Найо Марш

Форель и Фемида

•

Пение под покровом ночи

•

Занавес опускается

Романы

Форель и Фемида

Перевод с английского В. Орла

Глава первая

СУИВНИНГС

1

Сестра Кеттл, слегка вспотев, выкатила свой велосипед на вершину Уоттс-хилл и остановилась. Внизу лежала деревушка Суивнингс. Над двумя-тремя трубами вился дымок, крыши тонули в окружающей зелени, богатая форелью речка Чайн струилась между лугом и рощицей, ловко огибая опоры двух мостов. Безупречный пейзаж, гармония которого не нарушалась ни единой архитектурной погрешностью.

«Прелесть, прямо картинка», — одобрительно подумала сестра Кеттл. И ей вспомнились робкие акварели, которые писала леди Лакландер, сидя на этом самом месте. Кроме того, на ум ей пришли иллюстрированные карты, какие висят в лондонском метро, карты с разбросанными там и сям забавными домиками, деревцами и человечками. Если глядеть на деревню сверху, Суивнингс походит на такую карту. Поглядев на аккуратные поля, изгороди и реку, сестра Кеттл мысленно украсила пейзаж надписями в фигурных рамках и наивно вырисованными фигурками, довершив сходство.

Вниз с Уоттс-хилл круто спускалась под гору дорога, убегавшая в долину. Между дорогой и Чайном был склон, поделенный на три участка: каждый — с деревьями, садом и старинным домом. Эти участки принадлежали главным землевладельцам Суивнингса: Мистеру Данберри-Финну, капитану Сайсу и полковнику Картаретту.

На карте, решила сестра Кеттл, надо бы изобразить маленького мистера Данберри-Финна в окружении его кошек у Джейкобс-коттеджа и миниатюрного капитана Сайса в «Нагорье», стреляющего из лука. По соседству, в Хаммер-фарм (когда-то это была ферма, но теперь многое на ней переменилось), надо изобразить миссис Картаретт, смешивающую коктейли, и изящную Розу Картаретт, ее падчерицу, пропалывающую грядки. Сестра Кеттл вгляделась пристальнее. Да, так и есть, далеко внизу, не на воображаемой карте, а на самом деле, виднелся крошечный полковник Картаретт собственной персоной — он шел вдоль арендованной им прибрежной полоски, к востоку от нижнего моста, а за ним на почтительном расстоянии следовал его спаниель Скип. На плече у полковника висела корзина для рыбы, а в руке была удочка.

«Вечерняя рыбалка, — подумала сестра Кеттл. — Опять он гоняется за Старушенцией». И она нанесла на свою воображаемую карту Старушенцию — огромную форель, высовывающуюся из-под Нижнего моста, с надписью в фигурной рамочке.

На дальнем конце низины, на площадке для гольфа у Нанспардона, будет изображен мистер Джордж Лакландер, играющий сам с собой в гольф и — добавила про себя любившая посплетничать сестра Кеттл — поглядывающий через долину в сторону миссис Картаретт. Сына Лакландера, доктора Марка, надо будет нарисовать с черным саквояжем в руке, а над ним пусть пролетает аист. А последней в этой веренице дворян станет старая леди Лакландер, грузно сидящая на табуретке перед этюдником, и ее супруг, сэр Гарольд, увы, лежащий на одре болезни в большой спальне, крыша которой, как водится на подобных картах, будет снята, чтобы больного было лучше видно.

На карте сразу будет ясно, как дорога с холма, сворачивая вправо, а потом влево, четко отделяет дворян от тех, кого сестра Кеттл именовала «обычными людьми». К западу от дороги лежали владения Данберри-Финна, Сайса, Картаретта и, главное, Лакландера. Вдоль восточной стороны дороги стояли в ряд пять тщательно ухоженных домиков под соломенными крышами, деревенская лавка, а по ту сторону Монашьего моста — церковь, дом приходского священника и трактир «Мальчишка и Осел».

Вот и все. Ни тебе придорожных закусочных, ни тебе магазинчиков, к которым сестра Кеттл привыкла относиться с презрением, ни подделок под старинную архитектуру — ничто не замутняло совершенства Суивнингса. Сестра Кеттл, затащив своих еле дышащих от усталости знакомых на вершину Уоттс-хилл, бывало, указывала пальчиком на долину и ликующе восклицала: «Здесь все радует глаз», однако цитаты не заканчивала[1], ибо в Суивнингсе даже Человек и тот не является сосудом греха. С выражением удовольствия на сияющем и добродушном лице она села на велосипед и пустилась вниз по дороге. Мимо проносились изгороди и деревья. Наконец трясти стало поменьше, и слева показалась живая изгородь из боярышника, окружавшая Джейкобс-коттедж. Издали доносился голос мистера Октавиуса Данберри-Финна.

— Божественно! — изрекал мистер Данберри-Финн. — Наслаждение! Рыбка!

Ему отвечали кошачьи трели.

Сестра Кеттл свернула на тропинку, ловко затормозила, неуклюже вильнула рулем и остановилась у калитки мистера Данберри-Финна.

— Добрый вечер, — сказала она, упираясь в калитку и не оставляя седла.

Она глянула в проем, образованный в густой изгороди. Мистер Данберри-Финн в своем елизаветинском саду кормил ужином кошек. В Суивнингсе мистера Финна (своим близким знакомым он позволял опускать первую часть фамилии), вообще говоря, считали личностью более чем эксцентричной, но сестра Кеттл привыкла к нему и ни чуточки не боялась. На мистере Финне был ветхий, вышитый бисером ночной колпак с кисточкой. На колпаке сидели дешевые очки — теперь мистер Финн снял их и приветственно ими помахивал.

— Вы явились ко мне, — изрек он, — как некое божество на колеснице, изображенное хитроумным Иниго Джонсом[2]. Так доброго вам вечера, сестра Кеттл. А что стряслось с вашей машиной?

— Пустяки, маленькая косметическая операция, — ответила сестра Кеттл и, не замечая, как скривился мистер Финн от ее неувядающего легкомыслия, бодро продолжала: — Ну, как же вам живется? Я вижу, вы кисок кормите.

— Мои домочадцы, — кивнул мистер Финн, — как видите, вкушают ужин. Фатима! — воскликнул он и грузно присел на корточки. — Роковая женщина! Мисс Мягкая Лапка! Еще кусочек рыбки? Ешьте, мои дивные кошечки.

Восемь кошек, поглощавшие из восьми мисок рыбу, не отреагировали на эти заигрывания. Девятая кошка, только что завершившая трапезу, умывалась. Она глянула на мистера Финна, моргнула и с выражением нежности на мордочке разлеглась, чтобы накормить трех своих толстых котят.

— Разверзлись хляби молочные, — заметил мистер Финн, взмахнув рукой.

Сестра Кеттл из вежливости хихикнула.

— Вот уж кто свое дело понимает, — сказала она. — Жаль, что иные мамаши не так относятся к своим обязанностям, — добавила она с профессиональным пылом. — Умная киска!

— Ее, — недовольно поправил мистер Финн, — зовут Томазина Твитчетт. Сперва, по ошибке, я нарек ее Томасом. Что же касается фамилии, — он снял ночной колпак со своей чудной головы, — она дана в память о божественной Поттер. Ее сыновей зовут Птолемей и Алексис. Дочь же, страдающая от чрезмерной привязанности к матери, именуется Эди.

— Эди? — не без сомнения переспросила сестра Кеттл.

— Полностью — Эди Повкомплекс, — сообщил мистер Финн и уставился на сестру Кеттл.

Сестра Кеттл, которая знала, что каламбурами надлежит возмущаться, воскликнула:

— Да как вы смеете! Право же!

Мистер Финн фыркнул и переменил тему.

— Какой подвиг милосердия, — спросил он, — заставил вас сесть в седло в столь поздний час? Чье чело искажено страданием и мукой!

— У меня еще парочка вызовов, — ответила сестра Кеттл, — но, сказать по правде, ночь мне придется провести в большой усадьбе. При старом хозяине.

И она посмотрела в сторону Нанспардона.

— Ага, — негромко произнес мистер Финн. — Могу ли я осведомиться… Сэр Гарольд…

— Ему семьдесят пять лет, — лаконично ответила сестра Кеттл, — и он очень устал. Впрочем, с сердечниками не поймешь. Может, он еще и оправится.

— Вот как!

— Ну, конечно. При нем днем сидит сестра, но на ночное дежурство никого не найти, так что приходится мне помогать. Доктору Марку нужна помощь.

— Доктор Марк Лакландер пользует своего деда?

— Да. Он приглашал консультанта, но скорее для собственного успокоения. Но что же это! Опять я сплетничаю. Как тебе не стыдно, Кеттл!

— Я умею хранить тайну, — сказал мистер Финн.

— Да и я тоже. Ну, мне, пожалуй, пора в путь.

Сестра Кеттл неуверенно уперлась ногой в педаль и сняла другую ногу с поперечной планки на калитке мистера Финна. Он между тем взял насытившегося котенка из-под бока матери и прижал его к небритой щеке.

— Сэр Гарольд в сознании? — спросил он.

— Временами. Бывает, путается. Ну вот, опять я сплетничаю! Кстати, насчет сплетен, — сказала сестра Кеттл, сверкнув глазами. — Полковник-то опять вышел на вечернюю рыбалку.

Мистер Финн мгновенно переменился. Его лицо побагровело, глаза загорелись, а зубы обнажились в собачьем оскале.

— Да будет проклята его рыбалка! — ответил он. — А где он сейчас?

— Чуть ниже моста.

— Пусть только поднимется чуть выше, и я сдам его на руки властям. На что он ловит? Поймал что-нибудь?

— Не знаю — не видела, — сказала сестра Кеттл, уже жалея, что завела этот разговор. — Я была на холме.

Мистер Финн положил котенка на место.

— Смертный грех говорить дурно о людях, — заметил он, — но я с полным основанием утверждаю, что подозреваю полковника Картаретта в безнравственном поведении.

Теперь покраснела сестра Кеттл.

— Не понимаю, о чем это вы, — сказала она.

— Он ловит форель на хлеб! На червя! — ответил мистер Финн, разводя руками. — На что попало! Он даже ловит ее руками! Вот как низко он пал.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь.

— Не в моих привычках, сестра Кеттл, заблуждаться насчет своенравной безответственности самовлюбленных людишек. Посмотрите, если угодно, на сообщников Картаретта. Посмотрите, если в силах, на капитана Сайса.

— Господи Боже, да капитан-то чем провинился?

— О Боже! Да этот субъект, — бледнея, произнес мистер Финн и одной рукой указал на кошку с котятами, а другой на долину, — этот разнузданный флибустьер, который делит свое время между пьянством и бессмысленной стрельбой из лука, этот флотский купидон умертвил мать Томазины Твитчетт.

— Но не нарочно, я уверена, что не нарочно.

— Откуда такая уверенность?

Мистер Финн перегнулся через калитку и вцепился в руль велосипеда. Кисточка колпака съехала ему на нос, и он нетерпеливо смахнул ее. Голос его свидетельствовал, что мистер Финн переходит к истории, которую уже не раз повторял и успел полюбить.

— В час вечерней прохлады мадам Томс, ибо таково было ее имя, пожелала прогуляться по лугу у реки. Поскольку вскоре ей предстояло разрешиться от бремени, она являла собою цель значительных размеров. Сайс, без сомнения разгоряченный вином и полагающий себя невесть каким красавцем, расположился на своей лужайке с луком. Это орудие уничтожения, имеющее, как говорят, силу натяжения в шестьдесят фунтов, зажато в его руке, жажда крови разлита в его сердце. Он пустил стрелу к далекой звезде, — подошел мистер Финн к развязке, — и не говорите мне, что «упала стрела не знаю где», ибо с этим я категорически не согласен. Его целью, мишенью, которую он выбрал сам, в этом я убежден, стала моя изящная кошечка. Томазина, мой меховой клубочек, я говорю о твоей мамуле.

Кошка уставилась на мистера Финна, а следом за нею и сестра Кеттл.

«Надо признать, — подумала она, — что он и впрямь немного того». А так как сердце у сестры Кеттл было доброе, она исполнилась к мистеру Финну жалости.

«Живет один-одинешенек, — думала она, — кроме кошек никого у него нет. Так что ничего удивительного».

Она одарила мистера Финна самой яркой из набора своих профессиональных улыбок и одним из своих обычных пожеланий.

— Итак, — сказала сестра Кеттл, отъезжая от калитки, — будьте паинькой, а если не можете, то хоть забот не знайте.

— Как говорится, не работа кота старит, а забота, — ответил мистер Данберри-Финн, не моргнув глазом. — Что-что, а это я помню. Всего доброго вам, сестра Кеттл.

2

Мистер Финн был вдовцом, а капитан Сайс — холостяком. Он жил рядом с мистером Финном, в маленьком георгианском особняке под названием «Нагорье», но и этот дом был чересчур просторен для капитана Сайса, унаследовавшего его от дядюшки. Обслуживали капитана отставной флотский старшина с женой. Большая часть усадьбы была заброшена и поросла сорняками, но за огородом ухаживали слуги, а за лужайкой для стрельбы из лука — сам капитан Сайс. Судя по всему, капитан только этой лужайкой, выходившей на речную долину, и интересовался. На одном конце, если погода была хорошая, стояла мишень на подставке, а на другом конце летними вечерами стоял в классической позе видный аж из Нанспардона капитан Сайс и стрелял из своего лука. Он был известен как меткий стрелок, причем, как было замечено, как бы ни вихляла его походка, стоило ему расправить грудь и натянуть тетиву, и он становился недвижим, как скала. Он вел одинокую и бесцельную жизнь. Его бы, пожалуй, жалели, если бы он хоть намеком показал, что нуждается в сочувствии. Он же не только этого не делал, но и при малейшем дружелюбном проявлении ощетинивался и немедленно убегал. В трактир капитан Сайс не ходил никогда, однако славился своим неусыпным вниманием к этому заведению. И действительно, сестра Кеттл, поднимаясь вверх по заросшей тропе к его дому, повстречала парня из «Мальчишки и Осла», который ехал ей навстречу с пустым ящиком из-под бутылок на багажнике велосипеда.

«А вот и мальчишка, — подумала сестра Кеттл и с удовольствием завершила свою мысль, — который, не побоюсь этого сказать, возвращается прямиком от „Осла“».

У сестры Кеттл для капитана Сайса тоже была припасена бутылочка — бутылочка с лекарством от аптекаря в Чайнинге. Подъехав к дому, она услыхала шаги по гравию, а затем и увидела капитана Сайса, медленно уходившего прочь с луком в руке и колчаном у пояса. Сестра Кеттл нажала на педали.

— Привет! — весело окликнула она капитана. — Добрый вечер!

Велосипед завихлял, и она соскочила на землю.

Сайс обернулся, мгновение поколебался и направился к ней. Это был светловолосый, загорелый, но, увы, начинающий опускаться мужчина. Он был насквозь просолен морем и, как заметила, приблизившись к нему, сестра Кеттл, пропитан виски. Капитан поднял на нее свои голубые удивленные глазе.

— Виноват, — быстро проговорил он. — Добрый вечер. Извините.

— Доктор Марк, — сказала сестра Кеттл, — просил меня заехать сюда и завести вам лекарство. Вот оно. Та же самая микстура.

Капитан Сайс стремительно схватил бутылочку.

— Огромное вам спасибо, — сказал он. — Вы уж извините. Это вовсе не так срочно.

— Не стоит благодарности, — ответила сестра Кеттл, поглядывая на его дрожащие руки. — Вы, я вижу, собираетесь пострелять.

— Да-да, — громче, чем нужно, ответил он и попятился. — Спасибо вам, спасибо, спасибо.

— Я должна заехать в Хаммер. Вы не против, если я проеду через ваш участок? Там ведь правее, кажется, начинается тропинка.

— Разумеется. Сделайте милость. Позвольте вам помочь.

Капитан сунул бутылку с лекарством в карман куртки, взялся за руль ее велосипеда и положил лук поперек.

— Ну вот, теперь я отнимаю у вас время, — улыбнувшись, проговорила сестра Кеттл. — Давайте я понесу лук!

Капитан Сайс возмущенно затряс головой и покатил велосипед за дом. Сестра Кеттл последовала за ним с луком в руках, продолжая ворковать. Так она всегда говорила с нервными пациентами. Они вышли на лужайку для стрельбы из лука, откуда неожиданно открылся чудесный вид на Чайн. В вечернем свете речка отливала свинцом, по обоим ее берегам лежали бархатистые луга, кусты казались мягкими, как пуховые подушки, и какая-то геральдическая аура придавала всему пейзажу вид цветной иллюстрации к забытому роману. У Нижнего моста майор Картаретт крутил спиннинг, а на холме, на площадке для гольфа у Нанспардона, старая леди Лакландер и ее немолодой сын Джордж совершали прогулку после ужина.

— Что за ясный вечер! — воскликнула с удовольствием сестра Кеттл. — И видно все как на ладони. Скажите, капитан, — спросила она, заметив, что он вздрогнул от такого обращения, — вы бы смогли отсюда попасть из своего лука в леди Лакландер?

Сайс бросил взгляд на тяжеловесную фигуру на другой стороне долины. Он пробормотал, что может, дескать, попасть в лоскуток ткани с двухсот сорока ярдов, и двинулся дальше. Удрученная его манерами, сестра Кеттл подумала: «Надо бы тебе немного подтянуться, мой милый».

Он вел велосипед вниз по пыльной дорожке, окаймленной густым кустарником, а сестра Кеттл шагала за ним.

— Говорят, — сказала она, — что как-то раз у реки вы попали в мишень, в которую вовсе не целились.

Сайс замер. Сестра Кеттл увидела, как у него на шее выступили капли пота. «Пьяница, — подумала она. — Слабак. Позор! А ведь был настоящим мужчиной, когда держал себя в руках».

— Черт побери! — воскликнул Сайс и стукнул кулаком по седлу. — Да вы про эту проклятую кошку?

— Да, а что?

— Черт побери, это был несчастный случай. Я ведь говорил этому старому ослу. Несчастный случай! Я люблю кошек.

Он обернулся и посмотрел на сестру Кеттл. Глаза его затуманились, губы дрожали.

— Я люблю кошек, — повторил он.

— Всем свойственно ошибаться, — успокоительным тоном сказала сестра Кеттл.

Капитан протянул руку к луку и указал на калитку в конце тропинки.

— За этой калиткой — Хаммер, — сказал он и с очаровательной стеснительностью добавил: — Простите меня — я, как видите, неинтересный собеседник. Спасибо, что несли лук. Еще раз спасибо.

Сестра Кеттл вернула ему лук и взялась за руль.

— Доктор Марк Лакландер, может быть, и молод, — сказала она ему напрямую, — но он способный врач — я таких за тридцать лет работы не встречала. На вашем месте, капитан, я бы попросила его хорошенько за вас взяться. Благодарю за помощь. Всего вам доброго.

Она вывела велосипед через калитку и двинулась через рощицу по тропинке, которая вилась в густой траве. По дороге к дому она услышала у себя за спиной, в «Нагорье», звон тетивы и удар стрелы о мишень.

— Бедолага, — пробормотала сестра Кеттл с сочувствием, но и не без раздражения. — Не везет ему. И как его уберечь от беды?!

И со смутной тяжестью на душе она покатила велосипед к розарию Картареттов, откуда доносилось щелканье садовых ножниц и негромкое женское пение.

«Это либо супруга, — подумала сестра Кеттл, — либо падчерица. Приятная мелодия».

Тут вступил мужской голос:

Слова жутковатые, подумала сестра Кеттл, но в целом очень мило. Что делается в розарии, ей не было видно, так как вокруг рос боярышник, но дорожка вела туда, и как раз по ней следовало идти, чтобы попасть к дому. На сестре Кеттл были туфли на резиновой подошве, так что ее шаги на вымощенной плитками дорожке были еле слышны. Тихонько позванивал велосипед. Сестре Кеттл почудилось, что вот-вот она станет свидетельницей в высшей степени деликатной сцены. Она приблизилась к зеленой арке, и тут женский голос, прервав пение, сказал:

— Обожаю эту мелодию.

— Как странно, — ответил мужской голос, от которого сестра Кеттл так и вздрогнула, — как странно, что в комедии звучит такая печальная песня. Тебе так не кажется, Роза? Роза, милая…

Сестра Кеттл звякнула велосипедным звонком, прошла под аркой и посмотрела направо. Там она обнаружила мисс Розу Картаретт и доктора Марка Лакландера, глядевших друг на друга с таким выражением, которое не оставило у нее никаких сомнений.

3

Мисс Картаретт была занята тем, что срезала розы и укладывала их в корзинку, которую держал доктор Лакландер. Покраснев до корней волос, доктор сказал:

— Боже мой! Господи! Добрый вечер.

А мисс Картаретт произнесла:

— О, привет, сестра. Добрый вечер. — И тоже покрылась румянцем, но более нежным, чем доктор Лакландер.

— Добрый вечер, мисс Роза, — ответила сестра Кеттл. — Добрый вечер, доктор. Вы, надеюсь, не в претензии, что я срезала угол и прошла через Хаммер.

Затем она с должной почтительностью обратилась к доктору Лакландеру.

— Тут у девочки абсцесс, — сказала она, объясняя таким образом причину своего появления.

— Да-да, — кивнул доктор Лакландер. — Я ее осмотрел. Речь о дочке вашего садовника, Роза.

И оба они заговорили с сестрой Кеттл, которая слушала их с полнейшим добродушием. У нее была романтическая жилка, и ей доставляло удовольствие волнение доктора Лакландера и выражение робости на лице Розы.

— Сестра Кеттл, — говорил между тем доктор Лакландер, — добра как ангел и согласилась посидеть с дедушкой сегодня ночью. Ума не приложу, что бы мы без нее делали.

— А потому, — перебила его сестра Кеттл, — пойду-ка я дальше, а то опоздаю на дежурство.

Они улыбнулись ей и закивали. Она расправила плечи, иронически глянула на свой велосипед и двинулась через розарий.

«Ну, — думала сестра Кеттл, — уж кто-кто, а эти влюблены друг в друга по-настоящему. А я-то, слепая, ничего не замечала! Вот так штука!»

Приободрившись после этой встречи, как после чашки крепкого чая, она направилась к домику садовника — ее последней остановке на пути в Нанспардон.

Когда наконец фигура в форменном платье медсестры исчезла за пределами розария, Роза Картаретт и Марк Лакландер посмотрели друг на друга и разразились нервным смехом.

Лакландер произнес:

— Она просто чудо, ваша милая Кеттл, но сейчас я бы вполне обошелся без нее. Мне, пожалуй, надо идти.

— Ты не хочешь повидать моего папу?

— Хочу. Но время не позволяет. Дедушке ничем особенно не поможешь, но он любит, когда я рядом.

— Как только папа вернется, я сразу ему все передам. Он зайдет немедленно.

— Мы будем очень ему признательны. Дедушка придает большое значение его визиту.

Марк отвел в сторону корзинку, которую держал в руках, и произнес:

— Дорогая!

— Не надо, — сказала она, — ну, пожалуйста.

— Не надо? Ты хочешь отговорить меня? И все напрасно?

Роза неловко повела рукой, приоткрыла рот, но ничего не сказала.

— Так вот, — промолвил Марк Лакландер, — позволь сообщить тебе, что я намерен просить твоей руки. Я страстно тебя люблю и считаю, что мы составим хорошую пару. Разве я ошибаюсь?

— Нет, — ответила Роза.

— И я знаю, что нет. Мы чудесная пара. Так в чем же дело, ради всего святого? Не говори только, что любишь меня как брата, — я все равно тебе не поверю.

— Я этого и не говорю.

— В чем же дело?

— Я не могу обручиться с тобой и тем более — выйти замуж.

— Ага! — воскликнул Лакландер. — Вот оно что! Так я и думал. Да возьми ты у меня эту чертову корзину! Ну вот. Пойдем сядем на скамейку. Я не уйду, пока не выясню, в чем дело.

Роза пошла за доктором, и они уселись рядом на садовой скамье, поставив корзину с розами на землю. Лакландер снял с ее руки плотную перчатку и сжал ее ладонь в своей.

— Ну, говори же, — потребовал он. — Ты меня любишь?

— Не надо на меня так рычать. Да, люблю.

— Роза, милая, я так боялся, что ты ответишь иначе!

— Пожалуйста, выслушай меня, Марк. Ты, конечно, не согласишься ни с одним моим словом, но все-таки послушай.

— Ладно. Я знаю, куда ты клонишь, но… Говори!

— Ты ведь видишь, как мы живем. Я имею в виду расстановку сил в доме. Ты ведь и сам должен понять, как важно для папы, чтобы я была все время рядом с ним, под боком.

— «Под боком»… Как забавно это звучит в твоих устах — ты словно маленькая девочка, которой хочется стать совсем-совсем взрослой. Ну ладно, твоему отцу нравится, что ты все время рядом. На здоровье — так и останется после нашей свадьбы. Наверное[3], мы половину времени будем жить в Нанспардоне.

— Дело куда серьезнее, — сказала Роза и замолчала.

Она отодвинулась от Лакландера и теперь сидела, сложив руки на коленях. На ней было длинное домашнее платье. Волосы были стянуты узлом на затылке, но одна нежная прядь выбилась на лоб. Роза почти не красилась и вполне могла экономить на косметике, так она была хороша собой.

Поколебавшись, Роза добавила:

— Дело в том, что папин брак оказался неудачным. Если бы я его сейчас оставила, ему незачем было бы жить. Правда.

— Вздор, — неуверенно ответил Марк.

— Он никогда не мог без меня обойтись. Даже когда я была маленькой. Он всюду таскал меня за собой вместе с няней и гувернанткой. Из одной страны в другую. И потом, после войны, когда он разъезжал с особыми миссиями то в Вену, то в Рим, то в Париж. Он даже в школу меня не отдавал, потому что не хотел со мной расставаться.

— И напрасно. Что это за жизнь!

— Нет-нет, честное слово, ты не прав. Я жила удивительно богатой жизнью. Я увидела, услышала и узнала столько чудесного — другим девочкам такое и не снилось!

— И все же…

— Право же, это было великолепно.

— И все же надо было позволить тебе избрать собственную дорогу.

— Не в позволении дело. Мне позволяли почти все, чего я могла пожелать. А когда наконец я пошла своим собственным путем, посмотри только, что случилось! Его послали с миссией в Сингапур, а я осталась учиться в университете в Гренобле. Папа все не ехал и не ехал… И после я узнала, что без меня его понесло без руля и ветрил. И потом, пока он был там, он… познакомился с Китти.

Лакландер помассировал подбородок своей холеной докторской рукой и что-то промычал.

— В общем, — продолжала Роза, — вышло все хуже некуда, и с каждым днем делается еще хуже, а будь я тогда там, этого бы, наверное, не произошло.

— Отчего же? Он бы все равно с нею встретился. А если бы даже и не встретился, моя обожаемая Роза, все равно не думай, что ты можешь крутить чужой судьбой как тебе вздумается.

— Если бы я была там…

— Послушай! — сказал Лакландер. — Взгляни на это иначе. Если бы ты стала моей женой и переехала в Нанспардон, твой отец и мачеха мгновенно бы исцелились.

— Ах, нет, — покачала головой Роза. — Нет, Марк. Это безнадежно.

— Откуда тебе знать? Послушай! Мы любим друг друга. Я люблю тебя с такой отчаянной силой, что едва жив. Я знаю, что никогда больше не встречу женщину, с которой был бы так счастлив, и, поверишь ты мне или нет, тебе не встретить такого мужчину. От меня так не отделаешься, Роза. Ты выйдешь за меня замуж, а если жизнь твоего отца здесь тяжела, что ж, мы придумаем, как ему помочь. Может быть, если они расстанутся, он сможет жить с нами.

— Нет! Как ты не понимаешь! Он этого не вынесет. Он будет чувствовать себя лишним.

— Я с ним поговорю. Я скажу ему, что прошу твоей руки.

— Нет, Марк, не надо, милый… пожалуйста…

Марк сжал ее руки в своих ладонях. Потом вскочил и поднял корзину с розами.

— Добрый вечер, миссис Картаретт, — произнес он. — Мы тут обрываем ваши последние розы для моей бабушки. Прямо удивительно, какие чудесные у вас розы!

Китти Картаретт стояла у входа в розарий и задумчиво смотрела на Розу и Марка.

4

Второй жене полковника Картаретта не шло ее эдвардианское имя. Она совсем не походила на Китти. Она была из тех совсем светлых блондинок, которые без косметики кажутся бесцветными. У нее была стройная фигура, а лицо напоминало красивую, холеную, нарумяненную маску. Главным его свойством было выражение полной непроницаемости. Это и превращало Китти Картаретт в «роковую женщину». Ее прошлое сделало ее опасной. Китти была тщательно одета и, поскольку вышла в сад, надела перчатки.

— Рада вас видеть, Марк, — сказала она. — Я пришла сюда, потому что услышала ваши голоса. Вас привели сюда медицинские заботы?

— По крайней мере отчасти, — ответил Марк. — Я забежал поговорить с полковником Картареттом и осмотреть дочурку вашего садовника.

— Очень мило с вашей стороны, — сказала Китти, переводя взгляд с Марка на свою падчерицу.

Она подошла ближе, вынула из корзины темно-красную розу и приложила ее к губам.

— Что за аромат! — воскликнула она. — Даже сильнее, чем следует. Мориса дома нет, но он скоро вернется. Может быть, пойдем отсюда?

Китти повела их к дому. От нее исходил экзотический аромат, совсем непохожий на запах роз. Она держалась прямо и слегка покачивала бедрами. «Штучка дорогая, — размышлял Марк Лакландер, — но таких сотни. Чего ради он на ней женился?»

Шпильки миссис Картаретт процокали по мощеной дорожке к плетеным креслам, заваленным подушками. Поднос с графином и коньячными рюмками стоял на металлическом столике, крашенном белой краской. Китти уселась в качалку, вытянула ноги и приняла кокетливую позу.

— Бедняжка Роза, — сказала она, бросив взгляд на падчерицу, — хорошо, что ты в садовых перчатках. Положи своих колючих тезок в какую-нибудь коробку.

— Не беспокойтесь, — сказал Марк. — Я и так их донесу.

— Мы этого не допустим, — промурлыкала миссис Картаретт. — Вам, докторам, нужно беречь свои ручки.

Роза взяла у Марка корзинку и пошла в дом. Он проводил ее взглядом и обернулся, когда миссис Картаретт заговорила с ним.

— Может быть, выпьем немного, — предложила она. — Это любимый коньячок Мориса, он считает его превосходным. Капните и мне капельку, а себе налейте полную рюмку. Я-то больше люблю мятный ликер, но Морис и Роза считают, что у меня вульгарный вкус, так что мне приходится сдерживать свой аппетит.

Марк подал ей рюмку с коньяком.

— Если позволите, я пить не буду, — сказал он. — Для меня еще не кончился рабочий день.

— Вот как? Кто еще нуждается в вашей опеке помимо дочки садовника?

— Мой дед, — ответил Марк.

— Какой стыд — чуть не забыла! — произнесла она, нимало не смутившись. — Как себя чувствует сэр Гарольд?

— Сегодня, увы, не слишком хорошо. Так что мне пора. Если я пойду низом, то, может быть, встречу полковника.

— Почти наверняка, — равнодушно проговорила Китти. — Если только он не рыщет в поисках этой пресловутой форели на участке мистера Финна. Однако для этого мой муж слишком хорошо воспитан, что бы там ни говорил капитан.

— Тогда я спущусь к реке, — вежливо произнес Марк, — и, надеюсь, найду там полковника.

На прощание Китти помахала ему правой рукой и протянула левую: этот жест показался Марку вульгарным. Он также протянул ей левую руку и обменялся с ней холодным рукопожатием.

— Прошу вас, — сказала миссис Картаретт, — передайте вашему отцу: я знаю, как он огорчен нездоровьем вашего деда. Жаль, что я ничем не могу помочь.

Рука в перчатке на мгновение сжала его руку.

— Не забудьте же, — сказала Китти.

Вернулась Роза с цветами в коробке. «Не могу же я уйти вот так, — подумал Марк, — оборвав предложение на середине, черт возьми». И холодно произнес:

— Пойдете со мной навстречу вашему отцу. Вам полезно ходить.

— Я и так только и знаю что двигаюсь, — ответила Роза. — К тому же моя обувь и платье не подходят для прогулки к реке.

Миссис Картаретт рассмеялась.

— Ах, бедняжка Марк, — прошептала она. — Ну, да вот он идет, твой отец, Роза.

Полковник Картаретт показался из рощицы на холме и теперь поднимался по заросшему травой склону к лужайке. За ним бежал его спаниель Скип: старый, верный пес. Вечернее небо стало блекло-серым. Вместе с ним близкую ночь предвещали засеребрившаяся трава, деревья, лужайки, цветы и мягкие изгибы потемневшей реки. На фоне этого пейзажа, как воплощение самого духа этой ночи, двигался полковник Картаретт. Словно из далекого прошлого, овеянного туманом, его фигура поднималась от берегов Чайна.

Увидев людей на лужайке, он приветственно помахал рукой. Марк двинулся ему навстречу. Роза следила за Марком с тревогой, чувствуя растущее любопытство своей мачехи.

Полковник Картаретт был уроженцем Суивнингса. Он был наделен инстинктами сельского жителя, и в нем всегда ощущалась связь с землей. Впрочем, полковник имел пристрастие к искусству и был одаренным дипломатом. Это странное сочетание, однако, не наложило на него своего отпечатка. Только когда он заговорил, в его словах появилось что-то глубоко личное.

— Добрый вечер, Марк, — произнес он, подойдя ближе. — Что бы вы думали, дружище? Я чуть было не подцепил Старушенцию!

— Не может быть! — воскликнул Марк с подобающим восторгом.

— Уверяю вас! Именно Старушенцию! Ниже моста, там, где она обычно прячется. Я даже видел ее…

И, тяжело дыша, по дороге к лужайке полковник довел до конца классический рассказ о том, как изумительно клевало, какая последовала титаническая борьба и как сорвалась блесна. Несмотря на озабоченность, Марк слушал его с интересом. Старушенция прославилась по всему Суивнингсу — то была гигантская и хитроумная рыбина, недостижимая приманка для каждого рыболова в округе.

— …так она и ушла, — закончил полковник, выпучив глаза и с улыбкой засматривая в глаза Марку в поисках сочувствия. — Ну и ну! Клянусь Богом, если бы я ее поймал, старина Финн меня бы прикончил.

— Вы все еще с ним воюете, сэр!

— Увы, воюю. Он, знаете ли, невыносим. Господи, да он все время обвиняет меня в том, что я захожу на его участок. Совсем рехнулся! Как ваш дедушка?

Марк ответил:

— Увы, ему все хуже и хуже. Мы ничего не можем сделать. Я пришел по его просьбе.

И он передал полковнику то, что было поручено.

— Я явлюсь без промедления, — сказал полковник. — Приеду на машине. Мне понадобится пара минут, чтобы привести себя в порядок. Поедем вместе?

Внезапно Марк почувствовал, что ему не под силу сегодня снова встречаться с Розой, и сказал, что отправится домой пешком и сообщит деду, что полковник вот-вот прибудет.

Минуту он постоял, вглядываясь в сумерках в сторону дома. Он увидел, как Роза, подобрав юбку, побежала через лужайку к отцу, который, бросив на землю корзину и удочку, снял шляпу и ждал ее, разведя в стороны руки, а лысая голова его поблескивала на солнце. Роза обняла его за шею и расцеловала. Рука об руку они направились к дому. Миссис Картаретт качалась в гамаке.

Марк повернулся и быстро пошел вниз, через Нижний мост.

Старушенция, с куском полковничьей блесны в зубах, мирно плескалась под мостом.

Глава вторая

НАНСПАРДОН

1

Сэр Гарольд Лакландер смотрел, как ходит по комнате сестра Кеттл. Марк дал ему какое-то лекарство, чтобы облегчить ужасные страдания, и в эту минуту старик, казалось, был полон ощущением собственной трагической значительности — бесспорным правом тяжелобольного. Сестра Кеттл нравилась ему больше дневной сиделки. Она ведь местная, из соседней деревни Чайнинг, и это ему было так же приятно, как и сознание того, что цветы, стоящие на столе, срезаны в нанспардонских теплицах.

Он понимал, что умирает. Внук ему этого не говорил, но он прочел весть о грядущей смерти в глазах мальчика и в том, как вели себя жена и сын. Семь лет назад сэр Гарольд впал в ярость, когда Марк решил стать врачом: еще бы — Лакландер, к тому же единственный внук! Он, как мог, мешал Марку. Но теперь он был рад, когда над ним склонялось лицо Лакландера и руки Лакландера делали то, что врачи считают необходимым. Он бы испытывал некоторое удовольствие от той значительности, которую придавала ему приближающаяся смерть, если бы его не мучила ужасная боль — боль ощущаемой им вины.

— Долго, — сказал сэр Гарольд.

Он старался говорить как можно меньше, словно, произнося каждое слово, растрачивал часть своего тающего капитала.

Сестра Кеттл подошла поближе, чтобы он мог видеть и слышать ее, и ответила:

— Доктор Марк сказал, что полковник вот-вот приедет. Он был на рыбалке.

— Доволен?

— Не знаю. Он сам вам расскажет.

— Старушенция?

— Ну, — ласково сказала сестра Кеттл, — Старушенцию так быстро не поймаешь.

С кровати раздался еле слышный старческий смешок, а за ним — озабоченный вздох. Сестра Кеттл пристально вгляделась в лицо, от которого за день, казалось, остались лишь кожа да кости.

— Все в порядке? — спросила она.

К ней повернулись лишенные блеска глаза.

— Бумаги! — произнес голос.

— Я нашла их там, где вы сказали. Они на столе.

— Сюда.

— Как вам будет угодно.

Сестра Кеттл скрылась в затененном углу спальни и вернулась с перевязанным и запечатанным пакетом, который и положила на ночной столик.

— Мемуары, — прошептал старик.

— Подумать только, — сказала сестра Кеттл, — сколько в них труда вложено! Приятно, наверное, быть писателем. Ну, а теперь отдохните немного.

Она склонилась над сэром Гарольдом. Он ответил ей тревожным взглядом. Она кивнула, улыбнулась и, отойдя в сторону, взяла иллюстрированную газету. Некоторое время в большой спальне слышалось только дыхание пациента да шорох переворачиваемых страниц.

Открылась дверь. Сложив руки за спиной, сестра Кеттл встала навстречу вошедшему Марку Лакландеру. За ним шел полковник Картаретт.

— Все в порядке, сестра? — негромко спросил Марк.

— Он плох, — прошептала она. — Беспокоен. Ждет полковника.

— Сначала я с ним поговорю.

Марк подошел к огромной кровати. Дед беспокойно смотрел на него, и Марк, взяв его за руку, сразу сказал:

— Вот и полковник, дедушка. Ты готов поговорить с ним?

— Да. Сейчас.

— Хорошо.

Марк держал руку на пульсе сэра Гарольда. Полковник Картаретт приосанился и подошел поближе.

— Здравствуйте, Картаретт, — сказал сэр Гарольд так звонко, что сестра Кеттл ахнула. — Хорошо, что пришли.

— Здравствуйте, сэр, — ответил полковник, который был на двадцать пять лет моложе старика. — Жаль, что вам так неможется. Марк передал, что вы хотите меня видеть.

— Да. — Сэр Гарольд перевел глаза на ночной столик. — Вот это. Возьмите сейчас.

— Это мемуары, — пояснил Марк.

— Вы хотите, чтобы я их прочел? — спросил, наклоняясь над кроватью, Картаретт.

— Если пожелаете.

Наступило молчание. Марк передал полковнику Картаретту пакет. Старик смотрел на него с мучительным интересом.

— Думаю, — сказал Марк, — дедушка хочет, что бы вы подготовили его мемуары к печати, сэр.

— Я… Ну, конечно, — произнес полковник чуть помешкав. — С радостью, если вы считаете, что я заслуживаю вашего доверия.

— Доверяю. Полностью. Полностью. И еще. Извини, Марк.

— Конечно, дедушка. Сестра, выйдем на минутку.

Сестра Кеттл вместе с Марком покинула комнату. Они остановились на темной площадке у подножия широкой лестницы.

— Не думаю, — проговорил Мерк, — что это продлится долго.

— Но как он взбодрился при виде полковника!

— Последнее усилие воли. А теперь, — сказал Марк, — он, я думаю, уйдет из жизни.

Сестра Кеттл кивнула:

— Странно, как люди цепляются за жизнь и как выпускают ее из рук…

Внизу в холле открылась дверь, и на лестнице стало светло. Марк глянул через перила и увидел тяжеловесную фигуру своей бабушки. Мелькнула ее рука, схватившаяся за перила. Леди Лакландер начала медленно подниматься по ступенькам. Он услышал ее тяжелое дыхание.

— Не спеши, не спеши! — сказал он.

Леди Лакландер остановилась и подняла голову.

— А! — молвила она. — Наш доктор!

Марк улыбкой ответил на насмешку.

Наконец бабушка поднялась по лестнице. За ее старым бархатным вечерним платьем волочился трен, а на обширной груди при каждом вздохе посверкивали нацепленные в беспорядке брильянты.

— Добрый вечер, Кеттл, — тяжело дыша, произнесла она. — Хорошо, что пришел помочь моему старику. Как он там, Марк? Морис Картаретт приехал? Что это вы здесь топчетесь?

— Полковник там, бабушка. Дедушка хотел поговорить с ним наедине, вот мы с сестрой и вышли.

— Небось опять какая-то история с этими чертовыми мемуарами! — раздраженно сказала леди Лакландер. — Коли так, мне там делать нечего.

— Надолго это не затянется.

На площадке стояло большое кресло в стиле Якова I. Марк подвинул его. Леди Лакландер уселась, вынула свои удивительно маленькие ножки из старых шлепанцев и критически их оглядела.

— Твой отец, — сказала она, — перед тем как заснуть в гостиной, пролепетал что-то в том духе, что хотел бы повидаться с Морисом. — Она грузно подвинулась к сестре Кеттл. — Так, а теперь, пока ваше дежурство не началось, голубушка, — сказала она, — не заставляйте меня утруждать мои распухшие ноги. Сбегайте в гостиную, растолкайте моего сонного сыночка, скажите ему, что полковник здесь. Да, и пусть вам дадут перекусить. Хорошо?

— Ну, разумеется, леди Лакландер, — кивнула сестра Кеттл и заторопилась вниз.

«Хотела от меня избавиться, — думала она на ходу, — и избавилась, но тактично».

— Славная женщина эта Кеттл, — пробурчала леди Лакландер. — Понимает, что я хотела от нее избавиться. Марк, что так огорчает твоего деда?

— А он огорчен, бабушка?

— Не крути. Он страшно расстроен… — Леди Лакландер замолчала, сжимая и разжимая украшенную кольцами руку. — Он чем-то потрясен, — сказала она, — и во второй раз за всю нашу совместную жизнь я не понимаю чем. Это как-то связано с Морисом и с мемуарами?

— Очевидно. Он хочет, чтобы полковник подготовил их к печати.

— А в первый раз, — пробормотала леди Лакландер, — такое случилось двадцать лет назад и я тогда места себе не находила. И вот теперь, когда пришла нам пора расставаться… А ведь час пробил, внучек?

— Да, бабушка, да. Дед страшно устал.

— Знаю. А я вот не устала. Мне семьдесят пять, я донельзя растолстела, но полна жизни. Есть еще кое-что, — тут хрипловатый голос леди Лакландер дрогнул, — кое-что, от чего не отмахнешься. Кое-что, связанное с Джорджем.

— Что такого натворил мой батюшка? — ласково спросил Марк.

— Твоему отцу, — ответила бабушка, — пятьдесят, он, бедняга, вдовец и вдобавок Лакландер. Опасное сочетание.

— Но тут ведь никто ничего не может поделать, даже ты.

— Как сказать… Морис! Что случилось?

Полковник Картаретт распахнул дверь и стоял на пороге с пакетом под мышкой.

— Идите сюда, Марк! Быстрее!

Марк, обойдя его, вошел в комнату. Леди Лакландер встала и с неожиданной быстротой последовала за внуком. Полковник Картаретт остановил ее у входа.

— Дорогая, — сказал он, — подождите немного.

— Не буду ждать ни секунды, — твердо ответила она. — Пропустите меня, Морис!

Внизу, в холле, громко прозвенел звонок. По лестнице торопливо взбежала сестра Кеттл, а за нею — высокий человек в вечернем костюме.

Полковник Картаретт, стоя на площадке, смотрел на них.

Леди Лакландер уже стояла рядом с мужем. Марк поддерживал его правой рукой, а левой нажимал на кнопку звонка, находившегося у кровати. Рот сэра Гарольда был открыт, каждый вздох его походил на зевок. Под одеялом непрерывно двигались, сгибаясь и разгибаясь, ноги. Леди Лакландер неподвижно стояла рядом, сжимая его руки в своих.

— Я здесь, Гарольд, — повторяла она.

Появилась сестра Кеттл со стаканом в руке.

— Вот коньяк, — сказала она. — Средство старомодное, но верное.

Марк поднес стакан ко рту деда.

— Отпей, — сказал он. — Отпей. Станет легче.

Губы старика сомкнулись на краю стакана.

— Попил немного, — сказал Марк. — Надо сделать укол.

Его сменила сестра Кеттл. Марк повернулся и лицом к лицу столкнулся с отцом.

— Чем я могу помочь? — спросил Джордж Лакландер.

— Ничем, просто побудь здесь, папа.

— Джордж пришел, Гарольд, — сказала леди Лакландер. — Мы все тут с тобой, дорогой мой.

Искаженное гримасой покоившееся на плече сестры Кеттл лицо дрогнуло, и из старческих уст донеслось отрывистое: «Вик… Вик…» Казалось, это стучит, подобно часам, слабеющий пульс старика. Остальные в отчаянии переглянулись.

— О чем ты? — спросила леди Лакландер. — О чем ты, Гарольд?

— О человеке по имени Вик? — высказала догадку сестра Кеттл.

— Такого человека мы не знаем, — нетерпеливо возразил Джордж Лакландер. — Ради всего святого, Марк, помоги же ему.

— Сейчас, — отозвался Марк из другого угла комнаты.

— Вик…

— Викарий? — спросила леди Лакландер, сжимая руку сэра Гарольда и склоняясь над ним. — Ты хочешь, чтобы пришел викарий?

Он посмотрел ей в глаза. Подобие улыбки искривило углы зияющего рта. Голова дернулась.

Марк вернулся со шприцем и сделал укол. Через мгновение сестра Кеттл отвернулась от постели и тем самым поставила точку в этой сцене. Леди Лакландер с сыном и внуком подошли вплотную к кровати. Она снова взяла мужа за руку.

— О ком ты, Гарольд? О ком, мой дорогой? — переспросила она. — О викарии?

С поразившей всех отчетливостью он прошептал:

— Как знать, как знать…

И, не сводя глаз со своей жены, умер.

2

Через три дня после похорон, под вечер, сэр Джордж Лакландер сидел в кабинете в Нанспардоне и просматривал содержимое папок и ящиков. То был породистый мужчина с довольно благородными чертами. Брюнет, он уже начал седеть, причем седина, как и подобает, украшала его виски и челку на лбу. Как и следовало, у него был решительный рот, а нос с приличествующей горбинкой. Короче, он напоминал изображение британского джентльмена в американском журнале. Для этого типа мужчин он достиг опасного возраста и в свои пятьдесят лет был полон сил.

Сэр Гарольд оставил после себя все в образцовом порядке, и его сын не ожидал никаких трудностей. Он листал страницы дневников покойного, и тут ему пришло в голову, что его семья вполне заслуживает своего широко известного прозвища — Счастливчики Лакландеры. Какое, например, счастье, что восьмой баронет Лакландер, человек немыслимо богатый, питал страсть к драгоценным камням и вложил в них такую сумму, что они сами по себе образовали порядочное состояние. Какое счастье, что их знаменитый конный завод был таким доходным предприятием. Какое небывалое и невероятное счастье, что по крайней мере три раза в прошлом столетии Лакландеры выигрывали огромные деньги на скачках. Разумеется, нельзя отрицать, что ему самому не повезло, когда его жена скончалась, родив Марка, но, насколько он ее помнил — а надо признаться, что воспоминания его делались все туманнее, — она была на редкость нудной женщиной. Не то что… Но здесь сэр Джордж одернул себя и подкрутил пальцами ус. Он слегка смутился, когда в эту самую минуту вошел лакей и сообщил, что прибыл полковник Картаретт, который желает его видеть. В известном смысле этот визит послужил сэру Джорджу наказанием за непрошенные мысли. В ожидании он встал перед камином.

— Привет, Морис, — сказал он, когда подошел полковник. — Рад вас видеть.

Он тревожно вгляделся в лицо Картаретта и изменившимся голосом спросил:

— Что-то стряслось?

— Да, стряслось, — сказал полковник. — Черт-те что стряслось. Извините, Джордж, что докучаю вам сразу после того, как у вас случилась такая беда, но дело в том, что я так огорчен, что не могу не поделиться с вами.

— Со мной? — воскликнул сэр Джордж, очевидно удивившись, но с облегчением.

Полковник вынул из кармана два конверта и положил их на стол. Сэр Джордж увидел, что они надписаны рукой отца.

— Сперва прочтите письмо, — сказал полковник, указывая на меньший конверт.

Джордж удивленно на него посмотрел, вставил в глаз монокль, вынул из конверта листок и начал читать. Чем дальше он читал, тем шире открывался его рот, а лицо все больше вытягивалось. Он бросил взгляд на обеспокоенного полковника, словно хотел задать тому вопрос, но как будто передумал и продолжал читать.

Наконец письмо выпало у Джорджа из рук, а монокль соскользнул на жилет.

— Я, — произнес он, — не понял ни единого слова.

— Вы все поймете, — ответил полковник, — когда взглянете на это.

Он вынул из большего конверта стопку рукописных листов и положил ее перед Джорджем Лакландером.

— Чтение займет у вас минут десять. Если вы не против, я подожду.

— Ну, разумеется, друг мой! Усаживайтесь! О чем это я… Да! Сигару? Чего-нибудь выпить?

— Нет, благодарю вас, Джордж. Я пока покурю. Не беспокойтесь, у меня есть сигареты.

Джордж, бросив на него изумленный взгляд, снова вставил монокль и принялся за чтение. Пока он читал, выражение на его лице менялось, как в газетных комиксах. Краска отхлынула от лица этого обычно румяного человека. Очертания рта утратили свою решительность, а взгляд — уверенность. Когда он перелистывал рукопись, страницы дрожали в его руках.

Еще не дочитав до конца, Джордж не удержался и заговорил.

— Но это неправда, — произнес он. — Вы всегда знали, что случилось. Это было хорошо известно.

Он прикрыл рот рукой и дочитал до конца. Когда последняя страница была перевернута, полковник Картаретт взял рукопись и спрятал ее в конверт.

— Мне чертовски жаль, Джордж, — сказал он. — Одному Богу известна как мне не хотелось всем этим вас обременять.

— А я и не понимаю, зачем вы это сделали. Зачем дали это мне? Зачем не кинули эту рукопись в камин?

Картаретт мрачно ответил:

— Я вижу, вы меня не слушали. Я ведь объяснил. Я все хорошенько обдумал. Он предоставил мне право решать, и я принял решение, — он взял в руки продолговатый конверт, — опубликовать это. Это мой долг, Джордж. Иначе я себя повести не могу.

— А вы подумали, чем это обернется для нас? Об этом вы подумали? Это… Это немыслимо. Вы наш старый друг, Морис. Мой отец поручил вам это дело, потому что считал вас другом. В известном смысле, — добавил Джордж, еще не до конца свыкнувшись с новой для него идеей, — в известном смысле он вручил вам нашу судьбу.

— Вот уж такого наследства я бы не пожелал! Но это, разумеется, не так. Вы придаете этому слишком большое значение. Я знаю, поверьте мне, Джордж, знаю, как мучительно это будет для всех вас. Но думаю, в обществе на это взглянут милосерднее, чем вы предполагаете.

— С каких же это пор, — вопросил Джордж, став красноречивее, чем от него можно было ожидать, — с каких это пор Лакландерам предлагают стоять с протянутой рукой в ожидании милосердия?

На это полковник Картаретт ответил беспомощным взмахом руки.

— Мне ужасно жаль, — сказал он, — но, боюсь, это только красиво звучит и ровным счетом ничего не значит.

— Откуда такое высокомерие?

— Ну-ну, не надо, Джордж!

— Чем больше думаешь, тем хуже все выглядит. Послушайте, Морис, хотя бы ради приличия…

— Я пытался взглянуть на это с точки зрения приличия.

— Это убьет мою мать!

— Я знаю, это глубоко ее огорчит. О ней я тоже подумал.

— А о Марке? Это и его погубит. Его, юношу! Моего сына! В самом начале пути!

— Другой молодой человек тоже был единственным сыном и тоже только начинал свою карьеру.

— Он умер! — воскликнул Джордж. — Он не страдает! Он умер!

— А его честь? Его отец?

— Я не могу спорить с вами. Я человек простой и, смею заметить, старомодный. Я верю в надежных друзей и в семейные узы.

— Но чего это стоит другим друзьям и другим семьям? Прекратите это, Джордж, — сказал полковник.

Кровь снова прилила к лицу Джорджа. Он побагровел и произнес чужим голосом:

— Отдайте мне рукопись моего отца. Отдайте мне этот конверт. Я этого требую.

— Не могу, старина. Господи, неужели вы не понимаете, что, если бы я мог с чистой совестью избавиться от этой рукописи или сжечь ее, я бы давно это сделал? Говорю вам, мне самому тошно от этого дела!

Полковник спрятал конверт во внутренний карман пиджака.

— Вы, разумеется, вправе, — сказал он, — все обсудить с леди Лакландер и с Марком. Ваш отец не оставил никаких распоряжений на этот счет. К слову, я принес с собой копию его письма на случай, если вы решите поговорить с ними об этом. Вот она.

Полковник достал третий конверт, положил его на стол и двинулся к дверям.

— Да, Джордж, — произнес он, — но верьте, мне очень жаль. Я глубоко сожалею об этом. Если бы я знал, как повести себя по-другому, я был бы только рад. Что?

Пробормотав что-то нечленораздельное, Джордж Лакландер теперь грозил пальцем полковнику.

— После всего этого, — сказал он, — вы сами должны понимать, что не может быть и речи о каких-то будущих отношениях между вашей дочерью и моим сыном.

Полковник молчал так долго, что оба собеседника в конце концов услышали тиканье часов над камином.

— А я и не знал, — произнес он наконец, — что такая проблема существует. Вы, надо полагать, заблуждаетесь.

— Я не заблуждаюсь, позвольте вас уверить. Однако здесь и обсуждать нечего. Марк да, надо думать, и Роза позаботятся о том, чтобы об этом и речи не было. Вы, конечно, загубите ее судьбу с такой же легкостью, с какой разрушаете счастье нашей семьи.

С минуту Лакландер вглядывался в изумленное лицо полковника.

— Она в него по уши влюблена, — добавил он, — уж можете мне поверить.

— Если это сказал вам Марк…

— Почему это Марк? Я… я…

Густой голос Лакландера дрогнул и оборвался.

— Вот как? — сказал полковник. — Тогда могу ли я осведомиться об источнике вашей информации?

Они смотрели друг на друга, и, как ни странно, одна и та же догадка мелькнула сперва в глазах Джорджа Лакландера, а потом — во взгляде полковника.

— Впрочем, это не важно, — заметил полковник. — Тот, кто вам это сказал, без сомнения, заблуждается. Мне больше незачем у вас оставаться. До свидания.

Он вышел. Окаменев, Джордж смотрел, как Картаретт прошел внизу, под окнами. Потом им овладела паника. Он пододвинул к себе телефонный аппарат и дрожащей рукой набрал номер полковника Картаретта. В трубке раздался женский голос.

— Китти! — сказал Джордж. — Это ты, Китти?

3

Полковник Картаретт пошел домой короткой дорогой — по тропинке, известной под названием Речной. Она проходила через Нанспардон, от начала Уоттс-лейн, и огибала площадку для гольфа, принадлежащую Лакландерам. Дальше Речная тропинка спускалась к Нижнему мосту и на противоположной стороне поднималась до рощицы Картареттов. Затем она шла понизу, пересекая участки капитана Сайса и мистера Финна, и вновь сливалась с Уоттс-лейн ниже холма Уоттс-хилла.

Полковник был в ужасном состоянии. Его угнетало чувство ответственности, к тому же он был огорчен стычкой с Джорджем Лакландером, с которым дружил всю жизнь, хотя и считал его старым надутым ослом. Более же всего он был огорчен намеком на то, что Роза влюблена в Марка, и подозрением, от которого не мог избавиться, что Джордж Лакландер получил эти сведения от Китти.

По пути с холма он поглядывал на стоявшие в долине сады Джейкобс-коттеджа, «Нагорья» и Хаммер-фарм. Он увидел мистера Финна, бродившего по своему участку с кошкой на плече. «Чертов старый колдун», — подумал полковник, который находился в ссоре с мистером Финном из-за форелевого ручья. А вон бедняга Сайс пускает стрелу за стрелой в свою обитую войлоком мишень. А вон в Хаммере и сама Китти. Как обычно, вертя бедрами, она вышла из дому в обтягивающих вельветовых брюках и ярко-красной блузке. В руке она держала длинный мундштук. Полковнику показалось, что она вглядывается в Нанспардон. Он почувствовал приступ тошноты. «Как я мог! — подумал он про себя. — Как я мог!» Роза, как всегда по вечерам, была в саду и срезала с кустов увядшие цветы. Полковник вздохнул и поднял глаза к вершине холма: там двигалась по направлению к дому сестра Кеттл, толкая велосипед по Уоттс-лейн. Ее шляпа и форменное платье то появлялись, то исчезали за живой изгородью. «Она то появляется, то исчезает в Суивнингсе — подумал полковник, — словно последняя цифра периодической дроби».

Он спустился к подножию холма и подошел к Нижнему мосту. Этот мост отделял его участок для рыбной ловли от участка мистера Данберри-Финна. Полковник ловил рыбу по одну сторону, а мистер Финн — по другую. Они разругались, не поделив между собой пространство под мостом. Со стороны мистера Финна полковник перешел на свою собственную, оперся на парапет и начал всматриваться в текучий зеленый мир под водой. Сперва он смотрел рассеянно, но через минуту начал приглядываться пристальнее. У левого берега Чайна, рядом со сломанным сараем, близ которого был пришвартован старый ялик, была заводь. В ее глубинах среди других теней мелькала и кружилась тень Старушенции. «Может быть, — подумал полковник, — стоит пойти половить до ужина, чтобы слегка прийти в себя. Может, Старушенция окажется на моей стороне». И он оторвал взгляд от форели и посмотрел в сторону Джейкобс-коттеджа, где и увидел застывшего с кошкой на плече мистера Финна, который смотрел на него в бинокль.

— Ах, черт! — пробормотал Картаретт.

Он перешел через мост и, выйдя из поля зрения мистера Финна, двинулся домой.

Тропинка пересекала небольшой лужок и шла по склону Уоттс-хилл. Принадлежавший полковнику подлесок и рощица на участке капитана Сайса закрывали от полковника верхнюю половину всех трех владений. Кто-то спускался вниз по тропинке тяжеловесной рысцой. Полковник услышал шумное дыхание и узнал по походке мистера Финна, прежде чем последний появился перед ним в старом пиджаке и твидовой шляпе, которую ее хозяин не только истыкал блеснами, но и украсил заткнутыми за ленту очками. При нем была целая коллекция разнообразных приспособлений для рыбной ловли. Вид у мистера Финна был такой, словно собирался он на скорую руку. Миссис Томазина Твитчетт составляла ему компанию, однако в присущей кошачьему роду манере вела себя так, будто встретилась со своим хозяином совершенно случайно. Тропинка была узкой. Кто-то должен был уступить дорогу, и полковник, которому опротивели ссоры с соседями, сошел на обочину. Мистер Финн с каменным лицом прошел было мимо, но кошка внезапно опередила его.

— Привет, милочка, — сказал полковник.

Он наклонился и пощелкал пальцами. Кошка одарила его задумчивым взглядом и пошла дальше, подергивая кончиком хвоста.

Полковник выпрямился и лицом к лицу столкнулся с мистером Финном.

— Добрый вечер, — сказал полковник.

— Приветствую вас, — ответил мистер Финн, коснулся рукой шляпы, надулся и двинулся дальше. — Томазина, — обратился он к кошке, — держись более грациозно.

Как раз в этот момент Томазина, повинуясь своему капризу, вернулась к полковнику и легла у его ног.

— Славная киска, — сказал полковник и добавил: — Желаю вам удачной рыбалки. Старушенция сейчас у моста, но с моей стороны.

— Вот как?

— Вы и сами могли в этом убедиться, — продолжал, не сдержавшись, полковник, — когда смотрели на меня в бинокль.

Если мистер Финн и помышлял когда-то о примирении, теперь он эту мысль отбросил. Воинственно взмахнув вершей, он произнес:

— Насколько мне известно, на ваш пейзаж никакие запреты не распространяются. Любоваться на него можно сколько угодно. Если не ошибаюсь, горизонт вы не покупали.

— Вот именно, — ответил полковник. — Можете смотреть на реку, на меня или на что угодно пока не почернеете. Но если бы вы понимали… если бы… — Он почесал затылок, что у полковника всегда выражало глубокую степень переживаний. — Дорогой мой Финн… — снова заговорил он, — если бы вы только знали… но, Господи, разве это важно! Будьте здоровы!

Он обошел мистера Финна и быстро пошел дальше. «И ради этого нелепого, невыносимого, вконец сбрендившего клоуна, — размышлял он с отвращением, — я взвалил на себя ответственность, из-за которой, быть может, мне придется терзаться до конца моих дней».

Он замедлил шаг и по дорожке вошел в рощицу. То ли влекомая материнским долгом, то ли по неизвестным причинам проникшись симпатией к полковнику, Томазина Твитчетт сопровождала его, время от времени подмяукивая и поглядывая по сторонам в поисках зазевавшейся птички. Перед ними открылась лужайка, а на ней — капитан Сайс с луком в руке и с колчаном на поясе искавший, пошатываясь; что-то в кустах.

— Здравствуйте, Картаретт, — сказал капитан. — Не могу найти эту чертову стрелу. Надо же! Промахнулся, и вот ищи ее теперь.

— Не слишком ли далеко от мишени она улетела? — кисло заметил полковник.

«Что ни говори, но этой дорогой ходят люди», — размышлял он, помогая искать стрелу. Томазина Твитчетт, заинтересовавшись шорохом листьев, тоже приняла участие в поисках.

— Конечно, — признал капитан Сайс, — попал, что называется, в молоко. Но, стреляя, я заметил старину Финна — вот и промазал. Ведь вы слышали, какая история произошла у меня с его кошкой. Хуже не придумаешь! Чистая случайность, конечно, но старый осел мне не верит. Хотя, черт возьми, говорил я ему, что люблю кошек.

Капитан сунул руку в кучу опавших листьев. Томазина Твитчетт с готовностью прыгнула на его руку и вонзила в нее когти.

— Ах ты, дрянь! — воскликнул капитан Сайс, выдернул руку и хотел уже наподдать кошке, но она вывернулась и, наскучив их обществом, отправилась домой к котятам.

Полковник попрощался и, пройдя через рощицу, вышел на открытое пространство рядом с собственной лужайкой.

Его жена в ярко-красной блузке и с огромными серьгами в ушах полулежала в гамаке, покачивая ногой, туго обтянутой черным вельветом. На столике стоял наготове поднос с коктейлями.

— Как ты долго! — лениво протянула она. — Ужин будет через полчаса. Что ты делал в Нанспардоне?

— Мне нужно было поговорить с Джорджем.

— О чем?

— Есть одно дело, которое поручил мне его отец.

— А подробнее нельзя?

— Это сугубо семейное дело.

— Как там Джордж?

Полковник вспомнил багровую физиономию Джорджа и ответил:

— Все еще не пришел в себя.

— Надо пригласить его к ужину. Кстати, завтра он будет учить меня играть в гольф. Он обещал подарить мне клюшку. Правда, мило?

— Когда ты с ним договорилась?

— Да только что. Минут двадцать назад, — ответила она и поглядела на него.

— Китти, я против этого.

— Уж не думаешь ли ты, что я обманываю тебя с Джорджем?

— Ну, — сказал полковник, помолчав, — а разве это не так?

— Нет, не так.

— И все же я считаю, что тебе лучше не играть с ним завтра в гольф.

— Это почему же!

— Китти, что ты сказала Джорджу насчет Марка и Розы?

— Ничего такого чего бы ты сам не знал, дорогой. Роза, конечно же, но уши влипла в Марка.

— Не верю.

— Морис, глупенький, уж не думаешь ли ты, что твоя дочка до конца своих дней останется при любимом папочке?

— Я сам против этого. Ни за что на свете!

— Ну вот!

— Но я… я не подозревал… Я и сейчас не верю…

— Марк явился сюда пять минут назад, весь взбаламученный, и они тут же закрылись в гостиной. Пойди посмотри. Так и быть, можешь не переодеваться к ужину.

— Спасибо, дорогая, — жалким голосом произнес полковник и вошел в дом.

Не будь он так огорчен и расстроен, он, без сомнения, подал бы какой-нибудь знак у дверей гостиной. Вместо этого он прошагал по толстому ковру через холл, вошел в гостиную и обнаружил свою дочь в объятиях Марка Лакландера, из которых она если и пыталась высвободиться, то безуспешно.

Глава третья

ДОЛИНА ЧАЙНА

1

Роза и Марк повели себя как и подобает застигнутым врасплох влюбленным. Высвободившись из рук Марка, Роза побледнела. Марк же покраснел, и оба они не произнесли ни слова.

Полковник пробормотал:

— Извини, дорогая. — И кивнул дочери.

Взволнованная Роза бросилась к нему, обняла его за шею и воскликнула:

— Это ведь должно было случиться рано или поздно, папочка!

Марк сказал:

— Сэр, я хочу жениться на вашей дочери.

— Но я не согласна, — ответила Роза. — Я не выйду за него замуж, если ты не захочешь. Я говорила ему об этом.

С величайшей осторожностью полковник высвободился из ее объятий и положил руку ей на плечи.

— Откуда вы приехали сюда, Марк? — спросил он.

— Из Чайнинга. Я работал сегодня в больнице.

— Понятно.

Полковник переводил взгляд то на дочь, то на ее возлюбленного и размышлял о том, как пощадить их чувства.

— Сядьте, — сказал он. — Мне надо обдумать, что сказать вам. Сядьте же.

Не понимая, в чем дело, они повиновались.

— Когда ты вернешься домой в Нанспардон, Марк, — проговорил полковник, — ты увидишь, что твой отец очень расстроен из-за разговора, который состоялся между нами. Я вправе был бы пересказать тебе суть этой беседы, но не знаю, стоит ли. По-моему, лучше, чтобы он открыл тебе все сам.

— Открыл?

— Да, это новости не из приятных. Ты убедишься, что он категорически против твоего брака с Розой.

— Не могу этому поверить! — воскликнул Марк.

— Поверить придется. Может быть, ты и сам — прости меня, Роза, любовь моя, но это не исключено — по-иному посмотришь на то, чтобы связать себя с семейством Картареттов.

Полковник слегка улыбнулся.

— Но, папочка, бедненький, — вмешалась Роза с легкой насмешкой в голосе, — что ты имеешь в виду?

— Тут, боюсь, сам черт не разберет, моя радость, — ответил ей отец.

— Ну, о чем бы ни шла речь, — сказал Марк и встал, — могу заверить вас, что ничто на свете не изменит моих намерений — меня не запугаешь.

— Тебя никто не пугает, — мягко возразил полковник.

— Вот и хорошо. — Марк обернулся к Розе. — Не волнуйся, дорогая, — сказал он. — Я вернусь домой и все улажу.

— Да, возвращайся домой, — согласился полковник, — и попробуй разобраться.

Взяв Марка под локоть, он повел его к дверям.

— Завтра ты уже будешь относиться ко мне иначе, Марк, — сказал он. — Постарайся поверить, что дело, которое я был обречен взять на себя, мне совсем не по душе.

— Обречены? — переспросил Марк. — Я вам верю.

Он сжал зубы, нахмурил брови и стал особенно похож на других Лакландеров.

— Послушайте, сэр, — сказал он, — если мой отец одобрит нашу помолвку, а иного я и вообразить не могу, то вы не будете против? Хочу заранее вас предупредить, что какие бы то ни было возражения не сыграют ни малейшей роли.

— В таком случае, — сказал полковник, — вопрос о моих возражениях чисто академический. А теперь я вас оставлю: можете перед уходом поговорить с Розой.

Полковник протянул Марку руку.

— До свидания.

После его ухода Марк повернулся к Розе и взял ее за руки.

— Что за ерунда! — сказал он. — Каким это образом ваши старики могут нам помешать?

— Не знаю! Не знаю, каким образом, но случилось что-то серьезное. Папа ужасно расстроен, бедный.

— Ну, — сказал Марк, — пока мы не услышали всей истории, ставить диагноз преждевременно. Я отправлюсь домой, выясню, что случилось, и позвоню тебе через четверть часа. Важнее и радостнее всего для меня божественное чудо твоей любви, Роза, и ничто, — произнес Марк с таким видом, словно эта фраза никогда раньше никем не произносилась, — ничто этого не омрачит. До скорого свидания, любимая.

Он деловито поцеловал Розу и удалился.

Роза посидела немного, размышляя о своем чувстве к Марку. Куда делись ее опасения и нежелание оставить отца? На нее даже не произвело особого впечатления его необычное поведение, и, когда она отметила про себя это обстоятельство, ей стало понятно, до какой степени она влюблена. Она подошла к окну гостиной и через долину посмотрела в сторону Нанспардона. Но тревоги не ощутила… все ее существо ликовало от счастья. Впервые в жизни Роза испытывала любовь во всей полноте.

Время шло, а она все не могла отвлечься от размышлений. Прозвучал гонг к ужину, и в ту же минуту зазвонил телефон. Она сразу сняла трубку.

— Роза, — произнес Марк. — Скажи, что любишь меня! Немедленно!

— Я люблю тебя.

— И поклянись, что выйдешь за меня замуж, Роза. Поклянись. Обещай мне. Дай клятву.

— Клянусь.

— Хорошо, — сказал Марк. — Я вернусь в девять.

— Ты узнал, что стряслось?

— Да. Дело чертовски деликатное. Ну, счастливо, дорогая. До девяти.

— До девяти, — ответила Роза и, по-прежнему околдованная, пошла на ужин.

2

К восьми часам вечера капитаном Сайсом овладело уныние. Около пяти, когда солнце подошло к нок-рее, он выпил бренди с содовой. Это его подбодрило. Последовавшие три-четыре рюмки еще улучшили его настроение. Попивая бренди, он воображал, как находит себе настоящее дело и достигает в нем небывалых успехов. Однако каждый следующий глоток уносил его все дальше от этого превосходного состояния и повергал в состояние упадка, в котором он обычно принимался стрелять из лука. Кстати, как раз будучи в таком расположении духа, близком к самоубийству, он в свое время пустил стрелу над рощей в направлении лужка мистера Данберри-Финна и обрек на смерть мамашу Томазины Твитчетт.

Но в этот вечер приступ депрессии был сильнее обычного. Быть может, встреча с полковником, который ему нравился, подчеркнула его собственное одиночество. К тому же слуги были в отпуске, а сам капитан пальцем не пошевелил, чтобы приготовить ужин. Он отыскал стрелу и заковылял на площадку для стрельбы. Стрелять больше не хотелось. Больная нога ныла, но он решил подняться вверх по дороге.

Наверху капитан обнаружил у обочины сестру Кеттл, которая сидела и с мрачным видом рассматривала свой велосипед перевернутый колесами вверх.

— Привет, капитан, — сказала сестра Кеттл. — У меня прокол.

— Добрый вечер. Прокол? Не повезло вам, — выпалил Сайс.

— Никак не решусь встать и добраться до мастерской в Чайнинге — туда ходу три мили. Насосом качала — не помогает, — пояснила сестра Кеттл.

Она открыла сумку с инструментами и с сомнением разглядывала ее содержимое. Сайс не уходил и смотрел, как сестра Кеттл тычет гаечным ключом в шину.

— Да не так же! — воскликнул он, когда терпение его истощилось. — Господи, так у вас никогда ничего не выйдет.

— Наверное…

— Так или иначе, чтобы найти прокол, нужно ведро с водой.

Сестра Кеттл беспомощно посмотрела на него.

— Ну! — пролепетал капитан. — Давайте сюда велосипед.

Он перевернул велосипед и, что-то невнятно бормоча, покатил его вниз. Сестра Кеттл, прихватив инструменты, пошла за капитаном. На лице ее появилась странная смесь сочувствия и насмешки.

Капитан Сайс закатил велосипед в сарай и, не пытаясь даже для вида поддержать разговор, начал снимать шину. Сестра Кеттл устроилась на скамейке и наблюдала за происходящим. Потом она заговорила:

— Я вам ужасно признательна. День у меня выдался тяжелый. В деревне инфекция, да еще полдюжины больных в округе, да еще эта история с велосипедом. Ах, какой вы ловкий! Сегодня вечером я заехала в Нанспардон, — продолжала она. — У леди Лакландер разыгралась подагра, и доктор Марк попросил меня сделать припарку.

Капитан Сайс что-то пробормотал.

— По-моему, новый баронет чувствует, какая на него легла ответственность. Он вернулся домой, как раз когда я оттуда убегала. Цвет лица у него ужасный, и сам он такой нервный, — со вкусом сплетничала сестра Кеттл.

Она покачивала своими коротенькими ножками и время от времени перебивала сама себя, воздавая хвалы техническим талантам Сайса. «Бедняга! — думала она. — Руки трясутся. Нос красный. А ведь он такой славный… Вот чудак!»

Капитан заклеил прокол и надел на обод камеру и шину. Когда Сайс кончил работу и уже собирался встать, он вдруг взвыл от боли, схватился за копчик и так и остался стоять на коленях.

— Что такое? — воскликнула сестра Кеттл. — Что стряслось?! Люмбаго?

Капитан Сайс только шепотом чертыхался. Стиснув зубы, он попросил сестру Кеттл уйти.

— Прошу великодушно извинить, — простонал он. — Не обижайтесь. Ой!

В этот момент сестра Кеттл проявила те качества, из-за которых больные предпочитали ее более солидным и современным сиделкам. Она источала надежность, сообразительность и властность. Успокаивал даже ее деловой и резковатый тон. Сестра Кеттл не обратила никакого внимания на все заклинания капитана оставить его одного, за которыми последовали вызванные нестерпимой болью яростные проклятия. Встав рядом с ним на четвереньки, она перетащила его к скамейке и, заставив опереться на скамью и на свое плечо, уговорила встать — и вот в конце концов капитан встал на ноги, хотя и согнувшись в три погибели. Сестра Кеттл помогла ему дойти до дома и уложила его на диван, стоявший в мрачной гостиной.

— Вот мы и легли, — сказала она.

Капитан Сайс, весь в поту, тяжело дыша, разлегся на диване и теперь смотрел на нее.

— Так, что же нам теперь с вами делать? Кажется, в прихожей я видела коврик. Погодите-ка минутку.

Она вышла и вернулась с ковриком. То и дело приговаривая: «Ну-ну, дорогой», — и по возможности щадя капитана, сестра Кеттл укрыла его, снова вышла и принесла стакан воды.

— Вы небось думаете: сестра хозяйничает здесь как дома. Вот вам для начала пара таблеток аспирина, — сказала она.

Не глядя на нее, капитан принял таблетки.

— Пожалуйста, не утруждайте себя, — простонал он. — Благодарю вас. Я уж как-нибудь сам.

Сестра Кеттл только глянула на него и снова вышла.

Пока она отсутствовала, капитан попробовал было встать, но, парализованный мучительным приступом люмбаго, вынужден был сдаться. Он решил уже, что сестра уехала, и гадал, как он теперь будет существовать, пока приступ не кончится, когда услышал ее шаги где-то на другом конце дома. Через минуту она появилась с двумя грелками.

— На этой стадии, — произнесла сестра Кеттл, — все спасение в тепле.

— Где вы взяли грелки?

— У Картареттов.

— О Боже!

Сестра приложила грелки к спине капитана.

— Доктор Марк скоро к вам заедет, — сказала она.

— О Боже!

— Я застала его у Картареттов, и, скажу я вам, скоро у них там кое-что случится. Так мне показалось, — раздраженно добавила сестра Кеттл, — хотя у них почему-то не слишком радостный вид.

К ужасу капитана, она принялась стаскивать с него башмаки.

— Эх, ухнем, — приговаривала сестра Кеттл, словно стравливала канат. — Как аспирин, действует?

— Вроде бы… вроде бы да. Умоляю вас…

— Спальня у вас наверху?

— Умоляю…

— Посмотрим, что скажет доктор, но, по-моему, вам бы лучше остаться внизу, в комнате слуг, чтобы не карабкаться по лестнице. — И с добродушным смешком сестра Кеттл добавила: — Если, конечно, слуги в отъезде.

Она смотрела ему в глаза так добродушно и настолько не сомневалась, что он рад ее помощи, что капитану волей-неволей пришлось эту помощь принять.

— Чашечку чаю? — спросила сестра Кеттл.

— Нет, благодарю вас.

— Ну, ничего покрепче вы не получите, если только доктор не велит.

Капитан покраснел, покосился на нее и ухмыльнулся.

— Ну вот, — произнесла сестра Кеттл. — Так-то оно лучше.

— Мне, право, так неловко, что я обеспокоил вас.

— Это я вас обеспокоила — с моим велосипедом, разве не так? А вот и доктор.

Она снова выскочила из комнаты и вернулась с Марком Лакландером.

Марк, который был куда бледнее своего пациента, сурово отнесся к возражениям Сайса.

— Ну вот что, — сказал он. — Это меня не касается. Если вам не нужна медицинская помощь, считайте, что я зашел просто так.

— Господи Боже, голубчик, я вовсе не то имел в виду. Я вам страшно признателен, но… вы ведь человек занятой… Я просто хотел сказать…

— Ладно, давайте-ка вас посмотрим, — предложил Марк. — Двигаться вам не придется.

После быстрого осмотра Марк сказал:

— Если люмбаго не пройдет, мы примем более крутые меры. А пока сестра Кеттл уложит вас в постель…

— О Боже!

— …и заглянет к вам завтра утром. Да и я тоже забегу. Вам понадобятся кое-какие лекарства. Я позвоню в больницу, чтобы вам их немедленно прислали. Договорились?

— Спасибо вам. Спасибо. Вы и сами, доктор, — сказал Сайс, сам того не ожидая, — вы и сами неважно выглядите. Извините, что причинил вам беспокойство.

— Все нормально. Мы постелим вам здесь, а рядом поставим телефон. Звоните, если будет плохо. Кстати, миссис Картаретт собиралась…

— Нет! — вскрикнул капитан Сайс и побагровел.

— …собиралась прислать вам поесть, — договорил Марк. — Но, конечно, завтра вы уже сможете вставать. А пока, я полагаю, вас можно спокойно оставить на попечение сестры Кеттл. До свидания.

Когда Марк ушел, сестра Кеттл добродушно добавила:

— Придется вам потерпеть меня, если не хотите, чтобы сюда понабежали хорошенькие дамочки. Теперь мы вас умоем и устроим на ночь.

Через полчаса капитан лежал в кровати, рядом стояла лампа, а в руках у него была кружка горячего молока и тарелка с бутербродами. Сестра Кеттл лукаво оглядела его.

— Ну-с, — произнесла она. — Теперь я, как говорится, желаю вам счастливо оставаться. Будьте паинькой, а коли не можете, ведите себя осторожно.

— Спасибо, — беспокойно пролепетал капитан Сайс. — Спасибо. Спасибо. Спасибо.

Тяжело ступая, сестра Кеттл двинулась к дверям, но тут он окликнул ее.

— Вы… э… вы, наверное, не читали, — сказал капитан, — «Краткие жизнеописания» Обри?

— Нет, — ответила она. — А что это за Обри?

— Он написал «Краткое жизнеописание» человека по имени сэр Джонас Мур. И начинается оно такими словами: «Он вылечил себя от ишиаса, обварив зад кипятком». Хорошо, что вы не прибегли к этому способу.

— Чудесно! — расцветая, воскликнула сестра Кеттл. — Вы наконец-то приоткрыли створки своей раковины! Спокойной ночи.

3

Разъезжая последние три дня по округе, сестра Кеттл — а наблюдательности ей было не занимать — заметила, что происходит нечто неприятное. Куда бы она ни попадала — к леди Лакландер, чтобы приложить примочку к ее ноге, в Хаммер, чтобы наложить новую повязку дочке садовника, или к капитану Сайсу, у которого странным образом все не проходило люмбаго, — всюду ощущала она какую-то напряженность и в поведении пациентов, и в манерах молодого доктора Марка Лакландера. Роза Картаретт, которую сестра повстречала в саду, была бледна и нервна, у полковника был измученный вид, а миссис Картаретт показалась ей весьма взволнованной.

— Кеттл, — спросила в среду леди Лакландер, слегка морщась в ожидании, когда к больному пальцу на ноге будет приложена припарка, — у вас есть лекарство от раскаяния?

Сестра Кеттл нисколько не возражала, когда леди Лакландер называла ее по фамилии на манер комедийных персонажей эпохи Реставрации, — леди Лакландер знала сестру Кеттл чуть ли не двадцать лет и вкладывала в такое обращение интимность и даже тепло, чем сестра Кеттл гордилась.

— Ах, — ответила она, — от этой болезни никакая микстура не поможет.

— Да. Сколько лет, — продолжала леди Лакландер, — вы несете свою службу в Суивнингсе, Кеттл?

— Лет тридцать, если считать пять лет в больнице в Чайнинге.

— Итого двадцать пять лет припарок, клистиров, примочек и так далее, — размышляла вслух леди Лакландер. — За это время, Кеттл, вы нас всех хорошо узнали. Ведь болезнь открывает человеческую натуру, а любовная интрижка, — добавила она неожиданно, — наоборот. Сил нет терпеть, — шепнула она, имея в виду припарку.

— Потерпите, милочка, — попросила сестра и, поскольку леди Лакландер, в свою очередь, не возражала против такого обращения, продолжала: — В каком же это смысле любовь скрывает человеческую натуру?

— Когда человек любит, — сказала леди Лакландер и ойкнула, когда на ее ногу легла новая припарка, — он инстинктивно открывает другим свои лучшие стороны. Влюбленные демонстрируют свои приятные качества так же бессознательно, как фазан по весне — свое брачное оперение. Они проявляют такие добродетели, как великодушие, милосердие и скромность, и ожидают ответного восхищения. Влюбленные бесподобно скрывают свои не столь привлекательные особенности. Они делают это не нарочно, Кеттл. Таков уж механизм ухаживания.

— Поразительно!

— Ну-ну, не притворяйтесь, что не знаете того, о чем я говорю, — уж вам-то это должно быть известно. Вы логично мыслите, и на это в Суивнингсе вряд ли кто-нибудь еще способен. Правда, вы сплетница, — добавила леди Лакландер, — но ведь не со зла!

— Конечно, не со зла. Тут и говорить не о чем!

— Вот именно. А теперь скажите мне — только напрямую, — что вы о нас думаете.

— О вас, — спросила сестра Кеттл, — то есть об аристократах?

— Совершенно верно. Не считаете ли вы нас, — сказала леди Лакландер смакуя каждый эпитет, — изнеженными, бездеятельными, старомодными, порочными и абсолютно чужеродными?

— Нет, — твердо ответила сестра Кеттл, — не считаю.

— Но иные из нас именно таковы.

Сестра Кеттл поудобнее устроилась на корточках, не выпуская из рук маленькую ножку леди Лакландер.

— Дело не в людях, дело в самой идее — ответила она.

— Ага, — сказала леди Лакландер. — У вас елизаветинские убеждения, Кеттл. Вы верите в сословные различия. Голубушка, вы просто Улисс в юбке. Но ведь, по-моему, положение в обществе зависит ныне от поведения, а не от происхождения.

Весело рассмеявшись, сестра Кеттл ответила, что не понимает, о чем идет речь. В ответ леди Лакландер сказала, что это, помимо всего прочего, означает если человек преступил определенную черту, он сам накличет на себя беду.

— То есть, — пояснила леди Лакландер, хмурясь от боли и умственного напряжения, — то есть нам следует подобающим образом делать то дело, которое признано нашим по праву наследования. Иначе говоря, что бы люди о нас ни думали, они все же ожидают, что в известных ситуациях мы поведем себя определенным образом. Разве не так, Кеттл?

Сестра Кеттл неуверенно согласилась.

— А впрочем, — сказала леди Лакландер, — чихать мне на то, что думают люди. И тем не менее…

Она так и предавалась мрачным размышлениям, пока сестра Кеттл возилась с припарками и бинтовала ей ногу.

— Короче говоря, — внезапно изрекла величественная пациентка, — мы можем позволить себе почти все, кроме одного — небрежности. Этого нам следует избегать. Я очень расстроена, Кеттл.

Сестра Кеттл посмотрела на нее с недоумением.

— Скажите, по деревне ходят сплетни насчет моего внука? Насчет его романа.

— Есть немножко, — ответила сестра Кеттл и, помолчав, добавила: — Правда, вот было бы чудесно, если бы… Она такая славная. И к тому же наследница большого состояния.

— Гм…

— А такими вещами в нынешние времена пренебрегать не следует. Говорят, полковник все завещал дочери.

— Земля останется за ней, — сказала леди Лакландер. — У Марка, конечно, ничего не будет, он не станет баронетом. Но не это меня тревожит.

— Что бы вас ни беспокоило, я бы на вашем месте посоветовалась с доктором Марком, леди Лакландер. Молод, а ума ему не занимать.

— Голубушка, мой внук, как вы сами заметили, влюблен. По этой причине он, как я вам пыталась объяснить, скорее всего, встанет в позу. К тому же он заинтересованное лицо. Нет, придется мне взять дело в собственные руки, Кеттл. В собственные руки. Вы ведь будете проезжать мимо Хаммера по дороге домой?

Сестра Кеттл кивнула.

— Я написала записку полковнику Картаретту. Завезите ее к нему, милочка!

Сестра Кеттл согласилась и взяла записку со стола.

— Как жаль, — пробормотала леди Лакландер, когда сестра Кеттл собралась уходить, — как жаль, что мой бедный Джордж такой осёл.

4

Леди Лакландер еще более утвердилась в мнении, что Джордж осёл, на следующий вечер, заметив его на площадке для гольфа с миссис Картаретт. Достигнув опасного для Лакландеров возраста, Джордж начисто потерял голову из-за Китти. Она внушала ему чувство опасности, и это-то очаровало Джорджа. Китти Картаретт не уставала повторять ему, что он настоящий рыцарь, и тем самым придавала рыцарский оттенок порывам, которые обычно рассматриваются в совсем ином свете. Взамен она одаривала Джорджа самыми ничтожными знаками внимания, поощряя его ухаживания воистину в сугубо гомеопатических дозах. Так, на площадке для гольфа Джорджу было позволено наблюдать, критиковать и исправлять качество ее ударов. Хотя интерес Джорджа к этому занятию не имел никакого отношения к спорту, миссис Картаретт и виду не показывала, что понимает это, и прилежно повторяла и повторяла упражнение, предоставляя своему кавалеру то отходить, чтобы взглянуть на ее замах со стороны, то подходить, чтобы внести исправления.

Леди Лакландер по холодку шествовала вниз по Речной тропинке, сопровождаемая лакеем, тащившим ее этюдник и сиденье-трость, и наблюдала, как ее сын разыгрывает пантомиму со своей ученицей на площадке для гольфа. Она видела, как Джордж, склонив голову на плечо, вставал на цыпочки, когда миссис Картаретт замахивалась клюшкой, поводя при этом — как с раздражением отметила леди Лакландер — всем, чем только может поводить женщина. Леди Лакландер взирала на эту парочку с отвращением, но и не без задумчивости. «Интересно, — гадала она, — сообразит ли Джордж не вести против Мориса атаку в лоб. Впрочем, нет, у него, бедняги, на это головы не хватит».

Парочка скрылась за склоном холма, а леди Лакландер, глубоко огорченная, тяжело ступая, пошла дальше. Из-за подагры ей пришлось надеть охотничьи сапоги покойного мужа. На голове у нее был видавший виды тропический шлем невесть какой древности — он спасал ее от солнца. Помимо того, она была облачена в мешковатую твидовую юбку и бесформенную блузу. Пальцы ее по обыкновению были унизаны брильянтами.

У Нижнего моста леди Лакландер и лакей свернули налево и остановились у зарослей ольхи, откуда открывался вид на излучину реки. Под руководством хозяйки лакей установил ее мольберт, зачерпнул кувшином речной воды, поставил перед мольбертом ее складной табурет, а за ним — сиденье-трость. Откидываясь в процессе работы назад, чтобы окинуть взглядом общий результат, леди Лакландер имела обыкновение опираться спиной на сиденье-трость.

Лакей удалился. Леди Лакландер могла, когда пожелает, вернуться в Нанспардон, чтобы переодеться к ужину, начинавшемуся в девять. Лакей же должен был явиться сюда и забрать этюдник и сиденье. Надев очки, старая леди окинула взглядом выбранную натуру, как сестра Кеттл — капризного пациента, и, устроив свое внушительное тело на табурете, сосредоточенно взялась за работу.

Здесь, посреди луга на левом берегу Чайна, неподалеку от Нижнего моста, она оказалась в половине седьмого.

В семь мистер Данберри-Финн, собрав свои рыболовные снасти, направился вниз с Уоттс-хилл. Он не дошел до Нижнего моста, а, повернув налево, двинулся вверх по течению Чайна.

В семь Марк Лакландер после визита к больному в деревне, прихватив сумку с инструментами, пошел пешком вдоль Уоттс-лейн, поскольку собирался вскрыть абсцесс у дочки садовника в Хаммере, и ракетку с теннисными туфлями, поскольку намеревался потом поиграть с Розой Картаретт в теннис. К тому же он собирался серьезно поговорить с ее отцом.

В семь сестра Кеттл, доставив записку леди Лакландер в Хаммер, свернула на дорожку, ведущую к дому капитана Сайса, и подкатила к его дверям.

В семь сэр Джордж Лакландер, целенаправленно выбрав удачную позицию в укромном месте за деревьями, решительно, страстно привлек к себе миссис Картаретт.

Именно в этот час надежды, страсти и опасения, медленно набиравшие силу с момента смерти сэра Гарольда Лакландера, а теперь подстегиваемые эмоциями, слились в один поток, подобно горным речкам, и, встретив на своем пути множество случайных отклонений, бурно вздымаясь, устремились навстречу друг другу.

В Хаммере Роза сидела с отцом у него в кабинете. Они смотрели друг на друга в безмолвном отчаянии.

— Когда Марк тебе об этом рассказал? — спросил полковник Картаретт.

— В тот же вечер, когда ты вошел… и застал нас в гостиной. Он вернулся в Нанспардон, и его отец поговорил с ним. А потом Марк вернулся и все пересказал мне. Право же, — произнесла Роза, глядя на Картаретта своими васильковыми глазами, осененными черными ресницами, — право же, Марк все равно не смог бы притвориться, что ничего не произошло. Просто удивительно: я всегда читаю его мысли, а он — мои.

Полковник подпер рукой подбородок и слегка улыбнулся этим словам, в которых увидел одно из величайших заблуждений любви.

— Бедняжка ты моя, — прошептал он.

— Папочка, неужели ты не понимаешь, что с теоретической точки зрения Марк всецело на твоей стороне? Потому что… ну, потому что факты всегда требуют подтверждения. Таков научный взгляд на вещи.

Полуулыбка сошла с лица полковника, но он ничего не сказал.

— И я тоже целиком с тобой согласна, — продолжала Роза. — Лишь бы все остальное было в порядке.

— А! — вздохнул полковник.

— Но ведь это не так, папочка, — воскликнула Роза. — Совсем не так. Если говорить о человеческом счастье, все идет вверх тормашками. Марк говорит, его бабушка так расстроена, что ей не под силу вынести смерть сэра Гарольда и вдобавок всю эту историю.

Из кабинета полковника открывался вид на его рощу и на ту часть долины, которую не закрывали деревья: отсюда был виден Нижний мост и полоска правого берега Чайна ниже моста. Роза подошла к окну и посмотрела вниз.

— Леди Лакландер сидит где-то там, — проговорила девушка, — рисует на дальнем краю луга. Она ведь пишет свои акварели, только когда приходит в плохое настроение.

— Она прислала мне записку. Просит меня спуститься к ним в восемь, чтобы поговорить с нею, — к этому времени она, видимо, надеется закончить рисунок и немного успокоиться. Чертовски неудобное время, но тут уж ничего не поделаешь. Я обойдусь без ужина, дорогая, и пойду половлю рыбу. Попроси оставить мне что-нибудь закусить и, пожалуйста, передай мои извинения Китти.

— Отлично! — ответила Роза, изображая оживление, и добавила: — Но остается еще проблема с отцом Марка.

— С Джорджем?

— Да-да, с Джорджем. Мы-то знаем, что умом он не блещет. Но все равно он отец Марка и решительно против…

Роза вздохнула, губы ее задрожали, а глаза наполнились слезами. Она бросилась в объятия к отцу и разрыдалась.

— Что мне толку, — всхлипывала бедная девушка, — что толку храбриться! Я этого совсем не умею. Когда Марк сделал мне предложение, я ответила «нет», потому что есть ты, но, когда он опять начал просить меня, мне стало так горько, и я согласилась. И вот теперь, когда мы так любим друг друга, это произошло! Нам приходится нанести этой семье такой страшный удар. Марк говорит, им, мол, придется это вынести, а для нас это ничего не изменит, но, конечно, изменит. И как мне жить, если я выйду замуж за Марка, зная, как его семья к тебе относится, — а ведь после Марка ты, мой любимый, любимый папочка, самый дорогой для меня человек на свете! А его отец, — рыдала Роза, — его отец говорит, что, если Марк женится на мне, он никогда его не простит и что они будут враждовать с нами, как Монтекки с Капулетти, а разве это годится, папочка, если от нас с Марком все отрекутся?!

— Бедняжка моя, — взволнованно прошептал расчувствовавшийся полковник, — бедняжка!

И он сильнее, чем следовало, похлопал дочь по спине.

— От этого зависит счастье многих людей, — всхлипывала Роза. — Наше общее счастье!

Отец промокнул дочери глаза своим платком, поцеловал ее и отвел в сторону. Потом подошел к окну и посмотрел сперва на Нижний мост, потом — в сторону Нанспардона. На площадке для гольфа никого не было.

— Знаешь, Роза, — изменившимся голосом произнес полковник, — не я один несу за все ответственность. Надо принять окончательное решение, от которого будет зависеть моя точка зрения. Не питай излишних надежд, моя дорогая, но, по-моему, какой-то шанс остается. У меня есть время все обдумать до разговора с леди Лакландер, и пора мне браться за дела. Отсрочка нам ничего не даст. Пойду-ка я прямо сейчас.

Он подошел к столу, отпер ящик и достал оттуда конверт.

Роза спросила:

— А Китти знает?

— Да, — кивнул полковник.

— Это ты ей рассказал, папа?

Полковник уже стоял в дверях. Не оборачиваясь, он с подчеркнутой небрежностью ответил:

— Нет-нет. Она договаривалась играть в гольф с Джорджем, а тот, видимо, счел возможным ввести ее в курс дела. Джордж ведь известный болтун.

— Она еще на площадке?

— Китти? Вроде бы да, — сказал полковник. — Джордж за ней заходил. Китти полезно проветриться.

— Да, конечно, — согласилась Роза.

Ее отец вышел и отправился к мистеру Октавиусу Данберри-Финну. Он взял с собой рыболовные снасти, поскольку оттуда собирался прямиком к леди Лакландер, а от нее — на вечернюю рыбалку, чтобы немного отвести душу. Он взял с собой и спаниеля Скипа, который был приучен образцово себя вести, когда хозяин направлялся на рыбную ловлю.

5

Леди Лакландер бросила взгляд на усыпанные брильянтами часики, украшавшие ее могучий бюст, и обнаружила, что уже семь часов. Она занималась рисованием уже полчаса, но ее усилия никаких неожиданных результатов не принесли.

«Удивительно, — подумала она, — что при моем характере и решительности моя работа дает столь ничтожные плоды. Впрочем, теперь я готова к встрече с Морисом Картареттом, а это совсем не так плохо. Он человек пунктуальный, значит, ждать его нужно через час».

Леди Лакландер наклонила свой набросок и мазнула зеленой краской по переднему плану. Когда акварель подсохла, она поднялась с табуретки, прошла немного выше по склону, уселась на сиденье-трость и через отделанный брильянтами лорнет воззрилась на свою работу. Под ее тяжестью сиденье-трость так глубоко ушло в мягкую луговую почву, что даже диск, предназначенный для того, чтобы удерживать сиденье над землей, вошел в почву на несколько дюймов. Вернувшись к мольберту, леди Лакландер не стала вытаскивать сиденье-трость и так и оставила его торчать из земли, так что издалека его можно было принять за растущий на пригорке огромный гриб. Таким его и увидел через очки дальнозоркий мистер Финн, когда в сопровождении Томазины Твитчетт приблизился к Нижнему мосту. Оставшись на правом берегу, он лихо забросил удочку в том месте, где часто появлялась Старушенция. Леди Лакландер, слух которой был ничуть не менее острым, чем у Финна, услышала свист лески и, оставаясь невидимой, безошибочно определила личность и намерения рыболова. В это самое время, далеко от них, на Уоттс-хилл, полковник Картаретт, не застав в Джейкобс-коттедже никого, кроме семи кошек, обошел вокруг дома и, глянув вниз с холма, тут же заметил и леди Лакландер, и мистера Финна: старая леди восседала на складном табурете, а Финн неторопливо удил рыбу около Нижнего моста, оба — словно фигурки с воображаемой карты сестры Кеттл.

«С Финном я успею поговорить до беседы с леди Лакландер, — решил полковник. — Но конверт я оставлю здесь, на случай, если мы разминемся». Он сунул продолговатый конверт под входную дверь, после чего в полном смятении вышел на Речную тропинку и спустился к реке. Следом за ним бежал спаниель Скип.

Сестра Кеттл, глядевшая в окно гостиной в «Нагорье», заметила полковника Картаретта, прежде чем он скрылся за рощицей капитана Сайса. Она в последний раз прошлась своими сильными руками по пояснице капитана и сказала:

— Полковник отправился на вечернюю рыбалку. Два дня назад вы бы такого массажа не вынесли, верно?

— О да! — раздался приглушенный голос. — Пожалуй что нет.

— Вот как! И это вся благодарность за мои труды?

— Что вы, что вы! Послушайте! — забормотал капитан, поворачивая голову, чтобы взглянуть на сестру Кеттл. — Господи Боже! Как вы можете так говорить?

— Ничего-ничего, успокойтесь. Я вас просто дразню. Ну вот, — сказала сестра Кеттл. — На сегодня все, и, надеюсь, близок тот день, когда мы с вами распростимся.

— Конечно, не могу же я больше испытывать ваше терпение…

Сестра Кеттл собиралась уходить. Она, казалось, не обратила внимания на слова капитана и торопливо побежала мыть руки. Когда она вернулась, Сайс сидел на краю своего импровизированного ложа. На нем были пижамные брюки и рубашка, а сверху — халат и шарф.

— Матушки мои! — изумилась сестра Кеттл. — И все сами, без посторонней помощи!

— Надеюсь, вы доставите мне удовольствие и перед уходом выпьете чего-нибудь вместе со мной.

— Но я же на работе!

— Работа уже кончилась.

— Ладно, — сказала сестра Кеттл, — давайте чего-нибудь выпьем, но, смею надеяться, это не значит, что после моего ухода вы на этом не остановитесь.

Капитан Сайс покраснел и пробормотал, что пьет от нечего делать.

— Ну, тогда, — сказала сестра Кеттл, — найдите себе занятие получше. Подумать только, от нечего делать!

Дружески перемигнувшись, они осушили свои стаканы. Капитан Сайс, опираясь на палку и согнувшись в три погибели, извлек на свет альбом с фотографиями, снятыми еще тогда, когда он служил во флоте. Сестра Кеттл обожала фотографии и с неподдельным интересом разглядывала бесконечные снимки военных кораблей, офицерских компаний и морских гаваней. Перевернув очередную страницу, она увидела недурной рисунок, на котором был акварелью изображен корвет, а также иллюстрированное меню с забавными миниатюрными карикатурами на полях. Это привело ее в восторг, и, заметив на лице хозяина выражение отчаяния и неловкости, она воскликнула: «Не может быть, чтобы вы сами это нарисовали! Сами? Какой умница!»

Не отвечая, он достал маленькую папку, которую и протянул молча сестре Кеттл. В папке было множество рисунков. Хотя сестра Кеттл в живописи не разбиралась, она всегда сама решала, что ей нравится. А эти рисунки понравились ей чрезвычайно. Они просто изображали то, что есть на самом деле, и она — с такой же простотой — дала им высокую оценку и хотела уже закрыть папку, когда ее внимание привлек рисунок, перевернутый лицевой стороной вниз. Она взяла его в руки. На рисунке была изображена сидящая в шезлонге женщина с сигаретой в янтарном мундштуке. На заднем плане цвели бугенвиллеи.

— Ах, — воскликнула сестра Кеттл, — да это же миссис Картаретт!

Если Сайс и сделал движение, чтобы выхватить рисунок из рук сестры Кеттл, ему вовремя удалось сдержаться. Он торопливо проговорил:

— Познакомились с ней на вечеринке. На Дальнем Востоке. Во время отпуска, на берегу. Я начисто об этом забыл.

— Это, наверное, было еще до того, как она вышла замуж? — ничтоже сумняшеся заметила сестра Кеттл.

Она захлопнула папку и добавила:

— А знаете, вы, по-моему, могли бы нарисовать мне иллюстрированную карту Суивнингса.

И она поведала свое тайное желание. Когда она встала и собралась идти, Сайс тоже встал, огорченно вздыхая.

— Я вижу, вас еще надо подлечить, — заметила сестра Кеттл. — Значит, завтра в это же время?

— Изумительно, — ответил капитан. — Спасибо, спасибо, спасибо.

Он улыбнулся сестре Кеттл своей измученной улыбкой и смотрел ей вслед, пока она шла по тропинке к рощице. Было без четверти девять.

6

Сестра Кеттл оставила велосипед в деревне, где она проводила вечер в женском благотворительном обществе. Поэтому по Речной тропинке она шла пешком. Над долиной Чайна сгущались сумерки, и пока она спускалась вниз, ее шаги по утрамбованной дорожке звучали непривычно гулко. Топ-топ-топ — раздавалось с холма. Вдруг она остановилась, склонила голову набок и прислушалась. У нее за спиной, в «Нагорье», прозвучало знакомое пение тетивы, а вслед за ним — короткий вибрирующий удар. Сестра Кеттл улыбнулась и пошла дальше. Только привычный сельский гомон нарушил вечернюю тишину. Снизу уже доносился говор прохладной речки.

Сестра Кеттл не стала переходить через Нижний мост, а пошла неровной тропкой по правому берегу Чайна, мимо зарослей ольхи и ивы. Серпообразные заросли ивняка поднимались от края воды по травянистому косогору и были еле видны в темноте. Пахло ивой и мокрой землей. Как порой случается с одиноким путником, ей почудилось, что за нею кто-то наблюдает, но, будучи здравомыслящей женщиной, сестра Кеттл только отмахнулась от этого ощущения.

«Холодает», — подумала она.

Тоскливый и невыносимо громкий плач раздался из ивняка и сотряс ночной воздух. Над кустами, перед самым ее носом, вспорхнул дрозд, а плач зазвучал снова. Это выла собака.

Сестра Кеттл, раздвинув ветки, вышла на прогалину у реки и там обнаружила тело полковника Картаретта. Его оплакивал спаниель Скип.

Глава четвертая

НИЖНИЙ ЛУГ

1

Сестре Кеттл случалось иметь дело со смертью. Она и без собачьего воя поняла, что человек, лежавший ничком на прибрежной траве, мертв. Она встала на колени рядом с ним и сунула руку под твидовый пиджак и шелковую рубашку. «Уже холодный», — отметила она. Лицо мужчины было закрыто твидовой шляпой, за ленту которой были заткнуты блесны. Казалось, кто-то нарочно прикрыл его лицо. Сестра Кеттл подняла шляпу и так и застыла с нею в руках. На виске полковника зияла большая вмятина. Спаниель задрал голову и снова завыл.

— Да замолчи же! — воскликнула сестра Кеттл.

Она положила шляпу на прежнее место, встала и головой задела за ветку. Птицы, ночевавшие в ивняке, забеспокоились, и иные из них с резким криком поднялись в воздух. Журчала река, где-то в нанспардонских лесах ухала сова. «Его убили», — подумала сестра Кеттл.

В голове ее вихрем пронеслись все правила уголовного расследования, как они излагались в излюбленных ею детективах. Не следует, вспомнила она, касаться тела, а она уже дотронулась до него. Надлежит немедленно обратиться в полицию, но сестре Кеттл некого было туда послать. Ей помнилось, что нельзя также оставлять тело без присмотра, но, чтобы позвонить мистеру Олифанту, сержанту полиции в Чайнинге, или сходить за ним, ей пришлось бы оставить тело, а в ее отсутствие спаниель, надо полагать, так и будет сидеть рядом и выть. Совсем стемнело, луна еще не взошла. Однако неподалеку от тела полковника сестра Кеттл заметила поблескивающую чешую форели, а чуть дальше — посверкивающее лезвие ножа. Еще на шаг дальше, на самом берегу, лежала удочка. Само собой разумеется, все это должно было остаться как было. Внезапно сестра Кеттл подумала о капитане Сайсе, имя которого, как она недавно узнала, было Джоффри, и от души пожалела, что Сайс далеко и с ним нельзя посоветоваться. Эта идея, неожиданная для нее самой, удивила сестру Кеттл, и в некотором смятении она мысленно заменила Джоффри Сайса на Марка Лакландера. «Надо поискать доктора», — подумала она.

Она потрепала Скипа по голове. Он завизжал и зацарапал ее колени когтями.

— Хватит выть, песик, — дрожащим голосом сказала сестра Кеттл. — Вот умница! Не вой.

Она взяла свою сумку и пустилась в путь.

Уже выйдя из ивняка, сестра Кеттл впервые задумалась о том, кто же мог превратить полковника Картаретта в эту исковерканную восковую фигуру. Где-то хрустнула ветка. «А вдруг, — подумала она, — он бродит где-то рядом! Господи, подумать только!» И, торопливо идя назад по дорожке к Нижнему мосту, сестра Кеттл старалась не обращать внимания на густые тени и темные прогалины, лежавшие по сторонам. Во всех трех домах на Уоттс-хилл — в Джейкобс-коттедже, в «Нагорье» и в Хаммере — светились зашторенные окна. «Как до них далеко!» — подумала сестра Кеттл.

Перейдя через Нижний мост, она начала подниматься по зигзагообразной тропинке, огибавшей площадку для гольфа и выходившей к роще у Нанспардона. Только тут она вспомнила, что в сумке у нее есть фонарь. Сестра Кеттл достала его и почувствовала, что задыхается. «Это оттого, что я бежала в гору, — подумала она. — Наберись терпения, Кеттл». Дальше Речная тропинка, миновав рощу, вливалась в проезжую дорогу, но боковая дорожка через посадки проходила от Речной тропинки в сторону Нанспардона. Туда и пошла сестра Кеттл. Она вышла прямо на лужайку перед внушительным фасадом георгианского особняка.

Она позвонила в дверь, и ей открыл хорошо знакомый лакей.

— Это опять я, Уильям, — сказала сестра Кеттл. — Доктор дома?

— Пришел час назад мисс.

— Мне нужно срочно увидеть его.

— Вся семья в библиотеке, мисс. Я сейчас узнаю.

— Не беспокойтесь, — сказала сестра Кеттл. — Впрочем, как угодно. Делайте что хотите — я пойду прямо за вами. Спросите доктора, не может ли он выйти сюда поговорить со мной.

Лакей посмотрел на нее с сомнением, но что-то в выражении ее лица произвело на него впечатление. Он пересек просторный холл и вошел в библиотеку, оставив дверь открытой, так что были слышны его слова: «Мисс Кеттл к доктору Лакландеру, миледи».

— Ко мне? — раздался голос Марка. — О Боже! Ладно, иду.

— Пригласите ее сюда, — распорядилась леди Лакландер. — Поговори с ней здесь, Марк. Я хочу повидать Кеттл.

Услышав это, сестра Кеттл, не дожидаясь приглашения, быстро вошла в библиотеку. Все трое Лакландеров, не поднимаясь со стульев, улыбнулись ей. Джордж и Марк встали. Марк пристально посмотрел на сестру Кеттл и быстро пошел ей навстречу. Леди Лакландер воскликнула:

— Кеттл! С вами-то что стряслось?

Сестра Кеттл поздоровалась:

— Добрый вечер леди Лакландер. Добрый вечер сэр Джордж.

Заложив руки за спину, она подняла глаза на Марка.

— Разрешите поговорить с вами, сэр, — сказала она. — Случилось несчастье.

— Так, сестра, — сказал Марк. — С кем?

— С полковником Картареттом.

На лицах присутствующих, казалось, застыло недоумение, словно на них только что надели маски.

— Какое несчастье? — спросил Марк.

Он встал так, чтобы сестру Кеттл не видели бабушка и отец. Одними губами сестра Кеттл произнесла слово «убит».

— Выйдем, — пробормотал он и взял сестру Кеттл под локоть.

— Не надо, — сказала его бабушка и приподнялась в кресле. — Не надо, Марк. Что стряслось с Морисом Картареттом? Не скрывайте от меня ничего. Я, пожалуй, лучше других в этом доме подготовлена к встрече с несчастьем. Что случилось с Морисом?

Марк, не выпуская локтя сестры Кеттл, ответил:

— Хорошо, бабушка. Пусть сестра Кеттл расскажет нам, что случилось!

— Начинайте же, Кеттл. Если судить по вашему виду, дело плохо, так что нам лучше сесть. Что ты сказал, Джордж?

До этого ее сын что-то пробормотал. Теперь он ответил ничего не выражающим голосом:

— Да-да, мама. Само собой разумеется.

Марк подвинул сестре Кеттл стул, и она с облегчением села. Только тут она почувствовала, что колени ее дрожат.

— Ну, выкладывайте, — сказала леди Лакландер. — Он ведь мертв, Кеттл?

— Да, леди Лакландер.

— Где он? — спросил Джордж.

Сестра Кеттл рассказала ему, где нашла тело.

— Когда вы его обнаружили? — спросила леди Лакландер.

— Оттуда я пошла прямиком сюда.

— Но почему сюда, Кеттл? Почему не в «Нагорье»?

— Я должен сообщить об этом Китти! — воскликнул сэр Джордж.

— Я должен пойти к Розе, — одновременно с ним произнес Марк.

— Кеттл, — продолжала леди Лакландер, — вы употребили слово «несчастье». Что там произошло?

— Его убили, леди Лакландер, — ответила сестра Кеттл.

Когда сестра Кеттл произнесла эти слова, ее осенила мысль, что, хотя три представителя разных поколений семейства Лакландеров и поражают поверхностным сходством, у леди Лакландер и Марка широко расставленные глаза и крупные рты отражают душевную щедрость, в то время как у сэра Джорджа они просто свидетельствуют о некоторой простоватости. Хотя сэр Джордж был, бесспорно, «видный» мужчина, с открытым ртом он выглядел не блестяще. Поскольку все они молчали, сестра Кеттл проговорила:

— Вот я и решила сообщить об этом вам, сэр.

— Так вы хотите сказать, — громогласно произнес сэр Джордж, — что полковник лежит у меня на лугу убитый?

— Именно это я и хочу сказать, сэр Джордж, — сказала сестра Кеттл.

— Как он убит? — спросил Марк.

— Ударами до голове.

— Вы не ошиблись?

— Нет.

Марк посмотрел на своего отца.

— Надо позвонить главному констеблю, — предложил он. — Ты позвонишь, папа? Я с сестрой Кеттл спущусь к реке. Лучше, чтобы один из нас побыл там до прихода полиции. Если ты не дозвонишься до главного констебля, то, может быть, свяжешься с сержантом Олифантом в Чайкинге?

Сэр Джордж погладил рукой усы.

— Можешь быть уверен, Марк, — оказал он, — что мне известны мои обязанности.

Леди Лакландер обратилась к сыну:

— Не будь ослом, Джордж. Мальчик совершенно прав.

Ее сын, побагровев, направился к телефону.

— А теперь, — продолжала леди Лакландер, — как же нам быть с Розой и этой… как ее… женой полковника?

— Бабушка… — начал Марк, но леди Лакландер остановила его взмахом полной, унизанной брильянтами руки.

— Да-да, — кивнула она. — Я понимаю, что ты хотел бы сам сообщить об этом Розе, Марк, но лучше, пожалуй, предоставь мне первой поговорить с ними обеими. Я дождусь там твоего прихода. Распорядись, чтобы мне подали машину.

Марк позвонил в колокольчик.

— И не медли, — добавила его бабушка. — Возьми мисс Кеттл с собой.

Леди Лакландер имела обыкновение употреблять формальные обращения только в третьем лице. Так она поступила и на этот раз.

— Кеттл, — сказала она, — мы признательны вам и не хотим злоупотреблять вашим вниманием. Вы поедете со мной или отправитесь с моим внуком? Что лучше, как по-вашему?

— С вашего позволения, я поеду с доктором, леди Лакландер. По-моему, — не теряя присутствия духа, добавила сестра Кеттл, — если уж я обнаружила тело, мне нужно будет дать показания.

Сестра Кеттл вслед за Марком пошла к дверям, но в спину ей прозвучал старческий голос леди Лакландер:

— Поскольку я была последняя, кто с ним разговаривал, думаю, что показания придется давать и мне.

2

В гостиной в Хаммере собралась пестрая компания: Китти Картаретт, Марк Лакландер и сестра Кеттл ожидали, пока леди Лакландер беседовала с Розой в кабинете полковника. Она первой прибыла в Хаммер в своем большом автомобиле, тогда как Марк и сестра Кеттл дежурили у реки, а Джордж дозванивался до полицейского участка в Чайнинге. Джордж вспомнил, что является мировым судьей, и, как думали остальные, вел телефонные разговоры со своими коллегами.

Таким образом, леди Лакландер пришлось сообщить о несчастье Китти, которую она застала в гостиной — по-прежнему в обтягивающих черных вельветовых брюках и ярко-красной блузке. Бывая на дипломатических приемах, каких только необычных дамских туалетов не повидала леди Лакландер на протяжении своей долгой жизни! Поэтому она была прекрасно осведомлена о тактике тех хищниц, которых на Дальнем Востоке имела обыкновение называть «канонерками». Она давно вынесла свое суждение о Китти Картаретт, но была готова признать за нею и достоинства, если бы Китти обнаружила таковые.

— Дорогая моя, — сказала леди Лакландер, — я принесла вам дурные вести.

И, заметив испуг на лице Китти, подумала: «Она ждет, что я сделаю ей выговор за Джорджа».

— Вот как? — сказала Китти. — А в чем дело?

— Дело в Морисе. — И леди Лакландер, помолчав, добавила: — Хуже вестей не бывает.

После этого она рассказала Китти все. Китти подняла на нее глаза.

— Умер? — сказала она. — Морис умер? Не верю! Почему умер? Он ловил рыбу у реки и, наверное, зашел в трактир.

Ее руки с наманикюренными ноготками задрожали.

— Почему умер? — повторила она.

Тогда леди Лакландер дала Китти более подробный отчет, после чего та, заламывая пальцы и отвернувшись, разразилась глухими рыданиями. Впрочем, как заметила леди Лакландер, это не помешало ей по-прежнему покачивать бедрами на ходу. Затем Китти принесла поднос с бутылками, поставила его на столик и трясущейся рукой налила себе бренди.

— Вот это весьма кстати, — заметила леди Лакландер, когда горлышко графина звякнуло о стакан.

Китти неуверенно предложила ей выпить, но леди Лакландер, не моргнув глазом, отказалась от бренди. «У нее ужасающие манеры, — размышляла она. — Что мне делать, если Джордж на ней женится?»

Именно в этот момент у дверей, выходящих в сад, показались сестра Кеттл и Марк. Леди Лакландер помахала им.

— Пришел мой внук с сестрой Кеттл, — сообщила она Китти. — Можно им войти? Пусть побудут тут!

Дрожащим голосом Китти ответила:

— Да, конечно. Пожалуйста.

Леди Лакландер с усилием поднялась и впустила их.

— Сержант Олифант уже там, — прошептал Марк. — Они дозваниваются в Скотленд-Ярд, а Роза…

— Пока нет. Она где-то в саду.

Марк подошел к Китти и заговорил с ней в спокойном и убедительном тоне, который пришелся по душе его бабушке. Она заметила, как от этого тона сразу успокоилась Китти и как Марк без лишней суеты усадил ее в кресло. Сестра Кеттл деловито подошла к Китти и взяла у нее пустой стакан. В холле запел нежный голосок: «Уходи, смерть, уходи…»

Марк порывисто обернулся.

— Я сама пойду к ней, — сказала ему бабушка, — и позову тебя, когда она захочет.

Быстрее, чем можно было ожидать в ее возрасте и при ее габаритах, леди Лакландер вышла в холл. Дверь за нею закрылась, и песня о смерти оборвалась.

Китти Картаретт немного успокоилась, но то и дело продолжала всхлипывать.

— Извините, — обратилась она к сестре Кеттл и Марку. — Спасибо вам. Я еще не пришла в себя.

— Да, конечно, дорогая, — кивнула сестра Кеттл.

— Да, конечно, — сказал Марк.

— Все это так странно! Морис! — Она посмотрела на Марка. — А правда ли, что его убили? Это так?

— К сожалению, похоже, что да.

— Я и забыла, — еле слышно пробормотала она, — что вы его видели, и потом, вы ведь доктор…

Ее губы задрожали. Она вытерла рот тыльной стороной ладони. По щеке размазалась губная помада. То, что Китти не обратила на это внимания, служило достаточным доказательством ее растерянности.

Она сказала:

— Нет, не верю, не могу поверить. Мы ведь видели отсюда, как он ловит рыбу.

Потом неожиданно спросила:

— Где Джордж?

Сестра Кеттл увидела, как напряглось лицо Марка.

— Вы это о моем отце? — спросил он.

— Ну да, конечно, я и забыла, — сказала Китти, качая головой. — Он же ваш отец. И как я могла забыть?

— Он делает кое-какие неотложные дела. Понимаете, надо было сразу уведомить полицию.

— Джордж связался с полицией?

— Он позвонил в участок. Думаю, он сам прибудет сюда, как только сможет.

— Да, — кивнула Китти, — хорошо бы!

Сестра Кеттл заметила, как сжал губы Марк. В эту минуту вошел Джордж собственной персоной, отнюдь не украсив собой компанию.

Сестра Кеттл была одарена талантом вовремя уходить в тень. И именно этот талант она проявила на этот раз. Она вышла на террасу, закрыла за собой дверь и села в плетеное кресло лицом к теперь уже совершенно темной долине, но так, чтобы ее было видно из гостиной. Марк остался, хотя предпочел бы последовать за ней. Его отец, сохраняя исключительное достоинство и отнюдь не теряясь от застенчивости, направился прямиком к Китти. Она уже знакомым Марку вульгарным жестом протянула сэру Джорджу левую руку, а тот склонился к ее руке, выражая всем своим видом печаль, почтение и преданность.

— Китти, дорогая, — многозначительно произнес сэр Джордж, — я огорчен, огорчен беспредельно. Какие слова подыскать! Чем помочь?

Судя по всему, своими речами и поведением он сумел смягчить для Китти удар, ибо мгновенный перелом в ее поведении бросался в глаза. Взглянув на Джорджа, Китти сказала:

— Как чудесно, что вы пришли!

Сэр Джордж подсел к ней, похлопал ее по руке, но тут заметил своего сына и сказал:

— Подожди минуту, дружок, мне нужно с тобой поговорить.

Марк хотел было удалиться на террасу, но тут приоткрылась дверь и в комнату заглянула его бабушка.

— Марк! — позвала она.

Он быстро вышел в холл.

— Зайди в кабинет, — сказала леди Лакландер.

Через мгновение Марк уже был в кабинете и обнимал Розу, рыдавшую у него в объятиях.

— Не обращайте на меня внимания, — сказала леди Лакландер. — Я буду звонить в Новый Скотленд-Ярд. Твой отец сказал мне, что с ними уже связались, но я хочу вызвать сюда сына Хелены Аллейн.

Марк, до того целовавший Розу в лоб, поднял глаза на бабушку и спросил:

— Ты имеешь в виду старшего инспектора Аллейна, бабушка?

— Чинов его я не знаю, но лет двадцать пять назад, когда он с дипломатической службы перешел в полицию, он был славным мальчиком. Центральная? Это Гермиона, леди Лакландер… Дайте, пожалуйста, Лондон, Новый Скотленд-Ярд. Дело очень срочное, речь идет об убийстве. Будьте любезны, соедините меня сразу же… Спасибо. — Она взглянула на Марка и сказала: — В подобных обстоятельствах хорошо, когда телефонист — мужчина.

Марк усадил Розу в кресло и, стоя рядом с ней на коленях, с нежностью утирал ее слезы.

— Алло! — после совсем короткой паузы сказала леди Лакландер. — Новый Скотленд-Ярд? Это говорит Гермиона, леди Лакландер. Я хотела бы поговорить с мистером Родериком Аллейном. Если он сейчас не у вас, вы, без сомнения, должны знать, где его отыскать… Я не знаю его звания…

Она продолжала говорить своим холодным, спокойным, аристократическим голосом. Марк вытирал Розе глаза. Из гостиной, где сэр Джордж остался наедине с Китти, раздалось его взволнованное бормотание: «…Как мне жаль, что на тебя обрушился такой удар, Китти!»

Китти ответила сэру Джорджу ничего не выражающим взглядом.

— Слишком дорого мне все это стоит, — сказала она и миролюбиво добавила: — Не такие у меня крепкие нервы, как можно подумать.

Сэр Джордж принялся бессвязно возражать ей.

— Ах, — мягко сказала Китти, — я ведь знаю, что обо мне все будут говорить. Не ты, конечно, а все остальные. Меня будут обвинять в корысти. «Это она от жадности так убивается», — вот что скажут. Я здесь чужая, Джордж.

— Не надо, Китти, послушай… — Сэр Джордж приступил к мольбам. — Я кое о чем хочу тебя попросить… Если бы ты поискала… Ты знаешь, о чем я… эту вещь… если бы… ее нашли…

Она рассеянно слушала его.

— Это ужасно, — говорил Джордж. — Я знаю, это ужасно — заводить такой разговор сейчас, Китти, но ведь… но ведь… ставка так велика! Я уверен, ты поймешь.

— Да, — отвечала Китти. — Хорошо… Да… Но дай мне подумать.

На террасе сестру Кеттл вспугнули несколько крупных дождевых капель.

«Начинается гроза, — подумала она. — Летняя гроза».

И поскольку ни в гостиной, ни в кабинете ей места не было, сестра Кеттл укрылась от дождя в холле. Не успела она уйти с террасы, как над долиной Чайна разразился ливень.

3

Аллейн и Фокс заработались допоздна, окончательно приводя в порядок тягучее дело о растрате. Без двенадцати минут десять они кончили. Аллейн закрыл папку и хлопнул по ней ладонью.

— Ну и тип! — подытожил он. — Надеюсь, ему дадут срок по максимуму. Так ему и надо. Пошли выпьем, дружище Фокс. Я теперь соломенный вдовец, и мне это очень не нравится. Трой с Рикки уехали за город. Так как ты?

Фокс подпер подбородок.

— Что ж, мистер Аллейн, звучит неплохо. Пошли!

— Отлично. — Аллейн окинул взглядом знакомые стены, кабинет старшего инспектора в Новом Скотленд-Ярде. — Иногда мне случается, — сказал он, — взглянуть на мою естественную среду обитания, как будто я вижу ее в первый раз. Жуткое ощущение. Пошли, пока ничего не произошло.

Не успели они добраться до двери, как зазвонил телефон. Фокс беззлобно чертыхнулся и снял трубку.

— Кабинет старшего инспектора, — вздохнув, произнес он. — Да, он здесь, минутку.

Не отводя трубку от уха, он вопросительно посмотрел на своего шефа.

— Скажи, что я умер, — мрачно предложил Аллейн.

Фокс прикрыл ладонью трубку.

— Это какая-то леди Лакландер, звонит из места под названием Суивнингс, — сказал он.

— Леди Лакландер? О Боже мой! Это вдова старого сэра Гарольда Лакландера, — изумился Аллейн. — Что с ней могло случиться?

— Старший инспектор Аллейн сейчас подойдет, — сказал Фокс и протянул ему трубку.

Аллейн сел за стол и поднес трубку к уху. В трубке раздавался язвительный голос пожилой дамы: «…Я не знаю его звания и не знаю, находится ли он в вашем здании, но сделайте такое одолжение и отыщите мистера Родерика Аллейна. Говорит Гермиона, леди Лакландер. Это Новый Скотленд-Ярд? Вы слышите меня? Позовите к телефону…»

Аллейн не без опаски назвался.

— Наконец-то! — ответил ему голос. — Почему же вы не назвались с самого начала? Говорит Гермиона Лакландер. Не буду тратить времени и напоминать, кто я такая. Вы сын Хелены Аллейн, и мне нужна ваша помощь. Только что был убит мой друг, — продолжал голос, — и, насколько мне известно, местная полиция вызвала людей из Нового Скотленд-Ярда. Мне бы очень хотелось, чтобы вы сами занялись этим делом. Это ведь можно устроить?

Сдерживая удивление, Аллейн ответил.

— Боюсь, только при том условии, что мне эту работу поручит заместитель комиссара.

— А кто он?

Аллейн объяснил ей.

— Свяжите меня с ним, — распорядился голос.

Зазвонил второй телефон. Фокс снял трубку и через минуту поднял руку, чтобы привлечь внимание шефа.

— Подождите, пожалуйста, секундочку, леди Лакландер, — попросил Аллейн. Однако голос не унимался, и Аллейну пришлось прижать трубку к груди.

— Какого черта, Фокс?

— Звонят из управления, сэр. Вызов в Суивнингс. Дело об убийстве.

— Проклятые мартышки! Нас посылают?

— Нас, — хладнокровно ответил Фокс.

Аллейн снова заговорил в трубку:

— Леди Лакландер? Выяснилось, что это дело поручено мне.

— Очень рада, — сказала леди Лакландер. — Прошу вас расследовать его досконально. До скорого свидания! — с неожиданным кокетством добавила она и повесила трубку.

Между тем у другого аппарата Фокс записывал инструкции.

— Я сообщу мистеру Аллейну, — повторял он. — Да, хорошо, я все передам. Спасибо.

Он повесил трубку.

— Убит полковник Картаретт, — сказал он. — Мы отправляемся в местечко Чайнинг, в Барфордшире, а там нас встретит сержант полиции. Дорога займет часа два. Все готово.

Аллейн уже надел плащ, взял шляпу и портфель. Фокс последовал его примеру. Они вышли из кабинета и пошли коридорами, в которых даже ночью не прекращалась жизнь.

Стоял спокойный теплый вечер. Над Ист-Эндом играли в небе капризные зарницы. В воздухе пахло бензином и пылью.

— Почему бы нам не перейти в речную полицию? — проворчал Аллейн. — Катайся себе на катере сколько влезет…

Внизу их ждала машина, в которой сидели сержанты Бейли и Томпсон и лежало необходимое оборудование. Когда они выехали из Скотленд-Ярда, Биг-Бен пробил десять раз.

— Это удивительная женщина, Фокс, — говорил Аллейн. — У нее тело как бочка, а мозг как турбина. Моя мать, которой тоже не откажешь в энергии, всегда боялась Гермионы Лакландер.

— Не может быть, мистер Аллейн! У нее ведь только-только умер муж.

— Верно. Четверть века назад он был одним из моих боссов в министерстве иностранных дел. Величественный джентльмен… Еще чуть-чуть — и быть бы ему блестящей личностью. Тогда он представлял собой силу, с которой приходилось считаться. Как старая леди попала в эту историю?! И в чем, кстати, заключается сама история?

— Полковник Морис Картаретт обнаружен мертвым, с ранениями головы, на берегу реки. Тамошний главный констебль сказал, что все его полицейские брошены в Симинстер — там сейчас королева. Да у них и так нехватка кадров, поэтому они обратились к нам.

— Кто обнаружил тело?

— Тамошняя медицинская сестра. Около часа назад.

— Любопытно, — вполголоса произнес Аллейн и, помолчав, добавил: — Не могу понять, зачем старая леди бросилась разыскивать меня?

— Я бы сказал, — простодушно заметил Фокс, — что она привыкла иметь дело с представителями своего сословия.

Аллейн рассеянно ответил:

— Вы так думаете?

И то, что ни тот, ни другой не испытывали ни малейшего смущения, только подтверждало, что они настоящие друзья. Мыслями Аллейн снова вернулся к Лакландеру.

— Перед войной, — рассказывал он, — старик был поверенным в делах в Зломце. Помнится, в их работу пришлось тогда вмешаться особому отделу. Произошла неприятная утечка информации: было расшифровано какое-то сообщение, после которого один дипломат покончил с собой. Говорили, что он был связан с иностранной разведкой. Я в то время работал в особом отделе, и мне пришлось с этим повозиться. Может быть, старая леди хочет освежить свои воспоминания или что-нибудь в этом роде. А может быть, она просто крутит деревней Суивнингс, убитыми полковниками и всем на свете с той же виртуозностью, с какой управляла когда-то светской жизнью своего мужа. Тебе знаком Суивнингс, дружище Фокс?

— Вроде бы нет, сэр.

— Зато мне знаком. Года два назад Трой останавливалась там на неделю, чтобы порисовать. Даже на первый взгляд деревенька недурна, а если вглядеться внимательно, то и красива, — сказал Аллейн. — Прямо удивительно: выйдешь вечером пройтись, и так и мерещатся всякие чудеса. Это ведь одна из самых старых деревень в Англии. «Суивнингс» значит «спящий». В этой долине еще в доисторические времена происходили какие-то сражения. Потом там воевали во время восстания Боллингброка и в эпоху гражданских войн. Так что полковник не первый солдат, который пролил кровь в Суивнингсе.

— Это уж у них такой обычай, — загадочно и не без отвращения сказал Фокс. Долгое время они ехали в молчании, прерываемом иногда отрывочными дружескими замечаниями.

— Вот и гроза, — заметил Аллейн.

По лобовому стеклу побежали крупные капли, которые через несколько секунд слились в слепящую пелену дождя.

— Чудная обстановка для работы на месте преступления, — заворчал Фокс.

— Может, в Суивнингсе дождя не было. Впрочем… ах, черт, мы приехали! Это Чайнинг. «Чайнинг» значит, как я понимаю, «зевающий» или «зевака».

— Зевающий и спящий… — повторил Фокс. — Забавное местечко! А на каком это языке, мистер Аллейн?

— Английский язык времен Чосера. Только не очень мне в этом доверяйте. А вся эта округа называется Долина Транса, то есть глубокого размышления. Все эти названия звучат престранно, но так уж сложилось. А вот и полиция.

Они вылезли из машины и вдохнули посвежевший воздух. Дождь барабанил по крышам и тротуарам и водопадом низвергался по водостокам. Аллейн направился к типичному сельскому полицейскому участку, где его приветствовал высокий белобрысый сержант.

— Вы старший инспектор Аллейн, сэр? Я сержант Олифант. Очень рад вас видеть, сэр.

— Это инспектор Фокс, — представил Аллейн своего спутника.

За этим последовали полные достоинства рукопожатия и жалобы, которые за последние годы становились все более обычными в полиции.

— Рук у нас не хватает, — говорил сержант Олифант. — Прямо не знаем, как изворачиваться, когда происходят такие вот истории. Старший констебль мне говорит: «Справимся, Олифант? Может, вызовем ребят из Симинстера и справимся?» И знаете, мистер Аллейн, пришлось мне сказать ему: нет, не справимся.

— Ц-ц-ц, — зацокал языком Фокс.

— Вот именно, мистер Фокс, — сказал Олифант. — Если полицейских нет, то нечего и ввязываться, верно? Единственного моего констебля я оставил на посту у тела. Так что из всего наличного состава остался один я. Может быть, пойдем, мистер Аллейн? На улице, как вы убедились, сыровато.

Аллейн и Фокс сели в машину к сержанту, а Бейли, Томпсон и водитель из Скотленд-Ярда последовали за ними на лондонской машине. По дороге сержант Олифант дал Аллейну деловой отчет. Сэр Джордж Лакландер позвонил Джеймсу Панстону, главному констеблю, который, в свою очередь, около девяти позвонил Олифанту. После этого Олифант и его констебль отправились на Нижний луг, где и обнаружили доктора Марка Лакландера, сестру Кеттл и жену полковника Картаретта. Они сняли с сестры Кеттл краткие показания и попросили ее быть под рукой. Доктор Лакландер, который в присутствии Олифанта осмотрел тело, отправился затем известить о несчастье родственников покойного, взяв с собой сестру Кеттл. Сержант вернулся в Чайнинг и сделал доклад главному констеблю, который принял решение позвонить в Скотленд-Ярд. Полицейский остался на посту у тела со спаниелем полковника Картаретта, поскольку собака упорно не давала себя увести.

— У вас сложилось свое мнение, Олифант? — спросил Аллейн.

Сотрудник отдела уголовного розыска не мог бы задать сельскому полицейскому более тактичного вопроса, и под его действием Олифант расцвел.

— Не сказать чтобы мнение, сэр — ответил он. — Так бы я не сказал. О чем я побеспокоился, так это о том, чтобы все осталось как было. Труп лежит на гальке, с одной стороны полукругом растут ивы, с другой — течет река. Тело лежит на правом боку, вроде как скрючившись, словно полковник стоял на коленях, когда его ударили. Лицо было закрыто шляпой. Когда сестра Кеттл обнаружила труп, она подняла шляпу, а доктор Лакландер снял ее снова, когда исследовал рану на левом виске. Рана здоровущая, — продолжал сержант чуть менее официальным тоном, — как сказал доктор, с рваными краями. Мой полицейский аж позеленел — прежде он имел дело с одними пьянчугами да хулиганами.

Аллейн и Фокс посмеялись, а сержант продолжал:

— Мы искали вокруг с фонарями, но никаких следов оружия не нашли. Я все боялся, как бы нам не наследить.

— Превосходно, — кивнул Аллейн.

— Ну, — сказал сержант Олифант, — нас ведь так инструктировали, сэр, верно?

— Заметили что-нибудь необычное? — спросил Аллейн.

Задать этот вопрос инспектора заставила скорее доброжелательность, чем любопытства и реакция сержанта изумила его. Олифант хлопнул своими веснушчатыми ручищами по рулю и громко фыркнул.

— Необычное! — возопил он. — Ого-го еще бы! Необычное! Послушайте, сэр вы рыбной ловлей увлекаетесь?

— Как сказать… Увлекаюсь, когда есть время. А что?

— Так вот, слушайте, — произнес сержант Олифант, начисто забыв о субординации. — Есть у нас в Чайне жуткая такая рыбина, прямо обалдеть. А тяжеленная какая! А до чего хитра! Осторожная — ужас. А плавает да ныряет с таким важным видом, что прямо сердце заходится. Бывало, всплывет, — говорил сержант Олифант, направляя свою машину вверх по Уоттс-хилл, — хвать наживку и наутек. Так уже три раза было. Один раз, две недели назад, она у покойника-то сорвалась да блесну в зубах уволокла, хотя он был мужчина крепкий. А в другой раз покойный сквайр, сэр Гарольд Лакландер, ее упустил — сам же и признавался, что с подсечкой замешкался. И вот, — прокричал сержант, — и вот она наконец попала на крючок, побилась-побилась и покойный полковник ее вытащил, сэр! И там она и лежит теперь рядом с мертвым телом. Уж я-то пятифунтовую форель от чего угодно отличу. Так вот, если судьба такая — умереть, то более славной смерти не придумаешь. Я имею в виду смерть полковника, а не форели, мистер Аллейн, — заключил сержант Олифант.

Спустившись по Уоттс-лейн вниз в долину, они в пелене дождя въехали в деревню. Олифант притормозил напротив «Мальчишки и Осла». В освещенных дверях стоял человек в макинтоше и твидовой шляпе.

— Это главный констебль, сэр, — сказал Олифант. — Сэр Джеймс Панстон. Он обещал заехать и встретить вас.

— Я хочу переговорить с ним, прежде чем мы двинемся дальше. Подождите минутку.

Аллейн перешел через дорогу и представился. Главный констебль оказался крепким, загорелым мужчиной, который служил раньше старшим комиссаром полиции в Индии.

— Я решил, что мне лучше заехать самому, — сказал сэр Джеймс, — и ознакомиться с обстановкой. Обстановка — хуже некуда. А Картаретт — парень лучше некуда. Понятия не имею, у кого на него был зуб, ну да вы в этом разберетесь! Я отправлюсь с вами. И гнусная же погодка!

Второй автомобиль уже стоял за машиной Олифанта. Бейли, Томпсон и водитель вылезли и привычными, хорошо отработанными движениями выгрузили свое имущество, упрямо не обращая внимания на дождь. Все вместе последовали за главным констеблем и, миновав живую изгородь пустились по неровной дорожке вниз по залитому дождем склону холма. Их фонари высвечивали за стеной ливня мокрые кусты дрока.

— Вот это и есть Речная тропинка, — сообщил главный констебль. — Она идет прямиком через усадьбу Нанспардон и выходит к Нижнему мосту, через который нам нужно будет перейти. Я слышал, что вам звонила старая леди.

— Да, звонила, — сказал Аллейн.

— Что ни говорите, повезло нам, что вас сюда прислали. Иначе она никому бы не дала покоя.

— Не пойму, при чем она тут?

— В сущности ни при чем. С тех пор как леди Лакландер появилась в Нанспардоне, она взвалила на свои плечи управление Чайнингом и Суивнингсом. Местным жителям это почему-то пришлось по вкусу. Возможно, сработали феодальные инстинкты. Они, знаете ли, сохраняются в глухомани. Суивнингс как раз такая глухомань, и Гермиона, леди Лакландер устроила здесь все так, как пожелала.

Сэр Джеймс продолжал рассказывать о местных делах, пока они, хлюпая в мокрой траве, спускались по скользкому склону. Он поведал Аллейну о семействе Картареттов и их соседях, особенно выпукло обрисовав саму леди Лакландер.

— Вот вам вкратце местные сплетни, — сказал сэр Джеймс. — Все друг друга знают, и так продолжается целые столетия. Биржевые маклеры в Суивнингсе не селились. Лакландеры, Финны, Сайсы и Картаретты из поколения в поколение живут в своих родовых гнездах. И близко друг с другом знакомы, хотя в последние годы, по-моему, между Лакландерами и стариной Финном возник холодок. Кстати, уж коли об этом зашла речь, Морис Картаретт разругался с Финном из-за рыбалки или что-то в этом роде. Правда, сам Октавиус слегка того… Со всеми ссорится. С другой стороны, Картаретт был очень милым, приятным человеком. Чересчур, правда, чопорным и чертовски вежливым, особенно с теми, кто ему не нравился или с кем он поцапался. Не то чтобы он нарывался на ссоры… Отнюдь. Я, кстати, слышал, — продолжал сэр Джеймс, — что между Картареттом и этим ослом Джорджем Лакландером наметилось некоторое охлаждение. Ну да что там! А вот и мост…

Переходя через мост, они услышали, как дождь лупит по поверхности реки. На той стороне их ноги сразу увязли в грязи. Они свернули налево, на неровную тропинку. В башмаках у Аллейна чавкала вода, с полей шляпы текли струйки.

— Надо же было начаться такому ливню, — сокрушался главный констебль. — Плакали наши улики.

Мокрая ветка ивы хлестнула Аллейна по лицу. Справа от них, на холме, светились окна трех домов. Впрочем, когда по пути попадались деревья и кусты, холм терялся за ними.

— Из тех домов видно место преступления? — спросил Аллейн.

Сержант Олифант ответил:

— Нет, сэр. Мешает ивняк и деревья, растущие перед домами. Оттуда видно только отрезок берега за мостом и чуть ниже.

— Это ведь участок мистера Данберри-Финна? — спросил главный констебль. — Там, за мостом?

— Мистера Данберри-Финна? — насторожился Аллейн.

— Если полностью, то мистера Октавиуса Данберри-Финна. На первой части своей фамилии он и сам не настаивает. Это тот самый местный чудак, о котором я вам рассказывал. Он живет вон в том доме, на самом верху. У нас в Суивнингсе нет деревенского дурачка, зато есть злобный старый джентльмен. Это куда шикарнее, — скривился сэр Джеймс.

— Данберри-Финн, — повторил Аллейн. — Он как-то связан с Лакландерами?

Сер Джеймс лаконично ответил:

— Все они живут в Суивнингсе, вот и все.

Его голос зазвучал менее уверенно, так как он ступил в заросли камыша. Где-то поблизости раздавался душераздирающий вой собаки, и чей-то низкий голос уговаривал ее замолчать: «Да замолчи же наконец!» Впереди показался свет.

— Пришли, — сказал сэр Джеймс. — Это вы, Гриппер?

— Так точно, сэр, — ответил низкий голос.

В свете фонарей заблестел форменный плащ полицейского.

— Собака все не унимается, — заметил сержант.

— Так точно, мистер Олифант. Я ее тут привязал.

Свет фонаря высветил Скипа, привязанного носовым платком к иве.

— Привет, старина, — сказал Аллейн.

Все остальные ждали, пока он выберется из зарослей. Полицейский придержал мокрую ветку, чтобы она не хлестнула Аллейна по лицу.

— Здесь придется пригнуться, сэр.

Аллейн наконец выбрался из кустарника. Его фонарь моргнул и почти сразу уткнулся в блестящую от дождя горку.

— Мы прикрыли его, — объяснил сержант, — когда стал собираться дождь.

— Хорошо.

— И постарались как можно лучше закрыть землю вокруг тела. Кирпичами и досками вон от того сарая. Да на беду вода все-таки подтекла под низ.

Аллейн сказал:

— Ничего. Лучшего ожидать не приходится. Думаю, прежде чем мы подойдем поближе, надо сделать фотографии. Вперед, Бейли. Вы уж постарайтесь. Сначала снимите тело так, как есть, потом откройте его и снова сфотографируйте. Со всеми подробностями, а то дождь все смоет до утра. Хотя, кажется, скоро развиднеется.

Они вслушались: в зарослях капли падали с мокрых деревьев, но дождь перестал барабанить, и к тому времени, когда Бейли установил свой аппарат, белесая луна снова осветила долину.

Когда Бейли, пользуясь вспышкой, закончил фотографировать место преступления и прикрытое брезентом тело, он снял брезент и снова сфотографировал труп с разных точек, сперва с твидовой шляпой на лице, а потом — без нее. Отдельно он сфотографировал лицо полковника Картаретта, и при свете магния сверкнули в ночи его поднятые брови и поджатые губы. Только когда все это было сделано, Аллейн, осторожно ступая, подошел ближе, наклонился над телом и осветил своим фонарем рану.

— Рану нанесли острым орудием? — спросил Фокс.

— Да, — кивнул Аллейн. — Конечно, рана глубокая. Но можно ли нанести ее острым орудием, дружище Фокс? Не стоит гадать, пока не узнаем, чем его убили.

Он перевел фонарь с лица полковника на что-то, серебристо блеснувшее в траве рядом, у самой реки.

— А это и есть Старушенция? — шепнул он.

Главный констебль и сержант Олифант в знак подтверждения дружно закивали. Свет фонаря переместился на сведенные вместе руки полковника. В одной из них он сжимал пучок травы.

— Трава срезана, — сказал Аллейн. — Он хотел завернуть в нее форель. Вот нож, а вот корзина для рыбы.

— Мы тоже так подумали, сэр, — согласился сержант.

— Вот так рыбина! — сказал главный констебль, и в голосе его невольно прозвучали нотки зависти.

Аллейн спросил:

— Как выглядело это место перед дождем?

— Как видите, сэр, — заговорил сержант, — тут по большей части галька. В ивняке ничего не видно — там земля совсем сухая. На берегу, где он ловил рыбу, почва мягче, и мы вроде бы нашли там следы покойного и еще пару отпечатков на почве, рядом с тем местом, где он упал, но больше я ничего не обнаружил, да мы и не особенно искали, чтобы не затоптать то немногое, что сохранилось.

— И правильно. Пойдет еще дождь до утра?

Трое местных полицейских вышли на открытое пространство и посмотрели на небо.

— Полагаю, что нет, сэр, — сказал сержант.

— Прояснилось, — согласился с ним басовитый констебль.

— Небо чистое, — произнес сэр Джеймс Панстон.

— Тогда снова закройте тело, сержант, и оставьте здесь пост до утра. Есть у нас какие-нибудь подсказки насчет времени убийства? Кто-нибудь проходил этой дорогой?

— Сестра Кеттл, сэр, она его и нашла. Потом с ней пришел сюда молодой доктор Лакландер, чтобы осмотреть труп. Он говорил, что немного раньше шел через долину и переходил через мост. Больше мы ни с кем не беседовали.

— Глубокая здесь река? — спросил Аллейн.

— Футов пять будет, — сказал сержант Олифант.

— Вот как? Тело лежит на правом боку, почти параллельно течению реки и лицом к ней. Футах в двух от края берега. Голова — по течению, ноги — в сторону моста. Рыба лежит у самой воды, рядом с пучком травы, которую убитый срезал, чтобы завернуть свой улов. Рана — на левом виске. Я полагаю, что он сидел на корточках в двух футах от воды и собирался завернуть рыбу в траву. Если, как указывают отпечатки у его ног, в этом положении ему был нанесен удар и он упал так, как лежит сейчас, должно было случиться одно из двух, не так ли, дружище Фокс?

— Либо, — флегматично произнес Фокс, — его повалил на землю левша, стоявший у него за спиной, либо правша, стоявший перед ним, причем на расстоянии не менее трех футов.

— Но в таком случае нападающий, — сказал Аллейн, — должен был находиться на поверхности реки, примерно в двенадцати дюймах от берега. Что звучит не так уж глупо, как может показаться! Хорошо, продолжим. Что у нас дальше?

Главный констебль, который до этого слушал молча, теперь сказал:

— Насколько я понимаю, в Хаммере вас ждет целая толпа возможных свидетелей. Хаммер — это дом Картаретта на Уоттс-хилл. Если вы не против, Аллейн, я с вами не пойду. Делать мне там нечего. Когда я вам понадоблюсь — я буду в пяти милях от вас, в Тарретсе. Я, конечно, буду счастлив помочь, но вы, разумеется, сами предпочтете, чтобы вас оставили в покое. Сужу по себе. Кстати, в «Мальчишке и Осле» предупреждены, что вам, вероятно, понадобятся места, чтобы провести там остаток ночи. Ваша комната — у лестницы. Если вы оставите записку, вам подадут завтрак. Спокойной ночи.

И не успел Аллейн сказать «спасибо», как сэр Джеймс удалился.

Сержант повел Аллейна и Фокса в Хаммер. Аллейну удалось добиться послушания от спаниеля Скипа, и после одного или двух фальстартов, сопровождавшихся подвыванием, пес побежал за ними. Чтобы не заблудиться в зарослях, они светили перед собой фонарями. Внезапно Олифант, шедший впереди, яростно выругался.

— Что такое? — испуганно спросил Аллейн.

— Боже милостивый! — воскликнул Олифант. — Я уж решил, что кто-то на меня смотрит. Господи, да вы только поглядите!

Дрожащей рукой он направил фонарь на мокрую листву. Невысоко, на уровне человеческих глаз заблестели два светящихся кружка.

— Сюрреалистические изыски, — пробормотал Аллейн. — В глухой провинции.

Он навел свой фонарь, и они увидели очки, повисшие на сломанной веточке.

— Сорвем же этот плод с осторожностью и благодарностью, — произнес Аллейн и завернул очки в свой платок.

Теперь луна озаряла мост и отбрасывала чернильную тень на сломанный сарай и на ялик, превращая пейзаж в подобие гравюры. В ее мерцании покачивались, как в романтической сказке, высокие камыши, и река казалась заколдованной.

По Речной тропинке они поднимались на Уоттс-хилл. Скип начал повизгивать и завилял хвостом. Через минуту они увидели причину его волнения — большую полосатую кошку, которая при ярком лунном свете сидела на тропинке и умывалась. Спаниель припал к земле и странно зафырчал. Томазина Твитчетт, а это была именно она, бросила на него недружелюбный взгляд, легла на спинку у ног Аллейна и завороженно замурлыкала. Аллейн любил кошек. Он наклонился к ней и понял, что Томазина не прочь забраться к нему на руки. Он поднял ее. Она потерлась мордочкой о его грудь и потянулась к его лицу.

— Голубушка моя, — сказал Аллейн, — да ты поужинала рыбкой.

Хотя в ту минуту он этого не сознавал, Аллейн совершил открытие чрезвычайной важности.

Глава пятая

ХАММЕР-ФАРМ

1

На подступах к Хаммер-фарму Аллейн увидел, что три усадьбы на Уоттс-хилл были отделены от нижней части склона рощами, которые, как уже говорил ему сержант, заслоняли вид на берега Чайна за Нижним мостом. Окаймленная деревьями, Речная тропинка поднималась вверх, и от нее отходили дорожки, ведущие к трем домам. Сержант свернул на первую из них. Томазина Твитчетт выпрыгнула из рук Аллейна и, мяукнув что-то неразборчивое, исчезла во тьме.

— Это одна из кошек мистера Финна, — сказал сержант Олифант. — Он у нас страсть как любит кошек.

— Вот как? — сказал Аллейн и понюхал свои пальцы.

Перед ними показался дом, за занавешенными окнами которого горел свет.

— Это уже давно никакая не ферма, — пояснил сержант. — Нынешняя хозяйка тут все здорово переделала.

Скип тявкнул и бросился вперед. Занавеска отдернулась, открылась дверь, и на террасу вышел Марк Лакландер, а за ним Роза.

— Скип! — окликнула Роза. — Скип!

Пес взвизгнул и бросился к ней. Девушка со слезами наклонилась над ним и взяла его на руки.

— Не надо, дорогая, — сказал Марк. — Он мокрый и весь в грязи. Не надо!

Аллейн, Фокс и сержант Олифант остановились. По другую сторону лужайки Марк и Роза подняли глаза и при лунном свете увидели трех полицейских в мокрых блестящих плащах и в надвинутых на глаза шляпах. Минуту все стояли молча, а затем Аллейн, сняв шляпу, пересек лужайку и приблизился к Марку и Розе. Роза стояла в ожидании. На ее льняной юбке были заметны следы собачьих лап.

— Мисс Картаретт? — осведомился Аллейн. — Мы из отдела уголовного розыска. Моя фамилия Аллейн.

Роза была хорошо воспитанной девушкой, и ей было свойственно чувство собственного достоинства. Она пожала Аллейну руку и представила его Марку. Аллейн подозвал Фокса, а сержант Олифант, не называясь, дошел до конца дорожки и остановился у террасы.

— Пожалуйста, зайдите в дом, — сказала Роза, а Марк добавил:

— Там моя бабушка, мистер Аллейн, и мой отец. Он известил местную полицию.

— А сестра Кеттл?

— Она тоже там.

— Великолепно. Пойдемте, мисс Картаретт!

Аллейн и Фокс сняли свои мокрые плащи и шляпы и оставили их на скамейке.

Роза привела их в гостиную, где Аллейна ожидала необычная мизансцена. Грузная фигура леди Лакландер, одетая в черное, еле умещалась в кресле. Аллейну бросилось в глаза, что на одну из ее удивительно маленьких ножек был надет бархатный башмачок с пряжкой, а на другую — мужской шлепанец. Китти Картаретт возлежала на диване, свесив ногу, обтянутую черным вельветом. В одной руке у нее был мундштук с сигаретой, в другой — рюмка, а рядом стояла полная окурков пепельница. По лицу Китти было видно, что она недавно плакала, однако она уже успела привести себя в порядок, и, хотя руки ее еще дрожали, Китти уже в достаточной мере владела собой. Между двумя женщинами, столь разительно не похожими друг на друга, на ковре перед камином стоял с выражением чрезвычайной неловкости на лице благообразный сэр Джордж Лакландер и потягивал виски с содовой. В отдалении удобно расположилась на низком табурете сестра Кеттл, возвращенная в гостиную из холла, где раньше она пребывала в уединении.

— Здравствуйте, — сказала леди Лакландер, открыв лорнет и наставив его на Аллейна. — Добрый вечер. Вы ведь Родерик Аллейн? Мы с вами не встречались с тех пор, как вы ушли из министерства иностранных дел, а ведь это не вчера было. Сколько же лет прошло? И как поживает ваша матушка?

— Лет прошло столько, что не хочется вспоминать, а матушка для ее возраста чувствует себя хорошо, — ответил Аллейн, пожимая мягкую, как вата, руку.

— Для какого возраста? Она ведь на пять лет моложе меня. А я ни на что не жалуюсь, кроме ожирения. Китти, это Родерик Аллейн. Это миссис Картаретт, а это мой сын Джордж.

— Честь имею, — холодно поклонился Джордж.

— А это мисс Кеттл, наша медицинская сестра. — И леди Лакландер перевела взгляд на Фокса. — Добрый вечер.

— Добрый вечер, миледи, — безмятежно ответил Фокс.

— Это инспектор Фокс, — представил его Аллейн.

— Ну, чего же вы от нас ожидаете? Располагайте нами, — любезно добавила леди Лакландер.

Аллейн подумал: «Надо брать ситуацию под контроль. Эта старая леди что-то задумала». Он обернулся к Китти Картаретт.

— Мне очень жаль, — произнес Аллейн, — что я явился к вам по горячим следам события, которое было для вас страшным ударом. Боюсь, что в таких случаях полицейское расследование — большое испытание. Если позволите, миссис Картаретт, я начну с вопроса: сложилось ли у вас, — он окинул взглядом комнату, — я имею в виду вас всех, какое-то мнение об этом деле?

Наступило молчание. Аллейн посмотрел на Китти Картаретт, а потом перевел глаза на Розу, которая стояла в углу, рядом с Марком.

Китти сказала:

— Пока я не могу ни в чем разобраться: все это кажется таким неправдоподобным.

— А у вас есть свое мнение, мисс Картаретт!

— Нет, — ответила Роза. — Нет! Не могу себе представить, что кто-то, кто знал его, мог желать ему смерти.

Джордж Лакландер откашлялся. Аллейн посмотрел на него.

— Я… э… — произнес Джордж. — Лично я… э… полагаю, что его убил какой-то бродяга. Кто-нибудь посторонний. Не местный. Вообще это все невероятно.

— Ясно, — промолвил Аллейн. — Следующий вопрос: известно ли, кто был поблизости от полковника Картаретта, скажем, в течение двух последних часов… Было, кажется, без пяти девять, когда вы его обнаружили, сестра Кеттл?

— А как это понимать — «поблизости»? — спросила леди Лакландер.

— В поле видимости или слышимости.

— Тогда я была поблизости, — сказала леди Лакландер. — Я договорилась встретиться с ним в восемь часов, но он пришел на двадцать минут раньше. Наша встреча состоялась на берегу реки напротив ивняка, в котором, насколько мне известно, его потом нашли.

Фокс, незаметно примостившись у пианино, вел записи. Хотя леди Лакландер сидела к нему спиной, она, казалось, ощутила, чем он занят. Она грузно развернулась в своем кресле и молча посмотрела на полицейского.

— Ну что же, — сказал Аллейн, — это, по крайней мере, какая-то зацепка. Если позволите, мы вернемся к ней позже. Известно ли кому-нибудь хоть что-то относительно передвижений полковника Картаретта после этой встречи, которая продолжалась… Сколько? Как по-вашему, леди Лакландер?

— Около десяти минут. Помнится, когда Морис Картаретт ушел, я посмотрела на часы. Перейдя через Нижний мост, он свернул налево и скрылся в ивняке. Было без девяти минут восемь. Я собрала свои вещи и оставила их, чтобы лакей потом их забрал, а сама пошла домой. Я писала этюд у реки.

— Итак, без девяти минут восемь? — повторил Аллейн.

Китти сказала:

— Я его не видела, но… Видимо, я проходила неподалеку, когда возвращалась с площадки для гольфа. Насколько я помню, домой я пришла в пять минут девятого.

— Где эта площадка для гольфа?

— В Нанспардоне, — вмешался Джордж Лакландер. — В тот вечер мы с миссис Картаретт играли там в гольф.

— А, верно! Это та площадка над рекой, на противоположном берегу?

— Да, правда, большая часть площадки расположена по другую сторону холма.

— Но вторая метка, — заметил Марк, — находится на этой стороне.

— Понятно. Вы вернулись домой через Нижний мост, миссис Картаретт?

— Да, по Речной тропинке.

— Значит, вы должны были видеть заросли ивняка?

Китти прижала пальцы к вискам.

— Да, вроде бы так. Но его там, видимо, не было. Если бы он был там, я наверняка его заметила бы. К тому же, — добавила Китти, — я вообще не смотрела в ту сторону. Я поглядывала вверх по течению, смотрела, нет ли где… — она посмотрела на Джорджа Лакландера, — нет ли где мистера Финна, — проговорила она.

Наступило молчание, и Аллейн почувствовал, как все Лакландеры напряглись. Каждый из них подался вперед, но вовремя остановился.

— Мистера Данберри-Финна? — переспросил Аллейн. — И что же, увидели вы его?

— Нет. Он, должно быть, отправился домой или скрылся за излучиной.

— Он что, ловил рыбу?

— Да.

— Не рыбак он, а браконьер! — взорвался Джордж Лакландер. — Да-да, браконьер!

Марк и его бабушка с трудом удержались от восклицаний.

— Вот как? — спросил Аллейн. — Почему вы так думаете?

— Мы видели его. Нет, мама, я обязательно расскажу. Мы видели его, когда стояли у второй метки. Ему принадлежит участок берега за мостом, по одну сторону от моего участка, а Морису Картаретту принадлежит, — простите, Китти, — принадлежал участок по другую сторону. И вот, вообразите, мы увидели, как он нарочно забрасывает удочку на правом берегу, у моста, так, чтобы течение отнесло поплавок ниже — на участок Картаретта.

Леди Лакландер хохотнула. Джордж с ужасом, словно глазам своим не веря, посмотрел на нее. Марк произнес:

— Не может быть! Да как он посмел!

— Удивительная подлость! — продолжал Джордж. — Сознательная низость! И, черт побери, поплавок встал над той самой заводью, где прячется Старушенция. Я видел это собственными глазами! Не так ли, Китти? Такой субъект не заслуживает уважения, не заслуживает! — повторил он с такой яростью, что Аллейн насторожился, а сам Джордж смутился.

— Когда же был совершен этот бесчестный поступок? — осведомился Аллейн.

— Не знаю.

— А когда вы начали играть в гольф?

— В половине седьмого. Нет-нет! — воскликнул Джордж поспешно и побагровел. — Нет! Позже. Часов в семь.

— Значит, вы должны были оказаться у второй метки не позднее четверти восьмого?

— Да, что-то около этого.

— Вы это подтверждаете, миссис Картаретт?

Китти ответила:

— В общем, да.

— А мистер Финн вас видел?

— Нет, куда ему! Он был поглощен своим браконьерством, — ответил Джордж.

— Почему ты не остановил его? — спросила леди Лакландер.

— Я бы, конечно, так и поступил, мама, но Китти убедила меня этого не делать. Мы в негодовании удалились, — с праведным гневом произнес Джордж.

Китти открыла было рот, но тут же закрыла его, а Джордж еще сильнее побагровел.

— А вы, леди Лакландер, — обратился к ней Аллейн, — были заняты рисованием? Где именно?

— В небольшой ложбинке, на левом берегу, ниже моста.

— Рядом с зарослями ольхи?

— Вы, я вижу, весьма наблюдательны. Именно там. Я видела моего сына и миссис Картаретт, — угрюмо добавила леди Лакландер, — через просветы в листве.

— Но вы не видели, как браконьерствует мистер Финн?

— Нет, — ответила леди Лакландер, — зато кое-кто другой видел.

— Кто же?

— Не кто иной, — сказала леди Лакландер, — как сам несчастный Морис Картаретт. Он все видел, и, скажу я вам, они зверски поругались.

Будь Лакландеры людьми другой породы, подумал Аллейн, они бы куда яснее выразили те чувства, которые в эту минуту, как ему показалось, ими овладели. Судя по кое-каким незначительным признакам, он убедился, что Марк испытал скорее облегчение, чем удивление, в то время как его батюшка пережил и то и другое. Роза казалась озабоченной, Китти — безразличной. Как ни странно, первой высказалась сестра Кеттл.

— Сколько шуму из-за какой-то рыбы! — заметила она.

Посмотрев на нее, Аллейн подумал: «Когда я начну беседовать с ними по отдельности, надо будет начать с сестры Кеттл».

Вслух он произнес:

— Откуда вам известно, леди Лакландер, что они поругались?

— Во-первых, потому что я все слышала, во-вторых, потому что Морис явился ко мне, после того как они разошлись. Вот откуда, почтеннейший.

— Что же там произошло?

— Как я поняла, Морис Картаретт спустился к реке, чтобы порыбачить после разговора со мной. Он вышел из своей рощицы и увидел, что Окки Финн занят своими неблаговидными делишками у моста. Морис подкрался к нему сзади и застал Финна на месте преступления, как раз когда тот вытащил Старушенцию на берег. Меня они не заметили, — пояснила леди Лакландер, — потому что я сидела в ложбинке на другом берегу. Честно говоря, если бы они знали, что я рядом, они бы не стали распускать языки. Мне показалось, что дело дошло до рукопашной. Я слышала, как они топчутся там, на мосту. Я уже подумывала, не встать ли мне, чтобы явиться им на манер какого-то довольно-таки увесистого божества и унять их, но тут Финн заорал, что Морис может подавиться своей такой-разэтакой рыбой, а Морис отвечал, что скорее умрет, чем к ней притронется.

На мгновение ужас появился в глазах леди Лакландер. Казалось, она услышала, как хор голосов отвечает ей: «Но он и впрямь умер!» Она резко взмахнула руками и торопливо продолжала:

— Раздался звук, словно что-то мокрое и тяжелое упало на землю. Морис сказал, что обратится в суд, а Финн ответил, что в таком случае добьется, чтобы у Мориса отобрали собаку, которая гоняется за его, Финна, кошками. На этом они расстались. Морис в бешенстве поднялся на пригорок и тут увидел меня. Финн же, насколько мне известно, в ярости бросился к себе, в Джейкобс-коттедж.

— Значит, рыба перешла к полковнику Картаретту?

— Нет. Я же сказала вам: он отказался ее брать. И оставил форель там, на мосту. Я видела ее по дороге домой. Насколько я знаю, она так там и лежит.

— Рыба лежит рядом с телом полковника, — ответил Аллейн. — И вопрос теперь в том, кто ее туда положил.

2

На этот раз наступило долгое, ничем не нарушавшееся молчание.

— Может, он вернулся и взял ее оттуда, — неуверенно предположил Марк.

— Нет, — твердо сказала Роза.

Все повернулись к ней. Лицо Розы еще сохраняло следы слез, голос ее дрожал. После появления Аллейна она почти все время молчала, и он подумал было, что она слишком потрясена, чтобы принимать участие в разговоре.

— Нет? — негромко переспросил он.

— Папа бы так не поступил, — проговорила Роза. — Это не в его духе.

— Это правда, — согласилась Китти. — Это на него не похоже.

И она всхлипнула.

— Извините, — проговорил Марк. — Я сказал глупость. Конечно, вы правы. На полковника это не похоже.

Роза бросила на Марка один взгляд и этого было достаточно для Аллейна, чтобы разобраться в их взаимоотношениях. «Значит, они любят друг друга, — подумал он. — И если только я не утратил зоркости, его папаша неравнодушен к ее мачехе. Теплая компания».

Обратившись к леди Лакландер, он спросил:

— После его ухода вы еще долго оставались там?

— Нет. Мы поговорили минут десять, а потом Морис, как я вам уже говорила, перешел мост и скрылся в ивняке на правом берегу.

— Какой дорогой вы вернулись домой?

— Через рощу, а оттуда — в Нанспардон.

— Вы видели по пути, что происходит в ивняке?

— Разумеется. На полдороге я остановилась отдышаться, посмотрела вниз и увидела Мориса. Он забрасывал удочку.

— Это было около восьми?

— Да.

— Вы, кажется, сказали, что оставили там свои вещи?

— Да.

— Скажите, пожалуйста, кто их оттуда забрал?

— Кто-то из слуг, может быть, лакей Уильям.

— Нет, — вмешался Марк. — Нет, бабушка, их забрал я.

— Ты? — удивилась леди Лакландер. — А что ты там… — Но тут она замолчала. Марк сразу ответил, что после врачебного визита в деревню он отправился в Хаммер поиграть в теннис и оставался там примерно до десяти минут девятого. Домой он возвращался по Речной тропинке и, подойдя к Нижнему мосту, увидел лежащие в беспорядке на пригорке сиденье-трость, табуретку и этюдник. Он отнес их в Нанспардон, как раз когда лакей собирался отправиться за ними. Аллейн спросил Марка, не видел ли он на мосту форели. Марк сказал, что не видел, после чего его бабушка взволнованно воскликнула:

— Как же ты ее не видел, Марк?! Огромная рыбина с открытым ртом — она лежала там, где ее бросил Окки Финн. На мосту, мой мальчик. Ты не мог ее не заметить.

— Рыбы там не было, — ответил Марк. — Извини, бабушка, но, когда я шел домой, ее там не было.

— Миссис Картаретт, — обратился Аллейн к Китти, — вы ведь должны были проходить через Нижний мост через несколько минут после того, как леди Лакландер отправилась домой?

— Верно, — кивнула Китти. — Мы видели, как леди Лакландер входит в рощицу, когда проходили мимо второй метки.

— А сэр Джордж, значит, в свою очередь, пошел домой через ту же рощу, а вы спустились вниз по Речной тропинке?

— Правильно, — мрачно ответила Китти.

— Видели вы эту пресловутую форель на Нижнем мосту?

— Увы, нет.

— Итак, не раньше чем без десяти восемь и не позже чем в десять минут девятого кто-то взял форель и отнес ее в ивняк. Вы все согласны, что полковник Картаретт не мог передумать и не вернулся за рыбой сам? — спросил Аллейн.

Джордж насупился и ответил, что понятия не имеет, а леди Лакландер сказала, что, судя по словам самого полковника Картаретта, его ничто не могло бы заставить даже прикоснуться к этой форели. Аллейн же подумал: «Если уж Картаретт прикоснуться к ней не мог, то тем более он не стал бы заворачивать рыбу в траву, чтобы потом положить ее к себе в корзину, а ведь как раз этим он и был занят в момент убийства».

— Надеюсь, никто не спорит, что это и была пресловутая Старушенция? — спросил Аллейн.

— Никто, — кивнул Марк. — Других таких в Чайне не водится. Это бесспорно.

— Кстати, вы не смотрели в сторону ивняка, когда поднимались по склону холма к роще?

— Что-то не помню. Вряд ли — я тащил на себе бабушкино имущество, и я не…

В эту минуту Китти Картаретт вскрикнула.

Крик был негромким, он оборвался почти сразу. Китти, привстав с дивана, смотрела на что-то за спиной Аллейна. Она зажала рот руками, глаза ее расширились, брови поднялись. Аллейн обратил внимание на ее развитые надбровные дуги.

Все обернулись и посмотрели туда, куда был устремлен взгляд Китти, но увидели только незавешенную дверь на террасу, в стеклах которой отражалась ярко освещенная комната и их испуганные лица.

— Снаружи кто-то есть, — прошептала Китти. — Только что в окно заглядывал какой-то мужчина, Джордж!

— Милая, — обратилась к ней леди Лакландер, — это было просто отражение Джорджа. Там никого нет.

— Нет, нет!

— Наверное, это сержант Олифант, — сказал Аллейн. — Мы ведь оставили его снаружи. Фокс!

Фокс уже шел к дверям, но тут в стекле появилась фигура мужчины. Фигура двигалась неуверенно, то приближалась, то удалялась. Китти тихонько ойкнула. Фокс уже взялся за ручку двери, когда снаружи зажегся фонарь сержанта Олифанта и осветил гостя. На смертельно-бледное лицо свисала кисточка ночного колпака. Фокс отворил дверь.

— Прошу извинить меня за непрошенное вторжение, — произнес мистер Данберри-Финн. — Я ищу рыбу.

3

Поведение мистера Финна было загадочным. Казалось, свет в комнате ослепил его. Он сощурился и наморщил нос, что придало ему надменный вид, разительно не соответствовавший его крайней бледности и дрожащим рукам. Финн покосился на Фокса, а потом обвел взглядом остальных.

— Боюсь, что я некстати, — сказал он. — Я и не подозревал… Я, собственно, хотел увидеться… — Его кадык яростно дернулся… — увидеться… — повторил он, — с полковником Картареттом.

И на лице мистера Финна заиграла чрезвычайно странная улыбка.

Китти издала неопределенное восклицание, а леди Лакландер заговорила: «Мой дорогой Октавиус…» Но, оборвав обеих, Аллейн встал на пути мистера Финна.

— Вы сказали, сэр, — обратился к нему Аллейн, — что ищете рыбу?

Мистер Финн ответил:

— Простите, я, кажется, не имел чести… — И всмотрелся в лицо Аллейна. — А может быть, мы и знакомы… — вымолвил он.

Финн, прищурившись, посмотрел на Фокса. Фокс принадлежал к той, редкой ныне, породе детективов, профессию которых можно было определить с первого взгляда. Он был крупным, седовласым мужчиной с блестящими глазами.

— Вот с вами, — заметил мистер Финн и хихикнул, — с вами я наверняка не имею чести быть знакомым.

— Мы из полиции, — сообщил ему Аллейн. — Полковник Картаретт убит, мистер Финн. Вы ведь мистер Октавиус Данберри-Финн, верно?

— Ах, какой ужас! — воскликнул мистер Финн. — Дорогая миссис Картаретт! Дорогая мисс Роза! Я потрясен. ПОТРЯСЕН! — повторял мистер Финн, широко раскрыв глаза.

— Вы бы вошли, Окки, — сказала леди Лакландер. — Полиции нужно поговорить с вами.

— Со мной?! — воскликнул мистер Финн и вошел в комнату, а Фокс закрыл за ним дверь.

Аллейн обратился к мистеру Финну:

— Я хотел бы переговорить с вами, сэр. По правде сказать, настало время побеседовать с каждым по отдельности, но для начала я хотел бы, чтобы мистер Финн сообщил нам, что за рыбу он разыскивает. — Он поднял руку, так что если кто-то и хотел заговорить, молчание не было нарушено. — Прошу вас, мистер Финн, — сказал Аллейн.

— Я так расстроен, так потрясен вашим сообщением…

— Ужасно, не так ли? — кивнул Аллейн. — А что же насчет рыбы?

— Насчет рыбы? Эта рыба, сэр, является или являлась великолепным экземпляром форели. Эта рыба — прославленная рыба. Всем форелям форель. Царица рыбьего царства. И я, да будет вам известно, поймал ее.

— Где? — спросила леди Лакландер.

Мистер Финн поморгал.

— Выше Нижнего моста, сударыня, — ответил он. — Чуть выше.

— Ты врешь, Октавиус! Ты вел себя как браконьер! — возопил Джордж. — Ты поймал Старушенцию ниже моста. Мы тебя видели, когда стояли у второй метки.

— Матушки мои, Джордж, — побелев, сказал мистер Финн. — Что за крик?!

Фокс незаметно отошел в угол и занялся записями.

— Что за тон, — продолжал мистер Финн, отвесив поклоны Китти и Розе, — что за тон в доме покойного! Право, Джордж, это нехорошо!

— Черт! — взревел Джордж, но тут вмешался Аллейн.

— Что случилось с вашим уловом? — спросил он мистера Финна.

Мистер Финн набрал полную грудь воздуха и затараторил.

— Окрыленный триумфом, — произнес он дрожащим голосом, — я решил подняться выше по реке. Поэтому я положил мою пленницу на том самом месте, где поймал ее, то есть выше, повторяю, выше моста. Вернувшись туда значительно позже, — насколько позже, сказать не могу, так как был не при часах, — но намного позже, я подошел к тому самому месту, где должна была лежать Королева рыб и… — Он взмахнул рукой, и тут стало ясно видно, что она дрожит. — …Форель исчезла! Пропала! Не оставив ни следа! Сгинула!

— Послушайте, Окки… — начала было леди Лакландер, но ее остановил Аллейн.

— Прошу вас, леди Лакландер, — воскликнул он и, когда она взглянула на него, добавил: — Пожалуйста!

Пухлыми ручками она подперла свои многочисленные подбородки.

— Хорошо, — сказала она. — В конце концов, я сама вас вызвала. Продолжайте.

— Что же вы сделали, — спросил мистера Финна Аллейн, — когда обнаружили, что рыба пропала?

Мистер Финн пристально посмотрел на него.

— Что? — повторил он. — А что мне было делать? Становилось темно. Я поискал еще у моста, но безуспешно. Форель исчезла. Я вернулся домой в глубочайшем разочаровании.

— И вы оставались дома на протяжении четырех часов? Сейчас пять минут второго. Почему вы пришли сюда в такой час, мистер Финн?

Поглядев на Финна, Аллейн подумал: «Ну, к этому вопросу он готов».

— Почему? — воскликнул мистер Финн и развел дрожащие руки в стороны. — Я вам объясню, уважаемый сэр. Доведенный почти до самоубийства потерей этой гигантской рыбины, я не находил покоя на своем ложе. Я попытался смежить очи, но меня преследовали горе и разочарование. Я пытался читать, пытался беседовать с моими домочадцами — я говорю о моих кошках, сэр, — пытался слушать нудные шутовские передачи по радио. Но, увы, все было напрасно: я был полностью поглощен мыслями о Гигантской Рыбе. Три четверти часа тому назад или около того я решил поискать облегчения в прогулке и спустился вниз по Речной тропинке. Выйдя из рощи этого головореза Сайса, я приметил освещенные окна. Услышал голоса. Зная, — выпалил Финн, — что несчастный Картаретт, мой коллега по рыбной ловле, не мог не заинтересоваться, я… Милейшая леди Лакландер, почему вы на меня так смотрите?

— Окки! — воскликнула леди Лакландер. — Из Скотленд-Ярда эти полицейские или нет — но скрывать то, что знаю, я больше не могу. Я ведь была совсем рядом, когда вы поругались с Морисом Картареттом. Более того, за несколько минут до этого жена полковника и Джордж видели, как вы браконьерствовали на чужом участке. Я слышала, как кто-то — вы или Морис — бросил форель на мост. Я слышала, как вы, осыпая друг друга бранью, разошлись. Более того, Морис явился прямиком туда, где я сидела и рисовала, и все мне рассказал. А теперь, дорогой мой Родерик Аллейн, можете злиться на меня сколько хотите, но я просто не могла позволить, чтобы эта бессмыслица продолжалась хоть секундой дольше.

Мистер Финн заморгал и зашлепал губами.

— Помнится, мы с покойной женой, — сказал он, — часто повторяли, что противоречить Лакландерам не следует.

Аллейн и Фокс посмотрели на него, прочие отвернулись.

— Мистер Финн, — сказал Аллейн, — вы, кажется, обычно носите очки?

Мистер Финн сделал пальцами странное движение, словно хотел поправить очки. На мгновение его рука прикрыла и красную полоску на переносице, и румянец, выступивший у него на щеках.

— Не всегда, — ответил он. — Только когда читаю.

Леди Лакландер хлопнула руками по ручкам кресла.

— Вот что, — сказала она, — все, что я хотела, я уже сказала. Будь добр, Джордж, отвези меня домой.

Она подала ему правую руку, но поскольку Джордж замешкался, к ней подоспел Аллейн и потянул ее за руку.

— Оп-ля! — насмешливо произнесла леди Лакландер и поднялась.

На мгновение она остановила взгляд на мистере Финне, который уставился на нее и пробормотал что-то невразумительное. Леди Лакландер перевела взгляд на Аллейна.

— Разрешите ли вы мне, — спросила она, — отправиться домой?

Аллейн приподнял бровь.

— Я буду чувствовать себя куда спокойнее, — ответил он, — если вы будете находиться не здесь, а дома, леди Лакландер.

— Отведите меня к машине. Придется идти медленно — все из-за моей проклятой подагры. Я чувствую себя по-прежнему плохо, Кеттл. Джордж, жду тебя через пять минут. Я хочу переговорить с Родериком Аллейном.

Она попрощалась с Розой и обняла ее. Роза прижалась к ней и всхлипнула. Леди Лакландер сказала:

— Бедное мое дитя, ты должна побывать у нас как можно скорее. Пусть Марк даст тебе снотворное.

Китти поднялась с дивана.

— Спасибо вам, что пришли, — сказала она и протянула леди Лакландер руку. Леди Лакландер пожала ей руку и после короткой заминки сообщила, что Китти может ее поцеловать. Это Китти и исполнила с большой осторожностью.

— Зайдите ко мне утром, Кеттл, — сказала леди Лакландер, — если только вас не посадят.

— Пусть только попробуют! — ответила сестра Кеттл, хранившая полное молчание после появления мистера Финна.

Леди Лакландер коротко хохотнула. Не замечая мистера Финна, она подала знак Аллейну. Он поспешил открыть дверь и последовал за леди Лакландер через просторный, прекрасно отделанный холл к главному входу. У крыльца ее ждала большая старомодная машина.

— Я поеду на заднем сиденье, — сказала она. — Джордж сядет за руль. В трудные часы он невыносимый собеседник.

Аллейн открыл дверцу и зажег в салоне свет.

— Теперь скажите мне, — произнесла леди Лакландер, с трудом разместившись на сиденье, — скажите не как полицейский восьмидесятилетней старухе, а как надежный человек — одной из старейших подруг вашей матери: что вы думаете о поведении Окки Финна?

Аллейн ответил:

— Восьмидесятилетние дамы, даже если они старейшие подруги моей матери, не должны выманивать меня по ночам на улицу и задавать неподобающие вопросы.

— Ага, — сказала она, — значит, вы не станете мне отвечать.

— Скажите, у мистера Финна был сын по имени Людовик? Людовик Данберри-Финн?

При тусклом свете Аллейн увидел, как лицо старой леди напряглось, словно под слоем жира сжались ее челюсти.

— Да, был, — ответила она. — А что?

— Конечно, подобное совпадение имен было бы невероятным.

— На вашем месте я бы не вспоминала об этом молодом человеке. Он служил в министерстве иностранных дел и, как вам, конечно, известно, испортил себе репутацию. Дело кончилось настоящей трагедией, об этом предпочитают не вспоминать.

— Вот как? А что за человек был полковник Картаретт?

— Он был несговорчив, любил донкихотствовать. Был упрям, как осел. Один из тех совестливых людей, которые целят высоко и постоянно оказываются не в ладах с собственной совестью.

— Вы имеете в виду какой-то определенный случай?

— Нет, — твердо ответила леди Лакландер.

— Не скажете ли вы, о чем вы беседовали с полковником Картареттом?

— Мы беседовали, — несколько холоднее ответила леди Лакландер, — о том, что Окки браконьерствует, и еще об одном семейном деле, которое в настоящий момент должно остаться тайной и которое никоим образом не связано со смертью Мориса. Спокойной ночи, Родерик. Можно вас называть Родериком?

— Только когда мы наедине.

— Нахал, — сказала леди Лакландер и замахнулась на Аллейна. — Отправляйтесь назад и продолжайте терроризировать этих бедняжек. Да, велите Джорджу поторопиться!

— Вы можете точно вспомнить, что именно мистер Финн и полковник Картаретт говорили друг другу во время ссоры?

Леди Лакландер пристально посмотрела на Аллейна, сложила свои унизанные брильянтами ручки и ответила:

— Дословно? Нет. Они ругались из-за рыбы. Окки цапается со всеми подряд.

— А о чем еще они говорили?

Не отведя от него взгляда, леди Лакландер с заметной холодностью ответила:

— Ни о чем.

Аллейн поклонился ей.

— Спокойной ночи, — сказал он. — Если вы вспомните, что они говорили друг другу, будьте любезны, сообщите мне.

— Родерик, — произнесла леди Лакландер. — Окки Финн не убийца.

— Разве? — ответил Аллейн. — Ну, это уже кое-что. Правда? Спокойной ночи.

Он захлопнул дверцу. Свет в машине погас.

4

По дороге к дому Аллейн встретил Джорджа Лакландера. Ему было странно, что Джордж так избегает его общества и намного охотнее общается с Фоксом.

— О… э… — произнес Джордж. — Я… э… я хотел узнать, можно ли мне с вами поговорить. Вы, наверное, не помните, но мы ведь встречались чуть не тысячу лет назад, ха-ха, вы тогда блистали под руководством моего батюшки. Верно?

Воспоминания двадцатипятилетней давности, которые сохранились у Аллейна о Джордже, основывались по преимуществу на уничижительных отзывах сэра Гарольда Лакландера о способностях его сына. «От Джорджа ничего ожидать не приходится, — однажды доверительно сказал Аллейну сэр Гарольд. — Пусть себе блистает в Нанспардоне — авось станет со временем мировым судьей. Это Джорджу по плечу». Это пророчество, как пришло в голову Аллейну, видимо, сбылось. Он ответил утвердительно на первую часть вопроса, совершенно не обратив внимания на последние слова Джорджа.

— Слушаю вас, — сказал он.

— Тут вот какое дело, — сказал Джордж. — Я бы кое-что хотел узнать о ваших дальнейших шагах. Кстати, хоть это и не играет большой роли, я ведь мировой судья. Так что, можно сказать, есть капля и моего меда в улье ее величества.

— Так-так, — иронически откликнулся Аллейн.

— Да-с, — продолжал Джордж, в темноте вглядываясь в Аллейна. — Так вот, я хотел спросить вас, каковы будут дальнейшие шаги касательно… э… э… тела несчастного Мориса Картаретта. Я-то беспокоюсь из-за Китти. Из-за них обеих. Из-за его жены и дочери. Может быть, надо как-то помочь подготовиться к похоронам и всякое такое?

— Да, разумеется, — согласился Аллейн. — Тело полковника Картаретта будет оставаться под охраной там, где оно находится, до завтрашнего утра. Затем оно будет переправлено в ближайший морг, и судебный врач осмотрит его, а возможно, и произведет вскрытие. Само собой, при первой же возможности мы сообщим миссис Картаретт, когда могут состояться похороны. Я думаю, мы уложимся в три дня, но наверняка тут ничего нельзя сказать.

— О, конечно! — закивал Джордж. — Конечно! Конечно!

Аллейн задал вопрос:

— Да, для протокола: мне все равно придется спрашивать об этом всех, кто был неподалеку от полковника Картаретта в тот вечер… Вы вроде бы сказали, что начали играть с миссис Картаретт в семь?

— Я не обратил внимания на точное время, — поспешно ответил Джордж.

— Может быть, тогда миссис Картаретт вспомнит. Вы встретились на площадке?

— Э… нет. Нет, я… э… я заехал за ней на машине. По дороге из Чайнинга…

— А после игры вы не завезли ее домой?

— Нет. Мы решили, что пешком получится быстрее. От площадки для гольфа до ее дома.

— Понятно… Миссис Картаретт говорит, что была дома примерно в пять минут девятого. Вероятно, вы играли в гольф около часа. Сколько лунок вы прошли?

— Мы не передвигались по площадке. Миссис Картаретт еще учится. Это был первый… э… урок. Она попросила потренировать ее. Мы прошли э… только пару лунок. А остальное время тренировали удар, — надменно пояснил Джордж.

— Ага. И вы расстались примерно без десяти восемь? Где?

— Наверху, у Речной тропинки, — ответил Джордж и добавил: — Насколько я помню.

— Не видели ли вы оттуда, как навстречу вам поднимается леди Лакландер? Она пустилась в путь без десяти восемь.

— Я не смотрел вниз. Так что не видел.

— Значит, вы не должны были заметить и полковника Картаретта. По словам леди Лакландер он в это время ловил рыбу в ивняке, а это место хорошо видно с Речной тропинки.

— Я не смотрел вниз. Я… э… я просто проводил миссис Картаретт до Речной тропинки и через рощу отправился в Нанспардон. Через несколько минут пришла моя мать. А теперь, — сказал Джордж, — извините меня, мне пора везти маму домой. Кстати, надеюсь, мы будем вам полезны. То есть если вам нужно разместить свой штаб или еще что-нибудь. Мы во всем готовы вам помочь.

— Вы чрезвычайно любезны, — поблагодарил Аллейн. — Да, я думаю, мы можем сейчас вас отпустить. К сожалению, вынужден просить вас не выезжать из Суивнингса.

У Джорджа отвисла челюсть.

— Разумеется, — добавил Аллейн, — если у вас появятся срочные дела в другом месте, вы можете зайти ко мне и сообщить об этом, тогда мы решим, что можно для вас сделать. Вы найдете меня в «Мальчишке и Осле».

— Боже милостивый, Аллейн, дружище к…

— Понимаю, как это неудобно, — сказал Аллейн, — но ничего не попишешь. Как-никак, а у вас на лугу произошло убийство. Спокойной вам ночи. Обогнув Джорджа, он воротился в гостиную, где застал замкнувшихся в себе Розу, Марка и Китти, кусающего ногти мистера Финна и инспектора Фокса, увлеченно обсуждавшего с сестрой Кеттл, можно ли изучить французский язык при помощи граммофонных пластинок.

— Я продвигаюсь слишком медленно, — говорил мистер Фокс.

— Мне куда больше помогла поездка на велосипеде по Бретани, когда мне приходилось говорить по-французски, чем мои пластинки.

— И я об этом слышал. Но при моей службе для этого нет ни малейшей возможности.

— Боже мой, но бывают же у вас отпуска!

— Верно, — вздохнул Фокс. — Отпуска бывают. Но сколько у меня было отпусков, всегда так получалось, что я проводил их в Берчингтоне. Извините, мисс Кеттл, шеф пришел.

Аллейн перекинулся с Фоксом взглядом, смысл которого оба отлично поняли, и Фокс деликатно отошел в сторону. Аллейн обратился к Китти Картаретт:

— Если можно, — сказал он, — я хотел бы переброситься парой слов с мисс Кеттл. Не найдется ли у вас свободной комнаты? По-моему, я видел подходящее помещение, когда шел через холл. Это вроде бы кабинет?

Аллейну почудилось, что миссис Картаретт не очень-то хочется пускать его в кабинет. Она заколебалась, но тут вмешалась Роза:

— Да, конечно. Я проведу вас туда.

Фокс подошел к дверям на террасу и величественно поманил к себе сержанта, который вошел в гостиную.

— Все вы, конечно, знаете сержанта Олифанта, — произнес Аллейн. — Я поручаю ему миссис Картаретт, хлопоты по некоторым делам, и вам, наверное, стоило бы с ним побеседовать. Буду вам признателен, если вы проинформируете сержанта касательно адвоката вашего мужа и его банка, а также о том, кому из его родственников следует сообщить о случившемся. Мистер Финн, вас я прошу повторить суть вашего рассказа сержанту Олифанту, а он запишет ваши показания. Если запись окажется верной, вы должны будете ее подписать.

Мистер Финн заморгал.

— Я не буду, — сказал он, воодушевившись, — действовать по принуждению.

— Ну, конечно. Но боюсь, нам придется побеспокоить вас всех и получить показания с вашими подписями, если таково будет ваше желание. Как только это будет сделано, вы сможете отправиться домой. Надеюсь, — ввернул Аллейн под конец, — отсутствие очков вам не помешает. А теперь, мисс Картаретт, мы можем занять кабинет?

Роза прошла через холл в ту комнату, где восемь часов назад она рассказывала своему отцу о том, как любит Марка. За ней проследовали Аллейн и Фокс. В кабинете она на мгновение остановилась и, как показалось Аллейну, с каким-то удивлением осмотрела знакомые стулья и стол. В выражении его лица Роза, видимо, заметила тень сочувствия. Она сказала:

— Знаете, кажется, что папа здесь. Как будто эта комната не может существовать без него! Это его любимое место. — И, помолчав минуту, добавила: — Мистер Аллейн, у меня был такой чудесный папа. Он был мне и отцом, и ребенком, он был так ко мне привязан. Сама не знаю, почему я вам об этом рассказываю!

— А знаете, иногда неплохо поговорить о таких вещах с чужими людьми. Им легче довериться.

— Да, — сказала она, и в голосе ее прозвучало удивление. — Вы правы. Хорошо, что я с вами об этом заговорила.

Аллейн понял, что Роза испытывает своего рода нервную реакцию, которая нередко бывает ответом на сильное потрясение. Когда наступает такая реакция, контроль, которому люди обычно подвергают любое свое высказывание ослабевает. И они способны завести речь на самые неожиданные темы. Вот и теперь Роза неожиданно добавила:

— Марк сказал, что папа ничего не почувствовал. Я уверена: это не просто слова, чтобы меня успокоить, — ведь Марк врач. Так что мне кажется, смерть стала для папы освобождением. От всего.

Аллейн мягко спросил:

— У него были поводы для огорчения?

— Да, были, — мрачно ответила Роза. — Но об этом я не могу вам рассказать. Это дело семейное. Да и в любом случае вам это не может понадобиться.

— Как знать! — небрежно бросил он.

— В данном случае это так.

— Когда вы видели отца в последний раз?

— Вечером. Вчера вечером. Он ушел после семи. Было, я думаю, примерно десять минут восьмого.

— Куда он отправился?

Поколебавшись, Роза ответила:

— По-моему, к мистеру Финну. Он взял удочку и сказал мне, что спустится к Чайну половить рыбу. Он предупредил, что не вернется к ужину, и я проследила, чтобы ему оставили что-нибудь поесть.

— Вам известно, зачем он пошел к мистеру Финну?

Роза помолчала, потом ответила:

— По-моему, это как-то связано с одной… с одной публикацией.

— С публикацией?!

Роза откинула прядь волос с лица и закрыла глаза ладонями.

— Не понимаю, кто мог так с ним поступить, — прошептала она бесцветным голосом.

«Она совсем измучилась», — подумал Аллейн, но вопреки собственному желанию решил еще ненадолго задержать девушку.

— Расскажите мне, пожалуйста, вкратце о жизни вашего отца за последние лет двадцать.

Роза села на подлокотник кресла, в котором раньше сиживал полковник Картаретт. Правую руку она положила на спинку кресла и все поглаживала то место, где прежде покоилась голова ее отца. Роза была спокойна и ровным голосом повествовала Аллейну о том, как отец служил военным атташе в различных посольствах, как он работал в Уайтхолле во время войны, как он был назначен секретарем по военным делам в армейскую комиссию в Гонконге и, наконец, о том, как, вторично женившись, он ушел в отставку и погрузился в писание истории своего полка. Как оказалось, полковник много читал и особенно любил елизаветинских драматургов — это его пристрастие разделяла в полной мере и его дочь. Единственным его развлечением, помимо чтения, была рыбная ловля. Красные от слез глаза Розы на минуту повернулись к стене, на которой висели удочки, лески и поплавки.

— Я всегда привязывала на леску блесны. Мы сами сделали блесну, с которой он обычно удил. Вчера вечером я как раз ее и прикрепила к леске.

Ее голос задрожал и умолк. Внезапно она зевнула, как ребенок.

Открылась дверь, и вошел недовольный Марк Лакландер.

— А, вот ты где! — сказал он.

Он подошел к Розе и положил руку ей на запястье.

— Немедленно ложись, — сказал он. — Я попросил сестру Кеттл заварить тебе горячего чаю. Она ждет тебя. Я зайду к тебе позже и дам тебе нембутала. Придется заехать за лекарством в Чайнинг. Я вам больше не нужен? — обратился он к Аллейну.

— К сожалению, нужны на несколько минут.

— Вот как! — сказал Марк и после паузы добавил: — Ну да, конечно. Я мог бы и сам сообразить.

— Честное слово, Марк, не нужно мне снотворного! — взмолилась Роза.

— Ну, это мы решим, когда ты ляжешь. А теперь иди спать. — Он посмотрел на Аллейна. — Мисс Картаретт — моя пациентка, — добавил он, — и таково мое врачебное предписание.

— Отличное предписание, — ответил Аллейн. — Спокойной ночи, мисс Картаретт. Постараемся как можно меньше вас беспокоить.

— Вы меня совсем не беспокоите, — вежливо ответила Роза и подала Аллейну руку.

— Надеюсь, — сказал Аллейн Марку, — мы сможем поговорить с мисс Кеттл как только она освободится. А затем и с вами, доктор Лакландер, если не возражаете.

— Конечно, сэр, — надменно ответил Марк и, взяв Розу под руку, вывел ее из комнаты.

— Хотел бы я знать, дружище Фокс, — сказал Аллейн, — что, кроме этого кровавого убийства, терзает всю эту компанию.

— У меня странное предчувствие, — ответил Фокс, — предчувствие, не более того, что вся эта история связана с форелью.

— А у меня странное предчувствие, что вы правы.

Глава шестая

ИВНЯК

1

Сестра Кеттл уютно устроилась на стуле, скрестив ноги и сложив руки на коленях. Ее передник под форменным пальто был аккуратно подоткнут: согласно предписаниям и согласно тем же предписаниям на голове у нее была форменная шапочка. Она только что подробно рассказала Аллейну о том, как обнаружила тело полковника Картаретта, и Фокс, который вел записи, смотрел на нее с выражением живейшего участия.

— Вот, собственно, и все, — сказала сестра Кеттл, — добавлю только, что меня не оставляло чувство, что за мной наблюдают. Да-да!

До этого ее показания были столь правдоподобными, что теперь оба полицейских уставились на нее в изумлении.

— Вы, конечно, решите, — продолжала сестра Кеттл, — что я глупенькая истеричка, потому что, хоть мне и послышалось, что хрустнула ветка, и почудилось, что кто-то вспугнул птицу, вспорхнувшую над зарослями, я никого не видела. И ничего не заметила. Но все же я чувствовала, что за мной следят. Так бывает во время ночного дежурства в больнице. Пациент не спит и смотрит на вас. И, еще не взглянув на него, вы знаете, что на вас смотрят. Если хотите, можете надо мной посмеяться.

— Зачем же смеяться? — ответил Аллейн. — Мы смеяться не собираемся, верно, Фокс?

— Отнюдь, — кивнул Фокс. — В прежние времена я много раз испытывал точно такое же чувство в ночном патруле, и всякий раз оказывалось, что в какой-нибудь темной подворотне кто-то прячется и на тебя смотрит.

— Подумать только! — воскликнула с признательностью сестра Кеттл.

— Надо думать, — сказал Аллейн, — вы здесь всех отлично знаете, сестра Кеттл. Мне всегда казалось, что в сельской местности медицинские сестры — это своего рода связные.

Сестра Кеттл расцвела.

— Да, — согласилась она, — уж нам ли не знать людей! Конечно, по роду службы нам больше приходится иметь дело с простым народом, хотя при нынешней нехватке персонала нередко случается оказывать помощь более знатным птицам. Они платят нам без скидок, а это приносит пользу нашей ассоциации, так что, если это не наносит ущерба беднякам, мы помогаем и больным, принадлежащим к высшему классу. Я, например, лечу подагру леди Лакландер.

— А, да! — сказал Аллейн. — У нее же подагра.

С удивлением он взглянул на немолодое лицо своего коллеги, на котором появилось выражение неподдельного интереса.

— Инфекция, — с аппетитом произнесла сестра Кеттл.

— Ц-ц-ц, — покачал головой Фокс.

— А вот еще, например, — продолжала сестра Кеттл, — я дежурила по ночам при покойном сэре Гарольде. Была рядом, когда он скончался. Вместе со всей семьей. Кстати, и полковник там был.

— Полковник Картаретт? — вскользь спросил Аллейн.

— Да-да. Впрочем, погодите. Это я уж сочиняю. Полковник в комнату не входил. Он ждал на лестничной площадке с бумагами.

— С бумагами?

— Да, с мемуарами сэра Гарольда. Я так понимаю, что полковник должен был позаботиться об их публикации, хотя точно не знаю. Старый джентльмен очень из-за этого огорчался. Он никак не желал упокоиться с миром, пока не повидает полковника. Имейте в виду, сэр Гарольд когда-то был большой шишкой, и его мемуары наверняка имеют огромное значение.

— Конечно. Он был выдающимся дипломатом.

— Вот-вот. Я считаю, таких немного осталось. Он был такой солидный. Настоящий вельможа.

— Да, — сказал Аллейн. — Немного осталось семей, которые могут себе позволить быть вельможами. Лакландеров, кажется, прозвали счастливчиками?

— Да. Хотя некоторые считают, что старый джентльмен положил этому конец.

— Вот как? — произнес Аллейн, мысленно молясь, чтобы сестра Кеттл не замолчала. — Каким же образом?

— Ну, он ведь ничего не оставил внуку. Потому что тот предпочел медицину военной службе. Конечно, все в конце концов достанется доктору Марку, но покамест ему приходится довольствоваться тем, что он зарабатывает, хотя, впрочем… Ну вот, я опять разболталась. На чем я остановилась? Ах да, на сэре Гарольде и его мемуарах. Так вот, не успел он передать их полковнику, как почувствовал себя значительно хуже, и полковник поднял тревогу. Мы все вошли в спальню. Я дала сэру Гарольду бренди. Доктор Марк сделал укол, но через минуту все было кончено. «Вик, — сказал сэр Гарольд, — Вик, Вик». И умер.

Аллейн переспросил:

— Вик? — и замолчал надолго, так что сестра Кеттл уже сказала было: «Ну, если я больше не нужна…», когда он перебил ее.

— Я хотел спросить, — обратился к ней Аллейн, — кто живет в особнячке между этим домом и домом мистера Финна.

По лицу сестры Кеттл расплылась доброжелательная улыбка.

— В «Нагорье»? — сказала она. — Ну как же, капитан Сайс! Он тоже из числа моих жертв, — добавила она и вдруг, неизвестно почему, зарделась. — У бедняжки сильный приступ люмбаго.

— Так что с вашей точки зрения он вне игры?

— Да, если вы ищете… О Господи, — внезапно воскликнула сестра Кеттл, — я тут сижу с вами за полночь и болтаю, а вы-то все время думаете, как найти убийцу. Ужас какой!

— Пусть вас это не тревожит, — утешил ее Фокс.

Аллейн покосился на него.

— Ну, как же мне не тревожиться! Даже если выяснится, что убийца — просто бродяга. Бродяги тоже люди, — пылко сказала сестра Кеттл.

— Мистер Финн тоже ваш пациент? — спросил Аллейн.

— Ну, так бы я не сказала. Много лет назад я навещала его, когда у него был карбункул. На вашем месте я бы не стала его подозревать.

— На нашем месте, — ответил Аллейн, — приходится подозревать каждого.

— Надеюсь, что не меня?

Фокс, желая успокоить ее, многозначительно откашлялся.

Аллейн спросил:

— Сестра Кеттл, вам ведь был симпатичен полковник Картаретт? Из ваших слов явствует, что вы хорошо к нему относились.

— Да, конечно, — утвердительно ответила она. — Он был славный и добрый человек — по-настоящему добрый. Никогда ни о ком худого слова не сказал.

— Даже о мистере Финне?

— Послушайте! — воскликнула сестра Кеттл, остановилась и заговорила снова: — Послушайте мистер Финн — чудак. Мне нет смысла вводить вас в заблуждение — вы его сами видели, да и другие вам подтвердят. Но чудак он беззлобный. Ну, не то чтобы беззлобный, но безвредный. У него, бедняги, случилась в жизни трагедия, и, по-моему, он с тех пор так и не оправился. Было это до войны. Его сын покончил с собой. Ужасно!

— Его сын, кажется, служил в министерстве иностранных дел?

— Именно. Его, бедняжку, звали Людовиком. Людовиком! Ну, надо же! Славный был мальчик и очень умный. Он был где-то за границей, когда стряслась беда. Говорили тогда, что он разбил сердце своей матери, но ведь она, несчастная, и так страдала сердечной болезнью. Мистер Финн так и не смог после этого оправиться. Вот ведь как бывает!

— Да. Помню, приходилось мне об этом слышать, — неопределенным тоном произнес Аллейн. — Младший Финн, кажется, служил под началом сэра Гарольда Лакландера?

— Ну да. Сэр Гарольд был настоящий вельможа. Сами понимаете, старинный суивнингский род и все такое. По-моему, он сам попросил, чтобы к нему прислали младшего Финна, и, насколько мне известно, был ужасно расстроен, когда случилась беда. Думаю, сэр Гарольд считал себя ответственным за юношу.

— Чего только не бывает! — промолвил Аллейн. — Итак, — добавил он, — суивнингская знать имеет пристрастие к службе за границей?

Сестра Кеттл безоговорочно с этим согласилась. Помимо молодого Викки Данберри-Финна, попавшего на службу в посольство к сэру Гарольду, был еще капитан Сайс, корабль которого базировался в Сингапуре, да и сам полковник принимал участие в различных миссиях на Дальнем Востоке, в том числе в том же Сингапуре. Помолчав, сестра Кеттл добавила, что там-то он и познакомился со своей второй женой.

— Вот как? — без особого интереса отреагировал Аллейн. — Знакомство произошло, когда в Сингапуре был Сайс?

Удар был сделан вслепую, но угодил в цель. Сестра Кеттл покраснела и с чрезмерным спокойствием ответила, что «капитан и вторая супруга полковника» вроде бы уже были раньше знакомы там, на Востоке. Словно преодолевая внутреннюю сумятицу, сестра Кеттл добавила, что видела у капитана сделанный им прелестный портретик миссис Картаретт.

— Сразу видно: она самая и есть, — сказала сестра Кеттл. — Замечательное сходство. А вокруг нее тропические цветы и все такое прочее.

— Вы были знакомы с первой женой полковника?

— Ну, я бы так не сказала. Они поженились, прошло полтора года, и она умерла, после того как родилась мисс Роза. Все ее состояние отошло к мисс Розе — все целиком. Это каждый знает. Полковнику приходилось туго, но он не взял ни гроша из денег покойной жены. Это каждый знает, — повторила сестра Кеттл. — Так что это не сплетни.

Аллейн ловко перевел разговор на Марка Лакландера и убедился, что сестру Кеттл хлебом не корми, а дай похвалить Марка. Фокс, почтительно поглядывая на нее, заметил, что доктор, видимо, влюблен, на что сестра Кеттл ответила: дело, мол, совершенно ясное и она очень этому рада.

— Настоящая любовь, как и положено старожилам Суивнингса, — добавила она.

Аллейн спросил:

— В Суивнингсе ведь не любят чужаков?

— Да, — засмеялась сестра Кеттл, — что правда, то правда. Я тут говорила одному моему пациенту, что наша жизнь похожа на иллюстрированную карту. У нас свой маленький мирок, понимаете? То есть я хочу сказать… — Тут сестра Кеттл опять покраснела и поджала губы. — Лично я, — туманно произнесла она, — за старые традиции и за сохранение старых семей.

— Тогда вот что странно, — сказал Фокс, даже подняв брови от недоумения, — вот что странно, хотя я, может быть, и ошибаюсь: ведь вторая жена полковника Картаретта принадлежит совсем к другому миру. Она куда более mondaine[4], мисс Кеттл, уж извините за скверное произношение.

Сестра Кеттл пробормотала в ответ.

— Demi-mondaine[5], — и поспешно добавила: — Мы здесь люди довольно косные, а миссис Картаретт привыкла ко всяким развлечениям. Вот вам и результат.

Сестра Кеттл встала.

— Если вопросов больше нет, — сказала она, — я бы поговорила с доктором. Надо выяснить, не могу ли я чем-то помочь мисс Розе и ее мачехе, пока они еще не уснули.

— У нас больше нет вопросов. Вам придется подписать ваши показания о том, как вы обнаружили тело, и, само собой, вас вызовут на предварительное судебное разбирательства.

— Хорошо.

Сестра Кеттл встала, и двое полицейских последовали ее примеру. Аллейн открыл дверь. Сестра Кеттл посмотрела на них обоих.

— Это сделал не местный, — сказала она. — У нас убийцы не водятся. Можете в этом не сомневаться.

2

Аллейн и Фокс, давно привыкшие работать в паре, воззрились друг на друга.

— Прежде чем вызвать доктора Лакландера, — сказал Аллейн, — подведем предварительные итоги, дружище Фокс. О чем вы задумались?

— Я задумался, — ответил с обычным прямодушием Фокс, — о мисс Кеттл. Славная женщина.

Аллейн уставился на своего подчиненного.

— Уж не поразила ли вас стрела Купидона?

— Ах, — благодушно ответствовал Фокс, — разве это плохо, мистер Аллейн? Люблю я таких славных, крепких женщин, — добавил он.

— Оторвитесь от мыслей о сестре Кеттл, какой бы она ни была — крепкой или не очень, и давайте поразмышляем. Полковник Картаретт вышел из дому минут в десять восьмого, чтобы повидать Октавиуса Данберри-Финна. Очевидно, у Финна никого не было дома, поскольку следующее, что происходит, это ссора полковника с Финном у Нижнего моста. Это случилось около половины восьмого. Без двадцати восемь они с Финном расходятся в разные стороны. Полковник переходит через мост, и без двадцати восемь начинается его беседа с леди Лакландер, которая сидит и рисует в ложбинке на левом берегу. Очевидно, об этой беседе было условлено заранее. Она продолжалась минут десять. Без десяти восемь Картаретт покинул леди Лакландер, вернулся через мост назад, повернул налево и, видимо, двинулся прямиком в ивняк, поскольку леди Лакландер увидела его там, когда поднималась по склону холма в Нанспардон. Вскоре после восьми миссис Картаретт распрощалась с этим редкостным ослом, Джорджем Лакландером, и спустилась с холма. Примерно в четверть восьмого оба они видели, как браконьерствовал старина Финн, и, спускаясь вниз по дорожке, миссис Картаретт посматривала на его участок, надеясь увидеть Финна. Она, должно быть, чуть не столкнулась с леди Лакландер, которая, надо полагать, к этому времени уже вошла в нанспардонскую рощу, о которой все они столько говорят. Китти…

— Кто? — переспросил Фокс.

— Ее зовут Китти, Китти Картаретт. Она спускалась вниз, раскачивая бедрами, и поглядывала вверх по течению, туда, где рассчитывала увидеть мистера Финна. Своего мужа в ивняке она не заметила, но это нам ничего не говорит — мы пока не изучили ландшафт. По ее словам, она смотрела в другую сторону. Она перешла через мост и двинулась домой. На мосту ничего необычного не заметила. А вот леди Лакландер видела там здоровенную рыбину. Туда, по словам старой дамы, ее в ярости швырнул мистер Финн тридцатью пятью минутами раньше, во время перепалки с полковником Картареттом. Следующее событие: Марк Лакландер до этого игравший в теннис и, надо думать, вкладывавший все силы в флирт с прелестной Розой Картаретт, покидает этот дом как раз в то время, когда сюда возвратилась миссис Картаретт, и спускается к Нижнему мосту, где он не видит никакой форели, и утверждает теперь, что рыбы там не было. Зато он находит на левом берегу Чайна мольберт своей бабушки и, как благонравный молодой человек, относит его в Нанспардон, таким образом избавив от лишних трудов лакея. Из долины он уходит через рощу, и таким образом, насколько нам известно, берега Чайна, покрытые сумерками, остаются пустынными, пока сестра Кеттл, до того пытавшаяся избавить капитана Сайса от люмбаго, без четверти девять не спускается на луг — там она поворачивает направо, слышит собачий вой и обнаруживает труп. Таковы факты, вытекающие из полученной пока информации, если только их можно считать фактами. И что же выясняется?

Фокс потер рукой подбородок.

— Для такого безлюдного местечка, — сказал он, — на берегах Чайна было, можно сказать, напряженное движение.

— Еще бы! Вниз с холма. Через мост. Вверх по склону. Назад, И никто ни с кем не встретился, не считая стычки Финна с покойным в полвосьмого и беседы покойного с леди Лакландер десять минут спустя. А больше никто ни с кем не сталкивался. Я, конечно, точно не помню географию долины Чайна, но из домов на этом берегу вроде бы видно только верхнее течение реки да еще несколько рядов по правому берегу, ниже моста. Как только рассветет, а этого, кстати, теперь уже не долго ждать, надо будет все досконально проверить. И если мы не найдем в подлеске прячущихся там местных хулиганов, а в деревне — таинственных индусов, нам придется иметь дело с совсем небольшим числом подозреваемых.

— То есть с ними, — сказал Фокс, кивнув в сторону гостиной.

— И каждый из них, кроме сестры Кеттл, что-то скрывает. Голову даю на отсечение, что так. Давайте-ка побеседуем с молодым Лакландером! Сходите за ним, пожалуйста, дорогой Фокс, и заодно посмотрите, дает ли мистер Финн показания сержанту. Мне не хотелось оставлять их в гостиной одних, а сержант оказался под рукой. Чтобы он не ушел из гостиной пришлось придумать эти показания. Перед нами еще проблема очков, которые мы сняли с ветки: могу поклясться, что они принадлежат мистеру Финну. Если он рассказал обо всем, что хотел, отпустите его домой. Впрочем, попросите его пока никуда из дому не уезжать. Ну, идите!

До возвращения Фокса Аллейн более внимательно рассмотрел кабинет полковника Картаретта. На его взгляд, кабинет некоторыми любопытными деталями отличался от обычных комнат этого рода. Хотя здесь стояли стулья с кожаной обивкой, была подставка для курительных трубок, а на стене висела фотография офицеров-сослуживцев — все вещи заурядные, — но вместо гравюр на охотничьи сюжеты полковник украсил кабинет пятью-шестью китайскими акварелями, а в книжных шкафах, стоявших вдоль двух стен, нашлось, правда, и место для биографий полководцев и полковых списков, но по большей части теснились потрепанные издания старых английских драматургов и поэтов да еще несколько редких пособий по рыболовству. Эти книги заинтересовали Аллейна, и среди них он нашел внушительный том под названием «Чешуйчатая порода» — автором был сам Морис Картаретт. Труд был посвящен привычкам и особенностям пресноводной форели. На столе разместилась расплывчатая фотография робко улыбавшейся Розы и фото Китти, в позе которой чувствовалась манерность.

Взгляд Аллейна переместился с крышки стола на ящики. Он подергал за ручки. Два верхних ящика были незаперты — в них лежала только чистая бумага, конверты да несколько листов, исписанных изящным почерком, очевидно, рукой полковника. Средние ящики были заперты. А вот нижний ящик слева удалось выдвинуть. Он был пуст. Внимание Аллейна напряглось. Он наклонился над ящиком, но тут услышал голос Фокса в холле. Аллейн захлопнул ящик и отошел от стола.

Вошли Фокс и Марк Лакландер.

— Я не задержу вас надолго, — сказал Аллейн Марку. — Собственно, я пригласил вас сюда только для того, чтобы внести ясность в один мелкий вопрос и помочь нам в кое-чем более серьезном. Так вот, вопрос следующий: когда вы шли вчера в четверть девятого домой, вы слышали, как воет у реки собака?

— Нет, — ответил Марк, — уверен, что не слышал.

— А что, Скип действительно ни на шаг не отходил от полковника?

— Да, но не на рыбалке, — не раздумывая, ответил Марк. — Полковник приучил Скипа во время рыбной ловли держаться от него на почтительном расстоянии.

— И вы не заметили Скипа?

— Я не видел собаки и не слышал собачьего лая, но помню, что по дороге мне попалась полосатая кошка. Видимо, одна из питомиц Окки Финна вышла прогуляться перед сном.

— Где вы ее встретили?

— По эту сторону моста, — без всякого интереса сообщил Марк.

— Ясно. Итак, вы играли здесь в теннис с мисс Картаретт, а потом через Нижний мост вышли на Речную тропинку и вернулись в Нанспардон. И по дороге прихватили этюдник и другие вещи вашей бабушки.

— Верно.

— А еще что при вас было?

— Ракетка и тому подобное. А что?

— Я просто пытаюсь воссоздать всю картину. На то, чтобы собрать вещи леди Лакландер должно было уйти какое-то время. Может быть, вы слышали или видели что-то необычное?

— Нет. По-моему, я вообще не смотрел на другой берег.

— Ясно. А теперь скажите нам как врач: что вы думаете о ране на голове трупа?

Марк с готовностью ответил:

— Пожалуйста. Правда, обследование было весьма поверхностным.

— Насколько я понимаю, — продолжал Аллейн, — вы пришли туда с сестрой Кеттл, которая и подняла тревогу, а там, с образцовой сдержанностью, ограничились тем, что приподняли твидовую шляпу, взглянули на рану, убедились в том, что полковник мертв, положили шляпу на место и стали ждать прибытия полиции! Так?

— Да. У меня был с собой фонарь, и я провел возможно более тщательный осмотр, не притрагиваясь к телу. Кстати, я довольно внимательно осмотрел раны.

— Раны? — повторил Аллейн, сделав упор на множественном числе. — Значит, вы признаете что полковника ударили несколько раз?

— Для того чтобы высказаться на этот счет, мне надо было бы осмотреть его еще раз. Мне показалось, что сначала ему был нанесен удар в висок, а затем в голову вонзили еще какое-то орудие. Хотя, конечно, сам по себе колющий удар мог повлечь самые различные последствия. Тут гадать бесполезно. Судебный врач, без сомнения, проведет полное обследование и сумеет объяснить ту картину, которая мне показалась загадочной.

— Но когда вы обследовали тело, ваша первая мысль заключалась в том, что полковник сначала был оглушен, после чего ему был нанесен колющий удар. Так?

— Так, — согласился Марк.

— Мое впечатление таково, — продолжал Аллейн, — что на виске имеется рана с неровными краями, приблизительно три на два дюйма, а в середине — круглое углубление. Такой след мог бы оставить большой молоток с вогнутой ударной поверхностью — если бы только такая штука существовала. В середине этого углубления и расположено отверстие, которое, как мне показалось, могло образоваться от удара острым концом какого-то орудия.

— Да, — кивнул Марк, — вы точно описали внешний вид раны. Но, само собой, ранения черепа могут иметь самый причудливый вид.

— Вскрытие избавит нас от неясностей, — сказал Аллейн.

Взглянув на умное и удивительно благородное лицо Марка, он решил рискнуть.

— Послушайте, — произнес он, — глупо притворяться, что нас не интересует мистер Данберри-Финн. Меньше чем за час до убийства полковника Картаретта полковник и мистер Финн разругались в пух и прах. Каково ваше отношение к этому? Само собой, мой вопрос не для протокола. Что за человек этот мистер Финн? Вы ведь должны его хорошо знать.

Марк сунул руки в карманы и, насупившись, опустил глаза.

— Не так уж хорошо я его знаю, — ответил он. — То есть знаю-то я его с детства, но по возрасту он мне в отцы годится — так что студент медицинского факультета или начинающий врач никогда не представлял для него интереса.

— Ваш отец, конечно, лучше с ним знаком.

— Да, как сосед по Суивнингсу и как сверстник. Но у них нет почти ничего общего.

— Вы, разумеется, были знакомы с сыном мистера Финна Людовиком?

— Да, — сдержанно ответил Марк и сразу же добавил: — Но не слишком хорошо. Он учился в Итоне, я — в Оксфорде. Он готовился стать дипломатом, а я оставил университет ради работы в анатомическом театре. Стал деклассированным элементом, — с усмешкой добавил Марк. — К слову сказать, мой дед был того же мнения и о вас, сэр. Вы ведь тоже переметнулись от него к лорду Тренчарду и с дипломатической службы ушли в полицию.

— Можно сказать, что и так, хотя это звучит куда более лестно для меня, чем для обоих моих боссов. Кстати, молодой Финн служил под началом вашего деда в посольстве в Зломце?

— Да, — ответил Марк и, словно бы ощутив, что излишне лаконичен, добавил: — Мой дед, как у нас говорится, был патриотом наших мест. У него были феодальные замашки, и он норовил окружить себя местными уроженцами. Когда Викки Финн поступил на дипломатическую службу, дед, как я понимаю, перетянул его к себе, чтобы приблизить Суивнингс к Зломце. О Господи, — спохватился Марк, — я, конечно, не хотел сказать, что…

— Вы, наверное, помните, что молодой Финн пустил себе в Зломце пулю в лоб.

— Вы об этом знаете?

— Это должно было потрясти вашего деда.

Марк сжал челюсти и отвернулся.

— Да, конечно, — кивнул он.

Марк достал из кармана портсигар и, все еще стоя спиной к Аллейну, закурил. Чиркнула спичка. Фокс кашлянул.

— Насколько мне известно, — продолжал Аллейн, — предстоит публикация автобиографии сэра Гарольда.

Марк спросил:

— Это Финн вам сказал?

— Да с какой же стати, — удивился Аллейн, — мистер Октавиус Финн должен мне об этом докладывать?

Наступило молчание, которое прервал Марк.

— Извините, сэр, — сказал он, — но я категорически отказываюсь отвечать на ваши дальнейшие вопросы.

— Это ваше право. Другое дело — мудро ли так поступать.

— Ну, — произнес Марк, — тут я сам себе судья. Вы будете возражать, если я сейчас поеду в амбулаторию?

Минуту поколебавшись, Аллейн ответил:

— Нет, конечно. Всего наилучшего, доктор Лакландер.

Марк повторил.

— Извините, сэр.

И, озабоченно поглядев на обоих полицейских, вышел из комнаты.

— Дружище Фокс, — сказал Аллейн, — нам надо бы часика два поспать в «Мальчишке и Осле», но для этого не угодно ли вам будет отвлечься мыслями от медицинских сестер и обратить свое внимание на нижний левый ящик письменного стола, принадлежащего полковнику Картаретту?

Фокс поднял брови, подошел к столу, опустился на колени, водрузил на нос очки и принялся рассматривать ящик.

— Взломан, — констатировал он. — Недавно. Замок поврежден.

— Совершенно верно. На полу — щепки. Нож для разрезания бумаг, лежащий на столе, тоже поврежден, и отколовшийся от него кусочек лежит в этом пустом ящике. Взлом произведен второпях, неспециалистом. Мы опечатаем кабинет, а завтра пусть здесь поработает фотограф и пусть поищут отпечатки пальцев. Пальчики сестры Кеттл, мистера Финна и доктора Лакландера имеются на подписанных ими показаниях. Стаканы, из которых пили вино Джордж Лакландер и миссис Картаретт, лучше изъять и запереть здесь. Если нам понадобятся еще чьи-нибудь отпечатки, мы получим их утром.

Аллейн вынул из кармана носовой платок, положил его на стол и развернул. В платок были завернуты дешевые очки.

— А еще перед тем, как отправляться спать, — сказал он, — мы выясним, оставил ли мистер Данберри-Финн отпечатки своих пальцев на своих отнюдь не роскошных очках. И поутру, милый мой Фокс вы, если будете паинькой, услышите печальный и назидательный рассказ о молодом мистере Людовике Финне.

3

Китти Картаретт лежала на огромной кровати в стиле Якова I. Выйдя замуж, она пожелала, чтобы кровать обили стеганым бархатом персикового цвета, но вовремя остановилась, сообразив, что это сочтут безвкусным. Стремясь упрочить свое положение, она отказалась от этой идеи, но ночной столик, стулья и торшер выбрала все-таки сама. Теперь она с выражением отчаяния оглядывала свою спальню, и не лишенный воображения наблюдатель мог бы счесть ее взгляд прощальным. Подвинувшись к краю кровати, Китти увидела свое отражение в высоком зеркале. Опухшее от слез лицо выглядывало из-под розовой шелковой простыни. «Ну и вид», — пробормотала она. Тут ей вспомнилось, что она лежит теперь на той половине кровати, где прежде спал ее муж, и пусть даже при этом воспоминании ее сковало холодом, никто в Суивнингсе не расценил бы это как проявление искренней тоски по мужу. Недаром леди Лакландер говорила, что Китти — одна из тех редких женщин, которые на протяжении своей жизни так и не способны узнать, что такое подлинная привязанность. Теперь даже леди Лакландер трудно было бы объяснить, почему Китти плакала. Старой даме и в голову бы не пришло, что ныне Китти еще более одинока, чем прежде. Леди Лакландер решила бы, что Китти плачет просто от потрясения, с чем, конечно, трудно было спорить.

В дверь постучали, и Китти вздрогнула. Покойный Морис, со своей чудаческой старомодной деликатностью, всегда стучал, прежде чем войти.

— Да-да! — сказала она.

Дверь открылась, и на пороге появилась Роза. В муслиновом халатике и с заплетенной косичкой она была похожа на школьницу. Как и у Китти, у Розы были опухшие, красные глаза, но даже это — с глухим раздражением подумала Китти — не лишало Розу ее очарования. Китти стало неловко, что она недостаточно заботится о Розе. «Ну, да я и так вся в хлопотах», — равнодушно подумала она.

Роза сказала:

— Китти, не сердитесь, что я к вам пришла. Я не могла заснуть, вышла из комнаты и увидела свет под вашей дверью. Марк привез мне какое-то снотворное из Чайнинга — может быть, дать вам таблетку?

— Спасибо, у меня есть снотворное. Все ушли?

— Да, леди Лакландер с Джорджем уехали, и Окки Финн, кажется, тоже ушел. Хотите, Марк к вам заглянет?

— Зачем?

— Может быть, он вам чем-нибудь поможет, — дрожащим голосом ответила Роза. — Мне он очень помог.

— Вам-то? Конечно! — холодно ответила Китти.

Роза слегка покраснела.

— Все равно, спасибо за предложение. А что полицейские? По-прежнему сидят в кабинете? — спросила Китти.

— Они, наверное, уже ушли. Ведут себя безукоризненно. Мистер Аллейн ведь настоящий джентльмен, Китти.

— Да уж, — сказала Китти и добавила: — Хорошо, хорошо, Роза. Не огорчайся. Я тебе верю.

Тон Китти был добродушен, и, хотя она явно ждала, когда Роза уйдет, та еще ненадолго задержалась. После некоторого молчания Роза заговорила:

— Китти… пока я ждала возвращения Марка… я думала. О будущем.

— О будущем? — повторила Китти и в изумлении посмотрела на Розу. — Настоящего, по-моему, более чем достаточно!

— Нет, об этом я пока думать не могу, — быстро ответила Роза. — Я пока еще не могу думать о папе. Но мне стало ясно, что для вас наступают тяжелые времена. Может быть, вы не знаете… он, наверное, не сказал вам… но…

— Знаю, — устало ответила Китти. — Знаю. Он мне все сказал. Он ведь всегда был ужасно щепетилен, когда дело касалось денег.

Китти посмотрела на Розу.

— Все в порядке, Роза, — сказала она. — Не волнуйся. Скоро я отсюда выметаюсь. Ничего другого я и не ждала. Такие женщины, как я, — загадочно добавила она, — никогда ничего не ждут.

— Но я хотела сказать вам, чтобы вы не беспокоились. Не волновались из-за финансовой стороны дела. То есть… сейчас сказать что-нибудь трудно, и, может быть, нужно подождать и привыкнуть к тому, что случилось, но я хочу вам помочь, — пролепетала Роза.

Потом она быстро заговорила. Казалось, она находится в каком-то опьянении, вызванном полным нервным истощением. Розу покинула обычная сдержанность, ею вдруг овладело стремление излить кому-нибудь свои чувства. Она, вероятно, даже не сознавала, что обращается к собственной мачехе.

— Понимаете, — говорила Роза, — я вот что хотела бы вам сказать. Я недолго пробуду в Хаммере. Мы с Марком обручены.

Китти подняла на Розу глаза, помолчала и наконец произнесла:

— Это превосходно! Я желаю вам счастья. Хотя, по правде сказать, сюрпризом это не назовешь.

— Вы правы, — кивнула Роза. — Думаю, что по нас было нетрудно догадаться.

Ее голос задрожал, а на глаза снова навернулись слезы.

— Папа все знал, — прошептала она.

— Да? — На губах Китти мелькнула улыбка. — Это я ему сказала.

— Вы?

Казалось, только тут Роза заметила, что перед ней — ее мачеха.

— Не обижайся, — сказала Китти. — Это получилось само собой. Я не могла не заметить, что происходит.

— Мы сами ему все рассказали, — пробормотала Роза.

— И он был доволен? Послушай, Роза, — произнесла Китти прежним своим усталым, но доброжелательным тоном, — зачем нам какие-либо недомолвки? Я знаю всю эту историю с мемуарами старика Лакландера.

Роза возмущенно передернула плечами.

— Я не это имела в виду, — ответила она. — Не в том дело!

— Да, — согласилась Китти, — теперь дело не в этом. Что там такое?

Роза вскинула голову.

— Кажется, я слышу голос Марка, — сказала она и пошла к дверям.

— Роза! — громко окликнула ее Китти, и Роза остановилась. — Я понимаю, что это не мое дело, но… Мы все сейчас не в своей тарелке… И все-таки не спеши! «Поспешишь — людей насмешишь», — так бы сказал твой отец. Верно?

Роза посмотрела на Китти с изумлением.

— Я вас не понимаю, — ответила она. — Кого насмешишь?

Роза открыла дверь. Из-за двери появилась холеная мужская рука и закрыла ее ладонь.

— Привет! — раздался голос Марка. — Можно войти?

Роза покосилась на Китти, но та промолчала.

— Ну, конечно, — произнесла тогда Роза. — Конечно, заходи, Марк.

Марк Лакландер в самом деле был очень хорош собой: высокий, смуглый, с волевым ртом, который придавал ему вид настоящего мужчины, — женщины, как считается, против этого устоять не могут. Марк остановился на пороге, держа Розу за руку и глядя на Китти. Роза и Марк действительно были великолепной парой.

— Я услышал ваши голоса, — сказал он, — и вот, решил зайти. Могу я быть вам полезным? Я принес Розе снотворное. Было бы недурно, если бы вы тоже приняли таблетку.

— Там посмотрим, — ответила Китти. — У меня где-то тоже есть снотворное.

— Может быть, все-таки оставить вам лекарство на всякий случай? — предложил Марк.

Он вытряхнул из пакетика пару таблеток на ночной столик и поставил рядом стакан воды.

— Одной вполне достаточно, — добавил он.

Марк стоял перед Китти и заслонял от нее Розу, которая так и осталась у дверей. Китти, вглядываясь в его лицо, громко спросила:

— Это вы нашли его тело?

Предостерегающе подняв руку, Марк оглянулся на Розу.

— Собственно, не я, — ответил он спокойно, — а сестра Кеттл…

— При чем тут эта Кеттл, — раздраженно отмахнулась Китти. — Я хочу знать… ведь я, в конце концов, его жена… что же произошло?

— Роза, — сказал Марк, — отправляйся-ка в постель.

— Нет, Марк, милый, — смертельно побледнев, покачала головой Роза. — Я тоже хочу это знать. Прошу тебя! Не знать — еще хуже.

— Да, — согласилась с ней Китти, — еще хуже.

Марк помолчал, потом быстро ответил.

— Ну, прежде всего: лицо не изуродовано.

Черты Китти исказились, а Роза закрыла глаза руками.

— …и думаю, он ничего не почувствовал, — добавил Марк.

Он поднял палец.

— Ну вот. Его ударили. Сюда. В висок.

— Ударили? — спросила Роза. — И все?

— Висок — очень уязвимое место, милая.

— Так, может быть, это просто несчастный случай?

— Э… нет, боюсь, что нет.

— Но почему же, Марк?

— Это не могло быть несчастным случаем, Роза.

— Но откуда ты знаешь?

— По характеру ран.

— Значит, рана не одна? — спросила Роза.

Марк подбежал к ней и взял ее руки в свои.

— Э… да…

— Но ты ведь сам сказал… — начала Роза.

— Понимаешь, ранений несколько, и все они в одном и том же месте, на виске. Зачем же мне убеждать тебя в том, что это результат несчастного случая, если… если судебный врач все равно установит, что это не так!

Китти, на которую они перестали обращать внимание, проговорила:

— Понятно. — И внезапно добавила: — Извините, но больше я сегодня не выдержу. Вы не обидитесь?

Марк внимательно посмотрел на нее.

— Вам надо успокоиться.

Он привычным жестом нащупал ее пульс.

— Нет-нет, — сказала Китти и убрала руку. — Спасибо, но в этом нет надобности. Я думаю, что Розе следовало бы лечь — иначе она упадет от изнеможения.

— Я с вами согласен, — холодно ответил Марк и открыл дверь.

— Я пойду, — сказала Роза. — Постарайтесь уснуть, Китти!

С этими словами она вышла. Марк проводил Розу до дверей ее комнаты.

— Спокойной ночи, дорогой Марк, — сказала Роза и незаметно высвободилась из его рук.

— Завтра, — сказал он, — я перевезу тебя в Нанспардон.

— Нет… — ответила она. — По-моему, этого делать не стоит. И потом, зачем?

— Затем, что я хочу за тобой присматривать и, кроме того, при прочих равных твоя мачеха для тебя не лучшая и не самая доброжелательная собеседница, — нахмурясь ответил Марк.

— Ничего, — сказала Роза. — Пустяки. Я давно не обращаю на это внимания.

4

Вскоре после рассвета, сидя за яичницей с ветчиной, поданной на завтрак в «Мальчишке и Осле», Фокс, как и было обещано, услышал историю Людовика Финна. Бейли и Томпсон, которые тоже провели остаток ночи в «Мальчишке и Осле», уже отправились поутру на берег реки со своим оборудованием, а из Лондона вот-вот должен был приехать судебный эксперт министерства внутренних дел. День обещал быть теплым и погожим.

— Мне известна история молодого Финна, — рассказывал Аллейн, — потому что история с ним произошла в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, как раз когда я служил в особом отделе. В это время сэр Гарольд Лакландер был нашим послом в Зломце, а молодой мистер Данберри-Финн работал его личным секретарем. Стало известно, что правительство Германии ведет с местными властями весьма дружественные и перспективные переговоры относительно железнодорожной концессии. Мы получили информацию о том, что немцы готовятся подписать важный — а для нас губительный — договор в самом ближайшем будущем. Лакландеру были даны инструкции загубить всю эту комбинацию. Он получил полномочия предложить правительству в Зломце превыгоднейшую концессию — предполагалось что эта приманка сработает. Немцы, однако, проведали об этой задумке и поспешно повели собственные переговоры, что вскоре и привело их к удаче. Наше правительство потребовало объяснений. Лакландер понял, что имела место утечка информации, и, поскольку никто другой не имел доступа к этим сведениям, заподозрил младшего Финна, который сразу же раскололся и признался во всем. Как выяснилось, он просто не сумел прижиться в Зломце. История печальная, но заурядная. Явился он туда из своей альма-матер, молоко у него на губах еще не обсохло, трепался он здорово, а вот думать еще не научился. В Зломце он завел себе сомнительных дружков, и среди них, как мы потом установили, затесался один немецкий агент, отличный агитатор. Он вцепился в младшего Финна мертвой хваткой, а тот, купившись с потрохами на нацистскую пропаганду, согласился помочь Германии. Как водится, наши источники информации сами по себе вызывали сомнения: Финна судили на основании того, чем все кончилось, ведь он бесспорно вел себя как предатель. В тот вечер, когда сэр Гарольд получил сверхважную телеграмму, Финн со своим дружком-нацистом отправился то ли к цыганкам, то ли куда-то еще. А телеграмму-то дешифровал именно он. Выходило так, что он выложил своим корешам все до последнего слова. Потом говорили, что он брал взятки. Лакландер устроил Финну выволочку, и тот, выйдя из кабинета, застрелился. Тогда говорили, что он вроде как боготворил Лакландера, и нам казалось странным, что Финн так себя повел. Думаю, что он был блестящим, но психически неустойчивым юношей, к тому же единственным сыном Октавиуса, которого мы вчера видели: конечно, отцу хотелось, чтобы сын восстановил славу этой старой, вымирающей семьи. Кажется, через несколько месяцев после этого умерла мать младшего Финна.

— Грустная история! — сказал Фокс.

— Да уж, грустнее некуда.

— Не кажется ли вам, мистер Аллейн, что этот мистер Финн-старший слегка того…

— Не в своем уме?

— Да нет, просто чудаковат.

— Да, его вчерашнее поведение, бесспорно, было странным. Он был напуган, Фокс, мне это ясно. А вы как считаете?

— У него была возможность убить, — сказал Фокс, обращаясь к первому правилу полицейского расследования.

— Да, была. Кстати, Бейли проверил отпечатки пальцев. Очки принадлежат мистеру Данберри-Финну.

— Ага! — удовлетворенно воскликнул Фокс.

— Но из этого еще ничего не следует. Он мог потерять их там на несколько часов раньше. И все-таки он едва ли охотно признает их своими.

— Ну… — скептически протянул Фокс.

— Вот именно. У меня есть кое-какие соображения о том, когда и как туда попали очки.

Аллейн изложил изумленному Фоксу свои предположения.

— А что касается возможности совершить убийство, — продолжал Аллейн, — то она, Фокс, была и у жены Картаретта, и у всех троих Лакландеров, и, к слову сказать, даже у сестры Кеттл.

Фокс открыл было рот, но, заметив насмешливый взгляд своего начальника, так ничего и не ответил.

— Конечно, — заметил Аллейн, — мы не можем полностью отказаться от гипотезы о бродяге или подозрительном индусе. Но прошлой ночью выявилось одно обстоятельство, Фокс, которым мы не можем пренебрегать. Дело в том, что сэр Гарольд Лакландер умирая, препоручил полковнику Картаретту свои мемуары. Полковник должен был надзирать за их публикацией.

— Хорошо, — перебил его Фокс, — но я…

— Это, возможно, несущественное обстоятельство, — остановил его Аллейн. — С другой стороны, не исключено, что оно служит мостиком между Лакландерами и мистером Октавиусом Финном, а связь между ними устанавливается через полковника Картаретта, ставшего хранителем мемуаров.

— Как я понимаю, — как всегда неторопливо произнес Фокс, — вы допускаете, что в мемуарах дано полное описание того, что натворил младший Финн, и думаете, что его отец мог узнать об этом и пожелал предотвратить публикацию.

— Звучит довольно неубедительно, не так ли? Куда же приводит нас эта теория? В двадцать минут восьмого Картаретт спускается вниз, застает Финна на месте преступления и вступает с ним в яростную перепалку — ее слышит леди Лакландер. Финн и Картаретт расходятся в разные стороны. Картаретт направляется к леди Лакландер, беседует с ней минут десять, а потом уходит к ивняку и ловит там рыбу. Леди Лакландер возвращается домой, а Финн приходит назад и убивает Картаретта, потому что Картаретт намерен опубликовать мемуары старого Лакландера и тем самым опорочить имя младшего Финна. Но леди Лакландер не говорит мне об этом ни слова. Она не говорит, что слышала ссору из-за мемуаров, хотя, если она слышала именно это, непонятно, почему бы она стала все скрывать. Вместо этого она сообщает, что Картаретт и Финн поругались из-за форели и что Картаретт с нею тоже об этом говорил. К этому леди Лакландер добавляет, что с Картареттом она обсуждала некое семейное дело, не имеющее касательства к смерти полковника. Может быть, и так. Но не есть ли это семейное дело — тот самый вопрос о публикации мемуаров? И если так, то почему леди Лакландер не хочет говорить об этом со мной?

— А есть ли у нас основания считать, что разговор между ними шел о мемуарах?

— Нет. Просто я занимаюсь тем, что всегда запрещаю вам, — предаюсь домыслам. Но разве вы не заметили, как неприятно было молодому Лакландеру упоминание о мемуарах? Он тут же замкнулся. Мемуары так и лезут вам в глаза, дружище Фокс. Они существуют. Они связывают Картареттов с Лакландерами, а может быть, и тех, и других с мистером Финном. На данный момент мемуары — единственное, что объединяет всю эту весьма чопорную компанию.

— Я бы не сказал, что леди Лакландер чопорна, — заметил Фокс.

— Да, она много себе позволяет, но в рамках принятого, уж вы мне поверьте. А вот и машина! Это, должно быть, доктор Кертис. Вернемся на берег, а там обсудим вопрос о том, у кого была возможность совершить преступление, и об уликах. Аллейн встал, потер нос и покосился на своего коллегу.

— Не забудьте, — сказал он, — что старый Лакландер испустил дух с камнем на душе и со словом «Вик» на устах.

— Вик?

— Да. А Марк Лакландер называл младшего Финна Викки. Это уже кое-что, верно? Ну, пошли.

5

Стояло ясное летнее утро, и тело полковника Картаретта совсем не соответствовало пейзажу. Брезент убрали, и труп лежал у самой воды: скрюченный, лишенный мысли и движения, с клеймом насилия на виске… А сколько раз его фотографировали! Бейли и Томпсон повторно проделали свою ночную работу, но, по мнению Аллейна, без большого успеха. Вода подтекла под положенные на землю доски, просочилась сквозь почву и залила гальку. Несмотря на брезент, она пропитала костюм полковника, а в его правой ладони собралась маленькая лужица.

Закончив предварительное обследование, доктор Кертис поднялся на ноги.

— Свою работу я кончил, Аллейн, — сказал он. — Я отдал Олифанту содержимое карманов: связку ключей, табак, трубку, зажигалку. Баночку с наживкой. Платок. Бумажник с несколькими купюрами и фотографией дочери. Это вроде все. Теперь об общей картине: окоченение полное и, думаю, скоро пройдет. Как я понимаю, по вашим сведениям, он был еще жив в четверть девятого, а в девять был найден мертвым. Более точного времени указать не могу.

— Каков характер ран?

— Предположительно раны нанесены двумя орудиями или одним и тем же орудием дважды. Имеется небольшой прокол с глубоким проникновением в глубь черепа. Вокруг прокола — кругообразная вмятина. По тому же месту был нанесен сильный удар, вызвавший обширное кровоизлияние и перелом височной кости. Этот удар мог быть произведен чем-то вроде кирки или плоским камнем овальной формы. Думаю, что это была первая по счету рана. Этот удар несомненно должен был его оглушить, а может быть, и убить. В любом случае от второго удара он уже не смог защититься.

Аллейн обошел тело и встал у самой воды.

— А следы ног? — спросил он, обращаясь к Бейли.

— Есть следы тех, кто его обнаружил, — ответил Бейли, — они хорошо различимы. Это отпечатки ног мужчины и женщины. Часть следов пересекается. Вот они подошли, наклонились, постояли, пошли назад. А вот и следы самого убитого, мистер Аллейн, вы их видели прошлой ночью. Хотя в них натекла вода, ясно видно, где стоял полковник.

— Да, — кивнул Аллейн. — Он сидел на корточках лицом к реке, здесь как раз земля мягкая. Он срезал ножом несколько пучков травы и собирался завернуть в траву форель. Вот нож, вот у него в руке трава, а вот и форель! Ну и здорова же! Сержант Олифант говорил, что несколько дней назад полковник сам подцепил ее на крючок, да она сорвалась.

Аллейн наклонился и сунул палец в пасть рыбе.

— Ага, — произнес он. — Вот она. Давайте-ка на нее посмотрим. Минуту его длинные пальцы что-то поворачивали в горле рыбы.

Потом он вытащил руку — в ней была сломанная блесна.

— Это не обычная блесна из магазина, — заметил Аллейн. — Великолепная блесна, сделана дома. Красные перышки, кусочки золотистой ткани, связанные медной проволочкой, — такие же штучки я, по-моему, видел в кабинете полковника. Блесны для полковника мастерила Роза Картаретт — эту-то блесну он и потерял за день до смерти сэра Гарольда Лакландера.

Аллейн бросил взгляд на проломленную голову полковника, на безразличное ко всему лицо.

— Но в тот раз ты так и не поймал ее, — обратился к трупу Аллейн. — С какой же стати ты кричал в половине восьмого, что скорее умрешь, чем притронешься к этой рыбе, а потом был найден мертвым в девять? — Аллейн повернулся лицом к реке. Ивы нависали над крошечной заводью, у самого берега глубина доходила до пяти футов, чуть подальше в воду спускалась полоска гальки. Река образовывала здесь поворот и неслась дальше вниз по течению.

Аллейн показал рукой на спускающийся к воде отрезок берега. На нем, ниже уровня воды, был виден глубокий горизонтальный след.

— Посмотрите, Фокс, — сказал Аллейн, — сюда, а потом повыше, туда.

Он кивнул в том направлении, где, выше по течению, примерно в ярде от ног полковника, тянулась вдоль берега поросль цветущих маргариток.

Аллейн указывал на три высоких стебля, с которых были срезаны головки.

— Тело можно унести, — распорядился Аллейн. — Но постарайтесь не наследить. Может быть, нам понадобится еще раз осмотреть это место. Кстати, Фокс, вы заметили, что у входа в ивняк примята трава и сломано и погнуто несколько веток? Не забудьте: сестре Кеттл казалось, что за ней наблюдают. Приступайте, Олифант.

Подошли сержант Олифант и констебль Гриппер с носилками. Поставив носилки на землю, они подняли тело. В этот момент из кармана полковника выпала помятая головка маргаритки.

— Ну-ка, осторожно, — сказал Аллейн и подобрал цветок. — Надо найти еще две. Убийца владеет языком цветов.

Аллейн спрятал цветок. Олифант и Гриппер, положив тело на носилки, ждали распоряжений.

Аллейн нашел вторую маргаритку на берегу, ниже того места, где раньше покоилась голова полковника Картаретта.

— Третью, — сказал он, — могло унести течением. Ничего, поищем!

Затем Аллейн присел на корточки перед удочкой полковника Картаретта, лежавшей на берегу, — конец ее нависал над водой. Аллейн поднял блесну и потряс ею в воздухе.

— Сестра той, которую заглотала Старушенция, — сказал он.

Он пригляделся к блесне повнимательнее и понюхал ее.

— Вчера полковник поймал рыбу, — заметил Аллейн, — на зазубрине остался кусочек рыбьей мякоти. Где же в таком случае пойманная им форель? Она была слишком мала, и он пустил ее назад в воду? Или нет? Место происшествия в паршивом состоянии.

Он отцепил блесну и спрятал ее. Понюхал скрюченные руки полковника.

— Да, — кивнул Аллейн. — Он возился с рыбой. Придется поискать следы на ладонях, под ногтями и на одежде. Сохраните траву, которую он зажал в руке. А где остальная трава?

Аллейн повернулся к берегу и собрал все травинки, срезанные полковником. Он осмотрел нож полковника и обнаружил, что лезвие со следами травы попахивает рыбой. Потом с предосторожностями поднял Старушенцию и оглядел гальку, на которой всю ночь пролежала рыбина.

— Следы есть, — сказал он. — Но оставила ли их одна рыба? Смотрите, вот острый камешек, вроде кремня, с кусочком чешуи. Ну-ка, посмотрим.

Он перевернул форель и поискал повреждения на ее липком боку, но не нашел.

— Вот это уже серьезно, — пробормотал он и достал увеличительное стекло.

Подчиненные, покашливая, переминались с ноги на ногу. Фокс смотрел на Аллейна спокойно и с одобрением.

— Итак, — произнес наконец Аллейн, — нам понадобится мнение эксперта, и оно может оказаться решающим. Но и сейчас ясно: полковник поймал какую-то рыбу и положил ее на гальку, полоска кожи ободралась об этот камешек, затем рыбу убрали, а на ее место положили Старушенцию. Как будто бы непохоже, чтобы рыбу бросили обратно в реку. Если бы дело обстояло так, полковник, сняв ее с крючка, сам бы пустил ее назад в воду. Он не оставил бы ее на берегу. Почему же камнем ободрало чешую? И почему Старушенция оказалась на месте другой рыбы? И кто это сделал? И когда?

Фокс вставил:

— Когда — понятно: это случилось до дождя. Это видно по состоянию почвы.

— Да, но толку от этого мало, так как и полковник был убит до того, как пошел дождь, и тело было обнаружено тогда же. Но заметьте, дружище Фокс, Картаретт был убит с пучком травы в руке. Не значит ли это, что он срезал траву, чтобы завернуть в нее свою добычу? Он отказался притронуться к Старушенции и оставил ее на мосту. Люди, которые хорошо его знают, согласны в том, что он не стал бы нарушать свое слово. Хорошо. Кто-то убивает его. Кто? Тот же человек, который взял рыбу полковника и заменил ее Старушенцией?

— Вы вроде именно так и думаете, мистер Аллейн?

— А зачем убийца это сделал?

— А черт его знает! — с отвращением воскликнул Олифант.

Бейли, Томпсон и констебль Гриппер одобрительно закивали. Доктор Кертис, сидевший на корточках у носилок, незаметно ухмыльнулся.

— Как стоял убийца в момент нанесения удара? — продолжал Аллейн. — Как я понимаю, — а вы, Кертис, поправьте меня, если я ошибаюсь, — полковник Картаретт сидел на корточках у воды, с пучком травы в руке. След его башмаков и то положение, в котором его нашли, указывают, что он упал от удара в левый висок — таким его и обнаружила потом сестра Кеттл. Значит, либо его ударил сзади левша, либо ему был нанесен слева удар, направленный сверху вниз, либо его ударили спереди справа… Так, Олифант?

Сержант Олифант ответил:

— Извиняюсь, сэр, я только хотел сказать, что это, к примеру, мог быть вот такой удар, как ежели в каменоломне бьют по выступу, который находится где-то на уровне коленей.

— Ага! — кивнул констебль Гриппер. — Вроде как нижняя подача в теннисе.

— Да, нечто в этом роде, — сказал Аллейн, переглянувшись с Фоксом. — Однако полковник сидел на самом берегу, так что места для нападающего спереди не остается, — поэтому я и предположил, что убийца находился на воде, футах в трех от берега. А теперь посмотрите вверх по течению, дружище Фокс. Только обогните нас, чтобы не затоптать место преступления, и подойдите ко мне.

Фокс подошел к Аллейну, стоявшему на нижнем берегу заводи, далеко вдававшемся в поток. Они вместе осмотрели тот отрезок Чайна за ивняком, который закрывал ближнюю часть моста, до его дальнего конца, который еле виднелся в сорока футах от них, там, где стоял сарай.

Аллейн заметил:

— Очаровательный вид, прямо карандашный набросок в викторианском альбоме. Интересно, пишет ли с этой точки этюды леди Лакландер? Вы читали «Похищение Лукреции», дружище Фокс?

— Вряд ли, если только это похищение не расследовалось полицией. Уж не Шекспир ли это?

— Шекспир. Там кое-что говорится о прихотливости речных течений. Правда, в поэме речь идет об Эйвоне, у Клоптонского моста, но с тем же успехом там мог бы фигурировать Чайн. У Шекспира говорится что-то насчет потока, который, проносясь под мостом, «в своей гордыне устремился в омут и вспять пошел наперекор теченью». Поглядите-ка на эту веточку, которая плывет в нашу сторону. Она как раз попала в такой поток, видите, вместо того чтобы двигаться вместе с основным течением, она направляется сюда, в заводь. Вот она. «Устремилась в омут и вспять пошла» — назад к месту. Постойте тут минуту, Фокс. Ну-ка, опускайтесь на корточки и наклоните свою грешную голову, словно разглядываете рыбу. Изобразите из себя рыболова. Не поднимайте головы и не двигайтесь, пока я вам не скажу.

«К чему бы это он», — флегматично размышлял Фокс, опускаясь на корточки у самой воды.

Аллейн, обогнув место преступления, скрылся в ивняке.

— К чему бы это он? — неизвестно кого спросил Кертис и добавил к этому грубоватую медицинскую шуточку насчет позы мистера Фокса.

Сержант Олифант и констебль Гриппер возмущенно переглянулись. Бейли и Томпсон осклабились. Все они слышали, как Аллейн торопливо шел через Нижний мост, хотя только Фокс, который послушно продолжал смотреть в землю, мог бы при желании увидеть своего начальника. Остальные ожидали, когда Аллейн, руководимый неизвестными мотивами, покажется на противоположном берегу.

Совершенно неожиданно для доктора Кертиса, Бейли, Томпсона, Олифанта и Гриппера перед заводью появился из-за поворота старый ялик, а в нем — Аллейн с увядшей маргариткой в руках.

Течение несло ялик наискось от противоположного берега к маленькой заводи у ивняка. Тихо скользя по воде, ялик остановился, уткнувшись носом в ту самую полоску, которую раньше заметил у берега Аллейн. Корма заскрипела о гальку, и ялик остановился.

— Скрип слышали? — спросил Аллейн.

Фокс поднял на него глаза.

— Слышал, — ответил он. — Слышал скрип, а до этого — ничего.

— Точь-в-точь как Картаретт, — сказал Аллейн. — Что объясняет, я полагаю, и историю с маргаритками. Дружище Фокс, а знаем ли мы теперь, чьих это рук дело?

— Если я вас правильно понимаю, мистер Аллейн, — проговорил Фокс, — вы считаете, что знаем.

Глава седьмая

УОТТС-ХИЛЛ

1

— Подведем итоги, — сказал Аллейн, не выходя из лодки. — Во-первых, я нашел головку маргаритки на носу. То есть неподалеку от двух других, но несколько дальше от места, где она была срезана. Во-вторых, у этой старой посудины швартов в тридцать футов длиной. Он очень прочно закреплен другим концом, и я его еле вытащил. Я думаю, это для удобства леди Лакландер, которая, судя по брызгам красок, рисует, сидя в лодке. Да, видно, так оно и есть. Воображаю себе эту толстую сирену на носу судна, входящего в гавань. Еще тут валяется большая желтая заколка и несколько окурков, некоторые — со следами губной помады. Они тут давно и, значит, совсем из другой оперы.

— Следы сэра Джорджа, — предположил Фокс, — и вашей красотки?

— Вы, — сказал Аллейн, — где угодно раскопаете любовную историю. Продолжим. В-третьих, не забудьте, обитатели Уоттс-хилла не могли увидеть плывущей лодки. Оттуда видны только этот конец моста, небольшое пространство перед ним да ивовые заросли. Можете забрать тело, Гриппер.

Доктор Кертис накрыл труп брезентом. Полицейский Гриппер и водитель из Скотленд-Ярда с помощью Бейли и Томпсона понесли полковника Картаретта через ивняк и вдоль берега, где он имел обыкновение ловить рыбу, а оттуда — на Уоттс-лейн, где ожидал фургон из суивнингской больницы.

— Ну и славный был джентльмен! — вздохнул сержант Олифант. — Надеюсь, мы поймаем убийцу.

— Как пить дать! — сказал Фокс, спокойно взглянув на своего начальника.

— Полагаю, — заметил Аллейн, — что убийца увидел с другого берега Картаретта, сидевшего на корточках с удочкой. Думаю, убийца, неподалеку заметив лодку, прокрался туда, отвязал фал, после чего пресловутое «шекспировское» течение отнесло ялик к другому берегу. Там, где на этом берегу пристала лодка, должны были остаться следы. Если я встану ближе к корме, то окажусь как раз напротив того места, где сидел Картаретт. Отсюда уже можно нанести удар, если все было так, как я думаю.

— Так ли все было? — сказал Фокс.

— Не знаю. Если у вас, черт побери, есть теория лучше моей, выкладывайте, — с усмешкой предложил Аллейн.

— Виноват, — сказал Фокс. — Умолкаю, сэр.

— На первый взгляд кое-что может показаться подозрительным, — продолжал Аллейн. — Верно, что удар, нанесенный острым предметом, мог срезать все три маргаритки, так что одна упала на полковника, другая — на берег, а третья — в лодку. Это вполне правдоподобно. Но тем же ударом нельзя было свалить полковника.

Олифант покосился на багор, лежавший в лодке.

— Нет, Олифант, — сказал Аллейн. — Попробуйте, стоя в лодке, раскрутить эту штуку над головой, метнуть ее и попасть в висок сидящему человеку. Кто такой, по-вашему, убийца — специалист по метанию копья?

— Тогда, может быть, — произнес Фокс, — маргаритки были срезаны следующим ударом или сорваны в тот же день, но до убийства? А?

Сержант Олифант неожиданно спросил:

— Простите, но какое имеют отношение к делу маргаритки?

— Полагаю, какая-то связь тут есть, — отозвался Аллейн, повернувшись к нему. — Эти три маргаритки еще не увяли. Одна лежала на теле полковника, а другая — в лодке.

— Но простите, сэр, — продолжал осмелевший сержант, — какое отношение к делу имеет лодка?

— Пока мы не найдем преступника, это наша рабочая гипотеза. Взгляните: вот где была лодка, а вот где лежал труп. Посмотрите на камни около того места, где были срезаны маргаритки, и туда, где лежала рыба. Можно сойти с лодки на гальку, и тогда вы окажетесь у самой головы сидящего полковника. Ваше присутствие не оставит следов. А перед ивняком земля мягкая и рыхлая. Сам полковник, сестра Кеттл и доктор Лакландер оставили там легко различимые следы. Но ничего, что бы говорило о присутствии еще одного человека, там нет. Предположим на секунду, что после того, как полковник был уже убит, наш преступник перешагнул с лодки на гальку, чтобы нанести последний удар или, скажем, чтобы удостовериться, что жертва уже мертва. Как такую теорию связать с исчезнувшей форелью, яликом и маргаритками?

Аллейн перевел взгляд с Олифанта на Фокса. Первый насупился, по обыкновению скрывая полное замешательство. Второй выглядел удивленным: ясно было, что Фокс понял, где зарыта собака.

Аллейн принялся излагать свою теорию насчет форели, ялика и маргариток и нарисовал полную и детальную картину одного из способов, каким мог быть убит полковник Картаретт.

— Я понимаю, — подытожил Аллейн, — что все это гадание на кофейной гуще. Разработайте другую теорию, которая вязалась бы с фактами, и я с восторгом ее приму.

Фокс с сомнением сказал:

— Выходит любопытно! А ялик как же?

— Да, ялик! На киле — обрезки травы, пахнущей рыбой.

— Рыбой? — переспросил Фокс и продолжал: — Тогда мы должны поверить в совершенно немыслимого убийцу. Он подплывает на ялике к своей жертве и убивает ее. Не уверенный, что Картаретт мертв, преступник спрыгивает на берег и наносит второй удар другим орудием. Затем по причинам, которые вы тут так гладко нам изложили, хотя и без единого доказательства, он подменяет рыбу полковника Старушенцией. Для этого ему приходится вернуться и вытащить ее из лодки. А подменив форель, убийца каким-то образом умудрился срезать маргаритки. Где он взял оружие и что сделал с рыбой полковника — большой секрет. Все правильно, мистер Аллейн?

— Правильно, и я по-прежнему придерживаюсь этой версии. Вот что, Олифант, займитесь-ка поисками пропавшей рыбы. А вы пойдете со мной, — сказал Аллейн Фоксу, — на другой берег. Я кое-что вам покажу.

Он смотал длинный швартов и легко провел лодку против течения под навес. Когда Фокс, обойдя кругом через мост, присоединился к Аллейну, тот сокрушенно качал головой.

— Олифант и его ребята прошлой ночью потоптали землю, — вздохнул Аллейн, — как стадо носорогов. Хотя… взгляните-ка сюда, Фокс.

Он спустился в глубокую ложбину. Здесь дождь не успел размыть следы табурета и этюдника леди Лакландер. Аллейн указал на них.

— Но по-настоящему интересный след здесь, на склоне. Взгляните.

Они с Фоксом прошли по слегка примятой траве и минуту постояли, глядя на едва заметное углубление в земле. В нем еще стояла вода. Трава вокруг была смята.

— Если вы рассмотрите эту ямку с близкого расстояния, — сказал Аллейн, — вы увидите, что она окружена круговыми насечками.

— Да, — сказал Фокс после долгой паузы, — да, Господи, вот они, точно как на ране.

— Это след второго орудия, — промолвил Аллейн, — это след сиденья-трости, дружище Фокс.

2

— Красивая усадьба, — сказал Аллейн, когда они, выйдя из рощицы, очутились перед Нанспардоном. — Не правда ли, Фокс?

— Славное местечко, — согласился Фокс. — Эпоха Георга, верно?

— Да. Особняк построен на месте одноименного женского монастыря. Дарован Лакландерам Генрихом Восьмым. Потише, дружище Фокс. Они как раз должны кончить завтракать. Интересно, леди Лакландер ест внизу или у себя? Внизу, — произнес он, увидев леди Лакландер, выходящую из дома в сопровождении своры собак.

— На ней мужские ботинки, — ахнул Фокс.

— Это, наверное, из-за подагры.

— О Господи! — воскликнул Фокс. — У нее в руках сиденье-трость!

— Да. Но, может быть, не то же самое. Хотя, — сказал Аллейн, сняв шляпу и приподняв ее в знак приветствия, — может быть, и то.

— Она идет в нашу сторону. Нет, раздумала.

— Дьявол! Она собирается на него сесть.

Леди Лакландер действительно направилась к ним, но остановилась. Ответив на приветствие Аллейна взмахом руки, она раскрыла сиденье-трость и осторожно опустилась на него.

— С ее весом, — проворчал Аллейн, — она загонит всю эту штуковину в землю. Пошли!

Когда они приблизились к леди Лакландер, она крикнула им: «Доброе утро!» Затем она молча уставилась на них и так и сидела, пока они не подошли вплотную. «Старая медуза-горгона! Она нарочно сбивает с толку», — подумал Аллейн и ответил леди Лакландер невинным взглядом и рассеянной улыбкой.

— Вы были на ногах всю ночь? — спросила она, когда они приблизились к ней. — Это я не к тому, что у вас усталый вид…

Аллейн сказал:

— Простите, что беспокоим вас так рано, но мы кое-чем озадачены.

— Озадачены?

— И всерьез! Считаете ли вы возможным, — продолжал Аллейн с нарочитой любезностью, которую его жена считала грубоватой, — чтобы мы обратились к вам с просьбой в девять часов утра?

— Что вы имеете в виду? — Заплывшие жиром глаза леди Лакландер сверкнули.

Аллейн прибег к хорошо продуманной лжи.

— Мы считаем, — сказал он, — что убийца Картаретта до нападения прятался где-то поблизости.

— Да?

— Да.

— Я его не видела.

— Я же сказал — он спрятался. Наши попытки найти это место не увенчались успехом. Мы полагаем, что оно находилось там, откуда открывается достаточно хороший вид на мост и ивовые заросли, а также на ложбину, в которой вы сидели.

— Вы нашли место, где я рисовала?

— Клянусь вам, нет ничего проще. Вы пользовались мольбертом и табуреткой.

— А она под тяжестью моего веса, — сказала леди Лакландер, к ужасу Аллейна, раскачиваясь взад-вперед на своем сиденье-трости, — без сомнения, оставила след в земле.

— Дело в том, — пояснил Аллейн, — что, по нашему мнению, убийца ждал, пока вы уйдете, чтобы вылезти. Вы все время оставались в ложбине?

— Нет, я часто отходила от мольберта, чтобы посмотреть на мой эскиз издали. Из него все равно ни черта не получилось.

— Где же вы находились, когда смотрели на ваш этюд?

— На склоне между ложбиной и мостом. Вы еще недостаточно обследовали ложбину, иначе сами бы догадались.

— Почему? — спросил Аллейн, мысленно поплевав через левое плечо.

— Потому, мой славный Родерик, что я пользовалась сиденьем-тростью и так глубоко вогнала его в землю, что вынуждена была оставить его там, когда уходила, — и это не в первый раз.

— Вы оставляли его там, уходя домой?

— Разумеется. Как ориентир для слуги, когда тот придет за моими вещами.

— Леди Лакландер, — сказал Аллейн, — я хочу восстановить обстановку, какой она была после вашего ухода. Не можете ли вы одолжить нам ваше сиденье-трость и этюдник на час-другой? Мы обещаем обращаться с ними чрезвычайно осторожно.

— Не знаю, что вы задумали, — ответила она. — Но, видно, придется мне с этим смириться. Берите, что хотите.

Леди Лакландер тяжело поднялась с сиденья. Оно, как того и следовало ожидать, глубоко вошло в землю.

Аллейн хотел вытащить его с максимальными предосторожностями, может быть, даже выкопать вместе с дерном, а потом дать ему высохнуть и отвалиться. Но это у него не получилось: леди Лакландер повернулась и одним мощным рывком выдернула сиденье-трость из земли.

— Вот оно, — равнодушно сказала она, передавая Аллейну сиденье. — Этюдник в доме. Возьмете его сами?

Аллейн поблагодарил ее. Он взял сиденье-трость наперевес, и все трое направились к дому. Джордж Лакландер был в холле. Его поведение неожиданно изменилось: теперь он говорил с той туповатой торжественностью, с какой люди его типа входят в комнату больного или в церковь. Вновь, сославшись на свои обязанности мирового судьи, он оставался все так же заносчив и скрытен.

— Ну, Джордж, — сказала ему леди Лакландер и насмешливо улыбнулась, — если меня не выпустят под залог, не сомневаюсь, что тебе разрешат меня посещать.

— Ну что ты, мама!

— Родерик просит у меня мой этюдник, и, как мне кажется, под весьма неубедительным предлогом. Впрочем, он еще не сделал мне обычного в таких обстоятельствах предупреждения.

— Ну что ты, мама! — повторил Джордж с жалкой улыбкой.

— Пошли, Рори, — обратилась леди Лакландер к Аллейну и провела его через холл в чулан, полный зонтов, галош, ботинок, туфель, теннисных ракеток и клюшек для гольфа.

— Я все храню здесь, — пояснила она, — потому что часто рисую в саду. Мне лучше всего удаются цветы — ваша жена сумеет вам объяснить, что такое натюрморт для акварелиста.

— Ну, в ней эстетства нет ни на грош, — спокойно ответил Аллейн.

— Зато она замечательный художник, — сказала леди Лакландер. — Вот. Держите.

Аллейн поднял холщовый рюкзак, к которому были привязаны мольберт и тент.

— Вы пользовались тентом? — спросил Аллейн.

— Уильям, мой слуга, его поставил, но мне он не был нужен — солнце уже ушло. Когда я отправилась домой, я оставила его, но так и не открыла.

— Проверим, был ли он виден со стороны.

— Родерик, — вдруг спросила леди Лакландер, — каков был характер ранений?

— Разве ваш внук ничего вам не сказал?

— Нет, иначе бы я не спрашивала.

— Ранения черепные.

— Вы можете не спешить с возвратом вещей. Я сейчас не расположена рисовать.

— Очень любезно с вашей стороны, что вы их нам предоставили.

— Надеюсь, Кеттл все мне расскажет, — сказала леди Лакландер.

— Разумеется, — поспешил согласиться Аллейн, — и гораздо лучше, чем я.

— Что заставило вас уйти с дипломатической службы и заняться этим неблагодарным делом?

— Это было давно, — сказал Аллейн, — но, помнится, дело было в моем пристрастии к фактам.

— Факты — это не всегда истина!

— Но все же ее основа. Не стану вас дольше задерживать. Большое спасибо за помощь, — сказал Аллейн и посторонился, чтобы пропустить леди Лакландер.

Полицейские направились к роще, затылком чувствуя, что грузная старая леди провожает их взглядом с крыльца. Аллейн нес сиденье-трость, а Фокс — все остальное.

— Могу себе представить, — сказал Аллейн, — до чего у нас сейчас дурацкий вид.

Скрывшись за деревьями, они рассмотрели свои трофеи.

Аллейн положил сиденье-трость на берегу и сел перед ним на корточки.

— Диск, — сказал он, — навинчивается на трость, заканчивающуюся двухдюймовым шипом. Все в земле, даже диск, который не отвинчивали по меньшей мере месяц! Ладно… Если это орудие убийства, оно было вымыто в Чайне и вытерто, а затем воткнуто в мягкую землю, но, так или иначе, его не разбирали. Не исключено, что под диском имеются следы крови. Мы должны сейчас же отдать эту штуку Кертису. А теперь посмотрим этюдник.

— Но ведь он нам не нужен!

— Как знать! Этюдник складной, с ножками-шипами, и тент складной, и тоже кончается шипом. Шипов сколько угодно, однако сиденье-трость подходит лучше всего. Теперь залезем внутрь. Вот, — сказал Аллейн, развязывая ремни, — большая коробка с акварелью. Пачки чистой бумаги. Кисти. Карандаши. Палитра. Банка для воды. Губка. Тряпка. Тряпка! — тихо повторил он, склонившись над этюдником и принюхиваясь. Аллейн вытащил большую, испачканную краской хлопчатобумажную тряпку. Она была вся измазана акварелью, было на ней также и одно бурое пятно, и в этом месте она была особенно сильно смята, словно в нее что-то заворачивали.

Аллейн взглянул на своего коллегу.

— Понюхайте, Фокс, — предложил он.

Фокс опустился около него на корточки и с силой втянул воздух носом.

— Рыба, — сказал он.

3

Перед тем как вернуться назад, они еще подошли ко второй метке и взглянули на долину со стороны Нанспардона. Отсюда был виден дальний конец моста и верховья реки. Как и с противоположного склона, нижнее течение реки и часть моста, расположенная ближе к Нанспардону, были скрыты деревьями, сквозь которые виднелась часть той ложбины, где леди Лакландер писала этюды.

— Смотрите! — сказал Аллейн. — Отсюда миссис Картаретт и этот осел Джордж Лакландер видели, как браконьерствует мистер Финн, а вот оттуда, снизу, леди Лакландер заметила их.

Он повернулся и посмотрел на купу деревьев на площадке для гольфа.

— Готов побиться об заклад что все эти их занятия гольфом не более чем повод, чтобы пообжиматься на законном основании.

— Вы так думаете, мистер Аллейн?

— Не исключено. А вот и Олифант — там, на мосту, — сказал Аллейн и помахал рукой. — Мы попросим его отнести вещи Кертису, который уже должен быть в Чайнинге. Вскрытие должно начаться в одиннадцать. Доктор Лакландер предоставил Кертису возможность работать в больничном морге. Мне поскорее нужны результаты экспертизы по сиденью-трости и тряпке.

— А молодой доктор будет присутствовать при вскрытии?

— Наверное, будет. Думаю, наш следующий шаг — это официальный допрос капитана Сайса.

— Это его упоминала мисс Кеттл? У него еще люмбаго? — заметил Фокс. — Сомневаюсь, чтобы он что-нибудь видел.

— Это зависит от того, где стоит его кровать.

— Противная штука — люмбаго, — задумчиво произнес Фокс.

Они вручили имущество леди Лакландер сержанту Олифанту вместе с сопроводительной запиской доктору Кертису и велели сержанту прочесать равнину в поисках пропавшей форели или хотя бы ее части. Затем они двинулись по Речной тропинке к «Нагорью».

Они миновали хаммеровскую рощу и вошли в подлесок, принадлежащий капитану Сайсу. К одному из деревьев была прибита небольшая свежевыкрашенная дощечка, на которой было аккуратно выведено: «Берегись! Ведется стрельба из лука».

— Взгляните-ка! — сказал Фокс. — А мы-то забыли надеть кольчуги!

— Это, может быть предупреждение сестре Кеттл, — предположил Аллейн.

— В каком смысле?

— Чтобы не заигрывала с капитаном Сайсом, когда растирает ему поясницу.

— Вовсе не остроумно, — насупился Фокс.

Выйдя из подлеска и попав в сад капитана Сайса, они услышали тренькающий звук, за которым последовал характерный свист и стук вонзившейся стрелы.

— Черт побери! — воскликнул Фокс. — Похоже, кто-то стрелял.

— Ничего удивительного, — отозвался Аллейн. — Так оно и есть.

Аллейн указал на стоящее рядом дерево: из него, как это ни дико, торчала стрела с красивым алым оперением, воткнувшаяся в самую середину старательно вырезанного на коре сердца. Стрела еще чуть подрагивала.

— Нельзя сказать что нас не предупредили, — заметил Аллейн.

— Безобразие! — разгневался Фокс.

Аллейн выдернул стрелу и внимательно рассмотрел ее.

— Может убить наповал. Вы, надеюсь обратили внимание на сердце. Отсюда вытекает, что капитан Сайс исцелился от люмбаго и теперь страдает любовным недугом. Пошли.

Выйдя из рощи, они обнаружили примерно в пятидесяти ярдах от себя самого капитана Сайса, багрового и растерянного, с луком в руке и с колчаном у пояса.

— Эй! — крикнул он. — Простите, но, тысяча чертей, откуда я мог знать, что вы там ходите. В конце концов, дьявол вас побери, я же повесил там табличку.

— Да-да, — отозвался Аллейн. — Но мы решили рискнуть.

Они с Фоксом двинулись к Сайсу, который, в отличие от леди Лакландер, явно не знал, как себя вести все то время, пока полицейские поднимались к нему по склону. Он глядел куда угодно, но только не на них, а когда Аллейн представился сам и представил Сайсу Фокса, капитан попятился от них, как испуганный жеребенок.

— Мы, — пояснил Аллейн, — из полиции.

— О Господи!

— Надо думать, вы слышали о трагедии, которая произошла вчера вечером?

— О какой еще трагедии?

— С полковником Картареттом.

— С Картареттом?

— Его убили.

— Боже мой!

— Мы посещаем его соседей, чтобы…

— Когда это случилось?

— Около девяти.

— Откуда вы знаете, что это убийство?

— Он умер от ран, нанесенных в висок. Так что это убийство, и жестокое.

— Кто обнаружил тело?

— Медсестра. Сестра Кеттл.

Капитан Сайс покраснел.

— Почему она ничего мне не сообщила? — воскликнул он.

— А вы думаете, что она должна была обратиться к вам?

— Нет.

— Ну, тогда…

— Да вы заходите в дом! Нечего нам здесь разглагольствовать, — перебил Аллейна капитан Сайс.

Аллейн и Фокс вошли за капитаном в его холостяцкую гостиную, и в глаза им бросилось его импровизированное ложе, которое, впрочем, было аккуратно застелено, и аккуратно разложенные на столе акварельные краски и кисти. К доске была прикреплена кнопками большая незаконченная иллюстрированная карта. На ней, как увидел Аллейн, был изображен Суивнингс — там и сям уже виднелись набросанные карандашом маленькие фигурки.

— Очень мило! — сказал Аллейн, взглянув на карту.

Смущенно и испуганно забормотав, капитан Сайс встал, чтобы загородить от полицейских свое произведение. Как следовало из его бормотания, карта предназначалась в подарок.

— До чего же ей повезло с подарком! — небрежно заметил Аллейн.

Капитан Сайс покрылся густым румянцем, а инспектор Фокс помрачнел.

Аллейн сказал, что не сомневается: капитану Сайсу ясно, что полиция опрашивает всех соседей Картаретта по очереди.

— Просто для того, — добавил Аллейн, — чтобы изучить, на каком фоне произошло преступление. Когда начинаешь расследовать подобное дело…

— А вы что, еще не поймали убийцу?

— Нет, но мы надеемся, что, побеседовав с теми из соседей полковника, кто находился поблизости…

— Я не находился поблизости! Меня там не было!

В тоне Аллейна появились едва заметные новые нотки:

— Значит, вы знаете, где нашли тело?

— Еще бы! Вы же сказали — убит в девять часов. Мисс… э… э… словом, та леди, которая, по вашим словам, его нашла, уехала отсюда без пяти девять, и я видел, как она спускалась в долину. Если она обнаружила его в девять, значит, полковник и торчал в этой проклятой долине! Я же видел, как она направилась вниз.

— А откуда вы это видели?

— Да отсюда же! Из окна! Да она и сказала мне, куда поедет.

— Значит, вы подошли к окну? Несмотря на люмбаго?

Капитан Сайс беспокойно заерзал.

— Мне это стоило большого труда, — ответил он.

— Но сегодня утром вы уже проснулись совсем здоровым?

— Люмбаго то проходит, то снова как схватит!

— Да, хитрая болезнь… — протянул Аллейн.

Стрела по-прежнему была у него в руке, и теперь он показал ее Сайсу.

— И часто вы постреливаете у себя в роще? — спросил он.

В ответ капитан Сайс пробормотал, что, мол, стрельба в цель ему надоела.

— Я всегда мечтал подзаняться стрельбой из лука, — не моргнув глазом, прилгнул Аллейн. — Вот уж это спорт так спорт! Скажите, что у вас за лук?

— Шестидесятифунтовый.

— Да ну? И на сколько же ярдов летит стрела?

— Максимум на двести сорок.

— Значит, при попадании в яблочко это дает двенадцать очков?

— Верно, — кивнул капитан Сайс и одобрительно взглянул на Аллейна.

— Солидная дистанция. Впрочем, о стрельбе пока хватит. Вот о чем я хотел у вас спросить: вы ведь много лет были знакомы с полковником Картареттом?

— Да, мы как-никак соседи. Человек он превосходный.

— Понятно! Кажется, когда вы служили на Дальнем Востоке, вы и там встречались с полковником? Не в Гонконге ли? — наугад спросил Аллейн.

— Нет, в Сингапуре.

— Вот оно что! Я ведь почему об этом спрашиваю: судя по характеру преступления и по тому, что здесь никаких мотивов не выявлено, можно думать, что убийство как-то связано с работой полковника на Востоке.

— Едва ли.

— Послушайте, а не можете ли вы хоть что-нибудь рассказать нам о его жизни там? Чтобы было за что зацепиться. Вы когда с ним там встречались?

— В последний раз — около четырех лет назад, Я тогда еще не ушел в отставку. Мой корабль стоял в Сингапуре, и полковник заглянул ко мне, когда мы были в порту. Через полгода меня списали на берег.

— И часто вы с ними видались?

— С кем это «с ними»?

— С Картареттами.

Капитан Сайс бросил взгляд на Аллейна.

— Они тогда еще не поженились, — ответил он.

— Значит, вы не были знакомы с его второй женой, пока не вернулись сюда?

Сунув руки в карманы, капитан Сайс подошел к окну.

— Я был с ней знаком, — пробормотал он. — В Сингапуре.

— До того как она вышла замуж?

— Да.

— Это вы их свели? — небрежно спросил Аллейн и увидел, как Сайс напрягся и шея его побагровела.

— Да, я представил ей Картаретта — громко произнес Сайс, но не обернулся.

— Такие знакомства — занятная штука! По крайней мере, мне, неисправимому своднику, это ужасно нравится, — сказал Аллейн и пристально посмотрел на Фокса.

— Боже мой! — воскликнул Сайс. — Да я ничего подобного не имел в виду! Не приведи Господи!

Капитан произнес эти слова с совершенно неожиданной энергией — казалось, он разрывается между удивлением, стыдом и негодованием. Аллейн и сам не понимал, почему Сайс не дал ему подобающей отповеди, и решил, что капитан попросту растерялся. Аллейн попытался еще что-то выведать у Сайса насчет его встреч с Картареттом в Сингапуре, но безуспешно. Тут ему бросились в глаза дрожащие руки, покрытое испариной лицо, багровые щеки и жалкое выражение голубых глаз капитана. «Да он пьет, бедняга!» — подумал Аллейн.

— Нечего меня расспрашивать, — подвел Сайс черту под этим разговором. — Никто мне ничего не говорил. Я нигде не бываю. Потому что никому не нужен.

— Мы просто интересуемся обстоятельствами убийства, и я надеялся, что вы нам поможете. Вчера вечером мисс Кеттл говорила нам, что в Суивнингсе все жители прекрасно знают друг друга — прямо как в средние века. Вот, например, младший Финн был секретарем у сэра Гарольда Лакландера. Что вы сказали?

— Ничего. Жаль беднягу… Ничего.

— Естественно, что, когда ваш корабль пришел в порт, Картаретт вас навестил. Кстати, насчет его первой встречи с его будущей женой… Я ведь не знаю ее девичьей фамилии.

Лицо капитана Сайса выражало отчаяние.

— Может быть, вам нетрудно будет мне в этом помочь, — извиняющимся тоном произнес Аллейн. — Фамилия должна быть указана в деле. Иначе нам придется беспокоить миссис Картаретт.

Аллейн просительно посмотрел на Сайса, который ответил ему взглядом, полным муки, сглотнул слюну и хриплым голосом произнес:

— Де Вер.

Наступило многозначительное молчание. Фокс откашлялся.

— Ага, — сказал Аллейн.

4

— Можно ли было предполагать, — заметил Фокс когда они с Аллейном шли через рощу мистера Финна по направлению к Джейкобс-коттеджу, — что миссис Картаретт — дворянка?

— Я бы так не сказал, дружище Фокс Какая же она дворянка!

— Но она же — де Вер!

— Подумаешь!

— А может быть, — рассуждал Фокс, обращаясь к тому языку, которым пылко мечтал овладеть в совершенстве — может быть, она… э… déclassée?[6]

— Напротив, она продвигается вверх по социальной лестнице.

— Ну да! Ведь баронет от нее без ума, — продолжал Фокс. — Как вы думаете могло подобное чувство подтолкнуть кого-то из них к преступлению?

— Думаю, Лакландеру нужно перебеситься — такое случается со всеми людьми этого типа в его возрасте Честно говоря, не могу себе представить, чтобы он вызвал в женщине страсть, которая подвигла бы ее на убийства Впрочем, как знать! Ей, наверное, жизнь в Суивнингсе должна представляться в мрачных тонах. А какое впечатление произвел на вас Сайс, Фокс?

— Ну, глядя на него, я задумался, каковы его истинные чувства к миссис Картаретт. Они вроде бы старые знакомые. Мисс Кеттл сказала мне, что капитан нарисовал портрет миссис Картаретт еще до того, как та вышла замуж. Кроме того, мне показалось, что Сайс не в восторге от этого брака. Когда мы об этом заговорили, он так разгорячился — я думал, вот-вот задымится. Думаю, что между капитаном и миссис Картаретт что-то было — там, где «Восток встречается с Западом».

— Пошляк вы, Фокс! — рассеянно произнес Аллейн. — Впрочем, надо будет это обмозговать.

— Убийство на почве страсти?

— Как знать! Позвоним в Скотленд-Ярд и попросим, чтобы проверили Сайса по Морскому справочнику. Они выяснят, когда он был в Сингапуре, и соберут конфиденциальные сведения.

— Предположим, — рассуждал Фокс, — что Сайс был в нее влюблен. Предположим, они обручились, и тут он познакомил ее с полковником. Предположим, он отправился в плавание, потом ушел в отставку, вернулся домой и обнаружил здесь Китти де Вер в качестве жены Картаретта. И вот он начинает пить, и у него появляется идея фикс.

— И у вас появится идея фикс, если вы не перестанете изощряться в своих домыслах. А как насчет его люмбаго? Лично я думаю, что у него какие-то шашни с сестрой Кеттл.

Фокс опешил.

— Только этого не хватало! — сказал он.

— А вот и роща мистера Финна! И если я не ошибаюсь, наша вчерашняя знакомая.

Так оно и было: миссис Томазина Твитчетт вышла на прогулку. Увидев Аллейна и Фокса, она махнула хвостом, зажмурилась и села.

— Доброе утро, голубушка! — поздоровался Аллейн.

Он сел на корточки и протянул кошке руку. Миссис Твитчетт с места не сдвинулась, но громко замурлыкала.

— Знаешь, — строго сказал Аллейн, — если бы ты умела не только мурлыкать и мяукать, думаю, ты сообщила бы нам чрезвычайно важные сведения. Ведь вчера вечером, милая, ты была у реки и, уверен, все видела и все слышала.

Миссис Твитчетт снова зажмурилась, понюхала протянутый ей палец и принялась его лизать.

— Она вас считает своим котенком, — сардонически заметил Фокс.

Аллейн в свой черед понюхал палец, а потом наклонился к кошке. Она ткнулась мордочкой в его лицо.

— Ну и кокетка! — сказал Фокс.

— От нее больше не пахнет сырой рыбой. Кажется, попахивает молоком и вареной крольчатиной. Вы помните, где мы ее повстречали вчера вечером?

— Кажется, на этой стороне холма?

— Да. Надо будет нам осмотреть эти места. Пошли!

Поднявшись вверх по склону через рощу мистера Финна, они наконец выбрались к лужайке перед Джейкобс-коттеджем.

— Если это коттедж, — заметил Фокс, — то Букингемский дворец — лачуга.

— Ну, это название — от ложной скромности. Красивый фасад. Наверное, этот дом когда-то относился к нанспардонской усадьбе. Не странно ли, что в двух соседних домах живут одинокие мужчины и обоим вроде бы чересчур просторно.

— Интересно, ладят друг с другом мистер Финн и капитан или нет?

— Ладят? Уверен, что нет. Глядите, вот и мистер Финн.

— Матушки! — ахнул Фокс. — Ну и семейство!

На пороге дома стоял мистер Финн, окруженный кошками и тремя толстыми котятами миссис Твитчетт.

— Больше ничего нет! — увещевал он кошек своим необычно высоким голосом. — Вы все съели! Отправляйтесь ловить мышек, пушистики ленивые!

Он наклонился, чтобы поставить на землю пустую миску. Из его нагрудного кармана что-то выпало, и он поспешно подобрал упавший предмет. Одни кошки, изображая испуг, отскочили в сторону, другие продолжали смотреть на хозяина. Три котенка, заметив мать, спотыкаясь побежали к ней, задрав хвосты и громко мяукая. Тут мистер Финн заметил Аллейна и Фокса. Глядя на них, он продолжал все медленнее и медленнее хлопать в ладоши, как механическая игрушка, у которой кончается завод.

Хотя кисточка колпака свисала на нос мистеру Финну, внезапная бледность на его лице разрушала комический эффект. Из нагрудного кармана высовывался торопливо спрятанный предмет. Мистер Финн двинулся навстречу полицейским, а за ним — за исключением семейства Твитчетт — потянулась и его кошачья свита.

— Доброе утро! — просипел мистер Финн, нетвердой рукой отбросил кисточку колпака и вытащил из кармана несвежий платок, прикрыв таким образом таинственный предмет. — Каким благодетельным порывам нашей доблестной полиции обязан я этим восхитительным сюрпризом? Из-за деревьев появляются сыщики! — воскликнул он и прижал к груди руки. — Словно фавны, преследующие ускользающих от них нимф! Фавны, я вижу, вооружены, — добавил он, косясь на стрелу капитана Сайса, которую Аллейн по забывчивости прихватил с собой.

— Доброе утро, мистер Финн! — поздоровался Аллейн. — Сегодня я вновь повстречался с вашей очаровательной кошкой.

— Она у меня прелесть! — сказал мистер Финн и облизнул губы. — А какая преданная мамаша — вы и представить себе не можете!

Аллейн присел на корточки рядом с миссис Твитчетт, которая добродушно оттолкнула от себя чересчур прожорливого котенка.

— Для кормящей матери шерсть у нее в отличном состоянии, — сказал он и погладил Томазину. — Вы ее держите на особой диете?

Мистер Финн, страстный любитель кошек, пустился в тошнотворные рассуждения.

— У нее сбалансированная диета, — объяснял он визгливым голосом, — подобранная не по вкусу. Рыбка по понедельникам и пятницам, мясо по вторникам, печеночка по средам, крольчатинка по четвергам и воскресеньям. К этим блюдам, — добавил мистер Финн с кровожадной улыбкой, — мы, давая труд своим коготочкам, добавляем также мышек и птичек.

— Рыба, значит, только дважды в неделю? — задумчиво произнес Аллейн.

Фокс, чувствуя, что и ему следует принять участие в разговоре, выразил свое удивление:

— Вы только подумайте!

— Она с нетерпением ждет завтрашнего дня, — продолжал мистер Финн, — с верой и преданностью доброй католички, хотя, конечно, исповедует она многобожие — тайные верования древнего Нила.

— Вы, наверное, иногда кормите ее рыбой из Чайна?

— Когда есть улов, — ответил мистер Финн, — она получает свою долю.

— Ну, — игриво спросил Аллейн у кошки, — получила ты вчера на ужин свежую рыбку, моя лапочка?

Презрительно промолчав, миссис Твитчетт отвернулась к своим котятам.

— Не получила! — своим обычным голосом воскликнул мистер Финн.

— Значит, кроме Старушенции, вы ничего не поймали?

— Нет!

— Мы могли бы с вами поговорить?

Мистер Финн молча провел Аллейна и Фокса через боковую дверь и по коридору в просторную библиотеку.

Как всегда, попадая в чужой дом, Аллейн незаметно оглядел комнату. В опрятном кабинете полковника чувствовалась культура и присутствие женских рук. Гостиная капитана Сайса отличалась порядком и чистотой, но была по-холостяцки пустовата. В библиотеке мистера Финна, грязной и запущенной, царил хаос. В ней сочетались георгианское изящество, викторианская помпезность и эдварианская эклектика. Некогда изящные мягкие диваны были покрыты пятнами. На стенах висели тусклые холсты — раньше они составили бы честь любому музею, и среди них — портрет хрупкой дамы с волевым подбородком, в которой было что-то смутно знакомое. На стеллажах стояли ряды бесконечных подарочных изданий, посвященных кошкам, а бок о бок с ними — вышедшие из моды романы. Перелистав их, наверняка можно было наткнуться на иллюстрации, изображающие молодых дам в вуалях, сидящих за рулем старомодных автомобилей и надменно поглядывающих на мускулистых молодцов в клетчатых сюртуках. Стояли в библиотеке и два-три превосходных кресла, а на полу лежал красивый, хотя и потертый ковер. На полках, рядом с бесполезными, забытыми романами, попадались и замечательные книги. Среди них Аллейн заметил одну, от которой ниточка вела к полковнику. Рядом с другими книгами по рыболовству он увидел «Чешуйчатую породу» Мориса Картаретта. Но больше всех остальных предметов Аллейна заинтересовал тот хаос, который царил вокруг очаровательного бюро со змейками на передней крышке. Забитые бумагами ящики были выдвинуты, а один вообще лежал на полу, наверху валялась всякая всячина — полицейскому сразу было видно, что вещи были вытащены как попало, даже на ковре лежали вперемешку какие-то вещи. Казалось, отсюда только что бежал застигнутый врасплох грабитель.

— Чем могу служить? — спросил мистер Финн. — Не желаете ли подкрепиться? Выпить стаканчик шерри? Какой напиток вам более по вкусу?

— Благодарю вас. Еще слишком рано, к тому же мы на службе.

— Вот как? Мне очень хотелось бы вам помочь! Я провел ужасную ночь, точнее, остаток ночи — в мучительных размышлениях. У нас — и вдруг убийство! Право же, в этом было бы нечто гротескное, не будь это столь чудовищно! В Суивнингсе живут респектабельные люди. И тихо и плавно течет наш Чайн…

Мистер Финн скривился и поморщился, словно у него внезапно заныл зуб.

— Тихо и плавно? — переспросил Аллейн. — Так что его не замутила даже Великая Битва за Старушенцию?

Мистер Финн был готов к этому вопросу. Взмахнув руками, он ответил с притворной небрежностью:

— О мертвых — только хорошо, как говаривали древние, но, право же, полковник был никудышным рыболовом. Во всех остальных отношениях это был образцовый человек, но, когда дело доходило до рыбной ловли, он, увы, совершал ужасающие промахи. Здесь заключен какой-то этический парадокс: благородное искусство рыболовства ведет порою к самым ужасным проступкам!

— Таким, как рыбалка на участке у соседа? — спросил Аллейн.

— Этот мой шаг я отдаю на рассмотрение Высшего Суда и уверен, что нетленный дух самого Уолтона не оставит меня без защиты. Мое поведение не выходило за пределы правил.

— А вы с полковником, — осведомился Аллейн, — беседовали о чем-нибудь еще, помимо… э… помимо этого этического парадокса?

Мистер Финн глянул на него, открыл было рот, но, видимо, вспомнив о леди Лакландер, промолчал. Аллейн же, в свою очередь, не без сожаления вспомнил закон о внесудебных показаниях. Леди Лакландер сообщила ему, что между полковником и мистером Финном состоялся разговор на другую тему, но отказалась уточнить на какую. Если бы мистер Финн был привлечен к суду по обвинению в убийстве Мориса Картаретта или выступал бы как свидетель, а Аллейн использовал бы первое показание леди Лакландер, но скрыл бы второе, суд счел бы это нарушением закона. Аллейн решил рискнуть.

— Как нам дали понять, — сказал он, — вы беседовали о чем-то еще.

Наступило продолжительное молчание.

— Итак, мистер Финн?

— Я — что, я жду.

— Чего?

— Того, что, кажется, называется у вас «обычное предупреждение», — ответил мистер Финн.

— Полиция делает такое предупреждение, только если собирается произвести арест.

— А у вас разве нет такого намерения?

— Пока нет.

— Вы, разумеется, получили эту информацию от леди Гигантер, Могучей Мамонтихи, Славной Владетельницы Нанспардона, — произнес мистер Финн и неожиданно покраснел.

Его взгляд был устремлен куда-то за спину Аллейна.

— Разумеется, — добавил мистер Финн, по-прежнему не глядя на Аллейна, — ее величие, по самым приблизительным оценкам, соответствует ее живому весу. Она сообщила вам содержание нашей беседы с полковником?

— Нет.

— В таком случае, — промолвил мистер Финн, — я тоже промолчу. Пока. Если меня не вынудят говорить.

Взгляд его по-прежнему был неподвижен.

— Хорошо, — сказал Аллейн и решительно повернулся.

До этого он стоял спиной к бюро. Теперь он увидел, что на его верхней крышке среди разбросанных вещей и бумаг стоят две фотографии в потускневших серебряных рамах. На одной была изображена та же дама, что и на портрете. На другой — очень похожий на нее молодой человек. По низу этой фотографии было изящным почерком выписана «Людовик».

На эту-то фотографию и смотрел мистер Финн.

Глава восьмая

ДЖЕЙКОБС-КОТТЕДЖ

1

Аллейн решил во что бы то ни стало воспользоваться представившимся случаем, хотя и не испытал от этого радости. Он служил в полиции уже более двадцати лет. Под постоянным давлением его поведение стало более жестким, но, подобно кубику льда, поверхность которого подтаивает под действием тепла, но который все же сохраняет свою кристаллическую структуру, личность Аллейна не претерпела внутренних изменений. Когда расследование вынуждало Аллейна, как в данном случае, совершить несимпатичный ему шаг, он брал себя в руки и делал то, что следует. И все же проявлял при этом сдержанность.

Глядя на фотографию, он спросил:

— Это ваш сын, сэр?

Голос мистера Финна стал совсем не похож на его обычный фальцет. Он ответил:

— Да, это мой сын, Людовик.

— Я не был с ним знаком, но в тысяча девятьсот тридцать седьмом году я служил в особом отделе и, конечно, слышал о том, какая с ним приключилась беда.

— Он был хороший мальчик, — сказал мистер Финн. — Может быть, это я его испортил. Боюсь, что так.

— Ну, об этом трудно судить.

— Да, трудно.

— Извините, но я вынужден говорить о вашем сыне. Совершено убийство, а значит, запретных тем нет. Как выяснилось, сэр Гарольд Лакландер умер с именем Вик на устах. Известно также, что он был озабочен публикацией своих мемуаров и препоручил ее полковнику Картаретту. Мы знаем, что ваш сын был секретарем сэра Гарольда в тот критический период, когда сэр Гарольд был послом в Зломце. Если он с достаточной полнотой описал в мемуарах свою жизнь, он не мог обойти историю смерти вашего сына.

— На этом можете остановиться, — сказал мистер Финн, махнув рукой. — Мне ясно, к чему вы ведете.

Он посмотрел на Фокса, зажавшего в руке блокнот.

— Пишите, инспектор, не стесняйтесь. Мистер Аллейн, вы, конечно, хотите знать, не поссорился ли я с полковником Картареттом потому, что он намеревался опубликовать мемуары Лакландера и предать гласности трагедию моего сына. Ничего похожего!

— Меня интересует, — ответил Аллейн, — не имела ли отношение к этой проблеме та беседа, которую слышала леди Лакландер, но содержание которой нам неизвестно.

Мистер Финн внезапно всплеснул своими пухлыми ручками.

— Если уж леди Лакландер не соизволила ввести вас в курс дела, — промолвил он, — то я тем более воздержусь.

— Боюсь, — продолжал Аллейн, — что это вводит нас в заблуждение относительно ваших мотивов и побуждений леди Лакландер.

— Ах! — с неожиданным добродушием произнес мистер Финн. — Вы вступили на зыбкую почву, дорогой мой Аллейн. Очищая суть дела, как луковицу, от поверхностных мотивов, можно и заплакать. А это, уж вы мне поверьте, не достойно старшего инспектора уголовного розыска.

На губах мистера Финна заиграла самодовольная улыбка. Можно было бы подумать, что он полностью успокоился, но правый глаз его по-прежнему слегка подергивался, а руки ходили ходуном.

— Вы не откажетесь, — спросил Аллейн, — предъявить нам принадлежности, которые вы используете для рыбной ловли? Те, с которыми вы вчера ходили на реку?

— Отчего же! — ответил мистер Финн. — Однако я требую, — добавил он, повысив голос, — чтобы вы сказали мне, подозреваете ли вы меня в этом преступлении. Да или нет?

— Послушайте, — заметил Аллейн, — вам же должно быть ясно, что, отказываясь отвечать на наши вопросы, вы не можете требовать от нас ответа на ваш вопрос. Давайте посмотрим ваши снасти.

Мистер Финн посмотрел на него.

— Они не здесь, — сказал он. — Сейчас я их принесу.

— Вам поможет Фокс.

Судя по виду мистера Финна, он не пришел от этого в восторг, но, видимо, предпочел не отвечать отказом. Они с Фоксом удалились. Аллейн подошел к уставленным книгами стеллажам и снял с полки труд Мориса Картаретта «Чешуйчатая порода». На первой странице он обнаружил дарственную надпись автора: «Январь 1930 г. Викки в день его восемнадцатилетия с пожеланиями удачного улова». Очевидно, подумал Аллейн, у полковника отношения с младшим Финном были лучше, чем со старшим.

Он перелистал книгу. Она была издана в 1929 году и представляла собой собрание небольших, изящно написанных очерков о поведении и особенностях пресноводных рыб. В книге полковника своеобразно сочетались народные предания, сведения по естественной истории, кое-какие научные факты, а местами блеск фантазии. На полях были размещены довольно милые иллюстрации. Взглянув на титульный лист, Аллейн выяснил, что рисунки выполнены Джоффри Сайсом — кстати сказать, еще один пример того, какие тесные связи объединяют жителей Суивнингса. Аллейн представил себе, как двадцать шесть лет тому назад, когда полковник служил в полку, а капитан — на корабле, они обменивались письмами насчет форели и мечтали о том, как оформят свою книгу. Потом в глаза ему бросилось заглавие «Каждая на свой лад», и он стал с удивлением всматриваться в то, что сперва показалось ему знакомым, — перед ним была диаграмма, изображавшая два увеличенных отпечатка пальцев, совсем не похожих друг на друга. На первый взгляд можно было подумать, что это репродукция из руководства по криминалистике. Присмотревшись внимательно, Аллейн прочитал то, что было подписано под рисунком: «Микрофотографии. Рис. 1. Чешуя коричневой форели. Возраст 6 лет. Вес 2,5 фунта. Река Чайн. 4 года медленного роста, за которыми следуют 2 года бурного роста. Рис. 2. Чешуя форели. Возраст 4 года. Вес 1,5 фунта. Река Чайн. Отличается от рис. 1 годовыми кольцами и следами нереста». Заинтересовавшись, Аллейн обратился к тексту:

«Возможно, не всем известно, — писал полковник, — что у любых двух форелей обнаруживаются различия в чешуе. Это микроскопические различия — такие же, как между отпечатками пальцев двух разных людей. Забавно, что в подводном мире форель-преступница могла бы оставить после себя своего рода „отпечатки“, следы своей чешуи».

На полях капитан Сайс нарисовал забавную картинку: плотва в войлочной шляпе и с пенковой трубкой во рту изучает через увеличительное стекло чешую разбойницы-форели.

Аллейну хватило времени, чтобы еще раз перечитать всю страницу. Потом он принялся разглядывать фронтиспис — портрет самого полковника. В его лице угадывались черты воина и дипломата, из-за которых, как подумалось Аллейну, проглядывало лицо типичного сельского жителя. «Судя по виду, славный человек. Ему, наверное, было бы забавно узнать, что он сам вручил мне ценнейшую информацию для расследования».

Аллейн поставил книгу на место и повернулся к столу, на котором в неописуемом беспорядке валялись брошюры, рекламные листки, вскрытые и нераспечатанные конверты, газеты и журналы. Оглядев то, что лежало на поверхности, он начал осторожно перебирать бумаги и вскоре увидел письмо, на котором красивым почерком, несомненно принадлежавшим полковнику Картаретту, было написано «Октавиусу Финну, эсквайру».

Аллейн только успел убедиться, что в конверте лежит около тридцати страниц машинописи, а на первом листе значится цифра «7», когда на лестнице раздался голос Фокса. Аллейн отошел от стола и принялся разглядывать портреты.

Мистер Финн и Фокс вошли в кабинет с рыболовными снастями.

— Какой очаровательный портрет! — сказал Аллейн.

— Это моя жена.

— Удивительное сходство с доктором Марком Лакландером.

— Они дальние родственники, — лаконично ответил мистер Финн. — А вот и мое имущество.

Мистер Финн, судя по всему, относился к тем рыболовам, которые не могут устоять перед иллюстрированными каталогами и любят блестящие игрушки. Его корзина для рыбы, багор, сеть, набор блесен и великолепная удочка были уснащены самыми немыслимыми приспособлениями и обошлись, как подумал Аллейн, в целое состояние. Все эти богатства были уложены в многочисленные прорези и кармашки холщовой сумки, из которых Аллейн и извлек рыболовные принадлежности одну за другой — свои снасти мистер Финн содержал в чистоте и образцовом порядке.

— На какую блесну, — спросил Аллейн, — вы поймали Старушенцию? Это ведь, наверное, была настоящая битва?

— Не судите меня за то, — взволнованно воскликнул мистер Финн, — что я ловил под мостом, и тогда я вам расскажу.

— Ладно, — усмехнулся Аллейн, — с мостом мы потом разберемся. Сделаю вам уступку. Рассказывайте.

И мистер Финн принялся за дело. Казалось, вспомнив о своем подвиге, он начисто позабыл о тех чувствах, которые им недавно владели. Страх, если он только испытывал страх, отцовское горе, если он и его испытывал, и озлобление, если только он на самом деле ощущал злобу, — все это уступило место чисто охотничьей страсти. Он вывел полицейских на улицу, чтобы показать им, как великолепно ему удалось забросить удочку, потом вернулся с ними в дом и с помощью гротескной пантомимы продемонстрировал им, как разыгралось его сражение со Старушенцией, как он вел ее, то ослабляя, то натягивая леску, пока она не выплыла из-под моста и не оказалась наконец на законном участке мистера Финна. Как Старушенция чуть не сорвалась, какую хитрость она проявляла и на какие уловки приходилось идти мистеру Финну, чтобы обмануть ее. За этим в конце концов последовала капитуляция, форель была вытащена на берег, и там ей был нанесен последний удар с помощью налитой свинцом дубинки — этот удар мистер Финн продемонстрировал с особым воодушевлением. Аллейн взял дубинку в руки и взвесил ее.

— Как называется эта штука? — спросил он.

— Эта дубинка называется «монахом», — пояснил мистер Финн. — А почему — не знаю.

— Наверное, потому, что она провожает рыбу в последний путь.

Аллейн положил «монаха» на стол, а рядом — стрелу капитана Сайса. Мистер Финн посмотрел на нее, но ничего не сказал.

— Надо бы вернуть эту стрелу капитану, — небрежно произнес Аллейн. — Я нашел ее в роще — она вонзилась в дерево.

Казалось, взорвалась бомба. Лицо мистера Финна исказилось злобой и побагровело. Он завопил, проклиная капитана Сайса за его подлость. С яростью припомнил он капитану и то, как была убита мать Томазины Твитчетт. Мистер Финн кричал, что Сайс — чудовище, что он садист и алкоголик, только и жаждущий крови. С коварным умыслом пронзил он стрелой покойную миссис Твитчетт. Ссылки на несчастный случай просто нелепы — это дело рук маньяка. Сайс напивается, входит в раж и стреляет куда попало. К примеру, вчера вечером, продолжал мистер Финн, когда сам он возвращался с берега после небольшой размолвки с полковником Картареттом, он услышал, как зазвенела тетива на лужайке капитана, а потом стрела попала в дерево в непосредственной близости от мистера Финна. Это случилось в четверть девятого. Время мистер Финн помнит, потому что как раз зазвонил колокол.

— Вы, наверное, ошиблись, — мимоходом вставил Аллейн. — Сестра Кеттл сказала нам, что вчера вечером капитан Сайс был прикован к постели острым приступом люмбаго.

Мистер Финн насмешливо усмехнулся и выругался.

— Какая ахинея! — изрек он. — Она либо его сообщница, либо его любовница, либо, — добавил он, несколько смягчившись, — простофиля. Клянусь вам, вчера вечером он чертовски много двигался. Клянусь! Я боялся, как бы моя Томазиночка, сопровождавшая меня к реке, не разделила судьбу своей матушки. Когда я возвращался домой, она не пошла за мной, а решила еще подышать вечерним воздухом. Собственно говоря, сегодня рано утром я — слегка на драматический лад — явился в Хаммер по той причине, что надеялся отыскать мою загулявшую киску. Но вы сообщили мне такие ужасающие новости, что я начисто о ней забыл, — подытожил мистер Финн, видимо, не слишком рассчитывая, что ему поверят.

— Понятно, — сказал Аллейн, и виду не делая, что верит. — Надо же, какое совпадение! Вы не возражаете, если мы на время заберем у вас ваши снасти? Тут, знаете ли, необходимо кое-что проверить.

Мистер Финн не сразу нашелся, что ответить.

— То есть как же это?! — воскликнул он наконец. — Мои снасти? Но возражать, видимо, нет смысла.

— Мы не станем держать их у себя дольше, чем необходимо, — заверил его Аллейн.

Фокс разложил все вещи по местам и закинул мешок за плечо.

— Кроме того, — извиняющимся тоном произнес Аллейн, — нам понадобится обувь и костюм, которые были на вас, когда вы ходили ловить рыбу.

— Обувь? Костюм? Но почему? Зачем? Нет, мне это не нравится. Совсем не нравится!

— Может быть, вас утешит то обстоятельство, что с такой же деликатной просьбой я обратился еще к четырем местным жителям.

Мистер Финн несколько приободрился.

— Кровь ищете? — спросил он.

— Не только, — холодно ответил Аллейн. — То-се, пятое-десятое. Так вы дадите нам вещи?

— А какой толк отказываться? — пробормотал мистер Финн. — Господи, да хоть всю мою одежду берите! С криминальной точки зрения она чиста, как свежевыпавший снег.

Взглянув на одежду мистера Финна, которую тот надевал прошлым вечером, Аллейн подумал, что даже если она и чиста с криминальной точки зрения, во всех остальных отношениях чистой ее никак не назовешь — одежда была грязная и воняла рыбой. Он с удовлетворением отметил липкий след на правом колене старомодных бриджей. Ботинки были измазаны, чулки — в дырах. Их владелец с вызовом бросил на кучу одежды изгвазданную твидовую шляпу, за ленту которой были заткнуты блесны.

— Можете делать со всем этим что хотите, — величественно произнес он, — но только не забудьте вернуть мне вещи в том же состоянии.

Аллейн, сдерживая улыбку, дал мистеру Финну соответствующие заверения, а Фокс написал расписку в получении этой малопривлекательной кучки.

— Мы не станем больше вас задерживать, — сказал Аллейн, — если только вы не пожелаете информировать нас о ваших ночных передвижениях.

Мистер Финн безмолвно уставился на него и на мгновение сам стал похож на вытащенную из воды рыбу.

— Вы ведь еще ничего нам об этом не рассказали, — продолжал Аллейн. — Дело в том, что всю эту историю насчет освещенных окон и вашего желания сообщить полковнику о Старушенции полностью опровергла леди Лакландер. А новая ваша история… о том, что вы разыскивали кошку… право, ни в какие ворота не лезет. Кошки, особенно кормящие матери, — а по вашим словам, ваша кошка — преданная мать, — ни при каких условиях не бросают своих котят на несколько часов. К тому же вчера вечером мы повстречали миссис Твитчетт — около половины первого она возвращалась домой. Наконец, если вся эта история с кошкой — правда, почему вы не рассказали ее с самого начала? — Помолчав, Аллейн добавил: — Как видите, вы пока не дали ответов на эти вопросы.

— Больше я ничего не скажу. Я решил молчать.

— Хотите, я расскажу вам, что, по-моему произошло ночью? Думаю, что, когда вы произнесли вашу первую фразу на пороге Хаммера, вы были недалеки от истины. Думаю, что тогда — а может быть, и раньше — вы отправились на поиски вашей рыбины. Думаю, вы раскаялись в том, что бросили ее на мосту во время ссоры с полковником Картареттом. Вам было ясно, что он к рыбе не прикоснется — он ведь сам вам об этом сказал и ушел, не взяв ее. Наверное, вы спустились в долину, чтобы отыскать форель, и, выйдя на мост, обнаружили, что рыба исчезла!

Лицо мистера Финна пошло красными пятнами. Он насупился и из-под редеющих бровей бросил взгляд на Аллейна, но по-прежнему молчал.

— Если так и было, — продолжал Аллейн, — а ваше молчание я считаю знаком согласия, спрашивается, что же вы предприняли дальше. Может быть, вы отправились прямиком в Хаммер и, увидав освещенные окна, решили все-таки предъявить полковнику обвинение в том, что он утащил вашу рыбу? Но нет! Если бы это было так, вы вели бы себя иначе. Вы бы не дрожали и не бледнели до того, как вам сообщили о смерти Картаретта! Вы бы не стали сочинять фантастическую историю о том, что намеревались рассказать ему про свой улов. Да и история эта оказалась липой, как только леди Лакландер известила нас о вашей ссоре с полковником из-за этой самой форели и мы узнали, что вы давно-давно не общаетесь со своим соседом.

Мистер Финн отвернулся, и Аллейн переменил положение, чтобы снова поймать его взгляд.

— Как же следует объяснять ваше вчерашнее поведение? — сказал Аллейн. — Вот мое мнение: я думаю, что, когда вы в пять минут второго ночи явились в Хаммер-фарм, вы уже знали, что полковник Картаретт мертв.

Мистер Финн хранил молчание.

— Но если это так, — продолжал Аллейн, — а вы этого не отрицаете, значит, вы вводите нас в заблуждение относительно того, где и когда находились. По вашим словам, вы вернулись на луг и прямо оттуда около часа ночи пошли в Хаммер. Но на вас была сухая куртка. Выходит, вы вернулись на мост в надежде найти там рыбу, но не обнаружили ее значительно раньше, еще до начала дождя. Зная, что полковник рыбачит неподалеку на своем участке, неужели вы удержались и не попробовали его отыскать? Но если мои предположения правильны, вы могли сделать это, только когда никто вас не видел. Это могло произойти после того как все — леди Лакландер, миссис Картаретт и доктор Лакландер — разошлись по домам. Миссис Картаретт попала в Хаммер-фарм примерно в пять минут девятого, а доктор Лакландер пошел домой в восемь пятнадцать. Оба они не видели форели. Следовательно, согласно моей рабочей гипотезе, вы вернулись к Чайну после четверти девятого, но, надо думать, до восьми сорока пяти, когда там появилась сестра Кеттл. И вот, мистер Финн, на берегу в ивняке вы и обнаружили труп полковника Картаретта, а рядом с ним — вашу гигантскую форель. Уж не застигла ли вас там сестра Кеттл?

— А она что, сказала!.. — воскликнул мистер Финн и остановился.

— Нет, — сказал Аллейн, — ничего такого она не сказала. Я просто думаю, что вы спрятались, проследили за ней, а когда она удалилась, потихоньку ушли. Более того, думаю, что, когда вы бросились от нее прятаться, по вашей шляпе хлестнула ветка, и вы потеряли насаженные на шляпу очки, но в панике, боясь быть обнаруженным, вы не решились их искать. А может быть, не заметили потери, пока не вернулись домой. Вот поэтому-то вы снова вышли из дома, когда дождь кончился, — вам надо было найти и забрать очки на тот случай, если они остались близко от места преступления и будут свидетельствовать против вас. Но тут вы заметили свет в окнах Хаммера и не решились идти дальше. Вам невтерпеж было узнать, обнаружено ли тело полковника. Вы подошли к дому, и тут вас ослепил своим фонарем сержант Олифант.

Аллейн обернулся к окну и посмотрел на рощу мистера Финна, на реку и на мост, видневшийся меж деревьев.

— Вот как я представляю себе, — сказал он, — ваши передвижения вчера вечером и ночью.

Аллейн вытащил из нагрудного кармана очки и помахал ими перед носом мистера Финна.

— К сожалению, пока я не могу их вам вернуть, — сказал он и указал на карман мистера Финна. — Кстати, что это у вас? Не увеличительное ли стекло, которое вы искали все утро?

Мистер Финн упорно молчал.

— Итак, вот вам общая картина, — продолжал Аллейн, — основанная на вашем поведении и нескольких установленных нами фактах. Если она верна, поверьте, вам стоило бы об этом заявить.

Изменившимся голосом мистер Финн произнес:

— А если я не желаю?

— Это ваше право. Мы сделаем из этого свои выводы.

— Но вы так и не делаете мне пресловутого «обычного предупреждения»?

— Нет.

— Я, конечно, человек робкий, — сказал мистер Финн, — но, коли речь зашла об этом убийстве, смею утверждать, что никакого отношения к нему не имею.

— Ну что же, — ответил Аллейн и постарался, чтобы фраза, которую ему то и дело приходилось произносить, прозвучала так, будто только что родилась: — Если вы невиновны, к чему вам робеть? Вам бояться нечего.

Глядя на мистера Финна, Аллейн почувствовал, что налицо внешние проявления назревающего кризиса. Казалось, в душе мистера Финна, как в паровом котле, все возрастает давление и через минуту-другую он взорвется.

Так оно и вышло: произошел перелом, и мистер Финн быстро заговорил своим пронзительным голосом:

— Вы умный человек. От личности вы идете к фактам, а от фактов — к личности. Ладно! Я все признаю. Вы правы. Я поцапался с Картареттом. Я швырнул мой дивный трофей на мост. Я пошел восвояси, но в дом не заходил. Я бесцельно бродил по саду. Раскаявшись в том, что бросил рыбу, я вернулся назад. Форель исчезла! Я отправился разыскивать моего соперника, услышал вой собаки… что за противная тварь!.. и… и нашел его… — Мистер Финн что есть силы зажмурился. — Ужасное зрелище! Хотя лицо полковника было прикрыто шляпой, все было ясно с первого взгляда. А собака даже головы ко мне не повернула. Выла себе и выла! Ближе я подходить не стал, но увидел рядом с ним мою рыбу! Мою форель! Мою красавицу! И тут-то я услыхал шаги. Шаги сестры Кеттл. Топ-топ-топ — рядом с ивняком. Я пригнулся, кинулся прочь, залег в подлеске и так и лежал, пока она не ушла. Потом я двинулся домой, — продолжал мистер Финн, — и там, как вы и предположили, выяснилось, что потерялись мои очки, — я частенько держу их заткнутыми за ленту шляпы. Я перепугался. Вот и все.

— Да, вот и все! — сказал Аллейн. — Не хотите ли дать по этому поводу письменные показания?

— Опять показания?! Какое занудство! Ну да ладно, согласен.

— Хорошо. Мы оставим вам очки, чтобы вам было удобнее писать. Пожалуйста, начните с того, как вы поймали Старушенцию.

Мистер Финн кивнул.

— Вы по-прежнему отказываетесь полностью изложить нам содержание вашей беседы с полковником Картареттом?

Мистер Финн снова кивнул.

Он стоял спиной к окну, в которое поглядывал Аллейн. Из рощи появился сержант Олифант и остановился перед домом. Аллейн подошел вплотную к окну. Увидев его, сержант поднял руку, после чего скрылся в роще.

Фокс упаковал одежду мистера Финна.

— Мы зайдем за вашими показаниями позже. А может быть, вы занесете их вечером в чайнингский полицейский участок?

— Ладно, — кивнул мистер Финн, и кадык его дернулся. — Все равно мои показания не повредят моей красавице Старушенции. Не так ли?

— Зачем она вам? Вы ведь уже один раз ее бросили!

— Я ни в чем не виноват.

— Отлично! Не будем вам больше мешать! Итак, до свидания. До встречи в Чайнинге — часов так в пять.

Аллейн и Фокс через боковую дверь вышли в сад, а оттуда — в рощу. Спускавшаяся меж деревьями вниз по склону дорожка вывела их к проходу, за которым шла Речная тропинка. Здесь их поджидал сержант Олифант. У прохода стоял полицейский саквояж Аллейна, на время доверенный сержанту. Заслышав их голоса, Олифант обернулся — в руках он держал газету. На ней лежали обглоданные останки форели.

— Вот она! — сказал сержант Олифант.

— Она у моста пряталась, на этом берегу, — сообщил сержант, имевший обыкновение говорить о неодушевленных, но требующих долгих поисков предметах так, словно они живые. — Залегла в высокой траве. Вроде как кто-то ее туда приволок. Небось кошка — видите следы зубов, сэр?

— Так мы и думали! — кивнул Аллейн. — Это работа миссис Томазины Твитчетт.

— Славная рыбешка, фунта два потянет, но до Старушенции ей далеко! — заметил сержант.

Аллейн положил газету с обглоданной рыбой на траву у прохода и любовно склонился над находкой.

Миссис Твитчетт, если это действительно была ее работа, безжалостно расправилась с форелью полковника, если это действительно была его форель. Мякоть была начисто объедена, часть мелких костей — обломана. Над головой кошка тоже потрудилась, а хвост ей удалось оторвать наполовину. Однако с ребер кое-где свисали кусочки мякоти и полоски кожи, которые некогда покрывали бока и брюхо рыбы, — на одну из этих неаппетитных полосок и смотрел теперь Аллейн. С помощью двух пинцетов он распластал этот кусочек кожи и пальцем указал на то, что прежде вероятно, образовывало продолговатую вмятину. Вмятина эта, с округлыми краями и примерно в четверть дюйма шириной, в одном месте была проткнута чем-то вроде гвоздика.

— Черт возьми! — разволновался Аллейн. — Молитва скромного полицейского услышана! Смотрите, Фокс, да ведь это как раз тот след, который мы ищем! А теперь глядите сюда!

С большими предосторожностями он перевернул рыбу и обнаружил на другом ее боку еще один клочок кожи с треугольной дыркой на нем.

— Не терпится! Проверю прямо сейчас, — пробормотал Аллейн.

Олифант зачарованно следил, как Аллейн открыл свой саквояж, достал из него плоскую эмалированную миску, поставил ее около прохода, а потом вынул стеклянную баночку с завинчивающейся крышкой. С помощью пинцета он переложил клочок кожи с треугольной дыркой в миску. Из стеклянной баночки Аллейн извлек другой кусочек кожи, который он нашел на камне, где лежала Старушенция. Что-то бормоча и посвистывая, он с чрезвычайной аккуратностью поместил второй клочок рядом с первым, расправил его и колдовал над ним до тех пор, пока полоски кожи полностью не совместились. Совпадение было идеальным.

— Вот почему, — сказал Аллейн, — вчера, когда мы встретили миссис Твитчетт, от нее попахивало не печенкой, а свежей рыбой! О рок! О судьба! — воскликнул он. — Я чувствую твое вмешательство! — И, перехватив растерянный взгляд Олифанта, добавил: — Вы отлично поработали, сержант. Хорошо, что поторопились! А теперь послушайте, я вам кое-что объясню.

Аллейн дал подробные и исчерпывающие объяснения и завершил их ссылкой на отрывок из книги полковника Картаретта.

— Мы обратимся с запросом к какому-нибудь ихтиологическому гуру, — сказал он в заключение, — и все проверим. Но если полковник окажется прав, а он вроде бы был человеком знающим и ответственным, у наших двух форелей не может быть одинаковой чешуи. Убийца полковника — и только он! — мог держать в руках ту и другую. Мы произведем осмотр одежды всех подозреваемых и, голубчики мои, будем надеяться, что это что-то даст.

Сержант Олифант откашлялся и, из скромности не очень подчеркивая свои достижения, наклонился и поднял что-то, лежавшее за кустом вереска.

— Вот еще какая штука, сэр, — сказал он. — Я нашел это в кустарнике у подножия холма.

Сержант распрямился. В руках у него была стрела.

— На острие — следы крови, — добавил он.

— Да ну? — удивился Аллейн и взял стрелу. — Прекрасно, Олифант. Отличная работа! На месте мы не топчемся. И если все сойдется, — подвел он итог, желая вознаградить обрадованного и взволнованного Олифанта, — тогда дело начнет проясняться, не так ли, Фокс?

— Надеюсь, что так, мистер Аллейн, — бодро откликнулся Фокс.

— А теперь, Олифант, отправляйтесь! — распорядился Аллейн. — Отвезите мистера Фокса в участок. Оттуда он позвонит в Скотленд-Ярд и в Музей естественной истории. Ваши трофеи доставьте доктору Кертису. Надеюсь, прочие вещественные доказательства будут у нас еще до вечера. Вперед, ребята, дело двинулось.

Аллейн спустился с полицейскими в долину, проводил Олифанта и Фокса, которые отбыли, нагруженные рыболовными снастями и другими заслуживающими внимания предметами, а сам поднялся по склону в Нанспардон.

Здесь, к своему удивлению, Аллейн застал целую компанию. На террасе перед домом, укрывшись в тени от полуденного солнца, сидели все трое Лакландеров, Китти Картаретт и Роза. Было уже половина первого, стаканы и бутылки на столе придавали некоторую живость мрачно настроенному обществу. Леди Лакландер скрыла свои истинные чувства за внушающим почтение фасадом, на котором теперь можно было лицезреть совершенно непроницаемое выражение. Джордж стоял в позе, напоминающей заварочный чайник: одну руку он сунул в карман пиджака, другой опирался на спинку стула, на согнутой левой ноге видна была хорошо проглаженная стрелка. Марк преданно поглядывал на бледную Розу, которая, судя по всему, не переставала плакать и не только погрузилась в свое горе, но и была чем-то до крайности удручена. Китти, в твидовом костюме, в перчатках с вышивкой и в туфлях на высоких каблуках, беседовала с Джорджем. У нее был измученный и немного растерянный вид, как если бы беда свалилась на нее внезапно и застала ее врасплох. Она вносила некий диссонанс в эту сцену — казалось, здесь не хватает только егерей с борзыми на поводках. Голос ее звучал пронзительно. Еще не замечая Аллейна, Китти ответила Джорджу: «Да-да, верно, Брирли и Бентвуд», — но когда Аллейн услышал эти слова, она обернулась и вздрогнула, после чего все взгляды обратились в его сторону.

Аллейн подумал, что уже не впервые ему приходится подходить к этим людям, и всякий раз они замечают его, когда он еще слишком далеко[7]. В известном смысле Аллейну это даже нравилось. Он ни минуты не сомневался, что если бы Джордж Лакландер увидел его вовремя, то поспешил бы подать знак, компания бы распалась, сам Джордж удалился бы к себе в кабинет, а Аллейна по истечении некоторого времени впустил бы в дом лакей.

Собственно говоря, каждый из них, за исключением леди Лакландер, сделал какое-то невольное движение, но вовремя остановился. Китти приподнялась со стула, словно хотела убежать, в отчаянии взглянула на Джорджа и снова села.

«Они держали военный совет», — подумал Аллейн.

После минутного колебания Марк, словно придя к какому-то решению, вздернул голову и громко объявил:

— А вот и мистер Аллейн!

Он двинулся навстречу Аллейну. Подойдя вплотную к Марку, Аллейн увидел тревогу в глазах Розы, которая провожала Марка взглядом. Удовольствия, которое минуту назад испытывал от этой сцены инспектор, как не бывало.

— Доброе утро! — поздоровался Аллейн. — Извините, что снова к вам вторгаюсь и опять буду вам надоедать. Постараюсь не задерживаться надолго.

— Пустяки! — любезно ответил Марк. — Кого бы вы хотели увидеть?

— Собственно говоря, вас всех. Большая удача, что вы собрались вместе.

Вместе с Марком Аллейн подошел к остальным.

— Да уж, Рори, — прокричала леди Лакландер, как только он подошел поближе, — вы нас в покое не оставляете! Что вам на этот раз нужно? Может быть, прикажете снять с себя одежду?

— Вот именно, — сказал Аллейн. — В общем и целом.

— Как же это понимать? Что значит «в общем и целом»?

— Мне нужна та одежда, в которой все вы были вчера.

— Как я убедилась, читая детективы, это называется «личным досмотром».

— Да, в некотором роде, — холодно ответил Аллейн. — Именно так.

— И кто это сказал, — неизвестно к кому обратилась Китти Картаретт измученным голосом, — что у полицейских незавидная судьба?

За этими словами последовало неловкое молчание. Казалось, что остальные, одобрительно отнесясь к тому, что Китти отважилась пошутить при создавшихся обстоятельствах, все же не могли вынести ее чересчур свойского тона, который смутил даже Джорджа. Он неуверенно улыбнулся, леди Лакландер приподняла бровь, а Марк уставился в землю.

— Речь идет о той одежде, — спросила леди Лакландер, — которая была на нас, когда убили Мориса Картаретта?

— Да.

— Милости просим, — сказала она. — Что я вчера надевала, Джордж?

— Право, не помню, мама…

— И я не помню, Марк!

Марк ответил ей улыбкой.

— По-моему, бабушка, на тебе была зеленая накидка, тропический шлем и дедушкины сапоги.

— Верно! Зеленая накидка! Я скажу служанке, Родерик, она все вам передаст.

— Спасибо, — сказал Аллейн и перевел взгляд на Джорджа. — А на вас что было?

— Э… подбитые гвоздями башмаки, чулки и брюки гольф, — громко ответил Джордж. — Наряд не модный, ха-ха.

— А по-моему, — вяло заметила Китти, — не одежда красит человека.

Джордж подкрутил усы, но на Китти не посмотрел. Видимо, он чувствовал себя не в своей тарелке.

— А на мне, — добавила Китти, — была клетчатая юбка, джемпер, а сверху жакет. Как видите, стиль чисто деревенский, — попыталась она пошутить, — но мы ведь играли в гольф.

В ее голосе послышались слезы.

— А туфли? — спросил Аллейн.

Китти продемонстрировала свои ноги. Это были красивые ноги, заметил Аллейн. На крошечных ступнях красовались туфли из крокодиловой кожи на немыслимо высоких каблуках.

— Обувь, конечно, не деревенская, — проговорила Китти со слабой улыбкой, — но ничего лучшего не нашлось.

Окончательно смутившись, Джордж не знал, куда девать глаза, и переводил взгляд с туфель то на свою мать, то на виднеющуюся в отдалении нанспардонскую рощу.

— Если позволите, — сказал Аллейн, — я возьму на время одежду, перчатки и чулки. Мы заберем их в Хаммер-фарме по дороге в Чайнинг.

Китти согласилась. Она поглядывала на Аллейна так, как смотрит женщина, пусть даже смертельно усталая, на флакон настоящего «Диора», обнаруженный на дешевой распродаже.

— Тогда я потороплюсь, — сказала Китти, — и все для вас приготовлю.

— Можете не спешить.

— На мне был белый теннисный костюм, — сказал Марк. — Когда я возвращался домой, то снял теннисные туфли и надел ботинки.

— А ракетка у вас была?

— Да.

— И когда вы перешли через Нижний мост, вы взяли еще этюдник леди Лакландер и ее сиденье-трость?

— Верно.

— Кстати, — спросил его Аллейн, — вы ведь прямо из Нанспардона отправились на теннис?

— Я заглянул к пациенту в деревню.

— И к дочурке садовника! — добавила Китти. — Садовник сказал мне, что вы вскрыли ей абсцесс.

— Да-да! Бедная девочка, — охотно подтвердил Марк.

— Значит, у вас был с собой и ваш саквояж? — спросил Аллейн.

— Он небольшой.

— Но все же кое-что весит.

— Да, конечно.

— А леди Лакландер оставила свои принадлежности в полном порядке?

— Ну, — сказал Марк и улыбнулся бабушке, — более или менее.

— Вздор! — вмешалась леди Лакландер. — Никаких там «более или менее»! Я женщина аккуратная и всегда за собой убираю.

Марк открыл было рот, но смолчал.

— А как насчет тряпки для вытирания кистей? — спросил Аллейн, и Марк бросил на него тревожный взгляд.

— Да, врать не стану, про тряпку я позабыла, — величественно ответила леди Лакландер, — позабыла, когда все складывала. Но я аккуратно ее сложила и засунула под лямку рюкзака. Почему ты так смотришь на меня, Марк? — гневно спросила она.

— Видишь ли, бабушка, когда я пришел в ложбину, тряпка вовсе не была аккуратно сложена, а висела в стороне, на кусте вереска. Я снял ее и положил к тебе в рюкзак.

Все обернулись к Аллейну, словно ожидая, что он скажет. Однако Аллейн промолчал, и, немного подождав, леди Лакландер произнесла:

— Ну, ладно, это никакой роли не играет. Сходи в дом — пусть соберут вещи. Служанка знает, что я надевала.

— И насчет моих вещей не забудь! — сказал Джордж, и Аллейн подумал, что немного осталось домов в Англии, где такие заботы можно поручить прислуге.

Леди Лакландер обернулась к Розе.

— Ну, теперь разберемся с тобой, дитя мое.

Но Роза смотрела перед собой невидящими глазами, на которые снова навернулись слезы. Нахмурившись, она промокала глаза платком.

— Роза! — тихонько окликнула ее леди Лакландер.

По-прежнему хмурясь, Роза обернулась.

— Что-что? — переспросила она.

— Скажи, что ты вчера надевала, дорогая?

— Теннисный костюм, наверное, — сказал Аллейн.

— Да, — кивнула Роза. — Конечно. Теннисный костюм.

— Сегодня ведь мы сдаем вещи в чистку, — вспомнила Китти. — Твой костюм лежит в ящике, Роза?

— Мой?… Да, — ответила Роза. — Да-да, я его туда положила.

— Может быть, поедем и достанем его оттуда, пока не поздно? — предложил Марк.

Роза неуверенно посмотрела на него. Он ответил ей взглядом, а потом ровным голосом сказал:

— Ладно. Я сейчас вернусь.

Марк скрылся в доме. Роза отвернулась и отошла в сторону.

— До чего трудно приходится Розе! — сказала Китти с неожиданным сочувствием, после чего с обычной манерностью отхлебнула шерри. — Не теряйте присутствия духа при виде моей юбки, — громко сказала она. — Едва ли она доставит вам удовольствие.

— А почему? — спросил Аллейн.

— Знаете, она ужасно пропахла рыбой.

2

Аллейн вглядывался в невыразительное личико Китти, думая о том, что сейчас выражает его собственное лицо. Потом он с любопытством посмотрел на остальных. На лице леди Лакландер отражалось не больше волнения, чем на лице Будды, зато следы испуга были заметны в глазах Джорджа. Роза по-прежнему стояла в стороне.

— Так вы тоже увлекаетесь рыбной ловлей, миссис Картаретт? — спросил Аллейн.

— Избави Бог! — возмутилась она. — Я просто пыталась вчера вечером отобрать рыбу у кошки.

Остальные в изумлении уставились на нее.

— Дорогая Китти, — сказала леди Лакландер, — надеюсь, вы думаете, что говорите.

— А в чем дело? — вспыхнула Китти, к которой внезапно вернулись ее вульгарность и наглость. — Ну и что? Я говорю правду. А к чему вы, собственно, клоните? — беспокойно добавила она. — Что такого, если я сказала, что моя юбка пахнет рыбой? Что они имеют в виду? — спросила она Аллейна.

— Дорогая моя… — начала было леди Лакландер, но ее перебил Аллейн:

— Извините, леди Лакландер, но миссис Картаретт абсолютно права. Говорить правду — дело совершенно обычное. Уверяю вас.

Леди Лакландер закрыла рот.

— Где же вы встретили эту кошку, миссис Картаретт?

— По эту сторону моста, — неохотно пробормотала Китти.

— Вот как? — с азартом спросил Аллейн.

— В зубах у нее была прекрасная форель, и я решила, что для нее это слишком жирно. Наверное, — продолжала Китти, — она — из подопечных старого Окки Финна. Я имею в виду кошку. Так или иначе, я попробовала отнять у нее рыбу. Эта зверюга мне ее не отдавала. А когда я все-таки выхватила у нее форель, оказалось, что с другого бока рыба наполовину обглодана. Поэтому я отдала ее кошке, — равнодушно произнесла Китти.

— А вы не заметили на рыбе никаких особых следов? — осведомился Аллейн.

— Да нет! А же говорю, она была наполовину обглодана.

— А на той части, которая сохранилась?

— Вроде бы нет. А о каких следах вы говорите? — вдруг встревожилась Китти.

— Это не важно.

— Это была отличная форель. Сначала я подумала, что ее выловил Морис, а потом решила, что ее поймал Окки Финн и отдал своей кошке, он ведь так помешан на кошках, что все готов им отдать, верно, Джордж?

— Ну да! — механически воскликнул Джордж, по-прежнему не глядя на Китти.

— Это, разумеется, возможно, — кивнул Аллейн, как если бы это не играло никакой роли.

Из дома вышел Марк.

— Одежду упакуют, — сообщил он Аллейну, — и положат к вам в машину. Она, кстати, только что пришла. Я позвонил в Хаммер и попросил, чтобы вещи пока не отдавали в чистку.

— Большое спасибо! — поблагодарил Аллейн и повернулся к леди Лакландер. — Вы, надеюсь, понимаете, что в подобном деле мы вынуждены работать и работать, чтобы получить как можно более полную картину того, что происходило в предшествующие дни, а иногда — недели и даже месяцы. Обычно девяносто девять процентов информации оказываются совершенно бесполезными, так что всем представляется, что полиция ведет себя нагло и во все сует нос. И тем не менее порой, иногда случайно, удается выявить вроде бы незначительную деталь, которая позволяет обнаружить истину.

Леди Лакландер уставилась на Аллейна, как василиск. Она размеренно моргала, закрывая и открывая свои белесые веки, как ставни, что придавало ей несколько пугающее сходство с рептилией. Поморгав таким образом, она обратилась к Аллейну:

— К чему вы клоните, дорогой мой Родерик? Смею надеяться, вы не будете особенно деликатничать. Прошу вас, скажите, чего вы от нас хотите.

— Ну разумеется! Вот что я хотел узнать: когда я пришел, вы беседовали о мемуарах сэра Гарольда Лакландера?

По наступившему молчанию Аллейн понял, что угадал. Его уже не в первый раз удивляло, до чего похожи друг на друга люди, которых внезапно охватил испуг, все они как бы стекленеют.

Леди Лакландер первая оправилась от потрясения.

— Да, мы говорили именно об этом, — сказала она. — У вас исключительно острый слух.

— Я расслышал только название издательской фирмы. Я у них тоже печатаюсь, — ответил Аллейн. — Брирли и Бентвуд. Превосходная фирма! Вот я и подумал, что они печатают мемуары.

— Рада, что эта фирма вам нравится, — сухо сказала леди Лакландер. — Я разделяю ваше мнение.

— Публикация была поручена полковнику Картаретту?

После секундной паузы Марк и Роза хором ответили:

— Да.

— Это должно быть весьма увлекательным занятием, — любезно произнес Аллейн.

Джордж сдавленным голосом произнес что-то насчет того, какое это ответственное дело, и неожиданно предложил Аллейну выпить.

— Милый мой Джордж, — раздраженно перебила его леди Лакландер, — Родерик у нас по служебному делу и пить с тобой шерри не станет. Не будь ослом!

Джордж обиделся, покраснел и в поисках поддержки взглянул на Китти.

— Почему бы вам не сесть, Рори? — с грубоватой любезностью предложила леди Лакландер. — Что вы перед нами маячите? Вот же стул!

— Благодарю вас, — сказал Аллейн и сел. — Я, конечно, постараюсь больше не маячить, но, знаете ли, улыбок и любезностей от меня не ждите — стоит мне появиться, как все вы ощетиниваетесь, сомкнув ряды.

— Вздор! — резко возразила леди Лакландер, и ее одряхлевшая кожа на мгновение потемнела, что придало ей мимолетное сходство с ее сыном.

Аллейн заметил, что Роза Картаретт бросила на него полный испуга и мольбы взор, а Марк взял свою невесту за руку.

— Ну, — бодро сказал Аллейн, — если все это вздор, забудем о нем и займемся не имеющими никакого значения деталями. Например, деталями автобиографии. Я рад, что сейчас здесь нет мистера Финна, потому что хотел спросить вас, повествует ли сэр Гарольд о трагедии, случившейся с Финном-младшим. Он ведь вряд ли мог пропустить этот эпизод?

Посмотрев на их растерянные лица, Аллейн добавил:

— А может быть, он ничего об этом не писал?

— Я не читала мемуаров моего мужа, — ответила леди Лакландер. — Да и никто не читал, кроме Мориса.

— Вы хотите сказать, леди Лакландер, что не читали всей книги или что вообще не читали и не слышали ни одного отрывка?

— Иногда мы вместе обсуждали отдельные места. Я помогала мужу кое-что вспомнить.

— А о деле Людовика Финна вы говорили?

— Никогда! — громко и твердо ответила она, а у Джорджа в горле что-то екнуло.

Аллейн обернулся к Китти и Розе.

— Может быть, — высказал он догадку, — полковник Картаретт что-то говорил об этих мемуарах?

— Мне — ничего, — ответила Китти и добавила: — Уж слишком он был добропорядочен.

Остальные неловко заерзали.

— Ну что ж, — вздохнул Аллейн, — не хотелось бы больше на этом останавливаться, но мне все-таки нужно узнать, если можно, говорил ли сэр Гарольд Лакландер или полковник Картаретт кому-нибудь из вас хоть что-то о Людовике Финне в связи с мемуарами.

— Черт возьми, не пойму, к чему вы ведете! — вмешался Джордж — как почувствовал Аллейн, к ужасу всех присутствующих. — Не могу понять, где связь между мемуарами моего отца и убийством Мориса Картаретта! Извини, Китти. Не обижайся, Роза. Но ведь это важно!

— Восемнадцать лет прошло с тех пор, как Людовик Данберри-Финн совершил самоубийство. После этого прошла война, — ответил Аллейн. — Многие забыли эту историю. Но один из тех, кто помнит… его отец… должен больше всего на свете бояться, что этот эпизод вновь всплывет.

Аллейн наклонился вперед, и все остальные, словно получив приказ или находясь под гипнозом, повторили его движение. У Джорджа Лакландера по-прежнему было багровое лицо, остальные побледнели, но вид у всех был одинаковый — предельно изумленный. Как показалось Аллейну, у Китти, Джорджа, а может быть, и у леди Лакландер к изумлению примешивалось облегчение. Аллейн поднял руку.

— Если, конечно, — промолвил он, — не выяснится, что в мемуарах эта трагедия изложена по-новому — в таком случае с имени младшего Финна будет смыто пятно позора.

Казалось, из пересохшего колодца снова тоненькой струйкой забила вода. Джордж, самый слабонервный из всех, воскликнул: «По какому праву…» — и замолчал. Марк и Роза, во всем согласные между собой, закричали: «Так не годится…» — но леди Лакландер остановила их властным жестом.

— Родерик, — спросила леди Лакландер, — вы разговаривали с Октавиусом Финном?

— Да, — ответил Аллейн, — я пришел сюда прямо из Джейкобс-коттеджа.

— Подожди, мама! — выпалил Джордж. — Подожди! Ничего Октавиус не сказал. Иначе Аллейн не стал бы нас расспрашивать.

За этой речью последовала воистину гробовая тишина. Леди Лакландер обернулась к своему сыну и поморгала.

— Ты сопляк, Джордж, — сказала она. — Ты полный идиот.

Аллейну стало ясно, что теперь он знает правду о мистере Финне, полковнике Картаретте и мемуарах сэра Гарольда Лакландера.

Глава девятая

ЧАЙНИНГ И «НАГОРЬЕ»

1

Следующим заговорил Марк Лакландер.

— Надеюсь, ты не против того, чтобы я высказался, бабушка, — произнес он. — И ты, отец, — из вежливости добавил Марк. — Хотя, должен признаться, то, что я хотел сказать, в значительной степени утратило свое значение.

— Тогда зачем же говорить, мой милый мальчик?

— Видишь ли, бабушка, это ведь дело принципа. Роза того же мнения. Мы повиновались тебе и молчали, но нам обоим казалось, — правда, Роза? — что лучше бы нам быть пооткровеннее с мистером Аллейном. Как ты сама убедилась, вести себя иначе просто нелепо!

— Мое мнение не изменилось, Марк. Подожди минутку.

— Постойте! — воскликнула Китти. — Честное слово, и я того же мнения. Подождите! Я уверена, — добавила она, — что и Мори бы со мной согласился.

Неожиданно лицо ее исказилось, и Китти стала нервно искать платок.

Роза сделала одно из тех непроизвольных движений, которые подчас красноречивее слов, а Аллейн, о котором все на мгновение забыли, подумал о том, что полковнику едва ли нравилось, когда его звали «Мори».

Джордж, с вызовом поглядев на мать, произнес:

— Об этом я и говорю. Подождите!

— Да ждите вы чего хотите! — воскликнул Аллейн и вскочил, так что все вздрогнули. — Я полагаю, — обратился он к леди Лакландер, — что, прежде чем предпринимать дальнейшие шаги, вы захотите посовещаться с мистером Финном. Собственно, он и сам этого, скорее всего, пожелает. — Аллейн посмотрел прямо в глаза леди Лакландер и добавил: — Прошу вас подумать, чем все это может обернуться. Когда совершается убийство, как вы знаете, раскрываются даже тщательно охраняемые тайны. Такова уж особенность этого рода преступлений. — И поскольку старая дама никак на это не реагировала, Аллейн, помолчав, продолжал: — Надеюсь, когда вы все придете к согласованному решению, вы дадите мне знать. Можете оставить мне записку в «Мальчишке и Осле». А теперь, если позволите, я займусь делом.

Аллейн поклонился леди Лакландер и собирался уходить, но тут Марк сказал:

— Я провожу вас до машины, сэр. Пойдем, Роза!

После некоторого колебания Роза пошла за Марком. Как почувствовал Аллейн, остальные этого не одобрили.

Марк и Роза провели его через восточное крыло особняка — там у выхода Фокс ожидал Аллейна в полицейской машине. Рядом стоял спортивный автомобиль, принадлежащий доктору, и машина более солидной марки — как предположил Аллейн, собственность Картаретта. Молодой лакей Уильям принес чемодан. Аллейн проследил, как лакей передал чемодан Фоксу и удалился.

— Вот и наше грязное белье, — неловко пошутил Марк.

Аллейн сказал:

— Да! У вас ведь была теннисная ракетка! А у сэра Джорджа, наверное, сумка с клюшками. Можно, мы их тоже возьмем?

— Да, конечно, — кивнул Марк. — Сейчас я все принесу.

Он взбежал вверх по лестнице и скрылся из виду. Аллейн повернулся к Розе. Она смотрела вслед Марку. Казалось, какая-то угроза нависла над ней.

— Я боюсь, — сказала она. — Не знаю почему, но боюсь.

— Чего? — ласково спросил Аллейн.

— Сама не знаю. Такого со мной раньше не бывало. У меня такое чувство, словно по-настоящему я знала только моего отца. И вот его не стало — кто-то убил его. И теперь мне кажется, что мне никогда не узнать, что на душе у других людей.

Вернулся Марк с клюшками и теннисной ракеткой.

— Вот, — сказал он.

— Ракетка была без чехла?

— Без чего? Ах, без чехла? Нет, она была в чехле!

— И его, пожалуйста, тоже принесите.

Марк снова убежал и на этот раз воротился не так быстро.

— Я не был уверен, какой чехол — от моей ракетки, — сказал он, — но, по-моему, это тот самый.

Аллейн положил чехол, ракетку и сумку с клюшками в машину.

Марк взял Розу за руку. Она слегка отстранилась.

— Мистер Аллейн, — произнес Марк, — мы с Розой попали в чертовски трудное положение. Правда, дорогая? Дело в том, что мы обручены.

— Быть того не может! — сказал Аллейн.

— Да, обручены. И конечно, я буду, насколько это в человеческих силах, стремиться к тому, чтобы Розу не тревожили. Она пережила сильнейшее потрясение и…

— Не надо, Марк! — перебила его Роза. — Пожалуйста!

Марк перевел на нее взгляд и, казалось, утратил нить разговора. Потом он собрался с мыслями.

— Дело вот в чем, — сказал он. — Я считаю, что в отношениях между вами и двумя нашими семьями все должно быть ясно до конца. Мы дали обещание кое о чем не говорить, и тут ничего не поделаешь, но нас обоих страшно огорчает то, как развиваются события в том, что касается Октавиуса Финна. Видите ли, сэр, нам известно, что у бедняги Финна имелись все основания, чтобы не совершать преступления. Буквально все основания. И если вы догадываетесь, к чему я клоню — а вы, надеюсь, догадались, — то и говорить тут не о чем.

— Вы согласны с этим, мисс Картаретт? — спросил Аллейн.

Роза стояла чуть в стороне. С лицом, опухшим от слез, до предела измученная, она собиралась с силами, чтобы тщательно сформулировать свой ответ.

— Мистер Аллейн, мой отец пришел бы в ужас, узнай он, что из-за их ссоры на Окки могло бы пасть подозрение. Они годами не могли поделить эту форель. Это давно превратилось в шутку, не более того. А если им и было что сказать друг другу, кроме как об этой рыбе, — а вы знаете, что было, — Октавиуса бы этот разговор настроил на куда более дружелюбный лад. Видите ли, я знаю, что отец собирался поговорить с Октавиусом.

— Он пошел к Финну домой? — мгновенно среагировал Аллейн. — Вчера, во второй половине дня?

— Да. Мы были вместе, и, уходя, он сказал мне, куда идет.

— Ну он объяснил зачем? Вы ведь говорили о какой-то публикации.

— Да. Он… он… хотел кое-что показать Октавиусу.

— Что именно?

— Этого я вам сказать не могу, — с отчаянием ответила Роза. — Я знаю, что он хотел показать, но это тайна. Однако я убеждена, что он пошел к Окки, потому что он вынул из ящика стола пакет и положил его в карман…

Роза закрыла глаза рукой.

— Но где же тогда этот пакет? — спросила она.

— Где лежал пакет? В каком ящике? — поинтересовался Аллейн.

— По-моему, в левом нижнем. Папа обычно держал этот ящик запертым.

— Понятно. Спасибо. А мистера Финна не оказалось дома?

— Да. Думаю, что, не застав его дома, папа спустился к реке. Конечно, мне нельзя говорить вам, что папа хотел сообщить Октавиусу, — дрожащим голосом добавила Роза, — но уверяю вас, вчера папа нес ему… нес ему благую весть.

Лицо Розы озарило неземное очарование в духе прерафаэлитов, ее скорбные черты не могли не тронуть сердце.

— Не огорчайтесь. Я все понимаю, — ласково проговорил Аллейн. — Обещаю, мы не сделаем ошибки.

— Спасибо вам, — прошептала Роза.

Марк пробормотал что-то неразборчивое.

Аллейн повернулся к машине, но сзади раздался голос Розы.

— Это дело рук безумца, — сказала она. — Человек в здравом уме не мог так поступить. Не мог! Убийство совершено без причины, в состоянии умопомешательства!

Роза протянула руки к Аллейну с тревогой и мольбой.

— Вы так не думаете? — спросила она.

— По-моему, вы испытали потрясение и измаялись, — сказал Аллейн. — Другого ожидать не приходится. Вы спали ночью?

— Совсем немножко. Извини, Марк, но я не приняла таблетку, которую ты мне дал. Не могла себя заставить. Я должна была бодрствовать. В память о папе. Мне казалось, что он ищет меня.

— Было бы неплохо, — сказал Аллейн Марку, — если бы вы отвезли мисс Картаретт в «Нагорье» — там она, может быть, не откажется отыскать одежду, которую надевали вчера она и миссис Картаретт. Пожалуйста, ничего не забудьте: туфли, чулки и так далее. И прошу вас, обращайтесь с ними так, будто они из тончайшего фарфора.

— Это столь существенно? — осведомился Марк.

— От этого может зависеть судьба нескольких невинных людей.

— Я об этом позабочусь, — кивнул Марк.

— Хорошо. Мы поедем следом и заберем у вас вещи.

— Договорились, — ответил Марк и улыбнулся Розе.

— А когда с этим будет покончено, — сказал он, — я отвезу тебя назад в Нанспардон и прослежу, чтобы ты приняла нембутал. Китти доберется до дому сама. Поехали!

Аллейн увидел, как Роза отрицательно покачала головой.

— Может быть, лучше мне остаться в Хаммере, Марк!

— Ни в коем случае, дорогая!

— Не могу же я бросить Китти!

— Она все поймет. Так или иначе, мы вернемся, прежде чем она уедет. Поехали!

Роза повернулась к Аллейну, словно ища помощи, но потом сдалась. Марк взял ее под локоть и увел.

Аллейн смотрел им вслед: они сели в спортивную машину и понеслись по аллее. Покачав головой, он сел на переднее сиденье рядом с Фоксом.

— Едем за ними, дружище Фокс, — сказал он. — Но не торопясь. Спешить некуда. Отправляемся в Хаммер-фарм.

По пути Аллейн коротко рассказал о своем визите в Нанспардон.

— Не правда ли, ясно, — закончил он свой рассказ, — что именно случилось с этими мемуарами? Возьмем известные факты. В Зломце произошла утечка столь важной информации, что сэр Гарольд в своих — видимо, подробных — мемуарах не мог об этом не написать. Когда случилась беда, мы в особом отделе узнали от самого Лакландера, что, сознавшись в предательстве, младший Финн получил нахлобучку и покончил с собой. Мы знаем, что Лакландер умер с именем младшего Финна на устах и в то же время проявлял большое беспокойство насчет своих мемуаров. Мы знаем, что их публикацию он поручил Картаретту. Мы знаем, что Картаретт вынул пакет из ящика — впоследствии взломанного — и отправился к старшему Финну, как выразилась мисс Картаретт, с благой вестью. Не застав его дома, Картаретт спустился к реке. Наконец, мы знаем, что, разругавшись из-за форели, они заговорили о другом, но о чем — леди Лакландер, хотя и слышала все, умалчивает. Ну-с, дружище Фокс, почему же Лакландеры, Финн и Картаретты так чувствительны к этой теме! Не знаю вашего мнения, но у меня на это есть единственный ответ.

Фокс аккуратно вырулил на дорогу, ведущую к Хаммер-фарм, и кивнул головой.

— После того как вы все разложили по полочкам, мистер Аллейн, — дело, скажем прямо, такое, что яснее некуда. Но где мотив, необходимый для убийства!

— А кто знает, какие мотивы для этого нужны! Это может быть какой угодно мотив. Как знать! Главные для нас вопросы: где, для кого, с чьей помощью, каким способом и когда, милый мой Фокс. Зачем — вопрос не для нас. Клянусь вам, идя таким путем, сами того не ожидая, в один прекрасный момент мы ответим и на вопрос: кто.

— Вы всегда так говорите, сэр, — промолвил Фокс.

— Ну и ладно! Значит, я постарел и начал повторяться. А вот и покинутая нашей парочкой машина доктора. Подождем здесь, пока они разыскивают дамские туалеты. Новенький костюм миссис Картаретт небось попахивает духами. А может быть, и рыбой…

— Ей, наверно, одиноко, — заметил Фокс.

— Кому?

— Миссис Картаретт. Она здесь совсем чужая, занесло ее в такую глухомань — да здесь родословная у каждого доходит чуть ли не до средних веков. Так что ей здесь одиноко. И чем больше она старается к ним подладиться, тем хуже к ней относятся. Чем она с ними вежливее, тем больше они задирают нос.

— Да, — кивнул Аллейн, — это верно. Вы, Фокс, ткнули своим толстым пальцем прямо в одну из тех невидимых драм, которые лакландеры мира сего предпочитают не замечать. И вот еще что, Фокс. Все они, включая и вашу подружку, испытали бы облегчение, если бы убийцей оказалась миссис Картаретт.

Фокс вздрогнул и воскликнул:

— Неужто все?

— Все, — свирепо повторил Аллейн. — Все до единого. С их точки зрения, она посторонняя. Непрошенная гостья. Источник беспокойства. А те усилия, которые кое-кем из них были на нее затрачены, только усугубляют тайную неприязнь. Уверяю вас. Как там дела в Чайнинге?

— Я видел доктора Кертиса. Он уютно расположился в тамошнем морге и трудится над протоколом вскрытия. Ничего нового насчет ранений не выяснилось. Кертис сказал, что, по его мнению, идея насчет чешуек правильна, обещал поискать их и поработать с микроскопом. Скотленд-Ярд займется завещанием покойного сэра Гарольда и проверит, что поделывал капитан Сайс в Сингапуре. Они считают, что это не займет много времени, если по справочникам удастся отыскать кого-нибудь, кто в те времена служил в Сингапуре, а теперь сошел на берег. Если им повезет, они свяжутся с нами часа через два. Я попросил их дозваниваться через «Мальчишку и Осла» или чайнингский полицейский участок.

— Хорошо, — довольно безразлично ответил Аллейн. — Смотрите-ка, кто это там? Ну-ка!

Не успел Фокс и слова вымолвить, как Аллейн выскочил из машины, но, внезапно сбавив скорость, медленно пошел по аллее. На ходу он не торопясь набивал табаком трубку. Затем в поле зрения мистера Фокса появился герой этой неожиданной пантомимы — сельский почтальон.

Аллейн остановился и набивал свою трубку, пока почтальон с ним не поравнялся.

— Доброе утро, — сказал Аллейн.

— Утро доброе, сэр, — ответил почтальон и затормозил.

— Давайте-ка почту мне, — предложил Аллейн.

Почтальон сидел в седле, одной ногой упираясь в землю.

— Благодарствуйте, — сказал почтальон с соболезнующими нотками в голосе. — Всего-то одно письмо.

Он достал из сумки продолговатый конверт.

— Адресовано покойному, — многозначительно произнес он. — Да будет земля ему пухом, как говорится.

— Да-да, — кивнул Аллейн и с растущим волнением взял в руки продолговатый, знакомый с виду конверт.

— Надо же такому у нас стрястись, — продолжал почтальон. — Такая беда, да с кем — с полковником. Все его уважали, и человек он был добрый. А уж дочку его и жену до чего жалко! Бедная мисс Роза! Ужас, да и только!

Искренне сокрушаясь, почтальон все же дал волю деревенскому любопытству и покосился на Аллейна.

— Вы им, сэр, родственником будете?

— Спасибо за сочувствие, — сказал Аллейн, никак не реагируя на вопрос письмоносца. — Я передам ваши соболезнования мисс Розе и вдове.

— Ага, — кивнул почтальон. — А этого, который убил, все равно словят. Говорят, этим делом занялся Скотленд-Ярд, потому что нашему Берту Олифанту это не по зубам, ну да в этом ничего удивительного нет — Олифант, он на своем месте, только когда вечерами просиживает штаны в «Мальчишке и Осле». Ладно, я поехал.

Почтальон скрылся из виду, а Аллейн вернулся к Фоксу.

— Вот посмотрите, — сказал он.

Фокс разглядывал конверт, пока Аллейн не перевернул его — на обратной стороне значился обратный адрес «Брирли и Бентвуд, Сейнт-Питерс-плейс Лондон».

— Из издательства?

— Да. Нам надо узнать, что там внутри, Фокс. Конверт плохо заклеен. Чуть надорвать — и откроется. Думаю, это было бы вполне оправданно. Однако мы поступим иначе. А вот и мисс Картаретт!

Появилась Роза, а за ней — Марк с чемоданом, теннисной ракеткой и новенькой сумкой для клюшек.

— Вот, сэр, — сказал Марк. — Пришлось нам выуживать всю эту одежду из груды, предназначенной в чистку. Отыскали все. Роза сказала, что вам может понадобиться ракетка. Это, конечно, нелепо, но мы ее тоже прихватили.

— Спасибо, — ответил Аллейн, а Фокс разгрузил Марка и положил вещи в полицейскую машину. Аллейн показал Розе конверт.

— Письмо адресовано вашему отцу, — сказал он. — Боюсь, нам придется попросить у вас все недавно полученные им письма и, конечно, ту почту, которая еще будет приходить на его имя. Письма, разумеется, будут вам возвращены, и, если только они не послужат уликами, их содержание будет сохранено в тайне. Мне ужасно жаль, но ничего не поделаешь. Если вам угодно, вы можете не отдавать мне это письмо, пока у меня нет соответствующего ордера.

Аллейн держал конверт обратной стороной вверх. Роза посмотрела на письмо без всякого интереса.

Марк сказал:

— Дорогая, наверное, не следовало бы…

— Можете его взять, — ответила Роза Аллейну. — Это скорее всего какая-то брошюра.

Аллейн поблагодарил ее, и Роза вместе с Марком пошла к спортивной машине.

— Обманывать нехорошо, — сказал Фокс.

— Если полковник сейчас смотрит на нас, — ответил Аллейн, — пусть не подумает обо мне слишком плохо.

С этими словами он вскрыл конверт, достал оттуда лист бумаги и развернул его.

«Полковнику Морису Ч. В. Картаретту

Хаммер-фарм

Суивнингс

Уважаемый сэр!

Покойный сэр Гарольд Лакландер за три недели до смерти обратился ко мне по вопросу, связанному с его мемуарами, которые готовит к публикации моя фирма. В связи с главой 7-й возникли некоторые трудности, и сэр Гарольд предложил мне посоветоваться с вами на этот счет. Он добавил, что, если не доживет до публикации мемуаров, он желает, чтобы вы взяли на себя ответственность за редактирование текста. Он попросил меня, в случае его смерти, обратиться непосредственно к вам, избегая контактов с другими лицами, и особо подчеркнул, что во всех случаях принятые вами решения следует рассматривать как окончательные.

Других инструкций или сообщений от сэра Гарольда Лакландера мы не получали, и, в соответствии с его пожеланиями, я обращаюсь к вам, чтобы узнать, берете ли вы на себя редактирование рукописи, получили ли вы эту рукопись и приняли ли вы какое-либо решение касательно весьма деликатного и важного вопроса о главе 7-й.

Буду весьма признателен вам за безотлагательный ответ. Надеюсь, вы не откажете мне в удовольствии отобедать со мной, когда приедете в Лондон. Если вам нетрудно будет сообщить мне дату вашего приезда заблаговременно, я заранее освобожу время для встречи.

Примите, глубокоуважаемый сэр,

заверения в почтении.

Тимоти Бентвуд».

— А теперь попробуйте отгадать, дружище Фокс, — сказал Аллейн, сложив письмо и сунув его обратно в конверт, — что же это за весьма деликатный и важный вопрос о главе седьмой.

2

На повороте к Нанспардону Роза попросила Марка где-нибудь притормозить.

— Пока мы не приехали, — сказала она, — я кое о чем должна с тобой поговорить. Останови, пожалуйста.

— Да, конечно. — Марк съехал на обочину, выключил мотор и посмотрел на Розу.

— Давай договорим, — произнес он.

— Марк, он не верит ни в каких бродяг.

— Кто, Аллейн?

— Да. Он считает, что это был… один из нас. Я в этом уверена.

— Кого, дорогая, ты имеешь в виду, когда говоришь «один из нас»?

Роза описала в воздухе кружок пальцем.

— Кого-то, кто его знал. Соседа. Или члена семьи.

— Ну, пока еще ничего не ясно. Честное слово! Аллейну требуется время, чтобы разобраться и все выяснить.

— Но он не верит ни в каких бродяг! — повторила Роза, и голос ее зазвучал громче. — Он считает, что это один из нас.

Помолчав, Марк проговорил:

— Ну, предположим, хотя я так и не считаю… предположим, что на данном этапе мы все у него на подозрении. Но ведь…

— Но ведь у него есть для этого основания, — подхватила Роза, — не так ли?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты понимаешь, что с нами происходит? Не делай вида, что не понимаешь. Совершенно очевидно, что Аллейн все узнал насчет седьмой главы. — Роза увидела, как побледнел Марк, и воскликнула:

— Ах, да что же я творю с нами обоими?!

— Пока ничего, — успокоил ее Марк. — Давай все обсудим. Ты считаешь, Аллейн подозревает одного из нас — меня, или моего отца, или даже бабушку — в том, что мы убили твоего отца, который собирался опубликовать отредактированный вариант мемуаров сэра Гарольда. Так?

— Да.

— Понятно. Может, ты и права, Аллейну могло прийти это в голову. Но вот что я хочу понять: ты сама, Роза… ты… не случилось ли так, что и ты… Нет, — покачал головой Марк, — не сейчас. Сейчас, когда ты пережила такое потрясение, я не стану задавать тебе этот вопрос. Подождем…

— Ждать мы не можем. Я больше этого не вынесу. Не могу и вернуться в Нанспардон и прикидываться, что хочу только принять нембутал и заснуть.

— Роза, взгляни мне в глаза. Пожалуйста, посмотри на меня.

Марк повернул ее лицо к себе.

— О Боже! — вздохнул он. — Ты боишься меня!

Роза не пыталась высвободиться. Ее слезы потекли по его пальцам.

— Нет! — воскликнула она. — Неправда! Я тебя не боюсь. Я люблю тебя!

— Ты уверена? А может быть, где-то в глубине сознания ты хранишь воспоминание о том, что твой отец когда-то стоял между нами и я ревновал тебя к нему? Что после его смерти ты унаследовала его состояние? Так ведь оно и есть… К тому же издание мемуаров настроило бы мою семью против нашего брака и покрыло бы позором мое имя. Так ты ни в чем не подозреваешь меня, Роза?

— Нет! Клянусь, что нет!

— Так кого же тогда подозревать? Бабушку? Моего отца? Дорогая, вслушайся, как дико это звучит, когда произносишь такие вещи вслух!

— Я понимаю, что дико, — с отчаянием ответила Роза. — Разве не дико, что кому-то понадобилось убить папу — но ведь это случилось! И мне придется привыкнуть к этой мысли. Вчера кто-то убил моего отца.

Марк воскликнул:

— Но я-то что могу поделать?

— Ничего! Ничего не можешь, и это ужасно, правда! Ты ведь хочешь, чтобы я кинулась к тебе, чтобы я успокоилась в твоих объятиях, Марк? И я хочу того же. Я мечтаю об этом. Но не выходит. Не получается. Потому что неизвестно, кто убил моего отца.

Последовало долгое молчание. Наконец раздался голос Марка:

— Я не хотел об этом говорить, Роза, но теперь придется. Ведь не одни мы с бабушкой и отцом попали под подозрение, есть и другие… Окки Финн… и кое-кто еще, кого нельзя полностью сбросить со счетов.

— Ты имеешь в виду Китти? — спросила Роза.

— Да. Наравне с нашей семьей.

— Нет! — воскликнула Роза. — Не надо! Я не стану тебя слушать!

— Тебе придется меня выслушать. Нельзя останавливаться на полпути. Думаешь, мне самому приятно вспоминать… приятно напоминать тебе, что мой отец…

— Нет! Не надо, Марк! Прошу тебя! — взмолилась Роза и зарыдала.

У привязанных друг к другу людей порой возникает своего рода несоответствие между преданностью и вспыльчивостью. Как ни странно, очень часто горе одного вызывает такой же силы озлобленность у другого. Залитое слезами лицо, бессильная опустошенность, подлинность горя и вызванная им беспомощность — все это воспламеняет и приводит в бешенство.

Розе показалось, что именно это произошло с Марком. Лицо его потемнело, он отодвинулся подальше от нее.

— Извини, Марк, — пролепетала она.

До ее слуха доходили его уговоры и однообразные доводы. Как ей показалось, в голосе Марка звучали нотки сдерживаемого раздражения. Он снова и снова повторял, что они должны все обговорить между собой.

— Посмотрим правде в лицо! — почти кричал Марк. — Китти ведь под подозрением? А как насчет Джоффри Сайса и сестры Кеттл? Разве свет клином сошелся на Лакландерах!

Роза отвернулась. Она облокотилась на опущенное стекло и, опустив голову, снова залилась слезами.

— Черт побери! — взорвался Марк.

Он распахнул дверцу, вылез из машины и в ярости стал ходить туда-сюда.

В этот момент появилась Китти, ехавшая домой из Нанспардона. Увидев машину Марка, она притормозила. Роза сделала безуспешную попытку овладеть собой. После минутного замешательства Китти вышла из машины и подошла к Розе. Марк сунул руки в карманы и остановился в отдалении.

— Я не хотела бы вмешиваться, — сказала Китти, — но может быть, я чем-то могу помочь? Ты только скажи — если я не нужна, я сразу уеду.

Роза взглянула на свою мачеху и впервые заметила на ее лице следы потрясения, которые Китти так старалась скрыть. Впервые Роза осознала, что горе все переживают по-разному, впервые ощутила она сочувствие к Китти.

— Спасибо вам, — произнесла Роза. — Хорошо, что вы не проехали мимо.

— Я вот о чем подумала, — сказала Китти с необычной для нее неуверенностью. — Ты вроде бы хотела пока уехать из дому. Если да — так и скажи. Я, конечно, говорю не о будущем, а о нынешней ситуации. Марк ведь предложил тебе побыть в Нанспардоне. Поезжай туда, если хочешь. Я уж как-нибудь сама…

Розе прежде не приходило в голову, что, если она отправится в Нанспардон, Китти останется одна. На нее нахлынули мысли и воспоминания. Роза осознала, что теперь Китти оказалась в безнадежно трудном положении и что у нее, Розы, есть известная ответственность по отношению к мачехе. Она задумалась и о том, не объясняется ли флирт между Китти и отцом Марка тем, как одинока была Китти. Посмотрев на утомленное, накрашенное лицо, она сказала себе: «В конце концов, папа любил нас обеих».

— Ну ладно, — неуверенно проговорила Китти, — я поехала.

С губ Розы уже должны были сорваться слова: «Я поеду с вами, Китти. Давайте вернемся домой вместе», — она взялась за ручку дверцы, но не успела что-нибудь сказать или двинуть рукой, как вспомнила о Марке. Он стоял у машины, а теперь подошел к окну, с той стороны, где сидела Роза, и заговорил с Китти.

— Я ей то же твержу, — сказал он. — Я предписываю ей это как врач. Розе надо поехать в Нанспардон. Я рад что вы со мной согласны.

Китти автоматически окинула его взглядом, которым награждала любого молодого мужчину.

— В Нанспардоне она будет в хороших руках, — сказала она, помахала Розе и Марку рукой и вернулась к своей машине.

С отчаянием и раскаянием Роза смотрела ей вслед.

3

По пути в Чайнинг Аллейн развивал свою теорию относительно седьмой главы.

— Следует иметь в виду, — рассуждал он, — что за характер, судя по рассказам, был у полковника Картаретта. За исключением Данберри-Финна, все остальные согласны в том, что Картаретт был славным, высоконравственным и чрезвычайно совестливым человеком… Ладно. Давайте еще раз вспомним, что старый Лакландер перед смертью был чрезвычайно озабочен чем-то, имевшим отношение к Картаретту и к мемуарам, и умер с именем «Вик» на устах. Ладно. Стоит нам упомянуть мемуары или Викки Финна, как все начинают вести себя так, словно вот-вот должны разродиться десятком котят. Отлично. Финн и леди Лакландер оба признают, что после ссоры между Финном и полковником состоялась какая-то беседа. Леди Лакландер наотрез отказывается сообщить, о чем шла речь, а Финн заявляет, что, пока она молчит, и он ничего не скажет. Полковник из дома отправился к Финну, с которым у него давно уже испорчены отношения. Теперь сложим все эти детали в одну мозаику, памятуя об обстоятельствах смерти младшего Финна, об утверждении Розы Картаретт, что ее отец отправился к старшему Финну с благой вестью, и о том, что написал в своем письме издатель. Сложим все это вместе. Что же получится?

— Седьмая глава оправдывала младшего Финна. Полковник Картаретт должен был решить, включать ее в книгу или нет. Он сомневался и понес рукопись мистеру Финну, — размышлял Фокс, — чтобы узнать его точку зрения. Мистера Финна не было дома — он ловил рыбу, и полковник пошел за ним к реке. Там они поругались, и тогда полковник… что же полковник делает дальше?

— А вот что, — сказал Аллейн. — Он говорит: «Ладно, бессовестный старый жулик! Ладно! Смотри, что я для тебя сделал!» И он рассказывает Финну о седьмой главе. А поскольку мы не нашли ее на теле полковника, мы заключаем, что он тогда же и отдал ее мистеру Финну. Это допущение подтверждается тем, что на столе мистера Финна я видел конверт, надписанный рукой полковника и адресованный мистеру Финну. В нем лежала пачка отпечатанных на машинке страниц. Итак, милый мой Фокс, какое же мы сделали заключение?

— Насчет седьмой главы?

— Да, насчет седьмой главы.

— Вот вы мне и скажите, — с достоинством улыбнулся Фокс.

Аллейн сообщил ему свой вывод.

— Что ж, сэр, — кивнул Фокс, — это вещь возможная. Хороший мотив для Лакландеров, чтобы избавиться от полковника.

— Да вот беда, Фокс! Пусть наши смелые догадки верны и леди Лакландер знала, что полковник отдал седьмую главу Финну. Тогда если бы Лакландеры и захотели пролить чью-то кровь, то, конечно же, кровь мистера Финна.

— Может быть, леди Лакландер слышала не весь их разговор?

— В таком случае почему же она теперь так несловоохотлива и о чем они потом беседовали с полковником?

— Ах, дьявол! — разочарованно произнес Фокс. — Так, значит, и мемуары, и седьмая глава, и вопрос о том, кто украл секретные документы в Зломце, — все это может не иметь никакого отношения к нашему делу!

— У меня такое ощущение, что связь тут есть, но не прямая.

— Ну, мистер Аллейн, если принимать вашу точку зрения, это остается единственным подходящим объяснением.

— Верно. И вот что я вам скажу, Фокс. Мотив, как обычно, — дело десятое. А вот что действительно важно: въезжаем в Чайнинг, видим заправку, а перед ней — держитесь, Фокс, держитесь, старый любезник! — стоит прелестная Кеттл и заправляет свою свежеокрашенную машину. Кстати, уверяю вас, она и машине своей придумала прозвище. Если вы способны владеть собой, мы тоже заправимся. Доброе утро, мисс Кеттл!

— И вам ясного утра, сэр, — обернулась к ним с сияющей улыбкой сестра Кеттл и похлопала свою машину по багажнику, как лошадь. — Вот, решила ее попоить, — пояснила она. — Уже две недели мы с ней, голубушкой, не виделись — отдавала ее в починку. А как вы поживаете?

— Духом не падаем, — ответил Аллейн, вылезая из машины. — Хотя инспектор Фокс начинает нервничать.

Фокс пропустил эту фразу мимо ушей.

— Славная у вас машина, мисс Кеттл, — сказал он.

— Моя «араминта»? Да, надежная лошадка… — не теряя оптимизма, кивнула сестра Кеттл. — Вот еду сейчас к пациенту. У него люмбаго.

— Вы это о капитане Сайсе? — высказал догадку Аллейн.

— О нем самом.

— Но он же выздоровел!

— Ну, я бы так не сказала! — возразила сестра Кеттл с некоторым смущением. — Еще вчера вечером он так мучился, вы представить себе не можете!

— Когда вы ушли от него вчера, около восьми, он, как я понимаю, еще лежал.

— Да, и так жаловался, так жаловался!

— Однако, — заметил Аллейн, — по словам мистера Финна, вчера в четверть девятого капитан Сайс вовсю стрелял из своего шестидесятифунтового лука.

Сестра Кеттл покраснела до корней своих ничем не замечательных волос. Как заметил Аллейн, Фокс еле удержался от сочувственного восклицания.

— Подумать только! — удивленно произнесла сестра Кеттл. — Ну да, с люмбаго так всегда бывает! То есть, то нет.

И в подтверждение своих слов она прищелкнула пальцами.

Фокс сдавленным голосом спросил:

— Вы не думаете, мисс Кеттл, что капитан водит вас за нос? Извините, что приходится делать такие предположения…

Сестра Кеттл бросила на него взгляд в котором как будто бы соединились неловкость и лукавство.

— А почему бы и нет? — произнесла она. — Может быть, и так. Но у него на это свои резоны — не те, о которых вы подумали.

Сестра Кеттл поспешно села в машину и нажала на клаксон.

— А ну домой, не жалей лошадей! — шаловливо воскликнула она и, очевидно, окончательно смутившись, уехала.

— Если вам, дружище Фокс, не удастся подцепить какую-нибудь прилипчивую и неизлечимую заразу, — покачал головой Аллейн, — у вас нет шансов.

— Прелестная женщина! — вздохнул Фокс и туманно добавил: — Какая жалость!

Они заправили машину и поехали к полицейскому участку.

Здесь сержант Олифант поджидал их с двумя сообщениями из Скотленд-Ярда.

— Отлично, — обрадовался Аллейн. — Редкостная оперативность.

Он прочел вслух первую бумагу:

— «Информация о чешуе форели проверена в Музее естественной истории, Королевском обществе рыболовов, Институте по сохранению форели в британских реках и у д-ра С. К. М. Соломона, ведущего специалиста в этой области. Согласно общему мнению, чешуя у двух экземпляров форели идентичной быть не может. Картаретт — признанный знаток рыбной ловли».

— Отлично! — сказал инспектор Фокс. — Превосходно!

Аллейн взял второй листок.

— «Сообщение, — прочитал он, — о завещании покойного сэра Гарольда Лакландера». Пробежав глазами страничку, он поднял взгляд на Фокса. — Проще некуда, — произнес Аллейн. — За исключением обычных выплат в пользу слуг все состояние переходит к вдове и сыну, за которым оно и закрепляется по майорату.

— Слово в слово то, что сказала нам сестра Кеттл.

— Именно. Перейдем к следующей бумаге. Ага. «Информация об отставном капитане Королевского флота Джоффри Сайсе. В Сингапуре с 1 марта 195… по 9 апреля 195… Нес службу на корабле, приписанном к сингапурской базе. Береговая служба. Занятия вне службы. В начале прохождения службы — умеренные привычки и спокойное поведение. Наносил обычные визиты, но много времени проводил в одиночестве за рисованием. Впоследствии сожительствовал с некой мисс Китти де Вер, с которой, по некоторым сведениям, познакомился в дансинге. При необходимости биография де Вер может быть уточнена. Установлено, что Сайс снимал для де Вер квартиру. Затем последняя познакомилась через Сайса с полковником Морисом Картареттом, с которым и вступила в брак. Источники…»

За этим следовали различные фамилии, извлеченные из Морского справочника, и примечание, гласившее, что, поскольку военный корабль *** находится в данное время в порту, информация была получена через соответствующие каналы как «срочная и конфиденциальная».

Аллейн положил листки на стол Олифанта.

— Бедняга Картаретт, — сказал он изменившимся тоном. — Бедняга Сайс.

— И к тому же, если взглянуть на это с другой стороны, — добавил Фокс — бедняга Китти.

4

До возвращения в Суивнингс Аллейн и Фокс заехали в морг чайнингской больницы к доктору Кертису. Больница была маленькая, а морг просто крошечный, и совсем под боком у них, в загробном забытьи, пребывал навеки усопший полковник Картаретт. Кертис, не любивший халтуры, проводил чрезвычайно детальное вскрытие и до сих пор не довел его до конца. Теперь он мог подтвердить, что имел место первоначальный удар, за которым, скорее всего, последовал еще один удар, колющий, однако ни тот, ни другой удар не мог, по его мнению, вызвать те повреждения черепа, которые он объяснял как результат надавливания. Следы, полагал Кертис, были налицо. Конечно, орудием могли быть и стрелы капитана Сайса, и острие зонта леди Лакландер, но, с его точки зрения, наиболее вероятным предметом было сиденье-трость. Изучив этот предмет на след крови, они, возможно, продвинутся в расследовании дальше. На тряпке для обтирания кистей бесспорно имеются пятна крови, но они еще не исследованы. Тряпка сильно отдает рыбой.

Аллейн отдал Кертису все остальные свои сокровища.

— Прошу вас, — заклинал его Аллейн, — сделайте милость, поскорее раскрутите все, что связано с рыбой. Найдите мне чешую обеих форелей на одном предмете, принадлежащем определенному человеку, и только ему, а все остальное я распутаю.

— Вы, видимо, думаете, — добродушно ответил Кертис, — что я ударник из джаза, который то и дело перескакивает с одного барабана к другому. Вот закончу вскрытие, черт вас побери, и пускай тогда Вилли Роскилл возится с этой дурацкой чешуей.

Сэр Уильям Роскилл был прославленным биологом и химиком из министерства внутренних дел.

— Я ему сейчас позвоню! — воскликнул Аллейн.

— Не надо. Я сам ему позвонил. Он уже едет сюда. Как только что-то выяснится, позвоним вам в участок. Что вас толкает в спину, Рори? — спросил Кертис. — Обычно вы гоните в шею своих чересчур торопливых коллег и вслед за древними твердите: «Поспешай медленно». Что за горячка? Убийство произошло только вчера вечером.

— Это паршивое дело… — проговорил Аллейн. — Вот что, я, пожалуй, оставлю у себя вторую стрелу со следами крови. Если это вообще кровь. Куда бы ее сунуть? Не хочу я, чтобы он…

Аллейн оглядел все то, что они привезли с собой.

— Вот это сойдет, — сказал он.

Он схватил сумку для гольфа, принадлежащую Джорджу Лакландеру, и сунул туда стрелу Сайса, обмотав наконечник целлофаном.

— Паршивое дело, — повторил Аллейн. — Меня от него тошнит.

— Чем это оно так вам досадило?

Аллейн не ответил. Он смотрел на личные вещи подозреваемых, разложенные аккуратными кучками на полке напротив секционного стола, как будто и их собирались вскрывать. Одежда, обувь, рыболовные снасти и головные уборы мистера Финна и полковника. Новая яркая твидовая юбка, джемпер и жакет Китти. Брюки гольф, носки и ботинки сэра Джорджа, теннисные костюмы Марка и Розы. Необъятные одеяния, этюдник и старинные, грубые, но прекрасно сшитые туфли леди Лакландер. Перед ними Аллейн остановился, протянул руку и поднял одну туфлю.

— Вроде бы четвертый размер, — сказал он. — Работа лучшего лондонского сапожника вроде тех времен, когда леди Лакландер играла в гольф. А вот и ее метка. Туфли вычищены, но вот подметки еще влажные и…

Перевернув туфлю, Аллейн рассмотрел каблук. Он был подбит маленькими гвоздиками. Аллейн перевел взгляд на Фокса, который, не говоря ни слова, взял с другого конца полки тарелку, на которой лежали останки пойманной полковником форели — отличное блюдо для страдающих ожирением. На ту же тарелку был аккуратно положен клочок кожи с вмятиной. Некоторое время все молчали.

— Все совпадает, — сказал Аллейн. — Вы, конечно, проверьте как следует, но совпадение полное. И чем лучше совпадает, тем меньше мне это нравится.

Сделав такой неожиданный вывод, он вышел из морга.

— Что ему не дает покоя? — спросил Фокса доктор Кертис.

— Вы лучше сами спросите у мистера Аллейна, доктор, — ответил Фокс. — Это дело из тех, к которым он никак не привыкнет.

— Вот оно что! — пробормотал доктор Кертис и, на мгновение забыв о том, какой жуткой работой занят сам, спросил: — Не понимаю, чего ради он пошел служить в полицию?

— Я его никогда об этом не спрашивал, — напрямую ответил Фокс, — но только я очень рад, что он в полиции. Ну, оставляю вас наедине с покойником.

— Привет! — рассеянно произнес доктор Кертис, и Фокс нагнал своего начальника.

Они поехали в полицейский участок, где Аллейн побеседовал с сержантом Олифантом.

— Оставайтесь здесь, Олифант, — сказал Аллейн. — Сэр Уильям Роскилл, вероятно, поедет прямо в больницу, но, как только у него появится что-нибудь для нас, он или доктор Кертис сюда позвонят. Вот перечень людей, к которым я сейчас отправляюсь. Я буду в одном из этих мест. Подготовьте ордер — возможно, нам придется произвести арест еще до наступления ночи.

— Ц-ц-ц, — поцокал языком Олифант. — Правда? А на чье имя ордер? На прежнее?

Аллейн ткнул пальцем в фамилию, указанную в списке, который он вручил сержанту. Олифант сохранил каменное выражение лица.

— Пока это не точно, — продолжал Аллейн. — Но вы лучше предупредите своего мирового судью — вдруг ордер срочно понадобится. А мы пока займемся делом. Пожалуйста, Олифант, соедините меня с «Брирли и Бентвудом». Вот номер. Попросите к телефону мистера Тимоти Бентвуда и назовите мое имя.

Пока сержант Олифант был занят, Аллейн рассеянно наблюдал за ним, причем отметил, что сержант действует неторопливо и деловито.

— Если Бентвуд поможет, — заметил Аллейн, — с седьмой главой все станет ясно.

Фокс поднял свой толстый палец, и оба они прислушались к тому, что говорит Олифант.

— Але! — повторял Олифант. — Але! Подождите, сэр, я сейчас узнаю…

— В чем дело? — резко спросил Аллейн.

Олифант прикрыл трубку своей мощной ладонью.

— Мистер Бентвуд в больнице, сэр, — сказал он. — Хотите поговорить с его секретарем?

— Ах, разрази его гром! — рявкнул Аллейн. — Нет, не хочу. Спасибо, Олифант. Пошли, Фокс! Этот номер не удался. Пора! Олифант, если будет время, мы заскочим что-нибудь перехватить в «Мальчишку и Осла», но по дороге заедем еще вот сюда.

Он снова ткнул пальцем в список. Сержант проследил за направлением пальца.

— В «Нагорье»? — спросил он. — К капитану Сайсу?

— Да, — кивнул Аллейн. — Будьте начеку и по моему сигналу немедленно приезжайте с подобающим сопровождением. Будем брать! Пошли, Фокс!

По дороге назад через Уоттс-хилл, Аллейн был совершенно спокоен.

Они перевалили через холм и, приблизившись к Джейкобс-коттеджу, заметили мистера Финна, который стоял, прислонясь к своей калитке, с котенком на плече.

— Не станем откладывать, — предложил Аллейн. — Давайте-ка остановимся.

Фокс затормозил перед калиткой, и Аллейн вылез из машины. Он подошел к мистеру Финну, который воззрился на него с удивлением.

— Боже мой, старший инспектор! — произнес мистер Финн, снял котенка с плеча и погладил его. — Вы опять здесь. Опять и опять — прямо как последняя цифра периодической дроби.

— Такая уж у нас работа, — мягко ответил Аллейн. — Вы еще убедитесь, до чего мы любим являться не вовремя.

Мистер Финн поморгал и усмехнулся.

— Означает ли это, что я представляю для вас профессиональный интерес? Или же вы подыскали себе новую область, чтобы поупражняться в своих догадках? Нанспардон, например. Не рисуете ли вы в своем воображении, как почитаемая мной леди Гигантер, вдовствующая Мамонтиха, крадется по заросшему маргаритками лугу? Или как Джордж, подстрекаемый своим только что обретенным титулом, мчится в бриджах через ивовые заросли? А может быть, медицина виновата? И вы подозреваете нашего юного Эскулапа, мастера скальпеля и клистира? Вы, конечно, считаете, что у меня нет вкуса, но, право же, кроме меня, есть и другие претенденты на роль преступника. Может быть, стоит и к ним как следует приглядеться? Например, к престарелому, но невоздержанному любителю стрельбы из лука. А также к очаровательной и загадочной вдовушке с сомнительным прошлым. Увы, увы, до чего все это неубедительно звучит! Чем могу быть полезен?

Аллейн вглядывался в бледное лицо и беспокойные глаза.

— Мистер Финн, — сказал он, — не ознакомите ли вы меня с имеющимся у вас экземпляром седьмой главы?

Котенок открыл рот, показывая розовый язычок, и мяукнул. Мистер Финн ослабил хватку, поцеловал малыша и опустил его на землю.

— Прости меня, крохотуля, — сказал мистер Финн. — Беги к маме. Может быть, зайдете? — предложил он, открыл калитку, и Аллейн с Фоксом проследовали за ним в сад, уставленный потрепанными плетеными креслами.

— Конечно, вы вправе отказаться, — продолжал Аллейн. — В таком случае мне придется прибегнуть к иным методам.

— Если вы считаете, — сказал мистер Финн и облизнул губы, — что седьмая глава, которую вы, видимо, заметили на моем столе, но, надеюсь, не прочли, может в чем-то меня уличить, то вы заблуждаетесь. Скорее наоборот, в ней — мое алиби.

— Я так и думал, — ответил Аллейн. — Но почему бы не показать мне рукопись?

Наступило продолжительное молчание.

— Без разрешения леди Лакландер, — наконец заговорил мистер Финн, — я этого не сделаю. Даже если меня будут упрашивать все сыщики мира.

— Ну что ж, — кивнул Аллейн, — вы держите свое слово. Но может быть, вы подтвердите, что седьмая глава представляет собой нечто вроде авторской исповеди? Не признает ли в ней сэр Гарольд Лакландер, что сам виновен в утечке информации во время трагических событий в Зломце?

— О Боже, — задохнулся мистер Финн, — откуда такой практицизм?

— Не в практицизме дело, — добродушно ответил Аллейн. — Я ведь говорил вам нынче утром, что имею некоторое представление о том, что происходило в Зломце. Вы только что заявили, что в седьмой главе содержится ваше алиби. Если так, если седьмая глава восстанавливает ваше доброе имя, вы, естественно, будете приветствовать ее публикацию.

Мистер Финн промолчал.

— Думаю, не стоит от вас скрывать, — продолжал Аллейн, — что детали того, что происходило с седьмой главой, я все равно узнаю у издателей.

— Они не в курсе дела.

— Напротив, они были проинформированы самим автором — без ведома полковника Картаретта.

— Да? — вздрогнул мистер Финн. — Если издатели — профессионалы, то наотрез откажутся раскрыть вам содержание мемуаров.

— Как и вы?

— Как и я. Я отказываюсь сообщать вам что-либо по этому вопросу, какое бы давление на меня ни оказывали, инспектор Аллейн.

Мистер Финн отвернулся, но тут его калитка скрипнула, и Аллейн спокойно поздоровался:

— Еще раз доброе утро, леди Лакландер.

Мистер Финн обернулся и пробормотал что-то невнятное.

В глаза леди Лакландер било солнце. Прищурившись, она остановилась. Лицо ее ничего не выражало — только руки слегка подрагивали.

— Родерик, — сказала леди Лакландер, — я пришла, чтобы во всем признаться.

Глава десятая

ВОЗВРАЩЕНИЕ В СУИВНИНГС

1

Леди Лакландер медленно подошла к ним.

— Если это сооружение меня выдержит, Октавиус, — сказала она, — я сяду.

Полицейские посторонились. Внезапно мистер Финн залепетал:

— Нет, нет! Ни слова больше! Я вам запрещаю!

Леди Лакландер опустилась в плетеное кресло.

— Умоляю вас, — истерически взывал мистер Финн, — не открывайте рта, леди Лакландер!

— Вздор, Окки, — слегка задыхаясь, возразила она. — Если хотите, сами молчите, дурачок.

Она бросила взгляд на Финна и рассмеялась.

— Господи, да вы что, думаете, это моих рук дело?

— Нет, нет! Что вы!

С усилием повернувшись, леди Лакландер обратилась к Аллейну:

— Я пришла сюда, Родерик, выполнить волю моего мужа. Я должна донести до вас его признание.

— Наконец-то, — сказал Аллейн. — Седьмая глава!

— Совершенно верно. Не знаю, что вы уже знаете — или думаете, что знаете, — и что вам тут наболтали.

— Я ничего ему не сказал! — выкрикнул мистер Финн.

— Гм, очень любезно с вашей стороны, Октавиус, — произнесла леди Лакландер.

Мистер Финн в возмущении всплеснул руками, но промолчал.

— Есть и другие источники информации, — продолжала леди Лакландер. — Насколько я понимаю, жена полковника была в курсе дела.

«Джордж рассказал Китти Картаретт о седьмой главе, и леди Лакландер об этом узнала, — подумал Аллейн, на которого посмотрела старая дама. — Она думает, что Китти все пересказала мне». Однако он промолчал.

— Так что считайте, — добавила леди Лакландер, — что я просто уступаю необходимости.

Аллейн кивнул.

— Однако дело обстоит все-таки не совсем так. Прежде всего мы, вся наша семья, в долгу перед вами, Октавиус.

— Остановитесь — воскликнул мистер Финн. — Остановитесь на этом, не произносите вслух…

— Мистер Финн, — вмешался Аллейн, одним махом нарушив по крайней мере три правила поведения полицейского, — если вы не прекратите болтовню, я приму неотложные меры, чтобы заставить вас умолкнуть. Угомонитесь, мистер Финн!

— Да, Окки, — сказала леди Лакландер, — я совершенно согласна с инспектором. Либо заткнитесь, либо убирайтесь отсюда, любезный.

Она подняла свою маленькую, пухлую ручку и держала ее на весу, словно одного из котят мистера Финна.

— Уж поверьте мне, — добавила она, — я все тщательно обдумала. Не волнуйтесь!

И пока мистер Финн, в замешательстве теребя пальцем губу, пялился на Аллейна, леди Лакландер, сделав решительный жест маленькой своей ручкой, промолвила:

— Родерик, мой муж был предателем.

2

Странная компания расположилась в неудобных плетеных креслах: Фокс потихоньку вел записи, мистер Финн сидел, зажав голову руками, а леди Лакландер, обратившись всем своим мощным фасадом к Аллейну, говорила и говорила.

— Об этом, — продолжала она, — и написано в седьмой главе.

Голос ее на мгновение прервался. Потом она произнесла:

— Говорить мне нелегко. Уж не хочу показаться вам дурой. Погодите минутку, ладно?

— Конечно, — кивнул Аллейн, и все ждали, пока леди Лакландер, губы которой дрожали, а пухлые ручки никак не могли найти себе места, придет в чувство.

— Ну вот, уже лучше, — сказала она наконец. — Теперь я справлюсь. — И продолжала: — Во времена, когда произошла история в Зломце, мой муж имел тайную связь с немецкими фашистами. С самой их верхушкой — с людьми из окружения Гитлера. Немцы считали его своей козырной картой: как-никак английский дипломат, имя которого, — голос ее дрогнул, — пользовалось уважением у него на родине. Он стал предателем и безоговорочно уверовал в нацистские идеалы.

Аллейн увидел, что на глаза леди Лакландер навернулись слезы.

— У вас в разведке об этом так и не узнали, Родерик?

— Нет.

— Но сегодня утром мне почудилось, что вам это известно.

— Я догадывался. Не более того.

— Так что она ничего вам не сказала?

— Кто она?

— Китти, жена Мориса.

— Нет.

— Неизвестно, чего ждать от какой женщины, — пробормотала леди Лакландер.

— От людей вообще неизвестно, чего ждать, — ответил Аллейн.

Густой румянец обезобразил ее лицо.

— Но я не понимаю: почему? — вмешался мистер Финн. — Почему Лакландер на это пошел?

— Дело, наверное, в идее господствующей расы? — предположил Аллейн. — Аристократический англо-германский альянс как единственная альтернатива войне и коммунизму, как единственная надежда на выживание для английской знати? В те времена такие идеи были популярны. Лакландер был не одинок. Ему наверняка наобещали с три короба.

— Вы к нему безжалостны, — прошептала леди Лакландер.

— А где взять жалость? В седьмой главе, как я понимаю, он и сам себя не жалеет.

— Он горько раскаивался. Муки совести не давали ему покоя.

— Да, — сказал мистер Финн, — уж это точно.

— О да! — воскликнула леди Лакландер. — Да, Окки! И больше всего мучился он от того, какой ужасный вред он причинил вашему мальчику.

— Вред? — переспросил Аллейн и остановил мистера Финна, который хотел что-то сказать. — Извините, мистер Финн, мы должны выслушать все до конца.

Леди Лакландер продолжала:

— Не останавливайте меня, Окки! Ведь вы сами все читали. И вы должны были бы кричать об этом на всех перекрестках.

— Сэр Гарольд пишет, что Людовик Финн невиновен? — спросил Аллейн.

— Да, во всем, кроме небрежности.

— Понятно.

Леди Лакландер закрыла лицо руками. И этот жест был настолько необычен для ее поведения, что ошарашил остальных не меньше, чем тот истерический надрыв, с которым она сумела справиться.

— Кажется, теперь я понимаю, — сказал Аллейн. — В истории с железнодорожной концессией в Зломце сэр Гарольд, видимо, лишь делал вид, что следует инструкциям английского правительства, а на самом деле соблюдал германские интересы?

Убедившись, что прав, Аллейн пошел дальше:

— И вот в самый тонкий момент переговоров, когда больше всего на свете он хотел остаться вне подозрения, его личный секретарь в этой центрально-европейской стране пускается во все тяжкие и выдаёт немецкому агенту содержание важнейшей телеграммы, которую он расшифровывал по поручению сэра Гарольда. Правительство уведомляет сэра Гарольда об утечке информации. Ему ничего не остается, как устроить в посольстве показной скандал. Он вынужден послать за младшим Финном. Сэр Гарольд бросает ему такие обвинения и угрожает такими чудовищными разоблачениями, такими бедами и крахом, что юноша, выйдя из кабинета, ставит точку на всей истории. Так?

Аллейн посмотрел на леди Лакландер, потом — на мистера Финна.

— Так, — кивнула леди Лакландер и громко заговорила, словно твердя какой-то ненавистный урок: — Мой муж пишет, что довел Викки Финна до самоубийства — почти что убил его собственными руками. Так приказали ему поступить его хозяева-нацисты. Тогда-то сэр Гарольд и начал понимать, что натворил и до какого ужасного падения могут его довести немецкие сообщники. В ту пору я чувствовала, как ему плохо, но объясняла это потрясением от смерти Викки и, как я, конечно, считала, предательством молодого человека. Но предателями оказались мы, Окки, а ваш Викки был просто глупеньким и трагическим беззаботным мальчиком.

Она глянула на мистера Финна и нахмурилась.

— Вчера, — сказала она, — после того как вы поругались с Морисом из-за форели, он пришел ко мне и сообщил, что оставил у вас дома экземпляр выправленной седьмой главы. Почему вы не предъявили ее инспектору, Окки? Зачем пытались остановить меня? Не потому ли, что…

— Да нет, конечно, — хладнокровно ответил мистер Финн, — вовсе не из щепетильности, уверяю вас. Я вел себя так, уж поверьте, исполняя желание моего сына. Перед тем как совершить самоубийство, Викки написал нам с женой. Он умолял нас поверить в его невиновность. А еще он заклинал нас, как бы все со временем ни повернулось, никогда не причинять вреда сэру Гарольду Лакландеру. Вам, наверное, было невдомек, дорогая леди Лакландер, что мой несмышленыш боготворил вашего мужа. Вот мы с женой и решили выполнить его волю.

Постаревший и неприкаянный, мистер Финн встал.

— Мне дела нет, — сказал он, — до ваших угрызений совести, до ваших побуждений и переживаний. Мне больше не нужно, чтобы Лакландеры искупали смерть моего любимого сына. Я больше не верю в способность людей к покаянию. А теперь я хотел бы проститься с вами. Если же вас интересует, как я поступил с седьмой главой, знайте, дорогой мой инспектор, что я сжег ее полчаса тому назад.

И, приподняв свой нелепый колпак, он поклонился леди Лакландер и ушел в дом, а за ним побежали кошки.

Леди Лакландер встала. Она пошла было к калитке, но о чем-то вспомнила и остановилась.

— Я еду в Нанспардон, — сказала она.

Аллейн открыл ей калитку. Не взглянув на него, леди Лакландер села в автомобиль и скрылась.

— Грустная история, — сказал Фокс. — Думаю, что младший Финн догадался, в чем дело, когда в последний раз говорил с сэром Гарольдом. Ужасно неприятно.

— Да уж!..

— А мистер Финн прав: седьмая глава снимает с него подозрение в убийстве полковника Картаретта.

— Э, нет! — покачал головой Аллейн.

— Нет?

— Не совсем. Полковник оставил седьмую главу в Джейкобс-коттедже. Финн, по собственному его признанию, не возвращался в дом после ссоры с полковником. Он отправился к ивняку, обнаружил там тело и потерял свои очки. В первый раз седьмую главу он прочел сегодня утром — надо думать, с помощью увеличительного стекла.

3

— Это, конечно, была копия, — сказал Фокс, когда они свернули к дому капитана Сайса. — Полковник ни за что не отдал бы Финну оригинал.

— Разумеется. Я так думаю, что оригинал он запер в левом ящике своего стола.

— Ну конечно! — обрадовался Фокс. — Это весьма вероятно.

— Но в таком случае оригинал украден кем-то из его родственников, одним из Лакландеров или любым другим заинтересованным лицом, и от этого экземпляра, может быть, тоже остался только пепел. С другой стороны, левый нижний ящик мог быть пустым с самого начала, а подлинник положен Картареттом в сейф. Эта в общем, несущественно, Фокс. Автор мемуаров, очевидно, достаточно подробно информировал издателя о содержании седьмой главы. А уж издателя всегда можно вызвать для дачи показаний. Сам текст как вещественное доказательство нам не так уж нужен. Надеюсь, он нам и не понадобится.

— А как вы думаете, с какой стати старая леди все нам выложила?

— Да мало ли почему, — сурово ответил Аллейн. — Для этого найдется десяток мотивов на выбор, Фокс.

— Она, конечно, на редкость проницательная особа, — заметил Фокс. — Может быть, догадалась, что мы все равно докопаемся.

Аллейн пробормотал:

— Тут много чего намешано. А теперь нам предстоит на редкость противная беседа. Ожидайте бури, дружище Фокс! Фу-ты, ну-ты! Смотри-ка, кто нас встречает!

Их встречала сестра Кеттл. Она вышла на порог в сопровождении капитана Сайса, державшего в руке салфетку. Сестра Кеттл направилась к своему автомобилю, а когда капитан Сайс привлек ее внимание к приближающейся полицейской машине, заторопилась. Капитан Сайс заковылял за ней, открыл дверцу и, явно волнуясь, ждал, пока она сядет за руль. Не глядя на него, сестра Кеттл влезла в машину и включила зажигание.

— Она предупредила Сайса, — злобно произнес Аллейн, — что мы заинтересовались его люмбаго.

— И при этом, — мрачно добавил Фокс, — руководили ею нежные чувства.

— Без всякого сомнения.

Аллейн в знак приветствия приподнял шляпу, а сестра Кеттл, с чрезмерной поспешностью включив третью скорость, рванула мимо них, как потревоженная лань. Лицо ее было покрыто густым румянцем.

Сайс поджидал их у дверей.

Фокс затормозил и вылез из машины вместе с Аллейном. Аллейн, закинув за плечо сумку для гольфа, подошел к Сайсу.

— Можно войти в дом и поговорить с вами? — спросил инспектор.

Ничего не ответив, Сайс провел их в гостиную, где на столике рядом со стаканом с разбавленным виски стояла тарелка с недоеденным и не слишком аппетитным варевом.

В гостиной по-прежнему стояло временное ложе капитана. В ногах лежал аккуратно сложенный халат.

— Садитесь, — процедил Сайс, но поскольку он сам садиться не собирался, Аллейн и Фокс тоже не сели. — Что случилось? — спросил Сайс.

— Я приехал, чтобы задать вам ряд вопросов, — ответил Аллейн, — и все они покажутся вам непозволительными. Мои вопросы касаются того времени, когда вы в последний раз были в Сингапуре. Если помните, мы говорили об этом сегодня утром — вы еще сказали, что познакомили миссис Картаретт с ее будущим мужем.

Сайс промолчал. Он сунул руки в карманы и поглядел в окно.

— Боюсь, — продолжал Аллейн, — что мне придется вернуться к этой теме. Одним словом, вот мой вопрос: находились ли вы в близких отношениях с мисс де Вер, как тогда звали миссис Картаретт?

— Какая наглость!

— Да, наглость. Но ведь и убийство не меньшая наглость.

— Что вы, черт возьми, имеете в виду?

— Ах! — воскликнул Аллейн и, несмотря на свою сдержанность, взмахнул рукой. — Что за мелочность! Вы ведь отлично знаете, что я имею в виду! Зачем нам попусту топтаться на месте? Слушайте, у меня имеется абсолютно достоверная информация, что до вступления в брак миссис Картаретт жила с вами в Сингапуре. Вы мне сами сказали, что познакомили ее с Картареттом. И вот вы вернулись сюда — а они, оказывается, женаты, уж этого вы никак не могли предполагать, вы сами об этом говорили. Ладно. Вчера вечером Картаретта убили на берегу, и в голове у него пробита дыра — возможно, что стрелой. Вы сказали нам, что вас скрутило люмбаго, но другие слышали, как вы стреляли из своего лука как раз тогда, когда должны были лежать в постели. А теперь, если желаете, посылайте за своим адвокатом и молчите до его прихода, но, ради всего святого, не притворяйтесь, будто не знаете, что я имею в виду!

— Господи Боже! — воскликнул Сайс и с той же интонацией, с какой говорил о кошках, произнес: — Я любил Картаретта.

— Допустим. А жену его вы любили?

— Любовь! — побагровел Сайс. — Такими словами не бросаются…

— Ладно, давайте скажем иначе. Она вас любила?

— Слушайте, к чему вы ведете! Вы хотите сказать, что я ее подбивал… или она меня… или еще какую-нибудь чушь в этом роде? — разозлился капитан Сайс. — Тоже мне Томпсон и Байуотерс!

— Интересно, а почему вы о них вспомнили? Не потому ли, что Томпсон тоже был моряком, а Байуотерс, бедняжка, неверной женой?

— Еще одна такая шуточка, и будьте уверены — я пошлю за адвокатом!

— Тяжело с вами, — с горечью заметил Аллейн. — Вы не откажетесь дать мне одежду, которую надевали вчера вечером?

— Это еще зачем?

— Затем, чтобы проверить, нет ли на вашей одежде крови Картаретта.

— Что за вздор!

— Итак, где одежда?

— Она на мне, черт добери!

— Не могли бы вы переодеться?

Капитан Сайс перевел свои ярко-голубые, с красными прожилками глаза на горизонт и сказал:

— Ладно.

— Благодарю вас. Как я понимаю, на протяжении болезни вы спали в этой комнате. Может быть, вы могли бы пока надеть халат и комнатные туфли?

Сайс так и поступил. От него попахивало виски, руки его дрожали, но переоделся он быстро и ловко, как умеют моряки. Он сложил разбросанную одежду, связал ее бечевкой, которую завязал крепким узлом, и вручил тючок Фоксу, а тот выдал Сайсу расписку.

Резким движением Сайс затянул пояс на халате.

— Люмбаго не беспокоит? — спросил Аллейн.

Сайс промолчал.

— Почему бы вам все не рассказать? — проговорил Аллейн. — Вы же сами понимаете, что я не могу это так оставить. Какого черта вы прикидываетесь, что вчера вечером у вас был приступ? Тут замешана дама?

Было бы неточно сказать, что в этот момент капитан Сайс покраснел, поскольку лицо его было багровым на протяжении всей беседы. Но в этот миг оно потемнело до крайности.

— Итак? — продолжал настаивать отчаявшийся Аллейн.

Фокс бросил тючок с одеждой на стол.

— Я все понимаю, — бессвязно проговорил Сайс и помахал рукой в сторону Хаммер-фарм. — Ей было так одиноко. Бедняжка Кит! Наверное, ей нужна была поддержка. Естественно. Видели эту пьесу… как ее? Ее снова поставили два года назад. Не люблю мелодрам, но эта была на удивление правдива. В финале героиня выбрасывается из окна, бедняжка. Сводит счеты с жизнью…

— Вы имеете в виду «Вторую миссис Танкверей»?

— Да-да. И лучше бы с Китти Картаретт обращались иначе — не то она поступит так же. Она одинока! Уж я-то знаю, что это значит…

Сайс перевел взгляд на стоящий в углу буфет.

— Что бы такое предпринять? — сказал он, потом посмотрел на стакан на столике и пробормотал: — Пить вы все равно не станете…

— Ни в коем случае.

— Ладно, — кивнул Сайс, буркнув себе под нос: — Подходящий повод, — и выпил стакан до дна. — Кстати, — сообщил он, — я собираюсь бросить пить.

— «Она меня за муки полюбила», — процитировал Аллейн.

— Все это верно, но какой негодяй в конце концов одержал верх! — неожиданно ответил Сайс. — Подонок и лжец.

— Вы правы. Но нас интересует не Яло и виски, а вы и ваше люмбаго… Почему…

— Не надо, я уже слышал ваш вопрос. Дайте мне подумать.

Сайс подошел к буфету и достал оттуда начатую бутылку виски.

— Мне надо подумать, — повторил он. — Поймите, это чертовски деликатное дело!

Сайс налил себе щедрую порцию виски.

— Может, вам лучше обойтись без подогрева?

— Вы так считаете?

Фокс, мастерски умевший огорошивать собеседника, заметил:

— Это она так считает.

— Кто? — в испуге возопил капитан Сайс и выпил половину своей порции.

— Сестра Кеттл.

— Как она считает?

— Что лучше вам обойтись без выпивки, сэр.

— Она хочет, чтобы я бросил, — пробормотал Сайс, — а может, и не хочет. Но ей я ничего не скажу, — произнес капитан Сайс таким басом, которого Аллейн никак от него не ожидал, — ничего! Ни под каким видом!

— Боюсь, вы здорово выпили.

— Начал рановато, но это в последний раз. В будущем буду выпивать первую, когда солнце уйдет за дом. Я ведь дал обещание.

— Кому, мисс Кеттл?

— А кому же еще? — величественно ответил Сайс. — И почему бы нет?

— Великолепная идея. Кстати, — спросил Аллейн, — не ради ли мисс Кеттл вы притворились вчера вечером, что у вас люмбаго?

— Ради кого же еще? — произнес Сайс, снова вступая в наезженную колею. — И почему бы нет?

Фокс что-то пробормотал, а Сайс вздохнул.

— Она обо всем догадалась, — и удрученно добавил: — Мы рассорились.

— Из-за люмбаго? — предположил Аллейн.

— Да нет, из-за этого. — Сайс указал на стакан. — Вот я и дал ей обещание. С завтрашнего дня. Только когда солнце уйдет за дом.

— Желаю вам успеха.

Стремительным движением Аллейн вытащил из сумки для гольфа стрелу и поднес ее к носу Сайса.

— Что вы об этом скажете? — спросил он.

— Это моя стрела. Вы у меня ее забрали.

— Нет, это другая стрела. Ее нашли на лугу, у подножия Уоттс-хилл. Посмотрите повнимательнее — и увидите разницу.

Аллейн оголил наконечник стрелы.

— Глядите, — сказал он.

Сайс уставился на острие.

— Кровь, — произнес он.

— Похоже на то. Что за кровь? Чья кровь?

Сайс рассеянно провел рукой по редеющим волосам.

— Кошачья, — ответил он.

4

— Это была та самая стрела, — утверждал капитан Сайс, — которой он около месяца назад ненамеренно убил матушку Томазины Твитчетт. Он сам обнаружил убитую кошку, огорчился, извлек стрелу и выбросил ее в ближайшие кусты. Труп он отнес мистеру Финну, который отказался принять его извинения и слушать объяснения, после чего, сказал капитан Сайс, они вдрызг разругались.

Аллейн спросил Сайса, не считает ли тот, что стрелять из лука куда попало рядом с соседскими угодьями — дело опасное. Ответ был запутанным. Сайс густо покраснел. Опираясь скорее на интуицию, чем на факты, Аллейн выведал у Сайса, что тот усматривает прямую связь между своими возлияниями и точностью стрельбы. Сделав это признание, Сайс окаменел, и из него уже ничего больше нельзя было выудить.

— Похоже, — заметил Аллейн, когда они отъехали от дома, — что когда он напивается, то воображает себя купидоном и мечет стрелы куда попало, с присущим всем амурам безразличием к тому, куда он целит. Это, конечно, ужасно, но думаю, его соседи давно привыкли и ведут себя осторожно.

— Боюсь, — вздохнул Фокс, — что мисс Кеттл взяла на себя слишком много. А жаль!

— Дружище Фокс, иные женщины готовы страдать бесконечно.

— Конечно, в некотором смысле, — горестно продолжал Фокс, — она предназначена для этого — такая уж у нее профессия. Это факт.

— А по-моему, она из тех женщин, которые жить не могут, если кого-то не опекают.

— Похоже, что так. А я, если не считать периодического разлития желчи, всегда в отличной форме. Чем теперь займемся, мистер Аллейн? — спросил Фокс, решительно прекратив разговор на более интимную тему.

— Пока никаких окончательных шагов мы предпринять не можем — нам нужна информация от Кертиса. Но все равно, дружище Фокс, мы побеседуем с Джорджем Лакландером, после чего, надеюсь, душа Людовика Финна успокоится. Сейчас полвторого. Дадим всем спокойно пообедать, а сами с той же целью заглянем в «Мальчишку и Осла».

Они жевали холодное мясо с картофелем и свеклой с той сосредоточенностью, с какой едят люди, обедающие не по часам, а когда придется. Во время обеда позвонил доктор Кертис, чтобы ознакомить их с ходом вскрытия. Сейчас он упорно работает над ранением, нанесенным тупым орудием в тот момент, когда полковник склонился над рыбой. Последующие ранения явились результатом ударов острым инструментом, уже когда полковник повалился на бок и потерял сознание или уже умер. Второе ранение смазало следы первого удара. Относительно тупого орудия доктор Кертис ничего не мог сказать, зато острое он уверенно определил как сиденье-трость. Сэр Уильям Роскилл обнаружил следы свежей крови под опорным диском трости. Теперь он был занят установлением группы крови.

— Понятно, — сказал Аллейн. — И при этом сиденьем-тростью воспользовались как…

— Дорогой мой, надо думать, им воспользовались по назначению.

— То есть воткнули в висок и сели на сиденье? Чудовищно!

— Настоящее зверство, — меланхолично произнес доктор Кертис.

— Чудовищно! Вилли нашел чешуйки?

— На это нужно время. Он сейчас этим занимается. А у вас как дела?

— Едем в Нанспардон. Позвоните мне, если что-то наклюнется, Кертис, ладно? Или пускай Вилли позвонит.

— Хорошо.

Повесив трубку, Аллейн увидел, что его ожидает сержант Бейли — вид у сержанта был официально-холодный: это означало, что он имеет сообщить нечто важное. Сержант явился сюда после тщательного обыска в кабинете полковника Картаретта. На левом нижнем ящике стола был найден отпечаток пальца, бесспорно принадлежащий сэру Джорджу Лакландеру.

— Я сравнил этот отпечаток со следами на его стакане, — сообщил Бейли, разглядывая носки своих ботинок. — Ящик, видимо, протерли, но забыли пройтись тряпкой по дну. Это его пальчики.

— Очень важная новость! — сказал Аллейн.

Лицо Фокса оставалось непроницаемым — такое выражение всегда появлялось у него на заключительном этапе расследования. Внимательно слушая свидетелей, подозреваемых, сослуживцев и своего шефа, он имел обыкновение устремлять взор на отдаленный и не имеющий решительно никакого значения предмет. Эта манера действовала так же, как внезапный переход с одной темы на другую. Казалось, мистер Фокс пребывает в приятном забвении. Однако его коллегам было ясно, что Фокс что-то замышляет.

— Оторвите свой взор от горизонта, дружище Фокс, — сказал Аллейн, — и переключитесь на то, что нам сейчас предстоит. Мы едем в Нанспардон.

Туда их отвез на полицейской машине водитель из Скотленд-Ярда, который закончил работу на месте преступления.

Пока они ехали вдоль длинной стены, проходившей по границе Нанспардона, Фокс начал размышлять вслух.

— Думаете, они все предадут гласности? У них ведь нет иного выхода. По нынешним временам, иначе им не выкрутиться.

— Уверяю вас, они выкрутятся, если только пожелают. Последние два поколения Лакландеров выигрывали первые призы на международных скачках. Я об этом помню, потому что, когда я еще был на дипломатической службе, Джордж Лакландер сорвал куш на калькуттском тотализаторе. К тому же им фантастически везло с разведением скаковых лошадей, и потом, у них лучшая в Англии частная коллекция брильянтов — они могут вывернуться с ее помощью, когда почуют, что пахнет жареным. Право же, Лакландеры — одна из немногих знатных семей, которые разбогатели просто по чистому везению.

— Так ли это? — осторожно засомневался Фокс. — Сестра Кеттл говорила мне, что они чуть не тысячу лет занимают высокое положение в округе, и ни единого скандала! Правда, она, может быть, пристрастна.

— Вот как! Тысяча лет, — сухо произнес Аллейн, — это немало даже для безупречных Лакландеров.

— Однако, по словам мисс Кеттл, ни в прошлом, ни в настоящем нет и намека на что-нибудь подозрительное.

— Хотел бы я знать, когда вы успели так обстоятельно побеседовать с сестрой Кеттл?

— Вчера вечером, мистер Аллейн. Когда вы были в кабинете. И мисс Кеттл, которая как раз говорила мне, что полковник был человек старого воспитания, настоящий джентльмен и все такое прочее, сказала, что болтала об этом с леди Лакландер еще вчера днем!

Фокс замолчал, поскреб подбородок и задумался.

— О чем об этом?

— Ну, э… о дворянском долге и тому подобное. Вчера вечером нам это было ни к чему, потому что тогда еще не просматривалось никаких указаний на это семейство.

— Продолжайте.

— Мисс Кеттл, между прочим, сказала, что леди Лакландер рассуждала об… э… как бы это сказать… об аристократическом долге и дала понять, что очень огорчена.

— Чем?

— А вот чем — она не сказала.

— И вы предполагаете, что она могла быть огорчена неизбежной компрометацией безупречных Лакландеров, к которой могла привести седьмая глава?

— Да, тут есть над чем задуматься… — сказал Фокс.

— Это точно, — согласился Аллейн.

Они свернула на длинную аллею, ведущую к Нанспардону.

— Грандиозная дама!

— Вы имеете в виду ее характер, ее социальное положение или то, что мистер Финн называет ее «масштабами»?

— Думаю, она уже перевалила за сто килограммов, — размышлял вслух Фокс. — Могу поспорить, что и сынок ее станет таким же в ее возрасте. Солидный мужчина.

— При всей его солидности иметь с ними дело нелегко.

— Миссис Картаретт об этом вроде бы иного мнения.

— Старина, как вы уже поняли, он единственный мужчина в округе, не считая ее покойного мужа, кто обратил на нее хоть какое-то внимание и при этом не поскупился на выражение своих чувств.

— А может, она в него влюблена?

— Как знать! На свой лад он привлекателен, хоть и разжирел.

— Ну ладно, — сказал Фокс и, словно желая взбодриться, уставился вдаль.

Невозможно было определить, о чем он размышляет: о природе любви, о характере Джорджа Лакландера или о возможных чувствах Китти Картаретт.

— Как знать, — вздохнул Фокс. — Может быть, он только и ждет того момента, когда можно будет сделать ей предложение.

— Не думаю. И надеюсь, она на это не слишком рассчитывает.

— Ну да, вы небось уже все для себя решили, — помолчав, сказал Фокс.

— Да, решил. Я вижу только один ответ, Фокс, который согласуется со всеми фактами, но, пока нам не дадут зеленый свет наши эксперты в Чайнинге, дело не закончено. Вот мы и приехали!

Миновав последний поворот, они подкатили к теперь уже хорошо знакомому фасаду нанспардонского особняка.

Их встретил дворецкий, которому без малейшего усилия удалось продемонстрировать, что Аллейна он считает близким знакомым Лакландеров, а Фокса просто не замечает. Сэр Джордж, сообщил он, еще обедает. Если Аллейн пройдет сюда, он известит сэра Джорджа. Аллейн, а за ним и сохранивший полное хладнокровие Фокс вошли в кабинет Джорджа Лакландера — в этом кабинете они еще не успели побывать. Здесь, заметил Аллейн, все несло на себе отпечаток личности сэра Гарольда: он с любопытством принялся рассматривать заключенную в рамку карикатуру на своего бывшего шефа. Рисунок был сделан четверть века назад, когда Аллейн еще только подавал надежды в министерстве иностранных дел. Глядя на карикатуру, Аллейн вспоминал сэра Гарольда: его профессиональное обаяние, его конформизм, внезапные вспышки остроумия и исключительную чувствительность к критике. На столе стояла большая фотография Джорджа, и странно было узнавать в ней — а Аллейну казалось, что он их узнает, — те же черты, опошленные и преображенные не то глупостью, не то безразличием. Глупостью ли? Действительно ли Джордж такой осел? Ответ, как всегда, зависит от того, что подразумевается под «ослом».

На этом месте размышления Аллейна прервались появлением плотно пообедавшего и самодовольного хозяина кабинета. Джордж был настроен драчливо.

— Я полагаю, Аллейн, — сказал он, — что хотя бы в обеденные часы можно было бы воздержаться от визитов.

— Прошу прощения, — ответил Аллейн, — я думал, что вы уже поели. Наверное, обед затянулся, потому что вы курили в промежутке между блюдами?

Лакландер со злостью швырнул сигарету в камин.

— Я не так уж хотел есть, — ответил он.

— В таком случае я рад, что не испортил вам обед.

— К чему вы клоните? Мне не нравится ваш тон, Аллейн. Что вам угодно?

— Мне нужна правда, — произнес Аллейн. — Правда о том, чем вы занимались вчера вечером. Правда о том, что вы делали, когда отправились в Хаммер-фарм. Правда о мемуарах вашего батюшки — эту правду я, кажется, знаю. Произошло убийство. Я полицейский, и мне нужны факты.

— Все это никакого отношения не имеет к смерти Картаретта, — сказал Лакландер и облизнул губы.

— Если вы откажетесь обсуждать со мной факты, вы меня в этом не убедите.

— А разве я отказываюсь?

— Вот и хорошо, — вздохнул Аллейн. — Перейдем к делу. Вы хотели найти копию седьмой главы, когда вчера вечером взломали ящик в столе полковника Картаретта?

— Вы меня оскорбляете!

— Значит, вы отрицаете факт взлома?

Лакландер беззвучно зашевелил губами и беспомощно взмахнул рукой. Потом со своеобразной прямотой ответил:

— Разумеется, сам я такими делами не занимаюсь. Я сделал это… по настоянию семьи полковника. Ключи были утеряны, а между тем оставались кое-какие срочные дела: надо было оповестить родственников и тому подобное. А она — она даже не знала фамилии его адвоката. Потом нужно было кое-кому позвонить по телефону. В этом ящике могла быть его записная книжка.

— Записная книжка? В запертом ящике?

— Да.

— Вы ее нашли?

Поколебавшись, Джордж ответил:

— Нет.

— Вы взломали ящик до нашего прихода?

— Да.

— По просьбе миссис Картаретт?

— Да.

— А мисс Картаретт тоже приняла участие в поисках?

— Нет.

— Было что-нибудь в ящике?

— Нет, — твердо сказал Джордж, — ничего там не было.

Лицо его погрубело, глаза ничего не выражали.

— Заявляю вам, что миссис Картаретт не просила вас взламывать ящик. Напротив, думаю, что вы настаивали на этом, так как вам не терпелось отыскать полный вариант седьмой главы мемуаров. Утверждаю, что ваши отношения с миссис Картаретт позволили вам навязать ей этот шаг.

— Нет! По какому праву вы…

— Думаю, вам отлично известно, что ваш отец написал дополненный вариант седьмой главы, который практически содержит его признание. В этой главе он заявил, во-первых, что несет ответственность за самоубийство Людовика Финна и, во-вторых, что, предав собственное правительство, вступил в тайный сговор с представителями Германии. Будь эта глава опубликована, она бы опозорила имя вашего отца, и, дабы предотвратить публикацию, вы готовы были пойти на все. Так оно и вышло. Вы невероятно тщеславны, вы, как фанатик, можете думать только о престиже семьи. Можете вы что-нибудь мне ответить?

Руки Джорджа Лакландера затряслись. Он посмотрел на свои дрожащие пальцы и сунул руки в карман, словно совершил проступок против правил хорошего тона. Неожиданно он разразился клокочущим, режущим ухо смехом.

— Это просто смешно, — хрипел он, согнувшись в три погибели от хохота, безуспешно делая вид, что искренне веселится. — Нет, это уж слишком!

— Почему вы смеетесь? — спокойно спросил Аллейн.

Лакландер потряс головой и закатил глаза.

— Я понимаю, что так нельзя, но мочи нет! — проговорил он. — Извините!

Аллейн заметил, что при этом Лакландер бросил на него настороженный взгляд из-под прикрытых век.

— Не думаете ли вы, что я…

Не договорив, Джордж махнул своей розовой веснушчатой рукой.

— Что это вы убили полковника Картаретта? Вы это хотели сказать?

— Что за идея! Как же я это сделал? Когда? Каким способом?

Аллейн с отвращением смотрел на его кривляние.

— Я понимаю, что смеяться не следует, — бормотал Лакландер. — Но ведь это все фантазии! Как? Когда? Каким способом?

— Он был убит, — ответил Аллейн, — двумя ударами. Ранения были нанесены вчера вечером, примерно в пять минут девятого. Убийца подплыл к нему в старом ялике. И вот каким способом…

Он заставил себя посмотреть на Джорджа Лакландера — лицо Джорджа, как аляповатая маска, все еще морщилось от притворного веселья.

— Колющую рану, — сказал Аллейн, — нанесли сиденьем-тростью вашей матери, а вот первый удар…

Аллейн увидел, как сжимаются и разжимаются веснушчатые пальцы.

— А вот первый удар был нанесен клюшкой для гольфа. Длинной клюшкой.

В этот момент на столе зазвонил телефон. Это звонил доктор Кертис.

Аллейн еще говорил с ним, когда открылась дверь и в кабинет вошла леди Лакландер, а за нею — Марк. Они выстроились рядом с Джорджем и не отрывали взгляда от Аллейна.

— Нас никто не услышит? — спросил Кертис.

— Нет, — беззаботно ответил Аллейн. — Все нормально. Боюсь, мне ничем не удастся вам помочь, но вы спокойно можете продолжать свое дело.

— Вы сейчас у Лакландеров? — тихо спросил Кертис.

— Да.

— Хорошо. Я звоню вам насчет чешуи. Вилли не удалось обнаружить чешую обоих видов на одном и том же предмете.

— Да?

— Да. Только на тряпке для вытирания кистей.

— Там оба вида?

— Да. А еще — на сиденье в ялике.

— Да?

— Да. Продолжать?

— Давайте.

Доктор Кертис вернулся к работе. Аллейн и Лакландеры смотрели друг на друга.

Глава одиннадцатая

МЕЖДУ ХАММЕРОМ И НАНСПАРДОНОМ

1

Посетив пациентов в Суивнингсе, сестра Кеттл решила до возвращения в Чайнинг заехать в Хаммер-фарм к дочке садовника. Сестре Кеттл было немного неловко тревожить из-за этого Картареттов, которых постигло такое несчастье. Однако она могла бы незаметно обогнуть хозяйский дом и проникнуть в домик садовника, никого не беспокоя, а там, глядишь, жена садовника расскажет ей какие-нибудь невеселые новости насчет того, когда состоятся похороны, чем занимается полиция, как держатся жена и дочь Картаретта и что думают люди о перспективе скорого брака между мисс Розой и доктором Марком. Сестре Кеттл втайне было любопытно и что поговаривают о миссис Картаретт и сэре Джордже — впрочем, она так привязана к семье Лакландеров, что, если и услышит от жены садовника что-нибудь на этот счет, даст достойный отпор подобной ерунде.

Последний разговор с капитаном Сайсом немножко огорчил ее. Она испытала горькое и неожиданное разочарование, когда застала его среди бела дня в таком удручающем виде. Может быть, именно разочарование побудило ее наговорить капитану резкостей. А может быть, в этом выразилось ее беспокойство. Потому что, призналась себе сестра Кеттл, поднимаясь на Уоттс-хилл, она ужасно из-за него беспокоится. Конечно, она понимала, что капитан притворяется больным, чтобы она навещала его и дальше, но от этой хитрости, надо признаться, в груди у нее становилось тепло. Однако старший инспектор Аллейн может по-другому отнестись к обману и сделает из этого чудовищные выводы. Ну и ладно, решила сестра Кеттл, не пристало мне волноваться, годы уже не те. С присущим ей простодушным снобизмом она утешала себя мыслью, что «красавчик Аллейн», как прозвали его в вечерних газетах, такой же Достойный Человек, как и Лакландеры, — в противоположность недостойным: сестре Кеттл, Фоксу и Олифанту. К ним она, подумав, причислила и Китти Картаретт. Вспомнив о Китти, сестра Кеттл поджала свои полные губы. Ей вспомнилось, как юлил капитан Сайс, пытаясь утаить довольно-таки экзотический акварельный портрет Китти. Как ни старалась сестра Кеттл отмахнуться от этих мыслей, они, увы, посещали ее довольно часто.

Она вышла из машины и зашагала в обход дома — по дорожке, которая вела к дому садовника. В руках у сестры Кеттл был ее саквояж, а смотрела она прямо перед собой, так что вздрогнула, когда ее окликнули:

— Эй-эй! Сестра Кеттл!

На террасе у чайного стола сидела Китти Картаретт.

— Выпейте со мной чаю! — любезно пригласила она.

Сестре Кеттл страсть как захотелось выпить чашечку. Вдобавок она была не прочь свести счеты с Китти. Поэтому, приняв приглашение, она подсела к столу.

— Налейте себе чаю сами! — попросила Китти. — Пейте на здоровье!

У нее был измученный вид, и косметика лишь подчеркивала это. Сестра Кеттл бодро осведомилась, спала ли Китти.

— Да, — кивнула Китти, — я вечером наелась снотворного. Правда, наутро это сказывается на самочувствии…

— Ну, еще бы! Со снотворными следует обращаться осторожно, дорогая!

— Вот еще! — вспыхнула Китти и прикурила новую сигарету от старой.

Рука у нее дрожала. Она обожглась и невольно чертыхнулась.

— Ну-ну, — сказала Кеттл, не сумев справиться со своими профессиональными привычками. — Спокойненько!

Полагая, что это поможет Китти разговориться, она спросила:

— Чем же вы занимались весь день?

— Чем занималась? Честное слово, сама не знаю… Утром пришлось тащиться к Лакландерам…

С точки зрения сестры Кеттл, эта фраза была просто возмутительна в двух отношениях: во-первых, о Лакландерах Китти отозвалась с таким видом, словно это простые лавочники, а во-вторых, подразумевалось, что Лакландеры — зануды.

— Вы ездили в Нанспардон? — возвышенно произнесла сестра Кеттл. — Что за чудесный старинный дом! Настоящий музей!

И она отхлебнула чаю.

— С домом-то все в порядке, — процедила Китти.

От этой неприкрытой недоброжелательности по отношению к Лакландерам сестра Кеттл рассердилась еще больше. Уже пожалев, что приняла приглашение выпить чаю, она положила бутерброд с огурцом на тарелку и поставила чашку на стол.

— Может быть, — спросила она, — вам больше нравится «Нагорье»?

Китти повернулась к сестре Кеттл.

— «Нагорье»? — повторила она и, так и не поняв намека, равнодушно спросила: — Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, — розовея, объяснила сестра Кеттл, — что хозяин «Нагорья» вам, может быть, больше до вкусу, чем владельцы Нанспардона.

— Вы это о Джоффе Сайсе? — улыбнулась Китти. — Об этом выпивохе? Помилосердствуйте!

Лицо сестры Кеттл побагровело.

— Если капитан теперь и не тот, что был раньше, — сказала она, — еще вопрос, чья это вина.

— Разумеется, его собственная, — хладнокровно ответила Китти.

— По моим наблюдениям, — проговорила сестра Кеттл, — в таких случаях чаще виновата женщина.

— Что?

— Когда хороший человек в одиночестве прикладывается к рюмке, это, как правило, означает, что его бросили.

Китти посмотрела на свою гостью, и в ее глазах на мгновение вспыхнула, а потом угасла горечь.

— Не хотите ли вы сказать, что это я его бросила? — спросила она.

— Ничего я не хочу сказать. Но вы ведь были с ним знакомы на Востоке? — ответила сестра Кеттл, что есть сил сохраняя любезный тон.

— Да, была, — презрительно кивнула Китти. — Я была с ним отлично знакома. Он что, рассказал вам? Что же он вам наговорил? — спросила она, и в голосе ее вдруг зазвучало отчаяние.

— Ничего особенного, уверяю вас. Капитан ведь настоящий джентльмен.

— Откуда в вас такая наивность? — мрачно проговорила Китти.

— Ну уж и наивность.

— Можете мне не рассказывать о настоящих джентльменах. Уж я-то их повидала. И кстати, чем выше их положение, тем меньше в них порядочности. Возьмите, например, — с остервенением сказала Китти, — Джорджа Лакландера.

— Скажите, — воскликнула сестра Кеттл, — он любил вас?

— Кто, Лакландер?

— Нет, — покачала головой сестра Кеттл, ощущая комок в горле, — я говорю о капитане.

— Что за детский разговор! Какая любовь?

— Признавайтесь же!

— Послушайте, — сказала Китти, — вы ровным счетом ничего не понимаете. Слышите ничего. Ни единой мелочи.

— Как же так! Когда работаешь медсестрой и долго…

— Ну разве что с этой точки зрения. Но право, если взглянуть моими глазами, вы ни о чем понятия не имеете.

— Не понимаю, о чем мы говорим! — печально сказала сестра Кеттл.

— Что верно, то верно!

— Капитан… — Сестра Кеттл замолкла, и Китти, глазам своим не веря, уставилась на нее.

— Да не может этого быть! — ахнула Китти. — Неужели вы и Джофф Сайс. Боже, вот так номер!

Слова, фразы, целые периоды полились из уст сестры Кеттл. Беседа с Китти затронула самые потаенные уголки ее души, и откликнулась она на это неожиданным образом. Она сама не понимала, что говорит. Каждое ее слово должно было послужить защитой от чего-то, чего она сама не сумела бы определить. Может быть, сестра Кеттл, душа которой стала ранимой под действием ее чувств к капитану Сайсу, — чувств, которые сама она в спокойные минуты называла «неподобающими», — ощутила в прозрении Китти Картаретт скрытую угрозу тому, что леди Лакландер окрестила «верой в общественное положение». В накрашенной сверх меры, многоопытной и на редкость некомильфотной Китти чувствовалась скрытая критика — вызов той социальной пирамиде, которая для сестры Кеттл была воплощением совершенства.

— …так что нечего вам, — вдруг услышала сестра Кеттл самое себя, — нечего вам так себя вести. Мне нет дела до прошлого! Мне нет дела до того, как он относился к вам в этом… как его, Сингапуре. Это его дело. Меня это не касается.

Китти выслушала эту тираду и глазом не моргнув. Она даже не особенно вслушивалась, а просто терпела речи сестры Кеттл с выражением пренебрежительной скуки на лице. Когда наконец сестра Кеттл выговорилась и замолчала, Китти повернулась к ней и рассеянно на нее посмотрела.

— Не понимаю, что вы так волнуетесь, — сказала она. — Он что, хочет на вас жениться?

Сестра Кеттл страшно смутилась.

— И зачем я все это наболтала! — прошептала она. — Я пойду!

— Думаю, ему приятно будет заполучить такую няньку. Нечего вам так киснуть! Ну, были мы с ним друзьями в Сингапуре — и что с того! Полный вперед! Станете знатной дамой и, надеюсь, не разочаруетесь.

— Не смейте так говорить о знати! — прокричала сестра Кеттл. — Не смейте! Вы о них ничего не знаете. Ничего! А я считаю, что они — соль земли.

— Да ну! — Китти аккуратно отодвинула поднос с чашками в сторону, словно он мешал ей кинуться на сестру Кеттл. — Вот что, — сказала она, вцепившись руками в край стола и нависая над своей собеседницей, — слушайте! Я пригласила вас зайти и посидеть со мной, потому что мне нужно было выговориться, и я думала, что в вас есть хоть что-то человеческое. Я и не подозревала, что вы на побегушках у этих ископаемых. О Боже! Как вам не тошно! Что есть у них, чего не хватает вам, кроме денег и задранного носа?!

— У них много чего есть, — гордо ответила сестра Кеттл.

— Ну, как бы не так! Да вы послушайте, послушайте! Ну, жила я в Сингапуре с вашим обожателем. Он, конечно, оказался жутким занудой, но я попала в это время в такой переплет… Словом, это устраивало нас обоих. Потом он познакомил меня с Мори. И поступил, как они все — сказал: «Смотри, какой отличный парень», уплыл на своей посудине, а когда вернулся и обнаружил, что я уже миссис Картаретт, разыграл невесть какую трагедию. И как же он себя повел потом? Ему, конечно, было на меня наплевать, но ведь мог он повести себя нормально, по-дружески, поддержать меня, когда я попала в общество этих мастодонтов? Так нет же! Отвернулся от меня, как от зачумленной, и присосался к бутылке. Впрочем, он и раньше этим не брезговал.

Сестра Кеттл хотела было встать, но Китти, резко взмахнув рукой, остановила ее.

— Сидите, — сказала она, — сидите, пока я с вами говорю. Ну, вот. Так я и выскочила замуж за… как бы это сказать… за так называемого «хорошего человека». Для меня, пожалуй, чересчур хорошего. Никогда бы у нас с ним ничего не вышло, если бы он там, в Сингапуре, так не тосковал по Розе. Без Розы он был сам не свой. А с женщинами вел себя как ребенок: не опытный мужчина, а сосунок. Меня аж смех разбирал. Конечно, не подходящий для меня вариант, но делать было нечего, да к тому же у мужчин этого сорта передо мной должок.

— О Боже! — запричитала шепотом сестра Кеттл. — О Боже мой, Боже!

Китти покосилась на нее и продолжала:

— Что же было дальше! Мы поженились, приехали сюда, он засел за какую-то дурацкую книгу, с Розой они были не разлей вода, стала к нам местная знать ездить с визитами. Да-да, с визитами, и друг с другом они говорили на одном языке, а со мной — совсем на другом. Старичок Окки Финн, пыльным мешком прихлопнутый, к тому же и помыться лишний раз ему лень. Толстуха из Нанспардона — посмотрела на меня разок и стала такой вежливой, прямо сил нет. Роза, которая так старалась быть со мной полюбезней, что чуть не лопнула… А еще священник с женой и полдюжины дам, на которых платье висит мешком, шляпа как корзина, а физиономия как ослиная задница. Господи, да что в них такого замечательного? Веселиться не умеют, шутить не умеют, ничего не умеют! Не общество, а братская могила! А мне что делать? Вышвырнули, как тряпку, и еще благодарности ждут!

— Как вы не понимаете… — начала было говорить сестра Кеттл, но замолкла.

Китти неожиданным мужским жестом, не соответствовавшим ее наманикюренным ноготкам, стукнула себя кулаком по ладони.

— Перестаньте! — воскликнула сестра Кеттл. — Прекратите же!

— Ни один из них, черт возьми, ни один не обращался со мной по-человечески.

— Ах, дорогая моя, это уж чересчур! А как же сэр Джордж? — воскликнула сестра Кеттл, до того взволнованная, что забыла об осторожности.

— Джордж? Да он от меня хотел того же, чего они все хотят, только теперь, когда все запуталось, он ушел в кусты. Джордж! Да этот баронет, неизвестно какой по счету, попросту струсил. Джордж боится, — продолжала Китти и в ярости состроила мину, изображавшую Лакландера, — боится, что пойдут разговоры. Он мне сам это сказал! Знали бы вы о нем то, что я знаю…

Внезапно лицо ее стало опустошенным, как заброшенный дом.

— Все пошло кувырком — сказала Китти. — Мне просто не везет.

Мысли, не до конца понятные ей самой, сплетались и путались в голове сестры Кеттл подобно морским водорослям на дне аквариума. Ужасающие откровения должны были вот-вот дойти до ее сознания, и лишь тонкая преграда препятствовала им. Сестра Кеттл хотела поскорее уйти от Китти Картаретт, пока та не разрушила до конца ее невинные идеалы, но не находила в себе сил подобающим образом распрощаться. Она оказалась в плену этикета. Китти продолжала свою чудовищную речь, но сестра Кеттл больше ее не слушала. Затем ее внимание привлекла оброненная Китти фраза.

— Это их вина! — сказала Китти. — Говорите что хотите, но — что бы ни случилось — это их вина.

— Нет-нет! — воскликнула сестра Кеттл и всплеснула своими коротенькими, чисто вымытыми ручками. — Как вы можете так думать?! Не пугайте меня! Что вы имеете в виду?

2

— О чем это вы? — спросил Джордж Лакландер когда Аллейн наконец положил трубку. — С кем вы говорили? Что вы имели в виду, когда только что сказали мне, — он покосился на свою мать и Марка, — об инструменте.

Леди Лакландер заметила:

— Не знаю, Джордж, о чем вы тут говорили с Родериком, но думаю, что тебе в любом случае лучше держать язык за зубами.

— Я сейчас пошлю за моим адвокатом.

Опершись о край стола, леди Лакландер опустилась на стул. Складки у нее под подбородком задрожали. Она обратилась к Аллейну.

— Ну, Рори, — спросила она, — что происходит? К чему вы клоните?

Минуту поколебавшись, Аллейн ответил:

— В настоящий момент я клоню к тому, чтобы поговорить с вашим сыном наедине.

— Нет!

— Бабушка, — с отчаянием обратился к ней Марк. — Может быть, так будет лучше?

— Нет уж, — помахала она своим пухлым пальцем перед носом Аллейна. — Что вы уже сказали и что собирались сказать Джорджу?

— Я сказал ему, что полковника Картаретта ударили клюшкой для гольфа. Теперь же сообщаю вам всем, поскольку уходить вы не намерены, что смерть была вызвана колющим ранением в висок, нанесенным вашим сиденьем-тростью, леди Лакландер. Чтобы вытереть руки и избавиться от чешуи обеих форелей, была использована ваша тряпка для вытирания кистей. Первый удар был нанесен с ялика. Чтобы не быть увиденным с Уоттс-хилл, убийца забрался в ялик и спустился в нем по течению, используя длинную чалку, как, вероятно, делали и вы, когда писали этюды, сидя в ялике. Движимый течением, ялик вплыл в маленькую заводь у ивняка — убийца стоял в лодке, лениво поигрывая клюшкой для гольфа и сбивая головки маргариток, которые росли у самого берега. Этот враг полковника был так хорошо ему известен, что Картаретт не обратил на него внимания, — может быть, сказал пару слов насчет форели, которую поймал, а потом продолжал срезать траву, чтобы завернуть в нее рыбу. Наверное, последним, что он увидел, была тень клюшки, быстро скользнувшая по земле. За этим последовал удар в висок. Мы думаем, леди Лакландер, что затем к полковнику подошли с вашим сиденьем-тростью, которое убийца вполне сознательно использовал так же, как вы сегодня утром на дорожке в саду: убийца приставил сиденье-трость к ране на виске и уселся сверху. Что вы сказали? Ничего? Не правда ли, дикий и жуткий поступок? Мы думаем, что, когда убийца встал и начал вытаскивать сиденье-трость из раны, он поскользнулся. Оступился. Трость нелегко было вытащить. Убийцу повело назад. Каблуком он наступил на форель полковника. Рыба, конечно же, выскользнула бы, но она лежала на остром треугольном камне. Каблук только распластал ее. Кусочек кожи оторвался, и нога, вместо того чтобы соскользнуть, впечаталась в этот клочок. Сохранился отпечаток подбитой гвоздиками туфли для гольфа.

Джордж Лакландер неузнаваемым голосом произнес:

— Выдумки!

— Нет, — сказал Аллейн. — Уверяю вас, не выдумки. — Он обернулся к леди Лакландер и Марку. — Продолжать?

Леди Лакландер беспомощными движениями шарила по груди, как всегда, увешанной драгоценностями.

— Да, — кивнула она, — продолжайте.

Пока Аллейн говорил, Марк не отрывал глаз от стола. Теперь он сказал:

— Продолжайте. Конечно, продолжайте. Почему бы и нет?

— Хорошо, — произнес Аллейн. — Теперь перед убийцей встала проблема сокрытия улик. Представьте себе рыбу, на сверкающей чешуе которой четко отпечатался след подбитого гвоздиками каблука. Бросить ее в воду или закинуть в ивняк и убежать нельзя. На берегу лежит полковник — ладони его пахнут рыбой, а вокруг валяются пучки срезанной травы. Убийца понимал, что мог найтись свидетель, который видел улов Картаретта. Это, разумеется, не играло бы роли, если бы убийца не попал под подозрение. Но, как правило, после убийства преступником овладевает паника, и именно в этом состоянии он обычно и склонен — на свою беду — перемудрить. Думаю, что, пока убийца стоял там, преодолевая собственный страх, он вспомнил о Старушенции, лежащей на мосту. Ведь Данберри-Финн и полковник долго и упорно ругались — совсем недавно ругались из-за Старушенции! Почему бы не подменить добычу полковника рыбиной, которая досталась мистеру Финну благодаря его жульничеству, и таким образом не замести следы? Не привлечет ли это внимание к хорошо известному врагу? Не поможет ли укрыться врагу тайному? Для этого снова был использован ялик. Форель полковника была убрана, а на ее место положена Старушенция. В эту самую минуту на помощь убийце явилась Судьба, воплотившись в миссис Томазине Твитчетт.

— Замолчите вы, — заорал Джордж Лакландер, — хватит пороть…

С уст его чуть не слетело сочное слово, он оборвал себя на полуслове и пробормотал что-то неразборчивое.

— О ком это вы, Рори? — спросила леди Лакландер. — Что еще за Томазина?

— Это кошка мистера Финна. Если помните, миссис Картаретт рассказала нам, что на Нижнем лугу повстречала кошку рядом с недоеденной форелью. Мы нашли остов этой рыбы. На чешуе у нее треугольная дыра, соответствующая треугольному лоскутку кожи, вырванному острым камнем, и, кроме того, сама судьба или еще что-то в критический момент умерило кошачий аппетит, так что на рыбьей чешуе сохранился безошибочный след каблука, подбитого гвоздиками.

— Но разве это… — начал Марк. — То есть, когда вы говорите о соответствии…

— Заверяю вас, — сказал Аллейн, — наше расследование строится на научно проверенных фактах, установленных с исключительной точностью. Сейчас я просто излагаю вам последовательность событий. Итак, форель полковника скормили кошке. Тряпка для вытирания кистей, принадлежащая леди Лакландер, была использована для того, чтобы вытереть острие сиденья-трости и руки убийцы. Вы, может быть, помните, доктор Лакландер, как ваша бабушка говорила, что аккуратно собрала свои рисовальные принадлежности, однако вы сказали, что нашли тряпку в зарослях вереска.

— Значит, вы предполагаете, — ровным голосом произнес Марк, — что убийство произошло не раньше, чем без десяти восемь, когда моя бабушка ушла домой, и не позже четверти девятого, когда домой отправился я.

Он подумал минуту и добавил:

— Думаю, это вполне возможно. Убийца мог увидеть меня или услышать мои шаги, в панике отшвырнул тряпку и спрятался, а когда я собрал бабушкины вещи и ушел, выбрался из укрытия.

После продолжительного молчания леди Лакландер сказала:

— Ужасное предположение! Ужасное!

— Должен сказать, — сухо произнес Аллейн, — что и само дело жуткое.

— Вы упомянули о научных методах, — сказал Марк.

Аллейн рассказал о существенных различиях в рисунке чешуи у разных рыб.

— Все это есть в книге полковника Картаретта, — пояснил он и посмотрел на Джорджа Лакландера. — Вы, наверное, просто запамятовали.

— Собственно, я… э… я этой книжечки вроде бы не читал.

— А между тем, — сказал Аллейн, — это и милая, и поучительная книжка. В том, что касается чешуи, она исключительно точна. Чешуя форели, пишет полковник, это дневник, в котором можно прочесть всю биографию рыбы, если знать, как читать. Только если у двух рыб совершенно одинаковая биография, совпадет и их чешуя. К счастью, два образца чешуи, которыми мы располагаем, не имеют между собой ничего общего. Есть образец А: это чешуя девяти- или десятилетней рыбы, которая всю жизнь прожила в одном и том же месте. Есть и образец Б, принадлежащий меньшей по размеру рыбе, которая после четырех лет медленного роста сменила среду обитания, возможно, приобрела привычку спускаться к морю и возвращаться обратно, пережила период быстрого роста и, весьма вероятно, недавно появилась в Чайне. Вы, конечно, понимаете, на что это указывает?

— Хоть убейте — не понимаю, — покачал головой Джордж Лакландер.

— Да как же так! С одной из этих двух рыб, судя по имеющимся показаниям, имели дело следующие люди: мистер Финн, миссис Картаретт и сам полковник. Мистер Финн поймал Старушенцию. По словам миссис Картаретт, она пыталась отобрать форель у Томазины Твитчетт. Полковник держал в руках собственную добычу и отказался прикасаться к Старушенции. Тряпка леди Лакландер, на которой сохранились следы чешуи обеих рыб, показывает, что кто-то — как мы думаем, убийца — держал в руках и ту и другую рыбу. Далее. Исследование маленьких пятнышек крови показывает, что острие сиденья-трости было вытерто тряпкой после того, как его воткнули в землю, чтобы убрать следы крови. Следовательно, если бы нам удалось с помощью микроскопа обнаружить чешую обеих рыб на чьей-то одежде, ее владелец и оказался бы убийцей полковника Картаретта. В это, — сказал Аллейн, — мы верили раньше.

— Раньше? — быстро переспросил Марк, и Фокс, который до того изучал викторианскую гравюру с жанровой охотничьей сценкой, перевел внимательный взгляд на своего начальника.

— Да, раньше, — кивнул Аллейн. — Я только что говорил по телефону с сотрудником министерства внутренних дел, который производит вскрытие. Именно от него я узнал детали экспертизы, связанные с чешуей. Он сказал мне, что на одежде следы обеих рыб одновременно не обнаружены.

Лицо Джорджа Лакландера приобрело обычную багровую окраску.

— Говорил же я с самого начала, — закричал он, — что это дело рук какого-то бродяги. Хотя какого черта вам понадобилось… — Он остановился в поисках более или менее вежливого выражения. — Какого черта вам понадобилось так морочить нам головы…

Аллейн, подняв руку, остановил его.

— Ну? — взревел Лакландер. — Что еще? В чем дело, черт возьми? Извини, мама!

— Не будь ослом, Джордж, — механически произнесла леди Лакландер.

— Повторю вам в точности то, — сказал Аллейн, — что обнаружил эксперт. Он нашел следы чешуи там, где мы и ожидали: на ладонях полковника и на его манжетах, на куртке и бриджах мистера Финна, а также как и предуведомила нас миссис Картаретт, на ее юбке. Первый из этих следов принадлежит образцу Б, а два других — образцу А. Да? — обернулся Аллейн к Марку, который хотел что-то сказать, но остановился на полуслове.

— Ничего, — сказал Марк. — Я… нет-нет, продолжайте.

— Я почти что кончил. Я уже сказал, что, по нашему мнению, первый удар был нанесен клюшкой для гольфа, вероятно, длинной клюшкой. Могу к этому добавить, что пока ни на одной из клюшек следы крови не обнаружены. Правда, все они тщательно вытерты.

— Естественно, — кивнул Джордж. — Слуга всегда вытирает мои клюшки.

— Но вот с обувью, — продолжал Аллейн, — дело обстоит иначе. Обувь тоже была хорошо вычищена. Однако имеется кое-какая положительная информация относительно одной, правой, туфли для гольфа. Эксперт уверен, что именно подбитый гвоздиком каблук этой туфли оставил след на рыбе, пойманной полковником.

— Вранье! — рявкнул Джордж Лакландер. — Кого вы обвиняете? Чьи это туфли?

— Это ручная работа. Четвертый размер. Изготовлены, я думаю, не меньше десяти лет назад. Сделаны они старым искусником — немыслимо дорогим сапожником из «Берлингтон Аркейд». Это ваши туфли, леди Лакландер.

Лицо ее слишком расплылось от жира, чтобы что-нибудь выразить. Казалось, она просто задумчиво смотрит на Аллейна. Сильно побледнев, леди Лакландер осталась сидеть как сидела и только произнесла:

— Джордж, пора сказать правду!

— Я так и надеялся, — проговорил Аллейн, — что вы придете к этому выводу.

3

— Что вы имеете в виду? — повторила сестра Кеттл и, всмотревшись в лицо Китти, вскрикнула: — Нет! Лучше молчите!

Но Китти уже начала говорить.

— В их мире, — сказала она, — каждый стоит сам за себя, да, впрочем, и другие люди такие же. Может быть, Джордж Лакландер и мечтает обращаться со мной как с дрессированной обезьянкой, да ничего у него не получится! Тоже мне фамильное достоинство! Слушайте! Вы знаете, что он заставил меня сделать? Взломал письменный стол Мориса, потому что Мори должен был опубликовать что-то насчет старого Лакландера, а Джордж сперва хотел узнать что. Когда в столе ничего не нашлось, он попросил меня проверить, не спрятана ли рукопись на теле. Это меня-то! А когда я отказалась, как вы думаете, что он сказал?

— Не знаю. Не говорите мне этого!

— Обязательно скажу. Вот послушайте, и посмотрим, как вам это понравится. И это после всех ухаживаний! После уроков гольфа!

В горле у нее что-то странно булькнуло, и она в недоумении посмотрела на сестру Кеттл.

— После уроков гольфа! — повторила она. — Так что же он делает? Этим утром он приехал ко мне на машине и говорит: он, мол, думает, что нам лучше пореже видеться.

За этим последовал поток эпитетов, которые сестра Кеттл сочла непечатными.

— Вот вам и Джордж Лакландер, — подытожила Китти Картаретт.

— Вы злая, — произнесла сестра Кеттл. — Я запрещаю вам так о нем говорить. Может быть, сэр Джордж и наглупил, но ведь он был влюблен. Вы, как говорится, женщина видная, а он вдовец. Я всегда говорю, что у каждого джентльмена такая пора наступает… Но это так, между прочим. Я что хочу сказать: если он и наглупил, то это вы его завлекли, — пустилась сестра Кеттл в свои обычные поучения. — Вы заманили нашего дорогого полковника, но вам этого показалось мало, и вы расставили сети для бедного сэра Джорджа. Вам безразличны те, кому вы разбиваете сердца, вам ничего не стоит сделать человека несчастным. Я вашу породу знаю. Вы женщина непутевая. Совсем непутевая. Я бы нисколько не удивилась, если бы узнала, что вы повинны в этой трагедии. Ни капельки бы не удивилась!

— Да вы к чему это клоните? — прошептала Китти, откинувшись на своем стуле и глядя в глаза сестре Кеттл. — Носится тут со своим бедняжкой сэром Джорджем! Да вы знаете, что я думаю об этом вашем сэре Джордже? Я думаю, что это он убил вашего дорогого полковника, мисс Кеттл!

Сестра Кеттл вскочила на ноги, повалив тяжелое кресло. Зазвенели чашки, и молочник опрокинулся на колени Китти Картаретт.

— Как вы смеете! — закричала сестра Кеттл. — Вы злая! Злая! Злая!

Она услышала собственный пронзительный крик и, несмотря на возмущение, вспомнила правило, которым всегда руководствовалась: никогда не повышать голоса. Поэтому сестра Кеттл, хотя ей и легче было бы продолжать кричать, умудрилась овладеть собой. Зазвучали совершенно заурядные слова, здесь неуместные, — косясь на сестру Кеттл, им внимала Китти.

— Советую вам, — дрожащим голосом произнесла сестра Кеттл, — сперва подумать, а потом говорить. Из-за таких вот слов, как ваши, у вас могут быть большие неприятности.

Сестра Кеттл искусственно засмеялась.

— Джордж Лакландер убил полковника! — повторила она, но голос ее предательски дрогнул. — Что за идея! Все это было бы смешно, если бы не звучало так ужасно! Чем же он его убил, позвольте спросить? И как?

Китти тоже вскочила на ноги. Разлитое молоко струйкой стекало с ее юбки на пол. Она была вне себя от ярости.

— Как? — заикаясь, повторила она. — Сейчас узнаете, как и чем. Он убил его клюшкой для гольфа и сиденьем-тростью своей мамаши. Так-то вот. Шваркнул по его лысой голове, как по мячу. Или по яйцу. Тут и целиться особо не надо…

Китти с шумом глотнула воздух. Ее взгляд был направлен не на Кеттл, а на что-то за спиной у медсестры. Лицо Китти исказилось и застыло от ужаса, мышцы напряглись. Она вглядывалась в конец сада, в направлении рощицы.

Сестра Кеттл обернулась.

День был в самом разгаре, и мужские фигуры, показавшиеся из рощи, отбрасывали на лужайку длинные тени, почти доходившие до террасы. Минуту Китти и Аллейн смотрели друг на друга, потом он подошел ближе. В руках у него были старомодные маленькие башмачки с каблуками, подбитыми гвоздиками.

— Миссис Картаретт, — сказал Аллейн, — я хочу спросить вас, не давал ли вам сэр Джордж Лакландер, когда вы играли с ним в гольф, этих вот башмачков, принадлежащих его матери. Но прежде чем вы ответите, должен предупредить вас…

Однако сестра Кеттл не услышала обычного полицейского предупреждения. Она вглядывалась в лицо Китти Картаретт и читала на нем признание вины. И под влиянием этого страшного лица негодование сестры Кеттл улетучилось и сменилось, как и положено медицинской сестре, сдержанным, холодным и, увы, совершенно бесполезным сочувствием.

Глава двенадцатая

ЭПИЛОГ

1

— Джордж, — сказала своему сыну леди Лакландер, — если не возражаешь, придется нам выяснить все до конца. Нам нечего таиться от Марка и… — она указала своей пухлой ручкой на фигуру, одиноко ютящуюся на другом конце комнаты в кресле, — и от Октавиуса. Все равно все всплывет на поверхность. А пока, в своем кругу, мы должны разобраться сами. Хватит играть в прятки.

Посмотрев на нее, Джордж проворчал:

— Хорошо, мама.

— Я, конечно, знала, — продолжала леди Лакландер, — что ты со слоновьей грацией принялся увиваться за этой несчастной. Я опасалась, что ты по глупости разболтал ей все о мемуарах твоего отца и о седьмой главе. Теперь я хотела бы понять, в какой мере твои заигрывания способствовали тому, что она сделала.

— О Боже! — сказал Джордж. — Откуда я знаю?

— Она хотела выйти за тебя замуж, Джордж? Ты выражал ей сожаления, что она не свободна?

— Да, — признал Джордж, страдальчески поглядел на мать и добавил: — Но она ведь не была свободна. Так что это ничего не меняло.

Леди Лакландер по своему обыкновению фыркнула, но менее решительно, чем всегда.

— А как насчет мемуаров? Что ты о них ей говорил?

— Я только рассказал ей насчет этой несчастной седьмой главы. Намекнул ей, что, если Морис станет с ней советоваться, она могла бы замолвить за нас словечко. И потом… когда это не сработало… я… я сказал… что если он опубликует мемуары, то отношения между нашими семьями станут такими натянутыми, что мы… э…

— Ладно. Я поняла. Продолжай.

— О том, что Морис взял с собой экземпляр седьмой главы, она узнала, когда он вышел из дому. Она сказала мне об этом… позже… сегодня утром. Сказала, что полицию спрашивать об этом не может, но знает, что он взял рукопись с собой.

Леди Лакландер пошевелилась. Мистер Финн кашлянул.

— В чем дело, Окки? — спросила она.

Мистер Финн, вызванный к Лакландерам по телефону и теперь необычно спокойный, проговорил:

— Дорогая леди Лакландер, могу только повторить то, что уже говорил вам: если бы вы доверились мне, как, надо признать, поступил Картаретт, вам нечего было бы беспокоиться из-за седьмой главы.

— Вы вели себя благородно, Окки.

— Нет-нет, — покачал он головой, — ну что вы!

— Да, благородно! Нам должно быть стыдно перед вами. Продолжай, Джордж.

— Да я вроде бы обо всем рассказал. Только…

— Ответь мне вот на какой вопрос, Джордж: ты ее подозревал?

Прикрыв глаза своей уже покрытой старческими пятнами рукой, Джордж ответил:

— Не знаю, мама. Сначала — нет. И вчера вечером — тоже нет. Но сегодня утром начал подозревать. Она ведь пришла сама. Марк отправился к Розе Я спустился в холл и увидел ее. Мне это показалось странным. Непонятно было, что она здесь делает.

— Как объяснил нам Рори, она прятала мои туфли, которые ты дал ей без моего разрешения, в нижнюю кладовую, — мрачно проговорила леди Лакландер.

— Ничего не могу понять — неожиданно вмешался мистер Финн.

— И не удивительно, Окки, — ответила леди Лакландер и рассказала ему историю со своими туфлями. — Она, конечно, понимала, что от них надо избавиться. Я эти туфли обычно надеваю, когда иду на этюды, если только у меня не разыгралась подагра, а служанка, дурочка, упаковала их со всеми остальными вещами. Продолжай, Джордж.

— Позже, когда Аллейн ушел, а вы отправились в дом, я поговорил с ней. Она как-то изменилась, — сказал бедолага Джордж. — Говорить с ней было тяжело. Она вроде как намекала… нет, не то что намекала…

— Постарайся яснее высказывать свои мысли. Она намекала, что скоро твои ухаживания будут вознаграждены?

— Э… э…

— А потом?

— Ну, я вроде как растерялся. Не помню, что я ей ответил. А она… вот уж это был ужас, она стала… как бы это поточнее сказать… угрожать, что ли…

— Пусть будет «угрожать», — сказала леди Лакландер.

— …что, если полиция отыщет седьмую главу, то решат, что я… что мы… что…

— Понятно, Джордж. Что у нас есть мотив для убийства.

— Прямо ужас какой-то! Ну, я ей ответил, что, пожалуй, лучше нам больше не видеться. Почувствовал, что не могу на нее больше смотреть Вот и все, мама, честное слово! Честное слово, Октавиус!

— Да-да, — закивали они. — Успокойся, Джордж.

— И вот так я ей ответил, а она глядит на меня… — сказал Джордж с неожиданным воодушевлением, — глядит на меня, прямо как удав!

— Ну, а ты, мой мальчик, — вставила леди Лакландер, — конечно же, смотрел на нее как кролик.

— Боюсь, что так, — с редкой для него иронией ответил Джордж.

— Ты, разумеется, вел себя скверно, — с горечью произнесла его мать. — Ты пренебрег всем тем, чем мы дорожим. Так же, как и несчастный Морис, только он зашел еще дальше. Ты позволил бессовестной потаскушке поверить, что, если она овдовеет, ты на ней женишься. Ты бы, разумеется, надоел ей еще пуще покойного Мориса, но — Окки, надеюсь, не рассердится — твой титул, деньги и Нанспардон были бы достаточным возмещением этого ущерба. Впрочем, может, ты ей и нравился, Джордж, — добавила леди Лакландер. — В тебе как-никак есть какое-то примитивное обаяние.

Минуту-другую леди Лакландер взирала на своего умирающего от стыда сына, а потом сказала:

— А вывод один — я говорила об этом нашей Кеттл всего несколько дней назад: мы не можем себе позволить терять лицо, Джордж. Мы должны придерживаться существующих норм и не можем поступиться принципами. Будем надеяться, что Марк и Роза расставят все по своим местам.

Она обернулась к мистеру Финну.

— Если и есть что-нибудь хорошее в этом жутком деле, Окки, — сказала она, — так это то, что вы после стольких лет наконец перешли на другой берег Чайна и посетили Нанспардон. Бог свидетель — у нас не было права на это рассчитывать. Мы не можем возместить вам ущерб, Окки. На это нам надеяться не приходится. Тут ничего не попишешь. Так что дело, как говорится, за вами.

Она протянула ему руку, и мистер Финн, чуть замешкавшись, пожал ее.

2

— Понимаете, Олифант, — объяснял Аллейн с присущей ему скромностью, — с самого начала эта история была связана с тем, что все вы говорили мне о полковнике. Он был чрезвычайно щепетильным человеком. Ужасно церемонным, как сказал мне главный констебль, и чертовски вежливым, особенно с людьми, которые ему не нравились, и с теми, с кем он был в ссоре. Полковник поссорился с Лакландерами. Невозможно было себе представить, что он останется сидеть на корточках и будет возиться с рыбой, если в ялике перед ним предстанет Джордж Лакландер или его матушка. Или Финн, с которым полковник разругался вдрызг. Кроме того, как указали мне вы с Гриппером, первая рана была получена в результате удара, нанесенного так, как это делают горняки, когда бьют по выросту из скальной породы, находящемуся на уровне нижней подачи. Или, добавим, как игроки в гольф. Кроме того, можно было предположить, что убийца хорошо знаком и с яликом, и с течениями Чайна и что ялик, попав в заводь, не будет виден из-за деревьев. Если помните, в ялике мы нашли желтую заколку миссис Картаретт, рядом — несколько окурков, и на некоторых из них, были следы губной помады.

— Ну, это с ее стороны, выходит, небрежность, — сказал сержант Олифант.

— Точно. Когда я спустился вниз по течению в ялике, заплыл в заводь и увидел, как были сбиты головки маргариток, я мысленно увидел фигуру, стоящую в лодке и лениво помахивающую клюшкой для гольфа: этого человека полковник знал настолько хорошо, что, взглянув на него и поздоровавшись, он продолжал срезать траву, чтобы обернуть рыбу. Может быть, по просьбе Джорджа Лакландера, миссис Картаретт предложила мужу утаить альтернативный вариант седьмой главы, а тот отказался. А может, Лакландер, увлекшись не на шутку, сказал ей, что, если она будет свободна, он женится на ней. А может быть, злоба и раздражение мгновенно овладели ее жестокой душонкой и толкнули ее руки на действие. Вот перед ней лысая голова — многократно увеличенный мячик, по которому она уже не раз била под руководством влюбленного Лакландера. И, сбив несколько маргариток, она размахнулась как следует, и через мгновение ее муж уже лежал на берегу с вмятиной от клюшки на виске. В этот момент она превратилась в преступницу, стремящуюся справиться с паникой и готовую на все, чтобы скрыть улики. Вмятину от клюшки она полностью уничтожает, проделав кошмарный трюк с сиденьем-тростью, замеченным ею по дороге с холма. Она наступает на рыбу, пойманную полковником, и на чешуе остается след ее подбитого гвоздиками каблука. Она хватает форель, не знает, как от нее избавиться, но тут видит кошку мистера Финна. Нетрудно представить себе, как она ждет, станет ли кошка есть, и какое облегчение испытывает, когда Томазина принимается за еду. Старушенцию преступница заметила на мосту. Без сомнения, она слышала ссору Финна с полковником, по крайней мере — их громкие крики. Может быть, Старушенция сыграет роль ложной улики? Она кладет рыбу рядом с телом, но пока она несет форель с моста, юбка успевает запачкаться. Потом она возвращает на место сиденье-трость. Тряпка для вытирания кистей сложена и заткнута за лямку рюкзака леди Лакландер. Руки у Китти Картаретт в рыбе. Она вытирает руки этой тряпкой. Потом, уже собираясь воткнуть сиденье-трость в землю, она замечает — скорее всего, у острия — страшные следы того, как была использована трость. В ярости она обтирает острие той же тряпкой, которая и без того вся в пятнах краски. Разумеется, она собирается сложить тряпку и вернуть ее на место, но тут слышит шаги доктора Лакландера, а может быть, и видит его. Она бросает тряпку и прячется. Когда она выбирается из укрытия, обнаруживается, что доктор все унес с собой.

Аллейн помолчал и потер переносицу.

— Интересно, — сказал он, — пришло ли ей в голову, что так можно бросить тень на леди Лакландер. Хотел бы я знать, когда она вспомнила о том, что и туфли леди Лакландер — на ней.

Он окинул взглядом Фокса, Олифанта и внимательно слушающего Гриппера.

— Придя домой, — продолжал Аллейн, — она, конечно же, немедленно приняла ванну и переоделась. Свою твидовую юбку она отложила, чтобы отдать в чистку. Обратив особенное внимание на каблуки, она вычистила туфли леди Лакландер. Думаю, что каблук волновал ее больше всего. Она догадалась, что Лакландер, когда брал туфли, не предупредил об этом свою мать. Как мы убедились сегодня, у Китти Картаретт не было подходящей обуви, а нога у нее меньше, чем у мисс Розы. Утром она села в машину, отправилась в Нанспардон, вошла, не позвонив, и положила башмаки в нижний чулан. По-видимому, горничная леди Лакландер решила, что башмаки надевала ее хозяйка, и поэтому упаковала их с остальной одеждой вместо сапог покойного сэра Гарольда, которые в тот день носила старая леди.

— Когда вы попросили всех сдать вам одежду, — вставил Фокс, — миссис Картаретт, разумеется, вспомнила, что ее юбка пропахла рыбой.

— Да. Юбку она положила в ящик с вещами, предназначенными в чистку. Когда она сообразила, что мы можем добраться до этой юбки, она вспомнила, что на юбке остались следы форели. С хитростью и бравадой одновременно — а это, я думаю, весьма характерно — она прямо сказала мне, что юбка пропахла рыбой. У нее хватило выдержки и хитрости сослаться на Томазину, что было почти правдой. Она солгала только в одном: сказала, что пыталась отобрать рыбу у кошки, в то время как сама скормила ей форель. Если бы она прочла книгу своего убитого мужа, то знала бы, что кошке эта рыба придется по вкусу и что весь ее рассказ, собственно говоря, почти правдоподобен. Чешуя-то была другая.

— Ужасно, что такое произошло у нас, — неожиданно вставил Олифант. — Да и что будет дальше! В каком положении оказался сэр Джордж!

— В самом дурацком положении, — не без горячности ответил Аллейн. — Иного он и не заслуживает. Он вел себя прескверно, на что, конечно, уже указала ему его мать. Более того, он поставил в труднейшее положение своего сына, славного парня, и Розу Картаретт, исключительно милую девушку. Я сказал бы, что сэр Джордж Лакландер не выдержал испытания. Разумеется, столь пробивная особа ему не пара. Он чувствовал бы себя спокойнее с коброй, чем с Китти Картаретт, урожденной де Вер, да поможет ей Бог.

— Так вы считаете, сэр, что… — начал Олифант, но, обратив внимание на выражение лица своего начальника, замолчал.

— Это дело, — ответил Аллейн, — будет основываться на экспертизе совершенно нового типа. Если Китти Картаретт найдет себе умного и удачливого адвоката, ее оправдают. Если адвокат будет глупым и невезучим, ее ждет пожизненное заключение.

Аллейн посмотрел на Фокса.

— Пойдем? — спросил он.

Он поблагодарил Олифанта и Гриппера за их работу и пошел к машине.

— Шеф чем-то расстроен, мистер Фокс? — спросил Олифант.

— Не обращайте внимания, — ответил Фокс. — Не любит он таких дел. В убийстве-то обвиняется женщина. Вот он и начинает думать о том, что у него называется первопричиной.

— Первопричиной? — с трудом выговорил Олифант.

— Да, первопричиной: общество, цивилизация и так далее, — сказал Фокс. — Ну, он меня уже заждался. Пока!

3

— Роза, дорогая моя, — говорил Марк. — Я знаю, нас ожидают большие испытания, но ведь мы вместе, любовь моя, и я буду с тобой, рядом с тобой, и, когда все будет кончено, мы станем жить друг для друга и любить друг друга еще сильнее, чем прежде, правда?

— Да! — ответила Роза, прильнув к нему. — Правда!

— Так что все в конце концов кончится чудесно, — продолжал Марк. — Я тебе обещаю. Вот увидишь.

— Мы всегда будем вместе.

— Верно, — сказал Марк. — Самое главное — быть вместе.

И тут память, которая иногда проделывает с нами такие шутки, воскресила перед глазами Марка полковника Картаретта, каким он видел его в последний раз. Лицо покойного было озарено улыбкой сострадания.

Марк и Роза вдвоем поехали в Нанспардон.

4

Сестра Кеттл на первой скорости въехала на вершину Уоттс-хилл и остановилась там. Ни с того ни с сего, а может быть, и подстрекаемая неосознанным стремлением принять желаемое за действительное, она вылезла из машины и посмотрела вниз, на Суивнингс. Долину медленно затягивало сумраком. Над двумя-тремя трубами слоился дымок, крыши утопали в зелени. Перед ней до горизонта простирался пейзаж. Сестра Кеттл вспомнила о своей прежней фантазии. «Прямо как на картинке», — задумчиво сказала она себе и вновь вспомнила об иллюстрированной карте. Со вздохом повернулась она к своей пофыркивающей невыключенным мотором машине. Она уже собиралась сесть за руль, но тут услышала, как кто-то окликнул ее сдавленным голосом. Сестра Кеттл обернулась — в сумерках к ней ковылял капитан Сайс. Чем ближе подходил он к сестре Кеттл, тем сильнее они оба краснели. Не зная, что предпринять, она залезла в машину, выключила зажигание, а потом снова его включила. «Держись, Кеттл», — подумала она и, высунувшись в окно, неестественным голосом крикнула:

— Доброго вам вечера!

Капитан Сайс подошел к ней. Он остановился у открытого окна машины, и сестра Кеттл, несмотря на все свое смятение, заметила, что от него больше не попахивает спиртным.

— Ха-ха, — фальшиво засмеялся он.

Видимо, почувствовав, что это неподходящая преамбула, он решил начать все сначала:

— Послушайте! — громче, чем следует, сказал он. — Это надо же! Я только что узнал! Вам-то как тяжело! Как вы себя чувствуете? Не слишком расстроены? Ведь бывает же такое!

Сестра Кеттл почувствовала облегчение. Она опасалась, что капитан Сайс совсем иначе отреагирует на арест Китти Картаретт.

— А сами-то вы как? — ответила она вопросом на вопрос. — Для вас это, должно быть ударом!

Капитан только махнул рукой, в которой было зажато что-то белое.

— Да я что! Кстати, — сказал капитан Сайс, судорожно расстегивая воротник, — если вам это не в тягость…

Теперь сестра Кеттл увидела, что в руке капитана Сайса свернутый в трубочку лист бумаги. Капитан протянул его ей.

— Вот, — сказал он. — Это так, пустячок. Только, прошу вас, ни слова!

Сестра Кеттл развернула лист, и стала рассматривать его в сумеречном свете.

— Ах! — воскликнула она в упоении. — Какая прелесть! Какая прелесть! Да ведь это карта с рисунками! Да посмотрите же! Вот леди Лакландер пишет пейзаж на берегу реки. Вот доктор. А у него над головой летит аист. Какой же вы молодчина! А вот и я… Только вы мне, пожалуй, польстили.

С этими словами сестра Кеттл высунулась из окна, чтобы лучше разглядеть очаровательную карту. Для этого она приблизилась к капитану Сайсу, который издал неопределенное восклицание и застыл. Сестра Кеттл одну за другой разглядывала фигурки на карте: хозяина гостиницы, священника, прочих сельских знаменитостей. Рядом с Хаммер-фарм она обнаружила домик садовника, а рядом — его дочку. А вот и Роза, изящно склонившаяся над цветами в саду. Даже при слабом свете видно было, что рядом с домом капитан Сайс положил краску погуще.

«Как будто кого-то закрасил», — вздрогнув, подумала сестра Кеттл.

Такая же густая краска была положена рядом с ивняком — там, где любил ловить рыбу полковник.

— Я начал этот рисунок, — объяснил капитан Сайс, — довольно давно… после того… после того, как вы побывали у меня в первый раз.

Сестра Кеттл подняла на него глаза, и эта странная парочка замолчала.

— Дайте мне срок полгода, — сказал капитан Сайс. — Чтобы исправиться. Тогда все будет хорошо. Согласны?

И сестра Кеттл согласилась…

Пение под покровом ночи

Перевод с английского Н. Калининой

Действующие лица романа:

Офицер полиции Мэйр.

Водитель такси.

Матрос.

Миссис Диллинтон-Блик.

Ее приятельница.

Мистер Кадди, торговец мануфактурой.

Миссис Кадди, его супруга.

Мисс Кэтрин Эббот, авторитет по церковной музыке.

Мистер Филипп Мэрримен, школьный учитель в отставке.

Отец Джордан, священник англо-католической церкви.

Его друг, духовное лицо.

Джемайма Кармайкл.

Доктор Тимоти Мейкпис, медицинский офицер, «Мыс Феревелл».

Мистер Обин Дейл, звезда коммерческого телевидения.

Его возлюбленная.

Их ближайший приятель.

Их ближайшая приятельница.

Мистер Дональд Макангус, филателист.

Деннис, стюард.

Офицер связи.

Капитан Бэннерман, судно «Мыс Феревелл».

Старший офицер полиции Родерик Аллейн, Бюро уголовных расследований, Новый Скотленд-Ярд.

Глава первая

ПРОЛОГ С ТРУПОМ

Над заливом и над всеми доками клубился густой туман. Фонари плавали в ореоле собственного света точно маленькие луны. Мелкие постройки сохранили лишь бутафорские очертания. Вдоль причала компании «Кейп Лайн» высились зловещие призраки прикованных якорными цепями кораблей: «Мыс Сан Винсент», Глазго; «Мыс Горн», Лондон; «Мыс Феревелл», Глазго. Башни кранов, грузивших эти корабли, терялись в тумане. Своими плавными, неторопливыми движениями они чем-то напоминали священнослужителей.

Дальше все тонуло во мраке. Бригада грузчиков с «Мыса Феревелл» то и дело растворялась в тумане. Голоса звучали приглушенно, точно в вате, а кашель соседа-невидимки пугал больше, чем скрежет лебедки.

Констебль Мэйр, чье дежурство заканчивалось в полночь, то погружался в туман, то снова выплывал из него, входя в призрачный свет фонарей. Он вдыхал студеный воздух, пропитанный слабым запахом мокрой древесины, слышал удары ночного прилива о гранит причала. Его взору открывалось безбрежное пространство, сплошь заставленное торговыми судами, над которыми вздымались леса кранов. «Корабли, — мечтательно думал он, — те же населенные миры. Сейчас, привязанные к тумбам, они спокойно покачиваются на волнах прилива, но скоро поплывут по океанам земного шара, затерянные в их безбрежном просторе, как планеты во Вселенной». Ему бы тоже хотелось попутешествовать… Он старался утешить себя мыслями о счастливой семейной жизни, о продвижении по службе, а когда спускался под горку, дабы обследовать свои нижележащие владения, подумал о медали и славе, которая в один прекрасный момент может свалиться на него, как снег на голову. В проходе, ведущем к «Мысу Феревелл», Мэйр замедлил шаги: здесь было оживленно, ибо к судну то и дело подъезжали машины. Его внимание привлек новый спортивный автомобиль с рыжеволосой красоткой за рулем и тремя пассажирами, в одном из которых он не без интереса узнал звезду телеэкрана первой величины Обина Дейла. Ясно, что и его спутники принадлежали к этому загадочному миру сверкающих огней, вездесущих камер, миру людей, избалованных вниманием поклонников и поклонниц — достаточно было услышать эти их «дорогуша» и «дорогушенька», с которыми они обращались друг к другу, когда шли по проходу к судну.

Офицер полиции Мэйр добросовестно направился дальше. Его поглотил мрак, но ненадолго. Достигнув крайней границы своего участка, Мэйр пошел вдоль нее. Ко входу в порт подъехал автобус, и он видел, как из него выходят пассажиры. Опустив головы, они потащились с чемоданами в руках по направлению к «Мысу Феревелл»: два священника, муж и жена, пышногрудая леди с приятельницей, благодушный с виду джентльмен, красивая молодая леди с несчастным лицом и молодой джентльмен, который шел за ней по пятам и, казалось, все порывался спросить разрешения помочь ей донести чемодан. Наконец они вошли в туман, превратились в призраков и исчезли в проходе.

Прошло еще два с половиной часа, в течение которых офицер полиции Мэйр добросовестно нес службу. Он присматривался к случайным пьянчужкам, не обходил вниманием стоянки автомашин, приглядывался к покачивающимся на якорях посудинам, обследовал пивнушки, ловя каждый подозрительный звук. В половине двенадцатого Мэйр обогнул причал и вошел в зону, оккупированную мелкими судами сомнительной репутации, безмолвными, полутемными, окутанными невесть откуда подкравшимся туманом.

«Как тут тихо», — подумал он.

По странному совпадению, что он после обыгрывал на все лады, раздался резкий душераздирающий крик.

«Чудеса. Неужели чайка? Я-то думал, они ложатся спать вместе с добропорядочными христианами».

Крик повторился. На сей раз он был еще короче — как будто его кто-то прервал, сняв с пластинки звукосниматель. Мэйр не мог сказать точно, откуда этот крик, однако у него создалось впечатление, что он донесся со стороны причала компании «Кейп».

Мэйр находился на самом дальнем от причала конце своего участка. Он поспешил на крик. Из тумана постепенно материализовались привычные звуки с «Мыса Феревелл», который все еще не завершил погрузку.

Дойдя до прохода, полицейский обратил внимание на одинокое, неподвижное такси, вокруг которого успел сгуститься туман. За рулем неподвижно сидел водитель. Мэйру даже показалось, что он заснул. Однако он повернул голову на шаги и тупо уставился на полицейского.

— Добрый вечер, приятель, — сказал Мэйр. — В такую ночку легко заблудиться.

— Вот именно, — хрипло отозвался водитель и неожиданно высунулся из окна: — Эй, послушай, ты никого не встретил?

— А кто тебе нужен?

— Да девица. С корзиной цветов.

— Нет, не встретил. Что, пассажирка?

— Ну да! Попросила обождать минутку и выпорхнула. Ничего себе минутка — битых полчаса прошло.

— А куда она пошла? На судно? — Мэйр кивнул головой в сторону «Мыса Феревелл».

— Ну да. Она из цветочного магазина. Потащила букеты какой-нибудь шлюхе, которая скорей всего швырнет их рыбам на обед. Ничего себе, уже половина двенадцатого. Вот это цветочки!

— Может, она никак не отыщет получателя? — Офицер полиции Мэйр в силу привычки пользовался терминологией своего ведомства.

— Или это паршивое судно, а то и этот проклятый океан! Может, она вообще уже утонула! — Водитель был очень зол.

— Ну, это ты загнул.

— Кто мне теперь заплатит? Двенадцать шиллингов шесть пенсов. Слушай, боб, подкрути счетчик и подкинь клиента, а?

— Обожди еще чуток. Она скоро вернется. А ты знаешь, что на этой посудине — Обин Дейл?

— Это тот тип с телевидения, который рекламирует купальники от Джолиона и ведет шоу «Несите ваши беды»?

— Он самый. Наверное, она узнала его и теперь прилипла, как липучка. Они все помешаны на Обине Дейле.

— Вот идиотки, — пробормотал водитель.

— Пошли ей на судно записку.

— Да ну ее.

— Идем. Я тебя провожу. Мне все равно в ту сторону.

Водитель буркнул что-то невнятное. Однако вылез из машины и пошел за полицейским по проходу. Это был длинный и очень темный проход, дальний конец которого выходил на освещенную пристань. Скоро они очутились возле судна. Сквозь туман проглядывала надпись на корме: «Мыс Феревелл» Глазго. Кормовой и средний люки уже были задраены и на борт только что получена последняя партия груза. Вверху, у входа на освещенный трап, облокотившись о перила, стоял матрос. Мэйр окликнул его:

— Эй, браток, к вам не прошла молодая дама с цветами?

— Это когда, часа два тому назад?

— Нет, примерно с полчаса.

— Не было такой в мое дежурство. Я тут с восьми склянок торчу.

— Ишь ты! — воскликнул водитель. — Как это так — не было?

— Да не было, говорю тебе. Я с места не схожу. После восьми склянок на посудину ни одного цветочка не пронесли.

— Спасибо тебе, — сказал Мэйр. — Похоже, она встретила его на причале и вручила цветы.

— Но я же сказал, что с тех пор, как я заступил на вахту, не пронесли ни одного цветочка. С восьми склянок.

— Ладно, слышали. Склянки! — сердито буркнул водитель.

— А ваши пассажиры все на местах? — поинтересовался Мэйр.

— Последний поднялся на борт пять минут назад. Все здесь и все на своих местах, включая мистера Обина Дейла. Сроду бы не узнали его, с обкромсанной бородкой. Ну и переменился, черт возьми. Нет, все-таки с бородкой ему лучше было.

— А поблизости никто не слонялся? Может, кому-то не хватило места?

— Фью-ю! Что стряслось, а?

— Да ничего вроде. Ничего особенного.

— Все вроде бы спокойно, — сказал матрос. — Туман — он все глушит. Кто-то тут мычал себе под нос. Каким-то странным голосом. Вроде как женским, а там кто его знает. Мелодия какая-то незнакомая.

Мэйр на минутку задумался.

— Ладно, приятель. Спасибо тебе. Мы пошли.

Уже отойдя от судна на приличное расстояние и откашлявшись от въевшегося в горло тумана, полицейский спросил:

— А что эта была за девица, папаша? Какая из себя?

Водитель набросал путанный и весьма пристрастный портрет своей пассажирки, из которого полицейский всего лишь и понял, что это была смазливая девица со светлыми волосами, уложенными в замысловатую прическу. Еще водитель вспомнил, что на ней были туфли на шпильках, — выйдя из машины, девушка попала в щель между двумя досками и нагнулась, чтобы вытащить каблук.

Мэйр слушал его внимательно.

— Так-так, папаша. А теперь я займусь ее поисками. Сиди в своей машине и жди меня. Жди, понял?

Этот приказ вызвал новый поток красноречия со стороны водителя, однако в голосе Мэйра послышались повелительные нотки. Водитель поплелся к машине. Полицейский проводил его взглядом и пошел в сторону работающей лебедки. Грузчики уставились на него с нездоровым любопытством, питаемым некоторыми кругами общества к полиции. Он спросил у них, не видели ли они девушку и повторил в точности описание водителя. Никто из них эту девушку не видел. Мэйр направился было дальше, но тут его окликнул один из парней:

— В чем дело, полисмен?

— Ничего особенного, — ответил Мэйр.

— Офицер, а когда вы его схватите этого цветочного убийцу? — спросил чей-то насмешливый голос.

— Надеюсь, что скоро, приятель, — добродушно ответил полицейский и направился своей дорогой. Одинокий человек на своем посту.

Теперь он самым серьезным образом занялся поисками девушки из цветочного магазина. На причале было множество темных закоулков. Мэйр шел медленно, шаря лучом своего фонаря под платформами, за ящиками, в простенках между складами и кучами груза и даже вдоль темной кромки воды, обнаруживая отвратительные, но никак не относящиеся к его поискам сцены.

На борту «Мыса Феревелл» стало тише. Мэйр слышал, как задраивали носовой люк, потом увидел Синий Питер,[8] безжизненно повисший в тумане. Сошедшая на берег бригада грузчиков скрылась в одном из проходов. Их голоса растворились в тишине.

Мэйр вернулся к тому самому проходу, возле которого ожидало такси. Теперь он шел по нему черепашьим шагом, высвечивая фонарем каждый закоулок. Он знал, что задние стенки складов, которые в темноте кажутся одной сплошной стеной, на самом деле отделены друг от друга узкими проходами. Слева ответвлялась темная мрачная аллея.

Часы показывали двенадцать без одной минуты. Перед тем, как отдать концы, «Мыс Феревелл» издал хриплый, похожий на отрыжку Гаргантюа, звук. У Мэйра екнуло под ложечкой.

Вдруг откуда-то выскочила крыса и пробежала ему по ногам. Он выругался, споткнулся, потеряв на мгновение равновесие. Фонарный луч заметался по аллее, выхватив из мрака туфлю на высокой шпильке. Фонарь мигнул, обрел равновесие, пополз вверх по ноге, высветив дырку на чулке и красную царапину. Он полз все дальше и дальше, пока, наконец, не замер на кучке искусственного жемчуга и живых цветов на груди у мертвой девушки.

Глава вторая

ПОСАДКА

1

В семь часов того же вечера с Юстонского вокзала отходил омнибус в Ройэл-Альберт-Докс.

В нем сидело десять человек, семь из которых были пассажирами «Мыса Феревелл», отплывающего в полночь в Южную Африку. Что касается остальных, то двое из них были провожающими, а молодой человек, уткнувшийся носом во внушительных размеров книгу, — судовой врач.

Как и все на свете путешественники, пассажиры омнибуса украдкой приглядывались друг к другу. Те, кого провожали друзья, полушепотом обсуждали с ними тех, кого никто не провожал.

— Бог ты мой! — воскликнула миссис Диллинтон-Блик. — На самом-то деле — ни души!

Ее приятельница едва заметно кивнула в сторону доктора и подняла брови.

— Недурен, а? Обратила внимание?

Миссис Диллинтон-Блик повела плечами, на которые был наброшен паланкин из черно-бурой лисы и как бы невзначай окинула взглядом доктора.

— Нет, не обратила. Говоришь, недурен? Но остальные! Боже мой! В лучшем случае серятина.

— Но там ведь будут офицеры, — напомнила ее приятельница.

— Боже мой!

Они переглянулись и мило расхохотались. До мистера и миссис Кадди, сидевших впереди, долетели раскаты этого смеха. Их обдало волной дорогих духов, исходящих от миссис Диллинтон-Блик. Слегка повернув головы, они могли видеть ее отражение в окне, похожее на фотомонтаж: зубы, перо в шляпе, серьги, орхидеи на внушительных размеров бюсте — все это на фоне уличных фонарей и темных фасадов зданий.

Миссис Кадди, пожилая дама в пальто темно-синего цвета, буквально застыла на своем месте, на физиономии ее супруга расплылась скабрезная улыбка. Они тоже переглянулись и теперь думали о тех забавных наблюдениях, которыми поделятся друг с другом, как только очутятся в своей каюте.

Впереди супругов Кадди сидела мисс Эббот, аккуратная, подтянутая, строгая. Будучи опытной путешественницей, она знала, что первое впечатление о попутчиках, как правило, бывает обманчивым. Ей понравился грудной смех миссис Диллинтон-Блик и не понравился акцент супругов Кадди. Однако в данный момент ее больше всего на свете занимали мысли о собственном комфорте. Мисс Эббот не любила, чтобы ее беспокоили, поэтому выбрала место в середине — никто не ходит мимо, к тому же, когда открывают дверь, сквозняк сюда не достает. Она перебирала в уме содержимое своих двух тщательно уложенных чемоданов. Обычно мисс Эббот путешествовала налегке — она ненавидела, как она выражалась, «суетню» из-за громоздкого багажа. В ее чемоданах было лишь сугубо необходимое, за одним маленьким исключением. Мисс Эббот думала сейчас об этом исключении: о фотокарточке в кожаном чемодане. К величайшему негодованию, у нее вдруг зачесались глаза. «Выкину ее за борт, — решила она. — Поделом ей. Поделом».

Сидящий впереди мужчина развернул газету, сквозь свои непролившиеся слезы мисс Эббот прочитала заголовок на всю полосу: «УБИЙЦА, СОПРОВОЖДАЮЩИЙ СВОИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ ЦВЕТАМИ. ПОКА НИКТО НЕ АРЕСТОВАН». Мисс Эббот была дальнозоркой, поэтому, слегка подавшись вперед, смогла прочитать абзац под заголовком: «Личность убийцы, который поет, совершив свое преступление, а также оставляет на теле жертвы цветы, пока не установлена. Расследование, в результате которого было опрошено большое количество людей, ничего не дало. Слева вы видите новый снимок пикантной Берил Коэн, которую нашли задушенной 15 января, справа — портрет Маргарет Слеттерс, второй жертвы убийцы, который, судя по всему, мог бы дать сто очков вперед самому Джеку Потрошителю. Старший инспектор полиции Аллейн (в центре) отказывается делать какие бы то ни было заявления, но говорит, что полиция будет приветствовать сведения, касающиеся последних часов жизни Берли Коэн (см. 6-ю стр., 2-ю колонку)».

Мисс Эббот рассчитывала, что владелец газеты откроет шестую страницу, но он этого не сделал. Она жадно всматривалась в увеличенный фотоснимок мертвой Берил Коэн и с некоторой иронией рассматривала снимок в центре. Оттуда на нее мрачно взирал старший инспектор полиции Аллейн, безжалостно изуродованный газетными ретушерами.

Владелец газеты стал проявлять признаки явного беспокойства. Он ни с того ни с сего резко повернул назад голову, что вынудило мисс Эббот поспешно откинуться на спинку своего сиденья и уставиться рассеянным взором на сетку для вещей над головой, где она тотчас же увидела его чемодан с биркой «Ф. Мэрримен, пассажир, судно „Мыс Феревелл“». У нее возникло неприятное подозрение, будто мистеру Мэрримену известно о том, что она читала из-за его плеча. И она, надо сказать, не ошиблась.

Мистеру Мэрримену сравнялось пятьдесят. Это был весьма образованный старый холостяк, преподававший английский язык в одной из самых что ни на есть обычных школ для мальчиков. Его внешний вид, разумеется в высшей степени обманчивый, соответствовал общепринятому представлению о школьном учителе, а его привычка смотреть на собеседника поверх очков и то и дело ерошить волосы лишь дополняла этот уж слишком знакомый всем портрет. Поверхностному наблюдателю мистер Мэрримен мог показаться истинным святошей. Те, кому довелось соприкоснуться с ним, знали, что это сущий дьявол.

Он обожал читать о всяческих преступлениях, вымышленных и реальных, поэтому его внимание привлекла заметка в «Ивнин геральд» о так называемом цветочном убийце. Мистер Мэрримен презирал газетных писак и имел самое что ни на есть туманное представление о методах полицейского расследования, но сама история его просто пленила. Он прочитал ее внимательно и неторопливо, морщась от стилистических ошибок и возмущаясь взглядами мисс Эббот, нарушавшими дозволенную границу. «Отвратительная уродина! — мысленно обращался к ней мистер Мэрримен. — Чтоб тебя черти слопали! Какого дьявола ты не купишь себе газету?!»

Он раскрыл страницу шесть, положил газету таким образом, чтобы мисс Эббот не могла в нее заглянуть, пробежал глазами вторую колонку, сложил газету, поднялся со своего места и, поклонившись, протянул газету мисс Эббот.

— Мадам, осмелюсь предположить, что вы, как, впрочем, и я, предпочитаете, чтобы облюбованное вами литературное произведение находилось в вашей безраздельной собственности.

Лицо мисс Эббот стало цвета перезревшей сливы. Сдавленным, полным пренебрежения голосом она сказала:

— Благодарю вас, но вечерние газеты меня не интересуют.

— Быть может, вы этот выпуск уже видели?

— Нет, не видела и, что существенно, не имею ни малейшего желания видеть, — громко заявила мисс Эббот. — Благодарю вас.

— Семена раздора! Семена раздора! — с улыбкой пробормотал отец Чарльз Джордан. Он и его собрат священник сидели как раз напротив, так что эта сценка никак не могла ускользнуть от их внимания.

— Надеюсь, вы встретите хотя бы приблизительно родственную вам душу, — сказал собрат священник.

— В былые времена мне всегда в этом смысле везло.

— Да, вы бывалый путешественник, — с тоскливой завистью вздохнул собрат священник.

— Простите за нескромный вопрос, отец, но у меня создалось впечатление, будто вы мне слегка завидуете, а?

— Нет-нет, ни в коей степени, истинно говорю вам. Я бы ни за что не справился с этой миссией в Дурбане. Отец игумен, как всегда, сделал единственно правильный выбор. Надеюсь, вы едете туда по велению души?

— Разумеется, — немного подумав, ответил отец Джордан.

— Община в Африке — это так интересно…

Они пустились обсуждать дела англо-католической церкви.

На прислушивавшуюся к их разговору миссис Кадди пахнуло католицизмом.

Последняя пассажирка судна не обращала ни малейшего внимания на своих попутчиков. Она сидела на переднем сиденье, глубоко засунув руки в карманы своего верблюжьего пальто. На ней была черная шапочка из меха зуава[9] и черный шарф. Она была такой хорошенькой, что даже слезы не могли смыть с ее лица прелесть. Правда, в данный момент она уже не плакала, а уткнулась подбородком в шарф и сердито смотрела водителю в спину. Ее звали Джемайма Кармайкл. Ей было двадцать три года, и она только что потерпела неудачу в любви.

Автобус поднялся на Лудгейт-Хилл. Доктор Тимоти Мейкпис оторвался от своей книги и подался вперед, чтобы бросить прощальный взгляд на собор Святого Павла, который был сказочно прекрасен на фоне ночного неба. При этом доктор испытал чувство, которое совершенно справедливо назвал бы раздражением нервных узлов и которое на непрофессиональном языке называется очень просто: сердце екнуло. Наверное, подумал он, виной всему то, что он надолго покидает Лондон. Доктор пришел к этому выводу уже тогда, когда понял, что смотрит не на громаду собора, а в глаза девушки на переднем сиденье — она тоже повернулась к окну, вероятно, с тем же намерением в последний раз взглянуть на собор.

— Вам не довелось читать эту восхитительную вещь «Мяч и стрела»? — спрашивал своего коллегу отец Джордан.

Джемайма осторожно отвела глаза и снова уставилась перед собой. Доктор Мейкпис с некоторым чувством неловкости уткнулся в свою книгу. Он был слегка удивлен.

2

Приблизительно в то время, когда автобус проезжал мимо собора Святого Павла, от изящной квартиры на Мэйфер[10] отъехал модный спортивный автомобиль. В нем были: Обин Дейл, его возлюбленная, которой принадлежал этот автомобиль и которая сидела в норковой шубе за рулем, на заднем сиденье полулежали в обнимку их приятель и приятельница. Компания только что встала из-за стола, вкусив дорогой прощальный обед, и теперь держала путь в доки. «Этикет требует, чтобы в твоей каюте вино лилось рекой, — сказала возлюбленная мистера Дейла. — Пьяная, я буду не так безутешна».

— Любимая моя! — Обин Дейл нежно обнял ее. — Обещаю тебе, ты напьешься до нупаду. Там уже все готово.

Она отблагодарила его поцелуем и свернула на набережную, чуть было не врезавшись в такси, водитель которого от души ее выругал. Тем временем его будущий пассажир, некий мистер Дональд Макангус, озабоченно выглядывал из окна своей квартиры. Он тоже отплывал на «Мысе Феревелл».

Приблизительно через два с половиной часа от цветочного магазина «Зеленый овал», что на Найтсбридж, отъедет другое такси, которое тоже направится в Ист-Энд. В нем будет светловолосая девушка с завернутой в целлофан и украшенной огромным желтым бантом корзиной цветов для миссис Диллинтон-Блик. Такси возьмет курс на Ройэл-Альберт-Докс.

3

Едва очутившись на борту «Мыса Феревелл», миссис Диллинтон-Блик начала автоматически применять то, что ее друзья называли «ее техникой». Первым делом она сосредоточила внимание на стюарде. На борту «Феревелла» было всего девять пассажиров, к которым был приставлен стюард. Это был бледный, очень полный юноша со светлыми, похоже что завитыми волосами, водянистыми глазами и родинкой в уголке рта, изъяснявшийся на сочном кокни[11] и вовсю фамильярничавший с пассажирами. Миссис Диллинтон-Блик играючи завязала с ним дружеские отношения. Она спросила, как его зовут (его звали Деннис) и выяснила, что он обслуживает еще и бар. Она дала ему три фунта, намекнув, что это всего лишь начало. Тут же она выяснила, что ему двадцать пять лет, что он играет на губной гармошке и что ему очень не понравились миссис и мистер Кадди. Стюард был не прочь посидеть и поболтать о том о сем, однако миссис Диллинтон-Блик постаралась избавиться от него самым что ни на есть деликатным образом.

— Ты просто прелесть! — воскликнула ее приятельница.

— Дорогая, когда мы войдем в тропики, он положит мою косметику в холодильник, — сказала миссис Диллинтон-Блик.

Ее каюта была полна цветов. Деннис вернулся с вазами для них и высказал предположение, что орхидеи тоже не мешало бы поставить в холодильник. Дамы переглянулись. Миссис Диллинтон-Блик принялась отвязывать от букетов записки и читать их вслух, то и дело вскрикивая от восхищения. Мрачная каюта с ее более чем скромной мебелью, казалось, была вся полна ею — ее запахами, мехами, цветами и ею самой.

— Стюард! — раздался раздраженный голос из каюты по соседству.

Деннис изобразил на физиономии недоумение и вышел.

— Уверяю тебя, он — твой раб, — сказала миссис Диллинтон-Блик ее приятельница.

— Люблю путешествовать с комфортом, — пояснила та.

*

Денниса позвал мистер Мэрримен. Что касается того, с кем из пассажиров можно ладить, а кто будет придираться к тебе на каждом шагу, то тут стюарда провести нелегко. Однако в мистере Мэрримене Деннис ошибся. Очки, взъерошенные волосы и внешность херувима — все это дало ему основание сделать вывод, что перед ним рассеянный, благодушный и довольно робкий господин. Он был горько разочарован, когда мистер Мэрримен начал проявлять явные признаки своего ужасного характера. Все ему было не так. Он заказывал каюту, выходящую на левый борт, его же поместили в выходящую на правый. Он был недоволен тем, как уложили его багаж, и требовал, чтобы постель постелили так, как это делают на суше, а не так, словно это не постель, а отклеившаяся афиша.

Деннис покорно выслушал его жалобы, не поднимая от пола глаз.

— Все это недоразумение, — сказал он, когда мистер Мэрримен закончил свою обвинительную речь. — Сейчас мы все уладим. — И немного погодя добавил: — Сэр… — однако не таким тоном, как требовал мистер Мэрримен в своих начальных классах.

— Вы немедленно выполните все мои указания, — заявил мистер Мэрримен. — Я хочу прогуляться. Надеюсь, к моему возвращению все будет в полном порядке. — У Денниса отвисла челюсть. — Это все.

Он демонстративно запер чемоданчик на туалетном столике и вышел из каюты.

— Как с дурачком разговаривает, — обиженно пробормотал Деннис. — Указания. Старое чучело.

Собрат отца Джордана помог разложить ему его скромные пожитки. Когда с этим было покончено, оба священника в нерешительности посмотрели друг на друга и им сделалось неловко, как и всем людям перед расставанием.

— Ну что ж, — одновременно сказали они. Отец Джордан добавил: — Как любезно с вашей стороны, что вы пришли меня проводить. Я был рад провести время в вашем обществе.

— Серьезно? — Его коллега оживился. — Что касается меня, тут и так все ясно. — Он спрятал руки под сутаной у себя на груди и робко смотрел на отца Джордана. — Автобус отходит в одиннадцать. Вам, полагаю, надо устраиваться.

— Может, хотите сказать мне что-нибудь на прощание? — с улыбкой спросил отец Джордан.

— Ничего особенно важного. Я только… только сейчас осознал, что значит для меня иметь перед глазами ваш пример.

— Друг мой!

— Нет, нет, это не пустые слова. Вы, отец, изумляете меня своей необыкновенной самоуглубленностью. А знаете ли вы, что вся братия испытывает перед вами благоговейный трепет? Пожалуй, все мы отдаем себе отчет в том, что знаем о вас куда меньше, чем вы о каждом из нас. Отец Бернард сказал как-то, что хоть мы и не давали обета молчания, вы придерживаетесь вашего собственного обета священного молчания.

— Не могу сказать, чтобы я был восхищен сим афоризмом отца Бернарда.

— Да? Но ведь он ни в коем случае не хотел вас обидеть. Что касается меня, то я слишком много говорю. Нужно себя ограничить. Прощайте, отец. Да благословит вас Господь.

— И вас, дорогой друг. Я провожу вас до автобуса.

— Что вы, не надо.

— Нет, нет, идемте.

Они отыскали дорогу на нижнюю палубу. Отец Джордан сказал что-то матросу у трапа, и оба священника сошли на берег. Матрос видел, как они шли вдоль причала к проходу, в дальнем конце которого стоял автобус. Черные сутаны и шляпы придавали их фигурам фантастический вид. Вокруг них клубился туман. Отец Джордан вернулся на судно через полчаса. Было четверть двенадцатого.

Каюта мисс Эббот была как раз напротив каюты миссис Диллинтон-Блик. Деннис помог ей донести чемоданы. Она аккуратно распаковала их и торжественно разложила по полочкам свои скромные пожитки, как будто они предназначались для какой-то церемонии. На дне одного из чемоданов лежала стопка написанных от руки партитур. В карманчике была фотография. С нее смотрела женщина возраста мисс Эббот, некрасивая, с мрачным и недовольным выражением лица. Мисс Эббот взглянула на фотографию и, поборов в себе глубокое отчаяние и горькую обиду, села на койку, зажав между коленями свои большие руки. Неслышно текло время. Судно слегка покачивалось на волнах. До мисс Эббот донесся звучный смех миссис Диллинтон-Блик, и ей стало немного легче. Она слышала голоса только что взошедших на борт судна пассажиров, шаги у себя над головой, шум на палубе. Из дальней каюты долетали звуки веселой пирушки и гулкий мужской голос, показавшийся ей знакомым. Скоро мисс Эббот поняла, откуда знает этот голос. Дверь ее каюты была закрыта неплотно, поэтому, когда в коридор вышла подруга миссис Диллинтон-Блик, мисс Эббот слышала их разговор до последнего слова. Миссис Диллинтон-Блик стояла на пороге своей каюты и, заливаясь смехом, говорила: «Ну так иди, что же ты!». Ее подруга, скрипя половицами, скрылась в проходе. Она вернулась в сильном возбуждении. «Дорогая, это на самом деле он! — воскликнула она. — Он ее сбрил. Мне сказал стюард. Это мистер Обин Дейл. Господи, ну и повезло же тебе!»

Раздался очередной взрыв смеха, в промежутках которого миссис Диллинтон-Блик сказала что-то вроде того, что ей просто невтерпеж облачиться в свой купальник от Джолиона. Их дальнейших восклицаний мисс Эббот не слышала — они прикрыли дверь каюты.

«Ну и дуры», — думала она, не испытывая ни малейшего интереса к героям телеэкрана. Она принялась размышлять над тем, стоит ли ей швырнуть за борт фотографию, когда судно выйдет в открытое море. А то может, порвать ее прямо сейчас и швырнуть клочки в мусорную корзину? Или в воду? О, как же она тогда останется одинока! Мисс Эббот забарабанила пальцами с толстыми суставами по костлявым коленям, представив холодную, кишащую мусором с судов воду в гавани.

— О Господи, как же я несчастна! — вырвалось у нее.

В дверь постучал Деннис.

— Телеграмма, мисс Эббот, — пропел он.

— Телеграмма? Мне?

Деннис приоткрыл дверь и вошел в каюту.

Мисс Эббот взяла у него телеграмму и трясущимися пальцами распечатала ее. Листок дрожал у нее в руках.

«Дорогая Эби я так несчастна напиши мне пожалуйста или если еще не поздно позвони Ф».

Деннис все еще стоял на пороге.

— Я могу послать ответ? — прерывающимся от волнения голосом спросила мисс Эббот.

— Ээээ, да-а. Я хочу сказать…

— Или позвонить? Можно позвонить?

— На борту есть телефон, но когда я проходил мимо, там была такая очередь…

— Сколько осталось до отплытия?

— Час, почти целый час, но телефон отключат заранее.

— Это очень важно. Очень, очень срочно, — твердила, как безумная, мисс Эббот.

— Угу-у.

— Постойте. Кажется, я видела телефонную будку на пристани. Возле остановки автобуса.

— Правильно, — кивнул Деннис. — Интересно, как это вы ее заметили?

— Ведь еще есть время сойти на берег, правда?

— Много времени, мисс Эббот. Целая куча.

— Я так и сделаю.

— В столовой кофе и сандвичи.

— Не хочу. Бегу.

— На улице холодно. Бр-рр, настоящая стужа. Вы бы надели пальто, мисс Эббот.

— Обязательно надену. Спасибо.

Она сняла с вешалки пальто, схватила сумку и выскочила из каюты.

— Вперед, потом вниз по трапу и направо! — крикнул ей вдогонку Деннис, а себе под нос добавил: — Не заблудись в тумане.

Мисс Эббот была настолько взволнована, что Деннису даже сделалось интересно. Он вышел на палубу и увидел, что она бежит по причалу навстречу туману. «Бегает, как мужчина, — подумал он. — Ну и чудачка».

*

Мистер и миссис Кадди уютно сидели на своих койках и смотрели друг на друга теми полушутливыми взглядами, которые приберегали для общений наедине. Через отверстие в потолке в каюту проникал горячий воздух, иллюминаторы были плотно закрыты, багаж разложен по полочкам, и супруги Кадди уже чувствовали себя как дома.

— Ну, значит, все в полном порядочке, — сказала миссис Кадди.

— Ты довольна, дорогая?

— Кажется, да. Тут вроде бы чисто.

— У нас свой туалет и душ, — заметил ее супруг, кивая головой в сторону узкой двери.

— Не только у нас. Я бы не стала пользоваться одним душем с кем-то чужим.

— Что ты скажешь насчет всех этих господ? Забавная компания.

— Два католических священника.

— Один. Второй его провожает. Почему ты думаешь, что католические?

— Они похожи на католиков. Разве нет?

Мистер Кадди улыбнулся. У него была странная ехидная улыбочка, слишком уж самодовольная и несколько скабрезная.

— Они такие смешные, — изрек он.

— Похоже, мы попали в высшее общество, — съехидничала миссис Кадди. — Ты видел эти меха?

— А духи? Ну и запах.

— Кажется, мне придется за тобой следить.

— А ты слышала, о чем они говорили?

— Кое-что. Она-то говорит как настоящая леди, да только не то, о чем говорят настоящие леди.

— Ты так думаешь?

— Она охотится за мужчинами.

Улыбка мистера Кадди стала совсем непристойной.

— А ты обратила внимание на цветы? — спросил он у супруги. — Орхидеи. Тридцать шиллингов за штуку.

— Рассказывай сказки!

— Да точно тебе говорю. Замечательные цветы.

В голосе мистера Кадди чувствовались какие-то странные нотки.

— А ты видел, что случилось с той другой дамой, которая читала через плечо у того пожилого типа в автобусе?

— Старые мощи. Тьфу!

— Он читал про эти убийства. Ну, про того, который разбрасывает цветы на груди у своих жертв и поет.

— До или после?

— После. Ужас один, — со смаком сказала миссис Кадди.

Мистер Кадди хмыкнул.

— Когда я вспоминаю про это, у меня мурашки по спине бегают, — размышляла вслух его жена. — Интересно, кто толкает его на такое?

— Женщины.

— Правильно. Давай, сваливай все на женщин. Все вы, мужчины, одинаковые.

— Тогда не спрашивай у меня. А что еще было в той газете?

— Мне было плохо видно. Про убийцу на первой странице. Разумеется, его еще не поймали.

— Жаль, что у нас нет этой газеты. И как это я забыл ее купить?

— Она небось есть в салоне.

— Да ну, вряд ли.

— Этот старый тип оставил ее в автобусе.

— Да что ты говоришь? Жить не могу без вечерних газет. Может, сходить за ней? Автобус отходит в одиннадцать, так что я еще успею.

— Только не задерживайся. Если ты опоздаешь на пароход…

— Дорогая, мы отплываем в полночь, а сейчас всего десять минут одиннадцатого. Вернусь через несколько минут. Думаешь, я позволю тебе остаться наедине с этими соблазнительными моряками?

— Не болтай глупостей!

— Ну, одна нога здесь, другая — там. Я так люблю вечерние газеты!

— Пускай это глупо, но я всегда нервничаю, когда ты уходишь в свою ложу или куда-нибудь еще.

— Глупышка. Я бы взял тебя с собой, но зачем? Знаешь, внизу есть кофе.

— Скорее всего, какой-нибудь суррогат.

— Все равно попробуем, когда я вернусь. Ну, будь умницей.

Мистер Кадди надвинул на нос фетровую шляпу, надел плащ и подпоясался поясом, став чрезвычайно похожим на частного сыщика с киноэкрана, и в таком виде сошел на берег.

Миссис Кадди затихла на своей койке, полная тревоги.

*

Возлюбленная мистера Обина Дейла выглянула через иллюминатор и сказала, едва ворочая языком:

— Дорогуша, там такой жуткий туманище. Очевидно, нам пора сматываться.

— За руль ты сядешь, дорогушенька?

— Ну да.

— Дорогуша будет умницей?

— Мое сокровище, когда я выпью, мне сам черт не страшен. И вообще под градусом я жуть какая смелая.

— Ты моя дорогуша.

— Чтоб доказать тебе, что у меня все в порядке с мозгами, предлагаю смотаться, пока совсем не затуманило. О, я, кажется, разрыдаюсь. Где моя сумочка?

Она открыла сумку. Ей в лицо выскочила игрушечная змея, тайком подложенная ее возлюбленным, любителем всевозможных проказ.

Хоть эта тривиальная шутка никого особенно не развеселила, все-таки она немного смягчила горечь расставания. Наконец они стали прощаться.

— Только потому, что мы прикончили последнюю бутылку, — сказал их ближайший приятель. — Прошу прощения, старина, я совсем готов.

— Поехали же, — сказала их ближайшая приятельница. — Это было потрясающе. Милый Оби, нам пора.

Обин Дейл заявил, что проводит их до машины.

Они сошли всей компанией на берег, громко болтая своими поставленными голосами, и окунулись в туман, который, казалось, стал еще гуще.

Часы показывали пятнадцать минут двенадцатого. Автобус уже ушел, такси ожидало свою пассажирку. Их машина стояла чуть поодаль, у причала. Они немного поболтали возле машины. Приятели уверяли Обина Дейла, что путешествие пойдет ему на пользу, что он замечательно смотрится без его знаменитой бородки, что он переутомился и что без него программа станет ужасно скучной. Наконец они отъехали, махая ему из окон руками и имитируя сиреной «гип-гип-ура».

Обин Дейл помахал им в ответ, засунул руки в карманы своего верблюжьего пальто и побрел назад. Легкий сырой ветер теребил его волосы, за ним плыли клочья тумана. Он подумал, что причал прямо-таки просится на телеэкран. На некоторых судах трубы освещены от самого низа, и эффект, создаваемый их расплывчатыми в тумане огнями, просто потрясающий. Фонари похожи на планеты, висящие в космическом мраке. А воздух наполнен таинственными звуками и запахами. Он представил себя на фоне этого пейзажа, будто бы он ведет отсюда передачу, и даже стал подбирать соответствующие фразы о погоде. Да, он бы очень эффектно смотрелся в рамке этого прохода. Рука его машинально потянулась к голому подбородку, и он вздрогнул. Нет, нужно взять себя в руки. Ведь он предпринял это путешествие с единственной целью — отвлечься от своей работы, вообще не думать о ней. И ни о чем таком, что бы его волновало — даже о своей возлюбленной, хоть она и очаровательная крошка. Да, надо было подарить ей что-нибудь перед отъездом. Но что? Цветы? Нет-нет, только не цветы. С ними связаны такие неприятные ассоциации. Дейла бросало то в жар, то в холод. Он стиснул кулаки и вошел в проход.

*

Двумя минутами позже к докам подъехало такси, в котором прибыл девятый, последний пассажир «Мыса Феревелл». Им был мистер Дональд Макангус, старый холостяк, который дрожал от одной мысли о предстоящем морском путешествии. Туман над причалом становился все гуще и гуще. Да и в Сити он был ужасно густой: такси не раз останавливалось, дважды не туда сворачивало, а когда мистер Макангус уже физически страдал от беспокойства, водитель объявил, что они приехали. Указав на какие-то неясные очертания крыш и стен и на расплывчатые огни впереди, он сказал, что там стоит судно мистера Макангуса. Пусть он ориентируется на эти огни и тогда попадет на судно. Последовали всяческие осложнения, связанные с чаевыми. Сначала мистер Макангус недодал, потом в спешке передал. Водитель встал в позу оскорбленного. Он вручил владельцу его фибровый чемодан, засунул ему под мышки картонный ящик и сверток в оберточной бумаге, и нагруженный до зубов мистер Макангус неуклюже засеменил к пристани, где его в мгновение ока поглотил туман. Такси вернулось в Вест-Энд.

*

Было полдвенадцатого. Такси ожидало свою пассажирку, а офицер полиции Мэйр собрался вступить в разговор с его водителем. На «Мысе Феревелл» был задраен последний люк, грузчики и провожающие покинули судно, капитан Бэннерман, его полновластный хозяин в открытом море, ожидал лоцмана.

Без одной минуты двенадцать взвыла сирена.

Теперь полицейский Мэйр был в телефонной будке. Он разговаривал с Бюро уголовных расследований.

— И еще, сэр, деталь, кроме цветов. В ее правой руке зажат клочок бумаги. Это обрывок посадочного талона, которые выдаются пассажирам с «Мыса Феревелл».

Слушая то, что ему говорят, Мэйр повернул голову и глянул поверх крыш на призрак красной с белой полосой трубы, медленно исчезающей в тумане.

— Боюсь, сэр, я не смогу подняться на борт. Судно уже отчалило.

Глава третья

ОТПЛЫТИЕ

1

Сирена «Мыса Феревелл» на протяжении всей ночи выла каждые две минуты. Те пассажиры, кому все-таки удалось заснуть, и сквозь сон слышали ее вой. Те, кто не спал, по-разному реагировали на эти сигналы. Обин Дейл, например, старался сосчитать секунды между этими завываниями, иной раз успевая досчитать до ста тридцати, а то, умышленно затягивая счет, добирался лишь до ста пятнадцати. Потом он попытался сосчитать свой пульс, но это его возбудило. Пошаливало сердце. Он начал думать о том, о чем ему ни в коем случае нельзя было думать, в основном о своем позорном провале на летней ярмарке в Мелтон-Медбери, который и побудил его предпринять это путешествие, как сказали невропатологи, чтобы развеяться. Он уже выпил порошок снотворного. В два часа еще один. Это подействовало.

*

Мистеру Кадди тоже было не по себе. Он нашел в автобусе номер «Ивнин геральд», оставленный там мистером Мэррименом. Газета была растрепана, но это не помешало ему, устроившись в постели, изучить ее от корки до корки, в особенности смакуя каждое слово сообщения о цветочном убийце. Кое-какие места он зачитывал вслух миссис Кадди, но вскорости ее энергичный храп возвестил о том, что его усилия напрасны. Он бросил газету на пол и стал прислушиваться к завываниям сирены. Его мучил вопрос: а что, если остальные пассажиры будут держать себя высокомерно с ним и миссис Кадди? Потом он думал об орхидеях на груди у миссис Диллинтон-Блик и их великолепной якорной стоянке, постепенно забываясь тяжелым прерывистым сном.

*

В отличие от мистера Кадди, мистер Мэрримен спал крепко. Не исключено, что во сне его преследовал стюард или же та назойливая старая дева, но это было почти что за гранью сознания. Судя по всему, он, как и большинство раздражительных натур, находил в крепком и здоровом сне утешение от всех невзгод.

Окончив молитвы, отец Джордан уже в постели осенил себя благочестивым крестом и тоже забылся сном праведника, который не нарушался до самого утра.

*

Мистеру Дональду Макангусу потребовалось время, чтобы отойти от волнений, связанных с опасением опоздать. Однако он отведал и кофе, и сандвичей и теперь с робким любопытством разглядывал своих попутчиков. Его любопытство было не злорадным, а скорей назойливым, что характерно для уроженцев Южной Шотландии. Подобно тому как неразборчивый филателист собирает для своей коллекции все без исключения марки, так и мистер Макангус собирал все без исключения сведения об окружающих его людях — только для пополнения своей коллекции. Очутившись за одним столиком с супругами Кадди — за пассажирами еще не закрепили их постоянные места, — он выяснил, что они живут в Дульвиче и что у мистера Кадди свое дело. Какое — это ему выяснить не довелось. В свою очередь, он рассказал им о своих неприятностях с таксистом. Расстроенный явным безразличием со стороны миссис Кадди, запутался в местоимениях, смолк и, так и не дождавшись никакого сочувствия, отправился в свою каюту. Там он облачился в ярко-малиновую пижаму и уютно устроился на койке. Его беспорядочные мысли незаметно перешли в сон, спокойствие которого не нарушали даже тревожные завывания сирены.

*

Мисс Эббот вышла из телефонной будки на причале, ничего не замечая перед собой. От нее исходило какое-то сияние, что не ускользнуло от взгляда матроса у трапа. Она тотчас же легла в постель, но, когда судно отчаливало, все еще лежала без сна. Мимо иллюминатора проплывали неясные огни, не спеша стучал пульс машинного отделения. Около часу ночи мисс Эббот забылась сном.

*

Джемайма Кармайкл почти не обращала внимания на попутчиков. Она делала невероятные усилия, чтобы не расплакаться, без устали повторяя мысленно, что в ее положении слезы вовсе не оправданы — ведь сотни помолвок расстраиваются накануне свадьбы, и люди оказываются куда в более плачевном положении, чем она, у которой есть возможность бросить все к чертовой матери и умотать в Южную Африку.

Зачем только она смотрела на собор Святого Павла? Его ни с чем не сравнимая красота всегда будила в ее сердце что-то тревожное, непонятное. Девушка сидела, погрузившись в свои думы, а молодой человек напротив смотрел на нее так, будто сострадает всем ее бедам. Под конец путешествия Джемайме стало и вовсе невмоготу, зато, когда они шли по проходу к судну, ей чуть-чуть полегчало. Было что-то символичное в том, что в ночь ее бегства из Лондона город погрузился в такой густой туман. Она видела перед собой патентованные кожаные туфельки миссис Диллинтон-Блик, весело цокающие высокими каблуками, слышала обрывки разговора супругов Кадди, у себя за спиной чувствовала присутствие того самого молодого человека, который всю дорогу смотрел на нее. Когда они очутились под фонарем, он сказал:

— Разрешите, я помогу донести вам чемодан. — Что и сделал прежде, чем она успела что-либо возразить. — Мои пожитки уже на борту. Когда у меня нет ничего в руках, я кажусь себе каким-то незначительным. Думаю, вам тоже не нравится ощущение собственной незначительности, а?

— Вероятно, — кивнула Джемайма, застигнутая врасплох этим вопросом. — Правда, в данный момент мне как-то все равно.

— Очевидно, вы любите разнообразие в ощущениях.

— Я бы не сказала.

— А может быть, все дело в том, что женщины по своей природе очень уклончивы. Конечно, вы можете подумать, что это во мне говорит мужское тщеславие. И вы, пожалуй, будете правы. Кстати, среди пассажиров — Обин Дейл. Вам известно об этом?

— Что вы говорите? — Голос Джемаймы звучал довольно равнодушно. — Я-то думала, ему скорей по душе роскошный океанский лайнер и избранное общество поклонниц.

— Мне кажется, это лечение отдыхом. Так сказать, желание начисто забыть о существовании телерекламы[12]. Однако держу пари на все что угодно, что не пройдет и нескольких дней, как он по ней затоскует. А я врач, и это мое первое путешествие. Меня зовут Тимоти Мейкпис. А вы либо мисс Кэтрин Эббот, либо мисс Джемайма Кармайкл. Надеюсь, последняя.

— Вы бы оказались в весьма неловком положении, окажись это не так.

— Ну, я поставил на карту все. К тому же я обладаю даром предчувствия. Это ваше первое настоящее путешествие?

— Да.

— Но вы, похоже, не слишком взволнованы по этому поводу. Вон там, впереди, наш корабль. Какая у вас каюта? Это не праздное любопытство — хочу донести ваш чемодан до места.

— Четвертая. Большое спасибо.

— Не стоит.

Доктор Мейкпис вошел в каюту, поставил чемодан и, застенчиво поклонившись, вышел.

«Почему-то мне кажется, что этот человек очень искренен», — без особого интереса подумала Джемайма и тотчас о нем забыла.

Снова ее обступили невзгоды, к которым теперь еще добавилось острое ощущение одиночества. Она сама упросила родителей и друзей не провожать ее, и теперь у нее было такое чувство, будто она рассталась с ними сто лет назад.

Каюта была безликой. Сюда доносились чьи-то голоса, над головой гулко гремели шаги по верхней палубе. Пахло здесь как-то особенно — кораблем. Интересно, выдержит ли она целых пять недель в обществе дамы на высоких каблуках, пожилой пары, говорящей с провинциальным акцентом и несимпатичной старой девы? Джемайма принялась распаковывать багаж. В каюту заглянул Деннис, который произвел на нее отталкивающее впечатление. Ей на глаза попался пакет из роскошного магазина, в котором оказалось изумительное платье и записка от матери. Джемайма присела на койку и расплакалась как ребенок. Потом, уже лежа в постели, она прислушивалась к звукам на судне и в порту. Постепенно каюта обживалась ее мыслями, где-то в глубине души под спудом всех недавних невзгод затеплился слабый огонек надежды. Наконец она так крепко заснула, что не слышала, как отчаливало судно, только сквозь сон ощущала, и то почти подсознательно, тревожные вопли его сирены.

К половине первого все пассажиры были в постели, даже миссис Диллинтон-Блик, предварительно обработавшая лицо и шею новейшими достижениями косметической промышленности.

«Мыс Феревелл» медленно выходил из устья Темзы, увозя на своем борту убийцу.

2

Капитан Джаспер Бэннерман стоял с лоцманом на мостике. Им предстояло стоять на вахте до самого утра. И хотя теперь им в помощь даны радары и локаторы, всматриваясь в непроглядный мрак тумана, оба думали о том же, о чем и их самые далекие предки. На каждом шагу выли сирены, выплывали из мрака знакомые названия: «Доггер», «Темница», «Гебриды», «Пустыня Гудвин», «Скапа Флоу», «Портлендский билль».

— Туманище-то какой, — изрек лоцман. — Проклятая работенка.

В два тридцать на капитанский мостик поднялся офицер связи и протянул капитану две радиограммы.

— Решил вручить их собственноручно, — сказал он. — Зашифрованы и очень срочные.

— Ладно, обождите, — буркнул капитан Бэннерман и направился в каюту. Там он достал код и прочитал оба послания. Потом крикнул: — Спаркс!

Офицер связи вошел с фуражкой под мышкой в капитанскую каюту и прикрыл за собой дверь.

— Черт побери, дело приняло паршивый оборот, — процедил сквозь зубы капитан. Он подошел к иллюминатору, выходящему на правый борт, и перечитал обе радиограммы. Первая была от главного управляющего делами компании «Кейп Лайн»:

«Очень секретно Наилучшие пожелания управляющего тчк уверен проявите должную любезность по отношению старшему офицеру полиции Аллейну который присоединится вам Портсмуте на катере лоцмана тчк будет ехать качестве пассажира тчк пусть займет лоцманскую рубку тчк пожалуйста держите меня лично курсе дел тчк компания рассчитывает на ваше благоразумие и здравый смысл тчк Камерон тчк послание закончено».

Капитан Бэннерман издал неопределенный, но явно недовольный звук и перечитал второе послание.

«Срочно и конфиденциально тчк старший офицер Р Аллейн поднимется на борт Портсмуте лоцманского катера тчк объяснит суть дела сам тчк департамент действует согласия вашей компании тчк С А Мейджорбэнкс помощник комиссара Бюро уголовных расследований Новый Скотленд-Ярд послание окончено».

— Сейчас дам ответ, — буркнул капитан Бэннерман, глядя на своего офицера. — Один на обе. «Инструкции получены и приняты к сведению Бэннерман». Пожалуйста, Спаркс, держите все в секрете.

— Слушаюсь, сэр.

— В строжайшем.

— Понял, сэр.

— Вот и хорошо.

— Благодарю вас, сэр.

Связист ушел. Капитан Бэннерман, справившись наконец с раздражением, поднялся на мостик. Такого тумана моряки давно не помнили, так что остаток ночи внимание капитана было целиком сосредоточено на том, как бы благополучно провести через него судно. Тем не менее он ухитрялся размышлять о пассажирах, которых ему удалось разглядеть со своего мостика. Миссис Диллинтон-Блик произвела на капитана очень даже положительное впечатление, впрочем, все без исключения мужчины признавали ее внешние достоинства. Потрясающая женщина. Он обратил внимание и на Джемайму Кармайкл, которую окрестил «прелестной молодой девушкой» и которая, когда судно войдет в тропики, наверняка вызовет брожение среди его офицеров. Его мысли то и дело возвращались к полученным радиограммам. Черт побери, с какой целью в последний момент на борт придется брать этого самого детектива из Ярда? Безбилетники? Беглый преступник? В чем-то подозревают кого-то из команды? Или же у сыщика неотложное дело в Ляс-Пальмасе? Но если так, мог бы двинуть туда самолетом. Столько неудобств с его размещением — ведь в лоцманской рубке он будет всем мозолить глаза. В четыре утра, когда небо чуть-чуть засерело, у капитана Бэннермана появилось предчувствие, что плавание будет несчастливым.

3

Утром над Английским Каналом все еще клубился туман. На подступах к Портсмуту «Феревелл» вступил в какую-то особенно густую полосу. Все пятеро пассажиров-мужчин, уткнувшись носами в воротники, околачивались на палубе. Обин Дейл вскоре удалился в свои покои, которые состояли из спальни и небольшой гостиной и которые на судне называли «апартаментами». Он пригласил миссис Диллинтон-Блик и Тима Мейкписа зайти к нему и промочить перед ленчем горло. Выход миссис Диллинтон-Блик состоялся в одиннадцать, в половине двенадцатого она, образно выражаясь, не ударив пальца о палец, получила это приглашение. Доктор Мейкпис надеялся, что среди присутствующих будет и Джемайма Кармайкл, но девушка провела все утро на шлюпочной палубе, потом читала, укрывшись от любопытных взоров в надежном, хоть и открытом всем ветрам маленьком убежище в кормовой части судна.

Мистер Макангус несколько раз прошелся взад-вперед по палубе и ретировался в салон, где, окинув рассеянным взглядом книжные полки, уселся в уголок и задремал. Кроме него в салоне была миссис Кадди, которая тоже дремала, ибо, не поверив прогнозу, выпила порошок от морской болезни. Мисс Эббот вышагивала по узкой нижней палубе, выбрав для своей прогулки именно эту часть судна, обычно редко посещаемую пассажирами. В плане, который дали всем, она значилась как палуба для прогулок.

Джемайма первая заметила просвет в погоде. Робкий луч солнца упал на страницу ее книги. Она подняла глаза и увидела, что завеса тумана поредела. В ту же самую минуту «Феревелл» загудел, возвещая полдень. Девушка подошла к левому борту и увидела совсем близко от себя лоцманский катер. Он подошел вплотную к борту судна, с которого была спущена веревочная лестница. На катере стоял высокий мужчина и, задрав голову, смотрел на «Феревелл». Джемайма относилась весьма критически к мужской одежде, однако, окинув рассеянным взглядом незнакомца, одобрила его вкус. Матрос бросил линь и поднял на борт два чемодана. Лоцман сошел на катер, а высокий незнакомец проворно вскарабкался по веревочной лестнице на «Феревелл», где был встречен вахтенным, который проводил его на капитанский мостик.

Он прошел мимо мистера Мэрримена и мистера Кадди. Те на мгновение оторвались от своих детективных романов и почувствовали, что где-то уже видели этого человека, о чем тут же забыли. Они были правы: вчера вечером его до неузнаваемости искаженное фото напечатали в «Ивнин геральд». Незнакомца звали Родерик Аллейн.

4

Капитан Бэннерман засунул руки в карманы своего кителя и уставился на вновь прибывшего пассажира. Аллейн не понравился капитану с первого взгляда, ибо не соответствовал его представлению о сером детективе, к тому же и говорил с чертовски шикарным акцентом, вовсе не подходящим для полицейского, хоть и старшего офицера. Сам Бэннерман с трудом скрывал свой провинциальный выговор.

— Ну, значит, вы тот самый старший офицер полиции Аллейн. Если я все правильно понял, вы должны объяснить мне, в чем дело. Был бы признателен, если бы вы с этим не тянули.

— Очевидно, сэр, вы проклинаете меня с того самого момента, как получили эти радиограммы, — сказал Аллейн.

— Ну, не то чтобы проклинаю…

— Прекрасно понимаю, что причиняю вам огромные неудобства, но единственное объяснение всему этому звучит примерно так: дело не терпит ни малейшего отлагательства.

— Ээ-этоо-о… — капитан Бэннерман нарочито растягивал гласные.

— Это убийство. Многократное убийство.

— Многократное убийство? Позвольте, уж не о том ли субъекте идет речь, который поет и оставляет после себя цветы?

— О нем самом.

— Но, черт побери, какое отношение он имеет к моему судну?

— Есть все основания предполагать, что он на борту вашего судна.

— Нелепица.

— Вы правы. Это на самом деле похоже на нелепицу.

Капитан Бэннерман вынул руки из карманов, подошел к иллюминатору и выглянул наружу. Туман рассеялся, и «Феревелл» теперь шел полным ходом.

— Ну и дела! — воскликнул он каким-то не своим голосом. — Вот какую нынче тебе дают команду. Убийцы!

— Ради бога не думайте, будто это кто-то из команды.

— Со стюардами я уже был в трех плаваньях.

— И не из стюардов. Разве что вашим матросам и стюардам дают посадочные талоны.

— Уж не хотите ли вы сказать, что у меня на борту убийца-пассажир?

— Это больше похоже на истину.

— Минутку. Давайте присядем и выпьем. Я бы сходу усек, будь это один из них.

Аллейн сел, но выпить отказался. Капитану было явно не по себе, и Аллейн был вынужден сказать:

— Но это вовсе не значит, что я собираюсь арестовать вас.

— Ну, вам вряд ли бы это удалось, пока мы в открытом море. Вряд ли.

— К счастью, в данный момент эта проблема перед нами не стоит. Итак, позвольте вас ознакомить вкратце с этим делом, вернее, с его частью, непосредственно связанной с моим пребыванием на вашем судне.

— Как раз этого я от вас и жду.

Капитан Бэннерман сел, сложил на коленях руки и уставился на Аллейна.

— Я думаю, в какой-то мере вы с этим делом уже знакомы, — начал тот, в упор глядя на капитана. — О нем много писали в газетах. За минувшие тридцать дней вплоть до одиннадцати часов прошлого вечера было зарегистрировано два убийства, которые, как мы склонны думать, совершены одним и тем же человеком и которые могут оказаться началом целой серии запрограммированных убийств. В обоих случаях жертвой убийцы была женщина. В обоих случаях они были задушены и у них на груди были разбросаны цветы. Однако я ни в коем случае не стану перегружать вас подробностями. За несколько минут до отплытия вашего судна была обнаружена третья жертва. Ее нашли в темном закутке аллеи, которая ответвляется от главного прохода, соединяющего автостоянку с причалом, где вы стояли на якоре. Ею оказалась девушка из цветочного магазина — она несла корзину цветов для одной вашей пассажирки, миссис Диллинтон-Блик. Ее ожерелье из искусственного жемчуга было разорвано, а на груди, как обычно, разбросаны цветы.

— А пение было?

— Что? Ах да, та самая деталь, со всех сторон обыгрываемая прессой. Его слышали в ночь первого убийства, пятнадцатого числа прошлого месяца. Тогда жертвой, как вы помните, оказалась Берил Коэн, владелица небольшой лавочки на Ворвик-роуд, прирабатывающая на панели. Ее обнаружили в собственной спальне в переулке за Паддингтон-роуд. Верхний жилец показал, что слышал, как где-то около десяти от нее выходил посетитель. По словам свидетеля, он пел.

— Какая мерзость, — не выдержал капитан Бэннерман. — И что же он пел?

— Арию Маргариты с жемчугом из «Фауста» Гуно. Голос — альт.

— У меня баритональный бас, — как бы невзначай ввернул капитан. — Могу петь в ораториях.

— Вторая жертва была всеми уважаемой старой девой по имени Маргарет Слеттерс, — продолжал Аллейн. — Ее нашли задушенной в ночь на двадцать пятое января в Фулхеме. Ночной сторож, дежуривший возле склада поблизости от того места, показал, что слышал, как в предполагаемое экспертами время ее смерти кто-то пел высоким голосом «Жимолость и пчела».

Аллейн замолк. Капитан Бэннерман сверлил его недобрым взглядом.

— Как выяснилось, матрос, стоявший прошлой ночью на вахте у вашего трапа, тоже слышал пение в тумане. Он сказал, что голос был какой-то странный. Разумеется, петь мог какой-нибудь подвыпивший матрос или кто-то еще. Мелодия оказалась ему незнакомой.

— Постойте. Вот вы говорите про прошлый вечер, а откуда вы взяли, что ее задушил…

— В левой руке девушки был зажат обрывок посадочного талона, которым снабжает пассажиров ваша компания. Насколько мне известно, к талону обычно прикалывают билет, и офицер, в чью обязанность входит проверять билеты, посадочные талоны оставляет у пассажиров. Эти талоны в общем-то не нужны, но большинство пассажиров считает их проездными документами и сохраняет. Увы, на том обрывке была лишь часть слова «Феревелл» и дата.

— А фамилия?

— Ее не было.

— Вот видите. Я же сказал, что это нелепица.

Капитан Бэннерман облегченно вздохнул.

— Но это дает основание сделать вывод, что жертва, боровшаяся перед смертью с убийцей, оторвала клочок талона, который был у него в руке. Другая часть либо осталась у него, либо ее унесло ветром.

— Но ведь могло случиться, что убитая схватила эту бумажку, когда ее несло ветром по причалу.

— Могло.

— Что я считаю вероятней всего. Ну, а вторая половина?

— Когда я выезжал утром в Портсмут, вторая половина талона найдена не была.

— Вот видите!

— Но если у ваших пассажиров сохранились посадочные талоны…

— Что это они должны у них сохраниться?

— Если не возражаете, обсудим этот вопрос чуть позже. Итак, группа из Ярда прибыла на место происшествия и произвела свои обычные расследования. Мы связались с представителями вашей компании, которые больше всего на свете опасались того, что ваше судно могут задержать…

— Никогда бы такого не допустил! — вырвалось у капитана.

— Однако мое начальство пришло к выводу, что у нас нет достаточных оснований для того, чтобы задерживать отплытие и производить на судне обыск.

— Этого еще не хватало!

— Следовательно, было решено, что я поплыву с вами, по мере возможности сохраняя все в тайне.

— Ну, а если вы не получите моего согласия? Что тогда?

— Я думаю, вы не станете чинить нам препятствия. Но давайте предположим обратное: вы против каких бы то ни было расследований, я вам подчиняюсь — чего, разумеется, никогда не будет, — еще до того, как мы ступим на сушу, на борту будет труп.

Капитан Бэннерман уперся ладонями в колени и подался вперед, вплотную приблизив к Аллейну свое лицо цвета лежалого кирпича. У него были голубые и очень проницательные глаза — именно такие, какими не без основания наделяют в своем воображении моряков сухопутные люди.

— Вы хотите сказать, что этот парень еще не утихомирился и что он не вытерпит до конца плавания? — Капитан был явно раздражен.

— До сих пор он действовал с интервалами в десять дней, так что вполне может возобновить свою деятельность где-то между Ляс-Пальмасом и Кейптауном.

— Не верю. Не верю, что он на моем судне. Кстати, какой он из себя?

— То же самое я мог бы спросить и у вас.

— Я тут ни при чем.

— Это я к примеру. Закурить можно?

— Пожалуйста.

Капитан полез в карман за портсигаром.

— Свою трубку, если не возражаете. — Аллейн достал трубку и стал набивать ее табаком. — Такие случаи, с нашей точки зрения, самые каверзные. Благодаря кое-каким уловкам мы можем изловить шулера, афериста, вора или обычного убийцу. Те, как правило, ведут себя соответствующим образом и держатся своих. Что касается человека, который никогда в своей жизни не имел дела с полицией и который, возможно, лишь на склоне лет начал сводить счеты с женщинами столь необычным способом … — Аллейн развел руками. — Тут бы очень помог психиатр. Да ведь только он ни за что к нему не обратится. Он единственный в своем роде образец. Только чего? Дурных семейных отношений или деспотичной мамаши? А может, когда-то он получил удар футбольным мячом по голове? Может, над ним измывался школьный учитель? Или всему виной наследственная болезнь? Здесь можно лишь гадать, бесспорным же является то, что он существует. В повседневной жизни это может быть обычный, незаметный человечек, который прожил в полном согласии с законом, скажем, пятьдесят лет, шесть месяцев и один день. На второй день он попирает закон и становится убийцей. Наверное, и раньше в его поведении были какие-то аномалии, которые ему до сих пор удавалось, хоть и с трудом, скрывать. Но вот они вырвались из-под его контроля и сделали его своим рабом. Они понуждают его совершать преступления. Он весь в их власти, он не способен от нее освободиться. Таким образом он становится убийцей.

— Вот тут я с вами целиком и полностью согласен, — оживился капитан Бэннерман. — Считай, в любом из нас вдруг может проснуться такое, чего сроду не ждешь. Тут вы правы. Но только не на моем судне.

Мужчины молча уставились друг на друга. У Аллейна шевельнулось недоброе предчувствие. Уж кто-кто, а он знал, к чему может привести упрямство.

Между тем «Мыс Феревелл» шел полным вперед, держа курс в дальние страны. Спокойное, залитое солнцем море с удовольствием приняло судно в свои объятия. Кильватер уверенно разрезал волны, машины работали ритмично. Англия осталась позади. Впереди был Ляс-Пальмас.

5

— Итак, что вам от меня нужно? — вопрошал капитан Бэннерман. — Одним словом, что я должен делать?

— Сначала я скажу вам, чего вы не должны делать. Вы не должны говорить им, кто я и чем занимаюсь.

— Вот как?

— Понимаю, что должность ответственного за прием и выдачу грузов в наши дни несколько архаична, так что мне она вряд ли подойдет. Может, представите меня как прораба компании, который держит путь в ее дурбанский филиал?

— Нет, для вас это слишком мелко.

— Хотите сказать, не тот возраст?

— Возраст тут ни при чем. И внешность тоже. Кстати, она обманчива.

— Я что-то не совсем…

— И на больного вы тоже не похожи. А то тут у нас в позапрошлое плавание был троюродный брат нашего управляющего. Его лечили от белой горячки, а после прописали плавание. Нет, вы на него не похожи. Если уж на то пошло, вы и на сыщика-то не похожи, — обиженно добавил капитан Бэннерман.

— Боюсь, это не моя вина.

— Вы и смолоду были сыщиком?

— Нет.

— Давайте вот как сделаем. Вы — кузен нашего председателя и едете через Дурбан в Канберру с какой-то там дипломатической миссией или чем-то в этом роде. Этому по крайней мере все поверят.

— Вы думаете?

— Уверен.

— Что ж. Отлично. А кто ваш председатель?

— Сэр Грэм Хармонд.

— Такой маленький толстый заика с поросячьими глазками?

— Да, если вас интересуют такие подробности.

Капитан Бэннерман сверлил Аллейна недобрым взглядом.

— Я с ним знаком. Подойдет.

— Очень рад.

— Свою настоящую фамилию я, пожалуй, сохраню в тайне. Обо мне что-то писали в газетах. Как насчет С. Дж. Родерика?

— Что еще за Родерик?

— Это имя мне дали при крещении, но в прессе оно не упоминалось. Когда приходится жить под чужим именем, скорей реагируешь на то, к какому так или иначе привык. — Он на минуту задумался. — Нет, уж лучше подстрахуемся и назовем меня Бродериком.

— Это ваше фото было во вчерашней «Геральд»?

— Неужели? Черт бы их побрал!

— Минутку.

Капитан направился в свою каюту и вернулся оттуда с тем самым номером газеты, который так заинтриговал мистера Кадди. Он развернул ее на странице, где был помещен снимок пикантной Берил Коэн и старшего офицера Р. Аллейна (в центре).

— Он похож на меня? — поинтересовался Аллейн.

— Ни капельки.

— Слава Богу.

— Такое впечатление, что здесь ваш рот чем-то набит.

— Так оно и было.

— Понимаю, — мрачно буркнул капитан.

— Что ж, рискнем.

— Думаю, вы предпочитаете уединение.

— Напротив. Я намерен как можно больше общаться с пассажирами.

— Почему?

— У вас хорошая память на даты? — неожиданно спросил у капитана Аллейн.

— На даты?

— Могли бы вы представить свое твердое алиби на, ну, скажем, пятнадцатое число прошлого месяца между десятью и одиннадцатью вечера, а также на двадцать пятое между девятью и полуночью? А еще на прошлую ночь, на последние полчаса перед вашим отплытием?

Капитан Бэннерман с шумом вдыхал и выдыхал воздух.

— Не на все три даты, — наконец сказал он.

— Ага, вот так-то.

Капитан снял очки и приблизил в Аллейну свое внезапно побагровевшее лицо.

— Разве я похож на этого вашего секс-монстра? — злобно спросил он.

— А я откуда знаю, на кого он похож? В том-то и беда. Я думал, вы уже поняли, как все сложно. — Поскольку капитану Бэннерману было нечего возразить, Аллейн продолжал: — Постараюсь заставить пассажиров представить алиби на все три случая, и только прошу вас, не истолкуйте все превратно, я почти что убежден, что большинство из них представит куда более надежные алиби, чем, судя по всему, ваше.

— Постойте! Что касается пятнадцатого, то тут я вне всяких подозрений. Мы стояли в Ливерпуле, у меня на судне были гости, которые ушли в два часа ночи.

— Что ж, если это подтвердится, мы, надеюсь, не предъявим вам обвинение в убийстве.

— Однако вы довольно-таки странно говорите с хозяином судна, — буркнул Бэннерман.

— Вовсе нет. Просто я держу свои карты открытыми. Тем более что вам ни к чему посадочный талон.

— Вот именно.

— Я вам очень сочувствую. Постараюсь причинить вам как можно меньше хлопот.

— Держу пари на все, что хотите, что этого субъекта на моей посудине нет.

— У Ярда тоже нет стопроцентной уверенности в том, что он здесь. Иначе мы бы задержали ваше отплытие и попытались арестовать его в порту.

— Это ужасное недоразумение.

— Не исключаю и такую возможность.

— Что ж, попытаемся не ударить в грязь лицом перед тем же Ярдом. — Капитан нехотя встал. — Разумеется, вам хочется познакомиться с будущим жилищем. Так вот, на борту судна есть лоцманская рубка. На мостике. Можем вам ее предложить.

— Прекрасно. А если еще со мной будут обходиться как с обыкновенным пассажиром…

— Предупрежу старшего стюарда.

Капитан сел за свой стол, взял клочок бумажки и нацарапал на ней несколько слов, оглашая написанное вслух:

— «Мистер С. Дж. Бродерик, родственник председателя. Едет в Канберру по делам международного торгового содружества». Идет?

— Разумеется. Ну и, как вы понимаете, все следует сохранять в строжайшей тайне.

— У меня нет ни малейшего желания делать из себя посмешище в глазах офицерского состава, — сказал капитан.

Влетевший через иллюминатор порыв ветра подхватил записку, которую капитан только что нацарапал. Листок перевернулся в воздухе, и Аллейн увидел, что это был посадочный талон на «Мыс Феревелл».

— Я взял его вчера в конторе, — глядя в упор на Аллейна, объяснил капитан. — Кое-что записал для себя. — Он рассмеялся от неловкости. — К тому же он цел.

— Я это заметил.

Беззаботный удар гонга возвестил о первом ленче на борту «Мыса Феревелл», держащего курс на экватор.

Глава четвертая

ГИАЦИНТЫ

1

Проводив Аллейна глазами до самого трапа, Джемайма Кармайкл вернулась в свое маленькое убежище на корме и погрузилась в чтение.

Она все утро пребывала в трансе. Ей ничего не хотелось: ни плакать, ни вспоминать о своей несостоявшейся свадьбе и сопутствующим разрыву сценам, ни даже чувствовать себя несчастной. Казалось, сам факт отъезда, это ночное путешествие по устью Темзы и дальше по Каналу превратили все случившееся с ней в прошлое. Она долго бродила по палубе, наслаждаясь привкусом соли на губах, читала, вслушивалась в похожий на разряды эфира гомон чаек, следила за их таинственными маневрами в тумане. Наконец проглянуло солнце, и девушку сморил сон.

Открыв глаза, она увидела, что неподалеку стоит, облокотившись о перила, доктор Мейкпис. Она почему-то обратила внимание, что у него красивая шея. Доктор что-то насвистывал себе под нос. Джемайма, все еще пребывая в каком-то расслабленном состоянии, смотрела куда-то сквозь него. Вдруг он обернулся и с улыбкой спросил:

— Все в порядке? Никаких признаков морской болезни?

— Нет, только жуткая сонливость.

— Говорят, на некоторых море навевает сон. Вы видели, что лоцман уже сошел со сцены, а его место занял красивый таинственный незнакомец?

— Видела. Может, он опоздал на свой корабль?

— Все может быть. Вы будете у Обина Дейла?

— Чур не я.

— А я надеялся, что увижу вас там. — Он подошел и заглянул в ее книгу. — Поэзия елизаветинских времен? Итак, вам нравятся антологии. Кто же ваш любимый поэт, кроме, разумеется, Барда?[13]

— Наверное, Майкл Дрейтон, если это его «И покуда нет помощи…»

— Я восхищаюсь мелкими вещами Барда. — Он взял книгу и, открыв ее наугад, стал декламировать: — «О, да, о, да, и если дева, Которую предал коварный Купидон…» Вам нравится? Однако ж я делаю именно то, что пообещал себе не делать.

— А именно? — без особого интереса спросила Джемайма.

— Не навязываться вам.

— Какое чопорное выражение.

— Однако ж очень точное.

— Вы разве не идете в эту вашу компанию?

— Да надо бы, — уныло ответил Тимоти. — Признаться, я не сторонник возлияний в середине дня. Плюс к тому не поклонник Обина Дейла.

— Да что вы говорите?

— Я еще не встретил ни одного его поклонника среди мужчин.

— Вероятно, их всех гложет чувство ревности, — сказала Джемайма, как бы размышляя вслух.

— Возможно, вы правы. Что ж, серьезная причина для неприязни. Ведь тот, кто считает ревность недостойным чувством, глубоко заблуждается. Ревность лишь обостряет восприятие жизни.

— Что вы тогда скажете об Отелло?

— То, что ревность до предела обострила его восприятие жизни. Отныне он видел все через призму своего обостренного восприятия.

— Я с вами не согласна.

— Вы просто не даете себе труда задуматься. Поймите, он видел, как этот утонченный венецианец Кассио чудодействовал над рукой его Дездемоны. Он видел его за этим занятием уже после того, как Кассио запятнал свою репутацию. Отелло патологически воспринимал любое проявление любезности к его жене со стороны Кассио.

— Что ж, если вы воспринимаете патологически любое проявление внимания со стороны Обина Дейла к его многочисленным поклонницам, мне вас искренне жаль.

— Один ноль в вашу пользу, красавица. — Тим улыбнулся. — Однако что вы скажете насчет этой дейловской программы «Несите ваши беды»? Другими словами, приходите ко мне все, у кого болит живот, я посажу вас перед моей публикой, и вы почувствуете себя счастливыми. Будь я религиозен, я бы назвал это богохульством.

— Я вовсе не в восхищении от его программ.

— Иной раз он довольно-таки ловко делает из себя осла. Помните этот апофеоз его глупости в Мелтон-Медбери?

— Не знаю толком, что там произошло.

— Ну как же. Он был явно в подпитии. Вместе с леди Агатой Пэнтинг он вел передачу о цветах. Он сказал, что первую премию на конкурсе получил умбиликус глобулар леди Агаты, что значит круглый пуп леди Агаты, вместо агапантус умбеллатус глобосус, — пояснил Тимоти. — Думаю, на него это очень сильно подействовало, как бы там ни было, с тех пор он порой начинал безбожно переставлять звуки. Так могло продолжаться неделями. На днях, прыгая как попрыгунчик вокруг массы гиацинтов, он сказал, что для того, чтобы составить из них букеты, нужно обладать «вонким ткусом».

— Бедняга. Какой позор.

— И вот он сбрил свою сексуальную бородку времен испанских грандов и, видимо, желая развеяться, предпринял морское путешествие. Мне кажется, его здоровье находится в довольно-таки плачевном состоянии.

— И что же с ним?

— Скорей всего, один из видов невроза.

Беспорядочно затрезвонил гонг.

— Господи помилуй! Да ведь это уже к ленчу! — воскликнул Тимоти.

— И что вы скажете в свое оправдание? — поинтересовалась Джемайма.

— Скажу, что меня срочно вызвали к одному из кочегаров. Ну, мне пора. Простите, что заставил вас скучать. Разрешите откланяться, — сказал Тим, имитируя кавалера елизаветинских времен. К своему удивлению и даже некоторому негодованию, Джемайма почувствовала, что она зверски проголодалась.

2

Компания «Кейп» специализировалась на перевозке грузов, и тот факт, что шесть ее судов были снабжены всеми необходимыми удобствами для перевозки пассажиров — девяти человек каждое — ни в коей мере не влиял на основное занятие компании. Для этого потребовалось незначительное переоборудование, старший стюард, стюард, обслуживающий пассажиров, бар и еще один служащий, которого в самый неожиданный момент можно было застать за чисткой кранов в пассажирских каютах. Размещение пассажиров по каютам, их стол, а также досуг — все это входило в многочисленные обязанности капитана.

В целом капитан Бэннерман предпочитал не брать на борт пассажиров, которых считал потенциальными нарушителями спокойствия. Однако же стоило на судне появиться кому-нибудь калибра миссис Диллинтон-Блик, его реакция была такой же, как и реакция девяноста процентов мужчин, которым доводилось с ней встречаться. Он отдал распоряжение, чтобы ее посадили за его столик (к счастью, перед ее фамилией стояло «VIP», что значит «очень важное лицо», так что с этим все было в порядке) и до прибытия Аллейна не без наслаждения думал о предстоящем плавании, надеясь, что оно будет изобиловать приятными интерлюдиями. Капитан Бэннерман считал, что для своего возраста вид у него моложавый.

Обина Дейла он тоже пригласил за свой столик — тот был знаменитостью, капитан же чувствовал, что, сделав миссис Диллинтон-Блик сюрприз в лице звезды первой величины, несколько повысит в ее глазах свои акции. Скрепя сердце он решил, что Аллейн будет довольно-таки впечатляющим дополнением к их столику. Размещение остальных пассажиров он поручил старшему стюарду, который посадил супругов Кадди и мистера Дональда Макангуса за столик первого помощника (он его недолюбливал), Джемайму Кармайкл и доктора Мейкписа ко второму помощнику и офицеру связи (к ним он относился доброжелательно), мисс Эббот, отца Джордана и мистера Мэрримена к главному механику, к которому не испытывал никаких чувств.

Таким образом, первый ленч на борту судна был для пассажиров еще и первой возможностью познакомиться со всем командным составом судна, за исключением тех, кто нес вахту. За длинным столом в углу с глуповатым видом восседало несколько поколений молодых людей. То были механики, электрики и их помощники.

Аллейн прибыл первым из своих товарищей по столику, и капитанский стюард проявил о нем максимум заботы. Супруги Кадди, которые, как правило, ни на шаг не отходили друг от друга, смотрели в его сторону долго и пытливо. Мистер Макангус тоже, только не столь откровенно. В невозмутимых взглядах миссис Кадди, которые она время от времени направляла в сторону объекта своего интереса, сквозило острейшее любопытство. Ее маневры напоминали сигналы, посылаемые с берега маяком и хорошо видимые в море именно благодаря их прерывистости.

Мистер Кадди прятал любопытство за рассеянной улыбкой, а мистер Макангус косил глаза в сторону волнующего его объекта, при этом стараясь не поворачивать головы.

Мисс Эббот удостоила Аллейна одним-единственным внимательным взглядом и больше в его сторону не смотрела. Мистер Мэрримен взъерошил волосы, вытаращил на Аллейна глаза и набросился на меню. Отец Джордан одарил его дружелюбным взглядом и с улыбкой повернулся к своим сотрапезникам.

В эту минуту на сцене появилась миссис Диллинтон-Блик, вся цветущая от косметики, вся пышущая женственностью. За ней шли капитан, Обин Дейл и Тимоти Мейкпис.

Капитан представил Аллейна в качестве «мистера Бродерика, который присоединился к нам только сегодня».

Мужчины обменялись соответствующими для данного случая любезностями. Миссис Диллинтон-Блик, казалось, и так уже распустившая все свои лепестки, позволила распустить еще несколько. «Постойте же, — говорила она всем своим видом. — Вы еще не знаете, что я из себя представляю. О, вы будете от меня в восторге».

Она сосредоточила внимание на Аллейне. Ее глаза сияли, губы блестели, маленькие ладошки, завершавшие по-рубенсовски пышные руки, весело порхали.

— А ведь я вас выследила! — воскликнула она. — Это был такой ужас — вы карабкались на борт. По той страшной лестнице! Скажите, ведь это на самом деле страшно или же я себе просто нафантазировала?

— Это на самом деле страшно, — кивнул Аллейн. — Ничего вы себе не нафантазировали. Я буквально трясся от страха.

Миссис Диллинтон-Блик разразилась каскадом смеха.

— Значит, все так, как я и думала. И у вас хватило смелости? Если бы передо мной стоял выбор: идти на дно или же карабкаться по этой ужасной лестнице, я бы предпочла броситься в пасть акуле. И не смотрите на меня с таким превосходством, — изрекла она, обращаясь к капитану.

Такой он ее себе и представлял: очаровательная женщина, позволяющая в разговоре невинного рода шалости. И хоть на сердце у капитана скребли кошки, он все равно приосанился.

— Мы заставим вас карабкаться по лестнице как заправского матроса, — поддразнил ее капитан. — Когда вы пожелаете сойти на сушу в Ляс-Пальмасе.

Обин Дейл улыбнулся Аллейну, а тот ему подморгнул. Да, конечно же, миссис Диллинтон-Блик ждал грандиозный успех. Трое мужчин, один из которых знаменитость, а два других весьма привлекательны на вид — все трое одаривают ее своим вниманием. Они хотят сказать, что в Ляс-Пальмасе ее, правда, заставят?.. Ну да, так она им и поверила!

Перед глазами Аллейна промелькнул целый ряд образов эпохи рококо.

— Не волнуйтесь, — сказал он, улыбаясь миссис Диллинтон-Блик. — Кажется, мне кто-то говорил, что, если море неспокойно, вниз спускают сетку. Такую, какой пользуются работающие на трапециях циркачи, если у них пошаливают нервишки.

— И вы туда же.

— Однако, уверяю вас, таков обычай. Не правда ли, сэр? — обратился Аллейн к капитану.

— Истинная правда.

— Нет, это неправда! Мистер Дейл, они меня обижают.

— Не волнуйтесь, я с вами, — сказал Дейл. Этой фразой он обычно подбадривал у камеры робких. С миссис Диллинтон-Блик он разговаривал так, будто они давнишние друзья, правда, с той особой почтительностью, которая отличала все его программы и которая вызывала у Аллейна, как и у восьмидесяти процентов телезрителей мужского пола, непреодолимое желание дать ему коленкой под зад. За капитанским столиком то и дело звучал смех. Миссис Кадди так часто и так подолгу смотрела в ту сторону, что один раз даже пронесла мимо рта вилку.

У остальных пассажиров возникло ощущение, будто они не принимают участия в чем-то важном. Две женщины кипели негодованием на миссис Диллинтон-Блик: мисс Эббот за то, что та морочила голову трем мужчинам одновременно, а миссис Кадди за то, что трое мужчин потеряли из-за нее голову. К тому же в улыбке мистера Кадди появилось нечто странное. Джемайма Кармайкл удивилась, как это миссис Диллинтон-Блик может быть столь легкомысленной, но тут же обозвала себя притворщицей. Новый пассажир, призналась она самой себе, принадлежит к разряду мужчин, способных заставить любую девушку городить чепуху. Она почувствовала, что на нее смотрит доктор Мейкпис, и к своему величайшему негодованию покраснела. Остальное время ленча она посвятила вежливой беседе со вторым помощником, который оказался очень застенчивым уэльсцем, и с офицером связи, который всех без исключения дичился, что, говорят, свойственно почти всем людям этой профессии.

После ленча Аллейн направился в свое жилище. Один из иллюминаторов, а также дверь лоцманской рубки выходили на мостик. Отсюда Аллейну был виден нос судна, как стрела нацеленный в пространство, и покрытая серповидными волнами поверхность моря под этой стрелой. При иных обстоятельствах он мог бы получить от путешествия огромное наслаждение. Аллейн распаковал чемоданы, подморгнул фотокарточке жены и спустился вниз, где ознакомился с расположением пассажирских кают. Они были на одном уровне с салоном и располагались по обе стороны коридора, соединяющего правый борт с левым. Сейчас все двери, за исключением одной, в крайнюю с левого борта каюту, были закрыты. Эта крайняя каюта напоминала цветочный магазин. Среди моря цветов стоял Деннис, сосал палец и был явно погружен в какие-то размышления. Аллейн понимал, что Деннис, которого он видел впервые, в дальнейшем может ему очень пригодиться. Он задержался у этой двери.

— Добрый день. Лоцманскую рубку обслуживаете вы?

Разумеется, Деннис уже знал об Аллейне. Он поспешил к двери, приветливо улыбнулся и сказал:

— Вообще-то нет, но буду иметь удовольствие обслуживать вас, мистер Бродерик.

Аллейн дал ему пять фунтов.

— Что вы, сэр, не стоит, — сказал Деннис и положил ассигнацию в карман. Затем сказал, указывая на цветы: — Все никак не могу решить, сэр. Миссис Диллинтон-Блик просила расставить цветы в столовой и в салоне, а я не знаю, какие куда поставить. Такое богатство коричневых тонов. Что вы скажете насчет салона, сэр? Там грязно-розовая обивка.

Аллейн так долго стоял в нерешительности, что Деннис даже хихикнул.

— Вот эти, — наконец указал Аллейн своим длинным пальцем. — Я бы на вашем месте поставил вот эти.

Он повернулся и направился по проходу в салон.

3

Салон совмещал в себе функции бара, курительной комнаты и зала для игры в карты. Здесь же подавали кофе. Пассажиры под действием каких-то удивительных пружин человеческих симпатий и антипатий уже разбились на группки. Мистер Макангус, очутившись за ленчем за одним столиком с супругами Кадди, теперь снова присоединился к ним и, казалось, в их обществе чувствовал себя не очень ловко. Возможно, потому, что миссис Кадди не спускала глаз с его волос, которые, как обратил внимание Аллейн, были какого-то необычного орехово-коричневого цвета и ниспадали чуть ли не до самых плеч единой, неделимой массой. Мистер Макангус достал пачку травяных сигарет и закурил, объяснив при этом, что страдает астмой. Он поведал, что совсем недавно оправился после операции, мистер Кадди отблагодарил его за откровенность тем, что дал детальный отчет о дуоденальной язве, которую у себя подозревал.

Отец Джордан и мистер Мэрримен обнаружили, что оба очень любят читать детективные романы, и теперь улыбались друг другу из-за чашек с кофе. Аллейн подумал о том, что из всех пассажиров у отца Джордана наиболее впечатляющая внешность. Он гадал, что заставило этого человека надеть сутану англо-католического священника? У него было очень умное и живое лицо, пытливый взгляд, крупно очерченный рот, чувственность которого подчеркивала необычайная бледность, присущая людям духовного сана, короткие мускулистые руки и блестящие густые каштановые волосы. Он был куда подвижней своего товарища по столику, чье капризно детское лицо могло быть всего лишь маской, за которой прятался обычный школьный тиран. Обычный ли? Был ли мистер Мэрримен, думал Аллейн, тем уж слишком знакомым всем педантом, который, пытаясь хоть как-то компенсировать скуку обычной школьной рутины, делается эксцентричным? Аллейн упрекнул себя за потворство не относящимся к делу размышлениям и занялся изучением остальных.

Доктор Мейкпис стоял подле Джемаймы Кармайкл с глуповатым видом молодого англичанина, лишь вступающего в пору расцвета. Аллейну бросилась в глаза решительная линия его подбородка, взглянув на его руки, он был поражен длиной пальцев молодого человека.

Мисс Эббот одиноко сидела на угловом диване. Она читала аккуратно обернутую книгу, которую держала в своих мускулистых ручищах. Ее лицо, подумал Аллейн, было бы даже красиво, не напоминай застывшую маску. И еще это выражение… жестокости, что ли, в уголках ее рта.

Что касается Обина Дейла, то тот восседал на высоком табурете возле небольшой стойки бара рядом с миссис Диллинтон-Блик. Последняя, увидев Аллейна, весело ему кивнула. Она явно пеклась о создании своего кружка. Когда Аллейн к ним подошел, Обин Дейл положил свою большую выхоленную руку на маленькую ручку миссис Диллинтон-Блик и разразился слишком уж заразительным смехом.

— Что за очаровательная вы женщина! — воскликнул он по-ребячьи озорно и обратился к Аллейну: — Ну, скажите, разве она не очаровательна?

Аллейн с удовольствием это подтвердил и предложил им выпить.

— Вы предвосхищаете мои слова, старина! — воскликнул Дейл.

— Мне не надо, — запротестовала миссис Диллинтон-Блик. — Я на инквизиторской диете. — Она опустила глаза вниз на свои пышные формы, а потом подняла их на Аллейна. — Господи, неужели вы не видите, что мне никак нельзя.

— И все-таки вы выпьете, — сказал Аллейн, кивая на бокал, наполненный вездесущим Деннисом.

Миссис Диллинтон-Блик, бросив многозначительный взгляд в сторону Дейла, сказала, что, если она прибавит еще хотя бы одну унцию в весе, ей ни за что не влезть в купальник от Джолиона, после чего оба пустились в разговоры о знаменитых дейловских передачах по коммерческому телевидению. Оказалось, когда Дейл был в Америке и вел там устроенную специально в его честь получасовую передачу, его приветствовала целая толпа прелестных манекенщиц в купальниках от Джолиона. Его руки красноречиво описали их формы. Он наклонился к миссис Диллинтон-Блик и зашептал ей что-то на ухо. Аллейн обратил внимание на небольшие припухлости у него под глазами и отвисшую складку кожи под выступающей вперед нижней челюстью, которая была незаметна под бородкой. «Неужели в честь человека с такой наружностью гремят тысячекратные „ура“?» — терялся в догадках Аллейн.

— А вы не забыли про цветы? — спросила миссис Диллинтон-Блик Денниса.

— Как только у меня выдастся свободная минутка, я побегу за ними. — Он заговорщицки улыбнулся Аллейну. — Я их уже отобрал.

Так как разговор Обина Дейла и миссис Диллинтон-Блик принимал все более конфиденциальный характер, Аллейн почувствовал себя свободным. В дальнем углу салона мистер Мэрримен что-то возбужденно доказывал отцу Джордану, который уже начинал проявлять явные признаки беспокойства. Он поймал взгляд Аллейна и вежливо ему кивнул. Миновав супругов Кадди, мистера Макангуса и мисс Эббот, Аллейн направился было в дальний конец салона, где приметил небольшой диван, но отец Джордан нарушил его планы.

— Идите к нам, — пригласил он Аллейна. — Эти кресла куда удобнее, к тому же мы будем рады с вами познакомиться.

— С огромным удовольствием.

Знакомство состоялось. Мистер Мэрримен посмотрел пристально на Аллейна поверх своих очков и сказал:

— Здравствуйте, сэр. — И, помолчав, добавил: — Насколько я понял, вы бежали из нестерпимой ситуации.

— Я? Что-то я не совсем понимаю…

— Вид этого хлыща, распустившего вон там, у стойки, свои сомнительного характера перья, необычайно противен мне и, вне всякого сомнения, непереносим для вас, — сказал он не таким уж и тихим шепотом.

— О, позвольте, позвольте, — запротестовал отец Джордан.

— Ну, вы это слишком, — сказал Аллейн.

— Надеюсь, вам известно, кто он таков?

— Да, да, мы знаем, — заверил его отец Джордан. — Тише, прошу вас.

— А вам не приходилось видеть его еженедельные выставки непристойностей по телевидению? — не унимался мистер Мэрримен.

— Я не из ревностных зрителей.

— Ага! Это только говорит о том, что у вас хороший вкус. Поскольку мне не хватало учебных часов, моим ужасным уделом было сидеть по вторникам каждый божий вечер среди юношей средней прослойки и низкого интеллекта и «созерцать» (мерзкое слово!) фиглярства этого типа. Позвольте, сэр, ознакомить вас с тем, что он там вытворяет. Он рекламирует женские купальные костюмы, а в другой своей программе подстрекает публику нести ему их беды. И, представьте себе, идиотки идут! Представляете? Вот перед вами эта простофиля. Она не в фокусе, так что останется вам неизвестной. Обратившись лицом к несчастной и к вам в одно и то же время, залитый светом, на вершине своего еретического (я умышленно использую это прилагательное, ибо перед нами духовное лицо), я повторяю, еретического превосходства, стоит эта личность, которую вы имеете счастье лицезреть сейчас, только добавьте еще косматую растительность, которая якобы придавала его физиономии какую-то там индивидуальность.

Аллейн смотрел на мистера Мэрримена и думал о том, как много потерял сей господин от того, что по его наружности нельзя сказать, какая злоба кипит у него внутри. Ведь своей внешностью он напоминает всего лишь капризного ребенка.

— А теперь, представьте себе, начинается этот ужасный процесс обсуждения, — сердитым шепотом продолжал мистер Мэрримен. — Подопытный кролик сообщает этому субъекту, а также тысячам телезрителей интимные подробности из ее (это, повторяю, как правило, бывает женщина) личной жизни. Он предлагает свое разрешение проблем, его благодарят, ему аплодируют. Он прихорашивается и приступает к новой жертве. Ну, и что вы думаете обо всем этом? — вопрошал мистер Мэрримен.

— Тут просто нет слов, — сказал Аллейн.

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — взмолился отец Джордан и изобразил комически отчаянную гримасу. — Мистер Мэрримен, вы, помнится, говорили, что убийца, страдающий шизофренией…

— Безусловно, вы слышали о том, как он опозорился в одной из своих последних передач, — бесцеремонно прервал священника мистер Мэрримен. — «Умбиликус Глобулар леди Агаты», — торжественно процитировал он и разразился неприятным смехом.

— Послушайте, я в отпуске, так что мне, честное слово, не хотелось бы взывать к своему авторитету священника. — Прежде чем мистер Мэрримен успел вставить что-нибудь, отец Джордан сказал, слегка повысив голос: — Вернемся, как, кажется, говорил какой-то толстячок из сказки, к нашему предпоследнему разговору. Меня весьма заинтересовало то, что вы мне рассказали о преступниках-одиночках. Какую книгу вы мне посоветовали? Если не ошибаюсь, вы сказали, что ее автор — американский психиатр, да?

— Я не помню, — закапризничал мистер Мэрримен.

— Случайно не «Выставка насилия» Фридерика Уэртама? — подсказал Аллейн.

— О, так вы тоже знаток этого дела. — Отец Джордан повернулся к Аллейну с явным облегчением. — И, надо сказать, знаток образованный.

— Нет, я всего-навсего любитель. Кстати, почему всех так интересует насилие? — Он взглянул на отца Джордана. — Что вы думаете по этому поводу, сэр?

Отец Джордан пребывал в нерешительности, его опередил мистер Мэрримен.

— Убежден, что перед людьми стоит выбор: либо читать об убийствах, либо совершать их самим, — сказал он.

— Спасительная раковина?

— Мимикрия. Так называемое антисоциальное побуждение находит себе прибежище в социально допустимом русле. Мы совершаем наши преступления, находясь от них на безопасном расстоянии. Все мы в душе дикари. — Мистер Мэрримен беззаботно сложил на животе руки. Казалось, к нему снова вернулось хорошее настроение.

— Вы согласны с этим? — спросил Аллейн у отца Джордана.

— Мне кажется, мистер Мэрримен имеет в виду так называемый первородный грех. Если это так, я с ним полностью согласен.

Внезапно над маленьким обществом нависло молчание, так что реплика Аллейна была похожа на брошенный в лужу камень.

— Возьмем в качестве примера хотя бы этого душегуба, что ли, который, как пишут в газетах, сопровождает убийство розами. Как вы думаете, что за всем этим кроется?

Молчание продолжалось секунд пять.

— Не розами — гиацинтами, — поправила Аллейна мисс Эббот. — Цветами, которые имеют несколько разновидностей. — Она подняла голову от книги и устремила взгляд на миссис Диллинтон-Блик. — Тепличными цветами. Ведь дело было зимой. Правда, в первый раз, по-моему, это были подснежники.

— А во второй — гиацинты, — подхватил мистер Мэрримен.

Обин Дейл кашлянул.

— Ну, теперь я вспомнил! — воскликнул Аллейн. — Конечно же, это были гиацинты.

— Ужасно, ужасно, — со смаком твердила миссис Кадди.

— Кошмарно просто, — кивал головой ее супруг. — Подумать только — гиацинты!

— Бедняжки! — вырвалось у мистера Макангуса.

— По-моему, я что-то слышал об этих цветах по телевизору, — сказал мистер Мэрримен с наигранной наивностью собирающегося напроказничать ребенка. — Что-то очень забавное. Вы не помните, что это такое было?

Все упорно старались не смотреть в сторону Обина Дейла, даже отец Джордан не нашелся что сказать.

В эту самую секунду в салон ввалился Деннис с огромной корзиной цветов, которую он взгромоздил на столик в центре.

— Гиацинты! — вырвалось у миссис Кадди. — Ну и совпадение!

4

Цветы — это один из тех даров природы, который либо доставляет нам удовольствие, либо вызывает у нас аллергию. Гиацинты покачивались над своим мшистым ложем и слегка подрагивали, источая неуместную в данной ситуации хрупкость и изнеженность и наполняя комнату ароматом, вызывающим в памяти роскошные магазины, рестораны, красивых женщин.

Деннис отошел на шаг полюбоваться цветами.

— Спасибо, Деннис, — сказала миссис Диллинтон-Блик.

— Не стоит, мадам. Ах, ну разве они не великолепны?

Он зашел за стойку бара. Пассажиры не спускали глаз с цветов, которые постепенно наполнили все помещение своим сладковатым благоуханием.

— У меня в каюте не хватает места для цветов, — поспешила объяснить миссис Диллинтон-Блик. — Поэтому я решила, что мы будем любоваться ими все вместе.

— Какой очаровательный жест, — сказал Аллейн.

Мужчины поддержали его глухим бормотанием.

— Они восхитительны! — воскликнула Джемайма. — Огромное вам спасибо.

— У вас очаровательные манеры, бабуся, — едва слышно пробормотал Тим Мейкпис.

— Надеюсь, их аромат никому не покажется чересчур сильным, — сказала миссис Диллинтон-Блик. — Что касается меня, то я просто в нем купаюсь. — Она повернула голову к Обину Дейлу.

— Само собой разумеется. Ведь вы — экзотическая женщина, — промурлыкал он.

Мистер Мэрримен хмыкнул.

— Боюсь, мы испортим вам удовольствие, — громко сказала миссис Кадди. — Мистер Кадди не может находиться в комнате, где стоят цветы с тяжелым запахом. У него на них аллергия.

— Какая жалость! — воскликнула миссис Диллинтон-Блик. — Тогда пускай их унесут. — Она беспомощно замахала руками.

— Это вовсе ни к чему, — возразила миссис Кадди. — Мы никому не станем мешать. Мы еще раньше решили прогуляться по палубе. Ведь правда, дорогой?

— Так вы, мистер Кадди, страдаете сенной лихорадкой? — спросил Аллейн.

— Это не то чтобы сенная лихорадка, — ответила за мужа миссис Кадди. — Правда, дорогой? Просто у него начинается недомогание.

— Иной раз это доставляет некоторые неудобства.

— В особенности, должно быть, на свадьбах и на похоронах.

— Знаете, в нашу серебряную свадьбу один из джентльменов из ложи мистера Кадди преподнес нам огромный букет самых разных тепличных цветов. Мой муж, разумеется, был вынужден сказать, что очень польщен, но ему все время было не по себе. Когда все разошлись, он сказал: «Прости, мамочка, но или я, или этот букет». Мы живем напротив больницы, так что он взял и отнес их туда, а после ему пришлось погулять, чтобы проветрить голову. Правда, дорогой?

— Ваша серебряная свадьба, говорите? — Аллейн улыбнулся миссис Кадди. — Не хотите ли вы нам сказать, что уже живете вместе двадцать пять лет?

— Двадцать пять лет и одиннадцать дней. Правда, дорогой?

— Правда, дорогая.

— Глядите, он меняется в лице! — победоносно воскликнула миссис Кадди, указывая пальцем на мужа. — Пошли, дорогой. Ножками, ножками.

Казалось, мистер Кадди не в состоянии оторвать взгляд от миссис Диллинтон-Блик.

— Я не нахожу запах слишком тяжелым, — возразил он жене. — Он меня не раздражает.

— Ты всегда так говоришь, — спокойно, но с угрозой в голосе сказала миссис Кадди. — Ну-ка, дружок, пойдем подышим свежим воздухом.

Она взяла мужа за руку и потащила к стеклянным дверям. В душное помещение ворвался холодный соленый воздух, шум моря и стук машин. Супруги Кадди вышли. Когда мистер Кадди закрывал за собой дверь, он буквально влип в стекло, не в силах уйти. Жена его с трудом оттащила. Когда они шли по палубе, ветер шевелил их седые волосы.

— Они замерзнут! — воскликнула Джемайма. — Ведь они без пальто.

— Господи, все из-за меня, — сетовала миссис Диллинтон-Блик. Мужчины бормотали ей в ответ какие-то утешения.

Мистер Макангус выглянул в коридор.

— Все в порядке, — доложил он. — Они, кажется, пошли к себе в каюту. — Он робко понюхал цветы, улыбнулся своей извиняющейся улыбкой, неуклюже подался в сторону миссис Диллинтон-Блик, потом снова назад. — Думаю, вы всем нам доставили огромное удовольствие, — наконец нашелся он и направился на палубу, на ходу надевая шляпу.

— Бедняга красит волосы, — как ни в чем не бывало отметил мистер Мэрримен.

— Перестаньте же! — воскликнул отец Джордан и посмотрел в сторону Аллейна. — Что за странное наблюдение.

— Вы настоящий проказник. — Миссис Диллинтон-Блик шутливо погрозила пальчиком мистеру Мэрримену. — Ведь правда он проказник? — обратилась она к Обину Дейлу.

— Честно говоря, я считаю, что если он и красит волосы, то это его личное дело. — Обин Дейл обворожительно улыбнулся мистеру Мэрримену. — Верно?

— Полностью с вами согласен, — ответил тот, гримасничая как обезьяна. — Приношу свои извинения. Я вообще питаю отвращение к публичному обсуждению личных слабостей.

Дейл побелел как мел, но промолчал.

— Давайте лучше поговорим о цветах, — с сияющей улыбкой предложил мистер Мэрримен и обвел взглядом всех присутствующих.

Миссис Диллинтон-Блик тотчас уцепилась за эту тему. Неожиданно ее поддержала мисс Эббот. Обе оказались опытными садовницами. Дейл слушал их с застывшей улыбкой. Аллейн видел, что он заказал себе вторую порцию бренди.

— Наверное, у каждого из нас есть свой любимый цветок, — как бы невзначай заметил Аллейн.

— Еще бы! — весело воскликнула миссис Диллинтон-Блик и села так, чтобы ей был виден Аллейн. — Я, к примеру, больше всего люблю магнолии.

— А вы? — спросил Тим Джемайму.

— К сожалению, всего лишь розы.

— Лилии, — улыбнулся отец Джордан. — Что тоже весьма тривиально.

— Пасха? — отрывисто спросила мисс Эббот.

— Вы угадали.

— А как насчет вас? — спросил Аллейн у Тима.

— Хмель, — весело ответил тот.

Аллейн усмехнулся:

— Это все связано с нашими ассоциациями. Я, например, больше всего люблю сирень, что уносит меня в детство. Но если бы вас тошнило от пива, или моя няня, которую я не выносил, прикалывала бы к своей нанковой груди веточку сирени, или для отца Джордана лилии ассоциировали со смертью, каждый из нас ненавидел бы один вид и запах всех этих благородных цветов.

Мистер Мэрримен сочувственно посмотрел на Аллейна.

— Не совсем удачное толкование весьма примитивной теории, но, как мне кажется, возразить нечего.

Аллейн отвесил ему поклон:

— А вы, сэр, имеете какие-либо пристрастия?

— Нет, нет. И вообще должен вам сознаться, эта тема меня не трогает.

— Я считаю, это просто божественная тема! — воскликнула миссис Диллинтон-Блик. — Обожаю узнавать о людях и их пристрастиях. — Она повернулась к Обину Дейлу, на губах которого тотчас же заиграла его обычная улыбочка. — Скажите мне, какие цветы вы любите, и я вам скажу, каких вы любите женщин. Только честно. Итак: ваш любимый цветок? Что, мне самой угадать?

— Агапантус? — громко спросил мистер Мэрримен.

Дейл со стуком поставил свой бокал на стойку и выскочил вон.

— Послушайте, мистер Мэрримен!

Отец Джордан от негодования даже вскочил на ноги.

Мистер Мэрримен широко раскрыл глаза и изобразил полную невинность.

— В чем дело? — спросил он.

— Вы отлично понимаете, в чем дело. Вы очень язвительный человек, и хоть это не мое дело, считаю своим долгом сказать вам об этом.

Казалось, это публичное обвинение не только не смутило мистера Мэрримена, а, напротив, лишь доставило ему огромное удовольствие. Он хлопнул в ладоши, уронил руки на колени и засмеялся злым смехом гнома.

— Если вы последуете моему совету, то сейчас же попросите у мистера Дейла прошения, — сказал отец Джордан.

Мистер Мэрримен встал, поклонился и напыщенно произнес:

— Разрешите откланяться, ибо я должен сейчас же погрузиться в свой послеобеденный сон.

Он направился к двери, задержавшись на полпути рассмотреть жемчужное ожерелье на шее у миссис Диллинтон-Блик.

— Ради Бога, скажите мне, что все это значит? — спросила она, когда мистер Мэрримен вышел. — Что произошло? Что с Обином Дейлом? Почему агапантус?

— Разве вы не знаете о круглом пупе леди Агаты и тонком вкусе? — поинтересовался Тим Мейкпис и рассказал о несчастьях Обина Дейла.

— Как ужасно! — воскликнула миссис Диллинтон-Блик, смеясь до слез. — Как трагически ужасно! Какой же мистер Мэрримен проказник!

— Он ведет себя очень недостойно, — заметила Джемайма. — Вы видели, как болезненно прореагировал на его замечание Обин Дейл? И что это вселилось в нашего мистера Добрячка?

— Школьные учителя на склоне лет часто становятся раздражительными, — заметила мисс Эббот, не отрывая глаз от своей книги. — Это вполне закономерно. — Она так долго не вступала в разговор, что о ней уже забыли. — Верно, святой отец? — обратилась она к священнику.

— Вы, вероятно, правы. Но это его ни в коей степени не оправдывает.

— Наверное, будет лучше, если я выброшу свои прекрасные гиацинты за борт, — захныкала миссис Диллинтон-Блик. — Как вы думаете, а? — обратилась она к отцу Джордану. — Ведь они подействовали не только на бедного мистера Дейла.

— У мистера Кадди от одного их вида закружилась голова, — сказала Джемайма.

— У мистера Кадди в самом деле закружилась голова, но только, мне кажется, не от гиацинтов, — заметила мисс Эббот и в упор посмотрела на миссис Диллинтон-Блик.

— О Господи! — воскликнула та и расхохоталась.

— Ладно, пойду посмотрю, что творится на палубе, — сказал отец Джордан с видом человека, не желающего видеть у себя под носом слона.

Миссис Диллинтон-Блик стояла между ним и стеклянными дверями на палубу. Она улыбалась ему своей лучезарной улыбкой. На какое-то мгновение отец Джордан застыл на месте — Аллейн видел его лишь со спины. Миссис Диллинтон-Блик сделала шаг в сторону, и священник вышел.

— Дорогая, я раскусила этого человека! — воскликнула миссис Диллинтон-Блик, обращаясь к Джемайме. — Он в прошлом повеса.

Со стороны коридора в салон вошел мистер Макангус в шляпе. Он застенчиво улыбался собравшимся.

— Ну как, все на своих местах? — сказал он, повинуясь необходимости хоть что-то сказать.

— Как птички в своих гнездышках, — отозвался Аллейн.

— Ну разве не радостно сознавать, что день ото дня становится все теплее и теплее? — заметил мистер Макангус, ободренный этим ласковым ответом.

— Очень радостно.

Мистер Макангус делал замысловатые па перед корзиной с гиацинтами.

— Какие опьяняющие, — сказал он. — Это мои любимые цветы.

— Да что вы говорите? — воскликнула миссис Диллинтон-Блик. — Тогда, прошу вас, возьмите их себе. Деннис отнесет их в вашу каюту. Мистер Макангус, будет просто прелестно, если вы их возьмете.

Он смотрел на нее в восхищении и недоумении.

— Я? Но почему? Простите, это слишком любезно с вашей стороны. Я не могу поверить, что вы это всерьез.

— Но ведь я говорю абсолютно серьезно. Пожалуйста, возьмите их.

— Я… я просто не нахожу слов благодарности, — мямлил мистер Макангус. — Я… о да, я так польщен. — Он хихикнул и дернул головой. — А вы знаете, это впервые в жизни мне дарит цветы дама, причем по собственному желанию. К тому же мои любимые. Спасибо. Огромное вам спасибо.

Аллейн почувствовал, что миссис Диллинтон-Блик тронули его слова. Она искренне улыбнулась ему, а Джемайма весело рассмеялась.

— Я сам их донесу, — заявил мистер Макангус. — Я поставлю их на свой столик, и они будут отражаться в зеркале.

— Счастливчик! — сказал Аллейн.

— Да-да, вы правы. Так мне на самом деле можно их взять? — Миссис Диллинтон-Блик ободряюще кивнула головой. Мистер Макангус приблизился к столу и схватил своими красными ручищами корзинку с цветами. Аллейн отметил, что он очень тощ и гораздо старше, чем это можно сказать по его странным, орехового цвета волосам.

— Позвольте вам помочь, — вызвался Аллейн.

— Нет-нет, я ведь очень сильный. Жилистый.

Он поднял корзинку и, шатаясь от тяжести, направился на полусогнутых ногах к двери. Дойдя до нее, обернулся: чучело в фетровой шляпе, которая упала ему на самый нос, отделенный от всего мира колышущимся морем гиацинтов.

— Я тоже придумаю вам подарок, — пообещал он миссис Диллинтон-Блик. — После Ляс-Пальмаса. Ведь я должен вас отдарить.

Он вышел вон нетвердой походкой.

— Я бы посоветовала ему красить волосы анилиновой краской, — сказала миссис Диллинтон-Блик. — Он такой душка.

— Однако давайте подождем, чем он вас отдарит, — раздался откуда-то из-за обложки книги отнюдь не музыкальный голос мисс Эббот. — После Ляс-Пальмаса.

Глава пятая

ДО ЛЯС-ПАЛЬМАСА

1

Аллейн сидел в лоцманской рубке, задумчиво уставившись на папку с этим новым делом. Капитан Бэннерман расхаживал по мостику, через равные промежутки времени проходя мимо иллюминатора Аллейна. Предсказания мистера Макангуса сбывались — с каждым днем становилось все теплей и теплей. Через двое суток «Мысу Феревелл» предстояла встреча с Ляс-Пальмасом. Судно слегка покачивало, пассажиров мучила зевота, некоторые буквально валились с ног от сонливости, что, вероятно, спасало их от морской болезни.

«15 января, Хоп-лейн, Паддингтон, — читал Аллейн. — Берил Коэн. Еврейка. Торговала мелочами в собственной лавке, подрабатывала на панели. Яркая, красивая. Около 26-ти. Рост 5 футов 6 дюймов. Полная. Рыжие (крашеные) волосы. Черная юбка, красная шерстяная кофта, искусственные бусы (зеленое стекло). Обнаружена 16 января в 10 часов 5 минут утра соседом. Установлено, что смерть наступила между 10 и 11 вечера предыдущего дня. Найдена на полу лицом вверх. Ожерелье разорвано. На лице и груди цветы (подснежники). Причина смерти: удушена с помощью рук, но, судя по всему, сперва в ход было пущено ожерелье. Сосед утверждает, что слышал, как около 10.45 вечера от нее выходил посетитель. Пение. Ария Маргариты с жемчугом из „Фауста“ Гуно. Пел высокий мужской голос».

Далее следовало детальное описание комнаты пострадавшей, которое Аллейн опустил.

«25 января. Переулок от Ледисмит-крещент, Фулхем. Маргарет Слеттерс. Стокхаус-стрит, 36-а, Фулхем, Лондон. Цветочница. Порядочного поведения. Спокойная. 37 лет. 5 футов, 8 дюймов. Худощавая. Некрасивая. Темно-каштановые волосы. Нездоровый цвет лица. Коричневое платье, искусственный жемчуг, вставные зубы. Коричневый берет, перчатки и туфли. Возвращалась домой из церкви Святого Барнабаса. Обнаружена в 11.55 вечера Стэнли Уолкером, шофером. Установлено, что смерть наступила между 9 и 12 вечера. Найдена у порога пустого гаража. Лицом вверх. Удушена с помощью рук. На лице и груди цветы (гиацинты). В последний раз живой ее видели без цветов. Альфред Бейтс, ночной сторож склада по соседству, говорит, что слышал, как примерно в 11.45 высокий мужской голос пел „Жимолость и пчела“».

Аллейн вздохнул и поднял голову. Мимо иллюминатора подпрыгивающей походкой прошел капитан Бэннерман. Судно подбрасывало вверх-вниз. Горизонт кривился, поднимался, снова падал.

«1 февраля. Проход между складами. Причал компании „Кейп“, 2, Ройэл-Альберт-Докс. Корали Краус. Стип-лейн, 16, Хэмпстед. Продавщица в „Зеленом овале“. Найтсбридж, 18. Натурализованная австрийка. Подвижная. Хорошего поведения. 5 футов, 4 и 3/4 дюйма. Светлые волосы. Бледное лицо. Черное платье, перчатки и туфли. Без головного убора. Искусственные украшения из розовых камней (серьги, браслет, ожерелье, брошь). Несла корзину гиацинтов миссис Диллинтон-Блик, пассажирке „Мыса Феревелл“. Обнаружена в 11.48 вечера офицером полиции Мартином Мэйром. Тело теплое. Установлено, что смерть наступила между 11.15 и 11.48 вечера. Найдена лицом вверх. Порван чулок. Ожерелье разорвано. Мочки ушей тоже. Удушена с помощью рук. В правой руке обрывок посадочного талона с „Мыса Феревелл“. На лице и груди цветы (гиацинты). Матрос (вахтенный у трапа „Мыса Феревелл“) слышал пение. Высокий мужской голос. По показаниям вышеназванного матроса, все пассажиры (мужчины), за исключением мистера Макангуса, который прибыл на судно последним, сходили на берег».

Аллейн тряхнул головой, придвинул наполовину исписанный лист и, задумавшись на минуту, принялся дописывать письмо жене.

«…Итак, вместо того чтобы пережевывать эти отвратительные, приводящие в ярость скудные сведения, предлагаю их тебе, моя дорогая, вместе с описанием дальнейших событий, которые, как говорит любящий выражаться цветисто Фокс, будут обрастать наподобие снежного кома. Вот они, перед тобой. Ты впервые в жизни будешь иметь удовольствие (да поможет тебе сам Бог) идти прямо по горячим следам. В первую очередь, мне кажется, следует установить: что общего у этих трех несчастных женщин? Ответ напрашивается сам собой: абсолютно ничего, если не принимать во внимание тот факт, что все трое, впрочем как и девяносто процентов женщин, носили искусственные украшения. Что же касается их физических особенностей, национальности или же норм поведения, трудно найти три другие более ярко выраженные антиподы. Однако все три погибли при одних и тех же обстоятельствах: всех трех нашли с разорванными ожерельями и этой ужасной данью из цветов на груди. Постой-ка, я, кажется, обнаружил еще одно сходство, которое не сразу бросается в глаза. Интересно, а ты его заметила?..

Что касается обрывка посадочного талона, зажатого в правой руке мисс Краус, то это единственное обстоятельство, оправдывающее мое приятное морское путешествие. Если же бумажка летела по причалу, а девушка всего-навсего схватила ее в предсмертной агонии, то вот тебе еще один пример того, когда государственные деньги швыряют на ветер. По моей просьбе капитан заставил стюарда (чудаковатый малый по имени Деннис) собрать посадочные талоны, будто бы это входит в обычную процедуру. Вот тебе результат:

Миссис Диллинтон-Блик: талон потеряла.

Мистер и миссис Кадди: один талон на двоих. Вписано две фамилии, но не исключено, что он мог подставить „мистер“, когда обнаружили пропажу своего. Места для этого достаточно. Проверить можно будет лишь в конторе.

Мистер Мэрримен: утверждает, что талон был у него в кармане пальто и обвиняет стюарда в том, что тот его вытащил (!).

Отец Джордан: выкинул талон за борт.

Мистер Макангус: не может найти талона, но утверждает, что никак не мог его потерять. Напрасные поиски.

Доктор Мейкпис: талона не получал.

Обин Дейл: считает, что талон взяла его возлюбленная. Зачем — не знает.

Мисс Эббот: выкинула свой талон в мусорную корзину (не найден).

Мисс Кармайкл: талон у нее.

Итак, как видишь, особых сдвигов нет. Разорванного посадочного талона не обнаружено.

Я уже рассказывал тебе о переполохе, который сопутствовал появлению в салоне гиацинтов миссис Диллинтон-Блик. Поразительная реакция со стороны Дейла и Кадди. Жаль, что отреагировали сразу двое. Причуду Дейла можно объяснить его недавним провалом на телевидении. Обрати внимание на дату серебряной свадьбы супругов Кадди. На верном ли я пути? Между прочим, дорогая Трой, я тебя люблю…

Как ты знаешь, в открытом море отношения между людьми развиваются стремительно. Пассажиры довольно-таки быстро сходятся между собой, и частенько между ними завязываются интимные отношения. Как правило, люди теряют привычное чувство ответственности и, подобно их судну, как бы подвешены между двумя мирами, в силу чего легко поддаются увлечениям. Мистер Кадди, например, поддался чарам миссис Диллинтон-Блик, то же самое случилось и с мистером Макангусом, только с той разницей, что чувства последнего выражаются довольно-таки странно. Капитан принадлежит к хорошо известной категории „морской волк среднего возраста“. У него, между прочим, высокое кровяное давление. Скорей всего, запьет, когда войдем в тропики. Влюбчив. (Помнишь свою возрастную теорию, касающуюся мужчин?) Тоже подвержен влиянию чар миссис Диллинтон-Блик. Мейкпис увлечен Джемаймой Кармайкл, впрочем, как и весь младший командный состав судна. Она чудесный ребенок. Держится независимо. Д-Б весьма лакомый кусочек, что прекрасно сознает. Миссис Кадди — сложное переплетение всевозможных низменных чувств. Мисс Эббот уж слишком непохожа на женщину, которая могла бы стать жертвой даже самого что ни на есть отъявленного секс-монстра. Но, по-моему, не стоит судить поверхностно. Ты знаешь, она бреется.

Далее идут мужчины. Я уже много порассказал тебе о нашем мистере Мэрримене, так что ты представляешь, что это за фрукт. Как педагог, он уже вышел в отставку, однако свою педагогическую оригинальность сохранил, и она проскальзывает во всем, начиная от „нет“ на все случаи жизни и кончая аксиомами собственного изготовления, которые отнюдь не всегда применимы к данной ситуации. Он презирает полицейских, постоянно прячется за свою резкость и, держу пари, до конца путешествия учинит настоящий скандал.

Обин Дейл: что касается его образования, то тут все покрыто мраком. Ясно, что не принадлежит к высшим кругам общества. Ведет себя так же, как и перед камерой, и подчас кажется, будто у него два измерения. Строит из себя свойского парня, пьет раза в три больше, чем ему можно. Что ж, может, он и в самом деле свойский парень. Питает пристрастие к детским проказам и совсем недавно приобрел себе врага на всю жизнь в лице мистера Мэрримена, заставив стюарда подать ему за завтраком яичницу из пластика.

Джордан: представитель британской католической церкви. В обычном путешествии мог бы составить мне приятную компанию. Из всех мужчин на судне кажется мне наиболее интересным, но всегда ловлю себя на мысли: каково тому же регулировщику Фейту, когда дорогу переходит интеллигентный служитель церкви? Могу поклясться, что в этом священнике есть что-то от неосторожного пешехода.

Кадди: методистская школа. Торговец мануфактурой. Не слишком приятен. Любопытен до неприличия. Тщеславен. Весьма злобен. Мог бы заинтересовать психиатра.

Мейкпис: Фелстед, Нью-Колледж и больница Святого Томаса. Он и есть психиатр. Принадлежит к ортодоксальной группе Британской медицинской ассоциации. Тоже из средней прослойки общества. Хочет специализироваться на судебной психиатрии. Производит впечатление умного малого.

Макангус: Шотландская высшая школа. Филателист. Добродушный евнух (конечно, не в прямом смысле этого слова). Слишком уж покладист. Но, разумеется, никто не знает, что кроется за его покладистостью. Тоже очень тщеславен. Способен волноваться по пустякам. Как ты уже поняла, красит волосы.

Итак, любимая, теперь ты в курсе дела. В вечер накануне Ляс-Пальмаса я с молчаливого согласия капитана, который потворствует мне лишь потому, что надеется втайне на мое полное фиаско, устраиваю небольшую вечеринку. Ты только что прочитала характеристики всех моих гостей. Моя затея с вечеринкой всего лишь эксперимент, который может обернуться скучнейшей неудачей, но, черт возьми, что еще мне остается делать? Мне были даны указания не прибегать к крайним мерам, не называть своего настоящего имени и не вести расследования в обычном смысле этого слова, а двигаться осторожно, на ощупь, стараясь исподволь выяснить, есть ли среди пассажиров такие, у кого нет алиби для одного из трех роковых чисел. Еще мне приказано предотвратить очередное убийство, не вызывая вражды со стороны Хозяина, который от одного предположения о том, что этот наш субчик находится на его судне, багровеет от недоверия и злобы. Пожалуй что миссис Д-Б и мисс Кармайкл наиболее подходящие кандидатки в его жертвы, а там — кто его знает. Быть может, и в миссис Кадди есть изюминка, которую мне не удалось разглядеть. Что же касается мисс Эббот, то тут я, кажется, не ошибусь, если скажу, что ее шансы стать жертвой равны нулю. Однако может случиться так, что, когда мы войдем в зону тропиков, у меня тоже появятся шансы стать жертвой (разумеется, не в прямом смысле, так что успокойся), — представь меня, нарушающего покой какой-то милой парочки, расположившейся в уединенном уголке на шлюпочной палубе. И все равно женщин придется оберегать. В Ляс-Пальмасе меня должны ожидать новые сведения из штаба о результатах расследования, произведенного Фоксом в родных краях. Будем надеяться, что они прольют хоть капельку света. В настоящее же время все пребывает в полнейшем мраке и…»

В дверь постучали. В каюту вошел бледный юнга с радиограммой, помощник радиста.

— Шифрованная, мистер Бродерик.

Когда юноша ушел, Аллейн расшифровал послание, прочитал его и, о чем-то поразмышляв, снова принялся за письмо.

«Не торопись со своими подозрениями. Получен сигнал от Фокса. Оказывается, некая молодая особа по имени Бижу Броун из магазина скобяных товаров после тридцатидневных мучительных раздумий пришла в Ярд и сообщила, что 5 января неподалеку от Стрэнд-он-де-Грин ее чуть было не задушили. Сначала преступник предложил ей букетик рождественских роз и сказал, что у нее на шее паук. Он попытался затянуть на ней нитку с бисером, но та оборвалась, так как была хлопчатобумажной. Дальнейшему помешал приближающийся прохожий. Преступник скрылся. Ночь была очень темной, и девушка только и сумела сообщить Фоксу, что преступник тоже темный, говорит очень вежливо, носит перчатки и длинную черную бороду».

2

Вопрос о вечеринке Аллейн прежде всего утряс с капитаном Бэннерманом.

— Пусть у вас такое не принято, однако есть надежда, что это сможет нам помочь кое-что выяснить о наших пассажирах.

— Позвольте спросить, каким образом?

— Минутку. Сейчас вам все станет ясно. И, сэр, если не возражаете, мне необходимо ваше сотрудничество.

— Мое? Так, так. И что же вы намерены делать?

— Сейчас объясню.

Капитан Бэннерман слушал Аллейна с унылым и бесстрастным видом. Когда тот закончил, капитан хлопнул ладонями по коленям.

— Сумасшедшая идея, — сказал он. — Но если это поможет вам убедиться, что вы ищете не там, где нужно, игра стоит свеч. Одним словом, я согласен.

Заручившись поддержкой столь авторитетного на судне лица, как капитан, Аллейн изложил свои намерения относительно вечеринки старшему стюарду, который выразил недоумение. Обычно, объяснил он, на судне устраиваются традиционные вечеринки с коктейлями, к которым он, Деннис, с удовольствием изобретает всякие лакомства и заводит музыку.

Однако благодаря престижу Аллейна, которого все считали весьма важной персоной, а также благодаря его родственным связям с управляющим, все препятствия были устранены. Деннис ходил красный от возбуждения, стюарды были очень любезны, а шеф-повар, португалец по национальности, чей умирающий интерес к своему искусству вдруг ожил благодаря впрыскиванию эликсира из огромных чаевых, был полон энтузиазма.

Итак, столы сдвинули вместе, искусно накрыли, тщательно отобрали вина, и вот в назначенный час все девять пассажиров судна, капитан, первый помощник, главный механик, Аллейн и Тим Мейкпис, для начала подкрепив свои силы напитками в салоне, собрались в столовой на поздний обед.

Аллейн сидел на одном конце стола с миссис Кадди по правую руку и мисс Эббот по левую. На противоположном восседал капитан между миссис Диллинтон-Блик и Джемаймой, — обстоятельство, сломившее последние остатки его сопротивления столь необычному отходу от заведенного порядка и в то же самое время вооружавшее его против роли, которую ему предстояло сыграть.

Аллейн был радушным хозяином. Его профессиональное умение заставить людей разговориться, подкрепленное личным обаянием, которое его жена называла не иначе, как «неприличным», создавало праздничную атмосферу. В этом ему очень помогала миссис Диллинтон-Блик, неподдельный энтузиазм которой, а также изогнутая линия ее шеи уже каждое в отдельности стимулировали веселье. Она была так ослепительна, что каждое ее слово сияло, как бриллиант. Сидящий неподалеку от нее отец Джордан тоже был на высоте. Величественный в своем вельветовом смокинге, Обин Дейл буквально источал очаровательные манеры и потчевал соседей рассказами о тех беззлобных шутках, которые он успешно сыграл над «ребятами» — так он называл своих коллег-знаменитостей в таинственном телемире. Миссис Диллинтон-Блик встречала каждый его рассказ взрывами смеха.

В петлице у мистера Макангуса красовался гиацинт. Тим Мейкпис от души наслаждался обществом Джемаймы, она же, казалось, сама была удивлена своей оживленностью. Мистер Мэрримен под воздействием безупречно подобранных вин и очень вкусной пищи тоже расцвел или, по крайней мере, пустил ростки. Мисс Эббот расслабилась и что-то весело доказывала своим лающим голосом сидевшему напротив мистеру Кадди. Оба офицера быстро освободились от бесполезного груза старательно выработанных приличных манер.

Супруги Кадди были большими хитрецами. Миссис Кадди сидела с видом человека «себе на уме», улыбка мистера Кадди давала все основания предполагать, что ему довелось узнать что-то не совсем пристойное. Время от времени они обменивались взглядами.

Однако как только на смену «Монтраше» подали «Пьера Джуэ» в великолепной бутылке, даже супруги Кадди сбросили свои маски заговорщиков. Миссис Кадди, которая до последней минуты все уверяла Аллейна, что никогда не берет в рот ничего спиртного, кроме капельки портвейна по большим праздникам, была вынуждена сдаться и изменить своему аскетизму, что она сделала весьма непринужденно. Мистер Кадди потихоньку потягивал из бокала, время от времени задавая ехидные вопросы насчет вин и без конца скучно повторяя, что они ему не по карману, что он человек простой и не приучен к шикарной еде. Аллейн никак не мог заставить себя проникнуться симпатией к мистеру Кадди.

Тем не менее благодаря этому господину представилась возможность сделать переход к той теме, которую Аллейн собирался использовать в своих целях. Цветов на столе не было, вместо них стояли вазы с фруктами и лампы под абажурами. Аллейн заметил вскользь, что цветы не поставили из уважения к повышенной чувствительности мистера Кадди к их аромату. Отсюда был всего один шаг к теме цветочного убийцы. «Должно быть, цветы оказывают на него влияние, противоположное тому, какое они оказывают на вас, мистер Кадди, — сделал этот шаг Аллейн. — Патологическое притяжение. Что вы думаете по этому поводу, Мейкпис?»

— Возможно, вы правы, — с готовностью поддержал его Тим. — С точки зрения клинической психиатрии здесь возможна подсознательная ассоциация…

Он был молод и выпил изрядное количество хорошего вина для того, чтобы получить наслаждение от езды на своем любимом коньке, но, как оказалось, достаточно скромен для того, чтобы прервать себя после двух-трех фраз:

— Но об этом, к сожалению, еще так мало известно, поэтому я могу сболтнуть чепуху.

Однако он свое дело сделал, и теперь разговор сконцентрировался вокруг цветочного убийцы. Были пущены в ход всевозможные теории. Приводились в пример знаменитые процессы. Аргументов было предостаточно. Казалось, всех больше всего на свете волнует загадочная смерть Берил Коэн и Маргарет Слеттерс. Даже мистер Мэрримен и тот воодушевился и начал с того, что разнес в пух и прах полицию, которая, как он выразился, своими расследованиями только все запутала. Он уже собрался было развить и углубить свою тему, как вдруг капитан, не глядя в сторону миссис Диллинтон-Блик, вытащил откуда-то из-под стола свою правую руку, поднял бокал с шампанским и предложил тост за здоровье мистера Бродерика. «Речь, речь!» — вдруг ни с того, ни с сего завизжала миссис Кадди, ее поддержал капитан, Обин Дейл, офицеры и супруг. «Во что бы то ни стало речь», — пробормотал отец Джордан, мистер Мэрримен смотрел на Аллейна взглядом Мефистофеля. Все остальные в знак одобрения застучали ладонями по столу.

Аллейн встал. Возможно, причиной внезапно наступившего молчания был его громадный рост и то, что его лицо, освещенное снизу, напоминало лицо актера елизаветинских времен, подсвеченное огнями рампы. Стюарды отошли в тень. В наступившей тишине отчетливо был слышен пульс машинного отделения. Откуда-то издалека доносилось позвякивание посуды.

— Это так любезно с вашей стороны, — начал Аллейн. — Но я не мастер говорить речи, да и дураком надо быть, чтобы решиться на это в столь избранной компании: церковь! телевидение! просвещение! Нет, нет, я всего лишь поблагодарю вас за, осмелюсь сказать, чудесный вечер и сяду.

Он собрался было это сделать, как вдруг ко всеобщему удивлению и, судя по выражению его лица, к его собственному, мистер Кадди заревел голосом быка, которому наступил на ухо медведь:

— За-аа…

Звуки, которые он издавал, были настолько лишены даже отдаленного сходства с какой-нибудь мелодией, что в первую минуту никто не мог понять, что с ним случилось. И только когда он добрался до «за веселого хорошего парня», его намерения стали ясны, и миссис Кадди, капитан и офицеры сделали попытку его поддержать. Затем к их хору присоединился и отец Джордан, но даже его приятный тенор не мог противостоять монотонному реву мистера Кадди. Дань уважения обернулась конфузом, и над обществом нависла мертвая тишина.

Ее поспешил нарушить Аллейн.

— Большое вам спасибо, — сказал он и встретился со взглядом мистера Мэрримена. — Вы только что сказали, что полиция запутала своими расследованиями. Что именно запутала?

— Да все, мой дорогой сэр. Все. Что они сделали? Разумеется, они пустили в ход те же самые приемы, которыми пользуются во всех случаях, подходя к этому делу с обычной меркой. Все кончилось тем, что они зашли в тупик. Я еще раньше подозревал, что все эти их методы, без устали превозносимые нашей самодовольной публикой, на самом деле неуклюжи, негибки, лишены даже намека на воображение. Убийца не удостоился оставить на месте преступления закладные билеты, водительские права или свою визитную карточку. Вот они и остались с носом.

— Лично я даже не представляю себе, с чего тут можно начать, — заметил Аллейн.

— Вот именно! — воскликнул мистер Мэрримен, даже привстав от удовольствия. — Ясно, что теперь они обследуют каждый дюйм земли вокруг, в надежде наткнуться на то, что они, насколько я понимаю, называют профессиональной пылью, пребывая в глупой надежде, что нужный им человек точильщик, каменщик либо мельник. Не обнаружив ничего подобного, начнут приставать к тем невиновным, которых видели поблизости. А пройдет еще несколько недель, и они начнут требовать у них алиби. Алиби! — повторил мистер Мэрримен и воздел руки к небу.

— А что бы делали вы на месте полиции? — вдруг спросила миссис Диллинтон-Блик с искреннейшим интересом.

После небольшой паузы мистер Мэрримен высокомерно заявил, что, поскольку он не детектив, этот вопрос не представляет для него ровным счетом никакого интереса.

— А что плохого в алиби? — возразил капитан. — Если у парня есть алиби, он, выходит, вне подозрения, так ведь? Вот и вся штука.

— Алиби — это то же самое, что и статистика, — напыщенно начал мистер Мэрримен. — При глубоком анализе ни то, ни другое ничего не дает.

— О, позвольте, позвольте, — запротестовал отец Джордан. — Если я, к примеру, веду повечерие перед всей моей общиной в Кенсингтоне, а тем временем в Бермондзи совершается преступление, я просто физически не в состоянии его совершить.

На физиономии мистера Мэрримена проступило явное раздражение. Аллейн поспешил ему на выручку.

— Я уверен, что большинство людей даже не помнят в точности, что делали в такой-то вечер и в такое-то время. Я, например, не помню.

— А что, если мы прямо сейчас, ну, просто в продолжение нашего спора, представим наши алиби для одного из этих преступлений, — начал капитан Бэннерман, слишком уж явно избегая смотреть в сторону Аллейна. — Да я, черт побери, удивлюсь, если нам это удастся.

— Но ведь можно попробовать, — сказал отец Джордан, все это время не спускавший глаз с Аллейна.

— Можно, — подхватил тот. — Можно даже заключить пари. Что вы на это скажете, мистер Мэрримен?

— Обычно я не играю, но коль вам так хочется остаться с носом, рискну небольшой суммой.

— Неужели? И каковы же ваши условия, сэр?

Мистер Мэрримен задумался.

— Ну, ну, живей! — поторапливал его капитан.

— Прекрасно. Ставлю пять шиллингов, что большинство из присутствующих здесь не смогут представить убедительное алиби на любое из нужных чисел.

— Принимаю ваши условия! — воскликнул Обин Дейл.

Аллейн, капитан Бэннерман и Тим Мейкпис тоже заявили, что принимают условия мистера Мэрримена.

— Что касается того, можно ли считать алиби убедительным, предлагаю тем, кто в нашем споре не участвует, поставить этот вопрос на голосование? Идет? — спросил капитан мистера Мэрримена. Тот наклонил голову в знак согласия.

Аллейн поинтересовался, какое они возьмут число, и слово взял капитан.

— Пусть это будет первое цветочное убийство, — провозгласил он.

Тут заговорили все разом, на фоне общего гула выделялся самодовольный голос мистера Кадди, который никак не мог понять, какие трудности могут возникнуть при выполнении столь простого задания. Между ним и мистером Мэррименом завязался спор, который еще больше разгорелся за кофе и ликером в салоне. Умело раздуваемый Аллейном, спор этот скоро охватил всю компанию. Почувствовав, что урожай созрел и нужно торопиться собирать плоды, пока кто-нибудь, скорей всего капитан или Обин Дейл, не набрался сверх меры, он спросил, воспользовавшись минутным затишьем:

— Ну, и как насчет нашего пари? Дейл принял вызов мистера Мэрримена. Нам всем нужно представить наше алиби на тот день, когда случилось это первое цветочное убийство. Я вот даже не припомню, когда это было. Может, кто-нибудь из вас помнит? Вы, мистер Макангус?

Мистер Макангус тотчас же оттолкнулся от зыбкой почвы своих ассоциаций. По его словам, он уверен в том, что прочитал об убийстве в то самое утро, когда его аппендикс, который впоследствии прорвало, впервые дал о себе знать. Он уверен, что это было в пятницу 16 января. И все же… все же он может ошибиться. Он перешел на шепот, стал что-то считать на пальцах, блуждая безрезультатно среди массы вводных слов и междометий.

— Знаете, мне кажется, это случилось вечером пятнадцатого, — сказал отец Джордан.

— И только пять дней спустя, — послышалось довольное бормотание мистера Макангуса, — меня доставили в больницу Святого Бартоломью, где я несколько дней находился между жизнью и смертью.

— Коэн! — воскликнул Обин Дейл. — Ну конечно! Бедняжку звали Берил Коэн.

— Хоп-лейн, Паддингтон, — с усмешкой добавил Тим Мейкпис. — Между десятью и одиннадцатью.

Капитан Бэннерман бросил на Аллейна слишком уж заговорщицкий взгляд.

— Ну, так просим вас. Первое слово — дамам.

Миссис Диллинтон-Блик и Джемайма в один голос заявили, что они даже не надеются вспомнить, чем занимались в какой-то там вечер. Миссис Кадди смущенно и как-то загадочно сказала, что она предпочитает поддержать своего супруга, и отказалась даже сделать попытку что-либо вспомнить.

— Вот видите! — торжествовал мистер Мэрримен. — Сразу три неудачи. Ну, а что скажет церковь? — обратился он к отцу Джордану.

Отец Джордан очень спокойно сказал, что в ту ночь находился по соседству с местом преступления. Он проводил беседу в клубе для мальчиков в Паддингтоне.

— Потом один мой знакомый отвез меня назад, в общину. Помнится, я потом и сам думал о том, что оттуда до Хоп-лейн рукой подать.

— Подумать только! — воскликнула миссис Кадди с ужасным акцентом. — Подумать только, Фред!

— Что, как мне кажется, лишь подтверждает мое алиби, не так ли? — обратился отец Джордан к Аллейну.

— Думаю, что да.

Мистер Мэрримен, чья точка зрения на алиби, казалось, покоилась не на логичности рассуждений, а на придирчивости, возразил, что нужны доказательства, иначе результат будет неубедительным.

— О, свое алиби я смогу подтвердить очень легко, — спокойно ответил отец Джордан. — И убедительно.

— Лучше, чем я свое, — заметил Аллейн. — Мне кажется, что в тот вечер я сидел дома, но провалиться мне на этом месте, если я сумею это доказать.

Капитан Бэннерман заявил во всеуслышание, что в тот вечер вместе с судном был в Ливерпуле, что он может без труда доказать.

— А теперь послушаем остальных, — сказал он, как бы по рассеянности схватив за локоток миссис Диллинтон-Блик. — Ну, есть среди нас убийцы? — Капитан безудержно расхохотался собственной шутке и уставился на Аллейна, которого и без того мучили мрачные предчувствия. — Как насчет вас, мистер Кадди? Надеюсь, вы в состоянии отчитаться за свои поступки?

Интерес пассажиров поднялся до нужного уровня. «Если только капитан умерит свой тон, — думал Аллейн, — все будет так, как было задумано». К счастью, в эту самую минуту миссис Диллинтон-Блик сказала что-то такое, что немедленно отвлекло внимание капитана. Он погрузился в беседу со своей соседкой, а все остальные обратили взоры на мистера Кадди.

Похоже, тот рдел от удовольствия быть центром внимания, однако в то же время его не покидало опасение по поводу того, что его попутчики могут втайне над ним смеяться. Пятнадцатое января, сказал он, заглядывая в свою записную книжку и бессмысленно скалясь по сторонам, был вторник, а по вторникам проводятся заседания его ложи. Он дал адрес (Тутин), и когда мистер Мэрримен спросил у него, присутствовал ли он на том самом заседании, притворился обиженным и замолчал.

— Мистер Кадди за двадцать лет не пропустил ни одного заседания, — вступилась за него супруга. — За это они сделали его старшим бизоном и наградили великолепной грамотой.

Джемайма и Тим Мейкпис переглянулись и поспешили отвести глаза.

Мистер Мэрримен, слушавший рассказ мистера Кадди с явным нетерпением, стал задавать ему вопросы относительно того, когда тот ушел из ложи, но мистер Кадди принял надменный вид и сказал, что ему нездоровится (судя по мертвенно-бледному цвету его лица, это соответствовало действительности). Сопровождаемый миссис Кадди, он удалился в дальний угол салона. Его отступление мистер Мэрримен воспринял как личную победу. Он распрямил плечи и надулся, как индюк.

— Это обсуждение не лишено интереса, — сказал он, обводя присутствующих взглядом. — Итак, до сей поры нам представили два убедительно звучащих алиби со ссылкой на доказательства. — Он отвесил шутливый поклон в сторону капитана и отца Джордана. — Остальные же, принимая во внимание и дам, потерпели неудачу.

— Да, но позвольте, дальнейшие справки… — начал было Тим.

— Вот именно! — воскликнул он. — Продолжим же. Мисс Эббот?

— А что вы скажете о себе? — вдруг подал голос из своего укромного уголка мистер Кадди.

— Да-да-да, — немедленно поддержала его супруга и разразилась целым каскадом раблезианского смеха. — Хо-хо-хо, — изрыгала она, не двигая ни единым мускулом лица. — Что вы скажете о себе, мистер Мэррибенд?

— Успокойся, Этель, — бормотал мистер Кадди.

— Господи помилуй! Да она же набралась, — тихонько сказал Тим на ухо Джемайме.

— Она осушала за обедом бокал за бокалом. Наверное, в первый раз за всю жизнь.

— Да она и впрямь набралась. Вот юмор-то!

— Хо-хо-хо, — не унималась миссис Кадди. — Где был этот Мэррибенд, когда погасили свет?

— Эт!

— Правильно! — поддержал ее Обин Дейл. — Ну-ка, мистер Мэрримен, ваше алиби.

— С превеликим удовольствием, — сказал тот. — У меня нет никакого алиби. Я присоединяюсь к большинству. — Он говорил так, будто диктовал школьникам диктант. — В тот самый вечер я смотрел кинофильм в одном пригородном кинотеатре в «Кози», пишется через «к» — отвратительный вульгаризм! — на Боунти-стрит, Челси. По странному совпадению, этот фильм назывался «Масон». Но я абсолютно не в состоянии доказать то, что я там был.

— Весьма подозрительно все это, скажу я вам, сэр, весьма подозрительно, — сказал Тим.

Мистер Мэрримен удовлетворенно рассмеялся.

— Вспомнил! — вдруг завопил мистер Макангус. — Вторник! Телевизор! Нет, нет, постойте… Какое, вы говорите, это было число?

Аллейн назвал число, он замолчал и насупился как ребенок.

— А что нам скажет мисс Эббот? — спросил капитан. — Может, мисс Эббот представит нам свое алиби? Ну-ка, мисс Эббот, прошу вас. Пятнадцатое января.

Мисс Эббот в задумчивости уставилась в одну точку впереди себя. Воцарилось молчание.

— Я была дома, — наконец выдавила она и дала свой адрес. В ее манерах чувствовалась напряженность.

«Вот тебе на, — подумал Аллейн. — Сейчас кто-нибудь возьмет и переменит тему».

— Этого недостаточно, — игриво заметил Обин Дейл. — Доказательства, мисс Эббот, доказательства!

— Может, вам кто-нибудь звонил или вас кто-то навещал? — поспешила на помощь Джемайма.

— Моя подруга, с которой я живу в одной квартире. Она пришла без двадцати пяти одиннадцать.

— И как вам это удалось вспомнить? — удивилась миссис Диллинтон-Блик, всем своим видом давая понять, что в этом вопросе она обворожительно беспомощна.

— А до этого? — приставал мистер Мэрримен.

На скулах мисс Эббот проступили едва заметные красные пятна.

— Я смотрела телевизор, — сказала она.

— Ради удовольствия? — удивился мистер Мэрримен.

Ко всеобщему удивлению мисс Эббот вздрогнула.

— Это помогало… — она облизнула губы. — Это как-то помогало убить время.

Тим Мейкпис, отец Джордан и Джемайма Кармайкл, чувствуя неловкость мисс Эббот, старались отвлечь от нее внимание мистера Мэрримена. Однако тот определенно принадлежал к разряду людей, которые ни за что не откажутся от начатого разговора, покуда их сторона не восторжествует.

— Убить время! — воскликнул он, возводя глаза к потолку. — Был ли когда-нибудь оглашен столь обличающий приговор этому отвратительному, выхолощенному, взвинчивающему нервы зрелищу! Что же это была за программа?

— Ай-яй, я знаю. Увы, я знаю, — замахал руками Дейл. — От девяти до девяти тридцати каждый вторник. Да, да, я знаю. — Он весь подался вперед в сторону мистера Мэрримена. — Моя программа, помните? Та самая, которую вы так не любите. «Несите ваши беды». Та самая программа, которая, по-моему, вызывает несколько иную реакцию со стороны моей многотысячной аудитории. Разумеется, она отнюдь не идеальна, но, как бы там ни было, людям она по душе.

— Вот именно! Вот именно! — раздался из дальнего угла голос миссис Кадди. Язык ее не слушался, и она топнула ногой, чтобы донести свою мысль до общества.

— «Несите ваши беды». Ну конечно же! — воскликнула миссис Диллинтон-Блик.

— Мадам, будьте любезны и опишите нам в точности, что это были за «беды», которые переживали эти… ммм… я просто не в состоянии подобрать правильный термин, характеризующий всех этих женщин. — Мистер Мэрримен не сводил своего строгого взгляда с мисс Эббот. — Разумеется, поклонники этой программы просветят меня на сей счет.

— Объекты, — предложил отец Джордан.

— Жертвы, — сказал Тим.

— Гости, — торжественно изрек Обин Дейл. — Я привык считать их своими гостями.

— Как здорово, как здорово, что вы их так называете, — завопила миссис Кадди.

— Успокойся, Эт.

— Я больше ничего не помню относительно программы, — сказала мисс Эббот и стиснула свои огромные ручищи. — Ничего!

Она поднялась было со своего места, но тут же в изнеможении плюхнулась назад.

— Мистер Мэрримен, довольно вам терзать мисс Эббот, — вступилась Джемайма. — По крайней мере, у вас, как я вижу, есть алиби, — сказала она Дейлу.

— Разумеется, есть! — воскликнул он, допил свое двойное бренди и тоже продел руку под локоток миссис Диллинтон-Блик. — О, между мной и Берил Коэн — все коммерческое телевидение. Что бы там ни говорил мистер Мэрримен, но двадцать миллионов зрителей ошибиться не могут.

— Но ведь программа кончается в половине десятого, — заметил Аллейн. — А что вы делали в течение следующего получаса?

— Снимал свои доспехи, любезный, потом отправился с братвой в веселый маленький кабачок.

Все уже было согласились, что алиби мистера Дейла доказано, как вдруг раздался робкий голосочек мистера Макангуса:

— Знаете… я, конечно, может и ошибаюсь, но мне почему-то кажется… мне кто-то когда-то говорил, будто эту самую передачу записывают в другое время… я хочу сказать… эээ… если речь шла именно об этой передаче…

— Вы что-то сказали? — Мистер Мэрримен разговаривал с ним таким тоном, словно это был ученик, поднявший руку. — Ну-ка, объяснитесь толково. Снимают? Записывают?

— Да. Но я, разумеется, мог и…

Мистер Мэрримен уже налетел на Обина Дейла:

— Что вы скажете на это, сэр? Эта передача и в самом деле была записана на пленку?

Дейл ждал, когда взоры обратятся на него, как бы приглашая всех разделить с ним наслаждение, которое доставлял ему мистер Мэрримен. Он развел руками, растянул улыбку до самых ушей и легонько постучал пальцем по макушке мистера Макангуса.

— Умный мальчик. А я-то думал, мне все сошло с рук. Я просто не мог не разыграть вас, мистер Мэрримен. Надеюсь, вы меня простите, а?

Мистер Мэрримен даже не удостоил Обина Дейла ответом. Он лишь глядел на него, не мигая. Джемайма тихонько сказала Тиму, что он наверняка едва удерживается от того, чтобы не сказать Дейлу: «Зайдите после занятий ко мне в кабинет».

— Тогда, выходит, это не прямой эфир? — поинтересовался Аллейн.

— На сей раз нет. Хотя обычно эти передачи бывают живыми. В тот день я отбывал в Штаты, так что мы сняли ее на пленку.

— И вы на самом деле в тот день отбыли в Соединенные Штаты? — домогался мистер Мэрримен.

— Нет, на самом деле нет. Произошла какая-то путаница с датами, так что я вылетел туда тремя днями позже. Из-за этой проклятой путаницы я вернулся в Англию лишь за день до отплытия.

— А как насчет вашего алиби? — наступал мистер Мэрримен.

На какое-то мгновение всем стало неловко, словно их всех осенило своей зловещей тенью подозрение. Все не знали, куда девать глаза. И тут совсем неожиданно на сцене появился мистер Макангус.

— Я вспомнил все до мельчайших подробностей, — торжественно оповестил он присутствующих. — Это был вечер накануне первого симптома моей беды. Я смотрел телевизор!

— Программа? — тут же прицепился к нему мистер Мэрримен.

Мистер Макангус робко улыбнулся Обину Дейлу.

— О, я один из ваших рьяных поклонников, мистер Дейл, — сказал он.

Выяснилось, он на самом деле смотрел «Несите ваши беды». Его спросили, помнит ли он что-либо из того, что видел в тот вечер, и он без промедления ответил:

— Очень даже хорошо помню. Помнится, там была дама, которая все спрашивала, стоит ли ей выходить замуж.

Аллейн заметил, как мисс Эббот закрыла глаза, точно почувствовала внезапный приступ головокружения.

— Такие бывают чуть ли не в каждой передаче, — простонал Обин Дейл и изобразил на своей физиономии комическое отчаяние.

— Но этот случай был на самом деле очень сложным, потому что бедняжка была уверена, что, выйдя замуж, она сделает очень одинокой свою лучшую подругу и что ее лучшая подруга еще не знает о ее намерении, а узнав, очень расстроится. Наконец-то я вспомнил! — воскликнул мистер Макангус. — Еще бы установить точно, в какой это было вечер: двадцать пятого или… ой, нет, я хочу сказать пятнадцатого…

— Не могу сказать точно, когда это было, но я ее, бедняжку, помню. По-моему, я ей помог. Будем надеяться, что это так и случилось.

— Может, теперь, когда вы это рассказали, мисс Эббот вспомнит? — спросил капитан Бэннерман. — Тогда и ваше алиби получит подтверждение.

— Ну, мисс Эббот, вспомните же, — ныл мистер Макангус.

Все взоры устремились на мисс Эббот, и в ту же секунду всем, кроме самого мистера Макангуса, стало ясно, что она чем-то расстроена. У нее дрожали губы. Она прикрыла их рукой, будто силясь что-то вспомнить, но, увы, это была всего лишь жалкая пародия на глубокомыслие. Наконец она затрясла головой, и ее глаза наполнились слезами.

— Не вспомните? — мистер Макангус рассеянно и часто моргал. — Ну, мисс Эббот, постарайтесь же. Это была темноволосая, довольно-таки полная леди. Ну, у меня, по крайней мере, создалось такое впечатление. Ведь нам не показывают их лица, даже их затылки и те не в фокусе. Правда, мистер Дейл? Она все твердила — я думаю, они как-то и их голоса изменяют, — что ее подруга будет ужасно расстроена, потому что у той кроме нее почти никого нет. А вы, мистер Дейл, были просто великолепны. Так тактичны. Если вы видели эту передачу, я уверен, вы все вспомните. Мистер Дейл дал той леди много полезных и практичных советов. Не припомню точно, что это были за советы…

Мисс Эббот вдруг резко повернулась в его сторону и изо всей мочи закричала:

— Замолчите! Ради бога замолчите! Полезные советы! Да разве какие-либо советы могут пригодиться в нашей адской жизни? — Она обвела всех отчаянным взглядом. — Для многих из нас нет никакого выхода. Нет! Мы — рабы собственных душ. Ни выхода, ни утешения.

— Чепуха! — едко заметил мистер Мэрримен. — Всегда можно найти и выход, и утешение. Все зависит от того, есть ли у вас мужество и решимость.

Мисс Эббот хрипло всхлипнула:

— Прошу прощения, мне слегка не по себе. Мне не надо было пить столько шампанского.

Она отвернулась.

— Боюсь, мистер Макангус, вы нас не совсем убедили, — поспешил перевести тему отец Джордан.

— Итак, последнее алиби летит за борт, — сказал капитан. — Выиграл мистер Мэрримен.

Он торжественно вручил ему пять шиллингов. То же самое сделали Аллейн, Тим Мейкпис и Обин Дейл.

Все заговорили разом и все, исключая супругов Кадди, избегали смотреть в сторону мисс Эббот. Джемайма подошла к ней и закрыла собой от остальных. К ней присоединилась миссис Диллинтон-Блик, вокруг которой тотчас же собралось небольшое общество. Таким образом между мисс Эббот и остальным миром образовался барьер, позади которого она трубила в свой носовой платок.

Наконец, взяв себя в руки, она встала, поблагодарила Аллейна за вечер и покинула салон.

Тут из своего убежища выползли супруги Кадди, сгорая от нетерпения посплетничать о мисс Эббот, на что они сперва лишь намекали, а после заговорили в открытую. Их никто не поддержал. Мистер Макангус был явно в недоумении, Тим разговорился с Джемаймой, а капитан Бэннерман и Обин Дейл развлекали миссис Диллинтон-Блик. Мистер Мэрримен взглянул поверх своих очков на супругов Кадди, взъерошил волосы, сказал какую-то колкость на классической латыни и вышел вон.

Аллейн невольно почувствовал симпатию ко всем этим людям, среди которых он искал убийцу. Он уважал их за то, что они отказались сплетничать с супругами Кадди о несчастье, постигшем мисс Эббот, и вообще вели себя очень сострадательно, когда с ней случилась истерика. Он видел, как Джемайма и миссис Диллинтон-Блик, о чем-то посовещавшись, выскользнули из комнаты, и он знал, что они пошли узнать, не нуждается ли мисс Эббот в их помощи. Аллейн был очень тронут.

К нему подошел отец Джордан.

— Если не возражаете, давайте пройдем вон туда, — сказал он и увлек Аллейна в дальний конец салона. — Все обернулось так неудачно, — заметил он.

— Мне очень жаль, что так получилось.

— Но кто бы мог подумать? Она так несчастна. Просто излучает несчастье.

— Виной всему эта проклятая дейловская программа духовного стриптиза, — сказал Аллейн. — Мне кажется, в ней было что-то такое, что на нее подействовало.

— Несомненно. — Отец Джордан улыбнулся. — Вы замечательно выразились: духовный стриптиз. Возможно, вы решите, что это во мне говорит священник, но я глубоко убежден в том, что исповедовать должны исключительно профессионалы.

— Дейл, полагаю, таковым себя и считает.

— То, что он делает, вульгарно, опасно и прямо-таки отвратительно. — Отец Джордан говорил без злобы, но очень убежденно. — Правда, сам он, судя по всему, неплохой парень.

— Но вы ведь еще что-то хотели мне сказать, не так ли? — спросил Аллейн у священника.

— Да, но не знаю, стоит ли. Вы еще засмеете меня, если я вам скажу, что благодаря моей профессии, если, конечно, это не дано мне от природы, я очень чувствителен к… духовной атмосфере. Одним словом, я хочу сказать, когда я чувствую какой-то непорядок, душой, что называется, чувствую, я, как правило, оказываюсь прав.

— Вы чувствуете это сейчас?

— И очень сильно. Мне кажется, в воздухе витает предчувствие беды. Но я не могу понять, от кого оно исходит.

— Может, от мисс Эббот?

— Не знаю, право, не знаю…

— И все равно это снова не то, что вы хотели мне сказать.

— Вы сами очень восприимчивы. — Отец Джордан в упор посмотрел на Аллейна. — Вы не задержитесь на минутку после того, как все разойдутся?

— Разумеется, задержусь.

— Вы ведь Родерик Аллейн, не правда ли? — сказал одними губами отец Джордан.

3

В опустевшем салоне пахло окурками и недопитым вином. Аллейн распахнул дверь на палубу. По небу неслись звезды, прямо перед ними раскачивалась мачта, по бокам глухо шумело и шипело ночное море.

— Простите, что заставил вас ждать, — сказал отец Джордан, подходя к Аллейну откуда-то сзади.

Аллейн закрыл дверь, и они сели.

— Позвольте сразу же заверить вас в том, что я уважаю вашу… эээ… анонимность. Нет, кажется, не то слово. Лучше инкогнито, правда?

— Меня не очень волнует выбор слов, — сухо заметил Аллейн.

— Не беспокойтесь по поводу того, что я вас узнал. Это всего лишь страннейшее из совпадений. Можно сказать, что этому способствовала ваша жена.

— Моя жена?

— Я с ней не знаком, но восхищаюсь ее картинами. Недавно я был на ее выставке, и там меня буквально поразил один маленький портрет. Он был выставлен без подписи, однако мой собрат-священник, капеллан церкви Уинтон Сан Джайлс, который знаком с вами обоими, сказал мне, что это портрет ее мужа и что он и есть тот самый прославленный инспектор Аллейн. У меня очень хорошая память на лица, а сходство просто потрясающее. Я был уверен, что не ошибся.

— Трой будет очень польщена, — усмехнулся Аллейн.

— К тому же это пари с мистером Мэррименом… Скажите, оно ведь было специально подстроено, не так ли?

— Я, кажется, свалял идиота.

— Нет, нет, не вы. Вы были безупречны. Это капитан.

— Его так называемая непосредственность, похоже, была несколько неуклюжа.

— Вот именно. Аллейн, с какой целью вы подняли тему этого цветочного убийцы?

— Шутки ради. С какой же еще?

— Итак, вы не хотите сказать мне правду.

— У меня, по крайней мере, есть ваше алиби на пятнадцатое января.

— Но вы мне все равно не доверяете.

— Не в том дело. Ведь я, как вы сами сказали, полицейский.

— Я умоляю вас мне поверить. Вы об этом не пожалеете. Тем более что мое алиби очень легко проверить. В другой раз, когда то бедное дитя шло в церковь… когда же это было?.. Ага, двадцать пятого. А двадцать пятого я был на конференции в Париже. Вы можете немедленно получить сему подтверждение. Не сомневаюсь, что вы поддерживаете связь с вашими коллегами.

— Да, это несложно сделать.

— Тогда сделайте, умоляю вас. Если вы здесь в связи с этими безумными убийствами, о чем я отчасти догадываюсь, вам потребуется помощь.

— Помощь требуется всегда.

— Этих женщин нельзя оставлять одних. — Отец Джордан встал и выглянул через стеклянные двери на палубу. — Взгляните.

По палубе прогуливалась миссис Диллинтон-Блик. Проходя мимо освещенных люков машинного отделения, она остановилась. Ее серьги и ожерелье поблескивали в полумраке, повязанный вокруг головы темно-красный шарф слегка колыхался на ветру. Вдруг откуда-то из темноты появился мужчина и направился прямо к ней. Он взял ее за руку, и оба растворились во мраке. Это был Обин Дейл.

— Вот видите, — сказал отец Джордан. — Если я не ошибаюсь, то как раз этого мы и не должны допускать.

— Сегодня седьмое февраля. Эти преступления совершаются с интервалом в десять дней.

— Но ведь их было всего два.

— Была попытка совершить преступление пятого января. Об этом в газетах не сообщалось.

— Да что вы говорите! Пятое, пятнадцатое и двадцать пятое. Но в таком случае выходит, что десять дней уже прошло. Если вы на истинном пути, хотя вполне может оказаться, что этот интервал лишь обычное совпадение, опасность велика.

— Наоборот. Если в этой теории декад что-то есть, миссис Диллинтон-Блик в настоящий момент вне опасности.

— Однако ж… — Отец Джордан испытующе посмотрел на Аллейна. — Уж не хотите ли вы сказать, что было совершено еще одно преступление из той же серии? После того, как мы отплыли? Но почему тогда…

— Примерно за полчаса до вашего отплытия и примерно в двухстах ярдах от судна. Поздно вечером четвертого. Убийца был поразительно точен.

— Господи помилуй! — вырвалось у отца Джордана.

— В настоящее время никто из пассажиров, за исключением одного, ничего не знает об этом убийстве и не узнает до тех пор, пока кто-нибудь не удосужится послать в Ляс-Пальмас телеграмму.

— Четырнадцатое, — бормотал отец Джордан. — Так вы полагаете, что до четырнадцатого нам ничто не угрожает?

— Надеюсь. Давайте пройдемся перед сном? — Аллейн распахнул двери. Отец Джордан встал.

— Я подумал, что вы вполне можете принять меня за человека, сующего нос не в свои дела, — начал священник. — Но это не совсем так. Дело в том, что я чувствую дьявола на нюх и считаю своим долгом по мере возможности предотвратить грехопадение. Я, если так можно выразиться, духовный полицейский. Возможно, с вашей точки зрения, я несу чепуху…

— Я привык уважать чужие точки зрения, — сказал Аллейн. Какое-то время мужчины молча смотрели друг на друга. — К тому же, сэр, я склонен вам доверять.

— Это, по крайней мере, шаг вперед. Оставим все так, покуда вы не проверите мое алиби?

— Если вас это устраивает.

— Иного выбора у меня нет, — задумчиво сказал священник. — К тому же сейчас этот самый интервал. Вы сказали до четырнадцатого февраля?

— Если только моя теория верна.

— Думаю, психиатр… нам бы очень пригодился.

— Доктор Мейкпис, например. Я намерен с ним проконсультироваться.

— Но… ведь у него нет алиби. Он сам это сказал.

— Говорят, виновный никогда вам не скажет, что у него нет алиби. У виновного оно всегда есть. Какое угодно. Выйдем?

Они вышли на палубу. Дул легкий бриз, но было совсем не холодно. Корабль уверенно разрезал надвое густой мрак ночи. Он жил своей жизнью, пульс которой не смолкал ни на минуту. Хотя скорей это была не жизнь, а состояние величественного покоя. Когда они шли вдоль правого борта нижней палубы, прозвучало восемь склянок, четыре по две.

— Полночь, — сказал Аллейн. Мимо неслышной поступью прошли матросы. В дальнем конце палубы появились миссис Диллинтон-Блик и Обин Дейл, которые держали путь в свои каюты. Они пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись.

— Сегодня днем мы прибываем в Ляс-Пальмас, — сказал отец Джордан, взглянув на свои часы.

Глава шестая

СЛОМАННАЯ КУКЛА

1

Ляс-Пальмас знаменит своими куклами, которые не только говорят, но даже ходят. Они смотрят на вас почти из каждой витрины, восседают целыми рядами на базарах возле пристани. Куклу можно приобрести за любую цену, в зависимости от ее размера и одеяния. На иных платья цинично подчеркивают фигуру, другие разодеты в пышные замысловатые наряды. У одних едва прикрытые шляпками лысые черепа, у других высокие испанские парики из живых волос и мантильи из настоящих кружев. Самые дорогие украшены ожерельями, браслетами и даже кольцами, а под их обшитыми тесьмой разноцветными платьями вздымается целое море нижних юбок. Одни могут быть размером с большого младенца, другие — с изящную женскую ладошку.

Две вещи характерны для всех без исключения кукол: стоит вам взять ее за руку, и она начнет дергать ногами, словно идет, а при ходьбе еще будет вертеть головой и вскрикивать: «ма-ма». Все куклы кричат абсолютно одинаковыми голосами, очень напоминающими крик младенца. Почти каждый, кому доведется побывать в Ляс-Пальмасе, увидев куклу, непременно подумает о какой-то маленькой девочке, а то и о взрослой женщине, решив совершенно справедливо, что кукла доставит ей удовольствие.

Компания предоставила в распоряжение капитана открытую машину, в которую он пригласил миссис Диллинтон-Блик, разряженную как турецкая дива. Они колесили по Ляс-Пальмасу, останавливаясь возле магазинов, между владельцами которых и водителем существовало взаимопонимание, основанное на взаимной выгоде. Миссис Диллинтон-Блик купила себе черную кружевную мантилью, усеянную металлическими украшениями, гребень, чтоб ее поддерживать, всевозможные португальские украшения и веер. Капитан Бэннерман купил ей целую груду искусственных магнолий (живые им не попались). Он ужасно гордился своей пассажиркой, ибо все без исключения ляспальмасианцы ею открыто восхищались. Они подъехали к магазину, в витрине которого красовалось роскошное испанское платье до пола из черного кружева, подол которого был подвернут, выставляя напоказ ярко-красную пену нижних юбок. Водитель несколько раз по очереди перецеловал все свои пальцы и как бы невзначай заметил, что если миссис Диллинтон-Блик его наденет, то станет похожа на королеву небес. Миссис Диллинтон-Блик, склонив набок голову, рассматривала платье.

— Вы знаете, сделав скидку на то, что всем людям латинской расы свойственны некоторые преувеличения, я тем не менее склонна ему поверить, — сказала она.

Тут к ним присоединились Тим Мейкпис и Джемайма, случайно проходившие мимо.

— Примерьте его! — воскликнула Джемайма. — Ну хотя бы для смеха примерьте.

— Вы полагаете? Тогда пошли со мной. Вы будете моей трезвой головкой.

Капитан сказал, что заедет в контору агентства, где у него кое-какие дела и минут через двадцать сюда вернется. Тим, горевший желанием преподнести Джемайме букет ее любимых роз, тоже сказал, что ненадолго отлучится. Дамы со смехом вошли в магазин.

Душный день постепенно сменялся сумерками. Незаметно подкралась ночь, ласково шуршащая пальмовыми листьями. В девять капитан Бэннерман и миссис Диллинтон-Блик условились встретиться в одном из самых фешенебельных ресторанов Ляс-Пальмаса с Обином Дейлом.

Миссис Диллинтон-Блик уже побывала на судне, где облачилась в это роскошное испанское платье, которое, разумеется, купила. Джемайма с удовольствием ей помогала.

— Ну, что я вам говорила? — возбужденно восклицала девушка. — Да вам следует восседать в ложе и смотреть пьесу Лопе де Вега, а вокруг вас должны увиваться разряженные в пух и прах кабальеро. Вы бы произвели среди них настоящий переполох.

Миссис Диллинтон-Блик, разумеется, сроду не слыхавшая о Лопе де Вега, тем не менее загадочно улыбнулась, широко раскрыла глаза и раза два повернулась перед зеркалом.

— Неплохо. На самом деле неплохо. — Она приколола к декольте искусственную магнолию и одарила Джемайму великолепной улыбкой женщины, сознающей свой успех.

— И все-таки было бы куда интересней, если бы меня пригласил В. Б., — вздохнула она.

— В. Б.?

— Великолепный Брут, дорогая. Восхитительный Бродерик, если хотите знать. Я бросала уж больно явные намеки, но он никак не отреагировал на них.

— Не расстраивайтесь, вы будете иметь потрясающий успех. Уж это я вам обещаю.

Джемайма ушла заняться своим туалетом. Прикалывая к платью одну из алых роз, подаренных Тимом Мейкписом, она вдруг вспомнила, что по крайней мере в течение последних шести часов ни разу не подумала о своих бедах. Наверное, потому, что не часто доводится быть приглашенной приятным молодым человеком в ресторан в сказочном городе.

Все было великолепно: чарующий вечер казался сновидением среди будней морского путешествия, улицы, по которым они ехали, еда, которую им подавали, музыка, под которую они танцевали, цветы, романтическое освещение, экзотически разряженная публика — все это, как сказала Джемайма Тиму, «из нездешнего мира». Они сидели за столиком на краю танцевальной площадки, болтали о том о сем и не переставали восхищаться внезапным открытием, что нравятся друг другу.

В девять тридцать в зал вошла миссис Диллинтон-Блик в сопровождении капитана и Обина Дейла. Она и в самом деле, произвела сенсацию. К ней обратились все без исключения взоры. Старший официант поклонился ей прямо-таки с религиозной торжественностью. Миссис Диллинтон-Блик купалась в роскоши и восхищении словно в дорогих духах и явно переживала свой звездный час.

— Я просто восхищена ею, — призналась Джемайма. — А вы?

— Похоже, мне еще не приходилось встречать столь потрясающий образец женственности, — сказал Тим. — Минимум запретов, максимум удовольствий. Но только при условии, если это в вашем вкусе. Но она не в моем вкусе.

— А мне она нравится — вся полна земных желаний.

— Да ведь она состоит исключительно из них одних. Привет! Смотрите-ка, кто здесь.

В зал вошли Аллейн и отец Джордан. Их провели к столику неподалеку от Тима и Джемаймы.

— Избранные посетители! — весело сказала Джемайма и помахала им рукой.

— У них такой величественный вид, не правда ли? Должен сказать, Бродерик мне нравится. Симпатичный малый, верно?

— Да, мне он тоже нравится. А что вы думаете об отце Джордане?

— Ничего определенного. У него очень интересное лицо, я бы сказал, не типичное для человека духовного сана.

— А разве бывают типичные церковные лица? Или же вы имеете в виду тех забавных кюре из клуба любителей театра?

— Вовсе нет. Вы обратите внимание на очертание его рта, на его глаза. Ведь он дал обет безбрачия. Держу пари, ему нелегко дался этот шаг.

— Допустим, вы очень нуждаетесь в совете и вам нужно выбрать в советчики одного из этих двух людей. Кого бы вы предпочли? — поинтересовалась Джемайма.

— О, разумеется, Бродерика. А вам случайно не нужен совет?

— Нет.

— Если понадобится, буду рад, если вы обратитесь ко мне.

— Спасибо. Запомню.

— Отлично. Давайте потанцуем.

— Очаровательная молодая пара, — заметил отец Джордан, когда молодые люди оказались рядом с их столиком. — Надеюсь, вы были правы. Я имел в виду его алиби.

Оркестр грянул фортиссимо и смолк. Танцплощадка опустела, откуда-то из темноты луч прожектора выхватил пару, танцующую танго, неистовую, бьющуюся в танце, точно две раненые птицы. Танцоры выгибали грудь, важно вышагивали друг перед другом, стучали кастаньетами, строили жуткие гримасы.

Окончив танец, они, преследуемые лучом прожектора, направились куда-то за кулисы.

— Только не это! — вдруг воскликнул отец Джордан.

Это была громадных размеров кукла. Ее несла танцовщица, так что было ясно, что кукла предназначается для продажи. Блистая своей белозубой улыбкой, танцовщица гордо показывала куклу публике, а ее партнер тем временем понуро стоял рядом. «Сеньоры и сеньориты, — гремел усиленный репродукторами голос, — имею честь представить вам Эсмеральду». Так, очевидно, звали куклу.

— Подумать только! — воскликнул Аллейн. — Она одета в точности как миссис Диллинтон-Блик.

Он был прав. Кукла была наряжена в точно такое же, отделанное оборками, кружевное платье и мантилью. Даже бусы, серьги и кружевные перчатки были точно такими же. В руках кукла держала ручку раскрытого веера. Это была кукла-женщина с вызывающе красивым лицом и ослепительно белозубой, как у танцовщицы, улыбкой. Определенно она была безумно дорогой. Аллейн не без удовольствия следил, как кукла приближалась к столику, за которым восседали миссис Диллинтон-Блик, капитан и Обин Дейл.

Разумеется, и танцовщики, и официанты заметили сходство. Они улыбались, цокали языками, а кукла все шла, забавно переваливаясь с ноги на ногу, неумолимо приближаясь к столику миссис Диллинтон-Блик.

— Бедный старик Бэннерман, — посочувствовал Аллейн. — Он явно пойдет на дно, если на выручку не подоспеет Дейл.

Однако Обин Дейл развел руками, как обычно делал перед камерой и, изобразив на физиономии открытую улыбку, по всей вероятности, говорил, что вовсе ни к чему обращать на него так много внимания. Багрово-красный капитан уставился в одну точку впереди себя и во что бы то ни стало пытался выглядеть равнодушным.

Миссис Диллинтон-Блик мотала головой, улыбалась лучезарной улыбкой, снова мотала головой. Танцовщица поклонилась и двинулась к соседнему столику. «Ма-ма, — визжала кукла, — ма-ма».

— Леди и джентльмены, — на этот раз по-английски загремел громкоговоритель. — Имеем честь представить вам мисс Эсмеральду, королеву Ляс-Пальмаса.

В дальнем конце зала взметнулась салфетка. Танцовщица подхватила куклу на руки и, сопровождаемая кавалером поспешила туда. Снова на них был нацелен прожектор. Все посетители повернули головы в их сторону. Кое-кто даже повскакивал со своих мест. Но человека, сидящего за тем дальним столиком, рассмотреть было нельзя. Немного погодя танцовщица вернулась, неся высоко над головой куклу.

— Она ее не продала, — сказал отец Джордан.

— Напротив, продала, — возразил Аллейн. — Смотрите.

Куклу с триумфом доставили к капитанскому столику и с поклоном вручили миссис Диллинтон-Блик.

— Ну и ну! — воскликнул Тим.

— Вот это триумф! — с восхищением заметила Джемайма.

— И как вы думаете, кто этот бедняга?

— Отсюда не видно. Должно быть, какой-нибудь прекрасный гранд с ослепительной улыбкой и алым шарфом. Какой успех!

Танцовщица указывала пальцем в сторону покупателя. Миссис Диллинтон-Блик заливалась своим журчащим смехом. Она держала в руках куклу и оглядывалась назад. Луч прожектора метнулся в дальний угол. Там кто-то встал.

— О, вы только взгляните! — воскликнула Джемайма.

— Разрази меня гром! — поклялся Тим.

— Подумать только, да ведь это же мистер Макангус, — удивлялся отец Джордан.

— Это его ответный жест, — пояснил Аллейн.

2

«Мыс Феревелл» отплывал из Ляс-Пальмаса в два часа ночи, и пассажиры к половине второго должны были быть на борту судна. Аллейн и отец Джордан вернулись в полночь. Аллейн тотчас же направился в свою каюту просмотреть почту. Он получил детальный отчет из Ярда о нападении на мисс Бижу Броун, совершенном пятого января, и письмо от шефа, в котором говорилось, что за время отсутствия Аллейна не случилось ничего такого, что могло бы изменить его планы. Аллейн звонил в Ярд из полицейского управления в Ляс-Пальмасе и говорил с инспектором Фоксом относительно своей радиограммы, касающейся алиби пассажиров. По словам Фокса, отец Джордан был чист как стеклышко. В кинотеатре мистера Мэрримена в тот вечер на самом деле демонстрировали «Масона», но только в первой половине сеанса. Имя возлюбленной Обина Дейла Ярдом пока не установлено, но Фокс надеется разузнать его в самом ближайшем будущем и попытаться вывести ее на разговор о вечере пятнадцатого. Остальные факты, приведенные Дейлом, получили подтверждение. Фокс связался с масонской ложей мистера Кадди под предлогом, что полиция занимается расследованием обстоятельств пропажи ценных часов мистера Кадди. Из того, что нарассказывал Фокс, там решили, что часы у мистера Кадди украли пятнадцатого вечером возле здания ложи. В журнале, в котором отмечается посещаемость, подпись мистера Кадди стояла, однако секретарь вспомнил, что в тот вечер он ушел очень рано, сославшись на нездоровье. Помимо того, что аппендицит мистеру Макангусу удалили через четыре дня после того вечера, о котором идет речь, продолжал Фокс бесстрастным голосом, нет никакой возможности проверить его бессвязные воспоминания. Однако Ярд будет продолжать ковыряться вокруг да около — авось что-нибудь да прояснится. Что касается доктора Мейкписа, то в больнице засвидетельствовали, что в тот вечер он дежурил до полуночи.

Пятнадцатого вечером капитан Бэннерман на самом деле стоял в Ливерпуле. Обычная проверка безоговорочно восстановила честь всего командного состава судна. Было установлено, что ни одному матросу посадочных талонов не выдавали.

Второй обрывок посадочного талона все еще не был обнаружен.

Несколько авторитетных психиатров, посовещавшись между собой, пришли к выводу, что, очевидно, десятидневный интервал сохранится, так что четырнадцатое февраля нужно считать критическим числом. Один из них добавил, что побуждение объекта к убийству может созреть раньше под действием какого-нибудь внешнего события, и это означает, монотонно бубнил инспектор Фокс, что он может наделать беды до четырнадцатого, в том случае, разумеется, если появится лицо, которое затронет его воображение и тем самым его надует.

В конце разговора Фокс спросил насчет погоды. Когда Аллейн сказал, что стоит субтропическая жара, заметил, что некоторым очень даже везет. На это Аллейн ответил, что, если Фокс считает везением продолжительное путешествие в обществе убийцы-маньяка, личность которого не установлена и который с каждой минутой созревает для свершения своего гнусного дела, и, по крайней мере двух женщин, вполне подходящих в будущие жертвы, он готов поменяться с ним местами. На этом они и расстались. Еще Аллейн получил телеграмму от жены.

«Жалуюсь на одиночество надо ли что куда послать люблю милый Трой».

Он отложил в сторону бумаги и спустился на палубу. Было двадцать минут первого, но никто из пассажиров еще не спал. В салоне супруги Кадди рассказывали Деннису, с которым были на короткой ноге, о своих приключениях на суше. Мистер Мэрримен, надвинув на самый нос шляпу и сложив на животе руки, возлежал в кресле на палубе. Мистер Макангус и отец Джордан, облокотившись о гакаборт, смотрели вниз на причал. Кормовой люк был открыт, и над ним еще сновала лебедка. Ночь была очень душной.

Аллейн пересек палубу и заглянул внутрь гигантской утробы люка, на дне которой копошились грузчики, освещенные, как актеры на сцене. Скрип лебедки, отдельные голоса и ритмичный пульс машинного отделения — все это было вполне подходящим аккомпанементом для священнодействия лебедки. Он стоял и слушал музыку этих звуков, как вдруг до него донеслась другая, куда более странная в данной ситуации. Кто-то неподалеку пел на латинском языке простой, странный по размеру псалом:

Аллейн направился на другую сторону кормы. На маленькой веранде сидела мисс Эббот, едва различимая в откуда-то падающем свете и пела. Завидев его, она тотчас замолчала и прикрыла ладонями что-то похожее на рукопись. Возможно, очень длинное письмо.

— Вы так хорошо пели, — сказал Аллейн. — Почему вы замолчали? Это было как-то необычайно… безмятежно, что ли.

— Безмятежно и благочестиво, — сказала она. — Эта музыка предназначена для отпугивания дьявола.

— Что вы пели?

Мисс Эббот встала и заняла оборонительную позицию. Просто не верилось, что говорит она таким резким, таким немузыкальным голосом.

— Ватиканское церковное песнопение.

— Какой же я дурак, что помешал вам. Это… седьмой век?

— Шестьсот пятьдесят пятый год. Отпечатано с рукописи Либер Градуалис, тысяча восемьсот восемьдесят третий год, — отрывисто пролаяла она и повернулась, чтобы уйти.

— Не уходите. Лучше уйду я.

— Так или иначе мне пора.

Она прошла совсем рядом от Аллейна. Он заметил, что ее зрачки черны от возбуждения. Она держала путь к освещенному месту, где собрались все пассажиры, села в кресло чуть поодаль и углубилась в чтение своего письма.

Аллейн присоединился ко всем остальным.

— Какой очаровательный жест! — воскликнул он, подойдя к мистеру Макангусу.

— Да, это была такая удача, — хихикнул тот. — Такое удивительное совпадение. И, как вы знаете, сходство прямо-таки абсолютное. Я почувствовал, что это именно то, что мне нужно. — Он помолчал, потом задумчиво продолжал: — Меня пригласили за их столик, но я, разумеется, решил, что лучше будет отказаться. Она была так восхищена. Я хочу сказать, куклой. Кукла ее просто привела в восторг.

— Я в этом ничуть не сомневался.

— Да, да, — мистер Макангус постепенно перешел на бормотание. Он, судя по всему, забыл про Аллейна и блаженно смотрел в одну точку перед собой.

В двадцать минут второго к причалу подъехало такси. Из него вышли Джемайма Кармайкл и Тим Мейкпис. Они о чем-то оживленно разговаривали, пребывая в полном согласии с окружающим их миром и друг с другом. Когда они поднимались по трапу, Аллейн обратил внимание, что лица обоих сияют от счастья.

— Ну чем Ляс-Пальмас не рай? — воскликнула Джемайма, увидев Аллейна. — Мы получили такое удовольствие.

Вслед за такси к пристани подкатила открытая машина, в которой восседали миссис Диллинтон-Блик, капитан Бэннерман и Обин Дейл. Они тоже были очень веселы, но не той беззаботной веселостью, которая светилась в глазах и улыбках Джемаймы и Тима. Миссис Диллинтон-Блик еще не потеряла свой королевский вид, и хотя ее смех нельзя было назвать безудержным, все-таки в нем было столько многозначительности. Мужчины помогали ей подняться по трапу. Первым шел капитан. Он нес куклу и держал миссис Диллинтон-Блик под локоток. Обин Дейл обнял ее за талию и с торжественным видом подталкивал сзади. Они обменивались шутками и смеялись.

Когда компания поднялась на палубу, капитан ушел на свой мостик, а миссис Диллинтон-Блик собрала вокруг себя общество. Она расточала благодарности мистеру Макангусу, призывая в свидетели его щедрости отца Джордана, и украдкой бросала взгляды на Аллейна. Куклу посадили на всеобщее обозрение, и супруги Кади вышли из своего укрытия полюбоваться ею. Миссис Кадди высказала предположение, что кукол изготовляют по шаблону. Мистер Кадди, не отрывавший взгляда от миссис Диллинтон-Блик, возразил каким-то странным голосом, что некоторые вещи скопировать невозможно. Аллейна заставили пройтись с куклой по палубе. Миссис Диллинтон-Блик шла сзади, подражая ее походке, вертя головой и визжа при каждом шаге «ма-ма».

Мисс Эббот отложила в сторону письмо и жадно смотрела на миссис Диллинтон-Блик.

— Мистер Мэрримен! — кричала миссис Диллинтон-Блик. — Проснитесь! Позвольте мне представить вам моего близнеца донну Эсмеральду.

Мистер Мэрримен приподнял с носа шляпу и с отвращением уставился на куклу, а потом на ее владелицу.

— Сходство настолько потрясающее, что это вызывает у меня не что иное, как глубокое опасение, — изрек он.

— Ма-ма, — визжала миссис Диллинтон-Блик.

На палубе появился Деннис. Растянув рот до самых ушей, он направился в сторону миссис Диллинтон-Блик.

— Вам телеграмма. Она пришла уже после того, как вы сошли на берег. Я вас все время выглядывал. О Господи! — воскликнул он, заметив куклу. — Ну просто копия!

Мистер Мэрримен взглянул на Денниса почти с тем же отвращением и снова надвинул на нос шляпу.

Вдруг миссис Диллинтон-Блик пронзительно вскрикнула и замахала в воздухе только что полученной телеграммой.

— Боже мой! Нет, вы просто не поверите! Какой ужас! Боже мой! — вопила она.

— Дорогуша, в чем дело? — спросил Обин Дейл.

— Это от одного моего приятеля. Нет, вы просто не поверите мне! Слушайте же:

«Послал на корабль кучу гиацинтов магазин сообщил молодая женщина которая повезла цветы оказалась последней жертвой цветочного убийцы тчк записку вернула полиция тчк ну и дела тчк желаю счастливого плавания Тони».

3

Пассажиры были столь взволнованы полученными миссис Диллинтон-Блик новостями, что вряд ли заметили, как отчалило судно. «Мыс Феревелл» плавно отплыл от пристани и направился навстречу субтропической ночи.

Вокруг миссис Диллинтон-Блик сгрудились все пассажиры, а мистеру Кадди удалось подойти к ней так близко, что он сумел заглянуть в телеграмму. Мистер Мэрримен тоже присоединился к собравшимся. Он откинул назад голову, надменно взирая из-под полей своей шляпы на миссис Диллинтон-Блик. Даже мисс Эббот подалась вперед в кресле, комкая письмо в безжизненно повисших между коленями ручищах. Капитан Бэннерман спустился с мостика. По мнению Аллейна, вид у него был чересчур осведомленный. Он все старался заглянуть Аллейну в глаза, однако тот, намеренно избегая капитанского взгляда, громко выражал свое удивление и давал комментарии по поводу случившегося. Всех главным образом интересовал вопрос: где и когда была убита девушка. Из всеобщего гвалта то и дело выпадал каркающий голос миссис Кадди: «И снова эти гиацинты! Подумать только! Какое совпадение!»

— Дорогая мадам, сейчас сезон этих цветов, — не выдержал Тим Мейкпис. — Ими забиты все магазины. Так что в этом обстоятельстве нет ничего загадочного.

— Мистер Кадди их всю жизнь не любил. Верно, дорогой?

Мистер Мэрримен в отчаянии воздел руки к небу, повернулся к миссис Кадди спиной и налетел с размаху на мистера Макангуса. Послышались звон разбитых стекол и громкие проклятья мистера Мэрримена. Оба джентльмена теперь напоминали комедиантов, передразнивающих один другого. Оба одновременно наклонились, стукнулись головами, вскрикнули от боли и распрямились. В руках одного были дужки очков и шляпа, в руках другого — шляпа и гиацинт.

— Я очень, очень извиняюсь, — сказал мистер Макангус, держась за голову. — Надеюсь, вам не больно, сэр?

— Больно. Это моя шляпа, сэр, а это — очки. Они разбились.

— Полагаю, у вас есть запасные.

— Наличие запасных нисколько не умаляет ценности тех, которые разбились, как я понимаю, вдребезги.

Мистер Мэрримен отшвырнул гиацинт мистера Макангуса и вернулся в свое кресло.

Остальные все еще толпились вокруг миссис Диллинтон-Блик. Они стояли, так тесно сбившись в кучу, что их дыхание, пропитанное винными парами, смешивалось с тяжелым запахом духов миссис Диллинтон-Блик. Аллейн вдруг подумал, что, если один из них на самом деле тот цветочный убийца, о котором они теперь с таким жаром говорят, во всей этой сцене есть налет классичности, какая это ужасная неестественность.

Вскоре отделились Джемайма и Тим, за ними отец Джордан. Он отошел в сторонку и облокотился о перила. Миссис Кадди во всеуслышание объявила, что идет спать, и взяла мистера Кадди за руку. Она сказала, что все случившееся ее очень расстроило. Муж последовал за ней с огромной неохотой. Когда миссис Диллинтон-Блик и Обин Дейл удалились на покой, общество распалось окончательно.

К Аллейну подошел капитан Бэннерман.

— Ну как, это немного нарушило ваши планы? — поинтересовался он и громко икнул. — Простите, это все та мерзость, которую мы ели и пили за обедом.

— Восемь из них толком не знают, где это случилось и когда. Зато девятый знает все. Поэтому сие не столь уж и важно.

— Напротив, очень даже важно, когда видишь, что все это, — капитан сделал широкий жест рукой, — чистой воды хреновина. — Вы только взгляните на них! Нет, ну вы взгляните. На то, как они держатся, и вообще…

— А как он должен держаться, сэр? Расхаживать по палубе в черном сомбреро и издавать дикие крики? Но, возможно, вы и правы. Кстати, отец Джордан и Мейкпис, похоже, вне подозрений. И, что думаю, вам небезынтересно узнать, вы тоже, сэр. Ярд занимался проверкой алиби.

— Так-так. — Капитан был мрачен. — Значит, остается Кадди, Мэрримен, Дейл, — он считал по пальцам, — и этот потешный старый осел, как там его фамилия?

— Макангус.

— Да, да. Ну, поживем — увидим. Я иду спать. Я слегка пьян. А она восхитительная женщина. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэр.

Капитан направился было к себе в каюту, но потом дал задний ход.

— Есть весточка от компании, — сказал он. — Там не желают огласки. Мне кажется, они правы. Они рассчитывают на меня. Они не хотят, чтобы пассажиров беспокоили по пустякам. И я тоже этого не хочу. Ясно?

— Сделаю все возможное.

— В море хозяин я.

— Сэр!

— Вот и отлично.

Капитан сделал неопределенный жест рукой и стал осторожно карабкаться по трапу на свой мостик.

Аллейн направился на корму, где все в той же позе со сложенными на груди руками стоял, облокотившись о гакаборт, отец Джордан.

— Мне кажется, в данный момент вы играете роль Горацио, — заметил Аллейн.

— Я? Горацио?

— Наблюдаете и делаете свои выводы.

— Ну, я всегда этим занимаюсь. Сегодня я не спускал глаз с мужчин.

— Я тоже. Что скажете?

— Ничего нового. Совсем ничего. Если не считать надвинутой на лоб шляпы мистера Мэрримена и его вспышки гнева.

— Или явного возбуждения Кадди.

— Или этого пританцовывания мистера Макангуса. Вы знаете, у меня как-то не укладывается в голове, что это может быть один из них. И в то же время…

— Вы все еще чувствуете дьявола?

— Я начинаю спрашивать себя: уж не померещился ли он мне?

— Да, и на то есть свои основания, — кивнул Аллейн. — Я тоже то и дело задаю вопрос: может, мы сочинили себе все это из-за обрывка бумажки, зажатого в руке несчастной девушки? С другой стороны, вы безусловно знаете, что всем пассажирам были выданы посадочные талоны. Если предположить, что один из них, ну, скажем, ваш, вылетел в иллюминатор и попал ей в руку… Нет, это невозможно. Когда судно стоит на якоре, все иллюминаторы по правилам должны быть закрыты. Может, пройдемся?

Они направились к левому борту. Достигнув маленькой веранды, расположенной за машинным отделением, они остановились, и Аллейн прикурил трубку. Ночь все еще дышала удушливым теплом, но теперь они вошли в полосу сильного бриза, и судно слегка покачивало. В вантах завывал ветер.

— Кто-то поет, — сказал Аллейн.

— Мне кажется, это ветер запутался в вантах. Ведь это называется вантами, да?

— Нет, вы послушайте. Теперь отчетливо слышно.

— Вы правы: кто-то на самом деле поет.

Голос был высокий, довольно приятный. Казалось, поют где-то неподалеку от пассажирских кают.

— «Сломанная кукла», — сказал Аллейн.

— Что за странный старомодный выбор.

— «Вы почувствуете себя виноватым, что забросили сломанную куклу».

Противная слащавая мелодия замерла в тишине.

— Замолчали.

— Да. Так, выходит, нам стоит предупредить женщин еще до этого рокового дня, верно? — спросил отец Джордан, когда они возобновили свою прогулку.

— Судовладельцы категорически против. Капитан тоже. Мое начальство наказало мне по мере возможности уважать их желания. Они считают, что женщин следует предупредить, не выдавая истинных причин. Для женщин так куда лучше. Кстати, Мейкпис, похоже, тоже в порядке. Думаю, он с удовольствием будет охранять мисс Кармайкл.

Как и капитан, отец Джордан сказал:

— Значит, остается Дейл, Мэрримен, Кадди и Макангус. — Но в отличие от капитана добавил: — Что ж, вполне возможно. — Он положил ладонь на рукав Аллейну. — Вы наверняка скажете, что я ужасно непоследователен, но знаете, что мне вдруг пришло в голову?.. — Он замолчал и крепко сжал пальцами рукав своего собеседника.

— Я вас слушаю.

— Видите ли, я священник англо-католической церкви. Я слушаю исповеди людей. Это смиренный и в то же время удивительнейший из всех наших долгов. Никогда не перестаешь удивляться той неожиданности, с какой проявляет себя грех.

— Вероятно, то же самое могу сказать я, исходя из моего опыта.

Они молча обогнули кормовой люк и снова очутились с левого борта. В салоне уже погасили свет, по палубе протянулись длинные черные тени.

— Страшно такое говорить, но иной раз я вдруг ловлю себя на том, что мне хочется, чтобы этот убийца был на нашем судне. Ведь это лучше, чем мрак неведения. — Отец Джордан свернул вбок, намереваясь присесть на крышку люка. Комингсы отбрасывали на палубу черные тени. Он попал в одну из них, как в канаву.

— Ма-ма!

Голос раздался прямо из-под его ног. Отец Джордан приглушенно вскрикнул и чуть было не упал.

— Господи боже мой! Что же я наделал!

— Судя по звуку, вы наступили на Эсмеральду.

Аллейн нагнулся. Его руки наткнулись на кружева, на жесткое неживое тело.

— Не шевелитесь.

Он всегда носил в кармане фонарик толщиной с карандаш. Его луч метнулся наподобие миниатюрной копии с луча фонаря офицера полиции Мэйра.

— Я ее сломал? — в беспокойстве вопрошал отец Джордан.

— Она без вас сломана. Взгляните.

То, что кукла была сломана, не вызывало никакого сомнения. Ее голова была с силой скручена набок, так что теперь Эсмеральда ухмылялась откуда-то из-за левого плеча. Черная кружевная мантилья была туго обмотана вокруг шеи, на жесткой груди разбросаны стеклянные бусинки-изумруды и среди них один-единственный мятый гиацинт.

— Ваше желание исполнено, — сказал Аллейн. — Он здесь.

4

Капитан Бэннерман провел ладонью по волосам и встал из-за столика в своей гостиной.

— Сейчас полтретьего. От той хреновины, которую я пил за обедом, мне как-то не по себе. Глоток спиртного крайне необходим, что, джентльмены, советую сделать и вам. — Он поставил на столик бутылку виски и четыре стакана, стараясь не прикасаться к большому предмету, который лежал тут же под газетой. — Чистое? Вода? Содовая?

Аллейн и отец Джордан попросили с содовой, Тим Мейкпис — с водой. Капитан пил чистое.

— Никак не свыкнусь с этой мыслью, — сказал Тим. — Согласитесь, ведь в это просто невозможно поверить.

— А я и не верю, — изрек капитан. — Кукла — это просто шутка. Чертовски скверная, злобная шутка. Но шутка, черт побери. Был бы очень польщен, если бы знал, что у меня на борту этот Джек Потрошитель.

— Нет, нет, увы, я, кажется, не могу с вами согласиться, — бормотал отец Джордан. — А что скажете вы, Аллейн?

— Думаю, идея насчет шутки не лишена основания. Тем более что здесь налицо подобие жертвы, разговоры об убийствах и сходные обстоятельства.

— Вот именно! — победоносно воскликнул капитан. — И если хотите знать, далеко за шутником идти не надо. Дейл обожает проказничать. Он сам это не отрицает. Держу пари на все что угодно…

— Постойте! — воскликнул отец Джордан. — Я с вами не согласен. Дейл не способен на столь отвратительную шутку.

— Вы абсолютно правы, — сказал Аллейн. — На мой взгляд, это вовсе не шутка.

— Думаю, вы все заметили, что у мистера Макангуса был в петлице гиацинт, — задумчиво сказал Тим.

Отец Джордан и капитан вскрикнули от изумления.

— Но он обронил его, когда они стукнулись с мистером Мэррименом головами, — напомнил Аллейн. — Мистер Мэрримен, как вы помните, поднял его и швырнул на палубу.

— Ага, вот видите! Снова все при своих картах, — злорадствовал капитан.

— А где она оставила куклу? — спросил Тим.

— На крышке люка. Она положила ее туда, когда брала у Денниса телеграмму и, судя по всему, забыла взять с собой в каюту. Кукла сидела над тем самым местом, где мы ее нашли, то есть в трех футах от места, куда мистер Мэрримен швырнул гиацинт. Как видите, все атрибуты были не только в наличии, а даже рукой. — Аллейн повернулся к Тиму. — Вы с мисс Кармайкл ушли первыми. По всей вероятности, вы направились к правому борту, верно? Не скажете, куда именно?

— Эээ… нет. Мы были… Где же мы были? Да, чуть дальше от входа в коридор с пассажирскими каютами. Там есть скамейка.

— И вы сидели там уже после того, как общество на палубе разошлось?

— Ну, разумеется.

— А вы не видели случайно, как пассажиры входили в коридор или, что куда важнее, выходили из него в ближние к вам двери?

— Нет.

— От джентльменов вашего склада вообще немного проку на свидетельском месте. Но уж когда вы влюбитесь, его и вовсе нет, — добродушно заметил Аллейн.

— Позвольте, позвольте…

— Да что уж там. Я сам смогу описать все, как было. Мистер Мэрримен, чья каюта первая слева по коридору, если идти со стороны левого борта и иллюминаторы которой выходят на корму и на правый борт, вошел в коридор через те двери, что поблизости от вашей скамейки. За ним последовал мистер Макангус, чья каюта напротив. Остальные вошли, по-видимому, в коридор через двери напротив. Все, за исключением миссис Диллинтон-Блик и Обина Дейла, которые вошли в этот коридор через стеклянные двери салона. Капитан Бэннерман после короткой беседы со мной поднялся на свой мостик. Отец Джордан и я направились в кормовую часть судна, где расположена эта веранда и откуда ничего не видно. Судя по всему, именно в этот момент кто-то вернулся сюда и казнил Эсмеральду.

— И как вам удается все помнить? — удивился капитан.

— Так ведь я же несу свою вахту. — Аллейн повернулся к отцу Джордану. — Все было кончено до того, как мы подошли туда с правого борта.

— Вы так думаете?

— А вы разве не помните? Мы с вами слышали, как кто-то пел «Сломанную куклу».

— Как все мерзко.

Отец Джордан закрыл лицо ладонями.

— Еще и раньше было замечено, что он поет, сделав дело.

— Мы с Джемаймой тоже слышали пение, — сказал Тим. — Совсем поблизости от нас, только с другого борта. Мы решили, что это поет матрос, хотя это скорей было похоже на пение мальчика из церковного хора.

— Перестаньте! — воскликнул отец Джордан. — Нет, нет, не обращайте на меня внимания.

— А вы не могли бы заняться этими вашими отпечатками пальцев? — Капитан Бэннерман тыкал своим коротким пальцем в накрытую газетой куклу. — Как это у вас называется?

— Попытаюсь сделать дактилоскопию, но думаю, это безрезультатно — убийца, скорей всего, работает в перчатках. — Аллейн осторожно поднял газету, под которой лежала пугающе большая Эсмеральда и ухмылялась. — Если отпечатки и были, они все уничтожены — видите эту замотанную вокруг шеи мантилью? Убийца орудовал правой рукой, но это не продвигает нас ни на дюйм вперед — среди пассажиров нет ни одного левши. — Аллейн размотал мантилью, обнажив часть розовой глиняной шеи. — Сначала убийца пустил в ход ожерелье, но ему никогда не везло с бусами — нитка тут же рвется. На краске видны царапины. — Он снова прикрыл куклу газетой. — Это скорей по вашей части, — кивнул он Тиму Мейкпису.

— Чертовски интересный случай, не подстегивай нас время. Классический образец. В наличии повторяемость, фактор времени… Но кукла, кажется, вне графика, да?

— Абсолютно вне, — кивнул Аллейн. — На шесть дней раньше срока. Не думаете ли вы, что это делает несостоятельной временную теорию?

— Думаю, что нет. Однако не стану утверждать. Мне кажется, кукла, будучи неодушевленным предметом, идет сверх программы.

— A jeu d'esprit?[14]

— Да. К программе кукла никакого отношения не имеет. Так думаю я. О, если б только можно было заставить его заговорить.

— Можно попытаться заставить заговорить их всех. — Капитан был явно настроен саркастически. — Попытка не пытка.

— Весь вопрос в том, как это осуществить, — задумчиво сказал Аллейн. — По-моему, в нашем распоряжении три способа это сделать: а) объяснить всем на судне, как обстоят дела, и провести обычное расследование, но, боюсь, это нас нисколько не продвинет. Разумеется, я мог бы спросить у них алиби на два других числа, но наш приятель, вне всякого сомнения, свое представит, а ты поди его проверь, не сходя с места. Кстати, мне стало известно, что у Кадди нет алиби и на день второго убийства. Оставив в больнице свой свадебный букет, он пошел прогуляться.

— Ну и дела! — вырвалось у Тима.

— К тому же это расследование приведет к тому, что наш дружок постарается любой ценой смотаться на сушу еще до конца плаванья и продолжит свою деятельность в другом полушарии. б) Мы можем тайно оповестить женщин, но я уже сейчас могу сказать вам, что это будет за тайна после того, как мы поставим в известность миссис Кадди. в) Мы можем доверить наш секрет кое-кому из старших офицеров судна, тем самым образуя нечто вроде ассоциации бдительности и, не прибегая к решительным мерам, попытаемся путем наблюдений и тайных расследований добыть еще кое-какие сведения.

— Что является единственной тактикой, которую я склонен санкционировать. Это мой окончательный ответ, — заявил капитан Бэннерман.

— Значит, в данный момент это единственное, что мы можем сделать, — задумчиво сказал Аллейн.

5

Сон никак к нему не шел. Сквозь ритмичное постукивание машинного отделения ему чудился тонкий голосок, оплакивающий сломанную куклу. Закрыв глаза, он видел красную от выпитого виски и упрямства физиономию капитана Бэннермана и ухмыляющуюся откуда-то из-за левого плеча Эсмеральду. Он старался припомнить упражнения для наведения порядка в мыслях, а вместо этого на ум пришел псалом мисс Эббот. Допустим, мистер Мэрримен заставил его, Аллейна, перевести этот псалом на английский:

«Нет, нет, НЕТ! — орал мистер Мэрримен, склоняясь над ним и вручая ему посадочный талон. — Вы полностью исказили стих. Передайте мое почтение капитану и попросите его поставить на шестерку».

Мистер Мэрримен широко разевал рот, превращался в мистера Кадди и прыгал за борт. Аллейн карабкался по веревочной лестнице с миссис Диллинтон-Блик на спине, падал, снова карабкался, снова падал, пока не забылся тяжелым сном.

Глава седьмая

ПОСЛЕ ЛЯС-ПАЛЬМАСА

1

В одиннадцать все собрались в салоне за кофе. В то утро это событие ознаменовалось выходом миссис Диллинтон-Блик и Обина Дейла, которых за завтраком не было. Дул раскаленный ветер, и кофе подали ледяным.

Аллейн воспользовался подходящим моментом и представил миссис Диллинтон-Блик «останки» Эсмеральды. Она уже посылала Денниса за куклой и, разумеется, раскапризничалась, когда тот вернулся с пустыми руками. Аллейн сказал ей, что они с отцом Джорданом нашли Эсмеральду поздно вечером на палубе. Он кивнул в сторону свертка, который положил с краю на стол.

Он сделал это после того, как в салоне собрались все мужчины и мисс Эббот. Миссис Кадди, миссис Диллинтон-Блик и Джемайма обычно позволяли себе маленькую вольность заставлять себя ждать. Мисс Эббот придерживалась общего порядка, и ни у кого из мужчин не хватило бы смелости усомниться в правильности избранной ею линии поведения.

Когда Обин Дейл, мистер Макангус, мистер Кадди и мистер Мэрримен подошли к столу, Аллейн с молчаливого согласия отца Джордана и Тима Мейкписа развернул Эсмеральду.

— Вот она. Боюсь только, что зрелище довольно печальное.

Аллейн быстро сдернул газету. Миссис Диллинтон-Блик вскрикнула.

Эсмеральда лежала на спине. Голова была свернута набок, а на груди разбросаны бусинки и среди них один-единственный гиацинт.

Воцарилась мертвая тишина, которую нарушило громкое проклятие мистера Мэрримена.

— Ой! — воскликнула мисс Эббот.

Ее чашка опрокинулась, и кофе вылилось прямо на руки мистера Мэрримена.

— Должно быть, вы подтолкнули мою руку, мистер Мэрримен, — сказала мисс Эббот.

— Дорогая мадам, ничего подобного я не делал. — Мистер Мэрримен брезгливо отряхивал руки. Капли ледяного кофе летели во все стороны. Одна из них попала на нос мистеру Кадди, который, казалось, не обратил на это ни малейшего внимания. Он впился глазами в Эсмеральду, на его физиономии расплылась отвратительная ухмылочка. Большие пальцы его рук описывали медленные круги.

— Зачем вы это сделали? — раздался возмущенный голос Обина Дейла. — Как отвратительно!

Быстрым движением руки он сбросил с груди куклы гиацинт. Бусинки со стуком раскатились в разные стороны. Дейл поставил на место голову с белозубой улыбкой.

— Вот она и снова такая, какой была, правда? — тихонько бормотал мистер Макангус. — Наверное, ее можно будет починить.

— Не понимаю, зачем вы это сделали? — напустился на Аллейна Обин Дейл.

— Что именно?

— Положили ее так, как… как…

— Как одну из этих бедных девушек, — с готовностью пришла ему на помощь миссис Кадди. — Цветы, бусы… Это нас очень расстроило.

— Кукла в таком точно виде, в каком была, когда мы с отцом Джорданом ее нашли. Гиацинт тоже был. Очень жаль, если я кого-то из вас расстроил.

К столу приблизилась миссис Диллинтон-Блик. Аллейн подумал о том, что впервые видит эту женщину без ее привычной интригующей улыбки.

— Она такой была? Но почему? Что с ней случилось?

— Не волнуйся, Руби, дорогая, — успокаивал ее Дейл. — Должно быть, на нее кто-то наступил, разорвал бусы и… сломал ей шею.

— На нее наступил я, — сказал отец Джордан. — Мне очень жаль, миссис Диллинтон-Блик, что так получилось, но она лежала на палубе в кромешной тьме.

— Вот видишь! — воскликнул Обин Дейл и встретился взглядами с Аллейном, который почувствовал, что Дейл снова вживается в образ свойского парня. — Виноват, старина. Я как-то случайно потерял самообладание. Разумеется, вы нашли куклу уже такой. Надеюсь, вы не обиделись?

— Нет, ни в коем случае, — вежливо ответил Аллейн.

— Так-то оно так, да все-таки забавно выходит с этими цветами, — философствовала миссис Кадди. — Правда, дорогой?

— Правда, дорогая.

— Гиацинт на груди и это… Какое забавное совпадение.

— Ты права, дорогая. — Мистер Кадди ухмыльнулся. — Весьма забавное.

Мистер Мэрримен, который все это время с раздражением вытирал руки носовым платком, вдруг прямо-таки с мукой в голосе воскликнул:

— А я-то, идиот, решил, что, предприняв сие путешествие, хотя бы на небольшой срок сумею скрыться от вопиюще безжалостных козней мальчишек. «Забавно, забавно». Не снизойдете ли вы, любезный мистер Кадди, до того, чтобы объяснить нам, что вы понимаете под этим вашим «забавно»? Что такого уж забавного усмотрели вы в проделке какого-то фигляра, развлекающего себя видом увядшего гиацинта на груди этой сломанной марионетки? Что касается меня, — он чеканил каждое слово, — то я нахожу ваши ассоциации просто непристойными. И тот неизбежно напрашивающийся вывод, что и на меня падает тень подозрения за содеянное, еще больше усиливает мое негодование. «Забавно», — завершил свою обвинительную речь мистер Мэрримен и воздел руки к потолку.

Супруги Кадди сверлили его негодующими взглядами.

— Ну разумеется. Я было совсем забыл, — как ни в чем не бывало сказал мистер Макангус. — Ведь это же мой гиацинт. Вы еще его подняли, помните? После нашего небольшого столкновения. А потом бросили на пол.

— Я его не «поднял».

— Случайно, разумеется, случайно. — Мистер Макангус наклонился над куклой. Его красные узловатые пальцы колдовали над ее шеей. — Я уверен, что ее можно починить.

— Вы знаете… Надеюсь, вы извините меня, мистер Макангус, но… — смущенно начала миссис Диллинтон-Блик, — знаете… мне кажется, я уже не смогу относиться к Эсмеральде так, как раньше. Мне, мне… не очень хочется, чтобы ее починили, если только, разумеется, не для меня. Может, мы с вами вспомним о какой-нибудь малышке. Если у вас есть маленькая племянница…

— Я вас отлично понимаю, — с любезной готовностью, столь не вяжущейся с выражением его физиономии, сказал мистер Макангус. Его руки все так же сжимали шею куклы. Тут он наконец осознал, что делает, и отошел в сторонку. — Я вас отлично понимаю, — добавил он и достал свою травяную сигарету.

— И все равно это очень забавно, — сказала миссис Кадди, напоминающая своей безжалостностью хор в античных пьесах. Мистер Мэрримен издал какой-то сдавленный звук, но она неумолимо продолжала: — То, что мы все время говорим об этих убийствах. А потом миссис Блик еще получает телеграмму от своего приятеля о девушке, которую убили и которая несла цветы. И что все время эти гиацинты. Как будто нарочно. — Она, не мигая, уставилась на миссис Диллинтон-Блик. — Небось вам теперь не по себе, миссис Блик. Ведь это все равно как если б вы здесь лежали.

— Умоляю вас! — всплеснула своими ручищами мисс Эббот. — Что за необходимость это слушать! Да уберите же ее отсюда кто-нибудь!

— С удовольствием, — сказал Аллейн и прикрыл куклу газетой. — Сейчас я ее заберу.

Он взял ее под мышку и понес в свою каюту.

2

«Как всегда, я очень по тебе скучаю, — писал он жене. — Скучаю…»

Он поднял глаза от листа бумаги с начатым письмом и обвел невидящим взглядом каюту. Он думал о той давно известной ему особенности собственной памяти, привыкшей хранить в себе мельчайшие подробности и черточки лиц, подводить его в тот самый момент, когда хотелось вызвать из ее глубины образ Трой. А на фотографии Трой выходила неудачно, ибо фотография давала лишь отдаленное представление о знакомых чертах, не более того. Это была схема ее лица. Он написал об этом в письме, тщательно выводя каждое слово, касающееся непосредственно Трой, потом принялся подробно описывать все, происшедшее с тех пор, как он опустил в Ляс-Пальмасе свое последнее письмо.

«Ты, вне сомнения, понимаешь, в чем заключается вся трудность. Я нахожусь за тысячи миль оттуда, где хотя бы можно было думать об аресте. Все, что я смогу сделать, — это свести к нулю степень вероятности совершения очередного убийства. Согласна?

Между тем мы составили план действий, который отражает полное разногласие наших взглядов на суть дела. Первый и второй помощники, а также главный механик судна были посвящены капитаном в нашу тайну. Все трое считают наше предположение сумасбродным и, как и капитан, убеждены в том, что нашего парня на судне нет. Однако генеральный план был ими одобрен, так что в настоящее время они все с удовольствием следят за дамами, которых, кстати, предупредили, что на судне есть воришки и порекомендовали денно и нощно держать на запоре двери кают. В то же время им дали понять, что Деннис, этот чудаковатый толстяк-стюард, о котором я тебе уже писал, вне подозрения.

Дела такого рода почти во всех отношениях для нас, полицейских, трудней всего, — продолжал свое письмо Аллейн. — Тут в силу вступают совершенно иные законы, нежели те, какими привык руководствоваться в обычной практике. Удивляешься на каждом шагу, что может крыться за неприметной наружностью, в той либо иной степени обычным поведением. И что же мы имеем на сегодняшний день? А вот что: союз психиатра, священника и полицейского, этих персонажей пьесы Пиранделло. Отец Джордан и Мейкпис сию секунду должны быть у меня, так что, уверяю тебя, у меня вот-вот будут две взаимоисключающие и тем не менее вполне профессиональные точки зрения. Что касается меня…» — В дверь постучали. — «Вот и они, — быстро дописал Аллейн. — Au revoir, любимая», и сказал:

— Войдите.

На отце Джордане был тонкий светлый костюм, белая рубашка и черный галстук. Его наружность и вообще весь облик настолько изменились, что Аллейну показалось, будто в каюту вошел незнакомец.

— Я полагаю, вовсе не обязательно носить в тропиках этот тесный стоячий воротничок, — пояснил отец Джордан свое превращение. — Буду облачаться в него к обеду, разумеется, а по воскресеньям придется потеть в сутане. Один вид ваших легких тропических одеяний был для меня просто непереносим. Этот костюм я приобрел в Ляс-Пальмасе, и будь обстановка несколько иной, я бы испытал огромное наслаждение, облачась в него.

Мужчины сели и выжидающе взглянули на Аллейна, который подумал о том, что, как бы искренне ни сожалели они о присутствии на борту судна убийцы-маньяка, нельзя сказать, что их роли им не по душе. Ведь оба пытливы, энергичны, к тому же у каждого есть к делу сугубо профессиональный интерес.

— Итак, каково ваше мнение относительно вылазки под названием «Эсмеральда»? — спросил Аллейн.

И священник, и врач согласились, что не произошло ничего такого, что противоречило бы временной теории Аллейна. Что касается реакции на происшедшее с куклой, то она была весьма интересной.

— Беда в том, что когда ищешь в поведении что-то особенное, оно чудится тебе на каждом шагу, — заметил отец Джордан. — Должен сказать, меня в равной степени смутила вспышка Дейла, злорадство супругов Кадди, нестерпимый педантизм Мэрримена и манипуляции над куклой Макангуса. Разумеется, это не имеет ни малейшего отношения к нашему делу, но даже бедная мисс Эббот вела себя, как мне показалось, нелепо. Как видите, я следил даже за теми, за кем не нужно следить.

— Почему вы назвали ее «бедная мисс Эббот»? — поинтересовался Аллейн.

— Мой дорогой друг! Полагаю, пояснения в данном случае излишни. Проблема несчастной старой девы в моей практике никогда не сходит с повестки дня.

Тим издал какой-то неопределенный звук.

— Да, это сразу ясно, что она несчастна. — Аллейн не без интереса взглянул на Тима. — Что означает этот ваш столь глубокомысленный звук?

— Думаю, в данный момент мисс Эббот для нас интереса не представляет, однако я хотел сказать, что тоже сходу узнаю этот тип, хотя, вполне возможно, мой способ ставить диагнозы в данном случае придется не по вкусу отцу Джордану.

— Вы так считаете? И тем не менее мне было бы любопытно о нем узнать, — сказал священник.

— Не стану утомлять вас подробностями, тем более что мы не имеем никакого права руководствоваться лишь поверхностными впечатлениями, — возразил Тим. — Замечу только, что по первому впечатлению она яркий пример женщины, лишенной свойственной ее полу привлекательности, которой не удалось найти удовлетворяющего ее самовыражения.

— С вашей точки зрения, то же самое можно сказать и о нашем убийце-маньяке, не так ли? — спросил Аллейн у Мейкписа.

— Безусловно. Как правило, в подобных случаях корни следует искать в какой-нибудь детской трагедии. Может, над ребенком господствовал какой-то ужас, может он испытал крушение надежд, жесточайшую ревность. Все это является причиной большинства психических отклонений. Я, как специалист в области психоанализа, не упустил бы возможности выяснить, по какой такой причине мистер Кадди столь болезненно реагирует на гиацинты. Думаю, ответ следует искать в каком-то инциденте, который он сам, возможно, помнит лишь подсознательно и который, может показаться на первый взгляд, не имел никакого отношения к гиацинтам. Что касается Обина Дейла, то меня, прежде всего интересует причина его особенного пристрастия ко всякого рода проказам. А если бы моим пациентом оказался мистер Мэрримен, я бы постарался установить причину его хронической раздражительности.

— Возможно, тут всему виной нарушение в пищеварении — он постоянно пьет содовые таблетки, — заметил Аллейн.

— Люди, страдающие плохим пищеварением, отнюдь не всегда бывают женоненавистниками. Мне кажется, этот его недуг связан с каким-то давним психическим расстройством.

— Няня отобрала его любимую игрушку и отдала ее папочке?

— Вполне вероятно, что вы сейчас ближе к истине, чем думаете.

— А чем вы объясните причуды Дейла и Макангуса?

— О, я бы ничуть не удивился, узнай в один прекрасный момент, что в целом Дейл не очень удовлетворен своими успехами на телеэкране. Он эксгибиционист[15], который должен непременно считать себя преуспевающим. Вот почему два провала так больно ранили его самолюбие и даже привели к «нервному расстройству».

— А я и не знал, что у него нервное расстройство, — сказал отец Джордан.

— Я знаю это с его собственных слов. Мы, психоаналитики, этим термином не пользуемся. Что касается мистера Макангуса, то тут перед нами прелюбопытнейший случай. Его застенчивость, рассеянность и сбивчивость — все это очень характерные признаки.

— Чего? — поинтересовался Аллейн.

— Слишком распространенного типа. Полное подавление всех желаний. Вечно мучим всякими тревогами и опасениями. И, разумеется, пребывает в абсолютном неведении относительно истинных причин своих несчастий. То, что он подарил миссис Диллинтон-Блик эту проклятую куклу, вполне объяснимо. Он холост.

— О Господи! — вырвалось у отца Джордана. — Не обращайте на меня внимания. Продолжайте, прошу вас.

— Следовательно, точка зрения психоаналитиков на преступления такого рода следующая: толчком для их развития послужило то либо иное глубокое эмоциональное расстройство, о чем преступник не подозревает, и что его побуждение совершить убийство не поддается его контролю. Так? — подвел итог Аллейн.

— Вы абсолютно правы.

— Не значит ли это, что он может чувствовать отвращение к тому, что делает, отчаянно бороться со своим непреодолимым желанием совершить преступление и испытывать ужас от того, что не в состоянии это желание побороть?

— Вполне вероятно.

— Да, да, безусловно! — воскликнул отец Джордан.

— Выходит, вы согласны с Мейкписом?

Отец Джордан провел своей холеной белой рукой по пышным темным волосам.

— Я убежден, что Мейкпис очень точно и с большим знанием дела описал нам побочные воздействия и их результаты, — сказал он.

— Побочные воздействия! — воскликнул Тим.

— Да. Подавленный страх, крушение надежд, еще что-то. — Отец Джордан улыбнулся. — Боюсь только, что я не слишком силен в терминологии. Однако я уверен, что тут вы правы. Вы анализируете все это с научной точки зрения. Что касается меня, то я бы расценил все эти ранние трагедии и их последствия как modus operandi[16] гораздо более грозной силы.

— Я что-то вас не совсем понимаю, — признался Тим. — Более грозной силы?

— Да. Дьявола.

— Чего-чего?

— Убежден, что его бедной душой владеет дьявол.

К удивлению Аллейна, Тим вдруг густо покраснел, будто отец Джордан каким-то ужасным образом нарушил приличия.

— Вижу, что смутил вас, — сказал священник.

Тим пробормотал что-то вроде того, что у каждого есть право иметь собственную точку зрения.

— Я, кажется, тоже не совсем вас понял, — вмешался в разговор Аллейн. — То, что вы сказали, мы должны воспринимать буквально?

— Абсолютно буквально. Это именно тот случай, когда душой бедняги владеет дьявол. Я часто сталкиваюсь с подобным в моей практике, так что вряд ли могу ошибиться.

Воцарилось долгое молчание. Аллейн думал о том, что на свете еще много людей, причем далеко не глупых, которые верят в существование дьявола. Более того — находят в этой вере утешение.

— В данном случае мне очень хочется, чтобы вы смогли этого дьявола изгнать, — нарушил молчание Аллейн.

— Тут имеются некоторые трудности, — самым серьезным образом ответил отец Джордан. — Однако я не перестаю молиться за этого беднягу.

Тим зашаркал подошвами, закурил, испытывая необходимость переменить тему разговора.

— А каково мнение полиции на преступления подобного характера? — спросил он у Аллейна. — Ведь вы в этом деле далеко не новичок.

— Вот тут вы ошибаетесь, — возразил тот. — Долг полиции состоит прежде всего в том, чтобы защитить общество от преступника, откуда и вытекает необходимость ареста. Преступники вышеназванного рода — это кара, ниспосланная нам неизвестно откуда. У них нет того, что мы называем профессиональными навыками. Единственное, что роднит их между собой, так это то, что все они совершают преступления ради самого преступления. В повседневной жизни они могут быть кем угодно, ибо опознавательных знаков у них нет. Как правило, нам в конце концов удается задержать такого субъекта, но, увы, не всегда. Одно тут ясно: все они хотят уйти от обыденности жизни. Если вам не известно, в чем заключается обыденность, от которой стремится уйти человек, за которым вы охотитесь, или если он не отшельник, как Джек Потрошитель, ваши шансы на успех значительно снижаются. — Аллейн немного помолчал и добавил изменившимся голосом: — Однако что касается того, почему он стал тем, кем он стал, — здесь мы абсолютно беспомощны. И будь нам это известно, наша работа показалась бы нам просто невыносимой.

— Вы, оказывается, сострадательный человек, — отметил отец Джордан.

— Это к делу не относится, — сказал Аллейн и слегка смутился. — Полицейский, осматривающий тела задушенных девушек, умерших в страшных мучениях, не предрасположен чувствовать сострадание к их убийце. Не помогает и мысль о том, что он, вероятней всего, совершил преступление на том самом пределе, когда его разум агонизировал. Ведь не все в подобном состоянии совершают преступления, правда? Этот же зашел слишком далеко.

— А вам не приходила в голову мысль, что, до того, как его одержимость достигла своего предела, ему можно чем-то помочь? — спросил Тим.

— Приходила. Но тут уже ваше поле деятельности.

Тим встал.

— Сейчас три. Я условился о партии в гольф. Какова же наша тактика? Максимум бдительности?

— Да.

Отец Джордан тоже встал.

— Пойду решать кроссворд с мисс Эббот. У нее новый «Пингвин».

— Я предпочитаю «Таймс», — сказал Аллейн.

— У наших дам намечается тенденция скрываться от полуденного зноя в своих каютах, — заметил отец Джордан.

— А если предположить, что Кадди — тот самый субъект, как вы полагаете, он мог бы задушить миссис Кадди? — серьезно спросил Тим.

— Я бы на его месте непременно это сделал, — усмехнулся Аллейн. — Вы свободны.

Днем на палубе было не так уж и много тени, и пассажиры, дабы закрепить за собой эти затененные уголки, пускались на всевозможные хитрости. Дело доходило даже до взаимных претензий. Мистер Мэрримен оставлял свою надувную подушку и панаму на одном из кресел в самом удобном месте. Супруги Кадди тоже постарались туда втиснуться и, когда поблизости никого не было, переложили его вещи на другое кресло. Мистер Макангус клал свой плед на один из деревянных топчанов, но, поскольку охотников на это место не оказалось, его действия не вызывали никакой враждебности. Обин Дейл и миссис Диллинтон-Блик пользовались собственными удобными шезлонгами с пенопластиковыми сиденьями, которые установили на маленькой веранде, заняв ее всю. На их места, хотя они и пустовали до самого полудня, никто не покушался.

Пока Тим, Джемайма и два младших офицера играли на палубе в гольф, мисс Эббот и пятеро мужчин собрались в тени между входом в салон и средним люком. Мистер Кадди сопел, прикрывшись «Ридерс дайджест», мистер Макангус клевал носом, мистер Мэрримен и Аллейн читали, отец Джордан и мисс Эббот пыхтели над кроссвордом. Отрывочные фразы и мимолетные наблюдения напоминали своей непоследовательностью стихотворения-диалоги Верлена[17].

На мостике совершал свой дневной моцион капитан Бэннерман, скрашивая монотонность знойного полудня частыми взглядами в сторону Джемаймы, которая была очаровательна в джинсах и алой кофточке. Как и предсказывал капитан, девушка пользовалась огромным успехом у младших офицеров. «И у моего судового врача тоже», — подумал он. Вероятно, почувствовав на себе его взгляд, Джемайма подняла голову и весело помахала капитану рукой. Помимо своей привлекательности, подумал морской волк, девушка еще и очень мила и… Но тут он, видимо, почувствовал, что его мысли потекли не в то русло, и решил переключиться на миссис Диллинтон-Блик, что ему без труда удалось.

Размахнувшись, Джемайма с силой ударила по диску, посланному ей противником, потеряла подачу, воскликнула «Проклятье!» и рассмеялась. Младшие офицеры, делавшие все от них зависящее, чтобы позволить девушке выиграть, быстро и ловко довершили партию и с неохотой вернулись к своим обязанностям.

— Давай сделаем перерыв, — предложила Джемайма Тиму и посмотрела в сторону маленького общества в тени. Мистер Мэрримен, оторвавшись от своей книги, что-то втолковывал Аллейну, помахивая у него под носом пальцем.

— Снова в своем репертуаре, — заметил Тим. — Бедный Аллейн!

— Что ты сказал?

— Я сказал «Бедный Бродерик», — поправился Тим, смущенный своей столь непростительной промашкой.

— Разве его зовут Аллейн? Однако ты очень быстро переходишь на короткую ногу. Весьма общительный молодой человек.

— Я называю его так только за глаза. Он мне нравится.

— Мне тоже. Даже очень. Он, по крайней мере, невиновен. Это я точно знаю.

Тим буквально прирос к месту.

— Что ты сказала? — спросил он и облизнул губы. — Не виновен?

— Ты здоров, Тим?

— Абсолютно.

— У тебя какой-то странный вид.

— Это от жары. Пойдем-ка вон туда.

Он схватил девушку за руку и потащил на веранду, где подтолкнул в сторону роскошной подставки для ног у шезлонга миссис Диллинтон-Блик, сам пристроился на кончик подножки Обина Дейла.

— Не виновен в чем?

Джемайма в удивлении на него уставилась.

— Хотя, вероятно, ты отнесешься к этому совсем иначе.

— К чему «этому»?

— К этому случаю с куклой миссис Д.-Б. Это было так омерзительно. Не знаю, как думают другие, я же считаю, что это было сделано с умыслом. Если бы на куклу просто-напросто наступили, с ней бы никогда такого не случилось. А этот цветок у нее на груди… Нет, во всем этом есть что-то гадкое.

Тим нагнулся и долго завязывал свои шнурки. Когда он наконец выпрямился, Джемайма спросила:

— Что с тобой? Ты все время меняешься в цвете. Как хамелеон.

— И какого же цвета я теперь?

— Огненно-красного.

— Это оттого, что я наклонился. Насчет куклы я с тобой согласен: это была пресквернейшая шутка. Наверняка, это проделка какого-нибудь пьяного матроса.

— В тот вечер поблизости не было ни одного пьяного матроса. Знаешь, кого я подозреваю?

— Кого?

— Мистера Кадди.

— Не может быть, Джем. Почему?

— Когда мистер Бродерик раскрыл куклу, он все время ухмылялся.

— У него хроническая ухмылка. Она никогда не покидает его лица.

— Все равно, мне кажется, он Г. С.

— Кто-кто?

— Грязный старикашка. Знаешь, меня бы стошнило остаться с ним с глазу на глаз на шлюпочной палубе после наступления темноты.

— Бери везде меня. Я, как ты могла убедиться, вполне благонадежен.

Джемайма рассеянно улыбнулась ему. Казалось, она хотела сказать что-то еще, но не решалась.

— В чем дело, Джем?

— Ничего особенного. Понимаешь… Одним словом, мне кажется, что все это началось с той самого дня, когда Деннис принес в салон гиацинты миссис Д.-Б., на следующий день после нашего отплытия. С тех пор эти ужасные разговоры об убийствах просто преследуют нас. Эти выяснения алиби накануне Ляс-Пальмаса и истерика с мисс Эббот… А потом этот ужас с девушкой, которая везла цветы миссис Д-Б. Теперь кукла. Ты можешь подумать, что я рехнулась, но… А что, если на нашем судне этот цветочный убийца?

Тим хотел было успокоить девушку и уже протянул было к ней руку, как вдруг на палубу рядом с ней упала мужская тень.

— Дорогое дитя! — воскликнул Обин Дейл. — Что за прямо-таки патологически ужасное предположение!

3

Тим и Джемайма повскакивали со своих мест.

— Боюсь, мы злоупотребили вашими шезлонгами, — машинально сказал Тим.

— Дорогой старина! Пожалуйста, сидите на них сколько душе угодно. И когда угодно. Я уверен, что и мадам будет этим очень польщена. — В руках у Дейла была целая охапка подушечек и ковриков, которые он принялся раскладывать в шезлонгах. — Мадам обожает роскошь. — Он взбил подушки и ловко бросил их в шезлонг. — Вот и готово! — Он выпрямился, вытащил из кармана трубку и со свирепым видом зажал ее между зубами, а сам ухитрился склониться над Джемаймой с покровительственным видом. — Что касается вас, юная леди, то боюсь, вы дали волю своему необычайно живому воображению, — сказал Обин Дейл, насмешливо качая головой.

Он вел себя точно так же, как перед камерой, и Тим почувствовал непреодолимое желание засвистеть мелодию «Несите ваши беды». Тем не менее он поспешил сказать:

— Эти рассуждения не так уж и необоснованны, как может показаться на первый взгляд. Мы с Джемаймой спорили по поводу алиби, что неминуемо повлекло за собой предположение об этом цветочном специалисте.

— Понимаю, — промычал Дейл, не спуская с Джемаймы глаз. — Похоже, мы снова взялись за старое. К тому же эта тема не из приятных, верно?

— Уверена, что вы правы, — холодно заметила Джемайма.

— Милая девочка! — воскликнул Дейл и похлопал ее по плечу.

Тим пробормотал что-то насчет того, что пора идти пить чай, и потащил Джемайму на правый борт, где дал выход накипевшему в нем гневу.

— Господи, ну и отвратительный тип! Чего стоит эта его игра в свойского парня! Эта отталкивающая приторность! Эта дутая доброжелательность! — Он наклонился над девушкой, склонил голову набок: — Милая девочка, — сказал он елейным голоском и похлопал ее по плечу. Получилось очень похоже.

Джемайма оценила его актерские способности и даже развеселилась.

— Разумеется, я вовсе не думаю, что мы путешествуем в обществе убийцы. Это я так… А теперь пойдем побеседуем с мистером Всезнайкой.

Мистер Мэрримен бушевал. Он только что обнаружил книгу «Поэзия елизаветинских времен», которую Джемайма оставила на своем кресле, и теперь читал целую лекцию на тему поэзии елизаветинских времен. Разумеется, ее автор — большой авторитет, но мистер Мэрримен ни в коем случае с ним не согласен. В дискуссию оказались втянутыми Аллейн, отец Джордан и мисс Эббот, в то время как мистер Макангус и мистер Кадди оставались в сторонке и наблюдали за происходящим, первый с восхищением, второй со своим обычным видом невежественного превосходства.

Джемайма и Тим присели на палубу, и мистер Мэрримен взглянул на них так, словно они опоздали на занятия, хотя и по уважительной причине.

— Я самым искренним образом не могу понять, как вы можете ставить «Герцогиню Амальфи» выше «Гамлета» и «Макбета», — говорил отец Джордан.

— Или почему у Шекспира вы выше всего ставите «Отелло»? — пролаяла мисс Эббот.

Мистер Мэрримен полез в карман за своими таблетками, при этом желчно заметив, что бесполезно говорить о критериях вкуса, когда у большинства отсутствуют даже его элементарные зачатки. Засим он преподнес своей беспокойной аудитории сравнительную характеристику «Гамлета» и «Макбета». «Гамлет», — сказал он, — противоречивый, неубедительный и чрезвычайно многословный перепев немецкой мелодрамы. Не удивительно, что сам Гамлет все никак не мог принять решения — его создатель отличался куда более нерешительным характером. «Макбет» же попросту бестолковый просчет. Отбросим в сторону язык — и что останется? Скучное, невежественное описание катастрофической неудачи. После чего мистер Мэрримен швырнул в рот содовую таблетку.

— Я совсем ничего не знаю о Шекспире… — начал было мистер Кадди, но его слабый голосок вряд ли мог соперничать с громоподобным гласом мистера Мэрримена.

— Хорошо хоть, что вы в этом признаетесь, — гремел он. — Позвольте мне дать вам совет не ломать мозги над «Макбетом».

— И все равно шекспировского языка не зачеркнуть, — возразил Аллейн.

— Я что-то не помню, чтобы высказывал предположение, будто этот тип не владел словарем, — парировал мистер Мэрримен. Он принялся восхвалять классическое построение «Отелло», атмосферу неизбежности, которой проникнута «Герцогиня Амальфи» Уэбстера[18]. В самом конце своей лекции он заявил, что уважения заслуживает финальная сцена из «Лира».

Вдруг в разговор с неожиданным жаром ввязался мистер Макангус.

— Что касается меня, то, мне кажется, «Отелло» почти испорчен этим эпизодом в самом конце, когда Дездемона оживает, разговаривает, а потом, как вы знаете, умирает. Женщина, которую задушили насмерть, разговаривать не сможет. Это нелепица.

— А что на этот счет думает медицина? — спросил Аллейн у Тима.

— Патологическое правдоподобие в данном случае неуместно, — вмешался мистер Мэрримен. — Здесь необходима условность. С художественной точки зрения крайне необходимо, чтобы Дездемону задушили и чтобы после этого она еще кое-что сказала. Вот она и заговорила.

— Все равно давайте послушаем мнение знатока, — сказал Аллейн и обратил взгляд на Тима.

— Я бы не сказал, что это абсолютно исключено. Разумеется, физическое состояние Дездемоны не может быть досконально передано актрисой — в первую очередь возмутились бы мы, зрители. Скорей всего, все дело в том, что он задушил ее не сразу, так что на какое-то мгновение она могла прийти в себя и заговорить.

— Но позвольте, доктор, — раздался робкий голосок мистера Макангуса. — Я ведь сказал «в том случае, если задушили насмерть». Насмерть, понимаете?

— А разве где-то в тексте говорится, что Дездемона задохнулась сразу? — вмешалась в разговор мисс Эббот.

— «В тексте»! В каком таком тексте, позвольте у вас спросить? В котором? — Мистер Мэрримен набросился сразу на всех издателей Шекспира. За сим последовало чрезвычайно догматическое заявление по поводу сценической интерпретации Шекспира. Единственной приемлемой интерпретацией его пьес, по мнению мистера Мэрримена, было сценическое решение самих елизаветинцев. Пустая сцена. Актеры — мальчики. Оказывается, мистер Мэрримен сам ставил в своей школе пьесы в таком решении. Далее он преподнес им лекцию о сценической дикции, костюмах, гриме. Взгляд мистера Макангуса потускнел. Отец Джордан слушал со смиренным видом. Мисс Эббот проявляла явные признаки нетерпения. Джемайма смотрела в пол, Тим смотрел на Джемайму. Аллейн тоже скучал, однако ему удалось сохранить видимость уважительного внимания.

Он не упускал из поля своего зрения мистера Кадди, который сидел с видом человека, отказавшегося от принадлежавшей ему по праву добыче. В ходе дискуссии стало ясно, что у мистера Кадди на этот счет имеются свои соображения.

— Право же, очень забавно, что разговоры так и вертятся вокруг задушенных дам, — начал он своим антимузыкальным голосом. — Миссис Кадди уже указывала на этот факт. Она считает, что это просто совпадение.

Мистер Мэрримен открыл было рот, но тут зазвучал взволнованный голос Джемаймы:

— Как все отвратительно! Как я все ненавижу!

Тим сжал руки девушки в своих.

— Прошу прошения, но для меня не имеет ни малейшего значения, как умирала Дездемона. «Отелло» не история болезни, — сказала Джемайма уже спокойней. — «Отелло» — трагедия простоты и… величия человеческого сердца, разбитого ничтожным приспособленцем. Так, по крайней мере, считаю я. Надеюсь, каждый может высказать свое мнение, верно?

— Ну конечно же. А главное то, что вы абсолютно правы, — искренне сказал Аллейн.

— Я вовсе никого не хотел расстроить…

Мистер Кадди все улыбался и улыбался.

— Неправда, хотели, — огрызнулась мисс Эббот. — Сами знаете, что хотели.

— Время идти пить чай, — сказал отец Джордан и встал. — И давайте внемлем совету самой юной и самой мудрой среди нас, — священник улыбнулся Джемайме, — и покончим с этой не слишком приятной для слуха темой.

Все, за исключением мистера Кадди, пробормотали что-то в знак согласия и отправились пить чай.

«Весьма любопытен тот факт, что, как бы ни старались они избегать этой темы убийства, она все равно непременно всплывает наружу, — писал вечером Аллейн своей Трой. — Не берусь ничего утверждать, однако вполне может оказаться, что присутствие на борту этого специалиста влияет на общий климат. Причем исподволь. Сегодня вечером, например, когда все женщины отправились спать, что к моему величайшему облегчению случилось рано, мужчины снова столкнулись лбами. Кадди, Джордан и Мэрримен — страстные любители детективных романов и прочих произведений на эту тему, объединенных под общим заглавием „Классические преступления“. В небольшой судовой библиотеке случайно оказалось несколько книг из этой серии. Среди них весьма надуманное произведение о Ярде и о каком-то расследовании под названием „То, что он любит“, что, разумеется, позаимствовано из „Баллады Редингской тюрьмы“[19]. Я не глядя могу сказать, о чем оно. Итак, сегодня вечером благодаря присутствию мистера Мэрримена склока завязалась автоматически. Он самый задиристый, скандальный и высокомерный тип, с кем мне когда-либо доводилось близко столкнуться. Оказалось, что Кадди откопал „То, что он любит“ и теперь тихонько посапывал от удовольствия над книжкой в уголке салона. Мэрримен увидел у него эту книгу и тотчас же заявил, что он сам ее уже начал. Кадди возразил ему, что взял книгу с полки и что оттуда книги разрешено брать всем. Оба не уступали. Наконец Макангус сказал, что у него имеется „Судебное разбирательство по делу Нила Крима“, и окончательно умиротворил мистера Мэрримена тем, что предложил ему эту книгу. Оказывается, Мэрримен принадлежит к числу фанатиков, верящих в существование этой якобы неоконченной исповеди Крима. Итак, мир был в некотором смысле восстановлен, хотя опять-таки мы имели честь оказаться втянутыми в бесконечную дискуссию об этих, как их называет Кадди, „сексуальных ужасах“. Дейл так и сыпал всевозможными там и сям заимствованными теориями, Макангус ему вторил, смакуя каждое слово, Мейкпис высказал свою точку зрения психоаналитика, а отец Джордан — служителя церкви. Я, разумеется, всей душой за подобные дискуссии, ибо они дают тебе беспрецедентную возможность послушать человека, которого ты рано или поздно собираешься арестовать, высказывающегося по поводу преступлений, за которые впоследствии его привлекут к ответственности.

Реакции следующие:

Мистер Макангус бесконечно издает какие-то односложные звуки, уверяет, что эта тема слишком ужасна для того, чтобы на ней подолгу задерживаться, однако до самого конца дискуссии ни за что не покинет салон. Он искажает факты, упорно путает имена и даты. Порой даже начинаешь думать, что он делает это намеренно. Мэрримен, как правило, загоняет его в угол.

Кадди весь в этом. Он смакует детали и то и дело вспоминает Джека Потрошителя, описывая подробно ужасы, сопровождавшие сей страшный ритуал. Готов порассуждать на тему, что они все значат.

Мэрримен, как и обычно, дидактичен, повелителен, сыплет аргументами. Мозги у него куда лучше, чем у всех остальных. Он прекрасно осведомлен об этих событиях, никогда не путает факты и не упускает случая облить грязью полицию. По его мнению, полицейские никогда не схватят этого преступника, что наполняет его неописуемым восторгом.

Дейл, подобно мистеру Макангусу, все время высказывает свое отвращение к этой теме, но испытывает интерес к „психологии убийцы-садиста“, как он выражается. Его высказывания напоминают мне статейки в одном не слишком мной уважаемом издании. Разумеется, при этом он ни на минуту не забывает, что он свойский парень с телевидения. „Бедняжки! — то и дело восклицает он. — Бедные, бедные малышки! Ужасно! Ужасно!“

Когда он в хорошем настроении, энергии у него хоть отбавляй, хотя он и направляет ее не в то русло. Недавно он зашил рукава пижамы мистера Мэрримена и, соорудив из огромных пеньюаров миссис Диллинтон-Блик чучело женщины, положил его в постель мистера Макангуса, повысив тем самым свои шансы стать жертвой предстоящего убийства. Мистер Мэрримен немедленно отправился с доносом к капитану, а мистер Макангус вел себя как пример из учебника Фрейда.

Итак, перед тобой четыре наших „любимчика“.

Спокойной ночи, любимая. Скоро получишь следующую часть этого занимательнейшего из романов».

Аллейн отложил письмо в сторону, что-то долго чертил на клочке бумаги. Потом решил прогуляться перед сном.

На нижней палубе было безлюдно. Он обошел вокруг нее шесть раз и, перекинувшись несколькими ничего не значащими фразами с офицером связи, восседавшим в своей рубке как облако на вершине скалы, решил непременно зайти туда днем. Проходя мимо каюты отца Джордана, он услышал, как повернулась ручка, а затем и приоткрылась дверь. Потом до него донесся голос отца Джордана:

— Разумеется, вы можете приходить ко мне в любое время. Вы ведь знаете, что священники для того и существуют.

Послышался резкий голос. Аллейн не расслышал сказанного.

— Полагаю, вам следует выкинуть все это из головы и сосредоточиться на своем долге, — снова раздался голос отца Джордана. — Несите свою епитимью, приходите завтра на службу, а также обратите особое внимание на то, что я вам сказал. А теперь идите и не забудьте помолиться на сон грядущий. Да благословит вас Господь, дитя мое.

Аллейн спрятался в тень, и мисс Эббот его не видела.

Глава восьмая

ВОСКРЕСЕНЬЕ, ДЕСЯТОЕ

1

В воскресенье в семь утра отец Джордан с разрешения капитана отслужил в салоне святое причастие. Из пассажиров на службе присутствовали мисс Эббот, Джемайма, мистер Макангус и, что весьма странно, мистер Мэрримен. Третий помощник, офицер связи, два младших офицера и Деннис представляли команду судна. Аллейн стоял в сторонке, слушал и не в первый раз чувствовал сожаление от того, что ему все это чуждо.

Служба окончилась, и группка пассажиров высыпала на палубу, где вскоре к ним присоединился отец Джордан. По случаю такого дня, он, как и обещал, облачится в свою «приличную» сутану, которая ему очень шла. Легкий бриз шевелил его мягкие волосы. Мисс Эббот, по обыкновению стоявшая в сторонке, не спускала со священника глаз, в которых, как заметил Аллейн, было уважение. Даже мистер Мэрримен притих, и только у мистера Макангуса, который только что вместе с мисс Эббот со знанием дела исполнил весь англо-католический обряд, вид был возбужденный и даже слегка легкомысленный. Он сделал несколько комплиментов Джемайме относительно ее внешности и теперь, склонив набок голову, пританцовывал вокруг девушки. Его неестественно коричневые волосы отросли и уже совсем скрывали шею, нелепыми космами нависая надо лбом и ушами. Правда, мистер Макангус почти никогда не снимал свою фетровую шляпу, так что эта деталь не слишком бросалась в глаза.

Джемайма, выслушав его вполне невинные комплименты, весело улыбнулась и обратилась к Аллейну:

— Не ожидала увидеть вас на палубе в столь ранний час.

— А почему бы и нет?

— Вы так поздно легли вчера. Все вышагивали по палубе, погрузившись в свои мысли.

— Что было, то было — не отрицаю. Ну, а вы? Вы-то почему не спали?

Джемайма вспыхнула.

— Я сидела вон на той веранде. Мне… нам не хотелось вас окликать — у вас был такой серьезный и сосредоточенный вид. Мы с Тимом спорили о литературе елизаветинских времен.

— Однако вы спорили не слишком горячо, — заметил Аллейн.

— Да, да. Но наши отношения с Тимом… понимаете, это вовсе не обычный флирт. По крайней мере для меня.

— Не флирт?

Аллейн улыбнулся девушке.

— И не… Господи, я совсем запуталась! — воскликнула Джемайма и покраснела.

— Может, облегчите душу?

Джемайма взяла его под руку.

— Я уже достиг того возраста, когда очаровательные молодые девушки первыми берут меня под руку, — размышлял вслух Аллейн.

Они шли по палубе.

— Сколько дней мы находимся в море? — вдруг спросила Джемайма.

— Шесть.

— Вот! Всего шесть дней! Это просто неслыханно! Как можно за шесть дней разобраться в своих чувствах? Нет, это невозможно.

— Но ведь я сумел разобраться в своих. Даже за более короткий срок, — осторожно заметил Аллейн. — С первого взгляда.

— Да? И вы сразу прикипели к ней душой?

— Сразу. Ей же для этого понадобилось чуть больше времени.

— И вы…

— Мы очень счастливая супружеская пара, благодарю вас.

— Как чудесно. — Джемайма вздохнула.

— Но я вовсе не собираюсь толкать вас на опрометчивые поступки.

— Мне нет нужды об этом говорить. Я уже однажды сваляла дурочку. День нашего отплытия должен был стать днем моего бракосочетания. Он бросил меня тремя днями раньше. Я спаслась бегством, оставив моих несчастных родителей расхлебывать всю кашу, — высоким прерывающимся голосом рассказывала Джемайма. — Говорят, в тропиках люди становятся очень откровенными. Но, думаю, тут есть и ваша доля вины. Совсем недавно я сказала Тиму, что, попади я в беду, я бы пришла поплакаться на вашем плече. Он со мной согласился. Представьте себе, я так и делаю.

— Значит, вы в беде?

— Наверное, нет. Хотя мне нужно смотреть в оба. То же самое я сказала и Тиму. Хотя вы и убеждаете меня в обратном, я все равно не могу поверить в то, что за шесть дней можно все понять друг о друге.

— В открытом море за шесть дней можно узнать друг о друге больше, чем за шесть недель на суше, — сказал Аллейн.

— Пожалуй, вы правы. — Девушка задумалась. — Вообще, в открытом море с человеком происходят странные вещи. И в голову такое лезет… Как-то мне даже показалось, что у нас на судне этот самый цветочный убийца.

В числе прочих навыков, приобретенных Аллейном на посту полицейского детектива, не последнее место занимало умение сохранить спокойное выражение лица при получении любой, даже самой неожиданной информации. Теперь это умение сослужило ему хорошую службу.

— Интересно, а что дало вам основание вообразить такое? — ничуть не изменившимся голосом спросил он девушку.

Джемайма привела те же самые доводы, которые вчера приводила Тиму.

— Разумеется, он реагировал на это так же, как и вы. У. М. П. тоже.

— Кто это — У. М. П.?

— Мы так прозвали Дейла. Ужасно Милый Парень. Только, боюсь, не в буквальном смысле.

— Но почему вы рассказали ему о ваших страхах?

— Он меня подслушал. Мы с Тимом сидели на веранде, а он подкрался с ковриками и подушками и вмешался в наш разговор.

— Теперь, когда вы вытащили ваши страхи на божий свет, они, должно быть, померкли, а?

Джемайма размахнулась и ногой загнала в шпигат какой-то небольшой предмет.

— Не совсем. Хотя нет, они на самом деле померкли, но вчера ночью, уже после того, как я легла в постель, кое-что произошло. Ничего такого уж и особенного, но мои подозрения снова всплыли наружу. Моя каюта слева, если идти по коридору со стороны салона. Иллюминатор прямо над постелью. Вам, наверное, знаком тот блаженный миг, когда сам не сознаешь, спишь или не спишь, а будто куда-то плывешь. Я куда-то плыла, плыла… Вдруг я встрепенулась и уставилась в иллюминатор. Снаружи все было залито лунным светом. На меня смотрела луна, потом замигали звезды, потом я снова увидела луну. Изумительно! Я закрыла от восторга глаза, а когда я их открыла, на меня кто-то смотрел из иллюминатора.

— Вы в этом абсолютно уверены?

— О да. Там кто-то был. Этот кто-то заслонял собой луну и звезды. Он буквально просунул в иллюминатор голову.

— И кто это был?

— Не имею ни малейшего представления. На нем была шляпа, но я видела лишь контуры. К тому же это продолжалось какую-то долю секунды. Я его окликнула, не очень приветливо, разумеется, и он тотчас же снова канул вниз. Небось присел, а после смылся. Снова в иллюминаторе появилась луна, а я дрожала от страха и думала: «А вдруг это цветочный убийца? Вдруг он на самом деле на борту нашего судна и, когда все расходятся спать, бродит по палубам?»

— Вы рассказали об этом происшествии Мейкпису?

— Я его еще сегодня не видела. Он в церковь не ходит.

— Может, это был Обин Дейл с его вечными проказами?

— Признаться, мне это не приходило в голову. Вы думаете, он способен на свои шалости даже ночью?

— Не удивился бы, кончись все игрушечной змеей у вас на подушке. Вы запираете на ночь дверь? А днем?

— Запираю. Нас предупредили, что на судне есть воришки. Может, это был какой-то жалкий воришка? Черт, а я так перепугалась. Небось рассчитывал что-нибудь выудить через иллюминатор.

— Что ж, это случается на судах.

Послышался удар гонга, сзывающего пассажиров к завтраку.

— Исходя из того, что вы мне только что рассказали, я бы на вашем месте на ночь задергивал иллюминатор шторой, — немного помолчав, сказал Аллейн. — А так как среди команды есть не слишком приятные личности, не советовал бы с наступлением темноты бродить одной по палубе. Вполне может подойти к вам и привязаться.

— Но ведь так можно умереть от скуки. Кстати, посоветуйте это миссис Д.-Б. Она большая любительница лунных прогулок или скорей танцев при луне. — Джемайма таинственно улыбнулась. — Мне кажется, она просто великолепна. В таком возрасте и такой безудержный темперамент.

Аллейн подумал одновременно о двух вещах: сколь долго еще сумеет миссис Диллинтон-Блик наслаждаться тем, чем озарила ее природа и чем еще ошарашит его Джемайма.

— Она танцует при луне? С кем же?

— Одна.

— То есть порхает по палубе как фея? С ее-то весом?

— По той, что под нами. Ближе к носу. Сама видела. По-моему, вес ей ничуть не мешает.

— Ничего не понимаю.

— В таком случае вам придется выслушать рассказ еще об одном ночном приключении. Это было в позапрошлую ночь. Жара стояла неимоверная. Мы с Тимом засиделись далеко за полночь. Нет, мы вовсе не амурничали — мы с ним спорили. Когда я вернулась в свою каюту, там было ужасно душно, и я поняла, что мне не уснуть. Я вышла в коридор и подошла к иллюминаторам, которые выходят на нижнюю палубу. Мне захотелось вылезти через один из них и вскарабкаться на нос. Пока я смотрела и размышляла, прогонят меня с носа или нет, прямо подо мной открылась дверь и на палубу, устланную черными тенями, упал квадрат света.

Светящееся от возбуждения лицо Джемаймы будто накрыло облачко.

— Сперва ничего не было видно, только тень на фоне освещенного квадрата, — продолжала она свой рассказ. — А потом мне показалось, что ожила кукла Эсмеральда. Мантилья, веер, широкая кружевная юбка… И снова я вспомнила про этого цветочного убийцу и…

— Ну, а дальше что было? — не терпелось узнать Аллейну.

— Дверь закрыли, и квадрат света исчез. Но я-то теперь знала, кто там. Она стояла на палубе одна-одинешенька спиной ко мне. И вот тут-то все и началось. К тому времени луна уже встала, перевалила за борт и осветила палубу. Механизмы под чехлами отбрасывали чернильно-черные тени, но между ними по палубе скользили лунные блики. Зрелище было восхитительное. Она играла своим веером, делала пируэты и приседания, даже сделала несколько плавных шагов назад, как делают танцовщицы с кастаньетами. Ее лицо было закрыто мантильей. Вообще все было очень странно.

— Весьма странно. А вы уверены, что это была миссис Д.-Б.?

— Ну, а кто еще? Согласитесь, во всем этом даже есть что-то трогательное. Танец продолжался всего несколько секунд, после чего она убежала. Открылась дверь, ее тень метнулась в потоке света. До меня донеслись мужские голоса, смех, потом все стихло. Я была просто поражена.

— Я сам сражен наповал. Хотя мне приходилось слышать о слонах, танцующих в уединенных уголках джунглей.

— Да она легка, как перышко. — Джемайма даже обиделась за миссис Диллинтон-Блик. — Полные всегда легко двигаются и танцуют, как феи. Но вы предупредите, чтобы она больше этого не делала. Только, прошу вас, не говорите ей, что я видела ее лунное представление. Я даже в некотором роде считаю себя нарушителем ее одиночества.

— Ни за что не скажу. Вы тоже ни в коем случае не гуляйте в одиночестве. Передайте мой наказ Мейкпису. Уверен, он полностью со мной согласится.

— Ну, это вне всякого сомнения.

Джемайма улыбнулась, и в уголках ее рта появились две маленькие ямочки.

К ним приближался отец Джордан в окружении своей паствы. «Завтрак!» — оповестил мистер Макангус, и Джемайма отозвалась: «Идем!» Она присоединилась к обществу, обернулась, подморгнула Аллейну и крикнула:

— Вы просто прелесть. Спасибо вам… Аллейн!

Прежде чем он успел ей что-либо сказать, она скрылась за дверью.

2

За завтраком Тим то и дело старался поймать взгляд Аллейна, однако в глазах его старшего друга было мало сочувствия. Он ждал Аллейна в коридоре и, когда тот вышел, обратился к нему с наигранной веселостью:

— Я отыскал те книги, о которых вам говорил. Зайдете ко мне или, может, я занесу их вам?

— Занесите их мне, — попросил Аллейн и поднялся к себе.

Через пять минут раздался стук в дверь и вошел Тим, нагруженный всяческой талмудистикой.

— У меня есть кое-что для вас, — сказал он Аллейну.

— Джемайма догадывается, что на судне этот цветочный убийца, о чем известно Обину Дейлу.

— Откуда вы это знаете?

— От самой Джемаймы. И я, право же, удивлен, почему не от вас.

— До обеда у меня не было удобного случая, потом вы засели в салоне с Д.-Б. и Дейлом, ну а потом я…

— Потом вы обсуждали на веранде литературу елизаветинских времен, да?

— Совершенно верно.

— Понятно. А с чего это вдруг вы проинформировали мисс Кармайкл относительно моей настоящей фамилии?

— Черт возьми, все обстоит не так уж серьезно, как вы думаете. Дело в том, что… Выходит, она и об этом вам сказала?

— Она выкрикнула мою фамилию в присутствии всех пассажиров, когда мы шли завтракать.

— Она думает, что это вас зовут Аллейном.

— Но почему?

Тим рассказал ему, в чем дело.

— Мне самому стыдно. Как-то вырвалось само собой. Настоящий кретинизм.

— Да-а. Разумеется, всему виной этот маскарад. Сегодня чужие имена, завтра — фальшивые усы и бороды. Но ничего не поделаешь.

— Ей и в голову не приходит, кто вы такой на самом деле.

— Что ж, будем надеяться. Кстати, она собирается рассказать вам об одном событии, имевшем место минувшей ночью. Думаю, вы тоже сочтете его серьезным.

— Что стряслось?

— Да так, один любопытный субъект… Впрочем, она вам сама все расскажет. Еще она расскажет вам о том, как миссис Диллинтон-Блик порхает в лунном свете среди лебедок.

— Миссис Диллинтон-Блик?!

— Думаю побеседовать на этот счет с капитаном. Там будет и отец Джордан. Вам бы тоже зашли.

— Зайду. Прошу извинить меня за мою оплошность, Аллейн.

— Бродерик.

— Простите.

— Она милый ребенок. Разумеется, это не мое дело, но, надеюсь, у вас серьезные намерения. Тем более что она уже пережила крушение надежд.

— Похоже, вам она доверяет еще больше, чем мне.

— У каждого возраста есть свои преимущества.

— С моей стороны вполне серьезно.

— Ладно. Не спускайте с нее глаз.

К ним подошел отец Джордан, и все трое направились к капитану Бэннерману.

Разговор был не из приятных. Один из служащих компании «Кейп Лайн» предупредил Аллейна еще в Лондоне насчет упрямства Бэннермана. «Тупоголовый старый хрен, — выразился он. — Стоит хотя бы раз погладить его против шерстки, и он без конца будет вставлять вам палки в колеса. Здорово закладывает за воротник, в подпитии и вовсе не сдвинешь с места. Поддакивайте ему, тогда все будет в порядке».

Аллейну казалось, что до сих пор ему удавалось следовать этому совету, однако же, рассказав о лунном представлении, подсмотренном Джемаймой в пятницу ночью, почувствовал, что, как говорится, наступил капитану на любимую мозоль. Предложив принять кое-какие меры для того, чтобы подобное не повторилось, Аллейн натолкнулся на категорический отказ. Что касается лица в иллюминаторе Джемаймы, то капитан пообещал дать соответствующие указания вахтенному офицеру, чтобы подобное не повторилось. Однако добавил при этом, что не видит ничего из ряда вон выходящего, ибо в тропиках люди начинают вести себя весьма загадочно. (Сие Аллейн уже слышал тысячи раз).

Относительно эпизода с танцами миссис Диллинтон-Блик капитан заявил, что пальца о палец не ударит. Ибо ни в коем случае не расценивает это как нарушение правил, а следовательно, не собирается принимать каких-либо мер. О чем, кстати, вынужден просить и Аллейна. И это, добавил он, его последнее слово.

Капитан стоял, засунув руки глубоко в карманы и уставившись через иллюминатор в бесконечность. Даже затылок говорил о его тупом упрямстве.

— Этого типа на моем судне нет, — громко чеканил капитан, не поворачивая головы. — Я уверен в этом так же, как и в том, что вижу перед собой вас. Я служу в компании «Кейп» вот уже двадцать лет, так что с первого взгляда распознаю того, кто может натворить беды в открытом море. Однажды ко мне на судно нанялся кочегаром убийца. Так я сразу же как увидел его, понял: тут что-то не так. Чутье еще никогда меня не подводило. Этих я тоже рассматривал. Ни один из них ни капельки не похож на убийцу. — Капитан медленно повернулся на каблуках и наклонился к Аллейну. Его красное, как у вареного рака, лицо светилось самодовольством. — Вы идете по ложному следу, — сказал он, обдав Аллейна перегаром. Вдруг он выхватил из кармана волосатый кулак, грохнул им по столу. — Такое не может случиться на моем судне!

— Позвольте и мне вам кое-что сказать, — начал Аллейн. — Я бы ни за что не осмелился вас тревожить, не считай я это дело неотложным. Того, за кем мы охотимся, может и впрямь не оказаться на вашем судне. Но допустим, сэр, что он, несмотря на вашу интуицию, все-таки здесь. — Аллейн указал пальцем на настольный календарь капитана. — Воскресенье, десятое февраля. Если он здесь, до его ожидаемого пробуждения осталось четыре дня. Так не лучше ли нам принять все необходимые меры для того, чтобы не позволить ему сделать свое страшное дело? — Аллейн посмотрел на упрямца и сказал с мольбой в голосе: — Не лучше ли нам подуть на холодное, чем обжечься горячим?

— Ага, я и сам люблю эту пословицу, но в данном случае она не к месту. Тем более что ваши предложения идут вразрез с моими принципами. А раз так, я их не принимаю. Ясно?

— Разрешите мне сказать всего одно слово, — начал было отец Джордан.

— Не утруждайте себя. Я остаюсь на своем.

— Отлично, сэр. Будем уповать на то, что вы окажетесь правы. Разумеется, мы уважаем ваши пожелания, — сказал Аллейн.

— Я не позволю, чтобы эту даму беспокоили или… критиковали.

— Я отнюдь не собирался…

— Это все равно, что вы ее критиковали, — пробормотал капитан. — Веселье еще никому не причинило вреда. По мнению Аллейна, эти комментарии были прямо-таки шедевром из области демагогии, и он не нашелся, что можно возразить.

— Благодарю вас, сэр.

Они втроем направились к двери.

— Постойте! — окликнул их капитан. — Давайте выпьем.

— Мне сейчас что-то не хочется, — покачал головой Аллейн. — Большое вам спасибо.

— Почему?

— Как правило, я воздерживаюсь от употребления спиртного до тех пор, пока солнце не поднимется до уровня нок-рея, если я правильно выражаюсь.

— Вы и тогда не очень себя им балуете.

— Я нахожусь при исполнении служебных обязанностей.

— А, умоешься — и все как рукой сняло. Разумеется, вы, как и я, подчиняетесь приказам, хотя очень часто это всего лишь напрасная трата казенных денег.

— Это уже общие места.

— Ну а вы, джентльмены? — обратился капитан к врачу и священнику. — Как насчет того, чтобы выпить?

Оба отказались.

— Надеюсь, вы на меня не в обиде?

Его заверили, что никакой обиды нет никакой.

Аудиенция была окончена. Капитан, повернувшись к ним своей квадратной спиной, зашагал вразвалку к угловому шкафчику, в котором держал спиртное.

3

Остаток воскресенья прошел более или менее спокойно. Этот день был жарче всех предыдущих, и пассажиров разморило. Миссис Диллинтон-Блик и Обин Дейл, облаченные во все белое, возлегали на своих шезлонгах на веранде и вяло улыбались всем проходившим мимо. Время от времени их руки соприкасались, и тогда слышался бархатный смех миссис Диллинтон-Блик.

Тим и Джемайма почти весь день провели под навесом бассейна в кормовой части нижней палубы. Супруги Кадди, занявшие удобную наблюдательную позицию в тени веранды, не спускали с них глаз. В конце дня мистер Кадди тоже решил принять освежающую ванну и облачился в потрепанные плавки кирпичного цвета. Он разыгрался в воде как дельфин, что вынудило Джемайму вылезти из бассейна, а Тима привело в состояние крайнего раздражения.

Мистер Мэрримен сидел на своем обычном месте, целиком отдавшись «Нилу Криму». А когда ужасы, описываемые в этой книге, были исчерпаны, погрузился в «То, что он любит», смакуя страшные несчастья, обрушившиеся на героинь романа. Время от времени он весьма неодобрительно отзывался о стиле произведения и о методах полицейского расследования, описанных в нем. А так как Аллейн сидел к нему ближе всех, он и оказался мишенью всех высказываний мистера Мэрримена. Разумеется, разговор вновь зашел о цветочном убийце. Аллейну выпала честь узнать о себе, что он «медлительный невежда, облаченный недолговечной властью».

— Этот самый Аллейн, чьи фотографии дают во всех вечерних газетах, как мне кажется, личность весьма неинтеллигентная, — свирепо сопел мистер Мэрримен.

— Вы так думаете?

— О, уверяю вас. Неинтеллигентнейшая, — с чувством сказал мистер Мэрримен. — Думаю, если какому-либо неопознанному преступнику доведется его увидеть, он несказанно утешится. Что бы сделал на его месте и я, уверяю вас.

— Выходит, вы верите в то, что «люди читать по лицам мысли» все-таки умеют?

Мистер Мэрримен одарил Аллейна, можно сказать, одобрительным взглядом.

— Источники, контекст, — потребовал он.

— «Макбет», первый акт, четвертое явление. Дункан о Кавдоре.

— Очень хорошо. Я чувствую, вы хорошо знакомы с этой второсортной мелодрамой. Да, я убежден, что на лице есть отпечатки, могущие послужить отправной точкой для сведущего наблюдателя. Я, например, из целого стада олухов выберу смышленого ребенка. Но, поверьте мне, такая возможность предоставляется мне не так уж и часто.

Аллейн спросил, применима ли эта теория для всех случаев жизни и верит ли мистер Мэрримен в то, что существует так называемый криминальный тип лица.

— Я, кажется, читал где-то, что полиция это отрицает, — как бы вскользь заметил Аллейн.

— Это единственный случай, когда полиция близка к истине, — не без ехидства заметил мистер Мэрримен. — Если вы спросите у меня, существуют ли лица, носящие на себе отпечатки жестокости или низкого умственного развития, я отвечу вам утвердительно. Но тип человека, о котором тут говорится, — он поднял книгу, — нельзя разгадать по его наружности. То, что этим человеком владеет какой-то свой, особый дьявол, на его лице не написано.

— Именно этим выражением и в том же контексте пользуется и отец Джордан, — заметил Аллейн. — Он полагает, что такой человек находится во власти дьявола.

— Неужели? Ну да, разумеется, таков взгляд церкви на эти вещи. И он что, представляет себе этого дьявола в виде животного с раздвоенными копытами и шпагой?

— Чего не знаю, того не знаю.

— Я верю в то, что в каждом из нас сидит свой дьявол, — сказала бесшумно подошедшая сзади мисс Эббот. — Твердо верю.

Она стояла спиной к заходящему солнцу. Ее лицо было темным и каким-то жалким. Аллейн хотел было предложить ей свое место, но она остановила его резким движением руки и взгромоздилась на крышку люка. Она сидела прямо, как струна, неуклюже свесив свои большие ноги в теннисных тапочках.

— А как еще можно объяснить жестокость? Бог дозволяет дьяволу испытывать нас, преследуя какие-то свои, непонятные нам цели.

— Да ведь мы очутились прямо-таки в самой цитадели ортодоксальности! — воскликнул мистер Мэрримен как-то уж слишком для него добродушно.

— Если не ошибаюсь, вы тоже верующий. Вы слушали мессу. Почему же тогда вы высмеиваете идею о дьяволе? — вопрошала мисс Эббот.

Мистер Мэрримен внимательно изучал ее через свои очки.

— Моя дорогая мисс Эббот, — сказал он после долгого молчания, — если вы сумеете убедить меня в том, что он существует, уверяю вас, я не стану высмеивать его дьявольское величество.

— Я в этом не сильна. Поговорите с отцом Джорданом. Он полон мудрости и знаний, и вы с ним будете на равных. Очевидно, вы сочтете неуместным с моей стороны совать нос не в свое дело и приставать со своей верой как с ножом к горлу, но когда… когда я слышу, как смеются над дьяволом, я начинаю чувствовать его в себе. Уж я-то его знаю. — Мисс Эббот неуклюже провела рукой по лицу. — Прошу прощения. Я думаю, это жара делает меня столь развязной.

На палубе появился Обин Дейл — эдакая эффектная фигура в белых блестящих шортах, малиновом свитере и экзотических сандалиях, которые он явно приобрел в Ляс-Пальмасе. Наряд довершали солнечные очки невероятных размеров.

— Хочу окунуться, — объявил он, эффектно взлохматив волосы. — Перед обедом полезно, а водичка просто прелесть. Мадам, однако, не изъявила подобного желания. Может, мне кто-нибудь составит компанию?

Мистер Мэрримен молча уставился на Дейла, Аллейн сказал, что подумает над его предложением. Мисс Эббот слезла с крышки люка и удалилась. Дейл поглядел ей вслед и покачал головой.

— Бедное создание! У меня за нее душа изнылась. Для некоторых женщин жизнь — сущий ад, верно?

Мистер Мэрримен нарочито уткнулся носом в книгу, Аллейн уклончиво хмыкнул.

— В процессе моей несколько фантастической деятельности мне довелось столкнуться с сотнями таких вот бедняжек, — продолжал Дейл. — Я называю их одиноким легионом. Не вслух, разумеется.

— Понятно что не вслух, — буркнул Аллейн.

— Вы только задумайтесь над тем, что им, вот таким, остается? Религия? Исследование Центральной Африки? Что еще? Ей-богу не знаю, — философствовал Дейл. — Одним словом, что-то вроде этого. — Он вытащил из кармана трубку, покачал головой. — Ну ладно, я пошел, — сказал он и удалился вразвалочку, насвистывая мелодию модной песенки.

Мистер Мэрримен изрек что-то такое, что не могло быть напечатано в читаемой им книге, Аллейн отправился на поиски миссис Диллинтон-Блик.

Она возлежала в своем шезлонге на веранде и обмахивалась роскошным веером — целая гора пышных форм, однако очень даже привлекательная. Она настойчиво пригласила Аллейна присесть рядом. Все ее движения говорили о том, что она буквально разомлела от зноя, хотя Аллейну бросилось в глаза, что ее белое платье, из-за декольте которого пикантно высовывался кружевной платочек, не измято, а голова в изумительном порядке.

— Вы похожи на свежий огурчик, — сказал Аллейн и присел на подножку дейловского шезлонга. — Какое на вас очаровательное платье!

— Нравится? — Она лукаво посмотрела на Аллейна.

— Все ваши платья изумительны. Вы одеваетесь с редким вкусом.

— Как мило, что вы обратили внимание! Спасибо за комплимент.

— Вы даже не представляете, какой он огромный. — Аллейн наклонился в ее сторону. — Я так критически отношусь к женской одежде.

— Ну да! Что же вам, позвольте спросить, особенно нравится в моей манере одеваться?

— Мне нравятся ваши платья тем, что они очень выгодно подчеркивают все прелести их владелицы, — сказал Аллейн, подумав про себя, что все это относится к Трой.

— Ах, какое наблюдение! Отныне я буду одеваться исключительно для вас. Вот так-то! — пообещала миссис Диллинтон-Блик.

— Да что вы говорите? Тогда я подумаю, в чем бы мне особенно хотелось вас увидеть. Сегодня вечером, например. А что, если я попрошу вас надеть то восхитительное испанское платье, которое вы купили в Ляс-Пальмасе?

Воцарилось молчание, во время которого миссис Диллинтон-Блик украдкой поглядывала на Аллейна.

— Вам не кажется, что это чересчур? Ведь сегодня воскресенье.

— Ах да, совсем забыл. Тогда завтра, ладно?

— Понимаете, я как-то к этому платью охладела. Может, вы сочтете меня дурочкой, но весь тот ужас с очаровательной куклой мистера Макангуса восстановил меня против этого платья. Согласитесь, все было более чем странно.

— Какая жалость! — Аллейн прикинулся огорченным. — Мы так много потеряли!

— Знаю, и все равно ничего не могу с собой поделать. Как только представлю себе Эсмеральду, похожую на тех бедняжек, и мне так и хочется швырнуть это чудесное платье за борт.

— Не вздумайте этого сделать!

— Нет-нет, не бойтесь! — Миссис Диллинтон-Блик хихикнула.

— Или кому-нибудь его отдать.

— Джемайма в нем утонет, а мисс Эббот и миссис Кадди при всем желании невозможно представить в роли испанок. Верно?

Мимо них прошел Обин Дейл, державший путь в бассейн. Он был похож в своих шикарных плавках на парня с рекламы роскошных лайнеров.

— Эй вы, парочка бездельников! — добродушно окликнул он их и проворно спустился на нижнюю палубу.

— Пойду переоденусь, — сказала миссис Диллинтон-Блик.

— Разумеется, не в это испанское платье?

— К сожалению, нет, хоть мне и очень жаль вас разочаровывать. — Она протянула Аллейну свои маленькие холеные ручки, предлагая ему помочь ей подняться с шезлонга. Что он и сделал.

— Как жаль, что мы больше никогда не увидим вас в нем, — вздохнул он.

— О, подождите горевать. — Она снова хихикнула. — Я могу передумать и опять в него влюбиться.

— И танцевать в нем при лунном свете?

Она на секунду призадумалась, потом одарила его восхитительнейшей улыбкой.

— Об этом знает только всевышний, верно?

Аллейн видел, как она проплыла по палубе и вошла в салон.

«Думаю, ты согласишься с тем, — писал Аллейн вечером Трой, — что это обещание меня ни в коем случае не успокоило».

4

Двигаясь в южном направлении вдоль западного побережья африканского материка, «Мыс Феревелл» вошел в густое марево, и терпение пассажиров, не привыкших к такой погоде, оказалось на исходе. С материка дул слабый ветерок, несущий в себе едва уловимые запахи суши. Тонкая серая пелена, словно сотканная из мельчайших частичек пыли, затмила солнце, но не умерило его пыл. Кожа мистера Мэрримена от жгучего прикосновения могущественного светила пылала так, будто у него был сильный жар, однако он отказывался принять какие-либо меры. Среди команды вспыхнула дизентерия, которая не пощадила и мистера Кадди. Он то и дело консультировался с Тимом по этому поводу и с омерзительной откровенностью описывал свои страдания всем, кто имел желание его выслушать.

Обин Дейл несколько увеличил дозы своих возлияний, что отразилось на его поведении. То же самое, как не без сожаления отметил Аллейн, можно было сказать и о капитане Бэннермане, который не только запил горькую, но еще и стал упрямей осла. Он наотмашь отвергал любую попытку Аллейна обсудить ситуацию и со злобным упрямством твердил, что на борту его судна нет и не может быть никакого убийцы-фанатика. Капитан сделался угрюмым, необщительным и до крайности упрямым.

Напротив, мистер Макангус стал ужасно болтлив. «Он страдает словесной дизентерией», — поставил диагноз Тим.

— Что касается мистера Макангуса, мне кажется, у него эндемическое состояние, — как-то заметил Аллейн. — Не надо все сваливать на тропики.

— Однако они его явно обострили, — устало заметил отец Джордан. — Вы знаете о том, что вчера вечером у него была стычка с мистером Мэррименом?

— Из-за чего?

— Из-за этих отвратительных сигарет. Мэрримен говорит, что его тошнит от их запаха.

— Он отчасти прав, — сказал Тим. — Черт его знает, из какой мерзости их изготовляют.

— Они воняют гнилым навозом.

— Ладно, господа, вернемся к нашему делу, — подал голос Аллейн. — К нашему весьма неприятному делу.

После неудачной беседы с капитаном они втроем выработали свой план действий. С наступлением сумерек каждый из них брал под наблюдение одну из дам. Тим категорично заявил, что своим объектом избирает Джемайму. Отец Джордан попросил Аллейна взять на себя заботы о миссис Диллинтон-Блик.

— Я ее побаиваюсь, — признался он. — Мне кажется, она считает меня волком в сутане священника. Если я начну преследовать ее в темноте, она лишь окончательно в этом убедится.

— К тому же она имеет на вас виды, — заметил Тим и подморгнул Аллейну. — Вот будет здорово, если вы уведете ее из-под самого носа этого телепринца.

— В таком случае вам придется взять на себя двоих, — сказал Аллейн отцу Джордану. — Миссис Кадди, которая ни на секунду не отходит от мужа, и…

— …бедную Кэтрин Эббот, которой, как вы прекрасно понимаете, особая опасность не угрожает.

— Как по-вашему, что с ней происходит?

— Мне кажется, несчастья мисс Эббот к нашему делу не имеют ни малейшего отношения, — сказал отец Джордан с отсутствующим видом.

— Я обычно задумываюсь над тем, почему люди ведут себя так, а не иначе. Когда мы занялись выяснением алиби, ее отчаяние, имеющее прямую связь с дейловской программой, показалось мне весьма и весьма многозначительным.

— Мне кажется, тут какая-то неразбериха. Я даже другой раз спрашиваю себя: а не была ли в тот вечер мисс Эббот жертвой Дейла?

— Нет, она была зрителем.

Отец Джордан испытующе посмотрел на Аллейна и отошел к иллюминатору.

— Как вы помните, жертвой была женщина, которая сказала Дейлу, что ей не хочется объявлять о своей помолвке, ибо это известие очень расстроит ее лучшую подругу.

— Так вы хотите сказать, что мисс Эббот и есть эта лучшая подруга? — спросил Тим.

— По крайней мере это вполне объясняет ее странную реакцию на ту передачу.

Воцарилось молчание.

— А чем она занимается? — поинтересовался Тим. — Она где-нибудь служит?

— Мисс Эббот служит в каком-то музыкальном издательстве, — пояснил отец Джордан. — Она большой знаток ранней церковной музыки, особенно грегорианских песнопений.

— Надеюсь, она с ее голосом не поет, — вырвалось у Тима.

— Напротив, поет. И очень приятным голосом, — сказал Аллейн. — Я слышал, как она пела в ночь нашего отплытия из Ляс-Пальмаса.

— У нее самый что ни на есть необычный голос, — пояснил отец Джордан. — Будь она мужчиной, я бы назвал ее голос высоким тенором. Три недели назад она представляла свое издательство на конференции в Париже. Я там тоже был, и мне довелось с мисс Эббот познакомиться. Коллеги относятся к ней с большим уважением.

— Однако мисс Эббот нас в настоящий момент не интересует, — решительным тоном сказал Аллейн. — Солнце садится, так что пора на вахту.

В соответствии с разработанным планом вечер одиннадцатого и двенадцатого Аллейн всецело посвятил миссис Диллинтон-Блик. Его поведение явно огорчило Обина Дейла, доставило огромное удовольствие Тиму, вызвало удивление со стороны Джемаймы и жадное любопытство со стороны миссис Кадди. Сама же миссис Диллинтон-Блик была на вершине блаженства. «Моя дорогая! Ты только послушай — я похитила Великолепного Брута! Вот радость-то! Ничего, так сказать, реального, и все же… Ах, такое явное внимание с его стороны. Когда над тобой вот так романтично светит тропическая луна, все может кончиться весьма и весьма благоприятно. В настоящее время, как только я удаляюсь после обеда на мою маленькую веранду, он тут как тут у моих ног. И это, клянусь тебе, все, и ничего, ничего более. Обин Дейл зеленеет и зеленеет, но это, как ты знаешь, доставляет мне только удовольствие, Видишь, я совсем и безнадежно лишена сострадания. Но мне все равно так хорошо…»

Тринадцатого вечером, когда все пассажиры собрались в салоне за кофе, Обин Дейл неожиданно объявил, что решил устроить в своих «покоях» вечеринку. Там стояла радиола, и он пообещал прокрутить на ней кое-какие из собственных дисков.

— Приглашаются все, — сказал он и сделал широкий жест зажатым в руке стаканом с бренди. — Никаких отговорок не принимаю.

Отказаться и в самом деле было невозможно, хотя у мистера Мэрримена, да и у Тима был такой вид, будто им очень хочется это сделать.

«Покои» Дейла оказались великолепны. Все стены были увешаны фотографиями дейловской «крошки» с ее надписями и других телезвезд. Тут же висела фотография самого Дейла, изогнувшегося в подобострастном поклоне перед самой большой «звездой». Дейл показал свои сувениры; среди них сигареты с монограммой — подарок какого-то турецкого хана, который, как пояснил хозяин, изобразив на своей физиономии уныние, является одним из самых пылких его поклонников. И тут же рекой полились всевозможные вина и даже более крепкие напитки. Мистеру Макангусу достался бокал с подвохом, из которого все содержимое вылилось ему прямо на подбородок, что он воспринял вполне безропотно, хотя и не был в восторге, как капитан, миссис Диллинтон-Блик и супруги Кадди. Обин Дейл извинился с видом напроказившего мальчишки и тут же великолепно сымитировал кое-кого из своих знаменитых друзей. Потом они прослушали четыре пластинки, после чего почти всех гостей сморила тропическая дремота. Первой откланялась мисс Эббот, за ней последовали остальные, кроме миссис Диллинтон-Блик и капитана. У Джемаймы разболелась от духоты голова, так что она с радостью ухватилась за возможность выйти на свежий воздух. Они присели с Тимом под иллюминатором мистера Макангуса, выходящим на правый борт. Над ними тускло светила маленькая лампочка.

— Пять минут, и я отправлюсь спать, — сказала девушка. — Моя голова гудит, как орган.

— У тебя есть аспирин?

— Я, кажется, его куда-то засунула.

— Я сейчас тебе что-нибудь принесу. Только ты никуда отсюда не уходи, ладно?

Кресло девушки было освещено светом, падающим из иллюминатора мистера Макангуса, и тусклой лампочкой над ее головой. Мистер Макангус стелил постель и пронзительным фальцетом мурлыкал себе под нос какую-то мелодию.

— Ладно. Мне как-то не хочется карабкаться по снастям или расхаживать по канату. Нельзя ли выключить этот свет над головой? Он бьет прямо в глаза.

— Выключатель внизу, на другом конце. Я выключу, когда буду идти назад. Я быстро, Джем.

Когда Тим ушел, Джемайма откинулась на спинку и закрыла глаза. Она слышала стук машин, шум моря и пронзительное пение мистера Макангуса, которое очень скоро прекратилось. Джемайма почувствовала сквозь сомкнутые веки, что света убавилось. «Он погасил светильник, а теперь укладывает свою робкую плоть на девственное ложе», — думала девушка. Она открыла глаза. Лампочка над головой все еще горела.

В следующий момент погасла и она.

«Тим идет назад. Как он быстро», — пронеслось у нее в мозгу.

Теперь ее окружала почти непроглядная темень. Дул легкий ветерок. Она не слышала шагов, но явно почувствовала, что сзади кто-то подошел.

— Тим, это ты?

Ей на плечи легли руки.

— Ты меня испугал.

Руки двигались к горлу. Она почувствовала, как они дернули нитку жемчуга. Бусы рассыпались. Она схватила эти руки. Они были ей незнакомы.

— Пустите! Пустите!! Тим!!!

Послышался топот бегущих шагов. Джемайма вскочила с кресла и стремглав бросилась в туннель крытой палубы, где попала в чьи-то объятия.

— Успокойтесь, все в порядке, — говорил ей Аллейн. — Это я.

5

Через несколько секунд вернулся Тим Мейкпис.

Джемайма все еще дрожала в объятьях Аллейна, бормотала что-то невнятное, прижималась к нему как маленькая девочка.

— Какого черта… — начал было Тим, но Аллейн не дал ему договорить.

— Лампочку погасили вы?

— Нет. Джем, милая…

— Вам кто-нибудь попался на пути?

— Нет. Джем!..

— Хорошо! Уведите ее. Она расскажет вам все, когда придет в себя. — Он осторожно разжал руки. — Вам ничего больше не угрожает. Вот ваш доктор.

Девушка очутилась в объятиях Тима, а Аллейн побежал по направлению к корме. Он шарил глазами вдоль ведущих вверх и вниз трапов, заглядывал за комингсы люков, искал за грудами сложенных кресел и в прочих укромных уголках, хотя и знал, что опоздал. Палуба была погружена в таинственный мрак. Аллейн стучал во все каюты, оправдываясь тем, что якобы потерял свою записную книжку, паспорт и рекомендательные письма. Один Дейл был одет и даже не собирался спать. Остальные были в пижамах и разговаривали с Аллейном в той либо иной степени раздражительно. Он коротко проинформировал о случившемся отца Джордана. Решили снова пойти втроем к капитану.

Потом Аллейн вернулся к креслу, на котором сидела Джемайма. На сиденье и на палубе валялись жемчужины. Он собрал их все до единой. Он уже решил, что больше ничего не найдет, как вдруг, ощупывая мятую и вылинявшую спинку кресла, обнаружил еще кое-что. Это был крошечный обрывок цветочного лепестка, который еще сохранял слабый аромат гиацинтов.

Глава девятая

ЧЕТВЕРГ, ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

1

— Теперь-то вы поверили в то, что этот убийца на вашем судне? — спрашивал Аллейн у капитана Бэннермана. — Поверили наконец?

Капитан оставался неприступен, как скала. Это был уже немолодой человек, когда-то давно сформировавший собственную точку зрения на все случаи жизни. И не в его характере было ее менять даже под напором обстоятельств.

— Будь я трижды проклят, если поверю в это! — отрезал капитан Бэннерман. Он допил свое виски и с грохотом поставил стакан на стол, перевел взгляд с Аллейна на отца Джордана и вытер губы тыльной стороной ладони. — Вам в голову засела вся эта чертовщина, отчего вы из каждого пустяка раздуваете черт знает что. Ну что, что произошло? А вот что: маленькая мисс Джемайма сидит одна-одинешенька в кресле на палубе. Сзади подходит какой-то парень и кладет ей на плечи руки. Ну и что? Черт побери, да я бы сам… — Он оборвал себя на полуслове. — Вы сами только что сказали, что она вдолбила себе в голову мысли об этих убийствах. И я ее в этом не виню — вы только и делаете, что о них говорите. Ну, разумеется, она черт знает что напридумывала, когда этот тип решил за ней поухаживать. А вы пытаетесь убедить меня в том, что маленькую мисс Джемайму хотели убить. Нет уж, кто-то должен сохранять здравый смысл и, черт возьми, таким человеком буду я, капитан этого судна.

— Но ведь этих случайностей целая цепь, — заметил отец Джордан. — Во-первых, посадочный талон в руке девушки, убитой на причале, потом этот случай с куклой, пение, лицо в иллюминаторе мисс Кармайкл. А теперь еще и это происшествие. Неужели вы думаете, что кто-то из нас мог сыграть с ней такую страшную шутку?

— А кто из нас мог бы ее убить?

— Сэр, если даже вы не видите ничего зловещего в только что случившемся, все равно предосторожности были бы не лишни, — сказал Тим.

— Но ведь вы, черт побери, только и делаете, что предпринимаете эти ваши предосторожности! Разве я сам не помогаю вам в этом? — разглагольствовал капитан. — Ведь это я заставил их болтать об этих самых алиби, и все только потому, что об этом просили меня вы. — Он ткнул своим коротким толстым пальцем в сторону Аллейна. — Ведь это я по вашей просьбе выяснил, что вся эта шайка в ночь перед отплытием из Лондона сходила на берег. Команда решила, что у меня не все дома. Я же оповестил их всех о том, что среди команды якобы есть ненадежные люди, что заведомое вранье, и приказал дамам запирать двери кают. Так что же, черт побери, могу я еще сделать?!

— Вы можете запретить кое-кому бродить ночами по палубе в испанском наряде, — спокойно сказал Аллейн.

— Я уже сказал, что не стану вмешиваться в личные дела моих пассажиров.

— Тогда позвольте мне сделать одну вещь.

— Не позволю.

— Позвольте мне раскрыть свои карты. Разумеется, я никого не стану арестовывать, но, учитывая ту угрозу, которая нависла над пассажирами нашего судна, я бы хотел занять оборонительную позицию.

— Нет.

— А вы знаете, что завтра вечером преступник, как считают эксперты, вполне может возобновить свою деятельность?

— Его на моем судне нет.

— И что мисс Кармайкл непременно расскажет о своих страхах дамам, — добавил отец Джордан.

— Не расскажет, — сказал Тим.

— Почему?

— Она понимает, что может начаться паника, — пояснил Аллейн. — Она храбрая девушка.

— А вы отдаете себе отчет в том, что мисс Кармайкл получила шок, и он может иметь самые серьезные последствия. — Тим был буквально взбешен. — Все это может обернуться…

— Доктор Мейкпис, вам не мешало бы помнить о том, что вы являетесь членом моего экипажа.

— Да, сэр.

— Вы что, не можете приказать ей оставаться в постели завтра и послезавтра? — вдруг заорал капитан. — Говорите, она получила шок? Превосходно. Таким образом, мисс Джемайма сходит со сцены, верно? Где она сейчас?

— Я дал ей нембутал. Она спит в своей каюте. Дверь заперта, а ключ у меня.

— Ну и держите его у себя в кармане. А она пусть сидит безвылазно в своей каюте. Стюард будет носить ей туда провизию. Если, конечно, вы не считаете его этим вашим секс-монстром.

Капитан зашелся ехидным смехом.

— Считаю, но не в том смысле, в каком думаете вы, — заметил Аллейн.

— Ну ладно, хватит! — рявкнул капитан.

— Где миссис Диллинтон-Блик? — поинтересовался отец Джордан.

— У себя в постели, — тотчас ответил капитан. — Мы ушли от Дейла вместе. Я ее проводил до самой двери каюты.

— Она запирает дверь? — спросил Аллейн.

— Запирает, — угрюмо буркнул капитан и вздохнул.

— Уже очень поздно, — сказал отец Джордан и встал.

— Да. Наступило четырнадцатое февраля. — Аллейн тоже встал. — Спокойной ночи, капитан Бэннерман.

Выйдя от капитана, они провели втроем короткое совещание относительно того, что им делать.

— Может, стоит предупредить женщин, сославшись на происшествие с Джемаймой, чтобы они остерегались гулять ночью по палубе без провожатых? — предложил отец Джордан.

— Но ведь может случиться и так, что одной из них в провожатые достанется именно он, — возразил Аллейн.

— Да, вы правы. Но как же мне быть?

— Думаю, было бы неплохо предложить партию в бридж или канасту, — сказал Аллейн. — Если не ошибаюсь, миссис Диллинтон-Блик играет и в то, и в другое. Пускай миссис Кадди и мисс Эббот составят ей компанию. Мейкпис будет следить за мисс Кармайкл.

— А что будете делать вы? — поинтересовался Тим.

— Наблюдать. Смотреть по сторонам. Принюхиваться. Ну а сейчас спать. Спокойной ночи.

Вернувшись в каюту, Аллейн облачился в широкие спортивные брюки, темную рубашку, туфли на веревочной подошве и начал свой обход. Салон, потом по палубе мимо веранды, где стояли два пустых шезлонга, вокруг кормового люка, в коридор, куда выходили двери пассажирских кают, и дальше на крытые палубы.

Иллюминаторы всех кают были открыты. Аллейн останавливался возле каждого из них. Первым от кормы по правому борту был иллюминатор каюты мистера Мэрримена. Приглядевшись, он заметил в глубине каюты синий огонек. Это был маленький ночник над кроватью. В его неясном свете Аллейн разглядел взъерошенную голову мистера Мэрримена на белом фоне подушки. Потом шла дверь в коридор, перпендикулярный этому, а за ним иллюминатор мистера Макангуса. Макангус, как выяснилось, тихонько подсвистывал во сне. Из соседней с ним каюты слышался несинхронный храп супругов Кадди.

Аллейн свернул влево и направился вдоль кают, выходящих на нос. В каюте мисс Эббот было темно и тихо, у отца Джордана еще горел свет, и так как иллюминатор был открыт, Аллейн решил переброситься со священником несколькими словами.

Отец Джордан стоял на коленях перед распятьем, и Аллейн решил его не тревожить. Он направился в сторону «покоев» Дейла. В гостиной горел свет. На какую-то долю секунды приподнялась колеблемая ветром занавеска, и Аллейн увидел, что Дейл сидит на койке в роскошной пижаме и со стаканом в руке. Он неслышно прошел мимо зашторенного иллюминатора Джемаймы и иллюминатора миссис Диллинтон-Блик, в чьей каюте еще тоже горел свет. Оттуда доносилось ритмичное похлопывание и слабый аромат косметики. «Работает над своей шеей», — подумал Аллейн и пошел дальше.

Он прошел мимо темного салона, сделал полукруг по палубе и вновь очутился у дверей каюты мистера Мэрримена.

И снова он проделал тот же путь, на сей раз держа курс в сторону железной лестницы на носу, по которой спустился вниз. Там он постоял в тени, отбрасываемой центральной башней судна. Налево от него была дверь, из которой в пятницу ночью вышла фигура в испанском платье. Она вела в узкий проход возле жилища старшего стюарда, над которым возвышалась центральная башня. Аллейн знал, что стоит ему выйти из тени, и второй помощник, несущий вахту на капитанском мостике, тотчас его заметит.

На полубаке ударили две склянки. Аллейн видел, что матрос, ударявший в склянки, спустился вниз и направился в его сторону.

— Добрый вечер, — приветствовал его Аллейн.

— Добрый вечер, сэр, — удивленно ответил матрос.

— Хочу подняться на нос. Может, там удастся глотнуть свежего воздуха.

— Правильно, сэр. Там, наверху, чуток свежей.

Матрос растворился во мраке. Аллейн взобрался на бак и подошел к борту. Его со всех сторон обступала кромешная тьма ночи. Внизу слабо фосфоресцировало разрезанное на две части море. «Нет большего на свете одиночества, чем одиночество корабля в открытом море», — подумал он.

Аллейн повернулся к борту спиной и осмотрелся по сторонам. Он видел, как на мостике расхаживает второй помощник, и помахал ему рукой. Тот ответил ему едва заметным взмахом.

Аллейн вернулся на нижнюю палубу. Когда он спускался по лестнице, внизу открылась дверь в матросский кубрик, и из него кто-то вышел. Это был босой человек в пижамных брюках. Почувствовав на себе чужой взгляд, он остановился.

Деннис.

— Вы поздно ложитесь спать, стюард, — заметил Аллейн.

— О, это вы, мистер Бродерик. Вы меня напугали. Да, поздно. Я играл с ребятами в покер. Как странно, сэр, что вы бродите здесь в такой поздний час.

— Я никак не мог заснуть. Наверное, из-за жары.

— Да, жара просто нестерпимая.

Деннис хихикнул и отошел в сторонку.

— А в ваших краях тоже жарко? — поинтересовался Аллейн. — Вы где обитаете?

— Вон в той дыре, сэр. Внизу. Там как в преисподней.

— Да нет, в каютах, пожалуй, еще жарче.

Деннис хмыкнул.

— В тропиках нужно уметь одеваться. Особенно ночью.

Деннис снова хихикнул.

— Ладно, пойду-ка я спать, — немного помолчав, сказал Аллейн. — Спокойной ночи.

— Скорее доброго утра, сэр, — развязно ответил стюард.

Аллейн поднялся на мостик и посмотрел оттуда вниз. Деннис стоял все на том же самом месте. Потом медленно направился на полубак.

Уже светало, когда Аллейн лег спать. Он проспал до тех самых пор, пока мертвенно-бледный, покрытый испариной Деннис молча поставил перед ним утренний чай.

2

День был жарким из жарких. Для Аллейна он начался закодированной телеграммой от инспектора Фокса, все потевшего над проверкой алиби. Кроме подтверждений приключений мистера Макангуса с его аппендиксом и отъезда Обина Дейла в Америку, ничего нового обнаружено не было. Ярд, намекал Фокс, ожидает от него инструкций, это означает, с раздражением думал Аллейн, что, произведи он арест до Кейптауна, из Ярда кто-нибудь прилетит на судно с парой наручников и прочим необходимым.

Все пассажиры собрались на нижней палубе. Бледная как мел Джемайма наотрез отказалась лежать в постели и почти весь день провела в бассейне, где от нее ни на минуту не отходил Тим. Время от времени к ним присоединялся кто-нибудь еще. Только мисс Эббот, мистер Макангус и миссис Кадди воздерживались от купания. Они сидели возле бассейна и глазели по сторонам.

В полдень появилась миссис Диллинтон-Блик. Ее выход можно было сравнить разве что с появлением звезды на небосклоне. Она была облачена в купальный халат, который сопровождающий ее Обин Дейл назвал «затейливой безделушкой». Он весь переливался оборками, а из-под него виднелся могучий торс миссис Диллинтон-Блик, втиснутый в знаменитый купальник от Джолиона, которые, если верить рекламе, предназначались исключительно для царственных женщин. Наряд довершали плетеные сандалеты на высоченных каблуках, так что, спускаясь по трапу, она была вынуждена опираться на руку Обина Дейла, тащившего ее полотенце и зонтик. В это время в бассейне плескались только Тим, Джемайма и мистер Кадди, остальные сбились в кучу под тентом, так что миссис Диллинтон-Блик не могла пожаловаться на отсутствие зрителей. Она все смеялась и восклицала: «Смотрите на меня! Господи, да смотрите же на меня!»

— Ты только взгляни на нее! — обратил Тим внимание Джемаймы. — Вот она стоит на своем пьедестале, как статуя времен барокко, и ждет того момента, когда с нее снимут покрывало.

Эту церемонию исполнил Дейл. Аллейн стоял в воде возле ступенек и наблюдал реакцию публики. Когда с плеч миссис Диллинтон-Блик спал купальный халат, ее попутчиками овладело состояние, близкое к трансу. Резвившийся в воде мистер Кадди вдруг вцепился руками в канат и все время отвратительно ухмылялся. Мистер Мэрримен, облаченный в старомодный халат и такие же старомодные плавки, не мигая уставился на нее через свои очки. Мистер Макангус, до последней минуты мирно дремавший в кресле, раскрыл глаза и рот одновременно и стал багровым. Капитан Бэннерман застыл на своем мостике.

Миссис Кадди с изумлением уставилась на своего по уши влюбленного супруга.

Мисс Эббот на мгновение оторвалась на мгновение от сочинения письма, сощурила глаза и снова углубилась в свое занятие.

Отец Джордан, не отрывавший глаз от книги, сделал едва заметное движение правой рукой. «Как будто у него появилось желание перекреститься», — подумал Аллейн.

Сгустившееся молчание нарушила Джемайма.

— Не бойтесь! Водичка просто божественная! — воскликнула она.

Миссис Диллинтон-Блик надела купальную шапочку, сняла сандалеты, осторожно взобралась по лесенке на краешек бассейна, изо всех сил стараясь не смотреть в сторону мистера Кадди, и протянула Аллейну обе руки.

— Спустите меня. — Она одарила его обаятельнейшей улыбкой и тут же, внезапно потеряв равновесие, глыбой шлепнулась в до краев наполненный бассейн. Во все стороны полетели брызги. Аллейн, мистер Кадди, Джемайма и Тим закачались на волнах как обломки кораблекрушения. Обин Дейл промок до нитки. Миссис Диллинтон-Блик тут же всплыла на поверхность, испуганно хватая ртом воздух.

— Руби! Что ты наделала! — воскликнул Обин Дейл, вытирая лоб.

Мистер Мэрримен впервые за все время плавания разразился раскатами безудержного смеха.

Далее все развивалось в трагикомическом ключе. Миссис Диллинтон-Блик, цепляясь за борт, плыла в угол бассейна, мистер Кадди робко плыл возле нее. Вдруг он схватил ее и потащил под воду. Произошла небольшая подводная схватка, после чего миссис Диллинтон-Блик всплыла на поверхность. Все ее лицо было в потеках черной краски, из носа лилась вода, шапочка сбилась на затылок. Аллейн помог ей вскарабкаться по ступенькам. Дейл ожидал ее на краю бассейна. Он помог ей спуститься на палубу.

— Этот ужасный мужчина! — задыхаясь, твердила миссис Диллинтон-Блик. — Ужасный, ужасный мужчина!

К ней на помощь поспешил мистер Макангус, а из-за края бассейна ее пожирал взглядом мистер Кадди.

— Вы настоящий невежда, сэр! — завизжал мистер Макангус голосом недорезанного поросенка и потряс кулаком перед мокрой физиономией мистера Кадди.

— Ну, Кадди, у вас странное представление о шутках, — с едва сдерживаемой яростью изрек Дейл.

Мистер Кадди щурился и не спускал с миссис Диллинтон-Блик похотливого взгляда.

— Дорогой, ты забываешься! — окликнула миссис Кадди супруга. Она была явно встревожена.

— Вы обезьяна, сэр, — добавил мистер Макангус и одновременно с Дейлом обнял миссис Диллинтон-Блик за талию.

— Я сам о ней позабочусь, — холодно заметил Дейл.

— Позвольте мне вам помочь, — не сдавался мистер Макангус. — Давайте присядем вот здесь.

— Оставьте ее в покое. Руби, милая…

— Закройтесь. Оба.

Миссис Диллинтон-Блик подхватила свой халат и быстро удалилась.

Мистер Мэрримен все смеялся и смеялся, остальные джентльмены разошлись кто куда, мистер Кадди спокойно плавал в бассейне.

Это было единственное происшествие, всколыхнувшее вялое течение длинного дня. После ленча пассажиры разошлись по своим каютам, и Аллейн позволил себе часика два вздремнуть. Он, как и рассчитывал, проснулся к четырем и спустился к чаю. Никто из пассажиров не мог пошевелить от изнеможения языком. Дейл, мистер Макангус и мистер Кадди словно бы договорились замять происшедшее днем. Купание мистера Мэрримена закончилось для него новым солнечным ожогом. У него был вконец больной и озабоченный вид. Казалось, он не в состоянии даже спорить. Неожиданно к нему подошла Джемайма и кротко опустилась на колени перед его креслом.

— Умоляю вас, позвольте Тиму себя осмотреть, — сказала она. — Или хотя бы примите таблетку аспирина. Я вам сейчас принесу, ладно?

Девушка положила ладонь на его руку, но он поспешно ее отдернул.

— Думаю, у меня какое-то легкое инфекционное заболевание, — объяснил он свое столь резкое движение. — Однако спасибо вам, дорогая.

— У вас жуткий жар.

Джемайма ушла и вскоре вернулась с аспирином и стаканом воды. Мистер Мэрримен согласился принять три таблетки и сказал, что хочет прилечь. Он встал, и все заметили, что его буквально шатает из стороны в сторону.

— Надеюсь, это не заразно, — сказал мистер Кадди.

— Если у него заразная болезнь, он не имеет права выходить на люди, — тут же завелась миссис Кадди. — Как ты себя чувствуешь, дорогой?

— Нормально, дорогая, — отозвался ее супруг. — Мое легкое недомогание благополучно завершилось, — добавил он, обведя взглядом всех присутствующих. — Теперь я беззаботен, как канарейка. Мне так нравится жара. И вообще тропики, мне кажется, действуют на человека возбуждающим образом.

Это высказывание было встречено благоговейной тишиной.

— Вы все видели? — нарушил ее мистер Макангус и демонстративно повернулся к мистеру Кадди спиной. — Сегодня вечером нам покажут кино. Только что на шлюпочной палубе повесили афишу.

Его объявление было встречено без особого энтузиазма.

— Это расстроит нам канасту, — пробормотал отец Джордан на ухо Аллейну.

— Как здорово! — воскликнула миссис Диллинтон-Блик. — А на чем же мы будем сидеть?

— Наверное, в своих креслах на крышке люка, — пропел мистер Макангус и сделал шаг в ее сторону. — Великолепная идея! А вам следует лечь в шезлонг. Вы будете похожи на Клеопатру в своей барке, окруженную рабами, главным образом языческого происхождения.

— Ах, господи! — Она всплеснула руками.

— А что за фильм? — поинтересовался Дейл.

— «Отелло». В главной роли — великий американский актер.

— Мистер Мэрримен будет доволен, — заметила Джемайма. — Ведь это его любимая пьеса. Если, конечно, ему понравится игра актеров.

— Я не думаю, что ему можно выходить на люди, — тотчас же возразила миссис Кадди. — Он должен считаться с остальными.

— Кино будет на открытом воздухе, — возразила мисс Эббот. — А вам вовсе не обязательно садиться рядом с мистером Мэррименом.

— Как чудесно! — воскликнула Джемайма. — Орсон Уэллес в роли Отелло!

— Лучше бы нам показали хороший мюзикл, — ворчала миссис Кадди. — Верно, дорогой?

Мистер Кадди ей ничего не ответил. Он не сводил глаз с миссис Диллинтон-Блик.

Кинематографическая версия «Отелло» уже завершала свою торжественную поступь, сопровождаемая негромкими проклятиями мистера Мэрримена в адрес Орсона Уэллеса.

В первом ряду прерывисто дышал капитан Бэннерман, у миссис Диллинтон-Блик дрожал подбородок, а Дейл то и дело восклицал: «О, нет!» Аллейн был буквально потрясен картиной, но мог уделять экрану лишь сотую долю своего внимания.

Остальные пассажиры разместились позади капитанского кружка. Офицеры сидели в сторонке. Деннис и стюарды стояли сзади.

Море было необычайно спокойным, звезды сияли по-особому выразительно. Экран струился во мраке, жил особенной жизнью, такой не похожей на окружающий мир.

Джемайма затаила дыхание. Тим нашел в темноте ее руку и сжал в своей. Ими теперь владела одна мысль — как чудесно вслушиваться вдвоем в эту музыку стиха.

— Прометея, — с чувством повторил отец Джордан.

В финале экран был не таким темным, как того требовало действие пьесы. Всю его поверхность заняло огромное страдальческое лицо.

Белое покрывало, подобно савану, окутало лицо Дездемоны.

И вдруг экран погас. В самый трагический момент Отелло и Дездемона куда-то исчезли, а публика погрузилась в кромешную тьму. Снова послышался стук судовых машин, потом механик возвестил о том, что произошло замыкание. Вспыхнули огоньки спичек. Вокруг проектора столпились мужчины. Аллейн достал из кармана фонарик, поднялся со своего места в самом конце ряда и стал медленно пробираться вдоль крышки люка. Все пассажиры были на своих местах, кое-кто из стюардов, Деннис в том числе, уже ушли.

— «Задую свет. Сперва свечу задую», — продекламировал кто-то из младших офицеров.

Раздался приглушенный взрыв смеха. Откуда-то из середины третьего ряда доносился голос миссис Кадди: «Он ее задушит, правда, дорогой? — спрашивала она у супруга. — Опять все то же самое. Нам, видно, никогда от этого не избавиться».

— Ради бога замолчите! — не выдержала мисс Эббот.

Аллейн дошел до края люка и остановился. Его глаза привыкли к темноте, и он уже различал очертания спинок кресел. Он видел прямо перед собой головы Тима и Джемаймы, склоненные друг к другу. Он видел чью-то темную фигуру, вставшую со своего места в середине ряда. Приглядевшись, он понял, что это мистер Мэрримен.

— Больше нет моих сил, — сказал мистер Мэрримен.

— Вам плохо? — спросила у него Джемайма.

— Меня тошнит, но не по той причине, по какой вы думаете. Я больше не в силах все это переваривать. Ради Бога простите меня.

Он бочком прошел мимо отца Джордана и наткнулся на Аллейна.

— Уходите? — спросил его тот.

— Сыт по горло.

Он присел на краешек люка, демонстративно повернувшись спиной к темному экрану. Его дыхание было затрудненным. От ладони, которая в темноте случайно коснулась руки Аллейна, пыхнуло жаром.

— Мне кажется, вы опять заболели, — заметил Аллейн. — Почему вы не идете спать?

— В мои планы не входит отдаваться во власть болезни, — тут же возразил мистер Мэрримен. — Я не собираюсь предаваться подобно одному нашему знакомому шотландцу ипохондрии. Я сопротивляюсь изо всех сил. К тому же мрак Стикса[21] вездесущ.

Наконец замыкание ликвидировали, фильм благополучно достиг своего конца. Невидимый хор излил свою вселенскую скорбь, на чем все и закончилось. Зажгли свет, пассажиры направились в салон ужинать. Один мистер Мэрримен остался на палубе. Наотрез отказавшись от ужина, он уселся в кресло возле распахнутых дверей салона.

Эта трапеза четко врезалась в память Аллейну, да и всем остальным тоже. Миссис Диллинтон-Блик была, как всегда, великолепна. Одетая в черные, но не испанские, кружева и благоухающая ароматами дорогих духов, которые стали, что называется, ее музыкальной темой, она восседала во главе своей компании. Теперь она, разумеется, обсуждала фильм. О, он ее так расстроил! Какой ужасный, какой зловещий мужчина! Хотя все равно во всем этом что-то есть. И как только эта бедная женщина могла выйти за него замуж?

— На мой взгляд, это просто мерзко! — изрекла миссис Кадди. — Ведь он был чернокожий. Она сама заслужила.

Миссис Диллинтон-Блик заливалась смехом. Аллейн заметил, что они с Обином Дейлом все время стараются поймать взгляд друг друга, а поймав, поспешно отводят глаза. Мистер Кадди и мистер Макангус не отрываясь смотрели на миссис Диллинтон-Блик. Капитан каждую минуту наклонял в ее сторону голову. Даже мисс Эббот смотрела на нее с тихим восхищением. Только Джемайма и Тим, всецело поглощенные друг другом, не обращали на миссис Диллинтон-Блик никакого внимания.

Наконец она зевнула, что тоже у нее вышло очаровательно, и сказала:

— Иду спатки.

— Может, прогуляемся по палубе? — предложил капитан.

— Что-то мне не хочется.

— Может, выкурим на веранде по сигарете? — во всеуслышанье спросил Обин Дейл.

— Что ж, можно.

Она засмеялась и пошла к дверям. Мистер Мэрримен вскочил со своего кресла. Она пожелала ему спокойной ночи, потом обернулась и одарила восхитительной улыбкой мистера Макангуса.

— Спокойной ночи, — сказала она ему и вышла на пустынную палубу.

Отец Джордан многозначительно взглянул на Аллейна.

— Все в порядке, — пробормотал тот. — Оставайтесь здесь.

Тим тоже посмотрел на Аллейна и едва заметно кивнул. Мистер Макангус о чем-то разговаривал с капитаном, который проявлял признаки явного беспокойства. Джемайма беседовала с мистером Мэррименом. Аллейн видел, как он приподнялся в кресле, чтобы поклониться ей, и рухнул назад. Обин Дейл потихоньку потягивал из стакана бренди. Миссис Кадди, не выпускавшая руку мужа из своей, потащила его к двери.

— Спокойной всем ночи, — сказал Аллейн и вышел в коридор вслед за супругами Кадди. Он свернул влево и очутился на палубе с левого борта. Он видел, как миссис Диллинтон-Блик нырнула за угол веранды со стороны машинного отделения. Он направился в ту сторону. Она вышла из своего укрытия, и в нерешительности потоптавшись на месте, направилась с улыбкой в его сторону.

— Всего один глоточек свежего воздуха, и я пошла спать, — сказала миссис Диллинтон-Блик, продевая руку под локоть Аллейна и опираясь на него всем весом. — Прошу вас, помогите мне одолеть эту ужасную лестницу — мне нужно на нижнюю палубу.

Аллейн обернулся, чтоб посмотреть, что происходит в салоне. Там еще было полно народу. Освещенное окно салона было похоже на цветной слайд.

— Почему именно на нижнюю палубу?

— Просто прихоть. — Она хихикнула. — Вы знаете, я сама не всегда могу себя понять.

Она потянула Аллейна к трапу, повернулась лицом в его сторону и протянула руки.

— Я пойду первая, а вы будете меня держать.

Ему пришлось подчиниться. Как только их ноги коснулись прогулочной палубы, миссис Диллинтон-Блик снова взяла его под руку.

— Давайте посмотрим, нет ли сегодня этих призрачных огоньков, — сказала она и, не отпуская его руки, перегнулась через борт.

— А вы очень опасная женщина. Вы это знаете? — сказал Аллейн.

— Вы на самом деле так считаете?

— Да. Вы для меня слишком шикарны. Я — скучный малый.

— Я бы не сказала.

— Спасибо. Я непременно расскажу об этом моей жене. Она будет польщена.

— Она у вас красивая?

Он вдруг отчетливо увидел перед собой лицо Трой, услышал запах ее коротких, непокорных волос.

— Боюсь, мне придется вас покинуть. У меня сегодня еще много дел.

— Дел? Бога ради скажите, что это за дела?

— Отчеты, деловые письма, еще отчеты.

— Так я вам и поверила. Ведь мы в открытом море.

— Но я вам не лгу.

— Глядите! Вон они, эти призрачные огоньки!

— Я бы не советовал вам оставаться здесь одной. Давайте я провожу вас до каюты. — Он накрыл своей ладонью ее маленькие ручки. — Пошли же.

Она взглянула на него снизу вверх. Ее губы сами собой раскрылись.

— Что ж, пошли! — неожиданно уступила она.

Аллейн довел ее до самых дверей ее каюты.

— Вы очень милы, — пролепетала она.

— Заприте свою дверь, ладно?

— Господи! Опять!

Миссис Диллинтон-Блик вошла в каюту, и через секунду щелкнул замок.

Аллейн быстро вернулся в салон. Там сидели отец Джордан, Тим и капитан Бэннерман. Мисс Эббот вошла в салон одновременно с Аллейном, только через другие двери. Тим знаками дал ему понять, что все в порядке.

— Кажется, сегодня все рано улеглись, — заметил отец Джордан.

— Не все, — возразил капитан Бэннерман и свирепо уставился на мисс Эббот.

Она опустила глаза и застыла как вкопанная, очевидно отдавая себе отчет в том, что она очень некстати.

— Спокойной ночи, — выдавила она и вышла.

Отец Джордан встал и направился за ней.

— Между прочим, я нашел это слово для кроссворда, — слышал Аллейн его голос. — Это «всесожжение».

— Прекрасно! — воскликнула мисс Эббот. — Это окажет нам огромную помощь.

— Надеюсь. Спокойной ночи.

Отец Джордан, возвратившись в салон, многозначительно кивнул Аллейну.

— А где остальные?

— Все женщины в своих каютах, — сказал Тим. — Надеюсь, миссис Диллинтон-Блик тоже, а?

— А Дейл?

— Тот ушел следом за Кадди, — сказал Тим.

— Мне кажется, кто-то из них выходил после на палубу, — сказал отец Джордан.

— Откуда вы это взяли?

— Я слышал, как кто-то пел. — Внезапно он побелел как мел. — Господи, но ведь в этом же нет ничего особенного, правда? Ведь нельзя же впадать в панику каждый раз, когда кто-то…

— Можно!

— Но ведь все женщины в каютах. В чем же дело?

— А в том, что у мистера Аллейна в одном месте шило, — со злостью в голосе заметил капитан Бэннерман. — В том все и дело.

— О чем вы говорили с мистером Макангусом? — спросил Аллейн у капитана.

— Ему кажется, кто-то ему портит гиацинты, — сказал тот, сердито буравя его глазами.

— То есть?

— Общипывает их.

— Проклятие! — воскликнул Аллейн и встал.

Но тут раздался топот ног по палубе. В квадрат света, отбрасываемый дверным проемом, влетел полуголый мокрый Кадди. Увидев Аллейна, он застыл как вкопанный. На его физиономии играла все та же отвратительная ухмылочка. С волос в открытый рот сбегала вода.

— Что случилось? — решительно потребовал Аллейн.

Кадди сделал какой-то фантастический жест рукой, потом покачнулся и как клещами вцепился Аллейну в плечо.

— Миссис Диллинтон-Блик…

Он дернул головой и разразился истеричным смехом.

— Черт побери, в чем дело? — рявкнул капитан.

Кадди все хохотал.

— Капитан Бэннерман, прошу вас, пошли со мной. И вы, доктор Мейкпис, тоже, — велел Аллейн. Он разжал руки Кадди, оттолкнул его и быстро зашагал в сторону кормы. Тим Мейкпис и капитан едва за ним поспевали.

Истерический смех мистера Кадди теперь перешел в пронзительный визг.

— Доктор Мейкпис! Подите сюда! — призывал отец Джордан.

Глухой стук. И все смолкло.

— Он упал в обморок, — сказал капитан. — Ему нужна помощь.

— Ничего ему не нужно, — возразил Аллейн.

Складки испанского платья сбегали по обе стороны шезлонга черными волнами. Сидящая в нем дама удобно откинулась на спинку и свесила вниз руки. Ее голова скатилась на левое плечо. Из-под туго замотанной вокруг глаз мантильи высовывался лишь кончик носа. На груди, обнаженной глубоким вырезом, покоились искусственные бусинки разорванного ожерелья, за корсаж воткнут белый гиацинт.

— Слишком поздно, — сказал Аллейн, не поворачивая головы. — Однако посмотрите, нельзя ли что-нибудь сделать.

Тим склонился над телом.

— Но, позвольте, это же не… не… — лепетал он.

— Знаю. Но сейчас нас интересует одно: есть ли шансы на спасение.

— Никаких.

— В таком случае мы поступим следующим образом…

3

Свет от зажженной Аллейном лампочки на потолке тускло освещал палубу возле шезлонга. Она вся была в мокрых следах чьих-то босых ног. Аллейн заметил, что кое-где поверх них пришлись отпечатки его собственных подошв, подошв Тима и еще чьи-то следы. Этими следами он и заинтересовался.

— Сандалии. Девятого размера.

Обутый в эти сандалии человек подходил к шезлонгу, постоял над ним какое-то время, потом повернулся и пошел вдоль правого борта.

— Он бежал вдоль палубы, потом выскочил на свет, остановился, повернулся, постоял возле крышки люка и воспользовался коридором в центре, чтобы перейти на левый борт, — говорил Аллейн, следуя вдоль дорожки, оставленной влажными подошвами сандалий. — Ну, относительно того, кто это такой, у меня даже нет сомнений. — Он посветил фонариком за высоким ящиком возле выходящей на правый борт переборки веранды. — Пепел от сигареты и окурок.

Аллейн поднял его. Это был кончик турецкой сигареты с монограммой.

— Все можно истолковать весьма банально, не так ли? — пробормотал он, показывая окурок Тиму.

Аллейн вернулся к веранде и начал оттуда свой путь по следу мокрых босых ног. След вел от бассейна к трапу на левый борт. На пятой ступеньке сверху было большое мокрое пятно.

Аллейн вернулся на веранду, где все стоял, вытянувшись точно по стойке смирно, капитан Бэннерман.

— В создавшейся обстановке я больше не могу позволить себе ждать, — сказал он капитану. — Сейчас я сделаю несколько снимков, после чего нам придется опечатать веранду. Надеюсь, сэр, вы дадите соответствующие указания.

Капитан Бэннерман не сводил с Аллейна угрюмого взгляда.

— Такие вещи нельзя предотвратить, — наконец выдавил он. — Ибо они не вяжутся со здравым смыслом.

— Напротив. Именно это нам подсказывал здравый смысл.

Глава десятая

ПОСЛЕ СЛУЧИВШЕГОСЯ

1

Двери салона были плотно закрыты, иллюминаторы задернуты шторами. Пассажиры, повинуясь привычке, заняли обычные места, и в этой внешней обыденности было что-то зловещее. Не было только мистера Мэрримена и, разумеется, миссис Диллинтон-Блик.

Мужчин будил Аллейн. Мистер Мэрримен спал сном праведника. Его лицо покрывал свежий румянец, губы раскрылись, взъерошенные волосы стояли на макушке хохолком. Аллейн решил пока его не тревожить. Тихонько прикрыв за собой дверь, он постучал в каюту напротив. Облаченный в ярко-малиновую пижаму мистер Макангус с помощью маленькой щеточки священнодействовал над своими волосами, которые распадались посередине на две части и свисали мелкими завитками над его ушами. Он поспешно захлопнул крышку какого-то ящичка на туалетном столике и повернулся к нему спиной. Обин Дейл стоял в своей гостиной, привалившись к неплотно закрытой двери. Он был полностью одет и держал в руке стакан с бренди. Аллейн понял, что Дейл пьян, что называется, в дым.

— Что вы делали наверху? — спросил он у Дейла.

— Я? Может, составите мне компанию, приятель? Не хотите? Где это наверху?

Он допил содержимое своего стакана и плеснул в него из бутылки.

— Куда вы отправились, выйдя из салона?

— Черт побери, а вам какое дело? — Шатаясь, он вплотную приблизился к Аллейну. — Черт побери, что вы такое из себя корчите? — изрек он, едва ворочая языком.

— Пошли со мной и вы все узнаете.

Привычным движением Аллейн схватил Дейла за руку и повел за собой в салон.

Тим Мейкпис привел Джемайму и миссис Кадди. Мистер Кадди уже пришел в себя после обморока. Ему принесли пижаму и халат, так что вид у него был довольно нелепый.

Капитан Бэннерман был подавлен и явно присмирел.

— На моем судне случилось такое, о чем мне не могло присниться даже в страшном сне. Мы должны сделать все необходимое, чтобы покончить с этим раз и навсегда. Этот джентльмен, — капитан кивнул в сторону Аллейна, — расскажет вам все в подробностях. Он из Скотленд-Ярда и его фамилия Аллейн, а не Бродерик. Он действует с моего полного одобрения.

Речь капитана была встречена гробовым молчанием. У собравшихся был встревоженный и в то же время заинтригованный вид. Капитан кивнул Аллейну, а сам сел и сложил на животе руки.

— Спасибо, сэр. — Аллейн едва сдерживал переполнявшую его злобу на капитана Бэннермана. — В настоящий момент я не стану вдаваться в подробности либо пояснять то, что вам только что сообщили. Прошу вас верить мне на слово. Я офицер полиции. На судне было совершено убийство, ответственность за которое, по моему твердому убеждению, ложится на одного из пассажиров.

На лице мистера Кадди лепилась его обычная улыбочка, столь неуместная в данной ситуации. Аллейн видел, как беззвучно шевельнулись его губы.

У остальных пассажиров, за исключением миссис Кадди, был испуганный вид. Последняя же дернула головой и злорадно спросила:

— Миссис Блик, да? Пускай мое замечание неуместно, но я должна сказать, что с ее поведением…

— Молчите! — вдруг не выдержал отец Джордан. — Прошу вас, миссис Кадди, молчите!

— Ну знаете! — Она раскрыла от изумления рот. — Это ведь миссис Блик, да, Фред? — обратилась она к своему супругу.

— Да, дорогая.

— Несколько минут тому назад жертва была обнаружена мистером Кадди, — продолжал Аллейн. — Я должен выслушать показания всех вас. Сожалею, что мне пришлось побеспокоить не только мужчин, однако надеюсь, женщины очень скоро будут свободны. Я думаю, для женщин, которые, безусловно, вне всяких подозрений, лучше будет выслушать о результатах кое-каких предварительных расследований, чем оставаться в полном неведении. — Он остановил свой взгляд на сидевшей подле Тима Джемайме. — Может, мисс Кармайкл вспомнит, когда она пошла в свою каюту?

— Разумеется. Сразу после того, как ушли вы. И сразу легла в постель.

— Я проводил ее до самой двери и слышал, как она щелкнула замком, — сказал Тим. — Когда я зашел за ней, чтобы привести ее сюда, дверь все еще была заперта.

— Может, вы слышали что-то такое, что показалось вам подозрительным? — допытывался Аллейн.

— Я слышала голоса здесь. Слышала, как кто-то засмеялся, а потом стал кричать. Кто-то громко говорил. Больше я ничего не слышала.

— Вы можете вернуться в вашу каюту. Вы свободны.

Джемайма взглянула на Тима.

— Наверное, я лучше останусь.

— Как хотите. Мисс Эббот, я помню, что вы ушли в свою каюту через салон. Где вы были до этого?

— Я прошлась по палубе, потом постояла, облокотившись о перила. Кажется, с правого борта. Потом на минутку зашла сюда.

— Вы никого не встретили по дороге?

— Никого.

— Может, заметили что-нибудь необычное?

— Кажется, нет. Хотя…

— Я вас слушаю.

— Когда я проходила мимо веранды, мне показалось, будто там пахнет табачным дымом. От турецких сигарет. Но там вроде бы никого не было.

— Спасибо. Отец Джордан проводил вас до самых дверей вашей каюты, верно?

— Да. По-моему, он даже подождал, пока я запру дверь.

— Совершенно верно, — кивнул отец Джордан.

— Я тоже хочу здесь остаться.

— А вы уверены, что вам это необходимо? — спросил отец Джордан. — Надеюсь, вы понимаете, что во всем этом мало приятного. Аллейн, я не могу отделаться от мысли, что дамам…

— Дамам куда хуже изнемогать от зноя и терзаться всяческими подозрениями в своих каютах, — возразила мисс Эббот.

— Пусть будет так, — сказал Аллейн. — Теперь ваша очередь, миссис Кадди. Иллюминаторы вашей каюты выходят вперед и на правый борт. Рядом с вашей расположена каюта мистера Макангуса. Вы с мужем вошли в каюту вместе, не так ли?

Миссис Кадди, которая в отличие от своего супруга никогда не улыбалась, уставилась на Аллейна немигающим взглядом.

— Не думаю, что это настолько важно, — процедила она. — Но коль уж зашла об этом речь, да, я вошла в каюту вместе с мистером Кадди. Верно, дорогой?

— Верно, дорогая.

— И сразу легли спать?

— Я да, — обиженно сказала она.

— Однако, судя по всему, ваш супруг не последовал вашему примеру?

— Он решил освежиться, — помолчав, напряженно ответила миссис Кадди.

— Верно, я решил освежиться. Я изнемогал от духоты.

— Я ведь говорила тебе, по ночам это вредно, — сказала миссис Кадди, глядя куда-то мимо мужа. — Видишь, что с тобой случилось? Обморок. Не удивлюсь, если узнаю, что ты простудил что-то внутри, и тогда к той твоей болезни еще прибавится…

— Значит, вы сняли брюки и все остальное и надели плавки, да?

— Я далеко не всегда хожу во всех доспехах, — возразил мистер Кадди. Его жена хихикнула, и оба самодовольно уставились на Аллейна.

— Каким путем вы шли в бассейн?

— Спустился вниз прямо здесь, потом шел по нижней палубе.

— С правого борта?

— Откуда мне знать, как это называется? — высокомерно ответил мистер Кадди. — Я шел с той же самой стороны, где наша каюта.

— Вы видели мисс Эббот?

— Нет, не видел. — Мистер Кадди скорчил такую гримасу, будто он сомневался в достоверности рассказа мисс Эббот.

Мисс Эббот подняла руку.

— Я вас слушаю, мисс Эббот.

— Прошу меня извинить, но я вспомнила, что видела, как кто-то плещется в бассейне. Это было, когда я огибала палубу в кормовой части. Я не разглядела, кто это был.

— Спасибо. Мистер Кадди, вы направились прямо в бассейн?

— Хм, я ведь специально за тем и вышел.

— Значит, вы только окунулись и сразу вылезли.

Наступило долгое молчание.

— Да, освежился и назад, — наконец проблеял мистер Кадди.

— Теперь расскажите нам, пожалуйста, что произошло потом.

Мистер Кадди нервно облизнул губы.

— Я хотел бы знать, что все это значит. У меня был обморок. И вообще я не хочу впутываться в разные неприятности.

— Мистер Кадди, оказывается, весьма чувствительная особа.

— Здесь наговорили столько неприятного. Я знаю, что такое полиция. Я не собираюсь швыряться словами на ветер. Вы все притворялись, что кузен компании.

— Выходит, это вы совершили преступление?

— Эка куда хватил!

— Если вы к нему не причастны, почему бы вам не рассказать по порядку все, как было?

— Мне нечего скрывать.

— Отлично. — Аллейн старался не потерять терпение. — Почему же тогда вы ведете себя так, будто хотите от нас что-то скрыть? Ведь именно вы обнаружили тело и с грехом пополам сообщили об этой находке нам. Но мне нужны подробности. Надеюсь, вы будете вести себя благоразумно.

— Не строй из себя дурака, парень! — вдруг рявкнул капитан Бэннерман. — Возьми себя в руки и выкладывай все как было.

— Я нездоров. У меня был обморок.

— Дорогой мой Кадди, мы все понимаем, что вы пережили, — вмешался отец Джордан. — Давайте же поскорей разделаемся со всем этим, ибо эта наша прямая обязанность.

— Ладно, дорогой, расскажи им все, чтобы они от тебя отвязались. Ну их, — сказала миссис Кадди и таинственно подмигнула супругу.

— Значит, вы вылезли из бассейна и пошли назад. Судя по всему, назад вы шли не нижней палубой, а по одному из трапов поднялись на верхнюю. По какому именно?

— Слева.

— С левого борта, — раздраженно поправил его капитан.

— Таким образом, вы очутились в нескольких футах от веранды. А теперь, мистер Кадди, соберитесь-ка с мыслями и расскажите обо всем, что за сим последовало.

Но мистер Кадди упорно уклонялся от ответа, ссылаясь на то, что у него был обморок. В своей практике Аллейну нередко приходилось сталкиваться со случаями упорного нежелания давать полиции показания, однако он был уверен, что в данном случае виной было не упрямство, а что-то еще. Похоже, мистеру Кадди во чтобы то ни стало нужно кое-что скрыть. В первую очередь от своей супруги.

— Итак, вы на лестнице. Вы взбираетесь по ней наверх, и ваша голова возвышается наконец над уровнем верхней палубы. Направо от вас, совсем рядом, веранда. Вам видно, что там делается?

Мистер Кадди покачал головой.

— Совсем ничего не видно?

Он снова покачал головой.

— Значит, там темно? Хорошо. Вы стоите несколько минут. Долго стоите, ибо на ступеньках осталось большое мокрое пятно. Оно еще не высохло, когда я туда прибыл. Быть может, вы даже сидели на ступеньке. Тогда ваша голова оказалась ниже уровня верхней палубы, верно?

На физиономии мистера Кадди появилось какое-то странное и вместе с тем непристойное выражение.

— Надеюсь, вы скажете мне, так ли было на самом деле. Думаю, у вас нет причин молчать.

— Ну говори же, Фред, — понукала супруга миссис Кадди. — А то они еще подумают про тебя что-нибудь нехорошее.

— Вы правы, — кивнул ей Аллейн, и она одарила его ненавидящим взглядом.

— Что ж, скажу. Да, я сел. Ну и что из этого?

— А почему вы сели? Вы что-то увидели? Или, быть может, услышали?

— Скорее услышал, — сказал он, и его губы снова скривила усмешка.

— Голоса?

— Вроде этого.

— Черт побери, что вы подразумеваете под этим вашим «вроде этого»?! — взревел капитан Бэннерман. — Вы слышали какой-то разговор?

— Это нельзя назвать разговором.

— Тогда что это такое? Пение? — не унимался капитан.

— Пели уже после.

Воцарилась гробовая тишина.

— Сначала вы слышали один голос или два? — спросил Аллейн.

— Похоже, что один. Мне показалось… — Он бросил взгляд в сторону миссис Кадди. — Мне показалось, что это был ее голос. Ну… миссис Блик. — Он стиснул руки. — Тогда мне показалось, что там… что там смеялись.

— Отвратительно, как отвратительно, — процедила миссис Кадди.

— Успокойся, Этель.

Отец Джордан испустил вопль отчаяния. «Начинается самое худшее», — мелькнуло в голове у Джемаймы, и она поймала себя на том, что не может смотреть в сторону супругов Кадди. Мисс Эббот же, напротив, буравила их своим пристальным взглядом. «Нужно ли все это? Нужно ли все это?» — бормотал мистер Макангус, притаившийся в своем уголке.

— Я с вами вполне согласен, — заявил Обин Дейл, едва ворочая языком. — В самом деле, нужно ли все это?

— Нужно. И прошу вас не перебивать, — сказал Аллейн и снова обратился к мистеру Кадди: — Значит, вы сели на ступеньку и стали слушать. И как долго вы там сидели?

— Не знаю. Пока я не услышал… это.

— Пение?

Он кивнул.

— Оно как-то медленно замирало вдалеке. Так что я понял, что он ушел.

— Может, у вас есть подозрения относительно того, кто это был?

До этой минуты в салоне было довольно-таки тихо, но тут тишина стала гнетущей.

— Есть.

— Я вас слушаю.

— Есть, потому что я узнал, что он пел.

— Что же он пел?

Кадди повернул голову и в упор уставился на Дейла. Все остальные как автоматы повторили его движение. Дейл медленно встал.

— Я не мог ошибиться. Это старая, любимая всеми мелодия. Это «Несите ваши беды». — Мистер Кадди улыбался Дейлу своей обычной улыбкой, в которой не было и тени веселья. — Ведь это лейтмотив вашей передачи. Верно, мистер Дейл?

2

Дейл не проронил ни звука. Он молча уставился на Кадди, будто перед ним было какое-то незнакомое ему чудовище. Потом медленно перевел взгляд на Аллейна и облизнул губы.

— Вы не должны этому верить, — выдавил он, с трудом приклеивая слово к слову. — Он это все придумал. Я прошел прямо к себе в каюту… и больше никуда не выходил. — Он провел по лицу ладонью. — Кажется, я не сумею это доказать. Но я… я ничего не помню. Но все равно все так и было. И это, наверное, можно будет доказать. Потому как это правда.

— Отложим это на потом, — сказал Аллейн. — Мистер Кадди еще не закончил свои показания. Мистер Кадди, я бы хотел узнать, что вы сделали дальше. Только, прошу вас, без увиливаний в сторону.

Кадди покосился на жену, потом перевел взгляд на Аллейна.

— Мне нечего скрывать. Я поднялся на палубу и подумал… Я хотел сказать, что там было тихо. Очень тихо. Эт, только не воображай себе, будто я… В общем, я решил взглянуть, все ли там в порядке. Я туда вошел, а… а она не шевелилась. Я протянул к ней руку. Она не шевелилась. Я дотронулся до ее руки. Она была в перчатках. Я коснулся ее руки, а она как неживая соскользнула с ее колен и упала вниз. Я решил, что у нее обморок. Я… я подошел и… коснулся в темноте ее лица. И… и тогда я понял… Эт, это было ужасно!

— Успокойся, Фред.

— Я не помнил, что делаю. Я выскочил и, кажется, свернул за угол. Я был сам не свой. Потом я понял, что стою тут, и упал в обморок. Потом пришел в себя. Вот и все. Больше я ничего не сделал, клянусь вам. Бог мне судья, Эт. Я больше ничего не сделал.

— Итак, мы слышали рассказ человека, обнаружившего труп, — задумчиво сказал Аллейн. — В настоящее время мы не в состоянии его проверить и поэтому примем за рабочую гипотезу. А теперь попрошу отчитаться мистера Макангуса.

Тот сидел, скрестив на груди руки и зажав между колен полы своего тяжелого неуютного халата. Казалось, им владеет одно желание: спрятаться в норку.

— Мистер Макангус, когда вы покинули салон? — потребовал Аллейн.

— Не помню.

— Когда я уходил, вы все еще были здесь. Значит, вы ушли после миссис Диллинтон-Блик. Кто из вас ушел вперед: вы или мистер Кадди?

— Я слишком расстроен, чтобы вспомнить все в точности, — сказал мистер Макангус, странно гримасничая. — Боюсь, что я могу запутать и вас, и себя. Свершилась страшная трагедия, и я ни о чем другом не в состоянии думать.

— Может, я смогу вам слегка помочь? — предложил Аллейн. — Давайте вернемся к жалобам, которые вы изливали капитану Бэннерману перед тем, как идти спать. Кажется, вы жаловались ему на то, что кто-то таскает у вас гиацинты, которые вам подарила миссис Диллинтон-Блик.

— О да. Две штуки утащили. Второй исчез сегодня утром. Я был очень огорчен. Теперь, разумеется, еще больше.

— Если не ошибаюсь, эти гиацинты растут в корзине, которая стоит прямо под вашим иллюминатором?

— Я поставил их туда, чтобы им хватало свежего воздуха.

— Вы кого-нибудь подозреваете?

Мистер Макангус обиженно отквасил нижнюю губу.

— Я не расположен выносить необоснованные обвинения, но, признаться, мне приходила в голову мысль о стюарде. Он вечно ими восхищается. Разумеется, он мог случайно обломить один из них. Но, понимаете, он это отрицает. Да, отрицает.

— Какого цвета был исчезнувший гиацинт?

— Белого. Такой великолепный литой колос. Кажется, этот сорт называется «Королева Виргиния».

Аллейн вынул руку из кармана и вытянул ее перед собой ладонью вверх. На ладони лежал носовой платок, в который был завернут какой-то предмет неправильной формы. Он положил платок на стол и развернул. Это был белый, чуть-чуть привядший гиацинт.

Мистер Макангус сдавленно вскрикнул. Джемайма почувствовала, как Тим крепко стиснул ее руку. Перед глазами девушки пронеслись воспоминания о сломанной кукле, газетные строчки и корзина с гиацинтами, которую Деннис внес в салон в первое утро их плавания. Она услышала голос мисс Эббот: «Прошу вас, миссис Кадди, помолчите». И назойливые восклицания миссис Кадди: «Гиацинты! Фред, ты только подумай!»

— Ваш? — спрашивал Аллейн.

Мистер Макангус медленно приблизился к столу.

— Только, прошу вас, не дотрагивайтесь до него.

— Похоже, что мой.

— Где вы его нашли? — хрипло спросила миссис Кадди.

— Только не волнуйся, Эт, — просил ее супруг.

— Боже мой, неужели вы нашли его на трупе? Боже мой, Фред, так ведь это сделал цветочный душегуб! Он на нашем пароходе, Фред! И никуда от него теперь не деться!

Мисс Эббот воздела к небу ручищи.

— Нас просили вести себя спокойно, — громко сказала она. — Ради Бога, попридержите свой язык!

— Успокойтесь, дитя мое, — пробормотал отец Джордан.

— Успокоиться? Разве это возможно?

— Вам всем скоро станет ясно, что преступление было совершено так называемым цветочным убийцей, — сказал Аллейн. — Но в данный момент речь не о том. Итак, мистер Макангус, вы ушли отсюда сразу вслед за мистером Кадди. И вы направились прямо в свою каюту?

После множества всяческих вводных слов и отступлений из мистера Макангуса удалось вытянуть, что он вышел на палубу через двойные двери салона, прошел на левый борт, воспользовавшись коридором с пассажирскими каютами, несколько минут бездумно смотрел в небеса, потом свернул в средний коридор и таким путем добрался до своего жилища.

— Мои мысли были заняты фильмом, — сказал он. — Он меня очень тронул. Разумеется, не совсем то, чего я ждал, но все равно очень волнительный фильм.

Поскольку после его ухода из салона его больше никто не видел, его показания принимались за рабочую гипотезу.

Теперь Аллейн сосредоточил свое внимание на Обине Дейле. Телепринц развалился в кресле. Сейчас это была карикатура на ту импозантную фигуру, какую они все привыкли видеть. Белый смокинг был расстегнут, галстук перекручен набок, шнурки туфель на веревочной подошве свисали до самого пола. Бледное как мел лицо венчала копна взлохмаченных волос. Глаза сошлись на переносице.

— Мистер Дейл, вы в состоянии отчитаться за свои поступки?

Дейл закинул ногу за ногу и с невероятным усилием соединил кончики пальцев обеих рук. Это была пародия на его обычную позу перед телекамерой.

— Капитан Бэннерман, вы, надеюсь, знаете, что я большой приятель главного управляющего вашей компании, — сказал он заплетающимся языком. — Я доложу ему в подробностях о том, как со мной обращались на этом судне, и думаю, он будет недоволен.

— Боюсь, вы взяли не тот тон, мистер Дейл, — сказал капитан.

Дейл поднял вверх руки. У него была полностью нарушена координация движений.

— Что ж, пеняйте на себя!

Аллейн подошел к его креслу.

— Вы пьяны. Я бы посоветовал вам больше не пить. Мне нужно задать вам один вопрос, который может иметь самое прямое отношение к обвинению в убийстве. Поверьте, это не угроза, а всего лишь констатация факта. Так что в ваших интересах взять себя в руки, разумеется, если вы на это способны, и отвечать на мои вопросы. Итак, справитесь со своей задачей?

— Я знаю, что пьян. Это несправедливо. Док, ведь я на самом деле пьян?

— Вы могли бы что-нибудь сделать? — спросил Аллейн у Тима.

— Разумеется, — ответил тот. — Это очень быстро подействует.

— Нет-нет, я не позволю. — Дейл спрятал лицо в ладонях, потом резко тряхнул головой. — Я сейчас буду о'кей, — пробормотал он. — Итак, продолжайте. Я способен вас выслушать.

— Замечательно. Покинув сегодня вечером салон, вы вышли на палубу и пошли на веранду. Там вы стояли возле того шезлонга, в котором был обнаружен труп. Что вы там делали?

Лицо Дейла обмякло, словно его ударили по щекам.

— Докажите, что это было именно так.

— Вы отрицаете, что были там?

— Я отказываюсь вам отвечать.

Аллейн посмотрел на Тима. Тот встал и направился к дверям.

— Если вы способны хотя бы чуть-чуть шевелить мозгами, вы должны отдавать себе отчет в том, куда вас заведет та поза, которую вы заняли. Даю вам на размышление минуту.

— Я вам сказал, что не буду отвечать.

Дейл шарил глазами по лицам собравшихся в салоне пассажиров: супруги Кадди, Джемайма, мисс Эббот, отец Джордан, мистер Макангус. Ни в чьих глазах он не находил сочувствия.

— Вы еще скажите, будто я к этому причастен. — Он нервно хихикнул.

— Я всего лишь сказал, что у меня есть неоспоримое доказательство того, что вы стояли возле трупа. К тому же мне кажется, что в ваших собственных интересах будет сознаться мне в том, почему вы тотчас же не сообщили о трупе.

— А если я стану все отрицать?

— Это не в ваших интересах. — Аллейн указал пальцем на веревочные сандалии Дейла. — Они еще сырые.

Дейл быстро засунул ноги под кресло. Словно ему кто-то подпалил подошвы.

— Я вас слушаю, мистер Дейл.

— Я… я не знал, что все настолько… серьезно. Я не знал, что он… я хочу сказать она… мертва.

— Неужели? И вы ни словом с ней не обмолвились? Постояли возле нее и убежали?

Дейл молчал.

— Если я не ошибаюсь, вы попали на веранду со стороны правого борта, то есть со стороны, противоположной той, с которой подошел мистер Кадди. Еще я склонен думать, что вы прятались за ящиком возле веранды.

Дейл вел себя как плохой актер. Он скрестил запястья ладонями наружу и заслонил ими лицо, будто пытаясь отгородиться от всего происходящего.

— Нет! — воскликнул он. — Вы ничего не знаете! Вы меня попросту запугиваете!

Вошел Тим Мейкпис и, остановившись на пороге, посмотрел на Аллейна.

Аллейн кивнул. Тим повернулся и тоже кому-то кивнул.

Ворвался знакомый запах, заполнив собой все пространство. Послышался стук каблучков. В салон вошла миссис Диллинтон-Блик, облаченная в роскошный пеньюар.

Миссис Кадди издала такой звук, будто ее кто-то душит. Ее супруг и мистер Макангус повскакивали со своих мест, один с таким видом, будто увидел привидение, другой, казалось, вот-вот снова упадет в обморок. Но всех опередила Джемайма. Она вскрикнула от изумления, облегчения и благодарности, подбежала к миссис Диллинтон-Блик, взяла ее руки в свои и поцеловала их. Она не то смеялась, не то плакала.

— Так это не вы! — лепетала она. — Вы живы-здоровы. Я так рада! Я ужасно рада!

Миссис Диллинтон-Блик смотрела на нее как на помешанную.

— Вы даже не знаете, что случилось? Ведь случилось ужасное, да, да, ужасное и…

Тим обнял ее сзади.

— Прошу тебя, Джем, успокойся. Пойдем сядем.

Он увел девушку.

Миссис Диллинтон-Блик в недоумении уставилась на Обина Дейла.

— В чем дело? Они все узнали, да?

Дейл шатаясь подошел к ней, схватил ее за плечи и встряхнул.

— Руби, молчи! — с угрозой в голосе приказал он. — Ничего им не говори. Ничего. Разве тебе не страшно?

— Да вы что, спятили? — недоумевала миссис Диллинтон-Блик. — Уйди! — Она оттолкнула Дейла, пытавшегося зажать ей рот. — Что случилось? Они все узнали? А где Деннис? — в тревоге спросила она.

— Денниса убили, — сказал Аллейн.

3

Сообщение о смерти Денниса больше всего подействовало на мистера Кадди, но он переживал все молча. Он перестал улыбаться, открыл рот, его руки задрожали. Он как завороженный, смотрел на миссис Диллинтон-Блик. Миссис Кадди накрыла его руку своей и громко сказала: «Это был розыгрыш, Фред». Мистер Макангус твердил как заведенный: «Слава богу! Слава богу! Зачем же нас тогда водили за нос?» Обин Дейл плюхнулся в кресло и закрыл руками лицо.

Аллейн заметил, как миссис Диллинтон-Блик испуганно взглянула на Дейла и быстро отвела глаза. Потом обратила умоляющий взор на капитана. Тот поспешил к ней и похлопал ее по плечу.

— Не волнуйтесь. — Он неприязненно посмотрел на Аллейна. — Нужно было объяснить вам все по порядку, а не обрушивать как снег на голову. Успокойтесь. У вас нет причин нервничать.

— Вы заставляете меня переживать. — Миссис Диллинтон-Блик надула губки и протянула Аллейну руки. — Ведь это все выдумки, да? Зачем вы так? Вы на меня сердиты? Зачем вы позвали меня сюда?

— Присядьте, и я вам все объясню.

— Он переодетый сыщик, миссис Блик, — злорадно пояснила миссис Кадди. — Шпионил за всеми нами, морочил нам голову, подвергал наши жизни опасности, а теперь по пароходу разгуливает убийца. Он же говорит, что это кто-то из нас и…

— Миссис Кадди, я попрошу вас немного помолчать, — сказал Аллейн.

— Успокойся, Эт, — автоматически сказал мистер Кадди.

— Да. Попрошу вас всех помолчать и выслушать меня внимательно. Положение, как вы поняли, критическое. Стюард Деннис погиб именно при тех самых обстоятельствах, которые мы с вами так часто обсуждали. На нем было испанское платье, которое миссис Диллинтон-Блик купила себе в Ляс-Пальмасе. Следовательно, напрашивается вывод, что его убили, приняв за нее. Он лежал в шезлонге на темной веранде. Верхняя часть его лица была прикрыта мантильей. А так как там было темно, родинка в уголке его рта была незаметна. В присутствии всех мужчин миссис Диллинтон-Блик объявила, что идет на веранду. Она и пошла туда. Я встретил ее возле веранды, мы спустились с ней вдвоем на нижнюю палубу, и я проводил ее до двери каюты. Она была в черном кружевном платье, слегка похожем на это испанское. Потом я вернулся в салон. Буквально следом за мной туда ворвался мистер Кадди и объявил, что обнаружил ее мертвой. Я уверен, что его сбило с толку платье. Доктор Мейкпис осмотрел тело и сделал вывод, что смерть наступила буквально несколькими минутами раньше. По причинам, которые я открою вам чуть позже, нам стало ясно, что не может быть и речи о том, что стюарда убил кто-то из экипажа судна. Это убийство четвертое по счету из той серии убийств, о которых мы так часто говорили. На мой взгляд, ответственность за все эти убийства несет один из пассажиров судна. В данный момент вам придется довольствоваться этим сообщением.

— А где мистер Мэрримен? — вдруг спросил Обин Дейл.

— Да, где он? — с удовольствием подхватила миссис Кадди.

— Выходит, нас это касается, а его нет? — возмущался мистер Кадди. — Этого мистера Всезнайку-Мэрримена, выходит, нельзя беспокоить, да?

— Лично я бы никогда ему не поверила, — сказала миссис Кадди. — Я всегда говорила, что здесь что-то не так. Правда, дорогой?

— Мистер Мэрримен спит в своей каюте, — пояснил Аллейн. — Он неважно себя чувствует, и я решил не тревожить его до тех пор, пока он нам не понадобится. Я о нем не забыл.

— Но в кино он был, — не унималась миссис Кадди. — Мне кажется, все это очень даже забавно. Действительно, очень забавно.

— Надеюсь, вам всем понятно, что теперь мне придется выяснить, почему стюард был там и почему на нем был столь странный наряд, — продолжал Аллейн. — В этом поможете нам вы, миссис Диллинтон-Блик.

— Руби! — прошептал Дейл, но она даже не посмотрела в его сторону.

— Это была обыкновенная шутка. Мы сделали это смеха ради. Откуда нам было знать…

— Вы? Вы хотите сказать, вы и мистер Дейлом?

— И Деннис. Это нехорошо, Обин. Я теперь знаю, что это нехорошо.

— Вы дали Деннису платье?

— Да.

— После Ляс-Пальмаса?

— Да. Он был ужасно рад. Он сказал, что оно ему безумно нравится. Вы ведь знаете, что это был странный малый. А я, как вам и говорила, после истории с куклой к этому платью охладела. Поэтому я отдала его Деннису. Он сказал, что наденет его смеха ради на какой-то там вечеринке в честь дня рождения одного из стюардов.

— В пятницу вечером?

— Да. И он хотел, чтобы я все сохранила в тайне. Поэтому, когда вы спрашивали меня насчет этого платья, я вам ничего не сказала. Но я решила, что вы обо всем догадались. Разве нет?

— В данный момент это не имеет никакого значения, — сказал Аллейн.

Капитан издал какой-то утробный звук, потом заорал во всю мощь своей луженой глотки:

— Нет имеет! Справедливость всегда остается справедливостью. Я сам еще ничего не пойму, но я не из тех людей, которые привыкли увиливать от ответственности. Старший офицер, — он кивнул в сторону Аллейна, — пришел ко мне и сказал, что пассажиры видели, как кто-то, наряженный в это проклятое платье, валял дурака на носовой палубе. Он сказал мне, что сам ничего не видел, но, судя по описаниям, это была миссис Диллинтон-Блик. «А почему бы и нет?» — подумал я. Платье-то ее, так что почему она не может его надеть? Он просил меня произвести расследование с тем, чтобы подобное не повторилось. Я не понимал, почему я должен вмешиваться в такие дела, и ему не разрешил вмешаться. Я был не прав. Я никогда не думал, что могу взять на борт убийцу. И тут я тоже оказался не прав. Повторяю: я был не прав.

— Очень благородное заявление, — сказал Аллейн, думая о том, что в настоящий момент самое лучшее — продолжить расследование. — Я не видел сам эту фигуру в испанском платье. Мне сказали, что это была миссис Диллинтон-Блик, у меня же не было причин в этом усомниться. Правда, у меня возникло ощущение, что такое поведение не характерно для миссис Диллинтон-Блик.

— Это моя вина, — сказала Джемайма и опустила глаза.

— Деннис рассказывал мне, что всю жизнь мечтал стать танцовщиком, — заговорила миссис Диллинтон-Блик. Она смотрела только на Аллейна. — Когда вы спросили у меня, не надену ли я это платье, чтобы танцевать в нем при луне, я смекнула, что вы видели Денниса и приняли его за меня. Но я вам ничего не сказала. Я притворилась, что это на самом деле была я, потому что… — Ее лицо сморщилось, и она расплакалась. — Потому что мы собирались всех вас разыграть.

— Ага, вот в чем, значит, дело. А теперь я расскажу вам, как я себе все это представляю. Вы, мистер Дейл, большой любитель всевозможных проказ. Вы решили, что было бы забавно нарядить стюарда в платье миссис Диллинтон-Блик и посадить его после ужина на веранду. Вы условились, что миссис Диллинтон-Блик заявит во всеуслышание, что идет на веранду. Верно?

Обин Дейл, можно сказать, окончательно протрезвел. В его манерах опять засквозила его традиционная любезность. Теперь он взял на себя роль хорошего, доброго малого, который чрезвычайно огорчен всем случившимся и во всем винит лишь одного себя.

— Никогда себе этого не прощу. Это будет преследовать меня всю жизнь. Но откуда я мог знать? Откуда? На нас, то есть я хочу сказать, на мне, лежит вся ответственность. — Он бросил на миссис Диллинтон-Блик слегка укоризненный взгляд. — Я думал, это будет так забавно. Мы решили, что этот несчастный чертенок пойдет на веранду и если туда кто-нибудь войдет, — Дейл посмотрел на мистера Кадди, а потом на мистера Макангуса, — он должен будет с ним пококетничать. Когда подумаешь, чем все кончилось, на душе становится так скверно, так…

Он замолчал и замахал руками.

— Банально, пошло, отвратительно, — нарушила наложенный ею же самой обет молчания мисс Эббот.

— Я сам на себя злюсь, мисс Эббот.

— Вы можете злиться сколько вашей душе угодно, но факт остается фактом. Заговор со стюардом! Сделать из порока этого несчастного человека, из его ужасной трагедии такой отвратительный фарс! Из его беды!

— Дитя мое, прошу вас, помолчите! — сказал отец Джордан.

— Подшутить над этим человеком! — Мисс Эббот тыкала пальцем в сторону мистера Кадди. — Воспользоваться его немощью. А другой…

— Нет, нет, пожалуйста не надо! — воскликнул мистер Макангус. — Это не важно. Прошу вас.

Мисс Эббот посмотрела на него, можно сказать, сострадательно и переключила свое внимание на миссис Диллинтон-Блик:

— А вы, вы, обладая красотой и очарованием, о которых мечтают тысячи несчастных женщин, вы смогли до такого унизиться! Дать ему ваше чудесное платье! Позволить касаться его кружев! О чем вы только думали? — Она стиснула ручищи в кулаки. — Ведь красота священна. Слышите — священна! Вы совершили святотатство.

— Кэтрин, вы должны отсюда уйти. Я настаиваю на этом как ваш духовный отец. Вы причиняете себе непоправимый вред. Идемте, я вас провожу.

Она как бы через силу встала.

— Можно? — спросил отец Джордан у Аллейна.

— Разумеется.

— Пошли.

Мисс Эббот безропотно повиновалась.

4

— Эта женщина меня ужасно расстроила. — Миссис Диллинтон-Блик сердито всхлипывала. — Мне стало как-то не по себе. О, я чувствую себя просто ужасно!

— Руби, дорогуша моя!

— Нет, Обин, не прикасайся ко мне. Нам не нужно было все это затевать. Зачем, зачем ты все это придумал? Мне так отвратительно.

Капитан Бэннерман расправил плечи и направился в ее сторону.

— Нет! Прошу вас! — воскликнула миссис Диллинтон-Блик.

Мистер Макангус теперь представлял из себя один мучительный комок сочувствия и сопереживания.

— Вы не должны об этом думать, — лепетал он. — Вы не должны себя упрекать. Ведь вы богиня. Вы не должны…

Миссис Кадди презрительно фыркнула.

— Все эта проклятая жара, — простонала миссис Диллинтон-Блик. — Нет никаких сил думать. Я… мне как-то нехорошо.

Аллейн распахнул стеклянные двери и поставил к ним спиной кресло мистера Мэрримена. Тим и Джемайма помогли миссис Диллинтон-Блик дойти до него. Она опустилась в кресло. Из салона ее не было видно.

— Посидите, пожалуйста, здесь, — попросил ее Аллейн. — Когда вам станет лучше, мы продолжим нашу беседу. Доктор Мейкпис за вами понаблюдает.

Он что-то тихо сказал Тиму, и оба мужчины вернулись в салон.

— Нам придется поторопиться. Женщины мне больше не нужны, поэтому вы, миссис Кадди, если хотите, можете идти в свою каюту.

— Благодарю вас, но я предпочитаю остаться с мистером Кадди.

— Послушай, Эт, ты бы лучше шла. — Мистер Кади нервно облизнул губы. — Это не для дам.

— Мне не хочется сидеть там одной.

— Тебе там будет хорошо, дорогая.

— Ну а ты, дорогой?

— А мне будет хорошо здесь, — сказал он, глядя куда-то мимо жены.

В глазах миссис Кадди заблестели слезы. Это производило очень странное впечатление.

— Фред, зачем ты это сделал? — вырвалось у нее.

Глава одиннадцатая

АРЕСТ

1

— Что он сделал, миссис Кадди? — нарушил вакуум тишины голос Аллейна.

— Эт, Бога ради, думай, что говоришь… Иначе они решат, что я… Эт, прошу тебя, будь осторожной.

Миссис Кадди в упор смотрела на супруга, и, хотя она полностью игнорировала то, что он ей только что сказал, Аллейну показалось, что в данный момент для нее существует он один. Мистер Кадди представлял собой жалкое зрелище.

— Ты ведь знаешь, как я к этому отношусь, и все равно продолжаешь вести себя подобным образом. Ты делаешь из себя посмешище. Ее я осуждаю больше, чем тебя. Запомни это, Фред. Она безнравственная женщина. Она над тобой смеется. И я не боюсь, — миссис Кадди повысила голос и повернулась лицом к спинке кресла, на котором сидела миссис Диллинтон-Блик, — я не боюсь, что она меня услышит. То, что случилось, случилось по ее вине. А ты пошел за ней подсматривать и впутался в эту историю с трупом. Думаю, это будет тебе уроком. — Ее рот скривился, из глаз брызнули слезы. — Фред, зачем ты это сделал?

— Мне очень жаль, дорогая. Я сделал это лишь ради смеха.

— Ради смеха! — У нее сорвался голос. Она подошла к супругу и потрясла у него под носом кулаком. — Старый идиот!

И выскочила в коридор.

Мистер Кадди хотел было последовать за ней, но Аллейн преградил ему дорогу.

— Надеюсь, вы не станете притворяться, что вам неясен смысл слов миссис Кадди. Не бойтесь, я вас не съем.

— Мне кажется, вам придется кое-что доказать. — Капитан Бэннерман кашлянул и бросил взгляд на спинку кресла, в котором сидела миссис Диллинтон-Блик, и на Джемайму, примостившуюся возле нее на крышке люка. — Я считаю, это только для мужчин. Ради Бога, давайте пощадим уши женщин.

Он встал и с силой захлопнул двери в салон.

— Отлично, — сказал Аллейн и кивнул Тиму. — Сейчас самое время.

Капитан придвинул стулья к большому столу. Аллейн занял место на одном его конце, капитан сел напротив. К ним подсели Обин Дейл и мистер Макангус. После некоторого колебания их примеру последовал и доктор Мейкпис. Мистер Кадди стоял в сторонке и наматывал вокруг пальцев пояс халата. Отец Джордан, вернувшись, тоже занял место у стола. Мистер Макангус прикурил дрожащими пальцами свою сигарету.

— Так-то будет лучше. Прошу вас, мистер Аллейн. — Капитан кивнул головой в его сторону.

— Постойте, давайте сначала выпьем, — сказал Обин Дейл, уже давно бросавший вожделенные взгляды в сторону бара. — Можно я позвоню стюарду?

— Какому стюарду? — спросил капитан.

— Господи, я совсем забыл.

— Мы выпьем, только чуть позже, — заверил его капитан. — Мистер Кадди, вам тоже не мешало бы сесть.

— Не командуйте, капитан. Слушайте, а почему вы не пошлете за этим Мэррименом?

Мистер Кадди отодвинул стул от стола и уселся чуть поодаль от остальных. Его взгляд беспокойно бегал по сторонам.

— Это все больше и больше начинает походить на заседание правления, — заметил Обин Дейл. — Только я не пойму, почему мистеру Мэрримену разрешено на нем не присутствовать. Если только, разумеется… — Все тотчас навострили уши. — Если только…

— Будь это обычное расследование, я бы разговаривал с каждым из вас в отдельности, в то время как за другими велось бы наблюдение, — пояснил Аллейн. — В данном случае это исключено. Я беру показания в присутствии остальных. Покончив с этим, мы пошлем за мистером Мэррименом.

— Почему, черт возьми, он должен быть в привилегированном положении? — возмущался Дейл. — Вдруг это он сделал?

— Мистер Мэрримен сидел в том самом кресле, в котором теперь сидит миссис Диллинтон-Блик. Он еще сидел так, когда вы все разошлись. Ему была видна вся палуба, каждый ее уголок. И оба подступа к веранде. Так что он у нас главный свидетель. Как вы все знаете, нрава он не кроткого. Будь он сейчас здесь, он бы не позволил никому из нас раскрыть рта. Поэтому я предпочитаю дать возможность каждому из вас отчитаться за свои поступки. Потом мы позовем и его.

— Все это так, но вдруг это сделал он? — вопрошал мистер Кадди. — Вдруг он и есть тот самый цветочный убийца? Что тогда?

— В таком случае, не ведая о том, что вы тут рассказывали, он может дать показания, которые кто-то из вас сумеет опровергнуть.

— Итак, по-вашему, получается: с одной стороны все мы, а с другой стороны один он?

— Я не понимаю, зачем вам всем так необходимо его присутствие? — Мистер Макангус беспокойно ерзал на стуле. — Я, к примеру, чувствую себя в его присутствии таким глупцом, и вообще мне как-то не по себе.

— Так давайте же поскорей покончим со всем этим! — воскликнул Дейл.

— Вы правы. — Аллейн стоял, положив руки на спинку стула. — Именно к этому и идет дело.

Все разом замолчали и устремили на Аллейна тревожные взгляды.

— Трое из вас уже отчитались передо мной в том, что они делали в тот критический отрезок времени, то есть в течение восьми минут, начиная с того времени, как миссис Диллинтон-Блик покинула салон, и кончая тем моментом, когда сюда ввалился мистер Кадди с сообщением о трупе. Мне кажется, стюард Деннис был задушен именно в этот отрезок времени. Вероятно, это случилось потому, что кто-то принял его за миссис Диллинтон-Блик. Но все ваши показания одно другое отнюдь не подтверждают. Перед нами картина ночных маневров по палубе трех индивидуумов, пребывающих в полном неведении о действиях друг друга. Что касается меня, то я ушел отсюда первым. Я столкнулся с миссис Диллинтон-Блик возле веранды, куда она шла, простите меня за грубое выражение, но у меня нет времени подбирать вежливые, чтобы служить приманкой. Она убедилась в том, что Деннис там, и собралась было спрятаться, но тут неожиданно появляюсь я. Для того чтобы избавиться от меня, она просит меня помочь ей спуститься на нижнюю палубу по трапу с левого борта. Что я и делаю, потом провожаю ее до каюты и возвращаюсь сюда. Тем временем мистер Кадди переодевается, спускается вниз и идет к бассейну, заходя к нему со стороны правого борта. Мисс Эббот, которая ушла из салона уже после него, обходит вокруг всю палубу и стоит несколько минут возле правого борта. Она припоминает, что видела, как кто-то плескался в бассейне.

Мистер Макангус утверждает, что он вышел из салона через двойные двери, постоял какое-то время у входа в коридор с каютами с левого борта, потом отправился к себе и лег спать. Как выясняется, его никто не видел.

Очевидно, теперь мистер Дейл согласится с тем, что его первоначальные показания, касающиеся того, что он пошел прямо к себе в каюту, оказались ложными. Он вышел на палубу и спрятался за ящик возле веранды с правого борта, предвкушая нелепую сцену, которую должен был спровоцировать этот маскарад. После он входит на веранду, обнаруживает бездыханное тело и возвращается к себе в каюту, где накачивается до того самого состояния, от которого только что отошел.

— Мне возмутителен ваш тон и…

— Боюсь, вам придется с ним смириться. Мне нужно знать, что вы слышали из своего убежища и что сделали и увидели, когда зашли на веранду. Вы будете говорить или нет?

— Капитан Бэннерман, я попрошу вас…

— Я тут ни при чем. Вы, мистер Дейл, заврались со всех сторон. Так что вас выручит лишь чистосердечная правда.

— Ол-райт! — Дейл хлопнул ладонью по столу. — Настраивайте свои телевизоры. Ко мне, веселая компания, да вознаградится ваше драгоценное внимание! Вы травите, вы запугиваете человека, вы запутываете его до такой степени, что он сам не отдает себе отчета в том, что говорит. Я, как и вы, хочу, чтобы этот кровожадный убийца был схвачен. Знай я что-то такое, что могло бы прояснить ситуацию, я бы ни в коем случае не стал молчать. Что ж, я все скажу. Да, я спрятался за ящиками. Я слышал, как мимо проходила мисс Эббот — шлеп, шлеп, шлеп. Она ходит, как мужчина. Я ее не видел, но догадался, что это она — она мурлыкала какую-то церковную мелодию, которую напевала когда-то раньше. Потом стало тихо. Немного погодя появился кто-то еще. Подошел к веранде. На цыпочках и крадущимися шагами. Я слышал, как он туда вошел, потом кто-то, я думаю, Деннис, потому что это был тоненький голос, вскрикнул. Потом… — Дейл вытер рот ладонью. — Потом послышались другие звуки. Заскрипел шезлонг. Кто-то снова вскрикнул. Тут же все стихло. И снова скрип и возня. И опять все стихло. И снова эти осторожные шаги. Торопливые, но еще не бегом. Кто-то запел, как сказал Кадди, «Несите ваши беды». Высоким голосом. Фальцетом. Он пропел всего одну фразу. Потом все смолкло.

— Верно спел?

— Да, абсолютно.

Дейл истерично расхохотался.

— Благодарю вас. Продолжайте же. Что вы предприняли дальше?

— Я собрался было туда войти, но тут услышал чей-то голос. — Он повернулся на стуле и кивнул головой на мистера Кадди. — Ваш. Это был ваш голос. Я в этом уверен. Вы спросили: «Вы одна?» — Он в точности скопировал этот игривый вопрос. — Я слышал, как вы туда вошли. Вы шлепали по палубе босыми ногами. Потом… потом вы вдруг издали такой звук, будто вас тошнит. Вы выскочили оттуда и побежали бегом.

— Я уже говорил им. Я уже все им сказал. Я ничего от них не скрыл, — блеял мистер Кадди.

— Ладно, помолчите, — прервал его Аллейн. — Ну, а после, мистер Дейл?

— Я еще какое-то время посидел в засаде. Потом решил пойти на веранду и узнать, что там случилось. Мне почему-то казалось, что там что-то не так. Теперь-то я знаю почему — там стояла такая… мертвая тишина.

— И что же?

— Я туда вошел. Что-то спросил, не помню — что, но мне никто не ответил. Я… я достал зажигалку и… О Боже, Боже мой!

— Продолжайте.

— Сначала я почти ничего не разглядел. Мне казалось странным, что он молчит. Тогда я поднес зажигалку ближе и все понял. Ужасное зрелище. Как та сломанная кукла. И цветы. Палуба вокруг была мокрой и скользкой. Я думал: это сделал я, это моя вина. Ведь я все это придумал, и она теперь наверняка скажет, что это моих рук дело. Пусть лучше, решил я, его обнаружит кто-нибудь другой. Одним словом, что-то в этом духе. В тот вечер я выпил лишнего, вот и поддался панике. Я выскочил оттуда и бросился бегом. Я слышал голос Кадди, видел его самого в этой двери. Тогда я спрятался за люк и все услышал. Потом раздались ваши шаги. Я понял, что вы направились туда. Я подумал: «Уже поздно рассказывать об этом. Тогда еще подумают на меня». Я пошел на нос.

— Отец Джордан, мне кажется, вы стояли в это время в дверях салона и старались привести в чувство мистера Кадди. Вы видели мистера Дейла?

— Нет. Но ведь я наклонился над мистером Кадди. Очевидно, я оказался к люку спиной.

— Да-да, вы были ко мне спиной. Я вас видел. Больше я ничего не помню. Хотя…

— Я вас слушаю.

Дейл смотрел на свои судорожно стиснутые руки, лежавшие на столе. Вдруг он резко поднял голову и уставился на сидевшего напротив мистера Макангуса.

— Продолжайте же, — теребил его Аллейн.

— Это произошло тогда, когда я уже очутился с левого борта. Мне необходимо было чего-нибудь глотнуть и побыть одному. Я остановился возле дверей в пассажирский коридор и огляделся по сторонам. Руби, то есть миссис Диллинтон-Блик, была в своей каюте.

Я слышал, как она массирует лицо. Я думал, сказать ей или нет о случившемся, как вдруг… почувствовал этот запах.

— Какой запах?

— Вот этот. — Дейл ткнул пальцем в сторону мистера Макангуса. — Запах этой мерзости, которую он курит. Совсем рядом от себя.

— Я ведь уже говорил вам, что, прежде чем отправиться спать, немного постоял на палубе, — оправдывался мистер Макангус. — Я ведь уже говорил вам.

— Говорили. Но где вы стояли? Я вас не видел, но знал, что вы где-то рядом. Я даже различал дымок от сигареты.

— Я вас слушаю, мистер Макангус, — обратился к нему Аллейн.

— Я… я не помню точно, где я стоял. Почему это я должен помнить? — Он загасил в пепельнице окурок. От него поднялась спираль зловонного дыма.

— Но ведь вся палуба открыта, к тому же она была освещена светом, падающим из ее иллюминатора. Почему же я не мог его видеть?

— Дверь из коридора открывается наружу, почти целиком заслоняя собой иллюминатор каюты миссис Диллинтон-Блик. Вы стояли за дверью, мистер Макангус? — спросил Аллейн.

— Так, значит, вы прятались за дверью? — оживился мистер Кадди.

Длинная физиономия мистера Макангуса, обрамленная крашеными волосами, превратилась в застывшую маску.

— Нет, нет, это не так, — мямлил он.

— Вы в этом уверены?

— Это все не так.

— Мистер Дейл, как вы думаете, он мог там стоять?

— Да. Понимаете, я решил, что он в коридоре, и стал ждать, когда же он выйдет. Но в коридоре никого не оказалось. Тогда я направился в свою каюту, хлебнул шотландского, и это, признаться, пошло мне на пользу. Потом еще хлебнул. Но все равно я был сам не свой. Нервишки вовсю расшалились. Ведь мне предписали лечение отдыхом. — У Дейла дрожал голос. — И снова все полетело к черту.

— Мистер Макангус, вы слышали, как мистер Кадди рассказывал здесь о своем открытии? У него была истерика, и поэтому он говорил очень громко.

— Слышал кое-что, но мне это показалось бессмыслицей.

— Бессмыслицей?

— Я ведь знал, где она.

— Миссис Диллинтон-Блик?

— Я не стану отвечать на ваш вопрос, сэр.

— Вы сами сказали нам, что вышли из салона через стеклянные двери, прошли по центральному коридору на левый борт и постояли там несколько минут. Вы все еще настаиваете на этих показаниях?

Мистер Макангус вцепился в край стола. Он так плотно сжал губы, что из уголков его рта сочилась слюна. И как зачарованный смотрел на Аллейна.

— Очень хорошо, в таком случае я…

— Нет! Нет! Нет! — вдруг завопил мистер Макангус. — Я отказываюсь! То, что я сделал, я сделал по принуждению. Я не могу об этом говорить! Не могу!

— В таком случае мы зашли в тупик. Доктор Мейкпис, будьте добры, попросите мистера Мэрримена присоединиться к нам.

2

По коридору гремели шаги мистера Мэрримена. Его зычный голос был полон столь знакомого всем негодования.

— Вы должны были немедленно проинформировать о случившемся меня, — говорил мистер Мэрримен. — Я требую объяснений. Кто, вы сказали, этот человек?

Тим что-то ему ответил.

— В самом деле? В самом деле?

Несомненно, сейчас мистером Мэррименом владело то приятное возбуждение, которое охватывает каждого, кто узнает об убийстве и одновременно о том, что его в нем не подозревают.

— Это та самая возможность, о которой я так давно мечтал, — продолжал голос по мере того как его обладатель приближался к дверям в салон. — Проконсультируйся со мной с самого начала, и этот типичный, слишком хорошо знакомый нам образец глупости со стороны официальных кругов мог бы… нет, был бы предупрежден. Но, разумеется, на это нечего и рассчитывать. Я думаю, что полиция…

Дверь открылась, в нее вошел Тим и, многозначительно взглянув на Аллейна, отошел в сторонку.

Выход мистера Мэрримена был отмечен некоторой торжественностью. Наполеон в халате и с торчащим на голове хохолком воинственно глядел на собравшихся в салоне.

— Входите, мистер Мэрримен. — Капитан Бэннерман даже привстал со своего места. — Надеюсь, вам уже лучше и вы сможете к нам присоединиться. Берите стул. — Он кивнул в сторону единственного стула возле стола, обращенного к стеклянным дверям. Мистер Мэрримен поблагодарил его кивком головы, но даже не сдвинулся с места.

— Должен сказать, мне нужно вам кое-кого представить. — Капитан сделал жест рукой в сторону Аллейна. — Этот джентльмен, который председательствует на нашем собрании, старший офицер полиции Аллин.

— Его фамилия Аллейн. Аллейн, может, Аллэйн, но никак не Аллин, — тотчас придрался мистер Мэрримен. — Разумеется, не приходится надеяться на то, что вы когда-нибудь слышали об основателе Дульвичского колледжа, непревзойденном в свое время актере Эдварде Аллейне. Еще, по-моему, но это уже будет весьма приблизительно, его фамилию можно произнести Аллайн. Добрый вечер, сэр, — закончил свой монолог мистер Мэрримен сердитым кивком в сторону Аллейна.

— Вам слово, мистер Аллан, — буркнул капитан.

— Да нет же! — так и взвился мистер Мэрримен.

— Это не так уж и важно, — поспешил вмешаться Аллейн. — Прошу вас, мистер Мэрримен, присядьте.

— Что ж, сяду, — сказал тот и плюхнулся на стул.

— Надеюсь, доктор Мейкпис уже ввел вас в курс дела.

— Мне было сообщено в самой что ни на есть убогой манере, что совершено преступление. Полагаю, сейчас меня ознакомят с пространными, не подкрепленными никакими фактами результатами расследования.

— Боюсь, что вы правы, — улыбнулся Аллейн.

— Тогда будьте добры и просветите меня относительно природы преступления и обстоятельств, при которых оно было совершено и раскрыто, если только, — мистер Мэрримен откинул голову на спинку стула и уставился на Аллейна из-под стекол своих очков, — если только вы не подозреваете в совершении этого преступления меня, что было бы еще одним доказательством вашей слоновьей тонкости. Может, вы и в самом деле подозреваете меня?

— Да. Не больше и не меньше, чем всех остальных. А почему бы и нет?

— Честное слово, меня это нисколько не удивляет. Позвольте тогда у вас спросить, что же такого я сделал? И с кем? И где? Прошу вас, уж просветите.

— Сейчас я буду задавать вопросы, а вы будете на них отвечать. Только прошу вас, мистер Мэрримен, не создавайте дополнительных хлопот. — Мистер Мэрримен раскрыл было рот, намереваясь что-то изречь, но Аллейн его перебил: — Нет, я больше не потерплю ваших вспышек. Делом занялась полиция. Что бы вы там ни думали о процедуре расследования, у вас нет иного выбора, как смириться с ней. И мы покончим со всем этим гораздо скорее, если вам удастся вести себя благопристойным образом. Итак, мистер Мэрримен, возьмите себя в руки.

На лице мистера Мэрримена появилось какое-то странное выражение — не то изумления, не то возмущения. Сложив руки на груди, он уставился в потолок.

— Очень хорошо. Итак, вперед, на штурм глубин. Дерзайте, дорогой мой, дерзайте.

Аллейн не заставил себя долго упрашивать. Ни словом не упомянув о природе преступления, а также о том, где оно было совершено, что буквально взбесило мистера Мэрримена, он попросил его подробно рассказать обо всем, что видел мистер Мэрримен со своего наблюдательного пункта у дверей салона.

— Позвольте поинтересоваться у вас, почему вами взят столь нестерпимый тон? — вопрошал мистер Мэрримен, так и не сводя глаз с потолка. — Почему вы предпочли утаить от меня суть вашей проблемки? Я что, возбуждаю в вас чувство профессиональной ревности?

— Пускай будет так, — великодушно согласился Аллейн.

— Ага! Вы боитесь, что если я…

— Что, если вы узнаете о том, что случилось, вы попытаетесь сорвать представление, а это вовсе не в моих интересах. Итак, мистер Мэрримен, что видели вы со своего кресла на палубе?

На лице мистера Мэрримена расплылась самодовольная ухмылочка.

— Что я видел? — вслух размышлял он, закрыв глаза.

Его слушатели были похожи на взявшихся за руки людей, через которых пропустили заряд тока. Аллейн видел, как Обин Дейл провел по губам языком, как нервно зевнул Кадди, как мистер Макангус спрятал ладони под мышками. Глаза капитана Бэннермана остекленели. Отец Джордан наклонил голову, точно он находится на исповеди. И только Тим Мейкпис смотрел на Аллейна, а не на мистера Мэрримена.

— Что я видел? Да ничего я не видел. Абсолютно ничего.

— Ничего?

— Благодаря одной весьма уважительной причине Я крепко спал.

Он разразился трескучим торжествующим смехом. Аллейн кивнул Тиму, и тот снова вышел.

— Главный свидетель! — мистер Макангус хохотал как одержимый. Он обхватил руками туловище и раскачивался из стороны в сторону. — Тот, кто должен был произнести решающее слово! Крепко спал! Ну и фарс!

— Вам-то что! Ведь вас он все равно бы не увидел, — сказал Обин Дейл. — Вам самому придется отчитываться за свое поведение.

— Именно! Вот именно! — ликовал Кадди.

— Мистер Мэрримен, а когда вы проснулись и направились в свою каюту? — поинтересовался Аллейн.

— Не имею ни малейшего представления.

— Каким путем вы туда пошли?

— Прямо. Через дверь по правый борт.

— Кто был в то время в салоне?

— Я туда не заглядывал.

— Вам по пути кто-нибудь встретился?

— Нет.

— Разрешите мне напомнить вам, в каком положении вы сидели на палубе.

Аллейн подошел к двойным дверям и отдернул шторы.

На палубе было темно. В стеклянных дверях, как в зеркале, отражался весь салон и его обитатели. Из темноты на них глядели зыбкие призраки с запавшими глазами.

И вдруг откуда-то из неведомых глубин всплыл еще один. Он приближался к дверям, приобретая все более реальные очертания. Это была миссис Диллинтон-Блик. Она прижала ладони к стеклу и заглянула внутрь.

Мистер Мэрримен закричал как попавший в капкан хорек.

Он с грохотом опрокинул стул. Прежде чем его успели схватить, он сделал полукруг возле стола и устремился к двери.

— Нет! Нет! Уходи! Молчи! Если ты заговоришь, я снова это сделаю! Я убью тебя, если ты заговоришь!

Аллейн крепко схватил его. Всем было ясно, что пальцы мистера Мэрримена, царапающие стекло двери, жаждали вцепиться в горло миссис Диллинтон-Блик.

Глава двенадцатая

КЕЙПТАУН

1

«Мыс Феревелл» вошел в бухту на рассвете и в ожидании прибытия из Кейптауна лоцманского катера и полицейской моторки лег в дрейф. Подобно всем судам, заходящим в крупный порт, «Мыс Феревелл» занялся своим туалетом, дабы не опозориться на людях. Наконец все было готово. С подъемных стрел сняли чехлы, на всех палубах царил организованный беспорядок, всегда готовые постоять за честь своего судна матросы заняли положенные места.

Аллейн устремил взор поверх безмятежной глади вод, туда, где высились неясные очертания суши, и подумал о том, что, вероятно, путешествие, подобное этому, он совершил в первый и в последний раз в своей жизни. По приглашению капитана Бэннермана он поднялся на мостик, откуда был виден весь корабль. На шлюпочной палубе уже собрались все восемь из девяти пассажиров. Их шезлонги уже убрали, так что им некуда было себя приткнуть. Все они были одеты по-сухопутному — «Мыс Феревелл» собирался простоять в порту двое суток.

Наконец на гладкой поверхности бухты появились две черные точки.

Капитан Бэннерман дал Аллейну свой бинокль.

— Если не возражаете, я попрошу всех пассажиров собраться в салоне, — сказал Аллейн.

— Ожидаете каких-то осложнений?

— Нет.

— Уж не думаете ли вы, что он может устроить скандал?

— Он мечтает, чтобы его поскорей отсюда забрали.

— Кровавое чудовище. — Капитан несколько раз прошелся взад-вперед по своему мостику и наконец приблизился к Аллейну. — Я должен вам кое-что сказать, ибо я в ответе за смерть этого мальчика. Увы. Мне следовало разрешить вам действовать так, как вы считали нужным.

— Никто не застрахован от ошибок.

— Да, но вы-то оказались правы. — Капитан долго смотрел на приближающиеся точки. — Виски на всех действует по-разному: одних оно делает любезными, других, напротив, мрачными. Меня же упрямым. Как бы нам лучше справиться с предстоящими, гм, сложностями?

— Можно покончить с этим до появления лоцмана. В Кейптаун прилетели мои коллеги из Ярда, которые прибудут на судно вместе со здешней полицией. Я передаю им все полномочия.

— Я пошлю им сигнал.

— Спасибо, сэр.

Аллейн спустился на палубу.

У дверей маленького госпиталя стоял матрос. Он кивнул, увидев Аллейна, и повернул в замке ключ.

Мистер Мэрримен сидел на койке поверх жесткого матраса и свернутых одеял. Это был уже совсем не тот человек, к которому они привыкли за время плавания. Его позвоночник прогнулся дугой, голова тряслась, а сам он будто весь обмяк. Только руки, которые он теперь зажал между колен, крепкие мускулистые руки, сохранили былую выразительность. Когда Аллейн вошел, мистер Мэрримен молча взглянул на него поверх очков.

— На горизонте появился полицейский катер. Я пришел сообщить вам, что собрал ваши чемоданы и отправлю их вместе с вами. Сам я пока останусь на судне, но, вероятно, еще увижу вас сегодня попозже. В Кейптауне у вас будет возможность проконсультироваться с местным адвокатом или же, если захотите, послать телеграмму в Лондон вашему солиситору. Вас отправят в Англию с первой же оказией. Быть может, даже по воздуху. Если вы передумали и желаете дать показания…

Аллейн замолк, так как губы мистера Мэрримена пришли в движение.

— Не имею привычки менять свои решения, — услышал Аллейн. — Я устал повторять. Нет.

— Очень хорошо.

Аллейн собрался было уйти.

— У меня есть ряд наблюдений. Но никаких свидетелей. И чтобы без всяких предрассудков.

— Должен предупредить вас, что отсутствие свидетелей вовсе не означает, что все сказанное вами не будет занесено в протокол. Надеюсь, вы это понимаете.

Мистер Мэрримен тупо уставился на Аллейна. Аллейн достал блокнот.

— Эсмеральда, Руби, Берил, Корали, Маргарет.

Мистер Мэрримен произнес это с энергичностью, которую невозможно было заподозрить в нем еще минуту назад.

Он все твердил эти имена, когда за ним пришел инспектор Фокс в сопровождении кейптаунских блюстителей порядка.

2

Аллейн провожал взглядом полицейский катер, только что отчаливший от судна. Вскоре фигурки людей на его борту растаяли в мареве, а сам катер превратился в маленькую, быстро удаляющуюся точку. Подошел катер лоцмана. Аллейн резко повернулся и в последний раз открыл знакомые двери пассажирского салона.

— Минут через десять наши с вами пути навсегда разойдутся, — сказал он собравшимся там людям, которые показались ему совсем чужими в их сухопутных одеяниях. — К сожалению, мне придется попросить вас зайти в ближайший полицейский участок для дачи показаний. Потом вас, разумеется, вызовут в качестве свидетелей в суд. Если это случится до вашего возвращения на родину, вам предоставят транспорт. Увы, таков порядок. А сейчас я бы хотел вам кое-что объяснить и в некотором роде принести свио извинения.

— Думаю, извиняться нужно нам, — сказала Джемайма.

— Я с тобой полностью согласен, — поддержал девушку Тим.

— А я в этом вовсе не уверена, — возразила миссис Кадди. — С нами обращались весьма забавно.

— Когда я поднялся на борт этого судна в Портсмуте, улики, в силу которых мне было приказано совершить это путешествие, были до смехотворного ничтожны: обрывок посадочного талона с «Мыса Феревелл», зажатый в руке девушки на причале в день вашего отплытия, — продолжал Аллейн. — Мое начальство приказало мне не называть своей фамилии, вести расследование тайно, не предпринимать ничего такого, что шло бы вразрез с приказом капитана, и всеми силами стараться предотвратить грядущую катастрофу. Это последнее мне выполнить не удалось. Призадумайтесь, и вам станет ясен ход моих рассуждений: коль цветочный убийца и впрямь на борту судна, вполне резонно установить, у кого из вас есть алиби хотя бы для одной из дат убийства. Если вы помните, мне удалось с помощью капитана Бэннермана спровоцировать разговор насчет алиби на пятнадцатое января.

— О Боже! — вырвалось у мисс Эббот. — А я-то, я-то… Нет, нет, прошу прошения, продолжайте.

— Результаты я сообщил в Лондон. Мои коллеги сумели подтвердить алиби доктора Мейкписа и отца Джордана. Алиби мистера Кадди и мистера Макангуса подтверждены не были, однако в ходе дальнейшего разговора выяснилось, что девятнадцатого января мистеру Макангусу удаляли гнойный аппендицит, что доказывало его непричастность к убийству Маргарет Слеттерс, совершенному двадцать пятого января. Что тоже в дальнейшем было подтверждено. Выяснилось, что мистер Кадди, если, конечно, он не притворялся, не в состоянии воспроизвести правильно мелодию, мы же знали, что убийца обладает способностью правильно петь.

— Мистер Кадди никогда не претендовал называться певцом, — заметила миссис Кадди, не выпускавшая руку супруга из своей. — Верно, дорогой?

— Верно, дорогая.

— У мистера Дейла не было алиби на пятнадцатое января, — продолжал Аллейн, — однако выяснилось, что двадцать пятого он был в Нью-Йорке, что тоже снимало с него подозрения.

— Тогда какого черта вы не сказали мне, в чем дело? — возмутился Дейл.

— У меня сложилось впечатление, что на вас нельзя положиться. Вы выпиваете, плюс к тому же страдаете нервным расстройством.

— Ну, знаете!

— Никто из нас не предполагал, что ответственность за эти преступления может пасть на женщину, однако… — Аллейн улыбнулся мисс Эббот, — однако по крайней мере у одной из них было алиби. Я имею в виду мисс Эббот. Двадцать пятого января она была в Париже на той же самой конференции, на которой присутствовал отец Джордан, который таким образом был оправдан во второй раз. Итак, я мог посвятить в свою тайну, кроме доктора Мейкписа, еще и его. Должен сказать, оба сделали все от них зависящее, за что я благодарю их от души.

Послышался рев сирены. Мимо иллюминатора проплыла труба парохода, за ней следом плыла целая флотилия судов.

Аллейн подошел к стеклянным дверям и выглянул наружу.

— Причаливаем. Думаю, мне больше нечего вам сказать. Возможно, на берегу вам удастся… Одним словом, я надеюсь, вы хотя бы чуть-чуть развеетесь.

Когда салон опустел, к Аллейну подошли отец Джордан и Тим.

— Вы мне позволите к нему пойти? — спросил священник.

— Да. Надеюсь, он встретит вас благосклонно.

— Это ровным счетом ничего не значит. Я так или иначе должен к нему пойти, — сказал отец Джордан. — Он слушал мою мессу в состоянии смертного греха. Он должен в нем раскаяться.

— А мое присутствие ему не потребуется? — спросил Тим.

— Потребуется. Он сам мне об этом говорил. Тем более что защита захочет узнать мнение психиатра. Сейчас я ознакомлю вас с тем, что он мне рассказал, а потом попрошу вас его навестить. Если вы заставите его говорить, это может здорово облегчить его участь.

— Вы так не похожи на полицейского, — усмехнулся Тим.

3

«Итак, священник и психиатр делают все, что в их возможностях, — писал Аллейн Трой. — Мейкпис уверяет, что для выяснения полной картины ему потребуются недели. Он воодушевлен готовностью Мэрримена описать один случай из его детства, который, вне всякого сомнения, может послужить разгадкой его навязчивой идеи и который является своего рода ярким образчиком эдипова комплекса и его проклятого механизма действия. Ты, очевидно, помнишь, что все эти ужасные преступления роднила между собой одна деталь, а именно: имена женщин. Они все символизировали собой драгоценные камни. Маргарет — это, конечно, жемчуг. Помнишь „Арию и сцену Маргариты с жемчугом“ из „Фауста“ Гуно? Куклу звали Эсмеральдой, то есть эмеральд, изумруд. Что касается Джемаймы Кармайкл, то все дело в том, что ее молодой человек называл ее Джем[22], что тоже могло для нее плохо кончиться. Плюс ко всему прочему она носила жемчужное ожерелье — ведь именно ожерелья всегда находили разорванными. А тут еще постоянное присутствие цветов. Вот рассказ мистера Мэрримена. Когда ему было семь лет от роду, у его матери, глупой тетки, которую он всей душой обожал, был день рождения. Дело было ранней весной. Мальчик истратил все содержимое своей копилки, чтобы купить ей букетик гиацинтов. Только он подарил ей цветы, как отец принес свой подарок — ожерелье. Он застегнул его на шее у матери с видом собственника, о чем Мэрримен говорит с такой ненавистью. Подняв руки, чтобы обнять мужа, мать уронила гиацинты, а в следующую минуту, увлеченная поцелуем, наступила на букет. Мейкпис считает, что пример просто классический: драгоценности, цветы, шея, любовные ласки, ярость. Мальчик обезумел от гнева, налетел на нее как демон и разорвал ожерелье. Отец оттащил его и задал ему трепки. За сим последовала целая полоса так называемых „обморочных припадков“, которые повторялись с регулярностью в десять дней. На этом рассказ мистера Мэрримена кончается.

Похоже, потрясение, связанное с арестом, вытолкнуло пробку из сосуда вечного молчания. Как будто бы заговорив, он никак не может остановиться и вынужден бесконечно с необычайной увлеченностью перемалывать все подробности. Но всякий раз он останавливается на одном и том же месте и ни дюйма вперед. Мейкпис полагает, что ошибка с Деннисом потрясла все его существо.

Не вызывает сомнения тот факт, что долгие годы он молча и исступленно боролся со своей навязчивой идеей. На какое-то время ему, судя по всему, удавалось одерживать над ней победу благодаря тому, что он изолировал себя от окружающего мира в стенах мужской школы. В тот период он мог в порядке компенсации совершать какие-нибудь незначительные преступления. Или же, допустим, покупал ожерелья и цветы и втайне совершал над ними свой ужасный обряд. Его болезнь приняла злокачественную форму, когда он достиг климактического периода и ушел в отставку. Быть может, это путешествие он предпринял в попытке отвлечься от своей навязчивой идеи, что, возможно бы, и удалось осуществить, не попадись на причале эта девушка с цветами, да еще с теми самыми, с которых все началось. К тому же девушку звали Корали, что значит — коралл. В остальных случаях, он, судя по всему, достигнув пика заболевания, надевал фальшивую бороду и, купив заранее цветы, выходил на свою страшную охоту. Он выбирал подходящую женщину, вступал с ней в разговор с тем, чтобы узнать ее имя и еще кое-какие подробности. Не могу тебе сказать точно — какие. Думаю, он отказался от многих по той простой причине, что они не отвечали его требованиям.

Да, этому человеку может позавидовать любой самый опытный убийца. Сомневаюсь, сказал ли он за все время нашего плавания хоть одно-единственное слово, которое могло бы заронить крупицу подозрения. Он с превеликой охотой готов был обсуждать не только собственные преступления, но и преступления вообще. Мейкпис утверждает, что мистер Мэрримен шизофреник. Что касается меня, то я так и не смог уяснить для себя, что под этим подразумевается. Будем надеяться, что процесс наведет некоторую ясность.

Разумеется, я с самого начала подозревал в нем того, за кем охочусь. Если алиби остальных пассажиров рано или поздно подтверждались, его не подтвердилось ни в одном случае. Были и другие детали. Его литературный вкус, к примеру. Он отдавал предпочтение пьесам елизаветинских времен, где речь шла об убийствах женщин. Лучшими, на его взгляд, были „Герцогиня Амальфи“ и „Отелло“, ибо их героини были задушены. Он отвергал теорию, касающуюся того, что секс-монстры имеют отталкивающий вид. В кармане своего жилета он носил обрывки бумажек и таблетки содаминта. Он пролил на себя кофе, когда я раскрыл куклу, и обвинил во всем мисс Эббот. Он учился в хоровой школе, поэтому хорошо пел. Он изучал тонкости гримерского ремесла, так что не зря борода и все остальное. Кстати, бороду он потом вышвырнул за борт.

Но одно дело — подозревать, другое — доказать. Когда я увидел его, спящего таким безмятежным сном, точно он искупил какой-то смертный грех, я понял, что уличить его можно одним-единственным способом. Разумеется, он продумал в деталях, как будет вести себя после того, как обнаружат труп. Поэтому мне нужно было заставить его испытать потрясение, способное выбить его из колеи. Мы обсудили этот вопрос с Мейкписом. Успех был потрясающим.

То, что миссис Диллинтон-Блик есть в некотором роде femme fatale[23], еще больше все запутало, ибо она охотилась решительно за всеми мужчинами, попавшими в ее поле зрения, тем самым возбудив в Кадди и Макангусе головокружительнейший приступ старческих безумств. Дейл, конечно же, ограничивался легкой интрижкой. Держу пари, едва кончится ее хандра, связанная с чувством некоторой вины, и она впишет это происшествие в список своих побед.

Авиапочта уходит в полдень, а с нею уйдет и мое пространное послание к тебе. Я остаюсь на судне до его отплытия из порта. Домой вернусь вместе с коллегами. Я тебя очень…»

Он быстро дописал письмо и вышел на мостик.

«Мыс Феревелл» стоял под разгрузкой. В полночь он снимется с якоря и возьмет курс на Дурбан, облегчив свое чрево от бульдозера, четырех автомашин, трех тонн неотбеленного ситца и убийцы.

Аллейн мысленно прощался с этим судном.

Занавес опускается

Перевод с английского А. Михалева.

Глава первая

ОСАДА ТРОЙ

1

— Было бы что-то одно, а то все разом, — сердито сказала Агата Трой, войдя в мастерскую. — Фурункул, отпуск и еще муж от антиподов возвращается. Сущий кошмар.

— Почему же кошмар? — Кэтти Босток грузно отступила на шаг от мольберта, прищурилась и бесстрастным взглядом скользнула по холсту.

— Звонили из Скотленд-Ярда. Рори уже в пути. В Лондоне будет недели через три. К тому времени отпуск у меня пройдет, фурункул, полагаю, тоже, и я опять буду с утра до вечера корпеть в бюро.

— Ну и что? — Мисс Босток, свирепо нахмурившись, продолжала разглядывать свою работу. — Зато Родерику не придется лицезреть твой фурункул.

— Он у меня не на лице, а на бедре.

— Я знаю, дурочка.

— Нет, Кэтти, согласись, все складывается хуже некуда, — упрямо возразила Агата Трой и, подойдя ближе, встала рядом с подругой. — А у тебя отлично пошло, — заметила она, всматриваясь в картину на мольберте.

— Ты должна будешь переехать на лондонскую квартиру чуть раньше, только и всего.

— Да, но, если бы фурункул, мой отпуск и возвращение Рори не совпали по времени — выскочи фурункул еще до отпуска, было бы куда как лучше, — мы с Рори смогли бы целых две недели пробыть здесь вместе. Его шеф нам так и обещал. Рори писал об этом чуть не в каждом письме. А сейчас — настоящая катастрофа, Кэтти, не спорь. И только посмей заявить, что в сравнении с общим катастрофическим положением в Европе…

— Ну хорошо, хорошо, — миролюбиво согласилась мисс Босток. — Я только хотела сказать, что вам с Родериком все же повезло: он работает в Лондоне, а это твое бюро, между прочим, тоже в Лондоне. Так что, дорогая, нет худа без добра, — ехидно добавила она. — Что это у тебя за письмо? Либо положи назад в карман, либо не мни.

Агата разжала тонкие пальцы: на ладони у нее лежал смятый листок бумаги.

— Ты про это? — рассеянно спросила она. — Ах да, конечно. Прочти-ка. Полный идиотизм.

— Оно в краске.

— Знаю. Я уронила его на палитру. К счастью, обратной стороной.

Добавив к пятнам красного кадмия отпечатки вымазанных синим кобальтом пальцев, мисс Босток расправила письмо на рабочем столике. Оно состояло всего из одной страницы и было написано на плотной белой бумаге, в верхней части листа был вытиснен адрес отправителя, а еще выше красовался герб в виде креста с зубчатыми краями.

— Ну и ну! — восхитилась мисс Босток. — Поместье Анкретон… Ах ты, боже мой!

Следуя широко распространенной привычке читать письма вслух, мисс Босток забормотала:

— Графство Бакингемшир, город Боссикот, Татлерс-энд, мисс Агате Трой (миссис Агате Аллен).

Милостивая сударыня!

Мой свекор, сэр Генри Анкред, поручил мне поставить Вас в известность о своем желании заказать Вам его портрет в роли Макбета. Картина будет висеть в приемном зале замка Анкретон, занимая площадь 24 квадратных фута (6x4). Здоровье не позволяет сэру Генри выезжать из поместья, и он просит, чтобы Вы писали картину в Анкретоне. Сэр Генри будет весьма рад, если Вы найдете возможность прибыть в Анкретон 17 ноября и погостите у нас столько, сколько потребуется для завершения портрета. Сэр Генри предполагает, что на эту работу у Вас уйдет около недели. Он будет признателен, если Вы известите его телеграммой о своем согласии и сообщите, какова должна быть сумма вознаграждения.

Искренне Ваша Миллеман Анкред.

— М-да, — хмыкнула мисс Босток. — Наглость беспредельная.

Агата усмехнулась.

— Обрати внимание, он ждет, что полотно шесть на четыре я ему сварганю за семь дней. В роли Макбета! Может, он рассчитывает, что заодно я всажу туда и трех ведьм, и Кровавого младенца?!

— Ты отправила ответ?

— Нет еще, — буркнула Агата.

— Письмо написано шесть дней назад, — укорила ее мисс Босток.

— Знаю. Отвечу обязательно. Телеграммой. Что-нибудь вроде: «Увы, я не маляр» — как тебе такой текст?

Придерживая письмо короткими крепкими пальцами, Кэтти Босток молча разглядывала герб.

— Я думала, только пэры заказывают себе писчую бумагу с подобной ерундистикой, — наконец сказала она.

— Посмотри на концы креста — с зубцами, как у якоря. Вероятно, отсюда и фамилия Анкред[24].

— Ишь ты! — Кэтти потерла нос, и на нем осталось пятно синей краски. — А вообще-то забавно, да?

— Что забавно?

— Ведь это ты делала эскизы к той нашумевшей постановке «Макбета».

— Да. Возможно, поэтому Анкред ко мне и обратился.

— Подумать только! Мы же видели его в «Макбете». Все трое: Родерик, ты и я. Нас пригласили Батгейты. До войны. Помнишь?

— Помню, конечно. Он великолепно играл.

— Более того, он великолепно смотрелся. Это лицо, эта голова! У нас с тобой даже возникла мысль…

— Да, возникла, ну и что с того? Кэтти, ты же не станешь меня уговаривать, чтобы я…

— Ни в коем случае! Нет-нет, господь с тобой! Но ведь и вправду удивительное совпадение: мы тогда еще, помню, говорили, как было бы здорово написать его в классической манере. На фоне того задника по твоему эскизу: бегущие облака и черный схематичный контур замка. А сам Анкред — закутанная в плащ фигура, слегка размытый темный силуэт.

— Не думаю, чтобы он пришел в восторг от такой идеи. Старик наверняка хочет, чтобы его изобразили во всем блеске: вокруг полыхают молнии, а он корчит трагические рожи. Ладно, надо будет сегодня же послать ему телеграмму. Тьфу ты! — Агата тяжело вздохнула. — Голова кругом идет, не знаю, за что и браться.

Мисс Босток пристально посмотрела на свою подругу. Четыре года напряженного труда над топографическими картами для нужд армии, потом аналогичная, но еще более кропотливая работа в чертежном бюро по заданию одной из комиссий ООН — все это не прошло для Агаты бесследно. Она сильно похудела, стала нервной. Будь у нее больше времени для занятий живописью, она чувствовала бы себя лучше, размышляла Кэтти; рисование карт, до каких бы высот ни поднялась Агата Трой в этом ремесле, не могло, по мнению мисс Босток, в полной мере возместить ущерб от разлуки с чистым искусством. Четыре года работать на пределе сил, почти забросить живопись и совсем не видеть мужа… «Слава богу, у меня все иначе, — подумала Кэтти. — Мне-то жаловаться не на что».

— Если он приедет через три недели, — говорила в это время Агата, — то интересно, где он сейчас? Может быть, в Нью-Йорке? Но оттуда он бы прислал телеграмму. Последнее его письмо пришло, конечно, еще из Новой Зеландии. И последняя телеграмма тоже.

— Ты бы лучше не отвлекалась от работы.

— От работы? — рассеянно переспросила Агата. — Ладно. Пойду отправлю телеграмму. — Она шагнула к двери, но, спохватившись, вернулась за письмом. — Шесть на четыре, — пробормотала она. — Как тебе нравится?

2

— Мистер Томас Анкред? — Агата недоуменно вертела в руке визитную карточку. — Боже мой, Кэтти, он уже здесь, прямо в доме!

Кэтти отложила кисти, ее дышащая оптимизмом картина была почти дописана.

— Это тебе в ответ на твою телеграмму, — сказала она. — Он приехал припереть тебя к стенке. А кто он такой?

— Сын сэра Генри Анкреда, насколько я понимаю. По-моему, театральный режиссер. Кажется, я встречала его имя на афишах: знаешь, внизу, под действующими лицами и исполнителями, — «режиссер-постановщик Томас Анкред». Да-да, точно. Он имел какое-то отношение к той постановке «Макбета» в «Единороге». Правильно — видишь, на визитке написано: «Театр „Единорог“». Придется оставить его ужинать. Первый поезд теперь только в девять. Короче, надо будет открыть еще одну банку консервов. Господи, ну что за напасть!

— Не понимаю, на кой черт он нам здесь нужен. В деревне есть пивная, пусть там и ужинает. Если ему нравится носиться с этой дурацкой идеей, мы-то тут при чем?

— Пойду взгляну, что он собой представляет.

— Ты же в рабочей блузе. Переодеться не хочешь?

— Да нет, пожалуй.

Агата вышла из мастерской и двинулась по тропинке к дому. День был холодный. Голые деревья шумели под северным ветром, по небу торопливо ползли свинцовые тучи. «А вдруг это Рори? — мечтательно подумала Агата. — Что, если он скрыл от всех свой приезд, а сам уже здесь и ждет меня в библиотеке? И даже камин успел разжечь. Стоит сейчас там, и лицо у него в точности как в нашу первую встречу, бледное от волнения. А что, если…» — ее живое воображение на ходу пририсовывало все новые детали, и от мысли о скорой встрече с мужем на душе у нее потеплело. Она так ясно представила себе эту картину, что сердце ее заколотилось и, когда она толкнула дверь библиотеки, руки у нее дрожали.

Перед незажженным камином стоял высокий сутуловатый человек. Его взъерошенные редкие волосы напоминали шелковистый пух на голове младенца. Глаза, глядевшие на Агату сквозь стекла очков, быстро заморгали.

— Добрый день, — поздоровался он. — Я Томас Анкред. Впрочем, вы знаете, на карточке ведь написано. Надеюсь, не сердитесь. Вообще-то я не хотел к вам ехать, но родные меня заставили.

Он протянул ей руку, но, когда Агата взяла ее, не сделал ни движения; Агате пришлось самой слегка сжать и отпустить его пальцы.

— Глупости, и ничего больше, — сказал он. — Я, как вы понимаете, говорю об этой затее с папочкиным портретом. У нас в семье так уж принято, мы зовем его «папочка». Кое-кто считает, что мы излишне сюсюкаем, но ничего тут не поделаешь. Так вот, насчет папочкиного портрета. Должен сказать, ваша телеграмма просто ошарашила моих родственников. Они мне сразу позвонили. Сказали, что вы не так поняли и что я должен поехать к вам и все объяснить. Агата разожгла камин.

— Прошу вас, садитесь, — сказала она. — Вы наверняка замерзли. Что же, по их мнению, я не поняла?

— Ну, во-первых, что писать папочкин портрет большая честь. Я им сказал, что вообще-то все наоборот и что, если бы вы согласились, это в первую очередь было бы честью для нас. Спасибо, я действительно лучше сяду. Пешком до вас от станции довольно далеко, и я, кажется, натер пятку. Ничего, если я сниму ботинок и посмотрю? По-моему, у меня там волдырь, я сквозь носок чувствую.

— Смотрите на здоровье.

— Да, — после паузы сказал Томас, — как я и думал — волдырь. Приличия ради буду сидеть в ботинке, только пятку чуть-чуть высуну, и, даст бог, пройдет. Так вот, несколько слов о моем отце. Вам, без сомнения, известно, что он Великий Старейшина Английской Сцены, и мне нет нужды вдаваться в подробности. Он вам хоть капельку нравится как актер?

— Нравится, и даже очень. — Агате было приятно, что не надо кривить душой. Она чувствовала, что этот немного странный человек сразу бы раскусил фальшь, промычи она что-нибудь уклончиво-вежливое.

— Вы серьезно? Как мило. Он и правда прекрасный актер, хотя порой от него веет древностью, вам не кажется? Ну и потом, эти его выкрутасы! Когда он играет страсть, то дышит с таким присвистом, что на весь зал слышно. Но, будем объективны, он, конечно же, великолепен. Говоря языком кулинарных книг, все блюда у него только отменного качества и только из отменных продуктов.

— Мистер Анкред, — перебила Агата, — вы не могли бы определеннее?

— Это была вступительная часть. По замыслу моей родни, после такой увертюры вы все увидите в ином свете. Портрет великого английского актера пишет великий английский художник — основная идея в этом, понимаете? Я далеко не уверен, что Анкретон вам так уж понравится, но по крайней мере зрелище забавное. Весьма, знаете ли, помпезное сооружение. Портрет намечено повесить под Галереей менестрелей, проще говоря, под хорами, и его будут особым образом подсвечивать. Папочка заплатит, сколько вы скажете, ему все равно. Портрет он заказывает по случаю своего семидесятипятилетия. В принципе, как он считает, такой подарок ему должно бы преподнести благодарное отечество, но отечество, как видно, об этом и не помышляет, поэтому он решил сам его себе преподнести… Себе и потомкам, — после некоторого раздумья добавил Томас и осторожно просунул палец в расшнурованный ботинок.

— Вы, вероятно, хотите, чтобы я рекомендовала кого-нибудь из художников, кто…

— Некоторые, как я знаю, такие волдыри прокалывают, но я — никогда. Нет, спасибо, список художников рангом пониже у нашей семьи уже есть. Я начал рассказывать вам про Анкретон. Помните замки и усадьбы на старинных гравюрах в викторианских книгах? Сплошные башенки, летящая сова на фоне луны… Анкретон именно такой. Его построил мой прадед. Снес очаровательный дом эпохи королевы Анны, а на его месте воздвиг Анкретон. Был даже крепостной ров, но от сырости все начали болеть дифтеритом, и в конце концов на ров махнули рукой, он высох, теперь там огород. Кормят в Анкретоне сносно, потому что овощей много, а кроме того, когда началась война, папочка вырубил Большую восточную рощу и запасся дровами впрок, так что в замке по-прежнему разжигают камины. — Подняв глаза на Агату, Томас криво улыбнулся. Улыбка была осторожной, полувопросительной. — Ну вот. Теперь вы знаете, что такое Анкретон. Вам там, скорее всего, не понравится, но по крайней мере посмеетесь.

Агата почувствовала, что ее охватывает паника.

— Поскольку я все равно туда не собираюсь…

— И конечно, наша семья тоже дорогого стоит, — не давая себя перебить, невозмутимо продолжал Томас. — О да! Взять хотя бы папочку, Миллеман, Полину и Панталошу. Вы любите переживания?

— Не понимаю, о чем вы?..

— Все мои родичи ужасно эмоциональные люди. Безумно глубоко переживают по любому поводу. Самое смешное то, что они нисколько не притворяются. Им действительно присуща необыкновенная глубина чувств, но многие, знаете ли, не верят, что такое возможно, и мои родственники очень от этого страдают. — Томас снял очки и невинно поглядел на Агату близорукими глазами. — Хотя, конечно, их весьма утешает тот факт, что они намного эмоциональнее и тоньше, чем все остальные. Думаю, этот нюанс будет вам небезынтересен.

— Мистер Анкред, — терпеливо начала Агата, — мне дали отпуск, потому что я нездорова, и…

— Правда? По вашему виду не скажешь. Какой же недуг вас поразил?

— Фурункул, — сердито отрезала она.

— Да что вы! — Томас поцокал языком. — Как скверно.

— И потому я далеко не в лучшей форме. Чтобы выполнить заказ, о котором пишет ваша родственница, потребовалось бы не меньше трех недель напряженной работы. В письме же мне дается всего семь дней.

— А сколько продлится ваш отпуск?

Агата прикусила губу.

— Дело не в этом, — сказала она. — Дело в том, что…

— У меня тоже как-то раз был фурункул. Вам сейчас полезнее всего работать. Очень отвлекает. У меня фурункул был на ягодице, — гордо сообщил Томас. — Вот уж когда и вправду масса неудобств. — Он изучающе посмотрел на Агату: она еще в начале разговора привычно пересела с кресла на коврик перед камином. — Как я могу судить, у вас фурункул не на…

— Он у меня на бедре. И мне уже намного лучше.

— Что ж, в таком случае…

— Но суть не в этом. Я не могу взяться за ваш заказ, мистер Анкред. Мой муж три года был в командировке, сейчас он наконец возвращается домой, и…

— Когда он приезжает? — незамедлительно спросил Томас.

— Я жду его недели через три. — Агата злилась, что не в силах ему соврать. — Но точно сказать трудно. Возможно, и раньше.

— Вам же в любом случае непременно сообщат из Скотленд-Ярда. Ваш муж занимает там, по-моему, довольно высокий пост. Если вы поедете в Анкретон, вам туда позвонят, вот и все.

— Дело в том, — Агата чуть не сорвалась на крик, — что я не желаю писать портрет вашего отца в роли Макбета. Простите, что я так напрямик, но у меня действительно нет ни малейшего желания.

— Я их предупреждал, что вы откажетесь, — безмятежно сказал Томас. — Хотя Батгейты почему-то были уверены, что вы согласитесь.

— Какие Батгейты? Найджел и Анджела?

— А какие же еще? Мы с Найджелом старые приятели. Когда наше семейство заварило эту кашу, я пошел к Найджелу и спросил, как он думает, согласитесь вы или нет. Он сказал, что вы в отпуске и, ему кажется, будете только довольны.

— Много он понимает!

— Еще он сказал, что вы любите знакомиться с разными чудаками. И что писать папочку для вас будет наслаждение, а от его высказываний вы придете в восторг. Все это лишний раз доказывает, как мало мы знаем наших друзей.

— Совершенно верно.

— И все же мне очень интересно, какое впечатление произвела бы на вас Панталоша.

Мысленно Агата уже дала себе слово больше не задавать Томасу никаких вопросов и потому, услышав сейчас собственный голос, чуть не поперхнулась от бессильной ярости.

— Как вы сказали? Панталоша?

— Это, знаете ли, моя племянница. Младшая дочь моей сестры, Полины. Мы прозвали ее Панталоша, потому что у нее вечно сползают панталоны. Она, как теперь принято говорить, трудный ребенок. Ее школу — она учится в школе для трудных детей — эвакуировали в Анкретон. Все эти детки живут сейчас в западном крыле замка, ими руководит очень милая дама, некто Каролина Эйбл. Панталоша — кошмарное создание.

— Неужели? — выдавила Агата, чувствуя, что он ждет ответной реплики.

— Уверяю вас. Она до того противная, что я ее почти люблю. Этакая пигалица: косички торчком и рожа как у разбойника. Что-то в этом духе, — Томас приставил к вискам оттопыренные указательные пальцы, скорчил зверское лицо и надул щеки. Глаза его коварно сверкнули.

Он так точно изобразил хрестоматийную гадкую девчонку, что Агата невольно рассмеялась. Томас потер руки.

— Если рассказать вам о ее проделках, у вас глаза на лоб полезут, — сказал он. — К примеру, хотя бы эта история с кактусом. Она подложила его Соне под простыню! К несчастью, Панталоша папочкина любимица, так что найти на нее управу практически невозможно. А бить ее, понятно, не разрешается, разве что в страшном гневе, потому что девочку воспитывают по особой системе. — Он задумчиво уставился на огонь в камине. — Моя старшая сестра, Полина, тоже занятный экземпляр: такая важная, что спасу нет. Милли, моя невестка, также заслуживает упоминания: она любит смеяться без всякого повода. Милли у папочки вместо домоправительницы, в Анкретоне она живет с тех пор, как умер ее муж, мой старший брат, Генри Ирвинг.

— Генри Ирвинг[25]?! — изумленно переспросила Агата и с тревогой подумала: «Он сумасшедший!»

— Генри Ирвинг Анкред, разумеется. Папочка страстный поклонник Ирвинга и считает себя его духовным преемником, поэтому брата он назвал в его честь. А еще в Анкретоне живет Соня. Это папочкина любовница. — Томас смущенно кашлянул, как манерная старая дева. — Право, почти библейская ситуация. Давид и Ависага Сунамитянка[26], помните? Наша семья Соню терпеть не может. Должен вам сказать, что актриса она из рук вон плохая. Вам уже наскучило меня слушать?

Ей вовсе не было скучно, хотя она ни за что бы в этом не призналась. Пробормотав: «Ну что вы, нисколько!», она спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить.

— Спасибо, с удовольствием, если у вас достаточные запасы.

Агата пошла за хересом, надеясь, что по дороге успеет разобраться в своем отношении к неожиданному гостю. Кэтти Босток она обнаружила в столовой.

— Кэтти, умоляю, пойдем в гостиную вместе. У меня там сидит чудище непонятной породы.

— А на ужин оно останется?

— Еще не спрашивала, но думаю, останется. Придется открыть какую-нибудь банку, из тех, что прислал Рори.

— Ты бы лучше не бросала этого типа одного.

— Пожалуйста, пойдем вместе. Я его боюсь. Он рассказывает про своих родственников, и, послушать его, они один гнусней другого, но при этом он почему-то уверен, что я мечтаю с ними познакомиться. Ужас в том, Кэтти, что в этих его мерзких описаниях есть нечто зловеще завораживающее. Несусветно важная Полина и алчная Соня; гадкая пигалица Панталоша и беспричинно смеющаяся Милли — кстати, это наверняка Миллеман, та самая, которая написала письмо. И еще папочка — гигант, корифей… решил сам преподнести себе свой портрет, потому что благодарное отечество даже не чешется.

— Только не говори мне, что ты согласилась!

— Я?! Никогда! С ума я сошла, что ли? Но… на всякий случай ты за мной присматривай, Кэтти, ладно?

3

Томас принял приглашение отужинать и, получив свою долю консервированных новозеландских раков, выразил горячий восторг.

— У нас тоже есть друзья в Новой Зеландии и Америке, — сказал он, — но, к сожалению, рыбные консервы всякий раз вызывают у папочки приступ гастроэнтерита. Устоять перед соблазном он не может, поэтому Милли даже не подает их на стол. Когда я снова поеду в Анкретон, она даст мне с собой несколько банок.

— Разве вы не в Анкретоне живете? — удивилась Агата.

— Нет, при моей работе в Лондоне это невозможно. Иногда я езжу в Анкретон на выходные, чтобы родичи отвели со мной душу. Папочка любит, когда мы собираемся. По случаю своего юбилея он задумал целый прием. Приедет сын Полины — его зовут Поль. У него деревянная нога. Седрик — это сын Миллеман, он модельер — тоже прикатит. Вам Седрик вряд ли понравится. Будет моя сестра, Дездемона: она в данное время ничем не занята, хотя рассчитывает получить роль в новой пьесе, которую ставят в «Полумесяце». Должна быть еще одна моя невестка, Дженетта; надеюсь, она привезет с собой свою дочь, Фенеллу. Муж Дженетты, мой старший брат Клод, еще не вернулся в Англию — он полковник, служит в колониальных войсках.

— Большой намечается сбор, — вставила Кэтти. — Вот уж повеселитесь.

— Скандалов, конечно, тоже будет предостаточно, — сказал Томас. — Стоит двум-трем Анкредам собраться под одной крышей, как они обязательно принимаются оскорблять друг друга в лучших чувствах. Вот тут-то я и незаменим, потому что в сравнении с ними я человек толстокожий, и они рассказывают мне все, что думают друг о друге. И разумеется, о Соне. Соня у нас там будет тема номер один. В этот вечер мы думали торжественно представить вашу работу — папочкин портрет, — Томас задумчиво посмотрел на Агату. — Собственно говоря, ради этого все и затевается.

Агата в замешательстве пробормотала что-то невнятное.

— На прошлой неделе папочка с огромным удовольствием померил костюм Макбета. Не знаю, помните ли вы этот костюм. Его для нас делал Мотли. Он красного цвета — такой густой, темный и в то же время яркий, чистый цвет, как у Веронезе, — и к нему алый плащ. В Анкретоне у нас, знаете ли, есть свой крошечный театр. Я привез туда из Лондона задник к одной из сцен третьего акта. Он уже там висит. Интересное вообще-то совпадение, — невинно продолжал Томас. — Надо же было, чтобы именно вы писали эскизы к той постановке! Я уверен, вы помните тот задник. Он совсем несложный. Темный, угловатый и схематичный силуэт замка. Так вот, отец надел костюм, встал на фоне задника, оперся о палаш, склонил голову и застыл, как бы прислушиваясь. «На покое все доброе, зашевелилось злое»[27] — помните?

Агата прекрасно помнила эту строку. И была поражена, услышав ее от Томаса, потому что Родерик любил рассказывать, как однажды грозовой ночью эту строку процитировал констебль, вышедший с ним на дежурство. Томас прочел слова Макбета по-актерски, с полным осознанием заложенного в них смысла, и до Агаты будто донеслось эхо, воскресившее в памяти голос мужа.

— …в последнее время он часто болеет, — не умолкал Томас, — и его это очень угнетает. Но идея с портретом взбодрила папочку необыкновенно, он хочет, чтобы его писали непременно вы. Понимаете, вы ведь написали портрет его заклятого соперника.

— Вы имеете в виду сэра Бенджамина Корпорела? — Агата поглядела на Кэтти.

— Да. Старикашка Бен трубит теперь на всех углах, что вы пишете только тех, в кого влюблены… я хочу сказать, влюблены как художник. Нам он сказал, что вы безумно в него влюбились… как художник. И что он первый и единственный актер, которого вы сами захотели написать.

— Ничего подобного, — сердито возразила Агата. — Его портрет мне заказал городок, где он родился — Хаддерсфилд. Старый хвастун!

— А папочке он сказал, чтобы тот к вам даже не обращался, потому что вы его отошьете. Папочка был как раз в костюме Макбета, когда принесли вашу телеграмму. «О-о, прекрасное предзнаменование! — сказал он. — Как ты думаешь, дорогая, эта поза понравится мисс Трой?» (Наверно, ему следовало сказать «миссис Аллен»?) Он в эту минуту даже словно помолодел. А потом распечатал телеграмму. Удар он перенес довольно стойко, поверьте. Просто вернул телеграмму Милли и сказал: «Не надо было надевать этот костюм. Он всегда приносил мне несчастье. Я старый тщеславный дурак». И ушел к себе переодеваться, а через минуту у бедняги снова приключился приступ гастроэнтерита. По-моему, мне уже пора идти на станцию, да?

— Я вас отвезу.

Томас начал отказываться, но Агата, видя, что время близится к девяти, бесцеремонно оборвала его и пошла заводить машину. Прощаясь с Кэтти Босток, Томас вежливо поклонился.

— А вы хитрый парень, мистер Анкред, — мрачно сказала Кэтти.

— Вы так думаете? — Томас скромно потупился и захлопал ресницами. — Ну что вы! Хитрый? Я?! Господь с вами. Всего доброго. Было очень приятно познакомиться.

Через полчаса Кэтти услышала шум возвращающейся машины, потом хлопнула дверь и вошла Агата. Она была в белом пальто. Завиток темных волос небрежно свисал на лоб. Руки она держала в карманах. Краем глаза поглядывая на Кэтти, Агата прошла в глубь комнаты.

— Ну что, сбагрила этого чокнутого? — спросила мисс Босток.

Агата откашлялась.

— Да. Всю дорогу болтал как заведенный.

Обе замолчали.

— Итак? — нарушила наконец тишину мисс Босток. — Когда ты едешь в Анкретон?

— Завтра, — коротко ответила Агата.

Глава вторая

ОТЪЕЗД

1

Агате хотелось, чтобы Томас Анкред скорее попрощался и ушел — оставшись одна, она без помех насладилась бы тем заветным мигом, когда трогается поезд. Она очень любила путешествовать по железной дороге, и в эти первые послевоенные годы грех было жертвовать даже минутой радости, которую доставляли ей привычные дорожные неудобства. Но хотя все темы для разговора были исчерпаны, Томас по-прежнему стоял на платформе и, вероятно, как бывает в подобных обстоятельствах, изнывал от скуки. «Сто раз мог бы уже откланяться и уйти», — с раздражением подумала она. Но когда он перехватил ее взгляд и улыбнулся, в его улыбке было столько тревожной растерянности, что Агата сочла своим долгом его ободрить.

— Не могу отделаться от мысли, что наша семья приведет вас в ужас, — сказал Томас.

— Я же еду работать, так что это неважно.

— Да, вы правы, — согласился он с таким видом, будто у него камень с души свалился. — Знаете, многие актеры до того мне отвратительны, что и не передать, но когда я с ними работаю, то порой начинаю их даже любить. При условии, конечно, что они меня безоговорочно слушаются.

— А сегодня вы работаете? — спросила она и поймала себя на мысли, что дела и заботы людей, с которыми расстаешься на вокзале, почему-то утрачивают для тебя реальность.

— Да. У нас сегодня первая репетиция.

— Ну так зачем вам здесь ждать? Прошу вас, идите, — в четвертый раз повторила она, а он в четвертый раз ответил, что обязательно ее проводит, и посмотрел на часы.

Двери одна за другой захлопнулись. Агата высунулась в окно — сейчас поедем, наконец-то! Торопливо заглядывая в вагоны, в ее сторону пробивался сквозь толпу мужчина в военной форме.

— Найджел! — крикнула она. — Найджел!

— Вот ты где. Слава богу! — отозвался Найджел Батгейт. — Привет, Томас. Агата, держи! — Он кинул ей в окно пухлый конверт. — Я знал, что поговорить не успеем, и все написал.

Раздался гудок. Поезд с лязгом тронулся.

— До свидания, — попрощался Томас. — Они там будут очень довольны. — И, приподняв шляпу, исчез из виду.

Найджел быстро зашагал по перрону, держась вровень с ее окном.

— Ну и дела! — сказал он. — Посмеешься вволю.

— Это что, роман? — Агата кивнула на конверт.

— Прочти! Сама увидишь. — Поезд набирал ход, и Найджел побежал. — Я давно хотел… увидишь… А когда Родерик?..

— Скоро! — прокричала Агата. — Через три недели!

— Пока! Я больше не могу бежать. — И он пропал.

Агата опустилась на деревянную скамейку. В тамбур вошел какой-то молодой человек. Встав на пороге, он оглядел заполненный вагон и минуту спустя прошел внутрь. Слегка суетясь, с шумом перевернул свой чемодан «на попа», уселся на него и раскрыл модный иллюстрированный журнал. Агате бросились в глаза его зеленый нефритовый перстень на указательном пальце, необычно яркая зеленая шляпа и замшевые туфли. Остальные, ничем не примечательные пассажиры тоже уткнулись в газеты и журналы. За окном еще тянулись задворки лондонских окраин да изредка мелькали кучи булыжников. Агата сладко вздохнула — теперь, когда ее вынудили вновь заняться живописью, дожидаться возвращения мужа будет гораздо легче — и, немного помечтав, наконец распечатала письмо Найджела.

Из конверта выпали три страницы густого машинописного текста и записка, написанная от руки зелеными чернилами.

«Сейчас 13.00 по Гринвичу, — прочла она. — Милая Агата, два часа назад Томас Анкред позвонил мне, вернувшись от тебя, и сообщил о своей победе. Ты, конечно, вляпалась, хотя творить образ Старейшины Английской Сцены будет одно удовольствие. Я давно до смерти хочу написать литературный портрет семейства Анкредов, но риск слишком велик — они, как пить дать, подадут на меня в суд за очернительство. Посему, желая потешить душу, я накропал лишь эту веселую безделицу, прилагаемую ниже. Надеюсь, она поможет тебе скоротать поездку. Твой Н. Б.»

Рукопись была озаглавлена «Заметки о сэре Генри Анкреде, баронете Анкретонском, и о ближайшем его окружении».

«А стоит ли читать? — спросила себя Агата. — Найджел, конечно, прелесть, что все это написал, но у меня впереди целых две недели с Анкредами, да и комментарии Томаса были вполне исчерпывающими». Она разжала пальцы, и листки упали к ней на колени. Сидевший на чемодане молодой человек опустил свой журнал и пристально на нее посмотрел. Его внешность не понравилась Агате. В глазах у него сквозила ленивая наглость. Губы под тонкой щеточкой усов были слишком яркие и чересчур далеко выдавались над маленьким бледным подбородком. Весь какой-то утрированно элегантный, отметила Агата; этот тип мужчин не представлял для нее загадки, и она решила занять свои мысли чем-нибудь другим. Но он продолжал на нее смотреть. «Если бы сидел напротив, то уже пристал бы с глупыми расспросами, — подумала она. — Что ему надо?» И, взяв с колен заметки Найджела, принялась читать.

2

«Как вместе, так и в отдельности, — писал Найджел, — Анкреды, все, за единственным исключением, отличаются чрезмерной эмоциональностью. Об этом следует помнить любому, кто захочет описать или проанализировать их поведение, ибо, не будь Анкреды так эмоциональны, они вряд ли были бы Анкредами. Сэр Генри Анкред, пожалуй, самый тяжелый случай из них всех, но, поскольку он актер, друзья объясняют его способы самовыражения спецификой актерской профессии и, хотя порой испытывают в его присутствии неловкость, редко заблуждаются настолько, чтобы принимать его всерьез. Возможно, сэр Генри пленился своей женой (ныне покойной) именно потому, что обнаружил в ее характере аналогичную тягу к повышенным эмоциям, а может быть, леди Анкред научилась выражать свои чувства с не меньшей виртуозностью, чем ее муж, лишь под влиянием феномена супружеской акклиматизации — сейчас это уже не установить. Известно одно: своих чувств она не сдерживала. И умерла.

Их дочери, Полина (в 1896 году Анкред играл в пьесе „Полина и Клод“) и Дездемона („Отелло“, 1909 год), так же как и сыновья, Генри Ирвинг (Анкред играл эпизодическую роль в „Колоколах“[28]) и Клод (близнец Полины), — все, хотя и в разной степени, унаследовали или приобрели привычку бурно выражать свои чувства. Исключение составляет только Томас (в 1904 году, когда родился Томас, Анкред отдыхал целый сезон). Томас и в самом деле на редкость уравновешенный человек. Может быть, потому-то отец, сестры и братья призывают его на помощь всякий раз, когда оскорбляют чувства друг друга, а скандалят они с завидной пунктуальностью два-три раза в неделю, но при этом каждую очередную ссору воспринимают с трагическим изумлением.

Полина, Клод и Дездемона, пойдя по стопам отца, избрали своим поприщем искусство. Полина поступила в театральную труппу на севере Англии, затем там же вышла замуж за местного богача, некоего Джона Кентиша — добиться признания в провинциальном обществе ей было намного легче, чем на сцене, — и родила Поля, а еще через двенадцать лет, в 1936 году, произвела на свет Патрицию (известную под именем Панталоша). Как все дети Анкредов, за исключением Томаса, Полина в молодости была чрезвычайно хороша собой и до сих пор прекрасно сохранилась.

Клод, ее близнец, получил образование в Оксфорде и, пользуясь связями отца, некоторое время играл романтических юношей в „Оксфордском театральном обществе“. Он женат на Дженетте Кернс, состоятельной даме, которая, как он любит говорить, никогда его не понимала и не поймет. Дженетта — женщина умная и здравомыслящая. У них одна дочь, Фенелла.

Дездемона, четвертое дитя сэра Генри (к началу нашего повествования ей исполнилось тридцать шесть лет), стала хорошей характерной актрисой, но с трудом находит работу, потому что гладкие, пустые рольки, которые она изредка получает от очарованных ее красотой лондонских импресарио, под натиском ее эмоций, как правило, трещат по швам. Недавно она примкнула к одной модернистской студии и теперь играет в пьесках, написанных двумя сюрреалистами; все свои реплики она произносит с такой душераздирающей страстью, что даже ей самой они кажутся исполненными глубокого смысла. Дездемона не замужем, у нее было два неудачных романа, и оба раза она невыносимо страдала.

Старший сын, Генри Ирвинг Анкред, актер, игравший мелкие роли, женился на Милдред Купер, которую его отец незамедлительно переименовал в Миллеман (в честь одной из героинь пьесы „Законы высшего общества“[29] — как раз в то время сэра Генри пригласили участвовать в возобновленной постановке этого спектакля). С его легкой руки она носит это имя до сих пор. Незадолго до смерти мужа Миллеман родила сына, Седрика, о котором чем меньше будет сказано, тем лучше.

Твой приятель Томас — холостяк. Бесцветно сыграв пару ролей, Томас пришел к выводу, что актер он плохой, и занялся самообразованием с целью стать хорошим режиссером. Употребив значительные усилия, он добился своего и сейчас занимает солидное положение режиссера-постановщика в театре „Единорог“. Он славится тем, что никогда не выходит из себя на репетициях, но, по свидетельствам очевидцев, оставаясь один в зрительном зале, порой хватается за голову и раскачивается из стороны в сторону. Живет Томас в холостяцкой квартирке в Вестминстере.

Все отпрыски Анкреда — и Полина, и Клод, и Дездемона, и Томас, — а также их дети и Миллеман представляют собой как бы детали узора, центральное место в котором занимает сам сэр Генри, известный в театральных сферах как Старейшина Английской Сцены (сокращенно С. А. С.). Принято считать, что С. А. С. очень привязан к своему семейству. Так по крайней мере утверждает бытующая о нем легенда, и находятся люди, которые в это даже верят. Со своими близкими он и правда видится довольно часто, но, вероятно, мы не ошибемся, сказав, что больше всего он благоволит к тем из них, кого в тот или иной произвольно взятый момент видит реже других. Допустимо предположить, что жену сэр Генри любил. Они никогда не ссорились и всегда выступали единым фронтом, стоило кому-либо из молодых Анкредов задеть их чувства. А не задевал их чувств только Томас, впрочем, в клане Анкредов он своей сдержанностью вообще являет исключение.

„Старина Томми! Чудной он парень! — нередко говорит сэр Генри. — Его никогда толком не поймешь. Тю!“ Краткое, состоящее из одного выдоха „тю!“ широко применяется всеми Анкредами (естественно, за исключением Томаса) для выражения бессильной покорности судьбе и горького разочарования. Произносят они это междометие всегда с пафосом, и его можно считать их характерной видовой особенностью.

Дворянство досталось сэру Генри отнюдь не за театральные заслуги: он — настоящий баронет; титул был унаследован им уже в почтенном возрасте, когда скончался его баснословно богатый троюродный брат. Происхождение титула окутано мраком, и, хотя титул подлинный, верится в это с трудом. Возможно, оттого, что сэр Генри, сам явно потрясенный свалившимся на него баронетством, любит рассказывать о своих норманнских предках, перечисляя при этом имена, звучащие так, будто он их позаимствовал из обязательной программы по литературе для лицеев с классическим уклоном: Сиур д'Анкред и тому подобное. Герб Анкредов сэр Генри наляпал всюду, где только можно. Внешность у него благородная — вылитый аристократ, как говаривал его костюмер, — серебристо-седая шевелюра, орлиный нос, голубые глаза. Еще несколько лет назад он появлялся на сцене в салонных комедиях, прекрасно играя милых или, наоборот, вздорных стариков. Иногда он забывал текст, но с помощью отработанных эффектных приемов умудрялся обмануть публику, и той казалось, что слова перепутал не он, а его партнер. В шекспировском репертуаре он последний раз вышел на сцену в возрасте шестидесяти восьми лет, сыграв в день рождения великого драматурга роль Макбета. Затем, когда у него развилась хроническая болезнь желудка, сэр Генри оставил подмостки и обосновался в Анкретоне, родовом замке Анкредов, своей архитектурной экстравагантностью, возможно, напоминающем ему Дунсинан[30].

Там он живет и поныне, оберегаемый заботами Миллеман, которая после смерти мужа ведет у свекра хозяйство и, как подозревают остальные Анкреды, загодя вьет в Анкретоне гнездышко для своего богомерзкого сына Седрика, молодого человека нежных свойств. Все Анкреды (за исключением Томаса) при упоминании Седрика горько и многозначительно хмыкают, а еще они постоянно выражают недовольство тем, как бедняжка Милли обихаживает С. А. С. Но Милли женщина веселая и в ответ только смеется. Как-то раз она сказала Томасу, что, если его сестры того желают, она с радостью уступит свои обязанности любой из них. Это заявление заставило Анкредов прикусить язык, потому что, хотя все они часто наведываются в Анкретон, долго они там не выдерживают и всякий раз уезжают с громкими скандалами, оскорбленные и обиженные.

Но бывает, Анкреды смыкают ряды и действуют дружно. Так, например, в настоящее время они всей семьей объявили войну мисс Соне Оринкорт, посредственной актриске, с которой их семидесятипятилетний отец неожиданно закрутил роман. Этот взбалмошный старик привез указанную даму в Анкретон, и, похоже, она намерена остаться там навсегда. А началось все с того, что Соне, в прошлом обычной хористке, предложили попробоваться во втором составе на маленькую роль в „Единороге“ (Соня подходила по внешним данным). Это предложение было сенсационным новшеством. Попасть в труппу „Единорога“ почти так же престижно, как стать членом аристократического клуба „Будлз“. Мисс Оринкорт была первой опереточной актрисой, оживившей своим присутствием знаменитые подмостки. Сэр Генри увидел ее на репетиции. Через три недели мисс Оринкорт доказала свою полную профессиональную непригодность, и Томас ее уволил. Тогда она разыскала его отца, в слезах кинулась ему на грудь, а затем в своей нынешней, достаточно определенной роли появилась в Анкретоне. Соня — блондинка. Полина и Дездемона утверждают, что она захомутала С. А. С. с четким прицелом на замужество. Томас полагает, что ее планы проще и скромнее. Клод прислал с Ближнего востока телеграмму, составленную в таких осторожных выражениях, что из нее ничего не понять, кроме того, что он в бешенстве. В связи с его отсутствием на семейный совет была призвана его жена Дженетта, женщина проницательная и остроумная, обычно воздерживающаяся от тесных контактов с родственниками мужа. Ее единственная дочь, Фенелла, считающаяся второй любимицей сэра Генри после Панталоши (дочери Полины), в случае женитьбы деда может передвинуться на задний план. Возникшая ситуация повергла в уныние даже веселую Миллеман. При отсутствии у сэра Генри несовершеннолетних детей ее отвратительный сынок Седрик как старший из внуков имеет преимущественные шансы стать основным наследником, но в последнее время сэр Генри, к тревоге Миллеман, начал намекать, что, мол, хоть он и стар, пороху у него еще хватает.

Такова нынешняя обстановка в Анкретоне. Кое-что я узнал, когда бывал там сам, многое мне рассказал Томас — он, как ты убедишься, парень разговорчивый, и скрытность не относится к числу его пороков.

Вот, примерно так, дорогая Агата, я начал бы задуманный роман, но приступить к нему не осмеливаюсь. И еще: насколько я понимаю, ты будешь писать сэра Генри в образе Макбета. Дочка Полины, знаменитая Панталоша, сейчас тоже находится в Анкретоне, так что у тебя под рукой будет заодно прекрасный типаж и для образа Кровавого младенца, можешь не сомневаться».

3

Дочитав, Агата вложила странички назад в конверт, на котором крупными буквами было написано ее имя. Следивший за ней молодой человек тотчас впился глазами в конверт. Она перевернула его надписью вниз. Журнал у молодого человека сполз с колен и висел, раскрытый на середине. Агата с досадой увидела там собственную фотографию.

Вон оно что. Он ее узнал. Наверно, от нечего делать малюет какие-нибудь акварельки, решила она. По его виду похоже. Если до Анкретон-Холта все выйдут и мы останемся в вагоне одни, он обязательно полезет знакомиться, и поездка будет испорчена. Вот черт!

За окном городские окраины сменились стремительно разматывающимся гобеленом на сельские темы: живые изгороди, кривые овраги, нагие деревья. Агата с удовольствием любовалась пейзажем. Теперь, когда она позволила задурить себе голову и согласилась взяться за портрет, в душе у нее воцарилось некое равновесие. Ей было радостно сознавать, что муж скоро вернется. Мучившие ее сомнения отступили, она больше не боялась, что трехлетняя разлука воздвигнет барьер между ней и Рори. Комиссар Скотленд-Ярда обещал, что за два дня до приезда Родерика ей об этом сообщат; ну а пока поезд вез ее в Анкретон, где она будет работать среди незнакомых, но по крайней мере занятных людей. «Хорошо бы, их семейные коллизии не мешали старику позировать, — подумала она. — Иначе будет паршиво».

Поезд подъезжал к узловой станции, все пассажиры, за исключением сидевшего на чемодане молодого человека, начали собирать вещи. Именно этого она и боялась. Достав корзинку с бутербродами, Агата открыла прихваченную из дома книгу. «Если я буду при нем есть и читать, он вряд ли пристанет», — решила она и вспомнила, как сурово порицал Мопассан людей, которые едят в поездах.

Колеса опять застучали. Агата жевала бутерброд и читала «Макбета». Первые же строки воскресили в ее памяти всю пьесу, а ведь она думала, что совсем ее не помнит, — так одно, самое первое слово, произнесенное старым другом после долгой разлуки, мгновенно помогает нам вспомнить знакомые интонации и догадаться, что мы услышим дальше.

— Ради бога, простите, что я вас отвлекаю, — раздался рядом высокий тенорок, — но я всю жизнь мечтал с вами поговорить, а тут такая, ну просто ва-а-лшебная возможность.

Молодой человек успел соскользнуть с чемодана на скамейку и сейчас сидел напротив Агаты. Томно склонив голову к плечу, он улыбнулся.

— Умоляю, не думайте, что мною движут какие-либо опасные намерения. Вам не придется дергать за стоп-кран, уверяю вас.

— Ни минуты не сомневаюсь, — сказала Агата.

— Ведь вы Агата Трой, да? — суетливо продолжал он. — Не мог же я настолько ошибиться. Но какое, право, потрясающее совпадение! Сижу я себе на чемодане, читаю журнальчик и вдруг — надо же! — вижу эту вашу абсолютно ска-а-зочную фотографию. А рядом вы сами. Это же чудо! Если у меня вначале и были какие-то, совсем микроскопические сомнения, они развеялись, едва я увидел, что вы читаете этот жуткий опус.

Агата оторвалась от книги и подняла на него глаза.

— Вы про «Макбета»? Боюсь, я не совсем вас понимаю.

— Но ведь все сходится, — пробормотал он. — Ах да, конечно, я вам еще не представился. Седрик Анкред.

— Вот как, — помолчав, сказала она. — Начинаю понимать.

— Ну и наконец, в довершение, — ваше имя на конверте! Я, наверно, очень нахально на вас пялился, да? Но мне даже не верится, что вы будете писать портрет нашего Старца во всех его перьях и блестках! Костюм у него — просто ужас какой-то, вы представить себе не можете! А этот его чепчик!.. Будто из железа скроен. Старец — мой дедуся. Я сын Миллеман Анкред. А моего отца звали — только никому не рассказывайте — Генри Ирвинг Анкред. Представляете?!

Не зная, что сказать в ответ на этот монолог, Агата откусила кусок бутерброда.

— Так что, понимаете, я обязан был вам представиться, — продолжал он тоном, который Агата про себя определила как «игриво-обворожительный». — От ваших картин я просто умираю! Когда я понял, что смогу с вами познакомиться, то весь прямо затрепетал.

— Откуда вы узнали, что я буду писать сэра Генри? — спросила Агата.

— Вчера вечером я звонил дяде Томасу, и он мне рассказал. Понимаете, мне велели явиться пред очи Старца в Анкретон, а это выше моих сил, и я хотел отказаться, но тут, конечно, поменял все свои планы. Видите ли, — Седрик произнес это с такой ребячливой непосредственностью, что Агату передернуло, — дело в том, что я и сам немножко рисую. Я художник-модельер в фирме «Понт-э-Сье». Сейчас, конечно, вокруг сплошной аскетизм и занудство, но мы в нашей фирме потихоньку выкарабкиваемся из этой скуки.

Агата внимательно оглядела его: серебристо-зеленый костюм, бледно-зеленая рубашка, темно-зеленый пуловер и оранжевый галстук. Глаза у него были довольно маленькие, подбородок — мягкий и круглый, с ямочкой посредине.

— Осмелюсь сказать несколько слов о ваших работах, — продолжал щебетать он. — В них есть одна безумно импонирующая мне черта. Как бы точнее выразиться… У вас рисунок согласуется с предметом. В том смысле, что художественное решение выбирается не произвольно, не в отрыве от изображаемого предмета, а, наоборот, неизбежно вытекает из его сути. Оттого-то ваши картины всегда так гармоничны. Может, я говорю чепуху?

Нет, кое в чем он был прав, и Агата неохотно это подтвердила. Но она не любила обсуждать свои работы с посторонними. На минуту замолчав, Седрик пристально поглядел на нее. У Агаты возникло неприятное чувство, что он догадался о впечатлении, которое произвел. Следующий его ход был полной неожиданностью.

Пробежав пальцами по волосам — они у него были светлые, волнистые и на вид чуть влажные, — он вдруг воскликнул:

— Боже мой! Ах, эти люди! Только послушать, что они иногда говорят! Пробиться бы сквозь эту трясину, как пробились вы! Боже мой! Ну почему жизнь такая непроглядная мерзость?

«Господи помилуй!» — взмолилась про себя Агата и захлопнула корзинку с бутербродами. Седрик смотрел на нее в упор. Похоже, он ждал ответа.

— Я не берусь судить о жизни столь обобщенно, — сказала она.

— Да-да. — Он глубокомысленно закивал. — Конечно. Я с вами согласен. Вы совершенно правы, разумеется.

Агата украдкой посмотрела на часы. «До Анкретона еще целых полчаса, — подумала она, — но он все равно едет туда же».

— Я вам надоел, — громко заявил Седрик. — Нет-нет, не отрицайте! О боже! Я вам надоел. Тю!

— Я не умею поддерживать подобные разговоры, только и всего.

Седрик снова закивал.

— Вы читали, а я вас оторвал, — сказал он. — Отрывать людей от чтения нельзя ни в коем случае. Это преступление против Святого духа.

— Что за чушь! — не выдержала Агата.

Седрик мрачно засмеялся.

— Продолжайте! — воскликнул он. — Прошу вас. Читайте же дальше. На мой взгляд, это чудовищно плохая пьеса, но раз уж вы начали, то читайте дальше.

Ей было трудно читать, сознавая, что Седрик сидит напротив и, сложив руки на груди, наблюдает за ней. Она перевернула страницу. Через минуту он начал громко вздыхать. «Явно ненормальный», — подумала Агата. Внезапно Седрик рассмеялся, и она невольно подняла глаза. Он все так же смотрел на нее в упор. В руке он держал раскрытый нефритовый портсигар.

— Вы курите?

Она поняла, что, если откажется, он опять разыграет какой-нибудь спектакль, и взяла сигарету. Нагнувшись к ней, он молча щелкнул зажигалкой, потом снова отодвинулся в свой угол.

«Все же надо как-то найти с ним общий язык», — подумала Агата.

— Вам не кажется, что в наше время художнику-модельеру очень трудно нащупать верное направление? — сказала она. — Ведь какие раньше были моды! Коммерческое искусство — это, без сомнения…

— Проституция! — перебил Седрик. — Самая настоящая. Но при этом довольно веселое занятие, если, конечно, вас не шокирует первородный грех.

— А для театра вы что-нибудь делаете?

— Вам это интересно? Как мило с вашей стороны! — ядовито сказал он. — Да, дядя Томас иногда кое-что мне заказывает. Если честно, то я мечтал бы работать для театра. Когда есть такая мощная поддержка, как Старец, казалось бы, должны быть открыты все двери. Но, к сожалению, меня он нисколько не поддерживает, в том-то вся и пакость. У него на первом месте не я, а наша малютка изверг. — Седрик чуть приободрился. — Конечно, когда я вспоминаю, что я старший из его внуков, меня это немного утешает. В минуты душевного подъема я внушаю себе, что он не посмеет целиком вычеркнуть меня из завещания. Только, не приведи бог, чтобы он завещал мне Анкретон. Когда я вижу во сне этот кошмар, то просыпаюсь от собственного крика. Хотя, разумеется, пока не решен вопрос о Соне, может случиться что угодно. Вы уже знаете про Соню?

Агата замялась, и Седрик продолжал:

— Соня — это маленький каприз нашего Старца. Сногсшибательно декоративная штучка. До сих пор не могу ее раскусить: то ли она невероятно глупа, то ли совсем наоборот. Боюсь, что наоборот. Все наши настроены против Сони и готовы сожрать ее с потрохами, но я думаю, мне имеет смысл с ней дружить — на тот случай, если Старец действительно на ней женится. Как вы считаете?

«Может быть, привычка поверять свои секреты чужим людям свойственна всем Анкредам мужского пола, — подумала Агата. — Но не могут же они все до одного быть как Седрик. Не зря ведь Найджел Батгейт написал, что Седрик отвратительный тип, да и Томас намекал…» Она поймала себя на мысли, что в сравнении со своим племянником Томас кажется ей теперь очень милым человеком.

— Но умоляю, скажите, — трещал Седрик, — как вы собираетесь его писать? Сплошь мрак и темные тона? Впрочем, у вас в любом колорите получится изумительно. Вы позволите мне иногда забегать и подглядывать или у вас на этот счет строгие правила и вы будете шипеть?

— Боюсь, что буду шипеть.

— Я так и думал. — Седрик посмотрел в окно и трагическим жестом схватился за голову. — Приближается! Каждый раз готовлю себя к этой минуте и каждый раз жалею, что нет обратного поезда, а то бы немедленно с воплем умчался назад в Лондон. Сейчас увидите. Я этого не вынесу. О боже! За что мне такие страшные испытания?!

— Да что случилось?

— Смотрите! — закричал Седрик и закрыл глаза. — Смотрите, вон он! Домик-пряник!

Агата выглянула в окно. В двух милях от путей на холме высился Анкретон.

Глава третья

АНКРЕТОН

1

Это было удивительное здание. Построили его в викторианскую эпоху. Ободренный безоговорочной поддержкой тогдашнего хозяина поместья, архитектор снес дом времен королевы Анны и на его останках воздвиг нечто невиданное, воплощавшее в себе самые экзотические его грезы. Анкретон нельзя было отнести ни к одному стилю или периоду. Его фасад топорщился наростами, свидетельствовавшими о равной любви архитектора к таким разным стилям, как норманнский, готический, барокко и рококо. Мелкие башенки торчали тут и там, напоминая шишки жировиков. Над путаницей зубчатых стен вздымалось восемь основных башен. Узкие бойницы воровато подмигивали пучеглазым эркерам, а из калейдоскопа черепицы тянулась вверх целая роща разномастных печных труб. И все это сооружение стояло не на фоне неба, а на фоне густого вечнозеленого леса, потому что за анкретонским холмом подымалась другая, более крутая горка, щедро засаженная хвойными деревьями. Возможно, зачав этого монстра, фантазия хозяина Анкретона оскудела — он соблаговолил пощадить и почти не изуродовал террасы сада и аккуратные рощицы, разбитые на склонах холма в традициях Джона Ивлина[31]. Сохранившие свою первоначальную гармоничность, они мягко направляли ваш взор вверх, на замок, словно давно смирились с его уродством.

В окне замелькали деревья, и Анкретон скрылся из виду. Через минуту поезд снисходительно притормозил у крошечной станции.

— Такие потрясения порой, конечно, необходимы, — пробормотал Седрик, вслед за Агатой выходя из вагона.

Пропитанный солнцем морозец обдал их холодной волной. Поезд встречали двое: юноша в форме младшего лейтенанта и высокая девушка. Они хорошо смотрелись вдвоем и были чем-то похожи — оба худые, темноволосые, с голубыми глазами. Увидев Агату и Седрика, они двинулись навстречу; юноша хромал и опирался на палку.

— Ну вот, — проворчал Седрик, — Анкреды пошли косяком. Привет, родственники!

— Здравствуй, Седрик, — ответили те без особого энтузиазма и тотчас от него отвернулись. Девушка с радушной улыбкой взглянула на Агату.

— Моя кузина Фенелла Анкред, — вяло пояснил Седрик. — А этот воин мой кузен Поль Кентиш. Наша гостья — мисс Агата Трой. Или надо говорить «миссис Аллен»? Господи, до чего все сложно!

— Как прекрасно, что вы приехали! — сказала Фенелла. — Дедушка ждет не дождется и даже помолодел лет на десять. У вас много вещей? Нам тогда надо либо сделать два рейса, либо, если не возражаете, поднимемся на горку пешком. У нас только маленькая двуколка, а Росинант очень немолод.

— Пешком?! — взвизгнул Седрик. — Фенелла, детка, ты с ума сошла! Я — пешком?! Росинант — отвлекаясь добавлю, что дать этой скотине такое имя было верхом абсурда, — Росинант повезет меня на себе, даже если потом окончательно впадет в маразм.

— У меня два чемодана и куча всего для работы, — сказала Агата. — Так что груз тяжелый.

— Что-нибудь придумаем, — заверил ее Поль, неприязненно глянув на Седрика.

Они договорились на станции, что мольберт, подрамники и тяжелые коробки доставят в Анкретон позже, и, погрузив в двуколку потрепанные чемоданы Агаты, а также выдержанный в зеленых тонах багаж Седрика, вчетвером взгромоздились сверху. Толстый белый пони неторопливо повез их по узкой дороге.

— Тут всего миля до ворот усадьбы, — сказал Поль. — А потом еще одна миля в гору. Мы с тобой сойдем у ворот, Фен.

— Я бы тоже прошлась пешком, — заметила Агата.

— В таком случае Седрик поедет дальше один, — с довольным видом заявила Фенелла.

— Я вам не конюх, — запротестовал Седрик. — А вдруг эта тварь усядется посреди дороги или возьмет и укусит меня? Какая ты, Фенелла, вредная!

— Не говори глупости, — сказала Фенелла. — Росинант как идет, так и будет идти до самого дома.

— Кто у нас нынче обретается? — спросил Седрик.

— Все те же. Мама приедет на следующие выходные. Я здесь потому, что у меня две недели отпуска. А так, как обычно, только тетя Милли и тетя Полина. Тетя Милли — это мать Седрика, а тетя Полина — мать Поля, — объяснила она Агате. — Вообще-то легко запутаться. Тетя Полина, она по мужу миссис Кентиш, а моя мама по мужу миссис Анкред. Тетя Миллеман тоже миссис Анкред, потому что ее муж — Генри Анкред.

— Генри Ирвинг Анкред, — вмешался Седрик. — Прошу не забывать. Покойный Генри Ирвинг Анкред. Мой папа, как я вам говорил.

— В нашей половине замка это все, — продолжала Фенелла. — Ну а в западном крыле, конечно, Панталоша, — (Седрик застонал), — Каролина Эйбл и вся их школа. Тетя Полина им помогает. У них там совершенно некому работать. По-моему, я перечислила всех.

— Всех? — громко переспросил Седрик. — А что, Соня уехала?

— Нет, она здесь. Я про нее забыла, — коротко ответила Фенелла.

— Забыла?! Завидую тебе — так легко забыть самое главное! Может, ты еще скажешь, что Сонино присутствие никого уже не волнует?

— Какой смысл это обсуждать? — холодно заметил Поль.

— А в Анкретоне больше обсуждать нечего, — парировал Седрик. — Лично меня эта тема очень интересует. Пока мы ехали, я миссис Аллен все рассказал.

— Знаешь, Седрик, это уже слишком! — хором возмутились Поль и Фенелла.

Седрик победно засмеялся, и в двуколке наступила неловкая пауза. Агата чувствовала себя не в своей тарелке и в конце концов завела разговор с Полем. Он казался ей приятным парнем. «Серьезный, но доброжелательный, — подумала она. — И про войну говорит спокойно, не замыкается». Ранение он получил во время Итальянской кампании и до сих пор долечивался. Агата поинтересовалась, чем он займется после демобилизации, и удивилась, когда он вдруг покраснел.

— Вообще-то я думаю… честно говоря, у меня были планы поступить в полицию, — признался он.

— Боже, какой ужас! — вставил Седрик.

— Поль у нас единственный, кто не желает иметь дело с театром, — объяснила Фенелла.

— Я бы с удовольствием остался в армии, но теперь это исключено, — добавил Поль. — Может, я и в полицию не гожусь, не знаю.

— Когда приедет мой муж, вам надо будет с ним поговорить, — сказала Агата и тотчас засомневалась, согласится ли Рори.

— С инспектором Алленом?! — изумился Поль. — Вы серьезно? Было бы замечательно.

— Ну, не то чтобы поговорить… я думаю, он просто скажет, есть у вас шансы или нет.

— Как я рад, что у меня язва двенадцатиперстной кишки! — заявил Седрик. — В том смысле, что мне даже не надо притворяться, будто я хочу быть отважным и сильным. Нутром я пошел в Старца, это точно.

Агата повернулась к Фенелле:

— А вы, наверно, решили связать судьбу со сценой?

— Да, теперь, когда война кончилась, хочу попробовать. Пока что работаю при театре шофером.

— Ты будешь играть экстравагантных женщин, а я буду сочинять для тебя умопомрачительные костюмы, — влез в разговор Седрик. — Если когда-нибудь получу в наследство Анкретон, будет забавно превратить его в этакий абсолютно элитарный театр. Правда, если в Анкретоне останется Соня, она, как вдовствующая баронетша, потребует, чтобы все главные роли давали только ей. Господи, до чего же мне нужны деньги! Фенелла, как ты думаешь, что для меня в конечном счете выгоднее: подсюсюкивать Старцу или ходить на задних лапках вокруг Сони? Поль, ты же разбираешься в тактике скрытого наступления, — посоветуй, как мне быть, милый.

— Это тебе-то денег не хватает? При том, что, как известно, ты зарабатываешь в два раза больше, чем все мы, вместе взятые!

— Миф! Чистой воды миф! Я живу на гроши, уверяю тебя.

Росинант неспешно вывез их на проселок, упиравшийся в ворота, за которыми во всей своей красе открывался Анкретон. От ворот вверх по холму пролегала через террасы сада широкая аллея; местами переходя в ступени, она заканчивалась площадкой перед парадной дверью дома. Подъездная дорожка поворачивала от ворот налево и терялась за деревьями. «Должно быть, они очень богатые люди, — подумала Агата. — Ведь, чтобы содержать все это в порядке, нужны огромные деньги».

— Отсюда вам, конечно, не видно, что осталось от цветников, — словно в ответ на ее мысли, сказала Фенелла.

— А что, трудные дети все еще окучивают фрейдистские символы? — осведомился Седрик.

— Они, между прочим, прекрасно работают, — вступил в разговор Поль. — В этом году вся вторая терраса занята под картошку. Вон, видите, они ее там копают.

Агата уже заметила крошечные фигурки, копошившиеся на склоне.

— Картошка, — скривился Седрик. — Сублимация беременности, не сомневаюсь.

— Тем не менее ешь ты ее с удовольствием, — резко сказала Фенелла. — Вот мы и приехали, миссис Аллен. Вы правда хотите пройтись? Тогда мы пойдем по центральной аллее, а Седрик пусть едет дальше.

Они выбрались из двуколки. Объяснив, что сторожка привратника используется сейчас для хранения овощей, Поль открыл затейливые решетчатые ворота с гербом Анкредов. Седрик, всем своим видом выражая брезгливое недовольство, натянул вожжи, и двуколка уползла влево, за поворот. Поль, Фенелла и Агата двинулись по аллее наверх.

В осеннем воздухе плыла песня, металлические нотки в писклявых детских голосах производили странное впечатление.

Когда они поднялись выше, до них донесся бодрый женский голос, перекрывавший детский хор:

На второй террасе десятка три мальчиков и девочек в такт песне орудовали лопатами. Одетая в бриджи и свитер рыжеволосая молодая женщина, задавая ритм, выкрикивала команды. На глазах у Агаты какой-то мальчишка в последнем ряду высыпал целую лопату земли за шиворот своей соседке. Девочка, не прекращая визгливо петь, в отместку стукнула его лопатой по заду.

— Воткнули — копнули — вы-ы-сыпали. И еще! — Женщина весело помахала рукой Полю и Фенелле.

— Идите сюда! — крикнула ей Фенелла.

Оставив свой отряд, женщина размашисто двинулась к ним. Дети продолжали петь, но уже без прежнего воодушевления.

Подошедшая была на редкость хороша собой. «Мисс Каролина Эйбл», — представила ее Фенелла. Мисс Эйбл крепко пожала руку Агате. Краем глаза Агата увидела, как все та же девочка, повалив своего обидчика, уселась на него верхом и принялась тщательно обмазывать ему голову грязью. Для удобства она сняла с него белый колпак. Такие же странного вида головные уборы были еще на нескольких детях.

— Как я погляжу, Карол, они у вас работают без роздыху, — сказала Фенелла.

— Через пять минут сделаем перерыв. Эта работа им очень помогает. Они сознают, что заняты чем-то созидательным. Чем-то общественно полезным, — с энтузиазмом объяснила мисс Эйбл. — Стоит таких детей, особенно интровертов, приохотить к труду, считайте, полдела сделано.

Фенелла и Поль, стоявшие спиной к детям, понимающе кивали. Между тем мальчишка сбросил с себя девочку и теперь отважно пытался укусить ее за левую ногу.

— А как их головы? — серьезно спросил Поль. Мисс Эйбл пожала плечами.

— Все идет своим чередом. Завтра доктор опять приедет. Агата невольно ойкнула, в тот же миг девочка завопила так пронзительно, что ее голос выделился из общего хора, и пение прекратилось.

— Э-э… может быть, вам взглянуть, — пробормотала Агата.

Мисс Эйбл обернулась: девочка в это время силилась лягнуть мальчишку, но тот упрямо держал ее за ногу.

— Отпусти, ты, корова! — заорала малолетняя амазонка.

— Патриция! Дейвид! — строго крикнула мисс Эйбл и направилась к ним.

Остальные дети, перестав копать, молча застыли в ожидании. Провинившиеся, продолжая крепко держать друг друга, разразились взаимными обвинениями.

— Очень любопытно, — жизнерадостно и с интересом сказала мисс Эйбл, — с чего вдруг у вас возникло желание подраться?

Тут же посыпались сбивчивые гневные объяснения. Мисс Эйбл, казалось, все поняла и, к удивлению Агаты, даже записала что-то в блокнот, предварительно взглянув на часы.

— Ну а теперь, — ее голос зазвучал еще бодрее, чем прежде, — вы, конечно, чувствуете себя гораздо лучше. Просто у вас было сердитое настроение и потребовалась разрядка. Так? Но, поверьте, для этого есть и другие, куда более приятные способы, а драться вовсе необязательно.

— Нет, обязательно! — немедленно возразила девочка, свирепо повернулась к своему противнику и, прорычав: «Убью!», опять повалила его на грядку.

— А что, если мы сейчас возьмем лопаточки на плечо и с веселой песней помаршируем на месте? — заглушая несущиеся с земли вопли, предложила мисс Эйбл.

Вырвавшись из рук мальчишки, девочка откатилась в сторону, наскребла пригоршню грязи и, вне себя от ярости, метко залепила прямо в мисс Эйбл. Мальчишка и еще несколько детей громко рассмеялись. Чуть погодя мисс Эйбл засмеялась вместе с ними.

— Вот ведь паршивка! — не выдержал Поль. — Знаешь, Фенелла, я все же думаю, если ее хорошенько выпороть…

— Ни в коем случае, — возразила девушка. — Метод в том и заключается… Слушай.

— У меня сейчас, наверно, очень смешной вид, не так ли? — с неистребимым оптимизмом говорила в это время мисс Эйбл. — Что ж, а теперь давайте-ка все вместе поиграем в очень веселую шумную игру. В «третий лишний». Каждый выберет себе пару.

Дети стали разбиваться на пары, а мисс Эйбл, вытерев лицо, подошла к трем невольным свидетелям сцены.

— Не понимаю, как вы терпите Панталошу… — начал было Поль.

— Что вы, она прекрасный, податливый материал, и уже есть значительный прогресс, — перебила его мисс Эйбл. — За семь с половиной часов она подралась первый раз, да и то драку начал Дейвид. Вот он, к сожалению, довольно тяжелый случай. Патриция! Патриция! — закричала она. — Ну-ка, на середину! А ты, Дейвид, постарайся ее поймать… Пока остается хоть какая-то возможность, мы стремимся помочь детям реализовать агрессивные импульсы в наименее эмоциональной форме, — пояснила она.

Предоставив ей деловито командовать игрой, они пошли дальше. На четвертой террасе Агата увидела двигавшуюся в их сторону высокую, чрезвычайно привлекательную даму в твидовом костюме, фетровой шляпе и плотных перчатках с широкими отворотами.

— Это моя мать, — сказал Поль.

— Очень рада, — с некоторым замешательством произнесла миссис Кентиш, когда ей представили Агату. — Если не ошибаюсь, вы приехали писать папочкин портрет? — Она величаво склонила голову, будто играла вдовствующую герцогиню. — Очень мило. Надеюсь, вы здесь не будете испытывать неудобства. Хотя в наши дни… — Она слегка оживилась. — Но, полагаю, вы как художник будете снисходительны к несколько богемной… — Ее голос снова угас, и она повернулась к сыну. — Поль, дитя мое, — она произнесла это с большим чувством, — тебе не следовало подыматься пешком. Ах, бедная твоя ножка! Фенелла, дорогая, как ты могла ему позволить?

— Для ноги это только полезно, мама.

Миссис Кентиш покачала головой и затуманенным взором оглядела своего хмурого сына.

— Отважный мой мальчуган. — Ее полный нежности голос задрожал, и Агата со смущением увидела, что на глазах у нее блестят слезы. — Настоящий троянский воин, — прошептала миссис Кентиш. — Правда, Фенелла?

Фенелла неловко засмеялась, а Поль быстро отвел взгляд в сторону.

— Куда ты собралась? — громко спросил он.

— Иду напомнить мисс Эйбл, что им пора домой. Бедные детишки так усердно трудятся. Право, не знаю… но все же… Боюсь, я покажусь вам старомодной, миссис Аллен. Тем не менее я полагаю, что никто не воспитает ребенка лучше, чем родная мать.

— Но, мама, с Панталошей все равно надо что-то делать, — возразил Поль. — Она же настоящее чудовище.

— Ах, бедная маленькая Панталоша! — горько воскликнула миссис Кентиш.

— Мы, пожалуй, пойдем, тетя Полина, — сказала Фенелла. — Седрик поехал один, а я его знаю — он даже вещи не выгрузит.

— Ах, Седрик… — как эхо, отозвалась миссис Кентиш. — Тю! — И, величественно улыбнувшись Агате, удалилась.

— Мама слишком глубоко все переживает, — пробормотал Поль. — Да, Фенелла?

— Вообще-то они все такие, — сказала Фенелла. — Я говорю об их поколении. Мой отец — сплошные эмоции, а уж тетя Дези по этой части любого за пояс заткнет. Они все в дедушку пошли.

— Все, кроме Томаса.

— Да, кроме него. Знаете, миссис Аллен, по-моему, если одно поколение чрезмерно чувствительное и экзальтированное, то следующее вырастает совсем другим. Как вы думаете? Вот, например, мы с Полем. Нас ничем не прошибешь. Верно, Поль?

Агата повернулась к Полю. Он не отрываясь смотрел на свою кузину. Его темные брови были нахмурены, губы — плотно сжаты. Во взгляде светилось безграничное, торжественное благоговение. «Да он же в нее влюблен», — подумала Агата.

2

Интерьер замка более чем оправдывал ожидания, рождавшиеся при виде его чудовищного фасада. Агате предстояло узнать, что слово «Большой» было в Анкретоне самым расхожим определением. Там имелись Большая западная роща, Большая галерея, Большая башня. Пройдя через Большой подъемный мост над высохшим рвом, ныне превращенным в огород, Агата, Фенелла и Поль вошли в Большой зал.

Здесь неистощимый в своей изобретательности архитектор игриво поупражнялся на темы Елизаветинской эпохи. В Большом зале были щедро представлены и причудливая резьба по дереву, и цветные витражи с гербом Анкредов, и геральдические эмблемы других знатных семейств, предположительно связанных с Анкредами родством. Среди этого великолепия резвилась разнообразная мифологическая живность, ну а там, где геральдика и мифология исчерпывали свои возможности, в ход шла религиозная символика: зубчатые крестики-якоря Анкредов, легкомысленно нарушая табель о рангах, соседствовали с ключами святого Петра и с крестом Иоанна Предтечи.

Напротив входной двери в глубине зала тянулись украшенные знаменами резные хоры — Галерея менестрелей. Под ней на стене, сплошь покрытой лепным узором, и предполагается повесить портрет, объяснила Фенелла. При дневном свете, как сразу поняла Агата, испещренный разноцветными бликами от витражей, он будет похож на головоломку. Вечером, по словам Поля, его должны освещать четыре яркие лампы, специально для этой цели укрепленные под Галереей.

В зале и без того уже висело немало портретов; больше всего Агату поразило огромное полотно над камином, изображавшее кого-то из Анкредов в образе морехода восемнадцатого века: он указывал шпагой на расколовшую небо молнию, причем с таким видом, будто сотворил ее собственноручно. Под этим шедевром, греясь у камина, сидел в необъятном кресле Седрик.

— Багажом занимаются. — Он выкарабкался из кресла и встал. — Лошадь повел на конюшню кто-то из Младших Долгожителей. Краски дражайшей миссис Аллен уже отправлены наверх, в ее неприступную заоблачную обитель. Сядьте же, миссис Аллен, прошу вас. Вы, конечно, безмерно устали. Моя мама сейчас сюда придет. Явление Старца назначено на восемь тридцать. Времени у нас еще много, мы можем приятно расслабиться. Я дал указания Старшему Долгожителю, он уже несет нам выпить. Кстати, позвольте от имени нашей ненормальной семьи поздравить вас с прибытием в Домик-пряник.

— Может быть, сначала посмотрите вашу комнату? — спросила Фенелла.

— Хочу предупредить, что в эту экскурсию войдет еще одно изнурительное восхождение, а также долгий пеший переход, — сообщил Седрик. — Фенелла, куда ее определили?

— В «Сиддонс»[32].

— Примите мое глубочайшее сочувствие, хотя, конечно, «Сиддонс» — это наиболее приличный вариант. Над умывальником там висит гравюра с портретом этой патологически мускулистой актрисы в роли леди Макбет — я не ошибаюсь, Фенелла? Сам я живу в «Гаррике»[33], где чуть повеселее, особенно когда у крыс брачный сезон. А вот и Старший Долгожитель. Прежде чем отправиться в полярную экспедицию, вы обязаны для храбрости выпить.

Древний старик слуга шел к ним через зал с подносом, уставленным рюмками и бутылками.

— Баркер, ты весенний цветок, что радует глаз после долгой зимы, — пробормотал Седрик.

— Спасибо, мистер Седрик, — отозвался старик. — Мисс Фенелла, сэр Генри шлет привет и надеется иметь счастье отужинать вместе со всеми. Сэр Генри просил также узнать, хорошо ли доехала миссис Аллен?

Возможно, ей тоже следовало передать сэру Генри какие-нибудь любезные слова, но Агата не была в этом уверена и потому просто сказала, что доехала хорошо. Впервые пробудившись от своей обычной вялости, Седрик начал довольно бодро готовить коктейли.

— В Домике-прянике есть лишь один уголок, где ни к чему не придерешься. Это винный погреб, — сказал он. — Баркер, благодарю тебя от всего сердца. В сравнении с тобой даже быстроногий Ганимед показался бы черепахой.

— Знаешь, Седрик, эти твои шуточки насчет Баркера вовсе не кажутся мне верхом остроумия, — заметил Поль, когда старик дворецкий ушел.

— Да что ты, Поль? Не может быть! Ты меня огорчил.

— Баркер уже глубокий старик, и он очень нам предан, — быстро сказала Фенелла.

Седрик метнул в своих родственников откровенно злобный взгляд.

— О, какие средневековые сантименты! — прошипел он. — Noblesse oblige[34] — и так далее. Ах ты, боже мой!

К облегчению Агаты эта сцена была прервана появлением полной улыбающейся женщины, вошедшей в зал через одну из боковых дверей, за которой Агата успела разглядеть просторную, казенного вида гостиную.

— Это моя мамочка, — томно махнув рукой, сказал Седрик.

Миссис Миллеман Анкред отличалась крепким сложением и очень белой кожей. Ее блеклые волосы были тщательно уложены в прическу, похожую на парик. Агате подумалось, что Миллеман напоминает хозяйку небольшого, но весьма дорогого пансиона или директрису частной школы. Голос у нее был необычайно низкий, а руки и ноги — необычайно большие. По сравнению с Седриком, рот у Миллеман был широкий, но глаза и подбородок достались сыну явно от нее. Одета она была в добротную, без затей блузку, вязаную кофту и темную юбку. Руку Агате миссис Миллеман Анкред пожала крепко и сердечно. В общем, солидная женщина.

— Очень рада, что вы решили приехать, — сказала она. — Мой свекор в восторге. Что ж, теперь хоть займет себя чем-нибудь, развлечется.

Седрик трагически застонал.

— Милли, деточка! — воскликнул он. — Ты бы сначала подумала! — И, повернувшись к Агате, страдальчески скривил лицо.

— Я что-нибудь не то сказала? — удивилась его мать. — Очень на меня похоже. — И весело засмеялась.

— Нет-нет, что вы! — торопливо успокоила ее Агата, оставив без внимания сочувственные гримасы Седрика. — Я надеюсь, что сеансы не утомят сэра Генри.

— Да он как только устанет, сам вам скажет, — заверила ее Миллеман, и у Агаты неприятно заныло под ложечкой, когда она подумала, что должна будет за две недели написать портрет шесть на четыре, имея дело с человеком, который в любую минуту может решительно заявить, что устал позировать.

— Все! Хватит о делах! — проверещал Седрик. — Коктейли готовы.

Они расположились вокруг камина: Поль и Фенелла сели на софу, Агата устроилась напротив них, а Миллеман поместила себя в высокое кресло. Придвинув вплотную к нему мягкую козетку, Седрик улегся на нее, повернулся на бок и оперся локтем о колени матери. Поль и Фенелла глядели на него с плохо скрываемым омерзением.

— Чем ты был эти дни занят? — Миллеман положила свою массивную белую руку на плечо сыну.

— Ах, куча всяких нудных дел, — вздохнул он и потерся щекой о ее пальцы. — Расскажи, что у нас намечается? Ужасно хочется как-нибудь развеяться, повеселиться. Ой, давайте устроим пирушку в честь миссис Аллен! Ну пожалуйста! — Он повернулся к Агате. — Вам ведь будет приятно, правда? Скажите, что да. Я вас умоляю!

— Я приехала работать. — Из-за него Агата чувствовала себя неловко и сказала это довольно резко. «Черт! Миллеман, чего доброго, решит, что я принимаю его всерьез», — подумала она.

Но Миллеман снисходительно засмеялась.

— Миссис Аллен останется у нас на день рождения, — сказала она. — Как и ты, дорогой, если сможешь пробыть здесь десять дней. Ты ведь останешься, да?

— Хорошо, — капризно ответил он. — Мне все равно негде работать, мой кабинет сейчас прихорашивают, и я привез все это занудство с собой. Да, но день рождения!.. Тоска будет смертная! Милли, деточка, вынести еще один день рождения, боюсь, это выше моих сил.

— Дерзкий маленький негодник, — ласково пробасила она.

— Давайте еще выпьем, — громко предложил Поль.

— Кто сказал «выпьем»? — раздалось с Галереи. — Тогда и мне рюмашечку! Бегу-бегу.

— О боже! — прошептал Седрик. — Соня!

3

В зале тем временем стемнело, и своим первым появлением Соня Оринкорт вызвала у Агаты ассоциацию с призраком: в дальнем конце зала с Галереи менестрелей, порхая, спускалось нечто белое и воздушное. Продвижение призрака сопровождалось каким-то прищебетыванием и подчирикиванием. Когда Соня просеменила на середину зала, Агата увидела, что она облачена в одеяние, которое даже во втором акте музыкального бурлеска сразило бы зрителей наповал. Наверно, выражение «появиться в неглиже» подразумевает именно такой туалет, подумалось Агате.

— Ой, умру — не встану! — пропищала мисс Оринкорт. — Только посмотрите, кто к нам приехал! Седди! — Она протянула Седрику обе руки.

— Ты ослепительно выглядишь, Соня! — воскликнул он и взял ее руки в свои. — Откуда это роскошное платье?

— Да что ты, лапочка, ему уже сто лет. Ой, простите, — изогнув стан, мисс Оринкорт поглядела на Агату. — Я вас не увидела.

Миллеман холодно представила ее Агате. Фенелла и Поль встали с софы, и мисс Оринкорт плюхнулась на их место. Раскинув руки в стороны, она быстро зашевелила пальцами.

— Скорей! Скорей! Скорей! — закричала она по-детски капризно. — Соня хосет люмоську!

Ее светлые, почти белые волосы челкой закрывали лоб, а сзади падали на плечи волной шелковистых нитей. «Будто водоросли в аквариуме», — подумала Агата. Глаза у нее были круглые, как блюдца, с загнутыми черными ресницами. Когда она улыбалась, пухлая верхняя губка плоско натягивалась, уголки рта заворачивались книзу, и две тонкие черточки, намечая борозды будущих морщин, устремлялись к подбородку. Кожа у нее была белая и упругая, как лепестки камелии. Соня поражала своей внешностью, и, глядя на эту молодую женщину, Агата почувствовала себя заурядной дурнушкой. «Вот кого бы писать обнаженной, — подумала она. — Интересно, не была ли Соня прежде натурщицей? Такое впечатление, что была».

Мисс Оринкорт и Седрик меж тем углубились в неправдоподобно оживленный разговор о какой-то ерунде. Фенелла и Поль отошли подальше, и Агата осталась в обществе Миллеман, которая принялась рассказывать, как трудно вести хозяйство в большом доме. На коленях у Миллеман лежал широченный кусок ткани: не отрываясь от беседы, она вышивала на нем орнамент, повергший Агату в оцепенение своей чудовищной цветовой гаммой и вульгарностью линий. Похожие на червяков загогулины, подчиняясь прихотливой фантазии Миллеман, переплетались и душили друг друга. На ткани не было оставлено ни одного свободного места, и ни один узор не был доведен до логического конца. Время от времени Миллеман замолкала и с довольным видом разглядывала свое произведение.

— Мне еще повезло, — монотонно говорила она. — У меня и кухарка есть, и пять горничных, и Баркер. Но все они старики, и многие попали в Анкретон из других домов, от наших родственников. Моя золовка Полина (та, которая миссис Кентиш) во время эвакуации бросила свой дом и недавно переехала к нам вместе с двумя горничными. Дездемона — то же самое: в основном живет теперь в Анкретоне. И перевезла сюда свою старую няньку. А Баркер и остальные служат у нас с самого начала. Но все равно трудно, даже сейчас, когда западное крыло отдали под школу. В прежние времена было, конечно, другое дело, — добавила она с оттенком самодовольства. — Слуг в доме было хоть отбавляй.

— А они между собой ладят? — рассеянно спросила Агата. Она наблюдала за Седриком и мисс Оринкорт. Видимо, уже определив тактику, Седрик твердо решил обворожить Соню, и на софе шел бойкий, хотя и стопроцентно искусственный, флирт. Сейчас они о чем-то шептались.

— Если бы! — огорченно вздохнула Миллеман. — Ссорятся постоянно. — И совершенно неожиданно добавила: — Не зря же говорят, каков поп, таков и приход — правильно?

Агата подняла на нее глаза. Миллеман широко улыбалась ничего не выражающей улыбкой. «У них это фамильное, — подумала Агата, — скажут что-нибудь этакое, а ты не знаешь, как ответить».

В зал вошла Полина и направилась к Фенелле и Полю. Держалась она очень решительно; в улыбке, которой она одарила Фенеллу, ясно читалось: «Можешь быть свободна».

— Дорогой мой, — обратилась Полина к сыну. — Я тебя всюду ищу.

Фенелла тотчас отошла в сторону. Движением, исполненным монаршего величия, Полина поднесла к глазам лорнет и вперила взгляд в Соню, которая уже растянулась на софе во весь рост. Седрик, пристроившись на подлокотнике, сидел у ее ног.

— Я принесу тебе стул, мама, — поспешно сказал Поль.

— Спасибо, милый. — Полина переглянулась с Миллеман. — Я с удовольствием сяду. Нет-нет, миссис Аллен, не вставайте, прошу вас. Вы очень любезны. Благодарю тебя, Поль.

— Мы с Нуф-Нуфом сегодня придумали шикарное развлечение, — весело сообщила Соня. — Перебирали всякие старинные драгоценности. — Она потянулась и негромко зевнула.

«Нуф-Нуф? — Агата была в недоумении. — Что еще за Нуф-Нуф?»

Заявление мисс Оринкорт было встречено зловещим молчанием.

— Он в восторге, что с него картину нарисуют, — добавила Соня. — Так доволен, убиться можно!

С достоинством повернув корпус, Полина расширила поле обзора и ввела в него Миллеман.

— Ты сегодня видела папочку? — спросила она не то что сердечно, но как бы намекая, что пора объединить силы против общего врага.

— В четыре часа я, как обычно, поднялась к нему проверить, все ли в порядке, но… — Миллеман поглядела на мисс Оринкорт. — Но он был занят.

— Тю! — выдохнула Полина, сложила руки «домиком» и закрутила большими пальцами, словно что-то наматывая.

Миллеман на этот раз не засмеялась, а лишь коротко хохотнула и повернулась к Агате.

— Не знаю, все ли Томас объяснил вам про портрет, — бодро сказала она. — Мой свекор хочет, чтобы вы писали его в нашем маленьком театре. Задник там уже повешен, а поставить освещение вам поможет Поль. Папочка хочет начать завтра в одиннадцать утра и, если у него хватит сил, будет каждый день позировать час утром и час после обеда.

— Надо нарисовать Нуф-Нуфа верхом на коне, — сказала мисс Оринкорт. — Будет потрясающе.

— Позу сэр Генри, разумеется, выберет сам, — не удостоив Соню взглядом, заявила Миллеман.

— Но, тетя Милли, — покраснев, вмешался Поль. — Миссис Аллен как художнику, вероятно, лучше знать… то есть, я хочу сказать… вам не кажется, что?..

— Вот именно, тетя Милли, — поддержала его Фенелла.

— Да, Милли, право же, — заговорил Седрик. — Я абсолютно согласен. Прошу тебя, Милли… И вы, тетя Полина, и ты, Соня, мой ангел… Умоляю вас, не забывайте, что миссис Аллен… О, боже мой, заклинаю вас, думайте, что вы говорите!

— Мне будет очень интересно выслушать соображения сэра Генри, — сказала Агата.

— Очень мило с вашей стороны, — кивнула Полина. — Кстати, Миллеман, я забыла сказать, что мне звонила Дези. Она приедет на день рождения.

— Спасибо, что предупредила, — с плохо скрытой досадой отозвалась Миллеман.

— У меня совсем вылетело из головы, тетя Милли. Моя мама тоже приедет, — сказала Фенелла.

— Что ж, — Миллеман слегка улыбнулась, — теперь хотя бы буду знать.

— И Дженетта приедет? Невероятно! — Полина подняла брови. — По-моему, она не заглядывала в Анкретон года два. Надеюсь, ее не смутит наш спартанский быт и теснота.

— Учитывая, что она живет сейчас в маленькой двухкомнатной квартире, — запальчиво начала Фенелла, но сдержалась. — Мама просила передать, что, если ожидается слишком много гостей, она не рискнет обременять вас своим присутствием.

— Я могу переехать из «Бернар»[35] в «Брейсгердл»[36], — предложила Полина. — Пожалуйста, я перееду.

— Ни в коем случае, Полина, — возразила Миллеман. — В «Брейсгердл» страшный холод и потолок течет. А кроме того, там крысы — Дездемона в прошлый раз очень жаловалась. Я велела Баркеру насыпать там отравы, но он куда-то ее задевал. Пока он ее не найдет, о «Брейсгердл» надо забыть.

— Мама может пожить со мной в «Дузе»[37], — пробормотала Фенелла. — Мы обе будем только рады, и дров меньше уйдет.

— Боже мой, о чем ты говоришь?! — хором воскликнули Полина и Миллеман.

— Миссис Аллен, я пойду наверх переодеваться, — громко сказала Фенелла. — Хотите посмотреть вашу комнату?

— Спасибо, — Агата постаралась не выдать своей радости. — Я пойду с вами, спасибо.

4

Пока они шли, Фенелла не проронила ни слова. Вместе с ней Агата поднялась на второй этаж, прошла через бесконечную картинную галерею и два длинных коридора, потом взобралась по головокружительно крутой винтовой лестнице и очутилась перед дверью, на которой висела деревянная табличка с надписью «Сиддонс». Фенелла открыла дверь — на белых крашеных стенах, будто приветствуя Агату, закачались розовые блики от пылающего камина. Камчатные занавеси с узором из веночков, овечья шкура на полу, низкая кровать, викторианский фарфоровый умывальник, и над ним — да, все правильно — заключенная в рамку миссис Сиддонс. Краски и кисти Агаты были сложены в углу.

— Какая чудная комната!

— Рада, что вам нравится, — сдавленным голосом отозвалась Фенелла. Агата с удивлением отметила, что девушка вот-вот взорвется от гнева. — Хочу перед вами извиниться за моих скотов родственников, — запинаясь, добавила она.

— Вот те на. О чем это вы?

— Они должны быть счастливы, что вы вообще согласились! Да напишите вы дедушку хоть стоящим на голове, да пусть у него на вашей картине хоть чеснок из носа растет — они все равно должны быть счастливы! Какая наглость! Даже Седрик, этот гаденыш, и тот сгорел со стыда.

— Было бы от чего расстраиваться. Это в порядке вещей. Когда дело касается портрета, люди ведут себя так, что только диву даешься.

— Я их ненавижу! Вы слышали, как они чуть желчью не изошли, когда я сказала, что мама тоже приедет? Старые бабы — это жуть, и никто меня не переубедит! А эта стерва Соня развалилась на софе и слушала с упоением. Да как они смели, и еще при ней! Нам с Полем было так стыдно.

Фенелла топнула ногой, потом упала на колени перед камином и разразилась слезами.

— Простите, ради бога, — заикаясь, пролепетала она. — Я еще хуже, чем они, но мне все это уже поперек горла стоит. Лучше бы я сюда не приезжала. Анкретон мне отвратителен. Если бы вы только знали, до чего здесь мерзко!

— Послушайте, — мягко сказала Агата, — может быть, вам не стоит все это мне говорить?

— Я понимаю, это ужасно некрасиво, но ничего не могу с собой поделать. А если бы ваш дедушка привел в дом какую-нибудь дешевую блондинку? Каково бы вам было? Агата на миг представила себе своего деда, ныне уже покойного. Строгий и немного церемонный, он был профессором Оксфорда.

— Над ним все смеются, — всхлипывая, продолжала Фенелла. — Я ведь раньше очень его любила. А теперь он ведет себя как настоящий дурак. Старый влюбленный дурак. И сам же виноват. А когда я пошла… когда я пошла к… впрочем, неважно. Простите меня, пожалуйста. Надоедаю вам тут своими глупостями. Позор!

Агата села в низкое кресло у камина и задумчиво посмотрела на Фенеллу. «Девочка в самом деле расстроена», — подумала она, вдруг поняв, что эмоции Анкредов перестали вызывать у нее доверие.

— Никакой это не позор, — сказала она. — И вы нисколько мне не надоели. Только лучше не говорите ничего такого, за что сами себя будете потом ругать.

— Хорошо. — Фенелла поднялась на ноги. Природа наградила ее счастливым свойством: в слезах она была поистине очаровательна. Тряхнув головой, девушка прикусила губу и взяла себя в руки.

«Актриса из нее выйдет отличная, — подумала Агата и тотчас себя укорила: — Если девочке идет, когда она расстроена, почему я спешу заключить, что расстроена она далеко не так сильно, как кажется? Нужно быть добрее».

Она погладила Фенеллу по плечу и, хотя нежности были не в ее привычке, легонько сжала пальцы девушки, когда та горячо схватила ее за руку.

— Успокойтесь. Разве не вы сегодня говорили, что ваше поколение Анкредов ничем не прошибешь?

— Да, мы стараемся не распускаться. Но вы так добры ко мне, что я не выдержала и дала себе волю. Больше не буду, клянусь!

«О боже мой, хватит!» — взмолилась про себя Агата, а вслух сказала:

— Я вряд ли могу вам чем-то помочь. К сожалению, от меня в таких ситуациях мало толку. Мой муж говорит, что я шарахаюсь от любого проявления эмоций, как нервная лошадь. Но если вам надо выговориться, не стесняйтесь.

— Нет, на сегодня, пожалуй, достаточно, — здраво рассудила Фенелла. — Вы ангел! Ужин в полдевятого. Вы услышите гонг. — Девушка шагнула к двери. — И все равно, — обернувшись, добавила она, — в Анкретоне случится что-то ужасное. Вот увидите.

Унаследованное актерское чутье подсказало ей, что на этой эффектной реплике стоит закончить. Спиной выйдя из комнаты, Фенелла изящно закрыла за собой дверь.

Глава четвертая

СЭР ГЕНРИ

1

В расстройстве чувств Фенелла забыла о традиционных обязанностях хозяйки и не объяснила Агате, где что находится. Ближайшая ванная могла быть или в другой башне, или в одном из бесконечных коридоров — Агате оставалось только гадать. Но не дергать же за расшитый шнур звонка и не заставлять же старушку горничную карабкаться на эту верхотуру! Предпочтя поискам ванной общество миссис Сиддонс, Агата решила, что обойдется кувшином теплой воды, который кто-то приготовил для нее возле умывальника.

До ужина оставался еще целый час. Было приятно неторопливо одеваться перед полыхающим камином — после экономно отапливаемого Татлерс-энда такое тепло казалось царской роскошью. Смакуя это удовольствие, она намеренно не спешила и попутно анализировала свои впечатления об Анкредах. Пока что в этом семействе ей больше всех нравится чудак Томас, решила она, хотя Поль и Фенелла тоже вроде приятные ребята. Может быть, они хотят пожениться, а сэр Генри против? Не потому ли с Фенеллой приключилась такая истерика? Что касается остальных Анкредов, то Полина, похоже, в чем угодно склонна усматривать личное оскорбление, Миллеман — величина неизвестная, а ее сын Седрик откровенно гнусный тип. Ах да, еще же есть Соня! Агата хихикнула. Соня — это действительно штучка.

За стеной, где-то там, в промозглом внешнем мире, часы басовито пробили восемь. Камин уже угас. Что ж, можно потихоньку двинуться в обратный путь, к Большому залу. Спустившись по винтовой лестнице, она увидела на нижней площадке дверь — а здесь чья комната? Агата была напрочь лишена топографической памяти. Когда она дошла до первого длинного коридора, то, хоть убей, не могла вспомнить, налево ей повернуть или направо. Темно-малиновая ковровая дорожка, тая вдали, тянулась в обе стороны; повешенные через равные промежутки псевдоантичные канделябры горели и там, и там. «Ну и ладно», — Агата повернула направо. По дороге ей попались четыре двери, и она прочла таблички: «Дузе» (это была комната Фенеллы), «Бернар» (здесь жила Полина), «Терри»[38], «Леди Банкрофт»[39]; а в самом конце коридора находилась презренная «Брейсгердл». Когда Агата шла в свою башню, ни одной из этих дверей она, помнится, не заметила. «Тьфу ты, черт! — ругнулась она про себя. — Я не туда свернула». Но все равно неуверенно зашагала дальше. Коридор, заворачивая под прямым углом, переходил в другой коридор, упиравшийся в лестничную площадку, вроде той, что была в ее башне. Бедняжка Агата почти не сомневалась, что именно эту площадку она видела внизу, когда поднималась к себе в комнату. «Нет, должно быть, это другая башня, та, которая напротив моей, — подумала она. — Если я правильно помню, этот идиотский замок как бы обрамляет собой квадрат, и в каждом крыле — по три башни: одна в центре, две по углам. В таком случае если я буду все время поворачивать налево, то в конце концов вернусь в картинную галерею. Или нет?»

Она все еще стояла в раздумье, когда дверь у подножия лестницы приоткрылась и в коридор проскользнул роскошный кот.

Не считая нескольких полосок на спине, он был весь белый и очень пушистый, с янтарно-желтыми глазами. Остановившись, он посмотрел на Агату. Потом повел хвостом и медленно двинулся в ее сторону. Она нагнулась и протянула руку. После некоторых колебаний кот подошел ближе, обнюхал ее пальцы, милостиво ткнул в них холодным носом и побрел дальше, ступая точно посередине ковра и элегантно помахивая хвостом.

— И вот еще что, — раздался за дверью пронзительный голос. — Если ты думаешь, что я собираюсь торчать тут, как последняя лахудра из массовки, и терпеть, пока твоей семейке не надоест измываться надо мной двадцать пять часов в сутки, то ты очень ошибаешься!

Другой, низкий голос прогудел что-то неразборчивое в ответ.

— Я про это все знаю, и мне плевать! Пусть только еще раз заикнутся, что у меня плохие манеры, — я им устрою! Так со мной обращаются, будто у меня дурная болезнь. Я бы давно их расчихвостила, просто не хочу показывать, что мне обидно. Да кто они вообще такие?! Господи, неужели они думают, я всю жизнь мечтала прозябать в этой гробнице вместе с двумя старыми кошелками и малолетней бандиткой, которой место в больнице для буйнопомешанных?

Низкий голос снова принялся ее урезонивать.

— Я знаю. Знаю! Да-да, в этом болоте до того весело, что даже непонятно, почему мы все еще не околели со смеху? Если ты так уж до смерти от меня без ума, то должен обеспечить мне положение, чтобы я хоть сама себя уважала… Ты передо мной в долгу… После всего, что я для тебя сделала… Я дошла до ручки. А когда я в таком состоянии, Нуф-Нуф, предупреждаю тебя — берегись!

Дверь приоткрылась шире. Стряхнув с себя оцепенение, Агата подхватила юбки, развернулась на сто восемьдесят градусов и бегом помчалась по длинному коридору.

2

На этот раз она все-таки дошла до картинной галереи и спустилась на первый этаж. В зале она увидела Баркера, и он провел ее в огромную гостиную, напомнившую ей декорации к пьесе «Императрица Виктория». Здесь преобладали розовый, белый и золотой цвета; мебель была обита бархатом, занавеси и драпировки — камчатное полотно. По стенам были развешаны гигантские полотна Ледера и Макуэртера. На каждом столике или шкафчике стояла оправленная в серебряную рамку фотография кого-либо из корифеев английской сцены. Среди них был и сэр Генри: три фотографии отражали различные этапы в его карьере, а на четвертой он был в парадном придворном костюме. Обычно от сознания собственной нелепости у людей на подобных портретах бывает глуповатое выражение лица, но к сэру Генри это не относилось ни в малейшей степени, и Агата вначале даже подумала, что он и здесь снят в какой-нибудь роли. Его напудренный виндзорский парик ничуть не обманул ее своей явной неподдельностью. «Какая великолепная шевелюра, — восхитилась она, вглядевшись в фотографию. — Меня не проведешь».

Расхаживая по гостиной, она увидела немало для себя интересного. На одном из столиков-витрин лежали под стеклом несколько орденов, медали и эмалевые миниатюры, пара мелких «предметов искусства», подписанная программка спектакля в честь королевской четы и — к удивлению Агаты — маленькая книга старинного образца в полукожаном переплете с тисненым узором. Агата принадлежала к числу тех, кто, увидев книгу, непременно должен ее полистать. Витрина была не заперта. Агата подняла стеклянную крышку и раскрыла книжицу. Титульный лист сильно выцвел, и, чтобы разобрать текст, она нагнулась пониже.

Древнее ифкуффтво бальзамирования трупов, — прочла она, — ф приложением раффуждений о фофтавлении фнадобий, имеющих целью фохранение тел уфопших.

Фочинение профеффора ефтефтвенных наук Уильяма Херфта. Лондон. 1678 год.

Трактат был полон наводящих ужас подробностей. В первой главе давались различные рекомендации по «ифпользованию древнего ифкуффтва фохранения трупов для придания уфопшим фовершенно правдоподобного фходфтва ф живыми. Фледует заметить, — продолжал автор, — что, нефмотря на многообразие фнадобий, в фофтав любого из них входит мышьяк». Одна особо жуткая главка называлась «Применение кофметики, мафкирующей фтрашный, бледный лик Фмерти».

«Какой же склад ума должен быть у человека, способного так хладнокровно и даже не без удовольствия описывать манипуляции, которым, вероятно, довольно скоро может подвергнуться и его собственное тело? — спросила себя Агата, и ей вдруг стало интересно, читал ли эту книгу сэр Генри и богатое ли у него воображение. — Да, но почему я не могу оторваться от этой жути?»

Услышав в зале чей-то голос, она с непонятным чувством вины быстро положила книгу на место и закрыла стеклянную крышку. В гостиную вошла Миллеман, одетая в еще вполне приличное, но невыразительное вечернее платье.

— Я тут пока хожу смотрю, — сказала Агата.

— Смотрите? — как эхо, повторила Миллеман и по своему обыкновению неопределенно засмеялась.

— Тут у вас под стеклом эта страшноватая книжечка… Книги моя слабость, так что, извините, я не удержалась и открыла витрину. Надеюсь, это разрешается?

— Да, конечно. — Миллеман посмотрела на витрину. — А что за книжка?

— Как ни странно, про бальзамирование. Она очень старая. Думаю, представляет собой немалую ценность.

— Возможно, мисс Оринкорт потому ею и заинтересовалась, — сказала Миллеман и с презрительным видом самодовольно проследовала к камину.

— Мисс Оринкорт? — переспросила Агата.

— На днях я зашла сюда, смотрю, она читает какую-то книжицу. А когда меня увидела, сразу положила ее в витрину и захлопнула крышку. Вы бы слышали, с каким грохотом! Удивительно, что стекло не разбилось. Должно быть, вы как раз про эту книжку говорите.

— Да, вероятно, — кивнула Агата, торопливо пересматривая свои и без того хаотичные впечатления о мисс Оринкорт.

— Папочка сегодня не в лучшей форме, но все же спустится к столу, — сообщила Миллеман. — Вообще-то, когда ему нездоровится, он ужинает у себя.

— Мне бы не хотелось, чтобы наши сеансы его слишком утомляли.

— В любом случае он ждет их с нетерпением и, я уверена, постарается позировать каждый день. В последнее время ему намного лучше, но иногда он слишком возбуждается, — последнее слово Миллеман произнесла как-то двусмысленно. — Он, знаете ли, натура очень тонкая и чувствительная. Анкреды, я считаю, все такие. Кроме Томаса. Мой бедняжка Седрик, к несчастью, тоже унаследовал их темперамент.

На это Агате сказать было нечего, и она с облегчением вздохнула, когда в гостиную вошли Поль Кентиш и его мать, а следом за ними — Фенелла. Баркер внес поднос с хересом. В зале раздался необычайно зловещий удар гонга.

— Кто-нибудь видел Седрика? — спросила Миллеман. — Хорошо бы он не опоздал.

— Десять минут назад он был еще в ванной, — сказал Поль, — я из-за него не мог туда попасть.

— О господи, — Миллеман покачала головой.

В комнату вплыла разодетая в пух и прах мисс Оринкорт, в выражении ее лица странным образом сочетались обида, торжество и агрессивность. За спиной у Агаты кто-то сдавленно ахнул, и, повернувшись, она увидела, что взоры Анкредов прикованы к бюсту мисс Оринкорт.

Бюст был украшен большой бриллиантовой звездой.

— Милли… — пробормотала Полина.

— Ты тоже увидела? — тихо прошипела Миллеман.

Мисс Оринкорт прошла к камину и положила руку на мраморную полку.

— Надеюсь, Нуф-Нуф не будет опаздывать, — сказала она. — Есть хочу — умираю. — Критически оглядев свои ярко-розовые ногти, она поправила бриллиантовую брошь. — Хорошо бы выпить.

На это заявление никто не ответил, только Поль смущенно откашлялся. Из зала донеслось постукивание палки.

— Вот и папочка, — нервно сказала Полина, и все Анкреды зашевелились. «Прямо как перед появлением августейшей особы», — отметила про себя Агата. В воздухе повисло настороженное ожидание.

Баркер распахнул дверь, и в гостиную, словно ожившая фотография, медленно вошел сэр Генри Анкред в сопровождении белого кота.

3

Говоря о сэре Генри Анкреде, нужно прежде всего отметить, что в собственный образ он вживался с наводящей оторопь виртуозностью. Красив он был невероятно. Волосы — чистое серебро; под тяжелыми бровями пронзительно-голубые глаза. Царственно выдающийся вперед нос. Под ним густые белоснежные усы, закрученные наверх, дабы оставить свободным доступ к устам великого актера. Четкий выпуклый подбородок, украшенный эспаньолкой. Одет сэр Генри был так, словно модельеры специально разработали этот костюм для публичных показов: бархатный вечерний сюртук, старомодный высокий воротничок, широкий галстук и висящий на длинной ленте монокль. «Даже не верится, что это человек из плоти и крови», — подумала Агата. Шел он медленно и опирался — но отнюдь не наваливался — на черную с серебром трость. Она для него не столько опора, сколько аксессуар, догадалась Агата. При своем чрезвычайно высоком росте он, несмотря на возраст, держался прямо.

— Папочка, это миссис Аллен, — сказала Полина.

Агата подошла поздороваться. «Так и тянуло сделать реверанс, — рассказывала она впоследствии Родерику. — Еле с собой совладала».

— Значит, это и есть наша знаменитая художница? — Сэр Генри взял ее протянутую руку. — Очень рад.

Он задержал ее руку в своей и внимательно посмотрел на Агату. На миг она представила себе молодого Генри Анкреда в зените славы и поняла, как, наверно, таяли женщины, когда он вот таким же взглядом смотрел на них с высоты своего роста.

— Очень рад, — повторил он с интонацией, тонко намекавшей, что его радует не только ее приезд, но и ее внешность.

«Ну-ка, притормози, голубчик», — подумала она и убрала руку. А вслух вежливо сказала:

— Надеюсь, что сумею порадовать вас и своей работой.

— Не сомневаюсь. — Сэр Генри галантно поклонился. — Не сомневаюсь. — У него, как вскоре поняла Агата, была привычка повторять одну и ту же фразу дважды.

Поль пододвинул ему кресло. Сэр Генри сел лицом к камину, а остальные, образовав полукруг, расположились по обе стороны от него.

Сэр Генри сидел, скрестив вытянутые ноги; левая рука — холеная, ухоженная — элегантно свисала с подлокотника. Позой он напоминал сейчас Карла II, и белый кот, беря на себя роль королевского спаниеля, грациозно вспрыгнул к нему на колени, немного там потоптался и лег.

— А-а, Карабас. — Сэр Генри погладил его и милостиво оглядел присутствующих. — Как приятно, — изящно описав рукой широкую дугу, он адресовал эти слова всем. На мгновение его взгляд остановился на бюсте мисс Оринкорт. — Очаровательно, — сказал он. — Прелестная картинка. Э-э… Пожалуй, рюмку хереса.

Поль и Фенелла взяли на себя обязанности хозяев. Херес был отличный. Последовала весьма учтивая беседа, сэр Генри вел ее с таким видом, будто давал аудиенцию.

— Я думал, Седрик тоже будет с нами ужинать, — сказал он. — Миллеман, ты ведь, кажется, говорила…

— Ах, папочка, мне ужасно неловко, что он опаздывает… Но он должен был срочно написать одно важное письмо. И наверно, не услышал гонга.

— Ты полагаешь? Куда ты его поселила?

— В «Гаррика», папочка.

— Тогда он не мог не услышать.

Вошел Баркер и объявил, что ужин подан.

— Я думаю, Седрика мы ждать не будем. — Сэр Генри согнал Карабаса с колен и встал. — Миссис Аллен, вы удостоите меня чести сопроводить вас к столу?

«Как жаль, что нет оркестра», — подумала Агата, беря его под руку. И пока они двигались в столовую, вела светский разговор так профессионально, будто вдруг во всех подробностях вспомнила салонные комедии, виденные в детстве. Они еще не дошли до двери, когда в зале раздался топот и в гостиную стрелой влетел красный от напряжения Седрик с белым цветком в петлице смокинга.

— Дедушка, миленький! — размахивая руками, закричал он. — Я готов пасть ниц, готов ползать на животе! Да, виноват! Молю о прощении! Моему раскаянию нет границ. Кто-нибудь, скорее найдите мне рубище, и я посыплю главу пеплом!

— Добрый вечер, Седрик, — ледяным тоном ответил сэр Генри. — Извинения ты должен принести не мне, а миссис Аллен, и, возможно, она будет настолько добра, что простит тебя.

Агата улыбнулась Седрику улыбкой владетельной герцогини и, представив, какой у нее при этом вид, в душе хихикнула.

— Вы ангел небесный, — скороговоркой поблагодарил Седрик, скользнул вперед и встал за сэром Генри и Агатой. Его появление нарушило стройность процессии, и он столкнулся лицом к лицу с мисс Оринкорт.

Агата услышала, как Седрик издал странный, нечленораздельный возглас. Он у него вырвался непроизвольно и прозвучал без малейшей аффектации. Это было так не похоже на Седрика, что Агата обернулась. Его маленький ротик был изумленно разинут. Белесые глазки застыли, тупо вперившись в грудь мисс Оринкорт, но уже через мгновение, не веря увиденному, заметались из стороны в сторону, поочередно задерживаясь на каждом из Анкредов.

— Это же… — Седрик запнулся. — Это же…

— Седрик! — предостерегающе шепнула Миллеман.

— Седрик! — властно произнес сэр Генри.

Но Седрик ткнул побелевшим пальцем в бриллиантовую звезду и все тем же, на удивление естественным, голосом громко заявил:

— Боже мой, это же парадная брошь нашей прапрабабушки!

— Милая вещица, правда? — не менее громко отозвалась мисс Оринкорт. — До того мне нравится, прямо умираю!

— В наше невеселое время, увы, невозможно принять почетного гостя с подобающей широтой, — любезно сказал сэр Генри, направляя Агату в дверь столовой. — Ничтожный, скромный ужин, как выразился бы старый Капулетти. Войдем?

4

Шикарное меню «ничтожного, скромного ужина» наглядно подтверждало, что у сэра Генри имелись пылкие поклонники как в британских доминионах, так и в США. Ничего подобного Агата не видела уже много лет. Сам сэр Генри ел только одно блюдо — нечто протертое через сито и похожее на кашу. Беседа касалась лишь общих, безобидных тем, и было впечатление, что все ее участники загодя выучили свои реплики наизусть. Агата изо всех сил старалась не глядеть на бриллианты мисс Оринкорт. Своим видом они словно овеществляли некую бестактность, причем настолько грубую, что ее не сгладишь разговорами о погоде. Анкреды, как заметила Агата, тоже поминутно бросали на брошку косые взгляды. Сэр Генри был все так же изысканно учтив и выказывал Агате повышенную благосклонность. Заговорив о ее работе, он спросил, есть ли у нее автопортреты.

— Всего один, — ответила она. — Я написала его в студенческие годы, когда не могла себе позволить нанять натурщицу.

— Ах вы, проказница, — сказал он. — Нет того, чтобы порадовать нас сейчас, когда совершенство вашего мастерства не уступает совершенству ваших черт.

«Ишь ты!» — восхитилась про себя Агата.

Подали рейнское белое. Когда Баркер неслышно вырос сбоку от сэра Генри, тот объявил, что повод сегодня особый и он выпьет полбокала. Миллеман и Полина поглядели на него с беспокойством.

— Папочка, дорогой, — заволновалась Полина. — А тебе не кажется?..

— Да, папочка. Вам не кажется?.. — шепотом подхватила Миллеман.

— Не кажется что? — Он смерил их злым взглядом.

— Вино… — сбивчиво забормотали они. — Доктор Уитерс… вообще-то не рекомендуется… но, конечно…

— Баркер, наливай полный! — громко приказал сэр Генри. — Наливай полный.

Полина и Миллеман шумно засопели.

Ужин продолжался, но обстановка стала более напряженной. Поль и Фенелла молчали. Седрик — он сидел справа от Агаты — прерывистой лихорадочной скороговоркой заводил разговор с любым, кто готов был его слушать. Источаемые сэром Генри комплименты струились неубывающим потоком уже под третью перемену блюд, и, к тревоге Агаты, мисс Оринкорт стала проявлять признаки откровенной враждебности. Она завязала чрезвычайно аристократическую беседу с Полем и, хотя он отвечал с видимой неохотой, бросала на него многозначительные взгляды и безудержно смеялась каждому его «да» или «нет». Чувствуя, что сэр Генри иссякнет не скоро, Агата, едва появилась возможность, вступила в разговор с Седриком.

— Нуф-Нуф, — в ту же секунду сказала мисс Оринкорт, — чем мы займемся завтра?

— Чем займемся? — переспросил сэр Генри и после короткого раздумья игриво оживился. — А чего бы девочке хотелось?

Мисс Оринкорт вскинула руки над головой.

— Чего-нибудь интересного! — самозабвенно воскликнула она. — Интересного и прекрасного!

— Что ж, если девочка будет очень-очень хорошо себя вести, мы, может быть, разрешим ей поглядеть одним глазком, как рисуют большую красивую картину.

Агата внутренне ужаснулась.

— А еще что? — по-детски настойчиво спросила мисс Оринкорт и бросила на Агату взгляд, начисто лишенный энтузиазма.

— Посмотрим, — неловко сказал сэр Генри.

— Миссис Аллен, — раздался голос Миллеман с конца стола. — Вы не против, если мы перейдем в гостиную?

И дамы покинули столовую.

Остаток вечера прошел спокойно. Сэр Генри устроил для Агаты экскурсию по страницам трех альбомов с его театральными фотографиями. Агате это было даже интересно. Как забавно наблюдать эволюцию елизаветинских костюмов в мире театра, думала она. Вот юный Генри Анкред в постановке викторианского времени: кружевные манжеты, круглый плоеный воротник, тугой камзол, сияющая шпага — изобилие бархата, шелка и кожи; а вот сэр Генри пожилой, в стилизованном и упрощенном костюме, сшитом из раскрашенного холста. Но и то, и другое — герцог Букингемский.

Мисс Оринкорт, капризно дуясь, тоже принимала участие в этом развлечении. Устроившись рядом с сэром Генри на подлокотнике его кресла и распространяя аромат купленных на черном рынке духов, она неуместно хихикала над ранними фотографиями и начала зевать, когда пошли более поздние.

— Лапонька, да ты посмотри на себя! — пропищала она. — Тебе здесь только кастрюли на голове не хватает!

Это замечание относилось к фотографии сэра Генри в роли Ричарда II. Седрик прыснул со смеху, но тотчас испуганно осекся.

— Должна заметить, папочка, — сказала Полина, — что я не знаю ни одного другого актера, который бы так безошибочно подбирал себе костюмы.

— Дело не в костюме, дорогая, а в умении его носить. — Сэр Генри похлопал мисс Оринкорт по руке. — Вот ты, моя девочка, прекрасно себя чувствуешь в этих твоих невесомых современных туалетах. А что бы ты делала, если бы, как Эллен Терри, была одета в стоящий колом тяжелый бархатный кринолин и тебе велели бы с королевским достоинством спуститься по лестнице. Ты бы тут же упала и разбила бы себе этот маленький прелестный носик.

Сэр Генри, вне всякого сомнения, был очень тщеславен. «Удивительно, что он никак не реагирует на непочтительные выходки мисс Оринкорт», — подумала Агата и, вспомнив слова Томаса о Давиде и Ависаге Сунамитянке, поневоле пришла к огорчительному выводу, что сэр Генри в своем обожании мисс Оринкорт впал в старческий маразм.

В десять часов Баркер подал напитки. Сэр Генри выпил ячменного отвара, позволил женской половине семьи поцеловать себя на сон грядущий, кивнул Полю и Седрику, а Агате, к ее огромному смущению, поцеловал руку.

— A demain[40], — сказал он, пустив в ход самые бархатистые нотки из своего арсенала. — Встречаемся в одиннадцать. Я счастлив.

Он эффектно удалился, и десять минут спустя мисс Оринкорт, зевая во весь рот, последовала его примеру.

Ее уход послужил Анкредам сигналом для бурного взрыва эмоций.

— Нет, но честное слово, Милли! Вы только подумайте, тетя Полина! Я собственным глазам не поверил! — закричал Седрик. — И надо же, чтобы именно эта брошь! Ну, знаете ли!

— Да, Миллеман, — сказала Полина. — Теперь я сама вижу — в Анкретоне творится бог знает что.

— Когда я тебе говорила, ты не верила. Живешь здесь уже целый месяц и только сейчас…

— Скажите кто-нибудь: он что, подарил ее или как? — спросил Седрик.

— Подарить он не может, — сказала Полина. — Не имеет права. И главное, сам бы не захотел. Если только… — Она замолчала и повернулась к Полю. — Если он и правда подарил ей эту брошь, значит, решил жениться. Только так.

Агата давно уже безуспешно порывалась уйти и сейчас, пользуясь наступившей паузой, пробормотала:

— Если позволите, я лучше…

— Миссис Аллен, душечка, заклинаю, не будьте такой тактичной, — сказал Седрик. — Оставайтесь и слушайте.

— Не понимаю, — заговорил Поль, — почему миссис Аллен должна…

— Она знает, — сказала Фенелла. — Извини, Поль, но я ей рассказала.

Полина с неожиданной благосклонностью обратила свой взор к Агате.

— Правда, это ужасно? — сказала она доверительным тоном. — Вы же видите, что здесь происходит. Папочка, знаете ли, совсем расшалился. Но даже не так страшно то, что происходит, как то, чем все может кончиться. А теперь еще и эта брошь. Тут, пожалуй, он переусердствовал. Это ведь в своем роде историческая вещь.

— Ее подарил нашей прапрабабушке Онории Анкред сам принц-регент, — вмешался Седрик. — В знак сердечной привязанности. Так что в некотором смысле история повторяется. И, позвольте заметить, тетя Полина, что лично я потрясен до основания. Всегда считалось, что эта брошь должна перейти мне.

— Вернее, твоей дочери, — сказал Поль. — Если таковая у тебя когда-нибудь будет. Что весьма сомнительно.

— Не знаю, почему ты это говоришь, — возмутился Седрик. — Мало ли чего не бывает.

Поль иронически поднял брови.

— Право же, Полина, — сказала Миллеман. — Фу, Поль.

— Поль, дорогой, не надо дразнить бедняжку Седрика, — ехидно промурлыкала Полина.

— Как бы то ни было, я думаю, тетя Полина права, — сказала Фенелла. — Я думаю, он решил жениться, и, если он это сделает, я в Анкретон больше не приеду. Никогда!

— А как вы будете ее называть, тетя Полина? — нагло спросил Седрик. — Может быть, «мамочка»? Или как-нибудь еще ласковее?

— У нас только один выход, — сказала Полина. — Мы должны его остановить. Я уже говорила и с Дженеттой, и с Дези. Они обе приедут. Томасу тоже придется приехать. В отсутствие Клода он обязан взять руководство на себя. Это его долг.

— И что же вы предлагаете, милейшая тетя Полина? Чтобы мы сели в засаду, а потом с криком «куча мала!» устроили Старцу темную?

— Нет, Седрик, я предлагаю попросить его принять нас всех вместе, и тогда мы… и тогда мы…

— И тогда, Полина, извини за выражение, хрена лысого у нас что выйдет. — Миллеман засмеялась.

— Ты, Миллеман, не из рода Анкредов, и понятно, что весь этот кошмар ты переживаешь далеко не так болезненно, как мы. Боже мой, папочка ведь так гордится своим происхождением — наша родословная, миссис Аллен, восходит к Норманнскому завоеванию… Как папочка мог позволить себе настолько потерять голову? Это так унизительно.

— Да, Полина, как ты подчеркнула, я не из рода Анкредов и потому прекрасно понимаю, что папочка не только чистокровный аристократ, но еще и чистокровный бабник. А кроме того, он упрям и тщеславен, как павлин. Ему приятно думать, что у него будет красивая молодая жена.

— Относительно молодая, — вставил Седрик.

Прижав руки к груди, Полина обвела родственников просительным взглядом.

— Я придумала! Слушайте, все! Буду совершенно откровенна и беспристрастна. Понимаю, я ее мать, но это к делу не относится. Панталоша!

— При чем тут Панталоша, мама? — нервно спросил Поль.

— Твой дедушка обожает малышку. Что, если Панталоша по-детски намекнет ему?..

— Ну да, конечно, — хмыкнул Седрик. — Обовьет его за шею своими детскими ручонками и пролепечет: «Дедуска, скази, когда от нас уедет эта нехолосая тетя?» Вы это, что ли, предлагаете? Простите, но я сомневаюсь, что такое перевоплощение ей по плечу.

— Он ее обожает, — сердито повторила Полина. — Он с ней как большой ребенок. Когда видишь их вместе, слезы на глаза наворачиваются. Разве нет, Миллеман?

— Почему же нет? Еще как наворачиваются.

— Перестань, мама, — резко сказал Поль. — Панталоша просто подыгрывает деду, вот и все.

— А кроме того, Панталоша дружит с Соней, — заметил Седрик. — Их водой не разольешь.

— Как я случайно узнала, это мисс Оринкорт подговорила Панталошу сыграть со мной ту глупую шутку в воскресенье, — сказала Миллеман.

— Что она еще выкинула? — спросил Седрик.

Фенелла хихикнула.

— Я шла в церковь, а она приколола мне сзади к пальто очень глупую записку, — сухо ответила Миллеман.

— И что же там было написано, Милли? — с жадным любопытством спросил Седрик. — Ну, пожалуйста, скажи!

— «Паровой каток. Берегись — придавит!» — вместо Миллеман ответила Фенелла.

— Не будем отвлекаться, — призвала всех Миллеман.

— Вы меня извините, — торопливо воспользовалась паузой Агата, — но, с вашего позволения, я, пожалуй…

На этот раз ей удалось вырваться. Анкреды рассеянно пожелали ей спокойной ночи. Она отказалась от провожатых и ушла, чувствуя, что, едва закроет за собой дверь, они опять примутся за свое.

Погруженный в глухую тишину зал освещала всего одна лампа, камин погас, и в зале было очень холодно. Поднимаясь на второй этаж, Агата впервые ощутила, что у этого дома есть своя собственная душа. Дом простирался вокруг нее во все стороны, как неизведанная страна. Анкретон был особым миром, вобравшим в себя не только эксцентрические чудачества Анкредов, но также их потаенные мысли и мысли их предков. Когда она дошла до картинной галереи, тоже погруженной в полумрак, гостиная представилась ей далеким, затерянным в неизвестных краях островом. Висевшие по обе стороны посредственные портреты и туманные пейзажи, казалось, жили собственной жизнью и глядели на идущую мимо Агату с холодным безразличием. А вот наконец и тот коридор, откуда лестница ведет в ее башню. Она на миг застыла. Может, почудилось, или действительно кто-то мягко закрыл невидимую снизу дверь на промежуточной площадке под ее комнатой? «Наверно, подо мной кто-то живет, — подумала она, и, неизвестно почему, от этой мысли ей стало не по себе. — Чепуха!» Она повернула выключатель у подножия лестницы. Первый виток ступеней скрывал лампу от глаз, и круглый изгиб стены, выступавший из темноты, казался ей чем-то загадочным.

Агата стала быстро подниматься по ступенькам, надеясь, что в ее белой комнате еще горит камин. Завернув за очередной поворот, она приподняла правой рукой подол длинного вечернего платья, а левой нащупала узкий поручень перил.

Поручень был липкий.

Резко отдернув руку, она посмотрела на нее. Ладонь была запачкана чем-то темным. Падавшая от стены тень мешала разглядеть как следует, и Агата шагнула на свет. Пятно на ладони было красного цвета.

Прошло, должно быть, секунд пять, прежде чем она поняла, что это краска.

Глава пятая

КРОВАВЫЙ МЛАДЕНЕЦ

1

На следующее утро в половине одиннадцатого, обвесившись коробками красок и подхватив под мышку рулон холста и подрамник, Агата отправилась в маленький театр. Следуя за Полем и Седриком, которые несли ее мольберт, она прошла по отходившему от зала коридору, потом, миновав обитую сукном дверь, за которой, как, пыхтя, сказал Седрик, «вольно буйствовали трудные дети», повернула направо и оказалась в торцовой части этого огромного, запутанного дома. Не обошлось без происшествий: когда они шли мимо комнаты, где, как впоследствии узнала Агата, была малая гостиная, дверь распахнулась и в проеме возник спиной к ним коренастый толстяк, сердито кричавший:

— Если вы не верите в мое лечение, сэр Генри, у вас есть простой способ его прекратить. Вы упрямы как баран, и я буду только рад избавить себя от неблагодарного труда выписывать рецепты вам и вашей внучке.

Агата предприняла героическую попытку проскользнуть вперед, но Седрик остановился как вкопанный и, с живейшим интересом прислушиваясь, косо опустил мольберт, перегородив коридор.

— Ладно, ладно, не кипятитесь, — прогудел невидимый сэр Генри.

— Вы мне надоели, и я умываю руки! — объявил толстяк.

— Ничего подобного. И не грубите, Уитерс. Терять пациентов не в ваших интересах, мой дорогой. Вы должны лечить меня более добросовестно, и когда я по-дружески делаю вам замечания, извольте относиться к ним соответственно.

— Черт знает что! — возмутился толстяк, и в его голосе прозвучало отчаяние. — Заявляю официально: лечить вас я отказываюсь! Это мое последнее слово.

В наступившей тишине Поль безуспешно попытался оттащить Седрика от двери.

— Я не приму ваш отказ, — наконец сказал сэр Генри. — Успокойтесь, Уитерс, не выходите из себя. Вы должны понимать, что у меня хватает поводов для раздражения. Более чем хватает. Не сердитесь же на старого друга за его вспыльчивость. Договорились? Вы не пожалеете. Закройте-ка дверь, я вам кое-что скажу.

— Все правильно, — прошептал Седрик. — Он сейчас скажет, что внесет его в свое завещание.

— Господи, ну сколько можно? — поторопил Поль, и они пошли дальше.

Полчаса спустя Агата уже установила мольберт, натянула холст на подрамник и приготовила бумагу и картон для предварительных набросков. Крохотный театр был совсем как настоящий, с довольно глубокой сценой. Задник из третьего акта «Макбета» поражал простотой и продуманностью. Художник-декоратор прекрасно передал все то, что вложила Агата в первоначальный эскиз. Перед задником были под нужным углом установлены низкие объемные декорации колодца. Агата поняла, куда она поместит центральную фигуру. И она не станет придавать фону черты реального пейзажа. Нет, пусть будет видно, что это откровенные декорации. «Хорошо бы еще, чтобы откуда-нибудь свисала веревка, — подумала она. — Хотя Анкредам это вряд ли понравится. Главное, чтобы он позировал стоя!»

Седрик и Поль принялись показывать, что можно сделать со светом. Настроение у Агаты было отличное. Запахи холста и клея, ощущение, что рядом с ней работают другие, — все это ей нравилось. Даже Седрик сейчас, в маленьком театре, изменился в лучшую сторону. Действуя со знанием дела и понимая Агату с полуслова, он не позволил Полю затопить сцену потоком ослепительного света, а велел ему остаться возле рубильника, сам навел одинокий луч прожектора на то место, которое она показала.

— А задник нужно подсветить очень мягко! — закричал он. — Поль, ну-ка включи рампу.

И к радости Агаты, сцена замерцала в точности как ей хотелось.

— Да, но вам же не будет видно холста! — всполошился Седрик. — Боже мой! Как же вы увидите, что вы пишете?

— Я могу дотянуть сюда дежурный свет, — предложил Поль. — Или раздвинем занавеси на окне.

Седрик с мучительным вопросом в глазах уставился на Агату.

— Но свет из окна попадет на сцену и будет мешать, — сказал он. — Или не будет?

— Можно попробовать.

Повозившись с ширмами, они наконец умудрились расставить их так, что свет из окна падал только на мольберт и не мешал Агате хорошо видеть сцену.

Часы на центральной башне — они, разумеется, назывались Большие часы — начали бить одиннадцать. За кулисами открылась и закрылась дверь, и ровно с одиннадцатым ударом на освещенной сцене, как по сигналу, появился сэр Генри в образе Макбета.

— Вот это да! — прошептала Агата.

— Удручающе нелепый костюм, — сказал ей на ухо Седрик. — Но, при всей его нелепости, по-своему хорош. Или вы так не думаете? Слишком затейливый?

— Для меня — нет, — отрезала Агата и пошла к сцене поздороваться со своим натурщиком.

2

В полдень Агата оторвалась от работы, прислонила набросанный углем эскиз к бордюру сцены и отошла на несколько шагов в глубь прохода. Сэр Генри, кряхтя, снял шлем и неуверенно прошагал к стоящему в кулисах креслу.

— Наверно, хотите отдохнуть? — покусывая палец и вглядываясь в рисунок, сказала Агата.

— Да, кажется, капельку устал.

Но по его виду она поняла, что устал он гораздо больше, чем капельку. К сеансу он загримировался, положил под глаза темные тени, подкрасил усы и подклеил к эспаньолке длинные пряди накладных волос. Даже под слоем грима лицо его выглядело осунувшимся, и голову он держал уже не так прямо.

— Надо вас отпустить, — решила она. — Вы не очень замучились? Знаете, как бывает — иногда обо всем забываешь.

— Или о многом вспоминаешь, — он улыбнулся. — Я вот вспоминал сейчас свой текст. Эту роль я первый раз сыграл в девятьсот четвертом году.

Агата вскинула на него глаза — он начинал ей нравиться.

— Это прекрасная роль, — сказал он, — прекрасная.

— Я вас в ней видела пять лет назад, вы меня потрясли.

— Я играл ее шесть раз, и с огромным успехом. Мне Макбет никогда не приносил несчастья.

— Я слышала, актеры относятся к этой роли с суеверным страхом. Цитировать из «Макбета» считается дурной приметой, да? — Агата быстро подошла к рисунку и большим пальцем стерла слишком выделявшуюся линию. — А вы верите, что эта роль приносит несчастье? — без особого интереса спросила она.

— Другим актерам приносила, — совершенно серьезно ответил он. — Когда идет «Макбет», за кулисами всегда напряжение. Все очень нервничают.

— Из-за того же суеверного страха?

— Да, страх есть. И никуда от него не денешься. Но мне с «Макбетом» всегда только везло. — Его усталый голос вновь окреп. — Было бы иначе, думаете, я выбрал бы эту роль для своего портрета? Ни в коем случае. Ну-с, — к нему вернулась галантная игривость, — вы позволите мне бросить всего один беглый взгляд, прежде чем я вас покину?

Его просьба не вызвала у Агаты восторга, тем не менее она взяла эскиз, отошла с ним подальше от сцены и повернула его лицом к сэру Генри.

— Вы пока вряд ли что-нибудь поймете, — сказала она. — Это еще только наметки.

— Да-да. — Он сунул руку в карман и достал оттуда пенсне в золотой оправе. Картинка была забавная: Макбет с пенсне на носу важно разглядывал собственный портрет. — Какая же вы умница, — сказал он. — Очень похвально.

Агата убрала рисунок, и сэр Генри медленно поднялся с кресла.

— Так в путь! — воскликнул он. — Мне надо переодеться.

Привычно поправив плащ, он подтянулся, прошел на высвеченный прожектором пятачок и нацелил палаш на большой голый прямоугольник холста. Его голос, будто специально приберегавший мощь для этой эффектной концовки, гулко прогремел в пустом зале:

— Благослови вас бог и всех, кто злого случая игру направить хочет к миру и добру, — подхватила Агата, радуясь, что так кстати вспомнила ответную реплику.

Сэр Генри перекрестился, хмыкнул и прошествовал между декорациями колодца за сцену. Хлопнула дверь, и Агата осталась одна.

Она решила, что сразу начнет работать на большом холсте. Никаких подготовительных эскизов она больше делать не будет. Время поджимало, и к тому же замысел картины был ей теперь полностью ясен. Да, ничто несравнимо с той минутой, когда видишь перед собой туго натянутый холст и приближаешь к нему руку, чтобы нанести самый первый штрих. Затаив дыхание Агата провела по холсту углем. Холст отозвался тихим звуком, похожим на глухой удар барабана. «Поехали!» — сказала она себе.

Прошло около часа: рождавшиеся под ее рукой линии и тени соединялись в гармоничное целое. Расхаживая перед мольбертом, она то расставляла острым концом угля акценты, то поворачивала уголь и проводила его широкой боковой поверхностью по зернистой глади холста. Худая, черная от угля рука Агаты сейчас словно вобрала в себя все ее мысли и чувства. Наконец Агата отошла от мольберта шагов на десять, неподвижно застыла, потом закурила сигарету и, взяв тряпку, начала чистить холст.

— Вам что, не понравилось? — раздался резкий высокий голос.

Агата дернулась, как от удара током, и обернулась. В проходе, широко расставив ноги и засунув руки в карманы передника, стояла та самая девочка, которая вчера дралась в саду.

— Как ты сюда вошла? — строго спросила Агата.

— Через заднюю дверь. Мне не разрешают сюда ходить, так я потихоньку. А зачем вы стираете? Вам разве не нравится?

— Я не стираю. Все осталось. — Контуры рисунка действительно остались на холсте. — Лишний уголь надо счищать, — лаконично объяснила Агата. — Иначе он смешается с красками.

— А что вы рисуете? Как Нуф-Нуф в смешной костюм нарядился, да?

Агата опешила: она думала, что это прозвище было изобретением и единоличной прерогативой мисс Оринкорт.

— Я его зову Нуф-Нуф, — словно прочитав ее мысли, сказала девочка. — И Соня тоже его так зовет. Она от меня научилась. Когда я вырасту, то буду как Соня.

— Понятно. — Агата открыла ящик и начала рыться в красках.

— Это ваши краски?

— Да. — Агата пристально на нее посмотрела. — Именно так. Мои.

— Меня зовут Патриция Клавдия Эллен Анкред-Кентиш.

— Я уже догадалась.

— И ничего вы не догадались. Меня одна мисс Эйбл правильно называет, а остальные говорят Панталоша. Но мне плевать, — добавила она и, неожиданно забравшись верхом на первое от прохода кресло, продела ноги в отверстия подлокотников. — Я очень гибкая, — сообщила она, опрокинулась назад и повисла вниз головой.

— Когда сломаешь шею, тебе это не поможет, — сказала Агата.

Панталоша враждебно хрюкнула.

— Тебе же не разрешают сюда ходить. Лучше беги, пока не поздно.

— Нет.

Агата выжала на палитру толстую змейку свинцовых белил. «Не надо обращать на нее внимания, — подумала она. — Тогда ей надоест, и сама уйдет».

Теперь разные оттенки желтого, затем красные тона — какая красивая у нее палитра!

— Я тоже буду рисовать этими красками, — объявила Панталоша, встав рядом с ней.

— И не надейся.

— Нет, буду! — И она цапнула из плоской коробки длинную кисть. Агата еле успела схватить ее за руку.

— Я тебе вот что скажу, Панталоша. — Закрыв ящик, она повернулась к девочке. — Если ты сейчас же не прекратишь валять дурака, я возьму тебя за шкирку и прямым ходом доставлю туда, откуда ты пришла. Ты ведь не любишь, когда к тебе пристают и мешают играть. А это — моя игра, и ты в нее не суйся.

— Я вас убью!

— Не будь идиоткой, — мягко сказала Агата.

Панталоша подцепила тремя пальцами солидную порцию киновари, разъяренно швырнула ее Агате в лицо и закатилась пронзительным смехом.

— А бить меня нельзя, — закричала она. — Меня по системе воспитывают.

— Ах, нельзя?! Система системой, но у меня ты… — В эту минуту Агате и впрямь до смерти хотелось ее поколотить. Лицо у Панталоши дышало безграничной злобой. Щеки были так надуты, что нос сморщился и задрался кверху. Губы она сжала до того плотно, что от них лучами разошлись тугие морщинки, похожие на кошачьи усы. Глаза были кровожадно прищурены. Косички торчали в стороны под прямым углом. Всем своим видом она напоминала сейчас разгневанного младенца Борея.

Агата села и потянулась за куском тряпки, чтобы вытереть лицо.

— Ох, Панталоша, — сказала она. — Ты сейчас в точности как твой дядя Томас.

Панталоша снова замахнулась.

— Не надо, — попросила Агата. — Пожалуйста, не хулигань с красной краской, я тебя умоляю. Давай лучше мы с тобой договоримся. Если ты пообещаешь больше не брать краски без спроса, я дам тебе картон и пару кисточек — нарисуешь какую-нибудь картинку.

Панталоша пристально на нее посмотрела.

— А когда? — недоверчиво спросила она.

— Когда разрешит твоя мама или мисс Эйбл. Я их спрошу. Но чтобы больше никаких глупостей. И прежде всего, — проверяя свои подозрения, наугад добавила Агата, — чтобы ты больше не смела заходить в мою комнату и мазать краской перила на лестнице.

Панталоша глядела на нее пустыми глазами.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — твердо сказала она. — Когда мне можно будет рисовать? Я хочу. Сейчас.

— Хорошо, но сначала давай кое-что выясним. Что ты делала вчера перед ужином?

— Не знаю. Хотя нет, знаю. Приезжал доктор Уитерс. Он нас всех на весах вешал. Он хочет, чтобы я была лысая, потому что у меня стригущий лишай. Я поэтому в колпаке хожу. Показать, какой у меня лишай?

— Нет, не надо.

— Он у меня у самой первой был. Я шестнадцать детей заразила.

— Ты заходила ко мне в комнату и трогала краски?

— Нет.

— Честное слово?

— Что — честное слово? Я не знаю, в какой вы комнате. Когда мне можно будет рисовать?

— Ты клянешься, что не мазала краской?..

— До чего же вы тупая! — разозлилась Панталоша. — Не видите, что ли, когда человек правду говорит?

К своему величайшему удивлению, Агата почувствовала, что девочка не врет.

Она все еще размышляла над этим коротким разговором, когда дверь в конце партера открылась и в нее просунулся Седрик.

— Я тихенько-тихенько, как маленькая серенькая мышка. Только сказать, что обед уже на столе… Патриция! — завопил он, увидев свою юную родственницу. — Дрянной ребенок! А ну, шагом марш в западное крыло! Как ты посмела сюда явиться, чудовище?

Панталоша свирепо ухмыльнулась.

— Привет, нюни-слюни, — сказала она.

— Ну подожди! Попадешься на глаза Старцу, тогда узнаешь! Ох, он тебе покажет!

— Почему?

— Почему?! А то ты не догадываешься. У самой все руки в гриме, а она еще спрашивает почему.

И Панталоша, и Агата изумленно вытаращили глаза. Панталоша посмотрела себе на руки.

— Это ее краска, — она кивнула на Агату. — И это не грим.

— Неужели ты станешь утверждать, — продолжал Седрик, строго грозя пальцем, — неужели ты станешь утверждать, исчадье ада, что это не ты забралась к Старцу в спальню, когда он позировал миссис Аллен, и что это не ты написала гримом вульгарное оскорбление на его зеркале? Более того, не собираешься ли ты утверждать, что красные усы Карабасу намалевал кто-то другой?

С ошарашенным видом — Агата была готова поклясться, что это не притворство, — Панталоша повторила свое недавнее заявление:

— Не понимаю, о чем ты говоришь. Я ничего не сделала.

— Расскажи это своему дедушке, — с наслаждением посоветовал Седрик, — посмотрим, как он тебе поверит.

— Нуф-Нуф меня любит! — распаляясь, закричала Панталоша. — Он меня любит больше всех. А тебя терпеть не может. Он про тебя сказал, что ты… это… как его… жеманный вертопрах! Вот!

— Подождите, — поспешно сказала Агата. — Давайте разберемся. Вы говорите, Панталоша якобы что-то написала гримом на зеркале сэра Генри. А что именно?

Седрик кашлянул.

— Милейшая миссис Аллен, мы не допустим, чтобы вы расстраивались из-за…

— Я не расстроилась. Что было написано на зеркале?

— Мама, конечно бы, это стерла. Она убирала в его комнате и увидела. Начала в ужасе искать тряпку, но в это время Старец вошел и узрел. Он так бушует, что еще немного, и Анкретон, даст бог, рухнет.

— Но что там было написано? Я вас спрашиваю.

— «Дедушка — чертов старый дурак», — сказал Седрик, и Панталоша хихикнула. — Вот, пожалуйста! Видели? Совершенно ясно, что это написала она. И ясно, что она же раскрасила кота.

— Это не я! Не я! — В девочке вдруг произошла перемена — дети часто повергают нас в недоумение такими мгновенными переходами из крайности в крайность, — она скривила лицо, нерешительно лягнула Седрика в ногу и разразилась бурными слезами.

— Ах ты, дрянь! — Седрик отпрыгнул в сторону. Панталоша повалилась в проход, старательно заверещала и начала колотить по полу кулаками.

— Вы все меня ненавидите, — всхлипывая, кричала она. — Звери вы и гады! Лучше бы я умерла!

— О-ля-ля! Как противно. Сейчас у нее будет припадок или что-нибудь в том же духе.

В эту минуту в театр вошел Поль Кентиш. Быстро прохромав по проходу, он схватил сестру за шиворот, как котенка, рывком поднял высоко вверх и хотел поставить на пол. Но Панталоша поджала ноги и, болтаясь, повисла в воздухе — Агата даже испугалась, что она задохнется.

— Панталоша, сейчас же прекрати! — приказал Поль. — Ты и так уже столько всего натворила.

— Одну минутку, — вмешалась Агата. — Мне кажется, она не виновата. По крайней мере в том, в чем вы ее подозреваете. Здесь какая-то путаница. Я уверена.

Поль разжал руку. Панталоша села на пол и заплакала навзрыд — ну просто самый разнесчастный ребенок на свете!

— Не волнуйся, — утешила ее Агата. — Я им объясню. Я знаю, что это не ты сделала. Я дам тебе краски, и, если ты не передумала, будешь рисовать.

— Ей не разрешается выходить из западного крыла, — сказал Поль. — Каролина Эйбл сейчас за ней придет.

— Спасибо тебе, господи, и за малые дары, — вставил Седрик.

Мисс Эйбл прибыла почти тотчас, окинула свою подопечную профессионально-бодрым взглядом и объявила, что время обедать. Панталоша как-то по-особенному посмотрела на Агату и поднялась на ноги.

— Подождите… — Агата замялась.

— Да? — жизнерадостно откликнулась мисс Эйбл.

— По поводу этой истории с зеркалом… Мне кажется, Панталоша вряд ли…

— В следующий раз, когда на нас нападет такое же настроение, мы придумаем гораздо более умное занятие, верно, Патриция?

— Понимаете, я думаю, что она этого не делала.

— У нас уже очень хорошо получается откровенно рассказывать, что мы вытворяем, когда нам хочется напроказить, — да, Патриция? Всегда лучше сразу уяснить себе причины и больше не вспоминать.

— Да, но…

— Обед! — с непререкаемым оптимизмом воскликнула мисс Эйбл и без больших хлопот вывела Панталошу из театра.

Седрик всплеснул руками:

— Милейшая миссис Аллен, почему вы так уверены, что зеркальное послание Старцу сочинила не Панталоша, а кто-то другой?

— Разве она называет его «дедушка»?

— В общем-то нет, — сказал Поль. — Я ни разу не слышал.

— И более того… — Агата вдруг остановилась на полуслове.

Седрик во время этого разговора прошел к ее рабочему столику и стоял там, вытирая тряпкой палец. Только тут Агата вспомнила, что, когда он размахивал руками перед Панталошей, на указательном пальце правой руки у него было темно-розовое пятнышко.

Он перехватил ее взгляд и бросил тряпку.

— Ах-ах, любопытство погубило кошку. Я залез рукой прямо в краску.

Но темно-розовой краски на палитре не было.

— Так что? — визгливо спросил Седрик. — Мы идем обедать?

3

Включив карманный фонарик, Агата осматривала поручень перил. Краску никто не счистил, и она застыла липкой коркой. Агата ясно видела на ней отпечаток собственной руки. Остальная поверхность краски была гладкой. Судя по всему, краску нанесли кистью, а не просто выдавили из тюбика. На каменной стене над перилами, правда всего в одном месте, виднелись бледные красные отпечатки двух пальцев. Вглядываясь в них, Агата представила себе, как бы сейчас посмеялся над ней Родерик. Пятнышки были маленькие, но все же больше, чем отпечатки пальцев ребенка. Может, какая-нибудь горничная дотронулась до перил, а потом случайно прикоснулась к стене? Но на поручне не было никаких следов, кроме тех, которые оставила она сама. «Рори, конечно бы, их сфотографировал, — подумала Агата, — но разве можно по этим отпечаткам что-то определить? Из-за неровностей стены нарушены все линии, я бы даже не сумела их скопировать». Она уже собралась уйти, когда свет фонарика упал на предмет, торчавший из щели между ступенькой и стеной. Приглядевшись, Агата узнала одну из своих кистей. Когда она ее вытащила, то обнаружила на ней густой слой полузасохшей темно-розовой «крапп-марены».

Агата спустилась на пролет ниже. Там, на промежуточной площадке, была та самая дверь, которая, как почудилось ей вчера, когда она шла спать, тихо закрылась при ее приближении. Сейчас дверь была закрыта неплотно, и Агата осторожно ее толкнула. За дверью оказалась ванная комната, отделанная в викторианском стиле.

«Вот как! — рассердилась она. — Фенелла могла бы предупредить, что у меня есть собственная ванная».

Вытаскивая кисть из щели, Агата перепачкала руки краской и сейчас решила их вымыть. Она подошла к мраморной раковине — на лежавшем сбоку куске мыла были пятна «крапп-марены». «Это какой-то сумасшедший дом!» — подумала она.

4

В тот день сэр Генри позировал только после обеда. На следующее утро — было воскресенье — Анкреды всем домом (включая Агату) отправились на службу в Анкретонскую церковь. Однако во второй половине дня сэр Генри все же уделил Агате час. Ей было ясно, что портрет надо начинать с лица. Общую схему картины она вчерне набросала за первые два сеанса, сочетание резких контрастов и размытых теней давало впечатляющий эффект. А фон и детали она допишет потом, сэр Генри ей для этого не нужен. Пока у нее все шло хорошо. В портрете не проглядывало и намека на декоративную парадность, которой она так боялась. Агата часто возвращалась мыслями к «Макбету». Пронизывающее пьесу тревожное предчувствие страшной трагедии определяло выбранное Агатой композиционное и цветовое решение. Работая, она отчетливо ощущала, как картина властно ведет ее за собой, — а подобное ощущение возникает у художника, лишь когда все действительно получается отлично.

На четвертом сеансе сэр Генри, вероятно предавшись воспоминаниям, вдруг произнес строки, которые она столько раз перечитывала:

Его голос раздался в тишине так внезапно, что она чуть не выронила кисть и, пока он не закончил, неподвижно ждала, сердясь на себя за шевельнувшийся в душе неподдельный страх. Когда он замолчал, она, не зная, что сказать, тоже молчала, но, кажется, старик прекрасно понял, как сильно подействовал на нее этот неожиданный и вроде бы никому не адресованный спектакль.

Мгновенье спустя она снова взялась за работу, и все снова пошло на удивление хорошо. Агата работала без спешки, но портрет подвигался с пугающей быстротой. Через час она поняла, что голова уже написана и больше ничего трогать нельзя. Ее вдруг охватила усталость.

— На сегодня, думаю, достаточно, — сказала она, и ей опять показалось, будто сэр Генри все понял и не удивлен.

Вместо того чтобы уйти, он спустился со сцены и подошел посмотреть, сколько она за сегодня успела. Как это иногда бывает после удачных сеансов, она испытывала благодарность к своему натурщику, но ей не хотелось, чтобы он говорил о портрете, и она начала рассказывать ему про Панталошу.

— Она рисует развеселый пейзаж с красными коровами и зеленым самолетом.

— Тю! — меланхолически произнес сэр Генри.

— Хочет сама его вам показать.

— Патриция меня глубоко обидела, — сказал сэр Генри. — Да, глубоко обидела.

— Вы имеете в виду… — Агата замялась. — Ну, что якобы она написала что-то у вас на зеркале?

— «Якобы»?! Тут нет и тени сомнения. Более того, она открыла мой стол и вытащила из ящиков бумаги. Кстати, если бы она могла прочесть те два документа, которые там нашла, то, замечу вам, слегка бы обеспокоилась. Потому что они, замечу вам, имеют к ней непосредственное отношение, и если она не прекратит свои возмутительные выходки… — Он замолчал и грозно нахмурился. — Впрочем, посмотрим. Посмотрим. Ее матери следует понять, что мое терпение небезгранично. А кот! — гневно воскликнул он. — Она превратила моего кота в посмешище. У него до сих пор на усах грим. Он его так до конца и не вылизал, хотя ему даже масла давали. Что же касается оскорбления, которое она мне нанесла…

— Но я уверена, что она ни при чем. Я присутствовала, когда ее ругали. И я совершенно уверена, что она знать ничего не знала.

— Тю!

— Нет, но правда… — Может, сказать про пятно на пальце у Седрика? Нет, она и так вмешивается не в свое дело. — Панталоша ведь обожает хвастаться своими проказами, — быстро продолжала Агата. — Она мне рассказала про все свои подвиги. А кроме того, она никогда не называет вас «дедушка», и я случайно видела, как она пишет это слово: она показала мне один свой рассказ, там вместо «дедушка» всюду написано «дедышка». Я уверена, что Панталоша вас очень любит, — Агата вдруг засомневалась, правда ли это, — и никогда бы не позволила себе такой глупой, злой шутки.

— Я любил этого ребенка, — сказал сэр Генри тем невыносимо прочувственным тоном, который был в ходу у Анкредов. — Любил, как родную дочь. «Моя самая любимая любимица» — называл ее я. И никогда не скрывал, что выделяю ее среди остальных. После моей кончины, — продолжал он, все больше повергая Агату в смятение своей проникновенностью, — ей бы это стало понятно… но, увы. — Он шумно вздохнул.

Не зная, что сказать, Агата принялась вытирать палитру. Свет, падавший из единственного незанавешенного окна, уже потускнел. Когда сеанс кончился, сэр Генри выключил рампу, и в маленьком театре по углам притаились тени. От тянувшего сверху сквозняка они беспокойно шевелились; конец веревки, на которой висел задник, хлопал о раскрашенный холст.

— Что вы знаете о бальзамировании? — переведя свой голос в самый низкий регистр, спросил сэр Генри, и Агата чуть не подскочила.

— Пожалуй, ничего.

— А я этот вопрос изучал. Глубоко изучал.

— Вообще-то я полистала ту любопытную книжечку в гостиной, — помолчав, призналась Агата. — Ту, что лежит под стеклом.

— А, да-да. Она принадлежала моему предку, который перестроил Анкретон. Его, кстати, самого бальзамировали, так же как и его отца и деда. У Анкредов такая традиция. Наш семейный склеп в этом отношении весьма примечателен, — мрачно заметил он. — Если меня похоронят в Анкретоне — отечество может распорядиться иначе, но, конечно, не мне об этом судить, — так вот, если меня похоронят здесь, традиция тоже будет соблюдена. Я дал четкие указания.

«Господи, — взмолилась про себя Агата, — сменил бы он тему, а то уже невозможно». И пробормотала что-то невнятное.

— Вот так, — безрадостно подытожил сэр Генри и собрался уходить. Подойдя к ведущим на сцену ступенькам, он задержался.

«Сейчас сообщит еще что-то, столь же доверительное, — подумала Агата. — Только хорошо бы — что-нибудь повеселее».

— Как вы относитесь к бракам между двоюродными братьями и сестрами?

— Я?.. Я, право, не знаю, — лихорадочно соображая, промямлила она. — Кажется, я слышала, что современная медицина их допускает. Но, честно говоря, я в этом не сведуща и…

— А я — против! — громко заявил он. — Я такое не одобряю. Поглядите на Габсбургов! А испанские короли? А Романовы? — К концу он говорил уже тихо, а потом, проворчав что-то себе под нос, и вовсе замолк.

— Панталоша… — надеясь отвлечь его от этих мыслей, начала Агата.

— Ха! Нынешние доктора ничего не понимают, — сказал сэр Генри. — Стригущий лишай, эка невидаль! Обычная детская болезнь, а Уитерс уже месяц возится без толку и теперь надумал свести ребенку волосы депиляторием. Какая гадость! Я поговорил с ее матерью, но лучше бы держал язык за зубами. Кто будет слушать старика? — риторически спросил он. — Никто! У нас древний род, миссис Аллен. Наш герб восходит к тем временам, когда мой пращур, знаменитый Сиур Д'Анкред, сражался бок о бок с Вильгельмом Завоевателем. И даже еще раньше. Да, еще раньше. Это славный род. Возможно, и я по-своему внес скромный вклад в его историю. Но что будет, когда меня не станет? Где мой наследник, вопрошаю я. И кто же предстает моему взору? Некое су-ще-ство! Жеманный вертопрах!

Сэр Генри явно ждал, что она выразит свое отношение к характеристике, данной им Седрику, но Агата не могла придумать ничего подходящего и молчала.

— Последний из рода Анкредов! — Он сверкнул глазами. — Рода, который пришел в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем и…

— Но, может быть, он еще женится, — сказала Агата, — и родит…

— Кого? Плюшевого зайку? Тьфу!

— Может быть, мистер Томас Анкред?..

— Старина Томми? Нет. Я с Томми говорил. Он не понимает. Он так и умрет холостяком. А у Клода жена уже не в том возрасте. Я всю жизнь надеялся, что после моей смерти род Анкредов не угаснет. Тщетные надежды!

— Поверьте, вы видите все в слишком мрачном свете, — сказала Агата. — И что за разговоры о смерти? Такой крепкий мужчина… Кто другой простоял бы целый час в шлеме, который весит чуть не пятьдесят фунтов? Жизнь может преподнести вам еще много приятных сюрпризов и интересных перемен.

Он немедленно расправил плечи и снова стал галантным рыцарем — в этом мгновенном преображении было даже что-то жуткое.

— Вы думаете? — Ловким движением он незаметно поддернул плащ. — Что ж, может быть, вы и правы. Умница! Да-да, в моей жизни еще возможны интересные перемены. Более того… — он замолчал и как-то очень странно хмыкнул. — Более того, для других это будет большой сюрприз.

Агате не суждено было узнать, намеревался ли сэр Генри разъяснить свое загадочное пророчество, потому что в эту минуту распахнулась боковая дверь и в театр ворвалась мисс Оринкорт.

— Нуф-Нуф! — гневно закричала она. — Ты обязан вмешаться! Вылезай из своего карнавального костюма и защити меня! Эти твои родственнички меня уже доконали. Все! Либо они, либо я. Идем!

Она стремительно прошагала к сцене и, уперев руки в боки, встала перед сэром Генри — воительница, да и только!

Как показалось Агате, сэр Генри посмотрел на нее скорее с беспокойством, чем с удивлением и забормотал что-то примирительное.

— Нет, и не думай, — сказала мисс Оринкорт. — Хватит мямлить, пора действовать. Они в библиотеке засели. Против меня сговариваются. Я зашла, вижу, Полина когти выпустила, шипит, объясняет им, как меня отсюда выпереть.

— Дорогая, успокойся, нельзя же так… Ты заблуждаешься, я уверен.

— Я что, дурочка? Говорю тебе, своими ушами слышала! Они все против меня. Я тебя предупреждала и снова предупреждаю, но в последний раз. Они хотят оболгать меня. Это заговор. Все нервы мне издергали! Нуф-Нуф, я так больше не могу. Либо ты сейчас же поставишь их на место, либо я собираю вещи — и, как говорится, будьте здоровы, нам не по пути, адью!

Он взглянул на мисс Оринкорт с несчастным видом, потом, поколебавшись, взял ее за локоть. Губы у нее задрожали, и она грустно на него посмотрела.

— Мне здесь очень одиноко, Нуф-Нуф. И я боюсь.

В глазах у него вспыхнула безграничная нежность — видеть это было странно и до боли трогательно.

— Пойдем. — Сэр Генри навис над ней в своем устрашающем наряде. — Пойдем вместе. Я поговорю с этими неразумными детьми.

5

Театр находился в северной части восточного крыла. Убрав краски и кисти, Агата выглянула за порог и увидела, что зимнее солнце все еще шлет на Анкретон бледные лучи. Она чувствовала, что голова у нее распухла от работы. Подъездная дорожка, сбегавшая по склону холма между голыми неподвижными деревьями, звала ее к себе. Агата накинула пальто и вышла прогуляться. Студеный воздух кусал ей глаза, земля под ногами упруго звенела. Агату вдруг охватил восторг, и она побежала. «Как нелепо, — пронеслось в ее сознании, — бегу и радуюсь». Запыхавшись, она перешла на шаг и стала прикидывать, как распределит работу дальше. Голову она трогать уже не будет. Дня через два голова должна высохнуть. Завтра она напишет руки и складки плаща вокруг них, а когда сэр Генри уйдет, снова часок поработает над фоном. Не спеша, мазок за мазком, каждый раз напрягая и ум, и руку, каждый раз напоминая себе об общей схеме.

Дорожка вилась меж грядами мертвых листьев, над головой шумели на ветру промерзшие ветви. У подножия холма виднелись ворота. Солнце ушло, из лощин выползал туман. «Только до ворот, и сразу обратно наверх», — подумала Агата. Сзади послышались цоканье копыт и тихий скрип колес. Росинант вывез из-за деревьев двуколку, в которой, теребя вожжи, восседала мисс Оринкорт — в длинных перчатках, в мехах и, кажется, в неплохом настроении.

Агата подождала, и, поравнявшись с ней, мисс Оринкорт остановилась.

— Я в деревню, — сказала она. — Хотите со мной? Поехали, будьте лапочкой; мне в аптеку надо, а я боюсь, этот зверь без присмотра удерет.

Агата забралась в двуколку.

— Править умеете? Ой, будьте лапочкой, а то я терпеть не могу. — Мисс Оринкорт передала Агате вожжи и немедленно полезла в свои меха за портсигаром. — Не могу я сидеть в этой гробнице одна, меня жуть берет. А они поехали на ужин в какой-то другой морг, по соседству. Ха, по соседству! Переть черт те куда. Все поехали: и Седрик, и Поль, и старуха Полина. Компашка будь здоров! Но теперь-то хвосты они поджали, лапочка, и даже очень. Я что хочу сказать, вы же заметили, какая я была расстроенная, правда? А Нуф-Нуф, он ведь тоже не слепой. — Она захихикала. — Ой, лапочка, жалко, вы его не видели! С этой жестянкой на голове и вообще. Вошел в библиотеку, так эффектно, ну чистый король, и выдал им за все сразу. Эта дама, говорит, моя гостья, будьте добры не забывать! Ну и еще много чего сказал. Я думала, со смеху лопну. Полина и Милли прямо позеленели, краше в гроб кладут, а бедняжка Седрик только чего-то блеял и ручками размахивал. Нуф-Нуф заставил их извиниться. В общем, какое-никакое, а все ж событие. — Она вздохнула. — Ведь в этом болоте противней всего, что ничего не происходит. Совсем ничего. И занять себя нечем, весь день только и делаешь, что ничего не делаешь. Господи, как же я влипла! Если бы месяц назад кто сказал, что я здесь со скуки озверею и готова буду среди этого доисторического реквизита на карачках ползать, я бы подумала, что у человека не все дома. Ну да ладно, в армии, наверно, было бы еще хуже.

— Вы что, служили в армии?

— Я девушка нежная, — не без гордости сказала мисс Оринкорт. — Страдаю бронхиальной астмой. Меня взяли в АЗМВ[43], в гастрольное шоу, но мои бронхи открыли собственные гастроли, и какие! Мальчики в оркестре жаловались, что сами не слышат, что играют. Ну я и ушла. Потом мне предложили попробоваться запасной в «Единороге». Это из тех театров, где тебя ногой размажут и не заметят. А потом меня приглядел Нуф-Нуф, — бесхитростно закончила мисс Оринкорт.

— И вы решили, что вам повезло?

— А вы бы решили иначе? Сами подумайте. Ежу понятно. Человек с таким положением. Первый актер страны. Кстати, я считаю, он миляга. Можно сказать, я в него даже влюблена. Но о себе я ведь тоже должна думать. В нашем мире, если сам о себе не позаботишься, никто о тебе не позаботится. Между нами говоря, миссис Аллен, положеньице у меня здесь было шаткое. До вчерашнего дня. Вы же понимаете: пока девушка не уверена в своем будущем, она в такой обстановке на рожон не полезет. Если хоть что-то соображает. — Мисс Оринкорт глубоко затянулась сигаретой и раздраженно хмыкнула. — Нет, мне и в самом деле надоело, — сказала она таким тоном, будто Агата ей возражала. — Подарки он мне, правда, дарит, тут уж грех жаловаться. Эта шубка, например, — очень ничего, да? Одна дама из ЖВС[44] продавала. Я объявление увидела. Она ее даже не носила. И всего двести фунтов — считай, даром.

Какое-то время они молчали, тишину нарушало только цоканье копыт. Позади осталась станция, и за изгибом холмов показались крыши деревни.

— Видите ли, — снова заговорила мисс Оринкорт, — когда мы с Нуф-Нуфом решили, что я к нему перееду, я понятия не имела, что меня тут ждет. Откуда мне было знать? Но вы же понимаете. Вроде, казалось, лучше не придумаешь. Тут все-таки место высокое, а врач говорит, для моей грудки чем выше, тем лучше, да и в оперетте мне мало что улыбалось. Голос у меня не ахти, и плясать, как раньше, уже не могу, дыханья не хватает, а от «серьезного» театра меня с души воротит. Ну, и что остается?

Как с ней уже не раз случалось в Анкретоне, Агата не нашлась, что ответить.

— После большого города сельская тишь действительно может вызывать непривычные ощущения, — сказала она.

— У меня здесь, честно говоря, только одно ощущение — как в могиле, хоть и с подогревом. Да, конечно, в этом мавзолее жизнь наладить можно, я ничего не говорю. Ну, вы понимаете. Устраивать по выходным вечеринки, собирать старую компанию — в общем, чтоб игры, танцы и все такое. И чтобы никаких Анкредов. Хотя Седди я бы приглашала. Он, конечно, голубенький, но я считаю, их брат по-своему забавный народец и в компании с ними весело. Я уже все продумала. Строить планы как-никак тоже занятие, верно? Кто знает: глядишь, все и сбудется. Но уж когда я закачу бал в Большом зале, ни одного Анкреда там не будет. Ни одного, я вам обещаю.

— А сэр Генри? — рискнула спросить Агата.

— Но я же намечаю все это на потом, — сказала мисс Оринкорт. — Уже после… Надеюсь, вы меня понимаете?

— Боже мой! — невольно вырвалось у Агаты.

— Нет, не подумайте, я Нуф-Нуфа обожаю, я уже говорила. Но жизнь такая штука, никуда не денешься. Ах, как приятно, что в кои веки есть с кем поговорить. С кем-то не из Анкредов. Я ведь даже с Седди не бываю откровенна так уж до конца. Он основной наследник и может понять меня неправильно.

— Да, скорей всего.

— Вот именно. Хотя он со мной очень мил. Но не беспокойтесь, — ее писклявый голосок стал вдруг тверже, — я знаю, чего он меня обхаживает. По собственной глупости остался без денег и теперь хочет, чтобы я использовала свое влияние. Водил к себе, дуралей, всяких проходимцев, они его обчистили, и тут — бац! — счета за квартиру. Он пошел к евреям, залез в долги, а теперь ищет, кто бы за него заплатил. В квартиру со страху и носа не кажет. Но ему придется подождать, пока у меня все будет в ажуре. А тогда уж посмотрим. Главное, чтобы у меня самой был полный порядок, — она беспокойно заерзала, — а кому пойдет остальное, мне в общем-то все равно.

Агата взглянула на красиво подрисованное лицо своей спутницы. За спиной у мисс Оринкорт темнели похожие на призраков неподвижные, опутанные туманом деревья. «На этом мрачном фоне ее лицо будто яркая маска, нарисованная сюрреалистом», — подумала Агата.

Морозную тишину нарушал тихий ритмичный писк.

— По-моему, где-то кошка мяукает. — Агата натянула вожжи, придерживая Росинанта.

— Кошка? Ну вы и скажете! — Мисс Оринкорт рассмеялась и закашлялась. — Это, лапочка, у меня в груди так пищит. Воздух здесь вечером сырой, черт его побери, вот меня и достало. Пожалуйста, поддайте этому зверюге, пусть ползет быстрее.

Агата подхлестнула Росинанта, двуколка протрусила по единственной в деревне улице, и они остановились возле маленькой аптеки, которая, похоже, заодно была и магазином.

— Вы посидите, а я схожу возьму, что вам надо, — предложила Агата.

— Хорошо. Ничего интересного я, думаю, там не увижу. Духов здесь нет. Спасибо, лапочка. Вот квитанция. Это для детей, от стригущего лишая. Доктор сам заказывал. Уже должно быть готово.

Пожилой румяный аптекарь выдал Агате две связанные вместе бутылочки. К одной был прикреплен конверт.

— Для детей в усадьбе? — спросил он. — Все правильно. А пузырек поменьше для сэра Генри.

Забравшись в двуколку, Агата увидела, что аптекарь вышел следом за ней и, беспокойно моргая, стоит на мостовой.

— На каждом пузырьке своя этикетка, — суетливо забормотал он. — И будьте добры, подскажите им, что в конверте инструкция, как принимать. Потому что, знаете ли, дозы разные. В зависимости от веса больного. Доктор Уитерс просил, чтобы мисс Эйбл обратила особое внимание. По правде говоря, рецепт довольно необычный. Ацетат таллия. М-да. На этикетке написано. Спасибо. С этим лекарством надо поосторожнее… Извините, что не завернул, но у нас оберточная бумага кончилась. Всего доброго. — Издав короткий смешок, он пошел назад в магазин.

Агата взялась за вожжи, но мисс Оринкорт вдруг попросила минутку подождать, вылезла из двуколки и зашла в магазин. Когда она оттуда вышла, карман у нее оттопыривался.

— Случайно приметила один пустячок, — сказала она. — Ну, лапочка, поехали. Как говорится, стрелой домой, и не жалеем лошадей!

На обратном пути она охала и ахала, сочувствуя детям и ругая стригущий лишай. Рот она прикрыла воротником шубки, и голос ее звучал глухо.

— Вот уж не повезло, так не повезло. Бедняжка Панталоша. У нее эта гадость по всей голове, а ведь волосы у девочки хорошие — можно сказать, единственное ее достоинство.

— Вы с Панталошей, кажется, друзья?

— Вообще-то она кошмарный ребенок. Да вы знаете. Откалывает номера — это что-то! Исчиркать Нуф-Нуфу зеркало гримом! Что бы она о нем ни думала, но излагать это в таких вульгарных выражениях — фу! Она не понимает, что еще пара таких шалостей, и она подрубит сук, на котором сидит. Вы знаете, что в завещании Панталоша у Нуф-Нуфа на первом месте? Если она не уймет свое чувство юмора, она там долго не задержится. А тут еще взяла и намазала вам краской перила. Это, знаете ли, уже слишком.

Агата поглядела на нее с изумлением.

— Откуда вы знаете?

Ее спутница зашлась кашлем.

— Я все же сумасшедшая, — задыхаясь, прохрипела она. — Вылезти из дома в такой туман! Могла бы сообразить. Вы простите меня, лапочка, я лучше не буду сейчас разговаривать.

— Вам это Панталоша рассказала? — не отступала Агата. — Потому что я никому не говорила. Она вам сама сказала, что это ее работа?

Сильнейший приступ кашля не дал мисс Оринкорт ответить, но она подняла на Агату свои прелестные огромные глаза и, по-прежнему прикрывая пол-лица меховым воротником, трижды кивнула.

— Ни за что бы не поверила, — тихо сказала Агата. — Ни за что.

Мисс Оринкорт опять закашлялась, плечи у нее дернулись и заходили ходуном.

«Будто смеется, — неожиданно подумала Агата. — Очень похоже».

Глава шестая

КРАСКА

1

В тот же самый вечер произошел громкий скандал, в котором участвовали Поль и Фенелла, с одной стороны, и сэр Генри — с другой. Агата и сэр Генри играли в триктрак. Сэр Генри вознамерился во что бы то ни стало обучить Агату этой мудреной, портящей нервы игре. Вероятно, Агата получила бы от нее больше удовольствия, не заметь она почти тотчас, что сэр Генри ужасно не любит проигрывать и ее удачные ходы — а, как всем новичкам, ей сперва везло — повергают его в глубочайшую меланхолию. Вначале он попытался объяснить ей, какие комбинации ходов возможны при любом броске костей, и не без самодовольства добавил, что сам он постиг эту науку в совершенстве. Из его объяснений Агата ровным счетом ничего не поняла и принялась беспечно ходить, стараясь лишь покрасивее расположить свои шашки на доске. Но ей чертовски везло. При первых ее ходах сэр Генри вел себя чрезвычайно галантно и чуть не каждую минуту находил предлог, чтобы погладить ее по руке, но по мере того, как игра развивалась, становился все задумчивее, все откровеннее огорчался и наконец совсем помрачнел. Анкреды, видя его муки, наблюдали за игрой в напряженном молчании. Агата безрассудно и дерзко набирала очки. Сэр Генри перед каждым ходом яростно тряс стаканчик с костями. Наконец, к облегчению Агаты, положение изменилось не в ее пользу. Подставив одну из шашек под неминуемый удар, она подняла глаза и увидела, что Поль и Фенелла следят за ней с нескрываемой тревогой. Сэр Генри сравнял счет и начал вырываться вперед. Поль и Фенелла переглянулись. Фенелла кивнула и побледнела.

— Ага! — торжествующе воскликнул сэр Генри. — Это, думаю, уже победа! Да, победа!

Откинувшись в кресле, он посмотрел вокруг и радостно засмеялся. Словно дождавшись сигнала, Поль обнял Фенеллу и крепко ее поцеловал, явно демонстрируя серьезность своих намерений.

— Мы с Фенеллой решили пожениться, — громко сказал он.

Ответом была наэлектризованная тишина, продержавшаяся секунд десять.

Затем сэр Генри схватил игральную доску и швырнул ее через всю гостиную на очень внушительное расстояние.

— А скандалы еще ничего никому не давали, — бледнея, добавил Поль.

Мисс Оринкорт присвистнула. Миллеман опустилась на колени и стала подбирать разлетевшиеся шашки.

Полина Кентиш, с ужасом глядя на сына, сбивчиво залепетала:

— Нет, дорогой! Я тебя прошу! Нет, Поль, как ты себя ведешь? Нет! Фенелла!

Седрик стоял разинув рот. Глаза его блестели, он потирал руки и хмыкал, но вид у него тоже был испуганный.

И все Анкреды краем глаза следили за сэром Генри.

Такую всепоглощающую ярость Агата видела впервые. Зрелище было страшное. Не будь сэр Генри стариком, его гнев произвел бы меньшее впечатление, потому что он не выглядел бы так жалко. Увядшие губы тряслись от бешенства, слезящиеся глаза пылали злобой, старческие морщинистые руки непроизвольно дергались — смотреть на все это было невыносимо.

Агата встала из-за стола и, стараясь не привлекать внимания, двинулась к двери.

— Вернитесь! — рявкнул сэр Генри, и Агата остановилась. — Послушайте, как они все сговорились меня унизить. Вернитесь, я вам сказал!

Агата села на ближайший стул.

— Папочка! — всплеснув руками, прошептала Полина, и Миллеман, подбирая с пола шашки, эхом повторила: «Папочка!»

— Пожалуйста, не надо!.. Вам это вредно… Тебе нельзя расстраиваться… Умоляю!.. Ну пожалуйста!.. — наперебой забормотали они.

Сэр Генри жестом велел всем замолчать и с усилием поднялся из кресла.

Поль и Фенелла продолжали стоять на ковре перед камином. Поль держал Фенеллу за руку и, когда сэр Генри приблизился к ним, скороговоркой объяснил:

— Простите, мы не хотели доводить до скандала. Но я убедил Фен, что иным способом мы ничего не добьемся. Дедушка, мы ведь с вами на эту тему говорили, и вы высказали свою точку зрения. Мы с ней не согласны. В конце концов, это наше дело, и мы приняли решение. Мы могли бы уехать и пожениться, никому ничего не сообщая, но ни я, ни Фенелла так не хотим. Поэтому мы подумали…

— Мы подумали, — задыхаясь от волнения, перебила Фенелла, — что лучше открыто объявить при всех.

— Потому что объявление в газеты я уже послал, — добавил Поль. — И мы хотели, чтобы вы узнали не из газет, а от нас.

— Но, Поль, милый… — робко начала Полина.

— Ах ты щенок! — загремел сэр Генри. — Как ты смеешь стоять здесь с самодовольной физиономией и нести эту ахинею, да еще в моем присутствии?!

— Тетя Полина, мне очень жаль, если вы недовольны, — сказала Фенелла, — но дело в том, что…

— Тссс, — прошипела Полина.

— Мама довольна, — заявил Поль. — Ты же довольна, мама?

— Тссс, — рассеянно отозвалась она.

— Помолчите! — крикнул сэр Генри. Он стоял уже на ковре перед камином, и, как показалось Агате, его гнев постепенно обретал налет театральности, которая вызывала куда меньший страх, чем недавняя неподдельная ярость. Облокотившись на мраморную полку, он закрыл глаза, прижал пальцы к векам, потом убрал руку, поморщился, как от боли, глубоко вздохнул и наконец открыл глаза во всю ширь. — Я человек старый, — грустно сказал он. — Да, старый. Меня обидеть легко. Очень легко. Вы нанесли мне тяжелый удар. Ну да ладно. Пусть я буду страдать. А почему бы нет? Ведь страдать мне осталось недолго. Да, теперь уже недолго.

— Папочка, миленький! — Полина метнулась к нему и заломила руки. — Не разбивай нам сердце! Не надо так говорить. Мой сын ни за что на свете не причинил бы тебе боли даже на миг. Позволь, я поговорю с этими глупыми детьми спокойно. Папочка, я тебя заклинаю!

— Великолепно! Все точно по Пинеро[45], — раздался над ухом у Агаты чей-то голос. Она вздрогнула. Седрик, незаметно проскользнув мимо своих взволнованных родственников, стоял у нее за спиной и шепотом комментировал происходящее. — Она играла заглавную роль в его драме «Вторая миссис Танкерей».

— Бесполезно, Полина. Не препятствуй им. Они знали о моих пожеланиях. Но избрали самый жестокий способ. Так пусть же теперь влачат свою судьбу! — Последние слова сэр Генри произнес с особым пафосом.

— Спасибо, дедушка, — бодро, хотя и прерывающимся голосом, сказала Фенелла. — Да, судьбу себе мы выбрали сами и влачить ее будем с удовольствием.

Сэр Генри пошел багровыми пятнами.

— Это возмутительно! — крикнул он, и его зубы, не выдержав страстного напора, с каким это было произнесено, рискованно сорвались с причала, но затем, клацнув, возвратились в порт приписки.

Фенелла нервно засмеялась.

— Вы оба несовершеннолетние, — неожиданно объявил сэр Генри. — Полина, если ты хоть сколько-нибудь чтишь своего престарелого отца, ты обязана запретить это безумство. А вам, мисс, я обещаю, что поговорю с вашей матушкой. И дам телеграмму вашему отцу.

— Мама возражать не будет, — сказала Фенелла.

— Вы оба знаете, прекрасно знаете, почему я не могу разрешить это сумасбродство.

— Да, дедушка, — кивнула Фенелла. — Вы считаете, что, раз мы двоюродные брат и сестра, у нас будет ненормальное потомство. Так вот, мы наводили справки, и нам сказали, что это весьма маловероятно. Современная медицинская наука…

— Замолчи! Подумай хотя бы о приличиях!..

— Не замолчу! — закричала Фенелла, мастерски пустив в ход прием, известный среди актеров под названием «забить партнера». — И если уж говорить о приличиях, дедушка, то я считаю, что, когда двое людей молоды, любят друг друга и объявляют о своем намерении пожениться, это куда приличнее, чем когда старый человек на потеху окружающим…

— Фенелла! — в один голос взвизгнули Полина и Миллеман.

— …теряет рассудок от любви к какой-то крашеной блондинке, которая, во-первых, на пятьдесят лет его моложе, а во-вторых, думает только о том, как прикарманить его деньги!

И, разразившись слезами, Фенелла выбежала из гостиной. Поль с непреклонным видом вышел следом за ней.

Агата снова собралась улизнуть, но, услышав за дверью бурные рыдания Фенеллы, опустилась на стул. Оставшиеся Анкреды, перебивая друг друга, говорили все вместе. Сэр Генри ударил кулаком по полке, и стоявшие там статуэтки подпрыгнули.

— Чтобы больше ноги ее в моем доме не было! — проревел он. — Не позволю!

Миллеман и Полина, стоя по бокам от него, ломали руки и нестройным хором горестно причитали. Седрик что-то громко щебетал, встав за спинкой софы, на которой возлежала мисс Оринкорт. Именно она и прекратила этот концерт. Поднявшись с софы, мисс Оринкорт уперла руки в боки и обвела Анкредов презрительным взглядом.

— Я не собираюсь сидеть здесь и слушать, как меня оскорбляют! — пронзительным голосом заявила она. — В этой комнате прозвучали высказывания, которых не потерпит ни одна уважающая себя девушка в моем деликатном положении! Нуф-Нуф!

Сэр Генри перестал колотить кулаком по полке, замер и посмотрел на нее с беспокойством.

— Раз уж пошли официальные объявления, — сказала мисс Оринкорт, — то нам тоже есть о чем объявить. Я правильно говорю, Нуф-Нуф? — Она метнула на него зловещий взгляд. — Или ошибаюсь?

Выглядела она в эту минуту прелестно. Цветовая гамма, формы, линии, фактура — все в ней идеально сочеталось между собой, создавая ту стопроцентно синтетическую прелесть, которой поражают нас пластмассовые куклы. «Она настолько законченное произведение, — подумала Агата, — что бессмысленно пытаться нарушить его целостность рассуждениями о ее характере или вульгарности. В своем роде она — совершенство».

— Ну так что, Нуф-Нуф?

Сэр Генри, не сводя с нее глаз, одернул сюртук, распрямился и взял ее за руку.

— Как пожелаешь, дорогая, — пробормотал он. — Как пожелаешь.

Полина и Миллеман отшатнулись назад. Седрик шумно втянул воздух и поправил усики. Агата с удивлением заметила, что рука у него дрожит.

— Я думал объявить это в день юбилея, — сказал сэр Генри, — однако ныне, когда я с горечью и болью убедился, что мою семью мало, а вернее, нисколько не заботит мое счастье, — («Папочка!» — возопила Полина), — я в этот скорбный час взываю к той Высшей Красоте, которой моя судьба не безразлична.

— Угу, правильно, — кивнула мисс Оринкорт. — Только чуть повеселее, пупсик, ладно?

Поразительно быстро оправившись от смущения, вызванного этой перебивкой, сэр Генри собрался с духом.

— Эта дама, — громко объявил он, — благосклонно согласилась стать моей женой.

Зная, сколь бурно Анкреды выражают свои эмоции, Агата отметила, что сейчас они проявили величайшую выдержку. Полина и Миллеман, правда, на минуту остолбенели, зато Седрик в тот же миг выскочил из своего укрытия и схватил деда за руку.

— Дедушка, любимый… я так рад… это просто замечательно… Соня, прелесть моя… — затараторил он, — это же чудо, чудо! — и поцеловал ее в щеку.

— Да, папочка, — следуя примеру сына, но отнюдь не собираясь целовать мисс Оринкорт, подхватила Миллеман. — Мы, конечно, не будем делать вид, что для нас это такой уж сюрприз, но скажу одно: все мы искренне надеемся, что вы будете очень счастливы.

Полина в изъявлении чувств была щедрее.

— Милый папочка! — Она взяла отца за руку и уставилась на него повлажневшими глазами. — Милый, дорогой папочка! Поверь, я думаю только о том, чтобы ты был счастлив.

Сэр Генри наклонил голову, и Полина, подпрыгнув, чмокнула его в усы.

— Ах, Полина, — произнес он с трагической покорностью. — Мне нанесли тяжкую рану, Полина. Глубокую, тяжкую рану.

— Не говори так, — запротестовала Полина. — Нет!

— Увы, да. — Сэр Генри вздохнул. — Увы.

Отпрянув от него, Полина повернулась к мисс Оринкорт и протянула ей руку.

— Любите его, — упавшим голосом сказала она. — Вот все, о чем мы просим. Любите его.

Красноречиво воздев глаза к небу, сэр Генри отвернулся, прошел через гостиную и величаво рухнул в пустовавшее кресло.

Раздался громкий, очень неприличный звук.

Побагровев, сэр Генри вскочил на ноги и сдернул с кресла бархатную подушку. Под ней лежал еще не до конца выпустивший воздух резиновый мешочек, похожий на пузырь для льда. Поперек него шла крупная надпись: «ИЗЮМИНКА — придаст пикантность и живость любой вечеринке». Когда сэр Генри схватил это устройство, оно вновь издало тот же отвратительный звук. Метким броском сэр Генри отправил «изюминку» в камин, и по гостиной расползлась вонь горящей резины.

— Да, знаете ли, — сказала мисс Оринкорт. — Смех смехом, но мне кажется, этот ребенок начинает позволять себе довольно пошлые шутки.

Сэр Генри в тишине прошествовал к двери, но, естественно, он не мог обойтись без эффектной концовки и уже на пороге обернулся.

— Миллеман, будь любезна завтра же утром послать за моим поверенным.

Дверь хлопнула. На минуту в комнате воцарилось гробовое молчание, и Агата наконец-то смогла удрать из гостиной.

2

Она не слишком удивилась, когда наутро ей передали, что сэр Генри плохо себя чувствует и на сеанс не придет, хотя надеется после обеда, как обычно, уделить ей час. В записке, лежавшей на подносе с утренним чаем, сообщалось, что Седрик будет счастлив заменить сэра Генри и попозировать в его костюме, если это хоть сколько-нибудь поможет миссис Аллен в работе. «Да, может помочь, — подумала Агата. — Надо же когда-то писать плащ». После вчерашнего она не сомневалась, что семейный оборонительный союз развалится, и ждала, что по меньшей мере двое из Анкредов, а именно Поль и Фенелла, покинут Анкретон, возможно разъехавшись в разные стороны. Она еще не знала, как стойко Анкреды держатся до последнего в своих междоусобных войнах. На завтраке появились оба — погруженная в молчание, белая как полотно Фенелла и погруженный в молчание, красный как рак Поль. Полина спустилась к столу чуть позже. С сыном она обращалась так, будто он заболел, причем не совсем приличной болезнью. На Фенеллу глядела с оскорбленно неприязненным видом и почти с ней не разговаривала. Во главе стола сидела Миллеман. Сегодня она улыбалась реже, чем обычно, но за ее озабоченностью — может быть, напускной, поди пойми, — Агата уловила оттенок удовлетворения. Своей золовке она выказывала подчеркнутое сострадание, и, как почувствовала Агата, Полину это только бесило.

— Ну что, Милли, — сказала Полина после долгого молчания, — ты решила сохранить свое амплуа и при новой администрации?

— Знаешь, Полина, я всегда немного теряюсь, когда ты говоришь на театральном жаргоне.

— Другими словами, ты хочешь оставить за собой роль домоправительницы и при новой хозяйке?

— Далеко в этом не уверена.

— Бедная Милли. — Полина вздохнула. — Боюсь, тебе будет трудно.

— Не думаю. Мы с Седриком давно мечтаем снять на двоих маленькую уютную квартирку в Лондоне.

— Да, конечно, — с излишней готовностью согласилась Полина. — Полагаю, Седрику тоже теперь придется умерить пыл.

— Кто знает, может быть, Поль и Фенелла разрешат мне вести хозяйство у них. — Миллеман впервые за все утро рассмеялась. И, придав своему лицу выражение искреннего интереса, повернулась к молодой паре: — А вы-то как собираетесь жить?

— Так же, как другие мужья и жены, у которых нет денег, — ответила Фенелла. — Поль получает пенсию, у меня есть специальность. Будем оба работать.

— Полноте, — благодушно сказала Миллеман. — А вдруг дедушка все-таки…

— Нам от дедушки ничего не надо, тетя Милли, — быстро перебил ее Поль. — Он, конечно, и сам ничего не сделает, но нам все равно не надо.

— Милый мой! — воскликнула Полина. — Откуда столько яда? Столько желчи? Когда ты так говоришь, Поль, я тебя, право, не узнаю. Будто кто-то, — она бросила чрезвычайно неодобрительный взгляд на Фенеллу, — повлиял на тебя самым пагубным образом.

— А где Панталоша? — радужным тоном спросила Миллеман.

— Где же ей быть, как не в школе? — достойно парировала Полина. — У нее, Милли, нет обыкновения завтракать вместе с нами.

— Про нее никогда наперед не знаешь, — сказала Миллеман. — По-моему, она в последнее время разгуливает, где ей вздумается. Да, кстати, Полина, я к Панталоше тоже в претензии. Кто-то трогал мою вышивку. И нарочно распустил большой кусок. Я оставила корзинку в гостиной и…

— Панталоша туда даже не заходит! — закричала Полина.

— Это уж не знаю. Но вчера вечером, когда мы ужинали, она наверняка туда заходила.

— С чего ты взяла?

— Потому что Соня — думаю, мы теперь можем ее так называть, — потому что Соня говорит, что до ужина она сама садилась в то кресло. И говорит, все было нормально.

— Нет, Милли, уж извини. Вчера вечером Панталоша никак не могла зайти в гостиную, и по очень простой причине: как раз когда мы ужинали, ей и другим детям давали лекарство, а потом их пораньше уложили спать. Милли, ты же сама мне сказала, что мисс Эйбл отыскала лекарство в «цветочной комнате» и сразу же пошла к доктору Уитерсу, чтобы он дал его детям.

— А, да-да, — кивнула Миллеман. — Только подумать! Эта непредсказуемая особа — я говорю про Соню — даже не потрудилась отнести лекарство для детей в школу, а папочкино отдать мне. Просто пошла в «цветочную», куда, насколько я понимаю, ей доставили орхидеи, — Миллеман фыркнула, — и все там вывалила куда попало. Мисс Эйбл, пока нашла, обшарила весь дом. Я тоже.

— Тю! — произнесла Полина.

— И тем не менее, — вступил в разговор Поль, — я готов поспорить, что именно Панталоша…

— Пусть мне сначала докажут! — скорее запальчиво, чем убежденно, перебила Полина. — Еще нужно доказать, что Панталоша вообще имела отношение к этой… этой…

— К «изюминке»? — Поль ухмыльнулся. — Мама, конечно же, это ее работа.

— У меня есть основания полагать, что…

— Да ладно тебе, мама. Это явно штучки Панталоши. Вспомни все, что она вытворяла.

— Тогда откуда у нее эта глупая игрушка. Я ничего подобного ей не дарила.

— Взяла у кого-то из детей, а может, купила. Я видел эти «изюминки» в одном магазине в деревне. Ты ведь тоже видела, Фен, да? Я тогда еще подумал, что им место на помойке.

— Я с Панталошей провела беседу, — упрямо сказала Полина, — и она дала мне честное благородное слово, что первый раз об этом слышит. А когда она говорит правду, Милли, я сразу чувствую. Матери ведь знать лучше.

— Но, мама, это же яснее ясного! — возразил Поль.

— Мне все равно, кто что говорит… — начала Полина, но ее речь была прервана появлением Седрика: как всегда очень ухоженный и элегантный, он сегодня держался более чем самоуверенно.

— Доброе утро, милейшая миссис Аллен. Доброе утро, мои сладкие, — сказал он. — Что, Поль, голубчик, все ломаешь голову, как, перефразируя народную мудрость, из синицы в небе сделать журавля в руках? А я вот придумал либретто двойной свадьбы — сплошной восторг! Правда, получается чуточку сложновато. В отсутствие дяди Клода Старцу придется взять на себя роль посаженого отца Фенеллы, а потом он перемахнет через проход и встанет рядом с собственной невестой. Я могу быть шафером сразу у двух женихов, а Поль будет одновременно женихом Фенеллы и посаженым отцом Сони. Настоящий балет! Томас будет изображать пажа, а Панталоша понесет букеты, что даст ей полную возможность швырять ими в кого угодно. Ты, мама, и все тетушки будете фрейлинами-подружками. Я уже придумал для вас восхитительно-устрашающие туалеты.

— Дерзкий шалун, — пожурила его Миллеман.

— Нет, но правда, — продолжал Седрик, ставя свою тарелку на стол, — я на самом деле считаю, что вы с Фенеллой повели себя по меньшей мере негибко.

— Не все же умеют менять свои подходы к цели так шустро, как ты, — сухо сказал Поль.

— Да, льщу себя надеждой, что мой низкий, коварный трюк удался на славу, — охотно согласился Седрик. — Соня разрешила мне заняться ее свадебным платьем, а Старец сказал, что я по крайней мере проявил родственные чувства. Что же касается Панталоши, дражайшая тетя Полина, то боюсь, она утратила свои позиции безвозвратно. У ребенка такое здоровое, крестьянское чувство юмора.

— Я только что сказала твоей матери, Седрик, и повторяю: у меня есть основания полагать, что в этом инциденте Панталоша неповинна.

— Мой бог! — воскликнул Седрик. — Как умилительно! Какая вера в свое дитя!

— Так же, как неповинна и в истории с дедушкиным зеркалом.

— У Панталоши есть и другие заступники. — Седрик с очередной обворожительной ужимкой кивнул на Агату.

Полина тотчас повернулась к ней, и Агата почувствовала себя зрителем, выходящим из зала на сцену.

— Да, — пробормотала она. — Когда Панталоша сказала, что ничего не писала на зеркале, мне показалось, она говорила правду.

— Слушайте! — с жаром вскричала Полина. — Слушайте все! Спасибо вам, миссис Аллен. Слава богу, хоть кто-то верит моей бедной малышке.

Вера Агаты в невиновность Панталоши была и так уже слегка подорвана, но Агата даже не подозревала, какое потрясение ждет ее впереди.

Из столовой она пошла в театр. Портрет стоял повернутый к стене, там же, где она его оставила вчера. Вытащив картину в проход, Агата оперла ее одним углом о пол, подняла, поставила на нижнюю перекладину мольберта и отошла назад, чтобы разглядеть получше.

Поверх полностью выписанного лица кто-то нарисовал черной краской громадные очки.

3

Секунд пять ее попеременно бросало то в жар, то в холод. Она потрогала холст. Лицо давно высохло и затвердело. Черные очки были еще сырые. С чувством облегчения — оно было таким сильным, что все в ней перевернулось, как от приступа тошноты, — Агата обмакнула тряпку в масло и осторожно стерла дерзкое добавление. Потом села и стиснула перед собой дрожащие руки. Ни пятен, ни размывов — голубоватые волнистые тени под глазами не испорчены; ни следа грязи на туманном розовом облачке, придававшем выпуклость лбу.

— Боже мой! — прошептала она. — Боже мой! Слава богу!

— Доброе утро, — войдя через боковую дверь, поздоровалась Панталоша. — Мне разрешили еще одну картину нарисовать. Дайте новую картонку и краски, только много. Вот посмотрите. Это коровы с самолетом, я их уже кончила. Правда, красиво?

Она опустила картонку на пол, прислонила ее к мольберту, потом, нахально копируя Агату, отступила на шаг, сложила руки за спиной и взглянула на свое произведение. Три ярко-красные коровы паслись на изумрудном лугу. Над ними по голубому небу — Панталоша нарисовала его одной лазурью — летел изумрудный самолет, из которого вываливалась черная бомба.

— Здорово, да? — Помолчав, Панталоша снисходительно перевела взгляд на работу Агаты. — Это тоже ничего, — сказала она. — Симпатично. Когда смотришь, даже приятно. Я считаю, картина хорошая.

— А некоторые считают, что, если пририсовать очки, будет лучше, — наблюдая за ней, сказала Агата.

— Дураки они и ничего не понимают. Короли очки не носят. А это король.

— Да, но кто-то все равно нарисовал ему очки.

— Пусть он попробует моим коровам очки нарисовать — я его убью!

— Как ты думаешь, кто мог это сделать?

— Не знаю, — равнодушно ответила Панталоша. — Может, Нуф-Нуф?

— Вряд ли.

— Тогда, наверно, тот же, кто Нуф-Нуфу зеркало разрисовал. Не знаю. Но точно не я. Ну так что, можно я возьму еще картонку и краски? Мисс Эйбл нравится, когда я рисую.

— Поднимись ко мне в комнату, там в шкафу много картонок, можешь взять себе одну поменьше.

— А я не знаю, где ваша комната.

Агата, как могла, объяснила.

— Ладно. Если заблужусь, буду орать, пока кто-нибудь не придет. — И Панталоша потопала к двери.

— Да, кстати, — остановила ее Агата. — Ты знаешь, что такое «изюминка»? Когда-нибудь видела?

— Детское печенье? Знаю, а что? — Панталоша оживилась.

— Нет, я говорю про такой резиновый мешочек… Если на него сядешь, раздается громкий звук.

— Какой звук?

— Неважно, — устало сказала Агата. — Бог с ним.

— Вы сумасшедшая, — коротко заявила Панталоша и ушла.

— Может быть, — пробормотала Агата. — Что кто-то сошел с ума, это факт.

4

Все то утро она работала только над фоном. После обеда сэр Генри позировал полтора часа с двумя перерывами. В течение всего сеанса он не сказал ни слова, хотя часто вздыхал. Агата писала руки, но сумела ухватить лишь их общий тон и форму, потому что сэр Генри то и дело нервно шевелил пальцами и вообще вел себя неспокойно. Перед самым концом сеанса вошла Миллеман, извинилась перед Агатой и что-то шепнула ему на ухо.

— Нет-нет, — сердито возразил он. — Обязательно завтра. Позвони еще раз и так и передай.

— Он говорит, завтра ему очень неудобно.

— Меня это не касается. Позвони снова.

— Хорошо, папочка. — Миллеман послушно кивнула.

Когда она ушла, Агата, видя, как он все больше нервничает, сказала, что на сегодня хватит и что Седрик предложил временно заменить его, пока она будет писать плащ. Сэр Генри с явным облегчением удалился. Недовольно ворча, Агата соскребла с холста руки и снова взялась писать задний план. Он представлял собой условный рисованный пейзаж. Подернутый изморозью лес — большое темное пятно, очерченное крупными мазками, — четко выделялся на мерцающем фоне холодного ночного неба. Монолитные валуны, обозначавшие колодец на втором плане, она изобразила перемежающимися густыми тенями. Агата работала большой кистью, и каждый широкий мазок, подытоживая ее мучительные раздумья, рождал на холсте конкретные формы. «Решение найдено верно, хотя Анкредам задний план, конечно, покажется странным и незаконченным, — подумала она. — Если кто из них и поймет, то разве что Седрик и Панталоша». Едва она пришла к этому заключению, как Седрик собственной персоной выпорхнул из-за кулис: без всякой меры и совершенно без необходимости загримированный, он прыгающей походкой прошелся по сцене, так и сяк демонстрируя на себе алый плащ.

— Вот и я! — закричал он. — О, эта мантия на моих хрупких плечах! О, этот символ высокой трагедии! До чего волнительно и упоительно! Итак, в какую встать позу?

Но Агате даже не понадобилось ему показывать. Крутанувшись на месте, он замер и ловко перекинул плащ через плечо — все, как требовалось. Наблюдая за ним, Агата в радостном предвкушении выдавила на палитру несколько маслянистых змеек яркой алой краски.

Седрик оказался прекрасным натурщиком. Рельефные складки плаща на нем точно окаменели. Агата работала, не проронив ни слова, и так часто задерживала дыхание, что у нее заложило нос.

— Милейшая миссис Аллен, — наконец робко подал голос Седрик. — У меня чуточку свело ногу.

— Ой, извините, — сказала Агата. — Вы просто молодец. Вам, конечно, пора отдохнуть.

Прихрамывая, но все с тем же трагическим видом он спустился в зал и остановился перед мольбертом.

— Как все потрясающе точно. Сногсшибательно! Нет, правда, это же настоящий театр… И Старец, и весь этот кошмарный Шекспир — какой органичный сплав, сколько экспрессии, и вообще! Мне даже страшно.

Он устало сел и начал, как веером, обмахиваться краем плаща, который предварительно аккуратно расправил на спинке кресла.

— Пока я там стоял, мне так хотелось с вами посплетничать, вы себе даже не представляете. У нас тут сейчас та-а-кие интриги!

Агата, сама еле стоявшая на ногах от усталости, закурила, опустилась в соседнее кресло и стала придирчиво рассматривать написанное. Но при этом не без интереса прислушивалась к болтовне Седрика.

— Прежде всего, — начал он, — должен вам сообщить, что Старец и в самом деле послал за поверенным. Представляете, что творится в доме! Фракции, группировки, в каждом углу шепчутся. Прямо семнадцатый век, выборы папы римского. Первый вопрос, конечно, его брачный контракт. Как по-вашему, сколько потребует себе наша крошка Соня? Я чуть ли не на коленях пытался из нее вытянуть, но она скрытничает и вообще ведет себя как этакая гранд-дама. Но ведь все равно понятно: сколько бы ей ни досталось, оно же не из воздуха возьмется. До недавних пор фаворитом считалась Панталоша. Ей предназначалась буквально сказочная сумма, чтобы со временем малютка стала завидной партией. Но сейчас, по нашему общему убеждению, за свои милые проделки дитя будет дисквалифицировано, и к финальному заезду ее не допустят. Так что, возможно, главный приз достанется Соне. Ну и конечно, Поль с Фенеллой выбыли начисто. Лично я, — Седрик скромно хихикнул, но глаза у него холодно сверкнули, — питаю надежду, что мне теперь кое-что улыбается. Как мне кажется, у меня все в порядке, хотя кто знает. Старец меня попросту терпеть не может, а порядок наследования в роду Анкредов полная нелепость. Сто лет назад кто-то из предков закрепил правила раздела наследства, и в результате я могу получить только этот кошмарный дом и ни гроша на его содержание. Как бы то ни было, Соню я твердо переманил на свою сторону.

Он потрогал усики и снял с ресниц комочек туши.

— Я специально загримировался, — отвлекаясь от главной темы, пояснил он. — Чтобы войти в образ и каждую складочку плаща наполнить трагедийным содержанием. А кроме того, краситься ведь так забавно.

Кокетливо помурлыкав, он продолжил:

— Томас, Дези и Дженетта вольются в наши ряды в пятницу. День рождения уже в субботу, вы не забыли? Воскресенье как Старец, так и Старший Долгожитель проведут в постели: один будет страдать после гастрономических излишеств, а второй — приходить в себя после субботнего марафона. Все остальные, несомненно, посвятят этот день взаимным упрекам и обвинениям. По общему мнению, гвоздем программы в юбилейный вечер будет оглашение нового завещания.

— Господи! — ужаснулась Агата. — Но это же…

— Да-да, — перебил Седрик. — Уверяю вас, так и будет. Почти наверняка. Старец всегда публично знакомит нас с каждой новой редакцией. Это же такая выигрышная мизансцена — устоять он не может.

— А как часто он меняет условия завещания?

— Я не подсчитывал, — помолчав, признался Седрик. — Но в среднем, думаю, раз в два года. Правда, последние три года Панталоша стабильно лидировала. Пока она умела только гулькать и пускать пузыри, ее сюда привозили редко, и Старец ее обожал, да и она, к несчастью, души в нем не чаяла. Полина должна проклясть тот день, когда, по ее же настоянию, школу перебазировали в Анкретон. На последней читке я был в величайшей немилости, и мне определили самый скудный минимум. Вторым после Панталоши значился дядя Томас. По тем соображениям, что, мол, он еще, может быть, женится и родит сына, а я, естественно, сохраню обет безбрачия и сам откажусь от Анкретона, который будет висеть на моей нежной шейке, как жернов. Хитро придумано, верно?

Поступки и заявления Седрика с самого начала вызывали у Агаты искреннее неприятие, но все же он был забавный экземпляр. Она поймала себя на том, что слушает его монолог внимательно, хотя постепенно ее стало раздражать, как он злорадствует, что Панталоша впала в немилость.

— А я до сих пор думаю, что все эти каверзы подстроила не Панталоша, — сказала она.

Седрик энергично запротестовал, но Агата стояла на своем.

— Я с ней говорила. Ее поведение показалось мне убедительным. О вчерашнем инциденте ей неизвестно, я уверена. И она понятия не имеет, что такое «изюминка».

— Панталоша невероятно, чудовищно хитрый ребенок, — зло сказал Седрик. — И не забывайте: она из рода Анкредов, а значит, актриса. Она играла. Да-да, это была тонкая, актерская игра.

— Не верю. Более того, она не знала, где моя комната.

Седрик перестал кусать ногти и уставился на нее.

— Не знала, где ваша комната? — после долгой паузы сказал он. — Но, миссис Аллен, дорогая, а это здесь при чем?

Агату так и подмывало рассказать про историю с краской.

— Что ж, если вы пообещаете, — не удержавшись, начала она, но, взглянув на его оттопыренные губы и белесые глазки, внезапно передумала. — Впрочем, не имеет значения. Вас это все равно не убедит. Неважно.

— Милейшая миссис Аллен, вы говорите загадками, — хихикая, сказал Седрик и затеребил плащ. — Такое впечатление, что вы мне не доверяете.

Глава седьмая

ЮБИЛЕЙ

1

Утром в пятницу, через неделю после приезда в Анкретон, Агата вытащила картину из кладовки для реквизита — теперь она держала ее под замком — и посмотрела на свое произведение: портрет вызвал у нее смешанные чувства, но прежде всего удивление. Как, черт возьми, ей это удалось. Еще два дня, и картина будет завершена. Завтра вечером сэр Генри, празднуя свой юбилей, приведет развоевавшихся Анкредов в маленький театр, и она неловко отойдет в сторону, пока они будут обсуждать ее работу. Велико ли будет их разочарование? Сразу ли они поймут, что на заднем плане вовсе не пустошь перед замком Форрес[46], а лишь изображающая ее театральная декорация; что Агата написала не Макбета, а старого актера, который вспоминает, как некогда играл эту роль? Поймут ли они, что картина проникнута грустью расставания с прошлым?

Да, фигура уже готова. И пожалуй, для полноты впечатления осталось разве что добавить кое-где пару осторожных мазков. Ей очень захотелось, чтобы эту картину увидел Рори. Как прекрасно, подумала она, что среди тех немногих, кому она любит показывать свои работы, на первом месте стоит ее муж. Может быть, потому, что он в таких случаях больше молчит, чем говорит, но не стесняется собственного молчания.

По мере того как ее труд близился к концу, Агату все чаще охватывал страх перед скорой встречей с мужем. Она вспоминала слышанное от других женщин: «Как было вначале, потом никогда не повторяется», «Когда мы снова встретились, то поняли, что стали чужими», «Все было уже совсем не так», «Ощущение было странное. Мы оба молчали, нам нечего было сказать друг другу». Неужели ее встреча с Родериком тоже пройдет в молчании? «Я не умею выражать свои чувства, — думала Агата. — Не владею я этой техникой. Все мои природные способности ушли в живопись. Но, наверно, Родерик первый сообразит, что сказать. Или, может быть, мне сразу начать рассказывать ему про Анкредов?»

Она соскабливала краски с палитры, когда в театр прибежала Фенелла и сказала, что звонят из Лондона.

Это был заместитель начальника Скотленд-Ярда. Агата слушала его, и сердце у нее стучало как молоток. Как ему кажется, с лукавой хитрецой туманно намекнул он, небольшая поездка в Лондон доставит ей удовольствие. Если она прибудет в Лондон в понедельник и останется там на ночь, во вторник утром Скотленд-Ярд покажет ей кое-что интересное. Одна их машина как раз в понедельник будет утром проезжать мимо станции Анкретон-Холт, и, если миссис Аллен не против, ее с удовольствием подвезут.

— Спасибо, — сказала Агата и не узнала собственный голос. — Я поняла. Да, конечна. Мне очень интересно. Спасибо.

Она растерялась: на нее поочередно накатывали то беспричинная жажда деятельности, то тупое оцепенение. Смешные сценки из репертуара Анкредов вспыхивали в ее мозгу. «Надо не забыть и рассказать ему», — думала она, а потом начинала сомневаться, так ли уж забавны будут Анкреды в ее пересказе. Вздрогнув, как от толчка, она вдруг вспомнила, что про вторник нужно обязательно сообщить Кэтти Босток. Чтобы та, как они договаривались, послала старого слугу Родерика в Лондон открыть квартиру.

— Что же я сразу не догадалась? — пробормотала она и побежала вниз.

Когда, дымя сигаретой, Агата сидела у телефона в маленькой комнатке возле входных дверей, снаружи донесся шум автомобиля, послышались голоса, а затем вестибюль наполнился шумом, безошибочно возвещавшим приезд гостей.

— Милли, ты где? Спускайся! — прокричал приятный женский голос. — Это Дези, Томас и я. Дези заарканила какого-то полковника, он оказался с машиной, и мы все вместе приехали.

— Дженетта! — долетел с Большой галереи голос Миллеман.

И, как эхо, откуда-то из глубины дома раздался голос Полины:

— Дженетта!

Ей послышалось или на самом деле в этих приветственных возгласах сквозило неодобрение, граничащее с тревогой? Не зная, как ответить себе на этот вопрос, Агата тихо прикрыла дверь.

2

Дженетта, супруга Клода Анкреда, в отличие от Агаты не уловила в приветствиях родственниц никаких особых оттенков. Привлекательная, хорошо одетая женщина с веселым голосом и умными глазами, она вела себя спокойно и, казалось, получала удовольствие от роли наблюдателя. Речь ее была живой, но без аффектированных интонаций. Если Дженетта и чувствовала, что Анкредов раздирают междоусобицы, то виду не подавала и со всеми членами этого малоприятного клана держала себя одинаково приветливо и одинаково отстраненно.

Дездемона же, напротив, являла собой в семье Анкредов самый яркий, после сэра Генри, пример истинной театральности. Она была ослепительно хороша, с пышной фигурой и сочным голосом; каждая ее фраза звучала настолько значительно, будто была репликой из кульминационной сцены идущего с аншлагом спектакля. «Так и просится, чтобы при ней был соответствующий антураж, — подумала Агата, — например, секретарь, или драматург, или импресарио, или даже, может быть, влюбленный в нее режиссер». Она словно излучала щедрое полнокровное тепло, и у нее был дар увлекать людей вслед за собой в тот далекий от обыденной жизни сверкающий мир, где она чувствовала себя как рыба в воде. Попавший в ее орбиту полковник после рюмки хереса отбыл по месту назначения, и, конечно же, в ушах у него еще долго звенели ее пылкие слова благодарности. Повесив трубку, Агата прошла из маленькой комнатки в зал и оказалась лицом к лицу с вновь прибывшими. Она была рада увидеть знакомый светлый хохолок и вежливую улыбку Томаса — «старины Томаса», как она уже начала называть его про себя.

— А-а, приветствую. — Он захлопал ресницами. — Вот вы где! Надеюсь, фурункул беспокоит меньше.

— Прошел совсем.

— Мы тут говорим о папочкиной помолвке. Это моя невестка, миссис Дженетта Анкред, а это моя сестра, Дездемона. Как ваша картина? Хорошо получилась?

— Неплохо. А как получается ваша постановка?.

— Прекрасно, спасибо, — серьезно ответил Томас.

— Томми, дорогой мой, ну как она может прекрасно получаться, если там играет эта бездарность? — вмешалась Дездемона. — О чем ты думал, когда ее приглашал?

— Дези, я действительно говорил дирекции, что ты хотела сыграть эту роль.

— Нисколько не хотела. Сыграть бы, конечно, сыграла, но чтобы так уж хотеть — нет.

— Значит, никто ни на кого не в обиде, — мягко сказал Томас. — Дженетта, тебе, наверно, не терпится увидеть Фенеллу и Поля. У тебя, вероятно, впечатление, что из-за папочкиной помолвки их собственная отошла в тень. Ты на них тоже сердишься, как он?

— Я ничуть на них не сержусь. — Дженетта перехватила взгляд Агаты и улыбнулась. — Поль мне очень нравится, и я хочу с ним поговорить.

— Все это прелестно, — беспокойно сказала Дездемона, — но Милли говорит, если бы не Поль с Фенеллой, то папочкина бомба-сюрприз могла бы и не взорваться.

— Да ладно тебе, — благодушно сказал Томас. — Думаю, все равно бы взорвалась. Вы знаете, что уже вызван мистер Ретисбон и составляется новое завещание? Полагаю, завтра на юбилейном ужине папочка все нам сообщит. Дези, как ты считаешь, он тебя на этот раз вычеркнет?

— Дорогой мой! — Дездемона живописно упала на софу и, раскинув руки, положила их на гнутую деревянную спинку. — Я так часто открыто высказывала свое мнение об этой особе Оринкорт, что ничего другого ему не остается. Мне наплевать, Томми. Если папочка ждет, что я замурлыкаю от удовольствия и брошусь их поздравлять, он глубоко ошибается. Мне такое не под силу. Для меня это чудовищное потрясение. Мне больно. Вот здесь, — добавила она и постучала белым кулачком по роскошному бюсту. — Мое уважение, моя любовь, мои идеалы — все вдребезги! — Сверкнув глазами, она посмотрела на Дженетту. — Думаешь, я преувеличиваю, Джен? Счастливая ты. Тебя выбить из колеи нелегко.

— Мне судить трудно, — непринужденно сказала Дженетта. — Я с мисс Оринкорт пока не знакома.

— Конечно, он же не твой отец, — с чувством напомнила Дездемона.

— Да, не мой, — согласилась та.

— Тю! — Дездемона горько вздохнула.

Разговор был прерван появлением Фенеллы: она сбежала по лестнице, промчалась через зал и, вскрикнув, бросилась в объятия матери.

— Ну-ну, полно, — ласково сказала Дженетта, на мгновение прижав дочь к груди. — Только без бурных эмоций.

— Мамочка, ты не злишься? Скажи, что не злишься.

— По мне похоже, что я злюсь? Глупенькая. А где Поль?

— В библиотеке. Ты туда зайдешь? Мамочка, ты чудо! Ты ангел!

— Успокойся, милая, хватит. Может быть, поздороваешься с тетей Дези и дядей Томасом?

Фенелла повернулась к ним. Томас осторожно ее поцеловал.

— Надеюсь, вы с Полем будете счастливы, — сказал он. — У вас все должно быть хорошо. Когда я прочел ваше объявление, то тут же полез в медицинскую энциклопедию. Там в разделе «генетика» написано, что брак между двоюродными братом и сестрой в принципе совершенно безопасен, при условии, что среди их общих родственников нет ярко выраженных сумасшедших.

— Томми! — возмутилась Дездемона. — Ты хоть чуть-чуть соображаешь?!

— Что ж, — сказала Дженетта, — такая компетентная справка должна придать нам бодрости. Фен, может быть, проводишь меня к Полю?

Они вместе ушли. С Галереи спустились Полина и Миллеман.

— Вот ведь морока, — видимо продолжая незаконченный разговор, жаловалась на ходу Миллеман. — Ума не приложу, как тут быть.

— Ты это про комнаты, Милли? — спросила Дездемона. — Категорически тебе заявляю: если с крысами до сих пор ничего не сделали, в «Брейсгердл» я не пойду!

— Но Дези… — начала Полина.

— Я спрашиваю, с крысами что-нибудь сделали или нет?

— Баркер потерял банку с мышьяком, — расстроенно сказала Миллеман. — Он с месяц назад травил крыс в комнате мисс Оринкорт, а потом банка куда-то пропала.

— Только этого не хватает! — пробормотал Томас.

— Жалко, он не подсыпал ей в стаканчик, куда она зубы кладет, — мстительно заметила Дездемона. — А как насчет «Терри»?

— В «Терри» я поселила Дженетту.

— Дези, поживи со мной в «Бернар», — великодушно предложила Полина. — Я буду очень рада. Сможем поговорить. Давай.

— Тут только одна сложность. — Миллеман нахмурила брови. — Мы же перенесли в «Бернар» всю папочкину антикварную мебель, и там сейчас даже некуда поставить вторую кровать. А к себе я вторую кровать поставлю спокойно. Дездемона, может, ты не против?.. Я в «Леди Банкрофт», ты знаешь. Комната просторная, места полно.

— Пожалуйста, Милли. Если, конечно, ты из-за этого не встанешь на уши.

— Не встану, — холодно ответила Миллеман.

— Мы с тобой все равно сможем поговорить, — сказала Полина. — Я же буду рядом, через стенку.

3

Вечером в пятницу погода испортилась, и на извилистые крыши Анкретона обрушился ливень. В субботу Агата проснулась от звонкой нескончаемой дроби: кап-кап-кап.

По дороге в ванную она споткнулась о поставленный на лестничной площадке таз. В него одна за другой падали капли, сочившиеся сквозь ветхую заплату на крыше. Дождь шел весь день. В три часа так потемнело, что работать в театре стало невозможно, но Агата успела захватить все утро и теперь, в последний раз прикоснувшись кистью к холсту, отошла от мольберта и села. Она испытывала то странное ощущение пустоты, которое приходит к художнику, когда картина окончена. Труд был завершен. И в ее сознании образовался вакуум. Но так продолжалось недолго: работа перестала подчинять себе ее мысли и, освободившись от этого гнета, Агата сейчас думала только о скорой встрече с мужем. «Через день я смогу сказать: завтра!» Анкреды с их интригами потеряли для нее реальность. Они словно превратились в двухмерные картонные фигурки, суетящиеся на фоне аляповатых декораций. Этот перелом в восприятии повлиял на ее воспоминания о двух последних днях в Анкретоне, окрасил их в особый цвет, размыл их четкость и придал фантастический оттенок самым заурядным эпизодам, так что, когда вскоре потребовалось детально восстановить ход событий, она не могла доверять своей памяти полностью.

Ей предстояло вспомнить, что весь тот день сэр Генри, никем не видимый, провел в своих покоях, набираясь сил перед торжественным ужином; что в огромном доме царило нервное ожидание; что подарки для сэра Генри были выставлены в библиотеке, темной необитаемой комнате в восточном крыле, и что Анкреды часто совершали туда паломничество, разглядывая дары друг друга с исключительной предвзятостью. Агата тоже подготовилась к юбилею: набросав живой и забавный портрет Панталоши, она оправила рисунок в рамку и поставила среди других подарков, хотя подозревала, что в связи с постигшей Панталошу немилостью такой поступок могут счесть вопиющей бестактностью. Набросок был искренне одобрен самой Панталошей и ее матерью, а из остальных Анкредов на него обратил внимание только Седрик — он ошибочно усмотрел в нем ехидный отзыв о характере своей кузины.

Впоследствии Агата вспоминала, как, перебрав привезенные с собой вечерние платья, подумала, что для такого великого торжества все они слишком невзрачны. Она вспоминала, как с приближением вечера праздничное настроение в доме усиливалось; как, не зная отдыха, деловито суетились Баркер и его свита престарелых горничных. Но еще чаще, все с тем же недоверием к собственной памяти, она вспоминала пропитывавшее дом предвкушение кульминации, ощущение, что надвигается развязка. Тогда она думала: «Это потому, что приезжает Рори. Потому, что я одним махом справилась с большой, напряженной работой». Позже, когда она оглядывалась назад, эти ответы представлялись ей неубедительными, и она робко спрашивала себя, а не могло ли Зло, вселившись в мысли одного человека, излучать токи, наполнявшие тревогой целый дом?

Агата вычистила палитру, захлопнула ящик с изрядно похудевшими тюбиками и в последний раз промыла кисти. Портрет был установлен на сцене, его обрамляли малиновые бархатные шторы, убивавшие все впечатление. «Хорошо хоть, сейчас не весна, — подумала Агата, — а то бы они понавешали на него цветов». Спереди картину скрывал от зрителей легкий занавес — окутанный темнотой портрет дожидался вечерней торжественной церемонии. Полюбоваться им она сейчас не могла. Прогулка в такой ливень тоже исключалась. Не зная, чем заняться, Агата не находила себе места. Ужин назначили на девять, и ей надо было как-то заполнить целых три часа. Прихватив с собой книгу, она бродила из комнаты в комнату, но, куда бы ни зашла, всюду натыкалась на Анкредов: разбившись парочками, они, казалось, шушукались по всем углам. В кабинете она вспугнула целовавшихся Поля и Фенеллу, в гостиной потревожила шипевших наперебой Дездемону и Полину, под лестницей прервала сердитые переговоры Миллеман с Баркером и, уже не зная, куда приткнуться, двинулась в соседнюю с библиотекой комнату, известную под названием Большой будуар (Малый будуар находился на втором этаже). Непредвиденные встречи ей надоели, поэтому, подойдя к двери, она сначала остановилась и прислушалась. Ни звука. Она толкнула дверь и прямо напротив себя увидела Седрика с мисс Оринкорт: согнувшись в три погибели от беззвучного хохота, они бок о бок сидели на софе.

Агату они заметили, только когда она уже вошла в комнату. Реакция была крайне необычной. Они уставились на Агату, разинув рты, улыбка мгновенно, как от огня, испарилась с их лиц. Седрик ужасно покраснел, а голубые глаза мисс Оринкорт превратились в ледяные шарики. Но именно она заговорила первой.

— Вот не ждали, не гадали, — произнесла Соня бесцветным голосом. — Посмотрите, кто к нам пришел.

— Милейшая миссис Аллен, — чуть дыша, вступил Седрик, — пожалуйста, проходите. Мы тут так расшалились, смеемся над всем подряд. Потому что все смешно: юбилей, вся эта возня, все эти подводные течения и так далее. Садитесь, похихикаем вместе. Или ваша выдержка и тонкий вкус вам не позволяют? Выдержка и тонкий вкус — боже мой, получилось, будто я про вино говорю или про сыр!

— Ничего, — сказала Агата. — Спасибо, но я пойду. Мне нужно наверх.

Провожаемая их молчанием, она вышла из комнаты и закрыла дверь.

В зале у камина сидел совершенно незнакомый ей пожилой человек и читал газету. На нем был деловой костюм, рубашка со старомодным стоячим воротничком и узкий черный галстук. Лицо худое, руки в синих прожилках и подагрических узлах. Увидев Агату, он выронил газету, сдернул с носа пенсне, издал странное восклицание — что-то вроде «м-м-мэ!» — и проворно поднялся с кресла.

— Вы кого-нибудь ждете? — спросила Агата.

— Спасибо, спасибо, нет-нет, спасибо, — быстро проговорил он. — Уже знают. Не имел удовольствия… Представлюсь. М-м-м… Ретисбон.

— А, да, конечно. Я знаю, что вы должны были приехать. Здравствуйте. — И она назвала себя.

Высунув кончик языка, мистер Ретисбон быстро подвигал им из стороны в сторону и яростно потер руки.

— Здрасссте, — пробормотал он. — Польщен. Значит, оба гости. Хотя я не совсем. По долгу службы.

— Я тоже, — сказала Агата, с трудом уловив смысл в этом наборе коротких фраз. — Я здесь работаю.

Она еще не переоделась, и мистер Ретисбон посмотрел на ее рабочую блузу.

— Ну конечно, — прокудахтал он. — Миссис Аллен? Урожденная Трой? Супруга инспектора Аллена?

— Совершенно верно.

— Имел счастье познакомиться. С вашим мужем. Профессиональные контакты. Дважды. Восхищен.

— Правда? — У Агаты тотчас поднялось настроение. — Вы знаете Родерика? Давайте сядем, поговорим.

Мистер Ретисбон втянул в себя воздух и то ли причмокнул, то ли икнул. Они сели перед камином. Он положил ногу на ногу и сцепил узловатые пальцы в замок. «Точно с гравюры Крукшанка»[47], — подумала Агата. И начала рассказывать ему про Родерика, а он слушал ее с таким видом, будто она дает очень важные показания и он вот-вот вызовет своего клерка, чтобы тот присутствовал в качестве свидетеля. Впоследствии Агата очень живо вспоминала эту сцену и то, как в середине своего монолога виновато оборвала себя:

— Простите, я вам уже наскучила своей болтовней. Не знаю, что на меня нашло.

— Наскучили? — переспросил мистер Ретисбон. — Наоборот. Именно так. И позвольте добавить. Но строго между нами. Я этот срочный вызов воспринял э-э… с некоторым сомнением, как э-э… не совсем обусловленный необходимостью. И вдруг такой неожиданный и поистине очаровательный сюрприз — беседа с дамой, чей удивительный талант давно вызывает у меня глубочайшее уважение… М-м-мэ! — добавил он и, наклонившись к Агате, коротко, по-воробьиному кивнул головой. — Именно так.

В это время в зал вошли Полина и Дездемона. Они сейчас же подскочили к мистеру Ретисбону.

— Ради бога, извините, — начала Полина. — Мы вас так надолго оставили. Но папочке только сейчас сообщили… он немного взбудоражен. Оно и понятно, такой великий день. Через несколько минут он вас примет, дорогой мистер Ретисбон. А пока мы с Дези были бы очень рады, если бы вы… мы считаем, что нам надо…

Агата поднялась и пошла к выходу. Они тянули, явно дожидаясь, когда она отойдет подальше.

— У нас к вам всего два слова, мистер Ретисбон, — уже в дверях услышала Агата сочный голос Дездемоны. — Только чтобы вас предупредить.

— Если желаете, то разумеется. — Голос у мистера Ретисбона неожиданно стал сухим и ломким.

«Не на того напали, — бредя по коридору, подумала Агата. — От мистера Ретисбона они мало чего добьются».

4

«Да это же сцена из фильма, — оглядывая стол, подумала Агата, — а я тот самый персонаж, который появляется всего в одном эпизоде». Сравнение с кино напрашивалось само собой. Разве упомнить, сколько раз и в скольких фильмах нам показывали точно такие же парадные трапезы с благородным старым аристократом во главе стола? Где, как не на экране, увидишь такое изобилие? Где еще бывает такое море цветов, такие роскошные эдвардианские канделябры и такие невероятно учтивые светские разговоры? И только в кино подбирают такие точные типажи. Даже сосед-помещик (длинный, тощий, с моноклем в глазу) и приходский священник (румяный, откормленный) — оба, вероятно, приглашались на это торжество каждый год, — даже они, казалось, были специально подобраны для крохотных вставных эпизодов и до неправдоподобия соответствовали своим ролям. А мистер Ретисбон? Эталонный образец поверенного в делах семьи. Что до самих Анкредов, то стоило лишь взглянуть на них или услышать их безукоризненно темперированный смех и прекрасное произношение, как сразу было ясно — в главных ролях только звезды. Агата начала придумывать название для этого фильма. «В честь сэра Генри», «Удивительное семейство»…

— Пока все довольно мило, правда? — услышала она слева от себя голос Томаса. Она и забыла, что он сидит рядом, хотя именно Томас сопровождал ее под руку из гостиной в столовую. Справа от нее сидел Седрик; адресуясь к ней и Дездемоне — она была за столом его дамой, — он то и дело взахлеб произносил очень фальшивые монологи, звучавшие так, будто они предназначались для ушей его деда. Судя по всему, Томас до этой минуты молчал.

— Да, очень мило, — поспешно согласилась Агата.

— Я в том смысле, — понизив голос, продолжал Томас, — что кто не знает, никогда не догадается, как все перепуганы новым завещанием. То есть все, кроме меня и, пожалуй, еще Седрика. Но не догадаться, верно?

— Тссс, — предостерегающе шепнула Агата. — Да, конечно.

— Это потому, что мы сейчас играем этюд «дружная семья». Все как в театре. Когда два актера ненавидят друг друга лютой ненавистью, они играют любовь так, что веришь каждому вздоху. Вам, наверно, трудно это себе представить. Кто не работает в театре, вряд ли поймет. Ну да ладно. — Томас положил ложку на стол и мягко посмотрел на Агату. — Итак, что вы думаете об Анкретоне?

— Он завораживает.

— Очень рад. К тому же вы приехали в разгар интереснейших событий, не так ли? Все эти интриги и свары. Знаете, как закончится ужин? Папочка провозгласит тост за здоровье короля, а я затем подниму тост за папочку. Я, так сказать, старший из присутствующих сыновей, и придется говорить, хотя жаль. У Клода получилось бы гораздо лучше. В прошлом году тост произносила Панталоша. Я с ней этот номер отрепетировал, и она вполне справилась. Папочка пустил слезу. А в этом году из-за лишая и недавних проделок ее не пригласили. О, что я вижу! — воскликнул Томас, глядя на услужливо поднесенное Агате блюдо. — Новозеландские раки? Не может быть! Я думал, Миллеман не разрешила их подавать. Папочка еще не видел? Если он их углядит, быть беде.

Томас оказался прав. Когда блюдо приблизилось к сэру Генри, он задиристо взглянул на свою невестку и положил себе внушительную порцию. За столом мгновенно наступила тишина, и Агата заметила, как Миллеман в ответ на поднятые брови Полины сделала беспомощное лицо: мол, я против, но что поделаешь.

— Он настаивал, — шепотом объяснила Миллеман сидевшему слева от нее Полю.

— Что? — громко спросил сэр Генри.

— Ничего, папочка.

— Это называется каменный омар, — сказал сэр Генри, обращаясь к мистеру Ретисбону. — Такой же омар, как я балерина. Просто какие-то моллюски из меню антиподов. — Под косые взгляды родственников он положил в рот большой кусок и, показывая на свой бокал, добавил: — Их нужно чем-то запивать. Баркер, я сегодня нарушу мое правило. Шампанского!

Баркер, поджав губы, наполнил его бокал.

— Вот это молодец! — одобрила мисс Оринкорт. Анкреды замерли от ужаса, но тотчас спохватились и лихорадочно заговорили все одновременно.

— Ну вот, — бесстрастно констатировал Томас. — Что я вам говорил? Шампанское и раки. Нам это еще аукнется.

— Не так громко, — нервно пробормотала Агата, но, увидев, что сэр Генри погружен в галантную беседу с Дженеттой, чуть успокоилась и осторожно спросила: — Ему это действительно так вредно?

— «Вредно» не то слово, — сказал Томас. — Раки для него погибель. — И, помолчав, добавил: — Кстати, у них какой-то не тот вкус, вам не кажется?

Агата уже и сама пришла к этому выводу. Сомнительное блюдо, решила она.

— Не ешьте их, прикройте сверху хлебом, — посоветовал Томас. — Лично я так и сделаю. Сейчас подадут индейку, с нашей же фермы. Возьмем себе побольше, правильно?

Не считая этого маленького происшествия, ужин продолжался на той же возвышенной торжественной ноте, и наконец сэр Генри — всем своим видом голливудский фельдмаршал — поднялся и провозгласил тост за здоровье Его Величества короля.

Затем, несколько минут спустя, встал Томас и, скромно кашлянув, начал свою речь.

— Что ж, папочка, — сказал он, — я думаю, ты знаешь, что я сейчас скажу, ведь сегодня твой день рождения, а мы все понимаем, какое это великое событие и как прекрасно, несмотря ни на что, по традиции собраться в этот день всем вместе. Кроме Клода, конечно, хотя жаль, что его нет, потому что он придумал бы тост поновее, а я не смогу. — За столом началось беспокойное шевеление. — Я скажу только одно, — стойко продолжал Томас. — Для нас большая честь собраться здесь, вспомнить о твоих былых успехах и пожелать тебе долгих лет жизни. — Томас на миг задумался. — Да, пожалуй, это все. Ой, чуть не забыл! Ну и конечно, мы все надеемся, что ты будешь очень счастлив в семейной жизни. А теперь прошу всех выпить за папочкино здоровье.

Гости с шумом поднялись — они явно привыкли к более длинным речам, и быстрый переход Томаса к финалу застал их врасплох.

— За тебя, папочка! — сказал Томас.

— Папочка! — как эхо, подхватили Дженетта, Миллеман, Полина и Дездемона.

— Дедушка, — пробормотали Фенелла, Седрик и Поль.

— Сэр Генри! — громко произнес священник.

— Сэр Генри! — вслед за ним повторили мистер Ретисбон, сосед-помещик и Агата.

— Нуф-Нуф! — пронзительно вскрикнула мисс Оринкорт. — Будь здоров! Зимой и летом держи хвост пистолетом!

Сэр Генри принял все это в традиционной классической манере. Повертел в руке бокал, задумчиво уставился в тарелку, взглянул на Томаса, а под конец протестующе поднял руку и дал ей безвольно упасть. Выражение его лица свидетельствовало, что он с трудом сдерживает нахлынувшие чувства. Когда все снова сели, он поднялся с ответной речью. Агата приготовилась услышать громкие фразы и долгие цветистые тирады. Учитывая нынешнюю обстановку в семье Анкредов, она никак не ждала слов, исполненных трогательной простоты и глубокой проникновенности. Но тем не менее в речи сэра Генри присутствовало и то, и другое. А кроме того, это была речь истинного мужчины. За свою бродячую актерскую жизнь, сказал он, ему много раз приходилось выходить на поклоны и произносить короткие слова благодарности перед многочисленными аудиториями. Но как бы приятны и трогательны ни бывали порой эти встречи, для него, старика, нет более близкой и родной аудитории, чем его чада и домочадцы да еще несколько давних, испытанных друзей. Он и дорогой старина Томми — люди одной закваски: они не умеют многословно выражать то, что у них на сердце. Но, может быть, они от этого ничуть не хуже? (Полина, Дездемона и священник пылко его поддержали.) Сэр Генри помолчал и взглянул сперва на Поля, потом на Фенеллу. Ему очень хотелось, сказал он, приберечь для сегодняшнего праздника новость о счастливой перемене в его жизни. Но домашние обстоятельства, так сказать, вынудили его поспешить, и теперь о выпавшей ему удаче знают все. (Сосед и священник явно не знали, потому что вид у них был обалдевший.) Тем не менее, продолжал сэр Генри, осталось соблюсти один небольшой ритуал.

Он достал из кармана кожаную коробочку, открыл ее, вынул ослепительно сверкавшее кольцо, сделал знак мисс Оринкорт, чтобы она встала, надел ей кольцо на безымянный палец и его же поцеловал. В ответ мисс Оринкорт одним опытным взглядом оценила кольцо и пылко обняла сэра Генри. Зрители разразились бурными аплодисментами, а Седрик, пользуясь шумом, пробормотал:

— Это же бабушкин солитер, только в новой оправе. Он самый, клянусь! О други, залейте скорбь мою вином!

Сэр Генри достаточно решительно посадил свою невесту на место и продолжил речь. В их роду, сказал он, по традиции главе семьи следует жениться дважды. Так, знаменитый Сиур Д'Анкред… — на некоторое время он углубился в генеалогию. Чувство неловкости постепенно сменилось у Агаты скукой. Однако новый поворот в сюжете заставил ее прислушаться. Кроме того, в их роду существует традиция, говорил сэр Генри, согласно которой счастливый жених в такой день публично сообщает семье, как он распорядился своим имуществом и состоянием. (Мистер Ретисбон очень высоко поднял брови, и в горле у него что-то булькнуло.) Возможно, подобная откровенность в наши дни вышла из моды, но соответствующий прецедент легко найти у Шекспира. Так, например, король Лир… Взглянув на страдальческие лица своих дочерей, сэр Генри не стал проводить аналогию дальше и лишь заметил, что намерен придерживаться традиционного, откровенного подхода к этому вопросу.

— Сегодня, — сказал он, — я составил… Мой старый друг Ретисбон поправит меня, если я употребил не тот термин… («М-м-мэ!» — смущенно отозвался мистер Ретисбон.) Спасибо. Итак, сегодня я составил завещание. Это нехитрый короткий документ, продиктованный теми же побуждениями, которые руководили моим предком Сиуром Д'Анкредом, когда он…

Над столом взвихрились досадливые вздохи. Но на этот раз экскурс в историю Древнего мира был сравнительно недолгим. Прочистив горло, сэр Генри сугубо торжественным тоном, таким торжественным, словно он читал проповедь, без обиняков выложил присутствующим условия своего завещания.

Агата думала только о том, как бы не встретиться с кем-нибудь взглядом. И потому усердно разглядывала ближайшую к ней деталь гигантской вазы. Всю оставшуюся жизнь любое упоминание о последней воле и завещании сэра Генри будет вызывать в ее памяти образ толстого серебряного купидона, который в энергичной и одновременно легкомысленной позе парил сбоку от центральной чаши, закрепясь на ней лишь большим пальцем левой ноги, и, согнув правую руку, удерживал на самом кончике указательного пальца огромный, в три раза больше его самого, рог изобилия, изливавший потоки орхидей.

Сэр Генри перечислял. Пять тысяч фунтов его преданной невестке Миллеман, пять тысяч фунтов его дорогой доченьке Дездемоне. Его врачу, его слугам, его охотничьему клубу, церкви — всем по-барски щедро. Мысли у Агаты разбрелись, но проскользнувшее в его речи сравнение — похоже, он проводил параллель между собой и каким-то библейским патриархом — вновь заставило ее сосредоточиться.

— …на три части. Все остальное поделить на три части. Так вот она, кульминация. Своей невесте, Томасу и Седрику он завещает каждому пожизненно по трети процентного дохода со всего остального капитала. А сам капитал станет закрытым фондом, предназначенным исключительно для сохранения и поддержания в порядке Анкретона, который со временем будет преобразован в Музей истории театрального искусства имени сэра Генри Анкреда.

— Виват! — прошептал сбоку от нее Седрик. — Нет, правда, я ликую! Могло быть гораздо хуже.

Сэр Генри перешел к краткому обзору заключительной части завещания. Его сын Клод (он повернул голову к Дженетте), слава богу, унаследовал достаточные средства от своей бабушки по материнской линии и потому с помощью этого капитала, а также природных дарований сумеет обеспечить свою жену и… (короткий взгляд на Фенеллу) и дочь. Что касается Полины (Агата услышала, как та тихо ойкнула), то она получила значительное приданое к свадьбе, а затем унаследовала немалое состояние, щедро завещанное ей покойным супругом. У Полины свои представления о том, как надо воспитывать детей, и она успешно справляется с этой задачей.

— Экий увесистый камешек в огород Поля и Панталоши, — с наслаждением прошептал Седрик. — Вы не находите?

— Тссс! — остановила его Дездемона.

Далее сэр Генри пустился в туманные и несколько двусмысленные рассуждения о том, что семейное единство мощная сила и что, как бы велико ни было искушение, нельзя напрочь забывать о моральных ценностях семейного очага. Внимание Агаты снова рассеялось, но, услышав собственное имя, она вздрогнула и навострила уши.

— …миссис Агата Трой-Аллен. Ее выразительное и, хотя там изображен ваш покорный слуга, позвольте все же добавить, великолепное полотно, которое вы сейчас увидите…

И к своему изумлению, Агата услышала, что портрет завещается государству.

5

— Дело не в деньгах, Милли. Деньги тут ни при чем, Дези, — причитала Полина в гостиной. — Бог с ними, с деньгами, Джен. Но так жестоко, так жестоко ранить мою любовь! Вот что больнее всего, девочки. Вот отчего мне так горько.

— Насчет денег я бы на твоем месте тоже слегка огорчилась, — с привычным смешком сказала Миллеман.

Мисс Оринкорт по своему обыкновению ушла подкраситься. Остальные дамы разделились на две группы, на «получивших» и «не получивших». Дези как не слишком удачливая наследница входила в оба лагеря.

— С его стороны, конечно, подло, — заявила она. — Но после всего, что я говорила про эту Оринкорт, мне, считаю, еще повезло. Какое у тебя о ней впечатление, Джен?

— Все же она, наверно, действительно такая, какой кажется, — задумчиво сказала Дженетта. — Нет, серьезно, я то и дело ловлю себя на мысли, что вдруг она притворяется, и ее туалеты, речь, манеры и прочее — всего лишь грандиозный розыгрыш. Я даже представить себе не могла, что есть люди, которые так поразительно соответствуют стереотипу. Но она такая прелесть, что это, конечно, не розыгрыш.

— Прелесть?! — ужаснулась Дездемона. — Джен! Да она свалилась на нас прямиком из третьей линии кордебалета, и к тому же вульгарна до отвращения!

— Но, что ни говори, в наше время в кордебалете много прелестных мордашек. Правда, Фенелла?

Фенелла не принимала участия в разговоре. Но сейчас, когда все к ней повернулись, она посмотрела на них непреклонным взглядом, и на скулах у нее вспыхнули красные пятна.

— Я хочу сказать, — громко, срывающимся голосом начала она, — и вам, тетя Полина, и тебе, мама… Мне очень жаль, что из-за нас с Полем дедушка так некрасиво с вами обошелся. Как он поступил с нами, не имеет значения. После того что он сказал, ни я, ни Поль и сами не взяли бы у него ни гроша. Но нам очень обидно за вас и за Панталошу.

— Ладно, дорогая. — Дженетта обняла ее. — Все это очень благородно, только давай обойдемся без громких речей, хорошо?

— Да, но, мама…

— Обе наши семьи хотят, чтобы и ты, и Поль были счастливы. Я правильно сказала, Полина?

— Да, Дженетта, конечно, даже не буду об этом говорить, но…

— Вот видишь, Фен, — перебила Дженетта. — Тетя Полина, слава богу, даже не будет об этом говорить.

Полина, чрезвычайно раздосадованная, отошла вместе с Дездемоной в угол.

Дженетта предложила Агате сигарету.

— Вероятно, я сейчас повела себя не лучшим образом, — по-свойски призналась она, — но если честно, то все эти оголенные душевные раны меня удручают. Мистер Ретисбон сказал, что скоро возвращается ваш муж. Представляю, как вы радуетесь и волнуетесь.

— Да, — кивнула Агата. — Угадали.

— А все остальное будто куда-то отодвинулось и стало нереальным и даже двухмерным, да? Со мной было бы именно так.

— Да, точно. Меня это отчасти сбивает с толку.

— Если на то пошло, то Анкреды и в самом деле фигуры двухмерные. Особенно мой свекор. Вам это облегчало работу над портретом или наоборот?

Вопрос был занятный, но Агата не успела на него ответить, потому что в эту минуту Седрик, раскрасневшийся и самодовольно сияющий, распахнул дверь и, встав в романтическую балетную позу, помахал платочком.

— Мои дорогие! — крикнул он. — Алле оп! Великий миг настал. Приглашаю вас в наш маленький театр. Милейшая миссис Аллен, вас сегодня следовало бы чествовать вместе со Старцем. Вообразите: юные девы в образе голубок опускаются вниз на хитроумной конструкции и, красиво помахивая золочеными крылышками, увенчивают вас лаврами. Дядя Томас мог бы организовать. Панталоша в роли воздушной чаровницы — это был бы восторг! Идемте же.

Мужчины уже собрались в театре. Ярко освещенный партер и ложи, казалось, с надеждой ждали более многочисленной публики. В зал, булькая, неслась музыка патефона, спрятанного где-то за занавесом, который — неизбежная деталь — был украшен гербом Анкредов. Агата почувствовала, что из второстепенного персонажа неожиданно превращается в «звезду». Сэр Генри провел ее по проходу и посадил рядом с собой в первый ряд. Остальные расселись позади них. Седрик с деловым видом суетливо побежал за кулисы.

Сэр Генри курил сигару. Когда он галантно наклонился к Агате, она поняла, что он пил бренди. И, словно в подтверждение, в животе у него громко забурчало.

— Я скажу всего несколько слов, — жарко прошептал он.

Да, его речь была недолгой, но, как обычно, вызвала у Агаты ощущение неловкости. Он шутливо описал ее нежелание браться за портрет. И красочно обрисовал свое удовольствие от каждого сеанса. Затем последовало несколько наивных цитат об искусстве из Тимона Афинского, и наконец:

— Не смею более испытывать терпение публики, — раскатисто прогремел сэр Генри. — Занавес, мой мальчик! Занавес!

Огни в зале погасли, занавес пополз вверх. В тот же миг лучи четырех мощных прожекторов ударили с потолка на сцену. Малиновые шторы раздвинулись, и портрет, совершенно некстати залитый ослепительным светом, предстал взорам зрителей.

Над горделиво повернутой головой в просвете облаков по темному небу летела пририсованная кем-то изумрудно-зеленая корова с алыми крыльями. Из коровы вываливался подозрительный катышек — возможно, черная бомба, но, может быть, и нечто другое.

Глава восьмая

ТРАГЕДИЯ

1

Охватившая Агату паника на этот раз прошла почти мгновенно. То место картины, где была нарисована корова, давно затвердело, и Агата сразу же вспомнила сходные обстоятельства. Тем не менее случившееся вывело ее из себя. Сквозь шум аплодисментов, автоматически грянувших, едва занавес пошел вверх, и смолкших, лишь когда зрителям открылся вид летящей коровы, Агата услышала собственный громкий голос:

— Нет, знаете, это уже слишком!

Седрик — судя по всему, это он поднимал занавес — высунулся из передней кулисы, недоуменно посмотрел в зал, обернулся, увидел портрет, в ужасе прикрыл рот ладонью и вскрикнул:

— Боже мой! Катастрофа!

— Дорогой! — окликнула его Миллеман из заднего ряда. — Седди, милый, что случилось?

Сэр Генри тяжело задышал и, готовясь свирепо взреветь, издал первый рык.

— Все будет в порядке, — заверила его Агата. — Пожалуйста, ничего не говорите. Сейчас я вернусь.

Она гневно прошагала к сцене, поднялась наверх и, пожертвовав своим лучшим кружевным платком, вытерла холст. От коровы осталось только мутное зеленое пятно.

— Здесь где-то был скипидар, — громко сказала Агата. — Пожалуйста, дайте его сюда.

Поль приковылял на сцену со скипидаром и протянул ей свой носовой платок. Седрик примчался с охапкой тряпок. Пятно устранили. Мисс Оринкорт заливалась звонким истерическим смехом, оторопевшие Анкреды гудели, как пчелы. Швырнув за кулисы тряпку и носовой платок, Агата с пылающим лицом вернулась на место. «Не будь это так смешно, я разозлилась бы меньше», — мрачно подумала она.

— Я требую! — кричал сэр Генри. — Я желаю знать, кто этот наглец!

В ответ, перекрывая поднявшийся гул, раздался голос Полины:

— Нет, это не Панталоша! Повторяю тебе, Миллеман, она давно спит. Ее уложили еще в пять часов. Папочка, я протестую! Это не Панталоша!

— Чепуха! — сказала мисс Оринкорт. — Она уже неделю только и знает, что рисует зеленых коров. Я сама видела. Бросьте, дорогуша.

— Папочка, я тебе клянусь!..

— Мама, подожди!..

— Не собираюсь ждать ни секунды! Папочка, у меня есть основания полагать…

— Да послушайте же, подождите! — крикнула Агата, и они разом замолчали. — Все уже в порядке, — сказала она. — Картина не испорчена. Но я должна сказать вам одну вещь. Я приходила сюда перед самым ужином: меня беспокоили эти красные занавески по бокам. Я боялась, что они заденут холст и смажут сырую краску. С картиной тогда все было нормально. Если Панталоша спит и точно известно, что без десяти девять она была в постели, значит, это не ее работа.

— Спасибо, большое вам спасибо, миссис Аллен, — забормотала Полина. — Папочка, ты слышал? Вызови мисс Эйбл. Я требую, чтобы послали за мисс Эйбл! Мой ребенок невиновен, и я это докажу!

— Я сам схожу к Каролине и спрошу, — вдруг заявил Томас. — Она, знаете ли, не из тех, за кем посылают или кого вызывают. Я пойду к ней и спрошу.

Он вышел из зала. Анкреды молчали.

— А я подумала, может, это современный стиль, — неожиданно сказала Миллеман. — Как же он называется?.. Сюрреализм?..

— Милли! — взвизгнул Седрик.

— И какую же особую символику ты усмотрела в летающей корове, которая вела себя, как невоспитанная чайка, прямо у папочки над головой? — спросила Дженетта.

— Поди знай. В наши дни все возможно. — Миллеман неуверенно засмеялась.

Дездемона стояла, склонившись над отцом.

— Он ужасно расстроился, — сообщила она. — Папочка, я бы тебе посоветовала…

— Я иду спать, — заявил сэр Генри. — Я действительно расстроен. И неважно себя чувствую. Я иду спать.

Все встали. Он жестом остановил их.

— Я пойду один. И лягу.

Седрик побежал открыть ему дверь. Даже не взглянув на портрет, сэр Генри прошествовал между рядами — его темный силуэт величественно выделялся на фоне сияющей светом сцены — и с гордым достоинством вышел из театра.

Анкреды тут же хором заговорили. Агата поняла, что у нее не хватит сил заново выслушивать неизбежный перечень проделок Панталоши, гневные протесты Полины, шуточки Седрика и самоуверенные банальности Миллеман. Увидев в дверях слегка взъерошенного Томаса и Каролину Эйбл, она вздохнула с облегчением.

— Я попросил, чтобы Каролина сама вам сказала, поточу что мне бы вы не поверили, — объяснил Томас. — Панталошу вместе с остальными лишайными положили в изолятор. Доктор Уитерс попросил держать их под наблюдением, потому что они принимают какое-то хитрое лекарство. Каролина сидела там с половины восьмого и читала им книжку. Так что, как видите, Панталоша тут ни при чем.

— Конечно, ни при чем, — бодро подтвердила мисс Эйбл. — Каким образом она могла бы это сделать? Исключено.

— Вот видите, — тихо добавил Томас.

2

Агата осталась в театре вместе с Полем и Фенеллой. Поль включил дежурный свет, и они втроем осмотрели рабочие принадлежности Агаты, сложенные за кулисами.

Ящик с красками кто-то открывал. На внутреннюю прокладку, отгораживающую краски от лежавших в другом отделении листов картона, были выдавлены жирные червяки «изумрудной окиси», темно-зеленого «хрома» и черной «жженой кости». Автор коровы воспользовался одной из больших кистей, обмакнув ее вначале в зеленую, а потом в черную краску.

— Знаете, — сказал Поль, — а ведь на кисти должны быть отпечатки пальцев. — Он робко посмотрел на Агату. — Как вы думаете?

— Родерик, наверно, сказал бы то же самое, — согласилась она.

— Если они там есть и если мы снимем отпечатки пальцев у всех в доме, то можно будет сравнить и прийти к убедительным выводам. Более того, это чертовски интересно.

— Да, но выявить отпечатки и обработать их совсем не так просто.

— Я знаю. Они легко смазываются и так далее. Смотрите! Видите, на ручке, вон там, посредине, — зеленая краска! На ней точно должно было остаться. Я про это читал. Предположим, мы всех попросим. Отказаться им будет неудобно.

— Ой, Поль, давай! — оживилась Фенелла.

— А вы что скажете, миссис Аллен?

— Мой милый мальчик, не думайте, что я хоть что-то понимаю в дактилоскопии. Но что будет интересно, я согласна. И о том, как снимают отпечатки пальцев в полиции, более-менее знаю.

— Я кое-что про это читал, — сказал Поль. — Ну так как? Если мы всех уговорим, а кисть и ящик сами трогать не будем, но надежно спрячем, а потом… вы сможете… вам будет удобно?..

— Я покажу их Родерику немедленно.

— Вот и прекрасно. Сделаем так: я завтра же всем объявлю. Необходима полная ясность. Это какая-то странная и нелепая история. Что вы решили, миссис Аллен?

— Я — «за».

— Ура! — обрадовалась Фенелла. — Я тоже «за». Давайте!

— Договорились. — Поль проворно завернул кисть в тряпку. — Ящик и кисть мы запрем на замок.

— Я возьму их к себе наверх.

— Да? Замечательно!

Они закрыли портрет в кладовке для реквизита и шепотом, точно заговорщики, пожелали друг другу спокойной ночи. Агата чувствовала, что еще один раунд с Анкредами ей не вынести, и, попросив Поля передать остальным ее извинения, поднялась к себе в комнату.

Ей не спалось. Дождь за окном напористо хлестал по стенам башни. Забравшийся в дымоход ветер неуклюже рвался на волю. Таз на лестничной площадке заменили ведром: надоедливая сбивчивая дробь капель стучала ей в уши, как кастаньеты, и действовала на нервы. Еще всего одна ночь, подумала она, а потом — лондонская квартира, где знакомые вещи, где их с мужем будет окружать привычный уют. Вопреки всякой логике ей вдруг стало жаль расставаться с комнатой в башне, и она задумчиво перебирала в памяти нелепые происшествия, случившиеся за то время, пока она здесь жила. Краска на перилах. Пририсованные очки. Надпись гримом на зеркале сэра Генри. Инцидент с надувной «изюминкой». Летающая корова.

Если Панталоша ни при чем, то кто же автор этих идиотских проделок? Если все это натворил только один человек, тогда Панталоша невиновна полностью. Но не могло ли случиться так, что, намазав краской перила, Панталоша невольно положила начало целой серии аналогичных шуток, которые за нее разыграл кто-то другой? Без сомнения, Панталоша славилась подобными проказами, и список ее прошлых подвигов был велик. Агата пожалела, что не знает современных теорий детской психологии. Может быть, как раз такое поведение характерно для ребенка, который считает, что его притесняют, и жаждет самоутвердиться? Но Агата была уверена, что Панталоша говорила правду, когда отрицала свою причастность к проделкам с краской. И, если только мисс Эйбл не лгала, летающую корову нарисовала определенно не Панталоша, хотя ее пристрастие к коровам и бомбам было очевидно. Агата беспокойно повернулась под одеялом; ей почудилось, что сквозь шум ветра и дождя бьют Большие часы. Есть ли закономерность в том, что оба раза добавления к портрету были сделаны на сухих участках холста и тем самым картине ничего не угрожало. Кто из взрослых мог сознательно учесть это обстоятельство? Седрик. Он занимается живописью, хотя, вероятно, пишет только акварели. При всей смехотворности его эстетских выкрутасов, Седрик, как ей казалось, действительно ценил красоту. Он бы чисто инстинктивно не пошел на вандализм такого рода. Да, но если он понимал, что с картиной ничего не случится? Тогда какие же мотивы могли его подтолкнуть? Он, похоже, ей симпатизирует; зачем ему в таком случае уродовать ее работу? Анализируя поведение остальных Анкредов, Агата уныло отбрасывала кандидатуры одну за другой, пока не дошла до мисс Оринкорт.

Что ж, грубоватый, вульгарный юмор этих шуток вполне в ее характере. Ну а если с минимальной долей вероятности, — Агата неловко усмехнулась, — предположить, что у мисс Оринкорт вызывали недовольство те повышенные знаки внимания, которыми сэр Генри так щедро осыпал гостью? А вдруг она вообразила, что сеансы давали отличную возможность еще дальше развить весь этот флирт с похлопыванием по руке и пожиманием локотка?

— Чушь, — ворочаясь, пробормотала Агата. — Нашла о чем думать среди ночи!

Нет, эта гипотеза, конечно, притянута за уши. Наверно, просто какая-нибудь старуха горничная выжила из ума и занялась глупостями. «Или Баркер», — засыпая, подумала Агата. Стук дождя и шорохи ветра постепенно превращались в какие-то фантастические звуки. Ей снилось, что из темноты к башне устремились самолеты. Уже почти над ее головой они вдруг превратились в зеленых коров, лукаво подмигнули и с игривой ужимкой Седрика начали вываливать на нее мягкие бомбочки, отчетливо приговаривая: «Плюх, плюх, дорогая миссис Аллен».

— Миссис Аллен! Дорогая миссис Аллен, умоляю, проснитесь!

Агата открыла глаза. У кровати стояла Фенелла; полностью одетая. В жидком свете раннего утра лицо ее казалось холодным и совсем белым. Пальцы у нее то сжимались, то разжимались. Уголки рта были опущены вниз, как у готового расплакаться ребенка.

— Господи, ну что еще?

— Я решила, лучше уж пойду и скажу вам. Никто больше не хотел. Они все обезумели. Поль не может оставить свою мать одну, а моя мама пытается успокоить тетю Дези, потому что у той истерика. Мне так страшно, я должна с кем-нибудь поговорить.

— А в чем дело? Что случилось?

— Дедушка… Баркер понес ему чай. И увидел. Он там лежал. Мертвый.

3

Когда в доме, где случилось горе, находится посторонний, его можно только пожалеть. Чувство одиночества, ощущение, что своим присутствием ты мешаешь людям целиком отдаться скорби и что они бы с радостью от тебя избавились, — все это низводит человека до такого униженного состояния, что он с трудом подавляет желание извиниться. И если не найти себе какое-нибудь полезное дело, это состояние лишь усугубляется, поэтому Агата отчасти даже обрадовалась, что Фенелла пришла к ней за утешением. За ночь дрова в камине догорели, и, кинув на тлеющие угли несколько поленьев, она попросила дрожавшую как от озноба Фенеллу раздуть огонь, сама же тем временем умылась, оделась и, когда девушка дала наконец волю слезам, выслушала ее путаный монолог, главной темой которого был разрыв Фенеллы с дедом.

— Как ужасно, что мы с Полем его обидели. Мы себе никогда не простим. Никогда!

— Успокойтесь, — сказала Агата. — При чем здесь это? Вы с Полем имели полное право так поступить.

— Да, но мы вели себя жестоко. Вы же не станете отрицать. Мы его безумно огорчили. Он сам говорил.

Да, сэр Генри говорил это неоднократно и с большим пафосом. Но сейчас не время было намекать, что он не столько расстроился, сколько обозлился. Агата попробовала другую тактику.

— Мне показалось, он с вашим решением уже примирился.

— А вчера вечером! — Фенелла вновь зарыдала. — Когда я подумаю, что мы про него говорили вчера вечером! В гостиной, после того, как вы ушли к себе. Все, кроме моей мамы и Поля. Тетя Милли сказала, что, наверно, у него будет приступ, а я сказала, что мне наплевать, что пусть хоть умрет. Да, так и сказала. А он все это чувствовал! Мы до того жестоко преподнесли ему нашу помолвку, что он вычеркнул из завещания и нас с Полем, и маму, и тетю Полину. Значит, мы его обидели и он переживал!

«Завещание! — вспомнила Агата. — Боже мой, ну конечно. Завещание!..»

— Фенелла, он был уже старый человек. К мне думается, впереди его ждало не слишком радужное будущее, вы согласны? Может, не так и плохо, что он умер сейчас, когда ему казалось, что он все так прекрасно решил. У него был замечательный юбилей.

— Да, и чем он кончился?!

— Что? А, вы про это. Да, действительно.

— Скорее всего, его погубил ужин, — продолжала Фенелла. — Эти горячие раки… Не я одна, мы все так думаем. Доктор Уитерс его предупреждал. И ведь никого даже не было рядом. Он поднялся к себе один — и умер.

— А доктор Уитерс уже?..

— Да. Он был. Баркер сообщил тете Милли, и она позвонила Уитерсу. Он говорит, острый приступ гастроэнтерита. Говорит, должно быть, все случилось вскоре после того, как он ушел наверх. А мы в это время — страшно даже подумать! — говорили про него в гостиной ужасные вещи. Все, кроме Седрика. Он только потешался над нами и злорадствовал. Гаденыш! Небось и сейчас злорадствует.

Где-то вдалеке задребезжал гонг.

— Спускайтесь завтракать, — сказала Фенелла. — Я на еду смотреть не могу.

— Так не годится. Выпейте хоть чашку кофе.

Фенелла судорожно схватила Агату за локоть.

— Знаете, почему вы мне так нравитесь? Потому что вы нисколько не похожи на всех нас. Хорошо, я тоже пойду.

Скорбящие Анкреды — о таком зрелище страшно было даже подумать. Полина, Дездемона и Миллеман уже успели найти в своем гардеробе черные платья, и Агата, лишь войдя в столовую, сообразила, что машинально надела красный свитер. Она пробормотала положенные в таких случаях и мало что выражающие слова сочувствия. Дездемона молча сжала ей руку и отвернулась. Полина залилась слезами и, повергнув Агату в оторопь, взволнованно ее поцеловала. Было непривычно видеть, что Миллеман не улыбается и сидит мертвенно-бледная. В столовую вошел Томас. В глазах у него была растерянность.

— Доброе утро, — поздоровался он с Агатой. — Ужас, правда? До меня пока даже как-то не доходит. Остальные вроде бы уже осознали. Плачут и так далее, а я не могу. Бедный папочка! — Он взглянул на сестер. — Вы ничего не едите. Полина, что тебе положить?

— Ах, Томас! — Полина красноречиво махнула рукой.

— Наверно, потом мне тоже кусок в горло не полезет, но сейчас я все-таки поем. — Он сел рядом с Агатой. — Как повезло, что вы успели закончить портрет. Бедный папочка!

— Томми, — укоризненно выдохнула Полина.

— Но ведь правда повезло, — с мягкой настойчивостью сказал он. — Папочка тоже был бы доволен.

Вошел Поль, и почти сразу за ним — Дженетта, одетая в обычный твидовый костюм. К радости Агаты, они оба, как и Томас, говорили без трагических интонаций.

Миллеман начала рассказывать, как узнали, что сэр Генри умер. По ее словам, в восемь утра Баркер, как обычно, понес сэру Генри чашку разбавленного молока. Подойдя к его комнате, он услышал, как мяукает Карабас. Едва Баркер открыл дверь, кот стрелой вылетел за порог и помчался по коридору. Баркер решил, что сэр Генри забыл вовремя его выпустить, и удивился, как это Карабас не разбудил его своим мяуканьем.

Затем Баркер вошел в спальню. Было еще очень темно. Несмотря на свою близорукость, Баркер все-таки увидел, что сэр Генри лежит поперек кровати. Включив свет, он ужаснулся, выскочил в коридор, добежал до комнаты Миллеман и заколотил в дверь. На стук одновременно откликнулись и Миллеман, и Полина. Не открывая двери, Баркер взволнованным шепотом попросил Миллеман на минуту выйти. Она накинула халат и вышла в холодный коридор.

— Я тут же поняла, — вставила Полина. — Мне подсказал внутренний голос. Я сразу поняла: что-то случилось.

— Ничего удивительного, — заметила Миллеман. — У Баркера нет привычки прибегать ко мне каждое утро.

— Нет, я сразу поняла: это она, Старуха с косой! — твердо стояла на своем Полина. — Я почувствовала.

Вместе с Баркером Миллеман прошла в комнату сэра Генри. Потом послала Баркера будить Томаса, а сама позвонила доктору Уитерсу. Его не было на месте, но уже примерно через час он приехал в Анкретон. Как он считает, вероятной причиной смерти был приступ гастроэнтерита, вызванный несдержанностью за ужином. Приступ оказался настолько сильным, что сердце у сэра Генри отказало, он упал и умер.

— Одного не могу понять, — сказала Полина. — Почему папочка не нажал на кнопку? Когда ему ночью бывало плохо, он всегда звонил. В коридоре для этого проведен специальный звонок, Дези. А шнур с кнопкой висит у него возле кровати.

— Он хотел позвонить, — объяснил Томас. — Мы думаем, он потянулся через кровать, схватился за шнур и, должно быть, как раз в эту минуту упал. У шнура оторван наконечник. Знаете, я, кажется, расхотел есть.

4

Большую часть этого дня Агата пробыла у себя и в театре: она укладывала чемоданы и прикидывала, как лучше упаковать весь свой немалый багаж. Кот Карабас, судя по всему, решил сегодня погостить в ее комнате. Когда он проскользнул в дверь и задел Агату за ногу, она вспомнила, где он провел эту ночь, и поежилась. Но вскоре они подружились, и она была рада, что он пришел. Вначале, с любопытством наблюдая за ней, он то и дело усаживался на разложенные по комнате платья и свитера. Когда она снимала его, он только урчал, но потом наконец тихо мяукнул и ткнулся носом ей в руку. Нос был горячий. Она заметила, что шерсть у него стоит торчком. «Неужели действительно понимает, что потерял хозяина навсегда?» — подумала она. Карабас вел себя все беспокойнее, и она открыла дверь. Посмотрев на Агату долгим взглядом, кот опустил хвост и побрел по коридору. Ей показалось, что на лестнице он снова замяукал. Агате стало немного не по себе, она снова начала укладывать вещи, но часто отвлекалась, бесцельно бродила по комнате или подходила к окну и глядела на дождь за окном и на сад. Потом ей под руку попался альбом, и, сама не заметив, как это случилось, она принялась рассеянно набрасывать портреты Анкредов. Так прошло полчаса, и вот уже они все, изображенные с долей гротеска, смотрели на нее с листа альбома — ей будет что показать мужу. Виновато спохватившись, она вернулась к чемоданам.

В машину ее багаж целиком бы не поместился, и Томас обещал все самое громоздкое отправить поездом.

Абсурдность происходящего давила на нее. Еще сильнее, чем прежде, она ощущала свое странное, словно подвешенное состояние: казалось, в ее жизни закончен какой-то этап, а следующий пока не начался. Она утратила связь с окружающим миром и даже самое себя видела как бы со стороны. Ее руки складывали и опускали в чемодан платья, свитера, юбки, а мысли, бесцельно блуждая, то возвращались к событиям последних суток, то забегали вперед, в будущее. «В результате говорить буду только я, — в смятении думала она, — в точности как те люди, которые без умолку рассказывают о своих соседях по вагону и о всяких пустяковых дорожных приключениях. А Рори будет скрепя сердце слушать мои истории про каких-то Анкредов, с которыми он не знаком и вряд ли познакомится».

Обед показался ей жутковатым продолжением завтрака. Анкреды сидели на тех же местах, говорили теми же проникновенными голосами и по-прежнему так театрально выражали свою скорбь, что у Агаты против воли закрадывались сомнения в ее искренности. Думая о своем, она лишь изредка краем уха ловила разрозненные обрывки новостей: мистера Ретисбона переселили в дом священника, Томас все утро звонил в газеты и диктовал некролог. Похороны будут во вторник. Тихие голоса за столом все бормотали и бормотали. Услышав вдруг свое имя, она поняла, что к ней обращаются за советом, и на минуту включилась в разговор. В каком-то еженедельнике пронюхали про портрет («Найджел Батгейт!» — догадалась Агата) и хотят прислать фотографа. Впопад ответив на несколько вопросов, она даже сумела предложить что-то дельное. Седрик все это время сидел, капризно надувшись, и, только когда речь зашла о портрете, немного оживился, но потом опять замолчал и лишь нервно кивал головой в знак согласия. Постепенно главной темой разговора стала мисс Оринкорт: она еще утром передала, что не в состоянии появляться на людях, и потому завтракала и обедала у себя в комнате.

— Я видела, какой ей понесли завтрак, — со слабым намеком на смех сказала Миллеман. — Аппетит она, похоже, не потеряла.

— Тю! — Анкреды хором вздохнули.

— А нам хотя бы сообщат, как долго она намерена здесь пробыть? — спросила Полина.

— Думаю, недолго, — сказала Дездемона. — Лишь до тех пор, пока завещание не вступит в силу.

— Да, но все-таки… — начал Седрик, и все повернулись к нему. — Не знаю, насколько прилично и своевременно сейчас об этом говорить, но все-таки интересно, удержит ли прелестная Соня свои позиции, если учесть, что она не замужем? Меняет ли что-нибудь тот факт, что она не может считаться вдовой Стар… — простите — нашего дорогого дедушки? Или не меняет?

За столом наступила напряженная тишина. Ее нарушил Томас.

— А вообще-то да. Конечно. — Он растерянно поглядел по сторонам. — Вероятно, в зависимости от того, как сформулировано в завещании. Смотря, что там написано: «завещаю Соне Оринкорт», или «моей жене», или как-нибудь еще.

Полина и Дездемона уставились на Томаса долгим взглядом. Седрик дрожащими пальцами пригладил волосы. Фенелла и Поль молча смотрели себе в тарелки.

— Неприятности следует рассматривать по мере их поступления, — с потугой на непринужденность заявила Миллеман. — Так что пока мы можем об этом не думать.

Полина и Дездемона переглянулись. Миллеман произнесла сакраментальное «мы».

— Как это ужасно, — отрывисто сказала Фенелла. — Говорить о завещании, когда дедушка еще там, наверху… когда он лежит там… — кусая губы, она замолчала.

Агата увидела, как Поль погладил ее по руке. Молчавшая весь обед Дженетта посмотрела на дочь с беспокойной и чуть осуждающей улыбкой. «До чего она не любит, когда Фенелла ведет себя как остальные Анкреды», — подумала Агата.

— Моя дорогая Фен, — пробормотал Седрик, — тебе, конечно, легко вести себя благородно, замышлять о высоких материях и не волноваться о завещании. В том смысле, что тебе ведь в любом случае ничего не светит.

— А вот это, Седрик, уже оскорбление, — сказал Поль.

— Все доели? — торопливо спросила Полина. — Если да, то… Миссис Аллен, может быть, мы?..

Извинившись, Агата сослалась на занятость, и дамы проследовали в гостиную без нее.

Когда она входила в зал, к дому подъехала машина. Баркер, видимо, поджидал ее и уже вышел на крыльцо. Он впустил в вестибюль троих бледных мужчин в деловых и очень черных костюмах. На всех троих были широкие черные галстуки. Двое несли черные чемоданчики. Третий, взглянув на Агату, тихо произнес что-то неразборчивое.

— Вон туда, пожалуйста. — Баркер провел их через зал в маленькую приемную. — Я доложу сэру Седрику.

Сэру Седрику?! Дверь приемной закрылась, Баркер ушел выполнять свою миссию, а Агата все еще осмысливала это официальное признание Седрика новым обладателем титула. Ее взгляд остановился на столике, куда старший из троих мужчин подчеркнуто скромно, отработанным, как у фокусника, скользящим движением то ли бросил, то ли положил визитную карточку. Да, он ее не просто положил, а успел слегка подтолкнуть вперед указательным пальцем, и она косо высовывалась из-под книги, которую Агата принесла сюда из библиотеки, чтобы как-то скрасить время до ужина. Надпись на карточке была набрана шрифтом чуть крупнее принятого, буквы были жирного черного цвета:

КОМПАНИЯ «МОРТИМЕРЫ И ЛОУМ»

Организация похорон…

Правый угол карточки был скрыт под книгой. Агата приподняла ее.

…и бальзамирование, — прочла она.

Глава девятая

РОДЕРИК АЛЛЕН

1

Пароход, будто сменив настроение, сбавил скорость, и пассажиры поняли, что долгое путешествие подходит к концу. Ритмичный стук двигателя умолк. Сквозь плеск волн, слепо тыкающихся в борта, сквозь крики чаек, голоса людей и лязг железа доносился шум причалов, а сквозь него просачивался далекий гул большого города.

В этот ранний час Лондонский порт, казалось, застыл — так бледный, изнуренный болезнью человек застывает в ожидании мига, когда к нему вернутся силы. Редкий туман над навесами и складами еще не рассеялся. Вдоль кромки берега тускло мерцали бусинки огней. На крышах, швартовых тумбах и тросах поблескивал иней. Родерик так давно не отпускал поручень, что холод железа, пройдя сквозь перчатки, грыз ему ладони. На причале группками толпились люди — первые вестники цивилизации, еще отделенной от пассажиров быстро сокращавшейся полосой воды. Окутанные паром дыхания, эти группки состояли преимущественно из мужчин.

Женщин было всего три, одна из них — в красном берете. Вместе с лоцманом на катере прибыл инспектор Фокс. Родерик не ожидал к себе такого внимания; встреча растрогала и обрадовала его, но поговорить с Фоксом они сейчас все равно бы не смогли.

— Миссис Аллен вон там, в красном берете, — раздался у него за спиной голос Фокса. — Извините, мистер Аллен, но мне сейчас надо потолковать с одним человеком. Наша машина стоит за таможней. Я буду ждать вас там.

Когда Родерик повернулся поблагодарить его, Фокс уже шагал прочь: аккуратный, в простом пальто, своим видом он как нельзя точно соответствовал своему стилю работы.

И вот уже до берега остался лишь темный пролив, расстояние не шире канавы. Матросы на причале подошли к швартовым тумбам и, задрав головы, глядели на пароход. Один из них поднял руку и звонко прокричал какое-то приветствие. С палубы полетели тросы, а еще через мгновение пароход мягко тряхнуло, и он окончательно замер.

Да, там, внизу, — Агата. Вот она идет вперед. Руки глубоко засунуты в карманы пальто. Щурясь, обводит глазами палубу, ее взгляд постепенно приближается. И в эти последние секунды, дожидаясь, когда Агата его увидит, Родерик понял, что, как и он сам, она очень волнуется. Он махнул рукой. Они поглядели друг на друга, и на лице ее появилась улыбка, полная удивительной, только ему предназначенной нежности.

2

— Три года, семь месяцев и двадцать четыре дня вдали от жены — чертовски долгий срок. — Родерик посмотрел на Агату: обхватив колени, она сидела на коврике перед камином. — Вернее, вдали от тебя, — добавил он. — Вдали от Агаты Трой, которая, как это ни поразительно, приходится мне женой. Когда я обо всем этом думал, в голову лезло бог знает что.

— Боялся, что нам не о чем будет говорить и мы оба оробеем?

— Значит, ты тоже этого боялась?

— Говорят, такое случается. Легко могло случиться и с нами.

— Я даже подумывал, может, стоит процитировать Отелло — помнишь ту сцену, когда он прибывает на Кипр? Как бы ты себя повела, если бы я сгреб тебя в охапку прямо в таможне и начал: «О, моя воительница!»?

— Наверно, в ответ щегольнула бы какой-нибудь цитатой из «Макбета».

— Почему из «Макбета»?

— Если начну объяснять, сразу исчерпаю все заготовленные темы. Рори…

— Да, любовь моя?

— Я тут довольно необычно общалась с Макбетом. — Агата нерешительно поглядела на него из-под растрепавшейся челки. — Не знаю… может, тебе будет неинтересно. Это долго рассказывать.

— Если рассказывать будешь ты, вряд ли будет так уж долго, — сказал он и, наблюдая за ней, подумал: «Ну вот, теперь она опять смутилась. Нам нужно заново привыкать друг к другу».

По складу ума Родерик был придирчивый аналитик. Все свои мысли, даже такие, от которых другой бы предпочел отмахнуться, он подвергал тщательному, исчерпывающему разбору. Дорога домой была долгой, и в пути он часто спрашивал себя, а что, если годы разлуки воздвигли между ним и Агатой прозрачную стену и в глазах друг друга они не прочтут любви? Как ни странно, эти опасения возникали у него в те минуты, когда он тосковал по Агате и хотел ее особенно остро. А потом, в порту, едва она, еще не видя его, шагнула вперед, все его существо пронизало такой жаркой волной, что он не думал уже ни о чем. И лишь когда — пока всего один раз — уловил в ее взгляде то, очень интимное, что знал только он, твердо понял: его любовь не прошла.

Но радость, которую он испытывал сейчас, видя ее перед собой в этой до странного знакомой комнате, еще должна была пройти проверку на прочность. Совпадают ли их мысли? Может ли он быть в ней уверен так же, как в себе? Пока его не было, ее жизнь во многом изменилась. О ее новых коллегах и знакомых он не знал почти ничего — она писала о них скупо. Но, похоже, сейчас он узнает больше.

— Садись ближе и рассказывай, — сказал Родерик. Агата передвинулась на прежнее место, прислонилась к креслу, и он, чуть успокоившись, так ею залюбовался, что пропустил начало рассказа. Но выработанная годами, въевшаяся в кровь привычка тщательно выслушивать показания взяла верх. И сага об Анкретоне завладела его вниманием.

Вначале Агата рассказывала несмело, но, видя его интерес, ободрилась. Постепенно она вошла во вкус и даже достала альбом с рисунками, которые набросала в башне. Взглянув на забавные фигурки с непомерно большими головами, Родерик хмыкнул.

— Помнишь, когда-то была игра «Счастливые семьи»? — сказал он. — В нее играли специальными картами. Эти портреты прямо с тех карт.

Она согласилась и заметила, что в Анкредах тоже есть что-то неправдоподобное. Описав их чудачества и манеры, она стала подробно рассказывать о проделках с красками и прочих нелепых шутках. Родерик слушал с растущим беспокойством.

— Подожди-ка, — прервал он ее. — Эта чертова девчонка под конец все-таки испортила твою картину или нет?

— Да нет же! И чертова девчонка ни в чем не виновата. Вот, слушай…

Чуть посмеиваясь над ее дедуктивным методом, он слушал.

— Вообще-то, знаешь ли, вполне можно допустить, что она это слово пишет и так и этак: когда «дедышка», а когда «дедушка», хотя, конечно, наблюдение интересное.

— Важнее всего другое — то, как она держалась. Я совершенно уверена, что это не ее работа. Да, я понимаю, за ней числится множество проказ такого рода… Нет, подожди, пока я дойду до конца… Перестань приставать к свидетелю.

— А почему бы и нет? — Родерик наклонился к ней, и минуты две в комнате была полная тишина.

— Итак, продолжаю, — сказала Агата, и на этот раз он дал ей договорить до конца.

История была необычная. Интересно, понимает ли она сама, насколько необычно все, что она рассказала?

— Не знаю, удалось ли мне передать общую атмосферу абсурда в этом полусумасшедшем доме, — сказала она. — И потом, все эти очень странные мелкие детали и совпадения… Например, книжка о бальзамировании и пропавшая банка с крысиной отравой.

— А почему ты видишь тут какую-то связь?

— Не знаю. Вероятно, потому, что там и там фигурирует мышьяк.

— Мой ангел, уж не решила ли ты преподнести мне в подарок дело об умышленном отравлении? И это когда я только что вернулся в твои объятия!

— Что ж, — после паузы сказала она, — ты, конечно, можешь и не до такого додуматься, — и, повернувшись, посмотрела на Родерика через плечо. — Между прочим, его действительно бальзамировали. Компания «Мортимеры и Лоум». Я случайно видела этих джентльменов в Анкретоне, они приехали с черными чемоданчиками. Единственное, что меня смущает, — я не представляю, чтобы кто-то из Анкредов был способен планомерно, день за днем подсыпать человеку яд. А в остальном все вписывается.

— Я бы сказал, даже чересчур гладко. — Поколебавшись, он все же спросил: — Ну а другие странные мелкие детали?

— Мне бы хотелось знать, о чем хихикали Седрик и мисс Оринкорт в Большом будуаре, а также: смеялась ли мисс Оринкорт в двуколке или все-таки кашляла. И что она купила в аптеке. Еще я бы хотела побольше узнать про Миллеман. По ней никогда не определишь, о чем она думает; ясно только, что со своим гнусным сыночком она носится как с писаной торбой. Ведь она же понимала, что ее Седрику будет на руку, если сэра Генри восстановить против бедняги Панталоши. Кстати, насчет летающей коровы у Панталоши железное алиби. В виде очень опасного лекарства. От стригущего лишая.

— Эта бандитка принимает таллий?

— Ты знаешь, что это такое?

— Слышал.

— Так вот, таллий и есть ее алиби, — сказала Агата. — Давай я лучше объясню подробнее.

— Да, — кивнул Родерик, когда она закончила, — в случае с коровой она вне подозрений.

— Она не причастна ни к одной из этих шуточек, — твердо заявила Агата. — И я сейчас жалею, что мы с Полем и Фенеллой не провели тот эксперимент.

— Что еще за эксперимент?

— Нам для него требовалась твоя помощь. — Краем глаза Агата поглядела на мужа.

— Ах, моя помощь?!

— Да. Мы спрятали кисть, которой пользовался автор коровы, и собирались снять у всех отпечатки пальцев, чтобы ты потом сравнил. Ты бы не согласился?

— Любовь моя, чтобы тебя порадовать, я сравнил бы их даже с отпечатком ноги Чингисхана.

— Но мы ничего не успели. Как вы с мистером Фоксом любите выражаться, вмешалась смерть. Смерть сэра Генри. Между прочим, тот, кто намазал мне перила, тоже оставил пару отпечатков. На стене. Вот пройдет какое-то время после похорон, и я могла бы напроситься в Анкретон, а ты бы заехал за мной и попутно привез бы туда этот ваш распылитель с порошком и черные чернила. Нет, но правда ведь очень странная история?

— Да, — согласился он, потирая нос. — Довольно странная. На пароходе по местному радио сообщали о смерти Анкреда, но я и не подозревал, что ты была в центре событий.

— Мне старик нравился, — помолчав, сказала Агата. — Конечно, он был жуткий позер и вел себя так, что я иногда не знала, куда деваться, но мне он все равно нравился. Да и писать его было одно удовольствие.

— Портрет получился?

— По-моему, да.

— Хотелось бы посмотреть.

— Возможно, когда-нибудь увидишь. Он завещал его государству. А как в таких случаях поступает государство? Думаю, портрет сдадут в музей и повесят куда-нибудь в угол, где потемнее. Одна газета — подозреваю, что это еженедельник Найджела Батгейта, — решила его сфотографировать. Может быть, пришлют потом пару снимков.

Но Родерику не пришлось ждать долго. Фотография портрета в сопровождении короткой заметки о похоронах появилась в газете Найджела в тот же вечер. В заметке сообщалось, что сэр Генри с немалой по тем временам пышностью был похоронен в семейном склепе Анкредов в Анкретоне.

— Он-то надеялся, что отечество распорядится иначе, — сказала Агата.

— Думал, похоронят в Вестминстерском аббатстве?

— Подозреваю, что так. Бедный сэр Генри! Жалко, не сбылась его мечта. Ну что ж, — она отложила газету, — лично для меня история с Анкредами на этом кончается.

— Кто знает, — неопределенно отозвался Родерик. Внезапно ему надоели разговоры об Анкредах, как и все прочее, что до сих пор мешало перевести его встречу с женой в следующую, не такую робкую фазу, и он протянул к Агате руки.

Воссоединение семьи Алленов важно для нашего сюжета лишь в той степени, в какой это событие повлияло на отношение Родерика к рассказу Агаты об Анкредах. Услышь Родерик эту историю в другое время, он пусть с неохотой, но все же, вероятно, задумался бы над некоторыми ее загадками. А в тех обстоятельствах она была для него не более чем, так сказать, музыкальной паузой между увертюрой и главной частью, поэтому он тут же выбросил ее из головы.

Три дня они провели неразлучно, если не считать поездки Родерика в Управление, где у него состоялась длительная беседа с шефом контрразведки. Было решено, что по крайней мере на время он вернется на свою прежнюю должность в Скотленд-Ярд. Во вторник утром, когда Агата пошла на работу, он проводил ее до половины пути, посмотрел, как она завернула за угол, и, немного волнуясь, направился в знакомое здание, где его ждала встреча со старыми коллегами.

Что ни говори, а было приятно снова пройти через пустой, пахнущий линолеумом и углем служебный вестибюль, а потом заглянуть в скромный кабинет, где на стене висели скрещенные мечи, памятные фотографии и подкова и где начальник уголовно-следственного отдела с явным удовольствием пожал ему руку. Было странно и приятно снова сесть за свой прежний стол в комнате с табличкой «старший инспектор» и ужаснуться числу поджидающих его нераскрытых дел.

Родерик рассчитывал, что посплетничает с Фоксом и тот введет его в курс дела, но Фокса вызвали куда-то за город, и вернуться он должен был только к вечеру. А пока что Родерик занялся одним из своих старых знакомых, неким Донованом, по кличке Косой, который, пережив два военных трибунала и шесть месяцев заключения в тюрьме Бродмур, а также успешно увернувшись от падавшей ему на голову бомбы, оставил безошибочные следы своего таланта на дверном замке антикварного магазина в Челси. Приведя в движение рычаги сложного полицейского аппарата, призванного выследить Косого и доставить по месту назначения, Родерик вернулся к своей картотеке.

Ничего суперпотрясающего там не было: обычные уголовные дела. Его это порадовало. За три года работы в контрразведке он с избытком хлебнул и непредвиденных опасностей, и подъемов по тревоге — бог свидетель. Так пусть уж его возвращение в Скотленд-Ярд будет спокойным.

В это время позвонил Найджел Батгейт.

— Слушай, Агата уже читала про завещание?

— Какое завещание? Чье?

— Старого Анкреда. Она же рассказала тебе про Анкредов?

— Да, конечно.

— Это в утренней «Таймс». Прочти. Анкредов родимчик хватит.

— А что старик натворил? — равнодушно спросил Родерик. Ему почему-то не хотелось снова слышать про Анкредов.

В трубке раздалось хихиканье.

— Ладно, Найджел, выкладывай. Что он натворил?

— Натянул им нос.

— Каким образом?

— Все подчистую отписал Соне Оринкорт.

3

Когда Родерик все так же неохотно проглядел в газете завещание, он понял, что Найджел несколько упростил ситуацию. Сэр Генри срезал долю Седрика, оставив ему только прилагавшийся к титулу обязательный минимум, определил по тысяче фунтов единовременно каждому из своих детей, Миллеман и доктору Уитерсу, а все прочее завещал Соне Оринкорт.

— Да, но… А как же его речь на ужине и то, первое завещание? — ошеломленно сказала Агата, когда он показал ей газету. — Неужели это был розыгрыш? Тогда мистер Ретисбон должен был знать. Или… Рори, по-моему, все решила летающая корова. Он тогда так обозлился, что, наверно, немедленно вызвал к себе мистера Ретисбона и составил новое завещание.

— Но он ведь считал, что корову нарисовала Панталоша. Зачем было вымещать зло на всей семье?

— Может быть, Томас или кто-то другой поднялся к нему и рассказал, какое у Панталоши алиби. Сэр Генри не знал, кого подозревать, и проклял всю честную компанию.

— Кроме мисс Оринкорт.

— О себе она уж как-нибудь позаботилась, — убежденно сказала Агата.

Новость ее взбудоражила, и весь вечер она то и дело возвращалась к этой теме.

— Что теперь делать Седрику, представляешь? Я уверена, ему не на что будет содержать Домик-пряник. Это он так Анкретон называет, я тебе говорила? Наверно, передаст его государству. Тогда мою картину повесят на ее законное место — там сплошная рябь от витражей, — и все останутся довольны. Воображаю, как будет злорадствовать Соня!

Агата внезапно замолчала, словно что-то не договорив. Родерик увидел, как она нервно стиснула руки. Перехватив его взгляд, Агата отвернулась.

— Давай не будем больше об Анкредах, — сказала она. — Бедняги!

— Что тебя мучает? — неловко спросил Родерик.

— Ничего, — быстро ответила Агата. Но он ждал, и вскоре она к нему подсела. — Скажи мне только одну вещь. Предположим, ты узнал бы про Анкредов не от меня, а от кого-то другого или, например, где-нибудь прочитал бы. Ведь все-таки тут очень много разных загадочных и странных деталей… Что бы ты тогда подумал? Я в том смысле… — Агата нахмурилась и поглядела на свои сцепленные пальцы. — Тебе все это не напоминает начало какой-нибудь страшноватой главки из «Знаменитых уголовных процессов»?

— Тебя это серьезно так волнует? — помолчав, спросил он.

— Как ни странно, да.

Родерик встал с кресла, отошел от Агаты и повернулся к ней спиной.

— Хорошо, — хрипло сказал он после долгой паузы. — В таком случае давай лучше поговорим откровенно.

— Ты о чем? — неуверенно спросила она. — Что случилось?

— Конечно, я веду себя глупо, но давай уж раз и навсегда расставим точки над «i». Есть вещи, которые для меня святы. Когда я после работы возвращаюсь домой, у меня и в мыслях нет обсуждать с женой за чашкой чаю очередное убийство. Дела об убийствах мне попадались, но разве я тебе о них когда-нибудь рассказывал?

— Но, Рори, я бы ничуть не возражала.

— Понимаешь, для меня это своего рода проявление дурного вкуса. Нет, получается, я себя нахваливаю. Знаю, логическому объяснению это не поддается. Короче, если моя работа тебе не по душе, я просто должен сменить профессию.

— Ты придумываешь бог знает что. Я давно избавилась от всех этих снобистских предубеждений.

— А я не хотел, чтобы ты от них избавлялась, — сказал он. — Говорю тебе, у меня дурацкие принципы.

Вопреки его надежде она все-таки спросила:

— Значит, ты думаешь, тут что-то нечисто… с Анкредами?

— К черту твоих Анкредов! Нет, так не пойдет. Хорошо, давай разберемся, чтобы больше к этому не возвращаться. Хочешь, я прослежу ход твоих рассуждений? Итак, в их уродской гостиной лежит книга о бальзамировании. В ней подчеркивается, что для этой процедуры применяют мышьяк. Старый Анкред хвастался, что велел себя бальзамировать. Книжку мог прочитать любой. Видели, как ее читала Соня Оринкорт. В доме пропала банка с крысиной отравой, то бишь опять же с мышьяком. Старик умер сразу после того, как изменил завещание в пользу мисс Оринкорт. Вскрытие не производили. Если произведут сейчас, то наличие мышьяка объяснят бальзамированием. Все сходится, да?

— Пожалуй.

— Тебя мучает вопрос, можно ли в эту схему вписать краску на перилах, летающую корову и прочие шутки-прибаутки?

— Когда ты все так разложил, что-то не очень вписывается.

— Молодец! — Он повернулся к ней. — Это уже лучше. Продолжим. У тебя есть подозрение, что все эти милые каверзы подстроила мисс Оринкорт, чтобы восстановить старика против любимой внучки. Так?

— Да. Или Седрик. У него могла быть та же цель. Понимаешь, пока не начались «изюминки» и коровы, Панталоша, образно говоря, шла на два корпуса впереди всех.

— Да. Короче, ты подозреваешь, что либо кто-то из Анкредов — скорее всего, Седрик, — либо мисс Оринкорт убили старика и, более того, предварительно вывели из игры основного конкурента.

— Я тебя слушаю, и мне уже самой кажется, что это абсурд. Как после кошмарного сна: проснешься — страшно, а потом понимаешь — глупости.

— Очень хорошо! — похвалил он. — Но пойдем дальше. Итак, если старика отравили пропавшим мышьяком, значит, убийство было задумано задолго до юбилея. Миллеман ведь говорила, что банка с отравой пропала достаточно давно. Так?

— Так. Хотя, если…

— Хотя, если старика убила сама Миллеман, то, следовательно, историю с пропажей она выдумала специально, чтобы впоследствии быть вне подозрений.

— Да, я говорила, что по Миллеман не поймешь, о чем она думает, но из этого вовсе не вытекает, что она замышляла убийство.

— А разве я сказал, что вытекает? Господь с тобой! Итак, если сэра Генри убил кто-то из Анкредов, выходит, убийцу подтолкнула речь сэра Генри на ужине и преступник еще не знал, что сэр Генри в тот же вечер составил новое завещание. При условии, что второе завещание было действительно составлено в тот же вечер.

— Если, конечно, его не убил просто со злости кто-нибудь из второстепенных наследников, посчитавший, что старик его надул.

— Или Фенелла и Поль, которым он вообще ничего не оставил. Да. Вот именно.

— Фенелла и Поль на такое не способны, — твердо сказала Агата.

— Ну а если убийца — Дездемона, или Томас, или Дженетта…

— Дженетта и Томас исключаются.

— …то версия об авторе шуток никуда не вписывается, потому что, когда начались первые проделки, ни одного из них в Анкретоне еще не было.

— В итоге остаются Соня Оринкорт, Седрик, Миллеман и Полина.

— Насколько я понимаю, ты в основном подозреваешь мисс Оринкорт и Седрика.

— В первую очередь Соню, — призналась Агата.

— Хорошо, тогда расскажи, моя радость, что эта дама собой представляет. Хватило бы у нее ума придумать такой план? Могла ли книга о бальзамировании подсказать ей, что, если в трупе обнаружат мышьяк, этот факт ничего не докажет?

— Она в той книге не поняла бы ни бельмеса, — уверенно сказала Агата. — Старый, стилизованный шрифт, буквы бледные, вместо «с» почти всюду «ф». Соня не из тех, кто станет с интересом изучать библиографические редкости, если, конечно, они не представляют интереса в более понятном ей денежном выражении.

— Теперь тебе полегчало?

— Да, спасибо. Я уже и сама кое-что сообразила. Мышьяк ведь действует очень быстро, правильно? И у него отвратительный вкус. Сэр Генри не мог проглотить его за ужином, потому что когда он уходил из театра, то, хотя и клокотал от ярости, чувствовал себя вполне нормально. А если… а если Соня подсыпала мышьяк ему в овлатин[48] — или не знаю, что там ему наливали на ночь в термос, — то разве мог он по глоточку выпить смертельную дозу и не заметить странного вкуса?

— Вряд ли.

Оба снова замолчали. «Телепатия дело сомнительное, — подумал Родерик. — Но попробую. Думай о другом! Интересно, она расслышала?»

Зазвонил телефон, и Родерик с радостью снял трубку. Звонил инспектор Фокс. С работы.

— Где же вас носило, старый вы черт? — В голосе Родерика была та особая сердечность, с какой мы приветствуем явившегося на помощь.

— Добрый вечер, мистер Аллен. Не хотелось бы причинять неудобства вам и миссис Аллен, но если вы не против…

— Приходите, приходите, — перебил Родерик. — Какие могут быть неудобства? Агата будет очень рада; правда, дорогая? Это Фокс.

— Конечно, — громко сказала Агата. — Пусть обязательно приходит.

— Вы очень любезны, — продолжал Фокс в своей размеренной манере. — Полагаю, я все-таки обязан сначала объяснить. Тут возник один вопрос по нашей части. Я бы сказал, совершенно необычные обстоятельства. Просто, я бы сказал, contretemps[49].

— Браво, Фокс, произношение у вас стало лучше.

— Мне бы побольше практики, сэр. Но, возвращаясь к нашему разговору… Полагаю, вам захочется, фигурально говоря, проконсультироваться с миссис Аллен. Насколько я могу судить, она сейчас рядом с вами.

— Что такое? — быстро спросила Агата. — Я слышала. В чем дело?

— Да, Фокс, — помолчав, сказал Родерик. — Но в чем дело?

— Это касается покойного сэра Генри Анкреда. Когда приеду, объясню, сэр. Пришло анонимное письмо.

4

— Совпадения случаются часто, — надевая очки, сказал Фокс и разгладил на колене листок бумаги. — Думаю, вы согласитесь, сэр, что в нашей работе к ним привыкаешь. Вспомните, например, дело Гатериджа, когда наш сотрудник случайно попал в ту самую машину. Или дело Томпсона и Байуотерса…

— Я вас умоляю! — не выдержал Родерик. — Признаем, что совпадения случаются, и обойдемся без примеров. Тем более что пример налицо. Да, то, что моя жена гостила у Анкредов в их дурацком замке, самое что ни на есть неожиданное совпадение, и поставим на этом точку, черт побери! — Он посмотрел на Фокса: тот, как всегда, был почтительно-невозмутим и слушал с внимательным, серьезным видом. — Простите, Фокс. Я веду себя глупо, но у меня сложное отношение к собственной работе. Я стараюсь четко отграничить ее от моей личной жизни. Как, вероятно, заявили бы русские, очень нереалистический подход, и тем не менее наша жизнь с Агатой для меня — одно, а расследование преступлений — совершенно другое. Так надо же было, чтобы судьба дала мне под дых и, как на блюдечке, преподнесла Агате эту историю! Если там что-нибудь нечисто, Агате придется выступать свидетелем.

— Но, сэр, возможно, там ничего такого нет.

— Очень разумно. Именно это я только что вдалбливал Агате битый час.

Глаза у Фокса округлились.

— Да-да, она успела прийти к выводу, что юбилей в Анкретоне попахивал чем-то подозрительным.

— Вот как? — медленно произнес Фокс. — Неужели?

— Да, представьте себе. Она специально вышла, чтобы нам не мешать. Я могу хоть сейчас все вам рассказать, или, если хотите, расскажет она сама. Но вначале я лучше послушаю вас. Что это за бумага?

Фокс протянул письмо Родерику.

— В Ярд оно поступило вчера, прошло через обычные инстанции, потом наконец попало на стол к шефу, и сегодня вечером он меня вызвал. Вы к этому времени уже ушли, но шеф просил, чтобы я с вами переговорил. Письмо было в белом конверте, адрес написан печатными буквами: Лондон, Скотленд-Ярд, Уголовно-следственный отдел. Штемпель почтового отделения у вокзала «Виктория».

Родерик взял листок. Бумага была разлинована бледными линиями не совсем обычного светло-желтого цвета, сбоку были проведены поля. В письме лаконично и категорически заявлялось:

ЕСТЬ ОСНОВАНИЯ ПОЛАГАТЬ, ЧТО В СМЕРТИ СЭРА ГЕНРИ ПОВИНЕН ТОТ, КОМУ ОНА ПРИНЕСЛА НАИБОЛЬШУЮ ВЫГОДУ.

— Водяные знаки — торговая марка писчебумажной фирмы «Кресент скрипт», — сказал Фокс. — Такие анонимки вещь обычная. За этим может ничего не стоять, сами знаете. Но, как всегда, придется проверить. Полагаю, надо поговорить с начальником тамошней полиции. И с врачом, который лечил старого Анкреда. Может быть, он сумеет внести какую-то ясность. Вот и все.

— Врач, конечно, постарается, — мрачно заметил Родерик. — Даже не сомневайтесь.

— Пока что шеф рекомендовал, чтобы я вам доложил и заодно поболтал с миссис Аллен. Он вспомнил, что перед вашим приездом она гостила в Анкретоне.

— Чтобы вы мне доложили? Другими словами, если что-то всплывет, он хочет, чтобы делом занялся я?

— Да, сэр, мне так показалось. Он еще пошутил, что в нашей практике пока не было случаев, чтобы первые показания следователь получал от собственной жены.

— Остряк выискался! Старый он осел! — непозволительно вспылил Родерик.

Фокс тактично потупил глаза.

— Ну ладно, давайте отыщем Агату, сядем и вместе обмозгуем эту галиматью. Агата у себя в мастерской. Пойдемте.

Агата встретила Фокса очень бодро.

— Я уже в курсе, мистер Фокс, — сказала она, пожимая ему руку.

— Вы меня извините, — начал Фокс, — мне, право, очень неловко…

— И совершенно зря, — перебила Агата. — Что вы извиняетесь? Вам нужно со мной поговорить? Пожалуйста. Ничего страшного.

— Сейчас мы присядем, и я по порядку изложу все, что ты рассказывала, — сказал Родерик. — Если в чем ошибусь, поправишь, а если вдруг вспомнится что-то еще, дополнишь. Ничего больше нам пока не надо. Пойми, дорогая, письмо может оказаться полной ерундой. Анонимщики пишут в Скотленд-Ярд так же часто, как пенсионеры — в «Таймс». Итак, Фокс, внимайте. Сага об Анкредах — расскажу, как смогу.

Методично излагая слышанное от Агаты, он на ходу соотносил между собой различные события, то вычленял, то вновь вплетал в ткань повествования отдельные самостоятельные линии и под конец свел их все воедино.

— Ну как? — закончив, спросил он Агату и с удивлением увидел в ее глазах восторг, будто он показал ловкий фокус.

— Исчерпывающе полно и точно, — сказала она. — Я потрясена.

— Итак, Фокс? Какие выводы?

Фокс потер подбородок.

— Знаете, сэр, я нередко задаю себе вопрос: почему, едва мы начинаем искать связь между обстоятельствами почти любой внезапной смерти, они кажутся нам подозрительными? Что я хочу сказать: крысиный яд держат дома многие и пропадает он тоже у многих. В больших домах вещи теряются часто.

— Очень разумно, Фоксик.

— Что же касается старинной книги о бальзамировании, сэр, то я задаю себе вопрос: разве не мог кто-нибудь полистать ее после похорон, а затем постепенно настроить свои мысли на тот же лад, что и миссис Аллен? Вы говорите, Анкреды не жалуют мисс Оринкорт и, вероятно, обиделись на покойного сэра Генри за его завещание. Кроме того, как я понял, они люди чрезмерно эмоциональные, легковозбудимые…

— По-моему, я не страдаю чрезмерной эмоциональностью, мистер Фокс, и к легковозбудимым меня тоже не отнесешь, — сказала Агата, — однако мне пришла точно та же мысль.

— Ну вот! — Фокс щелкнул языком. — Я, как всегда, сел в галошу, да, сэр?

— Расскажите лучше, какие еще вопросы вы себе задаете, — попросил Родерик.

— Еще я задаю себе вопрос: разве не мог кто-нибудь из этих огорченных, раздосадованных людей — скорее всего, женщина — дать волю фантазии и в сердцах, под влиянием минуты написать это письмо?

— А как же серия шуток, мистер Фокс? — спросила Агата.

— Очень глупые забавы, просто хулиганство. Нельзя так портить людям нервы. Если девочка не виновата — а, по-видимому, она не могла это проделать, — значит, чувство меры потерял кто-то другой. Человек злобный и мстительный, — серьезно добавил Фокс. — Возможно, как вы предположили, он пытался восстановить против нее сэра Генри. Но все это отнюдь не означает, что произошло убийство. При чем здесь убийство?

— Вот именно! — Родерик обнял его за плечи. — Дорогой Фоксик, вы к нам заглянули как нельзя кстати. Давайте-ка все чего-нибудь выпьем. — Другой рукой он обнял за плечи жену, и они втроем двинулись в гостиную.

У двери мужчины пропустили Агату вперед, в это время зазвонил телефон, и она пошла снять трубку. Родерик задержал Фокса на пороге, они переглянулись.

— Вы сыграли очень убедительно, Фокс. Большое спасибо.

— И все равно странноватая история, сэр, вы не находите?

— Более чем. Проходите.

Когда они вошли, Агата прикрыла рукой трубку и повернулась к ним. Лицо у нее было бледное.

— Рори, — сказала она. — Это Томас Анкред. Он хочет с тобой встретиться. Говорит, они все получили такие письма. Говорит, он сделал одно открытие. Хочет приехать. Что мне ему сказать?

— Хорошо, я с ним встречусь, — кивнул Родерик. — Пусть приезжает утром в Скотленд-Ярд. Черт бы его побрал!

Глава десятая

СЕНСАЦИОННАЯ НОВОСТЬ ТОМАСА

1

Томас Анкред прибыл ровно в девять, как ему и было назначено. Беседа проходила в кабинете Родерика, на ней присутствовал Фокс.

Как все художники, Агата очень точно описывала внешность людей, а словесный портрет Томаса удался ей особенно. Редкий пушистый хохолок, широко открытые, чуть удивленные глаза, маленький рот с поджатыми губами, мягкий, запинающийся голос — у Родерика было ощущение, что он знаком с Томасом давно.

— Большое спасибо, что разрешили приехать, — сказал Томас. — Мне вообще-то не слишком хотелось, но с вашей стороны очень любезно, что вы меня приняли. Мы ведь знакомы с миссис Аллен, вот нам и пришла эта идея.

— Кому «нам»? — спросил Родерик.

— В основном Полине и Дези. Поль и Фенелла тоже поддержали. Миссис Аллен, конечно, рассказывала вам про нашу семью?

— Давайте будем считать, что я пока ничего ни о ком не знаю.

— О боже мой! — Томас вздохнул. — Значит, разговор будет долгий.

— Так о каких письмах вы говорили?

— А, да-да. — Томас похлопал себя по карманам. — Письма… Они у меня где-то с собой. Это, знаете ли, анонимки. Я, конечно, и раньше их получал. Сами понимаете, театр — разочарованные поклонники, обиженные актрисы. Но это совсем другое… да-да… Где же они? — Он приподнял полу пиджака, с подозрением поглядел на оттопыренный карман и, после некоторых колебаний, извлек оттуда какие-то бумаги, два карандаша и коробок спичек. — Вот видите, — просияв, он посмотрел на Родерика, — все-таки нашел. — И с победным видом положил на стол восемь копий уже знакомого Родерику письма, написанных печатными буквами той же самой ручкой и на такой же бумаге.

— А конверты?

— Ой, мы их не сохранили. Я про свое письмо никому говорить не собирался, — после небольшой паузы продолжал Томас, — Дженетта и Милли — тоже, но, конечно, все заметили, что другим пришли такие же письма, а потом Полина (это моя сестра, миссис Полина Кентиш) вскрыла свой конверт и подняла такой шум, что деваться было некуда, сами понимаете.

— Здесь восемь писем. Вас сейчас в Анкретоне восемь?

— Соня письма не получила, и все считают, что в анонимке намекается на нее.

— Вы разделяете эту точку зрения, мистер Анкред?

— Ну разумеется. — Томас широко раскрыл глаза. — По-моему, это очевидно. Учитывая завещание и все прочее. Естественно, там намекается на Соню, но лично я, — Томас неуверенно кашлянул, — лично я не думаю, что она убила папочку. — Он робко и беспокойно улыбнулся. — Это было бы все же большое свинство. Да и как-то трудно себе представить… Но Полина прямо-таки ухватилась за эту идею. Дези, в общем, тоже. Они обе ужасно разнервничались. Полина и так на похоронах упала в обморок, а тут еще эти письма — она переживает безумно. Вы даже не представляете, что у нас там сейчас творится.

— Значит, обратиться в Скотленд-Ярд предложила миссис Кентиш?

— И Дези. Это моя незамужняя сестра. Дездемона. Письма мы все распечатали вчера утром, за завтраком. Представляете? Я спустился в столовую первый и… для меня это был шок, поверьте. Я уже хотел бросить письмо в камин, но тут вошла Фенелла, и я незаметно сложил его под столом в маленький квадратик. Вон, сразу видно, какое из них мое — на нем следы сгибов. А то, которое будто жевали, — это Поля. Он, знаете ли, так разволновался, что его скомкал. В общем, я заметил, что у всех перед тарелкой лежит точно такой же конверт. Соня всегда завтракает у себя, но я спрашивал Баркера, и он сказал, что ей никакой почты не было. Потом один за другим пришли все остальные. Фенелла уже прочла свое письмо, и лицо у нее было довольно-таки странное. Полина сказала: «Ой, что это мне за письмо пришло? Адрес печатными буквами. Как будто ребенок писал». А Милли сказала: «Небось опять Панталоша» — и тут же начался скандал, потому что Полина и Милли из-за Панталоши всегда ссорятся. А потом и все остальные сказали: «Ой, мне тоже такое письмо пришло». Ну и распечатали. Полина, естественно, чуть не упала в обморок, а Дези закричала: «Ах, чуяло мое сердце!» — и очень разволновалась, а Милли сказала: «Когда люди пишут анонимки, то уже дальше некуда!» Дженетта (это моя невестка), Поль и Полина сказали: «Да, Милли, ты права». А потом… что же было потом? Да, а потом все начали друг друга подозревать и стали выяснять, кто автор, и Полине пришло в голову — вы уж извините, — что, может быть, написала миссис Аллен, потому что она замужем за…

Родерик покосился на Фокса и, увидев, что тот шокирован, промолчал. Томас, красный от смущения, торопливо продолжал:

— Но, естественно, мы все на нее зашикали и не дали договорить. Фенелла, помнится, сказала: «Сама мысль, что миссис Аллен способна написать анонимку, такая беспросветная глупость, что ее даже не стоит обсуждать!» — И тут разразился новый скандал, потому что эта мысль пришла Полине, а Фенелла и Поль помолвлены против ее воли. Тут вмешался Седрик (это мой племянник, он теперь глава семьи) и сказал, что письмо вполне могла написать сама Полина. Он напомнил, что Полина очень любит оборот «есть основания полагать». Милли (это мать Седрика) весьма ехидно засмеялась — и, естественно, опять был скандал.

— Вчера вечером вы говорили, что сделали какое-то открытие, — сказал Родерик. — Что же вы открыли?

— А, да-да. Я постепенно дойду. Вернее, уже дошел, потому что остальное случилось только после обеда. Но мне это очень не понравилось, поверьте. Я даже вышел из себя и сказал, что, если они не прекратят вовлекать меня в свои глупости, я никогда больше не приеду в Анкретон.

— Боюсь, что я… — начал Родерик, но Томас тут же его перебил:

— Вы, наверно, не поняли? Хотя, конечно, как вы могли понять, если я еще не рассказал? Так что лучше расскажу.

Родерик молча ждал.

— Хорошо, — наконец сказал Томас. — Слушайте дальше.

2

— Все вчерашнее утро война из-за этих писем шла полным ходом, — продолжал Томас. — И не то чтобы кто-то против кого-то, а просто Поль, Фенелла и Дженетта хотели письма сжечь, а Полина и Дездемона кричали, что, мол, мало ли что, на всякий случай надо сохранить. И к обеду страсти очень накалились, можете мне поверить. А потом, знаете ли…

Томас замолчал и, глядя куда-то поверх Фокса, уставился в одну точку. За ним это водилось: не досказав историю до конца, он мог остановиться на полуслове. Эффект был такой же, как если бы ни с того ни с сего резко остановили патефон. И нельзя было понять, то ли Томас сбился и не может подыскать нужное слово, то ли его осенила новая мысль, то ли он просто забыл, о чем рассказывал. Лицо его в такие минуты неподвижно застывало, и только в глазах тускло поблескивала жизнь.

— А потом… — после долгой паузы напомнил Родерик.

— Потому что если подумать, — заговорил Томас, — то, казалось бы, можно положить куда угодно, но никак не в судок для сыра.

— Фокс, что, по-вашему, никак нельзя положить в судок для сыра? — мягко спросил Родерик.

Прежде чем Фокс успел ответить, Томас продолжил:

— Вещь, знаете ли, старинная, девенпортский фарфор. Довольно красивая штука, правда. Весь синий, и кайма из белых лебедей. Очень большой. В сытые времена мы туда клали целую головку «стилтона», а сейчас, разумеется, только крошечный кусочек. Что, конечно, нелепо, но тем самым там вполне хватало места.

— Для чего?

— Это Седрик снял крышку и увидел. Он по своему обыкновению завизжал, но все только поморщились, и, я думаю, никто не придал значения. Тогда он взял, принес на стол — я, кажется, не сказал, что обычно он стоит на серванте? — и бросил прямо перед Полиной, а она ведь и так сплошной комок нервов. Завопила, конечно, на весь дом.

— Что он бросил? Судок? Или сыр?

— Сыр?! Господь с вами! — возмутился Томас. — Как вам пришло в голову? Не сыр, а книгу, конечно.

— Какую книгу? — машинально спросил Родерик.

— Ну, ту самую. Из гостиной. Она лежит в этой… как ее?.. Ну, в общем, под стеклом.

— Ах, вот оно что, — помолчав, сказал Родерик. — Ту книгу, в которой про бальзамирование?

— И про мышьяк, и про все остальное. В общем, большой конфуз и, я бы сказал, просто жуть, потому что ведь папочку по его специальному распоряжению… ну, вы понимаете? Всех это буквально ошеломило, и, конечно, все в один голос закричали: «Панталоша!» — и Полина опять повалилась в обморок, уже второй раз за три дня.

— А дальше?

— А дальше Милли вспомнила, что вроде бы эту книгу листала Соня, а Соня сказала, что первый раз ее видит, и все сразу вспомнили, как Баркер не мог отыскать банку с ядом, когда хотели травить крыс в «Брейсгердл». Полина с Дездемоной очень так это многозначительно переглянулись, Соня пришла в бешенство и заявила, что сейчас же уедет из Анкретона и что ноги ее здесь больше не будет, но только уехать она не могла, потому что не было поездов. В общем, она выскочила под дождь и укатила в двуколке, а сейчас лежит с бронхитом — она давно им страдает.

— Так она все еще в Анкретоне?

— Да. Еще там. — Лицо у Томаса застыло, и он снова погрузился в транс.

— Это и есть то ваше открытие, о котором вы сказали по телефону? — спросил Родерик.

— Что? Открытие? Какое открытие? А-а, нет-нет! Я только сейчас вас понял. Нет, конечно. Все это не идет ни в какое сравнение с тем, что мы нашли в ее комнате.

— Что вы нашли, мистер Анкред, и в чьей комнате?

— В Сониной, — сказал Томас. — Мышьяк.

3

— Это была идея Седрика и девочек, — сказал Томас. — Когда Соня убежала, они все никак не могли успокоиться. Никто, конечно, открыто не говорил, что Соня подсыпала папочке в питье крысиного яда, но даже Милли отметила, что в последнее время овлатин для папочки готовила только Соня. Папочка считал, что она готовит его лучше, чем слуги, и даже лучше, чем сама Милли. Обычно Соня варила его у себя, а потом относила в папочкину спальню и ставила на тумбочку возле кровати. Седрик вспомнил, что когда он в тот самый вечер шел спать, то встретил в коридоре Соню, и в руках у нее был термос.

— А потом, — продолжал Томас, — кто-то (не помню точно, кто) сказал, что надо бы обыскать Сонину комнату. Дженетта, Фенелла и Поль были против, но Дези, Седрик и Полина даже слушать их не хотели. Я обещал занести Каролине Эйбл одну книгу и был рад, что у меня есть повод уйти. Каролина занимается с группой трудных детей, куда входит Панталоша, и сейчас она очень волнуется, что Панталоша плохо лысеет. Из западного крыла я вернулся примерно через час. Седрик уже сидел в засаде и тотчас меня поймал. Он у нас теперь глава семьи, и мне, наверно, не следует отзываться о нем неуважительно. Вид у него был очень таинственный, говорил он шепотом. «Тсс! Тихо! — сказал он. — Пойдешь со мной». Объяснять он ничего не захотел. Мне все эти интриги порядком надоели, но я все-таки пошел за ним наверх.

— В комнату мисс Оринкорт? — предположил Родерик, видя, что глаза у Томаса опять стекленеют.

— Совершенно верно. Как вы догадались? Полина, Милли и Дези были уже там. Должен вам объяснить одну деталь, — деликатно сказал Томас. — Для удобства папочка поселил Соню поближе к себе, и у нее целые апартаменты. Имен знаменитых актрис папочке не хватило, эти комнаты никак не называются. Но он заказал табличку с надписью «Оринкорт», и все, разумеется, ужасно обозлились, потому что как ни крути, а Соня очень слабая актриса. Я бы даже сказал, не актриса, а полный нуль.

— Итак, в этих апартаментах вы застали ваших сестер и миссис Миллеман Анкред?

— Да. Чтобы вы поняли, я объясню. Соня живет в башне. Вроде той, в которой жила ваша жена, только значительно выше, потому что в архитектуре Анкретона главный принцип — оригинальность. Так что у Сони три этажа: на верхнем спальня, под ней ванная, а в самом низу — будуар. Особенно оригинальна спальня: оттуда через маленькую дверь можно подняться в купол, где устроено что-то вроде гардеробной. Они все залезли в эту гардеробную, и в одном из Сониных чемоданов Дези нашла крысиный яд. В его состав входит мышьяк. Это на этикетке написано. Вот так!

— Что же вы с ним сделали?

— Даже неудобно говорить, — сердито сказал Томас. — Они вынудили меня взять банку с собой. Сказали, что я должен ее спрятать, на тот случай, если понадобятся улики. Седрик любит читать детективы, поэтому он особенно настаивал и сам завернул банку в мой носовой платок. Если вам угодно на нее взглянуть, она сейчас у меня дома, здесь, в Лондоне.

— Думаю, мы ее у вас изымем, — сказал Родерик и посмотрел на Фокса. Тот утвердительно кивнул. — Мистер Анкред, если позволите, один из нас заедет к вам за этой банкой.

— Надеюсь, сумею ее отыскать, — мрачно сказал Томас.

— Отыскать?

— Иногда трудно вспомнить, что куда положил. На днях, например… — Томас опять оцепенел, но на этот раз Родерик не стал выводить его из транса и терпеливо ждал новых откровений. — Я, знаете ли, сейчас подумал… — неожиданно громко начал Томас. — Мы все стояли там, в ее комнате, и я выглянул в окно. Шел дождь. А далеко внизу, по дорожке, будто какая-нибудь тварь из Ноева ковчега, ползла двуколка, и Соня в этой своей шубке, наверно, в ту минуту, как всегда, дергала вожжи почем зря. И я подумал: ведь если рассуждать, как Полина и Дези или Седрик и Милли, выходит, что это едет убийца.

— Но сами вы так не считаете? — спросил Родерик, убирая в стол восемь анонимных писем.

Фокс уже встал и смотрел на Томаса с таким выражением, будто перед ним была большая нераспечатанная посылка, попавшая в комнату по ошибке.

— Я? — Томас широко раскрыл глаза. — Не знаю. Откуда мне знать? Но все это так неприятно, вы себе даже не представляете.

4

Комната Томаса напоминала нечто среднее между мусорной корзиной и мастерской. Прежде всего в глаза бросался большой круглый стол, сплошь заваленный бумагами, красками, фотографиями, макетами декораций, эскизами костюмов и книгами. Стоявший в нише у окна письменный стол явно не использовался по назначению. На стенах висели портреты выдающихся актеров, среди которых главное место занимал сэр Генри.

— Садитесь, — предложил Томас и, освобождая для гостей стулья, смахнул на пол какие-то бумаги. — Я сейчас подумаю, где… — С недоумением глядя на стол, он начал обходить его по кругу. — Вошел я, конечно же, с чемоданом, а потом, понимаете, зазвонил телефон… Хотя нет, это было позже, когда я искал письма. Я помнил, что должен их вам показать, и специально куда-то отложил. Но потом я их все-таки нашел. А значит, чемодан я распаковал. Помню, я еще подумал: «Это яд, и с носовым платком надо теперь обращаться осторожней, а то, не дай бог…»

Он вдруг подошел к буфету и открыл его. На пол тотчас выпала кипа бумаг. Томас уставился на них с возмущением.

— Я ведь отчетливо помню… — Он повернулся к Родерику и Фоксу, рот у него был приоткрыт. — Я отчетливо помню, как сказал себе… — Но и этой фразе суждено было остаться незаконченной, потому что Томас опять подскочил к буфету и что-то схватил. — А я-то его всюду ищу, — сказал он. — Мне он позарез нужен. Это, понимаете ли, чек.

Усевшись на пол, он принялся рассеянно копаться в куче бумаг. Родерик тем временем приступил к обследованию царившего на столе хаоса и, подняв пачку рисунков, обнаружил под ней какой-то предмет, завернутый в белый носовой платок. Развязав узел, он увидел грязную жестяную банку. На ней была красная этикетка с надписью: «Завелись крысы — уничтожь! Осторожно, яд!», а ниже буквами помельче шла инструкция, как действовать в случае отравления мышьяком.

— Я нашел, мистер Анкред.

— Что? — Томас поднял голову. — А-а это. Я так и думал, что она на столе.

Фокс шагнул вперед и раскрыл портфель. Родерик, пробормотав что-то насчет напрасной работы, взял платок за концы и поднял банку над столом.

— Если не возражаете, мы ее заберем, — сказал он Томасу. — А вам оставим расписку.

— Правда? Большое спасибо. — Видя, что они положили банку в портфель и собираются уходить, Томас поднялся с пола. — Вы должны со мной выпить. У меня где-то была бутылка папочкиного виски. Только вот где?..

Совместными усилиями Родерик и Фокс отговорили его от новых поисков. Он опять уселся на пол и растерянно выслушал прощальную речь Родерика.

— Мистер Анкред, я считаю, вам необходимо очень ясно представлять себе, что обычно следует за такими заявлениями, как ваше, — сказал Родерик. — Прежде чем принять конкретные меры, полиция проводит, как мы говорим, предварительное расследование. Дополнительную информацию мы собираем крайне осторожно, стараясь избежать огласки, чтобы ни сам заявитель, ни полиция не попали в глупое положение, если все окажется ошибкой. В том случае, если предварительное расследование подкрепит имеющиеся подозрения, полиция получает разрешение министра внутренних дел проверить факт убийства и предпринимает следующий шаг. Думаю, вы понимаете какой.

— Понимаю, — кивнул Томас. — Но это же очень страшная процедура, да? — И, будто только сейчас все осознав, спросил: — А мне надо будет при этом присутствовать?

— Да, вероятно, мы попросим, чтобы кто-нибудь из членов семьи официально опознал покойного.

— О господи! — подавленно прошептал Томас. И, погрузившись в молчание, ущипнул себя за губу. Вдруг глаза его заблестели, словно какая-то мысль принесла ему утешение. — Знаете, а отечество все-таки правильно решило, — сказал он. — Даже хорошо, что его не похоронили в Вестминстерском аббатстве. Правда?

Глава одиннадцатая

РОДЕРИК В АНКРЕТОНЕ

1

— При нашей профессии знакомишься с занятными образчиками человеческой натуры, — сказал Фокс, когда они ехали назад, в Скотленд-Ярд. — Я это говорил и раньше, факт остается фактом.

— Да, пожалуй, — согласился Родерик.

— К примеру, этот субъект, с которым мы только что расстались, — продолжал Фокс, словно что-то доказывая. — Форменный ротозей! И в то же время в своей области он, должно быть, прекрасный специалист.

— Бесспорно.

— Вот видите! Работает отлично, а поглядеть на него, кажется, может и пьесу потерять, и актеров, да еще и заблудится по дороге в театр. И потому я задаю себе вопрос, такой ли уж он на самом деле растяпа?

— Думаете, притворяется?

— Некоторых сразу не раскусишь, — пробормотал Фокс и провел рукой по лицу, словно отгоняя мысли о Томасе Анкреде. — Как я понимаю, сэр, теперь нам предстоит беседа с врачом?

— Да, увы. Я посмотрел расписание. Ближайший поезд через час. В Анкретоне мы будем только после полудня. Возможно, придется заночевать в тамошней деревушке. Сейчас захватим в Ярде наше походное снаряжение, я поговорю с заместителем комиссара и позвоню Агате. Мало у нас забот, так теперь еще и это!

— Похоже, нам от этой истории не отмахнуться, сэр. Как вы думаете?

— Кое-какие надежды у меня еще остались. То, что рассказал Томас, ровным счетом ни черта не доказывает. Пропала банка с крысиным ядом, потом ее нашли на чердаке. Кто-то прочитал книгу о бальзамировании и построил сложную версию, основанную исключительно на спорных догадках. В том виде, в каком эта гипотеза существует сейчас, ее юристам не предложишь — разнесут в пух и прах.

— Но допустим, мы все-таки получим ордер на эксгумацию. И допустим, экспертиза обнаружит следы мышьяка. Учитывая, что покойного бальзамировали, наличие мышьяка ничего не подтвердит.

— Напротив, — сказал Родерик. — Как мне сдается, Фокс, наличие мышьяка подтвердит все.

Фокс медленно повернулся и поглядел на него.

— Что-то я не очень вас понимаю, мистер Аллен.

— Я пока вовсе не уверен, что прав. Надо будет кое-что уточнить. В поезде я вам объясню. Пойдемте.

Он зашел к заместителю комиссара, и тот с видом знатока принялся рассуждать, этично ли следователю вести дело, если его жену могут вызвать в качестве свидетеля.

— Конечно, дорогой Рори, если, паче чаяния, дойдет до суда и вашу жену обяжут давать показания, мы будем вынуждены кое в чем пересмотреть наши позиции. Но пока, думаю, будет гораздо разумнее, если все вопросы ей зададите вы, а не кто-нибудь посторонний… например, Фокс. Короче, поезжайте в Анкретон, поговорите с туземным лекарем, а потом сообщите нам, какое у вас мнение. Будет досадно, если действительно что-то всплывет. Желаю удачи.

Перед выездом Родерик взял у себя со стола второй том «Судебной медицины», где немало места отводилось описанию различных ядов. В поезде он посоветовал Фоксу ознакомиться с некоторыми страницами. Фокс надел очки, и по тому, как он знакомо поднял брови и засопел, Родерик понял, что его старый друг читает с вниманием.

— Да, — снимая очки, сказал Фокс, когда поезд уже подъезжал к Анкретон-Холту, — это, конечно, меняет дело.

2

Доктор Уитерс был невысок ростом и толстоват, но в его манере держаться почти не ощущалось того довольства жизнью, что обычно присуще мужчинам с брюшком. Когда он вышел к ним в прихожую, по запахам, доносившимся из глубины дома, они догадались, что Уитерс только что закончил обедать. Взглянув на служебное удостоверение Родерика, он провел их в свой кабинет и сел за стол, причем так решительно, будто старался скрыть усталость.

— Что беспокоит? — спросил он.

Вполне традиционное для врача начало разговора. Как показалось Родерику, эта фраза вырвалась у доктора непроизвольно.

— Надеемся, особых поводов для беспокойства нет. Если вы не против, я хотел бы задать несколько вопросов в связи со смертью сэра Генри Анкреда.

Сквозь профессиональную участливость в глазах Уитерса проглянул настороженный интерес. Резко подняв голову, он уставился на Родерика, затем перевел взгляд на Фокса.

— Да, пожалуйста, — сказал он. — Если есть такая необходимость, спрашивайте. Но в чем дело? — Он все еще держал в руках удостоверение Родерика и сейчас снова на него посмотрел. — Уж не хотите ли вы сказать… — начал он, но тут же оборвал себя. — Итак, какие у вас вопросы?

— Я думаю, лучше сразу объяснить вам суть дела. — Родерик вынул из кармана копию анонимного письма и протянул ее Уитерсу. — Сегодня утром Томас Анкред принес нам восемь таких писем.

— Пакость и вздор! — возвращая письмо, заявил Уитерс.

— Хочу надеяться. Но когда к нам поступают такие писульки, мы обязаны разобраться.

— Хорошо, я слушаю.

— Свидетельство о смерти сэра Генри выписали вы, и…

— …и мне не следовало этого делать, если я не был уверен в причине смерти, — так, что ли?

— Совершенно верно. Будьте другом, доктор, помогите нам отправить эти письма в мусорную корзину: объясните, только не по-научному, а доступным языком, отчего умер сэр Генри?

Немного поворчав, Уитерс подошел к своей картотеке и вытащил какую-то карточку.

— Пожалуйста, — сказал он. — Это самый свежий материал. Я ездил к нему в Анкретон регулярно. Здесь все за последние полтора месяца.

Родерик взглянул на карточку. Обычная история болезни: даты медицинских осмотров и соответствующие заключения. В большинстве они были написаны неразборчиво и мало что говорили не медику. Но последняя запись была лаконичной и ясной: «Скончался. Смерть наступила двадцать пятого ноября между половиной первого и двумя часами ночи».

— Понятно, — кивнул Родерик. — Спасибо. А вы не могли бы кое-что здесь расшифровать?

— Он страдал язвенной болезнью желудка и нарушением сердечной деятельности, — сердито сказал Уитерс. — Был крайне неразборчив в еде. В тот вечер самым возмутительным образом нарушил диету, выпил шампанского, и к тому же, как с ним часто бывало, впал в ярость. По тому, в каком виде была его комната, я сделал вывод, что у него случился сильный приступ гастроэнтерита с последующей остановкой сердца. Добавлю, что, если бы мне заранее сказали, как он проведет тот вечер, я бы ожидал именно такого развития событий.

— То есть вы бы ожидали, что он умрет?

— Подобный прогноз был бы верхом непрофессионализма. Просто я ожидал бы серьезных последствий, — сухо сказал Уитерс.

— К диете он относился легкомысленно?

— В общем, да. Бывали случаи, когда он ее непозволительно нарушал.

— Но тем не менее оставался жив?

— Как говорится, все до поры до времени.

— Понятно, — Родерик снова взглянул на карточку. — Может быть, расскажете, в каком виде вы застали комнату и труп?

— А может быть, это вы, господин старший инспектор, должны сначала кое-что мне рассказать? Что, кроме этих абсолютно возмутительных анонимок, побудило вас учинить мне допрос?

— В семье подозревают, что смерть произошла в результате отравления мышьяком.

— Боже праведный и сто чертей в придачу! — закричал Уитерс, потрясая кулаками над головой. — Ох уж эта семейка! — Казалось, в душе его идет борьба. — Простите мне этот срыв, — наконец сказал он. — В последнее время у меня очень много работы, сплошная нервотрепка… Анкреды довели меня до предела — все семейство. Но позвольте узнать, что натолкнуло их на мысль о мышьяке?

— Долго рассказывать, — осторожно сказал Родерик. — В этой истории фигурирует банка с крысиной отравой. Добавлю, хотя это тоже очень непрофессионально, что, если, по вашему мнению, состояние комнаты и вид трупа напрочь исключают гипотезу об отравлении мышьяком, я буду очень рад.

— Нет, в этом смысле ничего определенного я сказать не могу. Почему? Потому что: а) когда я приехал, комната была уже убрана и б) сообщенные мне сведения, а также внешний вид трупа дают основания констатировать сильный приступ гастроэнтерита, но отнюдь не исключают и отравление мышьяком.

— Черт! — пробурчал Родерик. — Я так и подозревал.

— А как, интересно, этот старый дурак сумел наесться крысиной отравы? — Уитерс нацелил на Родерика указательный палец. — Ну-ка растолкуйте.

— Они считают, что он не сам ее наелся, — объяснил Родерик. — По их мнению, яд ему подсыпали.

Выставленная вперед рука сжалась в кулак с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Через мгновение, словно маскируя допущенную оплошность, доктор разжал ладонь и внимательно оглядел свои ухоженные ногти.

— Да, конечно, письмо на это намекает, — сказал он. — Анкреды могут и не такое выдумать. Кого же подозревают в убийстве? Случайно не меня?

— Еще не знаю, — непринужденно сказал Родерик.

— Что за дикая мысль! — откашлявшись, натянуто добавил Фокс.

— Они требуют эксгумации? Или вы сами на ней настаиваете?

— Пока у нас нет для этого достаточных оснований. Вскрытие вы не производили?

— Когда известно, что больной может умереть в любую минуту и диагноз ясен заранее, вскрытие не производят.

— Что ж, вполне разумно. Доктор Уитерс, позвольте я объясню вам сложившуюся ситуацию и наше к ней отношение. Имеется целый ряд странных обстоятельств, и мы обязаны в них разобраться. Вопреки распространенному заблуждению полиция в подобных случаях отнюдь не горит желанием собрать кучу улик, указывающих на необходимость эксгумации. Если выясняется, что все подозрения сущая чепуха, полиция, как правило, с радостью прекращает расследование. Предоставьте нам хотя бы один веский аргумент, перечеркивающий версию с мышьяком, и мы будем чрезвычайно благодарны.

Уитерс замахал руками.

— Я не могу вот так сразу дать неопровержимые доказательства, что отравления мышьяком не было. В девяноста девяти случаях из ста, когда смерть вызвана болезнью желудка и сопровождается рвотой и поносом, без специальных анализов ничего не установишь. Если уж на то пошло… — Он замолчал.

— Да-да? — подбодрил Родерик.

— Если уж на то пошло, то, застань я комнату в том состоянии, в каком она была в момент смерти, я, вероятно, тогда же сделал бы необходимые анализы, просто чтобы исключить сомнения в правильности диагноза — мы, врачи, в таких вопросах очень щепетильны. Но к моему приезду комнату уже вымыли.

— Кто распорядился ее вымыть?

— Откуда я знаю, голубчик? Возможно, Баркер, или Полина, или Миллеман — любой, кому первому пришло в голову. Тело они, правда, не двигали, им было неприятно. Да они и вряд ли смогли бы изменить его положение. Труп успел окоченеть, что, кстати, позволило мне определить время смерти. Когда я снова приехал туда, попозже, они, конечно, уже привели покойника в надлежащий вид, и я догадываюсь, каково было Миллеман руководить этой процедурой в то время, как остальные в истерике метались по дому, а Полина вопила: «Дайте и мне обрядить папочку в последний путь!»

— О господи!

— Да, они такие. Короче, как я уже говорил, нашли его на кровати, он лежал скорчившись, комната была в непотребном состоянии. А когда я приехал, старухи горничные уже выносили ведра и вся комната воняла карболкой. Они даже ухитрились сменить постельное белье. Кстати, я приехал только через час после звонка. Принимал роды.

— Теперь о стригущем лишае… — начал Родерик.

— А, вы и про это знаете? Да, не повезло детям. У Панталоши, к счастью, стало проходить.

— Как я понимаю, доктор, вы не боитесь назначать сильные препараты, — дружелюбно заметил Родерик.

В кабинете повисла тишина.

— Позвольте узнать, откуда вам в таких подробностях известны мои методы? — подчеркнуто спокойно спросил Уитерс.

— Мне говорил Томас Анкред. — Родерик заметил, что лицо у доктора тотчас вновь порозовело. — А что тут такого?

— Не люблю, когда о моих больных сплетничают. Я было подумал, вы говорили с нашим аптекарем. У меня к нему есть некоторые претензии.

— Вы помните тот вечер, когда детям давали лекарство? Кажется, девятнадцатого, в понедельник. Я не ошибаюсь?

Уитерс пристально на него посмотрел.

— А при чем тут?.. — начал он, но, похоже, передумал. — Да, помню. Почему вас это интересует?

— В тот вечер над сэром Генри бестактно подшутили, и подозрение пало на Панталошу. Рассказывать долго, не буду вас утомлять, скажите только одно: могла она в тот вечер нахулиганить? Я хочу сказать, могла ли физически? То, что по характеру она хулиганка, сомнений не вызывает.

— В котором часу это случилось?

— Предполагается, что она заходила в гостиную во время ужина.

— Исключено. Я приехал в полвосьмого… Одну минутку. — Он порылся в картотеке и извлек еще одну карточку. — Вот! Под моим наблюдением детей взвесили, я определил каждому его дозу и засек время. Панталоше дали лекарство ровно в восемь и тут же уложили в постель. Пока укладывали остальных детей, мы с мисс Эйбл сидели у входа в спальню. Я оставил ей список моих вызовов на ближайшие сутки, чтобы в случае чего она быстро меня нашла. Уехал я уже в десятом часу, и, пока я там был, эта маленькая бандитка никуда не отлучалась, гарантирую. Я сам заходил к детям. Она спала, пульс у нее был в норме — короче, никаких отклонений.

— Тогда Панталоша отпадает, — пробормотал Родерик.

— А что, та хулиганская шутка как-то связана с предметом нашего разговора?

— Не уверен. Тут вообще слишком много разных нелепостей. Если у вас есть время и настроение, могу рассказать.

Уитерс посмотрел на часы.

— В моем распоряжении всего двадцать три минуты. Через полчаса я должен быть у больного, а до этого хочу еще послушать результаты скачек.

— Мне хватит и десяти минут.

— Тогда рассказывайте. Очень интересно, какая может быть связь между хулиганской шуткой, подстроенной в понедельник девятнадцатого, и смертью сэра Генри от гастроэнтерита в ночь с субботы на воскресенье, двадцать пятого. Даже если это полный бред, послушаю с удовольствием.

Родерик рассказал о шутках с красками и об остальных проделках. Уитерс слушал с недоумением и сердито похмыкивал. Когда Родерик дошел до эпизода с летающей коровой, доктор перебил его.

— Панталоша отвратительный ребенок и способна на любое хулиганство, — сказал он, — но, как я уже подчеркнул, она никоим образом не могла подложить эту надувную подушечку, равно как и не могла нарисовать корову на картине миссис… — он вдруг запнулся. — Эта дама случайно не?..

— Да, она моя жена, — кивнул Родерик. — Так уж получилось, но об этом не будем.

— Боже мой! Какое необычное совпадение!

— Необычное и в данном случае весьма неприятное. Вы ведь не закончили?

— В тот вечер девочка слишком неважно себя чувствовала, так что ни о чем подобном и речи быть не может. Кроме того, вы сами сказали, что мисс Эйбл — между прочим, очень толковая девушка — ручается за нее головой.

— Да.

— Прекрасно. В таком случае все эти идиотские шутки подстроил какой-то другой болван, скорее всего Седрик — он отъявленный прохиндей. Тем не менее я не вижу тут никакой связи со смертью сэра Генри.

— Я вам еще не рассказал, как в судке для сыра нашли книгу о бальзамировании, — вставил Родерик.

Доктор открыл рот, но удержался от комментариев, и Родерик довел рассказ до конца.

— Как видите, эта заключительная шутка по стилю близка к остальным, а принимая во внимание тот факт, что сэра Генри бальзамировали…

— Понимаю. Поскольку в этой книжке говорится про мышьяк, они немедленно пришли к дурацкому выводу…

— Подкрепленному тем фактом, что в чемодане мисс Оринкорт нашли банку с крысиной отравой, в состав которой тоже входит мышьяк — не следует об этом забывать.

— Банку подкинул все тот же остряк! — убежденно воскликнул Уитерс. — Готов поспорить: банку подкинули!

— Да, такую возможность исключать не стоит, — согласился Родерик.

— Совершенно верно, — неожиданно подал голос Фокс.

— Черт возьми, не знаю, что и сказать. — Уитерс покачал головой. — Какому врачу понравится, когда намекают, что он был невнимателен или ошибся? А речь идет об очень грубой ошибке. Учтите, я ни на секунду не допускаю, что тут есть хоть крупица истины, но уж если Анкреды решат поднять шум и всем скопом завопят: «Мышьяк!..» Постойте-ка! А с бальзамировщиками вы говорили?

— Еще нет. Но поговорим обязательно.

— Сам-то я в бальзамировании ни черта не понимаю, — пробормотал Уитерс. — Может быть, эта древняя книжица и выеденного яйца не стоит.

— У Тейлора в «Судебной медицине» на эту тему тоже кое-что есть, — заметил Родерик. — Как он пишет, для бальзамирования используют антисептики, обычно мышьяк, что в случаях намеренного отравления мешает выявить истинную причину смерти.

— Тогда что же даст эксгумация? Ничего.

— Я не целиком уверен в своей гипотезе, но полагаю, эксгумация со всей определенностью покажет, отравили сэра Генри или нет, — сказал Родерик. — Сейчас объясню почему.

3

В «Анкретонском трактире» Фокс и Родерик подкрепились отлично приготовленной тушеной зайчатиной и выпили по кружке местного пива. Хозяйка этой симпатичной маленькой пивной заверила Родерика, что при необходимости они с Фоксом смогут у нее переночевать.

— Боюсь, нам и в самом деле придется воспользоваться ее гостеприимством, — сказал Родерик, когда они вышли на улицу.

Деревня была освещена неярким зимним солнцем; на главной улице, кроме пивной и дома доктора Уитерса, располагались почта, часовня, магазин тканей и книжный киоск, клуб, аптека и несколько маленьких домиков. За грядой холмов золотились на фоне темного леса готические окна, многочисленные башни и невообразимо разномастные трубы замка Анкретон, с задумчивым и слегка деланным величием глядевшего на деревушку сверху вниз.

— А вот, значит, и аптека мистера Джунипера, — задержавшись перед витриной, сказал Родерик. — Приятная у него фамилия, Фокс, правда? Э. М. Джунипер[50]. Это сюда приезжали Агата и мисс Оринкорт в тот ненастный вечер. Давайте-ка и мы с вами навестим мистера Джунипера.

Но почему-то он не спешил войти в аптеку и, продолжая разглядывать витрину, бормотал себе под нос:

— Смотрите, как здесь все аккуратно, Фокс. Я люблю такие старомодные аптечные пузырьки из цветного стекла — вы тоже? А вон, видите, писчая бумага, расчески, чернила (этот сорт чернил во время войны исчез из продажи) и тут же рядом таблетки от кашля, скромные коробочки с бандажами… Глядите, детские карточные игры! «Счастливые семьи». Агата именно в этой манере изобразила Анкредов. Давайте подарим им колоду. Ну что, зайдем?

Родерик вошел первым. В магазинчике было два отдела. Один прилавок занимали мелочные товары, а второй, пустой и огороженный, использовался исключительно как аптека. Родерик позвонил в колокольчик, и мистер Джунипер вышел к посетителям — румяный, в белом халате, пахнущий чистотой и лекарствами.

— Чем могу быть полезен? — осведомился он и встал за аптечный прилавок.

— Добрый день, — поздоровался Родерик. — У вас случайно не найдется чего-нибудь забавного для маленькой девочки? Она болеет, и хотелось бы ее развлечь.

Мистер Джунипер перешел за другой прилавок.

— Возьмите «Счастливые семьи», — посоветовал он. — Или набор «Мыльные пузырики».

— Вообще-то меня просили привезти что-нибудь посмешнее, для озорного розыгрыша, — непринужденно соврал Родерик. — Подозреваю, что в жертву выбран доктор Уитерс.

— Да что вы? — Мистер Джунипер захихикал. — Боюсь вас огорчить. Выбор у нас невелик. Были, помнится, накладные чернильные кляксы… Нет-нет, я понимаю, что вам нужно, но, увы…

— Мне говорили, есть какая-то подушечка, которую надувают, а потом на нее садятся. Как я понял, довольно гадкая игрушка.

— А-а! «Изюминка»?

— Да, правильно.

Мистер Джунипер покачал головой и сокрушенно развел руками.

— А по-моему, у вас на витрине стоит коробка…

— Пустая! — Мистер Джунипер грустно вздохнул. — «Изюминку» купили, а коробку не взяли; я просто забыл ее убрать, извините. Как, право, досадно! — посетовал он. — Ведь у меня их была целая партия, но неделю назад — или прошло уже две недели, не помню, — я продал последнюю штуку. Кстати, ее купили тоже для ребенка. Тоже для девочки, которая заболела. — И, отважившись, он добавил: — Я сейчас даже подумал, а не для той ли самой?..

— Возможно, — кивнул Родерик. — Ее зовут Патриция Кентиш.

— Да, верно. В тот раз мне тоже назвали это имя. Она живет наверху, в замке. Большая озорница. Так что, как видите, сэр, у мисс Пантало… у мисс Патриции уже есть «изюминка».

— В таком случае я куплю «Счастливые семьи», — сказал Родерик. — Фокс, вам, кажется, была нужна зубная паста?

— «Счастливые семьи», — снимая с полки коробочку, повторил мистер Джунипер. — И зубная паста? Какую предпочитаете, сэр?

— Мне для вставной челюсти, — без восторга ответил Фокс.

— Для протеза. Понятно. — И мистер Джунипер перебежал за аптечный прилавок.

— Могу поспорить, что «изюминку» у нас перехватила Соня Оринкорт, — весело сказал Родерик Фоксу.

Тот что-то промычал.

— Раз уж вы сами угадали. — Мистер Джунипер лукаво улыбнулся. — Хотя, конечно, я не имею права выдавать эту молодую даму. Профессиональная тайна. Ха-ха.

— Ха-ха, — согласно хохотнул Родерик и положил «Счастливые семьи» в карман. — Спасибо, мистер Джунипер.

— Вам спасибо, сэр. Надеюсь, в замке все в порядке? Какая все же тяжелая утрата! Я бы даже сказал, утрата для отечества. Надеюсь, лишай у детишек проходит?

— Да, потихоньку. Прекрасный сегодня день, не правда ли? Всего доброго.

— Не нужна мне никакая зубная паста, — сказал Фокс, когда они вновь вышли на улицу.

— По-вашему, я один должен был все покупать, а вы бы так и стояли, надувшись как индюк? Ничего, спишете по статье «деловые расходы». Оно того стоило.

— Я не говорю, что не стоило, — согласился Фокс. — Итак, сэр, если «изюминку» купила мисс Оринкорт, значит, остальные шутки тоже ее работа?

— Очень сомневаюсь, Фокс. Точно известно, что все же именно Панталоша прицепила записку к пальто Миллеман. Девчонка славится шутками такого рода. Но, с другой стороны, судя по всему, номер с «изюминкой» и летающую корову придумала не она, а кроме того, моя жена уверена, что Панталоша не имеет никакого отношения ни к очкам на портрете, ни к вымазанным перилам, ни к надписи на зеркале сэра Генри. Что касается книжки в судке для сыра, я думаю, тут разгулялась фантазия кого-то третьего, а Панталоша, как и мисс Оринкорт, в данном случае совершенно ни при чем.

— Тем самым, если мы снимаем с девочки подозрения в наиболее серьезных проделках, остается только мисс Оринкорт и кто-то, пока нам неизвестный.

— Вы попали в точку.

— И этот неизвестный, чтобы бросить тень на мисс Оринкорт, пытается связать смерть старого Анкреда с мышьяком.

— Звучит логично, но бог его знает.

— Куда мы сейчас, мистер Аллен?

— Как вы насчет того, чтобы пройтись пешком пару миль? Пойдемте-ка в гости к Анкредам.

4

— Лучше, конечно, было бы сохранить инкогнито, но надеяться на это нам не стоит, — сказал Родерик, когда они поднимались на вторую террасу сада. — Томас уже им позвонил и сообщил, что мы по крайней мере приняли его заявление к сведению. Так что можем с тем же успехом открыто представиться, а там уж что увидим, то увидим. Прежде всего хорошо бы осмотреть спальню покойного.

— Они небось и обои там успели переклеить, — кисло заметил Фокс.

— Интересно, Поль Кентиш разбирается в электроприборах? То, что Седрик в них ни черта не смыслит, я гарантирую.

— А это еще что такое?! — удивленно сказал Фокс.

— Вы о чем?

— Прислушайтесь — по-моему, плачет ребенок. Очень похоже, да?

Они были уже на террасе. С одной стороны она примыкала к картофельному полю, с другой — к лесу, и по обоим ее концам темнели густые кусты и невысокие заросли молодых деревьев. Из кустов, расположенных слева, неслось тоненькое прерывистое поскуливание, очень скорбное. Нерешительно остановившись, они поглядели друг на друга. Поскуливание прекратилось, и тишину наполнили обычные для сельского края звуки — по-зимнему отрывистый щебет птиц, тихий хруст голых ветвей.

— Может, какая-нибудь птица? — предположил Фокс.

— Нет, это не птица. — Родерик внезапно замолчал. — Вот, опять!

Писклявый протяжный вой то угасал, то вновь набирал силу, и эти переливы производили особенно удручающее впечатление. Без дальнейших размышлений Родерик и Фокс зашагали через сад по бугристой, покрытой мерзлой коркой земле. По мере того как они приближались к кустам, вой не то чтобы становился отчетливее, но как-то усложнялся, а когда они подошли к зарослям вплотную, приобрел и вовсе неожиданную окраску.

— Вроде одновременно и воет, и поет, — прошептал Фокс.

— Навсегда, навсегда! — повторил тоненький голосок и снова сбился на грустный вой.

Пока они продирались сквозь первые, низкие кусты, вой смолк и наступившую тоскливую тишину нарушил громкий захлебывающийся плач.

На прогалине возле холмика свежевскопанной земли сидела девочка в белом колпаке. В холмик были воткнуты несколько цветков герани. В изголовье торчала короткая ветка с наколотой на нее полоской бумаги. Руки у девочки были выпачканы в земле, и, видимо, она терла глаза, потому что все лицо у нее было в черных потеках. Злобно уставившись на Родерика и Фокса, она опустилась на четвереньки — так припадает к земле зверек не в состоянии подчиниться инстинкту и спастись бегством.

— Ай-я-яй, — сказал Родерик. — Нехорошо! — И, не зная, как качать разговор, за неимением лучшего, воспользовался традиционным вопросом доктора Уитерса: — Что беспокоит?

Девочка судорожно всхлипнула. Родерик присел рядом с ней на корточки и прочел надпись на бумажной полоске. Большими неровными буквами было выведено:

КАРАБАС

МИР ПРАХУ ТВОЕМУ

С ЛЮБОВЬЮ ОТ ПАНТАЛОШИ

— Карабас был чей кот? — для пробы спросил Родерик. — Твой?

Панталоша свирепо посмотрела на него и отрицательно покачала головой.

— Какой же я глупый! Это ведь был кот твоего дедушки. Правильно?

— Карабас меня любил, — с пафосом заявила Панталоша. — Больше, чем Нуф-Нуфа. Он меня любил больше всех. Я с ним дружила. — Набрав силу, ее голос зазвучал пронзительно, как паровозный свисток. — И неправда! — крикнула она. — Неправда! Неправда! Я его не заразила лишаем! Ненавижу тетю Милли! Хоть бы она умерла. Хоть бы они все умерли! Я тетю Милли убью! — Она заколотила кулаками по земле. Ее взгляд случайно упал на Фокса. — А ну, катись отсюда, ты! — заорала она. — Это мое место!

Фокс поспешно отступил на шаг.

— Мне про Карабаса рассказывали и про тебя тоже, — осторожно сказал Родерик. — Ты, кажется, рисуешь картинки? Что-нибудь новое нарисовала?

— Я больше не хочу рисовать.

— Жалко. Мы собирались прислать тебе краски. Из Лондона.

Панталоша всхлипнула, но глаза у нее уже высохли.

— Кто собирался? — спросила она.

— Агата Трой-Аллен. Миссис Аллен — помнишь ее? Она моя жена.

— Вот возьму и нарисую тетю Милли! — сказала Панталоша. — У нее будут свинячьи уши, и она будет как Иуда Искариот. Они говорят, у Карабаса был стригущий лишай и что это я его заразила, только они врут, они все вруны! Не было у него никакого лишая, и я его совсем даже не заразила. Просто у него шерстка лезла.

Панталоша повалилась навзничь и самозабвенно, как в тот раз при Агате в театре, замолотила ногами по земле. Родерик нерешительно нагнулся над ней и, поколебавшись, поднял на руки. Минуты две она яростно брыкалась, но потом капитулировала и обмякла.

— Ничего, Панталоша, все будет хорошо, — беспомощно пробормотал Родерик. — Давай-ка, вытрем тебе личико. — Опустив руку в карман, он нащупал там что-то твердое. — Ой, смотри, что у меня есть. — Он вытащил картонную коробочку. — Умеешь играть в «Счастливые семьи»? — Сунув Панталоше карты, он неумело обтер ей лицо носовым платком. — Пойдемте, — сказал он Фоксу.

С притихшей Панталошей на руках он прошел через сад к ступенькам, ведущим на третью террасу. Тут девочка вдруг снова начала брыкаться, и он поставил ее на землю.

— Хочу играть в «Счастливые семьи», — хрипло сообщила она. — Хочу сейчас. Здесь.

Усевшись на корточки и все еще икая и всхлипывая, Панталоша распечатала грязными пальцами карты и стала сдавать их на троих.

— Присаживайтесь, Фокс, — посоветовал Родерик. — Будете играть в «Счастливые семьи».

Фокс неловко уселся на вторую ступеньку. Панталоша сдавала медленно, в основном по той причине, что предварительно проверяла каждую карту.

— Вы правила знаете? — спросил Родерик.

— Не уверен. — Фокс надел очки. — Это похоже на бридж?

— Не очень, но усвоите быстро. Задача игры собрать у себя одну семью. — Он повернулся к Панталоше: — Будь добра, отдай мне миссис Снипс, жену портного.

— А где «пожалуйста»? За это хожу я, — сказала Панталоша. — Ну-ка, сами дайте мне портного Снипса, его сына Снипса-младшего и его дочку, мисс Снипс. Пожалуйста!

— Черт, не везет! Держи, — Родерик протянул ей карты с портретами карикатурных персонажей, словно сошедших со страниц допотопного издания «Панча».

Панталоша положила полученные карты отдельно и села на них. Ее панталоны, подтверждая данное ей прозвище, были целиком в поле зрения.

— Так. — Она обратила затуманенный взгляд на Фокса. — А ты дашь мне…

— Разве сейчас не я хожу? — спросил Фокс.

— Нет, пока она не ошибется, ходит она, — объяснил Родерик. — Вы сейчас научитесь.

— Дай мне Грита-младшего, сына бакалейщика, — потребовала Панталоша.

— А разве она не должна сказать «пожалуйста»?

— Пожалуйста! — закричала Панталоша. — Я сказала «пожалуйста»! Ну, пожалуйста!

Фокс протянул ей карту.

— И еще миссис Грит, — продолжала Панталоша.

— Убейте, не понимаю, откуда она знает, — удивился Фокс.

— Еще бы ей не знать. Она все подглядела.

Панталоша сипло засмеялась.

— А вы дайте мне мясника, мистера Буля, — приказала она Родерику. — Пожалуйста.

— Его нет дома, — торжествующе ответил Родерик. — Вот видите, Фокс, теперь мой ход.

— Не игра, а какое-то жульничество, — мрачно заметил Фокс.

— А Бан-младший точно-преточно как мой дядя Томас, — вдруг сказала Панталоша.

Родерик мысленно заменил гротескные физиономии на картах лицами Анкредов, как их нарисовала в своем альбоме Агата.

— Да, похож, — согласился он. — Теперь я знаю, что он у тебя. Ну-ка, пожалуйста, дай мне Анкреда-младшего, сына актера.

Эта шутка привела Панталошу в неописуемый восторг. Хрипло гогоча, как развеселившийся дикарь, она стала требовать карты, называя их именами своих ближайших родственников, и игра запуталась окончательно.

— Все, хватит, — наконец сказал Родерик и был неприятно поражен, услышав в собственном голосе оттенок самодовольства. — Поиграли замечательно. А теперь, может быть, ты проводишь нас и мы познакомимся с… э-э…

— Со счастливой семьей, — невозмутимо подсказал Фокс.

— Вот именно.

— Зачем? — повелительно спросила Панталоша.

— Мы для того и приехали.

Она встала и посмотрела на него в упор. Ее запачканное грязью лицо неуловимо и странно изменилось. Кроме нормального детского желания поделиться секретом, Родерик прочел в ее глазах и нечто другое, встревожившее его своей необычностью.

— Отойдем! — попросила она. — Чего-то скажу. Нет, ему не скажу. Только вам.

Оттащив Родерика в сторону, она метнула на него косой взгляд, заставила нагнуться и обвила рукой за шею. Он ждал, ее дыхание щекотало ему ухо.

— Ну, в чем дело?

В ответ раздался даже не шепот, а тихий шелест, но каждое слово прозвучало на удивление отчетливо:

— У нас в семье есть убийца.

Он отодвинулся и посмотрел на нее — она беспокойно улыбалась.

Глава двенадцатая

ЗВОНОК И КНИГА

1

Рисунки Агаты были настолько точны и выразительны, что Родерик сразу же узнал Дездемону Анкред, едва та появилась на лестнице и взглянула с верхней ступеньки на вторую террасу, где, являя собой, несомненно, забавное зрелище, стояла вся компания, то есть он сам, Панталоша и Фокс. Увидев их, Дездемона на миг застыла в позе, исполненной той театральной претенциозности, которую так верно передала Агата.

— Ах! — глубоким контральто воскликнула она. — Панталоша! Наконец-то! — Протянув руку к Панталоше, она одновременно с нескрываемым интересом посмотрела на Родерика. — Здравствуйте. Вы наверх? Этот ужасный ребенок не дает вам пройти? Вероятно, мне следует представиться?

— Если не ошибаюсь, вы — мисс Анкред.

— А он муж миссис Аллен, — сказала Панталоша. — Спасибо, тетя Дези, но ты не очень-то нам нужна.

Дездемона в это время эффектно спускалась по лестнице. Улыбка на ее лице даже не дрогнула. Разве что на долю секунды сбился шаг. Но уже в следующее мгновение ее рука оказалась в руке Родерика. И Дездемона до того пристально посмотрела ему в глаза, что он смутился.

— Я так рада, что вы приехали, — произнесла она голосом, идущим из самых глубин груди. — Так рада! Мы ужасно, ужасно расстроены. Мой брат вам все рассказал, я знаю. — Она сжала и медленно отпустила его руку, затем перевела взгляд на Фокса.

— Инспектор Фокс, — представил его Родерик.

С видом трагической героини Дездемона милостиво кивнула.

Они собрались подняться наверх. Панталоша издала угрожающий вопль.

— А ты лучше беги скорей домой, — посоветовала ей Дездемона. — Мисс Эйбл давно тебя ищет. Господи, Панталоша, что ты делала? Ты же вся в земле.

Панталоша немедленно закатила новую сцену. Повторяя прежний репертуар, она выкрикивала странные угрозы в адрес своих родственников, оплакивала кота Карабаса и протестующе орала, что ничем его не заразила.

— Право же, это более чем нелепо, — пожаловалась Дездемона Родерику, применив так называемый «громкий шепот в сторону». — Мы ведь все переживаем не меньше. Бедняжка Карабас! Отец был тоже очень к нему привязан. Но, в конце концов, не могли же мы рисковать собственным здоровьем. Стригущий лишай — вне всякого сомнения. Шерсть лезла клочьями. Очевидно, дети от него и заразились. И мы совершенно правильно сделали, что его усыпили. Панталоша, прекрати!

Они поднялись на верхнюю террасу, Панталоша с горестным воем плелась следом. У дома их встретила мисс Каролина Эйбл.

— Боже, что за крики! — весело сказала она и, взглянув ясными умными глазами на Родерика и Фокса, увела свою подопечную.

— Умоляю, простите нас за такой прием! — пылко извинилась Дездемона. — Я просто удручена. Наша малютка Панталоша — это что-то невозможное. Я детей обожаю, поверьте, но у нее о-о-чень трудный характер. А когда в доме трагедия, когда нервы и чувства истерзаны…

Она заглянула Родерику в глаза, беспомощно всплеснула руками и наконец провела их с Фоксом в Большой зал. Родерик украдкой скосил глаза — отведенное портрету место под Галереей все еще пустовало.

— Я сейчас позову сестру и невестку, — начала Дездемона, но Родерик перебил ее.

— Если позволите, сначала мы побеседуем с вами, — сказал он и по тому, как торжественно и с каким достоинством она кивнула, понял, что это предложение ей даже польстило.

Они прошли в Большой будуар, где Агата застала Седрика и мисс Оринкорт, когда те хихикали там на софе. Сейчас на софу поместила себя Дездемона. Родерик не мог не заметить, как красиво она это проделала: даже не посмотрев, туда ли она садится, Дездемона одним движением опустилась на подушки, а затем элегантно расправила плечи и локти.

— Полагаю, ваш брат объяснил, как полиция относится к подобным ситуациям, — начал он. — Прежде чем предпринять дальнейшие шаги, мы обязаны очень многое уточнить.

— Понимаю, — тупо глядя на него, кивнула Дездемона. — Да, понимаю. Продолжайте.

— Давайте говорить без обиняков: как вы сами думаете, в анонимке есть хоть капля правды?

Дездемона медленно закрыла лицо руками.

— О, если бы я могла отбросить сомнения! — вскричала она. — О, если бы!

— И вы, конечно, не знаете, кто написал эти письма?

Она отрицательно покачала головой.

Родерику показалось, что она все-таки поглядывает сквозь пальцы.

— Кто-нибудь из вас после похорон ездил в Лондон?

— Какой кошмар! — Она уронила руки и уставилась на него не мигая. — Этого я и боялась. Какой кошмар!

— Что именно?

— Вы думаете, письма написал один из нас? Кто-то из нашей семьи?

— Согласитесь, что это не такая уж абсурдная гипотеза, — сказал Родерик, с трудом подавляя раздражение.

— Да-да. Наверно. Но какая страшная мысль!

— Так все же, ездил кто-нибудь из вас в Лондон?

— Дайте подумать, дайте подумать, — забормотала Дездемона и снова закрыла лицо руками. — В тот вечер… После того как мы… после папочкиных похорон и после того, как мистер Ретисбон… — она беспомощно подняла плечи.

— …огласил завещание?

— Да. В тот вечер Томас и Дженетта (моя невестка), и еще Фенелла (это ее дочь), и Поль (мой племянник, Поль Кентиш) — все уехали одним поездом, в девятнадцать тридцать.

— И потом вернулись? Когда?

— Нет, не вернулись. Дженетта здесь только гостила, а Фенелла и Поль из-за того, что… Короче говоря, Фенелла переехала к матери, и Поль, по-моему, тоже сейчас там. Томас, как вы знаете, живет в Лондоне.

— И никто больше из Анкретона не уезжал?

Выяснилось, что на следующий день в Лондон уехали утренним поездом Миллеман, Седрик и сама Дездемона. У каждого были там дела. В Анкретон они вернулись вечером. Именно в тот день, в среду, в Скотленд-Ярд пришло с вечерней почтой анонимное письмо. С помощью осторожных вопросов Родерик установил, что в Лондоне Дездемона, Миллеман и Седрик разъехались в разные стороны и встретились только вечером на вокзале.

— А мисс Оринкорт? — спросил он.

— За передвижениями мисс Оринкорт я, знаете ли, не слежу, — надменно ответила Дездемона. — Вчера ее не было весь день — думаю, ездила в Лондон.

— Она все еще живет здесь?

— Прекрасно понимаю, почему у вас такое изумленное лицо, — сказала Дездемона, хотя Родерик был уверен, что лицо у него в ту минуту не выражало ничего. — Ах, мистер Аллен! После всего, что было!.. Она же втянула папочку в заговор. Она унизила и оскорбила нас, как только можно. Я бы даже сказала, надругалась над чувствами целой семьи. И после всего этого она продолжает здесь жить. Тю!

— А сэр Седрик, он?..

— Седрик теперь глава семьи, — перебила Дездемона, — но я не собираюсь скрывать, что его поведение меня во многом поражает и возмущает. Особенно во всем, что касается Сони Оринкорт (кстати, никто меня не убедит, что это ее настоящая фамилия). То, что он задумал, то, что они оба задумали… Ах, не стоит об этом!

Родерик не стал допытываться, чем ее так поражает поведение Седрика. Он зачарованно наблюдал за поведением самой Дездемоны. Напротив софы висело зеркало в старинной раме. Родерик видел, что Дездемона постоянно себя в нем проверяет. Даже когда она трагическим жестом отнимала руки от лица, ее пальцы успевали поправить прическу, а затем она чуть поворачивала голову и рассеянно, но в то же время очень зорко оценивала результат. И всякий раз, едва она бросала на Родерика очередной проникновенный взгляд, ее глаза тут же устремлялись к зеркалу и с плохо скрытым удовлетворением отмечали достигнутую степень томности. У Родерика было ощущение, что он разговаривает с манекеном.

— Как я понял, это вы нашли в чемодане мисс Оринкорт банку с крысиным ядом?

— Ужас, правда? Вообще-то мы нашли все вместе: моя сестра, Полина (миссис Кентиш), Милли, Седрик и я. В ее гардеробной. Чемоданчик такой, знаете, дешевенький, весь в наклейках — она ездила на гастроли с какой-то там опереточной труппой. Я же Томасу сто раз говорила, что она совершенно убогая, бездарная актриса. Вернее, даже не актриса. Смазливая мордашка, а больше ничего — максимум третья линия кордебалета, и то, если повезет.

— Сами вы трогали банку?

— Ой, да мы все ее трогали. Седрик, естественно, попробовал ее открыть, но у него не получилось. Тогда он по ней постучал и сказал, что, судя по звуку, она не полная. — Дездемона понизила голос. — Он сказал: «Пуста наполовину!» А Милли (это моя невестка, миссис Миллеман Анкред) сказала… — Дездемона вдруг замолчала.

— Да? — поторопил Родерик, устав от бесконечных генеалогических примечаний. — Миссис Миллеман сказала?..

— Она сказала, что, насколько ей известно, этой банкой ни разу не пользовались. — Дездемона чуть изменила позу. — Я Милли не понимаю. Она такая не тонкая. Конечно, очень толковая, в этом ей не откажешь, но… впрочем, она не из Анкредов и не чувствует все так глубоко, как мы. Она… между нами говоря, в ней есть что-то плебейское, вы меня понимаете?

Родерик никак не откликнулся на этот призыв аристократа к аристократу.

— Чемодан был заперт?

— Мы бы никогда не стали взламывать замок, мистер Аллен.

— Вот как? — неопределенно сказал он.

Дездемона посмотрелась в зеркало.

— Разве что… Полина вообще могла бы, — после паузы признала она.

Родерик помолчал, перехватил взгляд Фокса и встал.

— Хорошо, мисс Анкред. Вы позволите нам заглянуть в комнату вашего отца?

— В папочкину спальню?

— Если вы не возражаете.

— Мне это было бы слишком… Разрешите, я не… Лучше я попрошу Баркера…

— Пусть он только объяснит, как пройти, а найдем мы сами.

Дездемона взволнованно протянула ему обе руки.

— О-о, вы все понимаете! — воскликнула она. — Как прекрасно, когда тебя понимают! Спасибо.

Неопределенно хмыкнув, Родерик увернулся от простертых к нему рук и пошел к двери.

— Так, может быть, Баркер нас проводит? — напомнил он.

Дездемона проплыла в угол, нажала звонок, и минуты через две вошел Баркер. Держась с неописуемой важностью, она объяснила, что от него требуется. Ее манеры и речь заставляли поверить, что Баркер воплощает собой образец преданного короне вассала. В Большом будуаре повеяло средневековьем.

— Эти господа приехали нам помочь, Баркер, — закончила она. — И мы в свою очередь должны помочь им. Ты ведь им поможешь?

— Несомненно, мисс. Пожалуйста, пройдите за мной, сэр.

До чего точно Агата описала и широкую лестницу, и картинную галерею, и бесконечные мертвые пейзажи в тяжелых рамах! И этот запах. Викторианский букет, составленный из запахов лака, ковров, воска и, непонятно почему, макарон. Как она тогда сказала — желтый запах. Вот и первый длинный коридор, а вон там ответвляющийся от него проход в башню, где она жила. Как раз здесь она заблудилась в первый вечер, а вот и те комнаты с нелепыми названиями. Справа от него были «Банкрофт» и «Бернар», слева — «Терри» и «Брейсгердл»; а дальше шкаф для постельного белья и ванные. Баркер шел впереди, фалды его фрака мерно покачивались. Он шагал наклонив голову, сзади была видна только тонкая полоска седых волос и крапинки перхоти на черном воротнике. А это коридор, параллельный Галерее, — и они остановились перед закрытой дверью: на табличке готическим шрифтом было написано «Ирвинг».

— Здесь, сэр, — устало сказал запыхавшийся Баркер.

— С вашего разрешения мы войдем.

Дверь открылась в пахнущую карболкой темноту. Легкий щелчок — стоящая у кровати лампа залила светом ночной столик и малиновое покрывало. Раздвинув клацающие кольцами шторы, Баркер поднял жалюзи.

Больше всего Родерика поразило несметное число фотографий. Они были развешаны по стенам в таком изобилии, что почти скрывали под собой красные, в бледных звездочках обои. Обстановка комнаты дышала солидностью и богатством: гигантское зеркало, парча, бархат, массивная мрачная мебель.

Над кроватью висел длинный шнур. Там, где полагалось быть наконечнику с кнопкой, из шнура торчали концы голой проволоки.

— Я вам больше не нужен, сэр? — раздался за спиной голос Баркера.

— Пожалуйста, задержитесь на минутку, — попросил Родерик. — Я хочу, чтобы вы нам помогли.

2

Баркер действительно был очень стар. Глаза его были подернуты влажной пленкой и ничего не выражали, разве что в самой их глубине затаилась грусть. Усохшие руки мелко тряслись, словно напуганные собственными багровыми венами. Но выработанная за долгую жизнь привычка с вниманием относиться к чужим прихотям отчасти маскировала эти приметы старости. Движения Баркера еще хранили следы былой расторопности.

— Мне кажется, мисс Анкред толком не объяснила, зачем мы приехали, — сказал Родерик. — Нас попросил мистер Томас Анкред. Он хочет, чтобы мы точнее установили причину смерти сэра Генри.

— Вот оно что, сэр.

— В семье считают, что диагноз был поставлен слишком поспешно.

— Именно так, сэр.

— Лично у вас тоже были какие-то сомнения?

Баркер сжал и тотчас разжал пальцы.

— Да нет, сэр. Сперва не было.

— Сперва?

— Если вспомнить, что он ел и пил за ужином, сэр, и как потом разнервничался, и сколько раз все это уже случалось раньше… Ведь доктор Уитерс давно его предупреждал, сэр.

— Ну а потом сомнения появились? После похорон? В последние дни?

— Даже не могу сказать, сэр. У нас тут пропала одна вещь, так меня уже столько расспрашивали — и миссис Полина, и миссис Миллеман, и мисс Дездемона, — да и вся прислуга у нас разволновалась… Голова кругом идет, сэр, не знаю, что и сказать.

— Вы говорите про банку с крысиным ядом? Это она пропала?

— Да, сэр. Но, как я понял, уже нашли.

— И теперь хотят разобраться, открывали ее до того, как она пропала, или нет? Правильно?

— Да, сэр, я так понимаю. Правда, мы с крысами воюем уже лет десять, а то и больше. У нас две банки было, мы их в кладовке держали, сэр, в той, куда с улицы вход. Одну банку открывали, всю полностью потратили и выкинули. Это я точно знаю. А про ту, что нашлась, ничего сказать не могу. Миссис Миллеман помнит, что видела ее в кладовке год назад и что она была не начатая, а миссис Буливент, наша кухарка, говорит, что вроде с тех пор ее пару раз открывали и, значит, она должна быть неполная, но миссис Миллеман так не думает — вот все, что могу сказать, сэр.

— А вы не помните, в комнате у мисс Оринкорт когда-нибудь травили крыс?

Баркер неприязненно нахохлился.

— Насколько мне известно, сэр, никогда.

— Там что, крыс нет?

— Почему же, есть. Дама, о которой вы говорите, жаловалась горничной, та поставила там мышеловки и нескольких поймала. Как я слышал, эта дама не хотела, чтобы в комнате сыпали отраву, и потому ядом там не пользовались.

— Понятно. А сейчас, Баркер, если можете, расскажите подробно, как выглядела эта комната, когда вы вошли сюда утром в день смерти сэра Генри.

Старческая рука поползла ко рту и прикрыла задрожавшие губы. Тусклые глаза заволоклись слезами.

— Я знаю, вам это тяжело, — сказал Родерик. — Вы уж меня простите. Сядьте. Нет-нет, пожалуйста, сядьте.

Наклонившись вперед, Баркер сел в единственное в комнате кресло.

— Я уверен, вы сами хотели бы устранить любые опасные заблуждения.

Казалось, Баркер борется с собой: профессиональная сдержанность не позволяла ему поделиться личным горем. Но наконец с неожиданной словоохотливостью он выдал классический ответ:

— Уж больно не хочется, сэр, чтобы такую семью в какой-нибудь скандал впутали. В этом доме еще мой отец дворецким служил, у прежнего баронета, у троюродного брата сэра Генри — его сэр Уильям Анкред звали, — да я и сам при нем начинал: сперва на кухне ножи чистил, а потом меня в лакеи поставили. Сэр Уильям, он был джентльмен, он с актерами не знался, сэр. Для него это был бы тяжелый удар.

— Вы имеете в виду то, как умер сэр Генри?

— Я имею в виду, — Баркер поджал дрожавшие губы, — я имею в виду то, как в последнее время все в доме изменилось.

— Вы говорите о мисс Оринкорт?

— Тю! — произнес Баркер, убедительно доказав, что служит Анкредам всю жизнь.

— Послушайте, — неожиданно сказал Родерик, — а вам известно, что подозревают ваши хозяева?

Старик долго молчал.

— Не хочу я об этом думать, сэр, — прошептал он. — Прислуга много о чем сплетничает, но я сплетни не одобряю и сам в них не участвую.

— Хорошо. Тогда, может быть, расскажете про комнату?

Но из его рассказа Родерик почерпнул мало нового. Да, было темно, сэр Генри лежал на кровати скрючившись, «будто пытался сползти на пол», — боязливо добавил Баркер; в комнате отвратительно пахло, вещи валялись в беспорядке, шнур звонка был оборван.

— А где была кнопка? — спросил Родерик. — Сам наконечник?

— У него в руке, сэр. Он сжимал его в кулаке. Мы сперва не нашли.

— Вы его сохранили?

— Лежит здесь в туалетном столике, сэр. Я сам его туда положил, собирался потом починить.

— Вы его не развинчивали, не осматривали?

— Нет, сэр. Просто убрал в стол, а звонок отключил от сети.

— Прекрасно. Теперь поговорим о том, что было вечером, когда сэр Генри ложился спать. Вы его тогда видели?

— Да, сэр, конечно. Как обычно. Он вызвал меня звонком уже в первом часу ночи, и я сразу сюда поднялся. Я ведь был у него заместо камердинера. Прежний камердинер давно уволился.

— Он вызвал вас тем звонком, который в комнате?

— Нет, сэр, он всегда звонил из коридора, по дороге к себе. Пока он дошел до спальни, я уже поднялся по черной лестнице и ждал его.

— В каком он был состоянии?

— В ужасном. Очень был сердитый, кричал, ругался.

— Он был сердит на свою родню?

— Да, сэр. Обозлился на них невозможно.

— Продолжайте.

— Я помог ему надеть пижаму, потом халат, а он все не унимался, все бушевал, и еще его желудок мучил. Я достал ему из аптечки лекарство. Но он сказал, что примет его позже, и я поставил пузырек и стакан возле кровати. Потом, значит, предлагаю уложить его в постель, а он вдруг говорит, что, мол, позови ко мне мистера Ретисбона. Это их семейный поверенный, сэр, он всегда приезжает на день рождения. Я пробовал его отговорить: я видел, что он устал, нервничает, но он и слушать меня не хотел. Помню, я взял его за локоть, и он совсем разъярился. Мне даже страшно стало. Я пытался его удержать, но он вырвался.

Родерик вдруг отчетливо представил себе, как в этой роскошной спальне борются два старика.

— Я понял, что его не утихомирить, — продолжал Баркер, — и, как он велел, привел к нему мистера Ретисбона. Потом он снова меня позвал и приказал пригласить двух слуг, которых мы каждый год берем в этот день себе в помощь. Они муж и жена, мистер и миссис Кенди; раньше работали у нас постоянно, а теперь у них свой магазин в деревне. Как я понял из разговора, сэр Генри хотел, чтобы они засвидетельствовали его подпись на новом завещании. Я привел их сюда, и сэр Генри велел мне передать мисс Оринкорт, чтобы питье она принесла через полчаса. Потом он сказал, что я могу быть свободен. Ну, я и ушел.

— Вы пошли предупредить мисс Оринкорт?

— Сначала я переключил его звонок, сэр, чтобы, если ночью ему что-нибудь понадобится, звонок звонил не у меня, а в коридоре, возле комнаты миссис Миллеман. У нас специально так устроено на случай, если что-то очень срочное. Должно быть, наконечник оторвался прямо у него в руке, когда он еще не успел нажать кнопку, потому что, даже если бы миссис Миллеман спала и не расслышала, мисс Дези услышала бы обязательно — она ведь ночевала в той же комнате. А у мисс Дези сон очень чуткий.

— Вас не удивляет, что он не позвал на помощь, не закричал?

— Никто бы все равно не услышал, сэр. В этой части дома стены очень толстые, раньше они были наружными. Это ведь новое крыло, сэр, его пристроил прежний баронет.

— Понятно. А где в это время была мисс Оринкорт?

— Она ушла к себе, сэр. Все остальные были в гостиной.

— Все до одного?

— Да, сэр. Кроме нее и мистера Ретисбона. И кроме миссис Аллен — она у нас тогда гостила. А так вся семья была там. Миссис Миллеман сказала, что мисс Оринкорт поднялась к себе, и я действительно нашел ее там. А мистер Ретисбон сидел в зале.

— Так, ясно. А кто готовил и приносил сэру Генри овлатин?

На этот вопрос старик ответил очень обстоятельно. До возвышения Сони Оринкорт питье сэру Генри всегда готовила Миллеман. Затем эту обязанность взяла на себя Соня. Молоко и прочие ингредиенты в ее комнату приносила горничная. Соня варила овлатин у себя на плитке, потом переливала его в термос и через полчаса после того, как сэр Генри отходил на покой, приносила термос к нему в спальню. Сэр Генри спал плохо и, случалось, пил овлатин не сразу, а лишь в середине ночи.

— Куда подевались термос и чашка с блюдцем?

— Их отсюда унесли и вымыли, сэр. Сейчас ими уже снова пользуются.

— Но он хоть сколько-нибудь выпил?

— Не знаю, сэр; во всяком случае, в чашку он его налил и в блюдечко тоже — для кота. Он всегда ему немного наливал и ставил блюдце на пол. Но и чашка, и термос, и пузырек с лекарством — все валялось на полу; молоко и лекарство вытекли на ковер.

— А лекарство он принял?

— Стакан был грязный. Он лежал в блюдце.

— И конечно, его тоже вымыли. А пузырек с лекарством?

— Как я уже сказал, сэр, он тоже валялся на полу. Это был свежий пузырек. Я тогда был очень расстроен, но все же попытался немного навести порядок, хотя и сам не понимал, что делаю. Помню, я отнес грязную посуду и пузырек вниз. Пузырек выбросили, а все остальное помыли. Аптечку тоже всю как следует вычистили и вымыли. Она в ванной, сэр, за той дверью. Мы здесь все вытряхнули и навели чистоту, — с сознанием добросовестно выполненного долга подытожил Баркер.

Фокс пробормотал что-то нечленораздельное.

— Хорошо, — сказал Родерик. — Но вернемся к тому моменту, когда вы пошли к мисс Оринкорт. Вы ее тогда видели?

— Нет, сэр. Я постучался, и она говорила со мной через дверь. — Он неловко заерзал.

— Вас что-то смущает?

— Да как-то странно мне это… — Его голос угас.

— Что странно?

— Ведь вроде она должна была там быть одна, — задумчиво сказал Баркер. — Потому что, как я уже говорил, сэр, все остальные были внизу, да и позже, когда я принес им грог, они сидели в гостиной в полном сборе. Но, когда я стучался к мисс Оринкорт, сэр, мне, ей-богу, послышалось, что она смеется.

3

Когда Баркер ушел, Фокс шумно вздохнул, надел очки и вопросительно посмотрел на голый конец свисавшего над кроватью шнура.

— Да, Фоксик, совершенно верно, — кивнул Родерик и подошел к туалетному столику. — А это, конечно, главная героиня.

На столике стояла большая фотография Сони Оринкорт. Фокс подошел ближе.

— Очень мила, — сказал он. — Как-то даже забавно, мистер Аллен. Фотографии таких красоток молодые парни наклеивают на стенки. Есть специальное выражение — «настенные девочки». И она именно такая — зубки, глазки, волосы, все прочее. Да, типичная «настенная девочка», с той только разницей, что в серебряной рамке. Очень мила.

Родерик выдвинул верхний левый ящик.

— Операция номер один, — прокомментировал Фокс. Надев на руку перчатку, Родерик осторожно вынул из ящика деревянный наконечник, формой похожий на грушу.

— Вот так всегда, — сказал он. — И тебе перчатки, и тысяча предосторожностей, а потом выясняется, что никому это не нужно. Итак. — Он вывинтил кнопку и посмотрел в отверстие. — Взгляните, Фокс. Посмотрите на оба контакта. Ничего не сломано. Левый крепежный винт и шайба закручены плотно. Никаких обрывков проволоки в зазоре нет. А правое крепление ослаблено, зазор большой. Лупа у вас при себе? Проверьте-ка шнур еще раз.

Фокс вынул из кармана лупу и вернулся к кровати.

— Одна проволока совершенно цела, — сообщил он. — Конец не обломан, не блестит, даже, наоборот, потемнел от времени. А вот вторая проволока — совсем другое дело. У нее конец оцарапан, как будто его сквозь что-то протащили. Должно быть, так и случилось. Сэр Генри повис на шнуре всем весом, и оба конца выскочили из креплений.

— В таком случае интересно, почему одно крепление затянуто так туго и почему блестит только один конец? Мы этот наконечник оставим у себя, Фокс.

Завернув деревянную грушу в носовой платок, он положил ее в карман. Дверь спальни вдруг открылась, и в комнату вошла Соня Оринкорт.

4

Она была вся в черном, но броскость ее туалета плохо вязалась с трауром. Отливающая глянцем густая челка, светлые волосы до плеч, голубые веки, роскошные ресницы, гладкая, шелковистая кожа — Соня была ослепительна. Аграф, браслет, серьги — все из бриллиантов. Войдя в комнату, она остановилась.

— Простите за вторжение. Вы, кажется, из полиции?

— Совершенно верно, — кивнул Родерик. — А вы — мисс Оринкорт?

— Угадали.

— Здравствуйте. Это инспектор Фокс.

— Слушайте, вы! — Мисс Оринкорт двинулась к ним походкой профессиональной манекенщицы. — Я хочу знать, что они тут затеяли, эти сморчки! Я не хуже других, и у меня тоже есть права. Не так, что ли?

— Без сомнения.

— Спасибо. Вы очень любезны. Заодно, может, скажете, кто вас звал в комнату моего покойного жениха и чего вы тут делаете?

— Нас пригласила семья покойного, мы выполняем свою работу.

— Работу?! — гневно переспросила она. — Что ж это за работа такая? Можете не отвечать. И так ясно. Они хотят меня подставить. Правильно? Хотят мне что-то пришить. Но что? Я желаю знать. Ну, говорите. Что они мне шьют?

— Сначала скажите, как вы узнали, что мы здесь, и почему вы решили, что мы из полиции?

Она села на кровать, оперлась на локти и откинула голову — ее длинные волосы вертикально повисли в воздухе. За спиной у нее малиновым фоном расстилалось покрывало. Родерик недоумевал, чего ради она стремилась пробиться в актрисы, когда стольким фотохудожникам нужны модели. Соня небрежно посмотрела на ноги Фокса.

— Почему я решила, что вы из полиции? Потому что на вас это написано! Сами поглядите, какие у вашего дружка ботиночки.

— Не у дружка, а у коллеги, — перехватив взгляд Фокса, процедил Родерик.

Фокс откашлялся.

— Э-э… touche[51], — осторожно сказал он. — Такую остроглазую девушку не провести, сэр.

— Ну, говорите же! — потребовала мисс Оринкорт. — Какого черта они вас вызвали? Хотят доказать, что с завещанием кто-то намухлевал? Или что? Чего вы тут обнюхиваете вещи моего покойного жениха? Выкладывайте!

— Боюсь, вы все не так поняли, — сказал Родерик. — Здесь задаем вопросы мы, это часть нашей работы. И раз уж вы сюда пожаловали, мисс Оринкорт, то, может быть, соизволите ответить на пару вопросов?

Она посмотрела на него, и он подумал, что такой взгляд бывает у животных или у совершенно не контролирующих себя детей. Казалось, она должна была объясняться не словами, а примитивными звуками. И он каждый раз внутренне вздрагивал, слыша ее подкрашенный бронхиальной хрипотцой голос с типичными интонациями кокни, ее словечки и обороты, при всей своей самобытности вызывавшие ощущение чего-то искусственного, как будто она намеренно отказалась от родного диалекта и говорила фразами, надерганными из фильмов.

— Ой, а гонору-то! Сдохнуть можно. Ну, и чего же вы хотите узнать?

— Например, все, что относится к завещанию.

— С завещанием полный порядок, — быстро сказала она. — Можете здесь все хоть вверх дном перевернуть. Хоть на уши встаньте. Другого завещания все равно не найдете. Я знаю, что говорю.

— Откуда такая уверенность?

Она отодвинулась на кровати назад и полулегла.

— Пожалуйста, могу сказать. Когда я последний раз сюда приходила, в ту самую ночь, мой жених сам показал мне это завещание. Он вызывал старикашку Ретисбона и подписал документ в присутствии двух свидетелей. Он показал мне свою подпись. Еще даже чернила не просохли. А прежнее завещание он сжег. Вон в том камине.

— Понятно.

— И никакого другого завещания нет. Он при всем желании не смог бы уже его написать. Потому что устал и у него болел живот. Он сказал, что примет лекарство и будет спать.

— Когда вы к нему зашли, он был в постели?

— Да. — Замолчав, она посмотрела на свои ярко накрашенные ногти. — Некоторые тут думают, я бесчувственная, но я очень даже переживаю. Честно. Он все-таки был лапочка. Да и вообще: девушка собирается замуж, все идет распрекрасно, и вдруг — бац! — это же просто ужас. А кто что говорит, мне плевать!

— Как по-вашему, он себя очень плохо чувствовал?

— Ой, ну прямо все об этом спрашивают! И доктор, и старуха Полина, и Милли. Уже надоело. Скоро на стенку полезу, честное слово. У него был обычный приступ, и, конечно, он чувствовал себя неважнец. А что тут удивляться? За ужином поел чего нельзя да еще и погорячился. Я налила ему попить, поцеловала на ночь в щечку, он вроде был ничего — вот все, что я знаю.

— Овлатин сэр Генри выпил при вас?

Колыхнув бедрами, она повернулась на бок, прищурилась и посмотрела на Родерика в упор.

— Да, при мне, — подтвердила она. — Выпил, и ему очень понравилось.

— А лекарство?

— Лекарство он налил себе сам. Я ему сказала, мол, будь паинькой, давай скорей выпей, но он сказал, что пока подождет, что, может быть, у него пройдет само. И я ушла.

— Хорошо. Что ж, мисс Оринкорт, вы были с нами откровенны. — Держа руки в карманах, Родерик стоял напротив нее и смотрел ей в глаза. — Последую вашему примеру. Вы хотите знать, что мы тут делаем. Я вам скажу. Наша задача, по крайней мере основная часть нашей задачи, — выяснить, зачем вы разыграли целую серию довольно детских хулиганских шуток и создали у сэра Генри впечатление, что все это проделки его внучки.

Она вскочила на ноги так стремительно, что он вздрогнул. Теперь она стояла почти вплотную к нему: нижняя губа у нее была выпячена, тонкие пушистые брови гневно сомкнулись на переносице. Казалось, она сошла с рисунка из какого-нибудь мужского журнала — разъяренная красотка в роскошной спальне. Не хватало разве что обведенной кружочком сомнительной реплики, вылетающей изо рта, как воздушный шарик.

— А кто сказал, что это я?

— В данную минуту это говорю я. Не отпирайтесь. Давайте начнем с магазина мистера Джунипера. Ведь именно там вы купили «изюминку».

— Ах, он вонючка, ни дна ему ни покрышки, — задумчиво сказала она. — Друг называется! И настоящий джентльмен, право слово.

Ее критика в адрес мистера Джунипера не вызвала у Родерика никакого отклика.

— А кроме того, краска на перилах, — продолжил он.

Тут она явно изумилась. Лицо у нее вдруг утратило всякое выражение и превратилось в маску, только чуть расширились глаза.

— Постойте, постойте, — сказала она. — Это уже что-то новенькое.

Родерик ждал.

— Понимаю! Вы что, разговаривали с Седриком?

— Нет.

— Ну конечно, так вы и скажете! — пробурчала она и повернулась к Фоксу. — А вы?

— Нет, мисс Оринкорт, — вежливо ответил он. — Ни я, ни старший инспектор с ним еще не говорили.

— Ах, он старший инспектор? Ишь ты!

В ее глазах проснулся интерес, и у Родерика екнуло сердце — он уже догадывался, что сейчас последует.

— Старший инспектор — это не хухры-мухры, да? Старший инспектор… как дальше? Я что-то не расслышала фамилию.

Слабая надежда, что она не знает, какие отношения связывают его с Агатой, испарилась окончательно — повторив его фамилию, мисс Оринкорт прижала руку ко рту и прыснула.

— Ого! Вот это номер! — Ее разобрал безудержный смех. — Извините, — сказала она, наконец успокоившись, — но если подумать, то просто обсмеяться можно. Нет, как ни верти, а жутко смешно. Тем более что это ведь она… Ну, да, конечно! Потому-то вы и знаете про краску на перилах.

— А какая связь между краской на перилах и сэром Седриком? — спросил Родерик.

— Не собираюсь я ничего про себя рассказывать, — заявила мисс Оринкорт. — И если на то пошло, Седди я тоже не продам. Он и так по уши в неприятностях. Если он меня заложил, то, значит, совсем рехнулся. И вообще, сначала я сама хочу очень многое выяснить. Чего они подняли такой хай вокруг той книжки? Что им втемяшилось? У кого здесь ум за разум зашел — у меня или у всей этой психованной семейки? Нет, сами посудите! Неизвестно кто подкладывает какую-то похабную книжонку в судок для сыра и подает на обед. А когда ее находят, то как эти недоумки себя ведут? Таращатся на меня, будто это я подстроила. Слушайте, но это же идиотство! А сама книжка! Какой-то придурок шепелявый написал, и вы бы знали, про что! Про то, чего делать с покойниками, чтобы они не испортились. Такое почитать, заикой останешься! Я им говорю, ничего я ни в какой судок не клала, и знаете, что они в ответ? Полина начинает реветь белугой, чуть ли волосы на себе не рвет, Дези кричит: «Мы не такие дураки, мы же понимаем, сама себе рыть яму ты не будешь!», а Милли заявляет, что, мол, видела, как я эту книжку читала, — и все они глядят на меня с таким видом, будто я из помойки вылезла, а я сижу и сама уже не понимаю: то ли это их нужно везти в сумасшедший дом, то ли меня?

— Вы когда-нибудь раньше видели эту книгу?

— Вроде помню, что… — запнувшись, она посмотрела на Родерика, потом перевела взгляд на Фокса и вновь насторожилась. — Если и видела, то внимания не обратила. Что в ней написано, меня не интересовало. — И, помолчав, равнодушно добавила: — Я насчет книг не очень.

— Мисс Оринкорт, могли бы вы честно сказать, имеете ли вы непосредственное отношение еще к каким-нибудь шуткам из этой серии, помимо тех, о которых мы уже говорили?

— Ни на какие вопросы отвечать не буду. И вообще не понимаю, что здесь происходит. Кроме себя самой, никто о тебе не позаботится. Думала, есть у меня в этом гадючнике друг, а теперь, похоже, он-то и подвел.

— Вероятно, имеется в виду сэр Седрик Анкред? — скучным голосом сказал Родерик.

— Сэр Седрик Анкред? — повторила мисс Оринкорт и пронзительно рассмеялась. — Баронетишко несчастный! Простите, но это же обхохочешься! — Повернувшись к ним спиной, она вышла из комнаты и даже не закрыла за собой дверь.

Пока она шла по коридору, они еще долго слышали ее виртуозно фальшивый смех.

5

— Что же нам дал разговор с этой дамой? — мягко спросил Фокс. — Мы продвинулись вперед?

— Если и да, то очень ненамного, — угрюмо ответил Родерик. — Не знаю, как вам, Фокс, но мне ее поведение показалось более-менее убедительным. Впрочем, это мало о чем говорит. Допустим, она все же подсыпала в молоко мышьяк — она бы ведь и тогда вела себя точно так же, для нее это единственно разумная тактика. Я до сих пор надеюсь, что мы раскопаем что-нибудь существенное и разнесем гипотезу Анкредов вдребезги, а потому не могу пока остановиться на какой-то одной версии. Придется осторожно ползти дальше.

— И куда же?

— На данном этапе наши дороги разойдутся. Пока что, Фоксик, я таскаю вас с собой, как курицу в лукошке, и вы только квохчете, но вам уже пора снести яичко. Отправляйтесь-ка под лестницу и с помощью ваших знаменитых методов обработайте Баркера вместе со всей его старушечьей свитой. Узнайте про молоко все, проследите унылую историю его бытия от начала до конца, от вымени до термоса. Развяжите им языки. Послушайте сплетни. Прочешите все мусорные кучи, куда они сваливают бумагу и разные банки-склянки, отыщите их швабры и ведра. Давайте вернемся в Лондон, громыхая трофеями, как телега старьевщика. Раздобудьте колбу от того термоса. Попробуем сдать ее на анализ — надежда слабая, но чем черт не шутит! Чего вы ждете, Фокс? Действуйте!

— Если не секрет, мистер Аллен, сами-то вы сейчас куда?

— Я же сноб, Фокс. И потому пойду поговорю с новым баронетом.

В дверях Фокс задержался.

— А если в общем и целом, сэр, при данной ситуации, как она есть… Вы считаете, эксгумация понадобится?

— Одну эксгумацию мы проведем во всех случаях. Если доктор Кертис сможет, то прямо завтра.

— Завтра?! — ошарашенно переспросил Фокс. — Доктор Кертис?.. Он что, будет эксгумировать сэра Генри?

— Нет. Его кота. Карабаса.

Глава тринадцатая

НА АВАНСЦЕНЕ СЕДРИК

1

С Седриком Родерик разговаривал в библиотеке. Это была безликая унылая комната. В застекленных шкафах оцепенело стояли ряды книг в одинаковых кожаных переплетах. Казалось, здесь никогда не курили и никогда не разжигали камин — пахло только затхлостью.

В поведении Седрика сквозь всегдашнюю экспансивность проглядывало беспокойство. Стремительно шагнув навстречу Родерику, он суетливо пожал ему руку. И сейчас же начал говорить об Агате.

— Она изумительный художник, ну прямо чудо, чудо! Смотреть, как она работает, — это сплошной восторг: такой удивительный, такой ва-а-лшебный реализм, просто мурашки по коже! Да, вы вправе гордиться вашей женой!

Он говорил и говорил, губы у него беспрестанно шевелились, зубы поблескивали, белесые глазки зыркали по сторонам. Держался Седрик нервно: бесцельно расхаживал по комнате, открывал пустые шкатулки для сигар, переставлял статуэтки. Он припомнил, что знаком с племянником Родерика — учились в одной школе, как он сказал. Затем пылко заявил, что работа инспектора Аллена вызывает у него глубочайший интерес. Потом опять заговорил об Агате и намекнул, что лишь он, единственный среди всех этих филистеров, понимал и разделял ее взгляды. Его болтовня раздражала Родерика, и при первой возможности он его перебил:

— Одну минутку. Наша встреча носит официальный характер. Я думаю, вы согласитесь, что нам не стоит выходить за рамки делового разговора. Тот факт, что моей жене заказали портрет сэра Генри, не более чем нелепое совпадение, и давайте договоримся, что к теме нашей беседы это не имеет, никакого отношения. Если, конечно, не выяснится, что работа над портретом каким-либо образом повлияла на обстоятельства, связанные с нашим расследованием.

Прерванный на полуслове, Седрик стоял приоткрыв рот. Выслушав Родерика, он покраснел, потом пригладил рукой волосы.

— Конечно, если вы так настаиваете… Я просто подумал, что в дружеской обстановке…

— Вы очень любезны, — не дал ему договорить Родерик.

— Не знаю, допускает ли это ваш спартанский подход к деловым разговорам, но, может быть, мы по крайней мере сядем? — ядовито предложил Седрик.

— Благодарю вас, — спокойно ответил Родерик. — Да, сидя, нам будет намного удобнее.

Он опустился в большое кресло, закинул ногу на ногу, сцепил руки и приготовился в свойственной ему серьезной манере (Агата называла ее педантично-академичной) разложить Седрика по косточкам.

— По словам мистера Томаса Анкреда, вы тоже считаете, что обстоятельства смерти сэра Генри требуют дополнительного расследования.

— Да, пожалуй, так, — капризным тоном согласился Седрик. — В том смысле, что все это крайне досадно… В том смысле, что хотелось бы все-таки знать. Ведь от этого столько всего зависит. Хотя, конечно, история неаппетитная. В то же время, если учесть, что меня это касается в первую очередь… Нет, вы сами подумайте! Томиться, как в тюрьме, в этом кошмарном доме! А наследство сущие гроши. К тому же такие жуткие налоги, да и расходы на похороны просто грабеж! Снять этот замок в аренду не захочет ни один сумасшедший, а под школу он тоже не годится — Каролина Эйбл все время причитает, что здесь и неудобно, и сыро. К тому же война кончилась, трудных детей скоро куда-нибудь перебросят. И что же мне останется — бродить в лохмотьях по этим коридорам и перешептываться с призраками? Так что, понимаете, — он всплеснул руками, — начинаешь кое о чем задумываться.

— Да, понимаю.

— А они теперь талдычат, что я глава семьи, и рот им не заткнешь. Так, не успею оглянуться, стану совсем как наш Старец.

— Нам бы хотелось внести ясность в некоторые обстоятельства, — начал Родерик, и Седрик, тотчас придвинувшись ближе, напустил на себя неописуемо сосредоточенный вид. — Во-первых, требуется установить, кто автор анонимных писем.

— Я их не писал.

— А у вас есть какие-либо предположения?

— Лично я склонен считать автором свою тетку, Полину Кентиш.

— Правда? Почему?

— Потому что чуть ли не любое свое высказывание она предваряет оборотом «есть основания полагать».

— Вы спрашивали миссис Кентиш, не она ли написала эти письма?

— Спрашивал, конечно. Категорически отрицает. Вообще-то их могла написать и Дездемона. Она дама, так сказать, разнообразных талантов, но, если бы что-то заподозрила, то, скорее всего, громогласно выложила бы напрямик. Тайком писать анонимки — подобные хлопоты не в ее характере. Поль и Фенелла?.. Они, насколько я понимаю, с таким удовольствием предаются мукам любви, что им больше ни до чего нет дела. Моя мама?.. Она слишком рассудительная и земная; Дженетта, жена моего дяди, чрезмерно высокого о себе мнения, чтобы так мелочиться. Ну, еще, конечно, остаются слуги во главе со Старшим Долгожителем. Вот вам и вся расстановка сил на поле, как сказали бы спортивные комментаторы. Если хотите, можно сюда же включить нашего соседа, и пастора, и даже старого крючкотвора Ретисбона. Но тогда уж вы совсем запутаетесь. Нет, я все-таки сделал бы ставку только на Полину. Она сейчас где-то тут недалеко. Вы с ней еще не познакомились? С того злосчастного дня она ведет себя в точности как леди Макдуф[52]. Или как та другая шекспировская героиня, которая в какой-то его исторической драме постоянно вопит и проклинает все на свете. Как же ее зовут?.. Кажется, Констанца. Короче говоря, Полина сейчас просто ходячая трагедия. Дези тоже, конечно, играет вовсю, но Полина и ее переплюнула.

— В Анкретоне пользуются линованной бумагой, вроде той, на которой написаны письма?

— Господь с вами! Она же с полями, как в школьных тетрадках. У нас даже слуги не стали бы писать на такой. Кстати, раз уж речь зашла о школе… Вы не думаете, что письма написала Каролина Эйбл? Она так поглощена всем этим психоанализом, фрейдизмом, психологизмом и прочими «измами», любой пустяк объясняет эдиповым комплексом… Может быть, на этой почве она чуть-чуть свихнулась? Естественно, это всего лишь моя гипотеза. Если она вам не подходит, можете сразу же ее отбросить.

— Теперь насчет банки с крысиной отравой, — начал Родерик, но Седрик тотчас его прервал.

— Милый вы мой! — визгливо закричал он. — Вы бы видели нашу экспедицию! Типичная бюргерша Милли (это моя мама), — добавил он неизбежное примечание, — вместе с Дези, пыхтя, взбираются наверх, по пятам за ними неумолимо, как судьба, шествует Полина, а я, слабое несчастное создание, замыкаю эту процессию. Мы и сами не знали, что мы там ищем, поверьте. Отчасти надеялись найти крысиную отраву, а отчасти… дамы рассчитывали набрести там на какие-нибудь компрометирующие письма или документы, потому что Соня ведь настоящая красотка — вы согласны? — и представьте рядом с ней нашего Старца! Огромное несоответствие, как ни крути. Я, правда, сразу сказал, а потом еще и повторил, что завещание есть завещание, ничего тут не поделаешь, но наших дам было уже не остановить. Помню, я даже пошутил: «Может, вы, дорогуши, рассчитываете найти в ее чемоданах фиал с ядом?» — и они тут же вбили себе в голову, что надо обыскать ее чемоданы. И в результате потащили меня за собой наверх, в гардеробную, где мы, говоря языком детективов, и обнаружили улики.

— Банку из чемодана вынули вы? Собственноручно?

— Да. Я был ошеломлен.

— Как она выглядела?

— Как выглядела? А разве милейший дядя Томас вам ее не передал?

— Она была чистая или грязная?

— Ах, голубчик, грязная не то слово! Они попросили меня ее открыть, и я с ней сражался, как только мог. Комочки отравы летели мне прямо в лицо. Было до того страшно, ужас! Но крышка так и не поддалась.

— Кто первый предложил устроить обыск?

— А вот этот вопрос посложнее. Конечно, можно допустить, что когда мы размышляли над появлением той жуткой книжицы в судке для сыра (скажу вам сразу: лично я считаю, что это работа Панталоши), то все хором, не сговариваясь, вскрикнули: «Крысиная отрава!» — и в едином порыве вступили на тропу войны. Но в такое трудно поверить, правда? Насколько я помню, кто-то тогда сказал: «Все же нет дыма без огня», и Полина — да, это была Полина — спросила: «Но откуда она могла взять мышьяк?», и тогда Милли (моя мама) — а может быть, это был даже я — вспомнила про исчезнувшую банку с крысиной отравой. Короче говоря, как только упомянули крысиную отраву, Полина и Дези завопили, что надо немедленно обыскать покои преступницы. Кстати, вы бы видели ее гнездышко! Ах, милейшая Соня. Впрочем, милейшая с оговорками. Спальня — буйство ядовито-розовых оборок, надругательство над шелком и тюлем, кругом таращатся куклы: они у нее и на подушках, и верхом на телефонах — представляете картинку?

— Мне бы очень хотелось взглянуть на тот чемодан, — сказал Родерик.

— Да что вы? Чтобы снять с него отпечатки пальцев, да? Естественно, вы его получите. И вероятно, вы не хотите, чтобы об этом знала Соня?

— Да, нежелательно.

— Я сейчас же сбегаю наверх и сам вам его принесу. Если Соня у себя, скажу, что ее зовут к городскому телефону.

— Спасибо.

— Тогда я пошел?

— Одну минуту, сэр Седрик, — остановил его Родерик, и Седрик с тем же подкупающим вниманием снова придвинулся ближе. — Объясните, зачем вы вместе с мисс Соней Оринкорт разыграли целую серию шуток над вашим дедом?

Смотреть, как у Седрика отливает от лица кровь, было малоприятно. Веки и мешки под глазами приобрели лиловый оттенок. Возле ноздрей пролегли бороздки. Бесцветные губы надулись, а затем разъехались в кривой ухмылке.

— Ах, вот, значит, как! — Седрик захихикал. — Что и требовалось доказать. Выходит, милейшая Соня вам все рассказала? — И после секундного колебания он добавил: — Если вас интересует мое мнение, мистер Аллен, то я считаю, что этим признанием милейшая Соня сама вырыла себе яму.

2

— Вероятно, я должен вам кое-что объяснить, — помолчав, сказал Родерик. — Никаких заявлений по поводу этих розыгрышей мисс Оринкорт не делала.

— Не делала?! — Эти слова прозвучали так резко, что, казалось, их произнес не Седрик, а кто-то другой.

Опустив голову, Седрик глядел себе под ноги, на ковер. Родерик увидел, как он медленно стиснул руки.

— Так идеально купиться! — наконец заговорил Седрик. — Ведь этот прием стар как мир. Что называется, с бородой. А я-то клюнул и продал себя с потрохами. — Он поднял голову. Лицо его успело вновь порозоветь, и в глазах застыла почти мальчишеская досада. — Только пообещайте, что не будете на меня так уж сильно сердиться. Я понимаю, это звучит по-детски, но умоляю вас, дорогой мистер Аллен, оглянитесь вокруг. Постарайтесь ощутить атмосферу, царящую в нашем. Домике-прянике. Вспомните, что представляет собой его фасад. Кошмарная архитектурная дисгармония. А интерьер — этот чудовищный викторианский коктейль! А пропитывающая все насквозь мрачная тоска! Особенно обратите внимание на эту тоску.

— Боюсь, я не совсем понимаю ход ваших мыслей, — сказал Родерик. — Вы что же, хотите сказать, что очки и летающие коровы, которых вы пририсовывали к портрету вашего деда, должны были оживить архитектуру и интерьер Анкретона?

— Но я ничего этого не делал! — протестующе закричал Седрик. — Портить такой ска-а-зочный портрет?! Поверьте, это не я!

— А краска на перилах?

— Это тоже не я. Миссис Аллен сама прелесть! Мне бы и в голову не пришло.

— Но вы по меньшей мере знали об этих шутках, не так ли?

— Я ничего не делал, — повторил он.

— А послание, написанное гримом на зеркале? И раскрашенный кот?

Седрик нервно хихикнул.

— Ну, это… это…

— Не отпирайтесь. У вас на пальце было пятно от грима. Темно-красного цвета.

— Боже, какое у нее острое зрение! — воскликнул Седрик. — Ах, дражайшая миссис Аллен! Как она, должно быть, помогает вам в вашей работе!

— Короче говоря, вы…

— Старец был наиболее ярким примером всей этой фантасмагорической напыщенности, — прервал его Седрик. — И я не мог устоять. Кот?.. Да, это тоже моя идея. Потому что очень смешно: в актерской семье даже кот красит усы — своего рода наглядный каламбур, понимаете?

— А шутка с надувной подушечкой?

— Излишне грубовато, конечно, хотя в этом есть что-то такое раблезианское, вы не находите? «Изюминку» купила Соня, а я — не стану отрицать, — я подложил ее в кресло. Ну а почему бы и нет? Если мне будет позволено протестующе пискнуть, то разрешите спросить, дорогой мистер Аллен, разве все эти шалости имеют хоть какое-то отношение к вопросу, который вы расследуете?

— Как мне кажется, эти шутки могли быть задуманы с целью повлиять на условия завещания. А поскольку у сэра Генри было два завещания, согласитесь, что у нас есть причины для серьезных размышлений.

— Боюсь, такие тонкости не для моих утлых мозгов.

— Ведь все знали, что до последнего времени в завещании на первом месте стояла младшая внучка сэра Генри, верно?

— Старец был непредсказуем. Мы все по очереди то ходили у него в любимчиках, то впадали в немилость.

— Если так, то разве нельзя было, приписав Панталоше эти проделки, серьезно понизить ее шансы? — Родерик помолчал, ожидая ответа, но его не последовало. — Почему вы допустили, чтобы ваш дед поверил в виновность Панталоши?

— Этому мерзкому ребенку вечно сходят с рук самые хулиганские выходки. В кои веки пострадала без вины — для нее это наверняка новое ощущение.

— Понимаете, — упорно продолжал Родерик, — летающая корова была последней в серии этих шуток, и, насколько нам известно, именно она окончательно побудила сэра Генри изменить в тот вечер свое завещание. Ему весьма убедительно доказали, что в истории с коровой Панталоша ни при чем, и, вероятно не зная, кого подозревать, сэр Генри решил отомстить всей семье разом.

— Да, но…

— Итак, тот, кто причастен к этим шуткам…

— Согласитесь по крайней мере, что я вряд ли стал бы прилагать усилия, чтобы меня вычеркнули из завещания.

— Я думаю, такого исхода вы не предвидели. Возможно, вы рассчитывали, что, устранив главного конкурента, то есть Панталошу, вы вернете себе утраченные позиции. Другими словами, получите примерно то, что отводилось вам в завещании, зачитанном на юбилейном ужине, или даже намного больше. Вы сами сказали о своем соучастии с мисс Оринкорт в одной из этих проделок. Более того, вы дали мне понять, что по меньшей мере были осведомлены обо всех разыгранных шутках.

— Ваши разговоры о каком-то соучастии меня просто коробят, — скороговоркой сказал Седрик. — Я возмущен этими инсинуациями, и я их отвергаю. Своими домыслами и таинственными намеками вы ставите меня в крайне неловкое положение. Да, я вынужден признать: мне было известно, что она делает и почему. Эти проказы меня веселили, они хоть как-то оживляли всю эту юбилейную тягомотину. А Панталоша — отвратительное, мерзкое создание, и я нисколько не жалею, что она вылетела из завещания. Уверен, она была до смерти довольна, что незаслуженно прославилась благодаря чужим шалостям. Вот так-то!

— Благодарю вас. Ваше заявление многое прояснило. А теперь вернемся к анонимным письмам. Итак, сэр Седрик, вы утверждаете, что вам неизвестно, кто их написал?

— Понятия не имею.

— Можете ли вы с такой же уверенностью заявить, что это не вы подложили книгу о бальзамировании в судок для сыра?

Седрик вытаращил глаза.

— Я?.. А зачем это мне? Ну нет! Я вовсе не хочу, чтобы вдруг оказалось, что Соня убийца. Вернее, тогда я этого не хотел. Я тогда рассчитывал, что я… что мы с ней… ну, да это неважно. Но должен сказать, я все-таки хотел бы узнать правду.

Родерик глядел на сбивчиво бормочущего Седрика, и вдруг его озарила догадка столь экзотического свойства, что он почувствовал себя выбитым из колеи и был уже не в состоянии расспрашивать Седрика о природе его отношений с мисс Оринкорт.

Впрочем, он и так не смог бы задать ему никаких новых вопросов, потому что их беседа была прервана появлением Полины Кентиш.

Полина вошла, всхлипывая; не то чтобы она рыдала, но ее тихие вздохи явно намекали, что она мужественно сдерживает слезы, готовые хлынуть ручьем. Глядя на нее, Родерик как бы снова увидел перед собой Дездемону, только несколько постаревшую и расплывшуюся. Выбрав не самую удачную тактику, Полина начала пространно благодарить небеса за то, что инспектор Аллен женат именно на своей жене.

— Такое чувство, что к нам на помощь пришел друг! — воскликнула она, сделав упор на слове «друг». У нее была манера выделять голосом отдельные слова, а то и целые фразы.

Затем последовал монолог, посвященный Панталоше. Инспектор Аллен так по-доброму отнесся к девочке, что малютка тотчас его полюбила.

— А ведь дети, они все понимают, — пристально глядя на Родерика, заявила Полина.

Следующей темой стали проступки Панталоши. Хотя Родерик и не просил, Полина представила целый ряд убедительных алиби, доказывающих непричастность Панталоши к разыгранным в доме шуткам.

— Как бы она могла это проделать, когда за бедняжкой постоянно наблюдали, причем очень внимательно? Ведь доктор Уитерс дал очень четкие рекомендации.

— И от них никакого толку, — перебил ее Седрик. — Стоит взглянуть на Панталошу, сразу ясно.

— Нет, Седрик, доктор Уитерс очень опытный врач. И не его вина, если у Джунипера в аптеке что-то разладилось. Твоему дедушке все лекарства очень помогали.

— Включая крысиный яд?

— А уж это ему прописал не доктор Уитерс, — бархатным голосом парировала Полина.

Седрик хихикнул.

Не обращая на него внимания, Полина с мольбой во взоре повернулась к Родерику.

— Мистер Аллен, что же мы теперь должны думать? Как все трагично и ужасно! Это тревожное ожидание! Эти неотступные подозрения! Сознавать, что прямо здесь, среди нас… Что нам делать?

Родерик попросил ее рассказать о событиях, последовавших в тот трагический вечер после ухода сэра Генри из театра. Выяснилось, что Полина, а за ней все остальные, кроме задержавшихся в театре Агаты, Фенеллы и Поля, прошли в гостиную. Мисс Оринкорт пробыла там очень недолго. Как догадался Родерик, в гостиной развернулась оживленная дискуссия об авторстве летающей коровы. Трое гостей, испытывая чувство неловкости, присутствовали при этой семейной перепалке, пока в гостиную не вошел Баркер, посланный за мистером Ретисбоном. Сосед-помещик и священник тотчас воспользовались этим обстоятельством и откланялись. Поль и Фенелла, перед тем как лечь спать, тоже заглянули в гостиную. Агата еще раньше поднялась к себе. В конце концов после бесплодных препирательств Анкреды покинули гостиную и разошлись.

Полина, Миллеман и Дездемона объединились в спальне Полины, то есть в «Бернар», и там уж наговорились досыта. Потом они все втроем двинулись в конец коридора к ванным комнатам и по дороге столкнулись с мистером Ретисбоном, который, очевидно, возвращался от сэра Генри. Родерик, достаточно знавший мистера Ретисбона, легко представил себе, как тот с поздневикторианской застенчивостью проскользнул мимо трех дам, облаченных в домашние халаты, и понесся по коридору в другое крыло замка. Совершив вечерний туалет, дамы все так же вместе вернулись назад и прошли к себе в спальни: Миллеман и Дездемона спали в «Банкрофт», а Полина — в соседней «Бернар». Дойдя в своем рассказе до этого места, Полина напустила на себя вид мученицы.

— Первоначально вместо «Бернар» и «Банкрофт» была одна большая комната, — сказала она. — Там, кажется, помещалась детская. Потом ее разделили стеной, но это, собственно, даже не стена, а тонкая перегородка. Как я уже говорила, Милли и Дези ночевали в «Банкрофт». Я, конечно, понимаю, тем для обсуждения было предостаточно, и какое-то время я тоже с ними переговаривалась. Кровать Милли стояла совсем рядом с моей, сразу за перегородкой, а кровать Дези — чуть подальше. Но позади был такой тяжелый день, и я, право, рухнула в постель совершенно без сил. А они все говорили и говорили. Я никак не могла заснуть, и нервы у меня были натянуты как струна. Милли и Дези могли бы, конечно, сообразить, что они мне мешают.

— Почему же вы, милейшая тетя Полина, не постучали в стенку или не прикрикнули на них? — с неожиданным любопытством поинтересовался Седрик.

— Такое не в моих правилах, — величественно ответила Полина, но тут же сама себя опровергла. — В конце концов я им постучала. И сказала, что, по-моему, уже довольно поздно. Дези спросила, который час, а Милли сказала, что от силы начало второго. Мы даже слегка поспорили, а потом Дези сказала: «Хорошо, Полина, если ты так уверена, что уже поздно, возьми свои часы и посмотри». Что я и сделала. Было без пяти три. Тогда они наконец-то замолчали, а потом раздался храп. Твоя мать очень храпит, Седрик.

— Примите мои соболезнования.

— Боже мой, подумать только! Ведь всего в нескольких шагах от нас, в то время пока Дези и Милли сплетничали, а потом храпели, разыгрывалась страшная трагедия! Боже мой, ведь если бы я тогда доверилась своей интуиции… если бы я пошла к папочке и сказала ему…

— А что бы вы ему сказали, тетя Полина?

Полина медленно покачала головой из стороны в сторону и поежилась.

— Все это было так печально, так страшно. Казалось, я воочию вижу, как он сам устремляется навстречу своей судьбе.

— А как устремляются навстречу своей судьбе Поль и Панталоша, вам тоже было видно? — вставил Седрик. — Вы, наверно, хотели поговорить со Старцем и замолвить за них словечко, а?

— От тебя, Седрик, я не жду ни понимания, ни сочувствия. Ты ведь не веришь в бескорыстные порывы.

— Правильно, не верю, — с обворожительной откровенностью согласился Седрик. — По-моему, их вообще не существует.

— Тю!

— Если у мистера Аллена нет ко мне больше никаких мудреных вопросов, я, пожалуй, покину библиотеку. Общество этих молчаливых, ни разу никем не прочитанных друзей в кожаных переплетах я нахожу слишком мрачным. Итак, мистер Аллен, у вас есть ко мне вопросы?

— Нет, сэр Седрик, спасибо, — бодро сказал Родерик. — Вопросов больше нет. Вы позволите мне продолжать работу?

— Разумеется. Как говорится, мой дом — ваш дом. Кстати, вы не хотите его купить? В любом случае, надеюсь, вы останетесь у нас поужинать. Вместе с вашим другом, который хоть и не в кожаном переплете, но тоже удивительно молчалив. Как его зовут?

— Большое спасибо, но мы с мистером Фоксом собираемся ужинать в ресторане.

— Что ж, раз так, я предоставлю тете Полине развлекать вас легендами о невиновности Панталоши в истории с судком для сыра, — пробормотал Седрик, беря курс на дверь. — И, думаю, попутно тетя Полина расскажет вам о своей полной неспособности писать анонимки.

Но Полина не дала ему выйти из библиотеки. С поразившим Родерика проворством она подскочила к двери первая и застыла в великолепной позе: распластав по дверному косяку руки, она гордо вскинула голову.

— Стой! — безжизненным голосом произнесла она. — Стой!

Седрик с улыбкой повернулся к Родерику.

— Я вас предупреждал, — сказал он. — Вылитая леди Макдуф.

— Мистер Аллен! — воскликнула Полина. — Я не хотела никому об этом говорить. Анкреды — древний род…

— Заклинаю вас, тетя Полина! — взмолился Седрик. — Я готов встать на колени, но только ни слова о Сиуре Д'Анкреде!

— …и возможно, мы не правы, но мы гордимся нашим происхождением. До сегодняшнего дня наше имя еще никто не пятнал позором бесчестья. Седрик ныне глава нашей семьи. В силу этого обстоятельства, а также ради светлой памяти моего отца я была намерена пощадить его. Но сейчас, когда он только и знает, что обижает и оскорбляет меня, а к тому же старается поставить под сомнение невиновность моего ребенка… сейчас, когда меня некому защитить… — Полина замолчала, словно готовилась изречь нечто очень важное. Но тут с ней что-то случилось. Лицо у нее вдруг сморщилось, и она мгновенно стала похожа на Панталошу. В глазах у нее заблестели слезы. — Есть основания полагать, — начала она и в ужасе осеклась. — Ах, мне уже все равно, — продолжила она надломленным жалобным голосом. — Выносить людскую злобу выше моих сил. Спросите его, — она кивнула на Седрика, — что он делал в тот вечер в апартаментах Сони Оринкорт. Да-да, спросите его!

И, зарыдав, она неверными шагами вышла из комнаты.

— Тьфу ты, дьявол! — провизжал Седрик и рванулся вслед за Полиной.

3

Оставшись один, Родерик мрачно присвистнул, задумчиво прошелся по холодной, погружавшейся в сумрак комнате, потом остановился у окна и начал что-то записывать в блокнот. За этим занятием его и застал Фокс.

— Мне сказали, что вы должны быть еще здесь. Есть какие-нибудь успехи, мистер Аллен?

— Похоже, я разворошил осиное гнездо, и осы начали жалить друг друга — не знаю, можно ли считать это успехом. А что у вас?

— Я нашел тот пузырек из-под лекарства и три из восьми конвертов. Кроме того, мистер Баркер угостил меня чашкой чаю.

— Вам повезло больше, чем мне.

— Кухарка и горничные тоже приняли участие в чаепитии, и мы все очень приятно поболтали. Компания собралась довольно пожилая. Горничных зовут Мэри, Изабель и Мюриэл. А кухарку — миссис Буливент.

— Ну и о чем же вы говорили с этими Изабелями-Мюриэлями?

— Да просто так сидели, слушали радио. Миссис Буливент показывала мне военные фотографии своего племянника.

— Ладно вам, Фокс, не томите. — Родерик усмехнулся.

— Говорили о том о сем, и постепенно речь зашла о покойном баронете, — с нескрываемым удовольствием начал рассказывать Фокс. — Судя по всему, этот почтенный джентльмен был большим любителем прекрасного пола.

— Охотно верю.

— Пока с нами сидел мистер Баркер, горничные были не слишком словоохотливы, но вскоре он ушел, и тогда я, что называется, завел их с пол-оборота.

— Ох, уж эти ваши методы, Фокс!

— А что? Все было очень мило. Они, конечно, весьма агрессивно настроены против мисс Оринкорт, все, кроме Изабель: она сказала, что сэру Генри до того надоели его родственники, что винить его нельзя. Такое заявление было для меня неожиданностью, потому что Изабель старше остальных горничных. Именно Изабель убирает комнаты мисс Оринкорт, и, как я понял, они с мисс О. успели подружиться. Изабель разговорчива, секреты хранить не умеет — я думаю, этот тип женщин вам знаком.

— Как я вижу, вам он знаком еще лучше.

— Мне показалось, что мисс О. и Изабель настоящие подруги, тем не менее Изабель с удовольствием пересказывает все их доверительные разговоры. Она болтлива по натуре, а к тому же ее все время донимает расспросами миссис Буливент.

— Вам удалось что-нибудь узнать про молоко?

— Молоко стояло в большом кувшине в холодильнике. В тот вечер Изабель отлила часть молока в термос и отнесла в комнату мисс О. А остальное молоко использовали для разных надобностей на следующий день. Когда Изабель принесла молоко в апартаменты мисс О., та переодевалась. Изабель предварительно вскипятила молоко в кухне и высыпала туда ложку патентованной смеси для овлатина. Сэру Генри нравилось думать, что мисс О. готовит овлатин сама, и он даже утверждал, что лучше ее никто этого делать не умеет. Его наивность очень веселила мисс О. и Изабель — то, что овлатин готовился из патентованной смеси, они держали в секрете.

— Короче говоря, подмешать в питье мышьяк не мог никто?

— Если только яд не подсыпали заранее в банку со смесью, но это легко проверить — банка у меня.

— Отлично.

— Возможно, вы допускаете, что мисс О. всыпала яд в лекарство — право, не знаю, сэр, но, по-моему, это очень маловероятно. Когда-то давно мисс Дездемона Анкред по ошибке дала сэру Генри вместо микстуры примочку, и с тех пор он никому не разрешал прикасаться к своим лекарствам. Изабель сказала, что лекарство было свежее, новый пузырек. Я отыскал его на помойке. Пробки в нем не оказалось, но на экспертизу сдать можно, для анализа там осталось достаточно.

— Значит, поручим доктору Кертису еще одно задание. А как насчет термоса?

— Его тщательно вымыли, прокипятили и убрали в кладовку. Я, конечно, прихватил его, но анализ, думаю, ничего не даст.

— Ведра и тряпки, вероятно, уже тоже стерильной чистоты?

— Да, от ведер толку не будет, но я нашел грязный обрывок одной из тряпок.

— И куда же вы сложили эти ваши аппетитные находки?

— Изабель раздобыла мне чемодан, — сухо сказал Фокс. — Я объяснил ей, что должен купить себе пижаму, поскольку вынужден заночевать в деревне, и намекнул, что мужчины не любят ходить со свертками под мышкой. Чемодан я обещал вернуть.

— Слуги не засекли вас, когда вы забирали свои трофеи?

— Нет. Видели только, как я взял банку со смесью. Но я дал им понять, что фирма, выпускающая эту смесь, находится на подозрении у полиции и мы хотим проверить доброкачественность ее продукции. Думаю, они мне не поверили. Учитывая, как ведут себя Анкреды, полагаю, слуги догадываются, в чем дело.

— Только дурак бы не догадался.

— Я выяснил еще два обстоятельства, которые могут нам пригодиться, сэр, — сказал Фокс.

Родерик очень живо представил себе его посиделки с горничными. Потягивая чай, Фокс, без сомнения, рассыпался в комплиментах, вежливо шутил, вовремя сочувствовал и, казалось, даже не задавал никаких вопросов, но получал все нужные ответы. В играх такого рода он был непревзойденным мастером. Подкинув своим радушным собеседницам пару безобидных намеков, он получал в награду кучу всяких сплетен.

— Создается впечатление, мистер Аллен, что мисс О., говоря словами Изабель, всего лишь дразнила сэра Генри, не более того.

— Вы хотите сказать?..

— Если верить Изабель, интимных отношений не было, — степенно сказал Фокс. — Как говорится, либо только после свадьбы, либо никогда.

— Ясно.

— Кроме того, Изабель утверждает, что до истории с анонимными письмами между мисс О. и сэром Седриком была взаимность.

— Что еще за взаимность? Говорите человеческим языком, бога ради!

— Мисс О. обронила несколько намеков, по которым Изабель догадалась, что после соблюдения приличествующего трауру срока мисс О. все равно превратилась бы в леди Анкред. Фигурально говоря, не мытьем, так катаньем.

— Боже мой! Что за созданье человек![53] — воскликнул Родерик. — Если это правда, то странные фортели молодого баронета во многом можно объяснить.

— Но предположим, мисс О. все-таки проделала какой-нибудь фокус с термосом. Тогда, мистер Аллен, нам придется уточнять, знал сэр Седрик о ее замысле или нет?

— Да, наверно, придется.

— Я понимаю, это глупо, — Фокс потер нос, — но всякий раз, когда расследование доходит до такой стадии, я неизбежно задаю себе вопрос: а подходит ли тот или иной человек по своему типу на роль убийцы? Я знаю, это глупо, потому что убийцы бывают разные и какого-то одного типа нет, но я все равно задаю себе этот вопрос.

— И сейчас вас интересует мисс Оринкорт?

— Да, сэр, совершенно верно.

— Ничего страшного я в этом не вижу. Да, действительно, всем убийцам присуща лишь одна общая черта — повышенное самомнение, а в остальном никто еще не вывел четкого и удобного стереотипа. Но если вы мысленно восклицаете: «Нет, по характеру этот человек никак не может быть убийцей!» — не нужно себя за это презирать. Характер, хорош он или плох, еще не показатель.

— Вы помните, что рассказывал Баркер про крыс в комнате мисс Оринкорт?

— Да.

— Он, в частности, упомянул, что предложение использовать крысиную отраву напугало мисс О. и она была категорически против этой идеи. Скажите, сэр, будет ли себя так вести молодая женщина, если у нее зреет замысел кого-нибудь отравить? Вряд ли. Тогда чем же объяснить ее поведение? Случайностью? Сомневаюсь. Скорее, она хотела создать впечатление, что яд вызывает у нее ужас, хотя, может быть, это предположение тоже очень далеко от истины. И разве призналась бы она с такой готовностью в авторстве этих глупых проказ? Вы ее, конечно, ловко поймали, однако у меня создалось впечатление, что больше всего ее встревожил сам факт изобличения в хулиганских проделках, но при этом она вовсе не тревожилась, что мы протянем логическую нить дальше и у нас возникнут подозрения другого толка.

— Больше всего на свете ее тревожил вопрос о завещании, — сказал Родерик. — Они с Седриком придумали все эти идиотские шутки с целью восстановить старика против Панталоши. Полагаю, акты вандализма — это тоже работа мисс Оринкорт, а Седрик, вероятно, предупредил ее, чтобы в своем художественном творчестве она ограничилась сухими участками холста. Мы твердо знаем, что это она купила «изюминку», а Седрик признался, что подложил «изюминку» в кресло. По моим догадкам, именно она намазала краской перила, с этого и началась серия шуток. Но задумали они все вдвоем. Он ведь почти сознался. И возможно, ее сейчас тревожит лишь одно: она боится, что про ее хулиганские штучки пронюхают газеты и это повлечет за собой опротестование завещания.

— Да, но…

— Знаю, знаю. Наконечник звонка — я помню. Хорошо, Фокс. Вы молодец, отлично поработали. А теперь, думаю, нам имеет смысл поговорить с миссис Миллеман Анкред.

4

Беседа с Миллеман внесла в ход расследования некоторое разнообразие: в отличие от своих родственников Миллеман не страдала аффектированными театральными манерами, отвечала на вопросы прямо и не позволяла себе пространных отступлений. Родерика и Фокса она приняла в гостиной. Ее незатейливый туалет — вполне обычные блузка и юбка — плохо сочетался с обстановкой этой комнаты. Во время разговора Миллеман трудилась над вышивкой, той самой, которая ужаснула Агату своим чудовищно безвкусным сложным узором и которая, как утверждала Миллеман, подверглась преступному нападению Панталоши. Рассказ Миллеман не опровергал уже имевшуюся информацию, но и не подкреплял ее ничем существенным.

— Мне бы хотелось, чтобы вы поделились с нами вашим собственным мнением о случившемся, — дослушав ее, сказал Родерик.

— Вы имеете в виду смерть моего свекра? Вначале я считала, что его смерть — результат несдержанности за ужином и нервного срыва.

— А когда пришли письма, ваше мнение изменилось?

— Я не знала, что и подумать. Да и, скажу я вам, трудно сохранить ясную голову, когда все вокруг так беснуются и вообще ведут себя глупо.

— Теперь насчет той книги в судке для сыра…

— Она вон там, — перебила его Миллеман и кивнула на застекленную витрину. — Кто-то уже положил ее на место.

Родерик подошел к витрине и поднял крышку.

— Если не возражаете, я эту книгу на время заберу. Значит, вы видели, как мисс Оринкорт ее читала?

— Она ее разглядывала. Однажды вечером, перед ужином. Недели три назад.

— Вы могли бы поточнее рассказать, как это происходило и как мисс Оринкорт вела себя? Она была в гостиной одна?

— Да. Когда я вошла, она стояла там, где сейчас стоите вы, крышка витрины была открыта. Книга лежала на своем месте, и, как мне показалось, мисс Оринкорт ее перелистывала. Когда она меня увидела, то немедленно захлопнула крышку. Я даже испугалась, что разобьется стекло.

Сунув руки в карманы, Родерик прошел к темному камину.

— Вы не могли бы, если не трудно, чиркнуть спичкой и поджечь щепки? — попросила Миллеман. — Мы всегда разжигаем камин в полпятого.

В малиново-белой гостиной холод пробирал до костей, и Родерик с радостью выполнил просьбу Миллеман, но про себя с усмешкой отметил командирские нотки в ее голосе. Миллеман, не выпуская из рук вышивку, пересела в кресло перед камином. Родерик и Фокс уселись по бокам от нее.

— Как вы думаете, миссис Анкред, кто-нибудь в доме знал о втором завещании? — спросил Родерик.

— Знала она. Как она утверждает, в тот вечер сэр Генри сам ей показал этот документ.

— А кроме мисс Оринкорт?

— В общем-то все Анкреды боялись, что папочка выкинет что-нибудь в этом духе. Он ведь менял свое завещание постоянно. Но я сомневаюсь, чтобы кто-то из них знал о существовании второго варианта.

— Я просто подумал, что, может быть, сэр Седрик…

Сложившееся вначале впечатление, что разговор с Миллеман будет протекать легко и просто, тут же рассеялось. Ее короткие пальцы цепко, как зубья капкана, впились в вышивку.

— Мой сын ничего об этом не знал, — резко оборвала она Родерика. — Совершенно ничего.

— Видите ли, я думал, что как преемник сэра Генри он…

— Если бы Седрик знал, он бы мне рассказал. Но он не знал ничего. Для нас обоих это было большим ударом. Мой сын все мне всегда рассказывает, — добавила Миллеман, глядя прямо перед собой. — Абсолютно все.

— Прекрасно, — после паузы пробормотал Родерик. Своим неприязненным молчанием Миллеман словно намекала, что ждет разъяснений. — Мне просто хотелось понять, действительно ли второе завещание было составлено в тот же вечер, то есть когда сэр Генри ушел в свою комнату. Мистер Ретисбон, конечно, внесет в этот вопрос ясность.

— Надеюсь, — буркнула Миллеман, вынимая из корзинки катушку горчично-желтого мулине.

— Кто обнаружил надпись на зеркале сэра Генри?

— Я. В тот день я, как обычно, зашла проверить, хорошо ли убрали его комнату. Он был в этом отношении очень придирчив, а горничные у нас пожилые и рассеянные. И я сразу увидела. Но еще не успела стереть, как сэр Генри уже вошел. Не припомню, чтобы когда-нибудь видела его в таком гневе, — задумчиво добавила она. — В первую минуту он готов был заподозрить даже меня, но потом, конечно, сообразил, что это опять напроказила Панталоша.

— Нет, это сделала не Панталоша, — сказал Родерик.

Они с Фоксом когда-то пришли к выводу, что за двадцать лет работы следователь может научиться определять искренность только одной реакции допрашиваемого — искренность его удивления. И сейчас Родерик видел, что удивление Миллеман было неподдельным.

— На что вы намекаете? — наконец выговорила она. — Не хотите ли вы сказать?..

— Сэр Седрик сообщил мне, что он принимал непосредственное участие в одной из сыгранных над сэром Генри шуток, а кроме того, был полностью осведомлен обо всех остальных проделках. Что же касается надписи на зеркале, то за нее сэр Седрик несет личную ответственность целиком.

— Да он просто пытается кого-то выгородить, — снова берясь за вышивку, сказала Миллеман. — Скорее всего, Панталошу.

— Не думаю.

— Если он действительно виноват в одной из этих проказ, то, конечно же, нехорошо, — монотонно продолжила она. — Хотя я не верю, что он на такое способен, уж слишком большая дерзость. И тем не менее, мистер Аллен, я не понимаю — наверно, я очень тупая, — я совершенно не понимаю, почему вас так заботят эти, скажем прямо, довольно глупые шутки.

— Поверьте, мы не стали бы ими интересоваться без нужды.

— Не сомневаюсь, — кивнула она и, помолчав, добавила: — На вас, конечно, повлияла ваша жена. Ее послушать, так Панталоша агнец божий.

— На меня повлияло лишь то, что мне рассказали сэр Седрик и мисс Оринкорт.

Грузно повернувшись, она внимательно на него посмотрела. Если допустить, что все это время она скрывала тревогу, то сейчас в ее голосе впервые прорвались тревожные интонации.

— Седрик? И эта женщина? Почему вы вдруг их объединяете?

— Потому что, как выясняется, они вместе задумали всю серию этих шуток.

— Не верю. Это небось она вам наговорила. Теперь-то я понимаю. — Миллеман повысила голос. — Какая же я была дура!

— Что вы теперь понимаете, миссис Анкред?

— У нее был разработан целый план. Да, без сомнения. Она знала, что Панталоша его любимица. На этом все и построила, а когда он изменил завещание, тут же его убила. А сейчас хочет вместе с собой потопить и моего сына. Я за ней давно наблюдаю. Она коварная, хитрая женщина и пытается заманить моего мальчика в свои сети. Он ведь щедрый, доверчивый и добрый. И к ней он был слишком добр. А теперь его судьба в ее власти! — пронзительно выкрикнула Миллеман и заломила руки.

Эта вспышка поразила Родерика, а кроме того, из его памяти еще не изгладилось впечатление, произведенное Седриком, и потому он не сразу нашелся что ответить. Пока он искал подходящие слова, к Миллеман отчасти вернулось прежнее хладнокровие.

— Что ж, раз так, то так, — бесстрастно сказала она. — Я старалась оставаться в стороне и, как могла, не давала впутывать себя во все эти их бесконечные сцены и идиотскую болтовню. Я с самого начала считала, что Анкреды правы в своих подозрениях, но думала, пусть разбираются сами. А ее я даже жалела. Но теперь искренне надеюсь, что она не уйдет от расплаты. Если смогу вам чем-то помочь, готова ответить на любые вопросы. С удовольствием.

«Черт те что! — мысленно ругнулся Родерик. — Прямо сплошной фрейдизм! Вот ведь дьявол!»

— Но видите ли, может оказаться, что никакого преступления никто не совершал, — сказал он. — У вас есть какая-нибудь теория насчет автора анонимных писем?

— Конечно, — с неожиданной живостью ответила она.

— Вы это серьезно?

— Письма написаны на бумаге, которой пользуются в школе для трудных детей. Не так давно Каролина Эйбл просила меня купить несколько пачек, когда я ездила в деревню. Я эту бумагу сразу узнала. Письма написала Каролина Эйбл.

Пока Родерик переваривал эту информацию, Миллеман добавила:

— Или Томас. У них с Каролиной очень тесные отношения. Он в тот раз половину времени провел в школьном крыле.

Глава четырнадцатая

ПСИХОАНАЛИЗ И КЛАДБИЩЕ

1

В манерах Миллеман Анкред сквозила некая грубоватая прямота. Это особенно ощущалось после спектаклей, которые разыгрывали Полина, Дездемона и Седрик. Грузная фигура Миллеман, большие руки с короткими пальцами, скучные обороты речи — все как нельзя лучше соответствовало ее натуре. Родерику неожиданно пришло в голову, что, может быть, покойный Генри Ирвинг Анкред, пресытившись аристократической родословной, тонкими чувствами и повышенной эмоциональностью своих родственников, выбрал себе такую жену именно потому, что у нее отсутствовали эти достоинства и она была просто обычная, нормальная женщина. Хотя можно ли считать нормальным слепое обожание, с которым она относится к своему богомерзкому сыну? «Поведение людей не подгонишь под какие-то стереотипы», — подумал Родерик. Уж кто-кто, а они с Фоксом знали это прекрасно.

Он начал задавать ей вопросы, традиционные, из тех, что непременно возникают при разборе любого уголовного дела и быстро надоедают следователю. Вновь был прослежен маршрут горячего молока — рассказ Миллеман не добавил ничего нового, хотя было очевидно, что она возмущена передачей своих почетных функций хозяйки Соне Оринкорт. Затем он стал расспрашивать ее про лекарство. Она сказала, что это был свежий пузырек. Доктор Уитерс порекомендовал изменить состав микстуры и сам занес рецепт аптекарю. Мисс Оринкорт взяла пузырек у мистера Джунипера в тот день, когда заезжала в аптеку за лекарством для детей, и Миллеман лично отправила Изабель отнести пузырек в комнату сэра Генри. Лекарство предназначалось только на случай сильного приступа, и до того вечера сэр Генри ни разу его не принимал.

— Сыпать яд в лекарство она бы не стала, — сказала Миллеман. — У нее не было уверенности, что он его примет. Он это лекарство терпеть не мог и принимал, только когда ему бывало по-настоящему худо. Да и, по-моему, оно мало ему помогало. Я доктору Уитерсу не очень-то верю.

— Почему?

— Он слишком легкомысленный. Когда мой свекор умер, Уитерс нас почти ни о чем не спрашивал. Он думает только о скачках и бридже, а своими больными интересуется мало. Тем не менее, — она коротко рассмеялась, — мой свекор, видимо, ценил его высоко: Уитерсу он завещал больше, чем некоторым своим близким родственникам.

— Вернемся к лекарству, — напомнил Родерик.

— Она не стала бы возиться с лекарством. Зачем ей было рисковать, если она свободно распоряжалась термосом?

— Где мисс Оринкорт могла найти банку с крысиной отравой? У вас есть на этот счет какие-нибудь предположения?

— Когда она сюда въехала, то сразу пожаловалась, что у нее в комнатах крысы. Я велела Баркеру насыпать там по углам яду и напомнила ему, что в кладовке стоит целая банка крысиной отравы. Но Соня тут же подняла шум и закричала, что до смерти боится любых ядов.

Родерик посмотрел на Фокса, и тот мгновенно напустил на себя равнодушный вежливый вид.

— Тогда я сказала Баркеру, чтобы он поставил мышеловки. Когда спустя несколько недель мы решили травить крыс в «Брейсгердл», банки на месте не оказалось. Насколько я знаю, банка была даже не начатая. Она стояла в кладовке много лет.

— Да, должно быть, это был яд старого образца, — согласился Родерик. — Сейчас для уничтожения крыс редко пользуются мышьяком. — Он встал с кресла, и Фокс тоже поднялся. — Что ж, по-моему, у нас все, — сказал он.

— Нет, — решительно возразила она. — Не все. Я хочу знать, что эта женщина говорила о моем сыне.

— Она дала понять, что известные вам шутки они разыграли вместе, и ваш сын это признал.

— Предупреждаю вас, — впервые за все время ее голос задрожал. — Предупреждаю: она хочет принести его в жертву своим интересам. Она намеренно использовала его доброту, отзывчивость и веселый характер. Я вас предупреждаю.

Дверь в дальнем конце гостиной открылась, и в комнату заглянул Седрик. Миллеман сидела спиной к нему и, не подозревая о его присутствии, продолжала говорить. Дрожащим голосом она повторяла, что ее сына преступно обманули. Седрик перевел взгляд на следившего за ним Родерика и скорчил страдальческую гримасу, но губы у него были белые от волнения, и комический эффект не удался — лицо его лишь уродливо перекосилось. Войдя в гостиную, Седрик очень осторожно закрыл за собой дверь. В руках у него был испещренный наклейками чемодан, видимо принадлежавший мисс Оринкорт. Скорчив новую гримасу, Седрик спрятал его за одним из кресел. Потом на цыпочках двинулся по ковру к камину.

— Дорогая моя Милли. — Он обнял мать сзади за плечи, и она испуганно вскрикнула. — Ну-ну, полно. Я тебя напугал? Прости, ради бога.

Миллеман накрыла его пальцы своими ладонями. В этом движении были одновременно и материнская тревога, и властность собственницы. Седрик на миг послушно замер.

— Что случилось, Милли? — после паузы спросил он. — Кто преступно обманывает твоего сыночка? Может быть, Соня?

— Ах, Седди!

— Я у тебя такой дурашка, ты себе даже не представляешь! А вот теперь пришел, как паинька, во всем признаться и пообещать, что больше не буду, — противно сюсюкая, сказал он, сел подле нее на пол и привычно прислонился к ее коленям. Она крепко прижала его к себе.

— Мистер Аллен, — сделав большие глаза, начал Седрик. — И не передать вам, как я жалею, что сбежал из библиотеки сразу за тетей Полиной. Вот уж действительно глупость. Но, понимаете, о своих делах каждый предпочитает говорить сам, а она развела сопли-вопли и преподнесла все так, будто я страшный преступник и прячу у себя в шкафу скелет, хотя, уверяю вас, в шкафу у меня пусто, шаром покати.

Родерик молча ждал, что последует дальше.

— Понимаете (Милли, киска, для тебя это будет легкое потрясение, но ты уж потерпи)… Понимаете, мистер Аллен, между мной и Соней возникло… как бы это назвать?.. Э-э… ну, в общем, своего рода единение душ. Эти отношения развились у нас сравнительно недавно. Уже когда сюда приехала дражайшая миссис Аллен. Она, по-моему, успела заметить здесь немало интересного; возможно, заметила и это.

— Если я правильно понял, на что вы намекаете, то как раз этого она не заметила, — сказал Родерик.

— Не может быть!

— Вы, кажется, собрались объяснить, почему вы посетили мисс Оринкорт в тот вечер, когда скончался ваш дед?

— М-да, — с раздражением промычал Седрик. — После заявления тети Полины — кстати, эти сведения она почерпнула во время своего полночного визита в одно уединенное помещение в конце коридора, — мне, пожалуй, остается лишь чистосердечно покаяться.

— Седрик, что эта женщина с тобой сделала? — требовательно спросила Миллеман.

— Ничего, киска, слава богу, ничего. Я и пытаюсь объяснить. Она ведь вправду необыкновенно красива, мистер Аллен, вы согласны? Я знаю, Милли, дорогая, ты ее невзлюбила с самого начала, и похоже, ты была права. Но меня она очень заинтересовала, и ей было здесь так скучно — в общем, у нас с ней был маленький флирт, не более того, честное слово. Перед тем как лечь спать, я на минутку заскочил к ней, и мы от души посмеялись над всеми этими жуткими интригами и спорами в гостиной.

— Попутно вы, вероятно, надеялись услышать от нее последние новости о завещании сэра Генри? — предположил Родерик.

— И это тоже, да. Понимаете, я боялся, что с летающей коровой Соня слегка перегнула палку. Она ведь нарисовала ее еще до ужина. А за ужином Старец обнародовал завещание, которое нас обоих вполне устраивало, и, учитывая, что это чудовище Панталоша в нем вообще не фигурировала, было бы лучше, если бы Соня не искушала судьбу.

— Седрик, — неожиданно вмешалась Миллеман, — думаю, тебе не стоит продолжать, милый. Мистер Аллен вряд ли правильно тебя поймет. Остановись.

— Но, Милли, радость моя, неужели ты не понимаешь, что наша милейшая Полина уже посеяла в душе мистера Аллена подозрение, и нужно это крохотное гнусное зернышко немедленно выковырять, пока оно не дало всходов. Я правильно говорю, мистер Аллен?

— Полагаю, в ваших же интересах полностью изложить все, что вам известно.

— Вот-вот! Так на чем я остановился? А, ну да. Короче, все прошло бы как по маслу, если бы не Каролина Эйбл (она прямо монстр какой-то, эти ее научные подходы, системы — бр-р-р!). Надо же ей было обеспечить дрянную лишайную девчонку железным алиби! Тут уж, конечно, Старец заподозрил нас всех в равной степени, тотчас накатал второе завещание, и мы все, кроме Сони, остались с носом. Так что, если уж говорить совсем откровенно, я хотел бы побыстрее установить, убила она Старца или нет.

— Конечно, она убийца, — сказала Миллеман.

— А ты действительно так уверена? Для меня это имеет исключительное, колоссальное значение.

— В каком смысле, Седрик? Объясни…

— Э-э… ничего, неважно.

— Мне кажется, я понимаю беспокойство сэра Седрика, — вступил Родерик. — Вы намерены через какое-то время жениться на мисс Оринкорт, я прав?

— Нет! — громко и решительно сказала Миллеман и, обхватив Седрика за плечи, прижала его к себе еще крепче.

— Ах, Милли, киска, — запротестовал он, трепыхаясь в ее объятиях. — Держи себя в руках, мы же воспитанные люди.

— Все это чушь! — продолжила она. — Седди, скажи ему, что это чушь! Додуматься до такой гадости! Скажи ему.

— Какой смысл, если Соня скажет совсем другое? — Седрик просительно поглядел на Родерика. — Вы же все понимаете? Она ведь и на самом деле очень эффектная женщина, да и сама затея с женитьбой — это так забавно. По-моему, у нас бы неплохо получилось, как вы думаете, мистер Аллен? Я-то почти уверен.

Его мать снова бурно запротестовала. Он с раздражением высвободился и поднялся с пола.

— Не будь дурочкой, Милли. Что толку скрывать?

— Ты себе только навредишь.

— Чем? В конце концов, и ты, и я сейчас в равном положении. Я не знаю всей правды о Соне, но очень хочу узнать. — Он с улыбкой повернулся к Родерику. — Когда мы с ней в тот вечер виделись, она рассказала мне про новое завещание. И я понимал, что, если он умрет, я буду разорен в полном смысле слова. Так что о моем соучастии в преступлении и речи быть не может. Я Старца не убивал. Pas si bete![54]

2

— Pas si bete, — повторил Фокс, когда они направились в западное крыло замка. — Что в переводе означает: «Я не такой дурак». И он ведь на самом деле не дурак. Что вы скажете, мистер Аллен?

— Да, конечно. Седрик парень не промах. Но какой же он отъявленный и хладнокровный подлец, Фокс! Дедушка умирает и оставляет ему в наследство только хлопоты — большой, никому не нужный замок и гроши, которых не хватит даже на то, чтобы поддерживать поместье в порядке. С другой стороны, своей невесте, даме сомнительной репутации, дедушка завещает целое состояние. И стесненный в финансах Седрик мгновенно находит выход из положения: жениться на богатой мисс О. — что может быть проще? С каким удовольствием я бы вздул этого молодого прохвоста! — задумчиво сказал Родерик. — Причем и не раз, и не два, а пока сам бы не устал.

— Похоже, нам все-таки придется докладывать об этом деле министру внутренних дел, сэр.

— Боюсь, вы правы. …Школа, кажется, должна быть в конце этого коридора. Ага, вот и обитая зеленым сукном дверь, все правильно. Здесь наши дороги разойдутся, Фокс. Продолжайте собирать разные неучтенные мелочи в чемодан, который вам дала Изабель, а заодно прихватите с собой и этот чемоданчик мисс Оринкорт. Держите. А потом, Фоксик, негласно эксгумируйте покойного Карабаса и положите его в какую-нибудь коробку из-под обуви. Кстати, нам известно, кто умертвил несчастного кота?

— Баркер вызвал мистера Джунипера, и тот сделал коту укол, — сказал Фокс. — Кажется, ввел ему стрихнин.

— Главное, чтобы это не спутало результаты экспертизы. Ладно, Фокс, встретимся в саду на второй террасе.

Пройдя за обитую сукном дверь, Родерик словно попал в другой мир. Пушистые ковры сменились узкими циновками, по коридорам гуляли сквозняки, пахло карболкой, на стенах вместо викторианских гравюр висели сугубо современные картины, проникнутые задорным пренебрежением к успокаивающей душу, а потому и, без сомнения, нежелательной красоте.

Держа курс на оглушительный шум, Родерик вскоре оказался в большой комнате, где подопечные мисс Эйбл возились кто с «конструкторами», кто с пластилином; одни что-то раскрашивали, другие колотили молотками, третьи кромсали ножницами бумагу и мазали ее клеем. Панталоша возглавляла команду, игравшую в непонятную игру с весами, гирьками и мешочками с песком, и горячо спорила с каким-то мальчишкой. Увидев Родерика, она ни с того ни с сего разразилась пронзительным деланным смехом. Он помахал ей, она тут же дурашливо повалилась на пол и застыла, изображая неимоверное удивление.

Из дальнего конца комнаты навстречу Родерику вышла Каролина Эйбл.

— У нас тут довольно шумно, — решительно сказала она. — Может быть, пройдем ко мне в кабинет? Мисс Уотсон, вы за ними присмотрите?

— Да, конечно, — ответила пожилая женщина, выныривая из-за детских спин.

— Тогда пойдемте.

Ее кабинет — маленькая комната, увешанная таблицами и диаграммами, — был тут же под боком. Мисс Эйбл села за аккуратный письменный стол, и Родерик тотчас заметил на нем стопку сочинений, написанных на разлинованной желтыми полосами бумаге с полями.

— Вероятно, вы уже знаете, в чем дело, — сказал он.

Мисс Эйбл бодро ответила, что да, пожалуй, знает.

— Я довольно часто вижусь с Томасом Анкредом, — откровенно объяснила она, — и он рассказал мне обо всех этих неприятностях. Между прочим, рассказал очень четко и последовательно. Он хорошо адаптировался в новой ситуации и пока реагирует на нее с достаточной адекватностью.

Родерик воспринял это сообщение как чисто профессиональную оценку поведения Томаса. «Интересно, у них роман? — подумал он. — Если да, то неужели она точно так же анализирует их отношения?» Мисс Эйбл была очень недурна собой. Хорошая кожа, большие глаза, отличные зубы. И плюс к тому устрашающе нормальная психика.

— Мне бы хотелось услышать ваше личное мнение об этой истории, — сказал он.

— Квалифицированные выводы невозможны без тщательного анализа психической структуры хотя бы одного, а лучше всех членов этой семьи, — ответила она. — Совершенно очевидно, что их отношения с отцом строились неудовлетворительно. Мне бы хотелось побольше знать о его браке. Естественно, здесь вполне можно усмотреть страх перед импотенцией, хотя и не до конца сублимированный. Яростный антагонизм дочерей по отношению к его намечавшемуся второму браку наводит на мысль о тяжелом случае закрепления в их подсознании фигуры отца-любовника.

— Вы так думаете? Но ведь намечавшийся брачный союз был не самым удачным даже с обычной житейской точки зрения, вам не кажется?

— Если бы их отношения с отцом складывались на сбалансированной основе, его брак не вызвал бы у дочерей такого глубокого неприятия, — твердо заявила мисс Эйбл.

— Даже учитывая, что мисс О. стала бы их мачехой и основной наследницей? — рискнул усомниться Родерик.

— Эти причины могли быть выдвинуты как прикрытие, объяснявшее их враждебность. Они служили лишь подспорьем в попытке логически обосновать инстинктивное и в своих истоках чисто сексуальное чувство протеста.

— О боже мой!

— Но, как я уже говорила, нельзя делать выводы, основываясь только на собственных наблюдениях. — Она добродушно засмеялась. — Глубокий психоанализ может дать совершенно другую, куда более сложную картину.

Родерик вынул из кармана трубку и повертел ее в руках.

— Знаете, мисс Эйбл, вы и я как бы воплощаем собой два диаметрально противоположных подхода к расследованию. Вас ваша профессия учит, что поведение человека есть своего рода код, шифр, прячущий от непосвященного уродливую истину и открывающий ее специалисту. Моя же профессия учит меня рассматривать человеческое поведение как нечто бесконечно меняющееся в соответствии с конкретными фактами, а часто и в полном с ними противоречии. Следователи ведь тоже изучают поведение человека, но их умозаключения покажутся вам слишком поверхностными. — Он вытянул руку вперед и раскрыл ладонь. — Вот, например, я вижу, как человек вертит в руке потухшую трубку, и прихожу к выводу, что, возможно, подсознательно он умирает от желания закурить. Вы ему это разрешите?

— Пожалуйста, — кивнула мисс Эйбл. — Это хороший пример. А я вижу, как мужчина ласково поглаживает рукой трубку, и узнаю в его действиях проявление известной разновидности фетишизма.

— Только, пожалуйста, не вдавайтесь в подробности, — торопливо попросил Родерик.

Мисс Эйбл издала короткий профессиональный смешок.

— Послушайте, а как вы объясните эти анонимные письма, которые у нас уже в печенках сидят? — спросил он. — Что за человек мог их написать и зачем ему это было надо?

— Анонимки, вероятно, представляют собой попытку вызвать сенсацию, и написал их человек, чьи нормальные творческие импульсы направлены не в то русло. Желание казаться таинственным и всемогущим также могло послужить дополнительным стимулом. Так, например, Патриция…

— Патриция? А-а, понял. Вы говорите о Панталоше.

— В школе мы не употребляем это прозвище. Мы считаем, что оно придумано неудачно. Прозвища и клички могут вызвать у человека вполне определенную реакцию, особенно когда в них присутствует явно унизительный оттенок.

— Понятно. Ну так что вы хотели рассказать о Патриции?

— Она выработала привычку разыгрывать довольно глупые шутки. С ее стороны это было попыткой привлечь к себе внимание. Раньше она скрывала свои проделки. Теперь же, как правило, открыто ими хвастается. Это, конечно, хороший признак.

— По крайней мере он подтверждает, что она не имеет отношения к недавним шуткам над сэром Генри.

— Я с вами согласна.

— И что автор анонимных писем тоже не она.

— А уж это, по-моему, тем более очевидно, — терпеливо ответила мисс Эйбл.

— Кто же, по-вашему, их написал?

— Я уже говорила: я не могу делать скоропалительных выводов и основываться на догадках.

— Может быть, разок отступите от ваших несгибаемо-железных принципов? Скажите первое, что вам приходит в голову, — настойчиво попросил он.

Мисс Эйбл уже было открыла рот, но тотчас снова его закрыла, посмотрела на Родерика без прежней уверенности и покраснела.

«Ну, еще одно, последнее усилие! — подумал он. — В конце концов, она ведь живой человек», а вслух сказал:

— Итак, отбросим всякую предвзятость. Как по-вашему, кто из живущих в Анкретоне взрослых способен написать такие письма? — Он придвинулся чуть ближе и обаятельно ей улыбнулся. «Видела бы меня сейчас Агата, — мелькнуло у него в голове. — Вот бы посмеялась!»

Мисс Эйбл нерешительно молчала, и он повторил:

— Ну так все же кто, по-вашему?

— До чего вы легкомысленный! — Мисс Эйбл не то чтобы смутилась, но по крайней мере частично утратила профессиональную невозмутимость.

— Допускаете ли вы, что письма написал тот же, кто разыграл серию нелепых шуток?

— Вполне возможно.

Он протянул руку через стол и дотронулся до верхнего сочинения.

— Письма написаны на такой же бумаге.

Лицо у нее запылало. Странно дернувшись, она вдруг накрыла сочинения обеими руками.

— Я вам не верю!

— Вы позволите взглянуть? — Он вытащил из стопки один лист и посмотрел его на свет. — М-да. Бумага довольно необычная, с полями. И те же водяные знаки.

— Он ничего не писал!

— Он?

— Том, — сказала она, и это уменьшительное имя по-новому высветило ее отношение к Томасу Анкреду. — Он на такое не способен.

— Прекрасно. Тогда почему вы сейчас о нем говорите?

Мисс Эйбл покраснела еще сильнее.

— Наверно, Патриция взяла несколько листов и оставила их на той половине дома. Или… — Она нахмурилась и замолчала.

— Да?

— Сюда часто заходит ее мать. Я бы сказала, даже слишком часто. Ее педагогические способности не вызывают у меня доверия.

— Где обычно хранится бумага?

— Вон в том шкафу. На верхней полке. Чтобы дети не дотянулись.

— Вы шкаф запираете?

Резко повернувшись, она уставилась на Родерика.

— Неужели вы допускаете, что я могу написать анонимку. Я?!

— Но вы ведь запираете шкаф?

— Да, конечно. Я этого не отрицаю.

— А где ключ?

— В общей связке с другими ключами, у меня в кармане.

— Вы когда-нибудь оставляли шкаф открытым? Или, может быть, теряли ключи?

— Нет, ни разу.

— Бумагу вы покупаете в деревне?

— Да, она свободно продается в местном магазине. Ее мог купить кто угодно.

— Вполне, — согласился он. — И мы это проверим. Вы зря на меня так сердитесь.

— А я нисколько не сержусь. — В ее голосе было раздражение.

— Отлично. Тогда еще один вопрос. О лекарстве, которое давали вашим воспитанникам. Я хотел бы проследить его маршрут. Конечно, не в организме бедных детишек, а, так сказать, по пути к нему.

— Но зачем? Я не понимаю…

— Естественно, не понимаете, но я объясню. Лекарство для сэра Генри заказали одновременно с лекарством для детей, и тем самым история двух пузырьков взаимосвязана. Вы поможете мне в ней разобраться?

— Попробую. Мисс Оринкорт и миссис Аллен…

Тут, разумеется, последовала неизбежная пауза, а за ней столь же неизбежное разъяснение.

— Боже! — воскликнула мисс Эйбл. — Кто бы мог подумать!

— Да-да, вот именно. Вы, кажется, начали рассказывать про лекарство?

— Я тогда очень рассердилась на мисс Оринкорт. Насколько я понимаю, она попросила миссис Аллен отвести лошадь в конюшню, а сама пошла с лекарствами в дом. Вместо того чтобы оставить наш пузырек в прихожей или, как сделал бы любой, отнести в школу и отдать мне, она просто бросила его в «цветочной комнате». Сэр Генри в тот день, кажется, прислал ей какие-то цветы из оранжереи, и она зашла забрать их. Ее поведение меня в общем-то не удивляет, она крайне эгоцентричная особа. Я долго ждала и в конце концов около семи часов вечера пошла на ту половину дома и спросила, где же лекарство. Мы с миссис Миллеман обыскали чуть ли не весь замок. Но потом, слава богу, появилась Фенелла и сказала, что оба лекарства в «цветочной».

— Значит, пузырек для сэра Генри лежал вместе с детским лекарством?

— Да. Миссис Миллеман тотчас же отправила его наверх.

— Пузырьки были похожи?

— Мы их не перепутали, не думайте. Да, бутылочки были одного типа, но наша размером побольше, и к тому же на каждой была своя этикетка. Кроме того, к нашему пузырьку была приложена инструкция. Правда, она не понадобилась, потому что в тот вечер опять приехал доктор Уитерс, снова взвесил детей и лично отмерил каждому его дозу. Мне это было даже как-то странно: он ведь для того и написал инструкцию, чтобы я сделала все сама, и я бы прекрасно справилась. Но, видимо, он решил, что мне доверять нельзя, — со смешком добавила мисс Эйбл.

— Я думаю, оно и к лучшему, — туманно намекнул Родерик. — В подобных случаях врач обязан быть очень осторожен.

Его замечание, кажется, не убедило мисс Эйбл.

— Да, без сомнения, — сказала она. — Но я все-таки не понимаю, почему доктор Уитерс вдруг примчался в Анкретон, если, как он говорил, у него была масса других дел. Между прочим, это лекарство в итоге не дало никаких результатов, и мы опять перешли на мазь.

— Кстати, вы случайно не видели кота Карабаса перед тем, как его усыпили?

Мисс Эйбл не замедлила вновь оседлать своего любимого конька, и Родерику пришлось выслушать очень профессиональный анализ привязанности Панталоши к Карабасу, а также весьма неожиданные выводы, которыми мисс Эйбл виртуозно подытожила обзор вполне обычных отношений между девочкой и котом.

— Учитывая особенности ее возраста, разрыв этой эмоциональной связи причинил ей определенную травму.

— Но у кота ведь был стригущий лишай, — отважился заметить Родерик.

— Никакой не лишай, — безапелляционно возразила мисс Эйбл. — Он просто запаршивел.

На этом их беседа закончилась, Родерик поблагодарил мисс Эйбл и попрощался, догадываясь, что оставил о себе двойственное впечатление. Она решительно пожала ему руку, но уже в дверях он услышал у себя за спиной что-то похожее на сдавленный вздох и, обернувшись, увидел в ее глазах тревогу.

— Вы хотите что-нибудь добавить? — спросил он.

— Я очень беспокоюсь за Тома Анкреда. Родственники втягивают его в эту историю и заставляют выполнять за них всю черную работу. А он ведь совсем не такой, как они. Он гораздо лучше их всех. Боюсь, на нем это пагубно отразится. Я хочу сказать, на его психике, — сделав над собой явное усилие, уточнила она профессиональным тоном.

— Вполне вас понимаю, — кивнул Родерик и закрыл за собой дверь.

Фокс поджидал его в саду на второй террасе. Плотно закутавшись в широкое пальто, он сидел на ступеньках. На носу у него были очки, он читал раздел о ядах в учебнике судебной медицины, который Родерик дал ему в поезде. Рядом с Фоксом стояли два чемодана. Один был Родерику знаком — чемодан мисс Оринкорт. Второй, как он догадался, Фоксу дала Изабель. Сбоку стояла обувная коробка, перевязанная шпагатом. Подойдя ближе, Родерик почувствовал неприятный запах.

— Карабас? — спросил он и ногой отодвинул коробку в сторону.

Фокс кивнул.

— Я задаю себе вопрос, — он ткнул пальцем в книгу.

Родерик перегнулся через его плечо и прочел: «Мышьяк. Симптомы отравления: прогрессирующее истощение, выпадение волос».

Фокс поднял глаза и большим пальцем показал на коробку.

— Выпадение волос, — процитировал он. — Интересно, что вы скажете, когда увидите покойного Карабаса?

3

— Знаете, Фокс, — сказал Родерик, когда они возвращались в деревню, — если Томас Анкред смирится с тем, что в любом, даже самом невинном его поступке будут скрупулезно выискивать истоки, восходящие к грехам его младенчества, они с мисс Эйбл прекрасно уживутся. Судя по всему, она в него влюблена, или, говоря ее языком, хорошо адаптировалась в ситуации, вызывающей логически обоснованные эротические импульсы в ее отношениях со стариной Томасом.

— Вы хотите сказать, у них роман?

— Думаю, да. Пожалуй, в Анкретоне нам сейчас делать больше нечего, но я все же попрошу вас задержаться и предупредить священника об эксгумации. Завтра утром наведайтесь еще раз в Домик-пряник и узнайте, согласны ли его обитатели, чтобы у них взяли отпечатки пальцев. Если они не окончательно сошли с ума, то возражать не станут. Бейли приедет утренним поездом и обследует замок с интересующей нас точки зрения. Покажите ему конкретные места, где могут быть важные для следствия отпечатки. Это, без сомнения, напрасный труд, но лучше уж сделать все как полагается. А я сегодня же вернусь в Скотленд-Ярд. Хочу узнать рецепт состава, который «Мортимеры и Лоум» применяют для бальзамирования. Как только получу ордер на эксгумацию, сразу же вернусь сюда, и мы с вами снова объединимся. Сегодня еще есть один вечерний поезд. Давайте перекусим в «Анкретонском трактире», а потом я поеду. Я собирался еще раз встретиться с доктором Уитерсом, но этот разговор можно пока отложить. В первую очередь я должен доставить в Лондон пузырек из-под лекарства и беднягу Карабаса.

— Каков ваш прогноз, мистер Аллен? Обнаружат в лекарстве мышьяк или нет?

— Скорее всего, нет.

— Значит, экспертиза только для проформы. И все же будет обидно, если ничего не найдут. Что до термоса, то заранее ясно: результатов не будет.

— Да, черт побери, тут никаких надежд.

Надвигались сумерки, морозец пощипывал кожу, земля под ногами твердела. Воздух был пропитан приятным запахом горящих дров, из Анкретонского леса доносилось хлопанье крыльев.

— Ну и работа! — неожиданно сказал Родерик.

— Вы про нашу работу, сэр?

— Да. Не очень-то веселое времяпрепровождение — шагать по проселку с дохлым котом в обувной коробке и попутно обдумывать, как извлечь из могилы мертвого старика.

— Кто-то должен этим заниматься.

— Конечно. Но процедура не из приятных.

— Значит, вы уже не сомневаетесь, сэр? Убийство?

— Да, дружище, почти не сомневаюсь.

— Что ж, — помолчав, сказал Фокс, — по крайней мере все показания сходятся и личность преступника не представляет для нас загадки. Это не из тех запутанных дел, когда подозреваешь сразу десять человек.

— Да, но зачем ей было его убивать? Она же знала, что завещание составлено в ее пользу. Ей хотелось стать леди Анкред. Она понимала, что он долго не протянет. Зачем ей было так страшно рисковать, когда она могла просто выйти за него замуж и немного подождать?

— Он постоянно менял завещание. Возможно, она боялась, что он снова его изменит.

— По-моему, она вертела им, как хотела.

— А она не могла по-настоящему влюбиться в нынешнего баронета?

— Она?! Нет, только не она!

— Да, трудно себе представить. Ну а если допустить, что мисс О. невиновна, но старый баронет действительно был убит? Кого тогда мы можем подозревать? Сэр Седрик отпадает, потому что он знал о втором завещании.

— А если он сделал ставку на брак с будущей наследницей?

— Черт возьми, в этом есть логика! Но тогда он шел на очень большой риск. С такими деньгами мисс О. могла бы найти жениха и получше.

— Да, уверен, что найти кого-то хуже, чем Седрик, ей было бы нелегко.

— В таком случае давайте временно отбросим их обоих, — рассудил Фокс. — Посмотрим, кто же остается.

— Честно говоря, расклад малоперспективный. Они все полагали, что завещание, оглашенное на юбилейном ужине, имеет законную силу. Дездемона, Миллеман, доктор Уитерс и слуги рассчитывали получить приличные суммы; Томасу перепадал очень солидный кусок. Кентиши и семья Клода Анкреда остались на бобах. У «получивших» единственным мотивом для убийства могла быть алчность, у «не получивших» — месть.

— А кто имел реальную возможность совершить убийство? — продолжал размышлять вслух Фокс.

— Если анализ пузырька даст отрицательный результат, останется только термос, и тем самым все сходится на мисс О. Если, конечно, вы не предполагаете, что в целях медленного отравления Баркер подмешал мышьяк в суфле из раков.

— Вы, мистер Аллен, без шуток не можете!

— Видели бы вы, как я шутил и кокетничал с мисс Эйбл! — Родерик хмыкнул. — Удручающая картинка, поверьте.

— А теперь еще предстоит эксгумация, — после долгого молчания сказал Фокс. — Когда?

— Как только получим ордер и договоримся с доктором Кертисом. Между прочим, Анкретонская церковь тут недалеко, на холме сразу за деревней. Давайте, пока не совсем стемнело, заглянем на кладбище.

Они поднялись по окутанной сумерками дорожке и, толкнув калитку, прошли во двор церкви Святого Стефана.

После нескольких часов, проведенных в аляповато-роскошном замке, было приятно побродить вокруг церкви, простого, добротного строения, дышавшего стариной и покоем. Гравий на дорожке гулко хрустел у них под ногами, в кустах сонно шебуршились птицы. Трава на газонах была аккуратно подстрижена. Холмики и проходы между молчаливо застывшими крестами и надгробиями тоже были заботливо ухожены. Хотя почти стемнело, но еще можно было прочитать надписи. «Сюзанна Гасконь. Здесь покоится та, что при жизни творила добро, не зная покоя». «Светлая память тебе, Майлз Читти Брим. Пятьдесят лет ты убирал это кладбище, а теперь спишь среди тех, кому служил верой-правдой». Вскоре они подошли к могилам Анкредов: «Генри Гейсбрук Анкред, четвертый баронет Анкретонский, и жена его Мирабель», «Персиваль Гейсбрук Анкред» и еще много других Анкредов, похороненных скромно и достойно. Но такая простота последнего пристанища не удовлетворяла более поздние поколения, и над прямоугольниками обычных каменных плит возвышалась мраморная гробница, увенчанная тремя ангелами. Здесь, увековеченные в золотых надписях, покоились предыдущий баронет, жена сэра Генри, его сын Генри Ирвинг Анкред и сам сэр Генри. Усыпальница, как явствовало из отдельной надписи, была воздвигнута сэром Генри. Массивная дверь из тикового дерева и железа была украшена гербом Анкредов, под которым зияла большая замочная скважина.

— Склеп того типа, где гробы стоят на полках, — задумчиво сказал Фокс. — Доктору негде будет развернуться, да и света там, конечно, нет. Наверно, придется выносить тело наружу и огораживать брезентом. Как вы считаете?

— Да, пожалуй.

Фокс открыл и снова защелкнул крышку своих больших серебряных часов.

— Уже пять, сэр. Если хотите выпить чаю и успеть на поезд, нам пора двигаться.

— Тогда пошли, — тихо отозвался Родерик, и они повернули назад, к деревне.

Глава пятнадцатая

НОВАЯ СИСТЕМА

1

Дожидаясь Родерика, Агата мысленно раскладывала по полочкам все то, чем была наполнена их жизнь за короткий период со дня его возвращения. Отдельные события, фразы, жесты, ощущения — она перебирала их в уме, придирчиво вглядываясь в мельчайшие детали. Как немного, оказывается, ей нужно для счастья! Было слегка забавно сознавать, что она живет в постоянном предвкушении радости и даже испытывает некое умиротворенное самодовольство. Она была желанна, она была любима, и сама тоже любила вновь. Будут и беды, и неприятности, в этом она не сомневалась, но пока все шло чудесно, она могла расслабиться и чувствовать себя уверенно.

И все же ее счастье не было идеальным, его нарушало упорство Родерика, не желавшего, чтобы его работа занимала хоть какое-то место в их личной жизни — так суровая нитка, примешиваясь к узору из шелка, нарушает гармонию. И мысли Агаты, словно пальцы вышивальщицы, то и дело с раздражением натыкались на эту нитку и пытались ее выдернуть. Она знала, что сопротивление Родерика рождено ее собственным отношением к его работе, проявившимся несколько лет назад при очень тяжелых и страшных обстоятельствах; роль, которую ему пришлось тогда сыграть в расследовании нескольких убийств, привела ее в трепет; к тому же она никогда не скрывала, что смертная казнь как мера наказания вызывает у нее ужас.

Агата прекрасно понимала, что в ее тогдашней реакции Родерик усмотрел неотъемлемые черты ее характера и принял их как данность. И она понимала: он не верит, что ее любовь к нему — это отдельный мир со своими законами, неподвластный законам, действующим за его пределами. Он ошибочно считал, что если в силу своей профессии иногда помогает отправить убийц на виселицу, то в сознании своей жены мало чем отличается от палача. И ему казалось чудом, что она подавляет в себе отвращение и продолжает его любить.

Но если уж начистоту, то все очень просто, беспомощно призналась она себе: ее принципы и чувства далеко не одно и то же. «Я вовсе не такая тонкая натура, как он думает, — рассуждала она. — Мне безразлично, какая у него профессия. Я его люблю». И хотя такого рода расхожие истины были ей чужды, мысленно добавила: «Я ведь женщина».

Ей казалось, что, пока в их отношениях остается эта запретная зона, они не будут полностью счастливы. «Может быть, история с Анкредами наконец все изменит, — подумала она. — Может быть, для нас это своеобразный наглядный урок. Я оказалась замешана в этих жутких событиях. И он не сумеет отгородить меня от них. Я — свидетель по делу об убийстве». Поймав себя на мысли, что факт убийства сэра Генри не вызывает у нее сомнений, Агата похолодела от страха.

Как только Родерик вошел в квартиру, она по его лицу поняла, что не ошиблась.

— Рори, — Агата шагнула к нему навстречу, — все-таки это убийство, да?

— Похоже, так. — Родерик прошел мимо нее. — Завтра утром пойду к начальству, — добавил он на ходу. — Пусть это дело передадут другому следователю. Так будет гораздо лучше.

— Нет, не надо.

Родерик круто повернулся и поглядел на нее. Она, наверно, впервые так ясно ощутила, какая большая у них разница в росте. «Когда он выслушивает признания преступников, у него, должно быть, такое же лицо», — подумала она и занервничала.

— Не надо? — переспросил он. — Но почему?

— Потому что красивые благородные жесты здесь неуместны, и я буду чувствовать себя очень глупо.

— Зря.

— Всю эту ситуацию я рассматриваю как своего рода проверку, — горячо сказала она и с досадой подумала, что надо бы говорить спокойнее. — Может быть, это испытание, нарочно ниспосланное нам Богом; хотя, должна заметить, мне всегда казалось несправедливым, что Бог чаще являет себя людям через землетрясения и прочие стихийные бедствия и очень редко — через обильные урожаи и сотворение гениев, подобных Леонардо и Сезанну.

— Не понимаю. Что за чушь? — мягко сказал он.

— А ты мне не груби, — перебила Агата. Родерик хотел было подойти к ней, но она его остановила. — Подожди. Выслушай, пожалуйста. Я правда очень хочу, чтобы тебе разрешили довести дело Анкредов до конца. И хочу, чтобы на этот раз ты ничего от меня не скрывал. Наши с тобой отношения… мое отношение к твоей работе — мы во всем этом запутались. Когда я говорю, что ничего против твоей работы не имею, ты мне не веришь, а стоит мне спросить тебя про какое-нибудь страшное преступление, ты видишь во мне этакую маленькую героиню, которая добровольно обрекает себя на нечеловеческие страдания.

Губы у него невольно дрогнули в улыбке.

— А я никакая не героиня, — торопливо продолжила она. — Да, помню, я была не в восторге, что наш роман с тобой начался в доме, где произошло убийство, и я действительно считаю, что вешать людей нельзя. Ты считаешь иначе, но ведь это ты работаешь в полиции, а не я. И глупо делать вид, будто ты гоняешься за мелкими воришками, когда я прекрасно знаю, какие жуткие преступления ты расследуешь, и, если уж быть до конца откровенной, часто до смерти хочу знать подробности.

— Тут уж ты, наверно, чуть-чуть преувеличиваешь?

— Нет. Мне правда было бы в сто раз легче, если бы мы с тобой говорили обо всем без утайки. Пусть я буду вместе с тобой переживать и ужасы и потрясения — мне это будет в сто раз легче, чем бороться со страхом в одиночку и волноваться неизвестно из-за чего.

Он протянул к ней руку, и Агата подошла к нему.

— Поэтому я и говорю, что история с Анкредами послана нам в испытание.

— Какой же я был дурак! — сказал он. — Я не заслуживаю такой жены.

— Давай поговорим о вещах поважнее.

— Я могу найти себе лишь одно оправдание, хотя и оно, логически рассуждая, ничуть меня не оправдывает. В книгах о следователях по особо тяжким преступлениям пишут, что для следователя разоблачать убийц — такая же обычная работа, как для простых полицейских ловить карманников. Но это неверно. Конечный результат разоблачения убийцы делает работу следователя не похожей ни на одну другую. Когда мне было двадцать два года, я, трезво глядя на вещи, выбрал себе эту профессию, но, думаю, полностью осознал все связанные с ней моральные и психологические трудности лишь пятнадцать лет спустя, когда в мою жизнь вошла любовь, когда я полюбил тебя всем сердцем.

— Я тоже заставила себя взглянуть правде в глаза, только когда возникла история с Анкредами. Пока я ждала тебя, то даже подумала, как было бы здорово, если бы мне вдруг вспомнилась какая-нибудь интересная деталь, по-настоящему важная для расследования.

— Ты серьезно?

— Да. И знаешь, странное дело, — Агата задумчиво провела рукой по волосам, — я почему-то совершенно уверена, что забыла что-то очень существенное, но обязательно вспомню.

2

— Пожалуйста, перескажи мне еще раз как можно полнее твой разговор с сэром Генри после того, как он обнаружил надпись на зеркале и увидел, что коту вымазали усы гримом, — попросил Родерик. — Если ты забыла, что за чем шло, то так и скажи. Но только, ради бога, не фантазируй. Сможешь вспомнить этот разговор?

— Думаю, смогу. Если не весь, то хотя бы большую часть. Сэр Генри был, конечно, в страшном гневе на Панталошу.

— А мерзавца Седрика он даже не подозревал?

— Нет. Неужели Седрик?..

— Да. В конце концов он сам признался.

— Вот ведь паршивец! Значит, я тогда угадала: у него на пальце был грим!

— Ну так что же говорил сэр Генри?

— Он долго распространялся, как он безумно любил Панталошу и как она его огорчила. Я попробовала убедить его, что она ни при чем, но он в ответ выдал только знаменитое «Тю!». Тебе это их восклицание знакомо?

— Еще бы.

— Потом он стал говорить о браках между двоюродными братьями и сестрами, о том, что он такие браки не одобряет, а потом перешел на весьма мрачную тему… — Агата перевела дыхание, — рассказывал, как его будут бальзамировать. Мы с ним даже вспомнили ту книжицу. Потом, по-моему, он язвительно побрюзжал насчет того, что титул перейдет к Седрику, и сказал, что у Седрика детей не будет, а бедняга Томас никогда не женится.

— Тут, я думаю, он ошибался.

— Неужели? Кто же невеста?

— Мадемуазель психоаналитик. Или нужно говорить «психоаналитичка»?

— Мисс Эйбл?

— Она считает, что Томас успешно сублимировал свое либидо, или не знаю как там это называется.

— Замечательно! Ну а потом сэр Генри принялся рассуждать, что будет после того, как он покинет этот мир. Я постаралась его приободрить, и мне, пожалуй, это удалось. Он напустил на себя таинственный вид и намекнул, что у него заготовлены сюрпризы для всей семьи. Как раз в эту минуту ворвалась мисс Оринкорт и заявила, что Анкреды готовят против нее заговор и ей страшно.

— Всё? — помолчав, спросил Родерик.

— Нет… не все. Рори, он мне что-то еще сказал. Я сейчас не могу вспомнить, но точно знаю, что было что-то еще.

— Разговор состоялся в субботу семнадцатого?

— Постой, соображу. Я приехала к ним шестнадцатого… Да, это было на следующий день. Ох, господи… — она запнулась. — Господи, до чего же я хочу вспомнить, что он мне еще тогда сказал!

— Не ломай себе голову. Всплывет само.

— Мисс Эйбл, наверно, сумела бы это выжать из моего подсознания, — Агата усмехнулась.

— Ладно, на сегодня хватит.

Они вместе вышли из гостиной, и Агата взяла его под руку.

— Итак, сегодня мы впервые ввели в наши отношения новую систему, — сказала она. — Пока вроде получается, да?

— Вполне, любовь моя. Благодарю тебя.

— Знаешь, что я в тебе так люблю? Твои хорошие манеры.

3

Следующий день был очень загруженным. После короткой беседы с Родериком заместитель комиссара Скотленд-Ярда решил запросить ордер на эксгумацию.

— Полагаю, чем скорее, тем лучше. Вчера я говорил с министром и предупредил, что, возможно, мы к нему обратимся. Отправляйтесь за ордером сегодня же.

— Если можно, то лучше завтра, сэр, — сказал Родерик. — Мне нужно договориться с доктором Кертисом.

— Хорошо. — Видя, что Родерик собрался уходить, он добавил: — Рори, если для миссис Аллен затруднительно…

— Спасибо, сэр, но пока она воспринимает все спокойно.

— Прекрасно. И все же чертовски неловкое совпадение, а?

— Да, сэр, чертовски, — вежливо согласился Родерик и поехал нанести визит мистеру Ретисбону.

Контора мистера Ретисбона на Странде[55], успешно выстояв натиск времени, пережила и воздушные налеты, и бомбежки. Впервые Родерик наведался сюда по делам службы еще до войны, но с тех пор в конторе ничего не изменилось, она по-прежнему оставалась малоприметным живым памятником эпохе Чарлза Диккенса, и царившая здесь атмосфера несла на себе явный отпечаток характера мистера Ретисбона. Все тот же клерк как-то по-особому неспешно отрывался от бумаг и окидывал посетителя рассеянным взглядом; наверх вела все та же головокружительно крутая лестница; в воздухе висел все тот же запах старины. И, наконец, наверху посетитель попадал в кабинет, где среди кожаных кресел и темных полированных шкафов, бочком примостившись за письменным столом, сидел сам мистер Ретисбон, старый и многоопытный знаток законов.

— А-а, господин старший инспектор, как же, как же, — скороговоркой пробормотал он и церемонно протянул Родерику свою скрюченную клешню. — Входите, входите. Садитесь, присаживайтесь. Рад видеть. М-м-мэ!

Когда Родерик сел, мистер Ретисбон, прищурив стариковские глаза, пробуравил его острым, как шило, взглядом.

— Надеюсь, никаких неприятностей?

— По правде говоря, я прихожу к вам, лишь когда действительно случаются неприятности. Боюсь, и этот мой визит не исключение.

Мистер Ретисбон деловито ссутулился, оперся локтями о стол и сцепил пальцы под подбородком.

— Я хочу спросить вас о некоторых обстоятельствах, связанных с завещанием покойного сэра Генри Анкреда. Вернее, с двумя его завещаниями.

Мистер Ретисбон несколько раз быстро облизал губы, словно вдруг обжег кончик языка и надеялся таким способом его охладить. Но ничего не сказал.

— Не буду зря тянуть время, — продолжал Родерик. — Я обязан уведомить вас, что мы запрашиваем ордер на эксгумацию.

— Чрезвычайно встревожен, — после внушительной паузы отозвался мистер Ретисбон.

— Прежде чем мы углубимся в подробности, позвольте заметить, что, по моему глубокому убеждению, наследники сэра Генри поступили опрометчиво, обратившись сразу к нам, вместо того чтобы вначале проконсультироваться с вами, их семейным поверенным.

— Благодарю вас.

— Я, конечно, не знаю, сэр, что бы вы им порекомендовали, но думаю, рано или поздно наша встреча состоялась бы в любом случае. Итак, рассказываю.

Двадцать минут спустя мистер Ретисбон откинулся на спинку кресла и, готовясь заговорить, для пробы тявкнул на потолок:

— М-м-мэ!.. Чрезвычайно необычно. И чревато. Весьма.

— Как вы понимаете, эта нелепая версия строится в основном на двух предпосылках: а) все родственники знали, что тело сэра Генри будет бальзамировано, б) он то и дело менял свое завещание и перед самой смертью, видимо, снова его изменил, на этот раз в пользу своей будущей жены, почти целиком исключив остальных членов семьи, что полностью противоречило публичному заявлению, которое он сделал несколькими часами раньше. Надеюсь, именно в это, последнее обстоятельство вы и поможете внести ясность.

— Такая ситуация ставит меня в необычное, я бы даже сказал, в двусмысленное положение. Э-э… Как вы весьма справедливо заметили, господин старший инспектор, этому семейству, и в первую очередь сэру Седрику Гейсбруку Персивалю Анкреду, следовало бы, как положено, обратиться за консультацией в нашу контору. Но сэр Седрик не счел это необходимым. Тем не менее в случае возбуждения судебного дела ему все равно придется к нам обратиться. Судя по всему, Анкреды поставили своей целью дискредитировать основную наследницу, и, более того, они дают понять, что есть основания обвинить ее в совершении преступления. Под основной наследницей я, естественно, подразумеваю мисс Гледис Кларк…

— Кого?!

— …чей сценический псевдоним мисс Соня Оринкорт.

— Гледис Кларк, — задумчиво повторил Родерик. — Занятно.

— Как поверенный в делах этой семьи, я, разумеется, очень обеспокоен создавшимся положением. Но, учитывая всю его серьезность, не вижу причин отказать вам в вашей просьбе. Более того, считаю своим профессиональным долгом предоставить в ваше распоряжение имеющиеся у меня сведения.

— Я очень рад. — Родерик отлично понимал, что по размышлении мистер Ретисбон должен был прийти именно к такому решению. — В настоящее время для нас главное — узнать, действительно ли сэр Генри написал свое последнее завещание перед самой смертью, то есть сразу после того, как он поднялся к себе из домашнего театра.

— Отвечу со всей определенностью — нет! Этот документ был по указанию сэра Генри подготовлен здесь, в этом кабинете, в четверг двадцать второго ноября сего года. Одновременно был подготовлен и другой документ, тот, который сэр Генри подробно цитировал за ужином в день рождения и объявил своим завещанием.

— Что-то не вижу логики.

Мистер Ретисбон быстро поскреб нос ногтем указательного пальца.

— Да, обычно так никто не делает, — сказал он. — Я еще тогда отважился это отметить. Позвольте, изложу события по порядку. Во вторник двадцатого ноября миссис Миллеман Анкред позвонила мне в контору и сообщила, что сэр Генри просит меня немедленно к нему приехать. Мне это было крайне не с руки, но все же на следующий день я прибыл в Анкретон. Сэра Генри я застал в возбужденном состоянии, он был одет в э-э… в театральный костюм. Я понял, что он позировал для портрета. Позвольте, отвлекаясь, добавить, — мистер Ретисбон по-птичьи дернул головой, — что, хотя ваша супруга тогда тоже была в Анкретоне, я в тот раз не имел счастья с ней познакомиться. Эта честь выпала мне в мой следующий приезд.

— Да, Агата говорила.

— Имел с ней приятнейшую беседу. Но вернемся к нашей теме. В тот мой приезд, а именно в среду двадцать первого ноября, сэр Генри показал мне проекты обоих завещаний. Одну минутку. — Стремительным резким движением мистер Ретисбон вытащил из картотеки два листка бумаги, исписанных витиеватым почерком. И протянул их Родерику. — Это набросанные им проекты. Он потребовал, чтобы на их основе я должным образом подготовил два отдельных завещания. Я сказал, что составлять сразу два завещания не принято. Он объяснил, что не может прийти к решению относительно э-э… достоинств своих ближайших родственников и к тому же подумывает жениться во второй раз. Свое предыдущее завещание — на мой взгляд, оно было составлено вполне разумно — он к тому времени уже уничтожил. Сэр Генри поручил мне подготовить эти документы и привезти их с собой в Анкретон в день его рождения. Первое завещание было засвидетельствовано и подписано до ужина, и за столом сэр Генри излагал именно его. Позже в тот же вечер оно было уничтожено. Тем самым второе завещание представляет собой сейчас единственный правомочный документ, из которого нам и следует исходить. Оно было подписано и засвидетельствовано в спальне сэра Генри в ту же ночь, в ноль часов двадцать минут, и, позвольте добавить, я всячески рекомендовал сэру Генри воздержаться от этого шага.

— Итак, два завещания на выбор, что давало возможность принять окончательное решение в любую минуту.

— Совершенно верно. Состояние его здоровья внушало сэру Генри тревогу. Хотя он и не выдвигал никаких конкретных обвинений, но намекнул мне, что некоторые члены его семьи, то ли независимо друг от друга, то ли объединившись, строят против него козни. Факты и события, которые вы столь исчерпывающе полно изложили, — мистер Ретисбон снова коротко дернул головой, — дают основание полагать, что под кознями он имел в виду упомянутые вами озорные шутки. Миссис Аллен, вероятно, описала вам прискорбное происшествие с портретом. Позволю себе заметить, что в портрете она добилась удивительного сходства. И она, конечно, рассказала, как сэр Генри в гневе покинул театр?

— Да.

— Почти сразу вслед за этим дворецкий передал мне просьбу сэра Генри подняться к нему в комнату. Когда я туда вошел, он все еще пребывал в прескверном расположении духа. В моем присутствии он демонстративно, со злостью порвал первый, на мой взгляд, более разумный вариант завещания и сжег его в камине. Затем дворецкий привел неких мистера и миссис Кенди, которые засвидетельствовали подпись сэра Генри на втором документе. Далее сэр Генри сообщил мне, что намерен жениться на мисс Кларк через неделю, и попросил меня подготовить брачный контракт. Я убедил его отложить этот разговор до утра и ушел, оставив его все в том же возбужденном и сердитом настроении. Вот, по существу, все, что я знаю.

— Вы оказали мне неоценимую помощь, — сказал Родерик. — Если не возражаете, еще одна маленькая деталь. Оба проекта завещания не датированы. Сэр Генри случайно не говорил вам, когда он их написал?

— Нет. В мой первый приезд в Анкретон сэр Генри вообще вел себя несколько странно. Он заявил, что, пока я не подготовлю оба эти документа по всей форме, на душе у него будет неспокойно. Что же касается вашего вопроса, то ничем помочь не могу, знаю только, что оба проекта он составил до вторника двадцатого ноября.

— Буду признателен, если вы спрячете эти документы и сохраните их в неприкосновенности.

— Конечно, конечно, — суетливо заверил его мистер Ретисбон. — Вне всякого сомнения.

Родерик вложил проекты завещания между двумя чистыми листами бумаги и поставил назад в картотеку.

Затем он встал, и мистер Ретисбон немедленно взбодрился. Он проводил Родерика до двери, пожал ему руку и, выпаливая слова короткими пулеметными очередями, попрощался.

— Да-да, верно, верно, — сбивчиво бормотал он. — Очень обеспокоен. Надеюсь, оснований нет, тем не менее обеспокоен. Полагаюсь на вашу осмотрительность. Чрезвычайно неожиданно. Семейство, к сожалению, во многих отношениях непредсказуемое. Если понадобится консультация, то, без сомнения… Что же, всего доброго. Благодарю вас. Сердечный привет миссис Аллен. Спасибо.

Но когда Родерик повернулся, чтобы уйти, мистер Ретисбон удержал его за локоть.

— Я навсегда запомню его таким, каким видел в ту ночь. Я уже подошел к двери, когда он вдруг окликнул меня. Я обернулся, смотрю, он так это очень прямо сидит в постели и халат у него разметался по кровати, словно плащ. У него ведь была весьма благородная внешность. Меня его вид просто поразил. И еще помню, он тогда сказал одну загадочную фразу. «Знаете, Ретисбон, — сказал он, — я думаю, меня скоро окружат вниманием и заботой, ибо вопреки вашим ожиданиям не все противники моего брака встретят его в штыки. Спокойной ночи». Вот такие странные слова. Я, конечно, не предполагал, что вижу его в последний раз.

4

У Дженетты Анкред был свой маленький домик в Челси. Это скромное жилище являло собой разительную противоположность Анкретону. Все здесь дышало легкостью и простотой. Горничная провела Родерика в белую, современного типа гостиную с огромным, во всю стену окном, выходившим на реку. Бледно-желтые, в серебристых искорках занавеси гармонировали с выдержанной в тех же тонах обивкой светло-вишневой мебели. В гостиной висели три картины: Матисс, Кристофер Вуд и — приятная неожиданность для Родерика — Агата Трой. «Ходишь за мной по пятам, вот как?» — подмигнув, пробормотал он, и в эту минуту в гостиную вошла Дженетта Анкред.

По виду очень неглупая женщина, подумал Родерик. Она поздоровалась с ним непринужденно, словно он просто заглянул в гости.

— Видите? — она показала глазами на картину. — У нас с вами есть общие друзья. — И начала рассказывать, как они с Агатой познакомились в Анкретоне.

О чем бы Дженетта ни говорила, в ее тоне сквозила легкая ирония. Своей манерой держаться она будто давала понять, что не стоит ничего отстаивать или доказывать. Потому что все относительно и, право же, не имеет никакого значения. Излишняя категоричность суждений — глупость и лишь вызывает чувство неловкости. Именно такую жизненную позицию, казалось, утверждали ее живой ровный голос, выражение ее глаз и насмешливая улыбка, то и дело воздвигавшая между собеседниками невидимый маленький барьер, что отчасти подрывало веру в искренность ее высказываний. О живописи она рассуждала умно, толково, хотя и с оттенком самоуничижения. У Родерика было ощущение, что она всячески старается избежать разговора, ради которого он приехал.

— Вы, конечно, догадались, почему я попросил вас меня принять? — наконец сказал он.

— Да, вчера у меня был Томас, он рассказал, что вы говорили с ним и ездили в Анкретон. События, кажется, принимают неприятный оборот.

— Я хотел бы услышать ваше личное мнение.

— Мое? — с неудовольствием переспросила она. — Боюсь, вам оно ровным счетом ничего не даст. В Анкретоне я всегда выступаю в роли стороннего наблюдателя. Только, пожалуйста, не говорите, что со стороны виднее. Я из тех наблюдателей, которые стремятся замечать как можно меньше.

— Хорошо, — бодро сказал Родерик. — Но у наблюдателя все равно возникают какие-то мысли. Итак, что вы думаете?

Она молчала, глядя мимо него в широкое окно.

— Я думаю, что это почти наверняка вранье и вздор, — после долгой паузы пробормотала она. — От начала до конца.

— Если вы нас в этом убедите, Скотленд-Ярд по гроб жизни будет вашим должником.

— Нет, но правда. Мои родственники такие сумасброды! Я к ним очень привязана, но вы себе даже не представляете, до какого абсурда они иногда доходят. — Ее голос угас. После некоторого раздумья она продолжила: — Впрочем, миссис Аллен с ними знакома. Она вам наверняка рассказывала.

— Да, кое-что.

— Во время войны им всюду мерещились агенты пятой колонны. Полина подозревала даже одного очень милого австрийского врача, который занимает сейчас важный пост в крупной клинике. А тогда он помогал ухаживать за «трудными детьми». Полина утверждала, что внутренний голос ее не обманывает. А потом она заподозрила в шпионаже бедняжку мисс Эйбл, которая якобы подрывала ее влияние на Панталошу. Мне иногда кажется, что Полина до сих пор не смирилась с уходом со сцены и постоянно изыскивает применение своему актерскому дарованию. И все Анкреды точно такие же. Мисс Оринкорт, разумеется, сразу же пришлась им не по нутру, а если Анкредам кто-то неприятен, он немедленно вызывает у них бог знает какие подозрения.

— Что вы сами думаете о мисс Оринкорт?

— Я? Она прелестна, правда? Я бы даже сказала, в своем роде она совершенство.

— Ну а кроме красивой внешности?

— А кроме внешности, там ничего и нет. Разве что еще изрядная доля вульгарности.

«Неужели она и впрямь способна рассуждать так непредвзято? — подумал Родерик. — Из-за Сони Оринкорт ее дочь потеряла немалые деньги. Возможна ли такая полная отстраненная объективность?»

— Вы ведь присутствовали, когда в судке для сыра обнаружили книгу о бальзамировании?

Она слегка поморщилась.

— Да, увы.

— Кто, по-вашему, мог ее туда положить?

— В первую минуту я, признаться, заподозрила Седрика. Хотя почему?.. Наверно, потому, что не представляю себе, как на такое отважился бы кто-нибудь другой. Но не знаю. Ощущение было ужасное.

— А кто мог написать анонимные письма?

— Вероятно, все это дело рук одного и того же человека. Хотя трудно допустить, чтобы кто-то из Анкредов… В конце концов, они же не какие-нибудь там… Не знаю…

У нее было свойство не заканчивать фразы, ее голос каждый раз угасал, словно она на ходу теряла веру в собственные слова. Родерик чувствовал, что она усердно отгоняет прочь предположение об убийстве, и не столько из страха, сколько потому, что в ее представлении сама эта мысль отдает дурным вкусом.

— Иначе говоря, вы считаете, что они подозревают мисс Оринкорт необоснованно и сэр Генри умер естественной смертью?

— Вот именно. Нисколько не сомневаюсь, что их утверждения — вымысел чистой воды. Себя-то они, конечно, уверили, что это правда. А на самом деле у них просто очередной заскок.

— Но такое объяснение плохо увязывается с тем фактом, что в чемодане мисс Оринкорт нашли банку с крысиным ядом.

— Значит, должно быть другое объяснение.

— Мне пока приходит в голову только один вариант — банку подкинули нарочно, но если мы согласимся с этой гипотезой, то из нее вытекает другой, не менее серьезный вывод: кто-то прилагает усилия, чтобы ни в чем не повинного человека заподозрили в убийстве. А это уже само по себе преступно и…

— Нет-нет! — воскликнула она. — Вы не понимаете Анкредов. Они так увлекаются собственными фантазиями, что не думают о последствиях. Эту злосчастную банку могла положить в чемодан горничная, а может быть, она попала туда вообще по нелепому недоразумению. Может быть, она валялась на этом чердаке бог знает сколько лет. Анкреды вечно делают из мухи слона. Прошу вас, мистер Аллен, не слушайте вы их, потому что все это чепуха! Пусть опасная, пусть идиотская, но все равно чепуха!

Говоря, она подалась в кресле вперед и стиснула руки. Ее голос впервые за все время звучал настойчиво и взволнованно.

— Если и чепуха, то придуманная со злым умыслом, — сказал Родерик.

— Да нет же, они это по глупости, — настаивала она. — Ну, может быть, и со злости тоже, но все равно это глупые детские игры.

— Буду очень рад, если за этим не кроется ничего серьезнее.

— Неужели вы сомневаетесь?

— С удовольствием дам себя переубедить.

— Ах, если бы это было в моих силах!

— В ваших силах по крайней мере помочь мне заполнить некоторые пробелы. К примеру, не могли бы вы пересказать мне разговор в гостиной, когда все вернулись туда из театра. Что там происходило?

— Простите, что я так упорно стою на своем, — уклоняясь от прямого ответа, сказала она прежним, чуть ироничным тоном. — Понимаю, глупо силой навязывать другим свое мнение. Так можно лишь переусердствовать и вызвать к себе недоверие. Но поймите, я достаточно изучила Анкредов.

— Я тоже внимательно их изучаю. И все же, что произошло в гостиной после скандала в театре?

— Оба гостя — священник и сосед-помещик — распрощались с нами в Большом зале. Не сомневаюсь, бедняги были счастливы, что могут уйти. Мисс Оринкорт еще раньше поднялась к себе. Миссис Аллен задержалась в театре с Полем и Фенеллой. Остальные прошли в гостиную, и там, как всегда, началась очередная семейная склока, на этот раз из-за варварского надругательства над портретом. Затем пришли Поль с Фенеллой и сказали, что портрет не пострадал. Оба, естественно, были очень обозлены. Попутно замечу, что моя дочь все еще по-детски поклоняется кумирам и вашей женой восхищена безмерно. Так вот, эти великовозрастные дети возомнили себя сыщиками и, оказывается, надумали провести собственное расследование. Миссис Аллен вам говорила?

Хотя Агата рассказывала Родерику и про вымазанную краской кисть, и про отпечатки пальцев, он выслушал эту историю еще раз. Дженетта изложила ее очень обстоятельно, явно пытаясь представить все в смешном свете, и, как показалось Родерику, уделила излишне много внимания этому незначительному эпизоду. Когда же он попросил подробнее описать споры в гостиной, рассказ ее вновь стал расплывчатым и неопределенным. По ее словам, в гостиной они обсуждали гневную реакцию сэра Генри и его несдержанность за ужином.

— Это был обычный спектакль в духе Анкредов, — сказала она. — Сплошные эмоции. Завещание, которое огласил сэр Генри, задело их за живое, и, кроме Седрика и Милли, все были смертельно обижены и оскорблены в лучших чувствах.

— Все? Ваша дочь и Поль Кентиш тоже?

Ее ответ прозвучал, пожалуй, чересчур небрежно.

— Моя глупышка Фен действительно кое в чем пошла в Анкредов, она существо эмоциональное, но, к счастью, не чрезмерно. Что до Поля, то, слава богу, семейный темперамент ему не передался, и это весьма отрадно, потому что он, кажется, станет моим зятем.

— Вы не помните, во время этого разговора кто-нибудь позволял себе откровенно враждебные высказывания в адрес мисс Оринкорт?

— Анкреды все были настроены против нее крайне агрессивно. За исключением Седрика. Но они чуть ли не каждый день ополчаются то на одного, то на другого. Так что это ничего не значит.

— Согласитесь, что, когда человека неожиданно лишают очень солидной суммы, его гнев не так уж беспричинен. Должно быть, вы и сами чувствовали некоторую досаду, что ваша дочь оказалась в таком положении?

— Нет, — быстро ответила она. — Когда Фенелла сказала мне о своей помолвке с Полем, я сразу поняла, что сэр Генри будет против. Родственные браки всегда приводили его в ужас. И я знала, что он их обоих накажет. Он ведь был старик мстительный. Кроме того, Фен даже не пыталась скрывать свою неприязнь к мисс Оринкорт. Она открыто говорила, что… — Дженетта внезапно замолчала. Родерик увидел, как руки у нее судорожно дернулись.

— Что?..

— Что эта связь ее коробит: она была очень откровенна. Да, именно так.

— А что Фенелла думает о версии Анкредов — о письмах и так далее?

— Она согласна со мной.

— То есть она считает, что все это фантазии и Анкреды попросту дали волю своему богатому воображению?

— Да.

— Если позволите, мне бы хотелось поговорить с ней самой.

Наступившая пауза была короткой — даже не пауза, а легкая заминка, вкравшаяся в ровное журчание их голосов, но Родерику она высветила многое. Казалось, в Дженетте что-то дрогнуло, но нанесенный удар не был для нее неожиданностью, и она мгновенно взяла себя в руки, чтобы отразить его. Подавшись вперед, она очень искренним тоном и без обиняков изложила свою просьбу.

— Мистер Аллен, сделайте мне одно одолжение, Прошу вас, не беспокойте Фенеллу. Она очень нервная и все принимает близко к сердцу. По-настоящему. Не как Анкреды с их довольно деланными переживаниями, а всерьез. Она и так уже издергалась — сначала скандал из-за ее помолвки, потом смерть деда, а теперь еще и вся эта жуткая отвратительная история. Она случайно слышала, как я с вами говорила, когда вы позвонили насчет сегодняшней встречи — даже это очень ее разволновало. Я специально отправила ее и Поля погулять. Прошу вас, поймите меня правильно и оставьте Фенеллу в покое.

Он замешкался с ответом, не зная, как лучше сформулировать отказ, и пытаясь понять, не стоит ли за ее материнской тревогой более веская причина.

— Поверьте, она ничем не сможет вам помочь, — сказала Дженетта.

Прежде чем он успел ответить, в комнату вошла Фенелла, а следом за ней — Поль.

— Прости, мамочка, — быстро и горячо сказала она. — Я знаю, ты не хочешь, чтобы я участвовала в этом разговоре. Но поступить иначе я не могу. Мистер Аллен кое о чем не знает, и я обязана ему рассказать.

Глава шестнадцатая

САМЫЙ ПОСЛЕДНИЙ ВЫХОД СЭРА ГЕНРИ

1

Впоследствии, рассказывая Агате об этом эпизоде, Родерик подчеркнул, что больше всего его поразило самообладание Дженетты. Она явно не ожидала прихода Фенеллы, и поведение дочери наверняка повергло ее в смятение. Но ей ни на миг не изменили хорошие манеры, и держалась она с той же чуть ироничной невозмутимостью.

— Дорогая моя, зачем же столько пыла и драматизма? — сказала она. — Мистер Аллен, это моя дочь Фенелла. А это мой племянник Поль Кентиш.

— Простите, что я ворвалась без предупреждения, — извинилась Фенелла. — Здравствуйте, — она протянула Родерику руку. — Мы бы хотели с вами поговорить. Можно?

— Нет, только не сейчас, — возразила ее мать. — Мы с мистером Алленом очень заняты. В другой раз, дорогая, хорошо?

Фенелла нервно сжала руку Родерика.

— Ну пожалуйста, — прошептала она.

— Может, все-таки выслушаем их, миссис Анкред? — сказал Родерик.

— Мамочка, это очень важно! Правда.

Дженетта взглянула на Поля.

— Поль, ты можешь унять эту строптивицу?

— Тетя Джен, я тоже считаю, что очень важно все рассказать.

— Милые мои дети, я уверена, вы даже не понимаете…

— Нет, тетя Джен, мы прекрасно понимаем. Мы все это обсудили и понимаем: то, что мы расскажем, может пагубно отразиться на всей нашей семье и вызвать громкий скандал. — Поль сказал это чуть ли не с удовольствием. — Нас нисколько не радует такая перспектива, но вести себя иначе мы не имеем права, это было бы непорядочно.

— Мы верим в правосудие, — громко заявила Фенелла. — И было бы нелогично и бесчестно обходить законы, чтобы спасти репутацию семьи. Мы знаем, последствия могут быть ужасны. Но всю ответственность за них мы готовы взять на себя. Верно, Поль?

— Да, — подтвердил он. — Нам этот шаг неприятен, но мы готовы на него пойти.

— О господи! — не выдержала Дженетта. — Бога ради, не стройте из себя героев! Вы все-таки настоящие Анкреды, оба!

— Нет, мамочка, ничего подобного. Ты ведь не знаешь, что мы собираемся рассказать. Так что это никакой не театр, а вопрос принципа, ради которого необходимо пойти на жертву.

— А вы, естественно, мните себя очень принципиальными и готовы пожертвовать чем угодно. Ах, мистер Аллен… — Она не договорила, но в ее тоне он услышал: «Мы-то с вами понимаем друг друга. И я убедительно прошу вас, делите на шестнадцать все, что плетут эти глупые дети».

— Мамочка, это чрезвычайно важно.

— В таком случае давайте послушаем, — сказал Родерик.

Как он и ожидал, Дженетта сдалась легко и достойно.

— Что ж, если это так уж необходимо… Но тогда по крайней мере сядь, а то из-за тебя бедный мистер Аллен тоже стоит.

Фенелла послушно, с характерным для женщин этой семьи изяществом опустилась в кресло. Агата точно описала эту живую, непосредственную девушку. Унаследованная от матери худощавость сочеталась в ней с яркой красотой Анкредов и добавляла ее облику хрупкость. «И все же театральности в ней не меньше, чем у остальных членов этой семейки», — подумал Родерик.

— Мы с Полем обсуждали всё уже сто раз, — начала она скороговоркой. — С того дня, как пришли письма. Вначале мы решили не вмешиваться. Мы считали, что писать анонимки может только последний мерзавец, и сама мысль, что в нашей семье кто-то на такое способен, была нам отвратительна. Мы были уверены, что в этих письмах все от начала до конца гнусная, злобная клевета.

— Именно это я и сказала мистеру Аллену, — ровным голосом заметила Дженетта. — Так что, дорогая, думаю, не стоит…

— Да, но я еще не договорила, — горячо перебила ее Фенелла. — Это не тот случай, когда можно пожать плечами, воскликнуть: «Ах, какой ужас!» — и оставить все как есть. Ты уж извини, мамочка, но ваше поколение всегда так себя ведет. Вы мыслите как-то шиворот-навыворот. И, если уж на то пошло, именно подобная позиция приводит к войнам. По крайней мере так считаем мы с Полем. Правда, Поль?

Поль залился румянцем, но голос его прозвучал решительно и убежденно:

— Фен хочет сказать, что нельзя отмахиваться от фактов, мол: «Фу, это дурной вкус и чепуха!» Потому что происходящее далеко не так безобидно. Если Соня Оринкорт не отравила дедушку, значит, кто-то в Анкретоне старается отправить ее на виселицу за преступление, которого она не совершала, а раз так, то среди нас есть человек, который сам ничуть не лучше убийцы. — Он повернулся к Родерику. — Ведь правильно, сэр?

— Лишь до некоторой степени. Ложное обвинение может вытекать из вполне искренних заблуждений.

— Какие же тут искренние заблуждения, если человек пишет анонимки? — возразила Фенелла. — И даже если он вправду заблуждается, мы-то знаем, что обвинение ложное, а следовательно, единственный разумный выход открыто об этом заявить и… и… — Она запнулась, сердито тряхнула головой и по-детски неуклюже закончила: — И пусть тогда все это признают, а виновный будет наказан.

— Давайте попробуем внести ясность, — предложил Родерик. — Вы говорите, вы знаете, что намек, содержащийся в анонимках, — ложь. Откуда вам это известно?

Фенелла победно взглянула на Поля, затем повернулась к Родерику и с жаром принялась рассказывать.

— Это было в тот вечер, когда Соня и миссис Аллен ездили в аптеку и привезли лекарство для детей. Седрик, Поль и тетя Полина поехали на ужин к соседям, а я немного простудилась и умолила не брать меня с собой. По просьбе тети Милли я расставила в гостиной цветы, а потом навела порядок и вымыла раковину в «цветочной комнате», где мы держим вазы. Она между залом и библиотекой. Дедушка купил для Сони орхидеи, и она зашла их забрать. Должна сказать, что выглядела Соня прелестно. Вся такая яркая, блестящая, укутанная в меха. Короче, она вплыла туда и этим своим жутким голосом спросила, где, как она выразилась, ее «букэт». А когда увидела — там была целая ветка совершенно божественных орхидей, — то скривилась: «Ой, так мало! Да они и на цветы-то не похожи». В эту минуту от нее веяло такой пошлой вульгарностью, что я невольно вспомнила все ее поведение в Анкретоне, и меня словно прорвало. Я не выдержала, взорвалась и выложила все, что о ней думала. Сказала, что даже мелкая дешевая авантюристка не смеет вести себя как неблагодарная свинья. Сказала, что ее присутствие в этом доме оскорбляет всю нашу семью и я не сомневаюсь, что, едва она окончательно охмурит дедушку и тот на ней женится, она начнет развлекаться со своими сомнительными приятелями, дожидаясь, пока дедушка не оставит ей все свои деньги, а сам тактично устранится в мир иной. Да, мамочка, я понимаю, сцена была отвратительная, но во мне все словно перевернулось, и я уже не могла остановиться.

— Ах, Фен, бедняжка ты моя, — пробормотала Дженетта.

— Но гораздо важнее другое, — продолжала Фенелла, не сводя глаз с Родерика. — То, как она все это приняла. Должна признать, она вела себя вполне достойно. Очень спокойно сказала, что мне, мол, легко говорить, потому что я не представляю себе, каково оказаться в безвыходном положении, когда нет никаких надежд выдвинуться и сделать карьеру. Да, она понимает, сказала она, что в театре ей ничего не светит и она годится разве что в кордебалет, но и там ей долго не продержаться. Я почти слово в слово помню, что она говорила, и ее дешевый жаргон. «Думаешь, не знаю, что вы все обо мне думаете? Вы думаете, я пудрю Нуф-Нуфу мозги, чтобы ободрать его как липку. Думаете, как только мы поженимся, я начну откалывать такие номера, что у всех челюсть отвиснет. Ах, деточка, через все это я уже прошла, и котелок у меня варит не хуже, чем у других, так что сама допру, как себя повести, чтобы не сесть в лужу». Потом она сказала, что всегда чувствовала себя Золушкой. И что я вряд ли пойму, какой для нее «поросячий восторг» стать леди Анкред. Она была необычайно откровенна и вела себя как ребенок. Сказала, что в мечтах рисует себе, как она будет небрежно называть в магазинах свое новое имя и адрес и как продавцы будут говорить ей «миледи». «Это же обалдеть можно! Миледи — до чего классно звучит!» Мне кажется, она почти забыла о моем присутствии, и, как ни парадоксально, я вдруг почувствовала, что больше не злюсь на нее. Потом она начала расспрашивать меня об этикете, и чей титул важнее, и правда ли, что на званых приемах она будет сидеть на более почетном месте, чем леди Баумстин (Бенни Баумстин — препротивный человечишка, хозяин целой сети мелких эстрадных компаний. Соня работала в одном из его гастрольных шоу). Когда я сказала, что да, она от радости издала что-то вроде боевого клича индейцев, как в американских «вестернах». Все, что она говорила, было, конечно, ужасно, но Соня вела себя так естественно и была так искренна, что даже вызвала у меня уважение. Как она призналась, она сама знает, что не умеет «шпарить по-аристократски», у нее «с этим делом не ахти», но она попросит Нуф-Нуфа научить ее выражаться «маленько поблагороднее».

Фенелла посмотрела на мать, потом перевела взгляд на Поля и беспомощно покачала головой.

— Возражать ей было бесполезно, — сказала она. — И я сдалась. Все это было дико и одновременно смешно, а главное, в ней было что-то по-настоящему жалкое. — Она снова повернулась к Родерику. — Не знаю, поверите ли вы мне.

— Отчего ж не поверю? Когда я с ней разговаривал, она была обозлена и настроена враждебно, но я тоже заметил в ней черты, о которых вы говорите. Черствый цинизм, наивность и простодушная искренность — все это странным образом перемешано в ее характере. Такое сочетание действует обезоруживающе. Подобные экземпляры встречаются среди карманников.

— Знаете, как ни удивительно, я почувствовала, что она человек честный и у нее есть свои принципы, — продолжала Фенелла. — Мысль о ее браке с дедушкой по-прежнему вызывала у меня отвращение, но я вдруг твердо поверила, что у нее хватит ума вести себя порядочно. И самое главное, я поняла, что титул значит для нее гораздо больше, чем деньги. Она относилась к дедушке с теплотой, она была благодарна ему за то, что он собирался дать ей титул, и никогда не совершила бы поступка, который заставил бы его передумать. В общем, я стояла и смотрела на нее разинув рот, но тут вдруг она подхватила меня под руку и, хотите верьте, хотите нет, мы с ней, точно две школьные подружки, пошли вместе наверх. Она пригласила меня в свои кошмарные апартаменты, и я сидела там на ее кровати, а она поливала себя довоенными духами, красилась и одевалась к ужину. А потом мы пошли ко мне, и теперь уже она уселась на мою кровать, а я стала переодеваться. Все это время она трещала без умолку, а я словно впала в транс и только слушала. Честно говоря, все это было более чем необычно. Вниз мы спустились тоже вместе и наткнулись на тетю Милли — она метала громы и молнии, потому что нигде не могла найти пузырьки с лекарствами. Мы с Соней, конечно же, о них забыли и оставили в «цветочной». Но самое странное в том, что, хотя я по-прежнему очень отрицательно относилась к связи Сони с дедушкой, я уже не могла ненавидеть ее, как прежде, — тихо завершила свой рассказ Фенелла. — И, мистер Аллен, я готова поклясться, что ничего плохого она ему не сделала. Вы мне верите? Вам пригодится то, что я рассказала? Мы с Полем считаем, что это очень важно.

Родерик, наблюдая за Дженеттой, увидел, как ее бледное лицо вновь порозовело, а стиснутые руки разжались.

— Да, все это может сыграть очень важную роль, — переведя взгляд на Фенеллу, сказал он. — Вы помогли мне распутать один из самых трудных узелков.

— Один из?.. Но разве это не?..

— Вы хотите добавить что-нибудь еще?

— Нет, теперь очередь Поля. Давай, Поль, говори.

— До-ро-гая, — низким грудным голосом произнесла Дженетта по слогам, и это слово прозвучало, как троекратно повторенное предостережение. — Ты ведь уже изложила вашу точку зрения. Может быть, хватит?

— Нет, мамочка, не хватит. Поль, говори.

— Боюсь, это прозвучит тривиально и даже немного напыщенно, — скованно, извиняющимся тоном начал Поль, — но мы с Фен в самом деле очень тщательно все взвесили и пришли к определенному выводу. Конечно, с самого начала было ясно, что в анонимках подразумевалась Соня. Она была единственная, кто не получил письма, и от смерти дедушки выгадала больше всех. Но ведь анонимки были написаны еще до того, как у нее в чемодане нашли банку с ядом, и в то время против Сони не было вообще ни малейших улик. Так что, если она невиновна — а я, как и Фенелла, в этом убежден, — возникают два варианта. Либо автору анонимных писем в отличие от всех нас было известно нечто такое, что навело его (или ее) на подозрения; либо анонимки были написаны исключительно со злости, чтобы, говоря без обиняков, отправить Соню на виселицу. Если так, то, думаю, банку с отравой злонамеренно подбросили. И мне, вернее нам с Фенеллой, думается, что тот же самый человек подложил в судок для сыра книжку о бальзамировании, потому что боялся, что иначе про эту книгу забудут, а тут он очень эффектно ткнул ее нам прямо в нос. Поль замолчал и с беспокойством поглядел на Родерика.

— Пока вы рассуждаете логично, — сказал тот.

— В таком случае, сэр, надеюсь, вы согласитесь, насколько важно еще одно обстоятельство, — быстро продолжил Поль. — Я снова возвращаюсь к тому идиотскому эпизоду с книгой в судке и добавлю, что в этой связи наш кузен Седрик предстает в довольно зловещем свете. Другими словами, если мы правы, нам придется со всей ответственностью обвинить его в попытке умышленного убийства.

— Поль!!!

— Простите, тетя Джен, но мы решили сказать всё.

— Даже если вы правы — а я уверена, что нет, — то вы хотя бы подумали о последствиях? Нас будут склонять в газетах. Разразится скандал. А каково будет бедняжке Милли, которая боготворит этого паршивца?

— Простите, тетя Джен, — упрямо повторил Поль, — но увы.

— Нет, это бесчеловечно! — Дженетта всплеснула руками.

— Раз уж мы заговорили о сыре, давайте разберем тот обед по порядку, — примирительно сказал Родерик. — Расскажите, что было до того, как в судке обнаружили книгу? Кто что делал?

Его вопрос привел их в замешательство.

— Мы просто сидели, — нетерпеливо сказала Фенелла. — Ждали, когда кто-нибудь первым встанет из-за стола. В Анкретоне всем командует тетя Милли, но тетя Полина (мама Поля) считает, что раз она теперь там поселилась, то она и есть хозяйка дома. Она — Поль, милый, ты не сердишься, что я так говорю? — она вечно фырчит и дуется на тетю Милли и за столом всегда внимательно следит за ней, чтобы, едва та кивнет, немедленно встать и уйти. Мне кажется, в тот раз тетя Милли нарочно, ей назло, держала нас за столом так долго. Как бы то ни было, мы все там застряли.

— Соня ерзала и недовольно ворчала, — добавил Поль.

— Тетя Дези сказала, что неплохо бы варить суп погуще, а то в тарелках дно просвечивает. Тетя Милли, конечно, взвилась. И со смешком заметила, что никто не заставляет Дези жить в Анкретоне.

— А Дези заявила, будто ей доподлинно известно, что Милли и Полина специально припрятали несколько банок с консервированными снетками.

— Тут все загалдели наперебой, и Соня сказала: «Пардон, но почему хору не раздали текст?». Седрик прыснул со смеху, встал и подошел к серванту.

— Это и есть наш главный аргумент, сэр, — решительно вступил Поль. — Книгу нашел Седрик. Он прошел к серванту, взял судок, вернулся с ним к столу, встал за спиной у моей матери и вывалил книгу прямо ей на тарелку. Можете себе представить, как это ее напугало.

— Она завизжала и упала в обморок, — добавила Фенелла.

— Мама и так была вся на нервах, — смущенно объяснил Поль. — На нее очень сильно подействовали похороны. И она правда потеряла сознание, тетя Джен.

— Милый мой, я разве сомневаюсь?

— Она перепугалась до смерти.

— Еще бы! — пробормотал Родерик. — Книги о бальзамировании на десерт подают нечасто.

— Мы Седрика чуть все не убили, — продолжал Поль. — На саму книгу в ту минуту никто внимания не обратил. Мы просто дали ему понять, что пугать людей не такая уж остроумная шутка и что он вообще скотина.

— Я в это время за Седриком наблюдала, — сказала Фенелла. — Он вел себя как-то странно. Не спускал глаз с Сони. А потом, когда мы все вместе выводили тетю Полину из столовой, он вдруг по своему обыкновению пронзительно вскрикнул и сказал, что в этой книге есть одно интересное место. Подбежал к двери и начал читать нам вслух про мышьяк.

— И тут кто-то вспомнил, что будто бы видели, как эту книгу листала Соня.

— Клянусь вам, — вмешалась Фенелла, — Соня даже не понимала, к чему клонит Седрик. По-моему, она и до сих пор толком не поняла. Тетя Дези тут же вошла в образ и застонала: «Нет, нет, умоляю, ни слова боле! Я этого не вынесу!», а Седрик промурлыкал: «Но, Дези, солнышко, что я такого сказал? Разве нашей милой Соне возбранялось читать, как забальзамируют ее жениха?» Соня ударилась в слезы, закричала, что мы все против нее сговорились, и выбежала из комнаты.

— Короче говоря, сэр, если бы не Седрик, никому бы и в голову не пришло усмотреть связь между этой книгой и намеком, содержавшимся в письмах. Вот что главное, понимаете?

— Логично, — кивнул Родерик.

— Есть и еще одно обстоятельство, — не без удовлетворения добавил Поль. — Спрашивается, почему Седрик вдруг заглянул в судок?

— Вероятно, потому, что ему хотелось сыра.

— Нет! — торжествующе воскликнул Поль. — Как раз этим он себя и выдал. Седрик сыр не ест. Он его терпеть не может.

— Так что сами понимаете, — сказала Фенелла.

2

Когда Родерик попрощался, Поль прошел с ним в прихожую и, помявшись, спросил, нельзя ли немного его проводить. Они вместе вышли на улицу и, пригибая голову под натиском яростного ветра, двинулись по Чейни-Уок. По небу неслись рваные тучи, в мерзнущие на ветру уши вторгались пароходные гудки. Прихрамывая и опираясь на палку, Поль быстро шагал рядом с Родериком. Несколько минут они шли молча. Но наконец Поль заговорил:

— Наследственность, наверно, и вправду страшная сила, никуда от нее не денешься, — сказал он и, поймав на себе вопросительный взгляд Родерика, тихо продолжил: — Я ведь хотел подать вам все это совершенно иначе. Сдержанно, без пафоса. Фен тоже собиралась говорить спокойно. Но, как только мы начали рассказывать, на нас словно что-то нашло. Может, из-за того, что тетя Джен была так против. А может, мы всегда немного играем на зрителя, едва наметится критическая ситуация. Я часто себя на этом ловил, когда был там, — он неопределенно мотнул головой на восток. — Изображал этакого, знаете ли, веселого молодого офицерика, подбадривал солдат шутками. И у меня получалось, им нравилось, хотя, когда теперь об этом думаю, со стыда готов сквозь землю провалиться. И сейчас то же самое — мы устроили у тети Джен такой спектакль, что и вспоминать неловко.

— Да нет, вы изложили ваши аргументы очень складно, — сказал Родерик.

— Даже чересчур складно, — мрачно отозвался Поль. — Поэтому мне и захотелось сейчас сказать вам все просто, без разных там высоких слов: мы убеждены, что историю с ядом состряпал Седрик, для того чтобы опротестовать завещание. И мы считаем, что оставлять его поступок безнаказанным нельзя. Ни за что.

Родерик молчал, и Поль нервно продолжил:

— Наверно, запрещено вас об этом спрашивать, но все-таки вы с нами согласны?

— С позиций морали — да. Хотя, по-моему, вы не до конца представляете себе последствия. Ваша тетка в этом смысле дальновиднее.

— Я знаю. Тетя Джен — человек очень щепетильный. И она категорически против того, чтобы выносили сор из избы.

— В данном случае ее можно понять.

— Да, конечно, нам всем придется несладко. Но я спрашивал о другом: правы ли мы в наших выводах?

— На такой вопрос мне следовало бы ответить официально и уклончиво, — сказал Родерик. — Но я буду откровенен. Возможно, мы заблуждаемся, но, судя по данным, собранным на сегодняшний день, ваши выводы очень оригинальны и почти целиком ошибочны.

Порыв ветра унес с собой конец фразы.

— Что? — без всякого выражения, отстраненно спросил Поль. — Я не расслышал.

— Ошибочны, — громко повторил Родерик. — Насколько я могу судить, в корне ошибочны.

Поль резко остановился и, отворачиваясь от ветра, посмотрел на Родерика не то чтобы растерянно, а скорее с сомнением, словно все еще был не уверен, что расслышал правильно.

— Но я не понимаю… Мы думали… Все ведь так логично увязывается.

— Если рассматривать только одну, отдельно взятую цепочку фактов, то, может быть, и увязывается.

Они пошли дальше, и Поль с досадой пробормотал:

— Вы бы лучше объяснили. — Помолчав, он беспокойно поглядел на Родерика. — Хотя, наверно, вам нельзя?

Родерик ненадолго задумался, потом взял Поля под руку и потянул за собой в тихий переулок.

— На таком ветру разговаривать невозможно, мы только охрипнем, — сказал он. — Не все, но кое-что я вам объясню, большого вреда не будет. Если бы после смерти вашего деда не заварилась такая каша, мисс Оринкорт могла бы все равно стать леди Анкред. Поль разинул рот.

— Каким образом? Что-то не соображу.

— А вы подумайте.

— Тьфу ты черт! — хлопнул себя по лбу Поль. — Неужели вы имеете в виду Седрика?

— Сэр Седрик сам дал мне основания так полагать, — сухо сказал Родерик. — По его словам, он думал о браке с мисс Оринкорт вполне серьезно.

Поль долго молчал.

— Да, конечно, их было водой не разлить, — тихо сказал он наконец. — Но я не мог и предположить… Нет, это было бы уже слишком! Простите, сэр, но вы уверены?..

— Если только он все это не выдумал.

— Чтобы замести следы! — выпалил Поль.

— Слишком хитроумный способ, да и она первая стала бы отрицать. Но по ее поведению я понял, что между ними и в самом деле существует своего рода взаимность.

Сцепив пальцы в замок, Поль поднес руки ко рту и подул на них.

— А если допустить, что он заподозрил ее в убийстве и хотел проверить свою догадку?

— Тогда все предстает в совершенно ином свете.

— Значит, это и есть ваша версия?

— Версия? — задумчиво повторил Родерик. — У меня пока нет версии. Я еще не во всем разобрался. Ну ладно, не буду вас больше задерживать, а то вы и так замерзли. — Он протянул Полю руку. У Поля рука была холодная как лед. — До свидания.

— Подождите минутку, сэр. Ответьте еще только на один вопрос. Даю слово, это останется между нами. Скажите, дедушку действительно убили?

— Разумеется, — спокойно сказал Родерик. — Тут, увы, сомнений у нас нет. Это было убийство. — И он пошел прочь, а Поль так и остался стоять, глядя ему вслед, и все дул и дул на замерзшие пальцы.

3

Ширмы, огораживавшие склеп, тускло светились. Брезентовые полотнища были привязаны к высоким кольям и мерцали в темноте. Проступавшие сквозь ткань пятна света от подвешенных внутри керосиновых ламп складывались в кружевной узор. Одна лампа, должно быть, касалась брезента — дежуривший возле склепа деревенский констебль ясно различал контуры ее проволочной сетки и даже язычок пламени.

— Холодина-то какая, — заметил он и неуверенно поглядел на своего коллегу из Лондона, неподвижно застывшего полицейского в коротком плаще.

— Угу, правда.

— Как вы думаете, долго еще?

— Трудно сказать.

Констебль с удовольствием бы поговорил о чем угодно. По натуре моралист и философ, он славился в Анкретоне своими суждениями о политике и независимыми взглядами в вопросах религии. Но сейчас он не решался завязать беседу — от сознания, что любое его слово будет услышано по ту сторону брезента, ему было неловко, да и замкнутость лондонского коллеги не располагала к разговору. Он переступил с ноги на ногу, и хруст гравия немного его ободрил. Сквозь брезент наружу проникали голоса, приглушенные, мягкие шаги. В дальнем конце ограждения, высоко над землей, словно паря в ночи, застыли в коленопреклоненной позе три ангела, живописно подсвеченные снизу. «И ангелы Твои, простирая крыла свои белые над главой моей, да охранят меня в часы долгих ночных дежурств», — пробормотал про себя констебль.

За ширмами, где-то совсем рядом с ним, раздался голос старшего инспектора из Скотленд-Ярда: «Ну что, Кертис, все готово?» И темный силуэт инспектора отчетливо проступил на брезентовой стене. «Да, можем начинать», — ответил другой голос. «Тогда дайте, пожалуйста, ключ, мистер Анкред». «Э-э… да-да… конечно». А это уже говорил бедняга Томас Анкред — его голос констебль узнал сразу.

Против воли он прислушался к серии последовавших звуков. Они были ему знакомы, он уже слышал их в день похорон, когда его двоюродный брат, церковный сторож, отворял склеп. Замок был очень неподатливый. Тогда пришлось его даже смазать. Оно и понятно: открывают-то редко. Скрежет, расколовший морозный воздух, заставил его вздрогнуть. «Петли совсем заржавели», — подумал он. Блики на брезенте, а вместе с ними и голоса растаяли. Но он по-прежнему все слышал, только теперь голоса звучали глухо, как из бочки. За кладбищенской оградой вспыхнула спичка. Это небось шофер той длинной черной машины, которую поставили у въезда. Констебль и сам был бы не прочь закурить трубку.

Голос старшего инспектора, эхом отдавшись от каменных стен, отчетливо произнес: «Зажгите-ка ацетиленовые лампы, Бейли». «Слушаюсь, сэр», — ответил кто-то почти над ухом у констебля, и тот опять вздрогнул. За брезентом с шипением загорелся яркий свет. По кладбищу между деревьями запрыгали причудливые изломанные тени.

И вот наконец те звуки, которых он поджидал с муторным вожделением. Что-то деревянное волоком протащили по каменной плите, зашаркали ботинки, кто-то тяжело запыхтел. Констебль кашлянул и украдкой покосился на своего лондонского напарника.

По ту сторону брезентовой ширмы снова столпились невидимые люди. «Опускайте на козлы. Вот так». Скрипнули доски, и все затихло.

Сунув руки поглубже в карманы, констебль поднял глаза на троицу ангелов и темневший среди звезд шпиль церкви Святого Стефана. «А в колокольне полно летучих мышей, — подумал он. — Странно, чего только не придет в голову!» В Анкретонском лесу ухнула сова.

За брезентом произошло какое-то движение. «Если вы не против, я лучше пока подожду там, — запинаясь, сказал тихий голос. — Я никуда не уйду. Как только понадоблюсь, сразу позовите». — «Да, конечно».

Брезентовую занавеску отдернули, на траву упало треугольное пятно света. Из загородки вышел человек. На нем было плотное пальто и шарф, шляпа была надвинута на лицо, но констебль уже узнал его по голосу и неловко затоптался на месте.

— А, это вы, Брим, — сказал Томас Анкред.

— Да, мистер Томас, я.

— Холодно, верно?

— К рассвету еще сильнее подморозит, сэр.

Часы на церкви предупреждающе заурчали, потом мелодично пробили два раза.

— Мне все это как-то не нравится, Брим.

— Да, сэр, неприятная процедура.

— Ужасно неприятная.

— И тем не менее, сэр, я сейчас как раз думал… Если рассудить, то эти бренные останки не должны наводить страх, — поучающим тоном сказал Брим. — Ибо, если можно так выразиться, это уже вовсе не ваш уважаемый батюшка, сэр. Он сейчас далеко отсюда, там, где ему уготовил быть Высший Судия, а то, что вам предстоит увидеть, вполне безобидно. По сути, это ведь не более чем — вы уж меня извините, — не более чем скинутая оболочка. Именно так наставляют нас грешных вот в этой самой церкви.

— Да, возможно. И все-таки… Что ж, благодарю вас.

Томас кивнул и двинулся по усыпанной гравием дорожке. Лондонский полицейский повернулся и внимательно следил за ним. Но Томас всего на несколько шагов вышел за пределы тускло освещенного пятачка. Опустив голову, он остановился возле какого-то еле различимого в темноте надгробия и, казалось, потирал руки. «Озяб, бедняга, да еще и нервничает», — подумал Брим.

— Прежде чем мы приступим к основной части, — это снова говорил старший инспектор Аллен, — попрошу вас, мистер Мортимер, произвести официальный осмотр. Нам требуется, чтобы вы опознали табличку с именем и подтвердили, что все здесь в точности как было во время похорон.

Кто-то откашлялся, последовала небольшая пауза, затем приглушенный голос произнес:

— Все в полном порядке. Да, это изделия нашей фирмы, мистер Аллен, И гроб, и табличка.

— Спасибо. Томпсон, действуйте.

Звякнул металл, под отверткой тихо заскрипели шурупы. Бриму казалось, что время замерло навечно. За брезентом никто не говорил ни слова. Над Бримом и его коллегой всплывал белыми клубочками пар их дыхания. Лондонский констебль включил карманный фонарик. Луч высветил в темноте Томаса Анкреда — тот поднял голову и заморгал.

— Я просто жду, — сказал он. — Никуда уходить не собираюсь.

— Ничего, ничего, сэр, пожалуйста.

— Внимание! — скомандовал голос за ограждением. — Все шурупы вывинчены? Открывайте!

— Крышку сначала немного сдвиньте, она подогнана вплотную. Вот так, правильно. Чуть вбок.

«Ну и дела!» — подумал Брим.

Послышалось шуршание сдвигаемой крышки. Затем наступила полная тишина. Томас Анкред сошел с травы на дорожку и бесцельно зашагал взад-вперед.

— Кертис, может быть, вы с доктором Уитерсом?..

— Да. Спасибо. Томпсон, направьте-ка свет вот сюда, пожалуйста. Доктор Уитерс, вы бы подошли ближе.

— Что ж… э-э… Состояние вполне удовлетворительное, доктор, вы не находите? Конечно, прошло еще очень мало времени, но уверяю вас, процесс разложения остановлен.

— Неужели? Замечательно.

— Стараемся работать на совесть.

— Если не возражаете, я думаю, эту повязку лучше снять. Фокс, скажите мистеру Анкреду, что мы его ждем.

Грузноватый мужчина вышел из загородки и направился к Томасу. Он прошел всего несколько шагов, когда за брезентом раздался изумленный возглас: «Боже мой! Вы только посмотрите!» Фокс остановился на полдороге. «Молчите, доктор Уитерс, прошу вас!» — властно приказал голос старшего инспектора, и за брезентом оживленно зашептались.

Фокс приблизился к Томасу.

— Мистер Анкред, будьте добры, пойдемте со мной.

— Что, уже? Да-да, конечно. Очень хорошо. Иду, — пролепетал Томас и вслед за Фоксом повернул назад, к загородке.

«Когда они будут входить, надо чуть передвинуться, и тогда я тоже увижу», — подумал Брим, но остался стоять на месте. Лондонский констебль отдернул перед Фоксом и Томасом брезентовую занавеску, придержал ее и, прежде чем отпустить, равнодушно глянул внутрь. За брезентом снова громко заговорили.

— Это совсем не так страшно, мистер Анкред.

— Да? Что ж, хорошо.

— Немного поближе, будьте добры.

Брим услышал, как Томас сделал несколько шагов.

— Вот, видите. Лицо у него очень спокойное.

— Я… Да, это он, я подтверждаю.

— Тогда все в порядке. Спасибо.

— Нет! — В голосе Томаса зазвенели истерические нотки. — Ничего не в порядке! Совсем наоборот. У папочки были прекрасные густые волосы. Разве я не прав, доктор Уитерс? Он ими очень гордился. И усы. А сейчас… Он же лысый! Что они с ним сделали?

— Успокойтесь! Закружилась голова? Сейчас пройдет. Фокс, где у нас бренди? Дайте сюда. Черт, он потерял сознание!

4

— Итак, Кертис, надеюсь, вы сумеете дать нам определенный ответ, — сказал Родерик, когда машина заскользила между рядами спящих домов.

— Я тоже надеюсь. — Кертис подавил зевок.

— У меня к вам вопрос, доктор, — вступил в разговор Фокс. — Допускаете ли вы, что эти последствия вызваны одной смертельной дозой мышьяка?

— Какие последствия? А, вы про волосы. Нет, такое явление чаще свидетельствует о длительном и регулярном введении мышьяка в организм.

— Значит, опять все запутывается, — проворчал Фокс. — Хорошенькое дельце. В этом случае круг подозреваемых значительно расширяется, и не исключено, что улики против мисс О. кем-то сфабрикованы.

— Версия о медленном отравлении тоже очень уязвима, Фоксик, — заметил Родерик. — Потому что тогда сэр Генри мог бы умереть в любую минуту, например, когда завещание было составлено не в пользу отравителя. Более того, хроническое отравление вызывает постепенную потерю волос, а не внезапное полное облысение после смерти. Я прав, Кертис?

— Да, конечно.

— Хорошо, но ведь его бальзамировали, — не унимался Фокс. — Может быть, это результат?

— Ни в коем случае, — вмешался Мортимер. — Я уже познакомил господина старшего инспектора с формулой нашего состава. Как правило, мы ее не разглашаем, но в таких обстоятельствах я решился на этот шаг. Мистер Аллен, без сомнения, поставил вас в известность, доктор?

— Да, рецепт вашего состава я уже знаю. — Кертис вздохнул. — Формалин. Глицерин. Борная кислота. Ментол. Нитрат калия. Цитрат натрия. Гвоздичное масло. Вода.

— Все правильно.

— Минутку! — всполошился Фокс. — А мышьяк?

— Вы отстали от жизни, Фоксик. — За те два дня, что вы были в Анкретоне, я кое-что выяснил. Мышьяк уже давно не применяют для бальзамирования. Да, мистер Мортимер?

— Да, — снисходительно подтвердил Мортимер. — Формалин куда надежнее и лучше.

— Так это же замечательно, — обрадовался Фокс. — Теперь есть хоть какая-то ясность — да, мистер Аллен? Если анализ подтвердит наличие мышьяка, значит, сэра Генри отравили. Никто не сможет этого оспорить. И — что тоже очень важно — убийца, полагавший, что присутствие мышьяка объяснят бальзамированием, тем самым допустил ошибку, которая будет стоить ему (или ей) жизни. Теперь уже никакой адвокат не сможет заморочить голову присяжным. Показания мистера Мортимера развеют все сомнения. Прекрасно!

— Мистер Мортимер, сэру Генри было что-либо известно о вашем методе? — спросил Родерик.

— Любопытно, что вы меня об этом спрашиваете, — вялым сонным голосом сказал Мортимер. — Да, очень любопытно. Потому что, между нами говоря, покойный проявил крайне неординарный интерес к нашей работе. Он вызывал меня к себе, и мы с ним обсудили всю процедуру его погребения. Еще два года назад.

— О господи!

— Само по себе это не так уж необычно. Клиенты его калибра нередко дают нам подробные указания. Но покойный желал предусмотреть абсолютно все, до мельчайших деталей. Он, знаете ли… — Мортимер откашлялся, — он прочел мне целую лекцию о бальзамировании. У него, видите ли, имелся некий трактат. — Он проглотил зевок. — Довольно оригинальная книжица. Очень старая. Насколько я понял, кто-то из его предков был бальзамирован по описанному там методу — замечу, что метод совершенно допотопный. Сэр Генри желал удостовериться, что мы используем сходные приемы. Когда я намекнул, что эта система, мягко говоря, устарела, он э-э… выразил такое недовольство, что, право, было даже неудобно. Да, очень неловкая была ситуация. Он настаивал, чтобы э-э… в его случае мы применили лишь тот метод. Как он заявил, он мне приказывает.

— Но вы не согласились?

— Должен признаться, господин старший инспектор, что я… э-э… ситуация была чрезвычайно неловкая. Он так разволновался, что мне стало тревожно за его здоровье. И, признаюсь, я пошел на компромисс. Я… э-э…

— Вы согласились?

— Я бы с радостью отказался от этого заказа вообще, но сэр Генри и слушать не желал. Он заставил меня взять эту книжицу с собой. Позже я вернул ее назад по почте с короткой запиской: только несколько слов благодарности и никаких комментариев. Он послал мне письмо, в котором подчеркнул, что теперь я знаю, как действовать, когда придет срок. Затем… э-э… срок пришел, и…

— И вы, ничего никому не говоря, применили ваш собственный метод.

— Это был единственный выход из положения. Другой вариант с технической точки зрения просто невозможен. И нелеп. В тот состав входят такие абсурдные компоненты. Вы себе даже не представляете.

— Главное, чтобы в своих показаниях вы подтвердили, что мышьяком не пользовались, — сказал Фокс. — Правильно, мистер Аллен?

— Честно говоря, мне не хотелось бы выступать с показаниями на процессе такого рода. — Мортимер вздохнул. — У нас ведь работа деликатного и, я бы сказал, особого свойства. Подобная реклама нам чрезвычайно нежелательна.

— Возможно, вас даже не вызовут в суд, — сказал Родерик.

— Не вызовут? Но, если я правильно понял инспектора Фокса…

— Еще неизвестно, как сложится. Не падайте духом, мистер Мортимер.

Мортимер что-то уныло бормотнул себе под нос и задремал.

— А что слышно насчет кота? — спросил Фокс. — И как там пузырек из-под лекарства?

— Ответ пока не поступил.

— У нас и так дел по горло, — пожаловался Кертис. — А тут еще вы с вашими котами! Результат должен быть сегодня, до вечера получите. Кстати, а при чем здесь кот?

— Пусть вас это не волнует, — пробурчал Родерик. — Вы лучше спокойно и объективно проверьте материал на реакцию Марша — Берцелиуса. Не удивлюсь, если придется провести и спектральный анализ.

Доктор Кертис в это время пытался разжечь трубку, но тут вдруг замер.

— Спектральный анализ? — переспросил он.

— Да-да. И вообще, советую пустить в ход весь ваш арсенал: и хлористый аммоний, и йодистый калий, и бунзеновскую горелку, и платиновую проволочку. А главное, черт возьми, не провороньте, когда появится этакая симпатичная зеленая полоска!

— Вот, значит, как? — после долгой паузы сказал Кертис и покосился на Мортимера.

— Да, может быть и так.

— А это вписывается в общую картину?

— В том-то и вопрос.

— Когда его клали в гроб, он был лысый? — неожиданно спросил Фокс.

— Нет. При этом ритуале присутствовали и Миллеман, и Полина. Они бы сразу заметили. А кроме того, волосы никуда не делись. Мы сами убрали их из гроба, пока вы возились с Томасом.

— Так-так, — Фокс задумался, потом громко окликнул спящего Мортимера: — Мистер Мортимер!

— Э-э… Что?..

— Когда вы бальзамировали сэра Генри, вы обратили внимание на его волосы?

— Волосы?.. Да-да. — Мортимер встрепенулся, но сквозь сон еле ворочал языком. — Конечно. Мы все тогда отметили. Роскошная шевелюра. — Лицо его перекосилось в широком зевке. — Роскошная, — повторил он.

Родерик поглядел на Кертиса:

— Ну что. Похоже?

— Вы о зеленой полоске? Да.

— Простите, не понял, — беспокойно сказал Мортимер.

— Ничего, ничего. Все в порядке, мистер Мортимер. Мы уже в Лондоне. У вас еще даже будет время поспать.

Глава семнадцатая

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ МИСС О

1

— Знаешь, Агата, дело Анкредов разрастается, как снежный ком, — сказал Родерик, когда они завтракали.

— И добавляются, конечно, только сложности?

— Пока что масса неясного. Куча фактов, но среди них много мусора. Если хочешь, могу отчитаться по состоянию на сегодняшний день.

— Только если сам хочешь. А время у тебя есть?

— Честно говоря, нет. Но, если не будешь тянуть, на пару коротких вопросов ответить могу.

— Ты сам знаешь, какие у меня вопросы.

— Правда ли, что сэра Генри убили? Думаю, да. Правда ли, что его убила Соня Оринкорт? Не знаю. Надеюсь узнать, когда получу от Кертиса результаты экспертизы.

— А если Кертис найдет мышьяк?

— Если он найдет его только в одном месте, то, значит, убила Соня Оринкорт. Если мышьяк обнаружат в трех местах, то убийца либо Соня, либо некто другой. Если же мышьяк не найдут вовсе, тогда, по моим предположениям, убийца именно тот, второй человек. Но я еще не уверен.

— Ну и кто же этот… второй?

— Подозревать одного или сразу нескольких, по-моему, неприятно в равной степени. Какая тебе разница?

— И все же, если ты не против, я хотела бы знать.

— Хорошо. — И Родерик назвал ей второе имя. Агата долго молчала.

— Но это более чем странно, — сказала наконец она. — Я даже не могу поверить.

— А разве то, как все Анкреды вели себя, не показалось тебе странным?

— Да, конечно. Их деланная экзальтированность, бурные всплески — все это мне известно. Но пойти на такое?.. Нет, у меня в голове не укладывается. И главное — кто! Вот уж кого бы не заподозрила.

— Учти, я могу и ошибиться.

— За тобой этой привычки не водится.

— В Скотленд-Ярде о моих ошибках могут написать целый роман. Спроси Фокса… Я тебя расстроил, да?

— Нет. Но я ошеломлена. В Анкретоне я ни с кем особенно не подружилась. Так что лично меня это никак не затрагивает.

— Ну и слава богу.

Когда он прибыл в Скотленд-Ярд, Фокс уже поджидал его в кабинете, на столе стояла банка с крысиным ядом.

— Фоксик, я ведь так ничего и не знаю о ваших дальнейших приключениях в Анкретоне. Вчера из-за мистера Мортимера нам не удалось обстоятельно потолковать. Как у вас там прошло?

— Неплохо, сэр. Я без особых хлопот снял у всех отпечатки пальцев. Ну, не то чтобы совсем без хлопот — как и следовало ожидать, эмоции имели место. Мисс О. подняла шум и сначала наотрез отказалась, но потом я ее уговорил. А больше никто всерьез не возражал, хотя миссис Полина и мисс Дездемона вели себя так, будто я попросил их подняться на эшафот. Бейли приехал первым утренним поездом и обработал все те места, о которых вы говорили. В башне миссис Аллен мы нашли на стене очень четкие отпечатки в пятне краски. Да, это пальчики мисс О. И ее же пальчики листали книгу. Хотя там полно и других отпечатков. Весь переплет залапан: после того как Седрик вывалил книжку из судка, она явно пошла по кругу. Письма мы тоже проверили, и тоже безрезультатно. Анкреды передавали их за столом из рук в руки, так что на каждом полный набор отпечатков. В «цветочной комнате» их тоже оказалось хоть отбавляй, а кроме того, там валялся по углам разный мелкий мусор. Ленточки от цветочных коробок, листья, стебельки, комочки сургуча, оберточная бумага и так далее. На всякий случай я все это собрал. В отсутствие мисс О. я рискнул обследовать ее комнату. Ничего интересного — кое-какая литература легкомысленного содержания и несколько писем от мужчин, но письма написаны еще до ее романа с сэром Генри. И одно сравнительно недавнее письмо от какой-то молодой особы. Я запомнил его наизусть. «Дорогая С! Очень за тебя рада, девочка, теперь смотри не упусти, а когда станешь леди А., не забывай старых друзей. Кстати, твой женишок ничем не может мне помочь? В смысле карьеры. Насчет шекспировского репертуара я, сама знаешь, не больно-то охоча, но должны же у него быть связи и в других театрах. Интересно, он надевает на ночь носки? Целую, Клара».

— Седрик в письмах не фигурирует?

— О нем нигде ни слова. Я также осмотрел шкаф мисс Эйбл. Там на всем отпечатки только ее пальцев. Затем я вновь побывал у мистера Джунипера. По его словам, бумагу и прочие канцелярские принадлежности он последний раз посылал в Анкретон две недели назад. На наконечнике звонка в спальне сэра Генри имеются отпечатки пальцев двух людей: самого сэра Генри и старика Баркера. Похоже, сэр Генри ухватился за наконечник, повис на нем, и он оторвался.

— Как мы и предполагали.

— Когда я начал задавать мистеру Джуниперу вопросы, он воспылал благородным негодованием. Я нисколько на него не давил, но он произнес целую речь о том, как внимательно он работает, и в доказательство показал мне свои записи в регистрационных журналах. Заявил, что он все проверяет дважды. Потому что доктор Уитерс придирается и скандалит по любому пустяку. Как я понял, они с Уитерсом на днях повздорили. Доктор утверждал, что лекарство для детей было приготовлено неправильно, и Джунипер воспринял это как личное оскорбление. Мне он сказал, что, скорее всего, доктор сам ошибся, а теперь хочет все свалить на него. Джунипер намекнул, что доктор, так сказать, лихой парень, очень азартно играет на скачках и, должно быть, в последнее время ему здорово не везет, потому что он стал очень нервный и, возможно, когда взвешивал детей, что-то перепутал или не так рассчитал. Но с лекарством для сэра Генри никакой ошибки произойти не могло, потому что рецепт был прежний. Кроме того, я выяснил, что, когда Джунипер готовил микстуру, мышьяка у него в наличии не было, да и до сих пор нет.

— Что ж, я очень рад за мистера Джунипера, — сухо сказал Родерик.

— И наконец, эта банка, сэр. — Фокс положил свою большую руку на стол рядом с банкой. — Бейли проверил ее на отпечатки. Тут результаты интереснее, и, полагаю, вам пора прийти к каким-то выводам. Отпечатков на банке много. В основном, конечно, их оставили участники обыска. Некоторые отпечатки очень слабые, но Бейли сумел их проявить и сделал достаточно четкие снимки. Вот это пальцы миссис Полины. Она, вероятно, лишь прикоснулась к банке. Мисс Дездемона подняла банку за самый краешек. Мистер Томас, напротив, плотно обхватил банку рукой по всей окружности, а потом трогал ее еще раз, когда вынимал из портфеля. Миссис Миллеман держала банку тоже плотно, но ближе к донышку. Сэр Седрик оставил следы своих пальцев во множестве и в самых разных местах банки, а вот здесь, вокруг крышки, несколько царапин — видите? Это когда он пытался ее открыть.

— Он не слишком усердствовал.

— Да, — согласился Фокс. — Возможно, боялся испортить себе маникюр. Но главное, сэр, в том, что…

— …отпечатки пальцев мисс Оринкорт на банке не обнаружены?

— Ни единого, сэр! И следов от перчаток тоже нет. Банка была вся в пыли, и, за исключением перечисленных отпечатков, слой пыли нигде ничем не нарушен.

— Да, факт немаловажный. Что ж, Фокс, раз Бейли свою работу уже сделал, мы можем открыть банку.

Крышка сидела в углублении очень крепко, пришлось сначала подковырнуть ее монетой, а потом с силой отжать вверх. Содержимое затвердело и как бы замуровало крышку изнутри. Сероватая паста заполняла банку на три четверти, ее плотная поверхность хранила следы не то скребка, не то лопаточки.

— Пошлем на микрофотографию, — решил Родерик.

— Если круг замкнется на мисс О., мы, пожалуй, будем обязаны передать банку адвокату защиты, сэр. Как вы думаете?

— Сначала необходимо заключение экспертов, Фокс. Ребята Кертиса пока загружены, но, как только освободятся, мы их попросим взглянуть. А сейчас, говоря словами Шекспира, молю вас, продолжайте ваш увлекательный рассказ.

— Я уже почти все рассказал. Еще, правда, я заглянул в комнату молодого баронета. Кипа уведомлений о просроченных платежах, письма от адвоката, от биржевого маклера. Сэр Седрик в долгах по уши. Я составил список его главных кредиторов.

— Если учесть, что у вас даже не было ордера на обыск, то вам все это как-то слишком просто удалось.

— Мне помогала Изабель. Наше расследование вызывает у нее живейший интерес. Она стояла на стреме в коридоре.

— Да, горничные — ваша стихия. Тут уж вы признанный мастер.

— Вчера после обеда я зашел к доктору Уитерсу, сообщил, что вы решили провести эксгумацию.

— Как он принял эту новость?

— Промолчал, но, судя по цвету лица, был не слишком доволен. Что вполне естественно. Врачи этого не любят. Боятся за свою репутацию. После некоторого раздумья он сказал, что хотел бы тоже присутствовать. Я ответил, что мы на это рассчитывали. Когда я уже уходил, он вдруг остановил меня: «Эй, послушайте! — Он говорил торопливо и, казалось, боялся сморозить глупость. — Надеюсь, вы не приняли всерьез всю ту ерунду, которую вам, конечно, успел наплести этот дурак Джунипер? Он же просто идиот». Я, как только вышел за дверь, сразу же записал слово в слово, чтобы потом не исказить. Но он не видел, — добавил Фокс, — меня провожала только его горничная.

— Вчера ночью, когда мы уже закрыли склеп, Кертис предложил Уитерсу приехать к ним в лабораторию и присутствовать при экспертизе. Уитерс согласился. Он упорно твердит, что волосы выпали из-за какого-либо компонента в бальзамировочном составе. Его заявления больно задели профессиональную гордость мистера Мортимера.

— Удобная версия, — мрачно заметил Фокс. — Адвокат защиты ухватится за нее с радостью.

Зазвонил телефон, Фокс снял трубку.

— Это вас, сэр, — сказал он. — Мистер Мортимер.

— К черту! Поговорите с ним сами.

— Инспектор Аллен сейчас занят, мистер Мортимер. Может быть, я смогу вам помочь?

Когда кудахтанье в трубке затихло, Фокс посмотрел на Родерика круглыми от изумления глазами.

— Одну минутку, — он положил трубку на стол, но тотчас снова поднес ее к уху. — Я что-то не совсем понял, сэр. У мистера Аллена нет секретаря.

— Что случилось? — резко спросил Родерик. Фокс прикрыл трубку рукой.

— Он говорит, полчаса назад им в контору позвонил ваш секретарь и попросил еще раз продиктовать формулу состава. Разговор с ним вел компаньон Мортимера, мистер Лоум. Мортимер спрашивает, правильно ли они поступили.

— А что, Лоум продиктовал формулу?

— Да.

— Вот кретин! — взорвался Родерик. — Скажите ему, что они очень нас подвели, и повесьте трубку.

— Я мистеру Аллену передам, — сказал Фокс и нажал на рычаг.

Родерик немедленно выхватил у него трубку и придвинул телефон к себе.

— Алло, дайте мне Анкретон, два-А. Экстренная ситуация. Соедините как можно быстрее. — Не отнимая трубку от уха, он поднял глаза на Фокса. — Нам может срочно понадобиться машина. Позвоните в гараж. Возьмем с собой Томпсона. И нужен ордер на обыск.

Фокс прошел в соседнюю комнату и сел за другой телефон. Когда он вернулся, Родерик уже говорил с Анкретоном.

— Алло. Можно попросить мисс Оринкорт?.. Уехала?.. А когда вернется?.. Понятно. Тогда будьте любезны, Баркер, позовите мисс Эйбл… Кто ее спрашивает?! Скотленд-Ярд! — Он повернулся к Фоксу. — Сейчас поедем. Вчера вечером она уехала в Лондон. Вернуться должна сегодня к обеду. Черт! Какого дьявола они так тянут с экспертизой? Ответ нам нужен позарез и немедленно. Который час?

— Без десяти двенадцать, сэр.

— Ее поезд прибывает ровно в двенадцать. Нет, уже никак не успеем… Алло! Мисс Эйбл?.. Это Аллен. Отвечайте, пожалуйста, только «да» или «нет». У меня к вам очень важное и срочное дело. Мисс Оринкорт возвращается двенадцатичасовым поездом. Прошу вас, узнайте, поехал ли кто-нибудь ее встречать. Если нет, придумайте какой-нибудь предлог, возьмите двуколку и поезжайте на станцию сами. Если же вас опередили, дождитесь мисс Оринкорт у дверей дома, сразу отведите ее на школьную половину и никуда оттуда не выпускайте. Скажете, что я так приказал, и пусть не пытается возражать. Это чрезвычайно важно. На другую половину дома ей нельзя ни в коем случае. Вы поняли?.. Сумеете?.. Правильно. Прекрасно. До свидания. — Повесив трубку, Родерик увидел, что Фокс уже стоит в пальто и в шляпе. — Еще минутку. Надо, чтобы уж наверняка. — Он снова взялся за телефон: — Соедините меня с полицией в Камбер-Кросс… К Анкретону этот участок, кажется, ближе всех, да, Фокс?

— Три мили. Но сам констебль живет еще ближе, у церкви. Вчера ночью он дежурил на кладбище.

— А-а, Брим. Он-то нам и нужен. Алло!.. Говорит старший инспектор Аллен. Скотленд-Ярд. Констебль Брим на месте?.. Где его найти, знаете?.. В «Анкретонском трактире»? Отлично. Дозвонитесь туда, буду вам очень благодарен. Скажите, чтобы он сию минуту отправлялся в Анкретон-Холт, на станцию. Двенадцатичасовым поездом прибудет некая мисс Оринкорт. За ней приедут на двуколке из замка. Пусть Брим отправит встречающих назад, а сам проводит мисс Оринкорт в «Трактир» и сидит там с ней, пока не приеду я. Да. Спасибо.

— Он успеет?

— Сейчас он обедает в пивной, и у него при себе велосипед. От пивной до станции максимум полторы мили. Все, Фокс, поехали. Ничего, придет срок, мистера Лоума самого будут бальзамировать и, надеюсь, коллеги по фирме сделают из него то еще чучело! Что конкретно сказал этот секретарь-самозванец?

— Что вы поручили ему перепроверить формулу состава. Звонок был через пригородный коммутатор, но Лоум, естественно, подумал, что вы снова вернулись в Анкретон.

— И с готовностью сообщил убийце сэра Генри, что мышьяк для бальзамирования не применяли — вся наша конспирация одним махом пошла коту под хвост! Как сказала бы мисс О., а еще друг называется! Где мой портфель? Едем!

Они были уже у двери, когда снова зазвонил телефон.

— Я сам подойду, — бросил Родерик. — Хорошо бы это Кертис.

Да, звонил действительно доктор Кертис.

— Не знаю, обрадую ли вас, — сказал он. — Пришел ответ из лаборатории. Проверялись и кот, и аптечный пузырек, и покойник. Первая серия анализов завершена. Мышьяк нигде не выявлен.

— Отлично. Распорядитесь, чтобы проверили на ацетат таллия, и, как только его обнаружат, позвоните мне в Анкретон.

2

Их подстерегала еще одна непредвиденная задержка. Уже спустившись к машине, они увидели Томаса Анкреда: бледный и осунувшийся, он стоял на нижней ступеньке лестницы.

— Ой, здрасьте, мистер Аллен. А я к вам. Ужасно нужно поговорить.

— Что-нибудь важное?

— Для меня — очень. Я даже специально приехал утренним поездом, — простодушно объяснил Томас. — Потому что чувствовал настоятельную необходимость. В Анкретон вернусь вечером.

— А мы сейчас как раз туда.

— Правда? Тогда, может быть… Или это неудобно?

— Да нет, конечно же, мы возьмем вас с собой, — после секундного колебания решил Родерик.

— Вот повезло! — сказал Томас и уселся вместе с ними на заднее сиденье. Место рядом с шофером уже занял сержант Томпсон.

Машина тронулась, все молчали, и Родерик было подумал, что на самом деле Томасу нечего им сказать. Но в конце концов Томас заговорил, причем так громко, что все в машине вздрогнули.

— Прежде всего, я хочу извиниться за свое поведение вчера ночью, — сказал он. — Упасть в обморок — фу! Я считал, что по этой части у нас сильна только Полина. А тут нате вам. И как все были ко мне внимательны! И врачи, и вы, — он слабо улыбнулся Фоксу. — Привели в чувство, отвезли домой… Мне очень неловко, так что, пожалуйста, извините.

— Ну что вы, с кем не бывает, — сочувственно отозвался Фокс. — Тем более пережить такое потрясение.

— Да, для меня это был шок. Ужасный шок, поверьте. И хуже всего то, что я до сих пор не могу в себя прийти. Когда я потом в конце концов заснул, это был даже не сон. Меня мучили кошмары. А сегодня с утра все наши пристали ко мне с расспросами.

— Вы, конечно, ничего им не сказали? — Родерик внимательно посмотрел на Томаса.

— Вы же просили молчать, я и молчал, но им это не понравилось. Седрик страшно разозлился, а Полина сказала, что я предатель. Главное в другом, мистер Аллен: я чувствую, что уже не в силах все это выносить. А ведь на меня такое не похоже, — добавил он. — Должно быть, я тоже не лишен эмоций. Представляете?

— О чем конкретно вы собирались с нами говорить?

— Я хочу знать все до конца. Меня угнетает неопределенность. Я хочу знать, почему у папочки выпали волосы. Я хочу знать, правда ли, что его отравили, и считаете ли вы Соню убийцей. Я умею хранить секреты и, если вы мне все объясните, клянусь, не скажу никому ни слова. Даже Каролине Эйбл, хотя, уверен, она сумела бы разобраться, почему у меня такое странное состояние. Итак, я хочу знать.

— Все, с самого начала?

— Да, если вы не против. Лучше все.

— Вы требуете слишком многого. Всего мы не знаем и сами. Пока что мы прилагаем максимум усилий, чтобы правильно сложить вместе разрозненные кусочки мозаики, и, кажется, общая схема почти выстроилась. Да, мы считаем, что вашего отца отравили.

Томас потер ладони о спинку водительского кресла.

— Вы уверены? Это ужасно.

— Кто-то позаботился, чтобы звонок в его спальне не работал. Там был специально нарушен контакт, и наконечник с кнопкой висел всего на одной проволоке. Когда ваш отец ухватился за шнур, деревянная груша оторвалась прямо у него в руке. Вот первое, что мы установили.

— Но это такая малозначительная и несложная деталь.

— Зато все дальнейшее гораздо сложнее. Ваш отец подготовил два завещания, но ни одно из них до дня рождения не подписывал. Первое завещание, как он сам, вероятно, вам сказал, сэр Генри подписал перед юбилейным ужином. Второе, обладающее ныне законной силой, он подписал позже, той же ночью. Мы полагаем, что, кроме мистера Ретисбона, об этом факте знали только мисс Оринкорт и ваш племянник Седрик. По действующему завещанию мисс Оринкорт крупно выгадала. Седрик же потерял почти все.

— Тогда зачем же вводить Седрика в вашу схему? — спросил Томас.

— Он в нее вписывается. Не целиком, но частично. Так, например, всю серию шуток и розыгрышей они с мисс Оринкорт придумали вместе.

— Боже мой! Но разве папочкина смерть — розыгрыш? Или шутка?

— Косвенной причиной его смерти, возможно, была как раз одна из этих шуток. Та последняя, с летающей коровой. Вероятно, именно она побудила сэра Генри подписать второй вариант завещания.

— Я же ничего этого не знаю, — уныло пробормотал Томас. — И мне непонятно. Я думал, вы просто скажете, что да, убийца — Соня.

— У нас еще недостает одного кусочка мозаики. Без него мы не можем быть полностью в чем-то уверены. И у нас железный закон: пока расследование не кончено, мы не имеем права называть имя подозреваемого никому из заинтересованных лиц.

— А вы не могли бы поступить, как сыщики в романах? Подкинуть мне парочку намеков, а?

Родерик поднял брови и посмотрел на Фокса.

— Даже если я это сделаю, то мои намеки вряд ли вам что-то прояснят, вы же не обладаете информацией в полном объеме.

— О господи! Но все-таки намекните. Уж лучше знать хоть какие-то крохи, чем блуждать в темноте и волноваться неизвестно из-за чего. Да и потом, я не так глуп, как кажется, — добавил он. — Я хороший режиссер, привык анализировать роли и быстро схватываю разные ситуации. Когда я читаю детективные пьесы, то сразу угадываю, кто убийца.

— Ладно, — с сомнением сказал Родерик. — Не знаю, что вам это даст, но перечислю некоторые внешне не связанные между собой факты. Испорченный звонок. У детей стригущий лишай. Анонимные письма написаны на линованной школьной бумаге. Только сэр Седрик и мисс Оринкорт знали, что ваш отец подписал второе завещание. Симптомы отравления мышьяком и то обстоятельство, что мышьяк не обнаружен ни в теле покойного, ни в его микстуре, ни в трупе кота.

— Вы про Карабаса? Он что, тоже часть вашей схемы? Это уж совсем странно. Но продолжайте.

— У Карабаса стала вылезать шерсть, в доме испугались, что у кота стригущий лишай, и его умертвили. Но никакого лишая у Карабаса не было. Лишай был у детей. Им дали лекарство, действующее как депиляторий, однако у них, в отличие от кота, волосы не выпадали. В ночь, когда скончался ваш отец, кот находился в его комнате.

— И папочка, как всегда, налил ему теплого молока. Понятно.

— Остатки молока вылили, термос прокипятили и снова начали им пользоваться. Провести химический анализ было уже невозможно. Теперь о банке с крысиным ядом. Ее содержимое затвердело, как цемент, банку не открывали очень давно.

— Значит, Соня мышьяк в термос не подсыпала?

— По крайней мере не из банки.

— А может быть, и вообще не подсыпала? Или подсыпала, но не мышьяк?

— Похоже, не подсыпала ничего.

— То есть вы считаете, что папочка каким-то образом выпил ядовитое лекарство, которое доктор Уитерс назначил детям от лишая?

— Ответ на этот вопрос даст экспертиза. Сейчас еще неизвестно.

— Но ведь именно Соня привезла лекарство из аптеки. Я же помню, на этот счет был какой-то разговор.

— Да, она привезла его вместе с микстурой для сэра Генри. И оставила оба пузырька в «цветочной комнате». Там в это время была мисс Фенелла, и ушли они оттуда вдвоем.

— И в тот же вечер, — словно ребенок, рвущийся досказать знакомую историю, вступил Томас, — приехал доктор Уитерс, который собственноручно взвесил детей и дал каждому его дозу лекарства. Каролина немного обиделась, потому что раньше доктор говорил, что она вполне справится сама. У нее от этого возникло чувство неуверенности в себе, — задумчиво добавил Томас. — Но доктор заупрямился и не позволил ей даже прикоснуться к лекарству. А потом, как известно, оно не подействовало. Ведь от этого лекарства человек должен стать лысый, как колено, а с детьми ничего не произошло. Лысый, как колено, — повторил Томас и поежился. — А, ну да, как раз это и случилось с папочкой.

Он выпрямился, положил руки на колени и, застыв в этой позе, молчал минут двадцать. Машина уже выехала за пределы Лондона и скользила между скованных морозом полей. Сосредоточившись, Родерик заставил себя опять вспомнить все сначала: долгий и подробный рассказ Агаты, полные восклицательных знаков показания Анкредов, эпизод на кладбище… Агата была уверена, что какая-то очень важная деталь выпала у нее из памяти. Но какая?

Томас по своему обыкновению вдруг мгновенно вышел из транса и нарушил затянувшееся молчание.

— Итак, вы, вероятно, считаете, что его отравили лекарством от лишая и убийца либо Соня, либо кто-то из нашей семьи. Но мы по характеру совсем не кровожадные. Хотя вы сейчас скажете, что многие убийцы в быту очень спокойные и милые люди. Ну хорошо, а каков же тогда мотив убийства? Вы говорите, Седрик знал, что папочка подписал завещание, по которому он лишался почти всего, следовательно, Седрику убийство ничего бы не дало. Милли, с другой стороны, не знала о втором завещании, а первое ее вполне устраивало, так что ей убийство тоже было не нужно. Это же относится и к Дези. Она, конечно, была от завещания не в восторге, но оно ее не слишком удивило и не слишком расстроило. Ну и надеюсь, вы не думаете, что… Ладно, перейдем к Полине, — быстро продолжил он. — Да, вероятно, Полину очень обидело, что и ее, и Поля, и Панталошу вычеркнули из завещания, но ведь то, что папочка говорил за ужином, — правда. Муж оставил Полине значительное состояние, а кроме того, она по натуре человек не мстительный. И я не могу сказать, чтобы Дездемоне, Милли или мне деньги нужны были так уж позарез, равно как и не могу себе представить, чтобы Полина, или Поль, или Фенелла (я совсем забыл про Фенеллу и Джен) были способны убить из мести. Они просто не того типа люди. И наконец, я уверен, что вы нисколько не подозреваете Баркера и горничных.

— Да, их мы не подозреваем, — согласился Родерик.

— А раз так, то получается, что вы должны подозревать кого-то, кому отчаянно нужны были деньги и кто по первому завещанию выгадывал. Ну и, разумеется, этот человек должен был не очень-то любить папочку. Седрик — единственный, кто отвечает всем этим условиям, но он знал о втором завещании, так что опять ничего не сходится.

Завершив этим грустным выводом свои рассуждения, Томас уставился на Родерика, и тот прочитал в его взгляде тревогу и вопрос.

— Вы очень точно все подытожили, — похвалил Родерик.

— Но кто же тогда убийца? — рассеянно произнес Томас и, отведя глаза в сторону, добавил: — Да, конечно, вам известно еще много всяких других фактов, но вы о них не рассказали.

— А теперь и не успею. За той горкой уже Анкретонский лес. Мы остановимся у пивной.

Стоявший у входа в пивную констебль Брим шагнул к машине и открыл дверцу. Лицо у него было багровое от смущения.

— Как дела, Брим? Справились с заданием? — спросил Родерик.

— Если можно так выразиться, то скорее нет, чем да, сэр, — ответил Брим. — Добрый день, мистер Томас.

Родерик уже вылезал из машины, но, услышав ответ Брима, застыл на месте.

— Что?! Ее в пивной нет?

— Обстоятельства, сэр, — невнятно забормотал Брим. — Вмешались неподвластные мне обстоятельства, — и, махнув рукой, он показал на прислоненный к стене велосипед. С оси переднего колеса криво свисала спущенная шина. — Качество резины оставляло желать лучшего, в связи с чем…

— Где она?

— По прибытии на станцию, после того как я пробежал милю с четвертью, я обнару…

— Где она?

— Уже там, — виноватым голосом ответил Брим. — В усадьбе.

— Садитесь в машину, по дороге расскажете.

Брим примостился на откидном сиденье, шофер стал разворачивать машину.

— Гони вовсю! — приказал ему Родерик. — Говорите, Брим.

— Приступив к обеду в данной пивной, я получил по телефону указание от начальника участка в Камбер-Кросс и ровно в одиннадцать пятьдесят выехал на велосипеде в направлении железнодорожной станции Анкретон-Холт.

— Хорошо, понятно, — перебил Фокс. — И у вас спустило колесо.

— Да, сэр, в одиннадцать пятьдесят одну. Я осмотрел поврежденную шину и пришел к выводу, что дальнейшее продвижение на велосипеде невозможно. В связи с чем побежал бегом.

— Судя по всему, вы бежали недостаточно быстро. Разве вы не знаете, что сотрудник полиции обязан всегда быть в хорошей спортивной форме? — сурово сказал Фокс.

— Я бежал со скоростью одна десятая мили в минуту, сэр, — с достоинством ответил Брим, — и прибыл на станцию в двенадцать ноль четыре, а поезд ушел в двенадцать ноль одну, и дамы в двуколке были еще в пределах видимости: двуколка удалялась в сторону замка Анкретон.

— Дамы? — переспросил Родерик.

— Их было две, сэр. Я попытался привлечь их внимание, для чего повысил голос, — но безуспешно. Тогда я направился назад в пивную и по дороге подобрал мой велосипед, создавший этот ситюасьон терибль[56].

Фокс тихо чертыхнулся.

— О случившемся я тут же сообщил по телефону начальнику отделения. Он меня обругал, сказал, что сам позвонит в усадьбу и попросит означенную даму вернуться. Однако она не вернулась.

— Конечно, — сказал Родерик. — Будет она его слушать, как же!

Машина въехала в большие ворота, и дорога, петляя сквозь рощу, пошла вверх. На полпути к вершине холма они поравнялись с большой группой марширующих и поющих детей — тут была вся школа, — которыми командовала помощница Каролины Эйбл. Пропуская машину, дети сошли на обочину. Панталоши среди них вроде бы не было.

— Обычно они в это время на прогулку не ходят, — заметил Томас.

Наконец огромный дом был перед ними, и, въехав в его тень, машина остановилась.

— Если хотя бы здесь обошлось без накладок, то она должна быть в школе, — сказал Родерик.

— Вы о ком? — встревожился Томас. — О Каролине Эйбл?

— Нет, слушайте внимательно, Анкред. Мы сейчас пройдем прямо в школьное крыло. Через боковой вход. А вы идите в дом через главный вход и, пожалуйста, никому не говорите, что мы приехали.

— Хорошо. Но, признаюсь, я не совсем понимаю…

— Да, все это очень запутанно. Ну идите же, идите.

Томас медленно поднялся по ступенькам, толкнул массивную дверь, и они увидели, как он секунду помедлил в полутемном вестибюле. Потом Томас повернулся, дверь захлопнулась и скрыла его от их глаз.

— Итак, Фокс, вперед. Думаю, нам лучше всего сразу сказать, что мы просим ее поехать с нами в Лондон для дачи показаний. Если она откажется, будет сложнее, и придется предпринять следующий шаг. Давайте-ка заедем с той стороны.

Машина развернулась и, подъехав к западному крылу замка, остановилась напротив небольшой двери.

— Томпсон, вы и Брим будете ждать в машине, вон там. Если понадобитесь, позовем. Фокс, пошли.

Они уже входили в дом, когда Родерик услышал, как кто-то его окликнул. Со ступенек главного входа спускался Томас. Увидев, что Родерик и Фокс обернулись, Томас помахал рукой и бегом помчался к ним; его пальто хлопало на ветру.

— Аллен! Аллен! Стойте!

— Что такое? — буркнул Родерик.

Пока Томас добежал до них, он запыхался. Тяжело дыша, он беспомощно схватил Родерика за отвороты пальто. В лице у него не было ни кровинки, губы тряслись.

— Это какой-то кошмар! Соня там, в школе, ей ужасно плохо. Уитерс говорит, ее отравили. Говорит, она умирает.

Глава восемнадцатая

МИСС О. ПОКИДАЕТ СЦЕНУ

1

Ее уже перенесли в одну из маленьких спален в школьном крыле.

Томас довел Родерика и Фокса только до двери, и, когда они, никого не оповещая о своем прибытии, вошли в комнату, доктор Уитерс выпроваживал оттуда Полину и Дездемону. Истерика у Полины почти достигла пика.

— Уходите, сейчас же уходите отсюда, прошу вас. Все, что нужно, мы с миссис Миллеман сами сделаем. Мисс Каролина нам поможет.

— Это злой рок! Я сердцем чувствую. На Анкретоне лежит проклятье! Другого объяснения нет, Дези.

— Уходите, кому говорю. Мисс Анкред, возьмите эту записку. Я написал разборчиво. Позвоните ко мне в клинику, скажите, чтобы, как только придет машина, немедленно все это прислали. Ваш брат сумеет доехать на моей машине? Очень хорошо.

— Есть и машина, и шофер, — вмешался Родерик. — Фокс, возьмите записку, будьте добры.

Оттесненные доктором к двери, Полина и Дездемона, услышав голос Родерика, обернулись, испуганно вскрикнули и стрелой промчались мимо него в коридор. Положив записку в карман, Фокс вышел вслед за ними.

— А вам здесь какого черта надо? — рявкнул Уитерс на Родерика. — Уходите! — И, грозно сверкнув глазами, вернулся в глубину комнаты, к кровати, над которой напряженно согнулись Миллеман Анкред и Каролина Эйбл. Кровать ходила ходуном, оттуда неслись хриплые, нечеловеческие крики. По комнате расползалось зловоние.

— Снимите с нее все, закройте сверху вот этим. Следите, чтобы она не раскрывалась. Так, правильно. Миссис Анкред, возьмите у меня пиджак, я не могу в нем работать. Попробуем еще раз дать ей рвотного. Осторожней, я так могу стакан разбить!

Мисс Эйбл отошла от кровати с охапкой одежды. Миллеман, подхватив скинутый Уитерсом пиджак, отступила в сторону, руки у нее нервно дергались.

На детской кровати с ярким покрывалом билась в конвульсиях Соня Оринкорт, ее роскошное тело было отвратительно скрючено, боль стерла с лица всю красоту. Соня вдруг выгнулась дугой, и Родерику показалось, что она смотрит прямо на него. Глаза ее были налиты кровью, одно веко обвисло и тряслось, словно подмигивая. Непрерывно, одним и тем же движением Соня вздергивала руку и била себя по лбу, как заводная игрушка, без конца повторяющая жест восточного приветствия.

Родерик молча стоял и смотрел. Уитерс, казалось, забыл о нем. Обе женщины, метнув на него быстрый удивленный взгляд, вновь сосредоточили все внимание на Соне. Хрипы, стоны и крики становились все громче и отчаяннее.

— Я сделаю еще один укол. Если сможете, придержите ей руку. Очень хорошо, так, отодвиньте, чтобы мне ничто не мешало. Давайте.

Дверь приоткрылась. Родерик увидел Фокса и тихо вышел в коридор.

— Шофер с минуты на минуту привезет доктору, что он просил.

— Вы позвонили бригаде Кертиса?

— Уже едут.

— Томпсон и Брим недалеко?

— Да, сэр.

— Приведите их сюда. Горничные пусть сидят у себя. Закройте на ключ все комнаты, где мисс О. успела побывать после приезда. Соберите Анкредов вместе, пусть никуда не расходятся.

— Уже так и сделал, мистер Аллен. Они в гостиной.

— Хорошо. Я пока буду здесь.

Фокс ткнул большим пальцем через плечо, показывая на кровать:

— Есть надежда снять показания?

— Насколько я понимаю, сейчас вряд ли. Вы уже что-нибудь разузнали, Фокс?

Фокс подошел ближе и загудел монотонной скороговоркой:

— Она, Уитерс и мисс Эйбл вместе пили чай в школе. Уитерс приехал осмотреть детей. Она послала Панталошу на другую половину, чтобы та принесла ей чай оттуда. Чай, который подавали в учительской, ей не нравился. Анкреды в это время пили чай в столовой. Баркер принес туда из буфетной поднос с чайной посудой. Заварила чай миссис Кентиш. Мисс Дездемона положила на поднос немного печенья. Поднос Панталоше вручила миссис Миллеман. Панталоша принесла его сюда, в школу. Мисс О. почувствовала себя плохо сразу же, Уитерс и мисс Эйбл даже не успели ни к чему притронуться. Панталоша при этом присутствовала, все заметила и запомнила.

— Чайную посуду изъяли?

— Томпсон собрал, что смог. Миссис Миллеман сразу толково распорядилась, чтобы посуду заперли в шкаф, но в суматохе, когда больную выносили, кто-то перевернул поднос. Миссис Миллеман поручила миссис Полине проследить за посудой, но та впала в истерику, и кончилось тем, что Изабель все вымела. На полу были лужи заварки, горячей воды, по всей комнате валялись осколки. Но, думаю, если в чай что-то было добавлено, следы мы обнаружим. Эта Панталоша смышленая девчонка, честное слово.

Родерик жестом оборвал Фокса. В спальне стоны и крики сменились громким быстрым бормотаньем — ба-ба-ба-ба-ба, — потом все затихло. В эту же минуту в конце коридора появился шофер в полицейской форме, он нес небольшой саквояж. Родерик шагнул ему навстречу, взял саквояж, сделал знак Фоксу, чтобы тот следовал за ним, и вновь вошел в комнату.

— Вот ваш саквояж, доктор Уитерс.

— Хорошо, поставьте на пол. Теперь уходите и по дороге скажите женщинам на той половине, чтобы срочно связались с ее родственниками, если таковые имеются. А то могут больше ее не увидеть.

— Фокс, поняли?..

Фокс выскользнул за дверь.

— Я же это вам сказал. Уходите! — сердито повторил Уитерс.

— Извините, но я обязан остаться. Это происшествие должно быть расследовано полицией, доктор.

— Я прекрасно знаю, что здесь случилось. Но для меня на первом месте больная, и я настаиваю, чтобы в комнате не было посторонних.

— Если она придет в сознание, — Родерик поглядел на страшное лицо с перекошенным ртом и полузакрытыми глазами, — то хотелось бы…

— Если к ней вернется сознание — а этого не произойдет, — я вам сообщу. — Уитерс открыл саквояж, поднял глаза на Родерика и зло добавил: — Или вы сейчас же уберетесь, или я обращусь за помощью к начальнику участка.

— Ничего не выйдет, вы же знаете, — быстро сказал Родерик. — И вы, и я выполняем служебный долг, так что здесь останемся мы оба. Рекомендую не отвлекаться, доктор. У вашей больной отравление ацетатом таллия.

Каролина Эйбл громко ахнула.

— Но это же лекарство от лишая, — удивилась Миллеман. — Что за чепуха!

— Черт возьми, каким образом… — начал Уитерс, потом махнул рукой. — Хорошо. Ладно, извините. Положение серьезное. Миссис Анкред, помогите-ка мне. Поверните больную.

Сорок минут спустя Соня Оринкорт, не приходя в сознание, умерла.

2

— Ничего здесь не трогайте! — приказал Родерик. — Сюда уже едут медики из Скотленд-Ярда, они сделают, что надо. А вы все, пожалуйста, пройдите пока на ту половину, к остальным. Миссис Анкред и мисс Эйбл, прошу вас, идите вперед, с вами пойдет инспектор Фокс.

— Надеюсь, Аллен, вы хотя бы разрешите нам вымыть руки, — натягивая пиджак, проворчал Уитерс.

— Разумеется. Я сам пойду с вами в ванную. Миллеман и Каролина Эйбл, переглянувшись, забормотали какие-то возражения.

— Но вы же должны понимать… — возмутился Уитерс.

— Сначала выйдите отсюда, и я вам объясню.

Родерик первым двинулся к выходу, все молча последовали за ним. Фокс покинул комнату последним и строго кивнул ждавшему в коридоре Бриму. Тот шагнул вперед, закрыл спальню и встал у двери.

— Я думаю, вам ясно, что долг полиции — расследовать случившееся, — сказал Родерик. — Мисс Оринкорт умерла от отравления, и у нас нет причин считать ее смерть самоубийством. Вероятно, придется произвести обыск дома — вот ордер, — но в первую очередь должны пройти обыск все находящиеся в нем люди. До тех пор я не могу разрешить никому из вас куда-либо отлучаться без присмотра. Из Лондона для обыска женщин выехала наша сотрудница, и, если дамы захотят, они, конечно, могут дожидаться ее приезда.

Все трое смотрели на него с одинаковым выражением лица, в глазах у них были усталость и неприязнь. Молчание затянулось.

— Что ж, меня можете обыскать хоть сейчас, — со слабым подобием ее обычного смешка сказала наконец Миллеман. — У меня только одно желание — посидеть. Я очень устала.

— Нет, знаете ли, — начала Каролина Эйбл. — Я не совсем…

— Слушайте, — перебил Уитерс, — а такой вариант вас устроит? Я — врач и консультирую обеих этих дам. Обыщите меня, а затем пусть женщины обыщут друг друга в моем присутствии. Годится?

— Да, вполне. Та комната, я вижу, свободна. Фокс, пожалуйста, проводите туда доктора Уитерса.

Не дожидаясь дополнительных приглашений, Уитерс направился в комнату, о которой говорил Родерик. Фокс прошел туда следом и захлопнул дверь.

Родерик повернулся к женщинам.

— Доктор Уитерс скоро освободится, но, если не хотите ждать его здесь, можете пока посидеть с остальными, я вас к ним провожу.

— А где они? — спросила Миллеман.

— В гостиной.

— Лично мне уже все равно, в чьем присутствии и кто будет меня обыскивать, — сказала она. Брим смущенно кашлянул. — Главное, не тянуть время. Если вы с мисс Эйбл не против, пойдемте вместе в игровую комнату — там, по-моему, никого нет — и поскорее с этим разделаемся.

— Да, действительно, — кивнула мисс Эйбл. — Вы очень здраво рассудили, миссис Анкред. Так что, если вы, мистер Аллен, не возражаете…

— Нисколько. Пойдемте.

В игровой комнате стояла ширма, обклеенная репродукциями итальянских примитивистов. Родерик предложил женщинам зайти за нее и обыскать друг друга. Предметы весьма консервативного туалета Миллеман один за другим полетели через ширму в комнату. Родерик осмотрел их и передал высунувшейся из-за ширмы мисс Эйбл. Затем после небольшой паузы этот процесс повторился, только теперь женщины поменялись ролями. Обыск ничего не выявил, и Родерик проводил дам в ванную, затем они втроем — Родерик шагал между ними — проследовали через обитую зеленым сукном дверь в коридор и наконец дошли до гостиной.

Там под наблюдением сержанта Томпсона томились в ожидании остальные Анкреды — Дездемона, Полина, Панталоша и Седрик. Полина и Дездемона плакали. Полина плакала по-настоящему, и слезы очень ее портили: поверх аккуратно наложенного тона к подбородку тянулись грязноватые потеки, будто следы, оставленные улитками. Глаза у нее были красные, опухшие, в них застыл страх. Что касается Дездемоны, то слезы лишь слегка затуманили ее взор, она с трагическим видом глядела перед собой и была все так же красива. Томас сидел растрепанный и, подняв брови чуть не на макушку, рассеянно и тревожно смотрел в пустоту. Седрик, бледный, взволнованный, бесцельно бродил по комнате и, когда Родерик вошел в гостиную, испуганно замер. Нож для разрезания бумаги выпал у него из рук и со звоном ударился о стеклянную крышку витрины.

— Привет, — сказала Панталоша. — Что, Соня умерла? А почему?

— Тсс, дорогая! Тише! — простонала Полина и потянулась к дочери в тщетной попытке заключить ее в объятья.

Панталоша вышла на середину комнаты и уставилась на Родерика в упор.

— Седрик сказал, Соню убили, — громко сообщила она. — Это правда? Мисс Эйбл, ее убили, да?

— Боже праведный! Патриция, не говори глупости, — срывающимся голосом произнесла Каролина Эйбл.

Томас вдруг встал, подошел к мисс Эйбл и обнял ее за плечи.

— Нет, но правда? — не унималась Панталоша. — Мистер Аллен?

— Ты помолчи и не волнуйся, — сказал Родерик. — Лучше признайся: наверно, уже проголодалась?

— Еще бы!

— Тогда скажи Баркеру, что я велел дать тебе чего-нибудь вкусного, а потом надевай пальто и иди на улицу, а то дети скоро вернутся с прогулки. Вы не против, миссис Кентиш?

Полина беспомощно развела руками, и он вопросительно посмотрел на Каролину Эйбл.

— Отличная мысль, — сказала та более уверенным голосом.

Томас по-прежнему обнимал ее за плечи.

Родерик подтолкнул Панталошу к двери.

— Сперва скажите, умерла Соня или не умерла? А то никуда не пойду, — заявила она.

— Ладно, упрямая, скажу. Да, Соня умерла.

За спиной у него хором ахнули.

— Так же, как Карабас?

— Хватит! — решительно вмешалась Миллеман. — Полина, почему ты позволяешь ей так себя вести?

— И Карабаса, и Сони с нами больше нет, Панталоша, — сказал Родерик. — А теперь шагом марш отсюда и не расстраивайся.

— Я и не расстраиваюсь. То есть не очень. Потому что они теперь оба в раю, а мама разрешила мне взять котенка. Просто хочется знать правду. — И она ушла.

Повернувшись, Родерик оказался лицом к лицу с Томасом. Поглядев через его плечо, он увидел, что Каролина Эйбл склонилась над судорожно всхлипывающей Миллеман, а Седрик грызет ногти и наблюдает за этой сценой.

— Извините, — заикаясь, пробормотала Миллеман. — У меня, наверно, наступила запоздалая реакция. Спасибо, мисс Эйбл.

— Ну что вы, миссис Анкред, вы держитесь молодцом.

— О Милли, Милли! — запричитала Полина. — Даже ты! Ты, с твоим железным характером! Ах, Милли!

— Ну вас к черту! — зло буркнул Седрик. — До чего мне все это противно!

— Тебе?! — Дездемона профессионально изобразила горький смех. — В менее трагических обстоятельствах ты бы меня, право, развеселил!

— А ну, вы все! Немедленно прекратите! — Голос Томаса прозвенел так властно, что скорбные возгласы, досадливые вздохи и упреки тотчас смолкли. — Да, не сомневаюсь, вы все выбиты из колеи, — сказал он. — Но и другие взволнованы не меньше. Каролина и я — тоже. А кого бы это не взволновало? Так что незачем демонстрировать, какие вы утонченные натуры. Это лишь портит нервы остальным и ни к чему путному не приведет. Поэтому, извините, попрошу всех заткнуться и не мешать мне: я хочу кое-что сказать мистеру Аллену, и, если окажется, что я прав, если он подтвердит, что я прав, можете хором закатить истерику и играть ваш спектакль дальше. Но сначала я обязан узнать правду.

Он замолчал, продолжая в упор глядеть на Родерика, и тому показалось, будто перед ним опять стоит Панталоша; он даже услышал ее голос: «Просто хочется знать правду!»

— Как мне только что сказала Каролина, вы считаете, что кто-то подлил Соне в чай лекарство, которое доктор Уитерс прописал детям от лишая. Каролина говорит, они с Соней пили чай вместе. Тем самым, как я понимаю, Каролину нужно защитить от возможных обвинений, и эту обязанность беру на себя я, потому что я намерен на Каролине жениться. Догадываюсь, что для всех вас это сюрприз, но я так решил, и не трудитесь выражать ваше мнение.

По-прежнему стоя спиной к своим остолбеневшим родственникам — по лицу его было видно, что он хоть и изумлен собственной смелостью, но ни за что не отступит, — Томас схватил себя за лацканы пиджака и продолжил, обращаясь к Родерику:

— Вы говорили, что, по вашим предположениям, папочку отравили этим же лекарством, и, вероятно, сейчас вы пришли к выводу, что Соню отравил тот же человек. Что ж, нам известно, кто выписал детям лекарство и не позволил Каролине к нему прикоснуться, и мы знаем, что этот же человек выписал папочке микстуру. Не секрет также, что у этого человека крупные долги и по завещанию ему назначена немалая сумма, а кроме того, он тоже пил чай с Соней. Сейчас его нет в этой комнате, и я желаю знать, где он, а также требую, чтобы вы сказали, не он ли и есть убийца. У меня все.

Прежде чем Родерик успел ответить, в комнату постучали, и вошел Томпсон.

— Вам звонят из Лондона, сэр, — сообщил он.

Оставив Томпсона сторожить оцепеневших Анкредов, Родерик вышел из гостиной. Пройдя через зал, он отыскал маленькую комнату с городским телефоном, снял трубку в уверенности, что звонят из Скотленд-Ярда, и был поражен, услышав Агату.

— Я не стала бы тебя беспокоить, но мне кажется, это важно, — сказал ее голос, отделенный от него расстоянием в двадцать миль. — Я позвонила в Ярд, мне сказали, что ты в Анкретоне.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, со мной все в порядке. Но я вспомнила, что сэр Генри сказал мне в то утро. Когда он увидел надпись на зеркале.

— Слава богу. Ну, говори же.

— Он сказал, что больше всего сердит на Панталошу — он был уверен, что это Панталоша, — за то, что она трогала у него в комнате какие-то два документа. Он сказал, что если бы она могла уразуметь их смысл, то поняла бы, что от них для нее зависит очень многое. Вот все. Тебе это что-нибудь дало?

— Даже не знаешь, как много!

— Очень жалко, Рори, что я раньше не вспомнила.

— А раньше это бы и не вписалось в общую схему. Вечером буду дома. Я тебя очень люблю.

— До свиданья.

— До свиданья.

Когда Родерик вышел в зал, его там ожидал Фокс.

— У меня осложнения с Уитерсом, — сказал он. — Сейчас за ним приглядывают Брим и наш водитель. Я решил, что лучше сразу вам сообщу.

— В чем дело?

— При обыске я нашел у него в левом кармане пиджака вот это.

Фокс положил на журнальный столик свой носовой платок и развернул его: в платке лежал флакончик с завинчивающейся пробкой. Флакончик был пуст, лишь на самом дне поблескивала бесцветная жидкость.

— Доктор клянется, что впервые его видит, — сказал Фокс. — Но он был у него в кармане, это точно.

Родерик долго глядел на флакончик и молчал.

— Теперь, пожалуй, все сходится, Фокс, — наконец сказал он. — Думаю, мы должны рискнуть.

— То есть попросить кое-кого поехать с нами в Скотленд-Ярд?

— Да. И дождаться, пока экспертиза определит состав жидкости. Хотя я уже нисколько не сомневаюсь. Конечно же, ацетат таллия.

— Этот арест доставит мне только удовольствие, сэр, — угрюмо сказал Фокс. — Что факт, то факт.

Родерик не ответил, и, подождав, Фокс кивнул на дверь гостиной:

— Так вы разрешаете?

— Да.

Фокс ушел, а Родерик остался ждать в зале. Сквозь гигантские витражи пробивались лучи солнца. Радужные блики рябью покрывали стену, на которой должен был висеть портрет сэра Генри. Ступени лестницы, растворяясь в темноте, уходили наверх, где-то на лестничной площадке тикали невидимые часы. Над огромным камином пятый баронет Анкретонский самодовольно указывал шпагой на разверзшиеся небеса. Догоравшее полено с шипением повалилось набок; в глубине дома, в комнатах прислуги, громкий голос что-то спросил, а другой голос спокойно ему ответил.

Дверь гостиной открылась — уверенным шагом, с ничего не выражающей улыбкой Миллеман Анкред пересекла зал и остановилась перед Родериком.

— Я вам, кажется, зачем-то нужна.

Глава девятнадцатая

ЗАНАВЕС ОПУСКАЕТСЯ

— Масса мелких деталей, — тихо сказала Агата. — Это сперва и сбило меня с толку. Я упорно старалась вписать в общую картину и проделки с красками, и «изюминку», и летающую корову, а они никуда не вписывались.

— Они вписываются, — возразил Родерик. — Но только как дополнительные штрихи, которые сыграли ей на руку уже после убийства.

— Рори, расскажи, как ты себе представляешь весь ход событий от начала до конца.

— Попробую. Этот случай — уродливый пример безрассудной материнской любви. Холодная волевая женщина патологически обожает своего сына. Мисс Эйбл могла бы все это разложить по полочкам. Сын погряз в долгах, любит роскошь, у родственников он вызывает открытую неприязнь. За что его мать, естественно, этих родственников ненавидит. Однажды, выполняя свои обычные обязанности, она поднимается в комнату свекра. Там на столе или, может, в приоткрытом ящике стола лежат наброски двух завещаний. По одному из них ее сыну, наследнику титула, оставляется более чем щедрая сумма. Второй вариант завещания лишает его всего, кроме титула и неотъемлемо прилагающихся к нему скудных средств, которых не хватит даже на содержание замка. На зеркале кто-то написал «Дедушка — чертов старый дурак». Прежде чем она успевает положить бумаги на место, в комнату входит ее свекор. Он сейчас же делает вывод (а она, без сомнения, поддакивает и всячески укрепляет его в этом заблуждении), что оскорбительная надпись — новая хулиганская выходка его младшей внучки, славящейся такого рода проказами. Видеть в своей комнате Миллеман ему привычно, и у него нет причин подозревать ее в этой глупой проделке. И он тем более не подозревает истинного виновника, ее сына, Седрика Анкреда, который впоследствии признался, что надпись была лишь одной из многих дерзких шуток, которые он придумал вместе с Соней Оринкорт, чтобы восстановить старика против Панталоши, бывшей прежде его любимицей.

Миллеман уходит из комнаты, но в голове у нее крепко засело, что есть два варианта завещания, и ее извращенный ум начинает бешено работать. Она знает, что старик вспыльчив и чуть что — меняет условия завещания, а Седрик и без того у деда в немилости. По прошествии пары дней у Миллеман — возможно, постепенно, а может быть, разом, под влиянием нахлынувшей досады, — рождается идея. Завещание должно быть обнародовано за ужином в день рождения сэра Генри. Предположим, сэр Генри зачитает тот вариант, который выгоден для Седрика, рассуждает она; как было бы удачно, если бы сэр Генри затем умер, не успев передумать! А если ужин подадут обильный и старик, что очень вероятно, будет есть и пить, не зная меры, — разве нельзя допустить, что с ним приключится очередной приступ и он умрет в ту же ночь? А что, если, к примеру, на столе будут консервированные раки? И она включает их в меню.

— Просто в надежде, что все случится само собой?

— В то время, думаю, другой замысел у нее еще не созрел. Фокс, как вы считаете?

Фокс сидел у камина, положив руки на колени.

— По словам Изабель, насчет консервов Миллеман распорядилась почти за неделю до юбилея, в воскресенье, когда они с кухаркой обсуждали, что готовить.

— То есть уже на другой день после инцидента с зеркалом. А в понедельник, когда Седрик, Поль и Полина уехали в гости, Миллеман зашла в «цветочную комнату» и увидела заказанное для детей лекарство в большом пузырьке с наклейкой «яд!», а рядом — пузырек поменьше, с микстурой для сэра Генри. Обе бутылочки там оставила Соня Оринкорт, которая уже поднялась вместе с Фенеллой наверх и ни минуты не была в «цветочной» одна.

— А я в это время возвращалась из конюшни и в дом вошла через восточное крыло, — сказала Агата. — Если бы… Предположим, что вместо меня Росинанта сдала бы конюху Соня, а я бы отнесла лекарство прямо в школу и…

— Простите, что перебиваю, миссис Аллен, — вмешался Фокс, — но мы по опыту знаем: если женщина решила кого-то отравить, ее ничто не остановит.

— Он прав, Агата.

— Ладно. Продолжай.

— Прежде чем вынуть из пузырьков пробки, ей пришлось очистить их от сургуча — Фокс нашел на полу кусочки сургуча и обгорелые спички. Микстуру сэра Генри она вылила в раковину, наполнила освободившийся пузырек ацетатом таллия и, на тот случай, если ее план не удастся, перелила остатки таллия в отдельный маленький флакончик. После чего наполнила предназначенную для детей бутылочку обычной водой, закрыла оба пузырька пробками и вновь запечатала сургучом. Когда мисс Эйбл пришла за лекарством, Миллеман вместе с ней усердно искала его по всему дому. Но оба пузырька нашлись, только когда спустилась Фенелла, и кто, как не Миллеман, больше всех негодовала, узнав, что Соня так легкомысленно оставила лекарства в «цветочной»?

— Но, предположим, лекарство потребовалось бы сэру Генри до того, как он огласил завещание. Что тогда?

— В аптечке имелся другой, прежний пузырек, где еще оставалось немного микстуры. Я думаю, Миллеман поменяла пузырьки перед самым ужином. Если бы сэр Генри огласил завещание, невыгодное для Седрика, она успела бы снова поменять пузырьки и припрятала бы яд для более подходящего случая. Но поскольку яд пригодился, она позаботилась, чтобы после ужина постоянно, до самого утра, быть на глазах у людей. Постучав ей в дверь, Баркер разбудил и ночевавшую с ней Дездемону. Как ты помнишь, они проговорили с Дездемоной до трех часов ночи — сэр Генри к тому времени давно был мертв. Алиби себе Миллеман выстроила с той же скрупулезной тщательностью, с какой работала над своей никому не нужной вышивкой. Эта всесторонняя продуманность в какой-то мере и предопределила крах ее замысла. Рискни она в ту ночь тайком, в одиночку пробраться в комнату Седрика, она наверняка бы узнала, что сэр Генри подписал второе завещание, и пошла бы на любой отчаянный шаг, чтобы не дать ему принять лекарство.

— Значит, в то время Миллеман не собиралась навлекать подозрения на Соню?

— Конечно, нет. Смерть сэра Генри должны были объяснить естественным результатом его невоздержанности за ужином в сочетании с очередным нервным срывом. И только когда стало известно, какое завещание имеет законную силу, она разработала новый план.

— Просто изуверский.

— Изуверский, коварный, подлый — все так. И, что вполне в ее характере, тоже тщательно продуманный. Седрик лишался состояния из-за Сони. А раз так, значит, Соню нужно устранить, и тогда завещание потеряет силу. Она вспомнила, какую книгу однажды листала Соня в гостиной. Еще она вспомнила про банку с крысиной отравой, в состав которой входил мышьяк. И вот за завтраком на столе появляются анонимные письма, написанные печатными буквами на линованной бумаге, которую Миллеман сама же покупает в деревне. Чуть позже, поскольку ни у кого, кажется, не возникло требуемых подозрений, в судке для сыра оказывается книга о бальзамировании, и в завершение банку с крысиным ядом находят у Сони в чемодане. Примерно в это же время Миллеман переживает страшное потрясение.

— Кот? — спросил Фокс.

— Карабас? — невольно вскрикнула Агата.

— В ночь трагического события Карабас был в комнате сэра Генри. Старик налил ему молока. Но в блюдце опрокинулся пузырек с лекарством, и вскоре у Карабаса начала вылезать шерсть. Еще бы! Бедняга вылакал молоко вместе с таллием. Облезая на глазах, кот разгуливал по дому — выносить это зрелище Миллеман была не в силах. Даже для ее железных нервов такое было уж слишком. Объявив, что у кота стригущий лишай, она с полного согласия всех, кроме Панталоши, приказала его усыпить.

Оставаясь в тени, Миллеман ждала развития событий и в то же время незаметно направляла их ход. Подбросив в чемодан Сони Оринкорт банку с мышьяком, она вместе с остальными отправилась на ее поиски. Хотя слуги возражали, Миллеман заявила, что банка была неначатая. Правда, она забыла ослабить в ней крышку, и за долгое время содержимое банки затвердело, как цемент.

— Но как можно было ставить на карту все и идти на такой чудовищный риск, зная, что ее план срабатывает лишь при одном условии?! — воскликнула Агата. — При условии, что для бальзамирования применят мышьяк.

— Ей не казалось, что она рискует. В свое время сэр Генри приказал фирме «Мортимеры и Лоум» обязательно применить мышьяк, и Мортимер, не сказав ни да ни нет, вселил в сэра Генри уверенность, что приказ будет выполнен. Впрочем, после эксгумации у Миллеман слегка сдали нервы. Она позвонила в контору Мортимера — голос у нее и так мужеподобный, а тут уж она, без сомнения, говорила совсем басом — и выдала себя за моего секретаря. Лоум, дурак набитый, продиктовал ей формулу. Должно быть, для Миллеман это была самая горькая минута. Чтобы избежать финансовой катастрофы, у Седрика оставался только один выход — жениться на женщине, которая вызывала у Миллеман омерзение и против которой она так хитроумно строила козни, но теперь она поняла: ее план свалить убийство на Соню лопнул. Она, конечно, не знала, что гипотеза об отравлении таллием уже взята нами на вооружение и мы проведем нужные анализы. У Миллеман сохранилось небольшое количество яда, и теперь она ждала лишь удобного случая. От Сони пока еще можно было избавиться. Деньги еще могли достаться Седрику.

— По-моему, она сумасшедшая.

— Женщины-отравительницы все такие, миссис Аллен, — сказал Фокс. — Идут и на второе убийство, и на третье, и даже не четвертое, если их вовремя не остановить.

— Ее последний план заключался в том, чтобы навлечь подозрение на доктора Уитерса, — продолжал Родерик. — По обоим завещаниям Уитерсу назначалась солидная сумма. Когда из столовой отправляли в школу поднос с чаем, Миллеман вылила таллий в молочник: она знала, что у мисс Эйбл сидят Уитерс и Соня, и знала, что только Соня пьет чай с молоком. Позже она сунула пустой флакончик в карман пиджака, который ей отдал Уитерс. Она верила, что со смертью Сони деньги рано или поздно все равно перейдут к Седрику.

— Гнусная, знаете ли, история, — мягко сказал Фокс. — Очень гнусная, вам не кажется?

— Жуть, — прошептала Агата.

— Но при всем при том она получит даже не высшую меру, а только пожизненное заключение, готов биться об заклад, — добавил Фокс. — Вы со мной согласны, сэр?

— Да, конечно, — глядя на Агату, ответил Родерик. — А то, может быть, и вовсе оправдают.

— Но как же так?..

— У нас, миссис Аллен, нет свидетелей, которые лично бы присутствовали при совершении поступков, прямо доказывающих виновность Миллеман. Нет очевидцев. Ни одного. — Фокс медленно поднялся. — С вашего разрешения я откланяюсь. День выдался тяжелый.

Родерик вышел проводить его. Когда он вернулся, Агата уже перебралась на свое любимое место, на коврик перед камином. Родерик сел рядом, через минуту она придвинулась ближе и положила руку ему на колени.

— Да, все-таки чужая душа — потемки, — сказала Агата. — И никто в ней ничего не поймет.

Родерик молча ждал.

— Зато теперь мы наконец вместе, — продолжила она. — По-настоящему вместе, верно?

— Во всем и всегда, — ответил он.