно было заметить.

— Что ты обо всем этом думаешь, Родин? — сказал Киот, пропуская бороду через пальцы.

— Понятия не имею, что и думать! — сказал Родин. — Здесь через улицу ничего не увидишь, а как заглянуть в сердце?

— Среди христиан должно быть по-другому, — сказал Киот, — а тут все наоборот. Будто мы идем тайными тропами по болоту; оступишься — утонешь в трясине. Мы погибнем, наши семьи погибнут.

— Но нам нельзя больше ждать! — сказал Таркан-Дар. — Деньги на исходе. Время тоже. А там дома — там…

Родин положил руку ему на плечо.

— Может быть, нам еще придется пойти на риск, — сказал он. — Никто не хочет задерживаться. И у меня есть жена и четверо детей, не забывай об этом, Таркан.

— Их не посмеют тронуть — из-за тебя, — сказал Таркан-Дар. — А Милую Пташку — ее отец человек маленький…

Родин сказал:

— Я понимаю так. Знает об этом Император или нет — Господь да поможет мне, но я понял: Правителю покровительствует высокий сановник, о котором говорил отец Иоанн и которого прозвали Железный Заслон. Похоже, что часть того, что Правитель несправедливо отнимает у нас, плывет в руки Железного Заслона. А Железный Заслон скупает земли и покупает людей.

— И покупает благоволение Порфирородного, — с грустью произнес Киот.

— Об этом нам и надо подумать. Теперь мы знаем. Тот священник, кому мы первому открылись, ничего не сделает против Железного Заслона. Наше счастье, что бумага не попала ему в руки, а от него — к Правителю.

— Не счастье, а милость Божья, — сказал Киот. — Не должны невинные только страдать.

— Ты прав, — сказал Родин. — Но писец, который все писал, знал, что есть и такие, которым Железный Заслон ненавистен. Один из них — Алексис Аргирий. Отец Иоанн — его человек. Писец сказал отцу Иоанну, что у него кое-что найдется за приличную плату, а у отца Иоанна, по счастливой случайности, нашлись деньги, и он заплатил за бумагу.

— Не по случайности, — снова вставил Киот, но на этот раз Родин будто его не услышал и продолжал:

— Отец Иоанн решил нам помочь только потому, что мы можем стать орудием в свержении Железного Заслона. Он нас не возлюбил. О справедливости он не думает. Вот его правда! — Родин уже почти кричал.

— Я думаю так же, — сказал Таркан-Дар.

— Может быть, вы не совсем правы? — сказал Киот. Но двое других считали, что он ошибается, хотя и любили его.

— Так что вопрос в том, какое место они отведут нам в своих планах, — сказал Родин. — Нам придется стать их орудием, если мы хотим, чтобы Правителя убрали.

— Надо было дать отцу Иоанну денег! — вдруг сказал Таркан-Дар.

Остальные, казалось, возмутились.

— Но он же служитель Божий! — воскликнул Киот.

— Я не уверен. Не уверен в том, что то, что они называют Богом, и есть Бог.

— Но его посвятили в сан.

— Посвятили такие же, как он сам!

— Но это идет еще от святого Петра! Поток благодати чист, его нельзя испортить, так говорил мой дед! — лицо Киота выразило волнение и беспокойство.

Таркан-Дар отвечал:

— Я начинаю думать, что это все не так. Если молоко в кувшине стоит слишком долго, оно портится, как бы ни хороша была корова, давшая его. Значит, нам остается лишь понять, как он хочет нас использовать, и попытаться использовать его. Если здесь никому дела нет до справедливости, значит, нам придется…

— Я не думаю, что здесь всем дела нет до справедливости. Но справедливость должна выглядеть благопристойно. С их стороны. Мне кажется, мы можем попасть к Порфирородному только через Аргирия. Другого средства нет.

И сказал Таркан-Дар:

— Если дать отцу Иоанну денег как благодарственное пожертвование для бедных, Бог нас рассудит. Если он в самом деле священнослужитель, как мы понимаем, то деньги пойдут на бедных, а он сердцем обратится к нам. А если нет, то деньги он возьмет себе, но мы купим его расположение.

— А как мы это узнаем? — волнуясь, спросил Киот.

— Мы никогда этого не узнаем. Или узнаем, когда все это кончится. Можно сколько хочешь ломать голову. Сколько мы сможем ему дать?

Они отперли ларчик, который возили с собой, достали оттуда немного золота. Кроме этого, у каждого было золото или драгоценности в поясе или сапогах, и они знали, у кого что есть, и не таясь, вынули и показали друг другу и Халле. Для нее это было странно. Ибо в драконьем мире не нашлось бы дракона, который не утаил бы часть сокровища, показывая его кому бы то ни было. И показал бы только малую часть. Так поступали все. Один старый Оггхи показал ей все, что у него было, но он ее самое считал частью своего сокровища. А эти трое расставались с сокровищем без сожаления, думая только о том, что оно может добыть им справедливость. И сокровище у них было такое маленькое! Все поместилось бы на одной полочке и затерялось во мху! Вместе с любовью к Оггхи все ее драконство на мгновение прорвалось, вспыхнуло в ее взгляде и сорвалось с языка:

— Нельзя отдавать сокровище! — воскликнула она. — Не отдавайте! Оно такое маленькое!

— Разве? — спросили они. Ибо им показалось, что она знает.

— Да, да! — сказала она. — Маленькое. Очень маленькое. Его надо хранить — ждать… Если бы оно было больше…

— Но у нас больше нет, — сказал Родин.

— Надо — надо, чтобы больше…

— Я могу работать, — сказал Таркан-Дар. — Могу пойти в порт.

Он об этом уже думал.

— Нет, не то, — сказала Халла.

Она не могла выразить словами, что чувствовала.

— Тогда можно биться об заклад на бегах! — сказал Таркан-Дар с горечью, и голос у него дрогнул.

Двое других внимательно посмотрели на Халлу Богом Посланную. Один раз они ходили на бега, на самые дешевые места, и взяли с собой Халлу. В том, как делают ставки, она сначала ничего не понимала, но очень заинтересовалась лошадьми и все время прислушивалась к их ржанию, пытаясь узнать, что они намерены делать. Один из коней был знаком ей — его привезли на том же корабле, и в пути она ему иногда помогала. Он жаловался, что возничий все время удерживает его, не дает развить скорость. Остальные только смеялись — они были недобрыми и недолюбливали друг друга. В тот день люди из Мароба, которые в своей стране хорошо разбирались в лошадях и считали себя лучшими судьями, чем горожане, пробовали делать маленькие ставки и, к удивлению своему, каждый раз проигрывали. Об этом Халла и вспомнила.

— Да, — сказала она. — Это можно. Но сначала надо поговорить с лошадьми.

Глава третья

УСТА КОНЕЙ

Дорогу в конюшни Ипподрома Халла легко узнала. В городе она заговаривала со всеми лошадьми, чьи морды казались ей умными, а когда оставалась одна дома, беседовала с коршунами, иногда садившимися на крышу. Они знали больше, чем лесные птицы; но от них плохо пахло. Лучше всего в городских дорогах разбирались крысы. Им нравился Микгард, они любили его, наверное, больше, чем люди, изучили каждую тропинку и любые переходы от подвалов до крыш, а уж дорогу ко всем конюшням и зернохранилищам находили безошибочно. Халла никогда не бросала камнями в крыс. Они ведь были не хуже прочих живущих. Люди, которым она так сказала, увидели в этом знак от Бога, который благословляет все живое, но сами все равно бросали камни. Крысы старались не заходить в комнату, когда люди не спали. Но Халлу крысы узнавали и верили, что она их не обидит. Когда она спросила дорогу, они ей рассказали и показали. Почему бы нет?

Беговые конюшни были огромны: большие загоны и отдельные помещения со стойлами. Конюхи спали с лошадьми; возничие жили в верхних комнатах. Они были все маленького роста, драчливые и завистливые, иногда из ревности подсыпали друг другу яд. Если это обнаруживалось, отравителя вели туда, где подковывают лошадей, клали головой на наковальню и вышибали мозги молотом. Большинство возничих были рабами. Но они продолжали делать то же самое.

На Халлу сразу никто не обратил внимания. Она прислонилась к загородке и заговорила со скифскими скакунами, которые прибыли в Микгард вместе с ней. Один из них был ужасно расстроен: он съел что-то такое, от чего заболел. Возничие часто давали лошадям странные составы собственного изготовления, думая, что от этого они побегут быстрее: например, птичью кровь с перьями и перцем. Конь, которого по-гречески назвали Звездным Лучом, хотел постоять некоторое время спокойно и ничего не есть, а потом поесть свежей травы, которую сам найдет на поле и сорвет зубами. Вместо этого возничий накормил его чем-то очень противным, конюхи держали его за ноздри и проталкивали ему эту дрянь в глотку — он весь дрожал от одного воспоминания. А потом они в нескольких местах прижгли его каленым железом, чтобы изгнать злых духов, которых, как они думали, наслал соперник, отчего конь и заболел…

Тут один из конюхов закричал, чтобы Халла отошла от загородки, пока конь ее не ударил. Но Звездный Луч потерся об нее мордой, а она потрепала его под подбородком и почесала за ушами, обещая, что попробует замолвить за него словечко конюхам. Один из конюхов как раз подошел с ведром, и Звездный Луч, решив, что в него опять будут вливать какую-нибудь гадость, ударил конюха копытом и сломал ему руку.

Подбежали другие конюхи и с ними возничий. Маленький возничий визгливо орал, что не собирается запрягать в колесницу такую злобную скотину, а остальные говорили, что в коня вселились злые духи, стали щелкать большими кожаными бичами и побежали разогревать железо. Звездный Луч громко ржал, крича о своей ненависти к ним всем, и бил копытами. Люди закричали Халле, чтобы она поскорее уходила. Но Халла крикнула в ответ, что если они не станут ей мешать, она успокоит коня. Как только Звездный Луч перестал брыкаться, она отвязала поводья, вывела его из стойла, дала напиться чистой воды и все время гладила и похваливала его. Остальные близко не подходили, но и не расходились. Она сказала им, что Звездный Луч станет послушным, если они не будут делать ему больно и кормить мерзостью.

Первым очень осторожно подошел возничий. Он посмотрел на Халлу, потом на Звездного Луча. Халла сказала:

— Смотри лучше. В нем нет злых духов.

— Как это тебе удалось? — шепотом спросил возничий. — Ты колдунья? Что тебе дать за это? Сколько ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты хорошо обращался со Звездным Лучом, тогда он посмотрит на тебя с добром. Покажи ему, что ты не собираешься его обижать.

Возничий сделал шаг к коню и протянул к нему открытые ладони. Звездный Луч подышал на них и понюхал. Возничий медленно поднял руку и стал гладить морду и шею коня, глядя ему в глаза. Конь не сводил с него глаз. Возничий вынул из складок туники спелую грушу и протянул Звездному Лучу, а тот достал ее губами и немного откусил… Потом возничий откусил, а Звездный Луч доел.

— Это лучший конь из всех, с кем я работал, — сказал возничий. — Но я не был в нем уверен.

— Почему ты все время сдерживал его на бегах на прошлой неделе? — спросила Халла.

Возничий быстро оглянулся.

— Ты слишком много знаешь, — сказал он. — Ты, наверное, вправду колдунья!

Халла ничего не сказала. Она даже не поняла, о чем он говорит.

— Нет, — вдруг произнес он. — Ты не колдунья! Прости, что я так сказал. Есть вещи, о которых лучше не говорить вслух, даже если их подсказывают святые. Завтра мне не придется сдерживать Звездного Луча. Но сможет ли он показать все, что в нем есть?

— Он постарается сделать все, что сможет, если ты пообещаешь не давать ему есть гадости и не причинять ему боль бичом и каленым железом.

— Это все для его же пользы, — сказал возничий, а потом добавил дрогнувшим голосом: — Во всяком случае, я думал, что это ему на пользу.

— Он так не думал, — сказала Халла. — Так ты обещаешь?

— Да, госпожа, — сказал возничий и поклонился ей, приложив руку к сердцу, ибо начал думать, что Халла послана его святым покровителем. Наверное, его мать опять поставила этому покровителю свечи, как она иногда делала перед состязаниями, и он решил больше никогда не смеяться над ней за это и повторил про себя все молитвы, какие помнил.

Тем временем Халла беседовала со Звездным Лучом о предстоящих боях. Звездный Луч любил состязания, ему нравился голос и запах маленького возничего, но запаха одного из конюхов он не переносил, и обещал, что будет стараться изо всех сил, если только этот конюх близко к нему не подойдет. Все лошади ненавидели противного конюха. Звездный Луч сумел объяснить Халле, кто это, и она сказала все возничему. Возничий оказался свободным человеком и хорошо зарабатывал, а конюх был рабом и почти ничего не стоил, поэтому было легко сделать так, чтобы его побили, а потом увели на продажу, и Звездный Луч это видел. Глядя, как наказывают его врага, Звездный Луч вздрагивал и ржал от ненависти и удовольствия, и другие лошади тоже, но Халле это было неприятно.

Она спросила, кто, кроме Звездного Луча, будет участвовать в бегах, и возничий сказал ей. Теперь он охотно говорил ей все. Он был худенький и ростом не выше Халлы, а когда говорил, нагибал голову и почти шептал в сложенные руки. Она пошла поговорить с другими лошадьми и убедила их в том, что в ближайших состязаниях должен выиграть Звездный Луч, и попросила сказать об этом всем лошадям из других конюшен, которые будут выступать в тех же бегах. Некоторые заупрямились — они сами любили бега, любили себя показать, похвастаться золоченой колесницей с возничим в голубой или зеленой тунике, красивой упряжью, блестящей шерстью, причесанной волосок к волоску гривой, игрой мускулов под тугой кожей. Но Халла уговорила их, что если в этот раз победит Звездный Луч, всем будет лучше; а в другой раз пусть победит другой.

Халла боялась, что до следующего утра кони все забудут, но считала, что рискнуть стоило. Она сказала Родину поставить побольше денег на Звездного Луча, а ей купить место поближе к началу заездов. Сначала они заколебались, не слишком ли велик риск и откуда она может знать, но в конце концов поставили на Звездного Луча почти все, что имели, и купили ей место. Сами остались ждать снаружи, ибо, сказали они, если им повезет, они и так узнают, что выиграли, а если нет, то оставшуюся мелочь жаль тратить даже на самые дешевые места.

Халла пошла на Ипподром рано. Теперь она рассмотрела трибуны. В самой середине был приподнятый над остальными помост под шелковым тентом, с позолоченными столбиками и поручнями, с мягкими сиденьями, на которых лежали шитые золотом кожаные подушки. Перед состязаниями туда пришел Порфирородный и сел, откинувшись на подушки. Халла уже поняла, что он не дракон, а человек; был он невысок, с тонкими руками; глубоко посаженные темные глаза, казалось, ни на что не смотрели и вместе с тем были открыты; одежда была тяжелой и жесткой, удивительно, как он в ней двигался. Вокруг него стояли телохранители с мечами и секирами, высокие, широкоплечие, волосатые, с массивными челюстями и голубыми глазами. «Слишком похожи на героев», — подумала Халла.

Перед бегами устраивались другие развлечения, большей частью жестокие, в которых люди показывали свою силу над другими людьми или над животными. Те, кого убивали, страшно кричали в испуге или в агонии, и Халле было неприятно смотреть, но всем остальным, включая Порфирородного, это, по-видимому, нравилось. Потом были скачки. И, наконец, появились Звездный Луч и другие кони, запряженные для бегов. Они били копытами и поднимались на дыбы, народ громко закричал, каждый старался подбодрить любимого возничего. В общем шуме Халле легко было окликнуть лошадей и напомнить им, о чем вчера договаривались, что Звездный Луч должен победить. И кони заржали в ответ, да, да, они помнят, но она стала бояться, чтобы они в азарте не забыли.

На одном участке на некоторое время Звездного Луча обогнала сильная длинноногая кобыла из голубых конюшен, но потом вдруг отстала — неужели вспомнила, что обещала? К столбу победителей Звездный Луч пришел первым, и Халла увидела, как возничий спрыгнул с колесницы, снял с него шоры и стал его гладить. Еще она заметила, что хоть во время скачек он грозно орал и щелкал хлыстом, его хлыст ни разу не коснулся боков Звездного Луча. Когда они, счастливые, вернулись к месту начала состязания, Звездный Луч заржал, словно прокричал ей: «Я сумел! Я все сделал!» А остальные лошади, довольные почти так же, как Звездный Луч, тоже ржали: «Мы все сделали!»

Халла выскользнула с трибун и сказала людям из Мароба пойти взять выигрыш. Больше она ничего им не сказала и оставаться на Ипподроме не хотела. Так что они получили деньги и пошли в большой храм, где встали на колени и возблагодарили небеса, а потом сделали то же самое в маленьком храме, где служил странный святой, одетый беднее, чем другие, и похоже не грек.

После этого они пошли к отцу Иоанну и отдали ему выигранные деньги на благотворительные нужды. Халла не очень сожалела об этом, потому что денег было немного, никакое не сокровище, обычные серебряные византийские монеты и среди них несколько золотых. Часть они отложили на следующие состязания. Отец Иоанн торжественно и серьезно поблагодарил их и сказал, что деньги будут использованы наилучшим образом. Он также очень интересовался, есть ли у них еще.

— Ибо бедняки, — сказал он и опустил глаза в пол, — всегда рядом с нами.

Родин сказал, что, может быть, сможет дать ему еще, но время идет, а они очень хотят, чтобы их дело попало к Императору.

— Делу уже дан ход, — сказал отец Иоанн.

И они снова стали ждать, и ждали много дней, и успели научиться говорить по-гречески, хотя настолько нечисто, что по-прежнему просили Халлу помогать.

Странно, но Халла почти совсем забыла мелкую магию, которую раньше знала: ей даже пустяки удавались с трудом, а то, что посложнее, бесполезно было начинать.

Теперь они стали изредка выходить в город на прогулку, однако от робости избавились не вполне. Однажды Таркан-Дар взял Халлу с собой на улицу златокузнецов. Там он несколько часов рассматривал ожерелья и застежки, говоря, что вот это он хочет купить для Пташки. Халла говорила, да, это годится, а как ей понравится вон то? Таркан-Дар говорил и говорил про Милую Пташку, летя к ней мыслью, желая оградить от опасности, словно украшая драгоценностями ее воображаемую, не в силах дотянуться до нее настоящей, прекрасно зная, что она по-прежнему далеко и нет у него возможности защитить ее. Перебрав все самые дорогие и красивые вещи и мысленно на коленях поднеся их Милой Пташке, он вдруг резко повернулся и с исказившимся лицом пошел прочь, ни слова не говоря Халле. А она думала о том, кто наверняка оценил бы золото лучше, чем та далекая девушка, — об Оггхи. Он бы бережно взял его в когти и отнес в темную пещеру, где оно стало бы частью его сокровища.

Глава четвертая

КРЫСЫ И КОРШУНЫ

Еще трижды на больших состязаниях Халла договаривалась с лошадьми о том, кто победит, люди из Мароба бились об заклад и выигрывали и относили деньги отцу Иоанну. Но теперь это стало труднее, потому что Звездный Луч, очень подружившийся со своим возничим, хотел все время побеждать. Если же он каждый раз будет победителем, выигрыши будут все меньше и меньше. Объяснять это Звездному Лучу было бесполезно, он не понимал, что такое деньги, да и остальные кони тоже. Мало кто из животных видит в них толк. К тому же конюхи и возничие, рассуждая обо всех этих делах, стали подозревать о связи выигрывающих людей из Мароба с девчонкой, которая околачивается в конюшнях. Некоторые считали ее святой, или, по крайней мере, посланной свыше, а другие, потерявшие деньги, говорили, что она колдунья.

Она как раз беседовала с одной из лошадей в зеленой конюшне, когда по соломе к ней подбежала крыса и громко запищала. Сначала Халла не обратила внимания на ее писк, ибо считала, что крысам не подобает вмешиваться в серьезный разговор с лошадьми. Но крыса подбежала еще ближе. Лошадь тряхнула головой, ибо не очень уважала крыс, а крыса встала на задние лапки, добиваясь, чтобы ее все-таки заметили. Халла рассердилась, но стала слушать крысу, и та ей сказала, что сюда идут люди с камнями и палками, словно Халла сама крыса и враг, и надо немедленно бежать. Страх, который все время сидел в самой глубине ее существа, всплыл и на мгновение превратил ее в камень — она не могла шевельнуться. А крыса сказала: «Беги скорей, скорей беги!» — сделала вперед несколько шагов и оглянулась. Тогда Халла побежала за крысой, заворачиваясь в лоскут плаща Всеотца, но не к выходу из конюшни, а в зернохранилище. Там крыса нырнула за большой ларь для зерна, Халла — за ней. Чтобы спрятаться за ларь, пришлось напрячь все силы и отодвинуть его от стены, а сверху Халла набросила мешок. И тут услышала голоса: злые, рычащие, отвратительные голоса героев на охоте, решивших избавить мир от кого-то, кого они боятся и ненавидят!

За ларем из стены вывалилось несколько камней и получилась дыра. Халла полезла в нее, а затем под пол, думая о том, соображают ли крысы, насколько она больше их, и ужасно боясь застрять, чтобы ее, беззащитную, не вытащили обратно за ноги. При одной мысли об этом у нее мурашки по коже пошли. Сверху, над ней, уже слышался топот, что-то упало, громыхнув. Сильно пахло крысами; ползком пробираясь вперед как можно бесшумнее, Халла случайно влезла рукой в крысиное гнездо, и ее укусили, но не больно. В волосы ей набилась пыль и мелкие камешки, колени и локти она ободрала до крови, несколько раз слышала, как трещит и рвется платье, но плащ оказался крепким. Чтобы не потерять его, она вцепилась в него зубами, как медведь.

Вдруг ее протянутая рука попала в пустоту. Там было темно. Крыса пищала где-то внизу, и скатившийся туда камешек булькнул, попав в мокрое.

Но надо было туда лезть. Она извернулась, потянулась вперед, достала рукой до противоположной стенки, нащупала какую-то скобу, ухватилась, подтянулась и спрыгнула, сразу оказавшись по щиколотку, а через шаг — по колено в теплой вонючей жиже. Она поняла, что попала в сток нечистот из конюшен. Крыс это, по-видимому, нисколько не беспокоило, так не все ли равно ей? Лучше попасть обеими ногами в добрый конский навоз, чем в злые руки людей.

Крысы ее торопили: они умели видеть в темноте, и она чувствовала, что они боятся. Но она ничего не видела, и как ни старалась нагибаться и выставлять вперед руки, все время стукалась головой о свод, и скоро уже плакала. Сток свернул вправо и пошел вниз. Крысы подбадривали ее писком — их было уже несколько. Она продолжала идти вперед. Ход расширился. В нос ей ударила еще более сильная вонь; она поняла, что тут уже не только конские нечистоты. Хватая воздух ртом, она заспешила. По дороге стали попадаться боковые отдушины, пропускавшие слабый свет и немного воздуха. Ей очень хотелось вылезти через одну из них, она боялась, что может не выдержать страшной вони и упасть в эту мерзость, но крысы подгоняли ее вперед до тех пор, пока она не увидела свет перед собой. Преодолев последний спуск, она, наконец, выбралась на волю. Рядом плескалось море, позади была городская стена. Под ногами валялись битые горшки, громоздились кучи гнили и мусора, попадались трупы мелких животных. Над всем этим роились мухи. Но крысы, задрав хвосты, принялись весело плясать вокруг нее. Потом пискнули и помчались назад. Халла пошла к морю.

Войдя по колено в воду, она долго отмывалась, терла одежду и кожу песком, наконец, вылезла на берег в мокрых лохмотьях. Наверное, если охота за ней продолжается, нельзя даже к своим идти.

Она долго стояла на берегу, потом, подняв голову, увидела парящего коршуна и свистнула. Красивый коричневый падальщик спустился к ней, распространяя резкий запах. Халла попросила его слетать и посмотреть, нет ли толпы людей возле их дома и что там вообще делается. Коршун широкими кругами взлетел, а Халла села на кучу мусора и стала ждать, надеясь, что все обойдется.

Коршун вернулся.

— Там было много людей, — сказал он. — Твои люди ушли.

На мгновение Халлу кольнула радость, словно она стала коршуном и одна на свободе взмыла в небо. Больше не надо беспокоиться о чужом сокровище, не надо съеживаться, когда болит скрытая рана в сердце Таркан-Дара, — она пойдет легко, легко, одна, как сказал Всеотец. И Халла по-медвежьи осмотрелась вокруг.

Но места были не дикие. Еду брать негде. На нее хмуро смотрела стена Микгарда. За стеной еда была, но ее можно было только украсть, а красть опасно.

Значит, лучше вернуться и разыскать людей из Мароба.

Она посмотрела на стену. А из-за стены выскочил, перепрыгнув через нее, крылатый конь со Стейнвор, которая держала под мышкой мертвого героя. Конь приземлился как раз подле нее, аккуратно поставив копыта на твердое место, чтобы не провалиться в гниль, и сложил крылья.

— Я так и знала, что это ты, — сказала Стейнвор, вынимая ноги из стремян, кладя одну на другую и одновременно укладывая героя поперек конской спины. У него была снесена часть черепа, похоже, камнем.

— Далеко же тебя послал Всеотец, — заметила она.

— Сюда я сама пришла! — сказала Халла.

— Вы все так думаете, — сказала Стейнвор. — А мы знаем. Мы у него на службе. Между прочим, все прядется. Как семя упадет, так и дерево растет. Глянь, какого я везу.

— У него мозги капают, — сказала Халла, передернувшись от отвращения.

— Они ему не понадобятся, — сказала Стейнвор, — да и не были нужны никогда. Это один из варягов, героев Императора, ты их видела.

— Он успел кое-чем поживиться, — сказала Халла, рассматривая тяжелое золотое ожерелье, болтавшееся на вывернутой шее.

— Еще бы! Он примчался сюда, как дракон, разорять гнезда. Поверил во все, что ему рассказывали на Севере. И ему везло, пока он не убил топором сапожника, закрывавшего ставни, а жена сапожника сбросила ему на голову горячий чугунок с едой. Он надел новый шлем, который был ему велик и слетел с головы вместе с куском черепа. Остался бы в старом, все бы обошлось. Так ему и надо, нечего выряжаться!

Но Халла вдруг нахмурилась.

— Сапожник? — спросила она.

— Ну да. На твоей улице. Когда шайка голубых — люди Железного Заслона — пришла за тобой…

— Но какое дело Железному Заслону до бегов?

— Очень большое. И он прослышал про твоих людей.

— Он их убил? — спросила Халла и вдруг первый раз почувствовала настоящую ненависть к Железному Заслону. До сих пор он был для нее только именем в чужой истории. А теперь, раз он убил ее людей, это уже ее история.

Стейнвор перегнулась через героя, выдрала перо из конского крыла, поковыряла им в зубах.

— Нет, нет, — сказала она. — Его вовремя придержали. Аргирий не допустил. Отец Иоанн сказал ему, что они умеют узнавать победителя в состязаниях, и он заинтересовался. Но они очень беспокоятся о тебе… Они думают, что тебя могли убить. Таркан-Дар хотел бежать искать тебя. Его связали.

— Значит, я должна их найти, — сказала Халла, очень не любившая, когда кого-нибудь связывают.

— Не торопись. Толпа Аргирия их не тронет. А сейчас они направляются к Императору. Так, как хотели. Ты им не нужна.

— Но я же их уста!

— Ну, старик уже достаточно знает греческий, чтобы сказать все, что хотел. Лучше присоединяйся к нам, Халла. Неужели не хочешь?

— Ты меня уже звала однажды. Я не люблю героев.

— Привыкнешь. Впрочем, у Всеотца могут быть на тебя другие виды.

— Всеотец давно про меня забыл. Я была для него мошкой, которая запуталась в паутине в лесу. Он меня вытащил и отпустил.

— Может быть, может быть. Ну ладно, мне пора везти этого, а то они будут ломать головы, где я. Если хочешь найти своих людей из Мароба, иди в ворота и все прямо, до овощного рынка. Там спросишь.

— Да, там, наверное, есть крысы.

— Можешь спросить у зеленщиц. Ты похожа на деревенскую потаскушку. Только воняешь, как крыса. Зачем ты с ними водишься. Они еще хуже драконов.

— Неужели от меня еще воняет? — сказала Халла, огорченно рассматривая драное платье…

Основную грязь она смыла, теперь на нем были мокрые пятна и местами выступила соль. Запах, конечно, остался.

— Да, дорогая! Знаешь, что? Давай снимем плащ вот с этого, им все прикроешь!

Но Халла сделала шаг назад.

— Я уже один раз взяла золото с мертвого героя, — сказала она. — Из этого ничего хорошего не вышло.

Она сказала так, потому что почувствовала, как снова по-драконьи тянется душой к золотым застежкам и шитью плаща, а умом понимает, что сейчас это не нужно.

— Ну ладно, как хочешь. Мне пора.

Стейнвор сунула ноги в стремена, откинулась в седле и натянула поводья. Конь развернул одно крыло, потом другое и умчался за море.

Халла накинула поверх платья лоскут плаща Всеотца. Он лучше отмылся и запах из него уже выветрился. Опустив голову и крепко прижимая к себе края плаща, она прошла в ворота и направилась к овощному рынку. Там она без труда нашла крысу, пробиравшуюся куда-то через кучу полусгнивших овощей возле сточной канавы, и попросила показать ей дорогу. Все были так заняты, выкрикивая, что у них самый свежий и дешевый товар, или крича в ответ, что товар, наоборот, дорогой и несвежий, что никто не заметил, как она говорила с крысой и как потом побежала за ней в узкую улочку с множеством мелких лавчонок, а оттуда — по другой, тоже узкой улице, но уже с высокими стенами, с которых свисали ползучие растения.

Так она попала к боковому входу в большой дом Алексиса Аргирия, который занимал целый квартал до следующей улицы.

Там, сразу за входом, в маленькой комнатке сидели на лавке люди из Мароба. Вид у них был самый несчастный, а у Таркан-Дара руки были связаны за спиной, а на лице — следы слез. Рядом на табуретке сидел охранник, щелкая подсолнечные семечки и мыча какую-то песенку. Когда Халла Богом Посланная вошла в комнатку, Таркан-Дар громко вскрикнул, а другие двое подбежали к ней и расцеловали ее. Она попросила охранника развязать Таркан-Дара.

— Я боюсь, — сказал охранник. — Он меня с ног сшибет, бешеный. Как только развяжу. Уже было.

— Не сшибет, — сказала Халла. — Ему нужна я, а я здесь.

Охранник еще поворчал для порядка, потом развязал Таркан-Дара, и они сели рядом и стали ждать. Ждали долго. Охранник, видя, что они сидят спокойно, угостил их семечками.

Глава пятая

ГЛАВНЫЙ ДРАКОН

Наконец, вошел отец Иоанн, очень обрадовался, увидев Халлу, но пришел в ужас от ее платья. Он тут же распорядился принести новое и надеть на нее, но не разрешил никому дотрагиваться до ее плаща.

После этого их провели во внутренний дворик, где на мраморной скамейке под густо цветущими кустами темных роз у водоема с рыбами сидел сам Алексис Аргирий. Время от времени он отламывал белый хлеб, крошил и бросал рыбам или толпе голубей, которые дрались, толкались и бранились на своем голубином языке тут же, под кустами роз.

Он посмотрел на троих мужчин и Халлу так, будто они тоже были какими-то животными, и заговорил не с ними, а с отцом Иоанном, словно они не могли его понять. Отец Иоанн без конца кланялся, но они поклонились только раз, подойдя. Многое из того, что говорилось, было, и правда, трудно понять, потому что даже Родин ничего не знал о тех людях и событиях, а Халле было безразлично, а потому неинтересно.

Наконец, Аргирий сказал отцу Иоанну:

— Спроси ее о бегах.

И отец Иоанн сказал Халле, что Его Величество желает узнать, если спрашивать об этом не грех, как она угадывает победителя в состязаниях.

— Я спрашиваю коней, — сказала Халла, слушая голубиную брань и забавляясь тем, как разительно отличается речь этих птиц от их внешности.

Отец Иоанн нервно поклонился и повторил ее ответ.

— Она безумна, — сказал Аргирий. — Но спроси ее, кто победит в следующий раз.

— Я не могу его назвать, пока не поговорю с лошадьми, — сказала Халла. — А может быть, они скажут одно, а сделают другое. Иногда возничие придерживают их и не дают выиграть. Надо приказать возничим, чтобы они так не поступали, господин, — добавила она. — Они портят лошадям состязания.

Аргирий засмеялся.

— Она не так уж безумна, а? Что ты об этом думаешь, Старый Лис? (такую возмутительную кличку он придумал служителю Бога, отцу Иоанну).

Отец Иоанн выпрямился, произнес:

— Ее безумие ниспослано свыше, — и перекрестился.

Трое из Мароба тоже перекрестились, а затем и господин Алексис, но делал он это лениво, поигрывая кольцами. После этого он еще раз посмотрел на них и повернулся к отцу Иоанну:

— Ты уверен, что их история правдива?

Отец Иоанн кивнул.

— Тогда скажи им, пусть завтра явятся во дворец. И накорми их получше, — добавил он. — Пусть хорошо запомнят, кто им помог. Потом я посмотрю, как девушка говорит с лошадьми. Это что-то новое.

Он встал, повернулся ко всем спиной и ушел.

Отец Иоанн отвел их в богатые покои, с коврами и занавесками, приказал рабам принести еду и вино, такой вкусной еды они здесь ни разу не ели, и распорядился, чтобы Таркан-Дару вернули его меч, который отобрали в доме сапожника. Потом он несколько раз повторил, что господин Алексис Аргирий из чувства христианского сострадания поможет им предстать перед Императором, где они расскажут свою историю, после чего справедливость восторжествует и невинным воздастся. Они поблагодарили его, но Родин в душе уже не так радовался, как мог бы вначале. Он уже не был уверен в том, что все обязательно будет хорошо. А если допустить, что все удастся, можно ли считать, что это выйдет по чести и по совести?

Отец Иоанн все упрашивал их побольше есть и особенно побольше пить, и осторожно выспрашивал Халлу про бега. Халла не скрывала того, что разговаривала с лошадьми, но про Звездного Луча и его трудности не сказала ни слова, потому что боялась, что если они обо всем узнают, то разлучат его с маленьким возничим. Она чувствовала, что здесь вполне могут так поступить. Отец Иоанн ей, по-видимому, не поверил: он не привык верить в то, что было слишком просто. Люди из Мароба, кажется, поверили. Когда священник ушел, она им рассказала, как бежала из конюшен по сточному каналу, но про то, что ей помогли крысы, промолчала. Ей казалось странным, что большинство людей терпеть не могут крыс, но это было так, и крысы платили им тем же.

— Мы боялись, что тебя убили, хоть ты и послана небесами, — сказал Родин. — В этом городе не живут по Божьим законам и не исполняют Его волю.

— Здесь столько храмов, — сказал Таркан-Дар, — но у них прогнили камни. Когда мне сказали, что ты убита, я чуть не разуверился в Боге. Своим врагам я ничего не прощаю.

— Бог нам поможет, — сказал Киот. — Как бы мне хотелось оказаться не здесь!

— Да, хотя то, ради чего мы ехали, почти сделано, — сказал Родин. — Иногда мне кажется… Если бы мы знали, как оно выйдет…

— Как долго, — сказал Таркан-Дар. — И никаких вестей!

— Скоро ты вернешься к ней, сынок, — сказал Родин. — Если ей будет грозить опасность, ее спрячут. Ты же знаешь, сколько у тебя друзей.

— Об этом заранее не узнаешь, — сказал Таркан-Дар. — А вдруг за ней придут ночью… похитят. Боже спаси!

— Давайте помолимся, — сказал Киот. — Да минет нас чаша сия!..

Они преклонили колени и начали молиться. Халла встала на колени вместе со всеми и стала думать о Стейнвор, о крысах, о том, какой умный коршун и как он красиво бросается вниз с высоты.

На следующий день восемь человек с двумя запасными внесли во двор большой паланкин, и людям из Мароба вместе с Халлой сказали войти в него. Когда они сели, кто-то задернул занавески снаружи. Паланкин подняли, он закачался, поплыл. Таркан-Дар пытался выглянуть в щель между занавесками, но чья-то рука резко дернула их, щель сомкнулась. В паланкине стало очень жарко. Люди из Мароба в плотных одеждах задыхались и потели. Таркан-Дар убивал мух, одну за другой. Халла смотрела на это спокойно: мухи сочувствия не заслуживают, у них нет ни единого качества, достойного подражания. Родин расчесывал пальцами бороду.

— Когда мы попадем к Императору, — сказал он, — надо прежде всего выяснить, знает ли он, что мы пришли не только по своему делу, а посланы всем народом Мароба.

— Когда мы попадем к Императору, надо прежде всего не забыть, что нам говорил отец Иоанн, — с горечью произнес Таркан-Дар, — как кланяться и целовать пол и вести себя хуже животных.

— Животные не целуют пол, — сказала Халла. — Так ведут себя только люди.

Таркан-Дар рассмеялся и обнял ее одной рукой. Она не обиделась. Все были рады, что он повеселел.

А Киот сказал:

— Мы не знаем, что ему скажут про нас. Могут сказать все, что угодно. Обвинить в уличной драке. Императору должны были уже про нее доложить, там были его телохранители.

— Я с одним из них разговаривал, — сказал Таркан-Дар. — Он скоро уедет отсюда. Как только добудет здесь достаточно сокровищ, отправится в город Хольмгард.

«Значит, некоторые люди собирают сокровища, — подумала Халла. — Интересно, он просто герой или думает о настоящем сокровище? У него будет пещера?..»

— Где этот Хольмгард? — спросил Родин.

— На севере. Далеко. От Мароба далеко. Еще дальше, чем живут Красные Всадники. Он рассказывал, что там снег пять месяцев в году. И там его по-другому называют: Новгород. Императору город не подчиняется, у него свой закон.

— Наверное, это хорошо, — сказал Родин.

— Было время, — сказал Киот, — когда мы верили, что закон Императора — это закон Бога. Первый слуга Бога так сказал. Мой дед Ньяр умер, потому что это была правда. Или потому, что думал, что это правда. Он верил, что умирает за добро. Если бы мы не пришли сюда, мы бы, наверное, тоже верили.

— А сейчас, если все удастся, мы в лучшем случае получим хорошего Правителя вместо плохого, — сказал Таркан-Дар. — Но мы не сможем верить, что он от Бога. Люди в Маробе будут приветствовать его, как Божьего посланника, а мы будем знать, что это совсем не так. Мы стали другими.

— Если бы все осталось по-старому, — сказал Родин, — ты мог бы стать Хлебным Князем Мароба.

— Мог бы, — сказал он. — Я об этом уже думал, Родин, — и отвернулся лицом в подушку.

Вдруг паланкин остановился, его тряхнуло, послышался топот и звон оружия. По-видимому, их поставили на землю, потом снова подняли и понесли куда-то вверх, наверное, по лестнице, потому что трясли так, что они попадали друг на друга. Наконец, паланкин поставили на ровное место и сказали им выйти.

Они увидели длинный сводчатый зал с расписными стенами. По стенам скакали на гнедых конях краснолицые черноглазые всадники выше человеческого роста, бежали огромные зайцы в высокой, словно лес зеленых сабель, траве. Между картинами неподвижно застыли тяжелые складки занавесок. Они переглянулись и зашептались. Родин достал из пояса костяной гребень, расчесал бороду, потом передал гребень остальным. Халла, дергая спутанные пряди, подумала, что у нее в волосах, наверное, еще осталась известка.

Вошел отец Иоанн и объявил, что настал их черед. Напомнил, что надо упасть лицом вниз и ползти вперед на коленях.

— Дай мне свой плащ, — сказал он Родину. — Без него будет легче.

И они отдали ему маробские плащи, расшитые по углам кожей, сукном другого цвета и раковинами. Но когда он протянул руку к Халле, она сказала — «Нет!» и отступила на шаг, а он настаивать не посмел, ибо умел угадывать, когда в других появляется сила, которой у него самого нет.

— Идемте, — сказал он.

Они вошли в занавески, сделали несколько шагов вверх по наклонному полу почти в полной темноте, потом оказались на свету. Снаружи было жаркое безоблачное утро, а здесь за спущенными занавесками были зажжены свечи, и в их свете всеми красками переливались, отблескивали, сияли и горели невозможно красивые камни, чистая лазурь, малахитовая зелень, порфир с алыми прожилками, и всюду золото, золото в любых формах — высокие золотые подсвечники, золотые дверные ручки, качающиеся светильники и висячие лампады, фонтанчики… «Настоящая пещера Главного Дракона», — подумала Халла.

— Ну! Падайте ниц! — зашептал отец Иоанн.

Все упали на колени и поползли или пошли на коленях, согнувшись и кланяясь, к тому маленькому человеку в жестких тяжелых одеждах, которого Халла видела на Ипподроме. Его глаза, как и там, не смотрели ни на кого, а были устремлены куда-то поверх них. Киот тоже это заметил и подумал, что Иисус не так смотрел на людей, и Хлебные Князья не так.

Наконец, так и не поднявшись с колен, они оказались совсем близко от него, на ковре со сказочными птицами. Они видели его ноги в шитых золотом сапогах из красной кожи, но сам он сидел выше их, на троне. А на первой ступеньке трона стоял высокочтимый Аргирий с пергаментом в руке. За ним встал писец в длинном зеленом балахоне, подвязанном черным шнуром. В руке у него было перо, и он был готов записывать.

Порфирородный что-то произнес, но они его не поняли. Отец Иоанн, стоявший сзади них, шепотом сказал, что надо оставаться на коленях, но можно распрямить спины. Кажется, Порфирородный спрашивал про женщину, и ему объяснили, что она — их голос, и что у нее есть разные дарования. Заметили, что она никогда не снимает свой оборванный плащ, значит, это реликвия. Порфирородный выразил интерес и сказал, что раз это так, то надо взять у нее плащ и передать в один из храмов. Это, конечно, было подстроено, плащ оказался бы у отца Иоанна. Отец Иоанн отвесил низкий поклон.

— Не сейчас, — сказал господин Алексис. — Это, без сомнения, надо сделать, но потом…

Они промолчали, но Халла крепко сжала одной рукой край плаща и подумала, что сказал бы об этом Всеотец.

— Послушаем их, — сказал Порфирородный. — Пусть говорят.

Аргирий дал знак Родину, и тот начал речь, стараясь не пропустить ни одного титула, которые заучил со слов отца Иоанна. То, что он говорил по их делу, он подкреплял словами из Писания, в основном, из Нового Завета. Двое других молчали, опустив глаза. Киот мысленно молился: он думал, что это поможет. Халла спокойно наблюдала и про себя отметила, что когда Родин приводил слова из книг, определявших его поступки и составлявших часть его жизни, он вкладывал в них всю душу, а Порфирородный словно отсутствовал, и один раз слегка зевнул, высокочтимый Алексис еле заметно улыбался, словно вместо губ у него была змея. Отец же Иоанн закатывал глаза и делал ритуальные жесты, которые она уже знала. Писец старательно записывал книжные слова и почти не писал, когда Родин говорил о своем деле.

Вопросы им задавали через Аргирия. Что они за люди и кем посланы? Ответы Родин на память не заучивал, и на первом же вопросе слегка запнулся. Халла вступила в разговор, чтобы ему помочь. Давно ли Мароб вошел в Великую Римскую Империю? При каких обстоятельствах? Они ответили, и Киот рассказал про своего деда-мученика, а Халла все повторила по-гречески. Когда он говорил про Ньяра и как он дал себя убить за веру, потому что искал добро, милосердие и справедливость, Халла начала понимать, почему они молятся и почему ей хочется помочь им.

Вопрос следовал за вопросом. Порфирородный положил ногу на ногу и соединил пальцы рук. Время от времени он вполголоса обращался к Алексису Аргирию. Дважды прозвучало имя Железного Заслона. Во второй раз высокочтимый Аргирий развел руками и коротко и зло засмеялся, а Порфирородный поднял брови и что-то сказал через плечо писцу.

Когда их спросили, какие именно жестокости творит Правитель и в чем они видят несправедливость, все трое заговорили разом, и Халла стала говорить быстро-быстро, переводя взгляд с одного на другого. У Родина при некоторых подробностях слезы навертывались на глаза. Даже Порфирородный, кажется, немного забеспокоился. Потом высокочтимый Аргирий сказал:

— Дошла до меня грамота от купца, чей корабль плавал в Мароб уже после того, как эти люди оттуда уехали. Он рассказывает о дальнейших несправедливостях.

Господин Алексис развернул грамоту и стал читать, а трое из Мароба замерли, превратившись в слух, ибо вдруг поняли, что это — долгожданные вести из дома.

Это был длинный список несправедливых обвинений, вымогательств, похищений, пыток и убийств. Произносились имена, искаженные на греческий лад, но люди из Мароба сразу узнавали, о ком идет речь. Халла видела, как они вздрагивали и напрягались. Киот сцепил руки в умоляющем жесте, протягивая их к Императору. Один раз Таркан-Дар чуть было не схватился за меч, рука его дернулась, но опустилась. А чтение грамоты продолжалось. Правителю донесли, что несколько людей из Мароба ушли в Византию, и такова была его злоба и жестокость, что он приказал схватить невесту одного из них, девушку по имени Пташка. С ней делали что-то страшное, до тех пор, пока она не умерла. Теперь Родин держал Таркан-Дара за плечи, а Халла чувствовала себя так, как когда Оггхи ползком вернулся к себе в пещеру со смертной раной, — ей хотелось взять на себя хоть часть этой боли, но ничего нельзя было сделать. А Таркан-Дар прижал руки к животу, где кончаются ребра, словно его рана там открылась, сдавленно крикнул и стал совсем белым.

Им показалось, что после этого очень долго было тихо, но прошло всего лишь несколько минут, когда Порфирородный встал с трона и впервые обратился прямо к ним.

— Милость моя и святая справедливость да пребудут с вами. Объявляю неправедного Правителя низложенным и предоставляю выбор его преемника верному другу нашему Алексису Аргирию. Убедитесь, дети мои, что все к лучшему и что власть наша простирается до дальних окраин христианского мира!

— Ниц! — зашептал отец Иоанн. — Ниц!

И они уткнулись лбами в ковер, а когда подняли головы, Порфирородный уже ушел. Высокочтимый Аргирий заговорил с Родином о новом Правителе. Халла стала переводить, потому что Родин тоже был потрясен. Страшно было ему думать о том, что сделали с Милой Пташкой, и что могли сделать с его женой и детьми, которые оставались дома. Ведь прошло уже много времени. Он сказал, что хотел бы получить позволение немедленно отправиться домой вместе со своими спутниками.

— Вы можете отправляться, — сказал высокочтимый Аргирий. — Садитесь на корабль, который повезет нового Правителя, и плывите под его защитой. Вы получили помощь, и до нас дошло, что в благодарность за нее вы пожертвовали щедрые дары бедным. Это весьма похвально, да, и пришлось очень вовремя. Но что касается бегов, — добавил он, — то я должен получше расспросить эту женщину. И, как пожелал сам Порфирородный, ее плащ, являющийся, без сомнения, святой реликвией, — она объяснит нам, как он ей достался и от какого святого получен, — останется здесь.

Родин поднял голову и собирался что-то сказать в ответ, но Халла, уловив возмущение в его взгляде, схватила его за руку и тихо шепнула:

— Молчи. Я сама скажу.

И она, с самым смиренным видом, сказала, что остается в его распоряжении, но сначала должна вернуться в дом вместе с остальными, помочь им уладить дела с сапожником и, может быть, добавить что-нибудь еще на благотворительные нужды великого города. После этого она расскажет ему все, что он хочет узнать.

Он согласился и сказал, что отец Иоанн придет к ним и принесет грамоту купца, чтобы они прочитали ее еще раз на тот случай, если не все поняли. Потом послал за носилками для них. Это был тот же самый большой паланкин, они в него вошли и сели, и паланкин тронулся.

Таркан-Дар, который до сих пор не плакал, вдруг задрожал, из глубины его существа вырвались рыдания, и он согнулся, конвульсивно сотрясаясь, как смертельно раненный зверь. Халла подошла, села рядом и взяла его голову к себе на колени, чтобы ему легче было плакать.

Конец второй части

Часть третья

Глава первая

В ПУТЬ

Они вернулись в свою комнату в доме сапожника. Хозяин, считавший их тихими и благонравными постояльцами, очень беспокоился, когда их увели солдаты, и боялся, не случилось ли с ними несчастье, уж очень долго их не было. Теперь он расспрашивал, что произошло. Они сказали ему, что своей цели они добились, побывали у Императора, но получили плохие вести из дому. Сапожник посмотрел на всех по очереди и увидел, что это в самом деле так.

— Сам Император вас принял! — сказал он. — Это чудо. Теперь вам всю жизнь будет о чем вспоминать.

— Будет, — сказал Родин таким голосом, что сапожник опять забеспокоился.

Через некоторое время он послал к ним жену со сладким вином и фруктами, в знак особого уважения. Она ужасно хотела расспросить их про дворец и про Императора, и как он был одет, но, увидев их состояние, не посмела.

Потом пришел отец Иоанн и сказал, что если они очень спешат, то могут отправиться домой еще раньше нового Правителя. В порту стоит корабль, который поплывет в Ольвию, но согласен по дороге завезти их в Мароб. Им показалось, что отец Иоанн так же спешит от них отделаться, как они спешат домой, а они очень хотели поскорее оказаться дома, подальше от него и от Византии. Корабль отправлялся на следующее утро, так что уже пора было собираться. Если у них еще есть дела, например, если они хотят передать храму еще что-нибудь для бедных, он согласен выполнить их поручение.

— Да, мы поедем, — сказал Родин. — Да. Завтра.

— Но она останется.

Отец Иоанн посмотрел на Халлу так, что она поняла, что он не собирается ее отпускать, хотя ей трудно было увидеть в этом смысл. Он хочет оставить ее здесь — навсегда.

— Да! — быстро сказала она. — Я останусь.

И она сделала остальным знак рукой за спиной.

— Когда отзовут Правителя? — спросил Родин.

— Императорский корабль для особых поручений выйдет из порта одновременно с вашим, но поплывет быстрее. Когда вы доберетесь до дома, его там уже не будет.

— Благодарение Богу. А новый Правитель… он друг высокочтимого Аргирия?

— А также истинный христианин? Он что, беден?

— Нет, нет, — сказал отец Иоанн. — Наоборот, он очень богат. Ему незачем будет облагать вас непосильными налогами.

Отец Иоанн улыбнулся. Похоже, что он в самом деле желал им всего хорошего, подобрев сердцем после того, как с их помощью осуществил свои планы.

— Кроме того, ему сообщат, что высокочтимый Аргирий покровительствует вам, — добавил он, — и он поможет вам отомстить своим обидчикам.

— Но прежний Правитель к тому времени уедет.

— Когда вы вернетесь, — сказал отец Иоанн с хитрым выражением лица, и в самом деле стал похож на лиса, — то, наверное, узнаете, что кроме Правителя найдутся и в вашем племени люди, которые не погнушались…

Таркан-Дар в первый раз за все это время поднял голову.

— Ты прав, — сказал он.

Он знал одного человека, который хотел взять себе Пташку, но она… — она! — он не мог вспомнить о ней без боли, от которой темнело в глазах.

Родин быстро произнес:

— Скажи капитану корабля, что мы придем вечером. Потом вернешься и поможешь нам в некотором деле.

Отец Иоанн, слегка поклонившись, ушел, бросив из дверей косой взгляд на Халлу, сидевшую на табурете в новом платье, с руками на коленях.

— Значит, богатый Правитель-христианин, которого посадил над нами высокочтимый Аргирий, поможет нам отомстить за обиды, — сказал Киот. — А потом пройдет время, власть сменится или этого Императора отравят, на его месте окажется другой, войдет в силу Железный Заслон и пришлет нам нового Правителя, который поможет нашим обидчикам, и они отомстят нам, и так будет продолжаться без конца, именем Бога и великой Римской Империи. Хорошо, что мой дед не узнает, чего добивался для нас своей смертью.

Киот говорил это с большой горечью. Он дольше остальных верил в то, что в Византии живы заветы Бога и выполняется Его воля.

А Родин сказал:

— Я не знаю, что делать. У меня мысли путаются. Может быть, надо сделать так, чтобы новый Правитель не правил в Маробе? Ты сможешь поднять и повести людей, Таркан-Дар, потомок Хлебных Князей?

Таркан-Дар покачал головой.

— Нет, сейчас не смогу, — ответил он. — Я не вернусь домой. А если бы я вернулся и поднял людей, они бы прислали войско… Они могут купить войско и воевать, не рискуя собой.

— Ты решил никогда не возвращаться? — спросил Родин сочувственно.

— Никогда, — ответил Таркан-Дар. — Мои глаза больше не смогут смотреть на Мароб. И меня переполняет ненависть: я, наверное, не смогу никого простить. Я поддамся искушению и начну убивать. Не смогу даже думать о прощении. Я пойду в тот город, о котором говорил варяг, — в Хольмгард на севере. Говорят, там лучше, чем здесь.

— Что ты будешь там делать?

— Если придется, стану воином, поступлю на службу к тамошнему князю. Буду убивать не своих врагов, а врагов какого-нибудь князя. Это работа, а не убийство. Мне будет все равно, и Богу тоже. Но в Мароб не вернусь.

— Может быть, и мне… — начал Родин.

— Тебе нет. Ты старше. Ты выдержишь. Ты им нужен. А без меня им будет лучше. Я могу принести зло в Мароб. Я чувствую: сейчас во мне зло. На корабль я пойду с тобой, но в Маробе не сойду, а поплыву дальше, в Ольвию, а потом еще дальше пойду. Один.

— Может быть, и я пойду в Хольмгард, — сказала Халла.

Вдруг они вспомнили про нее.

— О Халла, наша Халла Богом Посланная! — воскликнул Киот. — Что будет с тобой?

— Наверное, как-нибудь проберусь на корабль, — сказала Халла.

— А ты сумеешь убежать? — живо спросил Родин. — Мы не можем оставить тебя здесь, в безбожном месте. Мы тебя любим.

— Я не останусь, — сказала Халла. — Но как это будет, не знаю.

— Иди с нами сейчас! — сказал Таркан-Дар.

— Отец Иоанн, наверное, и вас не выпустит, если я так поступлю. Пусть думает, что я остаюсь. Нам надо прощаться. Но я к вам приду.

И они решили в этот раз понадеяться на нее и на Бога, который ее к ним послал, сложили свои нехитрые узлы и решили отдать все, что смогут, из оставшихся средств, отцу Иоанну. Вечером он пришел, взял пожертвования и проводил их на корабль. Простившись с Халлой и оставляя ее на берегу, они не были уверены, что увидят ее снова. Милую Пташку тоже поручали воле Божьей, но Бог не захотел спасти ее, кто знает, что он захочет сделать с Халлой? Родин и Киот расцеловали ее на прощанье, и вдруг Таркан-Дар тоже подошел и поцеловал ее долгим горячим поцелуем, а оторвавшись, выглядел удивленным. Но Халла спокойно пошла с отцом Иоанном, а он сразу заговорил с ней о бегах.

Он убеждал ее, что, обладая таким даром предвидения, можно принести большую пользу, скажем, монастырю, и что она должна стать монахиней и отдать Богу не только свой плащ, но и все, что имеет, и посвятить ему свой дар. Воистину, если она этого не сделает, то окажется, что этот дар — от сатаны, и ей придется плохо.

Она слыхала о монастырях и о власти, которую имеют некоторые из них, и о золотых ларцах в храмах, где хранится что-то необыкновенное, но не понимала, зачем все это. Теперь она внимательно слушала все, что говорит отец Иоанн, чтобы он думал, что она решила следовать его советам. Время от времени он возвращался к плащу, несколько раз спросил, откуда он у нее, но она всякий раз уклонялась от ответа. Тогда он переводил разговор на лошадей и на то, как она сможет угодить Богу и еще помочь своим друзьям, которые вернутся домой, если скажет высокочтимому Аргирию, как пройдут те или иные большие бега. И она про себя подумала, что если она рассердит высокочтимого Аргирия, то, наверное, накличет этим беду на людей из Мароба, и значит, надо быть осторожнее.

Потом отец Иоанн сказал, что ей лучше будет отныне жить в монастыре, и она покорно согласилась и пошла с ним, пытаясь мысленно представить, как же она будет разговаривать с лошадьми в присутствии высокочтимого Аргирия. Он им, наверное, не понравится, и если они увидят ее с ним, то и ей перестанут доверять. Трудно сказать, как поведет себя Звездный Луч. А остальные? Ладно, поживем — увидим.

Отец Иоанн доставил Халлу и ее узелок в монастырь. Люди из Мароба хотели дать ей денег, но она почти ничего у них не взяла, сказав себе: «Иди легко!» Ее передали на попечение высокой пожилой женщине в черном, с белым платком на голове. Женщина подобострастно говорила с отцом Иоанном, а под конец встала на колени, чтобы он ее благословил. Это не понравилось Халле, которая вначале подумала, что она хорошая. Потом отца Иоанна проводили к воротам, щелкнул замок, ключ женщина повесила себе на пояс. Был уже поздний вечер, и никакой возможности попасть на корабль. Но монахиня с Халлой заговорила ласково.

В монастыре были высокие палаты, храм и множество маленьких каморок в стене вокруг внутреннего двора. В одной из них Халла оставила свой узелок и пошла вслед за всеми на ужин, а потом в храм, на молитву. Потом была ночь. Халла не заснула, а когда стало совсем темно, осторожно вышла из кельи и стала бродить по монастырю. Если бы найти крысу или хоть мышь, может быть, они ей помогли бы выбраться отсюда! Она наощупь нашла вход в кухню, но там все было чисто и было очень тихо — ни шороха, ни шелеста маленьких лапок. Стены изнутри были очень высокие и гладкие, все ворота и калитки крепко заперты. Уже перед рассветом Халла вернулась в келью и стала думать о корабле, выплывающем с зарей из порта, на котором ее ждут трое людей. Как бы ей хотелось развалить эти стены! Но от медвежьих мыслей лучше не стало. Тогда она подумала, что, может быть, прощание было настоящим прощанием, и теперь с ней произойдет что-нибудь совсем другое. Но почему-то казалось, что все равно надо уйти в Хольмгард. С такими мыслями она заснула, а корабль, наверное, уплыл.

Наступил следующий день.

Халла сидела во дворе и наблюдала за тем, что делается вокруг. В одной из комнат побольше сидело еще четверо монахинь в черном. Они молча вышивали златопурпурное облачание. В углу двора в тени еще одна монахиня рисовала на куске пергамента маленький, красивый, но неподвижный мир. Зазвенел колокол, и все оставили работу и поспешили в храм, оглядываясь на Халлу. Но она за ними не пошла. Вместо этого она подошла к куску пергамента и стала его рассматривать. По краям картины был причудливый узор, местами еще в тонких линиях, а местами раскрашенный яркими красками и золотом. В самой середине был нарисован золотой трон и на нем человек с темно-рыжей бородой, черными глазами и золотым ободком над головой. Всеотец таким не был.

Когда тени удлинились, монахини вывели и вынесли во двор больных, за которыми они ухаживали. Был среди них один возничий, который упал с колесницы и его протянуло за ней по земле. У него были сломаны рука и нога, на теле было несколько тяжелых ран, весь он был в синяках и все время плакал, потому что очень боялся не выздороветь: когда он больше не сможет участвовать в состязаниях, его продадут в тяжелую работу. Он был раб. Ему хотелось поговорить о состязаниях, но монахини никогда не видели бегов, говорить с ними было бесполезно.

Халла подошла к нему, заговорила, и вскоре он успокоился. Высокая монахиня заметила это и удовлетворенно улыбнулась.

Один из больных был ковроткач; он стонал и корчился от боли в животе. А один был так слаб, что даже стонать не мог. В боку у него была рваная рана, и хотя снаружи она казалась небольшой, внутри, наверное, было очень плохо. Монахини сказали, что это варяг из телохранителей Императора, его ранили два дня назад в уличной драке. По-видимому, он умирал, и они пытались выяснить, христианин ли он, но товарищи по оружию, которые его принесли, этого не знали. Их интересовали только дела войны. Монахини положили ему на грудь крест, а на крест — руки, дышал он с трудом, и когда пришел священник, то не заговорил, а стал дышать совсем хрипло и с перерывами. Из-под полузакрытых век виднелись только белки глаз. Халла смотрела на него. Он был рыжий, даже на руках у него до самых кистей росли густые рыжие волосы, а на одном пальце было кольцо с рубином.

Вдруг она почувствовала на своей шее конское дыхание и обернулась.

— Это опять ты! — сказала Стейнвор. — А здесь ты что делаешь?

— Я здесь не по своей воле, — сказала Халла. — Ты можешь меня прихватить вместе с ним? А потом сбросить на корабль?

Она догадалась, что Стейнвор примчалась за варягом: он был очень похож на героя.

— Я все-таки думаю, что ты тоже Дитя Желанья Всеотца, поэтому попробую, — сказала Стейнвор. — Но быстро не получится, ты не такая уж легкая. Подожди, пока я его ухвачу, и забирайся на круп. Только держись крепче. — Она кинула взгляд на человека. — Послушай, детка, сними с него крест, а то я пальцы обожгу.

Халла подошла к герою, сняла у него с груди крест и положила рядом. Грудь его еще раз поднялась. Прежде, чем священник успел раскрыть глаза пошире, последнее дыхание его покинуло, и Стейнвор, нагнувшись, ухватила его за плечи.

Халла подскочила к коню, подпрыгнула и двумя руками схватилась за него, не забыв зубами крепко держать плащ. Когда конь взмывал вверх, она закрыла глаза. Потом, когда он уже ровно летел над крышами, пришло знакомое ощущение полета, и она представила себя девчонкой на спине Оггхи или Грора, давным-давно. Но все равно держалась крепко.

Монахини и священник не верили в валькирий и не представляли их, они никогда их и не видели. Они увидели только, как исчез покойник, и как вдруг Халла вознеслась на небо, к несчастью, вместе с плащом, и никто не успел и не посмел сдернуть его с нее. Однако она оставила в келье свой узелок. Что ж, пусть хоть это будет реликвией, решили они; может быть, и там найдется предмет, обладающий чудесными свойствами.

Глава вторая

МАРОБ

Крылатый конь возмущался и фыркал и явно с удовольствием сбросил бы ее прямо в море, но Халла сказала, что корабль не мог далеко уплыть, и они стали кружить над Черным Морем сразу же за проливом. Под ними было два или три судна, очень маленьких с высоты, поднимающих грудью светлую волну. Халла не сразу смогла сказать, какой корабль ей нужен. Но потом она заметила на палубе одного из них ярко-желтую рубаху. Это была рубаха Таркан-Дара, уж ее-то она узнала: сама стирала много раз.

А потом она увидела остальных двоих. И тогда спрыгнула с высоты примерно в пятнадцать локтей, ближе конь не смог подлететь, — но не ушиблась, а только упала. Пока она вставала, отряхивалась и уверяла их, что это она и все в порядке, конь был уже далеко, таял в северной части неба, спеша в Валхаллу.

Как она сюда добралась, она не стала объяснять. Это было слишком сложно. Валькирий в их мыслях не было, и слов таких они не знали. Достаточно было того, что они с ней, а она, которую они считали потерянной для себя, снова с ними. Делать ничего не надо было. Они были на корабле, и корабль вез их по морю.

Большую часть времени они сидели на палубе, почти не разговаривая, глядя на катящиеся волны, темно-зеленые или темно-синие. Иногда Киот принимался ходить вдоль борта, бормоча себе под нос. Он был совершенно выбит из колеи. Он был уже не молод и пытался всю жизнь быть настоящим христианином; готов был простить Правителю зло, причиненное ему самому. Не из-за этого он отправился в путь. Вся община страдала от несправедливости, еще худшей, чем та, из-за которой Христос неустанно боролся с фарисеями. Он, Киот, правильно сделал, что пошел. Но если бы он не пошел, если бы простил Правителю непростительное, он не был бы так расстроен и смущен душой. Давным-давно услышал он в первый раз о великом святом храме Софии, чуде христианского мира. Теперь он видел этот храм, и горечь вошла в его сердце, ибо он видел в нем растление. Он старался об этом не думать и найти утешение в молитве, но этот путь к утешению был теперь для него закрыт. Он чувствовал себя совсем стариком.

Родин знал, что происходит в душе друга, но ничем не мог помочь. Они выполнили свой долг, но добро ли от этого будет? Еще придется за все платить. А Таркан-Дар, потомок Хлебных Князей, даже не вернется в Мароб. Родин смотрел, как он сидит, устремив взгляд в волны, похудевший и потемневший лицом, а рука его, словно без его ведома, иногда протягивается к руке Халлы и сжимает ее. Знает ли он о том, что творит его рука? По пути в Византию он часто пел. Теперь он не пел совсем.

Еду готовил Родин вместе с Халлой. Родин еще в порту сказал капитану, что она придет на корабль, и вот она явилась. Матроса, который уверял, что она упала с неба, капитан за вранье сшиб с ног ударом кулака. Ему было все равно, откуда она появилась. Она вела себя пристойно, беспокойства никому не чинила, огонь разводила только на плоском камне и понимала все, что ей говорили. В портах она сходила вместе с кем-нибудь на берег и помогала купить все, что нужно. Корабль медленно полз вдоль берега. Императорское судно для особых поручений обогнало их в первый же день вечером. Ветер стих, но на Императорском корабле изо всех сил гребли рабы, и его весла ровно опускались и подымались, словно движимые сверхъестественной силой, а не людьми.

Родин, конечно, понимал, что сколько ни думать о неизвестности, ожидающей их впереди, ничего не придумаешь, и много молился, но все меньше спал и все равно думал, думал, что скажет и что сделает, если его ждут плохие вести. Иногда он бледнел, лицо его искажалось, потом застывало. Он боялся, что судьба его ударит так же, как Таркан-Дара, и боялся остаться один в маленьком мире боли, далеко от друзей, как сейчас Таркан-Дар, которому Халла Богом Посланная, наверно, стала ближе, чем он или Киот.

Проходили дни. Однажды разразился шторм, и их всех укачало. Потом опять стало ясно. Халла болтала с дельфинами и даже допускала мысль о том, чтобы присоединиться к ним, так радостно они скользили по волнам, выпрыгивали в теплый воздух, на мгновенье ощутив, как сохнет кожа и солнце жжет глаза, и снова погружались в прохладную прозрачную влагу. «Но это, наверное, не для меня, — думала она. — К огню я привыкла, а вода напоминает мне о русалках, у дельфинов тоже хвосты, как у них. Если я ошибусь на этот раз, меня уже не спасет дракон. Их здесь нет».

Потом люди из Мароба совсем потеряли покой. Началось с того, что впереди показались низкие зеленоватые берега с песчаной полоской у воды и мелководьем, от которого приходилось держаться подальше. Они не отходили от поручней на палубе, вглядываясь в даль. Таркан-Дар временами отворачивался от берега, становился спиной к поручням и устремлял взгляд на безбрежное море с другой стороны. Так продолжалось два дня; потом Родин и Киот стали собирать свои узлы. Оба по очереди пытались уговорить Таркан-Дара пойти домой с ними. Он наотрез отказался. Когда корабль, наконец, вошел в устье реки и направился в Маробскую гавань, он спрятался под палубой в носовой части корабля среди канатов и свернутых парусов.

Халла пошла посмотреть, где он. Он, совсем как медведь, зарылся в берлогу, прикрыл голову лапами. Когда она заговорила, присев рядом, он вдруг потянул ее сильной рукой за шею, и она упала на холодный парус, а он прижался мокрой щекой к ее щеке, и так они лежали некоторое время не двигаясь. Если бы он смог заснуть, думала она, и проспать несколько месяцев, горьких месяцев сердечного голода, холодов и смерти, когда нет того, что больше всего нужно, а потом проснуться, когда время все сотрет и начнется новый год. Может быть, еще рано, было ее следующей мыслью, и вообще он не медведь.

Она ласково отстранилась от него, встала и прикрыла его парусом. Корабль уже причаливал. Остальные двое приготовились сходить. Халла пошла с ними, но сказала, что вернется на судно до захода солнца и поплывет дальше. Об этом месте ей так много рассказывали. Вот оно перед ней. И уже их увидели, узнали, кто-то подходит, целует руки, ведут в дом рядом с пристанью. Их здесь приняли. Она тоже вошла в дом.

Все здесь немного отличалось от того, что она видела в других домах; сосуд с водой и ларь для продуктов, очаг и рыбачьи сети с грузилами из местных камней, упряжь для волов, ткацкий станок, замок на двери, — все было из другой жизни и называлось другими словами.

Люди заговорили быстро, негромкими голосами, и Халла увидела, как хмурое лицо Родина разглаживается, потом он повернулся к ней и радостно сказал, что его жена и дети целы, их успел надежно спрятать ее отец. Дом его захватил Правитель, наверное, все пропало, и скот, и имущество, но это не важно, ибо спасено главное. Правителя отозвали, он уехал на Императорском корабле, вне себя от злости. Да, много бед произошло даже в последние дни — людей убивали, разоряли их имущество; но все уже знали, что трое, ходившие в Византию, выполнили то, зачем их послали.

Все больше людей собиралось в доме. Стало тесно и душно. Один из вошедших спросил про Таркан-Дара.

— Он не вернется, — сказал Родин.

Тогда тот, кто спрашивал, кивнул и сказал, что погибла не только Милая Пташка. Слишком рано вернулся Хиллит, его схватили и убили совсем недавно, так же ужасно, как девушку.

Родин опять повернулся к Халле:

— Это его младший брат. Он думает, что Хиллит спасся. Он не должен узнать об этом.

Халла наклонила голову.

В Маробе оставались приспешники бывшего Правителя, которые клялись, что он еще вернется. Поэтому Родину и Киоту лучше на время скрыться и не показываться, пока не приедет новый Правитель и не начнутся празднования избавления от бед и благодарственные молебны. Пока пусть Бог удовлетворится молчаливой благодарностью сердец. Киот при этом погрустнел и нахмурился, но тут вошел еще один человек, одетый, как священник, но попроще, со светлым и добрым лицом. Он перекрестил Родина и Киота, и они обнялись и расцеловались, и тут вдруг Халла почувствовала, что вот, для них путь кончился, они вернулись в то, что им больше всего нужно, как дельфины в воду.

Люди стали расходиться, свет в окне пожелтел, и Халла поняла, что и ей пора уходить. Она быстро простилась с ними, и двое прикоснулись руками к ее рукам, лицу и плащу, и она пошла на причал и поднялась на борт. Капитан уже готовил корабль к отплытию, потому что задул хороший ветер, который быстро вынесет его в открытое море.

Когда они отплыли от Мароба, Халла подошла к Таркан-Дару, и тихо сняла с него парус. Он посмотрел на нее, увидел пыль на ее сандалиях и стал смотреть на эту пыль.

— Я ее смою, — сказала она.

Он чуть заметно кивнул, закрыл уши руками и сидел так, пока земля не осталась позади и ее не стало ни видно, ни слышно.

Глава третья

ОГОНЬ

Они поплыли дальше на север, где было холоднее, и доплыли до плоских песчаных берегов широкой дельты большой реки, впадающей в море. Здесь была Ольвия.

Странно, но удаляясь от родины, Таркан-Дар оживал. Он даже начал петь. «Как лесные птицы в первые дни весны, — думала Халла. — Солнце прогревает им замерзшие перья, и они поют, сначала понемногу, потом целыми днями». Он шел по главной улице Ольвии и напевал, обняв одной рукой Халлу, надеясь встретить путешественников, которые направлялись вверх по реке, на восток, а потом на север в Хольмгард или Новгород, или как там его еще называют. Все переговоры он теперь вел сам, не разрешая ей помогать. В Ольвии и Маробе говорили похоже, и всегда находились люди, понимавшие по-гречески. Теперь, когда греческий язык был ему, вроде, не нужен, Таркан-Дар старался почти все время говорить на нем.

Они вышли по набережной к причалам. Уголком глаза Халла заметила крыс, суетливо мелькавших между мешками с зерном. Она шагнула к ним и расспросила про корабли. Кто мог знать лучше?

Да, сейчас в порту под погрузкой стоял речной корабль, тридцать крысиных перебегов отсюда. Она сказала о корабле Таркан-Дару.

— Халла-Следопыт! — воскликнул он и вдруг притянул ее к себе двумя руками и поцеловал.

Она недовольно высвободилась, смутившись, но не почувствовала неприязни к нему. Таркан-Дар ей нравился, и она хотела, чтобы у него все было хорошо. Больше он ее не целовал и не обнимал, только взял за руку и по дороге иногда принимался эту руку раскачивать.

Они нашли большой плоскодонный речной корабль, и он сам обо всем выгодно договорился, не забыв про место для Халлы. Вскоре корабль загрузили, оттолкнули шестами от причала и медленно вывели на середину реки. Хитрые крысиные глазки наблюдали за отплытием с берега.

Они плыли вверх по реке, ловя попутный ветер тяжелыми квадратными парусами, но основную работу выполняли рабы, гребя против течения с восхода до заката. Халла жалела рабов и пробовала разговаривать с ними, произнося слова, которые они с трудом узнавали и вспоминали, но Таркан-Дар спокойно смотрел на измученных и избитых. Жалость в нем словно умерла.

Они доплыли до Киева, который она еще помнила. Там два князя воевали между собой. Какой-то человек пришел на корабль и долго говорил с капитаном, а потом стал просить Таркан-Дара пойти в войско своего князя за хорошую плату. При этом было налито и выпито много вина. Таркан-Дар говорил таким голосом, какого Халла от него ни разу не слышала. Наконец, он выкрикнул ее имя, она подошла, и он спросил ее, должен ли он вступить в войско Киевского князя и драться с его врагами?

— За что драться? — спросила Халла.

Человек нетерпеливо сказал, что драться надо с бунтовщиками, которых необходимо разгромить, пока они не стали сильными.

— А ваш князь — справедливый правитель? — опять спросила Халла.

Человек снова открыл рот, но Таркан-Дар вдруг изменился в лице и заговорил обычным голосом.

— Я забыл, — сказал он. — Я христианин.

— Но наш князь тоже христианин, — сказал человек. — Он построил величайший храм, чудо света.

— Я забыл, — сказал Таркан-Дар. — Мне надо ехать дальше, я остаюсь на корабле.

Человек разозлился и сошел на берег, бранясь и крича, что это им так не пройдет. Но Таркан-Дар словно его не слышал.

На следующий день они поплыли дальше, он хмурился и разговаривал мало. Вечером он попросил у нее разрешения поспать под ее плащом, ибо сомневался, что поступил правильно, может быть, Бог пошлет ему сон и даст совет. Халле это совсем не понравилось, но она согласилась дать ему плащ на одну ночь, а сама выспалась под его плащом. Утром он отдал ей темно-синий лоскут.

— Ты видел сон? — спросила она.

— Он пахнет тобой! — сказал он и странно посмотрел на нее.

— Это же моя шкура! — сказала она и потянула плащ к себе, потому что в эту минуту думала совсем по-медвежьи.

После этого они спокойно, как и раньше, утром и вечером вставали на колени молиться. Иногда вместе с ними молились другие христиане с корабля. Но с Киотом и Родином было по-другому. А корабль с каждым днем уносил их все дальше на север.

Наконец, они доплыли до места, где река стала совсем узкой. Здесь корабль разгрузился. Купцы с капитаном стали продавать то, что привезли с юга, товары из Византии и еще более дальних стран, вино, оливки, сушеные фрукты, ткани, стеклянную посуду, кувшины и чаши, мелкие предметы из золота и бронзы. Потом корабль снова загрузили шкурами, зерном, шерстью и товарами с далекого севера. Особенно ценился янтарь. Капитан показал ей, как кусок янтаря, если его потереть, притягивает мошку и может даже проглотить, — вон в середине другого куска мертвая мошка.

— Как воля Божья, — сказал Таркан-Дар, но Халла не поняла, что он хотел сказать.

Кораблю пора было поворачивать назад, на юг, в Ольвию, где он разгрузится, портовые крысы переметят товар, потом его снова погрузят и повезут за море, в Мароб и Византию. А те грузы, которые надо доставить на восток, будут переправлены на лодках по мелким рекам и по суше, и надо спешить, потому что подходит осень, скоро зима, когда много снега, медведи спят и никто никуда не ездит.

У Таркан-Дара еще оставались деньги, потому что остальные при расставании отдали ему почти все, что у них было. Это были греческие деньги, золотые, с маленьким уродливым изображением Порфирородного, здесь их взвешивали на весах, внимательно следя с двух сторон, чтобы все было честно. На эти деньги они наняли лошадей и отправились дальше с караваном, останавливаясь в каждой деревне. Таркан-Дар, как умел, говорил с мужчинами об оружии, войнах, охоте, местных обычаях, о Хольмгарде, где были суровые законы, но соблюдалась справедливость и спокойствие и никто не смел нарушать данного слова. Если бы Халла переводила, разговаривать было бы легче, но он ее об этом теперь очень редко просил, и она большую часть пути ехала позади мужчин и разговаривала сама с собой или с кем попадется.

Местные лошади, с которыми обращались, как со скотом, передавали из рук в руки и заставляли тяжело работать, были неразговорчивы, да и рассказывать им было не о чем. Кое-какие новости были у журавлей и цапель, кружащих над равнинами. Иногда им встречались вечно занятые бобры, не склонные к легкомысленным разговорам. Их сокровищем были бревна, и все их мысли были направлены на то, как их добывать.

Один раз Халла встретила маленького василиска, дремлющего в сухой траве. Она осторожно потянула его за хвост, и он проснулся, скосил глаза и уставился на нее, но то ли чары у него были слабые, то ли еще что, на Халлу его взгляд не подействовал. Он пожаловался ей на здешний климат, и она посоветовала ему полететь на юг, где жаркое солнце. Тогда он стал жаловаться на то, что там, где он раньше гулял, теперь полно людей, что мужчины и женщины перестали уважать василисков, и даже в Египетских Пустынях завелись отшельники, которые научились заговаривать им глаза сразу на несколько дней. И василиск потянулся одним крылом так, что на Халлу нахлынули давние воспоминания, и она спросила его, не видать ли на севере драконов.

— Одни саламандры, — грустно ответил василиск. — Никого огнедышащего.

Халла не очень ему поверила, потому что василиски хорошо видят только своих врагов, а на остальное не смотрят, но ей так хотелось узнать хоть какую-нибудь драконью новость!

Если она слишком сильно отставала, мужчины оборачивались и громко звали ее. Когда она сказала Таркан-Дару о василиске, он расстроился и почти рассердился на нее. По-видимому, он не хотел, чтобы она оказалась из тех женщин, которые разговаривают с василисками. После этого она до конца дня смирно просидела в седле.

Каждый день теперь приближал их к Хольмгарду. Каждый вечер они приезжали на новое место, расседлывали лошадей, поили их и привязывали на ночь, разводили костры, готовили ужин. Иногда им удавалось переночевать под навесом, построенном для путников, чаще они спали под открытым небом. Ночью вокруг них выли дикие звери, чуя еду, переговариваясь:

— Нападем? Осмелимся?..

Люди по очереди сторожили лагерь. Однажды ночью Таркан-Дар убил волка. Но больше, чем волков, путешественники боялись других людей, острых стрел и ножей в ночи.

Ночи становились холодней, а дни короче. Путники спешили, поглядывая на небо. Ветер нес ледяной холод, впиваясь в лица и руки, рвал плащи. Местность была совершенно плоской, иногда приходилось идти через болота. Но вожак каравана, который много раз здесь ходил, хорошо знал дорогу. В конце концов он вывел их к большой реке, похожей на ту, по которой они плыли, только эта текла на север. Расставшись с лошадьми, они сели в ладью. Заплатив за дорогу и за еду до Хольмгарда, Таркан-Дар остался без денег, даже продал одну из двух золотых нашивок с пояса.

Здесь недавно прошли дожди, река вздулась, бурая вода, несущая лодку, казалась густой и твердой, как сама лодка. Берега тоже были бурые, не очень высокие, но и не настолько низкие, чтобы что-нибудь увидеть за ними. Ночью плыть было опасно, и они приставали к берегу.

И вот до Хольмгарда осталось всего несколько дней пути.

— Что ты там будешь делать? — спросила Халла.

— Наймусь на службу к князю, — сказал он. — Найдем там священника и поженимся.

— Зачем поженимся? — спросила Халла, глядя на волны, катящиеся к северу.

— Потому что нехорошо все время путешествовать неженатыми, — сказал Таркан-Дар.

— Может быть, я с тобой не буду все время путешествовать, — сказала Халла.

— Конечно, мы не будем путешествовать все время. Мне заплатят за службу. Мы купим дом в Хольмгарде. Маленький теплый домик. Как только у меня будут деньги, я куплю тебе все, что нужно для хозяйства. И что захочешь для себя. Тебе понравится жить со мной в маленьком домике.

— Не знаю, — прошептала Халла, глядя в водоворот за кормой.

Она подумала, что не прочь была бы пожить в пещере, с глубокими мшистыми нишами, в которых поблескивает сокровище. Неужели он собирался принести в дом сокровище? Нет, не принесет, на героя он так же мало похож, как и на дракона. И на нее не похож. Кто же он, такой не похожий ни на кого? Почему уверен, что ей понравится жизнь в маленьком домике? Ей бы хорошо было в берлоге, притаившейся за камнями и еловыми ветками, которая уютно пахнет медведем, и чтобы перед сном ее облизал горячий язык няни Матулли. Разве в доме так же? Неужели Всеотец хотел, чтобы она жила в доме? Нельзя идти легко, если взвалить на себя дом: даже улитки с легкой раковиной идти легко не могут.

Наступил вечер. Они снова причалили к берегу, где тек чистый ручей. В сумерках они видели, как светятся окна маленьких домиков вдали над ручьем. Кто-то сказал, что там богатый поселок, где стоит один большой дом и несколько маленьких, много скота и хорошие поля. Там живут гостеприимные люди, особенно хозяин большого дома, Модольф сын Откеля. Он с семьей пришел в Хольмгард с севера, как и многие другие, и поселился в дне пути от города, на плодородных землях у реки. Днем они обязательно заехали бы к Модольфу, он бы всех напоил молоком и, может быть, даже дал хлеба с мясом. Такой у них обычай.

Негромко беседуя, люди заворачивались в одеяла, укладывались спать. Ночь настала темная. И вдруг темноту, как нож, прорезал вопль. Все вскочили и прислушались. Кто-то сказал, что, наверное, на поселок напали разбойники, а жаль, потому что люди там жили добрые, Модольф самый лучший из них, но какой толк быть добрым, если не уметь защититься? Тут в темное небо взвился столб пламени, осветив черную крышу, и хозяин ладьи подумал, не лучше ли уплыть подальше, пока разбойники их не заметили? Но Таркан-Дар сказал:

— Я пойду на помощь этим людям, и если удача мне не изменит, может быть, князь Хольмгарда скорее возьмет меня на службу? Кто со мной?

Еще десяток сказали, да, они пойдут. Халла ничего не сказала, но тоже пошла вслед за мужчинами.

Они тихо вошли в ручей, прошли некоторое время прямо по воде, потом выбрались на противоположный берег, обнажили мечи и побежали на огонь. Первый, кого они встретили, держал в руках цеп для молотьбы и еле стоял на ногах, на лице у него была глубокая рана и кровь лилась, и он, шатаясь, показывал туда, где бородатый в кольчуге тащил за руку девушку. Девушка кричала, и длинные косы волочились за ней. Вот она нагнулась и укусила бородача за руку, и он размахнулся, чтобы дать ей по зубам кулаком, но Таркан-Дар успел подскочить, всадил ему в горло меч, и человек упал, обливаясь кровью. Таркан-Дар подхватил девушку, но она упала на колени и, горько плача, протянула руки к нему, потом к горящему дому. Разбойники привязали ее отца Модольфа к столбу внутри дома, а дом подожгли.

Бой с бандитами был жаркий и короткий, головорезы бородача не могли определить, сколько у них противников, часть их погибла, остальные разбежались. Краем глаза Халла увидела, как с неба, словно падучая звезда, слетела валькирия, подхватила бородатого и унесла на крылатом коне. Значит, он был героем. А потом она стояла рядом с Таркан-Даром в толпе людей с ладьи, мужчин и женщин из поселка, и все смотрели, как пламя лижет стены большого дома, и была страшная тишина, а девушка с мокрым от слез лицом вырывалась из крепких рук, которые ее не пускали.

Но Халле любой огонь был нипочем после того, как драконы в торжествующем танце целую ночь лизали ее раздвоенными огненными языками на Сигнальной Горе, пока не потускнели звезды. И она побежала ко входу в дом, где обрушившийся дверной косяк поджег лежавший рядом сноп соломы, и теперь это все полыхало, рассыпая искры и распространяя знакомый приятно щекочущий жар. Через косяк она легко перепрыгнула, слыша, как позади отчаянно зовет ее Таркан-Дар. У нее не было времени что-либо ему объяснять, да он все равно не понял бы.

В глубине дома она увидела, что искала: старика, привязанного к столбу за собственным креслом… С губы у него капала кровь, наверное, его ударили, он кашлял, задыхаясь от дыма, повиснув на веревках, взгляд его был затуманен, вряд ли он понял, кто перерезал его веревки, человек или потусторонняя сила. Халла старалась думать быстрее. С ней-то все в порядке, а как этого вытащить через огонь? Однако, слегка придя в чувство, старик сам показал в угол, где, кажется, еще не горело.

Она потянула его туда, он с трудом передвигал ноги. В углу было окно, но высоковато. Она подвинула к нему стол, и оба взобрались на него. Но выглянув, она увидела как раз под окном горящее сено.

Выход все-таки нашелся. У стены осталось два ведра пахты, Халла схватила их, выплеснула сверху на сено, сбросила плащ, чтобы было удобнее, и, подтянув старика к окну, вытолкнула его. Потом спрыгнула сама, не забыв подхватить плащ, и пока пламя не разгорелось снова, потянула старика дальше от стены дома. Но его уже подхватило множество рук, а Таркан-Дар и девушка упали на колени у ее ног, и Таркан-Дар называл ее старым прозвищем, Халла Богом Посланная.

А она расплакалась у него на плече. Огнестойкой она, конечно, была, но прыгая, растянула лодыжку, и теперь нога начала сильно болеть.

Глава четвертая

ЛЕГЕНДА

В ладью в ту ночь никто не вернулся. Все собрались в одном из уцелевших при пожаре домов.

Туда принесли хлеб, мясо, молоко и мед. Несколько человек в поселке было убито, были раненые, ущерб был велик. Но разбойников прогнали, дома сумеют отстроить, коровы принесут новых телят, а пока из того, что удалось спасти, они отберут зерно для весеннего сева, и остального должно хватить на пропитание до лета.

Самое главное — спасен Модольф, человек всеми почитаемый и любимый, и девушка Альфейда. Она напугана и то и дело принимается плакать, но это пройдет. Из людей с ладьи никто всерьез не ранен. Постепенно оттуда подошли все остальные, и было решено завтра, не задерживаясь, идти в Хольмгард и доложить Князю о том, как попираются его законы и страдают его подданные всего в дне пути от города. В последнее время развелось слишком много странствующих героев и просто бандитов, рыщущих в поисках добычи, многие из них были хорошей крови, младшие сыновья богатых родов, потерявшие совесть и честь, не гнушавшиеся насилием, чтобы получить желаемое.

Большинство жителей поселка были христианами и собирались отправиться в Хольмгард на Пасху, чтобы провести там три дня в печали, а потом долго радоваться. Так что, когда Таркан-Дар сказал им, что Халла, наверное, ангел, посланный ему и его друзьям в беде, и что она знает все наречия, ему поверили. Рассказывать все это ему пришлось без нее, потому что сама Халла, напившись горячего молока с травами, крепко заснула после того как женщины перевязали ей ногу. Модольф, Альфейда и еще несколько человек умели говорить по-гречески, и если они говорили медленно, Таркан-Дар их понимал. После того, что он сказал, все стали смотреть на Халлу. Она спала, женщины расчесали ей волосы, чудесно необгоревшие, и незаметно отрезали себе по прядке, чтобы потом передать своим детям, а те — своим, и так из поколения в поколение, с рассказом, который станет легендой.

А Таркан-Дар, перед тем как заснуть, подумал о том, что теперь он сможет получить хорошую службу у Князя Хольмгарда. И еще о том, что Халла опять стала другой. Как он мог помыслить о том, чтобы жениться на Богом Посланной? Но ведь она готовила и стирала, как все женщины, он сам видел. Она стирала ему рубахи. Может быть, не так ловко, как девушка, выросшая хорошей хозяйкой под опекой строгой матери, но когда он решил жениться на ней, он об этом подумал и понял, что для него это не главное. Так кто же она? Он знал запах ее волос и кожи, как запах собственной одежды, обнимал ее за плечи и чувствовал их под своей рукой. Милая Пташка была ему родной, о Халле он думал по-другому, и будущее с Халлой представлял не так… Или не представлял? Было ли оно, это будущее с Халлой? Обе ушли от него. Кто же она, верный друг и помощник в пути, кто? Он так и заснул, повторяя в уме вопросы и не находя ответа.

Халла на следующий день долго не просыпалась, а когда проснулась, нога у нее болела меньше и опухоль стала спадать.

Люди в поселке усердно трудились, приводя все в порядок. В воздухе висел противный запах горелого, забивая дыхание. Мужчины вытаскивали из пожарища полуобгоревшие балки, которые могли еще пригодиться, соскребали с них пепел и угли, при этом дым поднимался снова, иногда еще сыпались искры. Металлические предметы все расплавились или погнулись и стали негодными, их надо будет отвезти в Хольмгард, заново переплавить и перековать. Тамошние кузнецы славились мастерством. Коровам и лошадям перевязали раны и смазали ожоги, как людям. Одна из женщин во время побоища с перепугу начала рожать и благополучно разрешилась мальчиком. Вместо большого дома на эту зиму решено было построить мазанку. С реки начали сразу носить камни.

Вечером все собрались при факелах и продолжали связывать большие щиты из камыша на шестах.

Девушка Альфейда тоже проспала все утро, и ночной кошмар в ее памяти уже начинал казаться дурным сном, только синяки остались. Главное, что все позади. Она была молода. Она сидела и смотрела, как Таркан-Дар тщательно чистит и точит меч и какой у него красивый маробский плащ, вышитый раковинами. В одном месте плащ порвался. Можно взять его заштопать? Можно она возьмет теплый плащ с его плеч и подержит в своих руках? Халла Богом Посланная, ангел Халла, наверное, не захочет штопать плащ?

Таркан-Дар время от времени посматривал на Альфейду. Волосы у нее были светло-золотистые, синяки казались черными на белых руках и шее. Когда она ловила его взгляд, кровь приливала к щекам, и она наклоняла голову. Он вдруг вспомнил Милую Пташку, ушел в себя и замолчал. Ему стало тяжело и безразлично, что делается вокруг и что он сам сделал в этом мире.

Одна из женщин заговорила с Халлой, сначала робко, а потом, забыв, что Халла, может быть, ангел, стала взахлеб рассказывать все, что знала, старые новости новому человеку, как любят женщины. Она рассказала ей, что Альфейда — единственная дочь старика Модольфа, правда, у него раньше было еще два сына, но один погиб на охоте, а другой в прошлую весну утонул в реке в половодье. Модольф был человеком очень хорошим, но его семью преследовал злой рок. Беды начались очень давно, но Бог своего проклятия, наверное, не хочет снимать. Альфейда тоже очень хорошая девушка, добрая и послушная, отличная ткачиха и хозяюшка, умеет сбивать масло и лечить раны, это было ужасно, когда разбойник тащил ее, сами знаете, для чего. Двое парней погибли, пытаясь спасти ее. А вот этот, который спас, он кто? Откуда он родом? Что собирается делать дальше?

Вечер был дымный; вокруг суетились люди, женщина рассказывала и расспрашивала, а Халла думала о том, что если Таркан-Дар захочет вместо нее взять в жены девушку Альфейду, наверное, будет лучше.

На следующий день они пошли посмотреть, как закладывают новый дом. Альфейда вместе с мужчинами меряла место для будущих стен и размечала углы. У нее был верный глаз, и она знала, что нужно. Таркан-Дар пошел посмотреть поближе и остался помогать. Модольф медленнее приходил в себя, чем дочь, но тоже уже отдохнул и сидел на пригорке, куда с трудом поднялся, опираясь на палку. Богом Посланная Халла говорила, что придет. Она тоже ходила с палкой. Женщина она или нет? Чья она дочь? Модольф посмотрел на свою дочь. Альфейда держала один конец веревки, южанин, который ее спас, — другой. Остальные забивали колья. Потом южанин оглянулся, передал свой конец веревки другому человеку и поспешил туда, где Халла только что вышла из дома. Он подхватил ее на руки и принес на пригорок, ее золотые нетронутые огнем косы свисали с его плеч. Вот она уже сидит возле Модольфа, а Таркан-Дар стоит рядом.

— Пять лет мы жили в мире, — сказал Модольф. — Я думал, что у Князя рука длиннее. Я начал верить, что удача снова со мной.

— Нам что-то говорили о древнем проклятье, которое пало на твой род, — сказала Халла, смотря на то, как мужчины кладут основание дома и как умело Альфейда показывает им, что надо делать.

— Это было очень-очень давно, — сказал Модольф, вздохнув и водя по пыли концом палки. — Мои предки были королями в землях к северу отсюда. Говорят, что в мире тогда были великаны и драконы.

— Великаны и сейчас есть, и драконы тоже! — воскликнула Халла, охваченная каким-то странным чувством. Ей вдруг на мгновение показалось, что этот холм над рекой на самом деле не существует, она видит его и себя во сне. И она крепко ухватила Таркан-Дара за ногу у щиколотки. Он дружески опустил руку ей на голову. Такой знакомый жест, и нога настоящая.

— Может быть, и есть, так же как ангелы и добрые духи, дитя мое, — сказал Модольф. — Но почти не показываются. Хотя мы не всегда понимаем, что видим, вот и сейчас… — он на минуту замолчал, потом продолжил: — В те дни на земле творилось большое зло, белый Иисус не приходил на север. Люди слушались старых Богов или не признавали никаких, ими правили жестокие короли, каждый устанавливал свои законы. Легенда рассказывает, что у одного короля умерла жена и он женился на другой. А от первой жены остался ребенок, девочка. И новая жена приказала отнести ее в лес и погубить. Так было сделано. Мои прадеды, а за ними и я, в этом не виноваты, но мы потомки того самого Короля и Королевы-злодейки. Проклятие пало на весь род, и поколение за поколением дети расплачиваются за грехи отцов. Приходила смерть, разрушались стены, нас били молнии, тонули наши корабли, нападали ночью враги. Королевство было совсем маленьким, затерянным среди гор и лесов, но и оно пропало. Мои прадеды пришли сюда, на юго-восток от старых мест, и довольно долго жили спокойно, построили новые жилища и служили более сильным королям и князьям. Отец мой, Откель, поступил на службу к князю Хольмгарда. Я тоже ему служил, когда был молод. Мой дед был крещен. Мы думали, что тогда, проклятье спадет с нас. Но всех ждал плохой конец, и вот теперь осталась одна дочь Альфейда, моя последняя и единственная в роде.

— Но мы отвели от вас несчастье, — сказала Халла. — Таркан-Дар и я!..

Она задышала свободнее: значит, она существует, а не растворилась, как отражение в воде. Она может говорить и слышит сама себя. Вот Таркан-Дар, кости у него твердые, а у нее еще болит нога. Все из плоти и крови!

— Если бы я мог поверить, что это правда, — медленно произнес Модольф.

— Я не слышал от нее лжи. Ни разу, — сказал Таркан-Дар, тщательно подбирая слова и глядя куда-то вдаль. — Она должна знать.

— Странно, что беды преследовали нас так долго оттого лишь, что погиб ребенок, — сказал Модольф. — В мире происходят гораздо худшие вещи. Может быть, проклятие тем страшнее, чем невиннее жертва?

— Может быть, она не погибла, — сказала Халла. — Может быть, ее воспитали медведи и драконы. Может быть, в конце концов так для нее лучше, чем быть дочерью Короля!

— Этого в легенде не было, — сказал Модольф.

— Забудь легенду, — сказала Халла.

Девушка Альфейда взбежала на пригорок.

— Я приказала мужчинам завтра целый день резать прутья, — сказала она. — Ив на берегу много. Мы сделаем навес с плетнем и поставим туда коров. Нужны новые подойники, отец, но их пока можно сделать из несгоревших досок. Как-нибудь устроимся. Я надеюсь, что наши новые друзья и спасители останутся с нами на зиму? Если, конечно, согласятся жить в бедном доме… но потом мы построим хороший!

Она опустила глаза и покраснела. Отец повторил ее просьбу. Конечно, хорошо бы им остаться.

— Я собирался поступить на службу к Князю Хольмгарда, — сказал Таркан-Дар.

— Поступай ко мне на службу, — сказал Модольф. — И бери все, что хочешь. — Он посмотрел прямо на дочь.

— Как Она скажет, — сказал Таркан-Дар и, опустившись перед Халлой на колени, крепко обхватил ее руками. — Она мудрая.

— Я думаю, что тебе надо остаться, — сказала Халла.

— А ты?

— Не знаю, ничего я не знаю, — сказала Халла почти со слезами в голосе. — Я сейчас ни о чем не хочу думать.

Глава пятая

ИДИ ЛЕГКО

На следующий день к поселку подъехал на коне сам Князь Хольмгарда, в красивой одежде с нашитыми стальными пластинами, в медвежьей шубе через плечо, в островерхом шлеме и высоких сапогах. У его пояса в красивых ножнах висел меч с рукоятью, усаженной рубинами. Выглядел Князь величественно. С ним прискакала сотня наемных дружинников. Они напомнили Халле варягов, виденных в Византии, и она подумала, что многие из них, наверное, герои. Ей было хорошо видно всех с пригорка, где она осталась сидеть, в то время как Модольф и Таркан-Дар подошли к Князю и теперь рассказывали ему обо всем случившемся, стоя у его стремени.

Князь благосклонно смотрел на Таркан-Дара. Он расспросил его, откуда он пришел и почему покинул родину, а когда услышал ответ, пригласил его в свою наемную дружину. Однако не возражал, чтобы воин прожил зиму у Модольфа.

— Я уверен, что здесь тебе окажут должное гостеприимство, — сказал Князь.

Потом спросил, в какую сторону бежали разбойники, и приказал своему сотскому взять половину солдат и изловить бандитов. Ибо мир в Хольмгарде должен быть сохранен. Если допустить разбой на земле, начнутся нападения на корабли и торговые караваны, а этого нельзя допускать, ибо торговля — деньги, и город богатеет, собирая с купцов пошлины. Если же князь не сумеет сохранить мир, люди в Хольмгарде бьют в большой колокол, собираются на главной площади и прогоняют такого князя и ставят вместо него нового.

Вот так у Таркан-Дара все складывалось хорошо. Князь обещал ему службу; и скоро он перестанет травить себя воспоминаниями о Маробе и Милой Пташке. Потом он сможет простить своих врагов и простить Византию за то, что она оказалась не такой, как он ожидал. Он будет думать, что брат его Хиллит благополучно вернулся домой и счастливо живет в Маробе, он ведь никогда не вернется туда сам и не узнает, что произошло на самом деле. Между ним и Маробом теперь две реки. Между ним и прошлым — Альфейда. Он странствовал, но его странствия кончаются. «Он здесь будет счастлив, — думала Халла, — а я — я так и не пришла к месту, где кончатся мои странствия. Здесь меня ничто не удержит. Я осталась такой же, как была; что вообще хотел от меня Всеотец?..»

Она по-прежнему сидела на пригорке, но уже спиной к тому месту, где был поселок и где закладывался новый дом. С другой стороны холма до самой реки был кустарник, заросли ольхи и ивняка, местами камыши. Там между кустами она заметила какое-то движение. Запахнув плотнее плащ, словно ее слегка знобило, она встала и медленно пошла в ту сторону, прихрамывая, но не очень. Нет, это было не стадо из поселка. Дикие звери? Халла пошла осторожнее. И вдруг увидела большое крыло. За деревом. Наверно, валькирия, и не одна. Может быть, это Стейнвор с девушками? Халла вложила палец за щеку и свистнула. Сначала все было тихо, а крыло исчезло, словно его и не было. Но через минуту из-за низких ольховых веток вынырнула Стейнвор и подошла к Халле.

— А, это ты, дорогая. Как я сразу не догадалась, — сказала она.

— Да, это я, — сказала Халла. — Во всяком случае, я так предполагаю. Они мне такое сказали, Стейнвор! Послушай, сейчас великаны еще есть?

— Ну, если подумать, — сказала Стейнвор, — то я давно их не видела. Наверное, где-нибудь есть. Они же будут нашими врагами в Последней Битве, Халла, разве ты забыла? Как же сможет начаться Битва, если не будет врагов?

— Может быть, это одна из шуток Всеотца, — сказала Халла. — Ну ладно. А драконы есть?

— Думаю, что эти точно есть. Не здесь, конечно. И их стало меньше. Где-нибудь в Китае. Или в Аравии. Не за каждым углом, как было когда-то.

— Что сталось с их сокровищами?

— По-моему, люди стали относиться к сокровищам по-драконски, — сказала Стейнвор, нахмурившись и теребя пряжку на поясе. — Знаешь, теперь даже герои не раздают их так щедро, как бывало. Может быть, они с драконами друг друга лучше узнали и помирились?

— Может быть, — сказала Халла. — Врагов сохранить еще труднее, чем друзей. Наверное, это очень неудобно для Богов и великанов. А что, если они тоже поймут друг друга? И тогда Последняя Битва просто не состоится, и что вы будете делать со всеми своими героями?

Стейнвор покачала головой: это уж было слишком! Но Халла продолжала:

— Стейнвор, когда ты в первый раз разговаривала со мной на Драконьей Горе, как давно это было?

— Ах, я была так занята с тех пор, то одно, то другое, — сказала Стейнвор, переплетая косу, такую же рыжую, как тогда. — Время проходит быстро. Наверное, не один год прошел. А что ты сама думаешь?

— Я спрашиваю, сколько лет? Пять? Пятьсот? Стейнвор, ты знаешь, о чем я говорю. В какую игру втянул меня Всеотец?

— Что он тебе сказал, Халла?

— Сказал: «Иди легко».

— Если ты так и шла, то, может быть, обогнала время… А ты хотела бы по-другому, Халла?

— Я думала, он мне скажет…

— Он никогда ничего нам не говорит, Халла. Надо самой узнать. Почему бы тебе все-таки не присоединиться к нам? Пусть ненадолго?

— Я уже говорила тебе, Стейнвор, что терпеть не могу героев.

— Они попадаются все реже. Хочешь — верь, хочешь — нет, бывает, что мы месяцами ни одного не видим, а мотаемся по всему миру. И над горами тоже. Ты себе не представляешь, как хорошо над горами!

— Я гор не видела с тех пор, как… Отсюда до самого Микгарда плоско. Болота. И реки без единой скалы.

— Однажды мы взлетали на закате с утеса на Кавказе. Солнце садилось под нами. Красота. Эти кони такие игры любят.

— Я люблю коней, — тихо сказала Халла и сделала шаг вперед.

— С нашими говорить интереснее, чем с другими, — у них шире кругозор. Они иногда спорят.

— А для меня найдется… конь? — спросила Халла.

— Всеотец пожелал их для нас. Если он хотел, чтобы и ты… Гляди, вон новенький! Серый красавец в яблоках.

— Всеотец мне ничего не говорил… — произнесла Халла и заколебалась.

Но конь был красив, очень красив, почти как единорог, только морда у него была умнее. Он играл большими крыльями, перья вздрагивали и светились на солнце, — он был лучше любого настоящего коня, лучше, чем корабль. На таком коне ничего не было нужно, лишним был даже плащ. Она разжала руку, и плащ соскользнул на край болотца. Ничего не надо. Пусть будет совсем легко.

Конец